Ученые записки ЗабГГПУ

154

5. Пименова М. В. Душа и дух: особенности концептуализации. Кемерово: Графика, 2004. 386 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 3).

6. Пименова М. В. Концепт сердце: образ, понятие, символ. Кемерово: КемГУ, 2007. 500 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 9).

7. Рабинович Е. Г. Середина мира // Мифы народов мира: в 2 т. М.: Советская энциклопедия, 1988. Т. II. С. 428–-429.

8. Словарь русского языка: в 4-х т. АН СССР, Ин-т рус. яз. / под ред. А.П. Евгеньевой, 2-е изд., испр. и доп. М., 1981–1984.

9. Топоров В.Н. Древо мировое // Мифы народов мира: в 2-х т. М.: Советская энциклопедия, 1987. Т. I. С. 398–-406.

10. Тресиддер Дж. Словарь символов. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. 448 с.11. Трубецкой С. Н. Новая теория образования религиозных понятий // Трубецкой С.Н. Собр. соч.

М., 1908. Т.2.12. Фрейденберг О. оМ. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978. 605 с. (Серия «Исследова-

ния по фольклору и мифологии Востока»).13. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М.: Изд-во политической литературы, 1980. 703 с.

УДК 80ББК Ш 40

Г. Б. Попова

ГРаФиЧеские сРедстВа сУбъектиВа-ции аВтОРскОГО ПОВестВОВаНия

Научная статья посвящена анализу графи-ческих выделений, которые являются вырази-тельными средствами субъективации авторско-го повествования.

ключевые слова: субъективация, графиче-ские выделения, композиция.

G. B. Popova

graPhiC deviCes oF the author’s narrative subjeCtivation

The article deals with the analysis of graphic devices as an expressive means of the author’s narrative subjectivation.

key words: subjectivation, graphic devices, composition.

Любой текст, и художественный в том чис-ле, воспринимается в первую очередь зритель-но (визуально). Некоторую роль в восприятии играют «графические представления». Б. В. Томашевский отмечал: «Обычно графикой, т.е. расположением печатного текста, пренебрега-ют. Однако графические представления играют значительную роль. Так, стихи всегда (за чрез-вычайно редкими исключениями) пишутся от-дельно строками-стихами, и эта графическая строка является указанием, как следует читать стихотворение. <...> Точно так же и в прозе. Деление речи на абзацы, пробелы, разделение строк черточками или звездочками – все это дает зрительные указания, дающие опору вос-

приятию построения произведения. Точно так же перемена шрифтов, способ начертания слов – все это может играть свою роль в вос-приятии текста»»[4, 98–99].

Целью нашего исследования являются гра-фические выделения, а соответственно и вы-разительность, в тексте современной прозы, которые соседствуют со стандартным шрифтом и являются, на наш взгляд, усилителями субъ-ективации авторского повествования.

Обратимся к самому термину «субъектива-ция». В свое время проблемой субъективации занимались В. В. Виноградов, В. В. Одинцов, А. И. Горшков и др. Исследованию субъектива-ции в конкретных текстах посвящена диссер-тация Э. Полякова «Субъективация авторского повествования в прозе Валентина Распутина». Н. Ивановой ведется исследование субъектива-ции в произведениях известного современного прозаика В. Маканина.

Субъективацией принято считать «смеще-ние точки видения из авторской сферы в сферу персонажа, выраженное при помощи речевых приемов субъективации (прямая, несобственно-прямая и внутренняя речь) или композицион-ных (представление, изобразительные, мон-тажные).

Следует заметить, что графические вы-деления были свойственны и классическим произведениям. О графике как средстве изо-бразительности, имеющей функцию создать психологически достоверный и эмоционально убедительный образ переживания, закрепить в образно-речевых формах изменчивые ду-шевные состояния, организовать всю сложную систему художественного текста как образно-речевого целого в классических произведени-ях, в частности Л. Н. Толстого, рассуждает Л. И. Еремина. Рассматривая графику «как сред-

Филология, история, востоковедение

155

ство выявления «внутренне-диалогических» отношений между графически нейтральным текстом и графически выделенным, актуали-зированным словом, она обращает внимание на графическое выявление эмоционально и психологически обусловленного центра речи персонажа. Обнаружение средствами графики чужого слова в речи автора или репликах персо-нажа; выявление голоса персонажа в авторском повествовании, форм речи, несущих на себе печать личности, сознания персонажа, а так же как средство создания образа живого сло-ва, интонации, манеры речи и как средство осу-ществления приема «запрет на слово», речевое табу [3; с. 77]. Автор приводит множество при-меров из произведений Л. Н. Толстого. В каче-стве подтверждения значимости рассмотрения графической выразительности и ее влияния на субъективацию повествования приведем ее пример из романа Л. Н. Толстого «Война и мир»: «... Пьер сел с своею маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцевала с большим, с приехавшим из-за границы» (Война и мир, т.I, ч. I, XVIII). Здесь явно наблюдается смещение точки видения из авторской сферы в сферу персонажа. Выделенные слова указы-вают на внутреннюю речь субъекта, которая передается в речи рассказчика. Тексты совре-менной прозы не могут являться исключением и не иметь подобных графических выделений, которые, несомненно, включаются в повество-вание для усиления авторской субъективации и фокусирования внимания читателя на некото-рых чертах, местах теста.

Визуально-графические приемы в современ-ной прозе складываются в определенную си-стему, куда входят: выделение части текста или слова, начертание курсивом, высота шрифта, композиционные средства набора, в том числе пробелы («нулевые» и «заполненные») и др.

Рассмотрим эти и другие графические при-емы в текстах современной прозы и в рамках субъективированного повествования, выража-ющегося в языковом (речевом) плане или ком-позиционном.

Графическое выделение может проявляться по-разному: чаще выделение курсивом (может быть крупный шрифт) слов и словосочетаний, характеризующих речь персонажа и тем са-мым, характеризуя их культурный уровень. На-пример, в повести Н. Горловой «Луна на ощупь холодная» читаем: «Ася родила этой зимой, в Москве. Она появилась у своей бабки без доку-ментов, внезапно – кто-то из сельчан ехал на машине, и она напросилась прокатнуться; Ася позвонила мне, и я навестила ее. Она встретила меня во дворе – ходила за пивом для отца...;Он

(Арсений) обратно сказал: «Может, в Москве родишь, там медицина лучше». Еще пример: «Ася ёрзнула, подтянула под себя платье. – Це-ловалися, так приятно...»[9; с. 45]

В произведении В. Аксенова «Время ноль» курсивом выделена чужая речь в речи пове-ствователя, которую он использует для характе-ристики персонажей, и в тоже время она важна для него самого как наложение на повествова-ние воспоминаний о матери и опять же характе-ристика ее речи: «Глаза у Димы голубые – плу-товски подстроились под небо. Так и сам Дима, когда не спит, лукавый – не в ущерб кому-то, не корысти ради – для общего веселья: скучать не любит и не любит скучных. Компанейский. Вылитый, один в один, обличьем в дедушку своева по отцу, в Дениса Полукарпыча, по прозвищу Ера – шабутного был карахтеру старик, просмешник, незлобливый, зря не скажешь. Давно тот помер, я его не помню»[6; с. 27]. Графическое выдвиже-ние задерживает внимание читателя на опреде-ленных участках текста и тем самым помогает оценить их относительную значимость и пере-дает отношение говорящего к предмету речи и создает экспрессивность элементов. И. В. Арнольд под «выдвижением» понимает «… способы формальной организации текста фо-кусирующие внимание читателя на определен-ных элементах сообщения и устанавливающие семантически релевантные отношения между элементами одного уровня или чаще разных уровней» [1; с. 99]

Иногда, курсивное выделение может слу-жить показателем речи одного из персонажей в диалоге уже упомянутого произведения В. Ак-сенова: «Вижу: фундамент, слышу: под коттедж. Под за′мок – вяло отвечаю. Сил нет делать вид, будто мне это интересно, - и делаю. Плетусь следом. Еще один фундамент – под гараж. Еще какие-то великие начала. Почти, без внутренней пока еще отделки, достроена лишь баня. Двухэ-тажная. Котлован рядом – под бассейн. Конечно – крытый. Второй этаж у бани и переход из него в бассейн будет застекленный. Стеклопакет чеш-ское. Парилка русская, и саунка. На втором этаже – столик, кресла, самовар – не электрический, а на-стоящий, и уголек березовый или таловый. Ничего лишнего. Чаек из трав, без всякого спиртного. И мне, дремучему можно будет приезжать – от-тягиваться, одному и с девчонками. Ну, преогром-ное спасибо – и я вписан в книгу» [6; с. 75]

Графические выделения для авторов совре-менной прозы являются не только показателя-ми «выдвижения» речи авторской или персона-жа, но и могут являться участниками движения параллельного повествования. Например, в повести В. Орловой «Трапеза богомола» графи-

Ученые записки ЗабГГПУ

156

ческие выделения курсивом перекликаются с названиями глав и названием повести (глава 1 - притаился, глава 2 – заметил, глава 3 – прыг-нул), а основное повествование прерывается этими вставками. Приведем в качестве примера небольшой композиционный отрезок: «Сергей полез в карман и вынул наушники, нащупал кнопку «играть» на черной пластине плеера, на-давил. «Щастье!.. ты-ты-ты-тыц... Щастье!.. ты-ты-ты-тыц..»

СЛИВШИСЬ С ЛИСТВОЙ, со стеблем молодо-го побега, богомол ждал. Он приподнял переднюю часть сухого тела и воздел к небу передние члени-стые лапы. Он сейчас сосредоточен….

Да зачем работа, если даже деньги – и то не знаешь, на что потратить. Катя спускает все, что к ней приходит, живет в свое удовольствие. Деньги ей прямо руку жгут» [12, с.58 ].

Происходит деление на композиционные от-резки, на первый взгляд абсолютно не связан-ных друг с другом в смысловом плане, но входя-щих во внутреннее единство целого.

Иногда автор курсивное выделение берет за основу движения повествования и размышле-ний персонажа. Например, в повести Г. Ново-жилова «Московский бисей» (бисей – персо-наж, пришедший в Японию из Древнего Китая. Символ верности данному слову, обязательно-сти в исполнении обещаний, а также простоду-шия, граничащего с глупостью): «Знакомый на-чальник волею случая делается министром и не только проникается Костиным чаяниям, но про-тягивает ему не палец помощи, а всю пятерню. Раз-два – и сценарий готов. Принят. Перечис-лены деньги. Павильон готов. Новенькая аппа-ратура. Квалифицированных помощников в из-бытке. Даже сны сделались вещими, указывая пробудившему Косте нужное направление.

Бисей с легким нетерпением подошел к самой воде и стал смотреть на спокойную реку, по кото-рой не двигалась ни одна лодка.

Легкое нетерпение. Ишь ты! Подошел к воде. Довольно быстро подошел. Остановился. Все спокойно: небеса, река, спокоен Бисей. А ведь тут нетерпение вовсю уже расходилось. Может пустить по-над водой куличка? Беспокойство должно присутствовать»[13, с. 64].

Курсивное выделение может указывать на присутствие образа автора текста и его главен-ствующую роль в повествовании и языковой ком-позиции. К примеру, на протяжении всего расска-за молодого современного писателя О.Железкова «Человек, который жрал деньги» имеются подоб-ные выдвижения: «Трактор каждый раз уходил в поле и каждый раз возвращался назад.

Я автор. Я рассказываю историю и прошу мне не мешать.

Уфим Файфман проснулся утром и проглотил новенькую пятирублевую монету…»[10, с. 27].

И, наконец, автор может использовать кур-сивное выделение для обозначения чего-то значимого, жизненно важного для персонажа и самого автора, вероятно, и для читателя. Так В. Маканин в рассказе «Старики и Белый дом» в самом начале символично выделено молодой и имеются в виду старики, которые решили начать новую жизнь, соединить свои жизни и жить вместе, но это не нравится уже взрос-лым детям и они устраивают скандал. Все дело в квартире: «Этой молодой Анне за пятьдесят, и если она надумала устроить наконец свою ухо-дящую жизнь, то не за счет же их малых детей!» <...> «После драки старые молодые ушли. Этим же вечером, когда они, побитые, перебрались-таки жить на квартиру Анны, они осторожни-чали, как бы кто из соседей случаем не увидел физиономию Степаныча. После пусть увидят. Когда заживет. Старый Степаныч и одет не ах. А то ведь соседи разное подумают, Анна-то одинокая и вроде интеллигентная, а вот бомжа с помойки привела. Заскуча-а-ала! Сейчас по-кормит, помоет – и шмыг к нему под одеяло!.. Знаем. Жизнь знаем» [11, с. 81]. Но старое, при-вычное не отпускает: « - Ты, Петрович, пойми ... Я хотел бы стареть среди своей жизни» [там же ]. И далее графема молодой наряду с антонимич-ными лексемами старый, начинает «разверты-ваться» в контекстуальные синонимы молодой – новый, так как повествование движется к со-бытиям 1993 года, когда возникала новая власть, «напрягала стариков Одуванчиков» (курсив ав-тора). Повествование насыщено эмоциями ге-роев. Невозможно различить речь одного рас-сказчика. Ощущение множества рассказчиков. Полифония голосов.

Мы уже рассмотрели некоторые особенно-сти курсивного выделения в произведениях со-временных прозаиков, но границы графических средств в художественном тексте расширяют-ся. Например, А. Слаповский в романе «Адап-татор» наряду с курсивным выделением, меной шрифта, использует зачеркивание некоторых компонентов текста. Этот графический прием можно отнести к композиционному средству набора. Например: «Мне захотелось домой, лучше бы поймать машину, но я боялся, что не сумею сказать водителю, куда ехать. Поэтому побрел к метро»[,47]. Зачеркивание указывает на движение мысли персонажа и соответствен-но обращает внимание читателя, заставляет фо-кусировать внимание, задумываться над целью использованной графики автором.

Обратимся к роману Д. Бортникова «Син-дром Фрица». Речь идет о мальчике, не похожем

Филология, история, востоковедение

157

на остальных, желающем понять себя. Автор ис-пользует черточки, которыми разделяет строки, т.е. использует «заполненный» пробел, иногда делит предложение на сегменты, использует для выделения прямой речи и т.д. Рассмотрим на примерах:

«Но где-то внутри этой скорби я чувствовал свободу.

Свободу человека, у которого теперь никого нет.

Домой вернулся другой человек.------------------------------------------------------------------------------Потом начались дожди» [6, с. 45]Как видим не только графика, но и сами

предложения начинаются с новой строки, как бы выделяя начало новой мысли.

В следующем отрезке этого же произведени явно наблюдается выраженное волнение пер-сонажа, и автор дополняет это графическими вкраплениями, исключая традиционные знаки препинания: «Деду приходилось вытаскивать их и подносить к вывернутому наизнанку шкафу.

--- Возьмите! --- Посмотрите --- Какие чулки --- Она их надевала только один раз --- осенью --- я тогда ее ревновал --- я был идиот --- но она тоже хороша --- это всегда так --- а вот кофта --- красная --- тебе подойдет, Лиза --- ты же кос-монавт --- ты городская --- ты любишь красное --- берите! ...» [там же, с. 52]

Вероятно, «черточки» – это новые знаки, заполняющие предполагаемый автором про-бел между строками, между предложениями. М. Эпштейн говорит о белых дырах, называя их пробелами в «системе знаков, из которых рож-даются новые знаки [5, с. 6]

Отсутствие знаков препинания тоже своего рода графическое выдвижение. Что можно на-

блюдать в некоторых произведениях А. Слапов-ского. Например, в повести «Закодированный»: «День четырнадцатый

пятно на потолке похоже ни на что оно не похоже это уж привычное наше желание най-ти похожесть а обнаружив похожесть продол-жить мысли в каком-нибудь художественном направлении а раз есть такое желание значит не все еще потеряно вялая умственная усмешка и усмешка над усмешкой и усмешка над усмеш-кой...» [14, с. 45]

По словам Н. С. Валгиной: «Современная пунктуация – достаточно гибкая система, спо-собная обслужить нужды письменного обще-ния, преследующего разные цели, в связи с чем сама письменная речь оказывается неоднород-ной». Неоднородной письменная речь может быть и тогда когда автор использует словесные знаки для обозначения графических знаков с сохранением их основных функций в предло-жении. Обратимся к небольшому отрезку тек-ста из повести М. Гейде «Энтропия»: «Ну ты иди, спасибо. Дальше я сама справлюсь. Как бы не так.

- Я, Катерина Геннадьевна, собственно, шел сюда. Я вас просить хотел. Не могли бы вы, точка, точка, точка, позволить мне здесь, тире, тире, тире, до завтра переночевать, точ-ка, точка, точка, ах да, вопросительный знак: хорошо?» [8, с. 61 ].

В итоге можно утверждать, что рассмо-тренные графические выделения (графи-ческие представления, выдвижения и др.) являются выразительными средствами субъ-ективации авторского повествования. Их из-учение наряду с речевыми и композиционны-ми приемами субъективации весьма значимо и перспективно.

литература

1. Арнольд И. В. Стилистика. Современный английский язык: учебник для вузов. М.: Флинта, 2006. 383 с.

2. Валгина Н. С. Активные процессы в современном русском языке: уч. пособие для вузов. М.: Ло-гос. 2003. 304 с.

3. Еремина Л. И. Графика как средство изобразительности в произведениях Л.Н. Толстого: Очерки по стилистике художественной речи. М.: Наука, 1979. 234 с.

4. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика: учеб. пособие. М.: Аспект Пресс, 1999. 334 с. 5. Эпштейн М. Н. Знак пробела: О будущем гуманитарных наук. М.: Новое литературное обозре-

ние, 2004. 864 с. Источники6. Аксенов В. Время ноль // Москва. 2008. № 1.7. Бортников Д. Синдром Фрица: роман. СПб.: ООО изд-во Лимбус Пресс, 2002. 224 с.8. Гейде М. Энтропия // Новый мир. 2006. № 6.9. Горлова Н. Луна на ощупь холодная // Новый мир. 2007. № 1.10. Железков О. Человек, который жрал деньги: Пролог // Молодая литература России: сб. прозы,

поэзии, критики и публицистики. Вып. 2. М.: Вагриус, 2003. 399 с.

Ученые записки ЗабГГПУ

158

11. Маканин В. Старики и Белый дом // Новый мир. 2006. № 9. 12. Орлова В. Трапеза богомола // Новый мир. 2006. № 12.13. Новожилов Г. Московский Бисей // Новый мир. 2006. № 10.14. Слаповский А. И. Адаптатор. Качество жизни. М.: Вагриус, 2004. 352 с.

УДК 49ББК Ш 164

В. И. Рассадин

О тюРкскОм ВлияНии На слОжеНие кОмПлекса скОтОВОдЧескОй

лексики мОНГОльских яЗыкОВ1*

Как известно, основные современные мон-голоязычные народы – монголы (живущие в Мон-голии и Китае), ойраты (вместе с калмы-ками) и буряты (вместе с баргутами) – издавна обитающие на территории обширного степного пояса Евразии, традиционно считаются класси-ческими коче-выми скотоводами, разводящими пять основных видов скота – верблюдов, лоша-дей, коров, овец и коз. В монгольских языках с этими животными связан целый комплекс хорошо разработанной лексики, отражающий как сами разнообразные половозрастные на-звания скота и его масти, так и слова, называ-ющие формы и приемы содержания и выпаса скота, характеристику пастбищ, хозяйственное использование скота и т.п.

ключевые слова: номадная лексика, мон-гольские языки, тюркское влияние, комплекс животновод-ческой лексики, протомонголь-ский язык-субстрат,

V. I. Rassadin

turkiC inFluenCe on the Formation oF Cattle breeding voCabulary oF the mongolian languages

The main contemporary Mongolian-speaking peoples are – the Mongols (living in Mongolia and China), the Oirats (together with the Kalmyks) and the Buryats (including the Barguts). These nations have been living at steppes of Eurasia from ancient times and are traditionally considered to be classical nomadic cattle breeders of five main cattle species – camels, horses, cows, sheep and goats. There is a thoroughly developed complex of the vocabulary reflecting various names of cattle which differ in sex, age and paint as well as the

1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 09-04-36760е/Ю

words naming the forms and ways (methods) of cattle herding, characteris-tics of pasture, practical use of cattle etc.

key words: nomadic vocabulary, the Mongolian languages, the Turkic influence, the complex of cattle breeding vocabulary, the protomongolian substrate-language.

Еще в XVIII в. европейские ученые замети-ли наличие большого количества сходных тер-минов в области степного скотоводства между монгольскими и тюркскими языками. Выявлен-ные ими общие тюрко-монгольские скотовод-ческие термины были отнесены к алтайскому праязыку. При дальнейшей работе с этими тер-минами алтаистам (например, Ц. Д. Номинха-нову [6]; А. М. Щербаку [14]; К. А. Новиковой [4; 5]; А. Рона-Ташу [7]) удалось установить заим-ствованный характер многих из этих терминов, взятых монгольскими языками из тюркских, а тунгусо-маньчжурскими языками из монгольских. Г. Клосон, исследовавший тюрко-монгольскую языковую проблему [17], тоже считает, что мон-гольские языки испытали сильное тюркское влияние.

Опираясь на тезис А. Рона-Таша [7, с. 37] о том, что монгольские языки многие животноводче-ские термины заимствовали из протобулгарско-го языка, мы попытались провести комплекс-ное сравнительное исследование тюркских и монгольских терминов внутри целого пласта номадной лексики. При этом основным крите-рием тюркского происхождения рассматривае-мого термина для нас послужило его наличие в пратюркском и древнетюркском языке и рас-пространение по современным тюркским язы-кам и невозможность этимологизации из мон-гольских языков. Кроме того, специалистами по этимологии тюркских языков убедительно доказано, что все эти видовые и половозраст-ные названия пяти видов скота, традиционно разводимые тюрками и представленные как в древнетюркском языке, так и в современных, унасле-дованы языками-потомками от обще-тюркского праязыка [11, с. 425] вместе с самим степным скотоводством номадного типа, при-шедшим из глубины тысячелетий. Пратюркская форма была нами взята из данного источника [СГТЯ]. Источником древнетюркских форм по-служил «Древнетюркский словарь» [1]. Мате-