Полиграфомания (альманах стихов)

Московский государственный университет печати

Альманах

Московского государственного университета печати

Стихи и проза студентов

Москва 2008

Содержание

Ростиск формы 7

Анастасия Шакирова 8

Максим Маркевич 27

Карен Тараян 38

Анна Журко 51

Раскат краски 53

Дарья Тырданова 54

Дарья Тараян 75

Мария Леонтьева 80

Леонид Костарев 84

Типометрия 89

Светлана Демидова 91

Александр Черняев 97

Наталья Муравьёва 100

Григорий Шерстнев 102

Рулоны 111

Антон Грешин 112

Юлия Дуз 117

Петр Бем 133

УДК 882

ББК 84 (2 Рос — Рус) –9

П50

Составители: Г.В. Векшин, Л.И. Стасенко

Дизайн-проект: Ксения Векшина, Елена Подтуркина

Полиграфомания: Cтихи и проза студентов Московского государственного университета печати. Альманах / Cост. Г. В. Векшин, Л. И. Стасенко. – М.: МГУП, 2008. – 256 с.ISBN 978–5–8122–0980–6

В альманахе представлено литературное творчество студентов, а также преподавателей и сотрудников Московского государственного университета печати – участников литературной студии МГУП. В книге использована графика студентов и выпускников факультета графических искусств МГУП.

Для всех, кого интересует живой литературный процесс.

ББК 84 (2 Рос — Рус) –9

УДК 882ISBN 978–5–8122–0980–6

© Авторы произведений, 2008© Авторы иллюстраций, 2008© Московский государственный университет печати, 2008

П50

Раздел первый

Акциденция 153

Юлия Грачёва 154

Анна Овсянникова 155

Станислав Виноградов 156

Екатерина Марутик 157

Александр Токолов 159

Антон Жох 159

Катерина Валеева 160

Нина Калугина 161

Марина Лемешева 161

Елена Куликова 166

Елена Абдулаева 166

Цветосинтез 169

Руфина Белкина 170

Анна Орлицкая 176

Анна Аликевич 178

Илона Таубе 182

Иван Корнилов 186

Алла Михальчик 188

Полосы 195

Сергей Гейченко 196

Дмитрий Шелихов 221

Любовь Лямкина 228

Павел Каллиников 241

Нахзац (послесловие составителей) 249

Л.И. Стасенко 250

Г.В. Векшин 253Список авторов иллюстраций 255

8 9

Ростиск формы

Анастасия Шакирова

Колыбельнаяя не лошадь, я не пони,я пластмассовый медведь.я сижу на саксофоне и учу его блестеть.я сползаю с края крыши,крыша шифером шуршит.шишел-мышел, был, да вышелза спасением души.я витаю над Парижем,как фанерный самолет.выше-ниже, дальше-ближе,души все ушли в расход.души спят, их очень многоу чертей да за стеклом,а за пазухой у богапусто, тихо и тепло.я летаю, собираюсны от душ и души снов,может, возле двери раяпоиграют в домино.душно снам, а душам сонно,мало любят, много бьют,доберусь до саксофона —им сыграю и спою.вдруг немного станет легче,проще репы хоть чуть-чуть?время режет, время лечит,жди — и я с ним прилечу.я порхаю, словно ветер,я пою про дребедень...для пластмассовых медведейв мире очень много дел.

АнастасияШакирова

*так начинался век, так уходила осень —узкой дорожкой в парк, мимо резных ворот.звонкий собачий лай, солнце на кронах сосен,вечер пропах бедой, горечь проникла в рот.

белые волки — вой в диких степях за Доном,что оставалось нам, что оставалось им?кто без греха — бросай, камни уже готовы,да подожги потом, терпкий понюхай дым.

а на ладонях — кровь, линии жизни — в узел,белые кони ждут всадников над рекой...белые облака лягут на плечи грузом,всадники не придут, всадники далеко.

правда — через войну. а впереди — победа,каждому будет хлеб, грамота, сапоги...красный туман в глазах, красным пылает небо,кто проиграл — исчез, как на воде круги.

кто проиграл — ушел, не пожелав поверить,гордый орел держав больше не полетит.только твой враг сумел, пулю согрев у сердца,белый увидеть свет. в белом — к нему пойти.

ФИДиЖ, 2 курс

10 11



*говорила мне моя прабабка:осенью из нор выходят лисы,по тропам лесным на мягких лапках,к человечьим душам очень близко.

окна закрывай ты плотно-плотно,двери запирай на все засовы,не ходи под вечер на болото,не ночуй ты полем да без крова.

а иначе — говорит поверье —ночью в грудь твою залезут лисы,обгрызут чужое сердце звери,да остаток закопают в листьях.

не шути над сказкою моею:в сентябре лису узнать непросто,лисы нас обманывать умеютчеловечьим обликом и ростом.

лишь в улыбке их мелькает что-то —рыжей шкуркой, неотвязным зовом...и пойдешь под вечер на болото,заночуешь полем да без крова.

а наутро грудь уже пустая,только ветер между ребер свищет...лисьих краж история простая,что лиса взяла — уж не отыщешь.

нету сердца — так пиши пропало,можешь хоть с собаками гоняться,чтобы лис поймать, охоты мало,лисы будут тявкать да смеяться.

а твоя судьба отныне — следомза манящим кличем лисьей стаи...по тропинке прямо, до рассвета,длинный хвост дорогу заметает.

*было грустно в Монте-Карло,было холодно в Майами,было пасмурно в Нью-Йорке —туч не развести.ты бросал, тебя бросали,ты играл, тобой играли,снова выбиты подпоркистареньких шасси.

ты в канун декабрьской стужив небе догонял оленей,задевал крылом за сани,уходил в туман.только это все не нужно,пусто, скучно, полно лени,вновь январь потом настанет —вечная зима.

оседлай же снова ветер,парусиновые крылья,по прямой — аж до Китая,где поля и рис,где лапша, бамбук и дети,воздух полон желтой пыли,и из тени наблюдаетмногохвостый лис.

и живи себе как хочешь,и не верь в чужие сказки,спички продавай и сахар: типа “crazy Russian”.только вдруг однажды ночьютихий мальчик узкоглазый подойдет к тебе и скажет:нарисуй барашка...



*ты уходишь, вежливо дверь прикрыв, забываешь адрес и код подъездаи пускаешь пепел с балкона вниз, журавлей бумажных — с балкона вверх...если веру пробуют на разрыв, нету сил играть в третьесортных пьесах:разгрызая кожаные ремни, на простор саванны уходит зверь.

и тоска привычно сидит у ног, отгоняя рыком ночных прохожих,в кока-коле тонут обрывки сна, часовые стрелки бегут быстрей.далеко, за каменною стеной, должен быть один, на тебя похожий,только как найти его, как узнать среди сотен тысяч случайных встреч?

стисни зубы, друг — ты таких кровей, что простою пулей тебя не ранить,на тебя лишь чистое серебро — да и то еще не пошло в отлив.для тебя ведь яды всех здешних змей не вредней холодной воды из крана,у тебя есть право прошлепать вброд там, где тонут прочие корабли.

у тебя есть право — в подземный гул поездов вплести нить упрямой флейты,чтобы тот, кто так на тебя похож, смог бы рядом встать да присвистнуть в такт.так скажи себе — „массаракш, смогу!“, положи в карман спички, соль и плеер,пешкой е-четыре — извечный ход, за порог квартиры — извечный шаг.

так вставай, лохматой верти башкой, и не смей сдаваться под дулом боли,и смотри на свет — будто в первый раз, и люби — в глаза, и живи — для всех,пусть идти вперед не всегда легко — ты спасешь свой мир, заслонив собою,и однажды скажет тебе „пора“ кто-то незнакомый в седой джинсе.

за запястье в феньках тебя возьмет и потянет дальше, а за плечамитрепыхнется преданный твой рюкзак — так, наверно, чувствуется крыло.да закат, тяжелый, как пулемет, напоследок выстрелит в вас лучами,по щеке задев: не гляди назад, пусть дорогой будет тебе светло.

где-то там, на самом краю земли, ветер дует солнечный и восточный, золотые тигры мурлычут джаз на руинах древних своих дворцов, и летят бумажные журавли, разрывая воздух в тугие клочья, и не надо больше тебе бежать — это небо помнит твое лицо.

15



*об одиночестве писали столько раз —хоть ползимы топи исчерканной бумагой!слезает с дерева засохшая кора,и романтично воют волки за оврагом.

по замку весело гуляют сквозняки,чихают слуги, кошки, мыши, тараканы.ах, быть принцессой нынче, право, не с руки —уж лучше стервою из дамского романа.

я принца жду, ну а приходят все не те:то почтальон, то рекламист с журналом моды,вчера какой-то странный юноша хотелсвою метлу — она застряла в дымоходе.

в былое время — я садилась на коня,в мужской одежде — и кутить на всю катушку!но — сколько можно? принц ужасный из меня,да и принцесса, я боюсь, немногим лучше.

уныло вьется плющ по каменной стене.наверно, принцев на земле осталось мало...кого я жду — его, быть может, вовсе нет?быть может, нас не дописали до финала?

скорей бы, что ль, переворот или война,и дернул черт меня наняться в эту сказку...мне надоело! я устала быть одна!ганс христиан, найдите мне... хоть свинопаса!

16 17



Мария и Анна, конечно, не фея и ангел,но тем они и хороши —Мария и Анна танцуют на улице тангопо следу машин.

по следу ручьев, что стекали во рты водостоков,по следу ушедшего дня.смеются Марии и Анне витринные стеклаи тихо звенят...

вы скажете, мне не поверив, — должна быть загвоздка!ну, в общем-то, их даже две:ведь Анна живет в Петербурге, вот так все непросто,Мария — в Москве...

Мария и Анна друг друга не видели даже,вот только закатной поройдорогу одну им узорные улицы вяжут,гоняя ворон.

и Анне все снятся — Арбат и деревья ботсада,Марии — Нева и мосты...я знаю — наступит их день. и они будут рядом, так знай же — и ты.

*мне сказали, что строить — полезнее, чем разрушать,что в мирах, сотворенных тобой, остается душа,но остаться навеки сама не могла я нигде,и трава прорастала сквозь камни моих площадей.

я пыталась сражаться за право остаться собой,и сверкали клинки, и труба вызывала на бой,но на ярость мою проливался холодный закат,и трава прорастала сквозь стены моих баррикад.

я искала спасения в чьих-то забытых словах,объяснявших подробно, кто был на земле виноват,но бессмысленны были и свитки, и грифельный штрих —и трава прорастала сквозь пепел от писем моих.

что осталось теперь? ничего. моя ноша легка.если руки раскинуть — то можно обнять облака?надо мной бесконечное небо звенит и поет.и трава прорастает сквозь глупое сердце мое.

*Мария и Анна живут этаже на десятом,а может быть — и на седьмом.Мария и Анна бросаются сахарной ватойв окошки домов.

Мария и Анна домой возвращаются рано —не позже рассвета, как штык.и варит горячий какао Мария — а Аннасажает цветы.

Мария и Анна играют в „замри“ с зеркаламии учат летать голубей.а если вдруг холодно станет — зовут себя самик себе на обед.

19



*сущность космических войн познается на практике,если ночами не спать, открывая окно.трое слонов вяло тащат на спинах галактику,моська отчаянно лает на этих слонов.

моська в масштабах вселенной — не больше молекулы,крошки, песчинки на стрелке огромных часов,только от лая собачьего, злого, нелепого,кто-то под альфой стрельца изобрел колесо.

каждому хочется стать очень важным и значимым,будет ли больше, скажи (ты же знаешь ответ) —если масштабы вселенной умножить на качествовсех тараканов в моей и твоей голове?

пятна на солнце смывают в космической прачечной,вечный сферический конь продолжает свой бег.наша судьба зарождалась из лая собачьего,гончие псы ухмылялись клыкасто с небес.

люди сидят и годами корпят над задачами —правда ль, что самкам комет неизвестен оргазм?впрочем, в масштабах вселенной мы все неудачники,нам не понять все блаженство слияния плазм.

лунные тропки засыпаны лунным же гравием,море молчанья в мерцании зыбких теней.мыслить в масштабах вселенной, конечно, неправильно,мыслить в масштабах себя — это глупо вдвойне.

дедушка Фрейд, Кастанеда, волчицы и пряности,сфинкс, уравненья Лагранжа, туман на реке...где-то у левой клешни Крабовидной туманностикто-то не спит. ему чудится лай вдалеке.

20 21



я бы мог остаться и быть в игре,только злая правда стучит под кожей.помни, лгать себе — это смертный грех,так не лги, что ты без меня не сможешь.

Дикая ОхотаСогласно германо-скандинавской мифологии, Дикая охота — группа призрачных всадников- охотников со сворой собак, которая проносится над землей в штормовые ночи. Звук рога возвещал о приближении кавалькады мертвецов, и рассказывали холодящие кровь истории о судьбе тех, кто не успел уйти с их дороги.

„мокрые ветви орешника бьют по лицу,топот копыт раздается все ближе и ближе...“страшная сказка для дочки подходит к концу,кто-то, как водится, умер, а кто-то и выжил.

дочь расплетет свои косы медовые (в мать!),сунет ладошку под щеку и глазки прикроет...ты не забыла — такого нельзя забывать:нынче сентябрь ломается, двадцать второе.

праздник хохочущей тьмы и горящих огней,меченных осенью, полузабытых народов.были мы младше, смешливей, и волос темней,мы танцевали с тобою вдвоем в хороводе.

ветви орешника, топот копыт, западня,я потянулась за магией сильной и древней,ты — в первый раз — отшатнулась, оставив меня,выбор твой — спящая дочка, и муж, и деревня...

бешеной скачкой зову я тебя — каждый год,ты запираешь — все окна, ворота, затворы...черные лошади рвутся галопом вперед,болью моей — отзовется послушная свора.

*он обычным был — не светлее всех,лишь еще один из толпы пророков.он сказал, что ложь — это смертный грех,что солгавший будет вовеки проклят.

с той поры прошли сотни тысяч дней,а ночей как будто бы даже больше,я запомнил ящерку на стене,лоскуты холмов, золотые рощи.

я бездумно пел, я взахлеб грешил,понимал, что ложь во спасенье — благо,не считал я плоть тяжелей души,под священным я не сражался стягом.

у меня в глазах серебрится сталь,у тебя — янтарь, золотые жилы.нам начать бы с чистого все листа,только — зной, ступени, слова чужие...

я могу остаться с тобой навек,говорить „люблю“ и смеяться, щурясь,на язык ловить теплый мокрый снег.ты меня простишь. я себе — прощу ли?

да, я врал — не важно кому и где,но себе — сумею соврать я в этом?дважды рук не вымыть в одной воде.и в один залив не закинуть сети.

я себя смогу ли считать живым,коль во сне тяну я куда-то руки,а у сна глаза — зеленей травы,да усмешка — вдаль, как прицел у лука?

23



мы пронесемся деревней — и в небо, да вскачь,рог протрубит напоследок, тоскливо и звонко.нынче сломался сентябрь... не стоит, не плачь,мужа разбудишь... счастливой дороги, сестренка.

годы летят, подрастет сероглазая дочь,чтобы однажды сбежать в хоровод от покоя...знаешь, никто, кроме нас, нам не сможет помочь...

...ветви орешника — глупое сердце людское.

Зверикто по иглам мягко ступает,кто прогонит прочь сон досужий?нет для нас судьбы, кроме Стаи,нет для нас беды, кроме стужи.

сотню лет назад — был я, не был?пел ли я тогда свою песню?нет для нас высот, кроме неба,нет для нас дорог, кроме леса.

ветки сосен — вечные струны,мир на них играет как хочет.нет для нас лучей, кроме лунных,нет для нас смертей, кроме ночи.

в серой шерсти спит теплый ветер,кто на вой ответил — тот понял.нет для нас времен, кроме — этих.нет для нас любви, кроме... кроме?..

24 25



о нас с тобой, my friend, не напишут книгу(нам хватит и листовки, я полагаю)...простой закон: не можешь летать, так прыгай...конец игре. но будет еще другая.

*на размытой границе последнего дня февралябродят те, кто однажды прицелился, выстрелил — мимо,просочился в кухонную форточку каплями дыма,бродят те, в чьих сердцах перестуки древнейших из ритмов,и не чувствуют их на себе ни вода, ни земля.

на усталых ресницах последнего сна февралятолько стайка снежинок солено-пушистых застынет,и созвездие рыб бьет хвостом и уходит в глубины,те, кто не был ни братом, ни мужем, ни сватом, ни сыном,выбирают себе в этот день своего короля.

на спокойном безводье застывшего дна февралякак морские тяжелые звери, плывут электрички,выбор тех, кто узнал, невелик: либо чёт, либо вычет,арифметика старых кафешек, салфеток и спичек,одиночество взрослых детей — не позвали гулять.

по сосулькам — тихонько звенит плавной нотою ля,по следам на растаявших лужах ищи — не отыщешь,только чувствуешь взгляд на затылке, да птицы над крышейдружно взмоют — кругами — все выше, и выше, и выше...уходя в бесконечность тридцатого дня февраля.

Бакалаврветер скребется в окна, вечер колышет ставни,город следит за мною, молча к земле припав.на проржавевших рельсах брошенные составы,я размешаю в рюмке свой травяной состав.

залпом его же выпью, не ощущая вкуса:вечный укор и правда — врач, исцелися сам!..памятью остро-злобной я до крови искусан,верьте в мою поправку, здешние чудеса.

я растекусь туманом, рыжим и чуть пушистым,сохлой травой степною сквозь тротуар пробьюсь,диким пугливым зверем не подпущу на выстрелтех, кто придет за мною, горькую быль мою.

мост под ногами дрогнет, тайну храня иную,не беспокойся, город, я не скажу... о чем?сонно река качнется, словно бы в ней тону я......кто-то меня рукою трогает за плечо.

*конец игры. другой заслужил героя,другой ведет народ на лихие бунты.пусть мы на этой гонке не в первой тройке —но мы, по крайней мере, не на трибунах.

и гордо бросив: мол, ничего не жаль, но...смешок чужой невольно поймают уши.пусть ты играл на флейте не гениально —но все ж порою лучше играть, чем слушать.

не помогают водка, не манят девки,и монитор от дыма бессонно-мутный.я знаю, это выглядит как издевка:любить неделю — лучше, чем ни минуты.

27

МаксимМаркевич

Мысли при низком атмосферном давленииМой город состоит из серых многоэтажек,Пустынных площадей и завода „Серп и Молот“.Покрыт слоем снега толщиною в сажень,Старый город, который никогда не был молод.

В небе облака как стаи Цепеллинов.Подставляют бока вражьим радиоволнам.Сегодня я истукан, слепленный из глины.Без дыхания жизни, без свободной воли.

Опустите мне веки, прискучили эти ландшафты — Льдом покрытые реки, трамваи, что едут в депо.Ветер гнёт человеков, срывает с них шапки и шарфы.Движутся к центру планеты все поезда в метро.

Узнал, что я крокодил по гороскопу Майя.Мог бы стать классным шаманом, и заклинать погоду.Ещё не поздно учиться, но что-то меня ломаетИскать мухоморы и бубен. И делать вообще что угодно.

Компот1Как полярник-отец к Чуку и Геку,Приходит конец любому человеку.

Летят самолёты — привет мальчишу,Плывут пароходы — везут анашу.

Хмурый татарин в остроконечномВойлочном шлеме —Таким был мой прадед.

ФГИ, 5 курс


Максим Маркевич

28 29



Он шёл по улице Шарикоподшипниковой.Изменился в лице, услыхав страшный вой.Вампир, похожий на Лагутенко,Нанёс парню рану, похожую на укус.И вот пацан сползает по стенке,А сам стал зубастый, что твой Том Круз.

Старикашка Фрейд любил единицы и нули.И любил порассуждать о превратностях любви.Но с точки зрения кинокартины „Матрица“Бинарные числа иначе смотрятся.Видишь, Нео, в моей руке вилка, я буду колоть тебя ею в задницу.Пока не поймёшь, что вилки нет, — тебе будет больно. Почувствуй разницу

Между миром реальным и миром программы.Врубайся скорей, а то придёт агент Смит.Скажет — „Здравствуй, я твоя мама!Правда титька только одна , но её сосёт весь свет“.

Рука Кинг-Конга проникает в окно,Уносит твою жену, а тебе всё равно.Пришельцы похищают твоих детей, А тебе в лом оторваться от теленовостей.Твоя сестра выходит замуж за мертвеца,А по ящику концерт — гоп ца-ца!

Но на мягких подушкахНе въедешь в вечность,На уникальной супертёркеНе долетишь до Нью-Йорка.Хотел бы пролезть сквозь дыру в тучах в Рай,Да стал слишком тучен: не спас гербалайф...

Помнил декреты он, и, конечно,В Бога не верил —Но знал ли он радость?

Был ли он весел, был ли он светел, а может быть, тёмен —Да кто его помнит?

— Тот, кто зарыл его белые кости где-то в оврагахРеспублики Коми.

2Взмахивая хвостиком буквы ща,Разбегаются строки в моих глазахКак ящерицы в зарослях хвоща.И я понимаю, что скоро гроза.

3Так и фараоны хотели пробуждаться,С треском размыкая ссохшиеся веки.А над Вавилоном стремился возвышатьсяЩурящийся идол на Дворце Советов.

Кто из них добрался до желанной цели?Штурмана — на мыло… Они не долетели.

ТелевизорЯ знал одного парня, Он носил очки минус восемь линзы.Табак-алкоголь парня не парил,Посещал секцию авиамоделизма.Но вот зараза вампиризмаПоразила растущий организм.

31



ВремяВремя это серая рекаПлавно оползают берегаСтаи рыб ножеподобных в нейПрогрызают днища кораблей

Золото из трюмов сундуковТрупы почерневших моряковТихо опускаются на дноГде уже лежим давным-давно

*Первый фрагмент отношу к периоду колесниц.Отчётливо помню бороды, но вовсе не помню лиц.Помню от зноя вздутые вены на кистях рук,А также группу строений — очевидно, великий Урук. Мы жили там в странном доме, похожем на гараж.Солнце сжигало сетчатку. Мы звали его Шамаш.Из пищи там были просо и козье молоко.Вокруг всё пропахло смертью, но к ней относились легко. Второй эпизод — арена. Как всегда, Спартак — чемпион.Бритый под ноль человек по имени СципионГоворит мне: „Отрок, вдыхай этот воздух, ведь онНапоен кровью, чтоб вырос твой тестостерон“. Тестостерон там ценился больше, чем у нас нынче — нефть.Топливо оргий и битв. Те, у кого он есть,Зовутся патриции. Все остальные — плебс.Патриции кушают мясо, все остальные — хлеб. Заметки о скифском периоде: свободного времени — ноль,По причине разъездов. Плюс постоянная больВ районе крестца (мы ломали кобылам хребты,Совершая прыжки им на спины с большой высоты).

32 33



Но Союз — это вам не только хохлома, КолымаИ пшеница, которой полны закрома,Но и — колоссальная сила ума.И она заявляет, что жизни на Марсе нема.

СтратостатТёплый газ наполняет купол из китовых шкур,Что несёт меня вверх. За спиной, как мифический змей,Дымный шлейф. Это сонмы моих креатур.Но растают они с появлением первых лучей.

Внизу городá, в которых больше нету тепла.Я помню их имена — город Тула, город Порфирион.Форум призраков на площадях, и клубится молочная мгла.Только бледноцветущий вьюнок тянется вверх вдоль высоких колонн.

Время спит. Изголовье из пепла ушедших эпох,Из костей динозавров скамья, солнечный ветер сквозит по углам.Стратостат мой неуязвим, пока не наступит рассвет,Но когда пробужденье случится — что ждёт нас? — Новая жизнь, новая смерть или новые сны?

Лилит и ЛигейяСладкий запах, привкус тлена.Мы одни во всей вселенной,В этом парке, в сердце Ночи.Розы нежно кровоточат.

Кровь бежит по чёрным листьям,По стеблям, по бледной коже.Ты проснулась — улыбнись мнеРаной рта, теперь я тоже

Знаю страшный секрет,Что гробницы хранят.Больше тысячи летДлится юность твоя.

Отличную брагу готовили предки славян —Отсюда раскосость очей. Скиф, будучи пьян,Плевком пробивает доспехи из бронзовых блях.Поэтому в бой мы ходили всегда на бровях. Нередко моих праотцов отправляли в Аид.Как правило, было им больно — перитонит,Холера, чума, — да мало ли в мире вещей,Убивающих тело больнее секир и мечей. Больнее чеканов, рвущих плетенье колец.Но боящийся смерти — уже отчасти мертвец.От этого страха избавить свой разум спеши.Чем больше твой страх, тем обширней некроз души.

1973 годМеня ещё нет, но есть кислородИ вода, благодаря чему существует народ,Говорящий „да“ чаще, чем „нет“, даПрактически всегда.

Мужчина, которому пионэры отдают свою честь,Имеет такое лицо, как будто не знает, где ему сесть.Да и кто же его посадит, он же памятник! —Из гранита вырезан весь,Включая глаза, в которых вопрос: „А естьЛи жизнь на Марсе?“ Пионэры уверены, что есть!

В шахтёрскую форму одет,Приходит Николай Александрович, мой дед.Бабушка разогревает обед, А дед на секунду задумывается: А есть ли жизнь на Марсе? Или её там нет?

Во избежание очередных брачных колецВ Заполярье свинтил мой отец,И до жизни на Марсе, как и на любой из планет,Среди оленей и вертолётов отцу дела нет.

35



Я стёр буквы с чёрных плит,И вслух повторить не смею:Мой Рай забрала Лилит,Мой ад принесла Лигейя.

Это время Вавилона,Это эра мракобесов.Розы вянут, и драконыЗаселяют поднебесье.

Кровь бежит по чёрным листьям,По стеблям, по бледной коже.Ты проснулась — улыбнись мнеРаной рта, теперь я тоже

Знаю страшный секрет,Что гробницы хранят.Больше тысячи летДлится юность твоя.

* Если в ноябрьском небе сети ветвейВыглядят словно скелеты невероятных зверей,Чью плоть съело стылое небо — это значит, что мыОбнаружим себя входящими в тамбур зимы. Свет в ноябре обретает цвет, близкий к свинцу.Из одного только вечера сделаный день быстро подходит к концу.Город и все его жители имеют призрачный вид,Оттого, что в ноябре умер Бальдр, и Персефона спустилась в Аид. Ноябрь говорит с нами на языке мерзлоты,На языке стекла и гранита, всех называя на ты.Вечная мерзлота — основная субстанция жизненных форм — Составляет костяк ноября. Она же его воздух и корм. В эту пору как никогда заметно антимирПроступает сквозь нашу обыденность. В недрах квартир,С головою укрывшись, погасив электрический свет,Мы скрываемся от ноября, делая вид, что нас нет.

36 37



Растёт в телефонной трубке!Выдавливает мембрану,Ломает пластмассу и рукиИ уши ранит.

Ныряльщик за жемчугомЛовец ясных жемчужин,В недра смерти ныряющий,Мажется тёплым жиром,

Чтобы спастись от стужи,Повсеместно царящейВ потустороннем мире,

И чтобы чёрные водыНе разъедали кожу.Крепко глаза зажмурив,

Он падает в смрадные волны.Мы подождать его можем.Давайте сядем, покурим.

Бросая бычки с причала,Мы думаем — всё, с концами.Пора бы уже по домам.

Но что это там? СначалаИдут пузыри с кругами,А следом — его голова.

Упав на помост из металла,Он долго лежит, эмбриономСвернувшись. А в скрюченной кисти

Божественный жемчуг. И скалыПодсвечены, словно неоном,Мерцаньем его серебристым.

*Я делал в жизни много замечательных вещей.Наварил однажды из топора щей.Разводил русалок в пруду.Зарабатывал стихами на еду.Переходил дорогу без очков.Отбивал девчонок у качков.Общался с пришельцами с далёких планет.Но кто об этом вспомнит через двести (200) лет? Времени плевать по какой моде ты одет.Оно не различает, где ты, а где твой дед.Носишь бурку с нашитыми лопатками ослов,Или майку с надписью из непонятных слов — Время знай себе превращает энергию в вещество.Это волшебство, но это злое волшебство.

*Проще смотрю на вещи.Врастаю корнями в почву.Я употребляю в пищуЭкологически чистые овощи.

Я выбросил телевизор.Забыл, что такое водка.И позу „мужчина снизу“Отменил. У меня по поводу

Всех ситуаций в жизниЛишь позитивные мысли.Компьютер больше не виснет,Мышцы заметно выросли.

И если она позвонитУзнать, как провёл новый день я,Услышит, что связь барахлит.А это кристалл отчужденья

38 39


Карен Тараян

на естественном ходе событий прореха —мои мысли, желанья, сомненья, поступки.

проходными дворами по радужным будням,над осеннею дымкой цветным листопадом...все по теме, все кстати, все ладно и чудно,где-то там, где нас нет — между небом и адом.

ПриезжайПриезжай — поговорим о поэзии и буддизме,а то одиночество среди такого количества народауже упрекает меня в нарциссизме,хотя собственное отражение на глянцевеющей глади столапредставляется мне числом несомненно меньшим нуля.Пересмотрим фотографии неба 2004 года,прочитаю тебе „Большую Элегию Джонну Донну“,уличая себя в естественном классицизме,перелистывая листы, словно мраморную гладя колонну.Приезжай — выпьем закат из оконной рамы.Переправим все даты от Рождества Христова,а потом на заплатанном пледе из шерсти ламывспомним то забытое, самое первое Слово.Приезжай, позабыв календарные переплеты;отвлечемся на буквы, стоящие в изголовье.Скоро осень наступит и будет не до погоды.Не до трапез с вином на лужайках и многословья.Приезжай. Соберу букет из веселых песен.Разожгу костер да пожарче, на полу, в прихожей.Хорошо — этот мир еще также кругл и тесен,только я, как и ты, в нем всего лишь один из прохожих.Вот и канул еще один день за пределы пространства,осязаемого зрительно или тактильно.Это вечное невозвращение в постоянство,точно кофе на белой рубашке иссиня-стерильной.Приезжай, ибо сердце теснится в рубашке ребер,вспоминая мгновения, бессильные к повторенью.Я танцую на самом краю, словно карточный Joker,не теряя, конечно, надежды на просветленье.

КаренТараян

проходными дворамипроходными дворами по скользкому лету,обветшалой листвой по безглазым аллеямс ветерком, точно в детстве, на санках проеду,синевой и дурашливой блажью овеян.

черно-белые галки красуются в лужах,белокурые девы гуляют по парку.только город родной чем-то чуждым запружен,чем-то затхлым несет из подъездов и арок.

перестуки дождя по ржавеющим крышам,перезвоны трамваев на улицах шатких — мне до боли знакомы, но новое вижувсякий раз в каждом камне на серой брусчатке.

запотевшими окнами полуподвалов,равнодушным свеченьем фонарных воскликов,мутноватой водой пароходных каналовнаблюдаю за танцем сияющих бликов

на кристальной поверхности бытия. узнаю в каждом встречном чужого, — себя.

распустившейся веткой ошибочных мыслейпростоту с пустотой отгоняю невольно.все какие-то знаки, какие-то числа,от которых бывает тоскливо и больно.

говорят — ощущения здесь не в цене,ибо писаны мелом на белой стене.

открываешь окно и весеннее эходо костей пробирает меня ультразвуком.


41



Не смотрю на часы, в ожидании звездного утра;открываю книги лишь с целью украсить будни.Позабыл И-Цзин и уже не читаю сутры,и в иные минуты ничем не отличен от студня.Но когда мы простимся — весенним числом на углу всех зданий — я прочту тебе вслух все прошедшие линии судеб.Ты промолвишь: „Пока“. Я отвечу тебе: „До свиданья“.Мы вернемся сюда опять, если все забудем.Пахнет медом и мятой, заваренной вместо чая.Телефонных звонков мелодия беспощадна.Если хочешь знать — я еще по тебе скучаю.И считаю рассветы. Поскорей возвращайся обратно.

Fatal errorеще одно несбывшееся словоеще одна недопитая чашкаеще один вовремя не выброшенный телевизорне дай этому сну поглотитьтебя

Казалось бы — что может быть проще — не создавать себе капканов на путине ограничивать собственные возможностине трепаться а осуществлятьне ставить блоковвроде не умею и не смогусказать нет избыточным потенциалами наносной мишуре весь мир твой царствуйходи в кино в театрна рыбалку и по грибыгуляй в парках и городских садахпокупай цветы сигаретыдурацкие открытки конфетыглупые головы из папье-машеноси костюмы от Gucci если угодноприобретай гитары от Fender

42 43



и во взгляде этом читаетсявот только разгребу эту кучу дерьмаи станет легчетолько немного позжено обязательно прощеа легче-то не становитсяи „позже“ не наступает

трясина подступает уже к самому горлуи ты кричишьзахлебываясь болотной жижей...

нетвсенетакяведьродилсядлятогочтобыподаритьмиручтотоновоечто-тосветлоечистоечертпоберияведьхотелтряхнутьэтотмирзаплечиотворитьфорточкухотьнадюймвпуститьхотябыкубометрчистоговоздуха

но ситуация дошла до такой степеничто ты сам нуждаешся в хорошемSHAK’е потому что спишь и в кино и на работе и на дне рождении другаи в этом же вагоне метро

потому что ты уже подсели стал наркоманомпотому что мы всестали наркоманами

и одному Богу известночто с этим делать

еще одно несбывшееся словоеще одна недопитая чашкаеще один вовремя не выброшенный телевизорне дай этому сну поглотитьтебя

и сигары от Cherchil если есть потребностьрадуйсялюби всех вокругбудь мудрым справедливыми честным

но ведь ты уже ввязался в эту игруты запачкал руки переживаниямистрахами сомнениямиты уже задушил себя галстукомповседневностии осточертевшего быта

ты уже понимаешь что круг замкнулся что манящий Тибет солнечная Сицилияи игристая Шампаньостались где-то вне неготы понимаешь что связан по рукам и ногам

хотя если верить Дону Хуанучеловек может в любую минуту выброситьиз своей жизни все что захочети ты выбрасываешьзаботливо помещая удаляемый объектв корзину что весит за плечами и с каждой минутой становится тяжелеена целую жизнь

и вот ты каждый день едешь куда-то городским транспортомзачем — за каким дьяволомненужный вопросибо не имеет ответа от этого не переставая оставатьсяединственно стоящим

и неизвестные люди смотрят на тебяа ты на них

44 45



[голос мира]Ночь. Сейчас сижу у окна.Луна светлее, чем обычно.Днем был дождь,такой, что намокли занавески и ветер сломал несколько цветков в саду.Днем я также сидел, положив подбородок на подоконник:в какой-то момент мне начинало казаться,что это не водабарабанит по стеклу,а небо говорит нам о том,что мы живы.Что все — свято.Если будешь когда-нибудьв этих местах — обрати внимание.Если голос — то голос мира.Если слово — то единое.Все сходится.

„Как причудливо тасуется колода!“

потому чтоВсе художники мираспорят о том,кто первым напишет твой портрет.А я нарисую тебялучше,потому что я люблю тебя.Все поэты мира спорят о том,кто посвятиттебе самоекрасивоестихотворение.Но я спою тебе лучше,потому чтоя люблю тебя.Все генетики миратвердят о том,что цвет твоих глазединственный на планете.Но только я угадаю твои глазав толпе,потому чтоя люблю тебя.Все они мазаны одним мирром,а скажу тебе так:Все песни звучат о тебеи для тебя.Но я сыграю тебе лучше,потому что я...

46


Автор Автор

47



Вот и рассветТак много поющих птиц,а все — гармонично.Светает — значитГосподь дирижируетхоровым птичьим пением.Множатся звуки.Мы — люди — привыкли все объяснять.Если повезет — увидишь и ты:Солнце. Луг. Полевые цветы.Только не снаружи — конечно — внутри.Повернись на Восток,там четче,впрочем — мы все — бодхисаттвы,просто еще не знаем об этом.Знаешь, я уже отпустилвсе возможные варианты,это также, как отпускают собак из упряжки.Помнишь, нам приходилось ходить такими тропинками,где угловой поворотсоставляет двойной оборотвокруг своей оси.А ты говоришь — леньспуститься купить сигарет.Тело мое до сих порходит по этой земле,в ногу с шагами,в унисон с сапогами.Ориентируюсь исключительнопо голосу мира,ибо в округе нет других ориентиров.Иногда создается впечатление,

48 49



Еще возникнетпейзаж знакомый,и кто-то влипнетв него поновой.Давай уедемкуда подальше.На этом светедовольно фальши.Довольно правды,довольно жизни,и платы равно,что дешевизны.Давай уедем туда, где берег.Где крики чаеки песня ветра.Давай уедемтуда, где верят,туда, где воздухдушист и светел.Пускай смеются,пускай жалеют — они вернутся,а мы — не смеем.Мы не вернемся,не возвратимся — давай исчезнеми растворимся.

будто бы что-то понимаешь,но на самом деле,это твой разумкорчится на полу от боли,так как ритмы вселеннойзаглушают все импульсы.Впрочем, если когда-нибудьбудешь в этих местах — я осталсятаким же.

[уедем]Давай уедем туда, где сосны. Туда, где мореи пляж песочный.Давай уедем туда, где звезды,туда, где нас не отыщут точно.Пешком по шпалам,с попутным ветромнавстречу алымсвятым рассветам.Пройдем пустыни,озера, реки.Где солнце стынет,лаская веки.Давай скорее уйдем отсюда.Сперва к Востоку,а после — к чуду.Давай уедем, давай умчимся.Мы на планете еще случимся.

51


Анна Журко

Анна Журко

Стихи, привезенные из Хакуши (Япония, 2005)

* Где суббота и печальные дни недели?

— Съели медведи.— Где когда-то повесили месяц в лесу до рассвета…— Где-то и кто-то плачет, зовет корабли.

*Из пепельного в черный переходят. В сенях ждут, щенята пищат,Ткут ткань и передают хлеб.

*Откажись от лица,Ходи черный, носи морду.Будешь как лисица резвиться на кладбище.

*Бросилась вода на сушу,Посыпались вещи.Фуджи моя — смотрю в сердце.

*Скользили по морю печально к причалу.Каждая пристань, хоть и кричали птицы,Только чтобы проводить, встречала.

ФГИ, вып. 2006 г.

52

Раздел второй


Анна Журко

*В Фудзи тени медведи ловили рыбу,И было как солнце и было как ветер.

*Это тоже что-то большое,Океан вообразить.Осень начинается.Спать не приснится —Это тоже что-то больное.

*Моя милая землю вывернула,Когда родилась, улыбалась,В траве жить осталась,Моя драгоценнаяРуками печь топила,Верила мне, уплыла на корабле.

*Руки пахнут овощами,Я люблю тебя печально,Я ждала тебя в реке,Косы плыли по воде.

*Эта тайна из-за нас никому не удалась,Мы сидели в темноте и блестели в темноте.

54 55

Раскат краски

Дарья Тырданова

Поседела, поределаВедьма-ночь,Докатилась до предела,Вскачь и прочь

Унеслась последним стягом.И заряОпалила мир горстямиЯнтаря.

Маски сложены,И лица в свете дняИскорёженыОт яркого огня.

Звони ещёKonnichi-wa! — по-японски здравствуй

daijobu ga? — как дела?

kanashii — печально

hime — принцесса

daijobu desu — я в порядке

gomennasai — прости

arigato — спасибо

— Konnichi-wa! Daijobu ga?— Всё хорошо. А как там ты?— У нас над Фудзи облакаНевероятной красоты!

— А мне не видно.— Kanashii.— Пришли мне фото как-нибудь…А горы всюду хороши.Тебе бы на Урал взглянуть!

— Я не могу… Не отвечай!Молчи…

— Мне очень тяжело.— Я поняла твою печаль…


Горизонт Когда сижу в своей квартире, То горизонт не так уж близко. Мой рост — сто шестьдесят четыре, Сравнить с высоткой — это низко.

А значит, каждый раз, как выйду На улицы Москвы из дому, То пропадают вмиг из виду Те дали, что мне так знакомы.

Мой окаём и цель для взора — То, что я вижу из оконца. Люблю смотреть я, как узоры На горизонте чертит солнце.

Глаза мои хотят равняться На даль, на облака, на крыши. И вновь стремлюсь домой подняться. Домой — подальше и повыше.

На исходе карнавалаНа исходе карнавала,В час вина,Выцветают покрывалаДочерна.

Рассыпается театрТеневой.Никнет мрака император Головой.

ФГИ, 1 курс

57



…— У нас зима. Всё замело…Тебе не страшно?

— Отчего?— Что я вернусь. — Не приезжай!— Но ты же любишь не его!— И не тебя. И мне не жаль.— Не ври мне, hime! — Я не вру.Я просто сожжена дотлаВ твоём мерцающем жару.

— Но я тебе не делал зла!— Приедешь снова — я умру…

…— Прости меня... Звони ещё.— Ты болен? — Нет… Всего лишь стон.Daijobu desu. Всё хорошо.

— Gomennasai... Arigato...

ГляделкиМы смотрели друг на друга:Я в два глаза — он в один.Я в смятенье от испуга –Он спокоен, нелюдим.

Я дрожу — он неподвижен.Я бледнею — чёрен он.Если я склонюсь пониже –Повторит он мой поклон.

Если вздёрну подбородок — Он метнётся вслед за мной.Только я не той породы,Что мотают головой.

58 59



Из вагона поезда(из Р.Л. Стивенсона)

Быстрее, чем феи, чем ведьмы быстрее,Канавы, заборы, мосты и аллеиНесутся, как кавалеристы в погоне;Бродят по лугу коровы и кони;

Зрелища эти часты, как дожди:Раз мелькнут — и уж больше не жди.Мгновение ока — ещё позадиОдна остановка в пути.

Мальчик в кустах ежевики играет,Ягоды сладкие в горсть собирая;Слева бродяга — стоит и глазеет;Вот маргаритки и пышная зелень;

Едет телега в дорожной пыли,Люди и грузы в ней место нашли;Вертится мельница, движутся реки.На миг показавшись, умчатся навеки!

ДраккарДраккар! Красавец крепкогрудый!Дурной, непримиримый тур.Гортань твоя вздымает грудыБугров солёных и фигур.

Драккар! Грабитель остроносый!Разгульный баловень ветров.Роятся пенистые косыПод носом гребнями костров.

Драккар! Храбрец звероголовый!Даров не просит — а берёт.Не урожая — а уловаТвой ищет хирд, стремясь вперед.

Дрожь проходит, всё достойно.Вот он ствол, а в нём патрон.Щёлк — осечка! Я спокойна — И теперь трясётся он.

Улыбаюсь еле-еле.Он растерян и сердит.Друг на друга мы смотрели:Кто кого переглядит?

ЖараС неба бьёт жары теченье,Не жалея липких лбов,И приносят облегченьеДаже тени от столбов

На выносливость проверка:Или слаб — или иди,Помня, что, по нашим меркам,Ад кромешный впереди.

Впереди дорога в город,Как каминная труба.Будь готов принять за ворот Всё, что вытечет с горба.

Липкий пот стечёт по спинке,Телу, скрученному в жгут.Раскалённые тропинкиСквозь подошву ноги жгут.

Ветерок как наважденье:Щёки тронул, улетел…Вожделеет охлажденьяКаждый, кто тепла хотел.

Позабудьте же про вечер,И про тени во дворе,Выходящие навстречуОглушительной жаре.

60 61



Эти псы — порождения зла и коварства.Всю дорогу ты будешь общаться лишь с ними.И вовек не покинуть тебе моё царство,Если только не сможешь узнать моё имя.

Я могучая, древняя, вещая сила,Справедливей суда, тяжелее, чем горесть.Ты поверишь в меня…Я тебя не покину, ведь имя мне — Совесть.

ВрагуНе прячься, враже, я чую рядомТвой запах, дивно знакомый мне.Давай-ка нашим взаимоядомОтравим цепи седых камней.

Ты снова, враже, закинул невод,А я ещё раз его порву.Давай-ка нашим взаимогневомОкрасим воду в глубоком рву.

Теперь я, враже, твой взгляд немилыйГлазами жадно ловлю в упор.Давай-ка нашим взаимопыломОбрушим кряжи высоких гор.

Мы вместе, враже, пойдём на плаху.Она заменит нам дом и кров.Давай-ка нашим взаимокрахомИзлечим камни, и кряж, и ров.

Взаимной будет и наша тризна,И мир без нас обретёт уют.Так пусть же, враже, о нашей жизниХотя бы раз на пиру споют!

Драккар! Пиратское отродье!Хребтом ты режешь буруны.Азарт присущ твоей природе,Друг ярлов северной страны.

Драккар! Прожорливый пройдоха!Варягов в чреве не сберечь.Гортанный крик на каждом вдохе –Драконышей драчливых речь.

Драккар! Штормов подкормыш гордый!Терзает, будто ветром рожь,Ревёт, рычит, червлёной мордойСтрашит, вгоняет в сердце дрожь.

Корабль-ястреб однокрылый…Красив изгиб скрипучих скул.Кроит корма волну правилом:Дракон один среди акул.

СпутницаЯ крадусь за тобой по дороге забвенья,Я шепчу тебе на ухо тихую песню,В твои разум и сердце вселяю сомненья — И тебе на просторе становится тесно.

Ты отнюдь не один в одиночестве ночи,Я вокруг, я — молчанье, и воздух, и слякоть.Я слежу за тобой, фонари — мои очи,От меня не исчезнуть, и правды не спрятать.

Караулить твой путь назначаю деревья,Нависать над тобой, тяготеть и шептаться,Напевать тебе страшные, злые поверья,Чтоб идти тебе было страшней, чем остаться.

Но ты будешь идти, ведь я вслед высылаюМолчаливых, свирепых, безжизненно-чёрных.За тобою летит моя верная стая,За тобою — на лапах когтистых, проворных.

63



Обычное делоОбычное дело, со всяким бывает:У каждого кто-нибудь вдруг погибает,И каждый присядет, и каждый поплачет —Обычное дело, а как же иначе…Но я не заплачу, я буду в молчаньеГлазами указывать мёртвым на выход,Ведь я не приемлю по падшим печали.Нужны ли им слёзы живых?

Обычное дело: беснуются войны.Мушкеты, мортиры, секиры, обоймы…Солдатиком меньше, а может, десятком — Амбициям сильных кровавые взятки.Но мне безразлично… Я просто свидетель.Смотрю, как срывают и ставят коронки.Какое мне дело, что есть благодетельУ каждой из этих сторон?

А страхи меж тем разливаются снами.Ночами и звери, и твари — все с нами.Виденья-кошмары, обычное дело.Не стиснули сердца, души не задели... И нет во мне страха, и трепета нету,Ни яды, ни гады меня не пугают.Я буду глуха, пусть бы целой планетойМне станут кричать: „Убегай!“

Куда уж обычней: влюбляются люди.Куются цепочки и сплавы из судеб…Но многие позже об этом жалеют,И чахнут, и злятся, гниют и болеют!..Вот тут-то во мне просыпается жалость,И ужас сраженья, и скорбь по убитым.Не чувствуя боли от страхов-кинжалов,Сумею ли я полюбить?

64 65



Потом на другой стороне баррикадБойцы все храбрее бросаются в битву.И празднуют пламенно-алый закат,И новой Луне запевают молитву. Вот так раз за разом: то ночь, то восход,То светом, то мглой озаряется сеча.И попеременно несутся вперёдДве стаи, две тёмные тьмы человечьи.

И дело не в том, будто силы равны,О нет — у кого-то всегда превосходство.У тех ли, кто бьётся за правду Луны,У тех ли, кто за воцарение Солнца.

Светилам сраженья людей без нужды,Как ужасы их безразличны туманам.Как глухи всегда остаются дождиК языческим пляскам и песне шамана.

Но кто-то отправил в долину солдат,Снабдив их неверной, бессмысленной целью.И латы крушатся, и стрелы летят…Покинуть войну невозможно, как келью.

И кто бы пришёл к ним, и кто бы внушил,Как глупо всю жизнь убивать — за такое…

…За краем вселенной в глубокой глушиДве тьмы захлебнулись от вечного боя.

СентенцииЕсли прямо идти По кривому пути, То, возможно, сумеешь его распрямить.

Если до ночи прясть, На кровать не упасть, То, быть может, спрядёшь путеводную нить.

Если долго тащить Тяжелеющий щит, То когда-нибудь он пригодится в бою.

Если стаю волков Отпустить без оков, То они в благодарность без злобы споют.

Если верить в людей, Помогая в беде, То однажды и сам будешь ими спасён.

Не терзайся, как жить, А живи от души — И она тебе светом отплатит за всё.

Две тьмыЗа краем вселенной долина лежит,За самым далёким и тайным пределом.Там латы грохочут, и сталь дребезжит,Там слышно, как вьются поющие стрелы.

Там бьются за Солнце — и снова, и вновь!Пока не взойдёт покровитель-светило,Как знак, что не зря проливается кровь,Не зря покидают последние силы.

66 67



Доля ворона Болью взорвана,Будто горб она Нелегка.

Сердце ворона Как перо его — Вроде чёрное, Но нежно.

Только ворону, Птице с гонором, Век отторгнутым Быть дано.

Три1Льются вина, дышит жаром стол хлебов новорождённых,Поднимаются бокалы за наследие отцов.Громким пиром провожают люди с пашен измождённыхВ невозможную дорогу трёх отчаянных бойцов.

Нет во всём несчастном царстве ни одной души отважней,Нет добрее и вернее побратимов на земле.Потому-то и собрались в путь последний, самый важный,Чтоб навек забыли люди память о заморском Зле.

Это Зло свои туманы разметало по округе,Дымным пологом укрыло все дороги и домаТак, что людям за три фута видно не было друг друга.А в озёрах и колодцах отравляла воду тьма.

Ко всему готовы были: и к погибели и к бою.Детвора и та стеснялась из окна на них глазеть.Взявшись за руки, с мечами, зорко глядя пред собою,Трое братьев шаг за шагом шли по избранной стезе…

УтопияБыл мир так молод, и жив был Авель,Не падал снег, не мела метель.Был хмель не хмелен, и сладок щавель –Так зелен, сочен, высок щавель.

А лес был домом, а дом был дорог,И притягателен был порог.Неведом миру был сонный морок,Не знали люди мирских морок.

И были иглы мягки, но колки,И королям — не нужны полки.Был голос чист, и не лживы толки,И крепок кремень — сколь не толки.

Тот свет был светел, и день был долог,И шаг ритмичен, и путь далёк.Костёр был ярким, и тёплым — полог,И крут обрыв был, и холм полог.

О, мир был молод, не жадны топи,К которым мы приходили пить,Ни войн за воды, ни войн за копи!..Ты эту веру в душе копи.

Сердце ворона Крылья ворона Мёртво-чёрные,РаспростёртыеТочно мор.

Только ворону, Пусть и гордому, —Непокорен Ещё простор.

Очи ворона Горем порваны,Море мрачное Навека.

69



2Есть за Синим Океаном, за хрустальным горным кряжем,За лесами из берёзы и за полем, где туман,Замок чёрного гранита, в дым как будто в шаль обряжен,А вокруг него простёрся мёртвый Чёрный Океан.

Суть источник этой гари — сердце призрачного князя,Что проводит одиноко в замке вечные века.Каждый день его терзает истощенный горем разум,Каждой ночью он вонзает в свою грудь по три клинка.

Три кинжала — три потери, чтобы вспомнить и забыться,Чтобы сгинуть и не видеть, как под солнцем, так в луну,Бесконечно, безгранично дорогие сердцу лица,Вновь обманчиво оживших мать, дочурку и жену.

Он давно утратил голос, ране зычный и приятный,Вековые крики боли обратились в чёрный дым.И сомкнуть на мире хочет он бесплотные объятья,Отыскать всех тех, чья гибель его сделала седым…

3Между тем, три смелых брата в тихом замке — жаждут боя,И чем ближе к спальне князя, тем свирепей их глаза.Вот, толкнув резные створки, ворвались в его покои…

…И не смели бить, увидев его щёки, все в слезах.

Очень медленно клинки их опустились и застыли,Так же медленно поднялся князь с тоскою на лице.Протянул им три кинжала, мутно-серые от пыли,Рот раскрыл в беззвучном стоне, умоляя о конце.

Прошептал он, чудом вспомнив звуки слов забытой речи:„Я себя убить не в силах… Отвергает сердце сталь…Горе выжгло силу воли, давит лапами на плечи…Я прошу, хоть вы убейте, если вам страдальца жаль…“

…Дым рассеялся над царством, и в воде уж нет отравы.Люди вышли побратимов ликованием встречать,Закатили пир великий победителям во славу.Все смеются, лишь герои отвернулись — и молчат.

70 71



Фонарь Ты безразличен. Я спокоен. Ты одинок. Я всем известен. Ты не звезда. Но я достоин. Ты не поёшь. Я слушал песни.

Ты надоел. Я постоянен. Ты обжигаешь. Освещаю. Ты не высок. Зато не в яме. Да пропади ты! Я прощаю.

Ты прогоришь, твой век отмерян. Я тот, кто будет жив, как прежде. Сто лет — ничто. В эпоху Зверя Ты безнадёжен! Я — надежда…

Ужас Ужас: сажа трущоб, Стужа зимних чащоб. Тучи — жуть по утрам. Ночи хуже костра. Очи — чёрная муть. Речи, рвущие суть. Руки — крючья когтей. Муки чуждых идей. Мужество не в чести; Ужас. Лучше уйти.

Принципы беспринципныхПростая философия печальных и отчаянных:Найди, возьми и пользуйся. Что брошено — твоё.Не бойся поглощения синдромом одичания –Над дикими и шалыми не вьётся вороньё.

Всегда у устрашающих есть власть над устрашимыми;У сильных преимущество над слабыми в борьбе.Встречай врагов насмешками и провожай ушибами.Не жди! Иначе всё это узнаешь на себе.

Не верь своим союзникам, не требуй их доверия — Они честны не более, чем честен с ними ты.А весь твой мир — враждебная, удушливая прерия,И весь твой фарт не даст тебе уйти и сжечь мосты…

Есть принцип непрощения забывших эти правилаИ принцип непрощания с дерзнувшими предать.Вот только если вера в них на миг тебя оставила,Воспользуйся мгновением!.. Ты — вправе выбирать.

73



Грифон Серый, чёрный, золотой — С тонким оттиском орнамент. Только лишь тремя цветами Высечен узор простой.

В серых травах лев сидит: Златогривый, черноокий, Поднял голову высоко — В небо серое глядит.

Там орёл, как наяву: Златоглазый, чернопёрый, В сером небе тенью чёрной — Око в око смотрит льву.

Зверь и птица ночью той В чисто белого, с короной, Обернулися грифона, В знак отваги, герб старинный…

…Гобелен на стенах длинных Серый, чёрный, золотой.

* **

Клин.Всегда

Ты первый, Ты лишь один,Себе господин.

ДваСледа:

Правый иЛевый. Мысли,Дела и слова.

Спесь Свет, И лесть, Мечта, Ненависть, Щедрость, Злоба и месть, Любовь, доброта,Зависть и подлость — Скромность и смелость — Здесь. Здесь.

Вниз,К земле

Тянет насЛевый след,

Порочная жизнь.

ВвысьНесёт

След правый.Кто победит?

Человек — упадёт или взлетит?

75

Дарья Тараян

Мы Не

Мы негламурные суперклоны;Мы нес грустной улыбкой странные клоуны;

Мы нетипичные городские жители;Мы негенетические копии своих родителей;

Мы непионеры, дети рабочих;Мы нескучающие одиночки;

Мы необитатели подворотен;Мы неиз тех, кто почему-то „не годен“;

Мы некудрявые романтики с гитарами;Мы несуществуем исключительно парами;

Мы неполитические активисты;Мы неубежденные антагонисты;




76 77



Сжигала.СрывалаС сердца исписанные листы.

Потеряла.Знала,Наверное, что пора.

Вспоминаю.В мае,Но реже всего по утрам.

Боялась.СмеяласьДо слез над собой и тобой.

Верила.Лелеяла В памяти эту любовь.

Если бы ты был наследным принцем…Если бы ты был наследным принцем,Я могла бы стать под стать принцессой.Мы б отправили детей учиться в Принстон,Каждый день общались с глупой прессой.

Ты бы кофе пил в английском замкеИ курил крутые сигареты.Но на небо взгляд кидал украдкойИ мечтал бы стать простым поэтом.

И в душе живой и беззащитный,Убегал бы ночью от иллюзий.Днем, грустя в покоях с гордой свитой,Ты б тайком вздыхал о доброй музе.

Мы б верхом гуляли в старом парке,Улыбались с фотографий смело.

Мы небогатые Буратины или бедные Лизы;Мы нефанаты товарища Телевидео Фона Визора;

Мы небываем подолгу дома;Мы нефлегматики.

И все же, КТО мы?

Нежность (акротавтограмма)Нега. Ночь. Небесной нитьюЕле-еле ешь елей.Ждешь. Живешь желейной жизнью.Нимб Надежды. Ночь ночей.Одиночества однажды обретают острова!Спать сегодня сладко-страшно.Только ты, только твоя…Ь!..

ОтпустилаХотела,Пела,Полна тобой, о тебе, для тебя.

Любила.Курила Душу твою дотла, пытаясь понять.

Просила.Черпала силыИз вдохновенья быть ближе звезды.

79



Но души твоей могучую изнанкуТолько я б одна понять умела.

Ковыряя ужин из шпината,Ты б промолвил, что устал от майи.Милый, мы ни в чем не виноваты!Принцы ведь судьбу не выбирают.

Я бы обняла тебя и позжеУвела бы через дымоход на крышу.И целуя пыльную от сажи кожу,Слушала бы, как ты вольно дышишь.

А с утра в пруду большом дворцовомМы бы лебедей кормили хлебом.Разве королевские оковыЧто-то значат под огромным небом?

В окруженье фрейлин иностранныхМы бы сняли чванные наряды,Чтобы ночью, обманув охрану,Убежать из замка, за ограду.

А впереди была война…Они кружились в танце бальномВсю ночь, до самого утра,На школьном вечере прощальном.А впереди была война…

И было им всего семнадцать,И на душе цвела весна.Они лишь начали свой танец,А впереди была война.

У них так много было планов, Надежд, желаний и мечта!А впереди горело пламя,А впереди была война.

80 81


Мария Леонтьева

В них голоса, которые едва ли Мне вспомнятся с рассветной тишиной.В них этот мир зовётся поднебесьем,В них небеса — туманом на земле.В них нет оков — и крыльям петь не тесно.И Тихий Дух — в моей бездонной мгле.И тонет свет луны — не одинокой,Не плача, не тоскуя, но любя…И вот душа уходит звоном к Богу…И в этих снах я видела тебя.

Памяти ДостоевскогоНа коленях, сквозь слёзы молился раб Божий Феодор.И лиловая дымка струилась. Был сумрачным свет. Отраженья и сны голосили и бились у входа.И мечты растворялись, и тьма приносила рассвет.Купола, купола, вы, наверно, поёте со мною —Вы похожи на слёзы — вам место у Божьих очей.Увенчали Россию терновой, терновой короной.Обвенчали с Христом… Помолитесь, поплачьте о ней.Что за думы плывут — словно пар — над измученным полем,Покрывая солёными каплями щёки и лоб?Я усну, я усну — на мгновение спрячусь в неволе.Но душа улетит. А по пальцам — холодный озноб.

Они кружились в танце бальномВсю ночь, до самого утра.Он ей не смел сказать о главном,А впереди была война.

Шутя, смеясь и улыбаясь,Шагали смело в никуда.Они расстались, не прощаясь,А впереди была война...

Запах новорожденной осениЗапах новорожденной осени.Утро незнакомого дня.Здание метро. Небо проситсяУтопить в глазах у меняСветло-серый занавес облака,Искупать меня в тишине.Тишина и грусть рука об рукуБродят и встречаются мне.И тревожно птицы слетаютсяНа большой пустырь у метро.А рябина сонная каетсяНа пересеченье ветров...

МарияЛеонтьева

*Мне не даны мечты бессонной ночи –Я вижу сны, светлее всяких снов.Моих часов разрозненные клочьяПлывут среди небрежных берегов. Я вижу сны — в них все благие дали,Что днём неслись, неузнанные мной.

ФИДиЖ, вып. 2006 г.

83


Мария Леонтьева

Не уснуть, не уснуть… Эти слёзы и думы,Видно, вечностью будут стучать, серебрясь на висках.

„Аллилуйя!“— мне вечно кричать Тебе гласом угрюмым, Мой несбыточный свет в полевых, в полевых колосках.Аллилуйя! Кричать, не заботясь о бархате нотном.Аллилуйя! Сквозь жёлтую муть истрепавшихся стен.Дай мне сил, Благодать, разглядеть под старинным киотомНебеса, небеса… Ну, а я — „Аллилуйя!“ — взамен…И закрыты глаза. И нет сил. И нет сил уже — плакать.Испещрённых страниц не собрать в вековечной пыли…За окном воробьи и по-зимнему белая слякоть.Снова ждать, снова ждать. Но дождаться ли снова зари?

*Зима. Тёмно-синие скверы.В лучах фонарей копошась, Снежинки взлетают. На веруПривычку меняет душа.

Я тихо иду. Тротуарам Не видно конца в темноте.Душе ли поддаться ударамМечты о дневной суете?

Прислушаться… Шелестом соннымЗвучат голоса городов.Дорог ли земные поклоны?Молитвы ль фонарных столбов?

85


Леонид Костарев

*Там, где сентябрь обронил лучи солнца,И разлил изабеллы терпкие соки,Мы расстались с тобою, Сказали: до встречи…Неостывшая Волга, Безмятежно бегущее время.

*Когда небесные погаснут головни,Кузнечик старенький сыграет нам прощально, Нас унесёт таинственной рекойС туманной лентою над чёрною водою.

А я всё мечтаю:Поймать луну, что заводь золотит,Иль рыбу, что блеснет,Или звезду… Карман мой пуст…

Но ловится один обман,И я ищу последнюю струну,Чтоб от души, по-детски так заплакать.Я не забыл благоухание добра,Но не берёг, и вот теперь наказан.

Я плачу. Где же ты, мой плач,Чтоб от души, по-детски так заплакать?..Я плачу… Где же ты, мой плач?!Мне нужно сердца штопать парус.

*Последний снег — терновый след –Как жатвы серп забрал меня. Я останавливаю бег разгорячённого коня.

И в зареве звезд отражаясь,Метелей рисуя круги,Зима — во юродстве святая –Со мной отмеряет шаги.

*Слышала голос: „Ты — не бунтарь,Не боец. А певец. Это больше.Мир весь принесть на священный алтарьЛегче, чем голосом рваться из толщиСтранной мечты и всемирных скорбей,Всечеловеческих мыслей и бредов.

Радость моя, ты их солью согрей,Будь для них тихим и жертвенным светом“.

ЛеонидКостарев

*Встретим. Любимый сон — явь! Отпечаток древний, чёткий в памяти:Как стопы ног ласкала спокойная волнаИ ликовала грудь, дыша свободно.Всё сохраняло своё назначение,Все исполняли данный к блаженству закон, И любовь открывала весну — нескончаемой жизни…Встретим любимый сон вновь!

ФГИ, 5 курс

87



*Табун дыма разметался по оттепели,Выбрита снегом земли щетина,Зеркало с другим отражением — ещё впереди…

*Вечернего солнца млеко — Топлёного золота пенка,Маленький Александр четырёхлетнийРад кукурузе горячей, зернистой.Бегут в абрикосовой дымкеНакаты и скаты просторов,Раздолье разлилось сливовым,А тени — черешневым соком,И дыня до корочки наша,И августа ветер неробок.

Тихо к ночлегу склонилСпелую главу подсолнух.

*Собаки радуют дворовые,Когда довольные лежат!Их не тревожьте разговорами –Про хлеб, погоду, человекаОни не хуже знают Вас.У них такие дни медовые!..Собаки радуют дворовые. А если нет — Вы не здоровы,Вы даже, может быть, больны?!Расслабьте брови напряжённые…Где ваши мокрые и чёрные носы?

Не призываю быть наивно-чувственным:Это неглупых может погубить. Но добрыми, просто незлобнымиНам, глядя на собаку, почему не быть?

88

Раздел третий



*Ты воробей: чирикающим лучше.Ты подсвисти, они тебе ответят,Ты знаешь, когда быть хорошим малым,А когда и очень шустрым…Ты нравишься мне, птичка,Ты умеешь быть довольнойИ петь песенку после дождя,Чистя пёрышки на вечернем солнышке.

*Лавра! Весна! Вишня цветёт!А что ещё?Праздник идёт!Праздник идёт, ворота отворяй,Грусть и печаль прочь прогоняй!Праздник идёт — сердце поёт!А что ещё? Небо поёт!Миленький мой, голубчик ты мой!А что ещё?Родненький мой! Пой со мной! Пой!

91

Типометрия

Светлана Демидова

СветланаДемидова

*Научи меня быть неискренней!Научи разбираться в людях:Те, что, кажется, стали близкими —Предадут, заслонят ли грудью?

Без ошибок хочу угадывать,Рожки — или от крыльев перья?То ли врут, то ли правда рады мне?Осторожной быть или — верить?

Мне б о подлости знать заранее! Мстить? Зачем? Нападать самой бы! Чтобы злые меня не ранили,Захлебнувшись своей же злобой…

Объясни мне простую истину…Научи различать злых и добрых,Чтобы больше в ярости мстительнойНе обидеть мне тех, кто дорог…

В море тонет медленно закат…Волны нежно плещутся у ног,Солнце отражается в воде…Если ты сегодня одинок,Приходи со мною посидеть.

С моря дует легкий ветерок,Мне прическу растрепав слегка,Волны нежно плещутся у ног,Размывая замки из песка.


92 93



*По жёлто-красному ковруБрожу, о лете вспоминая.Я изменилась… Только вру,Что это жизнь теперь иная.

Охапку листьев брошу ввысь,Локальный листопад устрою…Любить меня не торопись, Тебе не быть моим героем.

Зачем я это говорю…Ты ждешь, надеясь и страдая,А я брожу по сентябрюИ глупо листья вверх кидаю.

Быть может, всё хочу вернуть,Чтоб снова были мы друзьями?Но листьям к веткам не примкнуть, И рухнет дружба между нами.

И только боль… И только грусть…Забудь, что мы с тобой знакомы!Но нет… И снова улыбнусь Я со страниц фотоальбома.

…Я со слезами не смотрюНа фотографии часами,Я лишь брожу по сентябрю И глупо листья вверх бросаю…

Звёздный разговорСегодня снова я дождусь зарю…Я знаю, знаю, ты еще не спишь.Я мысленно с тобой поговорю,И ты меня, пожалуйста, услышь…

В море тонет медленно закат,Лучики играют на волнах…Мне все это снилось год назадВ самых нежных и красивых снах.

…Приходи побыть со мной вдвоем,Если ты сегодня одинок!Ты ведь тоже любишь день за днемВидеть море, солнце и песок!

Но сегодня снова ты в тоске…Не придешь ко мне. Опять одинТы сидишь у моря на песке — Ждешь русалку из морских глубин.

*Крадётся воск по стебельку свечи,С моим дыханьем в танце кружит пламя.Так тихо… Только дождь в окне стучит,Осколки глупых мыслей нежно плавя.

Так повелось — кто любит, тот слабей.Скрываю страсть за маскою холодной.Приворожить бы, привязать к себе!Не мучить больше старую колоду,

Не спрашивать совета мудрых карт,Не получать в ответ „врагов нежданных“,Не вздрагивать, как от хлопка петард,От появленья злой пиковой дамы.

Дорога… Траты… Друг… Казённый дом…В последний раз стасую карты сонно — И после доброй новости с письмомМне выпадет валет с тузом червонным.

95



Ты любишь ночь? Ты любишь тишину?Смотри в окно! Ты голос мой узнал?Ответь мне молча, глядя на луну,И передаст она мне твой сигнал.

И расскажу я Млечному ПутиО том, как сильно без тебя грущу.За словом слово мой рассказ летит,А я на звёздах твой ответ ищу.

А посмотри… Вот, видишь ту звезду?Мертва! Тусклее серого пятна…Скажи ты ей: „Люблю, целую, жду!“И нежность оживить ее должна.

Скажи, ты любишь с небом говорить?В ответ ловить улыбки ярких звёзд?Смотреть, как с неба льется мыслей нить?..Ты знал, что способ ближе быть так прост?

…Перестаёшь ты слышать голоса,Рассвет стирает звёздные лучи…Возьми же трубку, позвони мне сам,Но только, умоляю, не молчи…

Это мой городТе же словечки на стенах в подъездах,Те же окурки в невысохших лужах,Тот же поток бранных слов бесполезныхГде-то жена выливает на мужа.

Так же толпа ждет автобус уныло, Так же старушки ругаются вяло,Теми же тучами город накрыло,Тем же дождём по стеклу застучало.

96 97


Александр Черняев

Мне больше не нужнаСпособность сострадать,И исчерпай до дна Желание мечтать.

Ты чувства не жалей,Пусть гибнут в тишине, И навсегда убейРомантика во мне.

И нежность пусть умрёт,И мягкость, и душа,И пусть их место лёд Заполнит не спеша.

А память я сама Попробую убить.Я не сошла с ума, Хочу бездушной быть.

Устала от проблем, Хочу бездушной быть…Не спрашивай зачем…Так просто легче жить.

Александр

Черняев

В Академию поэзииВ академию поэзииЯ несу свои стихи.Будто я иду по лезвиюИ страдаю за грехи.

Слов чеканных звук серебряныйТам услышу чуть дыша,

кафедра теоретической и прикладной механики



Всё как и раньше — погода и люди.Кто-то привык. Для кого-то он странный.Он был таким. Он таким же и будет.Это мой город. Любимый. Желанный.

*Прости меня за холод серых глаз,Прости за то, что не могу быть нежной, Позволь попробовать еще хоть раз Все изменить, а жизнь оставить прежней.

Я постараюсь излучать тепло, Дарить я постараюсь больше ласки…Поверь, мне это очень тяжело,Ведь чувства проявляю я с опаской.

Я не могу любить, жалеть, страдать,Привыкла я всегда быть одинокой…Прости. Хочу я обещанье дать:Быть постараюсь менее жестокой.

Прости меня за грубость и за ложь,Прости, что быть со мной невыносимо,Быть может, не поверишь, не поймёшь,Моя любовь к тебе неугасима…

Не говори мне нежных слов, не льсти,Прости, что я тебе трепала нервы…Я изменюсь, ну а пока прости,Прости за то, что я такая стерва.

Хочу бездушной быть…Убей мою любовь, Сотри мою мечту,Из сердца выжги вновь Тоску и доброту.

99


Александр Черняев

А от этого немедленноОчищается душа.

Ненадолго очищаетсяИ очистится не вся.Детство в нас с душой прощается,Всю влюбленность унося.

ЗаданиеТри курсистки сидели над „Саниным“И одна — сухая, как жердь,—Простонала с лицом затуманеннымЭтот „Санин“ прекрасен, как смерть.

Саша Черный.

Три студентки решали заданиеИ одна — сухая, как жердь —Простонала с лицом затуманенным

„Димидович“ прекрасен, как смерть.

А вторая — кубышка багровая — Поправляя двойные очки,Закричала: „Молчи, безголовая!Эту книгу порвать бы в клочки“.

Только третья решала внимательно,Розовел благородный овал,И глаза загорались мечтательно.Кто-то в дверь в этот миг постучал.

Это был аспирант управления.Две студентки вскочили: „Борис,Помоги нам решить уравнение!“Поклонился смущенный Парис.

Посмотрел он на третью внимательно,На взволнованно-нежный овал,Улыбнулся чему-то мечтательноИ в ответ ничего не сказал.

101


Наталья Муравьёва

Нам с детства внушают, что надо бороться,За место под солнцем; и чем обернётсяТупая борьба головы со стеной?Упрямо ты борешься только с собой.Надежды, мечты разбиваются в кровь,Предел, ты потерян: не веришь в любовь.

Восстань ото сна и вновь возродись,Не чахнуть, а жить здесь мы все собрались.И миру даруй хоть немного тепла,А жизнь не обидит — отплатит сполна!

В автобусе тёплом счастливые люди…

Высшим земным инстанциямЯ брови стригу газонокосилкой,Я делаю всё не спеша и всерьёз,В раздумье стоим мы с тобой на развилке,И только блестит твой проколотый нос.

Зачем у пингвинов вы отняли душу,Зачем вы пленили овцу и козу?А ели зачем несъедобную грушу — Я логики вашей никак не пойму.

Зачем же вы мир весь попсой наводнили,А отняли разум зачем вы у нас?Считаете вы, что в игре победили,Но вы же её проиграли как раз.

ДорогиТак день за днем проходит наша жизнь:Метро, трамвай, автобус, электричка.И почему с тобой не разошлись?Любовь, быть может, может быть — привычка…

В дороге часто мы вступаем в спор,И сердце примиряется с тоскою,Но постоянно слышу я укор,Что неприязни я к тебе не скрою.

Дороги нас от дома вдаль несут,Потом обратно к дому возвращают…Дороги нам устраивают суд,Дороги ничего нам не прощают.

НатальяМуравьёва

Размышления в автобусеПосвящается моему папе

В тёплом автобусе мрачные люди,А за окном небо с привкусом ртути,Забыться, заснуть, не слышать динамик:Бессмысленный поп, водитель-лунатик.

Рыхлое небо нас давит собою,Мир поглощён жестокой игрою:Сомнамбулы — люди — пытаются жить,Как же они посмели забыть,Что действительность всю не постигнуть глазами,Что жизнь… она лучше, чем видится нами?!


102 103


Григорий Шерстнев

Точка разрываСкучно стоять на пустынной платформе,Молча на серые рельсы смотря.Сложно под вечер быть полностью в формеПосле не слишком спокойного дня.

Трудно считать по минутам недели — Слишком большой временной интервал.Стоит заснуть, если поезд в тоннеле,— Виден лица драгоценный овал.

Может, и сбудется — только не с нами.Кто-то признается — только не ты.Я убиваю реальность мечтами,Реальность в ответ убивает мечты.

Определитель на плоском экранеНомер не высветит — можно не ждать.И с блокировкой включённой в карманеСотовый будет без дела лежать.

Надо проникнуть в конец коридора,Выйти из тёмных разлук полосы.Может быть, это случится нескоро,Долгие сутки отмерят часы.

Только настанет конец неудачам, Станут реальностью светлые сны.Просто не может всё выйти иначе!Ну а пока…подождём до весны.

ОжиданиеТы ждёшь, когда даст на замёрзшем прудуПервую трещину лёд,Надеясь и веря, что в этом году Весною тебе повезёт.

ГригорийШерстнев

Уходит Сентябрь...Каждым ударом дождя по стеклу...Каждым несбывшимся сном на рассвете...Каждой разбитой мечтой на полу...Каждой оборванной плёнкой в кассете...

Каждым бессмысленно прожитым днём...Каждым унылым туманным восходом...Каждым навечно погасшим огнём...Каждым неправильно набранным кодом...

Каждым составом, сошедшим с путей...Каждой ещё не взорвавшейся бомбой...Каждой нарезкой плохих новостей...Каждой нечаянно сорванной пломбой...

Каждым упавшим на землю листом...Каждой не сказанной вовремя фразой...Каждой заменой „сейчас“ на „потом“...Биением сердца со сдвинутой фазой...

Каждой внезапно возникшей стеной...Каждым порывом осеннего ветра...Линия жизни идёт по прямойС точностью до одного миллиметра...

Ей не сменить обозначенный курс.Только судьба задаёт траекторию...Гаснет сентябрь, холодный на вкус,Каждой секундой уходит в историю...

ФПТИТ, 6 курс

105



Но время проходит, молчит телефонВ твоей одинокой квартире.И радиоволны, пройдя сквозь бетон,Дают лишь помехи в эфире.

Ты слушаешь ветер, стучащий в окно,Глаза в темноте закрываешь.Любовь испарилась не так уж давно,И ты всё о ней вспоминаешь:

Когда ты смотрел в голубые глаза,Вокруг абсолютно всё меркло,И ты ощущал, как горят тормоза,Попавшие в самое пекло…

Но кто-то железную стену возвёл,Её между вами поставил,В тупик отношения ваши завёл,Ни шанса тебе не оставил…

…Ты ждёшь наступления солнечных дней,Весна уже не за горой.Но в марте бывает ещё холодней, Чем самой морозной зимой.

И вряд ли удастся набрать высоту,Начать долгожданный полёт,Но ты всё же веришь, что в этом годуВесною тебе повезёт.

Жизнь Через Зеркало Формных ПроцессовЗимнее утро. Январь. Воскресение.Я на балконе последнего этажа.Пишу на холодной стене уравнениеЛезвием кухонного ножа.

106 107



ПереключайсяПредставь, что жизнь передаёт на расстояниеСигналы импульсами разной частоты.Тебе лишь нужно сконцентрировать вниманиеИ выбрать нужную волну из пустоты.

Приёмник с тюнером в башку твою вмонтирован.Не вырубай его ни днём, ни перед сном.Он должен быть как можно лучше адаптированК возможной смене обстановки за бортом.

Даёшь любовь, а получаешь равнодушие?В конце тоннеля видишь только темноту?Твой здравый смысл — это лучшее оружие.Переключайся на другую частоту!!

Будь в состоянии повышенной готовности:Здесь вместо воздуха расплавленный эфир.Не соблюдай ограничения по скорости,Пока тебя не уничтожит этот мир.

Настанет день — и ситуация исправится,И ты почувствуешь, как грусть идёт ко дну.Теперь ты можешь бросить якорь и расслабиться.Побольше громкость! Ты нашёл свою волну!!

Выстрели в небоВыстрели в небо. Прицелься. Нажми на курок.Не промахнёшься. Но и попасть не получится.Небо навечно единый для всех потолок.Пулю с земли не почувствует. Можно не мучиться.

Грязные мысли. Летом, зимой и весной.Обилие денег ведёт к деградации общества.Кто-то устал от тусовок и жизни ночной.Кто-то опять проклинает своё одиночество.

Кроме меня никого на балконе.Северный ветер морозит лицо.Но я всё рисую ножом на бетонеБензольное долбаное кольцо.

Спускаюсь в квартиру. Там крысы и холод.Осколки бутылок на каждом шагу.Шкаф топором на две части расколот —Подобного не пожелать и врагу.

Весь интерьер отклонился от нормы:Розовый слой ФПК на полу,Вместо обоев — печатные формы,Копировальная рама в углу.

И вряд ли продать я сумею квартиру:Никто за неё и рубля мне не даст.В ней даже нет душа! Я грязь абсорбируюПо технологии FAST.

Жизнь через зеркало формных процессовСмотрится тупо, Похожа на бред, Не относится к сфере моих интересов,Но я так живу уже несколько лет.

Мне нужно вмонтировать в голову лазер,На полную мощность источник врубить,И тут же, Мгновенно, Немедленно, СразуВсе признаки формных процессов УБИТЬ!

109



Кто не мечтал хоть однажды нарушить закон??Это так просто — с мигалкой на встречную полосу.Сколько людей — столько мнений. С различных сторон.Это так сложно — прислушаться к каждому голосу.

Мелкие ссоры. Обиды. Скандалы. Тоска.Чьё-то желание снизить чужие амбиции.Всё это кажется важным. Но только пока.Просто взгляни на проблемы с глобальной позиции.

Разве есть смысл в мечтах возвращаться назад??Помни, что всё поглотит океан бесконечности.Чаще наверх устремляй свой внимательный взгляд.Небо является истинным символом вечности.

Память Если была бы возможность Отформатировать мозг... Если была бы возможность Память расплавить, как воск...

Если была бы возможность, Я бы, не думая, стёр Мысли о том, кто однажды Поставил меня на игнор.

Память направила в спину Свой угнетающий взгляд. Я его чувствую кожей. Боюсь обернуться назад.

Я бы той памяти сразу Выколол яблоки глаз. Я бы забыл непременно Холод несказанных фраз.

Я бы из списка контактов Эту строку удалил. Всё, что тревожило душу, Я бы навечно забыл.

110

Раздел четвертый



Думаешь, это так просто — Отформатировать мозг? Думаешь, это реально — Память расплавить, как воск?

Остаться собой Барабан стиральной машины на циферблате настенных часов Стирает ежесекундно, стирает ежеминутно, Стирает месяц за месяцем из памяти и из снов То, что когда-то ты помнил — сначала отчётливо, потом смутно.

Можно смотреть на действительность через цветные очки. Проекция мира на разум покажется ярче и слаще. Засияет весенними красками всё, что увидят зрачки. Но это всего лишь иллюзия. Всё будет таким же, как раньше.

Город останется прежним. То же утро. Холодный рассвет. Давно задолбавшие пробки. В сторону центра и в область. Здесь каждый сам за себя. До тебя никому дела нет. Почти до нуля уменьшается максимально возможная скорость.

Каждые новые сутки — новая схватка с судьбой. Новая схватка с реальностью. Никто не намерен сдаваться. В этих условиях главное — просто остаться собой. Просто остаться собой. Просто суметь — и остаться.

Не изменяй своим принципам. Пускай все решат, что ты псих. Пускай убегают недели. Пускай испаряются годы. Здесь твою степень свободы определяет свобода других. Но свобода других ограничена ТВОЕЙ персональной свободой!!

112 113

Рулоны

Антон Грешин

– Куда это вы смотрите? — распалялся тот. — Я работаю, тружусь на благо Отечества, всего себя, можно сказать, отдаю работе, и вот нашёл минутку, чтобы подкрепить немного свои силы, а тут стоите вы и так на меня смотрите! Чего это бы уставились на мой живот? Да, я, можно сказать, человек в теле, но это отнюдь не означает, что я плохой работ-ник! Я настолько замотан делами, что, можно сказать, у меня просто нет времени следить за собой!

– Не жирное ваше тело омерзительно мне, — сухо сказал Пётр Ива-нович, — а ваша ожиревшая душа.

Портфелев замер и пошёл багровыми пятнами.– Извольте пояснить, — выдавил он.– Изволю. Я ещё в магазине обратил на вас внимание, и кое-какие

мысли пришли мне в голову. Думаю, не ошибусь, если скажу, что вы человек чёрствый и ленивый. Да, возможно, вы трудитесь с утра до ве-чера, но делаете вы это потому лишь, что ваш начальник вам это при-казывает. Но выполняете ли вы что-нибудь сверх ваших обязанностей? Входите ли в положение людей, обращающихся к вам, оказываете ли им посильную помощь? Признаётесь самому себе: нет! В чём тогда ценность вашей работы? Печати всякий ставить может, куда сложнее деятельное участие в судьбе людей, желание сделать для них всё что в ваших силах! Это сложно, но необходимо!

Потом, вот ваша семья. Жена-то, думаю, имеется? А детишки? Двое, трое? Так и представляю: бегают ребятишки по дому, играют, смеются, тут приходит отец, все замирают, вытягиваются во фронт. Вы им с по-рога: „Уроки сделали? Опять двойки принесли?“ И хрясь, хрясь подза-тыльники. Ребятки чуть не ревут, вы же мимо них — на кухню: „Жена, ужин давай!“ Признайтесь, скажите по совести, разве не так бывает? Вот они — чёрствость, леность!

Пока Пётр Иванович холодно, резко всё это высказывал, над голо-

вой его появилось даже нечто вроде светящегося ореола. Портфелев стоял живым столбом и молчал. Но глаза, глаза его! В них развёртывал-ся такой спектакль, что впору было бы звать зрителей. От первоначаль-ной злобы оторванного от любимого дела человека через удивление к стыду, настоящему стыду — вот что происходило в глазах Портфелева. Он слабо, как-то неуверенно спросил:

– И что же мне делать?– Спасибо, что спросили! Я не зря начал с ожиревшей вашей души.

АнтонГрешин

Итальянская сахарнаяПортфелев всем своим видом предвкушал. Его лоснящееся лицо

покрыла мечтательная полуулыбка, а огромный, не помещавший-ся под пиджаком живот меленько дрожал. Дожидаясь своей очереди, Портфелев не сводил глаз с сочных дымящихся булочек, выложенных за стеклом. Выбор был сделан: „Итальянская сахарная булка“, непре-менно она! Властно, даже надменно лежала она, попирая румяными боками своих соседок. В ней чувствовалась сила, и Портфелев неми-нуемо должен был уступить этой силе.

Перед ним в очереди стояло только два человека, а Портфелеву уже нетерпелось: он притоптывал ногами, он причмокивал губами. Наконец место у прилавка освободилось, он бросил в окошко деньги, прошептал с вожделением: „Итальянскую сахарную!“ — и, нежно взяв булку, тёплую, мягкую, вышел из магазина.

Он ликовал! Он полюбил в этот момент всё что ни есть на Земле: и прохожих, и работу свою, и даже свою жену! Он улыбался, он тянул плохо слушающуюся руку с булкой ко рту.

Решив убедиться, что ему никто не сможет помешать, Портфелев оглянулся. Ох, зачем он это сделал! Слева от себя он увидел Петра Ива-новича Ларнуа. То есть Портфелев, конечно, не знал, что этого господи-на зовут Пётр Иванович Ларнуа, но того звали именно так.

Пётр Иванович был одет не как порядочный человек, то есть как попало, но умное выражение лица его невольно привлекало внимание каждого, хоть мельком на него взглянувшего.

И вот на этом умном лице Портфелев прочёл осуждение. Охота вкушать булочку сразу пропала; самолюбие, было задремавшее, про-снулось, выскочило из своего убежища и бросилось колотить в двери соседям своим — заносчивости, глупости и гневу.

– Что?! — рявкнул Портфелев.– Нет, что вы! Ничего. Такое большое, огромное ничего, — ехидно

отвечал Пётр Иванович, недвусмысленно посмотрев на бочкообраз-ный живот Портфелева.


115

Рулоны


От неё все беды. Вы успокоились, успокоились очень давно. Я не виню только вас в этом: известную пагубную роль играют воспитание, среда. Вы, может быть, и сами не поняли, что разжирели. В теле это видно, а в душе — поди разбери. Но именно от тела, от неподвижности, покоя его, душа обретает такие же свойства. Слышите, от тела! Одно следует за другим.

Поэтому вот что я вам скажу: для начала, не ешьте эту булку. Со-жмите волю в кулак и не ешьте. Отнесите детишкам своим. Хотя нет, от-дайте лучше мне: а то ведь, верно, не удержитесь, поддадитесь искуше-нию по дороге домой, и вся беседа наша пойдёт прахом. Ну же, чего вы ждёте?

Вконец сникший Портфелев отдал тёплую ещё булку и грустно взглянул на Петра Ивановича. С тем произошла удивительная переме-на: вся строгость вмиг исчезла с лица, осталось одно только умное вы-ражение. И вдруг он расхохотался!

— Да вы просто идиот! Нельзя же верить всему, что вам говорят! Спасибо за булку! — воскликнул Пётр Иванович, резко развернулся и побежал, на ходу отхватывая от булки изрядные куски.

Гопник и КрасавицаДавным-давно, в незапамятные времена в одной примёрзшей

к земле стране жил гопник Василий. И там же жила Красавица, у ко-торой было какое-то имя, но его никто не знал, потому что с самого детства все называли её Красавицей. Однажды они встретились. Гоп-ник Василий представился: „Я Василий, и я гопник“. Он уже привык так говорить, потому что на собраниях Общества Анонимных Гопни-ков он иногда вставал со стула и произносил: „Я Василий, и я гопник“, и все отвечали ему хором: „Привет, Василий“. Красавица рассказала историю своего имени, и пошло-поехало — они стали неразлучны, как картофель и колорадский жук. В маленькой душонке Василия не было места для светлых чувств: всё было занято злобой и пивными парами, но Красавица сказала ему, что они должны быть вместе, и он не возра-жал, потому что легко поддавался внушению. Шло время, и их страна понемногу отмерзала от земли. Появились полевые цветы. Однажды гопник Василий сорвал один цветок (он называл его „синий“) и хотел уже было смять и выбросить, но как-то неожиданно отдал его Красави-це. Она посмотрела на гопника Василия снизу вверх, приподнялась на

116 117

Рулоны

Юлия Дуз

Три километра до МКАДаЭпиграф, который читать незачем и появление которого, в принципе, позорит даже такой рассказ, как этот

Государственная молодежная политика является системой государ-ственных приоритетов и мер, направленных на создание условий и возмож-ностей для успешной социализации и эффективной реализации молодежи, для развития ее потенциала в интересах России… Результатом вклада молодежи в социально-экономическое, общест-венно-политическое и социокультурное развитие страны являются: повы-шение числа молодых людей, получивших образование (не ниже среднего); сокращение числа молодых людей, имеющих крайне низкий уровень доходов и живущих ниже прожиточного минимума; сокращение уровня безработицы в молодежной среде; снижение уровня правонарушений среди молодежи; повышение деловой, предпринимательской, творческой, спортивной актив-ности молодежи; повышение уровня…

Стратегия государственной молодежной политики в РФ

— Для того чтобы добиться успеха в жизни, нужен хорошо проду-манный план, — преподавательница окинула сонных студентов взгля-дом из-под очечной оправы горчичного цвета, поставила локти на стол, сложила в замок мягкие, как теплый пластилин, пальцы с перламутро-выми ноготками и прикоснулась к ним подбородком.

— Во-первых, четко определите жизненную цель; во-вторых — спо-собы, которыми ее можно достичь…

Больше Катя не слушала. Зевота перекосила ее лицо так, что, ка-залось, у нее навсегда разъедутся челюсти и выкатится глаз. Теплая солнечная полоска на столе примагнитила ее голову, и Катя уставила слезящиеся глаза в окно.

Декабрьское солнце плавило стекла с осевшей на них пылью так, что они едва не стекали на подоконник. А за окном ровным счетом ни-чего не происходило. Стояли деревья, дома и машины в пробке. Стояло все.

А в аудитории стояли парты, и Катя чувствовала их физически: как они находятся слева, справа, спереди, чувствовала пустоту между ними, чувствовала, как висит на доске тряпка и под чужой рукой кро-шится мел.

ФИДиЖ, 2 курс ЮлияДуз

Рулоны


цыпочки и поцеловала его в небритую щёку. И тут произошло что-то чу-десное! Они замерли. Красавица вдруг поняла, что гопника больше нет, а остался один Василий. Красавица заплакала от счастья, и её слезин-ки, переливаясь радугой в солнечном свете, звонко и озорно закапали на согревающуюся землю.

Давно было — Дядь Паш, а расскажи, как ты с тётей Аней познакомился.— А на что вам?— Ну расскажи, расскажи!— Ну хорошо, тут сказ недолгий. Сидел я, значит, на лавочке на Твер-

ском бульваре, читал „Советский спорт“. Жутко интересовался тогда — суперсерия как никак, наши с канадцами. И вот сижу, читаю, ничего вокруг не замечаю. Вдруг будто чёрт меня дёрнул голову поднять. От-рываюсь от газеты и вижу — идёт. Высокая, волосы так и разлетаются на ветру, а сама худенькая и идёт легко, будто ветер её подталкивает. Я как был — с газетой развёрнутой в руках, так встал и пошёл за ней, даже кепку на лавке забыл, ну это я потом заметил. И вот идём — она легко, а я тяжело топаю, да ещё как дурак с газетой этой. А она как будто и не замечает меня, о чём-то своём девичьем думает, улыбается сама себе. Я ни шагу не могу прибавить, чтобы догнать её, ни придумать, что ей сказать. Так и плетусь. Сообразил хоть газету в карман засунуть, чтоб совсем народ не смешить. И было уже с духом собрался нагнать её, как подходит к ней хлыщ какой-то с букетом жёлтым, противным, а она его чмок в щёку и цветы взяла. Посмотрел я на него — волосы зализанные, физиономия ещё глупей, чем у меня, костюм мятый, потом на неё — лёгкую, воздушную, и грусть меня разобрала. Такая красота пропада-ет! Так я и стоял, весь сникший. С горя купил мороженое и съел. Потом ещё одно. А за лотком с мороженым как раз ваша тётя Аня и стояла.

118 119

Рулоны

Юлия Дуз

Подруги шли по Садовому кольцу. Возле них взвизгивали тормоза навороченных машин. Холеные парни и белокурые девицы, хлопая ресницами, выглядывали из окошек ресторанов. Окна находились вни-зу, у самого асфальта, в полуподвале. Разведенные на деньги сидели в кожаных креслах, пили мартини из тоненьких трубочек, небрежно кла-ли на чай официантам, аккуратно покалывали вилочкой какую-нибудь котлетку и пялились из окошка на проходившие рядом с их головами грязные сапоги, на обмерзшие ноги под потертыми штанинами и на бомжа, чесавшего спину на лавке напротив. Девчата спустились в пе-реход.

— Гляди-ка: счастливая семейка,— Катя указала на рекламу торгово-го комплекса, прилепленную на угле. — Папе — технику, маме — шмот-ки, сыну — игрушку, и — им нет никого ближе!

Она всадила ногой со всей яростью по плакатным улыбкам. Светка увела ее, но Катя не успокоилась:

— Нет, ты посмотри. Знаешь, в чем фишка? В раздражении. Чтобы люди смотрели на рекламу и бесились. Тогда заработает. Какое право они имеют меня раздражать? Целятся со всех сторон!

Она замахала руками, пнула мусорку и врезалась в чью-то огром-ную спину. Спина была серая, а над ней вверху покачивалась складка затылочного жира, придавленная кепкой. Но едва она вильнула в сто-рону, как снова на нее выпялились, навязывая себя, огромные глупые рожи на плакатах. Или со змеиными улыбками, или искривленные какими-то судорогами.

Катя не унималась: — Ненавижу это идиотство! Не-на-ви-жу!Светка зажала ей рот варежкой:

— Стремный у тебя похмел.

Больше они не смотрели по сторонам, а вышагивали угрюмо, оже-сточенно.

Случайно забредшее в Москву солнце скрылось, поднялся ветер, черные сучья деревьев запрыгали. Снег на бордюрах лежал грязным недоразумением, на тротуаре совсем растаял. Девочки смотрели, как ветер подкидывал прохожим под блестящие ботинки мусор.

Светка сказала:— Ты считаешь, когда все вокруг делается, о нас кто-то вообще ду-

мает? Эта реклама, эти дома, эти законы?

Парта, на которой она лежала, была заляпана приторным клубнич-ным соком. Его подогретый солнцем запах вплелся в запах бензина, тя-нущийся из-под рамы.

— Основные жизненные цели людей строятся на трех понятиях, на трех китах. Это семья (любовь), карьера (деньги) и здоровье. Вместе эти три компонента и составляют понятие „счастье“.

Слова наваливались на Катю огромным черным пауком. Он прида-вил голову к парте и тянулся мохнатой лапой прямо в ухо.

— Светка! — Катя повернулась к соседке, — если я еще чего-нибудь услышу, меня вывернет прямо здесь.

Света лежала, уткнувшись в стол, и водила пальцем по столу.— Не надо было вчера столько пить, — глубокомысленно изрекла

она.Паук продолжал всасываться в Катино ухо:

— Во избежание неорганизованности, условно разделите каждый свой день на три части. Первая — для сна, вторая — для работы, тре-тья – …

И Катю вырвало. Грянул насыщенный аккорд из возгласов, всхри-пов стульев и бряцанья ручек. И следом — глубокая тишина. И в насту-пившей тишине Катю вырвало еще раз.

Перекличка продолжалась. Светка хохотала. Она никогда не стес-няла себя в выражении эмоций. Преподавательница смотрела на них, как вегетарианец на ободранного кролика. Три розовых, штампован-ных на заводе кита с пробами, заходили под ней ходуном, очки на носу запрыгали. На четко разлинованном жизненном поле вдруг выросла вот такая незапланированная, извините, блевотина.

…На улице Катя оживилась. Она, как ни в чем не бывало, поверте-

ла головой по сторонам, словно все произошедшее было задуманным планом для вызволения подруг с пар. Но потом, что было очень стран-но, поникла.

Обычно казалось, что глаза ее никак не могут успокоиться. Они пры-гали с предмета на предмет, блестели, резко расширялись, то темнели, то светлели. Вся ее фигура была дисгармонична. Как будто ее склеили как попало из осколков совершенно разных людей. Как сломанный ка-лейдоскоп: сколько не тряси, а ровная картинка не получается.

121

Рулоны

Юлия Дуз

Вот сидит он в кресле и печалится: что же там Катя? Такой-то универ-ситет, такой-то курс. Да ты для него — молодежь. Понятие. А понятие все равно, что пустой звук.

Дядя отобрал у тебя голос, слово, шанс, расставил свои сети везде, решил все за тебя, завязал глаза, заткнул уши всем твоим родным, дру-зьям, и взял в руки дудочку.

Ты задыхаешься, уперлась, а он сетует — почему ты не пляшешь? Ах, ты аполитична? Овощ! Безобразие! И все вокруг обвиняют тебя и кричат:

„Да, да. Дядя прав!“Катька стиснула зубы и помрачнела. Ветер задувал в рукава и под

капюшон, рюкзак давил на плечи, как оглобли от телеги, болел желудок, не избалованный едой. И Катька выдохнула на всю улицу:

— Свет, да ты — балда! Что ты ноешь? Какое тебе до этого дело? Меня бесят эти прописные истины, эти категории: польза обществу, нрав-ственность, патриотизм! Почему ты считаешь, что о тебе кто-то вообще должен думать? Ты что видишь вместо мира? Да нет этого ничего! И дяди нет!

Катька махнула рукой и зарядила в челюсть какому-то очкарику в толстенной шапке:

— Извините. Только шкуры: твоя, моя и его. И каждого.Она развернулась и пошла спиной, почти выплясывая перед Свет-

кой:— Только знаешь, в чем проблема? Шкуры-то, вроде и не плохие, но

как только оказываются вместе — портят друг друга. Я никак не пойму, почему… Самосохранение, что ли?

И ты будешь извиваться, лизать одну чужую шкуру и наступать на другую. Чтобы спасти свою.

Катя сплюнула и отвернулась. Они уже почти бежали по дороге, на них оглядывались.

— Сама ты балда, — процедила Светка.Баталия продолжалась бы еще долго, но тут их проглотило метро.Метро — классика. Нигде больше не ощущаешь ты себя таким ни-

чтожеством, как в метро.Метро — это зверь. У него тысячи пищеводов — эскалаторов, желуд-

ков — станций и кишечников — тоннелей. Но зверь безотходного произ-водства, так сказать. Он пожирает людей, полощет их по своим внутрен-ностям, а потом его просто людьми тошнит. А потом он их снова ест. И люди знают, где находятся. И такое чувство, что они обречены на веч-

122 123

Рулоны

Юлия Дуз

Кухня была огромной и голой. Без обоев, без шкафов и полок. По-середине комнаты скособочился стол-инвалид. Одна нога у него была короче, и под нее подложили скомканную газету.

Инвалида облепили, как пиявки, студенты. Грохотали кружки, про-ливалось дешевое тошнотворное вино из картонных коробок.

Одногрупник Серега — волосатый и небритый — протянул Кате ста-кан, галантно улыбнулся: „Догоняй“. И подмигнул.

Потом взял гитару:— „Одинокая птица ты летишь высоко…“И изо всех голых углов к гитаре потянулись нестройные, спутанные

ниточки голосов. Ребята пели, прижавшись друг к другу плечами. Си-гаретный дым тянулся к одиноко торчавшей на потолке лампочке. Об-ломки полосатиков расползлись по хромому столу и пустые коробки обнимали его больную ногу.

Закрыв глаза, Катя ловила по очереди каждую ниточку голоса, сцепляла ее со своей, петляла стежками вокруг. Иногда она ловила их сразу по нескольку и чувствовала, как нитки сходятся, а потом распол-заются. И в их причудливом расплетании, в этой дисгармонии чистых звуков, удовольствия было даже больше.

В тумане, рядом с нею, плыло Светино лицо, с потухшими щеками и, казалось, сквозь тонкую посеревшую кожу ее просачивается дым.

На кухне было тепло и ярко-желто. На оконную раму без штор и цветов навалилась вся уличная чернота и холод. Но окно не поддава-лось. Свет их улыбок как будто так наэлектризовал воздух, что тот стал плотным и сам просачивался в темноту.

Серега бросил играть. Катя толкнула его в бок:— Знаешь Серый, мне сейчас хорошо так, и не верится, что всего

два часа назад хотелось умереть. Помнишь, я рассказывала про то чув-ство?

— А! Я тут, кстати, понял, почему это. Смотри: в данный момент мы для всех маргиналы, пропащие люди. А ведь, сколько ты всего хотела, когда только заканчивала школу? Что у тебя там было: польза обще-ству? — Он загоготал, и Кате стало неприятно, словно бы смеялись над покойником. Но Серега тут же резко смолк, схватил полосатика и при-нялся его ожесточенно обдирать.

— А мы росли и видели, что делают они, что делается вокруг, и наши души с их красивыми понятиями расплескивались, выливались. Потом пустой сосуд покрывался копотью. Я не выбирал так жить!

А нас обвиняют! Они хотят меня лечить. Осуждают… Они — судят.

ное скитание здесь. Они прижимаются лбом к стеклам, разглядывают за ними далекие огни на черных полях, хотя знают, что стекла почти упи-раются в сырую стену. Людям душно друг с другом, их слишком много, чтобы каждый что-то значил в отдельности, и, кажется, умрет их треть, и остальным станет только легче. И все блуждают в темноте и пропадают в изгибах, как старый затворник в замке со свечой на сырой винтовой лестнице.

Когда Света и Катя вышли наружу, на платформу электрички, уже стемнело совсем. Небо прорвалось: повалились увесистые, сочные сне-жинки. Они крутились в свете фонарей, унося с собой ветер. Людей не было. Сверкали рельсы и чернел лес вдали.

Катя с силой схватила Свету за руку и зашептала:— Мне страшно. — И глаза ее выросли и заблестели:— Ты знаешь, чтобы я ни начинала делать, я останавливаюсь и думаю:

а зачем? Бессмыслица. Я берусь за вещь, а изнутри ее уже пожирает пу-стота.

Мне страшно. Держи меня, я остаюсь одна, если ты меня отпустишь, я побледнею и растворюсь в снегу. Я уже почти исчезла, я чувствую, как я делаюсь тоньше.

Светка сжала ее руку. Катя дышала: — Мне больно. Такая беспомощность, словно меня оставили стоять на

острие всех граней, всех понятий и плоскостей, а они рушатся, слепнут и тают подо мной и вокруг меня. И я в них теряюсь. И нет ничего. Я не могу не думать и не могу ничего понять… Да еще этот ветер…

Тушь поползла по ее щекам и лицо осунулось. И вдруг Катя резко развернулась и упала на колени в снег и, обхватив Светку руками, за-рыдала:

— Зачем? Обрати меня в свою веру! Потребуй — и я подчинюсь. Я по-верю слепо, всей душой…

Она рыдала, цепляясь холодными пальцами за Светино пальто, и хвосты на ее голове дрожали. А снег ложился на плечи ровным слоем.

Завизжала электричка. Света подняла Катю:— Пойдем. У Костяна днюха сегодня. По-моему, надо просто жить.

…— Оба! Главные бухарики явились, — заорал Костя, завидев вошед-

ших. Именинник был худой, косматый, в салатовой кофте.Квартирный гам ударил взрывной волной. Они пробрались на кух-

ню. Под ногами хрустела яичная скорлупа, чипсы и шкурки полосатиков.

125

Рулоны

Юлия Дуз

Даже в эту секунду они читают мои слова, и не согласны со мной… Ведь не согласны, да? Даже не понимают, о чем это я. Так знайте, что у вас все по каким-то дибильным правилам в этом мире без правил, в этом мире без мира.

Говорите — успокойся, а я не могу жить по-другому уже, не могу закрыть глаза, если я вообще когда-нибудь их открывал, и если это во-обще глаза.

Катька схватила его за плечи и принялась трясти: — Да кто — они? Кто — они? Абстрактное общество? Кого вы все ви-

ните? Бедняжечки тоже мне! Ты и есть они. Это круг…Но Серега ее уже не слышал. Он смотрел куда-то сквозь стол и гло-

тал вино. Он ее расстроил. Прошло несколько минут, как он вдруг вско-чил и, пошатываясь, взобрался на стул:

— Ребята! Ребята! А мы же на корабле! Смотрите! Вы слышите, как орет ветер, как хрипит море за бортом? — Он тряс гитарой и подпрыги-вал. — И наш корабль, он покосился, матросы пьяны, капитан свалился под штурвал, палуба хрустит, вот-вот переломится, по ней катятся боч-ки и цепи. И вообще все идет к черту. Но корабль плывет! Куда плывет? Бешеный корабль! Ура!

И все подхватили: „Ура!“ — и бросились стаскивать Серегу со стула.Костик сплюнул:

— Да… ура, товарищи. Эк, накачаться успел. Оперативный на халя-ву, гад.

Часть студентов продолжала прыгать вокруг стола и кричать: „Ура! Плывем!“.

Захлопали форточки и двери. Бешеные аплодисменты. Именинник треснул из всех сил несчастный стол кулаком и в оборвавшейся тишине прошептал:

— А теперь — трепещите. Такой убойной силы вы еще не пробова-ли, — закатал салатовые рукава и выдернул из кармана два заверну-тых в потертую бумагу коробка. — Прошу вас — сальвия!

Казалось, желтая каюта перевернется совсем, и окна брызнут сте-клами — такой поднялся гвалт. Трехногий инвалид заплясал по палубе, и его придавили к полу огромным ведром с пластиковой бутылкой. Над ней нависли заблестевшие жадностью глаза.

Костик работал руками, словно фокусник, и приговаривал:— Держи хапку! Кто следующий?..

126 127

РРулоны

Юлия Дуз

Он взглянул на ее веер. От стыда Катю бросило в жар и она поспеш-но спрятала веер за спину.

— Ну-ну, полноте обижаться, — он наклонился к ее уху и с деланным волнением сжал руку. Оркестр смолк, пары готовились к новому танцу.

Уже крались первые звуки, еще секунда — танец унесет ее вихрем, она растворится, станет частью пурги за окном. Останется лишь ее тень, которая вскружится, заискрится и, рассыпавшись в сотнях зеркал, бу-дет кривляться в бешеном танце, прятаться за рамами, пытаясь загля-нуть сама себе в глаза.

Катя вытянула шею, приподняла подбородок, округлила локти и подалась вперед. Она задержала глубокий вдох, и было видно, как вы-соко поднявшаяся ее грудь колотилась от ударов сердца.

Партнер, улыбаясь, сжал ее руку и швырнул Катю на пол. Он начал хлестать ее по щекам так, что ее голова, казалось, оторвется. Паркет сделался грязным, окурки, чипсы и крошки полезли в нос, рот, оцара-пали щеки. Оркестр пронзительно завизжал, укатился со сценой куда-то под пол, обрывая карнизы и шторы, размазывая люстры по стенам цветными нитями.

Щеки горели все сильнее.— Дура! — вопил денди.— Ты меру будешь знать? Чего наглоталась?Но его кто-то тоже бил и оттаскивал от Кати:

— Отцепись от нее! Сдвинулся! Смотрите, сдвинулся!— Серег, успокойся, я сказал.— Черт! Она сдохнет тут с вами, пустите, уроды!— Ты сам меры не знаешь.На мгновение Катя увидела себя со стороны: она лежала на огром-

ном полу на кухне — маленькая, потертая и серая. Она замычала, хотя ей казалось, что она заревела жутким голосом изо всей силы:

— Верните меня туда!И руки ее отпустили. Она провалилась в темноту.И снова все исчезло. И целую вечность не было ничего, кроме ти-

шины и пустоты. Потом была тишина и небо. Очень спокойное. Небо вливалось в ее глаза под напором, но очень мягко, как прохладный густой кефир. Небо растекалось по телу, согревало, а потом просачи-валось сквозь кожу в землю — питать. И у нее не было легких. Она ды-шала вместе с небом и небом.

И она захохотала. В открытый рот посыпалось солнце, блестя на зу-бах. Она перевернулась на живот, уткнулась носом в одуванчик и вста-ла. Трава доходила ей до пояса.

…„Господи, что же я делаю? Что же делаю? Дела — а — ю — я. Делаю —

лаю — юла — дела — ела — ла — ла — ла — ла — ла — тьфу ты черт! Поперло…“

Медленно повернув голову, словно боясь не уронить стоявший на ней кувшин, Катя увидела Светино лицо еще раз.

Теперь Света надела капюшон и смотрела из-под него снизу вверх: глаза брошенного щенка, который, казалось, сейчас заскулит. Она с трудом провернула языком: „Еще?“

Снежинки за окном закружились быстрее, забились в стекла. Ком-ната стала светлее. Яркость давила на глаза. Серега заиграл вдруг Моцарта. Да так, будто бы грянул целый оркестр. Кухня стремительно разъехалась, и Катю придавило к полу. Она подумала: „Ого!“

…— Екатерина Сергеевна. Еще одного отказа я не переживу. Извольте,

котильон за мною. — Он склонил голову с напомаженным хохлом, еле заметно улыбнулся и растворился в толпе.

Танцевальная зала шипела, как взболтанное шампанское. Бароч-ное золото жгло глаза, музыка глушила. Перед Катей носились, будто бы подхваченные ураганом, стоячие воротнички, панталоны, мундиры, пряжки, золотые пуговицы. Плыли, развеваясь, как флаг, шелковые и атласные платья.

Катя пошатнулась и, чуть не упав, оперлась о колонну.„Господи, что же делать. Я ж даже пару слов сказать не смогу. Все

поймут… Душно. Ах! Веер!“ Она принялась усердно обмахиваться и рассматривать все, что ее

окружало: императорскую чету, изящные позы и жесты приглашенных, их холодные улыбки, зеркала, лепнину на потолке. В окне бесилась пурга.

Она подумала, что еще обязательно нужно попасть в рыцарский за-мок, в какую-нибудь первобытную общину, на поле боя, обязательно в Древнюю Грецию…

Ничего не подозревая, Катя продолжала теребить веер, и уже не-сколько франтов посмотрели на нее с любопытством. Денди, ангажи-ровавший ее на котильон, возник снова:

— Я понимаю. Мне, как и вам, очень не терпится поговорить. Но что-бы показывать это столь явно… Пойдут толки.

129

Рулоны

Юлия Дуз

Позади стоял деревенский дом, где в детстве Катя проводила лет-ние каникулы. Старенький, обитый брезентом с облезшей краской. Пыльный двор с крапивой по углам, дрожки, ведра, тазы. Кряжистый дедушка в калошах и шерстяных носках месил в огромном чугуне кар-тошку для свиней. Катя всегда ела эту картошку втихаря. Под навесом брат стучал по проволоке молотком. За домом — бугор, под бугром — речка. Узкая, в ряске, в тине, заросшая крапивой, репейниками, ку-старниками и деревьями. Деревья стояли в воде. У них были черные, сырые стволы, обросшие мхом и сухие, кривые сучья.

Под бугром жили лисы и бобры, и родители не отпускали туда — боялись. Но в полдень ребята все равно отправлялись в путешествие. Шли вдоль реки, переходили ее вброд, переползали по веткам, прова-ливались в мягкие кочки, тонули в грязи, царапали руки.

А потом — делали шалаши, нашкодив, прятались от бабушки на де-реве и наблюдали, как их ищут.

А в песочнице вырастал целый мир: поля, дома, тракторы, коровы из кабачков на лугах. Мир этот расползался по всему двору, появля-лись соседние деревни.

Каждая щель в подворотне, каждый мешок в сарае разрастались до огромных размеров, представляли собой множество миров.

Это потом для сказки перестало хватать одного двора, и они удира-ли в соседние деревни, ездили на лошади воровать с колхозных полей горох и кукурузу.

Это потом вещи вернулись „сами в себя“, уменьшились, переста-ли быть приключением, и мир опустел, и только ветер остался свистеть между всеми эти ненужными, сухими предметами.

Катя побежала во двор, к брату, подпрыгивая в одуванчиках. Вдруг, она увидела девочку. Девочка сидела по-турецки, склонив голову. Она слегка покачивалась, и земля покачивалась вместе с нею.

Ее слова разлились по полю золотыми одуванчиками:— Человеку дано всего три измерения. Горе тому, кто в них начинает

скучать.Девочка подняла голову, и Катя увидела свое лицо. Бесстрастное,

немного бледное, с теплыми миндальными глазами.— Ты пытаешься преодолеть узость. Это несчастье того стоит, но ты —

несчастный человек. И ты ошиблась. Не тот путь. Девочка поднялась. Она дышала очень медленно и смотрела куда-

то мимо.

130 131

Рулоны

Юлия Дуз

ЦапленогийЗябкое апрельское утро ежится в узком, кривеньком переулке

Садового кольца. По улице, заключенной в оправу старинных домов и метровых двориков, снуют люди. Прямо передо мной неуклюже ступает человек. У него длинные ноги в тупоносых блестящих туфлях и короткие, по щиколотку брюки. Штанишки смешно болтаются, а че-ловек подается вперед, по-куриному вытягивая голову и размахивая для противовеса дипломантом в руке. Ну спешит человек. Цапленогий какой-то.

Иду по переулочку вслед за ним. Не знаю точно, какое число. Знаю день недели — понедельник: лю-

дей слишком много на остановках.Солнце выглядывает из-за домов, прыгает в макушках деревьев.

Над дворами ползет густой, ватный туман.— Эй! Лю-юди! Я кидаю улыбку вам в лицо! — Не принимают пас.— Вас что, ведут на казнь? — отводят глаза. Прямо как мать, успо-

каивающая ребенка перед кабинетом зубного врача.Ух, ты! Как посмотрела на меня женщина: полная, с белыми кудря-

ми, в пестрой шелковой разлетайке. Стянула губки бантиком, цокнула, отвернулась, типа: „Развеселилась на похоронах“. Пренеприятный ти-паж.

Цапленогий уже вдалеке. Он завернул за угол, пробуксовав от на-бранной скорости. Мне нужно за ним. Там за поворотом, где открыва-ется гудящая ширина Садового кольца, ждет друг. Я, наверно, опоздала, но знаю, что он будет ждать столько, сколько нужно. Друг с палкой кол-басы и пакетом молока в руках. Садимся рядом на бетонный бордюр перехода. Милиционер недоверчиво косится на нас.

А цапленогие все льются и льются. Тех, которые спешат зарабаты-вать, чтобы прокормить семью, засасывает контейнер метро. Те, кото-рые спешат заработать на новую квартиру — торчат в машинах, давясь в дорожных пробках.

Железные коробки с блестящими от солнца спинами все текут, как стая блестящих рыбешек, в пыльном бензинном эфире.

Знаю, что я не права.„Вот когда захочешь жить, есть, детей кормить“,– так начинается от-

вет цапленогих, не подозревающих, что святое слово „жизнь“ для меня — это не есть „питаться“. „Когда захочешь существовать…“ — вот как.

Может, уже завтра я стану в хвост этого бурлящего потока и отправ-

— Пока! Я остаюсь здесь. Я-то могу быть тут сколько угодно.Катя почувствовала, что небо, которым она напиталась, в одну се-

кунду ушло из нее в землю. Она хотела сказать: „Возьми меня с собой! Научи и меня так!“ Но земля шаталась все больше, ноги подкашива-лись, а девочка оставалась стоять как ни в чем не бывало. Она лишь слегка улыбалась. Казалось, что это она раскачивает землю.

Одуванчики зашевелились сильнее, и по небу легонько поплыли облака. Подул ветер.

…Тишина и пустота. Тишина и чернота. В подъезде выбило пробки, и

всех вымело в коридор. А она так и лежала на полу.Желтой комнаты не стало. Окно распахнулось, снежинки залетали

в комнату. Некоторые падали ей на лицо. И блестели. Казалось, что очень скоро наступит Новый год.

Катя встала на колени и заглянула за подоконник. Так робко, слов-но никогда раньше не смотрела на улицу и не видела ни домов, ни де-ревьев, ни неба.

Лицо у нее было совсем зеленое, губы приоткрылись, выпустив ко-мочек пара, брови подрагивали.

Огромный город наступал. Иссиня-черные этажки с выпученными глазами-кораблями росли из белой земли. Они застыли глыбой и ти-хонько дышали. Они были такими сочными и яркими, словно их обтя-нули блестящей слезящейся роговицей.

Где-то далеко останавливались машины, заводы, тянулись дороги и поезда, выл ветер…

Где-то далеко гасили окна, молились на ночь, силились уснуть…Где-то далеко плакал ребенок, отбросив игрушку; поэт смотрел на

звезды, лежа на снегу; умирал старик, натягивая на себя колючий, ды-рявый плед…

Где-то далеко, но не здесь…Далеко…И она высунулась из окна, сжав подоконник руками, и прошептала:

„Господи, как я люблю… Как я все это люблю…“А снег все падал и ложился ей на плечи. И сверкал. И, казалось, что

совсем скоро Новый год наступит.

133

Рулоны

Петр Бем

люсь курсировать по маршруту дом — работа — дом, расталкивая ко-лонну локтями, пропихиваясь, ставя подножки, обгоняя тех, кто впере-ди, оставляя за собой медленно плетущихся неудачников.

Но мне не страшно. Сейчас меня это ни капли не волнует, ведь солнце греет пакет молока в моих руках, свет напитывает все живое, а рядом — теплеет плечо друга. Даже воздух над нами кажется чище.

А над всей этой картиной в ярко-голубом небе, прямо надо мною, в высоте катается на воздушных волнах птица: замирает на секунду, рас-кинув крылья, пикирует вниз, а потом, задетая струей воздуха, вска-кивает вверх. И поднимаясь, запрокидывает голову и хохочет! Птица понимает.

ПетрБем

ВыстрелСмотри и думай, думай и смотри. Пойми, что глаза твои способны стре-лять. Смотри на них, как смотришь на заправское оружие. Налей своих непонятных желаний в ёмкость острой, режущей и проникающей куда угодно формы. Дай разгореться своему телу, после чего гори. Пусть мысль твоя закипит и зашипит весь мозг, как сковородка с маслом. Дойди до своей высшей температуры. Не обращай внимания на лоп-нувшие губы и как волдырь набрякшее выкипевшими чувствами свое тело. Не выпускай ни капли из того, что приготовил ты внутри себя. По-добно очагу, пылай и плюйся дымом. Ты не заметишь, как звери, окру-жающие тебя, подожмут хвосты и уползут в свои норы. Ты не заметишь, что ты станешь легче пера и тяжелее скалы. Ты сможешь удлиняться и укорачиваться, но ты не заметишь и этого. Но вдруг ты почувствуешь странное шевеление внутри себя. Знай, это желания твои становятся вдруг мыслью. Все то, что мучило тебя, теперь можно взять в руку. По-чувствовать тяжесть и красоту остывающих острых форм. Подбросить на руке, поймать и порезать руку о свою же мысль. Так знай, она теперь опасна. Чем дольше ты будешь хранить острую мысль внутри себя, тем большей опасности ты подвергаешься.

ФГИ, вып. 2006 г

134 135

Рулоны

Петр Бем

Уходит из-под ног. Возмездие. За что? Кому? Зачем? Ты ведь уже не ду-маешь. Все существо твое — лишь одно действие. Инстинкт? Пожалуй, да. Животный? Человеческий? Божественный инстинкт творца? Убий-цы? Вопросы — это просто отголоски мыслей. Ты не заметишь, как весь мир посмотрит на тебя и изумленно вскинет брови. Ты не поймешь, что вместе с каждым шагом взводится курок. Ты крутишь головой, ты мед-ленно вращаешь барабан. Сперва не будет ничего, и время подчинится скорости. Движенье мысли остановит стрелки. Что будет дальше? Разве это важно — что будет в мире из огня, где вихри мыслей станут вить свои спирали? Ты застываешь. Ты застыл. Ты камень.

И ты стреляешь.

ФантазерПосвящается недостижимой, высокой и прекрасной гречанке, стоящей у окна.

Ночью он сидел за столом. За окном не было ничего, что интере-совало бы его. Он был целиком погружен в себя. Перед ним был лист бумаги, на котором не было ничего. Он смотрел на этот лист, смотрел с любовью и ненавистью. Что будет там? Куда заведет его желание соз-дать что-то? Насколько это бесчеловечно: подсовывать во время рабо-ты все новые и новые варианты и способы. Как это ужасно и подло. Ох, ну и Боги. Ну и Боги. Боги. Черт подери. Он откидывается, прикрывает глаза и начинает мечтать.

О чем он мечтает? Это сложно назвать чем-то определенным. Он ни-когда не грезил ни деньгами, ни славой, ни чем-то другим, что можно получить в этом мире. Его мечты, как и сны, всегда неуправляемы. Он любит эти маленькие погружения за грань, ибо там он находит ответы на многие свои вопросы. Там он находит истину, он учится жить там, в мире, лишенном жизни. Там он научился любить и ненавидеть. Там он научился восхищаться и презирать. Там он понял, что может на самом деле.

Он подумывал написать об этом большую и толстую книгу. Сперва это казалось ему чем-то вроде дани, платы за проход. Он верил, что обя-зан показать людям, насколько близко стоит от них мир без имен, без сильных и слабых. Мир вечности. Он пробовал, но люди оказались про-сто людьми. Одним было не понятно, зачем такой мир нужен вообще;

Ты можешь подбросить свою мысль другому человеку. Ты хочешь, чтоб он почувствовал то же, что и ты, но ты ошибаешься. Ты не даешь ему свои чувства. Ты подбрасываешь острую иголку в его пищу, и если кусок металла можно выплюнуть, зайдясь в натужном кашле, то мысль твоя заметна лишь тебе. Другие либо не заметят ее вовсе, либо убьют ее. Клинок ковался не для них, так что им остается делать? Не вини дру-гих в собственной глупости, творец. Они не виноваты в том, что твоя мысль взорвалась, поняв всю инородность и странность свою внутри чужого черепа. Так можно всю жизнь писать лишь одну строку, и так че-ловечество плюнет на нее, а вместе с ней и на всю твою жизнь. Мысль нельзя заморозить. Мысль — это крест, нож, иголка, бомба. Мысль ре-жет и рвет, она не может дать покой. И беспокойная, она поразит либо весь мир, либо тебя. Если, конечно, она прошла сквозь все горнила твоей души, великой и ничтожной. Мысль можно отлить, но после этого не будет молота, способного ее подправить. Мысль рождается сразу и целиком, как и все опасное в нашем мире.

Ты был огнем. Теперь ты станешь холодом. Ты остываешь и утолща-ешь свои стенки. Ты начинаешь умирать и засыхать. Но постепенно ты твердеешь. Ты должен стать холодным и жестоким как к другим, так и к себе. На сей раз ты не будешь прыгать вверх и проникать в глубины. Ты — катапульта. Ты — баллиста. Ты — арбалет. Внутри тебя все под-чиняется жестоким правильным законам. Вот полка, на которой лежит твоя мысль. Система рычагов и шестеренок, подносов и противовесов. Вот глаз твой уж не смотрит, а прицеливается. Вот рот твой закрывает-ся навечно, и умирает твой кишечник. Металлу не нужны тепло, а также кровь, любовь и молодость. Ты вечен, но и вечность умирает для тебя. Ты оставляешь лишь чуть-чуть, одну ничтожную зацепку. Там, где-то в области таза. Там бьется сердце. Твое второе сердце. Глуп тот, кто счи-тает его резервом. В нас нет резервов, и все имеет свою задачу. Задача того, что осталось живо в твоей каменно-металлической оболочке — искать. И ты ищешь. Сперва спокойно и непринужденно ты окидыва-ешь своим железным взглядом весь мир. Проходит немного времени, и ты видишь мягкое место. Незащищенное и открытое место, которое сбивчиво дышит и с молением смотрит на тебя. Жалость? Скажи мне, а что такое жалость?

Мысль уж вставлена в оправу. Твои глазные яблоки немного выпол-зают из глазниц. Нет запаха, нет жизни и нет смерти. Весь мир юлит.

137

Рулоны

Петр Бем

другие были трусами, и опасались презрения окружающих; третьи по-няли его и оценили, но не захотели идти по его пути, пытаясь отыскать свои. Люди не нуждались в этом, и теперь он не думал о них. Теперь он думал о том, что видел в своих волшебных путешествиях, порой отме-чая, что говорит с кем-то. Он был прирожденным рассказчиком, и все равно пытался поведать, открыть, рассказать. Быть может, он и сей-час что-то говорит сам себе? Думает о чем-то? Он мало чем отличается от нас. Он прост и гениален в своем личном мире. Порой он слишком пренебрежителен, однако редкий здравомыслящий человек способен назвать его жестоким. Скорее, он просто живет чуть-чуть в отдалении. Где-то там. Там, в большом зале серого мрамора он сидит за столом и готов днями рассказывать, говорить, с улыбкой следя за нашей реак-цией на сказанное. Он большой шутник, но бойтесь шутить над его ви-дениями и грезами. Для него это много серьезнее как вас самих, так и всего вас окружающего. Он фантазер, но он не врун, и если вам не хо-чется слушать его, лучше скажите об этом заранее. Он уважает откры-тость больше всего на свете, и вряд ли разозлится, услышав ваш отказ. Но если вы желаете послушать, то готовьтесь слушать не один час.

…

Вы не можете себе представить, как я люблю погружаться в грезы. Даже если бы могли, не представили бы. Это непредставимо по своей сути. Это настолько реально, настолько прекрасно. Хотите, я научу Вас? Сперва представьте себе что-то вечное.

Представьте себе течение воды. Спокойное и тихое журчание. Пере-ливы мельчайших частиц вещества, незаметные нашему глазу. Все спо-койно, медленно и напоминает уют. Капли воды блестят на листьях спу-скающихся к воде растений, ветерок ласкает глину берега, оса кружит над водоемом и боится коснуться воды своим зазубренным брюхом… И все бы ничего, но тут течение отыскивает на дне маленький камушек. Этакую зацепку на пути простых и толстых волн, ни о чем не жалеющих, ни о чем не мечтающих. Эта зацепка, этот мизерный антихрист мелкой воды заставляет частицы кружить вокруг него, нервничать и дергаться в конвульсиях. Этот прыщ тяготит воду и не дает ей покоя. Он упрям, этот гнойник на пути в море, и даже самая мудрая вода спотыкается об него. И ругается, тихо шепчет бранные слова, споткнувшись. Она такая же как и все, эта мудрая и старая вода, она обтесала немало камней,

138 139

Рулоны

Петр Бем

…

Но твердь нельзя поколебать ударом. Язвы и прыщи, аллергия и чахотка одолевают нас, и мы вдруг понимаем: хватит. Запал пропал, фитиль остыл. Прыжок удался, но мы поломали зубы. Мы сидим в крес-лах и думаем про волны. И как нам противно ощущать свою слабость и неумение прыгать каждым шагом, дыханием, жестом. Мы видим, что члены ослабели. И камушек… тот самый нахальный ступор на пути к приличию… он остался позади. Я не хочу знать, как вы проводите по-добные мгновения. Для меня нет ничего лучше, чем ощутить свою сла-бость. Гвидон оборачивается в комара лишь однажды. В минуты, по-добные этим.

В минуты, подобные этим, возможно буквально все. В эти мину-ты я одновременно и забываю недавно пережитое, и вспоминаю уже прошедшее, минувшее и на первый взгляд совершенно мимолетное. Я вспоминаю то, как все мое существо взрывалось в одном бесконеч-ном порыве и желании, и я забываю то, насколько низки были мои же-лания и как мимолетны были мои порывы. Мое Время останавливается. Прижатое к стенке и нещадно изнасилованное, оно булькает и хрипит, вытирая кровь, сочащуюся из отверстий его сумбурного тела. В эти минуты Время не властно надо мной. Ни надо мной, ни над другими людьми… Особенно над теми, которые являются мне в легких кружев-ных одеялах моей Памяти. Я вижу их перед собой. Я ощущаю легкую вину, и в то же время меня уже нельзя остановить. Привыкшее к рез-ким движениям, моё тело рвется на части, выпуская мозг в высокий полет. Когда он летит над всем этим шкодливым миром, мне наплевать на все и на всех. Кроме бесценных для меня людей и пары-тройки ми-лых моему воображению призраков, вновь и вновь волнующих меня. Волнующих и побуждающих без всякой оглядки поджаривать куски моих чувств на сковороде современной техники и бережно укладывать их в ваши глаза. Когда я высоко, мне не видны ни ресницы, ни веки, ни рты. Я ненавижу тела, прыгающие внизу, и я гнию от ненависти. Куски гнили моей, будто пчелы на мед, устремляются в бездонные рты пара-зитов, однажды нечаянно придуманных неким господином… а потом осточертевших ему, как и мне осточертевают казавшиеся надавно пре-красными миражи, картины, записи, наброски или порнографические фильмы.

Как они прелестны и прекрасны! Хоровод высоких… высочайших и стройнейших женщин, которые будто титаны подпирают небо, на ко-

да и сама нередко бывала промеж Сцилл и Харибд. Она помята жизнью, если то расстояние, которое она протекла, можно вообще назвать жиз-нью. Она спокойна и нетороплива. Но что-то будоражит ее. На первый взгляд, мелкая проблема. Так себе, подножный корм.

Но стоит приглядеться и рассмотреть, как тут же мелкий камушек на дне мелкой речки становится исполином, затыкающим жерло огнеды-шащего вулкана. Какая-то вода смиряется с проигрышем и, бурча под нос ругательства, устремляется дальше. Но есть струи, которые нельзя тронуть просто так. Почувствовав подбрюшьем камень, они становят-ся бешеными и рвутся, рвутся вдаль, в бесконечную даль. Для одних камень — это порог, о который можно споткнуться. Для других — стар-товая ступень. Они стартуют по-разному. Одни выбрасываются вверх и забывают все на свете, бесцельно проводя жизнь в прыжках и скач-ках. Другие кружат вокруг да около, даже не подозревая, как страшно смотрятся со стороны. Есть также третьи. Они слагают легенды и пишут стихи. Поют песни и водят хороводы вокруг камешка, совершенно слу-чайно повстречавшегося на пути, но ставшего таким милым и желан-ным… таким высоким и стройным. Они с разбегу ударяются о него то одним, то другим боком, забывая про боль. Они любят его и ненавидят. Им жаждется разрушить его, сравнять с землей. Они хотят сделать его прекрасным, воздвигнуть ему обсидиановый монумент. Но ничто не из-менится в берегах и на дне. Ничто не подскажет нам, что движение уже прошло, и что вздох уснул в нашем теле. Мы прыгаем и разбиваемся раз за разом, но мы ни за что не верим в то, что именно этот камень — последний. Как, черт возьми, правильно сказано про „миг между про-шлым и будущим“. Этот миг существует вне. И в то же время в нас. Миг напряжения и выплеска. Миг прыжка и падения. Миг удара и решения. Ощущения и чувства.

…

Его голова запрокидывается, и губы шепчут. Глаза прикрыты, ды-хание убыстрено. Он никогда не понимал, откуда это приходит и зачем. Он счастлив, обладая этим даром, и он способен уходить туда каждый день. Он знает, что для этого нужно научиться отказываться. Он трени-ровался долго. Теперь он жесток и спокоен. Теперь его время пришло. Время почувствовать себя счастливым.

141

Рулоны

Петр Бем

торое я отбрасываю свою тень. Вы не представляете себе! Вы не мо-жете и не захотите представить себе ту красоту, которая сочится в их крови и омывает их тела, заставляя ноги двигаться мерно и слегка не-точно. Заставляя шеи клониться под милым моему сердцу слегка по-рочным углом. Заставляя их глаза смотреть вниз, а не вверх. И пусть меня развалит на части пролетающий грузовик, если они не смотрят в самую глубь земной коры! Вниз, вниз, вниз. Они смотрят вниз, но я вы-нужден задирать голову. И нет на свете такого солнца, которое смогло бы встать в рост с ними, великолепными языческими двухметровыми богинями!

…

Он улыбается. Что он видит? Насколько описываемое им правдиво? А вообще, нужна ли правда? Нужно ли придумывать что-то правдивое, стоя посреди великолепной и намного более изощренной лжи? Он слег-ка кривится. Он вспоминает людей. Он ненавидит людей. Он видел их очень много. Он уже успел почувствовать, что это такое: тратить свои чувства на людей. Он проклинает себя за слабость. Теперь он готов. Он морщится, избавляясь от очередного чувства и заставляя себя мыслить спокойно. Терпение!

…

Мне всегда было жаль человеческие эмоции и порывы. Челове-ку свойственно лишь один раз бросаться в омут. Позже он уже станет классифицировать омуты, выбирать свой любимый, наиболее глубо-кий или наоборот узкий и глухой. Человек будет бросаться головой не об скалы, а об так называемую мечту, надежду на то, что в этот раз скалы окажутся круче и острее… и боль пройдет. Моя личная боль не проходит никогда. Так или иначе, она проявляется во мне, вокруг меня. То понос, то золотуха. Мерцает огоньками гноя под кожей, не дает по-чувствовать вершину и пик своего совершенства. Может быть, именно поэтому мне так нравятся высокие женщины? Может быть, именно это и есть причина моей тяги ввысь? Или наоборот… желания быть ниже? Или это не желание вовсе? Или не тяга? Может быть, люди уже пере-стают быть для меня чем-то особенным, странным и притягательным, а становятся монументами, различимыми лишь высотой, красотой от-делки, окрасом или, не дай бог, инкрустацией? О, красота! Зачем и по-чему ты столь многогранна?

142 143

Рулоны

Петр Бем

плечи, знайте: вы очень напоминаете их, мои высокие призраки. Вы когда-нибудь видели, как ворочается на кровати человек, погружаю-щийся в сон? Медленное расслабление его тела не идет плавно, часть за частью обволакивая его и погружая в транс. Сперва он примостит удобнее свою голову и, удовлетворившись ее положением, замрет, прислушиваясь к себе. И тут он начнет менять положение рук. Потом, через какой-то промежуток он займется ногами, чувствуя дискомфорт в их положении. Затем настанет черед различных частей торса. Потом с органов внешних он перейдет на органы внутренние. Поглядит на то, как бьется сердце, как дышат легкие и диафрагма. Послушает, как ур-чит желудок и чавкает кищечник, попутно заглушая их друг за другом и усыпляя. Но в случае с описываемым мной засыпающим мы вынуж-дены говорить про дискомфорт. Теперь же представьте, что его место займет удовольствие и нега. Нега, умеющая рассредотачиваться и пора-жать лишь определенные части тела. Тогда вы уже полностью поймете, что испытывают мои высокие призраки, когда я прикасаюсь к их коже.

…

Он алчен так же, как и мы. Он лжив так же, как и мы. Он подл, так же, как и мы. Но он удивительно уравновешен сегодня. Сегодня его чувство растет из воздуха за мгновение. Он всегда любил такие дни. Дни, когда он видит правду, осязает ее. Когда он настолько чист, что буквально бо-ится соврать себе. Наверное, это называли раем. Он чувствует тягучую радость. Он хочет их. Их всех.

…

Я часто ловлю себя на желании обнять какой-нибудь из своих высо-ких призраков, прижаться к нему всем телом, чувствуя его полностью, с головы до ног или, если выражаться точнее, снизу и доверху. Но это невозможно, как невозможно охватить рукой океаны или горы. Буду-чи на первый взгляд очень притягательными и обещая своей формой море удовольствия, высокая женщина никогда не отдаст всю себя. Я обнимаю ее за талию, но я не могу почувствовать, что она в моих руках. В то время как ее своенравная талия дарит мне свое тепло, ее плечи, руки или ноги остаются недосягаемыми и самодостаточными. Стоит мне взять ее руки в свои, и я вновь не могу похвастаться своим главен-ствованием над ее телом: она изгибается, как вьющееся растение, ее тело видоизменяется совершенно странным образом, и даже если бы

Почему именно высокие? Почему я не люблю странствовать сре-ди низеньких, плотно сбитых фигурок, выпуклых, как застывший за миллионы лет янтарь? Почему меня не влечет возможность быть выше и добрее, хозяйственнее и проще? Из-за чего я готов забыть и про древ-ние статуэтки с насыщенными грудями и бедрами, и про подчеркнуто-витиеватую красоту греческих богинь? Зачем я вытягиваю красоту по вертикали и наслаждаюсь полученным результатом?

Высокая женщина, в отличие от низкой, обладает четкой разграни-ченностью. Она многогранна, и каждая ее грань являет собой вполне полноценное и самостоятельное существо, наделенное своим собствен-ным разумом и красотой. Как часто я слышал упреки в адрес высоких женщин! Нескладные, боже мой. Угловатые, не дай бог. Кобылы, черт подери! И как еще рождаются в этой земле звери, способные сравнить грациозное животное и женщину? Какие эпитеты способны вынашивать в своих сумках люди-кенгуру, не способные допрыгнуть даже в мечтах до ресниц высокой женщины? Я не хотел бы принижать низких, воз-вышать высоких. Но как не возвысить то, до чего так приятно тянуться, доставать кончиками пальцев и чувств? Человек рано или поздно ме-няет свои божества. Придумывает всевозможных Святых и Мучеников. В попытке поселить в вашем сердце ту же безразмерную тягу, что жи-вет по сей день в моем, я ничуть не отличаюсь от обычного человека, с его мыслями и нервами, с его мечтами и разочарованиями. Впрочем, разочарования обходят меня стороной. Я умею убивать мифы быстро и тихо… Так, чтобы они не мучались и не проклинали меня, своего не-разумного создателя, перед кончиной. Они уходят столь незаметно, что даже не успевают понять смысла происходящего. Мне было бы очень интересно знать их чувства в момент растворения, ухода и распада. Но для этого я сам должен стать мифом, иллюзией, мыслью и святыней. Пока что мне претит столь быстрый уход, и я вновь и вновь погружаюсь в круговорот высоких, прекрасных женских тел.

Когда я касаюсь некоторых, они вибрируют. Их бьет приятный, сладкий озноб. Но это не тот озноб, который вдруг налетает на низень-кое тело и проносится по нему, как ребенок по винтовой лестнице. Их озноб подобен ознобу лихорадочному. Он появляется не сразу. Он про-ходит не стремительно и полностью. Родившись в месте соприкоснове-ния с прекрасным, он начинает раздуваться, вытягиваться и ощупывать их тела. Он подобен кузнечику, этот озноб, и если ваша приятная дрожь перескакивает с рук на кончики пальцев, а с них — внуть шеи или на

145

Рулоны

Петр Бем

я прижался, придавил ее к земле своим весом и пролежал так миллио-ны лет, мы бы не слились. Высокая женщина своенравна и только вы-соким женщинам доступна магия мгновенной переменчивости. Пусть окружающие нередко считают их неуклюжими, а грацию их, пусть со-стоящую из немного несбалансированных движений, часто принимают за неумение ходить, стоять, говорить или лежать! Лично мне нет ничего дороже этой грации. Есть только несколько движений, несколько нерв-ных узлов на телах высоких призрачных фигур, которые дают мне хотя бы минимальную, но власть. Я касаюсь рукой того места, где сходятся их лопатки и медленно провожу ее вниз по причудливо завитому по-звоночнику. Он выгибается дугой, слегка вибрирует. Их головы запро-кидываются назад и немного вбок, волосы открывают моему взгляду длинные шеи и бесчисленное колличество углублений, которыми тро-нуты их челюсти, щеки, лица и ушные раковины. Высокая женщина не выносит точечных ударов, потому что сама является мастером подоб-ных прикосновений, дарящих и негу, и разочарование. Высокая жен-щина подобна воде, которая выносит лишь того, кто готов проплыть от начала и до самого конца. Я ненавижу воду, но как я обожаю их, земных ее аналогов, своей любовью к длительным, нежным прикосновениям, напоминающих мне волны. Море бурляще, неспокойно, и оно ненави-дит человека по своей природе. Высокая женщина может любить.

Их лица являют собой интересную природную загадку. Многие мои знакомые не любят смотреть на их лица. Им недосуг прощупывать взглядом каждую деталь этих лиц, потому что они, не такие стройные и вертикальные, всегда чувствуют себя униженно, стоит им посмотреть наверх из своего постоянного положения. Мы все ненавидим это на-вязшее в зубах выражение классика: „смотреть снизу вверх“. Мы при-выкли, что так смотрит на человека собака. Но мы, ничуть не задумы-ваясь о собственной нелогичности, приравниваем себя к той самой собаке, стоит нам встать рядом с высочайшим призраком, подпираю-щим небо. Мы готовы создавать минареты и зиккураты с тысячами сту-пеней лишь для того, чтобы гордо прошипеть в лицо братьям нашим: эти величественные произведения искусства создал человек! Низкий, сутулый и гнущийся под давлением воздуха архитектор породил эту крутизну, помпезность, благородство в своей занюханой лачуге, зава-ленной пустыми бутылками и прочей грязью. Нам всегда нужно что-то радикальное. Мы можем смотреть часами в небо, потому что нет ни-чего выше неба. Недавно в своем рассказе об армии и ее тяготах мой очень хороший знакомый поведал мне о том, как требуется совершать

146 147

Рулоны

Петр Бем

складывается по вертикали, будто конечность членистоногого, для об-легчения своей жизни в маленькой, низкой кадке. Каждый раз я боюсь, что они треснут, сломаются, не выдержав напряжения, и части их, сво-енравные и прекрасные, упадут на бренную землю неживыми ветвя-ми когда-то раскидистого и цветущего дерева. Мне охватывает страх, я упиваюсь этим чувством, представляя свою истинную смерть. Она не может, просто не может прийти просто так, в одиночестве и гнусности. Она придет вместе с ними. Когда-то, в один прекрасный день я вновь увижу их чудный хоровод. Я вновь проведу пальцами по стройным спи-нам. Я вновь почувствую легкую вибрацию. Тут я взлечу. Моя мысль наконец-то сольется с моим телом полностью. Кусок гнилого мяса с именем воспарит, одним безмерным поцелуем затягивая в себя все созданное. Оно моё, оно живое. Оно внутри. Там тикают часы. Часы, которые пойдут лишь однажды. Они будут отсчитывать удовольствие. Блаженство поплывет, растечется, внутри раздастся глухой стук. Два, может, три удара. Предсмертный будильник возвестит мне: пора! И женские руки поднимут меня. Они всадят в мои ладони по розе, а ноги омоют своими слезами, которые, застывая на глазах, ледяным обели-ском сделают мое гнилое тело, мумифицируя его в вечности. Они убьют меня, но я способен не бояться смерти в их присутствии.

…

Он такой же человек, как и миллионы вокруг него. В чем-то он ре-бенок. Удивительно капризный и глупый ребенок, который готов отдать всю свою жизнь за то, чтобы просто прикоснуться. Ощутить сладкую негу обладания, когда он ощущает прилив сил. Когда неживое ожива-ет, и пластиковая игрушка начинает дергаться на руке, как будто она и впрямь отдает свою жизнь за него. Он готов сжать воздух и высосать из него пару капель вечности. Пару капель рая. Пару капель ада. Ему на-плевать, что последует. Он протягивает руку.

…

Я снова и снова углубляюсь в негу своих ощущений. Кто они, вы-сочайшие и красивейшие? Что они несут мне, подвластному их маги-ческой силе? Я чувствую себя собакой, послушно следующей на зов хозяина. Мне хочется лебезить. Мне хочется быть зверем, почтительно поглядывать на них краем глаза. Я держусь из последних сил, но боль-ше не могу. Я подбегаю к одной из них. Я жадно хватаю ее ртом за шею.

отжимания. По команде приняв упор лежа, военнослужащий на счет „раз“ опускает свое тело и касается грудью земли. На счет „два“ он воз-вращается в исходную позицию. Отдающий команду может также ска-зать „три“ — и бедный солдат должен, оттолкнувшись руками от земли, совершить хлопок ладошами, после чего вновь принять исходное по-ложение. И все было бы делом техники, если бы не команда „полтора“. На счет „полтора“ тренирующийся солдат не возвращается в исходное положение, но застывает посередине, напрягая руки и испытывая на-много большее напряжение. Эта команда дается не так часто как „раз“ или „два“, но знайте: если вы хотите „доканать“ своего временного раба на плацу, помните про „полтора“. Помните и используйте ее на свое усмотрение. Я вспомнил эту команду лишь в одной аналогии. В аналогии с лицом высокой прекрасной женщины, которое в какой-то момент оказывается в самой середине между вами и небом. Я пред-ставляю себе, как сложно выдержать напряжение подобного рода. Как неприятно останавливать свой взор между чем-то непонятным и чем-то наоборот привычным и каждодневным. Но нет большего наслаждения, чем понять прелесть взгляда „снизу вверх“. Высокие женщины помо-гают нам в этом. Их лица можно назвать заурядными. Можно проявить свою бездарность и заметить, что есть лица и красивее. Что есть подбо-родки прямее. Шеи тоньше. Скулы меньше или наоборот больше. Уши нежнее, а ямочки на щеках углубленнее и притягательные. Но я закли-наю каждого читающего: не сравнивайте лица низких и высоких. Не думайте, что лицо дается человеку отдельно, в нагрузку к его фигуре. Лицо высокой женщины, как и вся голова ее — это бутон, венчающий крепкий и стройный стебель ее тела. В отличие от нас, середняков, вы-сокие женщины не привыкли смотреть снизу вверх. Скорее наоборот. У них часто появляются двойные подбородки, часто они сутулятся, ча-сто у них есть вредная привычка сгибать шею под некрасивыми углами. Но вдумайтесь в сущность этой величайшей из жертв. Вдумайтесь в то, как вырождается великое племя негнущихся богинь лишь из-за надоб-ности уверить вас, что вы не собаки. Они снисходительно смотрят на вас, и они не предают этому взгляду жеманность королей, почтивших вас своим взором. Они выглядят даже несколько смущенно из-за того, что лишены природной возможности ловить чей-то взгляд, стоя перед ним на коленях.

Я не могу себе представить их коленопреклоненной позы. Когда они садятся, я каждый раз вздрагиваю, ибо я не видел цветка, который

148 149

Рулоны

Петр Бем

Капель. Небо тает, стекает вниз. Смешивается с твердью вода. На поверхности ее барахтается что-то живое. Нефтяное пятно моих чувств, черт подери. Гной, вылившийся из меня. Я вновь потерпел поражение. Я вновь стал слишком близко, слишком глубоко позволил понять себя. Слишком страстно поцеловал ее. Слишком высокой сделал ее. Пусть я придумал, сочинил, вылепил и обжег. Пусть я прекрасно вижу и знаю их всех, пусть эти призраки приходят и уходят, чтоб вернуться. Пусть они живут бок о бок со всем происходящим в мире. Пусть они прекрас-ны. Но стоит мне прикоснуться к ним, как они уходят. Ими можно вос-торгаться издали.

Высокую женщину нельзя охватить. Мало кто способен заставить ее затрястись мелкой дрожью. Завибрировать. Мало кому известны их секреты, и мало кто знает эти самые секреты настолько хорошо, как их знаю я. Вы можете приносить им дары. Вы можете прыгать, пыта-ясь поцеловать их. Но они не способны любить вас, пока они столь пре-красны и высоки. Лишь утром, вытирая остатки ночи со своего лица, откашливая сигаретную смолу, теребя спутавшиеся волосы, они могут показаться вам знакомыми и близкими. Они не богини уже, они про-валялись с вами всю ночь напролет. Они похожи на коров посреди гостинной, на их жирные задницы, покрытые коростой. На их хвосты, безвольно висящие. Они отвратительны, эти бывшие призраки, бро-шенные моей рукой в реальность.

Однажды я решил, что в силах сделать невозможное. Я думал, что смогу привести их сюда, к нам. Я был уверен в правоте, и правота моя сочилась миллионами струй, омывая мою жизнь, мой взгляд, мое ды-хание. Я видел, как все просто; я становился творцом и разрушителем, альфой и омегой. Я был и там, и тут. В каждом видя глубину, прекрас-ный и тайный мир, я любил путешествовать. Я делал снимки, подобно китайскому или японскому туристу. Раз за разом проникая все глубже, я учился видеть и выбирать. Я готов был наплевать на самого себя ради того, чтобы понять другого. Теперь я потерпел поражение. Райский сад перевернулся, и с него стряхнули все деревья, все кусты и всех оле-ней, агнцов и бабочек. Теперь пустыня простирается от края и до края. Посреди ее обугленное дерево и человек. Он одинок. Он никогда и не был с кем-то. Он закопал свою мечту под деревом добра и зла, и время отсчитало ее рост, ширину и высоту. Человек сидит, дрожа от холода, и смотрит вниз. Он был способен на чудо. Когда-то он был великим и ужасным. Когда-то очень давно он шел по саду, вселяя душу в каждое свое деяние. Он трогал шершавые деревья, и они превращались в бе-

— Как ты прекрасна!Но что это? Мои губы, несущие лишь нежность, проламывают сму-

гловатую кожу! Фонтан крови сбивает меня с ног! Призраки заходятся в крике. Они смотрят на меня, и на губах их мольба. Они тянут ко мне руки! Они не могут уже стоять, как раньше. Высокие женщины моего дивного сна ломаются, сгибаясь и коверкаясь. Их руки падают на зем-лю, натолкнувшись на мои. Их плечи распадаются на части, их груди высыхают на глазах и каплями застывших кожистых комков крапят землю вокруг меня! Они одинаковы в своей мучительной смерти.

Они не погибают в огне, их не давит упавший с неба горный массив. Молния не охватывает их тела, заставляя биться в агонии. Они просто уходят, распадаясь прямо передо мной.

Я стал убийцей своих снов, и в этот раз мой миф умирает в муках. Сегодня ад пришел ко мне из рая, и рая больше нет. Сегодня время смерти и любви.Я в бешенстве кричу, рукой проламывая небо. Я ненавижу! Я вижу

свою ненависть также четко, как свое отражение в небесах и земле. Моя ненависть—бесконечность светящихся черных насекомых, состав-ляющих в воздухе вертящеся-крутящийся кружок. Я представляю, как небо пылает подо мной, и моя ненависть растекается черным полот-ном от края до края, покрыв все сущее. Покрыв все окружающее меня. Посреди шевелящихся стен и потолка стою я, наблюдая за агонией ми-лых моему сердцу прекрасных призраков. Я вижу, что теряю. Я хочу за-плакать, повалиться на землю, почувствовать горечь утраты, пропажи!

Я человек! Я просто человек!Я должен плакать!

…

Его лицо не меняется. Дыхание спокойное. Он расслаблен. Руки висят вдоль тела. Губы его то вытягиваются, то сужаются. Он смотрит куда-то вперед и вверх. Что происходит с ним? Что он понял? Зачем, к чему вся эта суматоха?

…

Теперь неба нет. Не будет неба, я сказал! Земли тоже! Ничего не бу-дет! Будет чистый лист.

Кто там еще? Кому приятно ощущать бытие? Собственную значи-мость? Кого я видел, знаю в лицо? Нет тебя! Понял?

150 151

Рулоны

Петр Бем

где серое небо и серый камень, где лужи и замерзшие плевки. Навер-ное, его однажды тоже вывезут наружу, пристегнутого, чтобы не упал. Машина милиции. Уже интереснее! Вдруг это просто муж был слиш-ком пьян, и уж не помнит, как всадил нож в горло жены. А может, это подросток громко завопил с утра, увидев труп у мусорной трубы. Как было бы приятно думать, что просто совпало. Просто скорая приехала забрать больного. А милиция пошла в соседнюю квартиру. Но он при-вык готовиться лишь к худшему. Зачем ему готовиться к хорошему? Хорошего так мало, так пусть приходит само собой. Пусть сразу, все целиком. Ненужное никому. Неинтереное. Некрасивое. Плюется снова. Поворачивает и уходит. Уходит вновь искать и засыпать песком. Ухо-дит вновь любить и убивать. Он так хотел когда-то сделать невозмож-ное. Жаль, что он не сошел с ума. Наверное, он смог бы видеть много больше, если бы был сумасшедшим. Если бы тихо-тихо сидел за своим столом всю жизнь, и не было бы места, куда надо уходить. Однако он не сумасшедший. Он хочет связи. Хочет, чтобы рядом проснулась богиня. Дурак, господи ты боже…

…

Никто так и не понял, зачем она проснулась среди ночи и забра-лась на крышу. Ее родители не опасались. Такие заботливые и всю свою жизнь подарившие прекрасному своему малышу, разве могли они даже допустить мысль, что Марьяна сошла с ума? Какие глупости! Самостоятельная и умная девушка, она писала стихи и рисовала. Ма-рьяна думала стать художницей, и это решение нравилось родителям. Порой, засыпая, ее мать представляла себе красавицу-дочь в объятиях галантного мужчины. Они мчатся в машине, над ними кружат птицы, а по бокам дороги пролетают деревья, поля… Все думали, что такая ти-хая, застенчивая девушка нашла себя во всем. В своей милой комнате, работе и друзьях, лучше которых сложно пожелать своей дочери. Ее молодой человек, такой светлый и добродушный, как и она застенчи-вый и немного смешной… как он нравился родителям и самой Марья-не! Так зачем? Зачем?..

Ежедневно забитая машинами под завязку, сегодня улица ока-залась на удивление свободной. Шофер скорой пытался выжать из машины все возможное. Ему приходилось торопиться, потому что он совершенно ничего не ел за всю ночь, и теперь, когда его смена уже подходила к концу, единственным, о чем он мечтал, была тарелка супа,

локурых, огненных или черных красавиц. Он проводил рукой по зем-ле, и она взрывалась подземным ключом, фонтаном брызг окатывая хозяина. Он дул на бабочек, и они сталкивались в воздухе, до сих пор храня привычку к этому занятью.

Я любовался ими, и не было ничего более правдивого. Мой разум проник туда, где нет ни времени, ни боли, ничего. Прикрыв гла-за, я вновь и вновь способен воскрешать их. Пучками вырастая из зем-ли, прекрасные каштановые, черно-бурые и желто-белые воины моего сердца опять водят хороводы, смеются, поводят своими бровями, вы-нужденные немного склонить предо мной изящные головы.

Я был в раю. И в нем останусь. Навсегда. Я создан для этого. Я соз-даю для этого. Вот я погружаю руку в податливую землю, и она отве-чает на мое прикосновение. Вот я зачерпываю воздух, и он ложится на мою ладонь пушистой ватой. Вот я хочу, чтоб она появилась вновь. Она приходит. Плавно ступая, из ниоткуда выныривает она перед мои-ми глазами. Там, где нет потолка. Там, где никогда не было ничего, она появилась и теперь останется навсегда. Это ее мир. Это ее суд. Я отво-рачиваю голову. Я больше не хочу. Моя память дает мне счастье, но я сжигаю его. Я бросаю его вниз из окна. Я осужден на вечное бессилие и вседозволенность. Я безногий калека на стадионе. Я лишен чего-то свя-зующего. Чего-то, позволяющего коснуться. Почувствовать, но не раз-бить. Высокие — лишь приманка для меня. Так пусть они горят, пусть распадаются на части! Я — лишь движение! Одно короткое и острое, как нож. Я упиваюсь лишь секундой, мигом, за который понимаю: вот то, что суждено стереть. Изжить. Убить. Так, чтоб оно исчезло и больше не появлялось никогда. Никогда.

До той поры, пока я не захочу снова.

…

Уже давно рассвело, но он все еще спал. Поднявшись и совершив все нужное, он оделся и вышел из дома. Он уже привык не обращать внимания на то, что происходит с утра. Вдохнул дым, протер слипаю-щиеся еще глаза. Плюнул. Ощутил ужасную тоску. Он опять проиграл. Он опять пытается сделать то, чему нет места в нашем мире. Теперь его уже не обманешь. Теперь он сильный и правдивый. Плевать хотел он на жизнь, смерть, рай, ад.

Он идет по двору. Вокруг суетятся люди. Стоит машина скорой по-мощи: наверное, кого-то вскоре вынесут из дома. Вынесут на улицу,

152

Раздел пятый

Рулоны

Петр Бем

да шесть часов крепкого мужицкого сна. Врачи тоже достаточно уста-ли, и если бы можно было уладить все формальности побыстрее, они с радость позавтракали бы чем бог послал, остановив машину в каком-нибудь тихом переулке. Настроение было боевое: последний вызов не занял много времени, опять же пробок не предвидится. На улице было светло, дорогу слегка подморозило. Улицы сменялись одна за другой, озорные ведущие утренней радиопередачи были, видимо, в ударе се-годня: время от времени и врачи, и шофер заходились радостным сме-хом.

Было, правда, во всем этом благоприятном утре и кое-что гадкое. Каталка окончательно разболталась, отчего периодически ездила туда и сюда, производя скрип и скрежет. А тут еще эта истеричка, светлая память. Думаете, это так приятно, когда сзади, за перегородкой на уровне твоей спины о стену каждую минуту стучат ноги покойника? И откуда они берутся, блин, такие длинные?..

154

Акциденция

Анна Овсянникова

Брось дела — и на улицу,Там живёт небо синее!Солнце весело жмурится,Пахнет мир белой лилией.

*Из слез души рождаются стихи,Когда на сердце горестно и тяжко,И капли превращаются в слова,Журчащие, как ручеёк в овражке.

Улыбки превращаются в цветы,Вплетаясь в вязь стихов, как ленты в косы,Придав стихотвореньям красоты,Их освежают, словно поле росы.

Те чувства, мысли, что ты испытал,Словами на бумаге остаются.А тот, кто эти строки прочитал,К душе тихонько может прикоснуться.

АннаОвсянникова

ОктябрьОктябрь. Как по пальцу тебя молотком!Октябрь. Его нужно глотать с молоком!Деревья — лысеют, людьё — сатанеет,Значения это совсем не и-м-е-е-т.Но сердце — немеет.

ФР, 5 курс


Юлия Грачева

ЮлияГрачёва

ВремяОсенний вечер. ТишинаЛистает время у окна.Мигают цифрами часы,А телефон молчит.Котёнком рыжим клёна листНа дереве дрожит.Секунды каплями дождя Стекают по стеклу;Ботинки караул несутПод вешалкой, в углу.Как мышь, тихонечко шурша,Уходят сутки не спеша.

* Посмотри в небо синее,Приласкай взглядом облако,Пахнет мир белой лилией,И тебе это дорого.

Истомившись в бессоннице,Бисер слов в строки складывай.Но чернила закончатсяВдруг нежданно-негаданно.

Шевельнёт ветер волосы,Стройность мыслей нарушится.К его тихому голосу Постарайся прислушаться.

кафедра информатики

156 157


Екатерина Марутик

ЕкатеринаМарутик

*

В.В.К.И.С.

в августе.так говорил учитель изо.это значило никогда или очень нескоро.а наша любовьиз двух половинокмая, не успев осознать своего рождения, тихо растаяла.или приутихла.в августе.мы говорили об этом,в августе.есть еще шанс в августе.

* Лишь несколько шагов с тобою рядом...Тень — с тенью. Взгляд со взглядомПересекаютсяИ дарят вдохновеньеТвоя улыбка и моё волненье.


Станислав Виноградов

*Прощай, лето скорби и злого стыда,Тебя я забыть не смогу никогда.Октябрь… Да здравствует в зиму оконце!Виват, холода! До свидания, Солнце.

СтаниславВиноградов

*Гавань полна кораблями надежды,Медленно тают минуты, на взводе.Раньше стеснялись врываться невеждыВ келью монашью, чем в собственном родеСтала мне палуба древнего судна,С верфи сошедшего в таинстве веры.Ныне же лица мелькают в смятенье,Тучи как пепел — и слепы и серы.Сирых сирен сладострастное пеньеВ памяти смыто волнами… ПрибоюДань отдаю, открываюсь в моленье...Долго молчу, оглушенный тобою, Закат.


ФР, 2 курс

159


АлександрТоколов

У окна в ночиЖелтый отблеск фонаря,Отражаясь от предмета,Открывает для меняОщущенье, что заря –Лишь иллюзия рассвета.Только ночь есть царство света:Свет, рожденный в этой мгле,В тыщу раз сильнее солнца,Он сойдется, как в игле,Что, пройдя через оконце,Остановится во мне.Этот свет, посланник ночи,Ведь не просто так горит!Он в мои впадает очиИ с душою говорит.И душа, внимая свету,Унеслась бы вмиг туда….Но — стекло…свеча…газета…Неужели навсегда?

АнтонЖох

*Не слышно ни голоса, ни ветра.Остались только слова,Глядящие из-под осоловелого века.Реки рекою рекут, изрекутБурлящее эхало века.

ФПТиТ, 5 курс


160 161


Нина Калугина

— Останься, — кричали. — Гордиться грешно!Но солнце уплыло.Что было — прошло.

Мораль этой сказки предельно проста:От ног к голове не лишайтесь моста.

НинаКалугина

*Королевич мой прекрасный.не печалься, не грусти:будет месяц в небе ясный,будут ландыши цвести.Снова станет всё как прежде — осень ведь не навсегда!Умереть не дай надеждеи не думай никогдао любви своей печальной,душу рвущей на куски.Только образ — нежный, дальний,милый — в сердце сбереги.

МаринаЛемешева

После дождяВоздуха влага.Запах дома.Мокрый асфальт.Легкий шаг.

ФГИ, 1 курс



Катерина Валеева

КатеринаВалеева

Сказка о солнце— Что случилось? что случилось?— Слышал? Солнце отключилось!— Без объясненья!— Не ясна причина!— Срочно звоните в службу почина!— Алло!— Отключено безвозвратно!Мы понимаем: не очень приятно!

— Но как же так? Ведь отпуск, лето,Весь год мы копили на отдых, билеты...

— Не можем помочь: все попали в беду!Идите к солнцу самому.

— Что происходит? — толпа вопрошала. А солнце им важно так отвечало:

— Поймите, вы низко, а я высоко.На расстоянье светить нелегко.Тем более, люди, вы очень мелки.Не вы — только звезды мне проводники.

— Но, солнце, во тьме города и поля! — Плачет, рыдает планета Земля.

ФЦСИТ, 1 курс

163


Марина Лемешева

Я соглашаюсь.Пусть по-другому,Главное,Чтобы могла дышать.

*Чернея, сопит глухотаНад жадно раскрытыми ртами.Испуганный вдох без дыханьяИ жалоба глаз в никуда,

Их взгляд, погруженный в года,Питая собою пространства,Пытается выйти из транса,Чтоб слышать, как дышит вода.

*Земля кипит!.. — Нет, это только кажется.Над снежным миром вьюжно-снежный дым.Все в вихре пляшет, мне одной не пляшется.Мне и домам приземисто-седым.

*Бывает душа так светла —И внешнего света не надо.Не знаешь, предвестье чего,А может, чего-то итог.И хочется плакать и петь,И петь, и мечтать, и тихонькоСмеяться, и думать о ком-то,И даже не важно о ком.


Марина Лемешева

А э т о т л и с т ч и с т

*

166 167


Елена Абдулаева

Синим-синим небосводомИ травинкою зеленой.Ровно льються птичьи трели,Древних звуков отголоски.Облака застыли в небе,А в глазах застыли слезки…

*Все забудется, перемелется.Черной лентою рельсы стелются,Красным пятнышком солнце катится,Но любовь моя не истратится,И душа моя не изменится.Все забудется, перемелется…

*Умом стиха не напишешь,Не выдумаешь и строчки.Стихи прилетают свыше,Порывисты и неточныВ поэзии — суть живая,Но логика ей постыла.Крылатой душа бывает,А сухость ума — бескрыла.

*Встал у горла ком,Много боли в нем,Много пустоты...В этом коме — ты.Надо пережить,Просто переждать.Проглотить комок,И дышать опять…


Елена Куликова

ЕленаКуликова

*Какое чудо из чудес,Какая радость! И покой…Христос — Воскрес! Христос Воскрес И спас весь мир. И нас с тобой.

ЕленаАбдулаева

*Холодно было ночью,Грустно стучали капли,Глухо по небу плыли Серые облака...Время остановилосьИ в уголок забилось...Так замерла до срокаЖизни моей река.Завтра все будет сноваРадостно мне и ново,Ну а пока — ни слова...Я помолчу пока.

*В поле скошенное выйду,В небо сказанное гляну.Хлебосольным, хлебосытнымУлыбнусь моим полянамИ тревожный, страшный голодУтолю своей землею,

ФР, 5 курс

ФГИ, вып. 2007 г., каф. иллюстрации и эстампа

168

Раздел шестой


Елена Абдулаева

*Луна как огромный оранжевый сыр.Течет над рекою туман-эликсир.В звенящем безветрии тонет весь мир — Весь мир под моею ладонью застыл,Застыл — и устал, и смиренно уснул…Вдруг ветер у краешка уха подул.Подул — и от ветра подумалось мне:Ах! Сколько стихов родилось при луне!..

*В чужих домах чужие людиНе скажут мне чужих речей.

„Эй! человек, а чей ты будешь?“А человек в ответ: „Ничей…“Порою кажется, что людиНикчемны все и ни к чему,Но мне без них так пусто будет,Сама не знаю почему.

* Я не могу писать о сумрачном,Внутри меня горит маяк!Мне очень надо круглосуточноДержать поднятым счастья флаг.Мне очень хочется, без скромности,Наивность предпочесть уму.Так не хватает в жизни легкости,Как воздуха в сплошном дыму!Мы все погрязли в скорби, в леностиИ сами ищем маяты,А Богу надо несомненности,Доверия и простоты.

170 171

Цветосинтез

Руфина Белкина

руль и... водительигрок и... игра...

дело и мастернога и башмакденьги — бумажник хитрец и — простак...

водка и... пиво огонь и... шашлыкперстень и... палецАдам и... кадык

Что непреложнее истин иных? —крепкие узы предметов простых.

Для детейХрустальный звон Как-то раз старушечка шла из магазина.И несла старушечка полную корзину.В ней лежало всякое: яйца и крупа,Яблоки с конфетами, пачка молока,И буханка белая, перец и лимон,Тортик с красной вишенкой и... хрустальный звон.Яйца — для яичницы, а крупа — для каши,Молоко и яблоки — для внучонка Саши.Тортик с красной вишенкой — к чаю. И лимон.Но зачем, скажите мне, ей хрустальный звон?Чтоб полегче было бы ей нести корзину.Чтобы дом не хмурился в слякотную зиму.Чтобы не печалился голос одинокий,В тишине задумчивой за стеной высокой.Как вздохнет под вечер бабушка устало,Чтоб квартира тотчас ей звоном отвечала.Двери с половицами чтоб как птицы пелиИ звенели ласково за окном метели.

РуфинаБелкина

ФИДиЖ, вып. 2001 г.

Восточные мотивыПесня погонщикаЯ караванщик, погонщик ослов! — Ляки-ляки-тум, ляки-ляки-тум! Пью много чая и кушаю плов! Ляки-ляки-тум, ляки-ляки-тум! Вино — этот терпкий небесный нектар — Ляки-ляки-тум, ляки-ляки-тум! Мне пить не велела невеста Ахмар! Ляки-ляки-тум, ляки-ляки-тум! Но время подходит: я скоро женюсь. Ляки-ляки-тум! Ляки-ляки-тум! Вина вместо чая на свадьбе напьюсь! Ляки-ляки-тум! Ляки-ляки-тум! Прости мне, невеста, глупышка Ахмар! Ляки-ляки-тум! Ляки-ляки-тум! Вино — это солнца таинственный дар! Ляки-ляки-тум! Ляки-ляки-тум! Его разгадать не дано никому. Ляки-ляки-тум, ляки-ляки-тум! Ну, может, лишь другу — ослу моему. Ляки-ляки-тум, ляки-ляки-тум!

Крепкие узыОблако... небо болото... камышчашка и... блюдценорка и... мышь...

ключ и... привратникцветок и... пчела

173



Нежным колокольчиком им бы отвечалиДворники усатые, позабыв печали.Дворники с лопатами в танце бы кружились, Как снежинки легкие, по двору б носились.А кругом прохожие стали б в изумленье,Слушали б хрустальное радостное пенье.Тут луна лукавая, спрятавшись за ветки,Бросит вниз звенящие лунные монетки —Лунные, прозрачные лягут пятачкамиНа дорожку снежную, ту, что под ногами.

Дом и мышиДом деревянный с тесовою крышейСъели пугливые серые мыши.

Нет теперь дома у наших мышей.Где же им спрятать своих малышей?

В доме панельном с крышей железной.Жесть для зубов — это очень полезно.

ПосланиеВелосипед Велосипеду Послал открытку в эту среду:

„Желаю, брат Велосипед, Тебе прожить две сотни лет, Чтоб каждый год в начале мая Ты выезжал в аллею, в парк, Победно спицами сверкая Под лай разбуженных собак. Чтобы не знать тебе падений! А только брызги наслажденийПускай судьбе твоей грозят. Твой брат Велосипед Кондрат“.

175



ПодружкиСвинка гуляет с весёлою хрюшкой.Свинка и хрюшка — большие подружки.Свинка и хрюшка играют с мячом:Дождик ли, слякоть — им все нипочем.

УлиткаУлитка мечтает в карете кататься.Но как же в карету улитке пробраться?Улитка своею коротенькой ножкойС трудом семенит по песчаной дорожке.

ОпасениеЗачем я в лодочке сижу,Вокруг себя с тоской гляжу?Зачем я не купаюсь?Чего я опасаюсь?О! Опасаюсь я врагов,Пиявок, водных пауковИ рыбок среди тины — Ужасная картина!А где-то, в водной глубинеС коварной мыслью обо мнеСидит русалка злая —Горбатая, хромая!Кричи иль плачь — ей все равно!Она скорей, скорей на дно,Туда меня утащит, Где водорослей чаща.И будет там меня держать И к папе с мамой не пускать.Там буду раков я ловить,Чтоб старой мымре угодить.Такая жизнь не для меня!И в лодке я сижу не зря,Терплю и не купаюсь:Русалки опасаюсь.

176 177


Анна Орлицкая

десять лет подряд будет стоять сентябрьс короткими перерывами на марты декабри и августыот одной ночи до пары месяцевно октябрь не вернетсяне ждивырви этот листокиз календаря

*месяц назадулетали птицытеперь — снегуносится в белую дальнеба

помнишь,было солнцелетосекунды счастьяиллюзия любви

где они?улетели птицамиопали листьямидождевой водой утекли

АннаОрлицкая

*Когда не хватает тепламожно сварить себе крепкого кофеи греть руки над медленно остывающей электроплитой

когда страшно не хватает тепламожно зажечь свечуи облить себя горячим воскомнарочно до ожогов до боли

когда катастрофически не хватает тепламожно распечатать твои стихии прижиматься щекойк еще горячим, только что вынутым из принтера страницам

Когда станет чересчур горячовыйди на улицуи попробуй найти себяв этом огромном городе

Октябрь и другиеОктябрь ушелне жди он не вернетсятакие как он не возвращаютсяпридет неопытный март или женственный апрельпридет июль(а может и не придет)будет много февралей и несколько июней

РГГУ, институт лингвистики, 2 курс

178 179


Анна Аликевич

Лягу — как домовина.Тоска удавила.Рассвета не дождусь,Поутру изведусьДо полудня.А до ночи — дожить трудно.Все жду закат порозовелый.За веру.Да что! Что ушло — не ворочено.За то, что нет отчиныИ путь мой мной же оболган.За то, что нет Бога.За то, что по тьме и беззвездьюВсю душу изъездилНа мертвом коне,Догорел и окаменел.За то, что из всех стезей — ни одна стезя,Чтобы вывела, мне не ведома…За то, что такого простить нельзя –Прости хотя бы поэтому.

3.Подай мне, Боже, в то застольеНе возмечтать и не идти,Куда сбирают недостойных,Но где достойным нет пути.

Еще, Господь, меня помилуй,Сие чтоб время не пришло:Молить мне недругов о мире,Скликать друзей моих во зло.

Всевышний, ты подай мне волю,И сердце твердостью срасти,Чтоб в дни низверженья и болиНе клянчить мне и не ползти.

Пусть будут мне враги — врагами,Землёю ляжет мне земля.Еще — чтоб песен не слагали,О том, как был несчастлив я.

АннаАликевич

Из цикла „Курбский“

Молитвы1.О Боже, какая тоскаИ истома, Когда уже нет — проскакал – Ни дома,Ни ночи в густой луне, Ни напева — всё немо…И Тебя уже нет – И не было.Невозвратную свою любовь истоптав,Навсегда — верста, верста, верста –(Да и нет их, верст) — уноситься… И всё-таки хочется так… В последний … проститься…

2.За то, что не так, как хотел, прожил –Прости меня, Боже.За то, что предал.За это — редокУж мой СиневойПерелитый волос.Посыпана солью волость.Источник глаз обмелел,А жена — в земле,Которой мне не видать –Никогда.И не помнить, откуда я родом.За то, что продал.За это –Нет днем мне света.А в ночи — сна.Красного дуба кровать резная —

Литинститут им. М. Горького, 5 курс

181


Анна Аликевич

ОтветНаш мир построен из словес и тлена.Судьба — как ночи августа темна.Как от земли, пестря, уходит лето,Моя душа уходит от меня.

И как мой род неосторожный вымер,Я так же пропаду:Мне хочется поехать во Владимир,И в Слободу…

Мне хочется, глаза закинув в небо,В дождях пропасть,И гнать коней по вскруженному снегу –Под листопад…

Идти бегом по бархатным палатам,Во мрак ступень,Через ползущий в половицах ладан,Через капель,

И забывать, что чуден я и смертен,И, мысль погнав,Вдруг уловлять тревожный влажный ветерВ киот окна,

И глянуть в алой пропасти колодезьИз мутных впадин…Мне хочется любить тебя до слез,И на колени падать, падать, падать…

И ткать рассказ, как пелена ткалась,Которую не царь — уж инок носит.Мне хочется приехать…только раз…В последний… Да пребудет с нами Осень.

182 183


Илона Таубе

РабствоБезволен, безмолвен и слаб Под страхом распластанный раб.Безвольны, безмолвны, слабы Мы, собственных страхов рабы.

О глазах Взглядом можно обмануть,И поверить можно взгляду.В душу — сложно заглянутьСквозь телесную преграду.

Кто ты?Не шутя и не всерьеззадаю тебе вопрос (на него ответа нет, да и нужен ли ответ...):Кто ты? Кто я? Кто мы? Боже, Ты и сам не знаешь тоже.

НочьНочь, давай поговорим:Ты прости, но мне не спится.Знаю, случай поправим (коль снотворного напиться),Но — давай поговорим…

ИлонаТаубе

РаныВысыхают, исчезаютКапли крови на душе. Раны — долго заживают,Смотришь — новые уже.

В зеркале Никакое отраженье Лжи не выдаст наложеньяНа фальшивые уста: Ложь невидима, пуста.

ВечерТени замерли. Нежною ленью Контур по полу мягко размыт.Стены спят. В полусонном томленьеСвет в объятиях ночи скользит.

МузаМуза в небе одинока:На земле ее поэтУвлеченно пишет строкиТой, кого и вовсе нет.Обольщенный идеаломИ влюбленный в пустоту,Стихотворным одеяломОн укрыл свою мечту.Муза в холоде осталасьВосседать на облаках...А другая — оказалась У поэта на руках.


184



185

Росток Есть ли Бог?Мне неведомо это.Кто как мог Находил ответыНа вопрос,Как любовь, безответный.И пророс,В суете незаметный,Из душиСомненья росток...Так решилЧеловек, что он — бог.

О дожде И бродит дождь,И по его следамЛегко найдешьИ здесь и тамЦветы и травы,Травы и цветы… Мы так неправы! —Каждый: я и ты,Когда проходим,Оставляя след:Заметен, вроде, а цветов и нет.


Илона ТаубеЦветосинтез

Илона Таубе

186 187

тысячелетие… Россия… тысячелетиеРоссия грезит небесным…Россия манит рассветом…Россия дышит чудесным…Россия… перед… расцветом…

ПреемствоОдна, когда сестрёнок шум утих,Мысль вылетела из гнезда стиха,Качнулась, устремилась в облакаИ вдруг — преобразилась в новый стих…

Молитва…долгоскорбный в небо стук……чистый-чистый светлый звук……лёгкий-лёгкий-лёгкий вздох…

мягкий… кроткий… нежный… Бог

УбаюкивающаяМалышка-звёздочканеслышно улыбается:игрушка-лодочка,похожая на аиста,плывёт по журчейкуи выплывает в океан,что шепчет: я живу;нешумный, нежный океан,живущий в стужу и весну…

Ты спишь?.. И я сейчас усну…Полосы

Иван Корнилов

ИванКорнилов

ОчертанияЛето. Солнца акварель.Туч задиристых дуэль.Речки глубина и мель.Робкокрылый мотылёк.Осень. Караван недель.Вьюжная зима. Метель.Искр, снежинок канитель.Лучик. Луч. Лучей поток.Звонкая весна. Апрель.Игры льдинок. Брызг летель.Вихрей-ветерков артель.Говорливый ручеёк.Грёзы… Птичка свиристель.Огнецветная свирель.Звуков сладкосвистных трель.И… исписанный листок.

ЦветыЦветы страдали на заре…Цветы рыдали…Цветы я целовал, жалел…Цветы сияли…

Город-сын и деревня-матушкаГоре гордым горожанам

О, мудрая деревня, ты… так далеко,но поишь нас, питая молоком,но кормишь нас, даруя хлеб,и… любишь город-хлев.


189

Полосы

Алла Михальчик

Где-то в окнах лучом зажечьОгонь…

— Не замерзла? — Движенье плеч:Не тронь!

Цвет настурций и алых розВ садах — Прямо в Солнце смотреть до слезВ глазах.

Через воздух и через плотьЛучи — Хоть крылом заслоняй их, хотьКричи.

— Через сердце, расплавив в немВсе льды — И кипящим внутри ручьем Воды.

Умирать и рождаться вновь,Как день — А внутри запеклась любовь

— Кремень!

Но улыбка и лёгкий вздох…ПораВ новый путь от утра и доУтра —

И когда растворится в немРассвет,Я обратно в согретый дом:

— Привет…

Светом солнечным сквозь балкон— До плеч, –И твой утренний чуткий сонСтеречь.

Полосы

ОзарениеОт мысли к мысли тяжкий переход,От чувства к чувству долгое движенье,И труд, и труд, затем изнеможенье…И — в истину мгновенный перелёт.

СокровенноеВ тёплый лепет лепестков,Ласковый и нежный,Скрылась тайна тихих словГрёзы белоснежной…

Бережно вдохну мечту…Выдохну любовью…И смиренно отойду,Примирённый с болью…

АллаМихальчик

Рассве-ТыПросыпаться рядом с тобой — Рассвет.До плеча — в тишине — рукой:

— Привет!

Выходить на пустой балкон,Дышать.Из груди — да к рассвету — вонДуша.

ФПТиТ, 4 курс

190 191

Полосы


Обнявши себя за колени,Часами на небо смотреть…Там чуточку больше сомненийВ вопросе, где жизнь, а где смерть,

Там хочется вспомнить о многомЗатем, чтоб о многом забыть,И чуточку больше о БогеПонять — и с ним рядом побыть…

Идут чередою эпохи,Сменяют друг друга века — А в небе, как вечности крохи,Все так же плывут облака,

И девочка, сидя на крыше,Совсем никуда не спешитИ чуточку скомканно пишетО том, как они хороши.

Расскажи мне о летеЗа других не люблю быть в ответе,Но так вышло — тебя приручила…Расскажи мне сегодня о лете!Я всегда о нём слушать любила.

А под звуки знакомого голосаЯ открою коробку с мелкамиИ дождя нарисую полосыПод арбузными под облаками.

В краски яркие небо окрашено — Мы с тобою в рассветном пожареК земляничному лету нашемуПолетим на воздушном шаре.

ОдеялоДавай накроем город одеялом,Которое увидим только мы?Я так хочу, чтоб здесь теплее стало,Я так мечтаю скрыться от зимы…

Однажды ты придешь ко мне с цветами,Которые увижу только я,И одеяло, что колышется над нами,Их легкий запах бережно храня,

Нас будет греть до самого рассветаВ уснувших парках и на улицах пустых…И пусть в глазах моих наступит лето,Которое увидишь только ты.

Чуточку Вечности…Часами сидеть неподвижно,Смотреть, как плывут облака…Они всегда чуточку выше,Чем может нащупать рука.

А девочка пишет о смертиТакие прямые слова,Вы чуточку меньше ей верьте — Она, как и прежде, жива

И верит в какие-то цифры,Мечтает кого-то найти…Здесь надо лишь чуточку рифмуПодправить — и дальше идти.

Наверх, по неровным ступеням,Туда, где не движется лифт,Где чуточку медленней времяСквозь тонкие пальцы бежит…

193

Полосы


Над полями туманы стелютсяСамых сладких утренних снов,И поют ветряные мельницыСвои тихие песни без слов…

Где-то лошади скачут красные,И блестит на их гривах роса;Новый день будет теплый и ясный — Да не прячь ты от солнца глаза!

Посмотри: в океане цветочномСловно ветер, несётся олень.Он догнать, наверное, хочетОт воздушного шара тень.

Я возьму тебя за руку крепче — Друг за друга теперь мы в ответе;И, возможно, было бы легче,Будь одни мы на всем белом свете…

Только чувствую — стало вдруг тишеИ темнее… и холод жуткий…Я проснулась: твой голос не слышен,Лишь гудки в телефонной трубке.

Из окна раскрытого ветерСыплет снег на картину мою…Расскажи мне завтра о лете?Ведь я так о нём слушать люблю.

Do not worryDon’t worry, мой друг. Это совсем не похоже на слезы — Просто капля дождя случайно легла в уголок глаза.Ты ведь знаешь, бывают и такие январи — без морозов.Ты ведь знаешь, морозы иногда приходят не сразу.

Раздел седьмой

Ну, тише, мой друг. Пускай все снова ругают погоду.Меняют пальто на плащи, не расстаются с зонтами.Давай помолчим и послушаем дождь. И концы — в воду.Давай помолчим о том, что уже не случилось с нами.

Ты видишь, мой друг, эти лужи на неровной дороге?Придет февраль. Закончится дождь — как одна из историй.Однажды мы будем шагать по лужам, глядя под ноги...Однажды мы поймем, что шагаем по небу. Don’t worry.

Полосы


196 197

Полосы

Сергей Гейченко

Всё равно продолжая корявые речи,Понимая, что непродолженье грешно,Обескровь, обессуть, восприми созновенье,Распрями бытие, расколись пополам.

*Я тебя сейчас люблюИ поэтому молю:Будь со мной сейчас всегдаТра-та тара пара. Да.В голове набухла кровь,Раздалась как поролонИ поэтому в тебяЯ сейчас весьма влюблён.В рифму есть ещё любовь,В рифму есть ещё губя.Губы сочные любя,Я любуюсь на тебя.

*Вода растёт из мудрости твоей,Земля стоит на твёрдости твоейИ всё живое от тебя бывает.Бывание само лежит в тебеДвижение пустот и красотыРождается в тебе и всё рождает.

Как хорошо стоять на берегу,Не падая, стоять на берегу,Не думая, смотреть в большое небо.И всё равно, зачем мы здесь стоим.И всё равно, чего и где и как.Дышать, молчать и — дальше пропускаю.

Восславься на земле и в небесах.Любовью утоляя суету.И будь любим, как сам того — опять же.

СергейГейченко

*Стихи воспринимая целиком,Котлеты запивая молоком,На кухне утомлённо восседая,

Вкушая незаслуженный покой,Листая длиннопалою рукойБольшую книгу в твёрдом переплёте,

Ты размышляешь не пойми о чём.Способен ли топор быть молоткомИ почему ты так преобразился?

Всё в прошлом. Отдыхай. Отбеган бег.Литература тоже человек.И клетки у неё недолговечны.

*Я неискренний. Вы уж меня извините.Если я говорю, что кого-то люблюИли личные вещи на вас выливаю,Не смотрите серьёзно на эти слова.

Ничего настоящего не говоритсяИ молчание не выдаёт ничего.Полусловно смотря на дела и предметы,Я не выра, не выска, беспомо и бес.

Со значением не сопрягая делеты,А вернее делаты, и даже дела,Мы тишим, завираясь, забыв о значенье,Запинаясь на искренномётном вранье.

ФИДИЖ, 3 курс

198 199

Полосы


*Мы стоим у подножия очень высокой горы,Погибая. От действия. Необъяснимой жары.А за нами зелёненький высокогорный лесок,А по лесу рассыпан бесплодный текучий песок.По песочку рывочками сумерка тихо идёт,А с горы к нам спускается новый бесчисленный год.Наши крепкие ноги уверенно ходят за нас,Наши числа всё видят не хуже бесчисленных глаз. И не нужно ходить, и не нужно смотреть. Всё устроено впрок и направлено впредь.Мы стоим у подножия очень высокой горыИ не можем закончить своей бесполезной игры.Что-то не наиграемся, не настоимся в тени.От стояния этого, Господи, не сохрани. Всему время своё. А пока подождём. Надо вычистить землю на месте своём.

*От слова одного и жеста одного,И от того, куда поставлю ногу,Подвинется земля, прокрутится река,Вон та река совсем изменит русло место.Имеется в виду, что этот воробей,Вот тот, который слева, чуть правее,В зависимости от того, куда шмыгнёт,Разделает природу по-другому.Всё это хорошо. Всё ладно так у нас,В деревне Карпы или на Мясницкой,Везде, где что-то есть, работает судьба,Хотя и это слово не подходит.Везде, где что-то есть, оно сидит в когде,Живущей на довольствии небесном.Но это всё равно не объясня мне ет ет мне,Что надо делать и куда деваться.

Что я могу придумать для тебя?Я признаю, что всё не просто так.Восславься на земле и в небесах.Я признаю, что ничего не знаю.

*Свобода и любовь неразделимы,И только вместе счастье принесут.Не требуйте. Переживите зиму.Не спорьте. Не судите: этот суд

Неправеден, пристрастен. Будьте смелы,Свой выбор сделайте однажды — навсегда.Любите, не ища себе пределаИ будьте счастливы. Не усложняйте, да,

Не отравляйте собственную радостьСтремлением исправить под себяДругого человека и губяЕго, живого, чистого. Так надо. Сть-

Эрпите недостатки. Очень скороНе будете их больше замечать.Не бойтесь задушевных разговоров.Хоть изредка старайтесь понимать,

За что вас любят. Будьте благодарныИ благородны, бремя возложивСебе на плечи...

201

Полосы


*Каждый день я боюсь провалиться под землюЯ уверен, что если туда упаду,Света уже никогда не увижу.Почему так случилось, что я существую?Но не жду объяснения ни от кого.Просто приемлю, готовлюсь и верю.

*Вещи стремятся к Богу а значит к смертиВ общем-то это единственное стремленьеВ метро на коленях у матери спит ребёнокНе говори теперь что человек не вещь

Если что-то бессмертно оно безбожноЗначит оно не вечно и не телесноПеред Манежем голубь утонул в фонтанеСкучно Живём никому ничего не понятно

*Е. З.

Когда появится желание молчать,Провей меня своим благоуханьем.Замкни меня, замолокни меняТерпением и ненадоеданьем.Не надоесть, как мясу, молокуИ пресному молитвенному хлебуНе прикипеть к двойному языку,Вдвойне и в общем сделанному вкусу,

Не расползтись. Сияет в два нутраЛюбовь и, следственно, безынтересность,Событность, удивлённое житьё,Неведенье друг друга, если хочешь.Когда вскрывается желание побыть,Его не утолить поодиночке.И если я закончил все дела,То я предполагаю продолжаться.

202 203

Полосы


2Геннади был открыт искусству.Он просыпался в семь часовИ читал, и читал до двенадцати ночи.В нём чувства жили очень густо.Так густо, что обычных словНе подберу, чтобы выразить. Тра-та-та. Очи.3По улице тёмной я шёл, в районе спокойном и старом.Увидел, что кто-то лежит, но лучше бы и не смотрел.Лежит человек на спине в широкой гавайской рубахе,Но только вся кожа его, как борщ украинский, красна.Я здорово был удивлён. Зовут меня Пётр Выготский,Мне тридцать неполных годов. Но этого можно не знать.

*Добро. И зло. Тревоги и обиды…

Егор В.

Добро и зло. Но больше всё же зло.Но всё же зло. Но зло — ведь это плохо.Поэтому его мы уберём.Останется добро. Но очень мало.

*Духу искусства отверсто ушо.Людям культурным жить хорошо.

За красотой побежала глазда.Будем искусству служить всегда.

Между вокзалами русская речь.Будем культуру свою беречь.

Будем чужую культуру своить.Или совсем перестанем быть.

Укрыты тем, что терпим всё вдвоём,Наощупь ощущая наше тело,Мы помним на двоих, что каждый сам,Но каждый сам не свой, и оба тоже.Одно и больше двух, наедине,Не видя ничего вокруг и рядом,Стоит оно, себя отдав себе,Растерянно надеясь на спасенье.

Начало огромной поэмыЖил да был незнаменитыйПравнук сгинувших родовВ институт ходил небритый,Отвлекал профессоров.Курсе на втором влюбился,Курсе на шестом женился,И, прожив свой век без бед,Помер в девяносто лет.

ЧитательКак жаль, что я тебе не нужен.Тебе нужны мои стихи,Тебе не интересно знать,Что ел я, что пил, кого любил.Как будто меня и не было.

Памяти поэта К. Вагинова1Если ты пишешь о том, что сегодня увидел,Будто оно из легенды тобою узнато,Ты, я уверен, довольно высокого роста,Взгляд у тебя, будто камень, уроненный в яму.Будь приземлённее, вытянись и не сутулься.Ты-ты-ты ты-ты-ты станешь намного короче.

204 205

Полосы


Легко любить и избегать любви,А не любить нельзя. Одежда, вещи,Ваш дом — да, вы в него не влюблены –Но быть всю жизнь в гостях невыносимо.Любовь — не чувство, а, скорее, дело.Похож на связь. Оставим всё как есть.Решайте сами, делать ли доброИ что оно такое. Я не помню,С чего я начал.

*Сегодня утром птицы не поют,И как-то душно в комнате моей,Забыл открыть окно сегодня ночью.Вчера я долго плакал перед сном.В подушку утыкался головой.Хотя чего, ты сам всё это видел.

Пожалуйста, верни меня туда.Прошу тебя, верни меня в тогда.Не говори, что так всё и задумал.Я не хочу, мне плохо, я один.Прости меня, я зря это сказал.Мне хорошо. Я знаю, что мне делать.

*В моей голове ничего не уйдёт от тебя.И каждое слово моё предраскрыто твоим.Любая случайность уже для тебя неслучайна.Но всё-таки есть и свобода в моей голове.И как-то ещё умудряюсь тебя удивить.Но даже свобода уже для тебя неслучайна.

*в далёкой Африке под жарким южным солнцем растёт лосось

С РифмойОна меня выводит из себя. Она меня выводит из ума.Мурашки пробегают по рукам,И волосы шуршат на голове.

Она невыносимо говорит.Враньё сверкает в голосе её.И кожа отливает чернотой,Как молоко и как мука в горсти.

И я теряю собственный язык.По норам разбегаются слова;И речь моя, грамматику поджав,Рассыпалась на мелкие значки.

Скучный монологТак просто быть достойным человеком,Но сложно стать им. Слабость не порок,Но почему тогда она приводитК предательству, унынию и лжи?И любим мы убогих, сознавая,Что внутренне они сильнее нас.И давим мы бессильных, ибо правоНа то имеем. Истребляя их,Природа очищается. А мы жеСлабеем сами от чужих греховИ от чужой расплаты. БесполезноИскать добра в искорененье зла.Страдая от таких противоречий,Верней сказать, от разрешенья их,Приятные, размеренные людиХребты ломают от любви к покоюИ справедливости. Застряли мы.Не пользоваться правом благородно.Не делай ничего наперекор.Не делай ничего. Но что же делать...

207

Полосы


*Ангел милый, гелмилый, мелыгилмиТы не саа абраа ажаешь,Что стоит за моей говорливостью,Сочинизменностью и гореньем

Я болтаю не просто для музыкиИ не чтобы тебя потешателить,А для высшего предназначения.И поэтому не жжужи.

Не шипи про мои непонятностиИ вообще я не буду зачитывать,Если ты, ангелица милилая,Соберёшься меня учить.Учирёшься.Мечить.Чепичи.

*Как пошёл гулять по светуРазвесёлый человек,Да поймал за хвост комету,Да на углях жарил снег.Да курил парное мясо,Пил солёный табурет,Ел вареники из квасаИ кричал, что он поэт.Как пошёл бродить по мируВяленый авантюрист,Взял с собой большую лируИ большой бумажный лист.Сделал крылья из бумаги,Струнами перевязал(Дальше строчку пропускаю)Всему свету показал.

208 209

Полосы


*Как страшно думать об идущей смерти.Ты ничего не значишь, ты живёшь,Ты не живёшь, как надо было бы.И всё, что ты подумал на землеРассыплется,Человек просвечивает насквозь.В метро я пытаюсь схватиться за порученьИ не могу, и не могу.Надо что-то сделать, чтобы быть.Хотя и тут не ты останешься,А эта фигня, бессмертная, неживая.Делятина, наделина, делня.Нет, хочется провидеть, где ты есть,Пометиться. Стоять, закоренеть,Но чтобы ничего не помешало.Бытийствовать, делун тебя дери.Какое дело мне до всяких дел,Я ничего Не хочу знать про всё,Мне нужно просто нормально схватитьсяИ не упасть.

* Дух Пушкина бесчинствует в столице.Летает по дворам и матерится,Мечтает о былом и, словно птица,Летает по дворам и матерится. Безумие его не умиляетИ современный стих не вдохновляет.Он благородство мяса умаляетИ современный стих не вдохновляет. Он просит современность оглянутьсяИ истине молит её вернуться,Высокую, к высокой, как молиться,И потому бесчинствует в столице.

*Полиграфмаш. Прибрежный город Ейск,Обеденный, наверно, перерыв.Мой честный дядя и его помощникСидят и курят, в шахматы играя.Этот помощникИграет небрежно и медленно, косо дымит.Но втораяУже сигарета у дяди. И это за пять-то ходов…Правила установили,Что ход у них будет три ровно минуты длиною,Но можно, конечно, и меньше.Этот помощник когда-то сыгралС Талем великим вничью.И у дяди с помощником тожеБудет ничья.Перед этим отчаянный дядяШахматной музе десятки часов посвящал,Читал непонятные, скучные, толстые книги.Я не уверен,Был ли помощником дядинымСей кандидат в мастера,Но точно известно, что эта играПокоя ему не давала, и глядя,Как этот рыжий, как Бродский, противный занудаХодом одним раздевает его до трусов(Дядю, не Бродского), умный Владимир Петрович(Кстати, знакомьтесь) дерётся с красивой доской.

И так же я растерянной башкойОб стену непременности событий.Бессмысленно, как муха об стекло,Всю жизнь, всегда, ища свою природу.Но может быть, что через много летЗакончится изысканнейшим патомИгра моя с тобой, судьбы с душой.И помня, что победа невозможна,Я счастлив.

211

Полосы


*Восемь часов, а ещё даже солнце не село.С запада, крепко дымясь, подлетают огни,Звёзды, залитые в шар, но уже начинаяЕле заметно зерниться и блики пускать.Сырное небо белеет и рдеет над ними.Прямоугольно ложится огонь на дома.Как романтично всё это и как аппетитно,Как некрасиво всё это и как хорошо.Тёмные искры блестят на прохладном востоке.Солнце зашло, мы глядим и не можем понять –То ли мальки, то ли семечки от горизонтаПрыгают выше, и выше, и тоньше горят.И голова утончается от перегрузаДесять часов. Мы сидим на скамейке в саду.Это не парк, и не город, и даже не утро.Это закат. Он действительно произошёл.

*И опять у меня ничего не выходит,Ничего не выходит опять у меня.Размышляя о мире, природе, свободе,Я довольно бездарно живу. И опять,И опять у тебя ничего не выходит.Всё не то и не так. Не пытайся понять,Не поймёшь всё равно. Это в нашей природе.Ничего не придётся теперь поменять.

*Вон там сидит отличный человек.Почти не знает тех, кого я знаю,И думает, наверно, по-другому.И как-то по-другому говорит.У самого квадратного квадратаМы оба находим

*Каждое слово отдельно перед тобой.Хочется по привычке ладони сложитьИ стоять на коленях, ничего не просяГодить, не умея имени подобрать,Не знать называть не уметь говорить неметь.

Не справа, не слева, но с двух сторонПодходима мною к себе ты. И облик сей,Как одежда на честном чиновнике, значит всё,Сияет и смысла полнится превыше себя.

Путано как-то что-то я говорю.Всё по частям, и, правда, всё по любви.

213

Полосы


Свою кривизну.Но каждый свою.Совсем как я, но старше или младше.Не смог бы самого себя понять.

*Свободная воля дана человеку.Нет, я не хочу развивать эту тему.Я просто, я просто смотрю и не вижу.Свободная воля дана человеку.

Отрывок из манифестаЯ ем со страстью. Каждый кусок хлеба входит в меня, горя. Вода на-

прягается и дребезжит, когда я её пью. И никаких церемоний, скорее обряд. Быстрое, размеренно быстрое вкушение, вкушание, благодар-ность, молитва и кроткий голод.

Но что пользы читателю от этих слов? Какие светлые чувства, кро-ме аппетита и зависти, я пробужу в нём? Нет, воистину бесполезно ис-кусство, если из-за каждого мазка на нас не прёт свет простоты, добро и правда.

ТеньНад омрачённым ПетроградомБегут олени диким стадом. Пушкин — Хлебников

Краткое предуведомление:Автор опасается, что нехитрый сюжет его поэмы не будет до конца ясен читателю из-за чрезмерной, пережаренной образности; поэтому не лишним будет отметить, что речь идёт о сошествии некой тени на Пуш-кинскую площадь, её немых (именно глухих) перемещениях по Москве и Санкт-Петербургу, и, наконец, обретении телесности от любви. Безу-словно, такая банальная фабула не является главным и даже сколько-нибудь существенным элементом художественного замысла. Итак.

214 215

Полосы


Как только сумерки густели,Он вырастал из-под земли,Как умирающий с постелиВстаёт по зову божества.Как знак — [не помню] — торжества,За эту страшную неделюНа стройный лик его леглиТугие, резкие морщины.Сильнее разрослись седины. И скоро он уж не летал,А ползал в поисках любогоЖивого голоса. ЧиталВсе вывески. Но будто словоНемело у него во рту. Его живую красоту(Не рта, а слова, безусловно)Когда-то ты себе присвоил,Теперь же, глух к нему, бежишьВ беспамятстве, и говоришьС собою, сам себя не слыша. Сплошные шорохи вокруг,А не слова. Стоит „Лукойл“Огромный дом. В мозгу всё тишеАссоциации. Кошмар. Что значит это слово? Жар,Безумие; глаза налитыСолёной кровью. Он бежит,Сминая водяные плитыБез брызг. А до гранитных плитНе доставая. Ты не видишьУж ничего перед собойИ под ногами. Ты в крови. Тиш Ина и темь. Но звук любойДрожит на коже. Блики светаЩеками чаемы. Безлик,Но крепок запах. Нюх поэта. И дервенеющий языкНа вкус воспринимает воду,

Бывает то, что может быть,А что не может, не бывает.Но все ли это понимают?И-я-прошу-меня-проститьЗа дерзость, но на самом делеВсё было так, как я пишу.

Как я решу. Ещё в апреле он снизошёл из тучи на свою же площадь. Но темна Москва под ливнем. Не попал. И человек в бесцветном фраке смешно сидел на голове у памятника. Мокры баки, мочёны кудри. Это он. По прорастающей траве в нечастых клумбах перед трономЛетают струи. Стынет тронИ замерзает беспричинно. И безобразная личина игриво прыгает с него,С него, себя же самого,На площадь. Молния без грома. Бежит. Споткнулся. Не упал.

„Москве не избежать погрома“.

Прекрасен этот человек,Дух, призрак этот, этот демон,Летящий над моей поэмой,Несущий свой блестящий век. Он, пыльную снимая плёнкуС моих слипающихся век, бежит во тьме тяжелозвонко. Пройдёт неделя, но ни с кем он не встретится. Он одинок. Москва пуста. Шумит поток,Вокруг потоп. С такой проблемойНе сталкивались вы? КогдаВокруг темно и незнакомо,Пугает каждый поворотИ вместо пламени водаПо солнцу льётся. Красным комомВ груди клубятся мысли. Рот Пересыхает. Эту жажду не утолить. Во вздохе каждом Дыхания недостаёт. Так по ночам и вечерамиЛетала эта — пропуск — теньИ под весенними дворамиПережидала шумный день.

217

Полосы


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Сам, независим. Ни предметыТебя не манят, ни слова. Преодолев свои права На жизнь и смерть, в своём уме тыУвяз. Прости меня. Ну что ж,Беги, глаза свои закрой;Сперва один, затем второй. Он символ веры. Вере видетьНе обязательно. Вперёд,По твёрдой влаге. Не в обиде ты на меня? Хотя, чего,Не до того сейчас. Вздохнуть бы.Нет, я не мучаю его, он сам хотел такой судьбы,Как многие мечтали судьбыСвои в его преобразить. В десятки разных воплощений Любви народной, . . . . . . . . . . . . . . ты стал . . . . . . . . . .Безмолвной жертвой злых потехБесящихся культуролюбов. Их очень жалко. Вся странаКак будто обладает правомКопаться в твоих письмах, знатьПро всё, что. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Предчувствовал. А умиратьПрекрасно зная, как всё будет,И как тебя распотрошат,И как возвысят, как решатКанонизировать. . . . . . . . . . . . . . . А в беге больше простоты.Он чувствовал, как понемногу. . . . . . . . . . . . . . . [что-то] в умЧленораздельней, слава богу,И чётче становился шум.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . вслушаться в обрывкиКорявой речи теневой. Поникнув мокрой головой,Отчаявшись понять значеньеЗнакомых, но нерусских слов,Один он шёл, глаза закрыв. Кидая слух то на дорогу,

218 219

Полосы


Ступал старик по чугунуИли граниту, и блестелаВода невы. Свою винуПеред отечеством и богомИ в бывшем здании тюрьмы. Слепило солнце. Пешеходы в его рас-

кидистых лучах глядели в радужные воды, и в пешеходиных очах стояло небо. Полудико у ног твоих гулял народ и любовался. Только лика не видели, страдая от непонимания, откуда

Этот прозрачный полубог, это размеренное чудо… по лицам прока-тился вздох, / и ты тогда её заметил. / Она, сверкая, подошла / к перилам чёрным. Странно светел был мутный взор. Так мало зла.

Глаза довольно голубые,Румянец, локоны златые –Все атрибуты красотыНа тот момент Имела ты. Имела ты движений ровность, неповторимый аромат и где-то там

какой-то яд, в осанке лёгкую церковность. Но только чем же ты была?

И противоположный берег едва заметно просветлел, и голос внутрен-ний тебе рек: „плыви туда“. Но здесь, в тепле, на солнце, было так уютно, так сухо. Ветер тёплый дул…

Подумав, призрак волосатыйЧерез неву перешагнул.И кудри медленно чернели,Пока не начали блестеть.(Доселе, значит, не блестели.)И он моргал ежеминутно, Не понимая разглядеть Свершившееся и ещё не. Но было лучше, чем когда-то, чем только что… в твоём законе, о боже,

время говорит, скрипя собой, меняя видыИ совершённости свои. То был несовершенный вид,Густой. … И точно так же я не знаю,Когда ты перешёл сюда —От своего как будто раяКак будто к аду, к нам. Когда?Ещё задолго после мая? Почти заранее? Когда яУзнал о том, что ты воскрес? О том, что ты уже не бес,

То на дома. И был готовУже войти в это смятеньеИ появиться среди них.Но слышал он, как понемногуЧленораздельный гул затих.Там было скользко. Незаметно он поскользнулся и упал,Потом лежал, наверно спал. В реке проснулся. Тусклый свет. НоДышалось хорошо. На днеНа затекающей спинеОн отдыхал и видел небоПод белым солнцем, вовсе не боясь катеров, снующих выше, не замерзая под водой, скучая и почти не слыша, что происходит наверху.И вот он, мокрый и седой,Выныривает на свободу,Трясёт тяжёлой головой.Сверкая, брызги разлетелисьПо городу. И стёкла оконПобили. Празднично вокруг.Надел сияющий венок онНа улицы. Вполне живой,Он встал на речку. Пелись волныПо башмакам. Метались чёлныПо ним, волнам, катая грустных.Бессмысленную чепуху, протуберанцы слов неустных плетя, стоял экскурсовод.

Здесь жил такой-то; тут же он жеСкончался; в этом жёлтом домеМузей-квартира. Воды пелись неслышно по ногам. Как он же-Лал бы помнить что-то кромеТаких же вот стеклянных водИ злого ливня. Как досадно… Он сильно прыгнул и взлетел на берег,

прямо на ограду, и, балансируя на ней, пошёл направо. Ветер пелМеж башмаков. И нам прохладноВ начале лета средь огнейОгромных капель Петрограда.Старательно и неумело

220



221

ДмитрийШелихов

*„Ладно, чтобы Вы не умерли со скуки, завтра я буду омерзительной, я буду некрасивой, и вы даже не найдете что сказать. Вот как мы все по-веселимся!“

Она была омерзительна в этом зеленом шерстяном платье, поеден-ном молью, и пахла сырым дачным шкафом, в котором пролился трой-ной одеколон. Губы были густо накрашены темно-бордовой помадой, а один глаз потек синей тушью и засох. Пудра накладывалась щедро, пастозно, но не точно, потому что сквозь эту матовую пыль прогляды-вали куски жирной кожи. Модные вареные джинсы, выглядывающие из под платья, были заправлены в неновые сапожки, со стоптанными каблуками. На всем портрете выделялись глаза, они были широко рас-крыты и смотрели чуть в стороны. „Хау а ю?“ — вежливо осведомился я. „Х-во“, — хрипло ответила она.

*Едет друг: это важно,а вокруг неважно ходит важно,такое важное,что и друг простит,скажет: не важно,скажет: было важно.


Полосы

Дмитрий Шелихов

А человек. Овеществлённый. Она уверенно сияла в толпе мерцающих подруг,А может, просто пристоящих и неуверенно блестящих…Как недоцветные зеркала,Как зеркала, их полусонный,Нецелый свет. И просто вдругСтарательно и неумелоЗа ней подходит человек,Несущий свой квадратный век.Тебе, я вижу, надоелоМотаться между двух времён.Остановись на настоящем,На том, что присно, на доступном.Ты отдаёшь крутой поклон.И стал я нестерпимо молодНу и, конечно, полон сил. Как незаметно ты ушёл от(Я зря тебя освободил!),Сбежал от пристального глаза,Приведшего тебя в сейчас! Кому-то ведь же ты обязан своим быванием.Цени.Друзья мои, считайте дни.

Эта лохматая зараза

И среди нас, и через нас.

222 223

Полосы


ЭпиграммаМоя душа от скрипки не поет,а от органа просто плачет,и чувства нежные фигачат, —и все вообще бахчисарачит.

*Тема: нога и подошва таянья снега, нога — стрела.Ты смотришь в черное в поезде — воезде,в зеркале поезда-гуманоезда ты — как, я — так,ты ведь не знаешь, что главное в зеркале — прямо, и только сам — наоборот.

*Сыр, полежавший на солнце,похож на восковые дольки свеч,сахар плохо растворяется в холодном чае,но погнавшийся — не догнал,и теперь он болен потерей памятии, тем более в будущем времени, не знает:Зачем?!Он мимики растягивает механизмИ показывает веселые картинки.

*Не одиноко.Одно око, одним оком,фонтаны, живые трубачи,неоны, шарики, цветы,не оклеветанный толпойу стоп поэта,сам с собой.

*Я не поэт, но разве важно поэтом быть, чтоб говорить?Как инженер, могу вам яснои точно все изобразить!Вот стул стоит,и стол стоит,и шкаф стоит,и я стою,кровать стоит,диван стоит,и дом стоит, и всё стоит.

*Всё, что он делает — всё дела дурацкие,и это — тоже дело дурацкое, он живет между делом,и в междуделом его жизнь.Он уже без удовольствия ест, спит,он просыпается без удовольствия и без удовольствияработает, но он получает удовольствие,когда идёт и уходит.

*Когда дрожит, когда бежити тараторит тараторий,я не до бе, я не до ме,в монадомной монадоторий.

*жестокий затылок, смешные уши.Вы — пали, а яоплакивать не могу вас.Обещаю: будем лежать вместе и на сырой земле жалеть сами себя.

224 225

Полосы


*Я серое увидел вещество,глазное яблоко за точечкой прицела,и пуля быстрая летела,и падало на землю существо.

*Информационное молчание,инфракрасная мечта,инфра, гофра, фрагма,диа, дуа, дуэ.Салат нарезан,представляю огромныйГосподин ненарезанный салатиз огурцов и помидор,живой, говорящий.Я — ягненок, потому что молчу,молчу — не боюсь,когда боюсь, тоже молчу, потому что хочуне коротко, длинно,это тема, это трудно,это не кивнуть головой.Как будто девушки-официантки на работе — не люди,делаю то, что должен делать клиент:Сколько? Спасибо.Спасибо.Спасибо.Спасибо.Спаси

*Мы тускло рассталисьпосле яркого взрыва, рассыпалисьв бесчисленном звездном,не обнялись, не коснулись руками, летели,ища избавление, и такмгновенно, возможно, вечновспоминали, что знали, думали, что понимали.

*Если хочешь, поговорим о Вечном, о Бесконечном,Но только тогда говори со мной вечно,но только тогда слушай меня бесконечно.

/О „О!“/Я очень благодарен тебе,с тобойНил вышел из своих береговсамым затейливым образом,и теперь я спрашиваю:Когда ты уйдешь, о Нил,каким я буду?

*День недели, бегбелой дроби по асфальту,белой сыпи по стеклу,машины стоят немо,у них, наверное, отключенело.

*Отказавшись от очевидного,что проецируется как пережитое,нахожу неочевидную,но все же прожитую данность,и в этом последствии следствий,буквально имея буквальное,мгновение вижу истинудвойную, не эпохальную.

227

Полосы


*Зашитая в ткань из коротких волокон,если Вас выложить, дай Богсобрать двумя лопатками,в котлеты полезно добавить яйца.Что ж, в войне конкуренцийне заламывайте круто,будете похожи на одинокие статуи Родена,прекрасные и доступныеразве что взглядам.Флейта, шарканье шагов, площадь,на которой теряли и теперь ищут,здесь падали головы, а нынчебродят безголовые люди,и неясно, кто они.Мы все пасемся, не глядя под ноги, но ине глядя в небо.Отрази меня, человек,отразись во мне,не проходи мимо, яумираю.

*Вот, и лето прожужжало,наступили холода,осень дивная пристала,отскребаю с каблука.Снег пошел, сугроб намаял,побелел, протух, растаял.Здравствуй, ранняя весна,с первым мая, господа!

*(баллада)В твоих сидящих изумрудных брюках,так много солнечного света,и паутину паукииз золота очков сплели,а я мечтаю встать с рассветом,а я мечтаю о любви.

228 229

Полосы

Любовь Лямкина

МелиссаНаш Вячеслав пьет мелиссу каждый день, ближе к вечеру. Пьет и вспо-минает чай с мятой у бабушки в деревне. Бабушка — большой слоеный пирог с капустой; по праздникам — кулебяка. Вячеслав без зазрения совести использует мелиссу в корыстных целях.

РомашкаДевочки с золотыми косами пьют настой из ромашки светлого янтаря на рассвете. Солнце, не успев встать, садится обратно: так ярко начи-нают сиять их кудри. На конце каждого волоса — мощный диэлектрик. Ведь не всегда же девочки стоят на резиновых ковриках в галошах.

ВалерианаЕе мы украдем у тети–неврастенички и отдадим котам. Пускай пора-дуются.

Сон-траваЛёля по ночам не ложится спать. Поэтому с утра встает очень легко, без громкой брани на будильник. С десяти вечера Лёля пьет отвар сон-травы, по полстакана каждые 20 минут. Потом сидит и читает сказки Андерсена. Ближе к утру она начинает часто бегать в туалет, оставляя там последние следы своего сна. Потом умывается, собирает вещи и идет на работу. Только перед этим варит сон-траву на вечер.

Кора дубаЗлоупотреблять никому не советую: вообще-то она не для людей. Ею обмазываются ведьмы. Становятся прозрачными и летят на шабаш.

ШалфейШалфей — волшебство. Поэтому его пьют все. Вместе с ним — грезы о северных странах. Шалфей — немного лаванда. Поэтому моль разбе-гается и мы смотрим на иссиня-серое небо. Больше нравятся фиолето-вые облака — не заливай траву кипятком, просто пожуй пару листиков. Шалфей помогает от горла. Поэтому его хорошо пить после холодной водки.

*Говорят:Отлейте в бурдюк стотысячнуюжизни, за дюжину лучших на светепридется выложить треть.Как дорого слово! Какой ценой!За этоокрест,которое бесплатно!

*Во время бури не до журнала,ломаются мачты, рвутся канаты,все кувырком, а потом,не люблю многоточие, утромищешь, шатаясь, спотыкаясь о снастиберегом, я отвлекусь: вон девушка,не то что бы что-то, а ничего.Странно другое: где слово? Слова нет,возможно потом, когда душа отлетит от тела,там, наверху, в совершенстве покоя.

ЛюбовьЛямкина

Лекарственный сборБоярышникБоярышник пьют нежные барышни с хрупкими сердцами. У них посто-янно мерзнут ноги и беспричинно сужаются зрачки. Они щипают свои меловые щеки и бегут на свидания. Зря, кстати говоря, бегут. Под па-мятником, кроме них, никто стоять не будет. Мне это кажется стран-ным: спрос на таких барышень должен быть ажиотажным. Вымираю-щий вид как-никак. Нужно беречь. Но в последний момент все пугаются сладкого запаха боярышника.

ФР, 4 курс

230 231

Полосы


*Скулами секи сердце пополам,Чтоб каждый желудочек — отдельно,Плюс пол-легкого — в кашу, в хлам!Это еще я спокойна предельно!В комнату не войду, не зовите,Всеми руками обопрусь на ключицуДверного косяка: дальше — больно.Внутренности накалывает на вязальную спицу.Спать не буду тоже, буду только ломать пальцы,Соберу в кулёк: возьми — поиграйся!Натянусь грубым льном на широкие пяльцы,Вышивай аккуратней, уж постарайся.От таких сигарет — все губы в пепле,Еще горсть заглочу, чтоб внутри помусорить,И уволю уборщицу — приходи за пособием!Очень страшно вот так вот чисто чувствовать.

3-D

1. снег feat. больпока я сижу в стоматологическом кресле,моя зубная пыль засыпает вам головы,падает на плечи,хрустит под ногами.вы думаете: снег.а мне очень больно:заморозка не действует.можете сплюнуть.

2. по сутипока ехал автобус, я спала. ты — нет.я пью овощной сок: надоела бледность.ты берешь водку. я снова смеялась во сне?курить не хочу — дымится верностьни к чему не обязывающей привычке.пишу на майке изломанными карандашами:

„стану счастливее..?“. вожу по блюдцу спичкой.вот уже битый час к кому обращаюсь?к клюкве, от которой не морщусь, что тоже обычно.

ПустырникЛетом почти каждый день Маша бродит в поле. В высоких замшевых са-погах и землистом свитере грубой шерсти. Только в таком наряде мож-но собирать пустырник. Маша набирает целую охапку, держит ее на руках очень бережно, качает из стороны в сторону, убаюкивает. Дома она уложит ее спать. Сама сядет напротив и будет тихо напевать. Маша верит, что пустырник вылечит ее от бесплодия.

ВербаВерба — не трава вовсе, и уж тем более не лекарственная. Так что бросим ее на грудь утопленнице, положим в рот мятную пастилку и заплачем.

*Не верю в поцелуи эти влажные,В „я тебя люблю“, брусникой рассыпавшееся, — вытирай теперь с пола салфеткой бумажною –В глаза помутневшие, будто невыспавшиеся.В то, что кого-то дерут на части лоснящиеся волы,Во что-то бескорыстно отданное,Передаваемое быстро и из-под полы,В разбитые вдребезги органы,Валяющиеся в углу нескладными черепками,В воспалённые из-за ничего миндалины И голову с вынесенными мозгами,В нетуристические внутренние развалины,В отказ спокойно спать, уперевшись в подушку,И есть, перемалывая тонны творога,А если и есть, то только убивая ватрушку,В возможность говорить, не оттягивая ворота,И молчать, не глотая солёное,Терпеть это дикое разрывание, чуть-чуть пониже, правее — здесь!В расстояние между двух человек, начерно спалённое.В то, что у кого-то такая же с изнанки бирка есть.

233

Полосы


3. выворотноепока вы размазываете лица косметикой,обцеловываете самих себя лишними вещами,мыслями разъезжаетесь по сплошной гипотетике,я обедаю свежесваренными щами.слежу за продвижением капусты по внутренним проспектам,по внешним проспектам нарезает каблук солянку.задают: „неужели плохо?“, я улыбаюсь в сторону — спектру,как когда вместо ветряной оспы по-детски мило называют: ветрянка.

Чтобы не было больноМне одними долгами выдается зарплата,Молоко моей кожи выпивай не спеша.Эти слёзы — не шелк, просто-напросто вата,И в бумажной коробке пылится душа.

По кровавым осколкам ходить так приятно:Подгибаются ноги, превращаешься в крик.Каждый день до утра я хожу по утесам,Чтоб никто, кроме ветра, в меня не проник.

*Заглатывай с ходу выдохшийся дюшес,холодное привыкай пить смолоду.Не получаешь в день по 100 смс –ты бесполезен, отруби себе голову!

*Под воском кожи стучит голубая нитка:Ты вырываешь ее.Плевок (вроде — сердце..) нестройно и хлипкоТвоим голосом поет.

Зачем же так сразу? и в губы — и внутрь.Просили же — не спеши!На жизнь растянуть бы мне данную кем-тоЧетвертинку твоей души.

234 235

Полосы


2 часа на утреннем балконе.1Ощупываю пальцами холодное железо,Крыши листы впиваются в печень;Из-под меня вылетают голуби белые в сером –Спасаться нечем,Только окурками и энергетиками.Ты испугался? Все почему-то боятся,Прикрываются эмоций букетиками.Я не сплю, потому что боюсь просыпаться,Нащупывать на лице следы чужой подушки,Рассыпать кофе, шуметь погремушкой,Кому-то мешать, разбавляя морс водкой.Я старалась, а никому не нужно...

2 (спящей через комнату подруге)По проводам расселись птицы,Ещё секунда — разлетаются точками,Словно не принимающая цветов петлица;Не провода, а всего: проводочки.Между людей рвущей резинойИли тонкими, истлевшими, медными,Забирающей самое явное трясиной,Обезвоживающей нас — и так бесцветных,Кричащих „хватит!“ и выдирающихВсе трубки системы жизнеобеспеченья,Нас, ничего не знающихИ от незнанья, чем заняться вечером,Любящих всех, кто нас обнимет,Пьяных, разверченных, птицами склёванных,Ждущих кого-то, не побоявшегосяВылизать соус, до капли скушатьТебя и меня, на блюде поданных,С тёплых мест среди ночи собранных,Без чьей-либо помощи напрочь разодранных.Ты спишь?.. и правда... не стоит слушать.

Посмотришь в окошко: там падают капли,И я вслед за ними — вниз.Нога сорвалась: оказался шаткимДуши моей слабой карниз.

На завтра по плану — последний печальныйПрощающий взмах руки.Но долго еще разрезать меня будутНа части твои звонки.

Внутри — цветамиЗагромоздило мне полости телаЧто-то цветущее. Так распирает!Это бегония тонкими стеблямиДушу мою с креста снимает.

Изнутри рвутся орхидеи,Сжимая побегами слабое, грешное.И в голове стучит „кто я“ — „где я?“Может быть... пыль, на ботинках осевшая?

*Голову закинь,И глазами — ввысь.Прорыдала ночь –Прорыдаю жизнь.

Исповедаться бы…Захотелось увидеть Бога,Рассказать ему всю свою повесть.Надо душу замазать йодом:Расцарапала чертова совесть.

236 237

Полосы


Давайте адрес, она вам напишет. А дед письма писать не любил — взял подушку и поехал в столицу. Вы мне нравитесь — буду жить здесь. Жи-вите, нам не жалко! Получайте сало по почте, воспитывайте мою маму. Только самогон не гоните: у нас семья приличная.

Дед мой, когда заходит в комнату, мяукает. Это нам тоже не жалко, животных мы любим. Встанет около холодильника и смотрит, как кто ест. Предлагает к арбузу хлеб, посыпает солью картоплю. Вздохнёт и полезет на чердак. Там он живёт, когда мы на даче.

Моя Украина пахнет „Шипром“, сидит и смотрит футбол. Не спит полночи, кушает пряники. Украина в четвертьфинале, а я не знаю, что разливать: водку или горилку. Закусывать хлебом.

Огненная гжанкаПольша повисла на руке, ухватившись зубами за кисть, растянула

запястье. Слабость связок — волшебный дефект, бесценное наслед-ство. Окольцовываю пальцы, упираюсь локтем в стол — кисть падает, безвольно свисает. Ни у кого так, только у прабабки (но без колец — все бриллианты на хлеб выменяны) и у меня, через два поколения руку уронившей.

Польша кормит меня клёцками и приглашает на лето в Гданьск; учит расправлять плечи и глотать слёзы ещё до того, как они проступи-ли. Кивает головой, потому что не целует никогда, и отходит в сторону. А через пятьдесят польских лет я тоже запрещу своим внукам называть меня бабушкой. В твою честь, Стефания, в твою честь.

И в волосах гуляет, и по всему лицу, через кожу прорывается. Же-стами вырисовывается, ни на минуту не выходит ни в коридор, ни по-курить.

А я всё худею и худею, чтобы каждую косточку видно было — твою. Мама выкидывает в помойное ведро котлеты и бормочет, что такая же проволочная, жёсткая вся. Я не спорю, напротив: закрываю глаза, вскидываю руки — кисти как на верёвочках туда-сюда ходят, трубят о нашей тайной стране — и хохочу от радости. Единственная громкость, которую себе разрешаю. Ну разве что ещё стихи вслух читать. Удив-ляться и кивать головой. Да, Марина, да! „..прабабушек полячек сказа-лась кровь..“! Во мне, как ни в ком другом.

плохо/хорошо — не знаю каккогда плохо, пусто, разрезанномы ложимся на пол –усеченное небов квадратикахлежим — нам прохладно –в марианской впадине –самой низкой точкена целой планете –под дестью атмосферамивдавленные в кафельвсеми этими надеждами-верамилучший из нас — вафельс земляничной прослойкойостальные — просроченные пряникималенькие глыбы –не разбавить и молокомгрудным магдалинымы лежим брошенными валиками –в краске после ремонта –побитыми дождем сливамиотлеживаем весь правый боккогда все внутри растерзанои подожжённое чернеетмы почему-то всегда принимаем позузаученную за девятимесячный сроктеплее не становитсятолько жестко и рука отнимаетсяно именно так нам хорошо

Корневая системаХуторская тоска

Дед мой — весь в чернозёме и гусином пуху. Помнит только что-то на „ц“: цукерку или цибулю. Да ещё рюмку поднимая: „Хэй жэвэ!“. Пятьдесят лет в Москве. Сидит напротив меня — моя Украина.

Знакомились так только тогда: через поезда да через сестёр.

239

Полосы


Кедровая облицовкаНа Алтае все дышат полной грудью, быстро шагают по хвое и рас-

чёсывают комариные укусы. Папа почти ничего не рассказывает, всё больше молчит. Да и во мне сибирского мало. Только извечное „Нали-вай!“, когда водка уже не лезет. Плюс внутри всё кедром обито.

Городская растерянностьМосква зажимает в метро, сдавливает грудную клетку, мешает ды-

шать; виснет на мне всем телом, валит на пол. Сознание теряют толь-ко бледные туберкулёзные барышни да измождённые городские дети с подростковым давлением, беспокойным сном и никотиновой зависи-мостью. А Москва не спешит выписывать нам витамины — с барского плеча скидывает всякий хлам: бесконечную беспомощность и расте-рянность с утра до вечера без перерыва на обед. Она с детства учила нас только одному: меланхолично спрашивать „Зачем?“ вместо того, чтобы заняться делом. Сворачивать с пафосных проспектов на тихие улицы, задирать голову и ждать ответа. Отвлекаться на расползающи-еся балконы и потрескавшуюся штукатурку. Здесь мы часто гуляем с бабушкой по ночам, и если кто-то втиснется между нами, то сможет за-гадать желание. Идём медленно и часто смеёмся. Бабушка считает, что уже поздно, а я уговариваю её поверить в то, что никакого рака у неё не было и пройтись ещё немного.

Гитарин мужГитару бросил муж, и она расстроилась. Прекрати играть плохие

песни! Лучше подари гитаре большой букет полевых цветов.

ЕляЕля, Еля, что за имя такое? Никак понять не могу. То ли родители

зачали тебя на хвое, то ли роды затянулись, с трудом все прошло. Еля, Еля, жизнь твоя медом размазана: каждый день толстыми складками в соты запечатывается, хоть на рынок относи, продавай обеспокоен-ным мамашам, пусть детей по всем правилам лечат. Сама ты в стакане липовый, густо-желтый, размешиваешь, бывает — гречишный, матово-янтарный, или из пустырника, золотисто-белый. Кто знает, по каким

240 241

Полосы

Павел Каллиников

ПавелКаллиников

Невнятная лирикаХодит по лесу, рыщет волчица с малою.В небе высоком кричит одинокая птица.Соком березовым в горле — кипящей смолою,Красным рубцом на губах — не журавль, не синица.

Что ж, в темноте кошки серы, а может быть, сиры,Каждый кобель лезет в сэры, а может — за сыром.Я переполнен надеждой как ванна с засором.Я переполнен мечтой как мальчишка с засосом.

Только надежды уже не дерзки, а надежны.Только мечты — о краюхе уже, не о мачтах.Левой сжимаем объятья, а правой — меч в ножнах.Сколько ни бей по мячу, но ничья в этом матче.

Сколько в упор ни стреляй — все равно будет мимо.Сколько пирог ни пеки — получается пицца.Место дуэли покину задумчивым мимом,Выстрелю в воздух, убью одинокую птицу.

Сказка про АрепкуS A T O RA R E P OT E N E TO P E R AR O T A S

В кабаке, от скуки изнывая,Бросив надоевшие дела,Старого дружка нашел вчера я,Хвата. За окном сирень цвела.

центр дистанционного образования

Полосы


полям ты будешь бродить сегодня. Еля, Еля, ты енот. Пошуршишь в траве, прикроешься лапками, будешь на солнце черно-серым подми-гивать. Шубу из тебя не сшить: после насильственной смерти расте-чешься вязкой лужей, на побуревшей земле прорастешь редькой, три параллельные грядки на солнечной стороне. А ромштекс и вовсе — под-горит. Так что убивать тебя никто не будет. Ты, Еля, утонешь. Улыбаясь, захлюпаешь по болоту: „Я за брусникой! Я от нее красивая!“. Краси-вая — не поспоришь, бледная и в ряске. Найдет тебя — совершенно слу-чайно — Василий-охотник на змей. Побежит за ужом, наколет на гарпун твою пластиковую руку. Поймет, в чем дело, и поседеет. Достанет тебя из трясины, завернет в свою клетчатую рубашку и понесет через лес. К вечеру начнется потоп. Плакать будут все.

Ведь все тебя любят, Еля, все радуются твоему приходу. Встаешь около окна, запрокидываешь голову, приспускаешь веки. Хитро улы-баешься. Все замирают в ожидании, вскакивают со стульев, перемина-ются с ноги на ногу. С утра ты собирала чернику: тянет тебя к ягодам! Складывала в пакетики из пластика, чтобы не запачкать карманы. Пела заунывные песни. Все привыкли к твоим чудесам, теперь на меньшее не согласны. Но ты никогда не подводишь: достаешь свои волшебные пакеты, слизываешь с пальцев синеватый сок. Будет чудо. Будет ра-дость.

А наутро решишь прогуляться. Что ты, Еля, так печально смотришь на указатель? Варварка, Солянка — улицы такие. А на развилке — вар-вары (все) солят на зиму припасы (душу твою). И удивляться тут нечему. Еля, Еля, посмотри же на себя! Ты и сама не о том частенько думаешь. Особенно летом. Как мы его любим, с пыльцой и хрустящей соломой, особенно ты — такая медово-полынная. Наше лето — надтреснутое яблоко, пятнистые коровы и настойчивые солнечные поцелуи прямо в темя. Ты завязываешь юбку узлом и идешь на родник; плетешь вен-ки и обмахиваешься кленовой веткой. Ты бы жила так всегда: любимое время года. Только летом проявляешься до конца. Но, Еля, Еля, в этом ты вся! Даже в разгар июля ты помнишь о зиме. Собираешь смородину и замораживаешь витамины. До декабря.

243

Полосы


Ну и ну, ну морда, ну манеры!Стал теперь мой друг, Арепо-сатор,Враг метафизической мадерыИ модерна грозный модератор.

Я ему: „Про жизни сантименты,Спой, прошу“, но разве упросить…Он, допив стакан, сказал мне: „Мене, —Две текилы, — текел, упарсин“.

Он когда-то плуг заместо лирыНад пустой строкою напрягал,И в углу заброшенной квартирыБыл и бог, и царь, и генерал

Между рифм и русских междометий.Но потом, согласно ремеслу,Он себе иной удел наметил,Чтоб служить не слову, а числу.

Для него словесные ухабы —Форма принудительных работ.Ох, давно его не злили бабы,Оттого и рифма не идет!

Как ни tenet он, как ни по-tenet,Из тенёты вытянуть не может.То ли стал под старость импотентом,То ли совесть пахарская гложет.

244 245

Полосы


Наверно, это — повеленье звезд,Не только наказанье, но и радость.Я думал, поезд всю тебя увез,На самом деле ты полуосталась.

По питерским дворам-полуколодцамТы бродишь в поисках ушедших привидений.Ты смотришь вверх и видишь полусолнце,И на глазах не тени — полутени…

*Чередою мучительных встреч,Чередою безумных разлук,Грудью осени встретив картечь,Жизнь летит, словно птицы на юг.

Чередой молчаливых потерь,Чередою кричащих измен,Закрываю я новую дверь,И бессмысленно жду перемен.

Чередою любви и стыда,Чередою блаженства и боли,И сознанья, что все же былаТа минута, которой боле

Не бывать, я ищу ключи,Закрываю замок и в ночьУхожу — туда, где ничьи.Прочь...

Сомнение В жизни есть место престо, в поле есть место просо.Есть права и у веток — почище чем право вето.Но почему скопилось столько пустых вопросов?И почему на них нету простых ответов?

Трудно вырастить хлеб на конопляном поле.Трудно увидеть небо на грошовой иконе.Если не видел лошадь, лучшая лошадь — пони.Только есть они где-то, ходят над речкой кони.

Как бы не струсить, как не уйти в детали?Бисер метать — не страшно, только бы было слышно.Коли не слышно Богу, все твои жертвы — Кали.Вся твоя жатва — в жерло, строчки твои — что дышло.

Скоро лето протянет черную метку.Может, не надо галсом, может быть, лучше гасом?Русь, дай ответ, прошу... Но не дает ответа.Только смычком по жилам, серым сверчком двугласым...

К*Я так замерз от наших полувстреч,От полуласк и полуразговоров,При полулунии полусведенья плеч,И от твоих безмолвных приговоров,

Когда „казнить нельзя помиловать“ звучит —„Полуказнить-полупомиловать...“. Возможно,Палач уж начал свой топор точить,Но делает он это осторожно.

Всю жизнь играя на полутонах,Я получил в награду полуприз:Твой полувзгляд, забытый впопыхах —Полуупрек в глазах, глядящих вниз.

246 247

Полосы


Стихи прозрачны как декабрьские метели.Стихи — осколки кем-то брошенного блюдца.

Любовь прозрачна и чиста как сок весенний,Проклятье вечного жида перед расстрелом.Она не терпит слов, стихов и откровений, —Лишь полоса в душе, отчеркнутая мелом.

Между Сциллой и ХарибдойЯ брожу по переулкам —Жизнь вокруг полна искусов.Как мне выбрать в храме гулкомМежду Буддой и Иисусом?

Мне милы родные ритмы,Как китайцу плошка с рисом.Но пройти ль по жалу бритвыМежду Майком и Борисом?

Грусть-печаль меня снедает,Я от этого дурею:Спьяну прошмыгнуть пытаюсьМежду русским и евреем.

Жизнь — не проза, а верлибр,Но никак я не усвою,На хрена мне этот выборМежду дружбой и любовью?

То ли Вронский, то ли Мышкин,Но в любой из ипостасейВсе равно мне будет крышкаМежду Анной и Настасьей.

Уходящему летуИз атрибутов лета мне известны два:Жужжанье мух над бутербродом с масломИ черная табличка у пруда,Гласящая: „Ходить по льду — опасно“.

ДежавюВновь за окном стоит холодная весна,Так, не весна, а послезимье даже,Ленивая капель — подруга сна,И женщина меня не любит та же.

И те же тени, маски, именаВ сомнамбулической комедии Дель-АртеМеня кружат, разменивают наПолушки слов, проигрывают в карты,

И строят планы на мои мечты…Когда б все это было не во сне,В том странном сне, где первой буквой — „Ты“,А „Я“ — глагол, не стоило бы мне

И жеста разогнать весь этот сброд,Голодных духов, падких на смятеньеВ моей душе. Но не найти мне бродНазад в реальность, недоразуменье

Не в том, что в этом месте брода нету,Скорее в том, что имя речки — Лета…

ПрозрачностьСлова в тетрадке не отбрасывают тени.Слова прозрачны словно девушки в июле.Слова нависли над строкой как капители,Как ветви ив — их ветры лжи пригнули.

Стихи порхают над землей как коростели.Стихи беззвучно плачут и смеются.

248

Послесловие составителей

Полосы


На затопление станции „Мир“Пятнадцать лет одни и те же лица:Ну как тут, к черту, не уйти в запой!Быть трудно орбитальною столицей:Кому-то домом, большинству — звездой.

Был молодым и вел свой счет победам,Но притомился, скис — и впопыхахБыл скормлен министерским мироедам,Всемирным почитателям папах.

И, наглотавшись вдрызг межзвездной пыли,Такой земной — и все же неземной! —Затоплен был. Зачем? — Тебя забыли...Бедняга Мир, ты не один такой.

Вот так когда-нибудь, полив хозяйский фикус,Какой-то прощелыга-половойПридаст мне „корректирующий импульс“Пинком под зад — и в омут головой.

Сгорел мотивчик, пелся — недопелся.Душа как искореженный металл…Плевать, ведь я работал, я вертелся.Плевать, ведь я не ползал, я летал!

250 251

Скачки, спотыкачки,Полет, недолет.Через раз — удача,Через два — под лед.

Самоистязание – сродни мазохизму,Себя наизнанку выкручу, вызнаю:Где живет сердце, служит ли мозг, —Не пожалею сто тысяч розг.

Бывали и резкие оценки на занятиях, если стихи уж очень не удавались.

То ли это Страшный Суд,То ли азиатский суп?Выразить хотел поэтТо, что знал, и то, что нет,Все смешалось в голове,На бумаге и в главе.

И все-таки кружок способствовал формированию личности поэта, с до-брым напутствием на дальнейшую работу. Мы уверены, что многие из опубликованных здесь авторов станут настоящими мастерами слова.

Чтобы мысли передать, —Их вначале — воспитать,Привести в порядок надо,Это труд, а не бравада.

День и ночь к себе с вопросом:Где есть в рифмах перекосы,Где пустырь среди строфы?Что, к труду готовы Вы?

Если вы к труду готовы,То стихи пишите сноваДо такого состоянья,Чтоб они вошли в сознанье.

Вот тогда поймет читатель,Что поэт есть созидатель.Мысль и слово – вот родник.К роднику Поэт приник.

Нахзац

Л.И. Стасенко

Наш альманах – новорожденный.Эклектика – его девиз:Верлибр, лубок, авангардизм

И реализм непобежденный.

Поэт, прозаик – наш студент,Порой бывает дилетантом,Но одарен весьма талантом,

Являя свой эксперимент.

Поэты в МГУП были всегда. Стихосложение живет внутри университета долгие годы. Этому помогает сама атмосфера, в первую очередь дух факультетов: издательского дела и журналистики и факультета графи-ческих искусств. Есть сочинители и на других факультетах. Все они наш-ли свое „пристанище“ в нашей поэтическом студии.

Есть в кружке очень талантливые студенты, способные словом создать образ, зорким глазом подметить главное.

Строить полезнее, чем разрушать,Образ лепить из слов, интонаций,Не артефакт, а живое создать,Так, чтобы радоваться и бояться.

Проба пера бывает разной. Хочется выразить себя, найти свое место в мире.

Интровертизм – обращение внутрь:Как познать бытия суть?Как узнать самого себя В начале жизни, на мир глядя?

Многие пишут, следуя традициям.

Традиции всегда были в чести,Не архаизм, а опыт привлекал.По времени, как по реке, грестиВперед с оглядкою на гладь зеркал.

Конечно, как всегда, на пути творческих людей много препятствий, связанных не только с несовершенством их творчества, но и с некото-рым неприятием стихов окружающими.

Послесловие Л.И. Стасенко (в прозе и стихах)

253

Вот сколько стихов… Авторов всего — 36, и еще полстолька остались пока за рамками

сборника: пускай себе доспеют. Ведь это первый альманах, потом, очень надеемся, будут еще…

Кто здесь? — студенты: от первокурсников до выпускников недав-них лет. Есть несколько преподавателей и сотрудников, проявивших интерес к семинару. Двое из гостей студии (мы рады, что приходят сту-денты Литинститута, РГГУ, МГЮА) „гостят“ и в нынешнем альманахе.

Литературный семинар „Полиграфа“ существует давно. Многие годы им руководил проф. В.А. Пронин. Под началом нынешних руково-дителей (литератора Л.И. Стасенко и Г.В. Векшина, стиховеда) семинар работает всего лишь год, но, кажется, в общем продуктивно и содер-жательно. Несколько лет назад студенты, по инициативе выпускника художника Петра Бема, начали собирать стихи и прозу для альманаха, тогда же родилось и его название: „Полиграфомания“. Теперь, кажет-ся, он сложился.

В самом деле графомания?.. Да и то сказать: наверное, никогда литературная жизнь не была в принципе столь „нелитературной“, как теперь. Само по себе печатное слово никогда не гарантировало литера-турного качества, а теперь, когда все самое „непечатное“ печатно, — и подавно. Стихия поэтических разысканий прорывается и там, где обу-строены кулуары для женских вздохов, но, слава Богу, живые журналы Интернета больше приспособлены для жаждущих быть услышанными хотя бы кем-то, чем для жаждущих литературной славы. Литература (самого разного качества) всегда была в том числе и способом разрыва кругов одиночества, но там же, где собирались в стакан поэтические слезы и выплескивалась гражданская желчь, неизменно действовало „ремесленное училище“, из которого нет-нет да и выходили мастера и подмастерья.

А пишущим надо не только „проявляться“, но и встречаться друг с другом — в глаза поглядеть, поморщиться от фальшивой строчки, покивать головой в такт хорошему стиху. Посудить-порядить, любимое „из чужого“ почитать, повстречаться с „маститыми“ и знатоками сло-весности, в конце концов — просто покрасоваться друг перед другом,

Послесловие Г.В. Векшина (в прозе)

Нахзац

Г.В. Векшин

найдя повод утвердиться в своей „исключительности“, а может быть, вкусить и минуты литературного и человеческого родства.

Литературная „полиграфская“ семья наша — не очень дружная, разношерстная, разностильная, зачастую разновозрастная, никогда не собирающаяся в полном составе. Но говорить-сказывать и слушать-слышать все-таки кому-то здесь удавалось.

О самой продукции что говорить — читайте. И если найдете триж-ды, у разных авторов, рифму „солнце-оконце“, не думайте, что таково было домашнее задание… Но все же графомания наша, по-моему, гра-фомания не в самом безнадежном смысле.

Помню, еще когда на самом первом семинаре 2007 года Настя Ша-кирова появилась со своими распевами, — дрогнуло сердце: и вправду, стихи. Пусть не без влияний — но и влияния не худшие. (И вдруг — ис-чезла накануне „тридцатого дня февраля“.) Вскоре заблистал неот-разимый ложноклассик Сережа Гейченко, в пустыне чахлой и скупой выращивающий своего лосося. Огорошила чудно-чудной кулинарией и маяковски громоподобным эротизмом Любовь Лямкина. Потом явил-ся тяжеловес Максим Маркевич и сказал как отрезал:

Я знал одного парня, Он носил очки минус восемь линзы.Табак-алкоголь парня не парил…

(Строчку „Он шёл по улице Шарикоподшипниковой“, где леденя-щее душу восьмисложное название улицы рифмуется со словом „вой“, трудно было не заметить.) Явилась юная, но исподволь буйная Даша Тырданова, одержимая равно звуками и раздумьями.

Принес свои напряженно-скупые и гулкие строки Дима Шелихов, чей иронический монолог инженера («Я не поэт, но разве важно / поэ-том быть, чтоб говорить?..»), завершающийся оптимистическим выво-дом о вертикальном расположении всего наблюдаемого, можно было бы сделать эпиграфом к сборнику.

Порадовала «японским» циклом щедрый художник-график Аня Журко. Одарила добрыми зрело-изящными детскими стихами Руфина Белкина (Батырова). Нашлась сказать Лена Абдулаева:

А Богу надо несомненности,Доверия и простоты.

Павел Каллиников дал подборку, которой мы с удовольствием за-ключили альманах…

254 255

Два слова о композиции книги: группировать литераторов, вооб-ще, дело очень неблагодарное и бесполезное, но все-таки мы (здесь много поработал Сергей Гейченко) решили не пускать авторов сплош-ным потоком, метафорически используя в названиях рубрик язык полиграфии.

Отдельно — о художниках, посещавших наш семинар. Многие из них вовсе не пытаются творить словами, но они предложили рисунки, заставки и зарисовки. Когда работ накопилось достаточно, состави-тели альманаха решили их использовать. Конечно, этот сборник — не отчет о художнической (для института — профильной) деятельности студентов, а отчет о литературной „самодеятельности“, поэтому гра-фическим интермедиям назначено было лишь дополнить сборник, сделать его более веселым для глаза. Это не совсем иллюстрации, их появление в альманахе как бы случайно, и в их сюжетах не стоит искать аккомпанемента текстам. Но ведь поэзия — ценит случайные совпадения и переклички.

И, последнее, непоследнее дело: кажется, наша полиграфома-ния по-своему успешно поддерживает тот приоритет человеческого и творческого, который важен и для приходящих к нам в гости, и для составляющих собственно Полиграф, в том числе и для составивших этот сборник.

С. 7. Радар. Ксения Денисова.С. 12. Провода. Алина Федерко.С. 14. Усталость. Алина Федерко.С. 18. На краю земли. Ксения Денисова.С. 22. Петровско-Разумовский парк.

Олеся Бурыкина.С. 26. Мой город. Алина Федерко.С. 31. Мыслитель. Ксения Денисова.С. 34. Одни во вселенной. Ксения Денисова.С. 40. «Зачем я в лодочке сижу?..» (к стихот-

ворению Р. Белкиной «Опасение», с.175). Ксения Денисова.

С. 46. Танго. Анна Журко.С. 50. Добыча. Анна Журко.С. 53. Лето. Олеся Бурыкина.С. 56. Из окна. Алина Федерко.С. 62. Горизонт. Олеся Бурыкина.С. 68. Конь богатырский. Александра Павлова.С. 71. Цветение. Олеся Бурыкина.С. 76. Прикольно. Алина Федерко.С. 79. На берегу. Ксения Денисова.С. 82. Улица. Алина Федерко.С. 86. Троице-Сергиева лавра (с гравюры

Никиты Фаворского). Федор Бабкин.С. 89. Я хороший. Ксения Денисова.С. 90. Портрет девушки. Олеся Бурыкина.С. 94. Июнь. Олеся Бурыкина.С. 98. С высоты положения. Ксения Денисова.С. 104. Пробел. Ксения Денисова.С. 108. В себе. Ксения Денисова.С. 111. Заставка. Елена Подтуркина.С. 114. Благоухание. Ксения Денисова.С. 120. Остраннение. Ксения Денисова.С. 124. Сестры. Алина Федерко.С. 128. В Сергиевом посаде. Федор Бабкин.С. 130. Пруха. Ксения Денисова.С. 136. Случайная встреча. Ксения Денисова.С. 140. Превращения. Александра Павлова.С. 144. Шуберт. Олеся Бурыкина.С. 153. Весна на дворе. Алина Федерко.С. 158. Буря. Олеся Бурыкина.С. 162. Прогулка. Ксения Денисова.С. 169. Завихрение. Елена Подтуркина.

С. 172. Жесть (к стихотворению Р. Белкиной «Дом и мыши»). Ксения Денисова.

С. 177. Вдвоем. Алина Федерко.С. 180. Свет. Олеся Бурыкина.С. 184. Изумленная. Ксения Денисова.С. 192. Младшая сестра. Алина Федерко.С. 195. Полосы. Заставка. Елена Подтуркина.С. 200. Увенчанный. Ксения Денисова.С. 206. Шествие. Ксения Денисова.С. 210. Моё. Ксения Денисова.С. 214. Черновик. Сергей Гейченко.С. 216. Утро в городе. Алина Федерко.С. 220. Над рекой. Алина Федерко.С. 226. Песня. Анна Журко.С. 232. Без сил. Анна Журко.С. 238. Москва. Алина Федерко.С. 242. Портрет. Ксения Денисова.С. 249. Встреча с прекрасным.

Ксения Денисова.С. 250. Соловей. Заставка. Ксения Денисова.С. 251. Полет. Заставка. Екатерина Маслова.С. 254. Коровка. Заставка.

Екатерина Маслова.

Список иллюстраций

Литературно-художественное издание

Полиграфомания

Стихи и проза студентов Московского государственного университета печатиАльманах

Составители Г.В. Векшин, Л.И. СтасенкоРедактор С.А. ГейченкоДизайн-проект Ксения Векшина, Елена ПодтуркинаХудожник Ксения ДенисоваВерстка Елена ПодтуркинаТехнический редактор Корректор Е.Е. Бушуева

Подписано в печать 12.09.08. Формат 60x84/16. Бумага офсетная. Печать на ризографе. Усл. печ. л. 14,88. Тираж 500 экз. (1-й завод – 200 экз.) Заказ № 358/330.

Московский государственный университет печати.127550, Москва, ул. Прянишникова, 2а.Отпечатано в РИО МГУП.

Documents

Полиграфомания (альманах стихов)