Геннадий Михеев

УБЫТОЕ

Материала набралось на две книги. Та, что Вы раскрыли (и не корите автора за коверканье русского языка!), повествует о том, что мы уже утратили либо, влекомые яркими заграничными игрушками, бездумно растовариваем. Вторая книга, «Живое», рассказывает про то, что мы еще покамест не похерили и даже тщимся возродить.

В девяностые годы ушедшего столетия и нулевые нынешнего я наблюдал одну из величайших русских трагедий: стремительное падение традиционного уклада сельской жизни. Сожаления по убытому не испытывал, привычным глазом созерцая зловещий праздник бытия и смятенный вид нашей богострадальной страны. Признаюсь: даже переживал внутреннюю радость – оттого что мне повезло поймать настоящее, готовящееся кануть в тартарары. Мне довелось немало постранствовать по глубинной России, и это великое счастье. К тому же я не галопировал яко по Европам, а вдавался в подробности, стараясь нащупать скрытые социальные, нравственные и духовные течения, постичь подлинную сущность вещей и явлений. То, что я наблюдал – весьма сложный и мучительный процесс, основанный на росте производительности сельскохозяйственного и прочего труда, экономическом падении регионов, в недрах которых не сокрыты углеводороды, и вполне оправданном сокращении рабочих мест в реальном секторе экономики. К сему надо присовокупить – что самое, пожалуй, досадное – идеологический вакуум, точнее, доминирование в обществе парадигмы стяжательства, а цивилизации, которые поклоняются «золотому тельцу», нежизнеспособны.

Святых в построенной мною идеальной модели патриархального русского общества почти что не было, а стяжательством не брезговали даже праведники. Ну, а все опыты построения справедливого мира, зиждущегося на идеях всеобщего равенства и братства, заканчивались всегда почему-то большой кровью. Сейчас, например, своеобразный коммунизм тщатся построить исламисты – причем, террористическими методами.

Массовый исход населения из деревень в города уже имел место в нашей истории, а потому ничего принципиально нового не происходит. Да, в ряде местностей «порог сохраняемости» традиций уже преодолен (в сторону деградации) – проще сказать, уже и некому их хранить-то. Произошло

событие, которое принято именовать «разрывом поколений». Носители уходят, так никому и не передав то сокровенное, что хранилось в душе.

Те, кто осел в городах, а то и нашел себя за кордоном, явно стесняются своего деревенского происхождения. Извините, но модный ныне ярлык «деревенское уё....ще» несет в себе суть отношения к выходцам из Глубинки. Этого оскорбления должны быть удостоены Василий Шукшин, Валентин Распутин, Николай Рубцов, Василий Песков, Павел Кривцов... Вся история русской, да и мировой культуры - грандиозное доказательство того, что все лучшее исходит из Глубинки. Только мы почему-то стыдливо стараемся этого «не помнить». Современные Иваны, силящиеся забыть свое родство, возвращаются на свою малую Родину разве только для того, чтобы, подобно попугаю Кеше в известном мультике, томно произнести: "Прилетаю я как-то на Таити... ах, вы не были на Таити?.." Присутствует и обратный процесс; горожане создают разного рода сообщества любителей и почитателей традиционной народной культуры, по крупицам собирают частички утерянного хотя бы в виде фольклорных произведений или предметов народных промыслов. Это уже есть движение к Свету – как минимум, нам есть что противопоставить инфернальным явлениям медийного общества.

А некоторые семьи перебираются на ПМЖ вовсе не в Австралию или Канаду, а в русскую Глубинку. Пусть даже их мотив и связан с какими-нибудь сомнительными сектами типа "виссарионовцев", все равно, обитая в сельской среде даже в формате дауншифтинга, ты волей-неволей будешь приучаться жить в согласии с природой. По большому счету, народные традиции и есть со-существование с Матерью-Землей и стихиями. Отсюда в традициях так много языческих корней. Это не хорошо и не плохо: язычниками являлись античные греки и римляне, персы и египтяне, что вовсе не помешало им заложить фундамент современной западной культуры.

Общинный строй, элементы которого даже при советской власти пытались внедрить в колхозную систему (крах случился потому что система бюрократизировалась), являлся формой целесообразного существования малого социума в условиях относительной автономности и зависимости от стихийных капризов. Церковные общины и ныне существуют вполне успешно – сей факт не оспоришь. Так почему мы должны считать общинный строй «пережитком Средневековья», а то и «первобытным недоумением»? Именно поэтому я так много уделяю внимания социальной стороне русских традиций, которая, как мне представляется за последние десятилетия понесла наиболее значительный урон. Хотя, основной мотив книги - традиции семейные.

На самом деле текст был создан около пятнадцати лет назад. Публикуя первую версию, я обкорнал текст, удалив главы об архетипах. Теперь я решил восстановить «первородный» вариант, только постарался выправить его и «отточить». Извините за вероятные опечатки или ошибки: я работал без редактора и корректора. Но есть преимущество: мы общаемся напрямую, без посредников.

Так же я убрал из работы иллюстрации других авторов, а использовал только фотографии, которые сделал сам. Извините уж, но книгу я решил сделать полностью авторской. К тому же, мне кажется, «живой» видеоряд все же украсит текст и сделает его более актуальным.

Закат семьи?

Россия была сильна общиной, семьей. Веками накапливался опыт “обхождения с жизнью”, формировались традиции, выражающие характер народа, его мировоззрение. И я глубоко убежден, что с утратой традиций мы утрачиваем саму народность. Лишившаяся своеобразия, нивелированная под “общемировой” (читай – “англо-саксонский”) стандарт, любая нация с легкостью ассимилируется и рискует раствориться в серой массе, прижигающей жизнь у экранов телевизоров, компьютеров, а то и похлеще того. Если даже неглубоко проанализировать обычаи разных народов, откроется удивительный закон: в какой бы экзотической форме элементы бытия человека не проявлялись, традиции по своему внутреннему содержанию до странности схожи. Все представители человечества – будь то африканский бушмен или топ-менеджер “силиконовой долины” – хотят одного: счастья. Но бушмен почему-то чувствует себя счастливым почти всегда (если, конечно, сыт), а топ-менеджер большую часть жизни страдает (даже когда сыт). У первого есть только пустыня и его племя. У второго есть все, начиная от “Бентли” и заканчивая возможностью комфортно совершить кругосветное путешествие. Но топ-менеджер ищет все новые и новые развлечения, а бушмен борется за свое существование. И в этой борьбе он находит свой покой, который возможен при условии соблюдения законов природы. Именно потому бушмен ближе к Богу, нежели топ-менеджер! Бушмен не знает, что такое "депрессия", а топ-менеджер знает. Об этом великая книга Астафьева “Царь-Рыба”, автор которой рассказывает об искусстве жить в согласии с природой, причем на примере русской традиционной культуры. Я не случайно заговорил  про “обхождение с жизнью”, ибо жизнь – это дар Божий, чудо. От того, как ты воспользуешься этим даром, зависит твоя судьба и твое восприятие мира. Мы утрачиваем искусство радоваться жизни, все больше сосредотачиваясь на личных проблемах и на гонке за “золотым тельцом”, накапливая материальные блага.

Я не зову назад, в первобытно-общинный строй; это просто глупо. Но я призываю беречь свои корни, ибо они нас питают “духовными” соками. Также постараюсь не свернуть на проторенную дорогу “квасного патриотизма”. Чтобы читатель не заподозрил меня в национализме, замечу, что поговорка "у соседа кобыла сдохла, пустячок, а приятно…" - порождение русской культуры. Ни в одной другой национальной общности я подобной мерзости не слыхивал. Что-то у нас, русских, не так… Я и в этой нелюбви к соседу попытаюсь разобраться. Факт, что русские в основной своей массе на

протяжении всей истории нации жили бедно. Отсюда множество суеверий, непонятных обрядов и нелепых обычаев. Но зачастую, при ближайшем рассмотрении, выясняется, что “глупый” обычай основан на глубокой мудрости. Отсеяв плевелы, мы постараемся отыскать зерна истины и ответить на простой вопросец: так что же мы так столь бездумно и стремительно теряем?

Мудрость относительна, и не всегда кажется именно мудростью. Был в истории человечества один человек, который заявил, что люди живут не для того, чтобы есть, а наоборот - едят для того чтобы жить. Современники его казнили, обвинив в совращении молодежи. Толком никто и не знал, в чем была порочность учения афинского старика, ну, разве что однажды на вопрос

пылкого юноши о том, что лучше - жениться или нет - Сократ ответил: “Делай что хочешь - все равно раскаешься...” Все равно его на всякий случай заставили выпить смертельную цикуту. А через несколько лет воздвигли ему бронзовый памятник… Древняя русская поговорка: "в городе царство – в деревне рай". Почему? Все просто: еще относительно недавно Русь была аграрной страной, и деревня являлась стихией русского человека. О русских традициях говорить непросто уже потому что в России сильно расслоение между сословиями и средами обитания. Деревня консервативна и в этой среде в наиболее полном виде сохраняются обычаи. На самом деле, русская традиционная культура богаче. Не стоит забывать, что всего-то одно столетие назад подавляющая часть русских жила вне городов. А значит, "деревенская жилка" - наша несомненная, коренная черта, как бы мы не пытались от этого факта отвертеться.

 Сокрытое

Семя, из которого на Свет Божий вырвался крохотный белесый росток, мы уже называем растением. Человеческая яйцеклетка, принявшая в себя сперматозоид, - тоже живое существо, ведь в ней почти сразу же начинается деление клеток. Пусть это называется “зиготой”, “зародышем”, но мы не сможем отрицать, что перед нами новая жизнь.Итак, женщина впервые почувствовала, что внутри нее зародилась новая жизнь. Без сомнения, это событие глубоко меняет женщину. Можно сказать, беременность – приобщение к Великой Тайне Вселенной. Женщина становится сдержаннее, очень многое для нее уходит куда-то в сторону, лишается привлекательности. Да и родные “отяжелевшую” сторонятся, как будто в доме появилось чуждое существо. По крайней мере, так было в незапамятные времена.В России в старину беременная вплоть до первых схваток трудилась наравне со всеми. По крайней мере, так принято считать. Но я вспоминаю, как вела себя во время беременности моя жена. Я ее, конечно же, работать не заставлял, но она ежедневно (если себя хорошо чувствовала), уходила гулять – на несколько часов. Врачи говорили, что это хорошо для плода. А в старину эту простую истину понимали интуитивно: беременная должна двигаться! Да, беременные трудились, частенько “в поле рожали”. Но это допускалось только для того, чтобы ребенок родился здоровым. Тем более что беременную вовсе не перегружали работой, а всячески старались ее уберечь от перегрузок. Бывало такое, что роженица относила только что появившегося на свет младенца домой, сдавала его на руки уже не работающей бабке и возвращалась к своим - помогать им жать, косить и т.д. Однако было бы ошибкой объяснять это сознательной жестокостью. Такое отношение к беременной имеет глубокий смысл: беременность сознательно утаивалась. Когда в доме становилось известно о том, что женщина “отяжелела”, тайну старались как насколько это возможно дольше хранить от окружающих (традиционная крестьянская одежда, зауженная под грудью и расширяющаяся книзу, позволяла это делать без особых трудностей). Довольно часто люди узнавали о том, что их соседка была беременна, уже после родов. Таким способом будущую мать оберегали от “сглаза” и других возможных опасностей, которым она подвержена вдвойне. Считалось, что

чем меньше людей будет знать о беременности и родах, тем легче они будут протекать.

Поговорим о приметах и поверьях, связанных с беременностью. 280 суток в жизни женщины (именно столько в среднем длится беременность) - очень важный этап жизни. Можно сказать, это - двойная жизнь, в которой один человеческий организм должен защитить и взрастить другой, “плоть от  плоти своей”. Со времен, когда люди в своих действиях руководствовались исключительно традициями, наука продвинулась весьма значительно. Но, что характерно, якобы “предрассудки” удивительным образом совпадают с современными научными данными.“Две души в одном теле”... согласитесь, это особое состояние, подчиняющееся необычным законам. До тех пор, пока живот не станет заметен, нельзя никому рассказывать о беременности, за исключением отца ребенка. Это очень древнее поверье существует у многих народов. Когда-то существовала целая "система" обрядов, помогавших женщине утаить беременность от “злых духов”, которые только и желают навредить еще не родившемуся малышу: женщину переодевали в одежду мужа, она работала

наравне со всеми до самых родов и, конечно, скрывала беременность от окружающих, среди которых мог оказаться человек с "дурным глазом". Современные психологи рекомендуют при угрозе выкидыша придерживаться этого совета. Конечно, дело не в "нечистой силе" - просто самопроизвольное прерывание беременности наиболее вероятно в первом триместре, и, если такое несчастье случится, расспросы окружающих могут травмировать женщину. Издревле считалось, что беременная женщина не должна играть с кошкой, даже брать ее в руки, иначе “у ребенка будет много врагов”. Открытый только в XX веке возбудитель токсоплазмоза, заболевания очень опасного для будущих мам, действительно переносится кошками. Женщина может заболеть и не подозревать об этом, однако через плаценту возбудитель проникает в кровоток ребенка. Беременным нельзя сидеть скрестив ноги: “ребенок родится с кривыми ножками или косолапый”. Действительно во время беременности нежелательно сидеть со скрещенными ногами. Но к возможной кривизне ножек и косолапости ребенка это не имеет никакого отношения. Просто при таком положении тела нарушается кровообращение в ногах будущей мамы, что может привести к варикозному расширению вен.  До родов нельзя покупать и приносить в дом детские вещи. Этот древний запрет тоже пришел из старины: считали, что, если одежда уже приготовлена, то она уже "занята" и принадлежит не будущему малышу, а неким потусторонним силам, и ребенку она уже не достанется. И есть еще одно, более простое объяснение: издавна на Руси семьи были преимущественно многодетные, поэтому детское приданое переходило от старших к младшим, и необходимость в приобретении вещей для малыша отсутствовала. Первенцу же доставались вещи от родственников.“Беременным нельзя носить украшения из золота и серебра” – это поверье тоже идет с древних времен. По мнению ученых, постоянно носить кольца небезопасно для здоровья, так как на руках находится множество чувствительных точек, связанных с теми или иными органами. И если, например, не давать безымянному пальцу систематически отдыхать от тесных “объятий” обручального кольца, это может привести к мастопатии, заболеваниям половых органов или эндокринных желез. Постоянное ношение кольца на среднем пальце способно вызывать атеросклероз и радикулит, а на мизинце – воспаления двенадцатиперстной кишки. “Беременной нельзя смотреть на уродов и вообще на все безобразное”: это может отразиться на развитии плода. Нельзя также смотреть на пожары (и даже просто на огонь), присутствовать на похоронах или смотреть на покойников. Напротив, если женщина в положении будет созерцать что-то красивое, ребенок родится миловидным, здоровым и гармоничным. Здесь даже научного объяснения не нужно: все, что беременной неприятно, приводит ее в состояние внутреннего дискомфорта, а это вредно для малыша. Если женщина все же посмотрела на что-то не слишком приятное — традиция приберегла отличный рецепт для того, чтобы нейтрализовать

негативные влияния: надо посмотреть на небо или на собственные ногти и три раза сказать “чур меня”. Говорят, помогает вне зависимости от того, веришь в это или нет…“Беременной перед родами нельзя стричь волосы: ребенок может родиться мертвым”. Считалось, что именно в волосах сокрыта жизненная сила человека. С волосами связано большое число запретов: их нельзя, вычесав, бросать на ветер; стричь, мыть и расчесывать волосы позволялось только в определенные, строго оговоренные дни. Ребенка до года категорически не рекомендовалось даже причесывать - не только стричь (лишь при крещении выстригалась прядка волос, для закладывания в воск). Расстаться с волосами - уменьшить свои жизненные силы, укоротить свою жизнь или, самое малое, лишить себя достатка. Возможно, это поверье своими корнями уходит в глубокую древность, когда волосы частично спасали от холода.Беременная не должна ничего шить, резать и латать, особенно во время Святок и в Семицкую неделю, не то у ребенка либо “заплата” на щеке будет (родимое пятно), либо ему путь в этот мир будет “зашит”. Речь идет об острых предметах - ноже, ножницах, иголке. Если, не дай Бог, беременная уколется или поранит себя, она, естественно, испытает чувство испуга и страха, а это сказывается на состоянии ребенка. Не исключена и связь между кожей матери и кожей плода.Издревле беременная женщина выполняет роль “связующего звена” между этим и тем светом, бытием и небытием, точнее, иным бытием. Неслучайно ее называли еще «тяжелой», да и само слово «беременная» связано со словом «бремя» - тяжесть. Во многих русских диалектах и в древнерусском языке одно из значений слова трудиться, было “рожать”. Женщина, носящая во чреве другую жизнь, служит своего рода посредником между потусторонними силами и людьми. Это значит, что через нее может быть оказано не только желательное, но и нежелательное воздействие на ее будущего ребенка, а вместе с тем и на семью в целом. Считалось, что неправильное поведение беременной или неправильное обращение с нею со стороны других может быть причиной болезни ребенка либо кого-либо из домочадцев, а также смерти, неурожая и других бедствий.Наиболее опасным для человека вообще, а для беременной в особенности считалось ночное время. В это время люди спят, а нечистая сила активизируется и царствует в земном мире “до первых петухов”. Поэтому и особые меры предосторожности принимались именно на ночь. Так, тяжелым женщинам не рекомендовалось выходить за пределы дома после захода солнца. Двери комнаты, где спали супруги, особым образом “закрещивали” - клали на порог топор, повернув его острием в сторону двери, втыкали в порог нож, вешали на дверь икону. И топор, и нож, и икона должны были оберечь женщину, воспрепятствовать проникновению в дом нечистой силы: не дай Бог, испугает беременную, а то и выкрадет у нее ее плод! Ложась спать, беременная женщина нередко надевала мужнины штаны или рубаху: авось нечистая сила примет за мужчину и не заинтересуется…О том, что беременная - существо совершенно особое, свидетельствовало, по

мнению наших предков, и ее специфическое поведение. Издавна обращали внимание на то, что женщина начинает воспринимать себя и других иначе, чем обычно, у нее возникают своеобразные и неожиданные желания, она острее воспринимает окружающую действительность. В народе говорят о прихотях беременной - "забожала". Это слово однокоренное со словом Бог, так что прихоти беременной связывались с волей иного мира. А этой воле не перечат! В самом деле, считалось, что ни в коем случае нельзя отказать беременной в просьбе, чего бы она ни захотела. “Это большой грех”, - и сейчас еще говорят в деревнях в ответ на вопрос, почему нельзя не “ублажить” беременную. Одна из наиболее распространенных угроз такая: мыши испортят одежду тому, кто отказал беременной, прогрызут в ней дыру в форме предмета, в котором было отказано. Прихоти беременной - это, собственно, не ее желания, а желания ребенка, который развивается в ее чреве.В простых людях жило представление о том, что “ребенок зарождается в три дня”. Когда женщина почувствует, что ребенок шевелится, она начинает с этого дня читать каждую ночь следующую молитву: “Рождество Богородицы, жена Мироносица, зародила невидимо и разроди невидимо. Милостливая Пресвятая Богородица, не оставь, не покинь меня, грешную, потерпи моим грехам”. Прежде всего традиция предписывает беременной соблюдать нравственную чистоту - жить праведно, ни в коем случае не ругаться "черным словом", не обижать скотину и домашних животных, не красть и т. д. Все ее неблаговидные поступки могли отразиться на судьбе и здоровье будущего младенца. Если женщина, будучи беременной, поминает чёрта, то нечистый может подменить новорожденного, т. е. положить в колыбель полено, а ребенка забрать себе; если беременная пинает ногой кур - у ее ребенка будут бородавки, а если пинает свиней (или кошку) - у ребенка будет “щекотун”; если у ребенка имеется на теле родимое пятно, то это признак того, что мать младенца украла что-нибудь во время беременности.В целом образ беременной в русской народной культуре светел; он пронизан представлениями о добре и благополучии. Так, до сих пор повсеместно распространено представление о том, что встреча с беременной предвещает удачу. Также считается хорошей приметой, если в доме переночует беременная - в нем не будут переводиться деньги или в семье неожиданно случится какое-нибудь приятное событие. Это же поверье распространяется и на молодоженов. Пожилые люди, знающие его, стараются оставить на ночлег гостей-молодоженов или беременную женщину. Если женщине снится во сне, что она беременна, - это к успеху. Однако, если такой сон снится старухе (т. е. женщине, неспособной к деторождению) - это предвещает ей смерть.Одна из первых черт, которые закладываются иным миром в будущего человека, - это его пол. Первые сведения о будущем малыше - прежде всего о том, мальчик это будет или девочка, - считалось возможным получить еще

при рождении предыдущего ребенка: мать смотрела на волосы новорожденного сзади, и если они оканчивались косичкою, хвостиком, то это значило, что следующей у нее родится девочка; если же волосы сзади были ровными, следующим ожидался мальчик. Подобным же образом пол будущего ребенка определяли и по самой беременной: если волосы у нее сзади в косицу вьются - будет девочка, если ровно лежат - мальчик. Внимательно смотрели и на пристрастия матери к той или иной пище. Если женщина много ест сладкого или хлеба, значит, она носит непременно девочку, если же ее больше тянет на соленое или острое: соленую рыбу, суп, грибы, редьку - родится мальчик (“Ешь редьку - принесешь Федьку”). Присматривались и к тому, как женщина ест хлеб: если ее привлекают горбушки - будет мальчик, если выбирает кусок из середины - девочка (горб, выпуклая, жесткая часть хлеба олицетворяет мужское начало, мягкая и широкая часть - женское).

Смотрели на живот беременной: если он “копылом” (острый и высокий) – родится мальчик. Если “куполом да разлапый в ширину” – девочка. “Каков живот – таков и плод”. Характерно, что медицинская наука так и не нашла подтверждений этой примете. Была и такая “практика”: в каком боку у беременной в первый раз плод “заторкается” – таков и пол ребенка. Если в левом боку – мальчик; в правом – девочка.  Считалось, если первые три месяца беременности легки – значит во чреве мальчик; девочка в первые месяцы маме приносит больше страданий. Ближе к родам роли мальчиков и

девочек меняются. Беременную просили сесть на пол – и с него подняться. Если на правый бок будет вставать и правой рукой опираться – к мальчику. И по лицу беременной тоже можно определить, кто родится. Если на лицо родильница не изменяется, оно без пятен, чистое, - будет девочка. Если исхудала, “сошла с лица”, временами лицо пятнами покрывается, - это мальчик так на организм матери  влияет. Когда на грудях роженицы вокруг сосков черные пятна, или соски черные, то появится мальчик. Будет мальчик, и когда от лобка до пупа проглядывается рыжая полоса. Когда же у беременной светлое лицо и на нем рыжие пятна, родится девочка. В ходе беременности считалось возможным повлиять на формирование характера будущего человека. Будет ли ребенок нервным и крикливым или тихим и спокойным, на кого будет похож, чем будет или не будет болеть, будет ли красив или некрасив - все это, как верили, зависит от “правильного“ или “неправильного“ поведения беременной и от того, как обращаются с нею окружающие. В этом смысле взгляды наших предков были весьма близки самым современным научным изысканиям; так уже в наша время сформировалась научная дисциплина “перинатальная педагогика”, которая по сути основана на опыте тысячелетий. Правда некоторые старинные приметы сомнительны. Например запрет нахождения беременной ночью у открытого окна, да еще если на нее падает лунный свет. Считалось, что ребенок может родиться “лунатиком”. Или недозволение есть со сковороды или из котелка: младенец “родится с черными пятнами”. Также есть поверье, согласно которому беременной нельзя наступать на кривые вещи: хомут, дугу, коромысло, кочергу, косу. Дитя может родится горбуном. Нельзя смотреть в воду: ребенок будет косоглазым.Особенно внимательно следили за тем, что беременная ест. Если мать ест красные ягоды (малину, бруснику, клюкву, красную смородину) - ребенок будет румяным, т.е. в представлениях народа - красивым (вспомним “красну девицу”). Впрочем, слишком много красного тоже опасно: в старину верили, что, если оказаться вблизи пожара или на улице во время грозы, у новорожденного на теле будут красные пятна, а это совсем не то, что румянец. Если беременная пьет много молока, любит капусту - ребеночек родится белотелым. Если будущая мать “налегает” на рыбу, ребенок нескоро начнет говорить. Употребление в пищу зайчатины грозит тем, что у младенца будет слишком чуткий сон. Соприкосновение или соседство с “нехорошими” явлениями даже во чреве матери сулило ребенку разные беды и неприятности, а потому места повышенной опасности “трудная” женщина должна была обходить стороной. Беременной запрещали бывать на кладбище, на поминках, присутствовать на похоронах - пусть даже самого близкого человека: верили, что от соприкосновения будущей матери со смертью и покойником ребенок может родиться больным, бледным, даже умереть. По той же причине запрещалось прикасаться, смотреть или просто находиться рядом с мертвыми животными. Не рекомендовалось подходить к недостроенному дому: строители, про

которых полагали, что они почти всегда колдуны, могут “испортить”. Беременной не разрешали ходить и в лес, пугали: “там медведь, он тебя задерет”. Вроде бы встреча с медведем не сулит ничего хорошего не только тем, кто “в положении”, но именно их пугали лесным хозяином. Медведь считался одной из ипостасей нечисти - он и вел себя соответственно. Говорили, что он “чует беременных”, любит их, и, так же как и нечистая сила, постоянно стремится забрать у матери ее ребенка прямо из чрева или уже после родов из колыбели, чтобы превратить его в себе подобного…“Тяжелой” женщине не рекомендовалось переступать через предметы, которые так или иначе могут символизировать или напоминать какую-либо границу: считалось опасным перелезать через изгородь, перешагивать через лежащую на дороге веревку, палку. Границу между жизнью и смертью, тем и этим миром, новорожденный должен пересечь в нужное время и в нужном месте - отсюда и убеждение в том, что пересечение любой другой границы сулит преждевременные или трудные роды. То же относилось и к пребыванию на такой символической границе: чтобы роды прошли благополучно, беременной, например, строго-настрого запрещалось сидеть или стоять на пороге, спускаться в погреб или забираться на чердак. В сущности даже если лишить эти запреты сакрального смысла – все равно они не будут лишними, по крайней мере, с точки зрения элементарной безопасности.

Отвлечение первое. Архетипы

Вынужден оговориться: говоря о «русском» миропонимании (выражаемом в устойчивых понятиях – архетипах) нельзя не опираться на общемировой культурный опыт. Человечество гораздо сплоченнее, чем нам кажется. А как же иначе, если наукой доказано, что у нас одна прародительница? Мы постараемся понять, как наше восприятие окружающей жизни изменилось за тысячу с лишним лет, что существует русская цивилизация. Человеческий взгляд за этот промежуток времени усовершенствовался настолько, что теперь, при помощи разнообразных хитроумных приборов, мы способны увидеть и планетоподобные спутники удаленных от Земли на тысячи световых лет звезд, и мельчайшие «кирпичики мироздания» - атомы (которые, как выяснилось, состоят из еще более мелких частей - так же состоящих из чего-то). Но все подобные достижения касаются лишь познанию физического мира, то есть, мы уверенными темпами учимся различать детали, но - не вглядываться в мир, как таковой.

В книге Кизинга «Антропология и культура» написано: «Мир воспринимаемых вещей и событий мы творим с помощью внутренних заготовок, и антропологам открылась тайна, что заготовки-то эти – в основном культурного происхождения. То, что мы видим – это то, что научил нас видеть наш культурный опыт».

Идея архетипов была высказана Карлом Густавом Юнгом почти столетие назад; в нас сохраняются склонность мыслить образными категориями, способность обобщать и оперировать символами. Но это не для простоты и рациональности. Архетипы помогают пониманию сущего, а так же интеграции в данный социум.

В работе «Психология и поэтическое творчество» Юнг пишет:«Уже в самых первых зачатках человеческого общества мы находим

следы душевных усилий, направленных на то, чтобы отыскать формы, способные связать или смягчить действие смутно ощущаемых сил. Даже в чрезвычайно ранних наскальных рисунках родезийского каменного века наряду с жизненно правдивыми изображениями зверей встречается абстрактный знак, а именно восьмиконечный, вписанный в круг крест, который в этом своем облике как бы совершил свое странствие через все культуры и который мы поныне встречаем не только в христианских

церквах, но, например, также и в тибетских монастырях. Это так называемое солнечное колесо…»

Архетипы отражаются прежде всего через мифологические сюжеты. Собственно, мифология до сих пор вернейшим является средством передачи сакральных знаний. Правда, современность «преподносит» нам «подарки» в виде псевдомифологий, искусственно насаждаемых идей ради сохранения власти той или ной группой. Псовдомифологии тоже опираются на архетипы, точнее, «пиарщики» умело используют мифологическую канву для построения искусственных «теорий».

И мы утрачиваем способность к созерцанию. К сожалению, система образования, через которую мы проходим, привила стойкую нелюбовь к словам «миро-воззрение» и «миро-созерцание» (помните, как когда-то заставляли писать сочинения типа: «Мировоззрение Лермонтова»?). Всякие электронные новшества, гаджеты и девайсы занимают рабочее и свободное время довольно плотно, да так, что я, к примеру, с трудом могу себе представить, как это мои предки жили без «зомбоящика». И слова эти выстукиваю на клавиатуре компьютера. А ведь всего-то полсотни лет минуло царству «голубого экрана»! И в данный момент мы являемся свидетелями внедрения искусственного интеллекта в нашу жизнь. Но - жили же без всего этого...И пятьдесят, и пятьсот, и пять тысяч лет назад - жизнь всегда текла своим чередом - и во все времена хватало людей, как вполне удовлетворенных жизнью, так и глубоко страдающих от несовершенства миро-устройства в тот отрезок времени, в которой ему довелось пребывать на Земле. Вы можете посчитать автора ретроградом, поскольку я смею утверждать, что мы теряем способность к полноценному созерцанию, но, с другой стороны, возможно многое из того, что я расскажу, вы узнаете впервые. Надеюсь, что информация покажется Вам интересной. Глупо утверждать, что на протяжении последнего тысячелетия мы стали хуже. В конце концов - и это я говорю абсолютно искренне - если бы мне пришлось выбирать для себя эпоху, я остался бы в «сегодня». И страну я выбрал бы только эту. Потому что мне здесь интересно. Потому что я люблю свою страну. Если бы изобрели машину времени и предложили бы мне слетать на тысячу лет вперед и назад, я слетал бы. Но - только в прошлое, и то лишь из простого любопытства (заглядывать вперед - ни за что... страшно знать будущее). В конце концов, при определенном угле зрения на жизнь, понимаешь, что время и место, которое определено в мире именно тебе, не настолько и важно. Главное, что ты существуешь, мыслишь, познаешь. Давайте попробуем взглянуть на окружающий нас мир…

Дерево

В дорогу позвала молва о том, что в глухой деревне живет старушка, почитаемая в округе за ведьму. Это не все, мало ли у нас колдуний… Мне рассказали еще, что бабушка поклоняется… дереву, которое она сама себе выбрала в лесу. И вот я наконец выбрался в эту «тьмутаракань», точнее, в деревню Верховье, что на Вологодчине (Кадуйский район). Я опоздал. Из дому вышла ее дочь и сказала, что баба Клава при смерти. Уже и не говорит совсем: день - от силы два ей осталось. И еще дочь поведала, что злодеи какие-то ТО САМОЕ деревце сломали, после чего мать и занеможила. В дом меня не пустили, точнее, я и сам не попросился, отчалил с миром. Говорят, баба Клава колдунья была добрая. И считалась в своей деревне чудачкой. Да, украшала «свое» дерево, разговаривала с ним, подарки ему приносила - ну, да мало ли какой у кого «бзик»? Но дерево ее не трогали. Так, на всякий случай... «Злодеи», видно неместные были, не знали - что к чему. Тем более, здесь, в Верховье к деревьям особенное отношение. Так, принято до сих пор на годовщину смерти сажать посередине могильного холмика деревце. И местное кладбище представляет собой лес из таких деревьев, иногда и толстенных, в два обхвата; получается, дерево - как символ человека. Уже и крест сгнил, и холмик едва различим, а дерево - вот оно - растет себе.Я уже было забыл незадачливый эпизод. Но в начале лета один четырехлетний карапуз подозвал меня к березке и заставил приложиться ухом к ее шершавой и не очень приятной на ощупь коре. «Слысыс?!» - категорично спросил он меня. Я ничего не слышал. «А ты не дысы…» - Я задержал дыхание. И кажется, до меня донеслись утробные, едва доносящиеся перезвоны тысячи колокольчиков. Я заткнул второе ухо и напряг слух. Да, действительно: будто далекие колокольца переливаются. Ну, да естественно, соки поднимаются по стволу, отсюда и звон - не знаю где он. «Тепель слысыс?» - «Да» - «Оно зывое?» - «Кто?» - «Кто-кто. Делево» - «Конечно...» - «Знасит, ему больно?» - и малыш тыкнул пальчиком в надрез на стволе, наверное, сделанный любителем березового сока. Я кивнул.А потом, когда остался один, решил поверить открытие мальчика, переходя от дерева к дереву. Надо сказать, «пели» они не все. Но - большинство. И, что интересно, «музыка» каждого дерева отличалась своими тональностью, темпом и силой. И не всякую породу можно услышать: береза, осина, тополь

- у них стволы гладкие, а вот дуб или ель к ним не приложишься - кора очень уж рельефная...

На фото дерево в Юрьевце, городе, в котором Андрей Тарковский провел раннее детство. К слову, я специально туда ездил, чтобы ЕГО найти. Съемка 2000-го года. Этого дуба уже не существует.

Я вспомнил один странный рисунок, который кинорежиссер Андрей Тарковский сделал в 1986 году, когда лежал в госпитале при смерти. У него был рак, последняя стадия, врачи давали только несколько дней. И вот Тарковский изобразил на бумаге дерево. Одинокое дерево. Оно старое и не все его ветви покрывает листва. Справа от дерева - могильный крест. А в могучих корнях различим большой, покрытый поволокой... глаз. Такой вот символ. Знатоки Тарковского утверждают, что это неслучайно: Андрей Арсеньевич очень любил одну фотографию, которая была сделана в городе

Юрьевце, в 1933 году его отцом Арсением Александровичем. На фото изображены маленький Андрюша с мамой, Марией Ивановной. Они сидят на скамейке в нижнем правом углу кадра. Остальную же часть фотографии занимают корни. Гигантские корни дерева, даже ствол его едва попал в кадр. И действительно: если вглядываться, кажется, что чрез корни некто глядит из Бездны. Режиссер сделал дерево (другое дерево, мертвое) одним из героев своего последнего фильма «Жертвоприношение». В конце этой картины, напомню, дерево расцветает. Пытаясь поглубже разобраться в "деревянном" вопросе, я понял, что покойная баба Клава была вовсе и не чудачкой. Особенный пиетет к деревьям «примитивные» народы испытывали во все времена. Так, туземцы острова Маланка до сих пор верят в «ганту кайу», или «Древесных демонов», которые живут в различных породах деревьев и поражают людей болезнями. Некоторые деревья отличаются особой злобностью их демонов. Даяки на Борнео считают, что не следует рубить деревья, в которых обитают духи. На Суматре считается, что дерево - вещественная оболочка духов. В Америке знахари племени Оджибве убеждены, что слышат жалобы дерева, если его срубают без надобности. Негр - дровосек в Африке, срубая дерево, боится гнева живущего в нем демона и пускается на некоторые ухищрения: нанеся первые удары топором, дровосек проливает на землю несколько капель пальмового масла и убегает, в то время как дух занят слизыванием подношения. Сам Будда во время своих многочисленных метаморфоз 43 раза был древесным гением. В буддистских летописях упоминается Великое дерево Бо, а на острове Цейлон живет его потомок, по преданию, выросший из ветви дерева Бо. Люди собираются у дерева тысячами. Есть священное дерево Воданабе и в Абиссинии, на берегу реки Гаваш. Сюда тоже стекаются многочисленные паломники (кстати, слово «паломник» произошло от пальмовой ветви - а ведь это тоже часть дерева). И в творении великого слепца Гомера в деревьях есть необычные обитатели, нимфы. Они растут вместе с деревьями и, если нимфы удаляются от солнечного света, дерево лишается сока и его кора опадает. И по поверьям античных греков, если дерево срубается, с ним погибает его нимфа. Нимфы разных пород деревьев имели свои имена: так, в ясене жила Мелиада, а в дубе - Дриада. У нимф были враги - сладострастные Сатиры, которые всячески преследовали нимф. В русской демонологии сатиры трансформировались в леших. Лешие тоже весьма падки до женского полу и часто принуждают неосторожных девиц сожительствовать с собой. Леший - большой любитель выпить, а друзей у него нет, за исключением медведя, которого он не прочь попотчевать, что бы затем взять его в услужение. На Русском Севере вам еще могут рассказать про «свадьбу лешего» - если посреди леса вам вдруг попадется бурелом, знайте: по старинным поверьям, это следы свадебного поезда Лешака, когда разгульная свита неистово проносится над землей. Как следствие того - ураган и опустошение. Нимфы у славян превратились в Русалок (Нав, Берегинь). Русалки в народном

представлении были одновременно образами водных стихий и деревьев (хотя, есть теория, что эти существа – «заложные» покойники).В сказке Пушкина, если помните, есть дуб на Лукоморье, на ветвях которого сидит Русалка. Вы никогда не задумывались, почему именно дуб? У славян дуб издавна почитался священным деревом (но иногда эту роль перенимала сосна). Первоначально «дуб» просто означало «дерево». Даже семена дуба, по преданию, заносились весенними ветрами из райских кущей. Еще сотню лет назад больных детей носили в лес, раскалывали надвое молодой дубок, трижды протаскивали ребенка через расщеп и потом тщательно перевязывали дерево ниткой. Да что там прошлое! У любого нынешнего святого источника вы увидите куски ткани, привязанные к ветвям деревьев. Так, после того как вытрем себя, мы "отдаем", сами того не осознавая, болезнь... дереву. И это сейчас, в третьем тысячелетии от Р.Х....Шагнем на тысячу лет назад. Константин Порфирородный описывает руссов, приплывающих на остров св. Георгия для того, что бы совершить жертвоприношение под большим дубом. Путешественник Гельмольд рассказывает так о священном месте славян: «...Мы заехали в рощу, единственную в том краю, и увидели там дубы, посвященные Перуну. Они были окружены оградой с воротами. Это место было святилищем для всей страны и имело своего жреца...» Считалось, что у всех деревьев есть свой прародитель: Мировое Древо. Образ этого «супердерева» проносится через все времена у всех народов. В нашем, русском варианте оно лучше всего описано в одном апокрифе («Беседа Панагиота с фрязином Азимитом», 16 век): «...а посреди рая древо животное, еже есть божество, и приближается верх того древа до небес. Древо то златовидно в огненной красоте; оно покрывает ветвями весь рай, имеет же листья от всех древ и плоды то же; исходит от него сладкое благоуханье, а от корня его текут млеком и медом двенадцать источников...»Все это, скажите вы, мифология. Сказки. Когда умные машины срезают деревья многими и многими тысячами - разве задумываются лесорубы существовании каких-то там нимф? Смешно же... Но дело не в том, как представляют или представляли себе люди то же дерево. Как глубоко не проникнешь в суть той или иной вещи, все равно придешь к себе самому. Нет уже бабы Клавы. И на ее могилке тянется к небу крохотная еще березка. Живет себе, наверное, не горюя, тот гражданин, что повредил достопамятное дерево. Жизнь продолжается.

2. Муки и счастье рождения

Наличие так называемой “родовой травмы” большинством специалистов приветствуется. Больше проблем (особенно нервно-психических) наблюдается у людей, родившихся при посредстве кесарева сечения. Получается, “традиционные” роды – не просто значимое, но и полезное для младенца событие.Кто хоть раз видел этот маленький сине-красный визжащий комок, который достают из страдающей женщины, способен меня понять: никакой романтики и тем более мистики в акте рождения нет. Человечек, появляющийся на свет естественным путем, испытывает боль, холод, световой шок, своим криком он не только раскрывает свои легкие, но и выражает негодование по поводу развития ситуации. Он с превеликим удовольствием (если бы была возможность) вернулся бы назад…Но, если рассудить здраво: что еще, кроме акта рождения, является главным в человеческой жизни?Многие люди утверждают, что хорошо помнят, как они появились на Свет Божий. Писатель Лев Толстой – из их числа. Отложились ли в их сознании реальные события, или смутные детские сновидения, которые порой так путаются с реальностью, - неясно. Так называемый “эффект тоннеля” в описании “переживания своего рождения” неуместен, поскольку мало кто из мистиков сопоставляе физические размеры головы новорожденного и влагалища.Египетский иероглиф “женщина” представлял собой женщину, сидящую с поднятыми коленями. У нее заметно увеличенный живот и ниже ее тела заметны ручки и голова ребенка. Исследователи сделали вывод, что “женщина” и “рожать” во времена фараонов было одним словом. Именно в этой позе рожали в те почти мифические времена. Египтянка садилась на подставку из кирпичей (ее для каждых родов сооружали специально), сзади и спереди ее поддерживали две женщины, в то время как акушерка готова была принять ребенка в свои руки. Был ли это мистический акт, а может быть просто банальная процедура, египтологи так и не выяснили. Недавно я делал репортаж об одном московском роддоме (четвертом) и смею уверить: в соответствии с современными тенденциями там рожают... по-древнеегипетски.У многих народов женщина в родах и некоторое время после них считается

наделенной особой мистической силой. В Гренландии роженица по народным представлениям (конечно, в старые времена) обладала способностью успокаивать бурю. Для этого ей достаточно было выйти на улицу, набрать полные легкие воздуху, и, входя обратно в дом, выдохнуть.Джеймс Джордж Фрезер в своем труде “Золотая ветвь” описывает множество табу, связанных с родами. Часто уничтожается вся посуда, которой пользуется роженица. Но оружие, к которому прикасалась роженица, наоборот “очищается” и считается волшебным. Кстати, такая же сила распространяется на женщину во время менструации. А вот пищу роженице подают на конце длинной палки, ибо она способна осквернить руку дающего.

Жуткий страх на представителей примитивных племен наводит родовая кровь. Очень часто отцу запрещено видеть или брать на руки ребенка в течение нескольких месяцев. Почти непереносимый ужас наводит на примитивные народы выкидыш. Особенно – “скрытый”, когда беременность утаивалась от родственников. В таком случае опасность угрожает не только роду, но целому племени или даже Вселенной.

э

Обычай облегчать роды при помощи открывания всех замков, шкафов, сундуков, шкатулок, окон и дверей в доме, и даже развязывания всех шнурков на обуви, находящейся в доме роженицы (родильницы) распространен повсеместно. Все, что может быть открыто, должно быть не только распахнуто, но и в достаточной степени разработано, чтобы открывание не сопрягалось со значительными усилиями. Часто повивальные бабки приказывают снимать с привязи всех домашних животных и даже вынимать патроны их ружей. Недопустимый грех - когда кто-то в доме сидит, положа ногу на ногу или обнимает ноги сложенными руками. Классический пример - роды античной героини Алкмены. Семь дней она не могла разрешиться от бремени, родить Геракла, и все оттого, что у входа в дом со скрещенными ногами сидела богиня Люцина. Ребенок появился на цвет только после того как Люцину (очень странно, что богиня родов осмелилась препятствовать исполнению своего же профессионального долга, но из мифа слова не выкинешь…) обманом вынудили переменить позу.В античной Греции, если человек пропадал без вести, по нему заочно свершали погребальные обряды. В случае, если пропавший обнаруживался, он считался “условно мертвым” до той поры, пока не проходил весьма специфический обряд “нового перерождения”. Его протаскивали между ног стоящей женщины, омывали, завертывали в пеленки и передавали на “попечение” т.н. кормилицы. Лишь после этого чудесно возвращенный мог общаться с живыми людьми. Точно так же и в Индии человек, по воле судьбы считавшийся погибшим, должен был провести первую ночь по возвращении в большом котле, наполненном смесью жира и воды, да к тому же с табу: не произносить ни слова. Он обязан был сидеть там с поджатыми коленями, со сжатыми кулаками, в то время как на над ним совершались такие же обряды, которые свершаются над новорожденными. На следующее утро “новорожденный” вылезал из котла и для верности еще раз проходил все обряды, через которые человек проходит в детстве и юности. Между прочим, он должен был вторично вступить в брак со своей старой женой, которая совсем еще недавно считалась вдовой.

Бабка

Отношение к родам было двойственно. В русской традиционной культуре рождение человека, с одной стороны, воспринималось как великое таинство и воплощение Божьего замысла: “Бог дал, Бог взял”, “Божья прибыль”, “Дети — благодать Божья”. Существовало поверье, что у постели роженицы стоит сама Божья Матерь, помогая в родах. Родные молились: “Пресвятая Мати Богородица, сойди с престола Господня, и бери свои золотые ключи, и отпирай у рабы Божьей мясные ворота, и выпущай младеня на свет и Божью волю”.С другой стороны, акт рождения считался “нечистым”. Это объяснялось верой людей в греховность соития мужчины и женщины, о которой говорилось в писаниях отцов Церкви, и древними мифологическими представлениями о связи новорожденного с “иным” миром, из которого он приходит. Повивальная бабка, повитуха — лицо, которое не избиралось, не назначалось и, как правило, нигде не фиксировалось Женщина, становившаяся таковой, добровольно принимала на себя определенные, нигде не записанные, но прекрасно осознаваемые и ею, и тем сообществом, где она практиковала, обязательства. Своей небесной покровительницей повитухи считали "бабушку Соломониду" (Соломею). Согласно апокрифам, именно Соломонида принимали роды у Девы Марии и соврешала с младенцем Иисусом те же действия, что и деревенские повитухи на Руси. И роженицу повитухи заставляли произносить заговор-молитву в сечть мифической Соломониды: "Пресвятая Богородица, отпусти матушку Соломониду, не погнушайся еже грешной, помоги мне при разрешении…"Повитухи были сродни целительницам. Кроме принятия родов повитуха могла “заговорить” у ребенка грыжу, “отвести сглаз”. Считалась, что повитуха на “это дела” благословлена свыше причем она не имела права отказаться принять роды. Когда повитуху (другой вариант названия у русских: “пывушки”, “пойвушки”, “пуповы бабы”) шли приглашать на роды, брали с собой щедрое подношение. Повитуха прихватывала с собой травы, пузырьки с “наговоренной водой”. Собственно, это и был весь “инструментарий акушера”. При и родах повитуху не смели ослушаться.Методы повитух были, мягко говоря, странны. Замечу, что повитуху

приглашали только на трудные роды (а обычно это первые роды) – женщины и сами умели правильно перевязать пупок младенцу. Или в этом помогали мать родильницы или свекровь. Вдруг повитуха начинала петь: “Отомкнися, отомкнися, витой замочек, отоприся! Бела дубова дверь отворися, отворися, шитый бран положок расслабнися, расслабнися!..” Или брала квашню, замешивала в ней ржаное тесто и со словами “Как тебе, моя квашенка, мучится долгий денек, так бы рабе Божьей …. мучится один часок…” давала родильнице это тесто с ложки откушать. Если женщина продолжает находится в родах, повитуха шла к женщине, которая раньше легко рожала, брала у нее сырое яйцо и варила его со спорыньей, собранной со ржи. И приговаривала к тому же: “Как это яйцо в спорынье уварится, так и раба Божья … опростается!” Или готовила настойку на васильках и давала родильнице пить. Применялись и “экстремальные” методы: повитуха приказывала родственницам встряхивать родильницу… вверх ногами. Считалось, что так младенец “выправляется” и принимает правильное положение. Или такой “метод”. Берет повитуха икону, омывает ее родниковой водой над перевернутым ведром, и воду, оставшуюся на обороченном донце, заставляла пить родильницу. Сама же при этом поворачивала ведро к солнцу и повторяла заклинание: “По солону, по молону, опростайся по-моёму!” И оставшейся водой неожиданно брызгала прямо в лицо родильнице. В некоторых случаях испуг ускорял роды… Также родильнице давали пить настои корицы или корня чернобыльника – вместе с вином или уксусом. Считалось, что чернобыльник даже мертвый плод из утробы выведет. Еще родильницу отпаивали настоем так называемой “стрельной травы” (более точное название: “пострел боровой”). Причем эту травку повитуха собирала исключительно в “святые дни”, например, в Троицу.Повивальные бабки при необходимости (если ребеночек очень слаб) могли и крестить новорожденных. Как это ни странно, церковные правила не только не запрещали повитухам крестить, но даже вменяли в обязанность священникам объяснять "все мирянам а в особенности повивальным бабкам", что в опасных для состояния младенца случаях они должны окрестить его "путем троекратного погружения или обливания водою трижды с произнесением слов: "Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь!"Кстати перевернутое ведро применялось и при угрозе выкидыша. Чтобы родильница “не сронила”, повитуха опрокидывала ведро вверх дном, наливала сверху родниковой воды, потом, прошептав молитву “Живые помощи”, давала родильнице испить. Считается, на Руси рожали в бане. Это не совсем так – все-таки рожали там только в случае, если в доме много домочадцев, тесно... Но баня в родах играла ключевую роль. И каждый русский знал, что “распариться” в бане весьма пользительно в том числе и для успешного разрешения родов. Родильница при этом обращалась к повивальной “бабке”: “Ах, бабушка добрая, рука твоя легкая, сведи меня, страдалицу, в теплу парну баенку, в белу умываленку! Вызволи меня, бабушка, от мук и болестей…”

Если предоставлялась возможность, муж выпроваживал из дома всех посторонних, и для родильницы выбиралось самое удобное помещение. Если возможности не было, для родов выбирали не только баню, но и поветь, сеновал или клеть. Ходило поверье, что рожать без посторонних глаз (повитуха – исключение) легче. Повторюсь, повитуху вызывали только при затруднениях, ибо рожали женщины многократно, и волей-неволей появлялась “привычка рожать”, а уж отрезать пуповину могли родные. Если все же повитуху вызывали, она клала роженицу на пол (на постеленную дерюжку), либо на банную полку, и растирала ей тело руками и “суконками”. При этом она не велела роженице зевать: “А то в раскрытый рот войдет скверный дух и младенец в утробе задохнется!” Повитуха старалась внушить родильнице мужество:  просила во время родов не кричать “хулильные” слова и не проклинать себя и ребеночка: “От этого тягота-могота только увеличивается!” Иногда родильнице приказывалось рожать стоя; на матице (брусе) полотенце привяжет – и велит женщине за него держаться и тянуться, тянуться вверх. Или к себе на колено посадит, перегнет… А то и в лоно руки просовывает, младенца поправляет. Головка ребенка еще мяконькая, будто воск, и повитуха аккуратно и умело делает головку “долгой”. Современная медицина месяцами корпеет, чтобы исправить у ребенка врожденный вывих. Повитухи умели исправлять вывихи суставов сразу по рождении младенца!Во время родов считается нужным засветить лампаду перед иконой, иначе ребенок будет постоянно хворать; про больного ребенка часто спрашивают: “Верно у вас родился младенец без огня?”. При трудных родах зажигают венчальные свечи, занавешивают окна, чтобы никто “не сглазил”, просят священника отворить царские врата в храме. Повитуха, принимая роды, распускала на себе волосы, развязывала все узлы и застежки и заставляла сделать то же самое присутствующую при родах свекровь. Та и другая обязаны были прыснуть изо рта в лицо роженице водой, поскольку верили, что каждый узнавший о родах, но не сделавший этого “сам перемучается” за нее. Затем повитуха читала молитву “Сон богородицы” или обращалась к Божьей Матери за помощью со словами: “Пресвятая Богородица Мария, Господь с тобою, помоги распростаться, родить по благу, по-хорошему, рабе Божией ... Аминь!”Мужа родильницы, в трудных случаях звали к жене. Он должен был снять с правой ноги сапог и напоить жену. Еще его заставляли развязать пояс и прижимать коленом спину жены. Все это должно было ускорить роды. Тотчас после рождения ребенка мать заставляли произнести следующие слова: “Сама носила, сама приносила, починивала”. После этого бабка отрезывает пупок и заговаривает грыжу. Вот один образец “грыжных заговоров”: “Стану я, раба Божья …, благословясь, выйду я, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, выйду я в чисто поле. В чистом поле океан-море. В океане-море синий камень, под синим камнем серый кот (если заговаривают грыжу у мальчика) синяя щука (если новорожденный – девочка), защипывает и закусывает двенадцать грыж: и родову грыжу, и

становую грыжу, и пуповую грыжу, и яичну, и паховую, и головную грыжу, и зубную грыжу, и ушную и глазную грыжу, и ручную, и сердечную грыжу, и мокру грыжу, и подпятну грыжу, и подколенну грыжу и заплечну грыжу. Какого слова не скажешь, то крепче всех слов. Семьдесят жил и семьдесят суставов, и в едином суставе ключ и замок во веки веков. Аминь!" Важно не пропустить ни одного вида грыжи, ибо неизвестно, какая из них нападет на дитя.После заговариванья грыжи ребенка моют. Новорожденному мальчику кладут в воду яйцо или какую-нибудь стеклянную вещь. Девочке - только стеклянную вещь. Окатить ребенка в первый раз надо непременно “с локтя”При рождении ребенка замечают, сколько бугорков имеется на детском месте: столько и детей родит еще женщина.Заботясь о том, чтобы ребенок был любим отцом, его принимали от роженицы на мужскую рубаху. Чтобы новорожденного любили все деревенские жители, его обтирали полотенцем, к которому прикасались руки многих людей. Пуповину старались отрезать девочке на прялке, а мальчику — на топоре, чтобы ребенок приобрел способность соответственно к женским или мужским работам. По обычаю, ее отрезали на расстоянии трех пальцев от живота ребенка. После этого бабка-повитуха подносила ребенка к матери, заставляя ее посмотреть ему в глаза, чтобы установить между ними неразрывную духовную связь. И клала младенца на живот матери. Откуда в старину знали про то, что таким образом ребенок воспринимает микрофлору родителя и получает устойчивый иммунитет?В завершение родовых процедур мать и новорожденного мыли в бане. Это была не простая гигиеническая процедура, а ритуальное очищение от “родовой скверны” и защита от нечистой силы, сглаза. Повитуха сначала хлестала родильницу веником, а затем нашептывала над куском принесенного с собой хлеба заговор: “Как на хлеб на соль и на камешек ничто не приходит, так бы и на рабу Божию … ничто не приходило: ни порчи, ни прикосы, ни озевы, ни оговоры и никакие скорби. Поставлю я кругом тебя тын железный от земли до неба, от востоку до запада”. Хлеб полагалось положить в родильницы. Новорожденного повитуха парила со словами: “Бабушка Соломоньюшка Христа парила да и нам парку оставила. Господи, благослови! Ручки, растите, толстейте, ядренейте; ножки, ходите, свое тело носите; язык, говори, свою голову корми. Бабушка Соломоньюшка парила и правила, у Бога милости просила. Не будь седун, будь ходун; ба-нюшки-парушки слушай. Не слушай ни уроков, ни причищев, ни урочищев, ни от худых, ни от добрых, ни от девок-пустово-лосок. Живи, да толстей, да ядреней”. После этого ребенка клали на спинку и начинали его “править”, т. е. придавать его головке нужную форму, разминать косточки, вытягивать тельце, распрямлять ручки, ножки. Новорожденного несколько раз потряхивали и говорили: “Расправлен, теперь уж уродцем не будешь!”Послед, “детское место”, принято было закапывать в подполе или прятать в иглу избы под иконами. Верили, что “хорошую судьбу” получает ребенок, рожденный осенью, когда

собран урожай, или ранней весной (за исключением мая), когда расцветает природа. А лучшее для рождения время суток — с полуночи до полудня, когда солнце на подъеме. Ребенка, появившегося на свет в Великий или Рождественский пост, в день памяти святых мучеников, наоборот, ждала тяжелая жизнь. Неудачным днем считалась также пятница, особенно совпадавшая с тринадцатым числом, а также третий, восьмой, девятый, тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый, девятнадцатый, двадцать пятый дни по лунному календарю.Судьбу новорожденного пытались определить и по картине жизни, которая разворачивалась за окном в момент “выхода” ребенка на “белый свет”, а также по множеству примет. Верили, что ребенок, родившийся в “рубашке” (в околоплодной оболочке), будет счастливым. Если ребенок часто “прохрякивает”— недолговек, потому что “от болезни будет истесняем”. Если ребенок родился не в родном доме, то “таковому век дому своего не видать, и работы чужей не минуть”. Если у младенца “чело велико”, то это знаменует, что он будет разумным, если уши велики — будет глуп.В течение нескольких дней после родов мать и младенец считались нечистыми и даже опасными для окружающих. По прошествии недели после родов необходимо было провести обряд очищения. Для этого приглашался священник, который читал специальную молитву “Во внегда родити жене отроча…” в том помещении, где женщина рожала, или в церкви, по заказу ее семьи. Одновременно с этим проводились и народные очистительные обряды. Так, например, роженицу в течение трех дней после родов каждый день мыли в бане или просто водой из шайки. На третий день после родов роженица и повитуха совершали обряд “размывания рук”, во время которого они поочередно поливали друг другу руки водой из чаши. Вода для этого была “непочатой”, т. е. взятой непосредственно из колодца или реки до восхода солнца, а в чашу была положена серебряная монета и зерна злаковых культур. Серебряная монета придавала дополнительную очистительную силу воде, а зерна должны были обеспечить дальнейшую плодовитость роженице. Крещение ребенка в православном храме частично снимало “родовую скверну” с него и матери, но окончательное избавление от скверны происходило лишь на сороковой день, когда женщина принимала в церкви очистительную молитву.

Здравствуй, Свет!

Рассказывает Анна Петровна Фролова из хутора Родионовский, что в Волгоградской области (она 1905 года рождения): “…Вот схватки у меня сделались. Я послала мужа искать бабку-повитушку. Глядела, глядела в окно. Не дождала. Ребятишек затворила в клеть. Подготовила ножичек, ниточку, и на пол легла. И так тяжко! Ну, и понесла с молитвой: “Спаси, Бог! Ради Бога здоровья! Да, Господи, сохрани младенца!” Вот родила, думаю: “Дитя мое рожденное, дитя благословленное. Бог тебя дал, мне в муках спослал! Слава тебе, Господи, что все хорошо сделалось!” Перевязала пупок, отрезала. Завернула дочерю, на кровать на подушку положила, сама на печь залезла. Идет муж с бабкой-повитушкой. А я уж сама отповивалась…”Как видите, одна проза. Но представьте себе женщину, которая, выгнав старших своих детишек, сама у себя принимает роды! Разве не подвиг? Считалось, что в первый раз новорожденного надо обмыть “пробежной” водой, в которой должны плавать зерна ржи, овса или гречихи. На дно корыта еще клали серебряную монетку. В некоторых местностях (я, естественно, говорю о культуре русских) в “пробежную воду” добавляли кусочек сала и доливали ложечку водки – чтобы младенчик был “здоровым и богатым”. В первый раз “бабка” обмывала только с локтя и приговаривала: “Вдоль да ты расти, поперек толсти! Чтоб роток-говорунок, а в головку разумок, чтоб ручки хватали, а ножки бежали! Будь здоров, будь здоров, будь здоров…” И кстати одновременно повитуха вправляла новорожденному ножки-ручки, если они вывихнуты, и мягонькую еще головку округлой делала.Моет “бабка” ребенка, и там, где на пуповине ниточка завязана, прикусывает губами; если парень – через ворот мужской рубахи, если девочка – через свою. И заговаривает грыжу: “Кусаю, закусываю помху и грыжу и дикой родимец!” Считалось, если ребенок появляется на белый свет лицом вниз, он “не жилец”. Худо, когда у новорожденного головка “раздвоена”, он слаб или вяло кричит. Головка должна быть маленькой и крепенькой. Смотрели, тверд ли в ушах хрящ: если мягок, тоже к скорой смерти новорожденного. Хорошей приметой считалось, если ребенок появлялся на свет с волосами. Счастливыми считались появившиеся на свет в рубашке (“в пузыре”, “в сорочке”). Пленка эта очень береглась: ее зашивали в ладанку и носили вместе с крестом на шнуре.

Большое значение придавали времени рождения. Предпочтение отдавали родившимся утром – такие согласно поверью должны стать здоровыми и счастливыми; родившиеся в полдень “обречены” стать богатыми, но вместе с  тем задирами и буянами; “вечерний” ребенок будет часто хворать, рискует стать пьяницей и рано закончить жизненный путь; “ночной” будет ладно жить в семействе, станет хитрым и ловким.

Смотрели и на небо: родившийся в полнолуние получает в дар долгую жизнь. Если младенец родился под убывающую луну, будет хворый и болезный. Если молодой месяц “вверх рогами”, ребенок будет беспокойным и упрямым. Если на ночном небе яркая звездная россыпь, человечек вырастет зорким и с ясным умом. Если родился во время буйного ветра, будет смел и удал. Ребенка специально заворачивали в отцову любимую рубаху – чтобы тятю

любил. Еще клали младенца в угол под веник, да приговаривали: “Как веник на одном месте лежит, да спокойно, не слышно его, не видно, так и дите наше рожденное спит хорошо да здоровым растет!” Если у матери первый ребенок, ей велели сорвать с березового веника, которым младенца обмывали, несколько листочков, да за пазуху положить. Это для того, чтобы и второй ребеночек народился. Ребенка в постельку клали лицом к западу или северу – считалось, так он будет спокойно спать. А в колыбельку ребенка перекладывали лишь на третий день. Права, если младенчик ревун, в колыбель его раньше ложили. Недоношенное дитя на печи выхаживали – там теплее. До шестинедельного возраста (40 дней) младенца никому не показывали (кроме матери, отца, свекрови и повитухи), боялись “сглаза”. Да и родильница тоже береглась лишних людских взглядов. Считалось, что ангел приносит новорожденному душу при рождении, и она, душа, очень ранима в первые дни. Только через шесть недель брали у священника в церкви “молитву для младенца” (очистительную молитву), и только тогда мать считалась “очистившейся”. А до того она даже в церковь не имела права заходить. Кстати, если младенец умирал до шестинедельного возраста, мать все равно приходила в церковь на седьмой неделе и брала “молитву для младенца”. Следующий после родов день назывался “бабьим” или “родинами”. Когда о новорожденном узнавала вся деревня (или иной населенный пункт), родственники, знакомые или ближайшие соседи пекли пироги с льняным маслом и приносили в подарок родильнице – “на зубок”. И еще обязательно пекли блины. Запрещено было печь пироги и блины только беременным женщинам. Родильница по обычаю от каждого угощения понемножку “попотчуется” или просто прикоснется к пирогу губами – отдает все хозяину. Гости желают ребеночку “быть хорошим, пригожим, счастливым, таланным”, но смотреть новорожденного не дозволяется. Зато принято было родную бабушку новорожденного “за уши потягать” – чтоб внук рос большой. Бабушка выпивку выставляла. Это называлось “обмыть ножки” или “сходить в ответки”. Несли гостинцы: полотенчики, рубашки, пеленки. Или маленький кусочек мыла – но только обязательно с подарком надо приходить. Гостей за “родильный стол” усаживали, а для увеселения приготавливали особое пиво. Гостей принимают до крестин, но, что характерно, на “родинах” ничего не говорили о новорожденном, будто его и нет. Больше говорили о повитухе, о ее умении и старании. Веселье было чинным, осторожным. Для “родин” и соответствующие обрядовые песни имелись, такая, к примеру: “Через гору тропонька, ой, шла бабка-пойвынька. Спросил ее Господь-Бог: “А где была, бабка-пойвынька?” – “На родинах, Боженька!” – “А что приняла, бабка-пойвынька?” – “А у Марии сыночка, как ясного соколочка, отцу на утешенье, добрым людям на веселье!” Если говорить о профессии повитухи (а это все-таки была именно профессия, ведь бабка получала за свою работу деньги и другие подношения), судьба

“акушера из народа” непроста. В “деревянной” Руси умершей повивальной бабке клали в гроб палку и привязывали к поясу платок с маком. Считалось, что на том свете на нее нападут дети, которым она помогла родиться. Якобы “родились они для горестей земной жизни”. Если повитуха не успеет отбиться палкой, то она рассыпает мак; дети бросятся подбирать маковые зерна – а повивальная бабка имеет шанс от них убежать…Когда повитуха сочтет возможным уходить, происходит “очищение” всех присутствовавших на “родинах”. Зажигали перед иконами свечу, молились, и водой, в которую клали хмель, яйцо и овес, умывались сами, а после мыли младенца. Во время умыванья родильницы повитуха говорила ей: “Как хмель легок да крепок, так и ты будь такая же; как яичко полное, так и ты полней; как овес бел, так и ты будь бела!” А когда мыли ребенка, то приговаривали: "Расти с брус вышины да с печь толщины!".По уходу бабки-повитухи все хлопоты и заботы о ребенке ложатся на его мать. Она должна выполнять “отточенные” веками предписания. Так, чтобы младенец покойно спал, не должно качать люльку пустой; чтобы он беспрепятственно рос, не нужно ему отрезать ногтей и стричь волос ранее года; чтобы не запоздал с разговорной речью, не нужно давать ему смотреться в зеркало; чтобы не сделался “сидякой”, чтобы он научился ходить не позднее своих сверстников, не должно мести около него, когда он сидит на полу.Мать в пору младенчества своего дитяти должна особенно внимательно следить за своей речью, чтобы не ругать, а тем более не проклинать его и в досаде не говорить ему: "Пропади ты пропадом!". От брани и проклятия дети делаются глупыми или не растут.В родильных обрядах исследователи выглядывают остатки древнего язычества. “Родины” – рудимент старого культа богини всех женщин, которую возможно именовали “Рожаницей”. В “Вопросах” Кирика (XII век) написано: “аже се Роду и Рожанице крають хлебы и сиры и мед? Бороняши вельми: негде, речи молвить – горе пьющим Рожанице!” Незаконные трапезы, творящиеся языческим богам, в том числе Роду и Рожаницам, осуждаются многими авторами того времени. Блины, подававшиеся к столу на “родинах” – и есть то самое подношение Рожанице. Характерно, что такие же блины пекутся и в наше время на похороны и на поминки. Впрочем, современная наука почти ничего ни знает о языческих богах, и питается только отрывочными сведениями из духовных текстов, осуждающих языческие обряды (например, “Слово об идолах” и “Слово христолюбца”, относящиеся все к тому же XII веку). А потому судить верно о смысле и значении того или иного архаичного обряда затруднительно.

Отвлечение второе. Облака

Вы бывали когда-нибудь в облаке? Да-да, в самом облаке! Такое возможно, к примеру в горах, на высоте около трех километров, или пониже. Вы карабкаетесь на вершину, а чуть выше вас поджидает маслянистый туман, в который вам предстоит нырнуть. Это и есть «уровень облачности». И что же там, внутри облака? А ничего: просто туман, каким он бывает обычно в лощинах осенним утром. Только, пробираться через него надо добрых полчаса (а ведь внутри облака может идти дождь). Зато, когда, наконец, влажная вата пройдена...То же самое вы видите в иллюминатор самолета, когда он «прорывает» облачность. Опять же, много-много пара, собирающегося противными сгустками и лениво вихрящегося. Зато - как они божественны при взгляде сверху! Пока самолет плывет на своей привычной высоте в 10000 метров, под вами простираются белоснежные поля, похожие на поверхность какой-то фантастической планеты. И хочется смотреть, смотреть... С горной вершины это зрелище еще более захватывающе. Представьте: вы один, под вашими ногами простирается весь мир, даже облака где-то там, внизу, а уж о человеческом муравейнике даже и не думается - таким ничтожным кажется цивилизация по сравнению с этим великолепием... но пора бы вернуться на грешную землю.Мое детство связано со старой Москвой 1970-х, когда город усиленно обновлялся и жителей ветхих домов выселяли на далекие окраины. Люди, выезжая, бросали в своих квартирах все, казавшееся им ненужным: обследование выселенных домов стало любимым занятием всех окрестных пацанов. Одна из моих многочисленных тогдашних находок - книжка, изданная в 1907 году. Почти все находки я впоследствии выбросил, посчитав хламом, ее же оставил. Называется она «История возникновения Апокалипсиса». Автор - Николай Морозов. Не буду касаться своих личных приключений, связанных с этой книгой, а расскажу суть: Николай Морозов доказывает, что Откровение, считающееся самой таинственной книгой в истории человечества, написано не апостолом Иоанном, а Константинопольским патриархом Иоанном Златоустом. Текст же Откровения являет собой описание урагана, пронесшегося над островом Патмос 30 сентября 395 года н.э. и астрологическое пророчество на

состояние звезд на 13 марта 399 года.  Степень истинности гипотезы автора пусть останется в стороне. Нам интересно другое. Автор говорит, что «видения Иоанна есть поэтические описания движений и форм различных туч, которые он видел в грозе, разразившейся над островом в 395 году». Сам Апокалипсис оставим в неприкосновенности: его загадка уверенно уносится в следующее тысячелетие и уж наверняка переживет всех нас. А вот кое-что из личных наблюдений Морозова приведу: «...над горизонтом медленно поднималась тяжелая, свинцово-сизая туча с ее белым, пятнистым краем, завернутым книзу, как свиток старинного пергамента... следовавшие за нею облака, под влиянием крутящегося по всему видимому небу гигантского урагана, гонялись по всем направлениям друг за другом, принимая самые причудливые формы. Большинства из этих форм совсем не знают непосвященные, потому что обыкновенно прячутся дома...» А вот описания облаков, которые чрезвычайно походят на мистические видения: «...это сходство с живой человеческой головой дополнялось еще тем, что верхний край узкого отверстия в свинцово-сизых тучах, принял вид густой шевелюры снежно-белых волос над разгневанным ликом солнца, а нижний край образовал под ним как бы воротник... На огненном фоне горизонта сидела какая-то гордая женская фигура в пышном багряном одеянии и держала в вытянутой руке чашу, чрезвычайно похожую на те, которые употребляются в церквах для причастия... От медленного движения тучи казалось, что она плавно наклоняется вперед, как бы желая поднести кому-то эту чашу...»Вот, подумали вы, мало ли кому что покажется! Каждый ребенок (да и взрослый!) обожает угадывать в облаках знакомые очертания. Броситься спиной на траву и смотреть, смотреть на несущихся по голубизне фантастических существ... и ни о чем не думать: это ли не счастье? Но пример книги Морозова показывает, что из облаков еще можно строить целые теории.Мы начали со взгляда на облака сверху. Привыкли же мы их видеть, как нечто далекое, недоступное. Так, и предки наши не знали, что это - лишь пар, отчего впадали во всяческие поэтические воззрения на природу. Причем, заблуждения об облаках настолько разнообразны, что одно только описание «облачных сравнений» достойно целой поэмы. Так, небо когда-то представляли бескрайним воздушным океаном, по которому проплывают «корабли» - облака. Дожденосные облака иногда представляли бочками, наполненной дождевой водой, или - целомудренными девами, убегающими от бога-Громовника. Он гонится за ними, настигает и, сжимая в своих объятиях, лишает девственности, т.е. заставляет рассыпать плодотворящий дождь.

В одной деревне в Костромской области от местного, доморощенного поэта я услышал мнение о том, что де облака – как серая масса головного мозга человека. Якобы Земля мыслит своими облаками. А что: красиво.Для всех индоевропейских народов самое древнее представление облаков - быками и дойными коровами Индры (божество небес, обычно

изображавшееся в виде прекрасного юноши, летящего по небу в сопровождении небесных танцовщиц - апсар). Индра доит коров своими палицами-молниями, и они проливают из своих сосцов освежающее молоко (дождь). Даже русская загадка про тучу звучит: «черная корова весь мир поборола».

Облака представлялись небесными одеждами, волосами, прядевом. Наряду с волшебными коровами народная фантазия породила золотогривых-золотохвостых коней, тура - золотые рога. А еще облака казались нашим предкам волнистыми, лохматыми шкурами, покрывающими небесный свод. У греков Громовержец-Зевс, шествуя в туче, закрывался ей, как щитом. Откуда такое разнообразие? Да от самой формы облаков, их же тысячи! Но

все равно, облачный покров издревле ассоциировался со шкурой (на санскрите облако звучит как «vrsaham tvacam», что значит: «дождящая кожа»). Удивительно, но с таким образом неба связан современный русский обычай подстилания шубы. Я не один раз наблюдал в системе свадебных обрядов, которые еще сохранились в русских деревнях, обычай стелить под ноги молодоженам вывороченный тулуп, прежде чем они войдут в свой будущий дом. Молодые должны немного постоять на нем, в то время как старики произносят краткое заклинание (в разным местах они свои). Этому следуют свято, хотя никто не смог толком объяснить его смысл. Так вот, шуба символизирует собой сами небеса. То, что молодые «прошлись» по небесам, означает: они теперь защищены от нечистой силы, с них сняты все злые чары и им дан залог счастья, плодородия и богатства. Существует еще одно старинное поверье, которому, в отличие от описанного выше, уже не следуют: если в лунную ночь на Святках пойти к проруби, разостлать по люду коневую или воловью шкуру и, лежа на ней, смотреть в воду, то нечистая поднимет шкуру, понесет ее по воздуху и покажет все то, что должно случиться в будущем...С облаками к тому же непосредственно связано распространившееся у нас празднование Коляды, трансформировавшееся в современной России в Рождество и Масленицу (даже произошло некоторое смешение обрядов: все из-за потери смысла). Ходят ряженые, дурачатся - но никто не задумывается, почему все это и зачем. А раньше - знали. Пекут к Колядам в деревнях печенье в виде «коровок», «барашек», «козюль» - зачем? Оказывается, эти крохотные выпечки обозначают «небесные стада» - облака (взять хотя бы происхождение нынешних выпечек: коровай - от «коровы», баранка - от «барана»). В день зимнего солнцеворота Индра арийцев разгонял тучи, аналогичное вытворял славянский Святовит и это означало победу Верховного божества над нечистой силой, что и символизировали «козюли». Еще сто лет назад, во время написания Морозовым (кстати, в тюрьме) книги, в Архангельске на Масленицу на огромных санях запряженных 20-ю лошадьми, возили по городу быка. Это была имитация выезда Перуна, несущегося на грозовой туче. Как известно, народное поверье впоследствии передало Перуновы функции Георгию Победоносцу, считающемуся предводителем небесных стад: весной он выгоняет их на «нивы небесные». Первоначально в праздник Коляды по полям и селам водили тех животных, в образе которых водящим виделись облака. Потом люди сами стали облекаться в шкуры животных: быков, баранов, лисиц, медведей, волков и т.п. Очень часто среди колядующих используется вывороченный тулуп. В таких нарядах «окрутники» призваны бегать по улицам шумными вереницами, плясать, дурачиться, тем самым обозначая весенний разгул облачных духов. Против этого с особым неистовством (и тщетностью) боролось христианство. Еще в XI веке  Новгородский епископ Лука Жидята возмущался против колядующих: «... иныя лица своя и всю красоту человеческую, по обряду и

подобию Божия сотворенную, некими ляврами (масками – Г.М.) или страшилами, на диавольский образ пристроенными, закрывают, страшище или утешающе людий, Творца же зиждителя своего укоряюще...»

3. Младенец во времени

Считалось, что ребенок, рожденный после смерти отца, наделен волшебным даром, и если он дунет в рот ребенка, больного молочницей, то больной исцелится. Дети (как и старики), согласно народным представлениям всех этносов, находятся в опасной близости от границы, разделяющей жизнь и смерть, и, следовательно, более беззащитны перед силами зла, нежели взрослые люди, поэтому обращение с ними обставляется многочисленными предписаниями и запретами. В течение первого года (повторюсь) у ребенка не должно обстригать ногтей, в противном случае он станет… вором. Не должно в шутку покрывать ребенка решетом - он не будет расти. Не должно мочиться, держа на руках ребенка, - иначе у него изо рта будут течь слюны. Ребенку до года нельзя шить рубахи из нового холста (кстати для похоронной одежды предпочтительным считался беленый холст, бывший в употреблении). И в наши дни в России повсеместно известен запрет перешагивать через ребенка, причем он распространяется не только на «ползунков», но и на детей более старшего возраста. Мотивация этого запрета проста: ребенок не будет расти.В русских деревнях внимательно присматривались к физическим данным, состоянию и поведению ребенка, веря, что они могут являть собой добрые или худые предзнаменования. Так, если ребенок растет пухлым и нежным, говорят, что его “нежит земля, он не жилец на белом свете”. О долговечности ребенка судят по следующей примете: если у него "подошвы сальны", он скоро умрет.  Если у ребенка широкое темя - значит он живуч, а острое - признак недолговечности. Считается, что если ребенок сразу после рождения улыбнулся или вообще начал улыбаться до месяца, то он не будет долго жить. Точно так же говорят, если новорожденный особенно хорош собой и мало плачет: “Ангельская душа - Господь к себе приберет”. И наоборот, считается, что если ребенок некрасив, то, став взрослым, он станет красавцем. Эту примету особенно часто относят к девочкам.Откуда так много “смертных” примет? Все просто: младенческая смертность в отсутствие должного медицинского наблюдения в старой России была ужасающей. На что можно было уповать простому крестьянину кроме владычицы-судьбы?

Прекращение грудного кормления - важный момент в судьбе ребенка. В качестве оберега повсеместно читались специальные заговоры на отнятие ребенка от груди: “Приде красна весна, сойдут белые снега, оголятся серые горючие камни. Отпали бы тоска и телесная сухота от белых грудей, от буйной головы, от черных бровей, от ясных очей, от бела лица, от ретивого сердца. Семьдесят жил и семьдесят суставов, и в едином суставе ключ и замок. Во веки веков. Аминь!” В некоторых локальных традициях прекращение грудного кормления сопровождалось развернутым обрядовым действием: накрывался стол, на стол ставились разные яства, и при них клался березовый прутик; ребенка жали к столу и, смотря в окно через его голову, тихо говорили: “Как лес не тоскует по дереве, так ребенок не тосковал бы о грудях…” После этих слов замечали, что ребенок станет хватать из поставленного на стол, тем и надо его больше кормить; если он схватит прутик, значит должно этим средством принуждать ребенка, когда он не ест чего-нибудь по капризу.

Ребенок, отлученный от груди в пору цветения деревьев, поседеет раньше срока. Если ребенок отлучен от груди в то время, когда птицы улетают на юг или возвращаются домой, вырастет нетерпеливым и переменчивым.Отнимать ребенка от груди предпочтительно в Страстную пятницу, и в такой день, когда нет памяти какого-нибудь святого мученика. Повторное кормление ребенка грудным молоком (когда мать отлучила ребенка от груди, а потом, пожалев, снова стала кормить), согласно русским народным представлениям, считается крайне нежелательным: такой ребенок (и соответственно взрослый человек) будет обладать «дурным глазом». В деревнях юго-западной России еще и сегодня считают, что ребенок не

ходит оттого, что у него “спутаны ножки”, поэтому, как только он делает первые шаги, мать или бабушка “перерубает ему путы”, “чтоб он не потыкался, вот он подымается, только пошел, подымается ребеночек - и сзади ножичком перекрестишь крест-накрест”. Или просто чертят ладонью крест между ног ребенка.Самыми обычными болезнями детей считали “призор” (сглаз) и “ночницу”. Если ребенок немного лишь занеможет, мать ограничивалась тем, что поила его водой, слитой с ее “приданой” иконы или же с иконы Св. Тихона. Против "призора" произносили над младенцем следующий заговор: “Пойду перекрестясь, выйду из двери в двери, из ворот в ворота, в чисто поле, в широкое раздолье. Приде три дорожки. Пойду по первой дорожке. Встретится сама Мать Пресвятая Богородица со ангелами и со архангелами и со всей небесной силой. Попрошу я ангела и архангела со всей небесной силой: снимите с раба Божия младенца притчи, призеры и витряны переговоры, от чего дума материна. Во веки веков. Аминь!” “Ночницу” лечили так: на утренней или вечерней заре открывали немного дверь, выносили на руках ребенка, прикрыв его полотенцем, чтобы ветер не касался его и, став в дверях, произносили три раза: “Заря заряница, красная девица, возьми у раба Божия младенца ночную рыкушу и полуночну, и денную, полуденну - унеси за сине море, за высоки горы. За высокими горами змийно жигало сожгит и спалит. Во веки веков. Аминь!” Если у ребенка “колотье в ушах”, мать брала ножницы или медную иглу и концом колола слегка вокруг уха, приговаривая: “Исоф ты, Исоф, не коли у раба Божья младенца в уши. Стану колоть ножами, топорами, вострыми клепиками, когтями да ногтями от рождения до венчания, от венчания до скончания…”В русской фольклорной традиции вплоть до настоящего времени бытует множество заговоров от детской бессонницы. С просьбой вернуть ребенку сон в них, как правило, обращаются к домашним животным: коту, мышке и т. д. Например: “Мышка-игрушка, ты подшутила над рабом Божьим, младенцем (имярек). Я раба Божья … отшучу над тобой. На-ко топорок, да ножичек, да палочку и работай во всю ночь. Не спи, и дай рабу Божьему младенцу спать. И будьте мои словеса крепки и емки. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!” При этом делается из дерева маленький топорик, ножик и палочка, которые кладутся на ночь под подушку ребенка. Если ребенок часто плакал, ходили к курам под насест “заговаривать крик”: “Куры белые, куры серые, куры черные, куры рябые, возьмите свои криксы-вериксы, возьмите криксы денные и полуденные, ночные и полуночные. Куры рябые, куры краснопёрые, куры космоногие, куры хохластые, возьмите свои криксы-вериксы. Куры спят, и люди спят, и этот человечек спит…”Если та или иная детская болезнь “не поддается” заговорам и простым магическим приемам, то ребенка “перераживают”. Записано в одной из деревень на Русском Севере: "В бане моешься с ребеночком, три волосины ребеночку на головочку положи, он плохой не будет, прям из своей матины выдерни три волосины и положи ему на головочку, и так двенадцать раз

сделай, и на Чистый Четверг надо сделать, когда случится с ребенком, он плохой не будет, он утихает. Своею матиною прям на него садись и говори: “Чем ты порождался, тем прикрывался, чем порождайся, тем прикрывайся!” И перейди через него, он отойдет. На темечко положи три волосины, только, чтоб вниз лицом не лежал, чтоб вверх”. По другим вариантам “перераживание” заключается в том, что мать три раза “пронимает” ребенка через платье, т. е. опускает головкой вниз за пазуху и вынимает из-под платья, тем самым имитируя рождение ребенка. В случаях серьезных заболеваний русские знахарки, помимо “перераживания”, прибегали к обряду “перепекания” ребенка. Для этого разжигали в печи огонь, брали лопату, которой клали в печь хлебы, сажали на лопату ребенка, потом снимали его, а лопату всовывали в горящую печь. Так повторяли три раза.

Ангелы тешат…

“Ночь. Нянька Варька, девочка лет тринадцати, качает колыбель, в которой лежит ребенок, и чуть слышно мурлычет:Баю-баюшки-баю,А я песенку спою...Перед образом горит зеленая лампадка; через всю комнату от угла и до угла

тянется веревка, на которой висят пеленки и большие панталоны. От лампадки ложится на потолок большое зеленое пятно, а пеленки и панталоны бросают длинные тени на печку, колыбель и Варьку... Колыбель жалобно скрипит, сама Варька мурлычет - и все это сливается в ночную, убаюкивающую музыку, которую так сладко слушать...”Это Чехов. В его времена, столетие назад, картина со склонившейся к колыбели женщиной была настолько привычна, что требовалось напрячь воображение, чтобы увидеть в ней поэзию. Время колыбели ушло. То есть, коляски с мягкими рессорами вполне заменили допотопные конструкции. Теперь колыбель (их еще называют на Севере “зыбками”, а на Юге “люльками”) можно встретить в музеях, как непременный атрибут “избы крестьянина”. Хотя, сентиментальные иностранцы их и сейчас делают: шикарные люльки из дорогих пород деревьев продаются в модных салонах для молодых родителей....Колыбель висит над могилой - так говорили древние. Само слово “колыбель” - как нечто “колеблемое”, неустойчивое. И наоборот, слово “зыбкий” произошло от крестьянской “зыбки”. А уж про то, что наша жизнь сама по себе “колеблема” и “зыбкА” - уж лучше и не задумываться...На Руси, как и вообще во всем мире, люди издревле задавались примитивным вопросом: откуда берутся дети? То есть, что Господь их дает  - это само собой, но все же: и он где-то их берет!  Наивный вопрос, но в разные времена на него отвечали по-разному. Среди славян ходили смутные предания о том, что дети до своего появления на Свет Божий живут в безвестных пространствах небесных миров, откуда и прилетают в урочный предопределенный срок на Землю - в виде белых бабочек - мотыльков, чтобы вселиться в новорожденного. То, что детские души прилетают из рая - в этом никто не сомневался. Правда, считалось, что возвращались в небесный рай только души безгрешных младенцев, которым нечего было и забывать из омраченной греховной печалью Земли. То, что происходило с теми, кто постарше, решалось в “высших инстанциях” в индивидуальном порядке.Считалось, если смеется ребенок во сне - значит, что его “тешат ангелы” и он видит блаженную страну, откуда спустился на Землю; ангел-хранитель касается в это время его головки (а если плачет дитя - то видит он дьявола). На Руси были убеждены, что младенцы во время своих снов, если смеются, видят волшебные райские сады, наполненные светом и благоухающие розами. Примерно в таком духе люльки и украшали: на боках вырисовывали “райские” деревца, царских птичек, лазоревые цветочки... В головной части зыбки изображали красно солнышко в лучах, а в ногах - ясен месяц о звездах. У подножья еще обязательно пристраивали (пририсовывали) крест. Такую красоту передавали из поколение в поколение, и не одна дюжина младенцев вырастала в одной люльке.

Чаще колыбель делал сам хозяин. Пусть не такая красивая, как если б сделал умелый мастер, но денег не стоила, да и тепло родной руки хранила. Из четырех точеных палочек сбивалась квадратная рамочка, не более аршина в длину. Потом на рамочку навертывалась крепкая тряпка - полотно. Натягивали его слабо, с углублением. После хозяйка зашивала его кругом. На дно укладывали досочку, туда же клали сено и пеленочкой застилали. Шилась маленькая перьевая подушечка; когда перо сбивалось, его меняли. Одеяльцем служила простая самотканая дерюжка, или оно сшивалось из

ситцевых разноцветных лоскутков. Была зыбка еще плетеная, из сосновых дранок - как корзинка, только продолговатая. Еще “лубочку” сшивали, из коры липы. “Лубочку” брали с собой в поле, когда страда была. К ней еще “почемки” приделывались, чтобы за плечи можно было вешать. Мать кладет ребеночка в этот короб, за спину заткнет - и идет жать. Жнет-жнет, да и так его заколыхает, что убаюкивается младенец сладким сном почище, чем на очепе…

На этом самом очепе люлька висела в доме. Очеп - это такая длинная, гибкая и крепкая жердь. Как правило, очеп делали из молодой березы; сосновая жердь ломается, а еловая не так хорошо выгибается. Береза хорошо гнется и одновременно не “дает трясу”, а потому качание получается очень мягкое и без толчков. В матицу (верхний брус избы) вбивали железное кольцо и вдергивали в него очеп - и тянулся он в пол-избы. На конце очепа еще гвоздь вколачивали, и веревку наматывали, чтобы зыбка не слетела. Когда ребеночек подрастал, ему сколачивали люльку побольше: в ней он спал до двух, до трех, а то и четырех лет, пока дите силы не наберет. Ребенка до года чужим вообще не было принято показывать, а потому люльку покрывали ситцевым или холщовым пологом. Если ребенок в зыбке оказывался открытым, это считалось грехом, и полог закрывали с молитвой: “Господи Иисусе Христе, сыне Божий, спаси и сохрани младенца Христова!”

Висит зыбка на очепе, туда-сюда покачивается, очепок поскрипывает, а матушка в то время “баит” дите такой примерно байкой: “У царя-то, боярина колыбель богатая: новоточенная, позолоченная, с серебряными крюками, бархатными да шелковыми ремнями. Положки золотой парчи, в головах куни, в ножках соболи, одеялышко черного бобра. А подушечка-то у царского дитя - с павлиньева пера. А у нас с тобой, детка: зыбка дубова, очепок деревянный, колечко оловянно, катальник плетеный. А постелька - под головку подушка, рипачек под бочек да соломки пучок. Высыпайся, дурачок!..”Если ребеночек плаксивый, с ним рядом в колыбельку клали полено и говорили: “Расти, детонька, спокойный, как это полено!” А на вечерней зоре отец или дед выносил капризника на крыльцо и просил: “Заря-заяница, красная девица, возьми бессонницу-неугомонницу, а дай нам сон-упокой!” Или бабушка золы в печке на палец возьмет и на лбу малыша заметинки крестом делает, и при этом уговаривает: “Спи, внучек, не плачь, я испеку тебе калач! Спи-ка не реви, я испеку тебе три! Семечком помажу. А тебе его не покажу. Будь умничкой, засыпай и не плачь...” Как ребеночка спать укладывают, над ним молитву читают: “Дите ложу спать на Божью кровать. Божья Мать - в головах, Иисус Христос - во ногах, ангелы - по бокам. Берегите его тело, тело святое, душу крещеную с вечера до свету, отныне и до веку. Господи, помоги! Господи, забереги! Господи, пошли здоровья!” Чтобы ребеночек спал спокойно, пустую зыбку, когда в ней нет ребенка, матери качать нельзя. Если качать будет, то ребенок непременно заболеет, а

сама мать скоро родит другого ребенка. Вообще, та из молодых женщин, что будет порожнюю люльку раскачивать, вскоре забрюхатеть может.Нельзя качать зыбку и двоим сразу: иначе, дите не уснет. Если на очеп пеленки вешать, ребенок от этого будет спать неспокойно. Когда он спит, нельзя ставить под его люльку воду, не то малыш станет мучится бессонницей. Уходя из избы, мать должна положить в люльку ножницы и верстяной камень, а под  люльку веник, чтобы ребеночка не унесла нечистая сила. Нельзя ребенка из люльки брать к себе на руки спинкой - от этого он станет непослушным и упрямым. Передавая его из люльки кому-нибудь на руки,  нельзя его - даже в шутку - шлепать, иначе расти он будет злым и капризным.

Как только ребенка отнимали от груди (или рождался его братик или сестричка), кончался его “колыбельный век”: клали его на общую кроватку. В крестьянских избах отдельных детских кроваток не было - спали детишки вместе, рядышком, на полатях. Так что зыбка качала маленького человечка в среднем 2-3 года. Чтобы отлучить его от зыбки, прибегали к разнообразным хитростям. К примеру, одного из мужиков “Букой” обряжали. Внезапно он вбегал в горницу в вывороченном тулупе, с мочальной бородой, с березовой клюкой, хватает колыбель - и уносит. А ребенку говорили: “Гляди-ка, малыш! Приходил Бука, зыбку в лес унес - дитенка своего зыбать!” Прием действовал безотказно. Состоятельные крестьяне нанимали к себе “зыбать” дите девочек из бедных семей. Как правило, девочки те были 7-8 лет; среди них попадались поистине талантливые няньки, умеющие быстро успокоить ребенка. “Славные пестуньи”, как тогда говорили.

Крестины

Ребенка старались окрестить как можно скорее. Умерший некрещеным

младенец в народном представлении попадал в разряд “заложных покойников”, “застрявших” между “этим” светом и “тем”. “Заложные покойники” могут превращаться в леших и водяных, а девочки - в русалок. Согласитесь, участь не слишком завидная… впрочем, это с какой стороны посмотреть. Умершего некрещеным младенца даже на кладбище было запрещено хоронить.Обычно, прежде чем крестить малыша, ждали, когда у него пуповинка высохнет и отпадет. Да и мать должна после родов окрепнуть… Но если ребеночек был слабеньким, несли в церковь и раньше, а то и священника на дом приглашали. До крестин младенчика одного в комнате не оставляли – ведь у него, некрещеного, нет еще ангела-хранителя, некому оборонить его некрещеную душеньку от злых духов! А то и домовой переменит ребеночка в зыбке… Отец ребенка шел выбирать “кумовьев”, будущих крестных родителей малыша. В “кумовья” могли выбрать и близких, и просто знакомых, но только чтобы по-доброму кумовья были настроены к новорожденному. Считалось, что у крестного “легкая рука” должна быть, то есть он должен быть удачливым человеком, у которого в руках дело спорится. Поскольку рожали помногу, один человек мог стать крестным отцом (или матерью) целого “выводка” детишек. Крестных родителей еще “купельщиками” называли, потому что они ребеночка непосредственно к святой купели подносили. Или “божатками” – потому что к Богу малыша приносят. “Купельщицей” не могли стать беременная женщина, или незамужняя. Мальчику обязательно нужно иметь крестного отца и мать; девочке достаточно одной лишь матери. Крестный дарит своему крестнику крестик, а крестная подготавливает крестильную рубашку (нужно, чтобы она обязательно новая была) и “ризки” (полотнище из ситца или холста, на которое после купели ребенка принимали). Священнику дарили полотенце. Принято было, чтобы младенца в церковь несла бабка-повитуха, а из церкви – кума-божатка. Родители при крещении не присутствуют. Родная бабушка несла младенца и передавала куме со словами: “Бери некрещеного – привези посвященного!” Потом брала три ломтя посоленного хлеба и подносила их ко рту малыша, матери и отца. После крещения два ломтя оставляли священнику, а один привозили домой и прятали за икону. Или другой вариант: бабушка выламывала из веника “вилочку”, обводила ею три раза круг вокруг головки младенца и произносила: “Как этому венику тихонько в углу стоять, так этому младенцу тихонько-споконько купелю спринимать!” Само таинство крещения описывать не буду, ибо мы, русские люди, наверняка все неоднократно видели воочию. По счастью за два тысячелетия христианства Православная Церковь обряды изменила незначительно. Скажу только, что во время обряда ребеночка держит кума – и обязательно в левой руке. После троекратного опускания в купель священник отдает младенца куму, а он уже куме. Волосики, которые батюшка выстригает и скручивает с воском, кидаются в купель. Родные смотрели: утонет комочек или нет (желательно, чтобы плавал). Еще смотрели, впитывает ли кожа ребенка елей,

которым его помазает священник (если входит – будет жить). Снова вынужден повториться, что из-за большой детский смертности бытовало множество примет, по которым можно было ответить только лишь на один вопрос: выживет ли?

Считалось, если младенец, когда крестная принимает его от купели на “ризки”, громко плачет или чихнет – значит жить новорожденному счастливо и хорошо.В исключительных случаях, если ребеночек был болен, его могли окрестить в доме. Важно, чтобы обряд проходил не в той комнате, в которой младенец родился. Здесь же малышу давали имя и “очистительную молитву” – матери. Воду из купели после крещения следует выливать так, чтобы на нее не могла ступить ни собака, ни кошка, тем более ее нельзя вылить в помои. В противном случае судьба ребенка будет “замарана”, не сложится. Нужно найти укромное место, куда никто не заходит. Если церковь далеко, крестила тогда специальная бабушка, которую называли “крещальницей” (в основном такие женщины практиковали в сообществах старообрядцев-беспоповцев).

Два часа после крещения ребенка нельзя кормить. Кум и кума те же два часа не должны присаживаться – чтоб крестник скорее “на ножки встал”, заходил. Когда крестные приносили дитя домой, мать принимала его в шубу, вывернутую наизнанку. Считалось, это поможет человечку в будущем стать “богатым, тороватым, да добра чтобы у него было не счесть”. Только здесь родители узнают, какое священник дал ребятенку имя. Родителей поздравляли: “Как видели мы Раба божьего … под Крестом, дай нам Бог

увидеть его под венцом!” Праздничный “крестильный стол” собирает только родственников и близких друзей, в число которых попадают и кум с кумой. Гости (все обязательно должны быть женатыми, холостые на крестины не допускались) несли подарки: рубашки, пеленки, полотенчики. Мальчику еще деньги дарили, а вот девочке таковых не было положено. Подарки принимала родильница: она сидела на кровати и раскладывала гостинцы вокруг себя. Главное (и ритуальное) украшение “крестильного стола” - сладкий пирог. Число блюд на столе должно быть нечетным, к тому же последнее угощение – ячная или гречишная каша. Подавала ее по традиции бабушка новорожденного. Спиртного на крестинах пили много. Прежде всего бабушка кормила кашей мужа родильницы со словами: “Терпеть, трудиться женушку заставлял, теперь сам-ка понудься, съешь!” Молодого отца кормили для того, чтобы он “суровостен” не стал, не казал нелюбовь к жене и дитю.Каждый гость выпивал отдельно, и объявлял свой подарок. Это называлось “класть в кашу” (или “класть на зубок”). Еще и кашу “выкупали”; чтобы отведать ложку, нужно было в сладкий каравай, стоящий посередине стола, деньгу воткнуть. Кашу нужно было доесть всю, до последнего зернышка. А после тарелку, в которой кашу подавали, разбивали – “чтобы у дитенка зубы не болели”. Крестины длились три дня. Первый день – сами “крестины”, второй – “хмелины”, третий – “муровины”, или “размывание рук”. Для первого дня народ создал целую россыпь “крестильных” песен, во второй день пели все. В третий день приходили в дом новорожденного только кум, кума и повитуха. “Размыть руки” – это кончить дело. Бабка вытягивала из нового веника три прутка и клала их крестиком на пол. На прутки становилась молодая мать. Бабка брала ковш с родниковой водой, сыпала туда овес и добавляла капельку миры. И начинала мыть родильнице руки. Мать шептала: “Прости меня, грешную!”; бабка отвечала: “Бог простит!” После этого водой кропили новорожденного, родных и кумовьев. Потом повитуха мыла свои руки и утирала фартуком. Только после этого ребеночка можно было искупать; три дня запрещено было смывать миру, помазанную священником. Считалось, что это подарение Святого Духа. На сороковой день после рождения повитуха еще раз приходила в дом. Она прощалась с младенчиком и подпоясывала его, произнося: “Как шнур длинен, так жить тебе долго! И как шнур белой, так быть и тебе, рай видать и в горестях не бывать!” Шнур, тканный поясок, являлся оберегом. Его носили всю жизнь;  выражение “распоясался” означает, что человек по сути перестал быть человеком и стал подобен зверю.У повитух, кстати, свой праздник был: “Бабьи каши” (8 января, день Собора Пресвятой Богородицы). В этот день благодарные отцы и матери приходили к повивальной бабке, неся пироги, водку и всякую снедь.

Именины

Словосочетания “день рождения” русский человек не понимал. Важнее было духовное рождение, а именно день, когда маленький человечек получал свое

“каноническое” имя. А потому на Руси справляли именины, День ангела. С младых ногтей ребенка в русской семье приучали каждый вечер перед сном трижды произносить молитву-оберег: “Ложусь спать с Христом, со творящим крестом, с силой Господней, Ангелом-Архангелом. Ангел мой хранитель, пребывай со мной: по всякий час, по всякой минуты. Аминь!”Особенно торжественно отмечали первые именины, годик со дня крещения младенца. Через год после обретения ребенком крестного имени с него окончательно снимались всяческие запреты (напомню: ребенка нельзя было показывать посторонним). Говорилось: “добрые именины до трех дней должны быть”. В первый день ребенка несли в церковь, к Литургии, и брали у батюшки благословение. На следующий день на полу расстилали шубу и клали на нее малыша. Его подстригали (в первый раз в жизни) и обрезали ноготочки. В ряде местностей принято было ребенку только височки выстригать, “щуточки”. Девочке давали в руки иголку с ниточкой и ножницами, а мальчику – молоток и гвоздь. Это для того, чтобы ребенок “начал привыкать” к женскому (мужскому) труду. Шуба стелилась, потому что люди верили, что это поможет человечку, когда он вырастет, “стать богатым и к работе охотливым”.На третий день домой к имениннику приходили родные и гости. Несли гостинцы. Больше всего одаривали малыша крестные мать с отцом. Крестная дарила одеженьку, крестный – деньги. Крестные еще приносили житные и крупчатые пироги, калачи и крендели. Главным же “именинным” пирогом чаще всего был расстегай. Сначала поднимали расстегай над головой ребенка, ставили на головку ребром и произносили: “Расти такой вот высоты!”. Потом поворачивали именинный пирог, ставили плашмя: “И такой вот ширины расти!” На Севере именинный пирог назывался “заспиной”. В Средней полосе России – “караваем” (отсюда-то и пошла бытующая сейчас русская именная песня: “Как на …. именины испекли мы каравай!..”Именинника усаживали за пока еще пустой стол. Гости говорили: “Без пирога именинника под стол сажают! Где пирог-то?” Хозяйка вносила именинный пирог, произнося: “Кто именинник – тому и пирог!” Перед тем как пирог поставить на стол, его разламывали над головкой малыша. Считалось, чем больше начинки вывалится на голову именинника, тем его жизнь будет счастливее. Гости приговаривали: “Расти ты-ко как пшеничное тесто на опаре!” Выпивали на именинах мало, зато было много игр и шуток. Одна из дошедших до нас именинных песен: “Имениннику песня, а гостям обыденка - за столом столовать, за пирами пировать! Эту песню поем, ему честь воздаем, его величаем, по имени называем, с Днем ангела поздравляем! Он как белый сыр на блюде, как оладышек в сосуде, в саду вишенье садовое, сладко яблочко медовое. Умел хорошо родитеся, хорошо снарядитеся, Умей веселиться!”

Отвлечение третье. Река

Холодная и непреклонная сила утягивала меня за ноги. Я отталкивался от дна

и устремлялся к колеблемому свету: этот бесконечно разнообразный рисунок, создаваемый игрой волн, казался мне из-под воды «мультиком» про... смерть. От меня уходила жизнь, а ждали чудные виде... Вперед, скорее, вверх, к свету, чтоб схватить ртом воздух!Мне одиннадцать лет. Мы с пацанами купались в Оке, под городом Кашира. Я думал, что плаваю довольно сносно, но - не тут-то было. В какой-то момент я вдруг ощутил, что дно ушло из-под ног, и коварная река потащила меня к середине. И так, отталкиваясь ото дна, я все с большими перерывами выныривал - и снова пропадал под водой. С каждым появлением на поверхность я видел глаза друзей. В них был ужас. Удивительно - но я видел эти глаза - хотя коварное течение унесло меня уже метров на двести. Были две силы. Одна - черная - утягивала меня в холод, а другая сила был сам я. Я сдавался и уже готов был покорится мраку. Но внезапно, когда я начал погружаться вновь, третья сила неожиданно вытолкнула меня на свет. Я ослеп от света. Я летел!Это два мужика схватили меня за волосы и втащили в лодку. Они успели подгрести с противоположного берега. Мужики обложили меня как следует матуками и пинком высадили на берег. В то лето в Оке я больше не купался. Потом - купался. Без всяких комплексов. Наверное, плавать по-настоящему научился. Но случай не забылся, до сих пор отплываю от берега с опаской.Представляю себе, как я тогда выглядел. Как тот котенок... Если вы видели гениальный мультфильм «Сказка сказок», снятый Юрием Норштейном, то наверняка запомнили потрясающий взгляд главного персонажа - Волчонка. Знаете, откуда Норштейн взял этот взгляд? Однажды во французском журнале он увидел фотографию, на которой изображен был котенок, только что вытащенный из реки, в которой он тонул. У мокрого жалкого существа один глаз просто до безумства хочет жить. По одному только глазу видно, что обладатель его только что участвовал в битве. А второй глаз мертвенно спокоен. Он уже смирился с роком. Такой вот трагикомизм... Реку надо уважать. Неслучайно по легенде Илья Муромец, когда оставлял родное село Карачарово, совершил жертвоприношение Оке-реке, на берегу которой вырос. Ока для России - река уникальная. Чем? А тем, что она ни в одном месте не перегорожена. То есть, ее природная форма человеком не изменена. Удивительно, но таких рек у нас осталось единицы. Мы научились не только изменять русла рек, но даже поворачивать их с севера на юг! Слава Господу, что при советской власти сей эпохальный проект не успели провести в жизнь - а то расхлебывали бы сейчас по полной экологической программе. Не грех вспомнить, как относились к реке древние. Так, перед тем, как через нее переправится, в некоторых странах принято было обязательно попить из реки. А в Германии, даже в конце XIX века, если наступали плохие времена и в течение нескольких лет преследовал неурожай, крестьяне... сжигали водяную мельницу. Они считали, что мельник «обидел» реку, перегородив ее. В Богемии жители ходили молится к месту, куда река приносила утопленника: несли хлеб и ставили свечи. Славяне были убеждены, что над

теми людьми, которым  судьба определила утонуть, Водяной получает таинственную власть. Причем, рыбаки с большой неохотой (в моем случае даже здорово, что этот предрассудок забыт) протягивали руку утопающему. А исчезновение рыбы приписывалось проискам Водяного. А в начале ХХ века в Архангельской области перед началом весеннего паводка в складчину всей деревней покупали лошадь, причем, не торгуясь о цене. Три дня ее откармливали хлебом и конопляными жмыхами, потом спутывали ей ноги веревками, на шею надевали два жернова, голову обмазывали медом, в гриву вплетали красные ленты и в полночь опускали в прорубь (если еще стоял лед) или топили с плота посреди реки. Этим действом пытались задобрить водяного.

«Как в воду глядел» - есть такая идиома. По воде очень любили гадать. Накануне крещения приходили к проруби и глядели в нее, искренне веря, что, если вода заплещется, они смогут увидеть лицо суженого. При этом добавлялась поговорка: «Водяные, сбегайтесь и смущайтесь! Наши суженые, приходите за водой на реку!» Или в среду, на первой неделе Великого поста, ходили к рекам прислушиваться, как шумит вода. По характеру шума заключали о будущем лете. А вот старинный русский заговор: «Матушка вода! Обмываешь ты круты берега, желты пески, бел-горюч камень своей быстриной. Обмой-ка ты с раба Божия .... все хитки и притки, урони и призоры, скорби и болезни, щипоты и ломоты, злу худобу; принеси-ка их, матушка быстра река, своей быстриной - золотой струей в чисто поле, зимнее море, за топучие грязи, за зыбучие болота, за сосновый лес, за осиновый

тын...»На Руси роженице обязательно давали попить речной воды, предварительно ополоснув в ней яйцо. У разных культур распространено  было предсвадебное омовение. Издавна свадьбы принято было совершать вблизи рек, а девиц «умыкали» (похищали) у воды. В правиле митрополита Кирилла (XIII век) читаем: «...И се слышахом в пределах Новгородских невесты водят к воде и ныне не велим тому быти или то проклинати повелеваем». Старая русская загадка: «Коя мати дети свои сосет?» Ответ: море и реки. У греков реки считались детьми, порожденными седым Океаном. Жители Индии свой полноводный Ганг до сих пор считают богом, нисходящим с неба по велению Шивы. Существует поэтическое предание, что река эта, запутавшись в волосах Шивы, и силясь пробиться между ними, излилась с воздушных высей семью рукавами. Самая священная клятва для индийца - именем Ганга. Омовение в воде Ганга - самое сокровенное для индуса. Соответственно, в священную реку отправляется и человеческий прах. Божественная река была и у германцев: Рейн. Славяне тоже оказывали особое почтение таким рекам, как Дунай, Днепр, Южный Буг (раньше «Буг» и «Бог» означало одно и то же), и Дон. Экзотика, скажите вы, дела минувших дней. Но - ни тут то было.Я стал свидетелем такого массового омовения в центре России буквально в этом году. Это происходило в городе Елец, в праздник Крещения. Всем известна добрая традиция опускаться в «Иордань». Но в Ельце традиция уникальна: она существует не под эгидой церкви. А происходит все так. В крещенскую ночь, после полуночи. На реке Сосне собирается очень много людей. Полгорода, не меньше. Как правило, это молодежь. Многие, к сожалению, уже изрядно «поднабравшись» спиртного. Январская ночь, конечно, холодна, но Сосна на сей раз не закрылась льдом полностью и ледяной покров стоит только у берега. Толпа в добрые несколько тысяч человек стоит плотно, время от времени пропуская сквозь себя раздетых смельчаков. Они поодиночке или группками плюхаются в ледяную черноту (тьма кромешная) и с шумом плескаются. Со стороны – особенно мне, новому человеку – действие показалось несколько... демоническим. Для чего ельчане это делают? По поверью, купание приносит очищение от грехов и избавление от болезней. Да, но церковь вряд ли благословляет подобный разгул. Мне показалось, все дело здесь в реке. И в нас. То есть, в нашем взаимоотношении с рекой. Я, естественно, спрашивал у ельчан, зачем им все это. Они с завидной стабильностью отвечали, что просто я не местный и мне не понять. Так что загадка так и осталась для меня таковой. Имя реки «Сосна» женского рода, как и у абсолютного большинства русских рек. Все дело в том, что вода издревле воспринималась, как женское начало. Она была аналогом материнского лона и чрева. И поэтому в воде видели немало таинственного, иррационального. Только самые большие реки имели мужские имена (первоначальное название Волги - Ра, и все притоки Ра имеют женские имена). А самыми сакральными в народе почитались места

слияния рек (Волги-Ра с Камой и Окой, Сухоны и Юга, Оби с Иртышем и т.п.). Здесь как бы происходит божественное соединение мужского и женского начал. В «водах-встречниках» устраивались массовые игрища, например, в ночь на Ивана Купалу. Я почему-то не могу долго всматриваться в речной поток. Меня охватывает какое-то отвратительное чувство - но, возможно, только у меня столь натянутые отношения с водой. Как говорится, можешь просидеть у реки хоть целую жизнь, а все одно ничего не случится. Есть народы, которые созерцание реки превращают в настоящий праздник. У народа коми, к примеру, существует удивительный праздник «проводов льда». Весной, в ледоход, все жители деревни собираются на берегу своей реки (Печоры, к примеру) и завороженно наблюдают, как река освобождается ото льда. Стоят целый день, а с темнотой пускаются в разгул. Весна, однако!

4. Тайна имени

Можно было бы чинно рассказать, что якобы имя новорожденному давали в

церкви, когда крестили. Имя какого святого записано в Святцы на момент крещения, таковое младенец и получал. Но на самом деле вопрос имени у русских предельно запутан. Любая цивилизация существует в развитии, и внутреннее ее устройство меняется. Имя – слишком даже сложный элемент человеческой культуры, чтобы так запросто все рассказать. К великому сожалению, человеческое имя – еще и предмет для спекуляций, которым пользуются всевозможные “маги” и “целители”, чтобы вытянуть из доверчивых граждан их кровные денежки. Жалость в том, что тайна имени, которым нарекают младенца, действительно существует, и она весьма глубока. Серьезные исследования, касающиеся науки об именах, подталкивают к тому, что имя младенцу действительно надо выбирать с осторожностью.Славяне в традиции нарекания именем неоднородны. К примеру сербы дают имя по благозвучию, например: Данка от “день” (вспомните Горьковского Данко), Смиляна от “смилье” (название благоуханного растения), Братислав от “брат” и “слава”. В святцах таких имен нет. Сербы рассуждают по-своему: если имя исконно сербское, то оно уже православное. Так сербский патриарх Павел до монашества носил имя Гойко - тоже сербское, но вовсе не календарное. Зато у сербов есть другой, не менее благочестивый обычай. Вместо того чтобы выбирать имя святого покровителя для каждого отдельного человека, сербы (зная, что у каждого отдельного крещеного человека уже есть ангел-хранитель) выбирают одного святого покровителя на всю семью, вернее на всю фамилию. В день его памяти родственники устраивают большой праздник. Пожалуй, после Господних праздников это самый что ни на есть великий праздник в каждой сербской семье. Он называется "Слава". У греков (они не славяне, конечно, но все же православный народ…) существует другая традиция - нарекать имена в честь каких-то евангельских событий, мест и т.п. Например, есть у греков имена Назарета, Евангелия. У болгар есть имя Йордана. Предшественник нынешнего Вселенского патриарха носил имя Афинагор. Такого имени тоже нет в Святцах!Наши предки вплоть до петровских времен тоже не строго следовали традиции нарекать имя в честь святых: наряду с именем святого они носили еще и языческие или “обыденные” имена, то есть такие, которые присваивались людям при рождении, и под которыми они становились известны в обществе. Крестное (календарное, каноническое) имя, даваемое человеку при крещении, в ранних источниках упоминается редко, обычно лишь в сообщениях о смерти данного лица или в текстах, написанных после его кончины. Возможно, это было связано с суеверными представлениями о необходимости скрывать “подлинное” имя, связывавшее человека с небесным покровителем, ангелом-хранителем, чтобы уберечь его носителя от “порчи” и “сглаза”. До принятия Русью христианства, обыденные имена были ничем иным, как “прозваниями”, данными по тому или иному поводу. В древности люди воспринимали имена материально, как неотъемлемую часть человека. Они

скрывали свои имена от врагов, считая, что одного знания имени достаточно для того, чтобы навредить человеку. Древнерусские имена-прозвания были немудрены; например: Первой, Вторак, Третьяк (это имя было одним из самых распространенных), Черныш, Беляк, Белой… Имена присваивались по времени рождения, по особенностям характера малыша, по внешним признакам: росту, особенностям телосложения, цвету волос, кожи. Множество прозваний давалось по отдельным поводам и случаям. Древнерусские языческие имена дошли и до наших дней - Вадим, Всеволод, Добрыня, Любава. В одном из старых русских “Азбуковников” конца XVI века (“Азбуковники” в те времена были чем-то вроде популярных энциклопедий) говорится: “Первых родов и времен человеци... до некоего времени даяху детем своим имена, якоже отец или мать отрочати изволят: или от взораи, или от вещи, или от притчи. Такожде и словене прежде их крещения даяху имена детем своим сице: Богдан, Вожен, Первой, Второй, Любим и ина такова…”

Есть и другие документальные подтверждения. В 1015 году, например, жил на Руси, по словам летописцев, “повар Глебов, княжеский, именем Торчин”. Слово “торчин” в те годы означало “человек из племени торков” (то есть тюрков). Конечно, нам непросто теперь судить, “от взора или от вещи” было взято это имя, то есть был ли его носитель просто похож на “торка”, либо он был настоящий, природный тюрк. Но ведь дело не в этом. Приблизительно в то же время в Великом Новгороде торговал купец, именовавшийся Чернь. А у одного из князей служил конюхом отрок Сновид. Возможно, мать этого человека до его появления на свет увидела во сне, будто у нее уже родился сын. Это так поразило ее, что, когда радостное событие и на самом деле свершилось, младенца так и назвали “Сновид” - “увиденный во сне”. Представьте себе такое русское имя как “Волчий Хвост”. В незапамятные времена оно считалось очень достойным: в X веке его гордо носил знатный человек, один из воевод Владимира Красного Солнышка. Возможно он был отважным воином, искусным степным ловцом и охотником. А может быть просто носил на головном уборе волчий хвост? Мы этого не знаем… Но дело не в этом: чем “Волчий Хвост” хуже “Ястребиного Когтя” индейцев или древнегерманского вождя “Красного Волка”? А вот одного новгородского священника, жившего в XI веке, звали совсем уж “экстремально”: “Упырь Лихой”. “Лихой” - значит “злой”, а “упырями” и тогда называли сказочных вампиров, мертвецов. И мы опять же не знаем, почему батюшка из Великого Новгорода удостоился такого имени…

Когда Русь приняла христианское учение, вошли в практику и так называемые “календарные” имена. Они стали составной частью русского языка, неотъемлемым элементом истории русского народа. “Календарными” их называют условно, так как в течение всего времени своего существования они давались людям по церковным календарям.  Первый человек незнатного рода, носивший крестное имя, о котором мы знаем наверняка, был Гюрги (то есть Георгий), подросток-отрок, служивший у князя Бориса в достославном XI веке. В те же годы жили в Киеве вельможа Никифор и некий боярский сын Константин. Имя “Георгий” в греческом языке означает “земледелец”; новые для того времени имена тоже были не лишены смысла и значения. Беда одна: значений этих почти никто на Руси не понимал. В самом деле, даже несколько веков спустя, в 1596 году, в книге “Алфавит” составитель ее с грустью писал: “Нам, словенам, неудобь-ведомы нынешние свои имена, еже что толкуется Андрей, что Василий или Данила...” Впрочем автор правильно объяснял, в чем тут дело: “Аще бо

святый - римлянин, то и в святцах имя ему по-римски записано; аще же евреянин, то по-еврейски...” В народных говорах многие имена подвергались существенным переделкам (Евдокия- Евдокея- Авдотья), но так как в документальные записи попадали и эти формы, их также было принято считать официальными. Дома, в кругу друзей, людей и сейчас принято называть сокращенными, “уменьшительно-ласкательными” формами имен. Они сложились в быту для повседневного употребления, так как полные имена бывают иногда громоздкими и неудобными при общении в семье, и особенно в детской среде (Екатерина- Катя, Мария- Маша, и т.д.). “Яз... пожаловал есми Злобу Васильева сына Львова... и Ивана Злобина сына Львова же... пустошьми и орамыми землями...” - пишет в одной из своих грамот царь Иван Грозный. В документе встречаются два имени - Иван и Злоба, одно крестное, другое - явно мирское выступают тут на совершенно равных правах. Языковед Н. Тупиков еще в позапрошлом веке писал: “Русские имена всегда имели все права законного имени и могли выступать без сопровождения имен христианских... Употребление их в качестве имени или прозвища зависело от воли носителя их или же от воли документатора”. Полное истирание “мирских” имен произошло не раньше XVII века. Именно тогда неканонические имена попали в окончательную немилость, и дьяки стали записывать их приблизительно так: “Казак Богдан, а имя ему Бог весть...” По подсчету ученого Н. Морошкина, в середине XIX века у нас на каждые двенадцать носимых русскими людьми чисто русских имен, произведенных от славянских корней, приходилось не менее тысячи “импортных”, чужестранного происхождения. Церковь в итоге примирилась только с княжими именами, употребительными среди знати; из них же, указывает Морошкин, подавляющее большинство связано было с основой “-слав”. Например, в летописи Нестора их сто три из ста девяноста. Такие имена - Ростислав, Мечислав, Вячеслав, Ярослав, Владислав - живут и сейчас.

Мирское и крестное

На Руси существовал обычай давать детям имена (как мирские, так и крестные) в честь деда или бабки, что подчеркивало, особенно до появления фамилий, принадлежность к роду. Исследователям – вплоть до второй половины XV века – в подавляющем большинстве случаев удается установить крестные имена только князей, членов их семей и бояр. Основная масса населения того времени – крестьяне, ремесленники, торговцы – обычно предпочитала мирские имена.Неканоническое (обыденное, мирское) имя не было связано с религиозными традициями; оно являлось вторым, необязательным именем светского человека. В Древней Руси мирское имя выполняло функцию основного имени, поскольку было более известным и употребительным, чем крестное имя. Мирское имело “внутренний” смысл и должно было наделить своего носителя какими-то полезными в жизни качествами. Позднее в том же качестве, наряду с мирскими, начинают употребляться христианские (календарные) имена, обычно в их народной, разговорной форме, например, Никола вместо канонической формы Николай, Микита вместо Никита, Нефед вместо Мефодий, Уполон вместо Аполлон, Офимия вместо Евфимия, Авдотья вместо Евдокия и т.п. Кроме канонического и мирского имени человек мог носить и прозвище. Забавно, что тонкую границу между именем и прозвищем порой не могут обнаружить даже специалисты. В отличие от имен прозвище отражает не желательные, а реальные свойства и качества человека. Прозвища следует отличать от языческих древнерусских имен, однако такое различие установить непросто. Это связано, в частности, с обычаем давать детям имена, образованные от этнонимов, названий животных, растений, тканей и других предметов. В начале XVII в. английский путешественник Ричард Джемс в своем “словаре-дневнике” писал про русских: “Прозвишше дается матерью наряду с крестным именем, и этим именем русские обычно и называются”.Многие из прозвищ звучат для современного слуха оскорбительно. Например, среди дворян XVI века встречаются имена Чудин, Черемисин, Кобыла, Шевляга (Кляча), Жеребец, Сука, Кошка, Козел, Зверь, Корова, Дятел, Трава, Редька, Капуста, Измарагд, Лопата, Ветошка, Невежа, Неустрой, Злоба, Незван, Нелюб, Тать и даже Возгривая (Сопливая) Рожа. Многие из прозвищ существовали в отдельных семьях на протяжении нескольких поколений, подчеркивая тем самым принадлежность человека к данному роду. Они часто использовались в официальных документах наряду с некалендарными именами. Отчество на Руси отчество косвенно указывало на социальную принадлежность человека, поскольку считалось почетным наименованием.

Если представители высшей феодальной аристократии именовались так называемым полным отчеством, оканчивающимся на -вич, то средние сословия пользовались менее почетными формами отчеств, оканчивающимися на -ов, -ев, -ин, а низшие вообще обходились без отчеств.А вот фамилии появились на Руси довольно поздно, в XV-XVI вв., да и то вначале только у дворян. Фамилии – наследуемые официальные наименования, указывающие на принадлежность человека к определенной семье. На протяжении нескольких веков “родовая память” на Руси вполне обходилась двумя поколениями родственников: отцами и детьми. Именование человека отчеством в качестве родового прозвища считалось вполне достаточным. По мере развития частного землевладения потребовалось более “глубокое” родословие, фиксировавшееся в родовых прозвищах, общих для всех членов семьи.Странная загадка - женские неканонические имена эпохи русского средневековья. Они почти до нас не дошли, и уже одно это - важный показатель отношения к женщине в древней Руси. Среди чудом сохранившихся в старых документах имен есть такие, которые невозможно однозначно отнести к числу женских или мужских. В новгородских берестяных грамотах XIV века ученые нашли имена: Гостята, Дядята, Омросия. Женщины вообще редко упоминаются в древнерусских летописях. Историки сделали вывод, что на Руси до замужества девицу часто называли по отцу, в виде отчества: “Володимеряя”, а после вступления в брак - по мужу. Едва ли не единственное исключение из правила - упоминание жены Новгород-Северского князя Игоря в “Слове о полку Игореве” - Ярославна. Весьма красноречиво говорит о положении женщины в средневековой русской семье цитата из “мирских притч”, приведенная Даниилом Заточником (XII в.): “Ни птица во птицах сычь; ни в зверез зверь еж; ни рыба в рыбах рак; ни скот в скотех коза; ни холоп в холопех, хто у холопа работает; ни муж в мужех, кто жены слушает”. Большинство ученых склонны считать, что в старом русском обществе царили деспотические порядки, не обошедшие стороной и семью. Глава семейства, муж, был холопом по отношению к государю, но государем в собственном доме. Все домочадцы, не говоря уже о слугах, в прямом смысле слова, находились в его полном подчинении. И прежде всего это относилось к женской половине дома. Считается, что в древней Руси до замужества девушка из родовитой семьи даже не имела права выходить за пределы родительской усадьбы. Мужа ей подыскивали родители, и до свадьбы она его обычно не видела. Не напоминает это Вам исламский шариат?После свадьбы ее новым “хозяином” становился супруг, а иногда (в случае малолетства мужа) и тесть. Даже у себя дома женщина не смела тайно от мужа есть или пить, дарить кому бы то ни было подарки либо получать их. Лишь в XVI веке общество попыталось как-то защитить женщину, ограничить произвол мужа. Так, “Домострой” советовал бить жену “не перед людьми, наедине поучить” и “никако же не гневатися” при этом. Важно

подчеркнуть, что описанные выше “русские” нравы касаются только высшего слоя общества. Как в эпоху того же Сильвестра (автора “Домостроя”, и об это далее мы будем говорить подробнее), а уж тем более Даниила Заточника жили простые русские люди, в точности неизвестно.До нас дошли смутные сведения, что у русских существовал некий обряд “имяречения”. Некоторые исследователи утверждают, что заправляли в этом действе языческие жрецы, волхвы. Якобы при помощи обряда “имяречения” новорожденного связывали с его Родом, Родиной, Природой. Независимо от социального статуса соплеменник становился человеком с “родовитым” именем. В те времена, по всей видимости, особых различий в именах представителей разных сословий не было. Обыденные (неканонические) имена появились позже; оно должны были соответствовать качествам, которые хотели бы видеть в ребенке родители.  Примеры: Ярослав – “пусть славит Ярь и тем будет угоден Высшим Силам”; Мстислав – “пусть будет славен местью над врагами”; Гостерад - пусть будет отличаться гостеприимством. Вот неполный список неканонических русских имен: Баян, Богдан, Белослава, Борис, Борислав, Белана, Благояр, Будислав, Будимир, Буеслав, Белоснежа, Вячеслав, Всеволод, Велислав, Велибор, Волеслав, Весняна, Ведамысл, Воислав, Велимудр, Ведаслава, Ведогор, Велияр, Горцеслава, Гремислав, Дива, Доброгнев, Духовед, Дружана, Добромила, Добромысл, Добросвета, Добромир, Домослава, Добродея, Ждана, Зареслав, Зверополк, Звенислава, Краснослава, Кудеяр, Лада, Любомудра, Любомила, Любосвета, Ладослава, Ладимира, Лютолик, Лютояр, Любогнева, Любояра, Любомир, Лютобор, Милонега, Милана, Млада, Мечеслав, Мечволод, Миловзора, Мстислав, Мстивой, Ненагляда, Отрада, Остромир, Огневеда, Огнебор, Огнеполк, Огневлада, Огнеяр, Огнеслав, Прелеста, Прекраса, Премила, Радомир, Радмила, Родостав, Родомысл, Ратислав, Родосвета, Ратибор, Русана, Светлана, Светослав, Сияна, Светояр, Светополк, Славунья, Свестомысл, Светолик, Стрела, Синеока, Твердислав, Твердолик, Услада, Честислава, Чурослав, Цветана, Ярослава, Ярогнев, Яролик, Яромила, Ярополк, Яробор, Яролюба.

Имя и судьба

Под 1350 годом в Галицкой летописи встречается странная запись: “Родился князю Андрею сын Иван. Нарекоша ему имя Василий...” Неужто ошибка летописца? Или намеренное запутывание следов? Как же на самом деле звали княжича - Ваней или Васей? Ведь оба эти имени - канонические. Оказывается, в двойном имени заложен глубокий смысл И с каноническими именами, даваемыми при крещении, тоже не все просто. Вплоть до XVII века родители держали в секрете крестное имя, пытаясь обмануть тем самым нечистую силу. Обычай скрывать свое имя историки и этнографы находят почти во всех культурах. У некоторых народов детям дают заведомо плохие имена (Сын Шлюхи, Собачий Хвост, а то и еще оскорбительнее) отталкивая этим злых духов. Человек с глубокой древности был уверен, что судьба человека, города и даже государства предначертана его именем. Смена имени предполагает и перемену в судьбе. Именно в этом смысл того, что, вступая в брак, женщина берет новое имя (фамилию) мужа. Так поступают писатели и актеры, сочиняя себе псевдоним. Непременно меняют имя, принимая монашеский постриг, священники.Первым серьезно коснулся загадки имени в связи с характерами русский историк Сергей Минцлов. Основываясь на анализе имен выдающихся личностей прошлого, он пришел к выводу, что среди Алексеев чаще всего встречаются расчетливые люди, Александры, как правило, весельчаки, а Петры в большинстве - люди тихие, негромкие, но с твердым и упрямым характером. Сергеи очень часто являются отцами выдающихся людей: Пушкин, Грибоедов, Тургенев, Даргомыжский были Сергеевичами. Священник и философ о. Павел Флоренский, тоже провел свое исследование в области антропонимики (науки об именах).  Флоренский нашел, что имя Александр соответствует в своей основе сангвиническому, с уклоном к холерическому характеру. Александры в отношении к женщинам предупредительны и любезны, но чувство к женщине у них редко чаще ограничивается легким флиртом. С Алексеями хорошо сейчас, и нужно быть довольным этим, не рассчитывая особенно на то, что так же хорошо будет и в будущем. Имя Елена знаменует женскую природу, Николай по складу характера очень добр, Василии обычно прячут нежные чувства в себе. Константин отличается непостоянством.

Позже американские психиатры провели исследование и нашли, что люди с забавными и странными именами в четыре раза больше остальных предрасположены к комплексам. А ребенок с именем, вызывающим насмешки, с самого детства находится в оборонительной позиции, он вынужден бороться за нормальное отношение к себе, что формирует определенные черты его характера. Специалисты установили, что учителя в школах упорно ставят низкие оценки учащимся с одними именами, высокие – носителям других имен. Девушки с привлекательными именами плохо продвигаются по службе в деловом мире, но зато могут достичь заметных успехов в шоу-бизнесе. Английский терапевт Тревор Уэстон определил, что лица, чьи имена начинаются с букв последней трети алфавита, в три раза чаще подвержены сердечно-сосудистым заболеваниям.С социальной точки зрения имя человека представляет собой сгусток

информации о его носителе. Зная лишь одно имя, мы уже имеем представление о происхождении, национальности, возможном вероисповедании, основных свойствах характера и темперамента человека. “По имени и житие” - гласит старая пословица, и этой формуле церковь и православный люд следовали, нарекая будущему христианина каноническим именем.Здесь поучительна история имяречения великого русского полководца Суворова. Он родился полуживым: не дышал, не шевелился, не открывал глаз, не кричал. После спасительного шлепка повитухи мальчик ожил, открыл глаза и крикнул густым баском: “А-а-а!!!” В память об этом родители решили, что его имя будет начинаться с буквы “А”, Заглянули в святцы. Среди близких ко дню рождения будущего полководца святых на “А” значилось “Анастасий” и три “Александра”: Римский, Свирский и Невский. Мать склонялась к первому имени, боясь, что сын, обязанный, по ее мнению, подражать своему покровителю, пойдет по стопам Александра Невского. Отец настоял на Александре, поддержанный священником, дипломатично заметившим, что, когда мальчик вырастет, он сам выберет себе покровителя из трех Александров. О римском Александре неизвестно ничего, кроме того, что он был святителем. Александр Свирский, по преданию, оставил богатый дом родителей, ушел в монастырь, жил на острове Валааме и тридцать лет подряд долбил себе могилу в гранитной скале, да так и не сумел ее закончить. Об Александре Невском знают все. Семи лет Суворова заставили выбрать себе "ангелом" одного из двух русских святых - в присутствии родителей и учителя-священника дали ему прочесть подряд оба жития. Александр выбрал Невского: долбить всю жизнь себе могилу ему не хотелось…Согласно “эмоциональной” теории имя человека рассматривается в качестве эмоционального раздражителя. Одни имена звучат мягко, ласково и вызывают у окружающих своим звучанием чувство приятного, нежного, возвышенного, другие, наоборот, вызывают неприятные эмоции, заставляют внутренне съежиться, напрячься, похолодеть.Это так называемая “музыка имени”. От того, какова она, будет во многом зависеть изначальное отношение окружающих к носителю имени. В дальнейшем это отношение может коренным образом измениться, но когда неприятно звучащее имя вызывает у тысячи человек однотипную негативную реакцию, то это скажется, конечно же, на особенностях характера человека.С точки зрения “звуковой” теории имя представляет собой набор звуков разной высоты и тембра. Разные имена - разные наборы звуков, неодинаковые для мозга звуковые раздражители. А разные раздражители, как известно, приводят в возбуждение разные структуры мозга. И поэтому у ребенка с именем “Вася”, который в течение всего доречевого периода своего развития тысячекратно слышит “вас” в словах “Вась-ка”, “Вас-илек”, “Вас-ютка”, происходит тысячекратное возбуждение мозговых структур, связанных с отражением звуков “в”, “а” и “с”. Оригинальное подтверждение этой теории нашел инженер из Харькова Владимир Санжаревский. Через

каскад усилителей он соединил микрофон с мембраной, на которой был насыпан металлический порошок. После этого в микрофон несколько раз подряд произносилось имя. И выяснилось: одному и тому же имени всегда соответствует строго определенный рисунок на мембране.Однако вернемся к нашей основной теме, народным традициям. Святцы на самом деле соблюдались не строго. В простых русских семьях довольно долго придерживались неписаного правила: первый сын обязательно должен носить имя деда с отцовской стороны; второй пацан – имя деда с материнской стороны. Если рождается девочка, соблюдался тот же порядок, только брались имена бабушек. Но вышеназванное правило было не строгим. Есть свидетельства, что иногда отец просто выбегал за ворота своего дома и спрашивал у первого встречного, как его зовут. Таковым именем младенца и нарекали. Иногда младенцу давали имя любимого или особо счастливого далекого родственника. Причем это касалось в равной степени и канонического, и светского имени. Из осторожности перед злыми силами первые месяцы жизни малыша его не только не показывали чужим, но даже не называли его подлинное имя, заменяли его другим. Обычай “двойных” или “тайных” имен – и это можно сказать наверняка – был забыт приблизительно 350 лет назад. До 1917 года в абсолютном большинстве случаев имя человеку давали по Святцам. Выбор, кстати, был, ибо, если вы взгляните в церковные календари, найдете под одним днем сразу несколько имен, а то и пару десятков.Изначально в русских Святцах можно было найти лишь 80 христианских имен. Пополнение их состава происходило постепенно, по мере проникновения на Русь новых церковных книг и по мере канонизации отдельных святых. В минеях XI-XIII вв. насчитывалось 330 мужских и 64 женских имени; в “Житиях всех святых”, опубликованных в 1916 И.Бухаревым, – 863 мужских и 232 женских; в современном Церковном календаре – 874 мужских и 228 женских. Диспропорция числа мужских и женских имен изначально объяснялась тем, что Церковь канонизировала борцов за веру, а ими были преимущественно мужчины. Сильное вмешательство в развитие русских имен произошло после 1917 года, когда революционно изменилась концепция имени. В 1920-е годы имена рассматривались как своеобразные пропуска для “новых людей” в “новую жизнь”, которая якобы должна вот-вот наступить. В рабочих коммунах, на фабриках и заводах, ребенку просто невозможно было дать традиционное церковное имя, тем более что после отделения церкви от государства всячески пропагандировался атеизм. Но Россия была слишком большой и неоднородной. Поэтому такие “передовые” идеи не были восприняты на всей территории и всеми слоями общества. В настоящее время концепция имени снова изменилась. Хотя религия вновь обрела права гражданства, церковные календари не способствуют идентификации отдельных вариантов имен. Основной считается орфографическая форма имени, и органы записи актов гражданского

состояния считают варианты одного имени (Наталия и Наталья, София и Софья, Ирина и Арина) разными именами, хотя это всего-навсего разное произношение одного и того же имени у разных социальных групп. Таким образом, современная концепция имени в России все еще находится в развитии.

Отвлечение четвертое. Гора

В большинстве своем мы, русские, проживаем на унылой и ужасающей по размерам Восточно-европейской равнине. Да и пространства за Уралом мы заняли так же равнинные. Здесь есть свои плюсы: вероятность землетрясений, оползней и прочих стихийных бедствий минимальна, к тому же по низинам легко передвигаться, если, конечно на пути не встретится болото. А встречаются они у нас нередко. Правда, жители маленькой Швейцарии, полностью расположившейся в горах, научились вполне комфортно жить в окружении вершин, и свои Альпы они настолько испещрили тоннелями, что сейчас можно пересечь Швейцарию на поезде, ни разу не увидев гор.В Средней России тоже есть горы, но глазу горца они покажутся малюсенькими холмиками - и вообще у нас горному жителю будет несколько неуютно. Но все в мире относительно: если вы проедите часов шесть по Казахской степи, вам мучительно захочется куда-нибудь на Оку, с ее обрывами, утесами и овражками. Тоска по горам у русского человека вообще носит какой-то болезненный характер. То есть, в нас всегда жила неопределенная тяга ко всякого рода возвышенностям. В истории России даже был период, когда прекрасная сказка о далекой горной стране заставляла миллионы людей пересекать Евразийские просторы в поисках фантома. По старому русскому поверью обрезывая ногти, ни в коем случае нельзя их выбрасывать. Ногти прятали - иногда в специальный мешочек за пазухой или в перстни - и после смерти человека обрезки клали ему в гроб. Считалось что там, в загробном мире, обрезки окажутся сросшимися на пальцах и помогут взобраться на стеклянную (железную, медную - ее представляли разной) гору, на которой стоит Рай. По всеобщему убеждению, Рай находился именно на вершине горы. Правда, место той горы и ее природа были неясны. Ведь даже облака, плотной стеной стоящие иногда у горизонта, глазу средневекового человека могли показаться сказочными и недоступными горами, будто бы ненадолго открывшимися мысленному взору. На санскрите «облако» и «гора» звучит одинаково - «parvata» (не удивляйтесь моему обращению к этому древнему языку: он считается наиболее приближенным к языку арьев, наших предков). По славянским преданиям, Рай открывался только дважды в год: при повороте солнца - на праздник Рождества, и при начале весны - на Светлое Воскресение.  В 1347 году Новгородский архиепископ Василий в своем послании Тверскому владыке Феодору Доброму, продолжая спор о природе Рая (оппонент считал, что Рай - духовное явление), так описывал загадочное

путешествие к подножию Райских кущ новгородцев Мстислава и сына его Иакова: «...их еще долго носило по морю ветром и принесло к высоким горам. И увидели на горе той изображение Деисуса... и свет был в месте том самосветящийся, даже невозможно человеку рассказать о нем. А на горах тех слышали они пение, ликованья и веселья исполненное. И велели они одному из товарищей своих взойти по щегле (длинное бревно с зарубками - Г.М.) на гору эту... и случилось так, что когда он взошел, то, тотчас всплеснув руками и засмеявшись, бросился от товарищей своих на звук пения. Они же очень удивились этому и другого послали, строго наказав ему, чтобы, обернувшись к ним, он рассказал о том, что происходит на горе. Но и этот так же поступил... И послали третьего на гору, привязав веревку к его ноге. И тот захотел так же поступить: всплеснул радостно руками и побежал, забыв от радости про веревку. Они же сдернули его веревкой, и тут же оказался он мертвым. И устремились они оттуда прочь...»

Игумен Троицкого монастыря преподобный Сергий иногда довольно туманно говорил о некоей Белой Горе, но никогда не указывал ее место. Он говорил: «На Белой горе живут разные твари. Когда им нужно о двух головах и о пяти ногах. На наших непохожи. Сани там без коней и для скорости могут летать...» Во времена Великого Раскола, когда всеобщая растерянность воцарилась не только в обществе, но и в человеческих головах, представители разнообразных сект выработали некую «консолидирующую» легенду про царство Беловодье, лежащее на таинственной Белой Горе (по описанию из Ветхого Завета из Рая истекают четыре животворные реки - это и послужило прообразом Беловодья). Тоска по утерянной «благодати», которую раскольники не находили ни в одной из существующих религий, породили

этот странный миф. Несмотря на свою отвлеченность от реальной жизни, сказка про Беловодье долгие два века питала воображение русских людей. Согласно легенде, там, «за горами, за долами, за широкими морями» сохранилась и процветает во всей своей неприкосновенности полная и цельная формула Благодати. В ней, насажденная апостолом Фомой, цветет истинная вера, с церквами, епископами и благочестивыми царями. Среди других - преимущественно, ассирийских - там есть также более сорока русских церквей. «Ни татьбы, ни убийства, ни корысти царство это не знает...»И русские люди направлялись целыми общинами на Восток, колонизируя все новые и новые территории Сибири. Уходили, ведомые прекрасной сказкой, миллионы – и получается, что расширение Российского государства происходило под знаком поиска вымышленного царства. Сначала Белую гору народная фантазия располагала где-то у реки Катунь, но потом, когда просторы Алтая были освоены, сказка «унеслась» еще дальше. Беловодье теперь лежало в далеких горах Тибета, а, по другим сведениям, в «Опоньском царстве» (Японии). Поиски Белой горы прекратились лишь в начале XIX столетия, однако отдельные искатели встречались и гораздо позже. Федор Малиновцев (русский путешественник) в 1910 году описывал свою встречу в Константинополе с некими людьми, совершавшими необычное странствование: «Эти люди оказались теми уральскими казаками, которые уже несколько лет подряд ездят за границу и ищут неведомые и несуществующие Белые Горы, где будто бы процветает полное благочестие... Найти же оное (как нуждающийся клад) не могут... Казаки эти представляются немалыми фантазерами, буквально помешанными на идее разыскивания Беловодского царства. И яро отвергают уверения знающих географию людей, доказывающих им, что такого царства не существует. Они остаются при своем убеждении и продолжают мыкаться со всевозможными лишениями по свету...»На Ладожском озере есть небольшой остров, называемый Коневец. В свое время этому клочку земли сильно не поздоровилось: здесь располагались секретные военные полигоны по испытанию различных видов оружия. Теперь, в результате известных реформ, военные остров оставили. И туда вернулись монахи: с 1393 года на Коневце существовал монастырь, основанный иноком Арсением. Жизнь обители постепенно налаживается, остров «залечивает» раны: бывшие секретные объекты постепенно зарастают лесом. Для нашей же темы интерес представляет история основания Коневского монастыря. В древности остров был необитаем, но люди с «материка» очень любили привозить сюда скотину на летний откорм. То есть, по весне пригоняли лошадей и коров - а забирали лишь осенью. А охраняла скотину... скала. Скала достаточно внушительных размеров (20 метров в ширину и 6 метров в высоту) и называлась «Конь-камень». Камню приносили в жертву коня, то есть весной привязывали к Конь-камню бедное животное, потом уезжали, а

через некоторое время конь пропадал. Считалось, естественно, что жертву забрал сам камень, считавшийся божеством. За это дух камня защищал от напастей и болезней скотину. Инок Арсений, приплывший на остров с Валаама, положил конец суеверию. Он окропил камень святой водой и совершил молебен. Согласно легенде, нечистые улетели с острова в виде воронов. И Арсений невдалеке основал православную обитель, а на скале воздвигли часовню, которая, между прочим (правда, переделанная) существует до сих пор. И камень, естественно, существует.И вот что интересно: монахи понимали, что, выгоняя бесов, нужно на освободившееся место поставить нечто иное - но не в коем случае нельзя оставлять пустоту. Пустоту обязательно заполнят новые бесы. Я побывал на Коневце почти сразу после того, как он перестал быть «зоной». Когда я бродил по острову, то испытывал настоящий ужас. Чуть выше я уже упомянул, что на Коневце был испытательный полигон. А теперь уточню: на острове я видел остатки шахт, в которых испытывали некие изделия, изготавливаемые Курчатовским институтом, в лесу можно было найти остатки химического оружия (да, здесь и химический полигон имелся!), а у северного мыса Ратушка сохранилось целое кладбище кораблей, на которых испытывались торпеды. Так вот, преследовала тогда меня одна крамольная мысль: как только с острова в 1939 году изгнали монахов, не было у Коневца ни одного спокойного дня - все взрывы да химические атаки. А не связано ли это было с тем, что осквернена была древняя святыня острова - Коне-камень?

Возможно, это только моя фантазия, что-то вроде Беловодья. Но заметьте: На просторах Восточно-европейской равнины нет ни одного более-менее значительного возвышения, которое не отмечено было нашим вниманием (все горки и холмы обязательно имеют названия). А камней, подобных Коне-камню - вообще без счета (у некоторых из них до сих пор устраиваются празднества). Случайно ли это?

5. Без питания нет и воспитания

Так ли ограничен был выбор детского питания в старину? Конечно, полки  магазинов не ломились от “Агуш” и “Хиппов”. Нам, без сомнения, легче жить. Но современные мамочки почему-то все равно ищут натуральное козье молоко… Будто подозревают: вдруг случится форс-мажор и заводы детского питания закроют! Что ж мы делать-то будем?..Повитуха не только роды принимала, но и после к родильнице подходила, груди проверяла. Если есть на сосках трещины, смазывала их сосновой “серой”, накладывала листья мать-и-мачехи. Родившееся дитя мать начинала кормить правой грудью; если наоборот, человечек вырастет “левшой и неслухом”. Чтобы было больше молока, пили настой тмина. Кормить младенца предстояла долго, чуть не до трехлетнего возраста, посему матери  нужно было заботиться о своем здоровье. Считалось, кстати, что пока кормишь ребенка, нового не “понесешь”. Впрочем, беременели и кормящие матери…Если у матери пропадало молоко, малыша кормили коровьим: подогревали, скручивали конец тряпочки, мочили в молоке - и давали сосать. Еще делали “роговушки”; коровий рог очищали, проделывали на конце дырку и на нее натягивали настоящую соску-титьку, отрезанную от коровьего вымени. Титьку от мяса очищали, мяли, высушивали, и получалась соска не хуже нынешних силиконовых! Рожок вешали на люльку прямо над головой ребенка. Успевай только молоко подливать! Принято было младенца прикармливать чуть не с первого дня. Нажевывала мама “живок” (или “сосулю”) – ржаной хлеб или толокно (мука из овса) с сахаром – и в полотняной тряпочке давала новорожденному сосать. Считалось, хлебный сок укрепляет сердце малыша. Следующая еда ребеночка – гречишная или пшеничная кашка, в которую добавляли медДетей от груди отымать старались в день, когда в святцах не значилось святого мученика. Конечно, пугать приходилось малыша – козами рогатыми, серыми волками… Но в трехлетнем возрасте года ребенок уже должен знать, что такое пост, и не есть “скоромного” (а к нему и молоко относится). Ребенок, отнятый от груди, ел уже вместе со всеми. Что кушала вся семья – то и он. Правда, молока малым детям давали побольше, ведь поговорку “не вскормишь малого – не видать старого” никто не отменял. Если ребенок плохо кушает, все знают: он испугался чего или заболевает. Никто не заставлял больного есть, его жалели и старались понять причину недуга. До двух лет из ложечки кормили, ну, а после малыш уже с ложкой быстренько обучался управляться.

Старались больше фруктов малышам давать, соков из разных ягод, из моркови, из тыквы. На зиму фрукты засушивали. Запасали много варенья, в том числе варенья из… сосновых шишек. Оно хорошо простуду лечит и от кашля помогает.

Первый убор

Мы уже забыли, что лет двадцать назад в нашем быту не было памперсов. И вполне мы справлялись с “детской” проблемой по вековым заветам дедов! А потому не буду рассказывать, что такое пеленки, ведь, если сказать откровенно, добрая половина России пользуются сим универсальным средством и теперь.В старину пеленки делали из ветхой одежды. Было только две новеньких пеленки: крестильная и праздничная. Их даже расшивали разноцветными нитками. Среди первых вещей младенца еще имелись праздничное одеяльце из разноцветных лоскутков и “свивальник” - широкая лента. Для изготовления “свивальника” брали тонкий домотканый холст его белили и тоже красиво расшивали, а по краям завязочки делали. Пеленали ребенка не только для тепла и санитарных нужд; делали это еще для того, чтобы младенец в люльке не брыкался и не выпал случайно из колыбели. И еще – чтобы ручки и ножки не кривились и прямыми росли. Старинная частушка: “Уж вы мальчики-мальчишки, не глядите на меня, когда мама пеленала, кривонога вышла я!” Еще у малыша были наголовничек из мягкой ткани и “перематочка” - несшивная распашонка из куска материи. До полугода младенца держали в “свивальниках”. Только по прошествии этого срока дитю освобождали сначала ручки, а после - ножки. Едва малыш чувствовал себя окрепшим и пытался приподняться, его уже и на пол спускали. Чтобы ребенку легче было ползать и он не травмировался, ему из шерсти вязали чулочки (ползунки, шароварчики), которые колени должны защитить. Для улицы чулки шили из плотного полотна. На ножки еще чувяки шили из кожи, иначе говоря, тапочки. С двух лет малыш носил уже “поршни”, что-то типа мокасин. Под них, кстати, наматывали портяночки. Для того, чтобы ребенок мог самостоятельно учиться ходить, отец или дел ему изготавливал “ходило” или “хожаку”. Они разных конструкций были. Например делается два кольцо из прутьев лозы, побольше и поменьше. И эти колеса связываются такими же прутьями. Получается, легкая, пружинистая и устойчивая “хожалка”. Ставишь в это устройство малыша, но ручками за маленькое кольцо схватится – и ножками сучит. Или делалась палочка с двумя колесиками по краям, а с середины палочки вперед идет другая палочка с загнутым концом, к которому тоже колесико приделано. У палочки с двумя колесиками ручка, за которую ребенок держится. Колесики сами

вперед едут, малыш вынуждено поневоле ножками передвигать… ему радость! Если, конечно, не упадет… Коляски тоже из лозы плели; кстати, такой же конструкции санки и поныне в деревнях делают. Первые (праздничные) рубашки для малютки шили из хороших тканей: кисеи, коленкора, миткаля. Более простые, обыденные рубашки делали из ситца или холста. Девочкам из льняного полотна шили нарядные сарафанчики, а под сарафанчики – белые рубашки, “коклюшницы”. Но лет до 5-6 единственной одеждой малышей были длинные рубахи – “станины”. Мальчики штанов не носили. Зимой, если надо куда-то идти, мама закутывала ребятеночка в шубу или подол. На ноги делались кожаные “обутки”, а зимой - валенки. Ну, и шерстяные носочки детишкам вязали. Хотя все детство у русских простолюдин было в прямом смысле босоногим… Между прочим, и закалялись детишки изрядно.

Приблизительно с пятилетнего возраста каждый ребенок имел уже свой гардероб: у мальчика (из более-менее зажиточной семьи) могли появиться и сапожки, и жилетка, и шаровары, и кушак, и шапка. У девочки – полная “коллекция” праздничной одежды, такая же, как и у девушки. Что взрослые носили – то и ребенок; разница была лишь в моде да в традициях, которая у русских в разных частях России довольно сильно рознилась.И все-таки основной обыденной одеждой оставалась рубаха. У мужчин она имела длину до колен или короче. Женская рубаха длиной своей чаще доходила до середины голени, но могла быть до пят; но могла быть напротив,

короткой - до пояса. Любая рубаха обязательно подпоясывалась. Поскольку рубашка определялась фактически как “вторая кожа”, как бы вторая сущность человека, то на ней оформлялись, естественно, детали, призванные защищать определенные части тела человека. Именно на этих частях одеяния фиксировались самые важные и знаковые орнаменты-обереги: прежде всего - ворот, на шее крепится голова и шею нужно оберегать. Далее плечи, так как отсюда начинается главный рабочий орган - руки.Рубаху шили из льняного или конопляного холста, пропуская цельное полотнище от ворота до подола. Отсюда и название – “проходница”, бытовавшее на Русском Севере. Детские рубашки шили обязательно из белого полотна. По представлениям славян, дети, так недавно вышедшие из “иного мира”, мира душ, еще несут на себе чистоту и свет того мира.По достижении девочкой 7-8 лет, ей протыкали уши, и она начинала носить серьги. Шея же украшалась бусами. В ряде местностей мальчикам тоже надевали серьгу в левое ухо. Считалось, что она имеет магическое свойство и предохраняет мальчика от грыжи. С возрастом девочки росло и число носимых ею украшений. Отцы привозили с ярмарок своим дочерям колечки, бусы, броши, браслеты, чтобы девушки могли себя украсить и быть привлекательными. Девочки рано начинали готовиться стать невестами…

Пестование

По старому русскому поверью родятся дети “как грибы – от сырости”, а растут “как пшеничное зерно на опаре”. Есть еще одно меткое русское выражение: “Сынок-сосунок – не век сосун; через год – стригун, через два – бегун, через три – игрун, а затем и в хомут!” То есть, ребенок очень быстро минует беспечное детство и становится полноценным тружеником в семье. И за этот краткий период “утра жизни” надо успеть вложить в ребенка очень и очень многое. Когда младенец из засыпающего под колыбельные песни несмышленыша превращаться в умницу, пытающегося познать окружающий мир, мать (или нянька) уже не только колыбельные песни поет, но и “потешные”. Это уже не успокаивание, а “забавление” дитяти, отвлечение его от слез и крика. Появляются первые игры в жизни малыша, и, что замечательно, младенец лучше воспринимает поэтическую форму, - считай, полноценное искусство. Потешные песенки про сороку-белобоку, варящую кашу, да гостей созывающую; про кошку, выходящую замуж за кота-ворокота; про козу рогатую-бодатую, идущую за малыми ребятами; про зайчика “коротеньки ножки, сафьяновы сапожки”… Как ни смешно звучит, это уже начало познания Большого мира. Уже то замечательно, что гениальные образцы народной поэзии буквально

“врастают в мозг” ребенка (а ведь “потешки” живы и поныне), а это - начало воспитания чувства Родины, нации… Вроде бы ничего не выражающие слова: “Тень, тень, потетень, выше города плетень, на печи калачи – как огонь горячи…”, “Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом…” (это вовсе не Чуковский сочинил, он заимствовал слова из народного фольклора). При помощи “потешек”, через игру слов ребенок погружается в великий океан народной культуры.…В колыбельке малютка лежит, бубнит что-то, воркует, как голубок… Мамка-нянька к нему обращается: “Горкуй, горкуй, мой сыночек! Горкуй, горкуй, голубочек! Будешь гурку-гурковать, буду кашечкой питать!” И это тоже высокая поэзия. Ну, как младенцу не улыбнуться, не порадоваться жизни? Рассказ Анны Михайловны Савинковой из общины духоборов: “Когда распеленаешь малышоночка, тянешь голосом: “Потягу-у-ушечки!” – начинаешь гладить ладонью вдоль тельца. “Подрасту-у-ушечки!”” – тельце вот так сожмешь комочком, распрямишь и опять проводишь по нему ладонью, да все вдоль глядишь, вот так вот за бочка обоймешь, за подмышечки, ему щекотно, он и смеется. И ножки разглаживаешь, чтоб прямонькие были: “Потягу-у-ушечки, дорасту-у-ушечки! Растянитесь ножки, вырастайте ножки. Да, побегу-у-ушечки – не кривы а прямы!”У русских считалось, что ласкать дитя – бабье дело. Отцу ласки не досуг. Говорили: “Мать дитя у корзины накормит, отец у сусека заморит”. Отец о младенце плохо заботится, потому что все в трудах, в заботах. А у матери “дитя в дому – что оладышек в меду: и напоен, и накормлен и прибран”. Успокаивали заплакавшего или нашкодившего ребенка не только “потешками”, но и более крутыми мерами, а именно при помощи “страшных” сказочных персонажей: “Не реви! А то Баба Яга – старая карга придет, тебя отнесет в лесок и зароет в песок. А медведи найдут – на тебя заревут. Кабаны придут, под дубок отнесут. Будешь под дубком лежать, будет птички прилетать, тебе кушать не давать. Не будешь расти и помрешь в напасти!” Малыш прислушивается, “примудряется-пригадывает” что-то про себя… Так в душу ребенка заранивались представления о народной мифологии.

Едва кто-то увидит у малыша первый зубок, должен сказать: “Расти-расти зубок, твердый как дубок!” И обязательно какой-нибудь подарочек купить младенцу – чтобы зубки были крепенькие. А крестная мать дарит на память малышу серебряную ложечку. Прорезывающиеся зубки болезненны. Малыш ревет, ибо боль непереносима. Его успокаивают то ли “потешкой”, то ли заговором: “У кыски боли, у мышки боли, у собачки боли, а у (имярек) никогда не боли, все заживи!” На “первый зубок” принято было печь специальный пирог. Он, собственно, так и назывался: “зубок”. Кушала его вся семья. Если кто увидел, что ребенок первый раз сам переступил своими ножками, брал нож и “резал путы”. А именно – ножом между ножками малыша по воздуху проводил. Или на земле крест все тем же ножом чертил. Малыша к иконам подносили и произносили: “Разорвали путы… Пойди с Богом, пойди

с Богом, пойди с Богом!” Когда малыш первые шаги делает, домочадцам нельзя двигаться, а то ребенок напугается и долго не будет ходить. Еще “путы резали”, если малыш не начинал долго ходить. Брали какую-нибудь ситцевую тряпочку и ножки ребенку перевязывали, наподобие как у коня. Не туго перевязывали, а пространство оставляли, чтобы малыш стоять мог. Поставят и произносят: “Господи, Благослови! Дай же, Господи, чтобы ….. встал на ножки. Помоги ему, Господи!” Когда “путы” ножом перерезали, молились: “Господи, Святые угодники, Матерь Божья! Помогите ……, чтоб его ножки встали и по земельке пошли!” Если не действовало, мать ножом колотила по полу: “Секу-секу, страх засеку!” Так три раза повторяла и отодвигалась от малыша. Малыш инстинктивно, чтобы спастись от страха, старался к матери поскорее в объятья попасть. Некоторые ползли, а некоторые уже и бежали… Любому же младенцу радостно, что он сам, без посторонней помощи на ножках стоит, да еще и двигается!

Расскажу о некоторых старинных запретах, которые налагались на мать и дитя до годовалого возраста. Когда младенец сидит на полу, около него нельзя мести – он останется “сиднем” и долго не будет ходить. Мать не

должна перед тем как затопить печь, сметать с загнетки золу – иначе ребенок будет неопрятен и непослушен. Ребенку до года из нового холста ничего не шьют, иначе он будет беспокойным и ночью не заснет. Младенцу до года на разрешали смотреться в зеркало а то он будет во сне пугаться и начнет поздно говорить. Также “неговорливым” ребенок рискует стать, если его будут целовать в уста.Ежели младенца бранить и проклинать, он будет плохо расти, станет глупым и робким. Малютку не показывают спящим тому, кто до того времени его не видел. Если покажут, он станет пугливым. Ребенка до года не стригут, а вот вычесанные волосики нельзя бросать куда зря. Если они попадут в огонь, у малыша может появиться “жар в голове”. Попадут волосики мышам в норку – будет боль и шум в ушах. Волосы принято было пускать в текущую речную воду или прятать, запихнув в стенную щель. Трогателен обряд с яйцом: когда молодая курочка сносила первое в жизни яичко, им три раза обводили вокруг головки младенца и произносили: “Курочка, курочка, снеси столько яичков, сколько у …… на голове височков!”Первыми игрушками ребеночка были совсем простые вещи. Например, подвешивали в колыбельке над ним две красочные деревянные ложки; они болтаются, “потарахтывают”; маленький достает до них ручками, играется, с ними – они позвякивают друг об дружку – ему и забавно. Или пустые катушечки от ниток вешали, они как ожерелье – премило так шумят. Делали шарики из разноцветного тряпья, или “шаркунки” из бересты (кубики такие, куда вкладывали горошины или камешки). Особенная радость малышу – высушенное гусиное (или куриное) горлышко. Как природный резонатор, горлышко усиливало шум насыпанных в него вишневых косточек. Горлышко сворачивали в круг, воткнув один конец в другой, да ниточкой обвязывали. Получалась безопасная, да в придачу (что важно для нашего пресыщенного вредоносным китайским ширпотребом времени) экологически чистая погремушка. Для тех же целей использовали высушенный мочевой пузырь поросенка или теленка. Из веточек детям вырезали свистульки, либо лепили их из глины. Люди не понимали в медицине, но народная сметка эмпирическим путем постигла: малыш глиняную свистульку “муслюкает”, и часть глины слизывает. А с глиной в организм попадают микроэлементы, так необходимые для развития ребенка. Люди знали, где взять “целебную” глину, которая пользу приносит.Куколки шили или связывали (“закручивали”) из тряпок или льна. Они еще и “оберегами” были, то есть защищали младенца от напастей: болезней и “дурного глаза”. Куклу делали безликой – потому что согласно поверью именно через лицо в куклу “вселяется” душа. А душа может быть разная: и добрая, и злая. Безликую куклу никогда не выбрасывали, и таких “закруток” за всю жизнь у одного человека набирались десятки.

Для душеньки взять…

Поговорим об очень важной части бытия русского человека. Сейчас государство, желая избавиться от такого негативного явления как сиротство, во главу угла поставило материальное поощрение приемных семей. А как принимало сирот старое русское общество?Конечно, приятно было бы заявить, что “русские сирот не бросали”. Однако факт, что с 1764 года в самом центре Москвы существовал громадный (даже по нынешним масштабам) Воспитательный дом. Значит, бросали… Однако, если рассмотреть проблему “русского сиротства” внимательнее, выяснится, что сироты появлялись только в больших городах, где отчуждение граждан от общества очевидно, и нарушены традиции общинного жития.Первым русским детским домом стало “училище для сирот”, учрежденное в 1072 г. Ярославым Мудрым. В этом училище проживало и обучалось 300 юношей. Привычным делом было, что в средневековых “скудельницах” бездомные старики и старухи кормили и воспитывали брошенных детей. Средства на поддержание скудельниц собирали всей общиной. Из скудельниц сирот забирали многодетные семьи, появление в которых лишнего рта не сказывалось на благосостоянии семьи. Причем многодетность в те давние времена была признаком благополучия семьи.При Иване Грозном начали открываться “сиротские дома”; ими ведал Церковный патриарший приказ. В царствование Федора Алексеевича в 1682 году издается Указ об открытии специальных домов для безродных сирот, где их обучали грамоте и ремеслам. В 1706 г. Новгородский митрополит Иов построил за собственный счет при Холмово-Успенском монастыре воспитательный дом для “незаконнорожденных и всяких подкидных младенцев”. К 1706 году митрополит Иов уже открыл 10 приютов и “сиротопитательниц”, в которых призревались до 3 тысяч сирот и приносимых детей, “коих жены и девки рожают беззаконно и стыда ради отметывают в разные места, от чего оные младенцы безгодно помирают”. Вдохновленный примером митрополита, Петр Первый в 1715 году издал Указ, предписывающий в Москве и других городах устраивать “гошпитали для зазорных младенцев, которые не от законных жен рождены, дабы вящего греха не делали, сиречь убийства, по примеру Новгородского Архиерея”. В “гошпиталях” практиковался тайный принос младенцев, когда женщина могла положить своего ребенка в специальную люльку, не показывая себя. Важно отметить, что в России приюты для детей-сирот открывались не только для воспитания и обучения детей, а и для спасения каждой христианской души, для удержания женщин от греха детоубийства.

Вышесказанное относится к городам. Но как же обходились с сиротами в крестьянской среде? Ведь в те же Петровские времена 95% населения России проживала в деревнях… Итак, если случалось горе и умирали родители, детишек растили ближние родственники. Считалось, сиротка послан в мир “для спасения души” тех, кто его возьмет “поднимать”. Так в народе и  говорилось: “для душеньки сироту взять”. Не последними “в очереди” на усыновление стояли крестные мать или  отец. Или брали муж с женой, у

которых не было детей. В любом случае вопрос решался “на миру”, на сельском сходе. Ходила поговорка: “За сиротою сам Бог с калитою!” Или: “Не накормишь, не пригреешь сироту – свои детки сиротами жизнь проживут”. Социум несмотря на душеспасительную установку все же был весьма враждебен к сиротам, это отражается в пословицах: “Житье сиротам - что гороху при дороге, кто мимо идет, тот и урвет”; “В сиротстве жить - день-деньской слезы лить”. Положение сирот в обществе было незавидным. Девочки-сироты довольно рано нанимались няньками, мальчики шли в подпаски.Заключая брак, жених-сирота обычно “шел в приемыши”, т.е. поселялся в доме у тестя и занимал зависимое положение. Как и нищий, сирота считался обделенным, лишенным “доли”, а поэтому не мог участвовать в семейных обрядах, чтобы не распространить свою обездоленность на окружающих. Сирота не допускается к участию в свадебном обряде. Зато сирота, не имея “покоя” среди людей, получал особую благодать от Бога, забравшего у него родителей, но за это согласно поверью оказывавшего сироте особое покровительство. Об этом говорят народные пословицы: “За сирого и вдового сам Бог на страже стоит”, “Дал Господь сиротинке роток - даст и хлеба кусок”. Сирота, как и нищий, имел статус посредника между миром людей и “иным” миром.  По обычаю невеста-сирота перед венчанием приходила на могилу своих родителей, чтобы попросить у них благословения. Вот что интересно: подавляющая часть приемных детей жила в бедных семьях. Но разве в современной России – не так? Как в старину говорили, “приютил сироту - считай, церковь построил”. Но случалось, что сирота переходил “из рук в руки”. Почувствует семья, которая сиротку приютила, что не в силах лишний рот прокормить, идут искать претендентов на “кормление”. Это называлось “со двора на двор”. Хоть и не бросали сироток, всю жизнь они были вынуждены нести печать “горемыки”. Сироту, как только он подрастал, в семье оставляли нечасто. Они отдавались в монастырские приюты, либо в городские Сиротские дома. Там детей учили грамоте и давали профессиональное образование. В деревне и свои, кровные дети не могли получить таких преференций…

Отвлечение пятое. Звезды

Чтобы увидеть в ковше Большой Медведицы очертания животного, давшего имя созвездию, надо шибко напрячь воображение. Почему же эта группа звезд называется «Большой Медведицей»? Тайну раскрыли не астрономы, а… палеоастрономы: по их расчетам, данное созвездие сильно напоминало образ «лесного хозяина»... сто тысяч лет назад. И «медвежья» конфигурация звезд была утрачена примерно за восемьдесят тысяч лет до Р.Х. То есть созвездие именовано было еще во времена, когда по Земле бродили мамонты?..Сейчас на небе астрономы выделяют 88 созвездий, причем, из древности к нам пришли лишь 48 из них. Современные названия звездных тел «кочевали» из эпохи в эпоху, и вновь зарождавшиеся культуры аккуратно черпали астрономические знания у более древних. Так, греки переняли науку о звездах у египетских магов, а египтяне в свою очередь учились астрономическим законам в Ассирии и Вавилонии. Естественно, в процессе заимствования происходили некоторые изменения: ассирийский «Конь», к примеру, превратился в сегодняшнего «Пегаса». Последние 14 созвездий выделил из звездного хаоса в 1752 году Никола Лакайль, дав им названия во славу науки и искусства (Циркуль, Часы, Насос, Микроскоп, Резец и т.п.) Что касается самих звезд, то на современном небе, в результате многочисленных переименований, у 80% светил остались арабские названия, 15% имеют греческие имена, и 5% - латинские. Сегодня мы знаем о звездах много. И даже на некоторых из них умудрились открыть планеты. К тому же мы обнаружили, что не вся светящиеся объекты являются звездами (среди них есть и квазары, и  астероиды, и целые галактики и много чего еще). Досконально изучена жизнь звезд, которая, как и человеческая жизнь, состоит из рождения, развития, зрелости (у звезд это называется «главной последовательностью»), старения и умирания. Определена и ближайшая к солнцу звезда - Проксима Центавра - полет к которой технически уже реален (весь вопрос в том, чтобы построить космолет, способный нести в своем чреве несколько поколений людей: это пока человечеству не по карману). В общем, много всякого известно, и наука теперь умеет, пожалуй, даже слишком много гитик.И все равно, не старающиеся особенно воспринять плоды цивилизации, австралийские аборигены с пеной у рта доказывают «апостолам культуры», что Юпитер, называемый у них «Стопою дня», был когда-то вождем старых духов, той древней расы, которая была перенесена на небо до появления на Земле человека. Бенгальские кхади говорят, что звезды когда-то были людьми; однажды они влезли на верхушку громадного дерева, но оставшиеся

внизу срубили ствол и оставили соплеменников на ветвях. Ориген Александрийский в 230 году по Р.Х. объяснял, что звезды - существа одушевленные и разумные, так как в их движении прослеживается такой порядок и такой разум, что было бы нелепо приписывать такую способность неразумным существам.

Николай Морозов в своей книге «Откровение в грозе и буре» пишет: «Вся природа для наших предков была полна скрытой жизни и таинственных влияний. В каждой комете они видели со страхом огненный меч, в каждой падучей звезде - или угасшую человеческую жизнь, или, еще чаще, огненное копье, пущенное одним из невидимых существ в другое враждебное ему». Как рождаются названия звезд? Вот пример из греческой мифологии: Орион преследует сестер Плеяд (когда-то вознесенных Зевсом на небо), которые стремятся укрыться от него в море вместе с девами, превращенными в группу Гиад (Гиады, как и Плеяды - дочери атланта). Так, это звездное скопление в созвездии Тельца рисует целую мифологическую картину. В русском варианте Плеяды называются Стожарами. Тем же австралийским аборигенам Плеяды кажутся «хвами», танцующими мистический танец «корробори». А вот Млечный путь (мы-то, грешные, уже отягощены знанием о том, что это - наша Галактика) им представляется «Тропинкой владыки жизни». Другим примитивным племенам Млечный путь воспринимается как «Путь духов», «Дорога птиц», Путь богов». Сиамцы его назовут: «Дорога белых слонов», испанцы - «Дорога Сант-Яго», турки - «Путь пилигримов», персы - «Соломенная дорога», украинцы - «Чумацкий шлях»...  Варианты прилагаются, но неизменным всегда остается мотив дороги.Представьте себе на мгновение, что вы ночью, в степи, стоите на дороге. И над вами во всем своем великолепии блистает звездное небо. Нигде небо не

находится так близко... Только здесь, в пустынной местности, живут самые большие и яркие звезды. Если попытаться отвлечься от тяжести бытия, вполне покажется, что только лишь достаточно приставить к небу лестницу - и вполне реально дотянуться до одной из татей... Кажется, что только они здесь - истинные хозяева и сея великая семья не просто так. Когда восходят звезды, на Землю ложится тайна...Именно такое чувство при взгляде в ночной небосвод испытывали наши предки. И звездное небо представлялось глазам простого русского пахаря «грамоткой», написанной по синему бархату. «И не прочесть сей грамотки ни попам, ни дьякам, ни умным мужикам». Звезды воспринимались как единый мир и, по сути, все светила были одинаковы, только «звезда от звезды разнствует во славе». Так, была «вечерница» - первая звезда, и «денница» - звезда, погасающая позже всех. Были «бродячая» звезда (так звались планеты) и звезда «хвостатая» (комета), появляющаяся как знак возможной напасти. Была еще «Чигирь-звезда» (Венера), она предсказывает человеку счастье и несчастье. В одной из старинных «Астрономий» XVII века (в те времена по Руси ходило множество рукописных и официально запрещенных сборников с астрологическими предсказаниями; они могли называться: «Звездочтец», «Астролог» и т.п.), писано: «...А ежели звезда Чигирь под уклон пойдет, тогда с женами не спи: аще родится сын, ино будет курча и бесплодна...» Астрология и сейчас занимает уверенное лидерство среди различных способов заглядывать в будущее. Мы и сегодня твердой рукой проводим знак равенства между человеком и Вселенной. И даже порой упиваемся сладостью этого величайшего заблуждения, боясь даже помыслить о том, что ОНИ (звезды) неизмеримо выше нас...Упомянутые выше Плеяды русскими назывались «Утиным гнездом», а Млечный путь носил имя: «Становище». Падающие звезды называли... «маньяками». Но, несмотря на темноту и дремучесть русского человека, у нас ходила такая поговорка: «Не считай звезды, а гляди под ноги: ничего не найдешь, так хоть не упадешь!»Если мы лишь иногда можем красиво об этом упомянуть, то у наших предков было глубокое убеждение, что каждый человек имеет свою звезду на небе. Во время Рождества (помните, в пост нельзя было вкушать «до первой звезды») в самый праздник носили по домам макет звезды. Делали его из бумаги и укрепляли на шесте так, чтобы она могла обращаться, внутри же ее освещали свечей. Звезды почитались очами ангелов-хранителей, а в блеске падающих звезд усматривался след, оставляемой ангелом при полете его за душою усопшего. Желание принято было загадывать потому, что ангел в этом перелете никому ни в чем не отказывает. Сам я много раз пытался загадать желание на падающую звезду, но у меня, честно говоря, никогда не получалось. Падение метеорита (а это и есть «падучая звезда») продолжается не более двух секунд и за это время просто не успеваешь проговорить желание. Мысленно произнести проще, но будет ли это считаться? Хотя... о чем это я? Ведь это же предрассудок!

Зато теперь на звездном небе появился новый класс объектов: «звезда летящая». Я имею в виду искусственные спутники. Эти создания человеческих рук явственно выделяются на ночном небосводе и, проносясь стремительно по синему бархату, будто напоминают о том, что и в сей таинственный мир мы уже вторглись. То ли еще будет!А будет много всего. Потому что звезды неуклонно приближаются к нам. Точнее, мы приближаемся к ним. И, тем не менее, закончу я одним замечанием Михаила Пришвина, которое писатель занес в свой дневник на закате своей жизни, уже на девятом десятке лет: «Чем больше астрономия открывает на небе мертвых миров, раскаленных солнц и планет, покрытых льдом толщиной в тысячи километров, окруженных отравленной атмосферой, тем ярче разгораются в нашей душе на нашем собственном человеческом небе глазки ангелов, глядевших в детстве оттуда на нас».

6. Побеждаем болячки

Прежде всего обязан поблагодарить великолепного исследователя народного быта Г.М. Науменко, из чьей книги “Этнография детства” я почерпнул значительную часть информации, касающейся народных методов лечения детских болезней. Народную педиатрию стороной обойти нельзя никак. Докторов не было, а болезни все же были. В том числе, естественно, и детские. Как с ними справлялись в старину?Говорили: “не смертная, так вынесет…” Если заболевшему дитю не суждено скончаться, то хоть бы что с ним не случилось, все одно выживет-поправится. Из такого “народного фатализма” вовсе не следовало, что ребенку не надо помочь. А лечили в старину “бабки” – все травами, заговорами, да разными обрядами. И кстати, в большинстве случаев за свою работу ничего не брали. Точнее, денег не брали, а материю на одежонку или еду какую –это можно. Заговоров в разные годы исследователи собрали тысячи. Их можно найти в многочисленных книгах, или в сети “Интернет”. Но книги “забывают” сообщить, что “тайные” слова – всего лишь часть лечения, дело и не в словах вовсе. Тогда в чем же? Чтобы ответить на этот, казалось бы, простенький вопрос, надо обозреть старинную русскую “классификацию” детских болезней, и рассказать, как с этими напастями справлялись. Многие из повитух одновременно были и знахарками. Как минимум, любая повитуха при рождении младенца умела вправить новорожденному позвоничек, ручку или ножку. Чтобы ребенка болезнь не брала, ему на шею вместе с крестиком вешали пуговицу с ртутью (!) и “уховертку”. Последняя представляла собой маленькую лопаточку, которой из ушка убирали серу. В старину болезни делили по “стихиям”: от земли, от воды, от воздуха и от духа. Что такое “от духа” никто толком не понимал (да и сейчас вряд ли понимают), однако способы борьбы имелись. И, как говорят, весьма действенные.

Сглаз

Именно эта болезнь – от “духа”. Взглянет кто-то на ребеночка недобрым, завистливым взглядом, - и захворает человечек. Знающие люди скажут: “Его верно кто оприкосил”; или: “Ему с глаз пришло…”; или: “Худой дух достал”.

И не только от “лихого глаза” это может прийти, но и от оговора. Подойдет человек к колыбели (считалось, что “глазливые” люди обязательно норовят с головы подойти – так их и “вычисляли”), произнесет безобидное: “Ой, какой хороший малыш!”, - и все… “подсуропил” (“оприкосил”, “опризорил”). Здоровый еще днем ребенок может к вечеру стать совсем болезненным, плаксивым, испуганным… Может и чирей вскочить, а то и опухоль какая-нибудь внутренняя. От сглаза защититься можно сразу. Услышал родитель похвалу своему малышу – тут же надо произнести: “В добрый час молвить! Ребенок, будь здоров!” А после взять малыша на руки, и держать его против света так, чтобы на стене отражалась его тень. И ножом эту тень рассечь два раза – крестом. Так делается на трех стенах, а потом нож на ночь выбрасывают за порог. А для “профилактики” в подушку младенца кулечек соли зашивали.У разных “бабок” свои методы были для борьбы со сглазом. Иные несли ребенка в курятник, “наговаривали” воду, взятую из родника, и читали что-то типа: “У кого разные глаза – от черного глаза, от красного глаза, от разноглазого глаза, от болячего глаза. Суд-пересуд, кто судит, тому соли в нос, чемярицы в глаз!” А другая бабушка подойдет к печке, выгребет несколько угольков, в горшок с водой положит, и шепчет что-то… Повторюсь: заговоры были многообразны. В том числе “бабки” и молитвы читали. Общими для снятия сглаза были следующие детали: чистая вода (родниковая, крещенская, иногда – собранная из двенадцати колодцев), нож, крест. И баня – с паром, с жаром, с веничком; банька по русской традиции все лечит…

Исполох и ночница

Если ребенок долго не начинает говорить, считается, это “от испуга”, “исполоха” (“переполоха”). По всей видимости так в народе называли логоневроз. “Ночница” – это когда ребенок ночью заснуть не может, мается, или даже трясется. Обычно истерика на малыша нападает в одно и то же время, например, в полночь. “Бабки” от этого лечили. Частенько носили ребенка в “чужой” рубахе в баню мыть, а воду брали обязательно из родника.Методы лечения “исполоха” разнились. Например, бабка в бане берет самые крепкие ветки из березового веника, и начинает… сечь малыша! Да еще приговаривает: “Секу-высекаю, исполох сымаю у раба Божия …. – из ясных очей, из черных бровей, из уст и ушей, из могучих плечей… Подите оттоле в чистое поле, в синее море как ключ ко дну!” Несколько таких сеансов “шоковой терапии” – и все! – малыш успокоился…

Или такой метод лечения “исполоха”. Сажают малыша на порог дома, на постеленную чистую скатерть. А сверху накрывают венчальным платьем матери. На головку кладется чашка с родниковой водой, растапливается воск и в эту воду сливается. Мать спрашивает “бабку”: “Бабушка, бабушка, чего выливаешь?” – “От чего раб Божий …… испугался, то и выливаю! Выходи из ушей, из глаз, из рук из ног, из белого тела, из ретивого сердца!.. Кому стих

приговор… аминь!” Или в воду жир выливали растопленный. И по тому, какую форму принимают воск или жир, различали, что именно ребенка испугало. Если ребенок испугался какого-то животного, то с этого животного состригали клочок шерсти или щетины, жгли его и обкуривали малыша дымом. Если ребенок испугался человека, то отрезали клочок волос с этого человека, когда он спал. Волосы сжигали и пеплом чертили на темени малыша крест.

Помогал “метод курятника”. У ребенка бессонница, пяточки делаются блестящие, красные, он сучит ножками… это “ночница”. В полночь малыша несут в курятник; поносят его под насестом, на котором куры спят и произносят: “Курушки-рябушки, шарушки, краснушки, рыжушки, чернушки! Возымите раба Божия …. ночницу, дайте ему сладкий сон и спокой!” Говорят, помогало… Можно и без куриц обойтись. Выносишь плачущего ребеночка вечером на зарю и выговариваешь: “Ночные ночницы, полуночные ночницы, ваши дети плачут, есть хотят! Наши дети плачут – спать хотят! Дайте рабу Божию …. сон-спокой!” Ночниц в некоторых местностях даже “классифицировали”: были “криксы”, “плаксы” и “уросы”. Каждый вечер обычно эту нечисть веником из избы “выметали”. Младенца брали за воспаленные ножки и угольком, взятым из печки, вдоль и поперек на пяточках чертили кресты. А в голову младенцу

клали чертополох.  Иногда малыша поднимали под потолок и трижды его ножками касались матицы.

Грыжа

Грыжу обычно “загрызали” сразу, как ребенок родится. Возьмет “бабка” чашку с материнским молоком, или в крайнем случае свежее сливочное масло, дверь запрет, наедине с младенцем встанет перед иконами, крестит ножом поверх молока и произносит: “Сама мати носила, сама мати родила, сама и помогать будет. Аминь!” И мажет молоком (или маслом) у младенца места вероятной грыжи. Их, грыж, насчитывали до ста: отрочная, сердечная, кровяная, пригнойная, водяная, золотная, пупочная, паховая, позвоночная, мошоночная, запятная, сосцовая, родимая и т.п. И для каждой свой заговор имелся. Именно поэтому грыжи заговаривали только “знающие”, ведь даже в народной медицине корень успеха – правильный диагноз. А кто кроме специалиста способен его установить? Я же рассказываю про те времена, когда дипломированных врачей не знали…Заговоренный при рождении от грыжи не был защищен от этой напасти наверняка. Ребенок “накричал” грыжу – мается, не спит, ревет… Для лечения грыжи применяли множество способов: использовали кроме заговоров и травы, и сосновую (еловую) “серу” (ее давали больному есть или сосок на материнской груди мазали), и даже мочой поили…  Был и такой экзотический способ, при котором использовали… живую мышь. Клали младенца навзничь, и мышку на пупок пускали. Да еще приговаривали: “Грыжа, грыжа, съешь ее, мыша!” И ведь помогало!

“Плеснявки” и “щетинка”

“Плеснявка” - первая опасность, которой ребенок подвергается едва он только родился. Весь язычок младенца вдруг покрывается белым налетом, и он не может сосать грудь. И слюнки непрерывно изо рта вытекают…  Бабушки в таком случае матери говорили: “Вытирай слюнки своим волосом!” В старину все женщины, как известно, косы носили. Два раза в день протрет мамочка косой язычок малыша, “плеснявка”, глядишь, и прошла. “Щетинка” или “родимая грязь” – это когда на спинке или плечах младенца появляется воспаление, зуд. Конечно, лучший способ избавления от этой напасти – баня. Или малыша парят в печке на легком жару и приговаривают: “Я мою-парю, ночную-полуношную щетинку унимаю! Не будь, щетинка, у ребенка, будь у свиненка!” А после еще по телу малыша тесто раскатывали. И “щетинка” остается на тесте, как настоящая шерсть свиненка. Считается,

если полностью тело ребенка от “щетинки” не очистишь, она вновь на тельце нарастет.

Если у младенца “прела” кожа в складках, использовали одно верное средство. Брали прослойку между корой и стволом ивы или березы (она называется “луб”), нарезали маленькими кусочками и высушивали. После эти кусочки мельчили в порошок, который использовали в качестве присыпки. Эта пудра всю влагу впитывала! Использовались в качестве присыпки еще чечевичная мука или измельченная древесная червоточина. Если у ребенка зуд, раздражение на коже, делали лечебную смесь из крапивы, соли и яичного желтка. Нужно этим средством ежедневно смазывать воспаленные места. Еще полезен отвар из березовых почек.  Особое заболевание – “рожа”, красные пятна, которые появляются в одном месте и разрастаются по телу. От “рожи” лечили только “бабки”, знахарки, ибо здесь и водичка “наговоренная” нужна, и особые магические действа. Лечили бабки и экзему, болезнь, неподвластную даже современной медицине. Обычно заговорами экзема лечилась, но был и “народный” способ: сходил больной малыш по-большому, “это” берется на чистую бумажку, и со словами: “Говно говном отгоняяю!” – прикладывалось на охваченное экземой место. Главное, чтобы свое было “это”, и еще теплое...

От перхоти голову мыли отваром репейника. Лишаи сходили от пены, выступающей из ольховых дров, когда они горели в печи. Или, извините, мазали лишаи собачьим дерьмом. “Огоник”, мокрый лишай лица, прикладывали посоленным вареным яйцом. Еще водили горящим пучком лучинок (намоченных к тому же в святой воде) вокруг лица и произносили: “Огонь-огневой, на тебе мокрый, дай мне сухой!” Золтуху лечили козьим маслом. И еще поили ребенка кипяченым молоком, в котором заварен смородиновый лист.  Ну, и главнейшее средство от золотухи – череда: в ее настое малыша купали.

Чирей

Его заговаривать надо. Раньше искали сучок в стене или на полу, этот сучок очерчивали ножом и заговаривали: “Чирей-Василей! Нет тебе дела до моего тела. А есть тебе дело в черном суку!” Ножом тыкали в сук, а после в чирей. И нарывчик-то сам вскрывается, как гвоздик вылетает! Или “бабка” чирей острием ножа крестит, и говорит: “Через три черты, черт, не ходи!” И нарыв проходит… От нарыва детям давали отвар можжевеловых ягод или “лечили муравейником”. Набирали в горшок муравьев, обязательно с муравьиными яйцами; раздавливали и заливали крутым кипятком. Из “муравейника” устраивались ванночки, в которых отмачивали больные места. Еще нарывы “вытягивали” вареными луковицами. Главное, луковицу, которую привязывали к чирею, не забывать менять три раза в день. Бывают чиреи и от “сглаза”, из называли “сучье вымя”. Они глубокие, “потайные”, образуются в самых болезненных местах, например, под мышками. Здесь только заговор помогает. Ну, и еще полезно прикладывать мякиш парного, свежеиспеченного хлеба. Ячмень на глазу, как это ни банально звучит, лечили ячменными зернами. Или все тем же хлебным мякишем или вареной луковицей (по сути гнойные воспаления, скапливающиеся в чирее или ячмене, одной природы, значит одинаковые средства способны их лечить). А промывали глазки отваром хмеля. При этом крестили глазик и приговаривали: “Ячмень, ячмень, на тебе кукиш! За кукиш кобылку купишь. Кобылка сдохнет – ячмень отсохнет!”

Бородавки

Вокруг бородавок “вязали узелки”, желательно льняной ниткой. Впрочем, кажется, и сейчас вяжут… Разве только заговора не читают: “Ниточка, сгни, бородавочка, пропади!” Без сомнения, от бородавок лучшее лекарство – сок чистотела. Интересно с ниточкой поступали, которая сгнивала. Ее или в копыто корове клали, между пальцев, или свиньям под корыто, или бросали на двор так, чтобы собака утащила. А вот “ципки” детям мазали коровьм маслом или сметаной. И приговаривали: “Ципка, ципка, под порог! Дам вам маслица комок!” От

веснушек детям протирали лицо земляничным соком или лягушачьей “дерюгой” – икрой лягушек, которую собирали на траве. Чтобы у детишек били чистые личики, без угрей и прыщей, запаривали в горячей воде березовые почки. Хорошо помогает сыворотка кислого молока. Если дитя зимой обмораживало личико, кожу смазывали гусиным жиром или мозгами из головы убитой курицы.

Уховерт и зубная боль

Больное ушко прогревали. Становилась мать у открытой печи, жар себе в рот вдыхала, и больному ребенку в ушко горячий воздух вдыхала со словами: “Кочь, поди вон! Уховерт, поди вон! Слухи – в ухи, глухи – вон!” “Кочь” – это опухоль в больном ухе. “Уховерт” – это когда ушко заложило, ребенок плохо слышит. Еще натирали воск на бумагу, из бумаги свертывали свечечку, зажигали с одного конца, а другой вставляли в больное ушко. Получалось, ушко прогревалось и малышу легче становилось.От зубной боли, пожалуй, заговоров больше всего, нежели от других болезней. Ведь у всех детей зубы прорезываются, всяк страдает! Заговаривают зубы “на молодой месяц”, а “наговорить” можно как воду, так и хлеб. Хлеб малыш жует, водичку пьет – вроде бы боль в зубах затихает.

Животик болит…

Средств от расстройства желудочно-кишечного тракта имелось немало. Жалуется малыш на животик – его на печку вниз животом, на горячий кирпич клали. Из печи доставали дровяной уголек и давали погрызть (догадывались, что уголь – лучший адсорбент!). Если у малыша запор, отжимали ягоды рябины, подслащивали медом и давали ему пить. Или готовили отвар овса или слив. Для лечения от поноса заранее готовили толокно: заваривали его в молоке и давали пить болезному. Еще от запора помогают полынь, анис и трава “кровохлебка”. Другое верное средство – яичный белок. Его даже при дизентерии использовали: поровну смешивали белок, сахар, и еще добавляли немного водки. Все это сбивали, да и называется средство: “сбитень”. Давать надо немножко, чайную ложечку. От глистов ребенка кормили кашей с конопляным маслом. Добавляли чеснок с топленым молоком. Или разминали семена тыквы, и давали по ложечке вместе с морковным соком. И никакой магии! Когда глисты, тут не до мистики…Вообще тема народного целительства довольно опасна, ведь и в этой области человеческих знаний действует метод “не навреди!”. Я просто рассказал о некоторых способах борьбы с наиболее распространенными детскими болезнями, которые практиковались в старой России. Всего лишь для того, чтобы вы, уважаемые читатели, знали: умели ведь бороться наши предки с болезнями без докторов! А куда им было деваться...

Отвлечение шестое. Зеркало

Что же это такое - зеркало? Вроде бы, с одной стороны это вещь, конкретный предмет, присутствующий повсюду в нашей жизни. Но, с другой стороны, зеркало - совершенно отвлеченное понятие. Свое отражение мы можем увидеть в совершенно неожиданных местах: на дне колодца, в автомобильном стекле, на глянцевом экране смартфона, в солнечных очках соседа. Получается, каждый предмет, способный отразить хоть малую толику света, приобретает свойства зеркала. Вроде бы, зеркала являются частью окружающего нас мира. Но - удивительно - заглядывая в зеркало, мы видим исключительно и только самих себя. Никто не додумается смотреть на окружающее посредством зеркала (если это, конечно, не часть перископа подводной лодки). Мы смотрим, изучаем, оцениваем только самих себя. Так что, здесь мы сталкиваемся с проблемой: «Искусство видеть себя». При чем здесь искусство? - спросите вы.А увидеть себя, между прочим, еще надо уметь. Тот же младенец не стразу научается узнавать себя в зеркале. Нужны месяцы опытов - и не всегда удачных - чтобы ребенок понял, что там, за холодной поверхностью, скрывается он сам. Да что там дети! Вот есть в Африке племя Мутамоту: когда туземцам дают зеркало, они, по своей первобытной наивности, с яростью, даже вырывая подарок друг у друга, всматриваются по очереди туда, правда, потом входя во мрачное состояние духа. Они, вглядываясь в зеркало, видят там вовсе не себя, а... свою душу. И еще пытаются внушить отважным исследователям первобытной культуры, чтобы те подальше запрятали проклятый предмет. Замечу, что более цивилизованные представители того же племени относятся к зеркалу как к простой вещи и уже не испытывают никаких мистических чувств при пользовании им.Естественно, отражения преследуют всюду даже туземцев. Но обязательно в племени будут присутствовать некие запреты при обращении с таковым. Представители племени Басуто утверждают, что крокодилы обладают способностью умерщвлять человека, увлекая под воду его отражение. Зулус не станет смотреть в глубокую заводь, потому что ему кажется, что там скрывается чудовище, которое может унести его отражение в небытие. И тогда он пропал, ведь отражение - его душа. При чем здесь африканские племена - спросите вы? А дело здесь в том, что в

истории развития человечества всегда существуют «скрытые нити» тянущиеся от истоков цивилизации к самым ее вершинам. Не нащупав их совершенно невозможно понять поведение современного человека и наше отношение к тем или иным вещам или явлениям. Не дай Бог, конечно, но, если умирает кто-то из наших близких, мы стараемся закрыть все зеркала в доме умершего. Почему? Мы что, туземцы, что ли?!! А вот, чтобы понять это, следует продолжить экскурс в историю культур. У индийцев зеркало и сейчас является основным атрибутом ведической церемонии брака. Как в древней Индии, так и в древней Греции существовало строгое правило не  смотреть на свое отражение в воде. И, если человек видел во сне свое отражение, греки считали, что он на этом свете уже ни жилец, пора готовится к отправке в Аид.

То, есть, вывод однозначен: зеркальная поверхность воспринималась всегда, как порог - между мирами «этим» и «тем». Что это за «тот» мир?.. Возможны варианты, и не нам вступать в вековечный спор о том, что «там», и есть ли «там» хотя бы что-то в принципе. Из-за представления о том, что "там", «за порогом», между прочим, целые войны разгорались, как теоретические, так и настоящие, с жертвами. К примеру, одна группа христиан утверждала, что Чистилище существует, другая данный факт отрицала, а спор приводил к жестоким "зачисткам" наподобие Варфоломеевской ночи. А еще Зазеркалье - страна, в которую обожали путешествовать сказочники. И, что удивительно,

сочинители рисовали за порогом зеркала чудный, волшебный мир - вопреки сложившимся представлении о жутких вещах, скрывающихся в Зазеркалье. Или само зеркало делали «добрым гением». Помните Пушкинскую «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях»? Там зеркальце умело говорить и за то пострадало. Так как правду говорило. Злая царица в сказке ругала зеркальце, «мерзким стеклом» его обзывала, а потом так вообще разбила. За что и поплатилась: умерла.Осколки зеркала - роковая штука. В сказке Андерсена «Снежная королева» бьется зеркало, сделанное злющим-презлющим троллем, который был самим дьяволом, в результате чего миллионы его осколков разлетелись по белу свету. Два таких осколка попали в глаз и сердце мальчика Кая - мы знаем, чем это все кончилось. Теперь мы можем объяснить обычай закрывания зеркал (или поворачивания их к стене). Делается это из-за опасения, что душа человека в виде отражения может быть унесена духом покойного. По поверьям, душа умершего остается в доме до его захоронения (некоторые считают, что все сорок дней). Так же еще совсем недавно считалось, что в зеркало не должны смотреться больные, поскольку связь души с телом при болезни ослабевает и ее может «притянуть» отражение. Зеркало считается запретной вещью и у современных русских раскольников. Старообрядцы уверяют, что в зеркала по ночам смотрится нечистая сила. Даже официальная церковь в свое время не одобряла зеркал. Собор 1666 года напрочь запретил использование зеркал в быту, но, поскольку Церковь имела власть лишь над духовными лицами, поспешили следовать решению Собора только священники. Простые русские обыватели, хоть и считали зеркала одним из заморских грехов, все равно покупала маленькие зеркальца, которые в XVII веке ввозились к нам в немалых количествах. Дело в том, что к тому времени искусство создания зеркал достигло громадного прогресса: Венецианские мастера производили прекрасные стеклянные изделия, покрывая их амальгамой. И это «амальгированное воинство» спешило завоевать весь Мир (до этого зеркала делались из полированного металла). Здесь мы имеем конкретный пример того, как в нашей самодержавной и тиранической стране банальная мода побеждала установки Духовных отцов. Только раскольники унесли в наше время традицию запрета на зеркала.Старинное русское святочное гадание на зеркалах не является нашим изобретением. Это - «подарок», занесенный к нам из Византии. Страшнее гадания на зеркалах нет, и отважится на него может не всякая. Во-первых здесь важна обстановка: полночь, обязательное сияние Луны в темной комнате – и всеобщее молчание. Большое зеркала ставится на столе, против него – маленькое. Гадающая, босая и в одной только рубашке, при свечах, сняв с себя все украшения, старается найти такую точку зрения, чтобы перед ее взором, одно за другим, показались 12 зеркал (теоретически получается бесконечный ряд изображений; представляете - бесконечность!). В двенадцатом зеркале, по идее, должен отразится загадываемый предмет, а именно, суженый (ведь гадать могут только девицы). Считается, что в таком

случае дух суженого приходит в комнату к гадающей и смотрит в зеркало через ее плечо, надо только поспешить рассмотреть черты его лица. После беглого обзора (ни в коем случае не засматриваться!), тотчас нужно кричать: «Чур, сего места!» Иначе, если приведение не «зачурать», оно может сеть за стол, может что-то взять или положить. Заблуждение? Может быть, но я совсем недавно наблюдал подобное девичье гадание в Нижегородской деревне Пошатово. Если и заблуждение, то очень и очень... прелестное, что ли.Шекспир называл искусство зеркалом, так как каждый, заглядывая в него видит то, что он может увидеть. Но и разглядывание себя в зеркале - тоже искусство. Я, как закоренелый материалист, зеркало рассматриваю не более чем отражающую поверхность. И иногда удивляюсь: я ли это? В том смысле, что нахожу свою внешность несколько... не соответствующую, что ли, моему представлению о себе. До недавних пор я  думал, что, может, я один такой чудак, представляющий себя иначе чем я есть. Но недавно у русского философа Бахтина  нашел такие строки: «Совершенно особенным случаем видения своей наружности является смотрение на себя в зеркало. По-видимому, здесь мы видим себя непосредственно. Но это не так; мы остаемся в себе самих и видим только свое отражение, которое не может стать непосредственным моментом нашего видения и переживания мира: мы видим отражение своей наружности, но не себя в своей наружности, наружность не обнимает меня всего, я перед зеркалом, а не в нем; зеркало может дать лишь материал для самоопределения и притом даже не в чистом виде».

7. Правда “Домостроя”

Долгое время словосочетанием “жить по “Домострою” пугали. “Домострой” стал символом ретроградства, затхлости и закостенелости. Философ Николай Бердяев в книге “Русская идея” писал о “гнусной морали “Домостроя”, позорящей русский народ”, а христианские идеи, утверждаемые в “отвратительном “Домострое”, - называл “извращением христианства”. А вот философ Иван Шмелев утверждал, что в “Домострое” заложены вечные человеческие вечные ценности, а самое главное, здравый смысл.Кому верить? Тем более что наше время все чаще стали подавать голос деятели, считающие “Домострой” чуть не “библией” русской семьи, инструкцией по построению семейного счастья. Где же сокрыта истина?Для начала назовем вещи своими именами. Прежде всего “Домострой” (полное название: “Книга, глаголемая Домострой, имеет в себе вещи зело полезны, поучение и наказание всякому христианину - мужу, жене, и чадам, и рабам, и рабыням”) - русский литературный памятник XVI века. Представляет собой это произведение свод правил общественного, религиозного и в особенности семейно-бытового поведения. Исследователи склонны считать, что сама доктрина “Домостроя” возникла задолго до XVI века, в среде богатого новгородского боярства и купечества. Автор его для создания своего творения пользовался более ранними литературными источниками, пришедшими еще из Византии: “Измарагд”, “Златоуст”, “Златая цепь” и др.“Домострой” по сути призван был служить в высших слоях нравственным кодексом. Доказано, что “Домострой” написан приближенным и наставником молодого царя Ивана IV Васильевича протопопом Сильвестром, который заключил изложение “Домостроя” посланием к своему родному сыну Анфиму. Неслыханная по тому времени смелость, ибо книги должно было посвящать предстоятелям. Поскольку книгу писал священник, перед читателем развертывается картина идеально воцерковленного семейного и хозяйственного быта. Упорядоченность становится почти обрядовой, ежедневная деятельность человека поднимается до высоты церковного действа, послушание достигает монастырской строгости, любовь к царю и отечеству, родному дому и семье приобретает черты настоящего религиозного служения.

К нашей теме наставления по “воцерковлению” семьи не относятся. Но с одним фактом мы должны считаться непременно: “Домострой” – единственный памятник русского средневековья, и источник, из которого мы можем узнать, каково было внутреннее устройство семьи 500 лет назад.“Домострой” состоит из трех частей: “об отношении русского человека к

Церкви и царской власти”; “о внутрисемейном устроении”; “об организации и ведении домашнего хозяйства”. Нам интересны две последние части. В “Домострое” есть почти все. Имеются рассуждения о том, что “аще кому Бог дарует жену добру — дражайше есть камения многоценного”. Есть практические советы: “како платье всяко жене носити и устроити”, “како огород и сады водити”, “како во весь год в стол ествы подают”. Есть указания по чину домашнего молитвенного правила для всей семьи — “как мужу с женою и домочадцами в доме своем молитися Богу”.“Каждый день вечером, — поучает “Домострой”, — муж с женою и детьми и домочадцами, если кто знает грамоту — отпеть вечерню, повечерие, в тишине со вниманием. Предстоя смиренно с молитвою, с поклонами, петь согласно и внятно, после службы не есть, не пить и не болтать никогда... В полночь, встав тайком, со слезами хорошо помолиться Богу, сколько можешь, о своих прегрешениях, да и утром, вставая, так же...”Наверное, самой интересной для нас, живущих в начале XXI века н.э., может быть глава, названная “Похвала мужьям, или Слово о добрых женах”: “Если подарит кому-то Бог жену хорошую - дороже камня многоценного, - так начинается повествование. - Такой жены и при пущей выгоде грех лишиться: наладит мужу своему благополучную жизнь. Доброй женой блажен муж, и число дней его жизни удвоится - добрая жена радует мужа своего и наполнит миром лета его. Жена добрая, трудолюбивая, молчаливая - венец своему мужу, если обрел муж такую жену хорошую - только благо выносит из дома своего”.

“Домострой” стал не только сводом добрых и мудрых правил поведения человека, но и первой русской энциклопедией домашнего хозяйства. Много внимания уделяется пище и питью - здесь указывается более 130 кушаний разного рода. Но названная еда не культивирует обжорство и расточительство. Начинается же книга… с наказания. Точнее, с наставления отцу, “Како детеи своих воспитати во всяком наказании и страсе Божии”: “…Бог даст любити их и беречи и страхом спасати уча и наказуя и разсужая раны возлогати наказуи дети во юности покоит тя на старость твою, и хранити и блюсти о чистоте телеснои и от всякаго греха отцем чад своих якоже зеницу ока и яко своя душа аще что дети согрешают отцовым и матерним небрежением им о тех гресех ответ дати в день Страшнаго Суда, а дети аще не брегомы будут в ненаказании отцов и матереи аще что согрешат или что сотворят и отцем и матерем з детми..”И еще про воспитание: “Како дети учити и страхом спасати. Казни сына своего от юности его и покоит тя на старость твою и даст красоту души твоеи и не ослабляи бия младенца, аще бо жезлом биеши его не умрет но здравие будет ты бо бия его по телу, а душу его избавляеши от смерти, дщерь ли имаши положи на них грозу свою соблюдеши я от телесных да не посрамиши лица своего да в послушании ходит да не свою волю приимеши и в неразумии прокудит девство свое, и сотворится знаем твоим в посмех и посрамят тя пред множеством народа аще бо отдаси дщерь свою бес порока то яко велико дело совершиши и посреди собора…”

Есть в книге и более жизнеутверждающие главы, например: “Како детем отца и мати любити и беречи и повиноватися им и покоити их во всем”; “Како всякому человеку рукодельничати и всякое дело делати благословяся”; “Наказ мужу и жене и людем и детем како лепо быти им”; “Женам наказ о пьяньстве и о пьяном питии”.А вот фрагмент, который я бы назвал подлинным литературным и даже поэтическим шедевром: “Похвала женам. Аще дарует Бог жену добру дражаиши есть камени многоценнаго таковая от добры корысти не лишится, делает мужу своему все благожитие, обретши волну и лен сотвори благопотребно рукама своима, бысть яко корабль куплю деющи издалече збирает в себе богатество и востает из нощи и даст брашно дому и дело рабыням, от плода руку своею насадит, тяжание много, препоясавше крепко чресла своя утвердит мышца своя на дело и чада своя поучает, тако же и раб, и не угасает светилник ея всю нощь руце свои простирает на полезная, лакти же своя утвержает на вретено, милость же простирает убогу плод же подает нищим, не печется о дому муж ея многоразлична одеяния преукрашена сотвори мужу своему и себе и чадом, и домочадцем своим, всегда же мужь бысть в соньмищи с вельможи и сядет знаемым вельми честен быст, и благоразумно беседова разумеет яко добро делати никто же без труда венчан будет, жены ради добры блажен мужь и число днии его сугубо, жена добра веселит мужа своего и лета его исполнить миром, жена добра часть блага в части боящихся Господа да будет, жена бо мужа своего честне творяще, первие Божию заповедь сохранив благословена будет, а второе от человек хвалима есть, жена, добра, и страдолюбива и молчалива, венец есть мужеви своему обрете мужь жену свою добру износит благая из дому своего, блажен есть таковые жены мужь и лета своя исполняют во блазе мире, о добре жене хвала мужу и честь”.Год рождения священника Сильвестра неизвестен. Он был уроженцем Великого Новгорода, и, будучи сам иконописцем и серебряных дел мастером, он учил будущих иконников, каллиграфов и других мастеровых. В 1542 году вместе с митрополитом Макарием он приехал в Москву, чтобы продолжать работу в скриптории (книгописной мастерской), и вскоре стал доверенным человеком царя Ивана Васильевича. В 1560 г. между протопопом и царем произошел разрыв, и Сильвестр, удалившийся от царского двора, принял монашеский постриг в Кирилло-Белозерском монастыре под именем Спиридон. Сюда же он перевез свою келейную библиотеку. Скончался Сильвестр в конце 70-х годов XVI века. Больших подробностей о жизни Сильвестра мы не знаем. Известно только, что кроме “Домостроя” он еще написал “Житие княгини Ольги”.Свой “Домострой” Сильвестр посвятил сыну Анфиму. Нам неизвестно, что за человек Анфим; есть только сведения, что он служил дьяконом в Смоленске. Жаль, очень ведь любопытно, как авторы учебников по воспитанию своих родных детей воспитывают… К примеру, сын автора блистательной книги “Ребенок и уход за ним” доктора Спока вырос

отменным негодяем.

Отвлечение седьмое. Снег

Когда с небес падает крупный, мокрый снег, наступает фантастическая тишина. Только шепот снежинок едва касается слуха. Белоснежные хлопья деловито укрывают землю, и, если отвлечься от всякой ненужной суеты, кажется, будто иная реальность окружила тебя и не хочет отпускать...Но снег снегу - рознь. Мой друг, будучи бедным студентом, пару лет подрабатывал дворником. Потом, когда он остепенился и стал преуспевать на жизненном поприще, в течение доброго десятка лет его преследовал жуткий кошмар: снег! Представьте себе, что вы в блаженной полудреме едва приоткрываете глаза, потягиваетесь, бросаете взгляд в окно - а там... он, родной, громадными хлопьями заваливает двор. Это значит, снова за лопату, снова на улицу, и добрых три часа разгребать сугробы! И вы просыпаетесь в холодном поту... Так что, все в мире относительно. Почему-то мы перестаем обращать внимание на то, чему дети всегда удивляются: форму снежинок. Разве снежинка не есть великое чудо? Их узор (надо только приглядеться, и вовсе здесь нечему стесняться) настолько совершенен, что при их созерцании трудно не поверить в реальность Творца. А бесконечное разнообразие рисунка! Ну, разве может это объясниться лишь особенностями строения молекулы воды? Глупость. Снег может идти по-разному. И самый прекрасный снегопад - солнечный, когда блистающие частички сыплются с небес (иногда - с голубого неба, без малейшего намека на облако!) будто звездочки. И потом каждая снежинка в сугробе стремится отразить солнце, создавая ощущение рассыпанных бриллиантов. Снежная материя пытается заполнить пространство, умертвить - но получается обратное: она спасает живое от гибели. Хоронит жизнь, то есть, хранит ее. Снег, устилающий поля в зимние месяцы, всегда возбуждал в людях представление о белом покрове, в который одевается Земля. Согласно сложившихся в тысячелетиях воззрениям, зима есть смерть природы. Но за смертью всегда (во всяком случае, до сих пор) следует возрождение. А потому «саван», которым именовали снежную пелену, покрывшую Землю, не только служил знаком умирания, он еще призван был хранить жизнь до поры - до времени.

«Ни хилела, ни болела, а саван одела» - гласит народная загадка. Отгадка: Земля и снег. С праздником Покрова пресвятой Богородицы, совпадающему обычно у нас с выпадением первого снега, на Руси издавна была сопряжена свадебная пора. Кроме того, что к этому времени оканчивались обычно полевые работы и высвобождалось время для гуляний, народная фантазия сближала брачное покрывало небесной богини со снежным пологом. Мольба о замужестве, к которой прибегали обычно девицы, в старинные времена звучала примерно так: «Покров - пресвятая богородица! Покрой мою победную голову жемчужным кокошником, золотым подзатыльником!» Или: «Мать-Покрова! Покрой Землю снежком, меня молоду платком (или женишком)!» Если девушка беременела, в шутку о ней говорили: «снежина попала».

Праздник Покрова был установлен в царствование византийского императора Льва IV, в память видения Богородицы, которая в 910 году по Р.Х. чудесным образом явилась в воздухе и распростерла над Царьградом свой покров («омофор»). Первым человеком, увидевшим знамение, был юродивый Андрей. Это предание на русской почве заиграло своими, ни на что не похожими красками. Так, по народному преданию, в давнее время, когда Богородица еще ходила по земле, случилось зайти ей в одну деревню, где жили люди безбожные, немилостивые. Просит она ночлега и повсюду слышит: «Мы не пускаем к себе странников». Такое жестокосердие взбесило

Илью-пророка и он явился с громом и молнией, стал бросать копья, стрелы и град величиной с яблоко, к тому же пустил сильный дождь, чтобы погубить нечестивых. Но светлая Богородица, по неизреченной ее благодати, развернула свое богатое платье и покрыла им деревню. С той поры, говорит легенда, жители сделались добрыми и гостеприимными, а Пречистую Деву стали писать на иконах покрывающую люд божий своей одеждой.Если для нас, российских жителей, снег привычен настолько, что большею частью мы его не замечаем, а то и ненавидим, то в Западной Европе к нему отношение иное. Там хороший, полноценный снегопад - явление редкое, а потому зачастую радостное (здесь я вынужден исключить из числа романтиков американцев, для которых каждый снегопад - национальное бедствие). Германцы в древности думали, что снег идет оттого, что богини или ангелы вытряхивают на небесах свои перины. А вот скифы, к примеру, как кочевой народ, могущий преодолевать большие расстояния с юга на север, по свидетельству Геродота, считали, что северные страны неблагоприятны для странствий, потому что они покрыты «небесными перьями» непонятными по своей природе, а потому опасными. Финны, же, будучи народом северным и привычным к снежным заносам, по-иному воспринимали снег: они верили, что, когда совершается погребальный обряд, на кладбище и по дороге к нему летают и кружатся маленькие духи «кейангаяссет», похожие на белые снежинки. Они эти маленькие снежные духи, могут появляться и в доме, где жил покойник, явясь внезапной белой порошей. Но нигде так не понимали красоты снега, как на Дальнем Востоке. Китайцы в древности его обожествляли настолько, что каждая снежинка в их поэзии преисполнена жизни и сострадания. Не могу удержаться чтобы не привести в пример стихотворение китайского гения Ду Фу, сочиненное им в 765 году:Стенают в битвах сонмы отлетевших душ.Их отпевают плакальщики - старцы.Над полосой заката сплотились толпы туч.Неудержимый снег кружит в метельном танце.В углу горлянка - тыква... нет зелена вина.В печурке тлеют угли... да греет ли она?Давно вдали от мира, и нет вестей совсем, Тоскую за письмом... кому пишу? Зачем...Восток - Востоком, но и у нас умеют поэтически смотреть на некоторые вещи. Вот русская загадка: «Заюшка, беленький, полежи на мне, хоть тебе трудно, да мне хорошо!» (ответ: снег и озимое поле). Более подробно остановлюсь на легенде о девочке Снегурочке. Снегурочка потому так и названа, что она родилась из снега. Помните сказку про старика и старуху, которые много лет прожили в любви и согласии, а детей не нажили? Сильно они о том сокрушались! Но вот однажды молодого снега выпало - выше колена -  ребятишки высыпали на улицу играть, бегали, резвились и вылепили бабу снежную. Дед с бабкой глядели-глядели в окошко, старик и вымолвил: «Пойти бы и нам, женушка, да и слепить себе

бабу!» - «Что ж, пойдем... только на что тебе баба? Будет с тебя и меня одной. Слепим лучше дитя из снега, коли Бог живого не дал!» - «И то правда!» Вышли они из хаты и принялись лепить куклу: сделали туловище, ручки и ножки прилепили, головку приставили. «Бог в помощь!» - сказал им случайный прохожий. «Спасибо, Божья помощь на все хороша...»Вылепили они носик, сделали вместо глаз две ямки на лбу, и только что старик начертил ротик - как тотчас... дохнуло от куклы теплым духом. Смотрят - а вот уж из ямок голубые глазки выглядывают, и алые губки улыбаются. Зашевелила девочка, точно живая, и ручками, и ножками, и головою. Ах, муженек, - вскрикнула старуха от радости, - да ведь это Господь нам дитя дает! Бросились обнимать снегурку, и на руках у нее очутилась в самом деле живая девочка...Как известно, Снегурочка погибает. Летом, на Иванов день, подруги подговорили девочку прыгнуть через купальский костер; побежала Снегурочка, но только поднялась над пламенем, как в ту же минуту раздался жалобный крик и потянулась она вверх легким паром, свилась в тонкое облачко и унеслась в поднебесье. Почему народная фантазия дала животворящую силу не огню, не воде, не Земле, но - снегу? Значит, только в нем есть качества, позволяющие предположить, что живая душа может из сей холодной субстанции возродиться?Получается, что так оно и есть: снежинки ведь почти живые...

8. Умел родить, умей и научить!

“Засиженное яйцо – всегда болтун, занянченный сынок – всегда шатун”. Среди народных поговорок на первом месте стоят поговорки именно о воспитании. Точнее, о том, как не сделать ребенка монстро, портящим жизнь родне и окружающим. Можно сказать, из русских пословиц можно сложить целую педагогическую энциклопедию. Народная мудрость учит не только строгости, но даже порой призывает к насилию: “Наказуй детей в юности – успокоят тебя на старости”; “Корми сытным куском, учи крепким дубком”; “Учи сына жезлом, в разум войдет – не попомнит отца злом!” Естественно, поговорки относятся к воспитанию сына; к дочерям все же относились нежнее.Возраст человека на Руси издревле исчислялся семилетиями. Первые семь лет – детство, вторые семь – отрочество, еще семь лет – юность. Крестьянский мальчик пяти-шести лет учился ездить верхом и начинал гонять скот на водопой, в семь-восемь лет помогал на пашне – управлял лошадью. В девять лет у молодого хозяина обязанностей прибавлялось: накормить скотину, вывезти навоз в поле, бороновать распаханную отцом пашню и убирать вместе с ним хлеб. Отец брал сына на охоту, учил ставить силки, стрелять из лука, ловить рыбу. К 14 годам подросток владел косой, серпом, цепом, топором, а через год вполне мог заменить отца в случае его болезни или отъезда.Дочка в крестьянской семье тоже не сидела без дела: в шесть лет начинала осваивать прялку, в десять – работала серпом, шила. К 12-13 годам девочка в отсутствие родителей полностью вела домашнее хозяйство: носила воду, стирала, кормила птицу, доила корову, шила, вязала, стряпала, присматривала за младшими детьми. В 14 лет она ткала, жала хлеб, косила сено, а в 15 работала наравне со взрослыми. Весь склад крестьянской жизни был таков, что содержание неработающего члена семьи тяжелым бременем ложилось на всех его членов. Существенно помогало в этом отношении семье общественное мнение. Над теми из подростков, кто не овладел мастерством, соответствовавшим, по местным представлениям, их возрасту, начинали насмехаться. Подростков, которые не умели плести лапти, дразнили “безлапотниками”. Девочек, не

научившихся в положенный срок прясть, называли “непряхами”; не умевших выткать кросны - “неткахами”; не овладевших самостоятельной постановкой стана – “бесподставочными”. И напротив, детей, подростков и юношей, успешно овладевших навыками, которым обучали их в семье, общественное мнение селения одобряло, поощряло. “Рубаха-парень” – молодой человек, который лихо умеет рубить дрова. Ну, как на такого девушке не заглядеться?Так как мать и отец были заняты тяжелым трудом, то старики последние годы своей жизни посвящали внукам. Они и были главными воспитателями детей, передовая им нравственные нормы. Общаясь с дедушками и бабушками, дети узнавали важные истины: нельзя делать того, что не велят, нельзя бездельничать, когда мать и отец трудятся, нельзя требовать от родителей того, что они дать не могут.

Великий русский педагог Константин Ушинский писал: “Природные

русские педагоги – бабушка и дед - понимали инстинктивно и знали по опыту, что моральные сентенции принесут больше вреда, чем пользы, и что мораль заключается не в словах, а в самой жизни семьи, в охвате ребенка со всех сторон и отовсюду ежеминутно проникает в его душу”. В народной педагогике практически незаметен переход от одного к другим средствам. Переход с помощью пословиц воспитывалось почитание земли и хлеба. Пословицы о хлебе такие же древние, как земледелие. Первые шаги сознательной жизни ребенка наши предки связывали с воспитанием у него бережного отношения к хлебу и земле, как источников жизни человека. По древнейшей традиции детей приучили не говорить плохого слова о Земле. К примеру, ранней весной нельзя было бить по ней палкой - потому что она находится в состоянии “беременности”, то есть рождается хлеб и дает жизнь всем растениям”. Хлебу придавалось столь важное значение, что появление на свет ребенка сопровождалось различными обрядовыми действиями и ритуалами, связанными с хлебом. Худое слово о хлебе считалось проявлением величайшей безнравственности. Под влиянием таких наставлений у детей складывалось представление о хлебе не только как о материальной, но и моральной ценности: “Бьют хлеб палками, Режут ножом. Жмут камнями, за то хлеб губят, Жгут огнем, Что все его любят…”На двух простых истинах были основаны принципы народной педагогики:

1) нельзя воспитывать трудолюбие у детей лишь одним словом, без серьезных умных дел;

2) чем раньше дети будут привлечены к труду на земле, тем лучше они будут воспитаны. Следующий инструмент русского воспитания – сказки. Если в обыденной  жизни нарушение детьми правил поведения влекут за собой порицания, то сказки пугают серьезными опасностями, даже смертью, но при помощи внешних волшебных сил сложная ситуация заканчивается благополучно. Сказки были своеобразным сводом нравственных поучений с живыми примерами о том, какая может постигнуть детей беда, если они не слушаются старших, пренебрегают их советами, наставлениями, предупреждениями.

Религиозное чувство у ребенка старались пробуждать очень рано. Первые впечатления о Боге больше связаны с запугиванием. Если ребенок начинал шалить, мать грозила: “Боженька накажет”, показывая на икону. Ребенка рано приучали молиться. Вначале он просто подражал старшим, становился рядом с ними на колени, клал руку на лоб, целовал пол. Если ребенок не хотел становиться на молитву, его принуждали – даже хитростью. Например, когда ребенок делал последний поклон, ему сзади бросали какой-нибудь гостинец и говорили, что это ему послал за его труды Бог.Русская семья по сути своей являлась Малой Церковью, где культивировались добросердечие и великодушие. Крестьянин Иван Столяров из Воронежской губернии вспоминает: “Моя мать говорила, что надо любить всех, и действительно, она относилась ко всем с большой добротой”.

Разумеется, не все дети в равной мере воспринимали такие наставления, и Столяров, по его собственному признанию, не принял этот подход матери. Но в других случаях он следовал ее наказам, даже в том, что трудно ему давалось. “Мать никогда и ни с кем не вступала в перебранку и нам, детям, не позволяла перекоряться с другими, а тем более вступать в драку. “Если вас кто-нибудь ударит, - говорила она нам, - не отвечайте; поступайте так и тогда, когда знаете, что обидчик ваш слабее вас, и вы можете ответить тем же за его обиды, лучше всего удалиться от обидчика”. И мы все трое строго придерживались этого наказа. Для меня это было довольно трудно, так как я был по характеру живым, горевшим желанием наказать обидчика, и нужно было каждый раз делать над собой усилие, чтобы подавить это желание и поступить так, как наказывала мать”. “Пожалуй, живи в доме нашем как добрые люди живут, — писал своей дочери Аксинье житель Киргинской слободы (Западная Сибирь) Яков Мещеряков в 1723, году безо всякого ослушания и отговорки нашей матушке, тако же и других протчих наших, они тебя на худо не поучат, надо бы жить Богу не на гнев, а добрым людям не на смех”. “Прошу вас, вселюбезные мои детушки и невестушки, почитайте свою родительницу и во всем к ней повиновение и послушание и без благословения ее ничего не начинайте, отчего от Бога прославлены и от людей похвалены, и живите с соседями добропорядочно, и чего себе неугодно, тово и людям не творите”, — как бы уговаривает в письме младшее поколение своей семьи крестьянин Иван Худяков (конец XVIII века). Семья воспитывала крестьянина (который суть есть «христианин»), и община оценивала по достоинству эту подготовку; ибо существовала общая заинтересованность в успешности работы. Понятие “христианин” означает здесь и добротного труженика. Т. А. Листова на основании многолетних наблюдений современной русской деревни отмечает: “Некоторые лица старшего поколения считают, что основной вред, который нанесла неправильная политика, проводимая советской властью по отношению к сельским жителям на протяжении многих лет, - это нарушение традиционной трудовой системы жизни”. Сейчас русская деревня в полной мере расплачивается за отказ (пусть и насильственный) от векового уклада.

Переходные обряды

Наверняка Вы слышали о т.н. обряде “инициации”, специфическом обычае, имеющем целью мальчика или девочку сделать полноценным членом общины. Исследователи описывают всевозможные страшные действа, кажущиеся дикими современному западному человеку. Вы удивитесь, но нечто подобное существовало и в русском обществе. У славян в древности бытовал обряд “пострига”. О нем, к сожалению, известно только из летописных свидетельств, ибо обычай себя изжил. Обряд совершался над мальчиком, достигшем возраста трех лет и сопровождался посадкой на коня и выстрижением у ребенка волос с оставлением только чуба. До странности этот обычай похож на такой же обряд индийцев, который до сих пор практикуется в некоторых регионах Индии. Ученые предполагают, что этот обряд, называемый на санскрите “кудакаранам”, был некогда общим для всех индоевропейских народов. В лавретьевской летописи под 1192 годом читаем: “…быша пострегы у великаго князя Всеволода, сына Георгиева, внука Володимеря Мономаха сыну его Георгиевы въ граде Суждали (Суздале – Г.М.)” Известно, что Всеволод родился в 1189 году. Или вот запись в Новгородской летописи под 1230 годом: “…князь Михаил сотвори пострегы сынови своему Ростиславу в Новъгороде у святой Софии”. Летописи говорят о постриге только у князей, но есть основания предполагать, что обычай этот соблюдался во всех сословиях русского общества. Об этом свидетельствуют сообщения исследователей XIX века. Так, по свидетельству А.Н. Трунова у жителей Орловской губернии через год-два после рождения мальчика над ним совершаются так называемые “застрижки”. Собравшиеся родные и близкие сажали младенца на стол, на подушку. По правую сторону от него клали на тарелке ножницы; крестные отец и мать выстригали у малыша крестообразно волосы, а на тарелку клали деньги, после чего мальчика одевали в новую рубашку, заранее приготовленную крестной. Подобный же обычай существовал у донских казаков. При этом ребенка “бичевали”: символически били плетью. К слову, такой же обряд бытовал и в древней Византии, и в средневековой Германии.

А что же происходило с девочками? Их-то как принимали в общество? Расскажу об удивительном (хотя и архаичном) обряде, который дожил до наших дней и свидетелем которому был я лично. Женская природа таинственна: еще в “Естественной истории” Плиния можно найти перечень опасностей, связанных с месячными у женщин. Если верить Плинию, одним своим прикосновением женщина, у которой “такие дни” превращала вино в уксус, губила урожай, саженцы, целые сады, сбрасывала плоды с деревьев, затемняла зеркала, затупляла бритвы, вызывала (особенно когда луна на ущербе) ржавение железных и медных предметов, губила пчел или заставляла их покидать ульи, вызывала преждевременные роды у кобыл и т.д. и т.п.

Русские в этом смысле не выделяются из общемировой культуры. А потому момент, когда девочка получает видимый знак того, что она становится женщиной, был особо отмечаем. В некоторых регионах этот “переходный” обряд назывался “Похоронами кукушки”, но вообще варианты названий обряды разнились. В России осталось только одно селение, в котором архаичный обряд бытует поныне. Это село Ильинское Орловской области.В глубокой древности, еще до христианства, в образе кукушки, как птицы, люди представляли саму печаль по ушедшим, и, в частности, умершим людям. Во многих старых песнях кукушка прилетает горевать над душами умерших. У сербов, к примеру, на деревянных могильных крестах принято было изображать столько кукушек, сколько родственников грустят по умершему. На Руси верили, что, когда эта птица кукует, то из глаз ее капают на древесную ветку слезы.У древних индусов кукушка была посвящена богу Индре, у германцев - Тору, у греков в образе этой птицы являлся Зевс. Эти боги знаменовали собой жизненную силу, которой преисполнена природа. Всеми народами кукушка признавалась вещей, как бы небесной посланницей, предвосхищающей не только явления природы, но и предсказывающей ход человеческой жизни. Именно потому, что кукушка касалась гораздо больших сфер бытия, чем мы, грешные, она равно ведала про миры живых и мертвых. В обряде “Похорон кукушки”, который свершается в селе Ильинском, участвуют только девочки, которым к моменту очередного дня Вознесения исполнилось 12 лет. Праздник Кукушки для них - это день прощания с детством. К этому празднику девочки начинают готовиться заблаговременно. Во-первых, каждая шьет для себя сарафан, на свой вкус и как можно более красивый. А во-вторых, девчонки делают куклы: они будут называться “кукушками”. Эти “куклы-кукушки” - символ уходящего детства.Накануне праздника девицы идут в луг или в сад, собирать травку “кукушкины слезки”, которую здесь еще называют “трясучкой” - потому что травка эта своими зернышками трясется при малейшем движении ветерка. Из этой травы потом будет сделана другая, общая “кукушка”, которую назавтра предстоит похоронить. Вечером девочки гуляют по селу, поют песни, заклички (“Кукушечка, рябушечка, пойдем в лес, сплетем венец, покумуемся, поцелуемся порябуемся...”), водят хороводы, в общем, извещают народ честной, что еще несколько девочек прощаются с беззаботной жизнью. То, что происходит на следующий день - таинство. К нему допускаются только героини праздника, а мальчики, иногда подглядывающие за действом из-за кустов, прогоняются со всею жестокостью. Отвлекаясь, замечу, что обряд “похорон кукушки” как и все переходные обряды (свадьба, похороны), есть магический ритуал, в котором лишнему человеку не только нет места, но даже может повредить соглядатаю. Начинается праздник с обряда “кумления”, ведь с этого момента девочки

могут завести себе сердечную подругу, куму, которая согласна даже стать будущим твоим детям второй матерью. До дня Троицы девицы еще могут “раскумиться” и найти себе новую куму, но после Троицы все пути назад обрезались. Девочки из собранной вчера травки мастерят новое чучело “кукушки”, делают ей наряд из лоскутков, сарафанчик, повязывают платочек.

В лесочке из двух веток на березке сплетают “узу”, то есть венок, на него сажают “кукушку”, и кумятся: пара девочек, которые решили заранее, что будут кумами, троекратно целуются сквозь березовый венок, меняются лентами из своих кос, одновременно произнося: “Покумимся, подружка, покумимся, чтобы век нам с тобою не браниться, не ссориться...” Когда все, кто хотел, покумились, на платке несут кукушку в тайное место хоронить. Выкапывают ямочку. Устилают ее цветами и произносят: “Прощай, наша кукушечка, прощай, наша милая, никогда нам с тобою больше не встретиться...” Другая “кукушка”, индивидуальная, та, которая шилась заранее, может быть спрятана, и парень нашедший ее, согласно поверья получал магическую власть над хозяйкой куклы, то есть, мог ее “приворожить”. Более подробный рассказ о похоронах кукушки будет в книге «Живое», здесь же переключусь на иную тему.

Отрочество и юность

Чем отличается детство от отрочества? По утверждению Василия Белова, автора великой русской книги “Лад”, очень многим. Вообще между возрастами нет четкого разделения; все изменения происходят плавно, особенности той или иной поры человеческой жизни переплетаются и врастают друг в друга. Условно границей детства и отрочества можно назвать момент, когда человек начинает проявлять определенный интерес к противоположному полу.Общая нравственная атмосфера старого русского общества вовсе не

требовала какого-то специального полового воспитания. Она щадила неокрепшее самолюбие подростка, поощряла стыдливость и целомудрие. Об “этом” не говорилось вообще, потому что все это само собой разумелось, и говорить об этом не нужно, неприлично, не принято. Такая стыдливость из отрочества переходила в юность, нередко сохранялась и на всю жизнь. Она придавала романтическую устойчивость чувствам.В отрочестве приходит к человеку первое увлечение, первое чувство со всем его психологическим многоцветьем. И если над таким несерьезным увлечением подсмеиваются, вышучивают обоих, то первую подлинную любовь родственники как бы щадят и стараются не замечать, к тому же иной подросток не хуже взрослого умел хранить свою жгучую тайну. Обстоятельства, связанные с первой половой любовью, объясняют все особенности поведения в этом возрасте. Если в детскую пору, человек был открыт, то теперь он становится замкнутым, откровенность с родными и близкими сменяется молчанием, а иногда и грубостью.Становление мальчишеского характера во многом зависело от подростковых игр. Отношения в этих играх были до предела обострены, взрослым они кажутся иногда просто жестокими. Если в семье по отношению к подростку допускались снисхождение, нежность, то в отношениях между сверстниками-мальчиками (особенно в играх) царил дух соперничества. Никаких скидок на возраст, на физические особенности не существовало. Взрослые, скрепя сердце, старались не вмешиваться. Дело было совершенно принципиальное: необходимо выкрутиться, победить, и победить именно самому, без посторонней помощи. Одна такая победа еще в отрочестве превращала мальчика в мужчину. Соревновательный дух особенно характерен для отроческой поры. Подростка приходилось осаживать, ведь ему хочется научиться пахать раньше ровесника, чтобы все девушки увидели это. Хочется нарубить дров больше, чем у соседа, чтобы никто не назвал его маленьким или ленивым и т. д.

Игры девочек не имели подобной направленности, они отличались спокойными, лирическими взаимоотношениями играющих.Как бы ни хороши были привилегии детства, их уже стыдились, а если, и пользовались, то с оглядкой. Так, дома, в семье, среди своих младших братьев еще можно похныкать и поклянчить у матери кусочек повкуснее. Но если в избе оказался сверстник из другого дома, да вообще кто-то чужой, быть “маленьким” становилось стыдно. Следовательно, для отрочества уже существовал неписаный кодекс поведения.Мальчик в 12-летнем возрасте должен был уметь выточить топорище, запрячь лошадь, пасти скот, удить рыбу. Он уже стеснялся плакать, прекрасно знал, что лежачего не бьют и двое на одного не нападают, что если побился об заклад, то слово надо держать, и т. д.Девочки к тому же возрасту много и хорошо пряли, учились плести, ткать, шить, помогали на покосе, умели замесить хлебы и пироги, хотя им этого и

не доверяли, так же как мальчишкам не доверяли, например, точить топор, резать петуха или барана, ездить без взрослых на мельницу. Оглянуться не успеешь – пришла пора взросления; и здесь вступают в силу иные законы. Никаких поблажек – ты становишься полноценным членом общества, участвуешь в жизни общины, и благополучие семьи, рода уже напрямую зависит от того, насколько быстро и правильно ты сориентируешься в жизни, совладав с гормональными взрывами. Итак, настала пора юности – та самая, что все мы считаем наипрекраснейшим временем.Приведу отрывок старинного текста: “Непорядочная девица со всяким смеется и разговаривает, бегает по причинным местам и улицам, разиня пазухи, садится к другим молодцам и мужчинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна. Скачет по столам и скамьям. дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва. Ибо где нет стыда, там и смирение не является” Это выдержка из небезызвестной книги “Юности честное зерцало”, впервые изданной в 1717 году. Получается, и тогда наблюдались некоторые проблемы с нравственностью…

Возможно, в указанной выше книге мы имеем “удовольствие” наблюдать последствия перевода России на западные рельсы, осуществленного уверенной рукой первого русского императора Петра. Все-таки при Петре Великом Русь на 95% оставалось крестьянской, а в деревне вплоть до нашего века одной из добродетелей молодых считалась “природная” стыдливость.Стыд - одна из главных нравственных категорий, если говорить о народном понимании нравственности. Понятие это стоит в одном ряду с честью и совестью. Существует как “природная” стыдливость (и не надо путать ее с застенчивостью!), так и “благоприобретенная”. В любом возрасте, начиная с самого раннего, стыдливость украшала человека, помогала выстоять под напором соблазнов. Особенно нужна она была в пору физического созревания. Похоть спокойно обуздывалась обычным стыдом, оставляя в нравственной чистоте даже духовно неокрепшего юношу. И для этого народу не нужны были изданные “высочайшим повелением” правила, подобные “Зерцалу”.

Юность полна свежих сил и созидательной жажды, и, если в доме, в деревне, в стране все идет своим чередом, она прекрасна сама по себе, все в ней счастливо и гармонично. В таких условиях девушка или парень успевает и ходить на посиделки, и трудиться. И очень редко хозяйственные обязанности и возрастные потребности противоречили друг другу: совместная работа парней и девиц никогда не была для молодежи в тягость. Сенокос, хождение к осеку, весенний сев, многочисленные помочи (о таковых мы будем подробно говорить далее) давали молодым прекрасную возможность знакомства и общения.

Кому хочется прослыть ленивым, или неряхой? Ну, если ты конечно не сын олигарха… простите, в те времена они назывались боярами. А, впрочем, мы живем в парадигме «бабло покрывает любое зло», но по счастью эта гламурёвина не является темой моей книги. Каждый нормальный человек в молодости все же мечтает о том, что его кто-то полюбит, думает о женитьбе, замужестве, стремится не опозориться перед родными и всеми другими людьми.Большинство знакомств в старину происходило еще в детстве и отрочестве, главным образом в гостях, ведь в гости ходили и к самым дальним родственникам, и к приятелям. В отношениях парней и девушек вовсе не существовало какой-то патриархальной затхлости: мол, если гуляешь с кем-

то, так и гуляй до женитьбы. Знакомства и увлечения менялись, молодые люди как бы “притирались” друг к другу, искали себе пару по душе и по характеру. Родители и старшие не были строги к поведению молодых людей, но лишь – до свадьбы.Холостая свобода и легкость новых знакомств, увлечений отнюдь не означали половой свободы. Общество проводило вполне четкие границы дозволенного, и переступались они весьма редко. Обе стороны – и мужская и женская – старались соблюдать целомудрие. И, кстати, про гомосексуализм. По крайней мере, культура половых отношений в русском обществе (о чем мы в свое время поговорим в ином ракурсе) не оставляла возможностей развить латентное влечение к лицам своего пола. Это вовсе не гомофобия, а, скорее, социальный механизм, защищающий молодые поколения от греха. Впрочем, к людям, имеющим нетрадиционные склонности, относились скорее с юмором, нежели с агрессией. Церковные препоны? Отношение народа к белым попам или монахам выражалось в частушках и поговорках, например: «день монашат – ночь ералашат». И, кстати, подумайте о корне и происхождении слова «попа». Да и вообще все нетрадиционное относилось области шутовской, карнавальной культуры, и к таковой так же приобщались еще с детства.

Ежели даже поверхностно коснуться такой области как скабрезный фольклор, нельзя не заметить, что высмеиваются вовсе не гомосексуалисты, а… зоофилы рукоблуды. Причем, занимающиеся с домашними животными непотребными вещами рисуются дурачками: «Меня милый не целует, говорит: «Потом, потом…». Прихожу, а он на печке тренируется с котом!» Хотя… стоит еще задуматься, почему в русских сказках Иван-дурак – персонаж положительный. И все же в старой России к некоторым вопросам нравственности общественное мнение было жестоким, неуступчивым, беспощадным. Худая девичья слава катилась очень далеко, ее не держали ни леса, ни болота. Но, что замечательно после рождения внебрачного ребенка девице как бы прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом. Мать или бабушка согрешившей на любые нападки отвечали примерно такой пословицей: “Чей бы бычок ни скакал, а телятко - наше”.

Отвлечение восьмое. Лодка

«Смерть подо мною - бог надо мною» - поясняет народная «лодочная» поговорка.  Мой скромный опыт общения с мастерами по изготовлению лодок указывает на то, что никаких мистических чувств при производстве своих творений они не испытывают. Просто – работают, стараясь сделать так, чтоб творение получилось надежным и устойчивым. Значит, современность значительно изменила отношение человека к средствам передвижения по воде. Хотя... знаете, какой самый прекрасный и ужасный миф оставил нам 20 век? Миф про «Титаник»! Ведь, в сущности, этот несчастный гигант был о-о-очень большой и благоустроенной... лодкой. Настолько большой, что крайне невысокая маневренность «Титаника» стала причиной его гибели. Но самое поганое в этой сказке - то, что это чистейшая, голая правда... Лодочные мастера всегда славились своей старательностью. Лодку можно сварганить за пару-троечку дней, но мастера тратят на одно свое произведение по месяцу и даже больше. Потому что, если твое творение подведет того же рыбака - не видать тебе ни уважения, ни новых заказов.В «лодочные» передряги я попадал не раз. Так, однажды нам с коллегой необходимо было переправиться через реку Цна, в ноябрьскую оттепель превратившуюся в бурный поток. Мы нашли на берегу лодку, естественно, без весел, подобрали дощечку и, загребая ей, оторвались от берега. На половине реки лже-весло перестало помогать: из срединного потока вырваться было чрезвычайно трудно, в то время как дно лодки постепенно заполнялось ледяной водой. Я усиленно работал дощечкой, а коллега (женщина, между прочим) самоотверженно вычерпывала грязную жидкость. Когда, наконец, мы с горем пополам пригребли к такому, как казалось, близкому берегу, вода уже готова была захлестнуть лодку. А отнесло нас вниз километра не полтора... И тогда я понял: с лодкой не шутят. И вообще, не зная броду...По какой-то причине, почти во всех мировых культурах существовало представление о том, что души умерших переправляются в загробный мир в лодках. Мифический кормчий, перевозящий души усопших через таинственный поток, есть во многих религиях. И все лодочники по странности, схожи. Так, лодочник Харон, персонаж греческой мифологии, перевозящий души через реку Ахерон, был печальным старцем в рубище; деревянная лодка же его была очень узкой и о двух веслах.

Шведская сага повествует о золотой лодке, в которой Один переправляет убитых героев в священную Валгаллу. Среди германских племен ходило поверье, что на морском берегу некогда обитали рыбаки, исстари свободные от всех повинностей; они обязаны были перевозить души усопших на остров Бриттия, где обитали праведные после смерти. В полночь раздавался глухой

стук в двери и утробный голос звал прибрежных жителей на работу. Они шли на взморье, где уже стояли казавшиеся пустыми лодки. Когда они отплывали, то замечали, что лодки на палец не касаются поверхности воды - в один час преодолевали они такое пространство, на которое в обыкновенных поездках требовалось не менее суток. Они приставали к острову. Незримый груз исчезал, и лодки, обретшие еще более неимоверную легкость, высоко воспаряли над водою.

Приблизительно такие же представления содержатся в мифах славян. Народный русский стих о Страшном суде заставляет перевозить души Михаила-архангела:«Протекала тут река, да река огненная;От востока и до запада, От запада и до сивера;По той ли по реке да по огненнойИще ездит Михайла-архангел-свет,Перевозит он души, души праведных.Праведные души, души радуютсе, Песнь-то поют херавиньськую...»Как у греков, так и у немцев, литовцев и славян - существовал обычай класть в рот покойнику, либо просто кидать в гроб мелкую серебренную или медную монету. На Руси часто завязывали несколько копеек в платок и клали кулек возле мертвеца, либо затыкали ему за пояс. Считали, что на том свете покойник должен будет заплатить печальному, но корыстному перевозчику за переправу через неведомую реку.Любопытно, что раньше старались скорлупу съеденных яиц раздавить на мельчайшие части: считалось, что, если она уцелеет и попадет в воду, то Русалки (а они олицетворяли души детей, умерших некрещеными либо

утопленниц) построят из скорлупы лодку и будут плавать назло некрещеному люду, пугать и очаровывать людей.  Чтобы сообщить блаженному «навьему народу» (умершим) о Светлом Христовом Воскресении, простые люди бросали в речку скорлупу крашеных яиц, которая, несясь по течению воды, якобы прибывает к берегам навов в четверг великого поста, известный под названием «навского великого дня». В древности гробы делали в форме лодок (гроб и сейчас напоминает по форме судно, да и слово «гроб» произошло от «грести»). А современные старообрядцы и сейчас не используют гробов, сколоченных из досок, а выдалбливают «колоды» из цельного дерева, причем - сами себе. Хранятся же они, как правило, на чердаках домов.Как свидетельствует Лев-диакон, русы, погребая убитых воинов, задушали в водах реки петухов и младенцев, как жертвы, обреченные сопутствовать отбывающим в вечное плавание. В деревнях стружки, оставшиеся от  поделки гроба, и сегодня иногда пускают в проточную воду.Самое удивительное описание древней лодки содержится в Книге Бытия из Ветхого Завета, в сказании о Ноевом ковчеге. Всемогущий Яхве вдруг обнаружил, что «велико развращение человека на земле». Он решил истребить людское племя, наслав на него всемирный потоп, но исключение сделано лишь для праведника Ноя и его семьи. Он приказал сделать Ною ковчег таких размеров, чтобы в нем нашла спасение и его семья, и «всякой твари по паре». В тексте Завета дана подробнейшая инструкция по строительству лодки: «...сделай себе ковчег из кипарисовых деревьев, каюты сделай в ковчеге и засмоли его изнутри и снаружи смолою. И вот так сделай его: триста локтей длина ковчега, пятьдесят локтей его ширина и тридцать локтей его высота. И световое окно сделай в ковчеге, и на расстоянии локтя устрой его сверху, и дверь ковчега на его борту укрепи, нижние, вторые и третьи палубы сделай...»Дотошные наши современники просчитали: поскольку «библейский» локоть равен приблизительно 53 см., то длина спасительного ковчега должна составлять около 160 метров, ширина - 27 м., и высота - 16 м. Конечно, трудно поместить в это пространство «всех тварей по паре», но нашлись где-то за границей чудаки, которые по описанию Яхве попытались построить знаменитый ковчег. Возможно, уже построили...  Поговаривают, что на горе Арарат нашли с воздуха остатки легендарного судна. Вроде бы, того самого. Или - просто оптический обман... Как бы то ни было, разгадка тайны ковчега еще впереди. Сегодняшние лодочные мастера (число которых сокращается с ужасающей быстротой) все чаще отказываются от изготовления деревянных лодок: переходят на металлические. Они и долговечнее, и не требуют ежегодного ухода (смоления, заделки дыр и т.п.). Но делают: старые рыбаки (профессионалы) все равно любят и заказывают деревянные лодки. Причины их любви разные, и главная - «теплота» дерева. То есть, в лодке из древесины просто приятно находиться. И не более того. Ведь в лодке не только плавают, но и переживают долгие непогоды.

Лодка тоже, в каком-то смысле – дом. 

9. Забавы молодых

Я вот, что замечаю за нынешними молодыми. Компьютеры, телевизоры, игровые приставки, гаджеты – это конечно накрепко “втерлось” в сегодняшнюю культуру. Но молодежь среди этих “детищ” технического прогресса как-то вполне адекватно сориентировалась, и юноши с девушками несмотря ни на что смогли определить главную ценность человечества. Антуан де Сент-Экзюпери назвал эту ценность “роскошью человеческого общения”.Конечно, стоит попробовать все, чтобы понять: взаимоотношения между людьми, в особенности между ровесниками – великое богатство. На этом, кстати, построены современные реалти-шоу (типа “Дом-2”). В старой Руси подобной “роскоши” хватало за глаза. И, надо заметить, молодые вполне умели использовать часы досуга очень даже с великой пользой. Наиболее глубоко исследовала молодежную культура замечательный русский этнограф М. М. Громыко. В написании данного материала основной массив информации я почерпнул из ее книги “Мир русской деревни”.Особое место в молодежной культуре России занимал хоровод. По определению Владимира Даля хоровод – “собрание молодежи на вольном воздухе для пляски с песнями”. В широком своем значении слово “хоровод” совпадает с крестьянским понятием “улица” (ходить на улицу - ходить в хоровод; не пускать кого-либо на улицу - не пускать в хоровод) и обозначает все весенне-летнее времяпрепровождение деревенской молодежи в разных его видах. Начинался хоровод часто так: две-три молодушки и столько же девушек-невест, живущих по соседству, становились посреди улицы и начинали “играть песни”. К ним присоединялись постепенно многие молодые женщины и девушки. Затем, так же постепенно, подходили молодые мужчины и парни. Парни приходили нередко с гармониками, скрипками, бубнами. Мог возникать хоровод и иначе: в праздничный день в центре селения, где была ярмарка или некоторое подобие ее, несколько девушек сначала пели потихоньку “прибаутки”, сидя рядом на бревнышке; парни подыгрывали им или подпевали слегка. Потом все вставали и, взявшись за руки, составляли круг.

Тогда уже громко запевала одна из участниц, а в середину круга выходил парень с платком в руках. Начиналась хороводная песня, сопровождающаяся пантомимой внутри круга. Девушки участвовали в хороводе всюду, повсеместно составляя его основу. Они начинали ходить в хоровод с 12—13 лет, в других местах — с 14—15. В иных местностях ходить в хоровод начинали рано, но полноправными участницами его считались только с 16 лет. Для крестьянской девушки вопрос о посещении хоровода не всегда решался

только по возрасту. В семьях, где росло две или больше сестер, при решении его вступали в силу представления о преимуществе старшей дочери в выборе жениха и выходе замуж и оборачивались рядом ограничений для младших. Старшая сестра постоянно одевалась в лучшие наряды, а младшая носила ее обноски. Это определялось далеко не всегда материальными причинами. Семья сознательно держала младшую дочь (или младших дочерей) в тени до выхода замуж старшей. Во время престольных праздников, когда семью посещало наибольшее количество гостей, и притом не только родственников, угощать их выходила только старшая сестра. Она работала только в будни, а в праздники наряжалась, белилась и румянилась; всю домашнюю работу в это время делали мать и младшая сестра. На сенокос старшая должна была одеться непременно лучше младшей. Когда приезжали сваты, младшую дочь высылали вон, чтобы они ее не увидели.

Принятый стиль поведения в хороводе не был одинаков для всех девушек, даже в пределах одной и той же деревни. Он зависел в значительной мере от того, на выданье девушка или нет. Девушки на выданье стремились вести себя в обществе старших скромнее, а в хороводе — веселее, но так, чтобы это не выходило за пределы местных представлений о приличиях. А местные различия в этих представлениях были довольно велики. Например, в селе Архангельском Орловской губернии считалось оскорблением, если парень поцелует девицу; такую никто замуж не берет — “поцелованная”; было принято, чтобы девушка не выказывала открыто предпочтения ни одному парню — иначе на нее падет подозрение в утрате целомудрия.

Между тем, в других местах, почти повсеместно, широко бытовали среди молодежи игры с поцелуями, а также считалось вполне уместным закрепление определенных пар парней и девушек, которые не скрывали взаимной симпатии. Уместным считалось участие в хороводах молодых вдов. Парни принимались в летнюю “улицу” местами уже с 13, местами лишь с 17 - 18 лет. В любом варианте возрастной ценз для мальчиков был несколько выше, чем для девочек.Подростки (как мальчики, так и девочки) лишь допускались в хоровод; они должны были вечером рано уходить домой и участвовали далеко не во всех увеселениях молодежи. Часто они оставались лишь зрителями. Более взрослые парни и девушки были полноправными членами хоровода. Парни из других селений в хоровод допускались, но не всегда и на разных условиях — в зависимости от того, зачем он приехал в деревню или село. Если парень приезжал в гости к родственникам, то он ходил и в хоровод и на вечеринки без всякого “выкупа”.

На престольные праздники такой “чужой” молодежи бывало в хороводе немало. Но парни, пришедшие из соседних деревень не в гости, а только погулять в хороводе, должны были дать “выкуп” местным ребятам. Некоторым лицам запрещалось показываться в хороводе за безнравственные поступки — по специальному приговору общины или по существовавшему обычаю. Крестьяне старшего поколения присутствовали возле, вокруг хоровода — в качестве зрителей. “Посмотреть на хоровод ходят почти все жители села и гости, - писали из с. Петрякова Владимирской губернии.  - У

дворов или дома остаются только престарелые. Около хоровода ведут себя все чинно, благородно, матерного слова не слышно”. Чинный стиль вокруг хоровода соблюдался преимущественно на дневных хороводах. Около вечернего хоровода мог быть “крик, шум, гам”, допускались вольные шутки. Не бывало хоровода накануне праздников: церковный день начинается с вечера и пока не пройдет наутро литургия, следует соблюдать строгое духовное состояние, избегать мирских развлечений. Обычно молодежь начинала с Пасхи собираться на лужайке или в самом селении в свободные от работы и праздничные вечера, чтобы водить хороводы, петь песни, кататься на качелях, играть в горелки, лапту, мяч. В некоторых местах хороводы водили непрерывно от Красной горки до Петрова дня. В иных селах Красная горка особенно выделялась хороводами. Завершение хороводных игр и переход к работам сенокоса и страды отмечали трехдневным празднованием, обычно совпадающим с Петровым днем. Петра и Павла молодежь позволяла себе шутки в отношении многих жителей деревни, в том числе и старших (что было невозможно в другое время) - этот день рассматривался как последний всплеск молодого озорства. Накануне вечером, когда старшие ложились спать, парни тихо заваливали бревнами и хворостом двери в чью-нибудь избу. Телегу одного из обычно ссорившихся мужиков увозили на двор другого, а мялку последнего тащили на огород к первому. Набивали соломой бабью рубаху и ставили это чучело под чье-нибудь окно или посреди деревни. Брошенные не на месте бороны, сохи, колеса, телеги складывали кучей на выезде из деревни. Отправлялись в шалаши на покос и там - кому спутают ноги, а кого и утащат сонного в лес. От Пасхи до Петрова дня эта форма общения молодежи была основной. Сказанное не исключает хороводов повседневного характера, а также праздничных и за этой гранью. Если престольный праздник выходил за сроки Петрова дня, он все равно непременно сопровождался хороводом. Дневной праздничный хоровод собирался обычно часов в 10 утра, а около часу или двух расходился - участники шли обедать. Вечерний хоровод продолжался, как правило, до темна, но иногда молодежь гуляла в хороводе до зари. Время возникновения каждого конкретного хоровода и самый механизм его формирования никем, как правило, не определялись, не организовывались, рождались внешне как бы стихийно, но в рамках давней, сложившейся традиции, согласно крестьянскому этикету. Как говаривал поэт Пушкин, наше северное лето – лишь жалкая карикатура южных зим. В хороводах не навеселишься, ибо теплые времена проносятся стремительно, и, что более всего обидно, лето сплошь занято тяжелыми трудовыми буднями. Зимой – передышка, можно расслабиться. Но на улице холодно, снег метет (а то и дождь хлещет), в общем, скверно…И что же делали молодые в ненастье?Для зимних молодежных игрищ устраивались посиделки (поседки, беседы, супрядки, вечерки). Собирались, кстати, не только ради развлечения, но и для работы. Распределялись посиделки с работой и без нее в основном по календарным срокам, но были свои оттенки и по дням недели. Так, в

Тверской губернии, начиная с “Филипповских заговен”, то есть с 14 ноября, каждый вечер, кроме канунов воскресений и праздников, молодежь собиралась на посиделки поочередно в избе каждой девушки и каждого парня. При этом девушки приносили прялки, либо шитье, или пяльца с вышивкой полотенец.

На Святках собирались без работы, а “в зимний мясоед”, то есть от Крещения до Масленицы, - опять с прялками или иной работой. В субботние вечера и накануне праздников собирались только 2—3 подруги — шили, вязали или вышивали. Делать же настоящую работу — прясть — в такие дня было не принято.

На время Великого поста вечерние развлечения молодежи, как правило, прекращались либо становились более редкими и носили особенно строгий характер. На них пели только “протяжные” песни - всякое другое пение считалось великим грехом. Местная традиция сроков посиделок в значительной мере зависела от климата: на Севере они во многих районах начинались с конца сентября или начала октября. Сибири, даже в южной ее части, супрядки начинались уже с середины сентября — с Воздвиженья. Возрастной состав посиделок различался в зависимости от местной традиции. Распространены были разного рода ограничения; к примеру молодая крестьянка, родившая внебрачного ребенка, в течение года не допускалась на посиделки. Но и по истечении года другие девушки чурались ее, опасаясь, что в противном случае и о них может пойти дурная слава. Парень, соблазнивший девушку, обычно на ней уже не женился. Но если он обманул ее, давая обещание жениться и расписку в том, или обменялся с ней крестами (имеется в виду обручение, а не обряд побратимства), то, по мнению большинства крестьян, он должен был на ней жениться, и даже священник не должен был венчать его с какой-либо другой девушкой. В ряде регионов на посиделки не принимали девушек, которые были близки с парнями. Девушку с подобной репутацией, пришедшую на посиделки, кто-нибудь из парней мог просто выдворить из избы. В “посиделки” родители охотно отпускали дочерей, зная, что ничего худого они там не увидят и не услышат. Продолжались эти сборища до полуночи, а иногда и дольше. Работа сопровождалась песнями и шутками. Наблюдатели писали об общей атмосфере посиделок в том ключе, что “на них вообще царит веселье”. Но ни в разнообразных описаниях посиделок почти не встречается упоминание танцев. Считалось что, на “сборищах с работой” была и основная цель — напрясть как можно больше Парни, кстати, тоже трудились, к примеру, вязали варежки; но, по-видимому, лишь ради компании, так как для них “уроки” не устанавливались. Известный фольклорист П.И. Якушкин подробно описал посиделки в деревне Ракоме недалеко от Великого Новгорода (он сам принимал в них участие в 1858 году). Девушки приходили первыми, рассаживались по лавкам и начинали прясть. Парни подходили по одному, по два и группами; войдя, молились перед иконами, затем приветствовали: “Здравствуйте, красные девушки!” В ответ раздавалось приветливое: “Здравствуйте, молодцы хорошие!” Многие парни приносили свечи. До этого горел лишь светец с лучиною в переднем углу. Парень зажигал свечку и ставил той девушке, которая нравилась. Она говорила с поклоном: “Спасибо, добрый молодец”, не прерывая работы. А если в это время пели, делала лишь поклон, не прерывая и песню. Парень мог сесть около девушки; если же место было занято другим, то, поставив свечу, отходил в сторону или садился около другой. У многих прях горело по две свечи. Разговаривали вполголоса, временами пели. Под песню шла и игра-пантомима, изображавшая действия, о которых рассказывала песня.

Парень, ходивший около девиц с платочком, бросал его одной из них на колени (“Он кидает, он бросает шелковый-то он платочек девке на колени...”). Девушка выходила на середину, заканчивалась песня поцелуем. Теперь платок бросала девушка одному из сидящих и т.д. Бросить платок сразу же парню или девушке, который (или которая) только что выбирал, считалось зазорным. Хороводные игры чередовались с песнями без игр.Посиделки “с работой” бывали поочередные - у каждого парня и каждой девушки или только у каждой девушки; в нанятом помещении, в отдельных домах, добровольно бравших на себя эту обузу. Устраивали посиделки в просторной избе, нередко нанятой в складчину или за средства, заработанные коллективной жатвой молодежи на полосах хозяина избы либо богатого односельчанина. На таких беседах ходили под песни парами, играли в жмурки, прятки, кошки-мышки, отгадышки и др., плясали. Затевали “веревочку”: все участники, взявшись за руки, водили хоровод сложными петлеобразными фигурами под различные песни. “Веревочка” выкатывалась в сени, возвращалась в избу, вилась и вилась, а песни сменяли одна другую. Те, кто водил хоровод первыми, постепенно отцеплялись и садились на лавки по стенкам; спустя некоторое время снова включались в игру. Нельзя обойти вниманием такой пласт народной русской культуры, как молодежные игры. Громадной популярностью пользовались игры в “свайку” и “бабки”. “Свайка” делалась из железа в виде гвоздя с большой головкой и заостренным концом. В играх взрослых она достигала четырех-пяти фунтов. Второй предмет игры — железное кольцо. “Свайку” брали за острие и метали так, чтобы она воткнулась в центр кольца. Александр Пушкин к статуе играющего в свайку сделал такую надпись: “Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый, Строен, легок и могуч, — тешится быстрой игрой!”Особенно ценился такой удар, когда “свайка”, попав во внутреннюю часть кольца, отлетала от него в сторону. Тот, кто с десяти раз не мог воткнуть “свайку”, должен был в качестве штрафа подавать ее другим игрокам. Бабки делали из подкопытной кости. Их вываривали в кипятке. Самую большую и тяжелую кость выбирали для битка. Иногда ее еще наливали свинцом. Каждый игрок ставил несколько пар своих бабок на ровном месте в один ряд. Группа бабок называлась “гнездом”, а все гнезда вместе — “коном”. Начинал игру тот, чей биток, брошенный из кона, отлетел дальше других. Сбитое гнездо поступало в качестве выигрыша тому, кто бил. Игре в бабки повезло в литературе. Ее тоже воспел Пушкин. А в наши дни В.П. Астафьев посвятил ей целую вдохновенную главу в своем “Последнем поклоне”. Там он говорит, что начинает рассказ “с игры давней, распространенной в старину во всех русских деревнях, и самой ранней в году — с игры в бабки”.К девичьим развлечениям спортивного типа относились прыжки на качающейся доске, положенной поперек колоды. Две девушки становились на концах доски и раскачивались, делая высокие скачки. “Кто выше подскакивает, тому честь и похвала”. Допустимо было также для девушек

бегать “взапуски”, догоняя друг друга. “Тут большое наслаждение девушке, если она сумеет словить свою подругу на самом бегу”.

Драка

О кулачных боях, ристалищах, борьбе, занимавших особое место в русской праздничной культуре, теперь говорить модно. В конце концов, нация, колонизировавшая колоссальные пространства, вряд ли была миролюбивой. Драки «село на село» культивировались в относительно недавнее время, многие наши современники были тому свидетелями. Даже я, уроженец центра Москвы, помню драки 1970-х на льду Чистых прудов между «Мошково» и «Почтовой», молодежных "группировок" двух территориальных ареалов столицы. К деревенским кулачным боям это имело отношение весьма приблизительное (скорее имели место прообразы криминальных группировок, зародившихся в конце 80-х), однако такие события в эпоху «победившего социализма» были значимыми, и столкновения являлись предметом обсуждения и даже мифологизации. По крайней мере, лидеров и авторитетов мы, дети, знали и уважали.Сейчас драке посвящены многие исследования. Из громадного количества материала вполне можно сделать «выжимку». Исследователи выделяют несколько видов драк, каждый из которых имеет свод неписанных правил и набор технических приемов. Самым популярным видом драки была борьба, и основных видов борьбы насчитывалось четыре. Первый - один на один «в охапки» (в обхват, накрест, в схватку). Чаще всего борец укладывал одну руку на плечо противника, другую – под плечом, соединяя их на спине соперника. В одной из северных былин есть слова: «… а схватилися удалы все в охабочку, а по-мужицки они по-деревенски же…» Побеждал в борьбе тот, кто первым собьет противника с ног и положит его наземь.Вторым по распространенности видом была борьба «в одноручку» (за вороток, наперекосок). Соперники брали одной рукой друг друга за рубахи и старались бросить противника на землю, используя прием «бросок с носка». Третий вид борьбы: «на щипок» (не в схватку, на вольную, за руки). Здесь борцам дозволялось хватать противника за любую часть одежды или за тело, но победителем считался тот, кто положит противника на спину и некоторое время удержит. Четвертый вид: «на поясах» (на кушаках, за ремни). Здесь соревнующие держали друг друга за пояса (ремни). Борьба была частью празднеств, забавой, украшающей Троицкие, Радуницкие или иные гуляния. Боролись и на «братчинах», совместных пирах общины. Любая драка служила самоутверждению мужчины, позволяла показать ему личные удаль и силу, либо показать умение достойно принять поражение. В любом случае драка способствовала позиционированию человека в социуме, а так же скрашивала жизнь, отвлекая от монотонности будней. В летописных преданиях X-XIV веков есть сведения о том, что

борьбой «один на один» порой решалась судьба вооруженного конфликта между славянскими общностями.

Собственно «дракой» являлось противоборство между группами. Дрались не во всякий день, а в престольные или заветные праздники. Право участия в драке знаменовало собой вступление во взрослую пору. В драке существовал своеобразный кодекс чести, согласно которого обязательным было вступиться за слабого и не добивать поверженного противника. Зачастую драка считалась обязательным элементом праздничного гулянья, и ее отсутствие воспринималось как явный недостаток праздника. Соперничали обычно молодые мужчины из общностей, принадлежащих разным церковным приходам. «Своим» считался житель деревни, приписанной к одному приходу, и данная общность имела свое название – по реке, ручью или иному географическому признаку. «Троицких» или «Покровских» группировок (но названию престола церкви) не было. Обычно каждая общность имела традиционных соперников, и противоборство между общностями могло длиться на протяжении нескольких веков. Почти в каждом приходе была деревня, жители которой считались отменными драчунами; они и были заводилами в драках. Ватагой управлял «атаман», мужик не обязательно «в возрасте» и с боевым прошлым. «Атаман» пользовался уважением как земляков, так и жителей других приходов. Но так же в его обязанности входило слежение за соблюдением неписанных правил. Поножовщина или применение других орудий, могущих повлечь тяжелую травму либо смерть, пресекались жестко. Возраст участников «ватаг» был от 16 до 20 лет; более старшие мужчины только «вступались за своих» в случае, если драка происходила на территории «своего» прихода.

«Не сильно травмирующие» орудия все же практиковались. Ими могли быть дубинки, плетки, перчатки со свинцом, ремни с тяжелыми бляхами, ореховые трости. Могло пойти (в случае знаков поражения) импровизированное оружие: колья, поленья, камни. Обязательным было присутствие в ватаге гармониста, ибо под гармонь (ранее – под дудки или иные музыкальные инструменты) парни исполняли «боевые» песни, бравурные частушки, прославляющие «свою» территорию, либо воспевающие сам процесс драки. Например:По моей головке ловкоГирька прокатилася,Моя белая рубахаКровию залилася!Моя белая рубашка Вся окапана в крови,Сосчитай, моя девчонка,Сколько ран на голови!Одевались для драки празднично, чисто. Как-никак, праздник…Частенько группа жаждущей спуска излишней энергии молодежи отправлялась на поиски «приключений» в отдаленные приходы; чаще всего поводом к «гастроли» являлась приглянувшаяся кому-то девушка. Обычно вылазки заканчивались поражением, поскольку местную молодежь поддерживали зрелые мужики. После прохождения по чуждой улице с песнями «под драку» гастролеры бывали биты. Но рейды способствовали поддержанию боевого духа и становились предметом хвастовства. Обычно начало драки (а начиналась она с плясок молодых парней, с «прикалывания», с подначивания противников) означало окончание праздника. Старики знали: если в круге парней заиграла гармошка, кто-то из молодых пустился в пляс, - будет драка. Пожилые запирались в своих жилищах - и деревенская улица доставалась только драчующимся.Кулачный бой – разновидность драки, устраиваемая в зимнее время – от Рождества до Крещения и на Масленицу. В «кулачках» могли соперничать не только общности «по приходу» но и две части одного села, или две деревни одного прихода. Драться могли не только на кулаках, но и на палках. Поскольку сражение происходило чаще всего «стенка на стенку», очень важна была тактика, которую определяли атаманы. Бой заканчивался обычно прорывом стенки и бегством одной из сторон. Четко различались возрастные группы: вначале бились юноши, и только после – женатые мужчины. Драка носила скорее увеселительный, ритуальный характер, и заканчивалась общей попойкой, в которой недавние противники братались.

Отвлечение девятое. Луна

Вообразите на минутку, что вечером, в розовых сумерках вам захотелось поиграть мышцами и вы пошли в перелесок срубить дерево. Может быть, беседочку задумали в саду соорудить, или хотя бы поставить скамейку на берегу пруда. В общем, настрой ваш благодушно-сентиментален, а кровь с молоком буквально бурдят. Но один из местных аборигенов (древний такой старикан, с хитринкою в глазах) вдруг, догадавшись о ваших намерениях, бросает вслед: «Эй, не руби дерево в полнолуние: его и тебя шашель съест!» Что вы сделаете? Наверное, пошлете старого... Попадаются тут некоторые, мешают строительному вдохновению!Много всякого народные поверья связывают с Луной - всего и не перечислишь. Мол, в полнолуние лучше всего колоть скотину-животину; если месяц ущербает (утоньшается), - скот худеет, с тела спадает. На ущербе месяца и хлеб сеять нехорошо: зерно выйдет тощее. А вот, если поле засеивать в новолуние, то хлеб будет густой, частый, созревающий на диву скоро. Но, если хлеб в полнолуние сеять, тихо станет расти колос, да зато умолотист будет. А вот рубить деревья следует при ущербной луне. Согласно статистике, количество преступлений в период полнолуния увеличивается. Хотя, острые языки парируют: дело не в чувствительности преступников - просто стражи порядка при полной Луне лучше спят. Все это, как ни странно, научно объяснимо. При полнолунии в растения всасывается больше воды, чем в другое время. Стволы деревьев в полнолуние более влажны, водянисты, бревна и доски из них получаются худшего качества, быстрее гниют и легче поражаются всякими грибками и древоточцами. В старину лесорубы разворачивали свою деятельность при убывающей луне. В тропических странах этому обычаю следуют до сих пор; так, в Бразилии принято ставить на бревнах клейма с указанием фазы луны, при которой дерево срублено. Да что там говорить о деревьях! Ведь Луна заставляет совершать приливы и отливы такой гигантский массив, каким является Мировой океан; эти колебания под влиянием Луны происходят даже и в твердом веществе (в Москве, например, почва опускается и поднимается почти на полметра!). Луна определила и женский цикл - так что ничего странного нет в цикличности движения соков в каком-то там дереве или в травинке. В большинстве случаев роль Луны в религиях мира соответствует ее положению в природе. Она занимает место божества, подчиненного Солнцу, и это подчинение выражается во многом, даже в названии дней недели (в английском языке): Sundey (воскресенье), т.е. «день Солнца», предшествует Mondey (понедельнику), т.е. «дню Луны». Понедельник считался «лунным

днем» не только у англичан: эта закономерность прослеживается в языческих календарях многих народов (иранских, индийских, европейских). Луна, как полноправная представительница Ночи и Тьмы, во многих мифологиях связана с темными, нечистыми силами и с «черной магией», т.е. с волхованием, колдовством, чародейством. Именно по «дням Луны» колдунам и ведьмам могли удаваться их злые умыслы, которые вынашивались в долгие черные ночи. И, как бы не осовременивался ныне «тяжелый день» понедельник, все же за ним тянется шлейф всяческих  предрассудков. Начинать работу с понедельника не приветствуется и ныне.Слово «месяц», как обозначение отрезка времени в 1/12 года, тоже даровано нам Луной. В году раньше было 13 месяцев и недели определялись лунными фазами. Народное наименование двух полюсов фазового движения луны - «молодик» или «новец» (молодой месяц), и «ветох» или «ветух» (старый месяц). Следующие за «молодиком» дни назывались «подполонью», а первые дни после полнолуния - «перекроем».

На Земле до сих пор есть еще народы, искренне поклоняющиеся Луне. У бушменов Южной Африки она правит потусторонним миром. Ее таинственный свет льется как бы непосредственно из скрытой стороны жизни. Там мерцают, переливаясь друг в друга сновидения и прячется голуболицая смерть. Луна действует на человека непреодолимо, сверхразумно. Каждый раз она умирает, сходит на нет, но не совсем. У нее остается невидимый хребет, на который вновь нарастает лунная плоть.

Бушмены тоже верят, что люди умирают «не совсем». Поэтому каждый праздник полной Луны для них - праздник воскресения. Всю ночь они танцуют у костра, приветствуя Луну. Солнечные и лунные затмения в старину объясняли борьбой светлых богов с темными. Поскольку явления эти были весьма редкими и не было создано систем их предсказания, то затмения всегда пробуждали тревожное чувство страха. Естественно, в затмении была замешана нечистая сила. «Погибе, съедаемо Солнце!..» - так обычно старинные летописцы комментировали небесный катаклизм. По старинному поверью, Луна во время затмения превращается в корову, которую тотчас же начинают доить ведьмы; они приготавливают из ее молока целебное масло, помогающее во многих недугах. Старинная загадка про Луну: «Над двором-двором стоит чаша с молоком». Так как бледный свет луны уподоблялся молоку, то из этого сравнения родилось название «Млечного пути». Его матовая полоса создавала впечатление о том, что Млечный путь - это молоко, разлившееся по небу от не слишком старательного «доения» Луны. Подобное предание встречается еще у древних греков. Согласно легенде, Гера (богиня мрака) оторвала от своей груди сосавшего Геракла и отбросила ненавидимого ей ребенка; капли молока брызнули от груди и образовали Млечный путь.Древнейшее божество неба Янус соединяло в своем образе Солнце и Луну одновременно. Голова его состояла из двух сросшихся ликов: один лик - бородатый, мужской, а другой - безбородый, женственный. Так изображался Янус на греческих и этрусских монетах. Янус - еще и страж светлого жилища богов: он отпирает небесные врата, выводит из-за них новорожденное Солнце и тем самым дает начало году. По его имени получил название и первый месяц года - «январь». Увидя в первый раз молодой месяц, поселяне обычно крестились и говорили: «Месяц молодой! Дай тебе Господи круты рога, а мне добро здоровье!» Или: Батюшка светел месяц! Золоты рога тебе на стоянье, а мне на здоровье!» Удивительным является единодушие совершенно, казалось бы, далеких культур, соединяющих Луну с животными. Согласно сказанию бушменов, один ребенок не поверил Луне и плакал, когда умерла его мать. Луна рассердилась и превратила его в зайчишку с дрожащей рассеченной верхней губой. Зайчишка совсем умер, и его потомки, переставшие верить в бессмертие, теперь так же умирают совсем. Австралийская легенда повествует о том, что Митиан (месяц) был туземным котом, который влюбился в чужую жену, был изгнан и постоянно блуждает с тех пор. Чандрас, индийский бог Луны, носит в своих руках зайца. Верование это утвердилось среди народов принявших буддизм: и монголы, и жители Цейлона в пятнах луны видят изображение зайца. Рассказывают, что Будда, пребывая на Земле в виде пустынника, заблудился однажды в лесу и после долгого скитания повстречал зайца. Слыша жалобы пустынника, что якобы тот голоден, заяц сказал ему: «Разведи огонь, зажарь и съешь меня!» Будда развел огонь и заяц прыгнул в пламя. Тогда Будда явил

свою божественность, выхватил зайца из пламени и поместил его на Луну, где он и виден до сего времени. "Заячьи" суеверья встречаются до сих пор и у немцев, и у финнов, и у русских. К слову говоря, вплоть до XIX века заяц у нас считался «нечистым» животным и в пищу не употреблялся. В деревнях верят, что, если заяц (или белка) перебежит дорогу, то ожидай несчастья или крупной неудачи. Существовало еще поверье, что на Луну нельзя долго смотреть: не то она «утащит к себе», т.е. человека постигнет смерть. Если месяц светит на спящего, то он может сделаться «лунатиком», бродящим в лунные ночи привидением, или увлечет беднягу на тот свет.  Лунное затмение считали предзнаменованием массового ухода в иной мир (болезни, стихийные бедствия, войны). В пятнах Луны предки наши видели разное. Иногда разглядывали тени грешников, увлеченных этим светилом в таинственный мир. Иногда человеческие фигуры, несущие на палке большое ведро (так, в детстве меня в деревне уверяли, что на Луне изображена женщина, несущая ведра на коромыслах; если она «перевернута - жди дождя). В других местах на Луне видели вора, который в Светлое Воскресенье рубил в чужом лесу дрова и в наказание за это нечестивое дело попал «на Луну». Или в пятнах узревали Каина с вязанкою терновника за плечами, которую он несет Богу, как самый худший дар от своего поля (в другом варианте - Каина, осужденного за убийство Авеля стоять там до скончания веков и трястись над его неповинной кровью). Или - святого, играющего на гуслях.В общем, - говоря грубо - каждый видел то, что хотел увидеть. В любом случае, это лучше, чем не видеть вообще ничего. Закончу же я словами любимого мною (как литератора, конечно) Михаила Пришвина: «Луна всегда одинаковая, но вспомните, как мы встречали ее восход в детстве, в юности и после, да зачем в детстве и юности! Вчера, глядя на месяц, я был один, сегодня вижу и думаю о совершенно другом. Не «Луна плывет по небесам и смотрит с высоты», а это мы проходим, вечно мерцая».

10. Пьеса о соединении

Вряд ли нынешняя молодежь откажется от свадебной модели, так широко разрекламированной туповатыми западными фильмами и глянцевыми журналами. К тому же, древние устои долго и усиленно раскачивались идеалами советского времени (если же копнуть глубже, то выясняется, что традиционная обрядность «убивалась» в народе еще и полторы сотни лет назад посредством внедрения в наши головы смутных идеалов свободы и безответственности). Справедливости ради, отмечу, что нынешние свадьбы, без сомнения, красивы: пышные платья, море цветов, шикарные авто... Но почему же браки, заключенные в таком завидном обрамлении, так непрочны?

Дело, конечно, не в том, как сыграна свадьба: здесь главную роль играют и причины социального плана, коих немало. Если брак распался - произошло это, как минимум, из-за... Вот здесь-то впору запнуться. Потому что брак оказывается настолько шаткой конструкцией, что любая сила (внешняя или внутренняя) способна ее легко развалить. Измена, запой, сексуальная дисгармония, безденежье, богатство, дети, отсутствие детей, утрата чувства любви, ревность - все это может сыграть роковую роль. Специалисты уже поговаривают о кризисе института брака. Схожесть в порядке русских свадеб, проходящих на расстоянии в несколько тысяч километров друг от друга, заставляла задумываться. И я пришел к выводу, что существует некий «генеральный» сценарий свадьбы, осколки которого мы можем сегодня наблюдать. Естественно, больше «осколков» встречается в местностях, наиболее удаленных от цивилизации. Но тогда я не смог собрать воедино эти осколки и «тайный» сценарий так и не открывался. Я обратился к историческому материалу и записям этнографов, непосредственно наблюдавших свадебные обряды много лет назад. Сравнивая, исключая, вычленяя, суммируя, я пришел в конце концов к определенной целостной картине, которую и хочу сейчас развернуть перед Вами.

Наш, русский Гименей

Мне в жизни сказочно повезло: я много путешествую по России. И так получилось, что несколько раз я попадал в совершенно глубинные уголки нашей Родины, где имел удовольствие наблюдать деревенские свадьбы. Места, где я видел эти действа, были абсолютно, разными и каждая из свадеб в большей мере принадлежала к современной традиции. Тем не менее, в них присутствовало определенное количество обрядов, общих для всех местностей и поразительно схожих. Причем, когда я спрашивал у людей, для чего это делается (к примеру, зачем молодые становятся на шубу), мне

неизменно и честно отвечали, что... понятия не имеют. В лучшем случае объясняли: “Чтоб счастье у них было...”, или: “Так делали мои старики, когда я молодой была…”

Я рискнул предположить, что существует некий “генеральный” сценарий свадьбы, осколки которого мы можем сегодня наблюдать. Естественно, больше “осколков” встречается в местностях, наиболее удаленных от центров “цивилизации” (читай – больших городов). Но тогда я не смог собрать их воедино, и “тайный” сценарий так и не открывался. Я обратился к историческому материалу и записям этнографов, непосредственно наблюдавших свадебные обряды много лет назад. Сравнивая, исключая, вычленяя, суммируя, я пришел в конце концов к определенной целостной картине. Не так давно вышел капитальный труд Н. В. Зорина "Русский свадебный ритуал". Внимательно изучив творение профессионала, я понял, что сам, будучи дилетантом в этнографии, в общем-то шел верным путем: русская свадьба и в названном комплексном научном исследовании предстает вполне упорядоченном действом, своеобразным народным спектаклем, в котором каждый участник - игрок и одновременно зритель. Неслучайно современные фольклорные коллективы с таким удовольствием разыгрывают на сцене свадебный обряд! Кстати, фотографии, иллюстрирующие эту главу, фиксируют имитацию свадебного ритуала, разыгранную фольклорным коллективом из города Торжок. Одно существенное замечание: роль жениха и невесты играют молодые люди, реально поженившиеся накануне съемки.Слово "свадьба" живет в современных русском, болгарском, словенском, чешском, словацком, польском языках, причем, встречается оно в

"Изборнике" Святослава (1076 год). Это я почерпнул из этимологического словаря Фасмера. Характерно, что древнерусское слово "свада" означает "ссора". Очень важно понимать дуалистичность звукосочетания ("свадьба" - "свада"); обряд прелюдного сведения двух людей разного пола стоит на противоположном полюсе с разрывом отношений. Язык (вербальный, конечно), поскольку жизнь его гораздо длиннее одной человеческой жизни, способен накапливать мудрость и отсеивать бессмысленное. В традиционной русской свадьбе слез не меньше, чем смеха. Украинская народная культура, обозначив свадьбу как "висилье", выдвигает на передний план радостную сторону процесса создания новой семьи. Русская свадьба все же помрачнее украинской - и это следствие особого мировосприятия русских. В русской свадьбе слишком много таинств и загадочных обрядов, явно не взывающих к радости. Чтобы остаться объективным, не могу не отметить дуалистичность слова "брак". У того же Фасмера читаю: "брак" у древних славян - "празднество", "супружество". Причем, Фасмер утверждает, что слово это не является народным ни в русском, ни украинском языках. Во времена Петра Великого в русский язык из польского перекочевало иное значение этого слова: "недостаток, изъян".  И ведь живут же два значения одного не самого плохого слова! В русской свадьбе вообще много противоречивого. Но и прекрасного и бесспорного в бракосочетании тоже хватает!

Соединение мужчины и женщины у всех без исключения народов сопряжено с немалым числом обрядов и магических действ. Если принимать в расчет только их количество, то свадьба, без сомнения, считается главным событием

в жизни человека. Посмотрим на это с точки зрения биологии: у всех представителей животного (и растительного!) мира сексуальный контакт окрашен не только поединками и любовными играми, но и изменением внешнего вида особей. Красота, получается, понятна не только нам, людям, но и нашим "нижестоящим" соседям по планете Земля. Только, в отличие от животных, у человека соединение двух сердец становится главным праздником не только для двоих, но и для всех представителей обоих родов, а так же близких друзей, что знаменуется красивейшим действом. В свадебной суете можно увидеть такие глубины народного характера, до которых не докопаются никакие история или археология. То есть, русская свадьба - это настоящая энциклопедия русского народа: здесь задета каждая мало-мальски значимая грань нашего бытия. Свадьба - это жизнь “в квадрате”, а может, даже и “в кубе”. И даже больше того: свадебный обряд призван “зарядить” рождающуюся семью просто фантастическим духовным потенциалом. Смею дерзко утверждать, что русский свадебный обряд соединяет мужчину и женщину средством, гораздо более надежным и вечным, чем любовь...Итак, анализ материалов привел меня к двум существенным выводам. Первый: русская свадьба ведется по некоему “генеральному” сценарию. Каждый последующий шаг участников свадьбы следует из предыдущего и обусловлен им. Второй вывод, как ни странно, противоречит первому. Никакого сценария не существует: все развивается спонтанно и из текущего шага невозможно заключить, какой последует за ним.Объяснюсь. Истина - в разнообразии. Русские расселены на громадной территории; в результате многочисленных заимствований и влияний наш свадебный обряд видоизменялся как во времени, так и в пространстве. В эпоху колонизации приходилось ассимилировать традиции множества народов и народностей, населявших Евразийские просторы. Свадьбы, к тому же, существенно отличались у представителей разных социальных групп и сословий (крестьянская, казачья, купеческая, дворянская свадьбы не то чтобы принадлежали чуждым культурам, но порой разнились значительно). Дело дошло до того, что свадьбы могут быть непохожи в деревнях, разделенных лишь маленькой речушкой. А случайный свидетель будет воспринимать свадебное действо как непонятный карнавальный сумбур.Получается, если поставить перед собой цель полноценно описать русскую свадьбу, необходимо просто собрать воедино все обряды, поверья и обычаи, существующие во всех русских селениях. Это возможно, но описание их займет не один увесистый том. Можно поступить иначе: “уловить” только существенные, “знаковые” вещи. Чем мы и займемся. В обзоре мы обратимся к крестьянским свадьбам, так как они наименее подвержены моде и вбирают в себя рекордное число архаичных элементов.Я неслучайно сравнил свадьбу с пьесой. Она со стороны действительно смотрится как народный интерактивный спектакль, в котором жестко распределены роли. Даже традиционная свадебная драка - часть этого

действа. До сих пор считается, что брак, не скрепленный порядочной дракой, не будет крепок. Глупость, вроде бы, но драка, с одной стороны, восходит к древним ристалищам (ну, как здесь не обойтись без сравнения с животным миром!), с другой же стороны, драка оставляет долгий след как в памяти брачующихся, так и на лицах участников.

Как говаривал Бомарше, из всех серьезных вещей брак - самая шутовская. Свадьбу, между прочим, не празднуют, и не отмечают - а играют. Это важно: свадьба - игра, а значит, в ней стерты границы между серьезным и смешным, между сакральным и карнавальным.

Несмотря на кажущийся сумбур, все в свадьбе имеет глубокий и древний смысл. Обручальные кольца, к примеру, распространены среди всех индоевропейских народов. Кольцо (вначале оно было железным и лишь потом золотым) надевали на левый безымянный палец, так как считали, он напрямую связан с сердцем. Еще в древности было обнаружено, что один из тончайших нервов, переплетаясь и блуждая по телу, в конечном итоге непосредственно подходит с сердцу. Поэтому обручение всегда предшествует свадьбе; этот обычай переняла и христианская церковь. Сватовство на Руси издавна начиналось с подарка девушке перстня. Свадебное кольцо еще являлось символом солнца, брачно соединяющегося с месяцем или землей. В Переяславо-Суздальской летописи сохранилось свидетельство об "игрищах меж селы" как особой форме брака, культивируемой среди племен вятичей, радимичей и северян. В летописи отмечается, что выбор брачного партнера совершался путем "пръстъ ручных показана, и от пърстней даралагания на пръста чужия…" Среди языческих славянских божеств, изображенных на Збручском идоле, относящемся к X веку, есть божество с перстнем на руке; исследователи считают, что это бог любви и брака Лада.

Магические свойства распространялись не только на брачные кольца, но на все кольца вообще. Н.В. Зорин рассказывает, что в русских селах Яранского, Уржумского и Царевококшайского уездов парни на посиделках ("беседах") стремились завладеть кольцами приглянувшихся им девушек. Если парню это удавалось, то девушка должна была выйти за него замуж. Во многих губерниях распространен был обычай, согласно которому парень, предложив девушке выйти за него замуж, при ее повторном несогласииснимал с ее руки кольцо и выдергивал из косы ленту. После этого "позора" прямо с посиделок молодые должны были ехать венчаться. Или: зачем у нас принято всю жизнь сохранять брачную одежду? Раньше свое свадебное платье женщина надевала в большие годовые праздники, а в некоторых местах после смерти облекали в него покойника, которому оно принадлежало. У славян было принято девушку, умершую незамужней, наряжать, как невесту - в белое платье и с венцом (помните, как это было в русско-украинском триллере “Вий”?). Но иногда брачная одежда переходила из поколения в поколение и прикосновение к венчальному платью считалось целебным. Почему? Здесь, мне кажется, никаких объяснений не надо. Просто представьте себе, что в тяжелую минуту вы извлекаете подвенечное платье вашей прабабушки, например... если оно, конечно, сохранилось - так случайно.“Кормчая книга” – свод церковных правил, составленный в XIII веке и регулировавший в том числе и семейные отношения, - устанавливала брачный возраст для девушек – 13, для юношей – 15 лет. В реальной жизни парни женились после 18 лет, девушки выходили замуж с 16; этому способствовали возрастные ограничения, установленные законом 1830 года. Неравные браки, когда муж был старше жены на 10-15 лет, заключались крайне редко и даже осуждались. Интересно, что случаи, когда муж был гораздо младше жены, были довольно частыми. Это объясняется тем, что в семье мужа ощущался недостаток в опытной работнице. К примеру, в Уфимской губернии были чрезвычайно распространены браки 18-летнего и 25-летней.Существовали и иные ограничения при вступлении в брак. Запрещалось, например, жениться родственникам до шестого колена, то есть троюродным брату и сестре. Церковь отказывала в венчании жениху и невесте, состоящим в кумовстве, сватовстве или крестном братстве. Запрещалось православным сочетаться браком с человеком другой веры или вовсе не крещеным. При выдаче замуж дочерей соблюдалась строгая очередность; Если случалось так, что младшая сестра вышла замуж раньше старшей, последняя рисковала вообще остаться незамужней, ибо приобретала репутацию "обойденки". Бывали случаи, когда приходили сватать младшую дочь, а в день венчания ее подменяли старшей. Церковные правила допускали заключение брака не более трех раз. Даже второй брак считался греховным, и на вступающих в него церковь

накладывала наказание – епитимью, запрещавшую причащаться в течение двух лет. Причем второй брак совершался без венчания, так же как и третий, сопровождавшийся пятилетней епитимьей. Насколько неприемлемы были для церкви последующие браки, отражал “Стоглав” (XVI век) в изречении Григория Богослова: “Первый брак – закон, второй – прощение, третий – законопреступление, четвертый – нечестие, понеже свинское есть житие”.

На свашечкиных речах

Естественно, молодежь во все времена с радостью развлекалась. Случались и казусы, приводившие к потере девицей чести. Похоть и глупость еще никто не отменял. Песня: “И не одна трава помята – помята девичья краса…” – старая, из времен, которые принято называть “целомудренными”. “Губитель девичьей красоты” навсегда изгонялся из девичьего общества и лишался права жениться на невинной девушке. Для строгого вердикта достаточно было лишь слухов о том, что де пара сначала “любились”, а затем парень подло бросил девушку. Если же некая девица приобретала репутацию “блудящей”, то подруги ее начинали сторониться, а парни затевали с ней игру на грани между домагиванием и презрением. Если местным парням иногда дозволялось прибегать к “солоноватым” (но не пошлым!) шуткам и несколько грубоватым ласкам, то пришлые юноши, даже если они считались “почетниками” здешних девиц, полагалось сидеть “тише воды - ниже травы”. Излишняя наглость каралась физическим наказанием (били), что потом могло перерасти в настоящую войну между деревнями, с драками “стенка на стенку”. Но нарушения правил пришлыми иногда и провоцировалось, так как драка издавна была любимым молодежным развлечением.

Но во всех случаях право выбора жениха или невесты оставалось за родителями. Другое дело, что не всегда при этом спрашивали мнения у сына или дочери. Если быть объективным, то в старой России в некоторых местностях не принято было мнение молодых на тему “люб- не люб” узнавать, но кое-где склонялись к обязательному взаимному договору среди брачующихся. Как правило, молодежная “демократия” наблюдалась среди крестьян, не находящихся в чьей-либо собственности, так как рабский менталитет имел свое влияние на все стороны жизни.Мужчины и женщины, не вступившие в брак в установленные обычаем сроки, вызывали у односельчан осуждение; на них смотрели как на людей безнравственных, отрицающих законы "правильной" жизни. Неженатых мужчин называли "трутнями", "бобылями", "непутевыми", "пустыми". Незамужние женщины именовались "сиднями", "пустокормами", "вековухами", "перестарками". Не состоявшие в браке люди средних лет становились объектами издевательств, пересудов и сплетен. Им предписывались физические и умственные изъяны. Только брак позволял человеку стать полноценным членом общества, общины. Несогласный с вековым порядком вынужден был либо становиться изгоем, "блаженным", либо уходил в монастырь, шел странствовать. Сыграть "порядочную" свадьбу - со всеми обрядами, освященными веками -  считалось делом чести каждой крестьянской семьи. Исключение составляли повторные браки вдовьих или разведенных женщин: в этих случаях инициатива исходила от самих брачующихся. Лучшей свадебной порой на деревне считались осень и зима, когда закончены все сельскохозяйственные работы. У крестьян появлялось свободное время, которого требовалось немало для подготовки свадебного торжества. Главную роль при сватовстве играла сваха. “Не выбирай невесту, выбери сваху”, – поучала народная мудрость. Чаще всего эту обязанность исполняла немолодая, опытная женщина, родственница или знакомая семьи жениха. От свахи требовалось особое умение красиво и убедительно говорить, ведь часто ей приходилось расхваливать не слишком ходовой “товар”. Не зря в народе говорили: “На свашечкиных речах, как на санях – хоть садись да катись”. Свахи часто одевались по-особенному, как бы выделяя себя из общей массы: они покрывали голову большой шалью, одевали (независимо от времени года!) валенки, шубу, подпоясывались кушаком. Очень часто непременной принадлежностью свахи была палка; изредка - сковородник, кочерга или ухват. Считается, что эти предметы должны были помочь свахе "выгрести девку из насиженного гнезда". На Средней Волге сваха брала с собой кусок рыболовной сети, судомойку и кулек: "чтобы невеста была поймана как рыбка".Обычно сваха приходила в дом невесты, садилась на лавку под матицу (ибо

матица разделяла избу на две половины - переднюю и заднюю, куда не допускались чужие) - и издалека, иносказаниями и намеками, заводила разговор. Ее диалог с родителями невесты мог выглядеть примерно так. Сваха: “У вас – товар, у нас – купец”. Если родители хотели отказать, они отвечали: “Наш товар непродажный”, если желали продолжить разговор, то приглашали сваху к столу, “на хлеб-соль”. Сразу давать ответ считалось неприличным, а потому при первом посещении родителей невесты сваха лишь оповещала родителей о намерениях жениха. Такие первые посещения обычно назывались: "чай пить", "дорожку топтать", "передохнуть" и т.п. Иногда сваха, войдя во двор потенциальной невесты, отыскивала ступу, хвала ее и три раза оборачивала вокруг себя - для того, чтобы девка "так же была трижды обведена вокруг аналоя. Часто сваха, войдя в дом, грела руки в печурке или клала на печку варежки. При этом старалась отковырнуть и взять с собой кусочек печной обмазки или хотя бы щепоточку пыли. Не всегда сват или сваха добросовестно выполняли свои обязанности. Известен забавный случай из истории городской свадьбы XVII в. Некий сват договорился с отцом кривой на глаз невесты обмануть жениха, - разумеется, не бескорыстно. Сват сообщил жениху, что он может увидеть невесту, сидящую у открытого окна своего дома в такой-то час. Девушка и вправду сидела у окна, но так, что кривой глаз не был виден с улицы. Жениху, не подозревавшему подвоха, невеста понравилась, и он дал согласие жениться. Для того чтобы избежать подобных недоразумений, после успешных переговоров свахи с родителями невесты устраивали "смотрины невесты". В дом невесты приходила мать жениха либо ее доверенное лицо – смотрительница. Она разговаривала с девушкой и внимательно наблюдала за ней, желая убедиться, насколько та умна и хороша собою. Обряд родительского благословения считался столь обязательным, что иногда, если у жениха или невесты не было ни родителей, ни крестных, выполнявших в таких случаях роль посаженых родителей, то их благословляли чужие, соседи или же те, у кого они жили; совершение обряда приводило к тому, что богоданные дети начинали почитать их как новых родителей и “считать их дом за свой родной дом”. Значение благословения при заключении брака определялось сложившимся в православной среде неписаным нравственным законом: начинать любое жизненно важное дело с испрашивания на него благословения. Благословение рассматривалось как признание нравственной правоты задуманного и вследствие этого как залог успеха; оно расценивалось не только как одобрение или разрешение того лица, у которого было испрошено, но и как гарантия поддержки Бога и всего мира христианских святых: обычная формула ответа при просьбе благословить “Бог благословит”.Благословение крестных, особенно крестной матери, считалось столь же необходимым, как и родных родителей. При той опасности “порчи”, которая подстерегала жениха и невесту, благословение духовных родителей, как верили, могло быть особенно действенным. Так, например, в Масальском у. Калужской губ. на женихе и невесте на протяжении всей свадьбы были

надеты кресты, которыми их благословляли крестные. К заболевшей крестной ходили домой, чтобы получить благословение. Крестные по традиции несли вместе с родителями нравственную ответственность за целомудрие невесты. На некоторых этапах свадьбы они заменяли родителей. В соответствии с местными традициями они исполняли определенные обрядовые роли. Некоторые обрядовые действия были “закреплены” именно за крестными. Так, в Смоленской губ. крестные везли постель и украшали дом у жениха невестиным рукоделием. В некоторых вариантах свадьбы обрядовый хлеб пекли обязательно крестные матери. Иногда они готовили специальные дары для крестников.

Второй приход свахи проходил уже с женихом и его родителями. По общерусской традиции для окончательного договора о свадьбе стороны собирались в доме у невесты на “сговор” (“заручины”, “рукобитье”,

“запоины”). Обрядовая часть начиналась с того, что хозяева зажигали перед иконами свечи или лампадку. Кроме обязательного рукобитья, имевшего массу вариантов исполнения, и завершающей вечер совместной трапезы, согласие сторон всегда закреплялось совместной молитвой и целованием иконы, после чего следовало обычно благословение иконой жениха и невесты их родителями. С этого момента расстройство свадьбы было почти невозможно.Сговор представлял собой чисто экономическое соглашение о вкладе обоих родов в грядущее свадебное действо. Но даже и рукобитье заканчивалось всегда угощением и пением “приличных”, то есть, соответствующих случаю песен. Разговор при сватовстве, как правило, начинался в аллегорической форме: например, об охоте на куницу или о купли продажной телки, ярки. Обычно, родители не спешили с ответом и просили дать им время подумать, обмозговать. Окончательный ответ формировался после второго, и даже третьего захода сватов. Ответ сватам давался в форме приема родителями девицы хлеба-соли. Если хлеб принимался, и родители его разрезали, это означало положительное решение. Чаще всего еще и “ударяли по рукам” над хлебом. Или, помолившись, родители жениха и невесты протягивали через стол друг другу руки, обернутые рушниками, и дотрагивались до хлеба, поздравляя таким образом друг друга с начинанием дела. В южнорусские села от украинцев перекочевал обычай с “гарбузом” (тыквой),  которую дарили сватам в знак отказа. Если решение родителей невесты было отрицательным, находили предлог, не обижающий достоинства сватов; ссылались на молодость девки, недостаток рабочих рук в хозяйстве, плохой урожай и другие весомые причины. В редких случаях, когда невеста в первый раз видела жениха и он ей категорически не нравился, она, убежав в чулан, сбрасывала с себя наряд; это означала, что воле родительской она не уступит и ни за что не пойдет за того, кто не люб. Такое действительно случалось нечасто, ибо сватовству все же предшествовал предварительный сговор молодых.Интересный документ о тяжбе между семьями в связи с отказом от вступления в брак приводится в книге "Русский свадебный ритуал". В 1897 году волостной суд разбирал дело по иску крестьянина села Семеновское Егора Алатырцева к жителю тог же села Андрея Букина за то, что тот сосватал его дочь Надежду за своего сына Сергея, дал за нее "кладки" 5 рублей и 10 мер ржи, и у них между собою было гулянье. Всего же Букину было выдано кроме 5 рублей и ржи: гостинцу деньгами 1 рубль 30 копеек, меду 10 фунтов на 2.50, кумачу 8 аршин на 96 копеек, два пирога на 45 копеек, ведро водки на 5 рублей 70 копеек… ну, и по мелочи, а всего было произведено расходу - 23 рубля 17 копеек (включая отнесенные женихом конфеты на 1 рубль 21 копейку). Надежда Алатырцева между тем от вступления в брак с Сергеем Букиным отказалась. Так же истец требовал возместить "гражданское бесчестье" на 25 рублей. Суд постановил: присудить Андрею Букину возместить ущерб в 23.17, а в возмещении "гражданского бесчестья" отказать.

В заключения сговора разыгрывался иногда обряд “сводов” жениха и невесты (каковыми они с той минуты считались). Подруги невесты становились рядами и прятали между собой молодую. Жених обязан был отыскать ее, вывести из окружения и поцеловать прилюдно. Старшие спрашивали у молодых, нравятся ли они друг другу, те же обычно отвечали: “Как батюшке, как матушке, так и мне”. Потом невесте вручалась рюмка на тарелочке, а жениху - графин с водкой - и все присутствующие подходили “под чарку”, поздравляли молодых. Те же целовались и низко кланялись каждому гостю. Часто невеста раздавала расшитые полотенца родственникам жениха и каждый из одаренных, утерев полотенцем губы у себя и у невесты, целовал девушку. С этих пор и до свадьбы родственники невесты имели право запросто ходить в дом к жениху и дотошно осматривать хозяйство; это называлось “двороглядьем”. В южнорусских селах иногда жених после рукобитья приходил к невесте ночевать, но отношения между ними должны были оставаться целомудренными. На Севере и в центральной России это не дозволялось. В большинстве русских сел Поволжья существовал и обычай посещения жениха подругами невесты. Мотивы посещений могли быть самыми разнообразными: и за рубашкой, которая будет служить меркой для пошива новой, и "за веником", и "за мылом", и "за водой"… Часто девушки брали с собой украшенные лентами деревца (мы еще поговорим об этих "деревцах"…); иногда девушки одевались в наряды "невесты", и такие походы носили веселый, шутовской характер. Любопытно, что девушки пели своеобычные песни, в которых часто повторялись звукосочетания "люли", "лелюшенки" или "лиле". Специалисты говорят, что тем самым поминался славянский бог любви Лель. Посещение дома жениха "скрашивалось" воровством тарелок, ложек и чашек. Выдающийся исследователь русской мифологии Д.К. Зеленин был убежден в том, что обычай воровства основан на первобытных представлениях, согласно которым вещи, предназначенные для свадьбы, должны быть получены необычным способом; в этом случае они менее подвержены колдовским чарам и менее опасны для тех, кто их использует.На Севере практиковался обычай "осмотра невесты". Жених и его родственники осматривали девушку, как товар: со свечей в руках и с дотошным разглядыванием шеи, рук, ушей, глаз; невесте предлагалось пройтись по комнате, чтобы узнать походку. Осмотр, естественно, ничего не решал и делался механически.Много кривотолков ходит насчет приданного ("постели"). В книге "Русский свадебный ритуал" этот вопрос изучен досконально, и (если обратиться конкретно в середине XIX века) полное приданное невесты на самом деле было довольно значительным. Оно включало сундук или лыковый короб ("укладку"), иконы, верхнюю одежду, обувь, головные уборы, белье, скатерти, занавески, полотенца, холсты. И, между прочим, какое-то количество домашнего скота. Естественно, размер приданного зависел от

экономического положения семьи невесты, а денежный эквивалент приданного варьировал от 15 до 100 рублей. Вот точный перечень приданного крестьян Мамадышского уезда Казанской губернии, приведенный Е.Т. Соловьевым в работе "Очерки семейственного права":1. Укладка (сундук). 2. Образ Спасителя и Божьей Матери. 3. Овчинная шуба. 4. Дубленый полушубок. 5. Две пары котов (башмаков). 6. Три ситцевых сарафана. 7. трое ситцевых рукавов под сарафан. 8. Восемь женских рубах. 9. Семь пар женских чулок. 10. Одна кумачная и три ситцевых рубахи для жениха. 11. Войлок или перина для спанья. 12. Четыре перьевые подушки и два одеяла. 13. Три простыни. 14. Три скатерти. 15. Две штуки верхней женской одежды для лета. Это, как отмечает автор, "хорошее приданное", достигающее цены в 75 рублей. Важно, что жених выплачивал "кладку", значительная часть которой поступала в распоряжение невесты. "Кладка" включала в себя не только сумму денег (от 20 до 80 рублей), но и одежду и обувь для невесты и продукты для свадебного стола. Некоторые исследователи склонны видеть в "кладке" выкупную цену за невесту, некий пережиток первобытно-общинных отношений, однако большинство ученых убеждены, что "кладка" - всего лишь выражение материальных отношений между родами, ведь большей ее частью владела невеста, а вовсе не ее родители. Исследователь обыденного гражданского права Д. Азаревич отмечал, что основным началом русского брака была раздельность имущества супругов. "Мужская" и "женская" собственности обеспечивали относительную целостность крестьянского хозяйства и сохранение в его составе поземельной общины.

Князь и княгиня

Просватанная девушка расставалась с привычной жизнью. Ее освобождали от хозяйственных дел, но и в развлечениях сверстниц она уже не принимала участия. Заканчивалась предсвадебная кутерьма, наполненная трудами, девичником. Невесте положено было расстаться “с волей и красотой”.“Не плачется за столом - наплачется за столбом” - гласила поговорка.  В доме с утра собирались девушки, вели невесту в баню, одевали и причесывали ее. Вечером, в окружении подруг, она садилась за стол. На стол перед ней ставили украшенное лентами деревце - как правило, елку или сосну - называемое “девичьей красой”. То, что девичник, состоит из причитаний и плачей - сомнения не вызывает, но многие наблюдателе отмечают, что невеста плачет и причитает с надрывом потому, что... так положено. Иначе, традиционный строй свадьбы будет нарушен. Тем более, что не горюющая невеста может быть не понята. В доме, между тем, вне зависимости от погоды, разжигается очаг.Если северная свадебная традиция изобилует “плачами”, то на юге подобный драматизм в песнях всплывает лишь изредка и на поверхности все равно оказывается игра. Так, после песен и причетов на девичник приезжал жених с товарищами и вечер заканчивался веселым ужином.

Такая присказка ходила: “Со вечера бел заюшка по приволью скачет, со полуночи на блюде лежит...”

Максимум разнообразных обрядовых действий приходился на день, предшествующий свадьбе. Таковые связаны с прощанием невесты с родным очагом, с родительским кровом, с источниками воды. На девичнике невеста должна была подойти к к печи, стать напротив ее чела и отломить он печи кусочек глины. Еще невеста садилась под матицу и обходила родной дом. Трогателен был обряд прощания с родником или колодцем; невеста в сопровождении подруг шла к источнику, взяв с собой краюшку хлеба, который она должна была бросить в воду. Иногда принято было бросать в воду монету. Если жених был из другого села, невеста ходила по лицам родного селения, выходила в поле, за околицу, на перекресток. И кланялась на четыре стороны, заканчивая последний поклон плачем и причитаниями. Накануне свадьбы пекли короваи - круглые большие хлеба, украшенные фигурками из теста. Их число варьировалось от одного до семи, но в большинстве случаев пекли два коровая. Делали их обыкновенно девушки, но делом руководила опытная мастерица-коровайница. Неотъемлемой частью обряда приготовления была баня для невесты. Брачующаяся мылась, а подруги шли (или ехали) к жениху за веником и мылом, а иногда и за дровами. "смывание девичьей красоты" жениховым мылом происходило под причитания подруг и "вой" невесты. Знатоки утверждают, что "банное действо" - пережиток старинного ритуала "сочетания невесты с духом бани, баенником". Невеста как бы приносила в жертву языческому божеству свою девственность, дабу обеспечить себе "плодородие".Исстари повелось, что жениха, будь он даже из холопов, в день свадьбы

величали “князем”, а невесту – “княгиней”. Перед торжеством, согласно древней традиции, им в услужение назначали свадебные чины из родственников и друзей: “тысяцкий”, “дружка” “бояре”, “постельничий” и пр. “Тысяцкий” везде и всюду сопровождал жениха; чаще всего его роль поручалась крестному отцу (крестную мать нарекали "коренной свахой"). “Дружки” созывали гостей, произносили речи, рассылали подарки от имени молодых. “Бояре” составляли коллектив почетных гостей. Чаще всего в одевании невесты принимали участие только подруги, но иногда в этом обряде участвовали отец и брат: первый одевал только сарафан, второй же обувал одну ногу, обычно правую. Наряженная невеста усаживалась у печи и ждала прибытия свадебного поезда. Поезд часто принято называть "храбрым", саму же свадьбу часто именовали… "кашей". В этом значении слово "каша" употребляется еще в Воскресенской летописи (XVI век). По старинному обычаю молодых после ритуального посещения бани обязательно кормили кашей. Характерно, что каша как продукт непосредственно на свадебном пиршестве не употреблялась, ибо было сильно убеждение, что это обязательно повлечет какие-либо неприятности.По-настоящему свадебное действо вели своеобразные “профессионалы”: сваха и “дружка” жениха. Функции дружки чаще всего на разных свадьбах выполнял один и тот же крестьянин, знавший не только весь порядок многодневного ведения свадьбы, но и множество текстов - молитв, шуточных обращений, наговоров, присказок, к тому же способный к импровизации. Так, дружка после благословения брачующихся родителями невесты “отпускал” свадьбу: он налеплял воск на волосы людям и гривы лошадям свадебного поезда и обходил их трижды с иконой - для предотвращения “порчи” жениха и невесты. Но дружка, как тамада на Кавказе, мог управлять лишь действом, проходящим за свадебным столом. Все неожиданности, которых было множество (исчезновение невесты, похищение туфельки и т.д.) возникали как бы спонтанно и вся их прелесть была именно во внезапности. Гости чаще всего ждали этих “приколов”, так как в свадебной игре они оказывались самыми занимательными.Молодым уготавливалась самая пассивная роль. Если пришедшие на свадьбу в течение первого дня усиленно ели и пили, то участие жениха с невестой в трапезе было сведено до минимума. До венчания они не ели вообще. Как знак запрета что-либо есть, их ложки во время обеда переворачивали ручками к центру стола. Кстати, эти ложки потом увозили из дома невесты и хранили в течение всей жизни как “знак любви”. В некоторых местностях до венчания не ели и родители молодых. К тому же молодые (в большей степени это распространялось на невесту) за столом обязаны были молчать. Особенно, нельзя было произносить имя жениха. “Табу” на разговор в некоторых местностях действовало до шести недель, но, как правило, запрет существовал лишь в первый день свадьбы, и то только в общении со свекром и свекровью. Зато "князь и княгиня нареченные" должны были вести себя как подлинные правители и не перед кем кроме родителей не должны были кланяться.

Общий свадебный строй, несмотря на наличие дружки-руководителя, все равно развивался по-своему, как снежная лавина. И по сути каждый мог повлиять на дальнейшее развитие сюжета (даже чужаки, останавливающие свадебный поезд с целью получить выкуп). Кстати, поезжане обязаны были отдавать дорогой всякому встречному равный поклон - даже нищему - во избежание вероятной “порчи”. Но любой из свадебных персонажей  не должен был нарушить кое-каких правил, оберегающих свадьбу от “сглаза”; поэтому поезд старался двигаться со всей возможной быстротой, дабы никакая “зараза” не успела к нему пристать. Свадьба и поныне является, говоря современным языком, интерактивной игрой, в которой участвуют все и каждый может внести свой маленький штрих в развитие сюжета игры. Раскрыть, так сказать, свой творческий потенциал. Поэтому свадьбы так непохожи одна на другую. Правда, только в деталях; общая схема русской свадьбы все-таки соблюдалась, а именно, свадьба разделялась на официальную и неофициальную части.  Первый день свадьбы, в абсолютном большинстве игравшийся в доме невесты, был менее веселым, чем второй день, где действие разворачивалось в доме у жениха. Но могли быть и исключения, когда стол накрывали только в одном доме. Так же нередко практиковалось “раздельное питание”: в первый день за столом сидели только родственники жениха, родня невесты лишь наблюдала за тем, как те наслаждаются приготовленной ими пищей; назавтра все повторялось с точностью до “наоборот”.

Разговоры о том, что якобы старинные русские свадьбы длились по много дней - не более, чем мифы: подобное относилось к великокняжеским

свадьбам. Среди простых людей веселье обычно длилось два дня. К этому, правда, добавлялся еще и третий день, предшествовавший свадьбе, когда родня жениха “выкупала постель” (приданое). Все, что длилось более того - для ленивых и пьяниц.Первый кульминационный момент, относящейся непосредственно к свадьбе - подъезд свадебного поезда к дому невесты. Дружка шел в избу и сообщал родителям "княгини нареченной", о прибытии "князя молодого". Одновременно он хлестал кнутом, как бы "изгоняя ведьмины силы из избы". Обряд выкупа невесты относится, пожалуй, к наиболее сохранившимся в настоящее время. Когда свадебный поезд подкатывает к дому невесты, там его ожидает глубоко эшелонированная оборона. Жениху, чтобы добраться к своей цели, необходимо преодолеть не только физические препоны: впереди его ждет целый ряд испытаний - как на ловкость, так и на сметливость. Хотя - если задумываться - игра получается дикая какая-то! Что это за средневековье такое? Невеста ведь не товар... Если теперь препятствие въезду жениху и его поезда во двор невесты - веселый и забавный обряд, то в древности это была действительная мера предосторожности и защиты от жениха - завоевателя. Даже в наши дни существует два способа “открывания” дверей: выкуп и взятие “крепости” штурмом либо хитростью. Второй способ даже предпочтительнее, так как любой неожиданный поворот сюжета только добавит прелести свадебному действу. Невесту между тем всегда старательно прятали, и участники свадьбы инсценировали ее поиски, которые назывались “поисками ярки”. Естественно, жених с дружками должны были здесь показать свою сообразительность, удаль, а то и коварство. Как под крестом - говорилось в старину - так и под венцом. “Под крестом” - означало: под родительским благословением.  Вроде бы, этот обряд традиционен и ничего занимательного здесь нет, кроме того, что молодые принуждены были стоять на вывороченной овчинной шубе, но в некоторых местностях благословение получало разнообразные продолжения. Так, весьма распространен был обряд с поневой, который проходил примерно так: невеста вскакивала на лавку, в конце которой родная мать (или крестная)  держала поневу, приговаривая: “Сигни, мое дитятко, сигни в свой вечный хомут!”. Отец, кнутом “загонял” дочь на другой край лавки и та, прежде чем прыгнуть в поневу, трижды топала ногой, произнеся: “Хочу сигну, хочу нет...”На Севере практиковался обряд “освещения молодой”. Жених после выкупа, взяв свечу, три раза поворачивал кругом невесту, освещая ее, затем свечу отдавал невесте. Приняв свечку, невеста относила ее родителям, становилась рядом с женихом - и они готовы были отправиться дальше.В свите жениха в день свадьбы не могло быть холостых мужчин. Все холостые товарищи, как правило, не выполняли никаких ритуальных функций, связанных с переездами в церковь и в дом жениха. В время движения свадебного поезда невеста выбрасывала на перекрестке дорог луковицы, взятые в родительском доме, надеясь, что таким способом она

"выбрасывает все слезы, выплаканные перед бракосочетанием". Жених на том же перекрестке выбрасывал все подарки, которые он получал на посиделках от других девиц.

Браки свершаются на…

В какой момент свадьбы жених и невеста становятся мужем или женой? В современных условиях достаточно только проставить печать в паспорта - и вы супруги. Раньше, по всей видимости, знаковым событием оказывался обряд венчания. Так ли?Когда я попытался разобраться в этом, то есть, найти подтверждение, казалось бы, очевидному, в итоге не только натолкнулся на непредвиденную преграду, но и запутался окончательно. Взять странный обычай “похищения невесты”, который бытует и поныне (пусть и  в шутливой форме). Про “умыкание девиц у воды” рассказывается еще в древних летописях. Такие “кавказские” традиции похищения невест существовали и у русских, причем, в относительно недавнее время (свадьбы с похищением называли “воровскими”). Вот, к примеру, архивный материал, относящийся к началу XIX века:“...В июне 1815 года в селе Лесной Кочетовке Темниковского уезда Тамбовской губернии у крестьянина Ефима Михалева гостила замужняя дочь Екатерина. 29-го числа она пошла домой в село Сияли. С нею было  пять девушек-сестер, в том числе младшая сестра Пелагея. Отошли они от Кочетовки не более полуверсты, как вдруг из лесу выбежало пять человек крестьян и между ними крестьянин В.Парфенов, давно уже безуспешно хлопотавший о женитьбе на Пелагее. Бросившись на нее, он закричал: “Тебя-то мне и надобно!” С этими словами он ухватил ее за волосы и потащил в лес. Женщины подняли крик и напрасно старались освободить Пелагею. В слезах они возвратились в Кочетовку и объявили о случившемся сперва отцу, а потом всему сельскому миру. Старики распорядились погоней за похитителями; но их и след простыл. Только 3-го июля отец узнал, что дочь его похитители возили по разным селам для венчания с В.Парфеновым; но духовенство отказывалось венчать их, потому что Пелагея упорно выражала свое нежелание идти замуж за Парфенова. Так как Пелагея кричала и билась, то ее привязали волосами к телеге. Похитители отыскали дьякона, который насильно разжал ей рот и влил туда какую-то жидкость, от которой она впала в беспамятство, в каком положении и была обвенчана...”А в некоторых местностях существовало неписаное правило, согласно которому за похитителем гнались только до сельской межи. Переступив межу, вор мог спокойно остановиться и вступить в переговоры с родственниками. Как говорится, “спрячьте ее за высоким забором...”Взять святое: таинство венчания. Казалось бы, что может быть явенее? Ну, как не вспомнить Машу из пушкинской повести “Дубровский”. Цитирую:“ - Поздно - я обвенчана, я жена князя Верейского. - Что вы говорите, - закричал с отчаяния Дубровский, - нет, вы не жена его, вы были

приневолены, вы никогда не могли согласиться... - Я согласилась, я дала клятву, - возразила она с твердостию, - князь мой муж, прикажите освободить его, и оставьте меня с ним…”

В жизни, в практике русского брака все перепутано. В некоторых случаях венчание происходило в первый день свадьбы, в воскресенье. Нередко венчаться принято было в пятницу, перед свадьбой; это было присуще южнорусским областям. При таком варианте повенчавшиеся, но не сыгравшие свадьбы не считались супругами и не допускались к совместной жизни. Чаще же всего венчанию предшествовала свадьба в доме невесты, а свадьба в доме жениха происходила после венчания. На Севере России жених и невеста признавались супругами только после свадебного пира, хотя там принято было более раннее венчание. По северному обычаю свадьбы в основном устраивались зимой, венчались же молодые осенью. Промежуток же времени между венчанием и свадьбой принято было называть “девичником”. Среди целого легиона святых, так или иначе могущих оберегать брачующихся, народная молва выделяла Козьму и Демьяна. Люди верили этим Божиим кузнецам, и в свадебных песнях просили не только благословить молодых, но и соединить их “неразрывной цепью” (примерный образчик песни: “...О святой Кузьма-Демьян, приходи на свадьбу к нам, с своим святым кузлом, и скуй ты нам свадебку крепко-крепко-накрепко...”) Долгое время в России сохранялся обряд окликания Кузьмы-Демьяна, без которых, как считали, не зачнется свадьба. Он сопровождался “столбовым” обрядом: зачинающий (дружка) лез на столб - брус, идущий от угла печи к

стене. Он брал при этом специально запеченные хлебы и, ударяя ими друг об друга, зачинал свадьбу вышеприведенным окликанием Кузьмы-Демьяна.Первый день свадьбы не был таким веселым по сравнению со вторым, но зато он был скрашен целым букетом магических обрядов. К таковым относился и обряд “сведения” жениха и невесты. В “пьесе о соединении” это могло бы быть кульминационным моментом. Но свадьба, как мы уже отмечали, больше игра, чем пьеса, поэтому обряд “сведения” теряется среди череды других обрядов. Свершалось “сведение” обычно перед венчанием и проходил в общих чертах в форме трехкратного движения жениха и невесты по кругу. Перед этим дружка подводил жениха и невесту друг к другу и соединял их руки полотенцем. В середине круга (посреди избы, под матицей) ставили два ведра, наполненные квасом (молодые трижды переливали квас из одного ведра в другое), в другом варианте сам дружка, взяв жениха и невесту за правые руки, обводил их трижды вокруг себя “посолонь” (т.е. по солнцу), а  в некоторых селениях мать невесты обводила молодых вокруг поставленной во дворе квашни. Вариантов обряда “сведения” множество и многие исследователи склоняются к тому, что этот обряд является сильно видоизмененным элементом архаичного, дохристианского обряда бракосочетания. Но это еще не все. В России широко распространен был еще обряд “повивания”. “Расплетайся, трубчата коса - рассыпайтесь, русы волосы!” - так говорили перед началом исполнения обряда. Невеста обычно ехала к венцу с распущенными волосами , после же венчания, часто даже в притворе церкви или в сторожке, совершался этот обряд, который заключался в заплетании волос “по-бабьи”, то есть, в две косы, и одевании головного убора замужней женщины (в разных местностях он назывался по-своему). Для счастья в каждую косу вплетали по пеньковой пряди. С той минуты показать волосы считалось для молодой неприличным. “Повивание” происходило в промежутке между венчанием и первой брачной ночью, именно после этого обряда, а не наутро следующего дня, девушка в глазах окружающих становилась женщиной. Во время венчания присутствовал еще один почти незаметный “актик”: невеста доставала ленту из волос и вкладывала в церковное Евангелие. Ленточка, как и свадебное дерево, носила название: “девичья краса” и служила знаком невинности. Интересно, что если невеста не была уже целомудренна, несмотря на усиленное внимание окружающих, она не должна была класть в книгу “девичью красу”, так как это считалось страшным грехом. Полагали, что если невеста соврет, за этим последуют многие несчастья. Среди крестьян ходили рассказы про то, как молодые жены, все больные и разбитые, приходили к священникам “выкупать свою красоту из Евангелия”. Венцом грех не прикрыть..."Девичьей красой" называлось еще и украшенное лентами деревце - елочка или сосенка зимой или березка летом. Часто "девичью красу" символизировала ветка репея, которую подвешивали к потолку. В день свадьба жених или его дружка выкупали "красу" и старались разорвать

деревце или ветку на части, в то время как подруги невесты защищали этот символ.Существовал, кстати, еще один обычай: во время одевания невесты к венцу ее должны были посадить на хлебную дежу (квашню). Если девушка была “нечестна”, сесть для нее считалось грехом. Нарушение “табу” так же чревато было тяжкой карой.

Клубничка

Широко распространен был обычай осыпания молодых при встрече хмелем, овсом, рожью, а то и луковой шелухой. При вступлении в дом жениха молодая стремилась ступить на порог первой, да еще и топнуть ногой. При этом невеста, взглянув на матицу, произносила: "Будьте все овцы - а я волк!" Смысл этого обряда, думается, объяснять не надо… Непосредственно "свадебным" назывался первый стол в доме жениха. Молодые сидели, не принимая участия в пиршестве, а вскоре их уводили в уединенное место. Молодая снимала подвенечный наряд и надевала другой. В это время накрывали второй стол, называемый "горним". Именно с него молодые уходили для совершения "постельного обряда".Настало время поговорить о самом деликатном. Постараюсь остаться корректным. Дело в том, что на тему первого сексуального контакта жениха и невесты в старинной свадьбе существует много спекуляций и вопрос сильно запутан. Хотелось бы внести ясность. Хотя бы относительную.Как всегда, одинаково в разных уголках России не было. В большинстве случаев молодых отводили в брачную постель вслед за «посадом» их в передний угол на овчину в случае исполнения обряда «повивания». Постель до этого специально готовили в амбаре, в клети или в чулане. На брачное ложе вначале ложились супруги, долгое время живущие в счастье и в согласии. Это называлось: «обогреть постель». Повторю, что перед этим молодые ничего не ели, кроме, разве, курицы. Жена в знак покорности мужу должна была снять с него сапоги, а выпавшую из одного из сапог серебряную монету (оберег жениха) брала себе. Довольно часто в сапог клалась плеть и, когда она выпадала, жених три раза слегка ударял ей суженую. Сваха одевала на молодую чистую рубаху.

Новобрачных оставляли одних, и приходили «поднимать» их либо вечером, либо следующим утром. Как правило, все это время свадебный пир продолжался и, пересыпая солеными шутками, гости ждали «результата».  Результатом должна была стать констатация девственности (или наоборот) невесты. В Южной России (и то только там где сильно было влияние украинской культуры) сваха, после освидетельствования, с рубашкой новобрачной плясала по лавкам и била все, что попадалось ей под руку. Гости тоже «головой в грязь не ударялись»: с неистовыми плясками, они разбивали посуду и даже окна (к тому времени алкоголь окончательно овладевал гуляющими). Над домом жениха между тем вывешивали красный платок, либо ставили на улице бутыль с красным вином или с квасом. Часто

целая процессия с «красным флагом» направлялась к родителям невесты. Если «анализ девственности» давал отрицательный результат, то есть молодая оказывалась «нечестной», ее ждали издевательства, но, замечу, полушутливые. Известно, что «показатель девственности» не всегда может проявить себя, так что родственники невесты прибегали к маленьким хитростям вроде припрятывания до времени небольшой емкости с животной кровью. Повторю: испытание невесты не было настолько серьезным, как некоторые думают. Это, скорее, являлось частью веселой свадебной игры.Кстати, считалось, что «монах на свадьбе зловещ для молодых». «Чернец и черница всякую свадьбу портят». И это понятно, ведь в слишком разных плоскостях находились церковные и жизненные представления о правилах соединения мужчины и женщины.

Но времена менялись – и цивилизация постепенно проникала и в самые глубинные уголки. Со временем постельный обряд отделился от общего свадебного строя и, как правило, молодых отводили на брачную постель уже после свадебного пира. В нынешнее время, как Вы сами понимаете, постельный обряд вообще потерял свою злободневность. О целомудрии новобрачной старались оповещать и более мягкими способами. Для этого использовалась специальная атрибутика. По одному из западнорусских обычаев жених после постельного обряда (вечером или наутро) отправлялся к теще и по цвету косынки, привязанной к дуге лошади, родственники невесты могли судить о том, с чем он пришел: «с поклоном» или «с обидой». Красный свет означал невинность; в противном случае - либо на дуге ничего не было, либо к дуге была повязана голубая косынка. В

селах Приуралья дом с «честной» невестой украшали белыми полотенцами и скатертями - но с красными узорами. У донских казаков всем гостям наутро второго дня свашки невесты прикалывали гроздья калины.По общепринятой традиции, теща подавала приехавшему зятю яичницу и по тому, каким способом он начинал ее есть, судили, целомудренна ли новобрачная (если жених начинал перемешивать яичницу, или вырезал в ней круглое отверстие, - все догадывались об отрицательном результате). Во времена, наиболее приближенные нам, «отрицательных» результатов уже не отмечалось и любая невеста автоматически признавалась девственницей. А это означает, что обычай определения «честности» молодой преобразился в чисто формальное действо. На Русском Севере, замечу, невеста со стародавних времен была избавлена от, в сущности, грубой и унизительной процедуры проверки. Но молодая могла сама, посредством определенных обрядовых действий, сообщить о своем «честно-похвальном девичестве». Во время причитаний при расплетении косы невеста с гордостью заявляла о своем праве прикрепить свою «дивью красу» (в данном случае это название носила лента) к иконе. Сохранилась еще такая обрядовая песня: «...Я возьму да дивью красу, я снесу да Миколе святителю, я повешу дивью красу, да на Пресвятую Богородицу. Придут люди добрые, они Богу молитися, дивьей красе дивитеся; она честно изношена, она к месту приложена...»Некогда (но очень и очень давно) на Руси существовало право первой брачной ночи. Обряд назывался «куничным» и заключался он в плате «натурой» либо первому в роде, либо лицу, выражавшему власть религиозную (жрецу), либо административному владыке (старшине). Новобрачная должна была провести первую брачную ночь с главным местным авторитетом. Отмечу, что это право существовало одновременно во всей средневековой Европе, славянские племена не являлись здесь исключением. В этом направлении революцию совершила княгиня Ольга, освободив новобрачную от обязанности проводить первую брачную ночь с князем или с тем, на чьей земле она жила. Ольга установила налог на девственную непорочность новобрачной «по черной куни», который жених платил в пользу князя. Впоследствии этот сбор был обращен в денежный и вплоть дл XVIII столетия он назывался «куничным». Помещики со свадеб должны были брать деньгами (к великому сожалению, еще и в XIX веке господа со своими крепостными крестьянами, вопреки законам, иногда поступали более варварски, чем даже их далекие предки).

Свадебная курица

По крестьянской традиции, человек, случайно попавший в дом, где происходила свадьба, становился таким же ее участником, как и все приглашенные. Более того, если какой-нибудь странник или прохожий попадал на свадьбу, то его угощали “как хорошего гостя и появление его считали хорошим предзнаменованием для будущей жизни молодых”.

Второй день свадьбы являет собой настоящий карнавал, ведь он совершенно неограничен в форме и расположен к беззаботному веселью. Хождение ряженых, пропажа невесты, игры - все это непрерывной чередой сменяет друг друга. Например, в середине XIX века наблюдатель из Ядринского уезда Казанской губернии сообщает: "…на другой день свадьбы все пирующие тут мужчины и женщины переряжаются как можно отвратительней и смешнее, и, взяв с собою заслонки, горшки, метлы, веники и т.п., на лошадях или пешком, с шумом и бряком ездят или ходят по улицам, заходя беспрестанно то к молодым, то к родителям молодой…"Есть, правда, вещи, кажущиеся неясными. Например, несение в дом жениха живой курицы, обвязанную цветастыми бантиками. С разукрашенной курицей пляшут, дурачатся, а после родственники жениха обязаны ее выкупить. Впоследствии этой курицей кормят молодых перед постельным обрядом. Курица воспринималась как символ плодородия и обновления жизни и ее подавали молодым в опочивальню даже на княжеских свадьбах. Кроме курицы, молодым подавали еще и молоко, причем, с одной ложкой, которой они вкушали молоко по три раза, остальное молоко “дохлебывал” дружка жениха. Молоку приписывали способность влиять на здоровье и красоту будущих детей, а так же на нравственные качества. Иногда в “постельный” рацион включались белый хлеб и яичница. Важно отметить, что женский свадебный головной убор кокошник тоже связан… с курицей. "Кокошь" в древней Руси - это и была курица. Практически во всех уголках России придерживались обычая сажать молодых в день свадьбы на вывороченную овечью шерсть. В незапамятные времена шкура эта должна была принадлежать только что убитому животному, сейчас же (кое-где овчина жениху и невесте подстилается до сих пор) достаточно лишь тулупа. Использование овчины объясняют по-разному. Говорилось: “Шуба тепла и мохната - жить вам тепло и богато”. Обычно любопытствующим использование овчины объясняли тем, что вывернутая шерсть наделяет здоровьем и богатством, иные намекали на желание свекрови “напугать” невестку, а кое-кто твердил о предполагаемом чадородии. Кто читает книгу внимательно, наверняка не пропустил главу про архетип «облако»: там смысл «шубных» обрядов объяснен досконально.

О жертвоприношении славянами птиц рассказывали древние авторы (Прокопий, Диакон, Ибн-Фадлан).  Даже на княжеских и боярских свадьбах молодым в опочивальню подавали “куря вечерное”; жених разрезал жаренную курицу и первую отрубленную ногу или крыло бросал позади себя, другую же съедал сам. Иногда жених с невестой вместе разрывали жареную курицу в подклети, приговаривая: “Скверно, еже несть мочно и писанию вдати...” Обязательным для молодых было посещение утром, на второй день свадьбы, обрядовой бани. Молодых препровождают в натопленную свахой и дружками баню шумно, при громе всяких побрякушек. В некоторых селах было принято "трепать рубашку" новобрачной, а участники свадьбы,

преимущественно женщины, мазались сажей, как бы давая знак, что и им "неплохо попариться бы" вместе с молодыми.  Перед молодыми еще и разметали дорогу. Вообще невесте во время свадебного действа нередко приходится прибегать к обыкновенному венику. Она, как правило, тщательно выметает дом жениха, а иногда и свекровь метет дорогу перед молодыми, когда они входят домой. Все это делается потому, что слово “сор” почти тождественно слову “ссора”. Сор делался символом семейных неудовольствий и раздоров, “ссор”. Даже такая маленькая деталька была направлена к тому, чтобы брак был по возможности крепким и, простите за банальность, счастливым.

Нарушение "банного" обычая могло сильно взбудоражить общественное мнение. Когда Великий Литовский князь Александр, женившись на московской княжне Елене Ивановне в 1499 году, не пожелал идти в баню, бывшие при новобрачной московские бояре “ему то являли да и речь говорили”. Баню, в которой мылись новобрачные, обыкновенно украшали цветами и усыпали благовонными травами. И в недавнее время “брачную” баню любили увешивать “вичками” (маленькими березовыми веничками) и цветными лентами. В бане для брачующихся на каменку лили мед, бросали хмель и зерновой хлеб, “чтобы молодым жить в меду и богато”. Именно в бане, на полке, невеста могла впервые произнести имя жениха, причем, делала она это громко: до того это было ей запрещено. На Севере, к тому же невесту мыли льном, из которого потом делали “гашники” - шнурки,

вдеваемые в исподнее мужское платье. Получался такой своеобразный оберег. Многие считали, что только из бани молодые выходят мужем и женой. Но, как было уже отмечено выше, и они ошибались…Во время мытья молодых баню нередко окружала толпа любопытствующей молодежи. Парни забрасывали окна бани снежками, пытались заглянуть внутрь, вели нескромные разговоры, сквернословили, пели неприличные частушки. Однако сакральная сущность бани в данном случае была важна: это очистительный обряд, приобщение молодой к домашним культам семьи жениха. Жених в обязательном порядке посещал тещу, причем невесту брал он с собой далеко не всегда. Теща угощала зятя и дружков блинами и яичницей, причесывала голову зятя и мазала ее… маслом. Считалось, что "помазанным" он будет сильнее любить дочь. Зять, поев, разбивал тарелку из-под блинов, горшок из-под масла и плошку из-под яичницы о матицу. Исследователи видят в этом действе пережиток клятвы, которую новобрачный давал духам жениного дома. Кстати, если невеста оказывалась "нечестной", посуда о матицу не разбивалась. В конце обряда всем подавался "разгонный пирог", дававший знак, что гуляние в доме невесты завершено. "Разгонный пирог" подавался и в доме жениха. Его пекли перед свадьбой, и он стоял нетронутым в течение всего свадебного цикла. Итак, драматургическое действо подходило к концу. Родня жениха в его доме била горшками в дверь избы - “выгоняли сватов”. Часто гостей выметали метлами. После прощального обеда “тушили” свадьбу: две венчальные свечи гасили. Иногда - в стаканах с водкой. Часто дружка забивал у порога дома кол (в прямом смысле). Этому обычаю следуют на Юге и сейчас; только кол забивает отец невесты - и то в том случае, если замуж выходит последняя из его дочерей. Последний стол накрывали обычно через неделю или на Масленицу и это гулянье называли “отводами” (“отводинами”, “обнедельками”). На Масленицу, в Прощеное воскресенье, принято "целовать молодушек"; подгулявшие мужики и молодежь запрягали лошадей и объезжали всех молодушек, живших замужем первый год. По правилу молодая должна была встретить прибывших, каждому поднести по ковшу пива и трижды с ним поцеловаться. Бывшие товарищи новобрачных вываливали его в снегу - "чтобы дети рождались белыми".Уже после свадьбы деревенские женщины приглашали молодуху на “обсидки”, то есть принимали ее в свою компанию. В течение года (он назывался "годом молодушки"), по большим праздникам молодожены посещали родителей невесты и семьи других родственников, которые были гостями ни их свадьбе. В некоторых селениях "год молодушки" мог быть и продлен еще на год - в случае, если первым рождался сын. Послепасхальное "Фоминое" воскресенье называлось еще "выкликальным" или "вьюношником"; выполнялся в этот день обряд "окликания молодых", когда мужчины всех возрастов ходили по домам, в которых жили молодые и "обсиживали" заранее приготовленные во дворах столы. "Вьюношники" (так называли обходящих) обращались к хозяину с песней:

«Благослови, сударь-хозяин на двор взойти!Вьюница-молодица, мы не воры, идем, не разбойники,Вьюница-молодица, мы добрые люди-окликальщики,Окликальщики-запевальщики!..»

Угостясь пивом-вином, "вьюношники" шли к двору, где жили молодые. В большом селе такое посещение могло затянуться заполночь… В некоторых селениях молодых "окликали" дети или женщины: их угощали сладостями. Автор многотомного труда "Быт русского народа" (1848 год) А.В. Терещенко был убежден, что окликание - завершающий обряд русского брачного ритуала, после которого молодого называют "мужиком" (мужем), а молодую - "бабой" (женой)."Вьюношники", окликая молодых "на миру", при всех, утверждали молодоженов в глазах сельского общества в их новом социальном статусе.На Русском Севере на годовщину молодых приходили чествовать; и только тогда - да и то при условии рождения первенца - они признавались законными  супругами. То есть, “пьеса о соединении” на самом деле значительно растягивалась во времени, а финала у нее как бы и не было: его “проглатывала” сама жизнь. Каждый обряд, каждое магическое действо в свадьбе было одинаково значимым, и при отсутствии единственного элемента все “ломалось”, разваливалось, казалось неполноценным, натянутым. Для чего эдакая сложнейшая система обрядов? Все просто: для закрепления! После прохождения всех этих "кругов" вряд ли возникнет мысль о разрыве отношений… По крайней мере, в ближайшие пять лет. Ну, а дальше… свыкнется-слюбится!

Отвлечение десятое. Озеро

Европейскую Россию принято делить на «Черноземье» и «Нечерноземье». Неужели - подумал я однажды - такое «романтичное» разграничение существовало всегда? Стал разбираться и понял, что очень даже не всегда. То есть, до советских времен никакого размежевания по признаку плодородности земель на было: просто, была Россия. Но недавно я наткнулся на одно столетней давности многотомное издание: «Описание России». И - представьте себе - том, посвященный нашей территории, расположенной севернее Москвы, назывался: «Озерный край». Приглядевшись к современной карте, я действительно обнаружил, что весь Север буквально испещрен голубыми пятнами и пятнышками. Начиная с озер Неро, Селигер, Жижица, Себеж - их тысячи и тысячи! Значит, жить мне довелось в «Озерном краю»...Затертая поэтическая метафора обозначает озера, как «глаза земли». Они действительно похожи на очи гигантских животных (предками нашими Земля виделась как живое существо). Даже в географии нашей можно найти отголосок такого представления; многие озера носят названия: «Турово», «Воловье», «Тур-озеро» и т.п. То есть, имена эти произошли от древнейшего мнения о том, что озеро - глаз Великого Быка (ну, как еще в древности могли объяснить различные явления, исходящие из земли?). Самая банальная лужа стала совсем недавно называться «лужей» (первоначально слово «лужа» обозначало «болото»). Когда-то они назывались «глазник» или «глазик». Здесь, в сущности и доказывать ничего не надо - достаточно лишь взглянуть в отражающую небо гладь. Каждый ребенок, не сомневаясь, скажет вам, что там, под водой - таится жизнь. В существовании потаенной озерной жизни были уверены и наши предки. Взять, к примеру, былину про купца Садко. Пришел сей молодец однажды к Ильмень-озеру стал играть в «гусельки яровчаты». Царь морской растрогался и посулил ему в награду клад, три «Рыбы - золотые перья», на которые можно было купить все богатства Новгородские. А один раз артельщики так вообще принесли Садко в жертву Ильмень-озеру, дабы продолжить застопорившееся плавание. Пришлось несчастному, дабы спастись, жениться на одной из дочерей Царя морского.Отголосок древнего верования я нашел в современной жизни рыбаков Белого озера, что в Вологодской области. Белое озеро зовется таковым отнюдь не за свои непререкаемые красоты. Дело в том, что спокойная бирюзовая гладь может в считанные минуты взбелениться языками волн, которые с глубины поднимают молочного цвета ил. Я и сам попал однажды в такую «неприятную» ситуацию. Мотор нашей лодки заглох. Володя (рыбак) стал

ковыряться в нем, в то время как я при помощи весел пытался балансировать так, чтобы ни в коем случае не встать кормой или боком к волне. Работали молчаливо, но чувствовалась нервозность - коварные волны таки переплескивались через низенький борт. Когда мотор, наконец, затарахтел, воды набралось уже пол-лодки.

На Белоозере считается, что каждый год оно должно кого-то «забрать». И в ту путину только из одного рыбачьего села Маэкса «ушли» трое: один пропал без вести, уйдя в озеро проверять сети, один по пьяни свалился с баржи, под третьим проломился слабенький весенний лед. Удивительно, но люди восприняли это спокойно, как должное. Озеру нужны жертвы. «Перетряхивать» сети - «курляндки», в которые ловится знаменитый Белозерский снеток, приходилось дотемна. В сумерки озеро было особенно великолепно (и, что главное, к вечеру всегда стихал ветер и воцарялся абсолютный покой). Какое удовольствие было наблюдать, как заря медленно погасает в молочной бирюзе, с появлением первых звезд берега как бы растворяются и озеро будто сливается с небом... Или небо сливается с озером? Одно только мешало сосредоточиться: почему-то я думал, что некий неписаный закон запрещал... справлять в озеро малую нужду. Я думал, озеро от этого «оскорбится». Или рыбаки оскорбятся (в путину рыбаки слишком нервозны, особенно, когда снеток плохо идет). А пребывать в судне приходилось часами. И, когда пожилой рыбак заметил, что мне уже невтерпеж, он с ухмылкой буркнул: «Можно...» И сам, чтобы мне не было стыдно, продемонстрировал, как это удобнее сделать из маленькой лодки...В «Озерном краю» есть водоем, сакральное значение которого настолько велико, что все легенды о русских озерах не перетянут одного только сказания об одном единственном озере. Озеро расположено на востоке Нижегородской области, в бассейне реки Керженец и носит название

«Светлояр». В древней летописи («Китежский летописец») повествуется о том, как Батыевы полчища, придя на русскую землю, окружили город Большой Китеж и хотели его захватить. Но Бог не допустил этого - город скрылся под водой озера и стал невидимым. И поныне город можно увидеть. Проблема в том, что видим он бывает только очам праведников, да и то при исполнении определенного обряда. Для того, чтобы видение пришло, необходимо три раза проползти на коленях вокруг озера. И ползают. Даже в наше время. Когда какая-нибудь простая старушка свершает свой тихий подвиг, обвязав колени тряпками (чтобы они не стесались в кровь), она впадает в некий экстаз, близкий к религиозному. Она ничего вокруг не замечает - даже мальчишки, шаля, могут прокатиться на ней «верхом» - и в определенный момент видение действительно приходит... С храмами в воде и тихим колокольным звоном. Естественно, рассказываю я со слов тех, кто «видел», но склонен им верить: пожилым, кажется, врать не за чем.

Озеро Светлояр по форме представляет собой неравнобедренный треугольник размером 300 на 700 метров, но, если учесть тростниковые наросты по берегам, общий периметр его составит не менее 2 километров. Помножьте еще на три: представляете каково проползти 6 километров! Светлояр - место преткновения разнообразных медиумов и экстрасенсов (особенно сейчас, в смутные времена). Паранормальные ученые выдумали сотни самых «чумовых» теорий: здесь уже нашли и «первородину человечества», и «реликтовый космодром», и чёрт его знает что еще. Мы же поговорим о реалиях. Археологи действительно нашли в 1959 году остатки города XIII века. Но не у озера, а в сорока километрах от него. Как минимум, легенда подтверждается (будьте уверены, в географии летописи точны и в данном регионе упоминался только Большой Китеж). Миф о «бездонности» озера развеян: оно обмерено и имеет максимальную глубину 28 метров. А вот вода действительно уникальна. Процент содержания ионов серебра в ней рекордно высок, и, как следствие, она не портится и всегда прозрачна. К тому же песок, лежащий на дне озера, работает, как фильтр. И еще: любую брошенную вещь (камень, бутылку и проч.) озеро на следующий день «вернет», то есть вынесет со дна на берег.Интересно само название. Озеро еще называют «Светлый Яр». В честь светлого славянского бога Ярилы. Ярилины празднества случаются здесь и в наши дни, правда, в несколько трансформированном виде. Между прочим, у Светлояра поспешили «отметится» многие из русских писателей и мыслителей. Так, Михаил Пришвин заметил: «В этой точке на Светлом озере сходятся великие крайности русского духа. Это настоящий христианский антихрист...» Как это – что за парадокс? Вот я, побывав там на празднике, понял... Андрей Мельников-Печерский в середине XIX века про озеро писал так: «... Собирались сюда русские люди старые свои праздники праздновать, чествовать светлого Бога Ярилу. В «Навий день», на Радуницу, справляли здесь «оклички» покойников; здесь водили ночные хороводы Красной горки; здесь величали Микулу Селяниновича, и на другой день его праздника

справляли именины Сырой Земли и водили хороводы Зилотовы; здесь в светлых струях Светлого Яра крестили кукушек, кумились, завивали семицкие венки; здесь справляли Зеленые святки, и с торжеством зажигались купальские костры в честь отходящего от земли бога жизни и света, великого Яра...» То есть Светлояр был местом языческих требищ. Во времена христианизации боголюбивые старцы стали являться к озеру с крестами, иконами и книгами. Постепенно родилась легенда (но какая красивая!) про невидимый град Божиих святых, Великий Китеж. Но не можем мы, грешные, узреть красоты его, понеже осквернится место делами бесовскими.  Народу, приходившему справлять Ярилины праздники, стали читать Псалтырь и петь каноны. И на тех келейных сходбищах иные огни затеплились...В наши дни в день Аграфены Купальницы у озера собирается до нескольких тысяч человек. Здесь можно увидеть такое смешение верований и заблуждений, что волосы дыбом встанут! После Крестного хода вокруг Светлояра с иконой Владимирской Божией матери на холмах зажигают купальские костры. И начинается ночное действо с прыганием через огонь и ритуальными купаниями. А еще у озера я встречал последователей различных восточных сект зачем-то сюда приехавших (кришнаитов, рериховцев и т.п.). И каждым что-то было надо... Преследовало довольно неприятное ощущение Вавилонского столпотворения. И, замечу, все эти «духовно блуждающие» люди полностью были задавлены... простыми обывателями. Потому что подавляющая масса приехавших к Светлояру прибыла сюда только лишь за тем, чтобы использовать очередной повод выпить, расслабиться, отдохнуть.И озеро мне представилось неким зеркалом, отражающим того, кто хочет в него взглянуть. Только взглянуть туда отваживаются немногие...

11. Жалость и страсть

Мы очень мало знаем про отношения между полами в России до эпохи Петра Великого. Может показаться смешным, но источник, наиболее подробно освещающий “половой” вопрос – “Домострой”. Если учесть, что “Домострой” – прежде всего руководство, идеал, созданный талантом “белого” священника Сильвестра, можно констатировать: о любви между мужчиной и женщиной в русском средневековье мы не знаем почти ничего. "...Мы, русские порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам, остающимся без разрешения. Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают ее розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу любовь роковыми вопросами, и притом выбираем из них самые неинтересные. В Москве, когда я еще был студентом, у меня была подруга жизни, милая дама, которая всякий раз, когда я держал ее в объятиях, думала о том, сколько я буду выдавать ей в месяц и почем теперь говядина за фунт. Так и мы, когда любим, то не перестаем задавать себе вопросы: честно это или не честно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь и так далее. Хорошо это или нет, я не знаю, но что это мешает, не удовлетворяет, раздражает - это я знаю..."Это из рассказа Чехова “О любви” (1898 год). На мой взгляд, больше и точнее не скажешь, если говорить об отношении полов среди русских. Но хочется поискать иные мнения.В русском любовном словаре много неисследованного, неясного. Даже если убрать в сторону русский мат, такие слова как “соитие”, “свидание”, “ухаживание”, “обладание”, - содержат в себе как явные, так и тайные смыслы. Взять хотя бы этимологию слова “поцелуй”. Даль в своем словаре связывает поцелуй с желанием “целости лобзаемого”, стремлением двух слиться воедино. А вот “лобзать” - это значит “льстить”, “облизывать”, “заискивать”. Язык не знает компромиссов, и, если поцелуй подразумевает слияние, значит, это только слияние и не более того. “Целовальник” в старой Руси (сборщик подати либо продавец водки в кабаке) назывался так потому, что он клялся в верности Государю и закону, “целовал крест”. Слияние воедино - древнейший идеал, который еще в античности выразился в мифе об андрогинах (якобы придуманном Платоном). Если обраться к бытию русского средневекового общества, когда разрыв между Европой и Россией, был настолько велик, что иностранцы у нас, как правило, ужасались при познании некоторых сторон нашей жизни. Вот рассказ Сигизмунда Герберштейна из “Записок о Московии” (около 1526 года):"...В Московии есть один немец, кузнец по имени Иордан, который женился на русской. Поживши несколько времени с мужем, жена однажды сказала ему ласково: “Почему ты, дражайший супруг, не любишь меня?” Муж отвечал: “Напротив того, очень я люблю тебя”. - “Я еще не имею, - сказала

она, - знаков твоей любви”. Муж спрашивал, каких знаков хочет она? Жена отвечала: “Ты никогда меня не бил”. - “По правде, побои не казались мне знаками любви, - сказал муж, но, однако, и с этой стороны я буду исправен”. И таким образом, немного спустя он ее жестоко побил и признавался мне, что после этого жена стала любить его гораздо больше. Это он повторял потом очень часто и, наконец, в нашу бытность в Москве, сломил ей шею и колени..."

Что это - анекдот или обычная практика того времени? Тот же Герберштейн отмечал, что любовь супругов в Московии “по большей части холодна, преимущественно у благородных и знатных, потому что они женятся на девушках, которых прежде никогда не видали, а потом, занятые службой у

князя, принуждены оставлять их, оскверняя себя гнусным распутством на стороне”. Вот именно, что речь идет только о “благородных и знатных”! И о каком чувстве может идти речь, если, по наблюдению иностранцев, возраст девицы, вступающей в брак (имеются в виду высшие классы русского общества) варьировался между 10 и 13 годами, юноши - между 12 и 15... Как было сказано ранее, возраст брачующихся был все же иным, иностранцы допускали гиперболу, но дыма без огня все же не бывает. Впрочем, как подсказывает неписанная наука любви, огонь без дыма случается, и в нем сгорает много всего, оставляя пепел.Адам Олеарий (около 1636 года) в своих мемуарах рисует несколько иную картину:"Если (между мужем и женой) у них часто возникают недовольства и драки, то причиною являются иногда непристойные и бранные слова. Иногда же причиной является то, что жены напиваются чаще мужей или же навлекаю на себя подозрительность мужа чрезмерною любезностью к чужим мужьям и парням... Чтобы, однако, русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, а в отсутствии их - нелюбовь и нерасположение мужей к себе, как об этом сообщают некоторые писатели по “русской хронике” Петрея (а Петрей заимствовал, несомненно, из Герберштейна – Г.М.), - этого мне не привелось узнать, да и не могу я себе представить, чтобы они любили то, чего отвращается природа и всякая тварь, и чтобы считали за признак любви то, что является знаком гнева и вражды... Прелюбодеяние у них не наказывается смертью, да и не именуется у них прелюбодеянием, а просто блудом, если женатый пробудет ночь с женой другого. Прелюбодеем называют они лишь того, кто вступает в брак с чужою женою.Если женщиною, состоящей в браке, совершен будет блуд, и она будет обвинена и уличена, то ей за это полагается наказание кнутом. Виновная должна несколько дней провести в монастыре, питаясь водою и хлебом, затем ее вновь отсылают домой, где вторично ее бьет кнутом хозяин дома за запущенную дома работу.Если супруга надоедят друг другу и не могут более жить в мире и согласии, то исходом их затруднения является то, что один из супругов отправляется в монастырь. Если так поступает муж, оставляя, в честь Божию, свою жену, а жена его получит другого мужа, то первый может быть посвящен в попы, даже если он раньше был сапожником или портным. Мужу также предоставляется, если жена оказывается бесплодную, отправлять ее в монастырь и жениться, через шесть недель, на другой.Насколько русские охочи до соития и в браке, и вне его, настолько же считают они его греховным и нечистым. Они не допускают, чтобы при соитии крестик, вешаемый при крещении на шею, оставался на теле, но снимают его на это время. Кроме того, соитие не должно происходить в комнатах, где находятся иконы святых; если же иконы здесь окажутся, то их тщательно закрывают..."Своеобразная примета средневековой Московии - “торговая баня”, в которой

женщины и мужчины мылись вместе. Свидетельства иностранцев-современников указывают на весьма вольные отношения между полами, бытующие в этих заведениях, и “случаи самого наглого цинизма со стороны женщин, которые вовсе не принадлежали к записным жертвам порока” в торговых банях были не редки. Для мужчины-московитянина разделять ложе с иностранкой считалось тяжким грехом, в то время как случайная связь женщины с инородцем считалось грехом намного меньшим, так как вероятный ребенок все равно будет воспитываться в православной вере. Здесь уместно вспомнить древний восточный обычай (в Финикии), когда финикиянки выходили на берег реки и отдавались иностранцам. Это там считалось правилом.Теперь постараемся встать позицию простонародного понимания отношений мужчины с женщино. В советские времена у нас сочинили песню: “В селах Рязанщины, в селах Смоленщины слово “люблю” непривычно для женщины...” Действительно, на Руси скорее не любили, но жалели. Если же говорить об “особых” чувствах между мужчиной и женщиной, бытовало понятие “страсть”. Последнее слово имеет постыдный оттенок, но это ни в коей мере не осуждает эротическое влечение. Как раз эротизма в русской культуре много. Только касается это не “книжной”, а народной культуры, традиций, которые и являются предметом нашего пристального рассмотрения.

Мнение о том, что жизнь в старое время была тяжела и потому о любви думалось мало, в корне неверно. О существовании эротических игр среди молодежи даже в глухих деревнях рассказывали многие исследователи, причем, в один голос наблюдатели утверждают, что русскому “простолюдину” знакомы были как нормы этического поведения, как и способы безобидно их нарушить. Известное утверждение одной русской женщины в самом начале перестройки (на одном из телемостов в середине 80-х) что “у нас секса нет - у нас с ним борются”, мягко говоря, не соответствует действительности. У нас, извините за грубость, соитием занимались просто так, без всякого "секса" – для чувственного удовольствия. Я крайне осторожно отношусь к слову “секс”, так как на Западе оно означает не то, что у нас; там секс - это вся система взаимоотношений мужчины с женщиной; у нас вообще нет слова, которое эту систему определяло бы. Та женщина на телемосте наверняка вовсе не боролась с “сексом”, она просто жила в другой системе понятий.Что лучше всего охарактеризует отношения полов в низших слоях общества? Как это не парадоксально, у нас наименее закомплексованы и назакрепощены обыкновенные, банальные частушки. По счастью, фольклористы не брезговали собирать их даже в самые реакционные времена. Русский мат в частушках является обычным языком, передающим порой даже самые тонкие оттенки телесно-любовных приключений, причем фольклористы отмечают, что мат вовсе не огрубляет и не опошляет мир неформальных отношений женщин и мужчин. Скажу даже больше: эротических частушек, в которых не используются

слова “х...”, “п...”, “секель”, “е...”, - очень мало (кстати, крайне редко в частушке используется слово “б…”). Но маленькие шедевры можно найти и среди более-менее приличных четверостиший. Тема любви ярка в записях частушек начала прошлого века, например:*Молодые спать пошли, Богу помолилися,Чтобы пуще в одеяле ноги шевелилися!*Положили молодую на голые доски,А у нашей молодой покатились слезки...*Эх, лед трещит - вода сочится,Я не знаю, как тебе, а мне хочется!*Задушевная подруженька, любить-то радостно,У которого в середке висит порядочно!*Мы с миленочком гуляли ельничком-березничком,Четыре раза поднимала юбочку с передничком!*Меня мама научила, как у девушек просить:“Ангелочек, дай разочек, на руках буду носить...”

Слово "любовь" в русской традиционной культуре несло особую окраску. Достаточно припомнить старые поговорки: “Нет ценности супротив любви”;

“Ум истиной просветляется, сердце любовью согревается”; “Совет да любовь, на этом свет стоит”; “Где любовь, там и совет”; “Где советно, там и любовно”; “Где любовь, там и свет”. В России вплоть до XVIII века отсутствовал литературный жанр скабрезных историй о любовных отношениях между мужчиной и женщиной — западноевропейские “фабльо”, пошлые анекдоты. Причем на Западе в создании этих скабрезных историй принимали участие все слои общества - от рыцарей и монахов до ремесленников и крестьян. Факт, что первыми русскими потребителями подобной литературы стали представители образованных слоев, ориентированные на западную культуру. В толще коренных русских людей этот жанр воспринимался как непотребство вплоть до конца XIX века. Еще в начале XX века в большинстве деревень Русского Севера не только такие рассказы, но и употребление матерных словечек считалось грехом и бесстыдством.

Отвлечение одиннадцатое. Огонь

«Пожар! Пожар!!!» - ее лицо пылало вдохновением. Вот уж не ожидал от тети Вали такой прыти! Сидела себе спокойно, крутила вечерами свою прялку, разговоры неторопливые вела, и вдруг - как подменили. Дым плотным столбом поднимался из-за деревьев и казалось, горит здорово. Тогда я отдыхал у родственников в деревне Купля, что в Рязанской области. Пожар случился на другом берегу Цны, в поселке Выша. Двадцать минут по бесконечной деревенской улице, переход по шаткому мостику - и вот мы у пожарища. К тому времени пожарные уже прибыли. Мрачный столб черного дыма окрасился в белые цвета и огонь лишь изредка выскакивал из выбитых окон. Пожар умирал. Но огонь - и это было видно явственно - еще полыхал в глазах многочисленных зрителей. Как на стадионе, они заняли наиболее удобные места и, перебивая друг друга, обсуждали происходящее.Да, подумал я, русская глубинка... Здесь, похоже, пожар - любимое народное «шоу». Потом, через пару лет, мне пришлось по долгу журналистской службы трое суток подежурить с нарядом пожарных. Казалось бы, кому, как не им ненавидеть этот треклятый огонь. Но вышло далеко не так. Основная работа пожарных - тушение помоек и зажженных газет в подъездах. Пустяковые выезды утомили и меня, пока... мы не попали на горящую квартиру. «Открытая квартира» - так это называется на их профессиональном языке. То, что я увидел в глазах у этих отважных парней, очень было похоже на то, что я тогда прочитал в глазах у тети Вали. И позже, когда так же - открытым огнем - горели сараи, пожарные снова будто воспаряли из  состояния перманентной усталости; перед тем полночи мучила серия никчемных вызовов. И я заключил, что вид огня вселяет особенную силу. Непонятную.Огонь - самый традиционный объект созерцания. Может быть, это уже в наших генах заложено от времен, когда наши доблестные предки подолгу просиживали в пещерах у костра. Мы даже в современной жизни стараемся имитировать костер. Ну, кто не мечтает о домашнем камине! Даже суррогат такой изобрели - электрокамин. Или взять свечи: на из язычки можно смотреть очень и очень долго. А на костер - бесконечно, и это не утомляет. Почему?Для объяснения этого имеет смысл совершить небольшой экскурс по мировой культуре. Антропологи предполагают, что изначально огонь виделся людям существлм, пожирающим все, что в него ни погрузишь. В той же, хотя бы, Америке индеец, если ему угрожала опасность, падал ниц на землю и, бросая в костер горсть табаку, громко восклицал: «На, возьми и кури, успокойся и не делай мне вреда!» В религии древних майя огонь был

самостоятельным богом и носил имя «Ксиутеуктли», что переводится как «господин огня». В Мексике существовал очень торжественный праздник получения огня: в святилище Ксиутеуктли во дворе большой кумирни перед изображением бога совершался обряд добычи пламени при помощи трения. Дичь, убитая на Большой Охоте, с которой начинался праздник, жарилась на священном огне для пиршества, которое праздник завершало.У всех народов особенно ценился «живой огонь», который добывался естественным путем, при помощи трения, либо зажженный от Солнца, как, к примеру, на горе Олимп в Греции. Даже на Руси живой огонь добывался при помощи устройства, состоящего из тележного колеса, в которое вставлялась дубовая ось. Ось вращали при помощи веревки. Наиболее экзотичные культы огня до сих пор сохраняются в Азии. У многих восточных народов остается обычай не приступать к еде, не  бросив кусочек пищи в огонь (забегая немного вперед, замечу, что и в традиции русских крошки со стола никогда не выбрасывались, а кидались в печку). Самый известный бог огня - Агни. Самое первое предложение первого гимна Ригведы (первая часть священных санскритских текстов - Вед) звучит так: «К Агни я обращаюсь, богом назначенному жрецу для жертвоприношений...» Жрецы огня есть в Индии и сейчас.

Сохранилась к тому же религия огнепоклонничества: зороастризм. Последователи зороастризма (на Востоке их  называют гебрами) считают, что огонь - величайший Изед, податель благосостояния и здоровья, требующий за это дерева, благоуханий и сала. Многие ошибаются, считая, что гебры поклоняются непосредственно огню; нет, их верховный бог - Ардебегист - начальствующий ангел, или «дух огня». Но он не сам огонь - он

только проявляется в нем. На огонь гебры смотрят так же, как на многие естественные явления, то есть как на символ божественной силы. Один раз я наблюдал обряд жертвоприношения у членов другой секты - тантристов, считающих себя носителями древнейших шаманских культов. Они, рассевшись вокруг костра, разведенного на горе, декламировали священные тексты на санскрите и время от времени подбрасывали в огонь пшеничные зерна - горстями. Таким образом, считают они, можно обратиться к началу всех начал, которым, по их мнению, является Огонь.В сложной божественной иерархии греков кроме Гефеста-Вулкана (бога подземного огня), существовала еще Гестия - вечно девственная богиня домашнего очага. Гестия, считали греки, сидит посреди дома, принимая приношения жертвенного жира. Ее культ переняли римляне: Веста в римском культе имела сонм дев, обязанных поддерживать чистый вечный огонь в ее храме (именно оттуда произошла современная традиция Вечного огня в память о погибших). Веста не нуждалась ни в каком изображении, так как, по понятию античных римлян, она сама находится в своем святилище.Культ огня в христианстве - тема, требующая обстоятельного разговора, выходящего за рамки жаннойькниги. Для краткости обратимся только с православному словарю, толкующему рассматриваемое понятие: «Огонь - возмездие и очищение (молния, огонь на горе Синай) или свет (пасхальный трикирий, лампады). Огонь выражает также божественную ревность, истребляющую всякую нечистоту; он наводит на мысль о преображающей любви Божией...»  Классик этнографии Эдуард Тайлор утверждал, что из европейских народов культ огня лучше сохранился у славян. Славяне называли огонь Сварожичем, сыном неба - Сварога. Старинный апокриф повествует: «Како огнь зачался?  Архангел Михаил возжег его от Зеницы Божией, т.е. от всевидящего ока-солнца, и принес его на землю.» Кирилл Туровский еще в XII веке писал: «...подобает всему роду человеческому пройти через огнь.» Помните знаменитые самосожжения раскольников? Староверы называли его вторым, или огненным крещением. Первое крещение по понятию сектантов очищало от греха первородного, второе же - от грехов содеянных.Мы часто бессознательно произносим: «Чур, мое!», «Ну, это уже черезчур!», «Чур меня, чур!». Представьте себе, это - неосознанные заклинания, которые наш язык пронес через тысячелетие. Но тысячу лет назад наши предки определенно знали, то это за «чур» такой. Современные слова «чурбан» и «чурка» также хранят общий корень «чур»: на санскрите это означает «жечь». Исследователи еще спорят, но большинство из них убеждены в том, что Чур - некое древнее божество, правда, непонятного происхождения. Некоторые считают, что Чур (или Щур) являлся хранителем домашнего очага или, говоря иначе, живого огня.  Плевать на огонь до сих пор считается величайшим святотатством. В русских деревнях считали, что за это на губах и языке виновного вырастают прыщи, называемые «огниками». Детям говорят: «Не плюй на огонь, а то огник выскочит!» Если старушки замечали, что кто-то опорожняется в

неположенном месте, на помет бросали раскаленные уголья, будучи убеждены, что у поганца «зад опаршивеет». А в случае «сглаза» старались достать кусочек одежды или клок волос от того, кот заподозрен в нехорошем, и сжигали трофей на раскаленных углях.Особенное отношение у русских было к пожарам. В Тверской губернии считалось, что, если у кого загорится дом, он не должен идти в другие дома, а обязан бежать в сторону от деревни, как бы «уводя» за собой огонь. В некоторых областях в народе жила уверенность, что тушить пожары... грешно. В Черниговской губернии при пожаре выносили квашню, клали на нее хлеб-соль, ставили икону и молились о помиловании. А на Волыни выносили стол, накрывали чистой скатертью, на скатерть ставили хлеб и святую воду. С этим столом знахарка обходила вокруг горящего дома с заклятием: «Ой ты, огнь пожаданный, из неба к нам засланный! Не расходься ты, як дым, бо так приказав тоби Божий сын!»

Во время грозы зажигали крещенские или венчальные свечи. Венчальные свечи зажигаются и во время трудных родов. Свечи значили очень много в жизни людей (и традицию эту мы с уверенностью уносим с собой в третье тысячелетие). Вечером, в Чистый четверг по сей день положено приносить домой из храма зажженные свечи и коптить ими на потолках и матицах кресты. На крещения зажженной свечей раньше подпаливали у себя виски - чтоб волосы росли густые и красивые. В Кормчей книге (1282 год) писалось: «...неции пред храмы своими... или пред врата домов своих, пожар запылавши, прескакают (скачут - Г.М.) по

древнему некоему обычаю.» Это духовники жалуются на традицию проходить через «очистительный» огонь, существовавший среди простолюдинов. Обряд этот проходил на купальский и не был чисто славянским праздником. Иванов день распространен по всей Европе и многие почему-то сужают его смысл до «ночи любви». А ведь самое главное для наших предков было - пройти сквозь «очистительный огонь». И здесь, между прочим, важно было как раз, чтобы он был «живым», девственным - что мы уже отмечали выше. Через огонь прыгали не только сами, но и прогоняли сквозь «пожар» стада (именно поэтому огонь разжигали перед воротами. Совершенно также поступали в древнем Риме, где эти костры назывались Палилии.А посему я вполне уважительно отношусь к столь неожиданному проявлению эмоций у моей далекой родственницы тети Вали. Вот я сейчас сижу в своей теплой квартире, а она в деревне Купле греет свои больные ноги у печки. И смотрит, возможно, на бесконечную игру света на раскаленных углях. Для нее огонь - это жизнь.

12. Так ли сильна была община?

Русские проявляли глубочайшие супружеские и родительские чувства. Казалось бы, здесь и доказывать нечего; это расхожий стереотип. Лирика русского фольклора, отразившая богатейшую гамму сильных и тонких чувств, достаточно хорошо известна. Однако, если касаться литературных источников, открывается другая картина: создается впечатление, что в старой России царили тирания и попрание всяческих прав слабого. Чему же верить?Проблема в том, что в малограмотной России что-либо записывали мало, а потому источников до нашего времени дошло до обидного немного. Как правило, поверхностные наблюдатели выхватывали из общей спокойной и ясной картины мрачные, совсем нетипичные случаи и на их основе делали далеко идущие выводы. Основание для эдаких «картин в мрачных тонах»  давали немногие судебно-следственные дела, попадавшие в руки авторов, но в основном – предубеждение и не слишком близкое знакомство с крестьянским бытом. К счастью, историки и этнографы располагают и другими документальными материалами.“Премноголюбезной и предражайшей моей сожительнице и чести нашей

хранительнице, и здравия нашего пресугубой покровительнице, и всеизрядной по фамилии общей нашей угодительнице и дома нашего все-честнейшей правительнице Анне Васильевне, посылаю вам свой всенижайший поклон и слезное челобитие и с чистосердечным нашим к вам почтением, желаем вам многолетнего здравия и душевного спасения, прошу вас, как можно, писать, всепрелюбезная наша сожительница, о своем здравии…” - так писал в 1797 году своей жене крестьянин Западной Сибири Иван Худяков. Стиль у Ивана книжный, витиеватый. Его земляк крестьянин Егор Тропин выразил те же чувства проще. Когда его взяли на обязательные горнозаводские работы, он бежал оттуда в родное селение, “с намерением повидаться с женой”. Повидавшись с женой, Тропин пришел к волостным властям, чтобы заявить о своем поступке: самовольно уходил, “не стерпя необыкновенной тоски, которая напала на него в разлуке с женою”.Н. А. Иваницкий, собравший в середине позапрошлого века обширнейший и достоверный материал о быте крестьянства Вологодской губернии, пришел к выводу о том, что мнение о неразвитости чувств в крестьянской среде – совершенно ложное. Взять хотя бы собранные Иваницким песни. “Всякий беспристрастный человек, - писал исследователь, - скажет, что такие прекрасные песни могли вылиться только из сердца, преисполненного искренней любовью. Есть любовные песни, отличающиеся такою нежностью и глубиною чувства и до того безукоризненные по форме, что в самом деле как-то не верится, чтобы их могли сложить безграмотные деревенские девушки, не имеющие ни малейшего понятия о стихосложении, между тем известно достоверно, что девушки-то и есть сочинительницы; парни — стихотворцы несравненно реже”.

По словам Иваницкого, сам народ признает в любви серьезное чувство, с которым нельзя шутить. На основании пословиц и разговоров с крестьянами он утверждал, что для них “чувство любви – главный стимул, заставляющий человека трудиться и заботиться о приобретении собственности в виду будущего блага своей семьи”; “сердечные отношения между мужем и женой сохраняются до конца жизни”. Холостой образ жизни считался отклонением от нормы, странностью. “Неженатый не считается у нас настоящим крестьянином,— писали из Ильинской волости Ростовского уезда Ярославской губернии.— На него смотрят отчасти с сожалением, как на нечто нецельное, отчасти с презрением”. Семья воспринималась как хозяйственная и нравственная основа правильного образа жизни. “Холостому быть хозяином общество запрещает”,— сообщал наблюдатель из Орловской губернии в начале XIX века.

Большак и большуха

Снова не могу обойтись без великолепной книги Л.А. Громыко «Мир русской деревни». В этом труде вопрос социального устройства крестьянской общины и русской сельской семьи изучен досконально. Итак, как утверждает исследовательница, во главе крестьянской семьи стоял один человек — “большак”. Его положение как главы в нравственном, хозяйственном и даже административном отношении признавали все члены семьи, община и даже государвенная власть. Из таких глав каждой семьи, следовательно, и хозяйственного двора, состояла сходка общины. Большаком, как правило, становились по праву старшинства. Самый старший мужчина в семье мог передать свои права другому члену семьи.Повсеместно было принято, чтобы большак управлял всем хозяйством, отвечал за благосостояние семьи. Он решал вопросы купли и продажи, ухода на заработки, распределения работ в семье. Разумный глава хозяйства обычно советовался по существенным вопросам со всей семьею или с кем-нибудь из старших. Большак имел право, по крестьянским представлениям, выбранить и выговорить за леность, хозяйственные упущения или нравственные проступки.С вечера большак распределял работы на следующий день, и распоряжения его подлежали неукоснительному исполнению. Существовала выработанная длительной практикой традиция распределения хозяйственных дел в русской семье по полу и возрасту, но в каждой местности были свои особенности. В Вельском уезде Вологодской губернии, например, во время посева в поле работали мужчины. Старший сын пахал, отец сеял, подросток боронил. Замужние женщины в это время сажали овощи, а девицы ткали. После окончания сева яровых и до начала сенокоса мужики готовили поля под озимые культуры, а женщины и девушки ходили в лес за берестой – заготавливали на продажу. При этом у девушек вырученные деньги шли себе на обновки, а у женщин – на общие семейные надобности. Во время жатвы и сенокоса все объединялись. После жатвы мужчины обычно возили хлеб с полей, а женщины занимались уборкой овощей. На попечении девушек, как правило, была уборка льна. Во время молотьбы вся семья вставала в два часа ночи и к 10 часам утра заканчивала работу на гумне. Остальную часть дня мужчины использовали для поправки изгороди, либо заготовки смолья, либо шли на охоту. Женщины пряли лен и ухаживали за скотом.

Мужчины в зимнее время гнали смолу, заготавливали дрова, возили из лесу бревна, чинили сани, телеги и сбрую, плели корзины, охотились. Дети и подростки помогали и тем и другим. Жизнь каждой семьи вносила немало поправок в общую традицию. В частности, временный уход на заработки мужчин приводил к тому, что многие мужские работы приходилось делать женщинам.Распределение домашних работ между женской частью семьи производил не большак, а жена его — большуха (старшуха). Обычно это была мать и свекровь для остальных женщин. При вдовых большаках (деде, отце, дяде или брате) большухой бывала старшая невестка или незамужняя сестра большака – по его решению. Большуха вела все домашнее хозяйство, была как бы правой рукой большака, раздавала “наряд” на работы другим женщинам и конкретные указания по стряпне и другим делам, в случае нерадивости или неряшливости “выговаривала”. Но вот что примечательно. Вновь пришедшим в семью снохам свекровь предоставляла на год, а то и на два льготу: освобождала от обязанностей “денщицы”, “отправляла за них сама день”. Насколько реальная жизнь крестьянской семьи была сложнее и тоньше во взаимоотношениях, чем она выглядит в расхожих схемах! Та из снох, которая прежде других вошла в семью, пользовалась правом “первозамужества”, то есть некоторым старшинством, не зависевшим от возраста. Девушки в семье не имели своего очередного дня. До замужества девицы работали только “на себя”, то есть пряли, ткали, шили, вышивали

свое приданое и свою девичью одежду. Либо делали что-либо на продажу с той же целью: купить ткань, одежду, обувь, украшения или отделку. Если дочь оставалась навсегда в девушках, она в родном доме имела преимущество перед невестками, становилась второю хозяйкою после матери. Но после кончины отца и матери становилась, по обычаю, в один ряд с невестками, бывала денщицею и “работала на семью”, а не на себя лично. Положение ее в семье тогда становилось таким же, как у одинокого мужчины. На большаке и болышухе лежали молитвенные обязанности. Так, хозяин читал молитву перед общей едой. Общие женские работы начинали выполнять только после молитвы большухи. Старшая из женщин крестила оставляемую на ночь воду и всю пищу

На миру

Мы не слишком много знаем о внутреннем устройстве средневековой русской семьи. Позже “классики” назвали семью “ячейкой общества”, толком не поняв, что “ячейка” на самом деле в корне противоречит идеям коммунизма. Скорее, семья была (да что там была – есть!) основой общества, его внутренним стержнем. А управляло обществом обычное право, свод неписаных законов, которым следовало подчиняться неукоснительно. И никаких кодексов, судебных исполнителей либо других фискальных органов не требовалось! Нарушивший вековые законы просто изгонялся из общества…Если большак плохо справлялся с обязанностями главы хозяйства, обычай разрешал семье его сменить. Ведь любое, даже скромное, крестьянское хозяйство требовало внимания, сообразительности, знаний. Отрывок из записей о русских крестьянах Алтая: “…Если семья недовольна своим большаком, если последний запивает горькую, если он “испорчен” и ведет хозяйство нерадиво, семья собственным коллективным усмотрением ставит на его место кого-либо другого из своих членов, а в случае спора прибегает к миру, который негодного большака сменяет”. Во всех трудных семейных случаях в дело вступал “мир”. “На миру и смерть красна” – так гласит народная поговорка. В Тульском уезде в 70-х годах XIX века отмечено назначение самим “обществом” нового большака в семье по причине “неисправности отправления старым обязанностей перед миром”. Мир мог лишить большака его прав за пьянство, расточительность либо

нерадивость; сход делал это по совместному ходатайству членов семьи. Иногда большака отставлял волостной суд.

Общие разделы хозяйства, выделение отдельных сыновей, пожелавших жить самостоятельно — это было возможно по обычному праву и делалось по решению самой семьи либо общины (в случае конфликта в семье). Но разрешать выделять долю хозяйства для продажи, то есть давать возможность разорить двор тем членам семьи, которые не хотят хозяйствовать в деревне, нашли для себя заработки в городе, этого крестьянство не хотело. Однако интересы и таких членов семьи разумно учитывались. Им выделялась, как правило, денежная сумма в компенсацию принадлежавшей им, по крестьянским представлениям, доли в хозяйстве. Из всех родственников самыми большими правами обладали престарелые или больные родители. Их непременно обеспечивали, независимо от того, оставались ли они в доме сына, ставшего самостоятельным хозяином, или жили отдельно. Особые права на имущество в крестьянском дворе имели женщины. Это расходится со стереотипными представлениями о том, что женщина была бесправной в имущественных вопросах. На самом деле крестьянское обычное право предусматривало здесь многообразные возможности. Повсеместно у русских крестьян существовал обычай, согласно которому отец должен был обеспечить дочерей приданым. Эта норма и в писаном государственном праве, и в народном обычном праве была одинаковой. Если отец умер, приданое должны были дать братья. Как правило, в приданое

давали движимое имущество: выделение приданого не должно было нарушить основы хозяйства. Имущество, полученное в приданое, оставалось в известной степени в личном распоряжении жены в доме мужа. Мир особенно защищал обеспечение вдовы, оставшейся с малолетним сыном, видя в нем будущего хозяина. К примеру, в крепостной деревне Ярославщины (80-е годы XVIII в.) сноха Маремьяна Яковлева ушла с сыном из дома свекра. По утвержденному миром договору свекор выделил ей и внуку часть надельной и часть купленной земли и, кроме того, долю хлеба, одежды и двух коров. Если у овдовевшей снохи была дочь, а не сын, то земля им, как правило, не выделялась, но существование должно было быть обеспечено. Та же община, которая наделила землей Маремьяну Яковлеву, в начале XIX века постановила: свекор должен сноху-вдову, оставшуюся с малолетней дочерью, обеспечить “кельей” (то есть отдельным домиком), коровой и девятью четвертями зерна. Стремление основательно изучить русский народный быт побудило немецкого барона Августа фон Гакстгаузена, известного знатока и исследователя народной жизни Германии и ряда других европейских стран, к путешествию по России. Гакстгаузен особенно внимательно отнесся к русской крестьянской общине, в существовании которой немецкий путешественник увидел главную причину самобытности русской жизни. В своем труде “Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России” немец писал:  “…свободных общин действительно много существует в России. Сюда относятся, например, все казацкие общины. Принцип равного деления по душам - первобытный славянский принцип: он происходит из древнейшего принципа славянского права: принципа о нераздельном общем владении всем родом...”Александр Герцен в своей работе  “Россия” глубоко проанализировал русский общинный строй и пришел к следующим выводам: “Сельская община представляет собой, так сказать, общественную единицу, нравственную личность; государству никогда не следовало посягать на нее; община является собственником и объектом обложения; она ответственна за всех и каждого в отдельности, а потому автономна во всем, что касается ее внутренних дел. Земля принадлежит общине, а не отдельным ее членам; последние же обладают неотъемлемым правом иметь столько земли, сколько ее имеет каждый другой член той же общины; эта земля предоставляется ему в пожизненное владение; он не может да и не имеет надобности передавать ее по наследству. Его сын, едва он достигнет совершеннолетия, приобретает право, даже при жизни своего отца, потребовать от общины земельный надел. Если у отца много детей - тем лучше, ибо они получают от общины соответственно больший участок земли; по смерти же каждого из членом семьи земля опять переходит к общине.Староста обладает большой властью в отношении каждого члена в отдельности, но не над всей общиной; если община хоть сколько-нибудь единодушна, она может очень легко уравновесить власть старосты, принудить его даже отказаться от своей должности, если он не хочет

подчиняться его воле…”Наиважнейшим органом выражения интересов каждой отдельной крестьянской семьи в рамках общины был сход. Сход в большинстве случаев принимал решение не механическим большинством, а стремился к единогласию. Так как по любой возникшей проблеме общество должно было принять решение на сходе, именно сход являлся тем местом и тем институтом, где все противоречия, существовавшие в обществе, разрешались. Основным вердиктом, который исходил от общины, был “приговор” – решение схода. “Мы ниже подписавшиеся : в присутствии сельского старосты …. единогласно постановили сей приговор…” – так обычно начинался любой приговор. Приговоры выносились иногда устно, но наиболее важные спорные дела оформлялись документально. Вынесение внутрисемейных разногласий на суд общины происходило в основном в крайних случаях, когда они уже переходили рамки семьи и затрагивали нравственные и моральные устои мира. При этом община поддерживала исторически сложившийся патриархальный строй семейных отношений. Роль общины сводилась в основном лишь к официальному одобрению уже принятых семьями решений.Почетное место в общественной жизни деревни занимала помощь односельчанам, оказавшимся в трудном положении. Частично такая помощь шла через “мир”, существовала соседская и родственная взаимопомощь. Особенно “мир” заботился о сиротах. Сход решал, кому будет передано опекунство, причем детально оговаривались такие вопросы, как сумма, которая будет затрачена на содержание сирот, условия проживания опекаемых. В основном опекунами назначались близкие родственники, которые чаще всего добровольно брали на себя опекунство.

Помочи

Не так давно в одной чувашской деревне (Лапракасы) я столкнулся с удивительным обычаем, который называется “ниме”. Предположим, собрался хозяин строиться - он идет по улице и поет: “Ни мене, ни мене!..” У него дома угощение наварено-нажарено, материал заготовлен. Мужики собираются у хозяина - и за два дня ставят сруб. По сути имеет место традиционная сельская община - со взаимопомощью и совестливым отношением к односельчанам. Жаль, что в русской деревне такая традиции нет...Но она существовала! Называлась она “помочи” (или “толока”). Помочи означали совместный неоплачиваемый труд крестьян, имевший

добровольный характер, зачастую принимавший форму настоящего ритуального праздника. В помочах отражалось традиционное чувство взаимопомощи русских крестьян на основе взаимности, без эксплуатации одного крестьянина другим. Прежде всего посредством помочей выполнялись работы, необходимые для всего общества (хотя и не все общественные работы считались помочами).

Строились мирские мельницы, школы, общественные магазины, склады, амбары, ремонтировались дороги. Возводились церкви, часовни, колокольни, церковные ограды, рубились дома для священников. Помочами

осуществлялись заготовки дров для церквей, сельских больниц, а также для нетрудоспособных членов общины, вдов и сирот. Помочами же строились дома погорельцам, распахивались поля сельчанам, у которых пала лошадь или у кого мужчины были в рекрутах. Самой распространенной формой помочей было выполнение срочного этапа работ у отдельного хозяина. Такие помочи часто проводились в воскресенье или в праздник и заканчивались угощением. Помочи были очень многообразны как по форме их организации, так и по видам выполняемых работ. Были помочи, на которые обязательно по решению схода являлись все члены общины, как правило, на общественные работы и помощь нетрудоспособным. Другие помочи, называемые “поочередными”; они являлись формой организации совместного труда, согласно которой пригласивший помогать обязан прийти в свою очередь на помочь к каждому у него работавшему и “отрабатывать им по очереди на подобных же помочах”. И, наконец, были помочи, которые организовывались отдельным хозяином по личной инициативе.

Очередность здесь не устанавливалась, хотя предполагалось обязательное участие хозяина в работах помочан, если в том возникнет необходимость. Крестьянин обращался к сельскому сходу, который и постановлял приговоры о помочи. Но иногда по невозможности или неудобству собрания мира крестьянин обходил своих односельчан, приглашая на помочь через третьих иц, и тогда выезжали на помочи только те домохозяева, которые сами того

желают. Хозяин был любезен и приветлив с помочанами. Он не мог принуждать, указывать, как и сколько кто-либо должен работать. Крестьянская этика исключала также замечание хозяина, если чья-либо работа ему не нравилась. В следующий раз он его просто не приглашал. После работы устраивалось угощение, которое организовывал сам хозяин или кто-то из его семьи; иначе односельчане могли обидеться. Самыми распространенными были помочи для завершения жатвы, которые имели множество разных названий: дожинки, выжинки, отжинки, борода, бородные, каша, саламата. Широкую известность имели помочи по вывозке навоза на поле, которые производились по очереди у каждого хозяина. Очевидец их, Г. И. Куликовский, в очерке “Олонецкие помочи” рассказывал, что “ехали на 20-30, а то и более лошадях с дровнями. Рубили лес и совместно грузили на дровни. За 244 ездки “на деревенской улице воздвигались целые горы бревен, привезенных помочью”. Но и дальнейшая работа по возведению дома не обходилась без помочи. Сруб хозяин рубил самостоятельно, а для подъема сруба на фундамент собирались помочи, называвшиеся “вздымки” и “сдымки”. Это был самый ответственный момент в возведении дома. Помочане разбирали готовый сруб, перекладывали его на фундамент, конопатили и получали затем от хозяина угощенье – “обложейное”.Самый ответственный и завершающий момент работ на этих помочах, отмечал В.И. Даль, - подъем матицы на черепной венец. Поднятую матицу обсеивали: хозяин варил кашу, кутал горшок в полушубок и подвешивал к матице. Севец шел по последнему венцу, рассевая зерно и хмель с пожеланиями хозяевам, затем заходил на матицу и рубил веревку; участники работы садились есть кашу и пили за здоровье хозяина матичное. Куликовский также рассказывал, как устраивались массовые помочи по строительству глинобитной печи - печебитье, куда приглашалась, как правило, молодежь. Хозяин ходил по избам, а также встречал сельчан на улице, приглашая всех желающих: “Прошу, пожалуй, на печебитье!” Молодежь привозила глину, мяла ее, укладывала и утрамбовывала — била досками, молотками, утаптывала ногами. Работа шла под песню, а по окончании начиналась пляска и вечеринка. Хозяин угощал парней водкой, а девиц пряниками; это угощение называлось: печное. Существовал и женский вид помочей, который назывался “супрядками”. Осенью, когда было готово сырье для пряжи — шерсть, лен, конопля, хозяйка рассылала его небольшими порциями знакомым женщинам и девушкам. Между рассылкой сырья и назначением дня супрядок проходил срок, нужный для приготовления пряжи и ниток. О назначении супрядки хозяйка извещала накануне или поутру; к вечеру все “супрядницы” в лучших нарядах своих являлись с готовой пряжей и нитками, и устраивались угощения с пением и плясками.

Милосердие

Повсеместно проявлялось гостеприимство к чужим людям, попросившим крова, в том числе и нищим. Трудно даже представить себе, какое большое количество упоминаний о распространении милосердия, милостыни, гостеприимства у русских крестьян всей территории России встречается в сообщениях современников. “Предки наши, - писал Гавриил Успенский в начале XIX века, - по признанию самих иностранцев, гостеприимство почитали в числе первых добродетелей и повсюду оным славились. Доныне между поселян, живущих в отдалении от столиц и от больших городов, обычай сей продолжается, чтобы проезжего или прохожего пригласить к себе в дом, накормить и упокоить его по возможности, являя при том приветливость и свое удовольствие. Хозяин и хозяйка обыкновенно встречают и провожают его с веселым лицом, с поклонами и приветствием; все, что ни имеют, как-то: хлеб, молоко, яйца, огородные растения, — приносят без прошения, за все никакой не требуют платы, говоря, что за хлеб за соль с проезжего брать деньги - великий грех и что оттого спорыньи (успеха, удачи) в доме их не будет”. Этот взгляд попал и в пословицы, зафиксированные В.И. Далем в середине XIX века: “Кто за хлеб-соль берет со странного (странника), у того спорыньи в доме не будет”.Наблюдения Успенского касались преимущественно южных губерний России. А вот свидетельства о том же из северных районов, относящиеся уже к концу XIX века. “Нищему никогда не откажут ни в хлебе, ни в ночлеге”, - сообщали из Вологодской губернии. “Нищие в редком доме получают отказ”, - утверждал информатор из Ярославской губернии “Очень гостеприимны и внимательны к нищим и странникам”, - писали из Новгородской губернии. В последней информации подмечено, что большим гостеприимством и радушием к постороннему человеку отличаются крестьяне “среднего и бедного состояния”. Но есть и противоположные утверждения - о том, что именно зажиточные крестьяне больше принимают у себя просящихся на ночлег и обязательно накормят при этом.

Делу - время

Семьи многочисленные и зажиточные за счет большого числа работников справлялись с одновременным исполнением различных видов летних работ. Одиночки, малосемейные и бедняки вынуждены были распределять их во времени. Конечно, в натуральном хозяйстве немного положительного, зато, позитив наверняка перевесит: семья, живущая в первобытных условиях, выживет везде, где есть только воздух, земля, вода и соль. Веками в деревне были выработаны незыблемый ритм и нормы труда - согласование отдельных этапов трудового процесса, режим дня, соотношение, начало и завершение сезонных работ. Работа крестьянина в поле велась со старанием и любовью и порой превращалась в настоящее священнодействие.Страдная пора – самый тяжелый период в жизни крестьянина. Неслучайно ведь она названа “страдой”, ибо это действительно страдание. Каждый крестьянин в своем хозяйстве был одновременно и агрономом, и экономистом, — наблюдения за вызреванием он должен был увязать с хозяйственными возможностями семьи. Русских крестьян отличал дружный и умелый труд способных к работе людей всех поколений крестьянской семьи в страдную пору. Начало и конец жатвы у русских повсеместно сопровождались молитвами и благочестивыми обычаями. Общины принимали решения о приглашении священника для совершения водосвятного молебна в поле. Срок начала жатвы и характер зажина определялись также на сходке общины. Жать по найму в соседней деревне можно было и до установленного общиной срока, но начать жатву своей полосы нельзя было до общего зажина. Для начала жатвы на сходке назначали определенный вечер, но без указания часа, так как зажин окружали обычно некоторой таинственностью: никто не должен был видеть, как это произойдет. Совершить зажин должна была выбранная общиной женщина. Чаще всего выбор падал на старушку вдову, известную своей тихой и безупречно нравственной жизнью. К ней направляли представителей — просить от мира. Старушка должна была, по традиции, отвечать им неопределенно: “Добрые люди найдутся — зажнут”. В самый вечер зажина никто не работал. В деревне возникала напряженная и торжественная обстановка ожидания важного события. Избранная на сходе женщина зажигала у себя в избе свечу перед иконами и, положив несколько земных поклонов, отправлялась жать. Пробиралась к своей полосе, стараясь остаться незамеченной. В поле она повторяла земные поклоны и, сжав три снопа, складывала их крестообразно друг на друга. Вернувшись домой,

жница молилась и гасила свечу. После этого по деревне распространялось известие о том, что зажин, слава Богу, состоялся. На следующее утро жницы со всех дворов шли на жатву. Сходка могла выбрать по жребию целое семейство для “почина жнитва”. Могла принять решение и об ином способе зажина — совместном. Это делалось в том случае, если, по мнению мира, в деревне не было подходящей вдовы. Тогда жницы от всех хозяйств выходили в поле одновременно, выжинали каждая на своей полосе по три снопа и складывали их крестообразно. После общей молитвы староста или выборный жал первую горсть, потом точно по команде, все преклоняются до земли жать; через час-два десятина выжата, зажин сделан…

Почти все трудовые дела сплетались у сельского жителя с природой, а природа ритмична: одно вытекает из другого, и все неразрывно между собой. Человек всегда ощущал свое единство с природой и знал язык трав, деревьев, птиц и зверья. Эти знания передавались из поколения в поколения, что еще более укореняло русского человека с землей, на которой ему довелось трудиться.Высокое трудолюбие русского крестьянина вовсе не означало, что он был фанатик труда, готовый работать с утра до ночи, без передыху. Крестьяне в своей среде настороженно относились к таким, ибо знали, что от чрезмерного труда, от чрезмерного рвения в работе неизбежно возникают срывы. Работать надо слаженно и ритмично, лишнюю работу на себя не взваливать. “Ретивая лошадка недолго живет”, “Ни на какое дело не называйся и ни от какого дела не отказывайся”, “На дело не набивайся и от дела не отбивайся”. Каждому дню полагается свой труд — “Время времени не работает”, “Сегодняшней работы на завтра не покидай”, “За все браться — ничего не сделать”. Веками был установлен трудовой распорядок дня, недели, года, которому крестьянин неукоснительно следовал. Вехами и регуляторами трудового распорядка русского крестьянина были народные приметы, привязанные, как правило, к дням памяти определенных святых или праздникам. Чуть ли не каждый день крестьянского года расписывался по делам, и “расписание” это было настоящей наукой — очень непростой, требующей внимательности, сообразительности и, наконец, просто хорошей памяти, чтобы ориентироваться в сотнях примет, их последовательности и сочетаниях. Напряженный труд в течение рабочего дня в значительной степени компенсировался праздниками и воскресеньями, общее количество которых составляло на селе, по данным министерства земледелия на начало XX ввека, 120-140, а то и более дней в году, причем порядка 74 выходных приходилось на время сельскохозяйственных работ — с апреля по сентябрь. Празднование храмовых (престольных) праздников продолжалось несколько дней. Нередко продолжительность празднования находилась в зависимости от урожая. Так, Покров в урожайный год отмечался 5-6 дней, в обычный год — 2-3 дня, в неурожай — 1 день. Особое место занимали так называемые “заказные” праздники в целях предотвращения какого-либо бедствия: града, эпидемии болезни, пожара. Кроме того, отмечались царские высокоторжественные дни, а также “мирские” праздники — молебствия на полях, гульба по случаю получения мирских доходов, проводы новобранцев, празднования свадеб и т.д.Число праздников и воскресных дней у ремесленников в городах было, как правило, не меньшим, чем у крестьян, и подчинялось установленному ритму народной жизни. Обилие праздничных дней в дореволюционной России не

было чем-то особенным для христианской страны. Крестьянская трудовая культура выработала целую систему ограничений и запретов на работу в праздничные и воскресные дни. Нередко за нарушение налагался денежный штраф в пользу общины. В одни праздники категорически запрещалось работать, в другие — разрешались отдельные виды работы. Нередко в праздники разрешались совместные мирские работы, но запрещалась работа отдельно от мира. Чаще всего нельзя было делать любую работу вне дома, тогда как мелкие домашние работы допускались: шитье — женщинам, подготовка сельхозорудий — мужчинам. Крепостные крестьяне, как правило, имели те же праздничные и выходные дни, что и государственные крестьяне.Принуждать крестьянина работать в праздничные и воскресные дни запрещалось законом и жестко осуждалось традицией. Помещик, осмелившийся на это, мог плохо кончить. Самой распространенной продолжительностью времени работы на помещика было два-три дня в неделю, хотя некоторые помещики пытались увеличить это число и до четырех дней. Несколько иначе, чем на селе и среди ремесленников, обстояло дело в промышленности. Здесь число праздничных и выходных дней было меньше, составляя в разные времена 100-110 дней, что сопоставимо с числом праздников и выходных современного российского труженика.

Отвлечение двенадцатое. Земля

Только лишь недавно ученые установили, что внутри Земли, при температуре около 10 тысяч градусов, в области внешнего ядра постоянно происходит генерация легких элементов. Энергия обращается в вещество. А это означает, что масса Земли постоянно растет. То есть, растет сама наша планета. Еще доказано, что Земля является сложнейшим кристаллом, называемым по научному «икосаэдром», способным, в некоторых точках, подобных ячейкам памяти компьютера, концентрировать информацию. И Земля хранит «память» о всем, что происходило на ее многострадальной поверхности. Получается, она живая?!Ну, в древности в том, что Земля - живое существо, и не сомневались. В числе фетишей американских индейцев Земля, обожествленная под именем Мамапачи (Матери-Земли), занимала в их пантеоне место после Солнца и Луны и в пору жатвы ей делались возлияния из чичи и приносились дары из зернового хлеба. У финнов была богиня Маа-эмо (Мать-Земля): к ней обращались с мольбой, чтобы трава росла густо и тысячи колосьев поднимались высоко, ее даже просили, чтобы Маа-эмо в своем настоящем образе вышла из земли и придала колосьям силы.В древнем природном культе Китая олицетворенная Земля занимает место непосредственно после неба. Тянь и Ту связаны между собой в народной религии, и понятие об этой чете как о мировых родителях пронизывает всю китайскую философию. Небо и Земля принимают торжественные жертвы не из рук простых смертных, а от самого сына Неба, императора и его великих мандаринов. Во время осенних празднеств в их честь жгли благоуханные вещества на вершинах гор. До сих пор преклонение жениха и невесты перед Отцом и Матерью всего существующего составляет неотъемлемую часть церемонии бракосочетания.Можно смеяться над представлениями древних о природе и форме Земли, но ведь сколько фантазии проявляли! В рукописи XV века «О земном устроении» пишется: «Земля по устроению ни четырехугольна, ни треугольна, ни доскообразна, но устроена яйцевидной. Земля- это желток в середине яйца, а небо и воздух - белок и скорлупа яйца... Земля держится не на водах, но только божественной силой...» Чувствуется, что в какой-то русский монастырь (где писался этот текст) проникли крупицы знания - с Востока, с Запада ли - неважно, и монах вступает в спор с традиционными народными представлениями. В основном в те времена по стране ходили иные книги с иными утверждениями: «...Земля покоится на воде якоже на блюде, простерта силою всеблагого Бога. А внизу стоит кит-рыба и не

сворохнется; а ежели кит-рыба потрохнется да восколыхнется, тады белый свет наш покончится, сыра-мать-земля вздрогонится, увесь мир-народ приужастнется, тады будет время опоследняя...» Или так писали (в «Соловецком сборнике, XVI век): «...в огненном море живет великорыбие - огнеродный кит - змей Елеафам, на коем Земля основана. Из уст его исходят громы пламенного огня, яко стрелено дело... когда восколеблется кит-змей, тогда и настанет светопреставление...» Так что, безвестный автор труда «О земном устроении» был революционером своего времени, и, возможно, за то пострадал.Во всех мировых религиях Земля имела женскую природу. Весной, когда Земля пробуждалась от смерти-сна, она должна была сочетаться браком с богом, знаменующим небеса. У греков благодатная свадьба Зевса и Геры праздновалась именно весной. В зимнюю пору и жарким летом, во время засухи, Земля являлась воображению древнего человека печальной вдовой. К тому же, наши предки прекрасно понимали, что тело человеческое из Земли берется и в нее же возвращается. Послед ребенка (как и теленка или жеребенка) зарывали в землю: в последе видели будущего ребенка - младшего брата или сестру новорожденного. У славян с Землей было связано много обычаев. Это поклонение отражено во многих древних источниках. В XIV столетии новгородские стригольники (была такая секта) учили каяться в грехах не священнику, а Земле. Константинопольский патриарх, обличая их, писал: «...еще и сию ересь прилагаете, стригольники, велите к земли каитися человеку, а не попу...» В русских былинах богатыри, поражающие лютых змеев, в ту минуту, когда им грозит опасность быть затопленными кровью чудовища, обращаются к земле с просьбой: «Ой ты, еси Мать сыра Земля! Расступися не четыре стороны и пожри кровь змеиную!» И она расступается... Нынешние старообрядцы некоторых беспоповских толков (нетовцы, к примеру) следуют ереси стригольников и исповедуют грехи, глядя на небо и одновременно припадая к земле. Весной, знаменуя брачный союз Земли с Небом, издавна праздновали Духов день. Считается, что в этот день обязательно над Землей проносится ураган и «очищает» ее от всякой скверны. В Духов день не производили никаких земляных работ, не пахали, не боронили и даже не втыкали кольев, так как считали, что Земля в этот день именинница. В разных сторонах Руси жницы, окончив работу, катались по ниве, приговаривая: «Нивка-нивка! Отдай мою силку, что я тебя жала, силку роняла...»Еще в конце XIX века в русских деревнях существовал поразительный обряд прощания с землей, которому следовали старики, уходящие из жизни. Обряд совершался в поле, куда больному помогали прийти его близкие. Старик вставал на колени и с крестным знамением клал четыре земных поклона на четыре стороны, произнося: «Мать-сыра Земля, прости и прими мя!..»По свидетельству Дитмара (1018 год), славянские жрецы, нашептывая какие-то слова, раскапывали пальцами землю, и по встречающимся предметам гадали о будущем. Народные русские сказки упоминают о старинном

обычае: произнося клятву, есть землю, чтобы таким странным действием еще тверже скрепить нерушимость произносимого обета. В старину на Руси, вместо обыкновенной присяги, в спорных делах, касающихся земельных наделов, употреблялся юридически признанный обряд хождения по меже с глыбою земли: один из спорящих клал себе на голову кусок земли, вырезанный вместе с растущей на ней травой, и шагал по тому направлению, где должна находиться оспариваемая соперником граница. Считалась, сама Земля не даст ему солгать.

В деревнях России издревле справлялся «постыдный» Ярилин праздник. В более поздние времена он перешел в чествование Юрьева дня. Центром «постыдного праздника» был обряд похорон Ярилы. Для обряда ко дню летнего солнцеворота изготавливалось чучело Ярилы, причем, с «детородным членом» преувеличенного размера, и полагалось во гроб. Похороны сопровождались плачем и причитаниями женщин. Этим обрядом выражалась мысль о том, что в грядущем животворящая сила природы вновь заставит Землю зацвести цветами и плодоносить. Иногда в Ярилу наряжали человека: его убирали цветами, обвешивали бубенчиками и колокольчиками, в руки давали колотушку, и само его шествие сопряжено было со стуками в барабаны, криками и плясками. Естественно, языческие празднования, совершавшиеся в честь плодотворящих сил природы, отличались особенным разгулом и бесстыдием, чему имеются прямые свидетельства. Послание игумена Памфила во Псков (1505 год) сообщает: «...егда бо приходит велий праздник Рождества Предтечи (24 июня ст. ст. -Г.М.), и тогда во святую ту нощь мало не весь град

взметется и возбесится... стучат бубны и глас сопелий и гудуть струны, женам же и девам плескание и плясание, устам их неприязен клич и вопль, всескверненные песни, бесовские угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и к ногам их скакание и топтание; ту же есть мужем же и отроком великое прельщение и падение, на женское и девическое шатание блудное им взрение, такоже и женам мужатым беззаконное осквернение и девам растление...»  То же подтверждает и Стоглав: «...сходятся мужи и жены и девицы на нощное плещевание и на бесчинный сговор, и на бесовские песни, и на плясание, и на скакание, и на богомерзкие дела, и бывает отрокам осквернение и девам растление...»Из «Правил» митрополита Иоанна (XI век) видно, что уже после крещения Руси простой народ считал христианский обряд венчания церемонией, установленной для князей и бояр, и не признавал необходимым брать на супружеское сожитие без церковного благословения. Вместе с тем, простолюдины довольствовались старыми, языческими обычаями. В те временя на Руси были мужья, имевшие по две жены. Поклонение Ярилу и буйные, «нецеломудренные» игрища вполне в сознании крестьян символизировали «священное бракосочетание». Церковь еще долго боролась с «постыдными» деяниями. Так, в 1765 году Задонский чудотворец Тихон в понедельник Петрова поста приехал в Воронеж, где на площади проходило народное гульбище. Тихон рассказывает: «...я увидел, что множество мужей и жен, старых и малых детей из всего города на то место собрались. Между сим множеством народа я увидел почти бесчувственно пияных, между иными ссоры, между иными драки; приметил в плясании жен пияных с скверными песнями...» Преосвященный остановился посреди толпы и начал обличение; проповедь его достигла цели: народ разошелся, и праздник Ярилы навсегда был оставлен.

13. Всему голова

Нет оснований отрицать, что русская нация складывалась прежде всего как аграрная общность. Основой экономики славянских племен еще со времен раннего Средневековья было земледелие. Правда, эффективность его, а вкупе и скотоводства, в разных регионах славянского ареала была весьма различной. Для умеренно-сурового климата наиболее эффективным оказалось возделывание ржи. Если в начале Средневековья рожь выступает в роли второстепенной культуры, а начиная с IX века она выходит на лидирующие позиции. Выращивание ржи требует более тщательной обработки пашни, зато урожаи получаются более высокими, даже в лесной зоне с суровым климатом. До превалирования ржи славянское земледелие оказывало наибольшее предпочтение просу; в меньшем объеме культивировались пшеница, ячмень, овес, кормовые бобы, горох. Кроме зерновых, средневековый славянский мир знал чечевицу, вику, тыкву, огурцы, вишню и сливы. Из древнерусских источников известны репа, капуста, свекла, морковь, лук, укроп. Из орудий земледелия главным был плуг, или «рало». Приблизительно в VIII веке н.э. у плуга появился железный наконечник, «сошник». Подсечное земледелие требовало значительных усилий при обработке освобожденной от леса земли (мешали корни), а потому соха должна быть чрезвычайно прочной. Из других сельскохозяйственных орудий распространены были бороны, вилы, грабли, серпы, косы, цепы. Хлеб после уборки складывали в копны, хранили его в гумне и молотили цепами; на это имеется прямое указание в уставной грамоте митрополита Киприана (1391 год). Обмолоченный хлеб хранили в сусеках, о чем рассказывается в удивительном документе, «Житии преподобного Феодосия», в «Печерском патерике». Автор «Жития…» сообщает: «…поставе же Феодосий в пещере жерновы и от сусеку пшеницу взимая, и своими руками измеляше…» Хлеба уже в XII века разделялись на яровые и озимые. Пшеница, кстати, в Раннее русское Средневековье известна была как «чистый хлеб» и употреблялась монахами в смеси с медом как лакомство. Пшеничная мука еще употреблялась на просфоры, на выпечку, которая именовались «Богородициным хлебом», а в светском быту - на калачи. «Сказать на хлеб худое слово» - считалось величайшим беззаконием. Нельзя было ни сорить хлебом, ни катать из него шариков - бог за это накажет неурожаем и голодом. Ходило поверье: если кто, вкушая хлеб, роняет крошки наземь, их подбирают нечистые духи. Если собранные ими крошки

будут весить больше самого человека, то душа его по смерти достанется дьяволу. И наоборот, кто не брезгует хлебом, ест его черствым и цвелым (с плесенью), тот не возбоится грома, не потонет в воде, доживет до старости и не изведает нищеты. Крошки принято было скармливать домашней птице или бросать в печь.

Хлеб внедрился во все почти элементы нашей жизни. Он не только выступает в роли основного вида питания (даже в главной христианской молитве просят дать «хлеб насущный днесь») но и участвует во всех без исключения обрядах. Хлеба есть свадебные (коровай и курник), рождественские (коровушки, козюли), великопостные (кресты), весенние (жаворонки, пичужки, колобки), пасхальные (куличи, просфоры), вознесенские (лесенки), поминальные, масличные (блины). И это только «выбранные места» из списка того, что На Руси готовилось из злаков - это вам не «биг-мак» какой-нибудь!При помощи хлебов даже определяли иногда место постройки нового дома. «Лечебник» XVII века описывает такой способ: «...вели испечь три хлеба маленькие; вынь их из печи и подложи один хлебец под пазуху, а другой под другую, а третий положи на сердце; и вшедши на то место, где хочешь избу ставить, спусти на землю те три хлебца, подпазушные и от сердца. И если все три хлебца лягут коркою верхнею, то место добро... если же лягут вверх исподнею коркою, тут не ставь и то место покинь. Когда же только два хлебца лягут вверх верхнею коркою, еще ставь - добро; когда же два хлебца падут к исподу, то вели не ставить на том месте».

Хлеб-соль подносили при новоселье, при крещении, в день отъезда родственника или знакомого, обносили вокруг дома при пожаре. Хлеб разламывали над головой именинника. С короваем обходили поля на вешнего Егория. На Вознесение пекли блины - «Христу на онучки», а в других местах изготавливали специальную выпечку, называемую «лесенками»: из теста скатывали тоненькие трубочки и накладывали на верхнюю часть в виде решеток. В Семик изготавливали специальные хлебы в виде венка, называемые «козюлями», и направлялись с ними в лес, «завивать березки». Специальные обрядовые хлебы выпекали в день Флора и Лавра (покровителей скота), а так же на Козьму и Демьяна (Кузьминки). Во время свадебного сговора родители жениха и невесты обменивались хлебами. После торжественного акта обмена никто уже ни в праве был отказаться от принятого решения (а уж тем более молодые). Хлеб-соль жених и невеста держат при благословении родителей. Хлебами менялись и при заключении важной сделки.Свадебный коровай впервые упоминается в тексте 1526 года, где повествуется о свадьбе великого князя Василия Ивановича с Еленой Глинской. По случаю этого торжественного бракосочетания было приготовлено два больших коровая, которые сверху были украшены громадными серебряными вензелями. Считают, что «коровай» произошел от «коровы», что, как думают многие исследователи, указывают на то, что хлеб издавна употреблялся в качестве жертвоприношения. Видимо, в какой-то момент хлеба стали заменять настоящее животное. В некоторых местностях, населенных славянами (на Украине и в Белоруссии), на коровае вылепливают из теста «рожки», а иногда и рисуют рожицы коров.Подмена кровавых жертвоприношений на хлебные произошла очень давно, так как Прокопий Кесарийский (в VI веке) и Ибн-Фадлан (в X веке) упоминают в своих трудах о хлебных жертвоприношениях в среде славян. Арабский ученый Абу Али Ахмед Ибн-Даста в конце IX века совершил путешествие по Волге и написал в своем дневнике: «...славяне во время жатвы берут просяные зерна в ковше, поднимают их к небу и говорят: Господи, ты, который одарил нас пищей, одари и теперь нас в изобилии!» Датчанин Саксон Грамматик (автор знаменитой легенды про принца Гамлета) в XII веке рассказывал, что славяне приносили громадный пирог их идолу Святовиту, и «жрец, спрятавшийся за сим титаническим пирогом, спрашивал у народа: видит ли он жреца? Когда люди говорили, что видят, то он высказывал желание, чтобы год был столь плодороден, чтобы его за пирогом совсем не было видно. Верили, что этот обряд способствует не только благосостоянию народа, но и обилию следующей жатвы».Купец Садко в знаменитой былине, проплывая по Волге, приносил ей хлебную жертву: «...Отрезал хлеба великой сукрой, а и сильно насолил, его в Волгу опустил: А спасибо тебе, матушка, Волга река...» Больше из злаков, между прочим, делали каш, т.е. всяких отваров. В обиходе было еще слово «жито»; но и жито не было хлебом: так на Севере Руси звали ячмень, а на юге - пшеницу. Но какой же из хлебов был самым простым? А

вот такой: мука смачивалась водой, ее месили в тесто и месиво выпекали в золе или на горячем камне (еще позже - на металлическом листе). Это был так называемый «пресный» хлеб. «Заквасной» хлеб (тот, что мы едим сейчас) изобрели гораздо позже. Ближе всего к этим простейшим хлебам - сегодняшние блины. А значит, они - самые древнейшие из хлебов. Неслучайно их используют в качестве поминальной пищи и на Масленице (издревле это был праздник поминовения предков). Первый блин, испеченный на Сырной неделе, по традиции клали на слуховое окошко «для родительских душ», или выносили во двор - чтобы его склевали лесные птички.

Но «хлебом всех хлебов» все равно у нас считается свадебный коровай. На княжеских свадьбах коровай перетаскивали на носилках несколько человек - так он был тяжел. Коровай и сейчас (в деревнях, естественно) может быть во весь стол. Иногда из устья печи приходится выколупливать несколько кирпичей, чтобы хлеб вынуть. Кстати, раньше принято было, чтобы коровай сажали в печь супруги, живущие много лет в любви и согласии. На Русском Севере большой свадебный хлеб называли не короваем, а «челпаном», иногда - «банником», на Юге - «курником». В дополнение к короваю пекли хлебы поменьше - перепечу, калачи, лежни, шишки. И, надо заметить, на бескрайних наших просторах названия разнились настолько, что целую коллекцию можно из них составить. Но не в этом наша цель. Просто, хотелось напомнить, что были времена безмерного уважения к хлебу. У хлеба еще множество ипостасей. Вспомнить, хотя бы, приход Иисуса в Иерусалим: Спаситель, между прочим, прибыл в этот знаменитый город к празднику Песах (Пасха), который устраивался после того, как убирался хлеб весеннего урожая и из него пекли «опресноки» - лепешки из неквашеного теста (вспомните наши блины). И, когда Он преломил хлеб и подал своим друзьям, то сказал: «Сие есть Тело Мое, которое за вас предается...»Технология выпечки ржаного хлеба складывалась веками, и к началу прошлого столетия она представляла собой следующее. Хлеб в русской печи пекли отнюдь не каждый день, а лишь раз в неделю, ибо у крестьянки кроме хлебопечения имелось еще множество обязанностей. К тому же считалось, что свежевыпеченный хлеб “тяжел” и вреден для пищеварительной системы. От каждой выпечки обычно оставлялся ком теста, так называемый “заквас”; его хранили густо обвалянным в муке в темном месте. Заквас замешивается из ржаной муки на воде (лучше всего ключевой). Для быстрого закисания иногда подбавляли квасной гущи. Для “опарных” хлебов вместо закваса брали пивные дрожжи, замешивали их мукой и квасили в теплом месте. Заквас кладут в квашню, где засыпана уже мука и приготовлена посредине ямка: для кома закваса, потом льют горячую, но не слишком воду – “чтоб “терпела рука”. Тесто тщательно растирают, используя лишь треть находящейся в квашне муки. Получив “несколько крутое тесто”, его сгребают в середину и накрывают толстым холстом, засыпают сверху мукой и накрывают крышкой. В зимнее время дополнительно накрывают шубой и ставят квашню возле печи. Все эти операции делаются с вечера, и накрытая квашня оставляется до утра. Утром идет замес собственно теста: сгребают прочь муку, снимают холстину и льют опять-таки горячую воду в середину закваса. Тщательно размешивают, не оставляя комков и комочков. Потом намешивают остальную муку, отложив лишь часть муки для обваливания самих хлебов. При этом следят, чтобы не “пережидить” раствор и не загустить его излишней мукой. Затем тесто накрывают скатертью (зимой ее сначала нагревают) и сверху чем-нибудь теплым и оставляют на полтора часа. Готовое тесто проверяют,

хорошо ли оно взошло (опускают кулак в тесто до дна и быстро вынимают: тесто должно само собой заровняться). Далее, когда протапливается печь, валяют из теста хлебы и покрывают их сукном. Чтобы не испортить форму хлебов, кладут между хлебами поленца. Потом из жарко натопленной печи выгребают угли, оставляя небольшую кучку у устья печи, выметают под печи дочиста голиком, насаженным на палку, и закрывают ненадолго заслонкой, “чтоб поуходился” жар, и ставят хлебы в печь (крупные хлебы к самому заду и по боковым стенам, а мелкие — в середину). Пекутся хлебы: около трех часов.Когда хлеб испечен — проверяют каждую штуку, постучав пальцем в нижнюю корку: хлеб должен “звенеть”. Вынув хлебы, необходимо ставить их ребром, чтобы отошли и отмякли. Я часто вспоминаю краюху заварного хлеба, которой благословила меня в дорогу одна простая русская женщина (имя ее, к сожалению, я забыл). Подаренной краюхой я питался все пять дней моего скромного путешествия от города Нерехты до города Солигалича: такой он был сытный. Вкус этого заварного хлеба - сладкий, чуть-чуть грубоватый, отдающий парным молоком - остается одним из самых счастливых воспоминаний моей жизни.

Магия плуга

О плуге и связанных с этим предметом поверьями стоит поговорить подробнее. Русская загадка: «Баба-Яга, вилами нога, весь мир кормит - сама голодна». Это про соху. Но почему - спросите вы - обозначив тему «плуг», я вдруг заговорил про соху? Ведь, как известно, вещи это разные: соха просто взрыхляет землю, а плуг переворачивает земельный пласт. Или вы про это не знали? Плуг был изобретен человечеством раньше сохи: им пользовались китайцы еще 7 тысяч лет назад. Наше же, русское хлебопашество узнало плуг только в конце XVIII века, предки наши в своем хозяйстве использовали лишь соху. Здесь все дело в географии. Если сейчас, пролетая над Россией на самолете, вы видите в иллюминатор ровно нарезанные поля, изредка обрываемые кусками леса, то тысячу лет назад наша страна представляла из себя громадный, густой, непролазный лес. То, что находилось южнее этого леса, считалось вотчиной воинственных кочевников и имело название «Дикое поле». Славяне, расселявшиеся по Восточно-европейской равнине, ставили починки, и, после выжигания древесины, засевали «ляды». Самая лучшая культура для выращивания на золе, как ни странно, - репа. Она при высаживании на «лядах» достигает неимоверных размеров. Так что, первые подсеки назывались «репищами». Потом высаживали рожь и три года кряду

новая росчисть исправно давала приличный урожай. Далее урожайность снижалась, и на пятый (изредка седьмой) год росчисть оставляли. Покинутая «ляжна» годилась под новую пашню не ранее, чем через 35 лет. Такое вот было земледелие...Славяне довольно быстро усвоили «римскую» трехпольную систему земледелия (с правильно чередующимися посевами и периодическим оставлением земли «под паром»), но, в зависимости от природных условий, принципы возделывания земли разнились. По мере колонизации северо-восточных земель силу набирала система подсечного земледелия. Сжигание срубленного леса на вновь осваиваемых участках была просто необходимой аграрной технологией. Посев, осуществляемый прямо на золу, давал гарантию обильного урожая на пять-семь лет. По мере истощения зольно-почвенного слоя необходимо было искать новое место для подсеки. Уничтожение леса было занятием непростым, а потому предпочтение оказывалось сносным пахотным землям. Таковыми на Северо-западе Европы являются пространства вокруг озер. Древнейшие русские города Ростов, Псков, Великий Новгород, Белозерск, Галич, Ладога, Переславль располагаются на берегах озер либо в их непосредственной близи. Пойменная «переложная» система земледелия экономичнее подсечной, однако открытых пространств наподобие Владимир-Суздальского «клина» было не так и много, а потому подсечное земледелие в течение многих веков преобладало значительно. Поскольку земледелие было главным занятием славян, большинство календарных обрядов и обычаев связано с процессами пахоты, сева и уборки урожая. Выращивание овощей и фруктов играло второстепенную роль. Естественно, не могли обойтись без скотоводства. Славянский мир издревле знал корову, лошадь, свинью, овцу, козу; разводились куры, гуси, утки, а так же голуби.  Климат требовал культивировать стойловое содержание скота в зимнее время, для чего устраивались хлева. Характерно, что по настоящее время устройство помещений для содержания скота и птицы остается таким же, как и тысячелетие назад. Это говорит о том, что еще в домонгольский период были найдены оптимальные параметры семейного подворья. Разница только в том, что на Русском Севере жилые и хозяйственные помещения находятся под одной крышей, на Юге же России они разделены. Итак, самое древнее русское крестьянское орудие - соха. В поперечный чурбан спереди наглухо вделывали оглобли, сзади прикрепляли рукояти, а снизу - полоз, на нож которого насаживали две треугольных железяки, называемых сошниками. Соха бороздит, разрывает землю, но выскакивает то и дело, да и борозды кладет кривенькие. Пахарь ее всегда держит навесу, поэтому быстро утомляется.

Плуг же берет и широкие, и узкие борозды; надрезывая пласт отвесно, он подхватывает его снизу ровно и оставляет за собой чистую борозду. Подхваченный пласт он не откидывает в сторону, а постепенно отваливает набок. К тому же, к плугу приделаны колеса, что делает управление им легче. Правда, одна лошадка плуг не утянет, если вспахивается целина. «Тяга»

должна быть посолиднее. Он употребим только на черноземе, где нет кореньев и камней, к тому же на тяжеловесный плуг суглинистая почва будет постоянно налипать. Так что, соха была в народе общеприменима вплоть до начала XX века. И в разных краях она называлась по-своему: «рогалихой», «староверкой», «сабанью»... Была, кстати, еще «переходная» форма от сохи к плугу: косуля. Она представляла собой увеличенную соху с одним лемехом и отвалом. 

И, тем не менее, в современном сельском хозяйстве остался только плуг. Все дело в механизации, да и новые земли уже давненько не осваивают - дай Бог, старые успеть засеять! Поэтому наш разговор именно о плуге, как об «орудии для взрывания земли». Во «взрывании земли» и скрыт сакральный смысл плуга. Если вы хоть раз держали в руках ручки плуга, врезающегося во влажную землю, то поймете меня: какое-то чувство того, что под вами... живое, вас не оставит. Человек за плугом - вообще, знаковая фигура. Древние были убеждены в том, что Земля живая (об этом мы чуть ранее говрили), и право тревожить Ее предоставлялось далеко не всем. По преданиям многих народов, первым пахарем был Бог. Он научил людей хлебопашеству и сковал для них первый плуг.  В России существовало поверье, что ячмень и горох произошли от слез Адама, когда он, изгнанный из Рая, принужден был обрабатывать землю и при этом горько плакал.Плуг - слово древнее; некоторые исследователи утверждают, что оно пришло в славянские языки извне. Более привычное его название для русского слуха

- «рало» (или «орало»). Пахота называлась «ораньем», а сам пахарь - «ратаем». В древней летописи о хлебопашестве на Руси впервые упоминается под 946 годом, в Лаврентьевской летописи. В Первоначальной летописи под 1103 годом говорится так: «...оже лошадей жалуете, ею же кто орет, а сего чему не промыслите, оже то начнет орати смерд, и, приехав, половчин ударить и стрелою, а лошадь его поиметь, а в село его, ехав, иметь жену его и дети его, и все его именье?.. То лошади жаль, а себя не жаль ли?» Такими словами Владимир Мономах увещевал князя Святослава, который не хотел оставить смердов без лошадей в пору пахоты. Знаете, какой из русских богатырей был самый могучий? Ратай Микула Селянинович. По силе ему уступает даже былинный Святогор. Подвизается Микула в чистом поле, свою лошадку - знай понукивает, с края в край бороздочку отваливает, корни сохой выворачивает. «А у пахаря сошка кленовенька, сошинки в той сошке булатные, захлестнуты гужочки шелковеньки, а кобылка в сошке соловенька...» - так повествует народная былина.  С непокрытой головой, с расстегнутым воротом, с душой нараспашку, в самодельных лаптях - но с верой в свое вечное, святое призвание - Селянинович представляет собой силу несокрушимую. И в трудную годину ратай Микула помогает ратным молодцам отстоять посрамленную Родину.На праздник Коледы, когда отмечался поворот солнца на лето, славяне славили необмолоченные снопы, прибереженные с зажиночных игрищ, а на стол клали чресло плуга для того, чтобы мыши и кроты не портили нив.В некоторых местностях вечером накануне Нового Года коледующие ходили по домам, а впереди них группа мужиков носила на своих плечах плуг. Разыгрывалась как бы сцена пахоты и шедшие за плугом вокруг изб посыпали зерном. Обряд этот умер довольно давно, но еще долго, вплоть до начала XX века, сохранялся другой обряд - «опахивание», к которому крестьяне прибегали во время эпидемий или массового падежа скота. Восходило это действо к представлению, что сам Перун весной запрягает громовой плуг и вспахивает «небесные нивы», а потом побивает всю нечисть своей молниеносной палицей. Опахивание, имитируя божье старание, призвано было победить моровую язву. Само действо со стороны казалось очень и очень экзотичным. Старуха - повещалка, как правило, выбираемая из вдов, выходила в полночь в одной рубахе не улицу и с диким воплем била палкой в сковороду. На ее крики собирались бабы и девки с ухватами, кочергами, косами, серпами, помелами, коромыслами и дубинками. Ворота и окна во всех домах к тому моменту запираются, скот загоняется в хлева, собаки все сажаются на привязь. Сбросив с себя рубаху, повещалка клянет смерть, опускаясь до самых низких ругательств, другие же женщины привозят соху, надевают на голую бабу хомут и запрягают ее в соху. Потом начинается долгое и изнурительное троекратное опахивание вокруг села, сопровождающие при этом несут в руках зажженные пучки соломы. Шествие, между тем, имеет строгий порядок: впереди несут икону

Богородицы, потом Власия (если чума напала на рогатый скот) или Флора и Лавра (если падеж на лошадей). Курят ладаном или целебными травами и даже поют духовные гимны. За иконами идет старуха на помеле в одной рубашке и с распущенными волосами, потом идет девка с кузовом зернового хлеба, собранного со всех домов, и сеет по пролагаемой борозде. Иногда раскидывали песок, как «обманное» зерно. Следующая позади толпа пляшет, кривляется, размахивает принесенными орудиями, бьет в тазы, чугуны, заслонки, свистит. Останавливаясь перед каждым двором, бабы и девки стучат в ворота и бешено вопят: «Бей, секи, руби коровью смерть и холеру! Сгинь, пропади, черная немочь! Запашу, заколю, загребу, засеку, замету-у-у!!!» Естественно, в разных местностях обряд опахивания разнился. Некоторые элементы отсутствовали, а кое-где и свое было добавлено. Так, где-то для обряда выбирали из себя девять девиц, известных своим незазорным поведением, где-то - трех вдов и одну беременную женщину (всех четверых впрягали в соху). В иных местах в соху впрягала бабу-неродицу (бесплодную), а управлять ей доверяли девке, решившейся не выходить замуж. Если попадалось навстречу какое-либо бесхозное животное (кошка, собака, птица), его тотчас убивали, будучи убежденными в том, что это сама Смерть, поспешающая укрыться в виде оборотня. Если кошка забиралась на дерево, то его старались вырвать с корнем. Обойдя трижды село замкнутой круговой чертой, верили, что этот рубеж Смерть уже не в силах перейти. Соха бралась обыкновенно об одном сошнике, который налаживался так, чтобы он отваливал землю от села в противоположную сторону.  Дикость? Но как мог еще повести себя крестьянин, когда на его благополучие наваливалась неведомая сила…

Отвлечение тринадцатое. Радуга

Принято считать, что радуга светится «всеми цветами радуги». В действительности мы видим в ней только три цвета: красный, зеленый и фиолетовый. В очень редких случаях к ним примешиваются желтый и оранжевый цвета. Каждый из наблюдающих, ко всему прочему, видит «свою» радугу, так как малейшие изменения в положении зрителя по отношению к туче, а так же Солнцу и Луне (радугу можно видеть и при Луне, только она будет казаться белой), сильно влияют на восприятие этого явления. Про природу и происхождение радуги на сегодняшний день мы знаем почти все. Известно, что она образует полный полукруг при условии, что Солнце находится у горизонта. Когда Солнце стоит под углом выше 45°, радуга не видна, так как она уходит за горизонт, но ее можно узреть, поднявшись на самолете. При определенных условиях расположения капель влаги и солнца, может даже создаться двойная радуга. Но про это мы узнали только в XIX веке, когда человечество постигло природу света и некоторые законы физика. А до того радуга представляла собой одно из самых таинственных естественных явлений.  До сих пор я, рассказывая о том или ином предмете или явлении, отмечал, что, древние видели это так-то и так-то. К примеру, Луна - таинственное светило, на котором, по мнению некоторых, обитают усопшие души. Я немного лукавил. Точнее, недоговаривал.В разные времена представители разных культур видели Луну по-своему. Но, если перебрать все мнения разных культур о Луне, не хватит целой книги. И в подобном ключе можно рассказать о каждом из архетипов. С радугой мы поступим по-иному. Мы попытаемся обозреть разнообразные интерпретации этого явления, естественно, сжав информацию до пределов разумного. По красоте и безобидности вряд ли какое-нибудь другое природное явление сравнится с радугой. Однако, племена, находящиеся на низких ступенях развития (выражусь вернее: менее технолигичные, зато приближенные к естеству), к радуге относятся, мягко говоря, с недоверием. Среди аборигенов Новой Зеландии ходит миф и том, что радуга, появившись впервые над Землей, повернулась своей открытой пастью к Тане-Магуте (Отцу деревьев) и нападала на него до тех пор, пока ствол его не раскололся надвое, а

изломанные ветви не рассыпались по Земле. Бирманские карены говорят, что она - дух или демон. Радуга может даже пожирать людей, и, если человек внезапно умер, считается, что его погубила радуга. Наевшись человечины, она чувствует жажду и спускается напиться - тогда ее видят на небе. Играющим детям в Бирме говорят: «Радуга пришла пить, убегайте, чтобы с вами не случилось несчастья!»

Зулусы в Африке считают, что радуга живет со змеей в озере. Когда она прикасается к земле - жди несчастья. Зулусы в это время боятся идти к воде: радуга может схватить... Радуга - это как бы болезнь. Встречающимся ей людям она посылает страшные язвы. В древней Индии считали, что радуга - боевой лук бога Индры, из которого

он пускает свои молниеносные стрелы, поражая демонов тьмы. Когда радуги не было видно, думали, что Индра держит свой лук ненатянутым; если она показывалась, это означало, что он вступил в битву с враждебными силами. В старых русских источниках радуга называется: «джга». Так, в Изборнике Святославовом(1073 год) написано: «...джгу мою полагаю во облаце...» В Откровении Иоановом (Апокалипсисе), в 11 главе сказано: «...И раскрылся голубой шатер Божий на небе, и появилась хранительница обещанья Бога, и произошли молнии и громы, и большой град...» Николай Морозов в уже цитируемой мной ранее книге «Откровение в грозе и буре» (в его переводе и дается текст Апокалипсиса) утверждает, что «хранительница обещанья» - и есть радуга. Автор ссылается на фрагмент главы 9 Книги Бытия (дается синодальный перевод): «...Я  поставляю между Мною и между вами и между всякую душою живою, которая с вами, в роды навсегда: Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между Землею...» То есть, радуга в библейском понимании - знамение Божье и сулит она только благое. Само слово «ра-дуга» заключает в себе некую тайну. Первая часть этого слова состоит в родстве с санскритским понятием «ра», что означает «быстрое движение», в равной степени прилагаемое ариями и к свету, и к потоку воды, и к полету птицы. «Ра» древнейшее имя реки Волги. Скорее всего, слово «радуга» - пришло к нам из глубин тысячелетий и несет с собой первоначальный смысл, заложенный в него: «стремительный лук», то есть орудие бога-громовника Перуна. Но есть и другое мнение. Радуга вполне могла произойти от слова «радость» (на Украине и в южной России, к примеру, радугу называют «веселкой»). Из сурового орудия - получается - радуга превращается в предмет «радостного» созерцания. Еще слово «радуга» связывают со словом «Рай»; будто бы она - провозвестник Горнего царства. Кому верить?На Руси издавна считали, что радуга пьет из земных озер, рек и колодцев, а потом посылает воду обратно на Землю в виде дождя. Иногда представляли, что у радуги есть труба, одним концом касающаяся неба, а другим опущенная в какой-нибудь колодец, из которого Царица Небесная тянет воду. Иные утверждали, что есть три ангела: один поднимает обоими концами радуги, которая представляется пустым насосом, воду из рек; другой ангел образует из этой воды облака, а третий, разрывая их, творит дождь. В рукописи XV столетия, известной под названием «Матица Златая», замечено: «...си же оубодоуга повелением Божиим сбирает воду морскую аки в мех...» В апокрифической беседе Епифания со св. Андреем из Соловецкой рукописи сказано: «...дугу мою поставлю, рече Бог, на облацех. Да егда повелит Бог вдати дождь на землю. Восходит шум из трубы дужной, а той дух есть бурен вельми и смущаяся; да как дух начнет раздирати облаки, уготовати путь воде и проливати ю в ширину вданому тому облаку...»В некоторых местах России верили, что радуга есть блестящее коромысло, которым Царица Небесная (раньше ее уравнивали с древней богиней весны и плодородия, потом же соединили с образом Богородицы, но в некоторых

местностях ее называли еще «Огненной Марией») черпает из Всемирного студенца (моря-окияна) воду и потом орошает ей поля и нивы. Это чудное коромысло хранится на небе и по ночам видится в блестящем созвездии Большой Медведицы. В Волынской губернии на Украине, к примеру, Большую Медведицу называли: «Дивка воду несе», а в Оренбургской губернии созвездие носило имя: «Коромысел». Отсюда, кстати, произошла примета ни в коем случае не переступать через коромысло, а то «судороги потянут».Редко радугу сравнивали со змеей, которая изредка спускается с небес на Землю попить водицы. В Белоруссии радугу называют «смок», что буквально означает: «сосун». Там ходит присказка: «Смок пье воду из рек и озер, бо кабы йон не пил воды, то вода бы нас затопила».Роскошные, блестящие и чистые цвета, которыми сияет радуга, толкнули наших предков приравнять ее к драгоценному убору, в который наряжаются божества неба. Еще Гомер уподоблял радугу узорчатому поясу Киприды; в нем заключались все обаяния любви и тайных желаний, уловляющих разум. Древние галлы почитали радугу поясом бога Гу, победителя великанов и владыки вод: он разъезжал в этом поясе по небу на колеснице из солнечных лучей. Славянские апокрифические легенды говорят о радуге, как о поясе Пречистой Девы. Согласно одной из таких сказок, Пречистая ткала пояс от Рождества Христова до Светлого Воскресения. Когда Христос восстал из мертвых, он сошел в Ад и вывел оттуда всех праведников, начиная с ветхого Адама. Только грешные остались в Аду; сжалилась над ними Пресвятая Богородица, выпросила у Спасителя позволения освободить столько человек, сколько укроется под ее одеждою. Развернула она свой пояс, покрыла им всех грешников и вывела из заточения. После Воскресения Христова она вновь стала ткать пояс и будет продолжать свою работу до второго пришествия, и, когда Господь пошлет грешные души в Ад, Пречистая Дева покроет их своим поясом. Еще одно славянское народное предание повествует о том, что до всемирного потопа радуги не было. Когда же Земля осушилась и Ной принес Богу жертву, то Господь обещал ему, что потопа не будет до второго пришествия, и во свидетельство дал ему радугу и изрек: «пока сияет на небесах радуга - до тех пор не бойтесь, а когда не станет радуги - знайте, что близится день Страшного суда.» Старинный апокриф заключает: «...по потопе знамение положи Бог на небеси - дугу, еже второму потопу не быти...»Ну, и еще в старину радугу представляли дивным мостом: она помогает сказочным героям перейти через «реку огненную», чтобы спастись от врагов. Достаточно Ивану-царевичу махнуть три раза волшебным полотенцем, и возникает перед ним «дивный радужный мост» - а Змей Горыныч остается с носом. Индусы и персы думали, что души усопших должны переходить через мост. И праведные легко совершают этот переход, а грешные низвергаются с моста в огненную реку. По народному поверью древних германцев, души праведных ведутся через радужный мост ангелами-хранителями.

А у якутов, между прочим, радуга зовется: «лисья моча»... так – к слову пришлось. Теперь Вы видите, как сложно и неоднозначно мы, земляне воспринимаем всего одно природное явление? И, заметьте, даже такая прекрасная и безобидная вещь как радуга воспринимается таковой далеко не всегда. Таков и весь мир. Только внешне кажется, что он понятен и предсказуем. На самом деле, жизнь наша весьма зыбка. Природа всегда выиграет. И отомстит, если мы попытаемся сладить с ней, не уважая ее законов. Пусть древние люди и были наивны в своих представлениях о той же, к примеру, радуге. Ведь что есть мифология? Это - попытка постичь мир в целом, через его проявления, причем, в форме, доступной пониманию. Древние не знали многих законов, открытых нашими современниками. Но они знали главный закон. Он звучит так: «никаких главных законов не существует». Остальное пусть останется за рамками слов...

Шаман-пастух

Не могу не сказать несколько слов о магических действах при обхаживании домашней скотины. Тема эта очень даже сложна и темна, а потому задену лишь одну ее сторону: волшебную силу пастуха, пастыря. Очень внимательно относились крестьяне к первому весеннему выгону скота. Хозяин накануне выгона набирал в лесу муравьев, обходил с ними двор и затем рассыпал насекомых на петли ворот, "чтобы скотинка так же дружно как и мураши собиралась вместе и не терялась". Хозяйка на Русском Севере накануне выгона плела косичкой из трех льняных ниток пояс-плетешок, нашептывая: "Как этот плетешок плетется, так милая скотинка плетись на свой двор из следа в след, из шага в шаг. Нигде не заблуждайся: не в темных лесах, ни в зеленых лугах, ни на чистых полях, ни на быстрых реках! Кругом пастыря толпитесь, нигде не заблудитесь во веки веков… Аминь!" Плетешок хозяйка опоясывала вокруг себя и не снимала его ни день ни ночь, а перед тем как непосредственно выгнать скотину, развязывала плетешок и зарывала у самого порога так, чтобы корова не уволокла его ногой. Домашняя скотина доверялась пастуху.Пастух владел неким сакральным знанием, которое именовалось "отпуском". По сути "отпуск" - тайная молитва, которая могла быть "благословенной" и "неблагословенной". Первый вариант "отпуска" - для помощи "небесных покровителей". "Неблагословенный" отпуск - предание стада во власть лесного "хозяина", лешего. По сути от пастуха требовалось одно: сохранить скотинку живой и здоровой. А уж какими методами он пользуется, его

личное дело… Стадо должно было крепко привязаться к пастуху: жлмашним животным следует держаться вместе, не оставаться на ночь в лесу, собираться по первому зову. "Отпуск" - подлинная магическая практика, и пастух по сути выступал в роли шамана. Перед началом "благословенного" обряда пастух чертал вокруг стала кнутом круг, по обе стороны завора ставил две срубленные березки, связывал их вершинами (образуя "ворота"), укреплял на деревцах иконы Спасителя, Богородицы, Николая Угодника и Георгия Победоносца. Пастух прогонял стало сквозь ворота, держа в руках зажженную "Христову свечу". Затем пастух обходил загон, волоча за собой связанные вместе нечищеную щуку, ключ, замок и обломок косы. Все это он повторял трижды. Свершив эти странные действа, он зашивал "магические" предметы вместе с закатанной в воск шерстью мешковину, закапывал в землю на пастбище и накрывал "белым камнем".

На пастуха налагались "табу": он не мог есть ягод, не имел права разорять муравейников, не смел трогать ульи. Пастуху запрещалось ходить "под замок" (каким-либо иным путем кроме двери входить в помещения), ходить босиком, быть неопрятным и немытым, сквернословить, подавать кому-либо руку. Хозяйки, выгоняя утром скот, доходили да "затвора", заходить за который не имели права; да и сами они не могли быть растрепанными или босыми. Кара за нарушение "табу" - пропажа, гибель скотины. "Неблагословенный" отпуск - по сути договор с "хозяином" леса. Так как пастухам доверяли в любом случае (лишь бы скотина не страдала), особо не обращали внимание на то, с кем пастух вступает в сделку. Все знали, что "неблагословенный" пастух знается с лешим, но и здесь действовали "табу": "страшной" (знающийся с лесным "хозяином") пастух не должен пить вина, стричься и бриться, спорить или скандалить, спать с женщиной (даже женой). Нарушишь "отпуск" - "хозяин" больше не поверит и навредит пастуху. Например, "вставит в рукава кол" - так что ослушник не сможет беспрепятственно ходить по лесу.

Пастух мог быть даже дурачком или блаженным (только не блажным), но видя, что стадо человеку подчиняется и не убывает, селяне уважали даже такого пастыря. И даже отдавали ему в подпаски мальчиков, как правило, из бедных семей. Так и передавалось столь нужное ремесло пастьбы.

Щи да каша

Положа руку на сердце, следует сказать, что обыденная пища русского человека была немудреной. Некогда было “разносолы творить”, слишком много надо было трудиться, чтобы “хлеб насущный” добыть. Самой основной едой, кроме хлеба, были в русской семье щи из рубленой кислой капусты, то есть кислая капуста, вареная в воде с добавлением растительного масла (чаще всего так называемого "конопляного сока") в постные дни и сметаны — в скоромные дни. Для этого капусту квасили: заготовляя на зиму, ее рубили и клали в кадку, пересыпая слой за слоем ржаной мукой и солью. На каждый ушат шло до фунта соли. В кадку капусту набивали накрепко колотушками, сверху ставили тяжелый гнет. Иногда, если капуста давала мало рассола (особенно не кочанная белая, а листовая зеленая “крестьянская серая” капуста), то ее заливали так называемым “белым квасом”.В капусту добавляли тмин, укроп, анис, можжевеловые ягоды. Точно так же

поступали и с белокочанной капустой; впрочем, крестьяне сажали ее значительно реже, чем мещане в городах. Помимо капусты засаливали в кадках редьку, свеклу и хрен; так же как капусту, их шинковали, клали “довольно соли”, посыпали сеяною ржаной мукой и держали в течение недели в теплой избе. Свеклу не только солили, но и в прямом смысле этого слова квасили, т.е. заливали квасом. Белый квас обычно делали так: “Возьми винного ржаного (или яшного) солода по одной мере; пшеничной, ржаной и грешневой муки по одному четверку. Смешавши все то вместе, облей кипятком и разбивай комья веслом часа 3 или 4. Потом разведи горячею водою так, чтоб весло свободно в чану ходить могло. Все оное переложи в спустник (то есть чан с дырой в дне), наливай горячею водою. Дай стоять час. Спусти сусло в чан и, как простынет и будет теплотою, как парное молоко, положи в сусло хороших свежих дрожжей три столовых ложки и свежей мяты. Закрой чан крепко и, как покажется белая пена, тогда мешай чаще. Сливай в бочку, положа еще довольно... мяты. Поставь на лед”. В старых рецептах расчет на приготовление и кваса и иных напитков идет сразу в больших количествах с тем, чтоб хранить в бочках в подполах долгие месяцы, экономя время и сырье.Из квашеной капусты варили щи. В щи добавляли также соленые огурцы, обязательно заправляли их сеяной ржаной, или овсяной, или ячневой, или гречневой крупой, мукой. В скоромные дни иногда в щи шло ветчинное сало, изредка клали говядину или свинину. Вот один из старинных рецептов “кислых штей”, “пузырных”: “Кислыя шти пузырныя. Возьми четыре четверика муки (около 2 пудов) ситной, пшеничной, крупичатой и грешневой — по 5 фунтов, хорошаго ячного солоду четверик (около 6,5 кг). Смешавши все сие вместе, зделай раствор на теплой воде и бей не менее двух часов, чтобы все комья разбились. Потом обвари кипятком и мешай довольно. После того, вливши туда холодной колодезной воды, поставь на льду в котлах, чтобы гуща опала на дно. Потом слей то сусло в особой чан. Заквась хорошими дрожжами и положи 10 фунтов сухой мяты. И, не давая много закисать, слей в бочки, положа в каждую из них по горсти соли. Через 4 дня будут кислыя шти готовы к употреблению".Особое место в пищевом рационе занимали каши. Их варили регулярно из “грешневых, полбенных, ржаных или овсяных, также и просяных круп”. Как правило, это были крутые каши, сваренные на воде. Особого вкуса гречневая каша приготовлялась способом, напоминающим современную ее обработку на пару: “Насыпь полгоршка перемытых грешневых круп. Остаток дополни водою и, брося туда, смотря по количеству, соли, перемешай и поставь в устье печи. Когда же истопится печь и каша сгуститься, то горшок, опрокинувши вверх дном, поставь в самую печь и заслони заслонкой”. У крестьян также была популярна и “кашица жидкая, размазня” (и не только гречневая). В районах Черноземья растили и так называемое “сорочинское пшено” – рис. Основное его качество – очень сытное блюдо. “Одним фунтом

сорочинского пшена могут восемь человек до сыта наесться”. В северных районах было очень мало гречи и не было ни проса, ни “сорочинского пшена”. Основными блюдами были здесь яшная и овсяная каши.

Из овощей на русском столе на первом месте была пареная репа, популярность которой была огромна: и вкусна, и спеет за два месяца. На Севере репа - важнейший продукт: большая часть пищи состояла “в рыбе, репе и грибах”. Крестьяне засевали репой огромные площади земли в полях,

при усадьбах и на новинах. Часто и много ели редьку, нарезанную кругами - с конопляным маслом и луком.  Особая часть питания русского человека - кисели и взвары. На взвары шла сушеная черника, сушеная малина, слива и яблоки. Из малины также делали так называемый малиновый уксус и употребляли его как лечебное средство. Кисели делали даже из ржаных отрубей (варили их в молоке), но чаще — из овсяной крупы. В праздники пищу старались разнообразить. Появлялись на столе мясо, пироги, сладости. Для праздничного стола заранее варили пиво. Приготовление пива – целое искусство, овладеть которым могли только самые старательные и терпеливые. Вот “пивной рецепт”, почерпнутый мной в селе Вохма Костромской области. Рожь замачивается в воде, желательно - в колодезной, в течение 3 дней, а потом вода сливается. Рожь рассыпается на полу, на холстине или какой-нибудь другой грубой ткани, сверху закрывается такой же тканью, и там она должна “усолодеть”. Срок усолаживания зависит от времени года, от погоды: в холодную погоду это 3 дня, в жару - сутки. Степень усололаживания определяется на вкус: если рожь стала сладкой, значит, полуфабрикат готов. Усоложенная рожь рассыпается на главной “пивной труженице” - русской печи и высушивается, на что уходит около суток. Высушенное зерно везется на мельницу, и после промалывания получается тот самый солод. Хранится он может около года.Саму процедуру варки пива начинают с того, что в чугуне замачивают пополам с колодезной водой солод (еще добавляется чуть-чуть сахарного песку) и емкость ставится в “тихую” печь. Через 12 часов смесь вынимается из печи, переливается в бачек, куда доливается кипяченая вода, все это настаивается примерно полчаса, потом переливается в кастрюлю, туда добавляется сахарный песок (примерно 700 грамм на 5-литровую кастрюлю), чуть-чуть хмеля и смесь кипятится. Выращивание хмеля - отдельная история; в Вохме утверждают, что в их местах хмель чрезвычайно капризен, растет далеко не везде, например, в деревне есть убеждение, что для того, чтобы хмель получился качественным, надо брать семена с трех разных хмельников. Зрелый, готовый хмель определяется по цвету шишки: она должна чуть-чуть пожелтеть. Смесь ставится на сутки в теплое место, потом хмель и дробины от солода убирают (кстати, из отработанного солода после можно сварить отличный квас), и уносится в подполье. Через два дня из подполья можно забрать готовое “деревенское” пиво. По вкусу оно немного напоминает квас (ведь и то, и другое, делается из ржи), но аромат пива более пряный и оно довольно густое. Чем пиво гуще, тем оно считается качественней (при условии, что это не концентрированное сусло). Как уже говорилось выше, пиво веселит, но не пьянит.

Чай попьешь - какая сила!..

Впервые чай был широко испробован русскими людьми в 1638 году, когда из Монголии в подарок царю Федору Михайловичу было прислано четыре пуда чайного листа и приложенной подробной инструкцией по заварке. Напиток самодержцу понравился, и сушеный чайный лист от монгольских и китайских послов в российском дворе стал приниматься с радостью. В силу дороговизны чая чаепитие долгое время оставалось прерогативой зажиточных слоев русского общества. Интересно, что вплоть до Екатерининских времен (второй половины XVIII века) чай пили исключительно мужчины, и вот, почему: чай заваривался очень круто – приблизительно 50 грамм чайного листа на чашку – и этот «чифир» женщины не переносили. Чай в ту пору оставался чрезвычайно дорогим напитком, ведь лист доставлялся наземными караванами, следовавшими по Великому шелковому пути. Едва были налажены поставки морским путем (через Одессу), стоимость чая в России значительно упала и бодрящий напиток стал частым гостям в семьях со средним достатком (беднякам он все же был не по карману). Совершенно снизилась стоимость чая лишь после постройки в конце XIX века Сибирской железнодорожной магистрали. Именно с этого времени чаепитие стало частью русского уклада, да и вообще отличительной чертой почти всех народов Российской империи.Современник писал: «Вся Русь «от финских хладных скал до пламенной Колхиды», все от мала до велика, и миллионер и поденщик, великоросс и сын Юга, белорус и калмык пьют чай, кто ординарный, кто кирпичный с солью, маслом и молоком, кто душистый мабкон, кто букетный лян-син, иные даже диковинный жемчужный или златовидный ханский…»Чай, считалось, веселил человека в грустную минуту, успокаивал после бурных событий жизни, утешал в беде. В городских домах чай был более частым гостем, нежели в деревенских. В книге Н.П. Ивашкевича и Л.Н. Засуриной «Искусство чайного стола» пишется: «Кто знает Москву не понаслышке, не по беглой наглядке, тот согласится, что чай – пятая стихия ее жителей и что, не будь этой земной амврозии, в быте москвичей произошел бы коренной переворот!»В сельской местности чаепитие устраивалось лишь по праздникам, причем

только в северных, центральных губерниях России и в Сибири. Многие довольно долго считали чай «поганым зельем»; возможно, и небезосновательно… Среди апологетов некоторых толков старообрядчества существовало поверье, что человек, пьющий «богомерзкий напиток» (так же как курящий табак) не войдет после кончины в Царствие Небесное. Главное украшение стола, «медный бес» (самовар), завезенный на Русь персидскими купцами, было удовольствием дорогим. Сейчас разве только цыгане почитают самовар выше квартиры или лошади. Ну, а сотню лет назад при пожаре из дома в первую очередь выносили именно самовар. Заварные чайники – фарфоровые или фаянсовые – тоже немалая ценность, ибо на ярмарках старались покупать качественный германский и китайский товар. Кто победнее, приобретал кузнецовский, отечественный фарфор. Чем хорош самовар: вода в нем долго может поддерживаться в кипящем состоянии, и церемония чаепития может продолжаться весьма долго. И заварной чайник, стоя на верху самовара, тоже держал жар. Любили пить очень горячий чай, поскольку он «проникает во все поры тела и понемногу погружает нервы в сладостное онемение». К чаю подавали сахар, мед, варенье, булочки, пышки, колобки. По традиции чай разливала хозяйка дома. Сначала наливалась заварка по вкусу гостя, потом добавлялся кипяток. На носике заварочного чая висело ситечко, задерживающее чаинки.

В крестьянских домах чашку наливали до краев – чтобы меньше было соблазну положить недешевый сахар. Впрочем, сахар употребляли «вприкуску», откалывая от большого куска кусачками (сахарного песка еще не изобрели). Исследователь Русского Севера А.В. Терещенко писал: «…чай занимает приятное препровождение времени: там, сидя за чаем, разговаривают и пьют вприкуску с таким искусством, что небольшой кусочек сахара достает для полдюжины стаканов…» Пили чай из блюдечка, прихлебывая. Чем больше гостю предлагали чаю, тем более оказывали уважение. Знаком того, что гость напился, служила перевернутая вверх дном чашка.Лично я на Севере наблюдал обычай пития с чаем спиртных напитков. Хозяин, приютивший меня в селе Павино Костромской области, наливал водку в чашку с чаем, немного, грамм двадцать, так и пил до позднего вечера. Нисколечко он не пьянел, только пот с лица стекал градом. А хозяину, Терентию Евдокимовичу Глушкову, между тем, шел восемьдесят второй годик…Чаепитие и в современных семейных застольях – заключительная часть праздника. Народ уже устает от пьяного веселья и садится пить чай или кофе, чтобы перевести дух, протрезветь, поговорить. Чаепитие придает благопристойность, снимает напряжение праздника. Чаепитие – своеобразные ритуал семейной общности, некое обрядовое действо, создающее видимость мира и благополучия в семье. Или – невидимость? Может, серые будни – это сон, а чаепитие – и есть настоящая, уютная и благопристойная жизнь?..

Отвлечение четырнадцатое. Трава

Индийские ученые при помощи многочисленных опытов доказали, что индийская музыка положительно влияет на самочувствие и рост трав. Европейские умы так же не остались в стороне и пришли к выводу, что травы лучше всего растут, если им «давать» слушать классическую европейскую музыку (Мендельсон, Гендель, Моцарт и т.д.). Исследователи из Бразилии вполне убедительно заключили, что травы лучше всего себя чувствуют при звуках латиноамериканских мелодий. Что же - травы имеют национальность?!Дело не в этом. Просто, растения, которые мы порой так бездумно попираем ногами, не изучены в той мере, что бы человек смог утверждать, что понимает их жизнь. То, что травы лучше растут под музыку - это факт. А вопрос - почему происходит так? - остается без ответа. Наша любовь к разнообразным цветочкам, травинкам и былинкам («былина» - между прочим - еще одно название простой полыни) выражена во всем - даже в названии трав. Вслушайтесь только в имена, которыми мы нарекли растения: петрушка, касатик, горицвет, лютик, баранчик, белая кашка, душичка, заячья лапка, богородицины слезки, ноготки, матренка, одуванчик, маргаритка, солнцегляд, стыдливица, душистый колосок, хрустальная травка, девичья краса, румянка, медвежье ушко, ночная красавица, купальница, медуница, анютины глазки, бархатка, кукушкины слезки, незабудка, божьи глазки, зяблица, мышиная репка... Список можно продолжать и продолжать. Для меня любимым православным праздником стала Троица, когда прихожане являются на обедню в церковь с букетами полевых цветов, а пол в храме устлан свежей травой. На амвоне перед златыми вратами делается «горка» из травы, и священник торжественно водружает на нее Евангелие. Один только запах в храме чего стоит! Я не знаю аромата более пьянящего, чем аромат свежесрезанных трав: эфирные масла, коими так богата весенняя трава, буквально наводняют помещение. Между прочим, писатель Лев толстой всегда требовал, чтобы в его кабинете обязательно лежала охапка сена - это на него действовало, как сигнал к вдохновению.Александр Куприн, описывая быт русского борделя (столетней давности) пишет следующее: «Сегодня Троица. По давнему обычаю, горничные заведения ранним утром, пока их барышни еще спят, купили на базаре целый

воз осоки и разбросали ее, длинную, хрустящую под ногами толстую траву всюду: в коридорах, в кабинете, в зале...» Аромат трав неслучайно ассоциируется с любовью. На Руси самым романтичным местом всегда считался сеновал. А вспомнить русскую песню, где «не одна трава примята», а еще и девичья краса…» Здесь ученые снова внесли свой вклад. Они открыли, что у растений в период их «любви», то есть во время цветения (именно в это время трава скашивается), значительно - на несколько градусов - повышается температура по отношению к температуре окружающей среды. То есть, во время цветения растения входят в состояние необычайного возбуждения, и - представьте себе - в этот момент его стебель отнимают от корня! Куда же тогда расходуется его жизненная энергия? К стати, вы никогда не задумывались о том, что про женщину, которая вдруг стала необычайно хорошеть, говорят «она расцвела». Или, если взял верх обратный процесс: «она стала увядать...» Откуда такие сравнения из мира флоры?

Флора - античная богиня цветов. Она представляла собой юное, нежное создание, которое страстно любила Зефира, бога теплого западного ветра, приносящего дожди. Зефир, хоть он и был ветренен, платил Флоре взаимностью. Его брат Борей, бог северного ветра, временами сгонял с полей Зефира - за это Флора лишала поля даров своих. В честь этой хрупкой богини римляне весной устраивали праздник «Флоралии», который сопровождался играми и увеселениями весьма откровенного и даже скабрезного содержания, что якобы стимулировало плодородие. Отголосок этого античного культа можно встретить и в России, в обряде похорон Костромы.

Когда-то Мать-Сыра-Земля представлялась мысленному взору русского человека супругою неба-Сварога, а покрывающие землю травы казались пышнокудрыми волосами великой Праматери богов. Старинный апокриф утверждает, что «Земля сотворена яко человек... вместо волосов былие имать...» И еще там написано: «Кая трава всем травам мати? - Плакун трава. - Почему? - Когда жидовья Христа распяли, святую кровь его пролили, Мать Пречистыя Богородица по Иисусу Христу сильно плакала... роняла слезы пречистыя. От сих слез зарождалася плакун-трава.» Что же это за «праматерь трав»? Некоторые считают, что плакун-трава - Иван-чай; иные думают: зверобой. Есть еще мнение, что это - обыкновенный василек. Среди множества таинственных трав особенно выделяется кочедыжник, цветущий, как и папоротник, только одну ночь. Человек, не знающий особенных заклинаний, не способен его увидеть. Кочедыжник еще зовут «золотоогненным цветом» или «жар-цветом». Его посвящают языческому Светлояру и кому удается сорвать хоть один его цветок и унести из лесной трущобы, золото само посыплется в карманы счастливца. Да что-то не слышно о таких счастливцах. Да и внезапное богатство счастья еще никому не приносило. К тому же, по народному поверью, сорвать таинственный цветок - малая часть дела. «Кто сорвет «жар-цвет» - так из лесу не выйдет, - закружит его, заводит нечистая сила!» Мудрость народа явила себя и в этом мифе...На Руси по-разному относились к травничеству (народному искусству собирания трав и лечения ими). Во времена Ивана Грозного достаточно было подкинуть своему врагу пучок неведомых трав, совершить навет куда следует - и твоего оппонента ждала мучительная смерть за чернокнижничество. Трава была неопровержимой уликой в сношении с диаволом (но сам Грозный царь, как известно, тайком прибегал к услугам различных прорицателей). При царе Михаиле Федоровиче под страхом темницы вообще было запрещено собирать какие-либо травы, а вот при Алексее Михайловиче в 1650 году вышел указ, предписывающий крестьянам... обязательно в Купальскую ночь (время, в которое травы считаются наиболее сильными) отправляться на поиски «серебряного цвета, мятной травы, дягиля и прочия...» Травы, как известно, бывают лесные и луговые, «дикие» и «культурные» (злаковые культуры ведь, по сути своей, есть «прирученные» травы). Есть еще «сорные» травы. Сорняки вообще удивительны по своему поведению. Сколько сил мы тратим на прополку и сколько наших прекрасных аграрных задумок загубили сорняки! Но растут они по большей части именно там, где человек старается их уничтожить. Сорняки пробовали высаживать на специально приготовленных для них грядках. В результате... они гибли. Несмотря на все заботы не хотели сорные травы «окультуриваться».

Мы не можем понять, чем, собственно, может отличаться луговая трава от степной. А скотинка наша - понимает. Коровы уверенно тянутся к степной траве, но вот сено (сушеную траву) они предпочитают луговое. Крестьяне не

случайно выбирали места для хозяйства на стыке луговой и степной травы. Луговая трава дает прекрасное по вкусу молоко, но вот мясо «нагуливается» на степной травке. Самой корове не нужно много молока и она идет из влажной поймы в открытое поле. Между прочим, от того что наша скотинка еще питается натуральным продуктом, а не синтетическими комбикормами, мясо ее значительно превосходит по качеству мясо импортных буренок. По подобию античных «Флоралий» на Руси издавна проводили обряд «похорон Костромы». Кострома - чучело богини плодородия, набитое травами. Само слово «кострома» обозначает верхушки злаковых трав, колоски. То есть чучело набивалось этими колосками, несущими в себе семя. В деревне изготавливалось чучело, одевалось в одежду, в зависимости от того, какую половую принадлежность оно имело (чаще, это была девушка). Дальше Кострома как бы умирала и с ней по всем человеческим правилам разыгрывался похоронный обряд: с гробиком, причитаниями, плачем, поминками. Потом чучело или топили в реке, или разрывали на мелкие клочки в поле, или сжигали. Все это происходило при общем веселье и даже ликовании, а заканчивалась большим совместным пиршеством. Обряд символизировал будущее плодородие. В некоторых русских деревнях обряд похорон Костромы проводят до сих пор, в Русальную неделю (после Троицы).

Ну, и в заключение - старинная притча. Восточный мудрец любил поучать своих учеников следующим изречением: «Если хочешь быть здоровым, как можно больше смотри на зеленую траву, на текучую воду и на красивых женщин.» Молодой и пылкий ученик однажды с пристрастием уточнил: «Учитель, а нельзя ограничиться лишь третьим?» Старик, выдержав положенную паузу, ответил: «Если не будешь смотреть на зеленую траву и на текущую воду, на женщин не захочется смотреть само по себе...»

14. Дом и дорога

Наверняка многие из нас видели в Черноземной зоне России глинобитные (саманные) дома с земляными полами и соломенными крышами. Некоторые из нас в этих хатках, между прочим, выросли… Да, факт, что изначально строения восточных славян были ближе к земле. Земля, глина, солома и дерево были по существу единственным строительным материалом на территории Восточной Европы вплоть до X века, когда началась интенсивная колонизация Северо-восточных территорий. В степной зоне, где древесины недоставало, земля и глина оставались главным строительным материалом

вплоть до середины XX века. Вышесказанное относится лишь к маленьким поселениям. Археологические данные свидетельствуют о том, что в древнейших русских городах уже в X веке строительство велось исключительно из дерева. «Деревянная» эпоха в русских городах продолжалась до Петровских времен; характерно, что даже в дошедших до нашего времени каменных домах XVII века жилые помещения выполнены в дереве. Во всех слоях русского общества существовало убеждение, что каменное помещение непригодно для жизни и даже вредно. К сожалению, главный враг деревянной постройки – огонь. Русские летописи пестрят сообщениями об опустошительных пожарах в Киеве, Владимире, Ростове Великом, Пскове, Нижнем и Великом Новгородах. Так, во Владимире в 1183 году «погоре мало бы не весь город… и церкви числом 32». В 1160 году «погоре Ростов и церкви вси, и соборна велика церкви Святыя Богородица, якоя же не было и николе не буде». В 1369 году «весь Псков погоре, и церкви священные… Того же годе Новогород погоре…»Со временем менялась архитектоника городских и сельских поселений. До X века в русских городах и деревнях господствовала кучевая, бессистемная застройка. После получает распространение приречно-рядовой тип застройки, при котором жилые дома и усадьбы стоят в один ряд вдоль берега реки или озера. Многовековой опыт использования древесины сформировал высочайшую культуру домостроительства. Наибольшее применение находили хвойные породы деревьев: сосна, лиственница, ель. Прямизна и отсутствие дуплистости позволяют сплачивать бревна в стены, а также раскалывать бревна по слоям для получения пластин и теса. Смолистость обеспечивает хорошую сопротивляемость материала к гниению. Особенно по сей день ценятся в строительстве мелкослойная (до 16 слоев на 1 см.) «кондровая» сосна, произрастающая на сухих песчаных почвах, а так же лиственница, из которой изготавливаются нижние венцы срубов. Из ели делаются главным образом элементы кровли (стропила). В южных районах в качестве стенового материала предпочитали дуб. Доподлинно известно, что «прямослойный» дуб использовался и на Севере – при строительстве Софийского собора в Новгороде (989 год) и Успенского собора в Ростове (992 год). Из осины благодаря ее податливости в обработке делался кровельный лемех. Этому способствует удивительное свойство породы: осина под воздействием дождя или снега увеличивает прочность, а так же приобретает довольно красивый серебристый оттенок (хвойные породы от влаги и времени темнеют).Так как основное орудие при строительстве деревянных сооружений – топор, принято вместо «строить» говорить «рубить». Из летописи: «…Святополк же повеле рубити город на Ветичеве холму…» Пилы на Руси так же были известны давно: наиболее древнее экземпляры найдены в Великом Новгороде, в слоях середины X века. Однако в плотницком деле пилы не использовались, ибо они разрушают волокна древесины, и торцы начинают

«тянуть» влагу. Топор же при перерубке наоборот уплотняет волокна. Пила применяется только для внутренних работ.

На один сруб жилого дома и теперь потребно 150-170 бревен. Процесс рубки и сборки построек - целое искусство, ибо здесь много секретов и тонкостей. Не всякий крестьянин владел искусством рубки избы; обычно занимались этим профессиональные плотники, ибо здесь необходимы недюжинные сноровка и сметка. Особенно много времени и сил отнимает многократный подъем бревен на сруб для притески и подгонки друг к другу. Обычно «поднимали» дома «помочами», то есть коллективным трудом родных и знакомых. Если говорить о полноценном наземном срубе, он в Средневековье был распространен лишь в Новгородских и Псковских землях. Лесостепная и степная Русь, как уже говорилось, отличалась жилищами полуземляночного типа, в которых уровень пола находился на метр ниже уровня земли. Сруб тоже делался, но он опускался в котлован, а с боков дом по деревянному накату обкладывался землей. Землянка не имела окон, а единственным источником света служила дверь, располагавшаяся традиционно с южной стороны. Окна в избах стали появляться только в XIV веке: они прорубались в двух соседних бревнах и закрывались (говорили: «заволакивались») дощечкой. В богатых домах наличествовали «красные» слюдяные оконца. Дома преимущественно топились «по-черному», с отводом дыма через устье печи и отверстие в кровле. При отоплении «по-белому» устраивали потолок из

плах, опиравшихся о стену или матицу (центральную балку), и к нему приделывали глиняную трубу. Характерно, что при топке «по-белому» расход дров гораздо больше, нежели при топке «по-черному», а потому «по-белому» топились лишь дома богачей.  Помещение в полуземляночном доме было одно; иногда перед входом сооружали сени легкой столбовой конструкции. Срубы-пятистенки (двухкомнатные жилища с перегородкой из сруба) стали появляться в конце XIV века. Однако изредка остатки пятистенков находят при раскопках в слоях X и XI веков в Великом Новгороде и Киеве. Исследования показали, кстати, что типы русского жилища складывались на основе древнейших местных типов (заимствовано от аборигенных народов), а скандинавское, германское, греческое влияние на восточнославянскую архитектуру было минимальным. Тип жилища обуславливался прежде всего климатическими и природными условиями: к примеру, в Великом Новгороде полуземлянок не строили по причине близости грунтовых вод. Исстари на Руси повелось строить крестьянские дома из боровой сосны или ели (так называемого “красного” дерева); “пресный” лес, росший в низинах, считался менее пригодным. Причина тому не только в отменных строительных качествах боровых пород деревьев (толщина и длина бревен, их прямослойность, смолистость, следовательно, прочность, легкость обработки и т.д.), но и в их безвредности (экологической чистоте — сказали бы мы сейчас) для здоровья человека. А.Т. Болотов (конец XVIII века) писал, что если строили жилье из березы, то у людей, как правило, возникали сильные головные боли, тошнота, а иногда даже вылезали волосы на голове. Изба строилась из крупных, до трех саженей длиною (около 6,36 м) круглых бревен, которые по четыре соединялись в четырехугольник — венец. Воздвигая венец на венец, строители делали остов или сруб дома, который у двух противоположных стен с высотою постепенно, уменьшаясь в длине, сводился на нет, образуя основу для возведения двускатной крыши. Иногда крышу делали “костром”, то есть четырехскатной. Изба нижним венцом (самым мощным, сделанным из толстых бревен, иногда дубовых или лиственичных) опиралась на низкий фундамент, деревянный (например, из вкопанных пней) или каменный. Изначально в русской крестьянской избе потолка не было: пространство внутреннего помещения избы уходило под самую крышу. в избе было тепло, в такой ситуации крышу делали особо прочной и не пропускающей холод. Часто крыша имела в основе берестяное покрытие (для этого широкие полосы бересты долго варили в воде, пока они не становились эластичными и прочными). Сверху, на крыше, сооружали плотное соломенное (из ржаной соломы) покрытие. Реже (у богатых крестьян-однодворцев) крыши покрывались тесом или дранью (широкой и длинной щепой).Способ топки печи по-черному, даже при открытых дверях и окнах, позволял быстро нагревать помещение при сравнительно небольшом расходе дров. Неудобства, связанные с этим способом топки, сказывались не столь ощутимо, так как нижний уровень дымового слоя во время топки «курной»

избы (она же «обкуривалась» дымом) в помещении без потолка был на довольно большой высоте и позволял находиться в избе. К тому же дым постоянно дезинфицировал помещение, сводя к минимуму число тараканов, сверчков и прочей неприятной живности. Где-то в конце XVIII века в деревенских избах стал появляться потолок; он составлялся из тонких бревнышек или полубревен. Сверху щели замазывались глиной, закрывались сухим листом или хвоей. И сразу же многократно приумножились случаи внезапных пожаров – ведь чердаки забивали легковозгораемыми льном, пенькой, пряжей, соломой или сеном. Раньше все это тоже висело на шестах в верхнем пространстве избы, не имеющей потолка, но топка избы по-черному была безопасна для припасов –тем более что дым отгонял паразитов.  С потолком внутренность избы стала много опрятнее, и, конечно, в избе стало намного теплее (даже жарко!). Но вместе с тем с появлением потолка снизилась комфортность житья: дым стал стлаться чуть ли не до самого полу, находиться в нем во время топки было трудно. Эта типичная ситуация описана, в частности, в мемуарах А.Т. Болотова. В воспоминании об одной из поездок в далекое свое имение он заметил: “Самая избушка, в которой мне надлежало жить... по несчастию встретила... нас дымом... в избу за дымом войтить было не можно...” Не могу удержаться, чтобы не привести чудесное описание С.В. Максимова самого процесса строительства деревенского дома. Они мною заимствованы из книги «Куль хлеба». Автор прекрасно знал предмет, ибо много лет провел в экспедициях по Русскому Северу, причем странствовал по Северо-восточной Руси Максимов в середине позапрошлого века, то есть, в эпоху, когда традиции старины еще свято блюлись. Итак:«…Возить бревна помогают соседи помочью из-за угощения и не отстанут до тех пор от работы, пока не привезут сотни бревен, непременно сотни. Проходящие пильщики, которые промышляют тем, что хо¬дят по дальним деревням с пилами и ищут и спрашивают: нет ли где работы? - пильщики распилили бревешки на горбыли (с краю) и на доски (из середины). Ходила пила сквозь сосновое дерево взвизгивала и позванивала, наскакивая на сучки; хихали пильщики, подвязав платком лбы, чтобы не летели опилки в глаза и не застилали прямой линии, той наглазной линии, по которой пила ходить любит (возьмет вбок - не выдерешь ее, а сломаешь - и купить негде, да и инструмент большой и дорогой). Так или нет, мужик с горбылями для крыши и пола, с досками для потолка лавок и перегородки. Ушли пильщики, можно поискать плотника, у которого глаз хоть и не изощрялся на рисовке геометрических фигур, но, по долгому опыту, очень остер и сметлив. Для топора он не мелит мелом и не размеряет циркулем; прямой глаз и привычная и верная рука делают все дело, которое у иных искусников доходит до высокой степени совершенства: можно залюбоваться. Топор русский такие вырубает фигуры в досках, что можно подумать на долото, ножи и разные столярные инструменты. По крышам богатых изб развешены так называемые «полотенца», то есть доски, прибитые и разукрашенные

вроде полотенец с кистями и про резанными фигурами: все это мастерит немудреный топор. С плотником сладились. А так как дело к спеху и скоро надобно, то подговорил он товарищей. Ударили по рукам, Богу помолились. Стали рыть ямы. Стали ладить из бревен потолще короткие бревна - кряжи (напиленные пильщиками), то есть обожгли их, обуглили с одного конца. Этим концом встанут кряжи, или сваи, в ямы в сырость; обугленные труднее и дольше будут гнить. Это «стулья» (восемь или двенадцать) вместо каменного фундамента столичных домов. Суеверные люди, заставливая (начиная) избу, в передний угол кладут три вещи: деньги для богатства, ладан для святости, шерсть овечью для тепла. На «стульях» первые бревна, связками по четыре вместе, называются «первый венец». Нижние, то есть первые бревна, подобраны потолще - им больше терпеть. После второго венца и на него кладут три или четыре переводины для мощения на них пола, а затем опять венцы (три или четыре) - длинные бревна, во всю ширину и длину избы. В правом углу закладывают попереч¬ные, обтесанные на четыре угла кряжи, или косяки, на красное окно и, еще отступя, косяки - на другое. Между косяками закладывают пространство короткими кряжами, над ними опять венцы (пять, шесть и семь). В левом углу в одном бревне прорубают глубокую щель на волоковое окно, которое непременно должно быть против печи, чтобы была в нее отсюда тяга воздуха и не дымила печь, когда не надобно. Когда накладены верхние и передние венцы, на них кладут поперечные балки или брусья для накатки или настилки потолка и между балками поперек всей избы - матку, или матицу. Изба вчерне готова, самое главное пройдено. Теперь следует подымать и обсевать матицу. Хозяйка варит кашу; хозяин кутает горшок в полушубок, идет в Свой сруб и подвешивает горшок к новой балке - матице. Один плотник влезает наверх, обходит последний венец и по пути сеет хмель и хлебные зерна на счастье и благополучие, Проходя затем по поперечному брусу, или матице, на которой висит горшок с кашей, перерубает он топором веревку. Горшок каши ставят в круг, садятся, едят и запивают вином и пивом. Это угощение, называемое маточным, идет сверх ряды за сруб избы, конец которого теперь недалеко. Сталась изба четырехстенная, а может она быть и пятистенная, если разгородить ее рубленой бревенчатой стеной. В первой прилаживаются сени с одного боку, во второй сени посередине - и две избы: теплая и холодная. В той и другой четыре угла, налево бабий кут у печки впереди, иногда за дощатой перегородкой. Направо, в ближнем углу, кут хозяйский, или коник, где и ларь приделывается для покладки сбруи и подручных принадлежностей большака семьи. Наискось от печи, направо, прямо против хозяйского кута, - красный кут, большой, самый главный; здесь к углу приставляется стол, а в самом углу прилаживается треугольник, или тябло для икон. Изба совсем готова, когда встала в углу печь - мать родная, либо битая из глины, либо складенная из кирпичей. Глину мешают с песком и уколачивают - это основание, или опечье, иногда на деревянном срубе; под ним пустое место - подпечье, в котором любят спать кошки. Затем сама печь на своде с

передним выступом - шестом, или очагом, с челом, или устьем, - полукруглым отверстием, которое прямо ведет в самую печь. Печь варит и жарит, греет и парит, да уж и дымит по утрам так, что у всех болят глаза. На печи между потолком оставляется место лежать старикам и приделываются сбоку приступки, а подле них голбец - чуланчик, из которого ход в подызбицу, или погреб, а в голбце полки для подручной посуды и кушаний. От него на половину длины избы у входа и на половину вышины ее к потолку на бревне или брусе настилаются полати, где общая хозяйская спальная, род иностранных антресолей. Изба теперь совсем готова: полы настланы, потолок накатан. Само собой, кругом всех стен приделаны для сиденья лавки и даже сделаны подвижные лавочки на ножках вместо стульев; куплены ухваты для горшков и сами горшки, ложки, чашки и плошки; метлы вырублены, лопаты выделаны, ведерки сбиты прохожим бондарем и кадка для воды готова и т. п. Теперь уже совсем все готово, а что позабыто, о том можно вспомнить после, а своя избушка - свой простор. Суеверная баба может. пожалуй, и домового перезвать из старого дома, чтобы в новом не прокудил, не шалил, и ставит ему угощенье. Лохматый домовой мужик добрый, это не то, что леший, который ломает мельницы. Домовой, если полюбит, нет того лучше: лошадям заплетает гривы, по спине хозяев гладит; если во сне начнет давить, - значит, предупреждает о каком-нибудь несчастии. Впрочем, бабьих глупостей не переслушаешь и всех их суеверных обычаев не перескажешь. Теперь мы с избой и с хорошим концом на дальний путь наш за хлебом и хлебенным: есть где печь, было бы что есть. Вскоре и тараканы переползли, и клоп завелся, и сверчок затрещал за печкой…» Ограниченность пространства избы заставляла крестьян иметь в помещении лишь крайне необходимые вещи. Они, в том числе одежда, часто висели в самой избе на стенах и шестах (шесты были элементом старой конструкции дома, где не было потолка). Вещи хранились и в холодных горницах, клетях, сенниках, в сундуках и поставках с веревочными рукоятками. В русской избе “в тесноте, да не в обиде” жили, как правило, 8-10 человек. Спали на лавках и прилавках. Стоящие в красном углу избы лавки – “коники” были специально рассчитаны для сна. Спали, конечно, и на печи, но главным образом старики и дети. Несмотря на кажущуюся неконфортность русской избы, все в ней было целесообразно. Например, в избе исстари устраивались под потолком возле печи (где изба остывала меньше всего) специальные настилы-полати. Это было основное место сна для семьи. Разумеется, спали в одном помещении и мужчины, и женщины, и дети. Столь стесненные условия жизни диктовали необходимость поддерживать чистоту. Опрятная крестьянская хозяйка “не токмо стол и лавки очищала, но и пол выскребала до суха и, выкинув сор, курила в избе, зажегши веточку можжевельника, или клала с орех величины смолы на жар”. Кроме курения можжевельником, весною и осенью печи поливали на горячий камень “то уксусом, то квасом... чтоб шел пар без пригары и чтоб был здоровой воздух”. Летом пол усыпали не только соломой, но и березовыми листками, свежею

травою (например, донником), полевыми цветами, а зимой - сухим песком и нарубленным ельником. Хозяйственный двор и сейчас  - неотъемлемая часть русской избы, в особенности – на Севере. Вообще русский крестьянский двор по планировке имел несколько типов (крытый двор в однорядной связи; полузакрытый двор, или двор “покоем”; двор “глаголем”; двухрядная застройка двора; “круглый” двор). Обилие построек на дворе — один из основных признаков богатства. Это амбар или кладовая, сарай или стойло, поветь, баня, овин, хлев, птичник, иногда – домашний колодец. Самые бедные могли себе построить лишь клеть.Назначение дома не так примитивно, как многие склонны думать. Дом – не только стены с крышами, но и своеобразный “корабль”, в котором семья “плывет” по зачастую враждебному жизненному окружению. По крайней мере, русский климат нечасто радует благоприятной погодой, а потому русский дом в старину напоминал еще и маленькую крепость – с узенькими окошками и закрытыми наглухо воротами. Да и сор из русской избы выносить было (в переносном, конечно, смысле) не принято…

Хозяин-Домовушка

Абсолютное большинство из нас, русских людей начала XXI века, проживает в квартирах. Не всегда, конечно, в благоустроенных, с полным набором удобств, но именно в квартирах а посему понятие ДОМА в нашем сознании изменилось. Пространство, занимаемое тобой и членами твоей семьи - это “свое”, весь же дом, составленный из множества таких пространств - квартир, оказывается, вроде бы, “чужим”. В квартире может умереть старушка и никто из соседей не заметит, что там, в нескольких метрах от тебя случилась трагедия. Слава Богу, если в Вашем доме такое невозможно...

Дом, в самом широком понимании, стоит на Земле и в Землю “корнями” врастает. Естественно, не настоящими, а духовными, так сказать. Хотя... знаете, как переносили из старого в новый дом “домового” наши предки? А вот так: при начале строительства в месте установки переднего угла сруба высаживали деревце. Сибиряки хранили этот обычай дольше всего. Они сажали у Красного угла маленький кедр, назывался он: “Суседка”. До строительства дома нужно было прежде всего определить место. И это являлось настоящим искусством. Приведу цитату из “Лечебника” XVII века (авторство книги приписывается создателю “Домостроя” Сильвестру): “...Если хочешь испытать, где избу ставить или иные хоромы, возьми кору старую дубовую и ту кору тою же стороною, котора к дубу лежала, положи на том месте, где хочешь ставить избу, и не двигай ее. И полежит та кора три дня, и на четвертый день подымешь и посмотри под корою, и если найдешь под нею паука или муравья, и ты тут не ставь избы или иных хоромов: то место лихо. А когда найдешь под тою корою мурашку черную да с мешечками или каких червяков найдешь, и ты тут избу ставь или какие другие хоромы, какие хочешь: добро то место”.Найдя место, важно еще решить вопрос, как расположить четыре угла будущего дома, так как они считаются самыми ключевыми точками строения и определяют пространство дома. И, прежде всего, где будет располагаться передний, “Красный угол”. Здесь тоже существуют свои “методики” определения, коих множество. Красный угол - самая важная точка дома: при закладке дома под него закладываются монеты, ячменные зерна, чтобы здесь не переводились ни деньги, ни хлеб. В Красном углу стоят иконы, сюда втыкают освященные вербочки, здесь хранят святцы и просвиры. В нем помещается стол, за которым совершается ежедневная трапеза. Место на скамье в Красном углу называется княжеским - здесь садится хозяин, священник, сюда сажают молодоженов во время свадьбы. За святотатство считается лечь в избе ногами к переднему углу. Раньше считалось, что в Красном углу до сорокового дня обитает душа усопшего домочадца, и во все дни траура сюда ставили подношения. По народной примете, если трещит передний угол или матица (о ней ниже) - это предвещало несчастье: жди покойника. Червячки-шашели, которые точат деревянные стены и производят шум так же предвещают горе. Для вас, может быть, это будет открытием, но наши далекие предки мертворожденных младенцев хоронили вовсе не на кладбище, а... под порогом дома. Считалось, что они предохранят домашних от “мар” и “чертят”. Долгое время на Руси следовали не очень понятному обычаю: после крещения младенца его приносили из церкви, отец брал чадо на руки и клал на некоторое время на порог избы. Если вспомнить описанный чуть выше способ захоронения, то все становится на свои места: “поприветствуйте, мол, души усопшие, нового жителя!”

При постройке дома знаковым событием был подъем матицы - центральной балки, на которую потом настилался потолок (к матице подвешивается и колыбель). Когда матицу поднимали, к ней привязывали завернутые в платок медную икону и каравай ржаного хлеба. Опускали матицу на место, в пазы, топором узел веревки обрубали: если иконка оказывалась вниз головой, считалось, что первая умрет хозяйка, если наоборот - хозяин. “Матица дом связывает” - так говорится, а потому гость, входя в дом, должен был немного постоять под ней. Еще одна странность: на Руси еще относительно недавно живо было убеждение в том, что постройка дома влечет за собой смерть. И даже считалось, что построенное жилье только тогда будет прочно, когда умрет глава поселившейся в нем семьи: тогда дом получит в духе усопшего ангела-хранителя. И Домовой (его еще называли Дедушкой, Хозяином, Большаком, Кормильцем, Царем) чаще всего принимает вид умершего. Лет триста назад при закладке дома убивали какое-нибудь животное, зарывали его в землю и клали на этом месте первое бревно. Чаще всего при переходе на новоселье отрубали голову у курицы или у петуха на пороге новой избы и голову закапывали под передним углом; мясо курицы в пищу не употреблялось. В некоторых местностях плотники, приступая к постройке дома, при первых ударах топором “назначали” голову скотины или птицы, на которую “закладывается” здание. Верили, что “назначенное” животное иссохнет в скором времени и падет. Хозяева старались угощать плотников “от пуза”, чтобы те невзначай не “назначили”, или не “заклали дома” на голову хозяина или домочадцев. Таким способом назначалась жертва Матушке-Земле, которая должна будет «нести» будущий дом.Животные - еще что: в средневековой Европе при строительстве стен городов и замком “закладывали” человеческие жертвы; преимущественно -

младенцев. Считалось, что без жертвы строение не удержатся и провалится под Землю. Старинное предание об основании Новгорода Великого повествует о том, как народные старшины, следуя древнему обычаю, разослали перед солнечным восходом гонцов во все стороны, с наказом захватить первое живое существо, которое им встретится. Первым навстречу попалось дитя; ребенок был умерщвлен и положен в основание крепости, которую назвали “Детинцем”.Сердцем дома всегда считался очаг. Даже скифы, кочевой народ, бороздя просторы Евразии, всюду перевозили с собой два или три булыжника, из которых всюду составляли очаг. И самой страшной клятвой у них была клятва “царским очагом” - так же, как у греков Гестией, а у римлян - Вестой (богинями очага). В русской избе средоточием жизни, естественно, служила печь. Раньше, возвратившись с похорон, обязательно прикладывались ладонью к печи и, отодвинув заслонку, заглядывали в ее устье. Чужой человек, входивший в дом и садившийся подле печи, считался уже как бы членом семейства, также и невеста, приводимая в дом жениха, только тогда сопричислялись к его родственному союзу, когда трижды обходила вокруг затопленной печи. Народная поговорка: “Кто сидел на печи, тот уже не гость, а свой”. В доме, помимо членов семьи, обитало еще светлое, дружелюбное (но чрезвычайно обидчивое) существо. Он мог жить и в подполе, и на чердаке, но самым излюбленным местом для него голбец - маленькое пространство, чуланчик за печкой. И сложнейшая система ритуалов, сопутствующих новоселью, предназначена была, в частности, к тому, чтобы “Домовушку” расположить к себе. В деревнях первым пускали в избу петуха; дожидались, чтобы петух пропел “на новоселье”. Затем входил хозяин, ставил икону на божницу и, открывая голбец, говорил: “Проходи-ка, соседушко, братанушко!” Затем творили общую молитву на Красный угол, хозяйка окропляла углы святой водой и, накрыв стол, клала на него хлеб-соль. Потом затапливала печь. Огонь (уголья) переносили в горшке из старого дома. Иногда приносили и кошку со словами: “Вот тебе, хозяин, мохнатый зверь на богатый двор!”

Дорожный бог

Знаете, что такое “черный столб”? Я тоже не знал. Пока не очутился в городе Козловка, что в республике Чувашия. Здесь мне рассказали, что еще в относительное недавнее время на Волге имелись селения, посередине

которых стояли столбы, которые назывались “черными”. Означало это, что промысел местных жителей - грабеж мирных путешественников, плывущих по Волге, либо едущих трактом. Я даже побывал в одной из таких деревень, Новородионовке. Мне представили одного из ее жителей, “атамана” по имени Степан (он мирно косил траву возле своего дома). У Степана много ходок на зону, темное прошлое и доброе лицо. Рассказав про былую славу родной деревни, он посетовал, что ныне мужиков прельщает иная стезя. Они подались в города, и теперь в деревне осталось лишь пять хозяйств. Ушла, ушла романтика «большой дороги»! “Черный столб” из Новородионовки однажды куда-то пропал…Выдумки? Но вот, что рассказывает Анатолий Марков в очерке «Большая дорога на Руси» (из книги "Родные гнезда", Сан Франциско, 1962 год):«С понятием о жизни большой дороги на Руси, о тройках и ямщиках, в народной памяти неразрывно связаны также предания и рассказы о разбойниках, с которыми часто ямщики действовали заодно в деле ограбления проезжих путников. В этом отношении, помимо всяческих рассказов и легенд на эту тему была в действительности известна, как разбойничий притон, деревня "Поймы", первая почтовая станция от уездного города Чембар, Пензенской губернии. В середине прошлого века это было большое село, расположенное на сибирском тракте, жители которого крестьяне-старообрядцы были крепостными: графа Шереметева. О них носилась дурная слава, что здесь "пошаливали", т. е. при случае занимались грабежами и убийствами проезжих. Некоторые дворы этого селения, расположенные вдоль тракта, довольно далеко один от другого, существовали исключительно грабежом проезжих, ввиду того, что все проезжие в Сибирь к из Сибири помещики и купцы, направлявшиеся в Пензу, Казань, Пермь и за Урал, проезжали через Поймы. Здесь им приходилось кормить лошадей и ночевать. И если неосторожный путник, не знавший о дурной славе села, по уговору его ямщика, решался заночевать один, без спутников, то далее ему уже не было суждено продолжать путь. Ночью хозяин и его соучастник-ямщик душили проезжего, а затем относили его труп в овин, стоявший в стороне, который затем поджигался. В селе, благодаря этому, существовал обычай, что, если у кого-нибудь ночью горел овин, никто на тушение пожара не шел, а на утро к хозяину-погорельцу собирались все влиятельные лица деревни, и погорелец задавал им пир. Кости сгоревшего зарывались в оврагах и лесах и исчезали бесследно, а путник зачислялся "без вести пропавшим"…»

Исследователь О.А.Черепанова в труде «Путь и дорога в русской ментальности и древних текстах» пишет:«Для русского этноса передвижения всегда играли заметную роль в жизни, процесс расселения и освоения огромных территорий не закончен и в настоящее время. Русские — движущийся этнос с самосознанием оседлого. Испокон веков в жизни русских присутствовали странники, «калики перехожие», странствующие богомольцы, «нищеброды», коробейники, отходники-промысловики, охотники, беглые крестьяне и каторжники, ушкуйники и разбойники, ямщики, уходившие в дальние извозы, переселенцы, отправлявшиеся искать, кому и где «на Руси жить хорошо», — весь тот российский люд, жизнь которого была связана с постоянными странствиями, передвижениями по путям-дорогам огромной страны… В старой России добропорядочные в деревне мужики занимались разбоем на больших дорогах, и это не осуждалось. Отражение этого находим в малых формах фольклора: «В дороге и топор товарищ»; «Дорожному бог простит». Дорожные обряды наполнены символикой оборотности: выворачивание

одежды, переворачивание хомута, перекидывание за спину — все это демонстрация отказа от устоявшихся норм. Во многих дорожных обрядах обязателен отказ от бога как максимального воплощения порядка, блага, нормы». Особо авторы, изучавшие «ментальность» русской дороги, обращают внимание на мистическую сторону пути как особого состояния человека. По сути даже в христианстве на путника не распространяются общепринятые заповеди; путешествующий оказывается в иной плоскости бытия. Замечательно освещает эту тему работа Т.Б. Щепанской «Культура дороги на Русском Севере». Автор подвергает анализу материал, собранный в северных экспедициях, однако выводы из работы вполне можно распространить на весь ареал проживания русских. На Севере, в Сибири особенно чувствуются расстояния. Взять бассейн реки Печоры: до сих пор, чтобы проехать от станции Ираёль до поселка Ижма, необходимо преодолеть 120 километров совершенно безлюдной тайги. Трасса, кстати, вполне сносная, ибо она пролегает по водоразделу. Если взять другую часть этого пути, от Сыктывкара до станции Ираёль, необходимо преодолеть так называемый «Серпантин», пролегающий через Тиманский кряж. Кто смог промесить эту грязь, называемую «дорогой», меня поймет…Итак, автор «Культуры дороги…» прежде всего выделяет два культурных «комплекса»: «дом» и «дорога». Так как русская нация считает себя оседлой, «дом» считается близкой средой для русского мировосприятия. «Дорога» – нечто чуждое, темное и непредсказуемое. Человек, покидающий дом и «бросающийся» в стихию пути, традиционно теряет свой статус и принадлежит уже не к обществу людей, а к иному миру: «…дорожные обычаи скрыты. Это не означает, что их нет, а только что сама традиция их не видит…»Автор убеждена, что процесс расселения русского этноса еще не окончен, русские (повторюсь) – движущийся этнос с самосознанием оседлого. Помнится, еще Василий Розанов утверждал, что русские – «кочевники на своей земле». Но фундаментальные передвижения русских не похожи на перемещения «классических» кочевников; оно подспудно и постоянно. Сюда входит и распространение подсечного земледелия, и переселение семей или общин (например, старообрядческих), и странничество, и отходничество. Ну, чем не миграция, к примеру, нынешние «одходы» гастарбайтеров (как русских, так и инородцев)? Ведь многие из трудовых мигрантов перевозят на новые места семьи, либо обзаводятся новыми! В понятие «культура дороги» входят самые разные грани бытия: и материальная культура (шалаши, дорожная одежда, способы переноски или перевозки поклажи, методы приготовления пищи…), и социальные номы, и обряды, и поверья. Обнаруживается парадокс. С одной стороны, странник вне норм и правил, он (в традиционном представлении) пребывает в сфере хаоса, неопределенности. С другой стороны, существует целая система дорожных обрядов: выворачивание одежды наизнанку, переобувание, перекидывание на пину налеьного крестика. Многие дорожные обряды даже

намекают на отказ от Божьей помощи! Главный персонаж русской дорожной мифологии – леший. Это подтверждает С.Ю. Неклюдов в работе: «Движение и дорога в фольклоре»:«…наиболее актуальна тема дороги в быличках о лешем, где часто фигурирует понятие дорога лешего, которая бывает двух типов.Согласно правилам, ехать по ней можно, а ночевать на ней нельзя: Вот старики рассказывают, что в лесу на тропе ложиться ночевать нельзя <…> хозяин выгонитНе всегда лешева тропа видна человеку, он может попасть на нее и случайно, но все равно получит приказ: «Уходи с дороги». Иногда именно по этому месту с шумом проносится демоническая процессия: «домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают…» Лешие вообще стараются не ходить по дорогам, проложенным людьми, у них свои пути, похожие на звериные тропы. Попав на них, человек теряет ориентацию в пространстве. Это и называется «попасть в леший след», т .е. заблудиться; заблудившегося человека аккурат леший и водит. Чтобы выйти из лешего следа, надо проделать ряд манипуляций, реализующих ритуальную семантику поворота: снять одежду, вывернуть и снова надеть или хотя бы повернуть кепку задом наперед. Соответственно, леший путь для человека — это полное отсутствие дороги: крестьянка принимает лешего за односельчанина, который «предлагает ей следовать за ним, увлекая за собой по бездорожью». При этом леший сам, как и положено духу, не оставляет видимого следа…Взывая – пусть даже в сердцах – к лешему, нельзя креститься и поминать Бога, в то время как такой же обряд, обращенный к домовому, мог сопровождаться христианской молитвой. Леший, согласно поверьям, боится креста, а встреча на дороге священника сулила недобрый путь. Выйдя в путь, человек лишается Божьей помощи, он окунается в сферу небытия и выпадает из социума. В дороге человек одинок, а потому и свободен. Автор передает историю о том, как вполне добропорядочные крестьяне, жившие между реками Кокшеньга и Вага, по ночам выходили на большую дорогу грабить купцов, рассматривая свои вылазки как род промысла. И никакой тени смущения или осуждения! Дело-то происходило в дороге…Встречного путника часто принимали за «нечистую силу»: блазь, русалку, лешего. Да и вообще поведение странника – даже приворовывающего – считалось неподсудным, ибо он – человек из другого мира. Позволю себе маленькое отступление. Был я как-то в командировке в Пензенской области, в райцентре Наровчат. От этого поселка (бывшего города) да станции Ковылкино 24 километра, а с этой станции у меня был билет домой. Я, вооружившись картой, решил прошагать эти километры проселочными дорогами через деревни. Так вот, иду я себе, иду… в одной деревне меня окликает мальчик лет двенадцати: «Скажите пожалуйста, а куда вы идете?..» Вид у меня, прямо скажу, не деревенский, странный (по мерке селян). Я отвечаю: «Да так, путешествую…» Тон ребенка моментально поменялся: «И как же ТЫ, все время пешком? А чем ТЫ питаешься? Где

ночуешь?!» Мальчик говорил со мной одновременно СВЫСОКА и ОТЧУЖДЕННО, будто я не человек вовсе, а так… потустороннее явление. Так, неведома зверушка бредет себе куда-то… Лично я почувствовал себя бомжом, изгоем.

Тут недавно новый губернатор Орловской области кичился: оделся мол, в телогрейку, ушанку нахлобучил – и половину подотчетного региона обошел, якобы в целях познания настоящей жизни. Ну, прям, калиф арабский какой-то! Интересно: к нему так же относились – как к маргиналу?..Много ли в России останавливается водителей, если голосует на трассе не красна девица, а мужик? Так вот, в старину вообще старались попутчиков не сажать, ибо руководствовались в большей мере не опасностью быть ограбленным и убитым, а банально подозревали в каждом путнике нечистую силу. Заведет в чащу, запугает до смерти, душу вынет… ищи после человека

– свищи!.. Распространена была в прошлом следующая модель поведения в дороге: едет зимой мужик на санях – а навстречу ему другие сани. Никто не отворотит в сторону – и мчат друг на друга, как оголтелые! Кто-то проскочит, а противник и может быть повержен в сторону… В ход идут и кнуты, и даже топоры, махают напропалую, будто от хищника отбиваются! Все почему: в пути отменяются этические нормы. Ведь каждый из мужиков думает: «Наверняка леший встретился!..» На деревенской улице такое, мягко говоря, девиантное поведение недопустимо… С дорогой связано немало поверий и предрассудков. Нельзя на дороге разжигать костер, кричать, справлять нужду. Считалось, что нарушение табу взывает к лешему, пробуждает нечистые силы. Существовал запрет брать оставленные на дороге вещи: в них «бесы обитать могут». Иначе ко всему этому относились «профессионалы дороги»: нищеброды, «калики перехожие», ямщики, отходники, паломники. Между прочим, и пастухи, ведь они тоже пребывают в движении. Для путешествующего дорога – стихия вполне упорядоченная и даже управляемая. Главное – не нарушать ряда правил, не соваться в те места, где таится опасность. Надо стать членом «дорожного сообщества», формирующегося по принципу родства занятий. В этих мини-социумах есть свои лидеры и «омеги», мудрецы и авантюристы. Даже среди нищих (и нищие на московском вокзале создают свою иерархию!) возникает своеобразное братство, в котором и еда поровну, и ночевка для всех. И, кстати, «нищий» - это и есть состояние перманентного пути, ведь, если у тебя нет ДОМА, ты всегда в движении. ПУТЬ для «профессионала дороги» - это и есть ДОМ.Сейчас в моде «академия вольных путешественников», клуб автостопщиков, передвигающихся по всему миру бесплатно. Обычно эти «академики» - представители «полусреднего» класса, «офисный планктон», находящий развлечение в эдаком суррогате нищебродского существования. Ведь что интересно: члены этого сообщества, передвигаясь на чем Бог даст и ночуя черт знает где, ничего и никого не боятся, даже в чуждых землях! А ведь опасностей теперь столько же, сколь и в старые времена… Что толкает «вольных путешественников» на столь отчаянные путешествия? Думаю, прежде всего – магия ДОРОГИ, ПУТИ. Наверняка становятся необходимостью изрядные порции адреналина, которые организм вырабатывает в стрессовых ситуациях. В чем удовольствие? Прежде всего, мне думается, в возможности вырваться из мира ДОМА и окунуться в стихию движения. «Вольный путешественник» - тот же «калика перехожий», разве только, не порвавший с обычным миром, а только вкушающий сомнительный продукт, который в сущности горек и к тому же дурно пахнет.

В заключение - примечательный фрагмент из очерка Маркова о Большой дороге, так сказать, поэтический:«Дальняя дорога на лошадях по русским полям и весям - удивительная школа здорового патриотизма и здоровой поэзии. Это прекрасная школа для

изучения своей родины и своего народа, - гораздо глубже, искреннее и плодотворнее, нежели по учебнику географии.Я сам прошел в детстве эту бодрящую и поучительную школу до постройки в наших местах железной дороги и на себе испытал ее могучее жизненное влияние, которое вспоминаю с отрадным и благодарным чувством.Помню и никогда не забуду неохватный простор русских полей, который провожал меня дни и ночи, тенистые леса, тихие и темные, с таинственно вьющимися тропами и лесными дорогами, по которым экипаж двигался мягко и неслышно. Никогда не забуду голубые, заманчивые дали с белыми церквами, барскими усадьбами, деревнями и гумнами, уходящую из глаз широкую ленту дороги, густо, как аллея, обсаженной ракитами, и среди них на каждом шагу обозы нагруженных телег, со здоровыми коренниками под высокой расписной дугой, с краснорожими мужиками в лиловых и синих рубахах. Помню, как вчера, группы странников с котомками за плечами, с длинными палками в руках, встречные коляски и тарантасы, почтовые тройки с колокольчиками.Все это врывалось в душу новыми чувствами и осаждалось в глубине детского сознания радостным; представлением о неисчерпаемой красоте, обилии и силе нашей великой, русской родины...»

Отвлечение пятнадцатое. Окно

Помню, как-то один господин из не очень далекой страны делово расхаживал по глубинной русской деревне и все удивлялся: «Какие же у вас избы черные!» Немного нетрезвый дедок, из тех, что за словом в карман не полезет, тогда достойно ответствовал гостю: «Зато у вас души черные!»Насчет цвета душ не знаю, но тогда я внутренне был согласен с иностранцем: древесина домов, потемневшая от времени (в той деревне не было принято обшивать стены тесом и красить избы), действительно оставляет довольно мрачное впечатление. Но зато - тогда же подумал я - в его стране наверняка нет таких красивых наличников и ставней. Ведь, если начать собирать хотя бы изображения русских окон, коллекция может составить даже не тысячи - миллионы образцов. И наверняка, ни один из них не повторит другой!То есть, резьба по дереву - часть нашей культуры и в чем-то наша гордость Тот иностранец, с которым я немного подискутировал, со мной тогда согласился (правда, заметил, что одних только окон для «биутифул» маловато), только не преминул добавить от себя, что все это язычество. Уж не знаю, что это - язычество или что еще - но, без сомнения, украшение окон - настоящее искусство. В России мастеров по этому делу прозывали «чистодеревцами». И искусство это зародилось относительно недавно, по сравнению с тем же искусством постройки избы вообще. Оконные коробки и резные наличники на окнах появились лишь в XVII веке. А до того оконные проемы в срубах, чтобы сохранить прочность стен, делались невысокими и узенькими. Простейшие окна, волоковые, вырубались  в смежных бревнах на полбревна вверх и вниз. Делались и бОльшие по размеру «косящатые» окна (в богатых домах и княжеских хоромах); но и они для придания срубу прочности обрамлялись колодами («косяками»). В общем, до поры - до времени окна в русских домах были неприметны и неказисты.В крестьянских избах окна было принято делать крохотными, без створок, без форточек, с частым переплетом. Прежде всего, к этому толкала суровость нашей русской зимы: нужно было сохранять тепло. Стекло в окнах стали использовать лишь на рубеже XVII и XVIII веков, но новинка эта была столь дорогостояща, что даже не каждый богач мог позволить себе застеклить свои хоромы. В основном использовались хрупкие заменители стекла: льдины, брюшина, слюда - а их невозможно было вставить в большие рамы. И уж ни о каком наружном украшении окна речи не было.Потом стекло стало дешеветь, так как его научились делать у нас. Световые проемы в крестьянских домах увеличивались, хотя сохранился обычай делать частые переплеты и глухие, нестворчатые рамы. Лишь в конце XIX века окно стало восприниматься, как элемент декора. В моду вошли «полуцирковые»

рамы (с округлым верхом), сдвоенные и строенные «тальянские» окна. Тогда-то и родилась культура резного наличника и створчатых ставен. Вообще-то, ставни и наличники являлись утилитарной, то есть, чисто практической вещью: они защищали окна от ветра и помогали сохранить тепло в доме. Их «художественность» - как бы лишняя. Но это - с какой стороны посмотреть...Резные наличники сегодня нам дана возможность созерцать в великом разнообразии в Поволжье. Причем, в самом старинном виде - «глухой резьбе». Среди этого великолепия можно увидеть не только растительные узоры, но изображения фантастических (и не очень) существ - Сиринов, Русалок, Львов - они хранят домашний уют. Так, в Нижегородском Заволжье Русалок называют Берегинями. В начале ХХ века  «глухая» резьба почти исчезает и ее место занимает пропильная резьба. Наличники, украшенные пропильным орнаментом, и сегодня украшают русские дома, причем, не только в деревнях.Но почему же у нас так любят украшать окна? Ответ кроется в самом названии светового отверстия в доме. «Окно» произошло от «ока», то есть, глаза. Окна издревле считались «глазами» избы. Взять, хотя бы, народную загадку: «стоит палата, кругом мохната, одно окно - и то мокро». Ответ: глаз. А вот описание народного праздника из сборника Ивана Сахарова: «...для празднования Семика выбирают лучший дом в селе, ставни окон которого выкрашены зеленою краскою, и по широте ставней намалевано черною краскою подобие лица: это изображение солнца... Замысловатая русская символика в этом изображении видит отношение окна к солнечному свету, входящему в дом через окно...» Если приглядеться к ставням в современных северных деревнях, мы тоже там увидим стилизованные изображения, напоминающие солнце с лучами. До наших дней дошло старинное предание про то, как Бог научил человека делать окна. Согласно преданию, люди долго не знали, как бы предохранить себя от непогоды и стужи; наконец, чёрт ухитрился и выстроил для них избу: всем бы хороша - и тепло, и уютно, да темно, хоть глаз выколи! Сколько не возился лукавый, а этому горю не помог. Но явился Господь, и увидел, что люди прячутся в темени. «Как же так, света Моего они видеть не хотят, что ли?» Сжалился Создатель - и прорубил окно. С тех пор люди стали строить избы с окнами. Да и сам Бог, поговаривают, озирает Землю из окна своего небесного чертога, потому он и знает все, что творится между людьми, судит и наказует грешников.

С окнами в деревнях связывают некоторые приметы. Так, если ты случайно увидел у себя в доме свет из окна - то жди негаданного счастья. Перед отправлением в дорогу, необходимо у себя закрыть на время окна, чтобы «рты у сплетников и недоброжелателей позакрывались». Плевать, сморкаться, выливать помои за окно нельзя, потому что, по поверью, там - за окном - стоят ангелы, а иногда и души умерших предков. Грех так же заглядывать в чужое окно («Любопытной Варваре - нос оторвали»). Дерево на Руси - материал особый, отмеченный нашей любовью. Русский

человек рождался в рубленной бревенчатой избе, в ней всю жизнь жил, в ней и кончал свой век на Земле. Испокон веков лес давал ему кров, кормил, обувал, одевал. И деревянный дом казался почти живым существом; дом надо не только лелеять, но и украшать. Если крестьянин, как правило, сам себе рубил дом, то украшать его обычно приглашали мастера, умеющего так пройтись топором по наличникам, балясникам и карнизам, что глядеть - не наглядеться. Как я уже говорил, мастеров таких называли «чистодеревцами». В каждой местности хранились и передавались свои традиции оформления домов. Иногда, в соседних деревнях дома настолько разнились, что можно было предположить, будто проживают в них разные народы. Почему-то на севере и на юге России «избяной декор» был беднее, чем в ее центре.

Художник Игорь Грабарь так писал про «чистодеревцев»: «Резьба наряду с зодчеством была любимой областью народного творчества, и идеалы его выразились здесь с такой же яркостью и полнотой, как и в былинном эпосе, в

народной песне. Диву даешься, откуда эта вдохновенная узорная песня запала в душу немудреного резчика. Прямо ошеломляет богатство узорной фантазии...»Среди резчиков сложился даже определенный символический язык, то есть, вырезая те или иные элементы украшения окон, мастера рассказывали нам не только про хозяина дома, но и раскрывали свое миро-воззрение. Деревянные украсы повествовали  о многом: так, лук и стрелы, изображенные на обрамлениях окон, на угловых и лобовых досках, символизируют охоту; скрещенные копья и древки знамен - ратный труд; удила, повозки, вожжи, колокольчики, плетеные канаты - ямской, перевозный промысел; бархатные портьеры - состоятельность, претензии на аристократизм. «Царские кудри», венчающие большинство узоров, - красоту, стать; игральные карты - пристрастие к азартным увлечениям, фронтоны, кровли, очертанием напоминающие спинки царских тронов, - стремление к власти; геометрические узоры, порой весьма усложненные, - любовь к точным наукам; массивные «крышки» - уважение к родному крову, хозяйственность; белые полотнища, какими в ту пору обрамляли иконы, - богопочитание. По-настоящему, глубоко наличники никто не изучал и «язык окон» еще ждет своей расшифровки. Все дело - в свежем взгляде. И в желании. Так что у Вас есть шанс прославиться, если Вы возьметесь распутать сию цепь загадок!

Жаль только, что «чистодеревцев» у нас все меньше и меньше - ведь сделать красоту гораздо важнее, чем ее «изучить». А иностранец тот, хоть и ходит по деревне, «нос воротя», но, посматривая на наши окна, втайне наверняка ими восхищается. И уж наверняка на ус-то мотает...

15. Ткань жизни

В старину русские говорили не "одежда" а "облачение" - то есть оболочка, которая "обволакивала", оборачивалась вокруг тела и защищала его не только от земных стихий, но и от потусторонних сил. Соответственно, и отношение к "облачению" было особенным, можно сказать, духовным.Древним названием одежды у славян было слово “портище” – отрез (кусок ткани). Название это продержалось на Руси до XV века, а в северных говорах еще в XIX веке одежду называли “порт”. Естественно, отсюда возникли банальные портки. От последних произошло и бытующее ныне слово "портной"; правда, нынешний портной шьет не только портки, но и много иных полезных и красивых вещей.Или взять такое, казалось бы, простецкое словечко "рубаха". Однокоренные "рубахе" русские слова: "рубить"- рассекать, рвать; "рубец" - шрам; "рубище" – простая, грубая одежда. Швы выполненные вручную, действительно на ощупь похожи на шрамы, так как осыпающийся край полотна не обметывался, а подворачивался во внутрь шва, от чего он получался выпуклым. Бывали рубахи будничные и праздничные, "ворожбенные", "покосные", свадебные и похоронные. Так же различают рубахи: исподки – нательные (холщовые) и красные – верхние нарядные, праздничные.Исследователи утверждают, что наиболее архаичной формой одежды у славян являлся "руб". Это был простой шмат (отрезок) ткани (льняной, конопляной), который перегибался пополам, а на сгибе делалось отверстие для головы. «Руб» мог быть сшивной – сшитый по бокам или несшивной; но обязательно он перехватывался поясом. Девичья запона, дошедшая до наших дней, и есть такой несшивной руб. Делалась запона из льняного крашенного толста, подпоясывалась, и была обыкновенно несколько короче рубахи.Материалом для рубахи издревле служила домоткань: холст, сермяга, льняное полотно, шерсть домашней выделки. Некоторые русские говоры сохранили древние славянские названия тканей: частина, узина, толстина, вретище, шерстян-волосень. По названию материала часто и рубаху называли: пестрядевая рубаха – из пестряди, пеньковой и льняной грубой ткани в пеструю полоску; “замашная рубаха” – из замашки, бесплодной конопли; “веретище” – очень грубая рубаха из веретья, ткани из оческов льна и конопли.Кроме самых простых и грубых тканей, было много тканей тонкой выработки, как правило, привезенных купцами из соседних стран. С XII века на Руси получили широкое распространение кумча, бязь, миткаль; их производили в странах Центральной Азии. Гладко окрашенные ткани назывались крашениною, узорчатые – набойкой. Любили в старину красить ткани в красный, зеленый, желтый и черный цвета. Зеленую краску делали из

травы пырея, желтую и коричневую – из луковой шелухи, оранжевую – из коры яблоневых побегов, красную – из ягод.Рубахи никогда не шились в обтяжку; крой всегда был свободным, и рубаха всегда подпоясывалась. Рукава делались довольно длинными (до первой фаланги большого пальца – на мужских рубахах) и узкими. Для того, чтобы рукава могли двигаться свободно, в подмышку вшивали ластовицу (ласток, ласточенок) – кусок прямоугольной ткани, как правило красного или синего цвета.

Женская рубаха была “в рост”, и у шеи могла собираться в сборку. Женщины также носили ожерелья, запястья и навесные украшения. В XV веке получил распространение косой ворот на мужских рубахах. Пришивной манжет на женских рубахах появился только в XVII веке. Женские рубахи иногда

богато расшивались жемчугом – скатным северным, а то и "гурмыжским" – из Персии. Кроме того, в большом ходу был перламутр – “раковина”, как его называли в старину.Издавна было известно золотое шитье. Еще древние киевляне носили одежду с большим количеством золотого шитья. Самая старая из известных - русская золотная вышивка была найдена археологами в кургане князя Черного (близ Чернигова), и датируется IX веком! Близ города Пронска в курганах были найдены останки шелковой одежды с сохранившимися воротниками. Воротники, как отложенные, так и "стойкой", вышиты золотой нитью и имели бронзовые пуговки. Датируется погребение XII веком. Золотное шитье процветало в русских монастырях, причем монашки равно получали заказы как на шитье духовного облачения, так и на украшение светской одежды - естественно, для зажиточных слоев общества.Украшение женских рубах кружевными вставками - явление относительно новое; ему всего триста лет. Знаменитые Михайловские кружева, Пестяковское ришелье, Кадомский вениз, Вологодские кружева - "импортный" промысел, завезенный на Русь из Западной Европы. Украшение рубахи всегда было исполнено глубокого смысла, и корни традиции тянутся в языческие времена. Обычные для рубах вышитые «обережные» мотивы: кони, птицы, древо жизни, символическое изображение женщины-богини (предположительно, Мокоши). Интересно, что иногда вышитые части перешивались со старой рубахи на новую (аналогично было и с полотенцами).Традиционным для русских "обережным" цветом был красный. Сама холстина в рубахах называлась "землей", а вышивка "ярью". Символика проста и одновременно глубока: Небесный Огонь, покрывая Землю, зачинает и оберегает все живое.Ряд ученых утверждает, что в древности славяне различали до тридцати (!) оттенков красного цвета. Каждый из них имел свое название, например: черевчатый (черемной) – красный, багрец – аловишневый, мясной – алый, кармазиновый – малиновый, рудо-желтый – оттенок рыже-красного цвета, кумашный – красно-алый, чремной-искрасной – рыжий, боканный – красный, и т.п. Жаль, но точное определение и обозначение того или иного цветового оттенка посредством слов современного русского языка крайне затруднительно, ибо мы, к сожалению, утрачиваем понимание цвета как способа познания бытия... Наши предки наверняка более точно воспринимали то настроение, которое цвета создают в душе человека.В качестве оберегов славяне использовали большое количество навесных украшений, (и не только женщины!). Еще в IV веке арабские путешественники отмечали обилие украшений у восточных славян, особо выделяя золотые и шейные серебряные "гривны", а так же большое количество "украсов" из высоко ценившегося тогда зеленого бисера. Монисты, ожерелья, браслеты и другая “женская кузнь”, изготовленная славянскими мастерами, всегда ценилась знатоками.Рубахи подпоясывались; пояс издревле представлялся сильным и

действенным оберегом. Его ткали, вышивали узорами, украшали капторгами и тузлупами. К дорогим кожаным поясам подвешивали "маяльники" – качающиеся привески, иногда с дорогими камнями или "смазнями". Кисти бранных поясов украшались самоцветными "варворками" и золотой нитью. Девочки с детства плели "красную" нить, которой матери позднее опоясывали их перед свадьбой. Еще и теперь в некоторых местностях (я сам неоднократно был тому свидетелем!) в ходу нательные пояса, которые носят на голое тело – их не снимают даже в бане, веря в их защитную силу...На Руси ценились дородство в фигуре, поэтому рубаха подпоясывалась низко, а над поясом делался напуск. Это, в основном, касалось людей среднего возраста; молодежь подпоясывалась по талии. Нижняя рубаха, как правило, подпоясывалась шнурком. Длина рубахи так же имела свои возрастные различия: старики и дети носили длинные рубахи. Мужики носили рубахи короче – немного выше или немного ниже колена. Женщины – до стопы. Так же разным возрастам соответствовали разные типы вышивок: наибольшее количество вышивок присутствовало на девичьей одежде. В зависимости от статуса и возраста женщины на ее понёве было определенное число «спастических» символов солнца от 1 до 12.

Платье, шапка и обувка

Нельзя сказать, что одежда наших предков была примитивна: она отличалась весьма тонким изяществом и особенным каким-то, «древнерусским» шиком. И все-таки гардероб русского человека было довольно беден.Вплоть до начала ХХ века в простонародных слоях общества сохранился единый («обыденный») тип одежды. У мужчин это: кафтан, балахон, рубашка, порты (зимою еще и подштанники), онучи, лапти, шляпы, треух и, конечно, шуба. У женщин: сарафан (или ферязь), рубаха, душегрейка, понева, зипун, онучи, лапти и шуба. Для мужчин основной тип верхней одежды — кафтан. Он был прямого покроя, без талии; длина доходила до колен, а то и до самой земли. На кафтан шло домашнее, сермяжное сукно. В южнорусских землях носили кафтаны из толстого «сераго» или «белого сукна» (осенней стрижки овец). Цветовая гамма крестьянских кафтанов не отличалось богатством; только там, где промыслы давали материальный достаток относительно большому количеству населения, одежда крестьян была более-менее яркой. Под кафтаном у мужчин сокрывались рубашка и порты. Порты из холста с неширокими (а в южнорусских областях широкими) штанинами держались на вздержке или гашнике, то есть на продернутом в закрытом шве шнурке. Кроме холста штаны шили из пестряди (нитяной ткани, в которой основа

была крашеной, а уток белым или наоборот). В южных регионах на порты шел толстый холст (посконь). Длина штанины была до щиколоток. Зимою для тепла надевали еще и подштанники. В летнюю пору крестьяне носили не только кафтаны, но и так называемые балахоны (иногда именуемые полукафтанами, понитками, сермягами). Балахон был чаще всего рабочей одеждой.В записках английского путешественника У. Кокса, в 1778 году проехавшего по Северу-Западу России читаем следующее: "По наружности новгородских крестьян... особенно удивила с первого взгляда толщина их ног… Я, вероятно, пришел бы к заключению, что у них какие-то необыкновенные ноги, если бы много раз не присутствовал при их туалетах. Помимо двух пар шерстяных чулок они укутывают ноги суконными и холщевыми онучами, в несколько аршин длиною и на всю эту массу тряпья натягивают еще иногда громаднейшие сапоги". Путешественник наблюдал крестьянство, живущее на важнейшей имперской дороге из Петербурга в Москву, где достаток крестьян был существенно выше, чем у основной части тогдашнего населения России. Более характерна ситуация, отмеченная современником во Владимирской губернии: "Обувь у крестьян обыкновенная: онучи — то же серое сукно длиною аршина в три, кое начинают увивать с пальцев ножных по самое колено, а после, надев лапоть, веревками онаго укрепляют сие обернутое около ноги сукно".

В летнюю пору в ходу были белые холщовые онучи. Зимою же на ноги навивали и те, и другие, то есть поверх холщовых еще и шерстяные. Описывая южные однодворческие селения, где крестьяне "удержали без всякой перемены великорусскую одежду", И. Гильденштедт подчеркивает, что поселяне "вместо сапог носят лапти", а "ноги они обвертывают толстыми шерстяными тряпками". В западнорусских областях носили шерстяные оборы, то есть онучи, белые, обвитые до половины ноги черными ремнями. Ну, а на ногах - те же лапти. Лапти на Руси стоили большого труда, времени и постоянной заботы. Вот что писал об этом в конце XVIII века академик И. Лепехин: "Для каждой пары лаптей потребны две толстыя лутошки (липовые стволы), а мелких три, а то и четыре надобно. В зимнюю пору мужик проносит лапти 10 дней, а в рабочую летнюю пору и в 4 дни истопчет. И так ему потребно в год по крайней мере 50 пар, на которые, взяв среднее число, до 150 лутошек потребно. Каждый отпрыск лутошки на влажных местах не прежде 3-х лет может быть годным для драния лык, а по крепкой земле еще более требует времени: почему липняк завсегда вдвое уменьшается против приросту". К концу XVIII в. запасы липовых порослей в результате промыслов резко уменьшились: "уже не около двора своего дерут лыки, но иногда верст за 10 и далее принуждены бывают ходить". Поэтому в XVIII в. все больше на лапти идет лыко от вяза. Тонкое лыко последних сделало лапти более изящными, а в XIX в. появились сделанные из них праздничные лапти (особенно женские).

На семью из 4 человек иногда требовалось до 150 пар лаптей в год. Разумеется, на изготовление столь большого количества лыкового плетения необходимо было громадное количество времени. Однако "свое" время не шло ни в какое сравнение с той суммой денег, которая необходима была бы для приобретения кожаной обуви. Для покупки только одной пары сапог крестьянин должен был продать четверть собранного хлеба, а для приобретения сапог жене и детям — еще две четверти. Сапоги шили из кожи, выделанной на дегте или "ворванном" сале. Длинные, иногда выше колен, голенища оставались сыромятными. Это была довольно

громоздкая, но весьма прочная обувь. Сапоги, как мужские, так и женские, часто подбивались железными или медными скобами. Не менее распространенными были мужские кожаные "коты", представляющие собой "род полусапогов без голенищей". В некоторых регионах "коты" были мужской верхней обувью наподобие калош, обуваемых сверх сапог или бахил. В северных районах бахилы были суконной обувью, по типу "котов". В целом кожаная обувь была редкостью, чрезвычайно дорогим удовольствием. Наблюдатель (в Тверской губернии) четко определил, что крестьяне носят сапоги лишь "от избытка или для щегольства". Там, где были развиты "валеные" промыслы ("в некоторых селениях валяют шляпы, войлоки..."), изготавливали и "шерстяные сапоги", то есть обувь, которую много позже стали называть "валенками". По счастью, искусство валяния валенков (или "пим") сохранилось и поныне, ибо обувь из натуральной овечьей шерсти до сих пор ценится знатоками и востребована. Зимой мужчины носили шубы. Как правило, это были "короткие овчинные тулупы, большей частью нагольные". Тулупы были прямого, "русского" покроя с шалевидным воротником, с "запАхом", то есть без пуговиц и крючков. Подпоясывались тулупы обычными суконными покромками, представляющими собой узкий, отрезанный от домотканого сукна край ткани, или специальным кушаком. И. Георги отмечает распространенный обычай одевать поверх тулупа кафтан или зипун ("на нагольные тулупы надевают свои сермяжные зипуны или кафтаны и подпоясывают каламенковым или другим шерстяным поясом"). Казалось бы, куда рациональнее одеть кафтан под тулуп, а не наоборот. Но столь (если судить поверхностно) странно сельский житель поступал исключительно для сбережения тулупа, так как овчина домашнего изготовления была сравнительно непрочна и быстро изнашивалась. Наряду с шубами-полушубками или тулупами в XVIII в. были в употреблении и тулупы в современном понимании этого слова. Это шубы, широченные как халат, длиною до пят, с откидным воротом, застегивающиеся на обе стороны на крючках. В крестьянской жизни длиннополые шубы необходимы были в первую очередь в зимних извозах и деловых поездках. По свидетельству В.А. Александрова, такие шубы часто были достоянием всей семьи (да и тулупы были такого кроя, что их могли носить и мужчины, и женщины). Длиннополые шубы тоже покрывались материей, а поскольку носили их в основном богатые, то и крылись такие шубы шелком, бархатом и т.п.

Без сомнения, самая живописная деталь русской крестьянской одежды — головной убор. И. Георги, в частности, писал: "Шапки зимою, а часто и летом — высокия суконныя или плисовыя синия, коришневыя с околышем: узеньким овчинным или другого какого меху; летом — круглыя поярковыя (валеные из молодой шерсти), с высокою кверху расширяющеюся тульею, черныя, увязанныя разных цветов лентами". высокие шапки из сукна, а лучше — из плису сшитые". Наряду с шапками, мужчины летом носили и круглые шляпы.  Еще один тип летней одежды — валяные колпаки.

В женской крестьянской одежде разнообразия несравненно больше, чем в мужской. Правда, основные типы одеяний очень немногочисленны и стандартны. Это сарафан, рубаха, телогрея (душегрейка), носовец, понева и шуба. Автор "Ручного дорожника", описывающего путь из Петербурга в Москву в 1802 г., описывает "прелестных девушек в красных сарафанах" близ Вышнего Волочка. Любознательный путешественник пишет о сарафане, что он "сзади несколько бористый, с переду пуговицами застегнуто; обложенный кругом цветными лентами, а у богатых золотыми кружевами ". На Русском Севере кроме кумача и китайки на праздничные сарафаны употреблялась шерстяная ткань стамед и даже каразея (реденькая грубошерстная ткань с косой нитью), а зажиточные праздничные сарафаны шили из камки (шелковой китайской ткани с разводами).Кокошник (или «сорока») - верхняя часть женского головного убора. Нижней частью, собственно наголовником, является "кичка". В качестве нижнего головного убора выступают также "волосник" (род шапочки, чепчика, называемого иногда "зборником"). Повседневный верхний головной убор — "повойник". Это плат, полотнище, обвитое сверх волосника. "Повойник" может быть повязкой, фатой, ширинкой. В будничные дни женщины повязывались и простыми белыми холщевыми платками, и, так же как и в праздники, могли повязываться хлопчато-бумажными или шелковыми платками. Кичка - наиболее архаичное название головного убора. Чаще всего кичка сочетается с “сорокой» как нижняя часть головного убора. Эта вариация описана у И. Георги: "Кичка — род повязки, простеганная на шерсти, обернутая в холстину, дабы выше сидела и держалась бы на оной сорока". Наиболее вразумительное описание "сороки" дает И.А. Гильденштедт: "На голове женщины носят низкий цилиндрический убор, сделанный из красной и белой материи, а спереди и сзади вышитый или обшитый галуном".Сороки (в зависимости от местности) имели самые разные конфигурации. И. Георги отметил, что "сороки имеют вид полумесяца, обращенного вверх рожками, которая бывает иногда вышита шелками, а праздничная — и позаментами выложена, а сзади покрыта оная красным кумачом". Были сороки с одним рогом, и вовсе без рогов.  И. Глушков в "Ручном дорожнике" описал сороку как "точную плоскодонную круглую чашку, имеющую сзади на ладонь шириною спуск — подзатыльник". Подзатыльники украшались вышивкой и бисерными "поднизями", что распространено было в южных районах, а частью и в средней полосе. Сорока, как и кика, делалась из лубка, выгнутого по форме "кузовком" (той самой "чашкой"). Сверх сорок и кичек повязывались платки ("холстинные, бумажные и шелковые, всякоя сообразно достатку"). Резко отличен головной убор крестьянских девушек. В XVIII веке они носили так называемые "перевязки" или "повязки" (широкая полоска ткани с украшенной налобной частью, называемой челкой). По И. Георги, девичий убор "состоит из ленты, в косу вплетаемой, которая будучи заплетена втрое, висит над затылком, а спереди составляет убор сей род коронки из

поэаментов или золотой сетки, обыкновенно состоят из небольшого кольца и подвешенных к нему кораллов. Девушки носят коралловые нитки и вокруг шеи".

Полотенце

Когда едешь по трассе Москва - Нижний, в глаза бросаются развешанные на продажу вдоль деревенских заборов полотенца. Они прежде всего шокируют своей китайской пошлостью (голые попки, Ди Каприо, Путин, пальмы, киски и прочая лабуда), да еще и безвкусные краски мозолят глаза. Вскоре сей придорожный «пейзаж» начинает утомлять, а то и раздражать своим однообразием. И задумываешься: неужели мы настолько офигели, что не только спокойно смотрим, но и покупаем (ведь, если их продают, то есть и покупатели!) этот, с позволения сказать, товар?И вдвойне обидно оттого, что некогда в России существовала богатейшая культура полотенца. Взять хотя бы старинное популярное некогда гадание с полотенцем: его вывешивали из окошка в ночь на Рождество со словами: «Суженый, ряженый приди и утрися...» Если вскоре затем полотенце будет вымочено, то значит в этот год быть девушке, которая вывесила его, замужем.  Ну, представьте себе, будто на полотенце намалевана пышногрудая красавица в бикини...С полотенцем было связано множество примет, берущих свое начало еще со времен язычества. При посещении святого источника, после омовения в нем, принято было вытираться «платом» и потом повязывать его на ветви близлежащих деревьев. Таким способом передавались Матушке-Земле все твои хвори и болезни. Полотенца - самый распространенный вид изделий из ткани в русском быту, к тому же они несут на себе сложный, не изменяющийся в веках орнамент. Даже на ранних бронзовых изделиях восточных славян археологи находят имитацию вышитого полотенца с фигуркой женской богини. Еще в середине XIX века во время крещенских смотрин невесты сохранялся обряд «чтения» вышитых узоров: полотенца шились в большом количестве в качестве приданого, и каждое из них имело свое назначение. То есть, собирались женщины и расшифровывали «полотенечные письмена». В Древней Руси полотенце было и самым распространенным типом женского головного убора: он назывался «убрус». У русских, к слову, особенно почиталась икона «Спас на убрусе». Уже на первых дворцовых полотняных мануфактурах XVIII века в немалых количествах изготавливались полотенца-убрусы с затканными и вышитыми узорными концами. Они предназначались не только царскому двору, но и на продажу.И в начале XX века девушки во многих областях в праздники при посещении церкви надевали полотенчатые головные уборы с узорными концами. Полотенце из льняного холста, сложенное в четыре ряда вдоль, клали на лоб, затем его переплетали на затылке и выставляли вперед концами,

украшенными в красных тонах. Красный цвет символизировал животворящие силы природы и как бы «охранял» от темных сил. Поэтому убрусы и специальные свадебные полотенца, как правило, вышивались красными нитями. Свадебное полотенце, которым покрывали невесту, делалось длиной до трех метров, на концах нашивались полосы кумача красное кружево. По долевой стороне полотенца, спускавшейся на лоб, пришивали в обмет красную полосу или вышивали красной шерстью ромбы (охранный орнамент). Этот покров невеста не снимала на всем протяжении первого дня свадьбы (так же она не должна была обмолвится хотя бы одним словечком). «Плат» подстилается по ноги венчающимся в церкви. До сих пор сохраняется примета: кто из молодых первым ступит на разостланный плат, тот и будет властвовать в доме. Впоследствии плат тщательно сохраняется вместе с венчальными свечами (и в моей семье есть такой «плат»).  В некоторых русских селеньях существовал обычай после первой брачной ночи молодую проводить по «красной дорожке», т.е. по разостланному на полу красному полотенцу.

Существовало множество обрядов, связанных с «обыденными» полотенцами. «Обыденники» ткали против мора, для испрашивания дождя; делали это, как правило, тайно за сутки или за один световой день. После проведения ритуала «вызывания дождя», полотенце и все орудия, использованные для его изготовления, сжигались. В более поздние времена, т.е. в конце XIX века, сжигать их перестали, но обыденное полотенце несли в церковь и вешали на

икону, считающуюся чудотворной. Вышитыми полотенцами перевивали дугу и увешивали спинку свадебной телеги или саней. Полотенцами же связывал дружка жениха и невесту во время свадебного обряда. Так же во время обручения («рукобитья») руки жениха и невесты соединяли, обернув полотенцем. Часто к свадьбе шились специальные полотенца - «занавесы» - мастерицы старательно выполняли их по заказу крестьян для украшения интерьера избы в день свадьбы. «Занавес», на котором по красному кумачу было вышито праздничное застолье (или сложные орнаменты) растягивали по стене над молодыми, посаженными в Красном углу.Во время родов «бабка» принимала младенца на новое полотенце, чтобы новорожденный жил в достатке. Со временем название «убрус» стало забываться и появились слова, более привычные нашему слуху (плат, полотенце, рушник, утиральник). В XVII веке распространились «ширинки», прозванные так оттого, что они отрезались от холста или полотна по размеру его ширины. Ширинки использовались в разных обрядах; особенно много их раздаривала невеста на свадьбах. Если полотенца, предназначавшиеся для убранства интерьера, вышивались весьма богато, то полотенца практического назначения украшались очень скромно - и только на концах. Как я уже говорил, некоторые пожилые женщины слыли знатоками смыслового значения той или иной вышивки; именно они на супрядках учили девушек языку орнаментов. Чаще всего, вышивались геометрические узоры (ромбы, репьи, кресты), но в некоторых областях могли помещать изображения священных деревьев, «великой богини», зверей (птиц, лошадок). Иногда на полотенцах ткали драконов, двуглавых орлов, львов. Женщины ткали «для дому», девушки - для приданого (у меня лично хранится несколько таких полотенец, вышитых моими бабушкой и мамой). Продевать свои изделия считалось «зазорным». Свадьба была еще и «смотром» талантов невесты - ведь она к поре замужества готовила столько рушников, чтобы ими можно было одарить всю родню жениха, повязать сватам и дружкам, украсить все стены в доме будущего мужа, да еще передать положенное в церковь. Особенное внимание оказывалось полотенцам, развешиваемым по стенам: «накрючникам», «наспичникам», «пристенкам» (с метровым узором на концах), «зеркальникам», «маховикам» (он имел один широкий орнаментальный конец, соединявший два конца полотенца и похож был на маховик). Особенно богато расшивались «набожники», которые вешали над божницей. Иногда «набожник» имел в длину семь метров и концы его спускались по сторонам божницы до самого пола. Это еще не все описание свадебного употребления полотенца! Во время провожания на брачное ложе молодая снова дарила свекровь и свекра полотенцами. Ночью брачующихся ходили проведывать сваха и дружка - приносили соломату (овсяную кашу) - за что молодая дарила свахе, как вы уже поняли, полотенце. В первое утро молодая выходила умываться и

вешала свое украшенное полотенце - «утренник» - у рукомойника. А в русских селах Среднего Поволжья молодая привязывала к коромыслу полотенца как дар провожавшим ее женщинам (свекрови, золовке). А в Вологодской губернии на Масленице новобрачная дарила полотенца  - «блинники» родным мужа за угощение блинами.Во время разных праздничных гуляний сельский гармонист вешал через плечо гармонь на красочном полотенце, а из голенищ сапог у него видны были расшитые портянки, подаренные (как и полотенце) избранницей. Ну, и в похоронном обряде полотенца играли не последнюю роль. На них выносили гроб с умершим из дома в церковь, а иногда на полотенцах несли до могилы. После похорон полотенца вешали на могильный крест. Часто соблюдался обычай вывешивания полотенца на 40 дней с внешней стороны оконной рамы в дому умершего. По народному поверью, его душа возвращается на ранней заре к своему чертогу, умывается росой и утирается вывешенным полотенцем. Через сорок дней его передавали в церковь, на помин души усопшего. Так что, вывешенное полотенце - знак смерти.На юге Воронежской области такой обычай сохранился и по сей день. Как правило, все кладбище там украшено «рушниками», так, что из-под них даже крестов не видать. Примерно в таком же стиле выдержано внутреннее убранство церквей: каждая икона, каждый образ аккуратно прикрыты сверху полотенцами - «набожниками». Да, приведу в конце список разновидностей полотенец, о которых еще не рассказывал: крюковое, пристен, скледнячка, наметка, пулка, пивка, подножник, серпанок...  И у каждого  из них есть свое назначение и особенности шитья. Теперь видите, какая богатая «полотенечная» культура была у нас? Это вам - не голая попка на фоне Ди Каприо...

Отвлечение шестнадцатое. Свет и тень

Свет обожествляем нами почти во всех его проявлениях, даже если он вовсе и не живоносен. А ведь он может быть и смертоносным.  Еще Шекспир замечал, что «свет может быть весьма опасен, когда в ночи сверкнет внезапно...» Наверное, мы недостаточно совершенны, если очень часто для нас бывает «слишком много» света, или его недостаточно. То есть наше существование протекает на узеньком промежутке между «ярко» и «темно». Тысячелетия перед человечеством стоит загадка сотворения Мира, содержащаяся в Ветхом завете: в первый день творения , когда «земля была безвинна и пуста, и тьма над бездною» и только Дух Божий носился над водами, Бог создал свет. Потом он отделил свет от тьмы и назвал свет днем, а тьму - ночью. На четвертый день творения Господь придумал два небесных тела: Солнце и Луну, а так же множество звезд. Откуда же тогда исходил свет до создания светил? И что за свет имеет в виду Библия?Русский фольклорист Александр Афанасьев, собиратель сказок и автор фундаментального труда «Поэтические воззрения славян на природу» (в своей работе я обильно использую материал, почерпнутый из этого выдающегося произведения), отмечал, что без воспевания стихии света невозможны были бы все достижения мировой культуры: «Чудная, роскошная жизнь природы, громко звучащая в миллионах разнообразных голосов и стремительно развивающаяся в многочисленных формах, обуславливается силою света и тепла; без нее все замирает...» Слова «свет» и «свят» имеют общее происхождение; «свято» и «светлый» - почти синонимы.  Один из русских духовных стихов, собранных в «Голубиной книге», повествует о том, что утренняя и вечерняя зори «зачались от очей Божиих». Отсюда и особенное отношение к солнечным восходам. В первый день Светлой недели на Руси принято было «встречать весну». Крестьяне выходили в поле, поднимались на пригорки и пытались наблюдать игру лучей восходящего солнца. Как только краешек его показывался у горизонта, принято было причитать: «Солнышко ведрышко: выгляни в окошечко!» «Солнечную игру», которую народная фантазия объясняла тем, что светило это, пробуждаясь ото сна, пляшет поутру на Востоке. Отсюда родилось поверье, что на рассвете Светлого Христова Воскресенья Солнце от радости пляшет, играет и скачет в три пряжка. Так же в первый день Пасхи отворяется Рай (т.к. просветляется небо) и врата его остаются отверстыми на все продолжение праздника; а потому каждый, кто умирает на этой неделе, признается святым: душа его беспрепятственно входит в селения праведных. Кто из сегодняшних наших стариков не мечтает дожить до очередной Пасхи?Утренняя зоря, по понятным причинам почиталась больше вечерней. Так,

молитвы у представителей разных народов и вероисповеданий обращались на Восток. И церковные алтари располагаются в восточной части храмов. Между прочим, арабский путешественник Масуди, совершивший в Х веке путешествие в страну Русов, описывая храмы славян, замечает, что в одном из них сделана в кровле дырка для наблюдения первых лучей восходящего солнца. Мертвых у нас (да у других культур) принято класть в могилу лицом на Восток - в ожидании Всеобщего утра воскресения мертвых, знамением которого служил ежедневный восход. Где умирало Солнце, туда - как казалось древнему человеку - удалялись все усопшие предки, там же протекает их посмертная судьба. В памятнике XII века («Вспрошание Кириково») говорится: «Зашедшю солнцю, не достоит мертвеца хоронити, но тако погребсти, яко еще высоко: то бо последнее видеть солнце до общего воскресения». В день Страшного суда телеса праведников просветятся: «у праведных лице просветится солнцем праведным, а у грешников лице будет помрачнено, как тьма ночная».

Чаще всего погребали покойников после полудня, когда солнце начинало клониться к Западу. Время Света считалось особенным, хранимым Богом временем. В средневековье после захода солнца прерывалось судилище, а сделка, совершаемая в ночное время, считалась недействительной. Заимодавец мог требовать уплаты долга только днем, пока не село солнце. По славянским преданиям, Солнце живет на Востоке, в золотых палатах. На праздник Купалы оно выезжает на небесный свод на трех конях: серебряном,

золотом и бриллиантовом. Явление божества сопровождается чудесными знамениями. В полночь накануне Рождества и Крещения отверзаются небесные врата; пресветлый рай, в котором обитает Солнце, открывает свои сокровища. Воды в реках и источниках оживают, претворяются в вино и получают целебную силу; на деревах распускаются цветы и зреют золотые яблоки. В этот таинственный час божество рассыпает щедрые, богатые дары на весь мир: о чем помолишься отверстому небу, то и сбудется. Чтобы узреть, как будет отворяться небо и рай покажется своей малой частью, люди в старину выходили в Богоявленскую ночь в поле и оставались там до самого рассвета.Красная девица Зоря (так именовали зарю утреннюю) восседает на золотом стуле, держа в руках серебряное блюдо. «Дева» происходит от санскритского «div», т.е. «светлая», «блистающая», «чистая». Вслед за ночным мраком Зоря покрывает землю своей светозарной пеленою, озаряет ее своими ясными лучами. Почитание Девы Зори (зари-зоряницы) впоследствии соединилось с почитанием Пресвятой Девы Марии, на образ которой люди перенесли многие черты Красной Зори, ассоциировавшейся с богиней Ладой, олицетворявшей весенний пригрев солнечных лучей. Лада почиталась покровительницей любви и брака (до сих пор у нас говориться: «ладить» свадьбу). Леонардо да Винчи, известный своей наблюдательностью, говаривал: «Взгляни на свет и вглядись в его красоту. Мигни глазом, глядя на него; этот свет, который ты видишь, раньше не был, и того, который был - теперь уже нет...» Мастер понимал природу света сердцем и умел передавать его сущность на своих полотнах. Леонардо придумал даже специальный живописный прием, называемый «сфумато» («дымчатая тень»). Сфумато - нежный полусвет с мягкой гаммой молочно-серебристых тонов, в котором линия сама становится как бы воздушной. Вообще, для художников тяжелейшей задачей становится передача света: ведь в итоге он передается обыкновенной белой краской. Белый цвет - «светоносный». Но здесь мы сталкиваемся со своеобразным культурным парадоксом: Если Господь Библии при виде света говорит, что это хорошо, то в других культурах свет воспринимается не так однозначно. Белый - не только символ света. Это еще и цвет погребальных саванов, привидений (которые, к слову, иногда светятся), траурной раскраски у многих народов. Так, в белые одежды в знак траура одеваются японцы и китайцы. Холодность и мертвенность белого пришлась впору таким пугающим и загадочным явлениям, как альбиносы (которые у темнокожих народов почитаются за злые божества) или как сам дьявол, приходящий в образе животного (моряки Европы при виде белого кита приходили в ужас, ибо считали что это антихрист собственной персоной). В русской рукописи XIV века «Тайная тайных» пишется: «Белизна чрезмерная в сочетании с глазами голубыми есть признак бесстыдства, коварства и похотливости. А потому остерегайся всякого, у кого глаза голубые, а сам он слишком белый...»

В России вплоть до XIX века свадебный обряд делился на «печальную» и «веселую» части. Во время «печальной» свадьбы невеста одевалась во все белое и не надевала украшений. Во второй, «веселой» части свадьбы в одежде невесты преобладал красный цвет. Вернемся к сотворению Мира. Что же за свет, согласно Книге Бытия, создал бог? Ведь он не исходил от Солнца (о свете которого мы и говорили выше), Луны, звезд; Он не мог излучатся с небес, так как и небес еще не существовало (небеса Бог создал только на следующий день). Загадка... И, думается мне, мы все более удаляемся от ее разрешения. Но, может, это к лучшему? Леонардо да Винчи очень любил сочинять странные загадки. Вот одна из них: «Можно будет видеть формы и фигуры людей и животных, которые будут следовать за этими животными и людьми, когда они побегут; и таково же будет движение одного, как и другого, но удивительными будут казаться различные размеры, в которые они превращаются». Отгадка: тень. Мы почти не обращаем внимание на наших неотступных спутников, преследующих нас всюду, где есть свет. Есть тень, или нет ее - мы к этому абсолютно безразличны. Так было не всегда. Тень в древности принято было считать душой человека. Да-да! Именно и дословно - самой душой. И люди очень старательно следили за положением и злоключениями своих теней.

В некоторых странах (в Китае, к примеру) и сегодня при похоронах принято отходить на некоторое расстояние от могилы, чтобы тень человека, сопровождающего усопшего в последний путь, не попала в отверстую могилу. Считается, что тень, отразившись, может не вернуться в тело, что неизбежно повлечет за собой смерть неосторожно распорядившегося своей тенью. Неслучайно Театр Теней пришел к нам с Востока, где отношения с тенями еще сохраняют свою романтичность.Древние тень свою тщательно оберегали. До нас дошел исторический анекдот про то, как греческий философ Диоген (тот самый, который жил в бочке и кричал: «Ищу человека!») грелся однажды на солнце в Крании. К нему подошел Александр, прозванный Македонским и встал так, что тень его упала на Диогена. Некоторое время они молчали, так как чудак-философ так и не двинулся, потом же Александр изрек: «Ты знаменитый мудрец, а я правитель всех правителей. Мне нравится твоя невозмутимость, а потому я тебя облагодетельствую. Проси у меня, чего хочешь!» - «Не заслоняй мне солнца...» - ответствовал Диоген. Постояв в замешательстве, Александр отошел прочь.Удивительно, но в культурах многих народов тень почиталась своеобразной проводницей в мир загробного существования. По старинному русскому поверью, если кто после трехдневного поста отправится в ночь, накануне родительской субботы, на кладбище, тот увидит тени не только усопших, но и тех, кому суждено умереть в продолжение года. Если на Сочельник, когда станут вкушать кутью, не будет заметно чьей-либо тени, тот человек - как считалось - умрет в самое ближайшее время. Слово «тень» употреблялось и в смысле темного изображения, которое отбрасывается телами и предметами, заслоняющими собой свет, и в смысле приведения. Известно, что в разные эпохи людям приходят видения, соответствующие представлениям данного времени о мироустройстве. Но всегда дух или призрак, являющийся спящему или духовидцу, имеет вид тени. И мир теней, особенно, если он помещался в подземных пространствах, представляется обитателям «света белого» темным, печальным местом. Одиссей, попавший однажды в Аид, пожелал обнять тень своей матери. Трижды он простирал к ней свои объятия, но все три раза она проскользала сквозь него, как воздух.  Сладкоголосый Орфей, победитель коварных сирен, однажды создает такую прекрасную песнь, что за эту красоту трехголовый Цербер раскрывает врата Аида. Орфей входит в Аид, чтобы вывести из него свою возлюбленную Эвридику. Он воскрешает ее, но не навсегда. По условию богов, Орфей должен был не заглядываться и не видеть тень Эвридики. Тот же не выдержал и оглянулся. И Эвридика снова умерла, а безутешный ее возлюбленный скитается по Свету, пока в конце концов не погибает, растерзанный вакханками. В подземном царстве древних римлян свирепый Оркус держит бледные души, не жалея ни добрых, ни злых. В греческом Аиде тени, сохраняя свои предсмертные черты и предсмертные раны, живут неслышно скользящими,

тихо шепчущими толпами, будучи лишь призраками настоящей жизни. На призрачных равнинах Аида великий Орион, по-прежнему вооруженный медной палицей, продолжает охотиться на лугах, усеянных нежными лилиями, за быстрыми зверями, которых он некогда убивал в «белом свете». Шеол, местопребывание умерших у древних евреев, был тесно связан с Иркалой вавилоно-ассирийской религии: это было мрачное подземное убежище, состоящее из семи кругов, откуда человеку нет возврата. Только богиня Иштар прошла сквозь семь тайных врат и возвратилась на Землю из своего странствия для того, чтобы спасти все живое от гибели. Тени умерших, пребывающие в Шеоле или Иткале, не любят, чтобы их покой нарушался теми, кто их вызывает. Подобные представления о жизни теней под землей не исчезли и тогда, когда прежние учения уступили место учению о воскресении и возмездии. Древние представления проникли даже в христианскую легенду, в которой Христос нисходит в Ад, чтобы вывести оттуда патриархов. Рубежи веков с маниакальной закономерностью всегда были наполнены мистицизмом и особенным вниманием к явлениям непонятным. Вот пример вековой давности: в 1900 году в Москве была издана книга православного священника Григория Дьяченко «Из области таинственного». В своем трехтомном труде о. Григорий собрал самые разнообразные случаи из жизни, свидетельствующие о присутствии в нашем бытии непонятных сил. В этом своеобразном паноптикуме нашел я рассказ, связанный с тенями:«...Раз, поздно вечером, дети уже спали, а мы с Машей спешили кончать какую-то работу в единственной большой и незанятой спальнями комнате. Вдруг, подняв нечаянно глаза на противоположную стену, я увидала на ней поразительно отчетливый силуэт мертвого ребенка, лежащего на столе, со сложенными пухлыми ручонками...Я сначала испугалась, но потом сообразила, что у меня уже нет таких маленьких детей, и стала искать, от чего могла падать такая странная тень? В комнате было много мебели; сообразить это было довольно трудно. Между тем, моя перепуганная Маша усердно просила уничтожить ЭТО, расстроить такое действительно неприятное зрелище. Мы начали с ней усердно передвигать мебель, приминать и перекладывать все вещи на столах и уничтожили этот странный эффект света и тени...Но не далее как через несколько месяцев сестра моя, Лиза, неожиданно приехала погостить ко мне со своим мужем и десятимесячным сыном, и бедный крошка, заболев дифтеритом, умер в течение недели. Совершенно случайно его положили так, что, войдя в комнату, я была поражена воспоминанием: на той же стене я увидела повторение тени, предшествовавшей событию...»Реальность произошедшего оставим на совести автора, но следует заметить: внимание к теням еще сотню лет назад проявлялось в гораздо большей мере, чем сегодня.В мире уже много сказано о физике света. Но почему же мы так мало знаем о физике и происхождении тени? Ведь все живое, хоть и рождено светом,

потом старается обретаться на границе между светом и тьмой. Принято браниться на тень и ждать от нее всяческих подвохов, но, между тем, - убери ее - и жизнь потеряется. В одном только свете жизнь существовать неспособна. Теневую сторону мира открыли для нас художники. Так, импрессионисты в XIX веке стали изображать тени легкими, прозрачными и... цветными. Тени, как оказалось, особенно богаты рефлексами, и до середины XIX века человечество об этом не знало, точнее, художники не обращали внимания на цветовые рефлексы. Оказалось, солнечные тени на снегу могут быть и бирюзовыми, и малиновыми, и изумрудными - в зависимости от положения светила. Тень может вобрать в себя любой цвет, и оттого из просто таинственной превратиться в прекрасную. Раньше тень была полна страхов. Сейчас мы не обращаем не нее внимания, а творческие натуры в ней ищут созидательный импульс. Возможно, будущее принесет нам другое понимание тени. Леонардо намного опередил свою эпоху – потому что очень любил (и умел!) черпать вдохновение из причудливых изображений, творимых на стене тенью, образованной пламенем лампы. Он считал, что фантазия огня неисчерпаема. А еще маэстро любил экспериментировать с камерой-люцидой (примитивным проекционным прибором), так же образующей на плоскости загадочные изображения из теней, отбрасываемых предметами. Художника считали чудаком и не слишком принимали всерьез его мнимые эксперименты. А потом еще и изгнали из Флоренции.Потом, как в человеческой истории принято, сильно об этом пожалели.

16. Смерти нет

"Не всякая болезнь к смерти" — говаривал русский человек. И другие поговорки ходили: "Болезнь и поросенка не красит", "Нищий болезней ищет, а к богатому они сами идут", "Каждому своя болезнь тяжела". Даже в поговорках, которые дожили до наших дней, можно найти остатки древней системы врачевания и противостояния веяниям науки: "Добрая аптека убавит века", "Не жива та душа, что к лекарям пошла"…В рассказе о том, как в старину справлялись с детскими болезнями, мы уже касались тему народной медицины. Да было в те времена, когда не пришло к нам просвещенное здравоохранения, и. среди наших предков ходило немало нелепых и глупых поверий. Но как еще справляться человеку с бедой, природа которой неясна и неизвестны последствия? Тем не менее даже в Средневековье болезни умели классифицировать. Взять такое понятие как "лихорадка". Несмотря на явную фантастичность образа "лихорадки" она имела свои разновидности: "огнея", "ледея", "ломея", "гнетея", "глядея"; теперь они, эти "лихорадки" именуются жаром, ознобом, ломотой, бредом. А.Н. Афанасьев в фундаментальном труде "Поэтические воззрения славян на природу" доказывает, что в основе народной классификации болезней лежит понимание недуга как воздействия злых сил. Древнерусские названия болезней суть имена нечистых духов. Входя в человека или в животное, демон порождает в нем болезненные припадки и безумную ярость. На древнеславянском ворогуша - лихорадка, лихой - болезнь лошадей, лихота - немощь, шатун - чёрт, икота - болезненный припадок, притка - падучая, чемер - спазмы в животе и боль в пояснице, лишай - одновременно гнойный струп и дьявол.Первое средство супротив недугов - заговоры. Отобрав 428 текстов лечебных заговоров из сборников Майкова, Рыбникова, Тихонравова и Сахарова, Л.Ф. Змеев распределил их следующим образом: 70 заговоров - от «уроков», «призоров»; 62 - от кровотечений; 60 - от зубной боли; 46 - от лихорадок; 31 - от укусов змей; 30 - от болезней кожи; 25 - от нервных болезней; 20 - от простуды; 18 - от детских и женских заболеваний; 9 - от глазных болезней. Змеев заметил, что не существует заговоров от чумы, оспы и прочих эпидемических болезней. Ведь эпидемия в древнем понимании - Божье наказание, кара. Профилактика от "моровых язв" специфична, например, в годины эпидемий, дабы спасти селение, устраивался весьма сложный обряд опахивания, когда полуобнаженные женщины с распущенными волосами волокли плуг, как бы очерчивая селение "магическим" кругом (я об этом обряде подробно писал в рассказе о плуге).

В старину имели представление и о гигиене, правда, выражалась гигиеническая культура через понятия греха, нечистоты, осквернения. Своеобразные "табу" (смертные запреты) налагались на осквернение воды, земли, а это ведь сродни требованию соблюдать чистоту. И, кстати, о заговорах (из которых ученые, собственно, и почерпнули древнюю народную классификацию болезней): даже медики отмечают их психотерапевтический эффект, помогающий побороть заболевание! Еще в 1896 году В.Ф. Миллер в работе "Ассирийские заклинания и русские народные заговоры" доказал, что русские заговоры произошли от древних магических ритуалов, а словами они "обрастали" по мере затемнения первоначального смысла обряда. О лекарской деятельности древних волхвов и ворожей свидетельствуют летописи. Не чурались лечебной практики и древнерусские монахи; к примеру, в XI веке монах Феодосий Печерский открыл при монастыре в Киеве лечебницу. "Житие Евфросинии Черниговской" (XIII век) повествует о том, что Евфросиния, прежде чем стать игуменьей, была известна знанием книг по медицине: врачебников и травников. Внучка Владимира Мономаха Зоя (Добродея) в XII веке написала лечебную книгу "Аллима" (Мазь). Зосима Соловецкий, если верить его житию, пользовался своими знаниями народной медицины, приобретенными в молодые годы.

Знахаркой была дева Феврония, исцелившая Муромского князя Петра от тяжелого кожного недуга, намазав его рану "киследжью", забродившим медом. А ведь еще существовал на Руси древнейший институт странствующих лекарей, "каликов перехожих"! Согласно былине, именно они вылечили сидевшего "сиднем" тридцать лет Илью Муромца, дав ему испить целебного средства из "чары"…В простых крестьянских семьях при болезни поступали простодушно и прямолинейно: просто старались "отдать" болезнь другому лицу или какому-нибудь предмету. Чаще это делалось так: больного обтирали тряпицей, полотенцем или рубашкой - а затем вещи бросали на дорогу. На того, кто вещь подобрал, болезнь по идее и должна была перейти. А лучше вообще вещь отнести на перекресток. Или привязать к ветке дерева у святого родника. Изредка, дабы передать болезнь дереву, больного протаскивали через специально сделанный в дереве расщеп. А в некоторых селениях полагали, что передать болезнь можно, "навесив ее на хвост кошке". Или собаке… Но самое все же надежное - передать болезнь человеку, желательно - чужому. Взять старинный приговор: "Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, а с Якова на всякого!.."

От болезней "искали средств" и в церковных обрядах, или прибегали к "травникам", составлявшим особую касту самоучек-лекарей. Ученые медики были исключительно выходцами из дальних стран и находились только при царском дворе, и то в небольшом количестве. При царе Иване Васильевиче лекарь-иноземец был необходимым лицом для царя, но лечиться у него частным лицам можно было не иначе как, подавши об этом челобитную государю. То же соблюдалось и впоследствии, когда число врачей при дворе увеличилось.При царе Михаиле Федоровиче в Москве существовала всего лишь одна аптека, из которой отпускались лекарства по челобитным, и притом так, что тем, которые были не очень значительны, отпускалось и по челобитной не то, что нужно, а то, что стоило подешевле, не обращая внимания, могло ли оно принести действительную пользу. При царе Алексее Михайловиче в Москве были две аптеки, но только из одной простым обывателям продавали лекарства, и то по шибко завышенным ценам, а потому эта аптека приносила дохода казне гораздо менее, нежели стоявший рядом с нею кабак. Врачи, призываемые из-за границы, не всегда обладали высоким профессионализмом, и по зову русского царя довольно отважно спешили в Россию всяческого покроя шарлатаны. Поэтому было определено, чтобы врач, приезжающий в Россию, прежде в пограничном городе показал степень своего искусства и вылечил кого-нибудь. Ну, якобы для примера... Медики, жившие при дворе, были чрезвычайно стеснены обычаями и предрассудками. В их занятиях не уважали науки, не ставили их искусства выше знахарского. Часто сами цари обращались к травникам и знахарям, как бы в укор медикам, состоявшим при их дворе.Когда медик пользовал особу женского пола, принадлежащую к царскому семейству, для него не нарушались строгие восточные церемонии, всегда

окружавшие эту особу. Медик должен был "пользовать" больную и угадывать болезнь, не видя ее лично, а единственно следуя рассказам прислужницы. Если при таком способе лечения он ошибался, ему ставили ошибку в вину. Ему не дозволяли узнавать действие лекарства на организм больной: если с одного приема болезнь не облегчилась, это значило, что лекарство не поможет, и медику приказывали придумывать иное лечение, и не дозволяли повторять одного и того же несколько раз.

Что касается простого народа, то он вообще не верил иноземным врачам. Духовенство признавало грехом лечиться у человека неправославной веры, и в особенности настраивало народ против медиков-евреев, да так, что в XVI веке русский за то, что прибегал к вспоможению еврея, подвергался отлучению от Церкви.Только в 1715 году Петр I издал специальный указ, согласного которому

"порча" объявлялась несуществующей, а кликушество признавалось следствием притворства. Тем не менее, в народе оставалось представление о болезни как каре за грех. Разве сейчас святую воду мы не считаем вернейшим средством от всех недуг, разве не кланяемся иконам, разве не грызем кору священных деревьев и землю со святых могил?

Идите в баню!

Парная баня на Руси (мыльня, мовня, мовь, влазня) была известна у славян уже в V века. Баней пользовались все: и князья, и знатные люди, и простой люд. Бани были настолько важны для наших предков, что даже в договоре с Византией в 907 году было специально оговорено, что русские послы в Константинополе могут посещать бани в любое время. С баней были связаны все самые важные события: рождение, свадьба, выздоровление после тяжёлой болезни. Обязательно необходимо было посетить баню перед венчанием и на следующий день после свадьбы. Русские полагали, что предназначение бани состоит не столько в очищении тела, сколько в очищении души. Считалось даже, что если больному не помогла баня, то ему уже ничто не поможет. О русских банях писали многие иностранные путешественники. Олеарий (немецкий ученый 1603—1671 гг.) совершивший путешествие в Московию и Персию в 1633—1639 гг., писал, что русские крепко держатся обычая мыться в бане... а потому-то во всех городах и селениях у них множество общественных и частных бань. Олеарий, кстати, упоминает, что русские пришли к заключению, что Лжедмитрий — чужестранец потому, что он не любил бани. «Русские,— сообщает Олеарий,— могут выносить сильный жар, от которого они делаются все красными и изнемогут до того; что уже не в состоянии оставаться в бане, они выбегают голые на улицу, как мужчины, так и женщины, и обливаются холодной водой, зимою же, выбежав из бани на двор, валяются в снегу, трут им тело, будто мылом, и потом снова идут в баню».Постройка бань разрешалась всем, у кого имелось достаточно земли. Указ 1649 г. предписывал «мыльни строить на огородах и на полых местах не близко от хором». Домашние бани топились один раз в неделю, по субботам, а потому суббота до сих пор считаются "банным" днем; по субботам в царской России не работали даже присутственные места. Обыкновенно в домашних банях мылись целые семьи, мужчины и женщины парились вместе. Впрочем, и в общественных («торговых») банях люди всякого возраста и пола также парились и мылись одновременно, правда, женщины на одной стороне, мужчины — на другой. И только в 1743 г. сенатским указом было запрещено в «торговых» банях мыться мужчинам вместе с

женщинами и мужескому полу старше 7 лет входить в женскую баню, а женскому полу того же возраста — соответственно в мужскую.Как написано в одном старинном трактате, десять преимуществ дает омовение: ясность ума, свежесть, бодрость, здоровье, силу, красоту, молодость, чистоту, приятный цвет кожи и внимание красивых женщин. Отметим, что тот, кто понимает, толк в парной бане, ходит в баню не столько, чтобы помыться, сколько погреться и пропотеть. Прогревание, как утверждает даже современная наука, приводит к благотворному изменению состояния внутренних органов, усилению обмена веществ, способствует развитию защитных механизмов. Объясняется это благоприятным воздействием тепла и потения на сердечно-сосудистую, дыхательную, терморегулирующую и эндокринную системы у большинства людей. Баня успокаивает нервную систему, восстанавливает бодрость, повышает умственные способности.Португалец Санчес. врач императрицы Елизаветы Петровны в 1778 году писал: «Не уповаю я, чтобы сыскался такой врач, который бы не признавал за полезное парную баню. Всяк ясно видит, сколь бы счастливо было общество, если б имело нетрудный безвредный и столь действенный способ, чтоб оным могло не токмо сохранять здравие, но исцелять или укрощать болезни, которые так часто случаются. Я с моей стороны только одну Российскую баню, приготовленную надлежащим образом, почитаю способною к принесению человеку столь великого блага. Когда помышляю о множестве лекарств из аптек и из химических лабораторий, выходящих и привозимых изо всех стран света, то колико кратно желал я видеть, чтобы половина или три четверти оных, всюду великими расходами сооружаемых зданий, превратились в бани Российские, для пользы общества». И в конце жизни, уехав из России, Санчес способствовал открытию русских парных бань во всех европейских столицах.Кстати, было бы неверно связывать парную баню только со славянами. На самом деле такие бани наличествовали у многих народов Поволжья, Урала и Сибири еще до того, как эти пространства колонизировали славяне. Например, в тайге и в наши дни строятся избушки охотников, организованные по принципу бани. Во времена Великого переселения угро-финские народы перенесли парную баню по-чёрному в Скандинавию и Европу. Есть мнение, что древнеиндейские бани темаскуали, в которых до сих пор парятся вениками из кукурузных стеблей и лечебных трав, принесли в Америку сибирские племена.

Осень жизни

Любовь к жене или к мужу понемногу утрачивает то, что было уместно или необходимо в молодости, но приобретает нечто новое, неожиданное для обоих супругов: нежность, привязанность, боязнь друг за друга. Все это тщательно упрятывается под внешней грубоватостью и показным равнодушием. Супруги даже слегка поругиваются, и постороннему не всегда понятна суть их истинных отношений.Только самые болтливые и простоватые выкладывали в разговорах всю семейную подноготную. Они частенько пробирали свою “половину”, но это было в общем-то безобидно. Самоирония и шутка выручали людей в таком возрасте, защищая их семейные дела от неосторожных влияний. “Спим-то вместе, а деньги поврозь”, - с серьезным видом говорит иной муж про свои отношения с женой. Разумеется, чаще всего все обстоит как раз наоборот.Если ты уже не можешь пахать, то рассевать никто не сможет лучше тебя. Если раньше рубил бревна в обхват, то теперь в лесу для тебя дела еще больше: тесать хвою, драть корье и бересту мужчине, находящемуся в полной силе, было просто неприлично. Если бабушка уже не может ткать холст, то во время "снования" ее то и дело зовут на выручку.Без стариков нельзя было обойтись многодетной семье. Если по каким-то причинам в семье не было ни бабушки, ни деда, приглашали жить чужую одинокую или убогую старушку, и она нянчила ребятишек.Старик в нормальной семье не чувствовал себя обузой, не страдал и от скуки. Всегда у него имелось дело, он нужен был каждому по отдельности и всем вместе. Внуку, лежа на печи, расскажет сказку, ведь рассказывать или напевать не менее интересно, чем слушать. Другому внуку слепит свистульку из глины, девочке-подростку выточит веретенце, большухе насадит ухват, принесет лапок на помело, а то сплетет ступни, невестке смастерит шкатулку, вырежет всем по липовой ложке и т. д. Немного надо труда, чтобы порадовать каждого.

Глубокий старик и дитя одинаково беззащитны, ранимы. Нечуткому, недушевному человеку, привыкшему к морально-нравственному авторитету родителей, к их высокой требовательности, душевной и физической чистоплотности, непонятно, отчего это бабушка пересолила капусту, а дед, всегда такой тщательный, аккуратный, вдруг позабыл закрыть колодец или облил рубаху. Удерживался от укоризны или упрека в таких случаях лишь высоконравственный человек. И как раз в такие моменты крепла его ответственность за семью, за ее силу и благополучие, а вовсе не тогда, когда он вспахал "загон" или срубил новый дом.

Еще в XI веке в сборнике “Поучение отца сыну” неизвестный русский автор говорит: “Все новое хорошо, но старое — и лучше всего, и сильней”. Нет сомнения, что у русских существовало неискоренимое чувство связи с предками, почитание их, преклонение перед старинными традициями и опытом стариков. “Добрая старина, святая”, — говорили они. “Что старина, то и деяние”, “Старина что диво”, “Наши отцы и деды того не делали, да и нам не велели", “Как жили деды и прадеды, так и нам жить велели”, “Не сегодняшнее, вчерашнее, да и не нами сталось”, “Не нами установлено, не нами и преставится», “Спокон веку, как свет стоит, так исстари повелось”, "Пускай будет по-старинному, как мать поставила”. Русский этнограф М.М. Громыко, подробно изучившая вопрос об отношении к старикам у русских крестьян, пишет: “В семейном застолье лицам пожилым, а тем более

престарелым, предоставлялось почетное место. Их с почтением приветствовали при встречах на улице. Детям прививалось понятие об уважении к старшим с ранних лет. Существенную роль в этом играли сказки и бывальщины религиозно-поучительного характера, до которых так охочи были сельские жители. В сказке “Иван, крестьянский сын”, например, герой, нагрубивший старухе, терпит неудачи; а когда, одумавшись, просит у нее прощенья, то получает от нее очень важный совет. Часто такие назидательные истории рассказывались как реальные происшествия с указанием на тех, кто видел это своими глазами”.

У Бога все живы

Русский человек не боялся смерти. По вере его “человек родится на смерть, а умирает на живот, на жизнь”. Для Бога мертвых нет. Воскресение человека для будущей вечной жизни неизбежно. “Смерть на живот дана”. “Бога прогневишь — и смерти не даст”. Русские пословицы говорят: “Не бойтесь смерти тела, бойтесь смерти духа (т.е. смерти духовной, греха, зла, худа). На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь! Лучше смерть, чем злая жизнь. От смерти не посторонишься. Страхов много, а смерть одна. Смерть да жена — Богом суждена. Смерти воля дана. Хам пшеницу сеет, Афет власть имеет, смерть всем владеет. Двух смертей не бывать, а одной не миновать. Горя много, а смерть одна. На миру и смерть красна”.В древнерусской книге “Повесть об Акире Премудром” говорится, что “для человека лучше славная смерть, чем постыдная жизнь”. “Стыд та же смерть”, — проводит эту же мысль народная пословица. Сегодня — Бог, а завтра — прах (как говаривал Гаврила Державин). А мы что такое, люди грешные и худые? Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и в чести, а завтра в гробу и забытьи...Все мысли о смерти нужны для жизни. Если жизнь — благо, то благо и смерть, составляющая необходимое условие жизни. Страх смерти в человеке есть сознание греха. Надо свести жизнь со смертью так, чтобы жизнь имела часть торжественности и непонятности смерти, а смерть — часть простоты и обыденности жизни. Плохо, если у человека нет чего-нибудь такого, за что он готов умереть (Лев Толстой).Считалось, что тому, кто заранее думает о смерти, Господь дает долгую жизнь. Как правило, смертную одежду готовили пожилые женщины. "Главным считалось подготовить себя к этому последнему жизненному шагу духовно, т. е. успеть сделать необходимые дела для спасения души, — пишет современный этнограф И. Кремлева, исследовавшая похоронно-поминальные обычаи и обряды русских по материалам разных регионов, — Богоугодными

делами почитались раздача милостыни, вклады в церкви и монастыри. Также благочестивым делом считалось прощать долги. Очень боялись внезапной смерти (“в одночасье”). Умереть дома, среди близких, в полной памяти, по представлению русских, было “благодатью небесною”. Около умирающего собиралось все семейство, ему подносили образа, и он каждого благословлял особо”. Приглашали священника для исповеди и причастия. Нередко больного соборовали. Умирающий стремился попросить у всех прощенья, а члены семьи, родственники, соседи и др. знакомые старались успеть посетить его и, в свою очередь, попросить прощенья. “Если человек умирал быстро и безболезненно, верили, что душа его попадет в рай”, а если перед кончиной тяжело и долго мучился — значит, грехи велики. Выполнение наказов умирающего считалось обязательным. В крестьянской среде, как правило, делались устные завещания.

Широко распространены были похоронные причитания (“плачи”, “вопли”) — любовь к ушедшему и скорбь выражались в прекрасных поэтических формах. Для многих районов в источниках отмечено целенаправленное обучение девушек в семье и вне семьи искусству причитания. По сведениям, собранным Г. Державиным в начале XIX века в Новгородской губ., “молодые девочки заблаговременно учатся вопить, как благородные наши девицы учатся танцевать и петь. “Вопить не умеет”, — такой же почти упрек, как “прясть не умеет”.

В документах XV—XVI вв. погостами в большинстве случаев называли небольшие поселения с церковью и кладбищем. Как административно-территориальные подразделения, по которым раскладывались некоторые повинности, погосты дольше всего сохранялись в уездах, где было много черных и дворцовых земель. На Севере разделение на погосты официально прекратилось лишь в XVII веке.Традиционно погостами называли и сельские общины на окраинах Русского государства, а также центры этих общин, где велась “гостьба” (торговля). Во главе погостов поставлены были особые должностные лица, отвечавшие за регулярное поступление дани. С распространением на Руси христианства в погостах строили церкви, близ которых находились кладбища, и название погосты получали обычно двойное — по селению и по церкви. Величина их была различна. В XI—XIV вв. погосты состояли из нескольких десятков и даже сотен деревень. Особенно характерны такие погосты для новгородских владений. В XIX веке слово “погост” употреблялось в значении сельского прихода, участка пути и особенно часто - кладбища. По обряду Православной Церкви, тело умершего мирянина омывается; тело священника обтирается губкой, напитанной елеем, а тело монаха — водой. Затем умершего одевают в чистые, если возможно, новые одежды и полагают в “саван” (белый покров), в знак того, что умерший давал при своем крещении обет проводить жизнь в чистоте и святости, или же одевают в одежды звания умершего, в указание того, что он идет к Господу Богу дать отчет в прохождении им обязанностей своего звания. На лоб умершего возлагается венчик с изображением Христа, Богоматери и Иоанна Предтечи и с надписью “Святый Боже”, в знак того, что умерший, как христианин, вел на земле борьбу за правду Божию и умер с надеждой, по милосердию Божию и ходатайству Божией Матери и Иоанна Предтечи, получить венец на небесах. На руки его полагается крест или какая-нибудь икона, в знак веры умершего во Христа, Божию Матерь и святых угодников Божиих. Тело умершего полагается в гроб и наполовину покрывается священным покровом, в знак того, что умерший находился под покровом Православной Церкви. Гроб обыкновенно ставят посреди комнаты перед домашними иконами (в переднем углу), обращая лицо умершего к выходу. Вокруг гроба зажигают свечи, в знак того, что умерший перешел в область света — в лучшую загробную жизнь. Затем при гробе начинается чтение псалтири с прибавлением молитв об упокоении умершего, и служатся панихиды (до погребения полагается особое последование по исходе души, помещенное в конце псалтири). Псалмы читаются в утешение скорбящих о смерти умершего. Панихидами именуются краткие службы, состоящие из молитв о прощении грехов и упокоении в Царстве Небесном умершего. При служении панихид собравшиеся родственники и знакомые умершего стоят с возжженными свечами - в знак того, что и они верят в светлую будущую жизнь. В конце панихиды (при чтении молитвы Господней) свечи эти тушатся, в знак того, что земная жизнь наша, горящая как свеча, должна потухнуть, чаще всего не

догоревши до предполагаемого нами конца. До погребения тело для отпевания переносится в храм; пред выносом совершается краткая заупокойная служба (“лития”), а во время перенесения поют “Свитый Боже”. В храме гроб с телом умершего ставят посреди церкви лицом к алтарю и по четырем сторонам гроба возжигают светильники. Служба отпевания состоит из песнопений, в которых кратко изображается вся судьба человека: за преступление заповеди он снова обращается в землю, из которой взят; но, несмотря на множество грехов, человек не перестает быть “образом славы Божией”, созданным по образу и подобию Божиему, а потому Св. Церковь молит Владыку и Господа, по Его неизреченной милости, простить усопшему грехи и удостоить его Царства Небесного. По прочтении Апостола и Евангелия, в которых говорится о будущем воскресении мертвых, священник читает разрешительную молитву. Этой молитвой разрешаются бывшие на умершем запрещения и грехи, в которых он покаялся и которые при покаянии он не мог вспомнить, и умерший с миром отпускается в загробную жизнь; текст этой молитвы полагается в руки умершего. Затем родные и знакомые дают умершему последнее целование, прощаются с ним, после чего тело умершего обертывается саваном и священник посыпает его крестообразно землею, произнося: “Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней”; гроб закрывается крышкой и умершему поется “Вечная память”.

После отпевания гроб с телом умершего переносится на кладбище и опускается в могилу, лицом к Востоку; при этом совершается краткая заупокойная лития. Церковь не оставляет своих умерших чад без молитвы, в особенности в первые дни после их смерти и во дни общего поминовения усопших. Она молится за них в третий, девятый и сороковой дни после их смерти. Иногда поминовение умершего, по усердию и вере его родных, совершается ежедневно, в течение всех сорока дней, со служением заупокойной литургии и панихиды; это поминовение называется Сорокоустом. Наконец, в годовщину смерти умершего молятся за него близкие ему родные и верные друзья, выражая этим веру, что день смерти человека есть день не уничтожения, а нового рождения для вечной жизни, день перехода бессмертной души человеческой в другие условия жизни, где уже нет места земным болезням, печалям и воздыханиям. Православная церковь запрещает своим членам предавать тело сожжению, рассматривая это как проявление язычества или отправление культа сатаны. Над покойником, завещавшим сжечь его тело, церковь не разрешает совершать чин отпевания. Его имя может быть только помянуто за проскомидией, а первую панихиду можно служить только на сороковой день.

Русское кладбище

   Кладбище в одном из крупных русских городов. Средних лет мужчина не спеша бродит по аллейкам, похоже, слоняется без дела. Вот он устало присел за ограду одной из могил на скамейку, задумался, закурил. По закону подлости именно к этой могиле подбредает старуха, незаметно как-то подобралась и окликает: “Ты чего тут, сынок! Это моя могилка - то.”   Мужчину зовут Василий Макарович Шукшин. Историйку эту описывает он в рассказе “На кладбище”. Пишет он там, кстати:“ ...Есть за людьми, я заметил, одна странность: любят в такую вот милую сердцу пору зайти на кладбище и посидеть час-другой. Не в дождь, не в хмарь, а когда на земле вот так - тепло и спокойно. Как-то, наверно, объясняется эта странность. Да и странность ли это? Лично меня влечет на кладбище вполне определенное желание: я люблю там думать. Вольно и как-то неожиданно думается среди этих холмиков. И еще: как бы там ни думал, а все - как по краю обрыва идешь: под ноги жутко глянуть. Мысль шарахается то вбок, то вверх, то вниз на два метра. Но кресты, как руки деревянные, растопырились и стерегут свою тайну. Странно как раз другое: странно, что сюда доносятся гудки автомобилей, голоса людей... Странно, что в каких-

нибудь двухстах метрах улица и там продают газеты, вино, какой-нибудь амидопирин... Я один раз слышал, как по улице проскакал конный наряд милиции - вот уж странно-то!”“Идеальный” образ русского кладбища давно создан литераторами. Наиболее точно, по моему мнению, выразил его Виктор Астафьев, причем сделал он это “от противного”, впечатлясь посещением Новодевичьего кладбища:“Очень, должно быть, неуютно спалось здесь, на престижно-аристократическом кладбище, среди новоявленных и прежних сановников и знаменитостей, русским мужикам Смелякову и Шукшину, чуждо среди нагромождения пышных надгробий и позлащенных грузно-каменных памятников. Им бы на травянистый холм, в шумные березы...”В эпоху зарождения русского этноса в разных славянских племенах поддерживались до странности непохожие погребальные традиции. В первом тысячелетии нашей эры одни из восточных славян кремировали умерших рассеивая прах в определенных местах, другие - хоронили покойников в могилах, в скорченном или в вытянутом положении, третьи оставили после себя захоронения в длинных курганах. Известно еще водное погребение, когда мертвого спускали в лодке по реке, одновременно труп могли поджигать. Действо, происходящее в ночь на Ивана Купалу, когда на воду опускается гробик с чучелом Ярилы и зажженными свечами. Спускать труп на лодке по воде было общим обычаем арийских народов.

Форма современного гроба произошла от лодки. Зимой гроб с покойником

(как пишет М. Забелин) цепляли к неприрученным коням или оленям и отправляли их в неизвестность. Согласно “Повести временных лет” радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: устраивали по умершему тризну, а затем делали большую колоду и сжигали в ней мертвеца, прах собирали в небольшой сосуд, который ставили на столбах при дорогах. Лаврентьевская летопись сообщает следующее: “И Радимичи, и Вятичи, и Северъ... Аще кто умиряше, творяху трызну над ним, и посемъ творяху кладу велику, и возложахутъ и на кладу мертвеца, сожьжаху, а посем собравше кости вложаху въ судину малу и поставаху на столпе на путех".Возможно, именно поэтому мы испытываем непонятное чувство страха на перекрестках дорог. Отголоски древних обычаев можно найти в мифологии. Избушка на курьих ножках с Бабой-Ягой напоминает традицию древних славян выставлять колоду с мертвецом у дороги на четырех палках, с перекладиной внизу, похожей на птичью лапу. “Баба-Яга - костяная нога из угла в угол, нос в потолок врос...” - не иначе как мертвец в гробу, “русский дух” - запах живого человека. Баба-Яга охраняет вход в загробный мир и заклинание: “Избушка, избушка...” позволяет войти в загробный мир. Да и вообще первоначально эта старушка почиталась как Богиня Ада.   Восточные славяне довольно строго делили умерших на “чистых” и “нечистых”. “Чистые” - ушедшие естественной смертью, “нечистые” - все, кто нашел неестественную смерть: самоубийцы, утопленники, умершие от пьянства и погибшие от чужой руки. Первых почитали, вторых боялись и делали персонажами народной демонологии. Кикимора, Водяной, Русалка, Болотница, Упырь, Вурдалак - все суть есть мертвецы, распростившиеся когда-то с жизнью неестественным образом.    Сжигая весной чучело Масленицы, мы и не задумываемся о том, что имитируем древний обряд кремации. То, что с умершими мужчинами добровольно сжигали себя жены, распространенное у историков мнение, в этом они на редкость единодушны; но, думаю, скорее всего при создании этого стереотипа работал прежде всего принцип шокирующей информации, а оперировали ученые прежде всего свидетельствами путешественников - очевидцев и летописями. Но путешественники вполне могли сами “присочинить” столь “жареный” сюжет (все-таки приятно сознавать, что именно твоя нация более "высокогуманна"), а летописи писали монахи, христиане, и перед ними стояла сверхзадача: показать, из какой нравственной тьмы поднят народ при помощи учения Христа. Думаю, рассматриваемый обычай имел место, но далеко не в качестве обязательной жертвы женщины. Так, в XVI веке иностранцы единодушно осуждали зверства русского царя (которые, несомненно, были), приходя в противоречие с процессом, бывшим тогда: именно в эту эпоху наблюдался большая миграция в Россию иностранцев.    Народные дни поминовения усопших в большой мере основаны на языческих традициях. Предки наши понимали зиму как время мрака для всего сущего, в частности, и для мира мертвых. Уже в первую зимнюю Коляду, в праздник новорожденного Солнца - души усопших просыпались, и

время Святок становилось периодом их странствования. Именно поэтому время с Рождества до Крещения мы любим занимать таинственными гаданиями и мистическими играми. Праздник Масленицы являет собой одновременно и поминальную неделю; не случайно главным угощением в весенний праздник становятся блины - неотъемлемая часть поминальной трапезы. Весной почти каждая суббота становится днем поминовения и в день Радуницы (второй вторник после Пасхи) даже православная церковь не запрещает разделить на кладбище трапезу с усопшими, так как этот день считается праздником солнца для мертвых.

В 1871 году Эдвард Тайлор в своей книге “Первобытная культура” так описывал наши традиции поминовения усопших:"Испанцы приносят хлеб и вино на могилу своих близких в годовщину их смерти. В православии тоже сохранился этот древний языческий обычай. В России справляли заупокойные празднества (поминки) со столом для нищих, заставленных рыбными пирогами, мисками щей и кувшинами кваса, и с более изысканным обедом для друзей и священников, с курением ладана и пением “вечной памяти”. И даже повторения празднеств на девятый, двадцатый и сороковой день не забыты. До сих пор в церкви на блюдах подается кутья. Раньше она делалась из вареной пшеницы и раскладывалась поверх тела. Впоследствии она приготовлялась из вареного риса и изюма, подслащенных медом. Православные христиане дают этому пережитку первобытных жертвоприношений мертвым следующее символическое

объяснение: мед - небесная сладость, увядшие изюминки должны наполнится и превратиться в прекрасные грозди, зерно символизирует воскресение...   ...Говорят, что ставить за ужином в Иванову ночь пустые стулья у стола для отшедших душ родственников держался в Европе до XVII в. У славянских племен приношения к могилам умерших совершаются с незапамятных времен весной. Болгары празднуют обыкновенно свои поминки на кладбище в вербное воскресенье и, наевшись и напившись досыта, оставляют остатки на могилах своих близких, которые, по поверьям, съедают их ночью. В России до сих пор еще можно видеть подобные сцены в течение двух определенных дней в году, называемых “родительскими”. Там на кладбищах в эти дни “воют” по умершим, стелют на могилу платок вместо скатерти и кладут пряники, яйца, ватрушки и даже водку. Когда обычный плач окончен, поминальщики угощаются принесенными припасами, вспоминая покойника, по русскому обычаю, его любимым кушаньем. А если покойник был пристрастен к выпивке, то поминальщики опрокидывают стаканчик, приговаривая: “Царство ему небесное, любил покойничек выпить!”В “Стоглаве” о поминальных обычаях славян написано: “В Троицкую субботу по селам и погостам сходятся и плачатся по гробам, и егда начнут играти скоморохи, гудцы, они же от плача переставше, начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сотонинские пети.” Поминальные игры и состязания являлись составной частью русской тризны даже на памяти историков XIX века. В древних текстах иногда встречается выражение “дратися по мертвецы”, из чего ученые заключают, что даже кулачные бои связаны были с днями поминовения.Могилы мели зелеными ветвями березы, с которыми стояли в храме (по-видимому освященными кроплением), а затем втыкали эти ветки в холмики. По толкованию крестьян, это радостно для умерших — “душеньки их будут радоваться”. В последний четверг перед Троицей (называемый в народной традиции Семик — седьмой четверг после Пасхи — столь богатый обычаями, уходящими корнями в дохристианскую древность) было принято ухаживать за могилами для странников, не имевших в данном месте близких людей. Для Подмосковья этот обычай отметил Н.М. Карамзин в своей “Истории государства Российского”:

“Близ Москвы было кладбище, называемое селом скудельничим, где люди добролюбивые в четверток перед Троицыным днем сходились рыть могилы для странников и петь панихиды в упокоение душ тех, коих имена, отчество и вера были неизвестны; они не умели назвать их, но думали, что Бог слышит и знает, за кого воссылаются к Нему сии чистые, бескорыстные, истинно христианские молитвы”.

Так же четко, как в обычаях родительских дней и в праздничных посещениях кладбищ, видна вера в загробную жизнь и возможность контакта с умершими в более частном случае выходов на могилы — поездках на кладбище невест-сирот за благословением от умерших родителей. Предо мной лежит книга, изданная недавно одним из православных издательств, называется она “У Бога все живы”. В частности, в ней отмечены

возможные ошибки в соблюдении культа мертвых, по мнению Русской Православной Церкви влияющие на загробную участь умерших. Вот список того, чего нельзя делать на кладбищах: нельзя поминать умерших на могиле в день Пасхи, для этого есть специальный день Радуницы; нельзя делать скоромный поминальный стол во время постов и по средам и пятницам; нельзя поминать усопшего водкой, это ему причиняет большие муки; нельзя жечь свечи на могиле усопшего перед памятником; вообще, устанавливать на могиле памятники - обычай не православный, на покойного тяжелое надгробие “сильно давит”; венки для покойного - что хомуты; нельзя помещать фотографию усопшего на надгробие, и тем более на крест. Многим ли из этих запретов мы следуем?

Отвлечение семнадцатое. Мгновение

Тысячу лет назад на Руси (как, впрочем, и во всей Европе) не было ни минут, ни секунд. Жили только «по дубу». В русских диалектах сохранились некоторые не совсем понятные обороты для обозначения времени. Так, на среднем Дону до сих пор в ходу выражение: «уж солнце в полдуба». «Полдуба» там означает - примерно 8 утра.  Просто, дерево (в данном случае дуб) издавна играло роль стрелки солнечных часов. «Солнце в дуб вышки» означает буквально, что дневное светило поднялось над верхушкой самых высоких и мощных деревьев. «Солнце в дуб» - это полдень, «за дуб» - солнце клонится к закату. И прекрасно же существовали безо всяких таких часов!Но вообще на Руси преобладала другая, трудовая система отсчета времени. В страду (да и не только)  рабочий день крестьянина длился практически от зари и до зари. Он составлял 3-4, а то и 5 так называемых «упругов», или «уповодов», т.е. отрезков времени от еды до еды, длившихся по 2-4 часа каждый. Распорядок дня был примерно такой: первый уповод от восхода и до завтрака, второй - до обеда, третий - до полудника, четвертый - до заката или до ужина. Слово «уповод» связано было с поводьями или с упряжью; другое значение этого слова обозначало перегон запряженных лошадей на 20-30 верст. Ходило еще одно выражение: «от выти до выти», т.е. «от еды до еды». Но сегодня это выражение забыто.

«Миг», «мгновение» - уже были до того, как появились часы или минуты, так как изначально означали промежуточек времени, за который можно мигнуть глазом. Отсюда пошли выражения «не успеешь глазом моргнуть», «в мгновение ока». Ничего определенного это не означало, но являлось действительно самым маленьким (насколько возможно) отрезком времени. Монах Новгородского Антониева монастыря Кирик в 1150 году в своем «Вопрошании Кириковом» предложил оригинальную систему для определения мига. Кирик ввел семь степеней дробного деления дня, в результате чего минимальный временной промежуток равнялся примерно 1/20 нынешней секунды. В одном дне, по расчетам средневекового монаха, содержалось 937000 «дробных часиков» (как он их называл). «А больше же этого не бывает, то есть от седьмых дробных ничего не получается».   Естественно мгновение видеть нельзя. И никто в точности не определил, что это такое. Хотя, ученые в результате многочисленных опытов пришли к выводу, что мгновение (точнее, психологическое ощущение мгновения) имеет конкретные цифровые показатели. Для слуха, к примеру, мгновение составляет 0,003 секунды. То есть, события, разделенные промежутками примерно в три тысячных секунды, воспринимаются слуховой системой как одновременные. Если сначала один

краткий звук воздействует на одно ухо, о затем другой такой же краткий звук - на другое с интервалом 0,003 секунды, то человек услышит только один звук. Если промежуток больше трех тысячных секунды, будет слышно два звука. Со зрением сложнее. Дело в том, что, в отличие от слуха, зрению для раздельного восприятия двух различных импульсов, нужен гораздо больший, чем три тысячных секунды, срок. Психологи для простоты ввели понятие «кажущегося настоящего», то есть отрезка времени, когда знаешь, что позади прошлое, а впереди то, что мы называем будущим. Итак, время «кажущегося настоящего» составляет... три секунды. Это и есть то, что для человеческого мозга является мгновением... Как, однако, это скучно!Но я не сел стал бы портить бумагу, если бы имел целью сообщить только это. Все предыдущие публикации - про реку, про траву, про колыбель и т.д. - организованы таким образом, что проводится одна простая мысль: наше видение окружающего в значительной степени зависит от нашего представления об этом самом окружающем. Один мудрый немец называл это «духовной грязью». То есть, подразумевал он, всякие предрассудки, мифы и сказки мешают нам видеть вещи такими, каковы они есть. Но не получается. Штука в том, что «духовная грязь» наслоившаяся вокруг тех же лодки или полотенца (ведь банальные, если задуматься, вещи!) гораздо богаче и интереснее самих этих вещей. Что мы возьмем из того, что мгновение с научной точки зрения - это «три тысячных секунды»? Да ничего!А вот русский философ Николай Бердяев однажды заметил: «Переживание божественной полноты мгновения есть величайшая мечта человека и величайшее его достижение». Дальше Бердяев утверждает, что самая великая человеческая способность - «видеть божественное целое в самой малой части космической жизни». О каком мгновении здесь идет речь?В базарной разноголосице человеческих мнений есть на удивление гармоничная нотка. Почти все усиленно и с особенным благоговением расхваливают божественное, прекрасное, невыразимое, чарующее, завораживающее, одаривающее, манящее мгновение. Каждый из хора считает себя и все человечество вкупе осчастливленным тем, что мы умеем ощутить тайну волшебного мига. Помним, помним мы «чудные мгновенья». А жалеем лишь о том, что приходят они нечасто. Если рассудить здраво, жалеть-то не о чем...Поток жизни непрерывен и остановка его хоть на самую краткость есть ни что иное, как обезжизнивание. В сущности, мгновение - умерщвление бытия. Остановленная жизнь ненормальна, ужасна, как заспиртованная человеческая голова. Но умение останавливать есть одновременно и часть первородного греха человека и черта, существенно отличающая нас от остального живого мира. Дай только волю: поймали и препарировали бы Вселенную! Но, все-таки, какое мгновение имел в виду Бердяев?Определения мгновения философ, к слову, не дает. Не нашел я его и в философских словарях и энциклопедиях. И это, несмотря на то, что про мгновение говорят многие. Вот, к примеру, Владимир Набоков:

«...Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом былом мгновении чувствуется распутие, - было так, а могло быть иначе, и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого.» Или, юноша Лермонтов восклицает: «Так есть мгновенья, краткие мгновенья, когда, столпясь, все адские мученья слетаются на сердце и грызут! Века печали стоят тех минут...»Но - ничего конкретного. Отвлеченные слова, говорящие о том, то ЭТО так необычно, что оно... непередаваемо. Я  долго, мучительно искал, выспрашивал, нащупывал, и, наконец, понял: мгновение - то мгновение, перед которым преклоняются великие умы человечества -  это... переживание. Переживание, рожденное обостренным чувством хода времени. Тем самым, что я именую чувством «хрупкости бытия». Короче, мы постоянно стремимся замедлить время, насладится действительностью, что, естественно, лишено перспектив. Мгновение - наша победа над временем. К сожалению, я ошибался.Дело в том, что в моей «мгновенной» коллекции  появились дополнительные сведения. Слишком необычное описание переживания мгновения я нашел в дневниках Александра Блока. Одно из ранних детских воспоминаний поэта, когда он в ребячьей комнате пребывает с девочкой-ровесницей, целиком поглощенный игрой: «...Раз случайно я взглянул на нее из бури игрушек, свеч, беготни и пыли, в ту минуту, когда она, наклонившись вперед и сложив перед собой худые руки, как будто приготовилась полететь и на мгновение застыла... чувство было новым и совершенно уносящим куда-то. И, однако, в нем был особенный, древний ужас...» Ужас... У великого слепца Аль-Маарри есть такие строчки: «У времени лучшее время - мгновение краткое, когда ты не чувствуешь, грешный, земного бремени...» Значит,  прелесть мгновения - сделал я вывод - не только в том, что своей волей мы стремимся победить время, но и в том, что мы как бы «выпадаем» из обыденности. Уходим в другой, абсолютно непонятный, а потому страшный и одновременно прекрасный мир. Но, в силу краткости мига, совершенно неспособны хоть что-то там разглядеть.  А вот выдержка из дневника Михаила Пришвина: «...Истинного художника я представляю себе насквозь видящим и понимающим уходящее мгновение мира сего. Тем нам дороги мужики, старцы, купцы и дети, что они все видят мгновение насквозь. Обыкновенно они с этим мгновением и сами пропадают, это их ежедневная трагедия, то есть не их, а вообще трагедия будней, но в этой же будничной трагедии рождается существо неумирающее, ценящее мгновение...»У мгновения есть не только поэзия; это - нечто большее. К его пониманию в настоящий момент мы только приближаемся. Древние о мгновении не размышляли вообще - ни о его природе, ни о его ощущении. В античные времена было другое понятие: «аура», что означало «дуновение», «веяние». Слово это применяли ко всему непонятному, но кажущемуся чудесным (к сожалению, нынешние «мистики» опошлили сие прекрасное слово). Было

еще одно значение слова «аура», перешедшее в современность. Так называлось особое, сиюминутное состояние людей, больных эпилепсией, в которое они приходят перед самым припадком. Эпилептическая «аура» очень коротка, сила этого состояния такова, что человек за эти секунды совершенно обессиливает. Один из больных эпилепсией описывает это так: «...Вы все, здоровые люди, и не подозреваете что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел Рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан нет... Он действительно был в Раю в припадке падучей, которой страдал, как я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, часы или месяцы, но верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!..»Больного, рассказывающего про свой припадок, зовут Федор Достоевский. Я ни на что не намекаю, ни к чему не веду. Просто, мне хотелось бы наметить некоторые черты, присущие такому необыкновенному чувству, как ощущение быстротечности и неповторимости мгновения. Штука в том, что никто - совершенно никто - не знает, что это такое: мгновение...Запутал я вас окончательно? Простите уж...То, что мы утрачиваем способность созерцать - это факт. Мы уже не считаем нужным хотя бы на миг остановиться (не в прямом смысле застыть, а просто отвлечься от обыденности) и вглядеться. Бердяев, так идеализирующий мгновение, утверждал, что «созерцание есть передышка, обретение мгновения, в котором человек выходит из порабощенности потоком времени». Были древние и великие культуры, в которых созерцание играло огромную роль. Но были и исключительные культуры созерцания, которые призывали к пассивности человека, созерцание там превращалось в дурацкую самоцель. Где она - золотая середина?

Геннадий Михеев

Если у вас есть возмущения и замечания по текcту книги, пишите автору: genamikheev@mail.ru

И добро пожаловать во вторую книгу, которая носит название: «Живое»!