ТЮРЧЕСТЮ ВЫПУСКНИКОВ

кокошкоЮлия Михайловна

Кокошко Ю. М. (год рождения 1953) — выпуск­ница Уральского университета (1970) и Выс­ших сценарных курсов (Москва, 1980). С 1980 по 1992 гг. работала на Свердловской киносту­дии администратором кинохроники, ассистен­том режиссера, сценаристом. С 1992 г. — лабо­рант филологического факультета УрГУ. Лау­реат премии им. А. Белого (1997) за книгу рассказов «В садах».

ВОСКРЕСНЫЙ ЧЕТВЕРГ

Творчество екатеринбургского прозаика Юлии Кокошко давно уже пользуется безого­ворочным уважением в писательских кругах. Ее литературные опыты не часто, но вполне систематически появляются в журнале «Урал»; еще более охотно их печатают журналы «но­вой волны» — «Лепта», «Несовременные за­писки», «Комментарии». А года два назад ека­теринбургское издательство «Сфера» даже рискнуло выпустить их в свет отдельной кни­гой. Тираж ее, правда, был очень небольшой — всего лишь 500 экземпляров. Тем не ме­нее авторский сборник «В садах...» был при­знан достаточным свидетельством состояв­шейся литературной судьбы: прочитав его, Юлию Кокошко приняли в Союз российских писателей.

Более того, за этот же сборник писатель­ница удостоена вызывающе бескорыстней, но весьма престижной всероссийской премии имени Андрея Белого. Как гласит решение жюри, «за хрупкое равновесие пишущего меж­ду молчанием, трудным словом и изобрета­тельностью, позволяющее не разрушать ра­боту сердца». По мнению тех же авторитет­ных ценителей, «мастерство Юлии Кокошко, трансформируясь от публикации к публика­ции, раскрывает новые грани ее таланта и выдвигает в число ведущих мастеров совре­менной русской литературы».

Что касается читателей, то мало сказать, что имя Юлии Кокошко абсолютному их боль­шинству практически неизвестно. Думаю, и самая энергичная рекламная «раскрутка» не помогла бы: просто эта проза не предназна­

© Ю. М. Кокошко, 1998.

чена для «массового потребления». Дело тут не в нарочитой усложненности, а в коренном свойстве таланта писательницы. Она иначе, чем большинство из нас, слышит и чувствует слово.

Возможно, вы обращали внимание на то, как много оттенков обнаруживает в «обыкно­венном» белом цвете снега хороший живопи­сец-пейзажист. Мне же доводилось еще быть свидетелем того, как одаренный экстраорди­нарным слухом музыкант воспроизводил ко­локольный звон, ударяя по клавишам рояля: для него неразложимый (для моего уха) звук колокола — музыкальный аккорд из несколь­ких «простых» звуков.

В этих аналогиях не раскрывается тайна необычной манеры письма Юлии Кокошко, а лишь содержится намек, которым читатель может воспользоваться, обратившись к тек­сту предлагаемого здесь рассказа. Но если погружение в музыкально-смысловой поток этой необычной прозы с первого раза у вас не получится — отложите журнал не с раз­дражением, а с уважением: вы встретились с феноменом, понимание которого превышает возможности нашего повседневного читатель­ского опыта. Возможно, со второй или тре­тьей попытки у вас получится взять этот ба­рьер. А не получится — ну что ж, остается утешиться тем, что, может, и вы в своей про­фессиональной области достигли горизонтов, недоступных другим.

Валентин Л укьянин, гл авн ы й редакт ор ж урнала «Урал»

117

«И&ВЕСТИЯ Уральского государственного университета», 1998, № 8

Меня преследует навязчивый сю­жет: кто -то ж дет гостя, который не знает дороги в дом, где его ждут. А ж дут из окна, и смотрят неотрывно в даль - не отры вая дом от дали, не скатывая пустую дорогу, которой гость не знает, а выспросить пустую дорогу он не догадывается, поскольку не зна­ет, что его ждут. И пока его ждут, он живет. И забыл, что чем больше ж и­вет, тем меньше осталось. И у тех, ожидающих - тоже все меньше ожи­дания, потому что гость живет много. И и з -з а угла уже высматривает гостя длинноклювое никогда. А тогда, по­звольте, какой он гост ь , если никог­да им не будет? А бывает же он в го­стях в других домах, потому и гость. Или ж дут письмо, которое никогда не придет, потому что оно даже не на­писано. Мне приходилось ж дать нена­писанное письмо или гостя, у которо­го вместо моего адреса - чистая стра­ница, и ладно бы чистая, да в том и беда, что там написан другой адрес. И беда в том, что мне каж ется - по написанному адресу гостя ж дут чуть меньше, чем я, а там ж дут не мень­ше. Но они дождутся, а я не дождусь.

И я уступаю дело моему герою Нупсу, а с меня довольно. Пусть ждет, а я над ним посмеюсь. Но поскольку это другой , а не я, он-то наверняка дождется! А мне - бесноваться от за ­висти и колоть исподтишка шилом чер­тово перепоручительство... Так и есть - через полтора месяца Нупс получит письмо. Но Нупс не имя, а обрезание, свертывание молока в сливки, озна­чающее: Клоун Полу-Синий, но “кло- ш ” прочитано наоборот, и тем, кто ак прочитал, Нупс и каж ется наобо­

рот, трагической фигурой, а П и С я помню не точ н о , во зм о ж н о - не Полу-Синий, а П ронзительно-С умас­шедший, или ему кажется, что он - Сине-П олый, потому что он - Полу...

или автору каж ется - и так далее. Короче - суть в конверте, ожидаемом полтора месяца *- не срок, а блажь, и в том, что дни имеют разную длину.

Бывают - длинные, как цирковая бочка под ногами, и вместо публики- лето в очках, а в очках - еще одно лето, и пахнет красной медуницей, даже если она - полу-золотая и полу- белая, но краски - красные, и пах­нет морским побереж ьем - мокрые полотенца вдали на веревке очень вли­ятельны... И мчишься по бочке солн­ца, пока не сожжеш ь пятки - о ка­кие длинные неуловимые дни! Какие увертливые заброш енные утром в утро а вечер и его черный хвост про­пускаешь вместе с чешуей запятых... И бывают - карцер в пять шагов, в каждом шагу - мыши, запеченные в черствые горбушки, а над ними кур­ганы из окурков, и над каждым кур­ганом - разбитое светило, а под каж ­дой мышью, в горбушке... что тут ска­ж еш ь? З д р а в с т в у й , п р е к р а с н о е завтра, паутина из ноздри.

Когда по зеленой доске вечера сползает гадкое, ворсистое 8 и, увер­тываясь от булавы стрелки, делится пополам и лелеет талию, а Нупс сле­дит за ним, не мигая - тогда... если тогда остаться в дому, что? Вдоль по околотку, от половинчатой двери до целого окна, от половика до непрог­лядной Ф ранцузской Ривьеры - вкру­чивать разбитые лампочки и самому сиять, отлакированному стенами. Про­смотреть телевизор насквозь, до со­седского дивана, и допосвятить себя- благому, домушному: укры вать чадо снами, подтыкать и под него прекрас­ное завтра, беседовать беседованные беседы с женой, тщ ательно переж е­вывать мирные цели, и тоже - рыв­ком в сны, чтоб подкапывать Триум­фальную Арку Бессонницы до утрен­него гимна, вы ш л еп ы вать зм еей в

118

ТВОРЧЕСТВО ВЫПУСКНИКОВ

кухню, разевать на кастрюли распи­ленный язык, выбирать, которую уку­сить... А ведь можно оставшийся оста­ток дня разогнать - золотой бочкой, золотые опилки лета веером! Поманить из гардеробчика кеглю с коньяком, двухнедельную, сопревшую, заманить на бочку, и самому - скок за ней, но-о. крутись в разлив, святая водица! И Нупс еще вчера собирался, но пред­видел, вдруг назавтра ему - совсем чехол, и не ошибся, а назавтра чуял- что напослезавтра... а перспектива открутилась. Но подкараулил его чет­верг. четверг—зубами—щелк, и защ ел­кнул! И что? Претвориться вермише­лью, проскользнуть сквозь четверго- вы клыки - в пятницу? Там детектив на соседском диване, там кубок Евро­пы. то ли шахматный, то ли матовый... но за кубком - кубарем - выходные! Два дня - в дому, как единственный кубок в боку Европы, как Европа на одном быку... Дом, вытягивающий из Нупса смысл сквозь соломинку, выпа­рывающий наметку ума по белой ни­точке... и надобно пережить четверг для этих радуг, но скорее - сам четверг переж ивет Нупса. Ведь - Нупс что, сколько в день он длился? Пять часов по карцеру, и в полпервого умирал, а обратно воскресал к рассветному гимну, вы ходил из Т ри ум ф альн ой Арки посиять нотой до, покрутить но­сом. а в полпервого -н аза д . В час, когда домой приносят почту, и могут- письм о , санкцию на жизнь, а могут и нет. И Нупс томился в работе до пол­первого, и вдруг догадывался: почту принесли, а письмо не захватили. Если сдашься надежде, так протянешь до шести - и только в шесть умрешь. И нестись ему с работы семимильным юзом, треп етать ж абрам и перемен, лопаться смолистыми почками, клоко­тать медным пищеводом и следить, кто дорогу переш ел: кош ка-вош ка или

местком переплыл, или червь пере­полз, или птеродактиль перелетел - все к смерти. И взлететь к почтовым ящикам - прыгуном с шестом, на суч­коватой своей надежде, и только тут. в шесть - спиной в ящик. Можно, мож­но, да только какой-то голос, ехидна утробная, еж е-полпервого вы кручи­вался из Нупса штопором и объявлял: капец, закрылось письмишко, как твой умишко. И хотя Нупс не до конца ве­рил, надежду выкряхтывал - да знал: опять не врет, правдив, как пуля. II все равно б еж ал -л етел -н е -зд о р о в ал - ся, и трптал в ярости улицу, если нет автобуса , а автобус щ ипал Н упса дружным, спаянным коллективом пас­сажиров, ставил сумки в Нунсову спи­ну, как в багаж, душ ил поручнями, разминировал нос - минтаем из ста мешков. Тут и покойницкое терпение взвоет уголовной сиреной! Так бежал - как ненавидел дом, куда беж ал, опять явится длинный, как забой, ве­чер - развлекать четыре яги-стены , выступят играть Нупсом в кости, пе­рекатывать по углам, вы резать лос­куты между ребрами, вы верять выиг­рыш по каталогу... А пуще, чем дом, чем автобус-ры бны й-поручень, нена­видел Нупс Нупса - ведь знал, ведь отчеканено ему было: нет письма, за ­жжено вдоль конторской известки, а летел , прыгал, простирал к ящ ику руки... и получал газету за труды: на. читай, начинай одно, дочиты вай - другим, я твоя, командир! Одна газе­та, одна, одна... и тащ ился к себе, а останки свои оставлял у ящиков, за ­бывал подобрать мощи, подмести на площ адке, бестелы й, бесполый - и хулил полое, полое да набит»^. сквозь письма не проскользнуть, с' каждого в день десять писем дерут, и зарпла­ту выплачиваю т письмами... Но уже примерно в два, в три ночи, кукуя в кухне над книжными листьями, Нупс

119

«ИЙВЕСТИЯ Уральскою государственною университета», 1998, № 8

опять постепенно сползался — заво­дил опорно-двигательный агрегат, и пальцы резались, и нос набирал крен, и другие кое-какие детали в натураль­ный масштаб и похожего цвета: новый день — новая почта! И хоть ясно — и сегодня не принесут, не носят, когда т ак ж деш ь, раззяви л и изум ление, чмокают восхищением, а обязанности по боку! Ясно... а целое утро — на­слаж дайся руками, ногами, все сма­заны, гнутся, и отверстия отверсты, знай стриги ногти, перетирай жерно­вами-жабрами продукты - в дрянь, за­ливай в свою воронку дымный кофе - ах, охота, вдохновение! И надежду но­венькую, хрустящую — и на стену, шаг назад, и в альбом, и скорее — в щель на затылке, руки прочь! Не сметь!

И так он умирал — растворялся и сотворялся из растворения полтора месяца неотлучно, как от доброволь­ной народной дружины, а тому назад и послал - свое письмо , запуртил бу­мерангом - в непроросший из памяти город и вообще в другое число. Пото­му что у Нупса, так мне хочется за ­вить сюжет, имелась тетка — фея, за три ночи от него, вот так. Родная тетя, а хоть и многоюродный дядя, но иной дядя - удав. Ну, знатный деловар, глубокий проработчик, а у Нупса тет­ка - фея! Ф ея Марковна. И она, тетя Фея, выдать ей — пламенный мотор и стальные руки, обещалась — еще высевали пальмы в кадки и неисчис­лимую кочергу загибали по моде - родительным падежом, еще тогда — исполнить Нупсу заветное желание. Да не сейчас - не промотал бы на мяч натуральной кожи или шайбу из золо­та, и не в школьные годы чудесные: протрюхает - на расположение флю ­гарки с совместной парты, на тройку за двойку - и чтоб, педагогическая сре­да от испуга скуш ала друг друга, ведь изловчится, все всм ятку загадает -

гл аза-то бегают. Вот обернется могу­чим дубом, заш елестит, разбросит - тогда и будь по-твоему. И Нупс, как повелели, надулся в дуб, вылупился из средней школы, из среднего инсти­тута - и вдруг думает: мне, думает, профильному древу великих равнин, безнравственно - обстряпать через тетю Фею мое ж елание, да еще - одно, вот кабы три или семь, а тут и пачкаться не стоит. И оставш ееся среднее - своим горбом! - так пид­ж ак на нем горбом, идеалы душ и, жгучее чувство стыда, им перативы - инфинитивы... По всем закоулкам ж из­ненного счастья с Вергилием рука об руку, сапог об сандалию, есть у меня такой попутчик, заехал мне в ухо - и все не вытрясу.

Ну и продолж ается - сам собой. Нупс Нупсом.

Н ап р и м ер , так . Н а п р и м е р , вы встречаете утром знаком ца, с коим расстались в полночь - и вдруг об­н ар у ж и ваете , что голова у него - буквально праздная борозда, а толь­ко в полночь - и колосилось, и ер е ­пенилось. И что? Н априм ер, можно спросить:

- Ба! Ты всерьез так огорчил сво­их болельщиков - или пошел на по­гружение?

Но это те, кто прям, как линейка. А иные игриво интересуются:

- Откуда такой кучерявый, как тутошний шелкопряд?

Та ж е л и н ей ка, но наоборот, а наоборот линейка тоньше.

А есть еще в жизни поэты - и рвут­ся наложить на пустошь новую мета- фору:

- Это кто там яйцевидный? Кто погасил свои эмоции? Кто нам башку наизнанку вы вернул - так, что все извилины разгладились?

Это если произносить, а можно и в рот набрать что-нибудь. И уж кто

120

ТВОРЧЕСТВО ВЫПУСКНИКОВ

взап равд у тонкий, тот тактично не зам етит некоторые с кем -то перво­бытные перемены. И заговорит - как с прежним нечесанным, будто взгля­ды его давно отстоялись - и от вея­ний момента не меняются! Только глаз- чуть стыдливо чуть в сторону, но- ч у т ь , а не косить гиеной, будто задняя мысль на спине висит!

Например, однажды у Нупса была подруга, и вдруг Нупсу сообщают, что подруга на—сносях и вот-вот обраду­ет общество пополнением, а сам Нупс не замечал. И подруга ему молчок. И Нупс думает: что? Сказать, что все знает, и раскош елиться на соответ­ствую щ ие льготы? Но р аз сама не говорит, значит - тайна, значит, не хочет, чтобы Нупс знал, значит, Нупс должен так, будто не знает, потому что - и не знал, пока незаинтересо­ванные его не заинтересовали. И ду­мает Нупс: а дальш е что? Когда по­полнение составится? И новобранца тактично не замечать, пока сама не расскажет, а вдруг до совершенноле­тия не расскажет? А вдруг и после?

Ну его, Нупса - в теснине сомне­ний, реч ь -то - о лысом пакостнике, что еще вчера в полночь - лохмат, как таеж ны й м арш рут, а наутро - полная эвакуация! И если кто-то пы­тается сказать - при такой чьей -то незатейливости, и если слеп и нем, все - что вдоль, что поперек поверх­ности. А Нупс никуда не спешит и ду­мает: какая пропасть разверзлась меж вчерашней полночью и сегодняшним утром! Сколько потрясений село на остриженного, как трагически прело­милась тайна его судьбы! Какое пре­ображение мира перелистнул Нупс с закрытыми глазам и!,

Вот как жил мой герой Нупс, и это достойный его пример. И однажды в городском сквере повели Н упса по аллее и привели в сказочное место:

там качели и ложки на блюдце, как серебряные лодки на пруду, прыгай и плыви лодкой из пруда в море, из моря - в мировой океан, и дорожные ука­затели над водой висят, гаснут днев­ные - вспы хиваю т ночные, а берег пахнет красными цветами, и даж е - полу зо л отыми, но запах - красный. И Нупс почти уплыл, но в тот день ему было некогда. А сколько потом ни воя­ж и ровал мимо сквера , и насквозь сквозь сквер и сверху - ни разу на ту аллею не попал. Чертов сквер весь, всем взводом деревьев на плацу: три шага в длину, семь в ш ирину, там никаких качелей, пруда—океана - там за ним дома набычились. А ведь Нупс помнит: здесь, ц запах красных цве­тов. И помнит, кто вел - бабуш ка вела, и сиреневый единорог-берет, и карманы до колен: с конфетами, с яб­локами... и кого встретили - соседско­го Вовку Дутова. А найти не может! Бабушка, я семь платьев сносил, со­рок ног истоптал, где... не успел дого­ворить, глядь - а бабушки десять лет как нет. И Вовка Дутов - невидим, как кочерга.

И вот сколько-то спустя Нупс идет откуда-то или ку д а-то и где-то вдруг видит: пьяный кавалер на дворе, а рядом - гулящ ая красавица машина “Ж игули”: хорошится - то в левом осколке обзора, то в правом , то в ручьях из лопнувшей трубы... и еще кавалер, но помельче сортом. И пер­вый пьяный - бух сандалией по стр^е, растоптал милашку в сырость и вопит бывшему отражению:

- И чтоб твоя сука-м аш ина боль­ше по жизни не ездила! - а еще ка­валер, помельче сортом, тот не при­чем. Но первый ему покровительству­ет. И благосклонно интересуется: - У тебя деньги есть?

И Нупс почем у-то знает, что день­ги заш иты в кепку, но его осеняет

121

«ИФВЕСТИЯ Уральского государственного университета», 1998, № 8

другое: разбитной кавалер, победи-тельный-безденежный, ведь он и есть Вовка Дутов! И не похож, хоть бурка на него насядь - да вот он, поскольку друзей не выбирают. Но от того, что Нупс видел столько пьяных, что уже - д воятся , как циф ра восемь, ему каж ется, что он и сам - вдребезги! И не успев ничего выспросить и взять адрес, он засы п ает прямо там, где шел, и там, куда. А снятся ему про­видческие, пророческие сны, правда, он не помнит, что, но помнит - про­роческое! И когда он просыпается, он уж е чувствует, что сны утекаю т - остается с голыми руками, но еще не проснулся. И начинает в муках вспо­минать, ладно, а сей час-то он где? Где он спит? У бабушки в лодке, или в столовой ложке - или на триумфе симфонической музыки? И когда про­снется, кем он будет? Выхлопным про­курсистом Вовкой Дутовым -и л и про­рабом искусств со стеклянным глазом? Или падшей крепостью Измаил?

И, дрожа от страха, Нуйс загля­дывает в щель между снами и видит презнакомые обои в финский цвето­чек, семь с полтинником за клубок. И оказывается: посередине жизни - вот где проснулся, на мужской половине, а в другой комнате жена кроит пла­тье, а бабушка - за бегущей водой, между Нупсом и бабушкой - волны финских обоев, а вундеркиндер поло­жен на музыку - и в звучащ ей шко­ле. И кстати, тут Нупс обнаруживает, что он полу-синий, но сгоряча не об­ращ ает внимания.

А за окнами сумрак, но будто уже светает и к дому прибило утро. И Нупс рад, что слава Богу, так скоро ночь минула, и размечает дела, туда схо­дить, это принести, а то принести под плащом. И протягивает руку за часа­ми - нет часов! Неужто экспроприи­ровали, пока просматривал пророчес­

кие сны?! Но тут Нупс слышит свой хренометр - уж е прикручен, влит в руку намертво - серебряной л у ж е й - непроливашкой. Смотрит в лужу, а там - сегодняшний вечер, скоро восемь. То есть за окнами не светает, а тем­неет. И дела, отосланные в завтра, можно вернуть в сегодня. Но если ото­звать, если вынуть их из завтра, то в завтра образуются такие бреши, что завтра рухнет. И погребет Нупса под завалом - и не спасут. И тут Нупс по­крывается от пяты до треска в заты л­ке - т щ ет ой , бородавчатым ознобом, сыпью, струж кой , оплескам и, но Нупс знает: тщета... И дела его завт- раш ние-сегоднящ ние - ни самому, ни бабушке, ни скачущим сквозь небо всадникам, простым и почтовым, кста­ти о... Но расставить бы дела пошире, загородить полорогую пустоту, перс­пективу упечь, а из перспективы ба­бушка машет сиреневым беретом и коржик протягивает. В рем я-то круг­лое - от бабушки уш ел и к бабушке пришел. А Нупс вредничает, косится на коржик и стаскивает вразнотык - груду дел, суматоху явлений, и жену приставил - плечи ей пошире подбил, мечты развесил, финские обои, гра­моты, горчичники... а никак, никак от коржика не спрячется. Врет, что слад­кое не любит.

И з а п л а к а л Н уп с в п о л о ви н е восьмого финских обоев - пред чер­той, где ворсистому восемь делиться, окольцовывать день - пускать на р аз­множение... зарыдал, такой шлюз рас­пустил, что жена прибеж ала с недо- кроенным платьем, но она каж ется Нупсу узкой, тьфу, что за уза, и ш каф навис, м умукает дверцами, цы кает выбитыми замочными лузами, и четы­ре ш м ары -стены , и чья-то ам урная виола — расплескала струны по всем ветрам... столпились вокруг и не про­секают, зато утеш аю т и утирают, при-

122

ТВОРЧЕСТВО ВЫПУСКНИКОВ

струняют и растирают, а главное не то, чтоб мы тебя понимали, а что у нас добрейшее сердце. А жена - полу- платье подмышкой - раздувает ретор­ты, гонит змеевиками лекарство пус­тырник от пустоты. Но утешили или нет, я не помню.

Но пока все р астерял и сь , Нупс вдруг - скок на бочку и наутек! Кру- ’тись вперед, моя затейница! А почему - на бочку, а не на поезд? А не все ли равно, если время такое ж е круг­лое, как пространство? А может, в поезде воздух комковат - и провод­ник сумасбродничает. А может, не бо­ится и думает - заскочил на поезд, но промахнулся - и на бочке. Эх вы, да бочка-то и есть единственное спа­сение! Беж иш ь-беж иш ь, а никуда не прибежишь, ни к концу, ни к началу, где конец начинается. Только бы ник­то не прознал, что я на бочке, толь­ко бы не... И качается с работы на ра­боту, из ужина в ужин - как лебедь цвета опустошения, мускулистая гор­ловина, кры лья блинчиком... а на са­мом деле - по бочке вдаль, от всего отдергивая пальцы, чтобы все не при­липло, нечего на бочку наматы вать­ся, раздувать тщ ету болотным сапо­гом. И от спешки - спешно прочь! Ведь если к цели не рваться - цели не бо­яться, не уставиш ься в нее - и уви­дишь: не в конце, а здесь, и вокруг и дальш е, а где конец - неизвестно, потому что - где он? И не надо де­лать так, как надо, потому что так уж е сделано.

Вот как думает Нупс Полу-Синий, убегая по золотой бочке все ширю и выше, отклоняя виселицы вопросни­ка, а тех, кто отвечает, остановят раньше.

И вдруг думает: а вдруг прознают, протянут руки и украдут? В момент укатят! А не прознают - но рассох­нется, распадется на досочки, а доски

расползутся по юным техникам? А вдруг - бобр, себе в ней Зубы выто­чит, и потянутся за ним прочие кос­точки? А вдруг - золотой ничего, а меня за нее страх съест, а наперед то, что мне о т к р о е т с я , с ъ е с т? А вдруг... в общем, куда ни кинь, кругом холера. И Нупс мчит по бочке чуть живой, мокрый, как приживальщ ик, ногу подволакивает... то есть и заско­чить не успел, не успел мысль по просторам разметать, а тут его уж е и прищучило. Да как так скоро? Что за скверный анекдот? Разве так бывает? А вот на, подавись тем, чего не быва­ет! И уж е четверг вдали встрепенул­ся, стряхнул с ш ерсти звон, потянул­ся, разминается, ж елудок развязы ва­ет. Ах, какая нелепость, тьфу.

И тут вдруг - ну, наконе-ец-то! - Нупс вспоминает о тетке, о тетеч­ке Ф еечке, ш околадка вы моя, ры ­бонька заливная, а кто нам ч то -то обещал? Есть у меня желание, раста- ко-о-е ... Ну, конечно, непрактичное - в точке вашей отрадной практики, да ваша точка уж е поставлена. И конеч­но - задаром , за труху - безнрав­ственно. А не исполнять обещания - сколько?

И пишет письмо. Прирасти к лис­ту, проклятое, ведь если б не анек­дот, руку отруби - не возж елал бы, но ведь анекдот! В автобус вступить стыдно Ь

Но дело в том, что почем у-то как Нупс тетку ни поздравлял, с днем ан­гела, с международным днем коопе­рации, с иными наслоениями, от тет­ки три года - ни благодарственного гугу, ни обведенной ручки. А ей восемь­десят три года было три года назад, но Нупс понимает, ведь время ходит и тетке некогда, доктора-бакалавры , бакалеи - приступом, за пенсию рас­писывайся, и вдруг укатила в Киев - что не укатить? - и поздравляю т не

123

«НйВЕСТШ Уральскою юс/дарственною университета», 1998, № 8

за ручку, а на голубом глазу. И у тет­ки в подъезде, Нупс помнит, кто -то такая сволочь, что потрошит чуж ие ящ ики - в свой без запинки, и ясно, Нупсовы открытки выпущены. Ведь случись ф акт - Нупсу сообщат, не­ужто не прознают, что у тетки зате­рян на равнинах племянник? На то и соседи, чтобы все знать. Потому она и тетка, что есть племянник.

И сочиняет три недели - и тетке засвидетельствовать, и свое - в бе­лой слезе с мускатным орехом, сло­варь литературного слога, двухтомник синонимов... перемарывает набело, под копирку, чтобы отослав, чтобы копию теткиным глазом пересматривать. Но как • послать, чтоб уж е не вытащили, лично в необведенную ручку? И оза­ряется: не в подъезд, а на главпоч­тамт! До востребования, там соседс­кое требование пресекут! И позвонить и нацелить. Но с работы нельзя - не потому, что за счет казны, а жизнь на работе эквивалентна килограммам тротила - и телефон изрыгает одни проклятия. И Нупс, чтоб наверняка повезло, отклады вает пятнадчики, и только за те года, где хорошо дыш а­лось. Например, за восемьдесят чет­вертый нельзя, там аппендикс выпо­лоли - убыток. А в восемьдесят пятом статью зарезали, а проблему умыкну­ли, а в девятом - так считали в рес­торане, что нуль обручальным коль­цом дорисовали. А в... и идет в автомат с двумя счастливыми пятнадчиками, раз такой злопамятный, как полу-си - ний. А как не быть, если в семьдесят восьмом пятно спустилось на штаны - на вечное присутствие, а Нупса из штанов выдавило. И звонит - тоже не из крайней кабины, нашли дурака, к р а й н я я -то - ш естьсот ш естьдесят шестая! А везучая занята, мамочки, и здесь террор - все свободны, а эта занята. Но Нупс персонаж суровый -

что ему, что говорящий мужик смот­рит оттуда как на врага народа? Тпру, трепанг заш мыганный, меня пятно выжило, и я тебя выживу!

В общем, звонит. С т т - р р - р а а - ашно, а звонит. И вот - чудо! Бало­вень ж е Нупс, не то что я! - трубку снимают и откликаются. Ш ипение от­кликается, да неважно кто, а важно успеть на два пятнадчика. Тетечка, атас, это я, любимый племянник, и послал вам на главпочтамт, потому что помню - воруют, до востре-бо-вания, кулаком по столу - и до кровинки, а тут ему совесть жмет: и о здоровье, мерзавец, не справился! Как вы себя чувствуете? Пенсии на лекарства хва­тает? Нынче декокт вздорожал, ге­ронтология - в заднице, нет, так они заботятся о народонаселении, а мясо есть? У нас -д в а ж д ы к празднику: первого мая талон и седьмого, с праз­дником, тетечка! - и на этом месте закаты вается второй счастливый пят- надчик. Но Нупс надеется - тетка про­никла, ведь сняла ж е трубку! К то-то снял, кто -то слушал! Ч ье -то ухо пол­нилось!

Мечет в даль письмо и две недели спокоен, еще не получила. Но к кон­цу второй недели уж е подбирается к ящ ику с надеждой, но еще - птен- ч и к -д ай -червяч ок . Хотя на третьей неделе тоже нет ответа. Но ясно, тет­ке некогда. А на четвертой неделе Нупс просыпается вдруг каким-то гусеоб­разным. Вдруг перечиты вает копию первой ф разы и вдруг соображает, что первая могла показаться тетке непо­доходной, не ф р аза - змея! Совсем из ума вон, дурак, выписал тетке затмение — собственным перышком! А жена видит - Нупса кто -то гложет, но не знает, что глож ет - первая, потому что не знает про письмо. А Нупс говорит - ш ефа заслуш ивал, и противоборствующая сторона, остано-

124

ТВОРЧЕСТВО ВЫПУСКНИКОВ

вив глаза, три часа повторяла: Япадаю у падаю! Приготовьте мне п о ­лосу безумия... Видали? Приготовьте ему шесть полос - и венок распус­тивш ихся фуфлоксов... И не знает, ждать теперь или нет ответа, но от­вета нет.

Т у т и п р и х о д ят черн ы е дни к П олу-Синему Нупсу и выпускают его до полпервого, когда приносят почту- почту! - в полпервого! - обязан­ную к завтраку: чтобы Нупс завтра­кал, хрустя газетой, черный кофе с хрустящ ей газетой - под двустволкой цифры восемь, а кофе?? - ни черно­го, ни сиротских оттенков, разве тот- с килькой в прикупе, сгущенный рот, от сладости не расклеиш ь - и безмолвствуешь на народе... и тащ ат в полпервого за веревку назад... нет от­вета! Б родит-бродит Нупс на работу, с работы , из дома, домой, а бочка спрятана. Где спрятана, там и спря­тана, золотая моя, кап маслицем, чирк щеточкой, кок ноготком... л вдруг: а седьм ая-то фраза! Не седьмая - мах­ровая химикалия! М олился ли ты на ночь, Полу-Синий? - и еще семь мук, пока восьмую не... восьм у-у-у ... сразу две петли для надежности!

Но еще страх и ужас... петля и яма... хоть Нупс и не признается, и не при­зн а в а я с ь , сч и тает : пятого звонил, шестого послал, ну неделя на веч­ный ход теткиной ноги в провиантс­кие склады, здравоохранение... зна­чит, числа двенадцатого. Если в Киев не приспичит. А вдруг реш ит - обер­нется до письма? В общем - в двад­цатых числах. Двадцать второго быв­ший дядя родился, зря родился, все равно выродился, а тетка противоре­чит - и во всех годах метит зряшный день особым гужоном: хоть из Пла-нерского, хоть из Л апландии, а из Киева и подавно. И букет сантимен­тов, и дядю - к букету, накось, пуся

деньрожденец, я чокнусь с вашим быв­шим неудачным здоровьицем! Двад­цать первого - из Киева, двадцать второго не до Нупса, до дяди, двад­цать третье плюс праздничные пост­скриптумы, ам ортизация печени... а двадцать вось... двадцать девятого - уж зачтет послание. Но уж первого- второго - точно. И неделя на обрат­ное сочинение, и неделя на ридикюль - сам неделями таскает, а десятого- пятнадцатого отправит. Если восьму- чей фразой не обвосьмучится. И посу­лам-руководствам - еще неделя: на какой ост-вест Нупсу обернуться, че­рез чье плечо чихнуть, куда закопать... И в чем не признается считает, то есть, если не востребуют - а мольбу его месяцем вы реж ут - серпом по... двенадцатого туда, двенадцатого об­ратно. Ну, учитывая нерасторопность почтовую - тоже отсосать квитанции, а через неделю спохватятся: Нупсово письмо в обстановке их трудового подъема -лиш нее, как в Ш вейцарском банке... В Ш вейцарском банке - со­всем как у нас. Вымажут истекшей неявкой, адрес - крест-накрест. Ну- ка сядь назад! И обратно неделя... Нупс так и видит, так и воет на рогатину, всесветно крестом перечеркнут! Неде­ля, десять, а местная почта тоже не сразу, какая это - сразу, чуть при­летело? Еще три дня... значит, двад­цать четвертое! И наш арит двадцать четвертого в ящ ике крест.

И ждет двадцать четвертое, как лаву цемента, оползни брусков, железный поток! А если не двадцать четвертого - двадцать четвертое крайнее! - ну, счи­тай, победу зацепил, в жилу вышел! И несет домой полполучки — бутылью, плескучей единицей, загружает в гар- деробчик, а жена отвлеклась от недо- кроенного платья и говорит:

- Ага. Нобелевку дали? Звезды нам к месту. Мне как раз Белоедов нужен...

125

«И&ВЕСТ1Ш Уральского государственного университета», 1998, № 8

- и спрашивает: - Навестим Белоедо- ва?

- Всепогодного афериста Белоедо- ва? - уточняет Нупс. И спрашивает:- А зачем нужен?

- Нужен.- А зачем?- Нужен.- Нужник какой! - и спрашивает:

- А как ты ему при мне молвишь, за ­чем?

~ Я его в ванную оттесню. Как ты- счастливых избранниц.

- А ты видела, какое у него лицо?- спраш ивает Нупс.

- Какое?- Нет, ты видела?- Я с ним обычно в темной-темной

комнате беседую.- Не видела! - говорит Нупс. -

Такое не видят. Когда меня спросят, как я представляю диавола - в чело­вечьем, я скажу: как Белоедов. Он все может, все!

- Потому он мне и нужен.- А я не Белоедову коньяк катил,

мне тоже нужно - да цели мои чисты и путь к ним свят.

И заворач и вает кавалерийский наскок - кого-то со службы сократи­ли, а ж ена из квартиры сократила, а дорогу бурьяном засеяла, перебрался в трущобы, а там - пожар, в общем, только Нупс ему и наплещет. И даль­ше дрожит, как топот копыт, кочене­ет кочаном на стерне, на стержне ка­леного ож идания, и откуда в тетке столько черствости, как в горной вы­работке? Знала бы, как Нупс ждет, с какого холмика писал, на лопате лис­точки свои пристроил, листочки с ко­пиркой в промежутке, откуда??

А тут наступает двадцать четвер­тое. А послал шестого, но не этого, а прежнего, но если не востребовано - вернут сегодня. И в полпервого, как положено, голос шепчет: нет письма.

И Нупс опять примеряет ипохондрию, камнем - на дно внутреннего мира, шарит там и взвешивает злокачествен­ную кочергу... И вдруууг: да ведь двад­цать четвертое! Да ведь если нет - ведь у тетки! Здравствуй, жизнь моя в жирных пятнах, на бочку нагваздан- ная. Если ящ ик - без креста, крест без ящика... Ну, здравствуй, носови- тый! - кричит ему ящ ик и летит на­встречу крылатой ракетой “Томагавк”. А Нупс рраз! — и на ступеньку у подъезда, и глаза за пазуху, ссттрра- ашшнноо! Вдруг - есть? Сидит-засе- дает и думает: ведь соседи думают - и чего думает, крест свой дальш е и выше не тащ ит, подъезд загромоз­дил? Помощника ждет? Нам намеки не нужны. Ап - и идет. Запускает руку в ящик, а глаза за пазухой. И нащ у­пывает газету. Вынимает один глаз - газета! Вынимает все глаза, развора­чивает, трясет меж ду строк - нет письма! - одни партийные рекомен­дации. И даж е тошнит, что нет, что у тетки, тетечка-м отечка-ф еечка пу­зырчатая... Караууул! Спасение!

Но коньяк Нупс сегодня не пьет, а то - нате вам письмишко на опохме- лочку, пожуйте, пока другой не за ­нюхал. А жена отвлеклась от платья и ж елает оспорить почетный приз: не идешь на свой коньячник-компостник? Нет, гашение конюшен на два дня от­ложено. А тогда не дойти ли до Бело- едова? Не дойти, у меня синий бок колет. А Белоедов... этот прибор ноч­ного видения...

И ходит он два дня Полу-Счастли- вый и еще не верит, что - Полу-Спа- сенный. Но все отъявленней - к ящ и­ку, все циничнее - руку в щ ель, а умирает все меньше, и все больше - Полу-Смертью. И на пятый день - обхватило! Обтекло, обтыкало! Донес­лось до теткиного сведения, теткино сведение в курсе!

126

ТВОРЧЕСТВО ВЫПУСКНИКОВ

И в таком счастии растридцатом - растридцатого - уж е совсем безрас­судно “ к ящику. И уж подлинный головорезом - внутрь... и нащ упывает конверт. И хохочет: неужто? - и пры­гает: и допрыгнуть не успел, а вам - ответ! И, хохоча, достает... И видит: крест . Собственным домом подпер, собственной улицей к нему привязал­ся ! 'А с изнанки печать: за выходом твоего срока... затем, что кроме тебя никто его не востребовал, неси его скорей на... на нечленораздельное.

И Нупс несет и все хохочет от удо­вольствия, ведь надо же, а? - и не прыгнул, едва разбеж ался - и уже! - комедия проклятой фините: принеслась на тачанке диктатура свободы! А от чего у тебя свобода, ласковы й? - выскрипывают ему перила на третьем этаже. И Нупс щекочет их мизинцем: от вас, костлявы е, от ваш ей белой кости. Заходит домой, стоит посреди комнаты и не может вспомнить, что он делает, когда приходит. То есть теперь ему - что? Н ачертать вдоль белофинских обоев: “С Новым годом”? Или двери всем ночным путникам от­ворить? Или с понтом вымыть руки? Хоть убей... А недорезанное платье прикусило рукав и не подсказывает.

И стоит он так - в поиске полити­ческой ориентации, и вдруг чувствует - по спине кто-то ползет. И по плечу. Нупс вывернулся и видит: конверт по нему ползет, усами шевелит, и у кон­верта заячья губа. А у другого конвер­та - волчья пасть. Нупс - на пол, ка­тается, сбивает с себя конверты, а те со спины на грудь перескакивают, в волосах запутались. И бежит по Нуп- су уж ас, как по торф янику, пышет белым и синим... и от уж аса Нупс дога­д ы вается : под ш каф ! Скорей! Где шкаф? А ш каф отсучил от себя тень и сутяж ничает с ней за место, чтоб не скучать, и совсем ему не до Нупса. И

ты, Брут? Подлая душонка... всех уво­лю! Выдам конверты с фигой... - и тут, о счастье, о экономия - Нупса вык­лючают из розетки. Но вот - тьфу. Не удалось мне закры ть розетку спиной, стереть со стены, поздно! Опять вклю­чают! Видит Нупс — расстелен он на полу, покрыт тенью от ш кафа, кара­ковой коростой - и чрезвычайно сму­щ ается, потому что данность у него - завалящ ая, бесхарактерность, чмо... И он незаметно для ж ителей земли поднимается, незаметно вспары вает шкаф, незаметно прихватывает плес­кучую ш туку и незаметно бежит. Да, а дело-то - в четверг, потому так и назван рассказ: в' четверг Нупс вос­кресает йз ожидания. И видит белые прямоугольники под ногами - вот они, указатели из пруда в океан! Вот, что открылось ему в страду страданий: ревущий катарсис! И Нупс реш ает бе­ж ать к мировому океану. Но что-то заш к ал и вает в четверге , какую -то технику, вечно что ни возьми - не­вечно. И купол четверга как пристег­нут к небу, так и коробится, а стены вдруг оседают сдутой падалью. И бед­ный Нупс - тьф у ты, какой воруй-го- родок, - он вдруг незаметно стано­вится заметным, заметно идущим в океан по белым прямоугольникам про­езжей части. И низкий пасмурный оче­видец - тут как тут, в белой перчат­ке под козы рек с черной искрой. И пользуясь обойденным теткой пись­мом, запраш ивает в перчатку аж три рубля, пока я не намекнул на черво­нец, а я вот-вот... ну никак мне не уда­ется вы зволить Нупса! П риходится выпускать из него три - со слезой по кремлевской башне, переводить в не­проезжую часть, в непролазную сте­зю... И Нупс думает: я куда-то шел? Неужели на распродаж у последнего имущества? Зато не к Белоедову! - так он надеется, а куда? На кусок

127

«ИЗВЕСТИЯ Уральского государственного университета», 1998, № 8

бесед, на совок языка, наша сосущая открытость для диалога... Ведь не умол­чит про письмо, после пол-сосуда выложит! Будет клянчить утешения: а вдруг не на ту букву воткнули? Ни­чего не путали, а этот контрольный экземпляр - на! А вдруг тетка не в Киеве, а в больнице месяц раздави­ла, в полу-санатории? В Общ естве лиш енцев подж елудочной ж елезы ? Раз ей восемьдесят три года три года назад назначили! А поскольку Нупса пасет пиковый туз, как участковый, тут-то тетка и обособилась. Да может, не тетка к телефону подрулила? З а ­велся у нее, например, ф ерзь, дядин сменщик? Если ей так запросто в Киев всколыхнуться, так еще - лягуш ка- царевна! И в эту пору варила флотс­кий борщ и не могла - к телефону, вот ф ерзь и снял. Но тут вдруг кухня заш ипела, вспенилась - и весь ф лот­ский борщ из берегов! И он бегом - спасать, дезактивировать - борщ от плиты, плиту - от тетки. Ну и, ясно, забыл сообщение. Да потому в телеф о­не и шипело! - флотский борщ, оси­ное гнездо! Ааа, вот к кому шел - к Кутейкину! Кутейкин на флоте слу­жил.

И приходит к Кутейкину. Откры­вает Кутейкин исподлобья.

- Что, не клюет? - спраш ивает Нупс.

- Клю ет. П окоцанны й петух, - вычленяет Кутейкин. - Зубы жмут. В субботу на даче так прищемило - чуть не самоликвидировался! Хотел заве­щ ание н акатать , надо ж е отлепить тельняш ку родным и близким, не то в ней и спишут, во ф рак не застегнут. Тянусь из последних сил к бумаге, а тут вихрь - и отдувает! И бумагу, и боль, и последний час...

А из кухни - смех.- А там кто весел? - спрашивает

Нупс.

- А там Люли. Следуй в караване, я тебя представлю.

И ведет Нупса на кухонный свет, и ясно: увез жену с младенцами в при­роду и не скучает флотской натурой. И неизвестная Люли с зеленой прядью - в зазеленевш ем углу кутейкинской кухни.

- Я не вовремя? - окисляется Нупс.

- Вовремя, вовремя. Мы духовным богатством делимся, • возьмем тебя в долю. У меня ж е зззубы! Я сварил себе манную кашу, ем и рыдаю. А тут она п утеш ествует мимо окна, увидела, пожалела и говорит: “Давай, я тебя в ресторан “О кеан” отведу...”

Мимо, да, а кутейкинское окно в девятом этаже.

~ А почему ее Люли зовут? - спра­шивает Нупс.

- А какая тебе разница? Может, она французские оперы пишет. Не ус­пел войти - сто вопросов. Ты что, из Клуба знатоков? Н а-ка портвешок и сразу все о жизни поймешь.

И достает Кутейкин махровый пор­твейн за нумером 777, но на нем на­печатано “О кеан”, а Нупс - коньяк, но тот нумер счастливее, и велит себе портвейну, раз он - океан, а Нупс и шел в океан. А Кутейкин - из духов­ки: гля, какое бля... какое блюдо уро­дилось! - да откуда теперь океанское счастье у Нупса - экс-м ечтателя экс- золотой незаактированной бочки? Р аз­ве блюдом заж евать , полегчает? И слышит, как вдали, может быть, под римским патрицием , поскрипы вает чуж ая золотая бочка, может быть, под грузом нерешенных проблем... И слы­шит шаги на лестнице, поползни по ступенькам - поступь потусторонняя. А К утейкин не слы ш ит, богатство Люли перебирает, а Люли не отдает, мелочь подсовы вает, а за ценности Кутейкина - по рукам. И в ответ свою

128

ТВОРЧЕСТВО ВЫПУСКНИКОВ

биографию выш ивает - когда в ком­сомол, которой грудью ребенка вскор­мила, а Кутейкин не верит - покажи! И у ж е у д верей , таки е ш аги, что опять на Нупсе конверт уськает своей заячьей... ах, чтоб ему заживо оску­деть!

И тут в двери - звон, все тарелки встрепенулись, зам етался в чаш ках лязг и стены взопрели, засучили со­членениями, спустили по трубам бес­поворотный вой... услышал Кутейкин! Идет и возвращается... с Белоедовым! Он, он! Директор Дома юных пионе­ров. Но что-то в нем - впроброс, ка­кая-то трансцендентная оплошность... и вдруг Нупса осеняет: остригся! То есть чудовищно остригся — по-пус­тынному!

- Глянь, какой рулевой, а? - хо­хочет . Кутейкин. - Какой ш турваль­ный!

- И откуда такая гибель локонов? - оторопев, Нупс - о количестве то ли отсутствия, то ли - существования.

- Он что, и не пьет, не курит, не маньячит? - спраш ивает Люли.

А тут Белоедов открывает пиджак и вы клады вает ствол водки.

- Что-то мне мешает, - бормочет Нупс, изучая Белоедова. - Что-то на тебе лишнее... Ага! - и торжествует. - Ага! Брови! Весь - яйцом, и на - бро­ви!

- Ну подумай, - плещ ет К утей­кин, - ведь вчера его из автобуса ви­дел, он с пионеркой гулял, в причес­ке до пят, а нам даж е чубчик не вы­казал. Ах, чукча, чукча кучерявый... Вчера, сладенький ты мой. Знакомь­ся, Люли, настоятель Дома'пионерок. Но смотрит зверем.

- Брось, киса, это я преж де со слезами на глазах работал. А теперь всех бы передавил.

- Слушай, возьми меня к себе! - кричит К утейкин. — Нупс говорит,

коммунары его ухрюк&ли, а я отмщу: лиш у их - крупного спеца. Возьми, а? Есть у тебя место?

- Есть у меня место, - говорит Белоедов. - П реподавателя бальных танцев. Пойдешь?

- Мне бы в театр теней, - взды ­хает Кутейкин. - Хочу режиссером на театр теней!

И теребят блюдо и дискутируют. И чувствует Нупс, прямо в нем бочка скрипит, золотыми досочками квитает­ся, и все связано с приходом Белоедо­ва, и микрорельеф и макро... черт знает как, но все связано! И отвратительно, что связано, но. ~ вкруговую! И стран­но, что Белоедов вдруг лыс, да вот та­ков. А несчастье будто бы в том, что кончились огурцы, разом - и на столе, и в холодильнике, и в зоне рискованно­го земледелия. Ушли и хвостом замели.

- Ты, владетель дачи, не мог огур­цы навставлять?

- Ну, комрад, ты кем меня на даче держ иш ь? О гурцы -то не из наш ей дачи, а из нашего гастронома. На даче огурцы посеяны чисто символически.

- И что там восходит, если не огурцы?

- К ру-ж ев-ник, — неуверенно го­ворит Кутейкин. - Кружевник. И не­материальные активы. А такж е сняли урожай гороха.

- И насыпь стаканчик на коньячок.- Ты, комрад, на весь мой урожай

замахнулся. Дача, подача... да ихняя дача рухнет через год, только видели!

- А ты подопри атлантом и играй мускулами.

- Зато у нас четыре за переэкза­меновку, мы передиктант перекатали! — хвалится Кутейкин. - Не только горшки в третий день выливаем.

- Вышло жизненное обеспечение, аут... - вдруг объявляет Нупс. - Хоть на коленях молите, хоть взятку всу­чите, нет - и точка.

129

«И&ВЕСТШ Уральского государственного университета», 1998, № 8

- Точка, бочка. Да ты хоть зн а ­ешь истинное страдание? Вот при­неси гитару, пош арь в столовой под раскладуш кой, Люли тебе отпоет.

А Белоедов посмеивается, тож е блюдо потихоньку отлам ы вает, а ус­меш ка у него - ну чистый конверт!

А К утей ки н говорит ком у-то в окно, опять у него кто-то в окне:

- З а й д и , о тк ач н и рю м очку. У тебя сразу кредо изменится. Да я не праздную , у меня цинга. Цинга к р у ­гом рыщет...

Но никто не приходит. И уж е ги­тара, и Люли, вы строив Белоедову око, раскры вает вокал - должно, из ф ранцузской оперы:

- А м еж ду тиною, тиной зеленою девичье тело плывет...

- С лы хал? С лы хал истинное?- Ладно, - говорит Белоедов. -

Возьму рисовальщ иком. Наш больно много закл ады вает - прямую линию партии провести не в силах. Вообще- то - мил, и стаж ист, а среди рисо­вальщ иков д аж е слы вет. Да и з -за него инспектора ходят, нюхают нас, как кобелей. И з-за него уж и не з а ­ложи.

А Люли рвет поющие струны за ­зеленевш им и пальцами.

- Т ело п л ы вет , м еж ду кам ней тол кается , м ертвы е см отрят глаза. П латье девчонки о камни ц еп л яет­ся, ветви вплелись в волоса...

И вдруг Нупс вспоминает, что у ж ены не совсем скроено платье. И думает: а м ож ет, Люли - фантом? Х имера с Н отр-Д ама или с Дома пи­онеров? Ведь он ее никогда не ви­дел - значит, ее и нет? Глядь: а на портвейне - не 777, а 666!

- А я тебя с пионеркой накрыл! В аля, Валентина... - кричит К утей ­кин Б елоед ову . - П р о е зж а я мимо станции. Бю ст пионерский - экстра! Но бедро широко.

- Ну, - спраш ивает Н упса Б е ­лоедов, - куда запропал, трепетны й друг Горацио? Где м есяц пром ы ш ­л я л ? В идно, д у м аю , н е д о ся га е м о живет.

- Ты! Ты! - говорит Нупс и гло­тает воздух бочками. И скорей зап и ­вает, чтоб проскочило.

- Хотите сказать или просто от­реагировать? - интересуется Б ело ­едов.

- Ты! - говорит Нупс. И перево­дит дыхание на три бочки назад. - Подобрал бы ты когти и не ш алил. И сопроводил бы меня в гигиеничес­кий бокс.

И идут, зд р авству й , ванна, по- л у б е л ы м т е л о м о к р ы с и в ш а я с я , здравствуй , дорож ный знак С т о ян ­ка ст и р а льн ы х м а ш и н , и засто яв­ш аяся в т а зу зер к а л ьн а я гладь в цветении Лотоса. О заклейте, заклей ­те мне рот конвертом! И сидят на белом боку, нога на ногу.

- На - грудь, порыдай на моей груди, а я тебя пож алею и спасу, - говорит Белоедов. - Или не смогу?

- Кто не зн ает , что ты на все мастер. Наш искусственник!

- У катал и вымолил, юноша. По­вествуй.

И Нупс нижет ему рвы со львами и океанскую изворотливость вод - полу-смерти в полпервого - и вразб­рос, и в сложных погодных условиях. Выгоняет на трассу — Каркучий И ка­рус, племя зафаканны х катаф алков - с облавой на каждой остановке, с поминаниями на поминутных светофо­рах... .Но не х в а тае т - ф актурного кругляка, достоверного ш ара - дос­тать Белоедова! И пускает в двери и в окна - контактеров с минтаем, язву в нос... А про бочку — ни-ни: ни гвоздоч­ка, ни опилочки! Ибо ныне счастье имеет вид конверта от тети Ханы, то есть - тьфу... - от тети Феи.

130

ТВОРЧЕСТВО ВЫПУСКНИКОВ

- Р азве я захребетник? К лянчу каф ед ру и клубящ ийся к аф ед р ал ь­ный мрак? М атериальны е компенса­ции за моральны й шмон? Мне бы - надеж ду!

~ Ты убиваеш ь себя, - говорит Белоедов.

- Чем?- Тем, что живешь... - и начи­

нает хохотать , ах, милы й ты мой, да тетка твоя назад три года поди переш ла в криминальный мир... Ну - в иной, в иной, вырви грешный мой язы к, милый язвенник. Я звит тебя, милого...

И Нупс нависает над Белоедовым стиральной доской, вы жимкой кис­лых линий, еще раз, Белоедов, мол­вишь милы й, и плевать, что пионер­кам без тебя - т.руба, светлы й горн твоим пионеркам...

- Л адно, ладно. Но зад аром -то не спасу, задаром одни дела шьют, и то я не верю, - говорит Белоедов. - А надеж да самого дорогого стоит. Вот отдай самое дорогое, а я тебе - надежду.

- Ж ену, квартиру? Социальную роль?

- Ну, милы й, моя социальная роль с твоей - как кардан с п аль­цем, - говорит Белоедов. - И мы­ш еловка, которой снятся телефоны... так пусть твоя ж ена уж е вы кроит платье, а то - ню да ню... Вот ты, - говорит Б елоед ов , - П олу-С иний , да? М ожно, конечно, счесть тебя П олу-С неж ны м, но ближ е к П олу- Синему. И хочешь при том надеж ду?

- На цельное платье, - говорит Н упс, з а п у с к а е т краб а в сто яч ее •изображение - нет ли в водоросли Лотос остры х предметов.

- Так отдай за надеж ду — белую половину!

- Ты что, Белоедов? К реста на тебе...

- Зато на твоем письме - крест. Есть' крест на письме? - спраш ива­ет Белоедов. - И ж иви себе с крес­том. Не все равно - с надеж дой, с крестом... с м урлеткой, с агнцем...

- А отдам? Есть надеж да, когда есть надежда... но зачем П аскудно- Синему надеж да?

- Э-э, милый. Ведь есть н ад еж ­да, что станеш ь П олу-С неж ны м. А уж там и карты в руки.

- А зачем тебе моя белая поло­вина?

- Чтоб зад ари ть тебя надеж дой,- говорит Белоедов.

- Ну - твоя! - говорит Нупс. - И отныне ни в чем себе не отказы ­вай. Не идти ж без лавандера - на двор, где пиковый туз ж д ет - д р у ­ж ить, крест подтягивает, и гони ему ланиты - целоваться... синие, как бриз у брегов Абиссинии... а от страха за страш ное реш ение - и еще синюшнее.

- Р азвязн о деклам ируеш ь, как бы не надул! - говорит Белоедов. - Н у-с, зачту тебе Книгу Судеб.

И берет со стиральной маш ины претолсты й-прерастрепанны й том и листает, и на голове у него - нуль горит. А Нупс затаил синее дыхание, но вдруг думает: ведь том лежал, еще я Полу-Синий был! Как вошли, на сти­ральной кутейкинской машине, ну что, если у Кутейкина одна стиральная, зато воды м утузит-перепахивает, и в волне что-нибудь ныряет и бесится, в общем - родня морской душе, и куда Кутейкину ехать - разве к теще на разруш ение дачи, а том сразу лежал! И Белоедов, найдя страницу, сначала- про себя, а затем вслух.

- Вот неприятность: неправильно набран нумер! - читает Белоедов. - Но звезды не настаивают - и пред­лагают альтернативный пример: в пос­ледний раз вы набирали сей нумер,

131

«И&БЕСТНЯ Уральскою государственного университета», 1998, № 8

если не ошибаюсь, в детстве? А с тех пор мелькнула целая жизнь... и кто цвел - отпал от курчавой волны. Воз­можно, это произошло в одночасье... в одну ночь некто Полу-Синий - зас­пал старый мир! А вот станешь Полу- Снежным...

- И есть надежда?- Есть, милый, как ни плюнь -

все в бордюр.А Нупс хрустит и трещит от хохо­

та, приш епетывает и брызжет, тьфу, профильное древо...

И вы таскивает объятие с лобзани­ем, свои холодящие примочки, раз­дарю Белоедову с Книгой Судеб попо­лам, построчно и поперечно - с чего начать? И видит: слева - продоль­ный столбец, а справа - тож е про­дольный, но цифры. И качается над ванной - над всей раззявленой лед­никовой пастью , видал , а? В идал, нюся, Книгу Судеб? И кричит:

- Стоп, Белоедов! Ш аг в сторону- геенна... - и взбивает лобзание - в/клык. - Это ж е справочник! Телефон­ный справочник читаешь! - ах, отча­яннейш ее отчаяние, чайник слёз на жасмине - чаш а не минет... опять тупик - Т уз Пик трещ ит крестцом, копает на дворе пустоту, пусть насту­пит кто-нибудь в темноте...

- Ты что, милый? - удивляется Белоедов. - Не все равно, с чего судь­

бу считы вать, коли она - судьба и уйдешь от нее недалеко? Хоть по коп­ченой кастрю ле читай, хоть по дев­ственному Дому пионеров - судьба и есть судьба.

- Хм... Резонно, старый волосун! - хохочет Нупс. - Ну, пойдем, и во здравие твое - зелье...

А дальш е веселья еще, и часу в третьем прощ аю тся, рукоплескания разные, ослиное ухо месяца... и Нупс, усадив Белоедова в такси, идет в свою тьму с тараканью. Й посмеивается. Ну что ж, что синий, как куча помета? Да . есть надежда, что станет Полу- Снежным. И тетке при случае отзво­нит, непременно! Когда-нибудь. И тет­ка приш лет конверт.

А бочка где?Какая?А-а, золотая. Чтоб хоть бочку не

прочитали - Нупс ее съел. Съел - и забыл. Мало ли, кто что съел, так все и помнить - от первого молочно­го завтрака до прощальных тушеных мозгов в сухарях? И поет в пути, и играет на струнах эоловой арфы... И вдруг думает: а Белоедов-то - лысый! Вчера еще - в шерсти, а сегодня - огненный круг! А почему? Что с ним, с Белоедовым, вчераш ней ночью при­ключилось? И не спросил! Ну и лад­но, хочешь быть лысым - будь им, и наплевать на тебя.

132