Владимир Васильев «Два заповедника» Издательство «Астрель»

Серия «Звездный лабиринт» Аннотация Новый роман от признанного мастера отечественной фантастики Владимира

Васильева! Человек слаб — и одновременно силен, силен беспредельно. Человек способен выжить в самых адских, самых противоестественных

условиях. Но легко ли ему остаться человеком там, где само выживание, на первый взгляд, ставит под угрозу привычную этику и мораль? Пассажирам и экипажу круизного космического лайнера, чудом высадившимся после крушения на уникальную и странную планету, где жизнь возможна только на гигантских островах-листьях, плавающих в воздухе, предстоит выяснить это на практике. Насколько же дорогую цену они заплатят за выживание?

Часть первая Артем Шпилевой, бармен, лайнер «Одесса», дальний космос Ло Тан, охотник клана логвита Андира, Поднебесье Ва Дасти, певец-сказочник, вольный, Поднебесье Глава первая Просыпаться с похмелья — невеликое удовольствие.

Артем долго балансировал на грани небытия и реальности, выясняя, стоит ли жить, если впереди часа два мук и страданий.

Но муки пройдут. А значит, нужно вставать. Тем более что скоро отправляться на смену.

Он приоткрыл глаза — приглушенный белый свет заливал каюту. Как удалось вчера добраться до нее? Небось Юра привел. Или принес. Ну и ладно, нечего было накачивать его, Артема. Рад, что уродился громадиной, никакой алкоголь его не берет.

Повод вчерашней пирушки растворился не то в седьмом, не то в восьмом коктейле. Кажется, чей-то день рождения. А шампанское в сочетании с чем-нибудь более крепким всегда действовало на Артема как выключатель.

Не находилось сил даже застонать. Он вновь приоткрыл глаза. Освещение какое-то неправильное… Что за черт? Это не обычная для каждой каюты панель дневного света. Скорее уж смахивает на аварийку. Но аварийки в каютах желтые, а не молочно-белые. Непонятно.

Артем попытался пошевелиться — тело не слушалось. Вялость, словно в койке пришлось валяться минимум неделю.

Зато голова на удивление свежая. То есть не совсем свежая, но и не трещит, как всегда наутро после пьянки. Скорее, как после наркоза. И мысли вялые какие-то, словно мухи по весне…

Однако в голове быстро прояснялось. Да и мышцы оживали — все тело покалывало, словно на Артема набросились полчища муравьев. Через каких-то пять минут он понял, что находится вовсе не в каюте, а в анабиозной камере.

Вот так номер! Он, Артем Шпилевой, один из барменов пассажирского лайнера «Одесса», с вечеринки угодил в анабиозную камеру! Ну и ну! Надо же так набраться!

Едва диагност мелодично тренькнул, Артем рывком сел и обернулся к панели. Там успокаивающе зеленели огоньки — значит, Артем здоров, камера честно вернула его к жизни. Отлепив от тела присоски с датчиками, он опустил голые ступни на прохладный ворсистый пол.

Все остальные камеры в отсеке пустовали, темные и безжизненные. Артем встал, захлопнул прозрачный колпак — в его камере тоже погасла подсветка. Пробежался пальцами по клавиатуре, вгоняя камеру в режим ожидания. Заодно вызвал данные последнего цикла работы.

«Артем Шпилевой, Б-108, 26, вынужденное погружение, дата: 15 апреля 39 г.» Все правильно, пирушка началась ночью с четырнадцатого на пятнадцатое.

Кому понадобилось совать его в камеру да еще погружать в гиперсон?

Пожав плечами, Артем погасил экран и пошел в тамбур, где, вероятно, оставили его одежду.

Так и есть, в шкафчике нашелся и комбинезон, и ботинки с его бортовым кодом — Б-108. На ботинках лежал толстый слой бурой пыли. Словно и не чистил Артем их вчера перед сменой…

Одевшись и обувшись, Артем впервые взглянул на часы. Часы стояли. До сих пор Артем никогда не видел стоящих часов, ибо стандартная батарея

была рассчитана на сто пятьдесят лет. — Надо же! Испортились! — изумился Артем. Впрочем, испорченных часов он

тоже ни разу в жизни не видел. Где-то в глубине души он насторожился. Почувствовал, что не все ладно, но

пока старался вести себя так, будто ничего не случилось. Совсем ничего. Служебный лифт утробно загудел, словно не двигался с места по меньшей мере

лет десять. «Черт возьми! Сколько же я пролежал в камере? И что стряслось в ту ночь?» С каждой минутой Артем мрачнел все больше и больше. Коридор в жилом секторе экипажа устилала знакомая бурая пыль. Двери кают

— нараспашку, кое-где валяются вещи (так и хочется добавить: «брошенные при поспешном бегстве»). И никого.

В груди неприятно заныло. Артем понял, что той ночью объявляли эвакуацию. А эвакуацию просто так, от скуки, не объявят. «Одесса» — громадный лайнер, пассажирский… Сколько людей он перевозил? Тысяч десять, не меньше.

Даже не заглянув в свою каюту, Артем помчался в рубку, на бегу включая освещение. Всюду пыль, пыль, пыль… Целые перины, бурые, как ржавчина. И совершенно нетронутые, словно барханы в Каракумах.

Рубка пустовала. Ничего себе! Выходит, полная эвакуация? А он тогда почему остался? Забыли, что ли?

Артем плюхнулся в кресло перед терминалом, отирая со лба внезапный пот. Экран ожил, защелкали клавиши, переводя вопрос человека в компьютерные команды. Первым делом — вахтенные логи…

~ ©Запрос: «Рапорт по тревоге». Пик! ~ #02.12/ Неполадки в реакторе. Угроза взрыва. Объявлена ~ # 15.4.39 срочная эвакуация. ~ # 02.44 Реактор восстановлению не подлежит. Эвакуация ~ # пассажиров завершена. ~ # 03.07 Взрыв. Объявлена эвакуация экипажа. Капитан

~ # задействовал систему машинной регенерации. «Понятно», — вздохнул Артем. Камеры гиперсна не открываются до конца

регенерации. А до взрыва разбудить не успели, наверное, из-за замедленного обмена в организме. Как-никак, он был пьян в дрезину… Словно доисторический железнодорожник.

Артем знал, что при самых свирепых повреждениях корабельных систем полная регенерация занимает максимум девяносто земных суток.

Новые вопросы компьютеру. ~ ©Запрос: «Время регенерации». Терминал выдал ответ с полусекундной задержкой. ~ # 726 лет 65 суток 23 часа 12 минут 46,628 сек. Процесс затянулся ввиду

повреждения системных модулей регенерации при взрыве. Артем вытаращился на экран. Семьсот лет? Он проторчал в камере семьсот с лишним лет? Но куда подевался

экипаж? Почему не вернулись за ним, оставленным на корабле? Получается, бросили?

Он запросил архив, сектор сообщений. ~ # «Одесса» оставляется на регенерацию. Экипаж и пассажиры эвакуированы

на ближайшую планету земного типа (код по каталогу). ~ # Код рапорта на базу (серия цифр). ~ # Дата. ~ # Капитан Смеляков. И все. Артем чертыхнулся и запросил сервис-навигатора. Ожил головной экран. Вот она, планетка! После завершения регенерации корабль, естественно,

переместился к ней, на стационарную орбиту. Зелено-рыжий шар планеты занимал почти весь обзорник. Номер по каталогу ничего не говорил Артему. Бармены вообще не очень разбираются в космической навигации…

Семьсот лет. Даже больше — семьсот двадцать шесть. С чем-то. Черт возьми, да все уже давно мертвы!

Или компьютер ошибается? Жизненный опыт подсказывал совсем другое — компьютеры не ошибаются. По

крайней мере так грубо. Но может быть, может… Артем вошел в сектор «Связь». Для начала по очереди прослушал все

двенадцать цифровых каналов, потому что не умел запускать автосканирование. Услышал лишь равномерное фоновое шипение в динамике. На более длинных волнах аналогового диапазона — треск атмосферных помех.

«Ага! — оживился Артем. — Значит, антенна сориентирована на планету… Точнее, на капитанский бот…»

На вызовы, конечно же, никто не ответил. Оставалось одно: попробовать связаться с Землей. Но Для этого в навигатор

нужно было загнать капитанскую программу. А кристалл с ней капитан, конечно же, забрал с собой, ибо того требуют полетные инструкции. Забрал туда, на этот чужой зелено-рыжий шар. В итоге Артем оказался отрезанным от Земли. Не факт, конечно, что удалось бы связаться. Но уж запустить режим возвращения к Земле умеет любой космолетчик, будь он хоть сантехником, хоть поваром, хоть барменом. А без капитанской программы…

Артем выругался и твердо решил: не станет он сию секунду ломиться к посадочным ботам. Прежде следует заглянуть на камбуз и поплотнее позавтракать. А заодно и с мыслями собраться — когда чего-нибудь жуешь, мозги начинают работать живее.

Он всегда доверял случайным порывам. И к счастью, в кухонной автоматике разбирался не в пример лучше, нежели в капитанской и навигационной. Проспавшее семь с четвертью веков тело поглощало жареную оленину с завидным аппетитом. Впрочем, за такой срок немудрено проголодаться…

В рубку Артем вернулся заметно повеселевшим. Хотел было тяпнуть граммов сто для храбрости, но вспомнил вчерашнее (точнее, локально-вчерашнее) и решил, что не стоит.

«А ведь алкоголь у меня в крови рекордной выдержки!» — рассеянно подумал Артем, опускаясь в штурманское кресло.

~ @ Запрос «Реестр базовых программ». Выбрав курсором строку «Аварийный возврат к месту приписки», Артем,

затаив дыхание, утопил клавишу «Enter». По экрану терминала пронеслось несколько служебных строк, затем коротко пискнул динамик на пульте.

~ # Вставьте кодовую запись во внешний драйв, пожалуйста. Чуда не произошло. Комп требовал капитанский кристалл. Артем в сердцах

саданул кулаком по пульту. Потом вдруг подумал: «А если получилось бы? А на планетке выжил кто-то из экипажа? Точнее, из

потомков экипажа. Выходит, я бы их бросил…» Конечно, пару лет задержки ничего не решают, потому что к этой планете

немедленно выслали бы поисковую группу… Или следопытов? Кого в таких случаях высылают? Кажется, все же поисковиков.

«Лететь надо… Туда, на планетку. Найти капитанский бот, кристалл. Попытаться вывезти уцелевших. Не может быть, чтобы никто не уцелел, «Одесса»

— здоровущий лайнер, людей там много и каждый умеет что-нибудь уникальное, полезное, а люди в группе — очень живучие существа…»

И он побрел в шлюпочную. Аварийных ботов осталось два: крохотный одноместный «Колибри» и четырехместная «Сцилла». Оба — в совершеннейшей исправности, если верить служебной автоматике. «Следует ли ей верить?» — спросил себя Артем. И сам же себе ответил: «Следует». Во-первых, альтернативы все равно не имеется, поскольку с подобной техникой бармен мог разобраться только на простейшем пользовательском уровне, а во-вторых, хуже все равно не станет. Какая разница, где выть от одиночества — на покинутом корабле или на незнакомой планете? К тому же на планете хотя бы есть шанс кого-нибудь встретить. Правда, на корабле — шанс выть подольше, потому что воздуха, пищи и воды Артему хватало еще лет на семьсот, при условии, что он умудрится столько прожить. Кстати, а что с воздухом на планете? Дышать-то им хоть можно?

Выяснилось — можно. Атмосфера подобна земной, только всякой серно-вулканической дряни процент повыше, потому что геологически планетка весьма активна. Однако для дыхания однозначно годится, причем без всяких масок, обогатителей или фильтров.

Артем хмыкнул и вернулся в шлюпочную. Поразмыслил. И стал готовить к броску «Колибри». Первая вылазка — ознакомительная, часов пять-шесть, не больше. Даже еды, помимо аварийного пайка, брать не стал. Заранее дал себе слово: без посадки. Даже если обнаружит капитанский бот. Потом слетает, на «Сцилле», когда будет ясно, что там, внизу. А пока покрутится вблизи, и все.

Натужно взвыли застоявшиеся сервомоторы шлюзов, даже в кабине «Колибри» Артем расслышал их истерические стенания.

«Как бы не застрять», — подумал он озабоченно. Впрочем, механизмы могли скрежетать и не от старости — поди угадай, когда закончилась регенерация именно их составляющих? Может, только вчера?

Катер оттестировался нормально и послушно лег в стартовый паз; пошел обратный отсчет времени. Артем на всякий случай пристегнулся — кто знает атмосферу планетки? Вдруг там свистопляска, как в котле с закипающим борщом? Подогнав по фигуре кресло и затянув ремни, он тупо уставился на головной экран, на котором сейчас серела увитая шлангами стена шлюза. Бортовой комп-навигатор пересвистелся с главным и вывалился в автоном, не забыв сообщить Артему адрес программы автоматического возврата. Во внешнем драйве тотчас вырос и сгустился голубоватый кристалл-носитель. Артем решил не вынимать его из драйва — зачем? Если надо будет вернуться, то вот он, уже на считывании. А если есть кристалл, но нет катера… Тогда никакой кристалл не поможет. Правда, если Артем в следующий раз решится высаживаться, тогда заберет программу с

собой обязательно. «Сциллу» украсть потяжелее, чем угловатую фасолину фатолизного углерода.

А потом шлюз распахнул створки, как моллюск раковину, «Колибри» плавно, без свирепых стартовых ускорений, которые так любят десантники, разогнался и вышел из корабля-матки. Шлюз так же величаво захлопнулся — видно было в задний экран. Планета рыжела в правом нижнем углу головного. Артем подогнал курсор к уютному на вид шару и утопил «Enter». Комп тотчас высветил меню:

~ # Орбитальный полет ~ # Снижение по спирали ~ # Посадка ~ # Маневрирование Артем выбрал «Снижение по спирали». Садиться на поверхность он раздумал

еще в шлюпочной. Орбитальный полет ничего не прибавил бы к уже имеющемуся. А ручного управления, как и любой бармен, Артем втайне побаивался, хотя в свое время прошел обязательный учебный спецкурс без особого труда. «Колибри» мягко ускорился и нацелился носом чуть в сторону от планеты, градусов на пятнадцать. Движения Артем совершенно не ощущал. Однако стоило взглянуть на рыжий шар спустя несколько минут, как тут же стало казаться, будто тот едва заметно вырос в размерах. Так оно, собственно, и было.

Часа два Артем скучал, потом догадался вытащить на отдельную консоль компа любимую игрушку — «Лабиринт отражений» — любимой фирмы — «СЛ Кей Дач инвести-гейт» — и на некоторое время погрузился в зыбкую глубину, ощущая себя (в который раз) первым дайвером Земли.

Очнулся он, когда катер тряхнуло. С сожалением вынырнув из глубины, Артем взглянул на экран — «Колибри» давно уже шел в атмосфере. Могучие воздушные потоки ворочали крошечным катером. Артему показалось, что изящная капля «Колибри» обратилась в перламутровый леденец, и леденец этот катает и катает на языке неведомый великан-сластена.

Взглянув на слабо светящийся экранчик альтиметра, Артем узнал расстояние до поверхности — четыре с половиной километра. Облачности не было совершенно; косматый шар чужого солнца висел в голубовато-зеленом местном небе словно клубок толстой шерсти в корзинке бабушки-мастерицы вязания.

Потом Артем взглянул на головной экран и сразу вслед за тем — на радар. Впереди и чуть выше летело что-то огромное и пузатое, с выпуклыми серыми

боками и корявыми наростами на светло-зеленом брюхе. Летело медленно-медленно, как чудовищный древний дирижабль, влекомое равномерным воздушным потоком. Артем вперился в экран, будто космотурист, пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь подробности.

Рядом с гигантским дирижаблем (автоматика бота оценила его размеры как полтора километра в длину и сто пятьдесят метров в самой толстой части поперечника), словно лоцманы перед акулой, парили под четырехметровыми зонтиками мохнатые шары, похожие на внезапно обросшие шерстью стратостаты. Зонтики состояли из тончайших длинных волоконец, беспрерывно шевелящихся и невольно вызывающих ассоциации не то с актиниями, не то с медузами. Вообще в движении этих созданий угадывалось нечто океанское. Да и дирижабль сильно смахивал на свободно плывущего в атмосфере кита.

— Йопересетэ! — пробормотал Артем впечатленно. — Это что же, местная фауна, что ли? Зверушки?

На всякий случай запустив датчики внешнего наблюдения на док-запись, Артем вновь прикипел к экранам, подумав, что в космошколе его все-таки сумели натаскать на рефлекторные действия. Вот поди ж ты, позаботился о неведомых исследователях, включил запись… Хотя до того ли ему сейчас?

Бот снизился еще на полтора километра. Артем уныло изучал экран, на котором постепенно менялись очертания бурых разводов — в деталях разглядеть поверхность планеты с такой высоты было все еще трудно. Небо вновь стало чистым, исполинская туша осталась позади, и ее неторопливая свита тоже.

За три с половиной часа Артем облетел четверть диаметра планеты. Видел много действующих вулканов — серые клубы дыма выглядели как диковинные наросты на чьем-то необъятном теле. Снизу, наверное, казалось, что они возносятся высоко-высоко, чуть ли не в стратосферу, но ветер разлохмачивал их уже на высоте километра, а еще чуть выше и вовсе развеивал. Местность внизу казалась пустынной и безрадостной, да и была скорее всего именно такой. Камень и песок. Анализаторы авторитетно заключили это, даже какой-то там химический состав определили. Артему хватило короткого заключения «для чайников», без специальных подробностей.

М-да. Симпатичная планетка. И как только эвакуированные с «Одессы» люди тут выжили? Ни былинки, ни травинки, сплошь пустыня.

Артем с сомнением просмотрел запись с телевика. Пейзаж сильно смахивал на марсианский, где-нибудь у подножия столовых гор.

Потом Артем вдруг задумался: а с чего он, собственно, взял, что пассажиры лайнера и экипаж выжили? Вдруг они не смогли отыскать пригодного для жизни места посреди этих скал и вулканов? И просто погибли? Неудивительно при таком-то ландшафте…

Внимание Артема привлекло неясное движение впереди справа по курсу. Он тронул пульт управления и переориентировал телевик.

Поверхность планеты в узкой долине, зажатой между двумя исполинскими плитами, буквально кипела. Плиты смещались друг относительно друга, выдавливая на поверхность косые пласты-языки. Каменные.

«Ну и трясет там!» — подумал Артем с опаской. Хорошо, что он решил не садиться в этот раз. Планетка, похоже, весьма активна сейсмически.

Возвращаясь, Артем увидел еще нескольких китов, стайку созданий, похожих на воздушные шары, и огромную невесомую медузу, шлейфом опирающуюся на воздух. К мелочи, кишащей рядом с гигантами, он не присматривался. В другой раз.

«Колибри» пришвартовалась в автоматическом режиме. На «ять», без единого сбоя. Эта часть аппаратуры лайнера определенно отрегенерировала удачно.

Первым делом Артем скопировал данные наблюдений в основной компьютер корабля. Потом поставил шлюп-автоматы на обслуживание, взглянул, как они жадно набросились на «Колибри», и только потом отправился на камбуз.

Глава вторая Ло Тан взглянул на солнце и тотчас прищурился. Слезинка, щекоча кожу,

стекла по щеке. Времени у него оставалось еще достаточно. Слетать на соседний Лист, маячивший на горизонте, конечно, заманчиво.

Поохотиться… До темноты. На ночь лучше, конечно, не оставаться: разыграется буря, разнесет Листы… Такое уже случалось. Болтайся потом в небе много раз по много часов в поисках своего клана!

Поправив пояс, ло Тан зашагал к клену. Крылья он присмотрел себе на загляденье: узкие, длинные, глянцевито поблескивающие. Крепкие и удобные: ло Тан был прекрасным летателем и любил закладывать в небе рискованные виражи. Правда, виражи казались рискованными только со стороны, ибо прекрасный летатель лучше прочих знает, что такое допустимый риск. А который не знает — вряд ли доживет до дня, когда его назовут прекрасным летателем. Рухнет вниз, на скалы и камни или вообще в океан. Незавидная участь…

Вскоре ло Тан уже парил над миром в объятиях мощного восходящего потока. Из нижнего слоя всплывал буро-коричневый кит, разворачиваясь мордой в сторону от Листа ло Тана, чтоб не столкнуться. С правого бока кита свисало сразу четыре прилипалы; левого ло Тан не видел. Несколько лоцманов шныряло туда-сюда перед мордой кита; а вдалеке кружил голодный и одинокий горд. Полупрозрачное тело хищника сокращалось в такт реактивной струе, ло Тан позавидовал скорости горда. На крыльях такого никогда не догнать…

Горд боялся нападать на кита, потому что был один. Отбился от прайда, что ли? Обычно горды охотятся по пять-семь особей, боевыми группами. А прайд —

самки с детенышами — обычно поджидает слоем ниже. Кит одинокого хищника презрительно игнорировал. Ну-ну, поглядеть бы на тебя, когда гордов станет больше…

Чуть изменив наклон крыльев, ло Тан ушел с пути кита. Ло-охотника гигант тоже игнорировал. Вот против этого не поспоришь — люди на китов никогда не охотились. Слишком уж они громадны, киты неба. Вообще люди в воздухе практически не охотились. Только на Листах.

В ушах свистел ветер высоты, самая приятная музыка для охотника. Когда все три кромки мелькнули под крыльями, ло Тан косо пошел вниз, к

чужому Листу. Мягко спланировал, коснулся поверхности подошвами сапог и развернул крылья ребром к потоку. Над Листом ветер был куда слабее, но с краю, сразу за кромками, с ним еще приходилось считаться.

Совсем свежие крылья спроваживать в полость не хотелось, и ло Тан отнес их под крайние деревья.

Охота оказалась удачной: довольно быстро ло Тан добыл косулю. Лист был обитаемым еще совсем недавно, но животные уже успели отвыкнуть от людей и это помогло.

К сумеркам ло Тан успел вернуться на родной Лист. Косулю он отдал женщинам у штабной полости; там курился ароматным дымком костер клана. Сегодня выдался хороший день: ло Тан оказался не единственным охотником, вернувшимся с добычей.

Как обычно бывает недалеко от экватора, солнце, завершив дневную дугу, разом провалилось за горизонт. Ночь в это время года короче дня почти втрое; охотники едва успеют выспаться перед очередными полетами на соседние Листы.

Клан истребил почти всех животных на Листе, где поселился. И логвит Андир недавно сказал, что пора подумать о переселении. Если в этом году Лист отправится к полюсу, переселение состоится. И, похоже, Лист действительно собирался к полюсу — за третьей кромкой стало больше чаш-побегов, а подсыхающий край летающего блюдца осыпался особенно бурно. Какие из побегов отделятся от материнского Листа и отправятся в самостоятельный полет, пока было трудно определить — все побеги еще одинакового размера и цвета. Это станет понятно позже, после южной зимы, когда солнце дойдет до точки стабильности и на целую неделю неподвижно зависнет, наполовину спрятавшись за горизонтом. Но так будет, только если Лист останется вблизи экватора.

Ло Тану сразу же вручили чашу с похлебкой из куропата и две еще горячих лепешки. Он и поел здесь же, у штабной полости, в окружении хлопотавших женщин. Ло Тан то и дело замечал мать и старшую сестру — у самого огня. Рядом,

но в некотором отдалении, возилась малышня, и что удивительно — почти не производила при этом шума.

Насытившись, ло Тан отправился к недавно обустроенному жилищу — небольшой полости, из которой был выпущен летучий газ. Сама полость не зарастала, потому что проем был обильно полит соком агавы, и плоть Листа в месте, где полость вскрывали мечом, стала твердой и блестящей, как стекло.

Ло Тан никогда в жизни не видел стекла. Знал только, что оно прозрачное, твердое и на свету блестит. Тем не менее слова «как стекло» он (да и не только он — любой из клана) произносил довольно часто. Не задумываясь, просто по привычке.

Уже убрав заслонку и присев перед круглой дырой, входом в жилище, ло Тан услышал бренчание гитары. И пение.

Ло Тан узнал бы этот голос из тысячи. Потому что пел его давний друг. Друг детства. Ва Дасти. Певец и сказочник. Бродяга. Мечтатель.

Уронив лук и колчан в полость-жилище, ло Тан опрометью, как мальчишка, помчался на голос.

Дасти, увидев ло Тана, приподнял брови, но пения, конечно же, не прервал. У костра сидело человек двадцать — в основном молодежь. Старики редко слушают молодых певцов, у них свои пристрастия. Однако послушать Дасти часто приходили даже почтенные седые старцы, потому что Дасти был на редкость хорошим певцом и песни сочинял прекрасные. А сказки его были странными и тревожными, ло Тан слушал их, затаив дыхание, и никак не мог понять: что же заставляет его затаить дыхание? Хотя, по правде говоря, понять не слишком-то и стремился, слушал сказки, да и все. Ва Дасти крайне редко пел одну и ту же песню дважды за вечер, а сказки вообще никогда не повторял в одном и том же клане. Краем уха ло Тан слышал, что у певцов и сказочников есть какой-то неписаный кодекс, и противиться ему не решается никто. Зная Дасти, ло Тан был уверен, что на запреты друг чихал с большой высоты, и раз следует кодексу, значит, сознательно разделяет его.

Ло Тан тихонько подсел к костру, предвкушая вечер в обществе Дасти. А прежде — песни, песни… И — может быть — сказку.

Старенькая гитара, доставшаяся Дасти от его учителя — ва Хисгина, — звучала в сумерках. И вплетался в чередование аккордов сочный голос певца.

Уповая на крылья И призрачный ветер высот, Я шагну в пустоту И застыну я под небесами.

И не сыщется силы, Сейчас, через день, через год, Приковавшей к Листу Паренька, что поет перед вами. Ведь шальная игра, Захватившая племя крылатых, Началась не вчера, И не завтра закончится, нет, Мы свободны в полете. Как ветер, как солнечный свет. Я пою вместе с ветром. И вы вместе с ветром споете. Стоит крылья надеть И шагнуть через край, в пустоту. Так давайте же петь! Так давайте же петь на лету…

Финальный аккорд растворился в вечерней тишине; слушатели одобрительно зароптали. Песни ва Дасти всегда рождали не то щемящую тоску, не то желание действительно схватить крылья, шагнуть за кромку и лететь, лететь, пока хватит сил, крича и захлебываясь от восторга.

Потом Дасти спел старую песенку о веселом и бесшабашном ките и его хулиганистых лоцманах — наверное, чтобы повеселить народ и поднять настроение.

И пошло: певец чередовал берущие за душу баллады с разухабистыми кричалками, которые знают на каждом Листе и у любого костра могут подхватить. Подхватывали с чувством, полными голосами, так что слыхать было по всему Листу, наверное.

Вскоре устроили перерыв — певцу тоже надо было отдохнуть, да и попить-поесть не мешало. Расходиться никто и не думал, наоборот, у костра прибавилось людей. Ло Тан подсел поближе к Дасти.

— Привет! — улыбнулся тот, принимая из чьих-то рук чашу и ложку. — Рад тебя видеть!

Ло Тан хлопнул певца по плечу. — Здравствуй, Дасти! Кто-то пустил по кругу бурдюк с веселящим; пока ва Дасти отдыхал, пошли

смешки-перемолвки. — У меня к тебе разговорчик будет, — весело сообщил певец. — Потом, как

отпою.

— Ладно! — охотно согласился ло Тан. — Кстати, можешь у меня отоспаться: я полость недавно закрепил. Еще соком пахнет, но ты, я думаю, привык.

— Замечательно! — обрадовался Дасти и, понизив голос, спросил: — А ты сам где-нибудь в другом месте переночевать не сможешь?

Ло Тан вздохнул: друг и не думал меняться. — Смогу, куда уж тебя девать… Повеселевший ва Дасти тут же подмигнул одной из девчонок. Со значением так

подмигнул. А та, понятное дело, с готовностью таяла. «Отосплюсь тут, у костра, — подумал ло Тан. — Погода хорошая… А под

разговоры спать одно удовольствие». Раз по кругу пошло веселящее, кое-кто до рассвета досидит. Точно. Вскоре Дасти снова взял гитару, но народ дружно стал требовать сказку.

Девчонка, которой Дасти подмигивал — громче всех. И Дасти, конечно же, сдался, хотя ло Тан ясно видел, что ему еще хочется попеть.

— Сказку? — переспросил Дасти сам у себя. — Сказку… Ладно. Будет вам сказка.

Он отложил гитару, хлебнул маленько веселящего (бурдюк как раз дошел по кругу до певца) и объявил:

— Сказка зовется «Трель певчей совы». У костра сразу стало тихо. Слушатели затаили дыхание. Неудивительно: сказочников по миру кочует не скажешь чтобы много. А ва

Дасти был одним из лучших. Он кашлянул, прочищая горло, и начал: «Буря отнесла Листы далеко на юг, посвирепствовала напоследок и бессильно

опала над обширными плоскогорьями. Хаст, два дня не покидавший жилища, наконец смог выйти и вдохнуть свежего воздуха. Не отравленного зловонными вулканическими газами дыхания бури, а настоящего, холодного, как ночь, воздуха высоты. Ветер улегся; в этих широтах такое случалось. Вдоль Кольцевого океана, то бишь в экваториальной области, свежий воздушный поток почти никогда не утихал, а бури задевали те места лишь краями. В средних же широтах полное спокойствие чередовалось с чудовищными ветрами, отголосками катаклизмов нижнего мира.

За эти два дня Лист охладился и сильно потерял высоту. Обычно зеленые чаши парили в одном-двух километрах от поверхности; теперь же пристанище Хаста отделяло от Низа неполных полкилометра. Но впереди ожидалось не менее недели спокойной солнечной погоды и Лист, конечно, взберется повыше. Хорошо еще, что не на север отнесло — там сейчас зима…

Солнце описывало круги в безоблачном небе, то спускаясь пониже к горизонту, то поднимаясь, но, пройдя лишь полпути к зениту, заваливалось в сторону и начинало сползать вниз.

Хаст, как и все на Листах, знал, что на самом деле это не круги, а медленно сужающаяся спираль. Придет час и солнце застынет в одной точке небосвода, но кто знает, куда к этому времени отнесут Лист прихотливые ветры высоты? Если ближе к экватору, солнце станет висеть невысоко над горизонтом, если к полюсу — тогда где-то рядом с зенитом. Может статься, что Лист окажется за экватором, в северном полушарии. В этом случае светило вовсе спрячется за горизонт и наступит ночь, достаточно долгая, чтобы деревья сбросили листву, а многие звери залегли в готовую каждое мгновение прерваться спячку.

Почти все время, пока бушевала стихия и Лист трепало, словно пушинку, Хаст дремал в дальнем жилище. Пробудившись, он не услышал скрипа вещ и сосен, а из-за шкуры зубра, висящей у входа, пробивались желтые солнечные лучики. Хаст потянулся, отгоняя остатки сна, и встал на колени.

Снаружи донеслась трель певчей совы — чередование нежного свиста, щелчков и скрипа. Хаст выскочил наружу, словно за ним гнался рассвирепевший зубр.

У него была причина ненавидеть певчих сов. Тогда он был еще ло Хастом — охотником клана логвита Стипо. Клан уже лет

пять обитал на огромном старом Листе, жизнь в котором медленно угасала. Люди не особо волновались по этому поводу: угасать она будет еще лет тридцать, но давно уже решили при первом же удобном случае покинуть стареющий исполин, который долго давал людям щедрый и безопасный приют. К полюсам во время экваториальных зим он уже много лет не летал и об участии в большом переселении не могло быть и речи. Оставалось надеяться только на крылья. Ждали, когда рядом окажется подходящий незанятый Лист.

Ло Хаст со своим неразлучным другом ло Гри долго и без особого успеха охотился в хвойной зоне. Под вечер их сморило у третьей кромки. Ло Гри подстрелил куропата, ло Хаст — двух барсуков, но этого было слишком мало для опытных охотников. Не должен же клан голодать!

Именно тогда прозвучала призывная трель певчей совы. Ло Хаст приподнял голову: над бурым валиком кромки мелькнуло несколько крылатых силуэтов.

Совы стремительными серыми молниями ныряли вниз, за край. «Внизу Лист!» — понял ло Хаст. Не станут же совы от нечего делать шнырять

вдали от зеленых чаш? Ло-добытчики никогда не упускали случая поохотиться на соседнем Листе. А

теперь еще и новое пристанище приходилось подыскивать. Упряжь захлестнулась на семенах клена, ветер упруго толкнулся в крылья и подставил тугой бок: летите,

жители Поднебесья! Ло Хаст и ло Гри по широкой дуге скользили к зеленоватой громаде парящего чуть ниже Листа. Стайка певчих сов уже успела затеряться в зарослях у первой кромки — птицам не нужно планировать, как людям, птичьи крылья несут без оглядки на ветер.

Тело зеленой чаши спружинило под ногами ло Хаста, сок забрызгал мягкие кожаные сапоги. В тридцати шагах левее опустился ло Гри. Им даже не пришлось договариваться: много раз они охотились на чужих Листах.

Сверкнул меч, вспарывая ближайшую полость, крылья зашуршали о стены и погрузились в темную жижу. Вскинув руку, ло Хаст сунул упряжь в сумку-заплечник и, перепрыгивая через валики кромок, устремился в лес. Ло Гри, все еще возившийся с упряжью, отсалютовал ему.

Ло Хаст не видел, как его приятель сложил упряжь, повертел головой в поисках полости (ближайшая виднелась в доброй полусотне шагов), нагнулся и поднял крылья. В тот же миг коварный порыв ветра из-за края вырвал их из рук и отнес к первым деревьям. Ло Гри насупился, но тут же увидел двух оленей. Рука сама потянулась к луку и колчану, но олени, почуяв неладное, оттянулись в глубь леса. Охотник в ло Гри победил: крылья так и остались лежать на опушке, а он с головой углубился в преследование.

Очень скоро он вернулся с тушей оленя на плечах. Деловито посвистывая, разделал тушу, уложил мясо и шкуру в специальный кожаный мешок и намертво закрепил на себе. Еще раньше огляделся, но кленов поблизости не нашлось и ло Гри захлестнул упряжь на своих же крыльях. Он рассчитывал доставить добычу клану и побыстрее вернуться: вдруг ло Хасту понадобится помощь? Тяжело нагруженный охотник ступил на третью кромку и шагнул в пустоту. Крылья запели в унисон с ветром; поймав восходящий поток, ло Гри вписался в плавную спираль, взмывая над Листом, который покинул, и одновременно приближаясь к своему.

Обратно он так и не вылетел. Логвит Стипо созвал нескольких ло-охотников в штабную полость клана и до позднего вечера ло Гри оставался на совете. А ночью Листы разнесло вольными ветрами высот.

Ло Хаст к вечеру подстрелил косулю, а перед этим — четырех куропатов. Вполне пристойная добыча. Правда, преследуя косулю, он долго кружил у границы хвойной и лиственной зон и потерял много времени. Он был убежден, что ло Гри давно отправился домой с добычей, и правильно: клан не должен ждать, голод — враг людям.

Бросив добычу за первой кромкой, ло Хаст с наслаждением выпрямился, созерцая свой родной Лист, исполинской громадой нависавший чуть выше и дальше от солнца. С кромок его рыжими хлопьями осыпалась невесомая труха.

Ну, где там клен, дающий крылья? Ло Хаст огляделся, высматривая взрослое дерево, семена которого подарили людям возможность летать.

Странно, но у кромок охотник не заметил ни единого клена. Обычно здесь их росло больше, чем где бы то ни было: семена-крылья прорастали у полостей, куда то и дело опускали их прилетевшие ло-охотники.

Ло Хаст пошел вдоль кромки, всматриваясь в зеленые силуэты деревьев. Веши, пихты, секвойи… И по-прежнему нет кленов.

Вдалеке запела сова, сзывая сородичей на трапезу. Ло Хаст насупился. Счастливые птицы! Им никогда не приходится искать подходящий клен, у них крылья всегда за спиной. Да и не нужно им никуда возвращаться — у сов нет кланов и все равно им где жить.

Скоро солнце достигло нижней точки над горизонтом. Дома, наверное, пируют. Ло Гри удивляется: где застрял его верный товарищ?

Ло Хаст вздохнул. Он успел отшагать уже добрых пять километров вдоль кромок. Судя по видимым размерам Листа, оставалось еще километров пятнадцать-двадцать, и тогда охотник замкнет круг, вернется в точку, откуда вышел. И по-прежнему ни одного клена! Прямо наваждение какое-то…

Пройдя еще немного, ло Хаст замедлил шаг. Его одолевал голод, а значит скоро одолеет и усталость. Нужно вернуться к добыче и подкрепить силы, а тогда уж приниматься за поиски. Видимо, на этом Листе клены — редкость.

Если они здесь вообще есть. Когда он подходил к месту, где оставил тушку косули и пушистые комочки

куропатов, вверх взвилась вспугнутая стая певчих сов. Летели они тяжело, словно изрядно поужинали, на лету обмениваясь мелодичными трелями.

Ло Хаст приближался. О небо!!! Вот куда совы слетались пировать! От куропатов остались только перья, от косули — окровавленный костяк с

ошметками мяса у суставов. Вид у мяса был весьма неаппетитный. Певчие совы сожрали всю его добычу вместе со шкурой.

Изрыгая проклятия, ло Хаст схватился за лук и метнулся к опушке, где несколько десятков сов расселись на нижних ветвях веши.

— Мерзкие твари! Совы лениво снялись и лениво потянулись в глубь леса. Ло Хаст послал им

вслед стрелу и бессильно опустился на колени. Ярость постепенно схлынула. Что же происходит? Он, опытный ло-охотник, позволил гневу управлять собой.

Растерялся, как мальчишка, бросил добычу, не укрыв ее… Стрелу зря потерял… Скоро ло Хасту удалось восстановить в себе спокойствие. Он встал, прошел к

лесу и пошарил под деревьями. Стрела, к счастью, не сломалась — завязла в

плотной слежавшейся хвое, прочертив хорошо заметную неглубокую борозду. Ло Хаст сунул стрелу в колчан и потянулся за ножом.

Первым делом — подкрепить силы. Сломал сухую вешу, разжег костер, срезал с несчастной косули еще пригодные в

пищу кусочки мяса и нанизал их на оструганные палочки. Испек над угольями. Достал из сумки лепешку.

Утолив голод, ло Хаст сразу почувствовал себя много лучше. Высота с ней, с добычей. Надо искать клен.

Проклятые совы! Ло Хаст представил, как вернется с пустыми руками, как будут хихикать женщины и презрительно коситься удачливые ло-охотники. «Слыхали? У ло Хаста совы отняли добычу!» Тяжелый вздох сам вырвался из груди.

Ло Хаст затоптал остатки костра, подхватил сумку и устремился в лиственную зону. Может, хоть в чаще найдется желанное дерево с семенами-крыльями. Солнце уже карабкалось вверх, стало немного светлее. Хорошо, что лето: очень долго ло Хаст не увидит ночи. Искать крылья в темноте — удовольствие сомнительное.

Очень быстро он понял, что на этом Листе просто нет кленов. Совсем. Невероятно, но так. Охотник обошел чашу по периметру вдоль кромок — ни одного. И в лиственной зоне тоже. Акаций, браков, граба — сколько угодно. Даже парочка дубов встретилась, весьма редких на Листах. Кленов же — ни одного.

Солнце замкнуло в небе три круга, прежде чем ло Хаст это понял. Странный Лист ко времени прозрения взмыл, нагретый спокойным светилом, почти на два километра. Родной Лист еще виднелся далеко внизу у самого горизонта — старые Листы высоко не летают. Эх, сейчас бы крылья! Ринуться в эту зовущую бездну, ощутить плотные токи воздушных струй, поймать ветер и заскользить туда, к крохотной зеленой точке на границе мира и неба, к исполинской чаше, где ждет клан, братья-охотники, логвит, семья…

Оставалась одна надежда: ло Гри, обеспокоенный отсутствием друга, вернется. Но почему не вернулся до сих пор? Времени прошло достаточно. Увы, но ло Хаст не знал, что Лист, который он видит у горизонта, вовсе не его

родной Лист. Оттуда никто не мог прилететь — Лист был необитаемый. Ло Хаст устроился на буром валике третьей кромки, и порывы ветра, обычные у

края Листа, трепали его длинные вьющиеся волосы. Совсем рядом лежала пропасть, отделяющая летающую чашу от нижнего мира.

Тройка певчих сов, едва не задев крыльями сухую кромку, скользнула в пустоту. Ло Хаст проводил их злобным взглядом. Если бы не эти птицы, сидели бы сейчас

они с ло Гри у костра или в хижине, пили бы веселящее или просто сок после сытного обеда…

И тут ло Хасту пришла в голову совершенно очевидная мысль, ранее почему-то не приходившая.

Каким образом покинул этот Лист ло Гри? Единственный способ — на тех же крыльях, на которых прилетел. Два-три часа

в полости крылья еще выдерживали. Больше — крайне редко. У охотника перехватило дыхание. Теперь-то уже поздно, его крылья

расползлись, конечно, пораженные едким соком полости, но тогда, в первый день, когда совы нагло схарчили его добычу, крылья еще можно было спасти.

Ло Хаст застонал от досады, отполз от края и бегом кинулся к месту их с ло Гри посадки. Вот и нужная полость со шрамом, затянувшимся несколько дней назад. Меч, чмокнув, пал на зеленое тело Листа. Охотник вскрыл наполненный летучим газом пузырь трехметрового диаметра и отошел в сторону, тяжело дыша.

Дурманящая струя, невидимая глазом, ударила из полости, края живой зеленой плоти зашевелились, истекая густой жидкостью, готовые в несколько минут зарастить разрез. Обливать его соком агавы, чтоб не затянулся, было некогда. Отдышавшись, ло Хаст вновь взмахнул мечом. Теперь в полости зияла треугольная дыра, а закрывавший ее лоскут обвис внутрь на манер звериного хвоста. Набрав в грудь побольше свежего воздуха, охотник глянул вниз.

От крыльев, конечно же, ничего не осталось. Лист усвоил их полностью, только темные пятна да бугристые натеки все той же вязкой жидкости остались в местах, где Лист впитал в собственную плоть обнажившиеся семена клена. Их Лист, понятно, не переваривал, просто выталкивал за переделы полости, чтобы они могли без помех прорасти.

Ло Хаст оторвался от дыры, прочищая легкие. Собственно, на другой исход надеяться и не приходилось.

Больше недавно вскрытых полостей ло Хаст поблизости не обнаружил и весьма этому удивился. Выходит, ло Гри оставил свои крылья просто на поверхности Листа, а потом вернулся и на них же улетел. Неужели он знал, что здесь не растут клены? Но почему же тогда не предупредил товарища?

Ло Хаст вернулся к уже затянувшейся полости с семенами клена, единственными на этом Листе. Пока дерево вырастет и начнет давать крылья, пройдет не менее пятнадцати лет. За эти годы Лист три-четыре раза наведается к одному из полюсов во время солнцестояния, чтобы соединиться с тысячами других в гигантский летающий ковер. Только тогда, в дни большого переселения, ло Хаст сможет покинуть негостеприимный Лист. Но найдет ли он на бескрайнем ковре из многих чаш свой клан? Не факт, что новое пристанище, куда клан, без

сомнения, в ближайшее время переселится, устремится к полюсу в это же солнцестояние. А шастать без конца по разным Листам в межсезонье — во-первых, долго, во-вторых и в-главных, весьма небезопасно. Враждебные кланы не тронут одиночку только во время большого переселения. Да и за изгнанника могут принять, а это почти верная смерть в любое время.

Но все же это хоть какой-то шанс; лучше ли просидеть остаток жизни на дурацком Листе без крыльев? Охотники не могут без крыльев, небо — их дом, высота — их стихия. Охотник-ло без полета все равно что дерево без плодов.

Ло Хаст вспомнил певчих сов и в сердцах пожелал всему их крылатому роду никогда больше не подняться в небо.

Издалека донеслась долгая трель — как показалось ло Хасту — возмущенная. Он вздрогнул и вернулся к своим мыслям. Лист наверняка лишь недавно летал к полюсу. Ло Хаст не раз заглядывал за

край, за третью кромку и не заметил ни одного молодого побега. Так бывает лишь в первый год после большого переселения, когда юные Листы отделяются от материнских и с этих пор противостоят высоте в одиночку.

Значит, впереди у него три-четыре года полного одиночества. Ну, в лучшем случае два. Если больше никого не занесет на этот проклятый небесами Лист.

Или если не вернется ло Гри. Ведь должен же он вернуться за другом? Ло Хаст обязательно вернулся бы, чего

бы это ему ни стоило. Он тяжело вздохнул. Постоял немного у кромки, слушая, как поет ветер высот,

и пошел готовить жилище, благо агавы, в отличие от кленов, здесь встречались в изобилии.

А ветер пел неспроста. Поднявшийся еще выше Лист угодил в быстрый и узкий поток воздуха, царящий на этой высоте, и полетел на восток, прочь от родного Листа ло Хаста, оставшегося в нижнем слое и по-прежнему неспешно дрейфовавшего на юго-запад.

* * * С тех пор он не видел людей. Изредка на фоне голубовато-зеленого неба

темнели силуэты далеких Листов, но все они величаво проплывали мимо. Однажды Хаст разглядел даже крохотную точку, планировавшую к зеленой чаше — счастливец, обладавший крыльями, возвращался домой. Но ни разу никто из охотников-ло даже не приблизился к Листу, так не любившему клены. За три года Хаст стал совсем другим — хмурым, злым; но и более терпеливым, чем раньше. Теперь он мог часами наблюдать за муравьиной кучей где-нибудь в лесу или за

дятлом, промышляющим жуков-джаров. Или, найдя удобное место у края, глядеть на нижний мир, проплывающий под Листом, непознанный и загадочный.

Раньше такое просто не пришло бы ему в голову. Костры, дым которых на высоте был виден издалека, никого не привели на

помощь. Клен у разрубленной три года назад полости так и не пророс. Наверное, дело было конкретно в этом Листе: он ненавидел клены так же сильно, как Хаст ненавидел певчих сов.

Бывший охотник вполне благополучного клана и сам не мог понять причин своей ненависти. Однако за три года десятки взрослых птиц упали на Лист, пронзенные стрелами; сколько гнезд разорил он, убивая самку мечом, а яйца или беспомощных птенцов топча сапогами…

Он мстил совам за свое одиночество. Хотя сознавал, что в общем-то не совы виноваты в произошедшем, а нелепая случайность. И от этого становился только злее. Лист, за исключением нелюбви к кленам, ничем не отличался от других парящих на миром чаш. Та же неподатливая зеленая плоть под ногами; трава, деревья, запустившие корни в эту плоть. На «корме» росли лиственные породы, на «носу» — хвойные. Как и везде, на любом Листе, и никогда еще люди Поднебесья не слыхали о другом положении вещей. Хватало и дичи — барсуков, косуль, куропатов, кабанов. Хаст выследил и убил единственного на Листе волка; больше никого, кто посмел бы угрожать человеку, здесь не нашлось. На барсуков и куропатов охотилось почтенное семейство енотов; с ними Хаст никогда не враждовал. Жизнь текла неторопливо и размеренно, и если бы не тоска по людям, Хаст даже порадовался бы произошедшим в себе переменам. Он стал взрослее, что ли. Даже нет — мудрее. Теперь больше хотелось думать, чем действовать.

Еще через три года Хаст осознал, что Лист никогда не летает на дневной полюс к большому переселению. Последняя надежда хоть когда-нибудь вернуться к людям рухнула, словно старая гнилая сосна во время бури. Воистину, он угодил на Лист, проклятый всеми ветрами высот.

Совы все так же упорно гнездились на «носу» Листа, сколько Хаст ни разорял их кладки. У каждой убитой совы он отсекал средний коготь левой лапы — самый мощный и длинный — и нанизывал на прочную нить. За несколько лет ожерелье стало внушительным с виду и весьма тяжёлым. Хаст повесил его у входа в жилище.

Лист парил меж миром и небом, цветущий и безмятежный, и никто со стороны не смог бы предположить, что здесь томится в одиночестве человек, бывший некогда ло-охотником.

День походил на день, как хвоинки на ветке сосны друг на друга, ничто не нарушало размеренного течения времени. До тех пор пока Хаст, преследуя косулю, не наткнулся в зарослях падуба на совенка-пуховичка, вывалившегося из гнезда.

Рядом на мягкой летней траве камнем застыло тело мертвой совы-матери. Отчего она погибла, Хаст так и не понял.

Он нахмурился и потянулся за ножом. Снова совы! На этот раз они норовят отвлечь его от охоты.

Солнце отразилось от холодного железа, и глаза совенка, поймав этот отблеск, зажглись загадочным зеленым огнем. Клюв его раскрылся, выпуская на свободу крик — еще не трель взрослой птицы, но отчаянный призыв детеныша, мольбу о помощи и защите. Совенок прижался к неподвижному телу матери и тоже замер в наивной надежде остаться незамеченным. Лишь широкие листья падуба величаво колыхались, точно диковинные зеленые руки.

Хаст вздохнул. Никогда доселе он не давал пощады певчим совам. А сейчас он вдруг узнал в испуганном и брошенном всеми птенце себя — одинокого и беззащитного в огромном и отнюдь не ласковом мире.

Одновременно Хаст рассердился на себя за нелепую и непозволительную слабость. Если бы не певчие совы, они с ло Гри наверняка так и не заметили бы этот злосчастный Лист, остались бы дома.

Коротко выругавшись, Хаст вернул нож в чехол, перешагнул через застывшего птенца и ринулся по следу косули, отгоняя прочь назойливые мысли.

Вечером, когда летнее солнце достигло нижней точки на небосводе и стало снова подниматься, Хаст готовил на огне мясо добытой косули, вновь и вновь вспоминая обреченного совенка. Не выжить этому комочку теплой плоти, ясно как день, что не выжить. И никто не поможет, ибо законы леса добры лишь к сильным.

Дважды Хаст порывался встать и дважды, сцепив зубы, оставался на месте. Он не должен никому помогать. Кому суждено погибнуть — погибнет, потому что это закон. И не ему, Хасту-одиночке, нарушать законы жизни.

Но, может быть, именно потому, что никто не даст себе труда нарушить закон, он и торчит седьмой год на ненормальном Листе? Один, как солнце в небе?

Да будь прокляты все законы! Все до единого! Хаст встал и торопливо зашагал к зарослям падуба. Совенок пушистым шариком сидел у ствола молодой пихты. С мертвой

мамашей уже расправлялись шустрые мыши-падальщики и белые жуки. Хаст кашлянул и мыши тотчас же исчезли в траве. Совенок вжался в кору

пихты, сверкая глазищами. Если бы не глазищи, он стал бы совсем незаметным на фоне ствола. Хотя это вряд ли помогло бы: из чащи, колыхая ветви падуба, вытекла пестрая древесная змея. Длинная, почти шаг. Нахмурившись, Хаст подобрал валежину и прогнал змею прочь.

Теперь назад пути не осталось: совенок уже считался съеденным, а однажды спасенного более не бросают судьбе на забаву. Тем паче если он мал и беспомощен.

Спрятав кулак в рукав куртки, Хаст опустился на колени перед совенком. Тот окаменел, не сводя глаз с человека. Медленно-медленно Хаст протянул защищенную толстой шкурой зубра руку к птенцу и тот, словно заранее обученный, браво шагнул навстречу и взгромоздился на предложенный насест, аккуратно сомкнув когти вокруг запястья. Хаст затаил дыхание. Птенец несмело пискнул:

— Ски-и-ит! Когти его прочно обхватили руку, но нигде не повредили куртки. Птенец

словно подчеркивал, что доверяет человеку. — Эх ты, желторотина! — усмехнулся Хаст, вставая. Птенец раскинул крылья, балансируя, но когти прочнее не сжал, хотя при

желании мог легко пропороть и куртку, и руку Хаста под ней. — Как, говоришь, тебя зовут? — обратился Хаст к совенку, отведя руку далеко в

сторону. — Ски-и-ит! — Скиит? Птенец заворчал, будто потревоженный енот. — Пошли домой, Скиит, — сказал Хаст и зашагал к жилищу, переполняемый

невысказанной радостью. Потом он долго кормил совенка кусочками сырого мяса; тот жадно глотал,

закатывая глаза. Разговаривать с кем-нибудь живым было на удивление приятно и впервые за несколько лет Хаст не чувствовал себя одиноким.

* * * Ло Гри бесшумно извлек из колчана стрелу и натянул тетиву. Наконечник из

тусклого металла, казалось, обрел глаза; сейчас он глядел на жертву: крупную сову, дремлющую на толстом суку корявой веши.

С тихим свистом стрела метнулась вперед, к ничего не подозревающей сове, вгрызлась в жаркую плоть, легко проткнув оперение и тонкую кожу. С хрустом ломая полые птичьи кости, окровавленный наконечник прошел сквозь тело и вышел наружу. Жизнь покинула беспечную птицу мгновенно: шурша ветками, сова мягко шлепнулась на прошлогоднюю хвою.

Ло Гри приблизился, вытащил стрелу, распластав тушку отточенным охотничьим ножом, тщательно вытер наконечник о пестрые совиные перья и вернул стрелу в колчан. Еще один взмах ножа — и средний коготь с левой лапы

перестал принадлежать законной хозяйке. Острием ножа ло Гри проделал в когте небольшое отверстие и нанизал на тонкий шнурок, где болталось десятка два таких же кривых, словно серп луны, когтей.

Пнув коченеющий комок сапогом, ло Гри прошептал: — За ло Хаста, проклятая тварь! За друга… Он убивал сов уже седьмой год. * * * Проснувшись, Хаст первым делом взглянул на жердь у входа: совенок мирно

дремал, вцепившись в морщинистую кору веши когтями. Вчера Хаст приспособил этот нехитрый насест, решив, что птице удобнее отдыхать на ветке, нежели на полу. Рядом висело ожерелье из когтей убитых сов; Хаст наткнулся на него взглядом. Вздрогнул. Но птенец не обращал на свидетельство смертей своих соплеменников никакого внимания.

Хаст поднялся, подошел ко входу. Глазищи птенца Распахнулись, сверкнули в полумраке жилой полости.

— С пробуждением! — бодро поздоровался Хаст и неловко снял с сучка ожерелье, стараясь, чтобы совенок не увидел. Но тот внимательно, словно бы даже с интересом, наблюдал за человеком.

«Чего это я? — подумал Хаст с неудовольствием. — будто он понимает…» Негромкий писк был ему ответом: — Ски-ит! «Надо его накормить…» Хаст взял лук и колчан со стрелами, подвесил к поясу меч, скорее по привычке,

чем по необходимости, зафиксировал ножны на бедре, чтоб меч не мешал при ходьбе по лесу, велел совенку «сидеть тихо» и ушел в лес.

Ожерелье он выбросил в первую же полость, без малейшего сожаления. Охотник по-прежнему жил в нем, и даже не потому, что Хаст отправлялся за

добычей снова и снова: в клане охотник — опора, он заботится обо всех, кто остается в стойбище. Заботится и защищает. Последние годы Хасту не о ком было заботиться и некого защищать. Но его естество требовало защитить хоть кого-нибудь, помимо воли и событий, и отчасти поэтому возникали вспышки непонятной ярости.

Именно поэтому он не устоял и спас птенца от верной гибели. И еще Хаст подумал, что, наверное, именно из-за этого люди и стали людьми: из-за потребности защищать и заботиться.

Лето текло, как Лист в воздушном потоке. Совенок на сытной кормежке быстро рос и набирался сил. Пух мало-помалу заменялся на пестрые перья взрослой птицы, крылья окрепли, постепенно Скиит стал перепархивать с места на место, а раньше ковылял на когтистых лапах. Взрослые совы почему-то перестали появляться вблизи жилища Хаста, а на «нос» Листа наведываться было незачем. Хаст и не наведывался. Дичи хватало и совсем рядом, ни человек, ни совенок не голодали.

Старые знакомые еноты в очередной раз вывели потомство и ушли в глубь лиственной зоны. У границы зон, где обосновался Хаст, развелось много куропатов, чуть ближе к «корме» держался табунок оленей. Их Хаст без нужды не трогал, решив позволить пятнистым зверькам расплодиться.

Лист оставался верен основному потоку высот: могучей воздушной реке, спутнику Кольцевого океана. Чуть выше, в слое, где кишел легкий планктон, паслись киты — громадные продолговатые пузыри, свободно парящие над миром. На гладких серых боках виднелись лоснящиеся шарики прилипал. Изредка вблизи Листа проплывали стайки высотных медуз — удивительно красивых созданий, похожих на невесомые текучие шлейфы. Они обитали в верхних уровнях атмосферы и в слой, где держались Листы, спускались очень редко. Как-то раз Хаст наблюдал нападение трех молний на китенка — бедняга был проколот в несколько секунд, хищники вцепились в мякоть киля под брюхом и рухнули вместе с потерявшей способность летать жертвой прямо в океанские волны. Молнии были королями среди плотоядных: способные набирать воздух в специальную полость и силой извергать его в любом направлении, они перемещались в потоках независимо от ветра с поразительной быстротой, а привычка нападать втроем-впятером позволяла умерщвлять даже взрослых китов.

Величаво скользили мимо корзинки наусов, прикрытые сверху полетным шаром. Хаст готов был поклясться, что в корзинках кто-то копошится. Вполне возможно, что так же, как Листы приютили людей, нелетающих животных и деревья, и наусы пустили в свои корзинки какую-нибудь мелочь. Наусов часто сопровождали парочки воркующих альбатросов — птиц, совершенно утративших ноги. Они всю жизнь проводили в полете, даже спали, не переставая парить в упругих воздушных потоках. Хаст смотрел на них с завистью: они никогда не расставались с крыльями.

А подняться в небо хотелось все сильнее и сильнее. Набросить упряжь на гладкие семена клена, поймать ветер шероховатой плоскостью крыла и взмыть, подмяв восходящий поток, над Листом. Хаст закрывал глаза и видел, как сосны и веши проваливаются вниз, казавшаяся необъятной чаша вдруг становится

похожей на чайное блюдце и виднеется целиком чуть в стороне и внизу. И даже машет кто-то с поляны, машет рукой, приветствуя ло-охотника…

Хаст вспомнил, как он учился летать; как тайком с то Гри, подростком, еще не охотником, стянули по упряжи и поднялись в небо, впервые без ло-наставника. Как влетели по неопытности в стаю пираний, небольших существ, состоящих из зубастой пасти и летательного шарика, как еле сумели вырваться, сломав крылья о плоть вечно голодных хищников у самого Листа, и как вдвоем спасались на одной прилипале… Еле дотянули до кромки — еще немного, и их тела разбились бы о гранитные скалы, рухнув с километровой высоты…

Хаст часто сидел у третьей кромки, наблюдая жизнь высоты; раньше, во время жизни в клане, на это попросту не хватало времени. Первые годы плена он сосредоточился на лесе, позже стал поглядывать и за кромки Листа. Скиит обыкновенно дремал на шелушащемся валике или пристраивался на ветке молодого деревца, если такое попадалось вблизи от края. Ближе к осени совенок начал летать, с каждым днем все увереннее и увереннее.

Хаст привязался к пестрому птенцу, еще нескладному, как и все подростки, радовался его крепнущим крыльям и хитроумным проделкам; учил его садиться на руку, защищенную шкурой зубра; учил бить куропатов, пикируя на них с веток сосен, вещ и грабов; учил не пожирать добычу тут же, а приносить ему, Хасту. Скиит оказался на редкость сообразительной птицей: обучался быстро и охотно и платил человеку завидной преданностью. Хаст даже научил его приносить выпущенные стрелы. Натаскивал его Хаст без особой цели: скорее от избытка свободного времени.

Пока вдруг не понял, что крылья совенка могут спасти его, бескрылого отшельника, в прошлом — охотника клана логвита Стипо.

К южной зиме Скиит привык к алой тряпице на лапе, больше не рвал висящую ленту с письменами и не позволял ей запутаться в ветвях, когда обосновывался на дереве.

Мысль Хаста была проста: если у него самого нет крыльев, почему бы не поставить на службу крылья Скиита? Если рядом окажется населенный Лист, совенок перелетит на него, найдет людей и позволит им прочесть послание на ленте. Любой клан обязательно поможет ему: кто-нибудь из охотников взмоет в небо на грузовых крыльях. Или прилетит на сдвоенных и оставит одну пару Хасту. А там уж он сам найдет нормальный Лист, с кленами, и отправится в долгий поиск родного клана. Придется основательно пошарить в небе, его Лист может находиться где угодно, но перспектива бесконечных перелетов совсем не пугала его. По крайней мере это лучше, чем сидеть на странном Листе, отщепенце высот, не имея возможности подняться в прозрачный воздушный поток.

Солнце застыло точно на юге, наполовину скрывшись за горизонтом; луны успеют по двадцать раз взойти и сесть, прежде чем оно вновь придет в движение. Глядя на половинку багрового диска. Хаст гладил Скиита по клювастой голове.

— Мы еще взлетим вместе, птица… Крыло к крылу… И поохотимся на славу в теплых ветрах высот…

К первым ночам Скиит безошибочно выполнял приказы Хаста. Ленту с лапы совенка Хаст теперь не снимал. Дважды он посылал крылатого помощника на соседние Листы, но оба оказались необитаемыми. Оставалось терпеливо ждать.

Скиит, казалось, все понимал. С писком он взмывал над пристанищем Хаста и часами кружил, высматривая далекие Листы. Глаза у него были не в пример зорче человечьих. Хаст еще сильнее привязался к спасенному птенцу, подкармливал лакомыми кусочками со своего стола, хотя Скиит давно уже охотился самостоятельно; иногда расчесывал отрастающие перья, а раз пришлось подрезать сломанный коготь. Впрочем, коготь быстро отрос и стерся на кончике, став таким же острым, как раньше.

Третий Лист высмотрел именно Скиит. Хаст еще спал в жилой полости. Солнце давно взошло, ночь достигла к этому моменту всего трех часов. Весна была в самом разгаре: деревья меняли листву, зеленые побеги лезли из набухших почек, выталкивая прошлогодние листья. Совенок с пронзительным писком ворвался в полость, оглушительно хлопая крыльями. Хаст тут же проснулся, но не сразу понял, что происходит. Когда же понял — со всех ног кинулся к краю, за совенком.

Недолгая пробежка через лес привела его почти точно на «нос»; Скиит, по-прежнему пищавший, сел на ветку коренастой, как и все деревья у края, веши.

Вдали и чуть ниже величаво парил Лист, явно обитаемый: Хаст сразу различил столбики дыма, поднимающиеся вверх. Его, наверное, принесло позавчерашним штормом с севера, из-за океана. Лист продолжал постепенно снижаться, охладившись в холодном штормовом потоке.

У Хаста перехватило дыхание. — Ну, малыш… Он подставил незащищенную руку и Скиит преданно оседлал ее. Страшные

кривые когти не оставили на коже ни единой царапины. — Лети! Отыщи людей! Люди, Скиит! Люди! Пестрая птица взмахнула крыльями и ринулась в прозрачную бездну. Маховые

перья разошлись и крылья стали похожи на человеческие руки с растопыренными пальцами. Совенок устремился к недалекому Листу, и Хасту показалось, что его не догнала бы даже молния.

— Скиит! — пискнул его пернатый друг, а потом защелкал и засвистал — впервые в жизни, по-взрослому.

Хаст еще долго слышал трели, постепенно утихающие, растворяющиеся в шепоте высоты. Он сел на кромку и стал ждать, пристально уставившись на соседний Лист, так, что стали болеть и слезиться глаза.

Он ждал долго, солнце прошло верхнюю точку и начало клониться к месту сегодняшнего заката, а он недвижимо сидел перед рыхлым валиком третьей кромки. Хотелось есть, но никакая сила не прогнала бы сейчас Хаста с его поста. Он ждал возвращения Скиита, не в силах поверить, что одиночество продлится и дальше. Шесть лет, даже больше — уже почти семь, с него вполне хватит…

Крошечную точку, отделившуюся от Листа, Хаст заметил сразу же. У него перехватило дыхание. Вглядываясь до рези в глазах, Хаст почувствовал, как взмокли ладони.

Скоро не осталось сомнений: к Листу-отшельнику приближался человек на крыльях-семенах клена. Причем на сдвоенных, это Хаст понял по слабому изгибу лопастей на виражах.

Он стоял, еще не веря в спасение. А когда человек приблизился, Хаст чуть не сполз с кромки на зеленое тело

Листа: не узнать ло Гри было трудно. Друг, верный друг детства летел на выручку! Хаст почувствовал, как по щекам потекли слезы. Он замахал руками и ло Гри,

чуть наклонив крылья, заскользил прямо к нему. Через минуту ло Гри сел и отстегнул упряжь; две пары намертво связанных

крыльев легли между кромками. Хаст… нет — снова ло Хаст бросился к другу, растопырив для объятий руки.

Почему-то ло Гри молчал, хотя ло Хаст ждал бурных приветствий. Вскоре он понял почему.

Ло Гри расстегнул сумку и вынул оттуда пестрое тельце молодой певчей совы. С лапы свисала алая ленточка с письменами.

Ло Хаст замер. — Извини, — глухо сказал ло Гри. — Я ее убил… Он опустил трупик Скиита у ног потерянного и найденного спустя неполных

семь лет приятеля. Ло Хаст склонился над враз ставшим жалким и безжизненным комочком плоти

и окровавленных перьев. Было видно, куда вошла стрела, и еще ло Хаст заметил, что на левой лапе не хватает самого длинного когтя.

— Скиит, дружище… Потрясенный ло Хаст поднял взгляд на ло Гри — на шее у того висело целое

ожерелье из когтей. Ло Гри, перехватив его взгляд, снял ожерелье и хмуро уставился под ноги.

— Если бы я не отрезал совам когти, я бы не увидел твоего послания… Я понимаю, что уже поздно и ничего не изменишь, но, поверь, друг, я мстил им за тебя…

Ло Хаст, словно завороженный, встал с колен, приблизился к хмурому ло Гри и взял ожерелье у него из рук. Несколько секунд подержал в руках, а потом, размахнувшись, швырнул его за край.

Ло Гри покорно проводил ожерелье взглядом. — Поклянись, — негромко попросил друга ло Хаст, — поклянись, что больше

никогда в жизни не убьешь певчую сову. Ло Гри, не колеблясь, приложил руку к сердцу, но ни слова не успел

произнести: знакомая трель донеслась с опушки, беспечная и радостная. Хаст, вновь ставший охотником, увидел, как ло Гри вздрогнул». После истории сказочнику полагался добрый глоток веселящего. Сосед,

бородач ло Руст, вложил в руку Дасти только-только вскрытый бурдюк. Глава третья На камбузе Артем всегда чувствовал себя прекрасно. Даже лучше, чем в

собственной каюте. И на огромной «Одессе», и на предыдущей посудине, размерами поскромнее, которая называлась «Карандаш». На «Карандаше» Артем вообще всем камбузом заведовал. А вот после перевода на «Одессу» пришлось переквалифицироваться в бармены, потому что пассажирский лайнер возит людей, а не контейнеры со всякой всячиной, как трудяга «Карандаш». А люди в полете склонны торчать в барах или киносалонах. В перерывах между прыжками — перед каждым прыжком пассажиры и экипаж погружаются в гиперон, потому что прыжок-пульсацию в активной фазе даже микроорганизмы переносят плохо.

Привычно программируя кухонный автомат, Артем вспоминал предыдущий свой звездолет, маленькую, всего и восьми человек, команду, первые полеты…

Пальцы порхали над клавиатурой, а мысли витали далеко-далеко. Где ты сейчас, трудяга «Карандаш»? В каких забытых богом звездных системах скитаются от мирка к мирку капитан Шнейдер и старпом Радович? По каким секторам прокладывает курс собаку съевший в подобных делах штурман Дрозд по кличке Циркуль?

Артему очень не хотелось уходить с «Карандаша», но кому-то в управе взбрело в голову, что место кока на грузовиках — отличная практика для выпускников космоходки. И на «Карандаш» немедленно прислали пухлого юнца, пока еще восторженного и одержимого космосом, а Артему выписали направление на лайнер и бесцеремонно дали под зад коленом. Артем с грустью сдал камбуз юнцу,

вспомнив заодно, что восторженность и одержимость с него самого отшелушились за каких-то три-четыре рейса, и сошел в космопорту Офелии. «Карандаш» отправился в очередной драфт-рейс; а спустя неделю на Офелии отшвартовалась красавица «Одесса». И кок Шпилевой превратился в бармена Шпилевого. Честно говоря, готовить пищу Артему нравилось больше, чем смешивать коктейли, и не зря его смена в баре славилась самым грандиозным выбором закусок, бутербродов и салатов. Однако поваров на «Одессе» имелся полный штат, а барменов вечно не хватало.

Автомат, пискнув, завершил программу. Артем очнулся от воспоминаний и вдруг до него дошло: какой Шнейдер? какой Радович? Они уже семьсот лет мертвы! Семьсот лет! Артем в далеком будущем, затерянный в космосе, черт-те где, у никому неведомого мира; один-единственный человек на немереном лайнере класса «Люкс-Алеф». И существуют ли в этом будущем Земля, Офелия и прочие земные колонии? Вопрос вопросов…

Существуют, конечно. Куда они денутся? Иначе вообще ни в чем не остается ни малейшего смысла.

Попал, крепко попал, не поспоришь. И в то же время Артем совсем не чувствовал себя окончательно подавленным.

Не казалась давняя катастрофа «Одессы» чем-то реальным. Семьсот лет… нет, это просто не укладывалось в голове. Одиночество и затерянность казались досадной, но в принципе вполне решаемой проблемой. Нужно только сообразить, что делать в первую очередь. Впрочем, Артем уже сообразил — искать капитанский бот на планете. Заодно можно было погордиться — вот, поди ж ты, бармен, никакой не десантник и не спасатель, а не ударился в панику, не орал в никуда, не швырялся стульями. А легкое уныние очень даже можно понять. Тут без всяких катастроф с похмелья в уныние впадаешь… А может, он потому не слишком и расстроился? Из-за похмелья, в смысле.

Артем вздохнул. Искать капитанский бот. М-да. Легко сказать! Тут можно шариться годами и ничего не найти. Планета все-таки, не какой-нибудь жалкий астероид десяти километров в диаметре, где каждый выступ виден как на ладони. Да еще такая беспокойная в сейсмическом смысле планета!

Вспомнив, как пылил и крошился камень между двух плит-пластов, Артем невольно вздрогнул и поежился. Капитан, конечно, посадил бот в таком месте, где можно было не опасаться всяческих катаклизмов… но, с другой стороны, семьсот лет минуло. Целых семьсот. Сколько раз за эти долгие годы планета могла поменять лицо? Конечно, семьсот лет для планет — вообще не срок, по геологическим меркам. Однако сожрать жалкий кораблик за семьсот лет любому миру вполне под силу.

Нет, капитан ведь тоже все это прекрасно понимал. И уж точно, не додумался оставить бот в каком-нибудь укромном ущелье, где со временем стены легко могут схлопнуться, как створки внешнего шлюза. Допустим, он нашел надежное место — какое-нибудь стабильное нагорье. Или плато. Как отыскать это место Артему? Не обшаривать же сотни тысяч квадратных километров поверхности! На это никакой жизни не хватит.

Варианты были следующие: попытаться вычислить это место по ориентации антенны или же задействовать сканер-анализатор. Должны же быть на боте материалы не встречающиеся в природе? Да, собственно, тот же фатолизный углерод, на котором записана капитанская программа. Природа такой кристалл создать не могла. Его и люди-то до определенного момента создавать не умели. До середины двадцать первого века примерно.

Артем вздохнул. Теперь бы найти этот самый прибор-анализатор среди сотен неизвестных! Да и где он может крыться? В рубке? В гермозоне? В мастерских? А если даже Артем его отыщет, как его настроить и запустить? Нужно описание…

Описание! Надо перетрясти память бортового компьютера. Кстати, если найти документацию, сразу станет понятно, как сей прибор выглядит. В описании наверняка есть голограммка.

Очнувшись, Артем вопросительно поглядел в пустую тарелку перед собой. Надо же! Задумался. Крепко задумался, даже не заметил, как слопал подчистую все, что трудолюбивый автомат соорудил ему в качестве обеда. И сок весь выпил… Целый графин. Надо еще сока заказать, сушит что-то… после вчерашнего. Локально вчерашнего, понятно.

Через пять минут Артем уже сидел в уютном операторском кресле и вовсю колотил по клавишам компьютера. Он просматривал базу за базой, пытаясь понять, где находится техническая библиотека «Одессы». И не мог найти.

К вечеру Артем сдался. Он переворошил массу бесполезной информации, даже на архив с мультиками наткнулся, а техбиблиотеки так и не отыскал. То ли он не там рылся, то ли к библиотеке нужен был какой-нибудь особый доступ, которого у бармена могло и не иметься…

— Блин! — бессильно ругнулся Артем. — Узкая, блин, специализация! Он сердито пнул пластиковую консоль. Посидел неподвижно, собираясь с

мыслями. — Ну и что теперь? — спросил он уныло. — Антенна? Он вплотную занялся корабельной антенной. К счастью, в разделе «Связь» без

труда нашлась нужная опция, и Артем принялся разбираться, что значит тот или иной пункт в многочисленных менюшках.

Через полчаса он понял, что отыскать таким образом корабль невозможно. Антенну можно было направить и мимо планеты — на таком расстоянии она все равно обеспечила бы стопроцентную связь. Никто ее и не думал ориентировать точно на бот — просто направили на глазок в сторону рыжего диска планеты, заранее зная, что связь будет устойчивая. И все.

С неудовольствием Артем вывалился из всех менюшек и сумрачно почесал затылок. Результат сегодняшних усилий можно было смело приравнивать к нулю.

— Ладно! — Артем нехотя встал. — Поглядим, что принесет день завтрашний. Безумно хотелось оставаться оптимистом. Он ревниво взглянул на экраны, на

близкую планету. Планета перестала казаться рыжей — наползла ночная тень, оставив только узкий бурый серпик. Артем погрозил серпику кулаком.

— Посмотрим еще, кто кого! И отправился на камбуз ужинать. Туда, где все, до последнего переключателя,

было знакомо, понятно и послушно и где ни один автомат не требовал специального доступа. Не то что в рубке…

Вопреки ожиданиям, к полуночи Артем заснул сном праведника. Только улегся, и привет. Словно на курорте или в гостях у бабушки. Утром он не без легкого удивления позавидовал собственным нервам и выдержке и поплелся готовить кофе.

«Ну, чего? — думал он, жуя бутерброд и прихлебывая «Чибо». — Еще одну вылазку совершить? Вдруг наткнусь на какой-нибудь оазис. Не может же быть поверхность этого мирка сплошной пустыней?»

Он протер любимый складной нож салфеткой, сунул его в карман и направился на «Колибри».

В шлюпочной пахло органической смазкой и свежей изоляцией. Артем с удивлением воззрился на оживших ремонтных киберов, стайкой сгрудившихся у «Сциллы». По каким щелям они прятались доселе? Вчера Артем ни одного не видел, только шлюз-автоматы. А вот, поди ж ты, активировались, даже чего-то сделать успели. Одноместный бот, кроха «Колибри» был уже заправлен, а на экране компа высвечивалась лог-статистика проведенной профилактики.

— Ну, здорово! — проворчал Артем. — А пока я дрых семьсот лет, вам работать было слабо?

Киберы сочли его вопрос риторическим. Во всяком случае, отвечать ни один не стал.

Сервомоторы шлюза сегодня и не подумали скрежетать — профилактику сделали не только малому боту. «Колибри» быстро оттестировался, пошел обратный отсчет.

«Три… Два… Один… Старт», — нудным голосом вещал навигатор. «Колибри» плавно устремился в угольно-черный проем, на котором цвели яркие синеватые точки. Далекие звезды, среди которых затерялось родное Солнце. Артем невольно вздохнул.

Еще толком не снизившись, Артем разглядел под собой две круглые, как монеты, штуковины, свободно парящие в атмосфере. Комп оценил их диаметры соответственно в три с половиной и пять с четвертью километров, а самым странным было то, что на штуковинах рос лес. Обычный лес. И от этого исполинские кругляши казались летающими островами.

— Мамочки! — удивился Артем. — Да тут, похоже, вся жизнь обосновалась в атмосфере. На поверхности жить — дураков нет!

Снизившись, Артем с интересом разглядывал ближний из островов, хотя и на дальний периодически поглядывал, сравнивая. Они были не идеально круглыми, хотя достаточно близкими к тому. Длинный прямой черенок на «корме» придавал кругляшу сходство с листом какого-нибудь дерева. Но каких размеров должно быть дерево, если у него пятикилометровые листья!

Над лесом витали две какие-то птахи. «А ведь там, на листах этих, чем черт не шутит, действительно может кто-

нибудь жить! Как на острове». Артем обгонял листы; постепенно они пропали из виду, растворились в легкой

дымке высоты. «Колибри» шел на трех километрах. В атмосфере кишела жизнь: стайки медуз величаво поднимались из нижних слоев, деловито шныряли похожие на цапель длинноклювые птицы, пару раз промчалось что-то полупрозрачно-головоногое, Артем толком и не рассмотрел, что именно. Что-то живое, по всей видимости.

Далеко к югу он видел огромную, размером, наверное, с дельтаплан, птицу. Распластав крылья, она скользила в потоках, словно исполинский альбатрос, свободная и, наверное, гордая своей свободой. Кажется, у нее напрочь отсутствовали ноги. Артем судорожно вздохнул.

Листы попадались по пути еще дважды, причем во второй раз ему показалось, что из леса поднимается жиденькая струйка дыма.

Словно кто-то на листе жег костер. Постепенно выкристаллизовалось решение: нужно сесть на один из этих

летучих островов. И осмотреться. Вдруг на них действительно можно жить? Вдруг это и есть искомые оазисы? И людей следует искать именно на листах, а не посреди поверхностного сейсмического ада?

И он стал выбирать подходящий лист. Выбирал недолго: первый же встречный гигант явил несколько удобных для посадки проплешин на фоне похожего с

высоты на щетину леса. Рассчитать траекторию для приземления было делом нескольких секунд; комп зажужжал драйвом, сбрасывая данные на фатолизный кристалл. «Колибри» клюнул носом, отчего в груди у Артема образовалась захватывающая легкость, и косо пошел к поверхности летающего исполина.

Спустя пару минут у Артема не осталось сомнений: этот кругляш — гигантское растение. Действительно лист, свободно парящий в атмосфере. А обычный лес на его поверхности — не то паразит, не то симбионт. Скорее, второе.

Наверное, и животные в этом лесу водятся. Как блохи в уличном псе… Урча маневровыми турбинами, «Колибри» завис над полянкой. Свободный от

деревьев пятачок казался надежной и незыблемой посадочной площадкой. — От винта, — пробормотал Артем, и в тот же миг опоры бота коснулись тела

листа. Бот упруго качнулся; турбины сбросили мощность. Вокруг смыкался лес — хвойный. Артем некоторое время озирался под

прозрачным колпаком кабины, потом несмело разгерметизировал катер и откинул колпак.

Лавина запахов обрушилась на него. Опьянила, одурманила. Пахло душистой древесной смолкой, прелой хвоей, еще чем-то до корней растительным. Артем вдыхал полной грудью и довольно жмурился.

Здесь все-таки можно жить. На этом парящем над огромной планетой утлом островке. Неизвестно еще, обитаемом или нет. Но жить здесь определенно можно.

Артем отстегнулся, перемахнул через борт и очутился на листе. Буро-зеленое тело казалось упругим и плотным, словно не успевший как следует слежаться чернозем. Чахлая травка росла прямо из этого буро-зеленого. Поляну наискось пересекал словно бы длинный шрам; он проходил как раз под ботом, меж носовых и кормовых опор.

Попирая травку, Артем сделал несколько шагов. Вдалеке, в лесу, щебетали невидимые пичуги. Ветер шумел в кронах деревьев. И не скажешь, что от планеты все это жизненное великолепие отделяют два километра пустоты.

Дышалось без проблем: то ли давление здесь было повыше, чем на Земле, то ли еще почему-то. Дома на двух километрах скорее всего ощущался бы эффект высокогорья. Но сейчас ничего подобного не ощущалось.

Оглянувшись на катер, Артем несмело пошел к краю поляны, к деревьям. Они очень походили на земные ели. только иглы были чуть подлиннее да на ветках сидели пореже. Артем задумчиво потрогал морщинистый ствол с отслоившимися чешуйками. В трещинах коры целеустремленно сновали рыжие муравьи.

И вдруг лист слабо дрогнул. Резко зашелестел ветер, закачал деревья. Сверху посыпалась сухая хвоя.

А трещина на поляне неожиданно ожила, разомкнулась, словно губы исполина, обращаясь постепенно в коническую воронку. Из открывшегося кратера потянуло теплым ветром.

«Колибри» накренился, жалобно скрипнув амортизаторами, и соскользнул во все увеличивающуюся воронку. Поляна исчезла — остался только жадный, обращенный вниз конус, откуда тянул и тянул теплый сквозняк. Артем, с ужасом глядя на открывшуюся в листе дыру, не устоял на наклонной поверхности и упал, но успел все же схватиться за ствол крайнего дерева. Обнять его, как тонущий обнимает обломок мачты.

В листе открылась каверна — не каверна, пора — не пора… Артем уже видел далекую поверхность планеты и стремительно уменьшающуюся точку — свой бот. Потом точка превратилась в короткую вспышку, плохо различимую в свете дня. Пых! — и все. Из-под листа в дыру тянул мощный поток воздуха; вскоре он стал ослабевать, пока совсем не сошел на нет.

И тогда пора стала закрываться. Воронка затянулась, сомкнулись губы, обращаясь в длинный шрам, и спустя какую-то минуту поляна стала вновь поляной, а не дырой в листе. Только металлической птички на поляне больше не было.

Вцепившись в ствол, Артем онемело глядел на место, где только что стоял его бот. Его «Колибри». Его спасение.

Не было спасения. Не осталось. Обратился бот в облачко плазмы, когда взорвались обогатители от удара о скалы.

А Артем, бармен с лайнера «Одесса», остался один-одинешенек на пятикилометровом островке, затерянном в воздушном океане незнакомой планеты. Без припасов, без оружия — с голыми руками. В чем был. В рабочем комбинезоне и ботинках. С пустыми карманами.

Хотя нет, не с пустыми — за завтраком он, кажется, сунул в карман складной нож.

С трудом отлепив ладони от коры спасительного дерева, Артем проверил. Нож и правда нашелся в кармане. В правом боковом. И это единственное, что нашлось в карманах.

Артем встал на непослушные ноги и с отчаянием взглянул в бездонное зеленоватое небо.

Человека очень просто сбить с ног, если два раза кряду сильно-сильно толкнуть. Толчок первый — пробуждение на покинутом лайнере «Одесса». Толчок второй — тоскливый взгляд вслед летящему к поверхности «Колибри».

Артем еще никогда не лежал так крепко на лопатках. Ни разу за всю свою недолгую жизнь.

— И что же теперь делать-то? — растерянно спросил он сам себя. И с тоской добавил: — Дурак я, дурак… Но кто же знал, что эти пятикилометровые блины выравнивают давление над

собой и под собой таким вот нехитрым образом? Открывают поры и все дела. И угораздило же приземлиться как раз на пору!

— Полянки, понимаешь, — просипел Артем и закашлялся. В руках он бессмысленно вертел складной нож. Единственное и главное отныне свое сокровище.

Потом поглядел на это сокровище. Добрая женевская штуковина, великолепная сталь и костяная рукоять. Набор лезвий на все случаи жизни, шило, ножницы — и даже штопор, словно в насмешку.

Ну и как с помощью этого выжить? Даже с учетом того, что в рукоять ножа встроена вечная зажигалка?

С совершенно пустой головой Артем подошел к спасительной сосне, той самой, за которую цеплялся, чтоб не соскользнуть вослед за катером. Бессильно опустился на сухую хвою у подножия, привалился к стволу спиной.

Вот тебе и разведка. И капитанский бот не нашел, и свой потерял. Прощай, «Одесса».

И прощай, Земля. Теперь можно было смело произносить эти слова. Видать, суждено ему, Артему Шпилевому, провести остаток жизни лежа на лопатках. Если только не произойдет никакого чуда.

Но какой же Робинзон не надеется на чудо? Артем в чудеса не верил. Но — надеялся. Вопреки здравому смыслу. А что ему

еще оставалось? Глава четвертая К утру костер окончательно погас, и ло Тан во сне заполз чуть ли не в самые

угли. Бархатистый пепел, потревоженный его дыханием, проник в ноздри; ло Тан чихнул и проснулся.

Кроме него самого у кострища спали еще трое — нахлебавшийся веселящего ма Сайос и братья Шиди. Длинные тени лежали на теле Листа; трава казалась посеребренной от росы.

Ло Тан зевнул, потянулся и встал, разминая одеревеневшее тело. Он успел побродить по лесу, напиться отвара у штабной полости, починить

племяннику-жаворонку игрушечный лук, поболтать с братьями Шиди и даже хлебнуть малость веселящего с ма Сайосом, которому без утреннего глотка весь день обычно было нехорошо, а ва Дасти все это время бессовестно дрых в полости

ло Тана. Впрочем, удивляться особо не стоило: Дасти пел допоздна и ушел потом не один, а с той самой девчонкой, с которой весь вечер перемигивался. Так что заснуть ему долго еще не позволяли. Вот и наверстывает под утро.

Ближе к полудню, когда проснулись даже самые отчаянные засони и ночные дежурные, прилетел отец со своим младшим братом, дядей ло Тана. Ло Тан не видел, как они снижались. Вроде бы они вернулись без добычи и сразу же направились к полости логвита. Ло Тан некоторое время раздумывал — пойти туда же, повертеться неподалеку, а когда отец с дядей выйдут от логвита, постараться выведать — что за новости они принесли. Раз без добычи и сразу к логвиту — конечно же, новости.

Ло Тан все еще размышлял, не решаясь на во многом детский поступок. Он совсем недавно стал ло-охотником, чуть больше двух лет назад, и теперь всякий раз пытался выглядеть солидно, как подобает взрослому. Но незамутненное юношеское любопытство и не думало покидать его.

Как, скажите на милость, живут на свете все, кому за тридцать? Как они умудряются сдерживать себя, хочется ведь узнать все и обо всем, и не потом когда-нибудь, а сейчас, немедленно!

Молодой охотник сокрушенно вздохнул. — Эй, Тан! — окликнули его. Он обернулся на зов. Поодаль стоял десятилетний сын логвита по имени но

Синт. — Чего? — Ты сказочника не видел? — спросил Синт; вид у него был такой важный, что

не оставалось сомнений: отыскать Дасти ему велел кто-то из старших, и вероятнее всего, сам логвит.

— Видел, — вздохнул ло Тан. — Он в моей полости отсыпается. Слушай, тебя кто послал сказочника искать? Отец, да?

Мальчишка кивнул, не без гордости. Поручение логвита — это вам не детские игры! Ло Тан еще помнил себя в таких же ситуациях: его, но Тана, кто-нибудь из взрослых отсылает с поручением, и поручение это, естественно, кажется неимоверно важным.

Ло Тан никому и никогда не показывал, насколько еще в нем самом жив мальчишка. Такой же, как но Синт, младший из сыновей логвита.

— А о чем твой отец с моим говорил, ты не слышал? Синт отрицательно замотал головой: — Нет, я в роще джаров ловил. Меня потом позвали. — Ладно, пойдем. Сейчас разбудим сказочника…

Они направились к опушке хвойной зоны; полость ло Тана располагалась ближе к лесу, чем все остальные — поэтому ва Дасти ее и выбрал.

Над входом ло Тан предупредительно кашлянул, но из полости не донеслось ни звука. Тогда он осторожно сдвинул в сторону шкуру, заслоняющую вход.

— Эй, Дасти! Вставай! — сказал ло Тан в полутьму. В полости завозились и завздыхали. Потом сонный голос осведомился: — Ты, Тан? Чего стоишь, спускайся, это ж твоя полость… Ло Тан хмыкнул и соскользнул в свое жилище. Глаза быстро привыкли к

полумраку. Дасти спал в одиночестве, чему ло Тан сначала удивился, но потом сообразил:

девчонке валяться до такого позднего часа негоже, и она давно ушла, чмокнув спящего певца в щеку. Ло Тан протяжно вздохнул. И чего на Дасти девчонки так и вешаются? Ну, певец, ну, сказочник…

Наверху, у входа на корточках сидел сын логвита и заглядывал в продолговатое отверстие с остекленевшими от сока агавы краями.

— Ва Дасти! — сообщил он чуть ли не торжественно. — Тебя зовет логвит! Ступай к нему в полость, сейчас же.

Певец зевнул, прикрыв ладонью рот, и с наслаждением потянулся. — Логвит? — спросил он озадаченно. — А зачем я ему? Петь? Синт, как был, сидя на корточках пожал плечами, отчего потерял равновесие и

чуть не свалился в полость. — Не знаю… ой! Потом восстановил равновесие и закончил фразу: — Велел тебя позвать и передать, чтобы ты не мешкал. — Ладно. — Ва Дасти приподнялся на руках и выполз из-под шкуры зубра,

убитого нынешней весной ло Таном. Шкура была еще недосохшая и потому тяжелая, будто живой скат, опустошивший полетные полости перед спячкой. — Ты со мной, Тан?

— Угу, — буркнул ло Тан. — Надеюсь, логвит не выгонит. — Ты иди, я догоню, — обратился сказочник к ло Тану. Ло Тан с невольной завистью мазнул взглядом по паре характерных синяков на

шее ва Дасти, тяжело вздохнул и полез наружу. Ва Дасти догнал его быстрее, чем можно было ожидать: ло Тан не успел пройти

и полдороги к полости логвита. Певец был свеж и весел, невзирая на бесспорный недосып. — Рожа твоя довольная, — проворчал ло Тан доброжелательно. — Хороша

деваха?

— Так я тебе и сказал! — фыркнул певец и легонько ткнул ло Тана кулаком в бок. — Выкладывай, что стряслось-то? Зачем я логвиту, день ведь еще?

— Не знаю. — Ло Тан пожал плечами. — Не думаю, что старшие желают песен послушать.

— Почему не думаешь? — заинтересовался ва Дасти. — Часа два назад отец с дядей прилетели, — пояснил ло Тан. — Без добычи. И

сразу же направились к логвиту. Стало быть… — Понятно, — перебил ва Дасти. — Что-то заметили. А я прилетел вчера,

значит, станут расспрашивать, не заметил ли я по пути чего-нибудь интересного. — А ты заметил? — Нет, — вздохнул сказочник немного грустно. — Ты же знаешь, я плохо вижу

вдаль. Ва Дасти действительно иногда казался подслеповатым: он прекрасно видел

вблизи, зато плохо вдаль. Ло Тан не понимал — как это, плохо видеть? И как-то принялся расспрашивать ва Дасти об этом. Сказочник пояснял: контуры удаленных предметов расплываются, а сами предметы кажутся размытыми и нерезкими, словно глаза полны слез. Ло Тан не очень понял, но поверил другу на слово: зачем ему врать? Вероятно, именно поэтому дорога в охотники оказалась для Дасти закрытой: из близорукого какой охотник? То Дасти так и не сменил юношеское обращение на «ло», что означает охотника. Зато куда более редкое «ва» приклеилось к нему само, поскольку петь и играть на гитаре Дасти выучился с детства. Никто и не думал спорить — пел Дасти здорово, сказок знал совершенно невообразимое количество; а еще ло Тан подозревал, что некоторые из них ва Дасти придумывает сам.

Вот это было точно выше понимания Тана. Придумать песню — еще ладно, они не такие уж длинные, можно и запомнить. Но придумать сказку? И повторять ее раз за разом слово в слово?

По мнению ло Тана, это было за гранью человеческих возможностей. И тем не менее певцы и сказочники повторяли старые сказки, может, и не слово в слово, но очень складно. Придумывали новые и отпускали на волю — их подхватывали другие сказочники, и выдуманная история начинала почти без изменений кочевать по Листам, от клана к клану, от полости к полости. Но природа ничего не дает даром: щедро наделив ва Дасти талантом певца и цепкой памятью, она пожалела для него зоркости.

Ло Тан не брался судить — что лучше, память или зоркость. Сам он бил из лука клаудов влет и знал, что не всякий взрослый охотник может похвастаться тем же. Но девчонки всякий раз уходят от утреннего костра с певцами, а на ло Тана

внимания обращают не больше, чем на какой-нибудь ободранный куст у тропинки…

Перед полостью логвита парни приосанились и напустили на лица серьезности. Ло Тан хотел уже спускаться, но его опередил малыш Синт. Юркнув, словно джар, за шкуру при входе, он громогласно сообщил:

— Папа, я привел сказочника! Голоса, смутно доносящиеся из глубины полости, тотчас смолкли; затем

прозвучал звучный бас логвита Андира: — Пусть входит! А ты гуляй, Синт!