1

НЕВСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Выпуск третий

Санкт-ПетербургИздательство писателей «Дума»

2014

2

84Р784Р7-5Н-40

Книжная серия литературного клуба «В гостях у Власты»

Руководитель проекта М. К. ЗарубинСоставитель З. Н. Десятова

Редактор А. И. Белинский

ISBN 978-591404-127-1

@ СПб отделение СП Росссии, текст, 2014@ Десятова, З. Н., составление, олформление , 2014

3

Михаил ЗАРУБИН

МОНАХПовесть

Глава первая

Здоровье Анатолия Петровича Докучаева после шестидесяти ста-ло совсем никудышным. Появилась одышка, заболели ноги, стал те-рять сознание, причем неожиданно. Уже дважды он падал на улице, и после этого появился страх: свалиться вот так где-нибудь в безлюд-ном месте – и хана, некому спасти, некому помочь. Врачи маленького районного городка, где жил и работал Анатолий Петрович, ощупали его всего, сантиметр за сантиметром, просветили всякими прибора-ми, исписали тонну бумаги, но диагноза так и не сумели поставить.

Вместе с болезнью пришла к Анатолию Петровичу склонность к самоанализу, к уединенным размышлениям: о смысле жизни, о Боге, о вере и неверии, о Вселенной, о месте человека на земле, и так далее. Он даже стал записывать свои мысли в толстую амбарную книгу, и это занятие так ему понравилось, что вскоре он уже не мыслил себя без «дневника жизни», как он назвал своего «доверителя» – по юридиче-ской терминологии. Он понимал, что ничего, кроме банальностей, не сможет выдумать, но остановиться не мог, справедливо рассудив: са-мое банальное – истина, потому что она не предполагает толкований и вариантов. Она всегда одна.

«…Что такое прожитая жизнь? Путешествие. Первая часть его – пеший подъем в гору. Идти трудно, хочется присесть, отдохнуть, но надо карабкаться наверх, впереди вершина, она зовет к себе. Вершина у каждого своя. Кому-то по плечу Эверест, а кому-то холмы в районе, где проживает. Только тяжкий труд поможет взобраться на вершину,

4

Грустно. Все мы задумываемся над простенькими вопросами жизни: поче-

му мы живем в этом мире, что является смыслом нашей жизни? По-чему окружающий мир благосклонен к одним, а к другим – суров? А может, и нет никакого смысла, все происходит вокруг нас случайно? Миллионы случайностей, на которые невозможно повлиять, опреде-ляют всю нашу жизнь, все наши поступки и желания. Говорят, душа бессмертна. Но как узнать об этом? Мы привыкли к тому, что человек смертен, он вечно не живет. Так нас воспитали. Всему приходит ко-нец – и мы это видим собственными глазами. Но у нас нет другого, оссобого зрения, чтобы увидеть бессмертие…

Одни считают, что жизнь человеку подарил Бог. Но если это так, почему же люди убивают друг друга? Не получается что-то с таким определением жизни, не стыкуется. Если Господь дал людям жизнь, то она не может кончиться по велению человека, как вода в кувшине. Только Бог имеет право и возможность распоряжаться человеческой жизнью. Это – аксиома. А что такое время, которое превращает нас из юных и здоровых в старых и больных людей?

Ни Бог, ни природа не дала нам вечного двигателя. Наоборот, с каждым прожитым днем «болтики» и «гаечки» нашего организма те-ряются по дороге жизни…»

Записав очередную порцию «размышлизмов», как в шутку называл Анатолий Петрович свои записки, он запирал амбарную книгу в ящик письменного стола – до следующего раза. Думая о своих болячках, он приходил к неутешительным выводам. Испокон веков человечество боготворило лекарей, конечно, хороших. И сегодня люди этой про-фессии самые нужные. Они продлевают нам жизнь. Но вот загадка: почему в России хорошие лекари очень часто иностранцы? Так по-велось еще со времен Петра Алексеевича. И сегодня самые серьезные операции предпочитают делать за границей. На родной земле то вра-чей толковых не хватает, то лекарств, то медицинского оборудования, то еще каких-то «пустяков». Вроде бы и денег на содержание больниц и поликлиник не жалеем, но врачи в основном пишут, а не лечат. Про-верят давление, послушают сердце, легкие. Все запишут в карточку – подробно, обстоятельно, словно для прокурора. А болезнь, что же,

5

или сама отстанет от больного, или, как говорится – не судьба… Бы-вают, конечно, чудеса, когда врач помогает. Бывают. Но редко. На то они и чудеса.

Но если есть деньги, любой слабый здоровьем россиянин меч-тает попасть на лечение в другие страны. Чаще всего в Германию. Особенно в нынешние времена, когда многое изменилось в нашей жизни. Не стало огромной империи, державшей в послушании пол-мира, а остальные полмира – в страхе. Власть, казавшаяся вечной, добровольно сошла с политической сцены, отпустив на волю своих вассалов. Ветер перемен стремительно пронесся над советской им-перией. Запели новые песни, написали новые книги, стали дружить с американцами, а вчерашние союзники стали врагами. Появились новые слова, новые понятия, то, что раньше было стыдным и недо-пустимым, стало нормой поведения. Появились возможности зарабо-тать деньги и съездить в любую страну мира, белый свет повидать, здоровье поправить.

Славится медициной Израиль, маленький клочок земли, извест-ный со времен Ветхого завета, увидевший и испытавший многое. Что притягивало людей в пустыню Негева, в предгорья Иудеи и Самарии, известно им одним, но то, что в этой стране всегда прекрасно лечили, хорошо известно. Знали об этом века назад, знают и сейчас.

Мария, жена Анатолия Петровича решила однозначно, что ему нужно ехать в Израиль, там врачи с болезнями мужа справятся. Он не спорил. Зачем спорить с человеком, с которым прожил вместе пятьде-сят лет? Жена за эти годы стала настоящим домашним врачом, лечила детей и внуков, а о лекарствах знала порой больше, чем профессио-нальный эскулап

Февральский Израиль встретил теплой осенью, словно они прие-хали в Рязань или Кострому в прелестную пору бабьего лета. Деревья еще в пышной разноцветной листве, хотя и лежат уже густым ков-ром на газонах. Солнце теплое, ласковое, хотя на календаре – зима. У большинства россиян любимое время года – лето. Правда, оно совсем коротенькое, в среднем – три-четыре месяца. Это так мало: только-только успевает привыкнуть к летним прелестям, как начина-ем замечать осеннюю желтизну. Каждый раз лето борется с осенью, но побеждает всегда, увы, осень. Но вот ветерок разогнал тучи, вы-

6

глянуло солнце, и вновь вернулось лето на короткий промежуток вре-мени. Начинается коротенькая золотая осень. Но после осени, даже очень теплой и солнечной, всегда наступает зима, снежная, морозная. А может, в Израиле вообще нет зимы? Только в календаре: декабрь, январь, февраль? Может, потому и говорят – земля обетованная? В Сибири Моисей долго бы не походил.

Новых болезней израильские врачи у Анатолия Петровича не наш-ли, и на том спасибо. Подтвердили старые болячки. Все проверили, просветили, простучали, прослушали. Удивительное дело: чем под-робнее его обследовали, тем больше он убеждался, что вся медицина построена на несовершенных методах диагностики. Нет ни одного достоверного. И все равно; делаются заключения, рекомендации, при-нимаются ответственные решения. А главный вопрос – причина бо-лезни – остается без ответа. Микробы, вирусы, гены, атеросклероз… Одних они поражают, других «не трогают».. Иммунитет, стресс, эко-логия, возраст и наследственность – вот те универсальные объясне-ния, которые всегда и всем подходят. Палочка – выручалочка.

Почему официальная медицина не занимается такими сложными проблемами, как сглаз или порча, а ведь о них знали еще несколь-ко веков назад! Эти болячки лечат другие «специалисты» – колдуны, ясновидящие, гадалки. Встречаются врачи совестливые. Не зная, как лечить болезнь, они отправляют пациента к «бабкам» или к священ-нику. А как хочется быть здоровым! Чтобы не было больно, чтобы не травили наркозом, «химией», не ограничивали запретами. Хочется, чтобы все в жизни было закономерно, не было бы случайностей, что-бы всегда можно было найти причину и устранить, а по возможности – предупредить.

Расставаясь с врачом клиники, в которой Анатолий Петрович про-ходил проверку, он услышал на прощание слова академика Николая Амосова, которого в Израиле прекрасно знали: «Не надейтесь на ме-дицину. Она неплохо лечит многие болезни, но не может сделать че-ловека здоровым».

Еще перед поездкой в Израиль они с женой решили: обязательно побывать в Иерусалиме, посмотреть святыни, притягивающие сюда людей со всего мира. Быть рядом и не посетить Святые места мо-

7

жет только безнадежно равнодушный человек. И вера тут не при чём. Город, вобравший в себя десятки культур различных народов: иуде-ев, римлян, арабов, англичан, русских, сирийцев, греков, католиков, православных, мусульман, мудрых, глупых, добрых, злых, великих, ничтожных, праведных, грешных – все они оставили след в этом ве-ликом городе. Иногда этот след бывал кровавым. Нет в мире другого такого города: ни по древности, ни по значению для судеб челове-ческих. Еще маленьким, Анатолий Петрович слышал рассказ о том, как его бабушка ходила в святой Иерусалим. Долгим был этот путь, тяжелым, полным опасностей и лишений. В его детской памяти оста-лась история о городе. Он и сейчас слышит тихий, ласковой голос бабушки:

– Давным-давно, еще до основания Иерусалима, на это место по повелению Божьему пришел Авраам со своим сыном Исааком, для принесения жертвы. А потом, несколько веков спустя, царь Давид основал здесь свою столицу. Сын Давида – Соломон, построил в Ие-русалиме храм, где проповедовали старые мудрые люди, их называ-ли пророками. Они рассказывали о пришествии в мир Сына Божия… В Иерусалимский храм принесли младенца Иисуса и был он встре-чен праведным Симеоном. Еще отроком Господь много раз посещал Иерусалим, удивляя книжников и пророков своей необыкновенной мудростью. Начав свое служение, Спаситель несколько раз посещал Святой город, проповедуя наступление Царства Небесного.

Сейчас, через много лет после бабушки, он приехал в этот город. Не пришел, как она, а прилетел на самолете и доехал на машине. Ана-толий Петрович увидел необыкновенный город, построенный из бе-лого камня. Со временем его белизна потускнела, стала кремовой, но от этого красота не померкла. Стены домов, столбчатые заборы, арки и узенькие тротуары отражали золотистый цвет. Не бывая здесь ни разу, он сразу узнал его.

Образ святого города, который создавался многочисленными кни-гами, фильмами и литературными описаниями, предстал перед ним вживую. Белое солнце Палестины над пожелтевшими стенами древ-него Иерусалима. Кажется, стоит только руки протянуть, и этот город поместится у тебя на ладонях. Башни, похожие на шахматные фигуры, бесконечно длинные каменные стены, купола мечетей, пронзающие

8

белесое от зноя небо, наплывали друг на друга, покрывая покатый холм, который возвышался над всем вокруг. Глядя на эту красоту, чув-ствуешь себя участником какого-то особого торжественного действа. И в то же время здесь все родное и знакомое, и эта двойственность создает ощущение чего-то давно ожидаемого и в конце концов об-ретенного. Возможно, подобные чувства испытывает всякий человек, кому дорога история этой земли.

В городе чувствуешь себя легко и свободно, несмотря на узкие улочки, которыми славится незамысловатая городская архитектура. Дома Иерусалима не «давят» своими размерами или изысканностью архитектурных форм. Ничего лишнего.

Прекрасен город с высоты. Особенно удобна для обозрения Мас-личная гора. С ее северной вершины, с террасы перед университетом, видно все отчетливо, как на ладони. Вот он – Иерусалим. Внизу лежит Гефсиманский сад, где Иисус был схвачен римскими воинами. Смо-тришь и вправо, и влево, но все равно вновь и вновь ищешь глазами Гефсиманский сад. Почему?

Иерусалим удивляет: сухой, каменистый, изрезанный спусками и подъемами город. Весь он расположен на вершинах гор, холмов, со-пок. Он весь на виду, ему не спрятаться от палящего солнца. Как го-ворил Иисус: «Не может укрыться город, стоящий на вершине гор». Значит, и он смотрел на город именно с этой точки? Удивительно.

Иерусалим впечатляет: своей напряженной духовной жизнью, столкновением трех мировых религий, которые не просто сосуще-ствуют, а сталкиваются, ожесточенно спорят, воюют в буквальном смысле этого слова.

Иерусалим запутывает: купол мечети в центре старого города не-вольно притягивает взгляд своим навязчивым золотом. А где же наш храм? Вот он! По сравнению с арабской мечетью он значительно скромнее. Кем бы ты ни был, верующим или атеистом, Храм Гроба Господня – святыня для русского человека. Словно магнит, он при-тягивает к себе. Маленький дворик, дверь в храм, слева колонна с тре-щинкой – память о схождении Благодатного Огня. После притвора, в центре, Камень Помазания – цельная массивная плита розового мра-мора. Здесь Иисус лежал бездыханный, а женщины умащивали его благовониями. Это благоухание источается по сей день, да так, что

9

голова идет кругом. Все прикладываются к камню Помазания, освя-щают крестики, иконки, вещи.

Анатолий Петрович и верил, и не верил, что он в главном Храме христиан. Все обыденно и просто, нет пышного великолепия католи-ческих храмов с их изощренной деревянной резьбой, тяжелого золота православных иконостасов. Он тихо шепнул Маше:

– Мы не перепутали, это тот самый Храм?– Успокойся, – ответила жена, – конечно, он. Самый главный хри-

стианский Храм. А вот и лестница на Голгофу.– На Голгофу? – Храм построен над горой, где распяли Христа, и тут же Куву-

клия, камень, где он воскрес. Все рядом. – Маша, но ведь это все условность, литература!– Кто знает, – как-то неопределенно ответила Маша. – Вспомни

разговор Воланда и Берлиоза о шести доказательствах бытия Божия, и чем этот спор закончился…

Анатолий Петрович не знал, что ответить своей начитанной жене. Не станешь же в подобном месте затевать богословские беседы, и тем более споры.

Первый день пребывания в Иерусалиме стал для Анатолия Петро-вича самым интересным и насыщенным, словно ожили многочислен-ные сказания и легенды, которые сыпались на туристов и гостей горо-да со всех сторон. Он вместе со всеми шел по скорбному пути Христа от места, где его судили, до места, где его распяли.

Этот город ни с чем нельзя сравнить. Необыкновенное смешение одежд: ортодоксальные евреи в длинных черных пальто и шляпах, монахи-францисканцы и монахи-доминиканцы, протестантские па-сторы, греческие и армянские священники, эфиопки, закутанные в длинные белые «шама», арабские женщины в белых хиджабах, муж-чины в «джеллаба» – халатах с длинными рукавами и капюшоном. Ортодоксальные евреи ходят по улицам очень быстро, и не потому, что боятся молодых арабов, которые могут их спровоцировать на дра-ку, а чтобы не терять времени между молитвами. В Шаббат они на-правляются к Стене Плача. Рядом с ними или на шаг позади идут их жены, одетые менее броско: длинная юбка и скромный жакет. После всех хождений по городу, Анатолий Петрович и Маша снова пришли

10

в Храм Гроба Господня. Они хотели еще раз посмотреть на святыню, попрощаться, постараться запомнить как можно больше.

Анатолий Петрович стоял перед камнем помазания, прикрыв глаза и не веря увиденному, удивляясь услышанному, споря с собой. Ему захотелось перекреститься, но он не мог на это решиться. Вдруг Все-вышний увидит, что он, не крещенный, делает то, что ему не полага-ется. Делать? Хотя, кто увидит? Да он и увидит! Кто это он?

И вдруг, кто-то рядом негромко сказал:– Здравствуйте, Анатолий Петрович.Он оглянулся, никого не увидел. И тут же заметил: на него, раз-

деляемый только камнем, где лежал Иисус, смотрит с улыбкой не-знакомый монах.

Он повернулся к жене.– Похоже, я перегрелся на солнышке. Мне уже чудится, что со

мной монахи здороваются.– Успокойся, – она не успела еще договорить, как странный монах

подошел к ним почти вплотную и уже громче, с улыбкой сказал:– Здравствуйте Анатолий Петрович! Я вам не причудился, хотя в

таком святом месте все возможно. Я сам удивлен не меньше ваше-го…

– Господи! – с каким-то неподдельным изумлением сказала Маша, – нет у нас знакомых монахов…

– Уже есть, – перекрестившись, утвердительно сказал монах. Анатолий Петрович молчал, в упор, не стесняясь, разглядывая мо-

наха.Перед ним стоял мужчина среднего роста, худощавый, с удлинен-

ным лицом, с жидковатой, хоть и длинной бородой. Щека с левой сто-роны была рассечена шрамом, выходившим на висок, и скрыть его было невозможно. Глаза синие, пронзительные, встречаться с ними взглядом было нелегко. Они сразу отталкивали, вернее, отодвигали собеседника, заставляя смотреть куда-то вниз или вбок, но только не прямо. Волосы на голове были пышными, длинными, поэтому концы их были аккуратно схвачены резинкой. Поверх подрясника и рясы на-дета мантия черного цвета, на голове клобук. Мантия, сшитая из про-стой и грубой ткани, была стянута на вороте большой блестящей за-стежкой, так что создавалось впечатление, что у монаха связаны руки

11

и ноги, свободной остается одна голова.Анатолий Петрович не мог найти ни одной знакомой черточки, по

которой мог бы узнать этого человека. Он пожал плечами:– Удивительно, не могу вспомнить. Может быть, хотя бы намекне-

те? У меня был такой случай: в Париже, возле храма Сакре-Кёр, мы с Машей встретили нашего соседа по подъезду, с которым мы даже не были знакомы.

Монах улыбался. Улыбка искривляла страшный шрам на щеке, смотреть на него было неприятно и неловко.

– Я наблюдаю за вами уже давно. Увидев Вас в Гефсиманском саду, я не поверил своим глазам… Чтобы убедиться, прошел вместе с вами в русскую церковь Марии Магдалины, потом в церковь Бога Отца. Простите меня, я был вынужден прислушиваться к вашим разгово-рам с женой и убедиться, что это вы. Вслед за вами я вошел в Старый город через Яффские ворота, и уже хотел окликнуть Вас, но кто-то отвлек меня, и вы потерялись из виду. Но я догадался, что мимо Хра-ма Гроба Господня вы вряд ли пройдете, а если уж и тут не придется увидеться – на то воля Господня.

Анатолий Петрович слушал монаха со все возрастающим удивле-нием. Не было среди его знакомых ни монахов, ни священнослужи-телей. Так кто сейчас перед ним? Вряд ли это шутка. Кто здесь мо-жет подшутить над ним? Даже его близкие не знают, что они с женой здесь. Поездка в Тель-Авив была настолько стремительной, что о ней не говорилось никому. Так кто этот человек?

– Вижу, вы меня не узнаете.– Не узнаю.– Вспомните Лучегорск, механосборочный цех, смертельный слу-

чай…– Такое нельзя забыть. Все годы, что я проработал на стройке,

смертельных случаев было несколько. Они как рубцы на сердце – и хотел бы забыть, да не сможешь…

– А Сашу Петрова помните? Мастера?– Сашу Петрова помню.– Неужели я так сильно изменился?– Вы – Саша Петров?!Монах утвердительно кивнул.

12

И только сейчас, глядя в эти пронзительно-синие глаза монаха, в голове у Анатолия Петровича стало медленно, словно на фотобумаге в проявители, возникло другое, но такое знакомое лицо.

– Чудеса….– А в чем чудеса? Тридцать лет миновало, немудрено, что вы меня

не узнали.Анатолий Петрович не сразу нашелся, что сказать в ответ: с тем

парнем, которым был этот монах тридцать лет назад, было связано для него очень многое.

А монах, видимо, чувствуя его затруднение, предложил им пройти вдоль лестницы, ведущей на Голгофу, во двор храма. Там уже и Ана-толий Петрович смог поддержать разговор, и показал на открытые ворота церкви:

– Удивительное дело, вот этот храм главная святыня всего христи-анского мира. Но если говорить откровенно, этот мрачный зал угне-тает, давит на психику.

– А для меня все здесь – легко и покойно. Ну, теснота, конечно, но она ведь оттого, что церковь делят между собой несколько общин. У каждой здесь свои часовни и алтари, каждая служит по собственному распорядку. Даже здесь, – он обвел рукой маленький дворик, – сто-ят церкви чуть ли не всех христианских конфессий. Посмотрите, вот Эфиопский комплекс: монастырь – копия африканской деревни, а ее двор и часовня расположилась прямо на своде храма Гроба Господня. С этой стороны – Александровское подворье, вот городские ворота, через которые переступил Иисус на пути к месту казни.

– Я вижу, вы все здесь изучили.– Да, я уже был здесь однажды. Много слышал и прочел об Ие-

русалиме и его святынях. А в этот раз все обошел, каждый камушек ощупал. Когда-то о такой поездке не мог и мечтать. Но в любом слу-чае, такая поездка всегда чудо. Вы не были в Вифлееме?

– Увы.– Жаль. Я побывал там. Вифлеем в Палестине, он отделен от Ие-

русалима десятиметровой бетонной стеной. Тяжкое впечатление. Но все забывается, когда видишь Храм Рождества, пещеру, знакомую по открыткам: рождественский вертеп, кругом тихая радость, нежность, умиление. Единственная в мире икона Божьей Матери, на которой

13

она улыбается. Усталость, переживания–- все исчезает и растворяет-ся. Эта улыбка понятна без единого слова: женщина спасается верой в Бога.

– Смотрю я на вас и ни одной знакомой черты не нахожу.– А хорошо ли вы меня знали, если я работал в управлении всего

полгода? Вы были начальником, встречали меня изредка, на совеща-ниях и планерках. У меня же не было большого родимого пятна, как у Горбачева, или какого-нибудь увечья. Так, мимолетные встречи на объектах и совещаниях. Шрам появился после Афганистана.

– Ты был в Афганистане?– Целый год. Правда, для меня он растянулся в вечность. Смертей

я насмотрелся столько, что случай в Лучегорске был всего лишь ма-леньким эпизодом.

– Значит, ты ушел в армию, и почти сразу – Афганистан?.Анатолий Петрович был не просто удивлен, а скорее потрясен

этим, и смог только произнести:– Из огня да в полымя!..– Ну, не сразу, – улыбнулся монах. – Была еще учебка, она помогла,

научила владеть всеми видами стрелкового оружия, минировать, раз-минировать, окапываться… Готовили по-серьезному. Но я не хочу об этом рассказывать…

Анатолий Петрович внимательно смотрел на монаха, и ему очень хотелось расспросить обо всем, но удержал себя от такого, как ему казалось, назойливого любопытства. Прошли по двору храма, закры-того со всех сторон, он не пропускал ни единого дуновения, зато сол-нечные лучи со всех сторон нагревали каменное основание. Только около входа и колонны, рассеченной ударами молнии, был маленький участок, куда падала тень. Там они и укрылись.

– А как мне вас называть теперь? Сашей? Александром? Или ста-рое имя под запретом?

– Называйте отцом Никодимом. Так меня теперь зовут. – Мы добрались сюда на самолете и на автобусе. А как с этим у

паломников? У настоящих религиозных людей? У них что, какой-то особый путь?

– Ну что вы! Это в старые времена существовал обычай ходить пешком к святым местам. Странники добирались до Иерусалима,

14

чтобы поклониться его святыням, местам, где Христос родился, жил, принял смерть и воскрес. Паломничество было особым подвигом. Эта дорога, полная трудностей и лишений, готовила паломника к ду-ховному восприятию святого места. Так же, как пост готовит к празд-нику. Чем труднее было путешествие, тем усерднее молились и благо-дарили Бога за его особую милость и благодать. Сейчас, конечно, все проще. Кто-то добирается автостопом, кто на машинах, ну, а россияне – на самолете…

– Как вы здорово рассказываете обо всем… Вы что, где-то учились религиозному делу? Извините за любопытство, но как вы стали мо-нахом?

Они вошли в Храм, к небольшому приделу, посвященному какому-то святому мученику, отец Никодим перекрестился на образа.

– Как я стал монахом? Принял постриг. Но шел к этому долго. Мне помогла встреча с одним священником, отцом Федором, который мало того, что направил меня на путь истинный, он помог мне выжить и определиться в жизни. Он меня крестил, – я же был некрещеный, – он был моим первым духовным отцом, он дал мне в руки Евангелие. Там, где я вырос, не было даже церкви. Отец Федор – царствие ему небесное! – благословил меня идти учиться, указал дорогу в мона-стырь, но годы прошли, прежде чем я принял постриг.

– Я спрошу по-простому: я не могу понять, как в современном мире можно решиться на такое? А отношения между мужчиной и женщиной, женитьба, рождение детей? Разве не противоречит этому обет безбрачия, жестокое самоограничение, собственно говоря, кре-стовый поход против естества человека? Современный мир помешан на этих отношениях. Что заставило вас отказаться от всего этого? Что привело к затворничеству?

– Бог привел. Нет другого ответа. Монашество – призвание. Го-сподь меня призвал. И не было у меня желания обзаводиться семьей. Мой дом – монастырь, семья – монашеская братия, отец – мой духов-ный отец.

Анатолий Петрович потом еще долго размышлял об этой удиви-тельной встрече. Все его слова, его расспросы о том, что заставило че-ловека, которого он знал молодым парнем, стать монахом, на самом деле только скрывали собственное смятение. Когда-то, как он считал,

15

спас парня от тюрьмы, а на самом деле послал на еще боле тяжелые испытания. Да и у самого Анатолия Петровича та давняя история оставили рубец на сердце.

Глава вторая

Ноябрь был обычным месяцем. В первой половине слякоть, дож-ди, ночные заморозки, во второй крепкий мороз сковал землю, еще не покрытую снегом, на дорогах гололед, движение замедлилось, но все равно, там и тут стояли покалеченные машины, похожие на смя-тые консервные банки. Морозы всегда приходят неожиданно для чи-новников, отвечающих за дороги и коммунальное хозяйство. Все они знают, что идет зима, скоро грянут морозы с ледяным ветром, но все равно: подготовиться к этому не успевают. Замерзают детские сады, школы, и больницы. Где-то не успели включить котельные, куда-то не завезли уголь. Никто не знает, почему каждый год холода застают большую часть жителей России врасплох. Неделя, иногда две-три, ца-рит страшная суматоха, если не сказать паника. Начальство выезжает «на места», появляются материалы, которых не было целое лето. Ра-бота выполняется за часы, та самая которую не делали в теплое время месяцами.

Кого-то снимают с работы. Газеты и телевидение усиленно гово-рят о российских проблемах: техники не хватает, людей не хватает, ума не хватает… При первых же морозах простудные инфекции воль-готно путешествуют по городам и весям. Болеют взрослые и дети. В поликлиниках очереди, участковые ходят целый день по вызовам, и тоже заболевают. В аптеках очереди, фармацевты быстрее всех ориен-тируются, предлагая лекарства подороже. Иногда морозы сменяются слякотью. Солнце скрыто за мутной пеленой облаков, снег, перехо-дящий в дождь, под ногами каша, ни пройти, ни проехать. Все ждут, когда пойдет настоящий снег. Чтобы легкие снежинки падали с неба и ровным слоем закрывали землю, дома, деревья, чтобы не было ветра, чтобы легко дышалось, полной грудью.

Но все плохое когда-то кончается. Вот и снег пошел. Вначале он припорошил рыжевато-коричневый, высохший и промерзший до хру-

16

ста ковер осеннего листопада, присыпанный ягодами рябины. Города и села принарядились в пуховые шубы, заскрипело под ногами. От-шлифованные тысячами ног тротуары превратились в ледовые дорож-ки. Детвора катается по ним, вцепившись друг в друга, и так же друж-но падает, въезжая в сугробы на обочине. Им все в радость, особенно «куча-мала», что визжит и хохочет, дрыгая ручками и ножками.

Радуются снегу яркие снегири и неунывающие синички, а воро-бьям раздолье! Прыг-скок, прыг-скок – с ветки на кустик, с кустика на подоконник. Хитрые, озорные глазки-бусинки косятся через окно в комнату. Ждут: может, чего подбросят? Однако воробьишки всего бояться, при любом резком движении готовы немедленно удрать об-ратно, под защиту стайки таких же голосистых и деловитых малень-ких птичек, что сидят на ветках, словно надутые коричневые ша-рики. По реке поплыли льдины, сначала маленькие, потом все больше и больше. Каждую ночь забереги прирастают на несколько метров. Площадь свободной воды становится все меньше и меньше, и вот уже огромная льдина встала поперек, за короткое время обросла другими льдинами, которые припаялись друг к другу до самой весны.

И соединились берега, и лишь теплое и ласковое весеннее солнце подточит голубой лед: сначала у берегов, а потом и по всей реке, рас-колет его на куски, и поплывут они к «морю-окияну», и за долгую дорогу исчезнут в речной глади, словно не было их никогда.

Анатолий Петрович Докучаев – главный инженер монтажно-го управления, уже две недели мотался по строительным объектам двух районов области. Работы было много: на одном объекте пускать тепло, на другом монтировать котлы, на третьем продувать трубы. Обычная работа, но в связи с холодами ритм ее был ускоренным. Все перепуталось: ночь и день, выходные и будни. Старенькая «Волга» не выдерживала нагрузки, бывали дни, когда приходилось пересаживал-ся на самосвал или на попутку, и добираться до объекта. Его ждали, на него рассчитывали, от его решений зависело многое.

Работал он главным инженером, однако в конторе бывал редко, и до своего кабинета обычно добирался поздно вечером или в выход-ные дни. Как известно, бумаги любят порядок, поэтому бумажными делами он, как правило, занимался дома перед сном. Однако, когда приходила зима, приходилось забыть обо всем, даже о бумагах. Одна

17

была забота – пустить тепло в жилые дома.В Ягодном, небольшом поселке, стоявшем рядом с большим кра-

сивым озером, обрамленном плакучими ивами, Анатолию Петровичу сообщили, что его разыскивает начальник управления. Заехав в по-селковый совет, связался по телефону с конторой и получил команду: срочно прибыть в офис. Не стал выяснять, зачем: надо, значит, надо. Но все равно, к начальству добрался уже к ночи. Опять несчастная «Волга» не выдержала, заставив его вместе с водителем пересесть на рейсовый автобус. Начальник управления, Андрей Федорович Кашин, ждал, несмотря на поздний час.

– Думал, не приедешь.– К тебе, да не приехать, – полушутливо ответил Анатолий Петро-

вич. Были они с Андреем Федоровичем ровесниками. Оба послевоен-ного года рождения, похожие биографии: школа, институт, работа. На жизнь они смотрели с оптимизмом, потому что были еще относитель-но молоды, еще здоровы, и все, как говорится, у них было впереди.

– Что случилось, Андрей? – Да ничего. Ты исчез на две недели, вот я и соскучился. – Зато я не скучал. От первых морозов скука и сон, как горох от

стенки отскакивают. Да и какой там сон: вздремнешь между объекта-ми и в бой.

– Знаю, все знаю. Молодец, справился. А я здесь круговую обо-рону держал. Удивляюсь: каждый год одно и то же, приходит зима – истерика начинается.

– Молодой еще, не привык, – улыбнулся Анатолий Петрович– Наверно. Но я жду тебя по другому поводу. Вчера первый секре-

тарь горкома поставил задачу: ввести механосборочный цех в Луче-горске к концу года.

– Господи, я в Лучегорске был неделю назад. Там еще конь не ва-лялся.

– Сейчас туда столько людей и техники пригнали, что корпус будет расти не по дням, а по часам. Как в сказке.

– Нам-то чего там делать? Стен еще нет.– Толя, наша задача – крайними не остаться, когда штурмовщина

начнется! Чтобы всех собак на нас не повесили. Ты и сам знаешь это не хуже меня.

18

– Андрей, там все плохо, даже видимости работы не создать. У нас сегодня каждый человек на вес золота, толкаться там – бессмысленно и преступно.

– Ты же знаешь первого секретаря. Помнишь, как в прошлом году за подобный демарш начальника СУ- 5 из партии турнули? За непри-нятие мер по вводу объекта. Я следующим быть не хочу. Цех все равно придется вводить, поэтому не пропадет наш скорбный труд…

Они помолчали. Заканчивался финансовый год и чтобы освоить выделенные деньги, за два последних месяца производилось столько работ, что порой возникало ощущение: предыдущие десять месяцев были сплошным отдыхом. Правда, работы по большей части выпол-нялись только на бумаге, и сам ввод был бумажным, но после Нового года на «сданных» объектах работа кипела еще долгие дни и ночи.

– Но, Андрей, там действительно делать нечего: ни отопления, ни водопровода, ни канализации, ни вентиляции…– попытался убедить коллегу Анатолий Петрович.

– Мне тебя учить, что ли? Нет работы – найди, а уговаривать меня не надо. Другого решения не будет.

– Кого туда поставить? Все бригады на своем месте.– Сними бригаду Антонова с Ягодного. С генподрядчиком я уже

договорился. Пока водопровод в поселок не провели, ввода дома не будет. Директор совхоза заартачился: у него три заселенных дома сто-ят без воды. Кто там мастер?

– Саша Петров, полгода как техникум закончил.. Слабенький еще для таких объектов.

– Поработает, окрепнет. Где еще и учится, как ни здесь.– Но там же волкодавом надо быть, требовать, зубами вырывать

площадки для работы.– За волкодава ты будешь, а я через день объект навещать стану.– Пусть Петров «пастухом» поработает, информацию своевремен-

но передает, а кому решение принимать, сообразим.– На таком объекте специалист нужен, а не «пастух».– А ты на что?– Ты меня прорабом переводишь работать?– Не заводись, ты же знаешь, с чем это связано.Анатолий Петрович подошел к окну. На пешеходной части бульва-

19

ра горели фонари, проезжая же часть была в темноте. Редкие маши-ны, проезжая мимо конторы, на мгновение освещали улицы, а затем вновь царила темнота.

Андрей Федорович взял листок бумаги, стал записывать свои ука-зания, комментируя их вслух.

– Толя, ты организуешь перевозку людей на объект в течение двух дней. Дополнительно сварочный пост забираешь с базы. Ивана завтра утром направишь в Лучегорск, пусть сделает замеры для заготовок по всем видам работ. Трубы снабженцы отправят завтра. И спецовку об-нови, чтоб у каждого рабочего на спине была надпись, что он – наш.

– Опять показуха, Андрей. Не надоело тебе пыль в глаза пускать?– Делай, что тебе говорят..– Хорошо, товарищ начальник, – шутливо козырнул Анатолий Пе-

трович. – Все поставленные задачи я понял, готов к их выполнению, разреши отлучиться домой. Грязь отмыть надо.

Уже одевшись, у самой двери, Анатолий Петрович придержал за рукав начальника и без всяких шуток попросил:

– Андрей Федорович, я редко спорю с тобой, стараюсь выполнять все, о чем ты просишь. Но поверь, здесь ты не прав.

– О чем ты? - сердито, посмотрев поверх очков на главного инже-нера, спросил начальник.

– О Петрове. Понимаю, конец дня, ты устал, но решение непра-вильное. Рано ему на такой объект.

– Учить меня начал? Ничего с ним не случится. Не строй из себя защитника.

– Не заводись Андрей. Лукошин лучше подойдет для этой роли: и опыт есть, и хватка. А на его место – Петрова.

– Хватит болтать: как я сказал, так и будет. Из конторы они вышли молча, сухо попрощались, и каждый пошел

в свою сторону.

На другой день, рано утром, Анатолий Петрович приехал на пу-сковой объект, который наметили к сдаче через полтора месяца. На строительной площадке творилось вавилонское столпотворение: при-езжали субподрядчики, подвозили бытовки, оборудование, оснаст-ку, материалы. Слышалась тяжелая многоэтажная ругань, машины и

20

прочая строительная техника застревали в грязи, и основное рабочее время уходило на то, чтобы их вытащить. Несмотря на это, люди все прибывали и прибывали. Тут же бегали «контролеры», готовившие первому секретарю информацию о том, кто и как откликнулся на его призыв.

Все вокруг дышало штурмовщиной, авралом. Необходимо было наверстать упущенное время, несмотря ни на что.

За долгие годы работы Анатолия Петровича на стройке такое слу-чалось частенько. Это стало чем-то привычным, неотъемлемой частью строительства, особенно крупных объектов. Перед сдачей все стяги-валось сюда: и рабочие, и начальники, и материалы. Люди работали круглосуточно, качество сделанного было на втором плане. Оператив-ные совещания проводили два раза в день, под лозунгом «Даешь!»

Саша Петров, синеглазый парень среднего роста, с пышной коп-ной волос, но без шапки – по моде тогдашнего времени, стоял посре-ди этого развала и с удивлением смотрел на огромные скопища людей и техники.

Ему, молодому специалисту, со штурмовщиной пришлось встре-титься впервые – как и с настоящей, а не книжной жизнью. Через полгода ему исполнится девятнадцать. Из них четырнадцать, самых счастливых, он жил с мамой в глухой сибирской деревеньке. Улица, она же единственная дорога вольготно расположилась вдоль пологого угора реки. В дождливую погоду была она вся в ямах и колдобинах, но дожди проходили, и зарастала улица свежей, зеленой травой, среди которой виднелись белые и желтые пятна, это цветы находили себе место, украшая собой палисадники и тропинки, идущие от домов.

Сразу за околицей начиналась тайга. Она была без начала и конца, и давала всем, и людям, и животным, жизнь.

Яркое солнце, синее небо, студеная и чистая вода в реке, и просто-ры, от которых дух захватывает – всего этого было у Саши в избытке. Рядом всегда был родной человек – мама. Первые выученные стихи он читал маме, первые похвальные листы за хорошую учебу он при-носил маме, первые заработанные деньги отдавал маме. Он многому учился у нее, порой даже не замечая этого.

Саша мечтал вырасти и стать летчиком. В пять лет он впервые уви-дел в небе пролетающий самолет. Это было настолько яркое впечатле-

21

ние, что только и было разговоров о самолетах и летчиках. Старался хорошо учиться и заниматься спортом, потому что хилых и слабых в летчики не берут.

Деревенская школа – семилетка. Дальше нужно было учиться в рай-онном центре, что находился в семи километрах. Но там не было ни родных, ни знакомых. На семейном совете решили, что Саша поедет в город, где жил его родной дядя, и поступит в строительный техникум. Все-таки будет среднее образование и специальность. А после этого и в летное училище можно поступать. Он не стал перечить матери. Специальность в техникуме не выбирал, подал документы туда, где был меньший конкурс. Это оказалось монтажное отделение. Учился хорошо, после окончания, направили работать далеко и от дома, и от города, где учился.

О летном училище не забыл, собрался поступать через год. Прав-да, было несколько «если»: если предприятие отпустит, если в армию не заберут, если экзамены сдаст…

Несколько ошарашенный, Саша стоял посреди этого развала и чуть было не угодил под многотонный самосвал, но Анатолий Петрович быстро вернул его к сегодняшней действительности. Пока подъезжа-ли рабочие, бытовки и инструмент, они вдвоем обошли строительную площадку, наметили, что будут делать в первую очередь. Фронта ра-боты, конечно, не было, но нашли небольшой «задел»: познакомились с руководством стройки, побывали в штабе – такое громкое название красовалось на одном из вагончиков. День прошел в бессмысленной ходьбе и смотринах, а когда подвезли вагончик, и подключили его к электричеству, Саша устало присел у горячей печки, облокотившись на стенку. С этого момента начался новый этап его жизни.

Он впервые увидел такой огромный объект, который ни в какое сравнение не шел с жилым домом, где он начинал свою трудовую деятельность. И не просто увидел, а начал выполнять работы, без которых этому объекту не ожить. Многое неприятно удивляло его. Прежде всего, слишком большое количество работающих на одной площадке. Масса людей двигалась и выполняла работы на тесных площадках цеха, мешая друг другу. Иногда он видел, как ему каза-лось, совершенно нелепые вещи: уложенная вчера кирпичная кладка

22

сегодня разбиралась, и на это место укладывались трубы, металли-ческие конструкции, бетонная смесь; и снова появлялась кирпичная кладка. Саша еще не понимал, что такое штурмовщина, но уже на-глядно видел ее результаты.

Каждый день проводились совещания, ставились задачи, решались вопросы, и во всех этих мероприятиях участвовала много людей, но на самой строительной площадке руководителей не хватало. За строй-ку со стороны генподрядчика отвечал прораб, задерганный и затю-канный, успевающий только встречать свое и городское начальство.

Субподрядчики были предоставлены сами себе, и, как правило, не задавали вопросов. Они старались сделать все, что возможно, или то, что видели на данный момент, готовя к оперативке какой-нибудь сложный вопрос, тем самым давая понять, что они на объекте, и упре-кнуть их не в чем. Многие, зная, чем кончается штурмовщина, уже за-ранее готовили «алиби», чтобы гнев партийных боссов не обрушился на их головы..

Медленно, со скрипом, совсем не так, как хотелось начальству, цех обретал свои формы. Он производил устрашающее впечатление: дли-на его была метров двести, огромные фермы в три ряда перекрывали его поперек. Стали появляться и внутренние стены, а также помеще-ния, необходимые по технологии. Однако, как и прежде, порядка не было. Никто даже не вспоминал о графике совмещенных работ, каж-дый надеялся на свой опыт и везение.

Именно в такой неразберихе происходят на стройке несчастные случаи. Профессионализм – это не только умение делать хорошо, кра-сиво, быстро, надежно, но и безопасно. Ни один, даже самый прекрас-ный дворец в мире, не стоит человеческой жизни. Однако стало уже привычным делом, что любой объект, где нет строгого регламента и порядка, забирает эти жизни. Это превратилось в жертвоприноше-ние. Но если во всех религиях, даже самых примитивных и грубых, жертвоприношение – это желание человека вымолить у божества про-щение и покровительство, то на стройках люди гибнут просто так, благодаря глупости и непрофессионализму. Немало строительных объектов в России (да и не только в ней!) обагрены кровью.

На очередном совещании с районным начальством монтажников обязали сварить ливнестоки, потому что дождевая вода через ворон-

23

ки просачивалась внутрь. Несмотря на просьбу Анатолия Петровича дать «окно» для сварки горизонтальной «плети», первый секретарь горкома махнул рукой:

– Реши сам этот вопрос. Эка хитрость – трубу сварить. Начальник генподрядного управления обругал матом.– Толя, ну чего ты пристал? Что, первый ливнесток делаешь? Ка-

кой график совмещенных работ? Если все соблюдать, стройка остано-вится. Если надо подписать, я подпишу, только не мешай работать…

Анатолий Петрович подсунул необходимые бумаги, начальник подписал. Ливнестоки сварили, осталось стыки соединить.

Беда пришла в середине дня. Наладчики решили опробовать мосто-вой кран, что был смонтирован неделю назад на подкрановых балках, лежащих на самой верхотуре здания. При общем шуме и лязге, раз-дававшемся отовсюду, никто не заметил, как колеса мостового крана медленно потащили всю махину по рельсам, имевшим значительный уклон в торец здания. Произошло то, что и должно было произойти: специалисты не смогли остановить кран, и он весьма быстро набирал ход, приближаясь к установленным упорам.

В углу, пристроившись на рельсе, положив на рельсы доску для удобства, сваривал стык трубы Володя Куклин, электросварщик из бригады монтажников. Он сидел спиной к идущему крану, и увидеть его движения не мог, тем более, на нем была сварочная маска.

Саша в это время занимался разметкой кронштейнов для радиато-ров под огромными проемами окон, и совершенно случайно увидел движущуюся громаду крана, и Володю на рельсах.

Он закричал изо всех сил, но голос его утонул в общем гуле. Он побежал, наперерез крану, показывая руками вверх. К Сашиному кри-ку присоединились другие голоса, но их было недостаточно. Колеса крана были уже совсем рядом со сварщиком. В это время кто-то вы-ключил рубильник в щитке, питающем электричеством всю стройку. Но Володе это не помогло, он не поднял маску, не оглянулся, а стал усиленно ударять электродом о трубу. Спасительные секунды для него закончились, и колесо крана вдавило его в упоры…

Все, кто видел эту картину , застыли. Кому-то показалось, что Во-лодя еще живой, но это было не так: парень скончался на месте. Ско-

24

рая, приехавшая на стройку, констатировала смерть.Анатолий Петрович бросил все дела и приехал на место происше-

ствия. До конца дня он, Саша и инспектор по технике безопасности, разбирали этот трагический случай. Получалось, что всему виной были специалисты наладочного управления. Они согласились с дово-дами, но бумаги подписывать наотрез отказались.

Андрей Федорович попросил по телефону рассказать о случив-шемся. Слушал молча, в конце произнес несколько крепких фраз и попросил навестить семью погибшего.

– Мне добраться до города два часа. Может, ты комиссию из про-фкома отправишь?

– Нет, делай все ты – отрезал начальник. – Много не обещай, по-хоронить похороним, а дальше – по обстановке.

День закончился далеко за полночь. Анатолий Петрович так устал, что долго не мог заснуть: перед глазами стояло скрюченное, раздав-ленное тело сварщика, рыдания его жены, обнимающей двух дочерей, еще подростков.

Работа на стройке остановилась часа на два, а потом возобнови-лась в прежнем темпе, будто ничего и не случилось.

Через двое суток для расследования несчастного случая со смер-тельным исходом на стройплощадку прибыл технический инспектор, – рыхлый полный мужчина с сизым носом и тяжелой одышкой. Прие-хал он с начальником отдела по технике безопасности генподрядного треста. Анатолий Петрович сразу понял – плохой знак. Так и случи-лось. Осмотрев площадку, еще ни с кем не поговорив, мрачно засо-пел:

– Ну что, допрыгались?– Что значит – допрыгались?– Это значит – до смерти. – Помолчав, добавил: – Зато со знаменем

впереди.И переходящее красное знамя за прошлый квартал приплел.– Приказ уже есть? - спросил инспектор.– Так случай еще не расследован.– А ты чего ждешь от расследования? Каких выводов? Хочешь чи-

стеньким остаться?Анатолий Петрович молчал, понимая, что спорить с этим волкода-

25

вом – дело бесполезное.– Труп налицо, работник – ваш, значит, и вина ваша, – подытожил

инспектор. – Ищи виновного. Я еще любезность тебе делаю, говоря об этом. Не найдешь – сам назначу.

– Иван Васильевич, мы то тут при чем? – стараясь говорить спо-койно, возразил Анатолий Петрович.

Инспектор резко его перебил.– Понятно. Сколько тебя знаю, ты не меняешься. Ума на грош не

добавилось. Так вот, слушай меня. Ответственным за несчастный слу-чай будет ваш работник. Кто именно, твое дело. Если жалко мастера, ответишь сам. Суд решит так, как я напишу, ты это прекрасно знаешь. Из других подразделений виноватых искать не буду, чтобы не пара-лизовать стройку. Материалы о несчастном случае подпишешь через два дня, там же должна быть фамилия виновного. Финтить начнешь, управу найду.

Покрутившись около часа на площадке, инспектор уехал на той же машине, с тем же начальником отдела техники безопасности, который ни разу не встрял в разговор Анатолия Петровича с инспектором.

Анатолий Петрович поехал в контору советоваться с начальни-ком.

Рассказав Андрею Федоровичу детали, попросил того позвонить в трест. Может, там есть выход на обком профсоюзов.

– Я, Толя, уже звонил. И в наш трест, и в генподрядный.– И что?– Ничего. Они нас решили козлами отпущения сделать. Работник

наш, и смерть наша, и случай наш. А найти основание не трудно. Так что пусть отвечает Саша Петров. Он молодой, срок ему дадут услов-ный.

– А подпись генподрядчика? Он же подписал разрешение на рабо-ту.

– Как решил инспектор, так и будет! – сказал Андрей Федорович.– Ты разве не понимаешь, что этот парнишка не при чем?– При чем, не при чем… Не тебя же под суд отдавать.– Меня?– А больше некого. Или он, или ты. Спасибо скажи, что на нем

остановились.

26

– Кому спасибо?– Не заводись, вопрос уже решенный.- Удивляюсь я тебе, Андрей: быстро ты находишь общий язык с на-

чальством. А то, что парню всю жизнь испортим, тебе наплевать.Андрей Федорович молчал. Отвернувшись от Анатолия Петрови-

ча, он смотрел в окно. Своей вины в случившемся он не чувствовал. Как бы между прочим, сказал:

– Меня на совещание по несчастному случаю не пригласили. Наш управляющий рассказал подробности. Начальник пусконаладочного заявил: если к ним будут претензии, они работу свернут. На них не найдешь управы, подчинение у них московское. Генподрядчик слу-шать ничего не хочет, остались мы одни. Обещали сильно не давить, но мы должны свою вину признать.

– А ты и согласие дал?– Как будто бы ты поступил по-другому.– Но нашей вины нет.– Опять двадцать пять. Я уже все сказал. Советую тебе не дергать-

ся, и хватит об этом. Надо на стройке порядок наводить, чтобы не повторилось такое.

– Если ты о бумагах, они в порядке.– Вот и хорошо. Все инспектору покажешь, может, и будет какое

послабление.– С инспектором не мне надо говорить, а трестовским работникам.

Я для него – шишка на ровном месте.– И трестовские свое слово скажут, только подготовь, что нужно. Анатолий Петрович встал, и, почти дойдя до двери, услышал не-

громкий голос в спину:– Да, совсем забыл: я с завтрашнего дня уезжаю в командировку

в Москву, на неделю. Оттуда к родителям на Новый, год еще на не-дельку. Так что ты за меня остаёшься. – И добавил: – С начальством согласовано, приказ по кадрам я подписал.

– Андрей Федорович, но ведь ты нужен здесь, твои связи нужны, твой авторитет. Да и похороны нужно провести, как следует..

– А ты на что? Похороны, конечно, дело не из приятных, но для них ума большого не надо.

– Удивляюсь я тебе, Андрей Федорович…

27

– Да брось ты, Толя, по твоему, так и мне нужно в могилу лечь? Жизнь продолжается! Потом, я родителям обещал, а родители - это святое.

Он замолчал, давая понять, что разговор окончен. Анатолий Пе-трович, придя в свой кабинет, нервно ходил из угла в угол, пытаясь проанализировать ситуацию.

В чем же он виноват, этот молодой паренек? Только полгода прора-ботал здесь. Почему люди, призванные разобраться в трагедии, ищут крайнего?.. Конечно, у нас инструкции и регламенты такие, что са-жать можно только за то, что пришел на работу. Русский язык богат оттенками, любую инструкцию можно прочитать и так и этак. А тех-нический инспектор? Какая все-таки сволочь! Сколько в нем равно-душия к людям, и живым, и мертвым. Парнишку жаль, но если не он, кто ответит? Я? А мне по полной закатят. Главному инженеру скидок не будет. И Андрюша хорош! Продал своих, в благодарность получил поездку в Москву. Каждый Новый год, когда дел по горло, исчезает. Да черт с ним, пусть валит отсюда, помощи от него все равно ника-кой.

Зазвонил телефон. Это был его приятель, городской военком Алек-сей Федорович Басин, с которым они договорились встретиться..

– Петрович, ты ничего не забыл? Время семнадцать, а тебя нет. Ничего не случилось?

Анатолий Петрович уже хотел рассказать о своих неприятностях, и перенести встречу, но вдруг, неожиданно для себя, сказал:

– Леша. извини. Через десять минут я у тебя.– Жду.Через десять минут он уже был в кафе, где его ждал Басин.. – Какие проблемы. Леша? – по привычке всегда начинать с главно-

го, спросил Анатолий Петровичн приятеля. – Петрович, ты хоть дух переведи. Пива выпей. Или ты торопишь-

ся куда?Они чокнулись кружками с пивом. Анатолий Петрович с удоволь-

ствием выпил, отметив про себя, что почти забыл вкус пива. Вытянул под столом уставшие ноги, пожевал кусочек сушеного кальмара.

– Петрович, помощь твоя нужна, котел на даче поставить.– Какие мелочи, Леша.

28

– Это для тебя мелочи, а для меня - проблема.– Когда нужно сделать?– К Новому году, мечтаю в тепле встретить праздник. Котел и все

причиндалы я купил.– И батареи купил?– Обижаешь. Может, какой мелочи и не хватает, сам увидишь.– Хорошо, Леша. Котел поставлю, только и ты мою просьбу вы-

полни.– Если она в принципе выполнима. Рассказывай.– Мастера моего надо в армию отправить.– Не понял. Разве это проблема?– Отправить надо на этой неделе.– Ну ты даешь! Что за спешка такая? И кому он сейчас в армии

нужен? Призыв закончился…– Дело серьезное, Леша. Парня посадят за несчастный случай, его

уже наметили в жертву. Сломают пацану жизнь, а он ее еще не ви-дел.

– Дотянуть до марта нельзя?– Исключено. Машина уже набрала обороты, не остановишь. Ан-

дрей в Москву смылся, исполнять обязанности буду я. Сразу подпишу увольнение.

– Ну, и увольняй.– Леша, не придуривайся. Одно дело – по повестке уволить, другое

– неизвестно за что. Как ты молодого специалиста уволишь?– Ну хорошо, Петрович, а до утра твое дело терпит?– До утра терпит. Не ночью же его в армию забирать.Они допили пиво, распрощались, и каждый отправился по своим

делам. Анатолий Петрович поехал в общежитие, где жил Саша Пе-тров.

Здание общежития из серого силикатного кирпича в свои пять эта-жей среди двенадцатиэтажных точечных домов выглядело несуразно. Длинное, как кишка, отдельные окна забиты фанерой. Внутри тоже особой красоты не было. На каждом этаже по всей длине тянулся коридор, справа и слева комнаты, два туалета, умывальник, рядом с ними – кухни. Три лестницы, душевые в темном заплесневелом под-вале.

29

В общежитии всегда чем-то пахло. Запах этот не спутаешь ни с ка-ким другим. Это смесь запахов сотни людей, проживавших здесь. За-ходя в холл, сразу понимаешь, где ты. Многие в своей жизни прошли через общежитие, будь то студенческое, солдатское, или рабочее.

Саша удивился приезду Анатолия Петровича. Начальство посеща-ло общежитие редко, и каждый раз, когда оно появлялось в длинных, покрашенных темной краской коридорах, это становилось событием местного масштаба. Просто зайти, чтобы выпить чаю, никто из руко-водства себе не позволял. Да никому это и в голову не приходило.

В небольшой комнате, куда провели Анатолия Петровича, стоял две кровати, с панцирными сетками, стол посередине и шкаф, что притулился у самой двери.

Сашин сосед, увидев начальство, мгновенно исчез.– Значит, так ты живешь, – не зная, с чего начать разговор, сказал

Анатолий Петрович, и неуклюже пошутил: – Хоромы-то тесные…– Да уж не царские палаты, – подхватил цитату Саша.– Я тоже после техникума в общежитии жил.– В этом?– Нет, даже в другом городе, хотя все общежития одинаковые.Анатолий Петрович подошел к окну, посмотрел вниз, и, повернув-

шись, на одном дыхании рассказал о последних событиях. Саша слу-шал внимательно.

– И меня могут судить? - спросил он.– Не могут, а обязательно будут.– И дадут срок?– Возможно, условный. Но судимость-то останется.– Но я же не виноват! За технику безопасности отвечают другие

люди!– Ты прав. Но экспертное заключение по смертельным случаям

делает технический инспектор, и как он напишет, такое решение и примет суд.

– И по-другому не бывает?– Не бывает.– Но ведь есть свидетели. Неужели они будут молчать?– Их не будут спрашивать.– Но мы – то живые! Мы можем сделать опрос?

30

– Можем, но это - борьба, и итог ее в принципе неизвестен.– Но в тресте есть юристы, целый отдел по охране труда, они что,

тоже будут стоять в стороне?– Я уверен, что и в нашем тресте мы не найдем помощников. Они

согласились с предварительными результатами, и больше ничего де-лать не будут. Нам самим нужно спасаться, Саша. Я разговаривал с нашим военкомом, и попросил забрать тебя в армию. Причем немед-ленно. Ты как к этому относишься?

– Нормально отношусь, Но призыв уже закончился, а до весны да-леко. К тому времени я уже на нарах сидеть буду.

– Ну, ты страхов-то не нагоняй. Такое случается на стройке. В про-шлом году четыре смертельных случая, и никто на нары не сел. Да, будет судимость. Она закроет тебе карьеру. В партию не примут, в должности не повысят. Так и будешь мастером вкалывать до пенсии. Я тебя спрашиваю, пойдешь в армию, если на следующей неделе по-вестка придет?

– Конечно, пойду. Косить от армии я никогда не собирался, так и так весной идти. В Афган только не хочется.

– И в Афгане кому-то надо служить.– Там не служат, там воюют.– Ну, может и не обязательно Афган.Саша впервые за вечер улыбнулся.– Спасибо, Анатолий Петрович. Наверно, вы правы, это единствен-

ный выход. И все-таки я не вижу своей вины…– С завтрашнего дня, Саша, твое место в конторе.– А что я там делать буду?– Завтра все расскажу.

Утром Анатолий Петрович увидел Сашу у дверей своего кабине-та.

– Я по привычке. На объектах все начинается на час раньше, – словно оправдываясь, сказал Саша.

– Было бы хуже, если бы ты опоздал.Они вошли в кабинет.– Садись, сейчас кофейку сварю. Ты не отказывайся, такое удо-

вольствие будет не каждый день. Место твое – в производственном

31

отделе, мои поручения будешь выполнять.– Какие?– Какие будут. Главная твоя задача - ждать повестку из военко-

мата.– А вдруг она не придет?– Придет. Это моя проблема.Повестку в армию Саша Петров получил за неделю до Ново-

го года. Он позвонил вечером из общежития и радостно закричал в трубку:

– Анатолий Петрович, она пришла! Что мне теперь делать?– Кто пришла?– Повестка!– О, господи, извини, в голове все перемешалось. Завтра с утра

- ко мне.Утром Анатолий Петрович вызвал к себе начальника отдела ка-

дров, и, передавая ему повестку, сказал:– Леонид Васильевич, нужно срочно подготовить приказ об уволь-

нении Александра Петрова.Старый опытный кадровик, немного помолчав, не глядя ни на

кого из сидящих в кабинете, тихо, но твердо сказал:– Я приказ готовить не буду.– Почему?– Андрей Федорович перед командировкой дал мне указание: при-

казы на увольнения и премии временно приостановить.– Но это же уважительная причина! Человека в армию забирают!– Анатолий Петрович, вы временно исполняете обязанности на-

чальника, а я ему подчиняюсь постоянно. Анатолий Петрович с искренним удивлением смотрел на началь-

ника отдела кадров. Бывший военный, пенсионер, тихий, непримет-ный, всегда вежливый, он открылся еще одной чертой характера, а может, она была в нем всегда, только редко проявлялась. Приказ старшего по званию для него – закон.

В кабинете повисла тишина. За окном гудели машины, Анатолий Петрович встал подошел к окну: все было, как обычно, грейдер чи-стил снег, позади собралась колонна машин, самые нетерпеливые на-чали сигналить

– Саша, выйди, на минутку.

32

Саша вышел за дверь.– Леонид Васильевич, если Петров не уйдет в армию, его будут

судить. Ни за что, ни про что,– Не надо меня уговаривать. Если я не выполню указания, с рабо-

той можно проститься. А кому я нужен со своими болячками?– А может быть, так сделаем: я подготовлю приказ, отдам в бух-

галтерию, а вы отдадите мне трудовую книжку Петрова, где я сделаю запись.

Кадровик повернулся и молча вышел из комнаты. Во второй по-ловине дня из Москвы позвонил Андрей Федорович. Этого следовало ожидать. Сразу, без подготовки, на повышенных тонах начал разго-вор.

– Ты чего там дуришь? Какие увольнения? Начальника из себя строишь?

– Андрей Федорович, повестка из военкомата, Петрова в армию забирают.

– Засунь себе эту повестку в задницу. Без меня – никаких приказов. Слышишь ?

– Слышу. Придется мне уволить Петрова без твоего согласия.На другом конце было молчание. Анатолий Петрович подумал, что

разговор закончился, и связь прервалась, как вдруг, из трубки стали вылетать фразы, полные угроз. Такого тона и таких слов, как сейчас, он не слышал от своего начальника никогда.

– Слушай меня внимательно, Петрович, и мотай на ус. Ни уволь-нять, ни принимать на работу ты не будешь. Я запрещаю. Если ты все-таки сделаешь это, ни одной минуты я работать с тобой не буду. Выбирай: быть хорошим перед мальчишкой, или вылететь с работы за нарушение техники безопасности и смертельный случай. А может, и под суд пойдешь, чтобы неповадно было другим. Все понял?

Анатолий Петрович положил трубку, сел за стол и задумался.Не тон разговора поразил его, а что-то другое. И у него случались

разносы, когда он «слетал с катушек», проводя совещания на объек-тах. Но это было от отчаяния, от безысходности, когда уже всем ясно, что кроме крика тут ничего не поделать. Обидные слова он пускал в ход больше для острастки, как профилактику. А здесь другое: пре-небрежение, вседозволенность, унижение своего коллеги, с которым

33

работают уже несколько лет вместе. Сказанные сейчас слова – как пощечины.

Даже не спросил, как прошли похороны. Нарушили его указания, видите ли. Какой великий и всемогущий: и под суд отдаст, и с работы выгонит. Наверно, от блата и связей мания величия одолела. Нигде ему преград нету, все позволено.

А может, он прав? Что это я лезу со своей добротой? Да и суд на-верняка даст Петрову условно, а я тут затеваю неизвестно что. Но где справедливость? Почему должен страдать невинный человек, а действительные виновники прятаться за спины своих покровителей. Им даже партийный секретарь не указ, этим всемогущим серым кар-диналам.

Он оглядел свой кабинет. Небольшой шкаф, набитый технической литературой, длинный рабочий стол, за которым каждую неделю со-бирались инженерно-технические работники. На подоконниках, про-читанные журналы и газеты. Ко всему этому он привык, для него рабочее место было родным. Возвращаясь с объектов, он в первую очередь торопился сюда, отдыхая в тиши кабинета, изучая докумен-тацию по новым объектам. Он ни разу не позволил себе спорить с на-чальством, тем более идти наперекор. Так было еще совсем недавно. Но так уже никогда не будет…

Он сидел долго, до темноты. Включил свет, подписал приказ об увольнении Саши Петрова в связи с уходом в армию. Сходил в бух-галтерию, попросил, чтобы того рассчитали сегодня же. Зашел в от-дел кадров, не спрашивая Леонида Васильевича, отыскал трудовую книжку Петрова, сделал в ней запись. Не забыл про учетную карточ-ку, куда занес номер и число последнего приказа. Для себя он уже принял решение.

Саша зашел проститься. Он не говорил лишних слов, не благода-рил. Они по мужски крепко пожали друг другу руки, понимая, что их пути - дороги могут никогда не пересечься.

Поздним вечером Анатолий Петрович вышел из конторы на ули-цу.

Сегодня он переступил черту. Но ему стало легче от того, что он принял самостоятельное и такое трудное решение. Что ждет его? Да, Андрей Федорович не простит, подумал он. Ясно, что придется ухо-

34

дить. Но куда? В небольшом городке с работой трудно, да и начальник везде свои «метки» расставил. Найду, мир не без добрых людей. А по несчастному случаю у меня руки развязаны. Пусть ответит вино-вный. Со мной они не договорятся. Инспектор технадзора, конечно, сволочь, но не все же там такие…

Под ногами скрипел снег.

Глава третья

Саша вышел из управления в половине пятого. Все улицы и пло-щади сверкали новогодними украшениями. Он поднял голову вверх: над ним плыли темные облака, они плотно закрывали небо.

Когда и где образовались эти облака? Может, кто-то и знает это, но разве от этого легче? Человеку всегда хочется яркого солнца, светлого дня. Но ничего не поделаешь, край здесь такой, темный, неприветли-вый. Почти каждый день льют дожди, начинаясь и заканчиваясь всег-да неожиданно. Он прожил здесь недолго, но так и не смог полюбить эту землю: дома, улицы, погоду, людей.

Иногда ему снился удивительный сон. Родные места, где прошло его детство. Высокий Красный Яр, вознесшийся над рекой почти на сто метров. С его вершины видно все окрест; деревни, что раскину-лись вольготно по берегу реки, поля, приносящие богатый урожай, которого хватает всем, кто здесь живет, а излишки колхозные машины увозят в район. Над всей этой благодатью – ослепительные потоки солнечного света.

Воздух чист, зимой можно обжечь легкие, если дышать полной грудью, Летом он настоян на лесных травах, пряной хвое, кедровых и сосновых орехах и лиственничной смоле. Вокруг звенящая, гулкая тишина. Нет на свете места, обладающего такой притягательной си-лой, как Красный Яр. Тянутся от него невидимые нити, притягива-ют и ласкают, радуют и успокаивают. Так хочется побывать в родных местах, взглянуть на них хоть одним глазком. Мы не можем сделать этого наяву, зато можем совершить подобное путешествие во сне…

Саша присел на скамейку. Мысли его были о далеком родном доме. Два года не был там, не видел матери. Писал короткие письма-записки

35

о своем житье-бытье, получал такие же короткие ответы от сестер, вот и все, что соединяло его с родным домом. Прикрыв глаза, он уви-дел большую комнату, кухню, сени. Яркое солнышко, августовское утро, теплый ветер за окном, запах свежеиспеченного хлеба, мамино дыхание – знакомое до боли, пахнущее парным молоком. В открытое окно залетает запах сена, от которого легко дышать. И голос мамы: «Сынок, вставай».

Он открыл глаза, огляделся и вздохнул: надо было идти в военко-мат.

В военкомате было пусто. Он показал дежурному повестку, тот удивленно посмотрел на Сашу, но сказал, к кому обратиться.

Майор, начальник отделения призыва, к которому пришел Саша, долго вертел в руках повестку, с недоверием смотрел на Сашу:

– Ты ничего не перепутал?– А что мне путать? Пришла повестка, и я пришел.– Так у нас призыв закончился.– Я же не сам себе повестку отправил.Майор еще раз взглянул на бумажку.– Странно: повестка подписана самим военкомом.Он еще раз долго и внимательно посмотрел на Сашу.– Ты кто?– В повестке же написано: Александр Яковлевич Петров.– Я читать умею. Кто ты по профессии, и откуда родом.- Строймастер из строительного управления. Родом из Сибири. Майор в очередной раз посмотрел на повестку.–Подожди меня.У военкома он был долго, вышел раскрасневшийся и возбужден-

ный. Увидев Сашу, всплеснул руками:– Фу, черт, про тебя-то забыл спросить… – И, повернувшись, опять

исчез в кабинете военкома. Вышли они уже вдвоем, и военком – мо-лодой подполковник, громко спросил:

– Кто Петров?– Я, – ответил Саша и оглянулся, хотя вокруг никого не было.– Заходи, – махнул рукой военком.Саша зашел в кабинет. Длинная комната заканчивалась массивным

36

столом, за ним открытая дверь в маленькую комнату. Это была комна-та отдыха, которые позволяли себе все местные руководители. Саша присел на стул. Взгляд его невольно остановился на небольшом столе в комнате отдыха. Он был уставлен бутылками водки и коньяка, здесь же стояли две трехлитровые банки, одна с огурцами, другая с капу-стой, на тарелке большими кусками нарезано сало.

– Подожди, я сейчас позвоню. Звонил военком долго, наконец, нашел, кого надо, бубнил что-то в

трубку, просил выручить, обещал никогда не забывать, и так далее. - У-ф-ф! – с облегчением выдохнул военком, укладывая трубку на

телефонный аппарат.Работающий вентилятор донес запах спиртного. Саша уже давно

понял, что пришёл он не вовремя, все уже начали провожать старый год, заодно встречая и новый. Некоторые так напровожаются, что до-мой забывают явиться под Новый год.

– Ну вот, Петров, сколько забот с тобой, – весело сказал военком, – а все от того, что все надо делать вовремя.

Саша молчал. Он просто не знал, что отвечать. – Ну ладно, что не сделаешь для хорошего человека. Значит так:

двенадцатого января необходимо быть на призывном пункте.– Двенадцатого? – удивился Саша.– Так точно, двенадцатого. Подойдешь лично к начальнику пункта

и скажешь, что от меня.– Хорошо.– Хорошо-то хорошо, да нихрена хорошего, – забавно окая, сказал

военком, и рассмеялся. – Не «хорошо», а «есть», салага! Вот тебе мой телефон, позвонишь, если что не так. Понятно?

– А что мне делать до двенадцатого?– После Новогодних праздников выходи на работу.– Меня уже уволили.– Уволили, радуйся. Отдыхай.– Можно и домой съездить?– Можно, только вернись вовремя, мне проблемы не нужны.

Ясно?–Так точно! – козырнул Саша и с облегчением покинул кабинет

весельчака-военкома.

37

Уже на улице он вспомнил: у меня же две недели свободного вре-мени! Может, мне и вправду съездить домой?

Несмотря на свою простоту и очевидность, эта мысль поразила его. Она была с ним неотступно, до самого вечера. Перед глазами сто-ял их маленький дом в три окна, два из которых смотрели на огромное колхозное поле. Летом на этом поле росли рожь и пшеница, которые под дуновением ветра волнами раскачивались из края в край. Если смотреть от гумна, поле было похоже на море. От солнца и ветра оно сверкало ослепительным блеском. Над хлебами висел желтый туман: нежная золотая пыль над сочной зеленью. Никто не проходил мимо этой красоты, каждый остановится и полюбуется ею. Зимой поле надежно укрыто белым одеялом. От солнечных лучей белый цвет несколько раз в день меняет оттенки, от нежно-голубого до светло-желтого.

Когда Саша вспоминал о доме, перед его глазами прежде всего оживало поле. Дом и поле были неотделимыми друг от друга. «Дом» – это не только постройки и огород. Дом объединял в себе реку, дере-венскую улицу, лес, сенокосные поляны, школу, и много-много дру-гих мелочей, без которых не бывает настоящего дома.

Заскочив в общежитие, и закидав в сумку свои скромные пожитки, Саша понесся на вокзал, благо, что тот находился в «шаговой» до-ступности. Удивительное дело, еще со студенческой поры вокзал для него – второй дом. Может громко сказано, но бывал и сейчас бывает на вокзалах чаще, чем в кино, в магазинах и столовых. Ему глаза за-вяжи, по шуму сможет определить, где зал ожидания, комнаты для отдыха, и как попасть к платформам, и где железнодорожные кассы. Нет у нас вокзалов без электричек. Может, где-нибудь в глуши, где раз в сутки проходит поезд.

Электричка, хоть и вид транспорта, но это предмет особого раз-говора. Все пути – дороги сходятся в центре города, от которого в оба конца идет электропоезд, быстрый и удобный, громыхающий и дребезжащий, холодный зимой и душный летом.

В электричке жизнь кипит каким-то особым манером. Кто-то мир-но досматривает сны, кто-то хохочет над анекдотами, кто-то грустит, плачет или смеется, изливая душу родному, или знакомому человеку, работяги играют в карты. В электричке много студентов. Интересно

38

видеть, как во время сессий в вагонах, где они сидят, наступает тиши-на, которую нарушает усердное сопение, да скрип ручек от переписы-вания пропущенных лекций.

А сколько веселья и неподдельной радости возникает у молодых, когда в вагон входят контролеры. На вооружении вечно безденежных и безбилетных студентов сотни объяснений отсутствия билета. От обычного – не успел, до самых невероятных, жутких и кошмарных историй.

Электричка все пять студенческих лет была основным видом транспорта для Саши. Он привык к ней, как другие привыкают к ав-тобусу, трамваю. Когда бы он и откуда не возвращался в общежитие, все было на автомате, главное успеть к отходу электрички. Расчёты на секунды, бывали случаи, когда в вагон влетали с ребятами на ходу.

Вот и сейчас электричка уносила его в областной центр. Весь ва-гон как всегда был полон, он стоял в тамбуре, вдыхая запах потных тел, винного перегара. Было впечатление, что стоявшие люди при-клеились друг к другу. Но никто не роптал, все знали, что по-другому не будет, а многие привыкли к такому состоянию, и мирно храпели, словно были уложены вертикально.

«Ну, вот и домой, – думал Сашка, – только были бы билеты на самолет, все-таки канун Нового года. Вот удивится мама, и сестренки тоже. Надо купить подарки, но это в аэропорту. Господи, пусть хоть здесь повезет».

– Парень, убери сумку, весь бок уже продавило, услышал он.Чуть повернув голову, даже не голову, а скосив глаза, он увидел по-

жилого мужика, пытающегося отодвинуть сумку. Саша втянул в себя воздух, с трудом снял лямку сумки с плеча, и, тяжело переминаясь, сдвинул ее между ног. Стоять стало неудобно, но помеха была убрана. Он опять стал думать, как прилетит домой.

В зале аэропорта людей было больше, чем в электричке, все сво-бодное пространство было занято. Кто-то сидел, кто-то лежал. Все как всегда.

Саша всю ночь просидел у окна кассы в ожидании чуда, оно, к его счастью, произошло. На его глазах какой-то чудак сдал билет.

– Повезло тебе, – сказала кассирша, – такое редко бывает в Ново-годнюю пору.

39

– Редко, но бывает, почти запел Саша. Она улыбнулась ему в ответ.– Бывает, бывает, – пересчитав деньги и подавая билет Саше, с на-

певом проговорила она.Он побежал к стойке регистрации, счастливый и возбужденный.– Когда-то должно повезти, подумал он. Встал в длинную очередь, прикрыв глаза от усталости, он искрен-

не хотел, чтобы все шло быстро, но регистрация шла тихо и уныло, так всегда бывает ранним утром.

Самолет разогнался по полосе, взревел двигателями, словно таким образом набирал в себя земную силу, нужную ему, и, оторвавшись от бетонки, стал набирать высоту, протыкая своей металлической тушей сначала одиночные облачка, а затем белое марево. Вот уже самолет над облаками, выше этих воздушно-махровых созданий, и даже солн-це было где-то сбоку, оно выглядывало из-под одиночных облаков, освещая своими лучами их снизу. Саша глядел в иллюминатор, лю-буясь бескрайней красотой неземной картины, у него даже возникло желание пробежать на лыжах по удивительно чистым полянам, и про-катиться с покатых гор. Ровный шум моторов. Земли не видно. Слева и справа необъятный воздушный океан.

Саша закрыл глаза. Все, что накопилось в нем за эту ночь, возбуж-дение от того, что он летит домой, унынье из-за отсутствия билетов, бессонная ночь, полная надежд на счастливый случай, стало выхо-дить из него, что воздух из проколотой шины. Голова его нашла удоб-ное место, и добрый сон молодого организма победил. В эти минуты не было силы, которая могла бы разбудить его, да никто и не пытался это сделать.

За три часа до Нового года, Саша Петров прилетел в свое районное село, от которого родная деревня, где жили мать и сестренки, была в семи километрах. В этой поездке ему удивительно везло. Так бывает раз в жизни. И в областном центре, где была пересадка в родное село, ждала удача. Самолет, скорее самолетик, летающий один раз в неде-лю, был как раз в тот день, когда прилетел Саша. С билетами труд-ностей не было. Все складывалось так, словно сама судьба желала того, чтобы Саша прилетел домой. В сторону его деревни попутки не оказалось, прилетевшие были из районного центра, и почти сразу ис-

40

чезли в темной завесе ночи.Саша долго не раздумывал, он понял, ждать некого, и пошел по

единственной дороге к себе домой.Кругом стояла удивительная тишина. Было морозно. Зимой всегда

мороз на его родине. Побывав в других краях, он знает, что в Новый год вместо снега может идти дождь. Но в его деревне зимой – мо-роз и снег, как и положено. Подошвы ботинок скрипели, скрип летел впереди него. Он подгонял себя мыслями о доме, почти бежал. Саша чувствовал, что от него идет пар, то и дело он вытирал пот со лба.

Замелькали огоньки в деревенских окнах. Их было много. Он уди-вился, почему не спят. Вспомнив, что подошел Новый год, и в каждом доме ждут праздничного часа, обрадовался. Сердце стучало. Я дома, я дома, крик чуть ли ни вырывался наружу. Он прикрыл перчаткой рот, но все равно внутри катался комок. Это был комок радости. Перед тем, как взобраться на угор. Он на секунду остановился, сняв шапку, обтер ею лицо, и вдохнул большой глоток воздуха, стал взбираться на крутой берег. Вот еще один поворот. У соседей из дома звучала музыка. Наконец, окна родного дома, через них на улицу падает свет. Он, не чуя под собою ног, взлетел на крыльцо, и, не стучась, открыл в избу дверь.

- Мама, здравствуй, я пришел.Она сидела у стола, смотрела телевизор. Услышав знакомый голос,

она встала со стула и растерянно посмотрела в темный угол, где была входная дверь.

– Мама, это же я… Он подошел к матери, обнял ее. От мамы пахло земляничным мы-

лом – он запомнил этот запах с раннего детства, ничего роднее его он в жизни не знал.

С удивлением подумал, что мама стала ниже ростом, голова ее не доставала Саше до подбородка.

– Господи, господи, - повторяла она, словно не знала, что сказать. – Откуда ты, сынок?

Он усадил ее на стул, сел рядышком и стал смотреть в родное лицо. Он плакал от счастья и даже не вытирал своих слез, они бежали по лицу, оставляя блестящие дорожки.

– Ой, Сашенька, что же мы сидим так? Нужно за Машей и Лидой

41

сбегать, они к Кузнецовым ушли, Новый год встречать. Там вся моло-дёжь собралась.

– Еще успеем, мама. Давай вдвоем посидим.Но посидели они одну минутку.– Ты сиди, сынок, а я на стол соберу, скоро двенадцать.Мать ушла в кухню, Саша принялся рассматривать семейные

фотографии, висевшие на стенах. Вот его дедушка Семен, таежный охотник, который в одиночку ходил на медведя. На его груди – два георгиевских креста. Вот его отец Яков, его бабушки, тети, сестры, племянницы – вся родня собралась здесь, на потемневших бревенча-тых стенах отчего дома.

– Какой же ты стал красивый, сынок, тебя прямо не узнать, – при-говаривала мать на кухне. – Еще вчера был маленький, мужичок с но-готок, а сегодня вымахал – мужик мужиком… Вот говорят – чудес не бывает… А я тебе так скажу – в декабре я просила у Пресвятой Бого-родицы встречи с тобой, и вот тебе – пожалуйста – сынок приехал…

– Предрассудки, мама, – снисходительно сказал Саша, –это не Бо-городица, а я выполнил твою просьбу…

– Нет, сынок, это она наставила тебя на путь истинный…Саша не стал спорить. Кто его знает, может, это и есть та самая

неведомая сила, которая подняла его в дорогу? Может, мамины слова через сотни километров дошли до его сердца, и произошла удиви-тельная встреча.

– Ты не веришь?– Верю, мама, верю.– Схожу, позову твоих сестер. Вот радости-то будет!– Да что ты, мама, я и сам сбегаю.– Увидят тебя там, не отпустят. А я хочу, чтобы мы встретили Но-

вый год всей семьей. Когда еще такое счастье выпадет?

Он остался один. Может, это сон? – думал Саша. Нет, не похоже на сон. Я дома. Какое же это счастье! Все здесь было просто и уютно. Вот старый деревянный сундук, мама рассказывала, что он гораздо старше ее, и пришел к ним от ее родителей. Иногда на сундук стелили матрас, и Саша спал на нем. У стены стоит старая железная кровать, накрытая лоскутным одеялом, он его помнит с раннего детства. Ма-

42

ленькие сестренки спали на ней «валетом». Кровать украшена поло-ской ткани с вышивкой и кружевами, на подушках наволочки, тоже с вышивкой.

Рядом с кроватью у окна, где висят простенькие ситцевые занаве-ски, основательно расположился комод. Но центром дома всегда был телевизор. Вместо тумбы под него приспособлена столешница ста-ринной швейной машинки «зингер» с ножным приводом.

Пол утеплен домоткаными дорожками.Он заглянул на кухню. И здесь все было по-прежнему. У стола

почетное место занимал двухстворчатый буфет. За стеклом буфета – простенькая посуда. В красном углу икона Богородицы, под ней горя-щая лампадка. Рядом с большой русской печью - полка для кастрюль и чугунов. Все как-то уютно, тепло, радостно. Тишина, только тикает старый будильник, да скрипят половицы.

И запахи были родные. В кухне пахло свежим хлебом, диким таеж-ным чесноком-черемшой, и вареными яйцами. В зале пахло геранью. Возле маминой кровати летал легкий запах духов «Красная Москва».

Саша сел на стул, закрыл глаза, и сам не заметил, как уснул…

Время в родной деревне пролетело быстро, словно миг. Его окру-жали родные лица соседей, родственников, друзей по школе. Дни были короткими: не успеешь встретится, поговорить, попить чаю за праздничным столом, и солнце, плавно минуя середину дня, скрыва-лось за Красным Яром. Снова вечер.

Деревня поразила Сашу. Она умирала. Когда человек болеет неиз-лечимой болезнью, а затем уходит навсегда – это естественно. А вот когда умирает деревня у всех на глазах – это трагично и больно. Скоро здесь будет море. Закончат строить плотину, сделают подпор воды, и все. В каждом доме об этом говорят. Одни радуются, что переедут в город и будут жить в благоустроенных домах, другие, в основном старики, горюют.

Уже год на полях, окружавших деревню, ничего не сеяли. Саша помнил, что вокруг деревни всегда росли рожь и пшеница. Стебли высокие, упругие, они доходили до плеч. Ходить по полю было кате-горически запрещено, дети с раннего возраста знали, что совершить

43

«потраву» - большой грех. К концу лета приезжали комбайны, остав-ляя после себя коротенькую жесткую стерню и высокие скирды.

В каждом доме держали корову, свинью, кур, иногда коз, уток, гу-сей. О собаках не было и речи – половина деревенских мужиков – охотники. Кошки плодились бессистемно, и не принадлежали никому – их кормили все, а жили они там, где захочется. Сейчас все стало другим. Вокруг деревенских полей визжат пилы, деревья с шумом падают вниз. То, что хранили веками, как естественную защиту от ветра, рубят под корень. На деревенской улице появились «дырки», это дома вместе с хозяевами переехали на новое место.

Молодёжь уезжает в город, многие предприятия закрылись работы нет. Все живут ожиданием новой жизни. А пока ждут, спиваются с тоски.

В деревне остался один из Сашиных одноклассников Вовка Ани-симов. Работал он на лесоповале. Уже в конце своего импровизиро-ванного отпуска Саша дождался его приезда из леса. Рубка шла вах-товым методом. Вовка оставался таким же, как и прежде: высоким, симпатичным, всегда с улыбкой. Встретив Сашу, тут же предложил «по граммульке», а когда тот замахал руками, сказал со смехом:

– Главное – предложить. Я тоже не пью. – Подумал и добавил: – Когда один.

– Ну, рассказывай, как ты тут?– А ты не видишь?- Вижу.– Так чего рассказывать?– Про жизнь.Вовка молчал, смотрел по сторонам, потом нехотя ответил:–ы знаешь, в деревню часто приезжают наши одноклассники. И

все спрашивают «про жизнь». Хотя все видят, какая вокруг жизнь. От такой жизни и разбежались все. Большинство. А я вот не сумел уехать, не решился. Родителей не могу бросить. Ты же видел их…

– (Да ладно, чего ты.) Я же не об этом спрашиваю.– А о чем?– Ну, как твои личные планы? Куда после затопления собираешь-

ся?– Личные планы в тумане. Валька моя уже умотала отсюда, и даже

44

меня в известность не поставила. В армию меня не берут, нашли пло-скостопие. Пока работаю, а там видно будет… Ты лучше о себе рас-скажи, – сказал Вовка.

– Да тоже нечего рассказывать. Учился в техникуме, работал ма-стером на стройке, сейчас ухожу в армию.

- Ну, вот и поговорили. Видишь, Саня, сколько не виделись, а по-говорить не о чем. Пойдем на улицу, чего мы дома торчим.

…Они остановились на угоре. Вокруг, на окружающих деревню сопках, деревьев уже не стало. Они вызывающе торчали повсюду, словно лысые головы.

–Много еще леса осталось?– Много. Но под воду уйдет еще больше.- Не подобраться к нему.

Сейчас пытаемся, но не можем отдельные десятины свалить.– И что будет?– Ничего не будет. Останется в воде.– Но он же сгниет!– Конечно. Ты знаешь, Саня, больше всего мне жалко наши сено-

косные поляны. Помнишь, пацанами ездили на сенокос? Сейчас все тягачами изуродовано, в лесу завалы спиленных деревьев, которые должны всплыть по идее. Но они не всплывут.

– Почему?– Намокнут, и не всплывут. А убрать – нет ни времени, ни денег,

ни желания.– А зачем было так спешить?– К Новому году подарок родине сделать. Ты же строитель. Дол-

жен знать, что в нашей стране строят от праздника до праздник.- На-чинается стройка в канун какого-нибудь большого праздника, Перво-го мая, или Седьмого ноября, и заканчивается в канун их же. Редкий случай, когда сдают к Новому году. Не веришь? Проверь. Потому и торопимся, на мелочи внимания не обращаем.

Саша вспомнил о стройке, где он еще недавно работал. Там тоже дата существовала.

– А может, по-другому нельзя?– Может быть.Они прошли до конца улицы, остановились напротив Красного

Яра.

45

– Повезло Красному Яру, – сказал Саша, – его не затопит никог-да.

– Только ниже ростом станет, – добавил Вовка.–Почему ниже?Вовка засмеялся– Он не дерево, не всплывет.Саша посмотрел на реку, закрытую ледяным панцирем и завален-

ную снегом.– Смотрю я, и вроде чего-то не хватает. Не вижу катка, который мы

каждый год делали.– Уже второй год нет катка на реке. А для кого делать? Каждый

день кто-то рвет когти отсюда.– Но школа-то работает!– Сидят в двух классных комнатах.– Но до затопления еще далеко.– Далеко, близко, людей не удержишь. Каждый свою судьбу реша-

ет.– Ну а ты, похоже, будешь до конца стоять?– Пока не знаю. Мать даже говорить об этом не хочет. Говорит,

здесь и умирать буду. А отец, хоть ничего и не говорит, но думает так же. Переедем туда, где государство хату даст.

– Моя мама с сестрами так же решили.– Тут многие так решили.– Тоскливо.– Тоскливо, Сань, но что поделаешь, нас не спрашивают.– А если бы и спросили? Никто против не выскажется.– Ты когда уезжаешь?– Послезавтра.– Где будешь служить?– Не знаю.– Хоть белый свет увидишь.– Смотря куда попаду.Он шли по деревенской улице. Вернее, по ее центральной части,

которая была очищена от снега. Слева и справа занесенные палисад-ники, только столбики торчат из-под снега. Крыши домов тоже за-валило толстым слоем. При ярком свете солнца эта белизна резала

46

глаза. Во всех домах топились печи, пахло дымом, запах был родным и вкусным. Дошли до Сашиного дома.

– Ну что, будем расставаться?– Увидишь наших, передавай привет.– Увижу, передам. – Может, придешь проводить?– Не могу, Саня, завтра уезжаю на делянку. Так что пока, друг, мо-

жет, когда и увидимся…–У меня к тебе просьба, Вовка. Если нужно будет помочь моим при

переезде, не откажи.– Мог бы и не говорить. Куда же я денусь?Пожав друг другу руки, они расстались.

Кончился отпуск. В последний день мать расстаралась: стряпала шаньги, пирожки, расстегаи и прочие вкусные сибирские лакомства. К обеду накрыли стол, пригласили соседей. Было много разговоров, напутствий, пожеланий. Только к вечеру они остались одни. Сестры, убрав со стола, убежали в клуб, туда привезли новую кинокартину. Мать смотрела на Сашу полными слез глазами.

– Ну чего ты, мама? – спрашивал Саша. – Отслужу в армии, приеду к тебе, и уже больше никогда не расстанемся.

– Спасибо тебе за эти слова. Вот, возьми от меня подарок. Он не совсем обычный, береги его, не потеряй.

– Ну что ты, мама. Она подошла к шкатулке, открыла ее и достала железный крестик

на цепочке.– Жаль, что тебя не крестили, пусть он будет твоим оберегом.– Мама, как же мне его носить? Особенно в армии.– Пусть он всегда будет с тобой, я умоляю тебя, Сашенька.– Хорошо.Она подошла, аккуратно застегнула и расправила цепочку, опустив

крестик под майку сыну.– Ну вот, ничего и не видно. Саша молчал. За окном быстро сгустились сумерки, и только бе-

лый снег отражал свет луны, холодной, как все вокруг. Он отошел от окна, сел за деревянный стол, накрытый белой скатертью с вышивкой.

47

Сколько помнил себя, по всем праздничным и торжественным дням накрывалась на стол эта скатерть.

Он смотрел на милое, в морщинках лицо, с аккуратно уложенными седыми волосами, и чуть прищуренными, все понимающими глаза-ми.

Цвет ее глаз совпадал с цветом темно-синего платья в белый горо-шек. Это было самое любимое мамино платье. Оно ловко сидело на ней, совсем не по-деревенски.

– Береги себя, сынок.– Хорошо, мама, постараюсь. Только и ты себя береги. Желудок у

тебя болит, надо врачу показаться…– Иногда так внутри горит, будто там костер развели. У врача на-

шего я была, но надо ехать в районную больницу, или в областную. Может, там что-нибудь скажут?

– Мама, дай мне слово, что съездишь.– Обязательно, сынок. Даю тебе слово.Они еще долго смотрели друг на друга, ведя разговор об обычных

делах. Затем, мать постелила постель и, как в детстве, поцеловала го-лову сына, пожелав ему доброй ночи.

Глава четвертая

На призывной пункт Саша пришел рано. Около дверей никого не было. Он уже было подумал, что перепутал адрес. Подошел ближе к вывеске, прочитал. Нет, не ошибся. В это время подошёл еще один паренек.

– Тут забирают в армию?– Вроде тут.– Тебя как звать?– Саша.– Меня Рома. Ты тоже в двадцатой команде?– Не знаю.–А что на повестке написано?– Повестку забрали в военкомате.– Ну, а я в двадцатой. Значит, поеду в Афган. Я это потому знаю,

48

что мой двоюродный брат служил в Джелалабаде, в пехоте. Он мне много чего порассказал…

– Но в Афган же берут добровольцев!– Что, отказаться хочешь? Не получится, братан.– Почему?– По кочану. Выполнять интернациональный долг – обязанность

каждого советского человека.Саша с невольным уважением посмотрел на парня, который легко

выговаривал трудные и длинные слова. Видимо, вылетали они у него не в первый раз, и вряд ли он понимал их точный смысл. Отвернув-шись, Саша тихо сказал, словно бы невзначай:

– Я никому ничего не должен.– Что ты сказал? - переспросил Роман.– Что слышал, – ответил Саша.– Да ладно, не обижайся. Может, вместе служить придется, – улы-

баясь, Роман протянул руку. Саша пожал ее.Часам к десяти набралось человек тридцать. Вышел майор, зачи-

тал список, посадил всех в автобус и отправил в аэропорт. Медкомис-сии, которая всегда бывает перед отправкой в армию, не было. Саша проходил ее два года назад, тогда же получил и приписное свидетель-ство. Здесь никто их не смотрел, словно армейское начальство было уверено в их богатырском здоровье. Саша никаких дефектов у себя не знал, поэтому любая медкомиссия была для него лишней тратой времени.

До вечера просидели на военном аэродром, в каком-то загаженном ангаре. Саша пристроился в уголке и сразу заснул. Он еще не мог понять, что с ним происходит, куда и зачем их везут, разговоры свер-стников его мало интересовали. Многие парни были пьяными, они пили водку прямо из горла, не обращая внимания на сержантов. Пока они еще были гражданскими. Наконец, всех посадили в самолет, и тот почти сразу взлетел.. В иллюминаторах было темно. Постепенно все успокоились. Кто-то завалился набок, кто-то откинул голову на под-головник. Дневная усталость и водка сделали свое дело: сон пришел к каждому.

Раннее утро Саша встретил в Алматы. Привезли в пересыльный пункт, накормили, выдали форму, сводили в баню и дали несколько

49

часов, чтобы привести себя и форму в порядок.На пересылке провели несколько дней, а затем опять дорога, по-

ездом до Ферганы. Там ждала учебка. С первого дня молодых загру-зили по полной. Сержанты были в основном из Западной Украины, их называли здесь «бендеровцами», конечно, заглаза. Пять месяцев жесточайшей муштры не прошли даром. После всевозможных марш-бросков, полевых разведок, стрельбищ, ежедневной строевой и физи-ческой подготовки, он стал совсем другим человеком: окреп физиче-ски и морально, научился выживать в мужском коллективе, замкнутом и жестоком.

Команды по шестнадцать человек готовили для Афгана. Что там творится, все знали, но без конкретики и деталей, хотя главное там было именно в деталях. Все верили в свою счастливую звезду и отцов-командиров. Ночью построили на плацу, никаких торжественных на-путствий не было. Комбат каждому пожал руку и пожелал вернуться домой. Живым. Саше показалось, что у этого «железного» человека на глазах показались слезы.

Машины, самолеты, многочасовое сидение на аэродромах, и, на-конец, Чирчик. Странное название, подумал Саша.

Привезли их на окраину, где находилась перевалочная база. На-род прибывал сюда со всех концов необъятной родины. За порядком следили несколько сержантов, но на них никто не обращал внимания. А вечером появлялся майор, проводил поверку, и утром часть людей отправлялась в Афганистан.

После учебки, где за день даже сигарету некогда было выкурить, здесь царила вольница и хаос. Все пили вино, его продавали жите-ли города, подвозили на легковых машинах, грузовиках и тракторах. Саша никогда не увлекался выпивкой, но здесь, в атмосфере полной бесконтрольности и анархии, был вынужден делать то, что и осталь-ные.

Однажды, когда «не хватило», они с Романом перелезли через за-бор базы и попали на кладбище. Оба оторопели.

– Роман, посмотри, сколько на памятниках звезд!– Это ребята с Афгана здесь похоронены.– Как – с Афгана?– Да так.

50

– А почему их на своей родине не похоронили? У них что, дома нет?

– Дом, может, и есть, да не каждого, я думаю, узнали, кто он та-кой.

Они долго стояли среди могильных холмиков, каждый думал о своем.

– Ты знаешь Саня, я все думаю о том, за что нам выпала такая доля? Почему именно мы должны воевать в этом проклятом Афгани-стане? А с другой стороны – кто, если не мы? А посмотри на эту базу! Можно взять и уйти куда хочешь, и неизвестно, когда тебя кинуться искать. Однако никто не уходит, все ждут. Чего?

– Ты что, боишься? – Саша посмотрел Роману в глаза.– Пошли на базу. К чертям собачьим это пойло!На другой день зачитали список, в нем уже были фамилии Саши

и Романа. Группу посадили в самолет, который взял курс на Афгани-стан. В салоне играла восточная музыка. Саша вздремнул, и во сне увидел каких-то черных людей, почему-то обнаженных и танцующих вокруг костра с копьями в руках. Он со страхом наблюдал за их пля-ской, ожидая, что его сейчас схватят и возьмут в плен. Он открыл гла-за, встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.

В иллюминаторе были видны горы. Некоторые поднимались высо-ко, задевая вершинами одинокие облака, между гор зеленые долины, виднелись какие-то строения.

Самолет накренился в сторону, стал делать круги, снижаться по спирали, при этом отстреливая ракеты в разные стороны. Сели в Ка-буле. Вот и Афган.

Светило жаркое афганское солнце. Взлетали и садились вертоле-ты, в аэропорту кучковались дембели. Отслужившие два года, в оту-тюженных кителях, с медалями и знаками отличия на груди, с дипло-матами в руках, с сумками «монтана» через плечо. Радостные парни ждали своей посадки. Затем, пройдя таможенный досмотр, направи-лись к самолету.

Дембельский ИЛ-76 оторвался от земли. Все взгляды на земле были прикованы к нему. Ребята улетают домой. Вдруг, со стороны гор, Саша заметил вспышку, дымовой хвост.

– Роман, что там такое?

51

– Где?– Да вон там, – показал Саша рукой.– Черт его знает. Кто-то стреляет по самолету.– Стингерами душманы лупят, – сказал стоящий рядом прапор-

щик.– Стреляют? В Кабуле?– Здесь везде стреляют. В Кабуле в том числе.Саша со страхом наблюдал, что будет дальше. Неужели душманы

собьют самолет, и солдаты так и не возвратятся домой?Вот стингер приближается к самолету. Вот сейчас, сейчас прои-

зойдет трагедия. К счастью, в этот момент борт стал отстреливать противоракетные ловушки. Большие ракеты вместе с малыми стали разлетаться в разные стороны. Стингер изменил свое направление и исчез. Раздался взрыв. Все замерли, глядя в небо. Дембельский само-лет, целый и невредимый, продолжал свой полет.

Прибывших построили и со взлетной полосы отправили в Ка-бульскую пересылку. Полдня они были предоставлены сами себе. Наконец, появились начальники, повели на медосмотр, всем сделали (какую-то) прививку от чего-то.

Уже поздно вечером построили и провели перекличку. Высокий прапорщик в выцветшей от палящего солнца гимнастерке и в зеркаль-ных очках, назвал Сашину фамилию, нескольких его приятелей по учебке, и будущее место службы.

Когда их привели в помещение роты, прапорщик в зеркальных оч-ках подошел к Саше, снял эти очки и, буравя солдата тяжелым взгля-дом, спросил:

– Ты после учебки? Сержант Петров, так?– Так точно, – ответил Саша.– Я – старшина Садыков, командир твоего взвода. Слушай и запо-

минай: отныне ты – мастер по ремонту стрелкового оружия и пуле-метчик на броне тягача.

От неожиданности Саша молчал. Он подумал, что это армейский розыгрыш, но ошибся.

– Что молчишь?– Сказать нечего. Такому делу нас не обучали.– Меня тоже. Научишься. Разговор закончен!.

52

Позднее Саша узнал, что Садыков был мужиком крутым, с чудин-кой, и спорить с ним не рекомендовалось. Он только что вернулся из госпиталя: бронетранспортер, в котором он ехал, духи прострелили из гранатомета, сиденьем под Садыковым разнесло вдребезги, но сам он остался цел. Задницу ему потрепало – не страшно, а вот контузия – дело неприятное. Потому и утверждали, что он малость «тронулся».

Прошло совсем немного времени, и Саша с взводным стали дру-зьями. Мужиком Садыков оказался нормальным, всегда придет на по-мощь, подставит плечо. Война была рядом. От снарядов и пуль не за-щищали ни стены казармы, ни ангары, ни дырявые глиняные дувалы, бывшие некогда афганскими укреплениями.

В один из дней ротный замполит влетел к Саше в оружейку, сходу отдал команду:

– Петров, срочно в тягач! Поедем танк вытаскивать из ямы.– Товарищ старший лейтенант, пулемет брать?– Хочешь – бери, только бегом! Тут недалеко, километров десять.

Танк с бетонки слетел в яму, экипаж не стал с ним возиться, просто пересел на другой и вызвал нашу службу с тягачом. Надо быстрее за-брать, пока духи не заминировали.

Саша с трудом дотащил до тягача тяжеленный пулемет, установил его на башню. Собственно, это была не совсем башня, а две защитные стальные плиты по бокам в два пальца толщиной. Пулеметчик сзади и спереди был весь открыт, как на ладони.

Тягач шел впереди под прикрытием БТР, семь человек из ремонт-ной роты. Подъехали к месту аварии. Танк лежал на боку в овраге. Тягач подогнали к танку, БТР остался на бетонке. Саша спрыгнул с тягача, чтобы зацепить тросом танк, и вдруг рядом – взрыв и свист пуль. Понять, откуда и кто стреляет, невозможно. Саша забрался в тя-гач, механик-водитель закричал, что стреляют из ближнего кишлака. Ребята из охранения стали палить из автоматов – лишь переводили боезапас: до кишлака больше километра. Саша запрыгнул в башню и открыл огонь по кишлаку из своего пулемета. Под прикрытием пу-леметного огня выбрались из засады. Никто не пострадал. Все были довольны, особенно радовался замполит.

Но такие рейды Саше доставались редко, почти круглосуточно он находился в ремонтной зоне. Его друг Роман, с которым жизнь свела

53

их на призывном пункте, был механиком-водителем тягача, и практи-чески каждый день уходил «на дело». После рейдов он всегда забегал к Саше.

– Привет, жестянщик! – кричал он. – Давай курнем!Они доставали сигареты, и Сашка с удовольствием слушал рас-

сказы Романа о стычках с духами. Говорил он напористо, возбужден-но, словно все накопившееся в нем, выходило наружу, освобождая от неимоверного груза.

…Октябрьским жарким днем почти весь полк ушел в рейд. На базе осталась только охрана и ремонтная группа. Саше, как ни просился вместе со всеми, не разрешили, работы было много. Ночью все верну-лись, попали под обстрел. Утром Саша стал искать Романа.

– Ты не видел Романа? – спросил он командира отделения.– Здесь должен быть.– Не могу найти. Обычно он сам забегает ко мне.– Может, спит? Его тягач духи подорвали, и я отдал команду пере-

сесть на БТР.– А кто Ромку после этого видел?– Да я видел, сказал ему, куда садиться.– Живым видел, не раненым?– Ну чего ты пристал?– Так нет его нигде.– Куда ему деться?Однако, поиски ни к чему не привели. Командование отдало при-

каз группе вернуться к месту боя. Сашу включили тоже. Вот и тягач, что стоял возле дороги с развороченными гусеницами. Но люки были задраены изнутри. Саша закричал:

– Рома, открой люк! Свои!– Не могу, Санек!– Что с тобой?– Руки заняты!После долгих усилий люк сорвали, и Саша первый залез в тягач.

Роман сидел с двумя гранатами в руках, гранаты были без колец.- Рома, все нормально, выброси гранаты.- Не могу, Саша, занемели пальцы, не разжать…- Только ты не суетись.

54

Саша потихоньку, чтобы не отлетела чека, стал разжимать по одно-му пальцу, и, в конце концов, освободил гранаты из рук Романа. По-сле этого выбрался из тягача с гранатами зажатыми в руках, отошел от дороги подальше и швырнул гранаты в овраг. В овраге грохнули почти одновременно взрывы. Все с облегчением вздохнули, кинулись к Роману, а тот неожиданно для всех заплакал…

Уже вечером в каптёрке у Саши, разливая неприкосновенный за-пас, Роман рассказывал:

– После взрыва я еще долго не мог понять, что произошло, видимо оглушило порядочно.

– Но тебе же командир отделения приказал сесть на БТР!– Я видел, что он махал, но был как заторможенный. Полез внутрь

вещи взять. Когда выбрался, наших никого уже не было. Ладно, ду-маю, хватятся, вернутся. Люки задраил, жду. Ночью пришли духи и стали ползать по тягачу, сняли пулемет, пробовали открыть люки. Тогда я взял в руки по гранате, и зубами вырвал кольца. Думаю, если залезут, себя взорву и их. Видимо, торопились, не почувствовали, что в тягаче кто-то есть, ушли. А я остался сидеть с гранатами в руках, отпустить не могу, выбросить тоже.

– Ладно. Слава Богу, обошлось, вовремя спохватились.Они выпили. Помолчали. Вдруг Роман, глядя на Сашу, сказал:– Ты не думай, я в плен никогда бы не сдался.– Я и не думаю. Тем более с двумя гранатами в руках. Захочешь –

не получится.– Я лучше себя взорву, чем плен.– Чего ты заладил: плен да плен! Сидишь с друзьями, живой-

здоровый, чего еще надо?Роман уснул в каптерке. Саша, прикрыв его телогрейкой, принялся

за ремонт пулемета.

* * * Уже почти год, как Саша служит в Афганистане. Чужая страна,

чужая земля. Страна гор. Кругом, куда ни кинешь взгляд: горы, горы, горы. Хребет за хребтом простирается до самого горизонта. Земля на-поминает неожиданно застывшее море во время сильного шторма. Все окутано горными цепями, идущими во всех направлениях. Стянуло, опутало землю каменным поясом. Все лишено растительности. Реки,

55

берущие начало в горах, теряются в песках. Можно ехать многие дни и не увидеть ничего, кроме обрывистых горных ущелий, отдаленных вершин, и новых хребтов, уходящих к горизонту.

Радостно весной. Долины выглядят эффектно, словно зеленая пре-рия, живописные холмы зарастают высокой травой и цветами. Крас-ные маки трепещут на ветру. Меньше месяца длится это благословен-ное время. Весенние дожди прекращаются, зеленый покров исчезает, летняя жара все сжигает. И словно насмешка, вдали видны снежные вершины гор – величественные и холодные.

Зимой все заметает снегом, и такой мороз опускается на землю, что не выдерживает металл. А люди выдерживают все.

В Афганистане мало автомобильных дорог, а звуков паровоза ни-кто не слышал в каменных джунглях. Горы буквально изрезаны тро-пами и тропинками. Часто можно видеть, как по безлюдной пустыне, под палящим солнцем идет караван. Друг за другом шагают верблю-ды, нагруженные вьюками. В них – драгоценный каракуль с мелкими тугими завитками шерсти, или снаряды, или оружие, или наркотики. Караван-баши и погонщики верблюдов одеты в широченные шарова-ры и длинные овчинные шубы. На головах белые и цветные чалмы, на ногах мягкая кожаная обувь с загнутыми носами. Молодым сол-датам, не привыкшим к этим пейзажам, хочется к родным берегам полноводной реки, вода в которой холодная даже в жаркие дни…

Саша встряхнул головой. И сразу родные милые места исчезли, и перед глазами – нынешняя жизнь. Налево - штаб, прямо- казарма, за ней столовая. Потом баня, потом склады. За складами автопарк и мастерские, радиостанция, накрытая маскировочной сетью. За камен-ным забором видны дувалы, огороды, уходящая в горы дорога. После ангаров – длинное здание узла связи. Одна стена выкрашена в белый цвет – это экран. Фильмы проектировали из «клуба» – двухэтажного вагончика. За клубом – плац для построений

Союз где-то далеко, за горами. Как тяжело быть вдали от родных мест! Как там мама, последнее письмо от нее было так давно. Она ложилась на операцию. Он написал несколько писем, но сестры не от-вечают. Неужели что-то случилось? Как плохо без весточки из дома! Он посмотрел на высокое небо, потрогал крестик на груди, подарен-ный мамой.

56

Роман вбежал в мастерские, словно за ним кто-то гнался.– Ты чего, Рома?– Саша, уходим в рейд.– Когда?– Через два дня.– Далеко?– Ну, кто мне маршрут скажет? Слушай, давай попросим ротного,

чтобы ты с нами пошел.– Не пустят.– А вдруг?– Давай попробуем. Они пошли к выходу из кзармы, но тут Сашу окликнул дневаль-

ный: – Петров, тебе письмо, вертолетчики привезли.– Ну, наконец-то! – обрадовался Саша. – Второй месяц ни слуху,

ни духу…– Возьми в узле связи. Письмо было от сестры. Он распечатал его и сразу начал читать,

глотая строчки. И вдруг остановился. Прочитал еще несколько слов, и еще, потом еще: «Саша, мама умерла, сердце не выдержало опера-ции…». Как это умерла? Он зажал листок бумаги в руках, медленно ступая, словно слепой, пошел в мастерские.

Роман по лицу приятеля понял, что произошло несчастье..– Что, Саша? Что пишут?– У меня мама умерла.И отвернувшись, глухо сказал:– Я побуду один. И побрел в оружейную мастерскую. Зашел, закрыл на крючок

дверь, сел к столу. Снов стал читать письмо, пытаясь найти в нем еще что-то, кроме того, что было написано. Потом расстегнул на груди гимнастерку, нащупал на груди железный крестик, который дала ему мама, как оберег. Вот его-то она сберегла, а сама не сумела уберечь-ся…

Почему-то он вспомнил, как мама учила косить траву. На заливном лугу - трава по пояс. Делая первый прокос, она пропускала Сашу

57

вперед:– Смотри, Саша, – приговаривала она, – чуть поднимешь косу, и

срез будет высокий, сена мало. По земле косой начнешь водить, всю траву землей перепачкаешь. Вот как надо, – показывала она. – Ровнее держи косу, вот так, хорошо…

Солнце палит нещадно, от скошенной травы идет острый запах. Прошли по прокосам, разбросали траву, чтобы сохла лучше.

– Устал, родной, – слышит он голос мамы, – присядь вот здесь, - она расстилает у куста черемухи большой холщовый мешок.

– Нет, я не устал, – пытается он сопротивляться.– Отдохни чуть-чуть. Перетрудишься, будет хуже.Он прилег, закрыл глаза, и провалился в забытье. Сколько он спал,

неизвестно, но мама за это время скосила больше половины поляны.И снова визжат косы, и снова падает трава. Саша торопится, он

слышит голос мамы:– Не торопись, сынок, все будет хорошо…Он не торопится, хотя коса в руках становится тяжелой, словно чу-

гунной. И опять он отдыхает, а мама машет и машет своей литовкой, словно усталость ее не берет. Вечернее солнце вот-вот закатится за Качинскую сопку, и Саша с мамой идут домой. Мама впереди, с двумя косами в руках, он еле плетется сзади. Все болит: и руки, и ноги, и спина. Мама замедляет шаг..

– Потерпи, осталось немного. У него нет сил даже ответить. У самой деревни он просит мать от-

дать ему косу.– Зачем?– Неудобно как-то, иду налегке.Мать смеется.– Давай пойдем огородами!Он успокаивается. Дома нет сил, чтобы поесть, он забирается на сеновал и мгновенно

засыпает.Мама научила Сашу доить корову. Сначала он мыл руки с мылом.

Мама подвязывала Зорьке хвост, осматривала вымя, соски, тщательно промывала их теплой водой, затем белой тряпочкой насухо вытирала. Показав, как это делается, она посадила Сашу на скамеечку справа от

58

коровы. Та, почувствовав, что к ней касается не хозяйка, забеспокои-лась, стала переступать ногами. Мама гладила Зорьку по холке, при-говаривая:

– Зоренька, успокойся, это ведь Сашенька наш, ну, будь умницей.– Бери сосок в кулачек, только не щипай его, перехватывай у осно-

вания, и прижимай большим пальцем к верхнему краю ладони. Дои обеими руками, поочередно сжимая и разжимая пальцы, вот так…

Несколько дней Саша учился вроде бы простому делу. Зорька уже не боялась его, а мама только хвалила сына. Говорила:

– Ты молодец. Запомни одно правило: хорошо доить корову умеет не каждый, да и руки не у всех подходящие. Медлительные люди – плохие доильщики. А еще надо любить животное, обращаться с ним ласково.

Многому учила мама. А сейчас ее нет...Саша просидел в мастерской до вечера. Сидел, поджав ноги, обхва-

тив колени руками. В душе была странную пустоту и отрешенность. С улицы доносились голоса и звуки машин, но они были какие-то неживые, словно раздавались из динамика старенького радиоприем-ника.

Потом в дверь стучал Роман.– Саша, открой! Уже отбой был, ротный тебя разыскивает…Он покорно встал, подошел к двери, открыл ее.Нужно было продолжать службу, нужно было жить и служить От-

ечеству, к чему призывали их слова военной присяги…

Он пережил свое горе в одиночку, сам, и теперь ему уже не по-надобятся ни сочувствие, ни посторонняя помощь. Это был второй жизненный удар. Первый остался где-то далеко на гражданке, когда многотысячный кран раздавил, словно букашку, живого человека, и его, Сашу Петрова, сделали виноватым за это…

Война была совсем не такой, какую он видел в кино, о которой чи-тал в книгах. Не было противника, что стоял напротив, не надо было рыть окопы, ходы сообщения. Все было проще и от того опаснее во много раз. Моджахеды были в одеждах простых крестьян-афганцев, они с радостью встречали любого, входившего в селение, но прово-жали смертоносным огнем в спину.

59

Главными армейскими операциями были рейды. Разведка засека-ла скопление вооруженных людей, поступали агентурные данные о расправах моджахедов с мирными жителями. В поход уходила чаще всего рота, иногда батальон. Все на виду, все открыто, где уж тут вне-запность. Пока добирались до места, душманы уже все знали: сколько идет и куда, как вооружены. Засады были обеспечены. Ничего не по-делаешь, говорили отцы-командиры, такая она, афганская война.

По вечерам собирались в армейской курилке. Здесь можно было не только покурить, но и поговорить, отдохнуть от палящих лучей солн-ца, побыть в тени и прохладе. Курилка была особым местом, она рас-полагалась рядом со штабом, вокруг нее было чисто и зелено. Здесь росли несколько берез, за которыми все любовно ухаживали. Рядом журчал фонтан. Он был накопителем воды, в его глубине плавали рыбки ярких расцветок, росли экзотические растения, на широких листьях которых отдыхали лягушки.

Курилка – просторная беседка с лавочками по краям. У входа с каждой стороны висели сверкающие гильзы от снарядов, приспо-собленные для окурков. Под дуновением редкого ветерка на крыше колыхался купол парашюта. Все это: курилка, фонтан с бассейном, зеленая травка и березка было накрыто маскировочной сетью.

Приятно было посидеть вечером в курилке, особенно перед долгой дорогой, почувствовать легкую прохладу фонтана, покурить, побол-тать, понаблюдать за тем, как беззаботно плещутся рыбки. Для де-журных по штабу было святой обязанностью поливать «зеленку», чистить бассейн от листьев и мусора, при необходимости менять воду. Корм для рыбок привозили из Союза. Зимой, когда по ночам за-мерзала вода, разбивали тонкую пленку льда, чтобы рыбкам попадал кислород.

Саша и Роман сидели рядом. Саша молча смотрел на рыбок, Роман пытался его разговорить, но у него ничего не получалось.

– Говорят, завтра в рейд пойдем.Саша промолчал.– Ну, тебе-то не надо идти, – сказал Роман.Саша поднял на него свой тяжелый взгляд и сказал как бы самому

себе:– Потому и надо…

60

Ранним апрельским утром, еще до восхода солнца, колонна, состо-ящая из танков, тягачей и бронетранспортеров, двинулась по горной дороге к какому-то месту, о котором знали только командиры. Но по пути к этому месту, в узком ущелье, колонна попала в засаду моджа-хедов

Двумя точными попаданиями тягач, в котором находились Саша и Роман, перевернуло на бок. Но они остались живы, прикрытые тя-гачом.

Душманы, постепенно приближаясь, методично расстреливали окруженных солдат. Слышно было, как они разговаривают между со-бой: спокойно, буднично, словно ищут в лесу грибы. Так же просто они стреляли в тех, кто еще подавал признаки жизни.

– Прощай, Саня, – сказал Роман, и выстрелил себе в голову из «стечкина». Саша видел, как от выстрела ему снесло полчерепа.

Саша долго не думал – он вынул из руки друга пистолет и выстре-лил себе в сердце…

Когда к попавшей в засаду колонне пришла помощь пришла, в живых уже почти никого не осталось. И только у одного еще билось сердце – у сержанта Александра Петрова.

Глава пятая

После того выстрела он получил сильный удар в грудь, и страшная боль пронзила его тело

А потом - темнота и тишина. Они накрыли его, спасая от боли, которую не в силах вынести человек. И вдруг он почувствовал, как кто-то поднимает его вверх. Он увидел свое тело со стороны, сверху и сбоку. Какая-то неведомая сила поднимала его все выше и выше, и вот он уже парит, словно птица, над кишлаком, видит, как душманы собирают оружие, аккуратно снимают с убитых одежду и уносят в дом. Откуда-то тихо, а потом все громче и громче зазвучала музыка. Это была мелодия из какого-то старого фильма. Саша удивился: за-чем духи включили магнитофон на полную мощность? Музыка ста-

61

новилась какой-то странной, с одной стороны знакомой, и вместе с тем неузнаваемой. Такой он вроде бы не слышал никогда, а может и слышал, ему трудно было понять. А он полетел куда-то. Он летел над землей, все быстрее и быстрее, видел внизу горящие самолеты и тан-ки, и вдруг камнем стал падать вниз. Не успев испугаться, оказался в лесу, зажатым со всех сторон высоченными таежными деревьями. Пахло хвоей, смолой, свежей листвой, муравейниками, и еще сотня-ми других лесных ароматов. Лес был полон звуками. Разговаривали между собой птицы, перелетая с ветки на ветку. Деловито сновали рыжие сойки, возбужденно скрипели кедровки, стучал дятел, стреми-тельно пролетали дикие голуби. Кружил ястреб, кем-то потревожен-ный. Саше хотелось пить, но кругом было сухо: ни родника, ни ручья, ни лесного бочажка. Лесная дорога вела на сопку, с нее поднимался сухой пар. Он был рад, что оказался здесь: за секунды до выстрела он так хотел увидеть родные края! И кто-то неизвестный и всесильный выполнил его пожелание.

Дорога была знакомой. Саша знал, что за этой сопкой течет река его детства. Здесь когда-то было ее устье, маленький ручеек, который собирал по дороге другие ручьи, превращаясь в полноводную реку.

Несколько лет назад, Саша с другом Гошкой решили пройти путь от истока до устья. Только молодость способна на такие подвиги. Не-смотря на уговоры родителей, ребята стояли на своем. Подключили Филиппа Ивановича, старого охотника, человека, который ни раз хаживал по диким лесным местам и хорошо знал тайгу. Посадив их перед собой, старик пристально вглядывался в ребячьи лица, а потом сказал:

– Отговаривать я вас не буду. Хочется, идите, только помните: если вы представляете тайгу как место ловли хариуса или ленка на таежной речке, вечерний костерок среди таежного леса, то это не так. Тайга не только делает добро, они и губит человека. Рассчитывать вы будете только на свои силы, защитить вас будет некому. Знаете поговорку: «прежде, чем войти в лес, подумай, как из него выйти». По мне, так лучше вам отказаться от этой затеи.

Но даже дедушкины слова не убедили их, Они молчали. В конце концов, родители разрешили поход. Ребята достали карту, наметили маршрут, собрали провиант, проверили ружье, и в дорогу.

62

В тот раз они дошли как раз до этой сопки. Вот на сосне, заплыв-шие смолой, засечки от Гошкиного маленького топорика. Сил идти дальше уже не было.

Причин вернуться было много. Первое препятствие – дым. Каж-дый год, в конце мая начинаются лесные пожары и, встречая на своем пути торфяник, переходят в подземные. В сухую безветренную пого-ду едкий дым затягивает все плотной пеленой.

Они планировали за двое суток выйти в верховье реки, а затем спуститься на резиновой лодке. Первое время, несмотря на едкий дым, шли легко, гнус еще не вылетел, вокруг была благодать. Однако усталость накапливалась, груз за спиной казался непомерно тяжелым, лямки рюкзаков сильнее давили на плечи, вынуждая чаще останавли-ваться для передышки. В полдень солнце, долгожданное и ласковое утром, стало нестерпимо палить. Пот заливал глаза, а поклажа за пле-чами с каждым пройденным шагом придавливала к земле.

Вечером тайга предстала перед ними темной, неуютной и молча-ливой. Еле заметная тропа петляла среди старых размашистых елей. Вокруг росли мощные, разноцветные мхи. Неизвестный, первоздан-ный мир оказался перед их глазами. Тишина окутала все вокруг. Лес-ная красота, манившая их, вдруг сделалась тревожной, недружелюб-ной. Вода закончилась, во флягах не осталось ни капли. Пересохшее горло першило, ноги стали ватные. Они находились на вершине, и до спасительной влаги, которая, возможно, находилась внизу – далеко. Есть всухомятку не хотелось, в рот ничего не лезло. Тропа петляла: то тянулась вниз, то шла с небольшим подъемом, ноги застревали в толстом мху. Через упавшие деревья перелезали с трудом. Особен-но непростым оказался участок сильного таежного завала. Путь пре-граждали нагромождения упавших деревьев с вывернутыми корнями. В полутьме это напоминало гигантский клубок схватившихся в смер-тельном бою сказочных змей и пауков.

Остановились передохнуть. Развели костер. Как ни боялись темно-ты, все-таки заснули. Сидя. Утро немного освежило, но не надолго.

Вскоре лес прогрелся, и сушь навалилась на них с новой силой. Без воды было трудно: сбивалось дыхание, сердце громко стучало, словно пытаясь вырваться из груди. Их силы закончились.

Оставив рюкзаки в лесу, друзья побрели по тропе, надеясь в ни-

63

зине найти воду. Им повезло, встретился родник. Он бил из-под ка-менной плиты прямо у тропы. Вода была прозрачная, холодная, до ломоты в зубах, и необыкновенно вкусная. В середине дня вернулись за оставленными вещами, измотавшись вконец, с гудящими от натуги ногами. Вышли к истоку реки. В этот день прошли по бездорожью огромное расстояние.

Начало реки выглядело не очень впечатляюще. Простой ручеёк, по которому еле заметно струилась вода. Из него даже воды трудно было набрать. Рядом с ручьем стояло старое зимовье. Наскоро перекусив, они мгновенно уснули, так, как это бывает только в детстве. Утром огляделись. Реку, которая около их деревни была шириной двести ме-тров, здесь и рекой то неловко было назвать. Сняли обувь, смочили водой лицо, ноги. Снег на сопках растаял давно, половодье спало, по-тому вода была чистая и прозрачная, приятная на вкус. Вокруг зубца-ми громоздились сопки, они грядой уходили влево и вправо, оставляя небольшую ложбинку для ручейка. Старые высоченные лиственницы своими верхушками подпирали небо.

День посвятили отдыху. Прошли вниз по ручью километра три. Он чуть-чуть становился шире, но плыть на резиновой лодке еще было невозможно.

О рыбалке не было и речи. Вечер провели у костра. Огненные язы-ки скачут, принимают различные очертания, успокаивают, навевают воспоминания. У костра хорошо мечтается, возле него чувствуешь себя уютно в любую погоду, и усталость проходит.

В разговорах время текло незаметно, и вот уже угрюмая ночь при-давила землю. Чернее таежной ночи ничего не бывает. На расстоянии вытянутой руки ничего не видно – вот что такое эта чернота. Не по-могает даже свет костра, он еще больше усугубляет ощущение без-донной кромешной темноты. Языки пламени пытаются высветить очертания зеленых великанов, но это им не под силу. Виден только костер и пламя, сразу за ними – непроницаемая для света стена леса. Темень и одиночество.

В черноте стонал и ухал филин, мяукал, как кошка, хохотал, как человек. Размеренно и четко куковала кукушка, обещая своим слуша-телям длинную и счастливую жизнь.

Новый день встретил путешественников безветренной синевой.

64

Глубокий покой окружал приятелей. В голубом небе висели легкие облака. На листьях и траве загадочно поблескивали капельки росы. Солнце заботливо и ласково отогревало остывшую за ночь землю.

Позавтракав куском хлеба и студеной водой, Саша и Гошка при-задумались. Надежды на хорошую рыбалку исчезли в связи с отсут-ствием воды. Берданку, что взяли с собой, еще ни разу не использова-ли. Рябчики, что сновали по кустам, были птицей мелкой, а хотелось подстрелить глухаря. Но его редко можно встретить.

– Гоша, - позвал Саша.– Чего?- Возвращаться надо, не получится наше путешествие по реке.– И я хотел сказать. Вода ушла, видно, снега было мало, и дожди

пойдут не скоро.– Давай что-нибудь оставим до следующего года. Спрячем в тай-

нике, а потом найдем.– Сашка, давай поклянёмся около этой сосны, что мы обязательно

сюда вернемся.В тайник класть было особо нечего. Резиновая камера от большо-

го тракторного колеса, и несколько железных скоб, что выпросили у кузнеца дяди Васи.

Собрав рюкзаки, двинулись в обратную дорогу. Солнце и легкий утренний ветерок быстро разогнали дремотную лесную тишь. Озяб-шая тайга отогрелась, ожила и наполнилась птичьим гомоном. Пер-вый же час ходьбы принес неожиданную встречу. На пологом камени-стом откосе клевал мелкую гальку глухарь. Он взлетел совсем близко, и, рассекая сильными крыльями упругий утренний воздух, ломанулся в тайгу.

Домой путешественники притопали через два дня. Сашина мать была очень рада, что с сыном ничего не случилось, и друзьям хватило ума с полдороги вернуться назад. Гошка всю неделю ходил хмурый, видно, попало от вернувшегося с лесоповала отца. В следующем году путешествию помешал большой паводок, связанный с ливневыми дождями. Все кругом было в воде. Такое случалось очень редко в род-ных местах. А еще через год Саша уехал учиться в большой город.

И вот сейчас, в своем удивительном сне, он вернулся к месту, от-куда брала начало река его детства.

65

Вот и тайник. Большая камера каким-то чудесным образом набра-ла воздух стала большой и упругой. Он положил на нее куст ивняка и, оттолкнувшись от берега, поплыл.

Течение подхватило и понесло. Река причудливо петляла, и он петлял вместе с ней. Удивительный покой окружал его. Небо отра-жалось в воде, по берегам белыми пятнами цвела черемуха, напол-няя воздух особым ароматом. Лес расступился и пропустил в свои владения. Могучие двухсотлетние ели кланялись ему, словно радуясь нежданному гостю. Разнотравье заполняло берега. Жарки, его лю-бимые цветы, алели в солнечном свете, провожая и вновь встречая его за поворотом. Проплывали стайки уток, от неожиданности они дружно поднялись в воздух и тут же опустились в небольшой про-токе. Завис в воздухе коршун, выслеживая добычу. Река становилась постепенно шире, полноводнее от впадающих ручьев, бегущих с со-пок. Легкие наполнялись живительным воздухом.

От нависшего над водой куста ивы оторвался листочек. Вместе с ним в воду свалилось какое-то насекомое, скорее всего паучок. Ха-риус заметил на водной глади судорожное движение. Рыба вильнула хвостом, и ее мгновенно вынесло на поверхность. Вскипел бурунчик, и паука не стало. Увлеченный охотой, хариус не заметил опасности. Щука наблюдала за ним из засады. Она стремительно бросилась на добычу из своего убежища. Еще мгновение, и харюзок оказался бы в зубастой щучьей пасти, но помешал Саша. Он ударил рукой по воде, и щука ушла в черноту воды - дожидаться новой жертвы.

На реке было много завалов. Как правило, это были лиственницы в два обхвата, перегородившие реку. Но какая-то неведомая сила под-нимала легкое суденышко Саши и переносила его через непроходи-мые места.

Вот судёнышко остановилось на слиянии двух рек. И одна, и дру-гая намыли длинный пологий мыс. Часть его заросла травой и под-леском. На высоком берегу возвышалась избушка. Ее было видно с реки издалека. Саша причалил на своей резинке на берег, по дорожке пошел наверх. Пройдя сотню метров, попал под теплый дождь. Ветер принес из-за ближайшей сопки синюю тучу и она пролилась на зем-лю мелкими изумрудными каплями. И снова весело засияло солнце, через реку, от берега до берега, высокой дугой нарисовалась радуга.

66

За ее красоту, люди назвали ее «райской дорогой». По ярким цветам райской дороги и пошагал Саша. Вот уже внизу узкой полоской вид-неется река детства, а впереди небо, усыпанное звездами. Яркие, мер-цающие капли огромных, далеких миров, за пределами границ време-ни и пространства, приветствовали его.

И вдруг раздался мелодичный звон, как от маленьких колоколь-чиков. Пахнуло незнакомыми ароматами, пустыня вспыхнула буй-ством красок: зеленых, голубых, золотых, ослепительно-белых, ярко-красных… Может, это цвела пустыня на афганской земле? Он однажды видел это. Вдали – гладь воды, мягкое кружево листьев, би-рюзовая глубина неба с солнцем, катящемся по небосводу. Был гомон птиц, плеск рыбы, крики неведомых животных.

Среди этой фантасмагории он услышал вдруг родной голос:– Саша, сынок!Он увидел маму.– Мама, –закричал он и рванулся к ней, но она сразу же куда-то

исчезла. Вокруг расстилался волшебный, удивительный мир. Родная река

причудливо извивалась между сопок глубокие ямы чередовались с перекатами, на мелководье трудилась редкая в этих краях пара чер-ных журавлей. Медленно взмахивая крыльями, птицы готовились к полету.

– Мама, где ты?– Я здесь, сынок.За поворотом он увидел большой дом с крышей из оцинкованного

железа, рядом хозяйственные пристройки. Большие окна выходили на три стороны – непосредственно на реку, в сторону истока, и вниз по течению. Она стояла у ворот! Родная и любимая!

Он подбежал к ней.– Мама, сестра написала, что ты умерла, но мы же с тобой разгова-

риваем, как всегда Значит – ты жива?.– Тело мое умерло, но душа жива… Душа бессмертна.– И я умер?– Нет, Сашенька, тебе еще рано умирать...

Боль появилась в груди неожиданно, словно на сердце поставили

67

горячую сковородку. Он попытался спросить маму о чем-то важном но кругом была пустота. Щеки загорелись адским огнем, он прило-жил свои ладони к лицу, но они были словно угли.

– Мама, мне больно, – прошептал он. – Помоги мне.– Сейчас, сейчас…Она подошла ближе, и Саша ощутил холод. Ему стало легче.Она встала рядом с ним, осенила сына крестом. Крестное знаме-

нье накладывала неспешно, губы ее шевелились, она читала про себя молитву. После этого совершила земной поклон.

Саша смотрел на родное лицо, похудевшее и осунувшееся. Голу-бое в белую горошинку платье подчеркивало ее простую деревен-скую красоту. Он закрыл глаза. Перед ним снова возникла пустыня. Исчезли деревья, река, зеленая трава на лугах. Он проснулся, и тут же заснул снова.

Молитвенно сложив руки на груди, мама шептала какие-то слова, он не разобрал ни одного. Вдруг Саша услышал, как стучит его серд-це. Перед его глазами сияло, сверкало, билось человеческое сердце. Его сердце. Он осторожно, двумя руками поймал свое сердце, прижал его к груди. И в тот же миг оно исчезло, и сразу же за этим пришла адская боль.

– Мама, помоги мне! – снова закричал он, но мамы уже не было. Как не было и удивительного мира, который он только что наблюдал. Все исчезло. Он пытался вернуться в тот мир еще раз, хоть на се-кунду, но неведомая сила, словно огромной кистью выкрасила все в белый цвет.

Саша открыл глаза. На него смотрели незнакомые лица. Чуть по-вернув голову, он понял, что лежит на белоснежной кровати, а все его тело опутано проводами, присоединенными к приборам.

– Ну вот, и слава Богу, – услышал он голос мужчины в белом ха-лате. Повернулся к говорившему, попытался спросить, где он. Однако пересохшие губы не шевелились. Он стал облизывать их, и почув-ствовал корочку запекшейся крови. Увидев это, сестра помогла ему, протерла губы ваткой, смоченной в спиртовом растворе.

–Где я? – наконец внятно спросил он.– В госпитале, – ответил мужчина.– Где? В Афганистане?

68

– Дома, – засмеялся врач. – В Советском Союзе.– В Союзе, – еле слышно повторил он. Этого, правда, никто из

окружающих не услышал. Он попытался повернуться набок, но у него ничего не получилось. Он пошевелился, кровать заскрипела. В палате стоял острый запах лекарств.

– Постарайтесь поменьше шевелиться, – сказал врач. – Вам это вредно.

Около него осталась пожилая медсестра. Подоткнув одеяло и чуть поправив подушку, она ласково сказала :

– Молодец, парень. Василий Иванович сказал, что тебе сильно по-везло, пуля ударилась о крестик и не попала в сердце. Крестик тебя спас. Да что там крестик! Господь Бог спас , отвел от тебя смерть.

Он смотрел на нее, ничего не понимая. Какой крестик, какая пуля. И вдруг страшная картина вновь встала перед его глазами: Роман с развороченным черепом, и он сам, стреляющий себе в сердце. Значит, он все-таки остался жить… Он дернулся всем телом, почувствовал сильную боль в груди, и застонал.

– Миленький, не надо делать резких движений. Тебе уже несколь-ко операций сделали, – запричитала медсестра. Она нажала кнопку вызова, и тут же явился Василий Иванович.

– Может, его нужно привязать? – спросила она.– Он что, буйный? – сказал с улыбкой врач.– Да нет. Только вот подниматься начал.- Вот и хорошо.– Да чего хорошего? Еще швы разойдутся.– Не разойдутся, тетя Маша. – Наши нитки – самые крепкие нитки

в мире…Медсестра присела рядом с Сашей, жалостливо глядя на него.– Молодой совсем парнишка, у меня внуки старше будут. Не буду

я тебе уколов делать, хватит. Главное, живой. Руки-ноги целы, а мясо нарастет.

Ее слова были как музыка. Саша закрыл глаза и быстро уснул. Проснулся он ночью, кругом была тишина, а в нем снова звучала му-зыка. Он не открывал глаз, боясь спугнуть эту музыку – приятную и успокаивающую.

Медленно выздоравливал Саша. Пуля, миновавшая его сердце, на-

69

делала немало других бед: сломала три ребра, разорвала легкое, сде-лала кашу из кровеносных сосудов.

Он столько потерял крови, что врачи удивлялись, как он остал-ся жив? Как ни медленно возвращался он к жизни, пришла пора, и его отсоединили от приборов и трубочек, к которым он был привя-зан двадцать четыре часа в сутки. Впервые за долгое время он помыл голову и побрился. Конечно, с помощью тети Маши. Наконец, в его «одиночку» подселили соседа. Все эти изменения он воспринимал с радостью. Хотя боли мешали лежать, вставать и ходить, но все равно, он становился «ходячим» больным.

Впервые за всю свою недолгую жизнь он много думал, размышлял, пытаясь понять – кто спас его? Какая сила нашлась на земле, которая не захотела его смерти? Сплошная цепь случайностей: выстрел не в голову, а в грудь, пуля попадает в крестик и проходит мимо сердца, спецназ, подоспевший вовремя. А может, это и не случайность была вовсе, а желание какого-то высшего разумного существа? Только Бог способен на такое чудо. Но где он? Как он может видеть нас, каждого в отдельности? Разумен человек, но способен ли он, какой бы му-дростью ни обладал, быть всемогущим и вездесущим, всех любить и миловать, быть праведным, верным, благостным, терпеливым и спра-ведливым?

Времени у Саши было много, думы одолевали его. В последнее время он много думал о религии. Религия была для него недосягае-мой вершиной, и сейчас, словно путешественник, он рассматривал эту вершину издали. Ходил вокруг нее и не знал, как на нее забраться. Он был воспитан атеистом. Вся мощь пропагандистского советского аппарата вдалбливала в головы людей: «религия – опиум для народа». У него не было никогда начальных знаний и понятий о христианстве, но Саша не страдал от этого. Он просто не задумывался об этом. В книжках были жадные, глупые попы, никогда не работающие, всегда обманывающие бедных людей. Но однажды Валерка, что жил рядом с ним, тихий мальчишка, никогда не ввязывающийся в драки, поразил его и удивил. Возвращались с ночного. Раннее летнее утро, природа просыпается, начинают петь птицы. Краски меняются, приобретая удивительные оттенки. Воздух полон цветочными ароматами. С рас-светом приходит тепло, еще чуть-чуть, и море света охватит небосвод

70

и погасит далекие звезды.Они остановились, зачарованные. Вот солнечные лучи упали на

траву, и она засверкала миллионами огоньков. И вдруг над всей этой красотой с аэродрома, что находился в пяти километрах от деревни, поднялся самолет Ан–2. Помахав крыльями, он полетел по своему маршруту. Саша с завистью смотрел ему вслед, пока он не скрылся.

– После школы обязательно пойду учиться на летчика, – сказал Саша и посмотрел на Валерку. – Давай вместе?

– Нет, я не хочу быть летчиком, – ответил Валерка.– Почему? – удивился Саша.– Не хочу, и все.– А кем ты хочешь быть? Валерка долго молчал, потом взял Сашу за руку и сказал:– Я не хочу никому об этом рассказывать. Но ты же мне друг?

Правда? Я не могу быть летчиком– Ну, не летчиком, а кем-то другим, какая разница?Валерка смотрел на восходящее солнце, и вдруг, поклонившись не-

ведомо кому, осенил себя крестным знамением. Саша опешил. То, что его мать перед едой крестила пищу и питье, было обычным делом, не-заметным. Стоя перед иконой, что висела в углу дома, она тихо шепта-ла слова молитвы, и быстро осеняла себя крестом. Но тут, Валерка!

– Ты чего? В Бога, что ли, веришь?– Верю! – он посмотрел Саше прямо в лицо. – Но ведь Валентина Ивановна нам рассказывала про Бога. Ты слу-

шал ее?– Я не слушаю плохих слов о Боге. Саша, – он ухватил его за руку,

– ты один у меня друг, не говори никому об этом. Я буду священнос-лужителем.

Он перекрестился. От всего услышанного Саша онемел. Он видел, как Валерка бы-

стрым решительным шагом пошел к деревне, но не пошел за ним. Он нагнал друга у околицы. Тот повернулся, сердито оглядел Сашу, спросил:

– Ну, чего тебе?– Да ничего, Валерка. Я тебя уговаривать не буду, твое дело. Но

мне этого не понять.

71

– Чего не понять?– Мечтать стать попом.– Не попом, а священнослужителем. Давай не будем об этом гово-

рить.– Давай не будем. А скажи, как ты поверил в Бога? Может, тебя

кто-то заставил?– Заставить поверить в Бога нельзя, пойми. Человек сам должен

прийти к вере. Я хочу служить Богу, а значит – и людям.– Служить?– Да, служить. Потому я и говорю, что хочу стать священнослужи-

телем.– Не пойму я тебя, Валерка, извини. Я никому не расскажу о нашем

разговоре, можешь не бояться…Тот махнул рукой и пошел домой. Вскоре его семья уехала в не-

большой городок, что стоял недалеко от областного центра. Проща-ясь, Валерка назвал и причину отъезда:

– Пора быть ближе к Храму.Все это детская память запомнила и заботливо отложила на по-

лочку. И вот эта информация понадобилась. Зачем? А может, об этом напомнило всемогущее существо, благодаря которому все мы живем на свете, и только оно вправе распоряжаться нашими жизнями?

Долго лечили Сашу. Организм, который дали ему родители, вы-стоял. Но вышел он из госпиталей инвалидом.

Съездил на родину. Совсем недавно она манила к себе лесной опушкой, таежной речкой, дорогой, бежавшей по проселкам, кустами черемухи в белом наряде, синевой воды и небес. Сейчас же приехал, словно на похороны. Все сжигалось и вырубалось под водохранили-ще. Губили самое родное и дорогое. На высокий Красный Яр пере-несли деревенское кладбище. Скоро вода все закроет: и деревню, и поля, только могилы останутся на острове, а волны рукотворного моря будут шуметь и тревожить совесть.

Постоял у могилки матери, поклонился ей. Рассказал о себе. Со-жалел, что не может остаться рядом с ней, посочувствовал сестрам. Была бы возможность, они улетели бы с ним на край света от нищеты и безысходности. Им помогать надо, он один мужчина в семье.

Попрощавшись с родными, отправился в дорогу. Решил вернуться

72

в город, из которого ушел в армию.

Еще вчера грело солнце, от его лучей было трудно скрыться, даже в тени чувствовался зной. Саша стоял на вокзале. Конец октября, на улице слякоть, из темных туч, словно из лейки, льется вода. Не мо-росит, а именно льется. Вокруг мрачно и серо. На асфальте лежат, словно тряпки, кучи листьев. Они черны, и только разворошив кучу, можно увидеть их яркий осенний цвет. Холодный дождь сменялся резкими порывами ветра, приносил первые снежинки. перемешива-ясь с дождевыми каплями, они делают погоду невыносимой. На ули-це мало людей. Редкие прохожие спешат домой: в тепло, к родным, к любимым, закутанные в непромокаемые плащи, с зонтиками над головой. Морозов еще нет, но тело у Саши продрогло. Город, о кото-ром он часто вспоминал в Афганистане, стал совсем другим. Вино-вата погода, возможно, или виной всему его убогая, бесперспектив-ная жизнь. Куда он пойдет, инвалид-афганец, кому он нужен? Такие мысли в последнее время все чаще одолевали его. В своей армейской одежде, неприспособленной к этой погоде, он решил переждать на вокзале. Присев в зале ожидания, стал смотреть телевизор. На экра-не про погоду тоже не забывали. Обычно синоптики успокаивают, в этот раз наоборот, нагоняли страх. Нарядно одетая дама с белозубой улыбкой и фигурой манекенщицы, величаво проводя рукой по карте, говорила о погоде.

– В ближайшие дни погода ухудшится, новый циклон с юго-запада принесет снежные массы, порывистый ветер превратит улицы горо-дов и сел в речные потоки…

После дамы на экране появился молодой человек, немного небри-тый, стал успокаивать зрителей.

– Власти держат все под контролем, коммунальные службы сле-дят за ситуацией, жизнеобеспечение будет осуществляться в полном объеме…

Глядя на молодого человека, Саша понял, что «жизнеобеспечение», о котором тот говорит, ни в коей мере к людям не относится. Чудес на свете нет, конечно, о них можно только мечтать. Вряд ли власть смо-жет остановить сырую хмарь, или укроет от падающей с неба воды и мокрого снега, защитит от пронизывающего ветра. Нужно беречь

73

себя самому: чуть оплошал, и уже пошли сопли, покраснели глаза, за-ложило грудь так, что не продохнуть. И не старайтесь привести себя в порядок, ничего не получится. Путь один – в больницу. А там жиз-необеспечение по-другому понимается.

Саша прикрыл глаза. Чего только не придет в голову. Стоит только спрятаться солнцу, и радость улетучивается вмиг, лезут в голову без-радостные мысли.

На другой день он появился в бывшей своей конторе. Отсюда он ушел в армию, вернее, сбежал. Ничего здесь не изменилось за три года. Если не считать, что кто-то ушел на пенсию, кого-то повысили по службе. Главный инженер сменился. Он отправил Сашу в армию, а не в тюрьму, и ему не простили самоуправства. Начальник управле-ния был прежний, порядки остались старые.

На прием он попал в конце рабочего дня, хотя сидел у двери с само-го утра. По тому, как часто в кабинет бегал начальник отдела кадров, Саша понял – идет обсуждение его личности. Учитывая отсутствие прежнего главного инженера, он догадывался, что обсуждение явно не в его пользу.

– Ну, здравствуй, герой! – глядя почему-то в окно, бодро прогово-рил начальник.

– Здравствуйте…– Рассказывай о своих подвигах, – он быстро окинул Сашу взгля-

дом, в котором сквозила неприязнь.– Чего рассказывать. Служба как служба.– Ну, не на каждой службе ордена получают.– В Афганистане случается…– Конечно, конечно. Мы гордимся тобой.– Да ладно, чего там.Тут начальник заметил, что Саша стоит.– Чего стоишь-то, садись. Какие могут быть церемонии.Саша присел за длинный письменный стол. Его отделяло от на-

чальника метров пять, сидеть было неудобно, чтобы видеть говорив-шего, нужно было повернуться спиной к столу. При этом проситель был как на ладони, а начальник закрыт по пояс, иногда поворачиваясь в кресле в разные стороны.

– Зачем к нам-то пожаловал, Александр?

74

– Как зачем? Работать.– Да-а… А на какую должность рассчитываешь?– Это вам решать, Андрей Федорович.– Пока мне нечем тебя порадовать. Даже маленькой должности у

меня нет.– Но ведь существует закон, за мной остается право на прежнюю

должность.– Право остается, а работы нет. Знаешь, как говорят: «Право-то

римское, а конвой – вологодский…»– Если должности мастера нет, можно замерщиком по рабочей сет-

ке. Я подожду, пока что-нибудь освободится.– Александр, насколько мне известно, у тебя инвалидность, поэто-

му должность мастера тебе противопоказана.– С чего вы это взяли, где такое написано?– Так юристы говорят.– Когда они успели вам это сказать? Я документы никому не по-

казывал, кроме начальника отдела кадров.– Успели, Саша, дело-то серьезное…Глядя на слащавую, неискреннюю улыбку начальника, Саша вдруг

осознал, что здесь он никому не нужен. Неважно, что у него несколь-ко военных наград и тяжелые ранения в придачу. Он – чужой, а здесь нужны свои.

– Так что же, Андрей Федорович, вы мне в работе отказываете?– Ни в коем случае. Как я могу афганцу отказать? Просто работы

сейчас нет. Да и кто тебя в армию гнал? – неожиданно брякнул на-чальник. – Умнее надо было быть. Ну, посидел бы на зоне годок, и то вряд ли, скорее всего, условно бы дали. Вы же с Анатолием Петрови-чем перехитрить всех решили, и вот результат. И ему у нас места не нашлось.

– У меня, как участника боевых действий, при приеме на работу имеются льготы.

– Льготы пусть предоставляют те, кто их придумал. Я тебя в Афга-нистан не отправлял.

– Государство отправляло.– Ну, вот к нему и иди.– А вы что, уже в другом государстве живете?

75

– Ты не умничай. Спасибо скажи, что время на тебя трачу.– Низкий поклон вам за это.– Давай так: как только у нас что-то появится, сразу же сообщим.Наутро Саша был у военкома. Прежнего весельчака-подполковника

перевели на повышение, новый, выслушивая Сашину просьбу о тру-доустройстве, хмурился, зачем-то перебирал бумаги на столе, долго молчал, потом признался:

– Я не знаю, что делать. Ты не первый, кого не берут на старую ра-боту, как будто в Афганистане людей черной краской вымазали. Твой начальник – сволочь известная. Но у него высокие покровители, сам понимаешь…

– Помогите хоть с общежитием, две ночи на вокзале сплю.– С общежитием помогу. А насчет работы – дай мне хоть недельку.

Что-нибудь придумаем, мир не без добрых людей.

Глава шестая

Военком нашел для Саши работу. Организация была не большой, занималась системами центрального отопления в жилых и обществен-ных зданиях, устройством автоматики при монтаже вентиляционного оборудования, и многим другим. Однако Саше технической работы не досталось, стал он заведовать кадрами, попутно отвечать за техни-ку безопасности и быть завхозом в административном здании. Видя его безотказность, поручений давали много. Вскоре он стал начальни-ком штаба гражданской обороны. Особой «обороны» на объектах не было, зато поступало много бумаг, на которые требовался незамедли-тельный ответ о проделанной работе. Ушла в декрет кладовщица и ее обязанности плавно перекочевали к Саше. Часто производственный отдел не успевал подготовить бумаги, тогда за написание усаживали всех, кто находился в конторе. Эта доля не обходила и его.

Он подолгу задерживался на работе, ведь результат ее оценивал-ся килограммами исписанных бумаг и вовремя поданных отчетов. На работу и с работы ходил пешком, общественный транспорт ходил в городе нерегулярно. Склад его организации располагался в старой церкви. Церковь была каменная, основательная, никаких пристроек,

76

кроме дощатой караулки, у нее не было. В плане церковь напоминала крест. В отдельных местах стены были пробиты для монорельса, и Саша видел, из чего сделаны стены. Строители облицевали церковь внутри и снаружи кирпичом, середину засыпали бутовым камнем и залили известковым раствором. Стены со всех сторон подбелили. Окна широкие. Подшивной дощатый потолок заштукатурен и побе-лен. Пол из больших гранитных плит, хорошо обработанных.

Саша долгое время проводил на складе. Он не задавал себе вопро-са, почему склад находится в церкви. По всей стране многие церкви, большие и малые, использовались совсем не по назначению. В них были спортзалы, склады, госучреждения, и все это было привычным, никого не удивляло.

Однажды его вызвал начальник управления. Разговор был корот-кий:

– Александр, будешь членом комиссии по передаче нашего скла-да.

– Кому?– Церкви, будь она неладна.– А что я буду делать в комиссии?– Откуда я знаю? Пришла бумага – сформировать комиссию.– Мне нужно что-то подписывать?– Наверное, нужно. Только смотри, чтобы к нам претензий не было.

Если что, ничего не подписывай.– Может, главного инженера включить?– Нет, много им чести будет, этим попам. Хотя, дело это государ-

ственное. Церковь, оказывается, древняя, памятник архитектуры. А сейчас нам велени за месяц свое барахло оттуда убрать.

Саша молчал. Начальник, взглянув на него, сказал:– Смотри, чудес там не натвори. Нынче попов уважать велено…

Но, и не выстилайся перед ними, нос по ветру держи.Комиссия состояла из трех человек. От епархии – архимандрит

Федор (какой он? АБ), от горисполкома какой-то чиновник, и Саша. Для начала обошли склад-церковь. Потом отец Федор достал бумаги, которые он называл – метрика. В этой метрике содержалась полная история церкви. Построена она была в 1813 году, имела три входа и колокольню у северной стены. Надгробные плиты в полу – это захо-

77

ронения самых достойных прихожан.– Почему их хоронили в полу, - спросил Саша отца Федора.– Такой обычай был. Хоронили здесь тех, на чьи деньги строились

храмы.– А сейчас хоронят в полу?– Давно уже не хоронят. Церкви начали строить в двенадцатом

веке, тогда и появилась эта традиция. Здесь хоронили самых богатых и знаменитых. Под церквями строили целые помещения из кирпича и камня. Потом запретили из соображения гигиены. Запах в церкви стоял такой, что иногда службу приходилось вести на улице.

Саша осторожно прошел по каменному полу, словно боясь насту-пить на чей-то труп. Отец Федор улыбнулся:

– Молодой человек, живых нужно бояться, не мёртвых.Саша оглядел грязные стены, забитые досками окна. Словно уга-

дывая его мысли, священник сказал, словно разговаривал сам с со-бой:

– Сможем ли восстановить? На все Божья воля. Думаю, сделаем, восстановим. Знаете, Александр, когда-то это был небольшой храм Вознесения Господня. Очень яркий, красивый, сюда любили ходить люди. Строили его большие мастера: внутреннее убранство выпол-нено в дворцовом стиле, академическая живопись органично сочета-лась с лепниной и золочением. А какой здесь был иконостас! Какие росписи! Они были посвящены событиям священной истории Нового Завета…

– Вы так говорите, как будто бывали здесь.– Не бывал. Но на каждый храм в свое время составлялась «метри-

ка», в которой все было расписано в подробностях.– А где они хранились, эти метрики?– В архивах. И вам спасибо, что стены сберегли. Сколько времени

нужно, чтобы освободить храм?Саша огляделся. Тут было всего понемногу: аппаратура, провода,

спецодежда, противогазы, лежащие здесь уже лет двадцать, да еще всякий хлам, который и возить никуда не надо, а в мусорные баки выбросить.

– Неделю. Если с запасом – две, – ответил он.– В протокол запишем – месяц, – твердо сказал отец Федор, – толь-

78

ко скажите вашему начальству, чтобы не затягивали вывоз. Знаете, как у нас бывает…

Священник как в воду глядел. Когда Саша сказал начальнику управления о сроках вывоза, он услышал такие слова, которые редко и от рабочих услышишь.

– У тебя в голове хоть что-то осталось? Или все в Афганистане вы-летело? А меня же предупреждали…

– Кто предупреждал?- Дед Пихто.– Почему вы так со мной разговариваете?– А ты не понимаешь?– Не понимаю. Вывезти материалы из церкви можно за один день.

При желании. Всего два рейса нужно.– У меня такого желания нет. Я не собираюсь церковникам угож-

дать. В общем так: тяни до последнего, сколько можешь, а там по-глядим.

Саша не понимал такой открытой ненависти к церкви. Словно эти люди, живущие с ним на одной земле, были ему врагами. Подумав, начальник, ударяя кулаком по столу, закончил:

– Вот что, Петров. Протокол осмотра подписал? Вот и занимайся вывозом сам, транспорта не проси. Можешь на тачке, в свободное от основной работы время вывозить.

– Надеюсь, вы шутите?Начальник враждебно посмотрел на Сашу.От этого разговора лицо Саши стало бордовым, в горле пересохло.

Он впервые получил от начальника нагоняй, на его взгляд, абсолют-но несправедливый. Неприятно задели слова об Афганистане, о его ранении, о чьем-то предупреждении. Видимо, Андрей Федорович не забыл своего бывшего работника. Саша зашел в свой кабинет, запер дверь и отключил телефон. Что я здесь делаю? – спросил он сам себя. - Для чего работаю? – Почему у меня нет близких друзей? Я же еще совсем молодой, а делаю какую-то стариковскую работу. И ради чего? Чтобы набить брюхо? Что ждет впереди? Ничего.

Ему хотелось заплакать, но слез не было. Он разучился плакать. Был на свете один человек, мама, которой он мог бы доверить свои беды. Но мама ушла в другой мир, откуда не возвращаются. Сейчас у

79

него нет никого, ни родных, ни друзей. Да и целей нет никаких. Как жить?

Каждый день он получал задания от начальника управления – че-ловека опытного, но озлобленного на всех. Он злился на молодых, которые быстро шагали по служебной лестнице, и на старых, кото-рые устали от работы и уже не могли или не хотели делать свое дело хорошо. Начальству он угождал, как своему непосредственному, так и городскому. К нему давно прилипло прозвище – «хамелеон».

Саше общение с таким начальником было мукой. Но, посидев не-много и , успокоившись, он решил, что надо искать другую работу. От этой простенькой мысли вдруг стало легче. Он включил телефон, отпер дверь.

За помощью по разгрузке склада Саша обратился к отцу Федору. Рассказывать про фокусы начальника не стал, сослался на вечные трудности, отсутствие транспорта и людей. Священник обещал со-действие. За несколько дней все было убрано и перевезено на новое место. Даже мусор, что копился годами, аккуратно собрали в мешки и отправили на городскую свалку.

После подписания акта выполненных работ отец Федор попросил Сашу на несколько дней оставить старую охрану.

– Ты можешь это сам решить, или начальство просить надо? – спросил он.

Саша прикинул и решил: ничего тут преступного нет, тем более, что сторожа свой срок должны доработать.

– Думаю, начальству сообщать не надо. Это мелочь.– Ну, тогда с Богом. На том и расстались. Саша не спешил докладывать, что работа вы-

полнена. Время, отпущенное ему, еще не закончилось. Через два дня, поздним вечером возвращаясь домой и проходя мимо церкви, с удив-лением увидел грузовую машину, стоявшую у входа. Свет в окнах го-рел.

– Может, отец Федор что-то привез, – подумал он. Однако охран-ники наверняка позвонили бы. Он зашел в караулку.

Дед Степан, как всегда, смотрел телевизор. На столе лежали остат-ки ужина и недопитая бутылка пива.

80

– Ты чего расселся? Что за машина у склада?– Машину пропустил по разрешению. Они здесь с утра работают.– Где разрешение? Дед Степан выдвинул ящик стола, достал лист бумаги. На бланке

их управления был напечатан текст, который говорил о том, что орга-низации такой-то разрешалось взять все, что нужно. Подпись своего начальника Саша хорошо знал, поэтому подделку увидел сразу. Пе-чать была смазана. Одним словом – липа чистой воды.

– Дед Степан, ты что, порядка не знаешь? Почему не позвонил мне?

– Телефон еще вчера отключили..–Значит, готовились заранее.– Да что, Александр, бандиты, что ли?– Может и не бандиты, но воры – точно. Иди, вызывай милицию, а

я попробую их задержать.– Не лез бы ты, Александр, на рожон.– Вот тебе номер телефона, дед Степан, это церковные хозяева,

туда тоже позвони.Проводив деда, Саша подошел к двери. В это время двое мужиков

тащили что-то тяжелое. Присмотревшись, он понял – плиты с пола. «Вот сволочи! – подумал он. – Надгробия снимают».

Погрузив плиту в кузов, мужики снова зашли внутрь.Саша своим складным ножом, который всегда был при нем, бы-

стро проколол все четыре колеса у машины. Он надеялся, что мили-ция подъедет быстро. После этого он вошел в церковь. Перед ним от-крылась ужасная картина. Почти треть пола была разворочена. Двое мужиков забивали кувалдами клинья в еле заметные щелочки, а по-том ломами переворачивали плиты. Часть из них от такого обращения раскололась на части.

На Сашу они не обратили никакого внимания, или сделали вид, что не обратили.

– Ребята, вы откуда? – спросил он.Один из них, самый здоровый детина, поднял голову, и, немного

покачивая кувалдой, негромко сказал:– Нам с тобой, паренек, базарить некогда. Видишь, полы ремонти-

руем по договору с епархией.

81

– Полы ремонтируете? Да вы плиты воруете.– Не воруем, а на ремонт везем.– Немедленно прекратите работу.– Ты кто такой, чтобы нами командовать?– Я завскладом.– Ну и иди в свой склад, а здесь - церковь.– Если знаете, что церковь, чего же тогда плиты выворачиваете?

Это же надгробные плиты!– Сказали тебе, на ремонт.– Последний раз говорю – прекратите. – Ну, парень, достал. Сейчас я тебя буду учить вежливому обраще-

нию, – с угрозой сказал мордоворот.В это время двое потащили к машине очередную плиту. Саша по-

дошел ближе к мордовороту, и, насколько мог спокойно, сказал:– Вы больше ничего не возьмёте.– Повтори? Он резко ударил Сашу в грудь, от неожиданности тот отлетел к

стенке, которая и спасла его от падения. Однако удар был сильным, на миг перехватило дыхание.

– Так чего ты там вякал? – приближаясь к Саше, с улыбочкой спра-шивал мордоворот.

Саша сжался, подобно пружине. Мгновенно вспомнил прави-ло: чтобы деморализовать противника, нужно бить в нос. Удар его был настолько сильным и неожиданным, что мордоворот растерянно остановился, глядя, как кровь из разбитого носа хлынула ему на спец-овку.

– Ах ты сволочь, гнида паршивая, ты на кого поднял руку? – гундо-сил он, размазывая кровь по лицу. Саша слушал его причитания, и не заметил, как кто-то ударил его по затылку. Он сразу потерял сознание, как будто в комнате выключили свет.

Когда пришел в себя, он обнаружил, что лежит на боку, и решил не вставать. Ему не хотелось провоцировать мордоворота, тот был креп-кого телосложения, огромного роста, ноги, как у слона, любого может сломать. Саша понимал, что достойный отпор этой банде оказать не сможет. Логика его, как всегда, исправно работала сама по себе и де-лала выводы. Но лежать и притворяться, что ты без сознания, было

82

стыдно.« Где же дед Степан? Пока он приведет милицию, эта горилла

убьет меня».Он начал подниматься. Правая кисть была в крови, вероятно, из

разбитого носа мордоворота. Саша подхватил увесистый обломок кирпича. В это время мужик, грузивший машину, закричал мордово-роту:

– Бригадир! Эта сволочь проколола колеса!– Какая сволочь? – не понял бригадир.– Да вот он! – он указал на Сашу. Больше некому.– Ну, гнида, сейчас я убивать тебя буду.– Погоди убивать. Надо думать, как валить отсюда.– Подожди, дай мне эту сволочь проучить.Он бросил лом, взяв толстую деревянную палку, и двинулся к

Саше. Положение было безвыходным. Саша прижался к стене, словно ища у нее спасения, и тут же почувствовал, как позвоночник больно уткнулся во что-то острое. Он понял, что это выключатель, выключил свет, и, сколько было сил, бросил камень в голову нападавшему И сра-зу понял, что его бросок достиг цели. Хруст дерева об стену раздался одновременно с криком, похожим на звериный рев. Саше стало ясно, что его бросок достиг цели.

– Толян, включи свет! – орал мордоворот. – Убью гада! Неожиданно загорелся свет. У дверей стояли дед Степан, отец Фе-

дор и еще два незнакомых крепких мужчины. Все повернулись к ним. Мордоворот отбросил свое оружие, он тяжело дышал и скрипел при этом зубами. Лицо его было сплошным кровоподтеком. Увидев чело-века в церковном одеянии, он пошел вдоль стены, задевая плечом кир-пичи. Саша стоял, прислонившись к стене. Рука его бессильно висела, как плеть, он не чувствовал ее. Отец Федор быстро подошел к Саше.

– Ну, как ты?– Главное, жив, остальное подлечим.– Пойдем, Александр, к врачу надо.– Сначала здесь порядок наведем.– Наведут без нас с тобой, – он кивнул на мужчин, что пришли с

ним.Саша сделал шаг, убедился, что ноги целы, оперся о плечо отца

83

Федора, и пошел к выходу. На улице увидел двоих злоумышленников, привязанных веревкой к машине.

– Теперь они никуда не денутся, – сказали сопровождающие отца Федора, – остальные убежали. Но и этих хватит.

Саша с отцом Федором добрался до травмпункта. Попросили по-дождать. Нужно было сделать рентген, убедиться, что не сломаны ребра. Пока ждал результата, упал в обморок: внезапно резко упало артериальное давление. С травмпункта его увезли на «скорой» в боль-ницу. Стала резко подниматься температура, раздулся живот. Сашу быстро прооперировали Он потерял много крови, сломанные ребра проткнули кишки. На правой руке была огромная гематома, но кость оказалась целой.

Неделю Саша находился в реанимации, потом его перевели в па-лату. Здесь, словно из-под земли, появился инженер из управления. Стал расспрашивать, как случилась такая травма. Услышав, что это было на складе, сразу предупредил:

– На производственную травму не рассчитывай. Тебя никто не просил там быть.

– Но я ведь и завскладом числюсь.– Вот именно, числишься.– Не цепляйся к словам. Там ворье было, мне что, мимо надо было

пройти?– Мог бы и пройти, все равно церковникам отдали.Саша смотрел на здорового мужика и пытался понять его логику.

Он наверняка прошел бы мимо. Даже если бы человека убивали.– Травма будет бытовой, и то скажи спасибо..– Спасибо, – сказал Саша.– Язвишь? Начальство недовольно тобой. Не надо было лезть к

черту на рога.– Слушай, уйди отсюда. Мне и без тебя тошно.– Подпиши акт.– Подождешь. Поправлюсь – подпишу.– Приключений на задницу ищешь?Саша отвернулся к стене, лишь бы не видеть «гостя».Соседи по палате стали недовольно бурчать, показывая, что их тер-

пение скоро закончится. Инженер, видно, почувствовал это, и спешно

84

ретировался.Во второй половине дня пришел следователь. – Ты Петров?– Я.– Вот видишь, я сразу вычислил тебя.– Немудрено вычислить, – это Сашин сосед вклинился в разговор.

– Здесь один молодой человек. Остальные, как видите, старики.Следователь быстро взглянул на говорившего.– Посторонних прошу выйти из палаты.– Сейчас, разбежался, – сказал сосед и демонстративно лег поверх

одеяла.– Тут у вас, как я посмотрю, теплая компания. Но ничего, я при-

вычный. Петров, врач мне сказал, что ты можешь говорить. Он взял стул, придвинул его к кровати. Расстегнул пиджак, плат-

ком вытер лоб. На Сашу пахнуло ядреным мужским потом, который бывает, когда человек долго не моется. Кроме того, от него несло чес-ноком.

– Рассказывай, Петров.– Что рассказывать?– Рассказывать надо то, что надо, – следователь довольно засмеял-

ся. – Петров, я задам тебе несколько вопросов, а ты попробуй на них ответить.

– Это допрос?– Это пока опрос. Допрос будет, когда в КПЗ посадим. И не умни-

чай, наверное, за свой язык получил по соплям. Зачем ты пришел в церковь?

– Увидел постороннюю машину, и зашел.– А зачем?– Посмотреть, что там делают люди, ночью.– Ты такой любопытный?– Это моя обязанность. Я по должности – завскладом.– Зачем ты приставал к людям, вынуждая их защищаться?Саша понял, куда гнет лейтенант.– Я устал, у меня болит голова и живот.– Ладно, не буду тебя мучить, подпиши внизу этого листа, а я сам

составлю протокол.

85

Саша поглядел на следователя, затем на соседей, что наблюдали за этим беспределом. Он приподнялся, затем встал, и дребезжащим от волнения голосом сказал:

– Послушайте, беда ваша не в том, что вы плохой специалист, а в том, что вы воняете. Вам никогда этого не говорили? Нужно почаще мыться, особенно когда идете на службу…

– Теперь я понял, Петров, почему тебя покалечили. – Следователь говорил тихо, с ненавистью. – Могли бы и убить, повезло. Опрос окончен, больше вопросов не имею.

Он встал, на ходу застегивая пиджак.Все с удивлением смотрели на Сашу, а ближайший сосед в знак

одобрения поднял вверх большой палец. Никто не ожидал ничего по-добного от этого смирного парнишки. Видимо, он и сам не ожидал от себя такого поступка. Он лежал под тонким суконным одеялом и смотрел в проем окна. От кого он хочет порядка, нормального от-ношения к себе, к людям. От инженера по технике безопасности? От этого следователя? От начальника управления?

В больнице все видно по посетителям. К молодым чаще приходят друзья, к тем, кто постарше обычно приходят родственники. Родным больше всех и достается. Саша два дня наблюдал за поведением води-теля, которого привезли с операции. Он себя очень плохо чувствовал, ерзал, просил что-то. Вокруг него бегала жена и терпела его недо-вольства, стараясь не показывать, что это задевает ее. Она спокойно и терпеливо ухаживала за своим вздорным супругом.

Саше было грустно. К нему никто не приходил.Но все когда-нибудь заканчивается. Вот уже перестали капать ан-

тибиотики, исчезли боли, иногда возвращаясь по ночам. В палате сменился состав. В гости к Саше стал заходить отец Фе-

дор. Приходил он в мирской одежде, но было видно за версту, что он священник.

Они подолгу говорили о природе, о погоде. Иногда отец Федор за-водил разговор о поэзии, рассказывал интересные истории, что слу-чались в жизни поэтов: Мандельштама, Тютчева, Фета. Саша с инте-ресом слушал и удивлялся, как много, оказывается, знает и понимает отец Федор. Саша узнал, что великие писатели Николай Васильевич Гоголь, Федор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой

86

пользовались духовными советами оптинского старца Амвросия. Оказывается, эти великие люди вовсе не считали себя великими, они, оказывается, знали, что есть в мире великий разум, перед которым все равны – именно этому учили наших писателей оптинские старцы.

Однажды вечером Саша рассказал, что с ним случилось на афган-ской войне, как пуля миновала его сердце. Отец Федор долго молчал, внимательно разглядывая Сашу, словно впервые увидев его:

– А ты ничего не придумал? Все так и было?– Я помню каждую деталь, каждый звук голоса вы мне не верите?

Но вы же – священник, и знаете, что чудеса иногда случаются.– Верю, конечно. Но нечто подобное может случиться от переу-

томления, или от других причин. Святые отцы всегда предостерегали людей от излишней доверчивости, от слепой веры в чудеса, от виде-ний. Да, в христианстве есть место и чуду, и откровению Божьему, но церковь относится к этому с большой осторожностью, всегда все проверяет, чтобы отделить зерна от плевел.

– Все-таки, отец Федор, вы мне не верите.– Не знаю. Может быть ты, Александр – тот человек, который спо-

собен принять откровение от самого Бога. Кто знает… Мой совет: не говори об этом больше никому. О личном мистическом опыте Цер-ковь советует говорить только со своим духовником. Его главное дело – помогать своим духовным чадам искать волю Божью в жизненном пути.

– Я в церкви раза два в жизни был, а вы уже разговор ведете о ду-ховнике.

– Я тебя в церковь не заманиваю. Просто советую задуматься. Со-временный человек часто страдает от того, что ему некогда даже по-размыслить, побыть наедине с собой, а уж тем более поговорить с Богом.

Перед выпиской из больницы отец Федор снова пришел. Саша был рад его приходу. Спокойный, негромкий, успокаивающий голос. То, что в давние времена называлось хорошими манерами, а сейчас – ува-жительным к отношением к собеседнику. За короткое время общения со священником Саша стал спокойнее, он не нервничал, не расстраи-вался, не раздражался, хотя раньше боевые раны часто способство-вали резкой перемене настроения, гневливости, унынию. С отцом

87

Федором он словно отдыхал от мирской суеты, чувствуя, как много интересного его окружает. Улыбка стала чаще появляться на его лице. Он стал замечать небо и звезды на нем. Его радовало пение птиц, роса на траве. Он часто стал вспоминать о сестрах, ему хотелось перечи-тывать любимые книги. Он сам чувствовал, что становился другим человеком. Перестали терзать мысли об одиночестве, об отсутствии друзей. Появилась вера, что все еще придет к нему, и в его жизни появится радость и счастье.

– Здравствуйте, отец Федор! Я рад вашему приходу.– Здравствуй, Александр. Я тоже рад нашей встрече. Знаешь, еще

день назад мы с тобой говорили о твоем будущем. Тогда мне не по-нравилось твое настроение.

– Простите, отец Федор, накопилось в душе. Я высказал все.– Хорошо, что высказал. Ты еще молод, а твой жизненный опыт

весьма богат событиями и духовными поисками Ты можешь помочь людям. Потому я приглашаю тебя к нам для работы.

– К вам на работу? В церковь? – На работу в епархию. Конечно не священником. Я священник.

Служу Богу и людям. Богу ничего не нужно, ему всего хватает. Он дал мне эту жизнь, чтобы я, служа ему, хоть чему-то научился сам, и других научил. Вокруг меня достаточно много людей, которым я по-стоянно для чего-то нужен, ради которых я жертвую своим временем, здоровьем, многим другим. Если понадобиться – пожертвую жизнью. Сейчас время, когда возрождаются Храмы. Здесь очень понадобится твоя помощь.

Саша с удивлением смотрел на отца Федора, не понимая, о чем тот говорит.

– Моя помощь? В чем?– Ты строитель.– Моя специальность – одна из многих, В строительном деле она

не главная.– Было бы желание.– А жить на что? Может, у меня семья появится, ее надо кормить.– Когда я учился в семинарии, мне платили небольшую стипендию,

давали одежду. А сейчас приходской совет мне начисляет жалование. У меня внимательные прихожане, которые всегда мне помогают.

88

– Но это вам, а я кто такой?– Не волнуйся, Александр, с голоду не помрешь.– Главное, чтобы не пришлось попрошайничать.– Не придется. Я знаю по своему опыту. В математике есть очень

хороший термин: необходимые и достаточные условия. Господь по-сылает человеку не желаемое, а благопотребное – то, что потребно на благо, что его не искалечит, не убьёт. Ровно столько, сколько нужно.

– Единственное, что мне сейчас нужно – это покой. Мне кажется, я его заслужил…

Глава седьмая

Анатолий Петрович и отец Никодим шли по древним плитам вели-кого города. Вечер, солнце уже не обжигало. Они обо всем поговори-ли. Однако, уже перед гостиницей, Анатолий Петрович не выдержал, и задал мучавший его вопрос:

– И все-таки я не понимаю, Саша… извини –- отец Никодим, как же ты так поступил со своей жизнью, отказался от радостей земных?

– Я понимаю, о чем вы хотите сказать, но для меня одна из радо-стей и, возможно, самая главная, радость духовная, благодать. Просто не все это знают и чувствуют.

– Но что должно произойти такого чрезвычайного, чтобы человек ушел в монастырь. Что должно было случиться?

– Если говорить обо мне, то в моей жизни прежде всего случился Афганистан. Я увидел там столько смертей, столько крови, что друго-му хватило бы на десять жизней. Сейчас всем понятно, что это была несправедливая война, ведь мы не защищали свой дом, мы пришли на чужую землю и убивали тех, кому эта земля принадлежала. Газе-ты расписывали ужасы, которые творили афганские моджахеды, и это было правдой. Но ведь и мы тоже – стреляли и убивали. Конечно, там было и самопожертвование, и взаимовыручка, была настоящая друж-ба, мужество, но…

Отец Никодим замолчал и как бы застыл в задумчивости.– И Афганистан повлиял на ваше решение? – спросил Анатолий

Петрович?

89

– Война снилась мне ночами, особенно в то время, которое я про-вел в госпиталях. Меня преследовали кошмары. Один сон был самым страшным и навязчивым: мой армейский товарищ Роман выстрелом в голову снес себе половину черепа, только чтобы не попасть в плен. И тогда я подумал, что хочу совсем другой жизни, тихой и наполненной не сиюминутным, не бытовым, а вечным смыслом. Но тогда я даже представить себе не мог, что это за жизнь и как ее можно достичь. А еще я думал о людях, которых положил в бою пулеметными очередя-ми. Я был на войне, они были противниками, тогда почему я ощущал себя паскудно? Эти вопросы снял отец Федор, он сказал: «Тебе нужно уединение и молитва, это то, что спасет твою душу. Ты не более гре-шен, чем другие, просто ты – другой. И подвиги тебе нужны другие. Один из них многотрудный, ежедневный подвиг покаяния».

– Но неужели в монастыре живут только праведники, очистившие свою душу от греха?

– Монастырь – не райский заповедник. Люди есть люди. Есть сре-ди них разные, как и в миру. И в миру, если присмотреться, много пра-ведников. А вам, Анатолий Петрович, я очень благодарен за то, что вы когда-то пытались спасли меня от тюрьмы. Я всегда это помнил. И как знать, не встреть я вас в мой урочный час, как бы повернулась жизнь?

– А чем же вы живетесейчас? Чем?– Тем, чем живут монахи. Богообщением, – не задумываясь, от-

ветил отец Никодим.Уже вечером, придя в гостиницу, Анатолий Петрович открыл свою

амбарную книгу, куда заносил свои мысли «по поводу и без повода», и записал:

«Сегодня случилась неожиданная встреча с удивительным чело-веком. Когда-то он был простым парнем, Сашей Петровым, теперь – отец Никодим. И он, и я прожили достаточно сложную и насыщенную событиями жизнь, каждый из нас приобрел жизненный опыт, только его опыт оказался таким далеким и трудным для моего понимания, что я даже немного робел, разговаривая с ним. Я получил ответы на многие вопросы, которые давно меня интересовали. Но я так и не по-нял, зачем Саша Петров ушел в монастырь».

Анатолий Петрович отложил ручку и снова задумался. По сути,

90

это он повлиял на судьбу Петрова: хотел спасти от суда, а послал на гибель. И из этой гибели вышел совсем иной человек, не тот Саша, которого он знал. Так что же здесь является причиной и что – след-ствием? И как можно быть уверенным, что какой-то твой поступок – благодеяние?

Смутно было в тот вечер на душе у Анатолия Петровича...

91

Владимир ИВАНОВ

МЕЖДУ СТАРИЦЕй И РЖЕВОМ(5 июля 1942 г.)

Командующий войсками Калининского фронта генерал-полковник Конев положил трубку телефона. Разговор со Сталиным был резким и неприятным.

Войска его фронта с трех сторон охватили группировку противни-ка под Ржевом. Внутри этого выступа к апрелю 1942 года наша 39-я армия вместе с 11-м кавалерийским корпусом образовала еще один «внутренний» выступ с центром у поселка Холм-Жирковский и до-статочно узким перешейком, над которым нависали немецкие части – у города Белый на юго-западе и города Оленино на северо-востоке. Наш выступ пытались сохранить, так как оттуда можно было про-вести наступательную операцию в сторону Сычевки или Вязьмы и окружить немецкие войска у Ржева. Когда были получены донесения разведки, что немцы планируют отрезать нашу армию с кавалерий-ским корпусом, возник вопрос: что делать. В Генштабе предлагали отвести наши части, но к окончательному решению так и не пришли, никаких мер против грядущего немецкого наступления не выработали (в чем есть и его, Конева, вина). И, когда немцы 2июля предприняли наступление с целью срезать выступ, то ни выработанных планов, ни предварительно накопленных и размещенных резервов под рукой не оказалось. Разведке не удалось выявить численность немецкой груп-пировки и оперативные планы противника. По донесениям армий, по-лученным сегодня утром, 5июля, немцы еще полностью не окружили

92

части 39-й армии и 11-го кавалерийского корпуса, но, похоже, в бли-жайшие часы они этого добьются. Кроме того, противник предпринял фронтальное наступление от железной дороги Вязьма-Ржев в сторону поселка Холм-Жирковский, чтобы расчленить армию и корпус, а за-тем бить по частям.

С большим трудом удавалось перебрасывать подкрепления и бое-припасы через болотистую местность, изрезанную многочисленными речками, а противник использовал железные дороги к городам Белый, Оленино, Ржев. Да и немецкая авиация численно превосходила нашу 3-ю воздушную армию и господствовала в воздухе.

Конечно, командующий фронтом не снимал вины с себя, но ведь и Ставка ничем не помогла фронту. Но сейчас главная задача состоя-лась в том, чтобы минимизировать потери и быстрее отвести войска – вот что немедленно надо сделать!

Разговор со Сталиным неприятным диссонансом отражался в душе Конева. «Жди теперь грозы, – подумал он, – да разве в этом дело? Надо принимать все меры, чтобы исправить положение».

– Генерал-майор Громов и полковник Дагаев! — доложил дежур-ный офицер.

– Пусть входят.Конев с уважение посмотрел на вошедшего Громова, известней-

шего всей стране летчика, которому еще в 1934 году присвоили зва-ние Героя Советского Союза. Теперь он командовал 3-й воздушной армией Калининского фронта. После приветствия он предложил им присесть за стол возле расстеленной карты и спросил, чем его армия может помочь наземным войскам. Не успел Конев рассказать об изме-нении оперативной обстановки за последние дни, как вошел началь-ник штаба фронта генерал-лейтенант Захаров.

– Воздушные посты наблюдения и оповещения сообщают: со сто-роны Ржева к нам летит около двадцати немецких бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Зенитная артиллерия уже извещена.

– Чем поможешь, Михаил Михайлович? – обратился Конев к Гро-мову.

– Ближе всего к нам, под Старицей, дислоцирован 728-й истре-бительный полк. Эскадрилья минут через десять-пятнадцать будет здесь. Им в помощь вылетит эскадрилья из 91-го полка на «яках», но

93

она появятся минут на 6 позже. Начальник штаба сейчас отдаст соот-ветствующие распоряжения.

– Действуй!Полковник Дагаев вышел в соседнюю комнату, чтобы продикто-

вать боевые приказы.

…Командир эскадрильи 728-го истребительного авиационно-го полка старший лейтенант Игнатьев наносил новую обстановку на карту. Сегодня эскадрилья уже выполнила два боевых вылета. В первом их слишком поздно подняли по тревоге и, когда истребители прилетели в пункт назначения, немцев уже не обнаружили. Во втором эскадрилья сопровождала штурмовиков. Пара немецких истребите-лей предпочла в драку с восьмеркой не ввязываться, держась в отда-лении. Все без потерь вернулись обратно.

Короткая передышка в ожидании новых боев... Игнатьев смотрел на карту, прикидывая, где можно приземлиться в случае вынужден-ной посадки, по ходу дела подправляя обрисовку линии фронта. Это позволяло отвлечься и не трепать понапрасну нервы в ожидании вы-лета. Вольно или невольно в голову лезли разные мысли.

Год назад он готовил курсантов в Чугуевском летном училище под Харьковом и параллельно, по графику, исполняя обязанности дежур-ного летчика Особой группы ПВО. 22июля 1941 года Игнатьев сидел в кабине истребителя И-16 в ожидании вылета. Рядом располагался командный пункт Юго-Западного фронта. Когда появился немецкий самолет-разведчик, последовал приказ: «Перехватить!». Он поднял самолет в воздух. Но и немцы заметили его старт и стали уходить вверх с набором высоты, стараясь укрыться в плотном кучевом обла-ке. Игнатьев, взяв упреждение, бросился догонять противника. Само-лет нырнул в облако. Яркий солнечный свет мгновенно укрыла плот-ная бело-серая мгла. По козырьку кабины потекли тоненькие струйки сконденсированной воды. Внезапно впереди возникла неясная темная тень. И, буквально через мгновение, его И-16 врезался в хвостовую часть немецкого самолета. С визгом запел обломанный воздушный винт, успевший вспороть обшивку вражеской машины и перерубить силовые лонжероны фюзеляжа. С треском отлетел хвост вражеской машины. Темная громада провалилась вниз. Игнатьев выключил мо-

94

тор. Истребитель все же нормально реагировал на движения ручки управления и ножных педалей. Летчик перевел его в пикирование, чтобы быстрее оказаться на аэродроме. Пробив нижнюю кромку об-лака и на секунду зажмурившись от ослепительно яркого солнечного света, Игнатьев с удовлетворением отметил покачивающиеся внизу парашюты немецкого экипажа, темные обломки самолета противника на летном поле аэродрома и вившуюся над ними легкую пыль.

Он выпустил шасси и посадил свой истребитель. Затем выпрыгнул из кабины, снял шлем и направился в штаб. Отдав рапорт о выпол-ненном боевом задании, он направился было в себе в учебную эска-дрилью, но остановился, пропуская незнакомого полковника. Через несколько минут его вновь вызвали к командиру. На приветствие Иг-натьева тот только махнул рукой:

– С тобой желает поговорить заместитель начальника политотдела нашего фронта полковник Соломон.

– Видел, как ты таранил немца. Расскажи поподробнее. Мы тебя хотим представить к званию Героя Советского Союза. Листовку вы-пустим! На всю страну прославим!

«Каким глупым я был тогда, – размышлял сейчас Игнатьев. — Мне бы промолчать, но я искренне считал, что как летчик-инструктор, как коммунист, как комиссар эскадрильи, я должен быть во всем честным. Черт дернул меня тогда брякнуть, что я не таранил немца, что погнал-ся за ним и случайно врезался в него».

– Так ты сознательно повредил боевую машину в тяжкую пору, когда страна сражается с фашизмом! Под трибунал!

«Меня действительно отдали под трибунал, который, впрочем, ни-чего предосудительного в моих действиях не нашел. К тому же немцы приближались к Харькову, и было не до трибуналов, – вспоминал Иг-натьев. — Но клеймо осталось. И героя мне не дали, и уничтоженный самолет не засчитали. А вот ходил бы я сейчас в героях и, глядишь, майора получил бы!».

От воспоминаний его отвлек дежурный офицер.– Срочно в штаб! Командир требует!Командир 728-го истребительного полка майор Василяка сообщил: – Только что звонил начальник штаба нашей воздушной армии

полковник Дагаев и приказал поднять эскадрилью для прикрытия ко-

95

мандного пункта штаба Калининского фронта под Зубцовым. По со-общению, туда идут около двадцати немецких бомбардировщиков. Я уже дал команду подвесить под ваши машины по четыре реактивных снаряда РС-82. В случае чего вам помогут наши соседи на «яках». Быстро проводи инструктаж и – в небо!

…Летчики уже собрались у стоянки самолетов эскадрильи.— Летим к Зубцову на перехват двадцати немецких бомбардиров-

щиков по верхней кромке облаков, прикрываясь ими. Перед точкой пикируем, чтобы набрать скорость. По моей команде все одновре-менно даем залп реактивными снарядами. Взрыватели сработают примерно на дистанции 700 метров. И сразу на немцев, не давая им опомниться. Головой крутить на триста шестьдесят градусов. Их на-верняка будут прикрывать истребители. В бою держаться друг за дру-га. По машинам!

Взревели моторы. Восемь самолетов начали разбег.…Набрав высоту, Игнатьев повернул голову, чтобы посмотреть,

как летит его эскадрилья: причин для беспокойства не было.По приказу Ставки полк сформировали в конце 1941 года из летчи-

ков-инструкторов Чугуевского авиационного училища. К ним доба-вили наиболее подготовленных курсантов. Все они, имея приличный налет, прекрасно владели техникой пилотирования И-16.

От Старицы до Ржева чуть более семидесяти километров. Зубцов находится где-то посередине. «И мы, и немцы, прибудем туда, при-мерно, в одно время, – думал Игнатьев, – важно только не опоздать!».

…Сорок километров, отделяющих Старицу от Зубцова, пролетели за считанные минуты. Облака вдруг расступились, внезапно открыв взору красивую, обрамленную лесами, долину Волги с домиками ста-ринного города и церквушками внизу. Ощущение было таким, что будто подняли занавес сцены.

Но не красота пейзажа привлекла внимание летчиков.Прямо на них, смыкая плотные порядки, двигалась армада, пример-

но, из шестидесяти бомбардировщиков «Юнкерс-87» и «Юнкерс-88», изготовившаяся к бомбометанию. Выше их прикрывала внушитель-ная группа из полутора десятка «мессершмиттов». Зловеще белели, переливаясь в лучах солнца, кресты на темных фюзеляжах. Казалось, все небо накрыла эта стая хищных птиц, несущих смерть и разруше-

96

ния. Но немцы пока не заметили наших самолетов.По сигналу Игнатьева краснозвездная восьмерка бесстрашно ки-

нулась на врага.

…Услышав гул моторов, командующий фронтом генерал-полков-ник Конев с сопровождающими генералами и офицерами вышел из штаба и спустился в окоп. Показались немецкие бомбардировщики. Они шли девятками. Восемнадцать, двадцать семь, тридцать шесть, сорок пять, пятьдесят четыре… А выше над ними кружили, их охра-няя, «мессершмитты».

Подбежал командир батальона охраны.– Товарищ командующий, разрешите обратиться!– Ну, что?– Пройдите, пожалуйста, в землянку. Неровен час…– Нет, я останусь здесь. Остальные пусть поступают так, как им

заблагорассудится.Но никто из генералов и офицеров не тронулся с места.Немецкие самолеты летели, как на параде. Казалось, ничто не

может помешать им. Вот они стали смыкать боевые порядки, чтобы бомбы как можно плотнее падали на землю, повышая вероятность по-ражения, чтобы там не осталось ничего живого. Все небо закрыли крылья с черными крестами на них. Еще немного – и они перейдут в пикирование.

Он, внешне спокойно, как бы отстраненно, смотрел в небо, ожидая дальнейшего развития событий.

Вдруг в монотонный гул немецких машин ворвались совершенно иные звуки. Показалась горстка наших самолетов с красными звезда-ми. Что-то ухнуло под ними, затем раздался воющий звук. Из-под их крыльев сорвались темные точки и, оставляя белые дымные следы, понеслись к самолетам противника. Послышались взрывы. Клубы дыма на время скрыли кресты над головой.

…Игнатьев, покачав крыльями, что означало «приготовиться», и нажал кнопку пуска ракет.

Ву-у, ву-у, ву-у, ву-у…Четыре ракеты устремились к противнику. И столько же – с каж-

97

дого из восьми самолетов. Обычно в маневренном бою очень трудно попасть ракетами в цель, но тут картина была иной: плотные порядки лишали немцев возможности маневрировать. Боеголовки взорвались среди немецких бомбардировщиков, поражая их осколками. Когда дым от разрывов рассеялся, восемь «юнкерсов» уже падали вниз.

У страха, говорят, глаза велики. Внезапно потеряв восемь экипа-жей и увидев несущиеся на них краснозвездные истребители, немцы запаниковали. Красивый парадный строй машин вдруг рассыпался. Беспорядочно швыряя бомбы, в том числе и на свои войска, немцы старались быстрее покинуть поле боя.

…Игнатьев преследовал уходивший «Юнкерс-88». Короткая оче-редь с близкого расстояния. Игнатьев увидел, как дернулся и откинул-ся назад стрелок оборонительной точки. Очереди с его истребителя и с истребителя ведомого пропороли обшивку вражеского самолета. Показался дым. Добить его! Добить!

Но какое-то звериное чутье и интуиция заставили Игнатьева повер-нуть голову и посмотреть назад и вверх. Четверка «мессершмиттов», как резерв, остались наверху, а десять из них пикировали, набирая скорость, на машины его эскадрильи. Еще немного – и они откро-ют огонь. Еще немного – и погибнут летчики его эскадрильи: все их самолеты будут в зоне обстрела – не уйти, не отвернуть. И Игнатьев резко перевел свой И-16 в боевой разворот. За ним последовали дру-гие летчики. И во время. Промедли они хоть на секунду, все стали бы легкой добычей противника.

Теперь ситуация резко изменилась. Краснозвездные истребители шли в лобовую атаку. Двигатель воздушного охлаждения прикрывал их от пуль и осколков, чего не скажешь про мотор жидкостного ох-лаждения немцев.

Теперь уже противнику приходилось думать, что делать дальше. Радиус кривизны траектории пропорционален квадрату скорости, а у немцев он больше. Если немецкий самолет пойдет вверх, подстав-ляя брюхо, русский, быстро довернув, всадит в него очередь. Да и на высотах менее трех тысяч метров по скороподъемности И-16 не уступает «мессершмитту». Разворот в горизонтальной плоскости бу-дет проходить перед строем краснозвездных истребителей, а это тоже чревато опасными последствиями. Оставалось только одно: чтобы из-

98

бежать поражения, немцам надо было пикировать к земле с набором скорости, переведя мотор на форсаж, чтобы быстрее оторваться от русских, машины которых уступали в скорости пикирования.

Командир немецкой группы направил свой «мессершмитт» вниз. За ним последовали другие летчики. Но не все. Один самолет, дер-нувшись вверх, мгновенно напоролся на очереди, выпущенные То-мильченко, Боровых, Лазаревым, загорелся и стал падать вниз. Дру-гой, задымив, уходил к земле. Немцев преследовали, обстреливая из пулеметов, пока стало ясно: их не догнать.

Игнатьев повернул голову вверх, чтобы оценить обстановку. «Мес-сершмитты» резервной группы также уходили к югу. По-видимому, их радиоразведка известила о приближении «Яков».

Игнатьев покачал крыльями, призывая всех пристроиться к нему, описал полукруг, дожидаясь, пока вся эскадрилья соберется вместе, и повел ее домой, на аэродром под Старицей.

Внизу догорали остатки неприятельских машин.

…Генерал-полковник Конев долго смотрел за улетавшими само-летами, пока они не скрылись из виду, на небо, ставшее внезапно чистым и ярким, затем, повернувшись к свите, неожиданно резким голосом приказал:

– Наградить всех участников боя орденами Красного Знамени! Полковник Дагаев!

Срочно оформить наградные листы!Орден Красного Знамени – максимальная награда, которым он, как

командующий фронтом, мог наградить отличившегося в боях без ре-шения Ставки. Все летчики, участники скоротечного боя, достойны орденов. Все! Они — настоящие Герои!

Повернувшись, Конев неторопливо направился к командному пун-кту.

…Показалась Старица. Красиво смотрелись с воздуха купола церквей, главная улица вдоль Ржевского шоссе, оплывшие земляные валы кремлей между Волгой и речками Верхняя и Нижняя Старица, Успенский монастырь. Еще три минуты – и истребители, вздымая пыль, катились по посадочной полосе аэродрома.

99

Спрыгнув на землю, Игнатьев с наслаждением снял шлем, размял уставшую спину и направился к командиру полка.

– Наслышан уже! – махнул рукой Василяка в ответ на приветствие. – Звонил полковник Дагаев, рассказал, как вы сражались. Надо же, одиннадцать самолетов завалили! Мыться и в столовую! Донесение напишешь позже.

…В столовой молодежь, разгоряченная выпитой водкой, шумно обсуждала результаты последнего боя. Игнатьев прислушивался к их разговорам, но участия не принимал.

Подошел командир первой эскадрильи капитан Купин и хлопнул его по плечу:

– Что ты такой притихший, Николай? Радоваться надо. Против та-кой армады выстояли!

– Устал. Три боевых вылета – сам понимаешь, что такое.– Да, но мы с тобой когда-то и пять в день делали.– Страна прикажет – и жизнь отдадим! Я сейчас подумал о том, что

потери на войне неизбежны. А придут молодые летчики – будут ли они также летать, как мы, также чувствовать машину, также воевать, в конце концов?

– Думаю, будут. Смотри, к примеру, Боровых, Томильченко – наши курсанты, мы их год назад учили летать, учили стрелять в воздухе, а сейчас они воюют, бьют немцев.

…Игнатьев вышел из столовой и побрел в землянку. Там он при-сел, снял сапоги и с наслаждением вытянулся на нарах.

Подошел Томильченко.– Командир, как сбитые самолеты делить будем?– Предлагаю записать каждому по бомбардировщику. Кроме того,

дополнительно, сбитые в группе машины распределим так: Томиль-ченко, Боровых, Лазареву – «мессершмитт», остальным – «Юн-керс-87» и «Юнкерс-88». Возражения есть?

– Думаю, справедливо.Игнатьев не заметил, как задремал. Ему снились странные сны:

Ленинград, кусты цветущей сирени, аэроклуб, первое свидание на Красном мосту, мать, пекущая блины… Проснулся он от резкого кри-ка дежурного офицера:

– Эскадрилья, на построение!

100

Он быстро надел сапоги, пилотку, оправил гимнастерку и выско-чил наверх.

…Эскадрилья стояла, вытянувшись в струнку. Подошел команди-ра полка майор Василяка с офицерами штаба, и с ними – полковник Дагаев.

Отдав рапорт, Игнатьев замер, ожидая указаний. Но дальше про-изошло неожиданное: полковник Дагаев вышел вперед и от имени командования поблагодарил эскадрилью за службу, за мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, затем вручил каждому орден Красного Знамени. Такой оперативности от командования никто не ожидал.

После награждения воцарилась неловкая пауза.– Да что там, молодцы они! – вдруг выкрикнул начальник штаба

полка капитан Галузгов. Он подбежал и обнял Игнатьева. За ним все бросились поздравлять отличившихся летчиков.

…Вечерело. Над речной поймой уже вился легкий туман. Плавно несла свои воды Волга от Старицы сначала на северо-восток, затем на восток, а затем, круто повернув, на юг, к Сталинграду. Там, на даль-них подступах к городу, уже разгоралось одно из величайших сраже-ний Второй мировой войны.

До Победы оставалось 675 дней.

101

102

Владимир КОРОЛЬ

КАВАЛЕРы ЗОЛОТОй ЗВЕЗДы

9 февраля 1963 года, в день 40-летнего юбилея Аэрофлота, газета «Ленинградская правда» поздравила кавалеров Золотой Звезды, рабо-тающих в Ленинградском аэропорту «Шоссейная».

В газете были названы имена только восьми обладателей медали «Золотая Звезда».

В разное время в авиапредприятии «Пулково» работали 18 облада-телей высшей награды страны. В июне 1973 года еще двое авиаторов были награждены медалью «Золотая Звезда» (к сожалению, один из них — бортмеханик Викентий Григорьевич Грязнов — был удостоен «Золотой Звезды» посмертно).

В 1962 году начал трудиться в должности сменного начальника аэ-ропорта дважды Герой Советского Союза Петр Афанасьевич Покры-шев. В суровые дни блокады Ленинграда, по выражению Главного маршала авиации А. А. Новикова, немцы также заметили искусного летчика. Стоило ему появиться над вражескими позициями, как не-мецкое радио начинало бить тревогу: «Внимание! Внимание! Будьте осторожны! В воздухе Покрышев!». За годы войны летчик произвел 305 боевых вылетов, одержал 38 воздушных побед.

Дважды Героем Советского Союза был ленинградский летчик Ев-гений Петрович Федоров. В годы войны он 178 раз вылетал на бом-бежку крупных вражеских объектов. Участвовал в прорыве и снятии блокады. На авиапредприятии он много лет трудился диспетчером службы движения.

Николай Степанович Мусинский прошел путь от Москвы до Бер-лина. На его счету 230 боевых вылетов. Свой бомбардировщик он во-

103

дил в небе родного Подмосковья, Воронежа, Орла, Харькова, Восточ-ной Пруссии и Берлина. Последний боевой вылет Мусинского — на бомбежку резиденции фюрера — имперскую канцелярию.

Леонид Васильевич Рассохин сражался на подступах к Ленингра-ду, на берегах Волги, в предгорьях Кавказа. Боевой путь закончил в небе Берлина. На его счету 341 боевой вылет. На авиапредприятии Рассохин летал на Ли-2, затем трудился в службе движения.

В ленинградском небе сражался летчик-истребитель Василий Ни-колаевич Харитонов. На его счету 28 сбитых вражеских самолетов. Ему присвоено звание «Почетный гражданин Санкт-Петербурга».

Подступы к Ленинграду защищал летчик-истребитель Василий Алексеевич Горин. На авиапредприятии работал начальником аэро-порта, заместителем командира 205-го ЛО, инспектором по безопас-ности полетов.

Участниками войны были летчики Герои Советского Союза Григо-рий Семенович Данилов, Сергей Сергеевич Кудрявцев, Иван Сергее-вич Банифатов, Николай Сергеевич Зайцев, Вячеслав Александрович Медноногов, Николай Степанович Петров, Тимофей Александрович Саевич, Сергей Александрович Скорняков, Валериан Михайлович Турыгин...

В сборе материалов о героях войны, работавших на авиапредприя-тии, мне помогал председатель Совета ветеранов войны и труда Е. В. Курлыкин. Он же и посоветовал назвать имя Героя Советского Союза (первого иностранного гражданина, удостоенного этого высокого звания за воздушные бои в небе Испании), Героя Болгарии, бывше-го начальника Тамбовской авиашколы ГВФ Захари Захариева. У него учились многие ленинградские летчики, в числе которых были Вя-чеслав Александрович Медноногов и Владимир Васильевич Сиротин.

Звания Героя Советского Союза удостаивались летчики, на счету которых было не менее 15 сбитых вражеских самолетов. Летчик И. Н. Кожедуб в воздушных боях сбил 62 самолета противника, а летчик А. И. Покрышкин — 59. Оба они были трижды удостоены звания Героя Советского Союза. Их имена широко известны в нашей стране и за рубежом.

104

Мне хочется рассказать об одном летчике из славной когорты кава-леров «Золотой Звезды», которые работали долгие годы в Ленинград-ском аэропорту «Пулково» – о Валериане Михайловиче Турыгине хо-чется рассказать более подробно.

В неполные девятнадцать Валериан познал небо, его голубую без-донность и необъятную ширь. Пройдут годы, десятилетия с того памятного времени, и Валериан Михайлович в беседе с корреспон-дентом «Санкт-Петербургских ведомостей» с юношеской откровен-ностью заявит: «Если человек хочет летать и начал летать, то это уже на всю жизнь. Небо – непреодолимая страсть».

Согласимся с бывалым летчиком. Справедливость слов Валериана Михайловича поддержат все, кто испытал себя в небе даже в качестве пассажира. А ведь Турыгин испытывал себя за штурвалом без малого четверть века в мирные годы и в годы лихолетья. Начинал первые по-леты на широко известном «небесном тихоходе», затем яростно кру-тил в огненном небе на «ястребках», «лаггах», «яках»... Последним освоенным самолетом был стремительный реактивный МиГ-19. Но наступил момент — и пришлось попрощаться с небом — не по своей воле.

А впереди уже маячили более скоростные машины, здоровье по-зволяло. Но увлечение ракетами известного государственного деятеля сильно ударило по численности военной авиации. Попал под сокра-щение и гвардии полковник, кавалер четырех орденов Красного Зна-мени, талантливый летчик Валериан Турыгин.

...Командир авиационного полка Турыгин был представлен в по-бедном мае сорок пятого к высшей награде Родины — Золотой Звезде Героя. Соответствующие наградные документы были оформлены и поданы по команде... Но об этом расскажем немного позже. А пока поговорим о любопытных совпадениях.

Родился Валериан на Смоленщине — родине первого русского авиатора Михаила Ефимова. В годы войны некоторое время воевал в 5-й воздушной армии. В этом соединении сражались 192 Героя Со-ветского Союза, в их числе прославленные крылатые асы, трижды удостоенные этого высокого звания: Александр Покрышкин и Иван Кожедуб.

...Путь в огненное небо войны младший лейтенант Турыгин начал

105

в орлином краю. Выпускник Одесской авиационной школы, в новень-кой летной форме с рубиновым кубарем на небесного цвета петлицах и «курицей» – летной эмблемой – на рукаве, прибыл в Армавирскую военную авиационную школу на должность летчика-инструктора. За-метим, что это была высшая оценка летного мастерства вчерашнего учлета. Такого удостаивались немногие. К началу рокового 22 июня младший лейтенант успел выпустить в самостоятельный полет две группы курсантов – семнадцать летчиков-истребителей.

В связи с приближением фронта к Северному Кавказу Турыгин трижды подавал рапорт начальнику школы с просьбой направить его в действующую армию. Однако начальник школы отвечал за каче-ственную подготовку летных кадров и даже в эти драматические дни и ночи сорок первого не торопился направлять в бой необученного учлета. Слишком велики были потери...

Фронт неумолимо накатывался на предгорья Кавказа, Керченский полуостров. Школьный аэродром превращался во фронтовой. Из лет-чиков-инструкторов спешно создается оперативная группа летчиков-истребителей, а вскоре формируется на базе школы 653-й авиацион-ный полк. Первый командир полка майор М. Н. Зворыгин сам водит в первые воздушные бои, сплачивает коллектив в славное боевое со-единение, которое с честью прошло от школьного аэродрома до вра-жеской столицы. Вспоминая первые боевые вылеты, Валериан Ми-хайлович спустя многие годы писал: «Пережили мы тогда тяжелое время. Совершали боевые вылеты на истребителях И-15бис с неуби-рающимися шасси. Самолет, запущенный в серию в 1937 году, сильно устарел. Напомню, что немецкий истребитель Me-109 имел 540 км/час, а наши истребители – 320–350. Даже немецкий бомбардировщик намного превосходил в скорости наш истребитель».

В конце октября 1941 года 653-й полк перебросили в район Крас-нодара. При налете вражеской авиации на полевой аэродром он по-нес значительные потери. На следующий день остатки полка были переброшены в район Керченского пролива. В его небе младший лей-тенант Турыгин получил первое боевое крещение. О нем упомина-ется в военно-историческом очерке боевого пути 5-й воздушной ар-мии: «Совершил в составе звена Кубарева разведывательный полет в окрестностях города Керчи...»

106

Вот как об этом задании вспоминал Валериан Михайлович: «По-года была отвратительная, нижняя кромка облаков на высоте 200 ме-тров, видимость плохая, лил дождь. Звено вел старший лейтенант Василий Кубарев. За Керченским проливом мы обнаружили большие колонны вражеских войск и техники, приближавшиеся к Керчи. По нашему звену враг открыл огонь из всех видов вооружения. Несмо-тря на огненный шквал, задание мы выполнили. На обратном курсе в мотор моего самолета попал снаряд. Бензин с перебитой магистрали начал хлестать прямо мне в лицо. Все вокруг окуталось в белый пар, в глазах невыносимая резь, вот-вот вспыхнет факел. Мгновение на раздумья, и я бросаю самолет в пике. Подо мной плотные вражеские колонны, и я нажимаю гашетку четырех пулеметов. Семь раз бросал в пике на вражеские колонны самолет, израсходовал боекомплект, сбил пламя. А на бензомере стрелка почти на нуле, на три-четыре минуты полета. И я направляю самолет через пролив на аэродром». Высота полета помогла, и летчик спланировал на начало летного поля.

Вот поистине русский характер! Ведь никто не осудил бы млад-шего лейтенанта, если бы он вернулся на аэродром после опасного повреждения самолета. Но такой уж характер – погибать, так с музы-кой: в критический момент идти на таран, закрывать телом амбразуру, бросаться со связкой гранат под танк, последней гранатой подорвать себя и врагов...

Во второй половине октября 1941 года на южном крыле советско-германского фронта создалась сложная обстановка. Несмотря на боль-шие потери, вражеские войска стремились быстрее овладеть Крымом. Захват полуострова и уничтожение частей Красной Армии, обороняв-ших его, ускорял, по замыслам немецкого командования, вступление в войну Турции. «Мы, – писал по этому поводу начальник генштаба вермахта Гальдер, – должны продолжать стремиться изменить в нашу пользу политическую позицию Турции. Это приведет к значительно-му улучшению нашего военного положения на юго-востоке». Кроме этого, по выражению фюрера, «Крым являлся советским авианосцем, который постоянно угрожал и наносил удары по румынской нефти». В этих условиях перед авиаторами 5-й воздушной армии и ее сосед-ней 4-й были поставлены задачи: проведение ежедневных разведы-вательных полетов, сочетающихся с бомбоштурмовыми ударами по

107

скоплениям вражеских войск, а также по его передовым позициям.«Наш полк, — вспоминает Валериан Михайлович, — в основном

использовало командование Четвертой воздушной для штурмовки пе-реднего края вражеских войск. Вот ушло звено старшего лейтенанта Медяника штурмовать вражеские позиции в район города Керчь. С боевого задания не вернулся младший лейтенант Довженко. И опять звено идет на задание. Не возвращается младший лейтенант Заморий. Потери, потери... Но мы не дрогнули, дух наш непреклонен. Ежеднев-но мы наносили бомбовые удары на полуострове, по кораблям и бар-жам в Керченском проливе, Азовском и Черном морях. К сожалению, боевых самолетов очень мало, и с каждым вылетом потери...» «Во время высадки нашего десанта в Крыму, который отбросил вражеские войска до Феодосии, наш полк в буквальном смысле висел над отсту-пающим противником, над узлами его сопротивлений. Малочислен-ность нашей авиации (почти один к десяти) мы восполняли частотой боевых вылетов, мужеством, смекалкой и мастерством».

Сохранилось любопытное свидетельство, которое привел на стра-ницах своих воспоминаний командарм-4 К. А. Вершинин. Это неот-правленное письмо погибшего немецкого солдата в свой фатерлянд: «...Русские летчики бомбили нас 14 дней подряд. В прошлую ночь они совершили 50 налетов. Для меня и моих товарищей до этого вре-мени остается загадкой: где они берут так много самолетов?»

«Да, это было так, – подтвердил Валериан Михайлович. – Неко-торые наши ребята совершали за эти дни 40–50 вылетов на передний край обороны. Враг понес ощутимые потери. Но понесли их и мы. Не вернулось на аэродром двенадцать летчиков. В самолет Ивана Стоя-кова немецкий снаряд попал, когда он зашел в пике. Так и врезался Иван в немецкие зенитки...»

И еще об одном боевом эпизоде рассказал Валериан Михайлович. «Наше звено вылетело на прикрытие воинских частей в район вос-точнее Феодосии. При подлете к цели на нашу тройку набросилось четыре «мессершмитта». Кубарев дал команду: «В лобовую атаку!» Несмотря на плотный пушечный огонь «мессершмиттов», ведущий звена сблизился и выпустил во вражеское звено два реактивных сна-ряда. Из четверки стервятников осталось два, которые на большой скорости покинули поле боя».

108

...Наступили весна и лето трудного сорок второго. Красная Армия с боями отходила в глубь страны. Танковая лавина немецких группи-ровок, вырвавшись на оперативный простор, вклинивалась в колонны отсту¬пающих частей. Много бед она наносила обескровленным со-ветским соединениям. Однажды неожиданно для авиаторов она ата-ковала их аэродром.

«Дело было к ночи. Начало смеркаться... — вспоминает Вале-риан Михайлович. — Кинулись спасать самолеты. Запускали мото-ры, и сразу на взлет. А взлетать пришлось на танки. Вижу, пытает-ся взлететь Миша Лебедев. Погибает вместе с боевой машиной. За ним Вася Пилюгин... Я решил взлетать поперек полосы. Тут мне на крыло прыгает комиссар Прибылов, за ним техник Дмуховский. Даю газ. Разгона мало, а тут еще все усложнили два «пассажира». Еле-еле взлетел, а кругом тьма. Приборов для пилотирования истребителя в таких условиях нет. Немцы «подсказали», осветив ракетами свое расположение. Сориентировался и развернул самолет до ближайшего аэродрома. Три-четыре минуты полета, и я повел самолет на посадку. Колеса касаются земли и катятся по ней, и вдруг самолет скапотиро-вал. Меня выбросило метров на шесть-восемь. Сгоряча вскакиваю, в глазах круги, падаю, затем ползу к самолету. Слышу стон комиссара, его ноги придавило плоскостью. Пытаюсь помочь, руками разгребаю землю, чтобы сделать углубление. Появляется техник, и мы вдвоем освобождаем комиссара. Только вытащили его из-под плоскости, как самолет вспыхнул ярким факелом. Вокруг нас собрались крестьяне, и я уточняю место приземления. Не медля, где пешком, где на попут-ке, добираюсь до аэродрома Абинская. На аэродроме стоят «По-2», летчиков нет. Самовольно взлетаю – надо скорее спасать комиссара, у которого потеряно много крови, ноги в ужасном состоянии. Но все обошлось благополучно, раненого вовремя доставил в краснодарский госпиталь, самолет вернул на аэродром.

Однако на аэродроме меня взяли под стражу и чуть было не рас-стреляли. Обидно до слез. На моем счету сбитые «мессер» и «юн-керс», первая награда — орден Красного Знамени. Однако все обо-шлось. Прибыл на место сбора полка, от которого осталось одно название и три летчика и четыре техника. Как говорят, на войне как на войне».

109

А война требовала новых воздушных боев, разведывательных по-летов... Полк пополнялся личным составом, новыми машинами. Лей-тенант Турыгин переучивается на «ЛАГГ-3», а затем на «Як-3», при-нимает участие в перегонке самолетов для фронтовых частей.

«Трудно теперь рассказать обо всем, время многое уносит, стирает из памяти,— говорит Валериан Михайлович. – В последнее время за-нялся воспоминаниями, записал отдельные эпизоды. А что успел сде-лать за годы войны,— смотрите мое личное дело. Там все записано».

Но не все записано. Разве можно записать чувства, пережитые в дни и ночи жестоких огненных лет войны? Разве можно записать тот предел человеческих возможностей в воздушных боях? Ведь бой в воздухе — это не бой на земле. В жестоких схватках надо было не только победить воздушного соперника, но и сберечь боевую машину. И от этого зависела жизнь летчика. Надо было обладать высоким ма-стерством пилотирования и не менее высоким мужеством, чтобы вер-нуться из боя порой «на честном слове и на одном крыле». В личном деле гвардии полковника В. М. Турыгина записано: совершено 332 боевых вылета. Из них: на разведку войск противника с фотографиро-ванием боевых порядков наземных частей – 102, на прикрытие своих наземных войск на поле боя – 80, на штурмовку войск и аэродромов противника — 88. Провел 88 воздушных боев, в результате которых лично сбил 13 самолетов противника, в группе – 4, на аэродромах –1...

332 боевых вылета. Много это или мало? Судите сами, кавалер трех Золотых Звезд Иван Кожедуб совершил 330 боевых вылетов, Ва-силий Глинка, удостоенный дважды этой высшей награды, имел на своем счету 330 боевых вылетов.

И еще об одной цифре. 88 штурмовок по переднему краю и аэро-дромам противника совершил этот славный летчик. Расскажем только об одном из 88 боевых эпизодов летчика Турыгина.

Произошло это 15 сентября 1943 года. В этот день лейтенант Ту-рыгин повел восьмерку к линии фронта. Подлетая к цели, заметили на встречном курсе целую армаду «мессеров»: сорок восемь против восьми. Дальше рассказывает Валериан Михайлович:

«Я даю по радио команду «За Родину!» и веду восьмерку в ло-бовую атаку. В быстротечном бою сваливаю два «мессера», боевые друзья – еще шесть. Своих потерь нет». И далее замечает, что вре-

110

мя настало другое и для нас, и для противника — наступал перевес в нашу пользу. Позади были Кавказ, Крым, впереди – Белоруссия, Польша, Восточная Пруссия, Германия. Впереди у майора Турыгина был рейхстаг, на одной из колонн которого воздушный воин в 1945-м оставит свой автограф. А пока у командира эскадрильи Турыгина и его подчиненных каждый боевой вылет – это смертельный поединок. «Либо он тебя, либо ты его», – как заметил в нашей беседе Валериан Михайлович.

На всю жизнь запомнился Турыгину еще один боевой вылет – 10 марта 1945 года. «Этот вылет особый, – вспоминает он. – В воздухе уже висела Победа. И каждый наш вылет приближал ее. И на этот раз мы ее приблизили. А произошло это так. 36 самолетами Ла-7,– я уже был командиром полка, – мы штурмовали аэродром Сопот око-ло Данцига, где немцы сосредоточили большое количество авиации для прикрытия Берлина. Уничтожили на аэродроме 103 самолета, многие повредили. При втором заходе на цель меня подбили, пере-били тягу элерона, пробили бензобак. Самолет стало вращать вокруг оси. В высшем пилотаже такое вращение называют «бочкой». Обыч-но на выполнение такой фигуры рекомендуется совершать не более пяти вращений. Мне же пришлось лететь «бочками» 125 километров. Вращение не дает возможности оставить самолет и выброситься на парашюте или совершить посадку. При подходе к аэродрому резко до отказа использовал элероны, вращение прекратилось, но только на скорости в 410 километров. С такой скоростью пришлось и садиться (заметим, что посадочная скорость составляет 160–180 км/ч. – В.К.). Извлекли меня из кабины искореженного самолета техники и отнесли в госпиталь».

Вскоре в полк прилетел командир корпуса генерал А. С. Осипен-ко. Пожав Турыгину руку, взволнованно сказал: «Только за одну эту штурмовку ты достоин высшего отличия Родины. Я позабочусь».

Генерал слово свое сдержал, представил к званию Героя. Но ко-мандующий армией был не в ладах с командиром корпуса, и на на-градном представлении появилась резолюция: «Нецелесообразно в связи с тем, что у Турыгина имеющихся наград достаточно».

Шли годы. Неоднократно боевые товарищи обращались с хода-тайством о восстановлении справедливости. «Велики заслуги В. М.

111

Турыгина перед Родиной»,— писали они в ходатайстве Президенту СССР. И их голос был услышан. 20 марта 1991 года Валериану Ми-хайловичу Турыгину за мужество и героизм, проявленные при выпол-нении боевых заданий, было присвоено высокое звание Героя Совет-ского Союза.

Славен и трудовой путь Валериана Михайловича. Без малого че-тыре десятилетия он добросовестно трудился в ленинградском аэро-порту, затем на заводе. В дни юбилейных торжеств, в День Победы надевал бывший воздушный воин свой военный мундир, на котором сияли семь орденов, двенадцать медалей и Золотая Звезда Героя.

В заключение перечислим всех кавалеров Золотой Звезды и Героев Социалистического Труда, работавших в аэропорту Шоссейная (Пул-ково).

ДВАЖДы ГЕРОИСОВЕТСКОГО СОЮЗА

Покрышев Петр АфанасьевичФедоров Евгений Петрович

ГЕРОИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Банифатов Иван СергеевичГорин Василий АлексеевичГрязнов Викентий ГригорьевичДанилов Григорий СеменовичЗайцев Николай СергеевичЖиволуп Михаил АндреевичКудрявцев Сергей СергеевичМедноногов Вячеслав АлександровичМусинский Николай СтепановичПетров Николай СтепановичРассохин Леонид ВасильевичСаевич Тимофей Александрович

112

Скорняков Сергей АлександровичТурыгин Валерьян МихайловичХаритонов Василий НиколаевичШишкин Николай ВасильевичЯковлев Александр НикифоровичЯнченко Вячеслав Михайлович

ГЕРОИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА

Городков Сергей АлександровичКалашник Григорий ИвановичМигалкин Анатолий Николаевич

113

114

Ольга МАЛЬЦЕВА

ФЛАГ ПОБЕДы

Очерк

В России стояли смутные годы середины девяностых годов: боль-шая страна распалась, промышленные предприятия закрывались, по-явилось много безработных, зарплаты и пенсии стали нищенскими, шло большое сокращение в российской армии. Приближался самый любимый праздник отца, 9 мая, и не просто очередной, а Юбилейный День 50-летия Великой Победы 1995 года. Умные, светло-зелёные глаза фронтовика выражали чувство и радости, и горечи. Разве так он представлял юбилей Победы полвека назад? Его поколение гордилось своей страной, героически отдавало жизнь за Родину, верило в свет-лое будущее.

В мае сорок пятого моему отцу, Александру Филипповичу Ско-робогатову, шёл всего двадцать второй год, а за плечами молодого лейтенанта пролегли тысячи километров военных дорог от Сталин-града до Берлина. Среднего роста, худощавый, но крепкий, стройный и энергичный, русоволосый паренёк с достоинством выполнял свой солдатский долг. Таким он и оставался долгие годы. Лютая война вре-залась в память отца, как осколки вражеских снарядов, вонзившиеся в грудь, и нести ему этот крест до конца своих дней. Он щадил чувства людей, и самые страшные подробности военных событий хранил в глубине своей души, как запретные кадры трагического кино, дове-ренные судьбой.

Он родился в Краснодарском крае, но родословные корни были исконно русские из Курской области. Пройдя большую войну, сам

115

удивлялся, что остался живым. Два его старших брата погибли сразу вначале войны. После войны мой отец остался без родных и уехал на север, где женился, учился заочно, стал школьным учителем, да так и остался на Печорском Севере в Троицко-Печорске на полвека. Обыч-но за праздничным застольем, имея красивый голос и музыкальный слух, он любил запевать песни военных лет, исполняя их с душев-ной грустью. Только 9-го мая, когда расходились гости, в кругу своей семьи, отец предавался фронтовым воспоминаниям. Иногда в школе, где Александр Филиппович преподавал физику и математику, и для мальчиков столярное дело, бывало – старшим ученикам и учителям-коллегам, он иногда рассказывал эпизоды из военной поры. Говорил увлечённо, в его глазах светился молодой огонёк, и все слушали не шелохнувшись. Мне запомнились его удивительные рассказы.

Школьные годы в Славянске на Кубани, вручение аттестата и вы-пускной бал 21 июня 1941 года – всё это осталось за чертой довоен-ного детства. Роковое утро 22 июня стало точкой отсчёта нового вре-мени, новой судьбы в истории всей нашей страны, частицей которой отец ощущал себя до последнего дыхания. Чтобы подать заявление в добровольцы, вместе с мальчишками-сверстниками две недели, в жаркие дни, выстаивал очередь возле переполненного военкомата. В июле получил направление на ускоренный шестимесячный курс в Урюпинское военно-пехотное училище. Он ещё не знал, что два стар-ших брата погибнут в боях 1941 года, что и сам сполна хлебнет во-енного лихолетья.

В марте 1942 года восемнадцатилетний лейтенант Александр Скоробогатов был назначен командиром стрелкового взвода. Ночью батальон подняли по тревоге и погрузили в состав. Но до места на-значения, в Тихорецк, не доехали, так как их воинский эшелон по-пал под бомбёжку. Разве можно забыть, как неожиданно оказались во вражеском окружении и вступили в первый неравный бой! Там отец впервые получил ранение в голову: пуля задела висок, хлынула кровь. Рану перебинтовали, и командир взвода, подбадривая солдат, снова встал за пулемёт. Самоуверенные фашисты нагло топтали нашу русскую землю, проявляя невиданную жестокость. Их пулемёты с металлическими лентами, строчили бесперебойно, а вот у нашего станкового пулемета патронные ленты были брезентовые, то и дело

116

происходил перекос патронов, приходилось постоянно устранять не-поладки. Бой длился три дня, и батальон, отчаянно сражаясь, смог вырваться из окружения. Воронеж к этому времени уже был захвачен врагом. Положение на фронте было удручающим: шли кровопролит-ные бои, наши части все время отступали.

В июле 1942 года был объявлен приказ Наркома обороны: «Ни шагу назад!» Семь месяцев длились непрерывные бои за Сталинград. Все подразделения, плечом к плечу, в пекле пожарищ, в огне и дыму, держали оборону города. Погибая в смертельных боях, советские сол-даты проявляли невиданную стойкость и героизм. Налетая ревущей тучей, вражеские самолёты беспощадно бомбили город, фугасные бомбы рассыпались огненным дождём. Горели небо и земля. По Вол-ге, залитой кровью и нефтью, на левый берег переправляли раненых и мирное население, обратным рейсом на правый берег Волги отправ-ляли фронту пополнение и боеприпасы, которых катастрофически не хватало. Под прицелом фашистских бомбардировщиков сражались и тонули советские корабли. В этой легендарной битве каждый клочок сталинградской земли, каждый дом, каждая ступенька были героиче-ски отвоеваны у врага – рассказывал отец.

В горячем сентябре, в бою за Сталинград, отец второй раз был ра-нен сквозной пулей, почти у самого сердца. Контуженный, с осколка-ми в груди, истекающий кровью, потерявший сознание, он был сочтён мёртвым. Матери успели отправить похоронку на сына. Потом мой отец всю жизнь сам удивлялся, что в Сталинграде он всё-таки чудом выжил. Застонал, очнулся, и его не успели захоронить в братской мо-гиле. Вместе с другими раненными на катере, под угрожающей бом-бёжкой, был отправлен на левый берег Волги, а затем на машине, ла-вирующей под обстрелами, доставлен в госпиталь. Первый госпиталь был переполнен, и машину отправили ещё за 30 километров. Потом оказалось, что в тот первый госпиталь попала бомба, и там погибли все раненные и медсанчасть. Судьба чудом хранила отца от смерти. Три дня, не приходя в себя, он был в бреду. А как только пошёл на поправку, молодой лейтенант стал проситься на фронт. Врач не хотел отпускать, хотел ещё подлечить, но отец всегда жил по зову совести. 2 ноября он вернулся в свой батальон и принял участие в легендарных событиях – в победном завершении Сталинградской битвы. В фев-

117

рале 1943 года ликовала вся страна – начался переломный поворот в истории Великой Отечественной войны.

Сталинградский фронт был расформирован. Далее отец, уже стар-ший лейтенант и командир пулемётной роты, участвовал в сражени-ях на Курской дуге. Он вспоминал впоследствии, как пять месяцев длилась масштабная подготовка, к обороне. Пехота выполнила колос-сальную работу – в зной и жару накопала сотни километров окопов и противотанковых рвов, готовили маскировку наших вооружений. В июле 1943 года развернулись масштабные бои широким фронтом. Уже окрепла Красная Армия, и в решающих танковых сражениях, в сочетании с ударами авиации и артиллерии, наша армия опрокинула врага, погнала его на Запад.

Потом были бои за освобождение Белоруссии и Польши, довелось отцу воевать и на территории самой Германии. Очень трудно далось взятие мощно укреплённого Берлина. В феврале 1945 года, в решаю-щих боях на Одере, отцу осколками раздробило правую руку и рани-ло правое колено. В госпитале военный врач предлагал лейтенанту ампутировать руку. А бойцу был всего двадцать один год! О потере руки даже мысли не допускал! До Победы оставалось 2 месяца. Он справился с бедой – сумел разработать руку и не стал инвалидом. Ещё отслужил в армии до февраля 1946 года. Можно сказать, что какие-то таинственные силы хранили моего отца в смертельных боях. На-верное, это были молитвы матери: оплакивая старших сыновей, она молилась за младшего сына ежедневно. После войны Александр Фи-липпович честно трудился ещё 55 лет.

За боевые заслуги отец награждён тремя орденами: орденом Крас-ной Звезды и двумя Отечественной войны, медалями «За оборону Сталинграда», «За взятие Берлина». И в мирной жизни он всегда оставался солдатом, никогда не хвастал наградами, о войне рассказы-вал сдержанно, правдиво. Он был настоящим патриотом своей стра-ны, и никакие смуты не могли пошатнуть его чувства. Будучи пенси-онером (он трудился до 70 лет – в последние годы работал в детсаде столяром по ремонту детской мебели) и чувствуя бесконечный долг перед Родиной, перечислял по 100 рублей в Фонд Мира (в общей сум-ме перечислив около 2,5 тысяч рублей – это были большие деньги в советские годы).

118

В 1995 году в России был принят новый трехцветный флаг, и не-которые представители новой власти стали стыдится прежнего крас-ного флага. Отец заранее готовился к 50-летнему юбилейному празд-нику Победы: что-то старательно оттачивал на станке в своём сарае, а в перерыве молчаливо курил на крылечке. А потом, стараясь не вы-давать душевного волнения, обратился за помощью к маме:

– Лена, у тебя найдётся кусок красной материи? Мама сразу поняла, зачем он смастерил новую деревянную палку:

наверняка это флагшток. Родители прожили 50 дружных лет и во всём были единомышленниками. Мама, Елена Егоровна, работала в тылу и тоже испытала на себе трудности военных лет. Женщины трудились по четырнадцать часов в сутки: с утра, в любую погоду, и в дождь, и в мороз, в лесу валили деревья ручной пилой, грузили и перевозили на лошадиных подводах. Летом трудились на полях, а после обеда в бух-галтерии. Мама имеет награды труженика тыла. С юных лет большая мастерица в швейном деле, она нашла в сундуке отрез красной ткани и аккуратно прошила края полотнища. И когда помогала папе делать флаг, её голубые глаза снова сияли молодостью.

Чтобы поздравить отца с юбилейным Днём Победы, я с мужем и двумя детьми приехала в родительский дом накануне праздника (сын Роман был уже студентом, дочь Маша пятиклассницей). И вот 9 мая 1995 года, в 10 утра, под новеньким красным флагом мы все вместе вышли на праздничную демонстрацию. Было радостно, что под на-шим флагом росли ряды демонстрантов: присоединялись ветераны войны, труженики тыла и знакомые Троицко-Печорска.

– Александр Филиппович, здравствуйте! С юбилеем Победы! Спа-сибо вам за Победу! – радуясь встрече, поздравляли любимого учите-ля повзрослевшие ученики.

Флаг получился большой и красивый. Роман нёс его с чувством от-ветственности, представляя, как в его возрасте дедушка уже воевал в окопах Сталинграда. Празднично озаряя улицу, вышло яркое солнце. Отец всегда держался скромно, но по нашей просьбе снял плащ и на его груди засияли боевые награды, которые он надевал только 9 мая. На лице фронтовика светилась радостная улыбка. Отцу было прият-но, что мы были вместе в этот день: рядом шагал внук, уже студент, внучка Маша держала дедушку за руку, я несла его плащ, а мой муж

119

Сергей снимал памятный день на видеокамеру.Люди собрались возле памятника павшим воинам, и по радио гром-

ко зазвучала песня, волнующая душу каждого россиянина: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» В этот торжественный момент отец взял свой флаг из рук внука, а ветер, как по заказу, рас-правил полотнище, и оживший красный флаг Победы, откликаясь на песню, затрепетал на фоне голубого неба в лучах майского солнца. Лица ветеранов и всех демонстрантов выражали единое чувство гор-дости и благодарности за отвоёванную Родину, за Великую Победу, которой исполнилось 50 лет, и которой суждено жить в сердцах новых поколений.

120

Юрий ТУйСК

ПРЕДРЕШЕННАЯ ВСТРЕЧА

О предопределении в судьбе человека говорили многие писатели: Пушкин, Лермонтов, Чехов, Куприн, Арсеньев, Новиков-Прибой. А С. Есенин в своем последнем стихотворении сказал с проникновен-ной грустью:

До свиданья, друг мой, до свиданья.Милый мой, ты у меня в груди.Предназначенное расставаньеОбещает встречу впереди.

Если учесть, что это стихотворение стало для Есенина предсмерт-ным, становится понятен и характер самой встречи.

Э. Хемингуэй, с присущей ему гениальностью, писал в предисло-вии к роману «Прощай оружие»: «Жизнь – это вообще трагедия, ис-ход которой предрешен».

Об одной из своих, как представляется автору предрешенных встреч, мне бы хотелось здесь рассказать. Заранее оговорюсь, вопреки драматическим обстоятельствам, эта встреча оказалась счастливой. Но для того, чтобы читателю стало все понятно, начну с Лермонтова.

ПРЕДВИДЕНЬЕ СОБСТВЕННОй СУДЬБыВ повести М.Ю. Лермонтова «Фаталист» есть слова, принадлежав-

шие одному из героев – Печорину: «Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том,

121

что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на не-бесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников». Михаил Юрьевич так увлекательно пишет о трагической судьбе пору-чика Вулича, что у многих читателей и сомнения не остается в право-те написанного.

Что до самого Лермонтова, то судя по содержанию ряда его со-чинений, да и по воспоминаниям современников, знавших Михаила Юрьевича, поэт не сомневался в том, что предопределение существу-ет. Думаю, что и многие поклонники гениального русского писателя с этим согласятся. Не будем забывать и то, что кроме литературного дара, Лермонтов обладал таким глубоким проницанием жизни, что мало кому в таком молодом возрасте дается. Скажу больше – не толь-ко творчеством, но и всей своей недолгой жизнью, поэт подтвердил сказанное им. Вот лишь некоторые примеры. Лермонтову не было и 17 лет, когда он сочинил небольшую поэму без названия, указав в за-головке лишь дату написания «1831 г. июня 11 дня». В ней поэт не-двусмысленно дает понять: «Кровавая меня могила ждет, могила без молитв и без креста». И, действительно, Лермонтов был убит на дуэли под Пятигорском летом 1841 года. Умирая, он потерял много крови, о чем и говорится в документах следственной комиссии. Верным было и прозрение о том, что его похоронят без надлежащего церковного ритуала. Священник Эрастов категорически отказался служить моле-бен по покойному (убитых на дуэли приравнивали к самоубийцам), а назначенный полковником Траскиным священник Скорбященской церкви Пятигорска Павел Александровский, хоть и пообещал осу-ществить чин погребения, но слово свое не сдержал. Об этом сви-детельствует запись в метрической книге Скорбященской церкви за 1841 год: «Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьевич Лермонтов 27 лет убит на дуэли 15 июля, а 17 погребен, погребение пето не было».

В своей короткой жизни Лермонтов не раз говорил о своей гря-дущей смерти. Издатель Самарин вспоминал, что в разговоре с ним поэт обмолвился «о своем будущем, о литературных проектах и среди этого проронил несколько слов о своей кончине». За неделю до ги-бели в пятигорском гроте «Диана» молодежь устроила бал. Михаил Юрьевич был весел, как никогда, много шутил и танцевал, однако в

122

тот же вечер сообщил товарищу по юнкерской школе П.А. Гвозде-ву: «Чувствую, мне очень мало осталось жить». 13 июля 1841 года в доме генерала Верзилина в Пятигорске, куда собрались на вечеринку несколько девиц и мужчин, поэт, обращаясь по-французски к падче-рице хозяина дома Эмилии Верзилиной, сказал: «Мадемуазель Эми-лия, прошу вас, один только тур вальса, последний раз в моей жизни». Присутствовавший на этом же вечере отставной майор Николай Со-ломонович Мартынов, придравшись к безобидной шутке поэта в свой адрес, вызвал его на поединок.

УДИВИТЕЛЬНОЕ СХОДСТВО В СУДЬБЕ ПЕРСОНАЖА И ПИ-САТЕЛЯ

Проводить сходство в судьбах писателей и их литературных ге-роев – дело неблагодарное. Тем не менее, такая параллель в судьбе Лермонтова и придуманного им серба Вулича прослеживается явно. В «Фаталисте» Печорин бросает по просьбе Вулича игральную кар-ту для того, чтобы узнать – заряжен пистолет или нет. Выпал чер-вонный туз, означавший, что оружие заряжено. Однако при первом спуске курка, когда Вулич целил себе в висок, произошла осечка. Но уже через несколько часов этого серба зарубил шашкой пьяный казак. Не то ли случилось с Лермонтовым в Ставрополе летом 1841 года, куда он прибыл со своим родственником Столыпиным для назначения во фронтовую часть? У обоих была возможность задержаться для ле-чения на Кавминводах. Столыпин, словно чувствуя надвигающуюся беду, пытался отговорить Михаила Юрьевича от поездки в Пятигорск. Тогда Лермонтов предложил решить судьбу поездки, бросив монету. Выпала «решетка», и оба оказались в Пятигорске, где спустя два ме-сяца поэт был убит. И, наконец, сама непродолжительная жизнь Лер-монтова заставляет думать о том, что возможно, он получил свыше литературный дар, чтобы, создав за короткий срок множество гени-альных творений, покинуть навсегда наш бренный мир.

У ГОРы МАШУК 15 ИЮЛЯ 1841 ГОДАВо времена Пушкина и Лермонтова дуэли в России проводились

с неукоснительным соблюдением правил кодекса французского гра-

123

фа де Шатовиллара. Нарушение дуэльного кодекса любой из сторон, включая и секундантов, рассматривалось, как тяжкое преступление: ведь на карту ставилась жизнь людей. Секундантами на дуэли между Лермонтовым и Мартыновым были приглашены князь А. И Василь-чиков, корнет М. П. Глебов, родственник и друг Михаила Юрьевича А. А. Столыпин (Монго), князь С. В. Трубецкой.

«Особенное права на первый выстрел по условию никому не было дано, - вспоминал князь Васильчиков. – Каждый мог стрелять, стоя на месте, или подойдя к барьеру, или по ходу, но (обратите внимание) не-пременно между командою «Два и Три!». Командовал Глебов. «Схо-дись!», - крикнул он. Быстрыми шагами Мартынов пошел к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов оставался на месте. Взведя курок, он поднял руку с заряженным пистолетом вверх. «В эту мину-ту, - продолжал Васильчиков, - я глянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом уже направленного на него пистолета».

«Раз…Два…Три…», – звучала команда. Сказав «Три», Глебов был обязан немедленно прекратить дуэль, чтобы, разведя противни-ков, начать все заново. Но, вопреки правилам, Глебов продолжает ду-эль, командуя: «Стреляйте или я вас разведу!» Лермонтов выстрелил в воздух, после чего последовал убийственный выстрел Мартынова. Почему так случилось? Глебов желал быстрее кончить дело (начина-лась гроза) и, видимо из самых добрых пожеланий хотел тем самым предупредить Лермонтова, чтобы он действовал. Ведь Мартынов це-лил в него. Увы, Михаил Юрьевич не предал этому значения.

На месте дуэли, где установлен памятник, есть мемориальная до-ска с описанием дуэли. Там говорится: «Удивительно, что секунданты допустили зверский поступок Мартынова. Он поступил против всех правил чести, благородства и справедливости». Хорошие слова, но не меньше Мартынова виноваты и секунданты. Следуй они дуэльным правилам, может и не произошла бы трагедия. Однако случилось то, что должно было случиться, ибо смерть Лермонтова была предопре-делена, и об этом он не раз говорил до роковой дуэли.

ПОЛТОРА ВЕКА СПУСТЯКо всему вышеизложенному, в части предопределения, можно

124

было бы отнестись с некоторой долей скепсиса (мало ли, что бывает в жизни), если бы не несколько важных событий происшедших с самим автором этого очерка, спустя почти 150 лет со дня смерти величай-шего русского поэта и прозаика. И все они, так или иначе, связаны с именем Лермонтова.

Позволю себе небольшое лирическое отступление, тем более что оно имеет отношение к нашей теме. Буквально с детских лет я бук-вально благоговел перед талантом Михаила Юрьевича. В немалой степени этому способствовало и то, что все свои школьные каникулы я проводил на Кавминводах, где жили мои близкие, а один из моих де-дов (по материнской линии) – Михаил Сергеевич Смирнов был про-фессиональным литератором, окончившим еще в 1902 году филоло-гический факультет Санкт-Петербургского университета. К слову, его родной брат Александр служил протоиреем в той самой Скорбящен-ской церкви Пятигорска, где до сих пор хранится вышеупомянутая запись о смерти поэта.

Зачитываясь Лермонтовым еще в школьные годы, я не только мыс-ленно представлял природу Северного Кавказа, но и воочию мог ви-деть ту чарующую картину степей и гор, где жили и действовали мно-гие герои его произведений.

В 10-й главе поэмы «Измаил-Бей» Михаил Юрьевич пишет:

В тот самый год, осенним днем,Между Железной и Змеиной,Где чуть приметный путь лежал,Цветущей, узкою долинойТихонько всадник проезжал.Кругом, налево и направо,Как бы остатки пирамид,Подъемлясь к небу величаво,Гора из-за горы глядит;И далее царь их пятиглавый,Туманный, сизо-голубой,Пугает чудной вышиной.

В далекую весну своего юношества, мне посчастливилось пешком

125

пройти по этому пути. Вся степь была покрыта нежнейшими анемо-нами, крокусами, тюльпанами, а всех краше была темно-лиловая кав-казская фиалка с упоительно-тонким запахом. Горы Бештау, Железная и Змейка, казалось, были погружены в ту глубокую синеву, о которой писал поэт. Волнительно и приятно было от одной лишь мысли, что Лермонтов именно здесь не раз проезжал верхом, на своем Черкесе по пути из Пятигорска в Железноводск.

СЕРЬЕЗНОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕТак случилось, что в возрасте 53лет я тяжело заболел. До того не

знавший никаких хворей, закаленный в геологических экспедициях, автор тяжко переносил свои страдания. Нет, никаких болей не было, но весь мой организм медленно, но неуклонно утрачивал свою жизне-деятельность. Неделями отказывался работать пищевой тракт, почки а вдобавок ко всему стали плохо слушаться руки и ноги. Казалось, кончина моя близка. Конечно, я обращался к врачам (пока были силы). Врач в поликлинике забила тревогу и меня немедленно поло-жила «свердловку» – одну из лучших клиник города. Я находился на отделении неврологии. Меня осматривал не только весь коллектив та-мошних врачей, но был приглашен консультировать профессор Ско-ромец, в ту пору – главный невропатолог Петербурга. Однако и его визит никакой ясности не внес. Простукивая меня костяшками своих пальцев, Скоромец старался казаться спокойным и даже веселым, но на его лице угадывались недоумение и тревога. Перед тем, как уйти профессор спросил меня: «Много пили, курили?»

Я ответил отрицательно. Тогда, видимо, решив пошутить (надо от-дать должное профессору – он был не лишен чувства юмора), а за-одно проверить мою память, Скоромец вспомнил хорошо известный каламбур. Обращаясь ко мне, сказал: «Кто не курит и не пьет…, а дальше-то как больной?» «Тот здоровеньким помрет», – уныло вы-давил я из себя».

«Ну, вот видите и память у вас замечательная»,- заключил главный. Невропатолог. Присутствовавший при этом в кабинете коллектив вра-чей клиники в белоснежных накрахмаленных халатах, заулыбался, за-кивал головой в такт сказанному.

Мой лечащий на отделении врач – Телятников – молодой и кра-

126

сивый невропатолог, после освидетельствования автора Скоромцем, был со мной категоричен. «Я очень уважаю своего учителя, – сказал он мне, – я, как и он считаю, что у вас нет ничего серьезного. Вот сделаем томограмму вашей головы, которая, как я предвижу, окажет-ся нормальной, и сразу же на выписку». Томограмма оказалась иде-альной. Круг замыкался. И, спустя день, жена увозила меня на такси домой едва живого. Мой обычный вес с 95 килограмм снизился до 60! Как позже выяснится, я бы наверняка погиб, если бы не некоторое обстоятельство.

У моей жены Оксаны, был среди прочих знакомых врач-терапевт Олег Вадимович Конради. По моей просьбе она попросила его пого-ворить со мной по телефону. Олег Вадимович внимательно расспро-сил меня о моем заболевании, жизни, после чего сказал, что здесь, несомненно, имеет место неврология. И, как он предполагает, затро-нут позвоночник. Конради говорил со мной очень доброжелательно, пообещав, что все будет хорошо. Я поверил ему и оказался прав.

ТОЧНАЯ ДИАГНОСТИКАВскоре он упросил одну из своих бывших по работе коллег – Та-

мару Николаевну Шерр, поместить меня к ней в отделение невроло-гии в Мечниковскую больницу. Тамара Николаевна не была ни док-тором наук, ни даже кандидатом, но, как говорится, была врачом от Бога. Сперва многие ее попытки установить причину заболевания ни к чему не привели. Но вот как-то, придя ко мне в палату (ходить без посторонней помощи я уже не мог, да, что там ходить – застегнуть пу-говицы на рубашке был не в состоянии), она, присев на табурет, стала расспрашивать меня о моей прошлой жизни. Тамара Николаевна за-дала мне много вопросов и один из моих ответов ее насторожил. «Вы говорите, что в 10 летнем возрасте разбили себе голову в затылочной части?». Да это было.

По ее указанию мне немедленно сделали томограмму верхнего отдела позвоночника. И картина тут же стала ясной. Была выявлена опухоль нерва, в том месте, где позвоночник соприкасается с головой. Пучок нервов, передающих импульсы сигналов мозга во все органы тела, оказался блокированный невриномой. Вот почему не работали мои руки, ноги и все остальное.

127

В экстренном порядке меня перевезли на «скорой» из больницы в институт Мозга имени Бехтерева на нейрохирургию. К этому момен-ту я весил уже 43 килограмм!

ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕВрачи торопились. Меня оперировала уже на третий день по по-

ступлению в клинику бригада врачей во главе с профессором Фелик-сом Александровичем Гурчиным. Как сообщили мне позже, операция длилась больше восьми часов и была архисложной. Я мог умереть в любое мгновенье, если бы невринома коснулась дыхательного центра, а до него оставалось чуть больше миллиметра! Один неудачный по-ворот головы и конец. Так сказал мне сам Гурчин после успешно про-веденной операции, не забыв поздравить с новым обретением жизни.

Нейрохирург экстрокласса Гурчин, его помощник Роман Юрье-вич Селиверстов, да и все другие врачи спасли меня, когда до смерти оставался волосок. Меня до слез тронула скромность Гурчина, когда в ответ на мою благодарность прозвучали его слова: «Вы не меня бла-годарите, а того врача, кто выявил ваше заболевание. А мы, что – мы технари». Именно так и сказал.

Никогда не забуду, то дивное состояние, что испытывал я в те дни, когда быстро шел на поправку. Было такое ощущение, что мне 10-12 лет от роду!

Я так подробно описал историю своей болезни для того, чтобы чи-татель осознал: хороший внимательный и квалифицированный врач способен спасти больного в ситуации почти безнадежной. Надо лишь выйти на такого доктора!

ПЕРВый ГЛАВВРАЧ НА КАВМИНВОДАХДумаю, читатель поймет те чувства, что испытываю я к своим спа-

сителям и прежде всего к О. В. Конради, Т. Н. Шерр, Ф. А. Гурчину, Р. Ю. Силеверстову.

А с О. В. Конради мы подружились. Узнав, что я писатель, и к тому же благоговейно отношусь к Лермонтову, Олег Вадимович приоткрыл для меня одну из интереснейших страниц своей биографии. Для этого он пригласил меня к себе домой. В своей большой и уютно обставлен-ной петербургской квартире Олег Вадимович поведал мне о том, что

128

его прямым предком был Федор Петрович Конради, человек, знавший и лечивший в Пятигорске Лермонтова, Белинского, генерала Ермо-лова, ряд сосланных на Кавказ декабристов, персидского наследно-го принца Хосрев Мирзу и еще многих именитых и простых людей. Это у нас в России он стал Федором Петровичем. Его подлинное имя Фридрих Отто Конради. Выходец из Баварии, он появился в России в 1805 году, приехав по приглашению светлейшего князя П.В. Лопухи-на. В его семье он был лечащим врачом. Имея официальный диплом доктора медицины, по прибытии в наше отечество, Федор Петрович подтвердил это звание сдачей экзаменов в Москве и Петербурге, а в дальнейшем практической работой в Тверской губернии, где он заре-комендовал себя с лучшей стороны.

Весной 1822 года Ф. П. Конради командируют на Кавминводы. Там он становится сначала временно исполняющим обязанности главного врача Кавказских Минеральных вод, а с 1824 года назначается на эту должность постоянно.

Уже в свой первый курортный сезон (в те годы приходился на лет-ние месяцы) Конради консультирует и лечит 65 больных благородно-го и простого звания. Нет никаких сомнений в том, что во время сво-его пребывания в Пятигорске в 1825 году Е. А. Арсеньева (бабушка Лермонтова) консультировалась с Ф. П. Конради по поводу лечения своего горячо-любимого внука. Михаил Юрьевич с детских лет был болезненным ребенком, страдал он и ревматизмом. Об этом поэт сам сообщал в одном из писем С. А. Раевскому: «Простудившись доро-гой, я приехал на воды весь в ревматизмах, меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить – в месяц меня воды совсем по-правили…». Федор Петрович в то время был единственным врачом хорошо владевший методикой лечения больных водами минеральных источников. Он назначал те или иные ванны в сочетании с питьем целительной воды. Ему хорошо были известны горячие, теплые и хо-лодные минеральные источники не только в Пятигорске, но и в Же-лезноводске, Кисловодске, станице Ессентукской (ныне Ессентуки), а так же их химический состав. Им лично были открыты, по меньшей мере, два источника: Сабанеевский в Пятигорске и близ горы Кинжал (ныне курорт Кумогорск). Открыть целебный источник – это еще пол-дела. Надо его исследовать: установить химический состав, темпера-

129

туру, дебит, а главное выявить его оздоровительные свойства. Лишь после этого воду источника можно применять для лечения той или иной болезни. Всем этим Ф. П. Конради занимался активно. На про-тяжении всех 24 лет службы, на Кавказе не было ни одного врача, кто мог бы сравниться с ним по уровню знаний в лечении больных. Не случайно его знали и ценили в обоих российских столицах. Его на-учные статьи печатались за рубежом. Впервые в мировой практике он провел лечение радоновой (радиоактивной) водой из пятигорского источника открытого им. Помимо врачебной практики Конради за-нимался изучением климата Кавминвод с тем, чтобы в дальнейшем использовать этот фактор для лечения пациентов. Зная на личном опыте, как благотворно влияет музыка на состояние человека (Федор Петрович превосходно играл на фортепьяно), Конради предложил ар-хитекторам – братьям Бернардацци построить на одном из отрогов горы Машук павильон, установить там арфу, струны которой колебал ветер. Эта постройка вошла в историю Пятигорска под названием Эо-лова Арфа. Ныне реконструированная, она по-прежнему популярна у отдыхающих.

По семейному преданию О.В. Конради, Лермонтов был не только знаком с Федором Петровичем, но и часто бывал в его большом доме в центре Пятигорска. Зная Ф.П. Конради, как прекрасного исполни-теля произведений Моцарта, Баха, Бетховена, Михаил Юрьевич мог часами слушать его, сидя в гостиной или саду перед окнами, откуда доносилась музыка. И у Михаила Юрьевича и у Федора Петровича был интерес к живописи, книгам, умной, интеллектуальной беседе. В доме Главного врача Кавминвод имелась неплохая подборка картин, альбомов, книг, многие из которых были подарены Федору Петрови-чу благодарными пациентами. Один из них, наследный персидский принц Хосрев Мирза, после излечения от серьезного недуга подарил Ф.П. Конради альбом, где были такие слова: «Добрая слава, остав-ленная по себе человеком лучше золотых палат».

Заслуги Ф.П. Конради были высоко оценены царским правитель-ством. За безупречный труд он был удостоен золотого перстня с брил-лиантом. Его возвели в сан действительного тайного советника, что соответствовало званию чуть ниже генеральского.

130

Так была ли предопределена моя встреча с доктором О.В. Конра-ди?

Лермонтовский Максим Максимович, к которому Печорин обра-тился с похожим вопросом по поводу загадочной смерти Вулича, от-ветил на этот вопрос иносказательно, впрочем, не забыв под конец произнести: «…видно уж так у него на роду было написано!..» Точ-ный ответ, как вы понимаете, дать невозможно. Это ведь не математи-ка…. Однако, весь ход событий, в нашем примере, заставляет думать о предопределенности моей встречи с Олегом Вадимовичем Конради положительно.

131

132

Зоя БОБКОВА

ЖУРАВЛИ НАД ДЕРЕВНЕй МИНы

Всем знакомая песня «Журавли» на слова Расула Гамзатова и му-зыку Якова Френкеля воплотилась в 2004 году в камне, и стоит этот памятник в деревне Мины Гатчинского района. Его создатель, скуль-птор С. И. Балабанов чутко уловил смысл места и песни и соединил их в памятнике.

Мне кажется порою, что солдаты,С кровавых не пришедшие полей,Не в землю нашу полегли когда-то,А превратились в белых журавлей.

Места тут поистине героические, они связаны с историей страны, в то время трагической. Здесь, под Лугой, в 1941 году проходила ли-ния обороны, ее теперь называют, Лужский рубеж. Не встань тогда насмерть в этих краях наши войска, не задержи они врага, хотя бы на непродолжительное время, и пал бы Ленинград в первые же дни во-йны. И стерли бы его враги с лица Земли.

Но всем миром встали люди на подходе к Ленинграду. Здесь дер-жал оборону 41-й стрелковый корпус, который, состоял как из воен-ных частей, так и ополченцев, жителей Ленинграда и округи. Когда они заняли рубеж, их было 45 тысяч человек. Бились насмерть, но силы были неравные, фашисты окружили бойцов, и пришлось выхо-дить из этого кольца, кому как удастся. Всего вышло 17 тысяч воинов. Часть из них пробиралась через деревню Мины, уже занятую врагом, здесь стоял их штаб.

133

О тех трагических, но и героических событиях обязательно должна сохраниться память. И она сохраняется, нашлись люди, для которых это стало смыслом жизни. Это, прежде всего, Светлана Николаевна Корешкова. В 1977 году она пришла работать секретарем в сельский совет деревни Мины, постепенно стала его председателем, и до сих пор осталась руководителем сельского совета своей деревни.

Деревня Мины – пять улиц (Краснофлотская, Лесная, Петровка, Сосновая, Школьная), пять стандартных пятиэтажек, детский садик, школа-четырехлетка. По деревне протекает красивая река Оредеж. Жителей 1100 человек. Правда, в 4-х километрах находится знаме-нитый дачный поселок Вырица, но речь не о нем. Мины – такое ма-ленькое, скромное поселение, но дела за ним уже числятся большие и громкие.

Все началось в 1973 году, когда у мостика через Оредеж был слу-чайно обнаружен человеческий череп. Стали копать дальше и на-шлась солдатская капсула, а в ней имя и фамилия бойца – Конягин Петр Андреевич. Его перезахоронили в Вырице, на площади. Приез-жали родственники. Было торжественно и трогательно, так трепетно для души!

В 2003 году на землю около деревни Мины обратили внимание по-исковые отряды, а С. Н. Корешкова стала собирать материалы о войне в этих местах. Ей передали папку политрука полка, освобождавшего Вырицу, Дмитрия Григорьевича Лиманец. Вскоре собралось столько материала, что встал вопрос об открытии музея. Свободных помеще-ний в деревне Мины нет, и музей открыли в доме, где размещается территориальный отдел Вырицкого городского поселения.

Поисковые отряды упорно, в каждый сезон, продолжали свои ра-боты. Гатчинским - с первых дней его основания - руководит Эдуард Николаевич Брюквин. Обычно отряды останавливаются на одном и том же месте, в лесу, ставят палатки и живут походной жизнью. Сезон начинается ранней весной и завершается поздней осенью. К 2003-му году у гатчинского отряда накопились останки двадцати трех не по-хороненных солдат.

Встал вопрос, где их упокоить. Светлана Николаевна предложила место: в своей деревне, на берегу реки Оредеж.

Жители разбились на два лагеря, противники этого предложения

134

не хотели могил в центре деревни. Но все-таки победило противо-положное мнение: ведь это же не кладбище, а мемориал в память о бушевавших здесь боях за оборону Родины! 9 мая 2003 года состоя-лось торжественное захоронение останков солдат, а уже через год был поставлен и памятник «Журавли».

В августе 2004 года приезжал к поисковикам известный артист Бо-рис Галкин, его тоже тревожит память о погибших здесь солдатах.

Уже около десяти лет работают в лесах возле деревни Мины по-исковые отряды, к гатчинскому присоединились ребята из других об-ластей, отрядов теперь числом тринадцать.

За это время подняли из земли останки 343 воинов, из них двадцать один обрели свои имена, но только у семи павших бойцов нашлись родственники, хотя искали их и через телепередачу «Ищи меня». Зато в архиве Австрии, благодаря передаче, отыскалось письмо с адресатом из этих мест.????????????

Музей в Минах быстро пополнялся. Много в нем предметов воен-ной эпохи: подсумки, лопатки, тяги, шпоры, каски, полевой телефон, фотоаппарат. Есть даже в музее предметы женского туалета: зеркаль-це и расческа. Как жаль, что все эти вещи безымянные. Много здесь различного вида оружия, все это проверено милицией, оружие уже не действующее. Есть в музее и подлинный журнал регистрации смер-тей блокадного Ленинграда 1941 года на Васильевском острове.

Интересный экспонат поступил и об А. А. Павлович из Санкт-Петербурга. Его внучка Татьяна подарила музею большую фотогра-фию из семейного архива, на ней изображены выпускники Допол-нительного курса Военной Академии РКК А. Там эмблемами две фотографии – В. Ленина и Л. Троцкого. Но Л. Троцкий, затерт, со-гласно политической установке. Среди слушателей не только Павло-вич, но и Урицкий.

У музея много добровольных помощников, но официального ста-туса он так пока и не получил, поскольку нет для него постоянного помещения.

Когда же тронется лед в этом вопросе? В деревне Мины есть бро-шенное одноэтажное здание, площадью более 200-х кв. м. Его строи-

135

ли под Дом культуры. В нем прекрасно разместились бы: администра-ция, библиотека и музей. И деревня заиграла бы новыми красками.

Местное население не остается в стороне от патриотической ра-боты: Михаил Градов занимается уборкой мемориала, содержит его в надлежащем состоянии, интересуется жизнью поисковиков, помо-гает им даже продуктами со своего огорода. Когда мы подъезжали к памятнику, подошел и он. Совет ветеранов облагораживает мемори-ал перед военными праздниками, администрация ежегодно проводит субботники с участием учеников Минской школы.

Власти гатчинского района должны отыскать средства на столь благое дело – музей военной памяти, ведь деревня Мины своими де-лами прославилась далеко за пределами района, сюда уже можно про-ложить постоянный туристический маршрут.

А журавли каждый раз, пролетая над деревней Мины, покачивают крыльями, приветствуя своих каменных собратьев.

ЛИСАНЕВИЧ ОТКАЗАЛСЯ, А МАРТыНОВ УБИЛ...Приближается печальная дата – 170 лет со дня гибели великого

поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Это произошло в Пятигорске, у подножия горы Машук 15 июля 1841 года.

Участники этой дуэли остались в истории литературы, и любой, может быть, только кроме нынешних школьников, которым литера-тура, говоря современно-приблатненным языком, «до фени», назовет имя убийцы великого поэта. (Почему-то имена убийц, тиранов, злоде-ев остаются в памяти большинства. Нервы, что ли, щекочет?)

А вот имя Семена Дмитриевича Лисаневича знает только очень уз-кий круг почитателей поэзии Лермонтова. Но ведь это имя, по-моему, должно быть одно из главных для лермонтоведов, ведь именно этого юношу склоняли сначала к дуэли с Лермонтовым, но он ответил: «Что вы! Чтобы у меня поднялась рука на такого человека». Ему было в то время 21 год, но он понимал, что дуэль, а, фактически, убийство, дело черное.

О Семёне Лисаневиче известно немного. Родился он в 1822 году, был младше Михаила Юрьевича на восемь лет. В то лето, когда про-изошла роковая дуэль, он тоже был на водах в Пятигорске. Служил

136

Семен тогда прапорщиком Эриванского карабинерского полка, был сыном командующего войсками Кавказкой линии генерал-лейтенанта Дмитрия Тихоновича Лисаневича, чье имя осталось в истории кавказ-ских войн.

Почему же никто из лермонтоведов до сих пор не обратил вни-мания на Семена? Особенно первый биограф поэта П. А. Вискова-тый: по свежим следам он мог бы многое узнать. Ведь здесь могла открыться тайна дуэли. Раз Семену предлагали вызвать Лермонтова на поединок, значит, были люди, в этом заинтересованные, и получа-ется, что гибель поэта была уже запланирована. Только Лисаневич не захотел стать (курком) орудием в руках убийц, а Мартынов стал. Тут выявляется низкая моральная планка духовного облика убийцы. И ка-кая бы причина ни толкнула Мартынова на этот поступок (насмешки или честь сестры), он всяко преступник, хотя впоследствии старался оправдаться, что им двигала «рука провидения».

Кстати, тоже самое говорила и убийца Николая Рубцова: якобы, она исполнила волю Божью. А уйти от пьющего мужа она не про-бовала? Этак, если все начнут «исполнять волю Божию» и физически уничтожать ненавистных им людей, на Земле никого не останется. Поэтому как ни приукрашивай, как ни ищи причины, толкнувшие Мартынова на это, а убийцы – они и есть убийцы. И кто-то ими ста-новится, а кто-то, как Семен Лисаневич, остаются людьми.

Одной из версий гибели Лермонтова была и зависть окружающих к его таланту. Эта версия тоже имеет право на существование. Надо знать хоть немного людей, особенно, так называемых, творческих. Мартынов писал стихи, да и многие другие вокруг Лермонтова по-писывали. Естественно, каждый считал себя величиной, а других – нулями. В творческой среде такие качели сплошь и рядом. Но, как мне кажется, по-настоящему талантливый человек самодостаточен и уверен в себе, поэтому уничтожать соперников морально или физиче-ски он не станет. А тот, кто чувствует недостаточность своего таланта, на такую пакость очень даже способен. Тому примеров тьма и в со-временной жизни творческих людей.

137

138

Светлана ВОЛКОВА

ПОТЕМКИНСКИй КОЛОЛ

Быль

В полдень подали щи с желтком, расстегаи, ершей и горячие кала-чи. Соленые грузди лежали горсткой в фарфоровой глубокой тарелоч-ке, слишком изящной для походной посуды. Рядом поставили телячьи щёчки с медовой репой и белую редьку, так почитаемую хозяином. Бутылка вина знатной выдержки стояла откупоренной, специально приготовленный винный графин так и не распаковали, и тот остался почивать в дорожном сундуке, бережно завернутый в полотно.

Стол, накрытый белой лионской скатертью, был выставлен прямо у дороги, на краю поля, сизо-желтого, с острыми стеблями ковыля, торчащими из голой земли, словно частокол.

Шло последнее десятилетие века восемнадцатого, 1791 год, конец сентября...

Светлейший князь Григорий Александрович Потёмкин, баловень судьбы, герой Тавриды, блистательный полководец, полный георги-евский кавалер, в недалеком прошлом фаворит Екатерины Великой, а ныне почетный государственный деятель, направлялся в свои южно-русские имения. Путь лежал на Николаев. В дороге кортеж находился уже третью неделю. Впрочем, ерунда, в турецких походах месяцами из карет не выходили, почивали в нехитрых холодных дормезах . Но до чего ж тяжелым казался князю этот нынешний переезд!

-Ваше сиятельство, водочки-с? - поклонился Офросимов, верный

139

повар, служивший у Георгия Александровича уже двадцать лет.Потемкин не притрагивался к трапезе. Кутался в дорожный плащ,

катал в задумчивости пальцами перья зелёного лука по столу. Чёрная гипохондрия владела светлейшим, пожирала его думы, отравляла ап-петит.

-Ступай прочь. Вели запрягать, к ночи в Черниговской губернии дОлжно быть.

Спешно убрали со стола, на всякий случай завернув горячие блюда в толстые одеяла, - авось князь передумает и попросит съестное.

Тронулись в путь. Адъютант Николай Демидов велел сопровожда-ющим кортеж казакам скакать вперёд по тракту с известием о приезде светлейшего князя Потёмкина-Таврического, не испросив воли того.

Осерчал Потёмкин, прознав про распоряжение Демидова.– Казню тебя, дуралея! Стало мне ещё генералов да губернаторов

принимать! Сам будешь изъясняться с ними.

И точно, только начало смеркаться, прискакали гонцы с нижайшим поклоном от представителей дворянства и приглашением остаться на постой. Потёмкин жалел своих людей, видел усталость на серых лицах, но неодолимая сила гнала его вперёд. Домой, домой, в Ека-теринослав. А оттуда в Николаев. Давеча рапортовали, церковную колокольню почти отстроили, завезли из Петербурга ноздреватый пу-дожский камень. То-то будет отделка!

«Дострою колокольню, выпишу Баженова дворец перестраивать», – мыслил Григорий Александрович. – «Сегодня же письмо ему справ-лю».

– Никаких ночлегов, – велел он Демидову. – Да, и проследи, чтоб окольной дорогой ехали. Не через Чернигов.

Ещё сутки тряслись в экипажах. Ни с кем не беседовал светлей-ший князь, ел только свежий хлеб с редькой да водкой запивал из по-ходной азовской фляги.

«Изменилась Екатерина. Завадовскому, плуту, да Платошке Зубо-ву верит боле, чем мне. Репнина возвысила. На место моё посадить хочет. Тот, конечно, по туркам знатно палит, но ведь без меня ноль. Все ноль. Все без меня пустое место. Ах, Катенька, помру - с кем

140

останешься?»Князь остановил кортеж, наказал в пять минут поставить навес от

моросящего дождя да разложить походный письменный стол. Прибе-жал Попов, секретарь Потёмкина, принес перья заточенные, бумагу, чернила лиловые – особые, «потёмкинские», коими писал князь толь-ко императрице, дабы отличала его послания от всех прочих в кипе бумаг.

Диктовать не стал, отослал Попова восвояси, взялся за перо сам.«Всемилостивейшая государыня императрица!» – начал Потём-

кин. – Нижайший поклон шлёт верный подданный Ваш...»Перо скрипнуло о бумагу. Князь остановился, взглянул на коптя-

щую свечу.«Не то!»Скомкал лист, поднёс к свече. Долго смотрел, как съедает его оран-

жевое пламя, и чёрная траурная кайма, словно опухоль, расползается по вмиг пожелтевшей бумаге. Держал письмо до самого последнего момента, когда огонь уже налезал на пальцы. Почувствовав боль, рез-ко отдёрнул руку, и тёмный лоскут пепла заплясал по палатке, роняя свои струпья.

Князь взял новый лист, долго мусолил кончик гусиного пера, в за-думчивости окунал в чернила и медленно возил по горлышку чер-нильницы, смахивая лишние капли, пока перо не высыхало, и он при-нимался окунать его вновь.

«Матушка, Екатерина Алексеевна!» – вывел князь, но вновь со злобой смял лист, и снова свеча принялась с жадностью поедать до-ставшуюся ей дорогую бумагу с витиеватым вензелем.

«Всё, всё не то!»Вышел из-под навеса на мелкий дождь, оглядел перелесок вдали,

пестрящий красно-жёлтой листвой. Вспомнился Петербург, деликат-ная приглушённость его осенних красок. Загрустил ещё боле, не в си-лах справиться с тоской, великой, как и всё, что совершал он в жизни. Вернулся.

«Свет мой, вседержавная Катенька!» – начертала рука и застыла в сковавшем её оцепенении.

«Помнить должна. Ведь не забыла!»Или забыла? Не было героя в великое царствование её, коего почи-

141

тали более, чем Григория Александровича. Ни Орлова, ни Суворова, ни Разумовского, ни Румянцева. И не было преданней слуги импе-ратрицы, чем светлейший князь. Да и не будет, сколько уж ей там на царствование ещё отпущено.

А вот ведь, интриги. Кругом интриги! «Щенки злобливые, прихвостни, дерзнуть решили дотянуться до

величия моего!»И тут услышал светлейший князь колокольный звон, да такой чи-

стый, благостный, словно сам Апостол Пётр звонил.«Видимо, срок мне подходит» – подумал Потёмкин и, отложив

письмо, отворил полог палатки.Колокольный звон не был наваждением. Звонили переливчато, гул-

ко, с каким-то божественным эхом. Необычный колокол, неземной. И так замерло сердце светлейшего князя от его голоса, и по-особому за-тихла очарованная душа! В столице такого не слыхивал, а тут деревня забытая. Аль слобода?

– Демидов! – позвал Потёмкин адъютанта. – Что это за местность? Не Татищева ли земли? Какая церковь звонит?

Демидов отослал двух казаков разузнать. Явились те нескоро, светлейший уж серчать стал, доложили: не деревня, в Чернигове, мол, благовест.

–Что врёшь, сатана! – загудел светлейший князь. – Чернигов в сто-роне остался, верстах в десяти. Скучает по тебе виселица!

–Батюшка! – упал на колени рябой парень. – Не погуби! Вот как есть Чернигов!

И перекрестился.Подошёл Демидов.– Ты, Николаша, что разумеешь?– Ваша светлость, истинно, Чернигов! Церковь Иоанна Богослова.

Колокол чудной у них, шестьсот пудов в сиёй громадине. Сказывают, в ушах перепонки дрожат, когда говорит. Дюжина звонарей раскачи-вают, за много вёрст слыхать!

Светлейший закрыл глаза и минуту стоял так, облокотившись на трость и внимая божественному звону.

– Эвон, какая диковина! Звук-то какой сладостный!Долго говорил колокол. Не дыша стояла челядь, боясь спугнуть ми-

142

нуты наслаждения князя Таврического, а когда затих перезвон, при-казал Григорий Александрович Демидову самому скакать в Чернигов и распорядиться, чтобы звонили, не переставая, покамест едут они.

Моросил дождик сквозь проблески солнца, двигались телеги и ка-реты на юг.

Денно и нощно слышали колокол черниговские жители, одурев-шие от несмолкаемого звона, поговаривали: «Не к добру...»

Догнал кортеж правитель Черниговского наместничества Андрей Степанович Милорадович. Потёмкин знавал его с начала русско-ту-рецкой войны.

Поставили шатёр, накрыли стол яствами. Князь снова отказался от трапезы, но потчевал Милорадовича икоркой осетровой и шампан-скими винами.

– А ты, герой мой, обрюзг изрядно. Что с тобой? В былые годы этаким щеголем был, а сейчас смотреть боязно. Негоже, батенька, вон и ногти отрастил. Не масон ли, чай?

– Здоровьем маюсь, ваша светлость. Какой уж там герой!Колокол стало чуть слышнее – видно, сменилась измотанная дю-

жина звонарей на свежую. Светлейший князь вновь завороженно стал вслушиваться в благостное его звучание.

–Что привело тебя ко мне? Излагай.– В Сенат, ваша светлость, ходатайство б справить сановнику Гле-

бову. Деток у меня одиннадцать душ, большим количеством девочки. Её императорское величество, слыхивал, пенсии поднимает офице-рам крымской кампании. А к Глебову не каждая бумажка доходит, канцелярия месяцами придерживать может. Только Вы, светлейший князь, благодетель наш, и можете помочь. Детки мои молиться будут о здравии Вашем до конца дней своих.

-Да полно тебе, Андрей Степанович, неужто я боевому другу не помогу! Чай, влияние ещё имею.

Потёмкин совсем не уверен был в своих последних словах. Его са-мого бумаги о пенсии флигель-адьютанту Куракину, с коим брал Оча-ков, лежали уже который месяц. Да ходатайство о выделении денег на строительство верфей в Херсоне. Не дают ходу, «попридерживают».

143

Попробовали б так ещё года три назад, не миновали бы виселицы. А теперь со светлейшим не очень считаются.

– Сделаю, Андрей Степанович, не сомневайся!– Благодарствую, ваша светлость! Жизнь за вас... – снова запри-

читал Милорадович. По щеке его текла мутная слеза.«Сентиментален стал, дурень» – подумал светлейший. Милорадович тем временем продолжал:– Не знаю, как и благодарить, Григорий Александрович, не знаю...–Знаешь, знаешь, батенька! – князь тяжко смотрел на собеседника.

– Колокол мне твой больно люб.Лицо Милорадовича стало напряжённым, желваки едва заметно

шевелились на скулах. Он поправил выбившуюся из парика седую прядь и чуть слышно пробормотал:

– Так не мой ведь колокол сий, помилуйте, светлейший князь...– Или не хозяин ты в своём городе?–Ваша светлость, так ведь почти что святыня народная! Шестьсот

пудов, басом говорит...– И что с того, братец?– Волнений опасаюсь...– Так уж – волнений!..–Ваша светлость, вот другой колокол есть, на звоннице Троицко-

Ильинского монастыря, триста пудов буде, да ещё два дюжих в пяти верстах окрест, берите всех их...

Князь недовольно вскинул бровь и приблизил к Милорадовичу лицо. Был у Потёмкина только один живой глаз, второй ослеп вот уже почти тридцать лет назад тому, но чёрной повязки через лоб светлей-ший князь не признавал, хотя и позировал с ней иногда столичным живописцам. Милорадович оцепенел от близости княжьего зрачка, рука его, словно сама по себе, без воли головы, схватила под столом край белоснежной скатерти и принялась спасительно комкать дорогое лионское полотно. Светлейший знал, какое производил впечатление на людей, и глаз свой от черниговского гостя не отводил.

– Тогда и не зарекайся, что благодарить жаждешь.Милорадович не дерзнул боле перечить светлейшему князю. Вы-

шел из шатра, перекрестился три раза на отдалённый звук благовеста и поскакал восвояси исполнять княжескую волю.

144

Григорий Александрович, хоть и торопился в Екатеринослав, уже и представить не мог, что ещё верста-две, и не услышит он ангель-ского пения чугунного певца. Да и порешил ехать в свои володения только вместе с колоколом, а без оного с места не двинуться.

Милорадович созвал строительных мастеров, кто был в городе, стали потихоньку снимать гиганта с соборной звонницы. И всё бы чин-по-чину, да звонарь старший, Акимка Коробкин, всё выл, при-читал, да кидался на колокол, словно телом своим заслонить хотел. Высекли Коробкина плетью, да прогнали с глаз долой.

Наспех соорудили специальные дроги, отобрали лошадей покреп-че, закрепили морскими канатами и повезли к светлейшему князю, будто пленного кита.

Светлейший ждал в дормезе, вглядываясь единственным глазом вдаль, и впервые за последнее время не думал об императрице и пере-менчивой фортуне своей.

Когда показались дроги, вышел навстречу, полюбовался на по-верженного гиганта, стал обходить вокруг, поглаживая блестящий на осеннем солнце чёрный бок его. Барельефы Богоматери и князей Владимира, Бориса и Глеба приятно холодили ладонь, отливали на осеннем солнце зеленью. И вдруг, что это? Пальцы Потёмкина словно потонули в прорези. Князь к великому недовольству своему обнару-жил большую трещину, полоснувшую, словно сабельный шрам, чело исполина.

Колокольные провожатые стояли, потупив взор.– Что сие за чертовщина?! – взревел светлейший.– Прости, батюшка, не уберегли! Уронили со звонницы!Князь сатанело ругался несколько минут, пока Демидов не убедил

его, что ерунда, мол, трещина маленькая, наши николаевские мастера подлатают, ни один чёрт не придерётся.

Тронулись в путь. Дроги тянулись за кортежем цугом, и Потёмкин то и дело озирался: там ли ещё колокол, не отстали ли возничии.

К вечеру того же дня адъютант заметил одинокого всадника, ска-чущего через степь к их кортежу. Демидов оглядел седока: без седла,

145

ноги в рваных сапогах, сам завёрнут в тулуп, коему не пришёл ещё се-зон, голова в кургузой шапке сидит на тонюсенькой шее, как бутон на стебельке. Демидов преградил своим скакуном дорогу к карете князя.

– Кто таков?– Коробкин я, господин мой, звонарь с Иоанна Богослова. Мне бы

важное сказать его светлости князю Таврическому!–Не велено тревожить. Почивают светлейший князь.Потёмкин осторожно из-за занавески наблюдал за сценой.– Дозвольте, господин мой, – просипел звонарь, – поехать с вами,

покамест его светлость не соблаговолят выслушать меня.Демидов соображал, что ответить. Он знал, что Григорий Алексан-

дрович слышал разговор и выжидает, что тот произнесёт.– Да что за дело у тебя к светлейшему князю? Мне доложи сперва.– Важное, господин мой, невероятно важное! Жизни моей важнее!

– лепетал Коробкин, робея перед Демидовым, а костлявая кобылка его переминалась с ноги на ногу, понурив голову и став в мгновение какой-то совсем уж маленькой в сравнении с холёным жеребцом адъ-ютанта.

– Ну, следуй тогда за нами. Лошадёнка-то твоя выдержит?– Коли не выдержит, пешком побегу. Важное больно сказать надо

его светлости!Князь потрясся в дормезе ещё час, призывая сон, но так и не смог

сомкнуть глаз. Сильно болело нутро и дышалось как-то неровно.Наконец приказал остановить экипажи, вышел на воздух. Демидов

подлетел к нему, но рта раскрыть не успел.– Знаю, знаю, Николаша. Веди его сюда.Коробкин спешился, снял нелепую шапку свою и бросился свет-

лейшему в ноги.– Не погуби, батюшка державный, дозволь объясниться! – и по-

холопски припал к сапогу Потёмкина.–Да полно тебе, братец. Встань! Чего надобно-то?Звонарь выпрямился, но с колен не встал.– Не можно, батюшка, светлейший князь, колокол увозить. Грех

большой!И креститься начал мелко и суетно, повернувшись к колоколу.– Как звать тебя? –нахмурился Потёмкин.

146

– Акимом крестили. Иванов сын. Коробкин.–Вот что, Аким, Иванов сын. Езжай домой. Мы Чернигову новый

колокол вышлем из Екатеринослава.– Не можно, батюшка, светлейший князь, новый колокол. Не мож-

но! Грех!– Да почему не можно-то, дурья твоя башка? Чай, люди его отлива-

ли – отольют еще раз, новый.– Отец мой мастерил, литейщик Коробкин Иван, по отцу – Трофи-

мович.Набалдашником трости светлейший приподнял подбородок Аки-

ма, заставляя того встать с колен.– За отцово добро печёшься?–Господь, помилуй! – Коробкин снова начал осенять себя крест-

ным знаменем. – Чернигову колокол даден, ангелы пели, когда на звонницу поднимали. Грех тревожить его...

– Да уж потревожили, что ж с того!Звонарь вновь упал на колени.– Грех, батюшка светлейший! В Чернигове плачут православные,

вой стоит. Гнева Господня не минуем!– Да что ты заладил, бестия! Не тебе мне указывать. Господь сам

укажет. Ты – звонарь? Вот ступай себе и звони! – сердито выкрикнул князь и повернулся к Акиму спиной, всем видом показывая, что раз-говор окончен.

Попов с Демидовым тут же подхватили Коробкина под локти и легонько подтолкнули в сторону, где паслась тощая его лошадёнка.

Потёмкин сел в карету и наказал вознице припустить. Звонарь ска-кал рядом с кортежем и всё выкрикивал вслед княжескому экипажу: «Не можно, батюшка, не можно! Грех!».

Адъютант предложил поколотить приставалу легонечко, но князь не разрешил. Сумрачный был, снова в своей чёрной меланхолии. Ког-да находил на него не то сон, не то туманная дремота, виделась ему императрица, и колокол, и Акимка, сиплым лаем повторяющий своё «Не можно, батюшка!»

Светлейший не выходил из дормеза, вновь отворачивался от еды, ссылаясь на желудок. Домой, домой! Ухабы, ямы и размытые дождём

147

колеи трясли карету нещадно, князь лишь тихонько постанывал да справлялся о колоколе.

Коробкин, как верный пёс, тащился позади кортежа. Потёмкин ди-вился на него, но трогать звонаря не велел да приказал подкормить слегка, чтобы смерть дурака не легла на княжью совесть.

Через сутки светлейший повелел дроги поставить впереди кареты своей, дабы из оконца дормеза видеть колокол. И смотрел сквозь стек-ло долго, думая свою тяжёлую думу.

На очередной остановке лошадь Коробкина прилегла на выжжен-ную траву да так боле и не встала. Аким поревел в голос, но как тро-нулся кортеж в путь, потрусил сам ногами за светлейшим князем. Де-мидов тоже жалел блаженного и приказал кортежному взять его на телегу. Акимка отказался, испросил позволения светлейшего ехать на дрогах вместе с колоколом. Ему позволили, звонарь примостился с краю на дрогах, и князь к великому раздражению наблюдал из оконца, как тот обнимал холодный чугунный бок с зеленоватыми барельефа-ми.

«Юродивый, – думал светлейший, – да и пущай едет с нами. Будет у меня не только колокол, но и звонарь к нему.»

А на исходе пятых суток пути свалила Потёмкина жестокая лихо-радка. Против воли князя Демидов распорядился справить ночлег в Яссах, в самом приличном доме, коим оказалась усадьба генеральши Хрущовой. В полночь вместе с Поповым и тремя казаками объехали весь городишко в поисках трезвого лекаря, привели сразу двоих. Ме-дики качали головами, бубнили что-то про желчь, поили князя какой-то серой настойкой, обсуждали, стоит ли отворять светлейшему кровь.

– Коновалы! – орал на них Демидов. – Зарублю на этом самом ме-сте!

–Полно тебе, Николаша! – чуть слышно говорил Потёмкин. – По-легчало мне. В путь, домой, домой!

Лекари в испуге жались друг к дружке, отчаянно мотали голова-ми – то ли на порывы адъютанта их зарубить, то ли на желание князя сбираться в дорогу. Уговорили подождать хотя бы до утра.

Князь достал отложенное письмо государыне, раскрыл дорожный сундучок с письменными принадлежностями, но сам писать не смог,

148

позвал секретаря. Попов прибежал, трясущимися руками схватился за перо.

– Вот что, Василь Степаныч, – с трудом вымолвил князь, – напиши государыне Екатерине Алексеевне, со всеми регалиями, как положе-но, что... покорнейший слуга её князь Потёмкин-Таврический шлёт ей поклон и обещается быть к Рождеству в Петербурге дабы лично засвидетельствовать...

Светлейший отговорил текст ладно, будто по-написанному. – Подпишись всеми моими титулами. И постскриптум ниже: я, Ка-

тенька, много думал о нас. Не уразумей дерзость аль слабость стар-ческого ума, но, верь мне, великая моя правительница, некем меня заменить подле белой царственной ручки твоей. Те, кто покорно сто-ят за спинкой трона твоего, лишь языком быстры, но телом мягки, а сердцем трусливы…

Попов не мог перечить светлейшему, но то, что писал он на гербо-вой «потёмкинской» бумаге, показалась ему лихорадочным бредом. Нельзя такое отправлять императрице. Болен светлейший, не ведает, что творит…

Князь провалился в тяжёлый сон. Попов перечитал текст, подумал малость, поставил точку, подписал имя светлейшего да скрепил кня-жеской печатью. Отправлять не стал, но придержал у себя. Авось как повернётся...

Очнувшись на рассвете, пребывая всё ещё в горячке, Потёмкин продиктовал ещё одно письмо в Екатеринослав – любимой племянни-це, Санечке Энгельгардт, в замужестве графине Браницкой. Письмо содержало одно предложение: «Приезжай, Санечка, в Яссы, я конча-юсь».

Попов уразумел, что хозяин на сей раз не бредит, послал скорого гонца в Екатеринослав, велев лететь стрелой.

Графиня наскоро собралась и помчалась в путь, навстречу дядюш-ке, потому как уговор промеж них был: Санечка должна держать го-лову умирающему князю в его последние минуты и закрыть светлей-шему глаза.

Пошли новые сутки, князь всё ещё был в лихорадке. Прибыли док-тора из свиты светлейшего, галопом вдогонку княжеской кавалькады:

149

штаб-лекарь Санковский и служившие со светлейшим ещё в военных кампаниях медики Массот и Тимен. Местных лекарей отпустили. Князь есть уже сам не мог, насильно в него вливали снадобье и бу-льон. У носа держали ароматные соли. Твердил светлейший только одно: «Желаю помереть в своей постели в Николаеве». Потёмкин взял с Демидова слово, что сразу тронутся они в путь, как только графиня прибудет, и в Екатеринослав уже не поедут, поедут прямиком в Нико-лаев.

Но к вечеру того же дня, явилась князю в сумрачном бреду госу-дарыня Екатерина Алексеевна, огромной рукой своею звонящая в ги-гантский черниговский колокол, и уразумел он сон свой как послед-нее знамение.

«Не дождусь Санечку, помираю».Хлопотали учёные лекари, боялись признаться самим себе и окру-

жающим в бесполезности своих усилий. В минуту сознания, когда мозг князя прояснился, повелел он за-

прягать да ехать прочь из Ясс навстречу графине Браницкой. Так и сделали. Жизнь светлейшего князя Таврического, как песок в старин-ных песочных часах на секретере у вдовы Хрущовой, пересыпала по-следние свои золотые песчинки.

Ехали осторожно, боясь растрясти светлейшего. На особо жесто-ких ухабах казаки переносили карету на руках. Это замедляло про-движение, а князь все торопил: скорей, скорей, в Николаев.

Были уже верстах в тридцати от Ясс, на краю выгоревшей осенней степи, оставив позади станцию Пунчешты, чьё название толком ни-кто правильно выговорить и не мог, когда штаб-лекарь Санковский забарабанил кулаком в стену дормеза. Возничий остановился. С за-миранием сердца подлетел к окошку Демидов. Светлейший был в сознании, но бледен, как давешняя его лионская скатерть. Поманил пальцем Демидова и просипел едва слышно:

– Прости ты меня, Николай Никитич, несправедлив был порой к тебе. А ты верой мне служил. И у людей за меня прощенья испроси.

–Светлейший князь... – запинаясь, стараясь, чтобы голос звучал ровно, вымолвил Демидов, но получалась какая-то рваная болтовня. – Светлейший князь...Что... Что я могу сделать для вас?

– На воздух хочу.

150

Торопясь, вынесли ковёр, устелили одеялами и подушками, устро-или ложе прямо на земле. Светлейшего одели в парадный генерал-фельдмаршалский мундир, повязали через плечо Андреевскую ленту из голубого муара. Точно на ассамблею готовили. Князь водил осла-белой рукой по остриям степного ковыля и слабо улыбался какой-то таинственной торжественной улыбкой. И нелепа эта картина была до боли: вот так лежал некогда первейший Российский подданный при полном параде со своей Андреевской лентой и приколотыми к мун-диру звёздами да крестами, как простой пахарь, подорвавшийся тя-жёлой работой, и гладил холёными руками гриву южнорусской степи.

Демидов послал казака в Пунчешты за священником, какого най-дет, хоть пьяненького, да наказал скакать галопом, коня не жалея.

– Колокол. Хочу слышать колокол. Под него и уйду, – сказал Гри-горий Александрович, и в тоне его не было хвори, а была тихая зна-комая сила.

До перелеска было рукой подать, Демидов распорядился валить сосну, наскоро строить подмостки да нехитрый рычаг. Сам украдкой пустил слезу, отвернувшись, чтобы не видел никто, и подумал: «Ча-сов пять, не боле». Так поочерёдно уходили его батюшка, а затем и матушка. Пять часов жизни хозяина, которого, несмотря на его нрав, любил и видел в нём первейшего героя, сделавшего для России много великих дел.

Прибыла со специально посланными за ней встречающими гонца-ми Александра Васильевна Браницкая, графинюшка Санечка. Броси-лась на колени возле одеял дядюшки, прямо на стылую землю. Взяла его голову, погладила по щекам, что-то прошептала ему. Посветлело чело Потёмкина, вроде, как жизнь она в него вдохнула. Но через ми-нуту опять проступила жёлто-зелёная бледность.

Привезли местного дъячка, еле живого, не то от вчерашней водки, не то от страха перед князем Таврическим, коего знал как почти что царя. Дъячок причастил светлейшего, положил икону в изголовье и, ставши в сторонке, затянул козлиным голоском нараспев все молит-вы, кои знал, с опаской глядя на стучащие топоры и вслушиваясь в визг пилы. А может, спьяну мерещилось ему, что виселицу мастерят.

Работали все, кто сподручен был. Рубили наспех, суетно, сколачи-

151

вали, связывали. Торопились.Подцепили длиннющей сосной за колокольное ухо, благо отвер-

стие было огромное, надавили дюжиной пар крепких рук на другой конец, словно на рукоять рычага, но хрустнула сосна, словно тонкая лучина.

Коробкин поначалу крестился, его никто и не замечал, но потом высказал спасительный совет: не поднимать гиганта, а подкопать под него.

Разобрали днище дрог под колоколом, оставив осевые лаги и вы-рыли яму с сажень глубиной.

Минуло четыре часа с начала работ, князь всё еще лежал на от-крытом воздухе и был в сознании. Согревали его грелками на углях, да только не чувствовал он уже ни холода, ни тепла.

Когда яма была готова и утоптана множеством ног, попросил По-тёмкин племянницу подозвать к нему Коробкина.

– Исполни, братец, последнюю волю мою. Сам Бог мне послал тебя. Не благовест прошу, хотя бы один удар с эхом...

Коробкин отобрал человек пять казаков, велел заткнуть уши, кто чем сподобится, и лезть в яму. Сам же снял шапку, подошёл к чугун-ному великану, поцеловал того, помолился на бирюзовый от окиси барельеф Богоматери на колокольном боку и нырнул под гигантское чугунное брюхо. Обхватил двумя руками канат почти у самого осно-вания огромного литого языка, казаки же взялись за канатный конец и настороженно стали ожидать команды.

Коробкин медлил. Там, на звоннице, сам колокол качали, да дюжи-на звонарей совершала перезвон, но здесь-то, в таких неподходящих условиях, как раскачать-то? Знамо-дело, язык колокольный надобно теребить, да особливо не разбежишься в яме-то.

И вот осторожно поманил Аким на себя гигантский чёрный язычи-ще, казаки перехватили канат и с силой оттянули, при этом почти упав спинами на землю. И отпустили затем, и снова оттянули. Язык подал-ся медленно, словно нехотя, и задвигался, с каждым разом всё боле приближаясь к колокольной выгнутой сфере. Те, кто наверху был, включая вельможную свиту, держали дроги, чтобы не съехал колокол в яму, да поглядывали на князя: в сознании ли, видит ли.

Гулко отдавалось казачье «Э-эх» с каждым рывком, и наконец

152

лизнул язык холодную чугунную щёку колокола. С криком взлетели ввысь боязливые степные птицы. Князь глядел на низкое сизое небо, и из единственного зрячего глаза его катилась слеза, стекала с подбо-родка на муаровую ленту.

Звук был нечистым, дала знать о себе трещина, да и акустика была «земляная», будто бы через подушку звук пропустили. Но не было в жизни светлейшего краше этой последней музыки: ни оркестровые концерты придворных виртуозов, ни победные гимны, оставшиеся где-то там, далеко позади, – ничто не ласкало слух так, как это гулкое говорение. Колокол начинал низким басом, и на излёте звук стано-вился высоким и прозрачным, трепетала от него степь, расходились круги в дорожных лужах.

– Распорядись, Николай, – сказал Потёмкин верному своему адъ-ютанту, – пусть везут колокол назад в Чернигов. А этот вот, запамято-вал имя его, звонарь, – пусть поминальную там по мне отзвонит.

Сказал и словно замер. И слёзная дорожка на щеке его замёрзла вмиг.

И было это в туманный день 5 октября (по старому стилю) 1791 года. Под басовитую песнь, летевшую по близлежащим сёлам и сло-бодам, ушёл вслед за её невесомым звонким эхом светлейший князь Григорий Александрович Потёмкин, баловень судьбы, герой Таври-ды, блистательный полководец, полный георгиевский кавалер, и ока-зался впоследствии прав: никем не смогла заменить его государыня. И рыдала по нему также сильно, как плакал вскоре на звоннице чер-ниговского монастыря шестисотпудовый колокол, обладать которым так и не привелось светлейшему.

* * *Автор попытался как можно более деликатно отнестись

к историческим событиям и реальным персонажам Екатери-нинского времени. История эта, хотя и не является фактом, подтверждённым хрониками той великой поры, однако же рас-сказывается на разный лад в Чернигове и окрестностях его как со-бытие, бесспорно имевшее место. Автор лишь рассказал историю эту своим языком.

153

154

155

Игорь ДЯДЧЕНКО

НАША ВЕДЬМОЧКА

Рассказ

Это пройдет, – заявили ученые. Джек Лондон. Любовь к жизни

С Танечкой Лагиной мы когда-то вместе поступали в институт. Она была такой крепенькой, стройной спортсменкой-альпинисткой, ручки и ножки толстенькие и очень сильные (ну еще бы – по горам лазать!), хотя сама полной не казалась. Лицо у Тани было самое обык-новенное, круглое, волосы светлые, рыжеватые, чуть вьющиеся, глаза синие, очень спокойный взгляд.

Рисовала она (мы учились на художественном факультете), сколь-ко я помню, не шибко здорово, в особо гениальных не числилась (хотя на первых курсах любого художественного вуза, мне кажется, вообще очень много насквозь гениальных студентов, – они потом, к концу учебы, иссякают).

Мне, помнится, тоже на первых курсах тяжеловато было учиться, – без училища все-таки поступал, на одном, так сказать, характере и потому многое было внове. Да еще и спорт все время мешал всецело искусству отдаться: в юности довольно серьезно борьбой занимался – всякой, потому и времени на прекрасное и не оставалось.

Возможно, это нас с Татьяной как-то и сблизило – оба в гении с первого курса не лезли и оба же спортом всерьез занимались. И вто-рой курс у нас с ней сходно начался тяжело: у меня открылась сложная

156

травма, пришлось академический отпуск брать, а у нее – еще хуже, хотя тоже за свое увлечение платить пришлось – простудила девица в горах голову, получила менингит и, как следствие, тоже академку.

Это, впрочем, я уже потом узнал, когда на втором курсе в незна-комую группу явился, год бесполезно потеряв. Опять сперва очень муторно было – все чужие, гением на новом курсе я себя опять-та-ки не ощутил, да притом и нога после перелома еще продолжала болеть, особенно на тренировках (спорт я и после травмы не бросал – не думал, что когда-нибудь художником стану). И лишь одно лицо знакомое на новом курсе оказалось – Танечка Лагина. Она после сво-ей болезни изменилась очень заметно – похудела, погрустнела как-то, замкнулась в себе, только со мной, кажется, и общалась по старой памяти. Да видать, и последствия этого менингита проклятого дони-мали - Татьяна частенько жаловалась мне на головные боли, на бес-сонницу, сны тяжелые и прочее. Вообще, я слыхал, что последствия заболеваний головного мозга у некоторых людей могут быть весьма тяжелы и непредсказуемы. И вот с нашей Таней тоже что-то такое, похоже, произошло.

Помню, однажды бежит она в институт, торопится. Догоняю ее, сбоку взглянул – лицо хмурое такое. Я было подумал, что опять голо-ва у человека болит. Известно, у студентов времени всегда в обрез, а у нас тогда, помнится, первая лекция какая-то важная была, не хотелось опаздывать. Разумеется, как догнал ее, поздоровался, спешим рядыш-ком, говорим о чем-то умном. И вдруг она начинает совсем не в тему:

– Знаешь, – говорит, – такой ужасный сон сегодня ночью видела: нашу студентку Ниночку с дыркой в животе и в черном платье. Потом до утра так заснуть и не смогла…

А Нина эта как раз тогда в больницу попала, за несколько дней до нашего разговора с обострением язвы желудка, кажется.

Я, разумеется, в те годы был сознательным комсомольцем, ни в ка-кие там сны, видения и прочие предзнаменования не верил и другим верить не давал, разбивал все их доводы, как городошной битой. Стал и Татьяну успокаивать, мол, чепуха все это, ерунда на постном масле, как же тебе, комсомолке, не стыдно во всякую чушь верить?

Доходим мы до родного вуза, вошли в вестибюль и тут – на тебе: большой портрет нашей бедной Нины в черной рамке прямо у входа

157

висит – не спасли, видать, врачи, язва оказалась сложной. Я, помнит-ся, тогда так растерялся (или напугался), что и про Татьяну забыл, стою, как столб перед траурным портретом, только глазами моргаю.

После этого мы с Таней как-то долго не общались: все-таки хоть и на одном курсе, но в разных группах учились – она в женской, я в мужской, – и вообще, забот хватало – просмотры работ, зачеты раз-ные, экзамены. Да и прочих проблем у художника было в те годы мно-го – частью спортивных, частью охотничьих (я еще и охотником в юности считался довольно горячим), – тоже вроде как не до общения становилось. Так лишь: «Привет – привет!» – и разбежались.

Прошло, наверное, с год. Мы уже на третьем курсе занимались. Теперь и учиться стало полегче, ко многому привыкли, и оценки у нас с Таней понемногу выправились, даже стипендию получали, пом-нится, оба. Подходила зимняя сессия. Первый экзамен и сам по себе был тяжелый – сопромат (на кой бы он художникам сдался!), да еще и принимал его, помнится, наш декан, по совместительству этот пред-мет ведший, – тут уж не поспоришь. Готовились, конечно, кто как мог, да ведь у художников привычка – всю подготовку на последнюю ночь перед экзаменом откладывать, дабы творчеству не мешала проклятая наука в течение семестра!

Вот, помнится, иду я на экзамен после такой ночной подготовки – спать хочется смертельно, разбит окончательно и где-то за квартал до института догоняю Таню Лагину. Ну, как обычно:

– Привет, как дела?– А как у тебя, хорошо подготовился?– А ты? – и прочее в том же духе. Одним словом, тары да бары.А потом Татьяна вдруг вздохнула глубоко и говорит совсем невпо-

пад:– Сегодня ночью опять такой ужас видела про нашего декана, даже

рассказывать боюсь. И как после таких кошмаров на экзамен идти? Просто руки опускаются…

Меня, помнится, как током ударило: сразу перед глазами Нинин портрет в черной рамке возник. Совсем настроение испортилось, на экзамен идти стало очень тягостно, руки тоже напрочь опустились, да притом же готов я в тот раз был отвратительно. Однако спорить с Таней не стал, просто сказал ей, что нужно еще перед экзаменом к

158

другу забежать, а сам ноги в руки и - домой. Решил: пусть лучше уж переэкзаменовку дают, чем в таком настроении за верным «неудом» ехать: известно, художники – народ впечатлительный…

На другой день еду в институт, дорогой настраиваюсь на скандал и все думаю, как бы половчее объяснить неявку на экзамен. К тому же подготовился в этот раз за целые сутки вполне прилично – вот бы теперь все утрясти «малой кровью» и тогда можно нормально сдавать чертов сопромат.

Захожу на факультет и вдруг –опа-на!… У входа фотография на-шего декана в черной рамке – умер, бедняга, вчера от сердечного при-ступа, довели студенты человека…

Испугался я тогда очень. Кинулся было Татьяну искать, да не на-шел нигде. А потом узнал, что она вчера, оказывается, пришедши-таки на экзамен, успела сдуру поделиться с подругами своим сном. И как результат – стали ее после этого случая сокурсники между собой звать очень ласково «нашей ведьмочкой» – к чему только длинный язык не приводит!

Это нынче у нас всяких прорицателей и толкователей снов – пруд пруди, мало кто им верит, толкуют и толкуют – их проблемы. А в про-шлые времена, при социализме, реакция на подобные штучки у иных граждан была другой – испуг и растерянность подобные загадочные люди вызывали, особенно ежели по некоторым нашим студентам су-дить…

Шло время. Мы уже заканчивали учебу, к дипломам дело шло. Раз-умеется, в такое преддипломное время виделись друг с другом редко – диплом для художника, кто там что ни говори, часть его души, мно-го в нем высказать хочется, на посторонние разговоры времени уже не хватает. Да и настроение чемоданное заранее давало себя знать – вот-вот разлетимся в разные стороны после стольких лет совместных учений-мучений и когда-то еще увидимся. Известно, художники – на-род впечатлительный…

Парень у нас на курсе тогда был – помнится, Булик его звали. По-чему такое прозвище – не знаю: Булик и Булик, – он и не обижался, нормально воспринимал, хотя характерец вообще имел сложный, на-смешливый и задиристый, (даже и до самого диплома). На первом курсе считался очень талантливым, разговоры только о раннем Рем-

159

брандте и позднем Репине признавал. Однако к пятому курсу, к ди-плому как-то иссяк, как и многие из тех, кто в начале учебы блистал, выгорел: так сказать, науки надоели и заели, как бы диплом поскорее защитить и – харе. И может быть, поэтому художественный талант у нашего Булика к концу учебы принял какое-то новое, игровое направ-ление. Он, впрочем, еще и на первых курсах, помимо своей большой одаренности, удивлял наш студенческий народ умением даже во вре-мя лекций держать банк под столом с конспектами, и потому к концу лекции почти всегда бывал в прибыли – играть умел. А к концу учебы, когда уже все науки прошел, вообще осмелел: играл уже в открытую, прямо в коридорах института, только что колоду карточную в карман прятал, когда профессор какой мимо проходил – мол, все равно перед дипломом гения не выгонят.

Помню, иду я как-то в начале июня на факультет – на консульта-цию перед «госами» –госэкзаменами. И опять впереди Танечка Лаги-на задумчиво, понуро так движется. Хотел я было не нагонять ее – не до праздных разговоров студентам перед дипломом, но как-то само собой догналось. Ну, как обычно:

«Привет – привет! Как дела? Как диплом, готовим?» – и все в том же духе. А погода чудесная, теплынь, цветет все и пахнет. Подходим уже к институту, меньше квартала остается, и вдруг Танюша меня под руку берет и грустно так шепчет:

– Слушай, не охота мне чего-то сегодня в институт идти. В такую жару мороженного хочется. Пошли лучше в кафе, у меня деньги есть.

Ну когда же это было, чтобы наш советский студент перед самым дипломом от мороженного отказался?! Пошарил я по карманам – неу-добно все-таки бедненькую даму объедать, наскреб чего-то и рванули мы с Танечкой в кафе, к госэкзаменам готовиться. Взяли мороженно-го, шампанского по бокалу, сидим, балдеем. Только гляжу я – выпила Таня свое вино и загрустила совсем чего-то. Я, разумеется, развлекать даму пытаюсь, но не тут-то было, не улыбается она на мой тонкий юмор, сочувственно головой кивает. А потом и говорит:

– Знаешь, наверное, не зря меня ведьмой зовут. Я сегодня ночью так плохо нашего банкомета Булика во сне видела – вон даже в инсти-тут не пошла. Хоть бы раз ошибиться…

Но я после «шампаньона» расхрабрился и, услышав такие «сон-

160

ные новости», давай теперь назло тащить ее институт, хоть и опоз-дали мы давно на консультацию – очень вдруг захотелось доказать, что зря она себе голову морочит, комсомолка тоже! Известно, спьяну будущие художники всегда любят чего-нибудь умное доказывать. И, конечно, уговорил.

Дошли мы до института, заходим на свой факультет. В коридорах свежо так, тихо. Занятий уже нет, на консультацию опоздали, наро-ду – никого. Подходим к доске объявлений – (может там чего умное найдется) и вдруг…

Висит на доске большой портрет нашего студента-банкомета в чер-ной рамке. Потом уже узнали, что поехал он днем раньше с какими-то очередными понтерами за город, отдохнуть на природе, ну и по-играть, разумеется, поддали там все – и выигравшие, и неудачники, а на обратном пути машина разбилась. Кто-то покалечился, в больницу угодил, а наш Булик – насмерть…

Вот когда меня разобрало не на шутку. Да сколько же тебе, дураку, доказывать надо одно и тоже?! Схватил я бедную Танечку за плечи и потребовал, чтобы честное комсомольское дала – мол, если и меня когда-нибудь в своем самом пиковом сне увидит – пусть сразу же мне пишет, звонит или телеграфирует – адрес свой ей тут же дал и теле-фон. Она тогда, хоть и очень расстроенная, честно обещала сдержать данное мне слово…

Ну, потом защита у нас была, а после нее вскоре я в армию ушел, на действительную службу. Отслужил, как надо, уехал в Питер, же-нился. Прошло еще лет десять, наверное, я уже кандидатом в Союз художников России был. Однажды вечером, темнело уже, топаю по зимнему Невскому около Площади Восстания, и вдруг навстречу мне знакомая вроде дама под ручку с какой-то подругой идет. Пригляделся – да это же Танечка Лагина, Ведьмочка наша! Ну, конечно, обнимать-ся-целоваться: шутка сказать – через столько лет нежданно-негаданно на Невском встретиться!

Опять, как в студенческие годы, вопросы тут же, на морозе посы-пались:

– Как дела?– А твои как?– Рисуешь?

161

– А ты?– Выставляешься?– А как же! – Ну молодчага!Познакомила меня Татьяна и со своей подругой – Розой, кажется,

ее звали, тоже в художественном училась, молоденькая совсем. Ког-да же вопросы несколько иссякли, двинули мы втроем на радостях в кафе – мороженного с шампанским взять, молодость вспомнить.

А на другой день (он и у меня, и у них свободным оказался), снова встретились и, как положено серьезным художникам, наладились в Русский музей. Ходили там, ходили, старое вспоминали, учебу в на-шем, далеком теперь вузе. А потом я возьми да и спроси, не забыл за десять лет:

– Танюша, а помнишь наш уговор перед дипломом? С тех пор тебе меня не случалось видеть в каких-нибудь пикантных обстоятель-ствах?

Молоденькая Роза на нас смотрит, только глазами хлопает, ничего не понимает. А Танечка помолчала немного, потом подружку свою попросила отойти, картины посмотреть и, наконец, говорит:

– Знаешь, мне уже давным-давно ничего не снится, с тех пор, как головные боли совсем прошли, наверное, лет восемь уже будет. Даже грустно иногда – сколько лет подряд ни одного связного сна не вижу, так, отрывки какие-то незапоминающиеся. Хотя это, наверное, и хо-рошо: кому охота свои бывшие болячки вспоминать, лучше о них не думать.

– И неужто ты теперь никаких снов не видишь, даже хороших?– В том-то и дело. Ночью словно проваливаюсь куда-то и все. На-

верное, это тоже последствия моего менингита…– А себя как-то настраивать не пробовала? Ведь это же так инте-

ресно – чье-то будущее во сне увидеть!Татьяна только рукой махнула:– Кому-то, может, и интересно… Я ведь видела только плохое, хо-

рошего никому предсказать не могла. А сейчас все прошло и слава богу…

Я, разумеется, согласился, что здоровье – самое главное и очень хорошо, что оно у Татьяны наконец-то восстановилось. Однако, мо-

162

жет быть, следовало еще тогда, в далекой юности показать ее каким-нибудь специалистам, способным объяснить, оценить и, может быть, как-то развить ее странные способности. Впрочем, в том краю, где мы когда-то учились, о подобных специалистах в годы моей юности мало кто знал…

163

Зоя ДЕСЯТОВА

ПОДРУГА

Рассказ

Погода в последние весенние выходные дни окончательно и на-долго испортилась. Открыв окно, я почувствовала, как потянуло сы-рым холодом. На улице вмиг потемнело, хотя только что было сол-нечно и тепло.

Где-то вдалеке вспыхивали сине- белые молнии, раздавался глу-хой ворчливый гул, надвигались тяжелые дождевые тучи. Сильный ветер уже проносил крупные капли, раскачивал податливые деревца, поднимал обильную пыль с дороги, сметал мусор по асфальту.

Взглядом нашла играющих на детской площадке дочерей и по-звала их домой. Услышав пронзительный звонок, открыла дверь, но вместо девчонок с удивлением увидела подругу Альбину – само во-площение кротости и добропорядочности. В последнее время она за-частила ко мне в гости. Не сидится ей дома даже в непогоду!

– Здравствуйте, – сказала Алька и добавила, словно оправдываясь: – Ходила в библиотеку да по пути решила заглянуть…

– Привет. Проходи. Как там, на улице, холодно? – спросила я. – Не так холодно, как ветрено. Дождь начинается.Мы прошли в комнату, где в ленивой позе (и неподвижно) лежал

на диване и смотрел телевизор мой гражданский муж Иван. Приня-ла я его через год после смерти законного мужа, отца моих девочек – двойняшек, по той простой причине, что одной содержать семью становилось все труднее. Вся моя надежда – сад-огород – оставался без рабочих рук, одна я с ним не справлялась. Хотела даже продать,

164

но потом поняла, что без огорода ребятишек не поднять. Основные продукты в магазинах можно было купить только по талонам.

Усадив Альбину смотреть вместе с Иваном телевизор, который по целым дням не выключался, пошла на кухню печь пироги с ливером.

Я давно знала свою подругу Альку, одинокую, непутевую: долгое время работала с ней на одном предприятии. Ее нездоровый темпера-мент бил через край. Непроизвольно, сама того не замечая, а может, намеренно она заигрывала со всеми мужчинами подряд. Алька улы-балась и старым, и молодым, и красивым, и страшным, будто все они были на одно лицо. Кажется, и «любила» она не многих мужчин, а одного – самца. Я всегда удивлялась ее всеядности и высказывала свои возмущения до тех пор, пока не поняла, что это бесполезно.

– Аля, ну как ты можешь! Он недостоин тебя, а ты принимаешь!– Ты ничего не понимаешь, – говорила мне Алька.Я возилась с посудой на кухне, как вдруг за стеной раздался при-

зывный, чувственный смех Альки и тихий смешок Ивана. Алька на-чала читать наивные непритязательные стишки, что было насторажи-вающим признаком: я знала, если она принималась за стихи, значит, собирается атаковать возможного партнера. Я растерялась от явного предательства как со стороны Альки, так и Ивана, к которому только-только начала привыкать и проявлять доверие. И вот теперь он сидит в комнате, слушает мою угарную, подругу – не знаю уж, как ее еще назвать – и напрочь забыл обо мне!

Не так давно он ушел с работы, поругавшись с начальником, и вот уже вторую неделю невозмутимо сидел дома и, кажется, даже не ис-кал подходящего места! Мало того, что не может устроиться на ра-боту, – а водители требуются в каждой организации, в автоколонне и таксопарке, – так еще и флиртует на глазах!

Я и так с трудом привыкла к мысли, что муж у меня – неинте-ресный собеседник. Сама пыталась больше рассказывать, заполнять разговором гнетущую пустоту, когда он молчал. Потом поняла, что Иван и не нуждался в собеседнике. Это для меня общение – необхо-димость, а он просто терпел мои искренние устремления наладить с ним душевный контакт.

А теперь еще и с подругой начал заигрывать! Со мной никогда так игриво себя не вел. Задорный, неумолкающий смех Альки и ответ-

165

ный, невнятный шепот Ивана меня уже бесили! Я сдерживалась из последних сил, хотя подмывало желание войти и накричать на них!

Настряпала пирогов, посадила за стол пришедших с улицы дочек, и со все возрастающей неприязнью прислушивалась к мужскому и женскому голосам. Накормив девочек, проводила в комнату, замети-ла, как быстро отдернула Алька руку, которую держал Иван. Попро-сила девчонок заняться игрушками, а сама в растерянности вернулась на кухню, не представляя, как вести себя дальше.

Как ни в чем не бывало, появился «муж». Раскрасневшийся, взвол-нованный, довольный собой и жизнью, он сел на стул, взял тарелоч-ку, нетерпеливо ожидая, когда я положу ему пирогов, и выжидающе посмотрел на меня.

Подошла и Альбина, тоже возбужденная, с блестящими глазками, нисколько не смущаясь. Никогда бы не подумала, что объектом ее во-жделения окажется мой мужчина! Неужели это не останавливает? Или ей плевать на нашу дружбу? Странно… Хотя чему тут удивлять-ся, Алька никогда не понимала, что мужик женат, что любит другую женщину… Подобные вопросы ее просто не интересовали. Там, где были мужчины, она обо всем забывала, и видела только новых воз-можных партнеров.

– А ты куда садишься? – сдерживая гнев, спокойно спросила у Ивана.

– Как куда? – не понял он. – На стул!– А я тебя приглашала? – так же бесстрастно продолжала я.– Нет… – ничего не понимал он.– Ты мне деньги даешь на еду? Почему ты думаешь, что я обязана

тебя кормить? – вдруг резко повысила голос я, понимая, что пришел крах нашей семейной жизни и нормальным человеческим отношени-ям.

Конечно, я не права. Нашла время, когда выяснять отношения! Во всем виноваты негативные эмоции, но я не сдерживалась уже ни пе-ред ним, ни перед Алькой. Какой-то чертик толкал меня в бок, и вся накопившаяся досада, неприязнь, даже зависть к тому, что они могут позволить вести себя так, а я нет, уже не могли остановить! Почему они не подумали, что могу обидеться или расстроиться?

166

– А если работу найти не могу? Мне что, воровать прикажешь идти? – продолжал огорошенный Иван.

-–Да! Не можешь заработать – иди, воруй! Я не нанимала альфон-са! – уязвленная в самое сердце, я уже не сдерживалась.

– Как?– А вот так!.. Выходи из-за стола! – рассвирепела я. Им плевать на меня, идут на все, чтобы потешить себя, а я должна

сдерживаться, не сметь поругать ни его, ни ее, сказать что-то против только потому, что оба они мне дороги, и я боюсь их потерять? Они не боятся меня обидеть, сделать больно! Выходит, ставят себя выше? А почему я должна прощать? Почему я им не могу досадить? Они мне сами развязали руки!

– Да подавись ты своими пирогами! – выкрикнул Иван и, рез-ко поднявшись со стула, изо всей силы пнул его. Раздался грохот. Я успела отскочить. Еще немного - и по ногам бы попал.

– Ты прекрати истерику, да еще при людях, – спокойно заметила я.

– При людях?! Ты эту б… за человека принимаешь? При каких еще людях? – вдруг закричал он, не обращая внимания на испуганную Альку.

– Ты думай, что говоришь!Вспыхнув, Альбина схватила сумочку и кинулась в коридор

обуваться. Я с удовольствием наблюдала за ней. Наконец-то все полу-чили по заслугам. За кого они меня принимали? За простушку? Мне пакостить можно, а им слова сказать нельзя?..

– А ты куда? – деланно удивилась я, обращаясь к Альке. – Внима-ния не обращай! Ты же ко мне пришла!

– Нет, я пойду. – Подожди, поешь пирогов и пойдешь! На улице дождь хлещет.– Нет! Я пойду. Алька ушла. Иван убежал в комнату. Ну, вот и разогнала «те-

плую» компанию: всех накормила и напоила!.. Но удовлетворения от мстительной выходки своей не почувствовала. Понятно, я нехорошо поступила, но открыто высказав им, все, что думаю, немного успоко-илась. Пройдя в комнату, сказала как ни в чем не бывало:

– Это из-за тебя подруга ушла!

167

– Да какая она тебе подруга? Так и смотрит, чтоб чужим мужиком попользоваться!

¬– Она такая, а ты? Куда лезешь?– А я-то что? Если она сама… Любой не устоит!– Вот именно. У нее без тебя… не считано! Оба «наколоть» меня

хотели, и я же виноватой осталась?– Тебя наколешь!– А ты чтоб с понедельника – на работу! К тебе по-хорошему, а

ты… Или идешь на работу, или уходишь от меня! Иван, поняв, что буря прошла, уже сидел за столом, отправляя в

рот пироги, кивал головой и был со мною во всем согласен.Но неприязнь оставалась, не хотелось ни смотреть на него, ни раз-

говаривать. Выглянула во двор, но из-за струящихся потоков воды ничего не увидела. Не спрашивая разрешения у «любимого», приот-крыла створку окна, пустила поток холодного, сырого ветра, заметила образовавшиеся вокруг дома огромные лужи, по которым изо всей силы били струи воды. Пузыри на воде показывали, что дождь за-рядил надолго.

Мне всегда нравилась смятенная дождливая непогодь, наверное, потому что сама родилась в октябре. Осенью часами могла смотреть на моросящий дождь, увядающую природу и думать о скоротечности времени, об окончании всяческого начинания.

На улице все еще бесновался ветер: шумел, свистел, швырял на окна холодную воду… А я успокаивалась все больше и больше. Вспомнила об Альке, но злобы уже не было. Ее смыло дождем или унесло ветром.

Вдруг в доме напротив, под козырьком, у входа в подъезд замети-ла темную фигуру. С содроганием узнала в ней Альку. Где-то рядом полыхнула ослепительной белизной молния, следом грянул раскати-стый гром. Со страхом я захлопнула окно. В растерянности остано-вилась. Как бы то ни было, Альку я считала своей подругой. Накинув плащ на голову, выскочила на пустынную улицу.

Алька дрожала от холода, а может, от страха. Увидев меня, не на-шла что сказать.

– Пойдем в дом, что тут стоять, простынешь! – пригласила я. Мой гнев прошел, его заменила жалость.

168

– Твой Иван начнет оскорблять… Я вновь предложила:–Пойдем, а то простынешь! Ты же ко мне пришла, а не к нему. – Нет!– Умереть, что ли, из-за него хочешь? Потянула ее за руку. Альбина больше не сопротивлялась. Потом мы сидели вдвоем на кухне, пили чай, говорили ни о чем.

Алька то и дело прислушивалась к тому, что творилось за стеной, буд-то опасалась, что Ивана тоже придет, но тот так и не появился.

169

170

Ирина ВТЮРИНА

ПОРОСЯТА К ПРАЗДНИКУ

Рассказ

Разгар так называемой «перестройки», а может очередной смуты на Руси, как кому больше нравится. Я только к тому это пишу, что-бы читателю понятно было, в какое время действие происходило. А происходило оно в дальнем гарнизоне, где и до «перестройки» тошно было, а с перестройкой совсем никак стало. Раньше местные дамы в день привоза соберутся около военторга: сами нарядятся, детей всё равно, что на праздник разоденут и стоят себе в очереди за колбасой, друг на друга придирчиво смотрят, новости гарнизонные обсуждают. Кругом только лес, театров нет, а здесь тебе какой никакой, а театр. Перестройка пришла, привозы в магазин стали не регулярными, а во-обще очень редкими. Массовых развлечений сразу поубавилось. А тут ещё к новому году зарплату не выдали и в военторг ничего не привезли. Правда, талоны на водку отоварить успели, а закуски нет хоть плач. Новый год праздник с детства любимый и вдруг вот так. К тому времени ещё один праздничный день добавился - Рождество Христово, но поколение выросшее на научном атеизме до конца не от-давало себе отчёт, что это за праздник. За дополнительный выходной, конечно, благодарность испытывало к новому правительству, но при-вычкам изменять не хотело. «Новый год» в сознании большинства, пока ещё главным оставался.

Поэтому прапорщик Иванов проснулся 29 декабря 1993 года в плохом расположении духа. Семь часов утра, надо на службу идти, а голова разламывается. Он порылся в ворохе грязной посуды, остав-

171

ленной со вчерашнего вечера на столе, заглянул под стол, в поисках завалявшихся сто грамм на опохмелку и не найдя ничего затосковал всей душой. За грязным окном общежития, подёрнутого со стороны комнаты ледком, стояла зимняя предрассветная тьма, было холод-но и по этой самой причине, включатся в ритм жизни, было почти не возможно. Вчера было воскресенье, и хоть водка к тому времени уже дефицитом была, местное население не унывало, кто самогонку гнал, кто просто связи с магазином и базой имел, а кто с местным госпиталем дружил, тот и вовсе беды не знал. Спирт давно уже по другому назначению шёл, а попы перед уколом протирали йодом, но это рационализаторское предложение нигде, конечно, обнародовано не было, но премия за него выплачивалась, разумеется, натурой, то есть спиртом. От куда его друг командир роты Сергей Лыткин вчера принёс пузырь остаётся только догадываться, но тушёнка была его -- прапорщика Владимира Иванова из солдатской столовой бережно вынесенная после обеда. С Лыткиным пришли две дамы: комендант общежития весёлая тридцатилетняя разведёнка и её подруга Вера - старая дева, живущая в посёлке.

Хорошо посидели, только почему-то обе женщины с Лыткиным ушли, и от всего вчерашнего веселья остались Иванову только боль-ная голова и ворох немытой посуды. Поёжившись от воспоминаний прошедшего дня, он попытался навести порядок, да вовремя сообра-зив, что опаздывает на службу, плюнул на всё и спешно засобирался вон. В общежитии обычно проспать трудно. В шесть утра уже начи-нают стучать и хлопать дверями. О том, что Иванов проспал, свиде-тельствовала воцарившаяся тишина в коридорах. «Крепко же я вче-ра перебрал»,- подумал он. Кое-как добежав до казармы, прапорщик понял, что развод уже закончился. На встречу к нему шёл, улыбаю-щийся Сергей. Он издали протягивал руку и говорил вперемежку с хихиканьем.

-Здорово Вован. Но ты вчера и творил…Насилу тебя спать уложи-ли. Помнишь, как Верке жениться обещал? Говорил, что пора тебе с холостяцкой жизнью заканчивать, посыпал голову пеплом, сморкался в китель и всё такое.

Вован поморщился. Верку он вчера первый раз видел, да и не пом-нил он, чтобы такое говорил. Да, и не понравилась ему Верка совсем.

172

Нет, комплименты он ей, конечно, отпускал, да ведь так положено, если женщина в гости пришла. Да и кому было ещё говорить. Он хоть и пьяный был, но соображал, что Верку к нему привели знакомить.

- А почему она не осталась, почему с тобой ушла?», – спросил Иванов, безразлично рассматривая носок сапога.

-Да ты же не вменяемый был. На улице мороз –20, а ты всех в лес ночью звал. Кричал, что ты охотник. За ружьё хватался. Верке медве-дя к новому году обещал подстрелить.

Да, про медведя Иванов, что-то смутно вспомнил, и в пол голоса пробормотал: «Да, я шутил».

-Ничего себе шутил, - не унимался Лыткин. А, кто не раскрывая окна, по соснам стрелять собирался? Кричал, что белок в соснах даже в темноте видишь. Ну, ружьё у тебя отняли, и спать болезного уложи-ли.

-Ладно, кончай ты это. Намекаешь, что я до «белки» допился. А я всё помню, нечего утрировать, а главное никого я замуж не звал, это, уж, я отлично знаю.

-Может, и не звал, но перед Верой извиниться надо. Новый год будем отмечать вместе. Пить больше нечего, ружьё я спрячу, будешь ей Есенина по книжке читать. Есенина я принесу, прочтешь про себя пару раз, чтобы по слогам не получилось.

-Тебе только зубоскалить, но могу тебя обрадовать, что есть тоже нечего. Вы вчера всё съели, и тушёнку воровать я больше не буду.

-А вот за продукты питания можешь не волноваться. Помнишь подшефный совхоз, ну куда солдат возили осенью картошку убирать, так тогда с тамошним мужиком познакомились. Так вот этот мужик, Коля его зовут, недавно сюда приезжал свинину на водку менял. При-глашал к себе в гости, обещал за водку молодых поросят с фермы натаскать.

Здесь надо сделать маленькое отступление и сказать читателю, что подшефным совхозом называли маленькое коллективное хозяйство ещё не до конца развалившееся во время перестройки. Ведь скоти-на она же вне политики не соображает, когда перестраиваться нужно. Привыкла плодиться там, где привыкла. Да, и народ в глубинке не сразу сообразил, что можно, а что нельзя. Что такое приватизация, очень абстрактно понимал, а вот что отдельных поросят с фермы при-

173

ватизировать можно это даже Иванов понимал, поэтому он одобри-тельно откликнулся на предложение Лыткина, но с ехидной интона-цией заметил, что предложение конечно заманчивое, только водку где взять?

-А вот с водкой Галка- комендант обещала помочь. У неё три ли-тровых бутылки есть, да ещё три литра спирта ребята из госпиталя обещали, а из трёх литров спирта можно сделать шесть бутылок вод-ки. Если за литр водки сторгуем поросёнка, то мяса и нам и госпи-тальным не только на праздник хватит, но ещё и потом. По мере того, как Лыткин делал свои подсчёты, лицо Иванова светлело и озарялось надеждой. Выслушав приятеля до конца, он задал вполне логичный вопрос: «Когда едем?»

-А вот прямо сегодня и поедем, после обеда. Если удастся про-вернуть это дело, то сегодня уже с мясом будем. Завтра, мне кажется, ехать будет поздно.

Как решили, так и сделали. Выкатили после обеда, старенький «Иж» с коляской, который Лыткину какой-то капитан, отбывающий на новое место службы, довольно дёшево сбыл с рук. Этот «капита-нов полудар» ездил, когда хотел. В этот раз он тоже упорно отказывал-ся заводиться. Через час напряжённой возни с мотоциклом, это чудо техники, подало признаки жизни. Спустив все известные армейские маты в адрес мотоцикла и пресловутого капитана, приятели, одев-шись, как на северный полис наконец-то отбыли за мясом. Тот, кому когда-нибудь по очень большой надобности приходилось ездить зи-мой в мороз на мотоцикле, обязательно поймёт степень осознанной необходимости этой поездки.

Когда приятели подъехали к дому Николая, у них уже не гнулись конечности, переваливаясь, как два пингвина и почти не чувствуя ног они добрались до заветной двери. Николай тоже не сразу узнал в сне-говиках знакомых ребят из гарнизона.

Он несколько секунд удивлённо рассматривал их, но за тем узнав, впустил к себе в дом.

К этому моменту на улице вечерело. Темнота с присущей зиме быстротой захватила окрестность. Николай предложил служивым с дороги крепкого чаю, причитая при этом, что и чай, дескать, теперь дефицитом стал, и когда лица гостей раскраснелись, и языки у них

174

оттаяли, задал вопрос:- Зачем пожаловали? Сергей, выкладывая из за-плечного мешка водку, изложил по-деловому, цель приезда. Николай с блеском во взоре глядел на содержимое мешка. Он понимал, что им всем чертовски повезло и что сегодня самый подходящий день для приватизации совхозных поросят. Мужики ещё немного посидели, надо было выждать время, но разговор не клеился, так как, все мысли собеседников были уже на ферме. И у каждого захватывало дух от предстоящих событий. Одно дело у себя в части тащить, а другое на дело приехать.

Наконец Николай, глянув на часы, скомандовал: - Пора! и, откры-вая дверь, вдруг неожиданно приостановился.

- Знаешь, что, - сказал он Иванову, - ты, останься здесь, втроём слишком заметно будет». Нельзя сказать, что это предложение рас-строило Иванова: всё ж риска для него меньше. В случае провала всегда можно сказать: - Мало - ли, что корешам в голову взбрело. Я ничего не знал, не ведал. С другой стороны обидно стало: с чего это опять Лыткину доверия больше. Быстренько проглотив обиду, и ни-чего не возражая вору-организатору, прапорщик грузно плюхнулся на близ- стоящий табурет. Однако, Николай хоть и деревенский мужик был, но чуткий, потухший блеск в глазах Иванова уловил и быстро прошагав к телевизору, накрытому вышитой салфеткой, включил его.

Ты это не серчай, нельзя втроём – уже неуверенным тоном сказал Николай, - вот сиди телевизор смотри, а если есть хочешь, то в холо-дильнике всё твоё. А мы мигом.

«Да я что, я ничего»,- начал было оправдываться Вова. Но дверь за подельщиками уже захлопнулась. Иванов лениво встал с табурета, прошёлся по комнате туда сюда, глянул в окно. В посёлке темень «глаз выкали», да по замороженным стёклам видно, как на улице «уютно». А всё же хорошо, что я с ними не пошёл – мелькнуло у него в голове. Праздно потянувшись и совсем смирившись со своим жребием, он поудобней устроился у телевизора. Программа ему не нравилась, под-ёргав немного пульт и не найдя ничего для себя интересного. Иванов вспомнил про холодильник. Лучше бы он о нём не вспоминал. Вре-мя то в плане еды, напомню, тяжёлое было. В холодильнике кроме домашней буженины и десятка яиц ничего не оказалось. Вспомнив слова Николая, что содержимое холодильника теперь принадлежит

175

Иванову, незадачливый прапорщик потянулся, само собой разумеет-ся, к буженине. В этот самый момент, когда в руках уже был заветный кусочек, а дверь злополучного холодильника не закрыта, за его спи-ной раздался женский визг, напоминающий сработавшею сигнализа-цию. Вова вздрогнул, обернувшись на этот пронзительный звук, да так и застыл с бужениной в руках, как памятник времени жизни по талонам. В дверном проёме, загораживая всё собой, стояла, подбоче-нясь, женская фигура. Она и издавала визг похожий на сигнализацию. Столь мощное душевное излияние закончилось словом «Ворюга!», и фигура исчезла. Вован сделал безнадёжную попытку объяснения столь странного своего поведения, но в ответ услышал звук запира-емой двери. Вот это да - подумал он, - что это было? В расстройстве он заметался по избе. Разбежавшись, попробовал взять дверь штур-мом, но не тут-то было. Двери в деревенских избах сделаны на со-весть. К довершению всего он услышал стук, закрываемых ставень. Пути к отступлению были отрезаны. Он безнадёжно опустился на всё тот же, знакомый читателю табурет. Груз безысходности и волнения терзали его душу, но оставалось только одно сидеть и ждать. Ждать ему пришлось недолго, но тридцать минут в такой ситуации кажутся вечностью. Наконец он услышал шум подъехавшей машины. Чуткий слух затравленного зверя уловил уже знакомый повизгивающий ба-бий голос.

– Решила пораньше с работы прийти, мужа нет, а это «мурло» за-лезло и грабит!

Услышав это, Иванов сообразил, что «мурло» это он, предмет гра-бительской наживы кусок буженины, а эта визжащая фигура жена Николая. Запихнув подальше под кровать рюкзак со спиртным, Ива-нов приготовился к худшему. В двери послышалось лязганье запо-ров, дверь тюрьмы открылась и в проём протиснулась сначала фигура жены Николая, а за ней деловито вошли два милиционера.

«Вот он субчик», взмахнув рукой в сторону Вована – сказала хо-зяйка, и довольная собой злорадно ухмыльнулась.

Ели сдерживая в груди праведный гнев субчик попытался объяс-нить, что дескать прибыл в гости, а хозяин попросил его подождать.

– Ещё скажи, что Николай тебя бужениной собрался угощать! Не унималась хозяйка, всеми фибрами своей души гордящаяся собствен-

176

ной ловкостью.– «Ваши документы» – холодно произнёс участковый. Дальше всё

шло, как обычно бывает в таких случаях. Оставим догадываться чи-тателю, как Вован выкручивался, чтобы объяснить своё присутствие в избе и не бросить тень подозрения на приятелей.

Лыткин с Николаем оказались более удачливыми людьми. Да и для Николая дело, на которое они пошли, было отлаженным и знакомым. Они довольные подходили к дому, у обоих в мешках похрюкивали поросята.

– Стой! – испуганно сказал Николай, указывая на милицейский уа-зик, стоящий около их дома. Приятели остановились в нерешитель-ности. В это время дверь в дом открылась и в ярких лучах электри-ческого света показался выходящий Вован с руками за спиной и два милиционера. «Замели!» – прошептал Николай. И вспомнив мать, ко-торую обычно вспоминают в этих случаях, бросился прочь от своего дома. Лыткин, тяжело дыша ему в затылок, бежал за ним. В один миг, запнувшись в нерешительности, куда бежать дальше, они столкнулись друг с другом и кубарем скатились с какой-то горы. Оправившись от падения, они судорожно начали вытряхивать из мешка поросят. Ну, избавляться от улик. По чуяв в общей атмосфере опасность, существа безмозглые бросились в разные стороны на утёк. Мешки зарыли в снег здесь же под горой.

– Что теперь? – растерянно спросил Лыткин.– Что теперь? Что теперь? Не в лес же бежать! Хотел бы я знать,

какая сука нас заложила. Домой вернёмся. Нет поросят, нет улик. Всё будем отрицать, только бы приятель твой не проболтался.

– Детективы наверно любишь читать? – спросил Сергей.– Зачем читать. Телевизор смотрю. Там одни детективы показыва-

ют.–Возвращались домой молча, понурив головы. К этому часу в по-

сёлке воцарялась пугающе – тоскливая тишина. Лишь свет в окнах изб выдавал наличие жизни. Не выли даже собаки. И хоть до празд-ника оставались какие-то сутки, не было той предпраздничной сума-тохи, как в детстве Николая. Не задерживалась молодёжь в посёлке, да и время настало унылое.

Около дома милицейского уазика уже не стояло, что очень удивило

177

наших приятелей. Каждый успел уже представить себя с руками за спиной. Оживившись и прибавив шагу, они буквально ввалились в избу.

– Коля, где тебя черти носят? – Не сдерживая эмоций, застрекотала жена Николая: – Здесь такое, такое было. С работы пришла, а к нам вор забрался, пришлось за милицией бежать.

Она ещё долго размахивала руками, повествуя о проявленном ей героизме в защите частной собственности. Но Николай и Лыткин её уже не слушали. Они бросились в обратный путь ловить поросят, ко-торые убежать дальше посёлка всё равно бы не смогли. Но увы, никто поросят не видел и даже хрюканья их не слышал, а к к утру и следов их даже на снегу не осталось. Как в воду канули поросята. А Иванова из милиции забрали. Отнесли участковому два пузыря водки, и без лишних вопросов Вован на воле оказался.

А когда Новый год в гарнизоне отмечали, было конечно, что вспом-нить. Только Иванов опять за ружьё хватался и опять Верке медведя обещал подстрелить. Оно и понятно, слишком мало закуски было. К рождеству все вымотались от праздников, некоторые стойкую аллер-гию на алкоголь испытывали. Другие просто к организму прислуши-вались: насколько он пострадал за это время. В гарнизоне была тиши-на. Всё уже было съедено и выпито.

Мне скажут читатели не злободневный рассказ. Сейчас все при-лавки ломятся от еды. И Новый год, и Рождество есть, чем отметить.

Что, правда, то, правда, только проблем у страны не убавилось. А всё может быть потому, что православная страна в пост вынуждена водку пить, да поросятами закусывать? По привычной традиции. А может еще, по какой другой причине, которая ни мне, ни читателю не известна……

178

179

Анатолий МЕДВЕДЕВ

КЛАД

Рассказ

Семиклассница Зина, похожая на какую-то осторожную лесную птичку, была задумчивой и серьёзной. Тайные фантазии у этой юной школьницы из маленького поселка да, к тому же, из малообеспечен-ной семьи были тоже какими-то птичьими: «Если найду клад, – меч-тала она, – никому об этом не скажу: буду тратить деньги экономно, разумно и долго».

С возрастом странная надежда, что клад появится в её жизни, не проходила. Денег в семье нехватало, и всё время приходилось эконо-мить. Однажды, придя домой из школы, Зина спросила отца:

– Папа, почему мы так бедно живём?– Потому что семья большая, – оправдывался Иван Петрович.

– Потому что мы с мамой решили родить тебе братика и сестрёнку. Разве это плохо? Я же один работаю...

Зина молчала – была себе на уме. Иван Петрович обижался, гру-стил, ему хотелось услышать от юной дочери слова поддержки. Мол-чание тянулось, а потом папа, угадав её мысли, сказал с усмешкой:

– Не мечтай, доченька, о кладах и журавлях в небе, лучше поста-райся удержать снегиря в руках.

– Снегирь в руках это что? Жених?! – уточнила Зина.– Нет, с женихами это уж как повезёт. Снегирь – это образование.

Вот если окончишь медицинский институт, то обеспечишь себе бу-дущее. Больших денег не заработаешь, но достоинство, уважение, кусок хлеба с маслом будешь иметь всегда.

180

Зина обижалась: «Но почему мне не должно повезти с женихом?». И она старалась ответить отцу что-нибудь язвительное:

– Следует говорить про синицу в руках. А не про снегиря!– Не придирайся к словам! – раздражался Иван Петрович.– Умная

слишком стала!!. В ответ Зина молчала. «Как с ней трудно разговаривать!», – оби-

жался отец и уходил на крыльцо курить...

Годы летели быстро. Зина отучилась три года на платных курсах медицинского института в областном городе, получила звание фель-дшера. Учёба выматывала, и Зина несколько раз была на грани отчис-ления. С трудом хватало сил ликвидировать задолженности. Денег не оставалось, и это было противно и унизительно! Она подрабаты-вала медсестрой и даже уборщицей. Когда становилось совсем туго, шла в ближайший храм и шептала с закрытыми глазами: «Помоги и сохрани!». Ей верилось, что в критический момент Господь не оста-вит ее. В летние каникулы Зина работала в поселковой больнице, но семье нужны были деньги, и отец часто говорил:

– Фельдшер у нас в провинции – это тот же врач. Бросай институт, не трать время, пойми нужно помочь сестре и брату!

– А я не хочу понимать, я не хочу работать в провинции. Надоели вы мне все!! – кричала Зина, со слезами вынимала накопленные день-ги, швыряла их на стол, а на следующий день увольнялась и уезжала в областной город. Отец переживал, и, ещё раз пересчитывая замусо-ленные денежные бумажки, думал: «Как с ней тяжело, как трудно…И в кого такой характер?!»

И вот шестой, последний курс института. Этот курс определял специализацию будущего врача. Зина выбрала самое доступное – те-рапевтическое отделение. Но тут позвонил отец и сообщил, что его отправили на инвалидность. Теперь бывший бригадир авторемонт-ной мастерской не мог найти работы. Значит, Зине нужно бросать учё-бу или брать академический отпуск. Но профессора, посовещавшись, направили Зинаиду на практику в её родной посёлок, в захудалую больницу. Жить в посёлке стало легче: не надо было платить за жильё и транспорт, у них был огород, коза и куры. Вот только отец контро-

181

лирует всю её жизнь, отнимает все деньги!

Главврач, он же заведующий поселковой больницей, Леопольд Модестович отнесся к молодой специалистке внимательно. Привет-ливо улыбаясь, спрашивал:

– Ну что, коллега? Как дома? Может, чем помочь? Но гордая Зина считала свои проблемы только своими. Она все-

ми силами старалась побольше заработать, провела все новогодние и рождественские праздники в ночных дежурствах и на выездах скорой помощи. Наконец, поехала в областной город на ночном поезде, сда-ла зачёты, оплатила первый семестр, после чего остался долг только за второй, последний.!

Леопольд Модестович сложных операций не делал: если в чём-то сомневался, отправлял больных в городской стационар. Но жители посёлка оставались бесконечно благодарными своему хирургу. Здесь все знали всё друг о друге, и у них сложилась традиция поздравлять главврача коробками конфет к Новому году. Получая очередной такой подарок, Леопольд Модестович всегда изображал на лице радостное смущение. Потом, отложив конфеты в сторону, подробно расспра-шивал больного о недомоганиях и о жизни. Вопросы о здоровье и семейных проблемах особенно умиляли пациентов. Только вот сам Леопольд Модестович конфет не любил, он складывал эти коробки в шкаф в своём кабинете и ждал, когда наступит женский праздника.

Восьмое марта отмечалось в больнице всегда торжественно. Хотя для многих сотрудниц этот день являлся выходным, женщины ждали поздравлений и спешили на работу. Кульминацией праздника было выступление заведующего.Он умел произносить трогательные речи, говорил женщинам тонкие комплименты, щедро рассыпал преувели-ченные благодарности.

Говорят, что женщины любят ушами, и женский коллектив обожал своего Леопольда Модестовича. Можно было подумать, заведующий знал все беды, обиды и мечты своих сотрудниц. Завершалось празд-ничное собрание вручением роз и раздачей коробок с конфетами.

182

Дележом подарков и роз занималась администратор Любовь Эду-ардовна, которая тоже умела никого не обидеть. Если в этот день к администраторше подходила чем-нибудь взволнованная уборщица, Любовь Эдуардовна успокаивала её как ребёнка:

– Я забыла сказать, дорогая, что Леопольд Модестович тобой очень доволен, скажу по секрету, он даже велел выписать тебе пре-мию, только ты об этом никому не говори.

В этот раз, когда началось, волнующее всех сотрудниц выступле-ние заведующего, Зину вызвали к лежачему больному, и она остава-лась с ним два часа. Потом ей уже не хотелось идти в холл: поздрав-ления закончились. Сотрудницы спешили к мужьям. Зина сидела за столом дежурной сестры и заполняла процедурный лист. Но тут по-явилась Любовь Эдуардовна:

– Зиночка, где же вы?! Зайдите в приёмную, выберите подарок, ну и розы не забудьте!

В приёмной лежали оставшиеся после поздравлений три коробки конфет. Зина выбрала себе коробку с трюфелями, а за розами реши-ла зайти в конце дежурства.

– Зиночка, Леопольд Модестович велел мне сегодня подежурить с вами.

Любовь Эдуардовна села рядом с Зиной за стол дежурной медсе-стры.

– И ещё он приказал всем сотрудницам называть вас по имени-отчеству – Зинаидой Ивановной. Сказал, что фамильярность и па-нибратство на работе приводят к пренебрежению и даже хамству. А Леопольд Модестович требует соблюдения этики в служебных отно-шениях. Раньше и меня все называли Лялей или Любочкой. Мне это даже нравилось, а он услышал и запретил так обращаться ко мне. Вот и у вас так: вы же через месяц станете дипломированным врачом! Он считает, что это редчайший случай, чтобы кто-то из наших местных стал специалистом.

Любовь Эдуардовна считалась в посёлке самой видной и изящной женщиной. Ей было больше сорока, но замуж она не выходила, – счи-

183

тала, что местные мужчины её не достойны.– Зинаида Ивановна, знаете, что мне сегодня подарил один мой

друг? Рижский бальзам!! Любовь Эдуардовна порывисто встала и за-порхала по коридору к своей приёмной. Вскоре вернулась с красивой бутылкой и коробкой конфет.

– Давайте заварим кофе и по капельке для аромата...за наш жен-ский праздник!

– Но, Любовь Эдуардовна, ваш друг, наверно, надеется, что вы от-кроете его бутылку в его присутствии? И потом, нам попадёт от Ле-опольда Модестовича?

– «Друг» обойдётся, – пренебрежительно хмыкнула Любовь Эду-ардовна, – а здесь в больнице всем попадает только от меня!

Щёлкнула винтовая пробка на бутылке.– Какой вкусный кофе с бальзамом. – Зиночка с притворным удо-

вольствием закрыла глаза. – Аромат сказочный!– Да вы закусите конфетами! – Любовь Эдуардовна спешно от-

крывала очередную коробку из коллекции заведующего, засверкала, зашуршала фольга, пахнуло шоколадом:

– Когда-то Леопольд Модестович отправлял меня учиться, хо-тел сделать из меня медика, но там в институте шла такая весёлая жизнь!... Жалею, что там не вышла замуж. И вам, Зинаида Ивановна, хорошего мужа здесь не найти. Мужики, сволочи, как думают? Жить с образованной женщиной – значит чувствовать себя всю жизнь ду-раком!

– А я думала, что замужество – это таинство, что-то сокровенное, святое.

– Что вы, Зинаида Ивановна, поверьте моему богатому женскому опыту: чудеса, возможно, и случаются с теми, кто в них верит... Я же не верю...

С ночного дежурства Зина пришла домой в плохом настроении. Жизнь казалась унылой и бессмысленной. Иван Петрович, который давно уже один воспитывал детей, хотел быть заботливым отцом. Он поставил перед Зиной чашку с чаем.

– Ну как, дочка, женский праздник? Я слышал, заведующий на-

184

граждал всех конфетами?!Зина вытащила из сумки коробку с трюфелями. Почему-то только

сейчас обратила внимание, что целлофан на ней надорван и неакку-ратно заклеен. Приоткрыла крышку: поверх конфет лежали денеж-ные купюры. Зина, тут же захлопнув коробку, взглянула на отца:

– Папа, ты цветы на стол не поставил! Воду не забудь налить в вазу.

По-воровски быстро взяла деньги из коробки, сунула в карман халата.

Отец поставил вазу с розами на стол, развернув золотистую фоль-гу, положил конфету в рот и подозрительно взглянул на дочь:

– Почему чай не пьёшь? Остынет. И в лице изменилась – значит, что-то скрываешь или прячешь...

И в этот момент раздался звонок мобильника. Звонили из инсти-тута:

– Зинаида Ивановна, почему вы не оплатили последний семестр? Если вы собираетесь получать диплом, вам необходимо срочно вне-сти деньги!..

Зина сразу же позвонила Любови Эдуардовне и попросила два дня отгула. посмотрела на часы и, не притронувшись к чаю, стала соби-раться на поезд.

Съездив в очередной раз в город, Зина вернулась в посёлок с ди-пломом. Отец в кладовке гремел кастрюлями. Вытирая руки поло-тенцем, заглянул в комнату:

– Ну, с чем тебя поздравить?!Зина положила на стол синие «корочки». Отец долго и вниматель-

но разглядывал документ.– Надо отметить это событие, – сказал, доставая из буфет початую

бутылку портвейна.– Но, скажи, откуда у тебя деньги взялись? Опла-тила семестр да ещё, наверно, выпускной вечер!

– Выкрутилась! Какая теперь разница? Слава Богу, всё позади. Девицы в мои годы девственность теряют, а я потеряла женствен-ность... Вымоталась, как лошадь...

Зина от жалости к себе всхлипнула и вылила из бутылки весь пор-твейн в свой стакан. Иван с восхищением смотрел на дочь, но его

185

больше всего интересовал другое.– Зинуля, ты у меня совсем взрослая! Ты теперь глава семьи. Мы

все на тебя надеемся. Но откуда ты деньги взяла? – Можно сказать, украла. Клад нашла. Господь помог.Иван потянулся к бутылке, но в ней ничего не осталось. Он взгля-

нул на Зину:– Надо бы сбегать еще… Уверен, у тебя ещё что-то осталось...

Иначе разговор не получится... Зина высыпала на стол из кошелька смятые бумажки и всю мелочь.

Отец сгрёб содержимое и исчез. Потом так же быстро появился: – Хватил еще и на селёдку. Доченька, ты пока отдохни, а я картош-

ки сварю.Через час Иван тряс за плечо уснувшую на тахте Зину. Пахло укро-

пом и солёными грибами. – Мне завтра на работу. Я устала, ничего не хочу...А отец уже наполнял рюмки, его по-прежнему волновал вопрос:

«Откуда у нее деньги?». – Папа, я открыла коробку с конфетами, а там купюры. А тут – этот

звонок из деканата… Вот и всё.– Это Леопольд подсунул, надо его как-нибудь поблагодарить. Но

почему ты мне не сказала?– А ты отнял бы, и у меня начались бы проблемы! И что, ты сове-

туешь Леопольда Модестовича отблагодарить? – Сказала бы ему спасибо! Я думаю дочка, что он тебя испытывает

на честность! – Главное, что я диплом получила. А Леопольда я тоже испытыва-

ла, говорю ему: «Меня так тронул ваш сюрприз и особенно содержи-мое коробочки с конфетами». А он всё о работе думает и удивлённо отвечает: «Содержимое во всех коробках одинаковое! Странно, что вас, специалиста, волнуют какие-то конфеты!» Поняла я тогда, что деньги эти – благодарность, неудавшийся сюрприз какого-то паци-ента. Не мог же Леопольд проконтролировать, кому какая коробка достанется. Об этом знала бы Любовь Эдуардовна и наверняка про-болталась бы.

Отец с удивлением задумался, вздохнул:– Значит ты, просто нашла клад?! Ну и что теперь?

186

– Теперь нужно журавля в небе ловить. Помнишь, ты мне в дет-стве рассказывал, что журавли детей приносят и прячут их в капусте? Хочу семью, пора замуж!

– Зачем тебе семья, у тебя есть я, сестра, брат! И я тебе рассказы-вал не про журавля, а про аиста, ты всё забыла. Давай лучше купим кроликов с твоей зарплаты.

Но Зина не слышала отца, думала о своём.– Мне однажды приснился сон, и было это как откровение. Сто-

ит посередине посёлка нашего высокая конусовидная пирамида. И я слышу голос: «Заберёшься – будешь богатой, а сорвёшься – станешь как все твои земляки». Добралась я до середины пирамиды и опять слышу голос: «Теперь у тебя диплом и работа». Посмотрела вниз на посёлок. Вижу ужас, которого никогда раньше не замечала: бродят гастарбайтеры в чёрном, наши парни у магазина толпятся, «сообра-жают на троих», ругаются громко, дерутся... Все мои одноклассницы разводятся, говорят: «Муж пьёт, бьёт, денег не даёт». И поняла я, что надо вверх карабкаться. Чем выше заберусь, тем уже и уже круг дру-зей и выбор женихов... Папа, мне нужна семья и диссертация.

Отец тяжело посмотрел на нее, встал и, шатаясь, пошёл отдыхать в свою комнату. Зина посмотрела на висевшую в углу икону:

– Господи, Боже мой!! Ты осуществил мои мечты и фантазии! По-моги же и ещё раз, чтобы у меня было все хорошо в этом мире!

И ей верилось, что так и будет.

187

188

Лариса РАТИЧ

ВДОХ – ВыДОХ

Рассказ

Когда они поженились, он очень любил вертеть молодую жену во-круг оси, рассматривая и так, и этак. Как будто проверял ещё и ещё раз, годный ли товар приобрёл. Это было унизительно, но Лина ре-шила терпеть: когда-нибудь ему это надоест. Но, видно, пока не на-доедало.

– Бюст у тебя великоват, конечно. Ты не обижайся, но у девушки грудь должна быть аккуратная, стоячая, а у тебя будто камней пона-пихано, висит! Ещё не рожала, а размер как у кормящей.

И ещё много разных других недостатков… Да, до идеала Лине было далеко, она и сама это понимала. Маленькая, плотненькая, нос – кнопкой. Если без косметики, так вообще тесто. Можно, конечно, и причёсочку соорудить, и глазки обозначить, и тогда выходило доволь-но мило. Но дома перед мужем приходится представать в виде голой правды, а она – не такой уж позитив.

Если бы Даня любил Лину, всё было бы иначе. А так…– Ну зачем, зачем ты меня женила на себе?! – этот вопрос сразу

стал главным уже в медовый месяц. – Зачем, а?!!Действительно, зачем?.. Лину так и подмывало сказать, что, де-

скать, если бы сам не захотел, то и не женился бы, не маленький. Но она сразу осекалась, потому что старалась всегда смотреть правде в глаза. Из принципа и самоуважения. Ведь Даня и сам не знает, зачем женился. От пустоты, наверное, так бывает. Надо же когда-нибудь за-водить семью, детей…

189

Тридцатилетний Даня ничего хорошего от женщин не ждал. Его дважды грубо и больно бросили, и наука пошла на пользу. Жениться надо на любой, разница невелика. Лишь бы на сторону не бегала и вовремя готовила-мыла-стирала.

Лина под эти несложные требования подходила, но Даня думал довольно долго. Потом решил: нет, не то. Всё-таки не то. Должно было хотя бы на сердце какое-то тепло, что ли… Любви искать глупо, но симпатия – как же без неё? Он видел, что Лина хотела замуж, но нравилась Дане всё меньше и меньше. Какая-то она странная, вроде бы внутрь себя постоянно смотрит, а потом к-а-к сказанёт – обомлеть можно. Зачем такая нужна? Проще надо быть, без самокопания.

И Даня со дня на день думал: «Завтра скажу, что всё кончено». Но наступало завтра, и он снова решал: «Потом».

А Лина думала, что ему не хватало смелости для предложения, надо самой. Ну и что же?! Подумаешь, не принято! Сейчас другое время, женщины и министрами становятся. И она сказала однажды:

– Давай поженимся, Даниил.Он помолчал, моргая. Потом отстранился, внимательно окинул

Лину взглядом и деловито спросил:– А что мне это даёт?Вот он какой: деловой, конкретный. Значит, надёжный. Лина –

тоже не наив, двадцать шесть стукнуло. И опыт кое-какой есть. Бол-тать о любви – себе дороже, проходили уже. До сих пор болит, мало не кажется.

…Итак, что ему (им!) это даст?– Хватит ждать, не юные. Родим детей. Я обещаю быть хорошей

женой.– Ладно, я подумаю.(«Завтра ей откажу. Не сразу же! Жалко её. В глаза смотрит, как

собачонка».)Наутро позвонил сам:– Я согласен.А чего?.. Девчонка она, кажется, не плохая. Стерпится – слюбится.

И самое главное: жениться на ней – это хороший ход, умный. Не зря ведь полночи не спал, извертелся весь. Потом поуспокоился, взял ли-сточек в клеточку, разделил пополам и тщательно записал свои думы

190

в «плюс» и в «минус». Плюсов вышло значительно больше.Хороший способ– сразу всё как на ладони. В «минусах» значилась

сущая ерунда: «не люблю». А в плюсах – всё остальное. И даже очень приятное. Ну вот, например: состоятельные родители, своя кварти-ра… Это немало для удачной семейной жизни!

У самого Дани отдельного жилья не было, обитал с матерью, Евге-нией Сергеевной, не старой ещё женщиной, активной и напористой. Она часто спрашивала, строго поглядывая на сына:

– И когда же ты женишься, наконец?!Лину она видела разок. Мельком, случайно. Столкнулись как-то

нос к носу, Даня – рядом. Познакомились, покивали, поулыбались. Ирина Ивановна что-то там поручила сыну на ходу и помчалась даль-ше. (Она не ходила, а именно мчалась, как паровоз без вагонов.)

Лине она категорически не понравилась, но об этом вслух не было сказано ни слова.

Вечером родительница расспросила, конечно, сына подробно: кто такая, откуда, где живёт. И сразу сказала, как отрезала:

– Вот и женись!Видно, тоже оценила главные «плюсы» Лины. Невеста со своей

квартирой – редкое везение! У Лины – так уж вышло – несколько лет назад умерла родная тётка, женщина небедная, но одинокая. При жиз-ни она невероятно гордилась тем, что сама построила двухкомнатный кооператив. Всё ждала, что какой-нибудь положительный мужчина оценит этот факт и женится на ней, будут жить они долго и счастливо. Но годы шли, а положительные мужчины жениться не приходили, и тётка в один прекрасный день взяла да и оформила всё на племянни-цу. А больше не на кого! И как-то быстро после этого умерла, вроде решила, что делать ей на Земле больше нечего.

Мама Лины и ее отчим (да и сама Лина!) такому сюрпризу были несказанно рады. Ещё бы! Лина, с её странностями, – выходит, не один Даня замечал, как она смотрит внутрь себя! – давно не вписы-валась в жизнь отчего дома. А когда девушка переехала, всем сразу стало лучше. Так что спасибо тёте, ой какое спасибо!

Мать Лины (копия покойной сестры) была из тех, которые «всег-да правы». Эту уверенность поддерживал в ней и отчим, человек в общем-то неплохой, даже интересный, но тихий и безвольный. Плыть

191

по течению под руководством всезнающей жены – дело не хлопотное, не требующее собственных усилий. Удобно, и никаких нервов. Де-лай, что велено, и будешь в порядке.

– Я прямая, что думаю – то и говорю. Потому что простая! – Так любила повторять мать Лины.

Слушая её, девушка всегда ловила себя на мысли, что такая правда – и есть самая гнусная ложь. Ну, посмотрите внимательно: именно беспардонность то и дело прикрывается своей «прямотой». Вот, мол, как! – всю правду-матку режу прямо в лицо.

Лина однажды не выдержала и сказала матери, что хамство – оно и есть хамство, и прямота здесь вовсе не при чём. А «я всегда права» – это вообще лозунг дураков. Ведь только умному человеку можно доказать, что он глуп. Дураку – никогда. И вообще, по-настоящему прямой и простой человек себя таким и не называет.

Евгения Сергеевна смертельно обиделась. Она совсем не умела прощать, хотя с упорством ханжи твердила об обратном. Особенно противно было наблюдать в Прощённое Воскресенье «христианское смирение» и показушный материн обзвон с «прощениями». Лину это коробило, потому что актёрские способности матери никого не мог-ли обмануть, а только смешили. Одновременно приторно-слащавая и «прямая» – это было невыносимо.

И Лина часто сверялась со своими поступками: а не такова ли и она, не дай Бог?.. Кажется, нет.

Мать и отчим… Они были такие разные, но почему-то отлично уживались. Впрочем, с Евгенией Сергеевной мог ужиться кто угодно, лишь бы никогда не возражал. А уж отчим Филипп Владимирович – это был просто идеал подкаблучника.

Они с матерью сошлись, когда Лине было всего четыре года. Де-вочка хорошо помнила, как в их доме появился «дядя Филипп». Мяг-кий и добрый, он быстро нашёл общий язык с девочкой, и Лина без труда стала звать его папой. Он никогда не кричал, даже если сердил-ся.

Но маму Лина тогда ещё тоже любила. Любила с какой-то удиви-тельной недетской глубиной.

192

– Чувствительная очень! – это говорилось про Лину всем подряд. – Уж такая переживательная, как будто и не ребёнок вовсе.

Да, девочка ощущала себя мудрой и усталой, очень всех жалела. Горько плакала, если узнавал про чью-то беду. Иногда – до истерики, не на шутку пугая родных.

Когда-то давно в их дворе жила кошка с перебитой спиной. Свои парализованные задние конечности – страшные, грязные, мёртвые – она таскала на передних лапах, тяжело упираясь ими в землю,. Видно, какой-то скот, вообразивший себя человеком, в припадке пьяного гне-ва искалечил животное. Должно быть, она ему мешала жить, мяукала, должно быть, слишком громко. Раздражала царя природы… Лина как увидела – рыдала до хрипа!..

Мама рассердилась:– Прекрати, бесноватая!!!А отчим – пожалел. Долго гладил по голове, тихонько шепча что-

то ласковое, необязательное, но такое важное сейчас. Лина долго с благодарностью помнила это ощущение: её защитили от горя, поня-ли… И она тогда ещё больше привязалась к отчиму.

Но Лина взрослела, а приёмный отец отдалялся от неё. Вступаться за девочку – это перечить жене, нарываться на неприятности. Лиш-нее! Он всё чаще давал понять, что каждый – сам за себя, и если мама повышала на Лину голос, отчим срочно становился глух и нем, по-страусиному пряча голову в песок. Роль песка выполняла книга: Фи-липп Владимирович любил почитать.

… Кому же можно рассказать, с кем поделиться? Кто поймёт?.. Если совсем не с кем, тогда надо записывать, иначе с ума сойти не-долго.

Так появилась в жизни девочки толстая тетрадь, которой она пове-ряла всё. Тетрадь хранилась среди старого хлама, подальше от любо-пытных глаз. О ней никто и не догадывался, иначе быть бы ей прочи-танной. Евгения Сергеевна не терпела неизвестности в собственном доме.

«Жизнь – это больно». С этих слов начиналась первая страница заветного дневника. Это было где-то услышано, но так совпало с её

193

мироощущением, что девочка поняла это уже в двенадцать лет.Потом – это прошло. Юность есть юность, она тем и хороша, что

беспричинное веселье – основное её содержание.Сначала было одиночество. А ведь ему положено приходить позже,

да и то не ко всем. Гораздо позже… А у Лины с одиночества – начина-лось. Родители отвергали её с методическим постоянством, и девочка привыкала. Она где-то вычитала, как надо бороться с тоской: «По-глубже вдохните, задержите дыхание. Потом медленно, очень медлен-но выдохните. Для большего эффекта повторите несколько раз».

Вдох – выдох… Мама отторгала дочку давно, с раннего детства, отчим – на пороге юности. Остальные – по мере появления в её жиз-ни. За что? А ни за что, это – самое больное.

Причины, конечно, были, но невидимые Лине. Вдох – выдох, до-рогая, вдох – выдох… И дневник, единственный друг. Он никогда не предаст.

«Самоуверенность хороша тогда, когда она – антоним самовлю-блённости и синоним самодисциплины…»

«Белый цвет – единственный, который безупречно сочетается с любым другим. Не так ли и добро? – оно, я думаю, уместно в любом случае…»

Ну что, разве не странная?.. Записки сумасшедшего, а не днев-ник. Хорошо, что о нём никто не знал, а то пальцем у виска крутили бы. Доброта и доверчивость Лины воспринимались как некая анома-лия, своего рода уродство. Ходячая иллюстрация «подставь другую щеку». Тут грех не ударить, сама просится.

Мама, например, и не задумывалась, бить или не быть. – Что ты на меня смотришь, как будто укусить хочешь?! – при-

вычка дочери «пялиться» доводила Евгению Сергеевну до бешенства. – Вот погоди, обрюхатят тебя да своих родишь – они на тебя так же будут смотреть!

Но дети вовсе не обязаны любить своих родителей. Эту любовь, как и всякую другую, надо заслужить. Она однажды сильно избила меня, совсем маленькую. Я не помню, за что, но я стала ненавидеть ее именно тогда, я точно знаю. До этого – любила. Наверное, любила бы и дальше, если бы она не сделала это привычной темой, всегда и везде, о том, как я после «бани» стала «как шёлковая». И подробно, с

194

удовольствием, растолковывала, какая я была упрямая, и как она меня лупила и спрашивала: «Будешь?!! Будешь?!!!!» А я орала: «Буду!!!» И как вдруг, после одного особенно удачного удара (я хорошо помню эту боль!), я взмолилась: «Мамочка, никогда не буду!!!» Причём «мамоч-ку» она присочинила: я никогда так её не называла. Никогда.

…Я даже помню, почему я, несмотря на страх и боль, долго орала: «Буду!!! Буду!!! Буду!!!» Дело в том, что она всегда била меня в спаль-не, перед огромным зеркалом-трельяжем, и я видела её – троящуюся, разъярённую, как пантера, и себя – насмерть перепуганную, с крас-ным лицом, чёрной дырой рта и расписанным задом…

Она рассказывала эту историю на любом застолье и празднике, умилённо поглядывая на меня. Очевидно, думала, что я разделяю её восторг по поводу моего превращения в «шёлк».

Так было до вчерашнего дня. А вчера – пришли гости, она снова начала вещать. Мне очень захотелось встать и ударить ее, но вместо этого я тихо сказала, глядя ей прямо в зрачки (она этого ужасно не любит):

– Такое ощущение, мама, что тебе больше и вспомнить нечего, да?!В эти минуты я боялась саму себя. Моя ненависть, заботливо взра-

щённая ею, разрешила мне всё. Она поняла и испугалась. Вот теперь она с этим номером больше выступать не будет. По крайней мере, при мне. К тому же – я, наконец, переезжаю!!!

Лина перебралась в тёткину квартиру уже вполне самостоятельной девушкой, студенткой второго курса Политеха. Обустроилась быстро: аккуратная тётушка содержала всё в образцовом порядке. Оставалось только разложить свои вещи по полочкам – и жить.

Странно, но в таком одиночестве ощущение покинутости и ненуж-ности сразу прошло. Наоборот, возник комфорт своей крепости, за-щищающей от насилия над душой. Спасибо тетушке снова и снова!

Лине понравилось перебирать старые фотографии Дарьи Сергеев-ны, раскладывать их по темам и по годам. Снимков было великое мно-жество. Лина знала, что так тётя восполняла дефицит любви. Созда-валась иллюзия нужности: на всех фото Дарья Сергеевна обязательно красовалась с кем-нибудь рядом. Одиночные снимки были наперечёт:

195

несколько стандартных паспортных, и всё.«Интересно, – думала Лина, – а если бы моей матерью была тётя

Даша?..»Вспоминала, сравнивала… Было бы, конечно, по-другому, но хо-

рошо ли?Вот эпизод: тётушке поручено проводить Лину (едет в гости, да-

леко), посадить в поезд. Ну, мало ли, что пятнадцать лет! Дитя ещё. Дарья Сергеевна хлопочет, просит проводницу присмотреть, придир-чиво оглядывает купе. Место Лины – нижняя полка. Отлично.

И тут – эта попутчица с ребёнком. Дескать, нельзя ли поменять-ся?.. Малышу всего годик, как с ним на верхней полке? Просить боль-ше некого, кроме них в купе – дряхленькая бабушка.

– Что?!! Моя племянница – тоже ребёнок! Вы разве не видите?!!Лине стало так стыдно, хоть проваливайся сквозь железный пол.– Я же ведь только спросить, извините!.. – женщина робко жалась

к столику.–Тут у каждого есть своё оплаченное место!! – не унималась люб-

веобильная тётушка.Женщина молчала, мысленно молясь, чтобы провожающих по-

просили наконец покинуть вагон. Слава Богу, сбылось. Тётя долго и умильно махала в окно рукой, поднося платочек к сухим глазам. По-ехали!..

– Извините нас! – взмолилась девочка. – Поймите, моя тётя…У неё нервы, вот и всё! А так – она неплохая!

– Да я ничего, ничего… Мне и сверху удобно будет… – лепетала потрясённая соседка.

– Нет, нет!! – закричала Лина. – Нет!!! Простите нас, ну, пожалуй-ста!!

– Я и не обижаюсь! – испугалась женщина. Ребёнок заплакал.–Ну, вот и хорошо! – выдохнула Лина. И быстро-быстро, как кош-

ка, забралась наверх.Чтобы уже стало понятно, что её постель – именно там.Так всю дорогу и промолчали, и только на прощание женщина ска-

зала:– Спасибо. Славная ты девочка. Значит, не всегда яблоко от ябло-

ни…

196

Спокойно, Линочка. Вдох – выдох…

И случилась любовь. Ой, какая!.. Лина думала, что счастливей ее никого и быть не может…

Он – совсем молоденький парнишка, чуть старше Лины. Ей – де-вятнадцать, ему, значит, - двадцать. Очень вовремя у неё оказалась своя квартирка, ничего не скажешь. Если бы не это, где встречаться тогда?..

Сергей приехал в их городишко на практику, познакомились слу-чайно, просто на улице. Он спросил у Лины про время, да так и не отстал, проводил домой. Любовь поглотила их сразу, а ведь оба не верили, что так бывает.

Целый месяц безоглядного, невозможного счастья! Они забыли про всё на свете, и потом, когда Сергей уехал, потекли письма, неж-ные и страстные. Но Лина чувствовала: что-то он недоговаривает. Душа болела…

И не зря. Вот оно, оказывается, что: Серёжка-то женат… И дочка маленькая есть, что тяжелее всего. Сам написал, измучился тоже; не знал ведь, как и сказать…

«Линочка-Галиночка, любимая моя! Что же мне, дураку, делать?! По глупости я, сопляк, женился, никого не слушал. Ведь не люблю я её, не люблю! И не любил никогда. В постель к ней попал, а потом – пришлось жениться. Сама понимаешь, наверное, почему… А теперь дочку очень жалко, я ведь и сам без отца рос. Жене честно про тебя рассказал, а она – в ноги упала, плакала, умоляла не бросать ее с ре-бёнком… Прости меня, моя единственная, но не знаю я, как дальше быть?!! Без дочки не могу…»

Лина читала-перечитывала, ночами грызла подушку, чтобы не выть. Не уважала она, когда горе громким бывает. Думала, придури-ваются: всё можно стерпеть…

Стерпела, справилась. Написала в ответ, что любит, жить без него не может. А что женат – так это пусть. Так уж случилось, никто не виноват. А ей, Галине, лично для себя ничего не надо. Живи спокойно, родной, воспитывай девочку, не рви сердце. Никто тебя не проклина-ет. Спасибо за любовь. Спасибо, что она есть. У других – и этого нет.

197

Снова пошли письма, уже немножко другие, с оттенком живой боли и бесконечной грусти. Она съездила к нему один раз на канику-лах (уж очень звал, хотел увидеть.И она хотела, сил не было!), посмо-трела на чужой красивый город, украла одну ночь у законной супруги – и вернулась домой.

Скоро поняла, что беременна. Поняла сама, ещё до врача. Доктор подтвердила, а Лина тут же спросила, какие анализы надо сдать для аборта.

Врач не стала ни отговаривать, ни пугать: мол, первый аборт, да разве мыслимо, ведь детей может больше не быть. Посмотрела только на Лину внимательно и по-доброму спросила:

– Бросил, что ли?– Нет. Женат он, – просто сказала Лина.– А любит? – в чужом голосе звучало настоящее сочувствие, а не

пошлый бабский интерес.– Любит. И я люблю.– Так послушайте, Галя! – заторопилась гинеколог. – Родите на па-

мять!– Не могу я, никак не могу…– Ну что же, ты молодая ещё… – помолчали, вздохнули обе. – Но

хоть напиши ему всё-таки. Ведь не сообщала, да?Это правда. Не сообщала. Зачем мучить?..– Напишу. Спасибо.… Она действительно написала, без претензий и истерик. Просто

факт: так, мол, и так. Через две недели – на аборт. Ответ не пришёл ни через две недели, ни через месяц, ни через год. А Лина и не ждала. Что он, бедный, мог написать? Напишет «роди» - а ведь мужем стать не может. Напишет «сделай аборт» – это вообще… То, что он не пере-стал любить и никогда не перестанет, Лина не сомневалась. Знала, что и она никогда не сможет забыть своего Серёженьку. А только судьба такая…

Она старалась пореже появляться у родителей, пока всё не будет кончено. Её сильно мучили запахи, и это трудно было не заметить. Зачем ей лишние вопросы?

Но всё-таки один раз пришлось побывать на Дне рождения мате-ри. Отказаться – никак не выходило. Всё прошло более-менее гладко,

198

Лина чувствовала себя терпимо, но только неосторожно налегала на солёное. Но, кажется, никто не заметил.

Только наблюдательный отчим хотел было пошутить на этот счёт, но присмотрелся к Лине повнимательней – и осёкся. Эти круги под глазами, отрешённый взгляд… Может, спросить потихоньку? Стоп, а зачем?! Вдруг, правда? И что он тогда должен будет сделать?..

Ну уж нет, девка взрослая, пусть сама выкручивается. Он даже не на шутку испугался, когда Лина, уходя, попросила:

– Пап, проводи меня немножко.Он, конечно, пошёл, но всю дорогу нервничал. Но, к счастью, раз-

говора не случилось. Вот и хорошо!

Аборт прошёл удачно, без осложнений. И опять же, спасибо тё-тиной квартире, не надо было никому объяснять, где пропадала двое суток. Всё кончилось, и надо было просто жить дальше.

– Эй, молодая-красивая, позолоти ручку! Всё расскажу, что было, что будет, чем сердце успокоится!

Лина боялась цыганок. Она шарахнулась в сторону, но гадалка ловко ухватилась за край кофточки:

– Да постой, глупая! Я недорого возьму, а всю правду расскажу! У тебя любовь на букву «С» есть?

Вот эта «любовь на букву С» Лину и притормозила.А цыганка уже уверенно частила, быстро повернув ладонь девуш-

ки линиями в небо…. Бред какой-то! Дальняя дорога и прочая чушь… И вдруг ведунья сказала:

– Напрасно ты мне не веришь, милая! А вот послушай вниматель-но, потом увидишь. Проживёшь ты жизнь нелёгкую, вся душа избо-лится и сердце изноет. Но ты жди! А когда будешь уже не молода, но и не стара, вот тогда и случится самый главный поворот в твоей судь-бе. Посмотри сами, вот она, эта линия! Будет любовь самая большая твоя, будет счастье, и уедешь далеко, в другую страну!

…Что, глупая, мелет?.. Тем более – про другую страну!.. Да и про любовь: разве может быть кто-нибудь, чтобы смог заменить Серёж-ку?.. Хоть всю вселенную пройди.

– Хочешь – верь, хочешь – нет, а будет так! – заключила цыганка. –

199

Я даже денег не возьму! Но разве что какую-нибудь мелочь…Вот с этого бы и начинала! Лина брезгливо сунула ей бумажку, и

цыганка отпустила руку.

А Лина как будто умерла. Ничего не хотелось, долго не хотелось. Смотрела на солнце, на людей, а думала: «Зачем?..»

Но время шло, и постепенно молодая кровь заставляла жить и на-деяться. Мёртвые мысли поблекли и стали опадать, как пересохшие листья. И люди, в которых жило настроение застоя и безнадёги, пере-стали притягивать. Теперь Лина бежала от таких. В душу медленно и трудно возвращалась опальная весна.

И тогда появился Даниил, Даня. Ничего особенного он к девушке не испытывал, но интерес проявлял. «Почему бы и нет?» – думала Лина. Очень хотелось, чтобы всё стало как у людей: муж, дети… Они должны наполнить её жизнь новым смыслом, и всё будет хорошо и правильно.

Лина хотела опять оказаться у подножия солнца, как в детстве. «У подножия солнца» – так называлась книжка, которую ей вручили вме-сте с табелем отличницы. Первая победа! Тогда девочка перешла во второй класс. На форзаце книжечки значилось: «За отличную учёбу и примерное поведение». И название книжки, и ее немудреные герои, у которых всё хорошо, светло и правильно, – вот что хотелось хра-нить вечно, греясь теплом ушедшего детства. Никогда больше Лина не была так счастлива, как в то ослепительное лето, в семь лет…

…Надо, надо родить детей. Переключить свою избыточную жа-лость к человечеству – на них, родных, кровных. Сузить сектор боли за весь мир!

Мать Дани считала девушку очень удачной партией. Старая жен-щина умело трезво смотреть и на жизнь, и на своего сына, что бывает у матерей не часто. Лина – это именно то, что нужно ее Даньке, лен-тяю и эгоисту. К тому же кандидатка в жены – добрая. А значит, мно-гое стерпит и простит. И где другая баба плюнет, развернётся и уйдёт, Лина поплачет, переварит и проглотит. И пойдёт по жизни дальше в том же качестве.

И, конечно, Ирина Ивановна сыграла не последнюю роль в же-

200

нитьбе сына. Даниил, по большому счёту, уступил не столько Лине, сколько матери, решившись на брак.

Итак, семейная жизнь началась. Вскоре родился Лёшка: трогатель-ный, слабенький. Получился он недоношенным, но за жизнь цеплялся крепко и вскоре ничем не отличался от обычных детишек. Хорошо набирал вес, учился сидеть и лепетать, весело глядел на свет умными глазками.

То, что мальчик появился раньше срока, необыкновенно рассерди-ло Даню. Он до смерти надоел врачам, лез с вопросами и угрозами; клялся, что головы всем поотрывает, если узнает, что его провели. И жену убьёт, шлюху.

И никак нельзя было убедить молодого отца, что ребёнок действи-тельно семимесячный, хотя это казалось яснее ясного: новорожден-ный весил слишком мало.

Но Ирина Ивановна, взглянув на внука, сразу отмела все сомнения:– Наш. Сразу видно, чего там!Мальчик и в самом деле был здорово похож на Даньку, и с каждым

днём это становилось всё заметнее.Однако ревнивый и взрывной муж не успокаивался ещё долго, что

принесло Лине много тяжёлых скандалов. Приходилось снова и снова клясться, что она ни в чём не виновата.

Скандалы усугубляли её серьёзную спинную боль, которая появи-лась сразу после родов. Эта боль осталась с ней навсегда, лишь со временем немного притупившись. Лина так сжилась с этим, что пере-стала обращать внимание. Болит – ну и пусть себе. Врачи разводили руками: ничего не понятно! Но Лина знала, почему болит. Помнила: роды начались резко, нехарактерно для первородящей, но когда она попала в родовой зал и очутилась в высоком кресле, её вдруг остави-ли совершенно одну.

– Лежи, жди. Не скоро ещё, не бойся! Сейчас придём.И ушли… Лина слышала, как хохотали где-то недалеко, за стеной.

Кого-то поздравляли, что-то пили, кажется…Лина плакала, звала. Чувствовала: вот сейчас, сейчас она родит, с

минуты на минуту!! И, если ребёнка никто не примет, он упадёт, по-

201

калечится! Высоко ведь!!!И в какой-то страшный момент она, истошно завопив, сделала не-

вероятное, невозможное усилие – и задержала ребёнка. Этих несколь-ких секунд хватило! И заглянувшая в родовой зал акушерка (чем-то очень недовольная) успела, подбежав, подхватить её сына.

– Ну, чего орёшь?! Нормально всё, видишь? Успела!.. – бурчала она, старательно пряча виноватые глаза.

– Успела… – прошептала Лина. Вот только в спине что-то хруст-нуло…

С того дня и болит. Ну да ничего, не инвалид ведь она. Зато Лё-шенька – не упал. Лина даже подумала, что это – как знак: она – мать, и теперь должна всегда успеть к своему ребёнку. Чтобы никогда не упал.

Жилось ей замужем нелегко. Но свекровь угадала правильно: Лина терпела. Тихонько, в робких слезах переживала неприятности со стойкостью обречённой.

Один только сыночек в жизни молодой жены – любовь и счастье. Вот ради него и стоит жить. Видеть, как он растёт, как становится самостоятельным. Отрадно было наблюдать, как мальчик впитывает в себя материнскую доброту и щедрость. Он даже в интонациях ста-рался копировать Лину, умиляя её до слёз.

Даниил был оставлен в параллельном мире, хоть и досаждал по-прежнему тяжёлым характером. Лина научилась смотреть сквозь него и почти не слышать. Думала о чём-то постороннем. И от этого муж заводился ещё больше. Выходило так, что эта курица – его жена – не имеет даже гордости! Ведь любая нормальная женщина уже взорва-лась бы сто раз, ответила, нагрубила. Ударила бы, в конце концов! Было бы за что уважать, по крайней мере.

А Лина просто не пускала его в свой внутренний мир. Она целиком принадлежала только сыну, который (единственный!) мог её понять и принять, и который точно знал, за что её надо любить.

Лина часто думала, что она с годами стала, наоборот, только боль-ше жалеть людей. Что это? Старость? (В тридцать пять лет!..) Или му-дрость?.. И в тоже время ясно понимала, что она никогда ещё не умела

202

так страстно ненавидеть разную пошлость, подлость и мелочность.Именно тогда она окончательно поняла, что они с Даней – слиш-

ком разные, чтобы составлять пару. И, существуя рядом с ним, она была так далека, как будто проживала в другой галактике. А он этого даже не понимал.

Все чувства Лины стали острее, ярче, как будто с неё содрали кожу, как будто открылось второе (третье, четвёртое?) зрение: сколько же горя вокруг, сколько страданий! Но всё, что послано лично тебе, надо уметь пережить, переждать. Постараться не потерять что-то главное в себе, не наплевать в собственную душу.

Лина терпеть не могла необязательных и неорганизованных людей. Сама она была работником редким: безотказным и всё успевающим. Всегда держала слово, и положиться на неё мог каждый. Нравилось коллегам и то, что Лина, умея выслушивать других, никогда не жало-валась на личное. Внешняя организованность совпадала с внутренней цельностью, поэтому и похвала, и поощрение – были для неё делом обычным, почти будничным. По-другому и не мыслилось.

О своих успехах Лина рассказывала только сыну, потому что муж и не спрашивал. Его вполне устраивало, что она всё вовремя делает дома. Этого достаточно. Зато сын – гордился.

Лина давно поняла: дети не равны взрослым, они на порядок чище и лучше. Это взрослые им постепенно внушают своими поступками: лги, воруй, притворяйся. А потом несказанно удивляются, всплески-вая руками: откуда, мол?..

И Лина старалась, старалась изо всех сил жить так, чтобы её маль-чик гордился ею.

Она считала, что люди как бы делятся на два типа: конденсаторы и конденсаты. Конденсатор несёт в себе признаки истинного челове-ка, а конденсаты (их, к сожалению, больше) оседают смертоносным налётом на артериях чужой жизни, подтачивают их, закупоривают, омертвляют.

И конденсаторы – терпят…Мужа своего она относила именно к конденсатам.

Шли годы. Текли как вода сквозь пальцы. Вот ей тридцать пять,

203

сорок, сорок семь… Лина их не очень замечала, она считала только возраст своего ненаглядного мальчика.

Один за одним, как будто в очередь, умерли родители и Лины, и Дани.. Никто долго не залёживался, просто приходил их час – и они покорно уходили в вечность.

Отчим умер последним, когда Лине исполнилось пятьдесят. Алёш-ка уже заканчивал университет, нацелясь на Красный диплом. С года-ми сын и мать как будто срослись душами, вроде обрели общую кро-веносную систему. Даниил совсем отошёл на второй план, и теперь всё чаще и чаще думал, что Лёшка стопроцентно удался в свою мать. Он даже смотрит точно так же, как и она: мимо.

Добрый и отзывчивый, Алексей очень переживал, что девушки не обращают на него никакого внимания. Лина пыталась объяснить сыну, что это он напридумывал! Надо только стать увереннее – и сра-зу появится симпатия.

Но Алёшка упёрся на своём: он никому не нужен. Лина ночей не спала, всё думала, думала… Ведь, действительно, было в этом что-то мистическое! Её красивый и умный сын никак не мог завести себе подружку…

А однажды Алёшка даже отличился: спас девушку от пьяных ху-лиганов. Об этом написала местная газета, и Лина была на седьмом небе от гордости, хотя Лёшка и оказался в больнице, ведь его избили. Но сын поправлялся, и благодарная девушка бегала к нему с передача-ми. Однако дальше этого не пошло, потому что у красавицы оказался жених. А Лёшка, как назло, признался матери, что девушка ему очень нравится…

– Так отбей! – настаивала Лина.– Мама, прекрати. Я так не могу и не буду.Больше от него ничего добиться не удалось. Девчушка постепенно

канула, а выздоровевший сын снова остался на бобах. На память о драке его предплечье украшал теперь большой шрам. Навсегда.

Алёшка долго стеснялся этой отметины, но потом привык и вер-нулся к любимым майкам.

Из дневника Лины:

204

«Господи, какая боль!! Я должна, должна, должна любить её! – а я не могу…

Но это же неправильно, не по-человечески. Неправильно ни по людским законам, ни по христианским. Почитай отца и мать своих! – а значит, люби…

И много лет дерутся во мне два «я»: одно говорит - «должна», вто-рое кричит – «не могу!»

…Она всё время предавала меня, даже в мелочах. С удовольстви-ем, с размахом. Как ни просила я: «Только, мама, не говори никому!!» – это было напрасно. Чуть я за порог – и телефонный диск тут же бодро начинала накручивать мамина рука: «Всем!! Всем!! Всем!!!»

Нет, она звонила не для того, чтобы начать с меня, она этим за-канчивала. Причём, наверное, неожиданно для себя, экспромтом, так сказать; ведь в начале и не собиралась этого делать. Как-то уж так выходило…

Два-три таких урока – и я отгородилась китайской стеной. Эта преграда с годами только выросла и укрепилась. И вот теперь, когда матери уже нет, пора бы этой стене и рухнуть. А она, оказывается, не боится времени, как те пирамиды. И, принося цветы на могилу, я испытываю бесконечное чувство вины за пустое сердце. Пустое, – а как болит…»

Больше всего на свете Лина боялась, что сын её разлюбит. И в этой боязни, как ни странно, не было стандартного материнского эгоизма, нет! Она только и мечтала, чтобы Алёшка влюбился, женился, завёл детей…

«Как я буду любить их всех!! – думала Лина. – И невестку, и вну-ков. Невестку – особенно, ведь она выберет моего мальчика, она будет дорога ему. Я никому не дам её в обиду, никогда!!»

Да, да! И сын, когда Лины не станет, не скажет, что у него болит пустое сердце. Никогда не скажет!!!

…А тут случилась беда: Лёшка в своём университете помогал ме-нять окна в одном из кабинетов (вот вечно ему больше всех надо!), и стекло треснуло, выскочило из рассохшейся древней рамы, обруши-лось с высоты топором на правую руку сына и перерубило несколько

205

сухожилий…Лина чуть с ума не сошла!!! Хорошо, что на дворе Двадцать пер-

вый век, руку спасли в отделении микрохирургии. Но за эти несколь-ко страшных дней Лина стала абсолютно седая.

А когда всё кончилось, и Лина немного пришла в себя, то решила, что волосы красить не будет. Как ни странно, но седина даже шла ей. И прятать ни к чему – не девочка ведь.

В травме сына Лина опять усмотрела символический смысл. Когда-то очень давно, когда Лёшенька был совсем крошечный, Лина, укрепляя спинку детской кровати (от мужа разве дождёшься?! Самой – быстрее..) угодила молотком по ногтю большого пальца, и с тех пор ноготь так и рос с трещиной посередине. Лина всегда обрезала его очень коротко, потому что, задев, могла подорвать ноготь чуть ли не до основания. И никогда с тех пор не ходила делать маникюр.

Каждый раз, взглядывая на палец, Лина вспоминала, откуда тре-щина. И вот теперь – у сына такое случилось с рукой. Это неспроста! Вот и ещё один шрам, который навсегда…

И снова в душу пришла пустота, похожая на ту давнюю омертве-лость. Лина вдруг в свои пятьдесят отчётливо и до конца поняла, что значит НИКОГДА. Это ни-ког-да, навечно.

Вот сидела однажды у телевизора, смотрела старый хороший фильм – кино детства! – и вдруг пронзило это НИКОГДА. Никогда она уже не будет чувствовать то, что раньше, и так, как раньше. И стало жутко.

Ничего не поделаешь: едет она «с ярмарки». И всё правильно. Одна только просьба к небу: дай доехать поспокойнее. Только одного покоя и хочется. Перед НИКОГДА…

Но вот как раз с покоем и были проблемы. Лина всё острее и острее воспринимала жизнь, её больные стороны. Интересно, это только у неё?.. Живут же другие, говорят, в покое, а у неё – сплошной вдох-выдох.

Какая-то химическая действительность образовалась вокруг. Эта безрадостная молодёжь с пустыми глазами, в которых нет взгляда в будущее, эти позорные объявления везде, даже по телевизору: оче-

206

редная семья просит, как милостыню, у добрых людей денег на опе-рацию для больного ребёнка… А где же государство, где?..

А люди скачут по сцене в сотнях глупейших шоу, слизанных с иностранных и перевёрнутых на наш дурацкий манер. От «минут сла-вы» до всех, «кто хочет стать миллионером». Противно. А что, что у них на душе?... Наверняка тот же ужас, что и у нее.

То ли от безысходности, то ли, наоборот, в поисках выхода, по-явился в семье Лины и Интернет. Причём настоял на этом Лёшка.

Лина обрадовалась: может, хоть там девушку себе отыщет? А что, бывает же!..

Лёшка с новинкой разобрался быстро, завёл себе страницы, где только возможно и, действительно, увлёкся, ожил. Видно, и ему не раз приходила в голову мысль про подружку из чата. Он и Лину уго-ворил зарегистрироваться в «Одноклассниках».

Она сначала смеялась и отнекивалась, а потом – взяла и согласи-лась. Лёшка оформил ей страничку, выставил несколько неплохих фотографий. Научиться пользоваться этой штукой было нетрудно, и Лина быстро освоилась. Даже полюбила это дело, ведь уже в первую неделю нашлось и прибилось в ДРУЗЬЯ полтора десятка человек. Это было здорово: узнавать, как прожили эту жизнь товарищи по школе и техникуму; рассматривать чужие фото и ахать, что так все изме-нились! Они тоже, наверное, все удивлялись, глядя на ее фотки, но отпускали ей комплименты. Она действительно неплохо выглядела, оставаясь стройной и моложавой.

И вот однажды!.. Лина запомнила этот день до мельчайших под-робностей, ведь это был день рождения Лёшки. Приходили гости, разошлись поздно, и Лина очень долго возилась с посудой, наводила порядок. Она терпеть не могла оставлять такое на потом.

Лёшка давно уже уселся за компьютер, и Лина решила, что на сон грядущий неплохо бы и ей просмотреть свою страничку. Сын уступил ей место («Мама, на пять минут!!Я тут кое с кем переписываюсь!»), Лина открыла своё и сначала даже не поняла, что произошло… Глаза, конечно, видели, а вот мозги – зависли, потому что она прочитала: «Я тебя всё равно нашёл!!!» Это странное сообщение было от Сергея

207

Пономарёва. От Серёжки!..…Сын нетерпеливо заглянул в комнату:– Мам, ну что ты там застряла?– Сейчас, Лёшенька, сейчас!!!Она, конечно, ответила. И приняла его в ДРУЗЬЯ. И фотки посмо-

трела: вот он какой стал! Солидный, крупный. И рядом – жена, навер-ное. Такая же вальяжная. А вот и дочь! – красавица…

И она вдруг смертельно устала. Новая-старая боль обрушилась на неё, как древнее дерево, неожиданно поваленное ураганом. Не зажи-ло, оказывается. Ничего не зажило!!!

… За сутки Лина немного пришла в себя (надо было делать вид, что НИЧЕГО не произошло) и на другой вечер, взяв себя в руки, поч-ти спокойно написала ответ, что живёт неплохо, что у неё есть муж и взрослый сын.

Обманывать себя – не получалось. Да и зачем?! Зачем, если сам Сергей не скрывал: всю жизнь протосковал, так и не смог ничего за-быть. Дочь у него – самостоятельная, у неё давно своя отдельная жизнь. А жена… С годами только отдалилась, и всё. Нет, нельзя жить без любви и быть счастливым! Никак нельзя…

Вот так и сбылось старое цыганское пророчество. И про любовь самую большую, и (по иронии судьбы, после распада большой Роди-ны) про чужую страну – всё угадала лукавая ведунья!

… Лина собралась в мгновение ока. Сама от себя не ожидала! Вдруг ясно поняла: не может поступить иначе. Ну никак!! Решение уехать ещё держалось в тайне, а уже все заметили, как вдруг Лина изменилась. Сразу стала настолько другой, что даже сама себя не уз-навала. Потом, когда скрывать перестала, все начали крутить пальцем у виска: сумасшедшая, однозначно!

Но всё вышло, как захотела Лина. Развод, на удивление, выдался простым: Даня был настолько в шоке, что даже не устроил разбира-тельства, а вполне добровольно дал согласие, без волокиты и судов.

С работой – тоже решила моментально. Уволили и в душу не лез-ли. Никто не спрашивал, но все знали. Да и пусть поговорят, чего там. Хоть какое-то для них разнообразие.

208

Её же жизнь стала теперь полна значения и любви. Эта радость вела её уверенно и настойчиво. И Лина шагала твёрдо и спокойно, теперь почему-то хранимая судьбой от падения с ажурного мостика позднего счастья в тёмные воды жизни, бурлящие по обеим сторонам хрупких перил…

И всё бы хорошо. Но вот сын посчитал её предательницей. Уехала! – а он?.. А его почему не забрала с собой?! Оставила, бросила!!! И не пишет ей сын теперь, нет. И на звонки не отвечает. Вычеркнул Лину из своей жизни. С этим придётся и дальше жить.

… А жить хочется теперь долго и счастливо, вот ведь как…Вдох – выдох, Линочка. Вдох – выдох…

209

210

211

Игорь МИХАйЛОВ

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ДЕТСТВА

Рассказ

Черепичная крыша покрывала дом из красного кирпича. От вход-ной двери справа было окно с широкой вытянутой рамой из прямоу-гольных секций.

В единственной комнате дома стены ничем не отличались от на-ружных – всюду кирпичная кладка. Дневной свет от окна падал на бе-леную печь с чугунной плитой с кольцами. Рядом с плитой занавеска скрывала угол родителей. Напротив, у другой стены были сколочены широкие полати. Посередине комнаты стоял длинный узкий дощатый стол с лавками. Стол был застелен клеенкой.

На полатях груда одеял зашевелилась. Из-под них вылез белобры-сый мальчик. Он сполз на крашеный пол, босиком пошлепал к столу, встал коленями на лавку и оперся локтями на стол. На середине сто-яли стеклянные банки с молоком. Каждая банка была закрыта почто-вой открыткой. Мальчик поднял открытку, опустил палец в банку и облизал его. То же самое он проделал с другими банками. Наконец, мальчик сделал выбор, обхватил банку ладонями и начал пить.

Дверь в дом открылась. В комнату вошел старший брат Сережа. Ему шел двенадцатый год. Он воскликнул.

– Вова, встал! А остальные?Младший брат перестал пить. На его лице осталась полукруглая

белая полоса от молока. Он показал банкой в сторону полатей. Одеяла зашевелились. Из их недр появились две головы, Сашина и Игоря, их городского двоюродного брат, который гостил у них. Мальчики со-

212

скочили с полатей и выбежали из дома. Старший брат взял ножовку с подоконника и вышел следом.

Около дома свешивала могучие ветки старая липа. Ее ствол дети могли обхватить только втроем. Деревянная лестница опиралась о ствол. Двуручная пила лежала рядом. Тропу перегораживала огром-ная ветка. Перед ней стояли мальчики.

– Мы с папкой ее спилили, – старший брат с гордостью сообщил непонятную новость.

Саша и Игорь переглянулись. Старший брат с ножовкой стоял сре-ди веток. Одну из них он начал пилить.

– Дети, идите завтракать – позвала мать.Она шла по тропе от дороги. Саша и Игорь направились к дому.– Сережа, – ты тоже иди, не ел еще, – настаивала мать.Старший брат продолжал пилить.Дети зашли в дом. Вова сидел за столом. У него на лице был двой-

ной след от молочной банки. Мать убрала салфетку с хлебной тарелки.– Опять наголо ел,– она сделала замечание младшему сыну. Мальчики сели за стол. Саша взял банку и снял с нее открытку.

Желтая сметанная пленка, которая покрывала вечернее молоко, была прорвана. Саша возмутился.

– Опять пальцем тыкал, – он посмотрел на младшего брата, – ты-каешь, так сам ешь.

Он взял другую банку и снова возмутился.– И эта тоже. Мать увидела пробитую пленку и пожурила.– Ох, ребенок, ребенок, сколько тебя воспитывать?. В школу пой-

дешь осенью. Молоко же киснет.Игорь снял открытку с другой банки, узнал на обороте свой адрес

и сказал.– Тетя Люся, это мамина открытка. Женщина взяла открытку и ответила.– Да, сестра послала на Новый год.Вова поставил недопитую банку на стол и сообщил:– Я на речку пойду.

213

– Никто не пойдет, пока липу не оберёте, – заявила мать. Она открыла дверь, вышла наружу и крикнула старшему сыну.– Сережа, иди есть уже.Звуки распиловки прекратились. Мать зашла в дом.Дети пили молоко из банок и ели белые сайки. После завтрака все собрались около липы. Мать объяснила:– Собирайте желтые листики и палочки с шариками. Чтоб каждый

по пакету собрал.– А Любка почему не собирает? – спросил Вова.– Придет и будет, – ответила мать.Мальчики обрывали бледно-желтые крылышки с бархатистыми

шариками на тычинках и собирали их в пакеты.С дороги к дому подошла девочка в белом платье в синих бутонах.

Светлые волосы были сплетены в две длинные косички с голубыми лентами. Она спросила.

– Мама, а мне что делать?– Любаша, собирай в ведро. Девочка подошла к ветке и начала помогать.– Я здесь все собрал, – Саша ухватился за ветку и встряхнул ее. –

Мешает.Сергей выбрался из гущи веток, подошел к липе, к стволу которой

была прислонена ножовка, взял ее и снова забрался в гущу веток, там приложил ножовку к сучку и спросил.

– Здесь?– Цепляться будет, – возразил Саша, – надо ниже.Ножовка могла задеть Игоря. Сергей спросил у него.– Ты пилил когда-нибудь?– Нет, – ответил Игорь.– Попробуй!Игорь взял ножовку и неумело начал водить по ветке. Ножовка от-

скакивала. Несколько распилов белыми канавками покрыли черную ветку. Он продолжал старательно водить ножовкой, но только содрал кору с ветки и взрыхлил белую древесину.

– Дай мне, – взял ножовку Саша.Он начал пилить, ножовка выскочила из пропила, он начал новый

пропил и довел его до конца, ветка обломилась.

214

Старший брат забрал у него ножовку со словами:– Дрова чаще пилить надо. По тропе с огорода шла бабушка. Она несла в мешковине на спине

охапку свежескошенной травы. Одной рукой она придерживала меш-ковину, а в другой несла косу.

– Доить, кто пойдет? – спросила бабушка.– С разнарядки отец обещал в обед прийти, – ответила мать.– Ну, тогда готовь обед, а я схожу, – сказала бабушка.Она сбросила траву у скотного двора, который примыкал к дому. – Любаша, сходишь с бабушкой? – попросила мать дочку.Та кивнула. – Я пакет набрал, – заявил Вова. – Где ты набрал? Покажи! – Сестра взяла из рук младшего брата

пакет и надавила на сбор сверху: –Вот еще сколько места.– Надо побрать еще немного, – настаивала мать, – к зиме чай будет.– Я его пить не буду, – сообщил Вова.– Простудишься – будешь! – возразила сестра. – Хватит, – сказала мать, – хорошо поработали. Идите. Мальчики выбрались из переплетения веток и оставили пакеты ря-

дом с ведром.Сергей взял с поленницы самодельный сачок из марли и предло-

жил. – Идем на речку.Со штакетника он снял бидон. Все мальчики направились за старшим братом. Они прошли мимо

скотного двора. Из его окна на кучу вылетали комки навоза с тра-вой – бабушка убирала двор. Мальчики перешли сельскую дорогу. На обочине росли дубы. Дети спустились с насыпи. Поле пронизывали множество тропок, которые были натоптаны от прогона скота.

– Неси бидон, я свой путь пронес, – старший брат протянул его Саше.

Тот взял бидон и спросил Игоря.– У вас в городе рыбалка есть? –Далеко ходить, – ответил Игорь. – А удочка у тебя есть? – поинтересовался Саша. – Нет, – ответил Игорь.

215

– А у нас у каждого есть удочка, – с гордостью поделился Саша.– А почему мы без них? – удивился Игорь.– На удочку я один ловлю, а сегодня нас много. Саша протянул бидон младшему брату.– Твоя очередь нести. – Я в прошлый раз нес, – отказался Вова. – Ты нес до забора, а уже речка близко.Впереди густые заросли ольхи заполняли низину. Саша насильно вложил бидон в руку младшему брату.Белое платье разлеталось позади – Люба догнала братьев. Девочка

радостно сообщила:– Я с вами. Только надо смотреть в поле. Мне с бабушкой на дойку

надо. – Я пойду в Сашкин класс, – хвастливо заявил Вова, – а Любка

пойдет в Сережкин.– Про палки-то забыли, – вспомнил вдруг старший брат. – Я знаю, где палки!Вова протянул бидон своей сестре, и не дожидаясь, когда она возь-

мет его, отпустил бидон, тот упал. Мальчик побежал прочь. – Я тоже знаю, – крикнул Саша.Он обогнал младшего брата. Они бежали по высокой траве. Над

ней появлялись их макушки. Игорь бежал следом. Среди высокой кра-пивы лежала сухая ольха. Мальчики примяли крапиву и начали вы-ламывать от ствола ветки.

С двумя палками они подошли к речке. Сестра с бидоном ходила по щиколотку в воде. Мальчики сняли обувь и тоже начали прохажи-ваться в воде.

– Здесь не колется, – Вова топтался на мелких камнях. Из-под его ног по течению двигалась муть. Камни перегораживали ручей. Маль-чик похвастался:

– Запруду я с Мишкой сделал. Здесь мы купались. Он пойдет в мой класс.

Мальчик шлепнул палкой по воде. – Не брызгай, – отстранилась сестра.Сергей шел по течению. В одной руке он держал сачок, а в другой

сандалии. Все медленно направились следом за ним. На излучине те-

216

чение замедлялось, глубина дошла до колена. Сквозь воду у дна про-сматривались корни деревьев. Несколько рыбешек блеснули в глуби-не.

– Здесь начнем, – предложил Сергей. Он прошел вперед, бросил сандалии на берег, опустил сачок в воду

около корней и так удерживал сачок. Его купол расправило течение. – Давайте, – крикнул Сергей.Вова и Саша начали палками тыкать в корни деревьев под водой.

Мальчики шли вперед. Стайки маленьких рыбок плыли к сачку. Было видно, как они мечутся под водой и заходят в сачок. Сергей считал.

– Одна, две, три…Быстрее!Мальчики торопились и колотили палками около сачка. Сергей

резко вырвал сачок из воды. Вода стекала по слипшейся марле. – Две вышли, – с досадой сообщил Сергей.Мальчики собрались вместе. Они запустили руки в сачок и начали

вынимать рыбешек. –Красноперка, – Саша показал рыбку с красным нижним плавни-

ком. Он бросил ее в бидон с водой, который подставила сестра. – Еще одна, – сказал Сергей.– Это пескарь, – определил Вова, он достал самую маленькую

рыбку. Сергей выворачивал сачок. Из него появлялись новые рыбки.

Мальчики вытаскивали их и бросали в бидон. – Пять штук, – сообщил Сергей. – Рекорд, – заявил Саша, – за один раз столько не было.– Надо было раньше сачок дернуть, – посетовал старший брат, –

две вышли.Мальчики пошли по реке. Ветки ольхи низко свисали к воде.– Здесь не подойти, – поостерегся Саша.– Эй, воду не мутите, – раздался девчоночий окрик из-за деревьев.На берег вышла девочка с ведром. – Ой, Лизка! – воскликнула Люба. Она протянула бидон Саше: –

Возьми, я дальше не пойду, мне на дойку все равно надо.Лиза зачерпнула из речки воду. Люба подбежала к подружке, под-

хватила ведро. Девочки исчезли в зарослях. Их ведро скрипело на

217

ходу. Лиза звонко кричала:– Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака!– Воду носит для бани, – пояснил Саша.– Всю рыбу распугает, – сквозь зубы процедил Вова.Мальчики шли дальше по речке. – Я буду сачок держать, – заявил Вова.– У тебя плохо получается, – отмахнулся Саша. – Пусть попробует, – заступился за младшего брата Сергей.Теперь Вова держал сачок в воде, а мальчики тыкали палками в

корни у берега. Стайка рыбок плыла у дна. Они доходили до сачка, его материя собралась около стального обруча. Рыбки метались и про-скальзывали мимо.

– Оттягивай сачок, – Саша давал совет и палкой бил в корни. Вова вытащил сачок из воды. Он был пуст. –Эх, ты! Смотреть надо, – Саша упрекнул брата.– Одна вошла, – оправдывался Вова, – но вышла.– Надо поднимать вперед, как воду черпаешь, а не так как ты, – те-

перь Сергей давал наставления. – Пока тянул – все вышли. – Еще раз попробуем? – спросил Саша.Рыбки сновали в корнях. – Давай! – согласился Сергей. Вова одной рукой держал сачок, а другой расправлял материю.

Игорь и Саша стучали по корням, Сергей наблюдал со стороны. Рыб-ки метались в глубине, и приближались к сачку. Несколько зашли внутрь.

– Тащи! – крикнул Сергей.Вова вытянул сачок. Внутри оказалась одна очень маленькая рыб-

ка. И снова мальчики шли по речке. Они останавливались и ставили

снасть в местах, где юркала рыба. – Смотри, – Саша показал на воду, – вьюн!Рыбка, извиваясь как змея, на отмели ткнулась в песок, и, подни-

мая муть, зарылась. Течение отнесло муть. На месте, где зарылась рыбка, было все ровно.

– Мы их не ловим, – небрежно отмахнулся Саша.– А Мишка ловит, – возразил Вова.

218

– Он пусть ловит, – ответил Саша. – А на тебе конский волос!Длинный тонкий черный волос прилип к ноге младшего брата. Он

запрыгал на месте и закричал:– Я боюсь!– Тише, – предостерёг Саша, – не дёргайся!Он склонился над ногой брата, палочкой поддел инородное суще-

ство. Волос извивался на палочке. Мальчики его разглядывали, а по-том Саша отбросил его в воду. Волос поплыл по течению вместе с палочкой.

– Зачем в воду, – обиделся Вова, – опять пристанет. Речка огибала холм. Ее встречала высокая арка длинного кирпич-

ного моста. Здесь глубина была слишком маленькой и вода журчала. Большие камни и старые скользкие кирпичи в зеленой слизи покры-вали дно. Эхо раздавалось под мостом.

– Здесь есть усачи! – прошептал Саша.Мальчики шли под мостом и шевелили камни. Из-под одного вы-

скочила толстая рыбка. Она юркнула под соседний камень. – Усач здесь, – Саша показал на камень.Сергей опустил в воду около камня сачок и сказал:– Давай!Саша пошевелил камень. Толстая рыбка стремительно выскольз-

нула из-под камня и попала в сачок. Сергей рванул сачок вверх. – Есть!Мальчики разглядывали пойманную рыбку. Темный усач был

больше красноперок, на его приплюснутой голове с большими усами открывались жабры.

– Дышит, – удивился Вова и похвалил: – Красивый.Усача бросили в бидон. Еще одна рыбка под мостом попалась на

уловку детей. Их голос, падение камней, плескание воды усиливались сводом моста.

Четверо мальчиков подходили к дому. Вова увидел мать, побежал к ней и закричал:

– Мама, мама, меня конский волос укусил, а мы двух усачей пой-мали!

– Где вы так долго ходили? Люба уже с дойки пришла, а вас нет.

219

Идите за стол. Все зашли в дом. У дальней стены на полу бабушка раскладывала

на газеты липовый сбор. Мать расставила тарелки и налила в них суп.– Сегодня восемнадцать рыбок поймали, – похвастался Вова.Мальчики ели суп с хлебом.К вечеру бабушка поджарила рыбок с яйцом. Мальчики разгляды-

вали еду в яичном желтке и хвастались друг перед другом.– Эту я поймал, – Саша показал жареную красноперку в своей та-

релке.– А эту я! – Вова держал на вилке рыбку.– Это усач, а ты усача не ловил, – возразил Саша.Вова быстро запихал рыбку в рот.– Дети, тихо, – бабушка из угла комнаты охлаждала пыл за столом.– А мой пескарь лучше твоего усача, – жуя, сказал Вова.Он съел свою порцию и спросил.– А еще есть?– Это Любе, – ответила бабушка.– Она к Лизке убежала и не ловила, – наябедничал Вова.– Зато она с дойки молоко принесла, – заступился за сестру стар-

ший брат.Мальчики сказали матери «спасибо» и вышли во двор.– Давайте играть в «белки на дереве – собаки на земле», – неожи-

данно предложил Вова.Он первым подбежал к яблоне, взобрался на широкую толстую

ветку и крикнул.– Белка в домике!Братья следом за ним забрались на ветку. Игорь пришел послед-

ним.– Пятнать можно только на земле, – пояснил Сергей. Он спрыгнул на землю за яблоней. Игорь погнался за ним. Сергей

перебежал к другой яблоне и заскочил на ее разветвленный ствол. В это время довольные младшие братья подпрыгивали уже в другом ме-сте. Игорь подбежал к ним, но они успели заскочить на доску, которая лежала на земле.

– Белка в домике! – обрадовался Вова.В сад зашла Люба.

220

– Я тоже играю, – заявила девочка.– Тогда води, – распорядился Саша.– Игорь, беги! – крикнул Сергей издалека.Игорь побежал в глубину сада. Люба догоняла своего двоюрод-

ного брата. Тот зацепился руками за верхнюю ветку и повис на ней. Люба остановилась рядом.

– Коснешься земли – запятнаю! –улыбаясь, сообщила девочка.Игорь подтянул ноги. Поодаль от яблони демонстративно разгули-

вали мальчики. Девочка побежала к ним. Игра продолжалась до сумерек.

221

222

Юрий ШУТОВ

ЗАВОДСКОй РОМАН

Рассказ

Впервые старший мастер Виктор Сердитов увидел Зину в кабине-те начальника цеха.

– Познакомься, Виктор Михайлович, – хозяин кабинета повёл ру-кой в сторону сидевшей напротив него молодой женщины. – Это – Зинаида Васильевна из отдела сбыта. У неё претензия к тебе: машина прибыла на погрузку, но уже полчаса стоит перед закрытыми ворота-ми в цех.

Виктор скользнул по женщине холодным взглядом. Одетая в чер-ную стёганую рабочую куртку не по размеру, бесформенный зелёный берет домашней вязки, из-под которого некрасиво торчали желтые кудряшки крашеных волос, она походила на вульгарную торговку с рынка.

– У меня за воротами сторожа нет, – буркнул он, – и я не экстра-сенс, чтобы видеть сквозь стены. Если бы водитель заявил о себе, его фура давно бы грузилась.

– Ну, хорошо! – миролюбиво согласился начальник цеха. – Но, всё-таки, пройди с Зинаидой Васильевной в цех и организуй погрузку.

Виктор молча развернулся и, не обращая внимания на семенив-шую за ним жалобщицу, широким шагом направился в цех.

На полдороге она нагнала его.– У, какой вы сердитый! Совсем, как ваша фамилия.Виктор поморщился и оставил без ответа примитивный каламбур.

В цеху распахнул ворота, подал водителю знак: «Заезжай!» и отпра-

223

вился за грузчиками. Курилка, место их постоянного обитания, пу-стовала.

– Где грузчики? – спросил он у сменного мастера.– В прогуле. Пьянь!Сердитов чертыхнулся и направился в инструментальный участок.

Вернулся к складу готовой продукции со слесарем и шлифовщиком. ЗИЛ уже стоял с распахнутыми дверями фургона, а Зинаида Васи-льевна нетерпеливо топталась перед ними.

– Два грузчика – это же мало! – возмутилась она. – Пока грузим и оформляем документы, будет обед. Пока водитель доберётся до опто-вой базы, закончится рабочий день, и груз сдать не удастся.

– Тогда пусть выйдет из кабины и поможет.– Погрузка не входит в обязанности водителя, – отрезала Зинаида

Васильевна.Рабочий не успевал выносить коробки из склада, и грузчик в фуре

простаивал. Зинаида Васильевна демонстративно стала таскать ко-робки, бросая на старшего мастера уничтожающие взгляды.

«Ну, и зараза!» – подумал Виктор и остановил её.– Уж, если вам неймётся, лезьте наверх, а я, так и быть, помогу

выносить коробки.Грузчик с фуры подал Зинаиде Васильевне руку, а Виктор обеими

руками подтолкнул её в тугой зад. Та хихикнула и впрыгнула в фур-гон.

На следующую погрузку Зинаида Васильевна явилась с накрашен-ными губами и подведёнными ресницами. Вместо безобразного бере-та на голове красовалась меховая шапка, а балахон куртки сменился приталенным светлым плащом.

– Где вы пропадаете, Виктор Михайлович? – манерно напустилась она на старшего мастера. – Мы уже грузимся.

– Организация погрузки – обязанность сменного мастера. Моё дело – проверить и подписать накладные, уважаемая, – Виктор не от-казал себе в удовольствии осадить кокетку.

– Зовите меня просто – Зина! – мило улыбнулась та, словно не за-метив иронии. – При вас грузчики работают веселее.

– У меня для этого народа есть кнут потолще, – отшутился он и, постояв минуту для приличия, ушёл в свой, выгороженный в углу

224

цеха, закуток.Зина вскоре последовала за ним, скромно присела на стул, явно

желая понравиться.– Говорят, вы недавно вернулись из армии? Вопрос, по сути, не требовал ответа, был задан для развития раз-

говора.– Кто говорит? Москва?Зина вновь пропустила мимо ушей его издёвку.– Живёте в общежитии?– Ночую.– Семью заводить не думаете?Это уже допрос с пристрастием. Виктор неприязненно взглянул на

собеседницу – что ей от него надо? А та мило улыбалась. Ему пока-залось неудобным решительно пресечь её чрезмерное любопытство. Лучше отшутиться.

– Не созрел пока.–Не созрели?! В двадцать семь-то лет?!– А я, как антоновка, долго зрею.К счастью пришёл сменный мастер. Виктор подписал накладные,

поставил на них штампы и с облегчением проводил Зину до грузови-ка.

С этого дня Зина стала появляться в цехе регулярно, и постепенно отношение к ней у Виктора перешло в приятельское. Зина начала ка-заться ему привлекательной и даже стала нравиться.

Однажды, возвращаясь с работы в шестом часу вечера, он стол-кнулся с ней за проходной у автобусной остановки. Увидев его, Зина раздумала садиться в маршрутный автобус и пошла с ним по асфаль-товой дорожке через пустырь до следующей остановки. В непринуж-дённой беседе они брели по этому тротуару больше часа и расстались со взаимным сожалением. На следующий день Зина позвонила Вик-тору в цех и спросила, не хочет ли он повторить вчерашнюю прогулку. Так их встречи стали регулярными, и отпала нужда общаться на виду у заводчан, возбуждая любопытство, усмешки и досужие домыслы женской части работников цеха.

Виктор не испытывал к Зине серьёзных чувств, но ему нравилось

225

рядом с ней ощущать себя солидным мужчиной, к мнению которого прислушиваются и во многом соглашаются. Он был свободен, не из-балован женским вниманием, потому его влекло к этой женщине с неосознаваемой и ещё не заявляющей о себе страстью.

В конце января, во время очередной подобной прогулки, Зина неж-но взяла Виктора под руку и печально вздохнула.

– Сегодня, Витенька, вторник, а в субботу мне исполняется трид-цать лет!

– Разве? – иронично улыбнулся он: знал, что Зине тридцать четы-ре, что она разведена и у нее есть дочь двенадцати.

– Ах, какая разница! – не смутилась Зина. – Если бы ты знал, как мне хочется провести этот день не одной, а так, чтобы он надолго за-помнился.

Намек был слишком очевидным, чтобы его не понять. Впрочем, Виктор сам был бы не прочь провести с Зиной приятный вечер.

– Если не возражаешь, я мог бы попытаться заказать столик в ка-ком-нибудь ленинградском ресторане.

– Я была бы просто счастлива! – Зина порывисто прижалась к его груди. – Ты, Витя, настоящий рыцарь!

На следующий день он сумел уйти с работы пораньше и, после недолгих поисков, заказать столик на двоих в ресторане «Нева» на Невском проспекте. Его не смутило, что за заказ пришлось выложить половину своей месячной зарплаты.

В субботу, без четверти семь, Виктор встретил Зину на Московском вокзале с большим букетом белых гвоздик. Близкий путь до рестора-на они одолели пешком. Зина крепко держала его под руку и неумол-чно щебетала, а он солидно вышагивал рядом и терпеливо улыбался.

Сдав в гардероб верхнюю одежду, Виктор взглянул на Зину. Блед-но-голубой кримпленовый костюм плотно облегал её ладную фигуру. Тонкая белая блузка была расстёгнута на две верхние пуговички и пи-кантно приоткрывала грудь. Золотистые волосы застыли в причёске замысловатыми вихрями. Лицо, умело тронутое косметикой, казалось юным и обворожительным. Зина совсем не походила на ту, что он уже три месяца наблюдал на заводе. Там она выглядела пичугой, здесь – королевой!

Церемонно, как галантный кавалер, Виктор повёл свою даму в

226

ресторанный зал, усадил за безупречно сервированный столик. Зина была в восторге. Пили: он – коньяк, она – вино, закусывали, много танцевали. Вернее, танцевала Зина, сияя, смеясь и порхая вокруг Вик-тора, а он лишь неуклюже топтался на месте. Шум многочисленных голосов, грохот оркестра заглушали разговор. Приходилось объяс-няться мимикой и жестами, но в этом они находили необыкновенную прелесть, доставлявшую обоим чувственное удовольствие.

Около одиннадцати Зина стала поглядывать на часы.– Ещё рано, – попытался успокоить её Виктор. – До последней

электрички почти два часа.– Я боюсь ездить на поздних электричках одна.– Я провожу тебя до самого дома, – самоотверженно пообещал он,

и его королева уступила…Последняя электричка стояла почти пустая, но они прошли в го-

ловной вагон и устроились в дальнем от дверей углу. В вагоне было холодно, окна бархатисто матовели толстым слоем инея. Виктор обнял Зину за плечи, и та доверчиво устроила голову на его груди. Шерстинки её пухового платка приятно и волнительно защекотали Виктору лицо. Он дунул на них. Зина приподняла голову. Медлен-но наклонившись, Виктор жадно приник к её губам, и она ответила. Гвоздики посыпались с колен на пол.

Кто-то вошёл в вагон, шумно раздвинув двери, и оборвал поцелуй. Зина торопливо подобрала гвоздики и прижалась к Виктору.

– Вечер получился изумительным! Я так тебе благодарна, Витень-ка!

– Я тоже очень рад, – прошептал он ей в ушко и нежно чмокнул.…На платформе сильно сквозило, и мороз сразу принялся цепко

хватать за носы и щеки. Пришлось почти бежать, прикрывая лица перчатками.

В тёплом подъезде Виктор взял Зину за руки.– Ну, вот и всё! Спасибо тебе за праздник, Зинуля! Спокойной

ночи!– Ты собираешься уйти? – изумилась она. – В такой мороз? Авто-

бусы не ходят, первая электричка – в половине шестого утра. Я тебя не отпущу.

Зина была права, и уходить в мороз в никуда, ему ужасно не хоте-

227

лось.– Неудобно, да и дочку разбудим, – формально возразил Виктор.Зина нервно рассмеялась.– Не волнуйся, мы будем одни. Дочку я на выходные отправила к

матери.Неуверенно, томимый предчувствием чего-то необыкновенного,

он последовал за Зиной. Та впустила его в квартиру и тотчас заперла её изнутри, оставив ключ в замочной скважине.

– Так тебе будет спокойнее, – ободряюще улыбнулась она. – Не стесняйся. Раздень пальто, проходи в гостиную. Ботинки тоже раз-день.

Виктор прошёл в комнату, скромно устроился на краешке дивана, закрутил головой, знакомясь с обстановкой. Без шика, но чисто и уют-но.

Зина предстала перед ним, переодетая в легкий ситцевый халатик.– Сходи в туалет, освежись, – не терпящим возражений тоном,

предложила она, – а я, тем временем, приберусь. Когда он вернулся, шторы оказались плотно задёрнутыми, и ком-

ната мягко подсвечивалась слабым светом уличных фонарей. Зина ждала его, забравшись на диван с ногами.

– Ну, как тебе у меня? – она поймала его за руку и усадила рядом.– Уютно! Ты хорошая хозяйка.Зина провела ладонью по его лицу, игриво потрепала волосы. Вик-

тор ощутил, как в нём просыпается желание. Зина дышала теплом, влекла к себе вызывающей близостью оголённых плеч и, расстёгнуто-го ниже нормы, ворота. И он завалил её к себе на колени, накрыл ла-донью едва прикрытую грудь и впился в ждущие ласки приоткрытые губы. Ладонь медленно заползла под тонкую ткань.

Зина вздрогнула и подалась ближе.– Раздень пиджак. Он так мешает!Виктор торопливо сбросил пиджак, сдёрнул галстук. Зина встала с

дивана и потянула его за собой.– Пойдём в спальню, там нам будет уютнее.На раскинутом синем в черную клеточку диване, под светом ноч-

ника призывно голубела постель.Зина сбросила с себя халатик и нырнула под одеяло.

228

– Ну, смелее, Витенька, я жду! Мне холодно!Стыдливая робость исчезла. Виктор скинул с себя всё и неуклюже

притиснулся к Зине. От неё исходил жар, и он тоже запылал. Желание разгоралось, глуша мысли. Его губы и руки почувствовали свободу и воспользовались ею, беспрепятственно заскользив по нагому женско-му телу. И только, когда рука опускалась слишком низко, Зина легко шлёпала по ней ладонью: «Не хулигань!» Но он настойчиво продол-жал попытки, чувствуя, как растущее и крепнущее желание становит-ся неуправляемым. И тут Зина прекратила доводящую до безумия игру…

Желание Виктора запылало в полную силу и нашло столь же горя-чий и жадный отклик. Зина ахнула, выгнулась в сладостном напряже-нии, раскрылась, отдаваясь во власть получившей волю страсти.

Им обоим стало так хорошо, что вокруг растворилось, исчезло, пе-рестало существовать всё, кроме неутолимого, до жути упоительного слияния желаний.

В этот момент в мозгу Виктора вдруг, как катастрофа, возникли и забились несуразные слова: «Раздень пальто,.. раздень пиджак,.. раз-день ботинки…» «Раздень,.. раздень,.. раздень!?» – навязчиво звучало голосом Зины, властно убивая желание. Виктор попытался отрешить-ся от этого звучания. «Раздень пиджак» – языковая несуразица, ка-кую допускают неграмотные люди. Это, конечно, режет слух, но не мешает понимать друг друга и не осложняют себе отношения. Надо выбросить из головы это «раздень» и забыть. Но не получалось. Нао-борот, у Виктора возникла вдруг мысль, которая окатила его холодом: «А Зина-то – дура!..» Не мысль – приговор

И огонь потух, желание пропало. Виктор отвалился на спину, за-стыл, с ужасом продолжая слышать: « Раздень, раздень, раздень…»

– Что с тобой? – встрепенулась Зина, поднимаясь на локте и с удив-лением заглядывая ему в глаза.

– Ничего, – не сразу ответил он. – Наверное, устал. Ты слишком долго мучила меня.

– Не могла же я позволить тебе всё – сразу!– Давай немного передохнём, – предложил Виктор, надеясь всё-

таки избавиться от навязчивой гадости.– А ты не больной? – раздосадовано и зло спросила Зина, натяги-

229

вая на себя одеяло.Двусмысленный вопрос, как удар под дых, перехватил дыхание.

Виктор почувствовал себя глубоко оскорблённым, и ему захотелось ответить ей какой-нибудь резкостью, но он промолчал. Отвернулся и закрыл глаза. Усталость отяжелила сознание, и он плавно погрузился в дремоту…

Виктора разбудил электрический свет, брызнувший в глаза из го-стиной.

– Сколько времени?– Половина девятого, – весело отозвалась Зина и показалась в

дверном проеме, бесстыдно вытирая полотенцем мокрое после душа тело. – Ты куда-то торопишься?

– Вроде, нет, – неуверенно ответил он, бесстрастно разглядывая на свету её стройную фигуру.

– Тогда прими душ, выпьем кофе и снова… полежим, – решила за него Зина.

После душа Виктор оделся и вышел на кухню. Зина налила ему кофе, положила на блюдце два бутерброда и, подперев кулачком под-бородок, принялась наблюдать за его трапезой. Кофе оказался невкус-ным, бутерброды застревали в горле.

– Спасибо! – он поднялся. – Пожалуй, я поеду домой.– Зина изум-лённо вскинула брови, и Виктор пояснил свое решение. – Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из наших заводчан увидел меня, выходящим из твоего дома.

– Наплевать, если увидят! Я – разведена, ты – холост.– Нам обоим не нужны сплетни.– У нас весь день впереди, вечером уедешь – дочь появится толь-

ко после девяти. – Она недвусмысленно улыбнулась. – К тому же, за тобой – должок!

– Нет, Зина, – поеду, – Виктор решительно шагнул к вешалке и стал зашнуровывать ботинки. – А должок, если позволишь, я верну в следующий раз.

– Останься.– Пойду я.

230

Он оделся и протянул Зине руку.Та обиженно отшатнулась, открыла замок и молча распахнула

дверь. Он шагнул за порог, и дверь тотчас захлопнулась…Во вторник вместо Зины отгружать фуру явилась молоденькая де-

вушка.– Зинаида Васильевна заболела? – удивился он.– Нет! Просто у неё много другой работы, и теперь к вам в цех буду

приходить я.«Неспроста!» – предположил он. Его окликнули, мысли о Зине

уступили место цеховым заботам.Шли дни. Вечерами, ложась спать, Виктор иногда вспоминал Зину,

пробовал восстанавливать в памяти детали той странной ночи. Волна испытанного им желания начинала накатываться, но неизменно раз-бивалась о стену отчуждающего «раздень».

«Странно! – задумывался он. – Какое-то дурацкое слово оказалось сильнее страсти».

Недели через две, возвращаясь с работы, он встретил Зину и пре-градил ей путь.

– Здравствуй, Зина! У тебя появилось много дел?Та увела взгляд в сторону.– У меня, действительно, масса дел, зато к тебе в цех теперь при-

ходит очень милая девушка.– Приходит какой-то ребёнок.– Она тебе не нравится?– У меня в цехе, Зина, таких «милых девушек» – полсотни. Я о тебе

думаю и не могу понять, что между нами произошло.– Произошло?! Ровным счетом – ничего! – Зина шагнула в сторону,

намереваясь обойти. – Извини, у меня отходит автобус.Виктор освободил ей дорогу, недоумённо посмотрел вслед. Зина

вскочила на подножку и не оглянулась. Он пожал плечами, вздохнул и неторопливо зашагал домой. Снег ритмично скрипел под подошвами, словно настойчиво пытался растолковать что-то их владельцу. «Мо-жет быть, надо обучить Зину языку русскому?» – мелькнула мысль.

Виктор прислушался. «Лю-бить на-до! Лю-бить на-до!» – твердил ему голос снега.

231

232

Виктор КОКОСОВ

ЖЕНСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ

Очерк современных нравов

Прекрасным весенним вечером, сидя любимом кресле, я разгова-ривал по мобильнику с женой очень высокопоставленного москов-ского генерала (с которым я познакомился в пору, когда он не был ни генералом, ни федералом). Обсуждали, кто будет делать буклет к юбилею её мужа, в какой типографии печатать, какого фотографа пригласить и тому подобные вопросы. Моя жена в соседней комнате просматривала свой завтрашний доклад в Академии постдипломного образования. Как часто случается, совсем не вовремя зазвонил город-ской телефон.

– Одну секундочку! – извинился я перед собеседницей.– Ничего, ничего!Оказалось, что по городскому телефону звонили из Академии. До-

клад жены был принят в сборник статей, и составителям зачем-то по-надобился год рождения моей супруги.

– Я не помню, – признался я.– Так скажите хотя бы, сколько ей лет! – потребовал звонивший.– Лет тридцать пять!– Вот и спасибо,– представитель Академии положил трубку.Я вновь вернулся к беседе с генеральшей, но тут в комнату с суро-

вым видом вошла жена:– Какие тридцать пять? Мне тридцать три!– Ещё раз извините, – сказал я генеральше и резко развернул себя

вместе с креслом лицом к супруге:– Да тебе через четыре месяца бу-

233

дет тридцать четыре!– Так ведь это ещё когда будет! – вдруг раздался в мобильнике го-

лос генеральши.– Скоро! – огрызнулся я.– Он всегда так! – завелась обычно тихая и спокойная жена. – Он

забыл, наверное, даже день нашей свадьбы!– Прекрасно помню! – ответил я. – Девятнадцатого сентября!Жена не на шутку рассердилась:– Не девятнадцатого, а семнадцатого! Я же говорила!..– Да ладно, я оговорился! – попытался оправдаться я. – Прекрасно

помню день свадьбы. Ты тогда ещё была молодая!Жена бросила на меня испепеляющий взгляд и спросила:– А теперь я для тебя старая? Я на девять лет моложе тебя!– Да что вы его слушаете! – взорвался от возмущения мобильник.

Судя по всему, генеральша была на стороне жены и выговорила мне много нравоучений к удовольствию рядом стоящей супруги.

– Да это она перед завтрашним докладом в Академии волнуется,– попытался объяснить я. – А так она – само спокойствие.

– Какое спокойствие с такими мужчинами! – вздохнула генераль-ша, и прокурорским тоном спросила: – Кстати, а на чём вы повезёте жену делать доклад?

– На метро,– честно признался я.– Не поедет она на метро! – завелась теперь и моя собеседница. –

Во сколько доклад? Утром её заберет питерская машина министра.…Утром у подъезда действительно затормозил автомобиль из ка-

тегории, для которой перекрывают движение обычным и даже совсем не очень обычным водителям. Шофёр позвонил мне на мобильник, и, зажав под мышкой папку с докладом, я проводил жену к шикарному авто, распахнул дверцу, супруга села, я уже занёс ногу, чтобы забрать-ся в салон...

– А вы куда? – спросил шофёр.– Я – сопровождающий.Эх, и правда: репортёр, как разведчик, бывшим не бывает! Шофёр

понимающе кивнул головой, и я уселся рядом с супругой. Мне абсо-лютно не надо было ехать в тот район, но интересно же прокатиться в министерской машине.

234

Жена взглянула на часы:– До доклада тридцать пять минут.– Успеем,– успокоил шофёр.Более классного водителя я не встречал. Нам никто не перекрывал

движения, не устраивал «зелёной волны», но ровно через полчаса ма-шина затормозила у входа в Академию.

Вечером мы вновь созвонились с генеральшей.– Как прошёл доклад? – спросила она, выслушав слова благодар-

ности.– Прекрасно! И, представьте, оказалось, что не только статью

жены, но ещё и ее сказку берут в сборник!– А вы, как честный человек, тоже должны написать, только не

сказку, а правдивый рассказ о литераторе, который забыл день рож-дения жены, день собственной свадьбы и опубликовать его! – резю-мировала генеральша.

Что мне оставалось делать? Приходится рассказать эту историю про женскую солидарность.

235

Вячеслав БУЛГАКОВ

НЕОЖИДАННОЕ ЗНАКОМСТВО

Это было в начале января 2013 года. Мой товарищ по писательско-му сообществу, Владимир Алексеевич – человек весёлого и добро-душного нрава, пригласил меня к своему давнему другу.

– Он интересный и музыкальный человек,– сказал он.– У него пи-анино, поиграет нам, ты споёшь что-нибудь. С пользой проведём вре-мя.

Предложение для меня оказалось заманчивым: я люблю петь, да и, признаться, не часто бываю в домах петербуржцев. Почему бы не познакомиться и не пообщаться с таким человеком?

В назначенный день и час на Сенной площади мы встретились с Владимиром Алексеевичем и пошли к его другу. Вскоре оказались у дома, неподалёку от Мариинского театра и Консерватории. Через ми-нуту-другую вошли в квартиру. В прихожей нас любезно встретил улыбающийся мужчина, приятной внешности.

Владимир Алексеевич представил мне своего друга: – Это Юрий Дмитриевич. Назвал и меня. Мы тепло поздоровались.

Минут через десять устроились в кухне. На столе, как на скатер-ти-самобранке, оказались выпивка и аппетитная закуска. А это, как известно, располагает к задушевному и откровенному разговору. На-чалась беседа – о самом разном: литературе, политике, на бытовые темы. Владимир Алексеевич, будучи страстным охотником, рассказы-вал интересные истории из своей охотничьей жизни. Каждый вспоми-нал что-то своё, близкое, из недавнего и далёкого прошлого. Вскоре

236

выяснилось, что Юрий Дмитриевич родился и вырос на моей малой Родине – в Тамбовской области.Мы с ним даже вспомнили одного на-шего общего знакомого, живущего и поныне в тех краях. Случается же такое! Выходит, мы с ним оказались земляками. Ну и встреча!.. Однако этим приятные неожиданности не закончились.

Мы перешли в комнату, где стояло пианино. Начали говорить на музыкальные темы. Юрий Дмитриевич сел за пианино, прошёлся по клавишам, полились очаровывающие звуки мелодии. Я начал, снача-ла тихо, потом громче, смелее петь под его аккомпанемент:

Скажите, девушки, подружке вашей,Что я ночей не сплю, о ней мечтая,Что всех красавиц она милей и краше.Я сам хотел признаться ей,Но слов я не нашёл...

Закончив эту мелодию, пианист стал тихонько наигрывать «Бесаме мучо». Продолжая играть, спросил меня: знаю ли я эту песню. Я от-ветил, что, конечно, много раз слышал её, но спеть не могу. Тогда он начал:

Besame, besame mucho,Como si fuera est a noche la ultimavez...

Когда он перестал играть и петь, я сказал, что могу разучить эту прекрасную мелодию, но на русском языке. Юрий Дмитриевич воз-разил мне: петь её надо только на языке оригинала. И тут мы немного подискутировали: обязательно ли петь песню, романс, арию на языке оригинала или можно в переводе. Ведь существует множество тек-стов «Бесаме Мучо» на русском, и совсем даже неплохих. Но пере-убедить его я не смог; он – меня.

Владимир Алексеевич решил прервать наш спор, сказал мне:– А Юрий Дмитриевич специалист по Италии. Свободно владеет

итальянским языком. И, как ты уже, наверное убедился, поклонник неаполитанских, да и испанских песен.

– Я, конечно, люблю эти песни, но и музыку русских композиторов тоже, – и Юрий Дмитриевич, с улыбкой, посмотрел на меня и своего

237

друга. – Вот, например, романс «Я вновь пред тобою». Её пела когда-то Обухова. Замечательная вещь. У меня есть эта запись. – И он по-казал на компьютер. – Там у меня большая коллекция разных песен и романсов, можем их послушать.

Мы сели к компьютеру, и хозяин стал демонстрировать свою му-зыкальную коллекцию. Во время этого занятия он вдруг, неожиданно для меня, сказал:

– А я ведь знаком с внучкой Шаляпина.Меня это признание крайне удивило:– Да-а, неужели!? С внучкой Фёдора Ивановича Шаляпина?..– Именно с ней. Она живёт в Риме. Мы не раз встречались. Её

зовут Лидией, фамилия Либерати. Живет одна в своей квартире. Сын у неё тоже в Риме. Русского языка Лидия не знает. Не в России роди-лась, итальянка.

– Вот как!? – Ей уже немало лет, за восемьдесят. Но довольно бодрая. Сейчас

попробуем с ней связаться и поговорить. Минуту: выйду на скайп, может, нам повезёт.

И – чудо! Через несколько мгновений на экране появилось изобра-жение пожилой женщины.

– Это она, Лидия, – одушевляясь, радостно сказал Юрий Дмитри-евич.

И перешёл на итальянский, стал разговаривать с внучкой выдаю-щегося Шаляпина, гениального русского певца, баса, прославившего великое русское музыкальное искусство.

Владимир Алексеевич, как мне показалось, не был удивлён всем происходящим: он-то знал, что его друг знаком с внучкой Шаляпина. Но меня эта новость поразила.

Беседуя с Лидией, Юрий Дмитриевич, представил своих гостей. Обо мне сказал, что это Слава – поклонник творчества Шаляпина. Он увлекается пением, тенор, и сейчас он, возможно, что-нибудь споёт.

Ой!.. Выходит, мне надо сейчас петь! Невероятно! Самой внучке великого баса!

Меня это озадачило. Я стал думать, какую выбрать песню, как её исполнить, чтобы не опозориться, не ударить лицом в грязь. Это не своим друзьям петь после весёлого застолья. Одно дело – им, другое...

238

Думать – времени особенно не было, решился на отчаянный шаг: куда деваться-то?! И запел. Ага, начало как будто неплохое: я уже перед этим, как говорят, распелся. Дальше пошло смелее, увереннее.

Ах, ты, зимушка-зима,Ты холодная была.Э-э-э-э-эй да люли,Ты холодная была...

Я намеренно сократил эту песню. Счёл для себя неприличным по-ступить иначе. Закончил высокой длинной нотой. Как будто не ударил лицом в грязь. Но это я так думаю, а что скажет она.

– Хорошо, – ответила Лидия. – Мне понравилось пение. Спасибо! – сказала она по-итальянски (Юрий Дмитриевич перевёл).

Потом она стала говорить, что в Петербурге готовится открытие памятника Шаляпину, и она собирается приехать в наш город, и что тогда она надеется встретиться с нами. Юрий Дмитриевич побеседо-вал с ней еще немного, и на этом встреча с Лидией Либерати (Шаля-пиной) закончилась.

Мы стали обсуждать столь неожиданное и удивительное знаком-ство. В самом деле, как в известном романсе: «Только раз бывает в жизни встреча...»

У меня сразу возник вопрос: чья эта дочка? Ведь у Шаляпина было две жены, от них – девять детей. Юрия Дмитриевич сказал, что Лидия – внучка первой жены Фёдора Ивановича, итальянки Иолы Торнаги. Известно, что Иола была балериной, танцевала в России на сцене Ма-риинского театра. Встретилась с нашим певцом, и они поженились. А кто родители Лидии? Мать – Татьяна Фёдоровна, младшая дочь Иолы и Шаляпина. Отец – первый муж Татьяны, Эрмете Либерати. Вот от них и появилась на свет в 1929 году Лидия Либерати. Конечно, по-томков нашего певца – не один десяток. Дети, правда, все умерли. Но многие внуки, внучки, правнуки и правнучки, и совсем молодые по-томки русского певца живут и здравствуют поныне. Среди них и эта итальянка Лидия.

Мы возвращались домой поздно вечером. Душа моя ликовала,

239

мысленно лились очаровывающие звуки «Элегии» Массне – как пел её наш великий Шаляпин. Сначала тихо, словно издалека, потом всё громче и ближе слышится чистый голос певца. Затем опять тише, и лирично и трогательно. Вот уже в полную силу звучит его высокий бас, стараясь затронуть самые затаённые и благородные уголки чело-веческой души:

О, где вы, дни любви, сладкие сны, юные грёзы весны?..Где шум лесов, пенье птиц? Где цвет полей?Где серп луны, блеск зарниц?..Всё унесла ты с собой: И солнца свет, и любовь, и покой –Всё, что дышало тобой лишь одной!..

Минуло время. Ожидаемой встречи в связи с установкой памятни-ка Шаляпину, о которой мы тогда говорили, не произошло. Памятник как будто готов, но, поговаривают, не решён вопрос о том, где его по-ставить. Возможно, были ещё какие-нибудь причины, только Лидия в тот год, 2013-й, в Петербург не приезжала. Кто знает, может нас ждёт ещё один сюрприз?

* * *

А всё-таки знакомство с ней имело для меня в тот год одно про-должение. В сентябре мы с женой проводили время в благословенном Кисловодске. Всегда, когда приходилось там бывать, мы непременно посещаем музей-квартиру Шаляпина. Известно, что он неоднократно приезжал на Кавказские Минеральные Воды отдыхать и лечиться. И, конечно, там пел.

И вот, в который уж раз, мы в этом музее. Внимательно рассма-триваем экспонаты, фотографии певца, его жён, детей... Смотрим: на одном из стендов – «Генеалогическое древо Фёдора Ивановича Ша-ляпина». А где же здесь Лидия Либерати? Внимательно ищем гла-зами. Должна быть вверху, там, где наши современники – потомки певца. О, да вот же она! В квадратике, читаем: «Лидия Эрмете Либе-рати (25.08.1929 ...Внучка)». Рядом: «Франко Эрмете Либерати (1931 ...Внук)».

240

О своём неожиданном знакомстве я рассказал тогда гостям Лите-ратурно-музыкального кафе. Это неподалёку от музея-квартиры Ша-ляпина и рядом с Филармонией Кисловодска. Гости кафе – люди в основном творческих профессий, как мне показалось, с интересом восприняли мой рассказ. Потом он был размещён на сайте Интернета.

Да, не часто судьба дарит нам столь неожиданные и удивительные знакомства – минуты счастья.

241

Вера СКОРОБОГАТОВА

ФРАНЦУЗСКИй ИЖ

Очерк

Стоял теплый и не слишком сырой питерский август.В суматохе сборов мне пришлось по собственной рассеянности

вместо поезда СПб–Ижевск ехать на верхней полке в поезде СПб–Че-лябинск, который следовал через Москву.

Состав летел без остановок, равняясь на «Сапсан» и нещадно рас-качивая прицепленный в конце 32-й вагон. При прохождении встреч-ного поезда с громким стуком распахивалась форточка в вагонном окне и падала чуть ли не на голову мне. В купе врывался холодный ветер, и мои соседи спешили закрыть окно.

Утомленная несколькими бессонными ночами, я спала, обернув голову одеялом и забыв обо всем на свете. Спала и не ведала, что соби-равшаяся в Ижевске русско-французская литературно-экологическая конференция рискует, куда я ехала в качестве одного из докладчиков по вопросам экологии, могла остаться без одного из участников.

Я разрешила себе безмятежно спать – до города Кирова, но там оказалось, что вовремя попасть в Ижевск можно было лишь в том случае, если добираться туда будешь лишь на автомашине. Но в таком положении оказалась не одна я, а еще несколько участников конфе-ренции. Мы пересели на автотранспорт.

Извивавшаяся по лесным увалам, разбитая автодорога вела меня дальше на восток, включив в разномастную делегацию на обгоняв-ших друг друга машинах.

Впереди нависала грозная черная туча, а справа золотилось ярко-

242

оранжевое небо, и из-под облаков выглядывало огромное заходящее солнце. Вскоре через полнеба протянулись, засверкали широкие вет-ви белых молнии. Хлынул ливень, «дворники» не успевали сбрасы-вать струи дождя с лобового стекла автомашины.

Шедшие по глубоким лужам встречные КАМазы в полумраке об-ливали машину потоками воды, с такой силой, что порой казалось: путешествию пришел конец.

Пока мы двигались по таким лесным дорогам, вятские увалы плав-но перешли в предгорья Урала и, постепенно, в сам Урал. В дороге я все размышляла, что значит название города Ижевск.

Реки Иж, давшей имя городу, оставалось неясным: в русском язы-ке "иж" — это рыболовная снасть, в удмуртском "ыж" — овца, "ож" — война.

В середине восемнадцатого века вокруг Ижа жили удмурты, и из-редка прибывали русские поселенцы. Земля принадлежала татарским князьям, но вскоре ею стал владеть один из графов Шувалов, люби-мец императрицы Екатерины П. На реке появилась плотина, возле нее возник пруд (считалось, что он один из самых больших прудов в Ев-ропе), и застучали заводские молоты.

Россия вела войны в западной части своей территории, а вся гор-нодобывающая и обрабатывающая промышленность ютилась в глу-бине Урала. Единственным источником тепловой энергии в то время был лес: из него делали древесный уголь для плавки и ковки металла, а механическую энергию получали от водяных колес. Поэтому леса вокруг заводов оказались вырубленными, водные ресурсы — исчер-панными, и граф П. И. Шувалов затеял строительство завода поближе к европейской части страны. Словом, город, а сперва – поселок, име-новавшийся Ижевский завод, своим развитием был обязан железоде-лательному производству. На нем изготавливались железные полосы до шести метров длиной, шириной с ладонь и толщиной с палец. Эти металлические полосы содержали мало углерода, почти не ржавели и поставлялись для строительства в московском Кремле и на много-численных стройках Петербурга.

В 1806 году завод стал казенным оружейным заводом, где для нужд русской армии изготовлялись ружья, и пики. На берегу пруда поднялся огромный заводской корпус с башней, в плане близкий к

243

петербургскому Адмиралтейству.

Финно-угорский Ижевск удивлял меня крепкими узами, связавши-ми его с Парижем. Нашумевшие истории об известных французах, пожелавших стать гражданами Удмуртии, были их малой толикой. Много лет подряд в южно-уральском городе проводились фестивали французского кино и вечера французского шансона. Ижевские девуш-ки активно учили французский язык и нередко выходили за францу-зов замуж.

Был создан долгосрочный проект знакомства с культурой двух стран и организованы встречи предпринимателей.

Но мог возникнуть вопрос: почему из всех городов необъятной России французы выбрали именно Ижевск?

Выяснилось, что в 1930-е годы большевики снесли лютеранскую церковь, хранившую немаловажную часть русско-французской исто-рии. Советская власть уничтожила память об иностранцах, живших в Ижевске до революции, но современные французы, обладавшие све-дениями о своих предках, стремились возродить и сберечь ее. Были среди них и потомки русских эмигрантов.

Во время гражданской войны в Ижевске произошли события, на воспоминания о которых почти век было наложено табу. В 1918 году в результате выборов Совета рабочих и солдатских депутатов большин-ство избранников оказались беспартийным. Большевики вызвали из Казани отряд Красной Армии, который разогнал Ижевский совет. В ответ на это владельцы предприятия и начальники заводских цехов вместе с бывшие царскими офицерами, основали «Союз фронтови-ков», в который вошли чиновники, студенты а также часть рабочих и солдат.

в августе 1918 года во дворе завода однажды собрался митинг, и в ответ на угрозы большевиков «фронтовики» захватили в проверочной мастерской несколько тысяч винтовок и разгромили отряд местных красноармейцев. На подавление восстания советская власть посылала многочисленные отряды Красной Армии, но все эти атаки оказались отбитыми: восставшие знали военное дело. Завод ежедневно выпу-скал новые партии оружия, а большие запасы патронов и снарядов хранились на подземном пороховом складе.

244

Восстание расширилось до Воткинска, фронт быстро растянулся на сотни километров. Восставшие стремились соединиться с войска-ми Колчака, что сильно беспокоило советское правительство и Лени-на. Красной армии было предложено любой ценой взять Ижевский завод. Лишь через три месяца, сосредоточив очень силы, большеви-кам удалось захватить город и подавить последние очаги восставших.

На нашу конференцию, куда я стремилась, собиралось человек тридцать из Франции и Швейцарии, многие из которых являлись по-томками тех самых, – оборонявших оружейный завод, – офицеров царской армии, а так же потомками живших в Ижевске иностранцев. Все они считали нужным соединить разорванную нить поколений. Стоит заметить: надо говорить именно ижевчанами, а не ижевцами. Так называют себя коренные жители города. От нашей страны в спи-ске участников конференции значились научные сотрудники универ-ситетов, литераторы Урала и двух столиц, представители российских общественных движений.

Я опоздала на первую часть конференции, но мое выступление о радиации планировалось на более поздний срок.

В перерыве гости смотрели выставки картин и кукол, оживленно общались друг с другом.

Удмуртия и культура ее народа многим участникам конференции представлялись экзотикой. Французы с интересом повторяли за хозя-евами удмуртские слова, находя в их звучании любопытное сходство с родным языком, и с удовольствием танцевали удмуртские танцы, пробовали жареную лосятину. На фуршете они порадовали всех на-питком кир и знаменитым фуа-гра. Что удивило меня: во Франции это яство стоит так же дорого, как в России – натуральная черная икра, и чаще всего продается в маленьких банках.

Вечером иностранные гости знакомились с русской баней, а я про-гуливалась по набережной имени зодчего Дудина в центральной ча-сти города. Очертания береговой линии сформировались ещё тогда, когда реку Иж запрудили впервые, но долгое время набережной как таковой не существовало. Берег пруда укрепили лишь в конце ХХ века, а обновили совсем недавно. Я увидела на берегу влюбленные пары, которые садились в лодки. Над головами их бились импровизи-

245

рованные алые паруса – сказывалось, что не так далеко было отсюда до Вятки – родины Александра Грина. Три небольших куска красной материи, прикрепленные к деревянному кресту, в свете заката каза-лись алыми парусами.

Двенадцатикилометровый Ижевский пруд ни разу за время своего существования не подвергался очистке, из-за чего современные ижев-чане столкнулись с серьезными экологическими проблемами. Имен-но поэтому международная конференция была во многом посвящена экологическим проблемам. Очень важно, чтобы люди, развивая меж-культурные диалоги, узнавая тайны истории и соединяя разорванную нить поколений, уделяли должное внимание охране окружающей сре-ды.

Не знаю, насколько удалось собравшимся приблизить решение проблем, но я надеялась, что стремительное сближение двух народов вызовет в Ижевске перемены к лучшему. Так что когда участники кон-ференции прощались друг с другом, я, уловив обрывки французской речи, с искренним чувством помахала рукой и произнесла: «Бон ву-аяж!»

246

Валерий ЖЕЛЕЗНОВ

ДВЕ ФОТОГРАФИИ ИЗ АЛЬБОМА

Эскиз

Прошлое вернуть нельзя, у жизни нет заднего хода, но часто само прошлое догоняет тебя в старых фотографиях, напоминает о себе, не даёт забыть.

Вот одна из фотографий, на странице семейного альбома. Она ста-рая, чёрно-белая, с неровными потрёпанными краями. Но фотограф хорошо знал своё дело, качество изображения осталось прежним.

Деревянный кораблик с гордым названием «Слава» и якорем, нари-сованным чёрной краской на носу этого «лайнера». Десять ребятишек старшей группы детского сада «Колосок» со своей воспитательницей стоят на палубе детсадовского судна. На самом носу стоит мальчик с восторженным взглядом. Он первый, он вперёдсмотрящий!

И ведь неспроста он стоит на самом носу, не в его привычке оста-ваться в последних рядах. Всегда он был заводилой в детских играх своих сверстников. Хоть и не завзятый хулиган, но никогда не боялся отстоять свою честь кулаками, или защитить слабого. Потому пацаны и признавали за ним первенство, потому и вёл он за собой своё маль-чишечье воинство.

Что видит он в том далёком будущем, куда обращён его наивный взор? Может быть, он видит далёкий континент, чей берег лежит за тысячи километров отсюда? Волны, чаек, паруса?

Кто из нас не мечтал в детстве стать лётчиком, космонавтом, моря-ком, или танкистом? Всем грезилась, полная романтики и приключе-ний, долгая жизнь. Но жизнь эта имеет свои суровые законы, и далеко

247

не всякому удаётся претворить детские мечты в реальность. Где они, друзья детства, куда разлетелись, как сложилась их судьба? Может быть, и нет уже иных. Добрая воспитательница тётя Валя давно по-кинула этот мир, превратился в труху тот деревянный кораблик. Но осталась эта фотография, где всё ещё у них впереди.

И – другая фотография. Она любительская и тоже чёрно-белая. На ней молодой мужчина с небольшой бородкой и усами запечатлён анфас. Он одет в тёплую куртку и большую меховую шапку. Взгляд его так же устремлён вдаль, а в руках морской бинокль. На заднем плане серое море с высокими белыми айсбергами. Потому и смотрит штурман вдаль, ищет безопасный путь к берегу таинственного южно-го континента, лежащего за пеленой тумана.

Сгнил детсадовский деревянный кораблик, но не сгнила мечта. Теперь под ногами стальная палуба ходового мостика большого оке-анского судна. И пусть он пока еще не капитан, но он уже опытный самостоятельный штурман, ему доверено это судно и жизни большо-го экипажа. И он найдёт верный путь к Антарктиде и благополучно вернётся домой из очередного длинного рейса.

Но Антарктика сурова, она не прощает ошибок и наказывает само-надеянных. Возвращение оказалось не таким лёгким, как казалось. Вместо того, чтобы подняться к северу и выйти из зоны распростра-нения айсбергов на чистую воду, капитан направился вдоль побере-жья Антарктиды, ловя попутное течение, в надежде ускорить возвра-щение. Штурман предупредил его о скоплении айсбергов и ледовых полей прямо по курсу, а тут пришла свежая карта погоды, сообщили еще и о зарождающемся циклоне. Но что для капитана советы второго помощника? И получилось совсем не то, на что рассчитывал капи-тан. Мало того, что приходилось постоянно быть в напряжении, идя полным ходом среди огромных айсбергов, так ещё чуть не попали в «ледовый мешок». Проход, которым надеялись проскочить ледовое поле, стремительно затягивался, а впереди оказался тупик. Второй помощник, который вел в это время судно, понимая, что рассуждать и советоваться с капитаном некогда, развернул судно и тем же проходом успел проскользнуть между двумя айсбергами на свободу. По «чистой воде» легли курсом на север, но время было уже потеряно, и уйти от циклона не удалось.

248

Судно трепало как носок в стиральной машине. Одним из уда-ров волны оборвало левый якорь. Хорошо хоть двигатели вытянули – спасибо механикам. В итоге, до Кейптауна добирались на неделю дольше, чем могли бы. А второй помощник за самовольное изменение курса получил выговор от капитана.

Настанет день, и золотые капитанские шевроны засияют на рукаве парадного кителя нынешнего второго помощника. Значит, несмотря на суровые законы жизни, можно добиваться своей мечты, можно идти своей дорогой, можно... Нужно только очень захотеть. И не бо-яться…

Если еще много таких фотографий в семейных альбомах. Память о прошлом не должна покидать нас, ибо настоящее – это непрерывный процесс превращения прошлого в будущее, а значит, без прошлого не может быть и будущего.

249

Владимир ЛОГИНОВ

ЧАС ОДИН – ВРЕМЯ РАЗНОЕ

Эссе

Просыпаюсь среди ночи и смотрю на пустынный двор. Среди сотен темных окон домов в нескольких горит свет. На часах по-ловина второго – истек Час Цзы. Что заставило этих людей не спать: радость, беда, страх, наслаждение, болезнь...

Иду на кухню, зажигаю свет, пью горячий ароматный чай и по-гружаюсь в их время.

Время 1

На часах больничного коридора, по которому медленно шел под-жарый мужчина в легкой летней футболке и шортах, была половина второго ночи. Все, включая дежурного врача и медсестру, спали. Из-за дверей палат раздавались негромкие стоны, храп, всхлипы, сопе-ние. Его медленных шагов по кафельному полу в домашних тапочках не было слышно.

Он подошел к большому во всю стену окну в торце коридора, из которого был виден парк, так любимый им, в котором прошло много незабываемых минут его юности. Да и в зрелые годы он любил бы-вать здесь, летом и зимой. Удастся ли еще раз пройти по этим тени-стым аллеям, покататься по прудам на лодке, полюбоваться красотой больших и малых островков? До пенсии оставалось три года, но кто ее будет получать.

Еще три недели назад такой вопрос никогда бы не возник, но мо-лодой врач в диагностическом центре произнес этот страшный диа-

250

гноз: «У вас злокачественное новообразование, или, проще говоря, рак. Нужна срочная операция». И эти слова стали смертельным при-говором.

Как боксер в туманной пелене нокдауна он сдавал десяток анали-зов, собирал документы для получения квоты. В Питере стояла не-выносимая, редкая для города жара, от которой невозможно было укрыться, как и от беспокойства и сильной тревоги, приводящими в смятение. И вот завтра — операция. Будет ли она успешной или раз-режут, посмотрят, потом зашьют, и дальше считай дни до ухода в мир иной?

Жуткая неопределенность сковывала все тело, пронизывала и скручивала нервы. Ноги и руки двигались как в испорченном автома-те на пониженных скоростях. Сегодня был тяжелый день: три литра отвратного Фортранса, потом двухлитровая клизма, небольшой трех-часовой перерыв и видеоколоноскопия. Он лежал в кресле с подня-тыми выше головы раздвинутыми ногами, и огромная двухметровая змея с горящим на торце ярким глазом вползла в него. Направляемая врачом, она медленно двигалась внутри по его кишечнику. Сжатый воздух, добавляемый по ходу процедуры, так раздул живот, что тот был готов лопнуть.

Что будет уже утром? Беспокойство все нарастало. Он раз за разом мерил шагами из конца в конец длинный коридор онкоцентра, пы-тался гнать дурные мысли, но они как злые псы набрасывались на него, приводя в еще большее волнение, с которым ему не удавалось справиться. Мучительное чувство страха то нарастало, то пряталось в глубине.

За окном неподвижно висел легкий сумрак тающих белых ночей, не меняя своей окраски и не двигаясь. Лишь от парка доносился при-глушенно смех, визг и крики: там работал городок аттракционов , там все было ярко освещено, переливались разноцветными огнями. Там был праздник жизни.

А здесь в этих палатах и коридорах поселилась безысходность. Проходя мимо столика медсестры, мужчина вновь взглянул на часы: на циферблате было по-прежнему половина второго.

251

Время 2

В просторном холле особняка руководителя департамента админи-страции самарской области заиграла мелодия - на вишневых наполь-ных часах высотой более двух метров арабские цифры показывали половину второго.

Все находившиеся здесь участники трагедии: хозяин в полосатой пижаме, его супруга в ночной рубашке, полусонная домработница и трое грабителей, невольно повернулись в сторону часов.

Но пауза была короткой. Страх снова сковал хозяев этого огромно-го трехэтажного коттеджа с высокими потолками, винтовой лестни-цей ширинок почти три метра, витражами, эксклюзивным дизайном интерьеров, джакузи, двойными стеклопакетами, фасадной стеклян-ной стеной, 6-ти скатной крышей, с утепленной мягкой кровлей, об-щая площадь которого была около 1000 квадратных метров.

Грабители же, напротив, были весьма деятельны и азартны: один подставил к горлу хозяина нож, второй задрал ночную сорочку его супруги, а третий выкидывал на пол найденные документы, доллары и евро, пачки рублей, драгоценности, ценные вещи. Угрожая изнаси-ловать жену, они требовали от мужчины ключи от сейфа.

Каким образом они проникли за высокий бетонный забор, на зам-ках которого не было видно следов взлома, открыли пластиковое окно так, что никто не услышал, было не ясно. Хотя могла их впустить и домработница, смотревшая на происходящее с каким-то почти не-скрываемым удовлетворением.

От жуткости происходящего и чудовищной боязни лишится не только денег и драгоценностей, глаза хозяина вылезали из орбит, сердце то останавливалось, то кувалдой било по грудной клетке. И когда второй грабитель разорвал на жене ночную сорочку, схватил ее за грудь и, резко дернув за волосы, ткнул лицом в софу, он сказал, где ключи.

Быстро открыв сейф, грабители вытряхнули его содержимое и вместе с остальным сложили в две большие сумки.

И тут все вновь услышали заигравшую на напольных часах мело-дию, арабские цифры которых показывали половину второго.

252

Время З

Две фигуры копошились у мусорных контейнеров между двумя жилыми домами, освещаемых фиолетово-зеленым светом неоновой рекламы, на часах которой высвечивались цифры 1:30.

Судя по одеждам, холщовым большим котомкам, небритым пе-чальным лицам и отрешенным взглядам, это были бомжи. В полной тишине, не обращая внимание на зловоние и смрад, обмениваясь лишь односложными репликами, длинными палками с крючками они ворошили содержимое контейнеров, то и дело вытаскивая что-либо из вещей или продуктов. Иногда они приостанавливали свою рабо-ту, чтобы вместе решить: нужно ли брать найденное или оставить в контейнере. Какими критериями они руководствовались, было непо-нятно постороннему наблюдателю, которых , впрочем, в это ночное время на улицах Волгограда видно не было.

Когда то, в славные времена советской власти у каждого из них был свой дом: у одного двухкомнатная квартира, в которой он жил с женой и сыном, второй обитал с мамой в комнате в коммунальной квартире. Но сын погиб в Афганистане, а за ним от горя вскоре помер-ла жена, мама второго также перекочевала в мир иной. С приходом новой власти они оба стали жертвами черных риэлторов и оказались на улице, – один по пьянству и беспорядочным знакомствам, другой – по старанию соседей.

С тех пор они старались не вспоминать свое прошлое, но изгла-дить его из памяти – вот что было самым трудным. Беспросветная печаль стала их естественным состоянием, к которому невозможно было привыкнуть. Тем более, что оба были БИЧами – бывшими ин-теллигентными человеками, не столько потому, что имели высшее об-разование, сколько оттого, что имели тягу к культуре и пониманию других людей. Они и сейчас радовались любой книге, которую нахо-дили среди мусора, а иногда даже помогали, по возможности, другим, таким же, как они бомжам. Впрочем, среди бездомных это не было редкостью.

Набив свои холщовые котомки, они присели на корпус старого те-левизора. Безразличные цифры неоновой рекламы показывали 1:30.

253

Время 4

На маленькой иконке в правом нижнем углу монитора компьютера на синем фоне высветились белые цифры 1:30.

Студент одного из московских вузов отхлебнул из большой круж-ки полуостывший крепкий чай, разломил в руке пару сушек и вновь прилип к экрану. Он не был геймером – фанатом компьютерных игр, но зависал в сети часто, отдавая виртуальной реальности значитель-ную часть своего времени. Нельзя сказать, что молодой человек со-всем избегал активных контактов с окружающим миром (для студен-та дневного отделения это было нереально), но интернет-сообщество было ему интереснее. Там было проще и быстрее найти единомыш-ленников, имеющих общие цели, интересы, взгляды, занятия, хобби.

Многочисленные форумы, живые журналы, социальные сети, блоги и блог-платформы, вики, чаты, списки рассылки, скайпкасты... Знакомство и общение в интернете происходило намного легче, так как там человек чувствует себя более комфортно и расслаблено. При-думай себе Ник, зарегистрируй аккаунт, и все виртуальные дороги от-крыты.

Его не интересовало ни порно, ни политика, которых он избегал, он любил гулять по социальным сетям. Именно они стали в его жиз-ни самым важным. И потом в блогах обменивался «комментами» с другими такими же любителями. Эта среда сетевого общения была намного интереснее тусклой окружающей действительности, и почти полностью заменяли ее.

Студент считал себя уже профи в интернете, и , поэтому, пренебре-жительно относился к распространенным сетям типа « В контакте» или «Одноклассники». Он часами зависал в малых сетях: « Лови мо-мент», « Я талант», « По секрету»

Блоги позволяли общаться с интересными людьми. В первую оче-редь это возможность сказать что-то один раз так, чтобы это услыша-ли многие. Каждый прочтёт об этом в удобное ему время, если по-нравилось, то «лайкнет», или не будет читать вовсе, решив, что это ему неинтересно.

254

Особенно хотелось поговорить ночами.Виртуальный мир стал для него более своим, чем реальный: бло-

госфера стала благосферой.Вот и сейчас важно было не пропустить новое видео, анонсиро-

ванное приятелем на половину второго ночи.На иконке в правом нижнем углу монитора по-

прежнемувысвечивались цифры 1:30.

Время 5

В пылающем доме вдруг прокуковала кукушка. Этот звук был не-реальным, жутким среди треска пылающих бревен, криков и воя си-рен.

«Час тридцать, – пробормотала вслух оцепеневшая старушка. – Надо же, все горит, а довоенные ходики ещё идут!»

Лишь несколько минут назад она с сыном, невесткой и тремя вну-кам успела выскочить из дома, не успев ничего взять из вещей. Даже не оделись, накинули, что под руку попалось, и вон из горящего дома. Они с ужасом смотрели, как огонь пожирает их добро, нажитое таким нелегким трудом. Дрожали руки, глаза были полны слез: какое лихо, какое горе горькое!.. Только младший внук бегал с криками: «Какой большой костер, какие красные машины!»

Огненный свет выхватывал из черноты забайкальской ночи оце-пеневшие лица соседей, чей дом уже догорал. Двухквартирные де-ревянные дома были легкой добычей для огня. В считаные минуты при сильном ветре пламя перекидывалось с постройки на постройку, унося не только скарб и пожитки, но всю вещественную память про-шлых лет жизни: фотографии и документы, телевизоры и холодиль-ники, деньги, отложенные на черный день. Настала черная ночь, и неприкосновенный запас сгорел и превратился в едкий дым. Жуткое зрелище нескольких огромных костров мутило сознание, которое от-казывалось принимать происходящее.

В детстве бабушка видела, как горит сибирская тайга, какими свеч-ками вспыхивали и пылали стройные высоченные кедры. Но такого пожара, как сейчас в их поселке Селенгинске, когда дома занимались

255

один за другим , в ее жизни не было.Как жить дальше, чем кормить детей? Ох, беда, беда страшная! В

их поселке, возникшем как комсомольская стройка целлюлезного ком-бината, никто и никогда не страховал дома. Зарплаты хватало только на текущие расходы, на серьезные покупки откладывали месяцами. И это в хорошие годы, а сейчас комбинат захватили буржуи и работягам платят гроши, да и те норовят задержать. Ироды! И кто поможет? До Москвы 5 с половиной тысяч километров, да и кому там до них дело? Разве что президент что-то даст, он добрый и на горе отзывчивый.

Сновали пожарные, насосы качали воду из речки Вилюйки, силь-ные струи из длинных шлангов били по языкам пламени, пытаясь сбить их. Но справится с огнем было не под силу, почерневшая крыша обвалилась.

И кукушка на часах подала свой голос – половина второго ночи – в последний раз. И лишь грозные вершины горного хребта Хамар-Да-бана были невозмутимы.

Время 6В Московском торгово-развлекательном комплексе, открытом 24

часа в сутки раздался мелодичный звон: на подвешенных к стеклян-ному куполу центрального зала часах в форме солнца стрелки пока-зывали половину второго.

И хотя за окнами была ночь, здесь был вечный день: залы и ви-трины были ярко освещены, рекламы вспыхивали разноцветными ог-нями, на огромных экранах крутились клипы и демонстрировались наилучшие товары, магазины наперебой предлагали скидки и акции.

Под звуки мелодии в зал вошел молодой человек в камуфляжной форме, достал из чехла карабин Бинелли с оптическим прицелом и начал стрелять по людям. Делал это он спокойно и методично: ловил в окуляре прицела очередную жертву и нажимал на курок. Его лицо выражало презрение ко всем этим мелким людишкам, которые только жрут, совокупляются, гоняются за престижными вещами. Щадил он только детей: в них еще не поселилось зло, и, может быть, они не за-разятся этой страстью погони за удовольствиями, может, из них еще вырастут другие, духовные люди, а не эти жалкие особи общества

256

потребления, которых он ненавидел. С каждой новой пулей лицо его светлело: он выполнял важнейшую миссию – убирает этот человече-ский компост, очищает землю.

Ему было тридцать с небольшим лет, и его достали эти людиш-ки: жена, вечно недовольная его зарплатой, ее подруги, беседующие лишь о шмотках, сослуживцы – офисный планктон, думающие только о своей карьере, автомобилисты, не соблюдающие правила, собачни-ки, загаживающие газоны, нахальные менты, считающие себя непри-касаемыми, хамы - менеджеры по продажам, и вся эта гниль, которую нужно убрать.

И только такой как он сильный человек может сделать эту нелег-кую работу, которую он выстрадал. На подготовку было затрачено бо-лее года: надо было вступить в общество охотников, закупить оружие и боеприпасы, тренироваться и усердно молиться, чтобы укрепить его веру в необходимость очищения мира от скверны. И вот сверши-лось — пришел его звездный час превосходства. Да, он лучше всех, он чище, нравственно превосходит всех и обладает высшей духовно-стью.

На ярком кафельном полу лежало уже больше двух десятков тру-пов, все, кто смог, убежал из зала. Бесстрастные лучи-стрелки часов показывали половину второго.

Время 7На электронных часах, совмещенных с телефоном, была половина

второго ночи.Старик лежал на кровати в полубессознательном состоянии. Ему

с трудом удалось левой рукой (правая внезапно стало безжизненной) дотянуться до трубки телефона и заплетающимся языком вызвать скорую. На большее уже не хватило сил, тело и голова не слушались. Он был охвачен мучительным приступом с жесточайшей болью, кото-рая толчками то била голову, то пропадала.

Мысли сбивались и путались, мебель и стены то наклонялись, то вставали на свои места, возникали и терялись знакомые и незнакомые голоса. Картины прошлого вставали ярко: большие белые медузы пла-вали в бирюзовом море, отец в одних галифе колол дрова на зеленой

257

траве, они с женой ели мороженое у входа в кинотеатр «Пионер»...Помочь ему было некому: жена еще вечером уехала к внукам: на-

кануне дочь упросила её посидеть с ребятами, пока они с мужем съез-дят на дачу к друзьям, на шашлыки.

Скорая все не приезжала, и старик какой - то еще не отключив-шейся реальной частью головы недоумевал: не такой и большой го-род Тверь, чтобы так долго ехать. От их дома в Заволжком районе на Старобежецкой улице до поликлиники было всего несколько остано-вок, но машина почему-то черного цвета с красным крестом, проехав мимо шести старинных каменных двухэтажных домов на набережной Степана Разина, все крутилась и крутилась вокруг 45 метрового обе-лиска Победы, оказавшегося посреди Волги в месте впадения в нее реки Тверца.

Наконец, старик услышал звонок и попытался дотянуться до теле-фона, на часах которого горели все те же цифры 1:30. Но рука безжиз-ненно упала на одеяло, и последующие звонки в дверь он не услышал.

Время 8

Молодой человек взглянул на дисплей мобильного телефона – на ярком светлом фоне горели цифры: 1:30.

Он бодро шел по Анапскому шоссе, по которому в это время не только автобусы, но и маршрутки уже не ходили. Оставался шанс пой-мать одну из попутных машин, которые могли ехать в сторону аэро-порта и доехать хотя бы до поворота на хутор Воскресенский, где он гостил у тетки. Но ни одна из редких машин даже не притормозила. Впрочем, это было не важно.

Важно было то, что сегодня он наконец-то познал женщину. Ра-дость и восторг переполняли его: ЭТО свершилось, он стал мужчи-ной!

Ему недавно исполнилось 17 лет и, в отличие от большинства сво-их сверстников, он еще не знал женщины. Целовался много раз, ла-скал женскую грудь, но до дальнейшего дело не доходило. Он был не очень настойчив или боялся, что сделает что-то не так. Подсознатель-но, он не хотел соития впопыхах.

258

А сейчас он влюблен, и то, что произошла, подтвердило их взаим-ность. Его тело стало невесомым, готовое взлететь. Какое это незна-комое, долгожданно-желанное и, в то же время, ни с чем ни сравни-мое ощущение.

Когда он слушал рассказы приятелей, читал книги и смотрел филь-мы, молодой человек не раз представлял это, но все было не так. Сей-час совершенно другие чувства переполняли его.

Еще днем они закапывали друг друга в теплый песок у самой кром-ки моря, а уже вечером в доме на Крымской улице все свершилось.

Эти ласки, касания, теплота девичьих рук, тягучие поцелуи, изги-бы, плавные горки и впадины женского тела впервые полностью рас-крылись перед ним. И наконец такое сладостное погружение внутрь женской материи, куда он вошел как в невесомость. Он вновь и вновь входил и выходил и поневоле ускорял свой ритм, не замечая, что уже бежит по ночному шоссе М-25.

Вот уже и поворот на хутор, а сладостное чувство перехода в новое долгожданное качество, не покидало его. Он – мужчина!

Так, в облаках своих радостных чувств молодой человек, прошагав несколько километров, оказался у родного дома. Мысленно, он про-изнес:

«Желанная, милая, дорогая, засыпай моя единственная! Я люблю тебя!»

Еще раз он взглянул на часы. На дисплее мобильника были все те же цифры: 1:30.

Чай остыл, а стрелки часов по-прежнему показывают полови-ну второго. Часы – это не только предмет, но и нечто, более та-инственное, чем представляет человек.

И пока непостижимы законы таинства времени, оно у каждо-го свое.

259

260

Юрий ПЕРФИЛЬЕВ

БыВШИХ УЧИТЕЛЕй НЕ БыВАЕТ

Очерк

В этом году, как и много лет подряд, первоклашки своё знакомство со школой начинали в музее боевой и трудовой славы: такая тради-ция в Железногорской школе № 4. Теперь уже никто и не помнит, кто ее завёл. Но, как считает руководитель музея Людмила Михайловна Кравченко, именно здесь, среди экспонатов истории района, города и самой школы, в маленьких сердечках юных нижнеилимцев зарожда-ется гордость от знакомства с их знаменитыми людьми, отпричастно-сти к их замечательным делам и первые порывы быть их достойными продолжателями.

Людмила Михайловна говорит о патриотической работе музея так, как будто занималась этим делом всю трудовую жизнь, хотя 45 лет учительского стажа она отдала преподаванию русского языка и ли-тературы. Но ещё со школьных лет она увлекалась историей, собира-ла свою многотомную военно-историческую библиотеку. Как же она пригодилась, когда, филолог и лингвист, она переквалифицировалась не просто в историка и краеведа, а в воспитателя самых ценных, са-мых важных в жизни каждого из нас душевных качеств – любви к своему отечеству! Теперь она – «Отличник народного образования», депутат нескольких созывов районной Думы, почетный гражданин района. Можно бы и почить на лаврах. Но нет – бывших учителей не бывает, и она отдаётся своей новой работе, как говорится, до до-нышка.

Из разговоров с Людмилой Михайловной и знакомства с историей

НАШИ ГОСТИ

261

самого музея, понимаешь, что вся его экспозиция построена на до-кументальных свидетельствах реальных событий. И это – в обычной городской школе! В этом особая гордость его руководителя!

Взять, к примеру, любой экспонат. Вот газетная вырезка с воспо-минаниями участника войны, бывшего председателя районного Со-вета ветеранов Константина Семёновича Калошина: «8 марта 1942 года общественность села Нижнеилимска после короткого митинга на площади у Дома культуры тепло проводили нас, 89 призывников из разных деревень Илима и Ангары, в Красную Армию и, в конеч-ном счёте, на фронт». Дети не только читали его воспоминания, но и, было время, часто, затаив дыхание, слушали его рассказы о войне. Рассматривали и осторожно дотрагивались до наград участника Ста-линградской битвы.

И так – какой период истории ни возьми. Уникальные экспонаты школьного музея привлекают не только ребят, но и частых гостей – са-мих участников войны, тружеников тыла, ветеранов труда. Они тоже, как и педагогический коллектив школы, считают, что музей – главная составляющая познания истории Приилимья, области и всей страны, важная связующая нить поколений. И что особенно важно, по проше-ствии многих лет музей необходим школе потому, что несет правду о Великой Отечественной войне, раскрывает мужество и героизм со-ветских людей, у которых мы все в неоплатном долгу. Людмила Ми-хайловна с гордостью показывает среди экспонатов предметы быта военных лет, предметы экипировки солдат, военные награды, собран-ные ученическими поисковыми группами, включёнными в состав школьного совета музея.

Об этом совете разговор особый. В него входят представители всех классов школы, от первоклашек до выпускников. Со временем под руководством учителей он превратился в своего рода школу самоу-правления. Ребята сами решают, какое задание дать каждой поисковой группе, какому классу готовить поздравительную акцию «Солдатский треугольник» или «Уроки мужества», какую помощь оказывать вете-ранам войны. Людмила Михайловна с большим уважением говорит о своей первой помощнице, председателе совета музея, ученице 9-го класса Валерии Коковиной.

А ребятам есть, у кого учиться, с кого брать пример серьёзного

262

отношения не только к музейным, а ко всем общественным делам в школе, в своем микрорайоне, в городе. Дело в том, что Людмила Ми-хайловна уже много лет возглавляет районную организацию ветера-нов народного образования «Эхо нашей памяти». В ней на учёте со-стоит более 500 учителей-ветеранов из 27 первичных организаций. И естественно, педагоги её школы и ученический совет музея – первые помощники. Взять хотя бы акцию «Милосердие и забота», которая проходит в районе уже ряд лет. Учащиеся школы во главе с советом музея периодически проводят проверку социально-бытовых условий жизни ветеранов войны и образования, оказывают скорую помощь особо нуждающимся, поздравляют с днями рождения, приглашают на школьные праздники. А по результатам проверки совет ветеранской организации педагогов так выстраивает свою работу, чтобы оказывать основательную помощь ветеранам. Потому традиционными стали со-вместные заседания совета музея и совета ветеранов просвещения: никто из их подшефных не должен быть забыт.

И во всех других делах, которые логически выстраиваются в мно-гогранную систему воспитательной патриотической работы, нынеш-ние учителя, учителя-ветераны и учащиеся школы вместе. Будь это подготовка к Дню Победы, Дню пожилых людей, к 8-му марта или 23-му февраля, оформление фотовыставок «Это наша с тобой биогра-фия», «Никто не забыт – ничто не забыто», «Ветеранская хроника», поездки краеведов в музеи Березняковской или Рудногорской школ. Особенно старательно оба совета готовят проведение традиционно-го фестиваля краеведческой работы «Весна 45-го года». Каждому его участнику хочется рассказать о своих достижениях, услышать их оценку и получить заслуженную награду.

А с начала года дан старт добрых дел за право присвоения школе и музею имени первого директора Коршуновского ГОКа, Героя Со-циалистического труда, почетного гражданина города Железногор-ска-Илимского Виталия Васильевича Беломоина. Во всех классах Людмила Михайловна и ее помощники проводят беседы об истории становления ГОКа и о его тружениках. Параллельно проходят и уро-ки краеведения «Педагогические имена», посвященные 40-летию школы, которое будет отмечаться в этом учебном году. Помогает им в этом и районный Совет ветеранов, который недавно подписал со

263

школьным музеем соглашение о сотрудничестве в работе по патрио-тическому воспитанию молодёжи и наградил музей Почетной грамо-той. Конечно же, весь общественный потенциал школы сосредоточен на подготовке к этому празднику. Доброго вам здоровья, Людмила Михайловна, благополучия, успехов на ниве просвещения!

г. Железногорск-Илимский, Иркутская область,

264

ПОЭТИЧЕСКИЕ СТРАНИЦы

Анатолий КОЗЛОВ

НА ВОЛГЕ-МАТУШКЕ

Поэма

IВ плену обшарпанных строений,В пределах городской черты,Устав от мрачных настроенийЛелею светлые мечты:

Поехать в гости к деду Тришке,За просто так и налегке,В провинциальный городишкоНа Волге-матушке реке.

Кольцо России золотое От золоченых куполов,Тут все для каждого святоеЗдесь Русь понятна и без слов.

Пойти натешиться свободой,В густой траве, упавши ниц,В лесу наедине с природой –Где нет официальных лиц.

Не вдруг на Волге очутиться, Былых припомнив бурлаков,И глядя с круч, повеселитьсяНад простодушием рыбаков.

265

Березки, сосны, елки-палки,Стога за лесополосойГлаза загадочной русалкиС волнистой русою косой...

Моя любимая глубинка!Здесь мысли только об одном:Здесь все от клуба и до рынкаУкрыто негою и сном.

Здесь летом по ночам темно,Здесь всякий день привычно охать,Здесь все вопросы только с «Чё хоть...»,И чаще в слове слышно «о».

Здесь так приятно на досуге,Ладонь, воздевши до бровей,Вращая головой, как флюгер,Глазеть на маковки церквей...

Здесь лаптем запросто хлебают,Здесь видят пользу от газетТогда, когда лишь посещаютОтнюдь не «ватерный» клозет.

Здесь телевизор — не проформа,А откровения момент — Что движется у нас реформа,Что есть Москва и президент...

II

Консервы, хлеб, бутылка с водкой(На всякий случай — мало ль что!..)

266

Неторопливою походкойИду при шляпе и в пальто...

Я цель свою скрывать не стануПеред читателем моим — Намерен там найти «Татьяну»Пленённый образом сиим,

Искусно созданным поэтом — Российской жизни знатокомОсеннею порой воспетомВ имении Михайловском ...

Словно оратор митингуя,Вокзал глаголет на заре.Народ о том, о сём толкуя,Гудит, как Смольный в октябре.

И я подвержен многолюдьюСредь чемоданов и мешков...Уж проводница мощной грудьюВ вагон трамбует ездоков…

Люблю железную дорогу!Вот эти рельсы, шпалы в рядНе укачают наш убогий,Вестибулярный аппарат...

III

И вот, примерно, через сутки,На чаевые дав «рубля»,С томлением в пустом желудке,Схожу на «берег с корабля».

267

Но на перроне, как в могиле.И хлеба с солью не несут,Не слышно маршей и кадрилей –Хоть бы какой найти приют!

Трещит окрестность от мороза,Лишь пар клубится из дверей.(Читатель ждет уж здесь навоза?Так на – возьми его скорей!)

Не узнаю отчизны милой!Но чья злодейская рукаТвой облик так переменилаИ в прах ничтожный обратилаВсё то, что строилось века?

И чья неведомая сила Перевернула всё вверх дном?Не узнаю Отчизны милой,Не узнаю родимый дом.

Лишь вой собак, да ветер свищет.И захотелось вдруг сказать:«Вот кабы видеть мог Радищев,Сумел бы это описать?…»

Кругом облупленные хаты,И удалого ямщика,Урбанизации проклятой,Взяла костлявая рука.

Не ставят мёд, не пахнет квасом,И, впавшим в крайнюю нужду, Народам не доступно мясо, Как бланманже или фондю !

268

На берегу, у самой речки –Дурной подарок злой судьбы,Стоит завод – не Богу свечка,И дым пускает из трубы.

Одеты в рубище, патлаты,Собравшись, как на Божий суд,Шагают странники куда-то,И лица постные несут…

1УВдруг мысли мрачные насели,И испугался молодец:«Да жив ли Трифон в самом деле,Иль и ему пришёл конец?»

Иду к знакомому порогу,(чтоб долго рифму не искать)Уже готов молиться Богу,Да только Бога не видать.

Бреду угрюмый и сердитый,Иду сознанием в бреду –И вдруг, воронами обжитый, Весь почерневший и разбитый,Мне явлен купол на виду.

Да, вот он храм, но вид кошмарныйИ где народная тропа?Гляжу на дверь – замок амбарный,Кругом же нету ни... попа

Мой взгляд с тоской по стенам бродит,И вдруг загадку он находит –

269

Табличка всем внушает страх,Читать пытаюсь, но выходитЛишь только: «Пам…», – и дальше, – «Арх…»

А чуть пониже и крупнееВисит ещё один вопрос,Я, выворачивая шею, Читаю тупо: « Охр..., гос…»

Совсем от грамоты рехнувшись,С досады, сплюнув сажу в снег,Шагаю прочь, не обернувшись,Искать у Трифона ночлег.

VВот дом, крыльцо – и двери настежь!(лицо уж мокрое от слёз)Эй вы, Татьяны, Ольги..., Насти,Я тут вам кой-чего привёз!Встречайте странника младогоЧто есть в печи — мечи на столОт шанег до пельменей с пловом –Разнообразный разносол .

Вот Трифон – жив, но как-то тускло...Народ какой-то неживой...Как будто пересохло руслоРеки в палящий летний зной.

Всё неприветливые лица...Набравшись мужества и сил, Подумал я: «А может снится?»,И тихо Трифона спросил:– Скажи, которая «Татьяна»?–Увы, увы, – ответил дед. –

270

Сегодня всё не без изъяна,«Татьяны» нынче тоже нет...А так... — сплошное мелколюдье,И мелкотравчатость однаМелькание безликих буднейА форсу нету ни хрена!Вот так всю жизнь перекосило..! (Что ж, и меня, Шишков, простиЗа этот «форс» , поскольку в силахЯ был его перевести)

Да что же это, кем мы стали?На что теперь похож наш лик!Где нашей бронзы, нашей сталиПобедный, благодатный блик?

Я сам какой-то нелюдимый,Вокруг народ, как саранча.Так кто же этот враг незримый,Что рубанул по нам с плеча?

Кто, наши растоптав святыни,Смеясь, глумится над страной?Кто гордости лишил нас ныне?Неужто сами... Боже мой!

Покуда в храмах запустенье,И в душах мрак и злая мглаВсе наши беды и мученьяИдут за нами без числа…

VI

Под вечер с дедом чуть хмельныеМы вышли воздухом дышать,

271

Гляжу, а все ж края родные, –Что тут добавить, что отнять?

Все то же поле, та же пашня –Родной и милый сердцу вид.Здесь не один поправит «башню»Больной душою «инвалид».

Здесь всякий вспомнит, что несладкоВсегда жилось Святой РусиИ перекрестится украдкой:– Господь, помилуй и спаси!

Струится дым, и пахнет кашей,Морозной свежестью зимы...Родное, всё от века нашеИ лес, и поле, и холмы…

Хоть ставят нам в пример Европу,Где глянцем кроется разврат Не станем целовать ей… руку,Как наш прозападный собрат

Да, я, конечно, не ОнегинИ, слава Богу, что не он — Певец безделия и негиЧерство-духовный пустозвон

Я счастлив тем, что не ПечоринКладет мне «длань» на «эполет»Хоть был на выдумки проворенЖестоковыйный пустоцвет

Наш идеал лишь «щи да каша»В аспекте материальных благЗато жива духовность наша —

272

Не сменим церковь на кабак,

Хоть и пряма тропа меж нимиПорою в русском бытие…Хотят нас видеть таковыми,Но в рай уходят со святымиТворя святое житие —

Не многие, зато достойныеИз тех, что призваны ОтцомС молитвами заупокойнымиВенчаясь святости венцом… 1989–2011

273

Екатерина СУМАРОВА

* * * Умирала деревня, Никого не неволя: В этот год – баба Лиза, На другой баба Поля.

Уходила неспешно, Незаметно и просто За родные оградки Небольшого погоста.

На веку повидала Вдоволь счастья и горя; Исчезала деревня, Не ропща и не споря.

* * * Приходи, когда задремлетОзорной июньский ветерИ задует ночь-шалуньяНа каштане старом свечи.

Приходи, когда увидят Маргаритки сон десятый,И сильнее станет сочныйПряный запах дикой мяты.

274

* * * Умывалась чередой –Растрепалась лебедойТёмно-русая коса,Застят волосы глаза.Сквозь пушистую вуальУлыбнулся дерзко Май!

* * * Мы с тобой разминулись На декабрьские сутки, Что плеснули на городТолщу хмурой воды;

Мы с тобой разминулисьНа гудки в чёрной трубке,На упрямство простудыС четверга до среды.

Мы с тобой разминулисьНа неверность улыбкиВ неуклюжем трамвае, Убежавшем туда, Где хранятся стихи И пылятся ошибки Те, что нам не исправить,Уже никогда.

* * * Сквозь души моей плащаницуПроступает лицо родное.Суждено было раз лишь влюбиться,Но любить запоем.

275

Лишь однажды рассвет встречала Я босой и простоволосой.Если б жизнь вдруг начать с начала,Я б вовек не носила косы

* * * Из окна троллейбусаГород детства грезится.То ли это изморось,То ли гололедица;То ли просто памятиСлед-чересполосица.Вряд ли что ответится,Даже если спросится.

* * * Обронив кружевную фату, Проливала черёмуха слёзы,Но опять золотистые косы Заструились на тёплом ветру.

Вот и всё. Нет нужды тосковатьДольше, чем лепестки облетают.В этом солнечном северном маеУ неё я учусь забывать.

* * * Пролил расшалившийся цветень В луга золотую зарю.День будет и ясен и светел, Всем сердцем его полюблю!

276

Он стукнет калиткой небрежно,Взойдёт, словно князь, на крыльцо,И брызнет улыбкою нежнойМоё молодое лицо!

* * * Не исчезает о любви память.Что мне, кроме стихов, тебе оставить? Что мне, кроме себя, тебе оставить?Не исчезает о любви память.

Не исчезает о любви память.Ты не грусти, что ничего не исправить.А точку в песне не всегда надо ставить.Не исчезает о любви память...

277

Юрий СЕРБ

* * * Я не поэт: своих стиховПрочесть я не смогу изустноИ от чужих обидных словМне не обидно и не грустно. Там, где поэты кур доят,Не нахожу себе я пищиИ к ним – который год подряд –Я не иду на токовище. Но в тишине моих чудесПод сенью ангельского зракаЯ отрешусь пустых словесИ маяковских пастернаков. Откровение

Засыпаю на левом боку – просыпаюсь на правом.Мне не всякое лыко в строку, мне не надобно славы.Я мечтаю увидеть Москву в подвенечном наряде.В Петербурге несносном живу, но умру в Петрограде.

Мне в ответ тихий ангел шепнул: «Смерти – подлинно нету!Проживи, как судьбу, всю страну – прокричи о ней свету!Пронеси её сквозь времена, сохрани её в святцах –Не престанут о ней племена поутру удивляться.

278

И пускай погружается мiръ – глас трубы всех разбудит,Рухнет окровавлённый кумир – и объявятся люди,На руинах мечты восхотят, без учебника злого, Наконец-то прочесть и понять правду русского слова.

Стихи сумасшедшего

Горняки содержат футболистовГазонефтесосники – актёров Доктора учёные – министровА учителей вахтёры-полотёры

Дизайнеры похвалят программистовБанкиры обожрутся миллионамиПравители поздравят пофигистовА террористы станут чемпионами

И человек останется единственныйВ своей избе на курьих ножкахБеречь под кровом хвойно-лиственнымВедро воды и куль картошки

Так опустилась, опустелаИ сведена была с орбитыИ отдана в архив ЗемляГде люди были перебиты

279

СОДЕРЖАНИЕ

Михаил ЗАРУБИН. Монах ................................................................... 3Владимир ИВАНОВ. Между Старицей и Ржевом .........................92Владимир КОРОЛЬ. Кавалеры Золотой Звезды .......................... 102Ольга МАЛЬЦЕВА. Флаг Победы ..................................................114Юрий ТУйСК. Предрешенная встреча .........................................120Зоя БОБКОВА. Журавли над деревней Мины ................................132 Лисаневич отказался, а Мартынов убил... .......................135Светлана ВОЛКОВА. Потемкинский колокол .....................138Игорь ДЯДЧЕНКО. Наша ведьмочка ..................................155Зоя ДЕСЯТОВА. Подруга .....................................................163Ирина ВТЮРИНА. Поросята к празднику .........................170Анатолий МЕДВЕДЕВ. Клад ..............................................179Лариса РАТИЧ. Вдох – выдох ..............................................188Игорь МИХАйЛОВ. Один день из детства ........................211Юрий ШУТОВ. Заводской роман ........................................222Виктор КОКОСОВ. Женская солидарность ........................232Вячеслав БУЛГАКОВ. Неожиданное знакомство ...............235Вера СКОРОБОГАТОВА. Французский Иж .......................241Валерий ЖЕЛЕЗНОВ. Две фотографии из альбома ...........246Владимир ЛОГИНОВ. Час один – время разное ................249

НАШИ ГОСТИЮрий ПЕРФИЛЬЕВ. Бывших учителей не бывает ...........260

ПОЭТИЧЕСКИЕ СТРАНИЦыАнатолий КОЗЛОВ. На Волге-матушке .............................264Екатерина СУМАРОВА. Стихотворения ............................273Юрий СЕРБ. Стихотворения ..............................................277

280

Н40 Невская перспектива: Сборник, выпуск третий / Сост. З. Н. Десятова – СПБ, Издательство писателей «Дума» 2014. – 280 с.

ISBN 978-591404-127-1

НЕВСКАЯ ПЕРСПЕКТИВАВыпуск третий

Книжная серия литературного клуба «В гостях у Власты»

Редактор А. И. Белинский

Издательство писателей «Дума»191119, СПб, Звенигородская ул., д. 22, лит. «В», к. 28.

Лицензия ИД № 05040 от 09.06.2001.Подписано к печати 14.03.2014. Формат 60х84 1/16.

Бумага офсетная. Гарнитура NewtonC. Уч.-изд. л. 15,4.Тираж 300 экз. Заказ №

Отпечатано в типографии «Град Петров»ИД ООО «Петрополис»

197 101, СПб, Б. Монетная ул., 16офис-центр 1, к. 22.