Открыв дверцу печи, моложавый старик аккуратно клал березовые полешки в

алый жар углей. Лицо, озаренное светом, охватывало приятным теплом. Ноздри улавливали горя-

чий дым. Что-то еще — невыразимо-томное! — услаждало старого. Стоя на колене, он несколько секунд ждал, когда вспыхнет новое пламя и затрещит-загудит печная топка.

И, прикрывая дверцу печи, надолго смыкал веки. Поднимаясь с колена, с опорой на низенькую табуретку, он пересаживался в крес-

ло, стоящее у стола, и снова открывал папку. На ее потрепанной лицевой обложке цве-том блеклого аметиста было написано

Алексей Болотников

ВОРОНЬИ ТУНДРЫ Романтическая быль

Кеха Семенов устало плюхнулся в кресло. Попытался сунуть руки в карманы по-

ношенных джинсов, но, оценив всю тягость этого усилия, только скользнул ладонями по бедрам и безвольно повис в кожаном сиденье.

В зале ожидания, как призрак былого уюта, присутствовал тронутый прахом обяза-тельный набор гостиничных атрибутов: большое старомодное трюмо с почерневшим зер-калом на трех резных ножках, синей краской окрашенная кадка с декоративным неухо-женным деревом, в углу - алюминиевый бачок с алюминиевой же кружкой на цепи... Рез-ко бросался в глаза плакат - символ авиации местного значения: «роза ветров» на пестром фоне северного сияния. В геометрический центр розы безвестный художник искусно впи-сал лик Феба. Бог солнца хищно щурился, лукаво всматриваясь в пассажиров.

Семенов надолго остановил на нем взгляд, пытаясь отобразить своей гримасой этот усмешливый и пожирающий прищур глаз.

В дверь зала один за другим протиснулись три щуплых загорелых пацаненка и принялись молча теребить сидевшую у входа бабку. Она и не замечала их.

Кеха пригляделся: лопарка читала Шолохова. Длинные ее юбки, по-цыгански пест-рые, покрывали тщедушное тело, казалось, от шеи до пят. Были видны лишь ступни босых ног.

Бабуля досадливо отодвигала то одного, то другого внука, нетерпеливо скрючивала пальцы ног и упорно ни на что не обращала внимания. Однако ребятишки вынудили-таки. Бабуля сердито зашипела, незаметным движением колыхнула складки одежды, сунула ре-бятам в руки рубль. Внуки кинулись через зал в буфет. Лопарка уткнулась в книгу.

Кеха Семенов хмыкнул, еще раз померялся силою взгляда с Фебом, сдаваясь, при-крыл глаза и вздохнул:

- Нннда-а-а, ожидалочка... В условиях сурового Заполярья он надеялся любоваться суперпейзажами белых

ночей, бесконечно-таинственными полузакатами и восходами - никогда не уходящего за горизонт - светила, словесно , но доходчиво расписанными Кехиным однокашником, год назад сидевшем в этом кресле. И чем-то еще - щемительно нежным, уточненным, но неиз-веданным, а потому особенно желанным: то ли умопомрачительной загадкой северного сияния, то ли вкусом терпко-хмельной ягоды морошки...

Но был день самого начала лета, и все общеизвестные прелести заполярных широт были загрунтованы скукой и духотою этого дня, как воображаемая многоцветная картина, грубым полотном холста. Младший лаборант Лаборатории пегматитов уважаемого сибир-ского института, Кеха Семенов был ужасно удручен.

Он ехал со своим шефом Пал Палычем на очередной геологический сезон в Воро-ньи Тундры. Для Семенова был это первый сезон, а для лаборатории, которую они пред-

2

ставляли, последний, не планированный ранее, ограниченный в сроках, не обещающий никаких приключений.

Пал Палыч, едва въехали на территорию аэропорта, ушел узнать эпилог истории романа кладовщицы порта Раечки с авиатором Дыриным. Год назад история эта так пора-зила Пал Палыча классической стройностью сюжета, в котором он сыграл весьма пред-ставительную роль столичного донжуана, что и весь текущий год и особенно последнюю неделю Пал Палыч оптимистично отрабатывал роль по плану второй серии романа.

Кеха Семенов бездействовал. Вернее было бы сказать, что он - утомленный, смо-ренный духотой и разочарованием - дремал, вытянув ноги и сложив на груди руки. Но сон не приходил, и младший лаборант, прищурив глаза, наблюдал текущую перед ним моно-тонную жизнь старенького аэропорта.

Песчаное летное поле, окаймленное желто-зеленым разнотравьем и колючими цеп-кими кустарниками, было пустынно. Маленькие "Илы" и Миги", свободные от работы, примостились у не широкого озера. Голопузые лопарские бутузы копошились под надзо-ром отцов- авиаремонтников, под крыльями отдыхающих машин и не было им дела до бе-лого солнца, до нещадного кольского комарья.

После редкого взлета, либо тaкой же редкой посадки, над взлетным полем надолго зависало желтое облако пыли, которое, возмутив окружающую среду, растаскивалось вне-запными завихрениями и быстрыми теплыми сквознячками, либо медленно и неохотно возвращалось в земную колыбель своя.

Сделав сии наблюдения, ценные, увы, не важностью научных заключений, а лишь способностью лаборанта устойчиво мыслить, Кеха, было, уснул. В этот самый момент его обнаружил, после недолгих поисков, Пал Палыч.

Поставив руки на бедра, Пал Палыч равнодушно скользнул взглядом чуть выше переносицы, осмотрел носки своих запылившихся ботинок. В недалеком прошлом этим грубоватым, но добротным "вибрам" отдавалась сибирская земная твердь и хлябь, а чуть позднее - просторы утоптанных улиц столицы, Ленинграда, Кировска, Апатитов, а вот сейчас, в эти минуты, им предполагалось изнашивать область подошв в не столь отдален-ных, но труднодоступных местах, под малоизвестным названием "Вороньи Тундры". Но никак не здесь!

Пал Палыч омраченно размышлял. Он минуту обдумывал что-то достаточно скуч-ное и подтвердил свои мысли словом:

- Скучно, мальчик. Скука - самое отвратительнее свойство духа. Скосив глаза, Пал Палыч нашел состояние Семенова анабиозным, и это открытие

повергло его в совсем уже не лирическую тоску. В Вороньи Тундры на неделе никто не летел. Четко вырисовывалась перспектива проторчать на последнем аппендиксе многод-

невного пути и еще день. И два, и три ... А укороченный сезон не предусматривал такого размаха. И Пал Палыч, отвечая за срочность работ, а более того, лелея летний отпуск, ка-тегорически исключал такую волокиту. И хотя на неделе же - по проверенным данным - из полета должна была вернуться Раечка, летавшая нынче бортпроводницей, Пал Палыча перспектива не вдохновляла. До Вороньих Тундр пешим ходом добротные "вибры", оче-видно, не дотянут. Да и снаряжение... А этот меланхолик в ранге младшего лаборанта?.. Да и Раечка давно уже стала Дыриной...

Кеха, полуприкрыв глаза, пронаблюдал игру раздумий на лице шефа и вновь по-грузился в безответственный анабиоз. В анабиозе было хорошо. Уставшие ноги лаборанта охватывал приятный зуд расслабления, отступали с поля зрения не научные наблюдения, никто не лез с разговорами, скажем, на предмет рыжих волос головы Семенова. И, веро-ятно, именно из-за отсутствия назойливого собеседника, эту голову посещали ничего не значащие мысли о северном сиянии и смертной скуки, Шолохове и бортпроводнице Раеч-ке, об Эрмитаже и капустном пироге. Но такова уж жизнь, что и зуд расслабления имеет

3

свойство превращаться в дремоте в неприятное чувство затекания, а мысль о капустном пироге закономерно вытесняет всё остальное и обретает значимость.

В буфете Семенов попросил котлету с картофельным пюре и два стакана томатного сока. Пока буфетчица колдовала у плиты, он выпил один стакан и, подумав, второй. По-просил стакан чаю.

- Тебе пюре-то поджарить? - Спросила, улыбнувшись, буфетчица. - Сладковатое оно у нас, а с лучком поджарю, да на сале и, вроде бы, ничего...

- Да, можно, - согласился Семенов. Он взял чай, облокотился на стойку и скользнул взглядом по бару буфета, выполненному по канонам закусочных заведений.

- У вас пьют?.. - Спросил Кеха, кивая головой в сторону бара. Буфетчица снова улыбнулась. Она долго и тщательно вытирала полотенцем руки,

изредка взглядывая на Кеху. - Тетя Саша меня зовут. А тебя как? - Иннокентий. - Пьют у нас редко... Мало у нас пьют, Кеша. То на выходной пилоты идут, у меня,

знаешь, отмечаются, то с женой кто поцапается - зайдет. А ваш брат — пассажир — тот только глазами, — она снова улыбнулась, - мне это не на руку, но больше по душе. Пья-ные-то вы - бузотеры, а то и совсем некчемные люди... Ты, поди-ка, выпьешь?..

— Не-нет! — Поперхнулся Семенов. - Гляди... Тетя Саша ловко перевернула сковородочку, переваливая поджаренное пюре в та-

релочку, сюда же смахнула с листа горячую котлету, бросила сверху что-то ярко-зеленое и протянула все это прямо в руки Семенову.

- Ешь, Кеша. Еще, поди-ка, соку?.. Она налегла на стойку сложенными под грудью руками, рассеянно улыбаясь, смот-

рела, как парень ест. В буфет вошли новые пассажиры и тут же вышли, обшарив неголодным взглядом

простенькое меню. Тетя Саша, казалось, не заметила их. Она протерла полотенцем стойку, пощелкала выключателями печи, налила себе стакан холодного сока.

- А что, - снова нарушил молчание Семенов, - у вас всегда такая скука?.. - Да разве скучно? - Вопросом же ответила буфетчица.- Тихо только... А вот в суб-

боту у нас питерские девчата были. Бойкущие! А одна, знаешь, царь-девка!.. Как посмот-рит… Плечи прямо носит. А ест, ест!.. Нет, наши девки, так поесть не умеют!

Тетя Саша неожиданно сильно зажмурилась, широко улыбнулась и так повела ру-кой, словно осторожно положила в рот изумительный серебряный колокольчик.

- А-то, знаешь, фокусник, как-то пролетал... А сам простой. В пиджаке, кепке. И фокусы его... ну прямо чудеса! Ты, поди, фокусы знаешь? - Тетя Саша заинтересованно глянула на Семенова и без остановки продолжала:

- И стаканы-то у него на боку стоят, и тарелки, как волчки, закручиваются... Нет, у нас не скучно. Безлюдно иногда - так это непогода. А ты поди, поди-ка в радиорубку... Там Катюшка такая есть - познакомишься. Скуку как рукой, снимет, - тетя Саша улыбну-лась своей знаменитой улыбкой и загадочно замолчала, глядя то ли на Семенова, то сквозь него, на какие-то свои, только что озарившиеся в ее сознании, образы.

Семенов попробовал поставить стакан на ребро, заинтересованно прочел висевшее в рамке меню, выпил еще стакан сока, и, отсчитав копейки, спросил:

- Ну, я пойду?.. - Иди-иди. Табличка там страшная, «посторонним запрещено», так ты не будь по-

сторонним... Катюшка одна, а другая, значит, Галка, косит чуть-чуть… И не скучай, Ин-нокентий!.. Не скучай!

Лицо буфетчицы еще раз озарилось улыбкой. Семенову вдруг показалось, что он встречал это лицо где-то раньше: доброжелательный взгляд открытых и внимательных глаз, простенькая прическа» с тугим пучком голое на затылке, округлый, мягко очерчен-

4

ный подбородок. Лицо без особых примет. Оно как будто впитало в себя миллионы инди-видуальных лиц и, обобщая отдельные несхожие черты, приняло то выражение, которое неуловимо, но выразительно похоже на свое несуществующее подобие. Семенов встречал это лицо в поездах и гостиницах, на сельских дорогах и в городской сутолоке улиц. Он попробовал представить это лицо за прилавком ювелирного магазина, за ресторанным столиком, в театральной ложе, либо в рабочем президиуме. Лицо уплывало, очертания его тут же искажались, принимая то неопределенное выражение, то черты смущения и полной растерянности.

Конечно же, он встречал тетю Сашу много раз, когда надо было открыть душу, ко-гда нестерпимо хотелось говорить, или плакать, либо наоборот, угрюмо молчать под чью-то врачующую неторопливую бесхитростную речь. И он вспоминал такие моменты, но как ни силился - не вспомнил ни одного реального лица, похожего на лицо буфетчицы. Кеха остановился в дверях буфета, повернулся лицом к тете Саше, подмигнув ей, сказал:

- Спасибо, тетя Саша. Все было... очень вкусно. Тетя Саша часто-часто закивала головой, снова улыбаясь, благодарно ответила Се-

менову взглядом и легонько помахала рукой, на которой висел неизвестно откуда появив-шийся трафарет "Не включать - работают люди".

После обеда Семенов нашел Пал Палыча у аэропортовского склада. Скромно, но

уютно устроившись в благостной тени высокого подтоварника, методично уничтожая назойливых комаров, шеф аккуратно колдовал над скоросшивателем: зеленые, синие, ро-зовые билеты и бумажки окружали его замысловатым веером. Пал Палыч увлеченно со-пел, подбирая нехитрый бумажный пасьянс.

- Главное, мальчик, отчетность, - обронил он на безмолвный вопрос Семенова. Семенов пожал плечами и, подломив колени, растянулся рядом. Все располагало ко

сну. - Паш, у тя скрепки есть? - Невинно спросил Кеха. - Есть. - А дырокол есть?.. А папье-маше? Бюро?... Бюрократ ты, Паша. А я откушал в

обществе тети Саши. Тетя Саша открыла мне тайну... капустного пирога. Шеф молчал. Он уже приобрел иммунитет к послеобеденному бреду младшего ла-

боранта и многозначительным молчанием выражал глубокое безразличие к его обильному словесному недержанию.

- Пал Палыч, призвать к порядку эту легкую авиацию можно? - неожиданно пере-ключился Кеха. - Существует такой порядок? Инструкция на этот случай есть?.. Чего ждем-то? Ждем... Выжидаем.

Ожидание действительно становилось невыносимым. Хотелось хорошей разгрузки, либо абсолютного покоя. А Пал Палыч, казалось Семенову, не испытывал никаких чувств и тем еще более угнетал парня. Семенов заводился сам и задирал шефа.

- Вот скажи-ка мне, - настаивал он, - почему вы, геологи, какими-то нерешитель-ными становитесь, как только до разговоров с летунами доходит. Робкими до скрючива-ния пальцев... Не способными потребовать права. Противно видеть… Понятно: летуны в форме с погончиками, наглажены и до синевы выбриты, а наш брат перед ним, словно неандертальское чучело перед небесным Апполоном. Хотя тоже в форме. В хлопчатобу-мажной. Но - не брит! И удостоверение личности дома… на комоде… забыл. Но это же все ат-ри-бу-ты профес-сии! А суть-то... она проста.

- А в чем же суть? - Погоди... Глянь, не к нам ли чешут? В прямо противоположном направлении ленивой стайкой удалялись девичьи фи-

гурки. Семенов, деланно задрав голову, проследил их исчезновение и пробормотал:

5

- Все прекрасные ундины проплывают, будто льдины... Да! – Кстати, - снова ожи-вился Кеха, - как твои амурные амбиции, Паша? Видимо, слава сибирского дон Гуана...

... - не дает тебе покоя. Снимай-ка ты, балабол, джинсовое и голубое, надо ящики вон к той машине таскать. - Пал Палыч неопределенно мотнул головой, но Кеха интуи-тивно и озадаченно обернулся и оглядел горизонт.

- Таскать? Опять таскать? - Изумился он. - Привыкай, - отрезал Пал Палыч. - Этот крест мы сами себе выбрали. Помолчали. - Кстати! На счет креста... - Снова нашелся Семенов. - Как обремененный жизнен-

ным опытом муж...как криминалист натуры, ты, видимо… - Семенов повертел пальцами в поисках мысли и, не найдя ее, небрежно отмахнулся. - Меня долго преследует одно лицо. Или случай. Сон...Вот из Эрмитажа я вышел с Екатериной Второй...Еле отцепился от нее в самолете над Африкандой. В Апатитах меня клеила молодая апача с таким вы-ы- резом... А тут - тетя Саша. Она, кажется, проглотила улыбку Моны Лизы...

- Миражи! - одним словом резюмировал шеф. - Да. Ты как думаешь, это от лукавого, или... - Это тебя тяготит? - Нет, но я помню все фотолица с витрины «Их разыскивает милиция» и боюсь в

любой момент обнаружить среди вас одно из этих лиц. Пал Палыч хохотнул и громко захлопнул скоросшиватель. - Вы шизик, мальчик. Вас следует лечить. Но сейчас главное — не ваш комплекс.

Главное — ящики. Вечером мы вылетаем в Вороньи Тундры! На вертопрахе! Фьють!.. – И он принялся раздеваться.

- А может, грузовичок, Паша? — Сразу загрустил Кеха. Три центнера экспедици-онного груза уже неделю изрядно омрачали в целом не скучный вояж.

- Нечем рассчитываться, — шеф побарабанил пальцами по пустой фляжке и под-нялся на ноги.

Раздевшись, парни схватили самый тяжелый вьючник и, одной рукой отмахивая оживившийся комариный сабантуй, побежали к стоящему у озерка вертолету.

- К-рест, говоришь, да?.. Не от большого ума этот крест — от ленивого. Горе от ума… сизифы российское… Зачем все на пуп брать?.. Думать надо! Где местный эскала-тор? Где электрокар? Почему ящики туда, а не машину — суда? Где полуторки, как сред-ство передвижения? А в вузовской обязаловке - физхимия и химфизика, сопромат и дета-ли машин... Техмех, наконец. Ты это проходил?.. А прошел – действуй!!! Верни Родине долг, ...дай, руку перехвачу... дай Родине эскалатор «Иркутск-тундра», микрополуторку - но дай! А крест... крест - в музей!

- Перекур, - оборвал Пал Палыч страстную филиппику младшего лаборанта. - Ум, сопромат - это хорошо. А таскать — надо. Этот крест нам от предков достался. Можно уточнить - от обезьян. Правда, до нас дошел в облегченном варианте. Бери!

- Вот это, - Кеха лягнул вьючник, - в облегченном? А ты оптимист... От вертолета отошел человек и что-то прокричал. Пал Палыч встрепенулся и живо

ухватился за ремень вьючника. - Бери же!.. Семенов привстал. В сторону вертолета он сделал недоумевающий жест, одновре-

менно движением руки останавливая прыть шефа. Человек у вертолета замахал руками, давая отбой. Семенов побежал ему навстречу и вскоре, не спеша, вернулся назад.

- Машину подадут к складу. Это обыч-ный, - он подчеркнул, - обыч-ный! прием погрузки. Вот те и крест!.. В порядке наказания за бессмысленный оптимизм надо бы вер-нуть вьючник на место на ...твоем хребте. Но я добрый, я помогу... - И он уселся на вьюч-ник, рядом с шефом, спиной к спине.

Молчали.

6

Кеха спиной чувствовал, что шеф обиделся. И пусть! Виноват. Постеснялся спро-сить о порядке погрузки. И все же Семенову было неловко.

- Да! - вдруг вспомнил он, - так вот, суть-то в том, что мы, русские сизифы, изобре-тательно организуем трудности, а затем бодро начинаем их преодолевать... Пример —повышенные обязательства. Так? Встречные планы? Правильно я говорю?..

Но шеф молчал. Замолчал и Семенов. Он покусывал травинку, щурил глаз и, каза-лось, потерял к собеседнику всякий интерес. А через минуту, не оборачивая головы, сме-нив интонацию, снова спросил:

- И все-таки, Паша, почему мы не пользуемся законными правами? Вертолетчики диктуют нам свои условия: туда не полечу, здесь не сяду, это не возьму… А это — дай... А в заявке написано..."причина невыполнения заявки"... Бац - заявка. Бац - невыполнение. Бац - денежный начет... Законно?3аконно.

- А как же на рыбалку, Семенов? - В тон ему спросил Пал Палыч . - На какую рыбалку? - искренне удивился Кеха. - На тайменью, хайрюзовую, форелью... - На оленя, сохатого - как? - Семенов раз-

вернулся всем туловищем и разом встал. - Пал Палыч! - Изумленно выговорил Кеха и, словно читая мысли шефа, вперился

ему в глаза. - Так это ты говоришь о круговой поруке? Да?!. Ты - мне, я - тебе, да? Мафия? Круг дантова ада, да?..

- Любишь ты словами все обвешивать, - спокойно ответил шеф. И подмигнул. –Только все гораздо сложнее. Ведомственные неувязки можно рубануть мечом Македон-ского. - Он вздохнул. - Все гораздо сложнее.

И они вновь замолчали. От озера потянуло свежестью, и солнце качнулось, отыгра-ло бликами на водной глади, будто нехотя покидая устойчивое зенитное положение. Де-вичьи фигурки вернулись к зданию аэропорта. Кеха, вновь проводив их взглядом, грустно процитировал:

- А лукавые ундины проплывают будто льдины. Берем? - Кивая на вьючник, уже громко спросил он. Но, не дождавшись согласия, и, переменив тон, предложил:

- Паш, а не пойти ли нам утопиться в этом славном озерке? Обмоем сизифов пот. Пал Палыч хмыкнул и нехотя поднялся. - Слушай, Кеха, давай вьючник-то унесем? - неуверенно предложил он. - Хорошая идея, но ты опоздал, Паша, мое предложение прошло первым. А идея

хорошая. Слушай, Паша, давай с тобой идеями дружить?.. - Это как? - Как дружат семьями, домами. Ходят друг к другу в гости по очереди. Дарят по-

дарки по праздникам, перезваниваются в минуты грусти и тоски... А мы - идеями! Ты ко мне - с идеей, я к тебе - с идейкой. Ты мне - рац, я тебе...

-Ты - мне, я тебе... Пошло. Давай с тобой, Кеха, лучше… ботинками дружить. Семенов внезапно снова загрустил. Отдышавшись от заплыва, парни прыгали у берега на одной ноге под пронзительно

любопытными взглядами лопарских ребятишек. Внезапно, словно из пены озерной, перед ними возник знакомый Семенову человек от вертолета. Задыхаясь от бега, он прохрипел, порывисто указывая на летное поле:

- Ящик убрать!.. с летного поля! Бег-гом! «Аннушка» на посадку идет! Па-ашшел! -он резко рванул Семенова за руку, выталкивая из воды...

- Паша, ящик! - В тон ему ужаснулся Семенов и прытко побежал в сторону вьюч-ника.

Пал Палыч растерянно попятился в воду.

7

Кеха легко, точно не касаясь босыми ногами пересушенной комковатой почвы, бе-жал к беспечно брошенному вьючнику. Скорее! Опередить стремительно падающую на взлетную полосу летную машину! Успеть!.. И Кеха бежал, срывая дыхание, бежал, точно на олимпийский рекорд, "педалировал" из последних. Идиоты! Бросить сундук - ни там, ни тут! - на узенькой полосе взлета и посадки!..

Оттянув вьючник в сторону, Семенов устало уселся на него. Обдало вихрем пыли и теплого воздуха: Ан-2 благополучно и даже будто бы небрежно коснулся желтой пес-чаной полосы и пронесся мимо. И - ничего не произошло! Фейерверк пыли, короткий гро-хот двигателя - как избавление от бед.

Семенов улыбнулся, помахал рукой в сторону озера, разглядев сквозь столб пыли шефа, спортивным шагом покрывающего остаток расстояния. Пал Палыч спешил, но не очень. На лице его сияло солнце благополучного исхода. Следом за ним спешил дядька, только что предупредивший бог весть что... "Будет двигать речь",- без эмоций подумал Кеха и еще раз приветственно помахал рукой.

Пал Палыч резко застопорил на посадочной полосе и ... и остановился там, сел. Солнце на его лице погасло.

- Я же тебе говорил, - уныло произнес он. - Да брось ты, Паша... - решительно оборвал Кеха. - Что, будем проводить анализ

не случившегося несчастного случая? Может, акт составим по форме? - Вот это и есть наше российское... - Шеф не произнес нужного слова и удрученно

махнул рукой. - Сейчас дядя по-российски нам все и объяснит. - Пал Палыч встал и подошел к

Семенову. Молча ждали дядьку. Он издалека погрозил кулаком и издалека же начал, сры-ваясь на крик:

- Вы что, парни, к теще на блины приехали? Вон, вон и вон! Хватайте свой сундук и к едрене-фене... И чтоб духу вашего...

- Спокойно! – Перебил дядьку Семенов. И в голосе его прозвучала такая власт-ность, или убедительность, или даже просьба, что дядька оторопел и запнулся. - Спокой-но, товарищ пилот. Мы все поняли. Все проанализировали. И сию же минуту - к едрене-фене! Паша, бери вьючник!..

Парни схватили вьючник и почти бегом потащили его к складу. Пал Палач неожи-данно фыркнул и громко захохотал. Смех его был так заразителен, что и Кеха не вы вы-держал и хохотнул.

Через полчаса они вернулись к озеру. - Там, - Кеха через плечо показал на абракадабру аэропортовских коммуникаций, -

мы самые популярные люди на сей момент. Но это тот случай, когда лучше быть первым другом Миклухо-Маклая из племени Тара-у-мара, чем самым плохоньким актером Гол-ливуда... Популярность нам сейчас нужна, как трикони балерине. Кстати, наш полет еще не отменен? И на чем мы летим: на поле ни одной дежурной машины, кроме этого Ан-2?..

- Не паникуй. Понимаешь, мальчик, нам, кажется, крупно повезло: там, - Пал Па-лыч показал на коммуникации, - ожидает вертолет какой-то депутат поссовета, возвраща-ющийся с сессии райсовета... Правда, он не один, но согласился захватить нас до лагеря геологов. В общем, вечером мы уже разобъем бивачок: поставим одну-две палатки, натя-нем тенты. Жил в палатке?

- Нет, - честно признался Семенов. - Все впереди. Отдышавшись от очередного заплыва, парни попрыгали на одной ноге и натянули

штормовки, спасаясь от жгучего комариного стада. Успокоившись, лежа под полуденным северным солнцем, они задумчиво замолчали, обдумывая каждый свое. Необходимо было осмыслить сумбур событий сегодняшнего дня и - перспективу.

8

Вечером Миг-2, или Миг-4 возьмет их в себя. Песок качнется под крылом вертоле-та и закружится в вихре желтым живым волчком. Короткий разбег и - снова в пути! На развороте вертолета земля вздыбится и бросится на иллюминатор в атакующем порыве.

... Рябь по воде, расходящийся волновой след от быстрой рыбацкой моторки, лен-точки грунтовых дорог и троп, так мало ветвящихся здесь, в тундре - эти детали ландшаф-та, словно кадрики неотснятого кинофильма останутся где-то далеко-далеко, словно на другой планете. А впереди - Вороньи Тундры!

ОТКРЫТИЕ СЕЗОНА С юга тянуло холодом. На взлобке, где стояли две первые палатки, сухо шелестела

жесткая буровато-желтая поросль тундровых многолетников. Ниже - в поселке, центром которого громоздилась баня, неожиданная в своей стилевой архитектурной яви, нехитро возвышаясь среди коробочек-балков и брезентовых белокупольных храмов, —растительность была вытоптана напрочь, до щебня и плитняка. Холодные порывы ветерка четко обозначались рваными шлейфами голубых дымов. Строчки дымов, вырвавшись из черных труб, быстро растворялись в белесых сумерках белой ночи. На высоком флагшто-ке, вознесшемся над центральным балком, окутанном паутиной антенн и растяжек, вяло всплескивалось оранжевое полотнище флажка, на котором раз за разом улавливались уже привычно-знакомый символ КОЛФана и ниже, не менее привычные, исполненные гру-боватой прелести слова — "Вороньи Тундры".

Со взлобка поселок просматривался во всех деталях: гpyзовик и гусеничный трак-тор-тягач, застывшие перед порогом магазина, обвисшие паруса мокрых сетей, городош-ная площадка и турник, пустые ящики, заменяющие здесь сиденья… Изредка возникали у входа в палатку одинокие фигуры и двигались в загадочной непостижимой игре по меж-палаточным орбитам.

В клубном балке трещал движок кинопроектора. За последней десятиместкой наисвежайщей яркостью полыхал желтый яростный

огонь костра: двое в штормовках безмолвно и неподвижно предавались древнему ритуалу постижения пламени.

Поселок, несмотря на ночь, не спал. Уже далеко за полночь закончилось торже-ственно-импровизированное застолье, возникшее с легкой руки начальника партии Фе-ликса Риманна по случаю открытия полевого сезона. Выпили - кто больше, кто меньше - уже запретного, но еще не побежденного голубого зелья, отговорили слова планов и надежд, отговорили и "за жизнь", отпели все знакомые и малознакомые песни и - в умиро-творенной усталости - разошлись по балкам и палаткам. Иногда возникал смех, или быст-рый горячий говор, но - умеренней, глуше, реже.

Поселок жил. Белая ночь оттеняла его силуэты. Кеха Семенов, отбурлив в котле событий последних дней и последних приготовле-

ний к началу сезона, уже засыпая, поймал себя на философской мысли: вот это жизнь! Все предыдущие дни, равно как и предыдущие годы, представились ему мгновенными и ни-чтожными в своей суетливости и бестолковости. Далекая детскость и недалекая юность, где всего-то и событий, что учиться, учиться... А самые серьезные поступки еще не случи-лись, еще грянут в ближней перспективе. О, жажда их свершения!.. Она, неутолимая, еще долго не давала уснуть. И не только Семенову.

Под самое утро, когда забронзовела широкая, размытая дымкой, полоса горизонта, когда внезапно стало тепло и неудержимо поманило в сон, втиснулся в палатку, а затем и в спальный мешок Пал Палыч. В ритуале пожирания языков огня с сонными уже словами он соучаствовал с геофизиком Наташей Туманской; им было что вспомнить из совместно-сти прошлогоднего сезона, было о чем поулыбаться, было о чем тихо помолчать. Редкие

9

минуты внезапного слияния душ задержали их у костра, но - неудержимо катилось колесо вселенного коловращения.

— В какой ты палатке, — прощаясь, спросил Паша. — В синей, — загадочно улыбнулась Наташа. — Завтра идем на Охмыльк. Я подготовлю маршрутное задание, а ты подтяни

стропы у тента: боюсь не выдержат при большом ветре, — Пал Палыч распорядился и ушел. Сердце Семенова наполнилось ощущением близкого счастья. «Идем на Охмыльк», — сказал шеф.

Прожитая неделя на Вороньей не была безнадежно потерянной: они поставили па-латки под снаряжение, дробилку и жилье, выстирали белье, обновили нехитрый инвен-тарь. Пал Палыч успел обежать два своих любимых маршрута, обработкой которых он занимался всю зиму. Результат был удивительно противоречив и теперь, в нынешнем се-зоне, предстояло собрать контрольный и дополнительный материал.

Позавчера в их лагерь пришел начальник партии. — Феликс, — представился он Семенову, удивительно сердечно пожимая руку и

пытливо, как-то любопытно-пытливо, вглядываясь в лицо. Сердечно поздоровался и с шефом. Две-три минуты они наперебой вспоминали общих знакомых и вскоре уткнулись в карты, схемы и таблицы, привезенные Пал Палычем и принесенные Феликсом. «Бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе сражались они», — думал Семенов, а по-сле ухода Феликса, спросил:

— Кто это? Еще один пегматитовый король? — Это — Феликс, — подняв вверх указательный палец и таинственно понизив го-

лос, сказал Пал Палыч, — шеф московских геологов НИСа МГРЭ. — Начальник партии? — Удивился парень. — Такой рыжий и — начальник? — Он не рыжий. Ибо был первый, кто сумел убедительно сформулировать легенду

района и доказать, что он — прав. Кстати, ты легенду уже проходил? — Мимо, — откровенно признался Семенов, — а это очень надо? — Надо, мальчик. — Бу сделано. «Легенда региона по Феликсу… Рыжему». — Риманну. Сегодня к Феликсу прилетел последний отряд партии — геофизики. Одна за другой

вспыхивают пузыри новых оранжевых палаток. Отряд на восемьдесят процентов состоит из студенток-геофизиков.

— А на двадцать? — Для поддержки разговора спросил Семенов у Пал Палыча. — На двадцать?.. В отряде два классных специалиста. Начальник — Женя Сикор-

ский — математик-интерпретатор. А второй — Кулибин. — Тот самый? — Оживился Семенов. — Какой? — Не ожидал подвоха, подумал не весть что шеф. — Ну тот.. механик, русский самоучка? — Мальчик, Ваша способность абстрактно мыслить заслуживает особого разгово-

ра, — с большой эмоциональностью произнес Пал Палыч, — но этот разговор я прекра-щаю в корне. А советский радиомастер высокого класса Кулибин — он действительно са-моучка.

Пал Палыч не был настроен на продолжение разговора. Озадачив Семенова и рас-порядившись о тенте, он ушел в камералку. Семенов потряс свой рюкзачок, отыскивая смену чистого белья, но натолкнулся на «Золотого теленка» и, откинувшись на раскла-душку, погрузился в мир иной.

10

В лагере геологов готовилась встреча последнего отряда, а, следовательно — баня, праздничный ужин и танцы. Лето, с его ленивой тишиной, звенящей серебряным разного-лосьем кузнечиков, поглощало все человеческие заботы.

«…А где-то рекламы гоняют сумасшедшую зеленую кровь, и безмолвно, как тени громадной листвы, разбегаются машины, и смеющаяся твоя головка дергается, словно склеванный поплавок», — стихами поэта думал Семенов, бессмысленно и упорно вгляды-ваясь в поднадоевшую юморину Ильфа и Петрова. — Какое милое сравнение. Голова вче-рашней знакомой Лильки при смехе действительно, как желтый поплавок при поклевке. И чего она вечно смеется?

Вчера же, в приступе артистизма, Семенов рассказывал Лильке как на распределе-нии мест практики отказывался он от Приморья, от Восточного Саяна и Бурятии, а зачем? Да затем, чтобы здесь, белой ночью, сделать предложение похожей на лилию девочке сходить в … кино. Лилька согласилась. Парень выразил свой восторг трубным призывом каманчей и вдруг поцеловал ошеломленную девочку в щеку. Лилька вспыхнула и звякну-ла его ладошечкой по щеке. Семенов тоже вспыхнул. И крутнулся на месте. И в витке оборота сделал открытие: эмоции надо сдерживать.

А что Лилька? Она вскоре простила Семенову его отчаянный порыв души и снова головка ее дергалась, точно склеванный поплавок.

Спохватившись, парень соскочил с раскладушки. Тент над палаткой то трепетал, точно парус, то затихал, покоряясь норовистой погоде тундры. Брезент, нагретый солн-цем, источал неистребимый запах ветров севера и юга. Семенов подтянул ослабевшие стропы, удовлетворенно пощелкал по ним пальцем. Он думал о маршруте. Само слово «маршрут» вызывало в парне ощущение полноты жизни. Маршрут — способ общения с природой. Общение, приближение вплотную, в упор. Всматривание, проникновение, сли-яние. И главное — Семенов знал — это не отвлеченное понимание связи, а конкретное, глазом, рукой, сердцем ощущаемое прикосновение к далям тундры, к молоку утреннего тумана, к свежим терпковатым ветрам и каменной основе сущего.

К возвращению Пал Палыча Семенов приготовил мешочки для, проб и этикетки. В первый маршрут шли вчетвером: Феликс Риманн, Женя Сикорский, Паша Тусов

и Кеха Семенов. Феликс без раскачки ринулся воплощать, обговоренные вчера програм-мы, как всегда, вдоволь посомневавшись, возгораясь от пламени коллективного азарта, впадая в привычное русло профессиональных дел. Женя Сикорский - начальник геофизи-ческого отряда - присоединился к геологам только в первом рекогносцировочном марш-руте. Кеха — студент прохладной жизни, с минимумом обязанностей, обольщенный вни-манием корифеев Вороньих Тундр, поглощал каждое их движение. Хотя, собственно го-воря, ничего и не происходило. Изредка останавливался Феликс, помечал линию и точку на планшете, черкал на оборотной стороне компаса, ронял редкие слова, обращенные то к Сикорскому, то к Паше, но при этом всякий раз смотрел на Кеху и едва заметно, только глазами, хитро-хитро улыбался.

Семенов ловил этот взгляд глазами, таял от дружеского тепла, слушал знакомые и незнакомые слова, силился запомнить чудные названия мест, страстно пытался постичь реальный смысл происходящего деяния. Все мало напоминало вузовские практики. Ино-гда Кеха злился. Заглядывая через плечо Феликса, забирая у Паши образцы пород, чтобы самому «ковырнуть ногтем», увидеть подмеченное Феликсом, или Пашей, он крутил в ру-ках лупу, делал замеры компасом, стучал молотком о древний Архей.

— Обедаем, парни? — Внезапно спросил Феликс и тут же сбросил с себя сумку и рюкзак.

После обеда геологи разошлись по сторонам. У каждого свое поле. Феликс вернул-

ся на Олений, Женя Сикорский — в лагерь. Пал Палыч с Кехой устремились на Охмыльк.

11

— Охмыльк — это за семь километров. А погода… Лишь погода виновата, — про-пел шеф концовку и …прислушался, — кажется, тихо!

Вековечные граниты лишайчато покрыты тундровой порослью: мелким кустарнич-ком и разноцветным мхом, кое-где затянуты маломощным беднородящим дерном. Идя по каменистому хребту, геологи колотили молотками гранит, отбирая шлиховые пробы. Скрыто, но неистощимо тянулась в каменной материнской породе амфиболитовая зона, богатая редким металлом. Семенов удивлялся, как безошибочно точно шел его молодой шеф за змеистой зонкой, которая то исчезала под дерном, то совсем обрывалась, то слои-лась и бесконечно петляла. «Обалдеть!» — думал он и пристально наблюдал за шефом и его священодейством. Пал Палыч невозмутимо шел вперед. Рыхловатый и громоздкий, он неуклюже прыгал с камня на камень, постукивая их молотком. Иссиня-жгучие волосы его были редки и птичьим крылом лежали на полулысом черепе. Шефа одолевал пот. Он вы-мочил им добрую дюжину мешочков. Поругивая солнце и свою неуклюжую прыгучесть, он увлекался своим делом и совсем не замечал изумления Семенова.

Нарочно отпуская Пал Палыча подальше вперед, Семенов сам пытался проследить зонку. Через два-три десятка метров он попадал в каменный тупик, возвращался назад и снова шел, ворочая камни молотком, словно землю плугом. Пал Палыч уставал ждать и возвращался.

Рюкзак с пробами стал увесистей. Ребята поделили пробы пополам. Пал Палыч вновь пошел вперед, но тут же вернулся.

— Совсем забыл: обед! То есть, ужин… Чистой холодной воды набрали из старой взрывной канавы, затененной от захо-

дящего солнца гранитным останцом. Здесь же нашли обломки ящика из-под аммонита. — …Идея проста, — объяснял шеф под пожирающий треск огня, — каждая порода

отзывается на стук молотка по-своему. Но одна и та же будет звучать по-разному, если она разновозрастна. Либо тектонически неоднородна, либо залечена молодым материа-лом… Звучание породы зависит и от того, как и на чём насажен твой молоток. Если он болтается на рукоятке, то, мальчик, в музыканты Вы не годитесь. Но набъешь руку, ухо, научишься читать легенду по каменному материалу здесь, в поле, — будешь видеть, как следопыт.

— Как скоро? — Всему свое время… Чай вскипел. Пал Палыч выдержал бидон еще минуту на огне и, распечатав пачку

«Грузинского», четверть ее высыпал в кипяток, мгновенно прикрыв его крышкой. Ветер-ком на него потянуло дым. Зажмурив глаза, Пал Палыч замер над бидоном. И ноздри его трепетали, улавливая царственные запахи дыма, чая, северного ветра.

Феликс разворачивал фронт работ. Валя Рождественская начинала со своим вы-

кидным отрядом съемку на хребте Оленьем. Сикорский настраивал магниторазведку. Каждое утро его девочки проходили мимо палатки геохимиков, переваливали защитный холм и исчезали до вечера.

Заканчивалась неделя настройки, когда произошло первое ЧП: к завтраку не верну-лась пара магниторазведчиков. Девочки, возвращавшиеся со своих профилей, не заметили эту пару и решили, что отстали от них. Не заходя на профиль, они бросились догонять по-друг, но тех не оказалось и в лагере.

Контрольное время их возвращения — десять часов вечера. Белесое солнце белых ночей катилось в распадок. Пал Палыч каждые полчаса об-

шаривал окрестности в бинокль. Его белая спортивная шапочка была флагом внимания всего лагеря. В девять часов Пал Палыч снял ее, чтобы вытереть пот, и все замерли. Ниче-

12

го не подозревая, Тусов вновь водрузил шапочку на голову, точно выключая генератор человеческого напряжения.

Девочки вернулись ровно в десять. Они устало прошли прямо к кухне, на вечерний чай.

Сикорский молча принял у них полевые сумки. Феликс тоже молчал. Видя выжи-дающие лица, девочки растерялись и опустили головы. Напившись чаю, ни к кому не об-ращаясь, Феликс декларировал:

— Здесь не Москва. Вам хорошо это надо усвоить, пока не начались туманы. А зав-тра… Завтра первый выходной. Буду принимать экзамены по ТБ. В комиссию назначаю Сикорского, профорга Рождественскую, комсорга Докучаеву. Прошу к 14.00 подготовить-ся, — и ушел.

Вечерний чай казался безвкусным. Поразительно! Старый грузовик до сего дня бегает по тундре. Семенов предрекал

ему рассыпаться после первой поездки на Олений хребет. Тряско и зябко в кузове. Развеивает дремоту. Глаза машинально провожают бед-

ный тундровый пейзаж. И вдруг чудо: плавно-плавно, словно по рельсам дорогу грузови-ку пересекает белый олень. В горделивом изваянии головы столько презрения к геологи-ческому транспорту, что за утиль становится стыдно. Олень - вот это корабль! Белый па-роход! Четко работают четыре ноги, неуловимо и остро напоминая мелькание спиц вело-сипедного колеса. Такие бы ноги да нашему грузовичку!

— Марька! — кричит Семенов с кузова, едва въехали на бивак, — по тундре пла-вает король-олень! Где твой «телевизор»? Лови «кадр»!

Маришка появляется из палатки и «ФЭДом» в руках и в тон Семенову вопит: — Где он, мой лыцарь?! Завороженно слушает Кеха звучание ее голоса. Потом осознает, что олень уже да-

леко. Накидывает на плечи выцветший брезентовый тент, прикрывающий приборы, вытя-гивает руки и туловище в стремительную позу и вдохновенно восклицает: «Вот!».

— Дурак, — спокойно щелкает Маришка спуском фотоаппарата и исчезает в па-латке.

Обескуражено Семенов плетется на кухню. Феликс подрабатывает сегодняшний маршрут: расположился на ящиках с продуктами, будто для него нет места в камералке. Потом он допьет свой остывший компот, пойдет смотреть раз десять виденную «Корону Российской империи». Белые ночи позволяют прокручивать кино столько раз, сколько не выдержал бы самый дюжий киномеханик. Потому его нет. И «крутит» кино любой: то Ромка, у которого нет послемаршрутных забот, то механик ГТТ — Толик Бульба… Фе-ликс крутит сам. Иногда он вместо очередной части ставит эту же и прокручивает ее в об-ратную сторону. … «Возвращение в прошлое, — говорит он без тени улыбки, — есть настоящая ступень в будущее».

В десять часов Феликс выстрелит шесть субботних ракет, уничтожая списанные. Отбой. И это значит, что в палатку Семенова соберутся гитаристы.

Первой придет Наташа Туманская. У нее страсть к пению. Наташа с отчаянной точностью знает слова всех советских популярных шлягеров. И никто, кроме Наташи, не поможет гитаристам вспомнить однажды услышанные песни столичных менестрелей: будь то Антонов, Высоцкий,Визбор, Кочан, Клячкин, Кукин. Всегда немножко неловко за такое полиглотство: у Наташи абсолютно отсутствует музыкальный слух.

Любит петь рыжий Феликс. Кольнет взглядом смуглую москвичку Маришку. Тро-нет седьмую струну пальцами, быстро-быстро переберет до первой и такой звук из луже-ного горла выдаст, что страшно становится: как бы петуха не пустил. А он вытянет. Вздох — и быстрой скороговоркой выкрикнет присказку к песне. А допоет тихо и мягко.

13

Нечаянная, а от того напряженная, повиснет тишина в палатке. Только Феликс мо-жет ее спугнуть. А он медлит, потом рванет струны, потрясет левой рукой гриф гитарный и опять поет…

Наконец, гитара отложена. — Итак, рекогносцировка, — объясняет Феликс. — Карты на стол. Четвертый год

пешеходим согласно законам своей математической… близорукости, — с возмущением зачертыхается.

— Матблизорукость?.. Это что за зрение, Феликс? — Усмехаясь, спросил Застав-кин. Игорь, по какому-то отвоеванному праву, лишь один мог задирать Феликса. И он пользовался этим правом и таким рвением и успехом, точно пытался восполнить общие законсервированные усилия.

— Это не зрение, Заставкин, это — сле-по-та! — Ничего этим не объясняя, про-должал свою мысль Феликс.— Четвертый год, точно слепцы, бродим по профилям и вкрест и накрест. И это называем исследованием. Ис-следо-вани-ем!

— Да, это логичный перенос законов математики в природу. Система! — Явно с вызовом отозвался Миша Глебов. — Не надо и в это вносить хаос.

— Логика! Система! Природа, знаешь ли, алогична и неповторима. И она не про-щает нам нашей прямолинейности извилин, которую мы-то считаем за систему. И не про-стит!

— Можно и бессистемность исследования поставить в систему, однако это не вы-ход, — пожал плечами Миша.

— Нет, выход, — что-то формулируя в уме, поднял Феликс большой палец. — Выход! Бессистемная система — это эксперимент! Поиск методом эксперимента.

— Феликс все-таки молодец, — поддержала его Валя, — почему мы не пользуемся экспериментом, как методом?

— Не пользовались… Четыре года прошло… — Вероятно, виноваты организаторы, — вновь кольнул Игорь Заставкин. — Он, к сожалению, прав. Виноват я, — признался Феликс. — И вот мое мнение:

оставшийся сезон посвятить на полста процентов экспериментальным работам. Проект мы этим не загубим, но результат поиска, возможно, приблизим.

— Что это будут за эксперименты? — Спросил Семенов. Его начинал интересовать спор.

— В принципе, — благодаря за неожиданную поддержку разговора, сказал Феликс, — могу объяснить… Скажем так: подбираем материалы четырехлетнего системного ис-следования антиклинорной зоны, то есть оси Оленьего, Охмылька и Юркиной горы. Пусть это будут колонки скважин, пробуренные ловозерцами, пусть это будут ореолы геохими-ческого поиска… Должна же быть согласованность результатов в этого рода поисках, ес-ли все мы работаем честно? Должна!

— Предположим, — согласился Глебов. — Да, но… — Никаких но! — Резко прервал Феликс и поднял руку, призывая к молчанию, —

дайте договорить… Сличив материалы, мы естественно, где-то получим несогласие меж-ду тремя видами поиска.

— Предположим, получим, — вновь согласился Миша. — …И я предлагаю и вам, Миша, и ленинградцам, и нам объединить усилия на по-

иск швов несогласия… — …и объяснить их характер, — закончил за него Заставкин. — И объяснить их характер, — повторил Феликс, — если же несогласия нет, зна-

чит — есть согласие! — В принципе понятно, — подвел черту Миша и спросил, — только зачем нам эта

ось: Охмыльк, Олений, Юркина гора?.. Что это — магистральный разрез?

14

— Ребята?!. — Феликс всем своим видом показал, что ждет абсолютного внима-ния. Он несколько торжественно произнес это «ребята!» и встал в позу. — Разрешите об-народовать, так сказать, идею.

Феликс повернулся к карте и несколько секунд молчал. Потом вдруг суетливо по-искал в кармане штормовки карандаш и быстро-быстро начертил на кальке одному ему понятную схему. Затем заговорил горячо, оживленно:

— Леший, так? Олений хребет, Охмыльк… Так? Где-то вот в этой зоне гранитный массив, который мог бы питать минерализацию нашего района. Так? Ну так же! Так! — Он резко, убеждающее взмахнул рукой и продолжал, — отбросьте вы раз и навсегда идею глубинного питания. Опуститесь на землю. Мое мнение — ось «Юркина гора — Охмыльк — Олений» есть ось тектонической зоны проникновения питающих растворов из этого архейского батолита.

— Тю-тю-тю, — присвистнул Игорь Заставкин. — Далековато, — в унисон ему вздохнул Пал Палыч. Семенов молчал. Он пытался угадать: что же такое криминально-оригинальное

предложил Феликс, что все они так вздыбились. Впрочем, Глебов промолчал. И это было симптомом: или Феликс прав, или его занесло на этой идее. И Феликс, точно поняв это молчание, заторопился создать перевес в свою пользу.

— Да что вы вцепились в расстояние? А глубинное питание? Оно рядом? Кто до-кажет? Кто-ты? — Ткнул он пальцем в Заставкина. — Невооруженным глазом видно — эта зона тектоники непрерывна. Что это — сдвиг, сброс, взброс — пусть скажет геофизи-ка, но то, что это — тектоническое нарушение, об это я и на пальцах покажу.

— Кончали б вы производственные беседы, а?.. Одно да потому. Ни ума, ни фанта-зии, — неуклюже попытался разрядить атмосферу Игорь Заставкин…

— И где ты, Заставкин, набираешься этого фольклора? Сыпешь, как из рога изоби-лия, — беззлобно отозвался Феликс. Он забрался на кошму с ногами, сел скрестив их по-турецки,, и протянул руку к гитаре. Маришка осторожно подхватила ее, передавая Фелик-су. Феликс тронул струны.

— Производственные разговоры… А где ты слышал иные? И по каким признакам все разговоры разнесены по артикулам: производственные, светские, непринужденные, о погоде, о птичках…

— Об искусстве,.. — иронизируя подхватил Игорь. — Об искусстве, — спокойно продолжит Феликс, — а что, об искусстве — это не

светский разговор? — Не производственный. — Искусство — тоже производство. Производство товаров культурного потребле-

ния. — Ну, Феликс, демагогия… — возразил Заставкин. — Как хочешь. Лично я не знаю приятнее разговора, чем разговор о том, что меня

волнует. Маришка тут же оживилась: — Во-во! А волнует Феликса математическая модель его легенды Вороньей Тунд-

ры. — Лучше не скажешь. — Зачем говорить? Спой, Феликс!.. Феликс улыбнулся: Пал Палыч всегда вовремя подводил черту разговора. Маришка удобнее устроилась у «козла», глядя на раскаленную спираль, точно в

пламя костра. Феликс шевелил пальцами по струнам, и они глуховато, но отзывчиво пере-говаривались.

Маришка думала: как любит петь Феликс Риманн! И о Вале Рождественской… И о новой идее Феликса. Накал свечи чуть поскрипывал и, казалось, методично дышал, то те-ряя накал, то вновь разгораясь до белого каления.

15

Валя Рождественская скрывала беременность. Как и все, по утрам она уходила в маршрут. Приносила вечером стопудовый рюкзак с пробами. Открылась только Маришке. Зачем? Может, ей трудно, просто невыносимо таить в себе это женское счастье… пропади оно пропадом, — так думала Маришка. И какая-то обременительная ответственность тер-зала ее каждую минуту. Рассказать исподтишка Феликсу? Как быть-то?..

С рекогносцировочного маршрута возвращались уставшие, промокшие по … это

самое. Даже быстрая ходьба не согревала: ветер. Начальники отрядов перемолвились и Феликс обнародовал распоряжение: ужинаем

у питерцев. Ну надо же!.. Как повезло: последний взгорок перед лагерем мог оказаться «последним парадом».

О, ленинградская кухня! Кальмары в банках, шпроты, колбасный фарш «только для сытых». Плюс зеленые огурцы. И — как завершение полевого меню — спирт неразведен-ный.

— Спирт… объясняю непосвященным… пьют так, - начал свой спич шеф питер-цев, профессор Камнев, — пьют так, как дети — салициловую кислоту… Кстати, так его пили великие… — тут он поднял указательный палец над головой — Хэмингуэй и Миха-ил Светлов…

— … и Никита Хрущев, — добавил Феликс. — Стоп! Это политика, — перебил Камнев, — я не знаю как пил Никита Сергее-

вич, а вот… — … как он пропил … — снова вставил Феликс. — Да будет тебе!.. — Снова перебил Камнев, и опустил палец. — Так мы пить будем? — Спросил Миша Глебов. Камнев молча набрал в рот холодной воды из кружки, демонстративно влил следом

полстакана спирта и, глотая, снова запил водой. — Вот так геологические… волки и спаивают подрастающую смену, — тонко

намекнул Игорь Заставкин. И тут же в точности повторил питейный ритуал профессора. — …спасают от простуды и ностальгии, — возразил Сикорский. И тоже выпил. Девушки, переглянувшись, принялись разводить спирт, подсматривая друг у друга

концентрацию. Скоро согрелись и повеселели. — Вот теперь-то можно брать приступом последний взгорок! — Намекал кто-то из

гостей. — Да посидите еще, — просили хозяева. — А давайте споем, — предложил Феликс, — у вас гитара-то есть? Ушли за гитарой. Девчата заварили чай. Семенов, попробовав спирта по «Камневу», спешно вписывал в черновую пике-

тажку событийную канву застолья. — Вам Зелененький не попадался? — Наклонившись к нему, тихо спросила Валя

Рождественская. — Мне? А мне «Грузинского»… черного, погуще. — А-а-а, — лукаво улыбалась Валя. — Феликс, а можно «Пупа»?.. — Попросила Маришка. — Можно и «Пупа», мисс Докучаева, — ответил Феликс, — а кому еще… что? — «Доку-чаю» — записал Семенов. — Чай! Кому чай, — вопили девчата, перекрикивая всех. — Зелененький! - Пыталась объяснять Валя Рождественская, — он же за мной хо-

дит. — Кто… кто ходит? Сикорский?

16

— Да Феликс же! Феликс тронул струны. И быстро перебрал пальцами. И потряс гриф. Мелодия зна-

комой «гитарной» темы примирила всех… — Шербургские зонтики, — угадала Маришка, шепча в ухо Семенову. «Шербургские зонтики», — записал Кеха. Затем Феликс исполнил «Погоню».. из кинофильма «Великолепная семерка» и

«Гибель Титаника»… Все тихо переговаривались. И вдруг Феликс Риман замер на мгновение и высоким, несвойственным ему голо-

сом, почти сопрано, вдохновенно запел: Что вы смотрите так, Из прищуренных глаз, Джентльмены, бароны и денди?.. Я за двадцать минут Опьянеть не смогла От бокала холодного бренди… И вот я — куртизанка, Я — дочь камергера, Я — Черное море, Я — летучая мышь! Вино и мужчины — Моя атмосфэ-э-ра… Привет, эмигранты! Счастливый Париж! Припев подхватили все. Пела даже Наташа, речитативом. Пал Палыч удачно со-

единил свой бас с голосами Феликса и Маришки. Их трио взяло на себя запевную партию. Мой отец в октябре Убежать не успел. И для белых он сделал немало. В эти тихую ночь, Как из пушки — «расстрел» — Прозвучал приговор трибунала. «И вот я — куртизанка… — едва успевал записывать Кеха - в такую! —

необыкновенно- белую! — ночь. Приятным щекотанием в ухо Семенову Маришка доверительно сообщала, что

«Феликс учился в «Гнесинке», но не закончил… Написал кандидатскую по антогении ми-нералов щелочных пород… Не женат… играет в народном театре… кажется, спит с Наташей…»

Последнее было лишним. Маришка поняла это, быстро ушла из палатки. …На нас накинули коньки, А мы стоим, как дураки, А все катаются вперед и взад… — сольно смешил народ Феликс, — Профессор в шубе — на меху, И два студента – наверху… На инженере – инженер, И вся компания, — на мне. А я на собственной жене. И все катаются вперед и взад…

17

Семенов не успевал записывать. И пыл его остыл. Девушки во главе с Валей Рождественской что-то задумали. Оставив Люсю Куз-

нецову «на стрёме», они незаметно покинули палатку. Нет ничего более противного, чем подвыпившая мужская компания! То и дело кто-

нибудь вспоминал «а что пропил Хрущев?», «почему надо молчать?» и « кто виноват?…» Наконец, ушла и Люся… Внезапно палатка странно заколыхалась, обвисла и легко, словно парашют, опу-

стилась на стол, накрыв собою всю мужскую компанию… — Кто?.. Что?.. — Свечи гасите! — Ну, душонки!.. Подлые! — Зелененький! — Завопил чей-то девичий голос снаружи. Пытаясь выбраться из-под брезента, подвыпивший люд сталкивался лбами, уты-

кался носами в перед и зад. Опрокинули стол и подавили коленками остатки тихоокеан-ских кальмаров. Копошились и матерились. Профессор Камнев молча сидел в позе еги-петского льва.

— Пить будешь? — Почему-то шепотом спросил его Заставкин, заглядывая в про-фессорские глаза со спины.

— …твою мать! Они что там, белены объелись? — Так это же Зелененький! — Возопил Камнев. — Черт лопоухий! Он нас к поряд-

ку призывает… — Ну у вас и порядки, в лагере, — беззлобно заявил голос Миши Глебова, — Пал

Палыч, выведи меня отсюда, а?.. — Это Зелененький! Бес тундры! — Настойчиво твердил профессор. — Почему …Зелененький? Почему без тундры?.. — спрашивал Кеха. Палатка шевелилась словно шкура носорога, или змеиный выползок, оставленный

болотным обитателям,. Она то обращалась в нескладный ком, то окрылено взметалась во весь рост Паши Трусова. И — трепетала, трепетала, трепетала.

Визг девичьих голосов за пределами палатки доходил до истерики. Девчонки изне-могали. Они давно уже лежали на можжевеловых лапах вокруг палатки и хохотали до икоты.

— Ой, обсикаюсь!.. — Мама, это чья попка?!. — Девчата, смотрите Кехина … ножка! И снова визжали и хохотали. — Молодец все-таки Зелененький! — С чувством сказал Сикорский, когда геологи

поднялись на взгорок и оглянулись на лагерь питерцев. Сквозь белый воздух тундры было хорошо видно, как двое самых стойких из них восстанавливают палатку. Другие распол-заются по своим бивакам.

— А почему молодец, Михаил Палыч? А кто, кто молодец? — Допытывался Кеха. — Как кто? Зелененький! Бес тундры! — Добрый бес! — Наш ангел-хранитель… -И где же он? А какой он?.. — А ты не замечал? Идешь по тундре, устал… И вдруг что-то зелененькое сбоку. И

вот уже рюкзак полегче. И крылья … вроде. А в палатке кто ноги греет? Свечи гасит?.. Ты разве не наблюдал?

— И какой он в натуре? -Натуральный! — …Не встречал? — Да … как сказать… иногда в глазах зеленеет. Я думал, это от можжевельников.

18

— Думал он… Все молча устремились домой.

ПОЖАР В ТУНДРЕ Семенова лихорадило. Не подавая вида, он ушел в дробилку Борщевского и для

дезориентации шефа, принялся колотить пестиком в пустую ступу. Заболеть в разгар се-зона. Пал Палыч, не выдержав многодневной осады младшего лаборанта, наконец, решил-ся отпустить его в первый самостоятельный маршрут. Самостоятельный маршрут! А день-то!.. Дождем и не пахло. С раннего утра зависло молочное марево горизонта. Брезент палатки раскалился и глухо гудел от прикосновения. Сушило во рту.

Семенов глубоко и ритмично дышал, пытаясь усилием самовнушения, какой-то не-вероятной йогой подавить слабость. Охватывал пот. Палило виски. В голове стучала и гу-дела ступа. Йога не помогала.

Пал Палыч получив, маршрутное задание вернулся в палатку. Семенов, бросив ступу, возвратился на его зов.

- Ну, мальчик, - с торжественной помпой в голосе произнес Пал Палыч, - получите и ваше задание на маршрут. От имени и по поручению… я должен поздравить вас с собы-тием…

Пытаясь не встречать взгляд его рассеянных глаз, Семенов выслушав задание, ска-зал: «Вас понял», – и ушел. На кухне получил консервы, чай, хлеб. У Феликса – мешки и ракеты. Вернулся в свою палатку и все переложил в рюкзак. Нашарил в аптечке аспирин и проглотил две таблетки.

- Пойдешь с Маришкой, Борщевский мне сегодня нужен на Оленьем, - неожиданно оглушил Пал Палыч. – С Феликсом я договорился, Сикорский не возражает…

- Не возражает! А я воз-ра-жа-ю!!! – Неожиданно сорвался Семенов. Да как я с ней буду… Паша!

Маришка – да это просто удар ниже пояса! Она, конечно, тут же отметит его сла-бость и … сорвет маршрут. Его первый маршрут! И это будет отметина на всю жизнь. – Ничего, - Пал Палыч хлопнул по плечу, - люди же. В унисон должны думать.

- Паша, да пойми ты, она ж меня боится. - Боится, говоришь… Любит она тебя, дурака! - Она сорвет мне маршрут! – Закипел Семенов. – Еще просьбы есть? Претензии? Заявления? Семенов молча закинул лямки рюкзака за плечи, взял молоток и вышел. «Дурь, а? –

размышлял он, немного успокоившись, подходя к оранжевому городку. – Вернусь, бухнусь в постель. Люба, конечно поверит и простит… Но в поле одного уже не пустит».

Он постучал в фанерную дверь девичьей палатки. Кто-то глянул в окно. – Тс-с, девоньки, марьяжный король у наших покоев! — За дверью произошел пе-реполох, который мгновенно стих.

- Войдите. – Да нет, — подумав, ответил парень, — мне Марину Докучаеву. Пойдешь со мной

в маршрут? Риманн и Сикорский не против. – Он подождал. – Ну, как, Марина?.. – Иду, иду… Только я соберусь. - Послушай, я подожду тебя у кернохранилища… Идет? - Хорошо. И с этим ее «хорошо» у Семенова не осталось путей к отступлению.

Парень шел к кернохранилищу, преодолевая слабость. «Прок-лять-е, прок-лять-е»,

19

- твердил он в ритме шага. Рюкзак мотался на плече, рукоятка молотка ударяла под лопат-ку, но Семенов упрямо не хотел нарушать этот ритм.

Неожиданно пришел на ум праздник хэмингуэевской «Фиесты», вернее, давнее впечатление от прочитанных страниц, где метались в факельном шествии желто-голубые женские фигурки среди черного поля колышущихся сомбреро мужчин… Хохотала, пела, скандировала живая пестрая змея толпы в вихре музыкальной какафонии и вакханальных плясок… Бились в крови и совсем по-коровьи мычали раненные быки…

Семенов пробовал отгонять от себя этот гам, «выключить» шум в ушах, но это вдруг перешло в головную боль и от каждого шага отзывалось толчками в виски. «Про-клять-е, прок-лять-е, прок-лять-е», -бормотал парень и, качаясь, чуть не бегом уходил все дальше от лагеря.

В тени кернохранилища он упал на мягкий и еще влажный от ночной сырости мох, сунул лицо в заросли вероники и замер. Кровь гулко пульсировала. Четко прослушивался пульс. «Раз, раз, раз…» – Семенов прислушивался к работе сердца. Шум в голове посте-пенно стихал. На сознание наваливалась невероятная тяжесть сна.

… Маришка улыбнулась, застав Семенова спящим. Пару раз щелкнув фотоаппара-том, она живо высвободила из рюкзака брезентовую клеенку, расстелила ее, открыла аль-бом с рисунками и присела на корточки.

В перспективе был виден ветхий угол кернохранилища. Вдали, растворяясь в утренней дымке марева, громоздко горбился Олений хребет, а на переднем плане – парень в штормовке. Он лежал навзничь. При самом убогом воображении нельзя было не пред-ставить, что голова его покоиться на скате могучего лба Оленьего, туловище вытянулось по широкой спине, ноги в тяжелых сапогах упираются в круп каменного животного. Маришка спешно, боясь, что Семенов проснется, набросала карандашом рисунок, соразмерив основные детали, и принялась рисовать.

Ретушируя карандашом расплывчатую цепь гряды, она интенсивностью окраски оттенила горизонт. Не удавалась западная часть его. Странно, чем темнее насыщала она ретушь, тем темнее становился фон. Маришка изменила положение рисунка. Выбрав под-ходящий цвет, затенила удаляющуюся перспективу.

Рисунок будет называться «Будни пожарника». Но почему пожарника? Просто - «Спящий». Или – «Семенов трудится»… О, вот: «Первый маршрут».

Маришке было весело. На сапоги твердым карандашом она нарисовала шпоры с колокольчиком, а на голову – лица все равно не видно - надвинула охотничью шляпу с пе-ром. Теперь рисунок называется «Спящий Тартарен».

Маришке ни как не удавалось найти колоритный цвет всей перспективы. Она долго смотрела в даль, заслоняя глаза от восходящего солнца. Девушка пыталась определить преобладающий цвет. Но чем выше поднималось солнце, тем темнее становилось на запа-де. Сделав это открытие, Маришка, отложила рисунок и поднялась. Время подбиралось к десяти часам. Пора будить Семенова.

- Кеша, вставай, идти надо, - она тронула его за плечо. Семенов вздрогнул. Застонав, он с усилием поднял голову и повернул в ее сторону,– Который час? –

Спросил он обычным голосом, он вдруг вновь застонал и уронил голову в траву. Маришка встревожено всмотрелась в его лицо. Что с ним? Намочив руку в росе ве-

роники, она приложила ее ко лбу парня. Лицо его горело. Болен… Девушка быстро отыс-кала таблетку аспирина. Раздавив ее в ложке, плеснула в крышку от термоса чаю, подняла голову Семенова. Зубы его были стиснуты.

– Кеш, ты что, заболел? – Она легонько потрясла его. – Таблетку выпей. - Семенов снова застонал и, с усилием открыв рот, сказал: - Любе не… говори. Пройдет. Выпив, чай с таблеткой, он вдруг закашлялся и обессилено, обморочно повис на

руках девушки. Маришка осторожно уложила его, подсунув под голову рюкзак. «Надо скорее в ла-

20

герь. Оставить его здесь? А вдруг что случится?.. – Она встала с колен, не решаясь, что-либо предпринять. Вдруг взгляд ее упал на рисунок. Первой мыслью было – порвать. Но, оценив сюжет, она сложила рисунок вдвое и сунула его в полевую сумку. Странное тре-вожное чувство овладело ею. Показалось, что вокруг темнеет. Такое знакомое ощущение затмения солнца… Маришка оглядела восходящее светило из-под руки. Оборачиваясь на запад, девушка вскрикнула от неожиданности. Тело ее пронизала молния холода. Ноги подкосились словно от шутливого удара под коленки. Серо-молочной пеленой затянуло западный горизонт. Так бывает, когда перед самыми глазами вдруг опустят белое полотно занавеса. Горела тундра. Пожар был так близко, что Маришке показалось, будто она различа-ет ярко-живую цепь алых языков пламени. Только теперь девушка различила в запахе норд-веста запах гари. Затихло все: оголтелые кузнечики, всплески куропаточных семей и плачи одинокого северного кулика…

Маришке показалось, что она уже слышит сухое пощелкивание сгорающего ягеля. Ужас сковал ее движения.

Пересилив себя, девушка бросилась к Семенову. Он еще ничего не подозревал. Ес-ли бежать в лагерь за помощью, значит бросить его одного здесь… Он должен подняться! Маришка упала на колени и неистово принялась трясти парня за плечи.

— Кеша! Се-ме-нов! Очнись! Да очнись же!.. – Сквозь слезы молила она, силясь поднять парня с земли. – Кеш, вставай, тундра горит!

Семенов сделал попытку подняться. До его сознания дошел страшный смысл слов: горит тундра. Пересохший мох, невзрачная тундровая поросль при возгорании подобна пороху. При малейшем порыве ветра, точно гонимое перекати-поле, огонь распространя-ется по розе ветров, уничтожая по пути все живое, оставляя позади черное дымящееся пространство.

Кашель сбил парня с ног. Маришкою овладело отчаяние. Не замечая слез, она трясла Семенова, силясь вдохнуть в него энергию. Парень бессильно пытался подняться.

Вдруг взгляд Маришки упал на клеенку. «Скорее, скорее» - шептала она себе, перекатывая парня на полотнище. Трясущи-

мися руками развязала ремни рюкзака, вытряхнула из него содержимое, оставив только фотоаппарат. Кое-как завязав ремни, пролезла в образовавшееся тягло и попыталась сдви-нуть больного с места. Это удалось ей удивительно легко. Обрадованная девушка удобнее устроила ремни на груди и, поминутно оглядываясь, потащила свой груз в сторону лагеря. Сапоги Семенова цеплялись за каждую приметную выбоину, или камень. Он стонал и что-то пытался выкрикнуть. Через десяток шагов сполз с клеенки. Маришка быстро вновь втащила его, выдернула из рюкзака шнур и привязала парня к повозке. Теперь он не спол-зет… Торопясь, девушка не рассчитала силы: опасность настигающего вала огня не давала ей сосредоточиться. Груз не казался таким уж легким. Ремнями сдавливало дыхание, каж-дый шаг получался лишь с толчка.

– Раз, два, три-и, - резко выдыхая, считала Маришка эти толчки. Силы быстро оставляли ее. Упав на колени девушка смахнула пот со лба клапаном рюкзака и, отды-шавшись, вновь рванулась вперед, к лагерю, к людям… «Скорее, скорее… Там машина… наши… люди… свои и… - Последняя мысль поразила ее вдруг, - ведь они ничего не зна-ют о пожаре!.. Из-за холма, который спасал лагерь от сквозного ветра, приближение пожара не видно. Обнаружится он лишь по дыму, нескоро. И никто не знает, что это так близко!

Маришка резко остановилась. Выскользнув из ремней, она рванулась к лагерю. - А Кешка?! – Свой же вскрик вернул ее к парню. – Ке-ша!!! – Бессилие и ужас вя-

зали ее по ногам. Ожесточенно протиснувшись сквозь ремни, девушка вновь устремилась прочь от огня. И пройдя несколько шагов увлекая за собой волокушу с больным челове-ком, поняла: все, сил не хватит. Обессилено она рухнула в мох и забилась в судорожных

21

рыданиях. Где-то в подсознании билась мысль: «… Оставить его. Предупредить лагерь, там люди… машины… материалы двух лет работы».

Поднялась. «Кешенька, любимый, родной, прости меня… как же ты так?» – То ли оправдываясь, то ли уговаривая себя, думала она.

Непослушными руками Маришка вновь сняла ремни и, спотыкаясь, сбрасывая на ходу штормовку, побежала. « Может, успею вернуться… Конечно, успею! Нельзя не успеть… Надо, как ракета, ворваться в лагерь… Надо подобрать самые-самые слова… Чтобы без промедления… Чтобы толково».

На бегу, оглянувшись назад, Маришка ужаснулась фронту пожара. Нет, за Семе-новым ей не успеть… « И он сгорит», - эта мысль вновь подкосила ей ноги. Маришка, сделала еще несколько неуверенных шагов в сторону лагеря и вдруг, резко повернувшись, повинуясь, скорее подсознанию, чем разуму, побежала назад.

Как озарение, пронзила ее мысль: ведь у Кеши в рюкзаке должны быть ракеты! Как же она не подумала об этом раньше. Сколько упущено времени!..

Теперь Маришка знала, что делать. Это придало ей сил. Не ощущая усталости, до-бежала до кернохранилища и разом вытряхнула содержимое рюкзака Семенова.

Точно! Среди вещей было четыре ракеты: желтые и красные. Вот эту красную! Де-вушка забыла систему сигналов, разработанную Феликсом специально для условий тунд-ры, но это было не страшно. Красную ракету! И перетряхивая содержимое рюкзака, вдруг в который уже раз ужаснулась: Семенов забыл взять ракетницу! Это был конец. Чувствуя, как по спине пополз липкий холодный пот, даже не пытаясь повторно осмотреть вещи и сам рюкзак, под клапаном которого лежала не забытая Семеновым ракетница, Маришка сильно зажала в руке ракету и, падая на колени, яростно ударила кулаком о землю. Точно прислушиваясь к себе, она еще и еще раз ударяла кулаком с зажатым в нем патроном о плотный грунт, пока не поняла, о чем думает…

Отбрасывая, камень за камнем, она выбрала наиболее неровную поверхность ам-фиболитового гнейса и с силой ударила ракетой по нему. И еще! Еще! Сбивая с каждым ударом руку, девушка не ощущала боли. Только бы взорвать капсуль, только бы вверх!

Наконец один из ударов взорвал ракету, но отдачей руку отбросило и ракета, шипя, вонзилась в крышу кернохранилища.

Слыша в ушах грохот, Маришка широко раскрытыми глазами смотрела, как ска-зочный фейерверк осыпал крышу быстро погасающими искрами. Искры сыпались и на девушку, больно покалывая и пугая. Чем-то зеленым полоснуло по глазам. «Зеленень-кий», — вяло подумала Маришка. И тут же некая сверхестественная сила подняла ее и по-ставила на ноги. Она вновь ощутила себя поразительно спокойной.

Ощупью Маришка нашла вторую ракету и еще ожесточеннее ударила о камень. На этот раз выстрел раздался сразу. Маришка повалилась на спину и, глядя вверх, уже не ви-дела, как повисла над лагерем геологов желтая тревожная ракета.

ПРЕЛЕСТИ ЖИЗНИ Семенов очнулся в темноте. Хотелось пить. Он попытался осмотреться, но сил

только и хватило на эту попытку. Кеха смутно вспомнил, как он собирался в маршрут, как уговорил шефа, а потом… заболел… И остался?.. И где он сейчас? В палатке? Сознание приобретало ясность. Вдруг остро запахло спиртом. Нет… йодом, бинтами… Похоже, где-то в больнице. Семенов ощупал место над собою. Кровать, матрац. Последнее, что он вспомнил был красный, угрожающий вал огня. Сознание вспыхнуло, остро охватило жа-ром, сильно заколотилось сердце.

…Вторично Кеха Семенов очнулся утром, солнечный свет из широкого больнично-го окна нагрел его руки, тело. Приятное тепло подбиралось к глазам. Парень несколько

22

секунд всматривался в белый потолок, пытаясь осознать свое положение. Ясно, болен. В груди тяжело шевелились «кузнечные меха». Стараясь дышать, минимально напрягая грудную клетку, Кеха вновь проследил «тот день». Сознание медленно возвращало ему пережитое: головную боль, прохладу кернохранилища и жар настигающий его — жар ли тела, натиск ли парусирующего вала огня… Потом Маришка пробовала его поднять…

Кеха понял: все позади. В тот день что-то горело. И он попал в зону огня. Спасала его Маришка. Кеха с трепетом вспомнил ее, плачущую, склоненную над ним. Где же она?

Он ощутил в теле необходимую бодрость. Осторожно приподнялся. В глаза броси-лась темнота и также быстро откатилась, пустив веер искр, точно наждачная машина… Повторив попытку, Семенов приподнялся и с трудом сел. Зеленый потолок колыхнулся и поплыл перед глазами. «Зелененький», — с радостью вспомнил Кеха, — бес тундры». И расслабленно забылся.

Еще не раз колыхающееся полотно оконной шторы напоминало ему «беса». Зеле-ного лопоухого добряка, пришедшего на помощь.

— Как тебя зовут? — Спросил Кеха, пересиливая сонливость. — Зура, — ответил Зелененький приятным девичьим голосом, — а все называют

Журавушкой. И ты … так называй. Плохо, тебе? Ничего, я помогу, я рядом, я с тобой… Тишина. В комнате стояла еще одна кровать, тумбочка, стол. Дверь скрипнула. В

дверях появилась молоденькая девочка в белом халатике. — О, наш пожарник уже ожил! — Весело воскликнула она, — пора, пора… А то у

Марины Николаевны терпение кончается… Спите и спите. Хорош сон, невольно усмехнулся Семенов, и вслух спросил: — Где я?.. В больнице?.. — В больнице… Так уж ничего и не помните? — Продолжала щебетать девочка, —

Герой Вы, герой! Потушили свою тундру и к нам. Ложитесь и лежите. Восстановите силы, тогда и разрешу вставать. Как Вас зовут?..

— Семенов, — буркнул парень. — Семенов — это фамилия. Не будем фамильярничать, Вас зовут,.. — она посмот-

рела лежащую на столе книгу, — Иннокентий, Кеша, то есть. Ага? — Ага. — Вот. Есть будете? Сейчас принесу Вам похлебки с курицей. И она исчезла в дверях. Семенов проследил ее исчезновение и устало прикрыл гла-

за. Тут же провалился в пустоту. Теперь Журавушка навещала Семенова ежечасно. В белом халатике, сияющая бе-

лозубой улыбкой, она легко порхала по комнате меняя простыни, поливая цветы, или что-то рассказывая. И тон ее рассказов-то ласково-убедительный, то таинственно-доверительный — был для Семенова лучшим лекарством.

— А откуда ты взялась? — Дак, я местная… Аборигенка, значит. А ты интересуешься, да? Я в Питере учи-

лась. А сама — отсюда, из Ловозеро. И мама моя — местная. В аэропорту работает … бу-фетчицей.

Семенов разом вспомнил тетю Сашу. И что-то трогательно-нежное колыхнулось в его груди. Ну надо же, мир тесен»…

Едва она исчезала, парень задумчиво хмурил брови и останавливал взгляд в одной точке. Ходить ему не разрешалось. Иногда он вспоминал о самовнушении и, принимая позу расслабления, монотонно твердил: «Выздоравливаю. Я почти здоров. Почти здоров. Здоров. Дыхание легкое, свободное, ленивое. Мне лень дышать». Веки его расслаблялись, устало прикрывая глаза.

Однажды Журавушка каким-то таинственно-повествовательным тоном сообщила, что «на днях Марину Николаевну выписывают». Семенов уловил тревожный вопрос в ее глазах, но известие неожиданно потрясло его.

23

— Марину выписывают?.. — Взволнованно переспросил он, -Она тоже здесь? А меня? Значит она уедет в Воронью, а я остаюсь торчать здесь… Почти здоровый. Ну нет!

Журавушка ушла, а Семенов прикинул свои шансы. Терять было нечего. Если его не выпишут в один день с Маришкой, он сбежит. Вот только одежда… тут надо уговорить Журавушку.

Журавушка напевала, удобно устроившись у окна. Ох-ха, лея гол! Ох-ха, лея гол! Тундра! Тундра! Во все стороны тундра! Ветру не во что упереться, Во все стороны — тундра! Она колыхалась в такт своему речитативу и, казалось, не поет — стенает… — Ты что плачешь: Что-то случилось? — участливо спросил Семенов. — Охота!.. Испугал меня, — она вдруг зарделась и застыдилась. — Не плачу я. Это

песня саами. Учительница Коркина научила. Вот и пою… А ты интересуешься? — А как же! Коркина, говоришь? — И он вдруг попытался изобразить «стенание»

Журавушки: О, старушка Ловозеро наше! Совсем обессилел я. О, бабушка Ловозеро наше. Совсем обезножил я. Э-э-э, гоха лея, лея, лея! А, голя лей! Журавушка восхищенно-недоуменно развела руками. В дверь палаты постучали. Маришка пришла через день. В штормовке, точно собралась в маршрут, она вдруг

показалась Семенову такой родной, что он едва не вскочил с постели, чтобы обнять ее. Журавушка, по-птичьи испуганно присела на табурет и опустила глаза. Семенов

растерянно лежал в постели, не понимая самого себя. — Здравствуй.. — сказала Маришка, стараясь говорить весело. — Ты еще не вста-

ешь? А меня выписали. — Проходи, садись,.. — наконец нашелся Семенов и заторопился, — встаю, встаю,

только вот… видишь и он покрутил в воздухе оголенной ступней. — Да еще вот, мой ан-гел-хранитель…

Журавушка вспыхнула и вскочила. — Ну ладно, вы сидите, а мне надо… Федотушку проверить… Вчера с аппендици-

том привезли, — и она кинулась к двери. — Стой, стой! — Вдруг испуганно вскрикнул Семенов, — ты подожди-ка, Жура-

вушка, — дело есть… — Он подождал, пока она подошла к постели и присела. — Ты понимаешь… — Семенов знал, что это будет серьезный разговор и, вдруг

словно забыл, о чем надо говорить. Но, взглянув на Маришку, тут же вспомнил. И реши-тельно взял руку Журавушки в свои. Слова его были молитвенно просты и, пожалуй, даже унизительны. Он понимал, что это подлость — просить у Журавушки содействовать его побегу. Это поставит ее в неловкое положение, но остановиться уже не мог.

— Прошу тебя, Журавушка, век не забуду, — закончил он. Журавушка спекшимися губами прошептала «хорошо» и неловко потянула руку.

Затем резко соскочила с табурета и бросилась к двери.

24

Маришка испуганно смотрела на Семенова. — Зачем ты… это… Ты же еще болен. Семенов взвился. — Я болен?! Да болен! А сезон-то проходит, на меня надеялись, меня тащили сюда

за тыщи верст, верили, что буду… буду как лошадь пахать!.. А я… — Перестань! — Нет, не перестану! Мне давно надо было сбежать, но я тебя ждал, тебя!.. Пони-

маешь ты это?! — Но у тебя же… — Что у меня? — опять перебил Семенов. Что?! Ни черта у меня нет. Ни черта, ни

дьявола. Да и была-то только простуда. И ты это запомни! — Ну, не кричи, услышат. Впрочем, было поздно. В комнату, по-старушечьи шаркая ногами, вошла Мария

Николаевна Вроп — дежурный врач больницы. — Так-так… шум, непорядок… — она мгновенно прикинула обстановку, — здрав-

ствуйте, молодые люди. Отчего сыр-бор?.. Отчего больной не в постели?.. А впрочем, вам уже нужно вставать. Сегодня будет вертолет на базу. Я вас выпи-

сываю… собирайтесь. — Ура! — в голос закричали и Маришка и Семенов. Две недели напряженных маршрутов прошло после возвращения Маришки и Се-

менова из больницы. Происшествие забылось. Никто не шутил более по поводу будущих пожаров: начались дожди. Занавес дождя висел — серонепроглядный — с раннего утра до обеда, полдневное солнце невероятным усилием рассеивало его пелену. В холодные су-мерки вновь начиналась морось. Отмытые и тусклые блестели булыжники на дороге при выезде из лагеря. Каждый раз, отходя от них, Семенов начинал машинально считать пары шагов. Пар набиралось десятки, сотни… Семенов сбивался, тоскливо думал о том, что этим не отвлечься от непогоды. И считал снова, новые сотни пар… Работа отвлекала. В работе геологи разогревались и острили над собою, над проклятым характером плаксивой принцессы — тундры. Возвращались с сознанием, что их ожидает горячий горьковатый чай с колбасой и ленинградскими галетами. Особенно радовало то, что отпал еще один маршрут. И оставалось их меньше пройденных. Старожилы Вороньей Тундры со дня на день ждали снега. Семенов и девочки из группы Сикорского —северного сияния.

Северное сияние!.. Оно снилось Семенову радужным морским прибоем. Волны моря гуляли по небу и из них сыпались колючие звезды. Семенов хохотал, пытаясь ловить их, но, поймав, тут же рассыпал и с трудом отмахивался. Затем бродил среди искр, с тру-дом переставляя ноги, падал… Искры сыпались на спину, шею, забирались под воротник штормовки, кололи тело…

Просыпался Семенов от холода. Проборазделочная палатка геохимиков переполнилась необработанными пробами.

Неделю назад Миша Глебов привез рабочего — ленинградского паренька Игоря Борщев-ского. Борщевский настраивался. С девяти до одиннадцати он монотонно стучал пести-ком, дробя пробы. Ближе к обеду занимался кинологическим тренажом своей лопоухой дворняги. После обеда читал «Прерию» и писал письма на Большую Землю. А пробы все прибывали. С Мишей приехала и Люся. Она только что окончила МГУ, распределилась в Институт геохимии и немедленно отправилась в свой полевой отряд.

Бизончик крутился возле Люси. Передвигал ей лотки, таскал ящики с пробами. Они долго, уткнувшись глазами в траву, что-то обсуждали. Люся горячилась и в такт эмоциям качала головой. Бизончик отвечал редко и односложно.

25

— Но вы же пропадете так, без образования, без философии жизненной. У вас мама есть? А каково ей знать: сын-сезонник вербованный? Ну год, ну два… Вам надо школу закончить…

— Да знаю я… Ну а как человек я тебе нравлюсь? — Хотите, я вам по химии помогу? Ну можно еще по-английскому… Вы какие

предметы в школе любили?.. — Да я любил… Я девок в основном любил. Учительницу одну… по физкультуре.

У меня квартира в Москве. Этого мало? — Меня распределили в Иркутск, в институт Геохимии. Сразу после сезона уезжаю

в Сибирь. И вообще… Я наукой заниматься буду, в аспирантуру поступлю. А квартира… мамина… в Ярославле. Ну а скажите, Илюша, вам какая профессия нравится?

— Да не знаю я. На что мне профессия? Я здоровый. Копать могу. Боксом занима-юсь. Знаешь, какой у меня левый хук аховый? Семь побед, два поражения… в школе бы-ло.

Люся терпеливо качала головой. Она не знала, как исправить людскую природу. И серьмяжное упрямство Бизончика угнетало ее чувства. Надо же, какой не сговорчивый…

Люся нравилась Бизончику. Мягкая, податливая, она казалась ему доступной. И день за днем, освободившись от работы, он приходил помогать ей на кернохранилище.

А сезон близился к концу. По утру в колючих ерниках кутались редкие туманы. Возвращаясь из маршрутов

по болотистой пойме, геологи собирали свеженькие маслята, после вечернего чая до часу ночи по лагерю разносился треск подсолнечного масла и предательски -острый запах жа-ренных грибов.

Белые ночи сгустились. Однажды Лилька — вот романтическая душа! — насбирала близ лагеря сухих можжевеловых корней, щепок и разожгла близ волейбольной площадки костер. Окончив очередную игру, волейболисты незаметно собрались у костра. Его нерв-ный трепет поглощал задумчивые взгляды, темнота вокруг казалась плотнее.

— Кажется, я понимаю пироманьяков, — пошутил Миша Глебов. — Михаил Палыч, вот интересно: почему в огонь чем больше смотришь, тем

больше хочется смотреть? — Подхватила его мысль Лилька. Семенов хмыкнул. Ему хотелось сразить Лильку остротой. Он обратил внимание

всех на себя, но промолчал. Лилька пристально посмотрела на него и перевела взгляд на Мишу.

— Не знаю, — ответил Миша просто. Все молчали. Из камералки вышел Феликс. Он, словно автомат, одну за другой

вонзил в небо двенадцать очередных списанных ракет и ушел. Последняя ракета погасла над лагерем, возвещая начало ночи.

МАРШРУТЫ За три дня Феликс исхитрился провести ревизионную съемку замка структуры

Охмылька. Но на завершение этой, не предусмотренной проектом, работы, требовался еще месяц. Сезон – которого не было! Не было времени, не было денег, не было и людей. Ко всему прочему, Валя Рождественская, занимавшаяся три сезона этой съемкой, наотрез отказалась закончить работу «промежду прочим».

Оставалась, впрочем, как это часто бывает, небольшая призрачная догадка и, свя-занная с нею, большая и зыбкая надежда. Но это Феликс Риманн носил в себе – как самое сокровенное.

… Геологи быстро пересекли остаток подходного пути и вышли к подножью Охмылька, стоял тот час, когда солнце стало пригревать плечи и выгонять рабочий пот.

26

Обводненные скальники гребня поблескивали издали причудливым отражением солнеч-ных бликов. Туман гнездился в наиболее низких лощинах, медленно поднимаясь вверх.

– Возможен дождь. Надо успеть пройти зону отсюда и до Гнилой лощины. У Гни-лой — брошенный сруб от буровой вышки, там и укроемся. Ты не устал?

Семенов не устал. Правда, иногда его рот косило спазмой зевоты, а сердце гулко отдавалось где-то в ушной раковине, но общий тонус был активным. Живительной силой налитое тело легко взлетало над валунами и перемахивало рытвины, старые горные кана-вы и закопушки, продиралось – по своему пути – сквозь заросли «чепыжника».

– Ну, вот мы и на Кольце, - Пал Палыч, глубоко вздохнул и сел, открывая полевую сумку. – Понимаешь, сам Охмыльк - как Сатурн - в кольце. В процессе – все увидишь. Давай мешочки.

– Паша, а кольцо-то где? Покажи его границы. Пал Палыч встал и повесил сумку за плечо. — Тебе, Кеша, Северно-Ледовитый океан не показать? Айсберги, белые медведи?.. Семенов демонстративно пожал плечами, и незаметно оглядел горизонт Охмылька. – А почему же тогда «пойдем по кольцу»? Наизобретали тут названий: какой-то

Охвмыльк, Чудчечуайв, Юбъюб… Кольцо! Ты покажи мне это кольцо, а не покажешь, я скажу: «Клин». Клин, понял?!

- Покажу, - коротко закончил шеф и пошел вперед, стукнув молотком валун, на ко-тором сидел.

– Кольцо! – Еще раз зло пыхнул Семенов. Феликс только улыбался в свои рыжие усы. – Э, а мешочки? Пал Палыч неудержимо шел вперед. Словно одержимый погоней за своей соб-

ственной тенью с хитрыми притаиваниями и рывками на удачу, с обходными путями и одолением местности напрямки, он торопил время: торопил сегодняшний маршрут, ны-нешний сезон – уплотнял минуту за минутой, работая с азартной силой и внутренним со-средоточенным расчетом. На уклонах и подъемах – проклятые «тягуны»! – было особенно тяжело, но именно здесь ускорялся шаг и рассчитанный на нем ритм. Двадцать восемь пар шагов – сколки пород на пробу, четырнадцать пар – замер с радиометра, а в пути - про-стукивание молотком всех каменных разностей и быстрые пометки карандашом на цел-лулоидной пластинке. С каждых 200 метров, азимутальный поворот на 4–5 градусов и снова вперед и вперед.

В низинах геологи проходили по рваным влажным облакам тумана и спешили здесь еще быстрее. И снова солнечные курумы, плохо заросшие мхом, снова взрывные ка-навы, гребни останцов, блюдца тундровых луж, сотни и сотни пар шагов.

– Не устал? – Изредка спрашивал Пал Палыч. – Нет, - однозначно отвечал Семенов. — Ты как, Феликс? — Путем… После одного из поворотов открылась панорама Гнилой Лощины. Сизоватая дымка

с молочно- белыми хлопьями тумана издалека была холодной, точно прикосновение к хо-лодной ножевой стали.

– Бр-р-р – передернулся Семенов. – И туда нам надо идти? - Надо и туда. Там и закончим сегодняшний маршрут. Пал Палыча одолевал пот.

Лагерь затихал. Солнце белых ночей уже не обманывало приезжих: привыкли ко сну среди дневного света. Распорядок предусматривал ранний подъем, хочешь – не хочешь, а ложись по часам. Зашнуровывали палатки, выгоняя последних комаров, выбрасывали мо-лотки, и другое железо на случай ночной грозы, устало переговаривались - больше по де-лу.

27

Вот Феликс возвратился из камералки, умылся, поливая себе из кружки, и вытира-ясь, громко оборвал последние разговоры:

- Всем спать! Западный горизонт в широкой панораме заката являл собой чудеса невообразимых

художественных полотен. Здесь высмотрели бы себе новые краски и оттенки, а то и ори-гинальные сюжеты - и морянист, увлеченный голубыми тонами и игривым отсветом морской волны, и баталист с воображением, в воспаленном сознании которого нет ничего милее красно-алых искристых гуашей и, под цвет им, густо разведенных темперных ма-сел; обрадовано списывал бы однодневщик - мультипликатор катящиеся валы гибких са-моуничтожающихся и тут же заново рожденных силуэтов троллей, гномов и покеров. И просто – насколько может быть простым самое величие – сидел бы и глядел, разинув рот, самый бесталанный человек. Рушились и катились к закату эпохи и незыблемые империи, разворачивались в атакующем марше рати чудовищных гигантов и уходили в небытие, подобно тридцати пушкинским богатырям, исчезающим в пучинах морских вод… Да, именно необыкновенное, невиданное, порождает в человеке неизвестные ему силы, неиз-вестные чувства и способности, изобличает либо слабую душу, либо истинный талант. В человеке всегда сидит бес творчества! Но как редко, как непростительно лениво выходит он на настоящие дела, подобные коловращению закатов заполярного солнца.

В лагере давно уже все стихло, только лениво трепыхалось на слабом ветру, вися-

щее на флагштоке полотенце с эмблемой « ВТ-73», да слабо позвякивали связки консерв-ных банок на колу у одноместки Игоря Борщевского, предназначенные для какого-либо шумного тарарама.

С холма, по нахоженной тропке, медленно, словно нехотя, спустились двое. Они тихо переговаривались, но больше молчали.

- Давай кончим, наконец, этот разговор, - уже с нескрываемой досадой предлагал мужской голос. – Ничего пока не ясно. Ты же знаешь, бывают исключения из правил. По-дождем неделю, другую.

- Две недели! Я не могу так жить… Уже теперь все ясно и… Надо подготовить за эти дни общественное мнение. Слух пустить, понимаешь? – Отвечал девичий, со слезами, голос.

- Чудачка! Кто пустит слух! Я? Ты? Кто это может сделать? Да и зачем? Опять ты – работа.

- Да, работа. - К черту. - Женя никогда не простит. - К черту и Сикорского! - Тише ты… - Свет не замкнулся на Сикорском, переедешь в Ленинград. Ведь это теперь само-

собой разумеется? Снова надолго замолчали и тихо прошли мимо мужского бивака, спустились к сто-

ловой и остановились у желто-голубой палатки. Здесь жила Валя Рождественская. - Валя…

- Не надо, Феликс. Возьми пиджак. Спокойной ночи. - Спокойной ночи. Порывом ветра хлопнуло слабо натянутый угол тента и запарусило висящим на

растяжке полотенцем. Потянуло южным ветром – холодным зюйдом с Белого моря.

28

Сегодня у Семенова был самостоятельный маршрут. Утром было свежо и безветренно. Золотая средина дня, пик тяжелого физического

труда: ни холодно, ни жарко, ни пыльно, ни влажно; умеренный вес груза на плечах, бод-рящий ритмичный шаг и главное состояние организма при перегрузках – второе дыхание. Чувство неисчерпаемости сил, глубокий эмоциональный подъем, спортивный азарт.

Блестящая, выигрышная специальность – геология! С чем, скажите, можно сравнить геологический поиск? С трудом шахтера, метал-

лурга, лесозаготовителя, моряка, натуралиста, или шофера? Где вот так: каждый шаг – ис-пытание, каждый день – волевая борьба с природой, с обязательным ее покорением и обя-зательным сговором с нею, с обязательным любованием, и слиянием в одно целое? А вся жизнь – поиск своего будущего: будущих комбинатов и городов, будущих путей и, нако-нец, будущих характеров.

Философское расположение духа, овладевшее всем существом младшего лаборан-та, притупило бдительность: Семенов потерял тропу. Внезапно очнувшись от мыслей и быстрой ходьбы, он растерянно оглядывал безмолвное Заполярье и не находил знакомых очертаний. Было похоже на одно его детское просыпание: при надобности быстро выско-чить на улицу, он долго брел по таинственным коридорам, переходам, лестницам, пока его не разбудила мать. Внезапно исчезли и коридоры, и таинственные фонари в конце них. Вот и теперь исчезли миражи, и проступила явь. Но тогда, проснувшись, Кеша увидел родные углы и привычные вещи, а сейчас родным был только он сам, в окружении враж-дебной и бескомпромиссной природы. Не двигаясь и сосредоточившись, Семенов попы-тался представить свой путь в забытьи и место, куда он мог выйти. От кернохранилища на Юбъюб, мимо буровой установки и через Олений хребет. Слева остался ручей, потом три невысоких сосенки, потом… Потом… потом…Семенов заволновался. Черт! Куда же он ушел от сосенок? А проходил ли мимо них? В ручье он пил. А сосны? Кеша оглянулся назад. Позади, была незнакомая панорама. Так. Куда идти? Черт! Черт! Задумался! Но ку-да же все-таки идти? На север, на юг? Как озарение пришла мысль о компасе. Семенов быстро достал его, и отвернул ориентир. Стрелка крутнулась вокруг оси и скоро успокои-лась. Север здесь. Семенов шел с юга. Это – оттуда. Парень развернулся по азимуту, наве-денному по компасу и поднял взгляд на горизонт. Там за невысоким холмом, виднелись три верхушки сосен. «Черт!» – еще раз чертыхнулся Семенов и внезапно ощутил глубокое и частое сердцебиение. Вся картина тундровой панорамы внезапно обрела свое лицо: там был лагерь, впереди – Охмыльк. Ба! Знакомые все места… Что-то слезливое и щемящее бросилось в переносицу Семенову и так же быстро отступило.

Парень сел на камень и несколько минут обдумывал случившееся. А если бы не компас? Как первый горький опыт общения с природой тундры – один на один – в памяти отложился незабываемый урок: внимание и спокойствие.

С камня младший лаборант встал с чувством легкой усталости, но вскоре это ощу-щение прошло. Кеша ускорил шаг и через четверть часа подошел к Охмыльку. Высоко в небе кружилась белая птица. Делая плавные, широкие круги, она словно высматривала суть таинственных операций, проводимых человеком на земле. Он не заме-чал птицу. Она лениво скользила по белесому эфиру, пока геолог шел с частыми останов-ками.

По светло-серым развалам выветренного известняка и темно-коричневой зоне ам-фиболитовых гнейсов, простукивая породы молотком, рассматривая их подолгу, либо мельком. Иногда он присаживался, доставал увеличительную линзу и осматривал обломок породы с интересом ювелира или криминалиста: тогда и птица опускалась ниже.

В этой рудной зоне полезный компонент просматривался плохо, а желание видеть его – видеть, во что бы то ни стало – держало то у одного обнажения, то у другого и торо-пило его вперед, к тому, где, вероятно, текстура яснее, а руда богаче.

Рюкзак наполнялся сколковыми пробами, описание маршрута было однообраз-ным.

29

Вот и птица, утолив любопытство, сделав широкий полукруг, ушла с кривой орби-ты в беспредельные просторы. А Семенов шел и шел по азимуту, монотонно исполняя ра-бочий цикл: двадцать восемь пар – сколки, визуальный осмотр, дневниковые пометки. А где-то далеко гудит улей Невского проспекта, звенят трамваи, а на пляже утомительно-томно прохаживаются загорелые стройные фигурки. А что, интересно, сегодня идет в «Баргузине»? На денек бы в Иркутск!

Однообразный Архей. Молочное марево тундры. Звонкая тишина. Саша Соколов вчера вышел на пегматитовую жилу с богатейшей минерализацией:

турмалины, рубеллиты, синий апатит и зеленый берилл! Везет же! А тут – хоть бы дохленькая жиленка. С кварцем, ну и с … С чем?

Обедать Семенов не стал. Не хотелось есть. Отметив, мысленно половину маршру-та, он минут двадцать полежал под солнцем и поднялся. Пора идти. Хотелось скорее в ла-герь, к людям.

Присев к валуну, он надел лямки рюкзака на плечи и неожиданно замер: из-за воз-вышенности напрягая, могучую шею и хватая, ноздрями воздух на него смотрела огром-ная серая собака.

«Цыть!» – Хотел, было крикнуть Семенов, передергиваясь всем телом от отврати-тельно-неприятного облика настороженного зверя. И в то же мгновение собака исчезла. «Волк!» – Вдруг сообразил Семенов и бешено скинул рюкзак. Рывком развязал веревки и нащупал среди проб ствол ракетницы. Скорее! Ракету… ракету! Охлопав карманы рюкза-ка и вышвырнув все из полевой сумки, вдруг с ужасом вспомнил, что ракеты… там, во вьючнике, в палатке… Для верности быстро перепроверил карманы штормовки и еще раз – рюкзака. Вытряхнул рюкзак. Ракет не было. Что-то тяжелое внезапно прихлынуло к гор-лу. Пересиливая дурноту, Семенов взял в руки молоток и влез на валун.

Волк исчез. Парень осмотрел окрестности и, пересиливая страх, трясущимися, ру-ками собрал пробы в рюкзак. Надо бежать! Мелькнула мысль: « А что если?..». Открыв ракетницу, Семенов вдруг обрадовался: Пал Палыч забыл вынуть ракету! Это же здорово!

В его руках было оружие. Пистолет! Вооружившись, он пересилил себя, и осторожно ступая, поднялся на возвышен-

ность. Волка не было. - Драпанул, – вслух подумал Семенов. «Что же дальше? Продолжить маршрут? А

если?..» — Противоречивые чувства вдруг наполнили его. Маршрут не закончен: Паша, с его отпуском, с его ужесточенным режимом, будет не доволен, да и подход - семь кило-метров. А волк может быть здесь и завтра…

- Надо идти, - вслух решил Семенов, как бы обнародовав свои тайные сомнения и сжигая мосты к отступлению. – Всего-то один-одинешенький волчишка, и – трус. Если сунется – кокну ракетой…»

Более часа продолжал Семенов маршрут, ни на минуту не забывая о волке. Подсо-знание, как взведенный боек, было настороже. Каждый нерв, каждый мускул, замкнутый накоротко на одну и ту же мысль – опасность! – чутко срабатывал на шорох и шелест ку-старника, на дальнюю даль и попутные, скрадывающие перспективу, валуны.

Волк мог появиться внезапно. Если его цель добыть пищу, он, по волчьим своим повадкам, ведет хитрую, неутомимую охоту, в которой главное внезапность и беспроиг-рышность. Нельзя с человеком играть как с зайцем: это опыт, добытый кровью предков – инстинкт. Только внезапность и безошибочный расчет. Иначе – смерть.

Но где же он? Может быть, рванул за подмогой, или вернулся к голодной стае? И скоро, стряхивая пену с красного языка, они окружат его на одном из валунов? И будут ждать сигнала…

Семенов внутренне застонал и стал гнать от себя дурные мысли, усиленно пытаясь не думать о возможных последствиях. Он нарочито педантично описывал маршрутные наблюдения и отбирал пробы, правда, часто оглядываясь и стараясь тише стучать молот-ком. Страх – все учитывающий контроль, или полная бесконтрольность духа? «Одиноч-

30

ные маршруты запрещаются», - вспомнил Семенов строку из « Правил безопасности»… и тоскливо подумал о нарушении этих элементарных правил. Будь он сейчас вдвоем… С Маришкой. Да, с Маришкой! Страх улетучился бы словно дым. Семенову внезапно стало стыдно. Значит вот он каков – мужчина, вышедший на борьбу с Природой, с Естеством мира… Оглушительно испугался волка, поджавшего хвост. Позор! Как хорошо, что этого никто не видел и… не видит. Стыд – не стыд, а страх сидит в тех самых печенках. Так, где он там?!.

В то же мгновенье Семенов вспомнил: «Зелененький!» Это же он, добрый джин тундры, Зелененький отогнал волка. Вот он, за валуном!..

Кеша поднялся во весь рост и приятельски помахал рукой восточному горизонту. — Привет, Зелененький. Спасибо тебе, зверек… В конце маршрута Семенов обнаружил зону, мощность которой внезапно увеличи-

лась в три… нет, в пять раз. И с каждой точкой наблюдения продолжала незаметно увели-чиваться. Кеха понял: это нечто неожиданное. Такого не было за весь сезон! Что сейчас сказал бы Феликс?

Оставив рюкзак с пробами на видном месте, Семенов быстро прошел сотню метров вперед. Сомнений не было: это не зона, это — настоящее проявление. Открытие!

Вернувшись к рюкзаку, он быстро пометил в пикетажке точку начала этого явле-ния и набросал абрис проявления на сотню метров. Решил на этом закончить маршрут. Это место завтра соберет консилиум всех научных сил «Вороньей Тундры»! А кто от-крыл-то? Семенов.

Он мчался в лагерь на крыльях успеха. Вечером в палатку Феликса ворвался канавщик Илья Демин. Носивший среди ра-

бочих лагеря кличку «Бизончик», он и в самом деле чем-то неуловимо напоминал молодо-го молочного бычка: так крупны и ладны были черты его тела. Впрочем, Бизончик совсем не оправдывал своего прозвания на деле. Его кубометры при замерах были традиционно не выше нормы. Феликс мирился с этим. По вопросу иногда возникавших авралов — коп-ки закопушек, либо канав в трудных, но необходимых местах — он обращался к Демину.

Иногда Илья попивал. Феликс строго следил за запасами спирта, их никто не рас-ходовал без его разрешения. Но спиртным иногда разило даже от канавы, которую разра-батывал Илья.

И сейчас он был пьян. Глаза его осатанело блестели. Крупный, красивый, он встал, уперев руки в стол.

— Так, значит, начальник… Готов расчет. Я больше не рою канавки! Хватит с нас… хва-тит!..

— В чем дело? — Лицо Феликса наливалось знакомыми рыже-бардовыми пятнами. — В шляпе! Вот оно где, мое дело. Ты же думаешь, я «Бизончик», — так мне и в

три смены кайлится можно?.. Не, начальник!.. Мы кодекс знаем… — Я спрашиваю в чем дело? — А я отвечаю — в шляпе!.. — Бизончик грохнул о стол кулаком. — Деньги давай,

уезжаю я с Бульбой завтра. Я не ишак… Сезон, как договорились, отпахал… И ша!.. — Бежишь, значит? — Феликс подошел и в упор уперся в него взглядом, — кодекс

чтишь? А отряд в ответственный момент останется без рук? Без твоих нужных рук? Стыдно, Илья…

— Ну-ну… ну… Не стыди, не агитируй, не комсомол я… Ревматизм в этой дыре… — он запнулся, подыскивая подходящее слово.

— Как можно жить вот так — без добра в душе, без ответственности за себя, за всех, без веры, — ни к кому не обращаясь, спросил Миша Глебов, — да и во что еще ве-рить-то?..

31

— Ведь ты рабочий … Начал было Феликс, думая все-таки объяснить Илье Деми-ну, что он очень нужен отряду сегодня, завтра, три-пять дней… Что скоро ляжет снег… Но Бизончик словно ждал слова «рабочий»…

— Да, рабочий! Работяга!!! Институтов не кончали! Хотя и мы могем!!! Но гнить здеся с вашей вшивой геологией не буду… Гниите сами…

Общий смех только взъярил его, он глотнул слюну и внезапно побагровел. — Ржете, начальники?!. Как бы не заплакать… И резко ушел, запутавшись в поло-

ге. — Видимо, Люся отшила… — догадался Миша. Дождь перешел в снег. Повалил хлопьями. А чуть позднее — запуржило. Белый

день неудержимо смешался с белой вьюгой. «У-у-юй!» — подвывало в низких небесах, будто кто-то ироничный хихикал над палаточным городком.

Пологи трепетали от порывов ветра, в щели заметало снежинки. Запас сухих дров, собранных в последние теплые дни, грел души палаточных обитателей: «Не пропадем!» «Не конец ли сезона?» — думали одни, лелея тайную мысль выбраться наконец-то на ма-терик, на Большую Землю, к привычным, но основательно забытым, прелестям цивилиза-ции. Они томились ожиданием.

«Неужели этим все и закончится?» — Удрученно думали другие, ответственные за сроки, результаты, завершенности этапов. И эти томились — опасением.

Были и третьи. Те, кто метался мысленно между Сциллой и Харибдой новых и ста-рых взаимоотношений. Эти, вечно мятущиеся душевно, беспокоили всех своими вопроса-ми.

Но бурных дискуссий, таких как раньше, в белые ночи, не затевалось. Не клеилось. Все уже было оговорено, все досказано.

В палатку сибиряков забрела Лилька. Люся ушла к парням из КолФАН: статус кво?

Гудела палаточная «буржуйка». — Сугробы будут? — Вслух думал Пал Палыч. — Лыжи не взяли… — рассеяно отвечал Кеха. Колеблясь длинными язычками, горели спиртовые горелки. От вопроса к вопросу тянулась минутная пауза. Они, вопросы, словно крылатые

выражения, зависали в сумрачной полутьме. Миша Глебов дописывал свои пикетажки. Обязательные условности геологиче-

ских описаний, едва помеченные в маршрутах, обретали завершенность. Абрисы — необ-ходимые надписи и нумерацию.

Лилька листала подшивки «Буржуа де Пари». Кеха Семенов, сунув ноги в спальный мешок, теребил струны старой семиструнки

и бормотал: «Свеча горела в полутьме, свеча горела…» Сочинял. Пал Палыч на фанерном листе от ящика (из-под чая) раскладывал карточный пась-

янс. Все пили чай. — Что вам на ужин?.. — Не глядя ни на кого, нараспев спросила Лилька. — Хорошо бы водочки, — толи ответил, толи просто помечтал Миша Глебов. — Дров хватит на три дня, — Кеха. — Здесь неделями пуржит, — Пал Палыч. — В столицах — двадцать по Цельсию, солнечно. — Миша. — …А хотите горячей тушонки?.. — Лилька. — У нас, в Сибири, тоже… дожди — Кеха. — Подбрось в печурку… — Паша. — …со шпротами, али с сайрой, — Лилька.

32

— …Сам, — Кеха. — Лариса Мондрус поет, — Миша. — …А кто блистает в столицах? — Паша. Так они вяло переговаривались, занятые своим делом. Ветер и трепет пологов зада-

вали мотив. Коптили горелки. Гудела «буржуйка». В Вороньих тундрах царила обычная сезонная непогода. Уже к вечеру ветер стих. Внезапно потеплело, и снова пошел дождь. От снега оста-

лись одни — зимние! — воспоминания. Всю оставшуюся неделю царила «переменчивая погода». Было сыро, зябко и про-

тивно. Ученые НИСа МГРЭ решили закончить сезон. К ним присоединился отряд Кол-ФАН. Питерцы и сибиряки продолжали ходить в тундру.

Но через день и они получили радиограмму: «В связи с неблагоприятным метеоро-логическим прогнозом на последнюю декаду августа сезонные работы на объектах пре-кратить в срок до первого сентября».

Фанерные вьючники, рюкзаки, с торчащими из них тубусами и ручками геологи-

ческих молотков, разнородные сумки, сетки, баулы — все снаряжение экспедиции стяги-валось на поляну, вдоль дороги на Мудчечуайв. Скучкованное по партийному признаку, оно напоминало пестрый азиатский караван, развъюченный для ночлега.

Но стоял ясный день. По-осеннему теплая тундровая летная погода. Ждали вертолет. Запаковано было все. Завьючено для долгого пути, предусматривающего перегруз-

ки, переноски, перевозки… И ожидания. Свободные от забот, люди тундры разбрелись по ложкам, собирая переспелую мо-

рошку. Иные лежали на тюках. Игорь Заставкин, терзая «Спидолу», ловил радиоволны. Они далеко разносились по тундре, создавая иллюзию населенных миров.

Что-то по-своему лопотали китайские дикторы, быстро сменяемые джазовыми ритмами американских «бэнд». Свистели и щебетали неопознанные позывные. «Говорит Москва. Вы слушаете радиостанцию «Маяк», — врезался до боли знакомый русский го-лос. И тут же… «Пик-пик-пик…» — вечный сигнал космического поиска… Игорь искал «Голос свободы».

Свобода! Уже завтра многие из них попадут на Невский и Арбат. В круг родных и любимых. В суету городов и в потоки машин…

— Здравствуй, милая! — Здравствуй! — Здравствуй, моя кошечка! — Здравствуй… здравствуй… здравствуй!.. Кеха и Маришка уединились в грузовом сарайчике на окраине вертолетной пло-

щадки. Лежа на стеллажах, напротив друг друга, они молчали. Вошла и бесцеремонно за-няла свободный стеллаж Лилька.

Через щели были видны «кадрики жизни»: последние рейсы грузовика и полусон-ное броуновское движение на опустевшей базе.

— Лилька, собери мне морошки… — тонко намекал Кеха. — Пусть Марина… — Кто тут повар? — А я уже не повар.

33

— Сменила ремесло? И кто же ты теперь? — Теперь студентка пятого курса. Между прочим, филологического факультета

МГУ. — Ты… филолог? Ах да… «глюкая куздра, терзая бокренка»… — … бокряча… — Верю. Маришка, пойдем собирать морошку… — Скажи, ползуниху… — Лилька!.. Маришка молчала. Отвернувшись к щелям сарая, она словно окаменела. Плотная, в

ватной телогрейке, поджав ноги и засунув руки в рукава, она и впрямь напоминала серый гранитный валун.

Рано или поздно прилетит «восьмерка», заберет их первой партией в Ловозеро, а потом самолетом — до Москвы. И все закончится… Вороньи Тундры, костры, ребята… И Семенов. Да, он тоже уйдет в… прошлое. В невозможное прошлое?..

Маришка не могла избавиться от этого чувства. Во рту горчило. И щипало глаза. Какой отвратительный мир! Почему нельзя пошевельнуться: Почему не сказать «нельзя»? Нельзя расставаться! Нельзя разрушить что-то главное. Что-то построенное с неимовер-ным трудом…

Ну почему не сказать ему, этому глупому Семенову, что она, Маришка, может… да-да, может просто умереть! Не вынести разлуки! Ни одной минуты. А почему он мол-чит?!. Почему не говорит ей давно придуманных слов? И вообще, почему он щебечет с этой неуклюжей поварихой?..

— Маришка, ты спишь?.. Да, она спит! Она не может скинуть оковы сна! Закована в броню! Но пусть он

спрашивает снова и снова… Пусть расколдует ее! Она резко повернулась от стены. В ту же секунду за стеной сарайчика раздался

пронзительный вопль: — «Вертушка» летит! И общий гомон людских голосов подтвердил очевидное: «Миг-8» стремительно

приближался к лагерю. И вот уже сделал крутой разворот, и завис, и пошел на снижение. Секунды и — лопасти, только что со свистом рассекавшие воздух Вороньих Тундр, оста-новили свое вращение и обвисли.

Никто не двигался… Стоящие, сидящие, лежащие на взгорках фигурки отъезжаю-щих, казалось, ожидали какой-то общей команды. «И дольше века длился миг!..»

Но откинулся трап, показалось улыбчивое лицо «летуна» и высоко в небо вонзился чей-то командный вопль:

— Гру-зись!.. Оцепенение прошло. Засуетились, забегали… Заговорили и закричали… И нача-

лась погрузка, как всегда бойкая и бесшабашная. Семенов протиснулся к Маришке, сидящей на спальниках, у круглого оконца вер-

толета. Нащупал ее руку и взял в свою, уткнул голову в иллюминатор рядом с ее затыл-ком.

— Что там?.. — Олений… И Зелененький… Там, внизу, стремительно отрываясь от маленькой тени, отбрасываемой «МИГом»,

в дальнем двлеке навсегда и безвозвратно оставалась каменная страна — Вороньи Тунд-ры.

34