Вадим Полищук «Гвардии Зенитчик. Огневая позиция «попаданца»»

Издательство «ЭКСМО» Серия «Военно-фантастический боевик»

Цикл «Зенитчик» Книга в цикле 2

Аннотация НОВЫЙ военно-фантастический боевик от автора бестселлера «ЗЕНИТЧИК

Боевой расчет “попаданца”». Перенесенный из XXI века на Великую Отечественную, он прошел все круги фронтового ада — сбивал «штуки», жег прямой наводкой немецкие танки, не раз с боем прорывался из «котлов», — он чудом выжил в мясорубке 1941 года и в награду был возвращен с огневой позиции обратно в наше время, к привычной работе и уютной квартире с Интернетом и сияющим унитазом. Но, оказывается, «посттравматический синдром» бывает даже у «попаданцев» — тому, кто обожжен и отравлен войной, уже не вернуться к мирной жизни: его неудержимо тянет назад на передовую...

Новое задание зенитчика из будущего! Новая «ходка» за линию времени — теперь уже в 1942 год, на Сталинградский фронт, в зенитный полк гвардейского танкового корпуса. Попав под сокрушительный удар немецких панцеров, гвардии «попаданец» принимает неравный бой...

Вроде здесь. Деревья нависали над узкой грунтовой дорогой, образуя почти полную арку, их ветки оставляли свободными всего чуть больше двух метров свободного пространства. Моему почти пятиметровому седану с его пятнадцатью сантиметрами под защитой картера и базой два восемьдесят такие дорожки категорически противопоказаны. Да и металлик с боков ветками поцарапать можно. Ну да что делать? Раньше надо было думать, сейчас за джипом бежать поздно. Я включил правый «поворотник» и плавно добавил газ. Опа! «Кирпич». Так и прав можно лишиться. Однако для фабричного знака, изготовленного в соответствии со всеми ГОСТами, этот слишком блеклый, да и цвет малость не тот, если приглядеться. К тому же гаишников на таких всеми забытых грунтовках отродясь не водилось. Поэтому — вперед, и я решительно повернул руль.

Дорога оказалась во вполне приличном состоянии, во всяком случае, машина ни разу не чиркнула по ней днищем. Видимо, по ней все-таки регулярно ездили, и не только на джипах. Деревья расступались перед капотом, жесткая подвеска потряхивала кузов на попадавшихся под колесами ямах. Дорога плавно изгибалась и просматривалась только метров на тридцать-сорок. Она или не она? Почти за семьдесят лет многое могло измениться, но, похоже, она. Через сотню метров путь преградили ворота, справа от них притулилась будка охраны. Машину я поставил так, чтобы номера автомобиля от ворот не просматривались, выключил зажигание и дальше отправился пешком.

Навстречу из будки вышел мордатый парень лет двадцати пяти. В черной куртке с неизменной желтой надписью «ОХРАНА» и гладкоствольным карабином на базе «Калашникова».

— Ты что, знак на въезде не видел? — Извините, никакого знака я не заметил. А база строительных материалов

здесь? Охранник окатил меня презрительным взглядом. Костюмчик на мне

серенький, брюшко под ним, рубашечка беленькая, галстучек. Короче, типичный лох, срубивший бабла по воле случая и сейчас возводящий загородное гнездышко.

— Нет здесь никакой базы. Давай сдавай назад. — Но как же, — я включил дурака на полную мощность, — мне сказали

именно здесь. — Ты откуда ехал? Со стороны Москвы? — Да, оттуда.

— Тогда ты до нее двух километров не доехал, — смилостивился воротный страж, — с этой дороги направо поворачивай, а там слева увидишь, не промахнешься.

— Спасибо. Большое спасибо. До свидания. Охранник по-английски вернулся в свою конуру, а я поспешил к машине.

Стрелки приборов описали почти полный круг и вернулись назад, только тахометр показал обороты холостого хода. Развернуться не получится. Пришлось все сто метров медленно ползти задним ходом. И так же задом осторожно выползать на асфальт. Только направо я поворачивать не стал, все, что мне надо, и так уже увидел. Его перекрасили и покрыли красной металлочерепицей, ему вставили пластиковые стеклопакеты, а колючую проволоку на заборе заменили зеленой рабицей. И ворота уже другие, и будки охраны раньше не было. Но я его узнал, сразу узнал. Они ушли отсюда, но за объектом продолжает кто-то приглядывать, судя по всему, из своих, из местных.

Стрелка спидометра подобралась к сотне, и я включил круиз-контроль. Серая лента асфальта стелилась под колеса, сыто урчал мотор, еле слышно шуршали покрышки, а из динамиков голос неизвестной певицы на английском языке пел о любви. Минут через пять будет кольцевая, полчаса вокруг столицы, проползти через Химки и вырваться на простор Ленинградки. Сейчас самое начало рабочего дня и все торопятся из области в город, а мне в противоположную сторону, поэтому надолго застрять не должен. А там семь-восемь часов, и я дома. Непонятно только, зачем я вообще сюда поехал. Нашел? Посмотрел? Что дальше? Давно пора забыть эту историю и жить дальше. Забыть? Нога резко надавила на педаль, стрелка тахометра метнулась вправо, и машина рванулась вперед, наращивая скорость. Нет, ничего я забывать не собираюсь.

ГЛАВА 1 Хорошая все-таки штука — гугловские карты, особенно наложенные на

снимки из космоса. За месяц после возвращения оттуда я просмотрел весь свой путь в сорок первом. Многое, конечно, изменилось. Например, на месте наплавного моста через Дон сейчас высится над водой современный железобетонный, тень от него на снимке позволяет прикинуть высоту. И от огневых позиций батареи ничего не осталось, всю местность занимают распаханные поля и выросшие в последнее время дома то ли дачного поселка, то ли садоводства. Но многое, очень многое осталось, мосты вот железнодорожные на прежнем месте, ни на метр не сдвинулись.

Карту Московской области к югу от МКАД я рассматривал особенно тщательно. К счастью, лесов в ближнем Подмосковье осталось не так много, поэтому в течение трех минут я нашел дорогу между двумя деревнями, пересеченную лесной просекой. Правда, никакого объекта в лесу и ведущей к нему грунтовки я на спутниковом снимке не увидел. Но это мало меня смутило — части, в которой я проходил срочную, тоже ни на одном снимке нет, а там объект площадь на два порядка большую занимает, да и строений побольше будет, не то что дом и гараж, затерянные среди деревьев. Короче, надо поехать и проверить на месте. Вот и поехал, как только выдалась пара свободных дней.

Осталось только решить, что делать дальше. Взять базу штурмом и открыть межвременные закрома? Уй-й! Ёо-о!

— Ты где права купил, козел?! Еле успел нажать на тормоз, избегая столкновения с «Фокусом», внезапно

метнувшимся из правого ряда в левый. Идущая за мной «девятина» чуть не устроила мне приключение на задний бампер, но тоже успела оттормозиться. Водитель «Форда» проигнорировал мое мнение о нем, еще прибавил газу, рванул через сплошную полосу и успел втиснуться перед впереди идущей «Маздой», под рев клаксона летящей навстречу фуры. Камикадзе. Чувствую — его «КамАЗ» уже в пути, такие долго не живут. Ладно, хватит, надо самому на дорогу смотреть, а то и свой грузовик проспишь.

К полуночи, уже где-то под Тверью я почувствовал, что за один присест мне обратную дорогу не одолеть. Дальше тянуть становилось просто опасно — глаза слипались. К счастью, подвернулась придорожная гостиница. За кровать в номере с удобствами в коридоре и охраняемую стоянку с меня взяли полторы тысячи. Как только голова коснулась подушки, я вырубился намертво и проспал до десяти часов следующего дня.

Домой вернулся уже в два часа после полудня. Поставил машину в гараж и уже закрывал ворота, когда все началось.

— Добрый день. За моей спиной стоял белобрысый парень лет двадцати пяти. Еще пару

секунд назад его там не было, он возник словно ниоткуда. Прежде чем ответить, я пригляделся к нему внимательнее. Среднего роста, худощавый, жилистый, лицо без особых примет. Нет, не двадцать пять, ему скорее тридцать. Тридцать, тридцать… В голове вдруг запульсировал сигнал тревоги. Тридцать! Неужели?!

— И вам не хворать. Чего надо? — А вы не очень любезны. — А кто вы такой, чтобы я с вами любезничал?

— Догадались, — натянуто улыбнулся блондин, продемонстрировав белоснежные зубы, — да, я оттуда.

По-русски говорит не совсем чисто, есть небольшой акцент. Я почему-то решил, что он из Прибалтики. Опыт общения с прибалтами у меня невелик, но, судя по растянутым гласным, парень оттуда. Про себя я так его и окрестил — прибалт.

— Так зачем я вам понадобился? Месяц назад мы вроде разошлись без взаимных претензий.

— Да, это так. Но через некоторое время после вашего возвращения там возник небольшой хронокатаклизм.

— Возник и возник. Я-то тут при чем? — Наши ученые считают, что есть связь между вашим пребыванием там и

этим небольшим катаклизмом. Поэтому я предлагаю вам еще раз, с нашим участием, проанализировать ваше поведение там.

Там. Он даже не называет вещи своими именами. — А я считаю до трех, и проваливай отсюда! Прибалт парень резкий, тренированный, другого на такое задание и не

послали бы, но гаражи просматриваются несколькими видеокамерами, вряд ли они решатся на силовой захват на глазах у гаражной охраны. До отделения милиции отсюда метров триста, и, получив вызов, пэпээсники приедут буквально через три-четыре минуты. И если начнут выяснять личности участников драки, то у прибалта могут начаться проблемы. А я уже прикидывал, к кому обратиться, чтобы избавиться от нежеланного гостя, не прибегая к помощи официальных структур.

— Наш разговор еще не окончен, — не то пообещал, не то пригрозил прибалт.

И тут я сделал ошибку. Решив, что в данный момент они действовать не рискнут, я повернулся к нему спиной. Хотел продемонстрировать, что общаться с ним больше не намерен. Продемонстрировал! Прибалт просто вырубил меня! Еще до того, как померкло сознание, я успел почувствовать, что меня подхватили, не давая упасть на землю.

Когда я очнулся, то чуть не завыл от тоски — уж больно знакомым оказалось

помещение, в нем я уже провел почти три недели, причем не по своей воле, и покинул только месяц назад. Если считать по субъективному времени. Да и по объективному тоже. Выглянув в окно, я увидел на некоторых деревьях пожелтевшие листья. Значит, здесь тоже прошел месяц и сейчас середина сентября. Костюм на мне остался прежний, только карманы основательно

почистили, даже всю мелочь выгребли, уроды. Сунув ноги в туфли, стоявшие около кровати, я пошел к раковине, открыл кран и сунул голову под струю холодной воды. Шум в ней немного стих, видимо, вкатили мне какую-то гадость, и ее действие еще не закончилось. Да и в мышцах чувствовалась некая вялость. Толкнул дверь, убедился, что она закрыта снаружи, и отправился обратно на кровать.

Когда за мной пришли, я уже окончательно оправился и чувствовал себя неплохо. Лязгнул запор, и на пороге появилась сладкая парочка: прибалт и младший мордоворот.

— Очухался? — поинтересовался младший. — Руки, — потребовал прибалт. На моих руках защелкнулись красивые блестящие браслеты. — Давай на выход. На выходе меня подтолкнули вправо, но я уперся. — Сначала в туалет. — Пусть идет, — разрешил прибалт, — присмотри за ним. Младший недовольно засопел, но возражать не осмелился. Поперся за мной

даже в кабинку. — Может, еще достанешь и подержишь? — Давай ссы. Я с удовольствием избавился от той гадости, которую почки успели

перекачать из организма в мочевой пузырь. Не торопясь, вымыл руки и под бдительным присмотром младшего отправился в кабинет на допрос. Прибалт уже ждал там. Меня усадили на табурет перед монументальным столом.

— Может, сзади сковать? — предложил мордоворот. — Он парень прыткий. — Не стоит, — усмехнулся прибалт, — с ним я справлюсь. — Ну, тогда я пошел? — Иди. — разрешил прибалт. — У меня есть основания полагать, что в прошлый раз вы были с нами не

совсем откровенны. Ничего не хотите сказать по этому поводу? — Ничего. — Сэр Джеймс предупреждал меня, что к сотрудничеству вы не склонны, но

у меня есть для вас аргумент. И тут он совершил ошибку — повернулся ко мне спиной и начал открывать

стоящий у стены сейф. Достать его через стол я не мог, но все стоящее на столе было мне вполне доступно, а центральное место занимал антикварный письменный прибор из бронзы. Чернильница, как оказалось, пустая, но и без содержимого весьма увесистая, закончила свой полет, соприкоснувшись с

белобрысым коротко стриженным затылком. Звук удара был глухой, костяной, с полутора метров промахнуться непросто, даже скованными руками. Секундой позже раздался более громкий стук падения чернильницы на пол, а еще чуть позже в соприкосновение с досками пола пришла голова прибалта. Я замер. Тишина. Никто не топал по коридору, не стучал каблуками, не спешил распахивать дверь и врываться на помощь.

Ключ! Наручники защелкивал прибалт, значит, и ключ должен быть у него. Нужный предмет отыскался в правом кармане брюк. Даже имея ключ, снять браслеты не так просто, минуты три провозился, пока освободил сначала одну руку, затем вторую. Проверил у лежащего пульс, вроде есть, но под головой уже начало растекаться кровавое пятно. Извини, братан, вызвал бы я тебе «Скорую», но дела, дела, да и телефона под рукой нет. А сейф-то он закрыть не успел. Ну-ка, что у нас тут за аргумент? Коробка с десятком ампул и упаковка одноразовых шприцев. Это и есть какая-нибудь «сыворотка правды»? Небось больших денег стоит.

Хрусь. Под каблуком осталась мокрая кучка мелких стекол. Так, что тут у нас еще? Папки, папки, еще папки. Ноутбук, видимо, тот, который мне демонстрировал полковник. Пачки денег, довольно много. Но деньги мне сейчас ни к чему, мне нужно оружие. Хоть какой-нибудь ствол, хоть капсюльный. Ничего. Может, у прибалта есть? Когда я ощупывал его карманы, он слабо застонал. Жив — это хорошо, а оружия нет — это плохо. Остается стол. С ходу рванул ручку среднего ящика. Ухватистая рукоятка легла в руку как влитая, мой размерчик! Ничем не прикрытый ствол, большой наклон рукоятки, пуговки сверху. Я его сразу узнал — «парабеллум». Теперь прорвемся!

Вряд ли кто-то держит в столе пистолет с досланным в ствол патроном. Тем более что у «люгера», насколько я помню, ударно-спусковой механизм одинарного действия. Я потянул пуговки назад и вверх. Поначалу затвор пошел легко, но, отойдя назад миллиметров на пятнадцать, застопорился. Вторая попытка также не принесла успеха. В вырезе рамки было видно, что в стволе патрона нет. Тупорылый патрончик был виден где-то внизу, в магазине. Дальнейшее изучение незнакомого оружия я решил провести без патронов в нем. Кнопка защелки магазина нашлась там, где и должна быть, — на левой стороне пистолета в задней части спусковой скобы. После нажатия на кнопку магазин выскочил из рукоятки. Полный. Раз, два, три … восемь. Второго магазина ни в среднем ящике стола, ни в других не нашлось. Ладно, обойдемся тем, что есть.

Третья попытка оттянуть затвор также потерпела фиаско. Сквозь открывшееся окно пистолет был виден насквозь. Я подергал спусковой крючок, он ходил свободно, с небольшим усилием. Пимпа с левой стороны в задней части рамки, скорее всего, и есть предохранитель. Перевел его из нижнего положения в верхнее и нажал на спуск, ничего не изменилось. А если… В этот раз затвор дошел до конца и вернулся назад без всяких препятствий. Нажатие на спуск привело к звонкому щелчку внутри пистолета. Понятно, предохранитель не только разобщает спусковой крючок с шепталом, но и блокирует затвор. Интересно. Еще раз. Сдвоенный щелчок затвора, предохранитель вниз — спусковой крючок упирается в заднюю часть скобы без всякого эффекта. Предохранитель вверх, звонко щелкает ударник. Разобрался, наконец. Магазин досылается в рукоятку хлопком ладони. Кляк-кланц — патрон в стволе.

Стоп, стоп, можно не спешить, вряд ли прибалт планировал закончить допрос за двадцать минут, а в сейфе наверняка найдется масса интересного. Деньги, например. Хватанув одну из пачек, я удивился. В прошлый раз мне попадались коричневатые рубли с шахтером, зеленоватые трешки с пехотинцем и серые пятерки с летчиком. В чужих руках я видел зеленовато-серые банкноты достоинством в один червонец и красные три червонца с задумчиво-напряженными взорами дедушки Ленина. А сейчас я держал в руке пачку серовато-голубых купюр, с которых за мной напряженно наблюдал все тот же Ленин. Каждая бумажка достоинством десять червонцев, или, проще говоря, сто рублей. С моими сержантскими семнадцатью с полтиной такие мне не попадались. В одной — мое жалованье почти за полгода, а вся пачка, выходит, за полвека вперед. А пачек здесь… Одна, две, три, четыре. Плюс пара пачек красных тридцаток, еще червонцы. В первом приближении больше пятидесяти тысяч. Кажется, я и здесь становлюсь состоятельным человеком.

Деньги всех проблем не решают, но помочь выжить могут. Деньги — это еда, это одежда, новые документы, наконец. Стоп. В нижнем отделении стального ящика стоит объемистый кожаный портфель. Пустой. Пока так везет — надо прорываться отсюда. Решительно сгреб все деньги в портфель. Это что? Какие-то пустые бланки, но уже с подписью и печатью, беру. Папки. На одной из них я заметил свою фамилию, открыл. Е-мое! Да это же мое дело! И паспорт мой здесь, и водительское удостоверение, свидетельство о регистрации машины, талон техосмотра, ключи от машины, от квартиры, от гаража, деньги 1997 года. Все здесь! Протоколы наших бесед с полковником, еще бумаги. А это что? Красноармейская книжка без фотографии, зато с моей фамилией. Сунул папку в портфель. Туда же запихал ноутбук. Портфель закрылся с трудом. Тяжелый,

зараза! Как бы ручка не оторвалась. Пистолет в правую руку, патрон уже в стволе, предохранитель поднят. Я взялся за ручку двери, ведущей в коридор.

Стоп, в сорок втором году появиться на улице без головного убора, все равно что в наше время без штанов — внимание окружающих гарантировано. Однако ни кепки, ни шляпы мне не попалось, зато конфисковал у прибалта едва начатую пачку сигарет, пригодится в качестве антисобакина. Ну, все, пора. Я осторожно выглянул в коридор. Никого. Осторожно прокрался к входной двери, прислушался, вроде тихо. Толкнул дверь и сделал шаг наружу. На этом шаге мое везение закончилось — к входу направлялся младший мордоворот. На полсекунды мы замерли от неожиданности встречи. Правая рука младшего дернулась к карману шаровар.

— Стой! Идиот! Ну зачем он за оружие схватился? У меня-то пистолет в руке, патрон

дослан и предохранитель поднят. Бах! Бугай с воем покатился по земле, пытаясь зажать рану в левом бедре и напрочь забыв о своем оружии. Надеюсь, бедренную артерию пуля не задела. Однако мне пора, я рванул к забору. Спрятанные мною палки так и лежали на прежнем месте. Подпер ими нижний ряд проволоки и вылез наружу, следом вытащил тяжеленный портфель. По лесу я ломился, как напутанный лось, выскочил на дорогу и побежал в сторону7 Москвы. Метров через триста остановился, потоптался, сделал шаг на середину грунтовки, затем шаг назад и сиганул через кювет обратно в лес. На беглый взгляд все выглядело так, как будто я остановил машину и уехал на ней. благо свежие следы шин на дороге были.

Присыпав дорожку отхода табаком, выпотрошенным из сигарет прибалта, я направился через лес обратно, надеясь выйти на шоссе с другой стороны леса. По дороге я попытался продумать сложившуюся ситуацию. Из-за выстрела мой побег обнаружили сразу, это минус. Но в погоню они сразу не пойдут, на объекте их осталось человека три-четыре, и у них на руках двое раненых, оба тяжелые. Значит, свяжутся со своим высоким покровителем. А что сможет предпринять тот? Лес здешний невелик, но полтора-два десятка квадратных километров занимает, а также имеет выход к нескольким населенным пунктам. Качественно прочесать такую местность — одного полка мало, да и не будут они войсковую операцию проводить, слишком многих придется задействовать и ставить в известность. Значит, пришлют на объект группу с разыскной собакой. Откуда приедет группа? С Лубянки? Далеко и долго, опять же начнут задавать неудобные вопросы. Могут прислать из местной милиции, это быстрее, и любопытство милиционеров проще прикрыть. Будем надеяться, что местная собачка окажется не таким профессионалом, как ее лубянская коллега.

Мне показалось, что я услышал шум мотора. Разыскники приехали? Нет, слишком рано. Скорее раненых в больницу повезли на «эмке». Минут через двадцать впереди, среди веток, наметился просвет. Проскочив через дорогу, я опять углубился в лес и через некоторое время вышел к реке. На берегу я немного отдохнул, заодно разобрал ноутбук, разбил об дерево остатки и выбросил их в реку. Таскать его с собой ни к чему, вид у него уж очень нездешний, да и тяжеленный, зараза. Надорвав пачку рублей, переложил несколько банкнот в карман. Попытался куда-нибудь пристроить пистолет. Вот для чего не предназначен «парабеллум», так это для скрытого ношения. Тяжеленная железяка оттягивала карманы, выдавая свое присутствие. Попытка пристроить его за поясом также не принесла успеха — то ствол торчит, то рукоятка. В конце концов сунул его в портфель вместо ноутбука.

Еще через пару часов я вышел к большому поселку. Судя по свисткам паровозов, где-то здесь была железнодорожная станция. Я решительно направился к центру. Там я и отыскал то, что мне нужно, — одноэтажное здание с большой надписью «ПРОМТОВАРЫ».

— Одежда по карточкам. Отстояв короткую очередь, я удостоился внимания продавщицы в отделе

готовой одежды. — Здравствуйте. А шляпы тоже по карточкам? Мою ветер унес. — Размер? — Пятьдесят восьмой. Порывшись в стопке шляп, продавщица протянула мне серую, из мягкого

фетра, обвитую лентой. — Зеркало там. По размеру шляпа подошла, но вид у меня в ней абсолютно дурацкий. С

другой стороны, костюмчик, галстучек, шляпа и объемистый портфель, общий вид малость помятый — типичный командировочный совслужащий. Мне бы рост поменьше, и в толпе я затеряюсь на раз.

— Беру. Сколько стоит? Продавщица взглянула на бирку. — Двадцать два тридцать. Касса там. И я отправился пробивать чек. Выйдя из магазина, я осмотрелся и направил

свои стопы в сторону железной дороги. Здесь наверняка ходят пригородные электрички, точнее, пригородные поезда на паровозной тяге.

До станции я не дошел, по дороге попался мне местный рынок, точнее, рыночек. В ближайших к дороге рядах основными товарами были махорка, картошка и соленые огурцы. Стакан махорки стоил десять рублей, во столько

же обходился килограмм картошки, соленые огурцы того же веса колхозники продавали за двадцать. Даже не продавали, гораздо чаще просто меняли на вещи. Мне, привыкшему к копеечным ценам военторга, здешние требования показались весьма завышенными, а пачки денег в портфеле сразу упали в цене. И это только осень сорок второго, военная инфляция еще не успела набрать обороты.

Потолкавшись в продовольственных рядах, я добрался до вещевых. Здесь продавцы откровенно скучали, покупателей было мало, да и те больше смотрели и приценивались, чем действительно хоть что-нибудь брали. Моя начальственно-командировочная фигура привлекла внимание, продавцы носом почуяли возможную прибыль, но меня их тряпки не интересовали. Я подкатил к небритому дядьке на костылях, примостившемуся у самого края рядов. Перед дядькой лежала далеко не новая гимнастерка с черными петлицами и перекрещенными «мослами».

— Твоя? — Моя. — Продаешь? — Не. Так сижу. — Сколько? — На красненькой сойдемся. А тебе-то зачем? Да и размер не твой. Дядька был действительно помельче меня, но не сильно. — Ничего, должна налезть. Значит, тридцать? Дядька кивнул. Красная купюра исчезла с прилавка в мгновение ока,

видимо, я переплатил. С другой стороны, зачем мне три стакана махорки? Я же не курю.

— Слушай, дядя, ты не знаешь, где можно комнату снять? — Так у меня можно, я один живу. — А жена? — Да кому я с одной ногой нужен. Да, в сорок втором бабы еще могли разбрасываться мужиками, пусть даже и

одноногими. Через пару лет в дефиците будут всякие: кривые, однорукие, одноногие.

— Цена вопроса? — Так это, — замялся дядька, — мне много не надо, может, бутылочку

возьмешь? Водки у продавцов я не видел, но из-под полы ею наверняка торговали, надо

только знать, к кому подойти. — Сам возьми. Деньги я дам. Сколько надо?

— Три сотни. Однако! И это при том, что государственная цена пол-литровой бутылки

всего одиннадцать сорок. Прихватив три серо-голубые бумажки, дядька резво заскакал в глубь рынка. Вернулся он заметно повеселевшим минут через пять, я уже начал думать, что дядька просто слинял, но тут он прискакал. Кроме пол-литры у него был небольшой пакет из газеты.

— Пошли. Гуляем сегодня! — Далеко идти? — Да нет, совсем рядом. Мы выбрались с рынка и пошли по той же улице, которая привела меня

сюда. — Тебя как зовут? — Колян. Я тоже представился. — Где же ты ногу оставил, Николай? Дядька сразу помрачнел. — Под Ростовом. Весной еще. — Дивизионная? Полковая? — Пэтэо. Позицию нашу засекли и минометами… Ну вот и пришли. Дядька направился к подъезду двухэтажного деревянного дома, похоже, еще

дореволюционной постройки. Жил Николай в небольшой комнате большой коммунальной квартиры.

Комната была почти пустой, все, что представляло хоть какую-нибудь ценность, было продано или обменено на водку. Наше появление было встречено соседями в духе «опять привел неизвестно кого». Дядя Коля огрызнулся, и мы убрались в его комнатушку. Хотя какой он дядя, ему еще и тридцати нет, а выглядит лет на двадцать старше. Одинокий инвалид попросту спивался, и спился бы окончательно, если бы не дороговизна водки и почти полное отсутствие денег. На вопрос о размере пенсии он только обреченно махнул рукой.

Сейчас Николай храпел на старом, протертом до дыр диване. Я только обозначил свое участие, и почти все содержимое бутылки досталось ему. Закусывали солеными огурцами, принесенными в пакете из старой газеты. Убедившись, что хозяин на некоторое время полностью отключился от проблем этого мира, я решил разобрать содержимое портфеля.

Первым делом достал «парабеллум», нехорошо носить взведенный пистолет, пусть и поставленный на предохранитель. На надежность люгеровского предохранителя никто не жаловался, но боевая пружина устает. Сначала

вытащил магазин. Кляк-кланц, и по полу покатился бочкообразный золотистый патрон. Клик — щелкнул ударник Подобрал с пола патрон и попытался вставить его обратно в магазин. Хренасе пружинка! Пришлось приложить нешуточное усилие, прежде чем патрон встал на место. Один, два, три… Ладно, чего их считать, и так ясно, что осталось семь.

Закончив с пистолетом, я начал разбирать бумаги в свете и без того слабенькой лампочки, да еще и горевшей вполнакала. Напряжение у них тут ни к черту, но хорошо, что вообще есть. Все вещи и документы, относящиеся к двадцать первому веку, сразу отложил в сторону — в ближайшее время они мне вряд ли понадобятся.

Оставшиеся документы заинтересовали меня сильнее. Оказалось, что я стал обладателем нескольких незаполненных бланков командирских удостоверений и красноармейских книжек, зато уже с поставленными печатями и штампами воинских частей. Думаю, что бланки подлинные либо изготовлены с учетом достижений полиграфии двадцать первого века. Так что без тщательной экспертизы уличить меня будет невозможно. Жаль, что ни одного гражданского паспорта мне не досталось. А может, это и к лучшему — подделать записи в паспорте намного труднее, чем в красноармейской книжке. Поэтому придется мне опять форму надевать, тем более что гимнастерка у меня уже есть, осталось только добыть остальное обмундирование. Что еще? Справка Паричского военкомата о моем призыве в РККА. Отложил в сторону7, еще может пригодиться. Оставшиеся бумаги оказались бланками командировочных и отпускных удостоверений, продовольственных аттестатов и справок о ранении. Короче, полный шпионский набор, с которым можно продержаться некоторое время. А мне и не надо держаться долго.

Деньги пусть лежат, а вот папкой со своим делом я занялся. Сверху лежало что-то вроде листка по учету кадров с моей фотографией десятилетней приблизительно давности. Не иначе из паспортного стола взяли. Я достал паспорт и сравнил. Ну, точно! Что у нас дальше: родился, учился, работал… Ничего интересного, это я о себе и так знаю. Смятая бумага полетела на пол. Моя здешняя автобиография, собственноручно написанная в запасном полку, видимо, вытащили из личного дела. На пол. Ого, а это что? Характеристика, написанная командиром батареи старшим лейтенантом Филаткиным. Так, так, интересно. Что тут у нас: «Образование… в РККА с…» Не то, а вот: «В исполнении служебных обязанностей настойчив, энергичен, инициативен. Требователен к себе и своим подчиненным. Дисциплинирован». И дальше: «Политически грамотный, морально устойчив». Ну, еще бы! А вот и вывод:

«Занимаемой должности соответствует». Короче, сразу орден с закруткой на спине. Характеристика полетела на пол к остальным бумагам.

А вот и то, с чего все началось, — запрос особиста из запасного полка Брянского фронта. У-у-у, сволочь! Я выместил свою злобу на ни в чем не повинной бумажке. Следующий лист тоже не порадовал. Первое, что бросилось в глаза, — резолюция в правом верхнем углу, написанная косым малоразборчивым почерком. Напряг зрение. Что-то вроде: малоконкретно, поручить агенту собрать дополнительный материал и подпись «нач. особ. отд. л-т ГБ» фамилию хрен разберешь, то ли Костылев, то ли Кошелев. Сама бумага являлась рапортом младшего сержанта медицинской службы Вороновой О.Л. Вот сучка! Некоторые мои промахи, оговорки и незнание реалий этой жизни мужики списывали на старорежимное интеллигентское воспитание, а эта стерва прозрачно намекнула на мое возможное эмигрантское прошлое и шпионское настоящее. А я-то считал, что уже пообтерся и от местных жителей ничем не отличаюсь. Фактов у нее, конечно, не было, поэтому особист и не стал сразу меры принимать, а там и фрицы подоспели, всем не до меня стало.

Дальше пошли ответы на запросы еще одного лейтенанта, на этот раз из ГУГБ. «Не был… не зарегистрирован… не значился… не числился», короче, не существовал. Дальше пошли записи, протоколами их назвать нельзя, наших бесед с полковником, тоже ничего интересного. Куча бумаг на полу быстро росла, надо было принимать какие-то меры. Осмотрев комнату дяди Коли, я обнаружил дверцу печной топки прямо в стене. В топке оставалась зола, видимо, еще с весны. Бумаги с пола запихал в печку, а спичек-то у меня и нет. Надо было прихватить зажигалку у прибалта, да не подумал вовремя. А ведь Николай тоже курит. Беглый обыск карманов спящего хозяина принес зажигалку, сделанную из винтовочной гильзы. Остатков паров бензина хватило на то, чтобы сероватая канцелярская бумага занялась язычками желтого пламени. Однако весь дым полез обратно в комнату. Торопливо захлопнул топку и начал искать заслонку печной трубы, та нашлась под самым потолком. Через несколько минут пламя жадно пожирало подсовываемые ему листы. Минут через двадцать все усилия местных сыщиков и межвременных засланцев вылетели в трубу. То, что осталось, я убрал обратно в изрядно похудевший портфель. Однако и самому пора на боковую.

Утром Николай мучился от похмелья. Еще бы! Считай, целую пол-литру в одну харю выпил! Поскольку я решил задержаться у него на несколько дней — пусть утихнет первый ажиотаж моих поисков и искатели решат, что субъект проскочил мимо их раскинутых сетей, пришлось бежать за лекарством для больного.

— На базаре найди Юрчика, — простонал дядя Коля, — скажи, для меня, он подешевле продаст.

Портфель я прихватил с собой, не дай бог, хозяин из чистого любопытства сунет в него нос. Для начала я хотел посмотреть обстановку на станции, но меня спугнул шлявшийся по перрону милиционер, пришлось сделать вид, что я просто мимо проходил и отступить обратно к рынку. Юрчика я нашел быстро — буквально первый же продавец, к которому я обратился, указал мне на ничем не приметного малорослого типа, торчавшего за прилавком, с которого он стаканами продавал махорку. Не случись второй революции, он бы наверняка был мелким лавочником, но и в Советском Союзе нашел себе занятие по душе, только масштаб был еще меньше.

— Здравствуй, Юрчик. Привет тебе от дяди Коли. — От какого еще дяди? — насторожился спекулянт. — От Николая, вчера вон за тем прилавком гимнастерку продавал. — А-а, от Коляна! Ну так бы сразу и говорил! А сам-то он где? — Болеет. У тебя же небось, вчера брал. Сегодня лекарство требуется. — Понятно, — ухмыльнулся Юрчик — Пол-литра? — Не, это он вечером опять будет пьяный, а завтра утром — больной.

Чекушку давай. Пятнадцать червонцев исчезли в кармане продавца, а бутылочка,

извлеченная из-под прилавка, перекочевала ко мне в портфель. — Слушай, Юрчик, а базар у вас всегда такой мелкий? — По субботам побольше народа бывает, — ответил спекулянт и понизил

голос: — А тебе продать что-нибудь надо или достать? — Да ничего особенного, сапоги нужны приличные, кожаные. Юрчик перегнулся через прилавок, оценивая размер моей обуви. — Трудно будет. Такие здоровые редко бывают. — А ты постарайся, внакладе не останешься. Если что-то будет, я у Коляна

квартирую. — Ну, лады. На этом мы расстались с местным олигархом. Я еще полчаса побродил по

рынку, купил командирский ремень со звездой. На обратном пути зашел в промтоварный магазин и купил две ручки с набором перьев разных номеров и две бутылки с чернилами: синими и фиолетовыми.

Лекарству Колян обрадовался, хотел выдуть всю чекушку разом, но я ограничил его аппетит третью граненого стакана. Похмелившись, он «сгонял» отоварил продовольственные карточки, и мы перекусили прямо на коммунальной кухне. А потом Николай опять прежнюю песню завел:

— Ну дай чекушку, не обижай инвалида. Давать очень не хотелось, больно смотреть, как человек спивается, но уж

очень мне нужно было в его документы взглянуть. Скрепя сердце отдал. Когда он дошел до нужной кондиции, я задал интересующий меня вопрос:

— Коль, а документы у тебя есть? — Есть, как не быть. — А где? — Там. Николай махнул в сторону шкафа, который по причине больших размеров и

соответствующей массы не мог быть вытащен из комнаты и пропит. На верхней полке нашлась чистая тряпка, в которую были завернуты паспорт, военный и профсоюзный билеты, а также проходное свидетельство, вещевой и продовольственный аттестаты, справка о ранении. Поразило низкое качество полиграфии и небрежность заполнения документов. Во время срочной службы мне один раз пришлось заполнять журнал наработки списываемого бензоагрегата за десять лет. Тогда я подделал почерк и подписи четырех офицеров, отвечавших за него в разное время. Комиссия ничего не заметила, как и отсутствие нагара в выхлопной трубе, и заводскую смазку на двигателе. Теперь у меня экзамен посерьезнее будет.

Начал со справки о ранении, используя справку дяди Коли в качестве образца. На имеющемся у меня бланке стояла печать эвакогоспиталя № 1662, знать бы еще, где это. В графе «диагноз ранения» написал коротко — контузия. Так как никаких шрамов на теле у меня не было, только на душе, но их в справке не укажешь. Дату поставил тем днем, когда меня арестовали. На месте подписи начальника госпиталя поставил размашистую закорючку. Потом сменил ручку, чернила, почерк и взялся за аттестаты. Проходное свидетельство меня не заинтересовало, а с отпускным билетом пришлось импровизировать. Еще раз сменил перо и чернила. Выписал себе билет в Шиловский районный военкомат Рязанской области. Посмотрел, сравнил с Колиными — что-то не то. Сложил, чуть помял — все равно не то. Надо будет несколько дней потаскать их в кармане, чтобы потерлись и обмялись. А в остальном очень даже похоже. Добавил к ним свою красноармейскую книжку. Конечно, серьезной конторе вроде СМЕРШа эта липа на один зуб, но для обычного патруля прокатит. По крайней мере, я на это очень надеюсь.

В субботу базар увеличился в размерах и порадовал представленным ассортиментом. Мне удалось купить новые шаровары моего размера и выгоревшую на солнце пилотку со звездой. Отыскал и солдатский сидор, а также массу мелочей, необходимых в повседневном быту, уж с этой стороной

жизни я был хорошо знаком. На все про все потратил почти три сотни. Единственное, чего найти не удалось, так это сапоги. А куда можно идти без сапог? Юрчик, на которого я возлагал большие надежды, только руками развел.

— Нет ничего. Размер у тебя уж больно здоровый. — Увидев мою расстроенную морду, смог только посоветовать: — Иди по той улице. Через два квартала увидишь будку сапожника. Не говори, что я послал, мы с ним в контрах, но, может, что-нибудь и найдет.

Забыв поблагодарить торговца, я помчался в указанном им направлении. Сапожник призыву явно не подлежал — возраст у него был вполне уважаемый. Когда моя фигура нависла над ним, он даже не поднял глаз. Не торопясь, он приколачивал накат на ботинки явно военного происхождения. Я деликатно покашлял — никакой реакции, пришлось ждать, пока он закончит. Наконец, дед закончил и обратил на меня свое внимание.

— Что надо? — Сапоги. Дед оценил размер моей лапы. — Только на заказ, материал — твой. Дело зашло в тупик. Конечно, можно рискнуть и поехать в гражданке, имея

в качестве документов только «парабеллум», но боюсь, что так я далеко не уеду, да и патронов осталось всего семь штук А ехать в военной форме и без сапог было немыслимо.

— Слушай, дед, поищи какие-нибудь. Очень надо. — Очень надо, говоришь, — дед исчез в своей будке, — ну, тогда держи,

внучек. К моим ногам шлепнулся сначала один сапог, чуть спустя — второй. Я

поднял оба и критически их осмотрел. На ногу они, конечно, налезут, но в остальном…

— Да они же каши просят! — Не хочешь — не бери. Сам взял только ради голенищ. А подметки я тебе

пришью, но без гарантии. Пришлось согласиться в надежде, что доберусь до мест с более широким

размерным рядом обуви и там подберу себе другие. — Завтра приходи. И дед начал надевать на «лапу» хорошие хромовые сапоги, вот только

размер у них был сорок второй, не больше. Ранним утром в понедельник я выскользнул из комнатушки дяди Коли,

давшей мне приют на эти дни, уже в новом обличье — сержанта зенитного

артиллерийского полка, находящегося в отпуске по ранению. Правда, треугольнички в петлицы я не нашел, зато документы у меня были почти настоящие, а красноармейская книжка так и совсем подлинная. Смущала туго натянутая на плечи и живот, явно с чужого плеча, гимнастерка да сапоги, которые могли развалиться при малейшем зацепе о какое-нибудь препятствие. Все документы и ключи, относящиеся к следующему веку, я еще вчера закопал в ближайшем лесу под приметным деревом. Не знаю, доведется ли еще ими воспользоваться, но с помощью стеклянной банки и куска газоновской камеры я соорудил вполне герметичный контейнер. По крайней мере несколько лет в условиях полной гидроизоляции и небольших перепадов температуры они пролежат. Я даже батарейки из брелока сигнализации вынул.

На станции купил билет на первый поезд в Москву и, смешавшись с толпой пассажиров, прошел на платформу. Дежуривший на ней милиционер никакого интереса к пассажирам не проявил. И ко мне в том числе. Поезд подошел минуты через три, и я нырнул в вагон, заполненный жителями Подмосковья, спешащими в столицу к началу рабочего дня. Место мне досталось только в тамбуре. Сидор пришлось снять и держать в руках перед собой — у меня там много ценных вещей, для чужих глаз не предназначенных.

Поезд останавливался на пригородных платформах, в вагон вливались новые люди, становилось все теснее. Пару раз мне наступили на ногу, раза три пихнули локтем в бок, дышать становилось все труднее, воздух, врывавшийся в тамбур, был с изрядной примесью паровозного дыма. Мои мучения закончились приблизительно через час — зашипев контрпаром паровоза, поезд, лязгая буферами, остановился у платформы Павелецкого вокзала. Толпа вынесла меня из вагона, дотащила до здания вокзала и выплюнула, устремившись к выходам в город. А я остался, мой правый сапог не выдержал перегрузок в толпе и разошелся по шву у подметки. Не зря дед-сапожник отказался давать гарантию на свою работу — старые, стоптанные сапоги дышали на ладан.

— Что, авария? Пока я оценивал размер катастрофы, не заметил, как ко мне подошел уже

пожилой милиционер в синей гимнастерке и синих же галифе с голубыми лампасами.

— Да-а, — протянул я, лихорадочно соображая, как построить разговор дальше, — приехал, называется.

— А далеко тебе?

— Не близко. В Рязанскую область, в отпуске я по ранению, — пояснил я и, предупреждая следующий вопрос, спросил на опережение сам: — А где здесь сапог починить можно?

— Починить? — милиционер сам оценил размер ущерба. — Нет, ремонт тут не поможет. Новые надо искать.

— Да где их найдешь?! — расстроился я. — Слушай, а рынок поблизости есть какой-нибудь?

— Есть, Даниловский. — А добраться туда как? — Добраться-то легко, только цены там… — Ничего, авось какую-нибудь рухлядь сторгую. — Ну-ну, — усмехнулся милиционер, — тогда слушай. С площади

повернешь налево, дойдешь по Садовому до Пятницкой, там метров триста-четыреста. Сядешь на третий номер трамвая, а в трамвае спросишь у кондуктора, где выходить.

— Спасибо, браток — Я подхватил свой мешок, намереваясь направиться к выходу.

— Да не спеши ты, рынок еще закрыт. Часа через три ступай, а пока вон в зале ожидания посиди, утром ваши армейские патрули больно зверствуют, в такой форме враз в комендатуру загребут, а днем их поменьше будет.

— Спасибо за совет, — еще раз поблагодарил я и захромал к входу в вокзал. В зале ожидания я пристроился к большой компании юных сержантов с

голубыми петлицами. Как я понял из их разговоров — недавний выпуск авиационного училища, будущие пилоты «черной смерти», или, проще говоря, «горбатых». Вид у всех был если не боевой, то, по крайней мере, задиристый, но у многих уж больно молодой, никак не тянули они на восемнадцать лет. А может, мне просто показалось, привык к акселератам конца двадцатого века, некоторые, помню, уже в четырнадцать бриться начинали.

Но тут мое внимание привлек рассказ одного из сержантов, невысокого, но крепенького паренька в лихо сдвинутой набок пилотке с голубым кантом.

— Мы на спортивной площадке физо занимались всем отделением. Кто солнышко крутит, кто на брусьях, кто на кольцах. И тут подходит мужик в кожаной куртке, запрыгивает на турник и пытается выход силой сделать. Но ничего у него не получается, так он на перекладине и повис. Ну Мишка подходит к нему, хлопает так по плечу и говорит: «Слазь, корова».

— А мужик чего? — перебил рассказчика кто-то из самых нетерпеливых. — Спрыгнул с турника, зыркнул на нас и ушел, а мы ржем! Вот, а вечером

собирают нас всем училищем в актовом зале и объявляют: «Сейчас, товарищи,

перед вами выступит Герой Советского Союза, прославленный штурман, генерал-майор авиации Александр Васильевич Беляков». И выходит на сцену тот самый мужик в кожаной куртке. Все аплодируют, а у нас душа в пятках. Ведь при входе в актовый зал на мраморных досках три биографии выбиты: Чкалов, Байдуков и Беляков.

— А дальше что? — Да ничего, после выступления всем отделением извиняться ходили, но он

мужик не злой оказался — простил. Так что нас никак не наказали. Разговор пилотов перескочил на другие темы, и я отвлекся, погрузившись в

собственные мысли. К действительности меня вернул тот самый рассказчик, извинявшийся перед Беляковым.

— Слышь, папаша, эй, артиллерия. — А? Что? — Я говорю, табачком не богат, папаша? — Нет, не курю, да и тебе, сынок, не советую, — еще раз вглядевшись в его

лицо, я не удержался и спросил: — А лет-то тебе сколько? Восемнадцать-то хоть есть?

— На днях будет. — А как же ты в армию попал? Доброволец? — Да не совсем. Призвали нас, — летчик продолжил значительно тише: — А

потом собрали в училище и сказали: «Пишите заявления, что вы добровольцы», ну мы и написали.

Смутная тревога тронула мое сердце, где-то я уже слышал эту историю, да и про Белякова вроде тоже. Я еще раз пристально посмотрел на летчика. Да нет, не может быть, мистика какая-то. Но тут его окликнули.

— Нос, пошли покурим, я махорки достал! Нос! Точно Нос! Носов его фамилия! Знакомый отца, только было ему тогда

уже около шестидесяти. Ничего не подозревающий сержант уже направился к выходу, а ведь я многое мог ему рассказать. Он еще успеет получить младшего лейтенанта, но приблизительно через полгода его штурмовик будет сбит. Стрелок погибнет, а сам он попадет в плен. Потом бежит из лагеря и до сорок четвертого будет командовать диверсионной группой в белорусской партизанской бригаде. Я даже помню численность его группы — шестьдесят четыре человека, потому что он часто рассказывал, как в праздники получал тридцать два литра самогона — по пол-литра на душу. После соединения бригады с частями Красной армии он снова сядет за штурвал «Ила», будет еще неоднократно сбит, домой на него придет пять похоронок, но войну он

закончит в Берлине. А умрет в середине девяностых, пять раз обманув смерть за три с половиной военных года.

Я поднялся, забросил сидор на плечо и пошкандыбал к выходу — уж больно велико было искушение. Но я ничего ему не скажу, у него и так все будет хорошо. Сколько же у него будет внуков? Четыре? Нет, кажется, три.

Осмотревшись на площади, я влился в поток москвичей, спешащих по своим делам. Минут через десять добрался до пересекающей Садовое кольцо Пятницкой улицы, еще минут через двадцать пришел красно-желтый вагон с серой крышей и тремя дверями. Странно, мне казалось, что до войны все трамваи были с двумя дверями: в заднюю пассажиры только входили, из передней выходили. Но были, оказывается, и такие. В трамвай я влез, держа в руках сидор, с традиционным вопросом приезжего в незнакомый город:

— А сколько стоит проезд? Плата была за одну остановку десять копеек и пять копеек дополнительно за

каждый следующий участок. Но для каждого маршрута была установлена фиксированная плата за проезд всей линии. Маршрут № 3, один из самых протяженных, был, конечно, и самым дорогостоящим — пятьдесят пять копеек.

— А до Даниловского рынка сколько будет? — Двадцать пять. Получив мелочь, кондукторша оторвала билет от рулонов, висевших у нее на

ремне коричневой сумки. Переведя стоимость поездки в количество остановок, я продвинулся ближе к середине вагона. Заскрежетали закрывающиеся двери, вагон тронулся. На ходу трамвай сильно дребезжал и раскачивался, похоже, дефекты конструкции усугубились недостатками военной эксплуатации, но все-таки он ехал. Еще минут через десять мы доползли до нужной остановки, и я вновь оказался на улице.

Вокзальный милиционер был прав — рановато приехал, торговля еще только разворачивалась. Впрочем, торопиться было некуда, и я отправился на рынок. Вскоре я, как показалось, уловил ритм движения этого беспорядочного на первый взгляд сборища людей. Они четко делились на три категории. Первая, самая большая — покупатели. Эти ходили, толкались, приценивались, короче, постоянно были в движении и что-то делали. Вторая категория — продавцы. Эти никуда не ходили. Они стояли за прилавками, торговались, переговаривались друг с другом, в общем, тоже были при деле. Третья категория была представлена мужчинами, большинство из которых явно были призывного возраста. Эти ничего не продавали и не покупали, даже не приценивались, они наблюдали. Стояли, смотрели, потом вдруг без видимой причины срывались с места и исчезали в толпе, чтобы снова возникнуть в

другом месте и так же бесцельно стоять, наблюдая за окружающей толкотней. Видимо, это был мелкоуголовный криминалитет, пасущийся при любом рынке в любое время.

Но это даже не рынок, на рынке все-таки торгуют, а здесь по большей части проходил натуральный обмен. Меняли вещи на еду и еду на водку, спичечный коробок махорки стоил пять рублей, и это при том, что средняя зарплата не превышала пятисот. Поразили выставленные на продажу огромные пятнадцатилитровые бутыли с чернилами. Неужели их кто-то покупает?

Понаблюдав за продавцами, я присмотрел себе мелкого барыгу, явно краденым торгует, но такой в МУР стучать не побежит, а если и побежит, то не сразу.

— Добрый день. Барыга прицельным взглядом просканировал мою тушку. — А с чего ты взял, что он добрый? — С того, что если договоримся, то будет добрым. — Чего надо? — заинтересовался торгаш. — Для начала шмотку толкнуть. Я вытащил из мешка свой костюм. Барыга профессионально рассмотрел

швы, пощупал ткань. — Не наш. — Английский. Вообще-то, на самом деле финский, но барыге это знать ни к чему, а все

ярлычки «made in Finland» я предусмотрительно спорол. — Новый почти, бери — не пожалеешь. Деловой молча продолжил обследование брюк. Наконец он вынес вердикт: — Пятьсот. — Давай назад, я пошел. Отдавать вещь ему явно не хотелось. — Размер неходовой. Шестьсот. — Косарь, ниже не опущусь, новый же почти. — Семьсот, неизвестно, где ты его взял. — Девятьсот, мой костюм, если хочешь — надену. — Восемьсот, последнее слово! — Договорились! Судя по довольной ухмылке, которую не смог сдержать торгаш, меня опять

здорово объегорили. Однако, спрятав костюм, деньги отдавать он не спешил. — А что для конца? — Сапоги нужны хорошие, кожаные, командирские. С размером проблема.

Барыга прикинул мой размер и сразу зарядил: — Кусок. — Может, сначала товар посмотрим? — Посмотрим, — засуетился барыга, — обязательно посмотрим. А чем

платить будешь? — А что сегодня в ходу? — Иголки для швейных машин, стекла для керосиновых ламп, кремни для

зажигалок, спирт. — И понизив голос. — Если есть маслята — возьму. — Грибы-то тебе зачем? — Грибы?! Ну ты даешь, деревня! Все, все, молчу. Пошли товар посмотрим. Сдуру я поперся с ним, как бычок на бойню. Подозрения у меня возникли,

только когда мы вышли за территорию рынка. Барыга направился к какой-то подворотне, а я чуть приотстал и, скинув с плеча мешок, начал распутывать узел. Подворотня оказалась тупиком, но это было заметно не сразу, а только когда углубишься шагов на десять. Сзади возникли две тени, но моя правая рука уже была внутри мешка. Зашедшие сзади притормозили, рука в мешке могла означать все, что угодно, от солдатской финки до трофейного «парабеллума» или заначенной от начальства гранаты. Я просто разжал пальцы, мешок упал на землю, а пистолет остался в руке. Кляк-кланц. Едва затихло второе «кланц», как в подворотне мы остались вдвоем.

— Стоять! Барыга моментально влип спиной в стену, уставившись на черный зрачок

пистолетного дула. — Ты чо, козел, рамсы попутал? — Ошибочка вышла, кореш. Кто ж знал, что ты фартовый? — Гони лавэ. — Да ты чо, в натуре? — В натуре — кум в прокуратуре. Лавэ гони, или совсем зажмуриться

решил? Барыга трясущимися руками начал тащить из карманов банкноты. — Давай! — Торгаш, не спуская глаз с оружия, протянул деньги. — Пшел! Повинуясь движению ствола, барыга порскнул к выходу. Я запихал деньги в

карман, поставил пистолет на предохранитель и сунул его в правый карман шаровар. Подхватил мешок и, завязывая его на ходу, захромал к выходу. Выйдя, направился налево в сторону Садового кольца, но пройти успел всего шагов пять — по противоположной стороне улицы шел патруль. Первая мысль была — метнуться назад и переждать в подворотне, которую я только что покинул,

но было уже поздно — меня заметили, и патруль двинулся мне навстречу. А бегать я сейчас не могу — с мешком, да еще и в разорванном сапоге.

— Ваши документы! — П-пожалуйста, товарищ лейтенант. Я подпустил легкое заикание, отрабатывая диагноз, указанный в справке.

Ох, не переиграть бы! — Почему заикаетесь? — П-последствия контузии, в справке н-написано. Лейтенант пристально разглядывал мою справку о ранении. Совсем еще

молодой, видно, только из училища. Кроме него, в патруле еще трое курсантов. Один моего роста, второй чуть ниже, третий совсем коротышка. За плечами СВТ с примкнутым штыком, в петлицах буквы «МКПУ». Да это же кремлевские курсанты! Лейтенант перешел к отпускному билету.

— Почему не по форме одеты, товарищ сержант? — У к-каптерщика в госпитале д-другого ничего не б-было. Лицо лейтенанта отражало напряженную работу мысли. Если сейчас решит

тащить меня в комендатуру, то прыгаю вправо и назад, выхватываю пистолет, одновременно снимая его с предохранителя. Стоят они компактной группой, у лейтенанта ТТ в кобуре, курсанты пока со своими винтовками развернутся… Ну не стрелять же в них, в конце концов! С другой стороны, привести в комендатуру контуженого воина, пусть и не по форме одетого, тоже не айс. Восполнять недостатки придется за счет запасов комендатуры, за что местные комендачи лейтенанту спасибо не скажут. Да и возиться с контуженым тоже никому не захочется.

— Приведите в порядок форму одежды. Лейтенант протянул мне книжку с вложенными в нее справкой и

отпускным. — Д-да где же я с-сапоги и п-петлицы возьму? Лейтенант посмотрел на меня, как на всю голову контуженого. — В военторге. Я еле догадался вскинуть руку к виску, отдавая честь уходящему патрулю. При каждом шаге пистолет чувствительно бил по бедру, и у меня

создавалось впечатление, что все встречные подозрительно косятся на мой правый карман. Казалось, «парабеллум» вот-вот прожжет хэбэшку и с лязгом грохнется на тротуар. Убрать его в сидор не было никакой возможности — кругом люди. На обратном пути мне подсказали сесть на шестнадцатый маршрут трамвая, который должен был довезти меня практически до центрального магазина военторга. К счастью, нужный трамвай появился

быстро. На этот раз вагон был обычный, с двумя дверями. Я залез в заднюю дверь, отдал кондукторше полтинник, получил билет, прошел в середину вагона и постарался встать так, чтобы никто не задел случайно мой правый бок Ехать мне было долго.

Вагон дребезжал и вибрировал, раскачивался на поворотах, в электроприводе периодически появлялись какие-то резонансы. Люди чинно продвигались вперед, к выходу, кондукторша громко собирала плату за проезд. В трамвае мне не грозила встреча с милицией или патрулем. На некоторое время я мог почувствовать себя в безопасности, только оружие в правом кармане шаровар не давало расслабиться.

— Извините, товарищ, военторг — на какой остановке выходить? — Через одну, — не поворачивая головы, ответил совслужащий в

коричневой шляпе. — Спасибо. Я продвинулся еще чуть вперед и, когда в окне вагона показалось

пятиэтажное здание в стиле модерн с витринами на первом этаже и высоченными окнами со второго по четвертый, сошел с дребезжащей площадки на твердую землю. Пройдя через тяжелые деревянные двери, вошел в большой зал, вытянувшийся вверх сразу на три этажа. Народа в здании было немного, по большей части, естественно, военные, но попадались и плащи с пиджаками. Поначалу я решил, что причиной малолюдности является раннее время, но уже позже понял — цены в универмаге были отсекающими. В карманах у меня было всего две сотни плюс сколько-то мне сунул барыга в подворотне. Хватит или нет? Я уже представил, как перед кассой буду тащить из сидора денежные пачки. Интересно, кого вызовут — милицию или комендантский патруль?

— Гражданочка, где здесь сапоги можно купить? — Там. Стоявшая за прилавком дородная девица лет двадцати пяти махнула рукой в

глубь зала и поджала губки бантиком — догадываюсь, чем я ей не понравился. С продавцом в отделе обуви мне повезло больше — он оказался мужчиной. Посмотрел на мой раззявивший пасть правый сапог и сказал:

— Что-нибудь подходящего размера мы найдем, но цены у нас… — Найдите, я вас очень прошу, найдите, а с деньгами решим. Пока продавец ходил на склад, я плюхнулся на табуретку, предназначенную

для примеряющих обувь. Сидор поставил рядом, ослабил узел и, наблюдая за покупателями и продавцами, начал выбирать момент, чтобы переложить пистолет в мешок, благо видеокамер еще можно не опасаться. Вроде

подходящий момент настал, я уже сунул руку в карман, но тут вернулся продавец с парой яловых сапог гигантского размера. Хорошо хоть, новые портянки я намотал сегодня утром, а то запашок бы сейчас пошел…

— Кажется, даже немного великоваты. Я встал осторожно сделал пару шагов, прислушиваясь к ощущениям от

новой обуви. — Берите, — посоветовал продавец, — зима скоро, толстые портянки

намотаете или на шерстяной носок. Да и нет других. — Хорошо, возьму. Сколько? — Четыреста. И это, напоминаю, при средней зарплате пятьсот. Но и не рыночная тысяча.

Я полез в левый карман. Хренасе! Барыга мне сунул почти две тысячи, а я-то хотел с него свои восемь сотен стрясти Но не искать же его, чтобы сдачу отдать. Я подхватил с пола сидор.

— Где здесь у вас касса? — Туда. А со старыми что делать? — Я могу попросить вас их выбросить? — Конечно. Пойдемте. Все-таки вежливые люди попадаются и в системе советской торговли. Хотя в

центральном универмаге военторга и подбор кадров должен быть соответствующим. Расплатившись, я еще пошлялся по большому магазину. До мола двадцать первого века, конечно, далеко, но, по теперешним меркам, очень даже прилично. Купил себе новые петлицы и несколько артиллерийских эмблем на лапках, пригодятся. На одном из этажей набрел на продовольственный отдел, но там не было ничего интересного, купил кулек изюма.

Уже почти на выходе мой взгляд упал на висевшую в витрине шинель. Вроде мой размерчик Сейчас еще тепло, но через месяц будет середина октября, и температура может запросто упасть ниже нуля, тогда в одной гимнастерочке мне придется кисло. И я подкатил к продавщице с перманентом, обесцвеченным перекисью водорода.

— Это же для старших командиров! — Так я тоже командир, только младший. У меня и документы есть. — Да что вы мне тут суете?! Я же сказала — не положено. Да-а, похоже, насчет отбора вежливых кадров я поторопился. — Но послушайте… — Нет, это вы меня послушайте…

В самый разгар нашей дискуссии к нам подкатился седой еврейчик лет шестидесяти.

— Анечка, что за шум? — Вот он скандалит. Шинель продать требует, а шинель-то командирская. — Здравствуйте, я администратор, — обратился ко мне подошедший, —

сейчас все решим. Анечка, сколько она у нас в витрине висит? — Года два… Вроде. — Так и продайте ее товарищу красноармейцу, а то она тут еще два года

висеть будет. Минут через десять я вышел на улицу с новой шинелью и хорошим

настроением, даже пистолет в кармане доставлял меньше беспокойства. Сунул в рот несколько изюмин и направился к трамвайной остановке, надо еще как-то добраться до площади трех вокзалов.

ГЛАВА 2 Эшелон, лязгая буферами, начал гасить и без того невеликую скорость. В

темноте проплыл единственный огонек в окне станционного здания. Шипение контрпара, последний грохот, увязший во тьме ночи, и осталось только негромкое чух-чух, чух-чух, доносящееся от головы состава.

— Прощай, красавица! Красавица, которая, встав в вагонной двери, перекрывала ее наглухо, молча

захлопнула эту самую дверь. Ну да, если бы я был проводником общего вагона товарно-пассажирского поезда Москва — Самара, то тоже, наверно, ненавидел бы всех пассажиров, поднимающих меня среди ночи ради того, чтобы выйти на каком-нибудь глухом полустанке. Расточаемые мною комплименты отлетели от раздраженной проводницы, как пулеметная очередь от танковой брони, и я остался висеть на узкой грязной лестнице общего вагона. Сколько до земли, в темноте не видно, но прыгать все равно придется. Примерился и… Уй-й-й! Взметнулись полы шинели, платформы как таковой не оказалось, поэтому приземление получилось достаточно жестким. Сидор, утяжеленный пистолетом, пачками денег и двумя бутылками водки, больно стукнул по спине.

Вот и добрался. Точнее, почти добрался — от районного центра до родной деревни Сашки Коновалова еще почти полсотни километров, и их тоже предстоит преодолеть. Как преодолеть? Не знаю, надеюсь на какую-нибудь оказию. А пока надо найти место, где можно преклонить голову хотя бы до утра. Я с надеждой посмотрел на единственное освещенное окно. Огонек тусклый и какой-то мерцающий. Явно не электрическая лампочка и даже не керосиновая, скорее, лампион, сделанный из аптечного пузырька. Не очень далеко впереди замигал красный огонек. Паровоз зашипел, дал гудок, лязг

буферов прокатился от головы к хвосту поезда, и вагоны начали медленно, но неуклонно набирать скорость. Красные огни последнего вагона уплыли в ночную темень.

— Ой! Напугал! Я и сам почти испугался, настолько неожиданной была встреча. В руке у

женщины был керосиновый фонарь с красным стеклом — это она давала отправление поезду.

— Неужто я такой страшный? Зато добрый. — Да кто вас в темноте разберет, страшный или добрый. А к нам сюда зачем? — В отпуск по ранению. Тридцать суток дали на поправку здоровья. А вы

дежурная по станции? — Дежурная, — подтвердила женщина. — Зал ожидания у вас есть? Мне бы до утра где-нибудь переждать. — А дальше тебе куда? Я сказал название Сашкиной деревни. — Далеко, — посочувствовала дежурная. — Ладно, пошли, у меня в каморке

до утра посидишь. Там и теплее, чем в зале, и мне веселее будет. Мы пришли в небольшой домик. Здесь, в неверном свете лампиона,

отбрасывающем резкие тени, я смог ее немного разглядеть: низенькая, полная, навскидку лет сорок пять — пятьдесят, а может, и меньше. Война сильно старит женщин.

— Раздевайся. Сейчас чайку заварим. Сама она сняла черную железнодорожную шинель и фуражку с, должно

быть, красным верхом. Я повесил свою понтовую шинель на крючок рядом с ее шинелью. Затянул ремень и подсел поближе к буржуйке, на которую дежурная поставила закопченный чайник. Кроме печки, в комнатке стояли стол, пара табуретов и топчан, на котором дежурные по станции коротали время в перерывах между приемом и отправкой эшелонов.

— В каких чинах будешь? — поинтересовалась женщина. — Сержант. — Артиллерист? — Зенитчик. — Ты первый, кто оттуда пришел с руками и ногами. Народу-то много

позабирали, а обратно только бумажки похоронные идут да пара калек вернулась.

— Я тоже временно, через месяц обратно. А твой воюет?

— Нет, слава богу, по возрасту уже не гож. А младшенький на фронте, танкистом воюет. Старшему — бронь железнодорожную дали, сейчас в Рязани паровозы ремонтирует.

Так за разговорами я узнал местные новости, которых было немного. И что до конечной цели моего путешествия добраться будет нелегко. А тут и чайник закипел. Вместо чая заваривали какие-то листья, я так и не понял какие.

— Только сахара совсем нет, — предупредила дежурная. — Подождите, — подхватился я, — у меня изюм есть. Я достал из кармана шинели пакетик, купленный еще в Москве. И мы стали

пить кипяток с запахом неизвестного мне растения, закусывая его мягким изюмом.

— Сержант, утолечку не принесешь? Мне его, проклятого, тяжело таскать. Казалось бы, безобидная просьба меня насторожила. За время моего

отсутствия любопытная баба могла сунуть нос в мой мешок, а там на то, чтобы участковому стукануть, с запасом хватит. Забрать сидор с собой? Еще хуже. У обычного красноармейца ничего ценного быть не может, и причин не выпускать из рук свое имущество тоже нет. Надо придумать какой-то благовидный предлог, чтобы отмазаться от этого почетного задания. А пока потянем время.

— Где уголь-то брать? — Сбоку от вокзала котельная, возле нее куча лежит. — Не воруют? — Не без этого. Я подошел к мятому ведру и заглянул внутрь. На дне еще оставалась

угольная мелочь, почти штыб. Набрал совком и забросил в печку. — Хватит еще. Вот товарняк на Рязань пойдет, вместе и выйдем. Сама проболталась, что скоро состав товарный должен пройти. Пока она

состав встречать-провожать будет, я угля успею набрать и в каморку вернуться. Посидели еще, поговорили. Женщина время от времени поглядывала на стоящий на столе будильник. Наконец, поднялась.

— Пора. Я тоже подорвался, как галантный кавалер, подал женщине шинель, натянул

свою. Она взяла фонарь, я подхватил ведро с совком. Интересная, кстати, конструкция у этой керосинки. С двух сторон открыто стоят красный и желтый светофильтры, с третьей стороны — зеленый, прикрытый заслонкой, своего рода защита от дурака. С четвертой стороны дверца, через которую внутрь вставляется керосиновая горелка.

— Пошли.

Я галантно пропустил дежурную вперед, рысью рванул к котельной, торопливо нагреб ведро крупнокускового угля. Это когда перейдут на комбайновую добычу угля, он пойдет мелким, такой и по конвейеру транспортировать проще. А пока основным инструментом является отбойный молоток, максимум врубовая машина, и возят его под землей вагонетками, уголь идет крупный. Мало влезло, нагреб мелочи с горкой и рысью обратно. Успел вернуться намного раньше нее, подкинул топливо в печку.

Когда дежурная вернулась, я уже делал вид, что дремал, завалившись прямо на пол, завернувшись в свою щегольскую шинель и подложив под голову сидор. Войдя, женщина задержалась около меня, потом прошла дальше, я еще слышал, как заскрипел топчан, а потом действительно провалился в сон.

— Вставай! Слышь, сержант, вставай. Дежурная трясла меня за плечо. — Вставай, скоро сменщица моя придет. Я разлепил глаза, за окном серел еще не поздний осенний рассвет. — Встаю, встаю. От долгого лежания на жестком полу в одной позе тело затекло. Я тяжело

поднялся, разминая мышцы. — Спасибо за ночлег, хозяюшка. А чего сменщицу боишься? Муж ревновать

будет? — Скорее уж отругает за то, что раненого солдатика на улицу выгнала. — Ну тогда чайком на дорогу напоишь? Изюм у меня еще остался. Горячая вода, пусть и на пустой желудок, окончательно разбудила. Когда я

вышел на небольшую площадь перед вокзалом, было почти светло. Куда идти? Постоял, подумал. Не хотелось задерживаться в поселке надолго. Вряд ли здесь есть воинские части, но райотдел милиции, безусловно, имеется, и можно нарваться на бдительного милиционера. Однако голодное урчание в животе решительно опротестовало намерение немедленно двинуться в путь, и я решил задержаться.

В дневном свете поселок оказался совсем не маленьким. Побродив по просыпающимся улицам и порасспросив местных, я понял — удовлетворить мою насущную потребность тут просто негде — не позволяет неразвитость местного сектора общественного питания и товарно-денежных отношений. Проще говоря, на весь райцентр ни одной столовой, и рынок только по субботам, а сегодня понедельник — тяжелый день. Хлеб и прочее продовольствие в магазинах только по карточкам, которых у меня не было.

Да и в целом этот поселок, стоящий на одной из основных железных дорог страны, производил тягостное впечатление, была в его облике какая-то

безнадега. Вообще, Рязанской области с географией не повезло, в том смысле, что она была достаточно далеко, чтобы не пользоваться благами близости к столице, но недостаточно далеко, чтобы иметь возможность откосить от всех поборов центральной власти. Причем налоги с окрестных населенных пунктов Москва брала не только деньгами, но и людьми. Своего пика этот процесс достиг в девяностые — нулевые. Из всех областных центров, находящихся в трех-шести часах езды по железной дороге, все, кто хоть что-то мог руками или головой, уезжали в Москву. Оставались старики, дети и те, кому в столице ловить нечего. В свою очередь, областные центры тянули людей из районных, А те, естественно, из деревень. Только к тому времени в деревнях народу не так много осталось. Сейчас же этот гигантский насос по выкачиванию жизненных сил только начинал работать, но влияние его уже сказывалось. Плюс война.

Насколько помню, человек может не есть три дня, сил он при этом не теряет. Сейчас, конечно, не июль сорок первого, а конец сентября сорок второго, но пятьдесят километров за два дня я одолеть должен. А по дороге, глядишь, купить что-нибудь получится, тем более что две универсальные валютные единицы у меня есть. Вообще-то я предполагал отметить мой приезд с Сашкиным отцом, но голод не тетка, и я пришел к выводу, что одну из них вполне можно пустить на обмен. Жалко, фляги нет, не догадался купить. Под голодное урчание в животе я зашагал по глинистой грунтовой дороге, ведущей через поля к желто-красному осеннему лесу.

Солнце, иногда пробивающееся сквозь низкие свинцовые облака, подобралось к зениту. По моим прикидкам, я уже отмахал километров пятнадцать, но скорость моя понемногу падала. За месяц натертые раньше мозоли успели смягчиться, а тут еще новые сапоги и длительный пеший марш. Пришлось выбрать место почище, снять сапог, размотать портянку и проколоть надувшийся пузырь самой толстой иглой, какая только нашлась за отворотом пилотки. Так я далеко не уйду, попутного транспорта не предвидится, даже неизвестно, сколько до ближайшего жилища. Да-а, ситуация. Но тут судьба улыбнулась мне вместе с осенним солнышком, появившимся в очередном разрыве облаков. До моих ушей донесся скрип тележных колес. Я начал торопливо наматывать портянку, но до появления на дороге гужевого транспорта не успел.

— Добрый день, дед. — Здорово, служба. — Подвезешь? А то мой транспорт больше не тянет. — Что ж ты так? — Да вот, разнежился в госпитале, отвык.

— Ну залазь. Я вместе со своим мешком взобрался на деревянный борт, низкорослая

лошаденка, понукаемая дедом, дернула телегу, и та заскрипела дальше. — Далеко путь держишь? — поинтересовался дед. Я назвал деревню. — Верст десять не доедем. — И то дело. А колодец у вас в деревне есть? — Есть, — ответил дед. — А тебе зачем? — Может, пустишь воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать

негде. — Х-ха! Ладно, пущу переночевать. А вот скажи мне… Дед оказался въедливым: интересовался положением на фронте,

международными событиями, прогнозами на окончание войны. А мне особенно болтать не стоило, поэтому старался отвечать покороче и не очень определенно. Дед недовольно кряхтел и продолжал расспросы. Так под разговоры, когда уже начало темнеть, добрались до дедовой деревни.

— Давай ужин, старая, — скомандовал дед вышедшей на крыльцо старушке, — гость у нас!

Пока дед распрягал, кормил и поил лошадку, ужин был готов — чугунок с картошкой «в мундире» и домашний хлеб. Мне стало неудобно, и я полез в свой мешок, вытащил одну из двух поллитровок, предназначенных для налаживания контакта с Сашкиным отцом, и выставил ее на стол.

— Казенная! Дед подхватил бутылку, похлопал по ней рукой и вернул на стол. — Давай стопки и это… яишню жарь, — раскомандовался обрадованный

старик. И мы пили водку, закусывая ее хлебом и яичницей прямо со сковородки.

Основательно выпившего деда потянуло на воспоминания о молодости. — Я так раньше орел был, ой орел! В самом Питербурхе служил! — В гвардии? — удивился я. Роста дед был явно не гвардейского. — Нет, ростом в гвардию не вышел, — смутился он, но тут же выправился:

— Сто сорок пятый пехотный Новочеркасский императора Александра III полк! Ой, жизнь была, ой жизнь! Их благородие, господин шабс-капитан… Во!

Дед продемонстрировал мне сухонький, но еще крепенький кулачок. — А как в город выйдешь… И смех, и грех. Дед пьяненько захихикал.

— Я вот тебе анекдот расскажу. Вышли два солдатика в город, приняли в трактире, как положено. Ну и приперло их по малой нужде. А где? Кругом дома каменные, люди ходят. А один из них совсем неграмотный был, а второй-то грамоту чуть разбирал. Идут они, место ищут. Видят — на доме вывеска «институт». Второй читает «ни ссы тут» и первому говорит «идем дальше, здесь нельзя». Идут, видят другую вывеску — «таможня», второй читает «там можня». Ну и справили нужду солдатики-то!

Дед зашелся смехом. Незатейливый, однако, юмор был у предков. — У этого анекдота продолжение есть. — Это какое же? — заинтересовался старик. — А такое. Делают солдатики свое дело. Первый второго и спрашивает:

«Почему я писаю слышно, а ты писаешь не слышно?» А второй ему и отвечает: «Так ты писаешь на панель, а я сзади тебе на шинель!»

— На шинель! Подвыпивший дед смеялся так, что чуть не свалился с табурета. А откуда я

этот анекдот знаю? Дед рассказывал. Живучий оказался анекдот, но в пору всеобщей грамотности уже неактуальный.

— Хватит вам, — вмешалась молчавшая до этого момента хозяйка, — спать пора, ночь на дворе.

Утром я проснулся со страшной головной болью, и погода здесь, похоже, ни при чем. На меня алкоголь вообще плохо действует, а вчера мы с дедом раздавили пол-литра на двоих. Утром наступила жестокая расплата. Пришлось старику отпаивать меня капустным рассолом. Капусту мы съели позже, когда голова немного пришла в норму и начала соображать. В результате я покинул гостеприимный дом не утром, как рассчитывал, а после полудня, когда кукушка в старинных ходиках прокуковала двенадцать раз. Пеший марш по грунтовой дороге пошел на пользу здоровью. Легкий ветерок выдул остатки алкоголя из мозга, и к конечной цели путешествия я пришел два часа спустя прямо как огурчик, такой же зеленый и небритый.

Деревенька была невелика, дорога, по которой я пришел, рассекала ее на две почти равные части. Дома — потемневшие от времени бревенчатые пятистенки, со стороны улицы заборы слеплены из подручных материалов, видно, что живут небогато. А вот людей на улице не наблюдалось. Подойдя ближе, я увидел в одном из дворов бабку, кормившую курей. Я подошел к забору, подождал, пока она закончит свое дело, и только тогда окликнул:

— Бог в помощь, бабушка. — Ой! Напугал! И тебе не хворать, сынок. Зачем пожаловал? — Коноваловых ищу. Не подскажешь, бабушка, где их дом?

— А который тебе нужен? Иван или Андрей? О том, что Коноваловых в деревне может быть несколько, я не подумал, а

какое имя у Сашкиного отца, не знал. Пришлось выкручиваться. — У которого младший сын Сашка сейчас зенитчиком служит. — А-а-а. Это тебе к Ивану нужно. От меня третий дом налево. — Спасибо, бабушка. Я уже сделал пару шагов в указанном направлении, но тут она меня

окликнула: — Постой, сынок. Я обернулся. — Так на него это… Похоронка на него пришла. Казалось, земля ушла у меня из-под ног. Если бы не забор, за который я

ухватился, то, наверное, упал. Я смог только прохрипеть: — Когда? — Да уж недели две как. Что с тобой, милок? Постой, я тебе водички

принесу. — Не надо. Я сумел справиться с секундной слабостью и на ватных ногах пошел по

улице. В душе теплилась надежда, что бабка ошиблась, что это не тот Сашка, которого я вытащил из трибунала и которого не сдал иновременщикам. Я был полностью уверен в том, что именно он причина хронокатаклизма, грозящего будущему. Поэтому я и искал его, чтобы предупредить о грозящей опасности. И что? Все зря? Нет, не может быть. Это не он. Сейчас я доберусь до указанного мне дома, и все выяснится. Сейчас. От сильного толчка калитка распахнулась, и я решительно направился к крыльцу.

На стук никто не вышел. Я постучал сильнее — никакого эффекта. Толкнул дверь — она оказалась не заперта — и вошел без приглашения. Вторую дверь, ведущую непосредственно в дом, открыл без стука.

— Есть кто-нибудь? Не ожидавшая моего появления женщина испуганно вскрикнула, но я ее не

сразу заметил. Взгляд мой был прикован к красному углу дома, где рядом с иконой висела фотография молодого парня в гимнастерке с черными петлицами и скрещенными «мослами» пушечных стволов. Судя по всему, фотография была сделана прошлой зимой и прислана родителям из запасного полка. С нее на меня смотрел красноармеец Коновалов Александр Иванович. Только фотография эта была в черной траурной рамке. Помимо воли у меня сорвалось:

— Ну здравствуй, Саша.

«Ваш сын красноармеец Коновалов Александр Иванович. Уроженец

Рязанской области, Шиловского р-на, дер…». Я оторвался от небольшого желтоватого куска бумаги — все совпадает. «В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявил геройство и мужество, был убит». Убит. Не умер от ран, не пропал без вести. От огневой позиции батареи до правого берега Воронежа расстояние было приличное. Вряд ли это была пуля, скорее всего, под артиллерийский обстрел попали. Или под минометный? Нет, даже для миномета далековато. Хотя все может быть. «Похоронен в г. Воронеж, б.м. №…» Черт! Номер братской могилы написан неразборчиво, то ли 036, то ли 038. «Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (Приказ НКО СССР № 220-41 г.)». Подпись: «Шиловский райвоенком, капитан административной службы…» Подпись, как всегда, неразборчива.

Дочитав до конца, я опустил похоронку и взглянул на сидевшего передо мной, постаревшего лет на тридцать Сашку. Отец и сын были очень похожи. Иван Коновалов такой же невысокий, квадратный, белобрысый и голубоглазый.

— Все совпадает. Значит, все-таки он. Коновалов-старший только горестно кивнул, его жена, мать Сашки,

украдкой провела рукой по щеке, стирая непрошеную слезу. Дата! Я опять впился глазами в бумажку. Где? А, вот! Выходит, через день после моего ухода из этого времени. С высокой вероятностью можно предположить, что Гарри и компания здесь не засветились. Просто не успели бы. Выходит, действительно фрицы постарались. Интересно, остальные пережили тот налет или еще кто-нибудь погиб? Я аккуратно положил извещение на выскобленный добела стол и поднялся.

— Извините, что раны ваши разбередил, не знал я. Еще раз извините, пойду я, пожалуй.

Я хотел было сделать шаг к двери, но тут женщина вцепилась в рукав шинели.

— Да куда же вы?! Вам же отпуск выписали в наш район! К тому же Саша вас приглашал, оставайтесь. Куда вам идти?

Насчет приглашения я почти не соврал, Сашка и в самом деле приглашал меня к себе, только после войны. А идти мне и в самом деле некуда.

— Оставайся, — пробасил Коновалов-старший. — Завтра сорок дней будет. Надо помянуть сына.

Насчет остаться мысль хорошая. Деревенька в Рязанской глухомани — идеальное место для того, чтобы отсидеться, осмотреться, обдумать и без спешки принять решение, как быть дальше. И искать меня здесь никто не будет.

— Спасибо за приглашение… Извините, не знаю вашего имени. — Анна. — А по батюшке? — Сергеевна. — Спасибо за приглашение, Анна Сергеевна, остаюсь. А о моем питании не

беспокойтесь — будет в райцентре базарный день, тогда там провизию и куплю. Деньги у меня есть.

Иван хлопнул ладонью по столу. — Насчет «купим», это ты брось. В деревне живем, ты нас сильно не объешь.

Аня, — обратился он к жене, — давай ужин. А ты, будь добр, расскажи, как сынок наш служил, как Родину защищал.

Я ничего не видел, не слышал, не ощущал запахов, а попытка определить, где

верх, где низ, закончилась крахом, видимо, тело мое пребывало в невесомости. Осталась только боль, жуткая головная боль. Это же надо так надраться второй раз за три дня. И где? На поминках друга, боевого товарища. Нет, в первый раз были только цветочки — всего одна пол-литра заводской водки на двоих, а вчера не помню, сколько вонючего, ничем не очищенного самогона. Господи, из чего они его только гонят! Не иначе из коровьего навоза. Мыслительный процесс вызвал сильнейший приступ головной боли, и я постарался отключить головной мозг. Попытка не удалась — боль стала чуть тише, но только чуть.

Через некоторое время я попытался включить внешние рецепторы. Сначала включилось осязание. Со стороны груди и живота чувствовалось легкое покалывание. Поскольку со спины ничего подобного не наблюдалось, то я сделал вывод, что лежу на животе спиной вверх. Анализ ощущений показал, что лежу я на чем-то мягком и одновременно колючем. После очередного приступа боли появилось обоняние. Запах был хороший, приятный, ассоциировался с детством. Запах сухой травы и… Да это же сеновал! Не самое худшее место, вполне мог бы очнуться на жестком полу в луже собственной блевотины. Момента, когда вырубился, в памяти не сохранилось, но сам я сюда прийти не мог, значит, принесли те, кто оказался покрепче или меньше пил. Да там же все мужики были пенсионного возраста, да и пили они не меньше моего. Ах да! Еще участковый был — хорек язвенный, но он, насколько помню, упал под стол еще раньше меня.

— Эй, ты тут живой?

О, и слух заработал, но в ответ я смог только промычать что-то нечленораздельное. А открыть глаза так и не удалось.

— Жив все-таки. По голосу я узнал Сашкиного батю. — Ну и тяжеленный ты, еле сюда дотащил. Ну здоров! Он же наравне со мной на грудь принимал, но я валяюсь в

абсолютно небоеспособном состоянии, а он, похоже, ни в одном глазу. Да еще вчера меня на себе таскал. Вот что значит природное здоровье плюс хорошая экология и отсутствие генномодифицированных продуктов в рационе.

— Может, тебе водички принести? — М-м-м… — Тогда рассольчика. — У-гу. Коновалов-старший ушел, а я все-таки разлепил глаза. Судя по

пробивавшемуся сквозь крохотное стекло свету, давно уже был день. Потом наконец сумел приподняться и на четвереньках дополз до двери, там сел, привалившись к стене. Перемещение на пару метров отняло последние силы. Так меня и застал Иван, пришедший с большой эмалированной кружкой.

— Пей. Насыщенная солью жидкость смыла всю мерзость изо рта и покатилась по

пищеводу в желудок. — Ну, как? Я с трудом оторвался от кружки. — Нормально. — Встать можешь? — Неа. — Давай помогу. Вдвоем мы доковыляли до горницы, которая уже избавилась от следов

вчерашних поминок, и хозяин уложил меня на лавку. Хозяйки, к счастью, не было в доме, но когда она вернется, то я от стыда сгорю.

— Ладно, отдыхай. В субботу я у бригадира лошадь возьму, в райцентр съездим. Я на базар, а ты зарегистрируешься.

— Где?! — В военкомате. Ты же участковому обещал. Участковый! И здесь меня советская власть достала! А мешок мой где? Там

же… Хотел вскочить с лавки, но руки потеряли опору, и я рухнул обратно. — А сидор мой где? — Там, где и был, под лавкой. Да вот он.

Хозяин наклонился и вытащил мой мешок. — Никуда не делся. У нас в деревне ворья отродясь не водилось. Я успокоенно откинулся на спину. — Ну вот и хорошо. В субботу съездим. Времени до субботы у меня еще хватало. Все-таки наше поколение здорово избаловано средствами передвижения —

любая точка Европы находится в пределах четырехчасового перелета. За это же время можно долететь до Новосибирска, а если набраться терпения на десять часов, то можно оказаться на восточном побережье США или Канады. Или, например, что такое пятьдесят километров? На машине да по хорошей дороге чуть больше получаса. Или чуть меньше часа на междугородном автобусе. Или полтора-два часа на рейсовом. Красота. Даже если дорога проходима весьма условно, то можно воспользоваться джипом или в крайнем случае вездеходом. Все равно время в пути будет измеряться часами. Как-то раз в весеннюю распутицу наш ГТТ прополз двадцать километров за два с половиной часа там, где дороги не было вообще, только тяжелая, раскисшая глина.

Если же ваше транспортное средство тащит не пара сотен лошадей, а только одна, да и та весьма мелкая, то преодоление расстояния в полсотни километров — это уже настоящее путешествие. На машине тысячу километров можно преодолеть часов за десять-двенадцать. Гужевому транспорту на то же расстояние потребуется как бы не месяц. Крейсерская скорость крестьянской телеги пять-шесть километров в час, зато по проходимости уступает разве что тому же ГТТ. Но лошадка не человек. Это человек может сжать зубы, напрячь силы и преодолеть нужное расстояние за день. Если очень надо, то он может повторить такой же переход на следующий день. А животное надо кормить, поить, в конце концов, ему отдых требуется.

— Еще пяток километров, и на месте будем. Н-но, зараза! Иван батогом добавил прыти сбавившей ход лошаденке. Я ее понимаю — на

телеге, кроме двух не самых легких мужиков, лежали еще и несколько мешков с зерном и овощами, предназначенными для продажи. Плюс торба с овсом для лошади и мой сидор, оставлять его в деревне я не отважился, хотя и с ним путешествовать — риск немалый. Не то чтобы в хозяйстве Коноваловых наблюдался большой излишек продовольствия, но натуральным это хозяйство давно перестало быть, а потому им требовалось такие вещи, как соль, спички, кое-какую мануфактуру, закупать извне. Вот и вынуждена была несчастная лошадка везти в райцентр часть урожая с личного огорода колхозника. Но до райцентра еще далеко. Пять километров, в которые Иван оценил остаток пути,

остались до села, где мы должны были переночевать у кого-то из его знакомых, чтобы с утра совершить рывок к конечной цели.

Село оказалось довольно большим. В центре обшарпанная церковь, лишенная креста и колоколов. Несколько одноэтажных кирпичных домов явно дореволюционной постройки, в которых сейчас расположились сельсовет, правление колхоза, школа и, как пояснил Иван, фельдшерско-акушерский пункт. Даже электричество в селе было. Искомый нами дом располагался почти на выезде из села, к счастью, в нужную нам сторону. Неразвитость местных информационных коммуникаций не позволила заранее предупредить хозяев о нашем визите. Тем не менее встретили нас очень радушно. Хозяин, внешне очень похожий на Коновалова-старшего, только повыше и не такой квадратно-могучий, после крепких объятий пробасил жене:

— Сгоноши на стол, гости дорогие к нам пожаловали. Дом оказался таким же, как и у Ивана, пятистенком, может, чуть больше. А

вот народа в нем жило не в пример больше. У Коноваловых старший сын уже отделился, а младшие до войны семьями обзавестись не успели. Вот и остался отец вдвоем с женой. Здесь же помимо хозяев жила сноха с двумя детьми и младшая дочка, еще не вышедшая замуж. Буквально через полчаса, пока мужики, не торопясь, распрягали и обхаживали лошадь, попутно делясь последними новостями, ужин был готов, и вскоре за столом прозвучал первый тост: за встречу7. Пили тот же мутный и вонючий самогон. Как мне объяснили, гнали его все же из сахарной свеклы, но когда я попытался рассказать им о методах очистки этого продукта, то был сурово отбрит хозяином:

— Ты, городской, нас уму-разуму не учи. Раньше-то он у нас как слеза был, а сейчас ни марганцовки, ни угля активированного взять негде. А молоко на это дело тратить жалко, лучше я его детишкам отдам.

После такой отповеди я старался больше молчать, а пить, помня о последствиях, меньше. Долго посидеть не удалось, часа через два тусклая лампочка, освещавшая горницу, мигнув пару раз, погасла окончательно, и народ начал размещаться на ночлег, тем более что вставать нам завтра задолго до рассвета.

Начавшийся затемно путь продолжился в предрассветных сумерках и завершился на въезде в райцентр, когда было уже совсем светло. Здесь наши дороги разошлись.