Белый альбом

без

кото

рых

кош

ка п

ерес

тает

бы

ть к

ошко

й

Оглавление

привычный мир благосклонно принял меня в свои объятия

мы рождены, чтобы сделать звезды ярче, моря глубже, горы выше

и мир будет блаженно жмуриться и довольно урчать

Давайте кричать друг на друга!

опять осталось совсем немного

бросаю камешки полной жменею

нельзя обесценивать слово

камнем легче жить, чем собакой с душой человека

и шаг державный звучит

побачимо

и в солнечных зайцах и в громе весеннем

Типа, типа – оппа!

эхом звенел в барабанных перепонках

Вдруг откроют?

дотянись до солнца кончиками пальцев

нежно-зеленая и благоухающая, перетекала плавными широкими

прямо не останавливаясь

без которых кошка перестает быть кошкой

брызнула, окропила бумагу ярко-красными осенними листьями

у каждой бронзовой лошади есть право сказать самое главное

припадаешь к холодной, освежающей, студеной влаге

контакты

Сбой

Проснулся. Что-то странное почувствовал. Кем-то не тем себяпочувствовал. Мне не семнадцать лет, я не работаю портовымгрузчиком в Лиме. Или работаю? Что это за комната? Кровать,шторы…

¿Qué es…

Я заснул на причале, на остывающих в вечернем солнце тюках.Где мои туфли?! Босой! De puta madre. Ladrones! Maricon demierda! Стоп!

На мгновение в лицо пахнуло океанской сыростью. Блеснуличерные лакированные туфли на жилистых загорелых ногах,мелькнули вытертые до белизны джинсы. В уши ударил такойпривычный, родной шум просыпающегося Каллао.

Ужас оказался обоюдоострым. Ужас человека, ощутившего, чтоего – двое. Всегда было двое. Достаточно сделать шаг, и ты там.Но страх убивал жажду чуда – познавать непознанное не хоте-лось. Не сейчас. «Лишь бы не перепутать», – билась мысль где-то на грани. Руки вцепились в край кровати, вминая простынь, дотреска материи.

Теперь я есть я. А вторая моя половина есть вторая моя поло-вина.

Будильник надрывается. Не думать. Выключить, щелкнутьпультом телевизора, в ванную, по пути поставить чайник наплиту. Как-нибудь потом. Сегодня – встреча в одиннадцать. Незабыть дописать и отправить письмо. Не вспоминать. Надо обя-зательно уточнить у Ольги, сколько человек уже зарегистриро-валось.

Привычный мир благосклонно принял меня в свои объятия.

С уважением, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

прив

ычн

ый

мир

благ

оскл

онно

прин

ялм

еня

всв

оиоб

ъят

ия

Неслучайная встреча

На перекрестке дороги встретились двое.

– Наша встреча не случайна.

– Разумеется. Здесь не бывает случайных встреч.

– Давно хотел спросить: зачем мы здесь?

– Мы рождены, чтобы сделать звезды ярче, моря глубже, горы......выше.

– Сколько же нам жить?

– Пока не добьемся поставленной цели.

– Это грустно.

– Мы пришли сюда не за счастьем.

– Нас очень мало.

– Не так уж и мало.

И два хороших человека, попрощавшись, пошли каждый своимпутем.

С верой в жизнь, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

мы

рож

дены

, что

бы с

дела

ть з

везд

ы я

рче,

мор

я гл

убж

е, г

оры

вы

ше

Тот, кто может изменить мир.

Тот, кто изменяет мир.

(παραμύθι για ά)

В кафе было накурено. Волны сизоватого дыма недвижимо ви-сели в воздухе. Слезились глаза, в горле першило. Она сиделанапротив, курила и говорила. Непрерывно. Я слушал урывками,но слова повторялись и повторялись. Невозможно не услышать.

– … еще можно аналитическую фирму свою открыть. Деньгинужны. Но деньги найдем. Знаю, у кого можно занять. Знакомаяоткрыла. Из Украины человек приехал. И уже поднялась.

– Не мое это…

– А что твое? Можешь? Значит – твое. Хорошо. Есть же и дру-гие варианты. Я же говорила. С ипотекой придется подождать.Дядя Коля обещал помочь. Но не сейчас.

– А когда-то ты танцевала босая под дождем. В центре городапрыгала по лужам, а прохожие шарахались от нас во все сто-роны.

– Мне уже двадцать пять. Мне уже не по лужам прыгать, а осемье и детях надо думать. Имей в виду: с тобой или без тебя, асемья у меня будет. В самое ближайшее время. Взрослей, Мак-сим. Взрослей.

– А надо?

– Так. Вызывай такси. Мне пора.

А на улице меня сбили.

Сбили, обобнимали, обцеловали, обслюнявили и чуть не заду-шили захлестнувшимся вокруг шеи красным вязаным шарфом.

– Алёна!?

– Удивлен :-D Удивляйся, удивляйся – это полезно!

Бел

ый

альб

ом

и м

ир б

удет

бла

жен

но ж

мур

итьс

я и

дово

льно

урч

ать

– А как ты здесь?

– Пролетала мимо, увидела тебя. Дай, думаю, обниму старогознакомого :-))

– А... Как ты? Где сейчас работаешь?

Она внимательно посмотрела на меня, изучающе и тревожно.

– Мне пора. Мы еще встретимся.

Отшатнулась, отпрыгнула, полоснула длинным шарфом по гла-зам. «Вот зараза», – подумал я сквозь слезы. Когда проморгался,Алёна была уже далеко. Вдруг остановилась. Повернулась и, нимало не смущаясь, громко крикнула, перекрывая завывание про-спекта:

– Не забывай, кто ты есть! :-P

Сорвалась с места. Истончилась. Исчезла.

Кто я есть? Работа, карьера, дом, семья, дети. Неудачник? Нето. Успех сопутствует мне во всем. Муза моя утверждает. Жен-щина меня спасет, женщина меня погубит. Как-то так поется. Нето. Не то. Вспомни. Что-то забыл, потерял. Стрекот кузнечиков исвежесть от ночной реки. Там дальше лес и огни светлячков. Ихрустальный звон. В доме, кто-то задел стол, наверное. Дорога,уходящая вдаль. Первый шаг. Как такое вообще можно забыть?!Я тот, кто видит настоящий мир. Тот, кто может почесать этомумиру брюшко, как большому добродушному коту. И мир будетблаженно жмуриться и довольно урчать. Нас таких мало. Оченьмало. Но мы есть. А вы, вы, вот вы! Вы не видите и не можете.Вы соткали реальность, свою, из проводов, бумаги, бетона, лож-ных целей, амбиций, пропахших жженым кофе и паленой пласт-массой. И выдали ее за настоящую! И меня убедили. Почти. Каквы жалки! Я тот, кто может изменить мир. Тот, кто изменяет мир.В этом истинная цель. В этом. И мне не надо заботиться ни охлебе, ни об одежде, ни о доме. Жизнь заботится обо мне и за-щищает. Потому что я забочусь о жизни! Мне подвластны извезды, и небо, и море, и ветер – все, что действительно важно!

Бел

ый

альб

ом

и м

ир б

удет

бла

жен

но ж

мур

итьс

я и

дово

льно

урч

ать

Это уже не мысли. Это крик. Кричу, грожу кулаком в переплениестекла и бетона, нависшее над людьми. Толпа огибает меня поширокой дуге. Неловко отворачивается, старательно не заме-чает, боится.

Вижу тебя, как наяву, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

и м

ир б

удет

бла

жен

но ж

мур

итьс

я и

дово

льно

урч

ать

Крик

Давайте кричать друг на друга! Выйду на балкон и заору во всегорло.

ААААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Просто так. Накипело. Рвется наружу. Разрывает на части. Го-ловой об стену бился – не помогает. Только обои в кровь испач-кал. А вот так, чтобы на весь двор…

Но у меня нет балкона. Обоев, кстати, тоже нет. И даже пальцыо клавиатуру не сбил. Не сбил.

– С ума сходишь?

– Что, так заметно? Я же тихонечко, про себя.

– Музыку тише сделай. На весь дом орет.

Мёнин: 0_o

Бел

ый

альб

ом

Дав

айте

кри

чать

дру

г на

дру

га!

Полуночная осень

Метель бьет в окно.

Выстрел!

Не слышно дыхания, упало сердце,

задумался.

Верно!

Зачем лишнее?

Напишем. Поставим точку.

Строчку! бьет ветер пулеметной лентой.

Прокашлялись взвизги жестью карниза.

Опять осталось совсем немного.

Вышло время.

Опали листья.

Давно.

С наступившей весной, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

опят

ь ос

тало

сь с

овсе

м н

емно

го

Бросая камешки

Я бросаю камешки. Набираю полную жменю прибрежной мор-ской гальки и подбрасываю высоко вверх. Они падают. Всегдападают. Полосатый ударился о накатанный черный и докатилсядо того, оранжевого, похожего на глаз птицы. Это у нас – минустридцать пять в Архангельске. Минус пятнадцать в Торонто. Иплюс пять в Мальмё. Вот такие парадоксы. Не спрашивайте меня,откуда знаю. Ничего не знаю. Просто бросаю камешки и делаюпогоду. По всему миру. Вы думаете, снег выпадает, ветер дует,дожди льют просто так? Наивные. Дело в камешках. Если они пе-рестанут падать – все остановится. А то, что остановилось –долго не проживет. Вот. Еще раз. Кусочек сланца. А мы немногосжульничаем, отодвинем чуть-чуть. В Роки Форд выпадут дожди.В правильное время. Правильные дожди. Роки Форд – такой ма-ленький городок на три тысячи жителей. Там лучшие в штате (даи во всей стране) дыни. Горожане думают, что благодаря хоро-шей селекции и уходу. Нет. Просто я люблю дыни. Это моя гор-дость. У всех есть свои слабости. Не смейтесь! Еще раз. Полнойжменею. Красно-коричневый лег на «куриное счастье», а рядомупал стеклянный изумрудик – обкатанный волной осколок бу-тылки. Плохо. Осколки бутылок вызывают цунами и тайфуны.Жаль. Но люди сами виноваты. Странные. Жалуются, что океанк ним с каждым годом относится все хуже. Не могут понять оче-видного. Не мусори! Отвлекся. Не мое дело людей учить. Я про-сто бросаю камешки. Полной жменею.

С надеждой в лучшее, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

брос

аю к

амеш

ки п

олно

й ж

мен

ею

текст №5

Настоящее творчество – это всегда боль. Мучение. Вопль, ко-торый невозможно сдержать. Как многие забыли об этом! За-были. Писать нужно не потому, что хочется денег или славыжаждется, а потому что не можешь не писать. Иначе разорвет накуски, кровавыми ошметками окропишь собой землю. Только по-тому. Только потому. Никак иначе нельзя. Нельзя. Нельзя обес-ценивать слово.

С добрым днем, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

нель

зя о

бесц

енив

ать

слов

о

Сказка о волках и собаках, волшебниках и любви(für Tat)

Жила-была прекрасная волшебница. Прекрасная не тольколицом, но и душой. Однажды полюбил ее волшебник. Тоже оченькрасивый, но властный и жестокий. Вырвал сердце из своейгруди и предложил его избраннице. Та отказала: «Больше менялюбишь ты власть. Мало осталось места в сердце твоем. Мнетесно в нем будет». Сильно разгневался колдун за такой ответ ипоклялся, что ни с кем кроме него союз волшебницы не принесетплодов – все дети ее будут убиты, не успев вырасти и коснутьсяземли. Клятву свою сдержал. Как и всякое существо, познавшееистинную природу силы, он полностью находился под властьюданного некогда слова. Долго жила волшебница на свете, вечноюная и прекрасная, но брак ни с одним из смертных не оставлялследа на земле – все отпрыски умирали, не успев сделать и шага.Сила ее, подпитываемая горем и страданиями, росла. Приду-мала она, как обойти проклятие. Только что рожденных детейсвоих стала волшебница превращать в щенят. Щенята росли кра-сивыми, сильными, здоровыми, не подвластные злому колдов-ству. Но глаза уже взрослых псов светились человеческой тоской.Будучи собаками с рождения, чувствуя себя людьми, не моглипонять этого чувства и страшно мучились. Так продолжалосьмногие века. Уже дюжина бессмертных псов, с человеческимидушами успели появиться на свет, когда колдунья родила близ-нецов – мальчика и девочку. Простерла над новорожденнымируку, произнесла заклинание превращения – вместо скулящихщенят устремили на мать холодный немигающий взгляд волчата.Волчата росли не по дням, а по часам. Такими же сильными, какбратья и сестры, но в отличие от собак, близнецы умели переки-дываться в людей. Заклинала их мать быть осторожными и пре-вращаться только ночью, чтобы злой колдун не узнал. Дети неслушали, потому как любили солнце и быть людьми им оченьнравилось. Только вечерами становились волками и рассказы-вали псам с человеческими душами и глазами, каково это – быть

Бел

ый

альб

ом

кам

нем

лег

че ж

ить,

чем

соб

акой

с д

ушой

чел

овек

а

человеком. Но случилось то, о чем и предупреждала волшебница– колдун все узнал. Однажды близнецы-волки охотились в лесу.Брат выследил оленя и погнал его прямо на прячущуюся за де-ревом сестру. Молодая волчица прыгнула на зверя, сбила с ног.Вдруг с небес на нее кинулся огромный коршун и унес ввысь такстремительно, что даже быстроногий брат-волк не успел догнать.Вернулся он к матери понурый, обо всем поведал. Та сразу жедогадалась, что не коршун то был, а злой колдун. Стала у ветраспрашивать, у облаков, у звезд, у месяца, где ее дочь. Но те мол-чали, боясь гнева колдуна. Даже бесстрашный ястреб, пролетав-ший мимо и все видевший, отказался говорить. Тогда позвалаона своих детей-псов и сказала: «На двенадцать частей светабегите. Найдите сестру и возвращайтесь с вестями. Но сами вбой не вступайте. Только волк сможет его победить». Много летпрошло, много столетий минуло. Ждали мать и сын вестей – ниодин из псов не возвращался. Уже сам хотел волк отправитьсяна поиски, когда прибежал один из братьев – самый маленькийпесик. Поведал, что нашел замок колдуна на краю тридевятыхземель. Огромными воротами вход закрыт, но протиснулся песикмежду створками и в самом большом зале, под потолком увиделсеребряную клетку. В ней и томится волчица. Рядом на тронесидит колдун, с клетки той взгляда не сводит, ни на секунду неотлучается. Сказала тогда волшебница волку: «Бери рог своегоотца-охотника и труби в него. Сзывай братьев и сестер. Вместеидите в сражение. Тогда есть у вас шанс победить». Затрубил врог сын волшебницы и охотника – тот час же сбежались братьяего и сестры. Отправились они все к неприступному замку. Долгодлился путь: через леса дремучие, реки могучие, горы великие,равнины бескрайние. Добрались до замка. Разбежался волк, уда-рился грудью в ворота и сорвал створки с петель. Ворвался всамый большой зал. Увидел серебряную клетку, с томящейся вней волчицей, и колдуна на троне. «Отпусти мою сестру, – зары-чал волк, превращаясь в человека. – А не то худо будет». Ничегоне сказал колдун, только рукой взмахнул – все собаки с челове-ческими душами в камень превратились. «Теперь я вас обоихуничтожу, – подумал он. – Все по моему будет». Только пригото-

Бел

ый

альб

ом

кам

нем

лег

че ж

ить,

чем

соб

акой

с д

ушой

чел

овек

а

вился испепелить брата с сестрой, как горлица в окно влетела ив волшебницу превратилась. «Зачем?» – спросила она. «Нена-вижу тебя», – хотел ответить колдун. Но не смог. Потому как всеему было подвластно под солнцем, только лгать права не имел.«Потому что люблю тебя», – произнес, наконец. «Разве таклюбят?!» – вскричала его избранница. «Что же делать мне? –спросил колдун. – Не могут они по земле ходить. Ибо слово моесильнее, чем я». Улыбнулась волшебница и даровала волчатамсвоим крылья. Стали они под небом летать, земли не касаясь.Начали волшебники жизнь новую в любви и согласии. Просторнов сердце у колдуна оказалось, когда вся ненависть оттуда вышла.А собаки так камнями и остались на веки вечные. Камнем легчежить, чем собакой с душой человека.

С моего сна записано верно, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

кам

нем

лег

че ж

ить,

чем

соб

акой

с д

ушой

чел

овек

а

Пьяный пророк

Проснись!

– орет беззубым ртом.

Лицом бьет снег

и, поднимаясь,

вопит:

– Все пропито!

и звон колоколов,

и красный стяг,

и шаг державный

звучит

как всхлип

чахоточный.

(дорогой жизнь идет)

… встает и падает,

ползет,

мычит,

орет…

Со спокойной ночью, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

и ш

аг д

ерж

авны

й зв

учит

побачимо

Не нужно бояться своих мыслей. Вообще не нужно ничего бо-яться. Будь тем, кем суждено быть, кем родился и, если будетугодно Богу, кем умрешь. Лучшее и большее, чего может до-биться человек своей жизнью – постучаться в ворота смертисвоим исполненным предназначением. Я вошел в жизнь никем,держа свиток с предначертанием, с Божественным приказом,вводными на дальнейшее действие. «Вскрыть по прибытии» –написано на нем. Но младенец не умеет читать. Ничего страш-ного. Главное, не умереть безграмотным.

- Parlez-vous français?

- Трохи кажу.

С легким утром, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

поба

чим

о

Белая лошадь (сказка для Вики)

В метро. Подъехал, остановился с противным подзвизгомпоезд. Двери раскрылись. Пахнуло раскаленной резиной, дымя-щейся, подлипшей массой, кислым потом и еще чем-то духовито-приторным, очень человеческим. Толпа внесла Вику. «Сейчастуфли оттопчут, – пронеслось в голове. – Сумочка, сумочку ото-рвете! Суукии…» Прижало к пружинящей стенке. Худшее позади.Тронулись.

Мерно, постепенно ускоряясь. «Взвиии, взвии, взви, вииииии»– звук доносился откуда-то сверху, что-то пластиковое терлосьдруг от друга, противно, как два бруска пенопласта, все громче игромче, на одной визгливой протяжной ноте. Кожа покрыласьмелкими противными мурашками. Вика крепко зажмурилась. Втя-нула носом воздух и тут же пожалела об этом. Вонь перегара игнилых зубов сбивала с ног. Отвернула голову. Потянуло крепкимароматом дешевых, но обильно орошенных на немытое телодухов. «Сейчас умру, – обреченно подумала девушка. – Прямоздесь. Сразу же начну разлагаться. Но этого никто не заметить».Двери раскрылись. В вагон ворвался спертый ветер подземки.Тело механически, без участия хозяйки начало пробираться к вы-ходу. Потом вверх по эскалатору – на волю. Виктория осмотре-лась. «Удачно вышла. Время есть. Можно и прогуляться», –решила она.

Яблочный сад цвел. Бледно-розовой солнечной прелестью. Накончиках веток янтарем искрились капельки смолы. Пахло зем-лей, свежескошенной травой и почему-то горько-сладким кашта-новым медом. Вика аккуратно шла по грунтовой дорожке,размокшей после дождя, перешагивала лужицы, стараясь не за-мызгать носки туфель. Подобная скачущая прогулка быстро ейнадоела, и она свернула с тропинки – на пружинящий, насыщен-ной влагой газон. Ноги сразу же промокли, но это не пугало – вы-сохнет. Не спеша направилась вглубь сада. Разглядывая цветыи деревья. С наслаждением вдыхая прозрачный, родниковый

Бел

ый

альб

ом

и в

солн

ечны

х за

йцах

и в

гро

ме

весе

ннем

воздух. Осторожно дотронулась до карамельной капельки смолы.Взвизгнула коротко и пронзительно. Ветка дрогнула и обдала еечистым, но обжигающе холодным ливнем. Мокрая и злая, поти-рая слипшиеся пальцы, устремилась она к метро. Вдруг замерла.

Из-за дерева, почти не различимая на фоне яблочного цветастояла лошадь. Ослепительно-белая. Внимательно смотрела надевушку.

– Привет, – задумчиво протянула Виктория. – Ты откуда такая?

Лошадь неопределенно мотнула гривой.

– Решила прогуляться, как и я?

Лошадь кивнула.

– Погода сегодня просто чудесная!

Лошадь кивнула вполне определенно.

– Ты меня понимаешь! – рассмеялась Вика. – Жаль, не гово-ришь.

Лошадь выразительно посмотрела, всем своим видом показы-вая, что говорить-то она умеет. Но было бы с кем и о чем.

– Так говори!

Лошадь покачала головой.

– Ладно. Что-то я задержалась. Не понятно, чья ты? Масть,явно, белорожденная. Впервые такую вижу. Подков нет. На баб-ках какие-то потертости... От ногавок, что ли? Посмотрим клеймо.Повернись-ка.

Лошадь недовольно всхрапнула от такой фамильярности. От-прянула назад.

– Не балуй! – строго сказала Вика и привычно потянулась к ло-шадиной шее.

И тут же была откинута назад.

Лошадь заржала. Громко. Пронзительно. Встала на дыбы. Рух-нула вниз. Ударила копытами дерн.Б

елы

й ал

ьбом

и в

солн

ечны

х за

йцах

и в

гро

ме

весе

ннем

И рассыпалась, разбилась хрустальной вазой о бетон. Брыз-нула россыпью стеклянно-водяного бисера.

Девушка обмерла, отпрянувшая, как под порывом ветра, за-стывшая.

Моргнула.

На месте лошади весело кружился рой нежных бледно-розовыхлепестков. Тихо шелестел. Нет. Пел. По-детски чисто, звонко, носовсем не пронзительно, мелодично:

«Мы там, где искрится, живет и трепещет. На бархате розы, вглотке родниковой воды. И в ветреных вздохах. И в смехе не-жданном. Мы мысли о доме, об утре, тумане, росе в переломахзари. И в солнечных зайцах. И в громе весеннем. На пальцах ре-бенка, в изломе улыбке – всегда вечно юны, омыты, изящны,чисты. Как пение птицы, как хвойная свежесть...»

Пение оборвалось. Лепестки замерли на мгновение. И началимедленно опускаться.

Вика села прямо на траву, совершенно не боясь испачкать ко-стюм, прислонилась к стволу яблони, и с облегчением, лишеннаяпривычной тяжести на душе, расплакалась.

Рассказал Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

и в

солн

ечны

х за

йцах

и в

гро

ме

весе

ннем

История иллюзий

Вот так. Типа, типа – оппа!

Агу.

Угу.

Никто не забыт, ничто не забыто. Как много забыто… Все этигерои древности, повелители вселенных, сокрушители мира –все мнили себя достойными вечности. И все получили вечностькак награду. Растворились. Сгинули.

Где ты мудрый Брут, убивающий тирана и разорванный жесто-косердной толпой? Где не знающий страха Алларих, пожертво-вавший Риму честь, славу и такую малость как жизнь? Навечнопроклятый Римом за этот дар. Проклятие сгнило, как и уста егопроизнесшие. Где златоречивый Квинтилиан, речи которого ци-тировали во всех забытых богами городах Империи? Этим руко-писям не суждено сгореть, музы бросают жребий, чтобыприкоснуться к его руке – восхищались все. Где рукописи? Сго-рели. Сгинули вместе с поклонниками и завистниками. Где костиАтиллы? Обиженного столь изощренно и подло, что любая местьпокажется преступно мягкой? Ужо тебе. Презренный гунн.

Какая подлость! – все знать!! И быть обреченным на безмол-вие!!!

– Агу. Агу. Агушечки. Скажи агу.

– Типа, типа – оппа! Оппа! Скажи «папа». Папа!

– Мама! «Мама» скажи.

АААААААААААААААА!!!

Презираю.

Мёнин: :-P

Бел

ый

альб

ом

Тип

а, т

ипа

– оп

па!

эпилог

Проехала машина. Обдала брызгами. Серый, грязноватыйтуман обволакивает улицу. Хочется курить. Очень хочется. Ворту вязкая, как силикатный клей слюна, и глаза слезятся. Хочетсякурить.

Он: Это ты.

Она: Да. Это я.

Он: Почему ты так близко? Нам запрещено быть рядом и ка-саться друг друга.

Она: А мы и не можем. Мы далеко. Очень далеко. А все окру-жающее нас – всего лишь иллюзия. Мы спим.

Он: Разве так бывает? Тебя ведь нет больше. Ты не можешьспать. Ты умерла.

Она: Ты тоже. Но пока не знаешь об этом. Мы спим. Ты спишь.И я сплю. Просыпайся!!!

Хлопнула в ладоши.

Вскрикнул. Вскочил. Ударился об пол.

Уже сидел на ковре, прислонившись к холодной спинке кровати,уже стучали в стены, недовольные, разбуженные соседи, а звук– резкий, оглушительный – эхом звенел в барабанных перепон-ках.

С уютным вечером, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

эхом

зве

нел

в ба

раба

нны

х пе

репо

нках

Дядя Паша

Дядя Паша, которому по возрасту больше подошло бы – дед,убирал снег. В чистом поле, зажатом между окружной дорогой,лесом и речкой. Расчищал вытянутую прямоугольную площадку,не очень большую, но и не маленькую. Работа спорилась: из-поджилета, перешитого из старой фуфайки, валил пар, скрипела де-ревянная рукоять совковой лопаты, хрустел, ломающийся наст.

Дед остановился, с хрустом воткнул совок в снег. Снял рука-вицы, запихнул в боковые карманы и потянул из-за пазухи пачку«Примы», одноразовую зажигалку. Дрожащими от усталости ру-ками (семьдесят пять – возраст, как ни крути) прикурил. Жаднозатянулся, выдохнул плотное облако едкого дыма и уставилсяна заснеженное поле, упирающееся в размытый частокол леса.

Дядя Паша чудаком не слыл, наоборот, считался человекомкрутого нрава, малопьющим, серьезным и рассудительным. Од-нако небольшая странность за ним водилась. Вот так, в чистомполе встретить его можно было довольно часто: зимой – расчи-щающим и старательно трамбующим снег, летом – косящимтраву, засыпающим образовавшиеся по весне вымоины. Прокуот такого труда было никакого, так как на земле дед отродясьничего не сеял, не сажал, не выкапывал и не жал. Большую частьжизни Павел Валерьевич проработал в аэропорту – в неболь-шом, провинциальном, на дюжину «кукурузников» аэропорту. Нос аэровокзалом, отдельным буфетом, диспетчерской вышкой ибашней метеорологов. Потом аэродром закрыли, самолеты ис-чезли, вокзал, вышку и башню снесли, а землю раздали горожа-нам под картошку. До наших дней дожили лишь покосившаясябудка буфета, по необъяснимым причинам не востребованнаянаселением на стройматериалы, и взлетная полоса, которуюдядя Паша оставил себе. Да на нее никто особо и не претендо-вал, так как утрамбована была до крайности и пропитана всяче-ской химической гадостью. Уже двадцать лет этой полосы не

касались шасси самолетов, но благодаря стараниям дяди Паши

Бел

ый

альб

ом

Вдр

уг о

ткро

ют?

выглядела она так же, как в злосчастный день закрытия, если нелучше.

На вопрос «зачем?», сформулированный любопытствующимив той или иной, но чаще матерной форме, после долгих, на полсигареты размышлений следовал ответ:

– Ну, это…

Вдруг откроют?

А полоса-то вот она.

Как новенькая...

С пожеланием найти и не терять, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

Вдр

уг о

ткро

ют?

Скажи мне, Учитель...

За каменными глыбами стен будущее в предсказуемости своейсоперничало с ясность прошлого. Жизнь и музыка подчинялисьЗакону и в уверенной неторопливости плавно перетекали друг вдруга. Слуги гармонии, любви и чести. Ищущие славы, сгинувшиевместе с тщеславием своим.

Кровь стекала по лезвию и тягуче, нехотя и тяжело капала наземлю. Казалось, меч не хотел расставаться с законной добычей.Королевская лилия на клинке отливала красным. Жадно пила ине могла напиться. Закованная в железо рука держала рукоятьтвердо, но с каждой секундой пелена холода подбиралась всеближе к сердцу, тело немело, мир погружался в сумрак…

Кружились в медленном танце люди в тяжелых бархатныхплатьях, дрожало пламя свечей, мелькали тени. Шорох тысячиног, танцующих на растрескавшемся полу древние танцы. Лицаушедших людей, голос, эхом шепчущий в пещерах памяти. Мраки ветер, уносящий пепел прошлого. Лица, лица, голоса. Блескстали, смех давно ушедших, отсвет свечей, отражаемый мириа-дами зеркал, отполированным золотом.

Сладкостуденая вода родника животворящей влагой напиталаиссушенную душу путника.

– Скажи мне, Учитель: можно ли без потери для чести меч об-нажить против заведомо слабее тебя? Ведь не моя то вина, чтопуть слабейшего с моим путем пересекся. Так ли зазорно нитьжизни его оборвать, коли имел он несчастие, неосторожность мнена глаза попасться? Судьбы то промыслы, а не воля моя.

– Все предрешено в этом мире. Но помнить тебе следует вотчто. Нет потери для чести и славы потерпеть поражение от силь-нейшего. А если же благодаря выучке своей и благосклонностипроведения ты победишь, то слава твоя возрастет чрезмерно, ипочет людской сыщешь. Борясь же с тем, кто заведомо слабеетебя, в надежде вкусить легкой победы, ты можешь добиться ис-

Бел

ый

альб

ом

дотя

нись

до

солн

ца к

ончи

кам

и па

льце

в

комого, но водянист вкус будет пиррова вина: ни в силе не при-растешь, ни в доблести. Да и люди осудят, а нет ничего опаснеенародной молвы. Сплетни подобны яду, но, в отличие от послед-него – убивают наверняка. Также помнить следует о непредска-зуемости судьбы: случись так, что проиграешь ты, не будет тебени побед больше, ни жизни. И порази ты великана потом, Го-лиафу подобного, скажут все, что не больше зайца великан тотбыл, а по крепости духа, так заяц во сто крат превосходнее.Разве можно подвига ожидать от того, кто руку на слабейшегоподнял, да и поражение от него потерпел? Прими совет мой, ры-царь: лишь с сильными в бой вступай, а слабых не трогай. Сла-бых обижать – нет ничего опаснее для людей чести.

– Скажи мне, Учитель: во всем ли смысл есть и цель, во всехли проявлениях жизни проведение сущность свою проявляет?«Во всем – говоришь ты уверенно. – И даже полет бабочки надцветами благоухающими лавине горной, вулкану, буйству стихийводной и воздушной по силе своей и значению подобен». Но пре-красно существо это, гармонией рождено, а, значит, и по Законуживет, и Закон в нем отражается. Легка загадка эта, и в ком верыхоть с горчичное зерно есть разгадает ее, и ни на миг тень со-мнения лицо не омрачит. Но не все явления мира столь ясны ипрекрасны. И взять хотя бы из того же разряда тварей, что и ба-бочка, существо, но мерзопакостное и никчемное – комара – ввоздухе передвигается он скачками хаотичными, вид имеет мел-кий и отвратительный, звенит изматывающе и пошло. Кровижаждет он и в жажде своей ненасытен. Жизнь свою никчемнуюкровью благородных питает и даже рыцарей порой беспокоит,изводит – тех, кто за оскорбления любое стократно обидчику воз-дают, часто неотомщенными они оказываются и покой теряют.Ответь мне, Учитель: какая польза от твари подобной, какой толкпредначертанному в проявлении таком?

– Загадка эта не сложнее предыдущей, рыцарь. А как бы и нелегче. «Крови комар жаждет, – говоришь ты. – И ничего кромекрови не видит». Истинно говоришь. Но разве не в этом ли вели-чайшая цель – найти предназначение свое и следовать ему, са-

Бел

ый

альб

ом

дотя

нись

до

солн

ца к

ончи

кам

и па

льце

в

мозабвенно, отрекаясь от всего, отринув благополучие свое идаже жизнь? Чист комар: природу свою осознает и природе этойсоразмерен. Идет к цели через самоотречение, предначертан-ному следуя. Не в этом ли цель и благороднейших из созданий?По форме комар отличен, но по сущности тождественен силь-нейшим мира.

– Учитель, неужели тварь ничтожнейшая от благороднейшихстоль мало отлична? Не ересь ли это, учитель?!

– Не так уж и многим она отличается, рыцарь. Каплями кровикомар вес цели своей мерит. А рыцарский меч пока кадь кровине выпьет, рыцарским мечом не считается. И до той поры хо-зяину его за праздничным столом равным среди великих не си-деть.

– Учитель?

Будучи поверженным на землю, дотянись до солнца кончикамипальцев.

Записал Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

дотя

нись

до

солн

ца к

ончи

кам

и па

льце

в

Как я считал овец

Не спалось. В поезде мне всегда не спиться. А в тот раз как-тоособенно плохо лежалось, муторно, крутился. Очень хотелосьзаснуть. Решил опять воспользоваться хорошо известным всемсредством – посчитать овец. Надеясь, что в этот раз все полу-чится.

Сначала овцы, пушистые такие, неопределенного окраса, пры-гали бойко, просто замечательно. Проносились над покосив-шимся вербовым плетнем, как облака. Убаюкивали. Навевалидолгожданный сон. Вдруг, абсолютно некстати, вспомнилось, чтопрыгают они совершенно несчитанные. А полагается считать.

«Ну, раз положено, – сонно подумалось мне. – Одииин». Чер-ный с белыми подпалинами барашек, переминаясь с копыта накопыто, приготовился прыгнуть. Замер. Посмотрел задумчиво нанебо. Застыл. «Один, я сказал», – сказал я. Барашек ожил, уста-вился на меня выпуклым, почти человеческим глазом. И юркнулза плетень, спрятался. «Прыгай, скотина, – прошипел я. – Выле-зай и прыгай». Из-за плетня показалась голова с небольшимирожками, обиженно шмыгнула розовым в черную крапинку носом.Потом нехотя, понуро вышло и все остальное. Заняло исходнуюпозицию для прыжка. Подобралось, напружинилось… Барашекскорбно выдохнул. Медленно, крадущися пошел ко мне, по-со-бачьи виляя куцым хвостом, преданно вперив взор, всем своимвидом говоря: «Такой высокий забор – непреодолимая преградадля такого маленького барашка. А тут еще прошлым летом, какназло, копытце подвернул. Прыгать мне никак нельзя. Лучшездесь на травке попасусь». И улыбнулся, обнажив крупные белыезубы и красный, как у овчарки язык. «Ладно, – великодушнорешил я. – Не прыгай. Есть кому». И, чтобы убедится в наличииовец, посмотрел налево.

Овцы беспорядочно толпились в узком, но невероятно длинномзагоне, уходящем в горизонт извилистой тонкой нитью. Жалобноблеяли, испугано озираясь, бестолково толкались друг о друга.

Бел

ый

альб

ом

неж

но-з

елен

ая и

бла

гоух

ающ

ая, п

ерет

екал

а пл

авны

ми

шир

оким

и

Их почему-то стало жалко. Ближайшая к плетню овца приготови-лась прыгнуть. Я проследил предполагаемую траекторию и об-наружил, что она уходит в никуда. Овцы прыгали в пустоту, не впропасть, а именно в пустоту. Из непонятного, душного, перена-селенного бытия уходили в небытие. Стало еще жальче.

Послушные моей воли стены загона рухнули. Парнокопытныеразбрелись по мутной, поросшей редкой пожухлой травой рав-нине, придавленной низким грозовым небом, огрызающимся бес-шумными всполохами молний. «Странно, – подумалось. –Почему пришло в голову заняться счетом в таком мрачном месте,совсем не подходящем для нормального сна?» Поразмыслив не-много, я перенес нас всех на меловые просторы старушки Анг-лии.

Огромная равнина, нежно-зеленая и благоухающая, перете-кала плавными широкими холмами от горизонта до горизонта.По ярко-голубому, почти ультрамариновому небу неспешно ше-ствовали пушистые величавые облака, укрывали легкой теньюземлю. Солнце светило ярко, но глаз не резало и не пекло. Я легв траву и, наблюдая за ходом облаков, вдыхая кисло-сладкий духовечьей шерсти, под хруст, мерно пережевываемых сочных стеб-лей, наконец-то, заснул.

Мёнин: :-D

Бел

ый

альб

ом

неж

но-з

елен

ая и

бла

гоух

ающ

ая, п

ерет

екал

а пл

авны

ми

шир

оким

и

Обыденность

Он ощутил это по дороге домой.

Только вышел из метро, моросил мелкий мерзкий дождь, и помокрому скользкому, как шкура кита, асфальту побежал. Минутпять до остановки, потом пятнадцать минут на автобусе (№66,водитель толстый, всем недовольный, в кожаной советскойкуртке) и полчаса до дома через парк. По лестнице, открытьдверь ключом, разуться и забежать на кухню – поставить чайники кастрюлю с водой на плиту, в прихожую – закрыть дверь, в зал– раздеться, на кухню – забросить пельмени в кипяток, ошпаритьзаварку, в ванную – умыться… Очнулся.

Перед изогнутой временем оградой парка в длинных, вытяну-тых, как ручьи, лужах мутно отражались фонари. «А если не вхо-дить? – подумал он, семеня вдоль луж. – А если остановиться?А если повернуть назад, пройти под мостом и зайти в дом с чер-ного входа? Или вернуться к метро и доехать до Вадима...» По-думал, и от собственной смелости потемнело в глазах: «Точно,до Вадима. Купить пива, немного – завтра на работу – посидим,выпьем чуть-чуть, молодость вспомним, переночую у него, а зав-тра в пять встану и успею как раз. Нужно остановиться и повер-нуть». Ноги не останавливались. Слева и справа с завиднойрегулярностью мелькали деревья, парк уже кончался, а ноги от-казывались слушать хозяина, жили собственной жизнью – менятьмаршрут, такой родной и привычный, в их планы не входило.

«Это же смешно», – даже усмехнулся вслух. Звук получилсяжалкий, испуганный. «Так, просто остановиться. Остановись!» –приказал себе твердо, однако сильно сомневаясь в успехе. Неполучилось. До дома оставалось минут десять, но мысль о без-опасных стенах жилища не успокаивала, а наоборот внушала об-реченность. Откуда-то из глубин поднималась неотвратимаяволна страха, ледяная, липнущая к телу, так липнет к влажнойладони раскаленная на морозе сталь. Паника. Разум заметалсяв теле, силясь понять и найти выход. Тело, такое родное и зна-

Бел

ый

альб

ом

прям

о, н

е ос

тана

влив

аясь

комое, привычное, известное до последнего дупла в зубе вдругпревратилось в чужое и непреступное. «Остановиться, преждевсего, остановиться», – судорожно, как молитву повторял он просебя.

В подъезде лампочка не горела, и в пыльном мраке, с лестнич-ной клетки, пропахшей гнилыми овощами мусоропровода, замоч-ная скважина была смутно различима. Но рука четким,многократно отработанным движением воткнула ключ и пригото-вилась повернуть его на два с половиной оборота, с глухим щелч-ком. «Это конец, – пронеслось в голове. – Сейчас. Остановись!Остановись!! Остановись!!!» Рука замерла. Он замер. Времяостановилось.

Утро. Солнце робко пробилась сквозь паутину стекла. Очнулся.С удивлением посмотрел на побелевшие от напряжения пальцы,судорожно вцепившиеся в ключ, разжал с трудом. Осмотрелся.Изумленно усмехнулся и, развернувшись, пошел к лестнице,вниз, к выходу. Потом вышел под мост, к переезду, потом вдольжелезнодорожного полотна – прямо. Не останавливаясь.

С наилучшими пожеланиями, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

прям

о, н

е ос

тана

влив

аясь

Кошка-как-она-есть

Наблюдал за Муркой целый день. Я раньше ее тоже не игно-рировал. Ни в коем случае. Когда игнорируешь кошку, она начи-нает мявчить очень отвратно. Визжащее-дребезжаще. Кажется,что кто-то открывает старую рассохшуюся дверь на несмазанныхдавно проржавевших петлях. Не игнорировал, но особо и не при-сматривался никогда. Достаточно было осознания, что она где-то рядом. А тут захотелось понять. Ощутить, что же делает кошкукошкой.

Наблюдал за Муркой целый день, ходил по пятам и даже пы-тался копировать. Безрезультатно. Двигается она постоянно, реа-гирует на малейший шорох, тень, свет и еще на что-то такое мнойне ощутимое. Даже когда сидит на одном месте – совершает мно-жество мелких движений, очень быстрых, даже резких, но и уди-вительно плавных при этом. Человек так не может. У человекакружится голова и начинается нервный тик.

Наблюдал за Муркой целый день. Изучал разрез глаз, пере-ходы и изгибы, форму ушей и морды. Пытался запомнить и по-нять. Безрезультатно.

Наступила ночь. Закрыв глаза, я отчетливо видел перед собойкошку. Неподвижную. Замершую. В профиль – как на египетскихбарельефах. Вдруг пришло осознание. Необходимо стереть вселишние линии. Оставить только те, без которых кошка перестаетбыть кошкой. Их оказалось семь.

– Что это?– Кошка.– Ты уверен?– Да, разумеется. – Не то, что кажется, а то, что она есть?– Не знаю. Но это точно кошка.

Мёнин: :-))

Бел

ый

альб

ом

без

кото

рых

кош

ка п

ерес

тает

бы

ть к

ошко

й

Отражение

В чернильно-черной глади пруда все отражалось, как в зеркале.Под ногами шумел осенний лес, из глубины, медленно планирую,приближались темно-серые листья и прилипали к своим красно-оранжевым двойникам. Тишина и безмолвия. Звенящая, шумя-щая остатками листвы тишина.

Детский смех. Когда-то здесь можно было услышать звонкийдетский смех. Девичье ярко-синее, жизнерадостное платье мель-кало между морщинистыми стволами столетних кленов под ихнеодобрительное, хмурое ворчание. У девочки было пони. Ма-ленький и лохматый. С большими грустными глазами. Она нико-гда не ездила на нем верхом, а таскала его с собой всюду какщенка на поводке.

Иногда девочка подходила к чернильному пруду, склоняласьнад водой и заворожено всматривалась в глубину. Если пригля-деться, можно увидеть илистое дно, нити водорослей и снующихрыбок, незаметных, с темными спинками, но с блестящими боч-ками, иногда вспыхивающих серебристыми блестками. А еслипосмотреть по-другому, то вода становилась непроницаемой ипревращалась в зеркало, в котором четко и без искажений отра-жались пшеничные всклокоченные волосы и бледное веснушча-тое лицо. А еще можно так посмотреть, что и дно, и рыбки, илицо, и лес, и небо – все становилось явным, хорошо видимыми невероятно едиными. От этого кружилась голова, и делалосьочень грустно, но и очень радостно. В этом была загадка. Непо-нятность.

Пони задумчиво хрустел сочными стеблями прибрежной травы,фыркал и всем своим печально-забавным видом показывал, чтополностью разделяет чувства маленькой хозяйки.

Сначала исчез пони. Потом исчезла девочка, так и не сообщивмиру своего имени. Потом высохли и рассыпались в древеснуюпыль деревья. Укрылся травою пруд.

Бел

ый

альб

ом

бры

знул

а, о

кроп

ила

бум

агу

ярко

-кра

сны

ми

осен

ним

и ли

стья

ми

Все.

Будто ничего и не было.

Да и что было?

Листок скользил по кухонной клетчатой клеенке. Егор нава-лился на стол, грудью придерживая непослушную бумагу, и ри-совал, схватившись за карандаш двумя руками, высунув язык отнапряжения.

Сначала из белоснежной пустоты появилась лошадка. Потом– девочка. Потом – пруд в обрамлении частокола камышей. Пер-вые два персонажа выглядели идеально и очень напоминали де-вочку и лошадь. А вот идеально круглый пруд походил и наколобок, и на мяч, и на апельсин, а то и на солнце – на все, чтоугодно, но не на самого себя. Егор злился.

Усердно грыз карандаш.

Скривился в отвращении.

Карандаш оказался старым, химическим, следовательно, оченьгорьким на вкус. Егор рассердился еще больше и из всех сил во-ткнул покусанный грифель в центр ненавистного круга. Синее отслюны и чернил пятно расплылось по бумаге.

Автор остался доволен. Ведь всем известно, что вода синяя.Теперь ни с чем не спутаешь. Хочется нарисовать дерево. Но ка-рандаш безнадежно затупился.

Достал из тумбочки нож.

Чиркнул.

Кровь брызнула, окропила бумагу ярко-красными осеннимилистьями.

В ожидании лета, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

бры

знул

а, о

кроп

ила

бум

агу

ярко

-кра

сны

ми

осен

ним

и ли

стья

ми

Я был нужен бронзовой лошади

– Я был нужен бронзовой лошади, был нужен бронзовой ло-шади, – повторял он бесконечно. Брел по улице, шептал елеслышно. Мимо проносились люди. Суетливо и привычно.

***Он приходил сюда каждый день. Утром. В безвременье начи-

нающегося дня.

Камни мостовой отражали серое небо. Все еще неработающийфонтан зиял в непроницаемой глубине мзги. Шел дождь. Моро-сил, питал влагой легкие и воздух. Обволакивал прозрачной пе-леной глаза. Из этой шипящей водяной мглы, в пенящих струяхвосставала лошадь. Фыркала, била копытом, брызгая дождевойморосью, мокро и зелено лоснилась бронзовой шкурой.

Каждый день он здоровался с лошадью. Сначала про себя,потом вслух. Лошадь насторожено косила зеленым глазом иболее ни как не реагировала, не выказывала интереса. Она нетерпела панибратства и относилась к этому непонятному, ненуж-ному ей человеку с большим подозрением. Но капля точит ка-мень, а бронза не долговечнее гранита. Тем более что капель увечно пасмурного утра было в избытке.

Однажды бронзовое сердце лошади дрогнуло. Она кивнула.Еле заметно. Но он заметил.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – подумала она и ужаснулась своему безрассудству.

– Ты говоришь? – спросил он. – Но в тот день так и не дождалсяответа.

Не дождался и на следующий день, и следующий за ним – ло-шадь затаилась в испуге.

Лошадям вообще запрещено говорить, а лошадям, отлитым вбронзе в особенности. На этом и держится наш мир. Если брон-

Бел

ый

альб

ом

у ка

ждо

й бр

онзо

вой

лош

ади

есть

пра

во с

каза

ть с

амое

гла

вное

зовые лошади начнут разговаривать – мир рухнет. Она это пре-красно понимала.

Но он был настойчив. А одиночество с каждым днем все прон-зительнее. Пелена дождя уже не скрывала слез. Лошадь пла-кала. Расплавленные капли металла текли из глаз, шипели исрывались черной окалиной в кипящий водяной водоворот.

«Мир устоит, – подумала она однажды. – Что может сделатьему одна не самая большая лошадь? Одни не самый большойчеловек? Мир их столько видел. И ничего. Не рухнул. Но что ска-зать ему? Если и нарушать запрет, то ни один звук не долженбыть потрачен впустую. «Доброе утро!» – банально. Как дела? Ичто он ответит? Не так уж важны эти дела. Я тут стою, а Вы какпоживаете? Смешно и глупо. Что же сказать? Главное. Толькосамое главное. Придумала».

– Привет, – сказал он в несчетный раз.

– Вы мне нужны, – ответила лошадь.

Мир не рухнул. Не раскололся. Устоял. Но город вздрогнул.Загудел голосом удивленной толпы. Замахал обличающими за-головками передовиц.

Лошадь раскололась. На мельчайшие брызги. Опала песком,закружилась в кипящем водовороте. Пропала. Сгинула. И в этомне было ничего удивительного. Ведь у каждой бронзовой лошадиесть право сказать самое главное. Но только три слова. Сказатьи исчезнуть.

С мыслями о %usename%, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

у ка

ждо

й бр

онзо

вой

лош

ади

есть

пра

во с

каза

ть с

амое

гла

вное

Неожиданная встреча у лесного ручья

Инструкция по применению: сон употреблять перед засы-

панием, запивая остывшим крепким черным чаем.

У меня есть черный чай. Был бы зеленый – ассоциации былибы другие. И сон получился бы другой. Но чай черный. Черный.Это лес. Дремучий бор. Древнерусская сказка. Дебри. Перепле-тение веток, полумрак. Ноги вязнут в буровато-зеленом мхе.Запах болотных трав и терпкой хвои. Реальность размыта.Уханье филина. Осторожный шорох веток. И отголосок, лишьпредчувствие плеска воды. Лесной ручей. Увиденное то покры-вается рябью. То обретает яркость, запах и звук. То исчезает.Хрустнула ветка. Вздрогнул. С каждой волной чувствуешь всеощутимее, явственнее. Осторожно пробираешься сквозь буерак.Бор полон жизни. Скрытной, неведомой. Спиной, нервной дро-жью ощущаешь ее дыхание, взгляд. Идешь в самую чащу. В сон.В сон реальнее, чем сама жизнь. Пригибаешься, подлезаешь подрухнувший от старости, неохватный ствол сосны. Уворачива-ешься от паутины, прочной как леска. Пробираешься сквозькусты ежевики. Плеск воды – все явственнее. В лицо дышит сы-ростью. Слышен слюдяной треск стрекоз, кваканья лягушек. Уби-раешь от лица ветку, отряхиваешь налипшие листья. Стоишьпрямо на берегу лесного ручья. Неспешного. С прозрачно-корич-неватой водой. Жарко. Душно. Хочется пить. Припадаешь к хо-лодной, освежающей, студеной влаге. Она пахнет терпкимчерным чаем. Делаешь первый глоток – самый нетерпеливый,жадный – вкусный, как ароматный крепкий чай со льдом. Пьешьзахлебом, будто после долгого бега в душный полдень. Вдругслышишь шорох за спиной.

Резко оборачиваешься.

Поскальзываешься на склизкой береговой глине.

Падаешь.

Промаргиваешься, пытаешься подняться.

Бел

ый

альб

ом

прип

адае

шь

к хо

лодн

ой, о

свеж

ающ

ей, с

туде

ной

влаг

е

Испуганно смотришь в кусты ежевики.

Узнавание. Удивление. Радость.

– Не ожидал увидеть тебя здесь и сейчас. Какой судьбой?

С чистым сердцем, Мёнин.

Бел

ый

альб

ом

прип

адае

шь

к хо

лодн

ой, о

свеж

ающ

ей, с

туде

ной

влаг

е

МЕНИН

МЁНИН

МЁНИН М

ЁНИН МЁНИН М

ЕНИНМ

ЁНИНМ

ЁНИН МЁНИН М

ЁНИН МЕНИН

МЁНИН

МЁНИН М

ЁНИН МЁНИН М

ЁНИН

ЕНИН

МЁНИН

МЁНИН М

ЁНИН М

ЁНИН М

ЕНИН

МЁНИН

МЁНИН М

ЁНИН М

ЁНИН М

ЕНИН

МЁНИН

МЁНИН М

ЁНИН М

ЁНИН М

Ё

maxvolkov1984@gmail.com

http://myonin.blogspot.com

bu_30-m

http

://tw

itter

.com

/Myo

nin