Сегодня 13 октября 2004 года я, Блинкина О.Е., в рамках программы

«История семьи» беру интервью у Янина Владимира Андреевича.

Москва 13.10.04

О. Я, Янин Андрей Владимирович, родился в 27-м году 27-го ноября.

Род, по материнской линии, из Латвии. Дедушка мой был столяром, работал

в Риге, бабушка там жила тоже. Во время 1-й Мировой войны они там

работали на оборонном заводе. Дедушка с моей матерью, и своей сестрой

Элой, и двумя братьями приехал в Москву. Это было накануне революции,

примерно в 15-м году. С оборонным заводом. Причем они приехали в этот

район, где я сейчас живу – Хамовники. Это завод «Каучук», потому что

резиновой промышленности не было в России, еще первый резиновый завод.

А они работали на этом заводе, была противогазовая мастерская. То есть

газы появились, нужны были противогазы, а немцы подходили к Риге,

поэтому они переехали сюда. А бабушка с одним своим сыном, моим дядей,

осталась в Риге сохранять имущество. И вот так после революции произошел

раскол. Бабушка с одним сыном, значит, моим дядей, в Риге, а моя мать с

сестрой и двумя братьями в Москве. Оказались в этом районе.

Один из дядей попал в армию...

В. Это кто?

О. Жан. Жан Оттович Лагздинь. Фамилия наша Лагздинь по

материнской линии. Это орешник, лагздинь.. А дедушка – Отто. Жан

Оттович, моя мама Элла Оттовна. Вот. И Жан попал в армию. Как раз в этом

же районе находится и завод «Каучук», и в этом же районе находится рядом,

буквально чуть ли километр расстояние – Хамовнические казармы. Он там

служил в латышских частях, был водителем броневика.

В. Это 1-я Мировая?

О. 1-я Мировая. И вот дядя как раз еще до революции вступил в

коммунистическую партию, ну, большевики, стал большевиком. В 16-м году

2

он втянул туда мою маму - моя мать с 16-ти лет стала членом партии, а потом

вторую тетку мою, тетю Адельгейда Оттовну, тоже в 17-м году.

В. Как тетю вторую звали?

О. Моя Элла Оттовна, а тетка – Адельгейда Оттовна. Так что они все

были уже до революции членами партии.

В. А родители как к этому относились?

О. А мать-то где находилась? Она даже не знала. Ведь дело в чем

еще... Так до конца своей жизни я не видел своего дядю Павла, потому что я

жил в СССР, а тот в Латвии, и бабушку не видел. Потому что бабушка

умерла во время немецкой оккупации в Трумеле (?). Так семья распалась.

В. То есть связи были прерваны насовсем?

О. Да, да. И они здесь все работали. И по партийной линии стали

работать потом, естественно. Затем даже получилось так, что и моя тетя, и

моя мама... Мать стала женой дипломата, он ее взял границу. А тетка там

вышла тоже за латыша, солдата. Он тоже стал партийным работником, тоже

ездили за границу. А бабушка, значит, родила, она там... пока все тут уехали,

родился еще один сын. Вот этого сына, Арвида Оттовича, ему же было 14

лет, когда поехала тетка, они вывезли в счастливую Советскую республику.

Так что здесь стало уже... даже стало три дяди у меня.

В. То есть там остался только Павел?

О. Один Павел остался. А привезли Арвида Оттовича. Правда, Родина

она оказалась для Арвида Оттовича не совсем благосклонной, в Москве. Он

сначала здесь учился в школе, жил у Адельгейды. А потом работал на заводе

«Динамо», учился на летчика, потом стал инструктором. А затем, когда

разгром был, в 37-м году, латышей арестовывали, арестовали и Жана, и

Арвида, обоих их арестовали. И третьего еще дядю – Миклау, это

двоюродный дядя, тоже арестовали. Арвида посадили на 8 лет. Причем он

был в Сухановке, где его избивали табуреткой, добивались чтобы он

признался, что он <член> подпольной латышской контрреволюционной

организации. Он три года отсидел, и в 40-м году его и второго дядю, тоже

3

латыша (тоже избивали, так же, доказывали, что он член подпольной

организации), их обоих выпустили. И в 41-м году их обоих призвали в

армию. Они воевали. Арвид дошел до Риги, Жан Оттович дошел до

Вильнюса. Он, правда, был уже не летчиком, он был сержантом, уже стал -

так он был офицером, лейтенантом, а так он был уже сержантом, не

летчиком, а был солдатом аэродромной службы. Дошел до Риги, в Риге он

уже стал работать... Дело в том, что после того, как освободили Ригу, многие

латыши, которые остались еще живы, и жили в Москве, были переброшены

на ответственную работу в Ригу, по линии партийного и советского аппарата.

И он попал в Горсовет. Там он и умер, в Риге, захоронен на кладбище. Дело в

том, что когда он там сидел и воевал, он получил туберкулез легких. Вот он

умер от туберкулеза легких.

В. Молодым еще...

О. Ему наверно было...

В. 45 по-моему...

О. Нет, ему было... да, около этого. Он умер и там захоронен. А

второй дядя Жан, он был директором кинофабрики, в Москве, который тоже

был арестован, потом воевал, дошел до Вильнюса.

Когда я ездил в командировку в Вильнюс по работе, я там с ним

встречался. Он был награжден Орденом Трудового Красного знамени. И на

старости лет он вернулся в Москву. Так что его здесь живет жена, его сын и

он похоронен на Кунцевском кладбище, это филиал Новодевичьего

кладбища.

В. А вот вы говорите, он работал на кинофабрике, а там, в анкетах,

написано, что он работал в секретной части.

О. Это другой. В секретной части работал муж тети Дэллы, Бертайт. А

этот Жан. Жан - двоюродный брат. А есть еще...

В. Он же работал в транспортной системе, в Новосибирске, разве нет?

О. Нет, это другой Жан. У меня два дяди Жана. Один прямой дядя, а

второй - двоюродный.

4

В. А у второго как отчество?

О. Первый Жан Оттович, который вовлек маму и мою тетю в партию.

Он во время Гражданской войны был командирован на Дальний Восток, там

попал под Колчака, от Колчака он бежал и попал на КВЖД. Когда уже

революция совершилась, он работал там у англичанина водителем грузовика.

Потом этот англичанин подарил ему этот грузовичок. А он тут услышал, что

тут у нас, тут в Советском Союзе все так хорошо... Все-таки тоска по

Родине, и он вернулся в Советский Союз.

В. В каком году?

О. Это было примерно в конце 20-х годов.

В. Это не связано с окончанием связей, КВЖД, он сам вернулся?

О. Вернулся сам, по своей инициативе. Был начальником мастерских в

Новосибирске. Потом он там был арестован и расстрелян. Видимо, как

японский шпион... Фотография у меня есть и справка. Дело в том, я делал

одну вещь еще. Когда всех реабилитировали, я их всех восстановил в партии.

Они были членами партии. <нрзб>. Я всех восстановил в партии. Всех

восстановили в партии. Лоренца восстановили в партии, расстрелянного,

Владимира расстрелянного восстановили в партии. Третьего, Бертайта, тети

Дэллы, восстановили в партии. А вот этого Жана не восстановили. И я

боролся с КПК, контрольно-партийной комиссией. У них был единственный

довод, что его нельзя восстановить в партии, потому что он был мелко-

буржуазным элементом, имел свой грузовичок, когда он был на КВЖД.

Ясно? А так они все у меня восстановлены в партии. А мать, кстати, тоже,

когда она реабилитирована была, она стала персональным пенсионером, тоже

ее восстановили в партии.

В. По отношению к нему вопросы. У нас получается путаница с этими

Жанами. А второй Жан, какое отчество у него?

О. Тот Миклау – фамилия. Вот Миклау - директор... Как раз у меня

есть письмо, где КГБ мне пишет слезное письмо о том, что оно признается,

5

что была ошибка, что его избивали и т.д., что виновные наказаны,

привлечены к судебной ответственности... Это Миклау.

В. Понятно. Теперь еще вот что меня заинтересовало, еще такой

вопрос. Если дедушка сюда уехал, видимо, считая, что он уезжает временно,

раз он бабушку там оставил, со свежеродившимся, или... вообще еще в

положении...

О. Да, да. И в положении, и с маленьким ребенком.

В. И они больше не виделись, бабушка с дедушкой?

О. Нет. Никогда.

В. А переписка какая-то?

О. Я этого не знаю, я маленький же был. Но знаю, что мать, когда

имела возможность выезжать за границу, она заезжала к бабушке. Тетка моя,

тетя Дэлла, когда тоже она ездила за границу, они заезжали, она даже Арвида

оттуда привезла. Так что они видели бабушку.

В. А дедушка не хотел.. Почему он так и остался тут?

О. Да он жил у нас... Я не знаю, он жил у нас.

В. ...Как там жена, дети. Нет?

О. Мне было 4 года, мне было трудно судить, почему не поехал.

В. А почему бабушка сюда не приехала? Это была сознательная акция

– не хочу...?

О. Думаю, нет. Я думаю, что нет. Сейчас расскажу. Здесь письмо

есть... Знаешь, бабушка осталась одна. Дедушка не возвращается, все живут

там, и бабушка вышла замуж. Есть у меня фотография семейная... У нее

появился второй дедушка. А второй дедушка он был печник. В Риге же не

везде есть центральное отопление. Там половина домов – стоят камины.

Печки вернее.... И он... Там там много у него было работы. Дело в том, что

когда мы... когда я жил уже в Риге, вот с Марией Васильевной там

познакомились, он к нам... я даже не знал его адреса, он как-то меня нашел.

Откуда он узнал, что я там – до сих пор не пойму. Он к нам пришел -

старенький, седенький, весь трясется, с бабочкой и в руках держит тортик.

6

Он, оказывается, жил в доме престарелых. Вот мы с ним поговорили, но

больше с ним не виделись. Потому что я был увлечен там работой, я учился...

Было не до него.

В. Вот он с войны так ее помнил? Она во время войны ведь умерла?

О. Да, но он-то уже до войны жил. Это уже после 1-й Мировой войны,

они там жили еще долго. Она умерла во 2-ю Мировую войну... Я приехал в

47-м году... А бабушка, она умерла, наверное, в 43-м - 44-м.

В. Просто от голода? Или от старости?

О. Нет, не от голода. Просто от старости... Я не думаю, что они там

голодали в Риге во время войны.

В. Не то, что в России.

О. Я хотел сказать, что я, когда работал в Риге, был я старшим

мастером. У меня был механический участок, слесарный участок и был

монтажный участок. Так вот весь монтажный участок, это были бывшие

солдаты «СС» Латвии. Это были обычные рабочие парни, которые служили в

Латышской армии, потом, когда наши пришли, они служили в Красной

армии, а когда немцы пришли, они стали служить в «СС». Я над ними всегда

смеялся: говорю, 3 присяги давали... Но это были простые рабочие ребята.

Они в политике соображали мало. Это я точно могу сказать. И даже нонсенс

скажу - у нас начальником кадров, на заводе, была женщина, жена

полковника НКВД. Полковник НКВД раз по пьянке решил, что он окружен

«зелеными братьями» и застрелился. У него же психоз был, он гонялся там за

ними, напился и решил, что они его окружили, он покончил.

Потом уже, когда я уже вернулся в Москву, мы с женой, и вместе с

мамой, отдыхали на Рижском взморье. И идет этот мой бывший солдат «СС»

Латвии, Захаров. Я говорю: «Ну как, Захаров, живешь, что, как там на заводе,

как семья? Либо ты холостой?». Да, говорит, я женился. – «А на ком ты

женился?» Он женился на жене этого полковника НКВД. Представляешь,

какие нюансы бывают? Тот застрелился, полевник НКВД, а муж...

В. ...как раз из тех самых «зеленых братьев»...

7

О. Не «братьев», а «СС» Латвии. Вот.

В. И тогда все про это знали, что они были эсэсовцы? Их никто не

преследовал?

О. Нет. Они сидели...

В. Они отсидели, да?

О. Они отсидели в Туле на шахтах, отсидели по три года, и их

выпустили, и они работали. Но, видимо, они доказали, что они не замешаны

в каких-то убийствах и так далее. Ну служили и служили в армии. Тем более,

что за ними как-то не было таких деяний. Может, они были в тех районах,

где не зверствовали. Обычно же пишут, что они исполняли в основном

карательные функции. Как они мне рассказывали, они говорили, что они

участвовали в боевых операциях. Это же дивизия. Может, часть дивизии

была в боевых операциях, часть - в карательных. Не знаю. Их через три года

отпустили. Единственно они воспряли, когда, помнишь, был этот самый, как

его звали..., министр внутренних дел, который стал латышей, нет, евреев

преследовать... Ну это, Берия... дело врачей - то при Сталине, это 49-й год

или 50-й год.

В. Абакумов?

О. Абакумов. Молодец! И когда стали евреев притеснять, стали их

зажимать – вот евреи там... и так далее, и так далее... Вот они тут воспряли

все эти. Теперь русские поняли, кого надо бить. Радовались... А я был

секретарем комсомольской организации завода. Хотя был репрессированный,

но был секретарь... Могу рассказать такие смешные случаи, что будете

смеяться. Даже в Казахстане меня хотели сделать секретарем комсомольской

организации. Я выступал там: «Вот, говорил, - наши славные чекисты

разоблачили этих вредителей-врачей» и т.д. Я же должен был выступать. И

меня слушают, в толпе стоят; там Бобрис, бригадир у них был, Захаров,

другие. Слушают меня. Потом через месяц я выступаю: «Наши славные

органы разоблачили Абакумова и т.д. Оказалось, все врачи-евреи не враги, а

все хорошие». И схожу с трибуны. Ко мне подходит этот Бобрис и говорит:

8

«Слушай, когда тебе верить? Ты говорил, евреи - враги. Теперь говоришь,

что евреи - не враги». «Что я могу тебе ответить?»,- я говорю, «что пишут в

газетах, то я и говорю». Что я мог сказать другое-то?

В. А вообще антисемитизм в Латвии был сильный?

О. Я вам хочу сказать, что когда я приехал в Латвию в 47-м году, я был

потрясен – сколько евреев в Риге. Тогда еще были частные магазинчики.

Заходишь в магазин, заведующий магазином, или - хозяин магазина - еврей,

продавщицы – дочки. Когда я был на Взморье, ездил отдыхать, купаться, там

стоят дома, дачи. «Вот, говорю, какие красивые дачи у латышей». Мне

говорят: «Это не латыши, это французские дачи». Я говорю: «Какие

французские?» «А это мы евреев называем французами».

В. А почему?

О. Ну, почему... Так что я говорю, что их очень много было... Видимо,

после войны туда очень много наехало. Очень много. Ведь даже после войны

из Латвии несколько сот тысяч латышей выслали. А Латвия все-таки, это был

кусок Европы. Когда я приехал первый раз в Латвию, попал в Ригу в 47-м

году, мы с сестрой вышли, мы были потрясены городом – европейский город.

Маленький европейский город. Он даже тогда был лучше, чем, по-моему

даже сейчас. Потому что он весь утопал в зелени. Старые здания. Потом уже

стали модерн-здания строить. А эти модернистские здания не украшают

никогда. А вот когда такой старый классический европейский городок, он

был гораздо красивее. Так что туда очень много людей ехало. И надо сказать,

сейчас там стало много русских... Под русскими тут идут все. Их стало даже

больше, чем латышей в Риге. Понимаешь? И дело доходило...

Я работал на заводе, потом пошел в школу рабочей молодежи. Потому

что я кончил 8 классов, когда в Москве жил, поступил на подготовительное

отделение МАИ, 9-й - 10-й за один год. А меня репрессировали, я 9-й не

закончил. Мне пришлось поступать в 9-й класс, 10-й класс кончать. Затем я

жил <нрзб> не в Москве, не мог быть в Москве, мне запрещено было. Так что

после работы идешь в школу рабочей молодежи, пол-двенадцатого

9

кончались уроки. Занятия были 5 раз в неделю, и до пол-двенадцатого.

Идешь в вечерний магазин. Я же один жил. Купишь там колбасы, сосиски,

идешь к себе. И стоит очередь в магазине, в кассу, и я стою. Подходит какой-

нибудь наш русский, лезет без очереди. Латыши начинают шуметь – как вам

не стыдно и так далее. А он: - «Я вас в Сибирь, молчите, дескать!». Пугали

все. Я выходил из очереди и отталкивал его. Говорю: «Знаешь что, говорю, я

тоже русский, но я стою, и ты будешь стоять». Многие удивляются, почему

латыши не любят русских. Я хоть и наполовину русский, но и латыш. И я

все-таки, когда был в Латвии, я был на стороне латышей. Потому что наше

вот нежелание... Я тоже, каюсь, я сам не знаю языка.

В. Не знаете языка?

О. Нет. Мать знала, сестра моя знала. А я не жил с матерью-то. Моя

биография какая, что я маленький, я все время был в санатории, в

туберкулезном. А когда уже подрос, уже попал в ссылку. Опять без матери.

В. Но понимаете, да наверное?

О. Нет. Я в школе, когда учился в школе, Риге, я изучал латышский.

(говорит стихи по-латышски) Это те стишки, которые я выучил для

экзаменов, я их помню. Но вот обычный разговор: хлеб, масло, вилки – это я

могу понимать такие вещи, но говорить не могу.

В. А сестра говорит?

О. А сестра говорила, запросто. Еще, когда отец с матерью от меня

что-то хотели скрыть, они ла-ла-ла... А затем, еще когда я вернулся, приехал

с сестрой в Ригу, меня прописали в Риге, а сестру не прописали. Ей сказали:

«Вам в Риге не положено жить». И она жила в Елгаве. А там она поневоле

уже окунулась в среду латышей. Она работала на молокозаводе. А там уже

латыши. И жила у латышей. А я жил в Риге. А в Риге много русских,

делопроизводство на русском... А, кстати говоря, все латыши, как правило,

отлично говорят по-русски. И вся эта моя команда, «эсэсовская», отлично...

по-русски говорила, наверное, лучше, чем по-латышски. Потому что у них

10

еще в Риге как-то русский остался. А вот в деревнях, в районах, там уже

русский забыли. А в городе нет.

В. А польский язык в доме как-то фигурировал?

О. У меня польской нет крови.

В. Нет, не по крови. Все-таки родился в Польше отчим.

О. Отчим вообще не поймешь... У отчима много национальностей. Он

и поляк (брат его пишет немец); у него есть и еврейская кровь, у него

испанская кровь есть. Где-то есть бумажка, я не могу ее перевести. Я понял

так, что там чуть ли не по всему миру эти Лоренцы живут. Фамилия Лоренц

она распространенная среди немцев. Часто там – Лоренц, Лоренц... Часто там

слышишь, часто упоминается. А, кстати говоря, когда он был арестован, то

его все время подводили то, что он еврей.

В. Но немецкий шпион?

О. Да, немецкий шпион. Что он еврей, все время, значит... Когда

читаешь дело его, он говорит, что он там русский, или там немец. А у нас

<нрзб>, что он еврей. Если будешь читать, интересно. Ну, что еще можно

рассказать?

В. О.Е. А родной отец?

О. А родной отец... Они развелись с матерью буквально через три

года... с 27-го года по 30-й. Что-то не поладили, характерами не сошлись.

Отец хотел все время... пытался со мной видеться, мать не давала. Подала на

него в суд, чтобы запретили ему меня навещать. А когда появился Лоренц,

это ведь еще долго... до того, как они стали мужем и женой... Он приходил...

Дело в том, что... я помню в детстве нашу квартиру навещали часто

иностранцы, негры, это было с Коминтерном связано. А затем мать стала

учиться в Академии внешней торговли. И отдыхала где-то вместе с

Лоренцем. И оттуда пошло это дело. Вот он приходил, навещал маму. А у нас

домработница была, тетя Дуня. И она все время пела песенку...: «Ёлки палки,

лес густой, ходит Ванька холостой. Если Элла женится, куды Вовка

денется?»

11

В. Вы его как-то сразу приняли?

О. Ну он очень хороший. Когда я жил в Австрии с ним, он никогда не

ругал меня. Просто вызовет меня в кабинет и скажет одну фразу: «Как тебе

не стыдно?» И на этом все. Для меня это было хуже, чем что-нибудь. Вот

мать могла шлепнуть, дать мне подзатыльник. А он, значит, «как тебе не

стыдно». И все.

В. А сестра, вот она все-таки старше была, она как-то?.. С отцом вот

эта вся история. Осталась она с ним?

О. А сестра не жила в посольстве. Сейчас расскажу. Первый муж

матери, это отец моей сестры. Андрей. Второй муж матери – мой отец.

Андрей. Первый муж матери, Андрей, солдат из Хамовнических казарм. И

Дэлла и Элла, обе они, вышли за солдат Хамовнических казарм, куда они

ходили к Жану. Там они и познакомились, там они этих революционных

идей нахватались, и стали коммунистами. И вышли замуж. В 18-м году...

Целова Андрея, это первый муж – Целов Андрей, да, лидин отец, Целов

Андрей... Его с моей матерью забросили на подпольную работу в Латвию,

через границу в районе Пскова. Они должны быть внедриться в

профсоюзную организацию Латвии и там вести коммунистическую

агитацию. Через год их разоблачили, там нашлись провокаторы, или узнали

там кто они такие, что они из Москвы прибыли. Их посадили. А мать была

уже беременна <нрзб> Их обменяли на белых офицеров. И когда

возвращалась мать из Латвии, из тюрьмы, в Резекне, это в Латвии, она родила

мою сестру.

В. То есть уже после освобождения?

О. Да... Некоторое время он навещал, и затем исчез. Я так и не могу

понять куда, чего. Я спрашивал сестру, она тоже не знает. Ну, исчез, перестал

появляться. Мало ли... куда делся...

В. Ну, да, может погиб?

О. Аллах его знает, может, и погиб, может, что хочешь. Потом мать

познакомилась с моим отцом, Андреем, Яниным...

12

В. Тоже здесь в Москве?

О. В Москве. Потом они развелись. Запретили ему меня навещать

через суд.

В. А он кто был?

О. А он был, значит, так – был крестьянин, Рязанской области, деревня

Амесьево, Сасовский район. Был призван в армию, воевал, был ранен, попал

в госпиталь в Петроград. В Петрограде нахватался революционных идей,

пошел к Подвойскому, документ есть, попросил 100 винтовок. Тот ему

выдал 100 винтовок. Он взял эти 100 винтовок, какой-то товарняк там ему

дали, вагон, приехал в Сасово, устроил там революцию, захватил власть и

стал первым секретарем этого Сасовского... Не был репрессирован.

В. А с матерью где он познакомился?

О. Потом он переехал уже в Москву. Он обладал небольшим

недостатком. Он решил, что он писатель. Чуть ли ни Лев Толстой. Стал

писать книгу. Писал он неудачно. А чтоб жить, он работал там на

чиновничьих работах, ну там, скажем, какой-нибудь этот... техником

безопасности на шарико-подшипнике... в общем такой ерундой. Самый

высший его был уровень - это директор ремесленного училища. Это во время

войны. Как литератор он был никудышний. А то, что был он, участвовал и

т.д., он старый большевик с 17-го года... У него было довольно такое

солидное окружение. После того, как он развелся с моей матерью, он вскоре

женился на другой, у нее двое детей. Один брат еще мой жив.

В. Встречаетесь?

О. Да, но он алкаш. Я старше его. А второй брат, по пьянке же, умер

молодой. То есть два сына, мать баловала их, разрешала им все делать.

Представляешь себе, было МГИМО. И по пьянке все забросил. И пьет до сих

пор, где бы ни работал, он пьет, пьет, пьет. У него и жена там, он живет в

Строгино, у него и жена, и дочка уже учится в институте, а вот так у него

жизнь пошла под знаком алкоголя.

13

Теперь, когда появился Лоренц, мать взяла и как бы сделала вид, что

она потеряла мою метрику, и завела вторую метрику, в которой я уже был не

Янин, а Целов, то есть на свою фамилию; где я был уже не Андреевич, а

Иванович, а где вместо отца стоял прочерк. То есть все было подготовлено

для того, чтобы меня Иван Михайлович узаконил. То есть, отца нет, даже

Иванович совпадает... А фамилия матери. Потом, когда мне уже было 6 лет, я

заболел, туберкулезом, попал в санаторий «Красная роза» под Москвой,

Балашиха. 2 года там пролежал. Мать уже с Лоренцем жили в Австрии, и

мать решила меня показать немецким врачам. Меня заковали в гипс и на

носилках привезли в Вену. Там стали местные врачи меня осматривать,

забыл фамилии, только что помнил и забыл, два врача там, крупнейших

специалиста, и заявили, что мальчик никогда не болел туберкулезом, это

ошибка русских врачей. Ему наоборот надо двигаться, развиваться,

заниматься спортом. Ему надо плавать, бегать по горам и заниматься конным

спортом. Ну мать до конного спорта не дошла, но водила меня в Дьянобат

плавать, и снимала дачу, чтобы я там бегал по горам.

В. Действительно помогло?

О. Год я бегал, а через год я слег. Повторный процесс. Я не могу

встать, боли дикие. Так что наши врачи оказались правы. По нашей методике

после двух лет лежания нужно два года ходить в корсете на костылях, не

давать нагрузки, и только потом можно бросить костыли и корсет. А тут дали

сразу нагрузку. Практически я не отличался, нога росла. <нрзб>, но

повторный процесс... А там год лежал. Я лежал в санатории немецком. Там,

правда, был режим такой: когда приезжали родители к другим, меня просто

убирали из палаты, а когда ко мне приезжали, ну в дни, когда других

убирали. Там вообще отношение было очень интересное ко мне. Я помню 7-

го ноября мать привезла розы... А меня поместили в отдельное... практически

поместили в церкви, вот там, где они...там же три раза в день молятся... там

же католические монашки. Значит, поместили меня в церковь, или там собор.

Я лежу с этими розами. Ко мне подходит пастор: «Почему вы с розами?». А я

14

по-немецки уже говорил, я по-русски уже стал говорить с акцентом. И

спрашивает: «Почему вы с розами?» Я говорю: «У нас в России праздник».

«Поздравляю». А про себя думаю, это же поп, нас же учили, что попы – это...

и так далее.

В. В вас это крепко сидело?

О. Сидело крепко. Это же детство.

В. Но жили-то там уже?

О. Но я же лечился два года в санатории «Красная Роза», где нам

книжки-то давали: «Толстопузые помещики», «Толстопузые буржуи», с

кадилами попы. И у меня это не прошло. Когда я еще ходил, сестра иногда

приезжала и... хотела меня напугать, говорила, что меня не будешь

слушаться, я тебя городовому отдам, полицейскому. А я побаивался. Мне

мало же было лет, 9 лет... А они же стояли с палками резиновыми. А потом

уже осмелел. Когда я уже был в санатории немецком, шла война в Испании,

а со мной лежал парень, который заявил, что самая сильная в мире армия –

немецкая. А говорю: «Нет, самая сильная Красная армия». Мне мама

привезла фотографию, там танки наши идут по Красной Площади. Говорю:

«Видишь, какая Красная армия сильная». Он говорит, немецкая. Мы лежа -

он лежит в гипсе и я. И я с ним затеял драку. Я чуть его не стащил с постели.

Потому что я за Красную армию. Я за испанцев. А дело вот в чем. Когда

священник меня поздравил с праздником, потом приходит как бы

зам.директора по хозяйственной части, я бы назвал, настоятельница ко мне

приходит: «Что бы хотел бы попробовать, покушать сегодня? У вас же

праздник?» Я не знаю, у меня какая-то детская фантазия была, я говорю –

пятачок, свиной пятачок. До сих пор не пойму, откуда я взял это. Мне

принесли свиной пятачок и в него был воткнут красный флажок... Но дело в

том, что когда наша семья попала опять... по фотографиям увидишь, что я

лежу в посольстве, и надо везти в Москву... Меня повезли опять в санаторий,

там меня загипсовали, и потом на носилках увезли опять в Москву, в

Кремлевку. Там я лежал без сознания месяц, в одиночной палате, около меня

15

сидела сестра, 70-ти лет, целый день, с утра до вечера, только мы с нею

вдвоем, потому что считали, что я уже все, <нрзб>.

В. То есть это дорога так подействовала?

О. Не только дорога, уже и состояние. Все-таки там неправильно

лечат, не как у нас.

В. То есть они напортили?

О. Они хуже сделали. А потом это уже был повторный процесс, он

хуже, чем первый. И меня, после того, как я уже оклемался, меня с

медсестрой отправили в Крым, <название места нрзб>. Я там два года лежал

в санатории, потом два года ходил на костылях, с корсетом. А через два года

я поехал в ссылку.

В. То есть это вы туда поехали, отчима-то уже арестовали к этому

моменту?

О. Да. Отчима арестовали в 39-м году. Я вернулся в Москву в 40-м

году, отчима уже не было. Когда мать меня встречала, то есть не встречала,

она меня и привезла, я говорю, а почему не встречает он, Иван

Леопольдович. Она промолчала.

В. Она знала?

О. Она знала. При ней же арестовывали-то. На квартире же арестовали.

В. То есть они уехали, вы остались там один, а потом мама забрала?..

О. Нет, нет, нет.

В. А как?

О Знаете, когда... Ведь мы из Вены почему уехали? Немцы захватили

Австрию. Аншлюс. Напротив нашего посольства было посольство немецкое.

Там был фон Патум тогда. Я был как раз, когда немцы захватили. Надо

сказать, что кто заметил то, что немцы захватывают Австрию, это был я. Я

поглядел в окно и вижу, летят листовки, летят немецкие самолеты, там

свастика. И я заорал: «Смотрите, листовки, немецкие самолеты». Иван

Леопольдович бросился к окнам.Ну и давай названивать уже, что Аншлюс...

То есть ждали Аншлюс, но не знали когда. <нрзб>. И сразу напротив

16

посольства были вытащены, к моему удивлению, красные флаги, но на

красных флагах белое пятно и свастика. А я был потрясен, они же и 1-е мая

праздновали тоже. Фашисты. А я думаю, как же так, красный флаг, а тут

фашисты. Тут сразу зашагали штурмовики... А меня мать вывезла на балкон,

а балкон выходил над посольством на улицу, и я наблюдал - эти штурмовики,

смену этих караулов... эсэсовцы и так далее. Там краешком глаза... <нрзб>. Я

видел... Германия – она уже вела войну.

Поэтому мы все уехали, все уехали... Но когда я попал в Кремлевку...

После Кремлевки я попал в Крым, два года там лежал, за мной приехала мать

и повезла меня в Москву, из Крыма. И когда я приехал в Москву, я потрясен

был, почему меня не встречает. Я говорю, а где же Иван Леопольдович. Я

возвращался в Москву в 40-м году, я два года пробыл там...

В. Из Крыма?

О. Из Крыма. В 37-м году я попал, а его арестовали в 39-м. В 39-м. Он

слетел, тогда, когда был арестован, не арестован, а был снят с работы

Литвинов. Я даже видел Литвинова. И тогда 140 дипломатов поплатились

жизнью или попали в этот список, тут увидишь. Поэтому он был арестован в

39-м году, два года там его держали. В 41-м году был расстрелян, когда

началась война.

В. Почему так долго шло следствие, не знаете?

О. А он, во-первых, не признавался. Вот когда смотришь его дело –

видишь, он везде отрицает. А когда смотришь листочки, и почему-то чернила

расплылись... То есть, видимо, это вода попала, на допросе... То есть, видимо,

его лупили. И после этого он стал признаваться, <нрзб>, он признался, что он

немецкий шпион и т.д. Причем, два года сидел. Там из него хотели сделать

дело какое-то. Я думаю, его держали для того, чтобы сделать процесс против

Литвинова, вот его держали 2 года. А когда началась война, то буквально

через неделю их всех там расстреляли.

Так что я там видел и Литвинова, видел я там Шверника, видел я там

Жемчужину, жену Молотова.

17

В. Это с тех пор у вас...

О. То, что я писал ей письма, и она мне отвечала на мои письма.

Поэтому, когда она мне отвечала на мои письма, пришло письмо из

Прокуратуры СССР, о том, что незаконная моя ссылка. И я понес письмо в

КГБ, те от меня отмахнулись: «Нам на письмо от Прокуратуры наплевать,

нам нужно... Мы по своей линии подчиняемся». Понимаешь, да? И они ждут

команды сверху. Но после того, как мне отвечать стала Жемчужина, ко мне

отношение изменилось, совсем другое. То есть они, понимаешь... Я напился

там как-то, это был случай у меня единственный. Когда я был в КГБ, мне

сказали: - «Не пей и так далее, можешь что-нибудь ляпнуть неосторожно».

В. Это еще там в Казахстане?

О. В Казахстане. Ведь они в Казахстане же получили письмо

Жемчужиной. И видели, кому я пишу, мои письма же были под контролем.

Писал Швернику, Жемчужиной...Жемчужину знали. Но Шверник не ответил.

Жемчужина отвечала.

Потом я там видел, вот сидят за столом, это когда там приезжают

гости, на первом этаже посольства есть гостевые комнаты... Ну, приехал

Ежов и Егоров. Ну где они будут жить? В гостевых. Причем, они же ехали не

под своей фамилией. Они под чужими паспортами приехали в город. Они

жили на первом. А кушать-то куда они приходят? К послу. Вот сидит Ежов,

сидит Егоров, Литвинов приезжает – тоже сидит Литвинов за столом,

понимаешь, то есть я их всех видел, наблюдал за ними. Для меня тогда Ежов

был - это знаменитая картинка, «ежовые рукавицы», был великий человек. А

потом, видишь, сидел Ежов и Егоров, палач и жертва. Егоров, знаешь?

Маршал был. Так что есть что вспомнить.

В. А вот например, Ежов, вот такого уровня люди: вот вы его знали,

видели, он для вас был... А потом раз, объявляют, что он враг народа?

О. Ну я мальчишкой был, чего я мог там ...

В. Неважно...

О. Я верил. Потому что...

18

В. Вы верили и первому своему впечатлению, и второму?

О. Я единственно не поверил, когда арестовали мать.

В. А Лоренца?

О. Лоренца я еще сомневался. Я не знал, понимаешь. То есть Лоренц

все-таки не был так близок мне, как мать. Тоже как-то неприятный осадок

остался. Но я не мог дотянуть... Мать моя, она на себя навлекла грозу. В 39-м

году он арестован, в 41-м расстрелян. Да? А она, она же не знает, что он... -

10 лет без права переписки, она же считает, что он живой. И она ходит в

МГБ, в Прокуратуру и требует пересмотреть дело.

Конец стороны «А» 1 кассеты

Сторона «Б»

О. Ну если после ареста человек требует 5 лет или там – 39-й, 40-й,41-

й, 42-й, 43-й, 44-й - ну 5 лет фактически, 6-й даже получается... Ну невольно

посадишь.

В. А почему вы думаете, ее раньше вообще не посадили?

О. Вот у тети Дэллы тоже арестовали мужа. Ее тоже не посадили. То

есть жен не сажали. Лагздина тоже посадили, но жену, Надю, не арестовали.

Вот, скажем Наде запретили работать, когда его арестовали... И она

вынуждена была отказаться от него. Публично. Ну там в своей организации -

что отрекается от мужа. Ее тогда приняли на работу. У нее маленький

ребенок же еще на руках. Естественно, Арвид через три года возвращается,

он узнает, что она от него отреклась, и он ее не признает тоже, как жену. То

есть была трагедия. Семья распалась. И от дочери... Семья рухнула сразу...

Потому что она отказалась. Эллочка не отказывалась. А вот тетя Дэлла, она

ушла на дно, поменяла квартиру. Тишина. Никого, ничего. Она и в партии

осталась, тетя Дэлла. А Эллочка уже была исключена из партии, но она

боролась, считала, что он невиновен. Вот 5 лет вот этих... Ну и, конечно,

надоела.

19

В. А почему она не пыталась, раз есть возможность, спастись, уехать,

поменять квартиру?

О. Так она же все равно ходила бы. Она все равно ходила бы... Та

никуда не ходила и не спасалась. А эта и не спасалась, а ходила еще. Но на

чем они сыграли. Значит там было три доноса. Не три доноса, там троих

опросили: мужа моей сестры, у нее коротковременное там было такое

замужество, тот сказал, что я ничего плохого о них сказать не могу; одну

итальянку, в нашем доме жила, которая была из Италии, видимо, по линии

Интернационала. Видимо та с перепугу: «Да, у них дети... она их

воспитывает не в советском духе». И наша дворничиха, которая жила на

первом этаже. У нее сын дебил был, и тоже. Вот два этих показания, что она

нас воспитывает не в советском духе. Затем, матери еще приписали, что:

якобы Ежов, когда его уже допрашивали, он сказал, что когда я был в Вене,

мадам Лоренц мне улыбнулась и я по ее улыбке (представьте себе!) понял,

что она знает о моей преступной деятельности. И я об этом писал, между

прочим, в письмах на имя Берия, что это за чушь собачья. Как можно по

улыбке узнать. Берия писал письма, когда я был в Казахстане.

В. То есть в этом смысле вы в маму?

О. Да, я борюсь. Даже и сейчас борюсь. Сейчас льготы зажали, я подал

в Конституционный суд. Мне два раза отказали, я в третий раз написал, жду

ответа. Правда, я свою агентуру там небольшую, знаешь, Кононов там

работает, и этот самый, как его... Зайцев.Зайцев, Зайцев. Но к ним дело мое

не попадает. <нрзб>, что делать дальше-то? То есть я борюсь за льготы.

В. То есть, когда маму арестовали, вы поняли, что что-то не так?

О. Когда мать арестовали, да. Потому что матери я своей верил.

В. То есть с этого момента вы начали сомневаться, правильно ли

вообще все?

О. Да. Да. Во-первых, здесь еще второй нюанс есть. Когда меня

высылали, мать арестовали 20-го октября, через неделю с меня снимали

допрос, и потом, уже буквально через пару дней мне уже приговор дали, что

20

я высылаюсь... Самое любопытное, что мою сестру не трогали, хоть она была

меня старше на 9 лет. На всех допросах, где бы мы не были с ней, в

Казахстане, в Чимкенте, Алма-Ате, Манкенте, на допросы вызывали только

меня. Я до сих пор не могу понять. Ее не трогали.

В. А она была под той же фамилией? Все то же самое?..

О. Нет, она сослана же, моя сестра-то. А везде меня на допросы. Я еще

молодой, может быть, легче раскрутить. Так что... Что я стал рассказывать?

В. Что когда вот вызывали на допросы после ареста мамы...

О. Да. Мне тогда сказали, что мы высылаемся из Москвы по закону о

военном времени, так как наши родители враги народа... Это Лоренц враг

народа и моя мать - враг народа, она немецкая шпионка. Это было в октябре

44-го года. А когда я еще узнал, что мать была осуждена не в 44-м году, а в

45-м, в марте, то знаешь, меня как это зарядило. Я прямо писал Берия: «В

органах враги», - открытым текстом, «враги народа». Сестра не написали ни

одного заявления пока мы были...

В. Просто вы верили, что Берия про это не знает?!

О. Я верил, что Сталин и Берия об этом не знают, что они хорошие. А

что действуют какие-то такие международные силы, которые совершают...

<не по теме>, что действуют контрреволюционные силы. Ну мне было

сколько лет тогда? 16 лет. В 16 лет я понял, что не может быть так, чтобы

меня в октябре ссылают, а мать осуждают...Я уже там во всех моих

заявлениях посылал...Значит, заявление Ежова - чушь собачья. Меня

репрессировали тогда, когда мать не была репрессирована. И третий еще

момент, нам говорили: «Вы уезжайте, как война кончится, мы вас вернем

обратно. Поэтому, мол, мебель и вещи не берите с собой. Мы закроем

квартиру, опечатаем». Через какое то время там поселился <нрзб> генерал

Плеханов. КГБ. Когда я еще и это узнал, а мне об этом сообщили соседи...

В. То есть связь вы поддерживали?

О. Тогда... То я записал уже три момента. Значит, первое...

В. То есть вам было лет 20, когда вы все это?..

21

О. Нет, 16.

В. Прямо сразу?

О. Прямо сразу. Я писал каждую неделю практически. Чтобы не

перехватывали письма, я подходил к поездам, бросал в почтовый ящик.

Когда я ехал в ссылку с сестрой, нас посадили органы не в купе обычное, а в

купе, где ехала медсестра, работник... Я ей давал. Я не знал, что она

сотрудник. Я ей давал письма, чтобы она доставила. Она говорит, что

доставлю, доставлю. И не берет... Я писал всем: Сталину, Сталин не отвечал

мне, Берия, Калинину... Жемчужина ответила. Шверник не ответил. Сразу и

пошел третий момент. Три момента. Во-первых, улыбка матери, затем я

репрессирован до того, как еще мать не репрессирована, и третье, что это

сделано из-за квартиры, что мне заявляли, не трогать, что в квартире никто

не будет жить, чтоб мы вещи... Но мы все-таки часть вещей продали... Я

макет нашей квартиры сделал, я тебе покажу, макет квартиры на Беговой.

Мы на Беговой жили. Так что три момента стало. Так что в этот период я уже

понял, что в КГБ не все ладно. А когда еще, 4-й момент, мне сказали: для нас

Прокуратура – тьфу, я понял одно, что выше КГБ в СССР нет органа. Ну,

естественно Сталин. Там. Но что Прокуратура – это ерунда, партийные

органы – это ерунда, потому что сажают же членов партии.

В. То есть вы начали задумываться о том, что происходит?

О. А как же. Во-первых, уже такие не совсем мною осознанные...

Когда я был в Австрии, был посажен посол Австрии, то есть, не Австрии, а

Польши, посол Венгрии, Бекзадян. Я его знал, Бекзадяна...

В. А в Польше тогда кто?..

О. Фамилии не помню, потому что я с ним не встречался. А Бекзадян,

почему я помню, потому что Бегзадян приезжал в Вену, из Будапешта. И я

ездил с матерью в Будапешт к нему в гости. Так что я знал. У него была

шикарная машина. У нас были машины бьюик, ольц-мобиль и хольц, а у него

был линкольн. А мне линкольн так нравился, что... Увидишь фотографию

машины. Я ему даже завидовал. Поэтому я знал Бекзадяна. Посадили.

22

Раньше, чем Лоренца. Тогда у нас был торгпред, Шмидт, его посадили в

Австрии. То есть и в Болгарии, помнишь был, который сбежал во Францию,

письмо-то писал Сталину еще... Ну ты знаешь, он писал письмо... Он посол

был наш в Болгарии. Он сбежал, перебежал во Францию и писал... Даже

печатали его письма. Ну ладно, узнаешь потом. Или в этой книжке найдем

потом. Уже до того, как мы уехали из Австрии, уже четверо дипломатов, на

моем слуху, уже были репрессированы.

В. А родители как к этому относились? <нрзб>

О. Я единственно знаю... У меня были учебники... Значит, мама мне

говорила: «Ты заклей такую страницу и такую».

В. Без объяснений?

О. Да, без объяснений. Вот. Я хочу сказать, что... Ведь был арестован

уже Арвид, был арестован уже Жан, был уже арестован Владимир, брат

Ивана. То есть я бы сказал, что по матери я так не замечал особенно, она

женщина очень такая волевая... но Лоренц так немножко... вот когда надо

было возвращаться, я заметил, как-то он приуныл. То есть пока мы были

далеко от Москвы, он на фоне этой всей картины как-то чувствовал себя

более спокойно. А когда надо было уже возвращаться в Москву, то он уже,

видимо, знал уже не только фамилии четырех, он знал фамилий большее

количество. Тем более, Литвинова уже сняли... Вот. Тут...

В. То есть он понимал, что он едет в общем на это?

О. Да, то есть ему надо было, видимо, решать, или оставаться, или

возвращаться. Остаться можно было, конечно. Но вот нет, верил. Ведь у него

тоже ведь судьба какая? Родился в Польше в семье бухгалтера, закончил

гимназию, попал в Петроград, окончил юридический факультет, стал

адвокатом, во время войны окончил... курсы Михайловского училища

артиллерийского, в качестве прапорщика попал в армию, на фронт, на фронте

стал поручиком артиллерии. Но так как у него отношения были хорошие с

солдатами, потому что он сам по характеру такой, они его выбрали делегатом

- когда заключали брест-литовский договор, они его направили

23

представителем 5-й армии. И отсюда он начал дипломатическую работу-то.

Вот этот Брест-Литовск, после Брест-Литовска он попал в Германию, в

посольство, потом он попал в Польшу, в посольство... там секретарь,

советник, а уж потом стал полпредом в Литве, Латвии, Финляндии, Австрии.

Понимаешь. Вот (показывет) табличка: от благодарных сотрудников.

В. Да, полномочное представительство в Литве.

О. Да, так что видишь. И кстати говоря, в сочинениях Ленина

упоминается он дважды. Значит, когда там... Я не знаю на каком этапе,

Ленин ему поручил организовать, обеспечить, всем делегатов

Интернационала, которые поехали в Москву на этот... а ему, он знал язык,

так хорошо владел...

В. Я думаю, не одним...

О. Не одним, да. Думаю, он еще французский знал... И он ему

поручил... У нас есть письмо. Откроешь, там можно дважды увидеть. А

второй раз, он его просил привести тезисы Каутского. То есть, он его

использовал в качестве переводчика. Эти документы сохранились. Что он

хорошо знал язык. А так у него вся работы была, дипломатом пошел. А брат

его, Владимир, тоже ведь воевал. Но самое любопытное, что Иван писал, что

он русский, а Владимир писал, что немец. Он тоже воевал и попал в плен. И

он там создал эти группы по возвращению военнопленных в Россию. И с

помощью его наши военнопленные, ну это в первую войну, не во вторую,

возвращались в Россию. А затем он попал уже, не знаю, на каком-то этапе, в

МИД, и там уже был заведующим какого-то отдела.

В. ...он работал в МИДе? Потому что у вас в одной анкете написано,

что он работал у Орджоникидзе. У меня в другой написано, что...

О. Нет, нет, нет. Он работал у Орджоникидзе, но был он у него

начальником отдела внешних сношений.

В. А, то есть он все равно по этой линии?

О. Да, внешних сношений. При Орджоникидзе. Это надо посмотреть

биографию. У меня есть биография.

24

В. А вот тогда уж к слову. Как вы думаете, в его аресте имело

значение, что он был с Орджоникидзе знаком? Или это все та же,

НКИДовская линия?

О. Я думаю, у него орджоникидзевская. Мидовская появилась позже,

МИДовская появилась, это, примерно, когда Литвинов слетел. Потому что

Литвинов вряд ли бы дал так своими кадрами распоряжаться. А вот когда

Орджоникидзе слетел, тут как раз, по-моему и наступила пора и для

Владимира.

В. С собой покончил.<это об Орджоникидзе>

О. Да, да, да, бесспорно. Тем более, что он не с собой покончил, а тут

есть версия, что его вообще убили, Орджоникидзе. Ну а тут он... Он же в 37-

м году же, Орджоникидзе, погиб... В каком году... Тут же сразу видно по

годам. Кто когда, какой год...

В. Тогда вот у меня еще тут возник вопрос. Тоже, когда я их всех

вместе просмотрела... С одной, стороны можно решить, что вся семья шла по

латышской линии, почти вся. С другой стороны...

О. Наша семья? Да.

В. С другой стороны...

О. ...контрревоюционная, террористическая...

В. ...дипломатической... Нет, вот причины?

О. А Лоренц по линии Литвинова, а Владимир по линии

Орджоникидзе.

В. Это они двое. А там все, часть просто вот латышский клуб Стучки.

То есть несмотря на общий вот этот, что можно было бы всех к латышам, или

всех... Все-таки они, большая часть...

О. Но мать шла не как латышка, она шла как немецкая шпионка.

В. Да, и тем не менее они все получаются по разным разделам.?

О. Нет, скажем Арвид и Жан, как террористическая латышская

организация.

В. Так, они по латышской линии...

25

О. Эллочка шла, как немецкая шпионка.

В. Почему тогда по латышской линии всех остальных не подтянули?

Ну, как вы думаете?

О. А потому что, когда уже мать арестовали, эта уже эпоха кончилась.

В. Нет, а в то время?

О. Тогда уже латышей стали выпускать.

В. Нет, вот начали арестовывать латышей, почему тогда всю семью не

арестовали?

О. А вот жен не брали.

В. Не только жен, а остальных?

О. Ну вот смотри: Адельгейда, Надя...

В. ...жен не брали, а остальных?

О. Ну а кого еще? Больше некого брать у нас.

В. Лоренц был там, да?

О. Нет, Лоренц был... Во-первых, он не был латыш.

В. А, он не шел по этой линии..

О. Нет, он не шел. У меня латыши же только по материнской линии.

Да, кстати говоря, насчет отца. Значит, когда меня высылали, Лида говорит:

«Ну пойди к отцу и скажи, что тебя высылают». Я пришел к отцу, говорю:

«Так и так, меня высылают. Ты можешь сказать в КГБ, что ты мой отец? А не

Лоренц.» А у него двое детей. Он говорит: «Нет, я сказать не могу». После

того...

В. Вы думаете, это бы вас спасло?

О. Не знаю. Когда я вернулся в Москву, на глазах моей жены это

происходило все, он сразу же меня нашел, как он нашел, как он узнал - до

сих пор не понятно, приехал на квартиру и стал просить прощения. Я

говорю: «Я не прощу». Он встал на колени, говорит: «Немецких генералов

там простили, а ты отца не хочешь простить». Я его не прощал до тех пор,

пока не умерла моя мать. Когда мать умерла, и были похороны... Ну, я

пригласил его. По-человечески. Значит, говорю, мама умерла – как хочешь...

26

Он пришел на кладбище, потом на поминки... И вот после этого я только стал

к нему ходить в гости. И он: «Сыночек...» и т.д. И я понял, что он просто

струсил. Потому что жена, дети там, 3 и 5. И обстановку он наверно понимал,

что и как. Вот такая у меня грустная с отцом судьба.

В. И при наличии детей в другой семье, все-таки он вас любил, вот

так вот держался, пытался?..

О. Да, пытался. Даже во время войны я помню, я гуляю во дворе, он ко

мне подходит, в октябре 41-го, когда бежали все, говорит: «Я тебя

эвакуирую... Я директор в ремесленном училище...» Я говорю: «Я без мамы

не могу никуда ехать. А мамы нет». Мамочка моя не собиралась никуда

ехать... Куда ей... Так что...

В. А у не была возможность эвакуироваться?

О. Ремесленное училище эвакуировалось...

В. У нее, у мамы?

О. Нет. Во время войны мне делали операцию еще, я лежал в

госпитале. Значит, дело в том, что когда меня немцы укладывали в гипс, они

неправильно меня уложили. Я не знаю, как там... И у меня из-за этого

получился подвывих коленного сустава. А в Москве был такой профессор

Бом, который брался это исправить. Значит, как исправить? Вот кость...

Значит надо отсоединить мышцу от кости. А как можно отсоединить? Если

срежешь, они не прирастут. Он собирался надкостницу резать, как соломки,

не отрезая от них мышцы, потом эти соломки придвинуть, а соломка эта

приживется к надкостнице, и тем самым выправить. У меня неподвижный

сустав здесь, видишь?.. После второго процесса, и подвывих коленного

сустава, и укорочение ноги после второго процесса, 12 сантиметров.

Представляешь себе?!

В. То есть немцы вам конечно «помогли».

О. Помогли да. Профессор Кинбек, профессор Зальцер (?)... Я лежал в

этом госпитале. На Басманной, на Новобасманной. Но там мне делали

первую операцию. Так как у меня нога короче на 12 сантиметров, он мне

27

делал отведение, (показывает на себе, объясняет), а сустав же неподвижный...

нога одна здоровая, а другая, значит, отводится... И чтобы человек мог

ходить, ты же невольно таз так немножко опускаешь, и как бы одинаково. А

так я не могу просто ногу, потому что сустав... А когда мне должны были

сделать операцию коленного сустава, но в этот раз не успели сделать, потому

что я был выслан. Потому что...

В. Началась война и вам во время войны уже?..

О. Во время войны, да. И после войны уже делали операцию... Во-

первых, делали операцию, после операции я полгода ходил на костылях,

после того, как я вернулся из госпиталя. Затем надо было после операции

чем-то питаться. А питаться было нечем практически. Так как в первый год

войны, значит... Когда началась война еще и немцы подходили к Москве, нас,

школьников, собрали и сказали: «Дрова там надо разгрузить». Мы подъехали

на Москву-реку, где-то в районе Строгино, никаких там дров не оказалось,

нам дали талоны и мы по этим талонам получили каждый по пуду ржаной

муки. Вот эту ржаную муку мы кушали как кашу. Чтоб был хлеб, это ржаная

мука... И очень мало давали яичного порошка. ...были не очень-то большие, я

ведь был школьник, я там чего там получал... Я в 14 лет был такого роста как

сейчас. И меня воспринимали как мужа моей сестры. А она старше на 9 лет.

Я рослый, здоровый такой парень. Надо жрать, а жрать-то нечего.

В. А работала мама и работала сестра?

О. Мама не работала, работала сестра. Нет, маму, во-первых, ее бы и

не взяли бы никуда. Она продавала вещи.

В. А вот при латышском полпредстве или торгпредстве?..

О. А это потом. Она продавала вещи. Она продала очень много вещей.

Она носила куда? Тарасовой, например, помнишь такая была, артистка

МХАТа. Алла Тарасова. У нее очень большой круг знакомых артистов. Ей

был знаком Немирович-Данченко. А дело в том, что его сын, его сын,

Володя, он был глуховатый, как говорится, трагедия у него, он женился на

Смирновой. А Смирнова до этого была замужем за каким-то деятелем,

28

которого арестовали. Она была таким образом знакома со Смирновой, у

которой мужа арестовали, потом Смирнова вышла замуж...

В. Смирнова, это какая?

О. Немирович, жена Володи Немировича, которая играла Сильву.

Смирнова-Немирович. Она играла в театре Немировича-Данченко... К нам и

на квартиру приходил в Москве Немирович-Данченко, затем, вот, приходили

французские летчики, из <полка Нормандия->Неман, мама их чем-то

угощала. У нас были пластинки хорошие: Лещенко, Вертинский. И

обстановка была неплохая. Оттуда. Вещи...

Кстати говоря, когда мы попали в ссылку, мать была в лагере, надо

было ей помогать как-то. У нас был целый чемодан с ее вещами. Мы не были

дураками, мы часть вещей, когда уезжали, оставили тете Наде своей, а часть

<нрзб>, а часть продали. Мебель.

В. То есть у вас было время подсобраться? 48 часов?

О. Да. 48 часов. Но в бешеном темпе все это делалось. Ну не всю

мебель... нам закрыли две двери. Трехкомнатная квартира, две... опечатали. А

наша спальня не была опечатана, вот эту мебель мы и продали. А

холодильник стоял у нас в коридоре. А у матери была подруга, Полубоярова.

Это танкист был, генерал-лейтенант, а потом был маршал танковых войск,

Полубояров. Сейчас ее сын, генерал-майор, живет на Сивцевом Вражке.

Володя. Мы с ним дружили. Сейчас уже не очень. После этого... Такая судьба

нам, значит, досталась... Тоже похоронены на Новодевичьем, оба они там... А

у нас, это же до войны было, практически, да?, вещи-то... У нас был

холодильник. Это же для Москвы было вообще... Электрохолодильник.

«General Electric». И мы им отдали холодильник. А затем, когда я когда ехал

в Ригу уже, мы в Москве остановливались у тети Дэллы на несколько дней, .я

заходил к Полубояровой, и она мне дала деньги за холодильник. Чтобы у нас

деньги хоть были, когда мы в Ригу-то приехали. Понимаешь? Нас спасло то,

что у нас была часть денег. Мы же приехали, у нас ни карточек, ни жилья.

29

Мы жили 2 месяца без хлебных карточек. То есть все могли покупать только

на рынке. И жили в неотапливаемой квартире...

В. Это уже в Риге?

О. Нет, это в Алма-Ате.

В. Это когда вы туда приехали, в ссылку?

О. Да, представь себе. В Риге то уже было лучше, я там устроился на

работу. А там то... Значит меня вызвали, приговор такой то, вы можете

ехать в ссылку куда хотите: в Красноярск, в Омск, в Новосибирск, в

Томск, в Барнаул. А это уже было в конце ноября. Я говорю, я туда не

поеду. А полковник там меня допрашивает: «Как это ты не поедешь?

Это же приговор тебе, ты обязан ехать». Я говорю, что поеду только в

Таджикистан. А мать в свое время, она по партийной линии была в

Таджикистане. Ну когда там надо было советские... когда басмачи там

были, и надо было там советский аппарат создавать и так далее. Она

там работала. И когда я уже был в Австрии, приходили журналы,

«Советский Союз», там эти красочные картинки - Таджикистан, обилие

фруктов... Я говорю, я поеду в Таджикистан. Он говорит: «Сейчас

подумаем, выйди-ка.» Вывели меня из кабинета. «Заходите». Захожу.

«Ну говорят, в Таджикистан мы тебе не разрешаем, разрешаем в

Казахстан». Я был рад, лучше в Казахстан, чем в Сибирь, в Барнаул

там...Замерзнешь. Я думал тоже, что там тепло. Ничего подобного, там

зима очень жестокая. И вот нам дали справку, что мы едем на

жительство в Алма-Ата. Ну вот с этой справкой... посадили в поезд... И

мы приехали когда в Алма-Ата, и я пошел в КГБ, а Лида осталась

охранять вещи, я, значит, пришел туда, там вообще у них были фонари,

<нрзб>. Они стали запрашивать в Москву. А так как они нас

запрашивают в Москву, нас не прописывают же ведь, а без прописки

ты не устроишься на работу... И хорошо, что у нас были деньги... Мы

жили около вокзала. Нам дали какую-то неотапливаемую комнату,

холодина жуткая, чернила замерзают, я тут пишу письма Берия,

30

согревал теплом... Письма ж Берия, что незаконно выслали нас. Сестра

пойдет там, купит...на рынок, там рядом был, значит, такую лепешку из

чечевицы, вот эта лепешка и есть еда на день, мне и себе. Да. Затем,

значит, меня опять вызвали, сказали, что вы не можете жить в Алма-

Ате. Алма-Ата это республиканский город, центр. Так, вы должны

выехать вот в любой город Казахстана. А сзади женщина ко мне

подходит: «Дайте...» - Ну это был, видимо, уже спектакль... «Я вам

советую в Чимкент. Это недалеко от Ташкента, Южный Казахстан, там

тепло». А я все время говорю: «Холодно, у нас нет дров, квартира...,

где жить там, нет работы...», жаловался там, в КГБ. Мы замерзали. Мы

не раздевались вообще... <нрзб>, холодрыга.

Вот. Чимкент. Это за свой счет мы ехали. Москва-Алма-Ата,

потом Алма-Ата - Чимкент. По этой же ветке, только в другую сторону.

Чимкент-то.

В. За свой счет? То есть вас не этапировали, ничего?..

О. Нет, нет. Единственно, что нас сопровождали - сажали, вручали

этой медсестре, и давали справку, что направляются в Чимкент (?). Приехали

в Чимкент. Значит, Лида с вещеми, она наши чемоданы стережет, а я – в КГБ.

«Приехали на жительство в Чимкент. Ну, как там - жилье и так далее». Опять

допрос - что, как, то... Они ведь еще ничего не получили на нас, ничего не

знали... Тут удивительно... Значит, начальник КГБ, областной, поехал с нами

на вокзал. Меня даже удивило. Здоровый мужик. Взял литерные билеты на

поезд. Да что там литерный билет, 20 километров Манкент от Чимкента. Я

посмотрел, где мы будем. «В Манкенте. Там вы будете на заводе. Устроитесь

на работу». И вот мы попали в этот Манкент, где ни школы, ни больницы...

Понимаешь? Когда-то строили железную дорогу, и туда сгоняли украинцев.

Значит украинское село среди казахских этих степей. Ну, там жили в

основном украинцы. Там единственно что было, недалеко от этого поселка

находилась лётная школа, летчики. Там аэродром был, и летчики

тренировались. Значит, Манкент. Там село называлось Белые Воды, там

31

жили украинцы, а рядом жили уже узбеки. Называлось село Черные Воды.

Там две речки шло, белая вода, значит...

Значит, кто там был? В ссылке? Поляки. Армия Андерса. Армия

Андерса, после того, как она перешла на нашу сторону, их всех посадили, в

Казахстан выслали. И они работали на заводах - экспедиторами, шоферами и

т.д. Ходили все в штатском. То есть, их на фронт не пустили... <Собрали>

этих приятелей-поляков...

В. А на каком языке общались?

О. Ну как, они русский знали, и польский. Ну а русский они так, кое

как говорили все-таки. А потом, когда наши подошли к Польше, стали

входить в Польшу, смотрим, я прихожу, все эти хорунжии, фуражки, тут эти

зигзаги, конфедератки эти...И уже стоит эшелон, товарняк, украшенный

этими березовыми ветками - их срочно направили в Польшу. Так сразу – раз,

они стали военными. Буквально... я думаю, пару недель. Уже польское

войско. А то ходили так затрапезные такие, бедные, несчастные.

Кстати, когда мне делали гипс, вот забыл тогда рассказать, вылетело...

вот те, которые мне там давали, вот помнишь, флажочек... все, весь

медперсонал, имел на халатах фашистский значок. То есть понимаешь, как

быстро перестраиваются. Видимо, в порядке... Я не знаю, это чего...

В. Да они, просто, не увязывают жизнь партийную...

О. Нет, видимо, знаешь... У них, видимо, была идея воссоединения

Австрии и Германии. Тем более Гитлер же австриец был. Он же туда

приехал, буквально, через...день.

В. Но не с Россией. Флажочек-то они вам ставили...

О. Флажочек был до этого. Они просто симпатию к этому, а тут когда

Германия их захватила, у них какой-то вот общий восторг, что буквально

весь медперсонал... Или кто-нибудь боялся, не вколость сюда, может быть

даже так... Но ведь была проблема: у меня была, которая за мной ухаживала,

женщина, она была еврейка. Это была проблема... Она боялась выйти на

улицу. Потому что, тогда стали громить магазины, сразу же, как штурмовики

32

пришли, стали громить магазины. И вот как-то ей Иван Леопольдович помог

переехать в Швейцарию. Дело в том, что, значит, насколько я знаю, она была

женой венгра-коммуниста, который сидел в тюрьме в Венгрии. И в

посольство она попала ведь по рекомендации австрийской компартии. Не

брали так просто с улицы. У водителей там, да? – были какие-то

рекомендации. Вот она была по рекомендации. И знал, что вот она жена, и...

В. <То есть она у вас спасалась?>

О. Не знаю. Дело в том, что вот еще интересная судьба была. Эллочка

сидела с Олей, эстонкой. А у ней муж был майор. Когда наши пришли в

Эстонию, мужа расстреляли. Олю посадили. Потом Эллочка и Оля, они

вышли вместе практически. Оля пыталась подрабатывать, она, как говорится,

у Эллочки подрабатывала... Она вязала мне вон свитера и так далее...

Эллочка с ней расплачивалась, потому что у Эллочки-то были вещи все-таки,

осталось, она могла продать. Деньги -то были, а у Оли чего? Ничего, кроме

рук. Хотя Эллочка ей помогла... Да, а у нее дети бежали из Эстонии, одна

дочка была у нее в Англии, а другая в Австралии. И мама помогла ей уехать в

Австралию. Когда мама умерла, я написал Оле, что Эллочка умерла. Она

взяла и прислала посылку. А я работаю на почтовом ящике, у меня «сс вв»,

знаешь, нет?... Ракеты, особой важности. Я посылку брать не могу. Мало ли

что, понимаешь? Я написал: - «Оля, не высылай никаких мне посылок».

Думаю, она сообразила. Я же с ней и переписываться не мог. Только вот, под

шумок, что мать умерла, это сообщил, что мать умерла.

Но все-таки мать похоронили на Новодевичьем кладбище. То есть она,

когда уже вернулись мы в Москву, значит, она стала работать в женском

обществе, ну, Советского Союза, ну, советско-чехословацкой дружбы.

Ездила в Чехословакию, какие-то там мероприятия. И Попова, из «Советской

женщины», из «советско-чехословацкой дружбы», писали письма, чтоб ее

похоронить на Новодевичьем. Это все-таки сыграло... И Лида там

похоронена. Я сестру, она у меня умерла...

В. А в каком году она умерла?

33

О. Сестра? Она умерла два года назад. Дело в том, что Лида сделала

попытку вернуться в Латвию. И, я тебе показывал здесь, такой здоровый... И

дочка, они близнецы... Сын жил в Ленинграде, а дочка имела ребенка от

любимого человека, но мужа не было. Они трое укатили в Ригу. Сдали

квартиру в Москве, и, буквально лет 8 назад, они уехали в Латвию. Хорошо,

что Лида знала латышский язык. И, видимо, Лена, дочка, тоже знала, потому

что Лена заняла там сразу руководящую должность. Это уже было, когда

началась независимость Латвии. Когда мы приехали к ним в гости, туда, к

нашим, нам в магазинах отказывались продать сыр и так далее. Даже не

помогало мое удостоверение, что я член советско-латышской дружбы, такое

общество в Москве есть.

В. В Росии?

О. Да. Дочка была начальником транспорта г.Риги. Все-таки неплохо,

да? В горисполкоме. Начальник транспорта, да? Вот. Но они поехали за

продуктами, вот зависть человеческая, в Литву, группой – купить там... Или

больше там продуктов, или лучше там продукты,или дешевле там продукты –

в общем, поехали в Литву. А по дороге попалась машина, у которой был

открыт борт, и этим бортом их срезало. Да, при этом дочка похоронена там...

А муж у нее, Саша...

В. То есть, всю семью?

О. Нет, Лену. Не семью, а кто сидел в машине. Там Лена сидела. Не

семью, почему... Лена... А сестра была дома, с ребенком, с Лешей. Вот.

Убило дочку. Значит, дочка захоронена там. А еще, главное, что Саша, муж,

с которым она познакомилась в Москве, умер в Москве. Но она перевезла его

специально в Латвию, там в Риге похоронила. Значит могилы две остались в

Риге. После ее смерти она приехала к сыну в Ленинград, в Ленинграде

умерла, он ее привез сюда и мы здесь ее похоронили. Так что две могилы

есть: Паул... Павел, брат мамы, мой дядя. У него куча детей, у него три

дочери и один сын, Юрка. Вот с ними я встречался после того, как я попал в

Латвию. И они все меня звали …

34

Надо сказать, что вот когда мы жили в Риге, я писал все время письма,

что я требую справедливости, почему не разрешают жить в Москве. Меня

вызывает полковник КГБ Латвии: - «Ну что Вы дергаетесь, вы живете где? В

Риге. О ней мечтают, а вы рветесь...». Я говорю: «Вы знаете, я в Москве

родился. И это нечестно, я считаю, что я незаконно репрессирован». Значит

мы с Лидкой, я был реабилитирован в 54-м году, мама в 55-м, а отчим в 56-м

году. Значит с 54-го года мы были реабилитированы, и мы поехали в Москву,

чтобы добиться квартиры. Нам квартиру не давали. Мне стало плохо с

сердцем там, в жилотделе. Значит, впервые я... Я в жизни терял сознание раз.

В жилотделе. Я сказал: «Вы бериевцы тут сидите». А тогда же Берия был

разоблачен. «Бериевцы тут сидите». Так? Ну, не помогло. А вот мать, когда в

55-м году реабилитировали, она поехала в Москву, восстановилась в партии,

стала персональным пенсионером, и ей дали комнату. И в эту комнату мы

приехали: я с женой, Лида, и она. 4 человека в одну комнату. А соседом по

квартире был Саша, репрессированный.

В. Ушеренко?

О. Ушеренко. Он репрессированный. У него отец репрессированный.

Секретарь был Бауманского района, райкома. Он воевал под Сталинградом,

Саша. Его с фронта забрали, и посадили, и послали это... как это называется,

где очень тяжелые работы?

В. Каменоломни...

О. Каменоломни. Но это в общем лагерь... Ну, Бог с ним. В общем

хлебнул он горя. В Латвии-то он работал на ЗИЛе, инженер. И в Москве

жил. Здесь репрессированных прямо пруд пруди... Куда ни посмотришь, у

меня все, и Лида, и Саша, и дяди все. Вот так <нрзб> Паул, и рядышком.

В. И то, потому что вовремя...

О. Потому что в Латвии остались, в Риге. Так что, вот, часть у меня

там живет. Ну я здесь встречаюсь с этим, тоже вот вылетела фамилия, вот

который работает с <нрзб>,о латышах пишет книжки. Латыш... книжки ваши

35

эти, списки, списки расстрелянных. В расстрельных списках есть статья о

латышах. Он всегда пишет вот эти статьи, вот он пишет.

В. Наш сотрудник?

О. Он не в «Мемориале», он как латыш, он латышское общество.

Статьи у его о латышах все время. Сколько книжек есть, там большие

обширные статьи. Я с ним держу связь. Он бывает в Латвии, рассказывает

мне, что там происходит... Вот такая...

Ну, вот я кончил школу рабочей молодежи. Мне в Москве запрещено

было. У меня последнее было ограничение – запрещается проживать только в

городе Москве. А я тем не менее поступил, после школы рабочей молодежи,

сначала поступил на отделение журналистики Ленинградского университета.

У меня тут были любовные истории, и я забросил. А потом, уже в 50-м году,

я поступил на философский факультет. Помнишь, вышла работа Сталина

«Марксизм против языкознания»? И тогда был такой интерес к философии. И

я на философский факультет МГУ. МГУ я закончил не за 6 лет, а за 5,

досрочно. Пришлось поднажать, чтоб год сэкономить.

В. То есть, с технической специальности вы переориентировались

полностью на...

О. Нет, я работал, работал (вот покажу тебе книжку),я работал все

время конструктором, и старшим мастером, на заводе.

В. Сначала поступали в авиа...

О. Нет, нет, нет, нет... А, да... Я поступил на подготовительное

отделение МАИ, но мне же не дали кончить. Я попал...

В. То есть интересы лежали сначала в той области?

О. Нет. Интересы не пропали. Дело в том, что нет заочного отделения

авиационного института. Я не мог в Риге-то. Тогда надо было в Москву

ехать. Понимаете, почему я еще в Москву рвался, чтобы МАИ кончить. Я не

мог заочно закончить МАИ, нет заочного отделения. А так как тут начались

философские вопросы, я заинтересовался, что происходит? Вообще, почему

эти несправедливости? Вообще, кто такой Сталин? Что такое коммунизм?

36

Меня этот вопрос заинтересовал, и я поступил на философский факультет,

кончил его досрочно, диплом на отлично, госэкзамены на отлично сдал, и

вернулся на завод. А теперь, что делать мне с дипломом? Чего-то я так

потыркался, потыркался там. Я же был там секретарь комсомольской

организации, но неосвобожденный. Я был мастером... У меня нет каналов,

нет знакомства, ничего. Я с горя взял и поступил в Ленинградский

индустриальный институт. Но тоже опять-таки вечерний. Кончил 1 курс, по

окончании уже МГУ. После 1 курса я приехал в Москву, поступил на 2 курс

в МАИ. И вот я кончил уже МАИ, вернулся обратно и практически всю

жизнь я проработал технарем. Так что у меня диплом просто для общего

развития, получается.

В. А вот это первое поступление в МАИ – оно было связано с тем, что

дядя летчик?

Конец стороны «Б» 1 кассеты

Сторона «А» 2 кассеты

О. Дело в чем, что там, где сейчас Беговая, одна сторона Беговой была

без домов, практически, и было поле, Ходынка, буквально до завода. 1-й

Авиазавод. А за заводом был аэродром, центральный аэродром. Там летали

еще такие самолеты, допотопные совершенно, дирижабли. Дирижабль-то в

жизни не видела наверно?… Воздушные шары. Самолеты летали так низко,

что летчики махали нам. Вот я маленький там – и я машу, и мне машут.

Очень низко. Дело в том, что на Беговой жили летчики. Там стояли

двухэтажные коттеджи, которые давали летчикам. Сейчас эти коттеджи все

снесены. Но, может, там и остались, но потом уже не было, когда я

последний раз там был, не видел их. А в нашем доме тоже жил, вот этот

самый… Поликарпов, жили тоже летчики. В нашем доме. В соседнем доме

жил летчик, который был инвалидом и ему подарило правительство «эмку»,

37

машину. А в том доме, где я…я в доме 8, а это соседний был дом, дом 10, там

был детский мой сад. Я маленький еще был. Так я из детского сада убегал к

этому летчику, который мне показывал самолетики и т.д. Понимаешь? То

есть кругом была авиация. Дирижабли над аэродромом висели, самолеты эти

самые. Дядя - летчик. Дядя приходил, у него здесь висел этот значок – 200

прыжков. 2 кубика, это - лейтенант. Загорелый, здоровый такой. Я жил этим,

авиацией, кругом была одна авиация. Дома, разговоры. Когда я учился в 63-й

школе, во время уроков мы иногда не слышали учителя, потому что на заводе

гоняли двигатели авиационные на стенде. Он когда гудит, так там еле что

слышно, потому что гул стоит. Это в районе стадиона Юных пионеров.

Кругом была авиация.

Да, я еще не рассказал тебе одну вещь. Вот когда я попал в Казахстан...

Да, в МАИ-то я учился, и там был на учете комсомольском, был комсомолец.

И когда меня ссылали, я пришел в МАИ и говорю, я, значит, ухожу, мне

нужен аттестат. Забрал аттестат, и взял открепительный талон от комсомола.

Я не стал рассказывать, что я в ссылку… Приехал я в Казахстан, прихожу в

райком, я же ссыльный, под гласным надзором, даю талон, меня ставят на

учет автоматически. Хотя там практически знали… Село небольшое. Знали

там…

В. И вы отмечаться ходили?

О. Да, я отмечаться ходил, да, в КГБ. Все знают, что я член ВЛКСМ.

Затем, ребят мало, в техническом отделе, ты понимаешь, что такое

технический отдел на заводе? Один только я, больше ни одного человека,

война, нет людей. Единственный чертежник-конструктор на заводе – это я. И

первое время, когда нам было негде было жить, жилья-то не было, мы жили у

кого? – у главного инженера завода. Я спал в передней на сундуке.

Представляешь себе? Полуэктов был, главный инженер такой. Симпатичный,

молодой. Мы жили у него там, на квартире. Днем-то мы были на заводе, а

там спать - на сундуке. И меня сразу, грамотный, чертить умеет, меня сразу в

секретари комсомольской организации. Я пошел в КГБ, говорю: «Слушайте,

38

меня выбирают секретарем комсомольской организации». Начальник

говорит: «Да ты что, погоди, еще рано. Потом, потом». Я прихожу и говорю:

«Мне КГБ не дает, не разрешает быть секретарем комсомольской

организации». – «Ну хорошо, секретарем ты не будешь, мы тебя сделаем

главным редактором заводской газеты». Ну знаешь, это заводская газета?..

Так что здесь много смешного. А уж когда я…

В. А вот в вашей голове, как это укладывалось? Что с одной стороны,

вы ссыльный, несправедливо, мама сидит, а с другой стороны?..

О. Вера в Советскую власть.

В. Все равно, не смотря ни на что?

О. То есть я считал, что в органах кучка врагов, то что я писал Берия,

что в органы пробрались враги. К примеру, скажем, то-то, то-то, то-то…

квартира и прочее. Я же не знал, что там генерал. Мне ведь соседи не писали,

что он на уровне генерала, поселился. Понимаешь? Поселился работник КГБ.

В. Нет, ну вообще, кругом столько народу пересажали, сами здесь, и

все равно - в Советскую власть?

О. Нет, я не знал масштабов. Я знал, что у меня, вот в моей семье, вот

родственников... Да… Но я же…

В. Ну, у посольских все-таки набирался круг какой-то. А в школе?

О. В школе , во первых, <нрзб> не было. Это же 5-й – 6-й класс.

В. Ну брали же родителей? Вы ведь в центальной школе…

О. Нет, там уже… Брали раньше. Я же в 40-м году вернулся в Москву.

Уже был какой-то спад. Дело в том, что когда еще вернулся Арвид… Это же

тоже сыграло, что досрочно… Что Ежова сбросили, а теперь пришла

светлая голова Берия, двух дядей отпустили сразу, Жана и Арвида.

В. Хотя странно, что отпустили в 41-м, а такое массовое было в 39-м…

О. Дело в том, что поняли, что никаких террористических латышских

организаций не было. Вот дошло все-таки.

В. Вы думаете?

О. Я думаю – да. Потому что все-таки это же были мыльные пузыри.

39

В. А не потому, что война началась, а они как специалисты?

О. А это еще до войны.

В. В 41-м году.

О. А это в 40-м году. В общем они пришли весной.

В. В 41-м.

О. Весною они пришли, весною. Они пришли весною. Я помню, как

Арвид стоит, весна… 40… в 40-м весной, я помню. Это до войны, они

пришли. До войны. Да нет, можешь не проверять, я знаю. До войны, да. До

войны… Я не представлял себе, что это политика такая. Я все-таки говорил,

что Сталин - это Сталин. Это сейчас я знаю, что Сталин - организатор и

вдохновитель этих побед, да? И Берия и так далее. А тогда же этого не было.

Ведь Ежова когда сместили, казалось, что какая-то форточка появилась. Что

партия признала свои ошибки. А тем более я все-таки такими высокими

материями не задавался. Я же говорю, я ж мальчишкой был. Что я делал? Я

авиамодели строил. Знаешь конструктор? Рейка и бамбук, крыло, вощеная

бумага, резинка, пропеллер. Р-р-р, полетел самолетик. Или из бумаги

вырезал, кидаешь там. Так? Потом я делал вырезки из журналов: «Техника

молодежи», «Знание - сила»… Да? То есть у меня интересы были на уровне

ребенка. Все-таки хоть я был здоровый, вот как… но все-таки я был 5-

тиклассник, 6-тиклассник, 7-миклассник. То есть интересы были совсем

другие. Надо сказать, что и мать была, видимо, очень осторожна. Она

лишнего никогда не говорила.

В. То есть дома разговоров старались, чтоб при вас не было?

О. Да. Когда умер Сталин… Гудят гудки, моя жена рыдает, я молчу

про себя. Там жена моя встречается с мамой: «Ой, Элла Оттовна, вот Сталин

умер!», там жена… А она: - «Туда ему и дорога». А потом я единственную

фразу, которую я слышал от матери, когда… до ее репрессии, слышал, это

правда… «Сталину моча в голову ударила». Я был потрясен, как она так

может сказать. Нашему великому Сталину моча в голову ударила. То есть

она тоже, понимаешь, не совсем им орентирована, то есть она видит, что

40

сажают старых большевиков, тех людей, которые делали революцию. Во-

первых, она была близко с кем еще? К Рудзутак.. Ведь ей тоже вменяли то…

Ведь и до меня дошли потом, в моем деле, что тоже, значит там… Рудзутак.

Мать там, или сестра…

В. Потом она ж коминтерновка была, мама?

О. А?

В. Мама была коминтерновка?

О. Ну, да, она какое-то там… Я помню, негры приходили к ней,

венгры… Тем более, я маленький был, я пугался их, негров-то. Для меня это

страшно было. Как-то она была связана с Коминтерном. Ее деятельность, я

не знаю толком, до того. А потом уже, когда она... до репрессии… латышское

правительство в ГУМе сидело. А так как у матери было много знакомых

латышей…

В. В ГУМе? В здании ГУМа?

О. Да, в здании ГУМА, на 3-м или 4-м этаже. А так как у матери было

всегда много знакомых латышей - они же здесь друг друга-то поддерживали,

были знакомы, она стала директором базы, торговой базы при латвийском

правительстве. Это на первом этаже. Это было во время войны, до ее

репрессии. На первом этаже была база. Она одевала их, она обувала. Затем, у

нас в одной комнате они даже жили, приходили… Забрасывались они в

Латвию, на подпольную работу. Вот она их… Вот я знаю, вот он у нас жил. А

потом я говорю: «Куда он исчез?» Она говорила: «Заброшен в Латвию». То

есть видишь, даже жили у нас, иногда. В трехкомнатной. То есть она давала

им то, что нужно - одежду, вещи и т.д. Вот она была директором базы. А

затем, когда мы уже вернулись, она была директором столовой, кафе, чего-то

такое, я там уже даже смутно помню, а потом ушла на пенсию вообще… А

после ареста Лоренца она не работала. Только продажей вещей.

Кстати говоря, тоже, интересно… В Манкенте был отличный

продуктовый магазин, можно было купить <нрзб> масла и так далее… А

вещи продавать там было нельзя. Не было барахолки. А надо было ехать в

41

Чимкент. А у меня в паспорте стоял штамп: годен для проживания в

Саранском районе. А Чимкент, это не Саранский район, а Чимкентский. А

там ходила теплушка, два вагона и паровозик. Раз, в воскресенье или в

субботу, я сажусь в этот поезд, там эти лавки… А мне нельзя туда ехать. А

напротив меня сидят девочки из КГБ, которые знают, кто я такой, что мне

нельзя в Чимкент. Я смотрю в другую сторону, они в другую. Я приезжал,

шел на рынок и, представляешь себе, вот скажем – бальное платье матери,

шикарное, или золотые туфли… Стою на рынке, продаю. Мое дело было

продать, потом я отдавал деньги сестре и она посылала маме: кукурузу,

чечевицу, муку, в общем продукты. Посылки.

В. Дорого продавали? Или как получалось?

О. Я не могу судить, потому что…

В. …или за буханку хлеба?

О. Нет, нет, не за буханку отдавал. Не за буханку. Но я хочу сказать

так: я получал там зарплату 60-50 рублей, а, скажем, туфли золотые я

продавал за 800 рублей. То есть это примерно за оклад. Дело в том, что

узбеки очень падкие на эти вот - золото, серебро… Или бальные платья, там

какое-нибудь вышитое, там какое-нибудь, такое… Ну я тебе…покажу…

В. А они жили довольно-таки обеспеченно, узбеки?

О. Да. Конечно. Есть и очень бедные, и очень богатые узбеки. Разные

же были. А тем более, там же не узбеки-то были, казахи.

В. А вообще отношения у вас с ними как складывались? С местным

населением?

О. С местным населением? А я его и не видел. Потому что село было -

«Белые воды». Одни украинцы и русские. Поляки. И знаешь, кто там еще

жил? Чеченцы. Чеченцы, вот эти, кто там был ссыльный... Но они на

заводах… Их не брали почему-то, они работали все в колхозах.. Или они

коллективно трудились. Вот идешь по Белому селу, а там двор открыт и они

там «ля-ля-ля» – танцуют… Но общения никакого, потому что они отдельно.

В. Ни они с вами, ни вы с ними?

42

О. Ни мы с ними, да. Я же на заводе. Там приезжали японские

военнопленные, поляки армии Андерса работали. Пленных привлекали, но

они ничего не делали. Они шли в котельную, там грелись… Потому что не

знали, как их использовать. Я там подхожу, ля-ля-ля, стоят там такие,

маленькие, замухрышки, от холода трясутся в котельной… От них никакого

толку. Да, немец был, на заводе, где я работал. Дело в том, что он был

репрессирован. Он был инженер и у него были учебники технического

характера – справочники. Ой, как же назывались они? Вот фамилия

вылетела… Справочники - как рассчитать площадь, как объем, как допуск, то

есть техническая характеристика. А у меня же ничего не было. И на заводе

ничего не было. Ни одной книжки не было. Поэтому я у него брал. И вот

чеченцы были, поляки, вот немец этот. Потом…

В. А с немцем вы по-немецки разговаривали?

О. А немцы в основном-то были не в Манкенте, а в <нрзб>. Он потом в

<нрзб> переехал. Там, где был них большой коллектив. А здесь

практически… Вот когда он уехал, поляки уехали, остались только чеченцы.

Да, с ними никакого общения не было.

В. А сколько вы там были, в этих Белых Водах? С 44-го…?

О. Сейчас скажу… Сейчас расскажу. Во-первых, когда я приехал…

Ученик чертежника, да? Жил-то я где? На сундуке. Затем мы сняли у

главного бухгалтера каморку такую маленькую, примерно метра два на три.

Две коечки стоят и все. Тоже не отапливалось.

В. У вас хорошие отношения с сестрой были всегда, да?

О. С сестрой, да. Пить хочется, а нету ни чая, ничего. И я пил воду из

арыка. А вода из арыка, знаешь, это там и осел, и козел, и стирка, и все. И у

меня началась дизентерия. Меня каждые полчаса несло, а туалет на улице. Я

вообще превратился, как говорится… А что я там получал? Хлеб? И миску

баланды. И все. У местного населения их огороды, а у меня ж ничего. Вот эта

миска баланды, это же хуже, чем в лагере. Потому что жрать было нечего.

Это полкило хлеба и баланда. Все. <нрзб>. В книжке это не отражено, да, не

43

отметили. Позвонили в МТС и меня взяли учетчиком в тракторную бригаду.

Знаешь, что такое учетчик? Сколько там керосина израсходовали, сколько

вспахали. Я попал в тракторную бригаду, я питался вместе с трактористами.

Я там за три месяца отъелся. Так, во-первых, их кормили хорошо: масло,

хлеб, <нрзб>. Там все на жиру…

В. Хоть война?

О. Война. Но колхозники… Кормили хорошо. И очень много было

растительного масла, много очень муки, масло тоже… И мяса. Вот я и

отъелся. И через три месяца вернулся… В книжке трудовой ничего не

отмечено, что я был этим учетчиком. И стало лучше… Когда меня перевели

уже инженером-конструктором, то я стал уже получать ИТРовский паек. Это

немножко сушенного мяса, какую-нибудь банку. И нам дали с Лидкой в

общежитии комнату небольшую. Ну наверное, метра так… 3 метра на 4.

Двенадцать. И мы стали в ней жить.

Вдруг, в прекрасный день меня вызывают в КГБ. Когда они уже

узнали, уже… Правда, это было уже к концу, когда они уже узнали, что я

переписываюсь с Жемчужиной, Прокуратурой, все… «На вас готовится,

значит, готовится ваше убийство». Вряд ли? А очень просто. Значит,

секретарша завода, у нее был любовник кореец, Ким. И водитель, шофер

студебеккера, бывший уголовник… Они видели, что у нас два чемодана, и

что я продаю на рынке. Свои же ходят все-таки… То я золотые там туфли...

«Значит решили, вас убить с сестрой и бежать». А там на учете же у них

уголовники. Они же тоже не по своей воле там были. «Не удивляйтесь, если

будет засада около вашего дома». Я мальчишка же, мне интересно. Я

прихожу к своему начальнику и говорю: «Слушай, вот такая история». В тот

же день сделали металлические решетки, а там решетки были на всех окнах.

Одноэтажные дома. А у нас не было. Мне тут же поставили решетку на окно.

Затем, когда я был в КГБ, я говорю: «А если там ваша засада…Засада, а

дайте мне хоть оружие». Позвонили на охрану завода, мне выдали

мелкокалиберку, мне выдали охотничье ружье-одностволку. И у меня было

44

оружие. Так что меня в тот период вооружили. Я даже был потрясен. Вот

этот начальник КГБ районного… вот, видимо, мои письма, эта переписка с

Жемчужиной, Шверником и так далее, видимо сыграли какую-то свою роль.

В. Да он понимал, какой вы враг народа…

О. Или он понимал… Да нет, ну он ко мне как к мальчишке. Говорит:

«Не смей пить. Еще где-нибудь ляпнешь <нрзб>”. Раз в жизни выпил там, раз

в жизни, вот он мне сразу: «Не смей пить, ляпнешь что-нибудь… Потом, что

тебе плохо тут? Работаешь… Потом… смотри, какие носки рванные…» В

общем, он интересовался так моим житьем-бытьем.

А как я оттуда вырвался. Смотрю, Жемчужина не могла помочь, на

Прокуратуру плюнули, Шверник не отвечает, Берия не отвечает, Сталин не

отвечает. И вдруг моим депутатом становится генерал-лейтенант (по

Казахстану) Огольцов – зам.Берия. А я не был лишен избирательного права-

то… Сын, не лишенный избирательного права, да еще и комсомолец! Он еще

не был депутатом, я уже написал ему письмо, обращаясь, как к кандидату.

Вообще был уверен, что он будет депутатом. Ответа не последовало. Когда

он стал депутатом, я ему тут же, в тот же день написал ему письмо, как

депутату. Что я ему пишу? Что вот то-то, то-то, что нас отправили, когда

мать не осуждена, а она осуждена совсем по другой статье, СОЭ, на 5 лет.

Затем, что захватили квартиру, враги, в общем, улыбку Ежова, все это

повторялось... Обычно ответ такой приходил, когда я писал, от Берия, что в

ваших заявлениях нет ничего нового. Отказать в удовлетворении. Я ему

пишу, что на сегодня я не имею здесь возможностей… что жизнь моя прошла

так-то, проболел в основном всю жизнь почти, был в санаториях, не имею

возможности учиться, не имею закончить возможности свое лечение. А в

Латвии у меня живут родственники. Дядя живет, который воевал. Значит,

прошу разрешить выехать в Латвию.

В. То есть вы конкретно указывали?

О. Да, да, в Латвию, вот так конкретно... Вообще-то говоря,.. я же был

осужден на высылку из Москвы и Московской области. Но мне не разрешали

45

рядом в области, скажем в Рязанской. Почему? Вот мне как сказали Барнаул,

Казахстан... До сих пор загадка. Я пытался у Грашовеня выяснить, он не мог

мне объяснить. Но если я выселен из Москвы и Московской области, почему

нельзя было в окружающие области? Понимаешь? Почему меня надо было

высылать в Казахстан? Ну, пришел ответ. Бегу радостный в КГБ. Мне

говорят: «Да, можете ехать, теперь мы имеем указание». Сели мы на поезд.

В. Это какой год?

О. Это 47-й год.

В. Просто разрешение покинуть это место и ехать в Ригу?

О. Выехать в Ригу. Да.

В. Без вариантов?

О. А вариантов не было, один вариант я просил. Значит, мы приехали в

Ригу… Мне разрешили, а Лиде нет. В Елгаву. Ну город Рига, столица.

В. А как вы ехали?

О. Сели на поезд, за свой счет, приехали в Москву, заехали к тетке.

Тетка запретила нам шуметь, выходить в коридор, потому что она жила в

коммуналке, чтобы не создавать там… Боялась всего. Я когда ей писал

письма из Казахстана, она мне не отвечала. Не было ответов. Я понял, что

боится. Зашел к Полубояровой, получил деньги. Сели, приехали в Ригу.

<нрзб>. Значит я…

В. Это 47-й год?

О. Да, 47-й, май месяц. Я остановился у Арвида. А у нас там были еще

знакомый… Снуку... Латыши. Кстати говоря, он-то работал в МВД.

Представляешь себе? Латыш. Мы у него вещи оставили. И когда надо мне

было идти, ну на экскурсию, пожрать чего-нибудь, я заходил к нему в гости,

хороший был.

Стал жить у Арвида. Затем устроился на радиотехнический завод,

собирал радиоприемники. Но там было трудно с общежитием. А у Арвида

жить тоже… Он жил в коммуналке, одна маленькая комнатка. Мы же

взрослые. Надо же тоже какую-то иметь жизнь семейную. И я вдруг нашел

46

завод, случайно совершенно, завод такого же профиля, сельского хозяйства,

ремонтно-механический, в котором же я работал в Казахстане. Точная копия.

С такой же номенклатурой. И я устроился на него, и мне дали общежитие. И

я стал жить в общежитии. Затем, я работал слесарем… Как же его звали,

Господи… Ну Бог с ним, ну Маша знает наверное… Он работал слесарем, он

был лейтенантом танковых войск, воевал, со шрамами, наградами. У него не

было тоже квартиры. Вот мы вместе с ним взяли общую квартиру у бабки.

Двухкомнатную квартиру. Условие какое? Мы платим ей 200 рублей и топим

зимой, наше топливо. А там половина домов без центрального отопления. В

подвале у них хранили торф. Наша задача …торф, затопить… Купить торф,

конечно. Значит, топить, выносить золу. Бабка старенькая. Она что делала,

она покупала яйца, там скажем, на опт, на рынке, какое-то количество, а

потом продавала штучно их. Вот этот навар у нее какой-то маленький был. И

мы с ним, с Женькой встали на очередь на получение жилплощади. А так как

мы не семейные же ведь, мы написали, что мы братья. Встали на очередь. Я

уехал к Лиде в Елгаву. Там у Лиды питался, отдохнул, она мне там

постирала. Да, когда в тракторной бригаде я был, я был сыт, но я был весь во

вшах. Когда я приезжал к Лиде, она мне стирала, керосином и так далее

выводила. Там она тоже, я ездил к ней и стирала. Потому что стирать я не

стирал. Парень. Ну там носки, еще куда ни шло, а так не будешь…. Значит

возвращаюсь я в квартиру, квартира пустая, без мебели. Один стоит лишь

диван. И мой Женька на этом диване. Женька звали его, во…«Женя, -

говорю, - что произошло, где хозяйка, где вещи?» Говорит: «Старуха ночью

умерла, не успел я ахнуть, как собралась вся Рига тут, откуда только взялись

эти родственники, не знаю, как они и откуда узнали. Все увезли, и мне

удалось этот диван, на котором он спал, отстоять. Я сказал, что я его у бабки

купил». А мою кушетку, на которой я спал, значит, ту увезли. И я уже спал

на полу просто. А вешали вещи - просто гвоздики вбили в стенку.

В. Хорошо ваши вещи не забрали.

47

О. А у меня там нечего было брать. Ну костюм мужской. И когда она

умерла, я пошел к Арвиду, он еще <нрзб> был… Там как-то нажали, там

знакомые, подруги матери были, и эту квартиру, дали ордер на нее нам.

Двухкомнатная, с проходной комнатной. А к нам все время приходил какой-

то милиционер и все просился: - «Ребята, давайте поменяйтесь со мной». У

него однокомнатная квартира в коммуналке и однокомнатная квартира на

чердаке. Ну Женька пошел на чердак, а я пошел в коммуналку. Вот эта

коммуналка нас, комната, очень спасла, потому что я жил практически у

Маши, у жены, а жена жила в общежитии в заводском. Работала. И жила в

общежитии. Я жил у нее. У нее одна комната была. И когда мама вернулась,

она поселилась в мою комнату. И они сделали с Лидкой, моей сестрой,

операцию: у Лидки стоял штамп, что нельзя ей проживать в режимных

городах, в Риге, а у мамы не было такого. Они подменили листочки. Лида

прописалась в Риге, а потом листочек вернули обратно, в мамин паспорт. Так

что Лидка получила прописку в Риге. И они жили в ее квартире оба, не в

квартире, а в комнате.

В. То есть вы после освобождения еще маму поддерживали,

продолжали деньги, посылки?..

О. Да. А она в 49-м году вернулась.

В. А письма?

О. Через два года. Она в 44-м… 5 лет. 2 года я жил… То что у бабки я

жил в общежитии… У бабки я жил с этим, с Женей... Кончал школу.

В. Но переписка такая, и взаимоотношения остались прежними, да? С

мамой.

О. Так мама умерла.

В. Нет, тогда.

О. А, мы писали ей. Как же. Мы же посылки посылали.

В. Ну вот я про это и говорю.

О. Нет, переписка все время была. Она мне и сообщила, что «меня

пытались судить как немецкую шпионку, но у них это не вышло. Меня

48

посадили по СОЭ», ну там связь с Рудзутаком, ну там Ежов и прочее…там

связь… Ну 5 лет дали, 5 лет же кончилось. И она даже попала под амнистию,

потому что Сталин в 49-м году провел амнистию, кто сидел менее 5-ти лет. И

я еще возмущался в органах, говорил: «Вот амнистировали, <нрзб>,

амнистировали, кто сидел 5 лет. А меня почему не амнистировали?» Все

возмущался, как же так!

В. А она приехала сразу в Вильнюс, или в Елгаву?

О. Кто?

В. Мама.

О. Нет, ко мне. У нее не была в паспорте штампа. Лида жила в Елгаве,

а она приехала ко мне. У меня квартира была.

В. А она могла в Риге жить?

О. Она могла, у нее не было штампа. Да. Ее прописали. А когда она

уже вернулась, она нажала на рычаги, а у нее там половина города знакомые

– латыши же сидят, свои же, московские… И квартиру ей дали.

Трехкомнатную квартиру.

В. Там, в Риге?

О. Да, в Риге. Опять-таки без центрального отопления. Значит, в одной

жила мама, в другой комнате Лида, и в третьей - я. Опять-таки приходилось

мне таскать торф, и уносить золу. И пилить дрова. С торфом-то надо и дрова,

какое-то количество. Так что, вот так прошла жизнь.

В. А жену вы уж позже привели туда?

О. С женой? Нет. Когда 3-хкомнатная появилась (телефонный звонок,

пауза)

…Министерство иностранных дел, другой был в этом самом… – Пегов,

в народном контроле, а третья - в горисполкоме. Вот Пегова, она была в

Интуристе. И вот сделали фотографию… вот две мои фотографии. Вот это я

по дороге в Австрию… И кстати говоря, одна из этих фотографий… где же

она (ищет фотографию)… А вот она. Это было в <нрзб> на Майне. Видишь?

49

В. А вот кстати, я хотела спросить. А мама рассказывала что-нибудь

вообще про лагеря?

О. А как же.

В. Она в Мариинских сидела?

О. В Мариинском. Рассказывала, что она работала там на складе,

картофельном складе. Что там пытались на нее давить уголовники, в смысле,

чтобы она им там давала…

В. Смешанный лагерь был?

О. Да, да. Уголовники давили. Как она от них отбивалась… Сейчас

маму покажу (все время пытается показывать фотографии)…

В. Что значит отбивалась?

О. Ну вот… фонарем… Фонарем отбивалась. Знаешь, фонарь такой?

Чтобы их распугать. Она здоровая такая, как я. (показывает фотографии). А

вот Арвид, который тоже сидел, летчик он, инструктор. Здесь он учится на

летчика. А потом он уже учил. А это его могила в Риге. Это он с дочкой. Это

я с отцом. Мой отец. Это моя племянница. Хочу показать тебе маму…

В. Я хочу просто, пока мы все равно <нрзб>…

О. Молодая… <нрзб>, посмотри пока…

В. Я хочу про лагерь немного поподробнее. Что она рассказывала?

О. Давай. Поехали дальше. Ну, она, во-первых, рассказывала условия

какие, система какая, какая кормежка. Плохая, конечно. Без посылок бы она

наших бы загнулась бы в два счета. Так? Ну вообще быт там… Ну эти

женские дела - как там мужчины к ним пробирались в эти бараки. Ну, ясно

для чего, да?

В. Каким образом?

О. А из барака в барак. Вбегает там, и бежит по коридору, между

кроватями. Кто примет. Кто примет. Вот так.

В. А как они проходили на территорию? Лагерь-то был…

О. Там смешанный, выходит, лагерь, смешанный. И мужчины, и

женщины. Я так понимаю. Ей симпатизировал этот самый Галахов…

50

В. А он был кто?

О. Начальник цеха ширпотреба. Видишь, вот… Это все его (показывает

шкатулки). Дело в том, что когда …

В. Это он сам делал?

О. Нет, это ему делали, рабочие, там же написано: от рабочих. Дело в

том, что когда…

В. А он ей подарил?

О. Нет, нет, не в том, что подарил, а дело вот в чем – что когда он

освободился, он приехал к нам в Москву…

В. А он был заключенный?

О. Да. Он был заключенный по экономике, как сейчас бы сказали по

(экономической) деятельности. Да. Он сам был строитель. Но там был

начальником цеха. Когда он приехал, он жил у нас даже. Умер в Москве, а

это уже осталось от него. У него нет ни родных, никого. Значит он приехал,

значит, как-то устроился.

В. И вот привез все это и подарил?

О. Это его. Ну нет, не подарил, а от него осталось просто. Потому что

он у нас просто жил.

В. А он у вас и умер?

О. У нас и умер. То есть он умер за рулем машины. Значит, мать, уже

персональная пенсионерка, купила машину. Победу. Поступила на курсы,

кончила курсы. Водить не может. Приглашала водителей со стороны.

Скажем, мы ездили в Ясную Поляну, Маша, она, ездили в Ясную Поляну, в

музей Толстого, на этой Победе… Ну был шофер. А этот самый Костик,

Костя Галахов, сел за руль. Они поехали по Москве, видимо, он умел

водить… И где-то там, значит, что-то он не там где-то тормозил, что-то он

там испугался. С ним инфаркт, и он умер за рулем.

В. О, Господи!

О. Вот вам конец…

В. А в лагере он ей как-то помогал вообще?

51

О. Насколько я помню, да. Опекал ее, да. Потому что вот эти вещи, это

его, это вещи не подарочные, это он привез… шкатулка. А вот портрет,

который висит, матери, это сделано в его мастерской. Он сделан не с матери,

а с фотографии. С фотографии. Хотя я забыл сказать, что вот тебе еще

интересно… Значит, вот когда меня высылали, Лидку и меня, у нас жила

Ксения… Дело в том, что Ксения это племянница Лоренца. Значит, ее отец

Владимир <нрзб>, мать - пианистка - в лагере. Значит, отец расстрелян, мать

в лагере. Она осталась одна. Там остались еще дедушка там, или бабушка, я

уже забыл, кто у нее там… Не помню. В общем там она уже не могла жить.

Или они умерли там. И она жила у нас. Это вот Камова. Ее мать, сестра

Камова. И когда нас высылали, ее просто выкинули, как щенка, на улицу.

Потому что она не числилась у нас, в нашем так сказать роду… Она им

мешала. Ей там 12 лет. И вот она побиралась по вокзалам, затем набрела на

свою домработницу бывшую, та ее приютила, а когда мать вышла из лагеря,

она уехала туда к ней и вышла замуж за сына начальника лагеря. Вот как…

В. А вот не помог брат?..

О. А затем они развелись. Развелись. Он оказался… Ну в общем, он

такой был… вертопрах… И с другим уже, с Борисом, она вернулась уже

сюда.

В. А дядя ее? Генерал Комов? Он никак?..

О. Не генерал, он конструктор генеральный. Генеральный конструктор

вертолетов, Камов. Два винта, ты видела – там не один винт крутится, а…

В. Вот он ей никак не помогал?

О. Нет. Ну каждый берег себя.

В. То есть на его жизни тоже не отразилось то, что сестру арестовали?

О. Насколько я понимаю, нет, но в гостях мы у него были. Уже на

улице Горького. Жива его дочка, Камова. Живет она, по-моему, там же.

В. Не общаетесь?

О. Вот дочка Владимира общается, племянница Камова, общается с

ней, а я с ней общаюсь, когда бываю у Ксении в гостях. Она ее приглашает. А

52

так непосредственной связи нет, только если такая. А Ксения уже

прабабушка. У нее дочь. А у дочки дочь, а у той уже внук.

В. А мама ее?

О. Мама умерла.

В. Нет, вообще, тогда уж про эту линию немножко. Она в Томске

родилась?

О. Да в Томске. Сибирская там, по-моему, какая-то купеческая семья.

Она пианистка. Потом, когда мужа посадили, расстреляли... Он был

дипломат, он в МИДе работал, потом у Орджоникидзе, ну, внешних

сношений... Она пианисткой была. Она попала в лагерь, насколько я помню,

пасла там овец, что ли, где-то в Казахстане. Затем вышла.ю и жила в этом

городе, как его… В Усть-Каменогорске. В Усть-Каменогорске она создала

там музыкальную школу даже вот… она же играла… на пианино…

преподавала там. И там Ксения вышла замуж, там развелась. А дочка от

первого мужа.

В. А потом вернулись они в Москву тоже?

О. Вернулись в Москву, да. Но дочка от первого мужа.

В. Нет, в смысле мама ее, Галина Ильинична?

О. Вернулась в Москву. Жили…

В. То есть после реабилитации?

О. Да. Здесь онижили в Москве, на Балаклавском проспекте. Затем

Галина умерла. У них квартира была отдельная, а у Галины была своя

квартира, у Ксении была своя. У нее же муж и дочь, у нее была 3-хкомнатная

квартира, у Галины была однокомнатная квартира. Но они были соседи,

прямо дверь в дверь. Галина умерла. И все, что я знаю.

А Костик этот лежит на Донском кладбище.

В. А что мама еще про лагерь рассказывала? Остались у нее подруги?

О. Ну, вот была Оля, которую она отправила…

В. А фамилию не помните?

53

О. Я смогу найти. Может быть, конверт сохранился, адрес. Я думаю,

она уже умерла… Эстонка. Мужа расстреляли. Где-то есть бумага.

В. А кроме нее?

О. И еще приезжал один парень… Такой здоровый-здоровый. Он

подарил нам книжку, про технику туриста… Но он тоже приезжал, жил где-

то на Украине, проездом был в Москве. А так что там, по лагерю? Вот три

человека я знал.

В. То есть она старалась это не вспоминать?

О. Понимаешь, вспоминать-то…видимо и не хотела. У нее была задача

восстановиться. Во-первых, в партии. Персональный пенсионер это – очень

много, ты знаешь. Это путевка, это повышенная пенсия, это поликлиника, это

кремлевский паек на Комсомольском переулке, Большой Комсомольский.

Так что очень много она не вспоминала. Единственно говорила две фразы, я

знаю от нее - до ареста: Сталину моча в голову ударила, а потом когда

Сталин умер: туда ему и дорога. Так что она не очень-то разговорчива была.

Она соображала. Отлично.

В. То есть она представляла себе, что происходит?

О. Да! Ну, Господи! Представляешь себе - жена посла. А тут один,

Арвид, арестован, Жан арестован, Жан другой расстрелян, муж сестры

расстрелян, Владимир, брат Лоренца, расстрелян… С ума сойдешь. Все

раньше сели-то, все они там. В общем Иван-то в 39-м. Ивана не могли просто

взять, потому что он в Австрии сидел. И тогда еще был Литвинов. Они,

видимо, при Литвинове боялись там брать... А когда уже Литвинова убрали,

и там уже пошло… 140 человек… Я хотел мать тебе показать. Выключи эту

шарманку пока. (пауза)

В. Если вернуться к вашей жизни еще до ареста, и даже до отъезда вот

там в Австрию. Жена посла... Какие бытовые условия были? Бытовые: была

ли у вас няня, или потому, что вы были…

54

О. Значит, коротко. Родился я на Пушкинской улице, этот период я не

помню. Потом мы жили на Беговой. Беговая улица, кооперативный дом,

трехкомнатная квартира, отдельная.

В. По тем временам это очень…

О. Да. Комнаты не очень большие, метров по 15, но 3-хкомнатная

квартира. Без газа, с ванной. Ванна даже без колонки, то есть надо было греть

на кухонной плите и лить туда. Никакого там ни холодильника, ничего. И

стояла дровяная печь. А на дровяной печи на них стояли обычно керосинки,

и моя задача была в детстве ходить за керосином. С нами жил дедушка.

Дедушка, что я помню, делал такие маленькие скамеечки под ноги. Потом он

умер, похоронен на Ваганьковском кладбище. Пока мы были в ссылке,

могила затеряна, до сих пор не можем найти.

В. Пытались, да?

О. Пытались, да, но... Делали попытки – нигде. Так что… Снимки-то

есть, где его хоронят. Но по снимку же не определишь место.

В. А няня была?

О. Няня была всегда. Была тетя Дуня. Я даже помню попал в

больницу… Это самоотверженная женщина, слушай, из Курской области. Я

попал в больницу, мальчишкой там, наверное, мне года 4 там было, я помню

около моей койки спит на полу тетя Дуня. Представляете. Матери я

практически не видел, потому что она где-то на работе, где-то встречи. Вот

эта тетя Дуня… А Лида в школе. Вот она научила меня: «Елки палки, лес

густой...» Затем, значит, я периодически…

В. И она так у вас и была все время?..

О. Вот долгое время была, да. Но… Нет, не все время. Пока я не попал

в санаторий, а я попал в санаторий в 6 лет. Чего там долго-то! 4-6 лет, в этот

период. Дело в том… Вот когда я еще был маленький, они хоть и развелись,

мои родители, но я иногда бывал у отца. Меня брали родственники. Не у отца

на квартире, а я жил у родственников отца, у родственников, в Рязанской

области, в деревне Амесьево. Там у него была племянница, его двоюродная

55

сестра, наверное… Его племянница. Она была бездетная, а муж был, Филипп,

и она считала меня как бы своим сыном. Она меня брала, я там жил, у нее

там, в деревне. Там блины она мне пекла, в баню водила. Одно время мы

жили, такой голод был, ели этот самый черный хлеб. Он такой сладкий, как

каша, ну не каша, ну такой… вяклый какой-то. Помню жили…в одной

комнате даже жили… в городе Сасове. Филипп там где-то работал, отдельная

однокомнатная… отдельная комнатка, а на втором этаже была почему-то

столовая... Я помню, я иду в столовую и вот такая крыса около ног. Я на нее

орал диким голосом. Даже непонятно, может…

Конец стороны «А» 2 кассеты

Сторона «Б»

О. Я помню, Филипп иногда приносил голубей. Это считалось

лакомством. Голуби. Жрать нечего было. Хотя иногда жил я в деревне, в

деревенском доме. Это пока бабка была жива. Моя бабушка. Помню, как она

хлеба там делает, в чугунке это молоко, знаешь, пенка свертывается... Я

любил пенку эту…Она меня баловала иногда. У нас был Мурзик, собака, с

собакой, по-моему, я чуть ли не спал вместе. Залезал под крыльцо, там с ним

возился: Мурзик, Мурзик. В общем такая жизнь была, бедная, но в смысле...

В деревне… так отцу, значит там, построили как бывшему революционеру и

так далее, такой хороший дом в три окна. Но комнат там было мало, три

комнаты, одна комната большая и две маленькие комнатки. Там был сарай,

сад. Ну вся деревня это Янины были. Ну, Леонид там, брат, который сейчас

там мой двоюродный живет. Потом один, Женька, он умер уже, брат

двоюродный. Так что там… Филипп, вся его родня. Но жили бедно, жили

очень плохо и бедно. Такие были избушки покосившиеся, огородики, в

общем, ничего хорошего не было.

В. А вот деревенская родня в основном верующие были? Няня ваша?

О Церкви я не помню. А сейчас осталась в живых там, значит… А еще

там рядом была деревня Кошебеево. И Бастаново. В Бастаново жили татары.

Вот в Бастаново мы ездили туда… Это же Рязань. Там рядом татары-то,

56

кругом. Вот ездили в деревню, в Бастаново, в гости, там отца были... Я чего

помню, так это конскую колбасу, я такую вкусную не ел никогда в жизни. До

сих пор помню. Там еще брали такое кислое молоко, вроде кефира, не

кефира…

В. Айран…

О. Да, очень вкусно. Слушай, такая вкуснятина… Затем помню, там у

отца была уже другая жена, я качал люльку. Потом эта девочка умерла.

Похороны. Едем на кладбище хоронить маленький гробик. А я на телеге

сижу там, значит, вместе со всеми. Вдруг выскакивает волк, настоящий волк.

Такое дремучее место было, кругом леса. Потом через лес надо было ездить

там... (телефонный звонок, пауза).

В смысле религии. Я только знаю, что и в Бастаново жили у нас тоже

родственники. Сохранилась там моя двоюродная сестра, Лёля. Знаю,

кончилось тем, что в этом в Кошебеево закрыли школу, но открыли церковь.

Построили часовню. Это был <нрзб> ее деятельности.

В. Это уже сейчас?

О. Уже сейчас. А тогда там, в Кошебеево, был колхоз. Тоже мой

родственник был председателем колхоза. А сейчас все это там... развал

полный, колхоза нету. А дочь председателя колхоза построила церковь. Я

возмущаюсь. Брат мой, который последний, я говорил, маленький, Славка-

алкаш, в МГИМО учился, и запил, и бросил учиться. Представляешь себе?

Вот он ездил туда. И полное запустение. Зато церковь есть. Но он крестился.

Отец… Но Славка крестился мой. Недавно крестился. Я его, правда, ругаю

на чем свет стоит. Потому что я считаю…

В. То есть вы атеист такой…

О. Я атеист, да. Потому что я… Я не могу… Я философский кончил

все-таки, и МАИ, и тем более ракетчик… летаем туда…

В. И в детстве не было никаких разговоров?

О. Мать никогда не верила. Единственно у меня только линия вот эта,

по отцу. Вот те верят. А Сашка… Кстати говоря, у отца была еще до меня

57

жена. Первая жена это - Сашка. Он кончил филфак, философский в МГУ

кончил. Я тоже по его стопам пошел. Главное, когда я учился в МГУ, я хотел

его увидеть, он жил в общежитии, на Стромынке. И я жил на Стромынке. Но

я же приезжал, когда у него были каникулы, его не было. Я его там не

встретил, он кончал, а я только начинал. Я уж последний год жил на

Ленинских Горах. Так что только по отцовской линии были верующие. Мать

не могла быть верующей, Дэлла не могла быть верующей. Дэлла, надо

сказать…

В. А Иван Леопольдович?

О. Иван Леопольдович тоже не был. Дело в том, что тетя Дэлла…

арестовали ее Бертайта, но она осталась пламенной, была ворошиловским

стрелком. Знаешь, эти «белые чулки»? Все-таки из Прибалтики они

женщины меткие. Вот она ворошиловский стрелок была, учила в ДОСААФе.

Где-то фотография есть, где она объясняет им винтовку и т.д.

В. То есть в этом смысле все были очень правоверные…

О. По материнской линии да. Они же не христиане, они же

протестанты. А здесь, видимо, не было у них и церкви своей… Так что

отошли.

В. То есть в доме была только «коммунистическая религия»?

О. Да. А у отца, да. Бабка верила, икона была. Отец не верил. Славка

верит. Понимаешь, вот так вот. Лёля...

В. А вас в детстве это вообще не интересовало?

О. Когда было посольство, в Австрии, это же царское посольство, на

территории посольства стоит православная Российская церковь. Она была

закрыта. Я туда ходил. Просил разрешения и мне открывали. Очень красивая,

богатая церковь. Представляешь себе, посольская церковь с царских времен.

Шикарное помещение, многоэтажность. Там был второй, третий этаж,

чудесные иконы. Но, понимаешь, меня вот воспитали, что церковь - это

мракобесие, тем более, труды еще Ленине. Так что я не мог, и до сих пор не

верю. Для меня это… Вот я недавно прочитал, что сын какого-то артиста,

58

Ефремова что ли, или не Ефремова, а кто-то другой, его спрашивают:

«Сколько вы зарабатываете?» Он говорит: «50 тыс.долларов». Если он

зарабатывает 50 тыс.долларов, а ученый получает академик 5 тысяч... Я

считаю, что что-то у нас… Рублей! А там 50 тыс.долларов. Что-то в нашем

государстве не хватает. С этими попами прорыв в науке, в обороне не

сделаешь. А вообще-то говоря, я так любил ходить, смотреть. В Риге очень

красивые соборы. В Австрии, в Вене, Стефанс Кирхен, шикарная церковь. Я

очень любил ходить… в музеи. Церкви такие… Когда готический стиль. В

Вильнюсе очень красивая вот эта церквушка, которая Наполеону очень

понравилась. Не видела? Это да. Но я преклоняюсь перед архитектурой, но

не могу... И когда я Библию читаю, знаешь вот, у меня ирония возникает, у

меня это… вызывает смех.

В. Теперь совсем в другую сторону. Вот латышский клуб им. Стучки.

Что-то вы про него знаете, кроме того, что дядя Арвид его посещал и это как-

то ему инкриминировалось. Вообще они все как-то здесь вот эту свою

латышскую...

О. Дело в том, что здесь дом рядом, на Садовом кольце, это дом

латышей. Ты знаешь?

В. Да, но это «Прометей» там, по-моему, был?

О. Да, да. Вот этот самый деятель, которого я… у меня он где-то

записан там в книжке, с которым я общаюсь... Я даже был в двух латышских

организациях. Я был и у него… А другая – этакого националистического

типа, которая агитирует за возвращение латышей в Латвию.

В. Ну это сейчас?

О. Это тогда, несколько лет назад. Ну сейчас. Вот я ездил с ними на эту

самую…Рига-день, пил пиво, в лесу прыжки и т.д. Они там пели латышские

песни. Дело в том, что… А этот более по-советски, этот второй, который

пишет статьи. Я интересовался и тем, и тем. Но я имею удостоверение от

организации первой, националистической.

В. А в то время этот латышский клуб?

59

О. Я был дома до 6-ти лет, а после 6-ти лет я ничего не знаю, потому

что я был в санатории.

В. Хорошо. А с 41-го по 44-й? Или уже…

О. А уже там все разгромлено было.

В. Полностью было разгромлено?

О. То есть, понимаешь, вот я знаю, что тут что-то было, вот из этих

статей, когда он пишет… Как же его фамилия? Ладно. Я знаю из этих статей,

что да, тут был и завод логарифмических линеек, что были здесь мастерские.

Но я знаю, что латыши очень были дружны. И сажали, вот моих латышей,

сажали как членов террористических организаций, связанных с этими

общественными организациями. Это я знаю. Я тебе письма потом покажу.

В. А вот что за история с аэроклубом, с аварией? За что посадили

Арвида…

О. А это, Арвида… не связано с авариями. Это разгромили клуб… Был

тогда перелет Москва-Симферополь, летали легкие самолеты. И там были

аварии. И тогда пересадили этих самых руководителей этого аэроклуба. Вот

это было связано. Я, к сожалению, не могу сказать, когда точно, связано с

этим или нет. Потому что Арвид тоже не очень мне подробно все

рассказывал. Единственно, он мне сказал, что вот он был в Сухановке, что

его били табуретом, что он пыткам подвергался… Мать: «Подвергался ли

<нрзб> пытке?” «Не давали спать». А его били табуретом. И все, и его

выпустили. Вот единственно, что я от него знаю. Он тоже немногословен.

Потому что он когда вышел, он летчиком же больше не был, он был же в

аэродромной службе. <нрзб>. Аэродром расчищал.

В. То есть, вроде, как на фронт взяли, но...

О. Ну на аэродроме, он на фронте, да. Фронт бомбят там и т.д. Дороги-

то надо делать, чтобы бомбардировщик взлетел или там истребитель.

Верно? Как в фильмах, не только летчики летают, так же и техники есть, те

снаряжают, подвозят. Ну в общем… Он в обслуге…

В. Ну понятно. Но для него это, наверное, крушение какое-то?..

60

О. Ну, крушение, конечно. Тем более, что… Ты видишь, ты вот одну

фотографию видела, а там была еще фотография, там уже чуть ли не наши

«соколы», и его фотография. Когда он уже стал лейтенантом. Там же он

ученик. А там уже он где-то фигурирует, что вот наши славные летчики…

Хотя он еще и там ничего не сделал, он только инструктор. Я просил

привезти Риту, дочь его, есть фотография.

В. Да, Риту Михайловну…

О. Риту Арвидовну… Дело в том, что есть фотография, где он сидит

среди этих учениц своих. Причем у него там ученицы почему-то в основном

женщины. Я думаю, что этот вот полк, который летал там, это, наверно, его

ученицы и летали туда. Потому что он им дал дорогу в авиацию. Они же

начинали с аэроклубов. С У-2.

В. А то, что жена там отказалась, все это... Потом как-то семейная

жизнь восстановилась?

О. Нет.

В. Так он один и жил?

О. Нет, он один не жил, он уже успел сменить примерно трех жен. Ну

он менял, не мог ужиться уже.

В. Это Арвид? Да?

О. После того, как он вернулся.

В. Но детей уже не было никаких?

О. Есть.

В. Есть? Во всех семьях?

О. Нет. В одной семье умер, а в другой дочка, но в Латвии. А затем,

есть анекдотический случай. Когда во время войны, мы еще были в Москве,

до 44-го года, в 42-м году он стоял под Москвой, он к нам приезжал,

навещал. Он парень красивый. Один день, я не знаю для смеха он или как,

приезжает одна девушка, маме и говорит: «Я жена Арвида». Не успела сесть,

входит вторая: - «Я жена Арвида». Потом приходит третья: - «Я жена

Арвида». Сидят три жены. Мать не знает, что с ними делать.

61

В. Он как-то потом объяснил это?

О. Он решил развеселить маму. Ну, действительно, они все считали,

что он муж им. Ну когда он был сержантом в аэродромной службе, вот он

там развлекался. А мама, что делать, она выдержанная, она с ними - да, да.

Его жена <нрзб>.

В. А вот к семье Ушеренко если… Вот Рашфал Стефу Абрамовну, это

была?....

О. Я его родню мало очень знаю. Я знаю только самого Сашу.

В. И отца…

О. Отца - нет, потому что отец уже был расстрелян. Вот знаю его

биографию, как он значит… Ведь дело в чем, что… (показывает

фотографии). Вот тут его сын, Сергей, вот видишь…А у него тоже, кстати

говоря, один у него ребенок. Первая жена уехала с сыном в Америку. А

сейчас у него дочь, живет на <нрзб>. А это - сын этой Лены. Так что я не

могу сказать о его родственниках Я с ними не связан.

В. Потому что, у нас есть анкета, и там как бы человек, который

подавал сведения, информант - Рита Михайловна Ушеренко, там написано,

что она дочь. И я думаю, чья же она дочь, если она Михайловна?

О. Ушеренко, Александра?

В. Рита Михайловна Ушеренко.

О. Такой я не знаю.

В. Не знаете такой? Вот она подала сведения об Абраме Борисовиче.

О. А, нет. Это, видимо, однофамильцы наверно. Почему Абрам

Борисович? Александр он же, Саша-то.

В. А сын у него Александр Абрамович.

О. Нет, нет, нет.

В. Это совсем вообще все другое?

О. Я думаю, другое. Он секретарь комс…?

В. Секретарь Астраханского окружкома партии.

О. Нет, это в Москве. У него отец в Москве был секретарем райкома.

62

В. Так. Тогда скажите немножко о нем, потому что у нас значит

совершенно другие сведения.

О. Я не могу ничего сказать, кроме только знаю единственно, что он

секретарь в Москве. Секретарь райкома.

В. Отец?

О. Отец. Да.

В. Хорошо. А Александр? Как его хотя бы звали тогда? Вот сашино

отчество как было?

О. Для меня – Саша, так и остался в жизни. Сейчас я узнаю, может

Рита знает… А Рита – дочь Арвида… (телефонный звонок, пауза).

В. Вот разночтение в датах рождения Жана Оттовича, дяди Жана. В

одном месте 1892-й...

О. Это надо смотреть документы.

В. А в другом 1902-й…

О. Давай фотографии посмотрим. Потом посмотрим, ладно?

В. Стоп. (пауза)

В. … Жан Оттович, Лагздынь. Справки нет. Хорошо. Теперь вот про

сестер погибших.

О. …чуть-чуть аппарат в сторону. (показывает фотографии). …Это

Лоренц в молодости. Вот он. Это его брат Владимир, это его сестры, отец и

мать. У меня есть впечатление все-таки, так как он родился в Польше, там

Краков или Лодзь…

В. Лодзь.

О. … что все-таки эта семья была еврейская. Вот эти сестры - Софья,

вторая Эльда что ли, они были репрессированы… Теперь фотография

следующая…

В. Репрессированы? В смысле, немцами, уже во время 2-й Мировой? У

вас написано, что они как сестры коммуниста...

О. Я не знаю, может и коммунисты. Потому что, если гестапо

докопалось, что они являются сестрами... (листает фотографии)

63

В. Их арестовали, а дальше?

О. Так, дальше, рассказываю… А где же они? Сейчас… А вот они…

Вот эта осталась жива. А это другая.

В. Какая осталась из этих двух жива? Эта или эта?

О. Вот худенькая…

В. Да они обе не толстые…

О. Вот худенькая осталась жива…А толстенькая погибла.

В. А каким образом она погибла?

О. Значит, он погибла… Они попали обе в Освенцим, толстенькая

взяла и бросилась на электрические провода. Вот какая из них тут, не знаю…

В. А вторая? Судьба второй?

О. (читает текст на открытке, текст на немецком) – Либе Ваня, дорогой

Ваня, это видишь, в Лодзи… А какой год это? 14-го мая 18-го года? Да. Иван

Лоренц, Берлин. А он тогда был в посольстве, секретарь <нрзб>. Да? Даже не

знал, что письмо есть... Вот она пишет, а кто подписывает? Соня. Значит, это

Соня.

В. И вот она осталась жива? Да?

О. Нет…

В. Наоборот, она как раз погибла?..

О. Вот, вот. Понимаешь, я как раз не могу понять. Это они в

молодости, а это они уже в старости. <рассматриваем фотографии,

переговоры по этому поводу>. Одна из них погибла… А вторая пыталась

бежать… из лагеря, и ее ранили в ногу. Она дождалась освобождения,

хромала, и приезжала к маме в гости. Где-то есть фотография…

В. Она приезжала к маме, уже после освобождения?

О. Да. Фотография, где она приезжала к маме в гости. Может мы

найдем здесь фотографию: мама и она сидят уже здесь на лавочке, в Москве.

Дальнейшая судьба ее... Она уехала. Мама с ней переписывалась, я ее адреса

не знаю. Она в Берлине жила. И судьба неизвестна.

В. Вот от нее-то вы и знаете судьбу…

64

О. А это Жан Миколау…

В. А родители (стоп, не будем так, потому что это у нас не

получится)... А родители Лоренца?

О. Ну это наверное умерли, старые уже…

В. Нет, сейчас-то да, а вообще… как, что… Они тоже все там

остались?

О. Я знаю, что он был бухгалтером на заводе.

В. Но там они… Все остались в Польше?

О. В Польше.

В. Все в основном, кроме вот него с братом?

О. Ну, да… Польша же была же Россией. Она же получила

самостоятельность после революции.

В. 22-й год… Даже раньше…

О. Ну, да, после… Так что судьба их неизвестна. А эта приезжала к

нам, поэтому я еезнаю, что она и хроменькая, и щупленькая... И что она

бежала, и что ее ранили. А та погибла. А вот на почве на какой, не могу

сказать… Не знаю точно, были они евреями или нет. Потому что в деле у

Иван Леопольдовича… он не говорил, что он еврей, он писал, что русский,

тот (Владимир) писал, что немец. Потом документ тебе покажу. Биографию,

там есть. Поэтому там фигурировало… в каком-то показании там

фигурировало, что они евреи, кто-то, значит, там копался, видимо… что у

них есть еврейские корни.

В. Ну может быть, кто-то один там… Понятно. …Вот вы меняли

паспорт... Вы просто, один к одному, свой паспорт восстановили прежний? И

там и национальность, и все?

О. Нет. Это в Риге?

В. Нет, вот когда вы перестали быть Целовым Владимиром

Андреевичем…

О. Нет. Я стал… Владимиром Андреевичем, я стал русским. Я до этого

был латыш… И когда был в ссылке, был как латыш.

65

В. Просто по старой метрике… вы один к одному восстановили?

Или…

О. Нет, я просто, когда мне паспорт меняли, я сказал, что я русский.

В. А причина?

О. Причина – дальновидность. Это был 49-й год. Или там какой. Где-

то справка есть. Это было просто дальновидность.

В. Просто вот это было осознанное действие?

О. Да. Даже я скажу еще один момент. Я так пытался вырваться из

этого всего, чтобы замести следы… У меня до Маши был другой брак. У

меня первая жена была Быстрова, от которой я имею дочь. Дочь уже

бабушка. И один из моих внуков поехал в Соединенные Штаты по обмену

студентов и там остался, женился. У меня живет один в Америке внук. И

надо сказать, что ведь и у Саши, Александра, Ушеренко, у него сын первый,

от его сына, Сергея, тоже в Америке. Жена увезла. Два американца за счет

нас.

В. Понятно. И вы что, брали ее фамилию?

О. Да. У меня была идея такая: взять ее фамилию и, может быть,

запутать следы, потому что мне хотелось все-таки кончить МАИ. Я пытался

найти дорогу. Представь себе, работаешь на заводе, кончил школу рабочей

молодежи, в Москве не дают жить. Даже вот такой вариант был... Кстати

говоря, когда я менял, мне метрику… не я же сам менял-то ведь, это мама

меняла, я про метрику не знал. Не знал. И когда мама вернулась из лагеря, я

говорю: «Мам, чтобы больше не было у меня в жизни всяких, ну, чтобы не

было второй волны, давай все-таки…» Я же знал, что у меня отец Янин

вообще в принципе, потому что он же приходил ко мне… А тут же вдруг у

меня в метрике - нет отца, и я Иванович, а не Андреевич. Хотя я латыш был

по второй метрике, а по первой я - русский. По отцу.

В. Ну вы как бы потом в метрике себе и восстановили?..

О. Да, да. То есть я именно… это сделано специально. Тут была

попытка. Я взял фамилию жены. Но в паспорт не перевел. Потом я

66

передумал, тем более мама тут вернулась, я решил восстановить Янин.

Быстров – еще могут понять, что я пытаюсь уйти - может быть еще хуже.

В. Конечно странно быть на фамилии первого мужа своей мамы.

О. Да. Первый муж, да… Он солдат. Вот тут есть фотографии

В. А вообще дома как-то национальные вопросы были? Смешанные

браки были у вас - и у мамы?…

О. Да без конца. Евреи… Вот Саша-то еврей, все… Национальных

вопросов не было. Но я всегда раньше… Во-первых, я гордился раньше –

латышские стрелки, самые <нрзб>, что самые стойкие, солдаты в окопах они

тоже были самые стойкие. В общем латыши и так далее. Но, если честно, я

симпатизирую, конечно, латышам. Я очень рад, что они отделились.

Сочувствую им. Жена со мной ругается – я всегда защищаю латышей.

Говорит, какой же ты русский, когда все время латышей защищаешь? Все-

таки сказывается, видимо, кровь.

В. Да, теперь еще хочу к Жану Оттовичу вернуться? Во-первых, что

это за история с исключением из партии в 35-м году? И как-то…

О. Ну это ж… это же перед расстрелом его исключили из партии.

В. Нет, там была формулировка у него, не самая часто встречающаяся,

«за политическую неустойчивость». В 35-м году.

О. Наверно он отстаивал, не клеймил этих самых троцкистов-

зиновьевцев… Но он жил в Новосибирске. Я не могу сказать, понимаешь…

В. То есть это было как бы перед арестом? В 35-м исключили, в 36-м…

Это не было связано…

О. Да. И его поэтому не хотят восстановить в партии-то.

В. Ни с КВЖД, ни с чем?

О. Да.

В. А вообще, у всех были какие-то сложности с восстановлением в

партии? Почему так поздно восстановили?

67

О. Много было замечаний у Володи по партии. По партийной линии.

Выговора делали, снимали, чуть ли не не исключали… Но это мы увидим в

деле… У меня дело есть.

В. У Володи… в смысле…

О. Лоренца.

В. Так, подождите (Янин пытается отодвинуть диктоыон, чтобы

разложить бумаги – разговор на эту тему). А вот вообще, вы занялись таким

розыском всех… это какая-то… в какой-то момент вдруг необходимость

такая?

О. Нет. Значит, когда я вернулся в Москву, у меня возник вопрос, во-

первых, я, значит, был уже… обидно мне было за все, потому что я потерял

столько лет. Я пошел в КГБ и устроил им скандал. Я привел Лоренца…

В. Это 56-й год?

О. Да, вот примерно… Кстати говоря, помнишь, когда избили недавно

в КГБ, не помнишь? Я им позвонил в приемную и говорю: «Что, у вас уже

избивают?». «Да что вы, что вы, вы не верьте газетам, мы вам дадим

Информационный центр». Я, как говорится, не выдерживаю. Я когда такие

вещи слышу, я готов звонить хоть кому хочешь, хоть самому министру. Моя

жена иногда боялась за меня, потому что если какой-нибудь скандал,

несправедливость, я иду в атаку. Потому что я не терплю вот когда,

понимаешь вот… Что значит... Как это могут в приемной избивать?! Да

вообще, как можно человека избивать, кто дал право?! Дали срок, пускай

сидит, но издеваться же нельзя. Нельзя лишать его сна, нельзя лишать его

кормежки, тем более пытками заниматься. Верно? Или не давать ему жажду

утолить. Извини, пускай сидит… Нужна ему медицинская помощь? Надо ему

медицинскую помощь... Я, значит, позвонил сразу.

Вот льготы там зажали этим репрессированным, это еще не по новой,

не монетизация, а до этого. Там есть одна льгота – инвалидам

репрессированным полагается бесплатная машина. У меня машина есть, мне

новая машина не нужна. Я уж думаю как от нее избавиться, потому что

68

смотри, как я хожу. Понимаешь? Я уже не могу ни накачать колеса, ни

открыть гараж, все делает Маша, Маша что она, железная что ли, ей уже 70

лет. Но я узнал о том, что значит… Я писал Лужкову, я писал по правам

человека, я написал в Конституционный суд, что я возмущен, что закон... А

какая там формулировка? В законе о бюджете за 92-й – 93-й - 94-й год

написано: временно не финансировать эту льготу. То есть как не

финансировать? Остальным категориям не отменили. И я пишу, во-первых,

по Конституции, 17-я или 16-я статья, все граждане равны перед законом.

Почему одной категории отменяют, другим не отменяют? Затем, эта льгота…

В. То есть временно?

О. Даже не написано – временно. Во-первых, если так можно отменить

любой закон и просто не давать финансирование. А если три года подряд –

это ж не временно. То что льготы дали репрессированным, это возмещение

морального и материального вреда. А по 56-й статье нельзя даже по

условиям чрезвычайного положения отменять статьи, которые касаются

морального вреда. Опять нарушение статьи. Да? 55-я статья – нельзя

принимать законы, которые ухудшают положение. И статья, я забыл номер,

медицинская помощь, уже три года не имею медицинской помощи в части

реабилитации меня, как инвалида. Вот два раза они мне отказали. В третий

раз я написал. Жду, воюю. Хотя машина мне не нужна.

В. То есть на мой вопрос следующий: каким образом вы пришли в

«Мемориал», похоже, вы мне почти ответили.

О. Я пришел в КГБ... Я письмо покажу. Я написал в правительство

Москвы, что прошу разрешить мне на Новодевичьем кладбище похоронить

Лоренца, условно, в могиле моей матери. Видишь, у меня везде висят

портреты Лоренца. Отца у меня ни одной фотографии нету, кроме <нрзб>.

Мне отвечает правительство Москвы: не положено. Носов там или как его,

Яснов?

В. Я их там не знаю.

69

О. Ну в общем, я тебе письмо покажу. Не полагается. Я пошел в

приемную КГБ СССР. Говорю: «Вот ваше здание облицовано гранитом…»

Черным таким, видишь, там внизу... Говорю: «Вы уже сколько людей

расстреляли, хоть бы дали им гранит на могилы их. Вот я хочу это…». «Нет

возможности и т.д.». Но до этого, до СССР, я еще сунулся в КГБ города

Москвы. Я им тоже сказал, что надо найти форму… ну, памятника... «Да

нельзя, да что вы... Ну и так далее.» Я вспылил, говрю: «Ах, ты бериевец!».

«Я пошел, говорю, в приемную КГБ СССР и буду на вас жаловаться – как вы

там это…». Но они там тоже начали петь, что нельзя, нельзя, как же он там

умер, неизвестная могила, где стоит памятник и так далее. Вот то же самое.

Но самое любопытное, что этот, которого я обозвал «бериевцем», я когда

шел в КБГ СССР, в приемную, он бежал впереди меня, чтоб предупредить.

Дальше, значит… Есть такой такой Фидельгольц. Я его терпеть не

могу, у него замешки - он считает, что он самый умный в нашем районе и т.д.

Он меня пригласил. То, что он здесь создал организацию, нет вопросов. И я

попал, знаешь, в кинодом этот, ну, Дом кино, на Красной Пресне, и там,

когда выступил Нумеров, выступил Миндлин с расколом, я понял, что тут

что-то такое не то. И затем, когда они собрались в Ассоциацию, а нас не

пускали, они там по списку пускали… А нет, мне звонил Нумеров: «А,

слушай, давай, зачем тебе дался этот «Мемориал!».

В. А вы уже были членом «Мемориала» в тот момент?

О. Да. Ну это уже совсем другой <нрзб>. Я уже член “Мемориала”…

Значит: «Давай вступай к нам в Ассоциацию. Ты инженер, интеллигент, я

инженер, интеллигент, у нас много общего». А потом другие там мне

говорят: «Ты русский, я русский, а там одни евреи и т.д.». Я говорю: «Нет, я

не пойду, я из «Мемориала» не уйду». Отказал ему. И меня они в список не

внесли. А Миндлин прошел, Артем Фельдман прошел… Потом они

вернулись… Они же вернулись все, и вот когда вернулись, мы с ними

подружились. А так же мы с ними были врагами. И тогда я звонил этому, он

был депутатом в Верховном Совете России… Как его фамилия?..

70

В. Ковалев?

О. Нет, на «Ш».

В. Шабан?

О. Шабан, нет, Шабанов…Шабанов что ли… Ну, короче говря, и был

Орлов и был еще этот, на «П»… Ну ладно, у меня тут все записано. Я

говорю: «Ребят, дело серьезное, потому что «Мемориал» не

регистрированный…» А ассоциацию зарегистрировали буквально через

месяца два. «Туда уходят репрессированные … Если вы останетесь без

репрессированных, ваша позиция будет очень шаткой. Нужно подкрепить вас

репрессированными. Давайте создадим Московское объединение». И вот

тогда-то мы стали создавать Московское объединение. Я уже вступил в бой с

Ассоциацией. Потом, когда они уже пришли к нам, дело стало веселее и

Миндлина мы… Миндлин вечно зудел: «Володя, организуй поход в ЦК, ЦК

обязано ставить памятники». А я создавал как? Я беру Миндлина, Кассиор,

Постышева, собираю такую группу, имена, и мы пошли к Купцову.<нрзб>. И

мы излагаем, что вы сыграли такую роль, погибли наши родители, мы хотим,

чтобы вы приняли меры и оказали помощь, и памятники и т.д. «Хорошо,

хорошо, я подумаю… мы подумаем». Я говорю: «Надо, чтобы вы написали

Горбачеву». «Хорошо, хорошо». Когда мы вышли от Купцова, еще только

вышли в коридор, и помощник этого Купцова: «Как вы, члены партии, (а я

член партии же был), как вы, члены партии находитесь в «Мемориале»?!. Он

был потрясен, что мы все члены партии. А я же подобрал фамилии звучные.

Все члены партии и все члены «Мемориала». Представляешь себе? Как вы?..

В. А как вы попали в партию в таком случае?

О. Очень просто. Я же был секретарь комсомольской организации,

реабилитирован. Почему нет.

В. Ну то есть, нет, это вы пошли, что называется, от души? Или это…

О. Я еще раз сказал - мой принцип был такой. Я репрессирован

незаконно. И я делаю так, как будто я не репрессирован. Ведь представь себе,

если…

71

В. Нет, а идейные какие-то соображения?

О. Идейных никаких. Принципы. Принцип только. (не по теме).

В. Понятно, это из той же оперы, что доклады на этом самом…

О. Нет, понимаешь, в чем дело? Если я ехал в Москву, на филфак свой,

я же в Москве летом и зимой жил подолгу, по месяцу, летом подольше,

зимой немножко покороче. Если бы меня поймали в Москве, у меня были бы

крупные неприятности: «Вам запрещено. Вы официально об этом извещены,

а вы нарушаете». То есть я считал так, что если меня даже поймают, я

скажу: «Я…» Я им даже писал всегда: «Если я в чем-либо виноват – судите

меня». Все. Я был и секретарем комсомольской организации. То есть я не

упускал ни одной возможности. А у меня… а идеи какие? Я тогда еще не

знал, я поэтому пошел на философский факультет, я хотел понять в чем дело.

А когда еще Никита встал с осуждением этого, то конечно, я вообще патриот

Никиты поневоле стал. И враг Брежнева... То что он стал восстанавливать

сталинизм. Все-таки Никита, я считаю, сделал много. Хотя наделал

глупостей полно - совнархозы, городские сельские хозяйства, кукуруза. В

общем глупостей наделал.

В. То есть вам не мешали эти «ножницы» между тем, что здесь надо

говорить так, а в душе вы в общем не со всеми этими вещами согласны?

О. Я не задумывался. Скажем, я работаю, на заводе у меня свои

вопросы - чертежи, конструкции. Начнешь думать… Затем я иду в школу

рабочей молодежи или в институт, там у меня другие вопросы. А что там,

как, не очень-то я думал над этим. Мне нужно было что, я значит поставил

задачу – во чтобы то ни стало кончить институт, получить высшее

образование, добиться своей реабилитации, вернуться в Москву. То есть у

меня были конкретные цели. То есть там рассусоливать, чего, как, я не мог.

В. Поэтому, тут вы рассказывали, что осуждали евреев там когда-то,

потом осудили Абакумова?..

72

О. Да, то есть для меня вот… То, что могли… показаться, кто-то хотел

отравить Сталина… Я думаю, желающих было много. Верно? Ведь меня

практические почему держали, ведь в Москву…

В. Почему? По национальному признаку?

О. Нет, я шел как террорист.

В. Нет, я про отравителей говорю.

О. Нет, я шел как террорист. В чем дело? Значит, Ольга Исаковна,

профессор в химическом институте, а муж ее был академик, не член-

корреспондент какой-нибудь, а полный академик, фотографию покажу. Он

был друг Ландау, значит. Я с Ландау знаком, там еще я встречался, когда

Ландау отдыхал на Рижском взморье, причем отдыхал не с женой, а со своей

аспиранткой - мне еще тогда сказали, что он очень любит женщин. И он

ходил <нрзб>. И она мне, накануне моей ссылки, пришла ко мне и подарила

мне вот такой небольшой кинжал. Маленький, для резки бумаг, с наборной

такой ручкой. Так это в деле фигурировало, как холодное оружие. Значит

антисоветское воспитание. Отчим расстрелян, мать посажена. Антисоветское

воспитание. Ну в общем круг такой. И еще имеется холодное оружие. Тогда я

возмущался, почему мне нельзя жить в Москве. «А вдруг вы совершите

террористический акт». Значит я шел не по национальным вопросам, не как

латыш.

В. Нет, я про национальный вопрос сказала про врачей…

О. Нет, я шел как потенциальный террорист. То есть я буду мстить за

мать, за отчима и т.д. Так что вот.

В. Понятно. И все-таки, (я свои вопросы-то помню) - почему вы стали

собирать сведения обо всех родственниках? Откуда этот архивный интерес?

О. И вот, значит, когда это уже… с этим, с захоронением я пришел,

мне там стали опять лапшу вешать, что так далее, и нельзя ставить…. Потом

я в «Мемориал» попал. Тут уже «Мемориал» на меня повлиял, бесспорно.

В. А в «Мемориал» совершенно случайно попали?

О. Нет, я попал к Фидельгольцу.

73

В. Но он-то вас как обнаружил?

О. Ты знаешь, вот как у нас знакомство с Фидельгольцем состоялось?

Я как-то узнал, что «Мемориал» собирает справки. Я поехал на Аэропорт,

тогда «Мемориал» был на Аэропорте, на Черняховского, прямо у Аэропорта,

за углом. Я туда сдал свои справки.

В. А, то есть вы просто услышали о «Мемориале»?..

О. Где-то я услышал, да, или по радио, не могу вспомнить. И Лида моя

тоже, мы вместе поехали сдали. Потом я узнал о «Мемориале», или там я

встретил Фидельгольца…

В. А, ну понятно, то есть вы пришли не по идейным соображениям, а

попали, а потом уже внутри «Мемориала»...

О. Я случайно попал. Я просто попал, чтобы сдать свои документы. То

есть у меня идейных никаких соображений не было. Уже потом, когда я уже

в «Мемориале», когда появился Нумеров и когда я понял, что «Мемориал»

может заглохнуть… если собирает такие данные обо всех репрессированных,

то значит дело полезное. А что если, значит, Нумерова зарегистрировали, а

«Мемориал» нет, а репрессированным оттуда уходить, то прихлопнут… И

вот Московское объединение создалось. А затем, ведь когда мы были у этого,

Крючкова, я ставил вопрос, чтобы была «черная книга» и «белая книга».

«Белая книга» - о репрессированных, «черная книга» - палачи. Мне Крючков

сказал: «Черную книгу» выпускать нельзя». Почему, он объяснял, мне

объяснили, что пострадают их родные. Хотя в Германии провели суд, и

чистку, и ничего, что родные пострадали. А вот у них был единственный

довод - как же так, пострадают родные. А я говорю: «А как же так - эти лежат

в могилах, под чудесными памятниками, увешанные медалями, орденами,

при своих званиях. А являлись палачами. То есть нанесли вред Советской

власти практически, если уничтожали лучшие кадры. Верно же ведь? Как же

может быть так?» Ну, он остался при своем мнении, что нельзя вот, и нельзя.

Так что отсюда и пошло. А когда уже «белые книги» пошли, «черные»,

потом… Я же работал уже в Моссовете как чиновник, уже на окладе. С

74

Артемом. Артем был главный специалист, я был ведущий специалист. А

Булгаков ведал еще нами. Булгаков был такой еще…Виктор Антонович. Тут

уже все это закрутилось. Я уже стал собирать на всех своих: и на Жана и т.д.

В. Уже на их реабилитацию партийную уже вы стали подавать?

О. Да.

В. То есть выяснилось, что они не были…

О. Выяснилось, что уже Иван и Владимир, уже восстановлены в

партии. Я стал их поднимать, а оказывается их уже восстановили, уже

автоматом.

В. А тех – нет?

О. Бертайта Криша - нет. Вот у меня есть документ, что его

восстановили. А Жана отказали. Ну Жана, вот, есть документ или нет, даже

не знаю. И я ругался с ними в КПК. «У него, видите ли, он был

мелкобуржуазный элемент» и так далее. Но этого решения не вспоминали. Я

знаю, что его исключили накануне его ареста. А у него, кстати, там осталась

жена, по-моему, и сын. В Новосибирске.

В. Но вы про них не знаете?

О. Если бы знал… Нет. Кстати говоря, у Миклау, Жана, ведь он же

переехал в Москву перед смертью... на Кунцевском-то кладбище... Я тоже

ничего не знаю ни о сыне, ни о жене. Я знаю, у меня есть адрес, есть

телефоны. Но я, к сожалению… Я даже не могу на могилу Жана сходить,

ноги не позволяют просто. Который на Кунцевском.

В. Понятно. А еще вот такой вопрос, почему вы думаете, что

несколько человек получили лагеря, а не расстрел?

О. Какие?

В. Тот же Жан, который...

О. Миклау?

В. Почему не расстрел? При таком наборе…

О. А у них не было 10 лет-то, без права переписки.

75

В. А почему, когда он… при всех данных, вот несколько человек,

которые… Почему, вы думаете, им дали лагерь, а не расстрел?

О. Это мне трудно сказать, слушай. Это надо спросить у этого самого,

кто подписывал приговор.

В. Нет, это вы знаете, как бывает - спасло то, спасло это...

О. Нет. Нет. Да нет, там никто уже спасти не мог. Я думаю, просто

они… по своему уровню были... Ведь, скажем, Владимир и Иван, они по

уровню были выше, они же были послы все-таки. А полпред - это же

высокое все-таки... Иван, он имел военное звание генерал-лейтенант <нрзб>.

Не военный генерал-лейтенант, а по уровню ну политкомиссара. У них же

были политические звания.

В. Понятно. Сейчас мы подумаем еще что…

О. Что еще интересно? (пауза)

В. …когда закончили МАИ?..

О. Меня не принимали на работу. Я поехал к Королеву. Заполнил

анкету и честно написал, что мой отчим, Лоренц, расстрелян. Там был зам.по

режиму Пауков, фамилия какая, интересная. И меня не приняли. Я маме

говорю: «Мам, скажи мне, чем я виноват, почему меня не принимают на

работу? Я кончил МАИ, <нрзб>, меня не берут?» «Ты, говорю, персональный

пенсионер, позвони в ЦК, пускай меня примут». И меня принял Козлов,

секретарь ЦК, который ведал оборонной промышленностью. Я говорю: «Я

хочу знать, почему меня, после реабилитации...

Конец стороны «Б» 2 кассеты

Сторона «А» 3 кассеты

В. …повторите ту фразу, что вы сказали последню, что пошли к

Козлову…

О. Значит, пошел к Козлову – «Или я буду работать по своей

специальности, я ракетчик был по образованию, инженер по беспилотным

76

летательным аппаратам, или дайте мне возможность уехать за границу, и, я

думаю, найду работу».

В. С таким-то образованием….

О. Да. Он мне говорит: «Погоди, давай поговорим. А вот у тебя второе

образование есть – философ ты. Давай тебя устрою на философскую работу».

Я говорю: «Нет, я все-таки после МГУ кончил МАИ». «Ну выйди тогда». Он

провел какое-то совещание, без меня. Потом меня зовут. «Вопрос будет

решен». Я приезжаю домой, через день раздается звонок: «Езжайте в Химки,

к Грушину, генеральному конструктору. Я приехал к генеральному

конструктору. Меня сажают в предбанник, где сижу я один. Я сидел месяц и

не работал, ничего не делал. Вообще. Я говорю: «И долго я так буду сидеть?»

«А мы… вас КГБ там просвечивает»... Зарплата мне идет, а мне не дают ни

листочка. Я снова звоню в ЦК, телефон у меня уже появился. Козлову. И

говорю: «И долго я так буду сидеть в предбаннике? Я хочу встретиться с

генеральным конструктором». И Грушин меня принял, мы с ним тогда имели

беседу. И меня приняли, куда думаешь? В редакционный отдел. <нрзб>

редакционный отдел. Вот когда все работают, это же СКБ. Вот

<нрзб>проекты ты знаешь? Это прежде всего наброски, потом после <нрзб>

проекта идет эскизный проект, там уже более детальная проработка, а потом

уже идет на завод, и там делают рабочие чертежи. То есть закладывается

идея, просчитывается, теоретически - все в СКБ. А уже на заводе конкретно

думают, как это сделать. Для этого нужна «СС УВ». Значит мне высшую

категорию «СС УВ». Так что лучше уже не придумаешь.

В. Это у вас какой год приблизительно получается?

О. А это год… 61-й - 62-й…

В. То есть уже после 20-го съезда…

О. Это я там уже принят… Да нет, по-моему, это еще при Хрущеве, по-

моему, при Хрущеве.

В. Ну я и говорю, после 20-го съезда.

77

О. Да, при Хрущеве. Значит, я там принят, работаю. Вот у меня

впечатление, когда мы… ну ребята хорошие, до сих пор с ними дружим.

Хотя из всех этих, с кем мы там работали и дружили, остались в живых

только двое, все померли. Вот мы, помню, ходили группой в ресторан,

«Пекин», знаешь? Сидим там, пьем. Ну, дамочки сидят там, пытаются к

кому-нибудь прибиться. У нас был железный закон – никаких дам. Это или

проститутка, или КГБшница, хочет нас спровоцировать. Так что сидели, как

железные. И потом, когда уже была командировка, я чувствую, что слежка

идет. Уже когда там работал.

В. Это уже связано с профессией? А не с тем, что…

О. Да, с профессией. Именно с профессией. Очень высокая группа

секретности.

В. А вообще вот, еще такой вопрос. Опять… Мы так с вами скачем, да

уж ладно. Политизированная была как-то вокруг вас жизнь? Вы сами? Вот

вообще, все время? Друзья там? Знакомые сестры приходили, например, в

гости?

О. Нет. Надо сказать, что моя сестра была театралка. И когда она еще

была девчонка, она без конца с подружками, школьницами, они звонили

Лемешеву. Я выдавал маме ее. Мама ее ругала. Окончила моя сестра

юридический. Но подруги у нее были, Зоя там и прочие, были театралы. Так

что политикой она не интересовалась, а я интересовался самолетами. Для

меня - самолет летит, это уже было все. Еще интересовался военной…

вообще, я мечтал быть летчиком. Арвид, район… Я мечтал быть летчиком.

Так? А потом, когда я уже понял, что не могу из-за ноги быть летчиком...

Затем в нашем доме жил кто? Летчики или конструктора. Вот напротив жил

Перчихин (?). Там Костя был, умер, был конструктором. Умер. А там жил

Омелько еще, это его сестра, а у нее был муж Авенир, а Авенир был друг

этого… Знаешь? В театре танцует, в Красной армии, старик-то танцует,

танцор… Зельдин. Его друг был. А он был администратором в театре где-то.

Весь дом был у нас авиационники. Напротив в доме жил Воронин, зам.

78

министра авиационной промышленности. Ему подавали <нрзб>. В школе -

дети авиационников. Вся эта обстановка была авиационной.

В. Комминтерновкую дипломатическую жизнь родители выбрали?

О. Ну, мать… Мать, собственно говоря, она же не была сама-то

дипломатом.

В. Нет, комминтерновкой была. И вообще вот, работа подпольная…

О. Я даже не знаю... Ну в подполье она была не сама брошена, была

брошена вместе с Целовым, в придачу ему.

В. Ну все равно – такое прошлое романтическое… То есть

политическая романтика вас не увлекла?

О. Нет. И надо сказать, что мать у меня была прежде всего прекрасной

домохозяйкой. Как латышка. Совершенно великолепная. Вот Машенька у

меня восхищается, какая мама была хозяйка, как она готовила, могла

содержать… Вот она, пожалуйста, скажем… быть директором базы,

директором кафе, это было бы великолепно сейчас. Да? Так она сама не была

ни трибуном, ни кем. Во-первых у нее образование-то было, она не

закончила Академию.

В. Промакадемию, да?

О. Не Пром, а внешней торговли. Она ее не окончила, потому что

познакомилась с Лоренцем и вся учеба пошла под хвост. А потом, я даже не

знаю… Приходили эти негры какие-то, иностранцы. «Откуда?» Я даже не

знаю. Мне сказали: «Комминтерн». Потом такие люди уже не появлялись. А

у Лидки была подруга Муся, она была прокурором, военным прокурором.

Она нам привела этих лафоверовцев, французских, и там был один Герой

Советского Союза Ляляфовер (?), который погиб потом. Вот единственно. А

так был круг какой? Вот эти… Немирович-Данченко. Приходил, <нрзб>… Я

восхищался, какой у него вид такой, знаешь, холеный и так далее. Приходил

Володя, это сын Немировича-Данченко, тоже холеный такой был, барин.

Политики особой не было. Арвид летчик был. Не было таких людей-то…

79

Даже и вообще-то я попал на филфак, это марксизма и прочих языкознаний,

с желанием понять, что же это такое коммунизм, с чем его едят-то.

В. Поняли?

О. Да, вообще-то у меня была тема: «Социализм и коммунизм – две

фазы развития коммунистического общества». А у нас руководитель была

Андреева, она там из ЦК какая-то там, она преподавала в университете, а

муж какой-то был шишкой в этом, в ЦК. А был у нас тогда ректор нашего

заочного отделения Скворцов. (А вот значки-то мои, вот – маевские,

университетские, выставка и две мои медали. А это Машин - значок

народного контроля СССР, она работала там инспектором, без технической

академии, и медаль «Ветеран труда». А это мама ездила в Прагу, эти значки

там ей дарили чехи, советско-чехословацкая дружба). (показывает). (пауха)

В. …кого не было?

О. Деятелей, близких таких. Потому что все родственники были

заняты, тетя Лола работала в Заготзерне, этот работал директором фабрики,

кинофабрики. Тот работал начальником 1-го или 2-го отдела, вот этот,

Бертайт, которого расстреляли. А потом, когда они были живы, я был

слишком маленький.

В. Вот такой еще вопрос. Мама так билась за братьев, за мужа,

выясняла, где, чего и как...

О. Она за братьев не билась. За братьев она не билась. Она билась

только за Ивана.

В. За мужа. А как она отнеслась к тому, что вот отказалась от Арвида

его жена? Когда-нибудь говорила она об этом?

О. Она отнеслась положительно, потому что иначе бы Надя пропала.

Ее бы не взяли бы на работу, а ей надо было кормить себя и кормить Риту.

Мама была… вот в чем она была… мне нравилось, что она была очень

объективна, она была рассудительна и практична. Как все латышки, наверно.

В. Она сама так не поступила бы…

80

О. Может быть, она так и поступила бы, чтобы держать семью, но это

было бы вызвано необходимостью уже. И она не осуждала Надю. Но,

понимаешь, она не осуждала, и поддерживала связь. И с Ритой, и с Надей, и

со всеми.

В. Но вас она не переубеждала потом, ехать к отцу? К отцу, который…

О. Нет, отец – она переубеждала.

В. Он же тоже самое, ради жены и детей так поступил.

О. Кто?

В. Отец ваш. Когда он… Ведь та же, казалось бы ситуация?

О. Бесспорно. Но в конце концов я и простил его. Потому что я все-

таки…

В. Это вы когда простили?

О. Да нет, но когда я приехал только, вернулся, и… Как он узнал? Он

приходит, а я, значит: «Как так?». А потом, когда мама умерла, я думаю, ну

что нам делить, собственно говоря. Ну, ладно мать там, мама что-то с отцом,

перепитии...

В. Но она вас не пыталась переубедить, что прости его? Или она

просто не знала даже про это?

О. Нет. Она, во-первых, с самого начала, когда она от него ушла...

Представь себе, женщина, одна с двумя детьми. Без мужа. Она не брала ни

алиментов, ничего. Она гордая такая, принципиальная. Все. Значит, не знаю,

что она там… На что она обиделась на него, я не знаю.

В. И отец никогда не рассказывал?

О. Он мне только твердил, что очень любит ее. И все. Что любит… И

даже брат мой, Славка… Отец ему там всегда говорил, что он любит… Там

Эллочка, Эллочка... А вот что там случилось между ними... Но это надо

фотографии смотреть, тогда, может, чего-нибудь прояснится. Или он был,

может быть, недостаточно культурен, может он был… Я не могу сказать.

Или… знаете, какие вопросы, может быть? Он считал, что он великий

писатель должен быть, а она его считала нулем. Значит она поняла, что он

81

собой представляет, что он писатель никудышный. Вот он, может быть, был

солдатом, может революцию устраивал, а писатель из него, как не знаю кто.

Может быть, это. А так как он все-таки все стремился писать, то есть не

работал он практически, значит он садился ей на шею. Да? Это же могут…

В. То есть причины могут быть разные.

О. Квартиры она добилась, на Беговой. Кооперативной. То есть она

была… Понимаешь, она вообще энергичная, деловая. Одно слово – это

деловой человек, который не любит много говорить, а любит делать. Это

стиль такой человека.

В. Вроде бы с вами все…

О. Так что моя жена до сих пор всегда восхищается моей мамой.

В. Они ладили, да?

О. Да. Почему ладили? Мама всегда защищала ее. Это ее очень

устраивало. Потом она хорошая хозяйка...

Давай посмотрим, а...

Блинкина О.Е. Спасибо.

Конец записи на стороне «А» 3 кассеты