Литературно-художественный журнал Качканара

выпуск 10'14

Здравствуйте, друзья!Если цыплят по осени считают, то авторов, по-прежнему творящих, узнаешь ближе к новому выпуску журнала. Четвёртый выпуск, по-моему, получился несколько отстранённым, в определённых моментах даже мистическим. Новые авторы, Евгения Грачёва, Василий Лысенко и Дмитрий Перов, и в гостях Вадим Мальгин, каждый по отдельности привнесли свой колорит в развитие номера. Не могу ни похвастаться, что этим летом я обрёл свой первый зарегистрированный сборник стихов «С чистого листа», как логическое подведение итогов 14-ти летнего творчества. И спасибо критикам. После вашего глумления над любительским самовыражением хочется делать ещё больше того, что должен, и того, что нравится. В жизни я определил себе три судьи – я сам, время и Бог. Если с первым судьёй можно договориться, то два остальных судьи неподкупны и строги, но их вердикты вряд ли узнаю в этом мире. Пока же, отпустив лето, предлагаю занять время чтением журнала, а перед этим окунуться в атмосферу, в которой он создавался.

«Осенний вечер был поистине хорош. Свернувшись хвостом в шерстяных серых носках, он влажным чёрным носом уткнулся в подмышку октябрю. Отопление включили недавно. Батареи ещё не набрали нужного жара, и в комнате по-прежнему оставалась ночевать холодная дымка. В это самое время махровый халат поверх футболки становится самой востребованной одеждой, иногда вплоть и до весны. Желание вкалывать, как папа Карло, сменяет летнюю расхлябанность, хочется действовать, по чему организм несказанно соскучился. С твёрдой уверенностью можно сказать, что теперь я находился в правильном месте планеты с любимой шариковой ручкой в руке. Я вспоминал и тут же забывал все важные моменты прошедших девяти месяцев года, листал двадцатилетний архив жизни, находил и терял, снова и снова. И, по-видимому, польза осеннего вечера была не только в ценности воспоминаний, но и в надёжности замков, на которые они были закрыты».

Главный редактор Константин Ярославцев

СОдержание

От редактора…………………………………………………………… 2

Наталия Тараненко – Шива …………………………............……… 4

Дмитрий Перов – Сметану! …………..……………………………… 6

Василий Лысенко – Не говори, который час ……..…...…………. 12

Василий Лысенко – Листик ……………………….…………………. 13

Василий Лысенко – Послание поэту ………………….…………… 14

Константин Ярославцев – Отрезки ………………….…………….. 15

Константин Ярославцев – Письмо из прошлого ………………… 16

Константин Ярославцев – Жара …………………………..……….. 17

Евгения Грачёва – Я знаю всё о Вас, о вашем гневе ………….. 18

Евгения Грачёва – Я в Вас влюблён …………….......……………. 19

Екатерина Ситникова – Я помню, мы когда-то ………………....... 20

Екатерина Ситникова – Take me away ……………..……………… 21

Татьяна Соловьёва – И в какие бы жизнь не забросила жуткие дебри ….... 22

Вадим Мальгин – Суперклей ………………...……………………… 23

Вадим Мальгин – Дядя Коля …………………………...……………. 24

Наталия Тараненко

Шива

А вот это солнце, пожалуй, о-очень сильное. То есть солнце ничуть не изменилось, это не какое-то другое, а всё то же солнце; изменилось время – сентябрь, изменился воздух – он стал похож на прохладную воду, а солнце проходит сквозь него всё так же, насквозь, горячим потоком, и создаёт яркий, тревожный и почти болезненный контраст. Две противоположные силы, сталкиваясь, словно вспарывают пространство, раненый воздух передаёт тебе импульс своего кровотока, он мечется, словно раненый бык, отсюда – ветер и шторм, тревожное ощущение схватки.

Миллионы осознающих, живущих, копошащихся под солнцем существ. А ты, похоже, не можешь сдвинуться с места. Ну и не надо. Будь с камнями. Будь камнем.

Мои стихи, как камни, Пройдут сквозь волны лет,Любви, совсем недавней,В мир излучая свет…

Мы первобытны, невежественны и немы, как эта груда прибрежных камней, и если кто-то прочитает написанные на мне иероглифы, то это благодаря солнечным знамениям, осенившим меня в праздности.

Жизнь могла бы устояться, но Шива властвует над моим умом, и компас бесцельно очерчивает круг за кругом в вечном танце опустошения. Огромное жёлтое пятно – надо мной, внутри меня, перед глазами… Сегодня оно с каким-то зловещим глянцевым отливом. Равновесия нет, жизнь скатывается камнями с гор. И маленькая жёлтая бабочка, как солнечное эхо, убегает от меня, мигая крыльями над камнями.

Нет смысла в ненависти. А в буре – есть. В ней заложен отголосок красоты. Надо ли было творить, чтобы разрушить? Широкие крылья птицы на фоне неба – как знак величия одного мгновения.

Солнце держится за это небольшое пятнышко света у берега, там, где тропинка, сбегающая со скалы, почти касается каменистого пляжа, но не доходит до него, а провисает плавным экстремумом, от которого вниз ведут несколько выдолбленных в сухой глине ступенек.

Волны грызут камни своими мягкими, но многочисленными зубками, и пенный дождь настигает меня. Вглядываюсь в море, вслушиваюсь, как шуршит его ткань.

День проходит в заботах о сердце. Неразрушимы – цикличность, повторение, как биение сердца самой жизни.

Обещанная мне истина – здесь.

Андрей Титовец “Пляж”. Граффити. 2012 г.

Дмитрий Перов

Сметану! Подвязать штаны продолговатым ремешком И ступать вперёд, надеясь, Чтоб была и у тебя Когда-то Жизнь как сметана, Жизнь как перина. ©Егор Летов

Несколько лет назад мне довелось попасть на прииски. Всегда мечтал ощутить ту романтику: люди с удивительными судьбами, бескрайняя тайга, экспедиция, ну и, конечно же, чего уж греха таить, желание заработать затащили меня туда.

Были мы в верховье ручья Широкий, левого притока реки Вача. Это Бодайбинский район, что на самом севере Иркутской области. Ещё незабвенный наш Владимир Семёнович пел «Про речку Вачу».

Вдвоём с канавщиком Колей Уткиным мы жили в огромном полуразвалившемся зимовье. Хмурый мужик лет пятидесяти пяти с почерневшим от времени, морозов и жизненных скитаний лицом, но с необычайно широкой и доброй душой. Так получилось, что возвращаться на большую землю я не стал, стремясь, наверное, к уединению, а Коле – попросту некуда было. Так и коротали бесконечную северную зиму. Числились там сторожами и даже получали за это зарплату. Хотя о ней тогда мы практически не думали, так как за сезон заработали очень хорошо. И деньги эти были ещё даже не тронуты – дожидались своего часа, когда мы выберемся на Большую Землю. Топили печь, стреляли рябчиков из «тозовки» и готовили еду. Ну, а больше мы с Колей на нарах пролёживали, покуривали, жизнь вспоминали. В принципе, обоим было что вспомнить и что рассказать. Коля говорил: «Малый, жизнь проходит…»

За промороженными окнами тянулась зима. Тянулась и тянулась. Мы лежали на нарах, мечтали, как лихо отметим окончание сезона, когда вберемся весной в город – ресторан снимем на целую неделю… Колян, глотая от изжоги папиросный пепел, говорил, что, чем стакан водки, всегда лучше стакан сметаны выпить, вот выберется в Бодайбо весной – попьёт сметанки!

– Малый, я прожил, считай, жизнь свою, всякое в ней было, и лагеря и…– другому на две хватит, а вот сметанки вволю-вольную так ни разу и не попил! Вот ведь что обидно, малый! А жизнь-то одна! Она проходит! Да что там говорить – прошла уже… Нет, дай только до Бодайбо вырваться, малый! Первым делом закажу ведро сметаны, возьму за дужки, – Коля садился на нары, отшвыривал к печке папиросу и сжимал могучими руками дужки воображаемого ведра, полного

белоснежной, прохладной и, конечно же, очень свежей сметаны. – За дуж-жечки вот так возьму! – жмурился, как кот, наклонялся над таким невероятным обилием сметаны и с каким-то засасывающим, утробным звуком нырял в это ведро. Он яростно делал глотательные движения, кадык ходил на мощной шее, и по её бокам проступали малиновые вены…

Январь – сметана… Февраль – сметана… Коля этой сметаной свёл совсем с ума, она мне уже сниться начала. А впереди ещё два долгих месяца: март и апрель. Я уже на сто раз проклял тот день, когда решил остаться зимовать на заброшенном зимой прииске. Денег было, хоть и в городе, много и этот факт всё же придавал силы дождаться мая. В вечера, занятые сметанными беседами и поеданием рябчиков, коих было, действительно, в изобилии, я строил планы на свои деньги: как брошу всё к чёртовой матери и уеду снова в Москву. Снова попробую искать там счастья. Только на этот раз – по-настоящему. Вспоминал о первой жене, дочке. Оставаться ещё на один сезон желания тогда не было.

Короче, в мае мы выехали в Бодайбо. Получили в бухгалтерии расчёт за прошлый сезон, расчёт за зимние месяцы на прииске. Карманы от денег трещали по швам. И – в ресторан! Как и мечтали всю долгую зиму.

Уселись за столик. Коля отодвинул аккуратно вазочку с салфетками в сторонку и костяшками пальцев громко постучал по столу. Официантка, видя двух мужиков, только что из тайги, порхнула к нам голубкой:

– Что будем пить, ребятки?

Колян открыл было рот, но я его прервал. И официантке:

– Сметану. – Как? – округляет та невинно глазки. – Малый, – говорит Николай, – обижаешь, малый. – Сметану! – твёрдо сказал я и так выразительно посмотрел на Колю, что ему ничего не осталось, как засопеть, закряхтеть, одним словом, к портьере отвернуться. – И сколько же вам сметанки? – хихикнула официанточка, полагая, видимо, что это всего лишь очередная шутка одичавших в тайге людей. – Ведро! – прикрикнул я, ставший немного нервным за эту бесконечно-сметанную зиму, что пережил на «Широком». И официантка поняла, что с ней не шутят. – Чтоб взять вот так за дужки, – показал я ей, – И пить, пить, пить… А, Коля?! – Да, да… – сказал Коля, пряча глаза и давясь от смеха, – Дай нам, крошка, одно ведёрко сметаны… Чего уж там… Раз обещал, однако… Однако, малый, лишка даёшь, лишка… – Ведро! И не стакана меньше! – Но я же не могу ведро, – совсем потерялась девчушка, – Тут всё-таки ресторан, а не молочная ферма… Но там сколько в ведре? Литров десять, по пять стаканов в каждом, я, конечно, могу вам принести, ребятки, пятьдесят стаканов. Как? – Валяй, красавица! – сказал я. – Неси тогда пятьдесят один стакан. Ему вот, – ткнул я пальцем в Колю, – Пятьдесят, и я, так уж и быть, один стаканчик выпью… за компанию.

Заставив наш стол сметаной, официантка собрала подруг, и они стали, на разные голоса посмеиваясь, подглядывать за нами из-за бархатных портьер. Я ж потёр руки над многочисленными стаканами и скомандовал: «Ну, давай, что ли?!» Коля громко выдохнул: «Уф!» - и опрокинул в себя стакан. Сказал ещё раз: «Уф!» - и второй проглотил. После третьего салфеткой вытер губы и осмотрелся. После пятого поскучнел. К восьмому взмолился: «Нет, без водки, малый, дальше не идёт, давай хотя бы грамм по двести». Я мигнул нашей птичке, и по двести появилось. Ну, а потом, конечно, сметану побоку и душа в рай.

А вообще-то ресторан там чуть ли не главной примечательностью является. Ввиду того, что там очень часто отключают электричество на столах в красивых подсвечниках стоят свечи. Да при свечах ещё уютнее. При свечах сижу за столиком с товарищем. С Колей Уткиным. Хороший мужик. Лучший канавщик экспедиции, прозванный прошлым летом Экскаватор. Он меня однажды полуобмороженного на себе по тайге тащил, километров десять. Вообще-то, Коля – бывший москвич. Но так сложилась жизнь. Жизнь… Я иду в угол, где стоит патефон – ещё одна достопримечательность ресторана. Выбираю из груды пластинок любимую песню Колину: «Серёжка с Малой Бронной». До упора накручиваю ручку. Да, мой товарищ из Москвы когда-то жил на Малой Бронной. А институт, в который я когда-то хотел поступить именно на Моховой. Всё сходится. Так что пластиночка эта сейчас очень подходит к тому настроению, что у нас на душе.

А между тем уже десять вечера. Выходит в центр зала директор и торжественно объявляет: «Десять вечера. Подача спиртного прекращается. Прошу делать заказы». По какому-то странному закону после десяти подаётся только шампанское. Как при советских ещё временах. На это, конечно, всем наплевать. Никто и не подумает отказать бандитам и бичам, вылезшим из тайги, но объявление это делается регулярно. Так вроде положено. К нему все уже привыкли. Это уже – традиция. Возможно, с тех самых времён.

Зайдёт обязательно какой-нибудь запозднившийся одинокий бич. Дружный хохот встречает его. Движется меж столов в надежде встретить кого-нибудь знакомого и, конечно же, встречает. Потому что Север – страна большая, но стоит вот так лишь вырваться из тайги куда-нибудь в посёлок, город или хотя бы на прииск, обязательно кого-нибудь да встретишь! А свечи мерцают… не беда, если какая и догорит, других много. Так что вокруг постоянное золотистое мерцание.

Не вспомню я ни одной драки в этом ресторане. И мне кажется, совсем не потому, что всякий раз сидел у себя в уголке при входе дядя Саша-милиционер. Добродушно и как-то совсем незаметно сидел. В годах уже. Драк не было из-за особой атмосферы тепла и уюта. Даже мерцание свечей, когда отключали город от электричества, трогало огрубевшие души, дополнительно располагало к какой-то внутренней тишине. Патефон играл негромко, разговоры сливались в рокот, табачный дым, тяжёлые бархатные портьеры – всё поглощает звук. Час, другой, третий… С одной стороны, отдаляется, приглушается, как звук, та жизнь заресторанная. С другой – промозглость, холод, голод, кубометры и тонны породы, вручную взрытые и отмытые руками этих людей, а главное, неприкаянность их душ, – всё это особенно здесь, в ресторане, очень ощущается сейчас. Тянет расслабиться, вытянуть ноги, не торопясь курить, не торопясь соединить-ударить кружками и выпить. Неизвестно за что… Просто так.

А шампанского не любят тут. И не потому что слабое. Его нарзанья искромётность как бы не к месту здесь, на Севере. Уж слишком тяжела, груба, порой действительность. По существу лишь годы и годы спустя придёт сюда возможность какой-то мало-мальски человеческой жизни. А в той, что там сейчас, могут жить только какие-то странные люди. Вот и в ресторане несколько раз в году, при расчёте, отмеряя кусок времени в себе, - сидели, курили, выпивали, вытирали губы и даже сморкались в портьеры странные люди. И всё о чём-то долго, непонятно говорили. По-видимому, всё же неосознанно задумываясь о себе.

Хорошо ли им в ресторане сейчас? Хорошо. Но ведь и это не жизнь. Час, два, три… неделю, две, кто-то месяц в ресторане выдержит, а дальше? Уехать, поступать на завод, сделаться как все? Многие, из сидящих здесь, пробовали. Но никто не выдерживал.

Или вот официантки, что крутятся возле и так всем нравятся сейчас. Потому что полгода без женщин. Но и официантки, и ресторан этот в их жизни – на час, на два, на неделю, на месяц. А вот чтобы такое сделать, чтобы не на час, не на два – а навсегда?! И как будто есть в нас во всех это невыразимое – «навсегда». Именно оно-то и мешает жить как все, выпирает, на какие-то всё дурацкие подвиги тянет. То скупим мы с Колей все билеты в кинотеатре, сидим, фильм вдвоём смотрим. То как-то накупили туфель дорогих, каким-то девчонкам случайным дарили. Просто так. Ничего не требуя взамен. А то, помню, один бич у нас в отряде совсем от зарплаты отказался, говорит: «зачем, когда в тайге на всём готовом…» Что бы ещё такое придумать?! Что бы «эх!»

И уже не дрожат перебитые пальцы Коли. Пальцы несут неторопливо сигарету ко рту. Окутаны лёгким дымом, выглядят, исковерканные, они какими-то даже аристократическими.

Сидят, пьют, курят, патефон слушают. Свечи мерцают. Мерцают в густом и едком дыму. Бородатые, лысые, покалеченные, обмороженные, с руками страшными, заскорузлыми, перевитыми жилами, с пальцами, от ревматизма не разгибающимися, и глазами, как у ребёнка. И каждый в душу заглядывая, как в омут, думу думает: «Что бы такое сделать!»

* * * И рвёт рубаху на себе Коля Уткин. Так просторней душе его! В ней ветры гуляют бешенные, в ней волны бушуют раздольные, молнии блещут неистовые, в ней волки воют и смеются дети. В ней такая тоска по нежности – будь она трижды проклята, ромашковая! Далеко их всех стороной обошла, а всё ж по рукам по ногам опутала, на дно утащила. И журавли её по осеннему небу развеяли, под крестами безымянными она схоронена. Э-эх, скорей унестись туда, где сладкий ветер несбывшегося зовёт тебя. Где белые накатывают валы, где молоды мы опять, красивые, умные, сильные, где любят или вот-вот полюбят нас те, кого мы сами безумно любим, где истинное братство, по которому до самого конца тоскует русский человек. И в этом странном монолите, непонятном иностранцам, всё тесно, всё взаимосвязано, все наши крайности как бы сходятся. А поэтому недаром и говорится: у нас от кабака до церкви всего один шаг.

Андрей Титовец “Вася В”. Оригинальная графика. 2009 г.

Андрей Титовец “Крестики, нолики”. Граффити. 2012 г.

Василий Лысенко

Не говори, который час

Не говори, который час.Пора идти или остаться...Лишь небеса рассудят нас,Сиянье звёзд – ночи богатство.

Невидим сон, но крепче спи.Окно выходит на дорогу.По небу плыли корабли,Шумели ели понемногу.

То просто сон, не говори.Кажись, опять луна на крыше.Не дотянулась до земли;Кряхтит. Забавно, тоже слышишь?

А темь не бойся, обещай.Там только ты. Но где же тени?Куда идут, в который край...Да сами ли, иль будто в плене...

И как узнаешь, подскажи –Куда уводят эти двери?Кто утру строит шалаши,О чём восходу птицы пели...

ЛистикЛистик, опавший с березы,Ветром подброшен был ввысь.Чайка кричала сквозь слезы,Грусть её падала вниз.

Солнце не светит, озябло.Дождь разбивает себя.Небо сказало невнятно,Что-то про лето бурча.

Листик летел и всё падал:Вымочен чьей-то слезой,Радугу за спину прятал,Клял неба купол седой.

Листик упал; как корабликВ луже под залпом огнейСмотрит на ветку и тянетРучку наверх, только к ней...

Не жди, поэт, ответа от читателей своих.У них своя планета, им непонятен стих.Не завещай любовных рифмованных письмен –Их не поймут, запомни, не жди тут перемен.Язык твой хоть певучий, но неприметен здесь.Народ у нас колючий, и, к сожаленью, весь.Доверь тому лишь строки, что рождено немым:Ветрам среди дороги да звёздам голубым.Природа не ответит. Да тут и сам не ждёшь!В груди приятный трепет... И пишешь, и живешь...

Ярославцев Константин

ОтрезкиОбрезки красные души.Отрезки имени целуй.Остатки юности ищи.Отрывком раздраженья плюй.

Теперь тебя не разлюбить.Такую хочется читать.Тоска подкидывает стих.Тисками лето обнимать.

Пусть каждый волос на ковреПредательски напомнит вдруг,Что мои раны, как желе,От спирта дней не зарастут.

Канавы гордости полны.Кресты железные не ставь.Когда уйдёшь, уж не кричи.Когда вернёшься, свет поправь.

Письмо из прошлого

Что ж ты пишешь, что ж ты делаешь дикимЗахмелевший от сна небосвод?!Всё ушло, всё пропало так лихо,Что его уж никто не вернёт.

Было время возможностей явных,Но цветы, не дождавшись руки,Отцвели, отмолившись, увяли,И по ветру на запад ушли.

Не ищи меня в светлых просторах:Голос сердца уже не зовёт.Полюбил я теперь воздух новый,И к нему отсылаю свой нос.

А слова незабытые раныБередят, как заточенный плуг.Я сдавал города, может, рано,Но затем, чтобы глубже вздохнуть.

Крупными каплями на коже, лето красное

сердце жарило,

Словно галактический подросток, мне

давало фору в наказаниях.

А я грешным делом говорил про жизнь да

стелил соломку у златых ворот.

Мысли-кирпичи резво бегали, колдовали в

ночь, городили всё.

Что ж поделаешь, ветер просится

в жернова, молоть сладку ягоду,

Затыкать нарыв подорожником, в тень себя

вести и укладывать.

Губы мне других ты не суй в лицо, мне

запрета нет на безволие.

Просто я хотел, я любил, и всё, и чтоб лето

шло вплоть до осени.

И не зря я пил из рук девичьих, и не зря

стрелял в разны стороны.

Шансы - быть один или с женщиной - где

один к пяти, а где поровну.

Жарко. Неудач ножи не пронзают кость, и

осколками чудес не тревожат грудь.

Лето, как стальной, железнодорожный мост,

галкой пронесись, а потом забудь.

Евгения Грачёва

Я знаю всё о Вас, о вашем гневе!О том, как яростно блестят глаза.Ваш крик срывается в зверином реве,И гневно Вы чеканите слова.

Я знаю всё о Вас, все ваши мысли,В тот миг, когда вы смотрите в меня.Вас изнутри так муки совести изгрызли,Во всех на свете горестях виня.

А я в ответ уже не успокою,Не расскажу, как были хороши.Как Вас любила нежною весною,Как осенью страдала от души.

И Вы уже мне неподвластны,Быть может, хватит уже нам.В какой-то час мы стали так несчастны,Что пожелать не смею и врагам.

Все ночи провожу я как в тумане,Бессонница мне не даёт покой.Закрыв глаза, любуюсь Вами,Живу прекрасною мечтой.

Теряюсь в мире из иллюзий,Порою путаю пути.Но как, скажите мне на милость,Тут же с ума мне не сойти?

И в сентябре в округе листьев,В далеком парке у рекиСмотрю на Вас, теряясь в мыслях,Я тут - один, а Вы - в любви.

Ещё совсем недавно мыслил:Заговорю сегодня днём.Увижу удивленья искры,Ваш звонкий смех, глаза огнём.

Но в миг же всё переменилось,Вы там, и счастливы вдвоём.И я не смею вас тревожить,Но помните, я в Вас влюблён.

Я в Вас влюблён

Екатерина СитниковаЯ помню, мы когда-тоСидели с тобой.Облака были под ногами, А звезды над головой.Ничто не мешалоНам слушать ручей,Трескучий костерНе вел глупых речей.Мы плавали в небе,А под ногами была тьма.И мне все казалось, Что не было дна. Драконом была Для меня электричка,Пронзающей великанов лес.А в бархате ночиВсе загорались спички:Кометы - посланницыДревних небес.Раздевшись и прыгая В черные воды, И выйдя русалкойНа берег лесной,Я слышала, как ты пелМоему телу оды,И звала тебя обратно,В воду, с собой.Но утро насталоИ стянуло покров, И розовым цветомЗажгло купола облаков.

Take me away from here Northern WindTo places where I've never been before,Where Night shows me its hintAnd there I will ask for more.

Where Hope and Pain are together aloneAnd red copper flies in fields,Where herbals live on their ownAnd flax vast meadows gilds.

I will leave my bright comb right hereTo remind you sometimes of me.But remember I was a sky-daughter thereAnd at home you gave me no chance to be.

Татьяна Соловьёва

И в какие бы жизнь не забросила жуткие дебри,

И какая б печаль не сжимала в тиски до утра,

Через тысячи горных вершин, лет, глубин, километров,

Ты узнаешь мой тонкий и строгий росчерк пера.

Погляди, удивительно просто в любом повороте,

В каждой букве и в каждой ее аккуратной черте

Узнается немного расплывшийся в памяти профиль:

Линия губ, взмах ресниц, золотой завиток на виске.

Буква "у" из-под строк так тепло и приветливо машет,

Буква "ё" сердито нахмурила брови-точки,

"Ц" смущенно-кокетливо вниз опускает ножку,

Запятые дают передышку в тяжелой строчке.

И плевать на слова и какой там в них скрытый смысл...

Если я, как и ты, сохранила в памяти почерк.

Значит, сквозь города и часы ничего не случится,

Я и письма отныне строчить постараюсь короче.

Денис Сюткин ”Без названия”. Граффити. 2012 г.

Гость журналаВадим Мальгин

Суперклей (лирическое).Милый мой, я так тебя люблю!Я тебя к себе приклею супер глю*.Нанесу на нашу кожу клей «Момент».Никого тебя дороже в мире нет.

Я пять тысяч разменяю по рублю.И на них я суперклея накуплю.Им намажусь я от пяток до ушейИ тихонько встану у входных дверей.

Вот и раздается трель звонка,К ручке двери тянется рука.Мой глазок к глазку двери приник,Мой родной перед глазком возник.

Дверь открыта, с ручкою в рукеИ глазком дверным, прилипшим к голове,Я тебя встречаю.Суперклей соединил меня с деталями дверей.

Ты стоишь, испытываешь стресс.Вызывай скорее МЧС!Ручке двери нужно дать разводИ глазок дверной мне вовсе не идет.

Только лишь свободу обрету,Снова в ход пущу я супер глю.Ты узнаешь пыл моих объятийИ уже не сможешь разорвать их.

Так вот очень просто, без затейВам любить поможет суперклей.

*super glue (англ.) - суперклей

Дядя КоляИз квартиры Дяди Коли раздается дрели визг –Дядя Коля сверлит дырку, чтоб висел на ней карниз.Из квартиры Дяди Коли раздается шум пилы –Дядя Коля пилит плинтус – в доме заменить полы.

Дядя Коля сверлит стены, пол на кухне, потолок.Дядя Коля пилит стулья, стол, диван, дверной звонок.Двадцать сверел Дядя Коля за сегодня затупил,Три дыры в дверном проеме Дядя Коля получил.

Нет на свете лучше места, чем промтоварный магазин,С утра идет туда Дядь Коля – сверел покупать и пил.Скоро снова мы услышим шум пилы и дрели визг.Вот такой вот Дядя Коля сверлодыр и пилодрев.

ЖУРНАЛ замутили:главный редактор - Ярославцев Константин,корректор - Татьяна Соловьёва,художник - Андрей Титовец, Денис Сюткин.

Как и всегда, все права принадлежат авторам, октябрь 2014 г.