Дипломатическая академияМинистерства иностранных дел

Российской Федерации

Серия «Классика дипломатии»

Редакционный совет:

А.Н. Панов — председательЮ.Е. Фокин — зам. председателя

А.В. ТоркуновЕ.П. БажановЭ.А. ГалумовВ. А. Лякшыев

Камбон Дипломат

Перевод с французского

ГарольдНикольсон

ДипломатияПеревод с английского

| Н|К| Москва«Научная книга» 2006

Жюль

ББК 66.49+63.3(2)6-7 К 18

Перевод с французского и английскогопод редакцией и с примечаниями

Л.А. Сифуровой

Вступительная статья О. О. Хохлышевой

К 18 КамбонЖ. Дипломат/ Пер. с франц.; Никольсон Г. Ди-пломатия / Пер. с англ.; примеч. Л.А. Сифуровой; всту-пит, ст. О.О. Хохлышевой. — М.: Научная книга, 2006. — 352 с.: ил. — (Классика дипломатии). ISBN 5-94935-113-4

В новом издании из серии «Классика дипломатии» под одной обложкой помещены произведения двух известных европейских дипломатов конца XIX — начала XX вв.: француза Жюля Камбона и англичанина Гарольда Никольсона. Они были современниками, хорошо знали друг друга, их взгляды на цели и методы дипломатии, на задачи и функции дипломатов во многом совпадали, но в ряде существенных моментов расходились. В обоих сочинениях представлена широкая историческая панорама развития дипломатии в Европе, даны прак-тические рекомендации дипломатам и, в широком смысле, всем тем, кому приходится вести переговоры с представителями разных стран. Книга предназначена для широкого круга читателей.

ББК 66.49+63.3(2)6-7

© Л.А. Сифурова, перевод, примечания, указатели, 2006. © О.О. Хохлышева, вступит, статья, 2006. © «Научная книга», 2006.

18ВК 5-94935-113-4

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон:«циничный старик» и «приятныйюноша», француз и англичанин,

дипломат и литераторИскусство дипломата близко к искусству управле-ния, ибо всякая дипломатическая деятельность приводит к переговорам, а кто говорит «пере-говоры», тот по крайней мере отчасти говорит «соглашение».

Ж. Камбон...искусство переговоров требует сочетания не-которых особенных качеств, которыми не всегда обладает обычный политик или даже обычный человек.

-Г. Николъсон

этой книге под одной обложкой помещены сочинения двух известных европейских дипломатов

первой половины XX века — француза Жюля Камбона и англичанина Гарольда Никольсона. Этих

авторов сближает многое: они были современниками, принадлежали к европейской дипломатической элите (как в

силу собственного положения, так и семейных связей), практическая деятельность обоих пришлась на непростой

период мировой истории и политики, в частности, оба участвовали в работе Парижской мирной конференции

1919 года: Камбон был членом французской де-

В

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон н

Жюль Камбон Гарольд Никольсонлегации, а Никольсон представлял Великобританию в группе советников и экспертов. Вероятно, этими обстоятельствами не в последнюю очередь можно объяснить тот факт, что оба автора во многом разделяли одни и те же взгляды на теорию и практику дипломатии. Они рассматривали дипломатию не только как особую сферу деятельности, требующую определенных личных и профессиональных качеств, умений и даже талантов, но и как высокое искусство, где без природного дарования, усовершенствованного посредством образования, воспитания и самовоспитания, просто не обойтись.

Есть у наших авторов и расхождения в подходах к разнообразным проблемам дипломатической теории и практики; внимательный читатель без труда обнаружит их при знакомстве с самими произведениями, о которых мы будем говорить ниже. Чем же объясняются расхождения и каковы главные из них?

В заголовок данной вступительной статьи мы вынесли на первое место, пожалуй, одно из наиболее ярких различий между Камбоном и Никольсоном, взятое нами из другой книги

последнего — «Как делался мир в 1919 г.» (РеасетаЬ.т§ хд^)1. Действительно, «старик» и «юноша». «Циничным стариком» Жюля Камбона называет сам Никольсон, а его «приятным юношей» назвал один из румынских делегатов. И дело здесь не столько в том, что первый из наших авторов был на 41 год старше второго, в том, что первый служил на самых высоких дипломатических постах, а второй до оставления службы не поднялся выше должности консула в Берлине и министра в Персии. Просто знакомясь с биографией Жюля Камбона, никак нельзя отделаться от мысли, что, о каком бы периоде жизни этого дипломата ни шла речь, перед нами всегда умудренный жизнью, опытный патриарх: на всех дипломатических постах он добивается успеха, в самых сложных и деликатных ситуациях безошибочно ведет свою партию, он всеведущ, обо всем судит свысока и даже часто провидит будущее («Друг мой, знаете ли вы, чем кончится эта конференция? Импровизацией», — так отозвался Камбон о будущем мирном договоре (Версальском) на одном из самых первых заседаний Парижской мирной конференции. Именно за это замечание Никольсон назвал его в своем дневнике «циничным стариком»2.).

Гарольд Никольсон же — всегда юноша, вне зависимости от возраста, а дожил он, как и Камбон, до весьма преклонных лет. На момент начала Парижской конференции, к которому относится данное ему определение, Никольсону было 33 года — по любым меркам пору юности он уже миновал. Неизвестно, что играет главную роль в таком нашем восприятии: то ли моложавость английского дипломата, впоследствии ставшего писателем, то ли смелость его суждений (которая, впрочем, может объясняться не только присущим автору «юношеским» духом, но и тем фактом, что при написании «Дипломатии» Никольсон уже покинул дипломатическую службу, а потому мог

См.: Никольсон Г. Как делался мир в 1919 г. ОГИЗ: Гос. изд-во политич. литры, 1945- С. 193. Там же.

§ Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

позволить себе большую свободу в оценках), то ли принадлежность его к тем кругам, которые сегодня принято именовать «сексуальными меньшинствами» (вспомним Оскара Уайльда и сентенции о вечной молодости в его «Портрете Дориана Грея»). Во всяком случае факт остается фактом: отделаться от ощущения возрастного контраста между нашими авторами невозможно не только при взгляде на их портреты, но и затем, читая их произведения.

Другое важное различие — национальность. Как ни странно, хрестоматийное противопоставление флегматичных, сдержанных англичан и взрывных, темпераментных французов для нашего случая не годится: в силу отмеченных выше особенностей, связанных с нашим восприятием возраста обоих авторов, как раз француз предстает в своем сочинении холодным и отстраненным, а порой и резонерствующим философом-прагматиком, а англичанин, напротив, —эмоциональным, порывистым и даже страстным идеалистом.

Национальные различия проявляются в первую очередь во взглядах наших авторов на задачи дипломатии как инструмента отстаивания национальных интересов их стран, на цели, которые, по их мнению, должна преследовать Лига наций. Следует сказать, что эти взгляды не столько противоположны, сколько своеобразны. Они обусловлены как их собственным жизненным опытом, так и господствовавшими в их странах внешнеполитическими доктринами. Француз Жюль Камбон — представитель великой континентальной европейской державы, которая с середины XVII века играла ведущую роль в Старом Свете и всеми силами старалась не допустить возникновения настоящей державы-соперницы, столь же сильной своим национальным духом и единством, как она сама. Камбон не только видел появление такой соперницы в лице объединенной Германии, он стал непосредственным свидетелем того, к чему привело соперничество Франции с Германской империей (франко-прусская война 1870—1871 гг., конфликты по поводу Марокко,

Первая мировая война), пережил также становление и крах Второй империи в самой Франции, с которым, впрочем, так и не смог до конца смириться: его деятельность в Алжире и переговоры относительно Марокко — это не в последнюю очередь попытки сохранить Францию как колониальную империю. С другой стороны, Гарольд Никольсон — типичный британец, «островитянин», для которого пресловутая доктрина «равновесия сил» — не просто теоретическое понятие из учебника по теории международных отношений, а вполне осязаемый, практический и почти неоспоримый принцип государственной политики, руководство к действию для всех дипломатов; тем более пристального внимания заслуживают поэтому осторожные замечания Никольсона о том, что, возможно, настало время создать систему коллективной безопасности и упразднить действовавший веками принцип «равновесия сил».

В наши дни, когда как нельзя более актуальна проблема реформы Организации Объединенных наций, особый интерес представляют мнения наших авторов о первой попытке создания универсальной международной организации, о причинах ошибок и неудач Лиги наций. В тот момент, когда Никольсон писал книжку «Дипломатия», до распада британской колониальной империи дело еще не дошло, но предчувствие его уже носилось в воздухе. Для наиболее дальновидных политиков первой трети XX в. было ясно, что и Франция вскоре утратит свои колонии, несмотря на все усилия ее государственных деятелей, дипломатов и колониальных администраторов (и не в последнюю очередь Ж. Камбона). Европа и мир в целом быстро менялись, количество и сложность международных проблем возрастали, некоторые проблемы принимали глобальный характер, число активных игроков на международной арене увеличивалось, а прежние системы альянсов уже не могли со всем этим справиться. Нужен был некий универсальный орган международного сотрудничества, главной задачей которого стало бы предотвращение и оперативное

разрешение кон-

10 Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

фликтов между государствами. Камбон принимал активное участие в организации Лиги наций и видел ее расцвет, Никольсон же застал ее упадок. И тем не менее второй смотрел на перспективы международного сотрудничества в рамках подобных структур с куда большим оптимизмом, чем первый. В частности, когда Камбон впервые прочел Устав Лиги наций, он сразу понял, что Бельгия и Франция могут быть захвачены «противником» (под которым разумелась, естественно, Германия) раньше, чем входящие в Лигу державы успеют принять решение о вмешательстве1.

Жюль Камбон — дипломат, Гарольд Никольсон — писатель. Профессиональные различия объясняют интерес наших авторов к тем или иным темам. Камбона интересует в первую очередь дипломатическое искусство: переговоры, церемониал, дипломаты прошлого, которые были мастерами этого искусства. Никольсон же как историк и литератор обращает больше внимания на эволюцию дипломатии (разным периодам которой, он, кстати сказать, дает весьма спорные оценки), на ее реформу и различные нововведения, на воспитание идеального дипломата. Иными словами, взгляд Камбона в значительной степени обращен в прошлое, взгляд Никольсона — в будущее, и потому они прекрасно дополняют друг друга.

Для того чтобы читатель, знакомясь с трудами наших авторов, видел не только текст, не только высказанные в нем идеи, но и живого человека, который эти идеи выдвинул, проследим вкратце жизненный путь наших авторов. Это поможет лучше понять их произведения, а кое-что из их опыта, возможно, пригодится современному читателю в его собственной жизни. Мы даем лишь краткие биографические очерки о Жюле Камбоне и Гарольде Никольсоне. За более подробными сведениями

' См.: Tabois G. Jules Cambon par l’un des seins. P.: Payot, 1936. Р. 255.

из жизни обоих авторов заинтересованные читатели могут обратиться к специальным изданиям1.

* * *Среди французских дипломатов до Первой мировой войны особенную известность получили два брата Камбона — старший, Пьер-Поль (1843—1924) и младший, Жюль-Мартен (1845—1935)-На протяжении более двадцати лет они были в числе главных актеров на внешнеполитической сцене2 и благодаря своему дипломатическому искусству оказали немалое влияние на судьбы европейской политики. Кроме того, оба брата отличались и литературным талантом; причем поведали они не только о собственном опыте, но и о дипломатической практике того времени.

Жюль Камбон родился 5 апреля 1845 года в Париже и рос одаренным и всесторонне развитым ребенком. Получив юридическое образование, в 1866 г. Камбон стал адвокатом. Он воевал во франко-германской войне 1870—1871 гг., а затем поступил аудитором во временную комиссию, заменившую Государственный совет (1871 г.).1 О Жюле Камбоне см., в частности: Villate L. Le Republique des diplomates:

Paul et Jules Cambon, 1843-1939. P: Science Infuse, 2001; Tabois G. Op. cit.; Sainy-Aulaire. Jules Cambon// Revue d’histoire diplomatique. Oct.-dec. 1935; Claar M. Jules Cambon, Italien und die Kriegsschuldfrage // Preussische Jahrbucher. Okt. 1932.0 Ж. Камбоне упоминают в своих мемуарах Т. фон БетманнТоль-вег, князь фон Бюлов, Ж. Клемансо, маршалы Фош и Жоффр, Р. Пуанкаре, Г. Штреземан, А. Тардьё, адмирал фон Тирпиц и другие государственные деятели и дипломаты. О старшем брате нашего автора, Поле Камбоне, см.: Eubank K. Paul Paul Cambon: Master Diplomatist. [s.l.]: Greenwood Press Reprint, 1978; Cambon P. Correspondance, 1870-1924. P: Grasset, 1940. О Гарольде Никольсоне см.: Rose N. Harold Nicolson. [s.l.]: Jonathan Cape, 2005; Lees-Milne Об Harold Nicolson: In 2 vol. L, 1980-1981; The Harold Nicolson Diaries and Letters: 1907-1964/ Ed. N. Nicolson. 2004; [s.l.]; Drinkwater D. Sir Harold Nicolson and Internationals Relations: The Practitioner as Theorist. Oxford: Oxford UP, 2005.

" В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, Поль Камбон был послом в Великобритании (1898—1920 гг.), а Жюль—в Германии (1907—1914 гг.), то есть в тех странах Европы, которые представляли для Франции основной интерес: Великобритания как первая союзница, Германия — как главный противник.

В 1874 г- Камбон впервые попал в Алжир в качестве атта-ше при главном управляющем делами этой французской ко-лонии, а вскоре был назначен префектом г. Константины (июнь 1878г.). Вернувшись во Францию, он продолжал служить в гражданской ад-министрации: генеральным секретарем Парижской пре-фектуры (1879 г.), префектом департаментов Северного (1882 г.) и Роны (1887 г.).

В январе 1891 г. Камбон возвратился в Алжир — на сей раз на должность генерал-губернатора. В течение всех семи лет правления колонией (до 1897 г.) он придерживался политики умиротворения. 31 декабря 1896 г. по его настоянию был принят декрет, который положил начало администра-тивной автономии Алжира. Особого внимания заслуживает мнение Ж. Камбона о том, как представителям метрополии следует вести себя с коренными народами Северной Африки. В своих дневниках и отчетах он отмечал, что память народов о вторжении и жестокости колонизаторов и борьбе против них будет храниться долго, если не вечно, и так или иначе негатив-но отразится на дальнейших взаимоотношениях государств. Именно поэтому, считал Камбон, особенно важно проявлять к мусульманам благожелательность, ведь доброе отношение при-несет больше пользы, найдя отклик среди населения. В одной из бесед Ж. Камбон вспоминал, что «мы... наряду с вторжени-ем военным, провели и моральное завоевание, и в результате большинство населения в Алжире процветает, хотя и не всегда

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

соблюдены наши интересы <...>. Что до меня, то мне кажется, что главная задача генерал-губернатора — в установлении про-чных взаимоотношений, которые свяжут Францию с местным населением. <...> следует уделять больше вниман

ия его интересам»1. Ж. Камбон занимался организацией пунктов медицинского обслуживания (в том числе акушерских) для мусульман, в племенах были организованы специальные миссии и госпитали для местного населения, стали работать медресе2.

В 1897 г. Жюль Камбон был назначен послом Франции в США и пробыл им до 1901 г. Именно на этот период пришлось становление его как дипломата-практика, который начал от-тачивать и совершенствовать свой дипломатический талант. Начало восхождения Камбона к вершинам дипломатической карьеры совпало с окончанием испано-американской войны. Только что назначенному французскому послу неожиданно для себя довелось выполнять функции посредника: по поручению испанского правительства он в 1898 г. вел в Вашингтоне пере-говоры об условиях заключения мирного договора, подписан-ного затем в Париже 10 декабря того же года. Таким образом, Жюль Камбон, имевший опыт примирения этнических групп в Алжире, добился мира между двумя странами, заслужив признательность и в Мадриде, и в Вашингтоне. Он блестяще справился с труднейшей дипломатической миссией, которая, окажись она в руках менее талантливого дипломата, вполне могла бы поссорить Францию с обоими государствами.

Во многом благодаря этому успеху в 1902 г. Жюль Камбон получил назначение в Мадрид, где познакомился со всеми аспектами марокканской проблемы, которая доминировала тогда во франко-германских отношениях.

В 1907 г. его направили послом в Германию, в государство, игравшее ключевую роль в истории Франции на протяжении многих веков и определявшее приоритеты французской вне-

1. Histoire des colonies francaises. T2. Liv. IV. Algerie, Ch1.

8 Ibid.

Поль Камбон

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

шней политики. В течение почти целого десятилетия вместе со своим братом Полем, французским послом в Великобритании, он старался предотвратить войну между Францией и Германией. Как пишет граф де Сент-Олер, не во власти Камбона было отсрочить Первую мировую войну, но все, что зависело от него, он сделал в полном объеме: он не допустил войны, когда она стала бы для Франции настоящей катастрофой; когда же война все-таки разразилась, благодаря его безупречному поведению вся ответственность за нее легла на Германию1.

Особая роль была отведена Жюлю Камбону в урегулировании двух неприятных инцидентов, связанных с Марокко. Одним из них был Касабланкский инцидент 1908—1909 гг. Его причиной были франко-германские противоречия, возникшие в результате борьбы за господство в Марокко, а непосредственным поводом — попытка сотрудников германского консульства в Касабланке оказать 25 сентября 1908 г. содействие бегству шести солдат, в том числе трех немцев, из французского Иностранного легиона. Французская полиция задержала дезертиров при посадке на германский корабль, нанеся при этом, как заявила Германия, оскор-бление представителям германского консульства. Министерство иностранных дел Германии потребовало от правительства Франции извинений за это оскорбление и освобождения трех легионеров-немцев. Однако, поскольку правительства России и Великобритании открыто выступили в защиту Франции, а Австро-Венгрия не решилась в одиночку открыто поддержать свою союзницу Германию, последняя была вынуждена согласиться на урегулирование инцидента международным Третейским судом в Гааге, который в основном оправдал действия Франции. Обе державы

договорились о компромиссе за счет Марокко, что нашло выражение во франко-германском соглашении от д февраля 1909 г. Согласно примирительной процедуре и заключенному договору, Франция дала обещание «не чинить препятствий

1 См.: Diccionnaire diplomatique —. Т. V. Р. 179-

торговле и промышленным интересам Германии», а Германия признала за Францией «особые политические интересы, тесно связанные с обеспечением порядка и внутреннего мира в Марокко» . Следует сказать, что Германия согласилась на передачу спора в арбитраж не в последнюю очередь благодаря тому, что Жюль Камбон, проявивший в этом деле необыкновенное дипломати-ческое искусство и спокойствие и пользовавшийся авторитетом у германских чиновников, убедил правительство Германии пойти на этот шаг. Камбон не поддавался на запугивание со стороны воинственно настроенных немцев и французов и даже не жаловался на него, он лишь с досадой говорил, что оно затрудняет его миротворческие усилия.

Главная роль выпала Камбону и в улаживании Агадирского инцидента 1911 года. Суть событий состояла в следующем: германский статс-секретарь (министр иностранных дел) Ки-дерлен-Вехтер (отличавшийся крайне неуживчивым нравом, что служило препятствием для его продвижения по службе), решил во что бы то ни стало договориться с французами по поводу африканских колоний. В его планы входило сделать Франции открытое заявление о том, что «можно прекратить комедию с защитой независимого султана от мятежников»1 и просто провозгласить французский протекторат над Марок-ко. Однако переговоры Кидерлен-Вехтера с Ж. Камбоном и визиты последнего по этому поводу в Париж для консультаций не привели к каким-либо результатам. Причиной служило то, что в 1911 г. морским министром во Франции стал Теофиль Делькассе, бывший министр иностранных дел, который ранее начал территориальный захват Марокко и отличался непримиримой позицией по этому вопросу, отказываясь делать Германии какие-либо уступки. Его позиция имела сильное влияние на французское правительство. Не добившись желаемого, Германия стала угрожать военным вмешательством во

Под этим предлогом французы, возя султана с места на место, захватывали одну часть страны за другой.

15 Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

внутренние дела Марокко, заявив, что германские граждане в Марокко подвергаются не меньшей опасности, чем французы, и потому также нуждаются в защите со стороны германской армии. Германское правительство было уверено, что Франция захочет избежать войны и согласится на уступки. 19 июня Кидерлен-Вехтер обратился к Камбону с «конфиденциальным сообщением», суть которого заключалась в том, что немцы желают получить компенсацию в Конго. Камбон, по его словам, лично сочувствовавший этому плану, снова и снова пытался испросить согласие кабинета на переговоры, однако ничего определенного из Парижа не поступило. Под давлением при-ближенных император Вильгельм II согласился на прямую военную угрозу.

1 июля 1911 г. в бухте Агадир на юго-западе Марокко не-ожиданно появилась и стала на якорь германская канонерская лодка «Пантера». В своей ноте Германия объяснила этот шаг «опасностями, угрожающими германским гражданам в Марокко». Событие вызвало немало волнений как в политических кругах, так и среди европейской общественности. Лишь благодаря заявлению Великобритании о том, что в случае нападения Германии она возьмет сторону Франции, и присутствию Жюля Камбона в Берлине конфликт удалось погасить. Между тем напряженность была так велика, что малейшее проявление неосторожности со стороны Франции могло привести к войне, ведь Германия была всерьез готова использовать ultima ratio1, если бы довод «Пантеры» не оказался решающим.

4 ноября 1911 г. стороны подписали договор, согласно которому Франция получала протекторат над марокканской территорией, а Германии были отданы территории в Центральной Африке. Франция пришлось пойти на жертвы, ведь она отдала земли, которые не оспаривались, в обмен на отказ Германии от необоснованных претензий. Однако тем самым права Фран-

ultima ratio (лат.) — последний довод; здесь имеется в виду открытие боевых действий.

ции на Марокко были на некоторое время гарантированы от новых атак со стороны Германии и, самое главное, сохранен мир. Большую роль в урегулировании Агадирского конфликта сыграли такие качества французского посла Камбона, как непоколебимое спокойствие, ясный ум, понимание необходимости компромисса, его привычка подчинять второстепенное главному, его предыдущий африканский опыт, уважение и симпатия к нему со стороны Кидерлен-Вехтера. Разумеется, Жюль Камбон прекрасно понимал, к чему в конечном счете могут привести марокканские инциденты, спровоцированные Германией: в Танжере 31 марта 1905 г. (когда там высадился император Вильгельм II), в Касабланке, в Агадире; именно поэтому он видел свою задачу в том, чтобы как можно дальше отодвинуть начало войны между Францией и Германией.

Во время Первой мировой войны Ж. Камбон был гене-ральным секретарем министерства иностранных дел Фран-ции (1915—1919 гг-)- По ее завершении он состоял членом французской делегации на Парижской мирной конференции 1919—1920 гг., был председателем комиссии по делимитации границ в Европе, принимал активное участие в выработке Версальского мирного договора 1919 года и мирного договора между союзными державами и Турцией, заключенного в Севре 10 августа 1920 года. В 1919—1931 гг- Камбон занимал пост председателя Совета послов, призванного наблюдать за выполнением Версальского договора, а в 1923 г. председательствовал на конференции послов в Париже.

За свои труды по теории и практике дипломатии, которые отличались не только обилием фактического материала, пониманием международной обстановки, но и стилем, в 1918 г. Жюль Камбон был избран член академии. Опираясь на собственный опыт исторические примеры, в 1925 г. он написал книгу «Дипломат», где изложил свои взгляды на теорию и практику

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

мировой политике, дал рекомендации будущим поколениям своих коллег.

Жюль Камбон состоял в переписке со многими из-вестными людьми своего времени. Довольно любопытны недавно ставшие известными сведения о его близких отношениях с Маргаретой Геертрейдой Зелле, более известной под именем Мата Хари, голландской танцовщи-цей, расстрелянной в 1917 г. по приговору французского военно-полевого суда за шпи-онаж в пользу Германии1.

Скончался Жюль Камбон в швейцарском городе Вевее 19сентября 1935 года.

О жизни Камбона и, в частности, о его деятельности на Парижской мирной конференции весьма ярко и с присущей ей наблюдательностью и иронией поведала в двух своих книгах — «го лет дипломатической борьбы» и «Жюль Камбон глазами одного из близких» — племянница его жены, французская журналистка Женевьева Табуи2. В частности, она отмечает, что в то время, когда многие другие политики и дипломаты1 Согласно некоторым источникам, короткий роман Камбона с Мата

Хари имел место в 1906 г. в Мадриде, где наш автор служил послом. В 1917 г. он был одним из всего лишь двух свидетелей защиты на суде

по обвинению Мата Хари в шпионаже; впрочем, данные им показания не облегчили ее участи. См.: Hirchfeld G. Mata Hari> Die grosste Spionin des 20. Jahrhunderts? // Weltgeschichte der Geheimdienste/ Hg. W. Krieger. Munchen: C.H. Beek, 2003.

' См.: Табуи Ж. Двадцать лет дипломатической борьбы. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1960; Tabouis С. Ор. сit..

Мата Хари

просто переживали текущие события, Камбон неизменно думал о будущем, старался его предсказать. Например, а8 июня 1919 г- в день подписания Версальского мирного договора, завершившего Первую мировую войну, на вопрос швейцара французского МИДа: «Итак, господин посол, все-таки это победа?» Камбон отвечает: «Да, это победа! Весь мир считает, что все кончилось... но я — я задаю себе вопрос: что же начинается?»1. И он, в частности, предвидел, что американский Сенат откажется ратифицировать этот договор, которым так гордились его составители, откажется одобрить вступление США в Лигу наций и вернет страну к политике изоляционизма8. Жюль Камбон много размышлял об истории и знал, что, если существуют события, которые сильнее людей, то также иной раз люди оказываются сильнее событий. Он всегда держался золотой середины между абсолютным детерминизмом и слепой верой во всевластие человеческой воли.

Как пишет граф де Сент-Олер, первейшее качество

для посла — не компетентность в технических вопросах, которую можно приобрести со временем в процессе работы, обращаясь до этого к специалистам, а рассудительность (jugement), которую ничто не заменит, если человек ею не обладает, рассудительность, которая в самых сложных ситуациях позволяет ухватить суть и масштабы разных проблем, их взаимосвязь. И этим каче-ством в полной мере обладал Жюль Камбон. Его ум отличался рационализмом, умеренностью, ясностью, при решении задач он всегда шел прямо к сути дела. Умение Камбона разрешать самые острые конфликты основывалось на уникальной способности постигать тайные пружины человеческих поступков. Кроме того, ему были присущи подлинный патриотизм, умение очаровывать собеседников и проникать в чужие секреты, не выдавая своих, редкий даже для дипломата такт. Он с изяществом выпутывался из самых щекотливых ситуаций.

Табуи Ж. Двадцать лет дипломатической борьбы. С. 46. См.: Там же. С. 41-

2О Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

Биографы рассказывают такую историю. Однажды в

Вашингтоне Камбона вместе с коллегами пригласили на чай в один дом. В то время все умы занимало «дело Дрейфуса», которое, впрочем, старались не затрагивать в присутствии французов, особенно облеченных официальным статусом. Дочь хозяина дома, молодая девушка, которая, стоя у буфета, наливала чай гостям, обратилась к Камбону с таким вопросом: «А вы, господин посол, дрейфусар или антидрейфусар?» Улыбаясь и поглаживая свой блестящий цилиндр, Камбон без малейшей паузы ответил: «Благодарю, мадемуазель, ни чая, ни шоколада». «Остроумным, скептически настроенным, но благородным стариком» называет Камбона второй наш автор, Гарольд Никольсон1.

По свидетельству современников, Ж. Камбон пользовался непререкаемым авторитетом в политических и дипломатических кругах, и решения по ключевым вопросам внешней политики не раз принимались под влиянием его компетентного мнения. Однако после Первой мировой войны к нему стали прислушиваться реже, считая его суждения устаревшими и непригодными для новой Европы. Ж. Клемансо однажды даже заявил Камбону: «Вы — упорный сторонник старых предрассудков, вы хороши лишь для дипломатии времен Реставрации или даже Людовика XIV»2. Такое пренебрежение мнением опытнейшего дипломата удручало наиболее дальновидных его коллег, а также политиков. Так, во время обсуждения мирного договора во французском парламенте один из его членов отмечал: «Следовало бы послушать Жюля Камбона и обязать входящие в состав имперской Германии государства, каждое в отдельности, подписать мирный договор. Подписание мира одной только Веймарской республикой не возлагает ответственности на все государства»3, И тот же граф де Сент-Олер выражал сожаление,1 Николъсон Г. Указ. соч. С. 216.2 ТабуиЖ. С. 44-3 Там же. С. 43~44-

что Камбон не участвовал [более активно] в организации нового порядка в Европе, поскольку, по мнению историка, при устройстве мира тот мог бы проявить еще большую прозорливость, чем тогда, когда старался избежать войны.

Особый интерес представляет отношение Камбона к Германии и России. Опытный дипломат, Камбон отмечал, что «история Франции после мировой войны 1914—1918 годов — это история колебаний», и задавался вопросом: «Следовало ли нам вести себя по отношению к Германии таким образом, чтобы заставить ее забыть позор поражения? Или же, наоборот, мы должны были использовать все возможности, чтобы помешать ей вновь собраться с силами? Политические писатели покажут на примере нашей страны, насколько губительны последствия нерешительности»1. Сам он, по-видимому, склонялся к тому, что не следует торопиться «прощать» побежденную Германию (как вспоминает Г. Никольсон, когда Камбон принимал полномочия у членов германской делегации в Версале 1 мая 1919 г., он «был вежлив, но холоден, как лед»2) и тем более спешить с ее приемом в Лигу наций: «Бриану так не терпится ввести Германию в Лигу Наций, что он соглашается нарушить даже систему коллективной безопасности, которая служит предметом постоянных забот его дипломатии»3. Он не доверял Германии, особенно после прихода в ней к власти Гитлера.

Что же касается России, то в 1933 Г°ДУ> накануне поездки французской делегации в СССР, Камбон говорил тогдашнему министру иностранных дел Э. Эррио: «Чтобы противостоять Германии, Франция нуждается в России, в противном случае она не устоит. <...> Дипломатия— это прежде всего вопрос географии, здесь действуют извечные законы. Если Франция хочет бороться с сильной Германией, то союз с Востоком не-

Тамже. С. 139. Николъсон Г. Указ. соч. С. 247-3 ТабунЖУказ. соч. С. 74-

22 Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

обходим!»'. И он не раз повторял это: «Я не хочу иметь ничего общего с Советами. Я доволен тем, что мой возраст избавляет меня от необходимости жать руки их представителям. Но если бы я был у власти, то сделал бы все, что могу, для сближения Франции с Россией. Франция нуждается в помощи России, чтобы защитить себя от Германии. Без такой помощи она не выдержит». Время показало, что и здесь, как и во многом другом, Жюль Камбон был прав.

Французскую дипломатию часто обвиняли в узости, ограниченности и консерватизме. И даже Гарольд Никольсон отмечал, что, поскольку вся политика Франции «направлена на то, чтобы защититься от германской угрозы», это делает ее «напряженной, жесткой и негибкой»2. Сосредоточившись на текущем моменте, критики упускали из виду, что французская дипломатия на протяжении веков как раз демонстрировала необычайную способность к адаптации и поразительную изобретательность (вспомним хотя бы оригинальную дипломатию кардинала Ришелье или «дипломатическую революцию» 1756 г.). Если в какой-то период времени французская дипломатия и проявляла относительно малую подвижность, то это объясняется чаще всего не ее мнимой косностью, а наличием у Франции некоторых более-менее постоянных (если угодно, традиционных) принципов и интересов. Когда же в международной обстановке назревали какие-то изменения, требующие дипломатической реформы или даже «революции», французская дипломатия почти всегда оперативно на них реагировала, поскольку наиболее дальновидные ее представители, к числу которых, как мы отметили, относился и Жюль Камбон, предсказывали перемены задолго до того, как они становились очевидны для всех остальных. Не в последнюю очередь именно благодаря этому Франция до сих пор сохраняет статус «великой державы».1 Там же. С. 201.

2 НиколъсонГ. Дипломатия. С. 218 наст. изд.

Безусловно, Ж. Камбону в значительной степени был присущ французский консерватизм. Но у него это качество подразумевало не ретроградство, а целеустремленность, позволявшую не терять логику и присутствие духа в любой ситуации и делать правильные выводы из сложившейся обстановки, снижая риски и потери для страны. Благодаря этому и другим бесспорным достоинствам, о которых мы рассказали выше, Жюль Камбон остается признанным классиком дипломатической теории и практики, а его труд — авторитетным пособием, из которого можно почерпнуть немало полезного.

* * *

Теперь настало время бросить взгляд на жизнь другого нашего

автора, младшего современника Жюля Камбона — англичанина Гарольда Никольсона.

Британский дипломат, ис-торик и литератор сэр Гарольд Джордж Никольсон родился 21 ноября 1886 года в Тегера-не, в семье известного дип-ломата Артура Никольсона, лорда Карнока, который в 1906—1908 гг. занимал пост посла Великобритании в Пе-тербурге, и Мэри-Кэтарин Роуан-Гамильтон (Николь-сон). Он учился в Веллинг-тонском колледже (Беркшир) и

в Бэллиольском колледже Оксфордского университета, а в 1909 году, следуя примеру своего отца, поступил на дипломатическую службу, сохранив верность семейным традициям и начав карьеру с самых скром-

Артур Никольсон, барон Карнок

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон Жюль Камбон и Гарольд Никольсон ЙН 3

ных должностей, в частности, секретаря посольства в Мадриде (1910—1911 г.) и Константинополе (1911—1914 г.)- Затем он работал в аппарате британского МИДа (1914—1919> 1920— 1925гг) в британском посольстве в Иране (1925—1927 гг-) и Германии (1927—1929 гг-)- в составе британской делегации Г. Никольсон участвовал в качестве эксперта и секретаря в Парижской мирной конференции (1919~ 1920 гг.), длительный период времени работал в Лиге Наций.

В 1929 г. он вышел в отставку с должности советника английского посольства в Берлине и посвятил себя литературной и публицистической деятельности; наряду с книгами писал для газеты Еуешп§ 81апс1агс1 (1930—1932 гг.).

Несмотря на успехи на литературном поприще, Г. Никольсон решил заняться политической деятельностью, и с 1935 по г945 гг. был членом палаты общин Великобритании от лейбористской партии, представляя Западный Лестер. В 1940—1941 гг. он занимал должность парламентского секретаря в министерстве информации Великобритании, а в 1941—194б гг. —члена Совета управляющих Британской радиовещательной корпорации (Би-Би-Си). Все это время Никольсон продолжал литературные труды. В 1953 г- он был возведен в рыцарское достоинство.

В 1913 г. Никольсон женился на известной новеллистке и критикессе Виктории Сэквилл-Уэст, которую знакомые звали Витой. У них родилось двое сыновей: Лайонел Бенедикт и Най-джел. Несмотря на то, что значительную часть жизни у обоих супругов имелись увлечения и более или менее длительные привязанности гомосексуального характера на стороне, этот, как тогда говорили, «нестандартный и экстравагантный союз» просуществовал вплоть до смерти Виктории в 1962 г. Оба были страстными садоводами и окружили свой дом в Кенте редкими по красоте садами.

Обладая обширной эрудицией и немалым дипломатическим опытом, Г. Никольсон в сравнительно короткое время приобрел довольно широкую известность своими трудами по теории

и практике дипломатии, среди которых в первую очередь следует упомянуть такие сочинения, как «Дипломатия» (1939)' «Эволюция дипломатического метода» (1954; по материалам лекций, прочитанных в Оксфордском университете в ноябре 1953 г- в русском переводе — «Дипломатическое искусство»), «Как делался мир в 1919 году» (1933)- В них он излагает свои взгляды на мировую дипломатию, ее историю, цели и методы, на подготовку дипломатов.

Гарольд Никольсон оставил богатое литературное наследие. Его перу принадлежат биографии: «ПольВерлен» (1921), «Теннисон: его жизнь, характер и поэзия» (1923), «Байрон: последнее путешествие, апрель 1823 —апрель 1824 гг.» (1924), «Свинбёрн» (1926), «Сэр Артур Никольсон, первый лорд Карнок» (1930), «Керзон: последний этап» (1934). «Бенжамен Констан» (1949), «Король Георг V» (1952), «Сент-Бёв» (1957)> исторические сочинения («Венский конгресс», 1946), путевые дневники («Путешествие на Яву», 1957) и многие другие произведения. Наиболее популярной книгой Никольсона считается автобиографическая повесть «Некоторые люди», написанная в 1927 году.

Наряду с литературным трудом, Гарольд Никольсон вел обширнейшую переписку. В число его адресатов входили известнейшие политики, дипломаты, писатели, деятели культуры. Его дневники и письма издал его сын Найджел в 1966—1968 гг.

Скончался Гарольд Никольсон 1 мая 1968 года на 82-м году жизни.

* * *В наши дни, когда появляется огромное число книг по политической теории (политологии), концептуальных или обобщающих трудов по теории дипломатии (а это научное направление гораздо шире, чем просто ведение переговоров) выходит очень мало на Западе и почти совсем не выходит в России. Особенно прискорбно, что в данной области практически отсутствуют работы профессиональных дипломатов, чьи со-

2 6 Жюль Камбон и Гарольд Никольсон

веты и рекомендации могли бы внести значительный вклад в развитие современной дипломатической теории и практики. Эти пробелы пока что приходится восполнять классическими трудами дипломатов прошлого.

Почти все труды по дипломатической теории и практике, включенные в серию «Классика дипломатии», были написаны довольно давно, несколько веков назад, и потому в тех частях, где говорится о практической деятельности, могут показаться кому-то устаревшими. Между тем, их, конечно, нельзя рассмат-ривать исключительно как диковинные, но в целом беспо-лезные раритеты, где излагаются абстрактные философские рассуждения или рассказывается о нравах и обычаях прошлых времен. На самом деле, многие сведения, содержащиеся в этих книгах, и приведенные в них исторические примеры имеют вполне самостоятельную ценность и могут принести немалую практическую пользу для тех, кто даст себе труд их проанализировать.

Представленные в данном издании произведения Жюля Камбона и Гарольда Никольсона содержат квинтэссенцию их опыта на дипломатическом поприще и размышлений о дипломатической теории и практике как давнего прошлого, так и той эпохи, в какую жили сами авторы. Эти две книги — своеобразный мостик от «классической эпохи» дипломатии, когда дипломатическое искусство поднялось на невиданные высоты (XVI—XIX вв.), к нашему времени, когда это искусство перестало быть исключительной принадлежностью внешней политики и органически вошло во многие другие сферы жиз-ни, в которых ведение официальных переговоров составляет важную часть деятельности.

Проф. О. О. Хохлышева,доктор исторических наук, кандидат юридических наук,

зав. кафедрой международного праваНижегородского государственного университета

Жюль Камбон

Дипломат

Выражаю искреннюю признательность Мари-Ноэль Пан и Лео Головину за помощь в постижении глубин французского языка и национального характера французов.

Л. С.

Глава перваяДипломат

...нелепо желать судить о столь

многообразных вещах, сравнивая их лишь в одном

отношении1.Монтенъ*"2

е знаю деятельности более разнообразной, чем ремесло

дипломата. Во всяком случае нет другой такой

профессии, где было бы меньше твердых правил и больше традиций,

где для достижения успеха нужно было бы проявить больше настойчивости, а сам успех сильнее бы зависел от игры

случая, где так необходима была бы строгая дисциплинированность и где от человека требовалась бы большая твердость характера и независимость

ума. У каждой нации свои нравы, свои предрассудки, своя манера выражать чувства. Живя за границей, послы не

отрешаются от всего этого, но, так как их миссия заключается в том, чтобы

служить своей стране, не создавая вокруг себя атмосферы враждебности,

н

то они, естественно, стараются, насколько возможно, приспособиться к

чужому образу жизни и мыслей. Это часто сбивает с толку широкую публику,

которая не понимает, как сложна роль дипломатов, и потому склонна судить

их без снисхождения. Это отношение выразил Лабрюйер, когда назвал

дипломатов хамелеонами*. Он упрекал их в том,

1 Пер. Ф. А. Коган-Бернштейн.2 о•здесь и далее звездочки отсылают к примечаниям в конце книги.

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат о 1

что они принимают в расчет время, место, обстоятельства, нрав и характер людей и заключал, что все их «политические хитрости служат одной задаче — не даться в обман самому и обмануть других»'.

Могло бы показаться удивительным, что подобное суждение вышло из-под пера такого галантного человека, каким был Лабрюйер, если бы мы не знали условий, в каких он жил. Свою жизнь он провел в доме Конде в качестве приближенного, занимая видное, но вместе с тем подчиненное положение. С важными делами, о которых говорили вокруг, он был знаком лишь поверхностно. Его задевало, что в фаворе были ловкие интриганы, подобные Гурвилю. Этим, несомненно, и объясняется горечь его слов. Ларошфуко, имевший опыт практической деятельности, более правильно замечает*, что «обмануть человека легче всего тогда, когда он хочет обмануть нас»2. В самом деле, совсем не так глупо принимать в расчет время, место, обстоятельства и характер людей, с которыми ведешь переговоры: это свидетельствует о благоразумии; и нельзя называть обманщиком того, кто проявляет сдержанность и умеет выжидать.

В действительности, дипломата выделяет из толпы то, что он внешне чужд ее страстям: он обязан соблюдать профессиональную выдержку, которая вызывает удивление. Во Франции, где, как правило, стремятся к определенности, не признают нюансов и питают пристрастие к логике, особенно склонны признавать искренними только тех, кто, не стесняясь, громко высказывает свое мнение, пусть и составленное второпях. Здесь не любят хранителей тайн, какими выступают послы.

Северные народы проявляют свои чувства по-иному. Пусть даже мы оставим в стороне своего рода бессознательное фарисейство, которое часто встречается у англосаксов, но, когда живешь в Германии, больше всего поражаешься, как сильно в1 Пер. Ю. Корнеева и Э. Линецкой.

2 Пер. Э. Линецкой.

этом отношении немцы отличаются от нас. У них наблюда-ется как бы раздвоение личности. Подчинение общим правилам в повседневной жизни легко соединяется у них с безграничной свободой умозрительных построений. Разве их философия не стремилась главным образом к тому, чтобы найти место для практического разума рядом с чистым разумом? В Герма-нии не заботятся о логике. Бисмарк отлично доказал это, когда, желая ослабить сепаратистские настроения в Империи, сделал основой для выборов в рейхстаг всеобщее избирательное право, в то время как энергично отстаивал сохранение самых жестких ограничений в избирательном праве Пруссии. Я слышал, как

один из его преемников в течение одной и той же недели защищал всеобщее

избирательное право и нападал на него, в зависимости от того, где выступал: в германском рейхстаге или прусском земельном парламенте. Это противоречие, как правило, никого не смущало. Один видный государственный деятель, беседуя однажды со мной в Берлине о германском социализме, заметил, что, когда его соотечественники—социалисты отбывали воинскую повинность, они не обременяли себя антимилитаристскими убеждениями, сторонниками которых выступали, покуда оставались людьми штатскими. «Я всегда полагал, — добавил он, — что, если бы Ренан родился в Германии, то он, вероятно, умер бы епископом или, по меньшей мере, каноником». Вот способы мышления, которые вызвали бы возмущение у французов, потому что у нас обычно считают вопросом совестиОтто фон Бисмарк

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

выстраивать жизнь в соответствии со своими принципами. Это одна из причин, и отнюдь не самая последняя, почему немцы и французы не понимают друг друга.

Как бы то ни было, для широкой публики дипломатия сводится только к интригам, и, если посол не занимается ин-тригами, то кажется, что он лишь живет в свое удовольствие и всецело поглощен празднествами и зваными обедами. Кое-кто, однако, не удовлетворяется этим несколько упрощенным мне-нием; он хочет добраться до самой сути дела. Таким людям мир представляется в виде театра, и они обожают поговорить о закулисных сторонах политики. Они рисуют себе сцену, где им все кажется декорацией, бутафорией, обманом зрения. Пре-бывая в убеждении, что абсолютно все происходит по загодя подготовленному плану и с заранее обдуманным намерением, они оказывают честь дипломатам, принимая их за Макиавел-ли — больших интриганов, создающих катастрофы. Эти люди не могут поверить, что все происходит проще и что даже такие государственные деятели, как Ришелье или Бисмарк, не властны над случайностями, которые способствуют или же препятствуют осуществлению их замыслов. Как заметил Фридрих II, искусство политики заключается не в том, чтобы создавать благоприятные случаи, а в том, чтобы уметь извле-кать из них выгоду.

На самом деле, качества, которые подобает иметь по-слу, — иные, нежели те, коими должен обладать министр иностранных дел. Последний, так сказать, держит в своих руках нити той деятельности, что осуществляют его предста-вители, рассеянные по всему земному шару. Он сопоставляет присылаемые ими сообщения, взвешивает их и поддерживает в проведении внешней политики страны гармонию, обеспечи-вающую ей единство и успех; но он живет у себя в стране, он не находится в непосредственном контакте с заграницей. Посол же, напротив, состоит именно в таком прямом контакте. Он следует инструкциям своего правительства, но в то же время

и сам информирует его, дает разъяснения, предостерегает, а иногда обязан его сдерживать. Независимость суждений не должна, конечно, доходить у него до нарушения дисциплины, но руководящий им министр, которому такая независимость портит настроение, обнаруживает не больше здравого смысла, чем тот, кто выколол бы себе глаза перед тем, как пуститься в путь. С другой стороны, посол, который не осмеливается быть ничем иным, кроме как почтовым ящиком, представляет для своего правительства опасность.

Итак, вы видите, что самое необходимое качество для ди-пломатического представителя — это моральный авторитет. Его испытанная лояльность должна внушать правительству, при котором он аккредитован, и его собственному правитель-ству такое доверие, чтобы сказанное им никогда не ставилось под сомнение. Макиавелли, о котором повсеместно сложилось столь ложное представление, указывал в своих инструкциях флорентийскому послу при дворе Карла V, что посол должен стараться «не прослыть человеком, который думает одно, а говорит другое»*. Это показывает, как ошибаются те, кто видят в интриге суть дипломатического ремесла. «Подлинная хитрость (finesse), — говорил Шуазёль, — заключается в том, чтобы говорить правду: порой в решительной, но неизменно в изящной форме».

Что скажете по поводу этого замечания? От него веет XVIII веком, но в нем заключено нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Оно показывает, что, если посол желает иметь успех, он должен стараться не производить дурного впечатле-ния, а для того чтобы хорошо выполнять свою миссию, ему полезно создать себе положение в обществе той страны, куда его направили.

Знать страну — значит постичь ее дух, жить в атмосфере ее представлений и научиться понимать связь ее внешней политики с внутренним положением. Чтобы этого добиться, посол не может удовлетвориться общением с министрами и

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат ц д

политическими деятелями. Внешне пустые разговоры очень часто дают ему больше, чем беседы о делах; даже внимание женщин, занимающих видное положение, с которыми он встречается в обществе, будет для него весьма полезно. Посещение в эпоху Директории салона мадам де Сталь, а во время Реставрации салона княгини де Пуа или мадам де Монкальм давало возможность глубже проникнуть во взгляды и игру партий. А позднее, как можно было судить о тайных пружинах европейской политики, не будучи завсегдатаем салона герцогини Дино или княгини Ливен? Конечно, теперь салоны имеют далеко не такое значение, как раньше. Боюсь даже, что светские люди предаются странным иллюзиям относительно степени влияния, которую салоны еще сохранили. Но тем не менее европейское общество по-прежнему существует, и во всех кругах той страны, где послу доводится осуществлять свою деятельность, — ученых, политических и светских — ему полезно обеспечить себе благосклонный прием. Всякий знает, что светское общество не бывает снисходительно к новичкам. Дипломат, только что занявший свой пост, попадает под прицел взглядов того общества, в которое вступает, а его коллеги определят меру своего доброжелательного к нему отношения в зависимости от приема, оказанного ему там. Если с какой-либо стороны он покажется смешным, то его не пощадят. Я видел незаурядных людей, о которых отзывались безо всякого снисхождения в течение всего времени их пребывания на посту, потому что они имели склонность к снобизму. Нельзя себе даже представить, сколько зла причиняет снобизм. В частной жизни этот грех простителен; иное дело в жизни общественной, ибо снобизм говорит об известном недостатке рассудительности, что влечет за собой поступки, свидетельствующие о настоящей беспринципности. Впрочем, существует несколько видов снобизма. Некоторые представители самых древних аристо-кратических родов щеголяют убеждениями, которые

считают весьма передовыми. Их поведение столь же неуместно, как

поведение дипломатического представителя республиканского государства, изображающего из себя монархиста. Не проще ли казаться тем, кто ты есть на самом деле? Ведь только так можно снискать некоторое уважение.

У иных начинающих дипломатов робость принимает порой причудливые формы. Одни злоупотребляют сдержанностью и даже простой улыбкой боятся выдать какую-нибудь тайну; они даже не представляют себе, что никто не беседовал с такой легкостью и непринужденностью, как г-н де Талейран или князь Бисмарк. Другие, наоборот, всячески навязываются в знакомые. Они воображают, что держатся естественно, тогда как на самом деле ведут себя просто развязно, и стремятся вызвать к себе доверие излишней откровенностью с коллегами, а те их коварно поощряют, чтобы извлечь выгоду из их наивности. Умение правильно держать себя во время беседы имеет поэтому существенное значение и до известной степени заменяет опыт. Если посол обладает к тому же некоторыми познаниями и широтой ума, то он скоро заставит прислушаться к себе. Я говорю о широте, но отнюдь не о рассеянности ума. Внешняя политика — не дело чувства; ее задача — согласовывать случайные факты с постоянными законами, управляющими судьбами наций. Эти законы существуют и от нас не зависят. Интересы народов не меняются. Их определяют природа, географическое положение и собственный характер народов. Таким образом, история повторяется: Филипп Август в битве при Бувине и Жоффр на Марне* защищали одно и то же дело. В мирное время наблюдаются те же явления, что и в военное. Сегодня проявляются те же политические настроения и в такой же форме, как встарь. Монтескье замечает, что римляне часто заставляли побежденные народы прибегать к арбитражу для разрешения споров и вынуждали их топить свой флот. Мы видели, как недавно другие народы, не римляне, поступили точно так же*. Ничто не ново под луной.

Уже в силу того, что интересы народов не меняются, во внешней политике нации (какие бы потрясения ни происходили в

9 6 Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

ее внутреннем устройстве) обязательно должна сохраняться преемственность, но когда все же затевают новую политику, следует быть готовым к тому, чтобы отстаивать свои позиции и отвечать за последствия. Старая монархия во Франции проделала этот опыт в XVIII веке при крушении союзов. Или вот более свежий пример. Колониальная политика предполагает наличие морской политики и тем самым ведет к союзу или вражде с морскими державами. Стало быть, император Вильгельм II рассуждал вполне логично, когда, проводя свою колониальную политику, говорил, что будущее Германии — на море; вопрос лишь в том, осознавали ли в Берлине, как это может отразиться на традиционных отношениях между Германией и Англией.

Но вернемся к дипломату. Он должен, разумеется, стремиться к успеху, но будет благоразумно с его стороны, если он постарается избежать при этом излишнего шума. Успех иногда причиняет неудобства. Нет ничего опаснее, чем задевать самолюбие противника, и прочен лишь тот успех, который приемлем для обеих сторон. Посол должен уметь отступать на второй план. Правительство, при котором он аккредитован, оценит его сдержанность, а его собственное правительство будет ему, может быть, еще более признательно. В скромности заключена большая сила.

Наконец, необходимо, чтобы он остерегался всякой горячности. Дипломатический представитель, не умеющий владеть собой, дает своим противникам неоценимое преимущество. Нужно ли напоминать то, чему мы были свидетелями в 1914 году? Я всегда высоко ценил сдержанность в выражениях, отличавшую имперского канцлера г-на фон Бетманн-Гольвега. Однако накануне войны*, под сильным впечатлением от не-ожиданного для него выступления Англии на нашей стороне, он в разговоре с сэром Эдуардом Гошеном обозвал клочком бумаги подписанный Пруссией договор, который гарантировал Бельгии ее нейтралитет*; очевидно, он не смог справиться

со своим волнением, и, если мерить на весах истории, это выражение «клочок бумаги» легло на его страну тяжким грузом.

Иногда посол может очу-титься в затруднительном положении, но именно тогда ему нужно особенно хорошо владеть собой. Один старин-ный испанский автор* рас-сказывает по этому поводу о блестящей реплике посла Филиппа III при французском

дворе. Однажды дон Педро де Толедо (так звали посла) беседовал в Лувре с королем Генрихом IV. Король, который порой обсуждал государственные дела в несколько развязном тоне и не забывал, что является королем Наваррским, заговорил о своих правах на испанскую Наварру*. Когда посол стал возражать, король ответил: «Ваши доводы великолепны и сохранят свою силу до тех пор, пока я не окажусь в Памплоне; вот тогда мы и посмотрим, кто возьмется защищать ее от меня». При этих словах дон Педро поднялся и поспешно направился к двери. «Куда это вы так заторопились?» — крикнул ему вслед король. «Ах, государь, — ответил посол, — я ухожу, чтобы встретить Ваше Величество в Памплоне и оказать Вам достойный прием». Генрих IV рассмеялся, и с тех пор вопрос о Памплоне больше не поднимался.

Не знаю, можно ли в наше время часто наблюдать подобную беседу между государем и послом, когда их страны находятся в почти враждебных отношениях. В XVI веке в отношениях между государствами было, правда, меньше сентименталь-

Теобальд фон Бетманн-Гольвег

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат ности, чем теперь, но зато больше простоты, добродушия и, в сущности, больше взаимного уважения.

В настоящее время из всех особенностей дипломатической жизни более всего публику поражают дружеские и часто даже сердечные отношения между дипломатами разных стран, что рождает среди них, если тому не препятствуют политика и ура-патриотизм, своего рода корпоративный, а иной раз и товарищеский дух. Те, кто этому удивляется, не имеют понятия, что значит в течение долгих лет оставаться за границей, в уединении, вдали от дома. Молодые люди, которые посвящают себя дипломатической карьере и в течение всей жизни расстаются и вновь встречаются в различных мировых столицах, переживают порой одни и те же приключения, одинаковыми темпами продвигаются по служебной лестнице, не могут не испытывать удовольствия при встрече. Лично я по своему опыту знаю, сколь полезны были мне добрые отношения, установившиеся у меня с некоторыми из моих коллег. Благодаря им я получал ценные советы, конфиденциальные предупреждения и важные сведе-ния, которые никогда не смог бы собрать самостоятельно. Я пользовался ими к большой выгоде для интересов, которым служил.

Но пора оставить в покое особу дипломата и перейти к тому, что составляет самую сущность дипломатии — к переговорам.

Глава втораяПереговоры

Если желаешь убедить в чем-нибудь, надо считаться с человеком, которого

хочешь убедить.Паскаль*

ёрк говорил, что управлять — значит идти на взаимные уступки*: «All government <...> is founded on compromise»1. Искусство дипломата близко к искусству управления, ибо всякая

дипломатическая деятельность приводит к переговорам*, а кто говорит «переговоры», тот по крайней мере отчасти говорит «соглашение» (transaction). Отсюда видно, насколько дипломатический ум отличается от юридического. Применение законов и их толкование предполагают, рассуждая теоретически, известную строгость, которая плохо сочетается с эмпирическим характером политики. Считаться с обстоятельствами, интересоваться общественным мнением, склоняться перед необходимостью, учитывать отдаленные последствия того или иного решения, даже терпеть несправедливость во избежание более серьезной беды — для всего этого требуется разум, который в своих решениях не опирается исключительно на букву закона. Правда, существует международное право, но, каковы бы ни были его успехи со времен Греция*, оно все еще лишено императивной точности наших кодексов*. Может быть, это и хорошо, ибо народы едва-едва начинают понимать, что их взаимоотношения должны регулироваться правом. Международное право, находящееся еще в начальной стадии своего развития,

Б

не может пока быть ничем иным, как обычным правом. Конечно, договоры,' Всякое управление <...> основано на компромиссе (англ.).

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломатии! соглашения о третейском суде, решения Гаагского трибунала* создают правоотношения между народами, но где найти исполнительную власть, которая заставила бы их уважать? Для этого до сих пор имелось только одно средство — прибегать к военному счастью*, и все усилия дипломатии были направлены на поиски способов, которые позволили бы обойтись без этой крайности.

С другой стороны, в правительственных канцеляриях слишком часто бытует заблуждение, будто государства не имеют никаких прав, кроме предоставленных им по договорам. Государства, между тем, — это юридические лица*, живущие своею собственной жизнью. Они не зависят исключительно от дипломатических соглашений. Народ, вычеркнутый с политической карты Европы, существует, несмотря на равнодушие правительств. Ярким примером тому была Польша, а также Италия, которую Меттерних пренебрежительно именовал географическим понятием. Настоящий государственный деятель считается с теми чувствами, которые таятся в глубинах народной души; проявляя великодушие на переговорах, он часто доказывает свою предусмотрительность.

Мне приходилось слышать, как некоторых дипломатов хвалили за то, что они были хорошими европейцами. Это значит, что они умели возвыситься над самими собой и что в их глазах благополучие их собственной страны становилось, как выражаются математики, функцией от благополучия Европы, все части которой взаимосвязаны. В свое время это являлось истинным основанием так называемой политики равновесия между нациями. Не знаю, почему выражение «европейское равновесие» теперь не в чести; боюсь, не потому ли, что его высокий смысл перестали понимать. Но если само выражение и вышло из моды, то необходимость равновесия между нациями, тем не менее, сохраняется. Ведь, в сущности, для слабых наций смысл существования Лиги наций как раз и заключается в том, что она дает им надежду уравновесить влияние некото-

рых держав. В тот день, когда идея равновесия политических сил будет окончательно отброшена, для империалистических замыслов монархического или демагогического типа не останется больше действительных препятствий.

В 1909 г., когда произошел инцидент в Касабланке, мой друг, известный юрист Луи Рено, был вместе со мной в Берлине. Всем памятна эта некрасивая история. Солдаты Иностранного легиона, которых агенты германского консульства подговорили бежать, находились в порту на набережной и уже собирались сесть в лодку, чтобы добраться до корабля, ожидавшего их на рейде. Оказавшиеся тут же французские офицеры, пользуясь властью, которую дают правила воинской дисциплины, приказали их арестовать. Германский агент запротестовал, ссылаясь на право юрисдикции, принадлежащее консулам по отношению к их соотечественникам в странах, где существует режим капитуляций*. В конце концов дело было передано на рассмотрение Гаагского трибунала, который решил его в нашу пользу. Во время наших переговоров с германским правительством Луи Рено обратил мое внимание на то, что идея арбитража в основном сводится к тому, чтобы вынести решение для сторон, каждая из которых опирается на правовые доводы. Дипломат — не третейский судья; он, по выражению Паскаля, обязан считаться с тем, с кем хочет иметь дело, иначе говоря, с чувствами страны, с которой ведет переговоры. Иногда дипломату приходится весьма нелегко, когда он сам обуреваем чувствами, волнующими его страну; тогда ему следует взять себя в руки, ибо только такой ценой достигаются справедливые и выгодные соглашения.

Так как эти соглашения постоянно не оправдывают чьих-либо ожиданий, то дипломатия неизбежно мало популярна. Французы, склонные к фрондированию, никогда не желали мириться с уступками, которые в силу необходимости делали такие

люди, как Мазарини или Талейран, для того чтобы прийти к соглашению. Я не знаю тому лучшего примера,

Жюлъ Камбон. Дипломат

чем прием, оказанный общественным мнением в XVII веке Пиренейскому миру* — одному из наиболее славных, какие мы когда-либо подписывали. Тогдашнее общество, двор, а также и Париж пришли от него в ужас. Сент-Эвремон столь бурно выразил мнение салонов, что ему пришлось покинуть Францию. Партийные страсти и частные интересы мешали людям примириться с тем, что после такой продолжительной и так дорого обошедшейся войны Франция вновь обрела мир, получив при этом Фландрию и Артуа, Сердань и Руссийон. Ла-рошфуко, отравленный ядом гражданской войны, осмелился написать*: «Люди редко бывают довольны теми, кто от их имени вступает в деловые переговоры, так как посредники, стараясь стяжать себе добрую славу, почти всегда жертвуют интересами своих друзей ради успеха самих переговоров»1. Ларошфуко не мог сказать ничего более лестного для тех, кто ведет переговоры, но удивительно, что, на его взгляд, человек способен принести интересы своей партии в жертву общему благу только из личного мелкого тщеславия. В нем говорил разочарованный приверженец партии.

Немало лет спустя, в 1685 г., Расин, в котором не было ни-чего фрондерского, в своей ответной речи Тома Корнелю при приеме последнего в члены Французской академии сказал: «Раньше считалось, что Франция, которая слишком легко да-вала застигнуть себя врасплох соседям, применявшим хитрые уловки, столь же неудачлива при заключении соглашений, сколь счастливой и грозной она была на войне. Испания, в особен-ности Испания, ее надменный враг, похваляется тем, что даже в самые удачные для нас времена она не подписывала иных договоров, кроме выгодных, и часто одним росчерком пера возвращала себе то, что потеряла в нескольких походах».

Так говорил Расин через семь лет после того, как по Нимвегенскому миру* Испания уступила нам Франш-Конте, Камбрези

Пер. Э. Липецкой.

Жюлъ Камбон. Дипломат

и Валансьенн. Он выражал общее мнение своего времени. В некоторых кругах любят говорить или, по крайней мере, видимо, полагают, что наши современники способны куда просвещеннее судить о внешней политике государств, нежели общество XVII века. Мне тоже приятно так думать. Но как бы то ни было, современный дипломат, ведя переговоры, поступит благоразумно, если так же мало будет искать одобрения публики, как это делали раньше, если вооружится терпением и будет проявлять большую сдержанность, чтобы сохранить в невредимости свой здравый смысл и свободу суждения.

Нет ничего отвратительнее человека, лишенного здравого смысла; для посла же рассудительность воистину основное качество: именно она позволяет ему разобраться в том, как обстоят дела, а на переговорах служит защитой от всяких хитростей и крючкотворства; она привносит во все дела то обостренное чувство реальности, которое часто отсутствует у кабинетных людей. «Самые великие ученые — еще не самые искусные министры», — говорит один старинный автор*. Брантом рассказал о приключении кардинала Бессариона при дворе Людовика XI. Кардинал был человеком своего времени, прекрасно знавшим греческий язык, и Папа, очень ценивший его именно за это, послал его во Францию, чтобы попытаться помирить короля с герцогом Карлом Бургундским. Тотчас же по прибытии кардинал стал заискивать перед Карлом Сме-лым, который жил на широкую ногу, и королю Людовику его поведение показалось столь нелепым, что в течение долгого времени он отказывал кардиналу в аудиенции. Будь у папского посла поменьше учености, но побольше знаний о людях, может быть, они скорее пригодились бы ему.

Умение выжидать не менее необходимо тому, кто хочет преуспеть. Порой дует неблагоприятный ветер, и, чтобы войти в гавань, приходится лавировать. Во время длительных переговоров, которые я вел в Берлине с г-ном фон Кидерленом*, общественное мнение в обеих наших странах проявляло

АЗ.

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

нервозность. Когда я стал торопить, чтобы поскорее закончить дел о, государствен-ный секретарь, который при несколько грубоватой порой внешней манере был весьма тонким человеком, ответил мне: «Пускай болтают! Вы хо-тите прийти к цели, и я тоже. Но надо дать успокоиться са-молюбию людей. То, что было невозможно вчера, что было бы затруднительно сегодня, завтра будет воспринято с облегчением». Увы! Облегче-ние, которое предчувствовал г-н фон Кидерлен, оказалось лишь временным. Успокоение не стало миром, но, при всей своей непрочности, оно, тем не менее, явилось благом.

Наконец, дипломат, ведущий переговоры, должен отличаться сдержанностью: это обязательное условие. Сдержанность ему необходимо проявлять из уважения к министру, его начальнику, и в еще большей степени к тому, с кем он ведет переговоры. Вести переговоры — значит беседовать; никто из собеседников не вправе обнародовать что-либо по собственному усмотрению, так как это было бы крайне неделикатно по отношению к другой стороне. Делать достоянием любопытствующей публики колебания, пререкания и ухищрения противника равносильно сжиганию мостов за ним, а часто и за собой, что значит почти наверняка обрекать все на полную неудачу.

Я согласен, что в наше время сдержанность не в моде. Публика охоча до сплетен, и некоторые газеты всячески стараются возбуждать эту склонность и даже доводить ее

до крайних пределов.

Альфред фон Кидерлен-Вехтер

Правительства тоже не так свободны в своих действиях, как раньше: им приходится считаться с нетерпением, проявляемым публикой. Но отсюда еще далеко до того, чтобы вести переговоры у всех на глазах. Впрочем, упреки по адресу тайной дипломатии не новы. В Учредительном собрании на нее нападали Петьон и Вольней, утверждавшие, что Франции достаточно быть справедливой. Ревбель заявлял, что великая нация не должна иметь других союзников, кроме Провидения, своей собственной силы и справедливости. Конвент, настроенный более реалистически, чем Учредительное собрание, и знавший, что Франция — не единственное государство в мире, предоставил Комитету общественного спасения неограниченные полномочия вести секретные переговоры в случае необходимости, и снова все пошло своим естественным порядком.

Впрочем, в свободных странах результаты всех переговоров попадают в парламенты, так как большинство договоров должно быть представлено им на одобрение до ратификации*. Поэтому нет никакого парадокса в утверждении, что, если переговоры и ведутся втайне, то эта тайна перестает существовать с того момента, когда переговоры выливаются в соглашение, и что в конечном итоге никакой тайной дипломатии в собственном смысле слова не существует. Как бы то ни было, человеческая природа всегда останется такой, какова она есть: всегда были и будут интриганы, готовые безрассудно мешать переговорам; они станут придавать непомерное значение тем немногим сведениям, которые случайно попадут им в руки, подорвут авторитет людей, фактически ведущих переговоры, и заставят усомниться в добросовестности правительства, которому захотят якобы услужить. Публика не делает различий между дипломатией скрытой, или тайной (occulte), и дипломатией секретной (secrete), и, так как эти два выражения кажутся ей синонимами, она считает и ту и другую дипломатию одинаково компрометирующей и опасной.

Всякий, кому приходилось хоть в самой малой степени отвечать за интересы своей страны за рубежом,

понимает, что в

Жюлъ Камбон. Дипломат

тот день, когда тайну переговоров перестанут соблюдать, пре-кратятся и самые переговоры. В политике, как и в прикладной механике, при расчете сил надо учитывать и сопротивление. Множество соображений, часто подспудных, — самолюбие, частные интересы, традиционные предрассудки, партийные страсти, бушующие внутри страны, — оказывают давление на участников переговоров, и эти препятствия можно преодолеть только в тишине, вдали от взоров возбужденной и насмешли-вой публики. Князь Бисмарк, имевший некоторый опыт по этой части, в 1873 г- рассуждал в свойственной ему разговорной манере в прусском земельном парламенте: «Если вы хотите ку-пить лошадь, то уж наверно не станете громко кричать повсюду, какую максимальную цену согласны за нее выложить; если же вы хотите сбыть с рук свою лошадь, то не будете оглашать низ-шую цену, за которую готовы ее уступить. Дипломатия должна следовать этой элементарной мудрости».

Это действительно элементарно. Какие бы революции ни происходили в будущем, всегда останутся невежды, болтуны и бестолковые люди, и, пока у наций будут спорные интересы, до тех пор тем, кому будет поручено их отстаивать, придется соблюдать все те же правила, диктуемые здравым смыслом.

Я сказал уже, что вести переговоры — значит беседовать, но когда беседа приводит к какому-нибудь результату, это необходимо запечатлеть в письменном документе. Он может называться по-разному. Если он посвящен вопросам общего ха-рактера, то, как правило, называется договором (трактатом)*, а если речь в нем идет об интересах частных и временных, то он именуется конвенцией. Говорят: венские договоры (трактаты) и почтовая конвенция.

До простят мне, если я в связи с этим вопросом остановлюсь на некоторых моментах. Многие воображают, что, как только посол вручил свои верительные грамоты, он может вести пере-говоры по всем вопросам, касающимся его страны. Это ошибка. Верительные грамоты предназначены лишь для того, чтобы за

Жюлъ Камбон. Дипломат

послом признали его дипломатический статус. С момента их вручения посол пользуется привилегиями, положенными ему по званию, вступает в официальные отношения с правительством, при котором аккредитован. Он может вы-ступать как лицо, облеченное авторитетом представителя суверенного государства. Од-нако он не вправе заключать каких-либо соглашений по конкретным вопросам. Для этого ему требуются специ-

Уильям Мак-Кинли альные полномочия. Именнопоэтому во вступительной

части любого договора после перечня подписавших его лиц упоминается о том, что уполномоченные представили друг дру-гу свои полномочия, каковые были признаны «составленными в надлежащей и законной форме»*.

Однако обстоятельства иногда заставляют отступать от строгих правил протокола. Могу привести подходящий при-мер из собственной практики. Я был послом в Вашингтоне в 1898 г., во время войны между США и Испанией. По просьбе Мадрида французское правительство запросило меня, считаю ли я возможным добиться соглашения, которое положило бы конец войне. По зрелом размышлении я дал утвердительный ответ. Таким образом, мне выпало редкое счастье — быть, так сказать, послом вдвойне и в течение нескольких месяцев представлять одновременно и Францию, и Испанию. Я вел переговоры непосредственно с президентом США г-ном Мак-Кинли и с государственным секретарем г-ном Дэйем. Мне же самому посчастливилось иметь помощником г-на Тьебо,

-АИ

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

советника нашего посольства в Вашингтоне. Почти ежедневно мы собирались в Белом доме. Единственное, что замедляло переговоры, — то, что мне приходилось все время сноситься с Мадридом. Г-н Мак-Кинли принадлежал к республиканской партии. Ранее он был сенатором от штата Огайо и приобрел популярность как инициатор введения протекционистского таможенного тарифа, выгодного для американской промышленности; он получил название тарифа Мак-Кинли. Президент был горячим сторонником мира. На его примере я увидел, что можно любить мир и тем не менее ввергнуть свою родину в войну. Не всегда переговоры шли гладко. Среди американцев, особенно в Новой Англии, силен пуританский дух, и многие в США представляют себе современную Испанию такой же, какой она была в XVI веке. В конце концов мы пришли к соглашению. Я добился, чтобы Испания, уступившая США Пуэрто-Рико и Филиппины*, не только не платила контрибу-цию, но еще и получила 2о млн долл., которые были полностью переданы мне тотчас же после подписания мирного договора. Мадридское правительство одобрило наши договоренности и телеграфировало, что высылает мне полномочия для подписания договора. Разумеется, прошло бы немало дней, пока эти полномочия прибыли бы в Вашингтон, а между тем было настоятельно необходимо остановить военные действия, чтобы избежать ненужного кровопролития. Мы торопили с подписанием предварительных условий мирного договора, но у меня на руках не было никаких полномочий, кроме телеграммы. Г-н Дэй весьма любезно положился на мое слово, и мы подписали соглашение без дальнейших проволочек. В тот день человечность восторжествовала над формализмом.

Глава третьяДипломаты былых времен и недавнего

прошлогоА впрочем, уменье держать себя с людьми — вещь очень полезная1. Монтенъ. Кн. I. Гл. XIII.

Iне собираюсь писать историю дипломатии, но, быть может, уместно проиллюстрировать

мои вышеприведенные рассуждения о ней примерами, заимствованными из прошлого.

Как правило, дипломатов, в отличие от военных, историки вниманием не балуют. Они едва упоминают

их имена; за тайну переговоров, за которую дипломатам столь часто достается от современников,

потомство с лихвой воздает им молчанием. Я хотел бы напомнить здесь имена некоторых людей*, служивших

своей родине, о которых в наши дни вспоминают слишком редко.

ЯНа уроках в школах не рассказывают, что совершили

такие люди, как Вильруа, кардинал д'Осса, президент Жаннен. А между тем все они были сотрудниками Генриха IV в той же мере, как и Сюлли. Гений короля обрел в них великолепные орудия, для того чтобы дать мир Франции. Кардинал д'Осса находился в Риме, стараясь примирить короля со Святым престолом. Эта задача встает перед французскими правительствами всякий раз по окончании наших внутренних раздоров. Кардинал добивался также расторжения брака короля с королевой Маргаритой. Он проявил при этом беспримерное усердие, проницательность и верность; его донесения остаются образцовыми и по1 Пер. А. С. Бобовича.

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

сей день. Когда же его гибкий ум наталкивался на какое-нибудь непреодолимое затруднение, он писал Генриху IV: «Государь, одержите победу, и Рим уступит». Король весьма ценил такой способ ведения переговоров по церковным делам и откликался на призыв соответствующим образом.

Президент Жаннен был ранее сторонником Лиги* — преданным слугою герцога Майенского; и именно эта верность вкупе с его безукоризненной честностью и преданностью интересам общественного блага расположила к нему Генриха IV. Его направили в Голландию для ведения переговоров о мире между Соединенными провинциями* и Испанией. Один голландский министр сказал про него так: «Ему пришлось бороться с непреодолимыми трудностями, каждодневно возникавшими из-за столкновения различных, в том числе противоположных интересов как участников переговоров, так и группировок, которые начали возникать в Нидерландах; при меньшем благоразумии и ловкости он никогда не смог бы справиться с завистливыми происками, все время мешавшими ему во время переговоров». Ни принц Вильгельм Оранский, ни испанский король* не были расположены договариваться. Переговоры несколько раз прерывались и возобновлялись; они тянулись уже два года, когда Жаннен, знавший силу слов и слабости самых великих людей, придумал заменить слово «мир» выражением «длительное перемирие». Для самолюбия правителей, не желавших согласиться на мир, перемирие оказалось приемлемым, и, таким образом, как бы ведомые за руку послом короля Франции, после стольких ужасных битв Соединенные провинции обрели независимость и вошли в сообщество европейских государств.

Ришелье, Мазарини, Людовик XIV определяли политику своего века. У всех у них были умные и талантливые помощники, в большинстве своем не известные широкой публике. Иногда вспоминают, правда, отца Жозефа, который был другом и доверенным лицом, а нередко и советником великого

кардинала. Мне кажется, что отец Жозеф оказался в поле

Граф д'Аво

Абель Сервьен

зрения публики благодаря не столько талантам, сколько колоритности своей фигуры. Если бы он остался господином дю Трамбле, а не стал капуцином, он, без сомнения, был бы так же мало известен широкой публике, как д'Аво и Сервьен, заключившие в Мюнстере Вестфальский договор*, или как Лионн, этот сластолюбец, но трудолюбивый и выдающийся министр, которого Мазарини завещал Людовику XIV, как его самого завещал Франции перед своей кончиной Ришелье.

Надо признать, что Мазарини отнюдь не пользуется у французов тем уважением, коего заслуживает. В то время как в Ришелье, например, потомство уже видит только великие достоинства, Рец так хорошо поработал*, что в Мазарини оно замечает прежде всего низменные черты. Память о нем заслонили язвительные шутки, памфлеты и песенки, которыми его изводила золотая молодежь, окружавшая Конде и Бофора; она издевалась над слабостями (misères) человека, потому что была неспособна понять деятельность министра. А между тем, если бы Мазарини не принял наследства Ришелье, то трудно себе представить, как

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

мало осталось бы от дела великого кардинала. Дважды Мазарини изгоняли, но, и находясь в ссылке, он продолжал давать советы и руководить, а вернувшись к власти, невозмутимый и упорный, снова принимался задело там, где его оставил, и вновь связывал петли той сети, которой опутывал Испанию. Благодаря своей гибкости он не был склонен сжигать за собой мосты: он старался не портить отношений на будущее, даже когда имел дело со своими злейшими врагами, и, к чести его надо сказать, никого не казнил. Он любил предметы искусства, картины, книги. Он мнил себя также знатоком военного дела и обожал составлять планы кампаний , которые должны были выполнять такие люди, как Конде или Тюренн. Это было кокетством, вроде того, какое мы наблюдали у г-на Тьера, который был во многом на него похож. Ж.-Ж. Вейс был особенно страстным поклонником Мазарини: по его мнению, для понимания всех изящных комбинаций этого великого политика требуется некая интеллектуальная утонченность. Его пленяла гениальность этого итальянца, который, несмотря на жалкое состояние страны, обеспечил ей во внешней политике самые поразительные успехи, и он хвалил Мазарини за то, что тот, несмотря на свое иностранное происхождение, показал себя большим французом, нежели многие французы.

В конце своего царствования, когда Франция была так близка к гибели*, Людовик XIV призвал на службу таких проницательных и тонких дипломатов, как аббат де Полиньяк и маршал де Тессе, и обрел настоящего министра в лице Торси. Последний был столь порядочным человеком, что ему даже удалось рассеять предубеждения, которые имел против него Сен-Симон (что было не так просто), а Вольтер сказал про него, что он соединял честность с ловкостью. Свои высокие душевные качества Торси проявил в трагический момент. В 1709 г. ресурсы Франции были исчерпаны; в Версале решили просить мира, и на заседании Королевского совета, происходившем 28 апреля того года, обсуждались условия,

которые Франция должна была предложить союзникам. Никогда еще не было такого печального заседания

совета. Король заливался слезами. Но Торси, убежденный в необходимости прекратить военные действия, не счел возможным возложить на г-на Руйе, нашего полномочного представителя в Гааге, обязанность передать эти условия мира герцогу Мальборо, принцу Евгению и Гейнзиусу. Он решил сам отправиться в Голландию. Торси писал, что знает, «что подобный договор станет предлогом для упреков по его адресу и очернит память о нем», но считал, что должен принять за него ответственность и пожертвовать своей репутацией ради спасения государства. Я не знаю ничего, что служило бы больше к чести министра, чем подобное решение. К счастью для Франции, глупое самодовольство союзников побудило их отклонить эти предложения. Они выставили неприемлемые требования, а тем временем Виллар выиграл сражение при Денене, Мальборо же впал в немилость.

В течение XVIII века Франция не могла пожаловаться на нехватку дипломатов, но ее политике недоставало последовательности, и это обрекало ее на неудачу. После смерти Людовика XIV регент* повел ту политику, которой почти всегда придерживалась его семья; он отставил Торси от руководства иностранными делами, для того чтобы сблизиться с Англией. Это не было чем-то новым: Генрих IV и Мазарини поступали так же, один — по отношению к Елизавете, другой — к Кромвелю. Но на сей раз соглашение представляло собой не просто дипломатический ход, а вытекало из общей системы. В течение тридцати лет версальский кабинет не изменял этой политике, и Хорее Уолпол* мог расхваливать кардинала де Флёри за его лояльность.

Кардинал пользовался за границей большим авторитетом, чем в Париже. Не раз ему удавалось сохранить мир в Европе, заставляя державы принять посредничество Франции; он нанес решительный удар Австрии в Италии, отняв у нее Неаполь, Сицилию и Тоскану; наконец, он закрепил за нами владение Лотарингией. Это были немаловажные заслуги. Но Флёри нравилось решать вопросы путем переговоров; он был стар, терпелив и миролюбив; он не любил ничего такого, что давало бы пищу охотникам до

Жюлъ Камбон. Дипломат

новостей; безжалостные па-рижские салоны упрекали его за политику, которую находили чрезмерно сдержанной.После его смерти Людовик XV

возымел желание править самостоятельно. Он часто об-

наруживал понимание истинных интересов государства, но у

него были скорее благие намерения, чем настоящая

воля. Робкий, чувствительный к неудачам, не уверенный в

себе, любивший окольные пути, этот монарх не знал, что стремление исправить ошибку часто лишь усугуб-ляет ее. У него не было ни

последовательных планов, ни твердости в их осуществлении; эти качества, как известно, часто обуздывают фортуну. Берни и Шуазёль служили орудиями политики сближения с Авс-трией — политики, приведшей к радикальному изменению союзнических отношений. Берни не был сторонником этой политики, но подчинился. Однако после первых неудач он завел разговор о мире и впал в немилость. Позднее его назна-чили послом в Риме, где он пробыл около двадцати лет. Там Берни занял видное положение. Он держал себя приветливо и с достоинством, проявлял щедрость — все это обеспечило ему большой авторитет. Берни отказался принести присягу, требуемую законом о гражданском устройстве духовенства, и был вынужден подать в отставку; он был беден. Конец жизни этого кардинала, начинавшего с писания легких стишков, был

не лишен благородства.Шуазёль стал его преемником на министерском посту по ми-

Жюлъ Камбон. Дипломат

лости мадам де Помпадур. Он был человеком другого склада,

нежели Флёри и Берни. Насколько недоброжелательно 1НГ1

общественное мнение относилось к обоим

кардиналам, настолько же благосклонно оно приняло Шуазёля. Партия философов превозносила его таланты. Шуазёль сумел привести государственную машину в движение и задать общей политике такое направление, которое отвечало склонности французов к блеску. Он подписал «Pacte de famille»* и дал нам Корсику. Его политика опиралась на союз с Австрией

и Испанией. Он блестяще проводил ее, но потерпел жестокую неудачу. Когда Шуазёля сослали в Шантлу, французское обще-ство устроило ему чествование; вошло в моду навещать его в изгнании: все устремлялись туда, а Фридрих II поставил на вершину купола, венчающего новый дворец в Потсдаме, три женские статуи, держащие в высоко поднятых руках королев-скую корону. Я часто рассматривал эти три фигуры; говорят, что они изображают Марию-Терезию Австрийскую, императрицу Елизавету и мадам де Помпадур.

Накануне гибели монархию старого режима озарил пос-ледний луч славы. Этим она была обязана Верженну, который выдвинулся в качестве посла в Швеции и в Константинополе. Когда его назначили управлять министерством, он внес туда

Кардинал Флёри Король Людовик XV

серьезность, столь отличную от манеры его предшественников. Испанский посол граф де Аранда говорил: «С г-ном де Морепа я болтал, а с г-ном де Верженном я веду переговоры». Естествен-

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

но, несколько тяжеловесная основательность этого

министра не нравилась при дворе. Королева терпеть его не могла. Ему приходилось защищать наши интересы от австрийских интриг. Иосиф II очень бесцеремонно пользовался влиянием своей сестры Марии-Антуанетты. «Подумайте о том, — королева од-нажды сказала Верженну, — что император — мой брат». «Я буду помнить об этом, —отвечал министр, —но особенно буду думать о том, что Его Высочество дофин — сын Вашего Величества». Он пользовался доверием и поддержкой короля, но королева, поддерживавшая Шуазёля, который постоянно носился с мыслью о союзе с Австрией, была вне себя от ярости. Провозглашение независимости английскими колониями в Америке* не застало Верженна врасплох. С 1763 г., когда мы потеряли Канаду, он предвидел, что английские колонии, не нуждавшиеся больше в защите от своих французских соседей, отложатся от метрополии. Он вступился за повстанцев (insurgents), тем самым отомстив за бедствия, причиненные нам Семилетней войной*, и обеспечил нам дружбу великого народа. Америка и Франция с полным основанием воздвигли памятники Лафайету и Рошамбо; было бы справедливо, если бы они также почтили память и Верженна.

IIВ начале XIX века на мировую сцену выступили два великих дипломата — Меттерних и Талейран. Если бы Плутарх не вышел из моды, можно было бы провести между ними параллель в его стиле. Они жили в одно и то же время и участвовали в одних и тех же событиях, становясь то союзниками, то противниками. О каждом из них говорили, что он задавал направление европейской политике. Конечно, во многом они были непохожи друг на друга, но их обоих одинаково не щадили ненависть, нападки и клевета. Однако в оценке таких людей следует обращать внимание не столько на их моральные недостатки, сколько на деятельность в целом.

Князь Меттерних сделал первые шаги в карьере в то

время, когда Наполеон начал удивлять мир. В его успехах Меттерних

Князь фон Меттерних

не увидел ничего, кроме ряда военных побед, и, когда его назначили послом в Париж, он появился там, любезный и самонадеянный, как дипломат старого режима. Сомневаюсь, почувствовал ли он, что присутствует при рождении нового миропорядка и что трехцветное знамя, которое проносили по всем столицам, оставляло там семена революционных идей, символом которых являлось. Когда Меттерних стал канцлером в Вене, его горизонт ограничивался пределами двуединой монархии, и он дошел до того, что отдал дочь своего императора победоносному цезарю*, гордыню которого хотел утихомирить. Когда фортуна совершила поворот, Меттерних стал чрезвычайно тонко обманывать Наполеона, играть на его нетерпении и соблюдать вооруженный нейтралитет, которым маскировал приготовления австрийского генерального штаба вплоть до того самого дня, когда, почувствовав, что Франция доведена до крайности, смог сбросить маску и присоединиться к союзной коалиции. После того как Наполеон был побежден,

Князь Талейран

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

Меттерних возглавил европейскую реакцию. Один за другим, чуть ли не ежегодно, созывались конгрессы: в Ахене, Лайбахе, Троппау, Вероне, на которых Священный союз* принимал решение бороться повсюду со сторонниками либеральных принципов и произвести военную интервенцию в Мадриде и Неаполе. Меттерних пренебрежительно относился к Пруссии и, отказываясь восстановить Германскую империю, был уверен, что Австрия всегда будет играть первую скрипку в Германском союзе*. Главным предметом его забот был не Франкфурт*, а Италия. Все свои усилия, всю свою бдительность, всю мощь Империи он направил против Италии, отданной ему в полное распоряжение*. Милан любил французское владычество*, о котором Стендаль сохранил такие приятные воспоминания; это был еще не до конца потухший очаг, из которого Меттерних хотел выбрать золу. Правил он полицейскими методами. Наиболее благоразумные люди, особенно выделявшиеся благодаря своему происхождению или заслугам и, я бы сказал также, наиболее христиански настроенные во всем Ломбардо-Венецианском королевстве, находились в изгнании или в заключении в Шпиль-берге. Тем самым Меттерних готовил совсем не то будущее, основы которого надеялся заложить. Сколько пережитых нами событий могло бы пойти по-другому, если бы во Франкфурте и Милане австрийская монархия следовала иной политике! Она потерпела неудачу потому, что ей недоставало великодушия. Разразилась революция 1848 г.; Меттерних бежал и скрылся.

Госпожа де Ремюза где-то весьма тонко заметила, что люди — не вполне таковы, какими нам кажутся, и что придворная жизнь и привычка к интригам могут приглушить чувствительность у некоторых государственных деятелей, но не уничтожают ее окончательно. Князь Меттерних не был чужд сердечных волнений. Завсегдатай салонов, он любил пользоваться в них успехом. А тактичность,

проявленная им к Каролине Мюрат в 1814 г., бросает свет на еще одну сторону его личности. Мы признательны ему за его слабости. В дни его молодости Германия

была очарована Гёте, и это навсегда оставило на Меттернихе некоторый отпечаток романтизма и сентиментальности.

Князь Талейран тоже был завсегдатаем салонов. Он приносил туда бесстрастное выражение лица, несколько шаблонную доброжелательность, легкую насмешку и приятность в разговоре, которая завораживала всех, кто с ним встречался; но никакого романтизма в нем не было. Полученное им духовное воспитание, следы которого в нем сохранились, защищало его от всякой сентиментальности. Он был — и всегда оставался — человеком XVIII века. В течение всей жизни в нем чувствовался близкий друг и участник забав Бирона, Лакло и Мирабо.

Он обладал даром предвидения. Это опасный дар: люди не любят, чтобы их предостерегали, и Кассандры никогда не пользовались популярностью. Талейран всегда смотрел в завтрашний день, и это определяло его поведение.

Талейран отказался от духовного звания, после того как сыграл видную роль в Учредительном собрании. Именно ему Мирабо перед смертью поручил огласить с трибуны свои последние мысли. Когда начался террор, Талейран находился со специальным поручением в Англии; его оттуда изгнали. Он постарался убежать из Европы, где встретил бы одних только эмигрантов, и отправился в США Это был новый мир, а Талейран не боялся новых идей. Как только во Франции установилось законное правительство, он вернулся туда и свел знакомство с мадам де Сталь. Благодаря ей он стал министром иностранных дел. Это явилось началом его великой судьбы.

Он связал свою жизнь с судьбой молодого героя, который примчался из Египта, привезя с собой надежду на лучшее будущее; Талейран находился около него 18 брюмера*; вместе с первым консулом он подписал знаменитые соглашения — Амьенский и Люневильский трактаты*, которые после десяти лет войны позволили Франции думать, что наконец-то она добилась мира.

Вскоре, когда ослепление прошло, Талейран испытал ужас перед не знающим пределов воображением императора; он ушел

6о Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат 61

в себя и снова стал самим собой. Осмелюсь ли я это сказать? Мне кажется, что другие причины, с виду несерьезные, — глубокие и остро ощущаемые обиды — вызвали его окончательный раз-рыв с императором. Рассказывают, что однажды, спускаясь по лестнице Тюильри после тягостного разговора с императором, Талейран воскликнул: «Какое несчастье, что такой великий человек столь дурно воспитан!» Император, по-видимому, нанес ему одно из тех оскорблений, которые впоследствии ничем — ни почестями, ни лаской — нельзя было изгладить из памяти. Талейран, должно быть, испытывал унижение от той роли, которую навязал ему Наполеон, когда поручил принять в замке Валансэ испанского короля Фердинанда VII, находивше-гося почти что на положении пленника. Как раз тогда Талейран сопровождал Наполеона, бывшего еще в полном блеске славы, в его поездке в Эрфурт*. Но, в то время как германские князья обхаживали императора, Талейран каждый вечер встречался у принцессы Турн-и-Таксис с Александром I; он чувствовал, что намерения Наполеона беспокоят Александра, и, находясь около него, нащупывал будущее. Так в свое время Филипп де Коммин, которому внушали отвращение буйные выходки Карла Смелого, внимательно следил за политикой короля Людовика XI и старался угадать его судьбу.

После поражения Наполеона Талейран добился у союзных монархов признания принципа легитимизма*, что должно было обеспечить Франции ее прежние границы. Но в то же время, представляя сенат Людовику XVIII, он не преминул подчеркнуть необходимость конституции, заявив, что свободные институты «являются опорой, а не препятствием для монархов, уважающих законы»*. Его тогда послали в Вену в качестве представителя Франции. Он направился туда в качестве доверенного лица и чуть ли не ближайшего помощника короля. Его осведомленность в делах Европы, личные связи со всеми государственными деятелями того времени и, в особенности, знание людей обеспечили ему после первых неуверенных шагов господству-

ющее влияние на конгрессе. Следуя прочно установившейся традиции французской дипломатии, он выступал покровителем слабых и опирался на них, чтобы побудить западные державы объединиться против честолюбивых устремлений берлинского и петербургского кабинетов. На Венском конгрессе Талейран начал на практике применять политический курс, который он и Мирабо всегда отстаивали: он заключался в том, чтобы сде-лать союз Франции и Англии в деле защиты либеральных идей самой прочной опорой миру в Европе. Г-н Тьер упрекал г-на де Талейрана в том, что последний допустил, чтобы Пруссия полу-чила в 1815 г. общую границу с Францией*, тогда как при старом режиме владения Пруссии не выходили за пределы Рейна, если не считать Клевской области. Действительно, можно сожалеть об этом, но я сомневаюсь, была ли возможность сделать иначе. Англия определенно стремилась поместить у нас под боком эту вечно ненасытную соседку. Лорд Каслри писал Веллингтону 1 ок-тября 1815 г.: «Англия не может больше строить свою систему обороны исключительно на защите Нидерландского королевс-тва. Г-н Питт действовал совершенно правильно, когда в 1805 г. пожелал предоставить Пруссии более обширную территорию на левом берегу Рейна и привести ее в более тесное военное со-прикосновение с Францией». Подумывали о том, чтобы отдать Пруссии Саксонию, а из прирейнских провинций образовать королевство для саксонского короля. Но этот несчастный го-сударь, находившийся в плену в Берлине, а тем более Людовик XVIII, движимый династическими соображениями, не соглаша-лись на такой обмен. Талейран, нуждавшийся в доверии короля, не мог действовать помимо него.

Как бы то ни было, благодаря сочетанию достоинства и гибкости, которое были ему свойственны, он так хорошо повел дело, что Франция, пришедшая на конгресс побежденной и столкнувшаяся с Европой, объединившейся против нее, вышла оттуда, получив свои прежние границы, расстроив враждебные союзы и приобретя себе новых друзей и авторитет.

6 2 Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

Правительство Реставрации существовало долго, но

Талей-ран вновь держался в стороне, предвидя, к какой катастрофе приведет монархию политика крайних сил. Когда разразилась Июльская революция*, когда люди 1830 года, с их несколько иллюзорным представлением об исторической симметрии, полагали, что им удастся осуществить во Франции нечто подобное тому, чем была революция 1688 г. в Англии*, и уберечь нацию от полного разрыва с традициями прошлого, — какие воспоминания о днях юности и прежних друзьях, какие надежды, спавшие сорок лет, должно было пробудить в Талейране вступление на престол этой бурбонской и в то же время революционной династии, вышедшей из Пале-Ройяля! Он отправился в Лондон, чтобы представить молодую монархию Европе. Он был принят с тем любопытством, смешанным с восхищением, с которым английское общество обычно относится к знаменитостям, приезжающим из-за границы. Подобно тому, как в свое время это делал Жаннен по отношению к Соединенным провинциям, Талейран руководил переговорами, приведшими к признанию независимости Бельгии. Так проявилась преемственность французской политики в Нидерландах. Провозглашая принцип невмешательства, г-н де Талейран разрушил политику Священного союза и стал вдохновителем договора о нейтралитете, который вверил новое королевство покровительству великих держав. Это было его последним достижением; оно делало честь его предусмотрительности, равно как и его миролюбию.

Этот человек, который до самой смерти заботился о соблюдении приличий, в течение жизни часто менял партию, но никогда не менял мнения. Его взгляды отличались последовательностью и единством, и ничто не могло заставить его отступиться от них: ни восторги в начале революции, ни чары императорского гения, ни милостивое расположение монархии после Реставрации. Его идеалом во внутренней политике оставалась программа Учредительного собрания — либеральная конституционная монархия. Во внешней политике, кроме союза с Англией, он стремился к

установлению европейского равновесия, которое представлялось ему единственной гарантией всеобщего мира; при этом Франции отводилось подобающее место среди других наций. На переговорах Талейран поражал своей манерой вести дело открыто, прямолинейно, без недомолвок, показывая этим, что он в такой же мере государственный деятель, как и дипломат. Он выражал свое мнение, не

увлекаясь ни доказательствами, ни спорами, и лорд Пальмерстон заметил, что никогда не видел человека, который держал бы себя на дипломатических конференциях с меньшим высокомерием и с большим достоинством.Талейран в высшей степени обладал тем свойством, которое любил находить в молодых людях, окружавших его, — пониманием будущего. Отсюда видно, насколько Меттерних и Талейран отличались друг от друга. Свойства их ума были совершенно разные. Один не умел включать в свою политику ощущение перемен, которые приносит с собой время: ему казалось, что он может все остановить, задержать. Другой не позволял себе увлекаться никакими иллюзиями, отходил в сторону, когда ему казалось, что политика перестала отвечать здравому смыслу, возвращался, шел в ногу с поколениями, сменявшими друг друга, и на каждом этапе жизни становился орудием для осуществления их надежд. Меттерних был человеком Священного союза, Талейран до самой своей кончины оставался человеком 1 у8д года. В XIX веке дело революции продолжилось. Г-н Кавур и г-н фон

Лорд Пальмерстон

64. Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

Бисмарк начали разрушать здание, сооруженное Венским конгрессом. Никто не проявлял большей настойчивости и большего таланта, чем эти два необыкновенных человека, но, пожалуй, в целом то, что сделал Кавур, еще более изумительно, чем достижения князя Бисмарка, — столько смелости и благоразумия требовалось туринскому правительству*, чтобы выстроить единство Италии. Этой политике служил выдающийся дипломат, г-н Нигра. Ее можно было проводить только с согласии правительства, заседавшего в Тюильри, а состояние умов значительной части общества во Франции не позволяло главе этого правительства свободно демонстрировать свои тайные пристрастия. Этим объясняются его кажущееся лавирование и те упреки, которыми осыпали его и справа и слева, причем одни обвиняли его в вероломстве, а другие критиковали за слабость. Нигра, сумевший приобрести популярность в разных кругах парижского общества, в совершенстве владел умением быть в одно и то же время и настойчивым и терпеливым и доказал, какую силу приобретает посол благодаря завоеванным им симпатиям.

Установление гегемонии Пруссии в Германии также потребовало от прусской дипломатии длительных усилий. До 1866 г. Бисмарку приходилось иметь дело с графом фон Бойстом, который был тогда саксонским премьером и верховодил в Германском союзе силами сопротивления берлинскому правительству. Этот замечательный человек слыл остроумным, но, пожалуй, был излишне самоуверен. Так как в Дрездене он изображал из себя значительную персону, для которой тесны узкие рамки, куда ее загнали, то его называли гигантом на антресолях. К несчастью, он встретил еще большего гиганта, чем он сам. После сражения при Садовой* он поступил на службу к Габсбургам. В качестве австрийского канцлера он возглавил процесс установления двуединой монархии и благодаря этому сумел положить конец конфликту, из-за которого с 1848 г. Венгрия была внутренним врагом Австрии*. Он успокоил венгров, но это успокоение вызвало ненависть у других, ибо новая конституция Империи

игнорировала славянские элементы в составе ее населения; тем самым он подготовил будущие катастрофы, которые должны были привести к полному распаду двуединой монархии*.

Одно время казалось, что влияние Бисмарка уравновешивается авторитетом российского канцлера. Г-н Горчаков обладал многими качествами государственного деятеля, но не был лишен и кое-каких смешных черточек. Как в свое время Кауниц, он уделял чрезмерное внимание заботам о собственной особе, а его тщеславие стало притчей во языцех. Его друг и противник г-н фон Бисмарк умело этим пользовался, но на Берлинском конгрессе он обидел Горчакова, лишив Россию всех выгод, которые доставил ей Сан-Стефанский договор*. Таким образом, несмотря на все значение, которое Бисмарк придавал союзу с Россией, он первым положил начало ее сближению с западными державами.

Что касается Франции, то ее внешняя политика в течение предыдущего столетия была как бы зеркалом, отражавшим душевные состояния, которое страна переживала. С 1814 по 1848 г. ее направление определяли Людовик ХУГП и Луи-Филипп. Оба были детьми ХУГП века, обоим были свойственны его достоинства и недостатки: ясность рассудка, довольно-таки либеральный скептицизм и некоторая скудость воображения. Ум их, классический, как литература их времени, чурался восторженности. Поэтому французская молодежь, вступавшая в жизнь около 1820 года, не знала, куда податься. Как выразился Ламартин, Франция скучала*. Франция стала романтичной. На смену этим государям пришел император, который показал Франции, что такое романтическая политика. Этот сентиментальный Наполеон сохранил в себе что-то от заговорщика, каким был в молодости. Он притязал на то, чтобы продолжить дело своего дяди, великого императора, и отомстить за него, и в один прекрасный день гордо заявил перед всей Европой, что договоры 1815 г. наконец утратили силу. У него не было другой цели, кроме их упразднения, и он не отдавал себе

отчета в том, что эти договоры, несмотря на наши бедствия, сохранили за Францией видное положение, которое ей веками

66 Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат 67

создавала наша дипломатия, и что разрушать установленный ими европейский порядок — значит

работать больше в интересах других стран, нежели своей. Наполеон был

типичным представителем того поколения людей, вскормленных на

чересчур жирном молоке, чьи замыслы, надежды и мечты не

подкреплялись волей; Мюссе изобразил их на первых страницах

Адольф Тьер «Исповеди сына века». Противоречия, коими отличались мысли и политика Наполеона, возникали и в его Совете, и среди его окружения. Некоторые из подчиненных говорили ему о традиционной осмотрительности нашей бюрократии, другие поощряли его увлечение фантастическими замыслами, и, колеблясь между графом Валевским и принцем Наполеоном, между Друэном де Люи и Тувенелем, он шел неверным шагом по пути, который привел его к Седану*.

После 1871 г.* Франция научилась выжидать. Я слышал, как г-н Тьер говорил в то время, что стране не раз представлялся случай выйти из состояния сосредоточенности и сыграть роль в европейских делах, но еще больше, чем осмотрительность, ее удерживало опасение уронить достоинство. После Тьера пришли другие люди, следовавшие тем же курсом. Назовем лишь тех, кого уже нет в живых, — герцог Деказ, гг. де Фрейсине, Гамбетта, Жюль Ферри, Делькассе стремились, каждый соответственно своему дарованию, поднять престиж страны за рубежом и привлекли к Франции симпатии всего мира. У них были отличные сотрудники; в 1914 г., накануне войны, дипломатия ни одной страны

не превосходила ту, которой располагала Французская республика.Я не могу перечислить

здесь всех наших послов, но позвольте мне напомнить о том*, кто, организовав Ту-нисский протекторат, от-метил свое пребывание в Константинополе защитой подвергавшихся истребле-нию христиан* от варварства «кровавого султана»*. Получив назначение в Лондон, он

пробыл там свыше двадцати лет, снискав дружбу монархов, доверие правительства, уважение британской нации. Его добросовестность рассеяла все недоразумения, существовавшие между нашей страной и Англией. Мудрость его советов не лишала их силы. Изысканная тонкость ума не менее, чем сдержанность и умеренность в речах, обеспечивала ему авторитет у всех его коллег без исключения, а поскольку он был самым старшим из европейских дипломатов, то все они охотно этот авторитет за ним признавали.

А что сказать о другом человеке*, который казался живым контрастом первому, хотя был его ближайшим другом? Рослый, смелый, с решительностью в речах, но столь же благоразумный, сколь энергичный, он никогда не отступал от той линии поведения, которую себе наметил. Назначенный на самый трудный дипломатический пост в мире, находясь среди людей гордых и имевших основания быть обидчивыми, он, несмотря на тысячу преград, постепенно развязал узы, соединявшие Рим с Берлином, и сумел превратить потенциального противника в друга, союзника, собрата по оружию.

Камилл Баррер

68 Жюлъ Камбон. ДипломатГлава четвертая

Дипломатический корпусЧтобы постигнуть какое-нибудь ремесло, ему нужно учиться; в любом деле — от самого просто-го до самого сложного — существуют годы учени-чества, подготовки к будущей должности1.

Лабрюйер*

У демократии всегда будут послы и посланники; воп- рос — будут ли у нее дипломаты? Здесь важна не форма правления, а политические и общественные отношения. Это ремесло требует от тех, кто им зани-

мается, определенного уровня культуры и известной привычки к светской жизни. Поэтому кажется естественным, что дипломатический корпус пополняется представителями тех кругов, где встречаются оба эти качества; но в этом-то и кроется затруднение: демократия с трудом мирится со всем, что похоже на отбор.

Однако можно задаться вопросом, а нужен ли диплома-тический корпус и не достаточно ли, чтобы правительство выбирало своих представителей исходя из требований теку-щего момента? На самом деле такое могло быть при старой монархии, когда постоянство во внешней политике до извест-ной степени поддерживалось существованием королевской власти. В условиях демократического государства это было бы чревато большим риском. Министры, сменяющие здесь друг друга, — это не обязательно государственные деятели. Они склонны привносить в дела личные чувства или партийные предрассудки. Поэтому не будет парадоксальным утверждение, что в демократической республике еще больше, чем в монар-1 Пер. Ю. Корнеева и Э. Линецкой.

Жюлъ Камбон. Дипломат хическом государстве, дипломатия нуждается в традициях и кадрах.

Заслуживает внимания пример Соединенных Штатов. После каждых президентских выборов состав послов у них обновляется: эта должность чаще всего становится вознаграж-дением за услуги, оказанные во время избирательной кампа-нии. Вашингтонское правительство, отделенное от остального мира Атлантическим и Тихим океанами, располагает в этом отношении свободой действий, которой нет у правительств старой Европы, где имеются соседи. Однако и в США опре-деленно намечается тенденция в сторону образования дипло-матического корпуса. Если важные посты по большей части приберегают для фаворитов победившей на выборах партии, то на второстепенных должностях и в канцеляриях имеется много опытных служащих, которые не сменяются.

Во Франции молодые люди, желающие вступить на дип-ломатическое поприще, которое у нас принято называть «la carrière», должны сдать экзамен. Это конкурс, на котором привилегиями пользуются лишь немногие избранные. Раньше кандидаты могли проникать и через другую дверь. Молодым атташе, которых называли «attachès sutorisès», разрешалось проходить стажировку при посольстве. По истечении года их допускали к специальному экзамену. Они являлись с отметками начальника, под руководством которого служили, и это было не лишено своих преимуществ. Сент-Бёв заметил, что в обществе, в жизни, в современном мире многое усваивается как бы по воздуху, из общей атмосферы и через повседневное общение. Судить о людях, полагаясь только на экзамены, справедливо лишь с виду: ведь наряду с книжными знаниями существует еще воспитание, проницательность, одним словом —ум, и в школе этому научиться нельзя.

Однако есть должности, насчет которых у правительств могут быть особые соображения; в таких случаях они избирают представителей по своему усмотрению и исходя из своих моти-

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

вов. Все правительства пользовались этой свободой действий, и не мне ее критиковать, ведь я был генерал-губернатором Алжира, когда меня послали в Вашингтон. Так поступали и при старом режиме. Виллар был столь же хорошим дипломатом, сколь великим полководцем. Прославили французскую дипло-матию и немало представителей Церкви и судебного ведомства. Это объясняется тем, что на определенном уровне выявляется и выходит на первый план единство государственных интересов. Особенности, свойственные отдельным профессиям, сглаживаются: горизонты раздвигаются, точки зрения сливаются. Все пути, ведущие к этим вершинам, соединяются там. Где бы человек ни служил своей стране — в армии, судебных учреждениях, высшей администрации, — он может приобрести знание людей и понимание интересов государств. Из всех способов изучать дипломатию самым ценным является практическое знакомство с делами государственного масштаба.

Дипломатический корпус пронизан корпоративным духом, как и должно быть; плохо только, когда это вырождается в своего рода кастовый дух. Здесь, естественно, имеют обыкновение выражать недовольство, когда правительство пользуется своим правом подбирать дипломатических представителей не из числа кадровых дипломатов. Может быть, это и хорошо. С этим правом дело обстоит так же, как и со всякими другими правами; им легко могли бы начать злоупотреблять, если бы за его применением не следили и не подвергали критике. В сущности, кастовость существовала всегда. Чувство того же свойства двигало Сен-Симоном, когда он упрекал Людовика XIV в том, что тот обуржуазил высшие должности. В этом он ошибался: предшественники Людовика XIV, так же как и он сам, хотели только одного: иметь хороших слуг, и они больше ценили у своих агентов талант, нежели дворянские грамоты.

Жаннен был сыном кожевника, а кардинал д'Осса — чуть ли не подкидышем. Истинные люди дела никогда особенно не принимали всерьез претензии насчет родовитости. Вот как

выразился на сей счет один дипломат XVII века*, понимавший толк в этом деле: «Большинство знатных особ годятся более для парадных посольств, чем для переговоров. В торжественных миссиях, когда наемный оратор произносит речь по случаю крестин или бракосочетания, похорон или рождения, или для присутствия в качестве свидетеля при принесении клятвы о соблюдении договора, — вот где они поистине на своем месте. Они рождены лишь для того, чтобы приносить поздравления и соболезнования, и у них нет ни времени, ни охоты готовить себя к выполнению важных государственных миссий». Таково было мнение рядовых служащих, которые при старом режиме двигали дипломатическую машину. Поведение самого Сен-Симона только подтверждает это наблюдение; когда его послали в Мадрид с парадным посольством, он желал иметь дело лишь с испанскими грандами и интересовался исключительно мельчайшими нюансами этикета.

Несомненно, при выборе своих агентов правительство в первую очередь должно исходить из интересов дела. Отказ от таког.0 подхода, откуда бы он ни шел — снизу или сверху, — свидетельствует как об ограниченности ума того, кто его допускает, так и о его пренебрежении интересами государства.

За время своего почти шестидесятилетнего существования* Французская республика демонстрировал а удивительную эклектичность: она брала министров то из среды кадровых дипломатов, то вне этого круга; в общем у нее оказалась довольно счастливая рука. Такс Ионеску, бывший министр иностранных дел своей страны, рассказывает в воспоминаниях о беседе, которую как-то однажды, в 1911 г., он имел в Вене с графом Эренталем. Австрийский министр признался ему, что долгое время верил в превосходство монархии в вопросах внешней политики, но Франция убедила его в обратном: она с бесспорным успехом ведет превосходную политику. Следует признать, что в истории дипломатии найдется не так уж много более

замечательных страниц, чем те, что были вписаны француз-

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

ской дипломатией с 1871 по 1914 г. Сохранять,

несмотря на поражение, национальное достоинство перед европейскими кабинетами, в общем-то враждебно относившимися к республиканской идее и спешившими снискать дружбу победителя; заставить всех примириться со своей политикой державы, стремившейся к расширению влияния в Азии и Африке, отвечая на потребность страны в активной деятельности; приобрести друзей и подготовить союз наций, позволивший нам выдержать нападение вторгшегося в наши пределы противника, — таковы были задачи, стоявшие перед французской дипломатией, и она успешно с ними справилась. Г-н Эренталь оказался прав: у республики не было никакого основания завидовать монархии.

И все-таки находится немало тех, кто воображает, будто нация может обойтись без дипломатов: дело в том, что людей, никогда не выглядывающих в окно, людей, чей горизонт ограничен их домашним бытом, больше, чем обычно полагают. К сожалению, не все по темпераменту такие домоседы. У наций имеются соседи, которые зачастую бывают неделикатны, а иногда и сварливы, и которые слишком часто напоминают им, что они не одни на свете. Если народ полон сил, то его экономическая жизнь выходит за пределы одного государства, а по мере своего роста народ расширяет отношения с остальным миром; эти контакты между нациями и расами всегда служили движущей силой цивилизации; когда же народ замыкается в себе самом, как в свое время китайцы, он начинает чахнуть. Великие вожди народов никогда не верили в возможность изоляции. Постоянной заботой князя Бисмарка было заручиться союзными или по крайней мере дружественными отношениями с другими странами, а одним из наиболее серьезных его упреков по адресу Вильгельма II было то, что своими неблагоразумными поступками тот испортил отношения Германии с Россией. Если бы я захотел дать

определение политике Наполеона, то сказал бы, что, хотя он и воевал со всей Европой, его политика

заключалась в поисках союзов на континенте, — только с применением силы. Своими походами на Мадрид и на Москву император хотел главным образом заставить Испанию и Россию стать участниками его системы, направленной против Англии. Благодарение Богу, эти примеры не принадлежат к числу тех, которые могут вызвать у свободной демократии желание им подражать, но из того, что политические нравы станут иными, еще не следует, что изменятся и условия жизни наций. Покуда правительства различных стран будут поддерживать отношения между собой, они будут нуждаться в агентах, которые бы их представляли и снабжали информацией, и, как бы их ни называли, эти агенты будут заниматься дипломатией.

Роль этих агентов с каждым днем будет усложняться. Пресса, парламентские кулуары, деятельность бизнесменов, невежество публики, нетерпение, проявляемое обществом, которое хочет все знать и которое чаще всего, после того как ему все объяснили, знает не больше, чем прежде, — все это создает неблагоприятную атмосферу для осуществления политических планов. Но если правительство проявит хоть немного благоразумия и такта в выборе своих агентов, то они преодолеют все эти затруднения. У каждой эпохи были свои сложности. Ришелье говорил, что передняя короля причиняла ему больше неприятностей, чем вся остальная Европа. Об этом следует помнить, чтобы не упасть духом, когда служишь своему времени.

IIДипломатия — это ремесло, не допускающее оседлого образа жизни. Между департаментами МИДа и посольствами непрерывно происходит обмен персоналом. Это стародавний обычай и весьма полезный, ибо чиновники, находящиеся на службе в Париже, имеют обыкновение упрекать своих товарищей, живущих за границей, в том, что те поддаются иностранному влиянию, а последние спешат обвинить своих

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

коллег в министерстве в том, что их кругозор ограничен набережной Орсе*. Путешествия воспитывают молодежь, а людей зрелого возраста приучают воздерживаться от категорических суждений, к которым мы чересчур склонны, когда смотрим на мир с какой-нибудь одной точки зрения, не постигнув всего разнообразия людей и предметов.

Дата рождения министерства иностранных дел — 1 января 1589 г. До той поры иностранными делами ведали одновременно четыре государственных секретаря, составлявшие правительство королевства. Генрих III сосредоточил управление иностранными делами в руках одного из них, которого звали Луи Раволь*. С того времени, то есть за 337 лет> ведомство сменило 1а8 руководителей. Этим списком можно гордиться; в нем значатся несколько величайших имен в нашей истории. С 1589 г. по 10 августа 1792 г-> то есть за 203 года, монархия старого режима призвала на службу только 34 министра. За 78 лет революции, Империи и конституционной монархии, с 10 августа 1792 г. по 4 сентября 1870 г., сменился 51 министр. Начиная с 4 сентября 18 70 г., у республики уже насчитывается 43 министра. Срок пребывания министра на посту постепенно явно сокращается, и это порождает некоторые неудобства.

В Англии существует оригинальный институт для обеспечения преемственности в политике тамошнего МИДа (Foreign Office): я имею в виду должность постоянного заместителя статс-секретаря. В последние годы этот важный пост поочередно занимали такие люди, как сэр А. Никольсон (ныне лорд Карнок), лорд Гардинг, бывший посол в Париже, сэр Эйр Кроу, участвовавший в мирной конференции*; сейчас его занимает сэр У. Тиррел. Я знал этих выдающихся дипломатов и имел высокую честь быть их другом; я никогда не замечал, чтобы их помощь, столь ценная для министра, хоть сколько-нибудь умаляла его авторитет. Между тем во Франции звание заместителя министра

обычно оставляют за политическими деятелями, ко-торым предстоит стать министрами, но которым нужно еще по-

лучить несколько нашивок, прежде чем им вручат портфель. В сущности, звание не имеет никакого значения. На набережной Орсе нынешние директора — преемники важных чиновников, носивших при старом режиме скромное название служащих (commis), — играют, как эти последние, хотя и малозаметную, но от того не менее значительную роль.

Именно они ведут переговоры с иностранными дипломатическими представителями по вопросам, не требующим личного вмешательства министра: они сосредоточивают у себя, направляют и контролируют работу департаментов и придают окончательную форму и вид документам, выражающим намерения правительства. Наши директора всегда старались сохранить в депешах своего ведомства характер, или, точнее говоря, стиль, ясность которого свидетельствовала бы о правильности мысли. Говорят, что Наполеон особенно высоко ценил ноты и докладные записки г-на Рейнгарда. Эта традиция не утрачена. Назову лишь тех из директоров, кого уже нет в живых: хорошо владели пером гг. Депре, Низар и мой друг Франсис Шарм. Я был близко знаком с г-ном Низаром. Его учтивые манеры, любезное обхождение, знание Европы, благоразумие, безошибочность суждений, старание, которое он прилагал к тому, чтобы никогда не ставить своего министра в неловкое положение, придавали большой вес его речам. У него было, впрочем, от кого унаследовать эти свойства. О нем можно было сказать то же, что Сент-Бёв сказал о его отце, г-не Дезире Низаре, выдающемся представителе классической критики в прошлом столетии: «Он обладал одним из тех умов, какие редко встречаются, —умом твердым, но не застывшим, защищенным твердыми принципами, но открытым навстречу убедительным доводам; умом, который отличается ярким своеобразием и который на все, о чем он рассуждает или что хотя бы затрагивает, налагает четкий отпечаток проницательности, знания и нравственности». К несчастью, г-н Низар страдал физическим недостатком, сильно стеснявшим его и

Жюль Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

других, но зато, быть может, позволявшим ему с еще большим вниманием относиться к делам. Он был глух, совершенно глух; глухота его была отнюдь не дипломатическим недугом. Но он столь быстро соображал, что понимал все, и его собеседники охотно подвергали себя неудобствам, каковыми была чревата беседа с ним.

Как бы то ни было, над канцеляриями всегда будут насмехаться, а они переживут все насмешки по той причине, что канцелярии необходимы. И даже если бы упреки, которые им предъявляют, были во сто крат справедливее, ничего бы не изменилось. Если министр — настоящий начальник, то он будет хозяином в своем ведомстве; если же, как это иногда случалось, он недостаточно подготовлен для своей задачи, то найдет среди своих сотрудников сведущих людей, которые дадут ему возможность все-таки прилично справиться с этой задачей и не ударить лицом в грязь. Он расплатится тем, что, покидая министерство, будет требовать уважения к традиции, которую до вступления в кабинет презрительно именовал рутиной.

Глава пятаяКонсулы

...большие торговые предприятия всегда по необходимости связаны с общественными делами.

Монтескье. О духе законов. Кн. XX. Гл. ГУ'.

езадолго до смерти Талейран произнес в Академии моральных и политических наук похвальное слово, посвященное г-ну Рейнгарду, бывшему министру

иностранных дел*. Он напомнил, что Рейнгард изучал богословие в семинарии в Дюссельдорфе и на протестантском факультете в

Тюбингене и вынес оттуда силу и гибкость мышления, которыми отличались впоследствии все документы, выходившие из-под его

пера. В связи с этим Талейран заметил, что многие из наших великих дипломатов были в прошлом хорошими богословами.

Многочисленная аудитория, собравшаяся в зале Института, дабы в последний раз засвидетельствовать свое почтение престарелому

князю, при этой фразе разразилась аплодисментами. Казалось, за спиной государственного деятеля появилась тень бывшего

епископа Отёнского*.

Н

И в самом деле удивительно, сколько замечательных дипломатов вышли при старом режиме из церковного сословия. Крупнейшие из них были духовного звания. Они проявляли исключительную преданность на службе королю; в Риме же их облачение зачастую давало им возможность говорить со Святым престолом более свободно, чем это могли себе позволить миряне. С начала XIX века положение изменилось: духовенство перестало быть особым сословием в государстве. Когда в

Пер. А. Г. Горнфельда и М. М. Ковалевского.

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

силу характера некоторых дел правительства обращались за содействием к какому-нибудь духовному лицу, они делали это исходя из его личного положения и не давали ему никакого официального поручения.

В наше время, когда правительствам нужны агенты, не принадлежащие к числу кадровых дипломатов, они обращаются к политическим деятелям и представителям деловых кругов. Это отличительная особенность времени. Совершенно очевидно, что у наших отцов были иные заботы, чем у нас. Из всех пружин, приводящих в движение государственную машину, материальные интересы заняли главенствующее место и в силу этого определяют отношения между нациями. В наши дни это можно видеть на примере нефти и каучука. Замечание Монтескье о том, что крупные промышленные и торговые предприятия в немалой степени причастны к общественным делам, никогда не звучало так справедливо, как теперь.

Вследствие всего этого выросло значение консулов — официальных представителей, в задачу которых входит защита наших торговых интересов и помощь соотечественникам за границей. В похвальном слове Рейнгарду, который был в свое время генеральным консулом в Милане, Талейран следующим образом определил роль этих чиновников: «Их функции бес-конечно разнообразны. В пределах своего округа они могут выполнять по отношению к соотечественникам функции судьи, арбитра, посредника; они часто оформляют акты гражданского состояния, исполняют обязанности нотариуса, а иногда и главного администратора флота; наблюдают за санитарным со-стоянием судов и составляют соответствующие акты. Именно они благодаря своим деловым связям могут дать правильное и полное представление о состоянии торговли, судоходства и промышленности страны пребывания».

При исполнении своих обязанностей консулы

заботятся также о том, чтобы их наблюдения были использованы коммерсантами и промышленниками их страны; эти донесения

публикуются в специальных бюллетенях. Мне однако приходилось слышать от наших коммерсантов жалобы на инертность французских агентов за границей; когда же я вникал в суть дела, то часто констатировал, что коммерсанты должны были винить только самих себя за то, что не заглядывали в документы, вполне им доступные.

Начиная с XVI века, европейские консулы на Ближнем Востоке играли роль не только в торговых делах. На основании договоров, получивших название капитуляций, они были наделены особыми правами. Этот режим распространили затем и на все дальневосточные страны, такие, как Сиам, Китай и Япония. На основании этих договоров консулы пользовались правом юрисдикции в отношении своих соотечественников по уголовным, гражданским и торговым делам; они пользовались также почти всеми дипломатическими привилегиями. Судопроизводство в этих странах было столь несовершенно, правительство творило такой произвол, а нравы настолько отличались от наших, что без капитуляций европейцы не могли бы чувствовать себя в безопасности и спокойно вести торговые дела.

Установлением этого режима благоприятствования цивилизованные державы обязаны Франции. Эта заслуга принадлежит Франциску I, который решился уничтожить узкие рамки, куда была заключена до него международная политика. Он поручил г-ну де Лафоре, направленному в Константинополь, договориться с турецким султаном Сулейманом, и в феврале 1535 г-посол подписал с Портой первый договор, освобождавший французов от юрисдикции турецких кади*. Другие христианские державы выразили негодование по поводу того, что Франция ведет переговоры с неверными, а затем поспешили последовать ее примеру.

Это право покровительства, осуществляемое консулами, вскоре было распространено не только на их соотечественников. В то время как православные греки взывали о помощи

8о Жюлъ Камбак. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат 81

к России, Святой престол поручил Франции защищать на Востоке интересы католиков всех национальностей. Француз-ское правительство, каким бы оно ни было, всегда прилежно выполняло это поручение, и генерал Обер-Дюбейе, посол Директории в Константинополе, проявлял в этом деле такую же исполнительность и энергию, как и его предшественники, королевские послы. В странах Востока религия сливается с на-циональностью. Защита по религиозному признаку была значи-тельной силой, способствовавшей росту морального влияния Франции, а следовательно и ее политического авторитета. Школы, больницы, монастыри и все заведения, во множестве созданные миссионерами в их рвении на территории Малой Азии, по праздникам или когда угрожала опасность вывеши-вали французский флаг. К тому же в выполнении этой миссии наши консулы всегда оставались на высоте. Состояние анар-хии, которое было обычным явлением для Оттоманской им-перии, к сожалению, слишком часто вынуждало их рисковать своей жизнью. Смута там никогда не прекращалась, но в 1895 и 1896 гг. волна насилия достигла небывалых размеров. На всей территории империи банды фанатиков нападали на армянское население, истребляли, грабили, похищали женщин и прода-вали их на рынке как рабынь. Некоторые турецкие чиновники исполняли свой долг, но в целом власть действовала столь вяло, что возникал вопрос, нет ли между убийцами и правительством какого-нибудь сговора и не задумано ли наверху уничтожить всю армянскую нацию. В Диарбекире, Эрзеруме, Сивасе, Тра-пезунде и в самом Константинополе местные христиане жили в вечном страхе. Христианское население, обезумев от ужаса, бежало, ища убежище в наших консульствах и школах. Повсюду наши агенты принимали несчастных, оказывали им содействие и даже защищали с оружием в руках. Отвращение, которое внушали цивилизованному миру вести об этой резне, могло сравниться по силе только с восхищением перед мужеством наших консулов. Папа Лев XIII неоднократно выражал фран-

цузскому правительству благодарность за деятельность наших представителей, спасших столько человеческих жизней.

Но при злоупотреблении все может выродиться. В некото-рых странах консулы-европейцы много раз брали под покро-вительство своего флага местных жителей, которые искали у них защиты от властей или выступали подставными лицами иностранных аферистов. Когда мы еще только утверждали нашу власть в Марокко, такие авантюристы создавали нам бесконечные затруднения. Подобные злоупотребления не-избежно должны были вызвать реакцию, особенно в такое время, когда цветные расы начали оспаривать у белого чело-века превосходство, которое признавали за ним до сих пор. В 1899 г. Япония отвергла режим капитуляций, а теперь в новой Турции анкарский парламент, рассчитывающий избавиться от опеки со стороны Европы, усвоив ее учреждения и переняв у нее головные уборы*, тоже собирается отнять у консулов их освященные веками права юрисдикции.

Ввиду той особой роли, какую консулы играли в столь об-ширных- империях, как Турция или Китай, легко представить, что характер их обязанностей не раз становился предметом разногласий. Во Франции юриспруденция всегда рассматри-вала их как государственных чиновников, но в то же время отказывалась признать за ними представительный статус (caractère reprèsentatif), который принадлежит только главам дипломатических миссий — послам и официальным предста-вителям. Консулы получают от своих правительств не вери-тельные грамоты, а простые назначения (letters de provision) и могут приступать к исполнению обязанностей лишь после того, как правительство страны пребывания выдаст им экзекватуру (exequatur), тем самым признавая их официально.

Их роль, таким образом, в принципе не является полити-ческой, но в действительности иногда может стать таковой, по крайней мере на Востоке. Однако же при попытке все точно определить, есть риск только все запутать. Чтобы не

ЖюлъКамбон. Дипломатпоставить дело под угрозу, необходимо оказывать консулам доверие и полагаться на их благоразумие. Некоторые из них, правда, иногда слишком рьяно поддерживают частные пре-тензии соотечественников, живущих с ними бок о бок. Чем отдаленнее место их службы, тем сильнее, видимо, консулы проникаются убеждением, что престиж их страны может быть затронут какими-нибудь деревенскими ссорами, которые из Лондона, Парижа или Берлина кажутся мелочными и жалкими склоками. Г-н фон Бисмарк, впадавший иногда в раздражение по поводу агрессивного возбуждения своих подчиненных и считавший ненужным брать геркулесову дубинку, чтобы убить блоху, называл эту легкую причуду morbus consularis (консульской болезнью). Эта болезнь свирепствует во всех странах. Г-н де Талейран давно уже указал средство против нее, когда говорил своим секретарям: «Главное, господа, не слишком усердствуй-те!» А Тьер выразил эту мысль следующими словами: «Надо все принимать всерьез, но ничего— трагически». Бисмарк, Талейран, Тьер — разве не забавно, что все они были одинаково озабочены тем, чтобы их агенты во всем соблюдали меру. Это полезное правило, и оно применимо не только к консулам.

Жюлъ Камбон. Дипломат § цГлава шестая

Дипломатический протоколSacrum… inter exteras gentes legatorum ius1.

Тацит. История. III. 8оНет людей, более склонных к церемониям, чем дикари. Когда два туарега встречаются в Сахаре, то, заметив друг друга издали, они останавливаются, слезают с верблюда на землю, садятся на песок и приветствуют один другого, а копьем и щитом, сделанным из кожи газели, делают жесты, составляющие какой-то ритуал. Только признав встречного таким образом, они решаются к нему приблизиться. Покойный г-н Маскерэ, профессор филологического факультета в Алжире, рассказал мне однажды, что в 1889 г., отправляясь в Париж, он привез туда туарега, взятого нами в плен, и сводил его на Всемирную выставку. Этот человек признался, что из всего увиденного его особенно сильно поразил вид оживленной улицы. Он не мог понять, как это мы решаемся ходить в толпе без всяких предосторожностей и не имея оружия.

Возможно, вежливость ведет свое происхождение от страха. Так, вероятно, обстояло дело в отношениях между частными лицами и уж наверняка в отношениях между нациями. В биб-лейской Книге Царей рассказывается о том, как беспощадно Давид отомстил моавитянам, оскорбившим его послов. А когда азиатский царь, какой-нибудь Фарнак или Антиох, принимал послов римского сената, то в многочисленных знаках уваже-ния, коими он их осыпал, несомненно, было больше страха, чем почтительности. Так постепенно установился обычай окру-жать иностранных представителей всевозможными атрибута-

1 Священно право послов... у чужеземных народов (лат.).

8 4 Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

ми вежливости. Когда посольства превратились в постоянные миссии, обычай стал правилом.

Так родился дипломатический протокол. Это своего рода религия, со своеобразными обрядами и таинствами. Жрецами ее служат церемониймейстеры. В их ремесле огромное число подводных камней: не так-то просто придавать видимость чего-то реального в сущности суетным вещам и не задевать ни-чьего самолюбия. Для этого нужно особое призвание. Из всех церемониймейстеров, которых мне приходилось встречать, наиболее убежденным в значимости своей должности был маркиз де Сарко, исполнявший эти обязанности при испанском дворе. Это был человек невысокого роста, внимательный и ус-лужливый, пунктуальный, точный до мелочей, не забывавший ничего, что могло бы облегчить иностранным дипломатам их деятельность, в изобилии дававший хорошие советы, и к тому же великолепный рассказчик; он был изумителен и призна-вался, что, по словам короля Альфонса XII, само Провидение предопределило его на этот пост.

Разумеется, правила протокола кажутся сейчас несколько старомодными. Если находятся еще люди, относящиеся к ним с неким благоговением, то есть и такие, которые их высмеивают. И те и другие неправы. Таково уж свойство обычаев: критикуя их, следует им подчиняться. Не делать этого так же глупо, как не снимать шляпы при входе в церковь или обуви при входе в мечеть.

В сущности, не все так уж бессмысленно в этих торже-ственных пустяках. Иностранные дипломатические агенты представляют нечто, что выше их самих. Воздаваемые им почести обращены к государству, представителями которого они являются. Недостаточно, между прочим, отмечено то обстоятельство, что протокол не знает народов-победителей и народов побежденных и даже враждующим нациям предписывает взаимное уважение, независимо от соотношения их сил. Это, конечно, только формальность, которая по существу еще

ничего не предрешает, но на сей раз Бридуазон* прав, прида-вая значение форме. Данная формальность свидетельствует об уважении к достоинству и независимости слабых наций, что уже немало. В этом заключено все международное право. Лига наций, которой мы так гордимся, только осуществила на практике принцип равенства суверенных государств.

Наиболее важной прерогативой иностранных официальных представителей является экстерриториальность, то есть привилегия для них и членов их семьи не подчиняться юрисдикции той страны, где они аккредитованы. «По самой природе вещей, — говорит Монтескье*, — не могло быть допущено, чтобы послы находились в зависимости от государя, к которому они посланы, или подчинялись его судам. Они — голос пославшего их государя, и этот голос должен быть свободен. Никакие препятствия не должны стеснять их действий. <... > Поэтому относительно послов следует держаться соображений, заимствованных из международного, а не государственного права»1.

Но в силу существования привилегий, которыми пользуются послы-, их правительство должно позаботиться о том, чтобы им был оказан хороший прием. Стало правилом не назначать посла, не получив агреман от верховной власти той страны, куда его посылают. В агремане редко отказывают, но все же рекомендуется, прежде чем просить о нем, прощупать почву.

Раньше, когда посол прибывал, чтобы занять свой пост, его прием обставляли церемониями. Он совершал торжественный въезд, как это тогда называли. Все послы выезжали к нему навстречу в своих каретах и провожали его до дома. Это показное проявление вежливости чаще всего служило поводом для конфликтов, ибо каждый из этих господ оспаривал у других право на более почетное место.

Дипломатическая история полна примеров таких ссор. В 1661 г. в Лондоне, во время торжественного въезда шведского

1 Пер. А. Г. Горнфельда и М. М. Ковалевского.

86 Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат 8 7

посла, слуги испанского посла графа де Ватвиля поссорились с лакеями французского посла графа д'Эстрада и перерезали постромки у его коляски; были пущены в ход шпаги, и много испанцев, французов и англичан было убито на месте.

Благодарение небесам, теперь не бывает таких сражений; это следует приписать смягчению нравов, а также тому обстоятельству, что послы нынче отправляются к месту своей службы, как и все прочие люди, по железной дороге. К тому же Венский конгресс установил порядок старшинства дипломатов (orde de prèsèamce), и, может быть, из всех его постановлений это останется в силе дольше других. Старшинство послов устанавливается исходя из даты прибытия на занимаемый ими пост. Самый старший говорит от их имени, когда они в полном сборе; этот дипломат называется дуайеном, или старшиной (doyen), дипломатического корпуса.

Из всего церемониала, которым раньше было обставлено вступление послов в должность, в настоящее время ничего не осталось. Однако вручение верительных грамот главе государства совершается еще с некоторой торжественностью.

В Испании частично сохранились обычаи XVIII века, и иностранцы всегда приходят в изумление, когда видят на улицах Мадрида кортеж, сопровождающий нового посла во дворец, совсем как во времена Карла III. Король принимает посла в тронном зале, в окружении членов правительства и всего двора, блистающего великолепием. Происходит любезный, но торжественный обмен речами и комплиментами. Однажды случилось так, что некий рассеянный посол забыл верительные грамоты дома. Тогда он передал королю тщательно сложенный лист бумаги, — и церемония от этого ничуть не утратила внушительности. Нет нужды говорить, что, как только посол вернулся к себе, он поспешил исправить допущенную оплошность, передав грамоты государственному секретарю.

Чтобы покончить со скучными вопросами этикета,

напомню еще, что послов титулуют «Ваше Превосходительство». Это

повсеместно принятый обычай, заимствованный из Италии в конце XVI в. Французам было очень трудно приноровиться к нему, и они последними привыкли к этой манере обращения, которой с легкостью пользовались дипломаты в Риме, Мадриде и при германских дворах. Когда же это обращение вошло в обычай, французы в своей галантности распространили его и на жен послов; мы были тогда самым учтивым народом в мире.

Когда миссия послов заканчивается, вручение отзывных грамот совершается запросто. Раньше, однако, существовал обычай преподносить послам по окончании их миссии роскошные подарки. Во Франции, когда венецианский посол являлся на прощальную аудиенцию, король вручал ему шпагу, которую носил, и заключал его в объятия. Он дарил ему серебряную посуду и свой портрет, украшенный бриллиантами. Всюду считалось одинаково невежливым не делать таких подарков и отказываться их принимать: когда кардинал д'Осса, покидая Венецию, вознамерился было нарушить этот обычай, ему дали понять, что тем самым он нанесет республике оскорбление. Венеция, впрочем, вела себя очень своеобразно в этих делах: против посланника, вернувшегося после выполнения миссии без общепринятых подарков, могли даже возбудить следствие. В Англии королева Елизавета, которая отличалась гордым нравом, делала весьма богатые подарки. Что же касается Папы, то о нем одни старинный автор говорит: «Он не скупился на благословения, медали и индульгенции — плоды, произрастающие на его земле».

В то время никому не приходило в голову, что подарки могут в известной мере поставить под сомнение бескорыстие посланников, которые их получают, а также их преданность своей стране. Этим до некоторой степени объясняется та легкость, с которой в начале XIX в. некоторые дипломаты — и среди них самые крупные — принимали подарки от государей, с кем вели переговоры: они еще оставались людьми старого режима. Сегодня такая позиция уже не встретила бы понимания.

88 Жюль Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат 89

Без сомнения, наши нравы стали более строгими, по

крайней мере с виду. Что же касается правительств, то они больше подарков послам не делают, довольствуясь награждением их орденами и медалями, что обходится дешевле. Кроме того, вошло в привычку обмениваться этими знаками отличия всякий раз, когда визит главы государства, подписание договора, выставка или какая-нибудь церемония дают к тому повод. Таким образом, кочуя из страны в страну, дипломаты за время службы собирают богатый урожай из лент самых разнообразных цветов. Это бутафория их профессии.

Бывает также, что дипломатические миссии заканчиваются малоприятным образом. Неоднократно случалось, что правительства требовали отозвать посла. Такая неприятность приключилась с лордом Сэквиллом, английским послом в Америке. Накануне президентских выборов он имел неосторожность написать одному корреспонденту, спрашивавшему его мнения о различных кандидатах в президенты США. Письмо его, хотя и носило совершенно частный характер, попало в печать. Вашингтонское правительство, возмущенное нескромностью посла, немедленно обратилось в Лондон с требованием о его отзыве.

Я был свидетелем до некоторой степени аналогичного инцидента. Незадолго до начала войны, разразившейся между Америкой и Испанией в 1898 г., герцог де Аркос, тогдашний испанский посол в Вашингтоне, написал г-ну Каналехасу, находившемуся в командировке в Гаване, письмо, в котором бесцеремонно отозвался о президенте Мак-Кинли. Письмо это было выкрадено и опубликовано в прессе. Случайно я находился у герцога де Аркоса в тот момент, когда государственный секретарь г-н Дэй явился к нему с вопросом, действительно ли он написал это письмо. Герцог не стал вступать ни в какие объяснения, а лишь признал его подлинность. Он сказал только, не вдаваясь в детали, что, хотя письмо носило частный характер и было украдено у адресата, тем не менее тотчас же после его

предания гласности он послал своему правительству прошение об отставке и теперь является просто частным лицом. После этого герцог и г-н Дэй расстались, выразив друг другу сожаление по поводу того, что конец миссии посла положил подобный инцидент.

Наконец, дипломатические отношения могут быть прерваны объявлением войны. В таких случаях в прежние времена бывало неприятно оказаться послом у турок. Вплоть до конца XVIII века султан сажал послов в Семибашенный замок, который сильно походил на тюрьму. Венецианские послы оставались там по нескольку лет, а один из них так и умер в заключении. Во время войны из-за Кандии, в 1646 г., французский посол Ла Э-Вантле был брошен в тюремное подземелье и там избит. Алжирский бей поступал еще более жестоко: однажды он приказал привязать французского консула Леваше к жерлупушки.

Христианские державы вели себя гуманнее, а Людовик XIV даже щеголял утонченной вежливостью. Собираясь начать войну с Соединенными провинциями, он распорядился, чтобы во всех городах, через которые будет проезжать посол голландских Генеральных штатов Петер де Гроот, ему оказывались военные почести, пока он не выедет за пределы королевства, и чтобы губернаторы пограничных крепостей выполняли его требования. Хотя с тех пор христианские державы и не заходили так далеко, тем не менее они всегда заботились о том, чтобы послам вражеских государств, возвращавшимся к себе домой, были предоставлены все удобства, какие только возможны, и чтобы их отъезд был окружен предельным вниманием.

Иногда случалось, что правительство не следовало этой традиции. Я испытал это на себе в 1914 г. Общественное мнение всего мира осудило подобное забвение обычаев.

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

Глава седьмая

Дипломатический языкМысль меняется в зависимости от слов, которыми ее выражают1.

Б. Паскаль. Мысли, 50

течение многих веков христианский мир знал один общий язык — латынь, которым пользовались почтенные люди, посвятившие себя умственном труду. Реформация и образование

больших государств, ставшее толчком к подъему в них национального духа, подорвали в

ВXVI в. господство языка, унаследованного христианским Римомот Рима древнего. Из-за различий в языках между народамивыросли интеллектуальные границы. Но нациям, конечно,чрезвычайно необходимо избегать, чтобы в их политическиеи экономические взаимоотношения вкрадывались какие-либонедоразумения. Однажды в Вашингтоне, в беседе с одним видным юристом, я выразил удивление по поводу стиля некоторыханглийских законов, не имеющих в своем тексте ни единойточки и ни единой запятой на протяжении целой страницы.Для сравнения я указал на язык нашего гражданского кодекса,сжатый и ясный. «Надо же оставить что-нибудь и на долю юриспруденции», — ответил с улыбкой мой собеседник. В

отношениях между нациями юриспруденцию формируют конгрессы,решения третейских судов, а иногда и войны. Следовательно,лучше выражаться ясно и по возможности ничего не оставлятьдля толкования правительствами.

Благодаря интеллектуальной гегемонии Франции в Европе

XVII и XVIII вв. языком дипломатии стал французский. В своемпредисловии к академическому словарю французского языка

Пер. Э. Линецкой.

г-н Вильмен великолепно определил, что именно обеспечило нашему языку эту благородную привилегию: «Характерная особенность французского языка, делающая его столь пригодным для ведения дел, применения в науке и быту, особенность, которую он не может утратить, не изменившись коренным образом, заключается в ясности, инстинктивно свойственной нашему уму и постепенно ставшей законом нашей литературы. Она проявляется в прямом порядке слов, в прозрачности выражений, в безупречной четкости, где до известной степени чувствуется влияние геометрии, этой рационалистической науки, воспитавшей Декарта, науки, непоколебимую точность которой Паскаль и его друзья соединяли с пылом красноречия».

Лучше не скажешь. Правда, есть опасение, что романтизм и пристрастие к живописности стиля несколько нарушили ту геометрическую точность, которой обладал наш язык. Но, как бы то ни было, в течение столетий он считался, по общему признанию, самым лучшим средством общения в международных отношениях, и те, кто, как англичане, составляли ноты на своем языке, непременно прикладывали к ним французский перевод. Северные дворы, в частности Россия, усвоили наш язык до такой степени, что переписка петербургского правительства с его же представителями велась по-французски. В царствование Александра III мощное панславистское движение, направленное главным образом против германского влияния, увлекло Россию на новый путь. Правительство отказалось от пользования исключительно французским языком. И все-таки я знавал старых русских послов, служивших еще при Александре II, которые упрямо продолжали пользоваться в своих донесениях только нашим языком. Они даже настаивали на уважении к привилегированному положению французского языка. Однажды граф Остен-Сакен, который в течение долгого времени блистательно представлял царя в Берлине, получил с Вильгельмштрассе сообщение, написанное по-немецки. Он ответил на него по-русски, и ему тотчас же прислали то же самое

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

сообщение, но уже на французском языке. «Там поняли, — сказал Остен-Сакен, поведав мне эту забавную историю, — что при новой системе они рискуют получить ноты на китайском или на турецком языках».

На Венском конгрессе 1815 г. и на Парижском 1856 г. переговоры велись на французском языке. Иначе обстояло дело в Версале в 1919 г.: английский язык наравне с французским пользовался там прерогативой, составлявшей до тех пор монополию нашего языка. Французский язык, по-видимому, начал утрачивать свои позиции в качестве единственного дипломатического языка, и все ощутили серьезные неудобства языковой разноголосицы, из-за которой на конгрессах могло случиться второе вавилонское столпотворение. В Локарно говорили уже только по-французски, за что нужно благодарить г-на Бриана и сэра Остина Чемберлена; дипломатические документы, подтверждавшие соглашения между державами, были составлены только на нашем языке.

Соединенные Штаты всегда упорно настаивали на использовании английского языка в качестве международного. Когда в 1895 г. в Париже заседал третейский суд для улаживания проблем, возникших между США и Англией по вопросам о юрисдикции в Беринговом море и об охране тюленей, было решено вести все переговоры по-английски. Г-н Рибо, бывший тогда министром иностранных дел, не преминул выразить г-ну Виньо — американскому поверенному в делах — свое недоумение по поводу того, что для дипломатического урегулирования конфликта, которое должно происходить в Париже, ставится такое условие. Президент США Гаррисон, получив от Виньо уведомление об этом разговоре, упорно настаивал на использовании английского языка; он лишь уполномочил своего пове-ренного в делах заявить, что, когда французские, итальянские и шведские арбитры будут высказывать свое мнение, то могут это сделать на своем родном языке. С тех

пор как США стали принимать активное участие в европейских делах, англий-

ский язык получил широкое распространение, тем более что американцы придавали мало значения традициям наших канцелярий. Наконец, некоторые дипломаты в последнее время начали пренеб-регать старинным обычаем, который до сих пор был освящен своего рода всеобщим соглашением; так, г-н фон Лангверт, германский посол в Мадриде, при вручении верительных грамот королю Альфонсу XIII обратился к нему с небольшой речью на испанском языке.

Дипломаты всегда будут предпочитать французский язык из-за самого его характера, и не мы одни пожалеем, если он утратит универсальность применения, которое сумели ему обеспечить Людовик XIV и Вольтер. Единый язык в международной политике устанавливал интеллектуальную связь между нациями. Они и так слишком склонны к обособлению, и необходимость прибегать к помощи переводчиков для выявления смысла соглашений способна только создать почву для недоразумений в будущем.

Аристид Бриан

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

Глава восьмая

Демократия и войнаПосле революции, которая все меняет, надо уметь отказаться от своей вражды, если не хочешь навсегда отречься от своего счастья.

Талейран*

майские дни 1871 г., когда вступившая в Париж армия завершала подавление восстания, г-н Жюль Симон, быв-ший тогда министром народного просвещения, приехал

как-то из Версаля, чтобы посетить свое министерство на улице Гренель и посмотреть, в каком состоянии оставила его

Коммуна. Я был вместе с ним. По окончании осмотра Жюль Симон спустился в сад. Стояла изнуряющая жара. Париж

казался опустевшим. Издали доносилась пушечная стрельба. Едва мы сделали несколько шагов, как я не смог удержаться и, нарушив молчание, стал проклинать эту страшную схватку, в которой французы дрались друг с другом в то время, когда германская армия по-прежнему стояла в Сен-Дени. «Вы еще молоды, — сказал мне Жюль Симон, — никакие войны не имеют

разумного оправдания, кроме гражданских и религиозных».

В

Это замечание с тех пор часто всплывало у меня в памяти. Если когда-нибудь люди положат конец войнам между нациями, то, быть может, их ждут еще более свирепые войны — между классами или вызванные разногласиями во мнениях. Нет людей, более чуждых жал ости, чем мечтатели, желающие осуществить свою фантазию. Заметьте еще, что наиболее ярые противники войн между нациями охотно выступают зачинщиками граждан-ских распрей. Человечеству не суждено жить в мире и согласии, и люди всегда проявляли изобретательность, ища основания для ненависти и драки. Монтескье еще задолго до Руссо писал, что, как только люди объединяются в общества, они утрачивают ошу-

щение слабости, и тогда начинается состояние войны. Поэтому нации поступят мудро, применив к себе слова Эмерсона, сказан-ные по адресу каждого из нас: «Ничему не научится в жизни тот, кто каждый день не преодолевает какого-нибудь страха»*.

Однако большое значение имеет уже то, что человечество на-чинает приходить в ужас при одной мысли о войне между государ-ствами. Соглашения о третейском суде, Гаагский трибунал, Лига наций являются выражением общего мнения, благодаря которому война сделается отныне более редким явлением. Это достигнуто в результате продолжительной и медленной работы, сказавшейся даже на языке дипломатических канцелярий, ибо дипломатия была активной, но осторожной помощницей в этой эволюции умов. Кто осмелится говорить теперь о войне роскоши? Или о завоевательной войне? Уже в течение целого столетия политики испытывают необходимость придавать своим намерениям нрав-ственную окраску. Нынешний век — это век принципов. Револю-ция, унаследовавшая от старой монархии всю ее внешнюю поли-тику, провозглашала, что сама она стремится только к освобож-дению народов. После 1815 г. союзные правительства ссылались на божественное право монархий. Пленник на острове Святой Елены ответил им со своей скалы; он напомнил, что стремился создать из Германии и Италии великие объединенные нации; он же передал в руки европейской демократии оружие в виде принципа национальностей. ХГХ век распорядился им ужасным образом. Князь фон Бюлов, беседуя со мной однажды об истоках германского единства, признался, что, по его мнению, творцами его были два человека: Наполеон I и Бисмарк.

Когда в 1918 г. здание старой Европы разрушилось, слабые народности, которые, казалось, уже навсегда были вычеркнуты из книги истории, неожиданно возникли вновь и принесли в Версаль свои вековые жалобы. Союзные державы выслушали их, но тут обнаружились изъяны человеческого правосудия. В Вос-точной Европе нации живут вперемежку, не смешиваясь друг с другом. Когда понадобилось установить границы для этих новых

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат государств, пришлось оставить немцев в Польше, поляков в Германии, венгров в Румынии, греков в Турции, славян в Греции. Мы были свидетелями того, как греческое население Анатолии перебиралось через Геллеспонт, чтобы уступить место туркам, прибывшим из Румелии, а в странах, где такой варварский обмен населением оказался невозможен, были приняты меры для защиты меньшинств. В обязанности дипломатии входит наблюдение за тем, чтобы эта защита не оказалась пустым звуком.

Странное дело: в тот самый момент, когда торжествует и уже не вызывает споров принцип национальностей, который, как утверждали, должен был обеспечить господство мира на земле, авторитет его, похоже, ослабел. Этот принцип как будто подменили. Мы наблюдаем, например, как те люди, которые раньше превозносили Польшу, когда считали ее мертвой, перестали интересоваться ею теперь, когда она стал а живой, а те, кто ею управляют, производят впечатление настоящих государственных деятелей.

Нет, вера в то, что освобождение угнетенных от тяготевшего над ними векового ига поможет установлению всеобщего мира, не была несбыточной мечтой! Но утверждать, что, как бы ни складывались обстоятельства, при которых интересы народов ставятся на карту, демократия сумеет сохранить мир, — значит предаваться неосуществимым фантазиям.

Слава Богу, демократии чувствительны к вопросам чести. Кроме того, как и старые аристократии, они оберегают и свои материальные интересы: этого достаточно, чтобы возникали

Князь фон Бюлов

всевозможные конфликты. Бесспорно, такие конфликты будут происходить все реже, так как увлечь целый народ труднее, чем одно правительство. Весьма и весьма вероятно, что, если бы в 1914 г- У власти в Англии стояла консервативная партия, то британское правительство не так медлило бы с заявлением о своей решимости вступить в войну. Возможно, это имело бы значение для сохранения мира, но нация в таком случае не была бы в той же мере единодушна в своем решении, как тогда, когда нарушение Германией бельгийского нейтралитета возмутило пуританское сознание всего английского народа. Стало быть, демократические учреждения затрудняют вступление наций в войну, но отнюдь не исключают такой возможности. С другой стороны, если общественное мнение придет в возбуждение и война вспыхнет, народы ринутся в нее всей массой, а так как армии будут включать не одни только кадровые части и наука предоставит в их распоряжение более страшные виды вооружений, чем раньше, то в будущем войны станут все чудовищнее и чудовищнее.

Ушли в прошлое рыцарские войны былых времен, когда противники обменивались учтивыми выпадами. Не будет больше и таких, более недавних войн, которые не нарушали обычного хода жизни нации и не оставляли после себя ненависти. Я был ребенком во время Крымской войны 1855 г- и помню возвращавшиеся по парижским бульварам войска. Публика сбегалась смотреть на них, как на веселое зрелище. Совсем иначе было в 1919 г., когда перед нашими глазами по Елисейским полям проходили союзные войска. Сердце нации обливалось кровью, и кто решился бы сказать ныне, что народ уже снял с себя тот траур?

Политика, даже международная, покинула теперь кабинеты государственных деятелей. В нее вмешался человек улицы. Он привнесет в нее свои страсти, инстинкты, предрассудки, свое невежество, и это затруднит жизнь тех, кто, желая избежать катастроф, попытается воззвать к разуму этого человека.

Утром 3 августа 1914 г. статс-секретарь г-н фон Ягов пришел во французское посольство в Берлине сообщить мне, что Германия

98 Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

разорвала с нами дипломатические отношения и что после полудня мне будут вручены паспорта. Мы находились у меня в кабинете. Окна его, выходившие на Парижскую площадь, были открыты. Распевая патри-отические песни, по площади непрерывно проходили толпы молодых людей и рабочих; то и дело раздавались враждебные возгласы в адрес Франции. Я указал статс-секретарю на возбужденную толпу и спросил, когда положат конец этому шуму и сможет ли полиция защитить посольства. Ягов за-

Готлиб фон Яговверил меня, что сможет. Но не прошло и нескольких часов, как толпа двинулась к английскому посольству и камнями разбила там окна. Император послал одного из своих приближенных к моему коллеге сэру Эдуарду 1ошену, чтобы выразить ему сожаление, и я никогда не сомневался, что г-н фон Ягов был глубоко потрясен этим инцидентом. Германское правительство, которому повиновались как нигде и никогда, оказалось не в состоянии сдержать народные страсти. Народ словно опьянел.

Что особенно отличит прошлые войны от будущих — это ненависть, которую последние будут оставлять после себя именно потому, что прежде возбудят национальное сознание. Не останется ни одной деревушки, где не носили бы траура; страна будет лежать в руинах. Талейран говорил, что нужно уметь отказываться от ненависти; к несчастью, некоторым людям нравится ненавидеть, они находят в этом источник энергии. Поэтому надо в чем-то другом, а не в

демократическом сознании, искать ту силу, которая помешает нациям воевать. Существует Лига наций.

Глава девятаяЛига наций

Мир держится только на противоречиях. Что требуется для их устранения? Собрать Штаты рода человеческого. Но люди устроены так, что, если бы они оказались в согласии между собой, это явилось бы новым противоречием.

дея Лиги наций не нова: Сюлли, Фенелон, добрый аббат де Сен-Пьер высказывали ее еще задолго до Вильсона. Но оформилась она только совсем недав-

но. Все мы были свидетелями рождения Лиги наций и слышали ее первый крик. Естественно, у нее есть свои

хулители, которые пытаются поднимать ее на смех, что бы она ни делала. Эти скептики преувеличивают. Лига наций

И

всегда будет представлять среднюю линию общественного мне-ния: весом этого мнения она будет давить на ход событий и, в том случае, если миру начнет угрожать кризис, поставит заслон авантюрам и авантюристам. Одним словом, она никогда не даст

нам уверенности в сохранении мира, но благодаря ей — если она останется тем, чем была до сих пор, — нарушать мир станет более рискованным делом. Разве этого мало? И разве за одно

это Лига наций не заслуживает благодарности рода человеческого?

К сожалению, у Лиги есть друзья более опасные, чем враги: это доктринеры (homes á système), которые возлагают на нее нелепые надежды и воображают, будто она приведет нас в некий земной рай, где больше не будет ссор между нациями. Эти энтузиасты, разумеется, провозглашают, что дипломатия отыграла свою роль. На что она нужна, если делегаты всех наций будут ежегодно встречаться в Женеве в зале Реформации? Однако лишь курьезом можно назвать такое представление о

Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

международных отношениях, когда полагают, будто непрерывный ход экономической и политической жизни народов можно подчинить решениям представительного органа, который не заседает постоянно. Постоянство же как раз и обеспечивается присутствием послов и посланников в каждой из европейских столиц.

Впрочем, если Лига наций и пригодна для решения некоторых вопросов, связанных с сохранением мира или с широкими моральными интересами человечества, то она не в состоянии разрешать другие, более скромные и куда более многочисленные вопросы, которыми заняты изо дня в день министерские канцелярии. Действительно, некоторые из наших современников представляют себе государственную деятельность не иначе, как в виде шумихи на различных форумах. Они не видят, что во всех парламентах, *- причем не на трибуне, а в кулуарах — идет торг, в процессе которого происходит подготовка к решающим голосованиям. Я бы хотел, чтобы в Лиге наций не было места для дипломатов, но там всегда найдется место для дипломатии, если понимать под ней интригу и резкое столкновение интересов.

Некоторые теоретики Лиги наций заходят столь далеко, что даже приписывают народам самоотверженность, доходящую до готовности жертвовать собой. Они полагают, что отныне народы, порвав со своим прошлым, не будут нуждаться в союзах: все суверенные нации, будучи равноправными, могут с уверенностью рассчитывать на одинаковую защиту в Лиге наций. Они, таким образом, не будут ощущать потребности в союзах для объединения своих слабых сил. Система эта проста; боюсь, что ум, породивший ее, не менее прост. Представьте себе на минуту, что США вступают в Лигу наций. Неужели вы думаете, что при борьбе влияний в Женеве они не будут обладать большим весом, чем какая-нибудь маленькая южноамериканская республика, представитель которой окажется рядом с представителем США? Политические созвездия имеют

некоторое сходство с теми, что образуют небесные светила: хотим мы того или нет, все равно вокруг великих держав будут складываться системы малых государств, притягиваемых соседством или общими интересами. Таким образом, внутри Лиги наций естественным путем образуются группировки; в дальнейшем там могут возникнуть конфликты на почве борьбы за влияние, ибо было бы чрезмерным требовать от великих держав, чтобы они отреклись от своего влияния в пользу какого-то другого государства.

До начала войны 1914 г. в Германии заходили в этом отношении весьма далеко. Идея Государства до такой степени преобладала там и занимала такое место в формировании национального духа, что я сам лично слышал в Берлине, как отстаивали тезис о том, что интересы малых держав должны исчезнуть, растворившись в интересах держав великих, и что содействовать их поглощению последними — своего рода моральный долг. Франция всегда выступала с противоположным мнением: во все времена она оказывала поддержку малым национальностям. Себе в заслугу ставил это еще Генрих IV, и Верженн провозгласил то же самое на закате монархии. Принимая участие в деятельности Лиги наций, Франция, таким образом, остается верной своим традициям, ибо Лига дает слабым государствам возможность объединиться, чтобы осуществлять влияние. Титу Ливию принадлежат страшные слова*: «Sub umbra foederis aequi servitutem pati possumus»1. Что было верно во времена Рима, остается верным и в наши дни. Покуда будут существовать большие государства, а рядом с ними малые, под видом союза между якобы равноправными сторонами может скрываться рабство. Поэтому державам, имеющим общие интересы, а также слабым государствам всегда будет необходимо приноравливаться друг к другу при проведении своей политики. Но, что бы они ни делали, надо

При видимости равноправного союза мы способны терпеть рабское положение (лат.). Пер. Н. В. Брагинской.

10 2 Жюлъ Камбон. Дипломат ЖюлъКамбон. Дипломат признать, что группировки внутри Лиги наций все равно будут существовать. Впрочем, это предвидели, и устав Лиги наций не запрещает двусторонних соглашений между отдельными ее членами. Какими бы наименованиями ни приукрашивали эти соглашения, называя их союзническими договорами, пактами или протоколами, они будут неизменно носить характер аль-янсов и выражать стремление к равновесию.

Однако, могут возразить мне, эти замечания основаны на предвзятом мнении, что отношения между нациями всегда останутся такими же, как теперь, а между тем они коренным образом изменятся. Некоторые предсказывают даже образование под эгидой Лиги наций Соединенных Штатов Европы. Тогда, полагают они, не будет больше надобности в союзах, потому что все государства образуют единое целое, нечто вроде конфедерации. Обратите внимание на это выражение: Соединенные Штаты Европы. Оно либо лишено всякого значения, либо означает, что ни Америка, ни Китай, ни Япония, а также, без сомнения, Англия не войдут туда, то есть уже сейчас допускается возможность, что интересы европейских держав могут не совпадать с интересами остального мира. Таким образом, как мы видим, назревает мысль о соперничестве, но уже не между отдельными государствами, а между целыми континен-тами. Подобные перспективы мира способны внушить страх. Уже сегодня защита американских рабочих от конкуренции со стороны желтого труда создает почти постоянную напряженность в отношениях между США и Японией. Полагать, как это делают некоторые лжепророки, что только капитализм вызывает борьбу между нациями, — значит предаваться чистейшим фантазиям. Повсюду рабочие выступают наиболее ярыми протекционистами производителей и наиболее настойчиво требуют установления барьеров на пути иностранной конкуренции. Мы видим в Калифорнии как бы набросок того, чем может стать, несмотря на ширину

океанов, экономическая борьба между континентами.

Но допустим, что европейская федерация образовалась. Будет ли этим устранена всякая возможность войны? Не возвращаясь к многочисленным войнам, которые приводили к столкновению между всеми республиками Древней Греции, хотя они и были объединены в совет амфиктионий*, ставивший себе точно такую же задачу, как Лига наций, я бы отметил только, что в настоящее время на земном шаре имеются две крупные конфедерации, которые обе глубоко враждебны всякой мысли о войне, — Швейцария и США. И при этом за последнее столетие Швейцарию раздирала война Зондербунда*, а США — война из-за отделения Юга*. В Швейцарии речь шла о правах кантонов, в США — о правах штатов.

Поводом к войне между Севером и Югом в США послужила проблема рабства, но она не была ее глубинной причиной. Дело заключалось во взаимоотношениях между суверенитетом отдельных штатов и федеральным суверенитетом; с момента возникновения конфедерации этот вопрос вызывал разногласия между Гамильтоном и Джефферсоном и послужил основанием для расхождений между двумя большими партиями, на которые раскололось общество.

Разве эти два примера не выявляют слабое место всякой федеративной системы? Вот в этом-то и состоит противоречие, о котором говорил Вольтер и которое, если ему верить, объясняется свойствами человеческой природы.

Сделаем выводы: как бы мы ни верили в способность Лиги наций восторжествовать над злобой человеческой и обеспечить мир во всем мире, мы должны признать, с одной стороны, что теоретическое равенство между отдельными государствами на практике неосуществимо*, а с другой — что, если Лига наций когда-либо создаст нечто вроде федеральной власти, то она сделает это только в ущерб независимости и суверенитету входящих в нее государств, и это не может произойти без страшного сопротивления с их стороны*. Хотя г-н Леон Буржуа, предлагая предоставить в распоряжение Лиги

1 О4. Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

наций вооруженную силу, отверг всякую мысль о том, чтобы сделать Лигу своего рода сверх государством, тем не менее его предложение не было принято. Особенно противилась этому американская делегация. Вашингтонский сенат, столь ревниво относящийся к своим прерогативам в вопросах внешней политики, никогда не принял бы на себя ответственность там, где право распоряжаться не принадлежит ему одному. Заметьте, что пресловутая доктрина Монро не преследовала иной цели, кроме как укрыть американские дела от взоров Европы, и что представители всех государств обеих Америк часто собираются на панамериканские конференции*. Не образуется ли здесь, как это недавно предлагал сделать г-н Алехандро Альварес, генеральный секретарь Американского института международного права, зародыш Лиги наций, ограниченной одним только Новым Светом? Может быть, некоторые деятели по другую сторону Атлантического океана, ни за что не желающие войти в женевскую Лигу, охотно примирились бы с такой ограниченной Лигой, в которой легко ощущалась бы гегемония Соединенных Штатов. Если бы подобный проект осуществился, Лига наций, которую мы знаем, утратила бы свой универсальный характер. Это подорвало бы и ее моральный авторитет.

Я не хочу предвидеть несчастья, которые могут случиться в отдаленном будущем. Приятнее верить в благоразумие людей и в развитие великого орудия мира, которое народы пожелали создать в Женеве. Миссия Лиги будет порой затруднительна, но ее Совет только что удачно справился с ней, когда удержал греков и болгар, чуть было не передравшихся из-за пограничного инцидента*. Это счастливое предзнаменование.

Первое, что непременно должна делать Лига наций для избежания всякой возможности конфликта, — это следить за соблюдением договоров и, в частности, противиться всякой попытке изменить силой или насилием очертания границ, которые Версальский договор установил для различных государств. «Человеческий ум — большой мастер творить чу-

деса»1, — говорит Монтень*. И действительно, разве не было чудом, когда либеральные нации договорились предоставить Лиге наций право вмешательства, в котором они в свое время так резко отказали Священному союзу, когда в 1815 г. он пожелал утвердить Европейский статут.

С другой стороны, задумайтесь хоть на минуту, что могло бы произойти, если бы каким-то чудом Лига наций существовала в ту пору, когда Кавур создавал Италию. Вероятно, Неаполитанское королевство, Папское государство, Великое герцогство Тосканское* были бы членами Лиги наций, их правительства обратились бы в Женеву с жалобами на угрожающее им нападение, а Лига наций попыталась бы вмешаться. Удалось бы ей остановить Гарибальди и его «Тысячу» во время похода на Неаполь? Это еще вопрос. Я не сомневаюсь также, что и Дания обратилась бы в Женеву в 1864 г., когда Германский союз искал повода для ссоры*. Какую бы позицию ни заняла Лига наций в том и другом случае, и Кавур и Бисмарк должны были бы с ней считаться, разве что под влиянием испуга или внутренних разногласий Лига признала бы свое бессилие.

Таким образом, как это ни парадоксально, Лига наций, представляющаяся нам венцом преобразований, свершившихся в старой Европе, явилась бы препятствием для этих преобразований. Многие из тех, кто относится к ней теперь с недоверием, тогда приветствовали бы ее вмешательство. Решительно прав Вольтер: во всем кроется противоречие.

Критически рассмотреть настоящее в свете прошлого интересно, но этот метод сопоставления разных эпох никогда не был особенно полезен. Времена сменяют друг друга, и ничто не остается неизменным. Ришелье и Мазарини изощрялись, чтобы снискать благоволение своего государя. Тысячеголового государя, милостей которого добиваются теперь наши политики, нужно очаровывать другими приемами, а не теми, ко-

1 Пер. Ф. А. Коган-Бернштейн.

105 Жюлъ Камбон. Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат 107

торыми пользовались некогда оба кардинала. Парламентское большинство Уолпола, Пальмерстона, Виллеля подчинялось иной дисциплине, чем в наших современных парламентах. И я не мог бы сравнить Лигу наций ни с одним из прежних международных конгрессов. Для длительного существования ей нужны содействие и добрая воля всех: она по существу представляет собой власть мнения. В этом ее сила и ее слабость. Она будет служить точкой опоры для представленных в ней правительств, если путеводной нитью для них станут идеи, получившие ши-рокое распространение. Она может стать помехой, если они начнут стремиться к осуществлению каких-нибудь из ряда вон выходящих замыслов: она будет опасаться героев. Роль прессы вырастет, и некоторые нации, особенно поднаторевшие в искусстве пропаганды, будут с каждым днем все больше и больше вводить в заблуждение доверчивые массы. Вот в чем состоит опасность. Сэр Артур Хелпс говорил, что половина бедствий в этом мире проистекает от неточности и неопределенности (inaccuracy). Следует желать поэтому, чтобы общество всегда располагало точными знаниями о фактах, и услуга, которую Лига наций сможет оказать делу мира, будет порой заключаться в том, что она даст народам время на размышление.

Глава десятаяДипломатия будущего

Для обеспечения лучшего будущего мы должны искать у наций новый дух и новые цели, а не стремиться к перемене метода.

Лорд Грей Фоллодон

з вышеизложенного можно сделать вывод о том, что в будущем дипломатические агенты станут играть иную роль, чем тогда, когда политика

делалась в тиши правительственных кабинетов. Мы живем в шумное время. Современные

дипломаты уже совсем не похожи на своих коллег, заседавших на Венском конгрессе, но, как я представляю

себе, те, кто придет им на смену, будут еще больше отличаться от них.

ИСами условия материальной жизни изменили характер

взаимоотношений между послами и их начальниками. Прежде агент, отправлявшийся к месту службы, увозил с собой письменные инструкции, содержавшие описание общего положения дел в Европе, краткое изложение общей политики своего правительства и точные директивы, которыми он должен был руководствоваться в текущих делах. Некоторые из этих инструкций, дошедшие до нас, представляют собой исключительно ценные исторические документы. По прибытии на место назначения посол мог лишь редко и с трудом сноситься со своей страной; насколько это было возможно, он старался согласовать свой образ действий с инструкциями, но, так как все зависит от обстоятельств, ему часто приходилось проявлять инициативу, и именно в таких ситуациях обнаруживались его ум и сила характера.

Телеграф и железные дороги все это изменили. В настоящее время посол редко получает письменные инструкции, и,

108 Жюлъ Камбон, Дипломат Жюлъ Камбон. Дипломат

если он не склонен брать на себя ответственность, то к его услугам имеется телеграф, избавляющий его от всякого проявления самостоятельности. Впрочем, министерские канцелярии и не поощряют его к этому.

Во все времена главы пра-вительств имели склонность сами вести переговоры. Эта тенденция начинает, похоже, превращаться в привычку. Нетерпение, все сильнее проявляемое обществом, не-которым образом подстеги-вает министров, и они охотно разъезжают по миру. Я лично сожалею об этом. Не все министры иностранных дел — мастера своего дела, и то обстоятельство, что они могут принимать решения во время поспешно проводимых переговоров, чревато известными неудобствами. Когда между правительствами, ведущими переговоры, ставились агенты, которые сами ничего решать не могли, это позволяло выиграть время, чтобы посоветоваться и подумать.

Но, как бы часто ни происходило личное вмешательство министров, стоящих у власти, оно все же останется исключением. В текущих делах оно проявляться не станет, и правительства всегда будут нуждаться в том, чтобы иметь в чужих странах своих представителей —людей опытных и авторитетных —для наблюдения и объяснения того, что там происходит. Роль дипломатов, таким образом, еще не окончательно сыграна, но им придется приспособиться к современным нравам. К качествам, которыми они обладали раньше, им нужно будет

прибавить острое ощущение современной жизни и понимание экономических нужд, которые определяют ныне политику государств. Многое из того, что раньше составляло очарование жизни дипломатов, исчезает. Можно жалеть об этом, как Роланд жалел о своей кобыле, но было бы суетной глупостью стремиться к воскрешению того, чего уже нет.

Это не значит, что возникнет новая дипломатия, которая низвергнет старую в царство теней. Новая дипломатия, старая дипломатия — это слова, лишенные реального содержания. Если что и претерпевает изменения, то только внешний облик или, если хотите, наружное облачение дипломатии. Суть ее сохраняется прежней, потому что человеческая природа не меняется и нации всегда будут располагать лишь одним способом улаживать возникающие между ними разногласия, а слово порядочного человека всегда останется лучшим орудием, каким только может пользоваться правительство для обеспечения торжества своих взглядов. Г-н Тьер однажды сказал мне, что не бывает ни великих, ни малых дел, существуют просто дела, и настоящему коммерсанту в его профессии часто нужно обладать такой же деловой хваткой (finesse) и такими же общими познаниями, как и политическому деятелю, ведущему переговоры. Похожее замечание делает в своих воспоминаниях и лорд Грей, когда пишет, что представители правительств, обращаясь один к другому, говорят «Ваше Превосходительство», но игра осталась бы точно такой же, называй они друг друга Том, Дик или Гарри.

Лорд Грей также весьма справедливо замечает, что последняя война* как бы вырыла ров между двумя эпохами международной политики: «Те, кто, как мы, — добавляет он, — жили и действовали до 1914 года, сталкиваются сегодня с проблемами, которые кажутся им новыми и приводят в некоторое смятение. Руководство делами отчасти уже перешло и вскоре окончательно перейдет к более молодым людям, которые, без сомнения, будут лучше понимать новые времена. Не следует самонадеянно тешить себя мыслью о том, что, раз

Лорд Эдвард Грей Фоллодон

мы больше знаем о про-

110 Жюль Камбон. Дипломат

шлом, то, значит, способны лучше них предвидеть будущее1. На самом деле, все, что мы можем сделать, — это поделиться с ними нашим опытом и нашими соображениями — в надежде, что они пожелают ими воспользоваться».

Конечно, следует на это надеяться, однако не комбинации дипломатов и не речи политических деятелей окажут опреде-ляющее воздействие на развитие человечества, а дух, которым будет проникнута сама демократия. Знает ли она только, куда идет? По-видимому, как некогда народ израильский, она на-правляется туда, где, по ее представлению, находится земля обетованная, а ведет ее облачный столб.

Как бы то ни было, в прошлом дипломатия сделала большое дело. Герцог Альбер де Бройль говорил, что цивилизация не придумала ничего лучшего, чтобы помешать силе в одиночку распоряжаться международными отношениями. Это серьезная похвала, и в наше время, несмотря на весь шум вокруг учрежде-ний, создаваемых в Женеве и Гааге, следует сохранять некото-рое уважение к тем, кто скромно, а зачастую и жертвуя своей популярностью, трудился когда-то над устройством Европы и сохранением мира между народами.

Ле Коломбье, сентябрь 1925 г.

It is not for us to be confident that, because we know more of the past, we can therefore see more clearly than they into the future (англ.).

ПримечанияСтр.ад ...Монтенъ. — Мишель Монтенъ. Опыты. Кн. II. Гл. XXXII....Лабрюйер... назвал дипломатов хамелеонами. — См.: Жан де Лабрюйер.

Характеры, или Нравы нынешнего века. Гл. X: О монархе или о госу-дарстве. №12.

Стр. до Ларошфуко... замечает... — Франсуа де Ларошфуко. Максимы и моральные размышления. №117.

Стр. зз ...«не прослыть человеком, который думает одно, а говорит дру-гое». — «...non esser tenuto uno сру creda una cosa, у dicane un’altra»'.

Стр. 35 ...Филипп Август в битве при Бувине и Жоффр на Марне... — 27 июля 1214 г. в битве при Бувине (местечко близ г. Лилля во Франции) французский король Филипп II Август одержал крупную победу над войсками германского императора Оттона II, что сильно подорвало могущество последнего. В так называемой первой битве на Марне 6—121 Machiavelli Nicollo. Istruzione… a Raffaello Girolami, quando ai 23 s’Ottobre

parti per Spagna all’Imperatore.

Примечания Примечания

сентября 1914 г. французские войска под командованием генерала Жоф-фра вынудили основную часть германской армии, подошедшую к Парижу на расстояние 48 км, отодвинуться на север; тем самым были сорваны планы Генерального штаба Германии, намеревавшегося одержать стремительную и полную победу на Западном фронте; после битвы на Марне война приняла позиционный характер.

...недавно другие народы... поступили точно так же. — 21 июня 1919 г. на стоянке в Скапа-Флоу (Оркнейские о-ва) немцы потопили свой флот, после того как германскому военному командованию стало известно, что по условиям Версальского мирного договора флот должен перейти в руки стран Антанты.

Стр. 36 ...накануне войны... — Имеется в виду Первая мировая война....подписанный Пруссией договор... гарантировал Бельгии ее

нейтралитет... — В результате бельгийской революции 1830 г. Бельгия отделилась от Нидерландов и стала самостоятельным государством, го января 1831 г. на Лондонской конференции послов пяти великих европейских держав, в том числе Пруссии, был подписан протокол о нейтралитете Бельгии. Окончательно «вечный нейтралитет» Бельгии был оформлен в 1839 г-

Стр. 37 Один старинный испанский автор... — См.: Хуан-Антонио де Вера-и-Сунъига. Идеальный посол. Кн. II. — Готовится к изданию в серии «Классика дипломатии».

Король... не забывал, что является королем Наваррским, заговорил о своих правах на испанскую Наварру. — На протяжении веков Наварра попадала в руки самых разных правителей. В 1512 г. Верхняя Наварра— часть Наваррского королевства, расположенная к югу от Пиренеев, — была завоевана королем Фердинандом Арагонским, и с тех пор является испанской провинцией. Северная часть страны, Нижняя Наварра, оставалась самостоятельным королевством до 1589 г., когда ее правитель, король Генрих ИГ Бурбон, вступил на французский престол под именем Генриха ГУ. Наварра была включена в состав французского королевства, но до 1789 г. сохраняла особое управление и ряд привилегий. Французские короли до 1830 г. продолжали титуловаться королями Франции и Наварры.

Стр. 39 ...Паскаль. — BlaisePascal. De 1'art de persuader..Бёрк говорил, что управлять— значит идти на взаимные уступки...

— В полном виде высказывание Бёрка звучит так: «A11 government, indeed every human benefit and enjoyment, every virtue, and every prudent act, is founded on compromise and barter». Примечательно и продолжение этой цитаты: «\We balance inconveniences; we give and take; we remit some rights, that we may enjoy others; and we choose rather to be happy citizens than subtle disputants* (EdmundBurke. On Moving His Resolutions for Conciliation with the Colonies. House of Commons. March 22, 1775).)-

...всякая дипломатическая деятельность приводит к переговорам... — До

того, как в конце XVIII в. сначала в английском, а затем и в других европейских языках появилось слово «дипломатия», которое затем стало употребляться в привычном для нас смысле, дипломатическую деятельность именовали просто «переговорами» (фр. nègociations).

...со времен Грация... — То есть с 1625 г- когда вышел монументальный труд Гуго Греция «О праве войны и мира».

...международное право... все еще лишено императивной точности наших кодексов. — Это замечание было справедливо для 1926 г., когда вышла книжка Камбона. После образования в 1945 г- Организации Объединенных наций международное право стало развиваться быстрыми темпами, и сейчас оно представляет собой многоотраслевую систему, охватывающую практически все аспекты взаимоотношений между государствами.

Стр. 40 ...решения Гаагского трибунала... — На основании конвенции «О мирном решении международных столкновений», принятой на Гаагской мирной конференции в 1899 г., в Гааге была учреждена Постоянная палата третейского суда (Cour permanente d'arbitrage), обычно неофициально именуемая также Гаагским трибуналом (не путать с Международным судом ООН, штаб-квартира которого также размещается в Гааге). Обращение к этому трибуналу не было обязательным для стран, подписавших конвенцию.

...до сих пор имелось только одно средство— прибегать к военному счастью... — В настоящее время в международной практике существует и широко применяется целый набор средств, в том числе и сугубо мирных, которые позволяют добиться от государств соблюдения их международных обязательств.

Государства... — это юридические лица... — Сильно упрощенный взгляд на государство. В современном международном публичном праве государства выступают субъектами международно-правовых отношений, а не просто гражданско-правовых, как обычные физические или юридические лица. В международно-правовом смысле под государством понимается сочетание трех элементов: определенной территории, проживающего на ней населения и политической власти.

Стр. 41 ...режим капитуляций. — Капитуляциями (не путать с термином «капитуляция» в значении «договор о сдаче») назывались договоры, по которым восточные государства дозволяли европейским державам (а затем и США) осуществлять экстерриториальную юрисдикцию над их подданными. Примеры таких договоров известны еще в древности, но капитуляциями их стали называть только в XVI в. К середине XX в. практически все подобные договоры были отменены, поскольку восточные страны больше не желали мириться с умалением их суверенных прав и добивались юридического равенства с великими державами.

Стр. 42 Пиренейский мир был заключен 7 ноября 1659 г- после продолжительной войны между Францией и Испанией (1648—1659 гг.).

_

Примечания Примечания

Ларошфуко... осмелился написать... — Франсуа де Ларошфуко. Указ.

соч. №ау8.Нимвегенский мир был заключен в г. Нимвеген

(Нидерланды) в 1678—1679 гг. Им завершилась длившаяся с 1672 по 1679 г. война, начатая Францией против Голландии и протекавшая при участии Англии (до 1674 г-) и Швеции на стороне Франции, а курфюрста Бранденбургского, австрийских и испанских Габсбургов и германского императора — на стороне Голландии. Франции удалось договориться с Испанией и Голландией по отдельности, в результате чего она приобрела Франш-Конте, Артуа и 16 крепостей во Фландрии.

Стр. 43 ...говорит один старинный автор. —Трудно сказать, откуда Камбон взял эту фразу. Монтень (Указ. соч. Кн. I. Гл. XXV), цитируя Рабле, приводит более распространенный вариант этой пословицы: «Самые великие ученые не самые большие мудрецы». Ее на пародийно искаженной латыни произносит брат Жан: ««Magis magnos clericos non sunt magis magnos sapientes» (Гаргантюа. Гл. XXXIX). Поэт Матюрен Ренье (1573—1613) воспроизвел эту фразу с одним изменением по-французски («Les plus grands clercs ne sont pas les plus fins») в одном из своих стансов 1608 г. (№130). У Дж. Чосера в «Кентерберийских рассказах» данную пословицу приводит в своем рассказе Мажордом (Rееуе): «The greatest clerks are not the wisest men» («...грамотей не то же, что мудрец». Пер. И. Кашкина, О. Румера). Говорят, королева Елизавета I произнесла ее, когда один епископ утомил ее своей назидательной проповедью (английское слово «с!егк» означает еще и «священник»). А знаменитый английский драматург Бен Джонсон вставил фразу в свою пьесу «А Та1е оГ а ТиЪ» (акт!, сцена д)-

... переговоров, которые я вел в Берлине с г-ном фон Кидерленом... — В качестве французского посла в Берлине (1907—1914 гг-) Жюль Камбон вел в 1911 г. переговоры по вопросу о Марокко (Агадирский инцидент) с Кидерлен-Вехтером, германским статс-секретарем по иностранным делам. Проблема возникла в результате того, что Германия требовала компенсации за признание французского господства в Марокко. Чтобы усилить давление на Францию, в Агадир по настоянию Кидерлен-Вехтера была послана германская канонерка «Пантера». По итогам переговоров, завершившихся в ноябре 1911 г., Германия получила два сектора во французской части Конго, а Франция установила полный протекторат над Марокко.

Стр. 45 … большинство договоров должно быть представлено им на одобрение до ратификации. — В демократических странах чаще всего именно парламенты и ратифицируют международные договоры.

Стр.46 ...называется договором (трактатом)... — Трактатами договоры называли в России в старину.

Стр. 47 … «составленными в надлежащей и законной форме». — Цитата взята нами из Гаагской конвенции о мирном решении

международных столк-

новений 1907 г. В наше время международные договоры составляются несколько иначе, и о полномочиях обычно упоминают не в преамбуле, а в одной из статей.

Стр.48 ...Испания уступившая США Пуэрто-Рико и Филиппины... —Они были уступлены по Парижскому мирному договору ю декабря 1898 г., которым закончилась испано-американская война, начавшаяся в апреле того же года.

Стр. 49 …имена некоторых людей... — Следует иметь в виду, что приведенный Камбоном перечень великих французских дипломатов далеко не полон, хотя в общих чертах с ним нельзя не согласиться. Разумеется, немало блестящих дипломатов было и в других странах. Пожалуй, лучше всех о дипломатах самых разных веков и народов (с начала XI по середину XVII в.) рассказал в своей книге «Посол и его функции» голландский дипломат XVII века Авраам де Викфор.

Стр. 50 ...сторонником Лиги... — Священной лигой (La Sainte Ligue) именовалась организация католиков, созданная в 1576 г., во время религиозной войны во Франции, с целью противостоять уступкам, которые королевская власть делала в отношении гугенотов (протестантов). Лига была особенно активна в последние годы правления короля Генриха III, начиная с 1584 г., но утратила свое влияние вскоре после того как король Генрих IV, вступивший на французский престол в 1589 г., перешел в католичество (в июле 1593 г-)-

Соединенными провинциями (или Голландской республикой) называлось новое государство, образованное по Утрехтской унии от 23 января 1579Г- семью северными нидерландскими провинциями, восставшими против испанского владычества. Война новой республики против Испании продолжалась до 1609 г., когда при посредничестве французского посла президента Жаннена между противниками был подписан договор о 12-летнем перемирии, по которому Испания признала независимость нового государства....испанский король... — Филипп П, король Испании в 1556—1598 Вестфальский договор был заключен 24 октября 1648 г. между Священной Римской империей германской нации, с одной стороны, и Францией и Швецией — с другой, в двух городах Вестфальской области — Мюнстере (где заседали представители Франции) и Оснабрюке (представители Швеции). Участвовали в договоре и многие германские князья. Договор положил конец Тридцатилетней войне (1618—1648 гг.). По Вестфальскому миру Франция получила Эльзас (без Страсбурга) и окончательно присоединила к себе три лотарингских епископства (Метц, Туль и Верден).

...Реи, так хорошо поработал... — Многие оценки деятелей Фронды и, в первую очередь, кардинала Мазарини современные читатели, а нередко

Примечания

и историки черпают из талантливых, но по большей части весьма тен-денциозных «Мемуаров» кардинала де Реца.

Стр. 52 ...Франция была так близка к гибели... - Камбон имеет в виду тяжелые поражения Франции в войне за испанское наследство (1701— 1713 гг.).

Стр. 53 ---регент... — В первые годы царствования правнука «короля-солнца», Людовика XV, регентом был его дядя Филипп Орлеанский (в

...Хорее Уолпол...— Камбон путает двух Уолполов: сэра Роберта, 1-го графа Орфорда, которого обычно называют первым британским пре-мьер-министром (был во власти в 1721-1742 гг.), и Хореса (Горацио), 4-го графа Орфорда, его младшего сына, известного литератора. Естественно, в данном случае речь идет о сэре Роберте Уолполе.

Стр. 55 … «pacte de famille»... — Так называемый фамильный (династичес-кий) договор был заключен 15 августа 1761 г. представителями династии Бурбонов, правившими во Франции и Испании; присоединиться к нему пригласили и других государей из той же династии — короля Обеих Си-цилии и герцога Пармского. Договор Франции с этими государствами укрепил ее международное положение.

Стр. 56 Провозглашение независимости английскими колониями в Аме-рике... — Произошло 4 июля 1776 г., в период войны за независимость, которая велась колониями против Англии в 1775—178з гг-

Семилетняя война происходила в 1756—1763 гг- между Англией, Прус-сией и Ганновером, с одной стороны, и Австрией, Саксонией, Россией, Францией и Швецией (а позже и Испанией) - с другой. Война, шедшая как в Европе, так и в североамериканских колониях, закончилась, в час-тности, победой Англии над Францией и Испанией. В результате этой войны Франция утратила Канаду, часть Луизианы и некоторые другие колониальные владения.

Стр. 57 •••отдал дочь своего императора победоносному цезарю... — Речь идет о заключении в апреле 1810 г. брака между Наполеоном I и Марией-Лу-изой, дочерью австрийского императора Франца I (который также был германским императором под именем Франца II).

Стр. 58 Священный союз был образован в сентябре 1815 г., когда Рос-сией, Австрией и Пруссией было подписано заявление о взаимопомощи всех «христианских государей». К этому заявлению позднее присоедини-лись почти все европейские государи, за исключением принца-регента Великобритании, Папы Римского и турецкого султана. Священный союз являлся клерикально-монархической организацией, стремившейся пода-вить революционный дух, политическое и религиозное свободомыслие. Впрочем, такие политические деятели, как Меттерних и Каслри, считали союз эфемерной и малозначительной организацией. Конгрессы Свя-

Примечания щенного союза созывались в Ахене (октябрь — ноябрь 1818г.), Троппау (октябрь - декабрь 1820 г.), Лайбахе (январь - май 1821 г.), Вероне (ок-тябрь — декабрь 1822 г.).

... в Германском союзе. — В 18об г. формальным актом отречения Франца II от императорской короны закончила официальное существование давно уже являвшаяся фикцией Священная Римская империя. Актом, принятым в июне 1815 г. на Венском конгрессе, был образован Германский союз (Deutscher Bund), объединивший 35 государств и 4 вольных города, вхо-дивших прежде в состав Империи; Австрия стала председателем в этом союзе. Меттерних энергично боролся против стремления Пруссии вос-соединить Германию под своим главенством и видел в Германском союзе инструмент, способный помочь ему добиться своих целей.

Главным предметом его забот был не Франкфурт... — Во Франкфурте заседал Союзный сейм Германского союза, являвшийся единственным общим органом Союза. Союзный сейм не имел никаких исполнительных функций, а являлся скорее постоянной конференцией посланников го-сударства, входивших в состав Германского союза. Председательствовал на сейме представитель Австрии.

...Италии, отданной ему в полное распоряжение. — Решением Венского конгресса Северная Италия (Ломбардия и Венецианская область) была присоединена к Австрии. Кроме того, австрийские эрцгерцоги получили герцогства Тоскану и Модену, а Парма была отдана супруге Наполеона I, Марии-Луизе.

Милан любил французское владычество... — В 1796 г. Милан был занят армией Бонапарта. В следующем году он стал столицей недолго просу-ществовавшей Цизальпинской республики, созданной Бонапартом, с 1799 г- по июнь 18оо г. опять был занят австрийцами, с июля 18оо г. — снова французами, с января 1802 г. сделался столицей Итальянской республи-ки, также созданной Наполеоном, и с 1805 г. — столицей Итальянского королевства. Милан был одним из центров борьбы против австрийского господства в Италии.

Стр. 59 18 брюмера VIII г., по календарю, введенному Французской революцией (д ноября 1799 г.), Наполеон Бонапарт совершил государ-ственный переворот, устранив власть Директории и установив исполни-тельную власть трех консулов; фактически вся власть была сосредоточена в руках первого консула, которым стал сам Бонапарт.

Люневилъский мирный трактат был подписан 9 февраля 1801 г. между Францией и разгромленной ею Австрией. Ослабленная выходом Австрии из антинаполеоновской коалиции, охлаждением отношений с Россией (претендовавшей на остров Мальту, захваченный англичанами) и обеспо-коенная приготовлениями Наполеона к десанту на Британские острова, Англия согласилась заключить Амъенскиймир. Он был подписан 27 марта

Примечания Примечания «>СШ

1802 г. Англией, Францией, Испанией и Батавской республикой (Нидер-ландами), но оказался только годичным перемирием. Уже в мае 1803 г. Англия возобновила военные действия против Франции.

Стр. 6о... поездке в Эрфурт. — В Эрфурте в сентябре — октябре 18о8 г. состоялось свидание Наполеона I с российским императором Александром I.

Легитимизм— политическая и правовая доктрина, выдвинутая на Венском конгрессе Талейраном, согласно которой исторические права, в особенности исторические права династий, должны являться главным принципом при определении судеб народов. Легитимизм требует уваже-ния к правам законных (фр. lègitime — законный) династий и непризнания узурпаторов.

... свободные институты «являются опорой, а не препятствием для монархов, уважающих законы». — У Камбона цитата несколько искажена. В полном виде она выглядит так: «Вы лучше нас знаете, государь, что подобные институты, столь хорошо испытанные у соседнего народа, являются опорой, а не препятствием для монархов, уважающих законы и выступающих отцами народа» (Talleyrand. Discours de M. le prince de Benevent au Roi en lui presentant le Senat a Saint-Ouen le a mai 1814).

Стр. 61 ...Пруссия получила в 181} г. общую границу с Францией... — Среди земель, полученных Пруссией по решениям Венского конгресса, была территория на левом берегу Рейна.

Стр. 6г Июльская революция \ 8до г. в Париже свергла Карла X, к власти пришел Луи-Филипп, герцог Орлеанский, «король-гражданин», которого стали именовать королем французов, а не Франции; его резиденцией являлся Пале-Ройяль.

...революция 1688 г. в Англии... — В результате так называемой «славной», или «бескровной», революции 1688—1689 гг. в Англии Иаков II Стюарт был низложен, а вместо него на престол взошли его дочь Мария II и ее супруг Вильгельм III, принц Оранский, штатгальтер Нидерландов. Революция привела к значительному ограничению королевской власти и расширению полномочий парламента.

Стр. 64 ...туринскому правительству... — С 1720 г. Турин являлся столицей Сардинского королевства, ставшего центром движения за воссоединение Италии (Ра8ог^1теп1о). С образованием Итальянского королевства Турин был также его столицей (в 1861—1865 гп)-

После сражения при Садовой... — Речь идет о решающем сражении австро-прусской войны 1866 г., которое проходило з июля вблизи деревни Садовая, к северо-западу от г. Кёниггрец в верхнем течении Эльбы. Прусские войска одержали решительную победу над австрийскими. Саксония выступала в той войне на стороне Австрии.

...Венгрия была внутренним врагом Австрии... — Династия Габсбургов (Австрийский дом) захватила власть в северной части Венгрии в XVI в., а в

1697 г. австрийские монархи легализовали право наследования венгерского престола. Национально-освободительная борьба венгров против Австрии приняла особенно большой размах во время революции 1848 г.

Стр. 65 .. .двуединой монархии. —Для обозначения государственного ус-тройства двуединой австро-венгерской монархии использовался термин дуализм (лат. dualis — двойной). Он был установлен в 1867 г. в результате соглашения между правящими кругами Австрии и венгерским дворян-ством. По этому соглашению оба государства имели собственные зако-нодательные учреждения и министерства. Существовало также подобие общего Законодательного собрания в форме так называемых делегаций, по 6о человек от Австрии и от Венгрии. Общими для Австро-Венгрии были признаны иностранные, военные и финансовые дела.

По Сан-Стефанскому договору, заключенному 3 марта 1878 г. с Турцией по окончанию русско-турецкой войны 1877-~!878 гг., Россия добилась суверенитета для Сербии, Румынии и Черногории, создания Болгарского княжества от Дуная до Эгейского моря и от Чёрного моря до Охридского озера, возвращения части Бессарабии, отторгнутой по миру 1856 г., при-соединения к России Карса, Батума, Ардагана и Баязета. По настоянию Англии и Австро-Венгрии Сан-Стефанский договор был пересмотрен на Берлинском конгрессе, заседавшем под председательством Бисмарка с 13 июня по 13 июля 1878 г. Согласно решению Берлинского конгресса, Болгария была поделена на три части, две из которых — Восточная Ру-мелия и Болгарская Македония — остались под властью Турции. Баязет в Малой Азии возвращался Турции.

Как выразился Ламартин, Франция скучала. — Известнейшая фраза Ламартина, сказанная им в 1839 г. в Палате депутатов французского парламента: «la France s’ ennuie».

Стр. 66 ...привел его к Седану. — Во время франко-германской войны 1870—1871 гг. сосредоточенная у крепости Седан значительная часть французской армии (более 85 тыс. человек) вместе с императором Напо-леоном III Бонапартом и 139 генералами сдалась немцам 2 сентября 1870 г. Через 2 дня после седанского разгрома в Париже произошел переворот, в результате которого Вторая Империя прекратила существование и была провозглашена республика. Словом «Седан» стали с тех пор обозначать всякое катастрофическое военное поражение.

После 1871 г....— То есть после поражения, понесенного Францией во франко-германской войне 1870—1871 гг.

Стр. 67 ...позвольте мне напомнить о том... — Жюль Камбон имеет в виду своего старшего брата Поля Камбона (1843~1924)« видного дипломата. После того как в 1881 г. был установлен протекторат Франции над Тунисом, Поль Камбон был назначен туда французским министром-резидентом (в 1882 г.). Впоследствии он в течение ряда лет занимал пост посла

Примечания Примечания

в Мадриде, Константинополе и, наконец, с августа 1898 г. в Лондоне, где оставался до декабря 1920 г.

... отметил свое пребывание в Константинополе защитой... христиан... — Вышедший в 2000 г. сборник переписки Гюстава Мейрие, который с 1894 по 1896 гг. был вице-консулом Франции в Диарбекире, рисует Поля Камбона в несколько ином свете. Из книги явствует, в частности, что одно время французский посол был чересчур склонен верить тенденциозным сообщениям турецких властей о том, что происходит с христианским населением в провинциях, а также официальной версии об «армянских провокациях», которыми власти Оттоманской империи оправдывали жестокую резню армян и других христиан в 1895—1896 гг. Истинную картину событий представил г-ну Камбону Гюстав Мейрие, ставший свидетелем варварских расправ. Вице-консул предоставил убежище в стенах консульства в Диарбекире тысяче армян и христиан других национальностей, а его супруга с риском для жизни сопровождала 300 армянских беженцев до порта Александретта (ныне Искендерун), где им уже не угрожала опасность (смMeyrier G. Les Massacres de Dyarbekir. P.: Ed. de 1'Inventaire [2000]).

...«кровавого султана».— «Кровавым султаном» (le Sultan Rouge) за массовые истребления различных этнических групп христианского вероисповедания (в первую очередь армян) называли турецкого султана Абдул-Хамида II.

...о другом человеке... — Имеется в виду французский дипломат Камилл Баррер. На протяжении своего долголетнего пребывания послом в Риме (в 1897—1925 гг.) Баррер энергично работал над разрушением Тройственного союза, связывавшего Италию с Германией и Австро-Венгрией, и способствовал выступлению Италии в войне 1914—1918 гг. на стороне Антанты.

Стр. 68 ...Лабрюйер. - Жан де Лабрюйер. Указ. соч. Гл. XIV: О некоторых обычаях. №48.

Стр. 71 ...один дипломат XVII века... — Приведена несколько неточная цитата из сочинения «Посол и его функции» (кн. I, разд. VII) голландского дипломата Авраама де Викфора.

...шестидесятилетнего существования... — Написано в 1925 г. Речь идет о периоде Третьей республики, начавшемся в 1871 г., после падения Второй Империи Наполеона III в результате франко-германской войны.

Стр. 74 ...кругозор ограничен набережной Орсе. — На парижской набережной Орсе находится французское министерство иностранных дел. Нередко его так и именуют — «Набережная Орсе» (Quai d'Orsay).

...Луи Раволъ.— Камбон несколько неточно приводит фамилию: на самом деле того человека звали Луи Револь.

...участвовавший в мирной конференции... - В Парижской

мирной конференции (январь 1919— январь 1920 г.), где были подготовлены Вер-

сальский мирный договор и другие договоры, которые подвели итоги Первой мировой войны, а также учреждена Лига наций.

Стр. 77 •••похвальное слово, посвященное г-ну Рейнгарду, бывшему министру иностранных дел. - См.: Talleyrand. Eloge du comte Reinhard, prononce a 1'Aca-demie des Sciences Morales et Politiques dans la seance du 3 mars 1838..

...тень бывшего епископа Отёнского. — Талейран был епископом Отёнс-кимв 1788—1791 гг.

Стр. 79 --кади. — Так называется у мусульман духовное лицо, которое исполняет, в частности, роль светского судьи, решая дела на основании шариата, исламского канонического закона.

Стр. 81 ...переняв у нее головные уборы... — После установления в 1925 г. в Турции республики было запрещено ношение фески, которое являлось обязательным в Оттоманской империи.

Стр. 85 Бридуазон— судья из комедии Бомарше «Женитьба Фигаро»....говорит Монтескье'... — Монтескье. О духе законов. Кн. 29. Гл. 21.Стр. 94 ...Талейран. — См.: Memoire sur les relations

commerciales des Etats-Unis avec 1'Angleterre par le citoyen Talleyrand, lu a 1'Institut National, le 15 Germinal, An V [4 avril, 1797Г-

Стр. 95 -словаЭмерсона... —Emerson R.W. Society and Solitude. Chap. VII: Courage.

Стр. 99 -Вольтер. - Voltaire. Dictionnaire philosophique. Contradictions. Des contradictions dans les affaires et dans les hommes.Стр. Ю1 Титу Ливию принадлежат страшные слова... — Тит Ливии. История Рима от основания Города. Кн. VIII. Гл. 4-

Стр. юз cовет амфиктионий... — Амфиктионией (союзом амфиктио-нов) в Древней Греции называлось объединение представителей различных городов и племен вокруг какого-нибудь храма в целях защиты святилища и находящихся в нем сокровищ. Эти союзы оказывали некоторое влияние и на международные отношения, поскольку на общих собраниях (советах) амфиктионий рассматривались, в частности, вопросы, связанные с объявлением войны или заключением мира, проходили суды над теми участниками союза, из-за которых пострадали общие интересы, и т. д.

...война Зондербунда...— Основанный в 1843 г. союз католических кантонов Швейцарии носил си декабря 1845 г- название Зондербунда (офиц. назв. Schutzvereinigung— Оборонительный союз). Сопротивление католиков слабым попыткам либеральных реформ привело в 1847 г- к настоящей войне между военными силами Зондербунда и армией швей-царского сейма, закончившейся поражением католиков.

Доклад гражданина Талейрана о торговых взаимоотношениях Соединенных Штатов и Великобритании, прочитан в Национальном институте 15 жерминаля V года Республики [4

апреля 1797 г-] •

Примечания Примечания

...война из-за отделения Юга. — Речь идет о гражданской войне в

США 1860—1865 гг....теоретическоеравенство между отдельными государствами на

практике неосуществимо... — В современном международном праве идет речь о юридическом, суверенном равенстве государств, которое является основным принципом международного права, нормой jus cogens. Юридическое содержание этого принципа изложено в Декларации о принципах международного права 197° г- и Других международных документах.

...если Лига наций когда-либо создаст нечто вроде федеральной власти, то она сделает это только в ущерб независимости и суверенитету входящих в нее государств, и это не может произойти без страшного сопротивления с их стороны. — Будучи апологетом международного права и приверженцем Лиги наций, Жюль Камбон возлагал на последнюю большие надежды в плане обеспечения коллективной международной безопасности. Как французский дипломат он не был сторонником объединения Европы или создания интеграци-онного объединения с элементами наднациональности, каким сегодня называют Европейский Союз, а предпочитал, чтобы его страна играла в Европе и мире важную самостоятельную роль, как это происходило во 2-й пол. XIX — первой трети XX вв. В большей степени Камбон склонялся к структуре межправительственной организации на основе договора, согласно которому вошедшие в нее государства наделялись бы определенными правами и обязанностями, а «великие державы» (les grandes puissances) пользовались решающим влиянием. Особую роль для Лиги Камбон видел в умиротворении великими державами воинственно настроенных стран, при существенной роли Франции в этом деле. При этом Лига наций представлялась Ж. Камбону антигерманской по своей сути, и он по вполне понятным соображениям советовал не торопиться с введением Германии в ее состав. Нельзя не учитывать и его антисоветские настроения.

В известном смысле высказывание Камбона можно считать предвидением современных политических процессов в Европе в контексте ее объединения. Действительно, некоторые государственные структуры и некоторые отрасли подлежат интеграции и объединению (как правило, это экономические и финансовые отрасли, пограничный и таможенный контроль, некоторые учреждения безопасности, связанные в первую очередь с борьбой с терроризмом), но в ряде сфер объединение практически невозможно, поскольку не все государства согласны расстаться с частью своих суверенных прав в общих интересах довольно аморфного союза. Нельзя не отметить, кроме того, что федеральная система предполагает разделение ветвей власти, создание сдержек и противовесов, а также федеральный контроль центра над периферией. Пока ни одно из государств Европы не готово к такому распределению ролей на европейском уровне, (примеч. О.О. Хохлышевой).

Стр. 104 Панамериканские конференции- проходившие с 1889-1890 по 1948 гг. девять совещаний представителей США и двадцати независимых государств Латинской Америки, объединенных в так называемый Панамериканский союз. На Девятой международной конференции американских государств, проходившей в апреле 1948 г. в Боготе (Колумбия), Панаме-риканский союз был по инициативе Соединенных Штатов преобразован в Организацию американских государств.

...удержал греков и болгар, чуть было не передравшихся из-за пограничного инцидента. — Имеется в виду конфликт на границе Болгарии и Греции, случившийся 26—27 июля 1924 г. Греки арестовали 70 болгар и убили некоторых из них.

Стр. Ю5 –говорит Монтенъ. — Монтенъ М. Указ. соч. Кн. П. Гл. XII....Неаполитанское королевство, Папское государство, Великое

герцогство Тосканское...- Перечисляемые Камбоном государства существовали самостоятельно до воссоединения Италии в единое королевство в 60-х годах XIX в.

... в 1864 г., когда Германский союз искал повода для ссоры. — В 1864 г. Пруссия и Австрия предприняли войну против Дании, закончившуюся Венским миром 30 октября 1864 г., по которому герцогства Шлезвиг-Гольштейн и Лауэнбург перешли во временное совместное владение Пруссии и Австрии.

Стр. юд ...последняя война... — Первая мировая война 1914—1918 гг.

Содержание

Жюль Камбон и Гарольд Никольсон: «циничный старик»и «приятный юноша», француз и англичанин, дипломат илитератор...........................................................................................5Жюль Камбон. Дипломат.................................................................27

Глава первая. Дипломат...........................................................29Глава вторая. Переговоры.......................................................39Глава третья. Дипломаты былых времен и недавнегопрошлого..................................................................................49Глава четвертая. Дипломатический корпус............................68Глава пятая. Консулы...............................................................77Глава шестая. Дипломатический протокол............................83Глава седьмая. Дипломатический язык...................................9°Глава восьмая. Демократия и война.......................................94Глава девятая. Лига Наций......................................................99Глава десятая. Дипломатия будущего....................................107