5

РАЗДЕЛ 1.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Базылев В.Н.

МоскваПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС В РОССИИ

Дискурс понимается нами в своем классическом определе-нии как одна из составляющих семиотического процесса [Грей-мас, Курте, 1983: 488]. Если принять во внимание существова-ние двух макросемиотик - "мира слов", данного в форме естест-венных языков, и "мира природы", источника неязыковых семио-тик, - то под семиотическим процессом следует понимать всемногообразие способов дискурсивной практики, включая языко-вую практику (способы словесного поведения) и практику неязы-ковую (значимое поведение). Российский политический дискурсможет быть осмыслен только в своих разнообразных связях сэтими двумя макросемиотиками - с историей нашей страны, систорией русской/советской общественной мысли и историейсловесного искусства.

О сложности анализа и интерпретации этих связей свиде-тельствует опыт зарубежных коллег, пытавшихся разобраться в"хитросплетении словес" советских и российских политическихлидеров [Водак, 1997; Серио, 1999]. Такие подходы, изначальноориентированные на элементарную таксономию, малоинтерес-ны с точки зрения их эвристического потенциала. Западноевро-пейские и американские "лингвистические приемы" не позволя-ют решить онтогностические, футуро- и ретрогностические зада-чи экспликации и реконструкции феномена политического дис-курса и в СССР, и в России. Таксономия не ведёт к целостностиистолкования, а материал (политические тексты) остаётся ве-щью в себе, совокупностью реляционных свойств (наряду с аб-солютными свойствами), парадигматически и синтагматическиреализующимися при вхождении в семиосферу. Подход запад-ных лингвистов к политическому дискурсу в России оказалсяпрожективным, ориентированным на зону ближайшего развития, хотя не менее важен и возможен подход интерпретирующий, ориентированный на сохранение существующих ценностей. Возражая Карлу Марксу, Одо Марквард написал: "Философыистории слишком много изменяли мир, тогда как дело заключа-ется в том, чтобы пощадить его" [Marquard, 1981: 120]. Интер-претация - это щадящее освоение мира, противопоставленное ипроектированию, и познающему исследованию, которое тоже

6

воздействует на мир, чтобы прийти к "объектам" [Литвинов, 1997: 108].

Исследованием отечественного политического дискурса унас по сути дела в прошлом столетии не занимались. Исключе-нием можно считать работу по составлению "Словаря языкаВ.И.Ленина", приостановленную в 1994 году, но легшую в основуряда исследований по языку и стилю произведений В.И.Ленина[Денисов, 1998].

Тем более актуальной оказывается в начале 3-го тысячеле-тия попытка максимально адекватной интерпретации феноменаполитического дискурса России дореволюционной, СоветскогоСоюза и России рубежа веков [ПДР, 1997; ПДР, 1998; ПДР, 1999], ибо Россия – страна слова [Бондаренко, 1996], а такиеконцепты, как права человека, харизматическая личность, "со-ветский дискурс" и пр., по определению Ю.С. Степанова, - сутьконстанты русской культуры [Степанов, 1997].

Политический дискурс в России фигурирует в сегодняшнихлингвистических работах в качестве: овнешнителя процессов, происходящих в языке; объективатора некоторых языковых ме-ханизмов с логико-лингвистической точки зрения; таксономиче-ского языкового материала для создания словарей; риториче-ского средства (риторические особенности политического дис-курса); точки отсчета в сравнительных исследованиях при ана-лизе соотношения языка и идеологии; категоризатора концептовв психосемантических исследованиях политического менталите-та, динамики политического сознания как самоорганизующегосяпроцесса; моделятора лингвем и идеологем в лингво-идеологи-ческом анализе; средства создания текстов – мифологем в по-граничных жанрах художественного творчества: эссеистико-пуб-лицистических "исследований" современной политической си-туации и своеобразных политических "прогностик"; материаласовременных исследований, осуществляемых в парадигмефольклорной школы (политический дискурс как фольклор).

В 80-е, но особенно в 90-е годы, уходящего столетия средилингвистов старшего поколения усилился интерес к недавнемупрошлому, к времени "Горбачевской перестройки". Этот интерес носит преимущественно и в первую очередь интранаучный ха-рактер: это попытки фиксации языковых примет уходящего иушедшего времени с некоторыми минимальными или максима-льными (в зависимости от конъюнктуры) оценочными момента-ми [Нерознак, Горбаневский, 1991; Костомаров, 1994; Земская, 1996; Разновидности ..., 1988; Баранов, 1993; Медведев, 1995;

7

Любимов, 1994]. Это время характеризуется интенсивным использованием

"языковой демагогии" - непрямым воздействием на слушателя ичитателя, когда идеи, которые необходимо было внушить, невысказывались прямо, а навязывались исподволь путем исполь-зования возможностей, предоставляемых языковыми механиз-мами. Интерес к этому времени обусловлен и прагматическимиустановками власти в эпоху "демократизации и гласности", когдав условиях относительной свободы и невозможности прямогоадминистративного воздействия, приходилось прибегать к раз-ного рода PR-технологиям (только нарождающимся и осваивае-мым) [Грушин, 1987; РЯ 1996; Булыгина, Шмелев, 1997]. Наблю-дения за феноменом политического дискурса носят аналитиче-ский характер: предпринимаются попытки классифицироватьнабор приемов воздействия на аудиторию с позиций логико-лин-гвистического анализа языка-речи: ассерцию, маскирующуюсяпод пресуппозицию, воздействие при помощи речевых имплика-тур, возражение под видом согласия, противопоставление "ви-димой" и "подлинной" реальности, игру на референционной не-однозначности, интерпретацию чужих возражений или высказы-ваний в соответствии с собственными исходными предпосылка-ми, "магию слов" (техника нейролингвистического программиро-вания). Весь этот набор рассматривается в качестве фактовлингвистически аномальных, намеренных или ненамеренных, поддающихся или неподдающихся переосмыслению, а такжесвязанных с парадоксом самофальсификации [Знаков, 1993; Дубровский, 1994; Блюменкранц, 1994; Гридина, 1996; ИЯР, 1999; Санников, 1999].

В то же время политический дискурс начинает рассматрива-ться как объективатор самых различных языковых процессов: он оказывается исходной точкой отсчета при исследовании ин-формативной и фатической речи, коммуникативных неудач (вт.ч. возникающих в манипулятивных речевых актах) и феноменацитирования (в т.ч. в СМИ), мужской и женской речи, устнойпубличной речи. Основное внимание исследователей сосредо-точивается на коммуникативно-речевых особенностях текстов ина их структурно-композиционной характеристике [РЯФ, 1993; Мирошниченко, 1995].

Создаются словари, фиксирующие те или иные составляю-щие политического дискурса, контексты употребления, характе-рные для современного русского политического языка. Помиморешения таксономической задачи, предпринимаются попытки

8

анализа языковых/речевых способов актуализации политиче-ской метафорики: выведение следствия из метафоры с помо-щью указания дополнительного свойства объекта, метафориза-ции в той же самой модели, замена имени модели в метафорена синоним или квазисиноним (метафорическое варьирование), отсылка к идиоме, отсылка к прецедентному тексту или включе-ние в прецедентный текст (метафоризация элемента сюжетапрецедентного текста), введение в текст других метафорическихмоделей, связанных с исходной на уровне следствия и пр. [Ба-ранов, Караулов, 1994; Душенко, 1996; Красных, 1998; ТСРЯ, 1998]. Привлекает внимание исследователей и вопрос взаимо-отношения языка (художественного творчества) и власти. В рам-ках риторики (сравнительно-исторической риторики, в частно-сти) анализ проблемы соотношения власти и дискурса оцени-вается как наиболее перспективный, ибо риторика рассматрива-ет структуру риторического идеала и логосферы культуры несаму по себе, а в связи с иерархией человеческого сообщества. В сфере риторических исследований политического дискурсарассматриваются проблемы: власть как право на речь (соци-альная роль vs. речевая роль, речевой этикет как системасредств манифестации и соблюдения социальной иерархии), риторика манифестации власти (риторика вычеркивания из со-циального текста и контекста, речевая агрессия, социальноерасслоение языка и дискурса); речевая роль и речевое поведе-ние лидера монархического или харизматического типа; рито-рические портреты лидеров; риторические особенности полити-ческого дискурса (речевое поведение политика, власть и пресса- борьба и взаимозависимость, имидж и имиджмейкерство, вер-бальные и риторические стратегии в политической деятельностии СМИ), особенности русского политического риторическогоидеала [Николаева, 1988; Речевое ..., 1990; Оптимизация ..., 1990; Федосюк, 1992; Михальская, 1996; Мельник, 1996].

Особое место в лингвистическом анализе политическогодискурса занимает изучение ментальных установок тех, комуадресована политическая информация, и тот, кто ее продуциру-ет (в т.ч. СМИ). Политический дискурс служит материалом дляанализа эффективности речевого воздействия в сфере массо-вой коммуникации либо с позиций соотнесения языка с социаль-ной психологией (политический текст истолковывается как иера-рхия коммуникативных программ, анализируемых в целевом исоциально-семиотическом аспектах), либо с позиций сугубо язы-ковых (анализируются устойчивые лингво-когнитивные соответ-

9

ствия, выраженные в речи на лексико-семантическом, семанти-ко-синтаксическом и стилистическом уровне), либо с позицийпсихосемантических (анализ строится, исходя из методологии иметодики синергетической парадигмы). Сюда же примыкают по-пытки семиотической интерпретации феномена российского по-литического дискурса, рассматриваемого как система, основан-ная на игре символами. В качестве методики используется опытпостструктуралистских парадигм: деконструктивный метод Дер-риды и теория симуляции Бодрийара [Рожков, Сорокин, 1983; Васильев, 1988; Эпштейн, 1991; Речевые ..., 1995; Современная..., 1996; Телегин, 1997; Петренко, 1997; Петренко, Митина, 1997; Личность ..., 1998].

Фольклорное понимание политического дискурса предпола-гает подход к нему как к вербальной культуре, охватывающейвесь этнос, элементы которой обнаруживаются в самых разныхсоциальных и профессионально-бытовых слоях общества. Сла-гаемые этого дискурса разнородны: канцелярит и мат, анекдот иполитический скандал, слухи и лозунги, частушки и пр. Словом, это то, что называют "неформальной политической коммуника-цией" [Синдаловский, 1994; Найдич, 1995; Дмитриев, Латынов, Хлопьев, 1997].

Особое место в исследованиях политического дискурса за-нимают не собственно научные, а пограничные жанры гумани-тарной мысли: эссеистико-публицистические исследования - описания современной социально-политической ситуации и про-гностические экскурсы. Они важны не только потому, что харак-теризуют нашу политическую практику, но, что важнее, модели-руют набор вербальных средств, используемых для структури-рования политического дискурса как логосического феномена: ср., например: "хамодержавие", "особый путь России", "новыйчеловек", "Сталин", "Иван Грозный" и пр. [Розенталь, 1985; Са-луцкий, 1990; Казинцев, 1990; Лемешев, 1991; Монахов, 1995; Вайль, Генис, 1998; Дмитриев, 1998].

Таким образом, исследовательских направлений – путейнемало, но всех их объединяет одна ориентация – на таксоно-мию, причем рамочными становятся либо познавательные, либопрожективные установки исследователя. В первом случае ре-зультаты познавательной активности становятся обезличенны-ми: хотя активность и приводит в движение слово, "настигаю-щее" факт и возвращающееся в язык, где оно может обсуждатьсвои «приключения» в гностическом круге с себе подобными, все же эти «приключения» диссоциируют связь слова и объекта

10

(разрывают когнитивный круг). Во втором случае исследовательмыслит не столько познавательно, сколько экспертно-аналити-чески. Прожективный подход включает в себя и проектирование, и программирование, т.е. рамочное замыкание соорганизован-ных позиций и мышлений, составляющих единый комплекс восмыслении инновационного акта, и планирование перехода отисходного состояния к целевому "по шагам". Но всякое прожек-тивное мышление радикально отличается от исследовательско-го: оно темпорально и предполагают нашу принадлежность космысляемому миру. Тем самым, оно не объективно и вообщене субъект-объектно, оно - деятельностно; его результаты про-веряются не на истинность, а на осуществимость и социальнуюпреемственность. Это «парадоксальным» образом приводит кразработке таких же «парадоксальных» компьютерных про-грамм, реконструирующих характер политических убеждений. Одна из таких программ была разработана для демонстрацииполитических установок американских консерваторов и либера-лов в отношении США, СССР и стран третьего мира. Приведёмотрывок из диалога с "консервативной" и "либеральной" уста-новками.

Входной текст: Советский Союз сосредоточил войска начешской границе.

Диалог с консерватором: В: Почему Советский Союз делает это? О: Потому что Советский Союз думает, что, посылая

войска, он может взять под политический контроль Чехосло-вакию.

В: А что делать Соединенным Штатам? О: Соединенные Штаты должны предпринять военное

вмешательство. Диалог с либералом: В: Почему Советский Союз делает это? О: Потому что Советский Союз хочет увеличить свое

политическое влияние в Чехословакии. В: А что делать Соединенным Штатам? О: Соединенные Штаты должны осудить советские дей-

ствия в ООН [Солсо, 1996: 522]. Можно утверждать - и это важно для нас, – что вышеприве-

дённые ответы стереотипны и что мнения и либералов, и кон-серваторов различны, но ещё важнее, что такие программы от-ражают определенный реальный прожективный процесс в ос-воении политического дискурса, носящий характер т.н. вырож-

11

денного знания. Следовательно, есть все основания отойти от того и другого

– и от познающего исследования, и от исследования прожектив-ного, – отойти от таксономической методологии как ведущей в"дурную бесконечность", и использовать психолингвистическийгерменевтический подход, отражающий субъектно-объектныйвзгляд на действительность и не переводящий предметность вобъекты и себя – в субъекты. В этом случае снимается также иоппозиция логическое – техническое, поскольку задачей интер-претации является понимание, а общим методом - организацияпонимания (своего и чужого).

Проблемная группа, созданная в Секторе психолингвистикии теории коммуникации Института языкознания РАН в 1997 годуизначально ориентировалась именно на такое исследованиеполитического дискурса в России. Перечень вопросов, которыйобсуждался в течение ежегодных рабочих совещаний, форму-лировался следующим образом: политический дискурс: попыткаистолкования понятия; российский политический дискурс: отофициального до обыденного; этнопсихолингвистическая пре-цедентность политического дискурса; дискурсивные портреты иавтопортреты лидеров: когнитивные подходы; эготизм политика: вербальный план; разложение и механизмы компенсации поли-тической традиции; вербальные "механизмы" власти в ее дис-курсивных и недискурсивных формах; вербальное сопротивле-ние власти.

Выявленная в ходе работы с материалом специфика пред-мета и объекта исследования привела к необходимости ограни-чения исследовательской сферы и определения ее как психо-политологии. Мы считаем, что данный термин вправе занять од-ну из незаполненных "ячеек" психо-систематизации в совре-менном научном знании. Он указывает на возможность ориента-ции в конструктивных ресурсах лингво-философского, в частно-сти, феноменологического истолкования рассматриваемого на-ми феномена, в степени совместимости спекулятивно-фило-софских усилий и разнообразных психо-практик и психо-мето-дов. Иными словами, этот термин позволяет прорвать отчужде-ние герменевтического усилия – отчуждение воображаемого отреального, имманентного от трансцендентного.

Каково же место психо-политологии в этой психо-системати-зации современного научного знания?

Психо-анализ предполагает сложную семиологию сущно-стей, недоступных прямому наблюдению; он изучает особенно-

12

сти мышления и поведения (защиты), соперничающих с импуль-сами влечений и желаний (аффектами), а также особенностиотношений с объектами (перенос), являющихся причинами этихжеланий; он нацелен на истолкование защит и реакций перено-са.

Психо-терапия предполагает приобретение нового опыта ипренебрежения припоминанием вытесненного; непосредствен-ное усвоение нового опыта (поведения), подчеркивание свобод-ного выбора приоритетов, естественность, развитие личности, адаптацию среды, а не адаптацию к среде.

Психо-прочтение основывается на тезисе о том, что новоепрочтение, как и всякое другое, – есть некий выбор и что откры-ваемые им отношения между текстами в немалой степени соз-даются следующим способом их чтения: ничто само собой неразумеется, ничто не дано, все конструируется.

Психо-поэтика стремится выявить личностные смыслы вконвенциональных языковых единицах, способы преодолениянеопределенности смыслов, содержательное своеобразие тек-стов, фиксирующих доминантные личностные смыслы концепту-альной системы, эстетизированные эмоции, играющие регуля-тивную роль в адекватном восприятии и понимании этих лично-стных смыслов, вкладываемых в тексты; возможности целена-правленной репрезентации эстетизированной эмоции как ком-понента доминантного личностного смысла в языковых едини-цах, универсальные особенности речи в состоянии эмоциональ-ной напряженности (стресса).

Видимо, тексты, предлагаемые политиками, как нельзя луч-ше овнешняют взаимосвязь языка-речи, мышления (когни-тивные концепты) и поведения (политического поведения), ибочеловек есть существо, способное, по Платону, к государствен-ному знанию, и живущее, по Аристотелю, в гражданском обще-стве.

Иными словами, мы полагаем неизбежным существованиеполитической психолингвистики, изучающей взаимосвязь междументалитетом как образом мышления, языком и формами поли-тического поведения человека.

Менталитет – это нечто, плохо поддающееся унифициро-ванному образованию, воспитанию и исследованию. Менталитет– это неконтролируемая выплата национальной, бытовой и со-циальной среде, и в ней живут бессознательные модели пове-дения, жизненные установки, эмоции (чувства), представления оправильном и неправильном. Менталитет устойчив, замаскиро-

13

ван, живуч, агрессивен и овнешняется при первых признакахвозможности игры на социальной сцене. Следовательно, основ-ное внимание следует обращать не на психические состояния, ана психические ориентации, определяемые парами противопо-ложностей: садизм - мазохизм, эгоизм - альтруизм, желаемое - действительное, зависимое - независимое и пр.

Задача проблемной группы состояла в том, чтобы лишитьмногое из того, что охватывается термином политической дис-курс, ореола очевидности: "очистить" проблемы, которые ста-вятся перед человеком (от профессионального оратора, полити-ка до пассивного потребителя, от говорящего меньшинства добезмолвствующего большинства) от видимости отрефлектиро-ванности. Необходимо было понять, во-первых, является ли по-литический дискурс тем, чем кажется на первый взгляд; во-вто-рых, какой он требует для себя теории; в-третьих, чего эта тео-рия сможет добиться, а чего нет.

Основной проблемный блок вопросов формулировалсяследующим образом: в чем состоит тот особый вид существова-ния языка-текста и речи-события, который объективирован вполитическом дискурсе? Если мы четко определим условияфункционирования политического дискурса, то сможем ли, ис-ходя из корректно описанных связей, конструировать и програ-ммировать соответствующие языко-тексты и рече-события; про-гнозировать высказывания и событи?

Политический дискурс есть видовая разновидность идеоло-гического дискурса. Различие между ними состоит в том, что по-литический дискурс эксплицитно прагматичен, а идеологический– имплицитно прагматичен. Иными словами, первый вид дискур-са – это субдискурс, а второй – метадискурс. Операционально-функциональной единицей метадискурса является идеологема, операционально-функциональной единицей субдискурса - поли-тикема. В политических дискурсах идет борьба за власть номи-наций, за власть в сфере обозначения и, тем самым, борьба зафундаментальные групповые ценности. Это ведет к тому, чтосубдискурсы стремятся стать оценочными, а не фактологиче-скими цепочками, а метадискурсы замаскировать свою оценоч-ность фактологичностью или квазифактологичностью. Субдис-курсы не раскрывают и, по-видимому, не стремятся раскрытьсущее как таковое. Продуктивным представляется анализ этихвидов дискурса с точки зрения представленности в них соответ-ствующих авторских качеств (качеств личности). Есть основанияполагать, что они создаются акцентуированными личностями и,

14

в частности, демонстративными, застревающими, дистимиче-скими и тревожными.

Политический дискурс – некая семиосфера коммуникатив-ных практик, которые могут рассматриваться и в реальном, и впотенциальном (виртуальном) аспектах. В реальном измерении- это дискурсные события, текущая речевая деятельность в оп-ределенном социальном пространстве, обладающая признакомпроцессности и связанная с реальной жизнью и реальным вре-менем, а также возникающие в результате этой деятельностиречевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лин-гвистических, паралингвистических и экстралингвистическихфакторов. В потенциальном измерении дискурс представляетсобой семиотическое пространство, включающее вербальные иневербальные знаки, ориентированные на обслуживание неко-торой коммуникативной сферы, а также тезаурус прецедентныхвысказываний и текстов. Помимо семиотического пространства, в потенциальное пространство дискурса входят также представ-ления о типичных моделях речевого поведения и набор речевыхдействий и жанров, специфических для того или иного типакоммуникации.

Итак, виртуальный план дискурса создается его семиотиче-ским и жанровым пространством, а его реальный аспект – ком-муникативным пространством.

В плане выражения семиотическое пространство политиче-ского дискурса формируется знаками разной природы – вер-бальными, невербальными и смешанными. К вербальным зна-кам относятся слова, высказывания (политическая афористика), прецедентные тексты, к невербальным – знаковые или символи-ческие личности.

Как отмечают политологи, политика самым тесным образомсвязана с конфликтом, с борьбой за власть конфликтующих сили личностей. Основу политического сознания составляют уста-новки, ориентации, ценности, стереотипы, относящиеся к систе-ме властных отношений. Общение в политической сфере отра-жает ситуацию борьбы за власть, а его когнитивную базу со-ставляет политическое сознание. Конфликт и консенсус состав-ляются двумя важнейшими характеристиками любой политиче-ской системы. Исходя из сути политической коммуникации, мож-но предложить следующее наиболее общее разделение знаковПД по функциям: интегрирующие знаки, агональные знаки (знакиборьбы и агрессии) и знаки ориентации. Все эти базовые функ-ции тесно переплетаются, и один и тот же знак может участво-

15

вать в выполнении любой из них. Политик как знаковое тело существует в трех ипостасях: а) политик как актер (Р.Познер) – исполняет роль, формиру-

ет имидж и подыгрывает ему. Назовем наиболее узнаваемые"маски": клоун (Жириновский; крепкий хозяйственник, смекали-стый, работящий мужик (Лужков); режущий правду-матку грубо-ватый, бескомпромиссный вояка (Лебедь); студент-отличник(Кириенко); хозяин, царь (Царь Борис, САМ, самодержец). В по-литической журналистике нередко встречается и интерпретацияролевого образа, исполняемого политиком: Стал говорить "отсебя", стараясь предстать в образе умудренного жизнью ста-рейшины России, ведущего диалог с ровесниками (о Ельцине навстрече со старейшинами Северного Кавказа). Сам президентиграет образ строгого - нет, даже не отца нации, по радио онвыступать перестал - тренера плохо слаженной команды. Потелевизору его показывают в образе оракула, вещающегочаще всего банальности, которым подобострастно и никогдане открывая рта внимают члены этой команды;

б) политик как представитель группы; знак, метонимическизамещающий группу. С этой функцией связана персонализацияполитических партий и движений – их в современной России такмного, что названия перестают выполнять идентифицирующуюфункцию, но по именам лидеров легко опознаются: блок Рыбки-на, движение Рохлина, партия Лебедя;

в) политик как знак (тоже метонимический) тех или иных по-литических взглядов, концепций, направлений. Эта знаковаясвязь наиболее явно выступает в предложениях тождества типа: Горбачев – это перестройка и гласность; Гайдар – это ре-формы.

Антропонимы – имена политиков относятся к числу важней-ших ориентационных знаков политического дискурса, посколькуявляются узловыми концептами в понятийной сетке, отражаю-щей этот фрагмент картины мира, и, будучи знаками с повыше-нной информативной емкостью, задают когнитивную парадигму, включающую, в частности, и набор типичных ролей и сюжетов.

Особым пластом в семиотическом пространстве политиче-ского дискурса являются знаки, специфически ориентированныена ведение политической борьбы – знаки вербальной агрессии, политические инвективы, бранная лексика и политические ярлы-ки. Следует отметить, что в качестве ярлыков чаще всего высту-пают термины – идеологемы как с устойчивой пейоративнойконнотацией (фашисты, оккупанты, расисты, экстремисты),

16

так и нейтрально-оценочные, открытые для амбивалентноготолкования (коммунисты, либералы, демократы, патриоты). Вярлыки их превращает идеологическая установка – оценка по-литического противника с позиции своей группы: "наш – не наш". Иными словами, основным приемом вербальной агрессии яв-ляется отчуждение (маркирование чуждости).

Другой распространенный прием вербальной агрессии – ги-перболизация отрицательного последствия действий политиче-ского оппонента, достигаемая с помощью дисфемизмов: Перво-начально планировалось, что "наглая, циничная репетициязахвата нашей территории" пройдет в черте Владивостока... Вспомним контрреволюционный шабаш, устроенный попо-выми, афанасьевыми и иже с ними. В результате гайдаровско-чубайсовского грабежа который год в стране царствует раз-вал, властвует произвол финансово-чиновничьей олигархии.

Следующим по значимости оценочным измерением полити-ческого дискурса является шкала фидеистичности (достоверно-сти).

В нем нередко используются так называемые "фантомные" денотаты, мигрирующие между полюсами абсолютной веры иполного безверия. Неслучайно апелляция к вере и доверию – характерный прием агитационных текстов: Если вы уже никомуне верите – голосуйте за тех, у кого слово не расходится сделом. Голосуйте за Апарину Алевтину Викторовну!).

Аналитики нередко отмечают характерную для фантомногосостояния сознания веру в магию слова. Частная собствен-ность, рыночные отношения, демократия – все эти понятияказались нам едва ли не волшебными. Мы верили: достаточнозаменить ими обрыдшее плановое хозяйство и нерушимоеединство партии и народа – и "все будет хорошо".

Еще раз отметим, что семантическое пространство полити-ческого дискурса образуется преимущественно тремя функцио-нальными типами знаков - интеграционными, ориентационнымии агональными. Актуализация этих знаков осуществляется с по-мощью категорий оценочности (идеологическая и фидеистиче-ская оценка). Специфика оценочности в политическом дискурсеобусловлена такими факторами, как групповой характер полити-ческих ценностей и фантомность политического сознания.

С обсуждаемыми характеристиками семиотического про-странства политического дискурса связано и то, что было опре-делено нами как конфликтный дискурс политика.

17

Конфликтные формы общения – спор, полемика, критика, дискуссия и т.п. – широко встречаются в практике речевой инте-ракции (в практике коммуникативного взаимодействия). Разли-чаясь по типу и характеру противоречивости, конфликтныеформы общения могут развиваться в строгом соответствии с ихтиповой фреймовой конфигурацией, в которой имеется соот-ветствующий инвентарь показателей (как языковых, так и соци-альных) ролевого репертуара участников, их установок (лично-стных и коммуникативных) и набор их речевых (согласованных инесогласованных) действий, соответствующих конкретному типуфреймовой конфигурации.

В речевом поведении говорящей личности можно предпо-ложить существование оценочностной шкалы, представленнойв виде некоторой оси, где в центре находятсяся количественныепоказатели речевых действий и высказываний с нейтральнойили нулевой оценкой, а по краям – положительные (например, справа) и отрицательные (слева) речевые высказывания гово-рящего субъекта. Такое шкалирование применялось при оценкеи анализе критериев категоричности речевых действий говоря-щего в процессе его регулятивной (диалогоорганизующей, на-правляющей и регулирующей) деятельности, когда возникаланеобходимость усиливать или ослаблять эффект речевых (виллокутивном плане констатирующих) действий или утвержде-ний.

В оценочную сферу политического дискурса входят в основ-ном три типа объектов: 1) сам говорящий и его сторонники (по-следователи), 2) его оппоненты, их поведение, реальные и про-гнозируемые поступки и личностные черты (характеристика, ув-лечения, привязанности и т.п.) и 3) объекты и факты, которые напервый взгляд не находятся в эксплицитных связях с двумя пе-речисленными выше параметрами. Оценочная деятельность вдискурсе дифференцируется по указанной выше шкале: поло-жительная оценка и ее степень, нейтральная оценка и отрица-тельная оценка и ее степень.

Чаще всего встречаются следующие варианты положитель-ной оценки, которые представляют одну из участвующих в кон-фликте сторон в привлекательных, социально-желательных(апологизированных) красках:

неаргументированные утверждения (по схеме: "Он – хоро-ший", "Он – нужный", "Он – демократ" и т.п.); позитивно аргумен-тированные суждения с указанием: 1) высоких моральных ка-честв, 2) служению интересам народа или общепринятым идеа-

18

лам, 3) высокой компетентности (и говорящего, и его сторонни-ков, причем, под компетентностью может пониматься как поли-тическая, так и профессиональная деятельность объекта оцен-ки), 4) миролюбивых и общеполезных (в системе ориента-ционных ценностей сообщества) инициатив; указание на сход-ство и тождественность объекта апологизации с литературнымии историческими персонажами (образами), чья позитивная дея-тельность мифологизирована в массовом сознании, а такжераспространение их оценочных характеристик на объект собст-венной апологизации (ср.: "Борис Первый – реформатор. Он каки Петр Первый не страшится биться за успех реформ"; вывод сположительной оценкой: раз у Петра получились реформы не-смотря на трудности, то у Бориса они также получатся); распро-странение информационных материалов о дружбе и знакомствеобъекта положительной оценки с позитивно оцениваемыми вобществе людьми (схема: "Он знаком с умными / честными / благородными / добрыми / талантливыми людьми, значит, самтаков"). Варианты негативных оценок реализуются с использо-ванием: неаргументированных утверждений (по типу "Он – пло-хой"); аргументированных оценочных суждений, обвиняющихоппонента: 1) в некомпетентности вообще или в незнании каких-либо сугубо профессиональных вопросов (по схеме: "Нынешнийправящий режим неспособен проводить разумную экономиче-скую политику" или "Выдвигаемый кандидат никогда не работалв управленческой сфере / далек от производства / не знает нуждпростых горожан" и т.п.); 2) в нанесении ущерба большой Роди-не или конкретному региону (конкретной области хозяйствова-ния - энергетике, сельскому хозяйству, строительству и т.п.) иреальным жителям (схема: "Они просто грабят наш народ и вы-качивают все резервы", "Эти горе-руководители создали все ус-ловия для экономических правонарушений в области, для кор-рупции, для преступности и бандитизма"); 3) в психическом не-здоровье (схема: "Они создали сумасшедшую обстановку в об-ласти, люди просто теряют здравый смысл"; 4) в моральной не-полноценности (схема: "Они дерутся, как пауки, за власть", "Онипостоянно пишут друг на друга доносы и устраивают провока-ции»); 5) в чрезмерном рвении к власти (схема: "Они хотят со-хранить свои привилегии", "Они хотят любой ценой удержатьсяво власти", "Они поддерживают своих казнокрадов" и т.п.); 6) вобострении конфронтации ("Они постоянно раскачивают лодку / устои / хрупкие ростки стабильности / демократии" и т.п., "Ониспециально раскалывают общество и противопоставляют народ

19

и власть", "Эти зеленые / белые / красные / коричневые готовыпойти на все").

Особенности языка политической полемики заставили обра-тить внимание и на его инвективные составляющие и, в частно-сти, на то, что можно было бы назвать феноменом Жиринов-ского.

В свою очередь, изучение инвективного тезауруса полити-ков оказалось связанным с профессинальными интересамиюристов и адвокатов, заинтересованных в разграничении поня-тий чести и достоинства и в градуировании оценок ненорматив-ности в материалах СМИ. Об этом направлении исследователь-ской работы можно судить по коллективной монографии [Леон-тьев, 1997], в которой рассматривалось пять вопросов:

1. Анализ основных рабочих понятий – защита чести и дос-тоинства, клевета, оскорбление, личная и деловая репутация ит.д. Их толкование в общенародном русском языке (по даннымсловарей), в текстах законодательства, в правоохранительнойпрактике.

2. Изложение факта и его оценка. Различаются ли по своейприроде сведения (сообщения) о фактах и мнения (суждения оних) автора текста (фактуальная и оценочная информация)? Подлежат ли эти виды информации одинаковой оценке с точкизрения соответствия действительности, и по каким критериям? По каким логико-грамматическим параметрам и психолингвисти-ческим признакам дифференцируются эти виды информации?

3. Языковые средства оценки и использование в оценке нор-мативной и ненормативной лексики. Принципы отнесения язы-ковых средств к ненормативной лексике. Границы и внутреннеерасслоение ненормативной лексики.

4. Языковая ненормативность в конкретной коммуникатив-ной ситуации. Социокультурные нормы использования различ-ных видов ненормативности в типовых ситуациях общения.

5. Операциональные критерии клеветы или оскорбления вСМИ. Какие речевые высказывания и по каким признакам при-знаются инвективными, их классификация по допустимости(приемлемости) в разных видах речевой деятельности. Опера-ционализация понятия "неприличное" применительно к текстам, адресованным массовой аудитории (неопределенного состава).

При решении этих вопросов целесообразным оказалось ис-ходить из квалификации состава лексики и фразеологии соот-ветствующих текстов на следующей понятийно-терминологиче-ской основе.

20

1. Следует отграничивать лексику инвективную от неинвек-тивной.

2. Внутри инвективной лексики целесообразно различатьединицы, относящиеся к: а) литературному языку (пусть и пред-ставленному единицами маргинального типа); б) "внелитератур-ной" сфере русского языка, где сосредоточены наиболее гру-бые, натуралистические, циничные лексико-фразеологическиеединицы, в первую очередь обсценная лексика и грубые жарго-низмы и т.п.

3. К инвективной лексике, относящейся к сфере литератур-ного языка, целесообразен дифференцированный подход:

Общий вывод: само по себе употребление инвективных, да-же обсценных слов и выражений, еще не дает оснований дляправового вмешательства. Оно возможно и правомерно только втех случаях, когда:

а) прямо адресовано конкретному лицу или группе лиц; б) наблюдается прямой умысел оскорбить (унизить); в) инвективная лексика характеризует не отдельные поступ-

ки или слова человека, а его как личность (дается обобщеннаяоценка его личности).

Политический дискурс в России является дискурсом невнушающего (западноевропейская особенность, присущая, на-пример, речам А.Гитлера), а убеждающего характера. Признакитоталитарного внушающего политического дискурса характернытолько для листовок РНЕ, аналогичных текстам украинской УНА-УПСО.

Выбор стилевых параметров политического дискурса связанс целями и интересами его автора, но «стилевое решение» так-же завичит от когнитивных возможностей той аудитории, длякоторой дискурс предназначен. Неслучайно несовпадение стилядискурса адресанта и адресата обыгрывается в пародиях на по-литических деятелей, и гласно и негласно поощряется умениетого или иного политика общаться с аудиторией "на ее языке". Анализ русского политического дискурса позволяет считать, чтовсе произошедшие с ним изменения в полной мере укладыва-ются в рамки стандартных характеристик "интересы - цели - стили" и "стили – цели – интересы". Единственным изменениемможно считать новый выбор риторических видов политическогодискурса, что обусловлено целями и интересами сегодняшнегообщественно-политического состояния общества.

В современной российской политической культуре посте-пенно возникает концептуализированная маргинальная сфера,

21

носящая оценочный характер – сфера социально-личностнойинтерактивности, харизмы. Она возникает на словесном пути, проходимом политиком, и зависит от его умения поддерживатьпостоянный контакт и непрерывное активное взаимодействие сослушающими, от эмоционального развития речи, гипнотизирую-щей аудиторию; от "заученной неискренности" и "самораскрытиясвоей души"; от перенасыщенности тропами речи (в пределеминимализированной до притчи) и до умения подавлять конку-рентов.

Харизматичность лидера и психологическое состояние тол-пы (массы) являются взаимодополнительными величинами или, скорее всего, зеркальными подобиями: они в равной мере ано-мальны/криминальны, для них в равной мере важно исполь-зование наглядных образов (так называемые процессы наложе-ния и проекции) и ориентация на "автоматическое мышление". Если к этому добавить установку на повторяемость (событий) ("грамматика убеждения основывается на утверждении и повто-ряемости, на этих двух главенствующих правилах") и на сакра-лизацию авторитета (составляющие которого суть убежденностьи отвага) как на особые ценности, то основным в процессе взаи-модействия харизматической личности и толпы оказывается об-мен фантомными фактами и мультипликационным поведением.

Для изучения этого взаимодействия необходима – в рамкахсоциальной психологии и психолингвистики – особая субдисци-плина – психомассогогика с такими подразделами, как психоде-структивика и психоимпульсивика.

Есть все основания утверждать, что сейчас взаимодействиемежду двумя зеркальными подобиями существенно изменяется: для техногенно-цивилизационного типа homo sapiens и лидеровприоритетным оказывается не только ностософилия, но и фе-минизация, а также оргазмизация процессов общения.

В то же время различие между Совокупным Я и Я не пере-стают быть конфронтационными: "Они (различия), так сказать, физически ощутимы. Однако эмансипация Я, выделение его изсовокупного Я не означает, что последнее исчезает вовсе и нефункционирует при переходе к другим узлам развития. Иное де-ло, что меняется его удельный вес в жизненном потоке разви-вающегося индивида. Долгое время самостоятельность выде-лившегося Я остается вполне иллюзорной. Оно продолжает нетолько оставаться, но и ощущать себя частью симбиотического, точнее, социобиологического, или коллективного Я" [Зинченко, 1997: 162-163].

22

Показательно также, что сегодняшние толпы и их лидеры вравной мере хотят быть "развлекающимися особями /фигурами/персонажами", стремясь к взаимообольщению. Хотя феноменвзаимообольщения отнюдь не нов, его характер в настоящеевремя существенно меняется: взаимообольщение становитсявсе более театрализованным (перформанс) и медиаторным(усиление роли посредников – средств массовой информации). Одновременно с этим возрастает и роль приватной коммуника-ции (приватного общения), представленной (-ого) такой ее (его) формой, как слухи, являющиеся разновидностью самовозбуж-дающих и самоутешительных игр. Но не менее очевидно и дру-гое: эти игры деконструктивны (в том понимании деконструкции, которое предлагает Ж.Деррида) по отношению к традиционному"алгоритму" взаимодействия зеркальных подобий.

Этому, по-видимому, способствует субстанция слухов: они1) конвертируемы, 2) итеративны, 3) межперсональны, 4) эхола-личны (стремятся совпасть сами с собой), 5) саморелаксаци-онны.

Не менее важно и следующее: и институциональная, и при-ватная коммуникация ориентируются на ментально-фразеологи-зированную метафорику или, точнее говоря, на квазиметафорыкак совокупность директивно-дейктических комплексов, на экзо- и эндоориентированные, гипертрофированные и квазипартици-пационные знаки-гибриды. К тому же, если и в той и в другойкоммуникации вербальные дискурсы стремятся указать на сфе-ру смысла, то невербальные дискурсы (кинесические дискурсы) стремятся показать на себя как на идеальный пример редупли-кации.

Учитывая вышесказанное, можно сказать: любой из отече-ственных лидеров – будь то Ленин или Сталин, Ельцин или Ле-бедь – антихаризматичны и по своей сути, и по тем вербальными невербальным знакам-сигналам (сознательным и бессозна-тельным), которые могут свидетельствовать об энергетике ат-трактивности или, иначе говоря, об энергетике притягательно-сти.

Ярким примером отсутствия составляющих харизмы явля-ется Г.А. Зюганов, за которым тянется шлейф "магии поста". Е.Т. Гайдар отличается фатальной неспособностью чувствоватьаудиторию, его апелляции адресованы "интеллектуальной" тол-пе, составляющей незначительную часть электората, и на-правлены в первую очередь на сугубо рациональное воздейст-вие. Другие представители "молодого поколения" политиков –

23

А.Б. Чубайс со товарищи, Б.Е. Немцов, С.В. Кириенко – созна-тельно дистанцируются от окружающих (нарушается заповедь "ясвой"), апеллируя (как и Гайдар) скорее к "рацио" аудитории, нежели к ее эмоциям. Что касается таких деятелей как Ю.М. Лужков и А.И. Лебедь, то они также являются квазихаризмати-ками.

Однозначно харизматические качества присущи В.В. Жири-новскому, чью предвыборную кампанию 1996 года можно счи-тать образцом профессиональной агитации.

Поведение Жириновского (осознанно или неосознанно) предполагает ломку стереотипов поведения, ориентированнуюна эпатаж публики (например, выплескивание сока в лицо оппо-нента, драка в парламенте, "избиение" журналистки и склон-ность к рукоприкладству вообще). На эпатаж работает и вер-бальное поведение Жириновского и, в частности, – его речь, ко-торая отличается эмоциональностью, образностью и экспрес-сивностью. Жириновский, как правило, напорист и агрессивен, он не слушает собеседника, обрушивая на него лавинообразныйпоток слов ("Как не остановить бегущего бизона..."), заводит се-бя, входя в транс и вводя в него же аудиторию, причем любуюаудиторию: "от подростков из подворотни" до академиков. РечиЖириновского присуща своеобразная "формальная" "цепочная" логика: слово "цепляется" за слово, понятие подменяется, что иприводит к эффекту "обманутого ожидания". Например, в статье"У микрофона водокачка" М.Варденга предположила, как моглабы звучать в интерпретации Жириновского лермонтовская фра-за: Я ехал из Тифлиса. Тифлис – это столица Грузии. Грузия – это страна на Кавказе. Кавказ – это горячая точка. Точка – это понятие. Или высказывание Жириновского, ставшее почтикрылатым: Мама – русская, папа – юрист.

Ориентация на «захват» аудитории предопределяет и вы-бор языковых средств (синтаксических и лексических): речь Жи-риновского отличается грамматической правильностью, он ис-пользует простые синтаксические формулы (простые предложе-ния с минимумом распространителей), завершенные и самодос-таточные. (Ср. с синтаксическим строением речи Е. Гайдара илиГ. Бурбулиса, которая изобилует сложными предложениями смногочисленными придаточными). Что касается лексическихсредств, то основной массив используемой Жириновским лекси-ки относится к литературной разговорной речи, однако подчасон эффектно сдабривает её элементами просторечия, грубова-тыми и откровенно грубыми словечками (типа подонок). Выбор

24

соответствующей лексической единицы, очевидно, обусловлен той же установкой на эпатаж и максимальную краткость, емкостьи экспрессивность речи. Яркость и лапидарность формулировокЖириновского (при всей их подчас полной абсурдности) делаютих легко запоминающимися независимо от отношения реципи-ента к конкретному высказыванию или к его автору. Ограни-чимся одним из последних "крылатых выражений" Жириновско-го, которое по праву может конкурировать с бессмертным "При-шел. Увидел. Победил" (цитируем по памяти): Я люблю журна-листов. Тех, которые объективно пишут. Был такой ДжонРид. Написал честно. Умер. Его похоронили.

Сравним вербальное поведение Жириновского и Горбаче-ва, для речи которого также характерны «неостановимость», подмена понятий и "очень своя" логика, как правило, усколь-зающая от реципиента любого интеллектуального уровня. И всёже речь Горбачева несколько иная: ы ней много незавершённыхвысказываний, придаточных предложений и сложных распро-страненных оборотов при отсутствии логической "точки" отсчёта(полное отсутствие предикатов), поскольку важен "процесс, ко-торый пошел". Отметим, что сложность гайдаровской речи име-ет иную природу: Гайдар "говорит, как пишет" и, как правило, доводит логическое построение речи до конца, не теряя ни пре-дикатов, ни нити рассуждения. Горбачев говорит иначе: дажепри очень большом желании "редкая птица долетит до середи-ны" его фразы. Если добавить к этому частотные нарушениялексической сочетаемости (Если думали меня запугать, тонет... поскольку я сейчас с еще большим забралом) и неоправ-данное использование иностранных слов и оборотов (знамени-тый консенсус; кто есть ху), то становится понятным, почемуречь Горбачева воспринимается большинством реципиентов какнабор слов, создающих впечатление семантической пустоты.

Одной из новых тенденций в борьбе за власть и слово яв-ляется использование в текстах политического характера пре-цедентных высказываний.

Эти высказывания есть не что иное, как когнитивные струк-туры, представляющие собой формулу кодирования и храненияинформации о феноменах экстралингвистического и лингвисти-ческого характера. Прецедентные высказывания – эталонны: реальная ситуация по каким-либо признакам сополагается авто-ром с типовой прецедентной ситуацией, в структурированномвиде представленной в когнитивной структуре (прецедентныевысказывания выступают как означающее последней). Реальная

25

и прецедентная ситуации могут представляться эквивалентны-ми, но выраженными в контрастных терминах. Прецедентныевысказывания (особенно трансформированные) используются вполитическом дискурсе как способ выражения оценочного нача-ла той или иной политической ситуации, политического лидера, его действий и т.п., являясь в то же время и средством идеоло-гического воздействия на читателя.

Прецедентные феномены служат не только для выраженияэкспрессии, но и задают определенную систему ценностныхориентаций, регулирующую социальное поведение представи-телей лингвокультурного сообщества. Именно этим объясняетсясерьезное различие в составе и употреблении прецедентныхимен в тезаурусе газет, являющихся политическими оппонента-ми.

Каждое лингвокультурное микросообщество стремится ог-раничить самодетерминацию индивида жестко заданными рам-ками, свести к минимуму свободу его маневра в культурном про-странстве. Роль такого ограничителя и, соответственно, регуля-тора социального поведения личности играет модель ее концеп-туальной базы.

О стремлении изменить эту модель свидетельствует попыт-ка изменить представления, стоящие за прецедентными имена-ми, что предполагает трансформацию некоторых участков ког-нитивной базы, отказ от старых образцов, знаками которых вы-ступают прецедентные имена, и предоставление новых образ-цов.

В силу того, что представления, стоящие за прецедентнымиименами, не поддаются авторефлексии, какое-либо "остране-ние", способность взглянуть на них "другими глазами" оказыва-ются невозможными, а это существенно затрудняет диалог ме-жду коммуникантами.

В связи с этим особенно актуальным оказывается выявле-ние характера и структуры прецедентов, ибо они позволяютспрятаться за "чужую" речь, отказываясь от "своей". Как прави-ло, под прецедентами в широком смысле этого слова понима-ются любые стандартные, неизменные по форме и связанные состереотипным содержанием вербальные единицы, но продук-тивно-эвристическим оказалось более узкое понимание преце-дентов, подразделяемых на прецедентные имена, прецедент-ные высказывания, прецедентные тексты, прецедентные ситуа-ции, тесно связанные с ритуальной речью и активно функциони-рующие в ней, например, в текстах современных СМИ: Гамлеты

26

в политике; Луч света в темном государстве; Восток – дело тон-кое. Наряду с прецедентностью апелляция к массам ("толпе"), характерная для политического дискурса, заставляет придержи-ваться максимальной стереотипизации содержания высказыва-ния, а стереотипное содержание требует, в свою очередь, стан-дартизированной формы. Стандартизация высказываний ведетк стандартизации дискурса, в который они включены, и речевогоповедения в целом. Наиболее удобной формой такой стандар-тизации и является ритуал, сводящий многообразие речевогоповедения к ограниченному набору типовых ситуаций, причёмсамыми важными оказываются указывающие на стандартнуюформу вербальные сигналы (прецеденты), при получении кото-рых в сознании реципиента актуализируются стереотипные со-держания ("сцены"). Информационная нагрузка такой коммуни-кации оказывается, по-видимому, близкой к нулю, коммуникантылишь "метят" свою позицию или обмениваются "поглаживания-ми".

Таким образом, существование стереотипов и стандартныхвербальных форм их выражения играет двоякую роль. С однойстороны, они необходимы: без них невозможным оказывается исоциальное существование индивида (его бытование как куль-турного существа), и существование самого культурного про-странства, с другой, – сужают поведение индивида и блокируютего поступки. Абсолютная свобода и абсолютная стандартиза-ция, конечно, представляют собой два идеальных полюса: в ре-альном речевом поведении поступки и ритуалы сочетаются. Ивсе-таки представляется, что можно говорить о преобладанииодной из этих двух тенденций.

Рассмотрим некоторые конкретные примеры, которые ил-люстрируют представленные выше теоретические соображения, приводя основные, как нам представляется, "доминирующие" черты образа политического деятеля, соответствующие опреде-ленным чертам некоторого стереотипного образа. В качествеиллюстрации приводятся высказывания самих политиков.

Генерал Лебедь. Строит, на первый взгляд, "простой" образ"честного вояки-офицера", но образ этот все-таки многокомпо-нентный:

1) строгий, но справедливый хозяин, генерал-батюшка("отец солдатам"), который знает, как навести порядок: "Прези-дентская власть мне нужна как инструментарий, чтобы устано-вить цивилизованный порядок... У меня десантное образование. Я хорошо умею то, чему учился" (АиФ, № 29, 1997);

27

2) свой, "нормальный" мужик (может "выпить столько, сколько нужно"), который не может больше терпеть "безобразия" власти: "Я был нормальным десантным генералом, который могвыпить столько, сколько нужно, и всего, что горит. Но, насмот-ревшись на некоторых представителей политической элиты, этодело прекратил" (АиФ, № 28, 1997);

3) "скромный", "один из...", подчеркивающий, что "один вполе не воин", что должны быть соратники: "Один человек, ка-ким бы он ни был, не свернет горы, но он может сделать это ру-ками людей, которых убедит пойти за собой" (АиФ, № 33, 1999);

4) невзирая на лица, может резать "правду-матку", причем влапидарной, "сочной" форме, что тоже работает на образ "сво-его мужика": "Зюганов лежит под Черномырдиным. Он его фи-нансирует" (АиФ, № 31, 1997); "Иван Петрович [Рыбкин] взялсяза хвост и идет за процессом" (АиФ, № 33, 1997).

Ю.М.Лужков. Наиболее точно, на наш взгляд, образ Лужко-ва представлен в коллаже в "Аргументах и фактах" № 36, 1997 г. – добрый волшебник (цилиндр на голове и волшебная палочка вправой руке), но работяга (рабочая рукавица на левой руке); фоном служат Храм Христа Спасителя и памятники архитектурыМосквы; перед ним – рабочая каска, из которой словно кролики, появляются на свет Божий новостройки.

Таким образом, нам предложен визуальный образ настоя-щего хозяина: он заботится о своем доме, может за него посто-ять, не гнушается черной работы, может и гостя принять, ипраздник организовать, и чудо совершить. Напомним в связи сэтим об анекдоте, рассказанным Ж.-М.Жарром: м-е Жарр хотелустроить в Риме шоу и попросил разрешения Папы. Главнаяпроблема, объяснял он Папе, погодные условия, поскольку онпроводит свое шоу на открытом воздухе. Папа принципиальноеразрешение дал, но сказал, что погода – это промысел Божий, он него, Папы, не зависящий. Вскоре после этого аналогичныепереговоры проводились с мэром Москвы. На упоминание о не-обходимости хорошей погоды Лужков отрезал: "Будет погода".

Как всякий хороший хозяин, Лужков уверен в своей незаме-нимости, в любви окружающих и поэтому может себе позволитьнекоторое кокетство: "Здесь [в Москве] ко мне хорошо относятсялюди. Да москвичи никуда [в том числе на место президента – Ред.] меня не отпустят" (АиФ, № 37, 1997).

В.В.Жириновский. Доминанты этого образа – "клоун", "аномалия", "проблема медицинская" (последнее высказываниепринадлежит г. Козыреву в его бытность министром иностран-

28

ных дел). Жириновский старается следовать этому образу (что, очевидно, ему не слишком трудно), а избиратель этого ждет.

Этот образ позволяет ему говорить все, что он хочет: подмаской "юродивого" режет "правду-матку", вербализует те идеи, которые разделяются многими, но не «тиражируются» в силу, например, воспитания и морали. Порождаемый им текст зачас-тую абсолютно абсурден: «Придет час, и российский солдат ещепомоет свои сапоги в Индийском океане" (МКБ, № 7, 1997); "Окаких доходах вы говорите? Посмотрите, как я хожу: в стоптан-ных ботинках, старых брюках. Четыре года назад купил немноготкани – пошил себе рубашку. Карманы пусты – один носовойплаток. А вся зарплата идет на партийные нужды и поездки..." (МКБ, № 11, 1997); "Англия – богатая страна, а у них бешеныекоровы. От чего коровы с ума сошли? От британской демокра-тии" (АиФ, № 34, 1997; МКБ, № 15, 1997); "Если "Макдоналдс" - хорошее заведение, почему наши люди умирают в 57 лет?" (АиФ, № 36, 1997).

Подчеркнем следующее: мы не утверждаем, что только сте-реотипы обусловливают выбор избирателями того или иногополитика. И всё-таки, на наш взгляд, нельзя не согласиться стем, что именно они позволяют соотнести образ конкретного по-литика с собственной индивидуальной системой оценок и опре-делить место данного политика на шкале "свой/чужой".

Все эти проблемы органично связаны с верификацией ме-тодики описания фрагментов этнической ментальности, а имен-но с зависимостью качества речевых портретов от "картины ми-ра" носителя языка, ложного / истинного образа, созданногоСМИ, и собственного отношения к своему образу.

Приведём в этой связи результаты опроса в среде учащей-ся молодежи в возрасте от 16 до 25 лет. 100 студенткам одногоиз гуманитарных вузов г. Кривого Рога (Украина) предложиливыполнить указать на положительные и отрицательные черты вхарактере Бориса Ельцина и Леонида Кучмы". Вот их ответы:

Леонид КУЧМА. Активный, решительный, Много говорит, номало делает, Хитрость, Мямля, не уверен в своих силах, Заботао других, компромисность, рассудительность, уважение к нации, к правам своего народа, Хитрость, увиливание, внешность иразговор оставляют неприятное впечатление, Добрый, сердеч-ный, отзывчивый, исполнительный, рассудительный, некомму-никабельность, незнание родного языка, не думает о своем на-роде и под.

Борис ЕЛЬЦИН. Приятная внешность, стремится улучшить

29

жизнь российского народа, Много пьет и позорит свое государ-ство, Настойчивость, хороший семьянин, Твердость характера, практичность, настойчивость, Аккуратность, Энергичный, жизне-радостный, заботится о своей семье и государстве РСФСР, тер-пеливый, сдержанный, прямолинейный человек, знает, что де-лает, Властный, жестокий, Последнее время власть уходит изего рук, Стар, болен, простодушный, Русский широкий образ, Вспыльчивый, немного грубоват, Присуща холодность, Кормитзавтраками народ, страдают рабочие и крестьяне, Преувели-ченная самоуверенность, распущен, жесткость, Неприятнаявнешность и т.д., и т.п.

Общее представление об индивидуальных качествах лич-ности весьма мозаично. Корректировка актуальных фрагментовобщей картины мира личности происходит, по-видимому, подвлиянием актуальной ("рваной") информации, поступающей изсредств как массовой (телевидение, радио, пресса), так и не-массовой информации (слухи, анекдоты, легенды, сплетни). Ка-чество такой информации оставляет желать лучшего: информа-ция в большинстве случаев ложна. Психологические портретыпрезидентов Украины и России, созданные криворожскими сту-дентками, обучающимися в гуманитарном вузе, основаны не наинформации, полученной из первых рук, а на подсознательной исознательной интерпретации той информации, которую они по-лучили от средств массовой и не-массовой информации. Сле-довательно, вышеприведенные портреты президентов Украиныи России есть часть их ложных имиджей.

Эти утверждения не станут истинами оттого, что мы будемповторяем их снова и снова. Они не приблизятся к истине, дажеесли поставить их на голосование. Так считал Ф.Дюрренматт. Ноесли Паркинсон прав, а он прав, то почему мы так часто повто-ряем одни и те же утверждения, почему голосование так рас-пространено и считается эффективным методом решения спор-ных вопросов? Это еще одна, пока еще не разгаданная загадка, феномена политического дискурса в России. И таких вопросов-загадок еще много.

ЛИТЕРАТУРА1. Баранов А.Н. Языковые игры времен перестройки (фено-

мен политического лозунга) // Русистика. 1993. № 2. 2. Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Словарь русских политиче-

ских метафор. М., 1994. 3. Блюменкранц М.А. Введение в философию подмены. М.,

1994. 4. Бондаренко В. Россия - страна слова. М., 1996.

30

5. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализациямира. М., 1997.

6. Вайль П., Генис А. Мир советского человека. М., 1998. 7. Васильев Т.Е. Стереотип в общественном сознании: со-

циально-философские аспекты. М., 1988. 8. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика. Волгоград. 1997. 9. Греймас А.Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный

словарь теории языка // Семиотика. М., 1983. 10. Гридина Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество.

Екатеринбург, 1996. 11. Грушин Б.А. Массовое сознание. М., 1987. 12. Денисов П.Н. Язык русской общественной мысли конца

XIX - первой четверти ХХ вв. М., 1998. 13. Дмитриев А.В. Социология политического юмора. М.,

1998. 14. Дмитриев А.В., Латынов В.В., Хлопьев А.Т. Неформаль-

ная политическая коммуникация. М., 1997. 15. Дубровский Д.М. Обман: философско-психологический

анализ. М., 1994. 16. Душенко К.В. Русские политические цитаты: от Ленина

до Ельцина. М., 1996. 17. Земская Е.А. Клише новояза и цитация в языке постсо-

ветского общества // ВЯ. 1996. № 3. 18. Зинченко В.П. Посох Мандельштами и трубка Мамарда-

швили. М.,1997. 19. Знаков В.В. Правда и ложь в сознании русского народа и

современной психологии понимания. М., 1993. 20. ИЯР Имплицитность в языке и речи. М., 1999. 21. Казинцев А.И. Новые политические мифы: Опыт публи-

цистического исследования. М., 1990. 22. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. М., 1994. 23. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная

виртуальность. М., 1998. 24. Лемешев М.Я. Пока не поздно. М., 1991. 25. Леонтьев А.А., Базылев В.Н., Бельчиков Ю.А., Сорокин

Ю.А. Понятие чести и достоинства, оскорбления и ненорматив-ности в текстах права и средств массовой информации. М., 1997.

26. Литвинов В.П. Полилогос: проблемное поле. Тольятти, 1997.

27. Личность и власть. М., 1998. 28. Любимова Н.М. Лингвистические мемуары. М., 1994.

31

29. Медведев С.А. СССР: деконструкция текста (к 77-летиюсоветского дискурса) // Иное: Хрестоматия нового российскогосамосознания. М., 1995.

30. Мельник Г.С. Mass-media: психологические процессы иэффекты. СПб., 1996.

31. Мирошниченко А. Толкование речи: Основы лингво-идеологического анализа. Ростов-на-Дону, 1995.

32. Михальская А.К. Русский Сократ: лекции по сравнитель-но-исторической риторике. М., 1996.

33. Монахов Н.А. Плоды подсознания. М., 1995. 34. Найдич Л.Э. След на песке: Очерки о русском языковом

узусе. СПб., 1995. 35. Нерознак В.П., Горбаневский М.В. Советский "новояз" на

географической карте: о штампах и стереотипах речевого мыш-ления. М., 1991.

36. Николаева Т.М. Лингвистическая демагогия // Прагмати-ка и проблемы интенсиональности. М., 1988.

37. Оптимизация речевого воздействия. М., 1990. 38. Политический дискурс в России: Материалы рабочего

совещания. М., 1997. 39. Политический дискурс в России-2: Материалы рабочего

совещания. М., 1998. 40. Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего

совещания. М., 1999. 41. Петренко В.Ф. Основы психосемантики. Смоленск, 1997. 42. Петренко В.Ф., Митина О.В. Анализ динамики общест-

венного сознания. Смоленск, 1997. 43. Разновидности городской устной речи. М., 1988. 44. Речевое воздействие в сфере массовой коммуникации.

М., 1990. 45. Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диа-

хронии: Тезисы конференции. М., 1995. 46. Розенталь Э.М. Парадоксы протеста. М., 1985. 47. Рыжков В.А., Сорокин Ю.А. Стереотипизация как метод

воздействия на аудиторию // Язык как средство идеологическоговоздействия. М., 1983.

48. Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996. 49. Русский язык в его функционированияя: коммуникатив-

но-прагматический аспект. М., 1993. 50. Салуцкий А.С. Пророки и пороки. М., 1990. 51. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.,

1999.

32

52. Серио П. Русский язык и анализ советского политическо-го дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М., 1999.

53. Синдаловский Н.А. Петербургский фольклор. СПб., 1994. 54. Современная политическая мифология. М., 1996. 55. Солсо Р.Л. Когнитивная психология. М., 1996. 56. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры.

М., 1997. 57. Телегин С.М. Восстание мифа. М., 1997. 58. Толковый словарь русского языка конца ХХ в.: Языковые

изменения. СПб., 1998. 59. Федосюк М.Ю. Выявление приемов "демагогической ри-

торики" как компонент полемического искусства // Риторика вразвитии человека и общества. Пермь, 1992.

60. Эпштейн М.Н. Идеология и язык (построение модели иосмысление дискурса) // ВЯ. 1991. № 6.

61. Marquard O. Abschied von Prinzipien. Philosophische Studien. Stuttgart, 1981.

© Базылев В.Н., 2005

Пименова М.В.

Кемерово

КОНЦЕПТ ПОЛИТИКА И СПОСОБЫ ЕГО РЕПРЕЗЕНТАЦИИИсследование языка позволяет заглянуть за кулисы произ-

водства образов, категорий, которые формируются в сознаниинарода, дает возможность увидеть мир так, как он представленв языке. «У языка много предназначений и каждое из них предъ-являет свои права. Язык формирует концепты и суждения, осу-ществляет коммуникацию – повседневную и «долгосрочную», обслуживает социальные акции, участвует в свершении ритуа-лов, регулирует человеческие и социальные отношения, хранитисторическую и культурную память народов, выражает и сохра-няет знания о мире и человеке. ...Стремясь передать индивиду-альное и мимолетное, ощущение и впечатление, язык использу-ет приемы, разрушающие границы концептов: они утрачиваютопределенность» [Арутюнова, 1988: 3]. В современной лингвис-тике выделяется особая отрасль – политическая лингвистика, цели, задачи и основные направления которой сформулированыА.П. Чудиновым [см. подр.: Чудинов, 2003: 170-171].

В русском языке слово политика известно с эпохи Петра I. Происходит оно из греческого языка, через западноевропейскиеязыки слово пришло в русский язык. Мотивирующий признаквосходит к первоисточнику: греч. политика «государственная