БЕЛОРУССКО-БАЛТИЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В РЕГИОНАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ

Надежда Халиманович

Халиманович Надежда Дмитриевна - аспирантка кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Региональная безопасность зависит как от внутренней ситуации в каждой отдельной стране региона, так и от состояния многосторонних и двусторонних отношений между его государствами.

Принцип добрососедства является приоритетным во внешней политике Республики Беларусь и стран Балтии. Однако Беларусь и три балтийские республики избрали разные пути обеспечения их национальной безопасности.

Прежде всего, это обусловлено разными подходами относительно архитектуры европейской безопасности ХХI в. Республика Беларусь, как и Россия, признает центральную роль в деле европейской безопасности за Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе. "Беларусь рассматривает ОБСЕ в качестве ключевой организации по обеспечению безопасности и стабильности в Европе, которая способна решать различные проблемы в своих государствах-членах на основе учета их взаимных интересов", - заявил министр иностранных дел Беларуси М. Хвостов на пресс-конференции, состоявшейся 17 мая 2001 г.1

Что же касается стран Балтии, то в качестве центральной организации в деле европейской безопасности они видят НАТО. В одном из выступлений в 2002 г. Президент Литовской Республики В. Адамкус сказал в этой связи: "В течение более пятидесяти лет Североатлантический альянс доказал свою эффективность как оборонная организация, успешно защищая Евроатлантическое сообщество от угроз "холодной войны" и стимулируя процесс европейского объединения"2 . В Концепции национальной обороны Латвийской Республики говорится, что "НАТО постепенно становится центром системы европейской безопасности и ставит своей целью поддержание стабильности на всем континенте"3 .

Географическая близость стран Балтии с пространством СНГ - один из главных факторов в пользу вступления этих государств в НАТО. При этом Латвия, Литва и Эстония подчеркивают, что их присоединение к НАТО сыграет стабилизирующую роль для европейской региональной безопасности в целом. Литовский исследователь Т. Ермалавичус пишет: "Нестабильность, непредсказуемость развития в пространстве СНГ, перманентный кризис, который проявляется в фактическом фиаско институтов демократии и свободного рынка, являются такими негативными факторами, которые настораживают и в свете которых формируется военная стратегия Литвы"4 .

Эта же мысль фигурирует и в официальных документах балтийских государств. В документе "Военно-оборонная стратегия Литвы", принятом Советом государственной обороны Литовской Республики в октябре 2000 г., в разделе "Военное окружение и потенциальные угрозы" говорится: "В регионе СНГ все еще есть источники напряженности, среди которых проблемы границ, прав на самоопределение автономных наций и статуса государственности, а также остатки тоталитарных режимов. Все это может привести к вооруженным конфликтам, которые неизбежно повлияют на международную безопасность"5 . В этом же документе геостратегическое положение Литвы характеризуется непосредственной близостью Беларуси: "Геостратегическое

окружение Литвы включает в себя Беларусь, которая связана с Россией политическим и военным союзом, государства также подписали соглашение о совместном контроле за внешними границами: Через Беларусь Литва граничит с геостратегической территорией СНГ, которая испытывает сильное влияние России". В лице НАТО страны Балтии видят надежного защитника и гаранта их национальной безопасности.

В свою очередь расширение Североатлантического альянса на Восток во многом способствовало тесному военно-политическому союзу России и Беларуси. Белорусский исследователь Л. Заико пишет: "В новой геополитической ситуации "белорусский ответ" НАТО представляет собой активное сближение с Россией и формирование антитезы западному влиянию в славянском мире"6 . Это не раз подчеркивалось и официальными лицами Беларуси. "В условиях расширения НАТО на Восток, возросшего военно-политического присутствия США и непосредственной близости с границами Беларуси, а также наличия прецедентов проведения западными государствами агрессивных военных действий против суверенных государств, союз с Россией является жизненно необходимым", - подчеркивает Президент Беларуси А. Лукашенко7 .

Вступление стран Балтии в ЕС и НАТО ассоциируется у многих политиков и исследователей с реставрацией "железного занавеса", появлением напряженности в региональных отношениях. Ситуация осложняется тем, что белорусско-балтийские отношения испытывают на себе влияние мощных внешнеполитических факторов: "российского" и "западного".

Влияние России проявляется прежде всего в создании Союза России и Беларуси и в определенной зависимости белорусской внешней политики и экономики от российской. Создание Союзного государства Беларуси и России многими политиками в странах Балтии рассматривается как объединение, не способствующее укреплению климата стабильности и доверия в регионе. Особую настороженность балтийских соседей вызывает белорусско-российское сотрудничество в военной сфере. Известный литовский политик В. Ландсбергис считает, что Запад "должен проявлять больше озабоченности" по поводу возможного объединения России и Беларуси. По его словам, если у границ Литвы будет открыто стоять крупная военная структура, то давление на нее и весь Балтийский регион усилится, а безопасность в этом регионе и в Европе в целом не укрепится8 .

Страны Балтии также озабочены значительным военным потенциалом, которым обладают Беларусь и Россия. Это отмечается в документе "Военно-оборонная стратегия Литвы": "Территория Беларуси и Калининградской области остаются наиболее милитаризированными в геостратегическом окружении Литвы. Здесь сконцентрировано большое количество тяжелых вооружений. Высокая концентрация вооруженных сил возле границ Литвы может быть источником военной угрозы в случае политической напряженности или ухудшения международной ситуации"9 . В данном документе также говорится, что в случае кризиса область литовской территории, расположенной между милитаризированными территориями Беларуси и Калиниградской области вдоль границы Литвы с Польшей, может стать зоной расширяющейся военной угрозы.

Являясь ассоциированными членами ЕС, кандидатами на вступление в НАТО и поддерживая политику западноевропейских государств и США в отношении Беларуси, страны Балтии воздерживаются от проведения с ней полноценного политического диалога. Говоря о концепции "пояса добрососедства" на одной из пресс-конференций в мае 2001 г., министр иностранных дел Беларуси М. Хвостов отметил: "К сожалению, формирование "пояса добрососедства" осложняется определенными противоречиями и проблемами. К примеру, ряд стран-соседей ориентируется на вхождение в

Североатлантический альянс, и, соответственно, возникает определенное ограничение Польшей, Литвой и Латвией контактов с Беларусью в сфере безопасности:"10 .

В целом страны Балтии видят в Беларуси фактор нестабильности как для их собственной, так и для региональной безопасности.

Необходимо отметить, что позиция официального Минска в отношении расширения НАТО на Восток изменилась. От восприятия НАТО как агрессивного военного блока, а его раширения как угрозы национальной безопасности руководство Беларуси со временем пришло к выводу о необходимости построения партнерских отношений и поиска новых форм сотрудничества с Североатлантическим альянсом. Выступая перед Национальным собранием Беларуси в апреле 2002 г., А. Лукашенко заявил, что "взаимоотношения Беларуси с Организацией североатлантического договора (НАТО) будут строиться на основе партнерства в совместной борьбе с международным терроризмом"11 . В свою очередь министр иностранных дел Беларуси М. Хвостов отметил: "Мы готовы и заинтересованы вести разговор с НАТО. Чем больше мы участвуем в программах НАТО, тем лучше. Со своей стороны мы не видим препятствий"12 .

Разумеется, белорусско-балтийские отношения также переплетаются и с интересами других стран региона, прежде всего с интересами Польши и Украины. Для этих государств добрососедские отношения Беларуси с Латвией, Литвой и Эстонией принципиально важны, в контексте как региональной, так и их национальной безопасности.

Украинский исследователь Г. Перепелица пишет: "Объективная потребность в соединении Черноморского региона с Североевропейским нашла отражение в идее создания Черноморско-Балтийского альянса. Беларуси в этом альянсе отводится роль связующего звена, через который будут проходить транспортные и сервисные коммуникации, системы связи и информации. Однако для того, чтобы выполнять такую роль, она должна быть политически ориентирована на приоритетное сотрудничество именно со странами этих двух регионов"13 . Таким образом, чтобы стать мостом между Балтийским и Черноморским субрегионами Беларуси необходимо активизировать двусторонние отношения с соседними государствами (Россия в данном случае не имеется в виду, так как доминирование белорусско-российских связей скорее препятствует развитию двусторонних отношений Беларуси с другими государствами-соседями, нежели способствует им).

В последнее время проблемным вопросом в двусторонних белорусско-балтийских отношениях стало введение Латвийской Республикой и Литовской Республикой в отношении Беларуси с 1 января 2003 г. полномасштабного визового режима. Реакция белорусской стороны на данные действия была негативной. МИД Республики Беларусь выступил с зявлением, в котором высказывалась озабоченность шагами ближайших соседей по введению полномасштабного визового режима. В документе также указывается, что данные действия ведут к появлению новых разделительных линий в Европе.

Таким образом, белорусским МИД была предпринята попытка интернационализации данной проблемы. Однако европейские международные организации не отреагировали на заявления представителей Беларуси. "До настоящего времени отсутствует, к сожалению, реакция со стороны ведущих европейских структур относительно нарушения странами - кандидатами в Евросоюз их обязательств в рамках ОБСЕ. Решения указанных стран идут вразрез с принципами добрососедства и противоречат духу и положениям

основополагающих документов ОБСЕ, в соответствии с которыми государства - члены ОБСЕ обязались постепенно упрощать и гибко применять порядок выезда и въезда, облегчать передвижение граждан по их территории", - заявил заместитель министра иностранных дел Республики Беларусь А. Герасименко14 .

Однако отметим, что введение странами Балтии полномасштабного визового режима с Россией и Беларусью необходимо для вступления в ЕС и присоединения к Шенгенскому соглашению, что является приоритетом "№ 1" в их внешней политике. Возможно, попытка интернационализации проблемы введения полномасштабного визового режима соседними государствами для Беларуси, предпринятая белорусскими властями, могла бы возыметь действие и обсуждаться в рамках европейских международных организаций, если бы не "натянутые отношения" официального Минска с КНГ ОБСЕ.

Белорусская сторона также озабочена значительными финансовыми затратами и необходимостью увеличения штата консульских работников, а также указывает на то, что ЕС частично компенсировал эти затраты Польше, Литве и Латвии, в то время как белорусская сторона вынуждена будет нести эти затраты дополнительно из государственного бюджета. Таким образом, МИД Беларуси настаивал на сохранении прежних условий перемещения.

Вышеуказанная проблема есть не что иное, как "последствие вступления стран Балтии в Евросоюз". Но наряду с негативными существуют и позитивные моменты данного процесса. Это было отмечено на пресс-конференции заместителем министра иностранных дел Беларуси А. Михневичем в сентябре 2002 г.: " : мы будем на границе Евросоюза, это и статус повышает значительно, и опыт у нас появится другой, и есть чему поучиться у европейских структур - организации менеджмента, управлению границей, методам борьбы с миграцией и многому другому"15 .

В данный момент Беларусь ведет двусторонние консультации с Латвией и Литвой по нейтрализации последствий введения полномасштабного визового режима. Есть и результаты этих переговоров. В ноябре 2002 г. было подписано Временное соглашение о взаимных поездках граждан между Правительством Республики Беларусь и Правительством Литовской Республики. В соответствии с положениями подписанного документа для ряда категорий граждан Беларуси и Литвы предусматривается возможность получения визы без приглашения, на бесплатной и льготной основе. А в декабре 2002 г. Палата представителей Национального собрания Беларуси ратифицировала межправительственное Соглашение между Беларусью и Латвией об упрощении порядка выдачи виз приграничному населению. В соответствии с этим документом одноразовые и многоразовые бесплатные визы для приграничного населения будут выдаваться по спискам.

Определенное место в региональном сотрудничестве Беларуси и стран Балтии занимает проблема Калининграда. В начале 1990-х гг. существовала идея создания приморского коридора между Калининградской областью и Беларусью, проходящего между Литвой и Польшей. Говорилось о возможности присоединения этой территории к Республике Беларусь как к государству, не имеющему выхода к морю. Польский исследователь А. Пискозуб в статье "Станет ли Беларусь десятым балтийским государством?", опубликованной в белорусской газете "Свабода" в июле 1992 г., писал следующее: "Как потенциальный претендент на Калининград - Беларусь владеет тем аргументом, что этот край был выторгован СССР за территорию, сначала присоединенную к Беларуси, а потом оторванную от нее"16 .

Калининградский вопрос встал особенно остро после введения полномасштабного визового режима странами Балтии, в том числе и Литвой, в отношении России и Беларуси, что означает отмену режима свободного транзита для лиц, следующих через территорию Литовской Республики из Калининградского анклава в Беларусь или на территорию России и наоборот.

Вышеуказанная проблема непосредственно затрагивает интересы Беларуси, прежде всего потому, что там проживает значительная часть белорусов: среди миллионного населения их количество составляет около 100 тыс. человек. Руководство Беларуси не раз проявляло заинтересованность в сотрудничестве по данному вопросу. В интервью представителям средств массовой информации в г. Лунинец в ноябре 2002 г. Президент Беларуси А. Лукашенко дал оценку договоренностей России с Евросоюзом по Калининградской области и выразил следующую позицию: ":Мы должны защитить своих граждан. Почему я об этом говорю? Потому что, во-первых, эти граждане перемещаться будут не только через Литву, но и через Беларусь, во-вторых, там наши люди, белорусы, и их немало среди миллиона живущих в этом анклаве. И, в-третьих, россияне нам не чужие люди, а калининградцы - это вообще, наверное, больше белорусы, чем в целом россияне. Эта территория всегда была близка к нам, и все, что там делалось, делалось через Беларусь". И далее: ": я считаю, что россияне из Калининграда в Россию и обратно в Беларусь должны перемещаться беспрепятственно. Это единственное требование, которое должно быть поставлено со стороны России"17 .

Министр иностранных дел Беларуси М. Хвостов изложил официальную позицию Беларуси на пресс-конференции для представителей белорусских и зарубежных СМИ в ноябре 2002 г., сказав о проблеме Калининграда следующее: "Сегодня мы говорим о том, что Россия имеет все законные права для того, чтобы обеспечить передвижение своих граждан из одной территории России на другую территорию. Поскольку складывается такая ситуация, каких-либо искусственных препятствий, технических препятствий не должны чинить ни литовская сторона, ни европейские страны, а решение этого вопроса должно вестись в поисках максимального решения, которое бы не затрагивало моральные чувства людей. То, что предлагается сегодня перевозить людей в опломбированных вагонах, мы не считаем, что это справедливое решение. : Калининградский вопрос - я имею в виду вопрос передвижения, он не может быть решен без участия Беларуси, поскольку Беларусь будет важной транзитной составляющей в случае решения этого вопроса. На определенной стадии рассмотрения мы должны быть подключены к его разрешению"18 .

В свете предстоящего геополитического "отдаления" Беларуси и стран Балтии активизация двустороннего и многостороннего сотрудничества во всех сферах представляется чрезвычайно важной для сохранения климата добрососедства в регионе.

Одной из областей, где сотрудничество Беларуси и стран Балтии развивается на многосторонней основе, является создание и деятельность еврорегионов "Неман" и "Озерный край". Эти образования призваны способствовать формированию благоприятных условий для экономического и социального сотрудничества, развитию инфраструктуры приграничных территорий, осуществлению проектов в области охраны окружающей среды. Именно развитие трансграничного сотрудничества Беларуси с Латвией и Литвой имеет большой потенциал и перспективы. Совместные проекты в этой области позволят улучшить инфраструктуру приграничных районов Беларуси, развивать сотрудничество в области окружающей среды, обустраивать контрольно-пропускные пункты границы.

Определенные возможности сотрудничества Беларуси с Латвией, Литвой, Эстонией и другими странами Балтийского моря открываются для Беларуси в рамках Совета государств Балтийского моря (СГБМ), созданного в марте 1992 г. Идея, лежащая в основе создания СГБМ, - создание форума для более тесного сотрудничества между балтийскими странами. Цель этого сотрудничества - достигнуть истинного демократического развития в Балтийском регионе и согласия между государствами-членами, а также обеспечить благоприятное экономическое развитие. В состав СГБМ входит Дания, Эстония, Финляндия, Германия, Исландия, Латвия, Литва, Норвегия, Польша, Россия, Швеция. В работе Совета участвует также Председатель Европейской комиссии. На сегодняшний день в рамках Совета государств Балтийского моря созданы структуры, курирующие самые различные области, включая экономическую кооперацию, охрану окружающей среды, информационное и трансграничное сотрудничество и др.

Членство в СГБМ жестко ограничено географическим фактором, поэтому Беларусь не смогла стать членом этой организации. Однако белорусская сторона выражает свою заинтересованность и предпринимает определенные шаги по развитию сотрудничества с этой организацией. Так, Республика Беларусь на уровне посла приняла участие в 8-й встрече министров иностранных дел государств - членов СГБМ, проходившей в Клайпеде в июне 1999 г. В 2001 г. Гродненской и Витебской областям предоставлен статус наблюдателя в Организации субрегионального сотрудничества государств Балтийского моря (ОССГБМ). Представители этих областей были приглашены на ежегодное заседание Конференции ОССГБМ, проходившей в октябре 2001 г. в Риге.

В целом Беларусь заинтересована в сотрудничестве с государствами СГБМ в следующих областях: сотрудничество в экономической сфере заключается в развитии торговых отношений с государствами региона, изучении их опыта в сфере рыночной экономики, защите прав собственности, стимулировании малого и среднего бизнеса; сотрудничество в области энергетики определяется возможным участием Беларуси в совместных проектах по производству и передаче энергии; Беларусь заинтересована в содействии Совета государств Балтийского моря в обустройстве и демаркации государственных границ с Латвией и Литвой, сотрудничестве в области охраны окружающей среды, объектами которой могут стать озеро Нарочь, Браславские озера, реки Неман, Вилия, Западная Двина; борьба с преступностью и нелегальной миграцией заключается в предупреждении, выявлении, пресечении коррупции, организованной преступности, незаконного производства и оборота наркотиков, террористических актов, преступлений в сфере экономики, а также в борьбе с нелегальной миграцией, нелегальной торговлей оружием; сотрудничество в области транспортных коммуникаций определяется развитием транспорта, сети автомобильных и железнодорожных путей, возможности эффективного взаимодействия транспортных инфраструктур; сотрудничество в сфере образования и культуры может развиваться путем участия Беларуси в программе породненных городов, культурных и образовательных обменов.

Позитивным моментом в отношениях Беларуси и стран Балтии является "созидающая" роль белорусской диаспоры, общественная деятельность которой связана с сохранением и распространением белорусской культуры, языка, традиций. Следует отметить, что белорусские власти не используют национальные меньшинства в качестве средства давления на балтийские государства, как это, например, делает Россия в отношении Латвии.

Таким образом, активизация белорусско-балтийского сотрудничества смягчила бы последствия вступления стран Балтии в НАТО и ЕС в рамках Балтийско-Черноморского региона, что соответствовало бы интересам всех его государств.

В целом можно отметить определенную стабильность двусторонних белорусско-балтийских отношений, что во многом определяется взаимной заинтересованностью в торгово-экономическом сотрудничестве и совместном решении практических задач.

Республика Беларусь и страны Балтии, руководствуясь принципами невмешательства во внутренние дела и правом каждого государства вступать в международные политические, экономические, оборонные союзы и структуры безопасности, стремятся поддерживать в двусторонних отношениях бесконфликтность и нейтралитет, что является их общим вкладом в обеспечение климата безопасности и добрососедства в регионе.

1 Пресс-конференция заместителя премьер-министра - министра иностранных дел Республики Беларусь М. Хвостова 17 мая 2001 г.// http://www.mfa.gov.by/rus/publications/no2_2001/ Chapter10.htm#_VPID_188. 2 Adamkus V. Lithuania's contribution to the Euro-Atlantic security // Lithuanian foreign policy review. 2002. N 1. P. 9. 3 Концепция национальной обороны Латвийской Республики / Национальная и региональная безопасность. Мн., 2001. С. 389.4 Ермалавичус Т. Национальная военная стратегия Литвы: основные принципы и направления обороны и военного строительства // Концепции национальной безопасности и военные доктрины стран Балтийско-Черноморского региона. Мн., 2000. С. 10.5 Военно-оборонная стратегия Литвы // Национальная и региональная безопасность. Мн., 2001. С. 377. 6 Заико Л. Система и структура национально-государственных интересов // Национально-государственные интересы Республики Беларусь. Мн., 1999. С. 39.7 Прамова Прэзiдэнта Рэспублiкi Беларусь А.Р. Лукашэнкi на ўрачыстым сходзе, прысвечаным Дню Незалежнасцi Рэспублiкi Беларусь // http:// www.president.gov.by/rus/president/Speech/pramova.shtml.8 Запад должен проявлять больше озабоченности по поводу возможного объединения России и Беларуси // Народная воля. 1997. 25 января.9 Военно-оборонная стратегия Литвы // Национальная и региональная безопасность. Мн., 2001. С. 378.10 Пресс-конференция заместителя премьер-министра - министра иностранных дел Республики Беларусь М. Хвостова 17 мая 2001 г. 11 Лукашенко А. Послание Президента Республики Беларусь Национальному собранию Республики Беларусь 23 апреля 2002 г. // http://www.president.gov.by/rus/president/speech/2002/02poslan4.html. 12 Стенограмма пресс-конференции министров иностранных дел Беларуси и Украины М. М. Хвостова и А. М. Зленко 12 марта 2002 г. МИД Украины // http://www.mfa.gov.by/rus/index.htm. 2002. 14 марта.13 Перепелица Г. Белорусско-российская военно-политическая интеграция и ее влияние на безопасность Украины // Беларусь на перепутье: в поисках международной идентичности. М., 1998. С. 47.14 Стенограмма пресс-конференции заместителя министра иностранных дел Республики Беларусь А. Герасименко, посвященной планам введения полномасштабного визового режима с Беларусью рядом соседних государств // http://www.mfa.gov.by/rus/index.htm. 2002. 13 июня. 15 Выдержки из стенограммы пресс-конференции заместителя министра иностранных дел Республики Беларусь А. Михневича // http://www.mfa.gov.by/rus/index.htm. 2002. 19 сентября. 16 Пiскозуб А. Цi стане Беларусь дзесятай Балтыйскай дзяржавай // Свабода. 1992. 6

лiпеня.17 Интервью Президента Республики Беларусь А. Г. Лукашенко представителям средств массовой информации 13 ноября 2002 г. в г. Лунинец // http://www.mfa.gov.by/rus/index.htm.18 Стенограмма пресс-конференции министра иностранных дел Республики Беларусь М. Хвостова для представителей белорусских и зарубежных СМИ 14 ноября 2002 г. Минск // http://www.mfa.gov.by/rus/index.htm.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДВУСТОРОННИХ ОТНОШЕНИЙ БЕЛАРУСИ СО СТРАНАМИ БАЛТИИ (1990-2002 гг.)

Надежда Халиманович

Халиманович Надежда Дмитриевна - аспирантка кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Отношения со странами Балтии на шкале приоритетов белорусской внешней политики

Занимая важное геополитическое и геостратегическое положение в центральной части Европы, Республика Беларусь потенциально может исполнять роль моста между Востоком и Западом, Севером и Югом региона. Через территорию Беларуси транзитом проходят поставки энергоресурсов из Азии в Европу. Это перекресток важнейших торговых путей Центрально-Восточной Европы. Геополитическая роль Беларуси возросла в связи с вступлением в НАТО Польши и появлением общей границы Североатлантического альянса с Республикой Беларусь. В свете будущего расширения Евросоюза можно предположить, что интерес к белорусскому государству увеличится еще больше.

Внешнеполитические приоритеты Беларуси включают в себя укрепление Союза Беларуси и России, деятельность в СНГ, сотрудничество в рамках Евразийского экономического сообщества, создание "пояса добрососедства" по периметру белорусских границ, восстановление полноправных отношений с ЕС, активное сотрудничество с государствами Азии и Африки, развитие равноправного диалога с США1 .

З. Бжезинский в работе "Великая шахматная доска" отмечает : " ...географическое положение все еще остается отправной точкой для определения внешнеполитических приоритетов государства..."2 Во многом поэтому внешнеполитические приоритеты большинства стран включают в себя поддержание и развитие дружественных отношений с соседними государствами.

В белорусской внешнеполитической стратегии принцип добрососедства оформлен в концепции добрососедства, где довольно развернуто описаны факторы, определяющие необходимость создания "пояса добрососедства", представлена его подробная формулировка.

Идея создания "пояса добрососедства" как определенной системы отношений Беларуси с соседними государствами возникла во второй половине 1990-х гг. В сентябре 1997 г., выступая на Вильнюсской конференции, Президент Республики Беларусь А. Лукашенко сказал: "Межэтническое и межконфессиональное согласие, отсутствие территориальных и других серьезных споров с соседями мы рассматриваем как хорошее условие (предпосылку) создания вокруг Беларуси "пояса добрососедства"3 .

Достаточно подробно концепция "пояса добрососедства" была озвучена заместителем Премьер-министра - министром иностранных дел Республики Беларусь М. Хвостовым на пресс-конференции 17 мая 2001 г.4 Согласно его высказываниям, "формирование "пояса добрососедства" обусловлено: необходимостью обеспечения суверенитета, территориальной целостности и безопасности страны; потребностью восстановления и развития экономической и научно-технической кооперации стран-соседей, интенсификацией торговых отношений; важностью решения практической задачи по расширению рынков сбыта белорусской продукции". В речи подчеркивалось, что идея создания "пояса добрососедства" отвечает стратегическим интересам Беларуси. М. Хвостов назвал в качестве элементов системы добрососедства пояс политической толерантности и правового взаимодействия, пояс военной безопасности и партнерства, пояс экономической стабильности, пояс экологического равновесия и безопасности, информационный пояс добрососедства5 .

В интервью белорусской газете "Рэспублiка" в апреле 2002 г. директор департамента Европы МИД Беларуси В. Ших характеризует "пояс добрососедства" как "многоступенчатую систему, в которую входят внешнеполитическая толерантность и правовое взаимодействие, военная безопасность и партнерство, экономическая стабильность и экологическое равновесие"6 . Необходимость создания вокруг Беларуси "пояса добрососедства" отмечают и белорусские исследователи в области международных отношений. А. Розанов в статье "Республика Беларусь: внешнеполитическая ориентация" пишет: ":Белоруссия в силу исторического опыта как никакое другое государство должна стремиться к созданию "пояса добрососедства" по периметру своих границ и не превращаться в некую "серую зону" между НАТО и Россией:"7

Концепция "пояса добрососедства" во многом определяет роль стран Балтии во внешней политике Беларуси. Прежде всего речь идет о Латвии и Литве, с которыми Беларусь имеет общую границу.

В выступлении на торжественном собрании, посвященном Дню независимости Республики Беларусь, 2 июля 1998 г. А. Лукашенко отметил: "Отношения со странами Балтии мы стремимся строить на принципах добрососедства. С Литвой у нас успешно развивается сотрудничество в сфере экономики: Развивается межгосударственная торговля и с Латвией:"8 Таким образом, подчеркивается приоритетность сотрудничества именно в торгово-экономической сфере.

В целом заинтересованность Беларуси в сотрудничестве со странами Балтии, в особенности с Латвией и Литвой, обусловлена не только торгово-экономическими, но и рядом других объективных факторов. Среди них можно назвать следующие:

- географический фактор определяет близость стран Балтии и общие границы Беларуси с Латвией и Литвой; страны Балтии также представляют для Республики Беларусь большой интерес в качестве транзитных партнеров;

- политический фактор обусловлен тем, что для белорусского государства крайне важны сохранение и укрепление добрососедских отношений с балтийскими республиками, а также их возможная поддержка на международной арене;

- экономический фактор связан с тем, что Беларусь и страны Балтии являются естественными торгово-экономическими партнерами;

- национально-культурный фактор определяется историческим прошлым, тесными культурными связями между Беларусью и странами Балтии, а также заинтересованностью Беларуси в поддержке белорусских национальных меньшинств, проживающих на территории балтийских республик;

- экологический фактор обусловлен тем, что Беларусь заинтересована в сотрудничестве со странами Балтии в области окружающей среды, особое внимание уделяется зоне Браславских озер, бассейнам рек Неман, Вилия, Западная Двина.

Периоду провозглашения независимости Беларуси и стран Балтии и признания суверенитета друг друга предшествовал период сближения национально-демократических сил ряда стран Балтийско-Черноморского региона (Беларуси, Латвии, Литвы, Украины и Эстонии) еще до распада СССР, связанный с идеей создания Балтийско-Черноморского союза.

Сама идея Балтийско-Черноморского союза родилаь еще в 1916 г. и приобрела достаточно большую популярность среди политиков, общественных деятелей Беларуси в конце 1980-х-первой половине 1990-х гг. Ее актуальность объяснялась тем, что по отдельности перейти к государственной независимости было сложно, требовалась взаимная помощь и поддержка. Цель Балтийско-Черноморского союза в 1990-е гг. виделась в координации в области политики, экономики, культурных взаимоотношений государств.

В ноябре 1990 г. в Минске состоялись консультации между представителями национально-демократических сил. В частности, прошли переговоры между депутатами оппозиции в Верховных Советах Беларуси (Белорусский народный фронт) и Украины (Народная рада), депутатов демократического большинства Верховных Советов Литвы и Латвии, которые были посвящены обсуждению конкретных перспектив сотрудничества стран Балтийско-Черноморского региона. Отмечалось, что необходимо вместе решать вопросы о присутствии Советской Армии на территории республик и создании национальных военных объединений. По результатам встречи было принято совместное Заявление, в котором говорилось: "Отмечая бесперспективность дальнейшего существования СССР и жизненную необходимость политической стабильности в Балтийско-Черноморском регионе при распаде имперской структуры, делегации заявляют о целесообразности содружества государств этого региона на основе признания суверенитета каждой из них"9 . Представители договорились внести предложения в Верховные Советы своих республик о создании консультационной комиссии и продолжении многосторонних контактов по проблемам содружества и взаимоотношений государств Балтийско-Черноморского региона. Возникли идеи различных проектов, которые могли бы расширить экономическое сотрудничество, таких, как создание страховых фондов, формирование общего рынка в регионе и т. д.

Однако проект создания Балтийско-Черноморского союза не получил официальной поддержки властей ни одной из стран региона, в том числе и в Беларуси, так и не став реальностью.

После провозглашения независимости Беларуси, Латвии, Литвы и Эстонии начался новый этап в истории их взаимоотношений. Какие же основные черты были характерны для внешней политики независимой Беларуси в отношении стран Балтии?

Отметим, что основным принципом внешней политики Беларуси, закрепленным еще в Декларации Верховного Совета БССР о государственном суверенитете Белорусской

Советской Социалистической Республики, принятой в июле 1990 г., был провозглашен нейтралитет.

Одними из первых государственных документов относительно белорусской внешней политики были Заявление Верховного Совета "О принципах внешнеполитической деятельности Республики Беларусь" и Постановление Верховного Совета "О первоочередных мерах, которые вытекают из вышеуказанного Заявления", принятые в октябре 1991 г.

Во втором документе, в частности, говорилось о необходимости:

" - вступить в переговоры с другими странами, в первую очередь с соседними, для обсуждения проблем, которые представляют общий интерес, разработки и заключения соответствующих соглашений;

- начать переговоры с другими государствами, в первую очередь с соседними, по вопросам установления дипломатических отношений и обмена дипломатическими и консульскими представителями"10 .

Таким образом, подчеркивалась приоритетность переговоров, заключения соглашений, установления дипломатических и консульских отношений Беларуси с соседними государствами, в том числе с Латвией и Литвой.

Выступая на 46-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в октябре 1991 г., министр иностранных дел Республики Беларусь П. Кравченко в своем докладе "Возрождение Беларуси - это наш своеобразный вклад в возрождение мировой семьи народов" представил мировому сообществу основные внешнеполитические принципы и приоритеты Беларуси. Было выделено восемь основных положений, среди которых:

- достижение реальной независимости и суверенитета;

- взаимодействие в создании единого экономического пространства, нового Союза суверенных государств;

- мобилизация международной поддержки в решении чернобыльской проблемы;

- превращение Беларуси в безъядерную зону и нейтральное государство;

- включение Беларуси в общеевропейский процесс;

- создание условий для формирования рыночных структур в Беларуси, ее экономического подъема;

- обеспечение экологической безопасности;

- обеспечение свободного взаимодействия культур11.

Уже тогда определилась приоритетность экономического сотрудничества Беларуси со странами бывшего СССР, а вместе с тем взаимодействия и в других областях. " Мы за сохранение, развитие и придание нового качества традиционно сложившимся экономическим связям и на этой основе - за участие в процессе создания Содружества суверенных государств, приходящего на смену СССР"12 , - сказал П. Кравченко. Однако

наряду с этим положением признавалась и необходимость включения Беларуси в общеевропейский процесс.

Страны Балтии также упоминались в докладе, но в контексте регионального сотрудничества и безопасности. В пункте о "Превращении Беларуси в безъядерную зону и нейтральное государство" П. Кравченко отметил: "В ходе продвижения этой цели, провозглашенной в Декларации о государственном суверенитете Беларуси, нами с этой высокой трибуны в октябре 1990 г. была выдвинута инициатива создания безъядерного пояса - от Балтийского до Черного моря - в составе Беларуси, трех государств Прибалтики и Украины".

Надо отметить, что в первой половине 1990-х гг. в белорусском обществе была популярна идея "возвращения" Беларуси в Европу, основными приверженцами которой выступили национально-демократические силы. В частности, лидер Белорусского народного фронта З. Позняк в статье "Ствараючы - перемагаем", опубликованной в "Народной газете", говорил: "Белорусов может только спасти возвращение в Европу, только поворот и ориентация на культурный Запад, а не на развязный, разрушающий имперский Восток"13 .

Возвращение Беларуси в Европу действительно происходило. Республика вступала в европейские международные организации, устанавливались дипломатические отношения, политические и торгово-экономические контакты с европейскими государствами. Вышеуказанные процессы во многом способствовали налаживанию дружественных отношений Беларуси со странами Балтии, так как у них проявлялась схожесть внешнеполитических приоритетов и интересов.

Первая половина 1990-х гг. в целом характеризовалась активными дискуссиями относительно внешнеполитической ориентации белорусского государства и выработкой внешнеполитических концепций партиями Беларуси. Страны Балтии занимали в планах некоторых политических сил Беларуси приоритетное место.

Белорусский народный фронт и его лидер З. Позняк пропагандировали идею создания Балтийско-Черноморского содружества в составе Эстонии, Латвии, Литвы, Беларуси, Украины и Молдовы, что было бы верным средством достижения стабильности и равноправного сотрудничества, гарантией суверенитета в регионе. Тем не менее подчеркивалось, что идея БЧС - это не идея интеграции, в основе содружества должна находиться взаимная координация в вопросах, касающихся отношений с Востоком. Другими сферами, где возможно объединение усилий, признавались экология и обеспечение энергетическими ресурсами, в частности, речь шла о построении отдельной энергосистемы БЧС, что способствовало бы устранению зависимости стран содружества от России14 .

Представители Белорусской социал-демократической партии выступили с предложениями о создании новой международной организации - малого европейского сообщества, куда могли бы войти такие республики бывшего СССР, как страны Балтии, Украина и Молдова, и бывшие государства - участники СЭВ, а именно Польша, Чехия, Словакия, Румыния и Болгария. Говорилось о том, что в Центральной Европе может быть создано реальное экономическое пространство с общими таможенными правилами, безвизовым въездом-выездом граждан15 .

Однако высшее руководство независимой Беларуси отнеслось к этим проектам скептически. Тогда Председатель Верховного Совета С. Шушкевич назвал Балтийско-Черноморское содружество "союзом бедных" и высказался за "самую тесную

экономическую интеграцию с Россией и другими субъектами бывшего СССР, а также налаживание взаимовыгодных экономических связей со странами европейского и мирового сообщества"16 .

Тем не менее первый период белорусско-балтийских отношений, охватывающий 1991 г.-ноябрь 1996 г., характеризовался конструктивным диалогом руководства Беларуси с Латвией, Литвой, установлением торгово-экономических контактов с Эстонией. Он являлся периодом взаимного признания независимости и суверенитета друг друга, установления дипломатических отношений, формирования связей на межгосударственном уровне, определения внешнеполитических приоритетов и закрепления принципа добрососедства в двусторонних документах.

Практически все основополагающие соглашения Беларуси со странами Балтии были заключены именно в это время. В октябре 1991 г. Беларусь подписала Декларацию о принципах добрососедских отношений с Литовской Республикой, а в декабре того же года - с Латвийской Республикой. Декларации явились первыми документами, положившими начало двусторонним межгосударственным отношениям.

Межправительственным Соглашением о статусе санатория "Белоруссия" в г. Юрмала от 21 мая 1991 г. между Республикой Беларусь и Латвийской Республикой и Соглашениями между Правительством Республики Беларусь и Правительством Литовской Республики о санатории "Беларусь" в г. Друскининкай и об "Объекте 500" и ГЭС "Дружба народов", подписанными 6 февраля 1995 г., были урегулированы вопросы собственности на крупные хозяйственные объекты.

В этот период были заключены двусторонние договоры об установлении государственной границы: Договор об установлении государственной границы между Республикой Беларусь и Латвийской Республикой от 21 февраля 1994 г. и Договор между Республикой Беларусь и Литовской Республикой о белорусско-литовской государственной границе от 6 февраля 1995 г.

Была заложена база торгово-экономического сотрудничества: заключены межправительственные и межведомственные соглашения между Беларусью и странами Балтии. Этот период был насыщен рабочими встречами, визитами на высоком и высшем уровнях.

В середине 1990-х гг. четко определилась пророссийская внешнеполитическая ориентация белорусского руководства.

С 1996 г. начинается второй период в развитии отношений Беларуси со странами Балтии, который длится до сегодняшнего дня. В данный период наблюдается уменьшение контактов в политической сфере, что выражается прежде всего в снижении уровня и интенсивности связей между высшим политическим руководством. Со стороны балтийских государств были фактически прекращены отношения с Национальным собранием Республики Беларусь, что связано с непризнанием этой структуры со стороны ОБСЕ, ЕС и Совета Европы и сокращением связей белорусской республики с этими организациями. В белорусской внешней политике еще больше укрепилась идея тесной интеграции с Российской Федерацией в рамках Союза Беларуси и России.

Не способствуют развитию белорусско-балтийских отношений и разные внешнеполитические курсы. В среде белорусских политологов высказываются опасения, что в случае вступления стран Балтии в ЕС их рынок станет практически закрыт для

Беларуси, что может негативно повлиять на развитие сотрудничества во всех сферах. Так, например, белорусский политолог Л. Заико пишет: "Именно тогда, когда начнет работать европейское пространство в странах Балтии, шансы Беларуси сохранить свое присутствие на балтийских рынках весьма низкие. Такого рода процессы будут вести к свертыванию иных форм сотрудничества"17 .

Торгово-экономические связи Беларуси c Латвией, Литвой и Эстонией находятся на более высоком уровне, чем сотрудничество в политической сфере. Тем не менее Республика Беларусь заинтересована не только в развитии торгово-экономических отношений и социально-культурных связей со странами Балтии, но и в развитии политических контактов, в возможной поддержке балтийских республик на международной арене и взаимодействии на многосторонней основе, что является одним из основных условий создания "пояса добрососедства".

Место и роль Беларуси во внешней политике стран Балтии

После провозглашения независимости стран Балтии эти государства начали действовать на международной арене как суверенные, самостоятельные субъекты, строя международные отношения с другими государствами и организациями международного сообщества на качественно новой основе.

Еще во времена "холодной войны" в статье "Америка и российское будущее", опубликованной в журнале "Foreign Affairs", Дж. Кеннан предложил комплекс предпосылок для истинного примирения между Россией и Западом. Один из его пунктов заслуживает особого внимания: "Балтийские страны никогда снова не должны быть принуждены против самых сокровенных желаний их народов вступать в какие-либо отношения с Российским государством". Данное высказывание свидетельствует о высоком интересе Запада к этим государствам и одновременно об их значительной роли в европейской политике на современном этапе.

Стратегическое положение стран Балтии оценивается аналитиками неоднозначно. Точнее, существует две основных оценки стратегической ценности стран Балтии. Первая точка зрения сводится к тому, что территория Латвии, Литвы и Эстонии сыграет роль буфера для Запада в случае столкновения с Востоком. Сторонники второго подхода считают, что страны Балтии являются транзитным районом, своего рода связующим звеном между Западной и Восточной Европой, северной ее частью и южной.

В работе "Стратегия внешней политики и безопасности Литвы", подготовленной совместно группой исследователей Центра стратегических и международных исследований Вашингтона и Вильнюсского института международных отношений и политических наук, опубликованной в журнале "Lithuanian foreign policy review" в 2002 г., отмечается, что важность региона Балтийского моря определяется тремя основными факторами. Первый фактор заключается в том, что этот регион формирует ядро северного центра Европы и связывает три региона - Скандинавию, Центральную и Северо-Восточную Европу. Во вторых, Балтийский регион - это важная зона транснационального сотрудничества, которая соединяет разные страны, этносы, культуры, социальные системы и обеспечивает основу для более обширного и интенсивного сотрудничества, гармонизации и интеграции. В-третьих, регион Балтийского моря - это исходная геополитическая и экономическая территория, где Россия встречается с Западом (Европейским союзом и НАТО), которые в данный момент расширяются18 .

После провозглашения суверенитета перед странами Балтии встал вопрос определения их внешнеполитической стратегии. Первоначально приоритетным направлением во внешней политике трех государств было региональное сотрудничество, тесная кооперация между Латвией, Литвой и Эстонией. Однако после принятия решения Евросоюза в 1993 г. о возможном полноправном членстве ассоциированных участников ЕС при условии их соответствия критериям Европейского союза страны Балтии взяли курс на интеграцию в европейские структуры.

Основными документами, определяющими национальные внешнеполитические стратегии стран Балтии, являются Концепция безопасности Латвийской Республики (май 1997 г.), Закон "Об основах национальной безопасности Литовской Республики" (декабрь 1996 г.) и Концепция национальной безопасности Эстонской Республики. В данных документах закреплены основные приоритеты внешней политики стран Балтии, которые во многом схожи.

В Законе "Об основах национальной безопасности Литовской Республики" в главе V под названием "Основные положения внешней политики Литвы по обеспечению безопасности" говорится, что "главной целью внешней политики Литвы является интеграция Литовской Республики в европейские и трансатлантические структуры, а также обеспечение гарантий международной безопасности"19 . Отмечается необходимость укрепления и поддержания добрососедских отношений со всеми странами на основе принципа справедливости и равенства, равно как и всеми признанных норм и принципов международного права.

Согласно Концепции безопасности Латвийской Республики в основные задачи политики обеспечения внешней безопасности входят: интеграция в европейские и трансатлантические политические, экономические, оборонные структуры, а также структуры по безопасности, прежде всего - в ЕС и НАТО; поддержание дружественных отношений со всеми соседними государствами, включая Россию и Беларусь; сотрудничество с наиболее надежной организацией по безопасности и обороне в Европе - НАТО; реализация возможности совместных действий и постепенное принятие обязательств полноправного государства-участника"20 .

Среди приоритетов Эстонии, закрепленных Концепцией национальной безопасности Эстонской Республики, указываются интеграция и сотрудничество с европейскими и трансатлантическими структурами, развитие добрососедских отношений со всеми государствами в Европейском и Трансатлантическом регионе на основе взаимных интересов21 .

Таким образом, внешнеполитические приоритеты Латвии, Литвы и Эстонии направлены на полную интеграцию в европейские и североатлантические политические, экономические и военно-политические структуры, прежде всего в ЕС и НАТО; обеспечение и развитие конструктивных отношений с соседними странами; позитивное и взаимовыгодное сотрудничество со всеми дружественными странами; развитие регионального сотрудничества.

Членство в западноевропейских структурах рассматривается Латвией, Литвой и Эстонией как гарантия безопасности и стабильности этих государств, что позволило бы избавиться от зависимости от России, минимизировать ее влияние в регионе. В реализации данного приоритета балтийские государства добились значительных успехов.

Добрососедские отношения для стран Балтии важны как основное условие обеспечения безопасности и стабильности в регионе, а также для доказательства того, что эти страны есть "мост" между Востоком и Западом Европы. В вышеупомянутой работе "Стратегия внешней политики и безопасности Литвы" говорится: "Литва может играть лидирующую роль в безопасности Балтийского и Центрально-Европейского региона, путем дальнейшего сотрудничества с Россией и Беларусью и уменьшения возможности дестабилизации"22 .

Беларусь занимает во внешней политике Латвии и Литвы особое место. Стабильность и демократическое развитие в Беларуси принципиально важны для балтийских государств. Литовский исследователь А. Грицус отмечает: "Соседние государства, в том числе и Литва, не могут не учитывать в своей внешней политике "фактор Беларуси", особенно когда речь идет об обеспечении безопасности"23 . В одном из своих выступлений в 1997 г. Президент Латвийской Республики Г. Улманис отметил: "Латвия всегда обращала внимание на вопросы безопасности. Существенная и иногда даже решающая роль принадлежит именно соседним отношениям. Отношения с Россией и Беларусью важны в этом контексте"24 .

В политической области страны Балтии придерживаются в отношении Беларуси единой позиции европейских структур. Ее суть заключается в том, что в Беларуси должны пройти внутренние демократические преобразования, такие, как расширение полномочий парламента, улучшение ситуации с правами человека, создание института омбудсмена и отмена смертной казни. В рамках этой общей позиции "белорусская" политика отдельных стран Балтии несколько отличается.

Политика Латвии заключается в перемещении основного потенциала двусторонних отношений в плоскость торгово-экономического сотрудничества. Латвийская Республика избегает официальных политических контактов с Минском. Двусторонние белорусско-латвийские отношения характеризуются слабыми межпарламентскими связями, немногочисленными официальными контактами, отсутствием встреч на высшем уровне. Вместе с тем эти отношения достаточно нейтральны, чему во многом способствуют экономические интересы.

Наиболее концептуально разработана в отношении Беларуси политика Литвы. Это государство стремится играть роль посредника между Беларусью и европейскими структурами, что может позитивно отразиться на ее международном имидже. Литва при помощи политических заявлений и четко очерченной позиции в отношении внутриполитической ситуации в Беларуси пытается влиять на политику официального Минска.

Одной из таких попыток была Вильнюсская конференция, организованная представителями Литвы и Польши и проходившая на высшем уровне в сентябре 1997 г. под названием "Сосуществование наций и добрососедство - гарантия безопасности и стабильности в Европе". Однако, как заметил Президент Латвии Г. Улманис, главная цель конференции - заинтересовать А. Лукашенко в укреплении демократии в Беларуси, выполнена не была.

Между Беларусью и Эстонией наблюдается отсутствие политических контактов, встреч на высшем уровне, в том числе дипломатических представительств. Относительно внутренней ситуации в Беларуси Эстонская Республика, являясь ассоциированным членом ЕС, поддерживает позицию западноевропейских государств.

Таким образом, проведение демократических преобразований в Беларуси, на котором настаивают Евросоюз, ОБСЕ и Совет Европы, способствовало бы расширению политического сотрудничества между странами Балтии и Республикой Беларусь.

С момента восстановления независимости страны Балтии начали строить национальные экономики на принципах свободного рынка и частной собственности. Усилия этих государств были направлены на восстановление торгово-экономических связей с западноевропейскими странами и США, минимизацию экономической зависимости от России. Тенденция переориентации экономик балтийских государств на западные рынки особенно усилилась после финансового кризиса в России в августе 1998 г.

Тем не менее в балтийских государствах прочно утвердилась идея прагматического подхода к двусторонним отношениям со странами СНГ, прежде всего с Россией и Беларусью. Именно торгово-экономические связи являются надежной основой для развития добрососедских отношений.

Транзит является одним из приоритетных направлений экономик стран Балтии. В статье "Балтия - трансевропейский коридор в ХХI век", подготовленной группой российских исследователей, справедливо отмечается: "Транзит как экспорт транспортных услуг стал важным элементом национальной экономики Эстонии, Латвии и Литвы и одним из главных элементов позиционирования на международной арене"25 . Для Латвии и Литвы, владеющих такими крупными портами на Балтике, как Вентспилский и Клайпедский, Беларусь является важным партнером в области транзита. В свою очередь, через территорию Беларуси проходят транзитные грузы стран Балтии в СНГ и страны Азии.

Странам Балтии удалось выработать четкую европейскую стратегию и добиться значительных успехов в продвижении интересов на международной арене. Этим государствам удалось доказать, что они способны играть важную роль в деле поддержания европейской и региональной безопасности. Несмотря на то, что политический вес этих государств на данный момент невелик, потенциально ими может оказываться определенная поддержка Беларуси в европейских делах.

Можно констатировать, что отношения Беларуси со странами Балтии, прежде всего с Латвией и Литвой являются одним из основополагающих приоритетов внешнеполитической стратегии белорусского государства. На данный момент эти государства представляют для Беларуси реальный интерес в качестве транзитных и торгово-экономических партнеров.

В условиях некоторой изолированности и ограниченности политических контактов Беларуси с государствами Западной и Центральной Европы расширение сотрудничества с соседними , помимо России, государствами представляется необходимым для белорусского государства. Активизация "балтийского" вектора внешней политики Беларуси представляется важной по следующим причинам:

- возможность расширения рынков сбыта белорусской продукции;

- уменьшение чрезмерной зависимости Беларуси от влияния России;

- создание климата сотрудничества и доверия в субрегионе и на региональном уровне, укрепление европейской безопасности в целом;

- активизация балтийского вектора белорусской внешней политики способствовало бы нормализации отношений с Западноевропейскими государствами и США.

1 Приоритеты и направления внешнеполитической деятельности Республики Беларусь // http://www.mfa.gov.by/cgi-bin/policy.pl?file=003.txt. 2002. 30 октября.2 Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., 2000. С. 51. 3 Адзiнства Еўропы можа быць даўгавечным, калi нашы адносiны будуць грунтавацца на прынцыпах справядлiвасцi / Выступленне Прэзiдэнта Рэспублiкi Беларусь А. Р. Лукашэнкi на Мiжнароднай канферэнцыi "Суiснаванне народау i добрасуседскiя адносiны - гарантыя мiру i стабiльнасцi ў Еўропе" // Звязда. 1997. 6 верасня. С. 2. 4 Пресс-конференция заместителя Премьер-министра - министра иностранных дел Республики Беларусь М. Хвостова 17 мая 2001 г.// http://www.mfa.gov.by/rus/publications/no2_2001/Chapter10.htm#_VPID_188.5 Там же.6 Интервью директора департамента Европы Министерства иностранных дел Республики Беларусь В. Шиха газете "Рэспублiка", опубликованное 16 апреля 2002 г. // http://www.mfa.gov.by/rus/index.htm. 7 Розанов А. Республика Беларусь: внешнеполитическая ориентация / Беларусь на перепутье: в поисках международной идентичности. М., 1998. С. 46. 8 Тэзiсы прамовы Прэзiдэнта Рэспублiкi Беларусь А. Р. Лукашэнкi на ўрачыстым пасяджэннi, прысвечаным Дню незалежнасцi Рэспублiкi Беларусь, 2 лiпеня 1998 г. / http://www.president.gov.by/rus/president/Speech/tez0207.shtml.9 Тарас В. Балтыйска-Чарнаморскi саюз: канцэпцыя садружнасцi // Лiтаратура i мастацтва. 1990. 30 лiстапада. С. 2.10 Пастанова Вярхоўнага Савета Рэспублiкi Беларусь аб першачарговых мерах, якiя вынiкаюць з Заявы Вярхоўнага Савета Рэспублiкi Беларусь аб прынцыпах знешнепалiтычнай дзейнасцi Рэспублiкi Беларусь // Народная газета. 1991. 5 кастрычниiка. С. 1.11 Кравченко П. Возрождение Беларуси - это наш своеобразный вклад в возрождение мировой семьи народов // Народная газета. 1991. 10 кастрычнiка. С. 3. 12 Там же.13 Пазняк З. Ствараючы - перамагаем // Народная газета. 1991. 15 кастрычнiка. С. 3.14 Пазняк З. Беларусь, Расiя, СНД // Народная газета. 1993. 14 студзеня. С. 2. 15 Трусаў А. Цi стане Беларусь сталiцай БЧС? // Народная газета. 1993. 20 студзеня. С. 216 Шушкевич С. Я за нейтральную парламентскую Беларусь // Народная газета. 1993. 3 чэрвеня. С. 1. 17 Заико Л. Балто-Черноморский регион: приоритеты для Беларуси // Безопасность и сотрудничество в Балто-Черноморском регионе: европейский и региональный аспекты. Мн., 2000. C. 5. 18 Lithuania's security and foreign policy strategy // Lithuanian foreign policy review. 2002. N 1. P. 88. 19 Закон Литовской Республики об основах национальной безопасности Литвы // Национальная и региональная безопасность. Мн.. 2001. С. 347-348.20 Концепция безопасности Латвийской Республики // Национальная и региональная безопасность. Мн., 2001. С. 399.21 Концепция национальной безопасности Эстонской Республики // Национальная и региональная безопасность. Мн., 2001. С. 408.22 Lithuania's security and foreign policy strategy // Lithuanian foreign policy review. 2002. N 1. P. 86-170. 23 Грицус А. Влияние " белорусского фактора" на внешнюю политику Литвы и

стабильность в Балтийском регионе // Беларусь на перепутье: в поисках международной идентичности. М., 1998. С. 140.24 Томашевская О. Гарантии безопасности каждый видит по-своему // Белорусская деловая газета. 1997. 8 сентября. С. 2.25 Воронов К., Мошес А., Ознобищев С., Юргенс И. Балтия - трансевропейский коридор в ХХI век // Власть. 2001. Вып. 1. С. 51.

ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ПОЛИТИКИ РАСШИРЕНИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА НА ВОСТОК (КОНЕЦ 1980-Х-2002 Г.)

Татьяна Воротницкая

Воротницкая Татьяна Викторовна - аспирантка кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

В конце XX-начале XXI вв. отношения противостояния двух блоков постепенно сменяются интеграционными процессами в Европе. Геополитические изменения на континенте потребовали от стран-реформаторов как выработки внутриполитической программы развития данных государств, так и пересмотра акцентов во внешней политике. Выбор постсоциалистическими странами Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) 1 был сделан единодушно и однозначно - настойчивое желание вступить в НАТО и Европейский союз (ЕС). В отличие от блока НАТО, который сразу показал не меньшую заинтересованность в инкорпорации стран ЦВЕ в свои структуры, Европейский союз не был готов к тому, чтобы четко определить направления развития отношений с молодыми странами-реформаторами - только экономическое сотрудничество или все-таки возможность вступления в ЕС. В формировании и развитии политики Европейского союза в отношении стран ЦВЕ можно выделить несколько этапов.

Конец 1980-х-1993 г. До конца 1980-х гг. со стороны Европейского союза не была разработана ни восточная политика, ни концепция общеевропейской роли сообщества 12 государств. В это время в политике ЕС доминировали процессы углубления западноевропейской интеграции. Объединение Германии в 1990 г. и автоматическое включение Восточной Германии в ЕС, а также в НАТО создали возможность укрепления западноевропейской системы безопасности. В 1992-1993 гг. проходил сложный процесс подписания и ратификации Маастрихтского договора, ознаменовавший новый этап в развитии Европейского сообщества, которое с этого момента стало называться Европейским союзом. Вовлечение Восточной Европы в процесс интеграции в ЕС мог бы помешать успешному углублению данной организации. Европейский союз направил в большей мере свои усилия на координацию западной помощи странам-реформаторам и разработку программ содействия, которые содержали такие компоненты, как гуманитарная помощь, торговые уступки и таможенные льготы, макроэкономическая стабилизация. Заключенные в период времени с 1988 по 1993 г. Соглашения о торговле и сотрудничестве со странами-реформаторами были ориентированы преимущественно на экономическое сотрудничество. Это были так называемые "соглашения первого поколения", главной целью которых являлось "существенное гармоническое развитие и диверсификация торговли и стимулирование торгово-политического и экономического сотрудничества в областях общего интереса" 2 . Следует сказать, что в целом данные соглашения, с точки зрения их характера и значения, были ограниченными. Во-первых, они были заключены на определенный срок, а необходимость постоянного возвращения к переговорам о продлении представляла значительный фактор нестабильности в отношениях, особенно для иностранных инвесторов. Во-вторых, по сравнению с государствами Ломе страны ЦВЕ в общей иерархии отношений ЕС с третьими странами

были поставлены на более низкую ступень. Соглашения о торговле и сотрудничестве явились в некотором роде ad hoc-реакцией на изменения в Центральной и Восточной Европе. Европейский союз не был готов к неожиданным геополитическим изменениям в Европе и не обладал новыми инструментами или последовательной цельной стратегией поддержки стран-реформаторов 3 .

В то же время страны-реформаторы, ориентирующиеся после распада Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ) и Организации Варшавского Договора (ОВД) политически и экономически на Запад, четко сигнализировали о своем стремлении интегрировать в ЕС. Возможность расширения ЕС на Восток обсуждалась в западной научной литературе начиная с 1990 г., по крайней мере, в среднесрочной перспективе. Акцент, прежде всего, ставился на исчерпание потенциала сотрудничества, которое было бы полезно в общеевропейском масштабе. ЕС и Европейская ассоциация свободной торговли (ЕАСТ) рассматривались в качестве центра притяжения сотрудничающих регионов в Европе, при условии подключения и стран бывшего СЭВ. Начатые ЕС в феврале-апреле 1993 г. переговоры о вступлении со странами ЕАСТ сделали возможность создания Общеевропейского единого экономического пространства бесперспективной.

Избранная Европейским союзом первоначальная тактика отсрочки решения о перспективе расширения за счет стран ЦВЕ основывалась на стремлении избежать, по крайней мере в ближайшем будущем, увеличения расходов, связанных с расширением, а также сохранить статус-кво в политике распределения доходов и расходов среди членов ЕС. Исходя из позиции членов Европейского союза, помощь в реализации трансформационного процесса в странах ЦВЕ даже в течение долгого времени не была бы таким финансовым бременем, как в случае расширения трансфертных платежей для новых членов. В качестве альтернативы вступления допускалось несколько вариантов формирования и развития отношений между ЕС и странами - реформаторами ЦВЕ: от частичного членства до возможности создания Общеевропейской конфедерации. Однако ни один из предлагаемых вариантов не подразумевал полного членства: только эффективное сотрудничество и секторальную взаимосвязь, прежде всего торговую интеграцию. Наиболее желаемым результатом такого взаимодействия явилось бы открытие границ между ЕС и его соседями. При этом институциональная организация ЕС, в частности процесс принятия решений, оставалась бы незыблемой 4 .

Несмотря на отсутствие разработанной долгосрочной стратегии отношений со странами ЦВЕ, в начале 1990-х гг. Европейский союз дифференцировал восточноевропейские страны. Была применена ступенчатая договорная политика в отношении стран ЦВЕ, что способствовало созданию запаса времени, необходимого для четкого определения последовательности действий, круга участников и различных перспектив для стран бывшего социалистического блока. В 1991 г. были заключены Европейские соглашения с тремя странами ЦВЕ: Венгрией, Польшей и Чехословакией. Таким образом, центральноевропейские страны были поставлены на первое место в иерархии отношений ЕС со странами-реформаторами. Процесс заключения Европейских соглашений с остальными странами растянулся на пять лет. Словения, Соглашение с которой было заключено в 1996 г., оказалась последней в этом списке.

Европейские соглашения являются классическим инструментом внешней политики ЕС и предусматривают ассоциативную форму отношений третьих стран с ЕС. Данные соглашения представляют собой так называемые "соглашения второго поколения", после ратификации которых со стороны ЕС утратили силу Соглашения о торговле и сотрудничестве со странами ЦВЕ. В Европейских соглашениях затронуты не только экономические вопросы, но и вопросы правовых преобразований, что заложило основу

политического диалога и широкомасштабного сотрудничества в экономической, научной и технической областях между ЕС и странами ЦВЕ. Целью данных соглашений в первую очередь являлось создание зоны свободной торговли в течение 10 лет. Европейские соглашения потребовали от ЕС в некоторых торговых областях нахождения равновесия между соблюдением интересов отдельных государств-членов и необходимостью открытия рынка для стран ЦВЕ. Особенно трудно это сделать в отношении так называемых "чувствительных" продуктов (уголь, сталь, текстиль) и сельскохозяйственных товаров 5 .

В то же время Европейские соглашения изначально не были задуманы ни как предварительный этап расширения, ни как часть всеобъемлющей концепции формирования общеевропейского политического и экономического пространства. Европейские соглашения считаются последней ступенью перед вступлением, но не являются основанием возникновения требования вступления. Так в преамбуле Европейских соглашений со странами ЦВЕ в качестве конечной цели определено членство в ЕС. Однако ни дата, ни специальные условия вступления конкретно не определены. Также Европейские соглашения не содержат дополнительного финансового протокола, на подписании которого настаивали страны ЦВЕ и который стал бы главной финансовой опорой в реализации целей данных соглашений. Страны-реформаторы требовали качественного повышения значимости Европейских соглашений. В своем статусе ассоциированных членов, который ставил их в привилегированное положение по сравнению с остальными трансформирующимися странами, они видели лишь навязанную переходную стадию к столь желаемому вступлению в ЕС.

Поворотным моментом в политике Европейского союза в отношении стран ЦВЕ стал Копенгагенский саммит ЕС в июне 1993 г. Европейский союз впервые официально дал обещание расширить свои ряды за счет стран ЦВЕ. Были установлены критерии вступления, оговорены условия, которые должны выполнить потенциальные кандидаты до вступления в ЕС. Также были определены критерии и для самого ЕС (табл. 1) 6 .

Таблица 1

Источник: Heitzer-Susa E. Die ekonomische Dimension Der EU-Osterweiterug. Baden-Baden, 2001. S. 33-36.

Процедура реализации Европейских соглашений - от подачи заявки до переговоров о вступлении - представляет собой на практике достаточно сложный процесс. Правовые рамки для вступления определены в статье 49 n.F Договора о Европейском союзе (ДЕС) 7 : европейское государство, которое хочет стать членом ЕС, направляет заявку на вступление в Европейский совет. Эта односторонняя декларация о намерениях может быть отозвана направившим государством в любой момент до ратификации договора о вступлении. Европейский совет единогласно решает, после заслушивания Европейской комиссии (ЕК) и после одобрения Европейского парламента, который должен принять решение о приеме новых членов абсолютным большинством парламентариев, начинать ли со странами-кандидатами переговоры о вступлении или нет. В случае положительного решения Европейский совет начинает в сотрудничестве с ЕК переговоры с соответствующей страной-кандидатом. Условия вступления и необходимые изменения европейских договоров регулируются посредством договора между ЕС и страной-кандидатом. В случае со странами ЦВЕ - это Европейские соглашения, которые требуют ратификации всеми государствами-подписантами согласно внутреннему законодательству этих стран 8 . На данный момент 10 стран ЦВЕ подписали Европейские соглашения с ЕС и подали заявку на вступление (табл. 2).

Таблица 2

Договорная база отношений Европейского союза со странами - кандидатами ЦВЕ

П р и м е ч а н и е : СТС - Соглашение о торговле и сотрудничестве, ССТ - Соглашение о свободной торговле 11 , СС - Соглашение о сотрудничестве.

Источник: Lippert B. Osterweiterung der Europaeischen Union - die doppelte Reifepruefung. Bonn, 2000. S. 112-113; см. также: .

1994-1997 гг. В данный период происходит формирование восточной интеграционной политики Европейского союза. На саммите Европейского совета в Эссене в декабре 1994 г. была принята стратегия сближения 12 , ключевыми элементами которой являются структурированный диалог, Европейские соглашения, программа Фаре и Белая книга, а также участие в общесоюзных программах.

Структурированный диалог носил консультативный характер. Задуманный как политический инструмент подготовки к вступлению в ЕС, он не смог способствовать эффективному управлению отношений в стадии подготовки. Опубликованная в 1995 г. Европейской комиссией Белая книга по подготовке ассоциированных государств ЦВЕ к интеграции в Общий рынок ЕС концентрировалась на правовой и структурной адаптации стран-кандидатов в области конкуренции, защиты прав потребителей, охраны окружающей среды, социальной защиты 13 . В общей сложности адаптационные мероприятия были разбиты на 23 сектора. Выполнение предписаний Белой книги не являлось обязательным для стран-кандидатов, в отличие от Европейских соглашений. Белая книга должна была стать для кандидатов помощью в подготовке принятия и имплементации опыта ЕС. Однако от стран-реформаторов требовалось имплементировать такие правовые предписания, которые ни разу не применялись самими членами ЕС, не предполагалось также гарантировать странам-кандидатам возможность неучастия в специальных областях, какую получили, в частности, Великобритания и Дания (неприсоединение к социальному протоколу и Шенгенскому соглашению).

На заседании Европейского совета в Мадриде (декабрь 1995 г.) 14 было принято решение начать переговоры о вступлении со странами-кандидатами через шесть месяцев после окончания намеченной на 1996 г. правительственной конференции. Европейской комиссией был представлен промежуточный доклад под названием "Повестка дня для XXI века" о геополитических последствиях расширения. В докладе перечислены такие вызовы расширения, как проблемы новой организации европейской архитектуры безопасности, активизация "уже начатой политики диалога, сотрудничества и партнерства" 15 с теми государствами, которые находятся вне процесса расширения, в частности с Россией, Украиной, Турцией и странами Средиземноморья. Ввиду различных геополитических интересов государств - членов ЕС расширение на Восток должно было быть сбалансировано усилением деятельности ЕС в Средиземноморском регионе.

Правительственная конференция ЕС закончилась в июне 1997 г. подписанием Амстердамского договора, который не решил вопросов институциональной реформы ЕС, от успеха проведения которой в прямую зависимость было поставлено расширение ЕС. В июле 1997 г. Европейская комиссия издает "Повестку дня 2000" 16 , состоящую из трех частей. Одна из них касалась расширения ЕС и содержала рекомендации в отношении стран-кандидатов, разработанные ЕК по поручению Мадридского саммита 1995 г., в основу которых был положен факт выполнения критериев вступления странами ЦВЕ.

Рекомендации Европейской комиссии, содержащиеся в "Повестке дня 2000", были одобрены на заседании Европейского совета в Люксембурге в декабре 1997 г. Совет принял решение о начале переговоров о вступлении с пятью странами - кандидатами ЦВЕ: Эстонией, Польшей, Чехией, Словенией и Венгрией (страны "Люксембургской группы"). В основу решения была положена так называемая "процессуальная модель", согласно которой была проведена градация среди 10 стран ЦВЕ посредством постепенного проведения переговоров о вступлении. Однако даты завершения переговоров и подписания договоров о вступлении со странами - кандидатами "Люксембургской группы" не были установлены, что открывало возможность для оставшихся стран-кандидатов включиться в переговорный процесс на равных условиях. Так, в частности, Европейский совет уполномочил ЕК интенсифицировать мероприятия по подготовке к вступлению в отношении Болгарии, Румынии, Словакии, Литвы и Латвии. Для преодоления отставания в проведении экономических реформ данным странам было выделено в рамках программы Фаре дополнительное финансирование в размере 100 млн евро 17 .

1998-2002 гг. Данный период характеризуется началом переговорного процесса относительно непосредственной даты вступления стран-кандидатов в ЕС, а также переходом процесса расширения на содержательно новый уровень. В ходе реализации решений Люксембургского саммита стратегия сближения была дополнена введением нового элемента - программы "Партнерство для вступления" ("ПДВ") - и стала называться Интенсифицированной стратегией сближения. 25 марта 1998 г. Европейский совет одобрил программу "Партнерство для вступления", которая была разработана отдельно по каждой из 10 стран-кандидатов. Цель программы "Партнерство для вступления" - содержательно и в течение определенного времени структурировать под руководством ЕС процесс подготовки к вступлению. Несмотря на своеобразную возможность влияния со стороны ЕС на третьи страны, программы "ПДВ" практически не вызвали дискуссии ни в ЕС, ни в странах-кандидатах.

Программа "ПДВ" построена схематически и делится на следующие составляющие 18 :

1. цели;2. принципы;3. приоритеты и промежуточные цели, которые подразделяются на краткосрочные

(могут быть достигнуты или существенно продвинуты в этом же году) и среднесрочные (хотя и решаются, но не могут быть завершены через год);

4. финансовые рамки, т. е. программирование средств Фаре соответственно приоритетам на два года;

5. условия предоставления финансовой помощи; 6. контроль за реализацией в рамках ассоциативных органов, введенных Европейским

соглашением.

Следует заметить, что Европейская комиссия обладает правом преобразования программы "ПДВ", правовой статус которой в отношении стран-кандидатов не ясен в силу того, что они не подписывали данный документ.

Установленные в "Партнерстве для вступления" цели конкретизируются в Национальных программах принятия опыта ЕС и в планах реализации целей. Первые Национальные программы были представлены ЕК странами-кандидатами в конце мая 1998 г. Они содержат сведения о количестве задействованного персонала, размере предоставляемых средств для реализации приоритетов. Посредством распределения средств Фаре на реализацию отдельных мероприятий Европейский союз может как влиять на определение

приоритетов, так и применять санкции (последнего ни разу не произошло). Таким образом, Интенсифицированная стратегия сближения раскрывает "патерналистические черты ЕС, которые исключают проведение волюнтаристской адаптационной политики со стороны страны-кандидата" 19 .

В соответствии с Люксембургскими решениями 30 марта 1998 г. в Лондоне был торжественно открыт переговорный процесс о вступлении в ЕС стран ЦВЕ, центральным элементом которого являются:

1. многосторонние встречи "15+11" по всем вопросам деятельности ЕС, которые заменили структурированный диалог;

2. проведение так называемого сбора данных (screening) по всем 10 странам-кандидатам, причем кандидаты первого круга проходят аналитическую проверку быстрее и преимущественно на двусторонней основе, а страны второго круга медленнее и преимущественно на многосторонней основе;

3. ежегодные доклады ЕК о прогрессе кандидатов, включая рекомендации Европейскому совету относительно открытия конкретных переговоров о вступлении;

4. усиление помощи в сближении кандидатов с ЕС посредством увеличения финансовых средств и введения программы "Партнерство для вступления".

Переговоры проводятся в форме межправительственных конференций о вступлении, преимущественно на уровне заместителей министров иностранных дел стран-кандидатов. Со стороны ЕС - это члены Комитета постоянных представителей ЕС. Законодательно-правовая база ЕС была разделена на 31 главу, которые в зависимости от объема и транспарентности acquis требуют простых (образование, туризм) или продолжительных переговоров (Общий рынок, Общая аграрная политика, политика в области юстиции и внутренних дел). Конкретным переговорам предшествует аналитический обзор acquis с целью выявления предстоящих проблем. Европейская комиссия разъясняет на дву- или многосторонних заседаниях со странами-кандидатами требования, которые предъявляются к имплементации и применению действующей законодательно-правовой базы ЕС в той или иной сфере. В целом, даже те главы, по которым достигнуто единство между ЕС и страной-кандидатом, считаются заключенными лишь предварительно и только по завершении переговорного процесса будут приняты как единый пакет. После этого согласно статье 49 раздела 2 ДЕС должен быть заключен договор о вступлении между ЕС и страной-кандидатом, который устанавливает конкретные условия вступления.

До конца 1999 г. переговоры с кандидатами первого круга все еще находились в технической стадии. До декабря 1999 г. из 31 главы были открыты 23, из которых предварительно были закрыты 8 с Эстонией, 9 с Польшей, Венгрией, Словенией и 10 с Чехией. Страны-кандидаты жаловались на то, что конференции о вступлении протекают в "литургическом стиле". ЕС проявил себя как сложный партнер в переговорах, который действует согласно предварительно установленной позиции 15 государств-членов и поэтому практически не обладает свободой действия для непосредственной реакции и изменения позиции 20 .

Косовский конфликт подверг переосмыслению политику расширения ЕС. Европейская комиссия объявила предстоящее расширение как наиболее подходящий инструмент достижения свободы и безопасности, демократии и правового государства, экономического роста и благосостояния во всей Европе. Война в Косово оживила временно забытые стратегические и политические мотивы расширения. Она придала решающий импульс для ускоренного расширения переговоров о вступлении со всеми

десятью странами - кандидатами ЦВЕ, решение о чем было принято на саммите Европейского совета в Хельсинки в декабре 1999 г. 21 Таким образом, все 10 стран-кандидатов были включены в переговорный процесс о вступлении, поскольку они выполняют политический критерий вступления. Было отменено деление на две группы, и вероятность вступления в ЕС была поставлена лишь в зависимость от способности страны-кандидата выполнить весь комплекс критериев вступления. Однако и в Хельсинкских решениях отсутствовала конкретная дата окончания переговорного процесса, а было лишь дано политическое обещание, что Европейский союз со своей стороны будет готов принять новых членов до конца 2002 г.

Таблица 3

Распределение мест в Европарламенте и голосов в Евросовете (в расширенном ЕС)

Источник: Europaeische Komission, Vertrag von Nizza, Amtsblatt C 80 vom 10.3.2001. Bruessel, 2001. S. 81-82.

Саммит Евросовета, состоявшийся в Ницце в декабре 2000 г. 22 , сделал решающий шаг навстречу расширению. Договор в Ницце предусматривал широкомасштабные институциональные реформы ЕС с учетом увеличения его членов с 15 до 27. В частности, предусматривались реформирование Европейской комиссии, Евросовета, Европарламента, расширение полномочий Евросовета по принятию решений, упрощение различных межгосударственных процедур (табл. 3). Однако председатель Европейской комиссии Р. Проди назвал итоги саммита в Ницце как "удовлетворительные наполовину". По его мнению, методы переговоров в рамках ЕС должны носить плюралистический характер, должно быть налажено также региональное сотрудничество, которое предполагало бы подключение и стран-соседей расширяющегося ЕС 23 . Следует отметить, что, несмотря на принятые институциональные реформы, договор в Ницце не предусматривает процедуры, которые бы обеспечили дееспособность ЕС-25. Процесс ратификации договора в Ницце затянулся до конца 2002 г. Ирландия на референдуме в 2001 г. высказалась против ратификации. Это поставило под явную угрозу срыва намеченный график расширения, так как планировалось до конца 2002 г. завершить переговоры с наиболее продвинутыми странами-кандидатами. Повторный референдум в Ирландии был назначен на октябрь 2002 года, накануне Копенгагенского саммита Евросовета, планируемого на декабрь того же года. Ирландцы проголосовали на этот раз "за", но для этого потребовалась массированная идеолого-пропагандистская деятельность со стороны как национальных политиков, так и представителей ЕС.

Результатом сложных и напряженных переговоров ЕС и стран-кандидатов в Копенгагене в декабре 2002 г. явилось "беспрецедентное историческое событие" - решение о завершении переговоров о вступлении с восьмью странами ЦВЕ - Польшей, Чехией, Венгрией, Словенией, Эстонией, Латвией, Литвой и Словакией 24 . Предполагается, что данные государства станут полноправными членами ЕС 1 мая 2004 г., при условии непрерывного хода ратификационного процесса договоров о вступлении. В феврале 2003 г. Европейская комиссия представила последние рекомендации по договорам о вступлении, которые должен одобрить большинством голосов Европарламент и по которым должен принять единогласное решение Евросовет. После этого договоры о вступлении будут подписаны на саммите Евросовета. Планируется, что подписание произойдет на заседании Евросовета в Афинах 16 апреля 2003 г. Затем договоры должны быть ратифицированы всеми 15 государствами - членами ЕС, в противном случае ни одна из стран-кандидатов не будет принята в ЕС. Также обязательна ратификация и в странах-кандидатах, которая в большинстве государств будет проводиться в форме референдума.

Первый референдум состоится в Венгрии в апреле 2003 г., сразу после Афинского саммита Евросовета. Нератификация договора о вступлении в одной из стран-кандидатов не препятствует другим кандидатам вступить в ЕС. Уже в качестве полноценных членов ЕС страны ЦВЕ смогут в 2004 г. участвовать в выборах в Европарламент, назначить своих членов в Европейскую комиссию и принять участие в следующей правительственной конференции. В отношении Болгарии и Румынии дата вступления в ЕС назначена на 2007 г. При этом эти страны получат "значительно увеличенные финансовые средства в рамках стратегии сближения".

В приложении 1 (вопросы финансирования и бюджета) решения Европейского совета в Копенгагене определены объемы финансирования расширения на 2004-2006 гг. Общий объем финансирования одобрен в Копенгагене в размере 40 852 млрд евро (табл. 4). По вопросу финансирования шли жаркие дискуссии между представителями ЕС и стран-кандидатов. Так, Польша требовала 2 млрд евро, а в итоге получила "только 1 млрд евро", что вызвало сильный протест среди польских фермеров, которые опасаются не выдержать конкуренции на общеевропейском рынке.

Таблица 4

Финансирование расширения ЕС на период 2004-2006 гг. (в млн евро, в сопоставимых ценах к 1999 г.)

Источник: Schlussfolgerungen des Vorsitzes, Europaeischer Rat von Kopenhagen, 12-13 Dezember 2002, DOC/02/15, Anlage 1.

Следует отметить, что даже после вступления в ЕС страны ЦВЕ не смогут сразу стать полноправными членами. В договорах о вступлении предполагается введение переходного периода - примерно около 250 регулировок, которые затрагивают практически половину глав переговоров. Особенно много переходных правил в таких главах, как окружающая среда (48 правил), налоги, сельское хозяйство и транспорт. Наиболее длительные переходные периоды предусмотрены в области окружающей среды (в некоторых случаях вплоть до 2015 г.), а также для покупки земли гражданами новых стран - членов ЕС (7-12 лет) 25 .

Таким образом, вступление стран ЦВЕ в ЕС знаменует окончание разделения Европы после Второй мировой войны. Однако оно ставит также большое количество проблем, в первую очередь перед самим ЕС. Сможет ли ЕС сохранить свою дееспособность? Успех зависит от эффективности деятельности Конвенции по будущему обустройству Европы, образованной из представителей различных органов ЕС с целью разработки Европейской конституции, институциональной реформы и реформы существующих общих политик ЕС (аграрная политика, структурные фонды) еще до расширения ЕС, поскольку ни одна из его систем не рассчитана на 25 членов. Следующим острым вопросом является принятие бюджета ЕС на 2007-2013 гг., в обсуждении и одобрении которого уже будут принимать участие новые члены ЕС. Сможет ли ЕС найти новую формулу распределения доходов и расходов среди 25 государств, разница в благосостоянии которых еще больше увеличится? Прослеживается острая необходимость в выработке альтернативной геостратегической политики в отношении европейских стран - соседей расширенного ЕС - Балканских государств, Украины, Беларуси, Молдовы. Она должна ответить на вопрос, будет ли ЕС продолжать существующую политику расширения в ближайшее время в отношении трансформирующихся европейских государств (так называемый "процесс ОБСЕ-цизации" 26 Европейского союза) или предложит им такую форму взаимодействия,

которая по содержанию будет "ниже", чем членство в ЕС, но "выше", чем ассоциативное участие в ЕС.

1 В данной статье под терминами "страны ЦВЕ" и "страны-реформаторы" подразумеваются 10 стран - кандидатов в Европейский союз: Польша, Чехия, Венгрия, Эстония, Латвия, Литва, Словения, Словакия, Румыния, Болгария. 2 Direction General for Research, The European Union's Relations with the Associated Countries of Central and Eastern Europe, Brussels 20.12.1994. P. 3.3 See: Prange H. Die Ostintegrationspolitik der Europaeischen Union. Marburg, 1997. S. 116-118.4 Lippert B. Osterweiterung der Europaeischen Union - die doppelte Reifepruefung. Bonn, 2000. S. 108-111.5 European Commission, The Europe Agreements and Beyond: A strategy to prepare the countries of Central and Eastern Europe for accession, Europe Dokuments N 1893. Louxemburg, 1994.6 Schlussfolgerungen des Vorsitzes, Europaeischer Rat von Kopenhagen. 21-22. Juni 1993 // Weidenfeld W., Wessels W. (Hg.). Jahrbuch der Europaeischen Integration 1993/1994. Bonn, 1994. S. 414-435, Pkt. 7 iii) (Gliederungspunkte Zusatz d. Verf.).7 Europaeische Komission. Vertrag ueber die Europaeische Union, Amtsblatt C 340 vom 10.11.1997, konsolidierte Fassung mit den Aenderungen des am 02.10.1997 unterzeichneten Vertrages von Amsterdam. Bruessel, 1997. S. 145-147.8 Heitzer-Susa E. Die oekonomische Dimension Der EU-Osterweiterug. Baden-Baden, 2001. S. 33-36.9 PHARE - Poland, Hungary Assistance for the Reconstruction of the Economy. Программа Фаре была принята решением Евросовета в декабре 1989 г. и распространялась сначала на Польшу и Венгрию. Постепенно ее действие было распространено на все страны - реформаторы ЦВЕ. Фаре указана в Европейских Соглашениях одним из двух - наряду с Европейским инвестиционным банком - источником финансирования, посредством которого должны быть реализованы цели Соглашения. Фаре предоставляет финансовые средства исключительно на безвозвратной основе.10 TACIS - Programme for Technical Assistance to the CIS. Программа Тасис была разработана в 1991 г. для бывших республик Советского Союза. Главная цель - предоставление технической и финансовой помощи для проведения реформ в данных государствах.11 По причине особенного статуса балтийских государств в качестве республик бывшего СССР ЕС первоначально развивал торговые отношения с этими странами на иной основе, чем с остальными странами ЦВЕ. До ратификации Европейских соглашений со странами Балтии действовали так называемые соглашения о свободной торговле. См.: European Commission, Europe Agreements with Baltics enter into force (DOC IP/98/108). Brussels, 1997.12 Schlussfolgerungen des Vorsitzes, Europaeischer Rat von Essen. 9-10 Dezember 1994 // Internationale Politik. 1 (1995). S. 83-109.13 Europaeische Komission, Weissbuch, Vorbereitung der assoziierten Staaten Mittel- und Osteuropas auf die Integration in den Binnenmarkt der Union, KOM (95) 163 end.14 Schlussfolgerungen des Vorsitzes, Europaeischer Rat von Madrid, 15-16 Dezember 1995 // Bulletin des Presse- und Informationsamtes der Bundesregierung. N 8б. V. 30. Januar 1996. S. 61-103.15 bid. S. 71.16 Europaeische Komission, Agenda 2000 - Eine staerkere und erweiterte Union, KOM (97) 2000 end. Bruessel, 15.7.1997.17 Europaeischer Rat Luxemburg, Schlussfolgerungen des Vorsitzes vom 12/13.12.97 (Dok. Nr.

SN400/97). Luxemburg, 1997.18 See: http://europa/eu/int/enlargment.19 Lippert B. Osterweiterung der Europaeischen Union - die doppelte Reifepruefung. Bonn, 2000. S. 146.20 Europaeische Komission, Gesamtdokument 1999. Bericht ueber die Fortschritte jades Bewerberlandes auf dem Weg zum Beitritt, KOM (99) 500 end. Bruessel, 1999.21 Schlussfolgerungen des Vorsitzes, Europaeischer Rat von Helsinki. 10-11 Dezember 1999 // Agence Europe. N 7613. V. 12.12.1999. S. 7-17.22 Europaeische Komission, Vertrag von Nizza, Amtsblatt C 80 vom 10.3.2001. Bruessel, 2001.23 Компас. 15.02.2001. № 7. С. 44.24 Schlussfolgerungen des Vorsitzes, Europaeischer Rat von Kopenhagen. 12-13 Dezember 2002. DOC/02/15.25 Aus Politik und Zeitgeschichte. B 1-2/2003. S. 12.26 Ibid. S. 15.

НА ПУТИ К ВОЙНЕ В ПЕРСИДСКОМ ЗАЛИВЕ: НОВЫЕ УГРОЗЫ МИРУ И БЕЗОПАСНОСТИ

Ярослав Черкасский

Черкасский Ярослав Викторович - аспирант кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Вопросы обеспечения безопасности для Республики Беларусь стали более актуальными, нежели ранее, если принимать во внимание ситуацию в мире. В этой связи представляется целесообразным напомнить, что опыт решения проблем региональной безопасности, накопленный странами Персидского залива, может с известной степенью допущения учитываться при разработке концепции внешней политики Республики Беларусь и определении ее внешнеполитических приоритетов и интересов.

В XX веке после обнаружения огромных запасов нефти и начала промышленной разработки нефтяных месторождений роль Персидского залива как одного из важнейших источников углеводородного сырья значительно возросла. Более того, на сегодняшний день можно с уверенностью утверждать, что данный субрегион является одной из несущих конструкций современной системы международных отношений. В условиях трансформации биполярного мира, укоренения новых моделей и иных ценностных ориентиров в сознании сотен тысяч людей, мутирования старых, уже неработающих, схем эпохи "холодной войны", Персидский залив, являясь одной из наиболее уязвимых, реперных точек вновь формирующейся системы международной безопасности, испытывает неимоверные перегрузки, практические последствия которых затрагивают все человечество. Положение осложняется тем, что обладание крупнейшими в мире запасами "черного золота" привлекает особо пристальное внимание со стороны стран - импортеров нефти, включающих регион в сферу своих жизненно важных интересов. Возникающие при этом противоречия оказывают непосредственное влияние на всех участников процесса обеспечения безопасности.

Необходимо особо упомянуть и об интеграционных процессах, набирающих силу в рамках укрепления внутрирегиональной безопасности, что позволяет уже сегодня выделять регион в качестве самостоятельной среды международных отношений. При этом следует обратить внимание на высокую степень военного и экономического сотрудничества, подкрепляющегося религиозно-этническим фактором, что создает сбалансированную и работоспособную систему локальной безопасности.

Анализ и изучение подобного рода системы, осознание специфики внутренних и внешних угроз, рассмотрение механизма принятия ответственных политических решений, моделирование геополитических последствий неконтролируемого распространения псевдорелигиозного экстремизма - все это позволяет лучше понять роль и место стран региона в глобализирующемся мире.

События, разворачивающиеся в регионе на протяжении последних месяцев, заставляют серьезно обеспокоиться будущим всей системы международной безопасности в целом.

Стремление США "демократизировать" диктаторский режим Саддама Хусейна поставило под угрозу всю систему региональной безопасности, сложившуюся за последнее десятилетие. Более того, война американского правительства без санкции ООН, о чем неоднократно заявлял президент Буш, дестабилизировала всю систему международных отношений, сложившуюся в мире на сегодняшний день, тем самым создавая важнейший международный прецедент [4, 12]. Последствия таких действий, предпринимаемых в одностороннем порядке, поставили все человечество на грань глобальной конфронтации. Набирают силу центробежные процессы, подрывающие единство международного сообщества и нарушающие и без того хрупкое равновесие, сложившееся в нем.

Исходя из вышеизложенного, а также для построения более детальной и структурированной парадигмы исследования данной проблемы, необходимо рассмотреть позиции, занимаемые странами в отношении конфликта, мотивы, ими руководящие, учитывая при этом степень практической вовлеченности этих стран в сферу обеспечения безопасности региона. Решение подобного рода задачи позволит лучше разобраться во внутрирегиональной динамике процессов, происходящих в Персидском заливе, а также дать наиболее полный и содержательный ответ на вопрос: что представляет собой современная система международной безопасности?

На протяжении последних десятилетий США наращивали свое военно-политическое присутствие в регионе Персидского залива, включая данный регион в сферу своих жизненно важных интересов [1, 6]. Однако никогда ранее США не формулировали столь амбициозных целей, как создание "ближневосточной витрины демократии".

Более того, список упущений США в арабском мире огромен. Там, где США проявляли военную активность, например в Саудовской Аравии или Египте, демократам приходится туго. Королевский двор в Эр-Рияде не слишком высокого мнения о плюрализме и свободе убеждений, а демократия в Египте - это просто фасад. То же самое можно сказать и о Кувейте, освобожденном США от иракцев в ходе первой войны в Персидском заливе в 1991 г. Вместо того чтобы заставить кувейтскую элиту осуществить либерализацию общества, американцы безучастно наблюдали за тем, как там восстанавливались прежние недемократические структуры. Более того, еще в 1991 г., по окончании войны, Буш-старший призвал иракский народ "взять историю в свои руки" [2, 7]. Когда же курды и шииты подняли восстание против режима С. Хусейна, США бросили их на произвол судьбы. Пауэлл, бывший в то время начальником генерального штаба, позже об этом восстании писал: "У восстания не было шансов на победу, да и его успех не отвечал целям нашей политики" [2, 14]. Почему? Потому что курды мешали партнеру по НАТО Турции, а шииты слишком уж напоминали об иранской теократии. Таким образом, геополитические интересы оказались важнее, чем плюрализм и соблюдение прав человека. Почему же на этот раз должно быть иначе?

Во имя свободы и демократии сегодня можно было бы применить военную силу против многих недемократических режимов, но силой навязать христианские ценности в регионах, где проповедуется ислам, невозможно.

Именно такое впечатление создается у многих на Ближнем Востоке. Если США не смогли установить демократический строй в Саудовской Аравии или в Кувейте, то где основания надеяться, что это удастся сделать в Ираке?

Помимо этого, особое внимание привлекала позиция, занятая американским руководством в Совете Безопасности ООН. Почти через четыре месяца после принятия резолюции 1441, где было записано, что Багдаду предоставляется последний шанс разоружиться миром, США и их союзники (Великобритания, Испания) предлагают Совету Безопасности признать, что Ирак этот шанс упустил, так и не выполнив принципиальных требований ООН. Проект резолюции констатировал, что теперь мировое сообщество вправе применить "все необходимые средства", чтобы заставить иракское руководство подчиниться. Никакого жесткого срока проект не устанавливал, однако инициаторы документа не просили у Совета санкции на проведение военной операции в Ираке, считая, что ее и не требуется. Понятно, что подобный вывод сильно облегчил Вашингтону создание антииракской коалиции. Ведь руководство многих стран, считающихся традиционными союзниками США, оговорили свою поддержку операции одобрением Организации Объединенных Наций [2, 114].

В Вашингтоне хорошо понимали, что при голосовании по новой резолюции рассчитывать на поддержку трех постоянных членов Совета Безопасности - Франции, России и Китая - не приходится. И все же администрация надеялась, что ни одна из этих стран не применит свое право вето. В этом случае все зависело от позиции непостоянных членов - резолюция будет одобрена, если она наберет 9 из 15 голосов.

Что же касается предложения Франции, России и Германии о продолжении инспекций, то оно было сделано не в виде проекта резолюции, а как меморандум и потому не предполагало голосования в Совете Безопасности. Содержание этого документа было весьма предсказуемым: Ирак постепенно разоружается, полная нейтрализация иракской угрозы возможна путем многократного увеличения числа инспекторов и активизации инспекций. Таким образом, авторы и сторонники меморандума были готовы дать С. Хусейну еще как минимум четыре месяца для разоружения.

Однако, вне зависимости от этого, терпение США оказалось на исходе: столько сил было потрачено на дипломатическое обеспечение силового решения иракского кризиса! Упрямство же франко-германского альянса, неуступчивость России и Китая, массовые антивоенные выступления по всему миру создавали не лучший климат для проталкивания через Совет Безопасности ООН ультимативного англо-американского документа, в котором Ираку был установлен крайний срок для демонстрации своего желания разоружиться. В результате американские и британские дипломаты были вынуждены объявить о готовности отодвинуть на несколько дней крайний срок, устанавливаемый в проекте их резолюции для разоружения Ирака.

Это предложение последовало вслед за тем, как президент Франции однозначно заявил о том, что Париж наложит вето на любое решение, которое может стать прологом к войне. Прямая угроза президента Ширака заблокировать англо-американский проект стала очень неприятным сюрпризом для США, всерьез надеявшихся, что им удастся достаточно быстро сколотить необходимое большинство в девять голосов в Совете Безопасности в поддержку своей резолюции.

Естественно, угроза вето со стороны Франции и России делала бессмысленными попытки организовать большинство в Совете Безопасности, вынуждая Вашингтон действовать без одобрения ООН.

Однако США и Великобритания были намерены предоставить неопровержимые доказательства нарушения Ираком резолюции 1441, которые, по мнению США и Великобритании, несомненно имелись. Это позволило бы юридически оправдывать силовое решение проблемы. В этом случае речь шла о дискредитации всего института инспекций ООН.

Учитывая неуступчивость противостоящих сторон и тот факт, что американцы и британцы заявляли о своей готовности применить силовые меры в отношении Ирака и без новой резолюции [2, 10], отрицательный результат голосования мог бы быть для них тоже результатом. Ведь чиновники из администрации Буша были уверены: в резолюции 1441 уже имеется достаточно законных оснований для силовой акции, а санкцию ООН на применение они хотели бы получить лишь как дополнительный аргумент в пользу своей правоты.

Очевидно, что в недрах администрации США уже окончательно вызрело решение вовсе отказаться от попыток решить проблему дипломатическими средствами. Белый дом практически потерял надежду на возможность прохождения новой резолюции, и потому, согласно планам Буша, последнее "окно" для политического решения кризиса вокруг Ирака было открыто только в течение "нескольких недель".

В глобальной же перспективе (10-15 лет) американская экспансия на Восток выглядит неизбежной. И главную роль играет вовсе не нефть, "демократизация" Ирака или борьба с международным терроризмом. И даже не месть за события одиннадцатого сентября. Ведь для того, чтобы оставаться сверхдержавой, США неизбежно придется наращивать политическое и экономическое присутствие на Ближнем Востоке и в Азии. Кроме того, Америке необходимо будет пресечь финансирование международных террористических организаций исламистского толка, осуществляемое из ряда стран Азиатского региона. Вот почему наиболее удобной "точкой входа" в этот регион для американцев является Ирак. Наличие в этой стране тоталитарного режима президента-деспота предоставляет им хорошую возможность не только действовать политическими и экономическими методами, но и фактически на законных основаниях ввести в регион войска. Как известно, сила на Востоке - решающий аргумент. На сегодняшний день вопрос заключается лишь в степени готовности Америки к восточному походу. Президент Буш был уверен, что такое время уже наступило. Выступая в Американском институте предпринимательства, он говорил не просто о будущей войне в Ираке, а о широкой американской кампании, которую он называет "сражением за будущее мусульманского мира". Фактически американский лидер подтвердил, что США хотят не просто свергнуть Хусейна и ликвидировать иракское оружие массового уничтожения, но и создать в стране представительное прозападное правительство, вследствие чего фундаментально изменить ситуацию в регионе, основательно укрепив в нем интересы Соединенных Штатов.

Какова же реакция международного сообщества на подобного рода насильственную "демократизацию"?

Как бы ни разрешился кризис вокруг Ирака, противостояние по этому вопросу стало примером беспрецедентной за всю историю существования цивилизации межгосударственной полемики. А разрешение иракского кризиса превратилось в самое серьезное испытание для ООН с момента ее создания.

То, что сегодня происходит в зале заседаний этой организации, можно назвать образцом демократического процесса со всеми его плюсами и минусами [10, 2]. И несмотря на то, что в ходе дискуссии ощущается явное доминирование США, ООН проявляет себя достаточно эффективно. Именно ООН дала возможность придать такой существенный вес позиции государств, не обладающих большим влиянием на международной арене, и заставить считаться с ней признанные сверхдержавы.

Однако нет сомнения в том, что эта организация, несмотря на реальное участие в процессе урегулирования иракского кризиса, еще не обладает достаточно серьезными рычагами влияния. Как уже упоминалось выше, Соединенные Штаты и их союзники предприняли военную акцию и без одобрения Совета Безопасности. Такое развитие событий стало символом слабости позиций США, которые оказались неспособными конструктивно работать в рамках международных организаций, добровольными членами которых они являются. Несомненным является и то, что все негативные последствия войны были восприняты мировым сообществом более жестко именно из-за того, что Вашингтон ослушался ООН.

Поэтому в будущем американцы все же будут вынуждены изменить свои подходы к сотрудничеству с Организацией Объединенных Наций и со всем мировым сообществом в целом.

Однако президент Буш продолжал упорствовать. Погружая мир в пучину войны и нестабильности, США начали процесс сколачивания антииракской коалиции в составе сорока пяти членов, пятнадцать из которых решили не называть себя, а остальные тридцать представлены странами - саттелитами США: Афганистан, Албания, Австралия, Азербайджан, Болгария, Великобритания, Венгрия, Дания, Грузия, Испания, Италия, Колумбия, Латвия, Литва, Македония, Нидерланды, Никарагуа, Польша, Румыния, Сальвадор, Словакия, Турция, Узбекистан, Филиппины, Чехия, Эритрея, Эстония, Эфиопия, Южная Корея, Япония. Благодаря этому, как надеются в Вашингтоне, удастся создать видимость широкого фронта сторонников борьбы за демократию американского образца [10, 4].

И все же поддержка, которую страны коалиции готовы оказать США, варьируется. Только Великобритания и Австралия согласились предоставить значительную военную помощь. Испания прямо заявила, что не пошлет своих солдат в Ирак, датский парламент одобрил участие Дании в военной операции в принципе. Турция появилась в "коалиционном" списке, когда вопрос о размещении американских военнослужащих на ее территории не был даже решен. И лишь угроза потери пакета американской помощи в 6 млрд дол. США заставила турецких парламентариев открыть дорогу американцам [11, 5]. Большинство из упомянутых стран оказывают символическую помощь в виде тыловой поддержки или разрешения на пролет американской авиации над их территориями. Япония, как было заявлено, войдет в коалицию только после окончания активных боевых действий в Ираке.

По мере роста желания США во что бы то ни стало свергнуть неугодный иракский режим в мире растут и крепнут позиции стран, противостоящих решению иракской проблемы силовым методом. Россия и Китай, Германия и Франция вновь заявили, что разочарованы решением США отказаться от дипломатических способов разрешения конфликта. Более того, поведение США, по мнению Москвы, ставит под угрозу единство другой коалиции - антитеррористической [11, 7].

До последнего времени сохранялась гипотетическая возможность и того, что "голос арабов против готовящейся США и Великобританией войны, наряду с позицией Европы, может содействовать устранению возможности ее развязывания".

Однако следует также учитывать и тот фактор, что двадцать две страны - члены ЛАГ не имели единой консолидированной позиции. Более того, существовали три лагеря, противоборствовавших друг с другом в принятии решений [10,9].

Первая группа стран, к числу которых примкнул Кувейт, считала, что война против Ирака неизбежна и что арабский саммит должен уделить основное внимание нейтрализации ее последствий для региона.

Другой лагерь, в который входят Египет и Саудовская Аравия, считал, что войны можно избежать, если Ирак будет сотрудничать с международными инспекторами. Вместе с тем Саудовская Аравия самым решительным образом отказалась участвовать в войне с Ираком. "Королевство Саудовская Аравия ни при каких обстоятельствах не будет участвовать в войне против братского государства Ирак, и его войска не продвинутся в Ирак ни на дюйм, - заявил наследный принц Абдалла. - Мы категорически отказываемся допустить факт американской оккупации".

Что же касается третьей группы государств, которую возглавляет Сирия, то она выступила за то, чтобы арабы объединились на стороне Ирака и заявили о своей твердой позиции против военной акции. При этом отвергалась война против любой арабской страны и подчеркивалось, что "агрессия против Ирака будет рассматриваться как агрессия против всех арабских стран".

Однако разобщенность арабского сообщества сводила на нет все усилия, предпринимаемые им для предотвращения войны, и переводила его в разряд пассивного наблюдателя, не способного действовать самостоятельно.

Исходя из вышеизложенных фактов, необходимо признать, что события, развернувшиеся в последнее время вокруг Ирака, до основания потрясли международные отношения. Вследствие этого Ближний Восток уже сегодня находится на пороге глобальных исторических перемен. Кризис в Персидском заливе повлечет за собой широкомасштабное изменение региональной политической системы, сложившейся в условиях постколониализма и "холодной войны". Дальнейшие события на иракском направлении неизбежно отразятся на внутриполитической обстановке в близлежащих странах: аравийских монархиях, Иране и Турции.

Параллельно, и во многом под воздействием ситуации в Персидском заливе, будет наблюдаться активизация политического процесса вокруг палестинских территорий; с разрешением иракского кризиса он, по всей видимости, вступит в решающую стадию.

Одновременно происходит усиление исламского движения в большинстве стран региона. Во многих из них властям удалось расчленить его на умеренное и радикальное крыло. Здесь отмечаются рост влияния легитимных политических структур исламского толка (Турция, Бахрейн, Марокко, Египет, Иордания) и активизация репрессивных мер против экстремистов. Там же, где этого не произошло, исламисты препятствуют официальной политике властей, а порой и открыто ей противостоят. Классическим примером подобной ситуации служит конфронтация ХАМАСа и руководства ПНА - с середины 2002 г. противоречия между ними заметно обострились. События в зоне Персидского залива способствуют росту популярности антизападного исламского движения, и в дальнейшем

его соперничество с традиционными политическими элитами будет неуклонно набирать силу.

Персидский залив переживает весьма болезненный процесс, пребывая в состоянии поиска новых форм внутриполитических и межгосударственных отношений, а также достойного места в современном мире, в котором вновь формирующаяся система международной безопасности складывается в совершенно иных условиях, порождая при этом качественно новую модель взаимоотношений между ее субъектами. Урегулирование подобного рода взаимоотношений требует создания гораздо более сложной системы сдержек и противовесов, способной эффективно устранить диспропорции баланса силы в обозримом будущем.

Очевидно и другое: современная система международной безопасности представляет собой многоярусную полипоясную структуру, каждый элемент которой представляет звено общей цепи. При размыкании хотя бы одной составляющей происходит дестабилизация всей системы. Таким образом, сохранение стабильности в каждом отдельно взятом регионе является жизненно важной задачей для всего человечества.

ЛИТЕРАТУРА

1. Аль Фахид Муштаф. Арабские монархии в клещах Пентагона. Бейрут, 2001.2. Бишара А. Таджирибат меджлис ат-тавун аль-халиджия: хутва ау акаба фи тарик

аль-вахда аль-арабия. Амман, 2002.3. Дубинин В.В. Нефтяные монархии и современные международные отношения.

Москва, 2001.4. Международные конфликты современности. Москва, 2002.5. Мелкумян Е.С. Нефтяные монархии Аравийского полуострова. Москва, 1999.6. Присс Д. Балансировка угроз безопасности в регионе Персидского залива. Нью-

Йорк, 2001.7. Постэль Т. Уроки военных угроз для стран - участниц ССАГПЗ. Нью-Йорк, 2001.8. Розенберг Д. США и предотвращение региональных угроз. Лос-Анджелес, 2002.9. Степананс М.Н. Мусульманский экстремизм. Москва, 2001.10. Тонарин С. П. Конфликтные ситуации и страны Персидского залива //

Международная жизнь. 2003, № 2.11. Хасид А. О значении субъективного фактора в обеспечении безопасности Залива //

Специальный бюллетень РАН, март 2003.

ОТНОШЕНИЯ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ И ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА: ВНУТРЕННИЙ И ВНЕШНИЙ КОНТЕКСТ

Виктор Шадурский

Шадурский Виктор Геннадьевич - доктор исторических наук, профессор кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

После распада СССР и социалистического лагеря вряд ли кто-либо мог предполагать, что расположенная в географическом центре "большой Европы" Республика Беларусь на рубеже тысячелетий получит характеристики некоторых аналитиков как "аутсайдера европейской интеграции", "черной дыры Европы" и т. д. Однако история выбрала именно этот вариант.

История взаимодействия Беларуси и Европейского союза. В истории взаимоотношений Республики Беларусь и Европейского союза отчетливо выделяются два этапа: первый - 1992-1996 гг., второй - с 1997 г. по настоящее время. Главным содержанием первого этапа, продолжавшегося с января 1992 по ноябрь 1996 г., стали поиск и развитие взаимовыгодных форм и направлений сотрудничества, формирование правовых основ взаимодействия Беларуси и ЕС. В марте 1995 г. между Беларусью и Европейскими сообществами и их членами было подписано Соглашение о партнерстве и сотрудничестве, в марте 1996 г. - Временное соглашение о торговле и вопросах, связанных с торговлей. По линии программы ТАСИС в Беларуси финансировался целый ряд проектов на общую сумму около 100 млн долларов. Успешно развивалась программа ТЕМПУС.

Второй этап, начавшийся в ноябре 1996 г. и продолжающийся до настоящего времени, характеризуется охлаждением связей, свертыванием политических контактов. Главной причиной ухудшения отношений стало проведение в Беларуси в 1996 г. референдума по внесению изменений и дополнений в Конституцию 1994 г. В октябре 1996 г. аккредитованные в Минске послы Франции, ФРГ, Великобритании и Италии направили в МИД Беларуси заявление, в котором от имени ЕС выразили озабоченность угрозой нарушения Конституции и отметили, что шансы Республики Беларусь играть активную роль в Европе и углублять сотрудничество с ЕС находятся под угрозой. Различия сторон по вопросу легитимности решений референдума привели к тому, что в европейской политике был поставлен так называемый "белорусский вопрос". 15 сентября 1997 г. ситуация в Республике Беларусь была рассмотрена на специальном заседании Совета министров иностранных дел ЕС. Итогом совещания стало сведение к минимуму контактов с Беларусью. В Заявлении о взаимоотношениях с Беларусью отмечалось, что страны - члены ЕС будут высказываться против членства Беларуси в Совете Европы, не будут заключать с ней ни временного соглашения, ни соглашения о партнерстве и сотрудничестве и намерены осуществлять двусторонние отношения исключительно через руководство ЕС. Европейский союз решил также приостановить реализацию программ технического содействия Республике Беларусь (ТАСИС, ТЕМПУС), за исключением гуманитарных или региональных проектов, поддерживающих процесс демократизации. В результате принятой резолюции политический диалог на высшем уровне между Беларусью и государствами - членами ЕС был приостановлен. Таким образом, вопреки объективным условиям для расширения сотрудничества Беларуси с объединенной Европой на первый план выдвинулся субъективный фактор, влияние которого свело к минимуму достижения предыдущих лет.

После президентских выборов (сентябрь 2001 г.) белорусским руководством был декларирован ряд мероприятий по либерализации экономики. Однако представители европейских институтов посчитали, что эти мероприятия не были реализованы даже в незначительном объеме. Как результат, отчетливо наблюдается некоторая "усталость" европейских институтов по отношению к "белорусскому вопросу". Многие европейские политики предпочитают даже не упоминать Беларусь. Беларусь остается одной из наименее известных гражданам объединенной Европы европейским государством. Такая ситуация не должна сохраняться после выхода ЕС на границы с Беларусью.

Факторы, оказывающие влияние на формирование взаимоотношений Беларуси и Евросоюза. Расширение Европейского союза на Восток приводит к тому, что он будет иметь с Беларусью общую границу протяженностью в несколько сотен километров. Этот факт вынуждает наполнить новым содержанием и новой энергией как европейскую политику Беларуси, так и политику ЕС по отношению к Беларуси. Вступление в ЕС ближайших соседей Беларуси (Польши, Литвы, Латвии) дает основание выразить надежду

на начало нового этапа взаимодействия Беларуси с объединенной Европой. Проблемы границы, вопросы экологии, торговли, транзита между ЕС и Россией просто невозможно обсуждать без участия белорусской стороны.

Представить точный сценарий развития отношений крупнейшей региональной организации с Беларусью не только в долгосрочной, но и в среднесрочной перспективе достаточно сложно. На наш взгляд, было бы более логичным попытаться определить внутренние и внешние факторы, которые оказывают и будут оказывать влияние на этот процесс, а также оценить степень влияния этих факторов на ситуацию.

Политический фактор. В ближайшей перспективе политический фактор будет оставаться препятствием в восстановлении нормальных контактов как с Европейским союзом в целом, так и с государствами, расположенными к западу от Беларуси. Европа может не пойти на восстановление полномасштабных политических контактов с официальным Минском. Беларусь могут просто не будут приглашать на общеевропейские мероприятия.

Следует подчеркнуть, что, несмотря на расхождение взглядов на политическую и экономическую ситуацию в Беларуси, белорусское руководство не скрывает, что желало бы улучшить отношения с Европой. Несколько лет тому назад на официальном сайте Министерства иностранных дел Беларуси в качестве одного из направлений внешней политики было отмечено стремление стать ассоциированным членом ЕС, а впоследствии и начать процедуру вступления в эту структуру (в настоящее время официально такая цель не формулируется).

На современном этапе белорусский МИД пытается продвинуть концепцию "ответственного соседства с ЕС", реализация которой поручена Межведомственной государственной комиссии по участию Республики Беларусь в европейских интеграционных процессах (создана в 1999 г.). В связи с расширением ЕС белорусское правительство, представители академических кругов, бизнеса активно изучают возможные последствия расширения ЕС для белорусской экономики.

Вместе с тем следует отметить, что в заявлениях белорусского руководства по отношению к ЕС содержатся различные оценки. В публичных выступлениях официальных лиц присутствуют обвинения Запада в политике двойных стандартов по отношению к Беларуси. Ряд белорусских СМИ, освещая европейские процессы, в том числе расширение ЕС на Восток, главный упор делают на негативные последствия процесса расширения для новых государств-членов.

Российский фактор. Подчеркивая значимость внутриполитического фактора, следует признать, что решающую роль в развитии отношений Беларуси с объединенной Европой играет политика России. Российский фактор можно назвать главным фактором в формировании внутренней и внешней политики Беларуси. За более чем 200-летний исторический период Беларусь самым тесным образом связана с Россией (политика, экономика, культура, религия и т. д.). После Второй мировой войны Беларусь была превращена в "сборочный цех" СССР. В результате экономической политики КПСС Беларусь не только стала одним из наиболее развитых регионов "одной шестой части суши", но и попала в прочную зависимость от поставок и рынков России. Россия остается главным торговым партнером Беларуси. Почти 64 % торгового оборота Беларуси приходится на Россию. Так, в 2002 г. он составил 10 млрд дол. США. Беларусь также занимает важное место в российской внешней торговле. В российской внешней торговле Беларусь опережает лишь Германия. Для сравнения: весь оборот государств - членов ЕС

составляет 13 % товарооборота Беларуси, примерно столько же имеют страны-кандидаты первой волны.

Беларусь находится в зоне действия российских средств массовой информации. Большинство жителей Беларуси отдают предпочтение российским каналам и знают о событиях в России больше, нежели о происходящем в своей стране.

Очевидно, что российский фактор очерчивает пределы в отношениях Беларуси с ЕС. При этом речь идет как о верхней, так и о нижней планке в этих отношениях. Беларусь практически не сможет принять политических решений, которые будут противоречить интересам России. У Москвы имеется достаточно рычагов для того, чтобы скорректировать в нужном направлении политику соседнего суверенного государства. Предел во взаимоотношениях Беларуси и ЕС ставит и проблема границ. Объединенной Европе нужна прочная внешняя граница, которая позволит обеспечить защиту от наплыва менее удачливых жителей планеты, сохранить благополучие своих граждан. В то же время трудно или практически невозможно представить в ближайшие десятилетия укрепленную границу между Беларусью и Россией. К тому же это очень дорогостоящее мероприятие. Между прочим, трудно в данный момент представить себе и оборудованную в соответствии с требованиями ЕС и российско-украинскую границу.

Одновременно российский фактор будет стимулировать расширение сотрудничества Беларуси с Европой. Стратегическое партнерство между ЕС и Россией будет развиваться. Этому способствуют объективные обстоятельства. К примеру, из семи стратегических энергетических проектов ЕС пять связаны с Россией.

Беларусь оказывается как бы в тени качественно новых российско-европейских отношений. Поэтому в обозримой перспективе достаточно реальной представляется формула "В Европу вместе с демократической Россией".

Поддерживая интеграцию с Российской Федерацией, демократическая Беларусь надеется на уважение России к суверенитету Беларуси. Отношение Москвы к белорусскому суверенитету является и будет являться одним из реальных критериев оценки развития демократических процессов в России, преодоления имперских амбиций. Не вызывает сомнения, что подавляющее число граждан Беларуси желают жить в независимой стране. Так, согласно данным общенационального опроса, проведенного в декабре 2002 г. Независимым институтом социально-экономических и политических исследований (в опросах института принимали участие около 1500 респондентов, проживающих в городской и сельской местности различных регионов страны), на вопрос "Какой путь интеграции между Беларусью и Россией Вы предпочитаете?" были получены следующие результаты ответов.

Союз независимых государств 51.7%

Единое государство с одним президентом, правительством, армией, флагом и валютой

21.2%

Отношения между Белорусью и Россией должны соответствовать отношениям с другими государствами - членами СНГ

21.2%

Не ответили/затруднились ответить 19.7%

На вопрос "Вы поддерживаете интеграцию, в результате которой Беларусь потеряет независимость?" 74,9 % респондентов ответили "нет". Политический курс на укрепление белорусского суверенитета декларируется и официальным Минском.

Успешное строительство взаимоотношений Беларуси с Европейским союзом требует обязательного учета взаимодействия России и ЕС. Беларусь вынуждена адаптироваться к этой стратегии, при этом должна стремиться максимально использовать эту стратегию для отстаивания национальных интересов.

Фактор новых государств - членов ЕС (Польша, Литва, Латвия и другие). Перспективы взаимодействия Беларуси с руководящими структурами ЕС, государствами-членами в значительной мере зависят от позиции стран - будущих членов ЕС. Эти страны, в первую очередь Польша, Литва, Латвия, не только имеют с Беларусью общие границы, но и тесно связаны с ней историческими, культурными, экономическими отношениями. Для политических элит и граждан этих стран Беларусь не являлась "тера инкогнито", как для стран "старой Европы". Было бы логичным, если эти государства возьмут на себя роль инициаторов активизации "восточноевропейского вектора" политики Европейского союза. Пробным камнем в этом направлении может стать деятельность по минимизации негативных последствий расширения ЕС на Восток для новых соседей. Эти усилия принесут пользу по обе стороны создаваемой границы.

Последствия расширения ЕС для Беларуси. В соответствии с требованиями ЕС (ст. 133 Договора о Европейском союзе) страны-кандидаты будут вынуждены денонсировать двусторонние межправительственные соглашения о торгово-экономическом сотрудничестве с Беларусью. Практически все эти соглашения предусматривают применение во взаимной торговле режима наибольшего благоприятствования. Существует реальная угроза прекращения созданных в соответствии с отмеченными соглашениями межправительственных комиссий, которые являются важным инструментом содействия развитию двусторонних торгово-экономических отношений. Возможно, потребуют пересмотра и внесения изменений соглашения о сотрудничестве в области пограничного контроля, транспортного движения и сельского хозяйства. Негативные последствия для торговых интересов Республики Беларусь может вызвать автоматическое использование странами-кандидатами системы мер нетарифного регулирования внешней торговли ЕС. В первую очередь это касается антидемпинговых и защитных мер, квотирования и лицензирования импорта. Так, в настоящее время ЕС применяет антидемпинговые пошлины на импорт пяти товарных позиций (хлористого калия, карбамидо-аммиачной смеси, карбамида, полиэфирных штапельных волокон, химических волокон и жгута). Ограничения белорусских поставок хлористого калия будут иметь негативные последствия и для сельского хозяйства Польши и стран Прибалтики, планирующих войти в ЕС в 2004 г. Существуют и другие серьезные проблемы. Особая проблема - вопрос о визовом режиме. Он будет сдерживать проезд граждан Восточной Европы в Польшу и другие страны Центральной Европы.

Следует отметить и негативные моменты для белорусской промышленности и сельского хозяйства, связанные с переходом будущих членов ЕС на новые технические нормы и стандарты.

Перечисленные проблемы могут нанести ущерб Беларуси, но могут в некоторой степени и осложнить долгосрочные экономические и культурные связи новых членов ЕС на востоке Европы.

Таким образом, от позиции новых членов ЕС во многом будет зависеть формирование будущих взаимоотношений ЕС с Беларусью.

Особо хотелось бы отметить роль Польши, тесно связанной с Беларусью в области истории, культуры, экономики. Озвученные инициативы Польши направлены на повышение значения восточноевропейского вектора политики ЕС, активизацию разработки нового статуса государства-соседа, который применим и для Беларуси. Активная позиция Польши в этом направлении по праву позволит занять ей ведущие позиции в новом направления внешней политики ЕС - "Восточном измерении".

Заслуживают внимания и инициативы польской стороны по установлению со странами-соседями режима свободной торговли и дальнейшей взаимовыгодной интеграции. Одним из направлений этой деятельности является распространение на все страны-соседи концепции Общего экономического пространства, которую ЕС предусматривает лишь по отношению к России.

Не может вызывать поддержку со стороны восточных соседей позиция Польши по либерализации визового режима, который, несмотря на аргументацию ЕС, формирует новую разделительную линию в Европе, что может создать серьезные проблемы в будущем.

Вместе с тем ряд экспертов отмечают, что стремление Польши взять на себя роль "адвоката" стран-соседей обречено на провал в силу отсутствия у страны значительных материальных ресурсов.

Украинский фактор. Большое значение в обсуждаемой проблеме принадлежит украинскому фактору. После распада СССР Украина и Беларусь имели схожие стартовые позиции в проведении политических и экономических реформ, в выборе путей интеграции в Европу. Однако начиная со второй половины 1990-х гг. приоритеты внутренней и внешней политики обоих постсоветских государств стали заметно различаться. В то время как Украина объявила курс на европейскую интеграцию, вступление в ЕС и НАТО, белорусское руководство сделала упор на интеграцию с Российской Федерацией. В 1998 г. вступило в действие Соглашение о партнерстве и сотрудничестве между Украиной и ЕС, в 2000 г. Украина получила статус страны с "рыночной экономикой". Регулярно проходят саммиты "Украина - ЕС", осуществляются активные политические контакты. На саммите ЕС в Ницце (декабрь 2000 г.) Украина была названа в числе стран, вступление которых в ЕС в перспективе признано желательным. Евросоюз пригласил Украину принять участие в Европейской конференции, которая состоится в апреле 2003 г.

Вместе с тем серьезные экономические трудности Украины, медленное реформирование судебно-правовой системы, конфронтация между властью и оппозицией, другие проблемы вряд ли позволят Киеву в среднесрочной перспективе существенно продвинуться в достижении полноправного членства в ЕС. Официальные декларации ЕС по отношению к Украине ограничиваются утверждениями, что ЕС "признает европейские устремления Украины и с радостью приветствует ее проевропейский выбор". В ближайшее десятилетие Украине придется ограничиться статусом "страны - соседа ЕС". С другой стороны, Украина с учетом своего более мощного политического и экономического веса, а также накопленного опыта в отношениях с европейскими структурами будет на полшага опережать Беларусь в интеграционных процессах с Европой. "Убежавшая вперед" Украина будет участвовать в формировании и проверке на практике возможных механизмов сотрудничества с Европой. Испытанные формулы

впоследствии могут быть использованы и по отношению к Беларуси. Белорусские граждане внимательно следят за событиями в Украине, сравнивают экономические показатели, уровень жизни населения и т. д. В этой связи успехи и проблемы участия Украины в европейской интеграции будут существенно влиять на формирование общественного мнения в Беларуси.

Белорусское общество и европейское строительство. Говоря о важности вышеперечисленных факторов для развития взаимоотношений Беларуси с Европейским союзом, все же следует подчеркнуть, что эти отношения будут во многом зависеть от выбора белорусского народа. Белорусское общество находится в переходном состоянии. Серьезным препятствием для выбора пути развития страны является невысокий уровень национального самосознания, недостаточное уважение к национальной культуре и языку со стороны части населения Беларуси. Существенной проблемой остается болезненное преодоление в общественном сознании белорусов стереотипов, навязанных во времена Российской империи и СССР. Значительной части граждан независимой страны тяжело сознавать, что они живут уже не в крупной империи, которую знали и боялись в мире, а в небольшом европейском государстве. Ощущение "коллективного превосходства", существовавшее в советский период, вытеснилось ощущением "коллективного пессимизма", отсутствием веры в будущее своего государства, идеализацией жизни в других странах.

Однако при всех противоречиях общественного сознания граждан современной Беларуси подавляющее их число выступают за независимость своей страны.

Большинство белорусских граждан ассоциируют себя с Европой, считают, что Беларусь должна стремиться к интеграции с ЕС. Более рельефно представить ситуацию в этом направлении помогут результаты общенациональных опросов, проведенных на протяжении последних пяти лет уже упомянутой белорусской "фабрикой мысли". На вопрос "К каким формам интеграции с Западной Европой должна стремиться Беларусь (возможно более одного ответа)?" отвечали следующим образом.

Вариант ответаиюнь 1999г

ноябрь 1999г

август 2000г

ноябрь 2000г

декабрь 2002г

Совет Европы 48.1% 36.6% 30.3% 36.6%  

ЕС 46.8% 39.2% 32.2% 32.5% 60.9%

НАТО 5.0% 5.3% 2.6% 6.1%  

Не ответили/затруднились ответить

2.4% 33.0% 40.4% 39.0%  

В качестве комментария к приведенным данным следует отметить значительный разрыв в оценках НАТО и ЕС. Низкий рейтинг НАТО в общественном мнении объясняется тем, что на современном этапе, как и в советский период, у значительной части белорусского населения эта военно-политическая организация ассоциируется скорее с агрессией, нежели с поддержанием мира и стабильности. Эта группа электората в полной мере используется политиками, делающими ставку на популизм: поиск внутренних и внешних врагов. Антинатовская, антизападная риторика помогает в значительной мере отвлечь внимание населения от возрастающих социально-экономических трудностей в стране. Вместе с тем эта риторика не может существенно повлиять на "европейский выбор" белорусов.

Необходимо также обратить внимание, двойственность позиции белорусов при принятии такого решения. Большая часть белорусов одновременно выступает как за интеграцию с ЕС, так и за интеграцию с Россией. При достаточно сильных проевропейских симпатиях наблюдается откровенно низкий уровень информированности белорусов о реальных процессах в ЕС. Не только среднестатистические граждане, но и представители политической элиты имеют затруднения при ответе на конкретные вопросы о европейской интеграции, не видят разницы, к примеру, между Европейским союзом и Советом Европы, Европейским парламентом и Парламентской Ассамблеей Совета Европы. Предстоит большая работа по ознакомлению белорусов с опытом европейской интеграции. Помочь в этом деле могут новые члены ЕС.

* * *

Проблемы, переживаемые Республикой Беларусь на современном этапе, не должны служить поводом для пессимистических настроений. Являясь на протяжении столетий пространством столкновения и пересечения различных культурных влияний и традиций, накопив при этом богатый опыт сохранения своего национального образа, Беларусь располагает необходимыми условиями для создания открытого демократического общества, способного обеспечить прогресс во всех сферах, в том числе и в процессе интеграции с Европейским союзом. Для достижения этой цели белорусское общество нуждается, прежде всего, в национальной консолидации, избавлении от психологии "второсортности" и навязываемой веками роли "культурной провинции".

ФОРМИРОВАНИЕ ПОЛИТИКИ БЕЗОПАСНОСТИ НОРВЕГИИ И ШВЕЦИИ В 1990-е гг.

Алексей Поплавский

Поплавский Алексей Васильевич — преподаватель кафедры германских языков факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Традиционно политика безопасности является, наверное, одним из ключевых направлений (если не самым важным) государственного строительства. Она связана с проблемой самого существования государства. Как, например, отмечается в Норвежской общеоперативной доктрине (Норвежская общеоперативная доктрина, или, в дословном переводе, Оборонная общеоперативная доктрина, является документом, включающим в себя основные положения как оборонной политики, так и политики безопасности страны), «безопасность государства подразумевает возможность его дальнейшего существования на определенной территории и в определенном регионе, а также сохранение и реализацию ценностей, которые в данном государстве рассматриваются в качестве основополагающих» [1, 76].

Разумеется, цели политики безопасности государства могут в той или иной степени варьироваться в зависимости от конкретных условий, однако представляется возможным проследить и некие общие тенденции. Одной из традиционных целей, которая ни в коей мере не утратила своей актуальности и сегодня, является предотвращение войны и содействие стабильности и мирному развитию [1, 76]. В 1990-е гг. в Европе фактор военной угрозы значительно уменьшился, на первый план вышли политические и внутригосударственные аспекты безопасности. Снизилась роль вооруженных сил в обеспечении безопасности государства, больше внимания стало уделяться характеру взаимоотношений с другими субъектами международного общения. Иначе говоря, та же задача — предотвращение войны и содействие стабильности и мирному развитию — решается с использованием несколько иных методов и средств.

Более того, акцент сместился именно на обеспечение стабильного и устойчивого развития, что достигается посредством разных уровней взаимодействия с другими субъектами и международными структурами. Являясь европейскими странами, Норвегия и Швеция вынуждены были учитывать несколько изменившуюся логику политического развития континента в 1990-е гг., выразившуюся в активизации деятельности старых и создании новых международных структур. Определяющей в Европе стала многосторонняя безопасность, основанная на общих подходах к определению угроз и реакции на них. В связи с этим большинство европейских государств встало перед выбором участия либо неучастия в подобных коллективных органах. Данная проблема нашла отражение и в политике безопасности Швеции и Норвегии.

Формирование политики безопасности Норвегии и Швеции в 1990-е гг. происходило на базе местных условий, которые накладывали естественный отпечаток на поведение этих стран на международной арене.

Выбор государств для анализа — Норвегии и Швеции — обусловлен их различным отношением к ключевым европейским и евроатлантическим структурам в сфере безопасности: НАТО и оборонному измерению ЕС. Рассмотрение альтернативных подходов дает более полное представление о месте Скандинавии в современных международных отношениях в области безопасности. Что касается временного промежутка — 1991-2000 гг., — то его выбор определяется тем фактом, что именно в данное десятилетие произошло институциональное оформление современных европейских и мировых тенденций в сфере обеспечения безопасности в связи с расширившимся спектром угроз и, следовательно, сформировались подходы отдельных государств относительно рассматриваемой проблематики.

Актуальность исследования обусловливается, во-первых, необходимостью анализа новых тенденций в сфере международной и европейской безопасности и реакции на них со стороны государств, не желающих расставаться с собственными, специфическими взглядами на проблемы обороны и безопасности. Это позволяет, с одной стороны, сделать определенные выводы по поводу эффективности и популярности коллективных структур безопасности, а с другой — экстраполировать скандинавскую модель на другие, в первую очередь европейские, субрегионы, обладающие сходными чертами.

Во-вторых, внимание исследователя привлекает уникальность скандинавского региона с точки зрения его однородности и внутренней стабильности. Это позволяет говорить о специфической североевропейской модели безопасности, характеризующейся весьма незначительной ролью военного фактора и практическим отсутствием политических разногласий на субрегиональном уровне.

Сотрудничество с государствами Балтийского региона рассматривается Республикой Беларусь в качестве перспективных направлений. От стабильности на северо-западном направлении во многом будет зависеть возможность включения Беларуси в политические и экономические региональные интеграционные процессы.

Соответственно, целью исследования является анализ вызовов для политики безопасности Норвегии и Швеции в 1990-е гг. и реакция данных государств на развитие европейского центра безопасности в рассматриваемый период.

Особенности стран и специфика их политики безопасности. При анализе вызовов для политики безопасности указанных государств в обозначенный период важно учитывать их местную специфику, касающуюся как геополитического положения, так и исторически

сложившихся политических и культурных особенностей. Именно данные факторы являются внутренней составляющей, оказывающей влияние на принятие тех или иных решений при выработке политики безопасности.

Расположенность обоих государств на севере Европы, к тому же на Скандинавском полуострове, обусловила некоторую изолированность их от основных мировых коммуникаций. Более того, окружение региона обширными морскими массивами — Балтийским морем с востока, Баренцевым морем и Северным Ледовитым океаном с севера и Норвежским морем с запада — усугубляет эту изолированность. Не следует, однако, преувеличивать данный факт, так как здесь имеется в виду обособленность в глобальном контексте. Говоря же о роли Швеции и Норвегии в регионе, необходимо обратить внимание на то, что Швеция имеет возможность контролировать Балтийские проливы (что уже имело место во время Первой мировой войны), а Норвегия — путь к стратегически важным российским портам на Кольском полуострове и в Белом море. Кроме того, по утверждению норвежского ежегодника «Скандинавская безопасность — военный баланс», над Скандинавией проложены кратчайшие траектории полета стратегических ракет между наиболее заселенными российскими и американскими регионами [2, 2].

Как Норвегия, так и Швеция имеют значительную протяженность с севера на юг. Это особенно важно, если учесть небольшую, по среднеевропейским меркам, численность населения в этих странах (4,4 и 8,9 млн соответственно). Основная часть жителей в Швеции сконцентрирована на юге и в средних областях, в Норвегии — в южных районах и на западном побережье. Это создает некий вакуум в остальных частях и, следовательно, необходимость перераспределения ресурсов для более оптимального обеспечения безопасности [1, 126]. Вытянутость Норвегии узкой полосой с севера на юг, а также гористый рельеф страны и высокая степень изрезанности береговой линии препятствуют развитию транспортной инфраструктуры и повышают уязвимость страны с военной точки зрения. Таким образом, море является основной транспортной артерией, но одновременно требует повышенных усилий для обороны [1, 127].

И Швеция, и Норвегия являются относительно небольшими по размерам государствами, что обусловливает их довольно незначительный вес даже в европейской системе безопасности и, несомненно, накладывает отпечаток на их политику в этой области.

Возвращаясь к вопросу о морских границах и учитывая их значительную протяженность, что особенно характерно для Норвегии, следует отметить сложность их охраны собственными силами. К примеру, протяженность сухопутных границ Норвегии составляет 2542 км, в то время как береговой линии (с островами) — 57 009 км (Forsvarets fellesoperative doktrin, del A. Forsvarets overkommando, februar 2000. Oslo. S. 124). Необходимо также помнить и об обширной экономической зоне Норвегии на шельфе. Все это, очевидно, явилось одной из причин ориентации на союзнические связи с другими государствами в области безопасности и, в частности, обусловило участие в Организации Североатлантического договора [3, 17-18]. На этот же факт обращает внимание и релевантное заявление Стортинга (парламента), сделанное в 1991 году: «С геополитической точки зрения Норвегия является «островом» по отношению к союзникам (по НАТО. — А. П.). Это означает, что необходимость контроля и охраны морских коммуникаций является первоочередной задачей политики безопасности для нашей страны. Наши союзники исходят, в первую очередь, из морских соображений, рассматривая стратегическое значение Норвегии. Контроль над норвежской территорией важен как на юге (Балтийские проливы), так и на севере (Северная Атлантика и путь к северо-западному региону России)» [4, 17].

Данная проблема не настолько актуальна для Швеции, которая оказывается как бы «прикрытой» Норвегией с внешней стороны. В то же время Балтийское море, побережье которого составляет более 50 % всей границы государства, является регионом столкновения различных интересов, что создает дополнительные вызовы и сложности. В 1990-е гг., тем не менее, наблюдался ряд небезуспешных попыток превратить район Балтийского моря в регион сотрудничества, что привело к созданию ряда региональных международных организаций. Вероятно, срединное положение Швеции и наличие буферных государств в лице Норвегии и Финляндии позволили ей в какой-то мере обходиться без участия в войнах на протяжении уже почти 200 лет.

Одним из самых важных факторов, оказывающих влияние на политику безопасности этих двух скандинавских государств, является их близость к России. Само пограничное расположение вблизи государства, значительно превосходящего их своим потенциалом, заставляет учитывать мнение соседа в выработке внешней политики в целом.

Среди исторических особенностей Скандинавских стран или, вернее, внешнеполитических обычаев, можно выделить те из них, которые тем или иным образом определяют приоритеты и расставляют акценты во взаимодействии с другими субъектами международных отношений. Уже упоминавшаяся особенность географического положения Норвегии, а именно значительная протяженность с севера на юг довольно узкой полосой вдоль берегов Атлантического и Северного Ледовитого океанов, а также скудость внутренних ресурсов предопределили, очевидно, традиционную открытость страны в западном направлении. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что с момента расторжении унии со Швецией в 1905 г. Норвегия опиралась в своей политике безопасности на ведущие атлантические государства. В период между мировыми войнами четко прослеживается ориентация на Великобританию. После Второй мировой войны, и в особенности с конца 1940-х гг., основным союзником в рамках НАТО становятся Соединенные Штаты [5, 8].

Что касается Швеции, то одной из наиболее значимых традиционных линий поведения начиная с XIX в. является политика «нейтралитета во время военного конфликта и неучастия в военных блоках в мирное время» [6, 49]. Действительно, последним конфликтом военного характера, в котором Швеция принимала непосредственное участие, явилась последовавшая за наполеоновскими войнами война с Норвегией 1814 г., завершившаяся включением последней в унию со Швецией.

Этот факт нельзя не признать, несмотря на скептические оценки многих историков в отношении внешнеполитической беспристрастности позиции Стокгольма как на протяжении XIX в., так и во время двух мировых войн, и упреки в благосклонном отношении к Германии. Действительно, шведский нейтралитет обладает некоторой спецификой: он никогда не был закреплен документально и провозглашался правительством по каждому конкретному случаю. Как представляется, такая позиция являлась не чем иным, как лавированием между более влиятельными силами в регионе и мире, что, следует признать, дало определенные результаты. Это нашло отражение и во время «холодной войны», когда Швеция играла роль своего рода моста между двумя блоками, поддерживая более или менее стабильные отношения с Советским Союзом. В существовавшем в то время миропорядке Швеция занимала определенную нишу, которая была по-своему уникальной.

Важно обратить внимание и на особое отношение Скандинавских стран к процессам, происходящим в остальной Европе. В целом для них характерен некоторый изоляционизм в отношении континентальной интеграции. Общественное мнение Швеции, несмотря

на вступление страны в ЕС в 1995 г., все еще расколото по вопросу дальнейшей интеграции.

Норвегия в этом отношении настроена еще более скептично. Впервые страна подала заявку на вступление в ЕЭС в 1962 г., после того, как это сделала Великобритания. В общем, ориентация на атлантические государства, как упоминалось выше, была далеко не чужда норвежской политической элите. Однако, после отклонения Францией британской инициативы, Норвегия вздохнула, скорее, с облегчением [5, 8]. В начале 1970-х гг., когда Великобритания возобновила переговоры о присоединении, в Норвегии разразился серьезный политический кризис, выразившийся в смене ряда правительств. 25 сентября 1972 г. на референдуме по вопросу о присоединении более 53 % граждан проголосовали против.

Норвежские исследователи видят причину негативного отношения большинства населения, наряду с традиционным норвежским изоляционизмом в отношении европейской интеграции, также в том, что процесс интеграции в Европе рассматривался в Норвегии как исключительно экономический, в то время как политическая составляющая не принималась во внимание [5, 19]. Внешнеполитическая ориентация Норвегии оставалась преимущественно атлантической. В 1990-е гг. отношение к процессам на континенте претерпело в Норвегии некоторые изменения в сторону большего приятия. Тем не менее на референдуме 1994 г. большинство вновь высказалось против присоединения к ЕС.

В Швеции вопрос присоединения к Европейскому экономическому сообществу как таковой в годы «холодной войны» не ставился на повестку дня. Считалось, что участие даже в невоенном союзе государств может негативно отразиться на общей внешнеполитической линии неучастия и «срединного пути». Поэтому внутриполитическая дискуссия по этой проблеме начинает развиваться лишь в начале 1990-х гг. Результатом стал положительный исход референдума 1994 г. и последовавшее за этим официальное вступление в ЕС 1 января 1995 г. Несмотря на это, шведское общество все еще расколото по вопросу отношения к ЕС. Многие из тех, кто положительно или, по крайней мере, терпимо относятся к участию страны в Европейском союзе, с нежеланием воспринимают, например, возможное вступление в зону евро.

Сходные настроения можно проследить и в отношении общей европейской политики в области безопасности. Похожа ситуация и в Норвегии, где, однако, негативное отношение к участию в европейской интеграции практически на всем протяжении 1990-х гг. явно преобладало. Вероятно, это компенсировалось атлантическими связями, которые рассматривались в качестве приоритетных.

С другой стороны, сдержанное отношение к общеевропейским процессам можно в определенной степени объяснить достаточно высокой степенью интеграции между североевропейскими странами, новый и самый интенсивный виток которой пришелся как раз на 1990-е гг. По мнению большинства экспертов, это произошло благодаря ряду факторов. Среди них отмечается, во-первых, относительная цивилизационная однородность североевропейских народов. Общая субрегиональная интеграционная основа, в отличие, к примеру, от Европейского союза, снижает уровень противоречий. Во-вторых, общественность практически без оппозиции встречает саму идею региональной интеграции. К слову, внешнеполитическая линия на взаимодействие с североевропейскими соседями декларируется всеми государствами региона в качестве приоритетной. И хотя координация политики в области безопасности не входит напрямую в число направлений, регламентируемых наиболее влиятельными организациями

североевропейской интеграции — Советом северных стран и Советом министров северных стран, сотрудничество в этой области также имеет место.

Для Скандинавских стран в целом при выработке политической линии весьма большое значение имеет общественное мнение. Не исключение и определение политики в области безопасности. Очевидно, наряду с сильной приверженностью демократическим ценностям особую роль играет и относительно небольшое количество населения, что позволяет говорить об осознании национальной общности и о важности поиска консенсуса при принятии решений. Именно поэтому столь большое значение придается общенациональным референдумам, последние из которых состоялись в Норвегии и Швеции в 1994 г. по проблеме вступления в ЕС. Несмотря на то, что их результаты носили консультативный характер, ни парламенты, ни правительства не посмели пойти против общественного мнения. Это необходимо иметь в виду прежде всего для уяснения возможности маневра, которой обладают правительства в ситуациях, требующих от них реакции на изменение условий в области безопасности. Иными словами, правительства находятся в жестких рамках общественно приемлемой позиции в отношении политики безопасности.

Это касается и имеющего в Скандинавии давнюю традицию пацифизма, и трепетного, особенно в Швеции, отношения к проблеме разоружения. Учитывать следует и определенный консерватизм общественного мнения, сыгравший свою роль в продолжительном неприятии Норвегией в 1990-е гг. общеевропейских усилий в области безопасности, а также в неоднозначном отношении шведского общества к данной проблеме.

Специфика общественного мнения в Швеции и Норвегии связана, как полагает норвежский исследователь Б. У. Кнутсен, с феноменом восприятия себя как малого государства. Это означает, по его мнению, формирование политики, находящейся в некоторой оппозиции к той, которую проповедуют ведущие государства [5, 20].

Среди особенностей шведского и норвежского обществ, непосредственно связанных с формированием политики этих государств и оказывающих на нее влияние, следует также назвать открытость и неприятие «тайных» политических решений. Это, разумеется, не означает полного отказа от государственных секретов. Тем не менее сфера скрытой политики достаточно узка, и подобная практика не находит общественной поддержки.

Большое значение как в Швеции, так и в Норвегии имеет состояние окружающей среды, что несколько смещает акцент в определении состояния безопасности. Здесь больше, чем в других регионах, уделяется внимания устойчивому развитию, в том числе и в международном аспекте, которое не наносило бы вред окружающей среде.

Для обоих государств характерна экспортная ориентация экономик, что предопределяет их геополитическую уязвимость. Кроме того, значительную часть производственного сектора занимают крупные корпорации, неизбежно оказывающие влияние на политику правительств. Норвежские запасы нефти и газа на шельфе, наряду с необходимостью обеспечения их охраны, повышают степень интернационализации норвежской политики безопасности. Экспорт газа и нефти в другие европейские государства ставит норвежскую безопасность в зависимость от ситуации в соответствующих странах. Даже если Норвегия не является прямым участником гипотетического конфликта, ее нефтяная и газовая инфраструктура может стать потенциальным объектом нападения. Все это повышает требования к обеспечению безопасности государства, в том числе и при сотрудничестве с затрагиваемыми странами. В частности, Норвегия обеспечивает природным газом

Францию на 33,7 %, Испанию — на 21,5%, Германию — на 18,5%. В среднем по Европе зависимость от поставок норвежского газа составляла в 1996 г. 9,1% [7, 21-26].

Таким образом, существует ряд факторов, формирующих основу и рамки для деятельности органов государственного управления Норвегии и Швеции в сфере формирования политики безопасности. Эти факторы включают в себя некоторые особенности двух рассматриваемых государств, касающиеся их географического положения, демографической и физико-географической специфики. Накладывают отпечаток исторические предпосылки, обусловившие характер и векторы безопасности Швеции и Норвегии. Важны при анализе и некоторые особенности политической культуры, менталитета населения этих государств, их экономические системы. При этом важно отметить наличие многих схожих черт, объясняющих во многом похожую реакцию на вызовы в области безопасности в 1990-е гг. В то же время имеется и целый ряд различий, как географического, так и исторического и экономического плана, повлиявших на несколько отличную позицию Норвегии и Швеции в сфере политики безопасности в рассматриваемый период.

Проблемы и вызовы для политики безопасности Норвегии и Швеции. Рубеж 80-90-х гг. XX в. явился в значительной степени переломным для внешней политики и политики безопасности Скандинавских стран. С изменением баланса сил в Европе после распада блока социалистических государств, а в целом логики и стратегии международных отношений, и Норвегия, и Швеция были вынуждены вносить коррективы в ранее проводимые внешнеполитические линии. Основной задачей для них, таким образом, стало приспособление к изменяющимся реалиям.

Во время «холодной войны» Норвегия выступала в роли северного форпоста Североатлантического блока, являясь единственным государством этой организации, имеющим общую сухопутную границу с Советским Союзом в Европе. Практически все гарантии безопасности Норвегии, делая ставку на территориальную оборону, взял на себя блок НАТО, хотя коллективные силы альянса на территории Норвегии никогда не размещались. Как упоминалось ранее, для союзников страна имела значение в первую очередь с точки зрения возможности контроля над морскими коммуникациями. Учитывая важность северо-западного региона Советского Союза в военном отношении и степень его насыщенности войсками, соответствующее значение в НАТО сохраняла и Норвегия.

Швеция до 1990-х гг. также занимала по-своему уникальное место в системе международных отношений в Европе, являясь посредником между восточным и западным блоками, открыто отдавая в то же время предпочтение последнему. Именно лавирование, неучастие и многовекторная внешняя политика гарантировали безопасность страны. В то же время существуют свидетельства того, что Швеция во время «холодной войны» рассчитывала на американскую помощь в случае вторжения советских войск. Созданная в начале 1990-х гг. Комиссия по нейтралитету подвергла огласке ряд фактов, в числе которых были практические меры по приспособлению шведских аэродромов к возможности принимать американские стратегические бомбардировщики. Кроме того, были установлены прямые контакты со штаб-квартирой американской военной авиабазы в Висбадене (Германия) [8, 2-3].

В любом случае, в период «холодной войны» Северная Европа имела ряд специфических черт при формировании политики безопасности, которые назывались «скандинавским балансом». Это подразумевало, среди прочего, ограничение иностранного вмешательства в Финляндии и Норвегии и особую позицию Швеции. Однако изменение внешних

условий существования в начале 1990-х гг. заставило Норвегию и Швецию искать новые формы взаимодействия с окружающим миром и обеспечения безопасности.

Следует отметить, что приспособление к новым условиям явилось вынужденной и для многих нежелательной мерой и встретило сильную внутреннюю оппозицию. Наверное, вновь стоит обратить внимание на уже упоминавшийся консерватизм общественного мнения, определенную инерцию мышления, сдерживающую правительства от принятия более решительных мер. Норвежский исследователь Б. У. Кнутсен в отношении Норвегии и Швеции использует термин «страны status quo», имея в виду их нежелание идти на изменения [9, 26].

Среди внешних трансформаций, оказавших непосредственное влияние на политику безопасности Норвегии и Швеции в 1990-е гг., одной из ключевых явилась активизация усилий европейских стран по созданию собственного центра безопасности. Немаловажную роль в выработке новых подходов к формированию европейской составляющей в политике безопасности данных государств сыграли изменение характера опасности с Востока и взаимоотношения с Россией, а также, что особенно актуально для Норвегии, изменения, произошедшие внутри Организации Североатлантического договора, и новые условия ее существования.

Кроме того, несколько сместился акцент в определении состояния безопасности. Наряду с военными приобрели актуальность иные аспекты, в частности экономические, информационные, экологические и другие измерения безопасности. Повысилась их зависимость друг от друга. В этой же связи можно отметить обеспокоенность демографической ситуацией, характеризующейся, с одной стороны, отрицательным приростом населения, а с другой — сложностями, связанными с притоком иммигрантов. Поэтому особую актуальность в обеспечении безопасности приобретает сочетание военных средств с политическими, участие в военных и международных организациях, имеющих целью обеспечение безопасности стран-членов, реакцию на изменение внешних обстоятельств.

Новые трудности привносит с собой и растущая взаимозависимость в мире. В норвежские и шведские официальные документы, касающиеся оборонной политики и политики безопасности, прочно вошло понятие глобализации. Утверждается, что этот процесс может оказать негативное влияние на стабильность в мире и Европе и тем самым непосредственно затронуть соответствующие государства. Поэтому считается необходимым более широкое международное участие, в том числе и с целью поддержания стабильности в различных регионах мира. Норвежская общеоперативная доктрина вводит понятие двух осей безопасности: Запад-Восток и центр — периферия. Документ гласит, что ось Запад-Восток являлась преобладающей с 1940-х гг. до конца 1980-х гг. Напротив, ось центр — периферия становится все более актуальной в 1990-е гг. В частности, региональные конфликты приобретают все большую значимость и дестабилизируют обстановку [1, 78-79].

Укрепление европейского центра безопасности и реакция Норвегии и Швеции. По окончании «холодной войны» среди европейских государств возникла идея развития кооперативной системы безопасности. Задача построения оборонной составляющей и составляющей политики безопасности в рамках Европейского союза была закреплена еще в Маастрихтском договоре 1991 г. Данный процесс, однако, занял больше времени, чем предполагалось вначале, и полную силу набрал лишь во второй половине 1990-х гг.

Вступивший в силу в 1999 г. Амстердамский договор включил так называемые «Петерсбергские задачи», т. е. миротворческие, спасательные и гуманитарные операции, в сферу деятельности Европейского союза. Ранее выполнение Петерсбергских соглашений 1992 г. входило в компетенцию Западноевропейского союза (ЗЕС). Таким образом, был сделан шаг по включению функций ЗЕС в ЕС. На Хельсинкском саммите ЕС 1999 г. было принято решение, что к 2003 г. будут собраны коллективные силы быстрого реагирования в количестве 50-60 тыс. человек, готовые к развертыванию в течение 60 суток для выполнения задач, указанных в Петерсбергских соглашениях. На встрече в Фейре в 2000 г. было принято решение о создании пятитысячного полицейского контингента для выполнения международных миссий [10, 8].

В рамках ЕС созданы Комитет по внешней политике и политике безопасности, Военный комитет, Гражданский комитет и Военный штаб. В сочетании с экономическими мерами (уровень внешнеторговых отношений, введение санкций, оказание помощи) военная структура ЕС может оказаться действенной в разрешении возникающих кризисов.

Многие, тем не менее, скептически относятся к эффективности европейского сотрудничества в области безопасности, указывая на основополагающую роль НАТО в европейской системе безопасности и на существующие разногласия по этому вопросу внутри ЕС. Действительно, 11 из 15 стран ЕС являются одновременно членами НАТО, и потенциал этой организации в военном плане значительно превосходит общеевропейский. Тем не менее сам факт создания независимых от НАТО структур в области безопасности в рамках наиболее влиятельной региональной организации — ЕС — имеет далеко идущие политические последствия.

ЗЕС, ранее выполнявший задачи, закрепленные в Петерсбергских соглашениях, с вступлением в силу Амстердамского договора утратил актуальность. Это повлекло определенные последствия для политики безопасности Норвегии и Швеции и вынудило их приспосабливаться к новым обстоятельствам.

Норвежскую позицию в отношении общей европейской политики в сфере безопасности в 1990-е гг. можно разделить на два периода: до 1998 г. отношение было, по преимуществу, отрицательным или сдержанно-выжидательным; с 1998 г. прослеживается линия на поддержку общеевропейских инициатив.

Дискуссия по вопросу отношения к наметившимся шагам по европейскому сотрудничеству в области безопасности началась в Норвегии практически сразу после подписания Маастрихтского договора в конце 1991 г. В связи с несколько изменившимся статусом НАТО и, соответственно, частичной утратой страной старой роли «северного плацдарма», а также фактом неучастия в Европейском союзе в Норвегии появились опасения того, что страна может остаться за пределами структур, принимающих решения в области безопасности.

Это явление, характерное не только для Норвегии, но и для Швеции, получило в Скандинавии название «боязнь маргинализации» [5, 9] и усиливалось периферийным географическим положением данных государств. Боязнь маргинализации была характерна для рассматриваемых стран на всем протяжении 1990-х гг. и явилась одним из основных рычагов, вынуждавших их модернизировать политику безопасности. С другой стороны, особенно в Норвегии, учитывая ее традиционную атлантическую ориентацию, сильны были противники европейской интеграции, в том числе и в сфере безопасности.

Норвежский стортинг выдвинул в 1992 г. два взаимосвязанных варианта развития отношений с ЕС с целью избежать маргинализации. Они включали в себя усиление скандинавской составляющей политики безопасности в рамках ЕС после вступления в организацию трех североевропейских стран (к тому времени были поданы заявки на вступление) и «европеизацию» норвежских отношений с Россией на севере. Отмечалось, что таким образом норвежскую безопасность следует рассматривать в европейской перспективе [11, 3].

На первый взгляд кажется, что данное положение свидетельствует в пользу всемерного сотрудничества Норвегии с европейскими структурами. Более того, влиятельные правые партии — «Хёйре» и Прогрессивная партия, а также часть Рабочей партии высказывались за полное вступление в ЕС. Будучи министром иностранных дел, Бьёрн Туре Гудал заявил тогда о поддержке Норвегией целей интеграции, содержащихся в Маастрихтском договоре. Это предполагало, в том числе, и поддержку общей политики безопасности. Однако подобные заявления носили массовый характер лишь до референдума 1994 г. После отклонения большинством населения членства в Европейском союзе изменилась и партийная риторика. Правые, например, стали обращать внимание на то, что главным для безопасности Норвегии является гарантия суверенитета страны [12, 18]. Для норвежского и шведского обществ характерно представление, что членство в Европейском союзе неизбежно влечет ограничение самостоятельности и навязывание решений из Брюсселя. Поэтому подобную позицию можно охарактеризовать как антиинтеграционную, относящуюся в то же время к сфере безопасности.

Были, однако, предприняты и практические шаги в русле приспособления к новым реалиям европейской безопасности. В 1992 г. Норвегия обратилась с заявкой об ассоциированном членстве в ЗЕС и вступила в организацию в 1995 г. На большее Осло, руководствуясь отрицательным результатом референдума 1994 г., не пошел. Следует заметить, что ассоциированное членство в ЗЕС в то время вполне устраивало различные политические силы в Норвегии. В этом случае, не настаивая на непопулярном вступлении в ЕС, правительство могло принимать участие в выработке ряда общеевропейских решений в области безопасности.

Общая же позиция Норвегии по вопросу развития европейской системы безопасности заключалась в то время в подчеркивании первостепенной роли НАТО в обеспечении безопасности на континенте, о чем неоднократно говорилось и в выступлениях политических деятелей, и в парламентских резолюциях. В частности, на Берлинской встрече Североатлантического совета в 1996 г. норвежские и исландские представители упорно отстаивали точку зрения о том, что европейская идентичность в сфере безопасности и обороны должна развиваться в рамках НАТО [5, 8].

Еще одной отличительной чертой норвежской позиции являлось четкое разделение внешней политики и политики безопасности, с одной стороны, и общей оборонной политики, с другой. Последнее направление рассматривалось исключительно как прерогатива Североатлантического альянса. Подобное негативное отношение к общеевропейской оборонной политике содержалось, в частности, в правительственном отчете перед парламентом 1998 г. Речь в документе, помимо отрицательных для Норвегии последствий возможного слияния ЗЕС и ЕС, шла также о вероятном противодействии России процессу превращения Европейского союза в «оборонный альянс». Это, в свою очередь, могло привести к ее попыткам воспрепятствовать расширению организации и к ухудшению отношений в целом [13, 41].

Однако по мере того, как развитие общей европейской политики безопасности к концу 1990-х гг. стало набирать обороты, позиция Норвегии также претерпела определенные изменения. Это не было связано с изменением отношения норвежцев к европейскому сотрудничеству в данной сфере. Оно по-прежнему оставалось преимущественно отрицательным. Пойти на пересмотр старых положений политики безопасности норвежское правительство и Стортинг заставили изменившиеся внешние условия, которые могли привести к усилению изоляции страны.

Амстердамский договор, включивший, по сути, функции ЗЕС в ЕС, поставил на повестку дня вопрос о самом существовании Западноевропейского союза. Имевшая статус ассоциированного члена, Норвегия могла, таким образом, утратить возможность участвовать в выработке совместных решений. Это вынудило Осло искать новые подходы к взаимодействию с ЕС в связи с его растущей ролью центра политики безопасности.

Одним из толчков к изменению норвежской позиции явилась совместная франко-британская декларация, подписанная в декабре 1998 г. в Сент-Мало и призвавшая интенсифицировать усилия по укреплению европейского центра безопасности. Для Норвегии это означало, прежде всего, четко выраженную позицию Великобритании, положительно рассматривающей совместные европейские действия в данном направлении. Если учитывать исторические связи и традиционную внешнеполитическую ориентацию на Великобританию, можно заключить, что это послужило Норвегии примером для подражания.

Тенденции большего приятия европейского вектора безопасности нашли свое выражение уже в январе 1999 г. в речи министра иностранных дел Кнута Воллебэка. В ней он подчеркнул растущую значимость общеевропейской внешней политики и политики безопасности, а также заявил, что Норвегия, как страна, вносящая существенный вклад в урегулирование кризисов, должна быть вовлечена в процесс принятия решений в сфере общей политики безопасности в рамках ЕС [14]. В мае 1999 г. Кнут Воллебэк вновь, на этот раз гораздо определеннее, подчеркнул поддержку Норвегией развития общеевропейской политики безопасности: «Норвегия решительно поддерживает укрепление европейской безопасности и обороны. Мы согласны с необходимостью наличия эффективной внешней политики и политики безопасности» [15].

Следует еще раз подчеркнуть, что норвежской заботой в этом отношении являлось не развитие европейского вектора безопасности как такового, но боязнь того, что новый статус государства будет менее значимым, чем роль ассоциированного члена ЗЕС. Внимание, в частности, уделялось проблеме взаимоотношений между Европейским союзом и шестью членами НАТО, не входящими в ЕС. Речь шла о норвежском предложении постоянных консультаций по вопросам обороны и безопасности, так называемом формате 15+6 [16, 12]. Инициатива, однако, была без особого восторга встречена Европейским советом.

Таким образом, корректировка позиции норвежского правительства в конце 1990-х гг. по проблеме развития европейской политики в сфере безопасности в сторону большего приятия имела целью избежать усиления изоляции страны в результате изменения внешних условий. Определенные результаты в этом направлении были достигнуты. Наверное, наиболее решительным шагом стало решение правительства предоставить в распоряжение общеевропейских структур силы быстрого реагирования в количестве около 3500 человек [17, 7]. Тем не менее, проблемы остаются. Не являясь членом ЕС, Норвегия не может рассчитывать на равноправный статус в процессе принятия решений. Фактическое отклонение Евросоветом норвежского предложения о создании формата

консультаций 15+6 оставляет открытым вопрос о дальнейших взаимоотношениях в рамках общеевропейской политики в области безопасности. Иными словами, уйти от риска маргинализации в европейском контексте, чем и было продиктовано изменение норвежской позиции в конце 1990-х гг., в полной мере в рассматриваемый период не удалось.

В Швеции отношение к общеевропейским структурам и мерам в области безопасности было на протяжении 1990-х гг. несколько иным, хотя схожие черты, особенно в отношении общественного мнения, имели место. С окончанием конфронтации по линии Восток — Запад утратила актуальность и шведская позиция лавирования между двумя центрами силы. В новых условиях, на фоне прогрессирующего развития европейской интеграции и уменьшения фактора восточной угрозы перед страной встала задача поиска новых внешнеполитических установок. Если Норвегия, являясь членом НАТО и таким образом обеспечивая свою безопасность, имела возможность и время для адаптации, то Швеция в условиях отсутствия прочных трансатлантических связей рисковала остаться в стороне от новых тенденций в области политики безопасности. Ставка была сделана на включение в общеевропейские процессы в данной сфере.

Правительство Швеции практически на всем протяжении 1990-х гг. официально поддерживало общеевропейскую интеграцию, включая и общую политику безопасности. Подписав Маастрихтский договор без оговорок, Швеция уже в 1994 г. высказалась, таким образом, в поддержку усилий ЕС в сфере безопасности. Референдум 1994 г., на котором незначительное большинство населения проголосовало за присоединение к ЕС, позволил стране в начале 1995 г. официально вступить в организацию. В том же 1995 г. Швеция получила статус наблюдателя в Западноевропейском союзе.

Говорить, однако, об отсутствии проблем, с которыми сталкивалось шведское правительство в данном отношении, представляется ошибочным. Наиболее важной из них является сильная оппозиция в обществе на пути принятия общеевропейских стандартов, хотя тенденция более положительного отношения к европейской политике безопасности к концу 1990-х гг. имела место [8, 6].

В начале 1990-х гг., когда на повестке дня стоял вопрос о вступлении в Европейский союз, проблематичность такого шага была связана с вопросом о совместимости участия в ЕС с традиционной нейтральной позицией неучастия в блоках в мирное время. Хотя официально в мае 1992 г. риксдаг проголосовал за формулировку, согласно которой Швеция проводит политику нейтралитета и свободы от военных союзов в прежней форме [6, 112], экс-министр иностранных дел Маргарета аф Углас высказывала мнение, что «нейтралитет не может больше отражать ту политику, которую Швеция желает проводить в Европе, где положение отныне не характеризуется противостоянием двух военных блоков». Будучи в то время премьер-министром, Карл Бильдт подчеркивал, что на внешнюю политику Швеции важное влияние будет оказывать принадлежность к Европейскому союзу и что он больше не рассматривает внешнюю политику страны как политику нейтралитета [18, 40-41]. Таким образом, Швеция фактически отказалась от внешнеполитической линии, проводимой до этого долгие годы.

Практически аналогичная проблема являлась центральной и в ходе дискуссии в отношении вступления в Западноевропейский союз. В этом случае был сформулирован компромиссный подход, отражающий совместимость участия в выработке общих решений с чаяниями консерваторов. Показательно в этом плане заявление правительства, сделанное накануне получения страной статуса наблюдателя в ЗЕС: «...мы полагаем, что Швеции, при условии продолжения политики неучастия, предоставляется ценная

возможность участвовать в выработке решений в рамках ЗЕС, касающихся политики безопасности, особенно в отношении гуманитарных и миротворческих операций» [8, 10].

Следует, однако, учитывать, что внешнеполитические взгляды правых партий, входивших в то время в правительство, и в частности Умеренной коалиционной партии, являлись более проевропейскими. Поэтому после прихода в конце 1994 г. к власти социал-демократов, многие из которых традиционно являлись приверженцами нейтралитета, подобные высказывания высших государственных лиц в рассматриваемый период больше не повторялись. Очевидно, факт нахождения правых у власти в первой половине 1990-х гг. отразился и на результатах референдума 1994 г. Используя административный ресурс, они смогли мобилизовать сторонников европейской интеграции.

Во второй половине 1990-х гг. различия во взглядах партий по вопросу участия в общеевропейской интеграции в целом и в политике безопасности в частности, по крайней мере, между ведущими партиями правого и левого крыла — модератами (Умеренная коалиционная партия) и социал-демократами, имели незначительный характер и обнаруживали себя лишь во внутриполитической борьбе. И те, и другие на официальном уровне поддерживали общую европейскую политику безопасности. Социал-демократы, правда, более осторожны в высказываниях, что позволяет им сохранять часть консервативно настроенного электората.

Шведская позиция не сводилась лишь к пассивному принятию решений ЕС в данной области. Наиболее значительным шагом Стокгольма стала совместная шведско-финская инициатива об усилении роли ЕС в сфере урегулирования конфликтов. В меморандуме, представленном министрами иностранных дел двух стран в апреле 1996 г., речь шла о «необходимости наличия у ЕС возможностей противостоять любым угрозам миру и безопасности» [19].

Момент озвучивания меморандума пришелся на время прохождения межправительственной конференции ЕС, на которой обсуждались в числе прочих и вопросы политики безопасности. В частности, некоторые положения меморандума нашли отражение в подготовленном конференцией Амстердамском договоре. Тем самым был сделан шаг к включению в компетенцию Европейского союза функций, ранее принадлежавших ЗЕС. Подобный подход можно объяснить стремлением в как можно более полной мере участвовать в выработке совместных решений. Статус наблюдателя в ЗЕС оставлял Швеции роль второго плана, в то время как в ЕС страна является хоть и не самым влиятельным, но все же полноправным членом. Поэтому меморандум, рассматривая взаимоотношения между ЗЕС и ЕС, отдает приоритет последнему, указывая на необходимость наличия у него возможностей планирования и принятия решений.

Вслед за меморандумом в октябре 1996 г. соответствующими министерствами иностранных дел были распространены предложения остальным членам ЕС, более конкретно рассматривающие возможности построения общеевропейской системы безопасности. В целом они сводились к возможно более полному единству в выработке политики безопасности и широкому охвату задач этой политики [20].

Таким образом, на фоне значительной общественной оппозиции интеграции Швеции в европейские структуры безопасности (а общественное мнение играет в стране весомую роль в формировании политической линии) наблюдается полная правительственная поддержка общеевропейских решений в данной сфере. Единственная оговорка, присутствующая в заявлениях шведских политических деятелей, заключается

в размежевании понятий «урегулирование кризисов» и «оборона». В общеевропейском контексте, по их мнению, оборона и заключается в урегулировании кризисов [10, 21].

Подводя итог, можно отметить, что в обеих странах в 1990-е гг. наблюдается осознание необходимости включения в европейские процессы в области политики безопасности. Это вызвано, скорее, нарастающими темпами европейской интеграции и боязнью остаться за пределами активного политического поля. В Швеции процесс поддержки общеевропейской политики безопасности был на протяжении 1990-х гг. гораздо более активным, что объяснялось необходимостью изменения внешнеполитической концепции в новых условиях. Норвегия, традиционно ориентировавшаяся на атлантические связи и НАТО, долгое время не склонна была менять приоритеты. Наличие энергоресурсов и членство в НАТО уменьшали риск маргинализации. Поворот в позиции к концу десятилетия произошел, с одной стороны, по причине изменения статуса страны в Североатлантическом союзе, а с другой — благодаря успехам европейских стран в построении общих структур безопасности.

ЛИТЕРАТУРА

1. Forsvarets fellesoperative doktrin, del A. Oslo: Forsvarets overkommando, 2000.2. Nordisk sikkerhet — militжrbalansen 2000-2001 / Redigert av Chris Prebensen. Oslo: Den norske atlanterhavskomite, 2001.3. Riste O. Facing the 21st Century: New and Old Dilemmas for Norwegian Foreign Policy. Oslo: Security Policy Library, 2001.4. Stortingsproposition 1 (1991-1992). Oslo: Stortinget, 1991.5. Knutsen B. O. The Nordic Dimension in the Evolving European Security Structure and the Role of Norway. Paris: The Institute for Security Studies of the Western European Union, 2000.6. Johnsson H.-I. Sverige i fokus. Vдrnamo, 1995.7. Austvik O. G. Norge som storeksportшr av gass: utenriks- og sikkerhetspolitiske implikasjoner. Oslo: Det sikkerhetspolitiske bibliotek, 2001. N. 8.8. Lindstrцm G. Sweden's Security Policy: Engagement — the Middle Way. Paris: The Institute for Security Studies of the Western European Union, 2000.9. Knutsen B. O. EU — en militжr stormakt? Kooperativ sikkerhet og integrasjon som grunnlag for europeisk samarbeid. Oslo: Forsvarets forskningsinstitutt, 2001.10. Ojanen H. Participation and Influence: Finland, Sweden and the post-Amsterdam development of the CFSP. Occasional Papers 11. Paris: Institute for Security Studies of Western European Union, 2000.11. Stortingsmelding 16 (1992-1993). Oslo: Stortinget, 1992.12. Flikke G. Norge og europeisk sikkerhet — tilpasning til besvжr? // Det sikkerhetspolitiske bibliotek. 2001. N. 15.13. Regjeringens rapport 22 (1997-1998). Oslo: Regjeringen, 1997.14. Vollebжk K. Statement on the Government's European Policy, with Emphasis on Relations with the EU // http://odin.dep.no/ud/taler/1999/u990119e.html. 13.03.2002.15. Vollebжk K. Statement at the WEU Council of ministers meeting in Bremen in May 1999 // http://odin.dep.no/ud/taler/1999/u990510e.html. 13.03.2002.16. Stortingsmelding 38 (1998-1999). Oslo: Stortinget, 1998.17. Stortingsproposisjon 38 (1998-1999). Oslo: Stortinget, 1998.18. Аф Углас М. Политика безопасности Швеции в Европе после «холодной войны» // КОМПАС (Комментарии, прогнозы, анализ, события). 1994. №. 91. С. 37-46.19. Swedish MFA Press Release. 1996, April 21.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ США. ПЛАН МАРШАЛЛА И ДОКТРИНА ТРУМЭНА КАК ЭЛЕМЕНТЫ ОДНОЙ СТРАТЕГИИ

Александр Плащинский

Плащинский Александр Алексеевич — аспирант кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Одной из основ современной международной жизни является экономическая дипломатия, которая представляет собой «сплав политики и экономики»1 и в значительной степени определяет динамику международных отношений. Лидером экономической дипломатии сегодня являются США. Вашингтон «определяет судьбы мира, внутреннюю и внешнюю политику многих десятков стран через посредство Международного валютного фонда, Всемирного банка и ряда других организаций», а также посредством программ помощи2. Экономическая дипломатия США оказала значительное влияние на создание американского трансатлантического сообщества и глобальной экономики. По оценкам «Вашингтон пост», ее реализацию поддерживают порядка 59% американцев, убежденных, что она принесет реальные дивиденды экономике США и им самим3.

Осуществлению экономической дипломатии США способствует их финансово-экономическая мощь и созданная Вашингтоном глобальная экономическая система с особой ролью американской валюты. Новейший исторический период снова показал, что главным «»стратегическим наступательным оружием» американской цивилизации выступил доллар США»4, который «стал своего рода ключом к позиции лидера»5. Будучи преобладающей валютой в международных финансах, он прочно закрепил американскую систему союзов и «заложил основу американской гегемонии»6. «Доллар, являясь основой международной валютно-денежной системы, позволил США поддерживать свои войска за рубежом и участвовать в боевых действиях далеко за своими границами»7.

Все основные достижения американской внешней политики опираются на прочный экономический фундамент. Это объясняется тем, что на протяжении всей американской истории экономические факторы играли одну из ключевых ролей в определении национальных интересов США, формировании внешнеполитических задач и приоритетов. Первостепенность экономических интересов была обусловлена длительной изоляцией США от взаимодействия с мировыми центрами силы, высоким уровнем безопасности, обеспеченным их географическим положением, а также традиционным для американской элиты внешнеполитическим прагматизмом. «Если в Европе политические отношения зачастую шли впереди экономических связей, создавали фундамент для продвижения экономических интересов, то для США, напротив, была характерна опережающая экономическая экспансия, результаты которой позднее закреплялись в виде соответствующих политических и юридических отношений»8.

Тесная взаимосвязь экономических интересов с внешнеполитическими программами США является аксиомой. Менее изучено соотношение экономической мощи и внешней политики Америки. В этой связи экономическая дипломатия — использование экономических рычагов для достижения внешнеполитических целей — представляет особый интерес. Ее осуществление не связано со столь значительными издержками, как, например, в случае открытого военного вмешательства, а влияние и эффективность порой значительно выше: «экономическое влияние оказывается более устойчивым и надежным, чем политическое и тем более военное»9. Факты говорят сами за себя: сегодня 25% доходов бюджета России идет на выплату внешних долгов, предоставленных мировыми финансовыми институтами. В 2003 г. примерно третья часть каждого рубля, выплаченного в виде налогов, будет уходить на Запад10.

Дозированное применение экономической мощи (в форме прямой экономической помощи, финансирования программ различного характера, экономических санкций и т. п.) позволяет США успешно реализовывать свою внешнеполитическую стратегию. Именно поэтому американцы дорого заплатили и продолжают платить за свое лидерство. Так, только за период 1946-1954 гг. затраты Вашингтона на осуществление программ экономической и военной помощи, по некоторым оценкам, составили 46,8 млрд дол. (экономической — 34,6; военной — 12,2)11, а в целом с 1945 г. американская администрация затратила для этих целей более 300 млрд дол.12 .Думается, однако, что приведенная статистика — только надводная часть айсберга, если учесть проблематичность подсчета конкретной суммы как таковой.

Некоторые аналитики отмечают, что «внешняя экономическая помощь является удобным инструментом, с помощью которого государство-донор оказывает прямое влияние на страны, ее принимающие»13. Это универсальный механизм вовлечения стран, которым она предоставляется, в непосредственную зависимость от «донора». Так, по мнению известного ученого-международника С. Рогова, «экономическая помощь имеет и политические последствия»14. Это четко осознавалось американскими лидерами: еще 13 марта 1943 г. Гарриман отмечал, что «доллары являются одним из наиболее эффективных орудий в нашем распоряжении для воздействия на европейские политические события»15. Он отмечал также, что «политика оказания экономической помощи является одним из наиболее эффективных средств, которое позволит избежать расширения сферы влияния СССР в Восточной Европе и на Балканах»16. В этом — стратегическое значение экономической дипломатии в «холодной войне».

Помимо этого, она способствовала созданию новых рынков для американских товаров. Показателен тот факт, что около 80% финансовых средств, затраченных на реализацию плана Маршалла, «вернулись» в США в форме контрактов, заключенных с американскими компаниями17, а «американский экспорт вырос с 10,3 млрд дол. США до 15,3 млрд дол. в 1955 г.»18.

Однако главная особенность американской экономической дипломатии заключается в том, что она вот уже более полувека представляет собой политику расширения и закрепления американского геополитического «жизненного пространства», т. е. создания мировой атлантической империи. Именно поэтому экономическая дипломатия, на наш взгляд, будет составляющей мировой политики в обозримом будущем и структурной единицей американской стратегии «мирового преобладания», по крайней мере, до тех пор, пока США будут обладать достаточной мощью для ее реализации. В связи с этим администратор американского агентства международного развития (USAID) Б. Атвуд считает, что экономическая дипломатия должна занимать одну из центральных ролей во внешней политике США. Во-первых, по его мнению, оказание экономической помощи позволяет эффективно решать одну из фундаментальных проблем, связанных с распадом биполярной системы (формирование нового мирового порядка США. — А. П.). Во-вторых, американские программы помощи направлены на продвижение необходимых политических и экономических реформ в различных государствах мира (и, следовательно, соответствующих режимов. — А. П.). В-третьих, США нуждаются в них с целью создания рынков для своих товаров за границей и упрочения экономического благосостояния США в текущем столетии19.

Американские программы помощи (экономические, военно-технические, гуманитарные) претерпели с момента окончания «холодной войны» некоторые изменения, адаптируясь к новым международным условиям. Вместе с тем они масштабны и разрабатываются для достижения конкретных внешнеполитических целей20. При этом стратегические цели

экономической дипломатии, начиная с плана Маршалла, неизменны по сути, так как направлены главным образом на достижение и поддержание американского лидерства — главной задачи внешней политики США. В этой связи экономическая дипломатия является одним из основных инструментов американской внешней политики по созданию ими новой системы международных отношений21.

На начальном этапе «холодной войны» стратегия «мирового преобладания» США включала в себя экономический компонент в форме доктрины Трумэна для Греции и Турции, плана Маршалла для стран Западной Европы, программы стабилизации для Японии, а также расширение американских капиталовложений в Латинской Америке, создание системы влиятельных международных экономических организаций — МВФ, ГАТТ (ВТО), МБРР. Указанные акции представляются родоначальниками американской экономической дипломатии. При этом особое влияние на стратегию США в целом и ее жизнеспособность оказал именно план Маршалла, который представляет собой исторический этап развития американской внешней политики. В дальнейшем план Маршалла нашел свое продолжение и в других программах экономической помощи, механизм которой используется и по сей день. Не случайно, видимо, многие программы экономической помощи на современном этапе зачастую называют «новым планом Маршалла».

Истоки, обусловившие реализацию Соединенными Штатами экономической дипломатии, обозначил А. Даллес еще во время Второй мировой войны: «Независимо от того, кто победит, европейские страны ожидает колоссальных масштабов экономическая разруха и полная регламентация общественной жизни, которая сохранится на долгие годы и после войны»22. Исходя из этого в Вашингтоне решили, что США следует «поделиться частью своего богатства, чтобы обеспечить стабильность в Европе и предотвратить распространение там коммунистических идей»23, усилив роль экономической дипломатии во внешней политике. Вместе с тем «важнейшие стратегические, политические и экономические интересы Соединенных Штатов предопределили осуществление экономической дипломатии и взятие на себя всеобъемлющей мировой роли»24. Как видится, эти интересы — лидерство в мире. У. Липпман подчеркивал в этой связи: «Никогда ранее не было так исключительно важно финансировать наши внешнеполитические действия и обязательства. Никогда ранее не было так важно объединить нашу политику в единую стратегическую внешнеполитическую концепцию с использованием нашей мощи, престижа, денег и опыта с целью достижения лучших результатов и поставленных задач»25.

Поэтому характерной особенностью послевоенной внешнеполитической практики США стало использование экономических рычагов влияния на другие государства, т. е. активная внешняя экспансия. Как отмечает Дж. Гэддис, курс на экспансию «США взяли сразу по окончании Второй мировой войны»26. Справедливым оказался прогноз известного советского дипломата И. М. Майского о том, что послевоенная экспансия Вашингтона будет «экспансией нового типа — не столько территориальная или военная, сколько финансово-экономическая, движущей силой и главной причиной которой будет огромный экономический и технологический потенциал, накопленный США во время войны»27.

Существует множество подходов, объясняющих экспансию США после Второй мировой войны. Большинство традиционалистов ссылаются на нужды самих США и стран Западной Европы в обеспечении безопасности и защиты демократии. Ревизионисты объясняют ее с точки зрения потребностей капитализма в расширении рынков сбыта, экспорта и импорта товаров, необходимости обеспечения защиты инвестиций, т. е.

мотивы экспансии, в их понимании, скрываются только в экономической сфере. Ревизионисты считают, что «в то время как поведение Советского Союза вписывалось в классическую теорию политики баланса сил, Соединенные Штаты вели себя не как классическая сверхдержава, действующая по правилам игры в равновесие сил, а как сила с глобальными намерениями»28. Постревизионисты ссылаются на ряд дополнительных факторов и, в частности, на то, что США, подобно любой другой великой державе в истории, были вынуждены стремиться к проведению такой внешней политики исходя из особенностей их политической и экономической системы. В экспансии они видят само призвание Америки.

Очевидно, что для начала экономической и внешнеполитической экспансии США была необходима соответствующая идеологическая база, оправдывающая эту экспансию. Поэтому нахождение внешней угрозы и «образа врага», посягающего на «свободу», было прямой необходимостью для США. Без этого было невозможно одобрение дорогостоящих внешнеполитических акций в конгрессе. Учитывая, что американское и мировое общественное мнение сразу по окончании войны было в целом дружественно настроено по отношению к Советскому Союзу, лагерь законодателей оказался разделенным на консерваторов (большинство республиканцев), противников больших затрат на внешнюю политику, и либералов, которые могли поддержать финансирование внешнеполитических программ, но в рамках «курса Рузвельта». Такие настроения были основным препятствием для американской правящей элиты в реализации внешней экспансии. Поэтому «в недрах администрации шла активная канцелярская работа по подготовке конфликта, создавалась его теоретическая база (на основе концепции «сдерживания» Дж. Кеннана)»29.

Трумэн, Маршалл и Ачесон на встречах с лидерами конгресса убеждали их, что СССР начал «глобальное наступление на свободный мир и только США, действуя самостоятельно, могут остановить эту экспансию»30. Утверждалось, что «против идеологического наступления нужны экономические бастионы, т. е. нужна была помощь Европе, чтобы противостоять «инфекционному» распространению коммунизма»31.

В администрации была разработана единая система ответов в различных возможных ситуациях. Так, «в случае обвинения в помощи недемократическим режимам, необходимо было отвечать, что приходится выбирать между тоталитаризмом и несовершенными демократиями. В случае упреков в пренебрежении ролью ООН обычно следовал ответ, что эта организация, в силу своей молодости, еще не готова к решению такой серьезной задачи. Если речь заходила о мощной оппозиции планам Трумэна в обществе, то заявлялось, что в момент такой опасности нельзя дискредитировать президента, не доверяя ему, подрывая его политику; нужно сплотиться вокруг него, поскольку мир слышит всегда только один американский голос — голос президента»32.

Однако, чтобы эта идеологическая схема заработала, требовалась «кризисная ситуация», и уже в феврале 1947 г. один из официальных британских чиновников проинформировал Д. Ачесона о том, что «тяжелейший экономический кризис в Великобритании снимает с нее ответственность поддержания политической и экономической стабильности в Греции и Турции»33 — традиционных «зонах ответственности» Лондона. 21 февраля 1947 г. США получили две британские ноты, в которых сообщалось о согласии Великобритании передать американцам функции по оказанию помощи Греции и Турции. Британская сторона объявила также о выводе своих войск из Греции34. В связи с этим Дж. Маршалл отметил: «Очевидно, что англичане отказались от своего присутствия на Ближнем Востоке и обратились к США как к своему преемнику»35. По сути это была фактическая передача полномочий Соединенным Штатам вследствие ослабления позиций

Великобритании на международной арене, но, самое главное, это был сигнал, в ответ на который американцы провозгласили доктрину Трумэна. Бывший сотрудник госдепартамента США Джонс отметил, что ноты были расценены как свидетельство того, что Великобритания «передала США руководство миром со всеми его трудностями и славой»36.

Важно отметить, что «кризисная ситуация» возникла не без участия американских стратегов, влияние которых в правящих кругах Греции было значительным. Авторитетный исследователь Г. Лундестад пишет, что «позиции американцев в администрации Греции были настолько влиятельны, что сами они написали как запрос на предоставление помощи, так и ноты благодарности в ответ на провозглашение доктрины Трумэна. В рамках плана Маршалла влияние американцев в руководстве двух стран возросло еще больше»37. Как считает советский дипломат и известный исследователь С. Ю. Шенин, британское предложение «не было неожиданным, поскольку Вашингтон уже давно был готов взять на себя «постоянное бремя ответственности за руководство миром», а не только Грецией и Турцией»38. Следовательно, «сам предлог, объяснявший появление доктрины Трумэна, был явно надуман»39.

Интересной представляется оценка доктрины Трумэна американским исследователем Гэддисом как «последней капли в стремлении администрации побудить конгресс и американский народ взять на себя ответственность за роль мирового лидера», именно поэтому американские стратеги решили «преувеличить советский идеологический вызов с тем, чтобы получить поддержку для своих проектов от скупых законодателей»40. Вместе с тем, учитывая наличие сильной оппозиции против расходования крупных сумм на проведение «спасательных операций» в Европе, Вашингтон не рискнул без «подготовительной работы» объявить себя «заменой» Великобритании в ее сфере влияния.

В этой связи 27 февраля и 10 марта 1947 г. в Белом доме Трумэн, Маршалл и Ачесон провели встречи с конгрессменами с целью убедить их в необходимости оказать помощь Греции и Турции. В своем выступлении Маршалл акцентировал внимание на защите американских интересов. Однако решающее влияние оказал подход Ачесона, который заявил, что «для Соединенных Штатов принятие мер по усилению стран, которым угрожает советская агрессия, равносильно защите свободы как таковой»41. При этом Ачесон открыто говорил о намерении СССР занять доминирующую позицию в Восточном Средиземноморье и на Ближнем Востоке и таким образом проникнуть в Южную Азию и Африку. Принимая во внимание тот факт, что заявления Маршалла о необходимости сохранения и поддержания политической стабильности в регионе, доступа США к сырьевым ресурсам и новым рынкам не оказали на конгресс должного воздействия, Д. Ачесон в своем выступлении заявил о попытках достижения коммунизмом доминирующей позиции на континенте и дальнейшем его стремлении к мировому господству. Выступление Ачесона было весьма успешным и, как оказалось, эффективным. Он так представил сложившуюся ситуацию: «Подобно тому, как яблоки в бочке испортятся при наличии хотя бы одного гнилого, ситуация в Греции и Турции повлияет на Иран и изменит весь ход событий на Ближнем Востоке, в Африке, Италии, Франции и т.д. Мы и только мы обладаем возможностью отразить нападки Советов в достижении гегемонии во всем мире»42. Ачесон считал, что в Турции СССР намеревался разместить свои военно-морские базы и тогда ее независимость, а вслед за ней и независимость Греции и Ирана была бы обречена43. Ачесон заявил также, что в случае, «если хотя бы одно из этих государств попадет в сферу влияния СССР либо в Италии придут к власти коммунисты, то судьба мира будет предопределена»44.

Итак, провозглашение доктрины Трумэна было обусловлено главным образом факторами геополитического характера. Греции и Турции, своего рода ключу к Западной Европе и «мягкому подбрюшью России», придавалось особое значение в стратегии Вашингтона. Это объясняется тем, что обе страны расположены на стыке Европы и Азии. Поэтому в американской администрации руководствовались прежде всего тем, что Турция владеет Дарданеллами, «воротами» к берегам СССР, Румынии и Болгарии и расположена между ними и богатейшим энергетическими ресурсами Ближним Востоком. В этой связи Турции отводилась роль геостратегического плацдарма США для установления влияния в регионе. У.Липпман в этой связи писал: «Мы выбрали Грецию и Турцию не потому, что они особенно нуждаются в помощи, но потому, что они представляют собой стратегические ворота, ведущие в Черное море и к сердцу Советского Союза»45. Еще более определенно об этом заявил американский бизнесмен Браун: «Мы сможем бомбить мягкое подбрюшье России и почти все ее крупные города со сравнительно близкого расстояния»46. Однако в «Акте по обеспечению помощи Греции и Турции» от 1947 г. отмечалось, что «территориальная целостность и выживание этих государств имеют особое значение для безопасности США», так как «если Греция попадет под контроль вооруженного меньшинства, то последствия для Турции будут незамедлительными и серьезными. В таком случае замешательство и беспорядок (т. е. неспособность контроля со стороны США. — А. П.) распространятся на весь Ближний Восток»47 — стратегически важный для американского лидерства регион.

Вслед за выступлением Ачесона Трумэн заявил в Бейлорском университете весной 1947 г.: «Мы являемся гигантом мировой экономики. Характер будущих экономических отношений зависит от нас»48. В связи с этим, «помогая европейским экономикам, мы заручимся поддержкой дружественных нам правительств за рубежом и наличием дополнительных рабочих мест у себя дома. Для достижения этой цели США будут вынуждены оказать прямую экономическую помощь, но не посредством ООН, чтобы обеспечить американский контроль над реализацией соответствующих акций»49. Это была своего рода «подготовительная» речь перед выступлением президента в конгрессе со своей доктриной. Вместе с тем, как будет показано далее, существенное отличие Бейлорской речи от самой доктрины заключается в том, что последняя была окрашена в идеологические тона и из нее были исключены упоминания об экономической целесообразности оказания помощи, чтобы не показать, в чьих интересах конфликт «демократии» и «коммунистической тирании». По этой причине помощь Греции и Турции провозглашалась как часть глобальной схватки демократии и диктатуры, сил добра и зла. Таким образом, на упомянутой встрече с конгрессменами 10 марта в присутствии лидера большинства в сенате Тафта администрации удалось убедить конгресс поддержать доктрину с целью борьбы против коммунизма. Именно предстоящее столкновение «восточного коммунизма» и «западной демократии» убедило конгресс в необходимости оказать экономическую помощь в рамках доктрины Трумэна. Большая часть демократов присоединилась к «крестовому походу» против коммунизма еще и потому, что «в конгрессе наблюдались настроения, близкие к панике, — ожидалась высадка Советов на американских берегах»50. В итоге конгресс согласился выделить Греции и Турции в общей сложности 128 млн дол.

Итак, 12 марта 1947 г. президент США предложил конгрессу программу противостояния коммунистической экспансии (СССР), в рамках которой предлагался первый шаг — экономическая и военная помощь Греции и Турции. Для ее утверждения им приводились аргументы, уже апробированные ранее Ачесоном. Речь шла о необходимости противостояния «тирании коммунизма»: «Мир должен сделать выбор между двумя альтернативными путями развития. Один из них основывается на демократических принципах — свободных выборах, гарантиях личных прав и свобод, свободе слова

и вероисповедания. Другой выбор основывается на тирании, терроре и давлении, контролируемой прессе и радио, подавлении личных свобод. Учитывая все это, политика США должна основываться на поддержке свободных наций, которые противостоят попыткам их порабощения»51. Посол СССР в США Н. Новиков писал в этой связи, что такая политика «своей прямолинейностью поставила европейские страны перед выбором — либо с США против СССР, либо с СССР против США и предопределила раскол континента»52.

Доктриной Трумэна американская администрация впервые во всеуслышание провозгласила начало мирового конфликта между силами «добра» и «зла». По мнению одного из советников Белого дома, доктрина Трумэна была «первым орудийным залпом в кампании, предназначенной заставить народ осознать, что война никоим образом не окончена»53. Как считает американский исследователь К. Томпсон, данная акция ознаменовала собой конец эпохи изоляционизма в американской внешней политике. Начиная с этого момента в ней отчетливо проявляется преемственность действий на пути к созданию «нового мира», а за двенадцать «исторических недель» с 12 марта 1947 г. до 5 июня 1947 г. (речь Дж. Маршалла в Гарвардском университете) во внешней политике США произошел поистине «революционный сдвиг»54.

Провозглашение доктрины Трумэна было воспринято как политиками, так и общественностью США неоднозначно. Биограф Трумэна так описывал выступление президента в конгрессе: «Коллективно написанная речь была, конечно, самой противоречивой как за время его президентства, так и по сравнению с выступлениями всех американских президентов ХХ века»55. Критики доктрины в американских политических кругах заявляли, что затраты на ее реализацию будут гораздо выше, чем конечный результат. Подчеркивалось, что «доктрина создаст прецедент для вмешательства во внутренние дела других государств и может повлечь за собой войну с СССР, а также существенно ослабит ООН»56. Причем в особо негативном ключе сторонники этой точки зрения подчеркивали тот факт, что осуществление экономической дипломатии предполагалось США в одностороннем порядке в обход ООН. Однако очевидно, что только таким образом Вашингтон мог контролировать программы помощи и, по выражению Клейтона, «быть ведущим этого шоу»57. Важно отметить также, что консул СССР в Нью-Йорке Я. Ломакин после провозглашения доктрины Трумэна телеграфировал в Москву: «Речь Трумэна вызвала серьезную волну недовольства среди населения»58, которое, по мнению консула, якобы опасалось, что «доктрина может привести к войне между СССР и США»59. Вместе с тем уже во второй половине 1947 г., согласно опросам общественного мнения, 54% опрошенных американцев поддержали действия США в отношении Турции и Греции, а 40% были готовы (правда, через ООН) «объявить войну СССР, если тот и дальше будет угрожать Греции»60. Как видно, сформированные администрацией настроения создали необходимый фон для осуществления экономической дипломатии сдерживания в стратегии «мирового преобладания» США.

Одной из главных, хотя наименее афишируемых целей доктрины была подготовка своего рода «мандата конгресса и американской общественности на осуществление плана Маршалла»61. Она создала весомый прецедент, «расчистив ему дорогу»62. Думается, что доктрина явилась прообразом, «мини-планом Маршалла». План, в свою очередь, послужил экономическим рычагом для продолжения стратегии, заложенной в доктрине Трумэна. Поэтому Трумэн назвал его «второй частью одной и той же стратегии»63. Таким образом, «доктрина Трумэна и план Маршалла стали неотъемлемой частью новой стратегии Вашингтона»64, «двумя сторонами одной медали американской политики

«открытых дверей»»65. Они сформировали послевоенный курс США, предопределив его характер66. В этом их главная взаимосвязь.

Взаимосвязь доктрины Трумэна и плана Маршалла как элементов одной стратегии состоит также в их геополитической значимости. Доктрина способствовала созданию зоны влияния США на Ближнем Востоке, в Средиземноморье и Персидском заливе. В конечном итоге один из важнейших стратегических регионов планеты, ее «нефтяной кладезь» стал зоной «жизненно важных интересов» Вашингтона (так, например, если в 1938 г. на долю США приходилось 14% добычи ближневосточной нефти, то в 1951 г. — 57,8%) 67 . План Маршалла, в свою очередь, расширил географические рамки применения стратегии «сдерживания» и закрепил США в Западной Европе. Создание НАТО «обезопасило» указанные зоны влияния от Советского Союза, связав узами трансатлантической солидарности наиболее развитые и влиятельные государства Европы с США. При этом Вашингтону изначально было обеспечено главенствующее положение в этой иерархии. По словам Б. Баруха, «доктрина Трумэна являлась провозглашением идеологической войны, а план Маршалла, план Молотова, создание НАТО и последующее развитие событий представляли собой экономическую, политическую и военную составляющую холодной войны»68.

Принципиальное отличие этих двух звеньев одной стратегии заключается, на наш взгляд, не столько в размерах помощи, сколько в ее идеологическом оформлении: в плане Маршалла отсутствовала ярко выраженная антисоветская направленность. Поэтому план отличался от доктрины Трумэна своей «моральностью», нацеленностью на борьбу с «голодом, нищетой и отчаянием», а не против «какой-либо доктрины или правительства»69. Вместе с тем решающее значение при оценке любой внешнеполитической акции и, тем более, если речь идет о стратегии, имеет результативность. В случае с планом Маршалла и доктриной Трумэна цель американских стратегов оправдывала средства, поскольку результатом стратегии, в которой указанные акции играли ключевую роль, является доминирование США в современном мире.

1 Щетинин В. Д. Экономическая дипломатия. М.: Международные отношения, 2001. С. 11.

2 Уткин А. И. Американская стратегия для ХХ_ в. М.: Логос, 2000. С. 252-253. 3 Mann J. Making a better world with U.S. money // The Washington Post. 2000. April 5. Р. 15.4 Борисоглебская А.А. Американский доллар за границей // США.Канада: экономика, политика, культура. 1998. № 1. С. 50.5 Centerstage. American Diplomacy since World War __ /Ed. by L.Carl Brown. New York: Holmes&Meier Publishers Inc., 1990. Р. 93.6 Ibidem.7 Ibidem.8 Беневоленский В., Кортунов А. Экономическая взаимозависимость и внешняя политика США // Мировая экономика и международные отношения. 1991. № 10. С.18.9 Там же. С. 19.10 Замятина Т. Россия — США. Что это значит: партнерство вместо соперничества? // Эхо планеты. 2002. № 23 (738). С. 10. 11 Bailey T.A. A Diplomatic History of American People. Prentice Hall, Englewood Cliffs, New Jersey, 1980. P. 801.12 Contemporary U.S.Foreign Policy. Documents and Commentary /Ed. by Plischke E. Greenwood Press, 1991. P. 575.13 Ruttan V. W. Rapidly changing world challenges U.S.Policy // Forum for applied research and

public policy. Knoxville. Winter 1997. N 4. Р. 53. 14 Красильников Р. Призраки с улицы Чайковского. М., 1999. С. 277.15 Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945-1985). Новое прочтение / Отв. ред. Л. Н. Нежинский. М., 1995. С. 37. 16 Chafe W. H. The Unfinished Journey. America since World War __. New York: Oxford University Press, 1991. Р. 50.17 Mann J. Op. cit. Р.15.18 Попов В. И. Современная дипломатия: теория и практика. Ч.1.: Дипломатия — наука и искусство / Дипломатическая академия МИД РФ. М., 2000. С. 122.19 http://www.usaid.gov/press/releases/2001/fsindex.html.20 Contemporary U.S.Foreign Policy. Documents and Commentary. P. 575.21 Еconomics and World Power. An Assessment of American Diplomacy since 1789 / Ed. by Becker H., Wells S.F. New York: Columbia University Press, 1984. P. 336. 22 Фурсенко А. А. У истоков «холодной войны» // Вопросы истории. 1983. N 5. С. 89.23 Gaddis J. L. The U.S. and the Origins of the Cold War. 1941-1947. New York: Columbia University Press, 1972. Р. 356.24 Maier C. S. The Cold War in Europe: Era of a Divided Continent. Harvard University, 1996. Р. 152.25 Thompson K. W. Cold War Theories. V. 1. World Polarization. 1943-1953. Lousiana State University Press, 1991. Р. 145.26 Gaddis J. L. Strategies of Containment: a Critical Appraisal of Postwar American National Security Policy. Oxford: Oxford University Press, 1982. Р. 33.27 http://www.cwihp.com. Working Paper N 13. Pechatnov V.O. The Big Three After World War II: New Documents on Soviet Thinking about Post-War Relations with the United States and Great Britain. P. 5.

КРИТЕРИИ ОПРЕДЕЛЕНИЯ МЕНЬШИНСТВА

Наталья Катько

Катько Наталья Сергеевна — аспирант кафедры международного и европейского права Европейского гуманитарного университета

До сегодняшнего дня отсутствует общепризнанное всеми или хотя бы частью государств понятие меньшинства.

В доктрине международного права активно ведется работа над определением понятия "меньшинство". Так, С. Томушат считает, что национальные меньшинства — "это группы, которые до такого уровня осознают свои отличия, что пытаются сами распоряжаться своей судьбой, хотя бы частично"1. Д. Турк и Т. Вейтер под национальными меньшинствами понимают "группу людей, принадлежащих к какой-либо нации, обладающей собственным государством, но живущих в другом, как правило, сопредельном государстве"2.

Термин "национальное меньшинство" не однозначен, по мнению советского ученого С. И. Брука. В большинстве случаев под ним подразумеваются группы, оторванные от основной массы более или менее крупных народов, к которым они принадлежат. Примером могут служить греки в Турции, алжирцы во Франции, албанцы в Италии и т. д. Менее принято и вряд ли оправдано употребление этого термина по отношению к национальностям, нигде не образующим своего государства (например, к баскам в Испании и во Франции, курдам в Турции, Иране, Ираке и Сирии, белуджам в Пакистане, Иране, Афганистане и т. д.), тем более, что на своих этнических территориях эти народы составляют большинство. В

некоторых случаях к национальным меньшинствам относят все национальности данной страны, кроме основной3.

Единого подхода к определению понятия "меньшинство" нет ни в доктрине международного права, ни в законодательных актах государств, касающихся этой проблемы.

В основу определения понятия меньшинства должен быть заложен подход, направленный на всеобъемлющий охват понятия меньшинств, который включает все типологическое и видовое разнообразие, базируется на общих критериях. Такие критерии, несмотря на то, что некоторые из них вызывают споры, уже в международной практике выработаны.

Количественный критерий. Большинство авторов придерживаются точки зрения, что для того, чтобы группа могла быть признана меньшинством, она должна быть меньше по численности остальной части населения. Такое мнение представляется весьма резонным уже потому, что оно напрямую вытекает из этимологии слова "меньшинство". Однако встречаются ситуации, когда ни одна из групп не составляет большинства, и меньшинство, чтобы развить свои отличительные черты, должно быть достаточно многочисленным. Так, большинство может быть столь рассредоточенным, что оказывается не в состоянии отстаивать свои права в данном регионе. Более того, некоторые группы могут представлять собой меньшинство с точки зрения всего населения страны в целом, однако являться большинством в определенных регионах и проводить там дискриминационную политику.

Распространенный подход, при котором 50 % населения плюс один является большинством, а минус один — меньшинством, не может быть признан в нашем случае приемлемым. Поэтому, по нашему мнению, абсолютизация количественного критерия при определении меньшинства не всегда является оправданной.

В пользу вышесказанного свидетельствует то, что в работах, посвященных этническим конфликтам в многонациональных государствах, одним из способов решения национального вопроса предлагается способ, основанный на сосуществовании4. Опыт таких стран, как, например, Швейцария, Австрия, Бельгия, Нидерланды, доказывает, что демократия и многонациональное государство — явления вполне совместимые. Однако авторы подчеркивают, что для многонациональных государств неприемлема такая форма демократии, где важнейшие вопросы решаются большинством голосов. Для таких государств подходит "консенсуальная демократия", основанная на поисках консенсуса (т. е. согласия) между нациями и этническими группами.

Такой подход, по нашему мнению, является наиболее оптимальным, особенно в том случае, если государство стремится в правовом решении по тому или иному вопросу отразить чаяния всех представителей своего общества.

О. Клайнберг также отвергает подход, в соответствии с которым "...меньшинство обязательно должно быть меньшим по размеру, чем доминирующая группа". Автор считает неудовлетворительным, если предметом рассмотрения является именно статус, положение меньшинства. В таком контексте "меньшинство фактически может составлять большинство населения, как в случае с черными африканцами в Южной Африке". Поэтому, по мнению Клайнберга, желательно не ограничивать термин "меньшинство" только его чисто количественным смыслом5.

"Количественный критерий определения национальных меньшинств почти нереализуем в федеративном государстве, субъектом которого являются национально-государственные образования", — считает Л. М. Карапетян6.

Итак, как следует из вышесказанного, количественный критерий при определении национального меньшинства является существенным, но не определяющим, и применение его должно происходить в совокупности с другими критериями.

Особенно тесно связан с количественным критерием критерий недоминирования. Российский ученый С. М. Пунжин считает, что "численное меньшинство" и "недоминирующее положение" являются объективными критериями при определении меньшинства7.

В доктрине существует мнение, что защита меньшинств оправдана только тогда, когда меньшинство не занимает господствующего положения. Конечно, критерий недоминирования, а значит, невозможности в полной мере развивать в государственной и общественной жизни свои культурные, религиозные и языковые особенности, а также отстаивать свои интересы в государственных институтах, является той "путеводной нитью", с помощью которой мы можем идентифицировать меньшинство в данном государстве.

Однако на практике бывает так, что встречаются и господствующие меньшинства, которые иногда нарушают принципы равенства и недискриминации, закрепленные в различных международных соглашениях по правам человека, как, например, в случае с белым меньшинством в Южной Африке. Если следовать определениям, даваемым этой категории населения и базирующимся на критерии недоминирования, то доминирующие меньшинства не являются "истинным" меньшинством и не нуждаются в защите.

Подкомиссия ООН по предупреждению дискриминации и защите меньшинств выработала характеристики национальных меньшинств, подпадающих под международную защиту. В частности, по мнению Подкомиссии, меньшинством могут считаться такие национальные группы, которые не занимают "господствующего" или "доминирующего" положения.

В этой связи представляется интересным взгляд на этот вопрос российских ученых И. П. Блищенко и А. Х. Абашидзе, которые при определении национальных меньшинств в СНГ, особенно принимая в расчет их доминирующее и недоминирующее положение, предложили ввести критерий дискриминации "наций и народов в том или ином регионе". Авторы полагают, что "критерий дискриминации является основным не только для международной защиты, но и для определения самих меньшинств, нуждающихся в защите". Авторы, понимая, что данный признак ограничивает объем понятия "национальное меньшинство" и что в реальной жизни есть меньшинства, которые не подвергаются дискриминации, однако, считают, что "вышеназванный подход оправдан тем, что те национальные меньшинства, которые не подвергаются дискриминации, не подпадут под международную защиту, ибо необходимость такой защиты отсутствует"8.

Критерий дискриминации, без сомнения, является немаловажным, особенно при определении необходимости позитивных действий со стороны международных органов, однако должен считаться скорее факультативным. Аргументом в пользу такого утверждения может служить то, что обеспечение защиты и гарантии равного статуса должно распространяться на все категории меньшинств, независимо от того, какое положение они занимают в данный временной отрезок. С учетом того, что политическая ситуация в государстве может изменяться, "узкая" трактовка понятия меньшинства не

является правильной и не приведет к созданию универсального для всех меньшинств определения.

Правомерно возникает вопрос: признаем ли мы, что права меньшинств являются неотъемлемыми, или же их возникновение или исчезновение напрямую связано с положением (доминирующим или недоминирующим), которое занимает меньшинство в определенный временной отрезок в отдельном государстве? Если рассмотреть пример Южной Африки, где белое меньшинство, проводящее политику апартеида, занимало господствующее положение, то его нельзя признать "чистым меньшинством", так как отсутствовал критерий "недоминирования", а в результате демонтажа политической системы оно перестало быть господствующим (т. е. стало "меньшинством" в общепринятом понимании).

Таким образом, очевидно, что признание меньшинства и наделение его присущими правами должно происходить независимо от того, какое положение — доминирующее или нет — занимает меньшинство в данный временной период.

Итак, при наличии всего многообразия ситуаций, в которых находятся меньшинства, критерий недоминирования также не может быть признан нами абсолютным при определении, относится та или иная группа населения к меньшинству или нет, а должен применяться в соответствии с ситуацией и в комплексе с другими критериями.

Одним из важных критериев для определения меньшинства является наличие у членов группы гражданства данного государства.

Необходимость такого критерия объясняется тем, что лишь в этом случае государство может юридически обоснованно защищать права как отдельного лица, так и группы, которую эти лица составляют.

Подкомиссией по предупреждению дискриминации и защите национальных меньшинств было отмечено, что статус меньшинства признается лишь за гражданами данного государства и эмигранты не входят в это понятие9. Данной точки зрения придерживаются большинство ученых, занимающихся разработкой понятия меньшинства.

"Иммигранты различного этнического, культурного и лингвистического происхождения, добровольно приезжающие и поселяющиеся в стране, включая рабочих-мигрантов, решивших не возвращаться, составляют другую категорию людей, не могущих требовать защиту, на которую претендуют меньшинства. Они могут жить в очень трудных экономических и иных условиях, но они совершают свободный выбор и должны быть готовы принять отрицательные, а не только положительные его последствия"10.

Однако существует и иное мнение по этому вопросу. Так, Подкомиссией по предупреждению дискриминации и защите прав меньшинств на 38-й сессии был высказан ряд конкретных замечаний по предложению, сделанному Ж. Дешен, касающихся определения понятия "меньшинство". В отношении гражданства, некоторыми членами Подкомиссии было подчеркнуто, что данное определение не может охватывать только граждан определенного государства. В этой связи внимание было обращено на точку зрения Международного суда, который не поддерживает критерий гражданства в этом контексте11.

Качественным признаком меньшинства, отличающим его от большинства населения в государстве, является обладание устойчивыми этническими, религиозными и языковыми характеристиками.

Обратимся к международным документам. Статья 27 Пакта о политических и гражданских правах содержит формулировку "этнические, религиозные и языковые меньшинства", Декларация о правах лиц, принадлежащих к национальным или этническим, религиозным и языковым меньшинствам, 1992 г. говорит о лицах, "принадлежащих к национальным или этническим, религиозным и языковым меньшинствам", Рамочная европейская конвенция о защите национальных меньшинств 1995 г. употребляет термин "национальное меньшинство".

По мнению С. М. Пунжина, "проблемы, касающиеся различных разновидностей меньшинств, в принципе сходны", и поэтому правомерно использование наименования "национальное меньшинство" или просто "меньшинство" для определения данной категории населения12.

Иначе говоря, группы, обладающие отличными этническими, религиозными и языковыми характеристиками, могут образовывать этнические, религиозные и языковые меньшинства; это не исключает того, что у одной из общностей может встречаться совокупность всех или некоторых характеристик. Такой подход применен в документе Копенгагенского совещания по человеческому измерению СБСЕ 1990 г., в разделе IV которого упоминаются преимущественно национальные меньшинства, в то время как в действительности речь идет о различных меньшинствах.

Данный подход абсолютно оправдан. Для международного права должно быть безразлично, является ли меньшинство этническим или религиозным, так как какими бы меньшинства ни были, они нуждаются в равном статусе и эффективной защите. Это подтверждается тем, что в международно-правовых актах термины "этнические", "религиозные", "языковые" меньшинства всегда фигурируют вместе и без каких-либо различий в правовом статусе.

Однако здесь необходимо сделать некоторые уточнения, касающиеся религиозных и языковых меньшинств. Религиозные и языковые меньшинства должны рассматриваться не только как какая-либо общность людей, отличающихся от остальной части населения религией или языком, а как определенная группа людей, отличающаяся еще рядом других детерминированных признаков, которые и образуют эту общность.

Следует иметь в виду, что международно-правовую защиту, а следовательно и принадлежность к меньшинству, будет иметь религиозная общность, обладающая самобытностью, идентичной или схожей с национальной. В истории существуют примеры, когда принадлежность различных частей одного и того же народа к нескольким конфессиям способствовала возникновению внутри его культурно-бытовых религий и вело к образованию так называемых этноконфессиональных групп. При наличии других сопутствующих обстоятельств религиозные различия могут служить важным этноразделительным фактором. Примером может служить государственное размежевание западных бенгальцев-индуистов и восточных бенгальцев-мусульман, которое явилось стимулом для начала формирования двух самостоятельных наций — западнобенгальской и бангладешской, или восточнобенгальской13.

Защита же членов чисто религиозных общин должна осуществляться через общие механизмы защиты прав человека, в частности, через институты свободы совести и недискриминации.

Таким образом, слияние в единое целое понятий "национальные", "этнические", "религиозные", "языковые" меньшинства вполне целесообразно, так как подход, направленный не на выделение особого рода меньшинств, а, напротив, на включение в понятие "меньшинства" всевозможных категорий меньшинств, является самым оптимальным. Такую позицию занимают многие государства. "Канада всегда рассматривала этот термин [национальные меньшинства] как распространяющийся на этнические, а также культурные, языковые и религиозные меньшинства"14, — заявил канадский представитель на Копенгагенском совещании. Правильность этой позиции необходимо признать, как и согласиться с целесообразностью употребления термина "меньшинство" по отношению к различным категориям и видам меньшинств.

Последним критерием определения меньшинства является так называемое "индивидуальное отношение" или "проявление, пусть даже косвенно, чувства солидарности в целях сохранения своей культуры, своих традиций, религий и языка"15.

Представители меньшинств могут выразить свою самобытность двумя способами. Первый — когда группа стремится сохранить свои характерные особенности; такое чувство солидарности обычно проявляется в тех случаях, когда группе в течение длительного времени удается сохранять свои отличительные черты. Вторая форма самоидентификации связана с принятием решения о принадлежности или непринадлежности к меньшинству. Некоторые члены меньшинств могут предпочесть ассимиляцию — это их право, и никто — ни меньшинство, ни большинство — не должен препятствовать им. Тут необходимо отметить, что если меньшинство встречает препятствия на пути ассимиляции, то тут мы имеем дело с дискриминацией, а не с защитой самобытности.

Упор на субъективный элемент определения — интересная альтернатива поиску только объективных характеристик. Г. Альфредсон полагает: "Субъективная часть имеет три уровня: идентификация группы, решение индивидуума о его принадлежности к меньшинству, принятие этого индивидуума самим меньшинством"16.

Специалисты ООН рекомендуют опираться на самоопределение личности в вопросе определения бенефициантов законов о меньшинствах и коренных народах. Так, Конвенция Международной организации труда № 169 (ст. 1, п. 2) особо отмечает: "Самоопределение по поводу принадлежности к племенным или коренным народам должно быть решающим при определении групп, к которым имеет отношение Конвенция". Как сказано в тексте Конвенции МОТ, самоопределение может сочетаться с некоторыми объективными требованиями, выраженными в позитивной форме (обладание некоторыми характеристиками) и в негативной форме (исключение определенных групп).

Только наличие желания быть меньшинством и конституирует такую группу. Поэтому необходимо согласиться с советским ученым Р. А. Мюллерсоном, который, приводя слова Х. Р. Мартинеса Кабо, Специального докладчика Подкомиссии по предупреждению дискриминации и защите меньшинств, по проблемам коренного населения о том, что оно "должно найти признание в соответствии с его собственным самовосприятием, его собственным представлением о самом себе в сравнении с другими группами, причем не следует предпринимать попытки определить его на основе восприятия других групп", считает, что такая характеристика, примененная к коренному населению, относится mutatis mutandis и к национальным меньшинствам17.

Национальное самосознание, особенно если нет препятствий для его правильного выражения, является наиболее важным этническим определителем18. Государства не должны влиять на субъективный элемент. Меньшинство должно быть (если, конечно, оно этого хочет) самобытным, желать и стремиться сохранить такую самобытность. В свою очередь, государство, на территории которого проживает меньшинство, должно уважать такую самобытность и содействовать ее сохранению и развитию.

Итак, исходя из вышеперечисленных критериев, можно сформулировать понятие "меньшинства": это группа граждан государства, численно меньшая основной части населения и /или занимающая недоминирующее положение, обладающая устойчивыми этническими, языковыми, религиозными и культурными характеристиками и имеющая желание сохранить свою самобытность. Причем целесообразно под меньшинством понимать как этнические, так и религиозные, языковые и культурные меньшинства и объединить их общим термином "меньшинство".

1 Tomushat C. Status of Minorities under Articel 27 of the International Covenant on Civil and Political Rights // Minorities in National and International Laws. New Dehli, 1985. P. 960.2 Turk D. Norms and institutions within the UN system Relevant to minority issues // Conference paper № 5. Сolombo. 6—10 November. 1988 Р. 29; Veiter Th. Commentary on the Concept of "National Minorities" // Revue des Draits de l’Homme. 1974. Vol. VII.3 Брук С. И. Население мира: Этнодемографический справочник. М.: Наука, 1986. С. 84.4 Gloppen S. Management of Minority Conflict within the Frameworks of a Democratic Regime. Conference on "Minorities in Eastern Europe on the Ligts of Human Rigts Norms". Oslo, 1991. C. 3.5 Klineberg O. The study of Multinational Societies // Multinational Society. Papers of the Ljubljana Seminar Rowley, 1975. C. 15.6 Карапетян Л. М. Федеративное государство и правовой статус народов. М., 1996. С. 75.7 Пунжин С. М. Проблема защиты прав меньшинств в международном праве // Государство и право. 1992. № 8. С. 125.8 Блищенко И. П., Абашидзе А. Х. Права национальных меньшинств в свете мирового опыта // Общественные науки и современность. 1992. № 4. С. 125—126.9 UN Doc. E/CN.4/Sub.2/384/Rev.1.10 Альфредсон Г. Права меньшинств: равенство и недискриминация: Материалы Ленинградской конференции по правам меньшинств. Доклады и сообщения. Ленинград, 1991. С. 23.11 UN Doc. E/CN.U/AC.7/5Rev.1.12 Пунжин С. М. Указ. соч. С. 123.13 Брук С. И. Указ соч. С. 115.14 Копенгагенское совещание Конференции по человеческому измерению СБСЕ 5—29 июня 1990 г.: Сборник научно-информ. мат. М., 1991. С. 23.15 Capotorti F. Study on the rights of the persons belonging to ethnic, religious and linguistic minorities // Human Rights Study Series. 1978.№ 5.

ПЛАН МАРШАЛЛА ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ США

Александр Плащинский

Плащинский Александр Алексеевич — третий секретарь Министерства иностранных дел Республики Беларусь

Стремительный рост процессов глобализации в настоящее время сопровождается все большим влиянием экономических факторов на систему международных отношений. Экономическая составляющая современной дипломатии в значительной степени определяет динамику международных отношений, а также темпы и направление развития большинства государств мира.

Происходит формирование глобальной экономической системы и экономизация мировой политики, главные акторы (субъекты) которой "руководствуются прежде всего… финансово-экономическими интересами"1. Поэтому экономическая дипломатия, по всей вероятности, будет являться неотъемлемой составляющей мировой политики в обозримом будущем, и для правильного понимания этих тенденций необходимо изучение ее сути и истоков. Важно также уметь видеть современное мировое развитие в широкой исторической перспективе с целью эффективного внедрения уроков прошлого в нынешнюю внешнеполитическую стратегию государств.

Ярким примером экономической дипломатии является план Маршалла, выраженный во внешней политике США в форме Программы восстановления Европы (ПВЕ) после Второй мировой войны, внешнеполитическая история которого вызывает немалый интерес. Он занимал важнейшее место в стратегии США в начальный послевоенный период и представлял собой исторический этап развития американской внешней политики. В дальнейшем план Маршалла нашел свое успешное продолжение в других программах экономической помощи, механизм которой используется и по сей день.

Уинстон Черчилль назвал его "самым бескорыстным актом в истории". Иосиф Сталин усматривал в нем заговор с целью экспансии американского империализма в Европе, опустошенной войной и — как надеялась Москва, и опасался Вашингтон — созревшей для коммунизма. Билл Клинтон в своем выступлении по поводу пятидесятилетия плана назвал его "началом пути, приведшего к экономическому чуду"2. План Маршалла представляется своеобразным "памятником" эпохи "холодной войны", который непосредственно оказал влияние на ее генезис и в значительной степени определил само развитие международных отношений в последующие годы. Американскую инициативу помнят за ее бескорыстие, но она не была ни наивной, ни пренебрегающей собственными интересами. Даже самые первые предложения Маршалла были явным воплощением политики, проводимой в интересах США. Поэтому план Маршалла иногда называют "акцией, продиктованной на редкость просвещенным пониманием собственных интересов"3. Уилл Клейтон, бизнесмен и дипломат, которому, как считают, принадлежала эта идея, ратовал за нее в свете "потребностей и интересов народа Соединенных Штатов — нам нужны рынки, крупные рынки, чтобы покупать и продавать… дешевле защитить себя экономическими средствами, которых у нас более чем достаточно"4.

В период с 1948 по 1952 г. план Маршалла являлся стержнем всей европейской политики США и способствовал продолжению реализации целей, заложенных в доктрине Трумэна, а содержавшиеся в ней требования значительной экономической и военной помощи Греции и Турции, народам которых якобы угрожала "потеря свободы", были концептуальной и практической подготовкой к осуществлению плана и созданию в 1949 г. НАТО. Он послужил первой важной ступенью атлантической интеграции, в которой США прочно заняли доминирующую роль, и дальнейшего развития европейской и атлантической интеграции. Следует также учесть в этой связи, что уже к 1951 г. план Маршалла фактически превратился в программу предоставления западноевропейским странам американской военной помощи — программу "Взаимного обеспечения безопасности".

На протяжении всей американской истории экономические факторы традиционно играли заметную роль в определении национальных интересов США, формировании внешнеполитических задач и приоритетов, а также в использовании различных элементов национальной мощи на международной арене. В американской внешней политике примат экономических интересов всегда проявлялся более ярко, чем во внешней политике большинства других стран. Этому способствовал целый ряд условий и обстоятельств: длительная изоляция США от основных мировых центров силы, гарантированный географическим положением высокий уровень безопасности, традиционно свойственный американцам прагматизм, проявившийся и во внешней политике тоже. Если в Европе политические отношения нередко шли впереди экономических связей, создавали фундамент для продвижения экономических интересов тех или иных стран, то для США, напротив, характерна была опережающая экономическая экспансия, результаты которой позднее закреплялись в виде соответствующих политических и юридических отношений5. Как отмечает известный американский исследователь Д.Гэддис, "… США взяли курс на глобальную экспансию уже после Второй мировой войны"6.

Существует множество точек зрения, объясняющих экономическую экспансию США после Второй мировой войны. Большинство традиционалистов ссылаются на нужды самих США и стран Западной Европы в обеспечении безопасности и защиты демократии; ревизионисты объясняют ее с точки зрения потребностей капитализма в расширении рынков сбыта, экспорта и импорта товаров, необходимости обеспечения защиты инвестиций, т. е. мотивы экспансии в их понимании скрываются в сугубо экономической сфере. Постревизионисты ссылаются на ряд дополнительных факторов, и в частности на то, что США, подобно любой другой великой державе в истории, были вынуждены стремиться к проведению такой внешней политики исходя из особенностей их политической и экономической системы. В экспансии они видят само призвание Америки.

Можно привести немало примеров конкретных внешнеполитических акций, направленных на поддержку американских экономических интересов. Органичное единство интересов бизнеса с внешнеполитическими программами США было и является аксиомой. Менее изучен другой аспект соотношения экономической мощи и внешней политики США, а именно вопрос об использовании экономических рычагов для осуществления внешнеполитических целей. Иными словами, вопрос о том, как, в каких формах и с какой эффективностью американская экономика обслуживает американскую политику. Теоретически экономическая мощь является более удобным инструментом внешней политики, чем многие традиционные инструменты, в частности военная сила.

Опыт послевоенных десятилетий свидетельствует о том, что все сколько-нибудь крупные достижения американской внешней политики опирались на прочный экономический фундамент. Так, политика формирования послевоенной системы международных отношений, которую можно считать в целом успешной, включала в себя в качестве экономического компонента план Маршалла для стран Западной Европы, программу стабилизации для Японии, расширение американских капиталовложений в Латинской Америке, создание системы влиятельных международных экономических организаций — МВФ, ГАТТ, МБРР. В частности, документы госдепартамента содержат свидетельства того, что США в рамках плана Маршалла целенаправленно использовали экономическую помощь с тем, чтобы стимулировать в политической сфере объединительные тенденции в Западной Европе и, таким образом преодолев противоречия между европейскими национальными государствами, укрепить, стабилизировать капиталистическую систему в целом7. Поэтому план Маршалла способствовал достижению основополагающих целей Вашингтона по недопущению возникновения экономического кризиса внутри США в результате избытка произведенной в годы войны продукции, обеспечив ее экспорт на ими

же созданный западноевропейский рынок; восстановлению Западной Европы с целью основания западного блока для борьбы с Советским Союзом, ее объединению и недопущению попадания в сферу его влияния; созданию мировой системы свободной торговли и мира "открытых дверей" и явился "поворотным моментом в истории для достижения американского лидерства в мире"8.

Существует аксиома: рассматривая ту или иную акцию на международной арене, необходимо строго учитывать ситуацию, особенности положения дел внутри страны и в мире того конкретного периода, в котором эта акция осуществляется, а не абстрагироваться и отвлекаться от реальности обстановки. Окончание Второй мировой войны привело к существенным изменениям всей международной обстановки и соотношения сил на международной арене. Развитие политической и экономической ситуации вызывало тревогу по многим причинам. К весне 1947 г. положение в Европе было нестабильным и тревожным. В Восточной Европе складывалась система народных демократий, устанавливался все более жесткий контроль Советского Союза над этой частью континента. В Западной Европе наблюдался тяжелейший экономический кризис, нарастала социальная напряженность, что создавало предпосылки для политических изменений. По этой причине для Соединенных Штатов оказание экономической помощи было прямой необходимостью, если учесть, что обозначенные факторы представляют наиболее благоприятную почву для изменений такого рода. "Это необходимо, если мы стремимся сохранить наши собственные свободы и наши собственные демократические институты. Этого требует наша национальная безопасность", — подчеркнул Ачесон9.

Для США, вышедших из войны как неоспоримый лидер и добившихся укрепления своих международных позиций в значительной мере благодаря ослаблению традиционных центров силы (которыми в Западной Европе являлись Англия, Франция и Германия, а в Восточной — СССР), были созданы все предпосылки для осуществления концепции "Pax-Americana", мира по-американски. Важной вехой на этом пути стал план Маршалла, в котором нашел свое воплощение внешнеполитический курс Трумэна, а само осуществление Программы европейского восстановления явилось неотъемлемой частью стратегии США в борьбе за завоевание доминирующей позиции в мире.

По иронии судьбы ущерб, нанесенный в результате Второй мировой войны многим государствам мира, позволил США осуществить программу экономического восстановления Европы и добиться успеха, получив значительные политические и экономические дивиденды. Это был успешный стратегический ход Соединенных Штатов, возможность реализации которого была правильно и своевременно оценена американскими стратегами.

Очевидно, что для начала экономической и внешнеполитической экспансии США была необходима соответствующая идеологическая база, оправдывающая эту экспансию. Следовательно, нахождение внешней угрозы и "образа врага", посягающего на свободу и мирные цели Америки, было также необходимостью для Соединенных Штатов в целях утверждения плана в конгрессе. Такой угрозой стал Советский Союз и "угроза коммунизма", а непосредственное закрепление они получили в доктрине Трумэна. Поэтому между доктриной Трумэна и последующим возникновением плана Маршалла существует теснейшая взаимосвязь. Доктрина, безусловно, заложила своего рода фундамент для ПВЕ. Эти два документа, положенные в основу внешнеполитического курса США послевоенного периода, предопределили его характер10. Таким образом, доктрина Трумэна и план Маршалла "были двумя сторонами одной медали американской политики открытых дверей"11. В итоге борьба против СССР преломилась в идеологическом плане как "крестовый поход" США против коммунизма, а в политическо-

экономическом — как создание единого западноевропейского блока государств с целью противостояния "советской угрозе", расширения рынка сбыта своих товаров и строительства "Pax-Americana".

Существует целый комплекс причин, которые вызвали к жизни план Маршалла. Экономические причины являются наиболее очевидными: без процветания Западной Европы, важнейшего торгового партнера США, было бы немыслимо процветание самой Америки. По мнению Вашингтона, политика оказания экономической помощи "автоматически увеличила бы благосостояние вовлеченных государств и обеспечила бы доминирующую позицию США"12. Более того, как справедливо отмечал в своей телеграмме посол СССР в США Н. В. Новиков министру иностранных дел СССР В. М. Молотову: "… имеются серьезные причины экономического характера, обусловившие план Маршалла… Если учесть тот факт, что экспорт из США в Европу превышает импорт из Европы ежемесячно на 1 миллиард долларов, то станет ясным, что американское правительство было также и экономически вынуждено срочно искать новых путей для осуществления своей внешней политики"13.

Итак, американский экспорт в Западную Европу в два раза превышал импорт из нее самой, а из-за отсутствия долларов западноевропейские страны были не в состоянии заплатить за поставки американских товаров. Делался вывод, что без восстановления экономики Западной Европы экономический кризис будет нарастать, что повлечет за собой массовую безработицу в США, а также захват власти коммунистами в "дружественных" Америке странах. Поэтому план Маршалла был выдвинут как раз в тот момент, когда стала назревать угроза циклического экономического кризиса в Соединенных Штатах, так как начали исчерпывать себя временные факторы, поддерживающие на сравнительно высоком уровне производство в США в течение первых послевоенных лет. Одним из таких факторов и был сильно раздутый экспорт американских товаров. К лету 1947 г. он стал падать.

Политические причины также совпадали с национальными интересами Соединенных Штатов и одной из главных целей оказания помощи, так как посредством экономического восстановления планировалось извлечение политических дивидендов. Одним из них являлось создание и развитие блока государств, разделяющих с США идентичные политические, экономические и культурные ценности, которые по замыслу американских стратегов должны были "глубоко повлиять на развитие европейских стран в благоприятном (для США. — А. П.) направлении"14.

В геостратегическом плане американские лидеры также думали над тем, как "вытащить" восточноевропейские саттелиты СССР из-под контроля Кремля. Это было одним из дополнительных мотивов предложения Маршалла летом 1947 г. в стремлении к мировому лидерству. Кеннан так заявлял по этому поводу: "Двери для участия должны быть открыты для всех без исключения европейских стран, что будет означать полное объединение Европы... В конечном итоге Советам будет все сложнее удерживать их под своим контролем"15. В декабре того же года заместитель Государственного секретаря Р. Ловетт в письме Гарриману отмечал следующее: "Политическая и экономическая интеграция Европы должна задействовать все свободные страны региона"16. Дж. Маршалл в подтверждение этому заявил 14 февраля 1948 г.: "Мы можем прийти к выводу, что трудности и риск, связанные с программой помощи Европе, слишком велики, а поэтому ничего не стоит предпринимать. Но тогда, по моему мнению, следует ожидать, что вся Западная Европа попадет в ту же сферу влияния, что и страны Восточной Европы. А это в свою очередь приведет к тому, что Средний Восток и весь Средиземноморский бассейн будет ожидать та же участь. Британское содружество наций, оказывающее большое

влияние на устойчивость всего мира и международной торговли, было бы поколеблено. Европейский континент перешел бы под контроль строя, открыто враждебного нашему образу жизни и форме правления"17.

В долгосрочной перспективе все эти цели сводились к достижению победы в "холодной войне" и завоеванию мирового лидерства. Таким образом, план Маршалла наряду с другими внешнеполитическими программами периода "холодной войны" представлял собой реальный инструмент Соединенных Штатов в противостоянии с Советским Союзом и строительстве "Pax-Americana".

Очевидно, что, оказав экономическую помощь, можно было реально получить взамен согласованную с США политику западноевропейских государств. Поэтому основной отличительной особенностью плана Маршалла было теснейшее слияние и взаимосвязь экономических и политических факторов, его породивших. В сущности, он являлся экономическим рычагом для проведения политической стратегии, заложенной в доктрине Трумэна. Если, по словам Бернарда Баруха, "доктрина Трумэна являлась провозглашением идеологической войны, то план Маршалла, план Молотова, создание НАТО и последующее развитие событий представляли собой экономическую, политическую и военную составляющую "холодной войны"18.

Для того, чтобы подготовить официальное ходатайство об оказании помощи, 16 европейских стран почти беспрерывно проводили совещания в Париже. Делегаты 16 стран собрались 12 июля в парижском Гран-Пале. Этот форум в дальнейшем получил название Комитета по европейскому экономическому сотрудничеству (КЕЭС). Перед ним была поставлена монументальная задача определить за шесть недель "имеющиеся у Европы ресурсы и ее потребности" на 1948—1951 гг. Доклад КЕЭС был подписан 22 сентября 1947 г. В нем содержалось предупреждение, что без американской помощи Европу постигнет катастрофа. После этого 2 апреля 1948 г. Конгресс подавляющим большинством голосов принял Закон о европейском восстановлении. На следующий день президент Трумэн с гордостью подписал его, после чего на окончательном голосовании в Сенате законопроект об утверждении плана Маршалла был принят при соотношении голосов 69 к 17. На голосовании в Палате представителей законопроект был утвержден с еще большим (в процентном выражении) перевесом: 329 голосов против 71.

В апреле 1948 г. для проведения в жизнь плана была создана постоянно действующая Организация по европейскому экономическому сотрудничеству (позднее она стала называться Организацией экономического сотрудничества и развития — ОЭСР). Эта организация осуществляла контроль за распределением средств и условиями их использования. ОЕЭС, как и план Маршалла, в целом выполняла задачу "сдерживания коммунизма на экономическом уровне, тогда как образование Североатлантического договора (НАТО) призвано было решить эту задачу на военно-политическом уровне"19.

Американская помощь поступала в различных формах: в виде безвозмездного дара в долларах, безвозмездного снабжения товарами, но в основном в форме кредитов. Общая сумма средств, израсходованных в рамках плана Маршалла с 3 апреля 1948 г. до 30 июня 1951 г., когда остававшиеся фонды помощи были включены в Программу оборонной взаимопомощи, составила около 17 млрд дол.20 Управление по экономическому сотрудничеству распределяло безвозмездную помощь и кредиты в соответствии с долларовым дефицитом платежного баланса каждой страны. Великобритания получила 23 процента всего объема помощи в рамках плана Маршалла, а Франция — 20 процентов (в обоих случаях цифра приводится без учета дальнейших внутриевропейских перемещений средств). В целом примерно треть импорта в рамках Программы европейского

восстановления приходилась на сельскохозяйственную продукцию, но огромную роль играл также импорт средств производства. Примечательно, что значительная часть долларов, предназначенных на нужды помощи, осталась в Соединенных Штатах, так как министр сельского хозяйства США объявил, что избытки американской сельскохозяйственной продукции следует закупать в самих США; кроме того, 25 процентов всей пшеницы и продуктов из нее, отправленных в Европу в рамках первого законодательства о Программе европейского восстановления, должны были ввозиться в форме муки, произведенной в Соединенных Штатах21. Итак, примерно две трети помощи в рамках плана Маршалла получили четыре страны: почти четверть пришлась на долю Великобритании, одна пятая — на долю Франции, и приблизительно по одной десятой получили Италия и Западная Германия.

Три аспекта плана Маршалла с прошествием времени приобретают все большее значение. Во-первых, его роль в создании послевоенной глобальной экономики. Программа эта не только привела к возрождению Европы, но и восстановила жизненно важный торговый треугольник, состоящий из Соединенных Штатов, Западной Европы и их торговых партнеров в развивающемся мире.

Во-вторых, план Маршалла принадлежал к числу факторов, определивших контуры военных и политических событий конца сороковых — начала пятидесятых годов, и сам, в свою очередь, сформировался под воздействием этих событий. Этими событиями были: провозглашение доктрины Трумэна в марте 1947 г. и более конструктивное предложение Маршалла в июне того же года; кризисы процесса деколонизации, переживаемые, в частности, Францией, Нидерландами и Бельгией и обременившие экономику этих стран; советская блокада Западного Берлина, явившаяся прямым следствием распространения западногерманской валютной реформы на Западный Берлин; создание Организации Североатлантического договора; и наконец, война в Корее, побудившая Соединенные Штаты передать четыре своих дивизии в распоряжение НАТО, поставившая на повестку дня вопрос о перевооружении Западной Германии и преобразовавшая план Маршалла в программу военной поддержки.

Последним (но отнюдь не последним по значимости) из упомянутых аспектов является роль плана Маршалла в достижении европейского единства. Нейтральная Западная Европа была бы бессильна повлиять на исход конфликта между двумя неевропейскими сверхдержавами. Объединенная же Европа, обладающая собственным голосом в важнейших мировых делах, была способна и оказала влияние на ход "холодной войны". Таким образом, план Маршалла самым непосредственным образом дал старт европейской интеграции. Этот аспект, на взгляд автора, является одним из самых важных, хотя его непосредственным результатом был фактический раздел Европы на два лагеря. В то же время, США заполучили мощнейшего союзника в "холодной войне", укрепив и воссоздав его по собственному образцу, что, в конечном итоге, предопределило исход глобального противостояния сверхдержав. Поэтому основное значение помощи по линии плана Маршалла было не экономическим и не административным, а политическим (курсив мой. — А. П.).

Правомерен вопрос относительно того, соответствовало ли интересам США содействие усилению Европы как самостоятельного игрока на международной арене, ведь неизбежным следствием тому будет их дальнейшая конкуренция на международных рынках и даже возможная конфронтация. Ответ на этот вопрос очевиден: усиление Европы и превращение ее в самостоятельного актора на международной арене (план Маршалла и дальнейшая европейская внешнеполитическая стратегия США способствовали этому) и предоставили Соединенным Штатам возможность активного

контроля и вмешательства в европейские дела. Усиление Европы не вызывало особой обеспокоенности Вашингтона еще и потому, что Западная Европа стала реальным партнером с подобным образом жизни и системой ценностей.

Хотя не все подобные аргументы можно подкрепить фактами, логично было бы предположить, что нужда и разруха, если бы они сохранялись и далее, усилили бы недовольство населения и его тяготение к крайне левой части политического спектра. В начале тридцатых годов от экономических неурядиц Европы выиграли правые силы; в 1947 г. это были бы коммунисты, особенно в таких ключевых странах, как Франция и Италия. С этой точки зрения сам план Маршалла был более важен, чем помощь в рамках этого плана, а 1947 г. имел большее значение, чем годы, за ним последовавшие. Перспектива американской помощи побудила левоцентристские силы обеих стран порвать с коммунистами, а в случае Франции, и с советской внешней политикой. Учитывая изоляционистские позиции Америки до 1939 г., требовалось поистине впечатляющее предложение, чтобы убедить осторожных и скептически настроенных европейцев включиться в игру, которая шла вразрез с их послевоенным сдвигом влево.

Таким образом, современная Западная Европа в значительной степени представляет собой результат осуществления плана Маршалла. Он послужил тем отправным моментом, который положил начало процессу западноевропейской интеграции, вызвал важные политические и экономические изменения в Западной Европе и во многом предопределил ее будущее процветание. Поэтому первостепенная важность и значение плана в этом отношении заключаются в том, что он явился своего рода импульсом для изменения всей политической и экономической системы Европы. Дав старт европейской интеграции, укрепив Европу в экономическом, политическом и военном плане, США добились превосходства над Советским Союзом, что, в конечном итоге, привело к победе в "холодной войне". И хотя вопрос относительно завершения "холодной войны" остается все еще открытым в научных кругах, автор считает, что распад Советского Союза, исчезновение одной противоборствующей стороны и победа более мощного западного блока (в значительной степени благодаря плану Маршалла) свидетельствует о ее окончании в форме биполярной конфронтации сверхдержав.

Тем не менее, значение этой успешной внешнеполитической акции не стоит переоценивать, потому что американская помощь послужила лишь "смазочным маслом — но не горючим — для мотора, обеспечив плавную работу машины, которая в противном случае стопорилась бы и буксовала"22. Необходимо также учесть и тот факт, что Западную Европу нужно было восстанавливать, а не строить заново. В конечном итоге экономическая дипломатия послужила на пользу как Соединенным Штатам, так и Западной Европе, отвечая как интересам западноевропейских государств, так и внутренним интересам США. Пострадал от нее только коммунистический блок, который и был мишенью американской дипломатии.

Очевидно, что всякое следствие имеет в своей основе причину, а конечный результат, независимо от его успеха, — действие. План Маршалла явился тем начальным действием, которое в итоге имело колоссальный успех и способствовало достижению Вашингтоном глобальной цели, ведь именно план Маршалла дал США реальную возможность успешно осуществить последующие внешнеполитические задачи и добиться мирового лидерства. В подтверждение этому бывший американский президент Клинтон заявил в своем выступлении: "За последние пятьдесят лет американское лидерство помогло создать мировую торговую систему, в которой Соединенные Штаты являются крупнейшим в мире экспортером и импортером, ежегодно вовлекая в торговый оборот товары и услуги на общую сумму свыше двух триллионов долларов". План Маршалла, по его же словам,

явился "… началом пути, приведшего к экономическому чуду"23. Таким образом, развитие торговли привело к процветанию как самих Соединенных Штатов, так и Западной Европы.

План Маршалла имел, безусловно, и негативные последствия, одним из которых явился раскол Европы и мира в целом на два противоборствующих лагеря, на "своих" и "чужих", а заранее предполагаемое неучастие в нем Советского Союза определяло его антисоветскую направленность, тем более, что в планах обеих сверждержав наличие влиятельного и экономически сильного соперника явно не предусматривалось. Предпочтением Вашингтона была попытка создания центра силы на Европейском континенте, достаточно сильного для поддержания там необходимого равновесия. Это изначально предполагало фактический раздел континента. Вот почему для многих историков план Маршалла послужил "определяющим моментом начала "холодной войны"24.

Важно отметить, что уже через неделю после речи Маршалла в Гарварде помощник госсекретаря Гаррисон Нортон заявил: "Произошел поворот в мировой политике, и теперь — хотим мы того или нет — мы занимаем господствующее положение"25. Даже если утверждения подобного рода и носили весьма смелый характер, нельзя не признать, что план Маршалла послужил одним из эффективных инструментов, способствующих достижению Вашингтоном глобальной цели по прошествии пятидесяти лет с начала осуществления ПВЕ — победе в "холодной войне" в результате исчезновения одного из противоборствующих блоков во главе с СССР.

На нынешнем этапе развития международных отношений Америка, как видится, навязывает России и Восточной Европе как раз такое послевоенное урегулирование, которого стремился в свое время избежать один из идеологов плана Клейтон: сокрушительное бремя долгов наподобие версальского; спад производства; промышленно-экономический развал и отсутствие перспективы быстрого включения бедствующих государств в состав объединенной Европы. Клейтон, вероятно, отметил бы, что хотя на словах Америка признает необходимость восстановления экономики стран бывшего советского блока, ее финансовые обязательства, связанные с этим, далеко не достигают масштабов плана Маршалла. К тому же условием оказания этой помощи не является проведение политики экономического роста и восстановления. По убеждению автора, в мире, вооруженном ядерным оружием, в 2001 г. на карту поставлено ничуть не меньше, чем полвека тому назад, а "доллары являются одним из наиболее эффективных орудий… (США. — А. П.) воздействия на европейские и общемировые политические события"26.

В этой связи, выдвижение и, по признанию многих исследователей, достижение Соединенными Штатами роли "мирового лидера" (что бы под ней ни понималось и как бы она ни исполнялась) и единственной в мире страны с подлинно глобальными интересами и возможностями, означает превращение других субъектов международных отношений в объектов американской политики, которые должны будут соотносить свои будущие действия и внешнеполитические интересы с интересами США.

РЕГИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ ПЕРСИДСКОГО ЗАЛИВА

Ярослав Черкасский

Черкасский Ярослав Викторович — аспирант кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

При разработке концепции внешней политики Республики Беларусь и определении ее внешнеполитических и внешнеэкономических приоритетов и интересов большое значение имеет опыт решения проблем региональной безопасности, накопленный странами Персидского залива. Как известно, большая часть этих стран благоприятно относятся к нашей стране, и руководство республики внимательно следит за процессами, там развивающимися.

Кроме того, безопасность региона Персидского залива является неотъемлемой частью современной системы международной безопасности и международных отношений в целом. Это обусловлено его важным значением как одного из крупнейших месторождений черного золота в мире. Но если для политиков достаточно понятны и ясны цели и задачи, от решения которых в данном районе мира зависит в той или иной степени обеспечение и сохранение темпов экономического роста их государств, то в научных кругах, как Запада, так и Востока, до сих пор идут дискуссии о том, какие критерии правомерно использовать для определения "пространственной протяженности и географического месторасположения региона" [1, 16].

Иными словами, прежде чем наметить пути и способы обеспечения региональной безопасности, необходимо определить и разработать предельно четкую по своему содержанию "концепцию региона", что позволило бы в дальнейшем учитывать культурную, историческую и социальную составляющие для построения наиболее эффективной системы региональной безопасности.

Безусловно, разработка "концепции региона" ставит перед исследователем данной проблемы целый ряд сложных задач, однако необходимо отметить, что задачей особого порядка является определение и выбор тех немногочисленных критериев, которые наиболее важны для решения поставленной задачи. Следует также оговориться, что ни один из выбранных критериев не может претендовать на абсолютную непогрешимость или являться более правильным, чем другие.

Наиболее очевидным критерием выделения того или иного района земли в самостоятельный регион является совокупность тех или иных этногеографических признаков, присущих только ему.

Таким образом, главную роль играет фактор географической отделенности от других территорий, не являющихся для него "родственными" по каким бы то ни было признакам (этническим, языковым, культурно-историческим, религиозным и т. д.). Однако использование данного критерия позволило бы, например, включить Афганистан, Пакистан и ряд центральноазиатских государств в состав региона Персидского залива, что не является правомерным и может значительно усложнить определение границ региона, а следовательно, и предмета исследования. Необходимо отметить, что культурная и религиозная общность стран Персидского залива со странами Ближнего Востока, Центральной Азии и Северо-Восточного побережья Африки, их взаимовлияние и высокая степень культурного взаимопроникновения делают практически неизбежным проведение соответствующих параллелей с соседними региональными системами, что может увести нас от первоначально поставленной задачи разработки концепции региона. Исходя из этого, следует признать, что культурный и религиозный критерии в данном случае не являются ключевыми для достижения задач исследования.

Что же касается арабского языка как элемента знаковой культуры, трансцендентной для Аравийского полуострова в целом, то он также выходит далеко за рамки данного субрегиона, а следовательно, не может являться определяющим критерием.

Немецкий ученый Б. Мюллер предлагает иной путь региональной идентификации стран Персидского залива [5, 16]. В своем труде «Мир после "холодной войны"» он акцентирует внимание на особенностях внешнеэкономической деятельности стран региона, т. е. на огромных масштабах добычи, переработки и экспорта углеводородного сырья и его производных как главных признаках данного региона.

Безусловно, идентификация региона на основе доминанты его внешнеэкономической и промышленно-хозяйственной деятельности — весьма интересное и, учитывая все возрастающие темпы "стандартизации региональных особенностей" [3, 114], перспективное предложение для практического применения в будущем. Принимая во внимание реалии дня сегодняшнего, необходимо подчеркнуть, что идентификация региона Персидского залива на основе вышепредложенных факторов оправдана, но лишь с учетом этнической, культурной и религиозной составляющих.

Таким образом, "концепция региона" для стран Персидского залива строится прежде всего на уникальности их запасов углеводородов, на смешанности их культуры с культурами смежных регионов и, конечно же, на доминировании ислама как "единой и неделимой праведной религии" [6, 12].

Приводя всю систему "концепции региона" к единому знаменателю, следует выделить ряд ключевых моментов, необходимых для ее правильного понимания:

— для того, чтобы обсуждать вопросы обеспечения безопасности Персидского залива, необходимо четко выделить территории, входящие в состав данного региона;— необходимо уяснить, что использование традиционного и проверенного временем географического метода группирования территорий на основе их географической приближенности к заданной точке отсчета, так называемой "сердцевине" региона, неприменимо в современных условиях в регионе Персидского залива;— для идентификации региона Персидского залива гораздо удобнее и продуктивнее будет использование метода "экономической и политической включенности". Под этим методом подразумевается включение того или иного государства в состав региона не на основе его географической приближенности, а на основе степени вовлеченности данного государства в экономическую жизнь региона, в обеспечение его политической и военной стабильности (или же, наоборот, дестабилизирующего регион как, например, Ирак и Иран, но в то же время, не мыслящие себя вне орбиты региональной политики и безопасности). Такой метод имеет и то преимущество, что помогает исключить перекрывание региональных полей друг с другом, так как в данном случае разграничение регионов проходит по линии границ государств, входящих в них, в то время как географический метод не признает возможным столь строгое разграничение, внося тем самым дополнительный элемент неопределенности при использовании термина "регион".

Следовательно, используя метод "экономической и политической включенности", можно четко определить границы региона Персидского залива, назвав государства, входящие в него: государства — члены Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) — Бахрейн, Катар, Кувейт, ОАЭ, Оман, Королевство Саудовская Аравия, с одной стороны, и Ирак, Иран — с другой. Йемен, географически так же расположенный на Аравийском полуострове и граничащий с Саудовской Аравией и Оманом, в силу отсутствия экономической и политической вовлеченности в дела региона не рассматривается как его составляющая.

Определение только политико-экономических границ исследований не позволяет нам осветить весь комплекс проблем, связанных с региональной безопасностью стран

Персидского залива. Для построения более детальной и структурированной парадигмы исследования, необходимо ответить на следующие вопросы, имеющие весьма важное значение.

1. Каковы действующие субъекты, играющие определяющую роль в вопросах безопасности стран региона Персидского залива?

Ответ на этот вопрос поможет нам лучше разобраться во внутрирегиональной динамике, а также дать наиболее полный и содержательный ответ на следующие логически вытекающие из первого вопросы.

2. Что представляет собой региональная безопасность стран Персидского залива в современных условиях?

3. Каковы угрозы региональной безопасности?

Конечно, можно при рассмотрении подобного вопроса ограничить собственное видение данной проблемы, сведя ее к так называемому международному аспекту: действующие субъекты — государства, рассматривающие регион Персидского залива в качестве зоны своих жизненно важных интересов. Однако исследователь, подходящий к данной проблеме столь односторонне, рискует упустить из виду другие весьма важные аспекты, так как невозможно рассматривать региональную динамику в сфере безопасности, фокусируясь лишь на государстве как единственно возможном акторе, не принимая во внимание других международных и внутренних акторов, включенных в процессы безопасности региона.

Более того, государства в результате изменений, происходящих в сфере международных отношений на протяжении последних десятилетий, зачастую являются менее влиятельными субъектами, чем другие [6, 30].

Для систематизации имеющихся данных и выработки более четких представлений по данному вопросу целесообразно разделить действующих в регионе субъектов на шесть категорий. Первые две из них включили в себя эндогенные региону государства, дифференцированные по степени их влияния на дела региона:

— великие региональные державы (прежде всего Ирак, Иран и, в некотором отношении, Королевство Саудовская Аравия);— малые региональные державы (Бахрейн, Катар, Кувейт, ОАЭ и Оман).

Третья категория включает в себя державы внешнего уровня, интересы которых затрагивают вопросы региональной безопасности Персидского залива. До крушения биполярной системы, господствовавшей в международных отношениях более полувека, таковыми государствами являлись США и СССР, а после 1991 г. — лишь США. Необходимо упомянуть также о британском, французском, турецком влиянии в регионе, в равной степени, как и о второстепенной роли Египта и Сирии — государств, зачастую занимающих противоречивую позицию по вопросам региональной безопасности Персидского залива.

Следующие три категории не являются государствами, однако в силу оказываемого ими влияния на региональную безопасность рассматриваются в качестве реально значимых региональных акторов.

— международные региональные организации, такие, как ССАГПЗ и Лига арабских государств (ЛАГ), являются активными участниками формирования и выработки основ региональной политики, в том числе и вопросов коллективной безопасности;— международные межправительственные организации мирового уровня (ООН, Всемирный Банк, МВФ, ВТО, ОПЕК), оказывая существенное влияние на экономику стран региона (например, на их возможности приобретения высокотехнологичных видов вооружения и военной техники), затрагивают и вопросы, включенные в сферу безопасности региона изначально;— этнические (курды) и религиозные (шииты) группы, правящие и военные элиты.

На основании вышеизложенного мы должны преодолеть узкое понимание термина "актор" в современной системе международных отношений. Совершенно ясно также, что для получения многогранной и содержательно значимой перспективы в вопросах, затрагивающих региональную безопасность стран Персидского залива, необходимо обратить особое внимание не только на региональную динамику, определяемую в целом крупнейшими акторами международных отношений, т.е. государствами, но и на мотивационные факторы поведения того или иного государства, определяемые все возрастающей ролью международных и наднациональных организаций, а также стремлением некоторых коллективных акторов (курды, шииты и др.) к достижению более высокой степени автономности, а зачастую и независимости.

Как свидетельствует исторический опыт, на протяжении многих столетий регион Персидского залива в силу своего выгодного географического месторасположения подвергался брутальному воздействию внешних сил. Находясь между Востоком и Западом, страны Персидского залива уже в средневековье могли контролировать караванные и морские пути, соединявшие Азию, Африку и Европу.

В ХХ в. после обнаружения огромных запасов нефти и начала промышленной разработки нефтяных месторождений роль Персидского залива как транспортной артерии, позволяющей обеспечить бесперебойное снабжение углеводородным сырьем страны — импортеры нефти, не только не уменьшилась, но и значительно возросла. Вместе с этим возникли и новые аспекты проблемы обеспечения безопасности, которая на протяжении второй половины ХХ в. так и не была окончательно решена.

И сегодня, в начале ХХI в., проблемы безопасности региона Персидского залива многогранны и внутренне крайне противоречивы. Это обусловлено тем, что страны — импортеры углеводородных ресурсов Персидского залива склонны рассматривать данный регион как зону собственных жизненно важных интересов. Однако специфика этих интересов, а иногда и их разнонаправленность и полная несовместимость сводят понятие региональной безопасности на уровень субъективно-меркантильного восприятия данной проблемы каждым участником в отдельности, что не позволяет создать единую и всеобъемлющую картину, включающую в себя все объекты региональной безопасности.

В силу вышеуказанных причин проблемы региональной безопасности необходимо рассматривать не с точки зрения отдельных участников данного процесса (арабские страны, США, ЕС и т. д.), а более полно, акцентируя внимание на узловых проблемах данного региона.

Российский исследователь И. А. Александров в своей книге "Монархии Персидского залива. Этап модернизации" для анализа проблем, затрагивающих региональную безопасность, использует многоярусную поясную модель, эпицентром которой является внутренняя проблематика стран региона, а внешним ярусом — великие державы,

рассматривающие Персидский залив в общем геополитическом раскладе [1, 117]. Арабские же исследователи предпочитают использование иной модели, упрощенность и четкая структурированность которой помогают более детальному изучению проблем безопасности стран региона [4, 358].

Однако следует заранее оговориться, что ни одно из отдельно взятых вышеуказанных модельных построений, столь блистательных на теоретическом уровне, не оправдало себя в должной степени на практике. Означает ли это, что они изначально ошибочны и научно недостоверны? На наш взгляд — нет. Более того, приведение данных моделей к общему знаменателю с добавлением некоторых новых элементов позволило бы создать оптимально приближенную к реалиям региона модель, сосредоточив при этом внимание на следующих основных аспектах проблемы обеспечения региональной безопасности:

1) безопасность стран Персидского залива, включая Ирак и Иран, от внешних угроз;2) разрешение двусторонних и многосторонних споров между странами внутри региона;3) безопасность стран — участниц организации ССАГПЗ от внутрирегиональной агрессии со стороны Ирака и Ирана;4) нефтяная безопасность (устранение угрозы ценового диктата со стороны стран — импортеров нефти);5) безопасность международного мореплавания в водах Персидского залива как основного канала доставки сырой нефти и нефтепродуктов.

Важно подчеркнуть, что одни исследователи акцентируют внимание на национальной безопасности, подразумевая стремление государства защищать свои ценности от внешних угроз (под безопасностью в данном случае понимается способность государства быть сильнее, чем его противники), другие аналитики обращают внимание на достижение экономического могущества (согласно данному пониманию проблем безопасности любая угроза экономике является одновременно угрозой безопасности государства).

Таким образом, не существует единого понимания безопасности, так как каждый субъект, включенный тем или иным образом в процессы обеспечения безопасности региона, разнится от других в соответствии с собственным видением проблем безопасности, как в целом, так и в частном.

Опираясь на вышеизложенное, можно сделать вывод, что безопасность государств региона Персидского залива является многоуровневой проблемой. При этом следует учитывать, что каждому ее уровню соответствует свой строго определенный смысл термина "безопасность" и свое понимание внутренних и внешних угроз.

Регион Персидского залива, будучи центром столкновения различных противоборствующих сил, векторы направленности которых зачастую диаметрально противоположны, испытывает на себе огромнейшие геополитические, экономические и военные перегрузки, балансировка которых является жизненно важной задачей для сохранения региональной целостности.

Изучение угроз и вызовов безопасности выходит за пределы теории вопроса, превращаясь в задачу, практическое значение которой трудно переоценить. Необходимо также отметить, что в целях наиболее полного изучения проблемы предпочтительно создать некую "идеальную" модель, которая позволит нам структурировать все вопросы, четко подразделив их на три основные измерения:

1) внутригосударственные угрозы;

2) внутрирегиональные вызовы;

3) внешние опасности.

Во избежание возможных ошибок, заключающихся в допускаемом нами условном разделении, следует учитывать, что ни одно из направлений не существует в чистом виде, а органически переплетается с остальными, создавая тем самым реальную картину происходящих событий.

Внутригосударственные угрозы. Регион Персидского залива, как самостоятельно сформировавшаяся сфера международных отношений, еще очень молод и находится в стадии становления. Большинство государств образовались (или стали независимы) совсем недавно, а государство как институт верховной власти еще не сформировано до конца [3, 14]. Все это оказывает негативное влияние на развитие ситуации.

Следует также отметить и другой вопрос, присущий практически всем без исключения государствам региона: в отличие от европейских стран арабские не могут рассматриваться в полной мере в качестве собственно национальных образований, так как пока нет этнически оформленных саудовской или катарской (список можно продолжить, включив все государства региона) наций. Проблема усугубляется наличием достаточно крупных массивов кочевого населения, исконные обычаи и верования которого не признают государственных границ.

Таким образом, внутренняя составляющая зачастую преобладает над внешним компонентом, причем в некоторых случаях она имеет четко выраженную тенденцию к интернационализации накопившегося за годы конфликтного потенциала. Ярким примером тому является курдская проблема, степень обострения которой достигла такого уровня, что ни курды, ни государства, на территории которых они локализованы, по существу уже не участвуют в ее решении, что делает проблему еще более сложной, а иногда и неразрешимой в практическом смысле.

Внутрирегиональные вызовы. Эти проблемы остаются на острие политики стран Персидского залива в течение всех последних десятилетий [1, 42—43]. При этом, для лучшего понимания уникальности ситуации, сложившейся в регионе, необходимо подчеркнуть тот факт, что вызовы и угрозы внутрирегионального уровня различны для всех стран, его представляющих.

Так, например, для региональных сверхдержав, представленных Ираком, Ираном и Саудовской Аравией, эти угрозы существенны лишь по отношению друг к другу. Для малых стран основную опасность и угрозу вторжения представляют державы первого ранга, т. е. Ирак и Иран, за исключением Саудовской Аравии, с которой они тесно взаимодействуют в рамках ССАГПЗ.

Таким образом, мы видим более или менее четко оформившуюся дифференциацию угроз и вызовов внутрирегиональной безопасности, что наталкивает нас на мысль о существовании здесь особых форм поляризации сил.

В современных международных отношениях принято выделять три типа полярности сил на глобальном уровне: монополярный (т. е. система, в которой существует одно государство-гегемон, а все остальные в той или иной степени включены в сферу его интересов), биполярный (т. е. система, которая представлена двумя противоборствующими центрами силы) и многополярный тип (т. е. та система, в которой

нет четко выраженных гегемонов, а каждый отдельно взятый субъект международных отношений может выступать в нескольких качествах: лидера, партнера, подчиненного).

Однако ни одна из вышеприведенных форм не будет полностью соответствовать существующему положению в регионе. Требуется ввести определенные инновационные элементы, способные отразить сложившуюся в регионе ситуацию с наименьшей степенью искажения.

Можно признать существование так называемой триполярной внутрирегиональной системы, констатируя при этом, что субъекты, представляющие ее полюса, имеют коренные отличия друг от друга. Так, один из полюсов представлен коллективным субъектом (что весьма необычно для практики и опыта международных отношений) — государствами — членами ССАГПЗ во главе с Саудовской Аравией. Другие же два полюса представлены Ираном и Ираком.

Сегодня соотношение сил этих трех полюсов проявляет четко выраженную тенденцию к выравниванию военной асимметричности и к отрыву одного из них (Саудовская Аравия) от других в экономическом плане [7, 284]. Однако при изучении угроз и вызовов безопасности того или иного государства далеко не достаточно ограничиться лишь анализом военной и экономической составляющих. Необходимо также учитывать демографический (количество и состав населения, степень урбанизации и т. д.) и политический (наличие друзей-союзников, готовых прийти на помощь, или, наоборот, враждебность окружения, ведущая к эскалации напряженности) факторы. Таким образом, попытаемся заново осмыслить проблемы с точки зрения вышеизложенных факторов.

Иран и Ирак, занимающие первое и второе место по численности населения в регионе (на 2001 г. более 54 млн и 20 млн населения соответственно), конечно, обладают большей мобилизационной способностью и людскими ресурсами, чем Саудовская Аравия (14 млн населения), но в свою очередь Королевство занимает первое место в регионе по национальному богатству и уровню доходов, что позволяет ему в полной мере компенсировать отставание в людских ресурсах за счет возможности приобретения новейших видов вооружения [1, 18].

Необходимо также отметить международный престиж полюсов. Ирак, ослабленный десятилетием международных санкций, стоит упомянуть в особенности. Его положение, как в регионе, так и на международной арене, весьма неустойчиво, поэтому уже сегодня Ирак воспринимается в качестве полюса региональной политики с большой долей условности. Сомнения в его способности выдержать военную конкуренцию с Ираном и Саудовской Аравией подкрепляются многочисленными данными [8, 314]. Все это ведет к дестабилизации сложившегося военного баланса сил, создавая определенную асимметричность, что вызывает беспокойство за мирную будущность региона.

Одновременно следует отметить и обратную тенденцию наращивания силы со стороны слабейшего (в военном отношении) полюса до уровня паритетности, что создает объективные предпосылки для выравнивания сил в регионе. Однако необходимо подчеркнуть хрупкость и скрытую угрозу для региональной безопасности подобного рода паритетности сил.

Саудовская Аравия, конечно, опасается возрождения военной машины Ирака, но не настолько, чтобы вступать в какие-либо союзы с его врагами [9, 89]. Иран также является угрозой, но, в силу географической отделенности водами Персидского залива, не столь весомой. Ирак испытывает опасения по поводу растущей военной мощи Ирана, но не

настолько серьезные, чтобы искать союзников на стороне. Иран, в свою очередь, опасается Ирака, как единственного регионального государства, в перспективе способного оспаривать притязания на региональную гегемонию. Уровень же обособленности Ирана за последние годы уменьшился, и он, в отличие от Ирака, готов искать союзников (например, малые нефтедобывающие страны региона), подтверждая свои намерения реальными действиями в области ценовой политики в отношении углеводородного сырья. При этом малые субъекты выказывают уже свои опасения по поводу возможного вмешательства Ирана в их внутренние дела.

Все вышеизложенное позволяет нам сделать вывод о том, что триполярность системы отношений, сложившаяся в Персидском заливе, не в состоянии обеспечить региональную стабильность и безопасность государств, его составляющих. Скорее наоборот, противоречивость внутреннего и внешнего развития, заложенная в данной системе международных отношений, порождает неустойчивые модели временного союзничества-сотрудничества, которое может прерываться острыми вспышками регионального противостояния.

Необходимо также подчеркнуть, что равновесие сил между тремя региональными сверхдержавами (Ираном, Ираком и Саудовская Аравия) является следствием титанических усилий, предпринимаемых ими с целью наращивания военных мускулов, что позволяет нам сделать логически вытекающий из этого вывод: региональная безопасность, основанная на равновесии сил Ирана, Ирака и Саудовской Аравии, есть не что иное, как равновесие страха и напряженности. Именно поэтому немецкий исследователь Х. Майбах отмечает, что "Персидский залив, как целостная региональная система, лишь недавно достиг уровня Вестфальской системы международных отношений, так как процесс взаимного признания суверенности и территориальной целостности того или иного государства региона по-прежнему сопряжен с большими трудностями и не является завершенным" [11, 140]. Следует также упомянуть о том, что баланс сил внутри региона не закреплен ни одним нормативно-правовым актом, что позволяет сохранять значительный внутрирегиональный потенциал конфликтности. При этом использование военных средств для достижения поставленных задач рассматривается в целом приемлемым способом выяснения отношений на межгосударственном уровне.

Внешние опасности. В силу уникальности Персидский залив является стратегически важным районом земного шара. При существовании биполярной системы международных отношений в качестве главной угрозы для региона рассматривался СССР. А США, как главная противоборствующая сила, непосредственно интегрированная в той или иной степени в региональную систему безопасности, взяли на себя роль "бдительного и неусыпного стража" [10, 6], присвоившего себе патроналистские функции по отношению к государствам региона. В рамках биполярности это казалось логически обоснованным и вполне адекватным реальности явлением.

Но в начале 90-х гг. ХХ в. ситуация резко изменилась. С геополитической карты мира исчезла одна из крупнейших империй — СССР. Многие исследователи поспешили провозгласить новую эру многополярной системы международных отношений.

Пользуясь благоприятными условиями, США решили пересмотреть некоторые аспекты союзнических обязательств в отношении стран Персидского залива, проводя линию на удержание этой зоны в состоянии военно-политической напряженности. Подобная политика США давала возможность размещать многочисленные контингенты американских военнослужащих в Саудовской Аравии и других малых нефтедобывающих государствах региона.

Таким образом, мы вынуждены признать, что главной внешней угрозой для стран региона Персидского залива на сегодняшний день являются США с их политикой поддержания "регулируемой напряженности" и стремлением обеспечить для себя наиболее благоприятные условия военного и политико-экономического сотрудничества [5, 21].

Складывается парадоксальная ситуация, в которой арабские страны Персидского залива являются заложниками слишком дружественных отношений со стороны своего "старшего" союзника. Необходимо также отметить четко просматривающуюся тенденцию развития отношений между союзниками не по линии сотрудничества, а по линии соподчинения, обеспечивающего возможность широкомасштабного военного внедрения США в этот стратегически важный нефтегазовый регион.

На сегодняшний день ситуация в мире кажется относительно стабильной. Тем не менее, самоуспокоения следует избегать, так как международная среда и опасна и изменчива. Ситуация же в регионе Персидского залива особенно опасна. Это отражается в попытках приобретения отдельными государствами региона ядерного, биологического и химического оружия, а также баллистических ракет как основного средства их доставки.

Великий греческий философ Платон написал 2400 лет тому назад: "Только умерший увидит конец войны". Таким образом, и нам следует помнить о том, что в современной системе международных отношений международное насилие сохраняется как постоянная угроза и эта опасность будет существовать столько же, сколько и сама система международных отношений, состоящая из суверенных государств-наций.

КОНЦЕПЦИИ "СТАРОГО" РЕГИОНАЛИЗМА В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОЙ ЕВРОПЫ

Екатерина Доморенок

Доморенок Екатерина Васильевна — аспирантка кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Интеграция как процесс создания и развития интенсивных и разнообразных моделей взаимодействия между ранее противоборствовавшими акторами стала главной характеристикой международных отношений после окончания периода "холодной войны". С одной стороны, происходит глобализация экономических связей и стирание национальных различий в процессе распространения массовой культуры, с другой, все настойчивее заявляют о себе новые действующие лица на международной арене: транснациональные корпорации, неправительственные организации, региональные и местные органы власти и т. д. В своей деятельности они стремятся выйти за рамки национальных государств, что ставит мировое сообщество перед необходимостью выработки новых правил и механизмов регулирования взаимоотношений.

Эти два тесно переплетенных и взаимосвязанных процесса вызывают самое неоднозначное отношение: от крайне негативного до оптимистичного. Бесспорно лишь то, что в центре дискуссии находится судьба национального государства, начавшего утрачивать свою лидирующую роль субъекта международных отношений. Главным пунктом дискуссии является соотношение ролей государства и международных институтов, наиболее оптимальное сочетание их полномочий для эффективного решения национальных и международных проблем.

Считается, что теории, как правило, ставят целью проанализировать, объяснить или предсказать какие-либо процессы. Изучение глобализации1 и регионализации2 связано с определенными трудностями, в первую очередь из-за сложности самих феноменов и возможности альтернативных подходов. Создание всеобъемлющих концепций, дающих целостную картину будущих последствий развития этих двух взаимосвязанных потоков, еще предстоит осуществить. Следует учитывать и тот факт, что оба феномена не являются совершенно новыми, и современная эпоха в международных отношениях будет накладывать собственный отпечаток на их содержание.

Так, большинство научных подходов к оценке регионализма3 появились еще в период "холодной войны", и их характер был полностью обусловлен обстановкой напряженности и недоверия в мире. Они посвящены "старому" регионализму и учитывают факторы и обстоятельства второй трети ХХ в. Вероятно, поэтому большинство их выводов пессимистичны. В указанный период регион понимался, прежде всего, как группа близлежащих стран, представляющих собой отдельный экономико-географический, или близкий по национальному составу и культуре, или однотипный по общественно-политическому строю район мира4.

В начале XXI в. ситуация в мире кардинальным образом изменилась. Контекст региона принял несколько другие очертания, что особенно проявилось в Европе. В частности, речь идет о Европейском союзе (ЕС), модель интеграции которого стала классической. На его примере можно наблюдать совпадение объединения и фрагментации, их взаимопроникновения, взаимодополнения и модификации в процессе формирования нового международного порядка. Но особенность этого процесса состоит в том, что если в прошлом участниками региональной интеграции в мире были национальные государства, т. е. признанные международным правом суверенные субъекты международных отношений, то в ЕС субъектами регионального сотрудничества становятся регионы государств-членов.

В европейском контексте регион — это территория, наделенная соответствующим статусом для административных целей, занимающая промежуточную позицию между центральным и местным правительствами. Он может также означать территорию, претендующую на политическую индивидуальность, отмеченную этническими, историческими, лингвистическими особенностями или отвечающую обеим характеристикам5.

Таким образом, европейский регионализм имеет свою специфику и тесно связан с процессом интеграции в ЕС. Именно этот процесс можно отнести к проявлению "нового" регионализма6, который получил сильный толчок к развитию в начале 1990-х гг.

Данное исследование не ставит целью доказать актуальность концепций "старого регионализма" для новой Европы. Их анализ показывает преемственность, взаимосвязь "старой" и "новой" составляющих феномена и возможность использования исторического опыта и исследований в данной области в качестве одного из инструментов для решения актуальных проблем ЕС, особенно в ходе предстоящего расширения.

Модель Европейского союза во многом уникальна, она объединяет ряд характеристик, не присущих ни одному международному объединению.

Во-первых, Европейский союз является региональной организацией7, т. е. представляет собой проявление регионализма на самом высоком уровне — как формы международного межгосударственного сотрудничества, реализуемой посредством объединения и

интеграционных связей между нациями, расположенными географически близко. Условием такого сотрудничества считается общность национальных интересов, схожесть социально-политических систем, сравнимые уровни развития и взаимодополняемость экономик, родственность культур, языков, исторических традиций и религии8.

ЕС демонстрирует наличие всех этих составляющих. Помимо географической близости, в основе Союза лежит глубокая культурно-историческая связь западноевропейских стран, которые за некоторым исключением представляли собой рыночные экономики и строили демократические общественно-политические системы. Процесс оформления Союза, однако, нельзя назвать легким. Ключевыми акторами данного объединения были извечные соперники в Европе: Германия и Франция, которые при всей схожести экономических и политических систем долгое время в силу объективных и субъективных обстоятельств не могли достигнуть главного — общности интересов. Это последнее препятствие было преодолено достаточно поздно, только в 50-е гг. ХХ в., в результате чего и стало возможно создание Европейского сообщества.

Во-вторых, ЕС — наиболее институциализированное интеграционное объединение, уровень организованности деятельности наднациональных институтов которого может быть сравнен с механизмом государственного аппарата. В ЕС функционируют не только органы власти, являющиеся характерными для любого современного государства (законодательная, исполнительная и судебная), но и ряд других институтов, свидетельствующих об укреплении сотрудничества в областях, ранее входивших исключительно в компетенцию национальных государств. По-прежнему актуальным остается вопрос полномочий соответствующих институтов Европейского союза, но тенденция однозначна — со дня возникновения организации они постоянно увеличиваются.

В-третьих, исходя из первых двух характеристик, достаточно логичным кажется тот факт, что теоретическое изучение вопросов региональной интеграции было развито именно в Западной Европе. Пути развития и возможные модели европейской конструкции отличаются разнообразием и оригинальностью. Одним из вариантов завершения развития этого процесса было бы создание Европейской федерации, т. е. единого государства. На сегодняшний день едва ли в отношении какого-либо другого регионального объединения может быть сделан такой далеко идущий оптимистичный прогноз, даже теоретический. На практике же, с введением единой валюты, достигнута наивысшая стадия экономической интеграции, и на повестке дня остается укрепление двух других "опор" европейского сотрудничества — общей внешней политики и политики безопасности, внутренних дел и правосудия.

Четвертое, и самое важное. Именно в рамках европейской интеграции возникает и развивается процесс внутренней регионализации. Это исключительно западноевропейский феномен, возможность и необходимость появления которого вероятны только при условии существования высокого уровня внутренней интегрированности объединения. Этот процесс представляет особый интерес, отношение к нему весьма неоднозначно, а его последствия труднопредсказуемы. В данном случае речь идет о регионах как составных частях европейских национальных государств. Они обнаруживают все большее желание иметь возможность принимать автономные решения и представлять свои интересы на общеевропейском уровне. С одной стороны, государства часто идут навстречу их требованиям, а с другой — Европейский союз поощряет такие устремления и создает специальные органы и инструменты для обсуждения и решения региональных проблем. Существование Комитета регионов и региональной политики ЕС

означает признание важности происходящего процесса и его фактическую институциализацию.

Между тем в Европе существует и большая озабоченность возможными отрицательными последствиями регионализации. Европейский союз стоит перед необходимостью выработки новой стратегии по отношению к регионам, особенно в связи с предстоящим расширением, которое сделает его карту еще более пестрой.

Итак, что же может быть заимствовано современными теоретиками и практиками Евросоюза для решения описанных проблем?

Ситуацию, сложившуюся с региональными исследованиями в теории международных отношений, очень точно охарактеризовал американский исследователь Д. Пучала9. Он сравнил теоретические подходы к регионализму с эпизодом в сказке о слоне и нескольких слепых. Каждый дотрагивался до определенной части тела животного, пытаясь описать его целиком. Естественно, верного варианта дать не смог ни один из них, хотя каждый был уверен в правильности собственных выводов10.

Эта метафора как нельзя лучше иллюстрирует объемность феномена регионализма и сложность его понимания. В научной литературе, посвященной этой проблематике, можно выделить как минимум пять подходов, каждый из которых освещает определенную составляющую этого явления11.

Первый — работы, которые фокусируют внимание на развитии и применении различных индикаторов регионализма. Главной задачей для исследователей было выяснить, в какой степени вероятно совпадение экономической, социальной, культурной и политической составляющих при выделении международных регионов12. Классической в этом ряду является работа Б. Раcсета "Регионы и международная система: исследование в сфере политической экологии". В своей работе он использовал количественную методологию и пришел к выводу о том, что социально-культурные объединения не могут выступать в том качестве, в каком выступают политические объединения или торгово-промышленные группы, а в мире не существует региона или объединения национальных единиц, которые могли бы быть идентифицированы в качестве подсистемы в международной системе. В 1960—1970-е гг. в условиях "холодной войны" такой подход не мог не быть преимущественно пессимистичным, так как региональные объединения действительно не демонстрировали готовности выступать совместно на международной арене. В современной западноевропейской реальности существует намного больше шансов на оптимизм.

Объединения, известные под названием "еврорегионы", возникают на основе совпадения как минимум трех указанных выше компонентов. Самым слабым из них, в силу объективных факторов, является политический. Так, например, одна из моделей трансграничного сотрудничества в ЕС — еврорегион Саар-Лор-Люкс. В его состав входят земля Рейнланд-Пфальц, французская Лотарингия, немецкоговорящая община Бельгии, провинция Валлония, а также Герцогство Люксембург. Этот регион не имеет политической автономии, но в 1986 г. парламентарии региона объединились в "Межпарламентский совет" в рамках Европейского сообщества, а до этого была создана Региональная комиссия Саар-Лор-Люкс, в рамках которой встречались политические и профсоюзные деятели13. Главный успех был достигнут в сфере экономики: в "Центральном полюсе роста", как иногда называют этот регион, сосредоточено 25 % населения ЕС и создается 30 % ВНП14. Таким образом, очевидно: то, что еще несколько десятков лет назад являлось невыполнимым условием формирования международного

региона сотрудничества, сегодня становится возможным в рамках европейской интеграции.

Второй подход к регионализму акцентировал внимание на описании динамики интеграции. Здесь особое место занимает школа неофункционалистов (Э. Хаас, А. Моннэ, Л. Линдберг). Вкратце сущность их концепции заключалась в следующем: потребность государств в интеграции в экономической, социальной, культурной сферах способна, во-первых, привести к необходимости создания наднациональных институтов, во-вторых, ускорить процессы политической интеграции. Главным был вопрос о том, какие факторы будут способствовать предрасположенности к решению проблем на региональном уровне. В связи с тем, что европейская интеграция в 1970-е гг. находилась в состоянии кризиса, неофункционалистская концепция подверглась сильной критике, хотя на самом деле предвосхитила большинство этапов европейской интеграции. Прогнозы неофункционалистов о действии эффекта "перелива" ("spillover") экономической интеграции в другие смежные сферы оправдались несколько позднее. Когда во второй половине 1980-х гг. интеграция ЕС вступила в новую фазу, евроскептицизм сменился еврофобией. Динамика интеграции стала давать повод к опасениям чрезмерного усиления общеевропейских институтов в ущерб интересам национальных государств. Логика "spillover" полностью подтвердила свою актуальность, во всяком случае, в европейском масштабе. Последовательная реализация проектов экономического сотрудничества поставила на повестку дня необходимость политических изменений для обеспечения его продолжения. Следует отметить, что неофункционалисты не рассматривали интеграцию как статичное состояние или модель, они понимали ее как диалектический процесс, определяемый движущими силами-близнецами — логикой интеграции (содержащей логику "перелива") и логикой дезинтеграции, состоящей в приверженности символам суверенитета, разнообразия стран-участниц и аспектам взаимозависимости и безопасности.

Критический подход к неофункционалистской концепции позволил выявить некоторые ее недостатки, исправление которых имеет особое значение с точки зрения изучения взаимодействия интеграции и европейского регионализма. Так, Й. Транхольм-Миккельсен, осуществивший подробный анализ неофункционализма, обратил внимание на следующее. Если интеграция понимается как динамичный процесс, то следует учитывать не только стимулирующие, но и замедляющие его факторы. Среди таковых он выделил главные противодействующие, по его мнению, силы — национализм и разнородность15.

Действительно, в современном Европейском союзе именно эти два фактора могут быть названы среди основных препятствий сближения. Национализм может пониматься, во-первых, как стремление к политическому оформлению культурного единства и, во-вторых, как национализм государствообразующих этносов16. Если в первом случае он может выступать в качестве стимулятора интеграции, то во втором, и это может быть подтверждено фактами, он действительно является серьезным тормозом развития интеграционных процессов. Интересно и то, что первая форма национализма особенно активно стала проявляться в странах, долгое время характеризовавшихся наличием второй.

Речь идет, в первую очередь, о Франции и Великобритании, которые время от времени создавали препятствия европейской интеграции, не желая участвовать в совместных проектах, а сегодня составляют группу унитарных государств, движущихся в сторону федерализации17. Именно в них регионы проявляют все большее стремление к автономии и добиваются понимания центра.

Что касается второго противовеса, или препятствия, — разнородности стран-членов, он действительно представляет серьезную проблему для Евросоюза. Это проявляется в социальной, экономической и политической сферах. Так, например, европейский монетарный союз столкнулся с различными традициями и приоритетами в отношении фиксированных цен и положения центробанков, затруднен процесс согласования общей социальной политики, региональная политика постоянно испытывает столкновение экономических интересов северных и южных стран. Сегодня все эти трудности можно перенести на уровень регионов. Проблема участия в интеграционных процессах регионов с огромной разницей в уровне развития чрезвычайно актуальна. Так, в Германии, позиция которой в целом одна из лидирующих в Европе и в мире, разрыв в показателях ВНП между Гамбургом и землями бывшей ГДР составил 4:118.

Авторы третьего подхода к феномену регионализма объясняли его происхождение, главным образом, мотивацией политических элит, участвующих в процессе принятия решений. Дж. Най, наиболее яркий американский представитель этого направления, писал: "Если потребность в идентичности приведет к широкой неудовлетворенности существующими государствами-нациями и развитию сильных региональных институтов, у элит будет продолжать расти стремление к созданию и использованию региональных организаций"19.

Най утверждал, что государства обладают так называемым "номинальным" суверенитетом, состоящим в подписании тех или иных межгосударственных договоров. Принятие государством обязательств по тому или иному договору во имя соблюдения его национальных интересов представляет собой временное равновесие между конфликтующими интересами различных социальных групп, политических партий, объединений, этнических групп. Для нас здесь важно, что Най соглашался с тем, что "субъекты интеграционного процесса многообразны и различны по своей природе и не могут быть сведены только к национальным государствам"20.

В результате европейской интеграции, как и предвидел Най, были не только созданы наднациональные политические институты, но и функции национальных претерпели изменения, что спровоцировало возникновение наиболее острого вопроса распределения полномочий. Най констатировал недостаточную роль государства и необходимость признания роли альтернативных политических сил. Однако он отрицал возможность передачи полномочий региональным центрам. Главной причиной невозможности этого он считал то, что большинство лидеров не пожелают ограничивать собственные свободы с усилением новых политических акторов. В отношении ЕС также делался соответствующий вывод: "Государства не были готовы принять возрастающие полномочия общих институтов"21.

Очевидно, что такие пессимистичные выводы относительно ограниченности общих институтов европейской интеграции основываются на адекватной оценке реальности 1970-х гг. Тем не менее события, происшедшие в последующий период, подтвердили правильность его посылок в целом и их актуальность сегодня.

Регионализм в современной Европе действительно во многом может быть объяснен мотивацией политических элит, участвующих в процессе. Свидетельством тому является растущее число представительств, среди которых национальные ассоциации регионов, ассоциации местных властей стран-членов, группы интересов, в первую очередь местного бизнеса, транснациональные структуры (в 1996 г. их насчитывалось 135)22.

Четвертый подход к освещению вопросов регионализма был связан с попытками предсказать или дать рекомендации по поводу развития процесса региональной интеграции. Его авторы пытались ответить на вопрос, что произойдет или должно произойти с уровнем международного сотрудничества. Они исходили прежде всего из той точки зрения, что глобализация неизбежно приводит к "эксплуататорскому" отношению Севера к Югу. Поэтому ряд регионов Юга должны были получить стимул к экономическому и политическому сотрудничеству между собой, чтобы объединиться и составить противовес Северу23. Такое противостояние в глобальном масштабе сильным государствам полностью соответствовало логике "холодной войны".

Но в основу европейской интеграции были положены диаметрально противоположные принципы, хотя противопоставление богатого Севера и менее благополучного Юга также имеет место. ЕС стремится к сближению сильных и слабых, богатых и бедных, и для этого были созданы специальные институты и инструменты24. Реализуется Региональная политика Европейского союза, направленная на сокращение разрыва в уровнях экономического развития. Для обеспечения ее проведения действуют специальные структурные фонды: Европейский фонд регионального развития (ЕФРР), Европейский социальный фонд (ЕСФ), Секция координации Европейского сельскохозяйственного координационного и гарантийного фонда (ЕСКГФ) и Финансовый договор для координации рыболовства. Этот процесс – самое позитивное звено современного европейского регионализма.

Другой "рецепт" решения проблемы дал Б. Репорт. Он считал, что количество региональных объединений слишком велико (около 280) сегодня и они иррационально организованы. Поэтому необходимо создать новые структуры, как-то: орган, в котором будут представлены правительства стран региона, орган, в котором будут представлены страны, вносящие активный вклад в развитие региона и, наконец, объединенный совет или комиссию для реализации согласованных и утвержденных планов.

Выводы Репорта основывались на практике деятельности ООН, так как он долгое время работал в этой организации. Он утверждал, что региональные объединения в социальной сфере, сфере экономики и обороны могут быть созданы только на конструктивной основе, т. е. не должны создавать разделительных линий в международном сообществе25.

Некоторые элементы данного подхода, несмотря на то, что эмпирическим примером в данном случае является другая международная организация, актуальны и для ЕС. Институты и механизм работы международной организации постоянно нуждаются в реформировании. В случае Европейского союза эта проблема становится особенно насущной в связи с предстоящим расширением. Для того чтобы расширение интеграционного пространства не сказалось на качестве процесса, потребуется пересмотреть принципы деятельности общих институтов. В этой области сделано немало, но роль и место новых членов в ЕС оставляют пока больше вопросов, чем ответов. По-прежнему актуален и тезис Репорта о том, что региональные объединения не должны создавать новых разделительных линий в международном сообществе.

Пятое направление региональных исследований рассматривало возможность создания мультиблоковой международной системы. Наиболее ярким представителем этого направления является Р. Мастер, изложивший основные принципы в своей работе "Мультиблоковая модель международной системы". Он считал, что регионы могут быть выделены без углубленного анализа их состояния и без уточнения индикаторов процесса регионализации. Внимание фокусировалось только на возможных последствиях для международной системы в случае более резкого проявления влияния того или иного

региона на стабильность и безопасность в мире. Он приходит к выводу о том, что не стоит этого опасаться. Мультиблоковая система мира, считает Мастер, в которой присутствуют более сильные регионы, будет обладать элементами, способствующими ее стабильности26.

По нашему мнению, подобная схема может быть применена и к европейскому контексту, если в качестве составных ее частей представить регионы стран Евросоюза. Федералистская формула "Европы регионов", которая предполагает достижение необходимого баланса между конкурирующими уровнями власти, с одной стороны, и между эффективностью и демократией — с другой, обладает двумя преимуществами. Во-первых, она гарантирует, что в системе не будет доминировать ни одна группа, во-вторых, есть надежда на то, что конфликтные тенденции, унаследованные европейской системой государств, могут быть преодолены. Сильные регионы в Европе также могли бы являться гарантией стабильности и безопасности.

Однако проблемы с построением всеобъемлющей теоретической концепции "старого" регионализма коснулись в равной мере и "нового". Изучение европейской составляющей этого явления происходило главным образом в рамках интеграционных теорий, а сама идея "Европы регионов" тесно связана с европейским федерализмом. Для реализации двух базовых ее принципов — объединение Европы и разделение властей — потребовалось немало усилий, но результаты можно считать положительными. С подписанием Маастрихтского договора о Европейском союзе вес и влияние общих политических институтов значительно усилился, а сотрудничество в экономической сфере было решено дополнить двумя другими "опорами" — сотрудничеством в области внешней политики и безопасности и в области правосудия и внутренних дел. С другой стороны, существенно возросла роль регионов в жизни ЕС и его институтах. Европейскому союзу приходится считаться с этим фактом при выработке новых подходов в организации работы органов сообщества.

"Европа регионов" означает не только единство территориальных единиц, на которые разделено пространство ЕС. Прежде всего, это баланс полномочий, который должен существовать между решениями центра и компетенцией национальных и региональных властей, а также функциональной автономией, отведенной местным органам власти. Под "Европой регионов" подразумевается комплекс разнообразных традиций, языков, культурных сообществ, которые сформировались в границах старого континента. В настоящее время это понятие наполняется политическим и прагматическим смыслом, становится инструментом политического вмешательства и, таким образом, приобретает стратегическую функцию для Европейского союза.

Регионализация европейского географического пространства выступает как схема. В ее рамках следует действовать для преодоления, с одной стороны, "локалистской" философии, а с другой, идеи гегемонии национального государства и правительства в целях реструктуризации властных полномочий и демократизации структур союза. В таком контексте регионы ЕС и связанный с ними феномен "нового" регионализма выступают в качестве стратегического инструмента для проектирования и создания новой Европы, приспособленной как для дальнейшей экономической, так и политико-административной интеграции.

Большинство сторонников "единой Европы" считают, что с развитием интеграции сущность и роль национальных институтов будет изменяться не в пользу государств. Тем не менее, при учете всех фактов, подтверждающих, что "национальные государства, с одной стороны, слишком малы, так как не в состоянии гарантировать безопасность своих граждан и эффективно участвовать в мировых делах, с другой — слишком велики, ибо не

могут обеспечить адекватное развитие всех составляющих их регионов и дать возможность гражданам активно участвовать в общественной жизни"27, есть понимание того, что регионы в ближайшем будущем будут не в состоянии взять на себя функции государства. Совершенно реалистичным представляется тезис о том, будто "маловероятно, что будущая Европа будет состоять из многочисленных самостоятельных регионов: именно государство и впредь будет собирать налоги, содержать армию, оно будет решающим образом влиять на характер европейских отношений и по-прежнему останется единственным проверенным институтом защиты справедливости и других человеческих ценностей"28.

Однако, по нашему мнению, процесс регионализации в Европе уже необратим. Поэтому целесообразно заняться поиском приемлемых моделей сотрудничества, учитывающих интересы всех трех сторон — регионов, государств и надгосударственных институтов ЕС. Задача теоретиков и практиков заключается, видимо, в том, чтобы "новый европейский" регионализм стал "позитивным" и не ассоциировался с такими направлениями экстремистского толка, как национализм или сепаратизм.

Таковы основные возможности аппликации подходов "старого" регионализма на современную европейскую реальность. Очевидно, что недостатки этих подходов в данном случае не умаляют их достоинств, напротив, они позволяют обнаружить те белые пятна в построении целостного образа, которые в силу объективных обстоятельств образовались в подходе к феномену регионализма. Изучение этого данного феномена необходимо не только исходя из соображений функциональной полезности, которую он может принести. Будучи "оборотной" стороной глобализации, регионализм предотвращает и уравновешивает некоторые негативные ее последствия. Он является гарантом препятствия процессу концентрации власти в руках политической или технократической элиты, требует создания условий для рационального распределения компетенций власти и производственных ресурсов среди различных групп населения. Умение управлять этим процессом и достижение посредством этого компромисса между регионами, национальными государствами и надгосударственными структурами позволят пропорционально сочетать интеграцию и дифференциацию, которые являются условием будущего процветания Европейского союза.

НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ВСТУПЛЕНИЯ В ЕВРОСОЮЗ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВ

Александр Шарапо

Шарапо Александр Викторович — доктор исторических наук, профессор, декан факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Для того, чтобы лучше понять суть проблем, связанных со вступлением восточноевропейских стран в Европейский cоюз, а также политических и экономических процессов, происходящих в них в настоящее время, хотелось бы коротко напомнить предысторию этих событий. Как известно, после демократических "бархатных" революций страны этого региона встали на путь движения в направлении традиционного западного общества — демократии и рыночной экономики. Именно формирование демократической политической системы в начале 1990-х гг. предопределило суть процесса трансформации в этих странах в последнее десятилетие и их решимость связать свою дальнейшую политическую и экономическую судьбу с Евросоюзом. В этот период им удалось создать относительно прочные государственные институты демократии, обеспечить разделение и баланс между различными ветвями власти, стабилизировать

парламентскую систему. Ни в одном из государств Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) не сложилась президентская республика, не утвердилась, как, например, в Беларуси, сильная президентская власть. В условиях парламентской республики президент никогда не берет на себя определение политической и экономической стратегии и ответственность за их реализацию. Следует подчеркнуть, что решение о вступлении этих стран в ЕС является не прерогативой того или иного президента, а продуктом работы всей законодательной и исполнительной власти, всего общества.

Немалую роль в этом сыграла новая сложившаяся в этих государствах социальная структура и определенные ею новые социальные интересы. Анализ политических платформ ведущих политических партий (а ими являются либеральные посткоммунистические партии — новые социал-демократические, аграрные, христианско-демократические) показывает, что все они стоят на позициях рыночных отношений, западных ценностей и являются сторонниками тесного сближения со странами Евросоюза. Вместе с тем, следует отметить, что в ряде стран ЦВЕ наряду с господствующими партиями нового толка имеются и те, которые вышли из "реального социализма". В одних государствах этого региона возродившиеся довоенные партии играют важную роль, в других — являются анахронизмом. Однако во всех странах экстремистские и прокоммунистические партии и группы находятся на периферии политической жизни. Благодаря этому фактору в восточноевропейских странах удалось достигнуть значительного общественного согласия о присоединении к ЕС. Как показали опросы общественного мнения, вступление в Европейский союз поддерживало от 40 до 80 % населения1. Такие колебания объясняются тем, что вместе с общими чертами процесс политической трансформации в разных странах ЦВЕ имел свои различия. Они были обусловлены особенностями демократических революций 1989 г. в том или ином государстве, разной социально-экономической ситуацией, разным соотношением политических сил, различным уровнем политической культуры элит и населения. В качестве главных различий можно назвать: создание в одних странах однопалатного, в других — двухпалатного парламента; применение разных демократических процедур при формировании одних и тех же государственных институтов; наличие различных институтов и форм контроля за деятельностью правительства и государственной администрации; различные по своей структуре правительства и отличный от других уровень децентрализации управления.

Однако, несмотря на имеющиеся различия, общим для всех государств ЦВЕ является их стремление в кратчайшие сроки избавиться от коммунистического прошлого и влиться в общеевропейские военно-политические и экономические организации — Североатлантический альянс и Европейский союз. Основным мотивом таких устремлений стал фактор своеобразной "страховки" от возможного повторения поствоенных событий в Венгрии, Чехословакии, Польше и, в меньшей степени, в ряде других бывших стран социалистического содружества, когда появляющиеся ростки демократии в этих странах подавлялись любыми, в том числе и военными, средствами. В этом плане их можно понять, хотя, как известно, одним из первых объявленных принципов созданного Содружества Независимых Государств стал принцип невмешательства во внутренние дела других, в том числе и восточноевропейских, государств и признание их суверенитета.

Говоря о подобного рода опасениях, следует подчеркнуть, что они, по мнению политиков стран ЦВЕ, могли не только исходить из "восточного направления", но и быть связанными с западноевропейскими странами. Можно напомнить, что в начале 1990-х гг. отмечались обеспокоенность чехов и поляков угрозой экспансии, которая могла бы исходить из объединенной Германии, страх перед германским влиянием, политической и культурной "германизацией". Парадоксально, но в то время и в самой Германии стали появляться

опасения, что вступление восточноевропейских стран в ЕС и НАТО и усиление в этой связи их политического веса в европейских структурах приведут к снижению роли самой ФРГ в регионе и утрате ею позиций "осевой" державы в Центральной Европе2.

О неоднозначности процесса присоединения стран ЦВЕ к Евросоюзу говорят и сомнения, исходящие из самих структур этой организации, суть которых сводилась к вопросу: выдержат ли европейские институты, созданные еще в начале 1950-х гг. в расчете на 6 стран-членов, проверку на прочность после доведения количества членов до 25—27. Известно, что в начале 1990-х гг. они едва справлялись с противоречивыми отношениями и взаимными претензиями 15 стран — членов Евросоюза. Немало споров вызывала проблема финансирования процесса расширения ЕС за счет западноевропейских стран, так как согласно программе "Повестка-2000" эти страны должны отчислять до 4 % своего ВВП в пользу экономически отсталых "новичков". Хотелось бы напомнить в этой связи слова Г. Шредера: "Мы не можем и не хотим следовать политике, при которой мы расчитываемся деньгами… Мы больше не желаем решать проблемы Европы с помощью германской чековой книжки"3. Как известно, на Совете ЕС в Берлине в марте 1999 г. он добился сокращения расходов ФРГ по программе "Повестка-2000" до 220 млн евро.

Это лишь часть обоюдных опасений, связанных с расширением ЕС и высказываемых в 1990-е гг. Каково состояние дел в этом плане сегодня? Нужно сказать, что если вопрос с обеспокоенностью постепенно утих, то, что касается нестыковок, несогласованностей, они имеют место, и в немалом количестве. Возьмем в качестве примера недавний раунд переговоров Еврокомиссии со странами — кандидатами на вступление в ЕС, когда Польше фактически были навязаны дорогостоящее укрепление ее границ с Россией, Украиной и Беларусью и модернизация всей пограничной инфраструктуры. Вместе с тем, Польшу предупредили, что даже после ее вступления в ЕС ее граждане пока будут подвергаться паспортному контролю на границах Евросоюза и только после 2006 г., когда восточная часть польской границы будет обустроена, может быть рассмотрен вопрос о распространении на Польшу шенгенских правил. Несмотря на то что все десять "подходящих" к вступлению в ЕС стран преодолели на сегодняшний день уже 25—27 разделов соответствия общим нормам ЕС из 30 существующих, впереди остаются самые важные вопросы — вклады в общий бюджет ЕС и дотации из него для вступающих стран, а также болезненная тема субсидий аграрному сектору новых членов ЕС. Этот нелегкий торг был сознательно перенесен на самый финал переговорного процесса.

Несмотря на формальное завершение большинства переговорных разделов, сама Еврокомиссия в своих документах отмечает наличие крупных изъянов и пробелов в практическом выполнении этих договоренностей. Так, для многих стран и во многих главах предусмотрены переходные периоды, зачастую касающиеся жизненно важных проблем. К примеру, в главе "Свободное перемещение людей" предусмотрен семилетний переходный период для свободного перемещения рабочей силы с Востока на Запад. Это подразумевает, что граждане вступивших в ЕС стран не смогут свободно отправляться на поиски работы на Запад Европы.

В то же время по настоянию стран-кандидатов установлен переходный период в главе "Свободное перемещение капиталов". Страны-кандидаты боятся наплыва покупателей сельскохозяйственных земель и участков для дач со стороны богатых западных соседей. Отмечается проблематичность применения в полном объеме главы "Свободная конкуренция" из-за неготовности многих стран отказаться от государственной поддержки таких отраслей, как металлургия. Не готовы страны-кандидаты и к введению высоких ставок НДС, например, на табачные изделия, которые сейчас в ЕС в несколько раз дороже, чем в Восточной Европе4.

Длительные переходные периоды предусмотрены и для либерализации энергетического рынка, где население стран-кандидатов ждет повышения тарифов вкупе с закрытием их неэффективных электростанций, включая АЭС.

Но все это относится к легким, преодолимым проблемам. Главный торг начнется за бюджетные отчисления и вливания и аграрные субсидии. Это вполне объяснимо, поскольку страны-кандидаты намного беднее стран — членов ЕС и рассчитывают хоть крохами от богатых соседей поправить свои финансы. По данным ЕС, ныне только Словения и Кипр имеют ВВП на душу населения, сопоставимый со среднедушевым ВВП в ЕС, составляющий, соответственно, 71 % и 86 %. ВВП на душу населения Чехии составляет 59 %, Венгрии — 52 %, Мальты — 52 %, Словакии — 48 %, Польши — 39 %, Эстонии – 36 %, Литвы — 29 %, Латвии — 28 % от среднего уровня в ЕС5.

Большинству этих стран с крупным аграрным сектором ЕС предлагает только 25 % дотаций на сельскохозяйственное производство по сравнению с существующим уровнем в ЕС с последующим пропорциональным повышением до 100 % в течение 10 лет6. Такая перспектива является убыточной для таких стран, как Польша, Венгрия, Словакия, которые пытаются выбить уступки от стран-членов. В связи с этим представители ЕС открыто говорят не просто о торге между странами-членами и кандидатами, но и о возможностях закулисной борьбы с формированием коалиций "обиженных" стран.

Особую обеспокоенность в восточноевропейских странах вызывают экономические вопросы, в первую очередь экспортно-импортные квоты, финансирование различных программ и необходимость "играть" в экономике по общеевропейским правилам, зная, что это может привести к негативным последствиям для национальной экономики. Такие настроения усилились в последнее время на фоне экономического спада в странах ЕС по итогам 2001 г. Например, по данным Евростата, в 2001 г. страны Евросоюза вышли на самые низкие за последние 5 лет экономические показатели: ВВП сократился на 0,1%, промышленное производство — на 1,6 %, экспорт — на 0,9 %, импорт — на 0,8 %7. Цифры незначительные по величине, но они характеризуют отрицательную тенденцию, а это, в свою очередь, диктует необходимость реформирования европейской экономической системы. Как недавно заявил министр финансов Великобритании, "Европа должна признать, что не использует полностью свой потенциал… Перед нами стоит задача в течение 10 лет создать более конкурентоспособную и динамично развивающуюся экономику на основании проведения реформ рынков производства, труда и капитала".

Эти и другие отрицательные моменты, связанные с расширением Евросоюза, негативно сказывается на настроениях населения восточноевропейских стран. В частности, как показал опрос общественного мнения, проведенного среди граждан Чехии, в этой стране увеличивается количество противников реализации планов вступления республики в Европейский союз. За последние три месяца число оппонентов европейской интеграции среди чешских граждан удвоилось. Согласно распространенным здесь итогам опроса населения, в референдуме по вопросу о вступлении страны в ЕС против голосовали бы 36 % граждан. В конце прошлого года против реализации планов присоединения Чехии к ЕС высказывались только 19 % граждан8. Чехи опасаются утраты государственной независимости и снижения темпов развития национальной экономики. Многие из них уверены, что в случае вступления в ЕС республика станет экономическим придатком развитых стран Западной Европы, западноевропейские фирмы скупят землю и промышленные предприятия Чехии, усилится эксплуатация относительно дешевой рабочей силы.

Против планов вступления Чехии в ЕС проголосовали бы фермеры, рабочие промышленных предприятий, мелкие предприниматели, жители провинциальных населенных пунктов. Отрицательно в отношении членства своей страны в ЕС настроены граждане Западной Чехии, опасающиеся проведения реституции в пользу изгнанных из Чехословакии после Второй мировой войны судетских немцев.

На этом фоне в странах — "старых" членах ЕС среди населения растет безразличие к процессу его расширения, вызванное "усталостью" от общеевропейской тематики в средствах массовой информации. Безрадостную картину полного незнания жителями стран Евросоюза их будущих партнеров — восточноевропейских государств — высветил опрос общественного мнения, проведенный социологической службой ЕС "Евробарометр". Из 16 тыс. опрошенных западноевропейцев 99 % признали, что они "совершенно не информированы ни о предстоящем расширении ЕС, ни о странах, которые готовятся вступить в него". Меньше 1 % участников опроса смогли перечислить все 10 стран, претендующих на вступление, только 17 % смогли назвать предполагаемую дату расширения Евросоюза — 2004 г.9

Брюссельские социологи явно по политическим соображениям избегали главного вопроса: о поддержке вступления новых стран в ЕС. Однако о сдержанном отношении опрошенных к "бедным родственникам" свидетельствует косвенный вопрос о желании жить и работать в странах-кандидатах. 76 % опрошенных ответили категорически "нет", 12 % затруднились ответить, и только 12 % высказались положительно. При этом подавляющее большинство из них назвали лишь две страны: Мальту и Кипр. Только единицы согласились бы на переезд в остальные страны — очередники — в Польшу, Чехию, Венгрию, Словакию, Словению и страны Балтии10.

Конечно, исходя из вышеназванных и других негативных моментов, не следует делать вывод о нецелесообразности интеграции вообще и в рамках Евросоюза в частности. Речь может идти о том, что нельзя воспринимать вступление в ЕС как абсолютное благо, не требующее никаких издержек. Это же относится и к процессу интеграции в СНГ. Во всем нужен прагматизм и трезвая оценка политической и экономической ситуации и ее перспектив.

США НА ПУТИ К МИРОВОМУ ЛИДЕРСТВУ: ИТОГИ И УРОКИ ДЛЯ НОВОГО СТОЛЕТИЯ

Александр Плащинский

Плащинский Александр Алексеевич — второй секретарь Департамента Европы Министерства иностранных дел Республики Беларусь, аспирант кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

В ХХ в. мир трижды делился на два противостоящих лагеря. Результатом были три мировые войны: две "горячие", унесшие десятки миллионов жизней, и "холодная", главным итогом которой стало доминирование в международном сообществе развитых западных стран при лидерстве США. В течение одного лишь столетия, а точнее, его второй половины, "Америка из страны… изолированной в Западном полушарии, трансформировалась в державу мирового масштаба по размаху интересов и влияния"1. В результате "ни одна значительная проблема в мире не может быть сегодня решена без участия США или при их активном сопротивлении"2. Очевидно, что Соединенные Штаты оказали определяющее влияние на возникновение нового мирового порядка, в котором

они являются единственной супердержавой и занимают главенствующее положение. Как отмечает министр иностранных дел Беларуси М. Хвостов, "американский фактор в мировой политике является сегодня определяющим. США остались единственной страной, которая проповедует, преследует и отстаивает глобальные интересы"3.

Процесс формирования однополярной мировой структуры посредством экстраполяции американской геополитической мощи на глобальное окружение принял завершающую стадию после окончания "холодной войны". На смену биполярной пришла новая, американоцентричная система мирового экономического хозяйствования и политического устройства, мир "открытых дверей", приблизивший США к достижению "американской мечты" — "Pax-Americana". Как считает известный исследователь У. Коэн, "экономически взаимозависимый либеральный мир "открытых дверей" стал реальностью"4. Важнейшей составляющей доминирования в нем США является их финансово-экономическое лидерство. Так, ВВП Соединенных Штатов составляет около 9 трлн долларов, что больше, чем ВВП Китая, Японии, ФРГ, Франции и Великобритании вместе взятых, и более чем в 20 раз превышает соответствующие показатели России5. Торговля на мировых рынках приносит США более 10 % ВНП6. Во многих отраслях индустрии на США приходится почти 50 % мирового рынка, а на их население, составляющее неполные 5 % населения Земли, — до трети мировых ресурсов и богатств7. Значительна и военная составляющая мощи Америки, на долю которой "приходится 50 % всех мировых военных расходов"8. Сегодня ни одно государство не может сравниться с Соединенными Штатами по совокупным параметрам мощи, и лишь некоторые могут составить конкуренцию хотя бы по одному из них. Вместе с тем "всего шесть десятилетий назад США пребывали в состоянии изоляции и играли более чем второстепенную роль в мировой политике"9.

Весьма актуальными в этой связи представляются, на наш взгляд, следующие вопросы. Когда и как началась реализация стратегии "мирового преобладания"? С помощью каких внешнеполитических инструментов США за такой малый в историческом понимании срок столь успешно осуществили бросок к мировому лидерству?

Необходимо отметить, что во внешнеполитическом курсе США четко прослеживается историческая преемственность по достижению лидерства на международной арене. Так, идеологические трафареты и лозунги «"предначертанной судьбы", возложенного на США "самим провидением бремени ответственности за судьбы мира"»10 и т. д. в той или иной форме используются архитекторами американской политики с момента возникновения США. Традиционно считалось, что "провидение" предоставило США особые полномочия не ограничиваться своей территорией по распространению "всемирной демократической миссии" и установлению американского образа правления — "лучшей надежды мира"11. Именно идеология "очевидного предназначения" Америки как "будущего центра мира"12 и ее непосредственное воплощение во внешнеполитическом курсе страны сделали США ведущей державой современного мира. О преемственности американского курса свидетельствует также рассекреченный в 1998 г. документ "Стратегия национальной безопасности для нового столетия", в котором утверждались принципы, аналогичные тем, что утверждались и в конце 1940-х гг.: "Мы должны расширять нашу внешнюю торговлю для поддержания экономического роста дома. Мир должен открыться нашему экспорту, инвестициям, идеям"13. По прошествии более полувека с начала строительства мира "открытых дверей" установление американского "нового мирового порядка" приблизилось к своему завершению. Так, бывший заместитель госсекретаря США С. Тэлботт отметил, что после окончания "холодной войны" Соединенным Штатам "предоставилась уникальная возможность и в то же время ответственность играть ключевую роль — роль лидера"14. В этой связи разработанная еще администрацией Клинтона "стратегия расширения демократии" и "глобальной вовлеченности"

представляют всего лишь несколько обновленную редакцию сформулированной в директиве СНБ № 68 в 1950 г. "стратегии превосходства" или "мирового преобладания" (с использованием "преобладающей американской силы" — "American Preponderant Power")15. Это подтверждает неизменность внешнеполитического курса США и ориентированность американской внешнеполитической элиты на всемерное обеспечение американского "глобального лидерства"16. Таким образом, в настоящее время экспансия США по установлению "мира по-американски" "проявляется в форме "глобальной вовлеченности" в экономическую, политическую и культурную трансформацию мира"17.

На пути США к мировому лидерству ключевое значение, как видится, имеет вторая половина ХХ в. Аккумулированная до окончания Второй мировой войны колоссальная экономическая мощь страны, никогда не подвергавшейся разрушительному воздействию войн, позволила США осуществить "бросок" к мировому преобладанию. В этой связи биполярная конфронтация с СССР как период, во время которого происходило формирование новой структуры международных отношений, сыграла для американского лидерства определяющую роль. В этот период США создали сеть международных институтов и структур безопасности, сумев "вплести" в нее другие страны. Именно объединяющее напряжение "холодной войны" способствовало интеграции Запада и процессу глобализации в целом. Поэтому исследование этого уникального политического феномена, не имевшего аналогов в мировой истории, является сегодня весьма актуальным.

Начало формированию нового миропорядка и мира "открытых дверей" было положено по окончании Второй мировой войны, когда радикальное изменение международной обстановки обозначило начальную стадию переустройства мира между двумя крупнейшими мировыми державами: Соединенными Штатами и Советским Союзом. Так, президент США Г. Трумэн заявил в своем обращении к конгрессу 19 декабря 1945 г. о "бремени постоянной ответственности за руководство миром", которое легло на США, и "необходимости доказать, что США полны решимости сохранить свою роль руководителя всех наций"18.

Несогласие США с евроцентристским миром, стремление его трансформировать и уменьшение относительного веса Европы создали международно-политическую ситуацию, в которой США стремились занять новую роль, соответствующую их возросшей мощи и влиянию. Американские стратеги полагали, что в таких условиях США обладали редкой возможностью изменить принципы мирового экономического устройства и установить в Западной Европе экономический и политический порядок в соответствии со своими интересами19. Уникальный исторический шанс для Соединенных Штатов заключался в том, чтобы придать экономической силе адекватное политическое выражение и приступить к созданию "Pax-Americana", опираясь на мощь Америки и используя ослабление основных субъектов мировой политики. Нерешительность в такой ситуации грозила потерей благоприятных возможностей. Известный американский теоретик в области внешней политики Г.Моргентау отмечает по этому поводу: "Вмешиваться мы должны только тогда, когда наши национальные интересы требуют этого и когда наша мощь дает нам шанс на успех"20. В связи с этим, по мнению американской администрации, наступило время для отказа от изоляционизма и выхода на опустошенную мировой войной арену Европы с целью установления качественно новой системы международных отношений, гарантом которой готовы были стать США. Поэтому США бросили свою несравнимую экономическую и военную мощь, открытие мировой экономики, создание многосторонних международных институтов и мирового рынка, провозгласив курс на мировое лидерство. Бывший министр обороны США У. Коуэн заявил: "Для Америки было необходимо стать главным игроком на мировой арене,

и не только потому, что мир нуждался в Америке, а потому, что Америке и ее национальным интересам был необходим окружающий ее мир"21.

Таким образом, главной долгосрочной целью США, на которой сфокусировалась их внешнеполитическая стратегия, стало создание либерального экономического и политического порядка — мира "открытых дверей". Для этого Вашингтону было необходимо не допустить расширения влияния Советского Союза в Европе и закрепиться в Западной Европе, предоставив ей кредиты. Советский Союз был основным препятствием на пути к "новому мировому порядку" США. Если до Второй мировой войны американские политики считали существование социалистического государства лишь косвенной угрозой "американскому образу жизни", то в послевоенных условиях, когда СССР усилил свои политические и стратегические позиции, а США приняли на себя роль гаранта и хранителя всего капиталистического мира, лидеры этой страны увидели в коммунизме и провозглашенной им цели установления мировой социалистической системы угрозу своим планам. Как справедливо отмечает президент фонда "Политика" В. Никонов, "коммунизм провозглашался тогда светлым будущим для всего человечества, и речь шла о том, чтобы завоевать для Советского Союза весь мир. Это была цель глобального доминирования, глобального лидерства, та самая, которую сейчас реализуют США"22. Поэтому для Вашингтона возникла необходимость устранить конкурента в борьбе за мировое лидерство. Это проявилось в "крестовом походе" США против коммунизма и создании с целью противостояния ему единого западноевропейского блока государств — союзников Америки. Реализация этой задачи приняла форму "холодной войны".

В истории человечества, пожалуй, немного событий, попытки объяснить которые породили бы такой широчайший спектр мнений и так много порой диаметрально противоположных точек зрения, как "холодная война". На наш взгляд, это объясняется тем, что "холодная война" представляет собой сложнейший феномен, определявший характер и состояние международных отношений на протяжение почти полувека, затронув политические, идеологические, социально-экономические и психологические аспекты жизни большинства государств мира. Более того, сама сущность мирового и национального развития этих и последующих после распада советского блока лет была "пронизана" "холодной войной" и ее последствиями.

Вместе с тем "холодная война" представляет собой единую стратегию по установлению американского лидерства в мире, которая велась преимущественно в экономической, военно-политической, идеологической, психологической и других сферах с использованием соответствующего им комплекса инструментов и методов. В этой связи начальный период "холодной войны" представляется формирующим для концепции глобального лидерства США.

Значимость данной проблемы сегодня объясняется тем, что, вопреки словесным декларациям, "холодная война" как стратегия по установлению нового мирового порядка США не закончилась после исчезновения с международной арены СССР – основного объекта американской стратегии и главного геополитического соперника Соединенных Штатов. Завершилась она только в форме биполярной конфронтации с СССР в результате его коллапса. Указанная стратегия лишь видоизменилась в соответствии с современными условиями, и ее фундаментальной задачей является удержание и сохранение лидирующего положения в мире. Для этого, как следует из рассекреченного в 1992 г. планового документа Пентагона, главной задачей США является "предотвращение возникновения нового соперника, будь то на территории бывшего Советского Союза или в другом месте, который представлял бы собой угрозу, сопоставимую с той, которую

представлял собой Советский Союз. Нашей стратегией должно быть предотвращение возникновения любого потенциального будущего глобального соперника"23. Как подчеркивает З. Бжезинский, "предотвратить появление на международной арене доминирующей и антагонистической евразийской державы — остается центральным моментом в плане способности Америки осуществлять свое мировое лидерство"24.

В отношении "бывшего" противника — России — Б. Клинтон на закрытом совещании Объединенного комитета начальников штабов 25 октября 1995 г. поставил задачу, соответствующую реалиям "холодной войны": "Расчленение России на мелкие государства путем межрегиональных войн, подобных тем, что были организованы в Югославии; окончательный развал военно-промышленного комплекса России и армии; установление режимов в оторвавшихся от России республиках, нужных нам. Да, мы позволили России быть державой, но империей будет только одна страна — США"25. Видный американист А. Пушков не исключает, что в настоящее время "администрация Буша хочет нас мягко маргинализировать и заставить проглотить ее концепцию нового мирового порядка"26.

В этой связи понятно, почему один из основных атрибутов "холодной войны", блок НАТО, не только не снизил свою активность, а, наоборот, значительно усилил ее посредством дальнейшего расширения и включения в сферу "жизненно важных интересов" США многих регионов мира и бывшего СССР: Прибалтики, Украины, Закавказья, Средней Азии, Балкан и др. "Зоной ответственности" США провозглашаются природные богатства других стран, свободный доступ к их рынкам. Вашингтон открыто демонстрирует свою силу, использует неизменные и успешно опробованные в годы "холодной войны" инструменты — экономическую помощь и санкции, политическую и экономическую изоляцию, открытое вооруженное вмешательство и т. д. Более того, вопреки нормам международного права декларируется намерение устранить неугодные режимы (иракский, например) путем прямого военного вмешательства. За всем этим отчетливо просматриваются планы мировой гегемонии, которые и не скрываются американскими лидерами, ведь американское "руководство миром" стало как никогда реальным в условиях объявленной войны с терроризмом.

Важнейшей опорой и геополитическим плацдармом американской стратегии остается Европа, а предупреждение возникновения в Евразии силы, способной конкурировать с США, является условием реализации американской стратегии. З. Бжезинский отмечает, что целью США в Евразии является в краткосрочном плане закрепление уже завоеванных сильных позиций, а в долгосрочном — обеспечение глобального доминирования США: "В Евразии первостепенная задача заключается в том, чтобы создать такие условия, когда ни одно государство или коалиция государств не смогли бы вытеснить США или уменьшить их решающую роль"27. С другой стороны, как отметил министр иностранных дел Республики Беларусь М. Хвостов, "США никогда не откажутся от своего присутствия в Европе, будучи по природе своей выходцами из Старого Света. И это естественно, ведь финансовый и банковский капиталы США являются определяющими и влияют на состояние мировой экономики в целом, в том числе Европы и России"28.

Успех стратегии США на начальном этапе, в стадии ее становления и воплощения во внешнеполитическом курсе, в значительной степени предопределил план Маршалла — исторический этап развития американской внешней политики и, по оценке историографии США, "поворотный момент в истории для достижения американского лидерства в мире"29. План Маршалла, выраженный во внешней политике США в форме Программы восстановления Европы (ПВЕ) после Второй мировой войны, представляется важнейшим атрибутом, конкретным проявлением и неотъемлемой составляющей стратегии "холодной

войны". Он представляется для значительной части исследователей главным начальным звеном в создании западного блока государств во главе с США. Так, например, профессор техасского университета С. Перриш подчеркивает, что "США использовали план Маршалла в качестве системообразующего механизма западного альянса, ведомого США"30. США использовали экономическую дипломатию, чтобы "увеличить благосостояние вовлеченных государств и обеспечить доминирующую позицию США"31. В этом, на наш взгляд, главная задача внешней политики Соединенных Штатов.

Внешняя политика США и в наши дни основывается прежде всего на защите экономических интересов. По мнению А. И. Уткина, "американское лидерство в западном мире является лишь своеобразным "страховым полисом" привилегированного положения США в мировой экономике"32. По этой причине экономическая дипломатия сегодня — один из самых важных внешнеполитических инструментов Вашингтона, который обеспечивает реализацию американских интересов за рубежом в условиях, когда экономика США связана с иностранными рынками больше, чем когда бы то ни было раньше. Поэтому важно видеть современное мировое развитие в широкой исторической перспективе и эффективно использовать уроки прошлого в нынешней внешнеполитической стратегии государств.

Итак, подведем некоторые итоги. Доминирование США позволяет сделать вывод об успехе американской стратегии "мирового преобладания", которая по своей сути не изменилась после распада СССР: "дискутируется лишь вопрос о наиболее эффективных способах реализации "стратегии превосходства" ("глобального лидерства")"33. В этой связи "единственной внешнеполитической концепцией, получившей широкую поддержку после окончания "холодной войны" как в американском истэблишменте, так и в американском электорате, остается "стратегия превосходства" в ее последней осовремененной редакции глобального лидерства США как единственной сверхдержавы"34.

Таким образом, обозначилась следующая после "холодной войны" стадия формирования "нового мирового порядка" США. Она осуществляется в условиях глобализации — создания взаимозависимого (и, одновременно, зависимого от США) мира. С другой стороны, глобализация, как продукт расширения американского мирового порядка и новая стадия формирования "Pax-Americana", представляет собой глобальную американизацию мира. Поэтому задачей США сегодня является "управление взаимозависимостью"35 и удержание статуса единственной сверхдержавы. В этой связи, несмотря на все изменения в мире после распада советского блока, неизменным стратегическим императивом США остается их намерение доминировать. Как и по окончании Второй мировой войны, когда руководители США утверждали, что "Америка должна вести себя как мировая держава № 1"36, в настоящее время они считают, что "просто обязаны вести за собой", так как "если Соединенные Штаты не поведут за собой, в мире не будет руководства"37. Очевидно, что "с конца 1940-х гг. и до сих пор главным устремлением Вашингтона в международных делах по-прежнему остается обеспечение американского доминирования в глобальном масштабе"38.

Годы "холодной войны" подтверждают, что Вашингтон прежде всего боролся против СССР как государства, представлявшего главное препятствие американскому миру "открытых дверей" и установлению геополитического контроля США в Евразии, а следовательно, в мире. Так, в 1995 г. на закрытом совещании Объединенного комитета начальников штабов Б. Клинтон отметил, что "политика в отношении СССР и его союзников убедительно доказала правильность взятого нами курса на устранение одной из сильнейших держав мира, а также сильнейшего военного блока... Да, мы затратили на

это многие миллиарды долларов, но... сумели бескровно вывести из войны за мировое господство государство, составляющее основную конкуренцию Америке"39.

В результате осуществления американской стратегии впервые в мировой истории в Евразии произошло заполнение образовавшегося геополитического вакуума неевразийской державой. Зоной расширяющегося геополитического влияния США стала большая часть этого суперконтинента. Как следствие, стационарность современной однополярной системы международных отношений зависит уже не от противостояния двух сверхдержав, а определяется поведением "победителя", его намерением доминировать. Поэтому нынешний американский геополитический экспансионизм, то что З. Бжезинский называет "вторжением в геополитический вакуум Евразии"40, образовавшийся после распада СССР, проявляется в мировом масштабе. Об этом свидетельствуют интервенции в Югославию, Ирак, Панаму, Сомали, угрозы Северной Корее, Кубе и другим "государствам-изгоям". Это представляет собой вызов для мирового сообщества в будущем, поскольку достижение Соединенными Штатами роли мирового лидера (что бы под ней ни понималось и как бы она ни исполнялась) и единственной в мире страны с подлинно глобальными интересами и возможностями, означает превращение других субъектов международных отношений в объекты американской политики, которые должны будут соотносить свои будущие действия и внешнеполитические интересы с интересами США.

Вместе с падением советского блока исчез главный соперник лидерству США, а новый мировой полюс, который может восстановить относительно стабильный баланс сил и прийти на смену однополярности, еще не активизировался. По этой причине с начала 90-х гг. ХХ в. произошло резкое усиление позиций "Pax-Americana" в мире. Своего апогея эта тенденция достигла после событий 11 сентября 2001 г. Окончательному закреплению доминирования США во взаимозависимом мире и завершению создания "Pax-Americana" до осени 2001 года "препятствовало" отсутствие "общей угрозы", фактора, который в период "холодной войны" был необходим для единства создаваемой США системы "открытых дверей" и использования соответствующих внешнеполитических инструментов. Отсутствие данного фактора в первое десятилетие после "холодной войны" разъедало атлантическую солидарность, поскольку "без враждебной силы, угрожающей обеим сторонам, связующие нити никак не могут считаться гарантированными"41. В этой связи "нахождение" общей "угрозы" представлялось американским стратегам предметом острой необходимости для расширения геополитического влияния и контроля Вашингтона. Целесообразно провести историческую параллель: 17 марта 1948 г. в "Особом обращении к конгрессу" Г. Трумэн заявил, что "пришло время … противостоять угрозе своей свободе и действовать соразмерно своей силе"42. Именно необходимость "противостоять угрозе" позволила США начать реализацию стратегии "мирового преобладания" после Второй мировой войны. Тогда под воздействием эйфории всемогущества президент Трумэн объявил своей целью глобальный контроль — оригинальную кодификацию "Pax-Americana"43. В настоящее время Дж. Буш, снова разделяя мир на силы "добра" и "зла" — "своих" и "чужих", призывает сплотиться против нового "образа врага" — международного терроризма. Помимо реальной угрозы для мирового сообщества, которую представляет терроризм, в провозглашении этого идеологического трафарета есть определенная логика, так как коммунизм в лице СССР уже не представляет угрозы "свободе" и "демократии" и, поскольку он уже не может служить оправданием для американской экспансии (расширению НАТО, заполнению американским присутствием всевозможных вакуумов в "жизненно важных" для Америки регионах), его заменили "государства-изгои" и уже не "империя", а "ось зла". Учитывая, что объявленная США война с террором, по заявлениям американских руководителей, будет длиться годы, а возможно, десятилетия, мы, как отмечалось, имеем дело с новым

этапом строительства американского миропорядка, и Вашингтон будет использовать все силы и средства, чтобы достичь своей главной цели.

Вместе с тем пока на международной арене еще существуют реальные препятствия и потенциальные соперники для "Pax-Americana" (Китай, объединенная Европа, Россия, Индия), стратегия Вашингтона направлена на предотвращение возникновения "неконтролируемого конкурента (или, скорее, союза конкурентов)"44, государств и их коалиций, способных помешать достижению указанной цели США. Поэтому сложная и неоднозначная задача для американской внешней политики сегодня — провести свою линию прежде всего в отношении стран, оставшихся за пределами западного мира, хотя и связанных с ним определенными отношениями, — Китая, России, Индии. Именно они могут претендовать на собственную значимую роль в мировой политике. Так как это ядерные державы, разговор с ними с помощью оружия, как с Югославией, Ираком, Ливией, из сферы возможных действий исключается. Поэтому в области отношений с этими странами находится сфера критического значения для новой мировой системы. Понятно, что даже ресурсы лидера не позволяют полностью абсорбировать их в мире "открытых дверей".

При этом когда (и если) указанные государства обретут статус самостоятельного центра силы или объединенная Европа заговорит собственным голосом (а все это по законам развития международных отношений должно произойти), вновь проявит себя цикличность исторического процесса. Ведь мировое развитие показывает, что финалом существования каждой из исторически сложившихся систем международных отношений являлся конфликт, который уничтожал существующую систему и порождал новую. Окружающие субъекты под влиянием общих опасений и совпадения интересов всегда объединяются против своеволия лидера. Вряд ли история сделает исключение в XXI в. Несмотря на то, что многие исследователи международных отношений пророчат США еще как минимум два десятилетия единоличного лидерства в мире, нельзя исключать, что следующим витком исторической спирали станет объединение центров силы против США. Первым этапом трансформации однополюсной системы, по всей вероятности, будет биполярный мир, но возглавляемый двумя коалициями государств. С одной стороны — США и их возможные союзники из "золотого миллиарда", с другой — объединенная Европа или Китай, к которым в отдаленной перспективе могут подключиться ряд государств бывшего СССР во главе с Россией и Индия. Речь идет не столько о прямом силовом противостоянии (хотя и такой вариант исходя из нынешних тенденций международного развития нельзя исключать), сколько об объединенном противодействии народов, испытывающих на себе давление США и некоторых мировых центров силы, у которых американская гегемония вызывает явное недовольство и препятствие собственным геополитическим интересам и "сверхдержавным" амбициям. Такова логика истории, которую трудно будет опровергнуть Америке — стране, декларировавшей, что "все люди рождены равными". Поэтому в самой стратегии "мирового преобладания" США таится главная причина ее недолговечности. Соединенные Штаты своими односторонними действиями провоцируют создание противостоящих союзов и сил, так как любое действие порождает противодействие. Выражением этого противодействия является мощная волна антиамериканизма, проявившаяся также в форме беспрецедентных террористических атак осени 2001 г.

Итак, учитывая исторический опыт, мировое сообщество и, прежде всего, его лидер должны извлечь урок из опасного противостояния сверхдержав и осознать необходимость поиска компромисса, совмещения даже "жизненно важных интересов" для обеспечения стабильности в мире. В противном случае неизбежно дальнейшее нарастание противоречий, что будет усиливаться взрывоопасным строительством "Pax-Americana" и

может привести к новому мировому конфликту. И хотя интересы США по сверхдержавной природе своей и целям не могут не сталкиваться с интересами других субъектов на международной арене, а столкновение центров силы и соперничество как таковое в мировой политике закономерно и объяснимо, в условиях уже замаячившей на горизонте борьбы за ресурсы и "место под солнцем" в ядерном мире это может иметь фатальные последствия…

Как отмечает З. Бжезинский, "глобальное господство Америки в некотором отношении напоминает прежние империи"45. Кроме того, существует точка зрения, что США являются "империей по приглашению"46. И действительно, впервые в истории отдельное государство было "приглашено" для того, чтобы расширить свое влияние в другой части мира. Видный исследователь Г. Лундестад отмечает, что "главная особенность заключается в том, что США были "приглашены" по просьбе западноевропейских стран"47. Однако, на наш взгляд, иначе быть не могло, поскольку в послевоенных условиях США были единственным источником, который мог обеспечить экономическую помощь и оказать содействие по восстановлению разрушенных западноевропейских экономик. Вашингтон рассчитывал на это "приглашение" и сумел им выгодно воспользоваться, получив взамен согласованную политику западноевропейских государств.

На наш взгляд, именно это "приглашение" в форме плана Маршалла явилось одним из способов реализации стратегии "мирового преобладания", предопределившим ее успех. В этом отношении связующая и ключевая роль плана в генезисе "холодной войны" обеспечила сплоченность действий США и их союзников в биполярной конфронтации с СССР. План Маршалла поэтому создал атлантическую солидарность, единый атлантический блок, который бывший госсекретарь США М. Олбрайт назвала "созданием единого фронта"48. Связующая роль плана для американской стратегии состоит также в том, что блок "НАТО никогда не появился бы на свет, если бы ему не предшествовал план Маршалла"49. В этом контексте план Маршалла представляется одним из главных элементов американской внешней политики с момента окончания Второй мировой войны.

Цели и задачи, заложенные в 1947 г. госсекретарем Маршаллом, продолжают оставаться основой программ американской экономической помощи и по сей день. В то же время в них существует принципиальное отличие геополитического характера — после Второй мировой войны США осуществляли восстановление Западной Европы. После окончания "холодной войны" и образования на месте Варшавского блока "вакуума власти" американская помощь и внешнеполитические усилия в целом скоординированы на его заполнении и оказании с этой целью "помощи" государствам Центральной и Восточной Европы, странам Азии, развивающимся странам, где геополитическое влияние США еще не является определяющим. Завершение "холодной войны" предоставило США новые возможности по созданию в этих пока еще не провозглашенных, но потенциальных сферах "жизненно важных интересов" Вашингтона демократических институтов и проведению экономических реформ под американским руководством, влияя таким образом на политические события и, следовательно, утверждая свое прямое или косвенное влияние. Важно подчеркнуть, что попытка модернизации экономики исключительно за счет внешних источников делает внутреннюю политику стран-реципиентов жестко зависимой от внешнеполитической конъюнктуры (во многом определяемой Вашингтоном), ухудшение которой приводит к кризису режима. В этом контексте нельзя не вспомнить периодически не сбывающиеся надежды российских "демократов" на внешние займы и бесконечный поток инвестиций.

Новая геополитическая игра Вашингтона, или, иными словами, продолжение стратегии "глобального лидерства" в новых условиях, осуществляется в непосредственной близости к границам России, а расширение Северо-Атлантического альянса является прямым тому подтверждением.

Итак, во-первых, в связи с тем, что основные внешнеполитические усилия Вашингтона направлены сегодня на завершение строительства американоцентричной системы, сформировавшейся в течение 1990-х гг., и он намерен играть ведущую роль в возглавляемом США глобальном сообществе, вопрос об отношениях с Россией может вновь приобрести более острый характер. Это также объясняется необходимостью для Америки продолжать активную политику воздействия на современную мировую ситуацию, в которой еще ощутимо политическое влияние Москвы в спорных для США вопросах.

Во-вторых, пока Россия не является полностью "управляемой" страной, в которой еще не произошли необратимые экономические и политические перемены, пока она представляет собой загадку, умноженную на ядерный потенциал, она будет рассматриваться как потенциальная угроза планам США. В этой связи даже "заигрывание" нынешней американской администрации с Кремлем вовсе не говорит о "размораживании" отношений, поскольку США с присущей им прагматичной жесткостью продолжают отстаивать свои интересы, не стесняясь в выборе средств. Поэтому Вашингтон намерен держать Россию на известной дистанции, напоминая о ее слабости и все более ощутимой зависимости от Запада, чтобы сдержать или совсем предотвратить возрождение соперника в Евразии.

В-третьих, беспрецедентное по масштабам расширение геополитического влияния США в мире, окружение России плотным кольцом натовских военных баз представляют собой третью попытку Запада создать вокруг нее "санитарный кордон". После Первой мировой войны из системы общеевропейской безопасности были исключены и Россия, и Германия, что привело ко Второй мировой, а создание плана Маршалла и НАТО вновь изолировало Россию и привело к конфронтации Восток—Запад. Реалии сегодняшнего дня говорят о намерении Вашингтона предотвратить возникновение любого нового центра силы (а в некоторых случаях и изоляции существующих субъектов международных отношений), способного помешать осуществлению американской стратегии "мирового преобладания". В этом — корень конфликтности в ХХІ в.

ПОЛОЖЕНИЕ КУРДОВ В ТУРЦИИ В 80—90-х гг. ХХ в.

Рашиди Асад

Рашиди Асад — аспирант кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

В настоящее время наблюдается обострение курдской проблемы в Турции, суть которой состоит в экономической отсталости курдских районов, в политическом бесправии курдского народа, медленном развитии его общественной и культурной жизни, игнорировании его национальных прав.

Курдский вопрос уже многие годы занимает важное место в общественном развитии страны, поскольку он существенно влияет на социально-экономические, политические и национальные процессы. Правящие круги, в сущности, не приняли ни одного

законодательного акта, направленного на хотя бы частичное решение этого вопроса. Так сложилось исторически.

В начале ХХ в. Оттоманская империя переживала острый политический и экономический кризис. Резко обострились национальные противоречия. Многие народы балканских и арабских стран добились своего освобождения. В 1908 г. в Турции к власти пришли младотурки, которые до этого создали организацию "Комитет единения и прогресса", выражавшую интересы турецкой либеральной буржуазии. Теоретической основой национальной политики младотурок была доктрина паноттоманизма. Хотя оттоманисты на словах исходили из принципа равенства всех граждан турецкого государства, шовинистическая суть их политики быстро проявилась на практике, когда была организована резня целых народов, что явилось преступлением перед человечеством. Иранский исследователь Х. Момени отмечает: "Они организовали армянскую резню в 1915 г. (в ходе которой было убито 1,5 млн человек). В ходе Первой мировой войны были уничтожены сотни тысяч курдов, ассирийцев, греков и представителей других народов" [1, 14].

Курды с большим подозрением относились к младотурецкой революции, поскольку в 1914—1918 гг. турецкие власти осуществляли массовую депортацию мирного курдского населения. Они это делали под предлогом эвакуации, необходимой в связи с "наступлением" России. Английский исследователь Р. Улен подчеркивает, что в годы войны с целью ассимиляции турки "выселили 700 тыс. курдов, разбросанных по различным турецким селам, в глубь Центральной Анатолии, с тем чтобы в селах они не превышали 5 % от общего числа местного населения. Из 700 тыс. человек половина погибла по дороге, не дойдя до места назначения" [2, 20].

Правительство Турции на протяжении всего этого времени проводило политику полного игнорирования прав курдов, что вызывало неоднократные восстания в 1920—1930-х гг. Усиление национально-освободительного движения произошло после государственного переворота 27 мая 1960 г., в результате которого оживилась политическая жизнь в стране и активизировалась деятельность прогрессивных сил.

Турецкий Курдистан продолжает оставаться самым отсталым районом страны, имеющим свои особенности. Он занимает примерно 1/5 часть страны, где проживает около 18 % населения страны. Здесь плотность населения ниже, чем на западе Турции. Французский курдовед С. Эдмунз пишет: "Так, если по всей стране она в 1985 г. составляла 66 человек на 1 кв. км, то в курдских районах — 46 человек на 1 кв. км. Таким образом, плотность населения в Турецком Курдистане по существу не изменилась с 1980 г., в то время как по всей стране она увеличилась на 8 человек (в 1980 г. она составляла 58 человек)" [3, 53]. Примерно 70 % курдов живет в сельской местности, 30 % — в городах (в целом в Турции городское население превышает 50 %).

Турецкий Курдистан богат такими полезными ископаемыми, как нефть, хром, фосфаты, железные руды и др. Здесь имеются также энергетические ресурсы: только одна Кебанская гидроэлектростанция покрывает 11 % потребностей в электроэнергии таких индустриальных центров, как Адана, Анкара, Измир, Стамбул.

Некоторые исследователи в этой связи отмечают, что на долю восточных провинций приходится лишь 10 % государственных и 2,7 % частных предприятий обрабатывающей промышленности, на которых занято лишь 5 % рабочих данной отрасли. Крупная фабрично-заводская промышленность практически отсутствует, здесь размещено лишь

18 % мощностей сахарных заводов, 14 % — цементных заводов и не менее 10 % всех прядильных веретен и ткацких станков [4, 29].

В целом Турецкий Курдистан вносит в общенациональный фонд 8 % промышленной и 11 % сельскохозяйственной продукции.

Основная масса курдского населения — крестьянство. Определенный интерес представляет характер господствующих производственных отношений в курдской деревне.

В настоящее время в Турции проживает около 15—17 млн курдов. Подавляющее большинство их живет на востоке страны, в вилайетах Агры, Адыяман, Бинголь Ван, Газиантен, Диярбакыр, Карс, Малатья, Мардин, Муш Урфа, Хаккяри, Эрзрум. Курды живут также в Анкаре, Стамбуле и некоторых других городах Центральной и Западной Анатолии.

Курды всегда играли значительную роль в политической жизни, в государственном устройстве Турции. Еще в период Оттоманской империи курды занимали высокие посты в государственном аппарате, в турецкой армии. Активное участие они приняли в судьбоносных событиях 1919—1922 гг. в Турции.

Надо отметить, что в Великое национальное собрание Турции (ВНСТ), созданное в Анкаре в 1920 г., входило более 70 курдов. Сам факт делегирования в меджлис курдских депутатов свидетельствовал об их влиянии в политической и государственной жизни страны.

Российский исследователь М. Гастарян указывает, что "во второй половине 70-х гг. в условиях активизации политической жизни в Турции падишахи курдского движения стали мэрами некоторых городов востока страны" [5, 79].

Однако после военного переворота в 1980 г. они были арестованы властями по обвинению в пропаганде "курдизма", "сепаратизма" и, как многие другие деятели, приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Репрессии турецких властей хотя и нанесли значительный удар по курдскому движению, однако не смогли окончательно прекратить его деятельность.

Новый качественный этап наступил в середине 1980-х гг., когда некоторые курдские политические партии начали выступать совместно с левыми силами страны, в том числе и с компартией Турции. Была создана организация "Левое единство Турции и Турецкого Курдистана". Однако из-за разногласий эта организация к концу 1988 г. распалась.

В конце 1980-х гг. курдские партии попытались скоординировать свои действия. В июне 1988 г. в Швеции был создан фронт — Освободительное движение Курдистана (Тевгер). В него вошли восемь политических партий и групп из Турецкого Курдистана. Фронт призвал ООН и связанные с нею организации, демократические страны, партии, гуманитарные общества, молодежные и женские организации, всех честных людей выразить солидарность с борьбой курдского народа.

Была разработана Программа "национальных освободителей". Несмотря на то, что в программе имеется ряд серьезных теоретических упущений, она страдает высокопарностью стиля, в ряде мест не отражает реальной действительности, все же это первый серьезный документ, в котором сделана попытка изложить цели и задачи борьбы в

условиях, когда, вопреки реакционной политике турецких правящих кругов, направленной на ассимиляцию национальных меньшинств, курдский народ в Турции сохраняет свою национальную самостоятельность, родной язык, культуру и традиции.

За весь республиканский период в Турции не было принято ни одного специального закона, который признавал бы национальные права курдов. Конституция 1942 г. и Конституция 1961 г. не признавали никаких национальных прав за курдами.

Конституция, принятая в результате референдума 7 ноября 1982 г., игнорирует чаяния курдского народа, не признает за ним национальных прав. Более того, она является законодательным выражением ассимиляционной политики турецких правящих кругов по отношению к национальным меньшинствам Турции. Формально Конституция провозглашает равенство всех граждан перед законом, однако знакомство со статьями Конституции показывает, что даже такого формального равенства нет, что она пропитана крайним национализмом турецкой буржуазии. Например, в статье 42 говорится: "Никакой иной язык, кроме турецкого, не может изучаться и преподаваться в учебных заведениях в качестве родного языка" [6, 251].

Статьи 37—44 этой Конституции посвящены защите прав национальных меньшинств, вернее, немусульманских меньшинств. Но курды не попали под защиту этих статей договора. Более того, все принятые мероприятия, относящиеся в той или иной мере к этой проблеме, были направлены главным образом на насильственную ассимиляцию курдского населения. И сегодня курдам запрещают иметь свои школы, учиться на родном языке, выпускать книги, газеты и журналы, создавать очаги культуры, организовывать радио- и телепередачи, создавать национальные общественные и политические организации, делать все то, что напоминало бы об их курдском происхождении.

Кроме того, в районах, населенных курдами периодически проводятся военные операции. Как отмечает российский исследователь М. Ашири, "целью этих военных операций является разгром, удушение не только сторонников партии рабочих Курдистана и социалистической партии Курдистана, но и всех левых, действующих в Восточной и Юго-Восточной Анатолии" [7, 231].

Обвиняя курдское движение в подрывной деятельности, власти не только ищут повод для расправы с движением курдов, но и стремятся отвлечь массы от борьбы за свои права. Это — внутренний аспект проблемы.

Ситуация в курдских районах на границе с Ираком, Ираном и Сирией сказывается и на отношениях с этими странами. Турция принимает участие в совместных репрессивных мероприятиях и против курдов, живущих в этих государствах.

Так, в начале 1980-х гг. между Турцией и Ираком была достигнута договоренность, по которой турецким вооруженным силам было "разрешено преследовать курдских борцов по воздуху и суше на иракской территории и в районе границы на расстоянии 10—15 км" [8]. Так, например, в январе 1994 г. и в апреле 1997 г. турецкие бомбардировщики, нарушив границы Ирака и Ирана, нанесли бомбовые удары по базе партизан Армии освобождения народов Курдистана. Очевидно, к этой операции были причастны и соседние государства: во-первых, Турция не решилась бы без согласия Ирана нарушить его воздушные границы, во-вторых, Ирак спокойно взирал на то, как военные самолеты соседнего государства уничтожают на его территории ни в чем не повинных людей.

В конце апреля 1991 г. президент Ирана Али Акбар Хашеми-Рафсанджани прибыл с официальным визитом в Анкару. На переговорах с президентом Турции Т. Озалом ключевой стала проблема курдских беженцев из Ирака, сотни тысяч которых были сосредоточены на границе Ирака с Ираном и Турцией. В июне 1991 г. закончился визит заместителя премьер-министра Ирака Т. Азиза в Анкару, в ходе которого Т. Озал подчеркнул, что подлинное решение проблемы Ирака будет возможно только с введением демократической системы.

Однако турецкие власти продолжали антикурдскую политику, которую нельзя рассматривать в отрыве от геополитического значения Восточной и Юго-Восточной Анатолии.

В 1980-е гг. был подписан ряд американо-турецких соглашений, которые, по мнению М. Гаспаряна, "предусматривали расширение и модернизацию американцами в Турции (главным образом в Восточной) системы военных баз, аэродромов, строительство новых военных объектов" [9, 116].

К середине июля 1991 г. союзные войска покинули территорию иракского Курдистана и прибыли в район Силопи в Турции. Там создавался лагерь для войск "быстрого реагирования" численностью около 5 тыс. человек в составе контингентов из США, Великобритании, Франции и ряда других западных государств.

Кроме того, военно-воздушные силы союзников размещались на двух турецких авиабазах в Инджирлике и Батмане. Курдский исследователь М. Ноширван пишет: "Эти войска были призваны гарантировать ненападение иракских войск на курдские районы и соблюдение Багдадом подготовлявшегося для подписания соглашения о предоставлении курдам автономии и о демократизации иракского режима в целом" [10, 211].

Как известно, в период кризиса в зоне Персидского залива Турция предприняла ряд мер по укреплению своих военных сил на своем юго-востоке. Численность войск, дислоцированных в этом районе, была доведена до 180 тыс. человек (до иракского вторжения в Кувейт, осуществленного 2 августа 1990 г., турецкое правительство держало в этих районах около 65 тыс. военнослужащих, действовавших при поддержке 35 тыс. жандармов и полиции).

В августе 1991 г. на юге-востоке страны произошли военные столкновения между подразделениями сил безопасности и курдскими боевиками. По данным американской компании "Юнайтед Пресс Интернейшнл", в операции принимали участие 20 тыс. турецких командос, 132 боевых самолета и 100 ополченцев вилайета Батлис. Войска, поддержанные истребителями Ф-104 и Ф-4, а также боевыми вертолетами "Тума" и "Сикорски", захватили базы повстанцев в гористой местности.

Прогрессивная курдская печать отмечала, что в середине апреля 1994 г. и в январе 1997 г. турецкая армия предприняла очередную широкомасштабную операцию в Южном Курдистане (Ирак), по существу направленную против партизан Армии освобождения народов Курдистана.

За 16 последних лет ведения войны в Курдистане турецкие власти не сумели завоевать авторитет среди местного населения. Регулярные войска, находящиеся на востоке страны, во многом деморализованы. К примеру, по данным Министерства обороны, за декабрь 1998 г. 250 тыс. военнообязанных отказались служить в армии. В начале 1994 г. турецкие власти приняли закон о продлении на три месяца срока действительной службы. Следует

учесть и то, что экономическое положение страны ухудшается, а внешний долг составляет уже 60 млрд дол. США. Это значит, что рост инфляции в стране прямо связан с войной в Курдистане.

Правительство, объявляя "террористами" курдских партизан, само проводит государственную политику террора по отношению к многомиллионному народу, что вызывает протест и возмущение даже союзников по НАТО. Так, Европейский Союз 13 апреля 1994 г. принял решение, в котором потребовал от турецкого парламента вернуть право неприкосновенности депутатам Демократической партии, аннулировать решение о запрете ее деятельности.

После ареста Анжалана в 1999 г. ПКК искала легальные формы борьбы, но власти по-прежнему игнорируют ее место в политической системе страны.

Подводя итоги и касаясь перспективы курдского движения в Турции, следует отметить, что на наш взгляд, его роль будет возрастать. Для этого есть объективные и субъективные причины: 1) курдское население в стране живет компактно, что способствует сохранению национальных традиций; 2) численность курдского населения, несмотря на политику властей, постоянно растет; 3) хотя на современном этапе курдское движение в Турции раздроблено, возглавляется несколькими партиями и организациями, тем не менее их появление и деятельность говорят о росте политического сознания, о готовности все большей части народа бороться за национально-демократические права [3, 287]; 4) постоянно меняется и настроение в самом турецком обществе.

В настоящее время значительная часть демократически настроенной турецкой интеллигенции выступает за предоставление курдам прав в области культуры, за обучение курдов на родном языке, издание на нем газет, журналов и другой литературы.

ГОЛЛИЗМ КАК МОДЕЛЬ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ФРАНЦИИ

Александр Дудо

Дудо Александр Владимирович — соискатель Института национальной безопасности Республики Беларусь

Становление Беларуси как суверенного европейского государства, необходимость создания условий для защиты ее независимости и территориальной целостности требуют построения системы обеспечения национальной безопасности в новых геополитических условиях. Методологической основой ее построения служит новая редакция Концепции национальной безопасности Республики Беларусь, принятая в 2001 г.1

Актуальность исследования эволюции концепции национальной безопасности Франции обусловлена, с одной стороны, той ролью, которую эта страна сегодня играет на международной арене, с другой стороны, тем историческим опытом, который она накопила в области внешней политики и безопасности. Способность Франции, соблюдая международные обязательства, в том числе в военно-политической области, неизменно отстаивать собственные национальные интересы, может служить примером для многих государств.

Расстановка политических сил во Франции накануне президентских выборов представлялась интересной по многим обстоятельствам. Прежде всего, впервые по действующей Конституции президента избирали сроком на 5 лет. Как известно,

семилетний срок полномочий президента был установлен еще во времена Третьей республики. Первая попытка сократить продолжительность президентского мандата была предпринята Ж. Помпиду в апреле 1973 г. Но наиболее интересным является то, что президент Ж. Ширак и премьер-министр Л. Жоспен, представляя противоборствующие политические силы, уверенно и последовательно проводили достаточно сбалансированную, согласованную внешнюю политику. Различия во взглядах на самые острые проблемы современности стираются и в значительно меньшей степени служат основанием для межпартийной полемики. Наиболее очевидно это проявляется в подходах Франции к проблемам европейского строительства. Современная внешняя политика республики надежно покоится на прочном фундаменте голлизма, системе политических взглядов, краеугольными камнями которой можно назвать величие, независимость и мощь, при этом первое следует рассматривать как цель, второе как условие, а третье как средство.

Для понимания актуальности и непреходящего значения концептуальных положений доктрины Шарля де Голля необходимо хотя бы вкратце вспомнить механизмы функционирования системы коллективной безопасности в Европе. Со времен Возрождения и до окончания Второй мировой войны понятие "равновесие" являлось центральным в отношениях между суверенными государствами в Европе. Всякая попытка возвышения одного субъекта на континенте (как правило, за счет остальных) вызывала у других, находящихся под угрозой, стремление образовать коалицию с единственной целью — сломить честолюбие и амбиции активизировавшегося соседа, а при необходимости сообща отразить агрессию. Яркими примерами восстановления утраченного равновесия являются войны монархической Европы против Наполеона, Крымская война и обе мировые войны. Подобная модель в первой половине ХХ в. рассматривалась как идеальная для организации отношений между государствами в Европе, блокирующая приход "всемирной монархии" и обеспечивающая политическое единство. Однако европейское равновесие предполагает наличие великих держав, более или менее равных по весу и имеющих целью поддержание определенного статус кво.

Установленный "европейский порядок", как и механизмы его поддержания, разрушались постепенно, с 1871 по 1945 г. Порой историки связывают этот процесс с попытками Германии расширить жизненное пространство за счет своих европейских соседей. Причины следует искать в других обстоятельствах. Как считал де Голль, нации, хотя они и вписываются в определенный исторический и географический контекст, стремятся быть вневременными субъектами. Это в полной мере можно отнести к Франции, Германии, России, Великобритании. Окружающий Европу мир никогда не стоял на месте. Оба мировых конфликта были погашены только после вмешательства двух держав, не принадлежавших к Западной Европе (США в 1917—1918 гг.; СССР и США в 1941—1945 гг.).

Генерал де Голль был первым, кто осознал, что безопасность (или "равновесие") на континенте более не является делом одних только европейцев. Его знаменитое выступление по лондонскому радио 18 июня 1940 г. после военного поражения Франции не просто акт протеста или призыв к сопротивлению. Это обращение послужило отправной точкой для формирования нового геополитического взгляда на продолжавшуюся войну, а в последующем на определение места и роли Франции в установлении нового миропорядка. По мнению маршала Петена, главы вишистского правительства, война не должна была выйти за границы континента, а следовательно, с победившей Германией необходимо было договариваться и сотрудничать. Де Голль, напротив, считал, что война примет мировой характер: "Франция не одинока!.. Эта война не ограничивается лишь многострадальной территорией нашей страны. Исход этой войны

не решается битвой за Францию. Это мировая война… И хотя мы сейчас подавлены механизированными силами, в будущем мы сможем одержать победу…"2

Итоги Второй мировой войны для Франции, несмотря на сокрушительное военное поражение в 1940 г., активное сотрудничество Петена с Гитлером, оказались более чем утешительные. Примечательно, что, когда в зал для подписания Акта о безоговорочной капитуляции ввели представителей германской армии, фельдмаршал Кейтель, увидев за столом победителей французского генерала Делаттра, воскликнул: "Как? И французы тоже?"3 Во многом благодаря поддержке СССР, Франция решениями Ялтинской и Потсдамской конференций получила свою зону оккупации в Германии, одно из пяти мест постоянных членов Совета Безопасности ООН, членство в Совете министров иностранных дел, который должен был решать проблемы мирного урегулирования. Именно СССР внес на конференции в Думбартон-Оксе осенью 1944 г. проект, в котором говорилось: "Совет состоит из представителей Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Соединенного Королевства и Китая, а в будущем и Франции — в качестве постоянных членов…"4 Очевидно, что усилия де Голля в борьбе за укрепление престижа страны и возвращение ей статуса великой державы на этом этапе увенчались успехом. Итоги своей деятельности в военный период сам де Голль подвел словами: "Я спас дом и даже кое-какую мебель"5.

Вместе с тем лидер Франции как никто другой в своей стране понимал содержание геополитических изменений в послевоенном мире. Понятие "равновесие" в Европе в его старом толковании больше не существовало. Постепенно, по мере деления Европы на два враждующих лагеря, во Франции сформировались две основные внешнеполитические концепции. Сторонники так называемой "атлантической" концепции исходили из того, что экономическое, финансовое положение и военный потенциал страны не позволяют более Франции играть роль великой мировой державы. Исходя из этого, предпочтительно заключить союз с более сильным партнером, супердержавой, либо блокироваться с группой государств, соглашаясь как с неизбежной зависимостью от партнеров, так и с утратой части суверенитета в области внешней политики и организации обороны. Французский социолог Р. Арон утверждал, что все потрясения, пережитые Францией в ХХ в., объясняются "глубоким противоречием между удельным весом Франции в Европе, а Европы — в мире и задачами, которые наша страна, обстоятельства или союзники навязали ей"6. Основываясь на этом, он предлагал смириться с утратой роли великой державы.

Однако на протяжении второй половины ХХ в. доминирующей во внешней политике страны остается концепция, основанная на необходимости утверждения Франции как одной из великих мировых держав. Деятельность де Голля и его сторонников в концентрированном виде отразила эту тенденцию. Покровительственному союзу с супердержавой противопоставлялись "союзные отношения с несколькими государствами, выбранными с таким учетом геополитических факторов, соотношения сил между этими странами и на международной арене в целом, чтобы они могли взаимно уравновешивать друг друга"7. Недостающий военно-экономический потенциал предполагалось компенсировать за счет динамичной внешней политики.

Целью новой политики, как уже было сказано выше, являлось восстановление национального величия Франции. "Франция лишь в том случае является подлинной Францией, — писал де Голль в военных мемуарах, — если она стоит в первых рядах… Наша страна перед лицом других стран должна стремиться к великим целям и ни перед

кем не склоняться, ибо в противном случае она может оказаться в смертельной опасности. Короче говоря, я думаю, что Франция, лишенная величия, перестает быть Францией"8.

Нет необходимости подробно останавливаться на проводимой самим де Голлем и его последователями внешней политике в период с 1945 по 1991 г. Известно более чем прохладное отношение де Голля к НАТО, что не мешало ему одновременно критиковать идею создания военного союза в Западной Европе. В последующем французское руководство длительное время проявляло сдержанное отношение к военной интеграции. В военной программе Франции на 1977—1982 гг. подчеркивалось, что "европейское строительство, продолжение которого, как и прежде, является для Франции основной целью, не затрагивает вопросов обороны". В период разделения Европы на два враждебных лагеря, которое сам генерал воспринимал очень болезненно, он осознавал, что ни Франция, ни другие западноевропейские страны не смогут противостоять, в случае вооруженного столкновения, силам Варшавского Договора. На том этапе исторического развития Франции был необходим сильный заокеанский союзник как фактор стабильности в Европе. Известный французский политолог Ф. М. Дефарж, анализируя политическое наследие де Голля, привел его четыре рекомендации в области внешней политики, в наибольшей степени отвечающие национальным интересам Франции:

— вновь обрести утраченную независимость в ключевой области путем создания ядерных сил сдерживания, которые должны позволить в принципе самостоятельно гарантировать оборону национальной территории;

— рационально управлять своим наследством (связи с бывшими французскими владениями);

— обеспечить себе усилитель мощи посредством создания европейской организации по инициативе Франции;

— по-прежнему проводить независимую внешнюю политику, без оглядки на кого бы то ни было9.

Нельзя не отметить, что после ухода легендарного генерала с политической арены его последователи более или менее успешно выполняли эти рекомендации. Исследуя политику Франции в области европейского строительства, уместно будет привести знаменитое высказывание Ж. Помпиду о том, что "Франция в силу ее географии и истории предназначена играть роль Европы"10. Однако на рубеже 1990-х гг. произошли события, нарушившие существовавшее стратегическое равновесие в мире. Их масштаб сопоставим с итогами Второй мировой войны. Несмотря на то, что Франция оказалась среди победителей в "холодной войне", нынешнему ее поколению политиков пришлось вновь переосмыслить роль и место страны в новой геополитической ситуации. Нельзя не отметить, что остаются востребованными рекомендации стратегического характера, выработанные де Голлем.

Наиболее наглядно это проявляется в оборонной политике Франции. Выступая 22 октября 1999 г. в Институте высших исследований национальной обороны, премьер-министр Л. Жоспен прямо заявил, что "ядерное сдерживание остается ... основным принципом нашей обороны"11. В этом же выступлении глава правительства выразил опасение в связи с американскими планами по созданию средств противоракетной обороны и подчеркнул, что этот вопрос не может рассматриваться лишь в рамках российско-американских отношений и договора по ПРО.

Весьма интересной представляется эволюция ядерной доктрины Франции с начала 1990-х гг. и до настоящего времени. Проведенные ядерные взрывы на полигоне в Полинезии на фоне действующего моратория других ядерных держав и крайне негативная реакция мирового сообщества на эти испытания, подтвердили лишний раз приверженность руководства Франции принципу ядерного сдерживания в военной доктрине. Любые попытки со стороны других государств и неправительственных организаций оказать давление на Францию вызывали крайне резкую ответную реакцию. Еще 10 июля 1985 г. в результате операции, проведенной французской разведкой DGSE, в новозеландском порту было взорвано судно "Rainbow Warrior", принадлежавшее движению "Greenpeace", которое предпринимало попытки помешать ядерным испытаниям на атолле Муруроа12.

Решение о приостановке ядерных испытаний, принятое 2 апреля 1992 г., являлось скорее достижением ВПК Франции необходимых и достаточных результатов, чем ответной реакцией на распад СССР и ликвидацию непосредственной военной угрозы. В дальнейшем, перехватив дипломатическую инициативу, Франция в 1995 г. первой из ядерных держав высказалась за так называемый "нулевой выбор", т. е. полное запрещение ядерных испытаний, какой бы ни была их мощность. 22 февраля 1996 г. президент страны Ж. Ширак объявил о ликвидации Центра ядерных исследований во французской Полинезии, а также о закрытии заводов по производству оружейного плутония и урана в Маркуле, Пьерлатте и демонтаже их оборудования. 24 сентября 1996 г. Франция первой подписала договор о полном запрещении ядерных испытаний, а в 1998 г. вместе с Великобританией первой из ядерного клуба его ратифицировала. Представление о внешнеполитических шагах страны в этой области будет неполным, если не упомянуть, что только в 1992 г. Франция ратифицировала Договор о нераспространении ядерного оружия 1970 г., что не мешало ей соблюдать его положения и ранее. Одновременно еще в 1991 г. руководство страны приняло решение не экспортировать ядерные технологии и материалы, используемые в мирных целях, в страны, не пожелавшие допустить контроль за своими ядерными объектами со стороны МАГАТЭ.

Беспрецедентная активность французской дипломатии дополняется современной практикой военного строительства, что вполне укладывается в рекомендации, высказанные де Голлем в 1960-х гг. Закон о военной реформе от 28 октября 1997 г. предусматривает создание к исходу 2002 г. полностью профессиональной армии численностью 440 000 человек. Нынешняя военная реформа, отменяя принцип обязательной воинской повинности, предусматривает модернизацию двух составляющих сил ядерного сдерживания: морского и воздушного базирования. В частности, планируется ввод в строй нового поколения ракетоносных подводных лодок типа Triomphant, оснащенных более совершенными ракетами среднего радиуса действия. В области обычных вооружений совместно с европейскими партнерами продолжатся работы по улучшению систем управления войсками с использованием космических средств в рамках программ Helios 2 и Trimilsatcom. Предусмотрено принять на вооружение первые истребители Rafale, продолжить модернизацию фрегатов типа Horizon, вертолетов Tigre и NH 90. Параллельно проводится реструктуризация военной промышленности по следующим направлениям: сокращение стоимости производимого вооружения, создание промышленных групп, тесное сотрудничество с европейскими партнерами в области создания вооружений и активный поиск новых рынков сбыта оружия13.

В этой связи приоритетным шагом для Франции является выработка единой европейской политики в области экспорта вооружений. 28 января 2001 г. вступил в силу договор о создании Совместной организации по сотрудничеству в области вооружений (OCCAR — L’Organisation conjointe de Coopйration en matiиre d‘armement). Сейчас он объединяет

Францию, Германию, Италию и Великобританию. Наиболее вероятными кандидатами на вступление являются Нидерланды, Испания и Бельгия. По мнению министра обороны Франции А. Ришара, новая организация "призвана стать настоящим европейским агентством по вооружениям и позволит в первую очередь сблизить подходы европейцев в этой области"14.

Оценивая последние шаги французского руководства в этом направлении, нельзя не отметить достаточно строгое следование рекомендациям де Голля в политической области и значительную ревизию взглядов генерала на военное строительство в Европе. Очередная франко-германская дисскуссия о дальнейшей интеграции стран Старого света и возможности создания европейской федерации дала повод отечественным и зарубежным СМИ заговорить о кризисе в отношениях двух стран и даже о вероятном развале тандема Франция—ФРГ, который длительное время выступал генератором объединительных процессов в Европе15. На самом деле Л. Жоспен в очередной раз напомнил своим немецким коллегам о неизменности интеграционной политики Франции, базирующейся на концепции "Европа отечеств" и предполагающей создание конфедерации стран на основе ЕС. Совершенно очевидно, что Франция никогда не пойдет на всеобъемлющую интеграцию с утратой суверенитета. Излагая свою политику по этой проблеме, де Голль писал: "…мы никогда не соглашались на то, чтобы эта шестерка (Общий рынок. — А. Д.) имела наднациональную систему, в результате которой Франция утонула бы в каком-то космополитическом органе, который к тому же не имел бы иной политики, кроме той, которая была бы продиктована ему из-за океана"16. Вместе с тем говорить об охлаждении отношений двух стран явно преждевременно. Свое будущее как великой державы Франция видит в создании военно-политического блока суверенных европейских государств под французским руководством. Партнерские отношения с Германией на этом пути просто жизненно необходимы.

Ситуация, а вместе с ней и политика Франции в области обороны претерпели сильные изменения на рубеже 1991—1992 гг. Устранение непосредственной военной угрозы с Востока позволило избавиться от назойливой опеки американцев и начать строительство военной составляющей Европейского союза. В этом, прежде всего, современные голлисты отошли от ортодоксальных взглядов, своих политических предшественников, которые отвергали саму идею создания европейской армии.

В октябре 1991 г., как было заявлено, в целях укрепления двустороннего сотрудничества была создана франко-германская бригада. Именно она послужила отправной точкой для формирования европейских сил безопасности. 22 мая 1992 г. на встрече в Ла Рошеле Ф. Миттеран и Г. Коль официально объявили о создании Европейского корпуса. Вновь созданная военная структура призвана выполнять следующие функции: совместная оборона территории государств-союзников, оказание гуманитарной помощи, установление и поддержание мира в рамках операций под эгидой ООН и ОБСЕ. Таким образом, Еврокорпус принял на себя как военные, так и полицейские функции.

В 1993 г. к Еврокорпусу присоединилась Бельгия, в 1994 г. — Испания, а в 1996 г. — Люксембург. Многонациональный штаб корпуса дислоцирован в Страсбурге. Еврокорпус насчитывает в настоящее время более 60 000 человек, около 700 танков, более 2700 единиц автомобильной и другой боевой техники. Несмотря на то что развитие конфликта вокруг Косово наглядно показало неспособность европейцев самостоятельно, без участия США, разрешать кризисные ситуации у себя дома, роль корпуса продолжает возрастать. Уже сегодня его офицеры составляют более одной трети в штабе миротворческих сил в Косово. Именно подразделения Еврокорпуса составят в будущем костяк сил быстрого реагирования.

Отношения Франции со своими бывшими колониями, равно как и со всеми другими странами, условно отнесенными к категории бедных, развивающихся (ранее страны "третьего мира". — А. Д.), требуют отдельного глубокого рассмотрения. После событий 11 сентября 2001 г. в США и начала военных действий против исламских экстремистских организаций внешняя политика страны на этом направлении, очевидно, претерпит изменения. Однако в настоящий момент ведущие политические силы Франции не могут не учитывать наличие в стране 3 млн выходцев из мусульманских стран. Можно лишь предположить, что Франция, учитывая ее связи с бывшими колониями и позиции в странах Магриба и Ближнего Востока, попытается играть роль посредника между Западом и исламским миром.

Подводя итоги анализа внешнеполитического курса нынешнего руководства Франции, можно сделать вывод, что он вполне укладывается в концептуальные положения военно-политической доктрины де Голля. При этом характерным является то, что внешняя политика, прежде всего в Европе, не вызывает принципиальных разногласий между наиболее влиятельными политическими силами страны.

ГЛОБАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ: ТИПОЛОГИЯ И ВЗАИМОСВЯЗЬ

Виталий Воронович

Воронович Виталий Валерьевич — аспирант кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

На протяжении всего существования человечества перед ним постоянно возникают проблемы, требующие безотлагательного решения. Некоторые из них носят локальный характер, другие же, напротив, затрагивают крупные регионы планеты или мир в целом.

В силу ряда причин такие проблемы, как предотвращение войн и мирового ядерного конфликта, достаточное обеспечение человечества пресной водой, продовольствием, энергией, сырьем, управление демографическими процессами, а также сохранение природной среды и хозяйственное освоение мирового океана и космического пространства, приобрели в настоящее время глобальный характер. Еще в начале 1950-х гг. тупиковость ориентации исключительно на техногенный прогресс и соответствующие системы ценностей не была очевидной. Однако уже 10 лет спустя термин "глобальные проблемы", обозначавший "охватывающие весь земной шар, всеобщие, мировые, общепланетарные" [1, 21] проблемы, приобрел, во многом благодаря деятельности Римского клуба, конкретное содержание и качественно иное звучание.

Сегодня страны мира больше объединены, чем разъединены, и, как справедливо замечает А.Тоффлер, "сеть общественных связей настолько плотна, что современные события отражаются во всем мире" [2, 5]. Соответственно, не только резко возрастает влияние и значение глобальных проблем, но и серьезно усугубляются их разрушительные и чрезвычайно опасные последствия.

Трудно не согласиться с академиком Н. Н. Моисеевым, полагающим, что на пороге нового тысячелетия человек "напоминает Гулливера, попавшего в хрустальную лавку лилипутов" [3, 18]: достаточно сделать одно неправильное или просто неловкое движение — и вся красота вокруг превратится в кучу мусора.

Нынешние отличия от прежней эпохи связаны не столько с глобальной природой нынешних проблем, сколько с тем, что "сегодня они воздействуют гораздо интенсивнее, чем в конце XVIII в." [4, 26]

Именно вследствие глобализации современный мир стал заметно опаснее, прежде всего потому, что человечество обрело возможность не только и не столько военного, сколько "мирного" самоуничтожения. На данный момент на первом плане не угроза мгновенной гибели людей в результате ядерного катаклизма, а перспектива куда более мучительного исчезновения всего рода человеческого!

Резко возросшее и не всегда оправданное расходование природных ресурсов, отрицательное антропогенное воздействие на природную среду, ухудшение экологических условий жизни людей, увеличившийся разрыв в уровнях социально-экономического развития между промышленно развитыми и развивающимися странами, создание оружия массового уничтожения, угрожающего существованию человеческой цивилизации, — все это в огромной степени способствовало появлению и обострению глобальных проблем.

Среди многочисленных глобальных проблем, порожденных техногенной цивилизацией, В. С. Степин и Л. Ф. Кузнецова в своей работе "Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации" [5] в качестве главных выделяют следующие:

1) проблему выживания в условиях непрерывного совершенствования оружия массового уничтожения;

2) проблему нарастающего экологического кризиса в глобальных масштабах;

3) проблему сохранения человеческой личности в условиях усиливающихся процессов отчуждения и опасности разрушения биогенетической основы человеческого бытия (под этим ученые понимают опасности, которые создают манипуляции над мозгом и сознанием, увеличивающиеся стрессовые нагрузки, массовое применение транквилизаторов, накопление рецессивных генов вследствие вредных мутаций, грозящее резким ухудшением генофонда человечества, и т. д.).

Как известно, к признакам, присущим глобальным проблемам человечества и отличающим их от прочих, относят:

— глобальные масштабы проявления, выходящие за рамки одного государства или группы стран;

— остроту проявления;

— комплексный характер (все проблемы тесно переплетены);

— общечеловеческую сущность, делающую их понятными и актуальными для всех стран и народов;

— способность предопределять в тех или иных аспектах ход дальнейшей истории человечества;

— возможность их решения лишь усилиями всего мирового сообщества, всех стран и этносов.

Принимая во внимание сказанное выше, трудно полностью согласиться с точкой зрения В. С. Степина и Л. Ф. Кузнецовой, полагающих возможным признать в качестве глобальной проблему сохранения человеческой личности и опасности разрушения биогенетической основы человеческого бытия, как, впрочем, и с классификацией, предложенной российскими учеными, в целом.

Вместе с тем невозможно отрицать, что все проблемы подобного рода находятся в тесной взаимосвязи и взаимозаменяемости, не имеют четких границ. В таких условиях любая классификация глобальных проблем несет определенный отпечаток условности. Однако автор склоняется к принятию довольно традиционной, устоявшейся классификации, которая кажется достаточно сбалансированной, проверенной временем и аргументированной. Согласно этой классификации глобальные проблемы можно разделить на три группы:

1) проблемы, связанные с основными социальными общностями человечества (предотвращение мировой ядерной катастрофы, преодоление разрыва в уровнях социально-экономического развития между развитыми и развивающимися странами и др.);

2) проблемы, касающиеся отношений человека и окружающей среды (экологическая, энерго-сырьевая и продовольственная, освоение космического пространства и др.);

3) проблемы, фиксирующие внимание на отношениях между человеком и обществом (использование достижений НТП, ликвидация опасных болезней, улучшение системы здравоохранения, ликвидация неграмотности и т. д.).

На взгляд автора, наиболее значимыми и опасными являются, безусловно, проблема предотвращения мировой ядерной катастрофы, проблемы преодоления разрыва в уровнях социально-экономического развития между развитыми и развивающимися странами, распространение терроризма и наркотиков, экологическая, продовольственная и энерго-сырьевая.

Вопрос ядерного нераспространения (а именно таково основное содержание проблемы предотвращения мировой ядерной катастрофы) сохраняет свое значение в течение нескольких десятилетий, несмотря на то, что эта угроза носит скорее гипотетический характер, будучи построена на пусть и небезосновательных, но предположениях и допущениях.

В этой связи с некоторой долей уверенности можно говорить о возможном закате эры человека, так и не ставшего разумным. Человечество как биологический вид приблизилось к критической точке, за которой естественный итог истории последних 150 лет — гибель. Конец человеческой истории может наступить не в каком-нибудь совершенно неопределенном будущем, а уже в середине XXI в., в чем автор согласен с академиком Н. Н. Моисеевым.

Такой скорый конец истории возможен, но далеко не неизбежен. Действия людей могут либо отложить его на далекое будущее, либо сыграть роль катализатора — такова дилемма, возникшая перед человечеством и связанная с важнейшей глобальной проблемой — предотвращения мировой ядерной катастрофы и выживания в условиях совершенствования оружия массового уничтожения.

Особенность современной ситуации в области обеспечения стабильности и безопасности заключается прежде всего в том, что "тяжесть угроз сместилась с глобального на региональный уровень"[6, 260]. Во многом это объясняется резким ослаблением после окончания "холодной войны" центростремительных сил, притягивавших в прошлом значительную часть мира к каждой из двух сверхдержав.

Отказ от идеологического противостояния и прекращение блоковой конфронтации не стали отправным моментом в продвижении к установлению стабильного и предсказуемого мира на глобальном уровне и не привели к ликвидации очагов региональных конфликтов — более того, их зоны расширились. Повсеместный шок вызывают активизация распространения оружия массового поражения и террористической деятельности.

Необходимо отметить, что здесь весьма существенную роль играют штампы в политическом мышлении, серьезно препятствующие преодолению кризисных явлений и решению сопряженных с ними проблем. Инерционность политического мышления продолжает сказываться самым негативным образом, ибо стереотипы, укоренившиеся за 40 лет "холодной войны" в сознании нескольких поколений, пока не исчезли вместе с ликвидацией стратегических ракет и нескольких тысяч танков. И это понятно и естественно, так как в обществе уже "сложилась определенная логика функционирования" [7, 56], некая устоявшаяся система взглядов, детерминирующая поведение не только управленцев различных рангов, но и многочисленных масс. И сломать эту логику нельзя одномоментной акцией.

В этой связи вспоминаются слова из Манифеста Рассела—Эйнштейна: "Мы должны научиться мыслить по-новому. Мы должны научиться спрашивать себя не о том, какие шаги надо предпринять для достижения военной победы тем лагерем, к которому мы принадлежим, ибо таких шагов больше не существует; мы должны задавать себе следующий вопрос: какие шаги можно предпринять для предупреждения вооруженной борьбы, исход которой должен быть катастрофическим для всех ее участников?" [8, 3, 7, 8].

Необходимо отказаться от порочной концепции сдерживания, возникшей в политическом и военном истеблишменте "великих" держав в период жесткого противостояния "холодной войны". В рамках этой доктрины военно-политическая стратегия, искусно эволюционируя "от умелого применения силы к умелой угрозе силы" [9, 9], неизменно основывалась на предотвращении войны на глобальном уровне посредством угрозы применения силы.

Однако в современных условиях подобные методы решения проблем имеют сомнительную эффективность, зримым свидетельством чего служит тот факт, что характерной чертой последних лет является переход от передачи излишков или устаревших видов вооружений к передаче периферийным государствам современного оружия. Но позволит ли подобная политика реально обеспечить безопасность развитых стран и мира в целом? Сомнительно...

Важнейшую роль в возобновляющейся гонке ядерных вооружений играют не затраты на вооружение, а соотношение сил. Риск зависит именно от этой величины. Думается, риск будет минимальным, если соотношение сил окажется равным. Однако этот минимум не равен нулю, как в случае полного отсутствия ядерных арсеналов, ибо невозможно пренебречь вариантом существования людей, способных инициировать ядерный конфликт и в условиях ядерного паритета. И чем выше этот уровень вооружений, тем

выше будет риск развязывания войны, так как большой запас оружия "создает иллюзию об "абсолютном" могуществе, ненаказуемости и вседозволенности" [10, 45]. Если арсеналы другой стороны значительнее, то дальнейшее наращивание уровня вооружений будет лишь увеличивать разницу в соотношении сил, а следовательно, и риск развязывания военных действий.

Активные усилия (как, например, недавние инициативы США по "модернизации" ПРО), направленные на разработку или приобретение оружия, отнюдь не способствуют укреплению безопасности стран, а, напротив, подрывают ту самую безопасность, которую призваны укреплять. Сильные страны часто становятся еще более сильными, но отнюдь не чувствуют себя в большей безопасности, а слабые становятся более подверженными внешнему давлению и вмешательству и в результате также оказываются в менее безопасном положении.

Технические достижения последних десятилетий привели к столь значительному повышению эффективности оружия, что некоторые виды современного оружия могут коренным образом изменить характер войны с применением обычных вооружений ввиду их способности доставлять более легкие, но в то же время более мощные заряды на большие расстояния с высокой степенью точности.

Ныне изобретены установки, "способные осуществить запуск ракеты с ядерным зарядом из любой точки в любую точку земного шара" [10, 50]. Их стоимость относительно невелика, они доступны не только многим государствам, но и отдельным группам людей. Таким образом, не следует исключать возможность террористического акта с использованием ядерного заряда.

Действия развитых государств в сложившейся ситуации следует признать необдуманными и неоправданно поспешными. Поставляя современное оружие в зоны региональных конфликтов, дабы не направлять туда живую силу в связи с непопулярностью подобных акций внутри страны, они не решают проблему и одновременно создают новые угрозы. Невозможно утверждать с абсолютной уверенностью, что упомянутые страны, страдающие от несправедливости, голода и нищеты, по воле своих политической и военной элит не повернут оружие против собственных покровителей, как Аргентина в отношении Англии либо Афганистан и международный террорист Бен Ладен против Соединенных Штатов. В любом случае, трудно говорить об установлении мирных условий во всем мире до тех пор, пока не будут созданы нормальные и сколько-нибудь стабильные социально-экономические условия.

Кроме того, невозможно не отдавать себе отчет в том, что в формирующейся новой системе международных отношений, в которой военная сила сохраняет значение инструмента политики, существует определенный предел уступок, которые ядерные государства могут сделать неядерным, не утратив своего положения и не превратившись в обычные региональные центры силы. Ядерное оружие, таким образом, "сохранило свое значение в качестве атрибута великой державы" [11, 3], а значит, сохранились и военно-политические, и геополитические стимулы к его получению. Соответственно, первейшей задачей "старых" центров силы ("великих держав" и "официальных ядерных государств") становится обеспечение устойчивого функционирования инструментов, ориентированных на ограничение гонки вооружений и, в частности, на обеспечение ядерного нераспространения.

Кроме того, существуют другие, не менее реальные угрозы. Современная ситуация почти повсеместно характеризуется прежде всего резким ухудшением качества окружающей

природной среды — загрязнением отходами жизнедеятельности людей воздуха, рек, озер, морей; обеднением, а часто и вымиранием многих видов животного и растительного мира; деградацией почв, опустыниванием, уничтожением лесов. Словосочетания "кислотные дожди", "парниковый эффект", "озоновая дыра", "утечка топлива на АЭС" стали практически нормой, красноречиво указывая на явное неблагополучие в экологической сфере. Что является причиной создавшегося кризисного положения?

Отчасти ответ на этот вопрос дает А. Тоффлер, еще в 1965 г. введший термин "футурошок", дабы "описать стресс и дезориентацию, которые возникают у людей, подверженных слишком большому количеству перемен за слишком короткий срок" [2, 5]. Только с ураганом, пронесшимся по странам и континентам, можно сравнить НТР, мгновенно превратившую практически все ранее сделанные достижения человечества в хлам.

Человек не успевает приспособиться, оценить перемены, происходящие в жизни, из-за их многочисленности и скоротечности. Если раньше исторические эпохи длились столетиями, то теперь они сменяются почти молниеносно.

Запутавшийся и потерявшийся в калейдоскопически приходящих и уходящих переменах человек, не думая о будущем, живет одним днем. Последнее наблюдение справедливо в отношении не только развитых государств, оно применимо и к находящимся на феодальной стадии развития отдельным странам Африки.

Именно здесь следует искать истоки возникновения всего комплекса энерго-сырьевой, продовольственной и экологической проблем. Впрочем, не следует пренебрегать влиянием на динамику упомянутых выше проблем отдельных аспектов теории "золотого миллиарда". Думается, ошибается А. Тоффлер, утверждая: "И бедные, и богатые стоят на стартовой линии в начале пути к новому и поразительно отличному от современного человечеству будущему" [12, 556]. Благодаря достижениям НТР развитые страны не просто далеко ушли вперед в технологическом и финансовом плане. Догнать их практически невозможно. Но в данном контексте главное не это.

Научно-технический прогресс имеет и обратную сторону. Потребление энергии в огромных количествах, которое не в состоянии изменить сегодня даже самые эффективные технологии, загрязнение окружающей среды отходами производства, резкое истощение запасов углеводородов и полезных ископаемых — таковы результаты бездумного хозяйствования в течение нескольких десятилетий человека, живущего одним днем.

Увы, западные государства, представители которых довольно часто говорят об экологической культуре как моральном императиве, не обладают подобной культурой, равно как и дальновидностью. Отправляя вредные отходы для захоронения в слаборазвитые страны, вынуждая их увеличивать добычу нефти и газа, снижая одновременно цены на важнейшие продукты экспорта этих государств, они лишь провоцируют дальнейшее осложнение данной проблемы.

К сожалению, такая политика не вызывает особого удивления, ибо принятие правильных и своевременных решений по важнейшим вопросам в обществах представительной демократии практически полностью парализовано. Как верно отмечает А. Тоффлер, "сегодня элиты больше не могут предсказывать последствия своих собственных действий" [12, 623]. Политические системы, через которые они действуют, настолько устарели и

отстают от событий, что даже при жестком контроле результаты их акций часто оказываются неожиданными и противоположными ожидаемым.

Между тем мировая экосистема является целостным организмом, ее составляющие тесно интегрированы и оказывают обоюдное влияние. Поэтому подобными действиями развитые страны не только не корректируют в положительную сторону экологический баланс на собственной территории — природе уже нанесен серьезный удар, — но и совершают двойное преступление, ибо посредством их акций страдают и другие государства, не получающие за отравление земель сколько-нибудь существенной выгоды.

Вполне естественным представляется и тот факт, что капиталы перетекают в те страны, где производительность труда более высокая, где деньги вкладывать намного выгоднее. Страны, называемые отсталыми, лишаются не только внешних инвесторов; их собственные капиталы, заработанные в том числе и на уничтожении собственной природы, уходят в более благополучные страны. Подобный процесс касается не только денег, но и мозгов: наиболее талантливые и энергичные люди эмигрируют в страны "золотого миллиарда". Однако обстановка в мире такова, что требует "предельного раскрытия всего потенциала творческой личности" [7, 57]. Поэтому, учитывая огромную разницу между государствами в технологическом плане, для элементарного выживания развивающихся стран необходимо оградить их от опустошения и без того скудного научного потенциала.

Представляется очевидным, что именно в результате непрерывного действия насоса, откачивающего из отсталых стран все лучшее, происходит все углубляющаяся стратификация государств. И если относительно недавно было правомерно называть отсталые страны развивающимися, ибо они имели определенные шансы для своего развития и сокращения разрыва с передовыми странами, то теперь отсталые страны остались таковыми навсегда. Более того, эта проблема осложняется тем, что Земля опять столкнулась с взрывным характером роста населения. Причем рост происходит уже не в развитых обществах Европы, а в страдающих от голода и нищеты Африке, Центральной Америке, Индии, Китае и на Ближнем Востоке, заселенных миллиардами людей. Три столетия назад население во всем мире увеличивалось на четверть миллиарда каждые 75 лет. Сегодня аналогичный прирост происходит каждые 3 года.

Рост населения во многих развивающихся странах вызывает истощение местных сельскохозяйственных ресурсов (уничтожение лесов Амазонки, выбивание пастбищ в африканской саванне, засоление земель от Индии до Казахстана) именно в тот период, когда жизненно необходимо повышение продуктивности сельскохозяйственного производства.

Таким образом, демографический взрыв имеет место в странах с ограниченным техническим и научным потенциалом, с катастрофической нехваткой капиталовложений в развитие науки и исследовательские проекты, где правящие элиты совершенно "не проявляют интереса к технологическому развитию своей страны" [4, 28]. Технологический прогресс в подавляющем большинстве случаев наблюдается в экономически развитых обществах, для которых характерен медленный рост воспроизводства населения или даже его уменьшение.

Пропасть между Севером и Югом стремительно расширяется, и беднейшие три четверти человечества все более увязают в своеобразной мальтузианской ловушке, будучи обречены на недоедание или голод, истощение природных ресурсов, вынужденную миграцию, внутренние беспорядки и вооруженные конфликты.

Подводя предварительные итоги, необходимо отметить, что крупные масштабы и динамизм научно-технической и экономической деятельности повлекли за собой не только положительные, но и многочисленные отрицательные последствия. К таковым следует отнести резкое увеличение расходования природных ресурсов, отрицательное антропогенное воздействие на природную среду, усиление диспропорций в соотношении социально-экономического развития между промышленно развитыми и развивающимися странами.

Между тем осознание необходимости общепланетарного единства в преодолении упомянутых выше негативных последствий человеческого развития происходит чрезвычайно медленно и сопровождается расширением зон, где региональные конфликты способны спровоцировать начало военных действий, в том числе и с применением ядерного оружия. Значительный прогресс в науке и технике, достижения в области культуры сопровождаются распространением наркомании и невиданным ростом преступности и использующего самые последние достижения техники терроризма, являющихся пусть и невольным, но от этого не менее страшным следствием рафинированного гуманизма.

Ввиду взаимосвязи и взаимной обусловленности глобальных проблем, они не могут быть решены быстро и изолированно друг от друга. Нельзя обойти вниманием и тот факт, что какие-либо позитивные подвижки в этой сфере реальны только в случае преодоления человечеством определенной инерционности мышления и реабилитации после перенесенного футурошока, связанного с огромным количеством перемен за слишком короткий срок.

Из всего многообразия глобальных проблем следует выделить следующие: экологическая, энерго-сырьевая, продовольственная, демографическая, преодоление социально-экономической отсталости развивающихся стран, предотвращение мирового ядерного конфликта и прекращение гонки вооружений.

По мнению автора, именно эти проблемы приобретут исключительное значение в XXI в. и от их решения либо нерешения будет зависеть судьба человечества и вероятность реализации гипотезы о конце эры Homo sapiens.

Литература

НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД "ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ" И ФОРМИРОВАНИЕ КОНЦЕПЦИИ ГЛОБАЛЬНОГО ЛИДЕРСТВА США

Александр Плащинский

Плащинский Александр Алексеевич — второй секретарь Департамента Европы Министерства иностранных дел Республики Беларусь, аспирант кафедры международных отношений Белорусского государственного университета

Развитие внешней политики США в ХХ в. оказалось успешным и впечатляющим: будучи не самой влиятельной державой начала столетия, Америка к концу его добилась статуса единственной супердержавы с самой мощной и быстроразвивающейся экономикой, глобальными политическими и экономическими интересами. Взлет Соединенных Штатов оказал определяющее влияние на возникновение нового мирового порядка, в котором они занимают главенствующее положение.

Весьма актуальными в этой связи представляются, на наш взгляд, следующие вопросы. Когда и как началась реализация глобальной стратегии мирового преобладания? С помощью каких внешнеполитических инструментов США за такой малый в историческом понимании срок столь успешно осуществили бросок к мировому лидерству?

Особо значимую роль в эволюции США сыграла конфронтация с Советским Союзом. "Холодная война" во многих отношениях определила характер второй половины ХХ века, но основное ее значение заключается в том, что именно в период этой конфронтации происходило строительство американского нового мирового порядка. И, хотя обе сверхдержавы ставили своей главной целью доминирование в мире, ее достиг лишь Вашингтон. Победил сильнейший, однако наивно было бы полагать, что супердержава СССР исчезла с мировой арены только под влиянием внутренних факторов. Главная причина развала СССР и нынешней гегемонии США — успешно реализованная Америкой стратегия "мирового преобладания". Этот термин был впервые официально употреблен в директиве Совета национальной безопасности США № 68 (остававшейся совершенно секретной до 1975 г.), которую крупный российский американист А. И. Уткин оценивает как «главный документ "холодной войны"». Указанный термин точнее других характеризует ту стратегию, для которой "холодная война" была лишь эпизодом1. Участие Вашингтона в "холодной войне" представляло собой реализацию единой стратегии, имеющей целью создание нового мирового порядка, мира "открытых дверей", соответствующего интересам Соединенных Штатов и основанного на американских ценностях.

Сущность этой стратегии предельно четко охарактеризовал один из доверенных советников американского правительства, влиятельный редактор журнала "Тайм" Г. Люс еще в 1941 г. В своей книге "Американское столетие" он декларировал, что историческая миссия Америки состоит в том, чтобы сделать ХХ век американским, а весь мир — "американским миром"2. Очевидно, что эти слова оказались пророческими — ХХ век закончился, безусловно, как "американский век".

Если по окончании Первой мировой войны Вашингтону не удалось выйти на международную арену в качестве ее нового лидера (прежде всего по причине нехватки международно-политического ресурса), то после завершения второго мирового конфликта "началось осуществление беспрецедентного по масштабам броска США к мировому лидерству"3. По словам видного ученого-международника Дж. Гэддиса, "Соединенные Штаты взяли курс на глобальную экспансию сразу после Второй мировой войны"4 и "были намерены доминировать на международной арене задолго до того, как Советский Союз превратился в антагониста"5. Это объясняется тем, что уже в 1945 г. советники Трумэна по внешней политике докладывали президенту о "крахе евроцентричного мира и необходимости для Соединенных Штатов заполнить образовавшийся в результате международно-политический вакуум"6, что привело бы к установлению качественно новой дипломатической системы, гарантом которой готовы были стать США. Творцы американской внешней политики решили воспользоваться благоприятной, в их понимании, международно-политической ситуацией и максимально выгодно использовать экономическое превосходство и военную мощь Америки. Эта внешнеполитическая установка остается актуальной и в настоящее время, о чем свидетельствует высказывание помощника президента США по вопросам национальной безопасности К. Райс: "…переходные периоды открывают широчайшие стратегические возможности. Именно в эпохи неустойчивости и перемен можно оказать решающее влияние на конструкцию будущего мира"7.

После Второй мировой войны были созданы все предпосылки для осуществления стратегии "Pax-Americana" — мира по-американски, как назвал ее Г. Люс. Ее целью было "реализовать призвание США, их возможности как самой мощной державы, чтобы осуществлять свое неограниченное влияние в мире во имя целей, которые американцы считали правильными, теми средствами, которые они сочтут необходимыми"8. Как отмечает Г. Киссинджер, "когда Америка вышла на международную арену, она была молода, крепка и обладала мощью, способной заставить мир согласиться с ее видением международных отношений. К концу Второй мировой войны, в 1945 г. Соединенные Штаты обладали таким могуществом, что казалось, будто им суждено переделать мир по собственным меркам"10. Таким образом, в 1945 г. США впервые за всю свою историю обладали необходимыми ресурсами, чтобы не возвращаться, как прежде, к изоляционизму, а приступить к созданию "Pax-Americana". По этой причине "изоляционизм навсегда утратил свои ведущие позиции в политической жизни страны. США осознали свою зависимость от окружающего мира и, следовательно, необходимость влиять на него" 10 . Поэтому с данного момента началась реализация стратегии посредством "использования комплекса внешнеполитических инструментов и методов — политических, экономических, военных, психологических и др."11 для устранения СССР — основного геополитического препятствия на пути Вашингтона к мировому лидерству. По этим направлениям и велась "холодная война". Примечательно, что еще 14 июля 1944 г. известный советский дипломат А. Громыко в докладе министру иностранных дел СССР В. М. Молотову отмечал, что "США окончательно порвали с изоляционизмом и будут впредь проводить политику активной вовлеченности в мировые дела", а "вопрос послевоенного восстановления может стать конфронтационным"12.

Таким образом, результатом радикальной международно-политической трансформации после Второй мировой войны стали переоценка США своего места в мире и поворот внешнеполитической стратегии в сторону глобализма, т. е. активной внешней экспансии: 68 % американцев поддержали такую политику, и господствовавший прежде изоляционизм погиб. Никогда на протяжении последующих пятидесяти лет доля "активно настроенных" американцев не опускалась ниже 65 % всего населения Америки13. Известный американский исследователь международных отношений М.Леффлер подчеркивает, что "глобализм стал неотъемлемой частью стратегии США и ознаменовал начало послевоенной эры"14. Переход к глобализму предполагал выход на международную арену и превращение США в самого влиятельного геополитического игрока в мире.

Судя по большинству источников, творцов американской политики объединяло "эйфорическое чувство", что судьба мира — в их руках. Важным оружием в их арсенале стало убеждение, что экономическая помощь может быть использована в качестве мощного рычага внешней политики и способна привести к усилению политического влияния США в мире. Заместитель госсекретаря Д. Ачесон, озаглавив свои мемуары "Присутствуя при сотворении мира", отмечал: "Каждый из нас понимал, что наступил главный поворотный момент всей американской истории. Произошло слияние воедино определяющих исторических тенденций"15. Не все американские политики разделяли его самоуверенность, но, по мнению исследователя Кембриджского университета Д. Рейнолдса, многие из них в 1947 г. верили, что занимается "заря нового мира"16.

Провозглашению курса на лидерство способствовала благоприятствующая США международно-политическая ситуация, сложившаяся после войны, когда на политическую авансцену вышли лишь две супердержавы — СССР и США. Америка утвердила свою гегемонию в капиталистическом мире, укрепив геополитическое положение и разбогатев на военных поставках. США превратились в центр политико-экономического развития,

они стремились переиграть итоги Второй мировой войны, опираясь прежде всего на свою экономическую мощь, и создать ведомый ими мир "открытых дверей".

Советский Союз, со своей стороны, намеревался расширить сферу своего влияния и создать "мировую социалистическую систему", которая объединила бы страны на основе единой идеологии. Однако установление господства СССР в Восточной Европе и успехи коммунистических партий на Балканах, в Китае, рост коммунистического движения в Западной Европе представляли реальную угрозу планам США по созданию нового мирового порядка и способствовали еще большему ужесточению позиции Вашингтона в отношении СССР. Этому также способствовали факторы внутреннего характера: смена правительства США, состава конгресса, в котором республиканцы заняли большинство.

Таким образом, США, вышедшие самым сильным государством из мировой схватки, и СССР, "разогревший свои посткоминтерновские амбиции", имели совершенно разные интересы17. Разногласия между двумя сверхдержавами по вопросам послевоенного мирового порядка обострялись в связи с дальнейшим усилением влияния Москвы в Восточной Европе. Принципиальные разногласия проявились и по отношению к проблеме о послевоенном устройстве Германии, Японии, Китая, Кореи и других стран, что было отражением противоположного и антагонистического характера двух социально-экономических систем и идеологий. Столкновение интересов вылилось в третий мировой конфликт, принявший застывшую форму "холодной войны".

Идеологическим базисом стратегии США стала борьба против коммунизма, его "сдерживание" всеми средствами: экономическими, политическими, военными, психологическими и др. Автор считает, что ориентация на послевоенное "сдерживание" была очевидной уже на заключительном этапе Второй мировой войны. Главной причиной его провозглашения явилась необходимость предотвращения доступа СССР к ресурсам Евразии, поскольку, как отмечает американский исследователь Дж. Спаньер, в случае превращения Европы в сферу влияния Советского Союза «США оказались бы "на задворках истории" и были бы не способны приступить к реализации концепции "Pax-Americana"»18. В этой связи уже в июне 1945 г. Д. Ачесон (занимавший в то время пост помощника госсекретаря) заявил в сенате об образовавшемся вакууме власти и возможных "попытках Кремля заполнить этот вакуум, используя военную силу"19. Ачесон заявил также, что "в мире сложилась ситуация, наиболее ярко проявившаяся в Европе и на Дальнем Востоке, угрожающая основам и самой сущности мироустройства. Вся Европа и Азия созрели для революции. Частная собственность под угрозой. Социально-экономическая жизнь Европы находится в тупике"20. Именно поэтому один из отцов-основателей новой стратегии Дж.Кеннан считал "главным средством сдерживания Советского Союза экономическое восстановление Западной Европы"21.

Вызов со стороны коммунизма, провозглашение "образа врага" и необходимость его "сдерживания" позволили США отказаться от концепции изоляционизма, как отмечалось выше, и мобилизовать все силы и средства на борьбу с СССР, иными словами, на достижение "американской мечты" — мира по-американски. Автор разделяет точку зрения профессора Кембриджского университета У. Коэна, что именно в стремлении США добиться лидирующей позиции на международной арене, намерении американских лидеров взять на себя в их понимании "обязательства власти" и, возглавив мир, создать новый мировой порядок таится одна из основных причин столкновения сверхдержав22. Другой причиной столкновения была жесткая политика сталинского руководства, направленная помимо укрепления позиций СССР и его союзников на победу коммунизма во всем мире, т. е. на уничтожение капиталистического строя. О глобальных планах Москвы свидетельствуют воспоминания известного советского дипломата И. М.

Майского: "Важной стратегической целью СССР является предотвращение создания в Европе какого-либо центра силы или их комбинации с мощными армиями"23. Аналогичную геополитическую задачу ставили перед собой и США. Так, известный американский политолог У. Ростоу подтверждает, что с момента выхода США на мировую арену в начале ХХ в. основополагающим постулатом их внешней политики была следующая геополитическая аксиома: "Поскольку объединенные ресурсы Евразии могут представлять серьезную угрозу военного поражения Соединенных Штатов, американский интерес состоит в том, чтобы никакая отдельная держава или группа держав, враждебных или потенциально враждебных США, не доминировала в этом регионе или в значительной его части…"24

Таким образом, по оценке известного ученого-международника С. Периша, после Второй мировой войны оба государства стремились закрепиться в качестве самостоятельного центра силы в важнейшем геостратегическом регионе мира, заполнив сложившийся в нем вакуум власти, и сконструировать новый политический и экономический порядок25. Это окончательно определило контуры международных отношений на последующие десятилетия. Принципиальное отличие здесь заключается в том, что советские "намерения" являлись скорее декларативно-пропагандистскими и не имеющими под собой необходимого для такой глобальной цели материального фундамента.

Реализация "Pax-Americana" при любой расстановке сил в мире неизбежно должна была привести к столкновению наиболее влиятельных центров силы. В Вашингтоне отдавали себе отчет в том, что создать американский мир можно было лишь ценой конфронтации с СССР, но цель оправдывала средства. Поэтому президентские директивы, военно-политические доктрины и внешнеполитические программы США периода "холодной войны" определяли главной стратегической целью устранение Советского Союза как единственного геополитического соперника США. Для этого, как отмечается в документе СНБ-68, задача американской внешней политики состояла в "ускорении разложения советской системы"26. Достижение этой цели изначально намечалось двумя путями.

Первый — военный разгром СССР. Несмотря на атомную монополию, американская администрация была вынуждена отказаться от его реализации. Так, известный современникам обозреватель "Нью-Йорк Таймс" Х. Болдуин писал: "Мы имеем мало, очень мало атомных бомб; их пригодное количество настолько ограничено, что наша атомная атака может на деле сводиться лишь к одному или двум ударам. Все это подчеркивает сомнительность быстрой и легкой победы в войне против России внезапным нападением. Такая атака будет ужасающим риском без уверенности в ее исходе. Атомная бомба не может остановить Советскую Армию. Очевидным ответом на нашу атаку с воздуха будет ее поход в Западную Европу. Все наши военные руководители считают, что сейчас и в обозримом будущем мы такой поход остановить не сможем. Поэтому бомбардировкой России мы добьемся того, чего стараемся не допустить, — оккупации Западной Европы русскими. Вместо быстрого атомного блицкрига мы будем вовлечены в затяжную войну на истощение"27. Видный журналист У. Липпман также подчеркивал, что для США важно "понять, что атомная бомба не может гарантировать победы и даже не обещает ее. Одним из неоспоримых положений военной науки является то, что чем больше территория страны, тем менее она уязвима для блицкрига"28.

Второй путь предполагал победу над Советским Союзом при помощи проведения политики "сдерживания" и "отбрасывания" с использованием соответствующих рычагов, и прежде всего экономического потенциала США. Он, безусловно, требовал колоссальных усилий, времени и огромных материальных затрат, однако представлялся стратегам США наиболее "подходящим" и, как оказалось, проявил себя как самый

успешный. США обладали необходимым ресурсом, использование которого повлияло на послевоенный миропорядок в нужном для них направлении: "В 1947 г. США производили две трети мировых товаров и услуг. Экспорт в три раза превысил довоенный показатель, а импорт увеличился вдвое. Вашингтону принадлежала значительная доля в мировом промышленном производстве и огромные финансовые активы"29. Именно колоссальная экономическая мощь позволила США начать реализацию глобальной стратегии. Таким образом, экономическая мощь нашла свое адекватное политическое выражение.

В этом контексте экономический кризис в Западной Европе вызывал серьезное беспокойство в американском истэблишменте. Резкое ухудшение экономической ситуации в Западной Европе, одном из важнейших торговых партнеров США, представляло собой угрозу экономического кризиса в самих Соединенных Штатах. В результате падения производства в Европе и разрыва традиционных торгово-экономических отношений 1947 год таил в себе угрозу возникновения экономического кризиса. В этой связи Дж.Кеннан подчеркивал, что "в случае дальнейшего ухудшения ситуации в Европе она будет потеряна как важный поставщик необходимых товаров и услуг"30. В специальном докладе "комиссии Гарримана" (группы бизнесменов, политиков и экономистов) Государственному секретарю по торговле Гарриману осенью 1947 г. отмечалось, что "ухудшение экономической ситуации в Европе вынудит европейские страны прибегнуть к государственной монополии на торговлю... Соединенные Штаты в такой ситуации будут вынуждены последовать этому же примеру. В результате возникнет система госконтроля в экономике, что поставит под угрозу американскую систему свободного предпринимательства"31. В докладе также подчеркивалось, что "если страны Западной Европы в результате экономической разрухи станут коммунистическими, Скандинавские страны, а также стратегически и экономически важный север Африки, Ближний Восток будет ожидать та же участь. Попадание же Западной Европы, второй по величине промышленно развитой зоны мира, в сферу влияния СССР коренным образом изменит положение США на международной арене. Последствия будут непреодолимыми для экономической и политической жизни страны, представляя угрозу самой форме правления в США"32. Более того, экономический кризис в Западной Европе представлял реальную угрозу американской политике "открытых дверей", ограничивая влияние США на евразийскую геомассу, что делало невозможным достижение мирового лидерства. Таким образом, прямая зависимость экономики США от экономического состояния Западной Европы, "совпадение стратегических целей Вашингтона с его экономическими интересами за рубежом"33 были основными причинами, которые склоняли Вашингтон к проведению внешней экспансии. Экономическая помощь в такой ситуации могла быть использована в качестве единственного эффективного инструмента внешней политики (который не вызвал бы прямого вооруженного столкновения с СССР) для определения контуров новой структуры международных отношений и достижения в ней ведущей роли США.

Одним из главных политических факторов, оказавшим влияние на становление глобальной стратегии Вашингтона, стали также опасения американского истэблишмента весной 1947 г., что ухудшение экономической ситуации в Западной Европе приведет к приходу коммунистов к власти в таких ключевых западноевропейских странах, как Франция и Италия (где роль компартий в политической жизни была весьма весомой). Это означало бы крушение планов Вашингтона по созданию мира "открытых дверей"34.

В связи с этим узловым, кульминационным для формирования стратегии "мирового преобладания" периодом представляется первое послевоенное десятилетие. "Слияние традиционных экономических и идеологических целей вместе со стратегическими и геополитическими императивами ознаменовало исторический момент развития

американской внешней политики"35. В этот период произошло окончательное формирование и практическое внедрение стратегии Вашингтона. По оценке М. Леффлера, с 1940 по 1950 г. произошла радикальная трансформация внешнеполитического курса США и была определена новая стратегия отношений с остальным миром36. В одном из бюллетеней конгресса отмечалось, что "между событиями, происходящими сейчас, и событиями, приведшими к Первой и Второй мировым войнам, имеется много общего. США переживают самый критический период своей истории", и делался вывод: "Мы имеем силу и должны использовать ее сейчас"37.

Таким образом, слияние воедино экономических и политических факторов в 1947 г. ознаменовало собой коренной перелом в политике США и ее поворот в сторону конфронтации с СССР. В этой связи 1947 год заслуживает особого внимания в исторически важном десятилетии эволюции американской внешней политики и представляется веховым для последующего развития международных отношений и возникновения биполярной конфронтации. Он оказался формирующим для внешнеполитического курса Вашингтона, придав окончательную форму всем внешнеполитическим заявлениям и программам США, т. е. дал старт глобальной стратегии. Он породил конкретные инструменты, обеспечившие "функционирование" "холодной войны" как глобальной стратегии, и наполнил внешнеполитический курс США доктриной Трумэна, стратегией "сдерживания" коммунизма, планом Маршалла. В 1947 г. были созданы Минобороны США, ЦРУ, Совет национальной безопасности. Следует учесть также, что 5 мая 1947 г. в госдепартаменте был создан Совет по планированию политики, новый отдел, в компетенцию которого входила разработка долгосрочной программы внешней политики США. Руководство отделом Дж. Маршалл возложил на крупного знатока СССР Дж. Кеннана, поскольку советско-американские отношения заняли центральное место в работе госдепартамента38. Думается, что 1947 год стал революционным моментом американской политики. Примечательно также, что впервые термин "холодная война" публично произнес 16 апреля 1947 г. американский финансист и экономист Б. Барух в своей речи в Колумбии. Это выражение, как и всю речь, заготовил для Баруха известный журналист Г. Своуп. Изречение Своупа в дальнейшем начал использовать в своих статьях У. Липпман. "Холодную войну" начали рассматривать не как эпизод или кратковременное явление, а как процесс, затягивающийся на многие годы, возможно, на десятилетия. В соответствии с этим в Вашингтоне начали разрабатывать программы, направленные на обеспечение внешнеполитического курса "холодной войны"39.

В 1946—1947 гг. западноевропейское направление стало главным приоритетом американской внешней политики: "С момента завершения Второй мировой войны Западная Европа заняла центральное место в глобальной стратегии Вашингтона, так как основным условием формирования нового мирового порядка США было установление выгодного им баланса сил в Европе"40. Делая ставку на Западную Европу, творцы американской внешней политики не ошиблись в своих расчетах. Так, по мнению З. Бжезинского, одного из ведущих американских аналитиков периода "холодной войны", Европа является "плацдармом американского могущества" и "центральной ареной мира"41. Без включения этого жизненно важного для США региона в сферу своего влияния было бы немыслимо достижение Вашингтоном лидерства, так как евразийское пространство резко ограничивало американское влияние в мире и контроль за ходом событий, а также доступ к богатейшим природным ресурсам этого суперконтинента. Однако путь к достижению Вашингтоном глобального лидерства преградил СССР, закрепление которого в Западной Европе "нанесло бы непоправимый ущерб США". Поэтому ее "защита от советского доминирования стала центральной задачей Соединенных Штатов"42. Реализация этой цели привела к "холодной войне", победитель в которой "добивался бы

подлинного господства на земном шаре"43. В этой связи необходимо подчеркнуть одну из классических концепций геополитики, инициатором которой был один из ведущих геополитиков начала ХХ в. МакКиндер: "Тот, кто правит Восточной Европой, владеет Сердцем земли. Тот, кто правит Сердцем земли, владеет Мировым Островом (Евразией. — А. П.). Тот, кто правит Мировым Островом, владеет миром"44.

Начало реализации стратегии "мирового преобладания" США провозгласил президент Трумэн 12 марта 1947 г. в обращении к конгрессу. Трумэн говорил, что в мире идет борьба за демократию и свободу против диктатуры и принуждения, и в таких условиях вмешательство США во внутренние дела других стран оправдано. Он заявил также: "В настоящий момент каждое государство мира должно выбрать между двумя альтернативными путями развития... Я считаю, что мы должны помочь свободным людям определить их собственную судьбу. Думаю, что наша помощь должна, в первую очередь, носить экономический и финансовый характер..."45 Впоследствии Дж. Маршалл в радиообращении 28 апреля 1947 г. подтвердил, что "Запад прошел точку, за которой уже нет возврата, в своих отношениях с Советским Союзом". Он отверг возможность компромисса с СССР, заявив: "...мы не можем игнорировать связанный с этим фактор времени. Состояние больного ухудшается, в то время как доктора совещаются… Любые возможные действия… должны быть предприняты незамедлительно"46.

Итак, ослабление традиционных центров силы на европейской части континента на фоне феноменальной мощи США и крах евроцентричного мира предоставил Вашингтону "беспрецедентную возможность самостоятельно определить мировое экономическое (и, следовательно, политическое) развитие, полагаясь при этом на экономическую мощь как главный инструмент дипломатии"47. В отношении СССР глобальная стратегия Вашингтона обрела форму экономической, финансовой и, в последующем, военной помощи некоммунистическим режимам. Поэтому в 1947 г. начинается реализация экономической дипломатии Вашингтона — неотъемлемой составной части глобальной стратегии США.

Учитывая, что США обладали большим экономическим потенциалом, чем СССР, заполнение "вакуума" власти в Западной Европе отразилось в принятии плана Маршалла. Американский исследователь А. Улам отмечает, что "летом 1947 г. "холодная война" стала носить характер позиционных боевых действий", а "внешняя политика обеих сверхдержав превратилась в конфронтационную"48. В этой связи выдвижение плана Маршалла и отказ от участия в нем СССР представляется "поворотным моментом" в становлении "холодной войны" как стратегии. Он "предотвратил возможность использования СССР сложившегося в Европе вакуума власти... и представлял собой кардинальный момент американской политики по формированию независимого (от СССР. — А. П.) центра силы в Евразии"49. По этой причине СССР был вынужден ограничиться собственной сферой влияния в Восточной Европе, что установило биполярную систему и привело к конфронтации между ее полюсами.

Таким образом, план Маршалла оказал важнейшее формирующее влияние на внешнеполитический курс США, определив его "холодное" направление, а "годы осуществления плана Маршалла были весьма важными для государственного департамента, поскольку план играл ведущую роль в формировании внешнеполитической стратегии США и способствовал достижению ими статуса ведущей державы на международной арене"50.

План Маршалла (экономическая составляющая глобальной стратегии Вашингтона) и Североатлантический альянс (ее военно-политический компонент) были главными

инструментами обеспечения американских геополитических интересов: "План Маршалла стал экономической составляющей нового мирового порядка, а НАТО — военной составляющей"51. Без плана Маршалла "победа" Вашингтона в "холодной войне" и, следовательно, нынешняя гегемония Америки была бы невозможна. С помощью плана США создали мощный в военном и экономическом отношении блок западноевропейских государств, который способствовал распаду СССР, обеспечив лидерство США в мире. Он "заложил фундамент мощному западноевропейскому союзу государств, связанных узами трансатлантической солидарности, и позволил США добиться лидерства в мире"52.

План Маршалла явился, по оценке обществоведов США, "поворотным моментом в истории для достижения американского лидерства в мире"53. Он стал одним из основных инструментов американской внешней политики начального периода "холодной войны" и неотъемлемой частью внешнеполитической экспансии США по завоеванию лидерства в мире. Поэтому речь госсекретаря США Дж. Маршалла в Гарвардском университете стала исходным пунктом осуществления комплекса экономических и политических мер стратегии "Pax-Americana". В связи с этим план Маршалла представляется своеобразным "памятником" эпохи "холодной войны", который не только оказал влияние на ее генезис, но и в значительной степени определил развитие международных отношений в последующие годы. План способствовал также достижению основополагающих целей Вашингтона по недопущению возникновения экономического кризиса внутри США в результате избытка произведенной в годы войны продукции, обеспечив ее экспорт на ими же созданный западноевропейский рынок. Он объединил и восстановил Западную Европу с целью создания общего рынка и западного блока для борьбы с Советским Союзом, не допустив попадания этого региона в сферу влияния Советского Союза.

Таким образом, основное значение плана видится в его влиянии на создание американского мира "открытых дверей". План Маршалла изначально определил успех концепции глобального лидерства Вашингтона.

Многие исследователи международных отношений пророчат США еще как минимум два десятилетия единоличного лидерства в мире. Однако важно подчеркнуть, что закономерность исторического процесса заключается в том, что лидеру всегда оказывалось все более согласованное и скоординированное сопротивление со стороны остального, менее "счастливого" мира. Вряд ли история сделает исключение в XXI в. Речь идет не столько о прямом силовом противостоянии (хотя и такой вариант в нынешних международных условиях нельзя исключать), сколько об объединенном противодействии народов, испытывающих на себе давление США, и некоторых мировых центров силы, у которых американская гегемония вызывает явное недовольство и которые видят в ней препятствие собственным геополитическим интересам и "сверхдержавным" амбициям. Такова логика истории, которую трудно будет опровергнуть Америке — стране, декларировавшей, что "все люди рождены равными".

США И ПРОБЛЕМА ПРО

Анатолий Розанов

Розанов Анатолий Аркадьевич — доктор исторических наук, профессор кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

1 мая 2001 г., выступая в Национальном университете обороны в Вашингтоне, президент Буш очертил в самом общем виде контуры подхода нынешней американской

администрации к проблеме ПРО. В речи президента отсутствовали какие-либо конкретные детали, она была насыщена пассажами, претендующими на концептуальное видение проблемы. Некоторые из них примечательны. Например, замечание о том, что Договор по ПРО "основан на доктрине, в соответствии с которой само наше выживание может быть обеспечено наилучшим образом, если обе стороны останутся полностью открытыми и уязвимыми для ядерной атаки"1. Это, по мнению Буша, порочная логика времен "холодной войны", которая не подходит для сегодняшнего мира. Мы должны, утверждал президент, стремиться к безопасности, основанной на чем-то большем, чем мрачная посылка "взаимного гарантированного уничтожения".

Ключевое положение речи сводилось к тому, что необходимы "новые концепции сдерживания, которые опираются как на наступательные, так и на оборонительные силы". Сдерживание не может и дальше основываться только на угрозе ядерного уничтожения. Оборонительные вооружения способны "усилить сдерживание" посредством уменьшения стимула к распространению оружия массового поражения и ракетных средств его доставки.

В этой связи Буш призвал к тому, чтобы создать "новые рамки", которые позволили бы США развернуть систему ПРО, выйти за пределы ограничений Договора по ПРО, который "воплощает в себе прошлое", игнорирует настоящее и не указывает путь в будущее.

Исторический ракурс

В июне 1967 г. в Глассборо (штат Нью-Джерси) состоялась встреча А. Н. Косыгина с президентом США Л. Джонсоном, на которой американская сторона подняла вопрос о советской системе ПРО вокруг Москвы и предложила заключить соглашение об ограничении систем противоракетной обороны. Тогдашний министр обороны США Р. Макнамара убеждал А. Н. Косыгина в том, что развертывание системы ПРО имеет дестабилизирующий характер по двум основаниям: во-первых, оно будет стимулировать гонку вооружений, поскольку каждая из сторон будет стремиться к преодолению ПРО другой стороны; во-вторых, в кризисной ситуации система ПРО будет провоцировать первый удар стороной, которая не имеет такой системы. Макнамара доказывал, что "стабильность гонки вооружений" и "кризисная стабильность" будут сохранены в том случае, если США и СССР останутся незащищенными от ядерного удара. Подобная линия рассуждений породила идею "взаимного гарантированного уничтожения" как основы сдерживания в ядерный век2.

А. Н. Косыгин, согласно американским источникам, не поддержал такого рода подход, изложил тогдашнюю советскую точку зрения, в соответствии с которой оборонительное оружие не является причиной гонки вооружений. В тех условиях СССР не был готов пойти на договоренность по ПРО, поскольку это было бы выборочное ограничение только одного вида стратегических средств, не затрагивавшее программы наступательных вооружений, где США были впереди. Считается, что в то время СССР опережал США в области ПРО. Позднее, в мае 1972 г. были одновременно подписаны соглашение ОСВ-1 и Договор по ПРО.

Корни обсуждения проблемы ПРО в США уходят в дискуссию о предложенной в 1967 г. системе ПРО "Сентинел", которая была ориентирована на неплотное прикрытие территории США. В марте 1969 г. президент Р. Никсон, признав техническую невозможность и политическую уязвимость создания территориальной ПРО, заменил программу "Сентинел" программой объектовой ПРО "Сейфгард", нацеленной на защиту

части наземных стратегических сил США. Дискуссия затем вступила в новую фазу, сфокусированную на целесообразность защиты межконтинентальных баллистических ракет наземного базирования. Позднее программа "Сейфгард" была свернута ввиду ее технологических недостатков, а также в связи с тем, что основу стратегического ядерного потенциала США составляют баллистические ракеты подводных лодок.

Подписание в мае 1972 г. советско-американского Договора по ПРО, отразившего стремление сторон избежать намечавшейся гонки стратегических оборонительных вооружений, по существу, положило конец тогдашним острым дебатам по проблеме ПРО в Соединенных Штатах. Договор по ПРО ограничил каждую из сторон двумя стационарными комплексами ПРО с общим разрешенным числом боевых противоракет для каждой стороны в 200 единиц. В 1974 г. был подписан протокол к Договору по ПРО, который свел число разрешенных комплексов ПРО до одного у каждой стороны со 100 противоракетами на боевых позициях. Договор по ПРО зафиксировал ясное понимание, что только взаимная сдержанность в области противоракетных систем позволит продвигаться вперед по пути ограничения и сокращения стратегических наступательных вооружений.

При обсуждении Договора по ПРО в Сенате США далеко не все сенаторы и специалисты поддержали позицию, согласно которой в интересах поддержания стратегической стабильности надо оставаться беззащитными от ядерного удара. Сенатор Г. Джексон и его сторонники отвергли "логику Макнамары". Они убеждали в том, что Соединенные Штаты должны использовать свое технологическое превосходство, чтобы защитить города и военные объекты США от ядерного нападения. Как в то время, так и сейчас в стратегическом сообществе Соединенных Штатов имеется многочисленная и влиятельная группа специалистов, которые считают, что идея незащищенности в ядерный век сама по себе порочна.

На протяжении 70-х гг. в США вопросы ПРО обсуждались преимущественно в специальной литературе, в сравнительно узком кругу военных экспертов и, казалось, постепенно утрачивали свою актуальность. Однако в начале 80-х гг. появились признаки иных ориентаций в области стратегических оборонительных вооружений, связанных с надеждами на использование в системах ПРО передовых технологий, компонентов, основанных на новых физических принципах.

В марте 1983 г. президент Р. Рейган обнародовал так называемую "стратегическую оборонную инициативу" (СОИ), заявил о необходимости создать "лучшую форму сдерживания" ("оборонительное сдерживание"). Программа СОИ подавалась широкой публике в антиядерной упаковке — как многообещающий путь к девальвации ядерных вооружений, упразднению "баланса страха" и принципа "взаимного гарантированного уничтожения". Взгляды президента Рейгана на "оборонительный щит" не имели широкой поддержки в военном истэблишменте, однако СОИ создавала своеобразное политическое прикрытие для оправдания высоких расходов на военные исследования и разработки в области новых технологий. Недекларированная, но весьма существенная цель этой программы заключалась также в том, чтобы спровоцировать ответную реакцию советской стороны, втянуть СССР в новый виток разорительной гонки вооружений и тем самым усугубить обострявшиеся экономические проблемы, вызвать "перегрев" советской экономики.

Уже в 80-х гг. в апологетике СОИ делался упор на некий "революционный" характер программы, ее мнимую способность произвести радикальный переворот в военно-стратегическом мышлении. Характерно, что такого рода тезис является одним из

ключевых в обойме доводов, к которым прибегает и нынешняя американская администрация в проталкивании планов ПРО. Однако в действительности СОИ не произвела никакого "переворота" в стратегическом мышлении, о котором первоначально заявлялось. Она продемонстрировала не "революционный" подход к обеспечению безопасности, а утвердившуюся в милитаризованном мышлении ущербную логику военно-технических решений проблем безопасности. Концепция сдерживания, основанная на "взаимном гарантированном уничтожении" так и не была сдана в архив. Исходные ее посылки сохраняют свое значение и в наши дни. Конечно, ситуация "равновесия страха", взаимная уязвимость перед ядерным ударом — не самое оптимальное положение в стратегической сфере. Но преобразование этой ситуации должно идти прежде всего в русле последовательного понижения уровня ядерного противостояния вплоть до полной ликвидации ядерного оружия, а не путем дополнения имеющихся стратегических наступательных средств чрезвычайно сложными, дорогостоящими и молоэффективными оборонительными вооружениями.

Немалую настойчивость в обосновании стратегии США, которая исходила бы из сочетания наступательных и оборонительных стратегических систем, проявил в те годы небезызвестный З. Бжезинский. Показательно, что еще в 1986 г. в своей книге "План игры" он высказался за то, чтобы США предложили пересмотреть Договор по ПРО, который, с его точки зрения, основан на устаревших стратегических постулатах "взаимного гарантированного уничтожения"3. Бжезинский ратовал за переход к ситуации "взаимной стратегической безопасности" через развертывание систем ПРО.

Несмотря на то, что в годы президентства Рейгана на программу СОИ были выделены значительные средства, к концу 80-х гг. стало ясно, что развернуть широкомасштабную систему ПРО с элементами космического базирования не представляется возможным.

Когда в 1989 г. Буш-старший сменил Рейгана на посту президента, объем финансирования программы СОИ сократился, а сама программа была перефокусирована преимущественно на исследования. Война в Персидском заливе существенным образом повлияла на логику противоракетной обороны. Стало очевидно, что Соединенным Штатам нужна не масштабная космическая ПРО, а ПРО театра военных действий наземного и морского базирования. Сенатор С. Нанн и конгрессмен Л. Эспин приложили немало усилий к тому, чтобы Сенат и Палата представителей Конгресса США приняли Закон о противоракетной обороне 1991 г., который нацеливал на создание систем ПРО театра военных действий для защиты сил передового базирования США и их союзников.

Администрация Клинтона заняла достаточно осторожную позицию относительно ПРО. Разведывательные оценки, подготовленные для президента, свидетельствовали о том, что так называемые страны-изгои, к которым в США относят Северную Корею, Иран, Ирак и Ливию, не смогут создать ракетную угрозу для США в ближайшие 15 лет. Администрация сформулировала программу "3+3", в рамках которой 3 года отводилось для оценки технологической возможности создания национальной ПРО. После этого предполагалось развернуть систему ПРО в течение 3 лет, если будет выяснено, что система может быть развернута, а также если ракетная угроза будет требовать этого.

Конгресс США занял более жесткую позицию в вопросах ПРО, чем администрация Клинтона. Республиканцы критиковали президента за то, что у него не было четкого плана и проекта развертывания национальной ПРО. В 1998 г. Д. Рамсфелд (нынешний министр обороны) возглавил комиссию влиятельных экспертов, которая 15 июля 1998 г. опубликовала доклад, где говорилось, что прежние национальные разведывательные оценки потенциала стран-изгоев неверны. Такие страны, как Северная Корея и Иран,

дескать, смогут угрожать Соединенным Штатам уже через 5 лет, если примут соответствующее решение (применительно к Ираку в докладе указан срок 10 лет)4. Вскоре после публикации доклада, 31 августа 1998 г., Северная Корея провела испытание ракеты с дальностью полета 2500 миль. Это испытание удивило представителей разведывательного сообщества США тем, что ракета имела третью ступень, необходимую для достижения межконтинентальной дальности. Хотя в целом испытание не было успешным (не произошло отделение третьей ступени), оно оказало воздействие на позицию администрации Клинтона. Президент заявил, что он отдаст распоряжение о развертывании национальной ПРО, ориентированной на отражение ограниченного ракетного нападения, как только это станет технологически возможным.

В январе 1999 г. Сенат и Палата представителей Конгресса США приняли новый Закон о противоракетной обороне, который 23 июля 1999 г. был подписан президентом. Закон провозгласил "политику Соединенных Штатов развернуть, как только это станет технологически возможным, эффективную национальную противоракетную систему против ограниченных ударов баллистических ракет (случайных, несанкционированных или преднамеренных)..."5.

В августе 1999 г. президент принял решение о том, что первоначальная архитектура ПРО будет включать 100 ракет-перехватчиков наземного базирования, размещенных на Аляске, радар нового типа на о. Шемия (Алеутские острова), 5 усовершенствованных станций системы предупреждения о ракетном нападении (в штатах Массачусетс, Калифорния и Аляска, а также в Великобритании и Гренландии) и систему боевого управления. Администрация Клинтона израсходовала примерно 5,7 млрд дол. на работы в области территориальной ПРО. Стоимость всей первоначальной системы была оценена в 24,4 млрд дол. Тем не менее окончательное решение о развертывании такой ПРО принято не было. 1 сентября 2000 г. Белый дом выступил с заявлением, в котором говорилось, что, хотя программа ПРО является "обещающей" и доступной по стоимости для того, чтобы продолжить дальнейшие исследования и испытания, "нет достаточной информации относительно технической и оперативной эффективности всей системы ПРО для перехода к ее развертыванию". Видимо, было принято во внимание, в частности, и то, что два из трех проведенных испытаний ракет-перехватчиков оказались неудачными (всего потребуется 20 испытаний).

Аргументы сторонников и противников ПРО

Аргументация сторонников развертывания национальной ПРО в США сводится главным образом к следующим положениям.

1. Угроза со стороны стран-изгоев якобы реально существует. США должны как можно скорее развернуть систему ПРО, ибо иметь хотя бы ограниченную ПРО все же лучше, чем не иметь никакой.

2. Расходы на ПРО составят небольшую часть военного бюджета (примерно 1 % на ближайшие годы).

3. Ускоренно развернув ПРО, Соединенные Штаты получат максимальную свободу действий в региональных кризисах и конфликтных ситуациях. Не будучи уязвимыми перед лицом ограниченного ракетного удара со стороны стран-изгоев, США смогут без колебаний и опасений применять свои вооруженные силы.

4. Система ПРО не будет направлена против России или Китая. Если Россия не согласится с таким подходом и не пойдет на модификацию Договора по ПРО, то прекращение его действия не будет большой потерей, поскольку он создает лишь иллюзию безопасности. Европейские союзники США могут проявлять нервозность по поводу ПРО, но в конце концов согласятся с позицией Соединенных Штатов.

Критики программы национальной ПРО в США выдвигают свои аргументы, суть которых состоит в следующем.

1. Реализуемость системы ПРО в технологическом отношении не доказана. В ходе некоторых испытаний, по-видимому, имело место некоторое "взаимодействие" между целью и перехватчиком, чтобы обеспечить успешный результат. Но даже если в технологическом плане система реализуема, ее легко можно преодолеть путем "насыщения", массированного удара, использования ложных целей, имитирующих реальные боеголовки, а также "ослепления" датчиков и сенсорных устройств, от которых зависит ее работа.

2. Миллиардные расходы на развертывание ПРО будут постоянно возрастать, это нанесет ущерб финансированию программ развития обычных вооружений.

3. Соединенные Штаты способны улучшить отношения с Северной Кореей и Ираном, и это, возможно, приведет к снижению враждебности этих стран по отношению к США. Развертывание ПРО, ориентированной против этих государств, не отвечает насущным политическим задачам, особенно если иметь в виду, что ПРО все равно не будет сколько-нибудь эффективной.

4. Развертывание системы национальной ПРО будет означать прекращение действия Договора по ПРО и может повлечь за собой возврат к напряженности в отношениях США—Россия. Такого рода развитие может задержать прогресс России в направлении демократизации и рыночной экономики. Развертывание национальной ПРО, а также ПРО в Восточной Азии самым серьезным образом осложнит американо-китайские отношения, не давая приращения безопасности США. Кроме того, европейцы будут рассматривать эти инициативы Соединенных Штатов в плане "расстыковки" безопасности США и безопасности их европейских союзников, что способно стимулировать усилия по созданию европейского оборонного потенциала без консультаций с Соединенными Штатами.

США и Европа: различие позиций

Подход европейских союзников США к проблеме ПРО заметно отличается от позиции США. Различия просматриваются по крайней мере в следующих пунктах. Во-первых, это оценка уровня потенциальной угрозы, которую призвана нейтрализовать американская ПРО. Западноевропейцы сомневаются, что у стран-изгоев когда-нибудь возникнет стремление применить баллистические ракеты и оружие массового поражения против США, даже если допустить, что у них появятся соответствующие возможности. Министр иностранных дел Франции Х. Ведрин, например, находит "несерьезными" утверждения, что такие страны, как Северная Корея, Иран, Ирак и Ливия, смогут как-то угрожать Соединенным Штатам. Он назвал исходящую от этих государств угрозу "микроскопической или теоретической". Комитет по международным делам Палаты общин парламента Великобритании пришел к заключению, что фокусировка на потенциальных возможностях, а не на реальных устремлениях стран-изгоев "делает менее правдоподобной угрозу, которой национальная ПРО должна противодействовать"6. С

точки же зрения американцев, тот факт, что эти страны направляют столь значительную часть своих скудных ресурсов на программы, связанные с баллистическими ракетами и оружием массового поражения, служит свидетельством того, что они усматривают в приобретении соответствующих возможностей некую практическую пользу.

Во-вторых, это различие в оценке роли контроля над вооружениями и многосторонних усилий в этом направлении. Европейские страны выступают за продолжение переговорного процесса, нацеленного на выработку договоренностей, в том числе многосторонних, по ограничению вооружений и разоружению, регулированию действий в военно-политической сфере. Соединенные Штаты, считающие себя "единственной и незаменимой сверхдержавой", нередко тяготеют к односторонним акциям без оглядки на международное право и интересы других государств. Западноевропейские союзники США опасаются, что развертывание национальной ПРО США приведет к подрыву всего режима контроля над вооружениями, который сложился за последние десятилетия.

В-третьих, различия в стратегической культуре и особенно в восприятии военной уязвимости. Европейские государства, пережившие за свою многовековую историю множество вооруженных конфликтов и вторжений, как бы привыкли находиться в ситуации уязвимости. Соединенные Штаты, пространственно защищенные океанами и располагающие самой мощной военной машиной, не имеют подобного опыта. Американцы не склонны привыкать к ситуации стратегической уязвимости, незащищенности от возможного нападения, и делают ставку на свое технологическое лидерство. Программа ПРО во многом подпитывается надеждами на технологическое первенство Америки, способность США найти ответ на любые ракетные вызовы путем разработки принципиально новых военных технологий.

В-четвертых, различие в возможностях США и их европейских союзников по финансированию военных программ. США вступили в ХХI век с бюджетным профицитом, сравнительно устойчивым финансовым положением, готовностью увеличить военные ассигнования. Европейские страны, несмотря на некоторый экономический рост, сталкиваются с такими проблемами, как необходимость консолидации финансовых ресурсов для обеспечения успеха евро, грядущие расходы в связи с расширением Европейского союза, сокращение военных бюджетов. Становление военного измерения в рамках ЕС также потребует немалых средств. В этих условиях европейцы не видят возможности в перспективе переключать часть ограниченных военных расходов на цели союзной (в рамках НАТО) или европейской ПРО.

Наконец, кроме этих общих трансатлантических различий есть еще и факторы, связанные с позициями отдельных европейских государств — членов НАТО. Великобритания и Дания находятся в затруднительном положении в связи с тем, что они должны будут дать согласие на модернизацию американских радарных установок (на авиабазе Файлингдейлс, Англия, и в Туле, Гренландия) в интересах создания системы, которая их никак не защитит, а, напротив, способна превратить в объект превентивного удара. Особую позицию занимает Франция, которая традиционно скептически воспринимает американские инициативы.

Противоречивая картина

Итак, заявленные в начале мая 2001 г. претензии администрации Буша-младшего на некое концептуальное новшество в обосновании нового варианта сдерживания с использованием оборонительных систем в действительности не имеют достаточных оснований, поскольку, как показано выше, такого рода идеи высказывались давно. Тем не

менее помощник президента по национальной безопасности К. Райс все же полагает, что Буш предложил новый подход к ядерному сдерживанию7.

Американские консерваторы, особенно из республиканской партии, восприняли майскую речь президента по вопросам ПРО с нескрываемым восторгом и энтузиазмом. Председатель сенатского комитета по иностранным делам Дж. Хелмс заявил: "Настало время для того, чтобы Соединенные Штаты и Россия покончили с нелогичной и аморальной концепцией взаимного гарантированного уничтожения, воплощенной в Договоре по ПРО". Он подчеркнул, что "идея преднамеренной уязвимости перед лицом ядерной атаки является ошибочной..."8.

В то же время Р. Гепхардт, лидер демократов в Палате представителей Конгресса США, выразил "озабоченность" подходом Буша. Позиция президента в вопросах ПРО и стратегических ядерных вооружений, по его мнению, "может привести к подрыву нашей безопасности, а не ее укреплению", ибо она ставит под вопрос сложившиеся рамки контроля над вооружениями и подорвет глобальную стабильность9.

Многие американские специалисты выступили с критикой планов Буша в области ПРО. В аналитическом материале Фонда Карнеги указывается, в частности, на то обстоятельство, что администрации Рейгана, Буша-старшего и Клинтона израсходовали на исследования по ПРО около 60 млрд дол., но так и не добились каких-либо впечатляющих результатов. Сотрудники Института Брукингса И. Даалдер и Дж. Линдсей обратили внимание на то, что президент Буш не смог обрисовать какие-либо конкретные контуры самой системы ПРО, ее стоимости и способа ее развертывания. Они высказали предположение, что президент специально зафиксировал "максималистскую позицию", чтобы позднее добиться наиболее выгодной договоренности с Россией. Однако если "новые рамки", о которых рассуждал Буш, являются всего лишь тактическим прикрытием для выхода из Договора по ПРО, то президент поведет страну рискованным курсом10.

Опасность территориальной ПРО в контексте стратегической стабильности видится прежде всего в том, что ее создание сделает структуру стратегического баланса менее устойчивой, более хрупкой. Введение в состав стратегических сил Соединенных Штатов принципиально нового компонента в виде системы ПРО еще более усложнит военно-стратегическое уравнение, сделает его эволюцию малопредсказуемой.

ФРГ И ПРОБЛЕМЫ ЕВРОПЕЙСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ В КОНЦЕ 90-х гг.

Людмила Хухлындина, Владислав Фрольцов

Хухлындина Людмила Михайловна — кандидат исторических наук, доцент, заместитель декана факультета международных отношений Белорусского государственного университетаФрольцов Владислав Валерьевич — кандидат исторических наук, преподаватель кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета

Федеративная Республика Германия явилась одним из инициаторов ускорения европейской интеграции в конце 90-х гг., обусловленного значительными успехами в процессе формирования единого политического и экономического пространства объединенной Европы, среди которых в первую очередь необходимо назвать введение "евро", принятие программы реформирования аграрной и структурной политики,

выработку рамочных условий формирования единой финансовой системы Европейского союза.

Не менее важное значение в процессе укрепления институтов ЕС приобрел процесс дальнейшей синхронизации совместной внешней и оборонной политики, в рамках которого появились реальные предпосылки для постепенного создания общеевропейских внешнеполитических структур, в дальнейшем способных стать "европейским Министерством иностранных дел". Первым шагом к этому явилось учреждение должности Генерального секретаря ЕС, который стал фактическим координатором совместной внешней и оборонной политики Европейского союза.

Данные результаты явились следствием последовательного выполнения странами — членами ЕС условий, зафиксированных в тексте Амстердамского договора, который был подписан 2 октября 1997 г. и вступил в силу после одобрения его парламентами европейских государств 1 сентября 1999 г. Германский бундестаг ратифицировал этот договор одним из первых: в марте 1998 г. За его принятие проголосовал 561 депутат из 662 членов нижней палаты немецкого парламента, т. е. почти 85 % от общей численности депутатов1.

Этот факт можно рассматривать как свидетельство консолидации позиций основных политических сил страны по вопросу о приоритетных направлениях европейской интеграции.

Так, накануне выборов в Европарламент, состоявшихся 13 июня 1999 г., главная партия правящей коалиции ФРГ — социал-демократы в своей предвыборной программе декларировали особую историческую ответственность немцев за единство Европы, народы которой многократно подвергались германской агрессии, а также заявили о своем стремлении превратить Европейский союз в сообщество народов, разделяющих основные демократические принципы, в качестве которых СДПГ рассматривала парламентаризм, права человека и социальную справедливость2.

Для достижения этой цели немецкие социал-демократы считали необходимым предпринять целый ряд первоочередных шагов, среди которых в первую очередь называлась борьба с безработицей, превысившей в отдельных европейских странах к концу 90-х гг. показатель в 15 %3. Смягчению этой проблемы, по мнению лидеров СДПГ, должно было способствовать создание специального европейского Пакта занятости, который был основан по решению Европейского Совета в июне 1999 г. в Кельне.

Не менее важным направлением европейской политики ФРГ лидеры социал-демократов провозглашали дальнейшее расширение ЕС. В частности, госсекретарь Министерства иностранных дел Германии и ведущий эксперт по международным вопросам СДПГ Г. Ферхойген заявил в июне 1999 г., что "экспорт" политической и экономической стабильности в соседние страны Восточной Европы является для немецкой внешней политики важнейшим приоритетом4.

Тем не менее в первые полгода нахождения у власти коалиционного правительства социал-демократов и "зеленых" эта проблема оказалась оттеснена на второй план военной акцией НАТО против Югославии, в которой ФРГ принимала активное участие. Вместе с тем, в последующие после завершения операции месяцы немецкое руководство выступило одним из инициаторов принятия стратегически важного для процесса расширения ЕС решения на встрече Европейского Совета в Хельсинки в декабре 1999 г.

Согласно данному документу, весной 2000 г. должны были начаться переговоры о вступлении в Европейский союз шести стран так называемой "второй группы", в которую входили Болгария, Латвия, Литва, Мальта, Румыния и Словакия. В отношении стран "первой группы" (Польши, Чехии, Венгрии, Эстонии, Словении и Кипра) было принято решение о начале процесса их непосредственного вступления в ЕС в конце 2002 г.

Тем самым расширению Европейского союза были заданы конкретные временные рамки, обеспечить соблюдение которых обязывались все государства — члены ЕС. Примечательно также, что на встрече в Хельсинки германское правительство продемонстрировало стремление в определенной степени смягчить условия, выполнение которых являлось необходимым для стран-кандидатов. В первую очередь это касалось Турции, которая подала заявку на вступление в Европейский союз еще в 1987 г.

Прежнее немецкое руководство во главе с Г. Колем на протяжении многих лет выступало против приглашения этого государства на переговоры о вступлении в ЕС, мотивируя это многочисленными нарушениями прав человека и гражданских свобод в Турции.

Новые лидеры ФРГ заняли принципиально иную позицию, заявив о необходимости подключить турецкое государство к процессу интеграции с целью открыть для него "реальные европейские перспективы"5. Так, в частности, министр иностранных дел ФРГ Й. Фишер полагал, что предоставленная Турции возможность претендовать в последующем на статус полноправного члена ЕС окажет существенное позитивное воздействие на общественно-политическую ситуацию в этом государстве. Помимо этого, немецкое руководство рассчитывало на активное участие этого государства, как члена НАТО, в процессе укрепления единой европейской политики в области обороны и безопасности.

Еще одной важной предпосылкой для изменения позиции ФРГ по данному вопросу явилось решение руководителей ЕС о включении в так называемую "первую группу" стран Кипра, которое было принято на конференции Европейского союза в Амстердаме в 1997 г.6

Приглашение Турции присоединиться к объединенной Европе должно было, по мнению немецкого руководства, послужить важнейшей предпосылкой для решения кипрского конфликта, одним из участников которого выступало турецкое государство. Предполагаемое присоединение к ЕС вынуждало Анкару занять более конструктивную позицию в процессе стабилизации политической ситуации на Кипре.

Тем не менее лидеры ФРГ, как и руководители других стран Европейского союза, не могли не учитывать то немаловажное обстоятельство, что увеличение количества его членов до двух десятков потребует институциональной реформы европейских интеграционных структур, что позволило бы избежать роста бюрократических институтов и обеспечило учет интересов всех участников процесса европейской интеграции.

В качестве наиболее оптимального пути проведения такой реформы лидерами ЕС рассматривалось принятие Европейской хартии — основного закона, который в перспективе может стать правовой основой для разработки конституции Европейского союза. Примечательно, что предложение о необходимости разработки этой хартии, внесенное представителями ФРГ на рассмотрение Европейского Совета, получило поддержку со стороны других европейских стран7.

Согласно решению саммита глав государств — членов ЕС, которое было принято в Кельне в июне 1999 г., для работы над проектом Европейской хартии был создан специальный комитет, в состав которого вошли пятнадцать уполномоченных правительств стран — участников Европейского союза, представитель президента Еврокомиссии, шестнадцать членов Европарламента, а также тридцать депутатов национальных парламентов (по два от каждого государства).

Руководство ФРГ подтвердило приверженность своим обязательствам накануне выборов в Европарламент 13 июня 1999 г. В ходе избирательной кампании социал-демократы и "зеленые" неоднократно подчеркивали необходимость принятия хартии европейского гражданского права, которая впоследствии должна составить основу будущей конституции ЕС. Помимо этого, принятие данного правового акта, по мнению партий правящей коалиции ФРГ, будет способствовать формированию так называемой "европейской идентичности", которая позволит окончательно преодолеть национальные противоречия в Европе8.

В поддержку принятия хартии высказался также президент ФРГ Й. Рау, который в своей статье в газете Frankfurter Allgemeine Zeitung заявил о том, что данный правовой акт станет первым шагом к созданию "федеративной конституции для Европы"9.

Тем самым руководители Германии фактически подтвердили свое стремление трансформировать Европейский союз в федеративное государство. Однако, несмотря на успехи в процессе создания конституционной основы будущей единой Европы, к концу 90-х гг. страны ЕС столкнулись с серьезными проблемами в сфере совместной внешней и оборонной политики, обусловленными осложнением ситуации на Балканах.

Косовский кризис 1998—1999 гг., приведший к военной акции НАТО против Югославии, в полной мере продемонстрировал неспособность европейских институтов эффективно участвовать в процессе урегулирования региональных конфликтов. Это обстоятельство обусловило стремление лидеров Европейского союза преодолеть во многом декларативный характер совместной внешней и оборонной политики и усилить сотрудничество государств — членов ЕС в этом направлении.

Необходимость формирования более эффективной стратегии международной политики единой Европы обусловили существенные изменения в позиции даже тех европейских государств, которые до 1999 г. воздерживались от активной поддержки проведения совместной внешней и оборонной политики. В первую очередь это относилось к Великобритании, руководство которой после начала косовского кризиса поддержало усилия ФРГ и Франции, направленные на выработку приоритетных направлений международной деятельности ЕС.

На встрече Европейского Совета в Кельне в июне 1999 г. лидеры стран — членов ЕС заявили о необходимости передать необходимые военно-политические функции ЗЕС Европейскому союзу, что фактически означало включение Западноевропейского союза в структуру ЕС. Соответствующее правовое решение было подготовлено в конце 2000 г.

Тем не менее в процессе международно-правовой подготовки такого решения выявились некоторые проблемы, которые были обусловлены институциональными различиями ЕС и ЗЕС, поскольку изначально обе организации создавались для осуществления различных целей. Среди таких проблем в первую очередь необходимо назвать включение в систему европейской безопасности под эгидой ЗЕС членов Европейского союза, не входящих в НАТО. Не менее существенной задачей явилась выработка механизма совместной

деятельности ЕС и НАТО в случае проведения миротворческих операций под общим руководством европейских институтов безопасности.

Предполагаемое слияние ЕС и ЗЕС обусловило также необходимость формирования европейских вооруженных сил. Решение об этом было принято Европейским Советом в Хельсинки. К 2003 г. страны — члены ЕС должны будут предоставить в распоряжение создаваемого командования Западноевропейского союза 50—60 тыс. военнослужащих.

Однако руководители европейских государств не смогли выработать единую позицию по поводу отношения к процессу создания европейских вооруженных сил таких стран, как Финляндия, Ирландия, Австрия и Швеция, которые продолжали придерживаться курса на нейтралитет и выступали против превращения ЕС из политического в военно-политический союз.

Вместе с тем курс на укрепление единой внешней и оборонной политики Европейского союза был поддержан руководством крупнейших европейских стран, прежде всего Германии и Франции. Так, канцлер ФРГ Г. Шредер заявил в декабре 1999 г., выступая перед депутатами французского Национального собрания, о приоритетном характере усиления внешнеполитической и военной составляющей в деятельности ЕС. Немецкий министр иностранных дел Й. Фишер сравнил решение Кельнского саммита Европейского Совета с такими значимыми этапами в развитии процесса европейской интеграции, как создание единого внутреннего рынка или введение "евро" в качестве валюты ЕС10.

В то же время формирование европейских вооруженных сил поставило перед германским правительством новую важную задачу. Правительство ФРГ должно было пересмотреть военную концепцию страны и придать принципиально новые функции немецкому бундесверу. Вооруженные силы Германии на протяжении более сорока лет были в первую очередь предназначены для так называемой "региональной обороны", которая подразумевала защиту территории государства от внешней угрозы.

В середине 90-х гг., когда федеральное руководство стало осуществлять политику постепенного вовлечения немецких вооруженных сил в миротворческие военные операции за пределами страны, военные задачи, поставленные перед бундесвером, начали расширяться. Решения Европейского Совета в Кельне и Хельсинки явились предпосылкой для создания в рамках немецких вооруженных сил мобильной военной группировки, необходимой для урегулирования региональных конфликтов вооруженным путем под эгидой европейских институтов безопасности.

Первым шагом к образованию такой группировки явилась интеграция бундесвера в многонациональные военные соединения, среди которых прежде всего необходимо назвать германо-франко-бельгийские, германо-нидерландские и германо-американские части11. Так, к 1998 г. состоящий из немецких, французских, бельгийских, испанских и люксембургских военнослужащих "Еврокорпус" насчитывал около 68 тыс. солдат, которые были обеспечены самым современным вооружением, и представлял собой наиболее мощное и боеспособное военное соединение в Западной Европе12.

Успешный опыт создания и организации таких соединений можно рассматривать в качестве одной из возможных моделей формирования вооруженных сил единой Европы, которые позволят европейским структурам более эффективно участвовать в процессе урегулирования региональных конфликтов, не прибегая к помощи НАТО.

По этой причине не менее важное значение для укрепления институтов европейской интеграции приобрело подписание в июне 1999 г. в Кельне так называемого "Пакта стабильности", главным инициатором принятия которого выступила ФРГ, которая в январе—июне 1999 г., т. е. во время военной акции НАТО против Югославии, осуществляла председательские функции в Европейском Совете.

Активная поддержка Германией изложенного в данном документе плана подключения стран бывшей Югославии и Албании к процессу европейской интеграции с последующим присоединением к ЕС явилась предпосылкой значительного укрепления внешнеполитических позиций ФРГ в этом регионе. Немецкое правительство рассматривало заключение пакта в качестве важнейшей задачи европейской политики страны, так как данная инициатива позволяла руководству Германии выступить инициатором мирного решения косовского конфликта и впоследствии интегрировать западнобалканские государства в европейские структуры.

При этом федеральное руководство уделяло особое внимание формированию общей концепции оказания помощи странам Юго-Восточной Европы, в рамках которой правительство ФРГ предполагало четко обозначить функции каждой из участвующих в пакте организаций не только при решении экономических проблем, но и в процессе политического урегулирования ситуации в регионе.

В качестве главного участника пакта немецкие лидеры рассматривали Европейский союз, который должен был обеспечить основную долю финансовых инвестиций в страны региона. Это, по мнению руководства ФРГ, гарантировало лидирующую роль ЕС в процессе нормализации ситуации в бывшей Югославии. Этой точки зрения также придерживался специальный координатор пакта Б. Хомбах, который своей главной задачей считал разработку единой стратегии стран Европейского союза в отношении западнобалканских государств13.

Такая же единая стратегия, по мнению германского руководства, была необходима и для дальнейшего развития отношений со странами СНГ, и в первую очередь с Россией и Украиной. Эта идея была поддержана на встрече глав ЕС в Кельне, так как европейские государства, несмотря на имеющиеся проблемы в отношениях со странами постсоветского региона, тем не менее признавали важность продолжения в них демократических преобразований и построения рыночной экономики. Исходя из этого лидеры Европейского союза фактически не поддержали рекомендацию ПАСЕ о замораживании сотрудничества с Российской Федерацией в связи с чеченским конфликтом.

Тем самым представители высшего руководства ЕС в очередной раз продемонстрировали наличие необходимой политической воли для проведения последовательной и сбалансированной внешней политики Европейского союза. Отсутствие значительных противоречий в отношениях ЕС с другими странами можно рассматривать в качестве одной из наиболее важных предпосылок для усиления роли союза европейских государств на международной арене.

Так, после падения режима С. Милошевича в Югославии страны Европейского союза, которые изначально ориентировались на признание принадлежности югославского государства к европейскому политическому и культурному пространству, смогли уже в первые дни прихода к власти в этом государстве демократических сил организовать эффективный диалог с новым руководством СРЮ и предложить необходимую экономическую помощь.

Следует отметить, что инициированное лидерами стран ЕС постепенное включение Югославии в процесс европейской интеграции явилось следствием многомесячной подготовки к такому развитию событий в рамках осуществления "Пакта стабильности", предложенного руководством Германии. В данном случае Европейский союз смог не только выступить как гарант демократических преобразований в югославском государстве, но и заявить о своих претензиях на роль доминирующей геополитической силы в этом регионе, что позволяет сделать предположение о начале постепенной "европеизации" Югославии. Одну из ключевых ролей в этом процессе способна сыграть немецкая дипломатия, которая традиционно заинтересована в укреплении германского влияния на Балканах.

Еще одним важным аспектом в европейской политике ФРГ в конце 90-х гг. явилось введение "евро" в качестве единого платежного средства. В процессе подготовки данного экономического вопроса решающую роль сыграло именно федеральное руководство, сумевшее убедить жителей страны, многие из которых, по данным опросов общественного мнения, не одобряли замену немецкой марки на европейскую валюту, в оправданности этого шага14.

Данное обстоятельство в последующем предопределило принципиально жесткое отношение Германии к несоблюдению другими странами финансовых условий, необходимых для поддержания стабильности "евро", которые были установлены в Маастрихте. Помимо этого, любое колебание курса европейской валюты неизменно приводило к серьезным последствиям для финансово-экономической системы ФРГ, так как именно это государство несет основные финансовые расходы в процессе укрепления единой европейской валюты.

По этой причине уже к концу 90-х гг. некоторые немецкие аналитики заявляли о наличии у Германии права фактического "вето" по отношению к решениям, которые так или иначе могут противоречить немецким интересам в Европе. В качестве одного из проявлений подобной тенденции в европейской политике эксперт HV-Банка Т. Паульсен предлагает рассматривать нежелание руководителей ФРГ поддержать предложение других членов ЕС о переходе от принципа консенсуса к принципу большинства при принятии Европейским Советом решений, касающихся совместной правовой и внутренней политики. Это изменение предполагалось зафиксировать в тексте Амстердамского договора, но из-за негативной позиции Германии оно было снято с обсуждения15.

Таким образом, активная и последовательная деятельность немецкого правительства, направленная на придание реальных очертаний единой внешней и оборонной политике ЕС, привела в 2000 г. к ощутимым результатам в европейской политике, совокупность которых в перспективе способна не только укрепить позиции единой Европы на международной арене, но и в значительной степени усилить внешнеполитический потенциал ФРГ как государства — лидера процесса европейской интеграции.

В рамках осуществления данной политической задачи германское руководство, по мнению авторов статьи, в дальнейшем сосредоточит основные усилия на трех основных направлениях европейской политики:

1. Постепенное вовлечение страны в процесс стабилизации ситуации в Югославии и в Западнобалканском регионе в целом, которое будет осуществляться посредством активного участия в помощи странам региона в рамках "Пакта стабильности".

2. Последовательная поддержка стремления стран Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы стать членами ЕС. При этом к числу таких стран может быть причислена Турция, наиболее активным сторонником подключения которой к процессу европейской интеграции выступает Германия, заинтересованная в сохранении тесных экономических и политических отношений с Анкарой.

3. Укрепление финансовой стабильности Европейского союза путем дальнейшей поддержки курса "евро" за счет государственных валютных резервов Германии. Такая политика может не очень позитивно сказаться на экономической ситуации внутри страны, но, тем не менее, позволит сохранить привлекательность европейской валюты на внешних рынках.

Успешная реализация данных внешнеполитических задач позволит ФРГ в дальнейшем проводить более активную политику в рамках процесса создания единой Европы и при эффективном решении внутренних проблем, связанных с последствиями воссоздания единого немецкого государства, претендовать на статус ведущего субъекта мировой политики.

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Владимир Снапковский

Снапковский Владимир Евдокимович — доктор исторических наук, профессор кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета, заведующий отделом национальных и международных отношений Беларуси Института истории Национальной академии наук Беларуси

Ключевую роль в современной системе международных отношений продолжают играть независимые национальные государства (nation-states). Вестфальский международный порядок, установленный после известного конгресса 1648 г., предопределил на несколько столетий вперед главенствующие позиции суверенных государств и межгосударственных отношений в мировой политике.

Однако сегодня национальные государства перестали быть единственными акторами на мировой арене. Во второй половине ХХ в. все более активное участие в системе международных отношений стали принимать новые акторы — международные организации, форумы многосторонней дипломатии, многонациональные корпорации, крупные города, трансграничные регионы, индивиды. Повышение их роли и значения в международной жизни особенно проявилось в последние десятилетия ХХ в. Сегодня можно говорить о том, что на смену моноцентристской международной системе одного актора постепенно приходит полицентристская международная система множества акторов1.

Эволюция международных организаций

Вторым по роли и значению (после государства) актором международных отношений являются международные организации (МО). Первые МО появились в начале и середине XIX в. Это были Центральная комиссия по судоходству на Рейне, возникшая в 1815 г., а также Всемирный телеграфный союз (1865) и Всеобщий почтовый союз (1874). Первые МО создавались в сфере экономики, транспорта, культуры, социальных интересов

государств и по своим целям были направлены на совместное трансграничное сотрудничество в неполитической области (law politics).

Число таких организаций, или, как их тогда называли, международных административных союзов, возросло к началу ХХ в. К ним относились комиссия по здравоохранению, комиссия по борьбе о наводнениями, транспортный союз и др. Возрастающая индустриализация требовала совместного управления в области химии, электрификации и транспорта, вызывая тем самым необходимость создания новых МО. Трансграничный поток товаров, услуг, информации и людей привел к тому, что в начале ХХ в. сформировалась квазиглобальная, евроцентристская по своей сущности, система мирового хозяйства. Важную роль в управлении этой системой играли МО.

В политической сфере предшественники первых МО появились после Венского конгресса 1815 г. Тогда сформировался так называемый Европейский концерт, или пентархия, состоявший из 5 великих держав (Англия, Пруссия, Россия, Австрия и Франция). Европейский концерт можно рассматривать как прообраз МО в сфере безопасности, которая претендовала на руководящую роль в европейских делах. Концерт представлял собой систему конгрессов и конференций, в рамках которых 5 держав решали вопросы урегулирования и разрешения международных кризисов и конфликтов. Основным принципом деятельности Европейского концерта был принцип равновесия.

Следующим важным этапом в развитии МО была деятельность Лиги Наций, созданной в 1919 г. Лига Наций имела два существенных отличия от Европейского концерта: 1) она была создана на основе международно признанного акта — Статута Лиги Наций; 2) она строилась на принципе коллективной безопасности.

Созданная для того, чтобы предотвратить новую мировую войну, Лига Наций, однако, потерпела неудачу, поскольку принцип коллективной безопасности не нашел своего применения. Из организации, которая должна была содействовать коллективной безопасности, разоружению, мирному урегулированию конфликтов и уважению международного права, она превратилась, по выражению современного британского исследователя К. Арчера, "в пустую скорлупу", которую игнорировали страны, не желавшие проводить политику вне сферы своих интересов или что-то терять из-за Статута Лиги"2.

Лига Наций не проявила воли и желания, чтобы не допустить в свой состав такие "ревизионистские державы", как Германия и СССР, хотя они ставили под сомнение территориально-политическое статус-кво в Европе. Однако самый большой недостаток Лиги Наций состоял в ее военно-политическом бессилии, поскольку она не имела механизма санкций.

Вместе с тем непредвзятая оценка деятельности Лиги Наций (она активно работала в 1919—1939 гг. и формально была распущена в 1946 г.) дает основания западным ученым называть ее "великим экспериментом", отрицательный опыт которого был учтен создателями ООН3. Вся система Лиги Наций, в которую входили институты в сфере международной безопасности, экономического и социального сотрудничества и международного правосудия, являлась важный звеном, которое соединяло МО, созданные перед 1914 г., и механизмы сотрудничества в годы Первой мировой войны, с более централизованными и систематизированными формами сотрудничества глобального масштаба, каковыми являлись органы и организации системы Лиги Наций. Благодаря cозданным Лигой институциональным формам международного сотрудничества обеспечивалась более надежная опора для будущей ООН.

Время показало, что Устав ООН оказался значительно более элективным и влиятельным инструментом поддержания международного мира и безопасности, а также развития сотрудничества в неполитической сфере, чем Статут Лиги Наций. Во второй половине ХХ в. ООН смогла занять центральное место в системе МО, координируя деятельность как правительственных, так и неправительственных МО. Возникла система ООН с ее обширной сетью специализированных учреждений и других связанных c Объединенными Нациями организаций.

Деятельность ООН и других МО проходила в определенной международной атмосфере, которая в значительной мере предопределяла их успехи и неудачи. В 1945—1990 гг. ООН развивалась под определяющим влиянием двух важнейших факторов послевоенной системы международных отношений. Первым из них была "холодная война" между Востоком и Западом, вторым — нарастающий конфликт между экономически развитым Севером и отсталым и бедным Югом. В этом плане история ООН и других МО является отражением развития послевоенного мира. Известный английский дипломат Д. Глэдвин, работа которого долгое время была связана с ООН, писал в 1953 г.: "Объединенные Нации — это зеркало, которое отражает мир вокруг них, и если это отражение ужасное, то в этом нельзя винить Организацию"4.

МО не существуют в политическом вакууме. Они являются частью мировой государственно-центристской системы, и их институциональные формы и деятельность отражают национальные интересы, а если говорить эмоционально, то также надежды и страхи государств и правительств в рамках этой системы. История быстрого роста МО после Второй мировой войны демонстрирует то, как они тесно связаны с жизнью современного индустриального общества и экспансией европейской международной системы на весь мир.

После окончания "холодной войны" функции МО объективно расширились, потенциально повысилась их способность к урегулированию международных конфликтов, решению глобальных проблем. Однако, как свидетельствует опыт активности ООН в 1990 гг., эта организация не оправдала пока завышенных ожиданий и надежд, которые на нее возлагались сразу после окончания "холодной войны". Что касается сферы международной безопасности — этой важнейшей области межгосударственного взаимодействия, то национальный эгоизм государств по-прежнему превалирует над межгосударственным сотрудничеством.

Характеристика международной системы

Отмеченное выше положение об определяющем воздействии международной политической среды на МО заставляет нас более внимательно проанализировать состояние этой среды. На рубеже третьего тысячелетия система международных отношений, или, как ее принято называть в западной литературе, международная система (International System), вступает в качественно новую фазу своего развития. Ее воздействие на современный мир можно характеризовать как революционное. Международная система периода "холодной войны", или Ялтинско-Потсдамская система, существовавшая в 1945—1990 гг., канула в Лету.

Новая международная система, которая приходит на смену Ялтинско-Потсдамскому порядку, переживает турбулентный процесс радикальных перемен. В течение нескольких лет, охватывавших конец 1980-х—начало 1990-х гг., произошли такие события всемирно-исторического значения, как прекращение конфронтации между Востоком и Западом, распад социалистического лагеря, дезинтеграция СССР, появление на Евразийском

материке десятков новых независимых государств. За несколько лет количество и качество акторов международной системы, модели их отношений и правила поведения испытали более глубокие изменения, чем на протяжении десятилетий "холодной войны".

Мир на исходе ХХ в. характеризуется в большей степени беспорядком, чем порядком, конфликтами, чем стратегией их урегулирования. Как отмечает немецкий автор В. Войке, международная система на рубеже столетий имеет характер "мирового переходного общества" ("Weltubergangsgeselschaft")5.

Назовем некоторые характерные черты современной международной системы.

1. Национальные государства являются по-прежнему ее главными акторами. Сегодня их число возросло почти до 200 единиц, увеличившись почти в 4 раза по сравнению с 51 государством — первоначальным членом ООН. На основе принципа территориального суверенитета политическая власть сохраняется за отдельными государствами, которые продолжают оставаться первичными субъектами международного права. Однако их способность разрешения возрастающего количества глобальных проблем уменьшается. Крах теории и практики "реального социализма" на огромных просторах Европы и Азии привел к тому, что коммунистическую утопию сменила концепция создания государства-нации. Идея нации, национального строительства служит, особенно в новых государствах Центральной и Восточной Европы, объектом идентификации для обществ, которые в течение четырех или семи десятилетий находились под гнетом тоталитаризма. Национализм играет в этих обществах роль конструктивной силы.

2. Возрастающее количество МО, как межправительственных (ММПО), так и неправительственных (МНПО). В 1960 г. в мире насчитывалось 154 ММПО и 1268 МНПО, в 1996 г. их количество увеличилось соответственно до 224 и 12 961 единиц6. МО создают особую форму управления международной системой, которая необходима в связи с возрастающей взаимозависимостью и переплетением интересов государств в политической, экономической и социальной областях. МО формируют институциональные рамки трансграничного политического процесса, в котором участвуют государственные и/или негосударственные акторы из многочисленных государств и сообществ. МНПО являются субъектами международного права, хотя и вторичными и производными, поскольку создаются государствами — первичными субъектами международного права. МНПО являются институтами международного частного права. В целом ММПО берут на себя определенные функции управления в политической сфере, которые уже не могут целиком и полностью взять на себя государства.

3. В течение последних трех десятилетий происходит процесс глобализации международной политики и трансграничного переплетения различных проблем. Глобализация означает все более сильное уплотнение трансграничного взаимодействия прежде всего в области экономики, технологии, коммуникации, науки и транспорта. Она втягивает, хотя и с разной степенью глубины, почти все государства, общества, организации, группы акторов и индивидов в комплексную систему взаимозависимости. Напомним, что концепция нового политического мышления, с которой выступил М. С. Горбачев в конце 1980-х гг., базировалась на идее взаимозависимого и противоречивого мира, функционирующего на принципах сотрудничества. Новое качество взаимозависимости не только затрудняет государственные попытки управления транснациональными процессами, но и требует их международного регулирования. Глобализация сопровождается мировым переплетением рисков и опасностей:

экологических, миграционных, распространения оружия массового поражения, преступности, торговли наркотиками и др.

4. Противоречивость международной системы проявляется в параллельных с глобализацией процессах децентрализации, регионализации и многополярности. Конфигурация конфликта Восток—Запад с его биполярностью уже не является структурно определяющей для международной системы. Формируются новые региональные центры силы. Многополярность проявляется в подъеме Японии и Германии, а также Китая и Бразилии как наиболее значительных региональных держав. Региональные группировки и МО ("большая семерка" с участием России, Европейский союз, НАФТА, Организация Исламская конференция, АСЕАН и др.) становятся вместе с государствами ведущими акторами в международной системе.

5. Перемещение центра конфронтации в международной системе с отношений Восток—Запад на ось Север—Юг. Конфликт между, упрощенно говоря, богатым Севером и бедным Югом основывается на совершенно разных политических, экономических и культурных шансах и возможностях развития индустриальных и развивающихся стран. Происходит процесс дифференциации внутри большой группы развивающихся стран, объединенных в "группу 77", которая насчитывает более 120 государств. В ней выделяется небольшая по количеству горстка довольно богатых и развитых стран, принадлежащих к ОПЕК и так называемым "новым индустриальным странам". С другой стороны, увеличивается разрыв между развитыми и развивающимися, между богатыми и бедными странами. Нарастание напряженности по оси Север—Юг после окончания "холодной войны" во многом вызвано цивилизационными факторами, о которых говорит известный американский политолог С. Хантингтон в своей книге "Столкновение цивилизаций".

6. Завершение конфликта Восток—Запад привело к драматическому повороту в содержании и измерении понятия "сила". Классические признаки силы (размеры территории и количество населения государства, его геополитическое положение, численность вооруженных сил и др.) и территориального суверенитета государства уже во многих отношениях утратили свое значение. Западная политическая мысль ввела в научный оборот понятия "осязаемая сила" и "неосязаемая сила"7. Категория "осязаемая сила" включает в себя вышеупомянутые традиционные признаки силы. Категория "неосязаемая сила" состоит из таких, казалось бы, невидимых и неощутимых на первый взгляд признаков мощи государства, как научно-технологическая база, промышленный и финансовый потенциал экономики, валюта, человеческий капитал, гарантии социальной безопасности, мобилизационная способность населения защищать политический и социальный строй государства. Эти новые измерения силы все более значительно определяют место, статус и мощь государства.

7. Мировая система сталкивается, образно говоря словами В. Войке, с "одновременностью разновидностей" ("mit der Gleichzeitigkeit von Ungleichzeitigkeiten")8. Если говорить более понятным языком, то речь идет, как нам представляется, об одновременном существовании и наложении друг на друга таких фундаментальных понятий, как историческая эпоха и социальное пространство. В пока еще недостаточно определенных и созревших условиях "мирового переходного общества" происходит, с одной стороны, децентрализация и регионализация межгосударственных конфликтов, с другой стороны — переплетение межгосударственных военных и внутригосударственных социально-политических конфликтов. В то время как мир индустриально развитых стран евроатлантического пространства, объединенный в Организацию экономического сотрудничества и развития, стал более стабильным и

безопасным в результате преодоления конфликта Восток—Запад, резко возросли нестабильность и волнения в других регионах мира. Для международной системы характерны параллельность процессов глобализации и сохранения локальных сообществ, переплетения и дифференциации, централизации, фрагментации и децентрализации, сближения и отчуждения, независимости и взаимозависимости в международных отношениях.

Подытоживая характеристику современной международной системы, хотелось бы снова подчеркнуть, что она имеет переходный характер, соединяя в себе существенные черты Вестфальского международного порядка и нового мирового порядка, который формируется. Национальные государства и ММПО продолжают оставаться главными акторами международной системы. Вместе с тем увеличивается роль и влияние на мировую политику и экономику негосударственных акторов, прежде всего МНПО и ТНК. Новыми существенными факторами международной системы являются окончание "холодной войны", прекращение биполярности и сохранение США как единственной сверхдержавы. К этому необходимо добавить сформировавшиеся и проявившиеся уже в годы "холодной войны" процессы научно-технологической и информационной революций, глобализации, усиления конфликта по оси Север—Юг. После прекращения конфликта Восток—Запад эти факторы приобрели новое измерение и динамику.

Десятилетие спустя после завершения "холодной войны" все еще трудно осмыслить перемены и последствия, которые оно (это завершение) принесло. Это пока слишком короткий срок для того, чтобы сформулировать сущность и особенности нового мирового порядка, который рождается у нас на глазах.

Многосторонняя дипломатия

Ряд вышеупомянутых характерных черт международной системы (рост МО, глобализация, окончание "холодной войны", многополярность) способствовали повышению роли многосторонней дипломатии в мировой политике. Многосторонняя дипломатия отличается от традиционной двусторонней дипломатии средой, или ареной, на которой она действует. На этой арене выступают ММПО, МНПО, международные конференции и встречи на высшем уровне (саммиты).

Многосторонняя дипломатия возникла одновременно с Вестфальским государственно-центристским порядком. На протяжении большей части его существования многосторонняя дипломатия проявлялась в основном на форумах, связанных с послевоенным мирным урегулированием (Венский конгресс 1815 г., Парижские мирные конференции 1919—1920 гг. и 1946 г.). В современном мире многосторонняя дипломатическая активность разворачивается преимущественно в рамках МО (ООН, НАТО, ВТО и др.).

"Холодная война" оказала значительное влияние на развитие многосторонней дипломатии. Это было связано с тем, что две соперничающие сверхдержавы меняли союзников, что вело к созданию новых МО. Так возникли НАТО и Организация Варшавского Договора (ОВД). В период холодной войны появилось большое количество новых независимых государств, вступивших в ООН и другие МО.

Глобализация содействовала повышению значения многосторонней дипломатии и в то же время ее усложнению. Оказалось, что она более подходит для разрешения проблем, порождаемых глобализацией, чем двусторонняя дипломатия. Многие, если не все,

серьезные проблемы международных отношений вовлекают большое число государств и ММПО9.

Акторами многосторонней дипломатии являются не только представители государств. Делегаты от ТНК и МНПО соперничают за влияние в коридорах ООН и других МО с профессиональными дипломатами, политиками и международными чиновниками. Роль негосударственных акторов, которые занимаются лоббированием интересов своих организаций среди правительств, прессы и международных служащих, повышается. Представители МНПО проявляют при решении специальных, очень специфических вопросов большую компетентность, чем профессиональные дипломаты. Из числа негосударственных акторов формируется так называемая "дипломатическая контрэлита", как бы противостоящая профессиональным дипломатическим кадрам. Немецкий "Словарь международной политики" (1998) вводит в оборот и понятие "параллельная элита в дипломатии национального государства". К ней он относит дипломатов, работающих в области многосторонней дипломатии10.

Между многосторонней и двусторонней дипломатией существует ряд различий. Первое касается той базы знаний и информации, которые требуются для того или иного типа дипломатии. В традиционной дипломатии дипломат, представляющий свою страну в столице другого государства, обязан хорошо понимать национальные интересы обеих сторон. Он должен знать, где эти интересы совпадают, а где они различаются. Ему необходимо знание и понимание политической системы и политической культуры принимающей страны, знакомство с ее видными людьми.

Для успешной работы в области многосторонней дипломатии необходимо хорошо знать многих ее участников из других стран и МО. Вопросы, обсуждаемые на многосторонних встречах, могут быть такими же, как и в двусторонней дипломатии, но подходы к ним со стороны участников многосторонних форумов отличаются более широким охватом международной проблематики. В сфере многосторонней дипломатии дипломаты должны уметь адаптироваться к политической среде и культуре, где люди говорят на многих языках и где необходимо знать и учитывать национальные интересы большого количества стран.

Второе отличие многосторонней дипломатии от традиционной заключается в том, что первый тип сопровождается регулярными личными контактами с большим количеством людей. Поэтому способность поддерживать деловые отношения и ладить со своими коллегами независимо от их политических, экономических и культурных различий, вероятно, более важна на многосторонних форумах, чем в двусторонних отношениях, где политический и военный вес двух стран является более значительным фактором, чем их идеологические и культурные различия.

Э. Салливэн отмечает в этой связи важность для участников многосторонних встреч относиться с искренним уважением к религиозному и культурному многообразию стран, представленных в ООН. Делегаты, которые недостаточно уважительны и толерантны к этому многообразию, могут оказаться неспособными убедить других учитывать их взгляды и в результате остаться вне рамок консенсуса ООН. Напротив, тот, кто уважает религию и культуру других народов и государств, будет иметь значительно больше шансов найти общий путь к совместным проектам резолюций с другими делегатами11.

Третье отличие многосторонней дипломатии от двусторонней связано с публичностью деятельности МО и использованием правил парламентской процедуры в их органах. МО имеют во многом такие же структуры разработки и принятия решений, как в

парламентских органах. Однако существуют и значительные различия между многими законодательными органами власти государств и аналогичными структурами большинства МО. Известно, что ни один служащий ООН, включая Генерального секретаря, не имеет власти и полномочий, подобных британскому премьер-министру или спикеру Палаты представителей Конгресса США. Однако в ООН нет партийной дисциплины, и государства могут безнаказанно избегать блокового голосования. Теоретически дипломаты в ООН должны голосовать в соответствии с инструкциями своего МИД. Практически же они относительно более автономны, чем дипломаты, занятые в сфере двусторонних отношений.

Особым видом многосторонней дипломатии являются встречи в верхах (саммиты) руководителей более чем двух государств. В период "холодной войны" такие саммиты были весьма редки. В 1990-е гг. многосторонние саммиты стали скорее правилом, чем исключением. К ним следует отнести и первое в истории ООН заседание Совета Безопасности с участием руководителей государств и правительств стран — постоянных членов Совета Безопасности, состоявшееся в январе 1992 г. Начиная с середины 1970-х гг. проводятся встречи руководителей государств "большой семерки", к которым в 1990-е гг. присоединился президент России. Многосторонние саммиты практикуются лидерами СНГ как в рамках Совета глав государств СНГ, так и вне его.

МО представляют собой удобное место для коллективной организации небольших государств. Более половины из всех независимых государств мира — малые и слабые государства, которые являются суверенными и равноправными субъектами международного права. Однако фактически они могут обеспечивать свои интересы на международной арене благодаря объединению своих сил. МО создают для малых государств институциональные формы, с помощью которых они могут создавать сначала специальные объединения, как, например, "группа 77", чтобы в дальнейшем через них защищать свои интересы. Поскольку большинство МО действует по принципу "одна страна — один голос", это вызывает необходимость получения значительного большинства при принятии решений. В итоге малые государства могут иметь немалое влияние на результаты голосования или содержание определенных резолюций.

Современная многосторонняя дипломатия является частью "новой дипломатии", которая значительно более публична и открыта, чем "старая дипломатия" минувших веков. Современные дипломаты должны овладеть как на двустороннем, так и на многостороннем уровне профессиональными навыками работы с журналистами, корреспондентами, работниками средств массовой информации.

Одним из существенных условий успешной деятельности в области многосторонней дипломатии следует считать умение общаться с представителями других государств на их родных языках. Как известно, в ООН действует шесть официальных языков, и хотя на официальных заседаниях обеспечивается синхронный перевод на этих языках, лоббирование и предварительное обсуждение вопросов происходит на неформальных встречах. Дипломаты, владеющие двумя или более языками, достигнут большего успеха, чем их "одноязычные" коллеги. Они могут действовать как посредники и быть персонально вовлечены в более широкий круг двусторонних и многосторонних переговоров12.

Зарубежные исследователи фокусируют внимание на важности формирования институтов гражданского общества на глобальном уровне. Они считают, что многосторонняя дипломатия должна стать в будущем более важной, чем традиционная двусторонняя дипломатия. Рост глобализации будет вести к превращению МО, прежде всего ООН, в

более подходящий форум для решения возрастающего числа проблем, включая безопасность и угрозы миру. Такие проблемы приобретают все более трансграничный, международный характер, а попытки их одностороннего решения, даже если актором выступает великая держава, становятся менее эффективными13.

В многополярном мире многосторонние встречи и конференции могут стать более важными средствами мировой политики, чем односторонние действия одной сверхдержавы. Это, однако, не означает, что многополярный мир принесет более устойчивый мир.

В "мировом переходном обществе" многосторонняя дипломатия сосуществует с традиционной дипломатией, глобализация с национализмом, преследование национальных интересов отдельными государствами с поиском удовлетворения часто малозаметных интересов мирового сообщества. В перспективе значение многосторонней дипломатии будет возрастать, но независимые государства останутся главными акторами международной системы, которые будут действовать в соответствии с собственными интересами.

Пределы международных организаций

Как можно было заметить, в традиционной научной литературе устоялось достаточно позитивное видение процесса международного регулирования, проводником и инструментом которого выступают МО. Так, приверженцы функционализма считают, что глобализация и взаимозависимость ведут к глобализации международных структур управления. Либеральный институционализм связывает международный мир с экономическими и социальными институтами и объясняет бурный рост МО во второй половине ХХ в. социальными изменениями в мире. Сторонники критической теории полагают, что в будущем МО станут основными институциональными формами взаимодействия государств14.

Вместе с тем в мировой литературе о МО существует направление, которое критически оценивает их роль и возможности в международных отношениях. Оно учитывает неудачный опыт Лиги Наций в обеспечении международного мира, тот факт, что ООН оказалась в значительной мере парализованной соперничеством двух сверхдержав в годы "холодной войны", а после ее окончания пока не может найти своего адекватного места в международной системе. Нельзя игнорировать и то, что ряд МО, созданных как военно-политические альянсы в годы конфронтации, затем распались (СЕНТО, или Багдадский пакт, СЕАТО, ОВД, а также СЭВ).

Одной из новейших публикаций сторонников "критического направления" является статья Д. Галларотти "Пределы международных организаций: системная неспособность к управлению международными отношениями", опубликованная в 1991 г. в авторитетном англоязычном журнале "Международная организация" и перепечатанная в коллективной монографии "Политика глобального управления" (1997)15. Ее автор претендует на первенство в раскрытии системной неспособности МО справляться с поставленными перед ними задачами.

Анализируя литературу, Д. Галларотти заключает, что в ней наблюдается доминирующая тенденция рассматривать МО как структуры, полностью зависимые от международных отношений. Он предлагает вернуться к традиционной точке зрения и изучать МО как явление особого рода (sui generis), отличное от международных отношений, над которыми МО надстроены. Автор отмечает, что в литературе недостаточно внимания уделяется

последствиям деятельности МО, а в основном рассматриваются их роль, цели и структура16.

Д. Галларотти признает, что в последнее время на МО начала вестись атака как справа, так и слева. "Правые" критикуют их как дестабилизирующую силу в мировой политике, считая, что попытки разрешения международных споров силами и средствами МО лишь усугубляют эти споры. Главным объектом их критики является ООН. "Левые" клеймят МО как порождение и следствие классовой гегемонии, направляя свои стрелы прежде всего против МВФ и Мирового банка.

"Критическое направление" предлагает ограничить сферу действия МО, а также децентрализовать международные отношения, в результате чего МО должны в большинстве случаев лишь создавать условия для международного сотрудничества. Д. Галларотти не может согласиться с таким критическим подходом, видя его главный недостаток в отсутствии системности как у "правых", так и у "левых"17.

Основной тезис статьи заключается в том, что в настоящее время МО слишком разрослись, поэтому они приносят больше вреда, чем пользы. Причина этого кроется не столько в плохом управлении этими организациями, сколько в объективной закономерности.

Неудачи в деятельности МО, которые оказывают негативное или дестабилизирующее воздействие на международные отношения, Д. Галларотти разделяет на две группы: системные, которые заложены в сущности МО, и несистемные, вызванные конкретными ошибками в управлении или другими субъективными факторами18.

Системные ошибки проявляются в четырех сферах.

1. При попытках повлиять на сложные системы. В частности, неудачные попытки международного регулирования такой сложной системы, как фондовый рынок, привели к биржевому краху 1987 г.

2. Когда решения МО уничтожают предпосылки и побудительные мотивы для государств искать долговременные решения международных проблем или когда эти решения подменяют собой ответственную внутреннюю или внешнюю политику государств. Примерами такого вредного замещения могут служить операции ООН по поддержанию мира, которые побуждают враждующие стороны не искать компромисса, а оставаться на своих позициях. Сюда же относится и помощь МО странам "третьего мира", привязанная к государственному планированию экономики, что отпугивает частных инвесторов. Продовольственная помощь также дает возможность слаборазвитым странам оттягивать проведение собственных продовольственных программ.

3. Когда деятельность МО приводит к интенсификации международных конфликтов. Это происходит в случаях, когда МО служат орудием достижения определенными государствами и другими акторами своих эгоистических интересов. Примерами являются постановка Западом и СССР в ООН ряда региональных вопросов (например, о положении в Венгрии в 1956 г. и в Доминиканской Республике в 1965 г.), направленных на "унижение" противника. МО сами создают препятствия для разрешения конфликтов или в долгосрочном плане ведут к их интенсификации. Например, решения Совета Безопасности ООН 1948 г., подтверждающие право на самоопределение Кашмира, надолго вбили клин в индо-пакистанские отношения. МО, в частности ООН, иногда становятся источником дестабилизирующих договоров, тайных сговоров и даже сами

встают на определенную сторону в конфликте. Например, сделку между арабскими и африканскими государствами южнее Сахары 1974 г., когда арабы согласились лишить делегацию ЮАР права голоса в Генеральной Ассамблее в обмен на поддержку Организации освобождения Палестины, Д. Галларотти называет "хищническим сговором"19.

4. МО также могут быть "субъективно-психологически" дестабилизирующим фактором в тех случаях, когда своими действиями они смягчают последствия безответственного поведения государств. У последних в результате пропадают побудительные мотивы устранять источники трудностей. МО представляют своеобразную "страховку", которая позволяет государствам безрассудно относиться к тому, что они делают. Примерами такого "страхования" являются деятельность МАГАТЭ, которая страхует от недостатка энергии посредством различных схем разделения ресурсов, ГАТТ/ВТО, которая страхует от последствий внутренних экономических трудностей, или МВФ, обеспечивающего страховку от негативных воздействий на платежный баланс государства20.

Д. Галларотти, критически проанализировав системную неспособность МО к управлению международной системой, предлагает свой подход к определению их роли и места в современном мире. Автор называет его "лимитирование деятельности международных организаций". Его основные выводы и предложения сводятся к следующим положениям:

1) наднациональные институты нежелательны, если они создаются "ради самих себя";

2) МО должны быть регионализированы, децентрализованы, а сфера их действия лимитирована;

3) МО будут более эффективны для регулирования простых связей, чем сложных хаотических систем;

4) МО будут более эффективны, если будут искать долговременные решения, а не ограничиваться полумерами в регулировании сиюминутных проблем;

5) эффективность МО повысится, если они будут служить инструментом не международной конкуренции, а конструктивного диалога;

6) роль, функции и цели МО должны базироваться на структурных основаниях международной системы, которую они призваны регулировать и которой призваны управлять. Применение одних и тех же методов в различных системах будет приводить к различным результатам21.

Заключение

Возникновение и рост МО явилось выражением закономерных процессов интернационализации интеграции, переплетения и взаимозависимости. Ускоряющаяся глобализация будет вести к дальнейшему увеличению количества МО, особенно МНПО. Вероятно, будет происходить дальнейшая институционализация механизмов многосторонней дипломатии, в том числе "большой семерки". Увеличение роли ММПО и МНПО требует от них разработки соответствующей стратегии по управлению и регулированию международной системой. Сотрудничество государств в рамках ММПО будет все более пониматься как продолжение национальных механизмов постановки и решения соответствующих задач. Это приведет к сближению внутренней и внешней политики государств. Государства будут проявлять большую готовность поделиться

своим суверенитетом с МО, что может способствовать повышению роли и значения последних в международных отношениях.

Таковыми нам представляются перспективы развития МО и их взаимоотношений с национальными государствами. Естественно, что в конкретно-исторической действительности эти взаимоотношения не будут подчинены строгой логике все большей передачи государствами своих суверенных прав МО. Последние, особенно ООН, подвергаются справедливой критике за системную неспособность к управлению международными отношениями. Повышение эффективности действий МО на путях децентрализации, рационализации, продуманной долговременной стратегии и конструктивного сотрудничества обеспечит им более прочное, незаменимое место в современном мире.

ЕС, ЗЕС, НАТО И ПРОБЛЕМЫ ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

Людмила Хухлындина

Хухлындина Людмила Михайловна — кандидат исторических наук, доцент кафедры международных отношений, заместитель декана факультета международных отношений Белорусского государственного университета

На рубеже ХХI в. Европа находится в поисках новой системы безопасности, цель которой — не создание нового баланса сил, отказ от ее рассмотрения в военно-политических категориях, а разработка ответов на вызовы в сфере экономики, экологии, демократии, культуры, информации и т. д. Окончание "холодной войны", распад организации Варшавского договора и всего социалистического лагеря, углубление политической, экономической и военной интеграции Западной Европы создали ситуацию, при которой страны Европейского сообщества получили возможность выступить с единых позиций на международной арене, претендовать на роль "нового военно-политического центра силы". В Западной Европе идет создание интегрированной системы безопасности на основе всех многосторонних институтов, которым принадлежит ключевое значение в европейской системе безопасности, в том числе Западноевропейского и Европейского союзов, НАТО, ОБСЕ.

Идея европейской безопасности после провала плана создания Европейского оборонительного сообщества (ЕОС) в 50-е гг. и плана Фуше появилась в начале 80-х гг. в докладах и проектах Европейского парламента. Но только Единый акт включил концепцию европейской безопасности в свои положения, учреждающие политическое сотрудничество: "Высокие Договаривающиеся Стороны считают, что более тесное сотрудничество по вопросам европейской безопасности способствует единству Европы в области внешней политики. Они выражают готовность в большей мере согласовывать свои позиции по политико-экономическим аспектам безопасности"1. Из этого положения следует, что европейская безопасность отныне официально стала составной частью внешней политики Европейского сообщества. Следует отметить, что текст составлен очень осторожно, он ссылается только на политико-экономические аспекты безопасности. Сфера обороны реально оставалась в ведении Атлантического альянса. Лишь Маастрихтский договор включил общую оборону в концепцию европейской безопасности. Девять стран, одновременно члены ЕС и ЗЕС, договорились взять на себя ответственность в области европейской обороны. Концепция европейской обороны была провозглашена, но сроки и этапы ее реализации не установлены.

Западноевропейский союз, созданный в 1948 г., длительное время не имел каких-либо реальных полномочий и средств для обеспечения безопасности своих членов. Лишь в феврале 1984 г. Франция предложила к рассмотрению меморандум по обновлению ЗЕС, который был поддержан всеми государствами — членами ЗЕС. 26—27 октября в Риме состоялась встреча министров иностранных дел и обороны государств ЗЕС, на которой впервые с момента возникновения Союза присутствовали все представители. После Римской декларации 1984 г. о политических целях ЗЕС началось реформирование ЗЕС2.

Это способствовало активизации военной деятельности Союза при урегулировании ирано-иракского конфликта 1987—1988 гг., в период войны в зоне Персидского залива 1990—1991 гг.

В августе 1987 г. во время войны между Ираном и Ираком эксперты Западноевропейского союза собрались в Гааге для рассмотрения совместных действий в зоне Персидского залива по обеспечению свободы судоходства на морских путях перевозки нефти в данном регионе. В этой операции не принимали непосредственного участия только ФРГ (согласно Конституции ФРГ она воздерживается от использования вооруженных сил вне территории НАТО) и Люксембург, который не имеет военно-морских сил. Но и они внесли свой вклад в совместные усилия: ФРГ заменила занятые в операции военные корабли в Атлантике и Средиземном море, а Люксембург выделил 150 тыс. дол. Бельгии и Нидерландам.

В октябре 1987 г. страны ЗЕС в связи с нападением на суда вновь обсуждали вопрос о координации своего военного присутствия в Персидском заливе. На встрече Совет министров Западноевропейского союза в составе министров иностранных дел и обороны девяти стран-членов принял Платформу европейских интересов в области безопасности. В ней подтверждалась решимость укреплять европейскую структуру НАТО и обеспечивать безопасность и оборону объединенной Европы. В Платформе были определены отношения Западноевропейского союза с НАТО и другими организациями, условия расширения состава ЗЕС и дальнейшего повышения его роли в качестве структуры для регулярного обсуждения стоящих перед Европой вопросов обороны и безопасности.

В конце 1990 г. и в ходе войны в Персидском заливе в январе и феврале 1991 г. страны ЗЕС координировали свои действия по выделению войск в состав вооруженных сил коалиции, участвовавших в освобождении Кувейта, а также оказанию других видов содействия.

Однако развитие западноевропейской военно-политической интеграции до конца 80-х гг. шло в большей мере по линии укрепления Еврогруппы НАТО. Ряд стран Европейского сообщества по-прежнему, не желая ослаблять свой национальный суверенитет, искусственно ограничивали компетенции ЗЕС в сфере безопасности.

Вместе с тем уже во второй половине 80-х гг. встал вопрос о кредитоспособности американских гарантий в сфере обеспечения европейской безопасности. С одной стороны, экономический потенциал Западной Европы возрос настолько, что вступил в противоречие с зависимостью стран Европейского сообщества от США в сфере безопасности. С другой стороны, США не устраивало распределение расходов на содержание НАТО, при котором они финансировали значительную часть бюджета этой организации3.

В результате перераспределения ответственности между европейскими членами альянса и США и последовавшего сокращения американского военного присутствия на континенте

сложились объективные предпосылки для интенсификации западноевропейской интеграции. При этом вопросы военной интеграции рассматривались странами Сообщества в неразрывной связи с различными концепциями создания европейского политического союза. После подписания Маастрихтского договора об образовании Европейского союза у ЗЕС появилась экономическая и политическая основа для повышения оперативной роли организации.

В течение последних 5 лет в развитии ЗЕС произошли качественные сдвиги. Это коснулось прежде всего расширения оперативно-структурных единиц, появления таких подразделений, как Плановая ячейка, Ситуационный центр, Спутниковый центр, Разведывательный отдел, Военный комитет, Рабочая группа по вопросам стратегической мобильности, Военный штаб. В систему ЗЕС вошла и Западноевропейская группа вооружений, созданная в результате преобразования Независимой европейской группы программирования (НЕГП). ЗЕС не имеет прямо ему подчиненных вооруженных сил. Вместе с тем он может использовать в своих операциях ряд подответственных ему (и НАТО) многонациональных формирований, таких как Еврокорпус, куда входят Германия, Франция, Бельгия, Люксембург, Испания; Центральная дивизия (Германия, Великобритания, Голландия, Бельгия); амфибийная бригада (Великобритания, Голландия). К этому списку добавляются группировки в рамках Еврофора и Евромарфора (Италия, Испания, Португалия), которые должны составить силы быстрого реагирования, и 1-й германо-голландский корпус. Эти формирования представляют собой довольно внушительную силу. Так, только в Еврокорпусе насчитывается около 86 тыс. военнослужащих, 800 танков, 2700 бронемашин. ЗЕС пока не может привлечь их без соответствующей санкции НАТО. В связи с этим с правительствами стран — членов Союза согласован список национальных сил, которые могут быть задействованы в операциях ЗЕС4.

С 1996 г. ЗЕС проводит командно-штабные учения ("Кризекс"), а с 2000 г. начнется проведение и полномасштабных полевых и военно-морских учений. Основная направленность этих мероприятий — миротворческие и спасательно-эвакуационные акции. В рамках парламентской Ассамблеи ЗЕС обсуждаются проекты создания "европейского ПРО", системы сбора разведданных, Европейского агентства по вооружениям.

Еще одно существенное изменение касается расширения состава ЗЕС. В 1990 г. в состав Союза входили 7 постоянных членов — Германия, Франция, Великобритания, Италия, Нидерланды, Бельгия, Люксембург. К январю 1995 г. насчитывалось уже 10 стран (включая Грецию, Португалию, Испанию). Кроме того, 3 страны имели статус ассоциированных членов: Исландия, Норвегия, Турция и 5 — наблюдателей: Ирландия, Дания, Австрия, Финляндия, Швеция. С 1994 г. статус ассоциированных партнеров ЗЕС получили 9 стран Центральной, Восточной Европы и Балтии. Несколько позже к ним присоединилась Словения5. Таким образом, ЗЕС объединяет 28 государств. Создана гибкая система ЗЕС с тремя уровнями членства плюс статус наблюдателя: члены (члены ЗЕС, являющиеся членами НАТО и ЕС), ассоциированные члены (члены НАТО, но не члены ЕС), ассоциированные партнеры (не являются членами НАТО и ЕС), наблюдатели (члены НАТО и/или ЕС). Брюссельская декларация Союза предоставила право странам-наблюдателям принимать участие в подготовительной стадии процесса планирования и принятия решений, участвовать в обсуждении этих вопросов в главном руководящем органе ЗЕС — Постоянном совете.

Наконец, изменились отношения ЗЕС с Евросоюзом и НАТО. Это отражено во многих документах ЗЕС, где подчеркивается, что его призвание — быть одновременно

"оборонной составляющей" ЕС и "европейской опорой" НАТО. Впервые эти цели были обозначены на саммите ЕС в Маастрихте в 1991 г. и на заседании Совмина ЗЕС в Петерсберге в 1992 г. В Маастрихте 9—10 декабря 1991 г. государства — члены Западноевропейского союза приняли решение о роли ЗЕС и его отношениях с Европейским и Североатлантическим союзами. Они касались предложения членам Европейского союза вступить в ЗЕС или участвовать в качестве его наблюдателей поэтапного преобразования этой организации в оборонный компонент Евросоюза, а также договоренностей об укреплении европейской структуры Атлантического союза. В развитие установки на превращение Союза в оборонную составляющую ЕС определил 3 типа операций, которые могли проводится ЗЕС: гуманитарные, операции по поддержанию мира и спасательно-эвакуационные акции.

Петерсбергская декларация 1992 г. обязывала членов ЗЕС оказывать поддержку усилиям по предотвращению конфликтов и поддержанию мира, сотрудничать с ОБСЕ и Советом Безопасности Организации Объединенных Наций.

До начала 90-х гг. официальные контакты между НАТО и ЗЕС не поддерживались. Первая официальная встреча Совета Североатлантического союза с Советом Западноевропейского союза состоялась в штаб-квартире НАТО 21 мая 1992 г. Она была посвящена обсуждению отношений между двумя организациями и путей укрепления практического сотрудничества, а также создания более тесных рабочих связей между ними. С тех пор Генеральный секретарь ЗЕС на регулярной основе присутствует на заседаниях Совета Североатлантического союза на уровне министров, а Генеральный секретарь НАТО принимает участие в заседаниях ЗЕС на уровне министров.

В июле 1992 г. государства — члены ЗЕС приняли решение предоставить военно-морские силы для контроля и наблюдения за соблюдением резолюций Совета Безопасности ООН по Адриатическому морю в связи с санкциями против Федеративной Республики Югославии (Сербия и Черногория). Аналогичные меры были также предприняты Советом Североатлантического союза на министерской сессии в Хельсинки 10 июля 1992 г. для обеспечения взаимодействия и сотрудничества в операции, решение о которой было принято ЗЕС.

На совместной сессии 8 июня 1993 г. советы двух союзов утвердили концепцию совместных операций НАТО и ЗЕС по контролю за соблюдением эмбарго под эгидой этих двух организаций. Единое командование совместного оперативного соединения НАТО и ЗЕС в Адриатическом море обеспечивал назначенный для этих целей командующий, а для информирования и консультирования двух советов был создан совместный Военный комитет (по Адриатическому морю).

В соответствии с принципами транспарентности и дополнительности сотрудники НАТО и ЗЕС начали принимать участие в заседаниях различных комитетов этих организаций. Проводятся совместные совещания Совета ЗЕС и Совета Североатлантического союза для анализа различных областей сотрудничества между НАТО и ЗЕС. На таких совещаниях продолжается рассмотрение, в частности, вопросов практического осуществления концепции совместных общевойсковых оперативно-тактических групп.

Важный шаг в деле укрепления сотрудничества НАТО и ЗЕС был сделан в январе 1994 г. на Брюссельском саммите НАТО. Здесь шестнадцать стран-членов Североатлантического альянса поддержали становление особого характера европейской безопасности и обороны и укрепление европейской основы Североатлантического союза через ЗЕС. Была выдвинута концепция совместных объединенных оперативно-тактических соединений,

которая позволяет европейцам использовать ресурсы Североатлантического союза для проведения гуманитарных и миротворческих операций вне зоны ответственности блока. Таким образом, ЗЕС становится одним из основных элементов европейской безопасности.

До реального создания многонациональных оперативных сил дело пока не дошло, прежде всего из-за настороженного отношения к этой идее США. И все же были достигнуты договоренности, позволяющие ЗЕС участвовать в военном планировании альянса. С весны 1998 г. ЗЕС представляет НАТО свои предложения, которые касаются альянса в области военного строительства по двухлетнему циклу.

На встрече в Брюсселе в декабре 1995 г. министры иностранных дел стран НАТО отметили важность и необходимость диалога, установившегося между двумя организациями, в том числе и в ходе совместных заседаний советов по вопросам, имеющим общий интерес. В этой связи министры иностранных дел поручили постоянной сессии Совета определить, по согласованию с ЗЕС, дополнительные области деятельности соответствующих организаций, где могли бы быть взаимовыгодными обмен информацией, консультации и сотрудничество. Было заявлено и о стремлении к углублению взаимовыгодного сотрудничества между НАТО и ЗЕС в областях разведки, стратегической мобильности и материально-технического обеспечения, которое могло бы способствовать развитию оперативного потенциала ЗЕС.

Месяцем ранее, 14 ноября 1995 г. на Мадридской встрече министров иностранных дел и министров обороны стран — членов ЗЕС был одобрен документ, своеобразная программа действий европейских государств по созданию новой европейской архитектуры безопасности — "Европейская безопасность: общая концепция 27 стран ЗЕС". В нем излагались предложения этой организации к Межправительственной конференции 1996 г., в частности подчеркивалась необходимость дальнейшего развития концепции европейской обороны и безопасности в соответствии с положениями Договора о ЕС, оговаривалась возможность более широкого использования НАТО для решения чисто европейских военных проблем при сохранении принципа консенсуса.

В документе давалась общая характеристика деятельности различных государств в деле поддержания безопасности, назывались новые элементы, могущие привести к нарушению равновесия, как то: потенциальные вооруженные конфликты, распространение оружия массового уничтожения, международный терроризм, организованная преступность, наркобизнес. После анализа ситуации в России и Украине в документе были изложены положения, касающиеся Беларуси. В пункте 83 "Беларусь и Молдова" говорилось, что "эффективные экономические и политические преобразования в этих странах являются важным элементом европейской безопасности... Сотрудничество с этими странами является важным для стран ЗЕС"6.

Вместе с тем по вопросу о будущем взаимоотношений между ЗЕС и ЕС на Мадридской встрече выявились два различных подхода. С одной стороны, Франция, Германия и ряд других стран континентальной Европы предлагали разработать процедуры постепенного структурного слияния ЗЕС и ЕС со следующими вариантами:

1) Западноевропейский союз постепенно сближается с Европейским союзом, который получает право сначала определять генеральный курс развития ЗЕС, а затем и направлять его деятельность при решении оперативных вопросов и, наконец, подписывает с ЗЕС договор, позволяющий Европейскому союзу устанавливать ЗЕС задачи по реализации своих решений в области обороны;

2) Западноевропейский союз интегрируется в Евросоюз. Модифицированный Брюссельский договор прекращает свое действие, а положения его статьи 5, гарантирующей участие всех подписавших его сторон в совместной обороне, переходят в текст нового договора о ЕС, который в то же время может допускать ограниченное участие нейтральных стран союза в коллективной обороне.

При этом следует отметить, что последний вариант станет логическим продолжением начатой интеграции ЗЕС и Евросоюза.

С другой стороны, Великобритания настаивала на том, чтобы ЗЕС оставался автономной организацией. В своих отношениях с Европейским союзом он не должен руководствоваться директивами Совета ЕС, который не имеет ни практического опыта, ни квалифицированного персонала в военной области. Принимать конкретные решения по вопросам безопасности и обороны должны сами государства — члены ЗЕС на межправительственном уровне. Одновременно Западноевропейский союз должен продолжать активный поиск новых форм развития сотрудничества по вопросам обороны с ЕС, НАТО, ОБСЕ и другими форумами. Такая позиция могла ставить под сомнение целесообразность развития тезиса о единой оборонной политике, которая может привести к единой обороне7.

Подход Великобритании можно объяснить как бы синтезом двух ключевых моментов. Во-первых, положительный и миролюбивый имидж ЕС в мире мог приобрести "пороховой налет" и быть скомпрометированным привнесением в него военного аспекта и, учитывая тесную сцепку ЗЕС с НАТО, вызвать столь же негативную реакцию с Востока, какая имела (и имеет) место на решение о расширении НАТО. Во-вторых, западная военно-политическая структура (НАТО, ЕС плюс ЗЕС), особенно в связи с расширением ЕС за счет нейтральных стран (Швеции, Австрии и Финляндии), представляла бы теперь систему шестеренок, которые во многих местах просто не сцепливаются. Три новых вышеупомянутых члена ЕС не являются членами НАТО и ЗЕС. Члены НАТО Исландия, Норвегия и Турция не входят в ЕС и являются лишь ассоциированными членами ЗЕС (т. е. принимают полное участие в работе его органов, имеют право выступления, но не могут блокировать консенсусное решение полноправных членов). Дания — член НАТО и ЕС и Ирландия — член ЕС, но не член НАТО, являются лишь наблюдателями в ЗЕС (могут посещать совещания ЗЕС, приглашаться в рабочие группы и выступать по просьбе).

В этих условиях достижение цели полной интеграции ЗЕС в ЕС подразумевало бы, в частности, денонсацию в 1998 г. Брюссельского договора и передачу его функций в новую оборонную структуру ЕС. Это также сопряжено с необходимостью рассмотрения вопроса о степени вовлеченности таких членов ЕС, как Австрия, Швеция, Финляндия, Ирландия, в решение военных проблем, стоящих перед Европейским союзом, к чему они были не готовы или же готовы в различной степени. Великобритания, в свою очередь, не намерена обсуждать ядерные аспекты европейской обороны в рамках ЕС. Это мотивировалось нецелесообразностью привлечения к такому щекотливому вопросу абсолютно всех членов ЕС и явным нежеланием делиться своими специфическими военными секретами со странами, не входящими ни в ЗЕС, ни в НАТО (полноправным членом ЗЕС может быть, как известно, только полноправный член НАТО).

21 марта 1996 г. в Брюсселе на конференции в Королевском институте международных отношений генеральный секретарь ЗЕС Жозе Кутилейру предложил активизировать процесс слияния ЗЕС с Европейским союзом. Первый этап интеграции двух организаций предполагал фактическое подчинение ЗЕС Европейскому союзу путем разработки

официальных процедур, позволяющих Евросоюзу поручать ЗЕС выполнение задач в области безопасности и обороны8.

Однако при практической реализации этого проекта могли возникнуть трудности, так как, в соответствии с положениями Маастрихтского договора, Европейский союз может только направлять в адрес ЗЕС предложения, но не имеет права ставить перед ним задачи по их реализации. Поэтому парламентская ассамблея ЗЕС отметила стремление сохранить у институтов исполнительной власти Союза полномочия по принятию решений в области совместной обороны, так как ЗЕС лучше, чем Евросоюз, приспособлен для координации действий своих членов.

В январе 1997 г. в Брюсселе прошла конференция по вопросам будущего европейской безопасности в свете процессов расширения НАТО и ЕС. Выступая на ней, посол США в НАТО Роберт Хантер заявил, что "если эти процессы взаимно не будут усиливать друг друга, то мы не добьемся успеха". Он подчеркнул, что США рассматривают себя в качестве "европейской державы" и "если мы даем согласие на проведение какой-то операции ЗЕС, это означает согласие НАТО". В то же время он отметил, что если ЕС будет давать инструкции ЗЕС проводить операции с участием стран-не членов НАТО, то это представит "серьезную проблему для США"9.

Нет сомнения в том, что США относятся с определенной долей настороженности к попыткам европейских стран укрепить свою ОПБО через активизацию деятельности ЗЕС. Однако тот факт, что на Совете НАТО в Берлине в июне 1996 г. они вынуждены были дать согласие на использование вооруженных сил и инфраструктуры альянса для проведения операций под эгидой ЗЕС, свидетельствует о том, что Вашингтону приходится считаться с реалиями укрепляющейся интегрирующейся Европы.

Сами государства ЕС так и не смогли достичь консенсуса относительно институционного облика общей политики в области безопасности и обороны (ОПБО), о которой говорилось в Маастрихтском договоре.

Естественно, время, на которое выпало начало осуществления ОПБО, носило непростой характер, что явилось важной причиной затруднения в ее реализации. Эти годы были наполнены политическими событиями, значение которых трудно переоценить. Крушение социалистической системы, ликвидация Варшавского договора и связанные с этим концептуальные и структурные изменения в НАТО, возвестившие эру военно-политического партнерства вместо прежней политики идеологической конфронтации, создание Совета североатлантического сотрудничества (ССАС) и программы "Партнерство ради мира" (ПРМ) привели к резкому усилению "атлантического" подхода в европейских делах и возвышению НАТО. Из чисто военного блока он трансформировался до уровня военно-политической организации, претендующей на главенствующее положение в общеевропейской системе безопасности.

Неудачи европейцев, пытавшихся посредством ЕС решить проблему мирного урегулирования в бывшей Югославии, резко контрастировали с полным успехом США и НАТО в этой области, добившихся от противоборствующих сторон обязательств прекратить военные действия и согласиться с планами послевоенного урегулирования в Боснии (Дейтонские соглашения). Этот фактор, а также настоятельные просьбы о приеме в НАТО бывших стран — членов Варшавского договора, стремящихся избавиться от синдрома боязни России, окончательно убедили европейцев в необходимости сохранения этой организации, а вместе с ней и американского присутствия на континенте. Все понимали, что слишком рьяное отстаивание европейских интересов может привести к

расколу НАТО. Было также ясно, что положения Маастрихтского договора о формировании ОВПБ и ОПБО были слишком оптимистичными и переоценивали собственные возможности Европы в условиях стремительно меняющейся военно-политической ситуации.

Возникали расхождения между участниками и по вопросу об общности взглядов на ответственность Европейского союза. Англия и Франция по-прежнему сохраняют чувство определенной тоски по былому могуществу. Великобритания пытается восполнить это чувство своими "особыми отношениями с США". Франция же стремится превзойти США, превратив Европейский союз в великую державу. Остальные страны относятся к подобным играм с определенной долей безразличия.

Не выработана и общая позиция по вариантам становления единой системы европейской безопасности. Первый вариант, который предложили Финляндия и Швеция, предусматривает, что ЕС ясно определяет оборонные цели, вместе с тем ограничивая их гуманитарными операциями (эвакуация населения, миротворческие операции и управление кризисами в соответствии с международным мандатом). Все члены ЕС, включая нейтральные государства, могут иметь равные права на принятие решений и участие в этих операциях. НАТО же останется гарантом для стран на случай реальной угрозы их безопасности. Главное назначение в таком случае ЗЕС — выполнение решений ЕС.

Франко-германская позиция носит компромиссный характер, соединяя в себе финско-шведские подходы. Она предполагает, что блок НАТО также может и должен быть использован для выполнения задач гуманитарного плана (как, например, Силы по выполнению соглашения, действующие в Боснии). Этот вариант предполагает растворение в конечном итоге ЗЕС в ЕС с тем, чтобы Европейский союз мог полностью выполнять и оборонные функции в Европе. Это позволило бы Совету Европы издавать директивы о европейских военных операциях. Предполагается укрепление европейской военной промышленности, ядром которой могло стать франко-германское агентство вооружений.

Великобритания разработала третий сценарий для европейской обороны. Британский план предусматривает сохранение существующих институтов. Это означает, что Европейский союз может лишь просить ЗЕС действовать в поддержку политических решений ЕС. Окончательные решения о реализации этих просьб могут принимать только члены ЗЕС. Европейские члены НАТО, не являющиеся членами ЕС, могли принимать такое же участие в принятии решений. ЗЕС мог бы использовать многонациональные тактические силы НАТО, в силу чего отпадет необходимость в создании собственных вооруженных сил. Великобритания и поддерживающие ее Нидерланды и Португалия, таким образом, опасаются, что слишком быстрое усиление ЗЕС с автономным статусом или в качестве "оборонной составляющей ЕС" может обернуться подрывом "атлантической солидарности" и ослаблением роли НАТО.

Существует предложение и о полной передаче вопросов военной обороны структурам НАТО. Оно предусматривает принятие решений и руководство независимыми миссиями ЕС в рамках структуры Североатлантического альянса. Некоторые аналитики считают этот вариант достаточно реальным, особенно в связи с возвращением Франции в лоно НАТО. Правда, официально ни один член Союза, включая США, не поддержал это решение.

Таким образом, предусмотренное Маастрихтским договором проведение в 1996 г. Межправительственной конференции по пересмотру его положений оказалось как никогда кстати. Предстояло не только провести ревизию ОВПБ, но и решить вопрос о будущей роли ЗЕС как оборонном компоненте ЕС. Сам Маастрихтский договор в статье J.4.6. прямо предусматривает необходимость рассмотрения вопроса о месте ЗЕС в ЕС со ссылкой на статью XII измененного Брюссельского договора10. В соответствии с ней в 1998 г. государства — члены ЗЕС получали право денонсировать этот договор и выйти из состава ЗЕС. Эта дата не являлась датой истечения срока действия Договора, а лишь определяла момент, с которого каждый член ЗЕС может выйти из Договора в индивидуальном порядке.

Межправительственная конференция ЕС в 1996—1997 гг. должна была либо предусмотреть разработку дополнительного Протокола по вопросам обороны к Договору о ЕС для его подписания заинтересованными государствами, либо включить положения об общей обороне в пересмотренный текст Договора о ЕС с возможностью оговорок для незаинтересованных стран. Так или иначе, это вряд ли могло способствовать формированию общей оборонной политики и тем более возможному преобразованию ее в общую оборону. По мнению экспертов, в силу этих соображений Межправительственная конференция вряд ли могла на том этапе принять решение об интеграции или постепенном слиянии ЗЕС и ЕС. По мнению бывшего Генерального секретаря Западноевропейского союза Жозе Кутилейру (Португалия), вопрос о взаимоотношении ЕС и ЗЕС является чрезвычайно важным для строительства объединенной Европы и поэтому должен решаться как можно более оперативно. Процесс интеграции, считают западноевропейские стратеги, будет оставаться незавершенным до тех пор, пока не будет включать безопасность и оборону.

Используя свое положение председателя в ЗЕС в 1996 г., Великобритания активно стремилась убедить европейских партнеров, и прежде всего Францию, в необходимости закрепления за Западноевропейским союзом статуса автономной структуры в рамках западноевропейской системы безопасности, а не в рамках ЕС. Эти усилия нельзя расценивать как утопические, учитывая принятое в середине января 1996 г. Францией решение о возвращении после 30-летнего перерыва во многие комитеты военной структуры НАТО и ее предложение своим союзникам по НАТО начать политический диалог о роли ядерного оружия в обеспечении европейской безопасности. С тех пор, как генерал Шарль де Голль отдал в 1966 г. распоряжение о выходе Франции из военной организации НАТО, ни одно французское правительство не обсуждало в Брюсселе проблемы ядерных сил.

Разумеется, Париж не намерен отказываться от своей ведущей роли в ЗЕС. Однако он, видимо, понял, что атлантическая и европейская оборона должны идти рука об руку и резкий перекос в европейскую сторону может привести к разрыву с США и Канадой, вызвав, таким образом, ослабление НАТО и западноевропейской системы безопасности в целом. Основной тезис французов теперь таков: становление самостоятельной европейской оборонной политики должно вестись параллельно процессу самообновления НАТО.

На Межправительственной конференции ЕС (1996—1997) Франция, Германия, Италия, Бельгия и Люксембург представили проект "О постепенной интеграции ЗЕС в ЕС". Он предполагал поэтапное, в течение 10 лет, полномасштабное слияние этих организаций. Проект был отклонен прежде всего из-за противодействия со стороны Великобритании, которая считала, что подобная идея ослабит европейскую безопасность, подорвав оборонный союз Европы и США в рамках НАТО. На саммите в Амстердаме было принято

решение о сохранении автономии ЗЕС, но при сохранении перспективы интеграции Западноевропейского союза в Европейский Союз. При этом в специальном протоколе оговаривалось, что в течение года после вступления его в силу (со 2 октября 1997 г.) ЕС и ЗЕС предпримут меры по укреплению взаимного сотрудничества.

Подобное решение к тому времени уже принял и сам Западноевропейский союз. В Брюссельской декларации ЗЕС, принятой на чрезвычайном заседании Совета министров этой организации в июле 1997 г., было зафиксировано право ЕС поручать ЗЕС вырабатывать и претворять в жизнь решения, "имеющие оборонные аспекты"11. По настоянию немецкой и французской сторон в Амстердамский договор было включено положение о том, что Европейский совет может без созыва новой правительственной конференции вырабатывать совместную политику в области обороны. В случае единогласного принятия решения оно передается в национальные парламенты для ратификации.

Великобритания помешала сформулировать в договоре указание на автоматическую интеграцию в ЕС единственной чисто европейской военной организации — Западноевропейского союза. На слиянии с ЕС его вооруженной руки активно настаивали Франция, Германия и ряд других стран, которые предлагали зафиксировать конкурентные сроки. Но британский премьер Тони Блэр подверг критике всю идею в целом, сравнив ее с ошибкой в выборе органа для трансплантации. Принятый текст предусматривает "возможную интеграцию ЗЕС в ЕС, если такое решение будет принято в рамках Европейского совета". Таким образом, Европейский совет утверждается как основной институт, от которого зависит решение о включении ЗЕС в Европейский союз. Одновременно подчеркивалось, что Западноевропейский союз должен стать опорой ЕС внутри Атлантического пакта.

В этой связи выделяют ближайшую, среднесрочную и долгосрочную перспективы эволюции ЗЕС.

В ближайшем будущем основной задачей, стоящей перед ЗЕС, будет развитие оперативных возможностей, таких как разработка и осуществление политики боевой подготовки, развитие европейского сотрудничества в области повышения стратегической мобильности вооруженных сил союза.

В среднесрочной перспективе эволюция Западноевропейского союза, по мнению экспертов Ассамблеи ЗЕС, будет тесно связана с развитием отношений между Францией и Североатлантическим блоком. Речь идет о принятии концепции общевойсковых объединенных оперативных соединений и развития отношений по оси НАТО — страны Центральной и Восточной Европы. В последнее время Франция была вынуждена присоединиться к позиции других европейских стран, которые подтверждают ключевую роль альянса при обеспечении безопасности в Европе. Таким образом, нашла подтверждение точка зрения, в соответствии с которой ЗЕС должен развиваться как европейская опора НАТО, прежде чем стать оборонительной составляющей Европейского союза.

В долгосрочной перспективе основным направлением эволюции ЗЕС, по всей видимости, будет определение роли и места организации в Европейском союзе.

Итогом правительственной конференции в Амстердаме стало значительное расширение руководящих полномочий Европейского совета. Так называемые Петерсбергские задачи Западноевропейского союза (гуманитарные и спасательные акции, задачи по сохранению

мира и военные операции в очагах кризисов, включая миротворческие мероприятия) были включены в Договор о Европейском союзе. В соответствии с решениями Амстердамского саммита обе организации приступили к созданию Группы политического планирования и раннего уведомления, в задачу которой входит отслеживание ситуаций, имеющих отношение к совместной внешней политике и политике в области безопасности ЕС, анализ национальных интересов государств — членов ЕС и ЗЕС и их влияния на формирование ОВПБ и ОПБО.

В части общей политики и политики безопасности продвижение по сравнению с Маастрихтом невелико. "Общая стратегия" будет приниматься лишь по ряду ключевых направлений, например по отношениям с Россией, в случаях конфликтов типа боснийского. При этом любая страна может не участвовать в принятии и выполнении таких решений, прибегая к "конструктивному воздержанию". "Общая стратегия" принимается консенсусом на высшем уровне, а выполняется на уровне министров иностранных дел. Выразителем общей внешней политики и политики безопасности будет "Высокий представитель", Генеральный секретарь Совета ЕС. На введении такой должности настаивал Париж. Но вопреки французской идее "мистер ЕС" будет не политической фигурой, а всего лишь чиновником высокого ранга. Высокий представитель, как и председатели, представляет Союз, излагает его позицию в международных организациях и несет ответственность за претворение в жизнь совместных действий12.

Расположенный в Париже Институт стратегических исследований, основанный в 1990 г., опубликовал в начале 1997 г. доклад "Регион европейской безопасности". В нем утверждается, что положение о совместной обороне должно быть в перспективе включено в пересмотренный Договор о Евросоюзе. По мнению авторов доклада, "сцена европейской безопасности приобретает форму концентрических кругов, где ЕС и ЗЕС находятся в центре, предпринимая попытки самоопределиться как самостоятельные игроки в области безопасности", окруженные несколькими странами, стремящимися стать их членами. В следующем круге находятся страны, расположенные дальше на Восток13. Подобные исследования используются в качестве исходных материалов на консультациях по определению будущего места и роли ЗЕС и ЕС в архитектуре европейской безопасности в целом.

Что касается Европейского союза, то революционный шаг, связанный с введением евро, неизбежно повлечет за собой ускорение продвижения ЕС к совместной внешней политике и политике в области безопасности. А это в свою очередь усилит потребность в военно-политическом инструменте, каковым стремится стать ЗЕС.

Тенденция к формированию твердого ядра стран, которые, как и в ЕС. стали первыми членами единого валютного союза, начинает пробивать себе дорогу и в ЗЕС. Идет процесс усиления двустороннего сотрудничества в военной сфере между ФРГ и Францией. Более того, стало известно, что Франция впервые заговорила о возможности рассматривать национальную ядерную мощь в качестве ядерного компонента ЗЕС.

Вместе с тем концепция общей европейской обороны в том виде, в каком она предусмотрена в Маастрихтском договоре, неизбежно ведет к опосредствованному, через ЗЕС, сближению Европейского союза с НАТО.

Проблемы, с которыми сталкивается Европа и весь мир в конце XX в., носят глобальный характер. Их разрешение возможно при условии выработки общей стратегии, ни одна из сторон не способна защищать свои национальные интересы без взаимодействия с другими

странами. Объединенная Западная Европа представляет собой достаточно влиятельного участника международных отношений. Она ставит перед собой задачи создания европейской системы обороны в соответствии с договором о Европейском союзе, укрепления трансатлантических связей, стремится избежать возрождения антагонистических военных блоков, в том числе и путем увеличения участников Европейского союза. В целом это означает создание новой системы безопасности, призванной заменить противостояние времен "холодной войны".

Военные факторы безопасности, по-прежнему играя немаловажную роль, уже не доминируют в той степени, как это было еще в начале 80-х гг. Сегодня здание европейской безопасности строится на широком фундаменте, который включает более масштабный и сложный комплекс вопросов, чем десять лет назад, в том числе ядерную энергетическую безопасность, защиту окружающей среды, превентивное урегулирование кризисов, борьбу с международным терроризмом и преступностью и др. Это требует соответствующего расширения спектра подходов, инструментов и участников как в национальном, так и в международном плане. Поэтому европейский континент занят поисками более широкой и более надежной организации для гарантии своей безопасности.