По итогам конкурса

ФОРМУЛА К

3 Этап Тема «Детский мир»

Сборник лучших рассказов

© Литературный портал «Что Хочет Автор» litkonkurs.com © Московский салон литераторов МОССАЛИТ mossalit.ru

Март 2014

2

Татьяна Коновалова 3 Елена Бородина 9 Рустам Карапетьян 12 Сони Дэймар 15 Галина Басова 19 Арье Бацаль 25 Наталия Букан 33 Маргарита Грибкова 36 Ирина Гальперина 39 Любовь Здорова 45

3

Татьяна Коновалова ИСТОРИЯ С КОТОМ или Один день из жизни Женьки Кузовкина

Женька Кузовкин, человек девяти лет, сидел в развилке большой старой яблони, обхватив ствол дерева руками и ногами, подобно наезднику, впервые севшему на лошадь. Здесь, среди густых яблоневых веток, весной усыпанных цветами, что по осени превращались в большие хрустящие и пахучие яблоки, он чувствовал себя в безопасности. А сегодня Женьке было чего опасаться. Эта история с котом…

Женьке и стыдно, и смешно. Стыдно за то, что обидел соседского кота. Кот диковатый, но не кусачий, и вся вина его только в том, что он любитель занять Женькино место на яблоне. Усядется на ветке, шипит, и потому - думать мешает. А смешно…

Хотя, смешно было только поначалу. Кот, с консервной банкой, привязанной к хвосту, бегал по соседскому огороду и орал.

– Теперь уж точно, никакой колбасой не приманить! – это первое, что пришло в голову Женьке. А когда в крапивных зарослях у забора кот заплакал - жалобно и тоскливо, Женьке вдруг сделалось стыдно за себя и горько за кота. А вслед за раскаянием, пришел страх. Перед мамкой и соседкой…

Весь долгий день он старался не думать о несчастном коте, но думалось всё больше и больше. Женька вздохнул. Он уж столько дел переделал: грядки полил, за сестрой в сад сходил, картошки начистил целую кастрюлю к мамкиному приходу, а кот так и не появился. Соседка, конечно, хватится кота и обнаружит банку…

Катюшка неладное почуяла сразу же, как только брата у

детсадовских ворот увидела. Жечка, так звала она его, был невесел. Молчал всю дорогу и даже за руку Катюшку не держал. А она так любила, когда брат приходил за ней в сад и они, взявшись за руки, шли домой по тихой деревенской улице вдоль маленьких и больших домов, возле которых - бабульки на лавочках, а возле бабулек - кошки и куры. И все провожают взглядом дружную семейку Кузовкиных, а бабушки перешёптываются друг с другом,

4

мол, гляньте-ка, какие у Маруси детки: дружные да чистенькие. Катюшка тогда с нетерпением ждала с работы маму, чтобы рассказать ей об этом. Мама улыбалась, и на маленькой кухне весь вечер горела лампа под жёлтым абажуром, и было спокойно, и мама пекла блины, а Жечка - или читал Катюшке сказку вслух, или рисовал для нее. А нынче - все плохо…

А мама у Катюшки и Женьки хорошая и не очень строгая. Вернее сказать: и не строгая совсем. Работает только много. Уходит рано, приходит поздно. А папки у них нет. Он на войне погиб. Война та была далеко-далеко от их села, а может, и сейчас еще идет. Так сказал ей брат. И больше всего боится Катюшка, что Жечка убежит однажды на эту войну и тоже погибнет, и станет, как папка, жить на большом белом облаке вместе с ангелами. А Катюшке нужно, чтобы брат всегда-всегда жил бы с ней и с мамкой. Потому что, как же им без Женьки!

А брат уже полдня сидит на яблоне. Он всегда там сидит, когда напроказничает. А спросишь, говорит, что думу думал. Все думает и думает, нет бы - с Катюшкой поиграть. Или за ум взяться. Катюшка маленькая, а понимает, что за ум - любому человеку надо браться, прежде чем какое-нибудь дело начать. А уж если плохое дело… Тут уж, непременно, сто раз подумать надо! Так мама всегда говорит. А Женька проказничать мастак. То горох у деда, что соседом справа, с грядки оборвет. А зачем ему дедов горох? Своего в огороде мамка посадила, ешь - не хочу. Дедка Иван тогда сильно на маму разобиделся.

– Плохо, – сказал он мамке, – ты, Маруся, сына свово воспитывашь! Недогляд, однако, у тебя за им… – головой покачал да и пошел со двора. Еле-еле шел, опираясь на палочку.

Катюшка потом всё удивлялась: «Отчего это дед Иван посередь лета в валенках ходит?» А мама сказала: «Старенький он. Косточки болят, войну помнят». Вздохнула, Катюшку спать отправила, а сама долго-долго о чем-то с братом на кухне говорила. Уж не знает Катюшка: о чем, только вечером следующего дня дед Иван полный кулек конфет принес и Катюшке в руки отдал.

- Бери, - сказал, - и брату спасибо скажи. Теперь - картошку в огороде видать стало.

Брат из конфетного кулька только одну карамельку взял. Сказал мамке: «Что я – малой, чтоб конфеты есть. Катюшке

5

оставь» А ведь видела Катюшка, как хочется Жечке конфет. Да только, как мамка сказала ему:

- Совсем ты, сыночек, взрослый стал… - так Жечка и заважничал. Целую неделю важный ходил. И брюки каждый день наглаживал, и денег у мамки для парикмахерши попросил и даже, наконец, починил Катюшке велосипед. И сказал, один в один, как плотник дядька Степан: «Вот! Пользуйтесь на здоровьечко!»

А сегодня! Поймал кота и привязал к его хвосту консервную банку. Кот испугался так, что теперь мышей, конечно, ловить не станет.

– Хорошо еще, – думает Катюшка, – что у соседки запасные коты есть. По осени-то без котов беда! Мыши по огороду так и шастают, неровен час, до подпола доберутся. А там: и картошка, и морковка, и разные банки с вкусными компотами и вареньями!

Катюшка вздохнула: «Жечка-Жечка, вот подружился бы с соседкой, знал бы, какая она добрая и как котов всяких любит… И своих собственных, и бродячих, и даже чёрных-пречёрных. А ещё, живёт у неё собачка диковинной породы: длинная, как скамейка, и очень умная. Такса называется. В ограде за домом есть маленькая дырочка, и Катюшке видно, как эта самая диковинная такса замечательно играет с котами и даже умеет рыть подземный ход в сарайку. Раньше в сарайке жила серая крыса, большущая и злая. Но крысы, получается, боятся такс и уходят от страха куда-то далеко–далеко. И это - хорошо, потому что Катюшке теперь не страшно играть рядом с сарайчиком и не страшно кормить цыплят. Да и цыплята теперь - все целые. Ни один не пропал, все выросли и каждый день приносят десяток яиц – крупных, с яркой желтой серединкой. А из тех яиц, что появятся у курочек ранней весной, вылупятся маленькие птички-цыплятки, забавные и милые. Катюшка любит наблюдать за тем, как они растут, кормить их зерном и зеленой молодой крапивой, которую Жечка приносит с пустыря за дорогой.

Катюшка, в голове у которой столько всяких мыслей: о маме, о братишке и еще много о чем, бежит по тропинке в глубину сада к старой яблоне. Мимо лохматого пугала, двух огромных зеленых тыкв, только-только начинающих пить солнышко, вбирать в себя горячие его лучи, чтоб к осени стать оранжево-красными с большими вкуснющими семечками в серединке; мимо помидорных кустиков с висящими на них зелеными горошинами

6

помидорок. Останавливается под деревом, запрокидывает голову и, прикрываясь от солнца локотком, всматривается в густоту яблоневых веток, на каждой из которых молоденькие, совсем еще зеленые шарики яблок.

Много нынче яблок, думает Катюшка и долго зовет брата. В ответ - ни звука. Катюшка поворачивается и по тропинке бежит к дому. Скинув сандалии, по пестрым половичкам через кухню - в комнату, где под ее кроватью - маленький деревянный сундучок с резным узором на крышке. Папкина работа. Для мамки делал он ларчик, а теперь Катюшка хранит в нем все свои сокровища: лоскутки и красивые обертки от конфет, маленькое зеркальце, бабушкины бусики и еще много чего ценного.

Но самое дорогое в Катюшкином ларце - завернутая в белую тряпицу папкина фотография. Катюшка наклеила ее на серую картонку и карандашом нарисовала вокруг головы круг. Точь-в-точь такой, как на иконке ангела - хранителя, что подарила Катюшке мама. Нарисовала и наклеила аккуратненько по нарисованному золотистую обертку от конфеты «Ласточка». Получилось - очень красиво! Катюшка папкину фотографию на кровать поставила. К стеночке, к коврику над ней, прислонила. Перед кроватью на коленки встала и всё-всё папке стала рассказывать. Про мамку, как плачет она тихонько ночами. Про себя: помогаю мол, слушаюсь… А самое главное - просила папку чтоб не шибко брату за проказы досталось. Много чего она говорила и говорила своему ангелу да и заплакала сама. Так ей захотелось, чтобы открылась дверь, и зашел веселый сильный отец, и взял бы Катюшку на руки, и вынес ее на солнечное крыльцо, и стал бы подбрасывать ее и ловить своими сильными руками. Катюшка видела, как счастливо смеялся мальчишка в детском саду, когда приходил за ним его папа. И мама бы стала всегда весёлая и уж, конечно, чаще бы дома бывала. И однажды они все вместе поехали бы к морю…

Про море Катюшка больше всего любит слушать, когда брат читает ей свою любимую книжку. Это еще один Жечкин грех. И тайна. Знают о ней только два человека: Катюшка и Жечка. Книжку брат взял в школьной библиотеке и не вернул. Сказал библиотекарше, что потерял. А сам спрятал книжку на сеновале, духмяном и уютном в любую погоду, где так хорошо читается про

7

море, про мальчиков: Петю и Гаврика, про хитрющую мадам Стороженко и девочку со смешным именем Мотя.

Библиотекарша укоризненно качала головой и долго ворчала на Жечку:

– Ну, что ж поделать, раз потерял. Другую взамен принеси, иначе - деньги платить придется! – а потом поглядела внимательно на брата и почему-то сказала, - Ладно уж! Все равно, Кузовкин, кроме тебя, эту книжку, давно уж, никто не брал….

А книжка - замечательная! И читать её Жечка всегда начинает с рассказа про море, на которое сколько ни смотри – никогда не надоест и всегда оно разное и невиданное. И всякий час меняется на твоих глазах. И значит, есть в море какая-то тайна… И плывет по тому невиданному морю – парус. Одинокий и белый, как птица чайка, которую Катюшка по памяти из книжки нарисовала в своём альбоме. А мамка с Жечкой хохотали, потому как очень уж Катюшкина чайка на петуха была похожа. Катюшка сначала обижалась, а после сравнила свою чайку с той, что нарисовала мама и тоже засмеялась…

Мама видела чаек давно - в другой жизни, в маленьком

приморском городке, где она жила вместе с мужем, пока не пришлось уезжать: ему и его вертолету - на войну, а ей и маленькому Женьке - в далекую уральскую деревню к родителям мужа.

Думала, ненадолго, а оказалось – навсегда… И маленькая Катюшка родилась здесь, и только одним глазком увидела свою бабушку – папину маму, и деда. И странно, что дочка помнит, как привезли в грузовике большой железный ящик, и люди в военной форме, усадив взрослых в грузовик рядом с эти страшным ящиком, повезли их куда-то. Мама была в черном платке, а свекровь - без платка. Она сидела на табуреточке в кузове грузовика - седая, косматая, и лицо её было серое-серое, словно туча… А вскоре заболела-заболела и тогда уже - один за другим - привозили в их ограду гробы, обитые красным. Первый - для матери мужа, второй – для свёкра. И плакал маленький Женька. А Катюшку отправляли к знакомым на другой конец села. А когда возвращали назад, то не было в доме уже: ни бабули, ни деда… А на вопрос: «где?», она сказала дочке: «На небе, с папой»

8

И теперь, когда над поселком кружит вертолет, Катюшка уверена, что это летает папа, а в кабине рядом с ним - бабуля и дед. Она машет им рукой, а сама всё ждет, когда же вертолёт приземлится рядом с домом на солнечном пригорке, где ромашки и зеленая трава, и раньше всего сходит снег по весне…

Женьку разбудило чириканье птиц. Он открыл глаза…

Черный кот сидел рядышком на толстой ветке старой яблони и примерялся: как бы взобраться повыше, где веселая воробьиная семейка спорит о чём-то своем, воробьином. Женька обрадовался коту так, как если бы на его месте был новенький велосипед. Кот же, увидев, что мальчишка открыл глаза и пошевелился, выгнул спину дугой и зашипел.

– Ой, напугал! – сказал ему Женька, – Сиди уж, зловредина! – и протянул к коту руку. Удивительное дело! Кот наклонил голову и подставил для почесывания ухо. При этом замурлыкал так громко, что воробьи насторожились и вскинулись с дерева дружной стайкой. А у Женьки отчего-то запершило в горле и защипало в глазах. Он вдруг почувствовал такое облегчение! И радость. Всё, что его окружало: дом и огород с грядками; солнышко – мягкое, вечернее, в свете которого яблоневые листы и зеленые плоды казались золотыми; очертания колодца и сарая в глубине старого сада; небо над головой – всё это, вдруг, стало ему таким родным, что он готов был заплакать от счастья. В следующий миг он подумал про маму и сестренку, и тревога охватила его: «Катюшка!»

Женька бежал по тропинке к дому, на крыльце которого – сестричкины сандалии и маленькая лейка, а возле – клумба с цветами, любимыми Катюшкой и мамой, ромашками, а над ним в голубом небе весело стрекотал вертолет – большая стрекоза со звездочкой на хвосте.

9

Елена Бородина МАНЕЧКА Квакушкин ел яблоко - украдкой, прикрываясь толстой

ладошкой. Торопливо откусывал кусочки румяного фрукта и жевал с закрытым ртом. Веснушчатые щеки его при этом дрожали, напоминая остывший овсяный кисель.

Манечка ненавидела Квакушкина! Уже целых полчаса она молчала, бросая презрительные

взгляды на яблочного любителя. Делать это было непросто - Манечка сидела боком. От постоянного скашивания глаз в квакушкинскую сторону болела голова. Презрительные взгляды гасли на равнодушных щеках ее «второй половины».

Манечка вздохнула. Месяц назад Квакушкин поселился на ее жилплощади -

неожиданно пришел со своим портфельчиком, в котором лежало все самое необходимое. Сказал: «Все, Пряхина! Теперь вместе будем…» - и многозначительно замолчал.

Что вместе? Жить, гулять, обедать? Манечка растерялась, но виду не подала. Было страшно и радостно одновременно.

То, что она давно нравится Квакушкину, знала - всегда рядом крутился. Да взять хотя бы последний их поход в кино с Анькой Гордеевой, подружкой. Сели чинно во второй ряд, согласно купленным билетам. Воспитанно смотрели по сторонам, дожидаясь начала сеанса. И вдруг - бах! В соседнее с Манечкой кресло упал Квакушкин. Захохотал: «Привет, Пряхина! Рядом сидим? Здорово!»

А чего здорового-то? Весь фильм ерзал, толкался, а в самые волнительные моменты, когда герои целовались, зевал, обдавая Манечку котлетным запахом. Анька, правда, обзавидовалась: «Ради тебя все делает!»

Манечке было немного неудобно за непутевого Квакушкина. Да и за себя тоже: вместе они смотрелись странно - пышущий здоровьем крепыш и тощая белобрысая пигалица.

А Квакушкин не унимался!

10

Где-то раздобыл гитару, и все вечера напролет бренчал под ее окнами. «Мы уедем, мы умчимся на оленях утром ранним, и отчаянно ворвемся прямо в светлую зарююю…» На «заре» каждый раз отчаянно фальшивил. Манечка уши себе затыкала, но не уходила - слушала. Делала вид, конечно, что пейзажем любуется - томно смотрела на старый клен, колченогие дворовые качели и турник с забытым соседским ковром. А сердце отчаянно бахало и куда-то падало вместе с этой фальшивой «зарей».

И вот - пришел, чтобы «вместе…» Манечка поначалу заботилась о нем - кормила бабушкиными

котлетами и пыталась воспитывать: читала вслух стихи. Квакушкин котлеты съедал и убегал по делам. Стихи кружились в воздухе и мелкой пылью оседали на столе.

Убираться Квакушкин не любил. Как-то раз вместе мыли пол в комнате - вспоминать до сих

пор страшно. Напарник расплескал полведра воды, повозил тряпкой по середине комнаты, согнав веселые лужицы за мебель, и со словами: «Сделал дело - гуляй смело!» - убежал.

Манечка сама все доделала. Мыла, себя жалела - полведра воды, полведра слез. «Все, выгоню! Сколько можно терпеть?» - про себя решила. А он - тут как тут: улыбается, за спиной чего-то прячет. Ее любопытство разобрало - покажи да покажи. Он - ни в какую. Манечка тогда долго за Квакушкиным гонялась! В угол его загнала, за руку схватила, а там - пирожок! Капустный, ее любимый. Как на такого сердиться?

Квакушкин ел яблоко. Ее, Манечкино! Вытащил из сумки без

разрешения, из-за чего и жевал украдкой. Манечка злилась. Разговор вдруг вспомнила. Соседка, тетя Зина, маме ее

жаловалась на мужа своего, дядю Женю: «Сил моих больше нет с этим душегубом! Пьет, буянит, по дому ничего не делает. На уме - дружки да рыбалка, разрази их гром! Хоть бы одну рыбку когда принес!» - и плакала. Мама гладила ее по плечу и спрашивала: «А чего не разведешься-то?» Тетя Зина вздыхала: «Так люблю его, окаянного ирода!»

И тут Манечку осенило! Все точь-в-точь, как у них с Квакушкиным! И по дому не помогает, и дружки на первом месте,

11

и рыбалка. Не пьет, разве - так все впереди. Наверное, у них тоже - любовь? Придется пожениться, детей нарожать. Вот оно, женское счастье…

…Звонок затрещал неожиданно. Марья Ивановна, перекрывая радостный гул, властно

скомандовала: - Третий «А»! Строимся парами, идем завтракать!

Квакушкин, куда? Где твоя пара? Манечка Пряхина, возьми его за руку! Дети, идем!..

12

Рустам Карапетьян КАПИТАН (Из цикла «А у нас во дворе») Для детей 6-10 лет Очень жаль, конечно, что на Земле почти не осталось

неисследованных мест. Если бы я родился сто или, нет, даже триста лет назад, я бы точно стал знаменитым путешественником. А сейчас им очень трудно стать, потому что почти всё уже понаоткрывали. Я вот думаю, может, мне в космонавты пойти? В космосе ещё много чего неизвестного и загадочного.

Мне папа книжку про космос подарил, и я там прочитал, что, оказывается, до ближайшей звезды надо лететь много-много лет. Я представил, как я один лечу в ракете много-много лет, и мне стало грустно. И я пошел искать себе будущий экипаж.

Танька-Рыжик сразу согласилась. Только сказала, что поваром не будет. А я ей сказал, что повара в космосе не нужны, потому что там всё в тюбиках хранится. А Танька сказала, что тогда она согласна. Потом Женька во двор вышел. Я ему предложил быть механиком. Женька любит со всякими конструкторами возиться. Он согласился, только спросил:

- А собаку с собой взять можно? У Жеки щенок есть, Авто зовут. Мы всем двором его сильно

любим. Поэтому щенка мы решили с собой взять. Тем более, вдруг мы на какую-нибудь дикую планету наткнёмся. Собака тогда нам очень пригодится. Она будет предупреждать нас об опасности.

Ещё мы в экипаж взяли Вету, потому что у неё настоящий бинокль есть. Ей папа подарил. И Вета обещала мне бинокль давать. Не навсегда конечно, но всё равно здорово. Вот такой у нас получился дружный экипаж. Но пока я экипаж собирал, уже настал обед. Я говорю тогда:

- Всем разойтись, встречаемся после обеда - будем тренироваться.

- Ой, а я не могу, - говорит Вета, - к нам после обеда гости придут.

- А мы в зоопарк уходим, - говорит Женька. Ну что за экипаж у меня такой? Я тогда говорю: - Ладно. Тогда собираемся вечером.

13

Вечером выхожу во двор - только Женька со щенком возле качелей гуляют. Я спрашиваю:

- А где остальные? - Не знаю, - отвечает Жека, - Танька с папой в машину сели и

поехали куда-то. Я тогда рассердился и говорю: - Я вообще один тогда полечу. Раз никто тренироваться не

хочет. И пошёл тренироваться. Я как-то по телевизору видел, как

космонавты тренируются. Их на специальной штуке крутят. А у нас как раз качели есть такие карусельные. Как я начал на них крутиться. Крутился-крутился, крутился-крутился. Потом на землю сошёл - даже чуть не упал, так всё вокруг закружилось. Ну ничего, завтра я ещё дольше уже крутиться буду. Потом я пошёл и съехал с горки несколько раз на животе. По телевизору, правда, космонавты так не делали, но, может, это просто по телевизору не показали.

Потом Вета вышла и бинокль мне принесла. Я Вету сразу назад в экипаж принял. И Жеку тоже, потому что он же не виноват, что девчонки вечно опаздывают.

Мы все начали по очереди в бинокль на прохожих глядеть. Здорово! Словно человек совсем рядом с тобой идёт, вот-вот врежется, а убираешь бинокль - и оказывается, что он далеко. Потом я говорю: а сейчас мы будем тренироваться, как вести себя на дикой планете. Все обрадовались.

Но тут меня мама домой позвала. Я и забыл совсем, что сегодня вечером я в кино должен был с мамой идти. Я бинокль Вете отдал и убежал. Сходили мы в кино. Классное кино оказалось! Там тоже люди на чужую планету попали и на них всякие чудища нападали. Я там много нового и полезного для себя узнал. Например, что надо стоять спина к спине, чтобы сзади не напали.

Сейчас, думаю, вернёмся из кино - я всем покажу. Вернулись мы с мамой домой. Я быстренько поужинал. Выглядываю во двор - нет никого: ни Жеки, ни Веты, ни Танюхи. Наверное, не получится из них космонавтов, потому что космонавт должен быть дисциплинированным и тренированным. А они слушаются плохо, а тренироваться вообще не хотят. Я обиделся и опять всех из экипажа выгнал.

14

А Танька-Рыжик сегодня сказала, что я сам такой. Что она вчера вечером вышла во двор, а меня не было. Я ответил, что у меня важные дела были. А Танюха сказала: "Во-во!" А я сказал: "Что во-во?" А Жека вообще промолчал, хотя бы мог меня и поддержать. Он же видел, что я вчера вечером был, а это Таньки не было. Я опять рассердился и совсем уже выгнал Таньку из экипажа. А Женька говорит: "Тогда и я уйду". Подлиза!

В общем, не получилось из них космонавтов. Я маме перед сном пожаловался, а она говорит:

- Может, просто это ты капитан не очень умелый? Я подумал, подумал и согласился. Потому что если бы я был

хороший капитан, то меня все бы слушались, и всё было бы в порядке. Просто я командовать не умею. Вот папа мой умеет. Он как гаркнет:

- Всё, иди спать! - и я сразу иду спать. А я так кричать не умею. То есть умею, но только если

разозлюсь сильно. А на Таню я сильно злиться не могу. И на Женьку тоже. И на Вету. Я всё это маме рассказал, она улыбнулась, погладила меня по головке, сказала: "Глупенький", поцеловала и ушла.

Почему она так сказала? Я даже чуть не расстроился. Потому что капитан должен быть умным. А ещё он должен быть сильным и смелым. Я маму догнал и так ей и сказал. А она меня обняла и сказала, что я обязательно буду капитаном. И я пошел спать. И мне приснилось, что я лечу на космическом корабле к звёздам. А рядом со мной и ребята со двора, и папа, и мама, и бабушка. А впереди нас ждет чудесная планета.

А на следующий день я у Таньки прощения попросил. Она задаваться не стала и меня простила. И я её обратно в экипаж принял. И Жеку с Ветой тоже. Потому что настоящий капитан, это не тот, который со всеми ругается, а тот, с которым хочется полететь хоть на край света. Это я, кажется, во сне понял.

15

Сони Дэймар ПУСТЫЕ БУТЫЛКИ В клубах сизого дыма, сверкая начищенными боками, стуча

колесами и сигналя: "Чук-чук-чук... Ту-ту-у!" - Лёка с шумом врывается в солнечный полдень, и двор встречает его пестрым птичьим гамом и смолисто-пряным ароматом молодой листвы.

Воробьи разлетаются в разные стороны, словно теннисные мячики, а надутые голуби торопливо, но с достоинством перекатываются к бордюру, уступая дорогу могучему паровозу. Он поднимает целый фонтан брызг, погрузившись на самое дно бескрайнего озера, где минуту назад умиротворенно плескались шоколадные лодочки и фиолетово-синие яхты.

Лёка надевает на голову медный шлем с круглыми окошечками и гудит.

Лёку-паровоза знают все, знают не потому, что смотрит он на мир разными глазами - этого никто не видит, не стал Лёка и героем известного мультфильма или знаменитым водолазом, о чем мечтает каждый пятилетний ребенок, - а помогает Лёка своей маме разносить почту. И каждый божий день, ближе к полудню, завершив дела свои, усаживается на скамейку во дворе сталинского дома и сидит там в любую погоду: даже в дождь – под выцветшим красным зонтом, даже зимой. Правда, не в гулкий ливень, гудящий, как высоковольтная линия, и не в шершавые, колючие морозы - мама запрещает, да и приходят в такую стужу одни только белые медведи; они не злые, но, играя, запросто могут откусить уши или нос.

С ветром прилетают листья и птицы, с легким и радостным - бабочки, в дождь появляются змеи и рыбы и вьется плющ, в холода крадутся большие лесные кошки, теплые солнечные дни скачут рыжими белочками и кузнечиками, расцветают желтыми одуванчиками; а по вечерам Лёка рисует акварелью свои дни, такие новые и разноцветные.

Паровоз выплывает у самой пристани, поршни совершают круги, в большом белом пакете дребезжат пустые бутылки, а на полах старого плаща виднеются темные пятна от воды...

16

*** В палате пахнет краской, сладкой микстурой и

дезинфекцией, как в новом гробу. Лёка сидит за маленьким столиком и рисует.

- Матушка, он у вас не клинический идиот и не шизофреник, - успокаивает Лёкину маму моложавый профессор.

Именование "матушка" удивительно подходит этой крупной женщине с добрым лицом, похожей на старомодную матрону, которую сажают на чайник.

- Это новое лекарство буквально способно творить чудеса! Испытания еще не закончены, поэтому вам нужно расписаться тут и тут и еще вот тут. - снующая в ворохе бумаг холеная рука доктора напоминает толстую белую крысу.

- Йа-йа! Синдром Каннера? Найн! - пивным баритоном колышется красномордый, похожий на Карабаса бородач, профессор из Кёльна. - Фантастишь! - и он пихает под мышку две папки с акварелями Лёки.

Матушка вздыхает: у неё нет никаких причин доверять врачам после смерти супруга, когда ей не хватило двадцати тысяч рублей наличными "на анестезию"; она долго собирала справки, и извещение из Фонда помощи раковым больным о выделении денег поступило с опозданием на один день.

Но что делать? И матушка подписывает бумаги. ...Лёка сидит за маленьким столиком и рисует. Мама с

тревогой смотрит на изможденное лицо совсем уже взрослого сына с синими полумесяцами под глазами и нервной линией поблекших, словно обескровленных губ.

- Матушка, дело явно идет на поправку. Только надо изменить схему! - профессор смотрит чуть искоса.

- О, Босх! О, Дали... Гигер... - захлебывается его коллега-бородач. - Йа, Гигер!

- У меня нет денег, и, извините, он так похудел за последний месяц, и я не могу позволить вам... - матушка взволнована видом сына, рисунками, но по-прежнему деликатна, говорит мягко, вполголоса.

17

- О, это фсе теперь песплатно! Софершенно песплатно! – Карабас трясущимися пальцами перебирает стопку рисунков, выпученные глаза его вращаются, как мигалки "Скорой помощи".

- Нет! - говорит матушка гневно, и Лёка видит гигантский девятый вал, нависший над утлыми суденышками.

...Лёка рисует, на кухне пахнет пирогом с грибами, и рыжие

белочки, стрекоча, прыгают с ветвей столетнего дуба на стол и обратно, таская маленькие кусочки бельчатам, синицы подхватывают крошки и прячутся в густой листве. Мама обнимает Лёку, целует его вихрастую голову и, тихо шепча, проводит ладонью по волосам: "А если так, то что есть красота, и почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?"

*** "Чук-чук... Ту-ту-у!" - Лёка выплывает у синей пристани, где

стоят два красивых океанских лайнера. Молодые женщины недовольно смотрят на него, на пакет с бутылками, обмениваются взглядами и, скривив губы, передвигаются ближе к краю.

- Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай! - дети, поднимая и опуская руки, ведут хоровод, Лёка сидит на скамейке, смотрит на мальчиков и девочек, улыбается им и ланям, танцующим рядом.

- Дядя Лёка, иди к нам! - зовет кроха с большими желтыми бантами, но мама резко обрывает её, развинченно подходит на шпильках и что-то шепчет на ухо. Лёка хорошо помнит эту тётю: однажды он отобрал у неё совочек, украденный у другой девочки, и вернул игрушку счастливой хозяйке - это было очень-очень давно, наверное, уже вчера. Теперь тётя стала большая и нашла себе дочку.

- Бом-шара, бом-шара, - смакуют ребята смешное, но неприличное слово, словно слизывают капли вина.

Лёка знает, что он тоже большой и может случайно сделать больно малышам, и сосредоточенно, не смотря в сторону играющих детей, расставляет на скамейке "сосуды" - собранные в мусорке пустые бутылки, любуется игрой разноцветных огней, которую ведут лучи солнца, падая сквозь дрожащую листву. "Или огонь, мерцающий в сосуде",- шепчут его губы. Особенно красив

18

пузатый графин, и кроха, пока мама отвернулась в сторону, подходит ближе и касается розовыми пальчиками гладкой холодной поверхности: она тоже видит танец саламандр и как внутри зарождается солнечный огонь. И не важно, что снаружи волшебный камень похож на кусок грязного стекла со сколотым горлышком.

- Отойди от этого педофила! - остервенело кричит тётенька, оттаскивая плачущую дочку, а Лёка встает и идет ей на помощь, протягивая руки, но спотыкается о бортик песочницы.

- Пита-фил, пита-фил! - кричит ребятня, молодая мама зло засаживает в Лёкин бок остроносую туфлю, Лёка поджимает колени к подбородку, и щека его зарывается во влажный песок. Летит бутылка, брошенная второй мамой.

- Бомжара! Самый старший мальчик поднимает бутылку, и Лёка видит,

как из неё выползает красная змейка, голова дергается и звенит, и теплая змейка ползёт по его лбу.

- Пита-фил! Бом-шара! - дети бьют дядю бутылками, женщины быстро уходят по короткой аллее на другой конец двора.

- А ещё он не хотел играть с нами в каравай! - говорит самый старший мальчик.

- Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай! - дети берутся за руки и ведут хоровод вокруг спокойно лежащего мужчины в старом потертом плаще.

Глаза устало закрываются, и Лёка чувствует

необыкновенную легкость, чувствует, как он, наполняясь светлым огнем, плывет где-то высоко в чистом небе, а далеко внизу, взмахивая кожистыми крыльями, кружится стайка летучих мышей, а рядом на скамейке тихо плачет маленькая девочка.

19

Галина Басова КУЛЁМА Галке было решительно всё равно, куда девать своё

свободное время. Дитя улиц, она занимала себя как могла: крутила обруч, прыгала через скакалку, играла мячом. Особенно ей нравилось, что у мяча, ярко синего – две полоски посередине: красная и белая. Когда мяч крутился, то полоски сливались в одну линию, так же, как и на юле. Но юлы у Галки не было, она осталась в садике, куда Галка ходила. Совсем недавно и совсем недолго. А теперь места в садике не было, и Галка сама себя развлекала.

Иногда она заглядывала в колодец, что стоял посреди двора. Он был не очень глубокий: внизу таинственно мерцала вода, пахло сыростью, а по тёмному, старому срубу бегали солнечные зайчики. Галку забавляла эта игра.

Иногда она ходила за дом, куда никогда не заглядывало солнце. Там росла малина. Несладкая, но Галка ела её, потому что она была большая и сочная.

У Галки была мать. Иногда она брала дочь к себе на работу. Но там, среди полок с материалом и одеждой, было неинтересно.

Время от времени Галку оставляли с соседкой, женщиной преклонных лет, у которой был старый муж со странным именем Роман. Муж пил горькую и иногда рассказывал про войну.

Но больше всего Галке нравилось бывать в гостях у Зинки Королёвой, что жила через несколько домов от их двора. Зинаида – молодая красавица, знающая себе цену, жила в небольшом, уютном доме вместе с матерью. У них всегда было чисто и вкусно пахло борщом и выпечкой. Галку там встречали ласково, угощали и позволяли заводить патефон. Вместе они слушали пластинки, особенно Зыкину. Чистый голос выводил: «За окошком свету мало, белый снег валит, валит. А мне мама, а мне мама целоваться не велит»…

Зинка кружилась по комнате, весело смеясь. А её мама и Галка сидели на венских стульях за столом, покрытым плюшевой тёмно-вишнёвой скатертью, и хлопали в ладоши.

20

Пластинка была большая, и Зыкина всё пела и пела. На обложке она, как две капли воды, была похожа на Зинку…

Бывало, Зинаида уводила Галку к себе на работу. А работала она машинисткой: в небольшой комнате стояло несколько столов, на каждом – печатная машинка, а за каждой – женщины быстро-быстро нажимали на кнопочки. Они печатали документы. Шум стоял такой, что больше ничего не было слышно, а если кому-то надо было поговорить, то выходили в коридор или на улицу.

Зинку на работе любили, её и нельзя было не любить: молодая, красивая - румянец на щеках, губки пухленькие, яркие; тёмные, тяжёлые волосы и голубые глаза, укутанные в густые и длинные ресницы.

Галка как-то слышала, женщины на работе, шутя, говорили ей: «Ты бы, Зинаида, замуж, что ли, поскорей вышла, а то у всех мужчин в организации не только глаза, но и головы скоро будут набок, все только на тебя и смотрят». На что Зинка только озорно смеялась, показывая сахарные льдинки зубов.

Как плохо, что хорошее быстро кончается: Зинаида вышла замуж за какого-то моряка и укатила из дома куда-то в Крым.

А Галку теперь вообще не с кем было оставить, и матери

приходилось закрывать её в дровняке на огромный амбарный замок. На небольшой старой тумбочке оставлялась еда на день. Мать, плача, уходила на работу, жалея себя и ребёнка и проклиная всё на свете…

Но где есть запоры для детства? Галка выбиралась из своей «тюрьмы» через узкий лаз, выпиленный для того, чтобы кошки могли вылезать, сразу же, едва мать закрывала за собой тяжёлые ворота. И опять Галка была хозяйкой улицы.

Они целой ватагой бежали на маленькую речку Тептятку. Купались до одурения, загорали на солнце. Потом старым тюлем ловили мальков, жарили их на костре, наедались до отвала и к вечеру, утомленные и счастливые, возвращались домой. Галка старалась прибежать до материного прихода, пролезала назад и – будто и не отлучалась никуда.

А ёще нравилось Галке валяться в цветущем клевере в поле, за огородами. Небо было похоже на церковный купол, а солнце – на колокол. Пахла растревоженная кашка, и согласно кивали головами колокольчики. Это сверху, на горе. Ещё выше, на самой

21

вершине – только берёзовая роща. А у подножья был виден дом, в котором Галка жила: добротный сруб, потемневшие от времени брёвна…

А с горы Галка каталась зимой на санках. Высоко! И трамплины: летишь, аж дух захватывает. Жалко только, что катишься быстро, а санки потом в гору долго тянуть. И занятие это – нелёгкое. Бывало затянешь санки наверх, только катиться, а какой-нибудь дылда отберёт их и скатится сам. А Галке – вниз, пешком: где шагом, где кубарем. И плакать и жаловаться – не смей, мать это страсть как не любила. Нрав у неё был крутой, да и собственные методы воспитания: выпорет берёзовым прутом, который всегда под рукой оказывался, да и весь разговор. Вот и приходилось Галке участвовать в уличных баталиях наравне с мальчишками, отстаивать своё право на жизнь. Приходилось и по заборам лазить: платья только успевали трещать. Галка с повинной головой шла домой, покорно и терпеливо получала очередную порцию «воспитания» и снова туда же – на свою родимую улицу.

Собирали всей компашкой пустые бутылки, сдавали, потом на вырученные деньги покупали в небольшом магазинчике за углом сладости и, поделив поровну, тут же их весело приканчивали. Банка сгущённого молока или сгущённого же какао открывалась подобранным с земли старым, ржавым гвоздём и ходила по кругу до полного опустошения. Щедрое время – детство, не много ему надо для радости.

Как-то мать опять взяла Галку на работу и, отчего-то

раздобрившись, купила ей там же у себя на складе очень красивые эластичные разноцветные чулки. Галка даже не поверила такому счастью. Она держала коробочку с обновкой и никак не могла решиться её распаковать.

Дома она представляла, как оденет их и выйдет гулять на улицу. Не пришлось: к матери в гости пришла подружка, и чулочки были передарены чужой девочке. И правильно! Не жили богато, нечего и начинать!

Галка продолжала и дальше носиться по улицам в старых, полинялых платьицах. Она и виду не подала, что её как-то задело это предательство, только в душе что-то оборвалось.

22

Однажды Галка расшалилась, и мать никак не могла её унять: - Да угомонись ты, перестань прыгать, сядь! Но ничего не помогало. Тогда мать обронила: - А хочешь, ты сейчас плакать будешь? - Не-а! - Я тебе что-то скажу, и ты уже не будешь так смеяться. - Ни за что! Галке не верилось, ей было весело, и ничто не могло

омрачить её радости. Она любила всех. Даже старую облезлую соседскую кошку.

- Знаешь, я тебя не люблю, – проговорила мать. Это прозвучало как гром, как приговор. Оглушённая Галка,

как вкопанная, стояла посреди комнаты. Она не верила своим ушам. Развернувшись, посмотрела на мать: шутит? Глаза той были серьёзны, как никогда ранее – она даже не улыбалась.

И Галка поверила. Она сжалась, какой-то необъяснимый груз давил на худенькие плечи. Молча вышла из дома. И только за углом, в малиннике дала волю чувствам: слёзы текли рекой – горе было безутешным, до бесконечности. В груди что-то кололо. Казалось, там выросли ледяные иголки…

А потом Галка заболела. Сильно. Температура буквально

сбила её с ног. Она помнила, как её везли на скорой в больницу. Фонари вереницей, хороводясь, уплывали назад, а потом слились в две сверкающие линии…

Больницу не помнила, будто её и не было. Только когда очнулась, то увидела, что она – дома, на своей кровати, и никого нет рядом. На табурете рядом стоял остывший завтрак: каша, как солнечный остров высилась на тарелке; посередине – озеро растаявшего и застывшего сливочного масла, стакан чая накрыт куском хлеба с маслом…

Ничего вкуснее до сих пор Галка не ела. Слабость в теле мешала держать ложку.

Съев всё, до последней крошки, Галка откинулась головой на подушку. В полудрёме вспомнила, как на новогодний утренник мама сшила ей наряд снежинки. И даже тапочки с помпончиками. Всё из белого ситца и марли. Накрахмаленное, подсиненное, отглаженное. Это великолепие висело на плечиках над кроватью. А рядом на стульчике лежала корона. Из картона, с наклеенной

23

ватой и битыми стеклянными елочными игрушками. А ещё она была обшита бисером и разноцветными бусинами.

Галка проснулась посреди ночи. В углу за печкой слышались

какие-то непонятные звуки. Потом вроде как котёнок закричал, или ещё кто. Галке стало страшно. Но тут она увидела мать, та вела себя как-то не так: глаза её лихорадочно блестели, губы потрескались, руки тряслись, а ноги ступали тяжело. Спустя много лет Галка будет это вспоминать…

- А ты чего не спишь? Ну-ка, спать! Немедленно! Памятуя о том, что полагается за непослушание, Галка

спряталась с головой под одеяло и, незаметно для себя, уснула. А утром соседки на лавочке толковали что-то о мёртвом

ребёнке, при этом они посматривали в сторону их дома. Несмотря на малый возраст, Галка вспомнила ночные события, и её обожгли смутные подозрения. Ощущение чего-то неотвратимого и нечистого свалилось как ватный ком. Галка пошла за дом, в свой любимый малинник. И просидела там долго-долго. Молча, и ни о чём не думая.

Потом она обратила внимание на божью коровку, которая доверчиво опустилась на ладошку. У Галки даже высохли готовые брызнуть из глаз слёзы. Она с удивлением рассматривала неожиданную гостью, а та с невозмутимым спокойствием ползала по руке.

- Божья коровка, улети на небо! Там твои детки кушают конфетки. - пропела Галка неожиданно для себя.

И Божье создание, расправив крылья, действительно улетело, видимо, вспомнив о каких-то неотложных делах.

Галка с довольным видом выбежала из своего укрытия во двор. Она увидела мать. Та держалась за калитку и медленно, как осенний лист, падала. Подбежавшие соседки вызвали скорую. Больше Галка живой её и не видела.

А потом начались хлопоты. Венки несли друзья, знакомые,

сослуживцы. Галка молча наблюдала за чужими людьми, сновавшими в их маленькой нетопленой квартире. Мать привезли позже. Она лежала в гробу спокойная, величавая и красивая. Никогда раньше Галка не думала о том, что мама – красивая. На ней был розовый со стальным отливом костюм. Совсем недавно,

24

когда ей предложили его купить, мать отказалась, сказав, что такое только покойникам одевать.

В комнате стоял еловый запах от венков. В углу горели свечи. А мать лежала в окружении цветов, будто спала: румянец на щеках, строго поджатые губы, морщинки на лбу – разгладились.

Галка вспомнила, как-то мать ругала её. Ругала долго, и Галка поняла, что сейчас её отлупят. Когда мать замахнулась, Галка, вжавшись в угол, глядя ей прямо в глаза, с ненавистью выпалила: «Кулёма!» Она и сама не знала, откуда взялось это слово, где она могла его слышать. Вырвалось! Мать с удивлением посмотрела на неё: «Что?»

- Кулёма! Ты – кулёма, - опять бросила Галка. Терять было нечего. И пусть бьёт, всё равно отлупит. Не за

то, так за это! Безразличие овладело ею. Но мать, рассмеявшись, ушла из дома, бросив только

неопределённое: «Ну-ну!» Хорошо это или плохо, что она – умерла, думала о матери

Галка. И решила, что хорошо. Никто не будет бить. Галке представилось, что мать превратилась в божью коровку и улетела по своим божьим делам.

- Видимо Бог прибрал её к себе пораньше, неразумную, пока она ещё чего не натворила, - соседки поглядывали в Галкину сторону. - Жалко сироту…

Хоронили мать всем двором. Оказалось, что у неё было много знакомых. Издалека приехали родственники.

Галка сидела во дворе, играя осколками слюды. Она вспомнила, как однажды, желая похозяйничать, она перестирала все чистые мамины платья. Только вот платья оказались такими большими, что приходилось их тащить по земле, чтобы повесить на верёвку. Мать в это время пришла с работы и всё сама увидела. Но не рассердилась, как обычно, а только занесла вещи в дом и молча их перестирала…

Галка подумала, а любила ли её мать? Она так и не успела ни понять, ни почувствовать. А, может быть, она просто не умела любить. Не научили. Наверное, так оно и есть, подумала Галка. И ей стало так жалко мать, что она простила ей всё-всё-всё.

25

Арье Бацаль ЕСТЬ ТАКИЕ ЦВЕТЫ Выпускница педагогического института Надежда Петровна

должна была преподавать русскую литературу старшеклассникам, но директор школы уговорил её начать с младшего, четвёртого класса, где учительница уходила в декретный отпуск. И чтобы подготовиться к работе, она попросила свою предшественницу Ольгу Дмитриевну, работающую в школе последние дни, рассказать о классе. Они расположились в учительской и раскрыли классный журнал. В нём числилось двадцать пять учеников.

- Что вы хотели бы выяснить? – поинтересовалась Ольга Дмитриевна.

- Сначала расскажите, пожалуйста, об отличниках. - Хорошо. Начнём с Ванина Алёши. Он самый способный.

Мать - бухгалтер, разведена. Следующий Раздоров Сергей. Напористый, старается всегда быть первым. Его отец – партийный работник, мать – экономист. Ещё Даша Клушина. Очень старательная ученица из крепкой рабочей семьи. И, наконец, Соня Дворкина, тихая девочка в очках, отец – врач, мать - библиотекарь.

- Всего четыре отличника на весь класс? – удивилась начинающая учительница.

- Что есть, - пожала плечами Ольга Дмитриевна. - В нашем городке нет большой мотивации к образованию. Интеллигенции немного и всего одна ткацкая фабрика. Почти село.

- А неблагополучные ученики есть? - Конечно. Вы их сразу узнаете по тройкам. Как правило,

дети пьющих отцов. Но среди них есть очень способные. Вот Андрюша Балуев, светлая голова, только уроки готовить не хочет.

Надежда Петровна подвинула к себе журнал и стала подсчитывать количество троечников.

- Три, четыре, пять, а это как понять? Все тройки, а по литературе пять! Илья Горецкий. Странно!

- Его отец нездешний, - объяснила Ольга Дмитриевна. - Приезжал расписывать новый храм. Жил здесь около года. Ребёнка признал своим, но так и не женился, уехал. И мать вскоре последовала за ним. Хотела сдать сына в приют, но её сестра забрала ребёнка к себе. А у неё и своих детей двое.

26

Ещё некоторое время Надежда Петровна продолжала изучать классный журнал.

- Может, посоветуете, с чего начать? – попросила она потом. - Я им на каникулы давала задание, - отозвалась Ольга

Дмитриевна, - написать о своих летних впечатлениях. Обсудите эти сочинения на уроке и получите возможность поговорить с ними по душам.

Надежда Петровна так и сделала. На первом же уроке она

попросила сдать ей сочинения о каникулярных впечатлениях. Но тут выяснилось, что задание предыдущей учительницы выполнили не все. И тогда она отсрочила сдачу сочинений до последнего дня недели. А в воскресенье с увлечением читала их, отмечая про себя, что это и есть её первая встреча с миром своих учеников.

В понедельник по расписанию урок литературы был последним. Надежда Петровна раздала ученикам тетради по русскому языку.

- Сегодня мы обсудим ваши летние сочинения, - сообщила она, и в классе сразу установилась напряжённая тишина. – Я не поставила за них оценок, и не поставлю их за ваши выступления в ходе обсуждения. Так что не бойтесь сказать что-то не так. Давайте начнём с сочинения Ильи Горецкого. Оно показалось мне интересным. Пожалуйста, Илья, прочти нам его.

Худенький подросток с беспокойными, тёмными глазами встал с раскрытой тетрадью в руках.

- Сочинение называется «Любамы», - начал он. - А с чем их едят? – поддел его Серёжа Раздоров. - Это название цветов, - объяснил Илья. - Все вопросы будете задавать потом, - поспешила уточнить

учительница. – А пока прошу не прерывать чтение. Продолжай, Илья.

- Так вот. Любамы - это такие цветы. Мама сказала, что они внешне похожи на сорняки и цветут только ночью в конце октября. Поэтому о них почти никто и не знает. Но тот, кто видел их хотя бы раз, никогда не забудет, потому что они очень красивые. У них чистый голубой цвет, как у майского неба между облаками после дождя. А ещё цветущие любамы излучают сияние, как маленькие голубые фонарики. И если человек будет долго смотреть на них, он уже не сможет бросать своих детей, обижать

27

слабых и бить кошек. Бабушка говорит, что любамы делают людей добрыми. Но только вырастить их очень непросто.

Сначала мама заказала их семена по почте, и из них мы вырастили рассаду в домашних горшках. А на заднем дворе вскопали большую грядку, удобрили её навозом и целую неделю, по вечерам, поливали из садовой лейки. Потом мама с бабушкой разровняли грядку граблями и высадили рассаду в землю. Но это только начало. За посадками нужно ухаживать. Поливать, пропалывать, рыхлить почву и защищать от насекомых-вредителей. Иначе любамы не расцветут. А если расцветут…

Я представляю, как в конце октября на заднем дворе нашего дома вдруг появится голубое сияние. Мы заметим его из окна и поспешим к цветочной грядке. Вот это цветы! Ничего подобного я никогда не видел. На них хочется смотреть всю ночь. А потом мы вернёмся в дом и застанем там человека, высокого и красивого, как на фотографии. Я сразу узнаю его. Это мой папа. Он приехал, чтобы остаться у нас навсегда. Потому что любамы расцвели, и, значит, никаких бед вокруг больше не случится.

Но это будет только в конце октября. А если они не расцветут?! И я иду к бабушке: «Бабушка, всё ли мы делаем, чтобы любамы зацвели»?

Она отвечает не сразу. Долго смотрит в окно и о чём-то думает. Мудрые люди всегда так делают. «Может быть, и не всё, - говорит она. – Чтобы любамы расцвели, надо много и долго работать. А, кроме того, в них нужно верить».

И я не знаю, что ей сказать. Я сомневаюсь. Только мне очень хочется, чтобы они расцвели.

Он окончил чтение и положил тетрадь на парту. - Спасибо, Илья, - поблагодарила учительница. - Садись. Кто

хочет высказаться? Руку поднял Раздоров. - Пожалуйста, Сергей. - А я не верю, - решительно заявил он, - что любамы

существуют. Нет таких цветов. И вообще, всё это сочинение – сплошной обман, потому что никакой мамы у Ильи нет, и бабушки нет. Он думает, что можно врать, потому что новая учительница ещё о нас ничего не знает.

- Ты должен говорить только о сочинении, - остановила его Надежда Петровна.

28

- Но я так и делаю, - возразил Сергей. – Всё, что Илья там написал, неправда. Ни цветов, ни мамы, ни бабушки нет. Есть только тётка, которая лупит его за двойки.

- Тётку мою не трожь, - запротестовал Илья. - А то что!? – огрызнулся Раздоров. – Ты мне врежешь? Ну,

попробуй! - Ты не прав, Сергей, - вмешалась Надежда Петровна. – Тётка

здесь ни при чём. Нужно обсуждать сочинение, а не переходить на личные оскорбления. Садись.

- Он недоволен, что не его сочинение обсуждают, - подал голос Андрей Балуев.

- Неправда, - выкрикнул Сергей, краснея. - Андрей, ты можешь выступить, - предложила учительница. - Я скажу, - решил он, вставая. – Когда мы слушаем сказку о

Коньке-Горбунке, мы же не говорим, что это враньё. Илья написал сказку о цветах. Что в этом плохого?

- Очень интересное мнение, Андрей. Кто ещё хочет высказаться? Соня? Пожалуйста.

Бледная девочка в очках встала и несколько секунд стояла молча.

- Я никогда не слышала про любамы, - наконец, произнесла она тихим голосом, - но это не значит, что они не существуют. Просто их трудно увидеть, раз они с виду, как сорняки, и цветут ночью. Мне кажется, это хорошие цветы. Они не кичатся своей красотой, даже скрывают её, но в то же время помогают людям.

И Надежда Петровна вдруг заметила, что у этой неприметной девочки очень красивые глаза и одухотворённое лицо. И весь класс с неподдельным вниманием слушает её. Но эта идиллия была прервана язвительным голосом Раздорова.

- Ты хвалишь Илью, потому что он носит твой портфель после уроков. Кукушка хвалит петуха…

- Я никого не хвалю, - обиженно возразила Соня. – Просто обсуждаю сочинение.

- Сергей, ты всё время уводишь нас куда-то в сторону, - строго заметила учительница, – и прерываешь выступающих. Если хочешь что-то сказать, подними руку, я дам тебе слово. Ну, ладно. Кто ещё готов принять участие в обсуждении?

29

И тут взгляд Надежды Петровны остановился на Алёше Ванине. Ольга Дмитриевна говорила, что он первый ученик в классе.

- Может быть, ты, Алёша? - Можно, - согласился он. – Мне нравятся эти цветы, потому

что от них исходит добро. И не важно, есть ли они на самом деле, или только в сказке. По-моему, у каждого человека должны быть свои любамы, если не на заднем дворе дома, то хотя бы в мыслях.

Да, Ольга Дмитриевна была права. Очень способный мальчик. «У каждого человека должны быть свои любамы»! Замечательные слова. Надежда Петровна взглянула на часы. До конца урока оставалось пять минут. И в это время Даша Клушина подняла руку.

- Спасибо, Алексей. Ты хорошо сказал. Садись. Урок заканчивается, но ещё для одного выступления, кажется, времени хватит. Пожалуйста, Даша.

Она встала. Ладная, стройная, со спокойными голубыми глазами и светло-русыми косичками. Вот по кому будут сохнуть мальчики этого класса через четыре-пять лет.

- Мне тоже понравились любамы, – призналась она. – Но я так и не поняла, действительно ли существуют такие цветы, или Илья их придумал? Как вы считаете, Надежда Петровна?

Отличница Даша обеими ногами стояла на земле. Для неё это был вопрос первостепенной важности. И у Надежды Петровны мелькнула мысль, что над ответом следовало бы хорошенько подумать.

- Конечно, Даша. Есть такие цветы. Я в этом уверена. Прозвенел звонок. Дети шумно бросились из класса, а

учительница склонилась над журналом, чтобы отметить посещаемость. Потом она закрыла журнал и с удивлением увидела Илью, стоящего в двух метрах. Никого больше в классе уже не было.

- У тебя есть ко мне вопросы? - Надежда Петровна, я хочу попросить прощения. - За что? - Я не могу вас обманывать. Сергей был прав. У меня

действительно нет ни мамы, ни бабушки. И про любамы я тоже всё придумал.

30

Тугой слёзный комок подступил к горлу Надежды Петровны. Ей вдруг захотелось прижать к себе этого худенького мальчугана и дать волю слезам. Но она не могла позволить себе сорваться на первых же шагах своей самостоятельной работы.

- Придумал, это ещё не значит, что любамы не существуют, - нашлась она. – Я вот в них поверила.

- Как это?! – растеряно пробормотал он. – Почему? - А ты помнишь, что сказала бабушка: «Чтобы любамы

расцвели, надо много и долго работать. А, кроме того, в них нужно верить». Вот я и поверила. И ты должен.

- Но зачем, Надежда Петровна? - Затем, что, если много и долго работать, любамы

обязательно расцветут. А если ничего не делать, ничего и не будет. Понимаешь?

- Не совсем. Но я подумаю. - Хорошо. А пока оставь мне свою тетрадку с рассказом.

Завтра я её тебе верну. - Только я её немного испачкал, - смутился Илья. - Вот.

Может, ластиком почистить. Надежда Петровна с удивлением смотрела в раскрытую

тетрадь, где под текстом рассказа было несколько карандашных набросков хорошо узнаваемых соучеников Ильи. Сергей с карикатурно искажённым лицом, Соня в виде сказочной красавицы, Алёша Ванин с бородой старика Хоттабыча.

- Это ты рисовал, пока шло обсуждение?! - Да, - виновато признался он. - Ничего страшного, - решила Надежда Петровна. – Пусть всё

так и остаётся. Илья ушёл, и почти сразу вслед за ним в класс вошли Ольга

Дмитриевна и завуч Анатолий Михайлович, полный, пожилой человек с озабоченным лицом.

- Ольга Дмитриевна с завтрашнего дня уходит в декретный отпуск, - объяснил завуч, - и мы зашли узнать, всё ли у вас в порядке. Удалось ли вам найти общий язык с учениками?

- Сегодня на уроке мы обсуждали их сочинения. Вот одно из них, - Надежда Петровна протянула раскрытую тетрадь. – Прочтите, пожалуйста. Оно совсем короткое. Мне очень важно знать ваше мнение.

31

Ольга Дмитриевна взяла тетрадь и, присев за ближайшую парту, прочла рассказ. Завуч расположился рядом с ней и тоже углубился в чтение. Потом поднял глаза на молодую учительницу.

- И о чём говорили ваши ученики во время обсуждения? - Они спорили, действительно ли существуют любамы. А как

считаете вы, Анатолий Михайлович? - Не сомневаюсь, - улыбнулся он. – На одной только вашей

грядке их двадцать пять штук. И чтобы они расцвели, вам придётся и землю рыхлить, и поливать, и пропалывать.

- Я, Анатолий Михайлович, тоже уверяла учеников, что любамы существуют. А вы обратили внимание на рисунки в тетради? Их сделал автор рассказа, пока мы обсуждали его произведение. Мне кажется, у него способности к рисованию. Интересно, в нашем городке где-нибудь этому учат?

- В городском доме культуры есть кружок живописи, - проинформировала Ольга Дмитриевна.

- Попытаюсь записать его туда, - решила Надежда Петровна. – Вы, в случае чего, мне поможете?

- Конечно, - пообещал завуч. – Но я так понял, у вас с учениками полное взаимопонимание?

- Как будто, Анатолий Михайлович. Спасибо. На следующий день на уроке Илья вызвался отвечать по

домашнему заданию и получил пятёрку. - Значит, ты подумал и всё понял? – предположила

учительница, занося его оценку в журнал. - Да, Надежда Петровна. Я должен много и долго работать.

Иначе ничего не будет. Этот краткий диалог, непонятный для остальных, был

продолжением их вчерашнего разговора. Прошло двадцать пять лет. Надежда Петровна продолжала

работать в той же школе. Она вышла замуж, стала матерью двоих детей. К юбилею её трудовой деятельности ученики подарили ей цветы. А после уроков в учительской директор школы выступил с поздравительной речью, и коллеги преподнесли ей памятный подарок. Потом в учительскую вошла пожилая женщина.

- Вы к кому? – недовольно справился директор.

32

- К Надежде Петровне. Мой племянник прислал из Москвы ей подарок. Вот я и пришла.

- А кто ваш племянник? - Илья Горецкий. Он художник-декоратор в известном

московском театре, и его картину купили для Третьяковской галереи. Окончил эту школу девятнадцать лет назад. Может, кто-нибудь помнит?

Несколько человек, включая Надежду Петровну, кивнули головами. Они помнили его.

- Сейчас я покажу вам его подарок, - пообещала женщина. Она достала из пластикового футляра холст и развернула его

на столе. На нём была изображена деревенская изба и двор с цветочной грядкой, на которой росли какие-то экзотические цветы. В окружающей ночи они излучали голубое сияние. И худенький крестьянский мальчик лет десяти смотрел на них удивлёнными, восторженными глазами. Картина называлась «Есть такие цветы». К ней прилагалась красочная открытка с посвящением: «Моей любимой учительнице, которой я обязан всем!».

И Надежда Петровна заплакала, не скрывая и не стыдясь своих слёз.

33

Наталия Букан ПЕРЕД ДНЁМ РОЖДЕНИЯ –Та-а-ак… В общем, когда мой брат Миша приехал на дачу, я

сразу ему сказала про самую главную новость, что на четырёхлетие меня повезут в город. И все засмеялись. А чего смеялись? Сами же мне про это говорили! Они часто смеются непонятно… Вот в электричке машинист объявил: «Дубочки! – это у нас станция такая. – На выход!». И папа говорит маме и Мише: «После «Дубочков» запятая. Понимаете?». И как захохочут опять непонятно. И ещё мне и говорят после этого: «А у тебя почему вид такой надутый?»… Вообще-то, мне нравится ездить в электричке… больше, чем в машине. Потому что окна шире, и видно далеко, а я люблю считать собак по дороге… С дедушкой и бабушкой мы всегда ездим в электричке. До того четырёхлетия я ведь жила с дедушкой и бабушкой всё время на даче. У нас там есть большой рыжий пёс Булька и рыжий кот Кум. А у Кума нет хвоста, нет, вообще-то есть, но очень маленький. Потому что Кум – японский. А Бульке дедушка сделал конуру с сеном, а когда никто не видит, я пускаю Бульку в дом и разрешаю сидеть в кресле… Он очень умный и всегда спасает маму от клевачего петуха. Мама как увидит, что к ней идёт петух, сразу кричит: «Булька!» – и Булька ка-а-ак рыкнет на него!.. Ну вот… А ещё после того четырёхлетия в городе меня отдали в детский сад. Сначала я не хотела, но потом мы там с Ирой подружились, и стало весело. Только мне не нравится тихий час и еда некоторая. Рассольник и творог не могу терпеть. Кирилл тоже их терпеть не может. Мы с ним сидим за одним столом, и нас не выпускают, пока всё не съедим. Один раз весь тихий час сидели. А когда воспитательница выходила, мы болтали... Только Ира обиделась, что меня не было в тихий час, у нас ведь с ней кровати рядом, и мы всегда тихонько переглядываемся и всякие знаки делаем смешные… Ну вот… Ой, а самое плохое было вчера! К приходу родителей нас вывели на улицу, потому что была хорошая погода. Мне, вообще-то, лучше нравится, когда меня Миша с Валерой забирают из садика. Это Мишин друг, они вместе учатся уже в девятом классе… Да, а вчера мама всё говорила и говорила с воспитательницей, и мы с Ирой пошли сами. Она хотела мне

34

показать, где живёт. Мы дошли до её дома, и тогда я пошла к нашему дому, это совсем недалеко получилось. Мы как раз по этой дороге в садик ходим… Что потом было! Мама плакала, и я плакала, а папа всех ругал!.. Но только не бабулю. Она теперь живёт с нами. Раньше жила в другом городе, а осенью мама с папой перевезли её к нам насовсем… Мы с бабулей спим в одной комнате, и мне теперь стало интересно и не страшно, а то я темноты боюсь. А с бабулей мы шепчемся, и бабуля мне рассказывает, как всё было, когда она была маленькой девочкой… И про меня вспомнила смешное. Когда мне было три года, мы к ней приезжали в гости, и я там во дворе играла с мальчиком Алёшей. А потом спросила у бабули, играла ли она тоже с этим Алёшей, когда была маленькая. Да-а-а уж… Ну вот… А иногда бабуля долго не ложится спать и сидит в большой комнате вместе со всеми. Я тогда начинаю нарочно всё время ходить мимо них в туалет. И бабуля сразу понимает, что это я ей намекаю… ну, что жду её… Ну вот… Да, а завтра выходной, и у меня как раз день рождения. Ко мне придёт Ира, и её мама обещала заплести ей много косичек. А наша мама не хочет, говорит, что у меня будут косички совсем тоненькие. Но, может, мне бабуля заплетёт, я попрошу, или Миша, он тоже умеет… Зато мне купили новый сарафан и кофточку. А ещё приедут бабушка с дедушкой. Жалко, что Бульку и Кума не возьмут. Зато я подслушала, как мама говорила, что бабушка и дедушка подарят мне новые пазлы, какие-то очень красивые. И видик про ёжика Нильса!.. Только мне не хочется, чтобы дедушке и бабушке рассказали про меня… ну, про то, как мы с Ирой ушли из садика…

– Та-а-ак, можно ли войти? – Да, пап, да! Мне уже надоело… – Вы-клю-чаю… Всё? Рассказала? Начала с четырёхлетия?

Как договаривались – как будто рассказываешь кому-то, кто тебе нравится, и этот кто-то хочет про тебя узнать побольше, да?

– Да… А давай сразу послушаем. – Нет, Маришка, скоро придёт мама, а твой монолог должен

быть для всех сюрпризом. Позже проверю, как записалось, и завтра все вместе послушаем.

– Какой монолог? – А вот эта твоя длинная речь и есть монолог… – Пап, ты опять смеёшься непонятно!

35

– Да что ты, я совсем не смеюсь, а радуюсь, что наша игра удалась и получилась, кажется, интересной. Ты просто молодец! Свои секреты не разболтала ненароком?

– Ой, не зна-а-аю… наверно, немножко… По стенке двигались тени от качающихся за окном веток.

Маришка знала, что сегодня бабуля придёт не скоро, и попросила маму отдёрнуть штору, чтобы в комнату попадал свет от уличного фонаря. Она поёрзала, поёрзала, устраиваясь в постели поудобнее, натянула край одеяла на медвежонка Сашу и закрыла глаза. Но не спалось Маришке, очень уж ей хотелось рассказать бабуле про моло… про молоног?.. Нет, не запомнила она слово, надо спросить у бабули. А ещё очень хотелось спросить про подарок… Что ей завтра подарят?.. Может, набор пластилина? Их много разных, они с мамой видели в магазине, один был такой большой, назывался «Кондитерская фабрика». Из него можно делать куклам разные конфеты, крендельки… А ещё хорошо бы сборный домик. Ей хочется такой, там можно стенки в разные цвета раскрасить, лампочку зажечь… А, может… И заснула Маришка в обнимку с медвежонком, да так крепко, что не слышала ни шагов, ни того, как на табуретку, у изголовья, легла красивая подарочная коробка…

36

Маргарита Грибкова И ПРИСНИЛСЯ ЕМУ СОН… Карусель остановили, и две девочки – Тая и Соня - уселись

на свободные креслица. Колесо крутанули, и карусель закружилась, плавно покачиваясь на исходе каждого круга. Соне было шесть, её сестрёнке Тае – три года. У обеих девочек - глаза цвета вызревшего каштана, аккуратные носики и чётко очерченные вишни небольших губ. Кроме них на карусели катался мальчик лет семи с крупными русыми локонами и ямочкой на правой щеке. Мальчика звали Игорьком. Слева от него сидела маленькая Нурана с очень серьёзным лицом и голубым бантом в иссиня-чёрных густых волосах, справа – долговязая девочка Шура.

Некоторое время дети катались молча, внимательно разглядывая друг друга. Когда карусель снова остановили и запустили в обратную сторону, Нурана без улыбки сказала:

- А я ещё большая, – и поправила съехавший набок бант. Бант на секунду задержался на макушке и тут же обморочно завалился на бок.

- А у меня – две сестры и один мальчик, - вступила в разговор Шура.

- А это моя сестра, - сказала Соня и положила руку на плечо Таёнке.

Шура недоверчиво посмотрела сначала на Соню, потом на Таю, что-то прикидывая в уме.

- Сестра – это когда большая, – твёрдо сказала она. - А у меня – маленькая! - Соня подалась вбок и, вынув

носовой платок из кармашка розового платьица, строго приказала Таёнке: «Сморкайся!» Та послушно дунула сухим носом и Соня, скосившись на Шуру, победно сунула платок обратно в карман.

- А папа купит мне маленькие каблуки, а маме - большие. И себе папа купит большие каблуки… когда вырастет женщиной, - сказала Тая. Все засмеялись, а потом молча крутились два круга направо и круг налево.

- Ты русская? – повернулась Шура к Нуране. - Нет. - Азербайджанская? - деловито спросила Соня, как будто

покупала помидоры.

37

- Нет. - Армянская! - Да! А тебя как зовут? - Соня. - Соня… У меня такой же мультик есть. Только там собака –

Соня. - А у меня дед - Игорь, и я тоже - Игорь. Так назвали. - Вон тот? – Шура указала длинным пальцем на жёлтую

скамеечку у песочницы. Там над раскрытой газетой дремал седенький дед. Очки его висели на самом кончике носа и отчаянно пытались не упасть.

- Не-е-е,- протянул Игорёк, глядя на старичка из-под ладошки, козырьком приставленной ко лбу: солнце мешало смотреть. – Мой не такой.

- А какой? – Нурана стянула бант с волос и ловко затолкала его в крошечный кармашек на груди.

- Когда он был, меня не было. - Он к тебе пришёл, а ты гулять ушёл, что ли? – Шура

налегла на колесо всем телом, и карусель остановилась. – Я - в песочницу. Кто со мной, тот герой, кто без меня, тот последняя свинья! – весело прокричала она и спрыгнула на землю. Дед с газетой вздрогнул, и очки, беззвучно вскрикнув, упали в траву под его ногами.

- Совсем и нет, он умер просто, - немного помолчав, тихо ответил Игорёк, но на каруселях уже никого не было.

Вечером, когда папа Саша вернулся с работы и сел ужинать,

Игорёк устроился напротив, подпёр кулаком подбородок и стал молча следить, как папа загребает салат ложкой и кладёт его в рот. Совсем как дрова в печку.

- Ты что, сынок? – спросил папа, прожевав , – Тоже хочешь? - Пап, а деда Игоря совсем нигде уже нет? - Деда? - папа положил ложку на стол и зачерпнул воздух

ладонью: поманил Игорька к себе. Игорёк подошёл. Папа взял его руку и приложил к своей, а

потом к Игорьковой груди. Под ладошкой тихонечко тюкали крохотными молоточками невидимые гномики.

- Он там, в наших сердцах. Он живёт в них. И в твоём имени – тоже.

38

- В моём имени… - гномики в Игорьковой груди застучали чаще и громче, а брови испуганными чайками взлетели вверх и спрятались под густой русой чёлкой.

- Да. - А ему нравится там жить? - Думаю, очень. Мне бы точно понравилось жить в имени

собственного внука! – папа потрепал Игорька по затылку и снова взял ложку. – Ты давай собирайся: сегодня пятница, едем в деревню. Баньку протопим, в пруду искупаемся.

Приехав в деревню, Игорёк первым делом бросился к соседской девочке Катюшке, с которой часто играл, приезжая в деревню: ему не терпелось рассказать ей о том, где теперь живёт его дед Игорь.

Катюшки не оказалось дома. Игорёк погрустнел и медленно пошёл обратно. Было душно, сильно пахло свежескошенной травой и прогретой землёй, стрижи летали низко и что-то звонко, горячо и торопливо говорили друг другу, а по небу огромной тёмно-фиолетовой кляксой растекалась туча.

Уже через час ливень мокрыми ладонями хлестал дома, фонарные столбы, куст сирени под окном и папу с Игорьком: они возвращались из местного магазина, куда ходили за спичками. Забежав в дом, они быстро скинули с себя сырую одежду, и папа разжёг печку. Огненный дракон с любопытством посмотрел на людей и затрещал о чём-то своём.

Папа лёг возле печки и стал смотреть на дракона и его рыжую бороду.

Борода дрожала, щетинилась и дышала жаром. Игорёк устроился между печкой и папой. Папа был почти такой же большой и тёплый, как печка. Очень скоро Игорёк заснул. И приснился ему сон, будто вырос он и стал таким же большим, как папа. И вот лежит большой Игорёк у печки, а рядом с ним – маленький мальчик, его сын. И зовут его Сашей…

39

Ирина Гальперина СКАЗКА Солнце уже припекало, когда у кладбища остановилось

такси. Сторож приготовился открыть ворота, но из машины вышла женщина с букетом темно-красных пионов. Она вошла в маленькую калитку и медленно пошла по аллее, оглядывая надгробья. «Ищет кого-то, - подумал сторож, - может, подойти спросить?» Но женщина уверенно свернула с главной аллеи и скоро скрылась среди деревьев. Она прошла еще немного и вскоре увидела невысокую оградку и два надгробных камня над могилами. Женщина аккуратно разделила букет пополам и разложила цветы, потом присела на скамеечку.

- Это я, - произнесла она шепотом. - Я пришла, дед… Арина любила деда. Именно к нему она бежала со своими

маленькими проблемами и обидами, прижимаясь к широкой груди, жаловалась на маму, которая не купила очередную куклу, на отца, заставившего убрать за собой игрушки, на ребят во дворе, отказавшихся взять ее в игру. Дед умел успокоить. Он гладил Аришку по голове, и его голос убаюкивал девочку, прогоняя все обиды и неприятности.

- Ариша, у тебя же столько кукол! Лучше мама тебе что-нибудь другое купит. Мячик или скакалку.

- У нее платье зеленое и косички. - Сошьет мама твоим куклам зеленое платье и косички

заплетет. Не расстраивайся! А папа правильно тебя отругал. Ты же большая девочка, за собой убирать должна. Скоро в школу пойдешь, а все разбрасываешь. Ну-ка, посмотри на меня. Ты видела, чтоб за мной кто-нибудь убирал?

Арина внимательно смотрела на деда и качала головой. - Ну вот! Ты же не поросенок, ты у меня красавица, умница.

А во дворе к ребятам большим не приставай. Играй со своими подружками. Не дуйся! Давай я тебе лучше сказку расскажу.

Арина удобнее устраивалась на коленях деда. Сказки она любила. Правда дед знал только одну, но в его сказке была сама Арина, ее мама с папой, дед и бабушка и даже дядька, которого Арина и за дядьку-то не считала, скорее за старшего брата,

40

возившегося с ней все время и защищавшего ее во дворе от драчливых мальчишек. Голос деда убаюкивал, и Арина в полусне представляла себя на слоне в какой-то далекой стране со странным названием Занзибар.

- И вдруг, когда слоны уже переправились через реку, из-за деревьев выскочила баба Яга. Аришенька со страху чуть не упала со своего маленького слоника, но мы взяли ружья…

- Нет, палки, - поправляла Аришка, - дед, у нас палки были. - А я и забыл! Правильно, мы палками отогнали бабу Ягу, а

потом поймали ее и привязали к дереву. А баба Яга начала просить прощения и плакать. Тогда твоя мама пожалела ее и стала говорить, чтоб мы ее отпустили…

Аришка наизусть знала сказку, но каждый раз с замиранием сердца снова и снова слушала деда, иногда перебивая его и добавляя что-то свое.

Еще она любила сидеть у деда на плечах. С высоты дедовского роста ей все казалось маленьким, а сама она была в это время самой большой и сильной.

Когда Аришка пошла в первый класс, дед научил ее переходить улицу.

- Сначала посмотри налево, если нет машин - перейди эту часть дороги, остановись на серединке, видишь, где белая полоса? Потом посмотри направо. Нет машин, значит можно идти дальше.

Дед вместе с ней сам несколько раз переходил улицу и доводил ее до школы, которая была через дорогу. И, когда Аринка уже сама бежала утром на занятия, стоял на балконе, смотрел ей вслед и махал рукой.

Арине нравилось в школе. Нет, не сама учеба, ей было трудно усидеть на месте в течение сорока пяти минут, она не любила выводить буквы скрипучим пером, с которого все время стекала капля чернил, оставляя в тетрадке темно-лиловое пятно. Ей нравилась сама школа и то, что ее тут узнавали даже старшеклассники.

- Это дочка Марины Григорьевны, - говорили они, а девочки постарше интересовались, - а правда, что Вова из десятого класса ее брат? Он твой дядя?

Арина была очень горда такой известностью и с серьезным видом отвечала на вопросы. Только вот ее смущало то, что маму ученики называли Мариной Григорьевной. Она уже знала, что

41

отчество – это имя папы, но ведь деда звали Лева! Почему же тогда Григорьевна?

Они уже жили отдельно от деда и бабушки. Правда, от их дома до школы было далеко, приходилось ездить на троллейбусе, но после школы Арина почти каждый день сидела у деда, дожидаясь, пока у мамы закончатся занятия. Ей очень хотелось спросить, почему мама Григорьевна, но что-то ее сдерживало, как будто она понимала, что деду будет нелегко отвечать на ее расспросы. Поэтому она решила спросить у мамы.

- У меня был другой папа, - ответила мать, - он погиб на войне, когда я была чуть меньше тебя. А потом бабушка вышла замуж за деда. Твоего родного деда звали Гриша, Григорий.

- Значит, дед мне не родной, - прошептала Аришка, - он что, чужой?

- Глупости не болтай, - рассердилась мать, - и смотри, деду что-нибудь не ляпни. Считай, что это наш с тобой секрет.

Аришку распирало от сознания того, что ей доверили тайну. Да, да, именно тайну. Она думала, что теперь только она и мама знают правду. Деда, конечно же, она любить меньше не стала, но теперь немного смущалась, когда дед тормошил ее и усаживал к себе на колени. Ее сердечко разрывалось от любви к нему и ужаса от того, что он ей не родной. Как же так! Ведь мама с папой всегда учили, что к чужим подходить нельзя, нельзя с ними разговаривать, рассказывать о себе. А она всегда все рассказывала деду. Он даже знает, какие у нее любимые игрушки и как ей не хочется ходить в школу. Получается, что чужой человек знает о ней все! И еще, разве можно любить чужих? Она должна любить родного деда, Гришу, которого совсем не знает. А как можно любить и рассказывать ему о своих делах, если его нет? Аришке необходимо было хоть с кем-то еще поделиться секретом и рассказать о своих сомнениях, она не понимала, почему об этом надо молчать. Ведь папа всегда учил ее, что надо говорить правду. Может, дед и не знает, что он ей не родной. Но мама запретила говорить ему об этом, а Аринке очень хотелось с кем-нибудь поговорить. И однажды, когда они с мамой пришли к деду с бабушкой, Аринка не выдержала.

- А я знаю большой секрет, - сказала она дядьке, сидя у него в комнате, - дед нам не родной. И маме, и мне, и тебе. Мне мама это сказала! Он совсем чужой!

42

Она ожидала удивления со стороны Вовы, восхищения тем, что и ему доверили тайну, но вместо этого Вовка отбросил куклу, которой приклеивал руку, и вскочил со своего диванчика.

- Дура! - закричал он, что ты болтаешь!? Мара, ты слышишь, что она говорит?

Он быстрыми шагами пошел в комнату, где сидели мать, дед и бабушка. Аринка медленно пошла за ним, не понимая, что произошло. Ведь ничего плохого она не сделала, только поделилась с дядькой тайной, а он накричал, назвал дурой да еще и маме теперь что-то громко говорит. Может быть, не надо было ему об этом рассказывать?

Когда Арина вошла в комнату, на нее даже не посмотрели. Бабушка что-то выговаривала маме, дед сидел с окаменевшим лицом, и только Вова что-то бурчал и поглядывал на племянницу. Арине очень хотелось подойти к деду, она понимала, что сделала что-то не так, но что? Почему у бабушки такое обиженное лицо, а дед сидит отвернувшись и даже не смотрит на нее. Мама схватила Арину за руку и потащила к дверям.

Всю дорогу до дома мама молчала. Арина чувствовала себя виноватой, но не понимала, в чем. Ничего, думала она, я расскажу папе, а он меня похвалит за то, что я правду сказала. От этих мыслей ей стало спокойнее, но папа, выслушав мать, даже не пожелал с ней говорить.

- Я думал, ты уже взрослая, - сказал он, - а ты, оказывается, еще маленькая и глупая. Какой же дед чужой? Он для мамы как самый настоящий папа, а Вовке родной. И тебе он самый родной и настоящий. Любит тебя, а ты его обидела. И бабу обидела, и маму. Когда в следующий раз пойдешь к ним, извинишься, поняла!

Арина прошла в свой уголок и присела на корточки около кукольного домика. Играть не хотелось, но тут она чувствовала себя уютнее. Родители о чем-то тихо шептались, мама вытирала слезы. Прижимая к себе куклу, Арина исподлобья поглядывала на них, не решаясь подойти. Да и извиняться ей не хотелось. Ведь она не сделала ничего плохого, только правду сказала. Теперь в ее маленькой душе росла обида, смешанная с упрямством. «Не буду извиняться, - думала она, втихомолку глотая слезы, - я ничего не сделала!»

Всю следующую неделю Арина дожидалась мать, склоняясь по длинным школьным коридорам. Пойти к деду она не решалась,

43

хотя очень скучала. Во время одной из перемен даже поплакала на плече у дядьки, когда он, схватив Аринку в охапку, хотел отвести ее в буфет и накормить горячими сосисками.

- Ты почему к нам не приходишь, - поинтересовался Вова, утирая ей слезы, - баба Рита для твоей куклы платье сшила, а тебя все нет.

Но даже новое кукольное платье не могло заставить Аришку переломить свое упрямство. Ведь пойти - значило и извиниться, а делать этого ей не хотелось. И поэтому, когда в воскресенье родители стали, как обычно, собираться навестить деда с бабушкой, Аришка заволновалась.

- У меня горло болит, - сказала она, надеясь, что ее оставят дома, - мам, я заболела.

Но обмануть мать не получилось, и теперь она, еле передвигая ногами, шла за родителями, которые, что-то громко обсуждая, поднимались по крутым подъездным ступенькам.

- Арина, что ты плетешься, - раздался голос матери, а еще через несколько секунд Аришка услышала шум открывающейся входной двери.

Она медленно подошла к квартире и заглянула в приоткрытую дверь. В коридоре никого не было, из большой комнаты доносились голоса. Тихо войдя, Арина осторожно, чтоб не скрипнула, прикрыла дверь и застыла на пороге, не зная, как вести себя дальше. Но простояла она недолго.

- А где моя сладенькая? - раздался родной голос, и Аринка очутилась в крепких руках деда. - Вот моя девочка!

Аришка крепко охватила руками его шею, прижалась к нему и почувствовала огромное облегчение. Все было по-прежнему, дед не перестал любить ее, он больше не обижался, и Аришка чувствовала себя самой счастливой. Она обеими ладошками пригладила его седые волосы и, заглянув в глаза, прошептала:

- Дед, расскажи сказку… Свежий ветерок пробежал по верхушкам деревьев. Они

закачались, тихо зашелестела листва. Женщина еще раз провела рукой по могильной плите, теплой от солнечных лучей, и встала со скамеечки.

- Я скоро опять приду к тебе, дед, - негромко произнесла она. - Знаешь, я все пытаюсь вспомнить твою сказку, чтоб рассказать

44

внукам, но помню отрывочно, только отдельные эпизоды. Ничего, я обязательно вспомню. И еще… Ты прости меня, тогда ведь я так и не извинилась. Маленькая была, глупая…

Женщина медленно шла по аллее кладбища. Вокруг было тихо, только в вышине шелестели листвой деревья, и вдали заливалась какая-то птаха. И женщине казалось, что там, за спиной, ее провожает знакомый взгляд веселых карих глаз, благословляя на дальнейшую жизнь.

45

Любовь Здорова ПАПА - ЦАРЬ До недавнего времени Пашка хотел стать геологом. Он знал,

что геологи бродят по полям, лесам, берегам рек и озёр, забираются в горы, словом, ищут полезные ископаемые. Много времени они проводят вне дома, а это как раз то, что нужно было Пашке. Ему постоянно хотелось из своего дома убежать. Причина такого желания не в том, что парня тянуло путешествовать, а просто, жить дома было плохо, и становилось всё хуже и хуже. Его отец тиранил семью, провозгласив себя папой–царём. Невзрачный на вид, пьяный и злой, он терроризировал домочадцев – мать, сестру и его – Пашку. Ругань, драки и скандалы происходили чуть ли не каждый день и они с сестрой, в прямом смысле, искали пятый угол. Он не помнил, чтобы отец хоть раз с ним ласково поговорил или поинтересовался его проблемами, которые время от времени возникали в непростой детской жизни. Наоборот, всякий раз он с яростью выплёскивал на домочадцев весь свой запас зла и ненависти. Особенно доставалось матери, тихой и молчаливой, старающейся притушить всплески ненависти мужа своей кротостью и покорностью. Сердце девятилетнего мальчишки сжималось от жалости и сострадания, когда отец бил мать ногами, таская по полу за длинные волосы, намотав их на руку. Забившись куда-нибудь в угол, плачущий Пашка, начинал молить бога, прося, защитить мать, прислать своих ангелов, которые бы связали отца, и бросили в ад. Нередко вместо ангелов приходили соседи, связывали дебошира и оставляли до протрезвления лежать в коридоре. Жаловаться мать не ходила, боясь, что власти отберут детей. Обняв плачущих, дрожащих от страха сына и дочь, говорила:

- Это не он бушует, это в нём вино ищет выход. Вот проспится, уйдёт на работу и всё станет тихо, да и дерётся он не каждый день.

Пашка мотал головой, не соглашаясь с такой оценкой жестоких событий.

- Он, ведь, может убить до смерти… Давай уйдём от него… - Куда, сынок? - мать грустно улыбалась разбитыми губами. -

Где станем жить? Кому мы нужны? А так, хоть и тяжело, но всё

46

же, есть свой угол, да и денег на жизнь он нам даёт. Я лучше потерплю…

Слова матери Пашку не убеждали, а что касаемо Саньки, так та вообще ничего не понимала, только ревела во весь голос. Ей было пять лет. От испуга и постоянного страха она сильно заикалась, поэтому мало говорила. Пашка, как мог, защищал сестрёнку. Обычно, завидев отца, неважно, трезвого или пьяного, Пашка уводил её в огород или они прятались во дворе, за поленницей дров. Зимой во дворе холодно, а в огороде ещё и снега много, поэтому оставались дома. Напуганная насмерть, Санька, завидев папу-царя, начинала плакать и залезала под кровать, а мать, покорно опускала голову. Пашка, выглядывая из-за печки, смотрел на неё, высокую и худую, но сильную, вон, как двигает большущие чугуны с коровьим пойлом, и думал: «Уж, если бросать дом не хочет, тогда сама скрутила бы отца в бараний рог, а я бы помог».

Пашка не понимал поведение матери, сколько ни старался. Он даже пытался представить, как его приятели сначала

побили бы его сильно, а потом стали кормить чем-нибудь вкусным. Но такая картина его только рассмешила. Он нередко задумывался, зачем на свете живут такие злые люди, как его отец? Неужели только за тем, чтобы измываться…

Небольшого роста, тщедушный, со злыми, зыркающими глазами, не пользующийся авторитетом в деревне, в семье при помощи своей жестокости и покорности жены, он утвердился полновластным хозяином, требующим от домочадцев беспрекословного подчинения.

Особенно любил одну «забаву». Смешно набычившись, он широко расставлял короткие тощие ноги, сжимая кулаки. Обводил помещение злым прищуром глаз, потом объявлял:

- Папа-царь пришёл! – и командовал матери: - А ну, брысь к сундуку.

Мать, ссутулившись, с постоянно повязанным на голове платком, чтобы скрыть выдранные мужем пряди волос, покорно брела к большому обитому железом сундуку, в котором хранились вещи.

Опираясь на её руку, отец взбирался на крышку сундука и, выпрямившись, становился ростом с мать. Держась за плечо жены, он с остервенелым наслаждением бил её по лицу. От удара её

47

голова дергалась, резко поворачиваясь, то в одну, то в другую сторону, из разбитого носа ручейком текла кровь, а отец всё наносил и наносил удары до тех пор, пока это занятие ему не надоедало. Тогда он вытирал окровавленную руку об одежду едва стоящей на ногах жертвы, так же, держась за неё, слезал на пол и приказывал подавать на стол.

Мать не кричала, не рыдала в голос, не звала на помощь, она терпела. Молча, смывала кровь под умывальником, вытиралась полотенцем, пила противно пахнущие капли и, едва держась на ногах, так же молча ставила перед мужем еду.

В это время Пашку трясло за печкой от ненависти и жалости одновременно. По его пылающим щекам текли слёзы, мышцы лица дёргались, и всё тело сотрясала мелкая, собачья дрожь. В такие моменты он больше всего на свете желал, чтобы папа-царь провалился сквозь землю. Забившись в дальний угол сеновала, парень безжалостно мечтал, чтобы изверг отец внезапно умер, утонул, его убило молнией, съел крокодил, хотя крокодилов здесь не водится, вздыхал Пашка. Ну, тогда пусть его до смерти забодает бык из стада, которое папа-царь пасёт.

Пашка пытался вступаться за мать, закрывая собой, даже набрасывался на отца с кулаками, но тот нещадно его избивал, обещая убить совсем. В такие моменты и матери доставалось больше, чем обычно.

Однажды он всё же убежал. Их дом в деревенском порядке был крайний, стоял у самого леса. Однажды, спрятавшись от отца в лесной чаще, от нечего делать он стал строить шалаш, ломая ветки руками. До крови содрав кожу на пальцах и ладонях, он до самой ночи сооружал себе жилище и соорудил. В лесу ночью было страшно и холодно, но Пашка всё равно не ушёл домой, а, свернувшись клубочком, устроился на прохладных и мягких листьях папоротника, которыми закрыл колючие хвойные лапы, и, которого в овраге было с избытком.

Мать с Санькой всю ночь искали его, сначала, обежав деревню, а потом с зажжённым фонарём в лесу. Уже под утро, выбившись из сил и отчаявшись, мать, с уснувшей дочерью на руках, наткнулась на убежище сына.

Однажды, после очередного избиения, парень больше недели

лежал пластом, пока мало-мальски не сошли синяки, и не

48

перестало болеть тело. Мать, с разбитым носом и распухшим ртом, не отходила от него, увлажняя слезами подушку и шепча молитвы. Он, по-детски горячо, снова убеждал мать бросить отца, но та, поникнув головой, только спрашивала:

- Куда уйти, сынок? Кому мы нужны? Где жить станем? - Найдём, мама, где. Я работать пойду, проживём как-

нибудь… - Ох, работник ты мой, - печально улыбалась мать, гладя

голову сына. – Тебе учиться надо, а работает пусть отец… Сынок, все так живут, редко, кто из мужиков не пьёт и не дерётся.

- А дядя Саня? Он не пьёт и не дерётся, - возражал Пашка. - У них весело. Тётка Зина, вон, всегда весёлая, смеётся, а ты только плачешь…

- Судьба у нас, сынок, такая. А отец, когда трезвый, так ведь тихий…

Пашка возражал: - Он не тихий, а злой, только молчит… Тогда в милицию

давай пожалуемся… - Никто не поможет, - обречённо вздыхала мать. - Вот

отобрать вас в детский дом, отберут, а отца-урода не исправят. Самим как-то надо…

- Тогда я убью его… - Что ты, - мать испуганно прикрыла сыну рот рукой. - Грех-

то какой… *** У Пашки были два друга, близнецы – Колька и Толька. Нередко он сбегал из дома к ним. Летом, когда надоедало

купаться в реке, шли к братьям домой. Отец близнецов, дядя Саня, когда был не на работе, занимался хозяйством. Он то пилил, то строгал, всё что-то мастерил. Копался в стареньких Жигулях. Пашка и близнецы с удовольствием крутились возле него. Охотно подавали ему инструмент, мыли машину, а потом, сидя на видавших виды дерматиновых сиденьях, с радостными улыбками во все три чумазых лица, обозревали окрестные поля, простиравшиеся вдоль дороги, по которой мчалась машина.

Пашка любил дядю Саню за доброту, за ласковую улыбку, которой он одаривал ребят, за шутки и возню с ними. Парень сильно сожалел, что не он его отец. С завистью наблюдая за

49

вознёй друзей с отцом, он непроизвольно обращал свой взор к небу.

- Боженька, - шептал Пашка, - пошли мне такого же папку. Чем я хуже Кольки с Толькой? Я бы так сильно его любил,

как никто ещё не любил своего отца. Я бы всегда был рядом с ним, во всём ему помогал и слушался…

Небольшого роста, полненькая и улыбчивая мать близнецов, тётя Зина, нередко присоединялась к ним в саду, привлекая сыновей и Пашку к поливке овощей. Пашка весело черпал тёплую воду из бочки и с удовольствием поливал помидорные кустики, не забывая со смехом брызнуть в друзей. Те отвечали ему тем же и все трое весёлые и мокрые шли обедать. Тётя Зина, весело покрикивая на ребят, заставляла полностью съесть суп, а потом и кашу с компотом или киселём. Когда наступал вечер, Пашка нехотя покидал дом, наполненный теплотой и уютом, где все лица светилось счастьем и добротой.

Медленно шагая по вечерней улице, Пашка думал: «Когда вырасту большой, и у меня будут дети, я никогда не стану их бить, буду таким же, как дядя Саня, добрым и сильным. Никогда не буду похожим на своего отца, который ненавидит всех. Хотя, однажды он видел, как папа-царь заигрывал с соседкой - тёткой Дусей, улыбаясь щербатым ртом и обнимая её за широкую талию. А ещё он случайно подслушал разговор женщин в магазине, где покупал хлеб.

- Не знаю, почему Мария терпит его издевательства? Хоть бы мужик-то видный был, плевком ведь зашибить можно. В чём только душа держится, ни кожи, ни рожи, одно зло, - говорила местная фельдшерица Нина Петровна. - Вчера опять избил до сотрясения...

- А вот и не скажи, значит, что-то другое есть, коли, Дуська привечает, - ответила продавщица, подавая пачку соли.

- Так шёл бы и жил с ней, зачем семью-то тиранить? - Кому нужен пьяница и доходяга насовсем? Дуська не дура,

так попользуется... - Было бы чем пользоваться, - вздохнула Нина Петровна,

выходя из магазина. Пашка старался не попадаться отцу на глаза. Он затаился и

думал, как отомстить за себя, за мать, за сестру. Как-то,

50

столкнувшись в коридоре, отец уперся в него маленькими злыми и, как показалось Пашке, красными вампирскими глазами, стиснул зубы и молча прошёл мимо. Пашка слышал, как он зло спрашивал у матери:

- Чей… он? От кого…? Мать чуть слышно ответила: - Побойся бога, Паша, твой сын, так же, как Саня - твоя дочь.

Одумайся… - Учить, что ли, вздумала, курва? - прорычал отец и что есть

силы хлопнул дверью. В притвор двери в тот момент попал котёнок.

Рано повзрослевший, Пашка в своей короткой жизни мало плакал, старался терпеть, считая слёзы уделом слабых, а тут, хороня несчастного котёнка, они вместе с сестрой плакали навзрыд. На могилке пушистого друга он поклялся отомстить отцу за всех им обиженных и тогда же решил, что станет не геологом, а милиционером. Мальчишка рассудил так. Как геолог может отомстить? И что толку, если он уйдёт на разведку полезных ископаемых, к примеру, в тайгу или искать нефть на каком-нибудь северном острове? Рано или поздно всё равно вернётся, а тем временем мать и сестра будут продолжать терпеть издевательства. А вот милиционер может посадить садиста в тюрьму. Как говорит дядя Саня, преступник должен сидеть в тюрьме. А что папа-царь преступник, Пашка нисколько не сомневался.

Вечер стоял тихий и тёплый. Ветви яблоней под тяжестью

яблок клонились к земле, а некоторые свешивались через забор. Пашка сорвал налитое румяное яблоко и откусил. Сочная сладкая мякоть заполнила рот, вызывая аппетит. Он вспомнил, что сегодня ничего не ел. Сорвал ещё несколько яблок для сестры.

Войдя в дом, увидел скорбно сидящую за столом мать, и, евшую кашу Саньку. Мать кротко взглянула на сына.

- Садись ужинать. У Пашки от этого взгляда защемило в груди. Он порывисто

обнял её, прижавшись к худенькому родному плечу. Он бы не мог выразить словами те чувства, которые пылали в его детской груди. Он сильно любил мать, жалел её и готов был умереть за неё, если бы его смерть пошла ей на пользу. Неожиданно в коридоре

51

послышалась возня. Мать вздрогнула и, взглянув на сына, молча подтолкнула его к печке.

Дверь в избу распахнулась, и на пороге появился папа-царь. Санька, не успевшая доесть кашу и спрятаться, дрожащими

маленькими ручками закрыла лицо и сползла под стол. Раскачиваясь на широко расставленных ногах, мужик криво усмехался, переводя взгляд с жены на дочку, видневшуюся под столом.

- Иди сюда, папа–царь зовёт, - медленно выговорил он, показывая пальцем под стол. - Ты такая же, курва, как твоя мать. Пора тебя учить…

Санька под столом заревела в голос. От страха она заползла под самодельный деревянный маленький диванчик, стоящий у стола вдоль стены.

Пашка видел округлившиеся от ужаса глаза матери и трясущиеся руки. Он стоял на тесной кухоньке за печкой, скрывающей его от отца. На полу перед шестком лежал косарь, которым мать щипала лучину для растопки печи. Пашка поднял инструмент, похожий на тяжёлый тупой нож. Он решил, что сейчас ударит изверга, и убьёт, избавив семью от издевательств. Что есть силы сжимая тяжёлый косарь в руке, Пашка думал, пусть лучше его посадят в тюрьму, только бы мама и Санька не страдали.

А папа-царь продолжал выманивать дочь из-под стола. - Иди ко мне, или я сам тебя достану, тогда хуже будет… Пашка видел, как мать встала. Опасность, которая угрожала

дочери, инстинктивно подняла её на ноги. Сын никогда не видел у матери такого выражения глаз и решимости на лице, поэтому слова, которые он услышал, удивили и поразили не меньше того, что произошло дальше. Обращаясь к мужу, она истерически крикнула:

- Перестанешь когда-нибудь издеваться…? Ты нам жизнь отравил, дети скоро из дома сбегут… Надо мной издеваешься, теперь к ребёнку руки тянешь...

- А-а-а, курва… - завизжал отец, как недорезанный. - Заговорила тля. Тебе кто право голоса давал, сука? Да я тебя чичас… - он ринулся на мать, суча тощими кулаками. Та, увернувшись от удара, схватила его за рубаху так, что ткань затрещала, и что есть силы толкнула на стоявшую у стены кровать.

52

Отец рухнул, смешно дрыгнув ногами. Мать ловко накрыла голову барахтающегося мужика подушкой и крикнула:

- Пашка, тащи топор, сейчас паразиту голову отрублю! Сколь можно терпеть издевательства!

Пашка остановился рядом с матерью, держа косарь в руке, не зная, бежать за топором или мать только шутит. Та, увидев в руках сына знакомый инструмент, выхватила его и со словами: «Ну, паразит, держись», - несильно ударила им сверху по подушке. Мужик дёрнулся и затих. Мать сдёрнула с него подушку, но он по-прежнему не шевелился.

- Притворяется гад или уснул? - прошептала она, глядя на сына.

Тот пожал плечами, с удивлением и опаской глядя на тщедушное, лежащее поперёк кровати тело. А ну, как сейчас вскочит…

Мать потрогала отца за плечо, стала искать пульс на запястье. Прислушалась к его дыханию.

- Умер, - прошептала она и в растерянности посмотрела на сына. - Я его только попугать хотела, а он умер…

- Так ему и надо, - безжалостно и даже радостно произнёс Пашка. - Трус он, от страха, наверное, помер…

Санька тоже выползла из-под стола и, ухватившись за подол матери, размазывая по лицу слёзы и сопли, сначала со страхом, а потом с любопытством уставилась на успокоившегося отца и неожиданно без заикания пробормотала:

- Папа-царь умер… Пашка повернулся к сестре и убедительно проговорил: - А мне нисколечко не жаль, так ему и надо. Не будет больше

маму бить и нас с тобой… Санька, сорвавшись с места, выбежала на улицу, и мать с

Пашкой сквозь сетку от комаров слышали, как она радостно и громко кому-то сообщила:

- А у нас папа-царь умер…