Нассим Николас ТалебАнтихрупкость. Как

извлечь выгоду из хаоса

Текст предоставлен издательствомhttp://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6564681

Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса / Нассим НиколасТалеб: КоЛибри, Азбука-Аттикус; Москва; 2014

ISBN 978-5-389-07579-5

Аннотация«Антихрупкость» – книга уникальная: она рассказывает

о ключевом свойстве людей, систем и не только,свойстве, у которого до сих пор не было названия.В мире, где царит неопределенность, нельзя желатьбольшего, чем быть антихрупким, то есть уметь пристолкновении с хаосом жизни не просто оставатьсяневредимым, но и становиться лучше прежнего,эволюционировать, развиваться. Талеб формулируетпростые правила, которые позволяют нам преодолетьхрупкость и действовать так, чтобы непредсказуемаянеопределенность, этот грозный и внезапный Черныйлебедь, не причинила нам вреда – и более того, чтобы этаредкая и сильная птица помогла нам совершенствоваться.Для этого следует в первую очередь осознать: мы по

природе своей антихрупки – и не должны позволятькому бы то ни было лишать нас этого чудесного свойства.

СодержаниеКонспект и путеводитель по книге 11

Книга I. Антихрупкость: введение 12Книга II. Новое время и отрицаниеантихрупкости

13

Книга III. Мир без предсказаний 14Книга IV. Опциональность, технология имудрость антихрупкости

15

Книга V. Нелинейность и нелинейность 17Книга VI. Via negativa 18Книга VII. Этика хрупкости иантихрупкости

19

Пролог 20I. Как полюбить ветер 20II. Антихрупкость 21

Непредсказуемость 23Утрата антихрупкости 24Развиваться за счет других 26

III. Средство от Черного лебедя 28Неуязвимость недостаточнонеуязвима

31

Об измеримости (некоторых) вещей 33Хрупкодел 35Там, где простое – это более сложное 38

IV. Эта книга 41(Скорее счастливое) семействобеспорядка

43

Только одна книга 45Без мужества нет веры 47Когда вы что-то видите 49Воскрешение окаменелостей 51

V. Организация материала 55Приложение. 60

Объекты идут по трое 61Триада в действии 64

Книга I 74Глава 1. 75

У половины жизни нет названия 75Обезглавьте меня, пожалуйста 79

О необходимости присвоения имен 82Протоантихрупкость 86Независимость от контекста зависитот контекста

91

Глава 2. 95Как выиграть лошадиный забег 99

Антихрупкие реакции какизбыточность

102

Об антихрупкости бунтов, любвии других явлений, которым стресснеожиданно идет на пользу

110

Запретите мою книгу, пожалуйста:антихрупкость информации

113

Найдите другую работу 117Глава 3. 122

Сложность 125Стрессоры – это информация 127

Равновесие? Ни за что! 135Преступления против детей 137

Наказанные переводом 138Туристификация 140Тайная жажда случая 142

Глава 4. 145Уровни антихрупкости 145

Эволюция и непредсказуемость 147Организмы – это сообщества, асообщества – это организмы

156

Спасибо вам, ошибки 158Учиться на чужих ошибках 159Как стать матерью Терезой 163

Почему коллектив ненавидитиндивида

165

То, что меня не убивает, убиваетдругих

168

Я и мы 170День предпринимателя 175

Книга II 178

Глава 5. 180Два типа профессий 180Ленин в Цюрихе 185Колебания «снизу вверх» 190Вдали от Крайнестана 196

Великая проблема индюшки 200Двенадцать тысяч лет 203

Война, тюрьма или и то и другое 206Pax Romana 208Война или не-война 210

Глава 6. 215Голодные ослы 219

Политический отжиг 222Стабильность – бомба замедленногодействия

226

Второй шаг: спасают ли жизни(маленькие) войны?

226

Что нужно сказать иностраннымполитикам

227

Что мы называем новым временем? 232Глава 7. 237

Вмешательство и ятрогения 238Прежде всего не навреди 242Противоположность ятрогении 244Ятрогения на самом верху 245Может ли кит летать, как орел? 248

Ничегонеделание наоборот 251Ненаивное вмешательство 254

Похвала прокрастинации по-фабиански

259

Невроз в промышленных масштабах 266Законный способ убивать 268Невроз, подстегиваемый СМИ 273

Государство может помочь, когда ононекомпетентно

275

Франция хаотичнее, чем вы думаете 277Конец ознакомительного фрагмента. 279

Нассим Николас ТалебАнтихрупкость. Как

извлечь выгоду из хаосаNassim Nicholas TalebANTIFRAGILETHINGS THAT GAIN FROM DISORDER

© 2012 by Nassim Nicholas Taleb© Н. Караев, перевод, 2013© Издание на русском языке, оформление. ООО

«Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014КоЛибри®

Все права защищены. Никакая часть электроннойверсии этой книги не может быть воспроизведена вкакой бы то ни было форме и какими бы то ни былосредствами, включая размещение в сети Интернети в корпоративных сетях, для частного и публично-го использования без письменного разрешения вла-дельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компа-нией ЛитРес (www.litres.ru)

Посвящается Бенуа Мандельброту, греку

среди римлян

Конспект и

путеводитель по книге

Жирным выделены термины, которые объясняютсяв Глоссарии.

Книга I. Антихрупкость: введение

Глава 1. Объясняет, почему в школе не рассказыва-

ют, что такое «антихрупкость». Хрупкое – Неуязвимое– Антихрупкое как Дамокл – Феникс – Гидра. Зависи-мость от контекста.

Глава 2. Где мы обнаруживаем гиперкомпенсацию.Страстная любовь как вершина антихрупкости за пре-делами экономики.

Глава 3. Разница между органическим и механиче-ским. Туристификация и попытки избавить жизнь отпеременчивости.

Глава 4. Антихрупкость целого часто зависит отхрупкости его частей. Почему жизни необходимасмерть. Как ошибки приносят пользу коллективу. По-чему нужны те, кто рискует. Несколько замечаний отом, что новое время всего этого не учитывает. Даздравствуют предприниматели и рисковые люди!

Книга II. Новое время и

отрицание антихрупкости(Прокрустово ложе)

Глава 5. Две различные категории случайности на

примере биографий двух братьев. Почему Швейца-рия не контролируется сверху. Разница между Сред-нестаном и Крайнестаном. Преимущества горо-дов-государств и политических систем «снизу вверх»,а также стабилизирующий эффект муниципального«шума».

Глава 6. Системы, которые любят случайность. От-жиг в физике и не только. Объясняется эффект чрез-мерной стабилизации организмов и сложных систем(в политике, экономике и т. д.). Порочность интеллек-туального подхода. Внешняя политика США и псевдо-стабилизация.

Глава 7. Введение в наивное вмешательство иятрогению – все вместе это представляет собой про-дукт нового времени, на который чаще всего не обра-щают внимания. Шум и сигнал, а также обусловлен-ное шумом чрезмерное вмешательство.

Глава 8. Предсказание как дитя нового времени.

Книга III. Мир без предсказаний

Глава 9. Жирный Тони, чующий хрупкость, Ниро,

долгие обеды, как прижать хрупкодела к стенке.Глава 10. Профессор Триффат отказывается при-

нимать свое же лекарство. При помощи Сенеки и сто-ицизма мы идем через черный ход и объясняем, по-чему все антихрупкое с неизбежностью больше вы-игрывает, чем проигрывает, то есть извлекает пользуиз переменчивости, ошибки и стрессоров. Фундамен-тальная асимметрия.

Глава 11. Что смешивать следует, а что не следу-ет. Стратегия штанги в жизни и трансформация чегоугодно хрупкого в антихрупкое.

Книга IV. Опциональность,

технология и мудростьантихрупкости

(Противоречие между образованием,

которое любит порядок, и инновациями,

которые любят беспорядок)

Глава 12. Фалес против Аристотеля и понятие ан-тихрупкости, позволяющей вам не понимать, что про-исходит, – и почему антихрупкость не замечали попричине смешивания понятий. Как ее упустил из видуАристотель. Опциональность в частной жизни. Усло-вия, при которых прилаживание эффективнее плани-рования. Рациональный фланёр.

Глава 13. Асимметричная отдача как единствен-ная предпосылка роста. Советско-гарвардская ил-люзия, или Как учить птиц летать. Эпифеномены.

Глава 14. Заблуждение «зеленого леса». Проти-воречие между «эпистеме» и методом проб и ошибок,его роль в истории. Способствует ли познание обога-щению, и если да, какое именно познание? Почемудва явления – это не одно и то же.

Глава 15. История технологии искажает реаль-ность. Почему в науке историю переписывают неудач-ники, как я понял это на примере собственной про-фессии, почему мы можем обобщать. Вредит ли ме-дицине знание биологии? Скрытая роль удачи. Каки-ми качествами обладает хороший предприниматель?

Глава 16. Как вести себя с заботливыми матушка-ми. Обучение фланёра.

Глава 17. Жирный Тони спорит с Сократом. Почемумы не можем делать то, чего не в состоянии объяс-нить, и почему мы должны объяснять то, что делаем?Дионисическое начало. Как лохи и не-лохи смотрятна мир.

Книга V. Нелинейность

и нелинейность

Глава 18. Выпуклость, вогнутость и эффекты вы-пуклости. Почему масштаб делает нас хрупкими.

Глава 19. Философский камень. Еще о выпукло-сти. Что привело к банкротству компанию Fannie Mae.Нелинейность. Эвристические правила: как распо-знать хрупкость и антихрупкость. Склонность к выпук-лости, неравенство Йенсена и их влияние на неве-жество.

Книга VI. Via negativa

Глава 20. Неомания. Как смотреть в будущее при

помощи via negativa, пути отрицания. Эффект Линди:старое переживет новое тем успешнее, чем оно древ-нее. Кирпич Эмпедокла. Почему у иррациональногоесть преимущество перед тем, что кажется нам раци-ональным.

Глава 21. Медицина и асимметрия. Правила приня-тия решений в области медицины: почему тот, кто тя-жело болен, получает «выпуклую» пользу, а тот, ктоздоров, подвержен «вогнутому» риску.

Глава 22. Медицина и вычитание. Соответствие ин-дивидов типу случайности. Почему я не хочу жить веч-но.

Книга VII. Этика хрупкости

и антихрупкости

Глава 23. Агентская проблема как перенос хруп-кости. Своя шкура на кону. Доксастическое обяза-тельство, или Душа на кону. Проблема Роберта Руби-на, проблема Джозефа Стиглица и проблема АланаБлиндера, все три – агентские, из них одна – пробле-ма предвзятого отбора.

Глава 24. Этическая инверсия. Когда индивидыпонимают, что коллектив может быть не прав. Как лю-ди попадают в ловушку чужого мнения – и как их осво-бодить.

Глава 25. Заключение.Эпилог. Что случилось, когда Ниро отправился в

Ливан, чтобы увидеть ритуал Адониса.

Пролог

I. Как полюбить ветер

Ветер гасит свечу и разжигает огонь.Точно так же дело обстоит со случайностью,

неопределенностью, хаосом: каждый из нас желал быне прятаться от них, а извлекать из них пользу. Инымисловами, стать пламенем, жаждущим ветра. Таково,если коротко, отнюдь не смиренное отношение авто-ра к неопределенности и случайности.

Мы хотим не просто справиться с неопределенно-стью, не только пережить ее. Мы хотим пережить еетак, чтобы вдобавок за нами – как за коллективомагрессивных римских стоиков – осталось последнееслово. Наша цель – одомашнить, даже подчинить се-бе невидимое, смутное и необъяснимое.

Как это сделать?

II. Антихрупкость

Есть вещи и явления, которым встряска идет на

пользу; они расцветают и развиваются, сталкива-ясь с переменчивостью, случайностью, беспорядком,стрессорами, любовными переживаниями, риском инеопределенностью. Однако, невзирая на то, что дан-ный феномен наблюдается повсеместно, у нас нетслова, которым можно точно обозначить противопо-ложность хрупкости. Назовем это качество «антихруп-костью».

Антихрупкость – совсем не то, что эластичность,гибкость или неуязвимость. Гибкое либо эластич-ное противостоит встряске и остается прежним; ан-тихрупкое, пройдя сквозь испытания, становится луч-ше прежнего. Этим свойством обладает все то, чтоизменяется со временем: эволюция, идеи, револю-ции, политические системы, технические инновации,процветающая культура и экономика, выжившая фир-ма, хорошие кулинарные рецепты (скажем, куриныйсуп или татарский бифштекс с каплей коньяка), раз-вивающийся город, системы права, экваториальныелеса, устойчивость бактерий к антибиотикам… Да-же человечество как вид на этой планете. Антихруп-кость определяет границу между живым и органиче-

ским (или сложным) вроде человеческого тела, с од-ной стороны, и тем, что бездеятельно, скажем, физи-ческим объектом вроде степлера, – с другой.

Антихрупкость любит случайность и неопределен-ность, что означает – и это ключевое свойство ан-тихрупкости – любовь к ошибкам, к определенномуклассу ошибок. Уникальность антихрупкости состоитв том, что она позволяет нам работать с неизвестно-стью, делать что-то в условиях, когда мы не понима-ем, что именно делаем, – и добиваться успеха. Выска-жусь жестче: по большому счету нам лучше удаетсяделать что-то, чем думать о чем-то, именно благодаряантихрупкости. В любых обстоятельствах я предпочтубыть тупым и антихрупким, а не сообразительным ихрупким.

Вы без труда найдете в своем окружении приме-ры того, чему нравятся стрессоры и переменчивость:экономические системы, ваше тело, ваше питание(судя по всему, диабет и многие другие современныеболезни возникают из-за недостатка случайности впитании и отсутствия стрессора в виде нерегулярногоголодания), ваша психика. Есть даже антихрупкие фи-нансовые контракты, изначально составленные так,чтобы получать выгоду от переменчивости рынка.

Антихрупкость позволяет нам лучше понять, что та-кое хрупкость. Мы не можем стать здоровее, не бо-

рясь с болезнью, мы не можем стать богаче, не умень-шив потери; антихрупкость и хрупкость зависят другот друга.

Непредсказуемость

Осознав механизмы антихрупкости, мы можем со-

ставить обширный и системный список рекоменда-ций, который позволит нам принимать непредсказу-емые решения в условиях неопределенности в биз-несе, политике, медицине, в жизни вообще – в лю-бой ситуации, когда доминирует неизвестность и мыимеем дело со случайностью, непредсказуемостью,непрозрачностью или неполным пониманием проис-ходящего.

Куда легче понять, хрупка вещь или нет, чем пред-сказать события, которые могут ей повредить. Хруп-кость можно измерить; риск неизмерим (за предела-ми казино и голов людей, именующих себя «специ-алистами по риску»). Отсюда следует решение про-блемы, которую я назвал проблемой Черных лебедей.Ее суть – в невозможности рассчитать риск после-довательности редких событий и предсказать их на-ступление. Понять, как сделаться нечувствительнымк повреждению от переменчивости, легко; предска-зать событие, которое приведет к повреждению, на-

много сложнее. Вот почему эта книга предлагает по-ставить с ног на голову сложившиеся у нас представ-ления о предсказаниях, прогнозировании и управле-нии риском.

Мы предложим читателю универсальные для лю-бой сферы правила, позволяющие перемещаться отхрупкости к антихрупкости путем уменьшения хрупко-сти или увеличения антихрупкости. И мы почти все-гда сможем распознать антихрупкость (или хрупкость)при помощи простого теста на асимметрию: все то,что от случайных событий (или каких-то потрясений)скорее улучшается, чем ухудшается, антихрупко; об-ратное свидетельствует о хрупкости.

Утрата антихрупкости

Важно вот что: если антихрупкость – это свойство

всех естественных (и сложных) систем, которые суме-ли выжить, значит, лишая эти системы воздействияпеременчивости, случайности и стресса, мы им, посути, вредим. В результате такие системы ослабнут,умрут или разрушатся. Мы сделали хрупкими эконо-мику, наше здоровье, политическую жизнь, образова-ние, почти все на свете… подавляя случайность и пе-ременчивость. Если вы проведете месяц в кровати(желательно с полным текстом «Войны и мира» или

доступом ко всем 86 сериям «Клана Сопрано»1), ва-ши мышцы атрофируются; точно так же сложные си-стемы можно ослабить или даже убить, если избавитьих от стрессоров. По большому счету современныйжестко структурированный мир вредит нам навязан-ной верхами политикой и хитрыми теориями (в этойкниге они называются «советско-гарвардским заблуж-дением»), которые делают именно это: наносят ударпо антихрупкости систем.

Такова трагедия нового времени: как это бывает сневротическими родителями, которые чрезмерно опе-кают свое чадо, люди, стремящиеся защитить нас,причиняют нам наибольший вред.

Если почти все то, что навязывается нам сверху, де-лает нас хрупкими и блокирует антихрупкость и раз-витие, все то, что идет снизу, наоборот, процветает отправильной дозы стресса и беспорядка. Научные от-крытия (или инновации, или технический прогресс) за-висят скорее от антихрупких частников и агрессивно-го принятия риска, чем от формального образования.

1 «Клан Сопрано» (The Sopranos) – американский драматический те-лесериал, в котором фигурирует вымышленное семейство итало-аме-риканской мафии. – Прим. ред.

Развиваться за счет других

Итак, основной фактор, который делает общество

хрупким и порождает кризисы, – отсутствие «своейшкуры на кону». Есть люди, которые обретают анти-хрупкость за чужой счет, процветая (или получая вы-году) от переменчивости, колебаний и беспорядка ивынуждая других принимать риск убытков или стра-дать от них. Подобная антихрупкость за счет хруп-кости других, как правило, скрыта: из-за того что со-ветско-гарвардские интеллектуальные круги в упор невидят антихрупкости, эта асимметрия редко осозна-ется и никогда прежде (до сих пор) не становиласьпредметом изучения. Более того, как мы выяснили вовремя начавшегося в 2008 году финансового кризи-са, риск банкротства других легко утаить за возрас-тающей сложностью современных институций и по-литических решений. В прошлом высокое положениеили статус обретали те, и только те, кто брал на се-бя риск и расплачивался за свои действия, а героя-ми становились те, кто поступал так ради чужих лю-дей; сегодня имеет место обратное. Мы становимсясвидетелями того, как возвышается новый класс геро-ев наоборот, то есть бюрократов, банкиров, посещаю-щих Давосский форум членов МАПХ (Международной

Ассоциации Понтующихся Хвастунов) и ученых, кото-рые облечены большой властью, но никому не подот-четны и ни за что не отвечают. Они вертят системойкак хотят, а граждане за это платят.

Никогда прежде такое множество ничем не рискую-щих людей, иначе говоря, тех, кому ничего не грозит,не контролировало общество в такой степени.

Главное этическое правило формулируется так: необладай антихрупкостью за счет хрупкости других.

III. Средство от Черного лебедя

Я хочу жить счастливо в мире, которого не пони-

маю.Черные лебеди (с большой буквы) – это непред-

сказуемые и нерегулярные события огромного мас-штаба, влекущие за собой тяжелые последствия. Кон-кретного наблюдателя, который не в состоянии ихпредсказать, мы называем «индюшкой»; Черный ле-бедь застает такого наблюдателя врасплох и больноего бьет. Я утверждаю, что в основном историю дела-ют Черные лебеди, мы же стремимся как можно точ-нее описать обычные события – и развиваем модели,теории и воззрения, которые, по всей видимости, нев состоянии ни отследить Черных лебедей, ни изме-рить вероятность подобных потрясений.

Черные лебеди овладевают нашими умами, и намначинает казаться, что мы «вроде как» или «почти» ихпредсказали, ведь в ретроспективе они вполне объ-яснимы. Мы не осознаем роль Черных лебедей в на-шей жизни из-за иллюзии предсказуемости. Жизнь ку-да более запутанна, чем ее отражение в памяти, од-нако наше сознание занято тем, что превращает ис-торию в нечто гладкое и линейное, и в результате мынедооцениваем случайность. Столкнувшись с ней, мы

испытываем страх и реагируем слишком остро. Из-заэтого страха и жажды порядка созданные людьми си-стемы, которые отрицают невидимую и смутную логи-ку событий, уязвимы в отношении Черных лебедей ипочти никогда не получают от них выгоды. Стремясь кпорядку, вы обретете псевдопорядок; мерило порядкаи контроля вы получите, только если раскроете объя-тия для случайности.

Сложные системы отличаются большой взаимоза-висимостью (которую трудно распознать) и нелиней-ными реакциями. «Нелинейный» означает, что когдавы удваиваете, например, дозу лекарства или количе-ство работников на заводе, отдача будет не в два разабольше, а либо намного больше, либо намного мень-ше. Нельзя сказать, что два уик-энда в Филадельфиив два раза приятнее, чем один, – это я могу утвер-ждать по своему опыту. Если изобразить реакцию си-стемы в виде графика, получится не прямая линия(линейная функция), а кривая. В нелинейной средепростые причинные связи – это аномалия; сложно по-нять, как работает система, если смотреть на ее от-дельные части.

В искусственных сложных системах развитие частоступенчато и определяется неуправляемыми цепны-ми реакциями, которые уменьшают, а то и вовсе ис-ключают предсказуемость и порождают нестандарт-

ные события. Современный мир аккумулирует тех-нические знания, однако будущее при этом парадок-сальным образом делается все менее предсказуе-мым. Роль Черных лебедей возрастает по причинам,которые связаны с распространением всего искус-ственного, уходом от традиционных и естественныхмоделей и потерей неуязвимости ввиду усложнениялюбых конструкций. Более того, мы становимся жерт-вами нового недуга, называемого в этой книге нео-манией, который заставляет нас создавать уязвимыев отношении Черных лебедей системы; этот процессмы называем «прогрессом».

Досадный аспект проблемы Черного лебедя – наделе ключевой, хотя его часто упускают из виду, –заключается в том, что вероятность редких событийпопросту невозможно рассчитать. О наводнениях, ко-торые бывают раз в сто лет, мы знаем куда мень-ше, чем о наводнениях, которые бывают раз в пятьлет, – когда речь заходит о небольших вероятностях,погрешность модели резко возрастает. Чем реже со-бытие, тем сложнее им управлять и тем меньшемы знаем о том, как часто оно случается, – и, од-нако же, чем реже событие, тем самоуверенней ста-новятся «ученые», которые предсказывают это собы-тие, моделируют его, готовят презентации в програм-ме PowerPoint и демонстрируют участникам разного

рода конференций сложные уравнения на разноцвет-ном фоне.

К счастью, природа – благодаря антихрупкости –является лучшим специалистом по редким событиям,а также лучше кого бы то ни было управляет Чер-ными лебедями; на протяжении миллиардов лет ейудавалось выжить без каких-либо командно-админи-стративных инструкций, которые сочиняют директо-ра, окончившие университеты Лиги плюща2 и назнача-емые на свои места попечительскими советами. Ан-тихрупкость – это не просто средство от Черного ле-бедя; понять, что это такое, – значит перестать испы-тывать сильный интеллектуальный страх перед Чер-ными лебедями и принять их как нечто необходимоедля истории, технологии, науки, для всего на свете.

Неуязвимость

недостаточно неуязвима

Мать-Природу нельзя назвать «безобидной». Онаагрессивно уничтожает одни виды и замещает их дру-гими, производит отбор и перестановки. Когда дохо-

2 Лига плюща (Ivy League) – ассоциация восьми элитных американскихуниверситетов, в которую входят Гарвардский, Йельский, Принстонский,Колумбийский, Брауновский, Корнеллский, Пенсильванский универси-теты и Дартмутский колледж. – Прим. ред.

дит до случайных событий, одной неуязвимости недо-статочно. В долгосрочной перспективе все, что об-ладает даже ничтожной уязвимостью, разрушается,потому что время безжалостно, – однако наша пла-нета существует по крайней мере четыре миллиар-да лет, и явно не за счет неуязвимости: чтобы систе-ма не перестала функционировать, она должна бытьнеуязвимой абсолютно. Но абсолютная неуязвимостьнедостижима, а значит, нам нужен механизм, посред-ством которого система станет непрерывно обнов-ляться, извлекая выгоду из непредсказуемых собы-тий, потрясений, стрессоров и переменчивости, а нетолько страдая от них.

Итак, в долгосрочном периоде ошибки прогнозиро-вания идут антихрупкости только на пользу. Доведяэту мысль до логического конца, вы придете к тому,что множество систем, расцветающих от случайно-сти, должны сегодня доминировать – и наоборот, си-стемы, не умеющие этого делать, должны исчезать.Да, дело обстоит именно так. У нас сохраняется ил-люзия, что мир существует благодаря разумным пла-нам, университетским исследованиям и бюрократи-ческому финансированию, однако есть убедительное– очень убедительное – свидетельство того, что этоименно иллюзия; поддерживать эту иллюзию – зна-чит, как я говорю, учить птиц летать. Технология –

это порождение антихрупкости, она создавалась те-ми, кто не боялся рисковать, двигаться вперед ме-тодом прилаживания, проб и ошибок; это открытия,которые ученые-любители делали вдали от большихлабораторий. Инженеры и работяги создают вещи, аученые в это время пишут исторические книги. Намследует переосмыслить исторические интерпретациироста, инноваций и много чего еще.

Об измеримости (некоторых) вещей

Хрупкость вполне измерима, но риск измерить

невозможно, особенно если он связан с редкими со-бытиями3.

Я сказал, что мы можем оценить и даже измеритьхрупкость и антихрупкость, однако при этом мы не мо-жем рассчитать риск и вероятность потрясений и ред-ких событий, какими бы изощренными методами мыни пользовались. Управление риском – на практике– есть оценка события, которое произойдет в буду-щем, и лишь отдельные экономисты и другие безумцымогут утверждать – вопреки опыту, – будто они «из-

3 Если не считать казино и некоторые узкие сферы применения, такиекак искусственно созданные ситуации и конструкции. (Здесь и далее, заисключением особо оговоренных случаев, а также переводов отдель-ных слов на русский язык и указаний на авторство других переводчи-ков при цитировании, прим. автора.)

меряют» будущее влияние редких событий, ну а ло-хи к ним прислушиваются, опять же вопреки опыту ивсем прошлым заявлениям такого рода. Но хрупкостьи антихрупкость – это реальные свойства объекта:журнального столика, компании, индустрии, страны,политической системы. Мы можем распознать хруп-кость, увидеть, во многих случаях даже измерить ее,по крайней мере сравнительную хрупкость с неболь-шой погрешностью, а вот сравнение степеней рискабыло (до сих пор) ненадежно. Вы не можете сказатьсколь-нибудь уверенно, что данное отдаленное собы-тие или потрясение более вероятно, чем другое (раз-ве что вам приятно себя обманывать), но вы можетес куда большей уверенностью утверждать, что дан-ные объект или структура более хрупки и пострадаютбольше, нежели другие, если некое событие случит-ся. Вы точно можете сказать, что, если температуравоздуха резко изменится, на вашу бабушку это собы-тие повлияет больше, чем на вас; что, если произой-дут перемены на политической арене, военная дик-татура окажется более хрупкой, нежели швейцарскаясистема; что банк больше других структур пострадаетот кризиса; что, если случится землетрясение, сквер-но построенное современное здание рухнет с боль-шей вероятностью, чем Шартрский собор. И – самоеважное – вы даже можете предсказать, который объ-

ект из двух протянет дольше.Вместо спора о риске (жалком понятии, связан-

ном с предсказаниями) я предлагаю понятие хруп-кости, которая не связана с предсказаниями и инте-ресна уже потому, что у нас есть слово, описываю-щее его функциональную противоположность, – «ан-тихрупкость». Эта концепция – не для слабаков.

Для измерения антихрупкости у нас есть подобноефилософскому камню компактное и простое правило,позволяющее нам распознать антихрупкость в любойобласти, от здоровья до конструирования сообществ.

Мы подсознательно развиваем антихрупкость напрактике; в то же время на сознательном уровне мыотвергаем это понятие – особенно в сфере интеллек-туальной деятельности.

Хрупкодел

Мы стремимся избегать столкновений с тем, чего не

понимаем. Но есть те, кто склонен к обратному. Хруп-кодел (fragilista) принадлежит к числу людей, которыеобычно предстают перед нами в костюме и галстуке,особенно по пятницам; он выслушивает ваши шутки следяной серьезностью и смолоду страдает болями вспине, потому что подолгу сидит за рабочим столом,часто летает на самолетах и тщательно изучает газе-

ты. Его непременно можно встретить на поразитель-ной церемонии, называемой в народе «деловым со-бранием». В придачу к этим недостаткам он всегдасчитал и считает, что того, чего он не видит, попростунет, а то, чего он не понимает, не существует. По сути,он постоянно принимает неизвестное за несуществу-ющее.

Хрупкодел становится жертвой советско-гарвард-ского заблуждения, (ненаучной) завышенной оценкипределов научного познания. Из-за этого заблужде-ния он является наивным рационалистом или раци-онализирующим типом, в том смысле, что такие лю-ди верят: причины, по которым происходят события,по определению познаваемы. Не будем путать эту по-пытку рационализации всего на свете с рациональ-ным подходом – первое почти всегда полностью про-тивоположно второму. За пределами физики, обычнов сложных областях, причины, по которым происходятсобытия, имеют тенденцию оставаться для нас неоче-видными, а для хрупкодела они еще менее очевид-ны. Как ни жаль, свойство естественных явлений неафишировать себя в руководствах для пользователейне останавливает хрупкоделов: некоторые из них кол-лективно пишут руководства для пользователей са-ми; таково их определение «науки».

По милости хрупкоделов современная культура по-

степенно ослепла и перестала замечать в жизни зага-дочное, непроницаемое, то, что Ницше именовал ди-онисическим началом.

Если перевести Ницше на не слишком поэтическое,но меткое бруклинское просторечие, речь идет о том,что наш персонаж Жирный Тони называет «разводкойлохов».

Короче говоря, хрупкодел (тот, кто строит планы вмедицине, экономике, социальной жизни) – это чело-век, который принуждает вас стать частью донельзяискусственных решений и действий, когда выгода ма-ла и видима, а побочные эффекты в потенциалеогромны и невидимы.

Хрупкодел-медик перебарщивает со вмешатель-ством в организм, отрицает естественную способ-ность тела к самоизлечению и выписывает вам ле-карства, чреватые опасными побочными эффектами;хрупкодел-политик (сторонник вмешательства и соци-ального планирования) путает экономику со стираль-ной машиной, которую все время надо ремонтиро-вать (причем ремонтировать ее должен именно он),и в итоге ее ломает; хрупкодел-психиатр пичкает де-тей медикаментами с целью «улучшить» их интеллек-туальную и эмоциональную жизнь; хрупкодел-роди-тель перебарщивает с заботой; хрупкодел-финансистубеждает нас использовать модели «риска», уничто-

жающие банковскую систему (после чего используетте же самые модели вновь и вновь); хрупкодел-воен-ный выводит сложные системы из равновесия; хруп-кодел-предсказатель склоняет вас к рискованному по-ведению; список можно продолжать4.

В самом деле, в политическом дискурсе о концеп-ции антихрупкости никто не слышал. Политики в сво-их речах, заявлениях и обещаниях твердят о такихерундовых концепциях, как «эластичность» и «твер-дость», а не об антихрупкости, и душат при этом про-цессы роста и эволюции. Но мы оказались там, гдеоказались, вовсе не из-за следования жалкому прин-ципу «эластичности». И, что хуже, вовсе не из-за тех,кто формирует политику. Мы там, где мы есть, из-за того, что определенный класс людей, которых намвроде бы полагается поддерживать, защищать и ува-жать, жаждет риска и ошибок.

Там, где простое – это более сложное

Сложная система – против общепринятой точки

зрения – не требует усложненных сводов правил и4 Хайек не рассматривал идею органического ценообразования в тер-

минах риска и хрупкости. Для Хайека бюрократы были неэффективны,но не являлись хрупкоделами. Наше обсуждение начинается с хрупко-сти и антихрупкости, откуда при желании можно вывести и концепциюорганического ценообразования.

замысловатых принципов управления. Чем проще,тем лучше. Усложнение ведет к удлиняющейся це-почке совершенно непредсказуемых эффектов. Из-занепрозрачности вмешательство выливается в чередунепредвиденных последствий, которые влекут за со-бой извинения за их «непредвиденный» аспект – и кновому вмешательству с целью исправить вторичныеэффекты, на что система отвечает взрывным каска-дом ветвящихся «непредвиденных» реакций, каждаяиз которых опаснее предыдущей.

Однако в современной жизни простоты добитьсясложно, потому что она противоречит мировоззрениюряда людей, ищущих сложности для того, чтобы как-то оправдать свою работу.

«Меньше – значит больше»; и, как правило, «мень-ше» – значит эффективнее. Поэтому я расскажу онемногочисленных уловках, директивах и запретах,позволяющих жить в мире, который мы не понимаем;о том, как не бояться работать с явлениями, которыхмы заведомо не понимаем, а также, что более важно,о том, как именно следует с ними работать. Или, ещеточнее, о том, как смело смотреть в лицо собственно-му невежеству и не стыдиться вести себя как люди –наоборот, как поступать по-человечески, быть горды-ми и агрессивными. Но для этого потребуются неко-торые структурные изменения.

Я предлагаю «дорожный атлас», позволяющий пре-образовать наши искусственные системы так, чтобыони развивались простым и естественным образом.

Однако достичь простоты не так-то просто. Как по-нял Стив Джобс, «нужно тяжело работать, чтобы очи-стить мышление и творить просто». У арабов естьвыражение, касающееся ясной прозы: чтобы понятьее, не нужно никаких навыков, чтобы сочинять ее,требуется истинное мастерство.

Эвристика – это упрощенные практические прави-ла, благодаря которым делать что-то становится про-ще и легче. Главное преимущество таких правил втом, что применяющий их знает: они далеки от совер-шенства и всего лишь полезны. Он в меньшей степениодурачен этими правилами. Опасными они становят-ся, только если мы забываем об их несовершенстве.

IV. Эта книга

Путь к концепции антихрупкости был каким угодно,

но только не прямым.Однажды я осознал, что хрупкость – качество, у ко-

торого отсутствует специальная дефиниция, – мож-но определить как то, что не любит переменчиво-сти, а то, что не любит переменчивости, не любиттакже случайности, неопределенности, беспорядка,ошибок, стрессоров и т. д. Подумайте о чем-нибудьхрупком, например о таких предметах в вашей гости-ной, как стекло в оконной раме, телевизор или, ещелучше, сервиз в буфете. Называя эти вещи «хрупки-ми», вы, конечно, хотите, чтобы они оставались в мир-ной, спокойной, упорядоченной и предсказуемой сре-де. Хрупкий объект вряд ли станет лучше после зем-летрясения или визита вашего гиперактивного пле-мянника. Более того, всему, что не любит переменчи-вости, не нравятся также стрессоры, вред, хаос, со-бытия, беспорядок, «непредвиденные» последствия,неопределенность и, главное, воздействие времени.

Антихрупкость возникает – в каком-то смысле – изэтого развернутого определения хрупкости. Она лю-бит переменчивость и т. д. Она также любит провер-ку временем. Еще она обладает мощной и полезной

связью с нелинейностью: всякая система, реагирую-щая нелинейно, либо хрупка, либо антихрупка в отно-шении конкретного источника случайности.

Самое странное тут вот что: очевидное утвержде-ние «все, что хрупко, ненавидит переменчивость» (инаоборот) почему-то лежит вне научного и философ-ского дискурса. Целиком и полностью! Что до изуче-ния чувствительности объектов к волатильности (пе-ременчивости), это странный бизнес, которым я зани-мался почти всю свою взрослую жизнь, два десяткалет кряду; почему он странный, я объясню позже. Це-лью моей работы было найти объекты, которые «лю-бят волатильность» или «ненавидят волатильность»;таким образом, все, что мне нужно было сделать, –это обобщить идеи из финансовой области, где я спе-циализировался, и применить концепцию принятиярешения в условиях неопределенности к разным сфе-рам жизни, от политики до медицины и кулинарии5.

В этом странном бизнесе, где люди профессио-

5 «Ненависть к переменчивости» я обозначал специальным термином«короткая вега» или «короткая гамма», если объект повреждался, когдапеременчивость возрастала, и «длинная вега» или «длинная гамма»,если объект, наоборот, улучшался. В тексте этой книги слова «короткий»и «длинный» будут использоваться для описания соответственно нега-тивной и позитивной реакции на раздражители. Важно то, что я нико-гда не верил в нашу способность предвидеть переменчивость, – я всеголишь изучал, как объекты на нее реагируют.

нально работали с переменчивостью, было два типаспециалистов. Первая категория – ученые, сочините-ли докладов и комментаторы, которые изучали буду-щие события и писали книги и научные работы; вто-рая категория – практики, которые вместо того, чтобыизучать будущие события, пытались понять, как объ-екты реагируют на переменчивость (обычно практикислишком заняты практикой, им не до того, чтобы пи-сать книги, статьи, научные работы, уравнения, речи,теории, и добиваться почестей от Весьма Уважаемыхи Страдающих Запорами Членов Академий). Разни-ца между двумя категориями принципиальна: как мывидели, куда легче и проще понять, страдает ли объ-ект от переменчивости, то есть хрупок ли он, чем пы-таться предсказать разрушительные события вродемасштабных Черных лебедей. И одни только практики(или те, кто действует) спонтанно улавливают смыслпроисходящего.

(Скорее счастливое)

семейство беспорядка

Специальный комментарий. Мы постоянно гово-рим, что хрупкость и антихрупкость означают потен-циальную выгоду или же вред, потому что подверже-ны чему-то, связанному с переменчивостью. Что та-

кое это «что-то»? Если просто, это член обширногосемейства беспорядка.

Обширное Семейство Беспорядка (или Кластер):(i) неопределенность; (ii) вариативность; (iii) несовер-шенное, неполное знание; (iv) вероятность; (v) хаос;(vi) переменчивость (волатильность); (vii) беспорядок;(viii) энтропия; (ix) время; (x) неизвестность; (xi) слу-чайность; (xii) смятение; (xiii) стрессор; (xiv) ошибка;(xv) разброс результатов; (xvi) незнание.

Оказывается, что неопределенность, беспорядок инеизвестность полностью эквивалентны, если взгля-нуть на производимый ими эффект: антихрупкие си-стемы извлекают из них выгоду (в какой-то степени), апочти все хрупкие повреждаются. Не важно, что упо-мянутые явления обсуждаются в разных университет-ских аудиториях и какой-нибудь любомудр, которыйникогда не рисковал, а то и (что хуже) вообще не жилнормальной жизнью, скажет вам, что «они, конечноже, не одно и то же».

Почему в списке появляется время? Функциональ-но время похоже на переменчивость: чем большепроходит времени, тем больше происходит событий,тем больше беспорядок; если вы можете понестинебольшой ущерб и антихрупки в отношении мелких

ошибок, время обязательно столкнет вас с ошибкамиили с обратными ошибками, которые в конечном сче-те принесут вам выгоду. Речь всего лишь о том, чтоваша бабушка называет опытом. Хрупкое со време-нем ломается.

Только одна книга

Как можно заключить из сказанного, эта книга –

главный мой труд. У меня была всего одна ключеваяконцепция; развивая ее, я с каждой новой книгой про-двигался на шаг, и последний шаг – эта книга – боль-ше похож на гигантский скачок. Я установил контактсо своим «практическим я», с душой практика; передвами – текст, в котором личная история практика и«специалиста по волатильности» объединена с мои-ми интеллектуальными и философскими изыскания-ми в области случайности и неопределенности. Ранеея отделял одно от другого.

Мои сочинения – не обособленные эссе на отдель-ные темы с началом, концом и сроком годности; этоскорее непересекающиеся главы, объединенные цен-тральной идеей. Основной корпус моих текстов по-священ неопределенности, случайности, вероятно-сти, беспорядку и тому, как жить в мире, которого мыне понимаем, в мире случайном и сложном, с неви-

димыми элементами и свойствами; иначе говоря, какпринимать решения в условиях непрозрачности сре-ды. Этот корпус носит название Incerto («Неопреде-ленный»), сейчас в него входят три книги плюс фило-софские и специальные приложения. Общее прави-ло таково: смысловое расстояние, отделяющее слу-чайно выбранную главу одной книги (скажем, «Анти-хрупкость») от случайно выбранной главы другой кни-ги (скажем, «Одураченные случайностью» – Fooledby Randomness6), должно быть таким же, как рассто-яние между главами какой-то одной книги. Это пра-вило позволяет корпусу моих текстов сводить вместеразные области знания (комбинировать науку, фило-софию, бизнес, психологию, литературу и элементыавтобиографии), не впадая в хаотичность.

Эта книга соотносится с «Черным лебедем» (TheBlack Swan. The Impact of the Highly Improbable7) сле-дующим образом: невзирая на хронологию (и на то,что этот том развивает идею Черного лебедя до ло-гического конца и дает практические рекомендации),

6 На рус. яз.: Талеб Н. Н. Одураченные случайностью. О скрытой ролишанса в бизнесе и в жизни. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2012. – Прим.ред.

7 На рус. яз.: Талеб Н. Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемо-сти. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2012; см. также: Талеб Н. Н. Черныйлебедь. Под знаком непредсказуемости. Издание второе, дополненное.М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2012. – Прим. ред.

«Антихрупкость» – главная книга, в то время как «Чер-ный лебедь» – это своего рода дублер, причем теоре-тический, а то и всего лишь приложение. Почему? Де-ло в том, что «Черный лебедь» (и его предшествен-ник, «Одураченные случайностью»), были написаныс целью убедить читателя: мы в экстремальной ситу-ации, нам нужно тяжело работать, чтобы выжить. Этакнига исходит из того, что читателя не нужно убеждатьв следующем: (а) Черные лебеди доминируют в об-ществе и истории (и люди обосновывают их появле-ние задним числом, полагая, что способны их понять);(б) как следствие, мы не всегда понимаем, что имен-но происходит вокруг нас, особенно в условиях силь-ной нелинейности; а значит, мы можем сразу перейтик практике.

Без мужества нет веры

В соответствии с моральным кодексом практика в

этой книге действует правило: я ем то, что готовлю.Каждая строчка, написанная мной за всю профес-

сиональную карьеру, говорит только о том, что я де-лал сам, и риск, который я советую принять или от-вергнуть, – это риск, который я принимал или отвер-гал сам. Если я не прав, я пострадаю первый. Я пре-дупреждал о хрупкости банковской системы в «Чер-

ном лебеде» и готов был биться об заклад, что банкипостигнет крах (особенно когда мое предупреждениепрошло незамеченным); в противном случае я не сталбы писать об этом из этических соображений. Приме-ры из всех областей знания, включая медицину и тех-нические инновации, а также житейские наблюденияпропущены в этой книге сквозь призму моей лично-сти. Это не значит, что личный опыт одного человекаможет служить достаточным обоснованием какой-ли-бо идеи; это значит лишь, что чей-то опыт может под-твердить подлинность и искренность мнения. Подоб-ный опыт избавлен от предвзятого подхода, которыймы видим в исследованиях, особенно в так называе-мых «экспериментальных», когда исследователь ви-дит знакомые паттерны и благодаря обширной выбор-ке данных попадает в ловушку существующего нарра-тива.

Далее, сочиняя книги, я никогда не изучаю то, о чемпишу, в библиотеке – эта практика кажется мне по-рочной и неэтичной. Для меня это фильтр – и притомединственный. Если тема мне настолько неинтерес-на, что я не изучаю ее сам по себе, из любопытстваили с какой-то целью, и не делал этого раньше, зна-чит, я не должен писать на эту тему вообще, точка.Это не означает, что я не люблю библиотеки (физиче-ские и виртуальные); это означает только, что они не

могут быть источником идей. Студенты платят за уче-бу и пишут курсовые на темы, которые должны изу-чать в библиотеках сами, для собственного развития;профессиональный сочинитель, получающий гонора-ры и пользующийся доверием читателей, обязан ис-пользовать более мощный фильтр. Приемлемы толь-ко отборные идеи, те, что мы обдумываем долгое вре-мя, – и те, что берут начало в реальности.

Пришло время воскресить не слишком известноефилософское понятие – доксастическое обязатель-ство: оно возникает, когда мы не просто болтаем очем-то, но верим в сказанное настолько, что готовырискнуть ради него своим благополучием.

Когда вы что-то видите

Новое время заместило этику юридическим жарго-

ном, а для хорошего юриста закон что дышло.Я собираюсь разоблачить перенос хрупкости, точ-

нее, кражу антихрупкости теми, кто занимается «ар-битражированием» системы. Эти люди будут назва-ны по именам. Поэты и художники свободны, liberipoetae et pictores, и такая свобода идет в комплектесо строгими моральными императивами. Первое пра-вило этики таково:

Если вы видите жулика и не говорите о

жульничестве, вы сами жулик.

Быть любезным с наглецом ничуть не лучше, чембыть наглым с любезным человеком, и точно так жемириться с кем-то, кто творит подлости, – значит по-такать этим подлостям.

Более того, многие писатели и ученые конфиден-циально, после бокала-другого вина, говорят совсемне то, что пишут в книгах и статьях. На их писаниненадо ставить штамп «ПОДДЕЛКА». Многие проблемыв нашем обществе возникают из-за следования дово-ду «другие тоже так делают». И если я в приватнойобстановке, после третьего бокала ливанского вина(белого), называю кого-то опасным и этически сомни-тельным хрупкоделом, я обязан поступать точно также на страницах этой книги.

Называть людей и организации жуликами в печа-ти, в то время как другие (пока что) их так не назы-вают, может быть накладно, но цена слишком мала,чтобы заставить меня молчать. Когда математик Бе-нуа Мандельброт прочел гранки «Черного лебедя»,посвященной ему книги, он позвонил мне и спокойноспросил: «На каком языке пожелать вам удачи?» Какоказалось, удача мне не понадобилась; я был анти-хрупок и выдержал все нападки; чем больше атакова-ли меня члены Главной Делегации Хрупкоделов, тембольше читателей знакомились с моими аргументами

и узнавали о том, что я написал. Теперь мне стыдно,что я не назвал по именам всех, кто этого «заслужи-вал».

Идти на компромиссы – значит потакать злу. Един-ственный современный афоризм, которому я следую,принадлежит Джорджу Сантаяне: «Человек нрав-ственно свободен, если… он судит о мире и другихлюдях с бескомпромиссной искренностью». Это непросто цель – это обязательство.

Воскрешение окаменелостей

Второй этический момент.Я обязан следовать правилам, принятым в науке,

просто потому, что я требую того же от других, но несверх разумного. Когда я слышу эмпирические утвер-ждения касательно медицины и других наук, я хо-чу, чтобы эти утверждения подверглись независимойпроверке, прошли своего рода фактологические ис-пытания, испытание на прочность. С другой стороны,логические утверждения или же доводы, доказанныематематически, такой проверки не требуют: они могути должны крепко стоять на собственных ногах. Поэто-му специальные примечания к этой книге я публикуюв научных изданиях (и ограничиваюсь в таких статьяхутверждениями, которые требуют доказательства или

сложных специальных доводов). Но ради корректно-сти и во избежание карьеризма (познание не долж-но обесцениваться, превращаясь в вид спорта) я за-претил себе публиковать где-либо любые фрагментыэтой книги, кроме примечаний.

Больше двадцати лет я работал трейдером в обла-сти, которую называл «странной», после чего пытал-ся сделать карьеру, которую принято называть акаде-мической. Мне есть что об этом рассказать. Именнов тот период жизни я начал понимать антихрупкостьв реальности – и осознавать дихотомию между есте-ственным и оторванным от жизни неестественным.Коммерция естественна, забавна, она волнует, в нейкипит жизнь; ученое сообщество, каким оно предста-ет перед нами сегодня, не обладает ни одним из этихкачеств. Я удивлю тех, кто считает, что академическаякарьера «более спокойна», что это тихая гавань послепеременчивого и рискованного бизнеса: когда ты ак-тивен, новые проблемы и новые шрамы каждый деньзамещают прежние головные боли, ссоры и конфлик-ты. Один клин все время вышибает другой, все клиньяудивительно разные. Между тем ученые (особенносоциологи), как правило, не доверяют друг другу; ихмучают мелкие навязчивые идеи, зависть и ледянаяненависть, пустяковые замечания перерастают в оби-ды, которые каменеют, когда ученый в одиночестве

общается с экраном компьютера и вращается в однихи тех же виртуальных кругах. В бизнесе столь силь-ной зависти я не видел. Опыт говорит мне, что деньгии сделки «чистят» отношения между людьми, а идеии абстрактные материи вроде «признания» и «значе-ния» деформируют их, порождая атмосферу беско-нечного соперничества. Со временем я осознал: меняворотит от тех, кто падок до ученых званий; я считаютаких людей омерзительными и ненадежными.

Коммерция, бизнес, левантийские базары (но неогромные рынки и корпорации) – вот явления и ме-ста, где люди проявляют себя лучшим образом, пре-вращаясь по большей части в прощающих, честных,любящих, доверяющих и открытых новому. Принад-лежа к христианскому меньшинству Ближнего Восто-ка, я могу поручиться, что коммерция, особенно мел-кая, прокладывает дорогу к терпимости – и это, по мо-ему мнению, единственная дорога к терпимости в ка-кой-либо форме. Коммерция разбивает в пух и прахрационализацию и абстрактные поучения. Как и приантихрупком прилаживании, ошибки тут невелики ибыстро забываются.

Я хочу быть счастливым, потому что я гуманен; хо-чу общаться с людьми, которые любят судьбу, – и досоприкосновения с научным сообществом я никогдане думал, что это во мне говорит коммерсант (в соче-

тании с одиноким ученым). Биолог, писатель и эконо-мист-либертарианец Мэтт Ридли заставил меня ощу-тить, что интеллектуал во мне – это финикийский (аточнее, хананейский) торговец8.

8 Опять же, позвольте: это не эластичность. Я привык к тому, что послелекции на разного рода конференциях меня спрашивают: «Так чем жеантихрупкость отличается от неуязвимости?» – или задают еще болееневежественный и раздражающий вопрос: «Антихрупкие вещи эластич-ны, разве нет?» Реакция на мой ответ обычно такова: «Ах!» – причемво взгляде собеседника читается: «Почему вы не сказали об этом рань-ше?» (разумеется, я обо всем говорил и раньше). Даже первый авторотзыва на мою научную статью об определении и распознавании анти-хрупкости, ничего не поняв, сплавил воедино антихрупкость и неуязви-мость – и это был ученый, изучавший мои дефиниции чуть ли не подлупой. Стоит еще раз подчеркнуть следующее: то, что неуязвимо илиэластично, под воздействием переменчивости и беспорядка останетсялишь невредимым, в то время как то, что антихрупко, станет в итогелучше. Но для того, чтобы осознать эту концепцию, нужно приложитьнекоторые усилия. Многие вещи, которые мы называем неуязвимымиили эластичными, действительно всего лишь неуязвимые и эластич-ные, многие – на самом деле антихрупкие.

V. Организация материала

«Антихрупкость» состоит из семи Книг и примеча-

ний к ним.Почему «книг»? Когда романист и эссеист Рольф

Добелли прочитал части об этике и via negativa9, ко-торые я посылал ему отдельно, он сразу сказал, чтокаждая часть – это отдельная книга, так что их нужнопубликовать как эссе – короткие или средней длины.Тогда кому-то, кто аннотирует книги, придется писатьчетыре или пять разных аннотаций. Я же был уверен,что это ни в коем случае не отдельные тексты; каж-дая часть книги описывает практическое применениеодной и той же центральной идеи либо на более глу-боком уровне, либо в иной области – эволюция, по-литика, бизнес-инновации и научные открытия, эко-номика, этика, эпистемология и общая философия.Вот почему я называю эти тексты книгами, а не гла-вами или частями. Книги для меня – не расширенныежурнальные статьи, а читательский опыт. Ученые ча-сто читают лишь затем, чтобы процитировать авторав собственных текстах, а не для удовольствия, не излюбопытства и не потому, что им нравится читать. Ихраздражает, когда нельзя быстро проглядеть книгу и

9 Путь отрицания (лат.).

пересказать ее одним предложением, которое связа-ло бы текст с уже существующим, ими же разрабаты-ваемым дискурсом. Более того, эссе по сути своей –полная противоположность учебнику: оно смешиваетавтобиографические размышления и притчи с фило-софскими и научными изысканиями. Я пишу о том, чтотакое «вероятность», поскольку познал на своей шку-ре, что значит риск в бизнесе. Я пишу своей кровью, имоя мысль неотделима от истории моей жизни. Жанрэссе-автобиографии идеально подходит для трактатао неопределенности.

Структура этого тома такова.Приложение к Прологу описывает Триаду в виде

таблицы – это подробная карта мира в разрезе хруп-кости в любых ее проявлениях.

Книга I, «Антихрупкость: введение», представля-ет читателю новое свойство явлений и рассматрива-ет эволюцию и органическую жизнь как самые есте-ственные антихрупкие системы. В этой книге рассмат-ривается также соотношение антихрупкости коллек-тива и хрупкости индивида.

Книга II, «Новое время и отрицание антихрупко-сти», описывает то, что происходит, когда мы лишаемсистему – особенно политическую – переменчивости.В этой книге заходит речь о таком изобретении, как«национальное государство», и ситуации, когда леча-

щий калечит: как получается, что тот, кто хочет вампомочь, в конечном счете вредит вам наихудшим об-разом?

Книга III, «Мир без предсказаний», знакомит чита-теля с Жирным Тони и его интуитивным определени-ем антихрупкости, а также фундаментальной асим-метрией объектов, описанной в трудах Сенеки, рим-ского философа и практика.

Книга IV, «Опциональность, технология и мудростьантихрупкости», рассказывает о загадочном свойствемира, которым правит своего рода асимметрия, а не«разумность» рода человеческого, и о том, как наспривела к этому опциональность. Описанный здесьметод противоположен методу, который я называю«советско-гарвардским». Еще Жирный Тони спорит сСократом о том, как нам удается делать нечто, что мыне вполне можем объяснить.

Книга V, «Нелинейность и нелинейность» (sic), по-вествует о философском камне и его противополож-ности: как превратить свинец в золото, а золото – всвинец. Две главы, самая специальная часть книги (ихможно сравнить со скрытой в стене электропровод-кой, благодаря которой все работает), дают опреде-ление хрупкости (она же нелинейность; более специ-альный термин – эффект выпуклости) и демонстри-руют преимущества определенного класса выпуклых

стратегий.Книга VI, «Via negativa», рассказывает о мудрости

и эффективности вычитания в сравнении со сложе-нием (или недеяния в сравнении с действием). Этачасть знакомит читателя с понятием «эффект выпук-лости». Первое применение этот эффект находит, ко-нечно, в медицине. Я смотрю на медицину с эпи-стемологической позиции, как человек, управляющийриском, – и в этом свете она выглядит непривычно.

Книга VII, «Этика хрупкости и антихрупкости», свя-зывает этику с переносом хрупкости, когда одна сто-рона получает выгоду, а вторая терпит убытки, и ука-зывает на проблемы, возникающие оттого, что людине ставят на кон собственную шкуру.

Заключительная часть книги состоит из графиков,примечаний и специальных Приложений I и II.

Эта книга написана на трех уровнях.Первый – литературный и философский, с притча-

ми и примерами, но без (или почти без) специаль-ных аргументов, за исключением Книги V (философ-ский камень), где обосновывается понятие выпукло-сти. (Просвещенному читателю предлагается пропу-стить эту книгу, потому что основные идеи собраны вдругом месте.)

Второй – это Приложения с графиками и информа-

цией специального плана, но без дальнейших выво-дов.

Третий – «подкладочный» материал с более слож-ными аргументами, изложенный в виде специальныхтекстов и заметок (не путайте примеры и притчи сдоказательствами; помните, что автобиографическоеэссе и научный документ – это не одно и то же). Всетексты такого рода собраны в доступной всем и каж-дому электронной книге.

Приложение.

Триада, или карта мира иобъектов в разрезе трех свойств

Здесь наша цель – после предварительной прора-

ботки связать единой нитью в сознании читателя объ-екты, которые кажутся несопоставимыми, такие, какКатон Старший, Ницше, Фалес Милетский, мощь го-родов-государств, жизнеспособность частников, про-цесс открытия, однобокость непрозрачности, финан-совые деривативы, устойчивость бактерий к антибио-тикам, системы «снизу вверх», избыточная рацио-нализация Сократа, чтение лекций птицам, страст-ная любовь, дарвиновская эволюция, математиче-ское неравенство Йенсена, опциональность и теорияопционов, идея наследственной эвристики, работыЖозефа де Местра и Эдмунда Бёрка, антирациона-лизм Витгенштейна, обманные основания экономи-ческой науки, прилаживание и бриколаж, терроризм,усугубляющийся после смерти террористов, апологияремесленных сообществ, этические пороки среднегокласса, первобытные упражнения (и питание), ятроге-ния в медицине, блестящая идея великой души («ме-галопсихон»), мое увлечение идеей выпуклости (и бо-

язнь вогнутости), банковский и экономический кризисконца 2000-х годов, непонимание избыточности, раз-ница между туристом и фланёром10 и т. д. Все этопредставлено в единой и, по моему убеждению, про-стой схеме.

Где же тут связь? Для начала посмотрим, как этиобъекты – на деле почти любой важный объект – мож-но отнести к одной из трех категорий, которые я назы-ваю Триадой.

Объекты идут по трое

Как было сказано в Прологе, лучше сосредоточить-

ся на хрупкости, чем предсказывать и рассчитыватьбудущие вероятности; более того, можно говорить оразной степени хрупкости и антихрупкости. Наша за-дача – составить схему, из которой станет ясно, кактот или иной объект реагирует на беспорядок. (Такаязадача называется «практическим решением», хотятолько члены научного сообщества и другие люди, да-лекие от реальности, используют выражение «прак-тическое решение» вместо просто «решение».)

Триада делит объекты на три группы:

10 Фланёр (от фр. flâneur) – тот, кто фланирует; праздношатающийся. –Прим. ред.

ХРУПКОЕ НЕУЯЗВИМОЕ АНТИХРУПКОЕ

Вспомните: хрупкое хочет спокойствия, антихруп-

кое развивается в условиях беспорядка, а неуязвимо-му попросту все равно. Читателю предлагается про-смотреть Триаду, чтобы понять, как идеи этой книгиможно применять в разных областях жизни. А имен-но: когда вы рассматриваете объект или действие,связанные с какой-то темой, ваша задача – решить,в какую категорию Триады их можно поместить ичто сделать для того, чтобы они стали менее хруп-кими. Так, централизованное национальное государ-ство однозначно попадает в левый столбец Триады, вкатегорию «хрупкое», а децентрализованная системагородов-государств – в правый столбец, «антихруп-кое». Придавая стране свойства системы городов-го-сударств, мы можем избежать нежелательной хруп-кости большого государства. Другой пример: ошибки.В категории «хрупкое» (слева) ошибки редки и, когдакто-то их совершает, влекут за собой ужасные послед-ствия, а значит, неисправимы; в категории «антихруп-кое» (справа) ошибки мелки и неопасны, вполне ис-правимы и быстро преодолимы. Все это также даетпищу для размышлений: система, которая развивает-

ся методом прилаживания, проб и ошибок, будет об-ладать свойствами антихрупкости. Если вы хотите об-рести антихрупкость, заставьте себя «любить ошиб-ки» (см. столбец справа от «ненавидеть ошибки»),чтобы ваши ошибки стали многочисленны и незначи-тельны. Мы называем этот подход «стратегией штан-ги».

Еще один пример: здоровье. Слева в таблице «до-бавление», справа – «отказ», то есть вычитание. От-каз от лекарств и других неестественных стрессоров –скажем, клейковины, фруктозы, успокоительного, ла-ка для ногтей, от любой подобной субстанции, – пу-тем проб и ошибок делает вас здоровее, чем добав-ление лекарств с неизвестными побочными эффекта-ми – неизвестными, невзирая на «доказательства» ишмоказательства.

Как видит читатель, карта без каких-либо ограни-чений распространяется на любые области и сферыдеятельности: культура, здравоохранение, биология,политические системы, технология, городское плани-рование, социально-экономическая жизнь и прочиеявления, в том или ином смысле представляющиедля нас прямой интерес. В этой схеме я сумел объ-единить даже такие понятия, как «принятие решений»и «фланёр». Так простой метод ведет нас сразу и кполитической философии, базирующейся на риске, и

к принятию решений в области медицины.

Триада в действии

Хрупкость и антихрупкость здесь – относительныепонятия, а не абсолютные качества: объект, находя-щийся справа от точки отсчета, более антихрупок, чемобъект, который находится слева. Скажем, частникиболее антихрупки, чем мелкий бизнес, но в рок-звездеантихрупкости больше, чем в частниках. Задолжен-ность всегда загоняет вас в левый столбец: она де-лает экономические системы более хрупкими. Важно,что антихрупкость свойственна вещам лишь до опре-деленного уровня стресса. Ваше тело становится здо-ровее, если обращаться с ним плохо, но лишь до ка-кого-то предела: вам совсем не поздоровится, есливы спрыгнете с вершины Вавилонской башни.

Золотая неуязвимость: категория «неуязвимое»в среднем столбце не равна аристотелевской «зо-лотой середине» (сплошь и рядом неверно именуе-мой «золотым сечением»), как, например, щедрость– золотая середина между расточительством и скупо-стью. «Неуязвимое» может быть такой серединой, аможет и не быть. В общем случае предпочтительнаантихрупкость, но не всегда, и бывает, что антихруп-кость обходится дорого, чрезвычайно дорого. Но все-

гда предпочитать антихрупкости неуязвимость невер-но – как говорил Ницше, «дорого искупается – бытьбессмертным: за это умираешь не раз живьем»11.

Заинтригованный новым словом читатель можетожидать от него слишком многого. Понятие «анти-хрупкость» чуть туманно и ограничено специфиче-скими категориями вреда и переменчивости, а такжеопределенным видом реакции на раздражители, ноточно так же дело обстоит и с понятием «хрупкость».В конкретной ситуации антихрупкость относительна.Боксер может быть неуязвимым, крепким, если гово-рить о его физическом состоянии, и набираться опы-та от схватки к схватке, но при этом он запросто мо-жет быть хрупким на уровне эмоций – и плакать, по-тому что его бросит девушка. Ваша бабушка может(или могла), совсем наоборот, быть хрупкой телесно,но сильной духовно. У меня перед глазами яркий эпи-зод гражданской войны в Ливане: сухонькая старуш-ка, вдова (она была в черном), набрасывается на вра-жеских ополченцев за то, что они во время битвы раз-били ее окно. Ополченцы наставляют на нее оружие;одной пули хватило бы, чтобы ее остановить, однаковдова напугала и устрашила их настолько, что они нерешаются выстрелить. Эта женщина – противополож-ность нашего боксера: хрупкая физически, но отнюдь

11 Перевод Ю. М. Антоновского.

не хрупкая в душе.А теперь – Триада.

Таблица 1. Основная Триада: три вида реакции на раздражители

Книга I

Антихрупкость: введение

Первые две главы знакомят с понятием «антихруп-кость» и поясняют его на примерах. Глава 3 рассказы-вает о разнице между органическим и механическим,например между вашей кошкой и стиральной маши-ной. Глава 4 – о том, почему источником антихрупко-сти одних становится хрупкость других, как одни из-влекают выгоду из ошибок, а другие нет, – то, что на-зывают эволюцией и о чем написано много-много книг.

Глава 1.

Между Дамоклом и Гидрой

Обезглавьте меня, пожалуйста. – Как словно поволшебству мир обретает краски. – Тяжелая атлетикав эмирате Дубай

У половины жизни нет названия

Вы приходите на почту, чтобы отослать двоюродно-

му брату в Сибирь подарок – посылку с бокалами дляшампанского. Так как в пути посылку могут повредить,вы просите поставить на упаковку штампы: «Обра-щаться осторожно!», «Ломкое, хрупкое» или «Не кан-товать» (красным, чтобы было заметнее). Что нужнописать на посылке с совершенно другими свойства-ми? Какова противоположность «хрупкости»?

Почти все отвечают, что «хрупкости» противопо-ложна «неуязвимость», «эластичность», «твердость»или что-то в этом роде. Но эластичное и неуязвимое(и их родственники) – это объекты, которые не ло-маются, не совершенствуются, так что нет никакойнужды снабжать их штампами. Вы когда-нибудь ви-дели посылку, на которой большими зелеными буква-ми было бы написано: «Неуязвимое»? Если рассуж-

дать логически, противоположностью «хрупкой» по-сылке будет такая, на которой написано: «Кантовать!»или «Обращаться неосторожно». Содержимое подоб-ной посылки не только не повредится от встрясок иширокого спектра стрессовых ситуаций – оно станетлучше прежнего. Хрупкая посылка в лучшем случаеприбудет неповрежденной, неуязвимое избежит по-вреждений при любых обстоятельствах. Противо-положность «хрупкости» – это объект, который в худ-шем случае останется неповрежденным.

Мы присвоим такой посылке статус «антихрупкое»;без неологизма тут не обойтись, потому что в Окс-фордском словаре английского языка не нашлосьпростого, несоставного слова, которое имело бы зна-чение, обратное «хрупкости». Антихрупкость не вхо-дит в круг наших понятий, – но, к счастью, это неотъ-емлемая часть нашего инстинктивного поведения ибиологического аппарата, а также повсеместно рас-пространенное свойство любой системы, умеющейвыживать.

Рис. 1. Посылка, на которой отправитель написал: «Антихрупкое» и

«Кантовать!». Ее содержимому нравятся стрессоры и хаос. Ил. Giotto

Enterprise / Джорджа Насра.

Чтобы удостовериться в том, что эта концепциянам чужда, повторите эксперимент: попросите лю-дей на следующем деловом собрании, пикнике илисходке перед демонстрацией протеста назвать анто-ним слова «хрупкость» (не забывайте уточнять, чтоимеется в виду полная противоположность этомупонятию, нечто с обратными свойствами и противо-положной реакцией на стресс). Скорее всего, кроме

слова «неуязвимое» вы услышите следующее: «то,что не ломается», «твердое», «крепкое», «эластич-ное», «сильное» и слова с компонентами «-стойкое»,«-упорное», «-защитное» («ветрозащитное», «огне-упорное», «водостойкое») – если, конечно, опрашива-емые не слышали об этой книге. Люди ошибаются –и не одни только люди: целые области знаний путаютодно с другим; эту же ошибку повторяют все словарисинонимов и антонимов, которые я смог найти.

Можно взглянуть на ситуацию под другим углом: таккак противоположность «позитивному» – «негатив-ное», а не «нейтральное», противоположностью «по-зитивной хрупкости» должна быть «негативная хруп-кость» (отсюда мое название «антихрупкость»), а не«нейтральная», обладающая такими свойствами, какнеуязвимость, сила и несокрушимость. В самом деле,если использовать систему обозначений, принятых вматематике, антихрупкость будет хрупкостью со зна-ком «минус»12.

Это слепое пятно, кажется, есть у всех народовмира. Слово «антихрупкость» отсутствует во всех из-вестных языках больших народов – современных,древних, разговорных, и в сленге тоже. Даже в рус-ском (в его советской версии) и стандартном бруклин-

12 Точно так же, как вогнутость – это выпуклость со знаком «минус», отчего ее иногда назы-

вают «антивыпуклостью».

ском английском нет ничего, что походило бы на анти-хрупкость; это свойство вплавлено в понятие «неуяз-вимость»13.

Для половины жизни – любопытной половины жиз-ни – у нас нет названия.

Обезглавьте меня, пожалуйста

Хотя для обозначения антихрупкости у нас нет име-

ни нарицательного, аналог ей мы можем найти в ми-фологии, которая сконцентрировала мудрость вековв мощных метафорах. Переработанная римлянамиверсия греческого мифа повествует о сицилийскомтиране Дионисии II и его раболепном придворном Да-мокле, который утопал в блаженстве и наслаждалсяпирами, в то время как над его головой висел меч,привязанный к потолку одним лишь конским волосом.Рано или поздно конский волос рвется от напряжения,после чего мы видим море крови, слышим ужасныекрики и ждем прибытия аналога античных неотложек.

13 Кроме бруклинского английского, я проштудировал большую часть индоевропейских язы-

ков, как древние (латынь, греческий), так и современные ветви: романские (итальянский, фран-

цузский, испанский, португальский), славянские (русский, польский, сербский, хорватский), гер-

манские (немецкий, голландский, африкаанс) и индоиранские (хинди, урду, фарси). Этого слова

нет и в других языковых семьях, таких как семитская (арабский, иврит, арамейский) и тюркская

(турецкий).

Дамокл хрупок, его смерть от меча – это вопрос вре-мени.

Из другой древней легенды, существовавшей какв древнеегипетской, так и в семитской мифологии ипереработанной греками, мы узнаем о птице необы-чайной красоты – Фениксе. Всякий раз, когда Феник-са уничтожают, он возрождается из пепла и становит-ся таким же, каким был. Кстати, Феникс – это древнийсимвол Бейрута, города, где я вырос. По легенде, Бе-рит (историческое название Бейрута) уничтожался засвою почти пятитысячелетнюю историю семь раз – исемь раз отстраивался заново. Эта легенда не кажет-ся мне преувеличением: будучи подростком, я своимиглазами видел, как центр Бейрута (древняя часть го-рода) был полностью разрушен в восьмой раз в ходежестокой гражданской войны. Я видел также, как он ввосьмой раз восстал из пепла.

Но в последний раз Бейрут после восстановлениястал даже лучше своего предыдущего воплощения.По любопытной иронии судьбы, во время реконструк-ции обнаружились руины римской юридической шко-лы, разрушенной землетрясением 551 года (в ито-ге археологи и застройщики публично обменялисьоскорблениями). Это уже не Феникс, но нечто за пре-делами неуязвимости. Что приводит нас к третьей ми-фологической метафоре: Гидра.

В греческой мифологии Гидра – это змееподобноесоздание со множеством голов, обитавшее в озереЛерна близ Арголиды. Каждый раз, когда Гидре отру-бали одну голову, на ее месте вырастали две новые.Гидра извлекает выгоду из повреждения. Она олице-творяет собой антихрупкость.

Дамоклов меч символизирует побочный эффектвласти и успеха: нельзя возвыситься и править, несталкиваясь ежеминутно с опасностью, – кто-нибудьнепременно приложит все усилия, чтобы лишить васкороны. Подобно мечу, эта опасность будет незамет-ной, неумолимой и непредсказуемой. Она подкрадет-ся к вам внезапно после долгого периода спокой-ствия, возможно, в тот самый момент, когда вы к нейпривыкли и забыли о ее существовании. Черные ле-беди нападут на вас именно тогда, когда вам будетчто терять, – такова цена успеха (и роста), а то и неиз-бежная кара за чрезмерный успех. В конечном счетезначение имеет не богатство и не власть пирующих,а толщина конского волоса. Но, по счастью, подоб-ные уязвимые места можно выявить, измерить и пре-вратить в сильные – достаточно уметь слушать. Весьсмысл Триады в том, что во многих ситуациях нам посилам измерить толщину волоса.

Подумайте и о том, насколько такой «рост-сменяю-щийся-упадком» вреден для общества – когда вслед

за падением на Дамокла меча валится в обморок пи-ровавший рядом гость, он получает травму, и возни-кает сопутствующий ущерб. Например, банкротствобольшой корпорации, безусловно, скажется на обще-стве.

Усложнение, а именно определенный вид усложне-ния, также делает вас более хрупким и уязвимым вотношении Черных лебедей: по мере того как устрой-ство общества становится все более замысловатым,растет мера его «передовой» сложности и специали-зации, и в итоге оно оказывается беззащитным пе-ред коллапсом. Эту теорию блестяще – и убедитель-но – изложил археолог Джозеф Тейнтер. Но так бытьне должно: катастрофы настигают только тех, кто нежелает идти вперед и постигать матрицу реальности.Чтобы справиться с успехом, вам понадобится хоро-шая компенсирующая доза неуязвимости, а то и боль-шая доза антихрупкости. Вам хотелось бы быть Фе-никсом, а по возможности и Гидрой. В противном слу-чае вас настигнет дамоклов меч.

О необходимости присвоения имен

Мы знаем больше, чем нам кажется, и намногобольше, чем можем выразить. Наша формализующаясистема мышления дискредитирует наше естество –

и мы, не располагая названием для антихрупкости,бьемся с этой концепцией всякий раз, когда задей-ствуем мозг, что не означает, что антихрупкость невлияет на наши действия. Наше восприятие и нашаинтуиция, выраженные в поступках, могут быть на по-рядок разумнее, чем то, что мы знаем, классифици-руем, обсуждаем на словах, то, о чем читаем лекции.Мы еще не раз поговорим об этом, особенно в свя-зи с прекрасным понятием «апофатическое» (то, чтонельзя исчерпывающе выразить словами или опи-сать напрямую, с использованием словарного запа-са); сейчас примем этот любопытный феномен какданность.

В книге «Сквозь призму языка» (Through theLanguage Glass: Why the World Looks Different in OtherLanguages) лингвист Гай Дойчер сообщает, что мно-гие примитивные племена, не страдающие цветовойслепотой, используют в повседневном общении на-звания всего двух или трех цветов. Однако если про-вести простой тест, представители этих племен легкоотличат один цвет от другого. Они способны видетьразличия между оттенками цветов радуги, но не в со-стоянии выразить их на своем языке. Цветовая сле-пота таких племен – культурная, а не биологическая.

Точно так же мы не распознаем антихрупкость ин-теллектом, но «видим» ее естеством. Чтобы уяснить

разницу, представьте себе, что словесное обозначе-ние синего цвета нужно вам для нарратива, то естьописания чего-либо, но не для того, чтобы действо-вать.

Далеко не каждому известно, что многие цвета, ко-торые мы воспринимаем как данность, долгое времяне имели названий – и никак не называются в текстах,фундаментальных для западной культуры. Анализи-руя лексический состав текстов, созданных в древно-сти в Средиземноморье, как на греческом, так и на се-митских языках, можно найти названия немногих цве-тов, и в основном это обозначения тьмы и света. Го-мер и его современники располагали названиями длятрех или четырех основных цветов: черного, белого,а также какого-то непонятного цвета радуги – частосчитается, что это «красный» или «желтый».

Я написал Гаю Дойчеру. Он весьма любезно согла-сился мне помочь и указал на то, что у древних не бы-ло слова для такого простого цвета, как синий. Отсут-ствие слова «синий» в древнегреческом языке объяс-няет, почему Гомер то и дело именовал море «винно-цветным» («ойнопа понтон»), что неизменно ставит втупик читателей (включая и меня).

Любопытно, что первым это заметил британскийпремьер-министр Уильям Гладстон в 1850-х годах (зачто был бездумно и несправедливо обруган журна-

листами). В перерывах между занятиями политикойГладстон, блестящий эрудит, написал впечатляющий1700-страничный трактат о Гомере. В последнем раз-деле этого трактата его создатель пишет о том, чтолексикон Гомера в том, что касается обозначений цве-та, ограничен, и объясняет современную цветочув-ствительность тренировкой глаза на протяжении мно-гих поколений. Но независимо от того, сколько назва-ний цветов известно в данной культуре, люди всегдаспособны различать цвета и оттенки, если только нестрадают цветовой слепотой.

Личность Гладстона впечатляет во многих отноше-ниях. Кроме эрудиции, силы духа, уважения к сла-бым и потрясающей энергичности, четырех весьмапривлекательных качеств (уважение к слабым – вто-рое по привлекательности качество этого автора по-сле интеллектуальной храбрости), Гладстон обладалзамечательной интуицией. Он пришел к выводу, при-знать который в те дни отваживались немногие: «Или-ада» описывает реальные события (Троя еще не бы-ла раскопана). В контексте этой книги куда важнеедругой вывод Гладстона: он настаивал на том, что го-сударственный бюджет должен быть сбалансирован.Со временем оказалось, что дефицит госбюджета –это основной источник хрупкости для социально-эко-номических систем.

Протоантихрупкость

Две концепции-предшественницы антихрупкости

названы по именам людей, которые действовали со-гласно этим концепциям в сугубо специфических слу-чаях. Речь об умеренной антихрупкости в области ме-дицины. С нее-то мы и начнем.

Согласно легенде, когда Митридат IV, царь Понта вМалой Азии, скрывался после убийства отца, он бе-регся от отравления, принимая едва ли не смертель-ные дозы токсических веществ и постепенно эти дозыувеличивая. Позднее он создал на основе собствен-ного опыта сложный религиозный ритуал. Правда, по-том иммунитет к ядам сыграл с ним дурную шутку: по-пытка царя отравиться не увенчалась успехом, так какон «оградил себя от ядов, протягиваемых другими».В итоге Митридат был вынужден просить военачаль-ника из числа союзников заколоть его мечом.

Спустя столетие этот метод, который получил на-звание «антидот Митридата» (antidotum Mithridatium)и был популяризован знаменитым античным врачомЦельсом, должно быть, вошел в моду в Риме – им-ператор Нерон так и не смог отравить свою мать.Нерон был одержим мыслью убить собственную ро-дительницу, Агриппину, которая, что интересно, бы-

ла сестрой Калигулы (и, что еще интереснее, предпо-лагаемой любовницей философа Сенеки, с которыммы еще встретимся на страницах этой книги). Одна-ко мать неплохо знала своего сынка и предвидела егодействия, тем более что Нерон был ее единственнымребенком; разбиралась Агриппина и в ядах, так какотравила по меньшей мере одного из своих мужей(как я и сказал, это интересная история). Подозревая,что Нерон ее «заказал», она митридатизироваласьот ядов, имевшихся у подручных ее сына. Как и самМитридат, Агриппина в конце концов умерла в резуль-тате механического воздействия на организм – ее сын(предположительно) приказал убийцам ее заколоть.Тем самым Агриппина дала нам маленький, но значи-мый урок: быть абсолютно неуязвимым невозможно.И две тысячи лет спустя никто не открыл нам способа«оградиться» от мечей.

Итак, если человек принимает малые дозы некоеговещества, он со временем становится невосприимчи-вым к дополнительным, бо́льшим дозам его же. Этотметод, называемый митридатизацией14, положен в ос-нову вакцинации, в том числе в аллергологии. Хо-тя это еще не антихрупкость, а достаточно скромныйуровень неуязвимости, мы на верном пути. И уже по-

14 В российской практике скорее употребляется термин «иммуниза-ция». – Прим. ред.

нимаем, что, возможно, станем более хрупкими, еслиоградим себя от любых ядов, а дорога к неуязвимостиначинается с малой толики вреда.

Рассмотрим теперь случай, когда ядовитое веще-ство – какая-то его доза – делает вас не просто болеенеуязвимым, а лучше прежнего. Гормезис (слово, при-думанное фармакологами) – это эффект, при котороммалая доза вредного вещества приносит организмупользу, воздействуя на него как лекарство. Капелькачего-то, что обычно нам вредит, оказывается для насполезной и делает организм лучше, вызывая в немгиперреакцию. В свое время этот результат объясни-ли не тем, что нам «полезен вред», а тем, что «вредзависит от дозы» или «эффективность лекарства за-висит от дозы». Особенно заинтересовало ученых тообстоятельство, что реакция организма на различныедозы нелинейна.

О гормезисе знали уже в античности (этот фено-мен наблюдался, но, как и синий цвет, не имел назва-ния). Однако лишь в 1888 году он был впервые описан«научно» (но все еще не получил названия) немец-ким токсикологом Хуго Шульцем, который установил,что малые дозы яда стимулируют рост дрожжей, абольшие – наоборот, подавляют. Ряд исследователейсчитает, что овощи полезны не потому, что в них со-держатся «витамины» (и не потому, что на этот счет

имеются другие рационалистические теории, то естьидеи, которые кажутся осмысленными на бумаге, ноне подвергались серьезной практической проверке),а совсем по иной причине: растения защищаются отвнешнего мира, в частности от хищников, вырабаты-вая ядовитые вещества, которые, если их поглощатьв адекватных количествах, могут стимулировать нашорганизм – или что-то в этом роде. И снова ограни-ченное отравление малыми дозами яда оказываетсянам полезным.

Многие авторы утверждают: ограничение в кало-риях (постоянное или на короткий срок) запускает ворганизме процессы, которые, кроме всего прочего,способствуют увеличению продолжительности жизни,что доказывают опыты на лабораторных животных.Мы, люди, живем слишком долго для того, чтобы уче-ные могли проверить, удлиняет ли подобное ограни-чение нашу жизнь (если эта гипотеза верна, исследу-емые переживут исследователей). Но, судя по всему,ограничение в калориях делает человека здоровее (иможет развить в нас чувство юмора). Так как избытоккалорий чреват противоположным эффектом, смыслэпизодического отказа от калорий можно истолковатьследующим образом: есть много обычной пищи вред-но, и, если избавить нас от влияния такого стрессора,как голод, мы проживем меньше, чем могли бы; гор-

мезис всего лишь приводит в норму нашу естествен-ную потребность в пище и возникновение чувства го-лода. Другими словами, гормезис – это норма, а егоотсутствие нам вредит.

Интерес ученых к гормезису, а также применениеего на практике сошли на нет после 1930-х годов, ко-гда гормезис ошибочно связали с гомеопатией. Та-кое сравнение неверно – при гормезисе действуютсовсем другие механизмы. Гомеопатия основана наиных принципах, в том числе на том, что мельчайшиеи крайне ослабленные возбудители болезни (в стольмалых дозах, что они едва ощутимы, то есть не могутвызвать гормезис) способны излечить нас от самойболезни. На практике эффективность гомеопатии по-чти не подтверждается, и сегодня из-за принятых ееадептами методов тестирования ее относят к альтер-нативной медицине, в то время как эффект гормезисаподтвержден многочисленными экспериментами.

Из сказанного следует важный вывод: избавлениесистемы от стрессоров – необходимых ей стрессоров– не обязательно хорошо; напротив, так системе мож-но причинить большой вред.

Независимость от контекста

зависит от контекста

Того факта, что системы могут нуждаться во встряс-ке и стрессах, так и не смогли осознать те, кто наблю-дает это явление в одной сфере и не наблюдает в дру-гой. Наш ум зависит от контекста, где «контекст»– это область или класс явлений. Есть те, кто вполнеспособен понять идею в одной сфере, скажем в ме-дицинской, но не в состоянии распознать ее в другой,скажем в социально-экономической. Или же воспри-нимает что-то в процессе учебы, но не в жизни, гдевсе устроено куда сложнее. Часто люди не способныраспознать ситуации вне контекста, в котором они обэтих ситуациях узнали.

Яркую иллюстрацию зависимости от контекста янаблюдал на подъездной дорожке к отелю в псевдого-роде Дубай. Парень, по виду – вылитый банкир, отдалчемодан портье в униформе (я моментально распо-знаю банкиров по минимуму признаков, у меня аллер-гия на этих людей, я даже дышать начинаю по-друго-му). Через четверть часа я видел, как этот же господинподнимает тяжести в спортзале, проделывая с гирямито же самое, что он мог бы сделать с чемоданом. За-висимость от контекста вездесуща.

Беда не только в том, что митридатизация и гор-мезис известны в (некоторых) медицинских кругах, ноневостребованы в других сферах, например в соци-ально-экономической. Даже среди медиков есть те,кто смотрит на эти вещи слишком узко. Один и тот жеврач может рекомендовать вам физические упражне-ния, чтобы вы «окрепли», а пять минут спустя выпи-сать антибиотики от пустячной инфекции, чтобы вы«не свалились окончательно».

Еще один пример зависимости от контекста: спро-сите любого гражданина США, должно ли некое по-луправительственное агентство, действующее прак-тически самостоятельно (без вмешательства конгрес-са), контролировать цены на автомобили, утренниегазеты и мальбекское вино – объекты его специализа-ции. Граждане США подскочат от возмущения – ведьречь идет о нарушении всех принципов, на которыхстоит Америка, – и обзовут вас коммунистом и пост-советским шпионом за одно то, что вы им это пред-ложили. Ладно. Спросите их, должно ли то же прави-тельственное агентство контролировать обмен ино-странной валюты, главным образом – курс долларак евро и монгольскому тугрику. Та же реакция: здесьвам не Франция. Тогда очень вежливо укажите на то,что Федеральный резервный банк США осуществля-ет контроль над ценой на некий товар, а именно –

управляет учетной ставкой, то есть процентной став-кой всей американской экономики. Кандидата в пре-зиденты либертарианца Рона Пола обозвали придур-ком за то, что он предложил упразднить Федеральнуюрезервную систему или хотя бы ограничить ее в пра-вах. Но его обозвали бы точно так же, предложи онсоздать агентство по контролю за ценами на другиетовары.

Представьте себе человека, способного к языкам,но не умеющего переводить с одного языка на дру-гой, так что ему приходится заново узнавать, что такое«стул», «любовь» и «яблочный пирог» всякий раз, ко-гда он учит новый язык. Он не может быстро провестипараллель, например, между словами house (англий-ский), casa (испанский) и byt (семитские языки), кото-рые означают одно и то же – «дом». Мы все в каком-тосмысле страдаем тем же недостатком: нам не по си-лам распознать идею, если она представлена в дру-гом контексте. Мы словно бы обречены обманывать-ся, глядя лишь на внешнюю сторону вещей, на тару,на подарочную упаковку. Вот почему мы не видим ан-тихрупкость там, где она очевидна – и даже слишкомочевидна. Мы не привыкли думать об успехе, эконо-мическом росте или инновациях как о явлениях, кото-рые в конечном счете возникают в результате гипер-компенсации стрессоров. Не замечаем мы и повсе-

местных проявлений этой гиперкомпенсации. (Имен-но зависимость от контекста мешает множеству уче-ных осознать, что неопределенность, неполное пони-мание, хаос и переменчивость – члены одного и тогоже сплоченного семейства.)

Непереводимость – это недостаток, свойственныйуму человека; и только тот, кто пытается бороться сэтим недостатком и избавиться от него, обретает муд-рость или рациональность.

Рассмотрим понятие гиперкомпенсации более де-тально.

Глава 2.

Гиперкомпенсация игиперреакция повсюду

Легко ли сочинять на взлетной полосе Хитроу? –

Заставьте папу римского проклясть вашу книгу. – Какпобить экономиста (но не слишком сильно, а так, что-бы попасть за решетку)

Я обнаружил, что и сам страдаю зависимостьюот контекста, когда однажды сидел в кабинете Дэви-да Хэлперна, советника британского правительства,влияющего на политику страны. Мы говорили об ан-тихрупкости, и он сообщил мне о феномене посттрав-матического роста, который противоположен синдро-му посттравматического стресса. Феномен заключа-ется в том, что тот, кто понес урон от неких событий,становится лучше себя прежнего. Я никогда о такомне слышал и, к моему великому стыду, даже не пытал-ся об этом размышлять. Литературы о посттравмати-ческом росте немного, и почти никто, кроме узких спе-циалистов, об этом феномене не знает. В словарь ин-теллектуалов и так называемых ученых вошло жуткоесловосочетание «посттравматический стресс», но не«посттравматический рост». Однако народной культу-

ре это явление знакомо – взять хоть выражение «этозакаляет характер». Эту мудрость преподают нам какантичные авторы, так и наши бабушки.

Интеллектуалы склонны фокусировать вниманиена негативной реакции на случайность (на хрупкости),а не на позитивной (на антихрупкости). Так дело об-стоит не только в психологии, но и вообще повсюду.

Как добиться перемен? Для начала постарайтесьпопасть в беду. Речь о серьезной беде, но, конечно,не фатальной. Я считаю – и это мое убеждение, а непредположение, – что перемены и развитие начина-ются с внутренней необходимости: их порождают дей-ствия, выходящие за рамки реализации конкретнойнеобходимости (непредвиденные побочные явления,которые связаны, скажем, с изобретением – или по-пыткой что-либо изобрести). Конечно, древние выска-зывались на этот счет: как говорили римляне, разви-тие порождается голодом (artificia docuit fames). Этаидея встречается у античных авторов сплошь и ря-дом: у Овидия трудности пробуждают гения (ingeniummala saepe movent), что можно перевести на бруклин-ский английский так: «Если жизнь всучила тебе лимон– сделай из него лимонад».

Перемены и инновации начинаются, когда гиперре-акция на неудачи высвобождает избыточную энергию!

Этот завет древних куда глубже, чем может по-казаться. Он противоречит современным методам иконцепциям инноваций и многоуровневого прогресса.Мы склонны считать, что перемены – это бюрокра-тическое финансирование и планирование, что нуж-но выучить сотрудника в Гарвардской школе бизне-са, где он прослушает курс «Инновации и предприни-мательство» Высокоученого Профессора (который вжизни не внедрил ни одной инновации), или нанятьконсультанта (который тоже не имел дела с иннова-циями на практике). Это заблуждение. Посмотритена несоразмерный вклад необразованных технарей ибизнесменов в различные технологические прорывы,от индустриальной революции до Силиконовой доли-ны, и вы поймете, о чем я.

Увы, несмотря на очевидные доказательства и муд-рость, которую можно бесплатно почерпнуть у древ-них (или у наших бабушек), наши современники пы-таются изобрести что-то в атмосфере комфорта, без-опасности и предсказуемости вместо того, чтобы при-нять истину: «Необходимость – вот истинная матьизобретения».

Подобно великому римскому политику КатонуСтаршему15 (он же Цензор), многие смотрят на ком-

15 Катон был государственным деятелем, три книги назад («Одураченные случайностью»)

изгнавшим из Рима всех философов.

форт – почти на все его формы – как на дорогу к по-терям. Катону не нравилось, когда что-либо получа-лось слишком легко, – он боялся, что человек изне-жится. Размягчение, которого опасался Катон, касает-ся не только личности; его жертвой может пасть всеобщество. Я пишу эти строки в эпоху долгового кри-зиса. Мир никогда еще не был так богат – и никогдаеще его не ослабляли так сильно долги и жизнь на чу-жие деньги. Как учит нас история, чем богаче мы ста-новимся, тем сложнее нам жить по средствам. Изоби-лие мы переносим труднее, чем нужду.

Катон улыбнулся бы, узнай он о недавно открытомэффекте в области авиации: автоматизация самоле-тов лишает пилотов возможности решать сложныезадачи, делая полет слишком комфортным – опаснокомфортным. Из-за недостатка сложных задач внима-ние пилота притупляется, а его реакции теряют остро-ту, отчего и случаются аварии с человеческими жерт-вами. В США часть проблемы – это предписание Фе-дерального авиационного управления (ФАУ), из-за ко-торого вся отрасль вынуждена зависеть от автомати-зированных полетов. К счастью, то же ФАУ в концеконцов осознало проблему, обнаружив не так давно,что пилоты часто «перекладывают на автоматическиесистемы слишком много своих обязанностей».

Как выиграть лошадиный забег

Говорят, что лучшие лошади приходят вторыми, ко-

гда соревнуются с менее резвыми лошадьми, и вы-игрывают, если их соперники сильны. Недокомпенса-ция из-за отсутствия стрессора, обратный гормезис,нехватка сложных задач делают слабыми лучших излучших. Как в стихотворении Бодлера «Альбатрос»:«Но исполинские тебе мешают крылья / Внизу хо-дить…»16 – многие лучше справляются с более слож-ным курсом математики, чем с более простым.

Механизм гиперкомпенсации действует в самыхнеожиданных случаях. Ощущая усталость после меж-континентального перелета, идите в спортзал вместотого, чтобы отдыхать. Еще одна хорошо известнаяхитрость: если вы хотите, чтобы подчиненные сдела-ли что-то срочно, поручите это самому загруженно-му (или второму по загруженности) работнику в кон-торе. Большинство людей умудряются растрачиватьчасы досуга впустую – незанятость превращает насв недееспособных, ленивых и немотивированных су-ществ, и наоборот, чем больше мы загружены, тем ак-тивнее мы выполняем другие задачи. Опять же, этогиперкомпенсация.

16 Перевод П. Ф. Якубовича.

Для себя я открыл принцип гиперкомпенсации, ко-гда читал лекции. Организаторы конференций твер-дили, что нужно быть предельно точным, произноситьслова неестественно отчетливо, как диктор на теле-видении, а если придется – танцевать на сцене, чтобыпривлечь внимание аудитории. Кое-кто пытается по-сылать писателей в «школы ораторского мастерства»– когда мне предложили такое в первый раз, я развер-нулся и ушел, сразу же решив сменить издателя. Япредпочитаю шептать, а не кричать. Лучше говоритьеле слышно и не очень отчетливо. Когда я был броке-ром на бирже (одним из тех безумцев, которые орутв битком набитом помещении, пока длятся торги), топонял, что производимый человеком шум – это вели-чина, обратная его месту в биржевой иерархии: са-мые влиятельные игроки, как и мафиозные доны, го-ворят тише всех. Нужен достаточный самоконтроль,чтобы заставить аудиторию ловить каждое твое сло-во, а мозг слушающих – работать с ускорением. Па-радокс внимания изучался, хоть и очень мало: изве-стен эмпирически доказанный эффект «потери бег-лости речи». Когда умственное усилие переключаетнаш мозг на верхнюю передачу, тот запускает болеемощные и аналитические механизмы обработки дан-ных17. Гуру менеджмента Питер Друкер и психоанали-

17 Это скромное усилие, судя по всему, задействует переключатель

тик Жак Лакан – люди, которые в свое время завора-живали толпы, – говорили с аудиторией совсем не так,как стильный и вышколенный оратор или четко арти-кулирующий согласные звуки ведущий телепрограм-мы.

Такой же или похожий механизм гиперкомпенсацииусиливает концентрацию, когда мы сталкиваемся смалой толикой случайных фоновых помех: необходи-мость пробиваться сквозь них помогает нам фокуси-роваться. Мы отлично справляемся с фильтрациейпомех во время застолья и различением сигнала нафоне шумных разговоров. Значит, мы не просто со-зданы для гиперкомпенсации – шум нам иногда необ-ходим. Как и многим писателям, мне нравится сочи-нять в кафе и работать, что называется, на сопротив-лении. Мы быстрее засыпаем, когда слышим шурша-ние листьев или шум океана: созданы даже электро-приборы, которые производят «белый шум»18, помо-гающий победить бессонницу. Подобное отвлечениевнимания, как и реакция на гормезис, всегда дает по-ложительный эффект до какого-то предела. Я пока не

между двумя различными системами высшей нервной деятельности,интуитивной и аналитической; психологи называют их первой и второйсигнальными системами.

18 В белом шуме нет ничего специфически «белого»; это просто слу-чайный шум, возникающий в соответствии с нормальным распределе-нием.

пробовал сочинять эссе на взлетной полосе Хитроу,но, думаю, это будет трудновато.

Антихрупкие реакции как избыточность

Когда во время того визита в Лондон я услышалслово «посттравматический», у меня внутри словночто-то щелкнуло. Я осознал вдруг, что антихрупкиегормезисные реакции – это всего лишь форма избы-точности, и все идеи Матери-Природы соединились вмоей голове. Все сводится к избыточности. Природаобожает перестраховываться.

Многоуровневая избыточность – главное свойствоестественных систем, управляющее риском. У каж-дого из нас есть две почки (даже у бухгалтеров,представьте себе), другие «запасные части», а такжедополнительная мощность (например, дыхательной,нервной и кровеносной систем). Однако человеческаядеятельность часто являет собой пример обратнойизбыточности. В ходе истории люди то и дело погря-зали в долгах, не имеющих с избыточностью ниче-го общего (50 тысяч на счете или, еще лучше, подматрасом – это избыточность; кредит на ту же сумму,то есть долг, – это избыточность наоборот). Избыточ-ность неоднозначна: в условиях, когда не происходитничего необычного, она кажется пустой тратой ресур-

сов. Но, как правило, необычное все-таки случается.Далее, избыточность – не обязательно признак сла-

бости; она может быть исключительно агрессивной.Так, если у вас на складе имеется дополнительныйзапас удобрений, просто на всякий случай, и из-занеурядиц в Китае удобрения вдруг становятся дефи-цитными, вы можете очень выгодно продать излиш-ки. Тот, кто обладает большими запасами нефти, мо-жет получить огромную прибыль, когда цены на нефтьподскакивают.

Как ни странно, абсолютно та же самая логика при-менима и к гиперкомпенсации: это всего-навсего фор-ма избыточности. Еще одна голова Гидры ничем неотличается от второй – якобы избыточной – почкиу человека: она тоже дает дополнительную возмож-ность противостоять стрессорам. Если вы проглоти-ли, скажем, 15 миллиграммов ядовитого вещества,ваше тело может стать сильнее и выдержать воздей-ствие 20 миллиграммов или даже больше, при этомвозникает и другой побочный эффект: вы становитесьсильнее в целом. Дополнительные пять миллиграм-мов яда, против которых вы сможете устоять, не от-личаются от дополнительных запасов товаров первойнеобходимости, денег на банковском счете или про-дуктов, припасенных в подвале. Возвращаясь к источ-никам перемены: на дополнительную дозу мотивации

и силы духа, порождаемую нашими неудачами, тожеможно смотреть как на дополнительную возможность,ничем не отличающуюся от продовольственных при-пасов.

Система со свойством гиперкомпенсации всегдаработает на пределе: она создает новые мощности икопит силы в ожидании худшего исхода, реагируя насообщение о возможной опасности. Конечно, допол-нительные мощности можно тратить гибко, с другимицелями. Мы видели, что избыточность дает нам широ-кие возможности – излишек можно обратить в выгодудаже при отсутствии опасности. Когда вы встретитемагистра предпринимательства или профессора биз-нес-школы, сообщите им, что избыточность нужна некак защитное средство; это больше инвестиция, чемстраховка. А еще скажите им: то, что они называют«неэффективным», часто весьма эффективно.

Наши тела весьма точно предугадывают вероят-ный ход событий и оценивают риск куда эффектив-нее, чем оценивает его интеллект. Один пример: про-фессиональные риск-менеджеры ищут архивную ин-формацию о наихудшем сценарии, чтобы использо-вать ее для оценки будущего риска – этот метод но-сит название «стресс-тестирование». Менеджеры бе-рут самый глубокий экономический спад в истории,самую ужасную войну, самое большое смещение про-

центных ставок или самый высокий показатель безра-ботицы и смотрят, какой будет худшая отдача при реа-лизации этого варианта. Риск-менеджеры не замеча-ют очевидного противоречия: рассматриваемое иминаихудшее событие в момент, когда оно произошло,было хуже, чем все известные к тому моменту «наи-худшие сценарии». Но на эту нелогичность никто необращает внимания.

Я назвал данный психический дефект проблемойЛукреция – по имени римского поэта и философа, ко-торый писал: «Дурак верит, что самая высокая гора вмире равна по высоте той горе, которую он видел».Самое большое явление любого рода, которое мы на-блюдали своими глазами или о котором слышали, ка-жется нам наиболее грандиозным явлением из суще-ствующих. Мы практикуем такой подход тысячелети-ями. При фараонах в Египте – первом сугубо иерар-хическом национальном государстве, управлявшем-ся бюрократами, – писцы отмечали высшую точку при-лива Нила и считали, что в худшем случае вода под-нимется до этой точки.

То же самое наблюдалось с реактором АЭС «Фуку-сима-1», на которой в 2011 году в результате ударацунами произошла радиационная катастрофа. Ядер-ный реактор создавался с тем расчетом, чтобы он вы-держал самое мощное землетрясение в истории; его

строители не предполагали, что бывают катаклизмыи пострашнее, – и когда случилось самое мощное (натот момент) землетрясение в истории, они не пони-мали, что это неожиданность, не имевшая прецеден-та. Аналогично бывший глава Федеральной резерв-ной системы США доктор-хрупкодел Алан Гринспен,защищаясь перед конгрессом, прибегнул к классиче-скому оправданию: «Такого никогда не было». При-рода, в отличие от хрупкодела Гринспена, готовитсяименно к тому, чего никогда не было, предполагая,что все может быть еще хуже19.

Люди сражаются с предыдущим самым опаснымврагом, природа – со следующим. Ваше тело видиткуда больше вариантов будущего, чем вы. Посмотри-те, как тренируются тяжелоатлеты: их тела все времянапряжены, реагируя на раздражители и сверхподго-товку (до определенного биологического предела, са-мо собой). Так тело становится сильнее.

Когда разразился банковский кризис, я стал полу-чать письма с угрозами самого разного характера, такчто The Wall Street Journal предложил мне «обзаве-стись телохранителями». Я пытался внушить себе,

19 Очевидное не проверялось эмпирически: можно ли предсказать по-следовательность экстремальных событий, исходя из прошлого? Увы,достаточно простого теста, чтобы вынести вердикт: извините, нет.

что тревожиться не о чем: сохраняй спокойствие, те-бе угрожают возмущенные банкиры; если бы кто-тозахотел тебя побить, он тебя побил бы, а потом обэтом написали бы в газетах, не наоборот. Однако моесознание игнорировало любые доводы, и, находясь вНью-Йорке или Лондоне, я не мог расслабиться, да-же попив ромашкового чая. В местах скопления лю-дей у меня начиналась паранойя: я вглядывался в ли-ца, чтобы удостовериться, что никто меня не пресле-дует. Я всерьез задумался о телохранителях – и по-нял, что мне больше по душе (в том числе из финан-совых соображений) идея стать телохранителем са-мому себе, точнее, принять облик телохранителя. Такя нашел Ленни по кличке Кекс, тренера, который ве-сит около 130 килограммов и подрабатывает специа-листом по охране. Прозвищем и весом он обязан сво-ей любви к мучному. Физически Ленни Кекс был са-мым внушительным человеком в радиусе сто кило-метров – и ему было 60 лет. Вместо того чтобы брать унего уроки, я стал смотреть, как он тренируется. Лен-ни – убежденный приверженец поднятия «максималь-ного веса»; он обнаружил, что этот метод наиболееэффективен и отнимает меньше всего времени. Вовремя коротких тренировок Ленни концентрировалсяисключительно на том, чтобы улучшить свой преды-дущий рекорд, поднять вес больше того, который он

поднимал ранее; тот вес был чем-то вроде высшейточки прилива. Тренировка сводилась к тому, чтобыпопытаться поднять новый вес один или два раза –вместо того, чтобы тратить время на унылые и съе-дающие время серии упражнений. В итоге я занял-ся натуралистичной формой поднятия тяжестей, эф-фективность которой подкреплена экспериментами илитературой. Работай на пределе, а в остальное вре-мя отдыхай и пожирай огромные бифштексы! Я ста-раюсь повышать планку уже четыре года; это удиви-тельно – ощущать, как что-то в моем организме пред-чувствует более тяжелый вес по сравнению с рекорд-ным до тех пор, пока тело не достигает «потолка».Когда я выполняю «мертвую тягу» (то есть поднимаювес до уровня бедер) со штангой весом примерно 150килограммов, а потом отдыхаю, я знаю, что создал ворганизме некоторый запас дополнительной силы –мое тело предсказывает, что в следующий раз мнеможет понадобиться груз килограмма на два больше.Моя паранойя испарилась, я снова стал относитьсяк толпам совершенно спокойно, неожиданно обнару-жились и другие мелкие преимущества такого подхо-да. Когда в аэропорту Кеннеди водители лимузиновосаждают меня предложениями подвезти, я спокойноговорю им: «От*****есь», – и они сразу отходят в сто-рону. Есть у этого метода и серьезные недостатки: от-

дельные читатели, которых я встречаю на конферен-циях, пугаются интеллектуала с внешностью телохра-нителя. Интеллектуалы обычно лощеные или вялые,они никогда не бывают в хорошей физической форме(и носят твидовые пиджаки), и им не положено выгля-деть мясниками.

Пусть дарвинисты поломают голову над доводомриск-аналитика, моего любимого оппонента-интел-лектуала (и близкого друга) Аарона Брауна: говорят,что выживает самый приспособленный, но само поня-тие «приспособленность» может быть весьма неточ-ным и даже двусмысленным, поэтому определениеантихрупкости как качества, которое дает нечто боль-шее, чем простую «приспособленность», может рас-ставить точки над «i». Что означает «быть приспособ-ленным»: соответствовать специфической среде, за-данной прошедшими событиями, – или же той среде,в которой (по сравнению с данной) действуют болеемощные стрессоры? Многие считают, что речь идет опервом типе приспособленности, и не учитывают ан-тихрупкость. Но если перевести стандартную модельотбора на язык математики, выяснится, что имеет ме-сто не «приспособленность», а гиперкомпенсация20.

20 Задайте простое правило селекции: представители данного видавыживают, только если длина шеи у них составляет 40 сантиметров. Че-рез несколько поколений шеи членов популяции в среднем будут длин-

Даже психологи, которые изучали антихрупкую ре-акцию на посттравматический рост и располагаютполной информацией о нем, не могут до конца уяс-нить себе эту концепцию – они ошибочно говорят о«способности к восстановлению».

Об антихрупкости бунтов, любви

и других явлений, которым стресснеожиданно идет на пользу

Преодолев зависимость от контекста, мы увидим,

что феномен гиперкомпенсации проявляется повсе-местно.

Тот, кто знает, что такое устойчивость бактерий вконтексте биологии, не может понять смысл сужденияСенеки из трактата «О милосердии» об обратном эф-фекте наказаний. Сенека писал: «Частые наказания,усмиряя гнев немногих, пробуждают гнев во всех…точно так же, как деревья, если их подрезать, вновьвыпускают бесчисленные ветви». Точно так же ре-волюции, подстегиваемые репрессиями, отращиваютголовы все быстрее по мере того, как власти букваль-но обрубают их, убивая протестующих. Суть этого эф-

нее 40 сантиметров. (Если точнее, стохастический процесс при условиипоглощающего барьера даст эмпирическое среднее выше этого барье-ра.)

фекта точно схвачена в ирландской революционнойпесне:

Чем выше вы строите баррикады, темсильнее становимся мы.

В какой-то момент толпа видоизменяется, ееослепляют злость и жажда насилия, ее распаляет ге-роизм тех немногих, кто принес себя в жертву радиидеи (пусть они сами до конца не считали это жерт-вой). Многие в толпе желают прославить свое имя,став мучениками. Вот почему политические волненияи бунты могут быть весьма антихрупки, а попытки по-давить их с использованием грубой силы не имеютсмысла; скорее уж тут нужно манипулировать толпой– или сдаться, или же поступить более хитроумно, какГеракл поступил с Гидрой.

Итак, антихрупкость мобилизует нас, реагируя настрессоры и травмы и порождая гиперреакцию и ги-перкомпенсацию. Отсюда следует, что самое анти-хрупкое явление за пределами экономики – это стой-кие чувства вроде сильной любви (или лютой нена-висти), которые порождают гиперреакцию и гиперком-пенсацию в ответ на такие стрессоры, как расстоя-ние, семейная несовместимость и любая сознатель-ная попытка эти чувства задушить. В художествен-ной литературе полным-полно героев, угодивших вловушку антихрупкой страсти вроде бы против соб-

ственной воли. В длинном романе Пруста «В поис-ках утраченного времени» торговец произведениямиискусства Сван, вхожий в высший свет еврей, влюб-ляется в Одетту, даму полусвета, своего рода курти-занку, проститутку наполовину или, может быть, начетверть; она же не ставит Свана ни в грош. Ее от-страненность подогревает страсть героя, вынуждаяего поступать низко лишь ради того, чтобы провестис Одеттой хоть немного времени. Он словно бы при-лепляется к ней и, прячась под лестницей, бесстыд-но наблюдает за тем, как она встречается с другимимужчинами; в ответ Одетта, конечно, становится длянего абсолютно недосягаемой. Считается, что Прустописал в завуалированном виде собственную влюб-ленность в своего шофера (мужчину). Другой пример:полуавтобиографический роман Дино Буццати «Лю-бовь», история миланца средних лет, который – слу-чайно, разумеется, – влюбляется в танцовщицу из «ЛаСкала», подрабатывающую проституцией. Она помы-кает героем, использует его, обманывает, вымогает унего деньги; но чем больше она крутит им, тем силь-нее он жаждет унижений, чтобы насладиться паройминут в ее обществе и утолить тем самым жажду ан-тихрупкости. Здесь, однако, все заканчивается болееили менее хорошо: сам Дино Буццати в итоге женил-ся в 60 лет на 25-летней Альмерине, бывшей танцов-

щице, очень похожей на героиню его романа; вскорепосле этого писатель умер, и она стала безупречнойраспорядительницей его литературного наследия.

Даже когда сочинители вроде Лукреция (чуть рань-ше мы цитировали его афоризм о горах) разража-ются тирадами против зависимости, закрепощения ибезумной любви, рассматривая все это как болезнь,от которой можно оградиться, они в конечном итогеврут самим себе. Может, это легенда, но говорят, чтосам Лукреций, осуждая страсть, пал жертвой некон-тролируемого – и антихрупкого – любовного влече-ния.

Как и муки любви, некоторые мысли настолько ан-тихрупки, что вы, стараясь от них избавиться, дела-ете их сильнее, и они в результате превращаются внаваждение. Психологи выяснили, что чем энергич-нее мы пытаемся контролировать мыслительный про-цесс, тем больше думаем о том, о чем не хотим ду-мать, а значит, тем большую власть имеют над намине отпускающие нас идеи.

Запретите мою книгу, пожалуйста:

антихрупкость информации

Информация антихрупка; попытка скрыть инфор-мацию делает ее более значимой, чем попытка доне-

сти ее до широких масс. Посмотрите, как люди теряютрепутацию именно из-за того, что усиленно пытаютсяее сохранить.

Хитроумные венецианцы знали, как распростра-нять информацию под видом секрета. Попробуйтепровести эксперимент по распространению слуха: до-верьте кому-нибудь некие сведения и дайте понять,что это тайна, попросив «никому ничего не говорить»;чем больше вы будете настаивать на секретности ин-формации, тем шире она распространится.

Все мы рано узнаём, что книги и идеи антихрупки,так что борьба с ними идет им на пользу; как говорилримский император Марк Аврелий (стоик и практик),«пламя пожирает препятствия». Запрещенные книгипривлекают внимание, они антихрупки в отношениицензуры. Первой книгой писателя Грэма Грина, кото-рую я прочел в детстве, был роман «Сила и слава»,и выбрал я его именно потому, что он попал в Индексзапрещенных книг Ватикана. Точно так же в отроче-стве я жадно поглощал романы американского экспа-та Генри Миллера – его главный роман разошелся ти-ражом миллион экземпляров за один год, несмотря нато что его запретили 23 штата. Та же история случи-лась с «Мадам Бовари» и «Любовником леди Чаттер-лей».

Для книги критика – это признак того, что ее и в

самом деле читают, а значит, это не скучная книга;скучное изложение – главный враг писателя. Возьми-те феномен Айн Рэнд: ее книги «Атлант расправилплечи» и «Источник» за полвека прочли миллионы,несмотря на отвратительные злобные рецензии и по-пытки очернить писательницу, а скорее даже благо-даря им. Информация первого порядка – это напря-жение, возникающее вокруг текста: решающее значе-ние имеет та прыть, с которой критик старается отвра-тить других от чтения книги, понося, как это чаще все-го бывает, действительно значимого человека, а чтопри этом говорится – не так уж важно. Если вы хоти-те, чтобы кто-то прочел книгу, с возмущением скажителюдям, что ее «перехвалили» (для обратного эффек-та используйте слово «недооценили»).

Бальзак пишет о том, как актрисы платили журна-листам (часто натурой), чтобы те отзывались о них хо-рошо, – но самые хитрые заказывали плохие отзывы,понимая, что они всегда интереснее.

Только что я купил труд Тома Холланда о возвыше-нии ислама – и сделал это лишь по той причине, чтона эту книгу напал Глен Бауэрсок, которого называ-ют лучшим экспертом по римскому Леванту из числаныне живущих историков. Раньше я считал Тома Хол-ланда всего лишь популяризатором и не воспринималего всерьез как ученого. Я даже не стал читать отзыв

Бауэрсока. Здесь действует простое правило (эври-стика): оценить качество исследования можно по ран-гу самого свирепого его хулителя, а также по рангу са-мого мягкого хулителя, которому автор отвечает в пе-чати, – меньшая величина из этих двух и будет иско-мой.

Критика сама по себе может быть антихрупка поотношению к давлению; это происходит, когда крити-кан желает, чтобы на него напали в ответ и тем са-мым признали его суждения объективными. Жан Фре-рон, которого считают очень завистливым мыслите-лем, был, подобно всем таким мыслителям, посред-ственностью, но умудрился войти в историю как ин-теллектуал лишь благодаря тому, что раздражал бли-стательного Вольтера, причем настолько, что тот пи-сал о нем сатирические поэмы. Вольтер, который от-личался повышенной язвительностью и умел извле-кать выгоду из чужого гнева, забывал о том, как нуж-но себя вести, когда сам оказывался в роли жертвы.Возможно, обаяние Вольтера заключалось именно вбеззащитности перед оппонентами. Когда кто-то на-падает на наши идеи и на нас лично, действуют однии те же антихрупкие правила: мы боимся негативнойизвестности и питаем к ней отвращение, но при этомклеветнические кампании, если мы способны их пе-режить, могут принести нам ощутимую пользу – если

ваш критик должным образом мотивирован и адекват-но раздражен, примерно как женщина, злословящаяо другой женщине в присутствии мужчины (или пред-ставьте на месте женщины мужчину и так далее). На-лицо предвзятый подход: почему критик атакует имен-но вас, а не кого-то еще из миллионов людей, кото-рые заслуживают нападок, но их не удостаиваются?Напряжение атаки и злословия из-за антихрупкостивыделяют вас из всех остальных.

Мой прапрадед Николас Госн был хитрым полити-ком, которому удавалось оставаться у кормила вла-сти и занимать государственные посты, несмотря намногочисленных врагов (первым из которых был мойпрапрапрадед по линии Талебов). Мой дедушка, стар-ший сын Николаса Госна, стал чиновником в надеждеоднажды сделаться политиком. Прапрадед призвалего к своему смертному одру и сказал: «Сын мой, яв тебе весьма разочарован. О тебе не говорят ничегоплохого. Ты не способен вызвать зависть».

Найдите другую работу

Из истории с Вольтером можно заключить, что мыне в состоянии заткнуть критиков; если они вам вре-дят, перестаньте быть тем, кто вы есть. Легче поме-нять работу, чем держать под контролем свою репу-

тацию и чужое восприятие ваших действий.Есть занятия и профессии, которые хрупки в отно-

шении порчи репутации, между тем в эпоху Интерне-та следить за ее чистотой не может никто. На такиезанятия тратить жизнь не стоит. Вы не сможете «кон-тролировать» репутацию; вам не удастся взять подконтроль информационный поток. Взамен сосредо-точьтесь на том, чтобы по-другому реагировать, ска-жем, освойте профессию, при которой репутация мо-жет быть сколь угодно плохой. А лучше займитесьчем-то таким, чтобы можно было получать пользу отантихрупкости информации. В этом смысле писателиантихрупки, однако, как мы увидим позже, по большейчасти профессии нового времени не таковы.

В Милане я попытался объяснить концепцию ан-тихрупкости Луке Фроментону, моему итальянскомуиздателю (мне сильно помогли язык тела и жестику-ляция). Я поехал в Милан отчасти ради мускатныхдесертных вин, отчасти – ради конференции, на ко-торой выступал также знаменитый экономист-хруп-кодел. Неожиданно вспомнив о своем писательскомпризвании, я предложил Луке мысленный экспери-мент: если я публично побью экономиста, что я в ито-ге получу (кроме громкого диспута, который будет ин-тересен тем, как схлестнулись точки зрения хрупкоде-ла и антихрупкодела)? Потому что, понимаете, у это-

го экономиста была физиономия типа «морда проситкирпича» – так же, как пирожное канноли просит, что-бы его съели. Лука подумал немного… ну, не то чтобыему так уж хотелось, чтобы я кого-то бил, но прода-жам книги это не повредило бы. Все, что я как автормог сделать, чтобы попасть на первую полосу Corrieredella Sera, пошло бы книге на пользу. Скандал почтиникогда не вредит художнику или писателю 21.

Предположим теперь, что я – менеджер среднегозвена корпорации, акции которой котируются на Лон-донской фондовой бирже. Такие руководители нико-гда не используют шанс задать кому-нибудь трепкуи носят костюм и галстук (даже на пляже). Что слу-чилось бы, напади я на хрупкодела? Меня бы уволи-ли и арестовали, и я никогда не отмылся бы. Я сталбы жертвой информационной антихрупкости навеки.Между тем люди, получающие минимальную зарпла-ту или чуть больше, скажем, рабочий на стройке иливодитель такси, не слишком-то трясутся над репу-тацией и вольны иметь собственное мнение. Они вэтом отношении неуязвимы – в отличие от творческо-го человека, который антихрупок. А банковский клерксреднего звена с ипотекой на шее – хрупок донель-

21 Среди французов есть множество авторов, которые частично обя-заны славой уголовным преступлениям, – поэт Ронсар, писатель ЖанЖене и другие.

зя. На деле клерк является узником системы ценно-стей, которая побуждает его сделаться лицемеромлишь потому, что у него есть зависимость от ежегод-ного отпуска на Барбадосе. То же касается вашинг-тонских чиновников. Чтобы выявить независимостьили неуязвимость чьей-либо репутации, смелее при-меняйте эвристику (которая, повторю определение,сводится к простым практическим правилам). Из этогоправила есть исключения, но если человек одевает-ся, нарушая правила хорошего тона, он в отношениирепутации либо неуязвим, либо антихрупок; тот, ктовсегда гладко выбрит и носит костюмы и галстуки да-же на пляже, наоборот, хрупок и не может допустить,чтобы о нем говорили что угодно.

Большие корпорации и правительства, кажется, непонимают, что информация оберегает себя и способ-на контролировать тех, кто пытается контролироватьее. Когда вы слышите о том, что корпорация или по-грязшее в долгах правительство пытаются «укрепитьдоверие» к ним, вы понимаете, что эта структура хруп-ка, а значит, обречена. Информация беспощадна: од-ной пресс-конференции, призванной «успокоить» ин-весторов, достаточно, чтобы те разбежались в разныестороны, вызвав цепную реакцию, которая приведеткомпанию к банкротству. Вот почему я с таким упор-ством осуждаю любой дефицит госбюджета и явля-

юсь ярым сторонником фискального консерватизма.Когда вы никому ничего не должны, ваша репутацияв кругах экономистов вас не заботит, – и только в томслучае, когда вас не заботит ваша репутация, она увас всегда хорошая. Аналогично дело обстоит с со-блазнением: люди готовы дать больше тем, кто нуж-дается в них меньше всего.

Мы не в состоянии осознать антихрупкость инфор-мации во множестве контекстов. Если я, как в древ-ние времена, побеждаю врага физически, я его трав-мирую, ослабляю, может быть, уничтожаю навсегда –и при этом обретаю некие навыки. Если я заказываюврага гангстерам, он исчезает. Если же я веду инфор-мационный обстрел через сайты и журналы, скореевсего, я помогаю ему и врежу себе.

Мораль этой главы такова: парадокс, но наиболь-шую выгоду мы получаем не от тех, кто пытается нампомочь (например, «советом»), а от тех, кто активнопытается нам навредить – и в конце концов терпитнеудачу.

Далее мы рассмотрим главное различие между яв-лениями, которые любят стресс, и явлениями, кото-рые его не выносят.

Глава 3.

Кошка и стиральная машина

Стресс – это знание (а знание – это стресс). – Ор-ганическое и механическое. – В данный момент пере-водчик не нужен. – Как пробудить в нас животное по-сле двух столетий нового времени

Это заявление прозвучит смело, однако я считаю,что все то, в чем есть жизнь, в какой-то мере антихруп-ко (но не наоборот). Судя по всему, антихрупкость –это тайна живого.

Обычно все природное – биологическое – одновре-менно и антихрупко, и хрупко, в зависимости от ис-точника (и диапазона) изменений. Человеческое те-ло может извлекать выгоду из стрессоров (становить-ся сильнее), но лишь до какого-то предела. Так, вашикости станут крепче, если подвергать их эпизодиче-ским нагрузкам; эта закономерность названа закономВольфа по имени немецкого хирурга, который сфор-мулировал ее в научной статье в 1892 году. Тарелка,машина и вообще любые неодушевленные объектытаким свойством не обладают – они могут быть неуяз-вимыми, но не являются по природе антихрупкими.

Если неодушевленную – иначе говоря, неживую –материю подвергнуть давлению, она либо испытает

усталость материала, либо сломается. О редком ис-ключении из этого правила я узнал из отчета о про-веденном в 2011 году эксперименте Брента Кэри, ас-пиранта, который показал, что композитный материалуглеродных нанотрубок, в отличие от других синтети-ческих материалов, в определенных условиях стано-вится под давлением еще крепче – в нем происходит«нечто вроде локального самоупрочения, имеющегоместо в биологических структурах». Это явление на-рушает границу между живыми и неживыми объекта-ми и может привести к появлению адаптирующихсятканей, выдерживающих большую нагрузку.

По данному признаку мы можем отличить живое отнеживого. То, что искусственные ткани должны бытьантихрупкими, если мы хотим использовать их для за-мены биологических, само по себе говорит о ключе-вой разнице между синтетическим и биологическим.Ваши дом, кухонный комбайн, рабочий стол в конеч-ном счете изнашиваются и не могут восстановитьсясами по себе. Старые вещи иногда выглядят лучшеновых (если они изготовлены частником), ношеныеджинсы кажутся более модными, но в конце концоввремя берет свое – и самый прочный материал выгля-дит хуже римских развалин. Ваши старые джинсы мо-гут казаться лучше и элегантнее новых, но материя,из которой они сделаны, не станет крепче и не сможет

сама себя штопать. А теперь подумайте о материи,которая становится сильнее, сама себя исцеляет и современем улучшается22.

Мне скажут, что люди, конечно, самовосстанавли-ваются, но в конце концов изнашиваются (в лучшемслучае оставляя после себя гены, книги или какую-тоиную информацию, но это отдельная тема). На чтоя скажу, что феномен старения понимается неверно:его восприятие искажено предрассудками и логиче-скими ошибками. Мы наблюдаем за стариками, ви-дим, как они старятся и перестают здраво мыслить,как им начинает нравиться музыка Фрэнка Синатры,как они демонстрируют иные признаки вырождения.Но неспособность к самовосстановлению обусловле-на в основном слабой приспособляемостью – либострессоров слишком мало, либо человеку не хватаетвремени, чтобы восстановиться, – а плохая приспо-собляемость для меня есть признак несоответствиямировоззрения и структуры случайности окружающейсреды (в более специальных терминах я называю это«статистическими свойствами или свойствами рас-пределения»). Наблюдаемое нами «старение» естьсочетание плохой приспособляемости и физиологи-

22 Если взглянуть под другим углом: машинам вредят стрессорынизкого уровня (материальный износ), организмам вредит отсутствиестрессоров низкого уровня (гормезис).

ческого одряхления, и на деле один фактор можноотделить от другого: если физиологическое одряхле-ние неизбежно и необходимо (как мы увидим в сле-дующей главе, оно следует логике жизни), приспособ-ляемость – дело наживное. Во многом старение обу-словлено непониманием эффекта комфорта – неду-га нашей цивилизации, которая стремится удлинитьжизнь, в результате чего мы болеем все чаще. В есте-ственных условиях люди умирают, не старея, – илипосле короткого периода старения. Ряд показателей,скажем кровяное давление, у современного человекасо временем ухудшается, а у охотников и собирате-лей не меняется на протяжении всей жизни.

А причина такого искусственного старения – это по-давление внутренней антихрупкости.

Сложность

Дихотомия органического и механического помога-

ет интуитивно понять, чем именно отличаются два ви-да феноменов, но мы пойдем другим путем. Многиеявления – общество, экономика, рынки, культура –хоть и созданы человеком, но развиваются сами посебе, достигая в итоге стадии самоорганизации. Онине являются биологическими в строгом смысле сло-ва, но похожи на биологические объекты в том от-

ношении, что растут и воспроизводятся – вспомнимо слухах, идеях, технологии и бизнесе. Эти системыбольше похожи на кошку, чем на стиральную маши-ну, однако люди склонны думать о них как о стираль-ных машинах. А значит, мы можем расширить опреде-ление разницы между биологическим и небиологиче-ским. Правильнее будет говорить о различии междунесложными и сложными системами.

Искусственные, созданные человеком механиче-ские и иные приспособления с простым срабатыва-нием бывают устроены замысловато, но не являют-ся сложными, потому что в них нет взаимозависимо-сти. Скажем, вы жмете на переключатель и получае-те определенный ответ на это действие. Без вариан-тов – даже в России. В сложных системах очень важ-на взаимозависимость. Тут следует мыслить в тер-минах экологии: если уничтожить конкретный вид жи-вотных, пищевая цепочка нарушится – соответству-ющие этому виду хищники станут голодать, но соот-ветствующие ему жертвы будут неконтролируемо раз-множаться, и побочные эффекты и осложнения пой-дут косяком. Хананеи, финикийцы, римляне и наро-ды, жившие на Ливанском хребте, истребили львов,после чего неимоверно размножились козы, которыегрызут корни, отчего в горных районах становится всеменьше деревьев; вряд ли охотники на львов могли

предвидеть такой исход. Точно так же если вы закро-ете банк в Нью-Йорке, последствия проявятся повсю-ду, от Исландии до Монголии.

В сложном мире понятие «причина» подозрительносамо по себе; либо ее почти невозможно установить,либо она не видна – и это лишний повод не читать га-зеты, которые все время информируют нас о причи-нах событий.

Стрессоры – это информация

Предсказать реакцию сложной системы со взаимо-

действующими частями трудно, потому что она пере-дает информацию компонентам через стрессоры илипосредством стрессоров: ваше тело получает инфор-мацию об окружающей среде не через логику, разуми способность рассуждать, оценивать и вычислять,а через стресс посредством гормонов и других ве-ществ, которые пока не открыты. Как мы видели, ко-сти становятся крепче от воздействия на них земно-го тяготения, скажем, если вы (недолго) поработае-те в фирме, занимающейся доставкой роялей. И на-оборот, кости станут более хрупкими, если в следую-щий рождественский отпуск вы поедете на космиче-скую станцию с нулевой гравитацией или (что пони-мают немногие) если вы много ездите на велосипе-

де. Ваши ладони огрубеют, если вы проведете летона кооперативной ферме а-ля советский колхоз. Ва-ша кожа бледнеет зимой и загорает летом (особеннопри том условии, что у вас средиземноморские корни;это явление менее заметно, если вы ирландец, илиафриканец, или происходите из других мест с болееустойчивым климатом).

Далее, ошибки и их последствия – это информа-ция; для детей боль – это единственная информацияоб управлении риском, так как рассуждать логическиони еще не умеют. Сложные системы строятся на ин-формации, и ее передатчиков вокруг нас куда боль-ше, чем мы замечаем. Это явление мы назовем кау-зальной непрозрачностью: разобраться с причинамии следствиями нам сложно, отчего традиционные ме-тоды анализа, не говоря о стандартной логике, непри-годны. Как я уже говорил, предсказать конкретные со-бытия почти невозможно – и причина кроется именнов каузальной непрозрачности. Из-за этого, а также попричине нелинейности оценка сложных систем требу-ет большей прозрачности, между тем мы сталкиваем-ся, наоборот, с повышенной непрозрачностью.

Рис. 2. Эта фотография показывает, почему мне так интересны ко-

сти. В традиционных обществах Индии, Африки и Америки точно так

же носят на головах воду или зерно. В странах Леванта известна даже

любовная песня о красавице с амфорой на голове. Пользы для здоро-

вья тут куда больше, чем от специального лечения с целью укрепления

костной ткани, но такая форма терапии не приносит прибыли фарма-

цевтическим компаниям. Фото Creative Commons.

Вернемся к костям. Кости меня завораживают, иидея, которую мы обсудим ниже, навела меня намысль о том, что поднимать тяжести эффективнее,чем тренироваться в спортзале. Я заинтересовалсяскелетом, когда наткнулся на статью Джерарда Кар-сенти и его коллег, опубликованную в журнале Natureв 2003 году. Традиционно считается, что старение– это причина ослабления костей (они теряют плот-ность и становятся более ломкими), как будто бысуществует лишь односторонняя зависимость междуизменением гормонального фона и состоянием ор-ганизма (женщины заболевают остеопорозом посленаступления менопаузы). Как доказали Карсенти идругие ученые, проводящие исследования в этой об-ласти, по большому счету верно и обратное: потеряплотности костной ткани также становится причиной

старения, диабета, а у мужчин – потери оплодотворя-ющей способности и половой функции в целом. Мыне можем выделить причину и следствие в сложнойсистеме. Тема костей и связанное с ней непонима-ние взаимозависимости показывает, что отсутствиестресса (здесь – нагрузки на кости) может привестик старению, а подавление стрессоров в антихрупкихсистемах, которые в стрессе как раз нуждаются, де-лает их весьма хрупкими (в Книге II мы перенесем этузакономерность на политические системы). Судя повсему, метод тренировки Ленни, который я кратко опи-сал в предыдущей главе, укрепляет кости за счет на-грузки не хуже, чем мышцы, – Ленни не знал о том,что его метод действует именно так, но эвристическипонял, что тот хорошо воздействует на его организм.Женщины вроде той, что изображена на рис. 2, всюжизнь носят на головах кувшины с водой и в резуль-тате сохраняют отличное здоровье и прекрасную фи-гуру.

Наша антихрупкость не бесконечна. Многое зави-сит, например, от частоты стрессоров. Обычно людилучше справляются с острыми стрессами, чем с хро-ническими, особенно когда после стресса у них естьвремя на восстановление, за которое стрессоры успе-вают выполнить свою работу передатчиков информа-ции. Так, если я испытаю сильный эмоциональный

шок при виде змеи, выползающей из клавиатуры, иливампира, входящего в комнату, а потом проведу в спо-койной обстановке (с ромашковым чаем и музыкойэпохи барокко) достаточно времени для того, чтобывновь обрести контроль над эмоциями, это будет по-лезно для моего здоровья – при условии, что я сумелодолеть змею или вампира в напряженной, желатель-но героической схватке и сфотографировался с мерт-вым хищником. Такой стрессор, конечно, лучше, чемне такой интенсивный, но продолжительный стресс,источником которого могут быть начальник, ипотека,проблемы с налогами, чувство вины из-за не подан-ной вовремя налоговой декларации, экзаменацион-ная нагрузка, рутинная работа по дому, требующие от-вета электронные письма, бланки, которые нужно за-полнить, ежедневные поездки на работу и обратно –все то, отчего мы ощущаем себя словно в западне.Иными словами, все то давление, которое оказыва-ет на нас цивилизация. Нейробиологи доказали, чтопервый тип стрессоров необходим, а второй – вредендля здоровья. Чтобы понять, насколько вредными мо-гут быть стрессоры низкого уровня без периода вос-становления, вспомните китайскую пытку водой: кап-ля за каплей падают на одно и то же место на голове,не позволяя вам прийти в себя.

Геракл сумел одолеть Гидру, прижигая раны на ме-

сте тех ее голов, которые только что срубил. Так онпрепятствовал повторному их отрастанию и упражне-нию Гидры в антихрупкости. Другими словами, он ме-шал ее восстановлению.

В таблице 2 показана разница между двумя типамиявлений. Обратите внимание: между механическим иорганическим могут быть промежуточные стадии, хо-тя обычно явление можно отнести к какому-то опре-деленному типу.

Таблица 2. Механическое и органическое (биологическое или

небиологическое)

Читатель уже составил представление о главнойпроблеме, с которой мы сталкиваемся при злостномвмешательстве верхов в политические (или похожиепо сложности) системы, рассматриваемые в Книге II.Хрупкодел путает экономику со стиральной машиной,которой нужен ежемесячный осмотр, или считает, чтоваше тело по свойствам похоже на CD-плеер. СамАдам Смит провел аналогию между экономикой и ча-

сами, которые однажды заведены и с тех пор ходятсами по себе. Однако я уверен в том, что он не ду-мал об экономике в таких терминах, а считал ее орга-низмом, просто у него не было способов выразить этодругими словами. Смит понимал, что сложные систе-мы непрозрачны и их компоненты взаимозависимы,недаром он ввел и развил понятие «невидимой руки».

К сожалению, в отличие от Адама Смита, Платонне смог вникнуть в суть дела. Применяя знаменитуюметафору корабль государства, он уподобляет госу-дарство плавсредству, которое, конечно, нуждаетсяв надзоре капитана. В конечном итоге Платон дока-зывает, что капитанами этого корабля могут быть од-ни только правители-философы, благожелательныелюди с абсолютной властью, которым доступна ИдеяБлага. И снова мы слышим крики: «Кто нами пра-вит?», будто мир нуждается в управлении.

Равновесие? Ни за что!

В социальных науках термином «равновесие» опи-сывается баланс между противонаправленными си-лами, например между спросом и предложением: занебольшим отклонением в одном направлении следу-ет, как при раскачивании маятника, отклонение в про-тивоположном направлении, которое возвращает си-

стему в прежнее положение. Если коротко, считается,что это и есть цель экономики.

Если взглянуть чуть пристальнее на то, во что хотятвтянуть нас экономисты, окажется, что эта цель можетозначать смерть. Эксперт по теории сложности Стю-арт Кауфман использует понятие равновесия, чтобыотделить одни явления от других, как это сделано втаблице 2. Для неорганических, несложных явленийвроде предмета на столе равновесие (в традицион-ном понимании) означает инертность. Отсюда сле-дует, что для органических явлений равновесие (вэтом смысле) может означать только смерть. Вотпример Кауфмана: в вашей ванне формируется во-ронка – и не исчезает, пока вода не утечет. Подобныеситуации всегда «далеки от равновесия» – и, судя повсему, организмы и динамические системы существу-ют только в таком состоянии23. Для них норма – этовсегда переменчивость, случайность, постоянный об-мен информацией с внешней средой, а также стресс.Вот почему, если убрать переменчивость, эти систе-мы могут повредиться.

23 Речь о «диссипативных структурах», названных так физиком ИльейПригожиным и сильно отличающихся от простых равновесных структур:они формируются и поддерживаются за счет обмена энергией и мате-рией в условиях постоянного неравновесия.

Преступления против детей

Мы не только питаем отвращение к стрессорам и

не понимаем их значения; мы также совершаем пре-ступления против жизни, живого, науки и мудрости – ивсе ради того, чтобы избежать перемен и отклонений.

Я злюсь и сокрушаюсь, когда думаю о том, что каж-дый десятый американский старшеклассник сидит наантидепрессанте вроде прозака. Более того, в нашевремя, когда у вас случаются перепады в настроении,вы вынуждены оправдываться в том, что не принима-ете какое-нибудь лекарство. В острых и патологиче-ских случаях лекарства необходимы, но эти случаиредки, между тем для меня колебания настроения, пе-чаль и тревога – это второй источник разума, а воз-можно, что и первый. Я смягчаюсь и расслабляюсь,когда идет дождь, становлюсь более задумчивым, пи-шу все медленнее под стук капель по окну, которыйВерлен назвал «всхлипами» (sanglots). Временами наменя наваливается поэтическая меланхолия, которуюпортугальцы именуют saudade, а турки – hüzün (про-изводное от арабского слова, означающего «грусть»).Иногда я испытываю ярость, меня распирает от энер-гии, и тогда я меньше сочиняю, больше хожу, делаючто-то, спорю с учеными, отвечаю на письма, черчу

графики на досках. Зачем превращать меня в расте-ние или в счастливого имбецила?

Если бы прозак продавался в аптеках в позапро-шлом веке, сплин Бодлера, мрачное настроение Эд-гара Аллана По, поэзия Сильвии Плат, плачи и причи-тания столь многих поэтов, все то, что живо, не имелобы и малейшего шанса…

И если бы крупные фармацевтические корпорациимогли отменить времена года, они точно сделали быэто – ради прибыли, разумеется.

Тут есть еще одна опасность: мы вредим не толькодетям, но и обществу, а также нашему будущему. Ме-ры, призванные свести на нет перемены вокруг детейи внутри детей, сводят на нет и любые перемены внашем якобы Великом Обществе Культурной Глоба-лизации.

Наказанные переводом

Еще одно забытое свойство стрессоров касаетсяобучения иностранным языкам. Я не знаю никого, ктоучился бы говорить на родном языке по учебнику, на-чинал бы с грамматики, два раза в квартал сдавалбы экзамены, систематически склонял бы слова повыученным правилам. Лучше всего языки изучаются,когда нужно преодолевать препятствия, исправлять

ошибки, общаться с носителями языка в более илименее стесненных обстоятельствах, особенно когдавозникает вопрос насущных потребностей (скажем,физиологических, наподобие тех, что возникают по-сле обеда в тропиках).

Новые слова усваиваются не зубрежкой, а в про-цессе общения, когда тебе во что бы то ни стало на-до понять, о чем говорит другой человек, и ты подав-ляешь собственный страх ошибиться. Успех, деньгии технология, увы, почти поставили на этом способеизучения языков крест. Несколько лет назад, когда ни-кто мной не интересовался, организаторы одной за-рубежной конференции не позаботились приставитько мне лебезящего «помощника по путешествиям»,владеющего фейсбучным английским, и я вынужденбыл сражаться с иностранным языком самостоятель-но, расширять словарь методом проб и ошибок, ука-зывая на предметы пальцем (как делают дети), безэлектронных переводчиков и словарей. Теперь меняпытают привилегиями и комфортом – а я не могу про-тивостоять комфорту. Исполнителем пытки становит-ся человек, который говорит по-английски, и преждевсего приветствует меня в аэропорту табличкой с мо-им (неверно написанным) именем: ноль стресса, нольдвусмысленности, ноль раздражителей в виде рус-ского, турецкого, хорватского или польского языка, ни-

какого выхода за пределы уродливых (и структури-рованных) учебников. Хуже того, этот человек разветолько не лижет мне нос; угодливое многословие вситуации смены часовых поясов переносится весьмаболезненно.

Ну а лучший способ изучить язык – это посидетьнемного в иностранной тюрьме. Мой друг Чед Гарсиаулучшил свой русский, когда его вынудили оставатьсяна карантине в московской больнице из-за какого-томифического заболевания. То был хитроумный меди-цинский шантаж: в сумрачный период после развалаСССР больницы силой держали иностранцев в пала-тах, пока те не выплачивали кругленькую сумму, что-бы получить «чистые» документы. Чед, едва говорив-ший по-русски, был вынужден читать Толстого в ори-гинале и узнал много новых слов.

Туристификация

Мой друг Чед извлек пользу из разновидности ха-оса, который встречается все реже из-за болезни но-вого времени – туристификации. Этим терминомя называю современный подход к людям как к сти-ральным машинам с упрощенными механическимиреакциями и подробным руководством для пользова-теля. Это систематическое избавление от случайно-

сти и неопределенности, попытка сделать реальностьпредсказуемой до мельчайших деталей. И все это –ради комфорта, удобства и повышения эффективно-сти.

Туристификация соотносится с жизнью так же, кактурист соотносится с искателем приключений илифланёром. Этот процесс заключается в преобразова-нии любой деятельности, не только путешествий, в эк-вивалент сценария из тех, по которым играют актеры.Мы увидим, как туристификация выхолащивает си-стемы и организмы, любящие неопределенность; онавысасывает из них случайность до последней капли– и дает им иллюзию успеха. Главные виновники это-го – система образования, планирование, финансо-вая поддержка телеологических научных исследова-ний, французский бакалавриат, спортивные тренаже-ры и т. д.

И еще электронный календарь.Но худшие проявления туристификации наблюда-

ются в жизни, которую мы, современные люди, вы-нуждены проводить в заточении под названием «часыдосуга»: вечер в опере по пятницам, плановые вече-ринки, плановый смех. Опять-таки – золотая клетка.

Восприятие жизни как «управления целями» боль-но бьет по моему экзистенциальному «я».

Тайная жажда случая

Отсюда мы перейдем к экзистенциальному аспектуслучайности. Если вы не стиральная машина и не ча-сы с кукушкой – другими словами, если вы живой че-ловек, – нечто в глубине вашей души любит случай-ность и хаос хотя бы до некоторой степени.

Неизвестность приятно щекочет нам нервы. Намнравится умеренный (и одомашненный) мир игры –от зрелищных видов спорта до рискованных азартныхигр в Лас-Вегасе. Я сам, сочиняя эту книгу, пытаюсьосвободиться от тирании ясного и точного плана, что-бы черпать вдохновение из внутреннего непрозрач-ного источника, который преподносит мне сюрпризы.Сочинительство имеет смысл, только если оно дариттрепет приключения, вот почему я люблю писать кни-ги и ненавижу строчить газетные колонки объемом в750 слов, которые, даже если редактор не проявляетсебя мещанином, сковывают меня настолько, что сле-зы на глаза наворачиваются. Кстати говоря, если са-мому автору скучно писать книгу, читателю точно бу-дет скучно ее читать.

Если бы я умел предсказывать все то, что случает-ся со мной за день, я ощущал бы себя едва ли не тру-пом.

Без случайности нет настоящей жизни. В древнихпоселениях естественные стимулы – страх, голод, же-лание – побуждали людей тяжело работать и приспо-сабливаться к окружающей среде. Подумайте, с какойнеожиданной для себя легкостью вы поднимете ав-томобиль, если под ним плачет ребенок, или помчи-тесь на небывалой скорости, спасаясь от выскочив-шего из клетки дикого животного. Сравните эти дей-ствия с унылой обязанностью приходить в спортзал вшесть вечера и подчиняться персональному тренеру– кроме случая, когда вам всенепременно надо статьпохожим на телохранителя. Вспомните, как легко про-пустить обед в том случае, когда нас вынуждает к это-му переменчивая окружающая среда, потому что едынет, – и как непросто придерживаться какого-нибудь18-дневного плана диеты.

В этом мире есть люди, для которых жизнь – родпроекта. Поговорив с ними, вы пару часов чувствуе-те себя плоховато: жизнь начинает напоминать пищу,приготовленную без соли. Я – человек, ищущий экст-рима; во мне есть детектор чуши, почти такой же чув-ствительный, как детектор скуки. Все мы оснащеныестественными фильтрами и питаем отвращение к зе-леной тоске. В древности у нас не было ни домашнихзаданий, ни начальства, ни госслужащих, ни академи-ческих степеней, ни бесед с деканом, ни консультан-

тов со степенью магистра бизнеса, ни методичек, нибланков для заявлений, ни поездок в Нью-Джерси, нипоборников грамматики, ни разговоров со скучнымилюдьми. Вся жизнь состояла из случайных стимулов,при этом ничто хорошее и ничто плохое никогда небыло всего лишь работой24. Опасность – да; скука –никогда.

Наконец, в отличие от систем, созданных людьми,переменчивая (а следовательно, непредсказуемая)окружающая среда не требует от нас терпеть хрони-ческий стресс. Когда вы идете по неровной поверхно-сти, созданной природой, ваш следующий шаг нико-гда не похож на предыдущий, в то время как в спортза-ле лишенные переменчивости тренажеры предлага-ют вам нечто противоположное – они заставляют васбесконечно повторять одно и то же движение.

Большая часть современной жизни – это хрониче-ское повреждение от стресса, который можно предот-вратить.

Далее мы изучим идею эволюции – великого экс-перта по антихрупкости.

24 В древности не было ни Руссо, ни Гоббса. Правда, жизнь в те вре-мена была «жестокой и короткой штукой», но говорить, что мы пошли накомпромисс и купили спокойствие ценой сомнительных аспектов жизнив древности, – значит совершать грубую логическую ошибку. Ничто немешает нам совместить преимущества обеих эпох.

Глава 4.

То, что меня убивает,делает других сильнее

Антихрупкость одного есть хрупкость другого. – Мы

думаем слишком много и делаем слишком мало. – По-терпеть неудачу, чтобы другие добились успеха. – Од-нажды вы получите письмо с благодарностью

Уровни антихрупкости

Эта глава повествует об ошибках, эволюции и ан-

тихрупкости: в основном она – о чужих ошибках и отом, что антихрупкость одних всегда возникает за счетхрупкости других. В системе одни компоненты – хруп-кие, например люди, – часто приносятся в жертву ра-ди благополучия других компонентов или целого. Лю-бое начинание в бизнесе должно быть хрупким, толь-ко при этом условии вся экономика будет антихруп-кой. Эта закономерность, среди прочего, позволяетпредпринимателю быть успешным: отдельные компа-нии всегда хрупки, бо́льшую их часть в итоге ждетнеудача.

Антихрупкость становится куда более замыслова-

той – и интересной, – когда возникают уровни и иерар-хии. Природный организм нельзя рассматривать какединый и целостный; он состоит из частей и сам тожеможет быть частью какого-то большого коллектива.Части могут соперничать между собой. Еще один при-мер из области бизнеса. Рестораны хрупки, они кон-курируют друг с другом, однако именно по этой причи-не совокупность местных ресторанов антихрупка. Ес-ли бы каждый ресторан по отдельности был устойчив,то есть бессмертен, ресторанный бизнес в целом былбы инертен или слаб и не предлагал бы ничего, кромеобщепита в советском стиле. Более того, у такого ре-сторанного бизнеса имелись бы системные недостат-ки, и в разгар кризиса его спасало бы государственноефинансирование. Качество еды, стабильность бизне-са и его надежность обусловлены лишь хрупкостьюотдельных ресторанов.

Иначе говоря, временами отдельные части внутрисистемы должны быть хрупкими, чтобы в итоге сталаантихрупкой вся система. Или же организм сам по се-бе может быть хрупким, однако информация, закоди-рованная в воспроизводимых организмом генах, бу-дет антихрупкой. Это не так легко осознать, но таковалогика эволюции. Она применима и к бизнесменам, ик отдельным ученым.

Чуть выше мы упомянули о жертве. Как ни печаль-

но, выгоду из наших ошибок часто извлекают другиелюди, а то и весь коллектив, – словно индивиды суще-ствуют лишь для того, чтобы ошибаться ради обще-го блага, а не ради собственного. К сожалению, когдаречь заходит об ошибках, мы обычно не учитываемразные уровни хрупкости и ее перенос от одних ком-понентов к другим.

Эволюция и непредсказуемость

Я сказал, что понятия митридатизации и гормезисабыли «протоантихрупкими», предварительными кон-цепциями: они даже чуть наивны, и мы должны бу-дем уточнить, даже переосмыслить их, чтобы увидетьсложную систему как целое. Гормезис – это метафо-ра; антихрупкость – это феномен.

Во-первых, митридатизация и гормезис – это все-го лишь очень слабые формы антихрупкости, при ко-торых выигрыш от переменчивости, случайности иливреда ограничен, а после превышения конкретной до-зы воздействия полезный эффект пропадает, усту-пая место своей противоположности. Гормезис любитлишь самую чуточку хаоса, точнее, для него необхо-дим лишь небольшой хаос. Эти явления интересныглавным образом потому, что отказ от них чреват ухуд-шением здоровья, чего мы интуитивно не понимаем

– наш разум не может осознать сложные реакции те-ла (мы думаем линейно, а тут реакция нелинейна изависит от дозы). Нашему линейному интеллекту ненравятся нюансы, и он сводит информацию до бинар-ного ответа: «вредно» или «полезно».

Во-вторых, и это главное слабое место упомянутыхявлений, они предлагают нам взглянуть на тело сна-ружи и рассматривать его как нечто цельное, в то вре-мя как на деле все может быть немного сложнее.

Есть более сильная разновидность антихрупкости,связанная с эволюцией и отличная от гормезиса, – от-личная настолько, что ее можно назвать противопо-ложностью гормезиса. Внешне она напоминает гор-мезис – «закаливание вредом», но только внешне.Изнутри все выглядит по-другому. Эта разновидностьантихрупкости – эволюционная, и действует она наинформационном уровне, где информация – это гены.В отличие от гормезиса, здесь отдельный компонентв ответ на стресс не становится сильнее – он умирает.При этом он дает преимущество другим компонентам,и те выживают, сохраняя качества, которые улучша-ют целое, что и приводит к модификациям, которыев учебниках и научном разделе The New York Times,выходящем по вторникам, именуются туманным тер-мином «эволюция». Антихрупкость в этом случае воз-никает не у организмов, которые по природе слабы, а

у генетического кода, который переживает их гибель.Код не заботится о благополучии отдельного организ-ма – наоборот, он выживает, уничтожая многое вокругсебя. Роберт Триверс25 выразил идею конкуренции ге-на и организма в своей теории «эгоистичного гена».

Самый любопытный аспект эволюции заключаетсяв следующем: она работает только потому, что систе-ма антихрупка; ей нравятся стрессоры, случайности,неопределенность и хаос, и хотя отдельные организ-мы сравнительно хрупки, при шоке геном пользуетсяслучаем, чтобы стать более приспособленным к окру-жающей среде.

Отсюда ясно, что отношения между природой и от-дельными организмами можно назвать напряженны-ми.

Все живое в природе имеет ограниченный срок су-ществования и однажды умирает – даже Мафусаилжил меньше тысячи лет. Но то, что умирает, в тече-ние жизни производит потомство с генетическим ко-дом, так или иначе унаследованным от родителя, при-чем информация в генах переписывается. Генетиче-ская информация Мафусаила не исчезла, ее вопло-

25 Автор многократно переиздававшейся книги «Эгоистичный ген» –Ричард Докинз. Точку зрения Талеба по поводу авторства данной тео-рии см. в разделе «Примечания, запоздалые соображения и дополни-тельное чтение». – Прим. ред.

щения по-прежнему существуют в Дамаске, Иеруса-лиме и, конечно же, в нью-йоркском Бруклине. Приро-да перестает считать биологические объекты полез-ными после того, как их репродуктивные способностиисчерпаны (кроме, может быть, особых случаев, ко-гда животные живут группами: у людей и слонов ба-бушки помогают родителям заботиться о потомстве).Она предпочитает продолжать игру на информацион-ном уровне – на уровне генетического кода. Организ-мы должны умирать, чтобы природа – беспринципная,безжалостная и эгоистичная – оставалась антихруп-кой.

В порядке мысленного эксперимента вообразитебессмертный организм, такой, у которого нет конеч-ного «срока эксплуатации». Чтобы выжить, он дол-жен быть полностью приспособленным ко всем слу-чайным событиям, которые могут произойти в окружа-ющей среде, ко всем будущим случайным событиям.Но у таких событий есть одно отвратительное свой-ство – они, как ни крути, случайны. Они не оповеща-ют организм о своем наступлении заранее и не позво-ляют ему подготовиться и приспособиться так, чтобыпережить шок. Бессмертному организму нужна пред-варительная адаптация к таким событиям. Когда про-исходит нечто случайное, реагировать слишком позд-но, значит, организм должен быть готов испытать шок

– или погибнуть. Мы видели, что наши тела реагиру-ют на стресс с небольшим «запасом», но этого край-не недостаточно; заглянуть в будущее они все равноне могут. Они могут подготовиться к следующей вой-не, но не к тому, чтобы выиграть ее. Ретроспективнаяадаптация, какой бы быстрой она ни была, всегда бу-дет чуть запаздывать26.

Таким образом, чтобы удовлетворять условиямбессмертия, организмы должны уметь точно предска-зывать сколь угодно случайное будущее – любая при-близительность здесь недопустима. Но природа поз-воляет организмам жить один раз, с модификациямив каждом новом поколении, и не нуждается в том, что-бы предсказывать будущие условия; ей хватает чрез-

26 Узкоспециальный комментарий о том, почему критерий приспособ-ляемости не связан с вероятностью (читатель с гуманитарным образо-ванием может его пропустить). Свойство стохастического процесса, ко-торое не позволяет в любой период времени t предвидеть, что случитсяпосле t, иначе говоря, в любой период времени, превышающий t, и вы-нуждает систему реагировать с задержкой, причем эту задержку нель-зя сократить, называется неупреждающей стратегией, и это – одноиз требований стохастического интегрирования. Несокращаемость за-держки универсальна и неизбежна. Организмы могут применять толь-ко неупреждающие стратегии, поскольку природа может быть тольконепредсказуемой. Понять это не так просто; даже специалисты по тео-рии вероятностей, например русская школа, представленная Стратоно-вичем и теми, кто использует его стохастический алгоритм, совершаютобычную ошибку, полагая, что будущее посылает нам некий сигнал, ко-торый мы воспринимаем. Если бы!

вычайно туманного представления о том, в каком на-правлении организмам следует развиваться. И дажев таком туманном представлении нет необходимости.На любое случайное событие найдется свой антидотв форме экологической вариации. Природа меняетсама себя на каждом шагу и каждый миг модифици-рует собственную стратегию.

Перенесем сказанное на экономику и социум.Управляй природа экономикой, она не стала бынепрерывно финансировать ее компоненты, чтобы тежили бесконечно долго. У природы не было бы ништата управленцев, ни отделов, которые занимаютсяпрогнозами и пытаются перехитрить будущее. Приро-да не позволила бы махинаторам из Службы управ-ления и бюджета США совершать ошибки из эписте-мического чванства.

Взглянув на историю как на сложную, подобнуюприроде систему, мы увидим, что она, в точности какприрода, не дает империям доминировать вечно, да-же если сверхдержавы вроде Вавилона, Египта, Пер-сии, Рима и нынешней Америки полагают, что их мо-гущество никуда не денется, и научились производитьисториков, готовых поддержать эту точку зрения сво-ими теориями. Системы, подверженные воздействиюслучайности – и непредсказуемости, – развиваютсяблагодаря механизму, который делает их не просто

неуязвимыми: они беспринципно изобретают себя за-ново каждое поколение, постоянно меняя состав по-пуляции.

Основное правило курса «Управление Черными ле-бедями»: природа (и подобная ей система) любит раз-нообразие среди организмов больше, чем разнообра-зие внутри отдельно взятого бессмертного организ-ма – за исключением того, что в качестве такого бес-смертного организма рассматривается сама природа,в духе пантеизма Спинозы и восточных религий илистоицизма Хрисиппа и Эпиктета. Если вы наткнетесьна специалиста по истории цивилизаций, попробуйтеему это втолковать.

Посмотрим теперь, как эволюция извлекает поль-зу из случайности и переменчивости (в определеннойдозе, само собой). Чем больше шума и помех внут-ри системы (до известного предела) ограждают ее откритических встрясок, которые могут стать причинойвымирания вида, тем более важную роль в форми-ровании свойств следующего поколения играет вос-производство самых приспособленных особей и слу-чайные мутации. Пусть особь производит на свет де-сять детенышей. Если среда абсолютно стабильна,все десять смогут дать потомство. Если же неста-бильная среда не позволяет сделать этого пяти де-тенышам (скорее всего, более слабым, чем их вы-

жившие братья и сестры), оставшиеся экземпляры,которых эволюция считает (в итоге) лучшими, дадутпотомство, при этом гены будут модифицированы всторону большей приспособленности. То же самоепроисходит, когда потомки отличаются друг от другаблагодаря нерегулярной случайной мутации (напри-мер, ошибке при копировании генетического кода): улучших из них род продолжится, что увеличит сте-пень приспособленности вида. Так эволюция обраща-ет случайность себе на пользу двумя разными спосо-бами: случайные мутации и случайные события воз-действуют на вид одинаково, обусловливая измене-ния индивидуальных свойств выживших будущих по-колений.

Даже когда весь вид вымирает в результате неко-его непредсказуемого события, ничего страшного непроисходит: это часть игры. Эволюция работает по-прежнему: виды, которые выжили, будучи наиболееприспособленными, принимают эстафету от вымер-ших динозавров. Эволюция не заботится о видах, онаоказывает услуги всей природе.

Однако эволюция любит случайность лишь до ка-кого-то предела27. Если случится катастрофа и жизнь

27 Сильная антихрупкость наблюдается, когда любовь к переменчи-вости безгранична, выгоды либо не имеют предела, либо этот пределочень высок, и система никогда не останавливается на достигнутом. Это

на планете погибнет, даже самые приспособленныене выживут. И если случайных мутаций будет черес-чур много, приспособленность к среде рискует не за-крепиться, даже наоборот, в результате новой мута-ции может произойти обратное: как я не устаю повто-рять, природа антихрупка до известного предела, хо-тя предел этот очень большой – он позволяет спра-виться с великим множеством встрясок. Если ядер-ное оружие уничтожит почти всю жизнь на Земле, от-куда-нибудь непременно возьмутся крысы или бакте-рии, жизнь сохранится хотя бы на дне океана – и исто-рия начнется сначала, но уже без нас и без чиновни-ков Службы управления и бюджета США, само собой.

При гормезисе отдельный организм получает поль-зу от вреда напрямую, однако эволюция работает по-другому: отдельный организм повреждается и гибнет,а пользу из его гибели извлекают другие, выжившиеорганизмы и сменяющие их поколения.

Чтобы представить себе, как сообщества организ-мов, но не сами организмы, нуждаются во вреде, что-бы эволюционировать (опять же, во вреде до извест-ного предела), вспомним о феномене устойчивостибактерий к антибиотикам. Чем больше вы пытаетесь

мы наблюдаем лишь в искусственных системах, например экономиче-ских отношений или культурных продуктов, но не в естественных про-цессах. См. Приложение I.

навредить бактериям, тем сильнее становятся вы-жившие – если только вы не сумеете уничтожить всюколонию разом. То же касается терапии рака: случа-ется, что раковые клетки, пережившие токсичную хи-миотерапию и облучение, размножаются быстрее изаполняют пустоты на месте более слабых клеток.

Организмы – это сообщества,а сообщества – это организмы

Идея рассматривать сообщества, а не индивидов,вред для которых оборачивается на пользу сообще-ству, пришла ко мне, когда я прочел работы об ан-тихрупкости Антуана Даншена, физика, занявшегосягенетикой28. По мнению Даншена, при анализе необ-ходимо учитывать тот факт, что организм не суще-ствует в изоляции, как самостоятельная единица: онвсегда включен в какую-то иерархию. Если посмот-реть на мир как на совокупность сообществ, придетсяпереосмыслить термины «гормезис» и «митридатиза-ция», используемые для характеристики антихрупко-сти. Почему? Перефразируя приведенный выше до-вод: гормезис – это метафора прямой антихрупкости,

28 Даншен вместе с соавторами опубликовал в журнале Genes ста-тью об антихрупкости в биологических системах. Любопытно, что ста-тья стала ответом на черновик этой книги; в свой черед книга была до-полнена в ответ на статью Даншена.

когда организм извлекает пользу из вреда сам по се-бе; в процессе эволюции выгоду от вреда получа-ет нечто, стоящее выше организма по иерархическойлестнице. Снаружи кажется, что это и есть гормезис,но изнутри видно, что есть те, кто выиграл, и те, ктопроиграл.

Как функционирует подобная многоуровневость?На дереве есть много больших веток, которые выгля-дят как маленькие деревья; на этих ветках, в своюочередь, есть много веток поменьше, которые тожевыглядят как деревья, только еще более скромногоразмера. Это проявление фрактального самоподо-бия (понятие введено математиком Бенуа Мандель-бротом). Похожая иерархия имеет место и в другихсообществах, пусть мы видим лишь один – внешний– уровень. Клетка тела представляет собой сообще-ство межклеточных молекул; организм – это сообще-ство клеток; вид – сообщество организмов. Усилениевида как такового происходит за счет отдельных орга-низмов; сам организм усиливается за счет отдельныхклеток; аналогию можно продолжить в обе стороны.

Если, например, вы принимаете яд малыми доза-ми, механизм, благодаря которому ваш организм ста-новится сильнее, является, по Даншену, эволюцион-ным внутри вашей системы: плохие (и слабые) бел-ки в ваших клетках замещаются более сильными и

молодыми, а более сильные белки сохраняются (илипроисходит что-то похожее). Когда вы голодаете, вашорганизм первым делом разрушает и поглощает пло-хие белки – этот процесс носит название «аутофа-гия». Это чисто эволюционный процесс, выбирающийи убивающий слабейшего ради приспособленности.Впрочем, совсем не обязательно разбираться в слож-ных биологических теориях (вроде старения белков иаутофагии), чтобы уразуметь общую концепцию: внут-реннее стремление организма выжить играет важнуюроль в его совершенствовании в условиях внешнегостресса.

Спасибо вам, ошибки

Обратимся теперь к ошибкам и к тому, как ошибки

одних приносят пользу другим.Отношения между хрупкостью, ошибками и анти-

хрупкостью можно упрощенно представить следую-щим образом. Если вы хрупки, для вас важно, чтобывсе шло по заранее определенному плану, а отклоне-ния от этого плана были по возможности минималь-ными, – они вам скорее повредят, чем помогут. Вот по-чему хрупкость изначально требует предсказуемо-сти – и, наоборот, предсказуемые системы делают насуязвимыми. Если вы жаждете отклонений и вас не за-

ботит разброс будущих результатов, так как бо́льшаячасть этих результатов обернется для вас выгодой,значит, вы антихрупки.

Когда вы действуете методом проб и ошибок, слу-чайность уже не совсем случайна, поскольку появля-ется на рациональной основе: вы используете ошиб-ку как источник информации. Если всякая проба даетвам сведения о том, что не работает, вы яснее види-те правильное решение, – а значит, каждая попыткастановится более ценной и вы воспринимаете ошибкискорее как издержки. По пути к результату вы, конеч-но, совершаете массу открытий.

Учиться на чужих ошибках

Напомню, однако, что эта глава посвящена мно-гоуровневости, группам, иерархиям, фрактальнойструктуре и разнице между интересами группы и инте-ресами ее подгрупп. Часто ошибки других оборачива-ются пользой – для нас, но, увы, не для тех, кто ошиб-ся. В правильном контексте мы видим, что стрессоры– это информация. Для того, кто антихрупок, вред отошибок должен быть меньше пользы от них же. Мыговорим, разумеется, не о любых ошибках, а лишь онекоторых – тех, которые не уничтожают систему и по-могают предотвратить более серьезные потери. Ин-

женер и историк инженерного дела Генри Петроскипредлагает очень любопытное рассуждение. Если бы«Титаник» не пал жертвой знаменитой чудовищнойкатастрофы, мы продолжали бы строить океанскиелайнеры все большего и большего размера – и следу-ющая катастрофа носила бы еще более масштабныйхарактер. Значит, погибшие были принесены в жерт-ву ради большего блага; гибель «Титаника», без со-мнения, спасла больше жизней, чем унесла. История«Титаника» наглядно демонстрирует разницу междувыгодой для системы в целом и вредом для некото-рых ее частей.

То же самое можно сказать и о трагедии «Фукуси-мы»: эта трагедия заставила нас задуматься о про-блемах, связанных с ядерными реакторами (и ма-ленькими вероятностями), и тем самым предотврати-ла более ужасные катастрофы. (В этом случае ошиб-ки наивного стресс-тестирования и доверия к моде-лям риска были в свое время очевидны; как и в слу-чае с экономическим кризисом, прислушаться к пре-дупреждениям никто не захотел.)

Каждая авиакатастрофа приближает нас к идеалубезопасности, улучшает систему в целом и делаетследующий полет более надежным; погибшие вносятсвой вклад в безопасность других людей. Рейсы 111Swissair, 800 TWA и 447 Air France позволили улуч-

шить систему безопасности полетов. Это стало воз-можным благодаря тому, что данная система анти-хрупка и по определению учится на небольших ошиб-ках; увы, того же нельзя сказать о подверженной кра-ху экономике – экономическая система в том виде,в каком она существует сегодня, антихрупкой не яв-ляется. Почему? Ежегодно самолеты совершают сот-ни тысяч рейсов, одна авиакатастрофа не влечет засобой другие – здесь влияние ошибок ограничено икрайне эпистемично, в то время как глобальные эко-номические системы функционируют как единое це-лое: ошибки распространяются и усугубляются.

Опять же, важно то, что мы говорим об ошибках, за-трагивающих части системы, а не всю систему – мел-ких, а не больших или смертельных. Системы мож-но разделить на хорошие и плохие. Хорошие систе-мы, такие как система авиаперелетов, выстроены та-ким образом, чтобы ошибки оставались мелкими иобособленными – а на самом деле были связаны сдругими ошибками обратной зависимостью: конкрет-ная ошибка снижает вероятность будущих сбоев. От-сюда видно, что одна среда может быть антихрупкой(авиация), а другая – хрупкой (современная экономи-ка с ее жесткими взаимосвязями типа «мир – это боль-шая деревня»).

Каждая авиакатастрофа делает следующую менее

вероятной; каждое банкротство банка делает следую-щее более вероятным. Конструируя идеальную соци-ально-экономическую систему, мы должны устранитьвторой тип ошибки, когда отдельный промах перерас-тает в целую эпидемию. Давайте вновь обратимся копыту Матери-Природы.

Все естественное движется от одной несистемнойошибки к другой: когда я правильно оцениваю своисилы, ошибки при поднятии тяжестей оборачиваютсялишь мелкими травмами, которые в следующий разподсказывают, как избежать боли, – вот такая инфор-мационная функция. Леопарды, чьи движения хочет-ся назвать истинной симфонией природы, не спра-шивают персональных тренеров, как им «правильно»прыгнуть на оленя с дерева. Совет другого человекаможет помочь, когда речь идет об искусственном видеспорта, скажем, о теннисе, боулинге или стрельбе, ане о естественных движениях.

Есть бизнес, который любит собственные ошибки.Перестраховочные компании, которые специализиру-ются на страховании катастрофического риска (стра-ховые фирмы обращаются к ним, чтобы «перестрахо-ваться» от недиверсифицируемого риска), умудряют-ся держаться на плаву после катастрофы или мало-вероятного события, пробивающего брешь в их бюд-жете. Эти компании, если они не банкротятся и «дер-

жат порох сухим» (план действий на такие случаи естьу единиц), зарабатывают на несоразмерном увеличе-нии страховых взносов – клиенты реагируют на по-трясения болезненно и готовы платить за страховкубольше. Такие фирмы утверждают, что понятия неимеют, какова справедливая, то есть разумная стои-мость перестрахования, но они точно знают, что в кри-зисные периоды оно стоит больше, и этого достаточ-но, чтобы они зарабатывали себе на хлеб с икрой вдолгосрочной перспективе. Все, что им нужно, – оши-баться по мелочи, чтобы выжить, невзирая на соб-ственные ошибки.

Как стать матерью Терезой

Переменчивость влечет за собой ошибки и адапта-цию; она также позволяет отличить настоящих друзейот ложных. И ваши неудачи, и ваши победы дают ваминформацию. Однако – и это одна из светлых сторонжизни – иногда вы осознаете, с какими прекраснымилюдьми имеете дело, лишь после того, как причинитеим вред, совершив ошибку, за которую вы несете еди-ноличную ответственность. Я не раз удивлялся доб-роте некоторых людей, прощавших мне мои ошибки.

И, разумеется, вы учитесь на ошибках других. Выможете не знать, что собой представляет тот или

иной человек, до тех пор, пока он не встанет передвыбором, касающимся совершения аморального по-ступка, нарушения этического кодекса. У меня былаодноклассница, девочка, которая казалась милой ичестной утописткой-идеалисткой – именно с такимилюдьми я предпочитал общаться в отрочестве. Ноее простодушие оказалось обманчивым: против моихожиданий из нее не получилось матери Терезы илиРозы Люксембург – она бросила первого (богатого)мужа ради другого, более состоятельного человека, акак только того настигли финансовые трудности, про-меняла супруга на еще более богатого, облеченно-го властью (и щедрого) любовника. В лишенной пе-ременчивости среде я принял бы эту особу за соци-алистку и святую – да и она сама, вероятно, тоже.Некоторые члены общества – те, что на ней не же-нились, – получили ценную информацию; другие, еежертвы, заплатили свою цену.

Мое определение неудачника таково: совершивошибку, неудачник не анализирует ситуацию, не из-влекает выгоду из своей оплошности, приходит в за-мешательство и замыкается в себе – вместо того, что-бы радоваться, что он узнал нечто новое; он пытаетсяобъяснить, почему ошибся, вместо того, чтобы дви-гаться дальше. Такие типы часто считают себя жерт-вами заговора, плохого начальства или скверной по-

годы.Напоследок – одно наблюдение. Тот, кто никогда не

грешил, менее надежен, чем тот, кто согрешил едино-жды. А человек, который ошибался много и часто – ноникогда не совершал одну и ту же ошибку дважды, –более надежен, чем тот, кто не ошибался никогда.

Почему коллектив

ненавидит индивида

Мы видели, что в биологии антихрупкость работа-ет благодаря иерархии уровней. Соперничество ор-ганизмов способствует эволюции: в наших телах со-ревнуются клетки; в клетках конкурируют белки, и такповсюду. Взглянем под этим углом на общественныепроцессы. В экономике тоже есть уровни: индивидуа-лы, частники, маленькие фирмы, отделения корпора-ций, корпорации, отрасли промышленности, экономи-ка региона и, наконец, на вершине – глобальная эко-номика. При желании можно разделить экономику ина большее количество уровней.

Для того чтобы экономика была антихрупкой и эво-люционировала, каждый отдельный бизнес простообязан быть хрупким, то есть подверженным разру-шению – эволюции требуются организмы (или их ге-ны), которые умрут, чтобы их место заняли другие ор-

ганизмы. В этом случае система в целом совершен-ствуется, а ее части, приспособленные к среде ху-же прочих, перестают участвовать в процессе воспро-изводства. Соответственно антихрупкость на высшемуровне может требовать хрупкости – и жертв – на низ-шем уровне. Делая утренний капучино в своей кофе-варке, вы всякий раз извлекаете выгоду из хрупкостивладельца прогоревшего кафе. Именно в результатеего банкротства на вашей кухне появился более со-вершенный продукт.

Вспомните также традиционные общества. Таместь аналогичные уровни: индивиды, ближайшие род-ственники, дальние родственники, племена, люди, го-ворящие на одном диалекте, этнические группы, со-общества.

Самопожертвование как способ поведения вполнеестественно в муравейнике, но я уверен, что конкрет-ный предприниматель совершенно не заинтересованв харакири ради большего блага экономики; отсюдаследует, что бизнесмены всегда стремятся обрестиантихрупкость или по меньшей мере неуязвимость.Это не обязательно совпадает с интересами коллек-тива – то есть экономики в целом. А значит, свойствасуммы (совокупности) отличаются от свойств каждо-го слагаемого (части). На деле совокупность желает,чтобы ее частям был причинен вред.

Больно осознавать, что двигатель усовершенство-вания – это безжалостность.

Есть ли у данной проблемы решение? Увы, такого,которое удовлетворило бы всех, нет – можно толькокак-то уменьшить вред, причиняемый самым слабымкомпонентам системы.

Эта проблема серьезнее, чем вы думаете. Людиидут в бизнес-школы, чтобы научиться преуспеватьи выживать в любых условиях, но экономика как кол-лектив не хочет, чтобы они выживали; ей нужно, что-бы они неблагоразумно брали на себя очень большойриск и были бы ослеплены перспективами. Отрасли,где эти люди трудятся, будут развиваться после каж-дой неудачи. Естественные и подобные естествен-ным системы хотят, чтобы отдельные хозяйственныесубъекты были чрезмерно уверены в себе, чтобы онипереоценивали свои шансы на успех и недооценива-ли риск неудачи – при условии, что такая неудача незатронет других. Другими словами, экономика хочетлокальной (но не глобальной) самоуверенности.

Мы знаем, что ресторанный бизнес высокоэффек-тивен именно потому, что рестораны очень чувстви-тельны к переменам и постоянно банкротятся, а пред-приниматели игнорируют эту возможность, полагая,что смогут выжить. Иначе говоря, любой безрассуд-ный, даже самоубийственный риск полезен для здо-

ровья экономики – опять же, при условии, что невсе рискуют одинаково: этот риск должен оставатьсянебольшим и не выходить за определенные рамки.

Как мы увидим, нарушая работу данной моделисвоими дотациями, правительства, как правило, бла-говолят определенному классу компаний, которые до-статочно велики и позволяют себе требовать: мол,спасите нас, а не то рухнет вся экономика. Это проти-воположность здоровому принятию риска: речь идето переносе хрупкости с коллектива на слабого. Намтрудно понять, что решить проблему можно, лишь со-здав систему, внутри которой разорение одной ком-пании не влечет за собой банкротства остальныхкомпаний: постоянные мелкие неудачи обеспечиваютустойчивость системы в целом. Парадокс, но прави-тельственное вмешательство и социальная политикасплошь и рядом бьют по тем, кто слаб, и укрепляюттех, кто и без того крепок.

То, что меня не убивает,

убивает других

Пришло время развенчать некий миф.Как адвокат антихрупкости, я должен предостеречь

вас от одной иллюзии: не стоит видеть антихрупкостьтам, где ее нет. Мы можем спутать антихрупкость си-

стемы с антихрупкостью индивида, в то время как наделе система может быть антихрупка за счет инди-вида (разница между гормезисом и отбором).

Знаменитое выражение Ницше «то, что меня неубивает, делает меня сильнее» легко принять за опи-сание митридатизации и гормезиса, но это было быневерно. Нельзя исключать, что имелся в виду одиниз этих феноменов, но точно так же эти слова мо-гут означать: «То, что меня не убило, не сделаломеня сильнее, но пощадило меня именно потому,что я сильнее других; однако оно убило других – ив среднем популяция стала более сильной, потомучто слабых больше нет». Другими словами, я прошелтест. В предыдущих работах мы затрагивали пробле-му иллюзии причинно-следственной связи на приме-ре газетной статьи, в которой сообщалось, что новыемафиози, бывшие советские заключенные, «закали-лись, когда отбывали срок в ГУЛаге» (советском конц-лагере). Так как пребывание в ГУЛаге убивало сла-бейших, у выживших появилась иллюзия, будто онистали сильнее. Иногда мы видим, что люди одолева-ют испытания и воображают, будто те пошли им напользу, ведь выжившие обычно здоровее тех, кто ис-пытание не прошел. Но испытание может быть всеголишь безжалостным экзаменом, который убивает тех,кто его провалил. Возможно, мы наблюдаем только

перенос хрупкости (скорее, антихрупкости) с индиви-да на систему, о чем я рассуждал выше. О том же са-мом можно сказать и в других терминах. Прошедшиечерез испытание, конечно, сильнее группы, существо-вавшей до испытания, – но именно как коллектив, ане как индивиды, потому что более слабые индивидыпогибли.

Кто-то заплатил жизнью за то, чтобы система сталасовершеннее.

Я и мы

В контексте истории зримое противоречие между

личными и коллективными интересами – это явлениеновое: в прошлом проблему решали, попросту не за-мечая индивидов. Тех, кто приносил себя в жертвуради группы, объявляли героями; такой исход хорошдля племени, но не для тех, кто пал на поле боя. Ин-стинктивный героизм и наплевательское отношениек своим интересам ради интересов сообщества дви-жут террористами-смертниками, чего часто не заме-чают. Перед гибелью террористы вводят себя в подо-бие экстатического транса, и эмоции вытесняют в нихстрах умереть. Считать, будто смертника влечет обе-щанная награда в виде исламского рая с девственни-цами и прочими удовольствиями, – это ошибка; как

подметил антрополог Скотт Атран, первыми террори-стами-самоубийцами Леванта стали революционерыиз греческой православной среды – мое племя, а во-все не исламисты.

Внутри нас спрятана некая кнопка для уничтоженияиндивида ради блага коллектива, которая задейству-ется всякий раз, когда дело доходит до участия в об-щинных танцах, массовых беспорядках или войнах.Вы теперь не вы, а частица стада. Вы часть того, чтоЭлиас Канетти назвал ритмической – или вздрагива-ющей – массой. Во время очередных уличных беспо-рядков вы можете испытать особый опыт пребыванияв толпе, когда страх перед властями полностью ис-чезает, уступая место массовому нервному возбужде-нию.

Обобщим. Глядя на мир с определенного расстоя-ния, я вижу тотальное противоречие между челове-ком и природой: своей антихрупкости она добиваетсяза счет нашей хрупкости. Мы видели, что природа хо-чет, чтобы выжила она, совокупность, а не отдельныйвид; точно так же, в свой черед, каждый отдельныйвид хочет, чтобы составляющие его организмы былихрупки (особенно после того, как они дали потомство),дабы происходил эволюционный отбор. Мы видели,что подобный перенос хрупкости с индивидов на био-логические виды необходим для всеобщего выжива-

ния: отдельный вид потенциально антихрупок, еслиучесть, что ДНК – это информация, но представите-ли вида бренны, отсюда – готовность принести себяв жертву, которая на самом деле пойдет на благо кол-лектива.

Антихрупкость-шмантихрупкость! Некоторые опи-санные концепции приспособляемости и отбора неслишком радуют и автора этой книги, так что писатьданную главу местами было болезненно, – мне отвра-тительны и неумолимость отбора, и безжалостное ве-роломство Матери-Природы. Я питаю отвращение кидее совершенствования, за которое кто-то заплатитжизнью. Как гуманист, я против антихрупкости системза счет индивидов, потому что, если следовать этойлогике, выйдет, что мы, люди, не имеем никакой цен-ности каждый сам по себе.

Великим достижением Просвещения было то, чтооно выдвинуло на первый план индивида с его пра-вами, свободами, независимостью, «поисками сча-стья» (что бы ни подразумевалось под счастьем), аглавное – невмешательством в его личную жизнь.Невзирая на отрицание антихрупкости, Просвещениеи порожденные им политические системы освободи-ли нас (в некоторой мере) от доминирования обще-ства, племени и семьи, которое имело место на про-тяжении всей истории.

В традиционных культурах единица общества – этоколлектив, и считается, что ему может повредить по-ведение индивида: честь семьи запятнана, когда дочьбеременеет вне брака, или ваш родственник участву-ет в масштабном мошенничестве и финансовых пира-мидах или, хуже всего, читает в колледже столь шар-латанский предмет, как «Финансы». Подобные нравыне желают уходить в прошлое. Совсем недавно, в кон-це XIX и начале XX века, житель сельской Франциисчитал в порядке вещей потратить все сбережения науплату долга дальнего родственника (это называлосьpasser l’éponge, дословно – «стереть губкой меловуюзапись о задолженности на доске»), и делал он это,чтобы не уронить достоинство своего клана и сохра-нить его доброе имя. Такое поведение было нормой.(Признаюсь, что я и сам делал нечто подобное в XXIвеке!)

Яснее ясного, что индивид может выжить, толь-ко если он является частью системы. Когда ставишьсвои интересы выше интересов других, следует бытьосторожным и помнить, что систему отличают слож-ность и взаимозависимость29.

29 Многие уверены, что смерть – это худший сценарий Черного лебе-дя. Это не так. Если вы не изучали слишком долго современную эко-номику, вы, конечно, согласитесь с тем, что ваша смерть плюс смертьтех, кого вы любите, плюс уничтожение человечества – это куда болееужасное событие, чем одна ваша смерть. Вспомните мое замечание о

В коза ностра, сицилийской мафии, человеком че-сти (uomo d’onore) называют мафиози, который, когдаего ловит полиция, молчит и не доносит на друзей,несмотря на выгодные предложения; жизнь в тюрьмедля человека чести предпочтительнее выступления всуде, вредящего другим мафиози. Племя «коза ност-ра» важнее индивида. Хребет мафии сломало новоепоколение – те, кто шел на сделку с правосудием. (По-нятие «честь» для мафиози ограничивается группо-вой солидарностью – в остальных случаях они лгут иведут себя не как люди чести. И убивают, нападая соспины, что в восточном Средиземноморье считаетсяочевиднейшим признаком трусости.)

Точно так же люди подчас вынуждены вести себяэгоистично за счет других видов и приносить в жертвуэкологию, то есть делать ее хрупкой, если этого требу-ет выживание. Наши интересы – интересы человече-ства – превалируют над интересами природы; мы ми-римся с относительной слабостью индивидов и защи-щаем их, пусть даже вред, наносимый природе, можетв итоге повредить и нам самим.

Мы видели, как взаимодействуют интересы коллек-тива и интересы индивида. Экономика, которая бере-

сложных системах. Мы – всего лишь часть большой цепи, и нас волнует,как сберечь и нас самих, и систему в целом, а также – как сохранитьчасти этой длинной цепи.

жет хозяйственных субъектов по отдельности, выжитьне в состоянии; такая защита вредит всем, сдержива-ние эволюционных процессов ради блага индивидовникому не нужно. Но в наших силах защитить членовобщества от голода, дать им социальную защищен-ность. И уважение. Или даже больше, как мы увидимдалее.

День предпринимателя

Будучи по натуре утопистом (именно так), я испы-

тываю отвращение к собственным выводам, но, какмне кажется, у нас есть надежда.

Признание героизма и уважение к герою – вот фор-ма компенсации, которую общество дарует тем, кторискует ради него. Между тем предпринимательство– это рискованная и героическая деятельность, необ-ходимая для роста, а то и простого выживания эконо-мики.

Выжить может лишь группа – по эпистемологиче-ским причинам: профессионализм может повышать-ся только в коллективе. Человек, который не добилсячего-либо, дает другим знание, ценнейшее знание отом, как не следует поступать, – но никто или почтиникто его за это не хвалит. Этот человек – ключеваяфигура, однако ему не достается ни бонусов, ни, что

еще хуже, уважения30.Я веду себя неблагодарно по отношению к челове-

ку, который был столь уверен в себе, что открыл ре-сторан – и прогорел: я наслаждаюсь изысканной пи-щей, а он, вероятно, ест консервированного тунца.

Чтобы современное общество развивалось, онодолжно относиться к прогоревшим бизнесменам также, как мы относимся к павшим солдатам, – можетбыть, не с таким пиететом, но по сходному принци-пу (сейчас, как правило, если разорившийся бизнес-мен еще жив, дух его сломлен, а сам он покрыт по-зором, особенно если живет в Японии). Как не быва-ет неудачников на войне, живых либо мертвых (раз-ве что солдат повел себя трусливо), так не бываетнеудачников в науке и бизнесе. Точно так же не быва-ет успешных болтунов, псевдофилософов, коммента-торов, консультантов, лоббистов – а также преуспева-ющих профессоров бизнес-школ, если эти профессо-ра сами ничем не рискуют. (Извините.)

Психологи считают самонадеянность болезнью, ко-торая ослепляет людей, открывших свое дело, пер-спективами успеха. Но есть разница между возвы-

30 В одном из писем ко мне Жан-Луи Рео отмечает: «По моим наблю-дениям, чем больше люди превозносят предпринимателей на словах,тем сильнее они презирают их, когда сталкиваются с ними лицом к ли-цу».

шенным, героическим риском, который становитсяблагом для других (если система антихрупка) – и ку-да более гадким современным риском, связанным снегативными Черными лебедями. К последнему типуотносится самонадеянность «ученых», просчитывав-ших вероятность катастрофы на «Фукусиме». В пер-вом случае то, что психологи называют самонадеян-ностью, – хорошая штука, и лечить ее нельзя.

Сравните предпринимателей со считающими во-рон менеджерами, которые карабкаются по карьер-ным лестницам, не теряя никогда и ничего. Этот кон-тингент редко рискует чем-либо.

То, что Эразм Роттердамский называл ingratitudovulgi, неблагодарностью толпы, в век глобализации иИнтернета приобрело огромные масштабы.

Моя мечта – мое решение проблемы – учредитьДень предпринимателя и провозгласить следующее:

Большинство из вас потерпит неудачу,навлечет на себя проклятия и разорится, однакомы благодарны вам за риск, который выприняли, и за жертвы, которые вы принесливо имя экономического роста планеты ивытягивания других людей из бедности. Вы –источник антихрупкости. Наш народ говоритвам «спасибо».

Книга II

Новое время иотрицание антихрупкости

Как сказано в печальном стихотворении Бодлера

про альбатроса, тот, кто создан для полета, ступа-ет по земле неуклюже; здесь он обречен на несчаст-ную жизнь. Более чем символично то обстоятельство,что слово «переменчивость» (или «волатильность»,volatility) происходит от латинского глагола volare —«летать». Защита политических (и иных) систем от пе-ременчивости вредит им и в итоге становится причи-ной еще большей переменчивости катастрофическихмасштабов.

Данный раздел, Книга II, рассказывает о хрупкости,проистекающей из отрицания гормезиса, о естествен-ной антихрупкости организмов – и о том, как мы вре-дим системам, когда пытаемся – из лучших побужде-ний – управлять ими. Мы делаем социальные и эко-номические системы более хрупкими, ограждая их отстрессоров и случайностей и заталкивая их в прокру-стово ложе легкого и приятного – но в конечном счетевредоносного – нового времени.

Прокруст в греческой мифологии – это хозяин по-

стоялого двора, который, укладывая путников на кро-вать, обрубал ноги тем, кто не помещался в нее поросту, и растягивал тех, кто, напротив, ростом не вы-шел. Зато его ложе идеально подходило любому по-стояльцу.

Как мы видели в главе 3, обращаться с организмомкак с простой машиной – это упрощение, или прибли-зительность, или примитивизация сродни прокрусто-ву ложу. Часто мы упрощаем дело из самых благород-ных побуждений, считая, что нам нужно «чинить» ве-щи, но в итоге разрушаем их из страха перед случай-ностью и из любви к однородности31.

В Книге II мы обсудим также конкуренцию междучеловеком и силами природы, стремление некоторыхантихрупких систем к переменчивости, а также то, какмы делаем социальные, политические и прочие си-стемы уязвимыми в отношении Черных лебедей, ко-гда стабилизируем эти системы сверх всякой меры.

31 Упрощение терпит неудачу и причиняет наибольший вред там, гдечто-то нелинейное упрощается до линейного и замещается им. Этот ва-риант прокрустова ложа встречается чаще всего.

Глава 5.

Ливанский базар и офисное здание

Красные и белые едут в Цюрих. – Война не тюрь-ма. – Неудачные проекты индюшки. – Помните: мы вКрайнестане

Два типа профессий

Давайте посмотрим, как сложилась жизнь Иоанни-

са (Джона) и Георгиоса (Джорджа), братьев-близне-цов, которые родились на Кипре и проживают нынев Большом Лондоне. Джон четверть века трудится вотделе кадров крупного банка и занимается переста-новкой работников из одного уголка планеты в другой.Джордж – водитель такси.

Доход Джона абсолютно стабилен (ну или он так ду-мает); Джон получает также премии, четыре неделиотпуска раз в год и золотые наручные часы каждыедвадцать пять лет службы. Ежемесячно на счет Джо-на в банке National Westminster переводят 3082 фун-та стерлингов. Часть этих денег он тратит на погаше-ние кредита за дом в западном предместье Лондона,часть – на коммунальные услуги и сыр фета, кое-чтооткладывает. Утром в субботу, когда все потягивают-

ся и нежатся в постели, Джон обычно просыпался сбезмятежной улыбкой и с мыслью «жизнь хороша» –до банковского кризиса, с наступлением которого оносознал, что его должность могут и сократить. Безра-ботица ударила бы по нему очень сильно. Будучи спе-циалистом по персоналу, он видел, как в одночасьеобрывается длинная карьера; тот, кого уволили в воз-расте за пятьдесят, не оправится от удара уже нико-гда.

Джордж живет на одной улице с братом и водит чер-ное такси – это говорит о том, что он целых три годаразвивал лобные доли мозга, запоминая географиюи маршруты Большого Лондона, получил лицензию итеперь имеет право брать клиентов на улицах. Быва-ют удачные дни, когда Джордж зарабатывает сотнифунтов; бывают дни похуже, когда не отбиваются да-же расходы; но в среднем таксист уже многие годызарабатывает столько же, сколько и его брат, банков-ский служащий. На сегодня он может вспомнить един-ственный день за 25 лет, когда не взял ни одного пас-сажира. Из-за нестабильности дохода Джордж частоноет, что у него, в отличие от брата, нет гарантирован-ного рабочего места, – но на деле это иллюзия, таккак у Джорджа имеется нечто большее.

Вот главная иллюзия на свете: принято думать, чтослучайность – это что-то рискованное и плохое, а из-

бавиться от случайности можно, избавившись от слу-чайности.

Доход частников, водителей такси, проституток(очень древняя профессия), плотников, портных, сан-техников и дантистов колеблется, но маленький про-фессиональный Черный лебедь, который может пол-ностью лишить человека дохода, этих людей не клю-нет. Их риск очевиден. Другое дело – наемные ра-ботники: их доход не колеблется, но может внезапностать равным нулю после звонка из отдела кадров.Риск наемных работников скрыт.

Благодаря переменчивости карьера частника обре-тает определенную антихрупкость: небольшие коле-бания заставляют его адаптироваться, постоянно ме-няться, узнавать что-то новое и все время находитьсяпод давлением обстоятельств, вынуждающих приспо-сабливаться. Помните, что стрессоры – это инфор-мация; реагируя на непрекращающийся поток стрес-соров, частник вынужден держать нос по ветру. Вдо-бавок в жизни частника случаются подарки судьбы,неожиданности со знаком «плюс» и свободный вы-бор, а это верный признак антихрупкости, как мы уви-дим в Книге IV. Изредка клиенты обращаются к Джор-джу с поистине безумными предложениями, и за нимсохраняется полное право выбора – браться за этодело или отказать. Например, когда Европа панико-

вала из-за исландского вулкана и самолеты в Велико-британии не летали, одна богатая старушка попроси-ла отвезти ее на свадьбу на юг Франции – две тыся-чи миль туда и обратно. Точно так же у проституткиесть шанс получить от влюбившегося в нее богатогоклиента невероятно дорогой бриллиант, а то и пред-ложение руки и сердца, за которым после короткогопереходного периода может последовать вдовство.

Кроме того, никто не решит за Джорджа, скольколет ему крутить баранку (многие водят такси даже по-сле восьмидесяти, в основном чтобы убить время),потому что он сам себе хозяин – в отличие от брата,шансы которого устроиться на работу в свои пятьде-сят с лишним равны нулю.

Разница между двумя типами колебаний доходовраспространяется на политические системы и, как мыувидим в следующих двух главах, почти на все окру-жающие нас явления. Искусственное сглаживание пе-ременчивости дает эквивалент дохода Джона: ров-ный, постоянный, но хрупкий. Такой доход менее за-щищен от больших потрясений, которые могут умень-шить его до нуля (плюс пособие по безработице, есличеловек живет в одном из немногих государств все-общего благосостояния). Естественную случайностьсимволизирует доход Джорджа: на эту величину нетак сильно влияют большие потрясения, однако она

неравномерна. Причем эта неравномерность укреп-ляет систему (отсюда и антихрупкость). Если вдругнедельный заработок таксиста или проститутки пада-ет, этот стрессор дает им информацию о положениидел и намекает на то, что нужно искать клиентов вдругом районе; если доход держится на низком уров-не месяц, это повод задуматься о повышении квали-фикации.

Итак, человеку, работающему на самого себя, мел-кая (несмертельная) ошибка дает информацию, цен-ную информацию, которая побуждает его лучше при-спосабливаться; для Джона и ему подобных ошиб-ка – это прежде всего запись в личном деле, храня-щемся в отделе кадров. Йоги Берра как-то сказал:«Мы сделали неправильную ошибку»; для Джона всеошибки неправильные. Природа любит мелкие ошиб-ки (без которых не было бы генетической изменчиво-сти), а люди их не любят. Полагаясь на чужое сужде-ние, вы рискуете столкнуться с предвзятостью, кото-рая не приемлет антихрупкости.

К сожалению, мы боимся второго типа перемен-чивости и в своей наивности делаем системы болеехрупкими – или лишаем их антихрупкости, – защищаяих от случайностей. Иначе говоря (и эти слова стоитповторять всякий раз, когда есть повод), чем стара-тельнее вы избегаете мелких ошибок, тем больший

урон вам нанесут крупные.Централизованное государство напоминает доход

Джона; город-государство – модель Джорджа. Джонработает на одного крупного нанимателя, Джордж –на множество мелких, так что он волен выбирать тех,кто кажется ему более подходящим, а значит, в любоймомент времени у Джорджа есть выбор. Живущий ил-люзией стабильности хрупок; живущий иллюзией пе-ременчивости неуязвим и даже антихрупок.

Чем более переменчива система, тем менее онауязвима в отношении Черных лебедей. Давайте по-смотрим, как этот принцип работает с политическимисистемами, на примере Швейцарии.

Ленин в Цюрихе

Не так давно я сидел в цюрихском кафе, превратив-

шемся в дорогой ресторан, и в ужасе разглядывал ме-ню: по сравнению с США блюда здесь были по мень-шей мере в три раза дороже. Недавний кризис сделалШвейцарию даже более надежной гаванью, чем онабыла до того. Швейцарская валюта резко подорожа-ла. Швейцария – самая антихрупкая страна на земле:она извлекает выгоду из катастроф, которые случают-ся где-либо еще. Друг-писатель рассказал мне о том,что Ленин, живший как раз в Цюрихе, любил в этом са-

мом кафе играть в шахматы с поэтом-дадаистом Три-станом Тцарой. Да, русский революционер ВладимирИльич Ульянов, позднее известный как Ленин, провелкакое-то время в Швейцарии, где обдумывал проектвеликого иерархического государства нового време-ни и величайший эксперимент по централизованно-му госконтролю над людьми. Фигура Ленина в окруже-нии швейцарского пейзажа показалась мне жуткой –за пару дней до того я был на конференции в Монтрё,на Женевском озере, в той самой гостинице, где Вла-димир Набоков, русский дворянин, эмигрант и жертваЛенина, провел последние двадцать лет жизни.

Мне показалось любопытным то, что ШвейцарскаяКонфедерация давала приют и красным, и белым, ибольшевикам, и русским аристократам, которых боль-шевики позже выгнали из страны. Кажется, это частьосновного бизнеса Швейцарии. В крупных городахКонфедерации, таких как Цюрих, Женева и Лозан-на, часто находили пристанище эмигранты и полити-ческие беженцы – начиная с семьи иранского шаха,свергнутого исламистами, заканчивая недавними аф-риканскими диктаторами, реализующими свой запас-ной план. Даже Вольтер какое-то время укрывалсяв Фернее, французском пригороде Женевы у швей-царской границы (еще до того, как Женева присоеди-нилась к Конфедерации). Вольтер, который вечно ко

всем придирался и отлично умел защищаться, бежалв Женеву, когда оскорблял короля Франции, католи-ческую церковь или других власть имущих. Мало ктознает, что Вольтер скрывался в Фернее еще и по фи-нансовым причинам. Он был человеком, который до-бился успеха своими силами, богатым торговцем, ин-вестором и биржевым спекулянтом. Стоит отметить,что по большей части его богатство возникло благо-даря антихрупкости в отношении стрессоров: он на-чал сколачивать состояние во время ранней ссылки.

Многие бегут в Швейцарию по тем же причинам,что и Вольтер: это «финансовые» беженцы из стран,где стало неспокойно. Их можно отличить по доро-гим и скучным костюмам, пресным беседам, напуск-ной вежливости и дорогим сверкающим часам. Други-ми словами, это вам не Вольтеры. Как и многие бога-чи, они считают, что должны смеяться над собствен-ными шутками. Этим (унылым) людям не нужно убе-жище для себя: на деле поисками приюта озабочених капитал. От опасностей, которые грозят некоторымполитическим шишкам на родине, они предпочли быукрыться там, где есть чем заняться в субботу вече-ром, – например, во Франции или в Англии, но содер-жимое банковского счета этих политиков желает оста-ваться в Швейцарии. В экономическом плане даннуюстрану отличает наибольшая в мире неуязвимость –

и так на протяжении нескольких веков.Огромное множество людей и их кошельков стре-

мятся в Швейцарию, чтобы обрести убежище, без-опасность и стабильность. Между тем все эти бе-женцы не замечают очевидного: в самой стабильнойстране в мире нет правительства. И стабильна онане вопреки, а благодаря его отсутствию. Спроситепервых встречных швейцарских граждан, как зовут ихпрезидента, и сосчитайте тех, кто смог дать правиль-ный ответ. Они скорее назовут имена президентовФранции и США, чем собственного правителя. Валю-та Швейцарии функционирует лучше всех (когда я пи-сал эту книгу, она была наиболее прочной в мире),однако местный Центробанк – скромное, даже еслиучесть размеры страны, учреждение.

Может, эти опальные политики, надеющиеся одна-жды вернуться во власть и ожидающие своего ча-са, замечают отсутствие правительства, понимают,что они оказались в Швейцарии именно потому, чтотут нет власти, и соответствующим образом меняютвзгляды на национальные государства и политиче-ские системы? Ничего подобного.

Не слишком верно говорить, что у швейцарцев во-обще нет властей. Чего у них нет точно – так это боль-шого центрального правительства, именно такого,которое в обиходе и называют «правительством».

Страной по принципу «снизу вверх» правят своего ро-да самоуправления, региональные образования, на-зываемые кантонами, почти суверенные мини-госу-дарства, которые объединены в конфедерацию. Пе-ременчивости в Швейцарии хватает – здешние жите-ли часто ссорятся из-за фонтанов и других таких жепрозаических вещей. Выглядит это зачастую ужасно,потому что соседи превращаются в сплетников – этодиктатура «снизу», а не «сверху», но тем не менеедиктатура. Однако такой диктат «снизу вверх» обес-печивает защиту от утопического романтизма: здеш-няя атмосфера настолько далека от интеллектуаль-ной, что большие идеи не могут появиться в ней поопределению. Достаточно провести немного време-ни в кафе в старой части Женевы, особенно воскрес-ным утром, чтобы понять, что местные жители диску-тируют вовсе не о высоких материях, а рассуждаютна темы, очищенные от любых грандиозных концеп-ций, даже откровенно приземленные (есть знамени-тая хохма: пока другие народы изобретали что-то ве-ликое, швейцарцы смастерили часы с кукушкой – хо-рошая история, если не считать того, что часы с ку-кушкой придуманы не в Швейцарии). Но эта системаобеспечивает стабильность – скучную стабильность –на всех возможных уровнях.

Обратите внимание и на тот кошмарный гламур,

с которым поневоле сталкиваешься в Швейцарии –в любой части Женевы, в некоторых районах Цюри-ха (в центре), а особенно на лыжных курортах, такихкак Гштад и Санкт-Мориц. Этот гламур – не продуктШвейцарии и не часть ее миссии, однако это резуль-тат ее успеха: страна словно магнитом притягивает ксебе «уродцев» – богачей и налоговых беженцев.

Учтите, что это последняя заметная на миро-вом уровне страна, которая является не националь-ным государством, а группой мелких самоуправлений,предоставленных самим себе.

Колебания «снизу вверх»

Колебаниями «снизу вверх» – или шумом – я назы-

ваю вид политической переменчивости, который мож-но наблюдать в самоуправлении: это мелкие ссоры итрения, касающиеся повседневных дел. Они немас-штабируемы (или, как говорят, инвариантны при из-менении масштаба), то есть если вы увеличите мас-штаб самоуправления, скажем, умножите количестволюдей в сообществе на сто, на выходе получится со-всем другая динамика. Огромное государство не по-хоже на гигантское самоуправление, как младенец непохож на маленького взрослого. Разница между дву-мя этими состояниями качественная: увеличение ко-

личества людей в сообществе меняет характер отно-шений между ними. Вспомните описанную в Прологенелинейность. Если вы увеличите какой-то коллективв десять раз, его свойства не сохранятся, он превра-тится в нечто иное. Вместо эффективных разговоровна конкретные темы начнутся обсуждения абстракт-ных понятий, разговоры станут более интересными,может быть, более учеными, но, увы, менее плодо-творными.

Группа самоуправлений с очаровательно провин-циальными дрязгами, со всеми их внутренними спо-рами и враждующими индивидами образует доста-точно милое и стабильное государство. В плане до-хода Швейцария сравнима со вторым братом, Джор-джем: ее доход стабилен благодаря шуму и перемен-чивости на локальном уровне. Доход таксиста колеб-лется от одного дня к другому, но в среднегодовомзначении стабилен; точно так же Швейцария стабиль-на на уровне самоуправлений – совокупность ее кан-тонов функционирует как надежная система.

Решение местных проблем требует совершенноиного подхода, чем управление огромными и аб-страктными государственными расходами: люди из-древле жили маленькими группами или племенами инаучились управлению именно в их границах32.

32 Я не касаюсь экономического спора о том, были ли города-государ-

Далее, именно в самоуправлении, а не в огромнойсистеме, свою роль играет биология. Правительствозащищено от уколов совести (и не краснеет от сты-да), лишено эмоциональной реакции на перерасходсредств и другие провальные шаги, скажем, на убий-ства мирных жителей во Вьетнаме. Но когда инди-виду приходится смотреть в глаза согражданам, егоповедение меняется. Для прикованной к столу офис-ной пиявки цифры – это всего лишь цифры, а вот то-му представителю местной власти, которого вы непо-средственно встречаете в церкви воскресным утром,может быть стыдно за свои ошибки, и он будет при-нимать решения более ответственно. В рамках само-управления тело и биологическая реакция останавли-вают человека от того, чтобы причинять вред другимлюдям. В масштабе большой страны «другие» – кате-гория абстрактная; когда у госчиновника нет социаль-ного контакта с теми, чьи судьбы он решает, этот чи-новник движим скорее логикой, чем эмоциями, и ра-ботает с цифрами, графиками, статистикой, теориямии очередными графиками.

Когда я рассказал об этой концепции моему соавто-

ства полны «экономической энергии» (как считали Анри Пиренн и МаксВебер, подходя к вопросу с романтических позиций); моя (математиче-ская) точка зрения состоит в том, что совокупность небольших групп сполунезависимыми колебаниями обладает совсем другими характери-стиками риска, чем одна большая группа.

ру Марку Блиту, тот выпалил очевидное: «Сталин немог бы существовать в условиях самоуправления».

Малое прекрасно и во многих других отношениях.Отметим теперь, что малое (в совокупности, иначе го-воря, когда система состоит из небольших частей) бо-лее антихрупко, чем большое. На деле все большоеобречено на разрушение – это математическое свой-ство мы объясним позднее. Как ни печально, оно, судяпо всему, универсально и касается огромных корпо-раций, очень крупных млекопитающих и больших пра-вительств33.

С абстрактным государством связана еще однапроблема, психологическая. Мы, люди, презираемвсе то, что лишено конкретики. Плачущий рядом ре-бенок трогает нас больше, чем тысячи людей, кото-рые умирают где-то далеко и о проблемах которыхмы узнаем из телерепортажей. Первое – трагедия,второе – статистика. Наши эмоции слепы, когда речьидет о вероятностях. СМИ усугубляют ситуацию, иг-рая на нашей любви к забавным случаям и нашейжажде сенсаций; в итоге у нас формируется невер-ная картина мира. Сегодня каждые семь секунд кто-то умирает от диабета, но в новостях любят говорить

33 Я огорчаюсь, когда в дискуссии о политических системах сравнива-ются страны, которые нельзя сопоставить по размеру, скажем, Сингапури Малайзию. Размер сообщества может быть важнее самой системы.

лишь о жертвах ураганов, чьи дома взлетели на воз-дух.

Беда в том, что, создавая бюрократию, мы обязыва-ем государственных чиновников принимать решенияна основе абстрактных и теоретических данных, при-чем у чиновника возникает иллюзия, что его решениярациональны и логичны.

Заметим также, что лоббисты – на редкость непри-ятный народец! – не могут существовать в самоуправ-ляемой единице или небольшом регионе. Благодаряцентрализации (части) власти в Европейской комис-сии в Брюсселе европейцы быстро узнают о суще-ствовании этих мутантов, стремящихся манипулиро-вать демократией на благо крупных корпораций. Одинлоббист, сумевший повлиять на одно решение или ди-рективу в Брюсселе, может заработать своей фирмеогромные деньги. Издержки тут небольшие, а отдачакуда больше, чем в случае с самоуправлениями, гдеармии лоббистов должны будут внедряться в сообще-ства и пытаться в чем-то нас убеждать34.

34 К счастью, Европейский союз юридически защищен от сверхцентра-лизации благодаря принципу субсидиарности: проблемы должны ре-шаться на самом низком уровне, лишь в этом случае их решение будетэффективным. Эту идею ЕС перенял у католической церкви: с фило-софской точки зрения группа не должна быть ни слишком большой (го-сударство), ни слишком маленькой (индивид), она должна представлятьсобой нечто среднее. Это мощное философское утверждение, особен-

Заметим еще и другой эффект масштаба: чемменьше корпорация, тем меньше вероятность, чтоона наймет себе лоббистов.

Тот же эффект «снизу вверх» применим к законам.Итальянский философ и правовед Бруно Леони дока-зывал, что право, в основе которого лежит интерпре-тация судей, более надежно (из-за разнообразия пре-цедентов), чем подробные и негибкие кодексы, так чток нему тоже применимо понятие неуязвимости. Да,выбор суда может быть лотереей – тем не менее ука-занный принцип позволяет избежать крупномасштаб-ных ошибок.

На примере Швейцарии я хочу показать, что поли-тические системы обладают естественной анихрупко-стью, а стабильность достигается созданием шума –когда есть механизм, который позволяет шуму следо-вать естественным путем, а не сводит его к минимуму.

У Швейцарии имеется еще одно свойство: возмож-но, это самая удачливая страна в истории, однако вней традиционно очень низок уровень университет-ского образования (по сравнению с остальными бога-тыми странами). Швейцарская модель даже в банков-ском деле вплоть до нынешнего момента базируется

но в свете переноса хрупкости, о котором мы говорили в главе 4, и ар-гумента, согласно которому размер делает систему более хрупкой (по-дробнее ниже).

на ученичестве, на передаче знаний от мастера к уче-нику, и знания эти не столько теоретические, сколь-ко профессиональные. Иными словами, основа тут –«техне» (практические навыки и know how, «знать,как»), а не «эпистеме» (книжное знание и know what,«знать, что).

Вдали от Крайнестана

Рассмотрим теперь математические аспекты про-

цесса. Как влияет на естественные перемены вмеша-тельство человека? У переменчивости «снизу вверх»и переменчивости естественных систем есть опреде-ленные математические свойства. Переменчивостьпорождает вид случайности, который я называюСреднестаном, множество колебаний, пугающих, од-нако в совокупности гасящих друг друга (на каком-товременном промежутке или в группе самоуправле-ний, образующих большую конфедерацию или сооб-щество). В отличие от Среднестана, неуправляемыйКрайнестан, как правило, стабилен, но иногда там ца-рит полный хаос, поэтому ошибки в Крайнестане чре-ваты ужасными последствиями. Среднестан колеб-лется, Крайнестан скачет. В первом перемен много, новсе они незначительны, во втором перемены редки имасштабны. Все то же самое, что с доходом таксиста

и доходом банковского служащего. Два типа случай-ности отличаются качественно.

Среднестан характеризуется множеством колеба-ний, и ни одно из них не глобально; Крайнестан – ма-лое количество колебаний, и все они глобальны.

Разницу между ними можно описать и по-другому:ваше потребление калорий – это Среднестан. Еслисложить все калории, которые вы потребили за год,даже без поправки на вранье самому себе, ни одиндень в отдельности нельзя будет сравнить с целым(день – это максимум 0,5 процента от целого, 5000калорий, а за год вы можете потребить их 800 ты-сяч). Поэтому исключение или редкое событие незна-чительно влияет на совокупность событий в долго-срочном плане. Вы не можете удвоить свой вес ни заодин день, ни даже за месяц, ни, по всей видимости,за год – но можете удвоить активы или потерять по-ловину средств за секунду.

Для сравнения возьмите продажи романов: боль-ше половины продаж (и, вероятно, 90 процентов при-были) дает 0,1 процента книг, так что исключение,некое событие, вероятность которого равна одной ты-сячной, играет здесь значительную роль. Финансовыепроцессы – и другие экономические процессы – этоскорее Крайнестан, так же как история, которая меня-ется скачками и резко переходит из одного состояния

в другое35.

Рис. 3. Шум в самоуправлениях или распределенные колебания на

ливанских базарах (первый график) в сравнении с централизованными

– или управляемыми людьми – системами (второй график); или, анало-

гично, доход таксиста (первый) и доход наемного работника (второй).

Второй график меняется ступенчато, от одного Черного лебедя к друго-

му. Чрезмерное вмешательство в плавные процессы или процессы са-

морегулирования ведет к тому, что система одного типа, Среднестан,

превращается в систему другого типа, Крайнестан. Этот принцип рас-

пространяется на все виды систем с ограниченной переменчивостью,

такие как здоровье, политика, экономика, даже чье-либо настроение с

прозаком или без. Точно так же Силиконовая долина, которую развива-

35 Когда случайность распределяется среди большого числа малень-ких групп и постоянно возникают мелкие политические беспорядки, мыполучаем первый тип – благодатный Среднестан. Когда случайностьконцентрируется, мы получаем второй тип – подлый Крайнестан.

ют предприниматели (первый график), отличается от банковской систе-

мы (второй график).

Рисунок 3 показывает, как вредно лишать антихруп-кие системы естественной переменчивости (в основ-ном путем наивного вмешательства). Помимо шума всамоуправлениях, та же логика применима к ребенку,который, прожив какое-то время в тепличных услови-ях, сталкивается с улицей; к системе, политическаястабильность которой держится на диктатуре «свер-ху»; к попытке взять под контроль цены; к преимуще-ствам, которые дает размер корпорации, и т. д. Мы пе-реключаемся с системы, которая производит равно-мерные, но контролируемые колебания (Среднестан)и близка к статистической «колокольной кривой» (изблагородного семейства распределения Гаусса, оноже нормальное распределение), на систему, котораявесьма непредсказуема и развивается в основномскачками – я называю их «жирные хвосты». Этот тер-мин – синоним Крайнестана – означает, что отдален-ные события, которые называются «хвостами», игра-ют тут несоразмерную роль. Одна система (первыйграфик) переменчива; она колеблется, но не тонет.Другая (второй график) тонет, хотя создает иллюзиюстабильности, если не считать редких катастроф. Вдолгосрочном плане вторая система куда более пе-

ременчива – но эта переменчивость весьма масштаб-на. Накладывая ограничения на первую систему, мыв итоге, скорее всего, получим вторую.

Заметим, что Крайнестан отличает очень низкийуровень предсказуемости. Когда мы имеем дело совторым, псевдоплавным типом случайности, сбоислучаются редко, но они всякий раз масштабны и ча-сто чреваты катастрофами. На деле, как мы докажемв Книге IV, любая система, в основе которой лежитпланирование, именно поэтому обречена на неудачу.Считается, что планирование помогает корпорациямвыжить, но это миф: мир слишком случаен и непред-сказуем и не позволяет видеть будущее. Корпорациявыживает, потому что ее приспособленность взаимо-действует с меняющейся внешней средой.

Великая проблема индюшки

Позвольте мне оставить на время спецжаргон, атакже графики жирных хвостов и Крайнестана – ивернуться к разговорному ливанскому языку. Жите-ли Крайнестана часто бывают одурачены событиямипрошлого и воспринимают все в обратном смысле.Глядя на динамику второго графика на рис. 3, легкоперед большим падением поверить в то, что систе-ма абсолютно безопасна, особенно когда эта система

прогрессивно соскочила с «ужасного» типа очевиднопеременчивой случайности (слева) и стала якобы ку-да более стабильной (справа). Кажется, что перемен-чивость резко снизилась, но на деле это не так.

Рис. 4. Индюшка использует «доказательства»; не зная о Дне бла-

годарения, она делает «точный» прогноз, основываясь на прошлых со-

бытиях. Ил. Джорджа Насра.

Мясник откармливает индюшку тысячу дней; с каж-

дым днем аналитики все больше убеждаются в том,что мясники любят индюшек «с возрастающей стати-стической достоверностью». Мясник продолжает от-кармливать индюшку, пока до Дня благодарения неостанется несколько суток. Тут мясник преподноситиндюшке сюрприз, и она вынуждена пересмотретьсвои теории – именно тогда, когда уверенность втом, что мясник любит индюшку, достигла апогея ижизнь индюшки вроде бы стала спокойной и удиви-тельно предсказуемой. Этот пример развивает мета-фору Бертрана Рассела. Ключевой момент: неожи-данность тут – это событие, которое я называю Чер-ным лебедем, но оно касается только индюшки, а немясника.

Из этой истории мы можем вывести главное за-блуждение из тех, что наносят максимальный урон:отсутствие доказательств близости катастрофы ещене означает, что мы доказали, будто катастрофы небудет. Эту ошибку, как мы увидим позднее, склоннысовершать интеллектуалы, и она укоренена в соци-альных науках.

Наша задача – просто-напросто понять, «как небыть индюшкой», или, если это возможно, как бытьиндюшкой наоборот – то есть обладать антихрупко-стью. Для начала нам нужно уяснить разницу междунастоящей и сфабрикованной стабильностью.

Читатель легко может вообразить, что происходит,когда искусственно ограниченные, лишенные пере-менчивости системы взрываются. Вот подходящийпример: устранение партии «Баас» и внезапное свер-жение Саддама Хусейна и его режима в 2003 году Со-единенными Штатами Америки. Тогда погибли болееста тысяч человек; десять лет спустя регион по-преж-нему лихорадит.

Двенадцать тысяч лет

Обсуждение государств мы начали со Швейцарии.

Переместимся теперь немного восточнее.Северный Левант, территория, на которой сегодня

расположены северная часть Сирии и Ливан, былнаиболее процветающим регионом в истории челове-чества на протяжении долгого, очень долгого време-ни, от докерамического неолита – и, пожалуй, до се-редины ХХ века. Это 12 тысяч лет. Сравните Левантс Англией, которая процветала примерно пять столе-тий, или Скандинавией, процветающей всего-то око-ло трех веков. Немногие регионы Земли могут похва-стать благоденствием, растянувшимся на столь дол-гий промежуток времени (историки называют подоб-ные промежутки longue durée). Другие города возни-кали и исчезали; Алеппо, Эмес (ныне Хомс) и Лаоди-

кея (Латтакия) оставались сравнительно преуспеваю-щими.

Искони в Северном Леванте доминировали торгов-цы, в основном потому, что регион был опорной точ-кой на Великом шелковом пути, а также землевла-дельцы, поскольку эта провинция снабжала зерномвсе Средиземноморье, в том числе и Рим. Из Север-ного Леванта вышли некоторые римские императоры,сколько-то римских пап, понтификат которых пришел-ся на период, предшествующий эпохе расколов, бо-лее трех десятков греческих писателей и философов(включая многих учеников платоновской академии), атакже предки американского визионера и предприни-мателя Стива Джобса, давшего нам компьютер Apple,на котором я пишу эти строки (и еще планшет iPad,с которого вы, может быть, их читаете). Из дошед-ших до нас древнеримских источников известно, чтопровинция была автономна и управлялась местнойэлитой; позднее это децентрализованное управлениесохранила Османская империя. Левантийские городачеканили собственные деньги.

Затем произошли два события. Во-первых, послемировой войны часть Северного Леванта была вклю-чена в состав Сирии и отделена от территории, яв-ляющейся ныне частью Ливана. До того весь Се-верный Левант принадлежал Османской империи, но

жил, можно сказать, автономно – турки, как и рим-ляне до них, не вмешивались в дела местной эли-ты, они довольствовались сбором налогов, а сами восновном воевали. Мир внутри Османской империи,Pax Ottomana, как и его предшественник, Pax Romana,способствовал коммерции. Контракты выполнялись,правители были довольны. В недавней ностальгиче-ской книге «Левант» Филип Мэнзел приводит доку-менты, доказывающие, что города Восточного Сре-диземноморья существовали как города-государства,отдельно от метрополии.

Через несколько десятилетий после того, как опре-деленная часть Леванта отошла к Сирии, объяви-лась партия модернизаторов «Баас», вознамеривша-яся создать рай на земле. Когда баасисты централи-зовали управление страной и установили тоталитар-ный режим, Алеппо и Эмес окончательно пришли вупадок.

Следуя программе «модернизации», партия «Ба-ас» уничтожила архаическую кутерьму левантийскихбазаров и заместила ее сверкающим модернизмомофисных зданий.

Последствия не заставили себя ждать: вскоре се-мьи торговцев переехали в Нью-Йорк и Нью-Джер-си (евреи), Калифорнию (армяне) и Бейрут (христиа-не). В Бейруте имелась возможность свободно зани-

маться коммерцией, а Ливан был приятной, неболь-шой, дезорганизованной страной, где фактически от-сутствовало центральное правительство. Ливан былдостаточно мал для того, чтобы функционировать каксамоуправление: по размерам он уступал среднеста-тистической столице с пригородами.

Война, тюрьма или и то и другое

Хотя Ливан и обладал правильными качествами,страна была слишком свободной, и когда членам па-лестинских группировок и христианских дружин раз-решили носить оружие, началась гонка вооружениймежду общинами, за которой безмятежно наблюдалиливанские правители. Отношения между общинамибыли далеки от мирного сосуществования: христианепытались сделать свою религию доминирующей. Дез-организация воодушевляет, но Ливан как государствобыл немного более дезорганизованным, чем нужно.Представьте на мгновение, будто каждому нью-йорк-скому мафиозному боссу позволили завести личнуюармию, которая превосходит по численности ту, чтонаходится в подчинении Комитета начальников шта-бов (или вообразите Джона Готти с боеголовками). В1975 году в Ливане началась гражданская война.

Меня до сих пор потрясает фраза, которую произ-

нес один из друзей моего деда, богатый торговец изАлеппо, бежавший от режима партии «Баас». Когдаво время Ливанской войны дед спросил друга, поче-му тот не едет обратно в Алеппо, ответ был категори-чен: «Мы, жители Алеппо, предпочитаем войну тюрь-ме». Сперва я думал, он говорит о том, что баасистыупекут его за решетку, но потом понял, что под «тюрь-мой» друг деда имел в виду потерю политической иэкономической свободы.

Экономика, судя по всему, тоже предпочитает вой-ну тюрьме. Сто лет назад Ливан и Северная Сирияпочти не отличались по достатку на душу населе-ния (экономисты говорят о валовом внутреннем про-дукте), идентичны были также культура, язык, нацио-нальный состав, кухня и даже шутки. Все было одина-ковым, кроме того, что в Сирии пришла к власти «Ба-ас», партия «модернизаторов», а Ливан этой судьбыизбежал. Невзирая на гражданскую войну с огромны-ми жертвами, повлекшую за собой массовую утечкумозгов и снижение уровня жизни на несколько десят-ков лет вперед, не говоря о потрясшем страну хаосево всех его видах, сегодня Ливан живет значительнолучше Сирии – уровень жизни в нем в три-шесть развыше.

Этот принцип не ускользнул и от Макиавелли. Ци-тируя его, Жан-Жак Руссо писал: «Казалось, говорит

Макиавелли, что среди убийств и гражданских войннаша республика стала еще могущественнее [и] это-му способствовали нравы ее граждан. Небольшоеволнение возбуждает души, и процветание роду че-ловеческому приносит не столько мир, сколько свобо-да»36.

Pax Romana

Централизованные государства в истории – не но-вость. Почти в той же форме государство существо-вало в Древнем Египте. Но это был единичный слу-чай, и долго Египет не продержался: роскошное цар-ство начало разваливаться после того, как столкну-лось с безумными непокорными варварами, неорга-низованной ордой из Малой Азии, вторгшейся в Еги-пет на ударных колесницах, – в прямом смысле словазахватчики рынка!

Династии Древнего Египта правили царством некак империей, но как единой страной, а это далеконе одно и то же – как мы видели, разные типы управ-ления дают на выходе разные типы переменчивости.Национальные государства полагаются на централи-зованную демократию, в то время как империи вро-де Римской и Османской полагались на местные эли-

36 Перевод А. Д. Хаютина и В. С. Алексеева-Попова.

ты, позволяя городам-государствам процветать и ча-стично сохранять всамделишную автономию. Что су-щественно, такая автономия была коммерческой, ане военной, благодаря чему сохранялся мир. На де-ле турки оказывали вассальным государствам услугу,запрещая им участвовать в военных действиях, – этоуберегало от искушения напасть на кого-нибудь и по-могало процветать. И хотя снаружи система казаласьужасно несправедливой, она позволяла местным жи-телям фокусироваться на торговле, а не на войне. Си-стема защищала их от самих себя. Этот довод в поль-зу небольших государств приводит Дэвид Юм в «Ис-тории Англии»: огромные страны соблазняет война.

Конечно, римляне и турки допускали местную авто-номию не из любви к свободе других людей; простотак им было удобнее. Сочетание преимуществ импе-рии (в некоторых сферах) и полунезависимых реги-онов (предоставленных самим себе) более стабиль-но, чем централизованное национальное государствос флагами и четкими границами.

Но и централизованные государства вроде Египтаи Китая на практике не слишком отличались от Рим-ской и Османской империй – за исключением того, чтогруппы писцов и мандаринов установили в них моно-полию на интеллектуальные достижения. Кое-кто ещепомнит жизнь без Интернета и без того, чтобы фис-

кальные органы отслеживали электронные денежныепереводы. До появления таких средств связи, как те-леграф и телефон, а также до развития железнодо-рожного сообщения, государственный аппарат былвынужден полагаться на услуги курьеров. В результа-те местный провинциальный правитель оставался ко-ролем во многих сферах, пусть номинально он им ине был. До недавнего времени доля централизован-ных государств в экономике составляла около пятипроцентов; в современной Европе этот показатель со-ставляет почти 50 процентов. Кроме того, централь-ные власти вели войны и тратили на них столько ре-сурсов, что вести экономическую деятельность оста-валось лишь предпринимателям37.

Война или не-война

Посмотрим на Европу до создания национальныхгосударств Германии и Италии (что подавалось как«воссоединение», словно в романтическом прошломэти народы были большими семьями). До того какпоявились эти романтические образования, Европа

37 Обратите внимание: наши современники пользуются словом «бал-канизация», подразумевая хаос, рождающийся при раздроблении госу-дарств, словно фрагментация – это плохо и словно у Балкан была аль-тернатива. При этом никто не описывает успехи этого процесса словом«швейцаризация».

состояла из дробящейся аморфной массы мелкихпсевдостран и городов-государств, которые все вре-мя враждовали друг с другом – и образовывали раз-личные союзы. Большую часть своей истории Генуяи Венеция конкурировали в Восточном и Южном Сре-диземноморье, как две шлюхи, дерущиеся из-за ме-ста на панели. У войны псевдостран есть один плюс:посредственность не в состоянии сражаться на двафронта, поэтому война в одном случае оборачива-ется союзом в другом. Напряжение всегда сохраня-лось, но никогда не влекло за собой серьезных по-следствий, примерно как осадки на Британских остро-вах; морось без ливней куда безобиднее, чем обрат-ное явление – долгая засуха, после которой разража-ется ливень. Иначе говоря, Европа была Среднеста-ном.

Создание национальных государств во второй по-ловине XIX века оказалось заразным и привело к двуммировым войнам, следствием которых стало более 60миллионов жертв – а возможно, и все 80 миллионов.Разница между войной и не-войной стала огромной, аистория перестала быть однородной. То же происхо-дит в экономике, где стала возможной ситуация «по-бедитель получает все» и начали доминировать ред-кие события. Система псевдостран похожа на ресто-ранный бизнес, о котором заходила речь ранее: он

переменчив, но глобальных ресторанных кризисов небывает – в отличие, скажем, от банковских. Почему?Ресторанный бизнес – это множество независимых иконкурирующих небольших компаний, которые по от-дельности не угрожают системе и не заставляют еескакать из одного состояния в другое. Случайностьтут скорее рассеяна, чем сконцентрирована.

Есть люди, которые наивно, по-индюшачьи пове-рили в то, что мир становится все безопаснее и, са-мо собой, происходит это благодаря святому «госу-дарству» (хотя в Швейцарии с ее управлением «снизувверх» уровень насилия ниже, чем где-либо еще). Этовсе равно что утверждать, будто атомные бомбы без-опаснее, поскольку они взрываются куда реже. Хотянасилия в мире все меньше, войны потенциально ста-новятся все более разрушительными. Мы были близ-ки к глобальной катастрофе в 1960-х, когда США чутьне начали ядерную войну с Советским Союзом. Оченьблизки. Оценивая риск в Крайнестане, мы смотрим нена доказательства (они появятся слишком поздно), ана потенциальный ущерб: никогда до того мир не былтак близок к большему ущербу; никогда38. Но наивным

38 Если посмотреть на факты – и сделать соответствующую поправкуна невидимое, – окажется, что война, которая опустошит планету, иде-ально уложилась бы в статистику и не стала бы «аномалией». Как мыувидим, Бен Бернанке был точно так же одурачен собственным терми-ном «Великое спокойствие». Такова проблема индюшки: ее сбивают с

людям, которые верят только фактам, трудно объяс-нить, что риск – в будущем, а не в прошлом.

Хаотичная мультиэтническая держава, так назы-ваемая Австро-Венгерская империя, исчезла послеПервой мировой заодно со своим османским соседоми соперником (и, по большому счету, родственником– но я вам ничего не говорил), а на их месте обра-зовались новенькие, с иголочки национальные госу-дарства. Османская империя со множеством народов– точнее, тем, что от них осталось, – стала Турци-ей, сформированной по швейцарской модели, причемникто не увидел в этом никакого противоречия. Венасделалась пленницей Австрии, с которой у нее не бы-ло почти ничего общего, кроме разве что языка. Во-образите, что Нью-Йорк переехал в центральный Те-хас и по-прежнему называется Нью-Йорком. СтефанЦвейг, еврейский писатель из Вены, считавшийся вту эпоху самым влиятельным автором в мире, излилболь по этому поводу в грустных мемуарах под на-званием «Вчерашний мир». Вену, входившую в чис-ло мультикультурных городов наряду с Александри-ей, Смирной, Алеппо, Прагой, Фессалониками, Кон-стантинополем (ныне Стамбул) и Триестом, уложили

толку свойства любого процесса, который выглядит не слишком пере-менчивым. Люди вроде Стивена Пинкера неверно понимают суть ста-тистических процессов и выдвигают тезис, аналогичный великому спо-койствию в финансах.

в прокрустово ложе национального государства, и ееграждане оказались зажаты в тисках межпоколенче-ской ностальгии. Не в силах перенести потерю и при-житься где-либо еще, Цвейг позднее покончил с со-бой в Бразилии. Я впервые прочел его книгу, когда самоказался в такой же физической и культурной ссылке– мой левантийский христианский мир был разрушенвойной в Ливане, и я спрашивал себя, мог ли Цвейгостаться в живых, если бы отправился в Нью-Йорк.

Глава 6.

Скажите им, что я обожаю(ограниченную) случайность

Максвелл в Крайнестане. – Сложные механизмы

кормления осла. – Вергилий велел делать это, причемнемедленно

В предыдущей главе мы выяснили, что первый брат(банковский служащий, хрупкий относительно кризи-са) рискует совсем не так, как второй брат (сравни-тельно антихрупкий таксист, работающий на самогосебя). Так же отличаются характеристики риска цен-трализованной системы и хаотичной конфедерациимуниципалитетов. Второй тип стабилен в долгосроч-ном плане благодаря некоторой дозе переменчиво-сти.

Научный довод, согласно которому жесткий кон-троль чреват «отдачей» и может привести к ката-строфе, выдвинул Джеймс Клерк Максвелл, великийавтор теории электромагнитного поля. Регуляторы –это устройства, которые контролируют скорость па-ровых двигателей, компенсируя внезапные отклоне-ния. Они предназначались для стабилизации двигате-лей и, очевидно, эту стабилизацию обеспечивали, но

временами парадоксальным образом вели себя свое-нравно и ломались. Гибкий контроль дает хорошийрезультат; жесткий контроль ведет к чрезмерной ре-акции и иногда приводит к тому, что машина разлета-ется на куски. В знаменитой статье «О регуляторах»,опубликованной в 1867 году, Максвелл смоделировалповедение регулятора и показал математически, чтожесткий контроль над скоростью двигателя ведет кнестабильности.

Изящные математические выкладки Максвелла итезис об опасности жесткого контроля можно лег-ко обобщить и перенести на другие сферы жизни,что поможет нам разоблачить псевдостабилизацию искрытую долгосрочную хрупкость системы39. На рын-ке установление фиксированных цен или, что то жесамое, устранение спекулянтов, так называемых «шу-мовых трейдеров» (и умеренной переменчивости, ко-торую они привносят в систему), создает иллюзиюстабильности. В результате периоды затишья преры-ваются резкими скачками. Поскольку игроки не при-выкли к переменчивости, малейшее колебание ценнаводит их на мысль об инсайдерской информацииили изменении состояния системы, после чего начи-

39 Финансист Джордж Купер вспоминает об этом в «Природе финан-совых кризисов», и его аргументы настолько сильны, что мой старыйдруг и трейдер Питер Нильсен дарит эту книгу всем своим знакомым.

нается паника. Когда валюта абсолютно стабильна,малое, совсем крошечное изменение ее курса застав-ляет нас думать, что это конец света. Стабилизируетсистему небольшой беспорядок.

В самом деле, сбивать людей с толку довольно по-лезно – это хорошо и для них, и для вас. Чтобы по-нять, как это происходит в жизни, представьте чрез-вычайно пунктуального и предсказуемого человека,который пятнадцать лет подряд каждый день прихо-дит домой ровно в шесть вечера. По нему можно све-рять часы. Если такой человек опоздает на пять ми-нут, он заставит семью волноваться. Тот, кто ведет се-бя чуть более переменчиво (и менее предсказуемо) иможет заявиться на полчаса раньше или позже, бере-жет нервы родных и близких.

Кроме прочего, колебания очищают систему. Ма-ленькие лесные пожары периодически устраняют изэкосистемы бо́льшую часть огнеопасного материала,не давая ему накапливаться. Если мы систематиче-ски предотвращаем возникновение пожаров, делаялес «безопасным», большой лесной пожар принесетэкосистеме куда больший вред. По тем же причинамстабильность нехороша для экономики: в период дол-гого устойчивого процветания фирмы забывают о том,что такое неудача, и слабеют, незаметно становясьвсе более уязвимыми, значит, в отсутствии кризисов

нет ничего хорошего. Точно так же отсутствие колеба-ний на рынке приводит к безнаказанному накоплениюскрытого риска. Чем дольше рынок не испытывает по-трясений, тем хуже будут последствия от шока.

Этот отрицательный эффект стабильности подда-ется точному математическому моделированию, нокогда я стал трейдером, мне рассказали об эври-стическом правиле, которым пользовались ветеранырынка, старые прожженные трейдеры: когда рынокдостигает «нового дна», то есть падает так сильно,как давно не падал, надо «ждать крови» – люди рва-нут к выходу. Те, кто не привык терять деньги, понесутбольшие убытки и перенервничают. Если рынок упалтак, как не падал, скажем, два года, это будет «двухго-довой рекорд», и он чреват бо́льшим ущербом, неже-ли «годовой рекорд». Что характерно, трейдеры на-зывают это «чисткой», потому что она освобождаетрынок от «слабаков». «Слабак» – это, конечно же, че-ловек, который хрупок, но не знает этого и усыпленложным чувством безопасности. Когда толпа слаба-ков рвется к выходу, она крушит все на своем пути.Переменчивость не позволяет рынку долго существо-вать без «чистки» риска и предотвращает подобныерыночные катаклизмы.

Fluctuat nec mergitur («плывет, но не тонет»), как го-ворили римляне.

Голодные ослы

Мы показали, что избавление антихрупкой системы

от случайности – это не всегда хорошая идея. Рас-смотрим ситуацию, в которой стандартным действи-ем является добавление фактора случайности, необ-ходимого антихрупкой системе как топливо.

Осел, одинаково страдающий от голода и от жаждыи застывший на равном расстоянии от пищи и воды,неизбежно погибнет от недоедания и обезвоживания.Спасти осла можно, если случайно подтолкнуть егов одном или другом направлении. «Буриданов осел»– метафора, названная по имени средневекового фи-лософа Жана де Буридана, который – в числе дру-гих, очень сложных вещей – предложил и этот мыс-ленный эксперимент. Когда какие-то системы засты-ли в опасном тупике, разбудить и освободить их подсилу случайности – и только случайности. Ясно, чтоотсутствие случайности в этом случае тождественногарантированной смерти.

Пробуждение системы при помощи случайного шу-ма с целью улучшить ее работу применяется во мно-гих областях. Явление стохастического резонансадобавляет случайный шум в качестве фона, и в ито-ге вы слышите звуки (скажем, музыку) куда яснее. Мы

видели, что психологический эффект гиперкомпенса-ции помогает нам отличить сигнал от шума; здесь дан-ное свойство системы является уже не психологиче-ским, а физическим. Слабые сигналы SOS, слишкомслабые, чтобы их могли уловить удаленные приемни-ки, могут стать слышимыми на фоне шума и случай-ных помех. Добавленное к сигналу хаотичное шипе-ние поднимает его существенно выше порога чувстви-тельности и превращает в слышимый. В подобной си-туации случайность – лучшая помощница, к тому жеона поставляется бесплатно.

Рассмотрим металлургический отжиг – способ при-дания металлу большей прочности и однородности.Отжиг состоит в нагреве и контролируемом охлажде-нии материала, благодаря чему увеличивается раз-мер кристаллов и устраняются их дефекты. Ситуацияздесь та же, что и с буридановым ослом: нагрев за-ставляет атомы покинуть первоначальное положениеи пройти через фазы с высокой свободной энергией;охлаждение дает атомам больше шансов стать частя-ми новой, более крепкой структуры.

Ребенком я постиг чем-то схожий с отжигом прин-цип, наблюдая за тем, как мой отец, человек тради-ций, ежедневно при возвращении домой стучал по де-ревянному барометру. Он осторожно ударял по кор-пусу прибора, а затем считывал с циферблата до-

машний прогноз погоды. Удар по барометру приводилстрелку в движение и позволял ей найти верное по-ложение равновесия. Это частное проявление анти-хрупкости. Вдохновленные металлургией математикииспользуют ее методы в компьютерном моделирова-нии – так, существует алгоритм имитации отжига,позволяющий находить больше общих оптимальныхрешений проблем. Решений, на которые можно на-ткнуться только случайно.

Случайность отлично работает, когда речь идет опоиске чего-либо, – иногда превосходя в этом отно-шении человека. Натан Мирволд сообщил мне о вы-звавшей полемику статье, опубликованной в журналеScience в 1975 году. Статья доказывала, что случай-ное бурение по сути эффективнее любого другого изметодов геологоразведки, применявшихся в то время.

Как ни парадоксально, так называемые хаотиче-ские системы, в которых имеют место колебания,называемые хаосом, могут быть стабилизированыдобавлением случайности. Я был на удивительнойдемонстрации этого эффекта, которую организовалодин докторант. Сначала он заставил шарики хаотич-но скакать по столу в ответ на размеренные колеба-ния столешницы. При этом шарики двигались резко инеизящно. Затем он щелкнул тумблером – и скачки,как по волшебству, сделались размеренными и плав-

ными. Вот секрет волшебства: хаос превратился в по-рядок не потому, что в системе стало меньше хаоса,а потому, что в нее добавили случайные, абсолют-но случайные колебания малой интенсивности. По-сле этого красивого эксперимента меня переполниловоодушевление; мне хотелось останавливать прохо-жих на улице и говорить им: «Я люблю случайность!»

Политический отжиг

Даже обычным людям сложно объяснить, чтострессоры и неопределенность играют в их жизнибольшую роль, а уж донести это до политиков почтиневозможно. При этом именно в политике некая дозаслучайности жизненно необходима.

Некогда мне показали сценарий фильма, в осно-ве которого была притча о городе, где все подчиненослучайности (очень похоже на Борхеса). Через опре-деленные промежутки времени властитель случай-ным образом перераспределял занятия горожан: мяс-ник делался пекарем, пекарь – тюремщиком, и т. д. Вфинале народ восставал против властителя, требуястабильности, которую считал своим неотъемлемымправом.

Я сразу подумал, что можно сочинить и такую исто-рию, где все будет наоборот: вместо правителей, ко-

торые вносят в жизнь подданных элемент случайно-сти, у нас были бы подданные, которые вносят эле-мент случайности в жизнь правителей, назначая ихпри помощи лотереи и лишая полномочий наугад.Этот процесс можно было бы назвать политическимотжигом – и он был бы не менее эффективен. Как вы-яснилось, древние – опять эти древние! – о полити-ческом отжиге знали: члены афинских собраний вы-бирались посредством жребия, то есть метода, защи-щавшего систему от вырождения. Замечательно, чтоэффективность отжига оценивалась и в применениик современным политическим системам. Компьютер-ное моделирование, проведенное Алессандро Плуки-но и его коллегами, продемонстрировало, что добав-ление некоторого числа случайно выбранных поли-тиков может улучшить функционирование парламент-ской системы.

Бывает, что система извлекает пользу из другоготипа стрессоров. Вольтер считал, что лучшая фор-ма правления – та, которая регулируется политиче-скими убийствами. Цареубийство – это примерно тоже самое, что и постукивание по барометру с цельюзаставить его работать лучше. Оно влечет за собойнеобходимую перетасовку, на которую никто не по-шел бы добровольно. Вакантный трон делает воз-можным эффект отжига и ускоряет появление ново-

го лидера. Из-за долгосрочного уменьшения количе-ства преждевременных смертей в обществе такое яв-ление, как природная текучка менеджеров, исчезло.Убийство – стандартная процедура перехода властив мафии (последний широко освещавшийся в прес-се отжиг произошел, когда Джон Готти убил своегопредшественника у порога нью-йоркской бифштекс-ной, чтобы стать капо мафиозной семьи). Если убратьмафию за скобки: всевозможные руководители и чле-ны правлений остаются в своих креслах все дольше,что препятствует развитию множества отраслей. Та-ковы генеральные директора, профессора на посто-янном контракте, политики, журналисты – и этот пе-региб нам следовало бы компенсировать случайнымилотереями.

К сожалению, вы не можете зарядить ситуацию слу-чайностью таким образом, чтобы какая-то политиче-ская партия исчезла. США страдают не от двухпар-тийной системы, а оттого, что в этой системе действу-ют одни и те же две партии. У партий нет органическивстроенного в них срока годности.

Со временем древние усовершенствовали методжеребьевки при выборе решения более или менеесложных проблем и сделали его частью гаданий. Наделе целью таких жеребьевок было выбрать случай-ный выход без того, чтобы принимать решение само-

му, так что человек освобождал себя от груза ответ-ственности за последствия. Он делал то, что ему ве-лели делать боги, и не обязан был позднее переоце-нивать свои действия. Метод гадания под названиемsortes virgilianae (судьба, которую предпишет вам эпи-ческий поэт Вергилий) заключался в том, что вы от-крывали наугад поэму Вергилия «Энеида» и интер-претировали первую попавшуюся строчку как указа-ние на конкретное действие. Этот метод стоит приме-нять, когда необходимо принять трудное деловое ре-шение. Я готов повторять, пока не охрипну: древниепридумали массу тайных и сложных приемов и уло-вок, позволяющих использовать случайность в своихинтересах. Я практикую подобные эвристические ме-тоды в ресторанах. Поскольку меню постоянно удли-няются и усложняются, я становлюсь жертвой явле-ния, которое психологи называют тиранией выбора:выбрав что-то одно, я мучаюсь, размышляя о том, неследовало ли взять что-то другое. Поэтому я слепо иметодично копирую выбор самого грузного мужчиныиз присутствующих, а если такого человека нет, вы-бираю блюда из меню наугад, не читая их названий,и дух мой при этом спокоен: Баал40 сделал выбор заменя.

40 Баал (Ваал) – древнее общесемитское божество. – Прим. ред.

Стабильность – бомба

замедленного действия

Как уже было сказано, отсутствие огня способству-ет накоплению огнеопасного материала. Люди возму-щаются и негодуют, когда я твержу им о том, что отсут-ствие политической нестабильности, даже такой, каквойна, способствует подспудному накоплению взрыв-ных материалов и тенденций.

Второй шаг: спасают ли

жизни (маленькие) войны?

Настроенный против Просвещения политическийфилософ Жозеф де Местр заметил, что конфликтыделают государства сильнее. Это очень спорный мо-мент: война – штука нехорошая, и я как жертва же-стокой гражданской войны могу многое рассказать оее ужасах. Но я нахожу любопытным – и изящным –довод де Местра о том, что мы, как правило, делаемошибку, учитывая лишь потери, принесенные даннымсобытием, и закрывая глаза на все остальное. Любо-пытно и то, что мы легче распознаем обратную ошиб-ку, а именно когда кто-то учитывает немедленную вы-году и не берет в расчет долгосрочные побочные эф-

фекты. Нас ужасает количество жертв войны, но мыне берем в расчет следующий шаг, то, что происходитпотом, – в отличие от садовников, которые понимают,что дерево с обрезанными ветками становится силь-нее.

С другой стороны, мир – вынужденный, натужный,неестественный мир – может обернуться еще болеекрупными жертвами: вспомните о том, что великое са-модовольство привело к мировой войне в Европе, го-сударства которой почти сто лет жили в относитель-ном мире, и к возникновению вооруженных до зубовнациональных государств.

Да, все мы любим мир, все мы обожаем экономи-ческую и эмоциональную стабильность – но и бытьлохами в долгосрочном плане мы не хотим. Мы стре-мимся пройти вакцинацию в начале каждого учебно-го года (и впрыскиваем под кожу немножко болезне-творных бактерий, чтобы повысить иммунитет), но нев состоянии понять, что в этом же нуждаются полити-ка и экономика.

Что нужно сказать

иностранным политикам

Подведем итог: когда переменчивость подавляетсяискусственно, беда не только в том, что система ста-

новится чрезвычайно хрупкой; беда в том, что в то жесамое время у нас нет видимых оснований для бес-покойства. Кроме того, стоит помнить, что перемен-чивость – это информация. Системы, которые выгля-дят неколебимыми и почти не меняются, на деле ак-кумулируют невидимый риск. Хотя ведущие полити-ки и экономисты заявляют, что препятствуют флукту-ациям, чтобы сделать систему стабильной, эти людидобиваются обратного эффекта. Искусственно стре-ноженные системы становятся жертвами Черных ле-бедей. В подобной среде в конце концов случаетсяужасная катастрофа того типа, который можно видетьна рис. 3. Она застигает всех врасплох и уничтожаетто, чего система достигла за годы стабильности, а то иоставляет систему в куда худшем состоянии по срав-нению с тем, в котором она существовала, когда в нейцарила переменчивость. Действительно, чем дольшев системе копится риск, тем ужаснее катастрофа – итем больше в итоге ущерб, нанесенный экономике иполитике.

Достижение стабильности путем установления ста-бильности (без учета того, что будет дальше) – этовеликая разводка лохов в экономической и внешнейполитике. Примеров тому удручающе много. Возьми-те прогнившие правительства вроде того, которое бы-ло у власти в Египте до беспорядков 2011 года: США

поддерживали это правительство четыре десятка лет,чтобы «избегнуть хаоса», и получили в итоге кликупривилегированных мародеров, которые опиралисьна сверхдержаву. Точно так же банкиры используютдовод «мы слишком большие для банкротства», что-бы обжуливать налогоплательщиков и начислять са-мим себе громадные премии.

В настоящий момент меня больше всего волнуети задевает ситуация в Саудовской Аравии; это ти-пичный случай стабильности «сверху вниз», которуюсверхдержава гарантирует ценой отказа от любых мо-ральных и этических принципов – и, разумеется, це-ной отказа от самой стабильности.

Саудовская Аравия, «союзница» США, – это абсо-лютная монархия, не имеющая конституции. Но при-чина моего потрясения не в этом. Страной руководиткоролевская семья, в которой насчитывается от семидо пятнадцати тысяч членов, и все эти люди ведут се-бя как расточительные гедонисты, так что их жизнь от-крыто противоречит пуристским идеям, которые при-вели их к власти. Вдумайтесь в это противоречие: же-стокие племена, жившие в пустыне по суровым за-конам аскетизма (точно как меннониты), благодарясверхдержаве превратились в раскованных искате-лей наслаждений – их монарх открыто путешеству-ет ради собственного удовольствия со свитой, разме-

щенной в четырех аэробусах. Какой контраст с егопредками! Члены королевской семьи нажили состоя-ние, хранящееся преимущественно в сейфах на За-паде. Без Америки в Саудовской Аравии случиласьбы революция, страна пережила бы период разрухи,какие-то волнения, и сейчас наверняка наслаждаласьбы стабильностью. Но искусственный застой создаетпроблему в долгосрочном плане.

«Союз» между саудовской королевской семьей иСоединенными Штатами, конечно, был заключен ра-ди стабильности. Какой именно стабильности? Какдолго можно обманывать систему? Собственно, по-следний вопрос не имеет смысла: подобная стабиль-ность похожа на кредит, который в конце концов при-дется выплатить. Здесь есть также этические момен-ты, на которых я остановлюсь в главе 24, особен-но гадким я считаю жонглирование понятиями, когданекто нарушает твердое моральное правило, оправ-дываясь тем, что действует «на благо» кого-либо41.Немногие знают о том, что иранцы ожесточились про-тив США, потому что Америка – демократия! – поса-дила на трон проводившего репрессии иранского ша-

41 Вспомните о двойных стандартах западных правительств. Я как хри-стианин не могу попасть в некоторые районы Саудовской Аравии, по-скольку оскверню их чистоту. При этом саудовские граждане могут сво-бодно путешествовать по США или Западной Европе.

ха, который грабил страну, но обеспечивал США «ста-бильность» доступа в Персидский залив. Нынешнийтеократический режим Ирана – это по большому сче-ту американское достижение. Мы должны научитьсядумать о следующем шаге, о цепочках последствий ипобочных эффектах.

Еще большую тревогу вызывает у меня американ-ская политика в отношении Ближнего Востока, кото-рая исторически, а особенно после 11 сентября 2011года, была излишне сфокусирована на подавлениилюбых политических волнений во имя препятствова-ния «исламскому фундаментализму» – выражение,которое использовал практически каждый режим. Бе-да в том, что уничтожение исламистов увеличивает ихчисленность; в любом случае Запад и его автократи-ческие арабские союзники лишь усилили исламскихфундаменталистов, когда загнали их в подполье.

Американским политикам пора понять, что чемсильнее они вмешиваются во внутренние дела другихгосударств во имя стабильности, тем больше неста-бильности они порождают (за исключением случа-ев, когда требуется экстренная помощь). Может быть,пришло время уменьшить роль политиков в полити-ческих делах?

Одно из посланий жизни: без перемен нет стабиль-ности.

Что мы называем новым временем?

Мое определение нового времени: это среда, в ко-

торой доминирует широкомасштабная деятельностьчеловека, направленная на систематическое сглажи-вание шероховатостей мира и подавление перемен-чивости и стрессоров.

В новое время людей систематически изгоняют изих исполненной случайности среды обитания – из-гоняют как в физическом, так и в социальном, дажеэпистемологическом смысле. Новое время – это непросто период после Средних веков, постаграрный ипостфеодальный, как его определяют в учебниках со-циологии. Это скорее дух эпохи, пронизанной раци-онализацией (наивным рационализмом) и мыслью отом, что люди способны понять устройство общества,а значит, перестроить его. Вместе с этой эпохой роди-лась теория статистики, отсюда – сволочная колоко-лообразная кривая. Вместе с ними на свет появиласьлинейная наука. А также понятие «эффективности» –или оптимизации.

Новое время – это прокрустово ложе; оно укора-чивает человека до чего-то, что кажется эффектив-ным и полезным. Правда, отдельные аспекты ново-го времени достойны похвалы – прокрустово ложе не

обязательно укорачивает с плохими последствиями.Какие-то из них могут быть благотворны, но это ред-кость.

Сравните льва, ведущего комфортную и предсказу-емую жизнь в зоопарке Бронкса (по воскресеньям по-сле обеда толпа глядит на него с любопытством, тре-петом и жалостью), с одним из его родственников насвободе. Был момент, когда – до пришествия золотоговека сверхзаботливой матушки – мы были свободны-ми людьми и свободными детьми.

Потом мы оказались в новом времени, где правятбал лоббист, корпорация с очень-очень ограниченнойответственностью, магистр бизнеса, проблемы лохов,секуляризация (или, точнее, переизобретение новыхсакральных ценностей – вместо алтарей у нас по-явились флаги), налоговый инспектор, страх передбоссом, выходные в интересных местах и рабочаянеделя в местах, явно куда менее интересных, раз-деление «работы» и «отдыха» (для тех, кто жил в бо-лее мудрые времена, то и другое выглядело одина-ковым), план пенсионного обеспечения, обожающиеспорить интеллектуалы, которые не согласятся с этимопределением нового времени, буквальное мышле-ние, выводы по индукции, философия науки, изобре-тение социальных наук, гладкие поверхности и эгои-стичные архитекторы. Насилие перешло с уровня ин-

дивидов на уровень государств. Равно как и финансо-вая недисциплинированность. А в центре всего этого– отрицание антихрупкости.

Мы наблюдаем зависимость от нарративов, «ин-теллектуализацию» поступков и рискованных начи-наний. Госпредприятия и чиновники – и даже работ-ники крупных корпораций – могут делать только то,что укладывается в некий нарратив, вербальное опи-сание, в отличие от бизнеса, который волен простогнаться за прибылью, и не важно, чем он себя оправ-дывает – и оправдывает ли вообще. Не забывайте,что вам нужно как-то назвать синий цвет, только когдавы создаете нарратив, а для действия слова не важ-ны. Мыслитель, не знающий слова «синий», неполно-ценен, человек дела – нет. (Мне очень тяжело былоубеждать интеллектуалов в интеллектуальном пре-восходстве практики.)

Новое время увеличило разрыв между ощущае-мым и значимым: в естественной среде мы ощущаемчто-либо всегда по какой-то причине; сегодня мы за-висим от прессы, снабжающей нас слухами и проис-шествиями (желание «быть в курсе» – чисто челове-ческая черта), и интересуемся личной жизнью людей,живущих далеко от нас.

В самом деле: в прошлом, когда мы только дога-дывались об антихрупкости, самоорганизации и спон-

танном исцелении, нам удавалось уважать эти свой-ства системы – мы порождали верования, помогав-шие сохранять неопределенность и работать с ней.Мы приписывали улучшение ситуации вмешатель-ству бога или богов. Мы могли даже отрицать, что всеможет измениться к лучшему без какого-либо вмеша-тельства. Но в наши дела вмешивались боги, а не ру-левые, получившие образование в Гарварде.

Появление национальных государств четко ложит-ся в ту же схему: право на вмешательство перешлоот богов к простым смертным. История национально-го государства – это история концентрации и накопле-ния людских ошибок. Новое время начинает с госмо-нополии на насилие, а заканчивает госмонополией наналоговую безответственность.

Далее мы обсудим два центральных элемента, ле-жащие в основе основ нового времени. Во-первых(глава 7), наивное вмешательство с расходами на по-чинку того, что следует оставить в покое. Во-вторых(глава 8, откуда мы перейдем к Книге III), замену Богаи богов, управляющих будущим, на нечто даже болеефундаменталистское в плане религии: безусловнуюверу в концепцию научного предсказания в любой об-ласти знания. Эта замена производится с целью све-сти будущее к набору вычислений, на которые мож-

но или нельзя положиться. Да, религиозную веру намудалось трансформировать в легковерие по отноше-нию ко всему тому, что можно замаскировать под на-уку.

Глава 7.

Наивное вмешательство

Тонзиллэктомия как способ убить время. – Никогдане делай сегодня того, что можно отложить на зав-тра. – Давайте предсказывать революции после того,как они произошли. – Уроки блек-джека

Рассмотрим необходимость «сделать что-нибудь»на показательном примере. В 1930-х годах нью-йорк-ские врачи осмотрели 389 детей; 174 из них быларекомендована тонзиллэктомия – удаление нёбныхминдалин. Оставшихся 215 детей вновь повели к дру-гим врачам, и те постановили, что 99 из них нуждают-ся в операции. Когда оставшиеся 116 детей посетилитретий состав врачей, хирургическое вмешательстворекомендовали лишь пятидесяти двум из них. Еслиучесть, что в удалении миндалин на деле нуждаются2–4 процента детей (сегодня, а не в 30-х, когда рискосложнений был куда больше), а также что одна из 15тысяч таких операций заканчивается смертью паци-ента, становится ясно, где расположена точка безубы-точности между прибылью медиков и ущербом дляздоровья.

Эта история позволяет нам наблюдать вероятност-ное убийство во плоти. Каждый ребенок, которому

удаляют миндалины без абсолютных на то показаний,проживет меньше, чем мог бы. Этот пример не толь-ко дает представление о вреде, который причиняютлюди, вмешивающиеся в чужую жизнь, но, хуже того,показывает, что мы часто не осознаем необходимостьопределить точку безубыточности между выгодами ивредом.

Мы будем называть это желание помочь «наивнымвмешательством». Посмотрим, чем оно может обер-нуться.

Вмешательство и ятрогения

В случае с тонзиллэктомией вред ребенку, получив-

шему ненужное лечение, взаимосвязан с тем, что вявном выигрыше останется кто-то другой. Чистыйубыток такого рода, ущерб от лечения (обычно скры-тый или отложенный), который превышает пользу, на-зывается ятрогенным (буквально – «причиненнымврачом»; «ятрос» – это «лекарь» по-гречески). В гла-ве 21 мы утверждаем, что всякий раз, когда вы идетек врачу и получаете лечение, вы подвергаетесь рискудля здоровья, который нужно анализировать так же,как мы анализируем другие компромиссы: вероятнаяпольза минус вероятные издержки.

Классический пример ятрогении – смерть Джорджа

Вашингтона в декабре 1799 года. У нас есть достаточ-но улик, чтобы заключить: врачи в значительной сте-пени помогли Вашингтону умереть или по меньшеймере ускорили его кончину. Ведь стандартное лече-ние в те годы включало в себя кровопускание, при ко-тором человек терял от 2 до 3,8 л крови.

Риск причинения вреда врачом может быть неоче-видным, и если взглянуть на проблему под этим уг-лом, можно заключить, что до изобретения пеницил-лина сальдо у медицины было отрицательное: визитк врачу увеличивал ваши шансы умереть. Впечатляетто, что медицинская ятрогения, судя по всему, усугуб-лялась по мере накопления знаний и достигла пикаближе к концу XIX века. Спасибо тебе, о новое вре-мя: твой «научный прогресс», появление лечебниц изамена ими домашних средств заставили показателисмертности взлететь, в основном – по причине «боль-ничной горячки», то есть сыпного тифа, которым па-циенты заражались в больницах (Лейбниц называлих seminaria mortis, «рассадниками смерти»). То, чтобольные стали умирать чаще, сомнению не подлежит,ведь теперь все жертвы собирались в одном месте:те, кто погибал в этих заведениях, могли бы выжить заих стенами. Австро-венгерский врач Игнац Земмель-вейс, которого, как известно, травили его же колле-ги, увидел, что в больницах роженицы умирают ча-

ще, чем те, кто рожает на улице. Он называл ува-жаемых врачей бандой преступников – и был абсо-лютно прав: доктора, убивавшие пациентов, отказы-вались признавать факты, на которые указывал Зем-мельвейс, и действовать так, как он предлагал, пото-му что за его наблюдениями «не стояло никакой тео-рии». Не в силах прекратить то, что считал убийством,Земмельвейс впал в депрессию; отношение «уважа-емых врачей» к нему было омерзительным. Он окон-чил свои дни в психушке, где умер, по иронии судьбы,от той самой больничной инфекции, с которой борол-ся.

История Земмельвейса печальна: этот человек былнаказан, унижен и даже убит, потому что громко гово-рил правду ради спасения других. И худшим наказа-нием для него была беспомощность перед риском инечестностью других. Но это и счастливая история: вконце концов истина восторжествовала, правоту Зем-мельвейса признали, пусть и не сразу. Мораль в том,что человеку, говорящему правду, не следует ожидатьлавровых венков.

По сравнению с другими сферами жизни, где то-же имеет место ятрогения, в медицине все еще нетак плохо. Мы видим проблемы в медицине потому,что сегодня ее начинают контролировать. Ныне ме-дицинское обслуживание – это всего лишь «расход-

ная статья в бизнесе», между тем врачебные ошиб-ки по-прежнему убивают в США во много (от трех, ес-ли верить врачам, до десяти) раз больше людей, чемдорожные аварии. По официальной статистике, вредот действий докторов (сюда не входит риск погибнутьот сепсиса в больнице) велик: от их рук гибнет боль-ше пациентов, чем от любого вида рака. Методология,которую использует медицинский истеблишмент, по-прежнему не включает в себя принципы риск-менедж-мента, но сама медицина все-таки развивается. Бес-покоиться следует о том, что фармацевтические ком-пании, лобби и прочие заинтересованные группы по-буждают нас лечиться чаще, чем нам это нужно, при-чиняя тем самым вред, который не бросается в гла-за и не считается «ошибкой». Фармацевтика порож-дает скрытую и распределенную ятрогению, масшта-бы которой растут. Легко оценить ятрогению, когда хи-рург ампутирует не ту ногу или вырезает не ту поч-ку или когда пациент умирает от аллергии на лекар-ство. Но когда вы кормите ребенка таблетками от ка-кого-нибудь надуманного психического расстройствавроде синдрома дефицита внимания и гиперактивно-сти (СДВГ) или депрессии, вместо того чтобы выпу-стить свое дитя из психологической клетки, ущерб,который вы наносите ребенку в долгосрочном пла-не, никак не учитывается. Ко всему прочему ятроге-

ния усугубляется «агентской проблемой», или «про-блемой агента и принципала», которая возникает, ко-гда у одной стороны (агента) есть личная заинтере-сованность, не совпадающая с интересами стороны,использующей его услуги (принципала). Эта пробле-ма выходит на первый план, когда брокер и врач, пе-кущиеся в конечном итоге о своем банковском счете,а не о вашем финансовом и медицинском здоровье,дают вам совет исходя из того, что выгодно им, а невам. Точно так же политиков заботит исключительноих карьера.

Прежде всего не навреди

Медики знали о ятрогении по меньшей мере с IVвека до н. э. Primum non nocere – «прежде всего ненавреди» – это первый принцип медицины, приписы-ваемый Гиппократу и включенный в текст так назы-ваемой клятвы Гиппократа, которую любой врач даетв день получения диплома. Понадобилось 2400 лет,чтобы медицина начала должным образом проводитьэту блестящую идею в жизнь. Несмотря на бесконеч-ные причитания «non nocere», термин «ятрогения»вошел в обиход очень, очень поздно, всего несколь-ко десятков лет назад, – после того, как врачи нанес-ли миру огромный ущерб. Я сам не знал, что это яв-

ление называется особым словом, пока меня не про-светил писатель Брайан Эпплярд (до того я говорило «вредных ненамеренных побочных эффектах»). Да-вайте теперь оставим медицину (чтобы вернуться кней через десяток глав) и перенесем концепцию ятро-гении на другие сферы жизни. Так как невмешатель-ство не влечет за собой никакой ятрогении, источниквреда – это отрицание антихрупкости вплоть до тео-рии, по которой без нас, людей, мир не будет вертеть-ся так, как должен.

Показать, что явление ятрогении универсально, –задача непростая. Понятие «ятрогения» никогда неупотребляется вне медицинского контекста (а меди-цина, повторю, оказалась не самым способным уче-ником). Однако, как и в случае с синим цветом, когдапоявляется слово для обозначения чего-либо, указатьна явление уже легче. Мы внедрим понятие ятрогениив политологию, экономику, градостроительство, обра-зование и другие области. Я пытался дискутировать сконсультантами и учеными, специалистами в этих об-ластях, и никто из них не понимал, о чем я говорю, ине считал, что сам он может быть потенциальным ис-точником опасности. Когда вы относитесь к таким лю-дям со скепсисом, они обычно говорят, что вы – «про-тивник научного прогресса».

При всем при том понимание ятрогении прослежи-

вается в некоторых религиозных текстах. Коран упо-минает «тех, что неправедны, но при этом считают се-бя праведниками».

Подытожим: если мы видим наивное вмешатель-ство, да и любое вмешательство, без ятрогении необойдется.

Противоположность ятрогении

Итак, у нас есть слово для обозначения вреда, при-чиняемого тем, кто хочет помочь, однако нет термина,обозначавшего бы противоположную ситуацию, когданекто старается причинить вред, но в конечном счетесовершает благо. Следует просто помнить о том, чтоатака на антихрупкость чревата ответным огнем. Ска-жем, хакеры способствуют тому, что компьютерныесистемы делаются совершеннее. Или, как в случае сАйн Рэнд, навязчивая и агрессивная критика способ-ствует распространению книги.

У невежества есть две стороны. В фильме МелаБрукса «Продюсеры» два нью-йоркских театральныхдеятеля попадают в беду, столкнувшись вместо ожи-даемого провала с успехом. На паях с другими инве-сторами они ставят на Бродвее мюзикл, решив, чтоесли тот провалится, они поделят остаток от собран-ной суммы и их не разоблачат, поскольку инвесторы

не получат вообще ничего и решат, что так и надо.Беда в том, что продюсеры лезут из кожи вон, что-бы плохо поставить скверную пьесу под названием«Весна для Гитлера», но вредят так неумело, что мю-зикл становится успешным. Отказавшись от типичныхпредрассудков, они создают крайне интересный про-ект. Я наблюдал такую же иронию судьбы в трейдер-стве: мой коллега был так расстроен размером годо-вой премии, что начал вести рискованные игры с порт-фелем нанимателя – и в итоге заработал тому огром-ную сумму, больше, чем если бы он пытался игратьпо правилам.

Возможно, идея капитализма – это эффект, проти-воположный ятрогении: речь о «неумышленных, од-нако не столь уж неумышленных» последствиях неко-его действия, когда системе удается преобразовы-вать эгоистические (или, точнее, не обязательно бла-гие) цели индивида в положительные результаты дляколлектива.

Ятрогения на самом верху

Проблема непонимания сути ятрогении особенноостро проявляется в двух сферах: социально-эконо-мической и (как мы увидели на примере Земмель-вейса) собственно медицине – там и там низкий уро-

вень знаний исторически сочетался с высокой сте-пенью вмешательства и неуважением к спонтанномудействию и исцелению, не говоря о росте и развитии.

Как мы увидели в главе 3, между организмами (био-логическим и небиологическим) и машинами есть раз-ница. Люди с инженерным мышлением склонны оце-нивать любые проблемы именно как инженеры. Этотподход верен, когда дело касается устройств, но когдазаболевает ваша кошка, лучше приглашать не схемо-техника, а ветеринара, а еще лучше позволить живот-ному вылечиться самому.

Таблица 3 дает представление о попытках «испра-вить ситуацию» в разных областях – и о том, какимипоследствиями чреваты эти попытки. Не забывайтеочевидное: во всех случаях мы имеем дело с отрица-нием антихрупкости.

Таблица 3. Вмешательство, потакающее хрупкости, и его по-

следствия в различных областях

Может ли кит летать, как орел?

У социологов и экономистов нет встроенного поня-тия о ятрогении, как нет, конечно, и слова для этогоявления. Когда я решил прочесть курс «Ошибка моде-

лирования в экономике и финансах», никто не принялмою идею всерьез, а кое-кто пытался остановить ме-ня вопросами о «теории» (точно как в истории с Зем-мельвейсом), не понимая, что я разбирал и класси-фицировал именно ошибки теории, а равно и крити-ковал саму идею использовать теорию без учета вли-яния возможных ошибок теоретиков.

Потому что теория – это очень опасная штука.Разумеется, науку можно двигать вперед и без вся-

кой теории. Наблюдение эмпирических закономерно-стей в отсутствие внятной теории, которая их объяс-няла бы, ученые называют феноменологией. В Триа-де я поместил теории в категорию «хрупкое», а фе-номенологию – в категорию «неуязвимое». Теории су-перхрупки; они появляются и исчезают, снова появля-ются и исчезают, опять появляются и исчезают; фено-менология остается, и я не верю, что люди не пони-мают очевидного: феноменология «неуязвима» и при-годна к использованию, а теории, пусть они и пользу-ются огромным спросом, ненадежны и не могут слу-жить базой для принятия решения, – если не считатьфизику.

Физика – особая статья; это исключение, котороедругие дисциплины пытаются имитировать с тем жеуспехом, с каким мы заставляли бы кита летать, какорел. Ошибки в физике становятся меньше от тео-

рии к теории, так что утверждения типа «Ньютон былнеправ» привлекают внимание и хороши для сенса-ционной научной журналистики, но на деле ложны; ку-да честнее сказать, что «теория Ньютона неточна внекоторых особых случаях». Предсказания ньютоно-вой механики изумительно точны для всех объектов,кроме тех, которые движутся со скоростью, близкой кскорости света, с чем вы явно не столкнетесь во вре-мя следующего отпуска. Журналисты сплошь и рядомнесут ахинею, вплоть до того, что Эйнштейн «ошибал-ся» насчет скорости света, при этом приборы, доказы-вающие его «неправоту», столь сложны и точны, чтовсем и каждому ясно: в ближайшем и далеком буду-щем подобные споры не будут иметь ни для вас, нидля меня никакого значения.

С другой стороны, социальные науки меняются оттеории к теории. Во время холодной войны Чикаг-ский университет продвигал теории свободного рын-ка (laissez-faire), а Московский университет учил про-тивоположному, между тем их физические факульте-ты имели схожие мнения, если не полностью согла-шались друг с другом. Вот почему я поместил соци-альные теории в левую колонку Триады как нечто су-перхрупкое в плане решений, которые нужно прини-мать в реальности, и непригодное для анализа риска.Меня огорчает даже применение понятия «теория». В

социальных науках такие конструкции следует назы-вать не теориями, а химерами.

Для того чтобы разобраться с упомянутыми дефек-тами, нам нужно выработать методологию. Мы не мо-жем позволить себе ждать еще 2400 лет. В отличиеот медицины, где ятрогения рассредоточена по всемунаселению (то есть возникает эффект Среднестана),в социальных науках и политике ятрогения ввиду кон-центрации власти может обернуться катастрофой (тоесть Крайнестаном).

Ничегонеделание наоборот

Главная причина экономического кризиса, начав-шегося в 2007 году, – это ятрогения, которая была обу-словлена попыткой мегахрупкодела Алана Гринспе-на – безусловно, главного экономического вредителявсех времен и народов, – сгладить «цикл бумов и спа-дов». В итоге риск был «загнан под ковер» и копил-ся там, пока не подорвал экономику. В истории Грин-спена больше всего угнетает то, что этот человек –либертарианец и вроде бы убежден в том, что нужнопредоставлять системы самим себе; выходит, людиспособны дурачить себя до бесконечности. Аналогич-ное наивное вмешательство осуществило британскоеправительство в лице хрупкодела Гордона Брауна,

последователя идей Просвещения; великой миссиейБрауна было, по его же словам, «уничтожение» эко-номического цикла. Хрупкодел премьер-министр Бра-ун, великий специалист по ятрогении, хотя до Грин-спена ему как до Луны, теперь читает миру лекциипро «этику» и «сбалансированные» финансы. Вместополитики децентрализации Браун проводил полити-ку централизации инфотехнологий, которая вылиласьв огромный перерасход средств и задержки во внед-рении; дать этой политике обратный ход, как выясни-лось, очень трудно. Британское здравоохранение принем действовало по принципу «если в далекой боль-нице игла упала на пол, шум должен быть слышенна Уайтхолл» (это улица в Лондоне, где расположеныправительственные здания). Доказательство того, чтоцентрализация опасна, приведено в главе 18.

Подобные попытки уничтожить экономический циклведут к мегахрупкости. Как маленькие локальные по-жары освобождают лес от огнеопасного материала,так и небольшие локальные пертурбации в экономи-ке выбраковывают уязвимые компании, позволяя им«рано уйти на покой» (так что они могут начать все за-ново) и минимизировать долгосрочный ущерб систе-ме.

Когда на человека ложится ответственность, возни-кает этическая проблема. Своими действиями Грин-

спен нанес экономике вред, однако даже он понимал,что только герой и смельчак может оправдать недея-ние в условиях демократии, когда требуется все вре-мя обещать еще более светлое будущее – независи-мо от того, каковы будут реальные, отложенные из-держки.

Бесхитростное вмешательство проникло почти вовсе сферы жизни. Как врачи отправляли детей натонзиллэктомию, так и типичный редактор, которомувы посылаете текст, предлагает определенное коли-чество правок, скажем, пять изменений на страницу.Примите его поправки, перешлите текст другому ре-дактору, который в среднем правит тексты так же ак-тивно (разные редакторы работают с текстами неоди-наково), – и вы увидите, что он предложит столь-ко же поправок, местами переправляя то, что изме-нил предыдущий редактор. Третий редактор поступитаналогично.

Стоит добавить: тот, кто посвящает себя какому-тоодному занятию, в остальном не делает почти ниче-го, и редакторы – отличный тому пример. За свою пи-сательскую карьеру я заметил, что те, кто редактиру-ет текст слишком рьяно, склонны пропускать опечат-ки (и наоборот). Однажды я забрал свой комментарийиз газеты The Washington Post, потому что редакторывнесли в него слишком много ненужных правок, заме-

нив почти каждое слово синонимом. Я отослал ком-ментарий в Financial Times. Тамошний редактор сде-лал одно исправление: заменил «1989» на «1990».The Washington Post старалась так сильно, что не за-метила единственной существенной ошибки. Как мыувидим далее, вмешательство истощает умственныеи экономические ресурсы; оно редко осуществляет-ся тогда, когда по-настоящему необходимо. (Будьтебдительны к своим желаниям: маленькое правитель-ство может в итоге быть более эффективным во всем,что делает. Уменьшение размера и масштаба способ-но сделать его еще назойливее, чем правительствобольших размеров.)

Ненаивное вмешательство

Позвольте предостеречь вас от неверного истолко-вания моих слов. Я не против вмешательства как та-кового; выше я показал, что точно так же обеспокоеннедостаточным вмешательством в случае, когда безнего не обойтись. Я лишь предупреждаю об опасно-сти наивного вмешательства, а также о том, чего мызачастую не понимаем и не признаем его вредных по-следствий.

Я уверен, что некоторое время меня будут пони-мать неправильно. Когда я опубликовал «Одурачен-

ных случайностью», где утверждал – и эта идея близ-ка к концепции данной книги, – что мы склонны недо-оценивать роль случайности в жизни, что можно обоб-щить как «все происходит более случайно, чем мысчитаем», СМИ решили, что я говорю, будто «все насвете случайно» и «удача слепа». Это прекрасныйпример прокрустова ложа, которое укорачивает идею,меняя ее суть. В интервью на радио я пытался объ-яснить журналисту нюансы и разницу между двумяутверждениями, и когда мне было сказано, что я го-ворю «слишком сложно», я попросту вышел из сту-дии – пусть как хотят, так и выкручиваются. Печально,что подобные ошибки совершают образованные жур-налисты, которым доверили рассказывать нам, обыч-ным людям, о мире. Я говорю сейчас только о том,что нам нельзя закрывать глаза на естественную ан-тихрупкость систем и их способность к самовосста-новлению; мы должны бороться со своим желаниемвредить им и делать их хрупкими, не давая системамзалечивать раны.

Как мы видели на примере не в меру ретивого ре-дактора, чрезмерное вмешательство идет рука об ру-ку со вмешательством недостаточным. Как и в меди-цине, зачастую мы чрезмерно вмешиваемся в ситуа-ции, которые дают на выходе минимальные выгоды (ибольшой риск), и недостаточно вмешиваемся в обла-

сти, где вмешательство требуется, потому что поло-жение там критическое. Я поддерживаю решительноевмешательство в некоторые сферы, например радиспасения экологии или для того, чтобы ограничить от-клонения в экономике и моральный риск, порождае-мый крупными корпорациями.

Что мы должны контролировать? Как правило,вмешательство с целью ограничить размер объек-тов (фирм, аэропортов, источников загрязнения), кон-центрацию и скорость полезно, потому что умень-шает риск Черного лебедя. Подобные действия мо-гут не повлечь за собой ятрогению – но очень слож-но убедить правительство ограничить размер прави-тельства. Скажем, с 1970-х годов говорится о том,что ограничение скорости на шоссе (в реальности, ане на бумаге) весьма эффективно и ведет к повыше-нию уровня безопасности. Это звучит правдоподоб-но: вероятность автокатастрофы возрастает с уско-рением (то есть нелинейно) в зависимости от скоро-сти, поскольку в процессе эволюции мы не развилиинстинкт, позволяющий защититься от больших ско-ростей. Когда кто-то безрассудно гонит фургон по ав-тотрассе, он ставит под угрозу вашу безопасность идолжен быть остановлен прежде, чем его транспорт-ное средство протаранит ваш «мини» с откидным вер-хом, – или же поставлен в ситуацию, когда генофонд

лишится его генов, а не ваших. Скорость – это фетишнового времени, а я всегда с подозрением относился кскрытой хрупкости, порожденной чем-то неестествен-ным, – наличие этой хрупкости будет доказано в гла-вах 18 и 19.

Однако я принимаю и аргумент противной сторо-ны: регулирующий дорожный знак вряд ли уменьша-ет риск, ибо водители становятся более беспечны-ми. Эксперименты показали, что бдительность осла-бевает, когда человек отдает контроль над системойв чужие руки (опять же, недостаток гиперкомпенса-ции). Автолюбителям нужны стрессоры и напряже-ние, порождаемое чувством опасности, – они влия-ют на внимательность и контроль над риском лучше,чем внешний регулятор. На регулируемых переходахпешеходы гибнут чаще, чем когда переходят улицу внеположенном месте. Либертарианцы иногда приво-дят в пример Драхтен, город в Нидерландах, где про-водится чудесный эксперимент. С улиц там убранывсе дорожные знаки. Отмена регулирования привелак повышению уровня безопасности, что подтвержда-ет: внимательность антихрупка, она заостряется, ко-гда человек ощущает опасность и ответственность. Витоге многие немецкие и голландские города умень-шили число дорожных знаков. Мы видели вариант эф-фекта Драхтена в главе 2, когда упоминали об авто-

матизации самолетов, которая дает прямо противо-положный ожидаемому эффект: пилоты теряют бди-тельность. Но эффект Драхтена не стоит обобщатьсверх меры – этот эксперимент не означает, что надоотменить все действующие в обществе правила. Какя сказал ранее, скорость на шоссе соответствует дру-гой динамике, и риск тоже отличается.

К сожалению, применить концепции хрупкости иантихрупкости к современной политической системеСША затруднительно. Эта система состоит из двух ис-копаемых. Чаще всего демократическая часть спек-тра американской политики выступает за гипервме-шательство, ничем не стесненное регулирование ибольшое правительство, в то время как республикан-ская часть спектра обожает большие корпорации, ни-чем не стесненное отсутствие регулирования и мили-таризм. Те и другие ничем для меня не отличаются.

В самом деле, когда речь заходит о долге, отли-чия исчезают: обе стороны склонны поощрять рост за-долженности граждан, фирм и государства (что при-вносит хрупкость и убивает антихрупкость). Я считаю,что и рынки, и власти неразумны, когда дело дохо-дит до Черных лебедей, – по контрасту, опять же, сМатерью-Природой, благодаря ее свойствам, и болеедревними типами рынков (вроде левантийских база-ров), в отличие от современных.

Позвольте мне упростить подход к вмешательству.Для меня выходом из положения является система-тический регламент, который определяет, когда вме-шиваться, а когда предоставлять систему самой се-бе. Иногда стоит вмешаться, чтобы взять под кон-троль ятрогению нового времени, особенно крупно-масштабный вред окружающей среде и концентра-цию потенциального (пусть пока и не проявившегося)риска, того, который мы замечаем слишком поздно.Мои идеи – не политические, они основаны на управ-лении риском. У меня нет политических пристрастий,я не связан ни с одной партией; моя задача – обо-гатить лексикон понятиями вреда и хрупкости, что-бы мы могли формулировать эффективные полити-ческие решения и гарантировать, что в итоге не взо-рвем эту планету и самих себя.

Похвала прокрастинации

по-фабиански

С политикой вмешательства связана одна хит-рость, которую часто пускают в ход в нашем обще-стве специалистов. Продать «смотрите, что я радивас сделал» куда легче, чем «смотрите, от чего я радивас уклонился». Конечно, система премиальных, за-висящих от «рабочих показателей», усугубляет дело.

Я искал исторических героев, которые стали героямипотому, что чего-то не сделали, но увидеть недеяниесложно; я не смог обнаружить ни одного такого героя.Врач, отказавшийся делать операцию на позвоноч-нике (очень дорогостоящую) и позволивший организ-му исцелиться самостоятельно, не получит ни возна-граждения, ни похвалы, в отличие от доктора, которыйуверит пациента, что без операции не обойтись, по-сле чего излечит больного, подвергнув того операци-онному риску, и заработает кучу денег. Такие врачи ез-дят на розовых «роллс-ройсах». Руководитель корпо-рации, избежавший убытка, вряд ли получит премию.Настоящий герой в мире Черных лебедей – тот, ктопредотвратит катастрофу и, поскольку катастрофы небыло, не получит в итоге ни признания, ни премии. ВКниге VII, посвященной этике, я подробнее останав-ливаюсь на том, почему система премий нечестна – икак подобная нечестность усиливается за счет слож-ности.

Как обычно, древние обладали большей мудро-стью, чем мы, люди нового времени, – и мудрость ихбыла куда более простой; римляне боготворили тех,кто по меньшей мере противостоял вмешательству иоткладывал его. Полководца Фабия Максима велича-ли Кунктатором – «Медлительным». Фабий Максимжутко раздражал Ганнибала, на чьей стороне было

явное военное превосходство, тем, что избегал сра-жения и откладывал его. Уместно посмотреть на ми-литаризм Ганнибала как на форму вмешательства (а-ля Джордж Буш-младший, за тем исключением, чтоГаннибал лично выходил на поле боя, а не отсиживал-ся в уютном офисе) и сравнить его с мудростью Кунк-татора.

Весьма разумная группа британских революционе-ров создала политическое движение, которое в честьКунктатора нарекли Фабианским обществом. Все ониразделяли идею откладывания революции любой це-ной. В Фабианское общество входили Джордж Бер-нард Шоу, Г. Дж. Уэллс, Леонард и Вирджиния Вулф,Джеймс Рамсей Макдональд и даже (в какой-то мо-мент) Бертран Рассел. В ретроспективе стратегия об-щества оказалась весьма эффективной – не стольков плане достижения целей, сколько потому, что фаби-анцы смогли понять: они стреляют по подвижным ми-шеням. Прокрастинация (от лат. procrastinatio – от-кладывание, отсрочивание) позволила событиям ид-ти своим чередом и дала активистам шанс изменитьсвое мнение прежде, чем принять решение с необ-ратимыми последствиями. Само собой, члены обще-ства меняли мнение, когда им становились известныпромахи и ужасы сталинизма и аналогичных режи-мов.

Есть латинская поговорка: festina lente — «спешимедленно». В древности римляне были не единствен-ным народом, уважавшим акт сознательного бездей-ствия. Китайский мыслитель Лао-цзы стал авторомдоктрины у-вэй, «пассивного достигания».

Немногие понимают, что прокрастинация – это на-ша естественная защита: пусть все идет своим чере-дом и упражняется в антихрупкости. Медлительностьисходит из экологической или природной мудрости ине всегда плоха. На экзистенциальном уровне мое те-ло восстает против порабощения. Моя душа сража-ется с прокрустовым ложем нового времени. Да, ко-нечно же, в современном мире декларация о дохо-дах сама собой не напишется, – но когда я отклады-ваю несрочный визит к врачу или уклоняюсь от сочи-нения главы, пока мое тело не скажет мне, что я го-тов, по сути, я использую очень мощный природныйфильтр. Я пишу, только когда мне это нравится и толь-ко о том, о чем мне нравится писать, – а читательне дурак. Поэтому я оцениваю прокрастинацию кактребование внутреннего «я» и моего длинного эволю-ционного прошлого противостоять вмешательству впроцесс сочинительства. Между тем ряд психологови специалистов по поведенческой экономике считает,что прокрастинация – это болезнь, которую нужно ле-

чить42.Пока что прокрастинацию не включили в список

психических заболеваний; кое-кто связывает ее с упо-минаемым у Платона состоянием акразии, при кото-ром исчезает самоконтроль и ослабляется воля; дру-гие говорят про абулию, когда человек становитсябезвольным. Фармацевтические компании могут од-нажды изобрести для прокрастинаторов какие-нибудьтаблетки.

Преимущества прокрастинации проявляются и вмедицине: медлительность защищает вас от ошибки,позволяя природе сделать свою работу – не будемзабывать тот неудобный факт, что природа допуска-ет меньше ошибок, чем ученые. Психологи и эконо-мисты, которые изучают «иррациональное», не возь-мут в толк, что инстинкт прокрастинации просыпает-ся только тогда, когда жизнь человека вне опасности.Если я увижу льва, входящего в мою спальню, илиогонь в библиотеке моего соседа, моя реакция будет

42 Психологи описывают противоположность вмешательству, называяего отклонением в сторону статус-кво. Но, кажется, то и другое, вме-шательство и прокрастинация, могут сосуществовать: на работе (когдачеловеку полагается что-то делать) и в личной жизни (наоборот). Всезависит от контекста. Это социологическая и экономическая проблема,связанная скорее с нормами и стимулами (хотя у врачей, героев иссле-дования о тонзиллэктомии, прямых стимулов не было), чем с умствен-ной предрасположенностью.

молниеносной. Точно так же я не тяну время, когдаполучаю серьезную травму. При этом я действитель-но медлю, когда сталкиваюсь с необычными условия-ми или процедурами. Я медлил и откладывал опера-цию на позвоночнике, когда повредил спину, – и пол-ностью вылечился в Альпах, где устраивал пешеход-ные прогулки после занятий со штангой. Психологи иэкономисты хотят, чтобы я убил свой инстинкт (встро-енный детектор чуши), который подсказывает мне от-ложить необязательную операцию, чтобы свести рискк минимуму, – и это оскорбление антихрупкости чело-веческого тела. Прокрастинация – послание от нашейестественной силы воли, получаемое с помощью низ-кой мотивации, а значит, решить проблему можно, из-менив среду (или сменив профессию) так, чтобы вамне пришлось воевать с собственными побуждениями.Немногие доходят до логического вывода: прокрасти-нация – штука хорошая, это натуралистический меха-низм принятия решения на основе оценки риска.

Темы глав этой книги я тоже выбираю исходя изсвоей прокрастинации. Если я медлю с написаниемглавы, значит, она не нужна. Это простая этика: по-чему я должен дурачить читателей, сочиняя что-то опредметах, которые меня совсем не цепляют?43

43 Мой друг, который сам пишет книги, заметил, что художники любятпроцесс рисования, а писатели любят результат, то есть написанное. Я

Судя со своей «экологической» точки зрения, я ска-жу, что иррационален не тот, кто медлит; иррацио-нальна среда, в которой он живет. Психолог или эко-номист, называющие поведение такого человека ир-рациональным, сами пребывают за пределами всякойиррациональности.

На деле мы, люди, очень плохо фильтруем инфор-мацию, особенно кратковременную, и прокрастина-ция – это метод, который позволяет нам фильтроватьее более эффективно и противостоять последствияминформационных атак (их мы обсудим далее).

Концепция «природного», оно же «естественное»и «натуралистическое», ведет к путанице. Философыговорят о «натуралистическом заблуждении», подра-зумевая, что естественное не обязательно верно сморальной точки зрения. Я подпишусь под этими сло-вами – в главе 4 мы рассуждали о применении есте-ственного отбора по Дарвину к современному обще-ству и необходимости защищать тех, кто потерпелнеудачу, чего в природе не происходит. (Беда в том,что кое-кто применяет понятие «натуралистическогозаблуждения» к категориям за пределами морали иосуждает следование инстинктам в сомнительных си-туациях.) Как ни крути, при оценке риска натурали-

предложил ему перестать сочинять – ради него самого и его читателей.

стическое заблуждение перестает быть таковым. Луч-ший тест на хрупкость – время, потому что оно при-вносит большие дозы беспорядка, а природа – един-ственная система, на которой время поставило отмет-ку «Неуязвимое». Однако отдельные псевдофилосо-фы не могут осознать, что риск и выживание важнеефилософствований, и в конечном итоге должны по-кинуть генофонд, – настоящие философы согласятсяс моим утверждением. Есть заблуждение куда болееопасное: люди совершают противоположную ошибкуи считают, что все натуралистическое – это заблуж-дение.

Невроз в промышленных масштабах

Представьте себе человека, которого мы в быту на-

зываем невротиком. Он энергичен сверх всякой ме-ры, вечно кривится, говорит сбивчиво. Когда он пыта-ется о чем-то рассказать, его голова все время пово-рачивается то в одну, то в другую сторону. Обнаруживу себя крохотный прыщик, он сразу решает, что эторак, более того, рак поздней стадии, с метастазамив лимфатические узлы. Ипохондрия такого человекане ограничивается вниманием к собственному здоро-вью: потерпев небольшую неудачу в бизнесе, он реа-гирует так, словно банкротство близко и его не предот-

вратить. В офисе он берет на заметку все, что видити слышит, и систематически превращает крошечныхмух в слонов. Вы готовы на любые жертвы, лишь быне оказаться с ним в одной машине в пробке по пу-ти на важную встречу. Глагол «горячиться» придума-ли для таких, как он: эти люди не реагируют – они го-рячатся по любому поводу.

Сравните такого субъекта с человеком, которыйневозмутим и сохраняет хладнокровие в острых си-туациях – считается, что это качество необходимо,чтобы стать лидером, командиром или крестным от-цом мафии. Обычно он спокоен, мелкие неудачи егоне волнуют, а когда дело пахнет жареным, он изум-ляет вас самоконтролем. Если вы хотите услышатьбесстрастного, уверенного в себе, привыкшего хлад-нокровно обдумывать ситуацию человека, послушай-те интервью Сэмми-Быка, он же Сальваторе Гравано,причастного к убийству девятнадцати человек (своихсоперников-гангстеров). Он говорит, почти не напря-гаясь, словно о чем-то несущественном. Этот второйтип реагирует лишь по необходимости; в редких слу-чаях, когда такие люди выходят из себя, все понима-ют, что дело серьезное. Когда истерику закатываетневротик, он добивается противоположного эффекта.

Сегодня информация обрушивается на нас в пе-реизбытке, что превратило многих уравновешенных

субъектов второго типа в невротиков первого. Вто-рой тип реагирует только на значимую информацию,а первый – главным образом на шум. Разница меж-ду двумя типами определяет разницу между шумом исигналом. Шум – это то, что нужно пропускать мимоушей, сигнал – то, на что следует обратить внимание.

До этого момента мы говорили о шуме общими сло-вами; настало время дать ему точное определение.Ученые обобщенно называют шумом беспорядочнуюинформацию, которая не имеет отношения к сигналуи совершенно бесполезна для чего бы то ни было;чтобы понять, что именно вы слушаете, надо очиститьсообщение от шума. В качестве примера можно при-вести абсолютно бессмысленные элементы зашиф-рованного послания, случайно выбранные символы,которые должны сбить с толку шпионов, или шипениев телефонной трубке, которое вы пытаетесь игнори-ровать, чтобы сосредоточиться на голосе собеседни-ка.

Личная – или интеллектуальная – неспособностьотличить шум от сигнала как раз и лежит в основечрезмерного вмешательства.

Законный способ убивать

Если вы хотите ускорить чью-то смерть, приставь-

те к человеку личного врача. Я не о том, что нужнопосоветовать ему шарлатана; просто дайте человекуденег, а специалиста пусть он выберет сам. Сгодитсялюбой врач.

Может быть, это единственный способ убить че-ловека, оставаясь при этом в рамках закона. Из ис-тории с тонзиллэктомией ясно, что доступ к инфор-мации увеличивает вмешательство, понуждая нас ве-сти себя на манер невротиков. Как указал Рори Са-зерленд, тот, кто нанимает личного врача, долженбыть особенно уязвим в отношении наивного вме-шательства, отсюда – ятрогения; врач обязан оправ-дать свою зарплату и доказать себе, что у него оста-лась хоть капелька трудовой этики; «ничегонедела-ние» такого эскулапа не удовлетворит. Возьмите вра-ча Майкла Джексона, которого обвинили фактическив чрезмерном вмешательстве с целью подавить анти-хрупкость (впрочем, судьям понадобится время, что-бы уяснить эту концепцию). Вы никогда не задумыва-лись о том, почему главы государств и богачи, кото-рым доступна медицинская помощь самого высоко-го класса, мрут так же, как обычные люди? Видимо,именно в результате чрезмерного лечения и избы-точного приема лекарств.

Аналогично топ-менеджеры и ведущие экономисты(вроде хрупкодела Гринспена), имеющие в распоря-

жении огромные отделы сбора данных и получаю-щие в итоге всяческую «своевременную» статистику,могут погорячиться и принять шум за информацию.Гринспен следил за такими флуктуациями, как дина-мика продаж пылесосов в Кливленде – что называ-ется, «чтобы иметь достоверные данные о том, кудадвижется экономика», и, разумеется, в итоге такогораспыления по мелочам завел нас в полный хаос.

При принятии решений в бизнесе и экономике за-висимость от информации приводит к нехорошим по-бочным эффектам: современные средства коммуни-кации делают доступной самую разнообразную ин-формацию, и чем глубже мы погружаемся в инфопо-ток, тем больше сталкиваемся с откровенной ахине-ей. У информации есть свойство, о котором говоряточень редко: в больших количествах она токсична, даи в умеренных тоже.

Предыдущие две главы продемонстрировали, какизвлечь выгоду из шума и случайности; но шум и слу-чайность могут точно так же извлечь выгоду из вас,особенно когда речь идет об абсолютно неестествен-ной информации вроде той, которую вы получаете вСети или через СМИ.

Чем глубже вы окунаетесь в инфопоток, тем боль-ше шума получаете, причем количество шума увели-чивается быстрее, чем количество полезных сведе-

ний (которые мы называем сигналом), а значит, отно-шение «шум – сигнал» становится больше. Возника-ет неразбериха, берущая начало не в нашей психоло-гии, а в свойствах информации. Скажем, вы смотритеданные по годам, будь то биржевые цены или прода-жи удобрения, которое производит ваш тесть или све-кор, или инфляция во Владивостоке. Предположим,что для статистики по годам сигнал и шум соотносят-ся как один к одному (на единицу сигнала приходитсяединица шума), что означает, что около половины из-менений – это закономерное улучшение или ухудше-ние, а другая половина – проявление случайности. Та-кое отношение сигнала и шума вы получаете из дан-ных по годам. Если теперь посмотреть те же данныепо дням, отношение изменится: 95 процентов инфор-мации будет относиться к шуму и всего пять процен-тов – к сигналу. А если посмотреть на изменения почасам, как делают люди, следящие за новостями иизменениями рыночной цены, шум будет составлять99,5 процента, а сигнал – всего полпроцента. Иначеговоря, шума будет в двести раз больше, чем сигна-ла, что превращает любого человека, который смот-рит новости (за исключением периодов, когда проис-ходят очень-очень важные события), в лоха и дажехуже.

Рассмотрим газетную ятрогению. Газетчикам нуж-

но каждый день заполнять страницы новостями – осо-бенно такими, о которых уже пишут другие газеты.Между тем правильное поведение – это хранить мол-чание в отсутствие важных новостей. Объем газе-ты должен варьироваться от двух строчек до двух-сот страниц в день – в зависимости от интенсивно-сти сигнала. Но, конечно же, газетам нужно зарабаты-вать деньги и продавать нам легкоусвояемую, но аб-солютно бесполезную пищу для мозгов. А это разно-видность ятрогении.

Здесь можно провести параллели и с биологией. Яне раз говорил, что в естественной среде стрессор –это информация. Слишком мощный инфопоток – этоизлишний стресс, превосходящий верхний порог ан-тихрупкости. Медицина только открывает целитель-ные свойства поста: тот, кто постится, избегает гор-мональных встрясок, сопровождающих приемы пищи.Гормоны распространяют информацию по нашему те-лу, и когда ее слишком много, организм приходит в за-мешательство. Опять же, как и в случае с избыткомновостей, чрезмерная информация становится вред-ной: вечерние выпуски новостей и сахар наносят че-ловеку как системе примерно одинаковый ущерб. Вглаве 24, посвященной этике, я покажу, как чрезмер-ная информация (особенно стерильная) превращаетстатистику в полную бессмыслицу.

Добавим к сказанному психологический аспект: мысозданы, чтобы ловить смысл, и излишне эмоцио-нально реагируем на шум. Лучше всего принимать врасчет только очень большие изменения инфопото-ка или ситуации, и никогда – мелкие колебания.

Мы вряд ли примем медведя за камень (но лег-ко можем принять камень за медведя). Точно так жепрактически невозможно человеку рациональному, счистым, незамутненным разумом, который не потонулв инфопотоке, перепутать актуальный сигнал, значи-мый для выживания, с шумом. Иное дело, если чело-век – переволновавшийся, сверхчувствительный нев-ротик, которого отвлекают и запутывают различныесообщения. Важные сигналы до вас доберутся, нуж-но только уметь их принимать. В истории про тонзил-лэктомию лучший фильтр – это состояние здоровья:к врачам следует водить только тех детей, которыеочень слабы и часто болеют ангиной.

Невроз, подстегиваемый СМИ

Очень много шума появляется оттого, что СМИ сде-лали культ из «происшествия». Это по их вине мывсе глубже погрязаем в виртуальной реальности, от-деленной от подлинной реальности, и с каждым днемстена между ними становится толще, а мы осозна-

ем это все меньше и меньше. В Америке ежеднев-но умирают 6200 человек, и многие смерти можнопредотвратить. Но СМИ предпочитают освещать лю-бые случайные события с малейшим налетом сен-сации (ураганы, нелепые происшествия, катастрофынебольших самолетов), предлагая нам все более ис-каженную карту реального риска. В древности про-исшествие и вообще все «интересное» представля-ли собой информацию; сегодня это не так. Снабжаянас интерпретациями и теоретическими обобщения-ми, СМИ внушают нам иллюзию понимания мира.

При этом некоторые журналисты оценивают собы-тия (и риск) настолько ретроспективно, что, будь ихволя, самолеты проверяли бы на безопасность по-сле полета; древние называли такое поведение postbellum auxilium, «посылать войска после битвы». Бу-дучи зависимыми от контекста, мы забываем о необ-ходимости сверять нашу карту мира с реальностью.В результате мы живем во все более хрупкой среде,причем считаем, что наше понимание происходящегосо временем возрастает.

В заключение скажу, что лучший способ ослабитьвмешательство – это нормировать инфопоток так,чтобы он стал по возможности более естественным.В эпоху Интернета о таком сложно даже помыслить.Мне далеко не всегда удается донести до людей, что

чем больше у них информации, тем меньше они по-нимают, что именно происходит, и тем хуже ятрогенияот их поступков. Люди все еще пребывают в иллюзии,что наука – это увеличение объема информации.

Государство может помочь,

когда оно некомпетентно

Голод, унесший в 1959–1961 годах жизни 30 мил-лионов китайцев, – это яркий пример того, что слу-чается, когда власти «стараются изо всех сил». СиньМэн, Нэнси Цянь и Пьер Яред изучили распределениежертв по провинциям КНР. Они обнаружили, что отголода сильнее пострадали регионы, которые до то-го производили больше пищевых продуктов; это озна-чает, что вина за случившееся во многом ложится нагосударственную политику распределения пищевыхресурсов и негибкость системы снабжения. Действи-тельно, в прошлом веке проблема голода была ост-рее в странах с плановой экономикой.

Зачастую, однако, именно некомпетентность госу-дарства может спасти нас от хватки государственно-сти и нового времени. Это ятрогения наоборот. На-блюдательный автор Дмитрий Орлов показал, как по-сле распада СССР бывшие советские республики из-бежали катастрофы потому, что производство продук-

тов питания страдало нерациональной организациейи повсюду непредумышленно возникали излишки, чтов итоге способствовало стабильности. Сталин прово-дил над сельским хозяйством эксперименты, которыев конечном счете привели к голоду. Ни он, ни его по-следователи так и не сумели сделать сельское хо-зяйство «эффективным», иначе говоря, централизо-вать и оптимизировать его так, как это произошло вАмерике. Каждый советский город был окружен поля-ми с набором основных сельскохозяйственных куль-тур. Эта система обходилась дороже, поскольку недавала выигрыша от специализации, но именно ло-кальное отсутствие последней позволило обеспечи-вать людей всеми видами провизии, невзирая на раз-вал отвечавших за поставки сельхозпродукции орга-низаций. В США мы сжигаем 12 калорий топлива натранспортировку пищи, чтобы получить одну калориюпри питании. В СССР это соотношение было один кодному. Можно представить себе, что случится в Аме-рике (или Европе), если разрушится система достав-ки сельхозпродуктов! Кроме того, в Советском Союзебыло плохо с жильем, три поколения ютились в ма-леньких квартирках, благодаря чему социальные свя-зи не рвались и люди – как и на войне в Ливане – по-могали близким и давали друг другу взаймы. ЖителиСССР были близки по-настоящему, а не как в соци-

альных сетях; они кормили голодных друзей и знали,что друг (скорее всего, не тот, что пришел обедать) вслучае чего накормит и их самих.

Государство, обладающее репутацией управляе-мого «сверху вниз», не обязательно управляетсяименно так.

Франция хаотичнее, чем вы думаете

Опровергнем сложившееся мнение о том, чтоФранция живет неплохо, потому что это государство,основанное на принципах картезианства с его ра-ционалистическим и рационализирующим началом иуправляемое «сверху вниз». Французам, как и рус-ским, повезло: давние попытки других построить та-кое государство обычно проваливались.

Последние 20 лет я удивляюсь тому, что Фран-ция – страна, управляемая «сверху вниз» непомерноогромным госаппаратом, – добилась стольких успе-хов в стольких областях. В конце концов, это странаЖан-Батиста Кольбера, великого мечтателя, грезив-шего о государстве, которое сует нос всюду. К томуже современная политическая культура подразуме-вает тотальное вмешательство: «Давайте чинить то,что не ломалось». Однако Франция каким-то образомвыживает, причем живет лучше, чем другие страны;

неужели она может служить доказательством того,что централизованная бюрократия, подавляющая му-ниципальный хаос, благоприятна для роста, счастья,умной науки и хорошей литературы, прекрасной пого-ды, по-средиземноморски разнообразной флоры, вы-соких гор, замечательной инфраструктуры, привлека-тельных женщин и изумительной кухни? Я задавалсебе этот вопрос, пока не прочел «Открытие Фран-ции» (The Discovery of France) Грэма Робба и не узналнечто, что заставило меня посмотреть на эту стра-ну совсем другими глазами и заняться поиском книг,дабы произвести ревизию своих познаний о француз-ской истории.

Конец ознакомительного

фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».Прочитайте эту книгу целиком, купив полную ле-

гальную версию на ЛитРес.Безопасно оплатить книгу можно банковской кар-

той Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильноготелефона, с платежного терминала, в салоне МТСили Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.День-ги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другимудобным Вам способом.