1. Железная пята (вторая половина 20-х - первая половина 30-х

годов 20 века) Россия, Россия «рабочее-крестьянская» - И как не отчаяться! – Едва началось твое счастье цыганское И вот уж кончается. Деревни голодные, степи бесплодные… И лед твой не тронется – Едва поднялось твое солнце холодное И вот уже клонится. Георгий Иванов. 1930 год.

Новая экономическая политика, рассчитанная В.И. Лениным на долговременную перспективу, на целый исторический период, как известно, продержалась недолго. Ее начали сворачивать в конце 20-х годов и фактически ликвидировали в деревне, уже к началу 30-х. Хотя именно во времена НЭПа сельское хозяйство поднялось из руин за считанные годы. Старый исторический парадокс: хорошая жизнь в России долгой не бывает… К 1927 году посевная площадь Ордынского района достигла 41459 десятин, что превысило уровень 1925 года в 4 раза (1). По оценке районных властей, достигнуть дореволюционного уровня, как по посевной площади, так и по поголовью рабочего скота, не удалось, но благотворные перемены на селе стали заметны и неоспоримы (2). Деревня, по терминологии того времени, осереднячилась. Это, в переводе на современную лексику, означало, что, благодаря экономическому подъему, преобладающей социальной группой в деревне стал крестьянин-середняк. В 1927 году к середняцким относились 51% крестьянских хозяйств, производивших 72% валового и 77% товарного хлеба. Доля кулацких хозяйств составляла в Западной Сибири 6,7%, а 42,3% хозяйств относились к бедняцким. Так, по крайней мере, утверждала официальная статистика. В реальной жизни все обстояло много сложнее, так как в классическом виде «чистые» сельские пролетарии и «чистая» сельская буржуазия в те годы встречались в деревне достаточно редко. Зато существовало большое количество различных типов хозяйств, незаметно переходящих один в другой. Давайте посмотрим, как все это выглядело, скажем, в 1929 году в селе Красный Яр (3): Таблица № 1 Распределение крестьянских хозяйств села Красный Яр по тягловой силе.

Хозяйства Количество Процент 1. Безлошадные 73 16 2. с 1 лошадью 133 29

2

2. с 2 лошадями 154 33 3. с 3 лошадями 72 15 4. с 4 лошадями 25 5 5. с 5 лошадями и более 10 2 Всего: 467 100 Таблица № 2 Распределение крестьянских хозяйств села Красный Яр по размеру посевной площади.

Хозяйства Количество Процент 1. Без посева 38 6 2. с 1 десятиной 53 9 3. с 2 десятинами 44 7 4. от 3 до 5 десятин 106 17 5. от 5 до 10 десятин 173 28 6. от 10 до 12 десятин 173 28 7. от 12 десятин и выше 25 5 Всего: 612 100 Судя по таблице № 1, подсчет крестьянских хозяйств, видимо, не был доведен до конца, но определенные выводы сделать можно. Признаки бедняцкого хозяйства в селе Красный Яр определяются достаточно четко: лошади либо нет, либо всего одна (44% хозяйств), посевная площадь в самом лучшем случае до 5 десятин или чуть выше (39% хозяйств). Середняцкие хозяйства Красного Яра, несмотря на их хозяйственную пестроту, держали от 2 до 4 лошадей (53% хозяйств), а их посевные площади имели градацию от 5 до 12 десятин земли (56% хозяйств). Сложнее обстоит дело с определением формальных признаков кулацких хозяйств. От 5 лошадей и более при размере посевных площадей от 12 десятин и выше – это, согласитесь, достаточно расплывчато. Максимально к этой группе в селе Красный Яр можно отнести не более 5% хозяйств. Следовательно, именно середняк определял в 1929 году хозяйственное и социальное лицо Красного Яра. Заметим также, что при всей многочисленности и хозяйственном преобладании, рамки «середнячества» определяются труднее всего. Середняк, как мы только что видели, весьма многолик, поскольку его верхушка вплотную смыкается с зажиточными хозяйствами, тогда как на противоположном полюсе середняцкие хозяйства недалеко ушли от бедняцких. В том, что к 1927 году Ордынский район обоснованно определялся местными властями как «середняцко-полеводческим», сомнений не возникает. Но уже тогда власти признавались, что провести четкую грань между тремя группами крестьянских хозяйств, чрезвычайно трудно, порой просто невозможно. Особенно между зажиточным середняком и кулаком, поскольку она практически неуловима (4).

3

Согласно азам марксистской политграмоты дело обстояло предельно просто: считалось неоспоримым, что бедняк или совсем ничего не имеет, или имеет крайне мало, в силу чего вынужден гнуть спину на кулака. Кулак – это тот, кто эксплуатирует чужой труд, труд деревенских бедняков и части середняков, отчего и богатеет. Ну а середняк, он середняк и есть, живет собственным трудом. В плане политической стратегии, отношение Советской власти к трем этим социальным группам деревни четко и ясно сформулировал И.В. Сталин: «Беднота как опора рабочего класса, середняк как союзник и кулак как классовый враг» (5). В разные годы существования советского государства отношение к кулачеству складывалось по-разному, но до конца 20-х годов никто и никогда из советских вождей не ставил вопроса о раскулачивании зажиточного крестьянства, а тем более о ликвидации кулачества как класса. Известно, что В. И. Ленин в годы гражданской войны постоянно и яростно требовал самого жестокого и беспощадного подавления и уничтожения той части зажиточного крестьянства, которая выступила на стороне контрреволюции с оружием в руках. Но даже тогда позиция Советской власти по отношению к зажиточной верхушке российской деревни формулировалась им следующим образом: «Мы против вас ничего не имеем, но отдайте ваши излишки хлеба, не спекулируйте, не эксплуатируйте чужого труда» (6). Кулачество, считал основатель советского государства, не надо путать с такими эксплуататорскими классами, как помещики и капиталисты. Это переходный социальный тип: с одной стороны, кулак «эксплуатирует наемных рабочих, которых он использует в своем хозяйстве», а, с другой стороны, кулак одновременно и сам является тружеником, сам «ведет хозяйство на земле и часть его накоплена своим трудом» (7). Поэтому, когда в годы «военного коммунизма» горячие головы потребовали однажды «национализировать кулака», В. И. Ленин ответил им буквально так: «Здесь говорили: если капиталистов национализировали, то почему нельзя национализировать кулаков? В самом деле, как не считать зажиточных крестьян, не обходящихся без эксплуатации чужого труда, все же их не менее полумиллиона, может быть, даже около миллиона, как же мы сможем их национализировать. Это фантазия» (8). Реальной политикой считалось жесткое ограничение эксплуататорских возможностей кулачества, постепенное подчинение его советским законам. Особенно остро встал этот вопрос во время НЭПа, когда штурм капитализма с винтовкой наперевес, трансформировался в его планомерную осаду, в постепенное вытеснение капиталистических элементов в городе и деревне социалистическим сектором экономики в ходе прямого экономического соревнования. Социалистический сектор в деревни, по мысли В.И. Ленина, должен был создаваться одновременно по двум направлениям – путем организации

4

крупных государственных хозяйств (госхозы или совхозы) и, главным образом, за счет объединения крестьянства в различные формы кооперации. Отсюда его знаменитая формула, гласящая, что при Советской власти простой рост кооперации означает рост социализма (9). Познакомимся с очень любопытной и, вряд ли известной читателям, цитатой: «Главное теперь вовсе не в том, чтобы разжечь классовую борьбу в деревне. Главное теперь состоит в том, чтобы сплотить середняков вокруг пролетариата, завоевать их вновь. Главное состоит теперь в том, чтобы сомкнуться с основной массой крестьянства, поднять ее материальный и культурный уровень и двинуться вперед вместе с этой основной массой по пути к социализму. Но как включить крестьянское хозяйство в систему хозяйственного строительства? Через кооперацию. Через кооперацию кредитную, кооперацию сельскохозяйственную, кооперацию промысловую. Таковы те пути и дорожки, через которые медленно и основательно должно включиться крестьянское хозяйство в общую систему социалистического строительства» (10). Это уже И. В. Сталин. В 1925 году он выступает за социалистическое переустройство деревни на основе кооперации темпами медленными, зато основательными, строго в духе ленинского теоретического наследия. Вот еще одно его интересное высказывание, относящееся уже к 1927 году. На встрече с иностранными рабочими делегациями Сталину задали вопрос: «Как вы думаете осуществить коллективизм в крестьянском вопросе?» Вот его ответ: «Мы думаем осуществить коллективизм в сельском хозяйстве постепенно, мерами экономического, финансового и культурного порядка. Я думаю, что наиболее интересным вопросом является о мерах экономического порядка. В этой области наши мероприятия проходят по трем линиям: по линии организации крестьянских хозяйств в кооперацию; по линии организации крестьянских хозяйств, главным образом бедняцкого типа, в производственные товарищества, и, наконец, по линии охвата крестьянских хозяйств планирующими и регулирующими органами государства со стороны сбыта крестьянской продукции, так и со стороны снабжения крестьянства необходимыми изделиями нашей индустрии» (11). Что же касается «всеохватывающей», т.е. массовой коллективизации, рассудительно пояснил Генеральный секретарь ЦК ВКП (б), то «к этому мы еще не пришли и не скоро придем. Почему? Потому, между прочим, что на это нужны громадные финансы, которых еще нет у нашего государства» (12). Марксизм из моды вышел ныне. Читатели, вероятно, уже несколько утомлены затянувшимся экскурсом в полузабытую, а для некоторых – уже совершенно неизвестную марксистско-ленинскую концепцию социалистического преобразования деревни, которая всего два десятилетия назад изучалась во всех вузах СССР в курсе истории КПСС.

5

Тем более, что экскурс этот, скажем прямо, несколько экзотичен на страницах сугубо краеведческой работы. Сам собой напрашивается вопрос – когда же, наконец, речь пойдет о событиях в родном Ордынском районе? Терпение, уважаемый читатель, терпение! Все идет по плану, как говаривали в незабвенную эпоху развитого социализма. Объяснимся. Эта глава «Ордынской хроники» оказалась для ее автора самой трудоемкой, потребовавшей наибольшего количества времени, нежели все предшествующие. После многих попыток выстроить ее начало как-то по- другому, автор, оказавшись в творческом тупике, извел массу бумаги, после чего решил оставить все как есть, положившись на снисходительность читательской аудитории. Дело в том, что до настоящего времени не было сделано ни одной попытки дать сколько-нибудь ясную картину того, что же происходило в нашем районе накануне и в годы коллективизации. Местные краеведы предпочитали не касаться этого вопроса вообще, а непосредственные участники событий, те, кто коллективизировал, не говоря уже о тех, кого коллективизировали, ушли из жизни, не оставив воспоминаний о том, как все это происходило. Почему так случилось, у автора имеется собственно объяснение, но об этом в свое время. В работах сибирских историков практически нет упоминаний о ходе коллективизации в Ордынском районе. Словом, начиная эту главу, автор понял, что он имеет дело с самым настоящим «белым пятном» в истории района. Что-то когда-то было, не могло не быть, но, что именно, достоверно не известно. В подобном случае начинать приходится издалека, с истоков, с общей панорамы исторического полотна, чтобы позже сосредоточить внимание читателей на одном из ее фрагментов, имеющем к нашему повествованию прямое и непосредственное отношение. Что автор и делает. Итак, всего за полтора года до начала сталинской коллективизации, вошедшей в народную память как массовый загон в колхозы под угрозой путешествия в Нарым под конвоем, ее главный идеолог и организатор, следуя букве и духу ленинских заветов, твердо обещает ее постепенный, более того, подчеркнуто замедленный характер. Обещает, ссылаясь на интересы основной массы крестьянства. Ни тебе форсированных темпов коллективизации, ни массового раскулачивания, ни судебных и внесудебных расправ, высылок, ссылок, голода, смерти. Все будет так, как завещал великий Ленин – добровольно, не спеша, основательно, дабы не подорвать союз рабочего класса и трудового крестьянства, основную социальную опору Советской власти. А самое главное – никакой «всеохватывающей коллективизации» в обозримом будущем!

6

Если внимательно ознакомиться с документами 15 съезда ВКП (б), известного как «съезд коллективизации» (декабрь 1927 года), то в его решениях мы тоже не найдем ни малейшего намека на надвигающуюся трагедию российского крестьянства. В этих решениях прямо сказано и не раз подчеркнуто, что переход к крупному коллективному хозяйству на селе возможен только при согласии на это со стороны трудящихся крестьян, в отношении которых ни в коем нельзя использовать средства административного нажима. В документах первого пятилетнего плана, принятых 16 Всесоюзной партконференцией (апрель 1929 года, считанные месяцы до начала повальной коллективизации) запланировано к 1932/1933 гг. объединить в коллективные хозяйства не более 20 % крестьянских дворов. Так что же произошло? Почему в некий момент И. В. Сталин и его соратниками враз перечеркнули теоретическое наследие Ленина, фактически аннулировали решения 15 съезда партии и установки первого пятилетнего плана? Может быть, оказалось неэффективной политика кооперирования крестьянства, которое не желало по упрямству и отсталости, вступать в кооперативы? Нет, кооперативное движение в сибирском селе переживало во второй половине двадцатых годов настоящий подъем. В самой простой форме кооперации, существующей в сельской местности и по сей день, кооперации потребительской, в 1927 году состояло по стране 39% крестьянских хозяйств, а в 1929 году уже 58 % таковых. В других, более сложных формах кооперации, производственных кооперативах (машинные товарищества, семенные товарищества, товарищества по обработке земли, сокращенно - ТОЗ) в 1927 году состояла треть всех крестьянских хозяйств, в 1929 году уже более половины. В различные кооперативные организации крестьянство вступало сугубо добровольно, а, главное, охотно. Вступало потому, что хорошо понимало всю выгодность этого шага. Достаточно сказать, что все кредитование крестьянских хозяйств, а также большинство сельхозмашин шло тогда в деревню исключительно через кооперацию. Да и частных лавочек к 1929 году в деревне практически не осталось. Чтобы что-то купить, нужно было сначала стать членом потребкооперации. Ордынский район не был исключением. Вот какими темпами шло кооперирование ордынского крестьянства в 1926 – 1928 годах (13):

Таблица № 3 1926 г. 1927 г. 1928 г. Число крестьянских хозяйств 6253 6211 7212 Из них кооперировано 1626 1863 2322 Уровень кооперации 26% 30% 35%

7

В 1928 году в каждом населенном пункте Ордынского района существовало, как минимум, одно кооперативное крестьянское объединение, а в наиболее крупных сразу несколько. Например, в селе Верх-Ирмень в 1928 году действовали два машинных товарищества и одно семенное. Для тех, кто не разбирается в реалиях двадцатых годов, поясняем – два кооперативных объединения созданы с целью приобретения сельхозмашин, одно – для покупки семян. По оценке властей Спиринского района, здесь в эти годы тоже происходил быстрый рост «простейших производственных объединений». В 1926 году их было на весь район только 5, в 1927 году – 14, в 1928 году – 33, в 1929 году – уже 40 (14). Кооперация росла и крепла, завоевывая все большие симпатии ордынского крестьянства. К 1929 году, к примеру, все жители села Нижне-Каменка стали членами потребительской кооперации, вступив в нее совершенно добровольно. 15 съезд ВКП (б), объявивший о начале коллективизации сельского хозяйства, на первый план выдвинул опять-таки всемерное расширение кооперации в деревне, а только потом, на ее базе, «переход на коллективную обработку земли на базе новой, высшей техники» (15). Хотя в документах съезда говорилось о решительном наступлении на кулачество, Сталин, в одном из своих выступлений, специально обратил внимание делегатов на то, что такое наступление не следует путать с репрессивными мерами: «Не правы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ: сказал, приложил печать, и точка. Это средств легкое, но далеко не действительное. Кулака надо взять мерами экономического порядка и на основе революционной законности» (16). Как говорится, золотые слова, которым суждено остаться словами… Очень скоро политика ВКП (б) в отношении кулака начнет проводиться с точностью наоборот. И не только по отношению к кулаку, а к основной массе крестьянства, к середняку. Потребует такой политики, причем со всей беспощадностью, никто другой, как тот же И. В. Сталин. И произойдет это ровно через месяц. Сползание в бездну насильственной коллективизации произошло стремительно, начавшись с так называемого кризиса хлебозаготовок в 1928 году. В январе этого года ЦК ВКПБ (б) и СНК СССР оказались перед неприятнейшим фактом: заготовительные органы страны успешно завалили святая святых – план хлебозаготовок. Завалили при нормальном, а у нас, в Сибири, весьма приличном урожае зерновых. И не просто завалили, а с треском – хлеб в деревне был, а государственные закрома оказались полупустыми! Крестьяне не торопились продавать хлеб государству, придерживая его до лучших времен.

8

В советской историографии кризис хлебозаготовок 1927/1928 хозяйственного года (хозяйственный год тогда начинался с 1 октября, отсюда и двойная датировка) объяснялся предельно просто, вроде: «Произошло наиболее крупное со времени перехода к НЭПу выступление капиталистических элементов» (17). Или – произошла самая настоящая «хлебная стачка», организаторами которой стали кулаки, сделавшие попытку сорвать советскую политику цен на хлеб (18). Словом, имел место сознательный акт экономической контрреволюции в масштабах страны. Кулак, мол, окреп за годы НЭПа, поднял голову и попытался поставить Советскую власть на колени, отказавшись продавать ей хлеб. В действительности произошло следующее. С 1925 по 1928 годы политика закупок сельскохозяйственной продукции строилась на постоянном повышении цен на технические культуры, остро необходимые для промышленных и технических нужд, с одновременным снижением цен на культуры зерновые. Если 1913 год взять за сто процентов, то индекс заготовительных цен на технические культуры достиг к началу 1928 года 152%, а по зерновым культурам упал до 89%. Продавать государству хлеб по столь заниженным ценам крестьянам стало просто невыгодно. Конечно, предложи Советская власть крестьянину столь дефицитный в то время ширпотреб, возможно, он, скрепя сердце, и согласился бы продать свой хлеб заготовителям даже себе в убыток. Но Сибирь, к примеру, вошла в новый хозяйственный год, имея лишь 30% товарных запасов к уровню предыдущего года. Предложить крестьянам было нечего. Определенную роль сыграло и очередное обострение международной обстановки. Для нас 1927 год, можно сказать, нечто уже столь далекое, что уже и не вспомнишь, что тогда творилось в мире. А ведь именно в 1927 году Англия разорвала дипломатические отношения с Советским Союзом! Все советские газеты преподнесли это известие, как первый шаг мировой буржуазии к войне против СССР. Сибирский крестьянин, будучи человеком практическим, сделал из этого свои, не менее практические, выводы. «Целый год в газетах писали будто (будет – Авт.) война, - объяснял свою позицию в «Советской Сибири» от 29 ноября 1928 года один из них. – Все, дескать, готовьтесь, когда будет война, мы тоже не знаем, может завтра, может послезавтра, а все же будьте готовы. А когда война, то деньги дешевле. И зачем нам деньги? А хлеб, он надежный». Ценовую политику можно было поправить, товарные запасы для ведения хлебозаготовительной кампании пополнить, но ни московским, ни новосибирским властям такими мелочами заниматься было некогда. В Москве Сталин и его сторонники добивали оппозицию в лице Троцкого и иже с ним, а у нас в Сибири местные власти, вдобавок, занимались очередной кампанией выборов в Советы. Когда дым политических баталий развеялся,

9

выяснилось, что хлеба нет. В политической лексике тех лет подобный казус объяснялся так – понадеялись на самотек, в результате чего дело завалили… 15 января 1928 года в Сибирь приехал И. В. Сталин (в частности, побывал в Новосибирске и посетил Черепаново) и все сразу объяснил. Во всем, оказывается, виноват кулак и только кулак, сознательно организовавший хлебную стачку с целью будущей спекуляции хлебом. Поэтому Сталин потребовал судить тех, кто отказывался сдавать хлеб по государственным закупочным ценам, по статье 107 Уголовного кодекса, предусматривавшей за спекуляцию суд, тюрьму и конфискацию имущества, включая, само собой, и хлебные запасы. При такой постановке вопроса сам факт наличия спекуляции или отсутствие такового, принципиального значения не имел. Если кулак в спекуляции не замечен, но хлеб государству не продает, следовательно, к спекуляции готовится, что требуется пресечь со всей беспощадностью. Проще говоря, Сталин призывал карать не за совершенный проступок, а за намерение. Безотносительно того, доказуемо оно, или нет. Думаете, кто-нибудь из партийных, советских, комсомольских и профсоюзных руководителей возмутился этим призывом к самому вопиющему беззаконию, до которого не опускалась никогда царская юстиция? Никто! Включая работников суда и прокуратуры. Хозяин знал, что говорил и знал, кому он это говорил. Еще в 1925 году он заявлял: «Если задать вопрос коммунистам, к чему больше готова партия – к тому, чтобы раздеть кулака, или к тому, чтобы этого не делать, но идти к союзу с середняком, я думаю, что из 100 коммунистов 99 скажут, что партия больше всего подготовлена к лозунгу: бей кулака! Дай только, - и мигом разденем кулака!» (19) Кулак был избран для показательной расправы сознательно – он располагал всего только четвертью хлеба, остальной хлеб принадлежал в Сибири середняку. Именно середняку и предлагалось убедиться на чужом опыте, что его ждет в случае дальнейшего отказа сдать хлеб. На страницах газет появился новый, точнее, старый, времен «военного коммунизма» термин – «хлебозаготовительный фронт», сводки с которого, как и положено фронтовым, печатались ежедневно. На вновь образованный фронт мобилизовали в приказном порядке весь местный партийный и советский аппарат, в помощь которому направлялись уполномоченные из Новосибирска. Главной опорой новоявленных продотрядовцев в деревне стала местная беднота, которой официально было обещано 25% конфискованного у кулака хлеба. (Когда хлебозаготовки окончатся, власть об этом обещании даже не вспомнит. А вот те, у кого отберут хлеб, об этом не забудут, со всеми вытекающими отсюда для «голодранцев и коммуняк» выводами и последствиями…)

10

В каждой ордынской деревни начался обход дворов активистами и уполномоченными, обыски, конфискации, суды. Вот свидетельство участника хлебозаготовительной компании 1928 года, студента ленинградского «комвуза имени Крупской» Дмитрия Пикулева, приехавшего в наш район на практику и, волей обстоятельств, как тогда принято было выражаться, «брошенного на хлебозаготовки». В Ордынское Пикулев приехал с целью, в серьезность которой руководство Ордынского райкома партии так и не поверило, сколько он не объяснял всю ее значимость: его прислали собирать в наших краях сибирский фольклор. Когда в райкоме наконец-то уразумели, что означает это мудреное слово, на голову будущего филолога обрушились громы и молнии: - Вам что, в Ленинграде, больше делать нечего, как побасенки собирать? И Пикулева «в порядке партийной мобилизации» отправили в село Козиху в качестве районного уполномоченного. Вот что он вспоминал о тех днях сорок лет спустя: «Выполнение плана шло туго. Меры принимались административные. (Проще говоря, насильственные – Авт.). Но план (хлебозаготовок) сдерживали зажиточные, имевшие хлеб в закромах и ямах. И среди них прежде всего были такие, как Холодов, Дорохов, Дедушев, Такчевы, Мерзликины и другие. Уполномоченные и актив села из сил выбивались, провели уже два судебных процесса над злостными укрывателями. «Сгноим, а продотрядчикам не дадим», - говорили они. Мы и до процессов, и после, проводили беседы, разъясняли вред кулацких действий. Нам помогали выявлять ямы активист И. Гражданкин, Д. Макаев, Е. Меркулов и другие. План был перевыполнен за счет раскрытия ям с зерном». Ям, разумеется, кулацких, считал Д. В. Пикулев (20). Следовательно, всякий кто пытался спрятать хлеб, автоматически объявлялся кулаком со всеми вытекающими последствиями, которые сулила 107 статья Уголовного кодекса. Так закончился НЭП в сибирской деревне, и не только в сибирской. В следующем году, значительно менее урожайном, хлебозаготовительная расправа обрушилась на район с еще большим размахом и ожесточением. Районные власти получили невиданное по объему задание – заготовить 1 млн.328 тыс. пудов хлеба, нереальность которого был вынужден признать даже Ордынский райисполком. Речь шла уже не о заготовке товарного хлеба, а о фактической конфискации у крестьян всего зерна, включая часть семенного фонда. Однако попытка добиться от краевых властей снижения задания по хлебозаготовкам, была жестко пресечена сверху (21). В качестве проверенного на практике способа выжимания хлеба, районным властям было предписано широко использовать так называемый урало-сибирский метод хлебозаготовок, главным пропагандистом которого выступил сам И. В. Сталин. Изобрели этот метод соседи ордынцев, жители села Завьялово. Метод заключался в доведении до каждого крестьянского двора индивидуального хлебного задания, 65% которого возлагалась на кулацкие дворы, 35% на середняцкие, а беднота от хлебозаготовок освобождалась вообще. Тем, кто

11

отказывался выполнить это, так называемое «твердое задание», предлагалось уплатить штраф в пятикратном размере. При неуплате штрафа имущество «твердозаданцев» описывалось и продавалось с торгов, а деньги шли в доход государства. Просто, эффективно, одним словом, по-большевистски! По сути дела это было самое настоящее раскулачивание, только вместе высылки и ссылки, как это будет практиковаться позже, «твердозаданец» отправлялся в тюрьму по известной нам 107 статье УК. Для начала. Вот как выглядело на практике применение «урало-сибирского метода хлебозаготовок» в селе Мало-Ирменка Ордынского района в апреле 1929 года. Здесь 44 кулацких, а, фактически, наиболее зажиточных крестьянских двора получили общее «твердое задание» в 5387 пудов хлеба, что составило 67% всего хлебозаготовительного задания, доведенного районом до этой деревни. 111 середняцких дворов получили задание в 2613 пудов хлеба или 33%. 160 дворов бедноты от задания освободили совершенно. Именно поэтому на них возлагались не ограниченные никакими правовыми нормами функции организации и контроля за ходом хлебозаготовок . Именно представители беднейшей части Мало-Ирменки и решали вместе с сельсоветом и партийной ячейкой, считавшейся одной из самых многочисленных и боевых в районе, кого «записать в кулаки», а кого «оставить в середняках» и, соответственно, кому и сколько сдать хлеба. Решали произвольно, исходя из собственных представлений о том, кто есть кто, и, разумеется, личных пристрастий. Вот результат: в Мало-Ирменке, испокон века считавшейся бедняцкой деревней, кулацких дворов неожиданно оказалось 13%, в два раза больше, чем их насчитывалось тогда по всей Сибири! Захотели – и зачислили в кулаки. Помните: «Сказал, приложил печать, и точка». И тем определили всю дальнейшую судьбу человека, его семьи и, нередко, даже родни. Потому что тот, кто однажды получил клеймо «твердозаданца», рано или поздно, но в обязательном порядке попал под каток массовых репрессий, если не в коллективизацию, то позже, в 1937-1938 годах. Семь середняцких хозяйств, оказавшихся зачисленными в «мироеды», отказались выполнять «твердое задание». Понятно почему. Еще раз сравните объемы заданий кулацких и середняцких дворов, и станет ясно, что после выполнения «твердого» задания, им оставалось положить зубы на полку. За этот отказ все семь дворов были наказаны пятикратным штрафом, после уплаты которого, вчерашним вполне «справным» семьям оставалось только идти побираться. Еще два двора наотрез отказались и от «твердого задания», и от уплаты пятикратного штрафа. Их владельцы моментально очутились за решеткой, а все имущество описали и продали с торгов. После такой показательной расправы Мало-Ирменка не только выполнила, но, как не трудно догадаться, перевыполнила план хлебозаготовок 1929 года в самый короткий срок (22).

12

В других селах и деревнях Ордынского и Спиринского районов события развивались по аналогичному сценарию. «Урало-сибирский метод» буквально творил чудеса. Да начала его применения, в марте 1929 года, Ордынский район заготовил всего 56100 пудов хлеба. Когда же в апреле заготовки развернулись по известной нам схеме, заготовленными оказались сразу 177790 пудов. Запланированный району миллион пудов хлеба собрали и отгрузили государству уже к маю 1929 года (23). План хлебозаготовок район выполнил на 102% (24). Захотели – и сделали невозможное. Значит, прав товарищ Сталин, нечего церемониться с кулацкой сволочью! Запущенный хлебозаготовками, маховик репрессий против крестьянства уже не останавливался, а только набирал обороты. Посмотрим, что происходило на территории Спиринского района, в состав которого входили населенные пункты современного Ордынского района, находящиеся западнее земель Усть-Луковского сельсовета, на территории которого насчитывалось в то время 6,6 тыс. крестьянских хозяйств. В 1928/1929 хозяйственном году «твердые задания» получили здесь 114 крестьянских хозяйств, в 1929/1930 хозяйственном году – уже 484 хозяйства. Из них пятикратному обложению за это время подверглись 96 хозяйств, из которых 81 хозяйство продали с торгов. 36 владельцев хозяйств, вдобавок, осудили на разные сроки тюремного заключения. Когда позже начали разбираться, откуда в Спиринском районе неожиданно развелось столько кулаков, оказалось, что примерно 7% крестьянских дворов, пострадавших в ходе хлебозаготовок, получили «твердое задание» ошибочно, так как «ранее числились середняцкими». Середняков, угодивших за решетку, освободили, но ни хлеба, ни имущества им не вернули (25). Районным властям было уже не до них, в районе шла девятым валом массовая коллективизация, а тут какие-то старые дела, никому уже не интересные. …Некогда и некому с тобой сейчас разбираться, можешь ты нас понять? В конце концов, тебя ведь выпустили? Выпустили. Революционная законность восторжествовала? Восторжествовала, как ревзаконности и положено. Вот и иди домой, не мешай нам работать, понял? Сегодня проще всего свалить вину за эти, и им подобные «извращения и искривления партийной линии», целиком и полностью на сельских активистов, людей настолько же малограмотных, насколько не в меру решительных. О том, что собой себя представляли эти люди, подробный разговор впереди. Пока же ограничимся замечанием, что такая постановка вопроса справедлива лишь отчасти. То, до чего способны были дойти собственным

13

умом ордынские коммунисты, комсомольцы и сельсоветчики, мы с вами еще увидим. Но главная вина ложится все-таки на организаторов, на тех, кто стоял за исполнителями и над исполнителями. До 1928 года ЦК ВКП (б) и СНК СССР не смогли или просто не захотели дать четкого определения кулацкого хозяйства и его признаков. Эта работа целиком находилась на откупе местных властей, которые и решали, в меру своего разумения, кто есть кто. А местные власти, особенно на районном уровне, не говоря уже о деревенских активистах и их добровольных помощниках, постоянно путались в самых элементарных политических понятиях. Чаще всего - в том, кого считать кулаком, а кого середняком, пусть даже и зажиточным. Вот фрагмент из выступления на пленуме Ордынского РИКа члена его исполкома, некоего товарища Горюнова 3 января 1929 года: «Мне вот бы хотелось узнать, каким путем можно отличить бедняка от середняка и как вообще правильно подойти к социальному определению крестьянских хозяйств. У нас есть такие бедняки, которые едят сеянку (хлеб из просеянной муки, деликатес того времени – Авт.), а середняки об этом и мечтать не думают. Мне думается, что беднота в большинстве не является уж такой беднотой, которой Сов(етская) власть сует и сует всякие милости. А под маской такой бедноты скрывается вполне обеспеченная часть общества» (26). Автор, к сожалению, не смог выяснить, какой именно руководящий пост занимал в районе Горюнов. Но что он его занимал, можно не сомневаться, иначе не стал бы членом исполкома районного Совета. А обратите внимание - даже бедняка от середняка отличить товарищ Горюнов явно не может. Что уж тут говорить о такой, куда более тонкой материи, как грань между середняком и кулаком. Если, по логике Горюнова, середняк маскируется под бедняка, то уж кулаку сам Бог велел строить козни против Советской власти, коварно затаившись под личиной середняка. «Мы нашли трех кулаков, наказали их и успокоились, - говорил тот же Горюнов с трибуны пленума Ордынского РИКа, посвященного ходу хлебозаготовок 5 сентября 1929 года. – Из под каждого угла на нас шипят кулаки. Они сумели попрятаться, приспособиться, а мы их не выявили!» (27) Можно, конечно, порассуждать с высоты двадцать первого века, что и в те времена определить разницу между крестьянским хозяйством, построенном преимущественно на эксплуатации чужого труда, и хозяйством, благополучие которого создавалось усилиями самого владельца и членов его семьи, было не столь уж сложно. Стоило проанализировать источники его доходности и определить, какие из них являются преобладающими в каждом конкретном случае – трудовые или наоборот. И только потом делать выводы. Чего, кажется, проще. Но это, именно, кажется. Те, кто так думают, как-то упускают из вида, что большинство сельских коммунистов и комсомольцев тех лет, в самом лучшем случае имели понятие о простых дробях, совершенно не подозревая о существовании дробей десятичных. Поэтому о социальной принадлежности крестьянского

14

хозяйства они судили, как выразился в 1929 году председатель Ордынского райисполкома Леонид Архипов, исключительно на глаз, «по одежке и избушке» (28). Главным социальным показателем неизменно выступала зажиточность крестьянского двора, именовавшаяся тогда «степенью окулачивания», а отнюдь не источники этой зажиточности. Не в меньшей, если не в большей мере, «окулачивание» определялось еще и тем, как хозяин двора относится к «мероприятиям Соввласти в деревне», в первую очередь, все к тем же хлебозаготовкам. Вызвался сдать хлеб добровольно, с перевыполнением задания по хозяйству, значит, доказал, что ты - середняк. Отказался сдавать – ты отныне кулак, ранее скрывавшийся под маской середняка, поэтому тебе нет, и не будет пощады! В разгар хлебозаготовок 1928/1929 года Ордынский райком ВКП (б) исключил из партии целый ряд коммунистов, отказавшихся сдавать государству хлеб по закупочным ценам. Один из них, Лазарь Петрович Ходырев, в январе 1928 года был принят кандидатом в члены ВКП (б) в качестве крестьянина-середняка, но хлеб сдать отказался, и в апреле 1929 года был исключен из партии уже как «кулацкий элемент». Другой, некто А.В. Колесников, в мае 1928 году был принят в кандидаты как середняк, а в апреле 1929 года его исключили «за несдачу хлеба как окулачившегося». И когда, спрашивается, успел? Крестьянин из Нового Шарапа Николай Перфильевич Вяткин в партию вступил середняком, а в марте 1929 года был исключен из нее «как злостный кулацкий элемент»: хозяйство он вел совместно с отцом, а отец, человек беспартийный, где-то что-то сказал не так, как надо, за что тут же получил от сельсовета «твердое задание». С горя Вяткин-младший «на выезде из Старого Шарапа» устроил на редкость аполитичную и безыдейную «пьянку, в которой приняли участие все шарапские коммунисты и все кулаки» одновременно. Казус, надо сказать, по тому времени уникальный и, как мне кажется, в истории Западной Сибири аналогов не имеющий! Тут уж райкому партии стало совершенно ясно, что Вяткин есть ни кто иной, как «типичный затаившийся кулак, обманом пробравшийся в ВКП (б)», которого нужно гнать оттуда поганой метлой, как доморощенного Чемберлена». В кавычках, если кто из читателей еще не понял, дана подлинная лексика того времени (29). Ордынский райком комсомола исключил из своих рядов пятерых комсомольцев, отказавшихся добровольно сдать хлеб «как фактических кулаков» (30). Cогласились бы – числились бы и далее в сознательных середняках. 21 мая 1929 года, когда в «доморощенные Чемберлены» ордынских мужиков записывали направо и налево, СНК СССР издал постановление «О признаках кулацких хозяйств», в котором таковыми официально объявлялись крестьянские хозяйства, обладавшие хотя бы одним из следующих признаков: систематическое применение наемного труда, наличие мельниц, крупорушек и других промышленных предприятий,

15

систематическая сдача в наем сложного сельскохозяйственного инвентаря, занятие торговлей, ростовщичеством, коммерческое посредничество, наличие иных нетрудовых доходов. Эти признаки давали возможность отнести к кулацким хозяйствам в Сибири едва ли не каждый третий двор. Судите сами: наемный труд в Сибири был распространен широко, применялся он и в большинстве середняцких хозяйств. Владельцы конных граблей, кустарных и заводских косилок, жаток-лобогреек и молотилок всегда сдавали свою машинерию во временное пользование тем, кто ее не имел. Практиковалось все это издавна, считалось в деревне делом рутинным, и Советской властью никогда ранее не запрещалось и никогда не преследовалось. Зато теперь!... Постановление СНК СССР от 21 мая избавило районную власть от необходимости впредь ломать голову по поводу «одежки и избушки». Теперь всех владельцев сельхозмашин, равно как и тех, кто пользовался когда-либо наемным трудом, можно было разом записать в кулаки на самом, что ни на есть, законном основании. Что повсеместно и сделали. Летом 1929 года к кулацким хозяйствам деревни Усть-Хмелевки «приписали» семью крестьянина Михаила Яковлевича Опишева. Когда началось массовое раскулачивание, Опишевы под конвоем прибыли в Черепаново, где находился сборный пункт для высылаемых в Нарым. Глядя на них, собратья по несчастью, горестно спрашивали:

- Вас-то, сермяжников, за что? Опишевы одевались беднее бедного, сплошь в домотканую холстину. Но зато в их хозяйстве имелись жатка и молотилка, заработанные собственным горбом, которые у них постоянно одалживали соседи. За это «сермяжники» Опишевы и поплатилась (31). Стоит ли удивляться, что после выхода постановления СНК СССР о признаках кулацких хозяйств, их количество в Ордынском районе стало стремительно расти, по крайней мере, на бумаге. В Ордынском районном архиве до сих пор хранятся списки так называемых лишенцев, т.е. лиц, лишенных избирательного права, в которые, накануне очередных выборов в сельские Советы, в обязательном порядке включали «эксплуататорский элемент», лиц, имеющих нетрудовые доходы, бывших белогвардейцев, «служителей культа» (формулировка того времени, обозначавшая сельских священников и членов их семей) и прочих «осколков старого режима». Во время выборов в сельские Советы в 1927 году в списки лишенцев попали 233 человека. К началу избирательной кампании 1929 года число лишенцев подскочило сразу до 766 человек (32). Не считая 10 «служителей культа» и 30 взрослых членов их семей, остальных лишили избирательных прав потому, что их хозяйства оказались официально зачисленными в разряд кулацких. Сначала эти люди попали под «урало-сибирский метод» хлебозаготовок, потом их лишили избирательного права, а, далее, власть взялась за них уже в связи с начавшейся коллективизацией.

16

В январе 1928 года, во время поездки по Сибири, И. В. Сталин затронул эту тему следующим образом: «Нет гарантии, что саботаж хлебозаготовок со стороны кулаков не повторится в следующем году. Более того, можно с уверенностью сказать, что, пока существуют кулаки, будет существовать и саботаж хлебозаготовок. Чтобы поставить хлебозаготовки на более или менее удовлетворительную основу, нужны другие меры. Какие именно меры? Я имею в виду развертывание строительства колхозов и совхозов» (33). Обратите внимание: важнейшая стратегическая задача социалистического переустройства деревни, на которую Ленин и, первоначально, сам Сталин отводили длительное время, одномоментно превращается в тактическую, низводится до очередной кампании, которой приходится заниматься, чтобы впредь не было мороки с хлебозаготовками! Отсюда и сроки ее проведения по Сталину: «Нужно добиться того, чтобы в течение ближайших трех – четырех лет колхозы и совхозы, как сдатчики хлеба, могли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба» (34). Помнится, Маркс и Энгельс подобные политические кульбиты назвали «поставить с ног на голову». Так то Маркс, которого в те годы, как, впрочем, и значительно позже, сельские коммунисты не больно-то и читали, разве что «Манифест коммунистической партии»… Словом, куда ихнему Марксу супротив нашего Иосифа Виссарионыча! Итак, создав из собственных хозяйственных и политических просчетов и недальновидности, не сказать – близорукости, хлебозаготовительный кризис, обернувшийся хлебными очередями даже в столице, власть в лице И. В. Сталина и его сторонников, решила выйти из создавшегося положения одним махом, запустив форсированный вариант коллективизации. Как ее вести, опыт нарабатывался в ходе все тех же хлебозаготовок – через жесткое административное давление на крестьянство, судебные и внесудебные расправы со всеми сопротивляющимися или просто недовольными. В первой книге «Ордынской хроники» подробно рассказано о первых коллективных хозяйствах Ордынского района, организованных в начале двадцатых годов. В то трудное, нередко полуголодное время, помощь им со стороны районных и областных властей оказывалась постоянно и максимально. Кредиты на закупку семян, скота, покупку сельхозорудий ордынские коммуны получали практически без ограничений даже тогда, когда приходилось жестко экономить на финансировании школ и больниц. Результат, если помнит читатель, оказался удручающим – ни одно коллективное хозяйство так и не смогло прочно встать на ноги. Большая часть ордынских коммун распалась уже через несколько лет, а те, что дотянули до второй половины двадцатых годов, имели перед государством сплошные долги, которые, к тому же, постоянно увеличивались. В. Н. Старостин, один из организаторов и бессменный председатель самого крупного коллективного хозяйств, шарапской коммуны «Третий Коминтерн», выступая в ноябре 1927 года на 4-м Съезде Советов Ордынского района, с горечью констатировал, что «коллективные хозяйства

17

вместо усиления умирают». Сам Василий Старостин считал, что происходит это единственно потому, что изначально коммуны создавались беднотой, у которой в личном хозяйстве ничего не имелось. Поэтому коммунары брали кредит за кредитом «на обзаведение», а вернуть их вовремя не могли из-за низкой доходности коммун, в силу чего приходилось влезать в новые долги, и так до бесконечности (35). На самом деле низкая доходность коммунарских хозяйств являлась следствием повальной уравниловки, носившей, принципиальный, мировоззренческий характер. Коммуны не были рассчитаны на товарное производство сельхозпродукции. Все, что в них производилось, в них же, как правило, и потреблялось, совершенно в духе платоновского «Чевенгура». Ордынские крестьяне прекрасно это видели, поэтому коммунары у них авторитетом не пользовались. Более привлекательными выглядели товарищества по обработке земли (ТОЗы). Если в коммунах обобществляли все до последней мелочи, включая личное имущество, вроде юбок и штанов, то в ТОЗах обобществление сводилось к совместной покупке сельхозинвентаря, семян, обработке земли, а собственность, включая подсобное хозяйство и рабочий скот, оставались раздельной. Такой порядок хозяйствования внушал меньше недоверия, был вполне понятен, и потому более приемлем для крестьянства. Однако даже в ТОЗах к началу 1929 года в Ордынском районе состояли немногие смельчаки. Два таких товарищества объединяли только 40 дворов, почти исключительно бедняцких. Да в четырех сохранившихся коммунах числились еще 54 семьи. С учетом остальных простейших производственных объединений, весь коллективный сектор Ордынского района состоял из 152 крестьянских дворов, объединяя чуть более 2% всех крестьянских хозяйств (36). В Спиринском районе коллективный сектор выглядел следующим образом: 1 сельхозкоммуна, 2 сельхозартели, 1 ТОЗ и несколько мелких «зерновых, льно-мяльных и яично-птичьих товариществ». Посевная площадь коллективного сектора насчитывала 546 десятин, остальные 26 тысяч десятин обрабатывались единоличниками. Соотношение земельных площадей способно было ввергнуть в уныние любого, даже самого активного поборника коллективного хозяйствования – 2 процента против 98 (37)… И вот теперь срочно потребовалось все круто переменить в самые сжатые сроки – «в течение ближайших трех – четырех лет». Весной 1929 года руководство Воловского района Тульской области, о существовании которого вряд ли кому было известно за ее пределами, объявило его первым в СССР районом сплошной коллективизации, вознамерившись объединить все крестьянские хозяйства этой территории в «единый колхоз-комбинат». Что за комбинат они собирались организовать, воловцы и сами толком не представляли, зато прогремели на всю страну. Даже в советское время признавалось, что «инициатива Воловского района

18

стала всемерно и без должного критического подхода пропагандироваться партийными и колхозными органами» (38). Пропаганда возымела действие: вслед за районами сплошной коллективизации появились округа, затем края. Белоруссия первой провозгласила себя республикой сплошной коллективизации, это с ее-то хуторами на болотах! Вся эта пропагандистская шумиха велась с полного согласия и одобрения ЦК ВКП (б) и СНК СССР. Еще бы – ведь начался «небывалый темп коллективизации, превосходящий самые оптимистические проектировки!» Подобные пламенные и пустые высокопарности лились в это время потоком (39). Партийная и советская власть всех уровней наперебой убеждали друг друга и вышестоящие инстанции, что в ходе социалистического преобразования действительности возможно все, даже невозможное! В качестве лирического отступления вспомним хрестоматийный факт, совсем не лишний для понимания дальнейших событий. Именно в это время, весной 1929 года, принимается первый пятилетний план, в самом напряженном, так называемом оптимальном варианте, по которому выплавку чугуна планируется довести с 3 -5 до 10 млн. тонн. Уже в январе 1930 года это напряженнейшее задание заново пересматривается, и выплавку чугуна решают довести до совершенно немыслимой цифры в 17 млн. тонн. Выплавят-то к 1932 году только 6 млн. тонн, а на задание в 17 млн. тонн страна выйдет только в 1950 году, но это выяснится много позже, когда первая пятилетка превратится в один из советских мифов, и каждый советский школьник будет знать, что Советский Союз героически выполнил ее за 4 года и 3 месяца! В 1929 году руководство страны рассуждало и действовало в полном соответствии со знаменитым сталинским лозунгом - нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики! Так что легендарный волюнтаризм Никиты Сергеевича Хрущева родился не на пустом месте и задолго до того времени, когда кукурузу начали выращивать за полярным кругом… Принять совершенно немыслимое задание по чугуну можно? Можно! А почему нельзя провозгласить сплошную коллективизацию, хотя бы и в масштабах союзной республики? В чем, собственно, разница? Если вы в этом сомневаетесь, то вы, товарищ нытик и типичный правый уклонист! Подобного рода идеологические установки насаждалась сверху, из Политбюро ЦК ВКП (б). Затем их вбивали в головы рядовых коммунистов на каждом собрании, так что немудрено, что скоро в этих головах началось пресловутое «головокружение от успехов». Но на кого, собственно, равнялись районные, областные и республиканские власти, чьи идеи они рьяно брались претворять в жизнь, чьи директивы выполняли, если разобраться?

19

…Первый рывок коллективизации в районе пришелся на январь– май 1929 года. Это был время, когда из ордынцев ударными темпами выбивалось повышенное хлебное задание. К маю 1929 года в коллективном секторе насчитывалось 730 крестьянских дворов или десятая часть всех хозяйств района (40). На первоначальном этапе ставка делалась преимущественно на бедноту, активно проявившую себя в ходе хлебозаготовок. Исходя из указаний краевого центра, районные власти призывали бедняков вступать в коммуны, по-прежнему считавшиеся наиболее перспективной формой коллективного хозяйства. Секретарь Ордынского РК ВКП (б) Степан Чахлов, выступая 15 мая 1929 года на 11-й районной партийной конференции, особо подчеркнул это обстоятельство: «Организация большого числа новых колхозов заменена значительным укреплением существующих колхозов. (Имеются в виду не колхозы в их классическом понимании, а вообще все формы коллективных хозяйств – Авт.) Например, в коммуне «Сибирское Красное знамя» в течение 8 лет было только 6 семейств, а сейчас стало 19. В коммуне «Пролетарская волна» было 9 семейств, сейчас 18. В коммуне «Третий Коминтерн» было 22 семьи, сейчас 47, едоков было 132, стало 192. Состав коммун и товариществ по обработке земли увеличился более, чем на 100 процентов». Уже сам факт, что численность крестьянских дворов, пожелавших вступить в коммуны увеличилась с 54 до 108, а общую численность коммунаров удалось за несколько месяцев довести с 294-х до 451 человека, окончательно убедил районное руководство в том, что «курс на коммуну есть самый правильный» (41). Форсирование темпов коллективизации резко обострило обстановку в ордынских селах и деревнях. Днем – хлебозаготовки с подворными обходами, обысками, вскрытием захоронок с зерном, штрафами, описями имущества, судами, продажей с торгов имущества «твердозаданцев». Вечером – бесконечные собрания, на которых уполномоченные из района и местные активисты клеймили кулака, как злейшего врага Советской власти и объясняли, что «колхоз для крестьянина - единственный путь к зажиточной и счастливой жизни». На следующее утро все начиналось заново. Свидетельствует современник, в то время учащийся Ново-Шарапской школы 1 ступени (т.е. начальной) Михаил Хромов: «Перед концом занятий в школе мы убегали с уроков и занимали боевые позиции на крышах наших домов. Мы – это Колька и Васька Овчинниковы, Петька и Васька Пономаревы, я и мой старший брат Колька. Как только последний звонок выталкивали из школьных дверей ватагу ребятишек, Васька Овчинников приподнимался и подавал команду:

- Бей коммунарских! С крыши сыпались заготовленные камни, палки.

20

Потом мы слезали с крыши и сходились под забором Ильи Шешенина, который, ухмыляясь, прямо со своего крыльца через забор бросал нам по пятаку. Мы считали себя героями. В коммуне для малышей была построена своя школа, а ребята постарше ходили к нам в село. Наши боевые действия, финансируемые и подстрекаемые кулаком Шешениным, частенько заставляли коммунарских детей пробираться домой тайком, переулками. Иногда их провожал за околицу учитель (42). 29 марта 1929 года в селе Усть-Луковка была предпринята попытка убийства учительницы Марии Васильевны Соколовой, получившая в Западно-Сибирском крае широчайшую общественную огласку. О деле комсомолки Соколовой писали все сибирские газеты, ее дальнейшей судьбой занималась сама Н. К. Крупская (43). В свои двадцать лет Мария Соколова, дочь батрака и сама батрачка в детстве, успела поработать в Ордынском райкоме комсомола, закончить учительские курсы, после чего получила назначение в школу села Усть-Луковка (44). Работая одновременно учительницей в самой Усть-Луковке и соседней деревне Сушихе, она успевала активно заниматься всевозможной общественной работой, начиная от организации в селе первого пионерского отряда и, кончая участием в хлебозаготовках в качестве представителя райкома комсомола. Из воспоминаний самой Соколовой, с которыми читатели могут ознакомиться в приложении к этой главе, явствует, что покушение, в ходе которого ее били кастетом, резали ножом и бритвой с такой злобой, что врачи ордынской больницы были вынуждены наложить на ее раны 103 шва, явилось ответом на изъятие у кулаков и священника Ануфриева большого количества зерна и муки. Сын священника и трое его дружков из зажиточных семей организовали нападение, едва не закончившееся гибелью Соколовой. «Совершенный кулачеством акт на убийство комсомолки Соколовой, - говорилось в специальном письме Новосибирского окружного комитета комсомола, направленном во все районные комсомольские организации Западно-Сибирского края, - отражает собой не что иное, как резкое обострение классовой борьбы» (45). Покушавшихся на жизнь Соколовой судили показательным судом и расстреляли. Что касается самой М. В. Соколовой, то ее, в виде исключения, приняли в партию прямо на больничной койке. Автор хроники встречался с нею в 80-е годы прошлого века, когда она несколько раз приезжала на юбилеи Ордынского комсомола, и может добавить, что именно такой прием в партию Мария Васильевна Соколова считала самым важным событием своей жизни. Вскоре районные власти столкнулись с проблемой куда более трудной, чем сопротивление зажиточного крестьянства. Далеко не каждый бедняк

21

выказывал желание связать свою судьбу с коллективными хозяйствами, не говоря уже об основной крестьянской массе, середняках. Некоторые села, как сказано в одном из документов Ордынского райкома партии, «уперлись в полном составе, включая даже членов сельсоветов». Советскую власть поддерживаем, кооперацию признаем, а в коммуну идти не желаем! Добро бы так считали в селе Пичугово («засилье кулачества, хулиганство, культурная отсталость») или в Елбани («здесь кулаки имеют авторитета больше, нежели партячейка»), а то, извольте радоваться – поселок Борисовский, население которого состояло преимущественно из классической бедноты! Но Борисовский, по крайней мере, считался селением малочисленным, не столько поселком, сколько выселками. А что прикажете делать с большим и многолюдным селом Нижне-Каменка, в котором с января по август 1929 года партийная ячейка провела «10 сходов и общих собраний граждан, и отдельно еще собрание гражданок», а все без толку? И это в селе, всегда страдавшем от недостатка пахотных земель и потому никогда не считавшимся богатым, отчего местный сельсовет додумался до еретической по тем временам идеи, заключавшейся в том, что «кулаков в Нижне-Каменке нет, а есть сплошное трудовое население». За подобное «непонимание политики Советской власти и текущего момента» председателя сельсовета сняли с работы, а на его место Ордынский РК ВКП (б) направил выдвиженку (активистку, выдвинутую на руководящую работу – Авт.) Меновщикову, женщину решительную и бескомпромиссную в силу ее пролетарско-батрацкого происхождения. Та взялась за дело со всей решительностью, но «сплошное трудовое население» Нижне-Каменки организовать у себя коллективное хозяйство по-прежнему отказывалось наотрез (46). Председатель Ордынского РИКа Леонид Архипов доказывал, что все это происходит исключительно от темноты и, разумеется, кулацких происков: «Что качается бедноты, которая не идет в коллективное хозяйство, то здесь главными причинами является то, что они еще темные и потому используются элементами, чуждыми нашему социалистическому строительству. Наши враги, кулачество, используют все методы борьбы, включая до подкупов отдельных несознательных бедняков и середняков с тем, чтобы использовать их как орудие в борьбе против нашей диктатуры пролетариата» (47). Впрочем, что взять с нижнекаменцев, живущих в лесу и молящихся колесу, если дело дошло до того, что самая крупная партийная ячейка района, ячейка села Верх-Ирмень, в которой числилось 12 коммунистов и 12 кандидатов в члены партии, умудрилась «сознательно проигнорировать вопрос о проведении коллективизации в собственном селе», даже не обсудив этот архиважный вопрос на партийном собрании! А все потому, что партячейка, как было выявлено в ходе ее проверки, оказалась настолько «заражена гнилым настроением, что некоторые члены

22

партии, когда им предлагают вступить в коллектив(ное хозяйство – Авт.), заявляли: «Лучше из партии, чем в коммуну» (48). Ордынский райком ВКП (б) отреагировал на подобные настроения моментально и жестко. Из партии исключили секретаря ячейки, председателя Верх-Ирменского сельсовета М. О. Толстикова и еще четверых– Колесникова, Кузькина, Копова и Грошева (49). Кроме Верх-Ирмени, говоря языком того времени, «попутно был вскрыт ряд гнойников в партячейках Красного Яра и Сушихи». Красноярская ячейка, «вместо того, чтобы активно работать на ниве коллективизации, пустила это важнейшее дело на самотек: ячейка замкнулась своей личной жизнью отдельных коммунистов, занималась сплетнями, склоками, пьянством и другими болезненными явлениями» во главе со своим секретарем Скосырским, под руководством которого «втянулась вся ячейка в склоку». Еще хуже обстояло дело в Сушихе, где секретарь ячейки Пахтусов и член партийного бюро Панихидин «впали в правый уклон или даже хуже». По поводу вовлечения бедноты в колхозы, они «открыто заявляли даже в трезвом виде (!): «Никакого толка от всех этих батраков не будет, куда хошь их соединяй. Батраки все пьяницы и лодыри, даже в партию из них некого принять». Скосырского, Пахтусова и Панихидина исключили из партии, даром что двое последних имели партийный стаж с 1920 года (50). Наведя порядок в собственных рядах, Ордынский РК ВКП (б) осенью 1929 года, как сказано в одном из его донесений в крайком партии, «усилил охват населения по разъяснению вопроса коллективизации и созданию достаточного общественного мнения вокруг него» (51). «Охват» заключался в следующем: в районе объявлялась неделя коллективизации, мобилизовывался и выезжал в села весь партийный, советский и комсомольский актив, поднимали на ноги деревенских активистов, в ударном порядке проводились сходы, собрания и митинги, на которых в очередной раз несознательному населению объяснялась «генеральная линия партии в деревне» и самыми ярким красками рисовалась будущая счастливая колхозная жизнь. После этого начиналась индивидуальная работа – подворные обходы, когда с каждым разговаривали уже конкретно. Согласен хозяин вступить в коллективное хозяйство, а если нет, то почему? Это продолжалось до тех пор, пока в селе не находились желающие создать очередное товарищество, коммуну или артель, либо вступить в уже существующие. Дело пошло. Но вот темпы, темпы!.. Они совершенно не устраивали руководство. Вот результат одной из таких недель коллективизации осени 1929 года: «Организована 1 коммуна, 9 полеводческих товариществ переведены на устав ТОЗ, 2 ТОЗа влиты в

23

коммуну «Сибирское Красное знамя. Из колхозов исключено 17 кулаков» (52). Что это, спрашивается, за результат, когда за целую неделю организовано одно коллективное хозяйство в одной деревне? И кулаком мало занимаетесь – семнадцать кулаков выявили и успокоились? Кулаки здесь упомянуты, конечно, не случайно. Нежелание подавляющей массы ордынского крестьянства объединяться в коллективные хозяйства, районные власти объясняли, как нам уже известно, следствием кулацкой пропаганды и запугивания. Пока с кулачеством не будет покончено раз и навсегда, не уставал повторять секретарь Ордынского райкома партии Шипилов, социализм в деревне будет под прицелом кулацкого обреза. Поэтому, вторил ему председатель Ордынского райисполкома Архипов, проводя пролетарскую классовую линию, мы должны подходить к кулаку, нашему злейшему врагу, всегда беспощадно. 23 октября 1929 года райком партии и райисполком обратились с воззванием «Ко всем трудящимся Ордынского района: батракам, беднякам, середнякам и членам профсоюзов!», в котором призвали их встретить 10-летие освобождения Сибири от Колчака и восстановления Советской власти «развернутым наступлением на кулацко-капиталистические элементы деревни» (53). Призыв полностью соответствовал так называемой генеральной линии партии, которую, говоря языком тех дней, «выпрямил и заострил» пленум ЦК ВКП (б), собравшийся в Москве в ноябре этого года. На пленуме была поставлена задача резкого ускорения темпов коллективизации, оспаривать которую никто больше не пытался. Лидера так называемых правых уклонистов, Николая Бухарина, именно на этом пленуме изгнали из Политбюро ЦК ВКП (б). Поэтому В. М. Молотов, негласно считавшийся вторым человеком в партии, сорвал аплодисменты зала, заявив: «Мне кажется, в недалеком будущем, и уже в будущем году, мы сможем говорить не только о коллективизированных областях, но и о коллективизированных республиках!» (54) Про задание первого пятилетнего плана, в котором предусматривалось объединить в коллективные хозяйства к 1932 году только 20 процентов крестьянских хозяйств, никто уже не вспоминал… Вот только темпы коллективизации в Ордынском районе не соответствовали столь оптимистически прогнозам и установкам, в чем легко убедиться, познакомившись со следующими данными, почерпнутыми автором хроники в партийных документах того далекого и уже почти забытого, 1929 года (55):

Таблица № 4

Виды коллективных хозяйств Май 1929 года Ноябрь 1929 года 1. Коммуны 4 6 2. Товарищества по обработке земли 6 11 3. Прочие простейшие товарищества 25 30

24

Всего в коллективном секторе 35 47 «Ордынский район отстает по коллективизации от других районов, -озабочено докладывал в ноябре 1929 года на очередном заседании президиума РИКа Леонид Архипов. – А ведь мы с ними соревнуемся. И вы знаете, товарищи, кто выйдет по коллективизации первым, тот получит от крайисполкома тракторную колонну. Как бы эту колонну спиринцы не получили» (56). Спиринский район бил ордынцев по всем показателям. Там бешеными темпами шла работа по созданию так называемых колхозов-гигантов, которые, в ближайшем будущем, когда в деревню потоком хлынут стальные тракторные колонны, должны были стать социалистическим зерновыми фабриками. Так, во всяком случае, писали в газетах селькоры и кричали на митингах агитаторы. Пока же, в качестве первого условия, следовало объединить в единое коллективное хозяйство максимально возможное количество крестьянских дворов. На базе бывшей коммуны «Искра», о судьбе которой рассказывалось в первой книге хроники, спиринцы организовали, по официальной лексике тех лет, «крупный колхоз», в который вошли сразу 132 крестьянских двора. Второй колхоз-гигант решено было создать на базе коммуны «Стенька Разин» уже из 223 крестьянских хозяйств, ранее входивших в 16 простейших кооперативов и товарищества по обработке земли. Такой богатырский замах не оставлял ордынцам никаких шансов заполучить в будущем вожделенную тракторную колонну. Вдобавок Спиринский райком ВКП (б) нисколько не боялся «прижать середняка», в силу чего доля последнего в коллективных хозяйствах Спиринского района достигла 38 процентов, тогда как в Ордынском районе середняки в лучшем случае только сулились «подумать насчет колхоза», а больше отмалчивались. Одним словом, устроили, как тогда говаривали в партийных кругах, «настоящую волынку» (57). Познакомимся с фрагментом протокола объединенного заседания депутатов сельсоветов двух соседних деревень, Старого и Нового Шарапа, состоявшегося в ноябре 1929 года. На заседании обсуждается один вопрос – почему середняки этих сел не идут в колхоз, и что надлежит предпринять, чтобы «решить этот больной вопрос»? На заседании присутствует председатель Ордынского райисполкома Л. М. Архипов, который только что «дал разгоняя» местному депутатскому корпусу за слабую работу с населением. Послушаем, что говорят в свое оправдание сельсоветчики (58): Шаталов (крестьянин, Новый Шарап): «Все районные работники обвиняют сельсовет. Но ведь ругать-то и каждого можно. Здесь, по-моему, надо посмотреть, а как само-то население участвует в этом? Мы у себя имеем такие факты, когда даже на бедняцких собраниях беднота возражала по этому вопросу. Здесь крестьянство не идет навстречу, винить одних работников сельсовета неправильно».

25

Ушаков (крестьянин, Новый Шарап): «Вот все нам говорят про коллективное хозяйство, чтобы, значит, вступали. Да, коллектив – вещь хорошая. Плохо вот только то, что мы иногда встречаем на селе такие коллективы, которые влачат жалкое существование. Население это видит, что, несомненно, влияет на успех работы коллективизации». Шевелев (учитель, Старый Шарап): «У нас недавно было собрание с обсуждением вопроса о коллективизации. Приезжий агроном из района, товарищ Трифонов, очень хорошо выступил перед народом, так картинно и четко объяснил все выгоды коллективного хозяйства. Когда же данный вопрос мы поставили на заседании сельсовета, то некоторые его члены активно возражали против такого мероприятия. И принятое решение, одобряющее данную установку, было достигнуто с большими затруднениями. Это говорит за то, что в составе Ново-Шарапского сельсовета есть граждане, которым линия партии по социалистическому переустройству деревни нежелательна». Архипов (председатель Ордынского РИКа): Это кто? Бедняки или середняки? Шевелев: В основном, середняки. Архипов: К ним надо приглядеться. Наверняка, это замаскировавшиеся кулаки. Колхоза на лавке не высидишь. Надо не сидеть, действовать» Обратите внимание: Леонид Максимович Архипов требует от шарапских сельсоветчиков того же, что требуют от него краевые власти – не ждать, не уговаривать, а действовать, т. е. вести коллективизацию форсированными темпами. То, что среди противников коллективизации оказались депутаты сельсовета, т. е. законные представители Советской власти, его нисколько не смущает. Против – ну и нечего с ними церемониться. Всего-то делов! Забегая чуть вперед, скажем, что очень скоро, уже в январе 1930 года, Москва утвердит окончательные сроки завершения коллективизации в СССР. В важнейших зерновых районах все предписывалось закончить осенью 1930 года, либо, в качестве крайнего срока, весной 1931 года. Сибирь отнесли к территориям, для которых срок завершения коллективизации определялся как осень 1931-го – весна 1932 года. Сроки, как видим, совершенно нереальные для того, чтобы провести коллективизацию на добровольных началах. Но Сибкрайком ВКП (б), окружные и районные партийные организации, обуянные горячкой коллективизации в самой тяжелой форме, решили провести «перевод единоличника на коллективные рельсы» в еще более сжатые сроки. Чтобы потом победно отрапортовать. 10 января 1930 года 5-й расширенный пленум Ордынского РИКа, на котором присутствовало все партийное, советское и комсомольское руководство района, опираясь на соответствующие директивы сверху, провозгласил, что район переходит на «сплошную, т. е. 100-процентную коллективизацию». Постановление этого пленума ранее никогда не публиковалось, поэтому приводим его постановляющую часть полностью:

26

«1. Считать Ордынский район районом сплошной коллективизации, так как установленные округом 12% коллективизации к 1 октября 1930 года для нашего района выполнены с превышением на 5%. На сегодня мы имеем 17% коллективизации, не считая охвата крестьянских дворов простейшими товариществами. По отдельным же селениям мы имеем большой процент охвата крестьянских хозяйств. Например, Ордынск – 400 дворов или 55%, Старый Шарап – 92 двора или 50%, Плотниково – 45 дворов или 50%. 2. Добиться на 1 апреля 1930 года не менее 45% коллективизации всех крестьянских трудовых хозяйств в районе. 3. Перед всеми существующими более 1 года машинными и другими простейшими товариществами поставить вопрос о переходе в следующую ступень коллективных хозяйств – в товарищества по обработке земли, коммуны, артели. 4. Все трудовые крестьянские хозяйства, не вошедшие в текущем году в колхозы, вовлечь в кооперативные полеводческие и животноводческие хозяйства на 100%» (59). 25 января 1930 года это постановление единодушно одобрил и утвердил съезд Советов Ордынского района. В приветственной телеграмме, направленной съездом в адрес крайкома ВКП (б) и крайисполкома, говорилось: «Вступая (в) третий, решающий год пятилетки, съезд заявляет с большевистским энтузиазмом – выполнить (и) перевыполнить поставленные задачи; провести второй большевистский сев (с) увеличением (на) 112%, завершить (в) текущем году сплошную коллективизацию, ликвидировать кулачество как класс, решительно бороться (с) шатаниями правых (и) левых. Да здравствуют сталинские вожди Ленинского ЦК тов. Сталин, Калинин, Молотов!» (60) Обратите внимание на принципиальную оговорку, дважды повторяющуюся в решении 5 пленума Ордынского РИКа от 10 января 1930 года – коллективизировать предполагается исключительно «трудовые крестьянские хозяйства». Читатели уже убедились, что достаточно было главе такого хозяйства выразить свое несогласие с политикой сплошной коллективизации, не говоря уже об отказе вступить в колхоз, как это трудовое хозяйство немедленно зачислялось в кулацкое, а его хозяин мигом получал клеймо кулака или подкулачника. Теперь таким хозяйствам путь в колхоз оказался закрыт. Р. И. Эйхе, секретарь Сибкрайкома ВКП (б), признанный лидер Западной Сибири, так формулировал политику Советской власти по отношению к приему кулацких, т.е. зажиточных хозяйств, в колхозы: «Что значит пустить кулака в колхоз? Это значит заложить фугас, под колхозное движение подложить мину» (61). До перехода к сплошной коллективизации к кулачеству применялась политика, которую советские историки позже назовут ограничительной. Ограничивались, скажут они, эксплуататорские возможности таких хозяйств.

27

Фактически, Советская власть в конце 20-х годов стремилась всеми правдами и неправдами подорвать экономический потенциал зажиточного крестьянства. Сначала эта категория крестьянства облагалась повышенными налогами, затем - разорительными «твердыми заданиями». Позже запретили арендовать землю, входить в руководство кооперативных организаций. Зажиточные хозяйства постепенно лишались возможности получить кредит, приобрести сложную сельскохозяйственную технику. Дети из зажиточных семейств не могли получить образование выше начального. Существовали и другие ограничений, уже чисто местные и совершенно незаконные. Например, от каждого крестьянина, обратившегося в участковую больницу села Верх-Ирмень, начиная с 1929 года, в обязательном порядке требовали справку из сельсовета о «не лишении избирательных прав», т. е. не кулак ли он. Если такой справки пациент предъявить не мог, его просто не пускали в больницу (62). А вот теперь «кулацким хозяйствам, подкулачникам и прочим элементам, льющим воду на мельницу классового врага» запретили вступать в колхозы. К началу массовой коллективизации «элементы» оказались буквально между небом и землей. Естественно, ненадолго. Благосостояние этих хозяйств было фактически уничтожено двумя годами хлебозаготовок. Теперь их оставалось только добить. «В деревне Понькино, - с возмущением сообщала краевая газета «Советская Сибирь» в апреле 1930 года, - экспроприированный кулак напился пьяным, приходил в бывший дом, там живут сейчас коммунары-батраки, и стращал их: - Я вам покажу, обождите. Мы все разнесем в пух и прах!» (63) Его тут же арестовали. Нет, оставлять на свободе своего злейшего классового врага Советская власть ни в коем случае не собиралась. В декабре 1929 года И. В. Сталин в своем выступлении на конференции аграрников-марксистов во всеуслышание объявил о переходе от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса. Говоря о методах такой ликвидации в районах, объявивших сплошную коллективизацию, Сталин подчеркнул, что «раскулачивание представляет там составную часть образования и развития колхозов» (64). Процедура ликвидации кулачества подробно излагалась в постановлении Политбюро ЦК ВКП (б) от 30 января 1930 года, которое так и называлось – «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Все кулацкие хозяйства условно разделялись на три категории, каждую из которых подлежало репрессировать в приказном порядке, даже если они беспрекословно выполняли «твердое задание» и в чем-либо антисоветском никогда замечены не были. К первой, наиболее опасной для Советской власти категории, относился «контрреволюционный актив» - инициаторы и исполнители

28

террористических актов и активные антисоветчики. Их предписывалось арестовать, судить, и, либо расстрелять, либо отправить в концлагерь, а их семьи - в ссылку. Вторую категорию, состоявшую из «крупных кулаков и полупомещиков», после конфискации имущества предлагалось выслать вместе с семьями в отдаленные районы страны. Для ордынцев таким районом станет север современной Томской области. Всех остальных, так называемую третью категорию, разрешалось оставить после конфискации имущества в районах их проживания, выселив из сел на специально отведенные земли. Но в эту категорию, как показало будущее, в Ордынском районе не попал, практически, никто. Уж если кончать с эксплуататорами, так без полумер! По сути дела, то была попытка узаконить задним числом процесс раскулачивания, который, стихийно начавшись во время хлебозаготовок, приобрел в конце 1929–начале 1930 гг. практически неуправляемый характер, когда все решал произвол местных властей уже не на уровне района, а на уровне сельсовета. Какие там категории!.. В деревне девятым валом шло сплошное, или, как тогда выражались, «голое раскулачивание» в виде повальных обысков, арестов, конфискаций и высылок не только тех, «кто официально числился по кулачеству», но и всех остальных, так или иначе, не одобрявших политику сплошной коллективизации. Историк сибирской милиции, М. А. Ефремов, приводит в своей книге поразительные слова, которыми один из низовых советских работников напутствовал местных активистов перед их выездом в села для проведения раскулачивания: - Все законы аннулированы! (65) С таким настроем кого было бояться, чего было стесняться! Бога? Так его же нет. Властей? А мы кто? Мы и есть власть. Кулаков? Так на них же советские законы отныне не распространяются. …Начинался год массовой крестьянской трагедии, год 1930-й. Попробуем по имеющимся в нашем распоряжении архивным документам восстановить картину того, что он принес на ордынскую землю. Хотя в решении 5 пленума Ордынского РИКа предусматривалось, что «добиваясь 100% намеченного плана коллективизации, необходимо не допускать администрирования и искривлений в данном вопросе», это благое пожелание сразу же оказалось отброшено (66). Как метко заметил один зарубежный историк, «уже первые попытки коллективизации показывали, что там, где стремятся достичь сплошной коллективизации, вступление крестьян в колхозы не может быть добровольным» (67). Добровольно шла в колхозы только ордынская беднота, которой нечего было терять. Когда в январе 1930 года в селе Кирза началась организация первого колхоза, впоследствии получившего название «На ленинском пути», одной из первых в него записалась А. А. Антропова. При вступлении в

29

колхоз полагалось внести имущественный пай. У Александры Афанасьевны с имуществом дело обстояло проще некуда, потому что кроме нескольких кур да петуха, ничего не имелось. Переловив пернатое хозяйство и сложив его в мешок, она взвалила его на плечи и явилась на общественный двор колхоза, где кирзинские мужики ее немедленно подняли на смех: - Наша Шурка в историю лезет. Ее не пущают, а она лезет! (68) В колхоз Антропову, посмеявшись, конечно же, записали. Да вот беда - таких добровольцев насчитывались, в лучшем случае, десятки, а требовались сотни и даже тысячи. А эти тысячи либо были против, либо выжидали, наивно надеясь, что беду пронесет над их головами, что, с точки зрения властей, означало именно первое. Власти неуклонно продолжали усиливать нажим, на который деревня ,соответственно, и реагировала. Взаимное ожесточение сторон нарастало с каждым днем. Если раньше против коллективизации выступали отдельные члены сельсоветов, то теперь ее отказывались признать уже сельсоветы практически в полном составе, за исключением депутатов-коммунистов. Органы Советской власти выступили против политики Советской власти! Такого в районе еще не бывало. Слово документам. На нашем календаре январь – февраль 1930 года. Село Новый Шарап: «Члены сельсовета не идут за коллективизацию, а против, т. е. сами не записываются и, конечно, другим не советуют. На бедняцком собрании беднота выступила против. Крестьяне на общем собрании соглашались лучше отдать церковь под клуб, чем идти в колхоз» (69). Село Вагайцево: «Члены сельсовета в большинстве отказываются идти в колхоз, что отражается на ходе компании» (70). Село Верх-Ирмень: «Работа по коллективизации в селе Верх-Ирмень обстоит очень плохо. На пленуме Верх-Ирменского сельсовета (его) члены выступили и говорят, что мы не пойдем в колхозы, что нам надоело даже про это слышать» (71). Село Нижне-Каменка: «На общем собрании при обсуждении вопроса обобществления скота выступила середнячка Никитина Федосья, член сельсовета, и заявила: «Вы нас все время обманываете, скот мы обобществлять не будем, лучше к нам не приходите, перебьем вилами. Выступление Никитиной было поддержано женщинами, в силу чего поднялся шум, крик и собрание было сорвано» (72). Село Елбань: «Особенно обстоит плохо дело с членами сельсовета. Массовой работы сельсовета не видно. Бедняк в Елбани кулацкими словами заявляет, что продам имеющееся имущество, а потом пойду в коллектив. Очень трудно перевоспитать женщин, ничего им не докажешь» (73). Село Пичугово: «За отсутствием руководства по коллективизации сельского хозяйства распущен полностью Пичуговский сельсовет» (74).

30

Село Усть-Луковка: «Распустить членов Усть-Луковского сельсовета, проживающих в Усть-Луковке, а проживающих в Сушихе (как более сознательных – Авт.) пока оставить» (75). Тех, кто еще не определился, конечно, следовало агитировать и убеждать. Райком партии и райисполком прекрасно понимали необходимость проведения индивидуальной разъяснительной работы с колеблющимися, сомневающимися и прочим «темным и несознательным элементом». «При втягивании в колхоз, - инструктировал организаторов коллективных хозяйств Ордынский РИК, - следует обратить внимание на индивидуальную обработку крестьян, это дает большие результаты» (76). Но парадокс ситуации в том и состоял, что зимой 1930 года говорили одно, а делали, точнее, творили, совершенно другое. Позже, в мае 1930 года, после того, как будет опубликована знаменитая статья И.В. Сталина «Головокружение от успехов» и наступит время официально посыпать головы пеплом, районная власть назовет вещи своими именами. В частности, председатель Ордынского РИКа Архипов признается с трибуны районной партконференции: «…Мы администрировали нажимом, запугивали народ». Прочие выступающие с покаянными речами, будут говорить о том, что «…Мы полностью забыли при коллективизации принцип добровольности», «…С нашей стороны было запугивание», «…Мы прямо терроризовали население», что осуществлялся самый настоящий «загон в колхоз» (77). Но пока гром с кремлевских небес еще не грянул. Все коллективизаторы настроены суперрешительно и беспощадно. И как настроены, так они и действуют. Сельсовет против? Разогнать! Не желают вступать в колхоз, волынят? Заставим! Возмущаются, мутят воду? Арестуем, раскулачим и вышлем! 1 февраля 1930 года Ордынский РК ВКП (б) рапортовал в Новосибирск о том, что «коллективизировано 65% крестьянских хозяйств, продолжается бурный рост коллективизации района, в районе имеются все возможности к началу сева добиться 100% коллективизации». 7 и 10 февраля 1930 года в райкоме партии и райисполкоме состоялись собрания районного партийного и советского актива, протоколы которых не сохранились, а жаль. При последующих политических разборках эти два совещания постоянно всплывали, как только речь заходила о пресловутом «головокружении», потому что, судя по документам, 7 февраля была озвучена, а 10 февраля одобрена и окончательно утверждена идея полного завершения в районе коллективизации к началу «второго большевистского сева». Это решение ордынцы приняли, выполняя прямое указание Сибкрайкома ВКП (б) от 2 февраля 1930 года, в котором прямо предписывалось завершить коллективизацию всей Западной Сибири к началу весенних полевых работ.

31

Известно, что на этих собраниях районного актива присутствовали представители окружного комитета партии, в частности, секретарь окружкома Зайцев, который лично довел до сведения присутствующих главные лозунги момента. А именно: в округе объявлена «голая», т.е. сплошная коллективизация, обобществлению подлежит все имущество без исключения, оптимальной формой коллективного хозяйства признана коммуна. По вопросу раскулачивания выступил секретарь Ордынского райкома партии Шипилов, разъяснивший, что у кулаков «надо экспроприировать все, вплоть до утильсырья». Датой полной победы социализма в ордынской деревне объявлялось, без всякого намека на юмор, 1 апреля. К этому дню ни единоличников, ни, тем более, кулаков, в Ордынском районе не должно было остаться (78). В Ордынском районе на тот момент проживало 37 тысяч человек. Районная партийная организация насчитывала чуть более 200 человек. Из них на собраниях актива 7 и 10 февраля 1930 года присутствовало примерно человек 50, которые все и решили за 37 тысяч. От колчаковщины пострадал каждый двадцать пятый житель Западной Сибири. Коллективизация пришла в каждый двор. Зимой 1930 года решалась судьба каждого ордынца. Те, кто подальновиднее, просто бежали из района. Бежали в города, где проще было затеряться, благо паспортов тогда в деревне никто не имел. Карп Колупаев, житель Усть-Хмелевки, некогда державший в ней лавку, летом 1929 года разобрал только что срубленный дом, построил из него плот, ночью погрузил на плот свою семью и пожитки и отплыл по Оби до Новосибирска. Там он заново собрал дом и тихо прожил в нем всю оставшуюся жизнь, никогда не рискуя более появиться в родной деревне. Прожил долго, вплоть до времен Брежнева, но даже и тогда побывать в Усть-Хмелевке так и не осмелился (79). В районе современного села Пролетарского в двадцатые годы возник поселок переселенцев из Тамбовской губернии, «тамбарей», как называли их ордынцы. Н. Н. Медведев, в будущем - директор совхоза «Приобский», в детстве не единожды гостил в этом поселке, куда наезжал его отец из соседней деревни Якорь по своим крестьянским делам. Он и рассказал автору хроники еще в 2001 году следующую историю: «Я хорошо помню эту деревню, которую сейчас все забыли. Небольшая такая деревня была, но справная. Когда началась коллективизация, приехал к ним уполномоченный, собрал мужиков и объявил, что завтра все должны записаться в колхоз. Мужики почесали в затылках и пообещали подумать до утра. Утром уполномоченный проснулся, вышел на крыльцо, а деревня пустая. Ночью тамбари потихоньку связали имущество в узлы, запрягли лошадей – и

32

давай Бог ноги! Все до одного, вот ведь какие оказались тамбовские мужики сообразительные. Я эту пустую деревню сам видел. Потом избы разобрали и перевезли к нам в Якорь. Одну отдали под сельсовет, другую, кажись, под школу. Место, где был поселок, одичало, заросло бурьяном, и так и стояло до тех пор, пока сюда не пришли целинники в 50-е годы». В одном из документов Ордынского РИКа упоминается, что к концу 1932 года из Ордынского района выехали до 600 крестьянских семей или 8% населения (80). Именно выехали, а не были высланы как раскулаченные, так как последние учитывались особо. С восемнадцатого века люди приезжали на ордынские земли, чтобы здесь поселиться, теперь же их потомкам приходилось бежать отсюда, куда глаза глядят. Еще один рассказ очевидца, Ивана Семеновича Третьякова, ветерана народного образования, бывшего заведующего Ордынским РОНО, в те годы – босоногого мальчишки из деревни Ново-Кузьминка: «На моих глазах те, кто побогаче, разъезжались кто куда. Взять хотя бы отцова брата Филиппа, который в Ордынке на улице Красноармейской жил и совсем недавно помер. Когда начали организовывать в Ново-Кузьминке колхоз, он ночью запряг свою пегую кобылу, и со всей семьей - рысью прямо в Камень-на-Оби, там – на пристань, да на пароход! Его сын, Александр Третьяков, который сейчас в Козихе живет, мне потом рассказывал, что вся семья уже на пароходе, а отец все бегает по пристани, ищет, кому бы лошадь продать. Лошадь у него хорошая, но он готов ее продать за 20, даже за 10 рублей, ну, не бросать же ее просто так, да еще вместе с телегой. В конце концов, он продал ее за бесценок какому-то случайно подвернувшемуся мужику. Сел мужик на телегу, хлестнул лошадь и поехал. Дядя Филипп глядел ему вслед и плакал. Он же не лошадь продавал, а, можно сказать, со всей прежней жизнью прощался. Потом они плыли по Оби, дальше уже по Иртышу, заехали куда-то далеко в Восточный Казахстан, где их никто совершенно не знал. Там и жили вплоть до 1968 года. Только тогда дядя Филипп решился вернуться на родину. Жил в Ново-Кузьминке один мужик, Костюха Бородин, так все его звали. Человек он был зажиточный, кожи выделывал. Он тоже сбежал, не дожидаясь, когда его раскулачат, бросив отличный двухэтажный дом. В нем потом школу открыли, и я в 1935 году в ней учился. В 1963 году из этого двухэтажного дома мы сделали одноэтажный, я же этим и занимался, уже работая инспектором РОНО. И снова в этом здании ребятишки учились, пока оно не так давно не сгорело. Такой вот хороший дом у Костюхи Бородина был. Очень много народа разбежалось в тот год из Ново-Кузьминки, примерно треть всех хозяйств. Идешь по улице, а кругом стоят пустые дома, хорошие дома, крестовые. Их постепенно разбирали и увозили в другие села».

33

Для того, чтобы пресечь бегство из района, на выезде из него, у сел Пичугово, Верх-Ирмень, Козиха и Усть-Луковка, по решению местных сельсоветов выставили заградительные отряды из сельской бедноты, которые стали заворачивать всех подряд, предварительно отнимая имущество у тех, кто выглядел подозрительно, т. е. зажиточно. Заградотрядчики взялись за дело столь рьяно, что скоро стало невозможно не только покинуть территорию района, но и просто выехать за околицу. В каждом селе или деревне власть фактически перешла от сельсовета к «уполномоченному по коллективизации», присланному из района в помощь сельскому активу. В самом районном центре активную деятельность развили уполномоченные из округа и края, которые вели себя совершенно беспардонно, особенно при выездах на места. Вот фрагмент выступления на 12-й районной партийной конференции в мае 1930 года секретаря партячейки деревни Сушиха С.Т. Вяткина, в котором он дает оценку их действий. Стиль и орфография выступления сохранены полностью, за исключением пропущенных в протоколе слов: «Большая ошибка была сделана окружным комитетом партии, (что) не взвешивали посылаемых работников на места, которые (там) натворили (такого), что в настоящее время нам, малограмотным, приходится только пурхаться. (К) примеру, окружные работники Ананьин и, особенно, Лагуткин. Когда ему (Лагуткину) стали говорить о неправильных действиях, тебя уклонистом считают, не желающим выполнять директивы партии, запугивают ссылкой. Обвиняют за то, что ячейка не хотит ему помогать. А где тут помогать, когда он берет под полное свое руководство всю ячейку и что (хочет, то) творит? (81)» Смысл выступления ясен. Речь идет о том, что уполномоченный округа Лагуткин гнул в Сушихе свою линию через голову местной партийной ячейки. Когда коммунисты попытались его одернуть, Лагуткин обвинил их в правом уклоне (серьезное обвинение по тому времени, в 1930-м оно означало измену делу партии, в 1937-м – измену Родине) и угрожал арестом, и даже, как видите, ссылкой. Если Лагуткин так себя вел по отношению к членам партии, то можно представить, что он творил в отношении простых сушихинских мужиков… Впрочем, лагуткиных хватало и среди районных активистов. Начинали они свою деятельность при выезде в село с проведения обязательного общего собрания жителей села, на котором принималась резолюция об одобрении «генеральной линии» и организации коллективного хозяйства. Под коллективным хозяйством подразумевалась коммуна. Если она уже существовала, в нее предлагалось «влиться» всем жителям села поголовно, кроме тех, кого заранее обрекали на раскулачивание и высылку. То, что все происходило именно так, подтверждает выступление на 12-й районной партийной конференции председателя коммуны «Пролетарская волна» Я.И. Шаронова, 25-тысячника, направленного ЦК ВКП (б) из Ленинграда в Козиху в разгар коллективизации. Вот что он, в частности, говорил:

34

«…Установка на коллективизацию в Козихе была на сто процентов. И райком давал такую установку. Считаю, что это было неправильно. (Напомним, что статья И.В. Сталина «Головокружение от успехов» на тот момент уже опубликована, поэтому можно беспрепятственно критиковать райком партии за допущенные перегибы – Авт.) Приведу пример: коммуна «Пролетарская волна». У нас в ней было 30 хозяйств. После этого мы приняли (в нее) 50 новых членов и остановились, считаясь с условием экономической мощности. А когда я приехал в райком, (там) мне прямо заявили: «За такие дела будем арестовывать». Мне было дано указание принимать всех, без исключения» (82). После собрания начиналось главное – обход крестьянских дворов. Главе хозяйства прямо с порога задавали один и тот же вопрос:

- Ну что, решил? Записываешься в коммуну? В этот момент и решалась судьба человека. Не дай Бог, открыто и наотрез отказаться! Хозяину тут же припоминали какой-нибудь грех в отношении «Соввласти», вплоть до самого пустякового, про который он уже и думать забыл, вроде неуплаты членского взноса в кооперативную лавку или просроченных процентов по семенной ссуде. А дальше все зависело от изобретательности самого райуполномоченного и его подручных. В селе Красный Яр уполномоченный РК ВКП (б) Семен Ежевитов, подмявший под себя сельсовет и ячейку, так, что те боялись пикнуть, 11 марта 1930 года вызвал в школу сразу 70 середняков, отказывающихся вступать в коллективное хозяйство, и объявил им: - Требую с присутствующих злостных середняков (каково выражение, оцени, читатель! – Авт.) 400-процентной сдачи семян, иначе будем (вас) бойкотировать, не дадим земли, подкулачников сошлем к кулакам. «Под давлением Ежевитова, - писала «Советская Сибирь, - принято было решение бойкотировать середняков, не продавать им ничего из кооперации и т.д. Секретарь местной ячейки Бочурина, учительница, обратилась к Ежевитову и сказала, что такой установки у партии нет. Ежевитов ответил: - Тебе только романы читать, ты законов не знаешь. Бойкот ничего не дал, и 12 марта это безобразие на месте пришлось выправить» (83). Другой райуполномоченный, некто Строганов, работавший председателем районного кредитного товарищества, отвечавший за коллективизацию в поселке Степном, по свидетельству местного избача Ивана Заболотнева, «во время подворных обходов опрашивал крестьян: пойдешь в колхоз или нет? Прямо проводил это дело как судья». Если кто-то из жителей Степного не соглашался «вписаться в коммунию», Строганов «записывал у крестьян лошадей в коллективное хозяйство», после чего говорил: - Считай, что твоя лошадь за тебя все решила. Она тебя умнее и уже вступила в колхоз. Завтра ступай в колхоз вслед за ней, а не пойдешь – поедешь в Нарым, клюкву по кочкам собирать (84).

35

Тем, кто имел дело с уполномоченными вроде Ежевитова и Строганова, можно сказать, еще повезло. Другие, услыхав отрицательный ответ, сразу же начинали обыск, во время которого все переворачивали вверх дном, вплоть до, как сказано в одном документе, «выламывания стен и полов ломом в избах и полного разгрома пригонов и погребов». Искали они спрятанное семенное зерно. Дело в том, что сплошная коллективизация совпала с подготовкой к севу, и, по директиве райкома партии и райисполкома, все семенное зерно велено было свозить в каждом населенном пункте в так называемый общественный амбар, чтобы сохранить его в неприкосновенности до начала полевых работ. Потом забирай его обратно и сей на здоровье, объяснялось крестьянам. По сути дела, этим власть страховалась от возможности оказаться к началу посевных работ без семян. (Эта ситуация, кстати, описана у Шолохова в «Поднятой целине». Следствием ее, как помнит читатель, стал знаменитый «бабий бунт».) Однако в эту, в общем-то, вполне разумную меру, многие не поверили и сдавать зерно в общественный амбар отказывались, опасаясь, что не получат обратно. Понять их можно – память о хлебозаготовках была еще свежа. Так вот, если во время обыска захоронку с зерном находили, хозяину сразу же предъявлялось обвинение «в подготовке к срыву второго большевистского сева». Это было серьезнейшее политическое обвинение, ибо кто заинтересован в срыве сева, тем более, не простого, а большевистского? Правильно, заинтересован в этом никто иной, как замаскировавшийся под середняка кулак! Хозяина зерна арестовывали и сажали под замок, часто его запирали в холодный амбар на сутки и больше, чтобы быстрее осознал преступность своих действий. Зерно и имущество арестованного объявлялось конфискованным, после чего все передавалось коллективному хозяйству. А раз человека фактически раскулачили, он официально объявлялся кулаком. Оставалось только передать его милиции для отправки в ссылку. И обыски, и аресты проводились незаконно, с вопиющим надругательством над людьми. Конфискованное имущество не описывалось, поэтому скоро началось самое настоящее мародерство. Говоря языком просвещенного двадцать первого века, творился настоящий беспредел, что позже вынужден был признать даже Ордынский РК ВКП (б). Познакомьтесь с очередным фрагментом протокола 12-й районной партийной конференции. На сей раз выступает товарищ Мартьянов, начальник Ордынского районного отдела ГПУ. Именно он, в силу своего служебного положения, отвечал за аресты кулаков, проходивших по первой категории и высылку в Нарым членов из семей. Надо было очень сильно постараться, чтобы такой человек вышел из себя. А вот, представьте, нашлись в районе такие деятели, которые довели начальника ГПУ до белого каления. Мартьянов считал, что проводить обыски и арестовывать он имеет право в силу высокого служебного

36

положения, до которого всем остальным еще расти и расти. А тут, понимаешь, всякие встречные и поперечные покушаются, можно сказать, на святая святых. И, главное, кто?!! Вот он мечет громы и молнии с районной партийной трибуны: «…А как шла коллективизация в Пичугово? Под руководством товарища Кулева, который был уполномоченным РИКа, в этом селе работала тайная бригада по выявлению семян, которая состояла из типов с уголовным прошлым. Эта бригада прямо терроризировала население. Оно боялось пикнуть и запиралось на запоры по вечерам. Там мародерствовали, брали все у проезжающих, отбирали даже хлеб, взятый на дорогу. Брали юбки, подушки и так далее. В Верх-Чике у попа за какую-то задолженность взяли швейную машинку, и секретарь (партийной) ячейки ее купил за 10 рублей (т. е. за бесценок – Авт.). Когда ему стали говорить, что это неправильно, он арестовал беднячку, и она ночевала (под арестом) в амбаре. Там дошли до того, что раскулачили 24 середняка, которых после восстановили (в правах). В Красном Яру во время раскулачивания пили найденное вино. В Луговой съели у кулака пельмени, оделись в отобранную у него одежду и гуляли. В Козихе за какую-то задолженность отобрали (у крестьянина, не желающего вступить в колхоз – Авт.) лошадь. Когда хозяева не давали (лошадь), то один из отбиравших толкнул старуху. После этого хозяина (о)судили на 4 месяца лишения свободы, а старухе (присудили) 100 рублей штрафа. В Красном Яру судили середняка за скрытые 20 пуда хлеба. Это ошибка нашего судьи Костюкова, но приговор утвердил и окр(ужной) суд (и его председатель) тов. Воронин» (85). Начальник ГПУ не сказал только самого главного – повальное беззаконие творилось во время массовой коллективизации не только на ордынской земле, а повсеместно, по всему Западно-Сибирскому краю и далеко за его пределами. Что же касается собственно Ордынского района, то, как видно из письма секретаря РК ВКП (б) Шипилова в окружной комитет партии, в котором он свалил все допущенные перегибы на местных коммунистов, наибольшее количество безобразий и преступлений было совершено в селах Верх-Ирмень, Пичугово, Нижне-Каменка, Красный Яр и Новый Шарап (86). Читая сегодня это письмо, которое помещено в приложении к этой главе, приходишь к выводу, что если ордынские коммунисты и не додумались до лозунга «Все законы аннулированы», то действовали они зимой 1930 года в полном соответствии с его духом. Действия некоторых ордынских коллективизаторов сегодня можно рассматривать как своего рода психологическую загадку, ибо они выходят далеко за рамки здравого смысла. Скажем, съесть у кулака пельмени, выпить чужое вино, обобрать священника или запереть под замок в ледяном амбаре беднячку – все это очень даже понятно. Вы находитесь «при исполнении» и ненароком,

37

особенно ежели выпивши, впадаете в состояние административного восторга, чувствуя, что были ничем, а стали всем. Ну, соответственно, и ведете себя так, как ваша левая пятка пожелает. И потом: кулак и священник – классовые враги, их жалеть нечего. А беднячка жаловаться не пойдет, побоится. Понятно, чем руководствовался председатель Ордынского сельсовета Устинов, устроивший в районном центре трехдневный повальный обыск. Все искали семенное зерно, и он искал. Все переусердствовали, и он тоже, потому что ордер на обыск ему никто не давал, да и дать не мог. Дело здесь не в самом факте, а в его масштабах. Масштабы, надо сказать, впечатляют. Устинов подверг обыску в Ордынском почти 700 дворов, а это, согласитесь, уже нечто… В том числе и 107 дворов, в которых проживали разные «совслужащие», почти все – коммунисты и комсомольцы. Но даже и этому вопиющему факту можно при желании подыскать более или менее удовлетворительное объяснение, если исходить из самой атмосферы тех дней. …Ну и что, что работаешь ты в райисполкоме – к тебе уж и с обыском нельзя прийтить, так што ли? Обыскиваем мы всех по порядку, никого не пропускаем, а ты, выходит, лучше других, белая кость? Как сознательный человек, ты должон понимать такой постанов вопроса, а не возмущаться. Поскоку мы уже замявшись с вами, всяко-разными, с Советской властью несогласными. Ты с Советской властью согласный, говоришь? Дак это же хорошо, раз согласный! Сейчас мы тебя, проверим, товарищ дорогой, и живи себе спокойно дальше. Если мы у тебя ничего не найдем, мы тебе еще наше пролетарское спасибо скажем за твою честность и сознательность. А партбилетом, милок, ты передо мной не маши, у меня у самого партбилет имеется. Партбилетом меня не удивишь, он когда-то и у Троцкого был, да весь вышел. Так что веди, показывай, где тут у тебя што. Вот так-то лучше, и чего возмущался, чудак!.. Но что совершенно необъяснимо, так это то, за каким чертом Устинов устроил обыски в домах начальника Ордынского РАО (районный административный отдел, так тогда официально именовалась милиция – Авт.), заместителя председателя райисполкома и пытался провести обыск на усадьбе самого председателя райисполкома? Этого автор понять не может, в чем и признается честно. Разве что Устинов выпил с устатку и потому ошибся дворами? А, может, в силу идиотской принципиальности? (87) …Пройдет семь лет, и таким, как Устинов, не верящим решительно никому, цены не будет. Но на дворе стоял год 1930-й, и с опередившим время председателем Ордынского сельсовета поступили круче, чем со всеми остальными перегибщиками – его сняли с работы, исключили из парии и посадили на полтора года. Но это случится позже, а пока массовая коллективизация продолжается.

38

На 20 февраля 1930 года Верх-Ирменский сельсовет довел уровень коллективизации на своей территории до 63%, Усть-Луковский – до 74%, Верх-Чикский – до 80%, Ордынский сельсовет – до 84, 5% (88). Это был пик коллективизации по-ордынски. В 34 коллективных хозяйствах, включая 8 коммун-гигантов, числилось на тот момент 83,7% крестьянских хозяйств. 15 марта 1930 года «охват населения коллективными хозяйствами» достиг 86% (89). С теми, кому путь в социалистический рай оказался заказан, власти тоже определились окончательно. В списки обреченных на раскулачивание и высылку, составленных сельсоветами, было внесено 416 крестьянских хозяйств. Большая часть этих хозяйств к марту 1930 года лишилась всего имущества и теперь ожидала высылки из района (90). Летом 1929 года ордынские власти отчитались перед округом и краем, что в районе всего 322 кулацких хозяйства. Теперь, оказывается, их оказалось уже 416. Откуда взялись лишние? Да все оттуда же… Для примера возьмем село Верх-Ирмень, где, как сказано в документах райкома партии, «было подведено под раскулачивание 10 крестьянских хозяйств», не желавших вступать в колхоз. Раскулачили их под предлогом, что они не внесли вовремя паевые взносы в потребительскую кооперацию (91). Ну и конечно, по доброму русскому обычаю, сводились старые счеты с обидчиками и неугодными людьми. «У нас в деревне Мало-Ирменке Клаша Наумиха была, - вспоминала в 1997 году очевидец тех событий А. Я. Барсукова. – Она сердилась на Пешковых, их шестеро братьев было, за то, что один из них ее в молодости замуж не взял. И она попала в эту комиссию (по раскулачиванию – Авт.), «тройку». Так она их всех посадила. Всех! Они же не имели права что-то обжаловать» (92). Сколько из раскулаченных «пошли по первой категории» под расстрел или в концлагерь за террористическую деятельность, подлинную или мнимую, точно не известно. В Новосибирской области пока не издана Книга памяти жертв политических репрессий, как это сделано уже на Алтае. Но такие люди были, в том числе и у нас в районе. Кулацкий террор действительно существовал, это исторический факт. Сегодня «прошедших по первой категории», в том числе и за убийства, реабилитировали всех, до единого, без всякого разбора, в силу политической коньюнктуры. Возникает вопрос - в таком случае, как быть с их жертвами? Забыть, как виновных, потому что, не из царской семьи родом? В 1930 году в Западной Сибири было зарегистрировано 800 банд, около тысячи террористических актов, совершенных против активистов и организаторов колхозного движения. Не стал исключением и Ордынский район с его вековыми традициями решать проблемы кулаком, ножом, гирькой на ремешке, а теперь – с помощью обреза. В 1977 году, в год 60-летнего юбилея Октября, в селе Кирза прошло достаточно редкое в истории района собрание, вечер встречи ветеранов

39

колхозного движения с общественностью и молодежью села. На нем с воспоминаниями о первых годах колхоза «На ленинском пути» выступили бывшие колхозные бригадиры П. А. Смышляев и М. Д. Сергеев. Михаил Дмитриевич Сергеев, в частности, вспомнил первого колхозного бригадира Засмолина, вместе с братом зарезанных прямо на одном из колхозных собраний (!) в 1930 году. В государственном архиве Новосибирской области автору удалось разыскать упоминание об убийстве в этом же году счетовода Бушуева из колхоза «Путь Сталина» (93). 15 октября 1930 года в результате нападения получили тяжелые ранения трое колхозных активистов в деревне Чернаково. В этом же году неизвестными лицами была отравлена в Старом Шарапе на полевом стане целая колхозная бригада, тридцать шесть человек. К счастью, все выжили. В селе Верх – Алеус в 1931 году неизвестные сожгли склад сельхозмашин. В 1932 году неизвестные сожгли хлеб Нижне–Каменского колхоза «Искра». В Шарапском сельсовете прямо на поле зверски убили секретаря партийной ячейки колхоза «Третий Коминтерн» Говорухина (94). Тех, кому нечего было терять, хватало с избытком. Архивы областного управления ФСБ хранят множество тайн того времени, эта тема еще ждет своего историка. Ко второй категории, предназначенной после раскулачивания на высылку в северные районы современной Томской области, в 1930 году в Ордынском районе первоначально отнесли 186 крестьянских хозяйств. 4 марта 1930 года первая партия спецпереселенцев, именно так они будут впредь проходить в отчетах карательных органов, отправилась под конвоем милиции из Ордынского на станцию Чик Коченевского района, откуда начинался крестный путь в тайгу и болота Томской области (95). В Ордынском районе начал свою работу, созданный ГПУ, «участковый пропускной пункт для приемки и дальнейшего направления в плановом порядке через Новосибирский округ выселяемых кулаков Каменского района», через который прошли все ордынцы, получившие «вторую категорию». В спецсводке ОГПУ о состоянии контрольно-пропускных пунктов по переселению кулаков 2-й категории Новосибирского округа» от 11 марта 1930 года о его работе сказано следующее: «Совершенно секретно. Ордынский участковый пропускной пункт. …С момента организации этого пункта – с 27 февраля по 7 марта сего года им было принято только две партии высылаемых кулаков 2-й категории общим количеством 24 хозяйства с 94 членами семьи. Дальнейшая переправка этих кулаков на Галку (река в Томской области, где расселяли спецпереселенцев – Авт.) нашим Ордынским КПП временно была приостановлена вследствие недоснабжения их Каменским округом инвентарем и продфуражом и вследствие браковки 16 лошадей, негодных для дальнейшего передвижения. Например, прибывшая 1 марта сего года из села Кирза Спиринского района Каменского округа партия кулаков из 8

40

семей, не имела совершенно никакого инвентаря, а сеном и овсом (они) оказались снабжены только до Ордынска» (96). О чем идет речь? На каждую высылаемую семью полагались: 1 рабочая лошадь, 1 комплект сбруи, 1 сани (не в казенных же санях их везти, много чести будет), 1 молоток, 1 вилы, 1 пилу, 2 лопаты, 2 серпа, 2 топора, 3 косы, 1 плуг (на три хозяйства), 1 борону (на четыре хозяйства) и 1 железный лом (на пять хозяйств). Кроме того, с собой разрешалось иметь фураж для лошадей, запас продовольствия на два месяца и 500 рублей. Пусть сами себя кормят по дороге, а 500 рублей на обустройство в тайге хватит с избытком, потому что там все равно ничего не купишь. Но при той вакханалии, которая творилась при раскулачивании, в данном случае в селе Кирза, имущество раскулаченных, видимо, растащили. Они оказались на пропускном пункте без инвентаря, с негодными лошадьми, а фуража их земляки отвалили от своих щедрот ровно столько, что хватило от Кирзы до Ордынского, аж на целых 25 километров. Так обстояло дело не только в Кирзе. Все, решительно все, отбирали местные власти и колхозные активисты у высылаемых «по второй категории». Даже, цитирую документы того времени, «такое барахло, как ношеные валенки» (село Новый Шарап), «юбки и подушки» (село Пичугово). Но куда все отобранное подевалось буквально через пару дней – никто не знает, и спросить не с кого! В селе Пичугово под руководством уже упоминавшегося райуполномоченного Кулева, у одного ребенка из высылаемой семьи бдительные активисты отобрали – это подлинный исторический факт! – «чернильницу, ученическую сумку и 20 копеек» (97). А вот теперь эту классовую принципиальность им же поставили в вину. И кто? Советские чекисты! Обидно, честное слово, обидно, Карлом Марксом клянусь! Из ГПУ последовал недовольный рык в адрес ордынского руководства – на первую партию высылаемых кулаков, прибывших 4 марта 1930 года на Ордынский пропускной пункт, вы были обязаны выдать 3360 пудов «натурфондов», а выдали всего 1870 пудов. Мы, что ли, обязаны кормить ваших кулаков и их одров? Вы что, высылку нам сорвать собираетесь? Мы ж их не довезем до Нарыма, передохнут по дороге по вашей милости, ррразгильдяи! Недостающий фураж и продовольствие пришлось собирать по только что организованным коллективным хозяйствам с великими трудностями и везти на КПП, после чего чекисты сменили гнев на милость: «Настроение высылаемых кулаков удовлетворительное, никаких эксцессов и недоразумений, как в самом селе Ордынском, так и в пути следования, не было» (99). Раскулачивание и высылка продолжались весь 1930-й год и, далее, по затухающей, в 1931-м и 1932-м годах.

41

Сколько всего ордынских крестьян попали под массовые репрессии, связанные с раскулачиванием, точно подсчитать пока не представляется возможным. В масштабах всей Сибири цифра известна – уже к лету 1930 года оказались репрессированными 10,5 тысяч человек, отнесенных к первой и 82 тысячи человек, отнесенных ко второй категории. Под третью категорию попали 50 тысяч крестьянских хозяйств. К лету 1930 года 60% всех кулацких хозяйств Сибири оказались экспроприированными (99). Вернемся, однако, в роковую для многих весну 1930 года, когда, как уже было сказано, 86% крестьянских хозяйств Ордынского района оказались загнаны в колхозы, точнее – коммуны. И тут грянул гром с ясного неба. В марте 1930 года, когда кризис, порожденный коллективизацией, достиг в СССР апогея (крестьяне забили 15 миллионов голов КРС, треть поголовья свиней, четверть поголовья овец, сев оказался под угрозой срыва, локальные крестьянские выступления, разрозненные, но от этого не ставшие менее кровавые, грозили перерасти в общее антисоветское восстание), руководство ВКП (б) вынуждено было скомандовать распоясавшимся коллективизаторам: «Стоп! Задний ход!» Скомандовать временно и вынужденно, но эффект для местных властей оказался поистине шоковым. Статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов», напечатанная в «Правде», произвела в деревне эффект, который по исторической аналогии, можно поставить вровень разве что с известием об отмене крепостного права. Все ошибки, беззакония, безобразия и издевательства коллективизации объявлялись в этой статье перегибами, вину за которые Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) свалил на местных коммунистов, скромно умолчав о собственных заслугах в деле массовой коллективизации. Раз партия потребовала, пришлось каяться. Партийное покаяние состоялось, как сказано выше, на 12-й районной конференции ВКП (б), отдельные фрагменты протоколов которой уже цитировались. Продолжалось оно целых три дня, с 10 по 13 мая 1930 года. То, что дров наломали без ума и меры, признавали все. Оставалось разобраться, почему это произошло, отыскать виновных, а, главное, определиться, как вести коллективизацию дальше, как сохранить, хотя бы частично, «коллективный сектор»? «Сектор» разваливался прямо на глазах - крестьяне в массовом порядке покидали колхозы. А тут еще краевая партийная газеты «Советская Сибирь» накануне конференции разделала партийное и советское руководство района в пух и прах, обвинив его не только в допущенных перегибах, но и в растерянности, неспособности остановить выход крестьян из колхозов. В корреспонденции, озаглавленной «В Ордынском районе массовую работу с беднотой заменили администрированием», в частности, сообщалось: «На 15 марта в районе коллективизировали 5852 хозяйства или 86 процентов, а на 22 марта подано заявлений о выходе (из колхозов – Авт.) от

42

1333 хозяйств. В одной коммуне «Третий Коминтерн» из села Новый Шарап 60 человек подали заявление о выходе. Хозяйственное закрепление колхозов идет медленно. Давно работающие уполномоченные по коллективизации сейчас растерялись. В селе Ордынске уходящие из колхоза уводят лошадей из общественного двора. Правленцы (члены правления колхоза – Авт.) долго думали, как удержать лошадей, и, наконец, решили. В одну ночь собралось несколько человек и пошли к тем, кто увел лошадей. Подперли дворы этих хозяйств, двое остались караулить у дверей, а двое уводили в задние ворота лошадей. В селе Усть-Хмелевке, - сообщалось далее, - уполномоченный Сибполеводсоюза натолкнулся на бешеную агитацию кулаков, которые «разъясняли» статью тов. Сталина как «расколлективизацию». Эта агитация не получила соответствующего отпора; статья и постановление ЦК до сих пор не разъяснены широким массам колхозников» (100). Общий тон на 12 районной партконференции задал секретарь Ордынского РК ВКП (б) Шипилов, выступивший с докладом, содержание которого видно из названия – «О допущенных ошибках и перегибах партийной линии и трудностях, переживаемых в данный момент». Текст доклада, к сожалению, не сохранился, а вот краткую запись выступлений в прениях, автор хроники разыскал в государственном архиве Новосибирской области. Сейчас, уважаемые читатели, нам предстоит окунуться в атмосферу апреля 1930 года. Обратите внимание на язык выступлений, весьма своеобразный, служащий дополнительной характеристикой каждого выступающего. Архипов (председатель Ордынского райисполкома): «Мы при встрече ленинградцев (рабочих-двадцатипятитысячников, о которых речь впереди – Авт.) брали на себя обязательство стопроцентной коллективизации крестьянских хозяйств, в частности, Ордынский район. Мною на этой трибуне было сказано к 1 апреля коллективизировать 100 процентов и вызвал на соревнование Спиринский район. Путаница в директивах, приезжающие товарищи в помощь этому, прямо скружило голову от успехов. Все это сказывается за то, что мы администрировали нажимом, запугивали, стали строить колхозы-гиганты. Рост их происходил каждым часом, после этого таким же путем стали таять. Александр Савельев (ленинградский рабочий-двадцатипятитысячник): «…Не хочу обойти и окружных работников, которые допустили грубейшие ошибки. Взять секретаря ОК (окружного комитета ВКП (б) – Авт.) тов. Зайцева. Он на совещании в феврале месяце прямо сказал: «У нас голая коллективизация, надо все обобществлять». А отсюда места, получив такие директивы, тем самым сбились, от успехов и получилось головокружение. Зырянов: «…Возьмем Ананьина, уполномоченного ОК, который предлагал делать обыски. Правильно ли это? А он нами руководил! Большое дело натворили с проводимой работой этих уполномоченных. А теперь, значит, расхлебывай низы, стрелочник отвечай?»

43

Петр Тоня: «…В части коллективизации нам прямо давали установку в Старом и Новом Шарапе на 100 процентов. Против этого мы возражали. Надо дать твердую установку, чтобы окончательно не распустить колхозы». Вавровский (представитель Новосибирского ОК ВКП (б)): «Все эти ошибки, которые допустил окружной комитет, он признал. Но окружной комитет не давал директив, чтобы вы на местах мародерствовали и раскулачивали середняка». Николаев (районный следователь): «Райком партии признал не все свои ошибки. При коллективизации было запугивание. Этому способствовало доведение плана (коллективизации – Авт.) до двора. Был запрещен выезд из района, были аресты середняков. Это было стимулом загона в колхоз. Имелись заградительные отряды против проезжающих в город». Архипов: «Райком и райисполком установки о заградительных отрядах не давали». Николаев: «Сильно задет середняк. До сих пор не возвращено имущество неправильно раскулаченным. В Пичугово раскулачивали за то, что середняк бежал от коллективизации. У некоторых товарищей имеется партизанщина, при раскулачивании забирали все (до) мелочи, а когда (надо) возвращать, то не под каким видом. Некоторые товарищи не возвращают вещей, несмотря на предупреждение сельсоветов». Кулев (работник райкома партии, отвечавший за проведение коллективизации в Пичугово): «…Наши ошибки произошли от политической безграмотности». Савельев: «…При чистке советского аппарата в Красном Яре больше (всего) говорили об уполномоченном Ежевитове, (который) додумался бойкотировать там 70 середняков. (Там) вступали (в колхоз), имущество вносили без всякого учета, а сейчас (при выходе из колхоза.) его требуют, а имещества нет». Семен Ежевитов: «Прежде всего, о моих ошибках в работе по Красному Яру. Я их признаю, но хочу объяснить. Я работал и в других селах, но там ошибок не было. В Красном Яру была своеобразная ситуация. Сельский Совет неработоспособный, ячейка тоже. Мои предложения об отдаче кулаков под суд, а 15 середняков бойкотировать, были законны. В отношении 70 середняков была договоренность ячейки добиться от них окончательного ответа. В результате мне пришлось внести предложение о бойкоте, которое прошло. Бойкот был в течение одного дня, а не семи, после отменен. Я ошибки признаю и обещаю исправить на деле. Основной ошибкой в области коллективизации является наша неподготовленность». Иван Заболотнев (избач из деревни Степное): «..После отлива у нас в колхозах остались батраки и бедняки. Тягловая сила у них плохая и план (посевной) мы не выполним, так как лошади плохие и продовольственного хлеба нет. Данные нам семена мы рассадить полностью не можем». Мартьянов (начальник районного отдела ГПУ): «…В парторганизации много болезненных явлений: пьянка, разврат и рвачество, но по исправлению работы сделано мало. Члены и кандидаты партии, делающие безобразия,

44

остаются безнаказанными и продолжают находиться на занимаемых местах или продвигаются на высшие должности. Например, Ларькин (начальник милиции – Авт.) и Бахарев пьянствовали и стрелялись (между собой), а теперь продвинуты на окружную работу» (101). И так далее. Да, виноваты, но не совсем, так как выполняли неправильные директивы округа. Округ свои ошибки признал, мы их признаем тоже. «Конференция с удовлетворением отмечает, - говорилось в принятой резолюции, - большевистское признание и исправление своих ошибок со стороны Окружного Руководства, которые были допущены как в форме коллективизации (равнение на коммуну), так и в темпах (окончить сплошную коллективизацию в нашем округе к весеннему севу 1930 года), так и в объеме обобществления при коллективизации». В резолюции, как неоспоримое достижение, приводились следующие данные: «На данном этапе имеется в районе коммун 7, сельхозартелей 15, товариществ по обработке земли 3. Коллективизировано 2084 хозяйства, что составляет 30%». Следовательно, на момент проведения 12 партконференции, 56% крестьян из колхозов вышли, вышло большинство. Почему? А вот почему: «Не затушевывая достигнутые успехи, конференция констатирует, что райкомом партии были допущены серьезные политические ошибки, своевременно признанные райкомом партии как-то: а) во время раскулачивания (под него) были подведены середняки, в отдельных селах имело место прямое мародерство, отбирали мелких домашних вещей, что способствовало этому директива РИКа от 7 февраля и неправильная ориентировка, данная на совещании 10 февраля об изъятии (при раскулачивании) излишней ценной одежды; б) при коллективизации были взяты установки на сплошную коллективизацию района к началу посевной кампании 30-го года, что, естественно, в ряде мест были допущены меры принудительного насаждения колхозов, в особенности, это было в Понькино, Мало-Ирменке, Вагайцево, Козихе, где были попытки эти села полностью влить в старые существующие коммуны; в) (при) засыпке семян в общественные амбары в колхозном секторе и в индивидуальных хозяйствах были допущены перегибы, репрессии, предназначенные кулаку, применялись (к) середнякам – бойкот, обыск, арест». В заключение конференция обещала вести «дальнейшую коллективизацию на основе агитации и убеждения», строго соблюдать принцип добровольности при вступлении в колхоз. Оптимальной формой коллективного хозяйства признавалась уже не коммуна, а сельскохозяйственная артель. Далее в резолюции следовали обычные заверения об организованном проведении «второго большевистского сева» (102).

45

Все получилось с точностью наоборот. На ордынских полях царил полный хаос. Землемеры не успели закончить выделение для коллективных хозяйств посевных площадей, как потребовалось выделить из них наделы тем, кто вышел из колхоза. Только что избранные председатели колхозов не представляли толком ни размер «посевного клина», ни требуемого количества зерна, которого, вдобавок, не хватало. В колхозах весной 1930 года осталась преимущественно беднота, которой для проведения сева не хватало лошадей, плугов и борон. Одних только плугов, как выяснилось, требовалось 730, а борон 450 штук, а взять их было негде (103). На каждую колхозную лошадь приходилось до 11 гектаров пашни – задание заведомо невыполнимое. На хорошей лошади опытный пахарь мог вспахать за день 40-50 соток, максимум гектар, но для последнего требовались особая хватка самого пахаря и обязательно сменные лошади. Для бедняцких одров, которых той весной кормили соломой с крыш, это являлось совершенно непосильной нагрузкой. Что же касается пахарей, то вот один, зато очень выразительный пример – накануне сева колхозники деревни Сушиха ухитрились обрезать у лошадей хвосты, продать их, а деньги пропить «всем коллективом». До подобной дикости дореволюционная ордынская деревня никогда не опускалась (104). Район к этому времени имел уже десяток тракторов, но «на машинах» еще предстояло научиться работать. Да и материальная часть первых машино– тракторных станций, знаменитых МТС, только создавалась. Итоги «второго большевистского сева» оказались попросту провальными. Если до этого времени в районе год от года шло наращивание посевных площадей, то весной 1930 года они сократились сразу на треть. Колхозы выполнили план сева на 80%, а единоличные хозяйства, остававшиеся основой сельскохозяйственного производства района, смогли засеять только 53% площадей (105). Вдобавок ударили ранние заморозки, погубившие 35% посевов на корню, так что значительная часть ордынской пашни не дала в этом несчастном году вообще ничего. В районе начался голод (106). Дадим слово первым колхозникам Ордынского района, чтобы получить представление о той ситуации, в которой они оказались зимой 1930–1931 года. М. А. Хромов (село Рогалево): «Этот год в жизни (сельхоз)артели был очень трудным. Хлеб делили по полпуда на едока на месяц. Думали, урожай будет, а осенью, после уборки, досталось на трудодень по 100 граммов зерна. Собрались колхозники, стали судить – что делать зимой, где достать пищу. И решили оставить при хозяйстве несколько человек, остальных разослать на заработки. Договорились весной снова собраться и снова попытать счастья» (107).

46

А. Г. Хрячков (деревня Шайдурово): «Организовался колхоз, но в первый же год посевы побило морозом и колхозникам пришлось временно идти на заработки в город» (108). П. А. Колин (село Пичугово): «Первый год неурожайным был. Колхозники концы с концами только за счет личного хозяйства сводили» (109). П. А. Смышляев (село Кирза): «Каким был 1930 год? Весной мы оказались в затруднении, не знали, как проводить посевную. Часть посевов вымерзла, потом наступило засушливое лето. Зерна собрали мало, сена тоже немного. Кони за зиму совсем отощали. Чтобы сохранить стадо, возили осоку из Каргата и Чулыма» (110). Что оставалось делать краевому начальству? Разумеется, снимать с работы больших и малых районных начальников. Своих постов лишились секретарь Ордынского РК ВКП (б) Шипилов, которого заменили на Тимакова, и председатель райисполкома Архипов, которого сменил Софронков. Более мелким деятелям повезло меньшее. В сводке ОГПУ о служебных преступлениях, совершенных по Новосибирскому округу во время битвы за сплошную коллективизацию, датированной 8 апреля 1930 года, приводятся следующие данные, относящиеся к Ордынскому району: «За допущенные перегибы по району период коллективизации и ликвидации кулачества как класса, проведено 4 судебных процесса на 8 человек сельских работников (председатели и члены сельсоветов), осужденных на сроки от 1,5 до 2 лет лишения свободы. Кроме того, в стадии следствия находятся 2 дела на двух членов сельсоветов и 3 дела (на) уполномоченных РИКа, обвиняемых: Турин – по ст. 109 и 110 УК за незаконный арест середняков, Ежевитов – по ст. 109 УК за угрозы крестьянам и объявление им экономического бойкота и Гриднев по ст. 109 УК за угрозы (при проведении) коллективизации. Кроме того, в порядке наложения административных взысканий, РИКом сняты с работы 3 председателя сельсоветов, объявлены выговоры 4 председателям сельсоветов, 2 уполномоченным РИКа и председателю райкредиттоварищества и поставлено на вид председателю райпотребсоюза. По партлинии объявлены выговоры трем членам бюро ячейки с. Ордынска. Всего по району подвергнуто судебно-административным и партийным взысканиям 20 человек» (111). Целых двадцать стрелочников! Если кто-то из «злостных середняков» и прочих единоличников этому обрадовался, то позже он постарался об этом факте своей биографии накрепко позабыть. Дальнейшие события показали, что это был последний случай, когда Советская власть, пойдя на вынужденное отступление, наказывала кого-то за

47

излишнее рвение. Впредь она будет наказывать исключительно за обратное. И очень даже скоро. «Расколлективизации» не произошло. После того, как урожай 1930 года собрали, все началось сначала. Особенно усилился натиск на середняка, при котором явных перегибов старались не допускать, зато действовали жестко и более систематически. На собраниях, порой продолжавшихся по десять часов подряд, в головы единоличников настойчиво вдалбливалось, что отныне союзником рабочего класса является исключительно крестьянин-колхозник. Чувствуете разницу? Не середняк, как таковой, а середняк, вступивший в колхоз, колхозник. В августе 1930 года в районе проходит конференция бедноты, в резолюции которой прямо цитируются документы 6 съезда Советов СССР: «Бедняк и середняк-единоличник, который помогает кулаку бороться с колхозами и подрывать колхозное строительство, не может быть назван союзником и тем более опорой рабочего класса – он на деле союзник кулака». В конце октября 1930 года в Ордынском собралась конференция беспартийного актива района. В ее резолюции, в частности, говорилось: «Ликвидация кулачества как класса потребует упорной борьбы над проведением сплошной коллективизации, и эта борьба должна исходить из самых широких масс под руководством коммунистической партии, так как кулак не добит, и он будет оказывать большое сопротивление победному колхозному строительству». Далее перечислялись мероприятия, которые необходимо проводить в каждой деревне – создание агитационных бригад из колхозников и единоличников, «работа в групповом порядке и обходы по домам с целью вербовки в колхозы», проведение этой же целью массовых собраний единоличников и т.д. Каждому делегату конференции вменялось в обязанность, возвратившись домой, не только самому вступить в колхоз, но и «завербовать не менее двух единоличных хозяйств» (112).

9 апреля 1931 года в районном центре состоялась районная конференция единоличников Ордынского района. Судя по протоколу конференции, написанному простым карандашом, присутствовало на ней все руководство района и «93 единоличника из окрестных сел, включая 8 единоличниц».

Давайте познакомимся с фрагментом этого интереснейшего документа, обратив особое внимание на то, какие аргументы за и против вступления в колхоз приводят обе стороны. А заодно подумаем, почему эта конференция единоличников оказалась в истории Ордынского района первой и последней. Мы с вами, уважаемые читатели, переносимся на конференцию в тот момент, когда дискуссия между районной властью и единоличниками в самом разгаре.

Родин (работник Ордынского райисполкома): «…Да, колхозы имеют ряд ошибок в работе. А почему? Потому что в колхозах сидят подчас кулаки и подкулачники. Нужно очистить колхозы от чуждых элементов. Тогда вредительских ошибок не будет. Отметая ошибки, мы смело можем говорить сегодня о достижениях в наших колхозах. Наша задача – вовлечь колхоз к

48

севу 75% крестьян. Мы ставим сейчас вопрос перед единоличниками: «Кто кого?» Архипов (бывший председатель РИКа, ныне работник райкома партии): «На лозунг товарища Родина «75% коллективизировать к началу сева» с задних скамеек отвечают: «Дожидайтесь!» Это чьи голоса? Это кулацкие голоса. Если плох наш колхоз, можно организовать второй, лучше. Решения 6 Всесоюзного съезда Советов нужно выполнить. Единоличники до сева должны решить вопрос – за колхоз они или против колхоза. Что скажешь хотя бы ты, Исаков?» Исаков (единоличник из села Елбань): «В колхоз нужно вступать с семенами. Я семена сдал в сельхоззаготовки, а без семян в колхоз не принимают». Архипов: «Бессемянное настроение есть потворство кулаку». Лунева (единоличница из Ордынского, вышедшая из колхоза): «Мы сейчас не знаем, куда подеваться. Колхоз мы, конечно, не отрицаем, но в колхозах много непорядков, Муж три месяца в колхозе работал, истрепал всю обувь, а ему ни копейки не заплатили». Бородина (единоличница из села Елбань): «Крестьянин-колхозник имеет семью в десять человек и получает мануфактуры 3 метра. А служащие при трех членах семьи получают по 10 метров. Это считаю ненормальным. Почему так? Колхозникам товар отпускают в первую очередь, а единоличникам что останется, тогда как единоличники внесли больше авансов (в потребительскую кооперацию – Авт.)». Посохов (единоличник из Ордынского): «За время Советской власти (ни один) служащий (ничего) не сделал, чтобы крестьянину жилось хорошо. Служащие на крестьян не глядят, когда к ним нужно обратиться с делами. Все нас зажимают. Вы, мол, единоличники. Кооперация товаром не снабжает, только платежи требует. Сельсовет не выдает справки для поездки за хлебом в другой район. Обидно, когда тебя называют кулаком или подкулачником, лучше бы это слово заменить другими словами». Корнев (работник райкома партии): Приводит в ответ цитаты из решений 6 Всесоюзного съезда Советов по сельскому хозяйству. Ивлев (единоличник из села Елбань): «Да уж, поблагодарили крестьян за революцию. Говорил Ленин, что, мол, уничтожим налоги. А мы с 1931 года платим 17 налогов. Яковлев (нарком земледелия СССР – Авт.) на съезде сказал, что 9 миллионов крестьянских хозяйств вошли в колхозы (так) как самоосознали. А их в колхозы палками загнали». Покидаев (единоличник из села Елбань): «У нас в деревне Яковлева вступила в колхоз, когда ей предложили сдать в мясозаготовки корову. Это она не осознала, а вошла под нажимом». Прасолов (представитель Ордынской МТС): «Здесь некоторые выступали и противоречили решениям съезда Советов. Значит, эти люди защищают интересы кулака. В колхозах есть масса достижений, их маскировать не нужно. Правительство и рабочий класс на колхозное строительство тратят много сил и средств. Дорога крестьянину-труженику одна – идти в колхоз.

49

Жить, как вы живете, единоличным путем – это значит вредить колхозам. Переворота (т.е. свержения Советской власти – Авт.), как ждут некоторые единоличники, быть не может. Допустим, и был бы переворот, так что же? Думаете, будут бить только колхозников, а единоличников помилуют? Теперь война будет не полками, а химическая, и газы травить будут (всех) без разбора. Но ведь ни о каком перевороте речи быть не может! Решения союзного съезда надо выполнить, в колхоз беднякам и середнякам надо вступать немедленно. Работа в колхозах улучшается, труд облегчается. Мы сейчас на глазах видим стальных коней, которые будут в колхозах работать. Кто за колхоз, тот с нами. Кто против колхоза, тот против нас». Рылеев (единоличник из села Елбань): «Местные работники перегибают в применении репрессий к отдельным хозяйствам. У Тулупниковой из семьи партизана, секретарь сельсовета с исполнителем насильно отобрали лошадь и корову последнюю. Когда отбирали, хозяйка сопротивлялась. Тогда секретарь сельсовета положил ей на плечи ружье и сделал выстрел, чем напугал Тулупникову до обморока. Так работать не годится, этим в колхоз не вовлечешь». Ивлев: Наши елбанские Ефимов и Двуреченский в колхоз тоже зашли под наганом, а не по своему желанию». Бугаев (работник райкома партии): «Один из выступавших, Ивлев, говорил, что 9 миллионов крестьянских хозяйств в колхозы загнали насильно, под наганом. Это язык не наш, это язык кулацкий. Да и не мудрено, товарищи, слышать такие слова от Ивлева, потому что кто он сам? Если не кулак настоящий, то вчерашний кулак. Я имею сведения, что Ивлев имел крепкое зажиточное хозяйство, в котором было до 10 рабочих лошадей, все сельхозмашины и так далее. Да и кто, как не кулак, может теперь говорить о том, что всех в колхозы загнали? Мы видим с каждым днем, (что) в колхозы новой волной вступают бедняцкие и середняцкие хозяйства, (мы) имеем во всех колхозах прилив не по одному хозяйству, а по десятку и более. Это говорит за то, что единоличник осознал суть дела колхозного строительства и вступает в колхозы». Понятно почему протокол конференции даже не отпечатали – никто из единоличников слова не сказал в поддержку колхозного строя. Но жесткую позицию власти, многократно повторенную, уловили все: либо – либо. Потому, видимо, и приняли единогласно следующую резолюцию, заранее сочиненную в райкоме партии: «1. Все делегаты конференции возвращаются на места (и) в первую очередь вступают в колхозы, на что вызывают всех батраков, бедняков и середняков района, соблюдая при этом полностью принцип добровольности, что будет лучшим ответом на вылазки кулаков (и) интервентов, направленные к срыву мероприятий партии и Соввласти. 2.Все делегаты, разъехавшись на места, поведем активную работу в 20-дворках по коллективизации и подготовки к весенне-полевой кампании,

50

уделяя основное внимание полному сбору семенных фондов, а также 100-процентному сбору средств по тракторным акциям» (112). Действительно, полное соблюдение принципа добровольности, полней не бывает. Или голосуй, или тебя запишут в кулаки и приравняют к интервентам. Проголосовал – вступай в колхоз. Вступление в колхозы в 1931 году имело свои приливы и отливы. Вот как это происходило на территории Ордынского сельсовета. На 15 сентября 1931 года колхозный сектор сельсовета составляли 777 или 68% крестьянских хозяйств, а в единоличниках продолжали числиться 370 или 32% хозяйств, включая 56 «кулацко-зажиточных». Наличие последних после волны раскулачивания и высылки в 1930 объясняется просто – на место раскулаченных и высланных «вписали» очередных кандидатов на высылку из наиболее упорствующих единоличников. Насчитывалось в селе Ордынском в 1930 году 4,8% кулацких хозяйств, столько же и «осталось» год спустя, согласно партийной арифметике (114). К этому времени в районе уже действовали две МТС, Ордынская и Верх-Ирменская. Работу они только начинали разворачивать и, вероятно, потому уборочную кампанию 1931 года проиграли единоличникам по всем статьям. Урожайность зерновых на полях, закрепленных за Ордынской МТС, составила 3,7 центнеров с гектара, на полях Верх–Ирменской МТС она оказалась 5,7 центнеров с гектара, а в единоличном секторе вышло на круг 7,5 центнера с гектара (115). Надежда на «щедрый колхозный трудодень» не оправдалась, так как большую часть хлеба государство безжалостно изъяло в счет хлебопоставок. На трудодень по колхозам Ордынского сельсовета выдали в конце года 2 кг. зерна. В результате произошел частичный выход из колхозов – до 8%. Большинство вышедших, однако, спустя полгода вернулись обратно, потому что возможности заново организовать индивидуальное хозяйство в 1931 году фактически уже не существовало (116). Единоличнику, вышедшему из колхоза, могли вернуть плуг или корову, но не отдавали коней. Или возвращали скотину, но корма и зерно для посева, а также весь сельхозинвентарь оставался в колхозе. Чем кормить скот, как сеять? На такие каверзы ордынские колхозные власти оказались на редкость изобретательны. Оставалось одно – проситься в колхоз обратно. Михаил Дмитриевич Сергеев, один из первых бригадиров колхоза «На ленинском пути» Кирзинского сельсовета, много позже вспоминал: «Все давалось с большим трудом. Середняк сдавал для обобществления орудия труда, лошадей, работал день, другой и, вдруг, собрав пожитки, выходил из колхоза. И так повторялось по несколько раз» (117). Тем не менее, к концу 1931 года в колхозах этого сельсовета уже числилось 525 хозяйств или 70% жителей Кирзы. В соседнем Черемшанском сельсовете к этому времени из

51

176 крестьянских хозяйств в колхозе «Стенька Разин» числилось 167 хозяйств, что составляло 75% всего населения (118). К концу 1931 года Сибирь должна была коллективизировать более 50% всех крестьянских хозяйств. Как мы только что видели, ордынцы значительно перекрыли это задание, доведя уровень коллективизации по району до 68%. По оценке Ордынского РК ВКП (б) коллективизация в районе завершилась «в основном» именно в этом году, когда к декабрю 72% крестьянских хозяйств числились в колхозах (119). К 1934 году уровень коллективизации в районе достиг 80%. Посевная площадь 62-х ордынских колхозов и одного совхоза составляла к этому времени 50 тыс. гектаров (120). Как выглядели первые ордынские колхозы можно получить общее представление, познакомившись хотя бы с колхозом «Победа Ленина» Усть-Луковского сельсовета, о котором много лет спустя вспоминал второй по счету председатель этого коллективного хозяйства Михаил Мельков: «Хорошо помню, каким оно было. В колхозе насчитывалось 150 лошадей. Это была основная тягловая сила. Плугов хватало. Бороны – деревянные, лишь гораздо позже появились современные бороны марки «Зиг-заг». Много засевать мы не могли – техники у нас не было, а на лошадях не очень-то развернешься. Помню, в 1934 году пшеницей засеяли 800 гектаров. Это было здорово, почти рекорд. Землю обрабатывали тогда из рук вон плохо. Разве пропашешь хорошо конным плугом, который таскают усталые лошадки? Со временем на наших полях прочную позицию занял пырей. Где только не было этого цепкого, надоедливого сорняка. И сейчас (воспоминания написаны в 1966 году – Авт.) еще борьба с ним не доведена до конца. Он остался, как печальное наследие бестракторного, если можно так выразиться, колхоза. Безусловно, не могли колхозники в первые годы коллективного хозяйствования строго соблюдать и правила агротехники. О вспашке зяби, например, не могло быть и речи. С трудом мы могли готовить небольшое количество паров. О тракторах только мечтали. Помнится, по какой-то счастливой случайности завернули на наши поля несколько «Интеров». Так мы смотрели на их работу, как на чудо. Каждый из нас не раз сокрушенно вздыхал и мечтал о далеком и несбыточном: хоть бы один такой трактор к нам в колхоз! Трудоемкой была уборка хлебов. Косили лобогрейками, косилками на конной тяге. А на отдельных участках – так называемым «крюком», литовкой с граблями. Уборку, как правило, заканчивали с белыми мухами». (121) Еще одно свидетельство современника, в котором речь идет о первом колхозе в деревне Шайдурово: «В 1933 году насчитывалось у нас в колхозе около тысячи гектаров земли, штук пять овец, да около сотни свиней. А рогатого скота было полторы коровы. Это не шутка. Действительно, полторы: по какому-то недоразумению корова одного единоличника попала

52

на колхозный двор. (Знаем мы эти недоразумения: единоличник из колхоза вышел, а корову ему не вернули! – Авт.) И как уж тут получилось, ума не приложу, да только доили ее по очереди: один день в пользу колхоза, а другой – хозяин себе брал молоко! Только в 1934 году завели свою ферму, когда дало нам государство около 50 нетелей. А техника какая стояла на колхозном дворе: старинные полуразбитые молотилки, жатки-самосброски да веялки ручные. В основном на лошадиных силах все вытягивали» (122). Из документа о колхозе имени Молотова Вагайцевского сельсовета явствует, что в 1931 году он имел 1562 гектара посевной площади, 3 брички, 3 ходка, 26 телег и 120 лошадей. Далее приводится характерная деталь, с которой постоянно сталкиваешься при чтении архивных материалов о коллективных хозяйствах тридцатых – сороковых годов двадцатого века - из этих 120 колхозных лошадей «выбыло из строя из-за сбитых плеч и плохого ухода на уборке 26 лошадей». Еще один момент, наводящий на вполне определенные выводы, почему партия и правительство так стремились загнать крестьян в колхозы, не считаясь ни с чем и ни с кем: на момент проверки колхоз имени Молотова практически заканчивал уборку, намолотив 1400 центнера зерна. А план хлебосдачи этому колхозу, оказывается, был установлен в 1242 центнера. Как вагайцевцы смогли в том году выйти из положения, автор, честно говоря, не представляет. Видимо, отдали государству все, что смогли, лишь бы их самих не тронули (123)… «Известный интерес представляла система колхозного учета тех времен и порядок распределения материальных ценностей, - вспоминал уже известный читателю ветеран колхозного движения, житель села Усть- Луковка Михаил Мельков. – Тогда отмечали выход на работу. И все. Как работал человек, что он сделал за день – подобные вопросы считались пустяковыми. Один все время работал на совесть, другой только дни проводил в поле и на ферме. А получали они поровну. Это и стало серьезным тормозом для развития коллективного хозяйства. Дело вскоре дошло до того, что бригадир, да нередко и сам председатель, бегали с самого утра по селу и стучали палкой в окошки:

- Выходи на работу!» (124) Работа из-под палки. В самом прямом смысле слова. Вот это уже точно преимущество коллективного хозяйствования, ибо раньше ничего подобного сибирская деревня не знала. Победив мужика и создав колхозную систему, Советская власть получила в результате постоянную головную боль на десятилетия вперед, которую она так и не смогла излечить окончательно, разве что постепенно притерпелась к ней. В начале своего существования колхозы не только не могли наглядно продемонстрировать хваленое преимущество перед единоличным

53

хозяйством, а являли собой нечто вроде наглядного пособия, как работать не следует. Или, точнее, как работать неэффективно в большом и малом. И дело заключалось даже не в том, что все приходилось изобретать на ходу, методом проб и ошибок, как всегда бывает при внедрении любого крупного хозяйственного, а тем более, общественного новшества. Здесь проблем, действительно, возникало очень много, но где-то к концу 40-х годов 20 века власть худо-бедно, но смогла окончательно определиться как с формой коллективного хозяйства (сельхозартель), так и с его организационно-хозяйственным устройством (2-3 бригады), с размером посевных площадей на одно хозяйство (в нашем районе – от 800 до 2 тысяч гектаров) и т.д. Разобрались и с уровнем обобществления имущества при вступлении в колхоз. В частности, колхозники получили право иметь приусадебный участок и небольшое личное хозяйство, которое и стало главным источником дохода колхозного двора в сталинскую эпоху. Оставался открытым самый главный вопрос – как заставить работать колхозников с полной отдачей? Не передовиков, а основную массу, большинство. И как обуздать меньшинство, вообще не желающее трудиться? Не в своем личном хозяйстве, здесь-то все как раз обстояло нормально, а на колхозном поле или на колхозной ферме. Давайте познакомимся с выдержками из документов Ордынского РК ВКП (б), рисующими выразительную картину колхозных будней начала тридцатых годов. «Пьянство, прогулы – самое обычное дело в колхозах», - констатирует райком партии уже осенью 1930 года (125). Немного погодя отмечается, что несмотря на принятые меры, положение только ухудшилось: «Внутри колхозов пьянство приняло форму вполне естественного бытового явления» (126). «До 40 процентов трудоспособных колхозников не участвуют в уборке урожая в колхозах Ордынского сельсовета», - бьет в набат Ордынский райисполком осенью 1932 года (127). А вот подлинный афоризм того времени, обнаруженный автором хроники в одном из документов Ордынского РИКа: «Нет в колхозах дисциплины и нет достаточного руководства» (128). Очень хорошо сказано по данному поводу в одной из работ новосибирского историка С. А. Папкова: «К тому типу социального устройства, который представляли собой сталинские колхозы, крестьяне привыкали с огромным трудом. Сложно, в самом деле, было смириться с потерей земельного надела, личного скота и прежней экономической независимости, но не менее тяжело было ощущать безвыходность своего положения при тех условиях, когда результаты труда приходилось отдавать без всякой материальной компенсации» (129). Как это происходило, мы уже видели на примере колхоза имени Молотова: из 1400 центнеров 1242 отдай государству и не вякай! Чему же удивляться, если в этом колхозе, по оценке уполномоченного по хлебозаготовкам И.

54

Королихина, «на 50 процентов колхозники настроены против выполнения плана хлебосдачи?» (130) Свой хлеб можно было хотя бы попытаться спрятать, а вот колхозный… Его приходилось отдавать все по тем же хлебозаготовительным ценам образца 1926 года, которые и вызвали пресловутый кризис хлебозаготовок. Кстати, продержались эти цены до самой смерти Сталина, едва окончательно не угробив сельское хозяйство в послевоенные годы. Но не будем забегать вперед, всему свое время. Иллюзорными оказались и расчеты колхозников на то, что одной рукой государство заберет хлеб почистую, а другой что-то даст, допустим, хотя бы семена. 29 февраля 1932 года Президиум Забсибкрайисполкома отменил свое ранее принятое решение о предоставлении колхозам Ордынского района семенной ссуды, мотивируя это «преступно слабой организацией семенных фондов (на 25 февраля собрано всего 15,9 процентов)» и наличием сильных иждивенческих настроений среди колхозников в надежде получить семена только от государства». Президиуму Ордынского райисполкома был объявлен выговор, а его члены предупреждены, что «если в ближайшую декаду положение не изменится, к ним будут приняты более суровые меры взыскания» (131). Работы много, стимулов к труду – никаких. Районные власти, состоявшие из правоверных партийцев, видели со своей классовой колокольни ситуацию предельно просто. Нет опытных руководящих кадров, колхозы засорены классово-чуждым элементом, отсюда постоянные вылазки классового врага «в колхозном строительстве»: «Мы кулака ликвидировали, но его агентура осталась» (132). С кадрами ордынцам помогли. В начале 1930 года на «кадровое усиление колхозного движения» в район прибыли 10 ленинградских рабочих, так называемых 25-тысячников. Что представляли собой эти люди, мы обычно представляем по образу Семена Давыдова из шолоховской «Поднятой целины». В реальной жизни дело обстояло не столь героически однозначно. В партийном архиве Новосибирской области автору удалось разыскать характеристики на семерых из десяти ордынских 25-тысячников, написанные уже после того, как они какое-то время поработали у нас парторгами или председателями колхозов. Одному из них, направленному председателем колхоза в Старый Шарап, указали на дверь сами колхозники уже в день приезда, о чем, кстати, писала тогда «Советская Сибирь»: «21 марта в Старый Шарап был брошен (политический термин того времени – Авт.) ленинградец председателем сельхозартели. Прибыл он туда, еще не огляделся и, ничего не узнав о положении колхоза, спрашивает: - Где дадите мне квартиру, как будете кормить, сколько положите жалования? Если мало, то я подумаю» (133).

55

К осени 1930 года выяснилось, что из семи оставшихся в районе ленинградцев, только четверо оказались способными возглавить порученное им дело, да и то с серьезными оговорками. Например: «Скворцов Василий Логинович, председатель колхоза «9 января» (Усть-Луковский сельсовет – Авт.). Аккуратный, исполнительный. Систематически пьянствует с коллективом. В результате пьянства пользуется среди населения авторитетом». Вывод: «В районе оставить». Другие ленинградцы оказались куда более разносторонними личностями, чем авторитетный Скворцов: «Иванов Борис Александрович, председатель коммуны «Сибирское Красное знамя». Работоспособен, имеет опыт организаторской работы. В колхозе пользуется авторитетом. Судился за грабежи (!) и растрату в Ленинграде. Находится под уголовным надзором». Жаль, конечно, терять столь опытного во всех отношениях товарища, наверняка мог бы здорово пригодиться, да уж больно предприимчив. Резюме: «Откомандировать обратно». Или: «Шаронов Яков Иванович, председатель коммуны «Пролетарская волна». Не дисциплинированный и не энергичный, но работать способный. Систематически пьянствует, в результате чего авторитетом среди колхозников не пользуется. Слабо развит политически. Откомандировать обратно, не нужен». Единственным нормальным человеком в этом списке оказался уже упоминавшийся выше А. И. Савельев: «Савельев Александр Иванович, освобожденный секретарь партийной ячейки коммуны «Третий Коминтерн». Дисциплинированный. Политически грамотный. С работой справляется. Пользуется большим авторитетом. В районе оставить» (134). Добрые воспоминания оставил о себе и ленинградец Михаил Михайлов, первый председатель кирзинского колхоза «На ленинском пути», хотя и проработал в районе сравнительно недолго. Так что кадры председателей колхозов пришлось изыскивать и воспитывать на месте. Имена большинства председателей первых колхозов давно забыты, но есть и исключения. В памяти жителей района остались Филипп Алексеевич Кавкаев, при котором коммуна «Стенька Разин» получила первый трактор, Павел Григорьевич Абликеев, грамотный и понимающий мужик, первый председатель пичуговского, «Великого перелома», Анатолий Александрович Бахтин, первый председатель колхоза «Новая жизнь» села Верх-Алеус, Василий Степанович Литаврин, председатель колхоза «Искра» села Нижне-Каменка, Григорий Сергеевич Юткин, председатель филипповского «Красного партизана», Михаил Дмитриевич Сергеев, возглавивший первый колхоз в Елбани в возрасте чуть старше двадцати лет, первый председатель устюжанинского «Красного ударника» Степан Семенович Федосеев. . Быть председателем колхоза в тридцатые годы, да и много позже, значило работать под постоянным прессингом большого и малого начальства, а за малейшую ошибку расплачиваться головой.

56

Условия работы были жесточайшие, до которых не могла додуматься ни одна российская власть, кроме Советской. 7 августа 1932 года ЦИК и СНК СССР приняли написанный И. В. Сталиным закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», вскоре окрещенный народом «законом о пяти колосках». По этому драконовскому документу за самые незначительные хищения колхозной собственности, приравненной теперь к государственной, полагался расстрел и лишь в крайне редких случаях – 10 лет тюрьмы. Например, за хищение горсти зерна или пяти пресловутых колосков. Закон был столь чудовищно и невероятно жесток, что даже судьи, не говоря уже о нормальных людях, не понимали его смысл: «За краденное колесо от телеги – расстрел?» Но по нему все равно судили и карали, в том числе и в нашем районе. Без страха, без репрессий, под которые мог угодить любой и каждый, колхозная система просто не смогла сначала стартовать, потом - работать. Моральные и материальные стимулы к труду появятся позже, да и носить они будут сугубо символический характер, особенно последние. На первом съезде колхозниц Ордынского района, состоявшемся в 1933 году лучшие из них получат, к примеру, отрез ситца на платье, а просто лучшие – по платку. И вручат их не просто, а с обязательным назиданием – мол, товарищ Сталин лично заботится о вас, уважаемые труженицы советской колхозной деревни. Разобраться - экая невидаль по меркам дореволюционной деревни, когда подобный подарок могла запросто себе позволить любая батрачка! Положение начнет меняться к лучшему, разумеется, с точки зрения властей предержащих, когда колхозы окрепнут, на полях прочно пропишется техника, а, самое главное, в жизнь вступит новое поколение, не знавшее доколхозной жизни. С этим поколением власти будет значительно легче, потому что колхозную жизнь им просто будет не с чем сравнивать. А их родители, пережившие 1937 год, будут держать язык за зубами. Процитирую Владимира Солоухина, в молодости своей искреннего певца колхозной деревни: «Колхоз – было то естественное состояние окружающего меня мира, что я застал на земле» (135). Теперь о том, что приобрела и что потеряла Советская власть, получив сталинскую колхозную систему. Приобрела она возможность получать хлеб и остальные продукты питания по вполне произвольной цене и в том количестве, в котором они требовались. «Советскому государству, - пишет итальянский историк–коммунист и искренний друг Советского Союза Джузеппе Боффа, - в целом колхозы обеспечили важнейшее преимущество. Хотя, в общем, производство сельскохозяйственной продукции уменьшилось, государство могло заготавливать большее количество ее. В 1928 году и 1929 году было

57

заготовлено 11 млн. тонн хлеба, в 1930 – 16 млн. тонн, а в 1931 и 1932 гг., когда сборы были ниже – свыше 22 млн. тонн» (136). Теперь о том, что потеряли. О стимулах к труду, точнее, об их потере, мы уже начали разговор, к которому придется многократно возвращаться в других главах этой и следующей книге хроники. Остается добавить, что план первой пятилетки по всем видам сельскохозяйственной продукции оказался провален самым позорным образом. Да так, что данные по сельскохозяйственным культурам, их урожайности и валовому сбору в начале 30-х годов Советская власть сразу же засекретила и осмелилась опубликовать только в 1987 году, полвека спустя. Вот они, эти данные. В 1932 году планировалось собрать 105,8 млн. тонн зерна, тогда как валовый сбор за пятилетку составил всего 69,9 млн. тонн. Вот это, называется, преодолели хлебные затруднения, из-за которых первоначально и разгорелся весь сыр-бор! Поголовье лошадей сократилось с 32 до 21 млн. голов, а планировался его рост. Поголовье КРС к концу пятилетки должно было достигнуть 80,9 млн. голов, а сократилось с 60 до 38 млн. голов. Поголовье свиней сократилось вдвое, почти в полтора-два раза упало производство молока, мяса, шерсти, яиц. Пришлось вводить карточную систему. Более того, конец первой пятилетки ознаменовался страшным голодом, тем самым голодомором, унесшим жизнь миллионов крестьян. Далеко не каждое вражеское нашествие сопоставимо по своим результатам с тем, что позже торжественно назовут социалистическим преобразованием сельского хозяйства. Разве что, реформа сельского хозяйства времен Ельцина… Применительно к Ордынскому району цифры выглядят следующим образом. Поголовье КРС в 1928 году составляло 9131 голову, в 1930 – 10165 голов, в 1932 году – только 6,7 тыс. голов, сократившись на 34%. Еще более резко сократилось поголовье лошадей – с 12,3 тыс. голов в 1928 году до 7,1 тыс. голов в 1932 году, т.е. на 47%. Поголовье овец уменьшилось соответственно на 58%, свиней – почти на 60% (137). Понятно куда подевалась живность – ее просто перерезали перед вступлением в колхоз. В 1928 году, перед началом коллективизации, посевная площадь Ордынского района возделывалась конными плугами и составляла около 49 тыс. гектаров. В 1936 году, когда к концу подходила вторая пятилетка, и на ордынских полях работали 202 трактора, 62 комбайна и 16 грузовых автомашин, посевная площадь составляла 45 тыс. гектаров, так и не достигнув доколхозного уровня. Хотя полеводство к тому времени удалось механизировать уже на 65 процентов (138). Получается, что дай крестьянину, добровольно вступившему в сельхозкооператив до начала коллективизации, трактор, он к 1936 году

58

наверняка горы бы свернул, если уж конным плугом мог вспахать столько, что его рекорд 1928 года не смогли побить спустя восемь лет 202 ордынских тракториста, вместе взятых. А если предельно упростить ситуацию, то выходит, что до коллективизации и раскулачивания ордынский мужик мог на лошадях вспахать и засеять больше, чем пять десятков колхозов и три МТС в 1936 году. Потому, что палкой его бригадир на работу не поднимал. Эта нереализованная историческая парадигма и много позже, уже в период «развитого социализма», при Л. И. Брежневе, торчала бревном в глазу адептов советской идеологии, хотя они изо всех сил старались это бревно не замечать. Иначе как, скажите, оценивать факт, что приусадебные хозяйства, которые и занимали-то всего 2,8% посевных площадей СССР, производили 59% картофеля, 31% овощей, 30% молока, 29% мяса и 33% яиц? Применительно к Ордынскому району можно вспомнить, что к началу горбачевской перестройки 39% всего молока, 40% мяса и 53% меда производилось именно в личных приусадебных хозяйствах района (139). Иначе пришлось бы ордынцам положить зубы на полку задолго до того, как прилавки сельских магазинов опустели окончательно Это и есть цена коллективизации точки зрения элементарной экономической целесообразности и просто здравого смысла в пределах одного отдельно взятого сельского района Западной Сибири. Историки подсчитали, что на переселение и обустройство на новом месте раскулаченных в 1930-1932 годах, государство вынуждено было потратить 250 миллионов рублей, что составило примерно около 1 тысячи рублей на каждое кулацкое хозяйство. Тогда как стоимость конфискованного у этого хозяйства имущества составила в среднем 564 рубля и 2 копейки (140). Можно, конечно, вслед за советскими историками, усмотреть за этими цифрами глубокий гуманизм Советской власти, не жалевшей средств на перевоспитание бывших эксплуататоров в местах не столь отдаленных. Интереса ради и исторической памяти для процитирую образчик подобного суждения: «Коммунистическая партия Советского Союза, претворяя твердо и неуклонно марксистско-ленинскую линию на ликвидацию последнего капиталистического класса в нашей стране, старалась осуществить эту революционную меру возможно более безболезненными средствами» (141). Хороши безболезненные средства, нечего сказать! По этому поводу на память приходит мрачная шутка времен Великой французской революции о том, что лучшее лекарство от головной боли – гильотина. Если же называть вещи своими именами, то вывод очевиден. Сталинская ликвидация кулачества как класса в экономическом плане - явление абсолютно бессмысленное, ничего кроме огромных убытков стране не давшая.

59

Об огромных нравственных издержках и говорить нечего. Коллективизация нравственно искалечила ее организаторов и подорвала традиционные устои деревни. Понятие справедливости, на которой держался веками мир сибирской деревни, уже изрядно деформированное революцией и гражданской войной, окончательно кануло в небытие. А такую потерю никакими тракторами не заменишь и отрезами сатина для передовых колхозниц не поправишь. Вот один характерный пример, так сказать, информация для размышления. После освобождения района от колчаковцев, в селе Верх-Ирмень решили организовать детский дом для детей, чьих родителей замучили белые. Председатель Верх-Ирменского волисполкома С.Ф. Горенков поручил партийной ячейке деревни Понькино конфисковать для детского дома посуду у местного купца Гуляева, в колчаковщину активно поддерживавшего белых. «Явились мы с секретарем партячейки к Александру Гуляеву, - вспоминала участница этих событий В.П. Морозова, - и попросили его несколько тарелок, ложек и один самовар для детей. Он открыл магазин, из которого все заранее вытащил и показал, что магазин пустой, дать ничего не может. Что было делать? Вступили с ним в переговоры. - Мы ведь вас просим для сирот самый пустяк. Кроме того, нам известно, что все это у вас есть в избытке, - доказывал Аверьян Филиппович Горенков. Купец вдруг закричал: - Грабят! Коммунисты будут грабить всех!

Сбежались люди. Нам это было на руку. Мы тогда спустились в погреб, где был засыпан картофель, и оттуда извлекли все, что необходимо было детдому. Все выставленное из ямы было показано народу. Из числа жителей тут же избрали представителей, которые могли бы доставить посуду в детский дом. Этой комиссии мы сдали все предметы по списку и велели привезти расписку от Е. М. Воробьевой, заведующей детским домом. Гуляев не успокаивался, продолжал кричать чуть ли не на всю деревню. Но односельчане прекрасно видели, что мы не себе берем, а для общего, очень нужного дела». Так поступали ордынские коммунисты в 1920 году – с опорой на общественное мнение односельчан, на практике убеждая их в справедливости Советской власти, заканчивает В. П. Морозова (142). Как они действовали десять лет спустя, читатели уже знают. Даже там, где несправедливость носила явный характер, что признавалось самими партийными органами, ее отнюдь не спешили исправлять, если считали, что это политически нецелесообразно. Другой пример, по-своему не менее характерный. В 1930 году, в ходе раскулачивания в селе Ордынском, у крестьян отобрали 30 домов, в которые немедленно переселились, как сказано в соответствующем документе, «активисты и кадровые работники района». И вот такой неприятный сюрприз – раскулаченных кулаков официально признали середняками и постановили вернуть им незаконно конфискованное имущество. Кое-что им действительно вернули, но только не дома! Видимо,

60

уж больно они понравились новым хозяевам. Оставшимся без крыши над головой середнякам предложили вступить в колхоз – получите новые дома взамен конфискованных. Делать было нечего, пришлось соглашаться (143). В начале двадцатых годов за пьянство исключали из партии без разговоров. В тридцатые годы оно приобрело в районной партийной организации такой размах, что один из секретарей Ордынского РК ВКП (б) сумел обогатить теорию марксизма, публично заклеймив пьянство среди партийцев, как правый оппортунизм. Не помогло: только за 8 месяцев 1930 года за уголовные преступления, совершенные в пьяном угаре, были осуждены районным судом 24 коммуниста, а председателя Ордынского райисполкома Чанкина пришлось снять с работы, так как он оказался « в тяжелой форме заражен выпивкой». «В еще большей степени разложилась комсомольская организация, - констатировал Тимаков на 13 районной партконференции в сентябре 1930 года. – Она не является боеспособной на фронте классовой борьбы. На хозяйственных фронтах комсомол проявил себя расхлябанным, недисциплинированным, на культурном фронте комсомола не было. Внутри комсомольской организации развито пьянство, хулиганство, недисциплинированность» (144). Но с кого, спрашивается, брали пример ордынские комсомольцы, чью вседозволенность они копировали? Именно в эти годы стереотипом поведения партийного и комсомольского работника постепенно становится полная и безоговорочная исполнительность. Исключительно исполнительность, ничего более! Один из уполномоченных окружного комитета партии, побывавший в это время с инспекционной поездкой в Ордынском районе, подчеркнул в своем отчете такую характерную черту всех низовых работников, как паническую боязнь что-то сделать самостоятельно. «Даже члены партии, - отмечал он, - до того привыкли к посылкам работников из округа или района, что, получив директиву или указание, проводить их в жизнь и не думают, ожидая приезда «сведущего человека», который приедет и все сделает, а они дадут нужные ему справки. А уедет, у них сразу есть отговорки – это не мы, а, видишь, приезжал человек из высшей организации и т. д.». Зря язвил вышестоящий товарищ: проявишь инициативу – попадешь, не дай Бог, которого, конечно, нет, в перегибщики, а то и в уклонисты. Оно нам надо? Между прочим, посаженному в «домзак» (аббревиатура тех лет, расшифровавшаяся, как «дом законов», сиречь тюрьма – Авт.) экс-председателю Ордынского сельсовета Устинову, секретари партийных ячеек неоднократно собирали передачи, искренне жалея своего коллегу, посаженного в узилище за проявленный энтузиазм. «Горяч был больно, - переживали они, - старался шибко, вот и посадили» (145). «В нашей районной партийной организации, - отмечалось в отчетном докладе секретаря Ордынского РК ВКП (б) на 13-й районной партийной

61

конференции, - любой член партии не может ответить на самый простой вопрос, даже газеты не читаются» (146). А зачем исполнителю иметь собственное мнение? Ему прикажут – он выполнит. И голову ломать не надо, и не посадят. У читателей этой хроники, возможно, возникнет вопрос: было ли все-таки что-то доброе, что принесла с собой коллективизация, что-то такое, о чем можно сегодня, хотя бы, прочесть без содрогания? Неужели ничего хорошего не оставили после себя первые колхозы, причем такого, что бы протянулось бы добрым заделом от тридцатых годов до наших дней? Отвечаю – в это трудно поверить, особенно современной молодежи, но осталось и доброе. В ордынской деревне появилась совершенно новая и чрезвычайно популярная профессия, которой до коллективизации никто не знал – профессия тракториста, которого позже перекрестят в механизатора, а еще позже будут именовать механизатором широкого профиля. Сравнительно недавно именно эта профессия считалась на селе главной, а по заработкам - весьма достойной, вспоминаете? До коллективизации трактор в деревне считался диковинкой, чудом. В 1924 году во всем Новосибирском округе, в состав которого входил и Ордынский район, их и было всего-то… два! В 1926 году тракторов стало на территории современной Новосибирской области 50, в 1927 году – 59. «Машина, простая машина ходко пошла в деревню. Пошла к тем, которые раньше о ней и не мечтали», - писала «Советская Сибирь» в ноябре 1927 года. По мнению автора, первые тракторы появились на территории современного Ордынского района в конце 1926 – начале 1927 года. Их появление производило на тех, кто видел «железного коня» впервые, ошеломляющее впечатление. Встречать первый трактор выходили всем селом. Впрочем, что это я, не выходили, бежали наперегонки, от мала до велика. Вот как это происходило, по свидетельству очевидца, в селе Верх–Ирмень: «Бежали люди, крестились старики, радовались колхозники, веселились ребятишки» (147). В 1930 году Ордынский район располагал уже десятком колесных тракторов различных марок, от «Интера» до «Фордзона», на смену которым скоро пришли первые советские машины «СТЗ», «ХТЗ», «ЧТЗ» и легендарный «НАТИ» (148). Первоначально, они были сосредоточены в двух машино–тракторных станциях, знаменитых МТС, Ордынской и Верх– Ирменской, строительство производственной базы которых началось в конце 1930 года. А уже весной 1931 года трактора Ордынской МТС вспахали 17 тысяч гектаров, Верх–Ирменской – еще 13 тысяч (149). В 1932 году в районе появилась третья МТС в селе Кирза.

62

«Попасть в трактористы» мечтала вся сельская молодежь поголовно, но такое счастье выпадало в тридцатые годы немногим. Вот что вспоминал по этому поводу в 1966 году один из первых трактористов села Устюжанина Пантелей Семенович Некрасов: «В наше время не так просто было стать трактористом. Заслужить надо было такое доверие. Тракторист тогда на первом мете был: всеобщий почет и уважение. Лучшими женихами считались трактористы, так-то! В 1932 году я вступил в колхоз. Мечта у меня была одна – стать трактористом. И вот предстал я перед правлением колхоза «Красный ударник». Строго тогда выбирали, кого послать на курсы. Со всех сторон тебя разберут – достоин ли машину получить? Душа уходила в пятки от мысли: а вдруг откажут? Послали… Закончил курсы, получил колесный «СТЗ». Первый сезон дела не ладились, плохо ходила машина. Занялся сам ремонтом. Все винтики, гаечки изучил и пошел мой трактор, как часы. Второй сезон сработал на «отлично». А потом меня поставили бригадиром тракторного отряда» (148). Теперь уже легендарная личность, человек, всю свою жизнь посвятивший технике, Федор Михайлович Гундарев, начал свою карьеру на строительстве Верх-Ирменской МТС возчиком, возил на лошади бревна и кирпичи, потом подвозил к тракторам горючее, затем стал работать прицепщиком. И все это время смотрел на трактор, как мальчишка на пряник. Но проситься на курсы трактористов Федор побаивался – вдруг возьмут да и откажут, мол, недостоен. Тогда куда деваться? «10 мая 1931 года пришли в МТС десять новеньких тракторов Сталинградского завода, - вспоминал он сорок лет спустя, будучи главным инженером колхоза «Большевик». – Вызывает меня директор МТС, товарищ Попов, к себе и говорит: - Трактористы нужны. Садись, Федя, на трактор.

- Согласен, - отвечаю. Радости моей не было конца. Правда, и трудно было. А трудности заключались в том, что не хватало знаний, навыка. Зато любопытства, жажды знаний, было хоть отбавляй. Я быстро освоился, а через два года заметили мое старание и выдвинули руководить тракторной бригадой» (150). В старых пошивках районной газеты и архивных документах автору удалось отыскать фамилии первых ордынских трактористов. Вот они, не все, конечно, так хотя бы некоторые. Сидор Михайлович Пятков, Филипп Павлович Некрасов (село Устюжанино), Савелий Антонович Комков (село Верх-Алеус), Федор Максимович Чернаков, Николай Федорович Чащин, Матвей Дмитриевич Сергеев, Сергей Васильевич Новиков, Филипп Яковлевич Ломтев (село Кирза), Степан Тимофеевич Гилев (село Березовка), Георгий Степанович Попов (деревня Якорь), Степан Прокопьевич Шатров (село Филиппово), Василий Береговой и Александр Николаевич Выжутович (село Верх-Ирмень). Позже, во второй половине 30-х годов появятся в районе и первые трактористки.

63

Когда заработали на полную мощность советские тракторные заводы количество сельскохозяйственной техники в районе начало быстро увеличиваться. В 1934 году на полях района работали уже 139 тракторов, в 1936 году, как уже сказано выше, 202 трактора, общая мощность которых составляла 3030 лошадиных сил. В 1934 году в район поступили первые советские комбайны марки «Коммунар». Ф. М. Гундарев так вспоминал об этих, теперь уже совершенно забытых машинах: «Эти первые уборочные комбайны были несовершенны, их буксировали тракторами. А на тракторах не было света. К трактору прилагался керосиновый фонарь «Летучая мышь» и его вешали спереди, или человек шел впереди с этим фонарем, освещая путь» (151). В числе других стал комбайнером в 1937 году и уже знакомый читателям П. С. Некрасов: «Полюбил я эту гордую машину. Начинается уборка, садишься за штурвал. Первый заход так волновал, будто митинг открываешь с высокой трибуны. Два комбайна было у нас в колхозе, так я на сцепе двух машин за сезон 600–700 гектаров убирал, а то и до тысячи» (152). Несмотря на всю престижность, работа тракториста была тяжелой и, по-своему, рискованной. Если техника выходила из строя по вине механизатора, того сразу отдавали под суд. Но в технику люди тридцатых годов влюблялись сразу и на всю жизнь, поэтому никакие трудности их не страшили. Вот что вспоминала одна из первых трактористок района, Елизавета Николаевна Лахтикова из села Филиппова: «Я родилась в 1918 году, в 1935-м вступила в комсомол, в 1936 году пошла на курсы трактористок в Кирзинской МТС. С 1937 года работала трактористкой. Никакой работы я не боялась, притом уж больно любила технику. Вначале работала я на колесном тракторе. Помню: застучит двигатель, заглушишь его здесь же, на полосе, и лезешь под трактор делать перетяжку. Ох, и мучила нас эта самая перетяжка! Сливаешь масло, отворачиваешь картер и смотришь, какой шатун застучал. В нашем отряде был один гусеничный «ЧТЗ» и два колесных трактора. И если хотя бы один из них останавливался, это считалось чрезвычайным происшествием. На поле сразу же сбегались все, вплоть до председателя колхоза. И не уходили от трактора до тех пор, пока он снова не включался в работу. Бывало, сломается трактор, бригадир тут же будит напарника, трактор тут же разбирают, и вышедший из строя узел один из них без промедления везет в МТС. Я любила эту работу, хотя она и была тяжелая» (153). «Сломается трактор, - в Кирзу из Верх-Алеуса на ремонт пешком идешь. Наберешь продуктов на неделю и шагаешь двадцать пять километров, - вспоминал Савелий Антонович Комков, один из первых трактористов Верх- Алеуса. – Это сейчас на обед стали на тракторах ездить. А в наше время на каждый холостой перегон трактора акт составляли. Признают в МТС

64

холостой перегон неоправданным – плати из своего кармана за горючее и за технику» (154). Автор хроники, да, наверное, и многие ее читатели, принадлежащие к старшему поколению, еще успели застать многих из этих замечательных людей, для которых была характерна одна черта, заметно отличавшая их от остальных сельских механизаторов. Они могли простить многое, а вот небрежное, тем более, халатное отношение к технике, не прощали никогда. Да, тракторы и комбайны в деревне – это тоже один из результатов коллективизации. Что ни в коей мере не оправдывает и нисколько не смягчает ее насильственный и варварский характер. Недаром Василий Макарович Шукшин, между прочим, член КПСС, если кто не знает, не раз говаривал, подвыпив, что многое Советской власти простить может, а вот коллективизацию – никогда. Надо полагать, так думал не он один. Другое дело, что подобные мысли люди предпочитали не высказывать вслух. Они их еще выскажут, не они сами, так их дети и внуки, когда придет время горбачевской перестройки. Но этого времени, читатель, еще жить да жить. В ходе работы над этой главой, автору пришлось внимательно перечитать все сохранившиеся подшивки ордынской районной газеты. В самом деле, где же еще искать краеведу воспоминания своих земляков о событиях, больших и малых, в которых они либо участвовали непосредственно, либо были их современниками. И знаете, что сразу же бросилось в глаза? Практически полное отсутствие воспоминаний, о событиях, связанных с коллективизацией. Десятилетие за десятилетием ложились на мой рабочий стол в виде пожелтевших подшивок «Ленинской трибуны», «Ленинского призыва» и «Ордынской газеты». И не в одной из них я не нашел практически ничего из того, что меня интересовало, за исключением пары заметок, с которыми читатели могут ознакомиться в приложении к этой главе. Полное молчание, проходящее через все годы Советской власти. О чем только не вспоминали ордынцы на страницах районной газеты – кто Ленина слышал, кто маршала Жуковым видел, а кто и с Леонидом Ильичем Брежневым на Малой земле рядом воевал! И только время коллективизации они, словно сговорившись, обходили молчанием. Пришлось ехать в областной архив и поднимать документы того времени, иначе эта глава просто не состоялась бы - надо писать, а материала практически нет, не за что даже зацепиться. Откуда это молчание, как его объяснить? Попытаюсь дать личное понимание этого исторического феномена. Исторического, потому что народная память и есть коллективная история народа, только в устном варианте. С коллективизаторами, допустим, более-менее ясно. Многие из них погибли на войне или умерли после нее. А те, что остались живы, скорее

65

всего, понимали, что наворотили в те годы всего столько, что лучше помалкивать об этом до конца жизни. Не будешь же хвастаться, что за свои дела угодил в перегибщики, и за это потом пришлось в тюрьме отсидеть. Или рассказывать о том, как отправлял людей в Нарым по снегу и морозу с грудными детьми, практически на погибель, а перед этим с них еще и валенки снимал… Молчание тех, кто попал под железную пяту коллективизации, тоже вполне понятно и объяснимо. Даже если из родни никого не загнали в Нарым, все равно не стоило вспоминать, как жили до колхозов. И не то, чтобы люди боялись этого, скажем, в те же семидесятые годы, а так как-то… Посадить, конечно, не посадят, не те нынче времена на дворе, но неприятностей не миновать, это точно. Врать не хотелось, а что касается правды… Да кому она нужна, эта правда, если то, что произошло в тридцатые годы, уже давным-давно быльем поросло. Одним словом, на тему коллективизации, по молчаливому согласию сторон, был наложен негласный запрет. Кто же любит вспоминать тяжкую болезнь, старое несчастье, бывшую беду, которую тем, кто не пережил подобное, понять не дано? Забыть невозможно, вспоминать не стоит. Приведу в заключение один давний разговор на эту тему из времен моего детства. Дело происходило в шестидесятые годы, я уже закончил начальную школу и учился не то в пятом, не то в шестом классе. Был какой-то праздник. За столом моего деда, Карпея Егоровича Лыкова, собралась вся его большая семья, гости, какая-то приезжая родня, словом, много народа. Я, на правах единственного и любимого внука, уже наелся праздничных яств от пуза, но из-за стола не вылезаю, слушаю разговоры взрослых, вспоминающих то одно, то другое. Вероятно, уже тогда я вступил на ту дорожку, в конце которой мне суждено было заняться работой, результаты которой сегодня отданы на суд читателей. Признаться, я уже тогда очень любил такие рассказы. И про «прежнюю жизнь», и про войну, да и вообще всякие занимательные деревенские истории, особенно, если их рассказывал мой дед. Карпей Егорович, человек очень немногословный, иногда, войдя в раж, выдавал такое, что ни в каком учебнике истории не прочитаешь и в кино не увидишь, особенно если речь шла о гражданской или Великой Отечественной войне. Гости находились в кондиции, разговор поминутно перескакивал с одного на другое. И тут какой-то гость, не то дальний «сродственник», не то старый друг, крепко подвыпивший, говорит примерно следующее:

- Совсем забыл сказать тебе, Карпуха, ведь Вася-то помер. - Это какой же Вася? Иванов, Петров, Сидоров или тот, что на Стюрке

Масловой женился? (Имена и фамилии произвольные – Авт.). - Да нет, тот Вася, который напротив Северьяна в Устюжанине раньше

жил. Теперь вспомнил?

66

- А, - обронил дед.- Ну как же… Досталось ему крепко. Отмучился, выходит… Все же дома помер, не на казенных нарах, царствие ему небесное. - А какой мужик дерзкий по молодости был, помнишь? – воодушевился гость. - Ни перед кем шапку не ломал. Ни перед колчаками, ни потом. В тридцатом-то году, как стали всех колхозы загонять, он встал на собрании и говорит: «Солому на пузе жгите, а в ваш колхоз не пойду!» А когда наутро братан-то твой, Кинстантин, собрал комсомольцев, и пришли они к нему, дак Вася-то ведь что вытворил, и ведь не побоялся же!.. За столом воцарилась мертвая тишина. Даже я догадался, что сказано что-

то явно не то и совсем не к месту. «Кинстантина», Константина Егоровича Лыкова, проживавшего в Волгограде, своего младшего брата, полковника в отставке, всю войну служившего в легендарном «СМЕРШе», дед в разговорах поминал редко. Несколько раз дядя Костя приезжал на родину повидаться с братом. Я его хорошо помню – обаятельный был человек, веселый, внешне очень похожий на Хрущева. О чем я ему однажды по младости своей и брякнул, на что Константин Егорович не на шутку на меня разобиделся: «Не смей меня сравнивать с этим кукурузным чучелом»! Дед встречал брата, как подобает, но на третий день гостеванья дядя Костя неизменно перебирался из дома деда к кому-нибудь из родни. Помнится, в последний свой приезд он прожил у нас почти все лето. Из рассказов бабушки я постепенно понял, что черная кошка между братьями пробежала еще во времена их молодости. Константин одним из первых в Устюжанине вступил в комсомол, а дед этот поступок, мягко говоря, не одобрил. Как и всю дальнейшую деятельность Константина Егоровича на комсомольском поприще. В довершение всего, Константин стал офицером НКВД, после чего братья фактически прервали отношения. Существовали ли у деда принципиальные разногласия с Советской властью, или раздор между братьями коренился в сугубо личных моментах, я так и не дознался. Но какой-то явственный холодок все же остался даже тогда, когда многочисленный клан Лыковых почти весь полег на войне, и братьям поневоле пришлось помириться. Дед нарушил молчание, заговорив негромко и холодно: - Да, жалко Васю, хороший был мужик. А Константину Бог судья, даром что у него грудь в орденах. Я за него не ответчик, и ты мне его дела в укор не ставь. Дарья, водку-то со стола убирай, кажись, хватит. Сейчас будем чай пить с пирогами и в карты играть. Беги, Олеша, неси колоду. Знаешь, где лежит? Вот и молодец. …Разговор этот ты зазря затеял, совсем даже зазря. Праздник сегодня, ребенок с нами за столом сидит, а ты нашел о чем вспомнить, о тридцатом-то годе! Да и что толку от этих воспоминаний, так? - Так, - покаянно вздохнул гость. - А коли так, давайте-ка сыграем в «шубу с клином»! Посмотрим, кому сдавать… Олеша, возьми пирожок и беги, поиграйся на улочке, нечего тебе ненужные разговоры слушать. Бузуй!

67

Дед потом несколько дней бурчал что-то себе по нос, поминая разными словами Константина Егоровича. Но сколько я к нему не приставал с просьбами, рассказать «про Васю», так ничего от деда и не добился, хотя он мне во всем мироволил и никогда ни в чем не отказывал. Пробовал я разговорить и дядю Костю в его последний приезд – уж больно заинтересовала меня та давняя история. Но дядя Костя только разводил руками, ссылаясь на контузии, одну из которых он получил под Вязьмой, вторую при штурме Будапешта, а третью в Западной Украине, где после войны добивал бандеровцев. Верилось в это мало – память бывший контрразведчик имел алмазной остроты, цитировал Ленина и Сталина целыми страницами, знал наизусть множество стихов, а Есенина, как Брежнев, практически всего. Так я и не услышал продолжение истории про тридцатый год, непокорного Васю и «Кинстантина» с комсомольцами. Теперь понятно, почему. 19 августа 2002 года – 19 ноября 2003 года.

68

ЖИВЫЕ ГОЛОСА ИСТОРИИ: от первого лица 1.Рассказывает Мария Васильевна Соколова, почетная комсомолка Ордынского района Историческая полоса – становление Советской власти – совпала с тем периодом, когда я работала в Усть- Луковке и Сушихе. Школа в Усть- Луковке помещалась в двухэтажном доме. На нижнем этаже я жила со своей матерью. На учителя возлагалось не только учить детей, но и заниматься общественными делами. Отчетливо помню: большим тормозом во всех общественных делах именно в становлении Советской власти на селе, было засилье кулаков, как в Усть- Луковке, так и в Сушихе. Свою враждебную деятельность они вели по- разному. В школе не было пионерской организации, и создавалась она не сразу: убеждением, примерами, фактами пробуждалось детское самосознание, создавался красногалстучный отряд. Кулаки называли нас « бесовским отродьем». Нередко некоторые ребята приходили в школу без галстуков – носить запрещали родители. Вот, к примеру, один из возмутительных случаев. Накануне праздника Октябрьской революции в школе проходил пионерский костер. Вдруг в окно прилетел кирпич, второй, третий. Я спрятала детей за школьный шкаф, сама кинулась к двери. И моему взору представилась безобразная сцена: у школы стояла распоясавшаяся ватага, в которой мне удалось узнать старшего сына попа Ануфриева Петра, бывшего мельника Усть- Луковки и несколько человек из Сушихи. Затем они на паре лошадей с бешеной бранью уехали в сторону Сушихи. Но несмотря ни на что пионерская организация росла, она смело шествовала по селу, помогала в наших трудовых делах. Ну, а комсомольская ячейка была еще мала. Когда я приехала в Усть- Луковку с большими полномочиями от ячейки комсомола, естественно, я должна была иметь в деревне опору на местный комсомол. Но что же оказалось на деле? Комсомольскую ячейку из трех человек возглавлял Шувалов, человек сомнительной репутации: пьяница, подкулачник, друг и собутыльник Ануфриевых. На одном из комсомольских собраний Шувалов поставил вопрос о приеме в комсомол Василия Ануфриева, младшего сына попа. Эта

69

попытка была мною отклонена. Василий Ануфриев всю злобу затаил на меня. А когда началась полоса хлебозаготовок, раскулачивания, а несколько позже и коллективизация, райком и окружком комсомола включили меня в группу уполномоченных. Комиссию по раскулачиванию в Усть-Луковке возглавлял председатель сельсовета. В состав комиссии входила бывшая заведующая школой крестьянской молодежи в Ордынске Калашникова – умная, энергичная комсомолка. Проверили список лиц, лишенных права голоса. Оказалось, что поп Ануфриев, его сыновья, жена, усть-луковский мельник и несколько крупнозажиточных семей не были лишены права голоса. Зато несколько человек из числа середняков и бедняков права голоса оказались лишены. Работу по раскулачиванию пришлось начинать сначала, ибо надо было восстановить справедливость. Собирались сходки, собрания. Был создан комитет бедноты. Полоса раскулачивания завершилась лишением права голоса попа Ануфриева, его семьи и многих других кулаков деревни. Велась большая работа за создание союза бедноты с середняками – в то время это было очень важно. Вот тут-то и зашипели кулаки. А сколько было верующих на селе, сколько неграмотных! Церковь в Усть- Луковке к этому времени уже закрыли. Верующие негодовали. Надо было терпеливо, настойчиво проводить антирелигиозную работу среди населения. Как- то накануне рождественских праздников в народном доме Усть- Луковки был поставлен самодеятельный спектакль на антирелигиозную тему. Зал был переполнен. Шел последний акт спектакля. Вдруг в окно полетели поленья, камни, потух свет ( тогда были керосиновые лампы). Это было дело рук врагов Советской власти. Хлебозаготовки... Сколько глубокого исторического смысла в этом понятии! Страна нуждалась в хлебе, а кое-где люди пухли и умирали от голода. А кулаки, затаив злобу, прятали хлеб, сопротивлялись. Так было в Усть-Луковке и Сушихе. На собрании бедноты в сельсовете, среди молодежи проводилась большая разъяснительная работа, подключались к этой работе все сознательные люди села. И вот в период хлебозаготовок, на общем собрании бедняков и середняков, выступил председатель сельсовета по вопросу хлебозаготовок. С обстоятельным докладом по этому вопросу выступила Калашникова.

70

Выступили и мы, комсомольцы. Активно держал слово комитет бедноты. И вдруг, как по сговору, раздалось несколько голосов из среды середняков: « Был царь Николашка – была мука и кашка, пришла Советская власть – нечего в квашню класть». Надо было иметь большое терпение, чтобы угомонить и убедить этих взбунтовавшихся людей. Но дело шло своим чередом. Обходили кулацкие дворы, принимали необходимые меры. Пионеры школы узнали, что во дворе попа Ануфриева есть яма и там зарыты мешки с хлебом. Яма была найдена, извлечено большое количество мешков пшеницы. А у мельника, который больше всех кричал, что у него все отобрали, в коровнике под навозом были найдены ящики с мукой. В Сушихе кулаки прятали хлеб в огородах некоторых бедняков, подкупая их всеми средствами. Как не сопротивлялись кулаки, план хлебозаготовок был выполнен своевременно и полностью. Велика была злоба врагов. Вредили открыто и скрытно. Накануне праздника Парижской Коммуны мне пришлось выехать в Ордынск. Когда я вернулась в Усть- Луковку, мне пионеры рассказали, что в день Парижской Коммуны по улицам села неслись три пары запряженных в сани лошадей, а на дугах были прикреплены черные полотнища с крупными надписями: « Долой вашу Коммуну!» и несколько похабных слов в адрес Советской власти. Позже было установлено, что всей этой процессией руководил Шувалов вместе с поповичами. Помню, по этому вопросу из Ордынской милиции приезжал милиционер, велось следствие. Несмотря на сопротивление врагов, жизнь шла своим чередом. Проводились собрания, лекции, беседы, шла упорная борьба с неграмотностью населения. Проводились молодежные вечера. Был у нас народный дом, где проводились все эти мероприятия. На стенах народного дома враги расклеивали листовки, призывавшие к свободе, но без коммунистов. А на воротах часто наклеивались листы, обращенные к верующим. В них призывалось верить в Бога и беспощадно уничтожать безбожников. И вот враги решили свой гнусный замысел привести в исполнение: убрать с дороги заводилу ( как кричали они). В конце марта 1929 года вечером в сельсовете проходило заседание по вопросам раскулачивания и коллективизации, где присутствовали я и Калашникова. После окончания

71

работы комиссии я пошла в народный дом, где собиралась молодежь на собрание. В руках у меня была тетрадь с докладом по тем же вопросам. Ребята ждали меня. Я шла с какой- то воодушевленной целеустремленностью. Пройдя несколько шагов, я заметила в темноте улицы четыре фигуры, шарахнувшихся в разные стороны. Один кинулся к народному дому, куда я шла, трое – по разным сторонам. Вскоре я почувствовала сильный удар по голове и до моего слуха со стороны церкви донесся чей- то злобный крик: « Бей красную гадюку!» Этот дикий крик я помню до сих пор. Насколько было сил, я побежала в сторону дома Куткиных. В их окнах светился огонь. Но удар кистенем по голове был так силен, что я, обливаясь кровью, упала и уже не поднялась. Пока была в сознании, я, видимо, неистово кричала: «Помогите!» А он, бандитский выродок, наносил мне тяжкие ранения ножом. Но вскоре на мой крик выбежали Куткины и унесли меня, окровавленную, к себе в дом. Убийце удалось уйти, спрятались и остальные. Кровь лилась из головы, с рук, я теряла сознание. Куткины не оставили меня в беде – белыми тряпками обвязали мне голову, руки. Но кровь все равно шла нещадно. Через некоторое время в дом Куткиных вбежали комсомольцы. Они сказали, что когда услышали мой крик, кинулись к двери. Но у двери стоял Петр Ануфриев и загораживал дорогу, говоря: « Куда вы прете, ведь это ребята дразнят собак!» В слезах из школы прибежала моя мать. Я потеряла сознание. В сознание меня привели уже в Ордынской больнице. Ранения относились к разряду тяжелых. На мое израненное тело хирургом Барановским было наложено 103 шва. В ту же ночь из Новосибирска в Ордынск выехали два следователя ГПУ и вместе с Ордынской милицией направились в Усть- Луковку. А к утру все четверо врагов народа были арестованы и доставлены в Ордынск. Судили их по 58- й статье за контрреволюцию, приговорив к высшей мере наказания – расстрелу.

Ленинский призыв, № 57-58 от 13 марта 1972 года.

2.Заявление о приеме в партию и автобиография жителя села Ордынского Овчинникова Семена Климентьевича

72

В Ордынскую Ячейку ВКП ( б) от Овчинникова Семена Клим( ентьевича) с. Ордынское, ( улица) Батрацкая, 30 Заявление Прошу Вас, тов. Партийцы принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. С уставом и программой я знаком и в точности обязуюсь выполнять их. По своему социальному происхождению и положению я батрак, по какому положению и прошу принять в кандидаты партии. Автобиографию отписываю ниже с подписью 5- ти поручателей с 5- летним партстажем. К сему Овчинников 5 февраля 1929 года. Автобиография Родители мои уроженцы Тамбовской губ( ернии) Липецкого у( езда) села... ( неразборчиво – Авт.), где родился я в мае месяце 1903 года. По происхождению родители из крестьян и сами в России ( т. е. в европейской части страны – авт.) занимались хлебопашеством. По социальному положению бедняки. Бедность понудила родителей сбить на дорогу денег от продажи последнего имущества и поехать в Сибирь, где были лучшие условия для хлеборобов. В Сибирь приехали в 1909 году ( мне было шесть лет), остановились в с. Рогалево Спиринского района Каменского уезда. Тут сразу же пришлось наняться в батраки, чтобы поддержать жизнь семьи в 7 человек. Через год отец перешел в батраки в с. Ордынское к Винокурову Абраму, привез из Рогалево всю семью и взял к себе помощником меня, 7- летнего батрака. Нашу бедность не обогатила и Сибирь. Отец в 1913 году умер, сестры вышли в замуж, а три брата и старуха мать остались на моем обеспечении. В заработке хлеба немного помогала и мать, она работала сторожихой 2- й ( Ордынской начальной) школы. Я же из года в год батрачил, зиму учился и помогал матери мыть в школе полы, а летом жил в работниках. Как пять пальцев помню всех своих хозяев. Батрачил у Гончарова, Винокурова, Иванова, Сибирцева, Малеева, Румянцева, Афиногенова и Климова. В 1921 году ( меня)

73

приняли учиться на телеграфе и через 6 месяцев устроили работать в Ордынское почтовое отделение. В 1922 году из Ордынска я был взят на работу в Новосибирскую п( очтово)- т( елеграфную) контору. Из города по просьбе был переведен в Ордынское почтовое отделение, а из последнего был выдвинут в Верх- Ирмень заведующим почтой. В Верх- Ирмени работал до 1927 года и в виду закрытия почты был переведен в Чулымское почтовое отделение. В Чулыме от перегруженности работ почувствовал себя слабым здоровьем и по согласованию вопроса с Ордынским РИКом перешел на работу в таковой, на должность райстатистика. Здесь работал с сентября 1927 года до 1 февраля 1929 года, с какового числа труддоговором выдвинут на работу райинструктора, где работаю и теперь. В 1923 году был инициатором организации ячейки КСМ в с. Ордынском. В 1926 году был секретарем Верх- Ирменской ячейки ВЛКСМ. В школе- передвижке прошел курс политграмоты по Ярославскому. С богом сочувственной связи не имел совсем, кроме как во время учения в школе, когда в церковь посылали против воли. Имею трех детей не крещенных и сам не венчался в церкви. Три младших брата напитаны Коммунистическим духом, два кандидата партии и один член КСМ. Не судился и под судом не состою. В армиях не в каких не служил. К сему Овчинников.

ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 23, л. 118 Стиль и орфография документа сохранены.

3.Письмо в Новосибирский окружной комитет ВКП (б) секретаря Ордынского РК ВКП (б) Шипилова о перегибах, допущенных при коллективизации в районе

Во время проведения намеченных мероприятий партией по подготовке весенне- полевой кампании, коллективизации и раскулачивания были допущены следующие перегибы в процессе работы. Первое. В Ирмени Пред. Сельсовета тов. Толстиков М., член ВКП ( б) вопреки решения райисполкома дал распоряжение раскулачить двух середняков, у которых все имущество экспроприировалось и частью продано с торгов

74

за бесценок, на торгах покупали те, кто проводил решение в жизнь. По распоряжению тов. Толстикова продали двух середняков братьев Ефимовых Вас. и Петр. за недостачу в Пот( ребительское) обще( ество) пятнадцать руб. кредитному т( овариществ) у 20 руб. ( ссуда выданная на покупку рабскота и несдача 26 пуд. семенного продовольственного хлеба СККОВ). В том же селе при раскулачивании были случаи мародерства, отбирание у кулаков на улице пимов и тулупов и др. мелкие вещи. Пред. Толстиков исключен из партии, снят с работы и осужден на 1 г. 6 мес. с лишением свободы и 3 года лишения прав. Бюро ячейки объявлен выговор. Пичугово. Избранная комиссия собранием по самопроверке занялась повальными обысками всех крестьян и всех колхозников. Характерно обыска начинались производить с вечера до глубокой ночи. При обысках крестьян запугивали разными угрозами. Этой комиссией был продан один мешок пшеницы на пропой, найденный в пустом огороде. Впоследствии члены комиссии оказались с большим уголовным прошлым, неоднократная судимость за воровство и хулиганству. Все трое арестованы. Привлекаются к суда также: пред. Сельсовета тов. Коваль И., член ВКП ( б), допустивший это безобразие. Уполномоченному РИКа тов. Кулеву, член ВКП ( б), объявлен строгий выговор за нарушение выбора в комиссию уголовному элементов. При раскулачивании в этом селе у некоторой части кулаков было заброно все барахло, как напр.: чернильница, ученическая сумка и 20 копеек. Понькино. Пред. Сельсовета Турыкин, кандидат ВКП ( б), за связь с кулачеством, пьянство, выступления против коллективизации, дискритирование власти снят с работы, исключен из партии и осужден на 1 год. В том же селе уполномоченному РИКа тов. Турик совместно с пред. Сельсовета Козиным арестовали женщину середнячку и направили в РАО ( в милицию – Авт.) за то, что она в присутствии их сказала: « Хорошо тем, кто рассыпал семена по полю в снег, а весной только перепахать и посев готов, а то семена заберут и посева не будет». За незаконный арест уполномоченный РИКа привлекается к суду. Н- Каменка. Пред. Сельсовета Меновщикова - женщина арестовала двух несовершеннолетних ребят за то, что они

75

увели своих лошадей из общего двора колхоза. За незаконный арест РИК привлек к суду, осуждена на 6 месяцев условно. Ордынский. Пред. Сельсовета тов. Устинов член ВКП ( б) допустил обыск у служащих пред. РИКа и его заместителя, пом. нач. РАО и др. на предмет выявления семян, раскулачивал середняка. Тов. Устинов снят с работы, исключен из партии, осужден на 1 г. 6 мес. лишения свободы. Н( овый) Шарап. Пред. Сельсовета Моржова - женщина выдвиженка, член ВКП ( б) допустила раскулачить середняка и экспроприировано имущество. При отправке кулацкого хлеба из Ст( арого) Шарапа женщины организованным порядком сбежались к амбару и не допустили отправки хлеба, выгнали всех мужчин из амбара, отобрали ключи, собрали свое собрание и вынесли решение: хлеба не давать, кулаков не выселять. Секретаря ячейки тов. Созыкину стащили с саней, когда она хотела сообщить сельсовету и Райкому, отлупили, отобрали лошадь, отвели в кулацкий двор – « Стой, матушка, тебе лучше здесь будет». Организатором этого дела ( выявлен) кулак Вяткин, его брат середняк ( и) Ходырева Анна, быв. член ВКП ( б) и секретарь ячейки, но вычищенная из партии во время чистки, родственница кулаку Вяткину. Все организаторы арестованы. Пред. Сельсовета тов. Моржовой, за искривление классовой линии, за слабость работы объявлен строгий выговор со снятием с работы. Кр( асный) Яр. Уполномоченный РИКа тов. Ежевитов, член ВКП ( б) допустил бойкотирование 88 середняков, из которых только 5 кулаков за несдачу в общий амбар семян. В том числе были и колхозники. После вынесения такого решения меньшинством о бойкотировании середняков, вышло из колхоза 100 хоз( яйств). Ежевитов предается суду. Черновский П., беспартийный, член сельсовета, за бездействие по сбору семян осужден на 3 мес. принудработы. Что касается допущения незначительных ошибок отдельными работниками при вербовке в колхоз, как напр. обещание семян, трактористов, запугивание тот, кто не пойдет в колхоз выселим на кочки, облагать меньше будут, отбирание мелочи при раскулачивании, то таких фактов было много, но они своевременно исправлялись. Всего отдано под суд 8 чел, осуждено 7 чел., наложены партвзыскания на 13 чел., снято с работы 3 за

76

слабую работу, за допущенные искривления классовой линии вынесены 4 ячейкам выговоры, в 2 ячейках расследуется. Второе. Подведено под раскулачивание постановлением сельских советов 416 хоз( яйств). Райисполкомом отменено решений сельсоветов на 136 хозяйств. Из ( них) 43 хоз. были раскулачены, имущество экспроприировано, но возвращено. Всего остались раскулаченными 272 хоз., арестовано 29 кулаков, выслано 70 хоз., ( одно возвращено). Третье. Количество колхозов в районе 34. Всего в колхозах состояли 968 хоз. или 83,7%. Всего вышли из колхозов 327 двора или 44,3%. ( О) вновь вступивших точных сведений нет, но имеется прием новых членов незначительном количестве… Сейчас большой напор единоличников, вышедших из колхозов на то, чтобы распустить все оставшиеся колхозы, ведут бешеную агитацию против колхозов, собирают нелегальные собрания, такие собрания проводились в Вагайцево 3, в В( ерх)- Ирмени 2, в С( таром) Шарапе и Козихе еще не выяснилось. Открыто заявляют: « Если все выйдем, то с нас удерживать ничего не будут, кроме того, дадут и семян и корму и на своих парах будем пахать»…

ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 38, л. 75-75 Стиль и орфография документа сохранены.

4. Рассказывает Ольга Павловна Воронкова, районный поселок Ордынское Недавно я встретилась с группой молодежи. На мой вопрос: « Как дела, ребята?», парни ответили: « Работаем, как все. Уже не одну сотню гектаров вспахали». Я подумала про себя: « Вот они, комсомольцы восьмидесятых! Грамотные, трудолюбивые ребята». И вспомнились мне тревожные двадцатые годы, годы моей юности. В 1927 году я вступила в комсомол, годом позже окончила школу крестьянской молодежи – семь классов. Пошла работать помощником секретаря РК ВЛКСМ Михаила Картопольцева. Вскоре я поступила в Новосибирский сельскохозяйственный техникум, и, по окончании, приехала на практику в Ордынский район.

77

Мы, комсомольцы 20- х годов, не стояли в стороне от больших и важных дел, которыми жила наша страна. Занимались ликвидацией неграмотности среди населения, вели культурно- массовую и атеистическую работу, помогали в организации колхозов, вели непримиримую борьбу с врагами Советской власти. Нам с Варварой Николаевной Яшиной дали десять домов по улице Ленина в Ордынском, где нужно было ликвидировать неграмотность. Каждую неделю я собирала неграмотных в определенном дворе. А Варвара Николаевна их учила. За хорошую работу нас наградили похвальным листом. Культпросветотдел райисполкома организовал при народном доме библиотеку. Книг было мало. Нам, комсомольцам, дали задание: обойти население и собрать как можно больше книг для библиотеки. Наша комсомольская ячейка собрала около ста книг. В начале двадцатых голов в нашем районе были организованы три коммуны. Часть крестьян стала селиться на отрубах – новых поселках. Земельные наделы отводились за счет госфонда и кулацких земель. Кулачье обнаглело, участились заговоры, бандитские налеты. Комсомольцы проявили бдительность в борьбе с кулачеством. В селе Кирза они раскрыли заговор против Советской власти, в селе Малоирменка предотвратили поджог хлеба. В селе Красный Яр комсомольцы обезвредили банду кулаков Зотовых. Кулаки устраивали засады в лесу, через который шла дорога в Ордынское, нападали на работников милиции, райкома партии, райисполкома, активистов. Комсомолка Аня Белоусова была послана в село Вагайцево заведовать избой- читальней. Она разоблачила кулаков Чекановых, укрывающих хлеб. На следующую ночь кулаки утопили Аню в реке. Комсомольцы двадцатых годов участвовали в создании товариществ по совместной обработке земли – ТОЗов. Например, мне было поручено организовать два ТОЗа – в селах Козиха и Верх- Ирмень. С этой задачей я справилась. На базе организованных мною товариществ были созданы колхозы. Такой беспокойной была наша юность. Я ею горжусь.

Ленинский призыв, № 156 от 31 декабря 1982 года.

78

5. Рассказывает Кузьма Кузьмич Двуреченский, заведующий агитмассовым отделом Ордынского РК ВКП (б) … К 1931 году в Ордынском районе объединение крестьян- бедняков почти закончилось. Оставался лишь Средний Алеус, где вот уже почти неделю работала партийная группа из трех человек. Я в то время работал в аппарате райкома. Вызвал меня секретарь наш, товарищ Королев, и говорит: - Придется тебе, Кузьма Кузьмич, в Средний Алеус ехать. Что- то не ладится у наших товарищей с организацией колхоза. Помоги, если что. Я подумал немного и отвечаю: - Нет, так не поеду. Толку немного будет. Видимо, неправильно повели они агитацию и надо тут действовать по- другому. Лучше вы отзовите их, а я потом один попробую. Королев согласился, и я поехал. Надо сказать, что так оно и было, неправильную линию взяла партгруппа в работе с населением! В группу эту входили товарищи, наделенные властью, и решили они любыми средствами все село разом объединить в колхоз. А ведь в то время крестьянин был очень осторожен, требовался иной подход к нему. Я вначале встретился с председателем сельского Совета Никитиным. Решили пригласить комитет бедноты, побеседовать с комитетчиками. Главная цель была – создать ядро колхоза. Пусть даже несколько хозяйств. Все остальное в свое время придет. Вот и пригласили мы комбедовцев. Я выступил перед ними с предложением об объединении. Разъяснил им, что только колхоз даст бедняку постоянный достаток в доме и счастливую жизнь. А в это время через Средний Алеус гнали решетовских кулаков ( село Решеты, Кочковский район – Авт.), высланных из села. Встает тут батрак Кузнецов, беднее его в селе нет человека, и кричит мне:

- Вот и нас, как этих кулаков хотите! Дескать, если не пойдем в колхоз, то выселят.

Я давай стыдить его. Разве на то дана Советская власть, чтобы бедняка притеснять. - А у тебя, Кузнецов, - говорю, - дома семеро по лавкам и все с голода пухнут. Ты живешь очень плохо и,

79

поверь мне, лучшей жизни у тебя не будет без колхоза. И мне странно слышать от тебя такие обидные слова. Надо тут же сказать, что Кузнецов после организации колхоза стал одним из лучших агитаторов на селе. На второй день мы через бедняцкий актив собрали на сход весь взрослый народ. Снова выступил, рассказал о планах большевистской партии по коллективизации крестьян. Кроме того, на дворе была весна – пора сева. Надо было выезжать в поле. И об этом разговор повел. Стали крестьяне записываться. Первыми, конечно, комитетчики, потом остальные. Всего 24 заявления приняли мы в этот день. Немного, правда, но это уже победа была. Наутро трое крестьян вышли из колхоза. Я их не стал удерживать. Придет время – сами вернутся. Начали готовить землю для посева. Пять дней колхозники и я с ними работали в поле. В первое же воскресенье решили собрать общее колхозное собрание. Пришли почти все жители села. На этом сходе я выступил с призывом о помощи колхозу. Кто чем поможет. Кто сам пусть выйдет в поле, кто пусть даст лошадь или борону. Рассказал, что земля у нас, в основном, готова для сева. Крестьяне неожиданно и единодушно откликнулись на мой призыв. Сразу же после собрания мы и выехали в поле. Почти все крестьяне села решили помочь. Весь день работали весело, с песней, а к вечеру все, кто помогал нам, так и остались в колхозе.

Ленинский призыв, № 134 от 7 ноября 1969 года.

80

Источники и литература

1. Государственный архив Новосибирской области (ГАНО), ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 30.

2. Государственный архив Ордынского района (ГАОР), ф. 30, оп. 1, д. 11, л. 1888; ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 13. 3. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 38, л. 41. 4. ГАОР, ф. 30, оп. 1, д. 111, л. 188. 5. И. Сталин. Вопросы ленинизма. Издание одиннадцатое, Госполитиздат, Москва, 1952, стр. 248. 6. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений., т. 37, стр. 182. 7. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 38, стр. 19. 8. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений., т. 40, стр. 279. 9. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений., т. 45, стр. 37. 10. Сталин И. В. Сочинения., т. 7, стр. 122 – 123. 11. Сталин И. В. Сочинения., т. 10, стр. 221 – 222. 12. Сталин И. В. Сочинения., т. 10, стр. 223. 13. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 43. 14. ГАОР, ф. 30, оп. 1, д. 11, л. 121. 15. Сталин И. В. Сочинения. Т. 10, стр. 305. 16. Пятнадцатый съезд ВКП (б). Стенографический отчет в двух томах., Том первый., Москва, 1961, стр. 67. 17. Родина советская. 1917 – 1987. Исторический очерк. Издание 5-е, дополненное., Издательство политической литературы, Москва, 1987, стр. 160. 18. История СССР с древнейших времен до наших дней. Том восьмой. Издательство «Наука», Москва, 1967, стр. 428. 19. Михайлов Н., Тенцов Н. Черезвычайщина., Родина, 1989, № 8, стр. 23. 20. Ленинский призыв. - № 4 от 10 октября 1968 г. 21. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 631, л. 29. 22. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 38, л. 22. 23. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 21, л. 12. 24. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 161. 25. ГАОР, ф. 30, оп. 1, д. 11, л. 119, 122. 26. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 13. 27. Там же, л. 32. 28. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 68. 29. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 55 30. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 21, л. 117. 31. А. Титов. Деревенька моя. (История Усть – Хмелевки от зарождения до наших дней). Ордынская газета. - № 153 от 24 декабря 1997 г. 32. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 21, л. 109. 33. Сталин И. В. Сочинения., т. 11, стр. 3. 34. Там же, стр. 5. 35. ГАОР, ф. 30, оп. 1, д. 11, л. 188.

81

36. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 21, л. 112. 37. ГАОР, ф. 30, оп. 1, д. 11, л. 121. 38. История СССР с древнейших времен до наших дней. Том 8. Издательство «Наука», Москва, 1967, стр. 541. 39. Там же, стр. 541. 40. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 21, л.112. 41. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 112. 42. Ленинский призыв. - № 51 от 25 апреля 1967 г. 43. И. Д. Эйнгорн. Очерки истории религии и атеизма в Сибири. (1917 – 1937 гг.), Издательство Томского университета, Томск, 1982, стр. 134. 44. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 59. 45. Ленинский призыв.- № 57 – 58 от 13 марта 1972 г. 46. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 107; ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 25. 47. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 36. 48. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 93. 49. Там же, л. 45 – 46. 50. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 21, л. 110 – 111. 51. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 35. 52. Там же, л. 36. 53. Там же, л. 34. 54. История СССР с древнейших времен до наших дней. Том восьмой, стр. 545. 55. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 22, л. 87. 56. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 34. 57. ГАОР, ф. 30, оп. 1, д. 11, л. 120 – 121. 58. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 34. 59. Документ впервые опубликован: О. М. Лыков. Звезда над Обью. Новосибирское книжное издательство, 2006, стр. 169. 60. Там же, стр. 170. 61. История Сибири с древнейших времен до наших дней. Том четвертый. Издательство «Наука», Ленинград, 1968, стр. 331. 62. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 113. 63. Советская Сибирь., № 31 от 9 апреля 1930 г. 64. Сталин И. В. Сочинения., т. 12, стр. 169 – 170. 65. М. А. Ефремов. 80 лет тайны., Новосибирск, 2002, стр. 197. 66. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 43. 67. Джузппе Боффа. История Советского Союза в двух томах. Том 1. – Москва: Издательство «Международные отношения», 1994, стр. 350. 68. Ленинский призыв. - № 117 от 8 февраля 1969 г. 69. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 40 70. Там же, л. 41. 71. Там же, л. 42. 72. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 – весна 1931 года. ВО «Наука», Новосибирск, 1992, стр. 150. 73 – 75. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 63, л. 202.

82

76. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 4. 77. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 1 – 2. 78. Там же, л. 3 - 4. 79. Ордынская газета.- № 153 от 24 декабря 1997 г. 80. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 1721, л. 126. 81. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 2. 82. Там же, л. 2, оборот. 83. Советская Сибирь. - № 81 от 9 апреля 1930 г. 84. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 4. Слова Строганова про клюкву на кочках старожилы Степного передавали автору хроники еще в 1980 году. 85. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 5. 86. См. приложение к данной главе. 87. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 1188, л. 9. 88. ГАНО, ф. 797, оп. 1, д. 53, л. 67. 89 – 90. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 38, л. 75.; М. В. Зайцев. На фронте коллективизации. (Опыт Новосибирского округа), Сибкрайиздат, Новосибирск, 1930, стр. 79. 91. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 5. 92. Ордынская газета. - № 152 от 22 декабря 1977 г. 93. Ленинский призыв. - № 43 от 9 апреля 1977 г. 94. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 30, л. 32, 36; д. 49, л. 245; Ленинский призыв. № 132 от 6 ноября 1971 г.; № 156 от 31 декабря 1982 г. 95. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 – весна 1931 года, стр. 156. 96. Там же, стр. 157. 97. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 45; д. 38, л. 75. 98. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 – весна 1931 года, стр. 157. 99. Н. Я. Гущин. В. А. Ильиных. Классовая борьба в сибирской деревне. 1920-е – середина 1930-х гг., Издательство «Наука», Сибирское отделение, Новосибирск, 1987, стр. 231 – 232. 100. Советская Сибирь.- № 81 от 9 апреля 1930 г. 101. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 1, 3, 6. 102. Там же, л. 10. 103. Там же, л. 11 – 12. 104. Там же, л. 6. 105. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 893, л. 208 – 209. 106. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 29, л. 15. 107. Ленинский призыв.- № 78 от 29 июня 1967 г. 108. Ленинский призыв. - № 124 от 12 августа 1966 г. 109. Ленинский призыв. - № 90 от 27 апреля 1967 г. 110. Ленинский призыв. - № 43 от 9 апреля 1977 г. 111. Наша малая Родина. Хрестоматия по истории Новосибирской области. 1921 – 1991., Издательство «Экор», Новосибирск, 1997, стр. 112 – 113. 112. Коллективизация сельского хозяйства Западной Сибири (1927 – 1937). Документы и материалы., Томск, 1972, стр. 170 – 171. 113. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 1319, л. 109 – 112.

83

114. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 30, л. 1. 115. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 33, л. 63. 116. ГАНО, ф. 288, оп. 1, д. 601, л. 80, 84. 117. Ленинский призыв.- № 43 от 9 апреля 1974 г. 118. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 33, л. 33. 119. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 49, л. 13. 120. Новосибирский агитатор.- 1981, № 5, стр. 7. К этому можно добавить, что к 1 июня 1937 года уровень коллективизации в Западной Сибири достиг 94%, превысив общероссийский показатель. См: Н. Я. Гущин. О некоторых особенностях коллективизации сельского хозяйства в Сибири. Вопросы аграрной истории Урала и Западной Сибири., Курган, 1971, стр. 205. 121. Ленинский призыв. - № 131 от 2 ноября 1966 г. 122. Ленинский призыв. - № 124 от 12 августа 1966 г. 123. ГАНО, ф. 288, оп. 1, д. 601, л. 78. 124. Ленинский призыв. - № 131 от 2 ноября 1966 г. 125. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 30, л. 113. 126. Там же, л. 8. 127. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 1721, л. 111. 128. Там же, л. 112. 129. С. А. Папков. Черепановский район. Очерк истории., Новосибирск, 1999, стр. 70. 130. ГАНО, ф. 288, оп. 1, д. 601, л. 78. 131. Новониколаевская губерния – Новосибирская область. 1921 – 2000. Хроника. Документы. , Новосибирск, 2001, стр. 86. 132. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 1721, л. 8. 133. Советская Сибирь. - № 81 от 9 апреля 1930 г. 134. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 33, л. 14. 135. Владимир Солоухин. Капля росы., Лениздат, 1983, стр. 4. 136. Джузппе Боффа. История Советского Союза в двух томах. Том 1, стр. 350. 137. Подсчитано по: ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 149; д. 1721, л. 126; Ф. 110, оп. 1, д. 49, л. 211. 138. Подсчитано по: ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 642, л. 140 – 141; Ленинский призыв.- № 120 от 5 октября 1974 г. 139. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 1314, л. 19. 140. Гущин Н. Я. Ильиных В. А. Классовая борьба в сибирской деревне, стр. 272. 141. Селунская В. М. Борьба коммунистической партии Советского Союза за социалистическое преобразовании сельского хозяйства., Москва, 1961, стр. 243. 142. Ленинский призыв. - № 105 – 106 от 3 сентября 1977 г. 143. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 7. 144. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 30, л. 171. 145. Там же, л. 165. 146. Ленинский призыв.- № 30 от 13 марта 1979 г.

84

147. ГАНО, ф. 110, оп. 1, д. 28, л. 83. 148. Там же, л. 83. 149. Ленинский призыв. - № 95 от 12 августа 1966 г. 150 – 151. Ленинский призыв. - № 33 от 23 марта 1971 г. 152. Ленинский призыв. - № 95 от 12 августа 1966 г. 153. Ленинский призыв.- № 130 от 29 октября 1985 г. 154. Ленинский призыв. - № 152 от 22 декабря 1987 г.