Вопросы языкознания» №4 1981

А К А Д Е М И Я Н А У К С С С РИ Н С Т И Т У Т Я З Ы К О З Н А Н И Я

ВОПРОСЫ

Я З Ы К О З Н А Н И Я

ЖУРНАЛ ОСНОВАН В 1952 ГОДУ

ВЫХОДИТ 6 РАЗ В ГОД

4

И Ю Л Ь - А В Г У С Т

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»М О С К В А — 1 9 8 1

С О Д Е Р Ж А Н И Е

И в а н о в В. В. (Москва). Некоторые вопросы изучения русского ЯЗЫХЯ к;пссредства межнационального общения народов СССР

ДИСКУССИИ И

Ч и к о б а в а А р н . (Тбилиси). Описание системы языка и принцип ГОМОгенности 12

Р а с п о п о в И. П. (Воронеж). Несколько замечаний о так называемо!семантической структуре предложения 24

Д ё р ф е р Г. (Геттинген). Базисная лексика и алтайская проблема . .П а л м а й т и с М . Л . (Вильнюс). От греческой системы к славянской. К п

пологий вида 42

МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ

Б о г о л ю б о в М. Н. (Ленинград). К исторической грамматике таджикскогои персидского языков

В е й х м а н Г. А. (Москва). Предложения и синтаксические единства . . . tilС а м с о н о в Н. Г. (Якутск). Заимствования из языков аборигенов Якутии

в русском языке 1\М а л к о в а О. В. (Москва). О связи церковнославянского языка древне-

русской редакции со старославянским языком 89Х о д о р к о в с к а я Б. Б. (Москва). К проблеме вида в латинском глаголе ИР е п и н а Т. А. (Ленинград). О системе румынского именного склонения 106К о р л э т я н у Н. Г., М е л ь н и к В. Ф. (Кишинев). К вопросу форми-

рования и развития молдавской сельскохозяйственной терминологии . . I К)Ч е е р ч и е в М. Ч . (Махачкала). К реконструкции двух «пятых латералов»

в общеаваро-андо-цезском языке 118

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

О б з о р ы

Д е м и д о в а Г. И. (Ленинград). Исследования по семантике русского языка 127

Р е ц е н з и и

Б у д а г о в Р. А. (Москва). Скворцов Л. И. Теоретические основы культурыречи 132

К а р а у л о в Ю . Н . (Москва). Милославский И. Г. Вопросы словообразова-тельного синтеза 136

И в а н о в С. Н. (Ленинград). Баскаков Н. А. Историко-типологическая харак-теристика структуры тюркских языков. Баскаков Н. А. Историко-типоло-гическая морфология тюркских языков 141

К о н е ц к а я В. П., Ф и л и ч е в а Н. И. (Москва). Историко-типологи-ческая морфология германских языков 145

Б у л а х о в М. Г. (Минск). Очерки по истории и диалектологии восточно-славянских языков 151

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

Хроникальные заметки 154

РЕДКОЛЛЕГИЯ:

О. С. Ахманова, Ф. М. Березин, Ю. Д. Дешериев, А. И. Домашнее, Ю. Н. Караулов,Г. А. Климов (отв. секретарь редакции),

В. 3. Панфилов (зам. главного редактора), В. М. Солнцев (зам. главного редактора),О. Н. Трубачев, Ф. П. Филин (главный редактор), В. Н. Ярцева

Адрес редакции: 121019 Москва, Г-19, ул. Волхонка, 18/2. Институт русского языка,редакция журнала «Вопросы языкознания». Тел. 202-92-04

Зав. редакцией И. В. Соболева

Издательство «Наука»,

«Вопросы языкознания», 1981 г.

ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

№ 4 1981

ИВАНОВ В. В.

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКАКАК СРЕДСТВА МЕЖНАЦИОНАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ

НАРОДОВ СССР

На современном этапе коммунистического строительства великий рус-ский язык выполняет ответственную историческую миссию, являясь сред-ством межнационального общения и сотрудничества народов СССР, мощ-ным объединяющим фактором в их общественно-политическом, экономи-ческом и культурном развитии.

За годы Советской власти народы нашей страны прошли героическийпуть борьбы, труда и побед и достигли небывалых вершин во всех областяхматериальной, социальной и духовной жизни. Эти успехи обеспечены со-ветской национальной политикой, основы которой были разработаныВ. И. Лениным. «Мы хотим,— писал Владимир Ильич,— добровольногосоюза наций,— такого союза, который не допускал бы никакого насилияодной нации над другой,— такого союза, который был бы основан на пол-нейшем доверии, на ясном сознании братского единства, на вполне доб-ровольном согласии» [1]. Эти положения ленинской национальной поли-гики легли в основу языкового строительства в СССР, в основу советскойарактики развития национальных языков и культур. Главной целью этойполитики явилось всестороннее содействие развитию и дальнейшему рас-цвету национальных языков народов СССР, а также распространению иизучению всеми гражданами нашей страны русского языка как единогосредства межнационального общения. «Для национальных республик иэбластей это означает развитие гармонического двуязычия, свойственноготолько высокоразвитому социалистическому обществу, в котором нетместа национальной розни» [2].

СССР — многонациональное и многоязычное государство, и все народы,населяющие нашу страну, находятся в тесных экономических и культур-ных связях. В процессе совместной жизни они обмениваются необходимойинформацией, делятся передовым опытом и знаниями, достижениямив области производства, науки, техники и культуры, без чего невоз-можно плодотворное сотрудничество республик и невозможен обществен-ный прогресс. В организации экономической жизни союзных республикрусский язык выступает как средство общения между разноязычными кол-лективами, обеспечивая взаимопонимание, ускоряя обмен передовым опы-том и тем самым внедрение в производство всего нового и прогрессивного.Именно поэтому развитие многосторонних экономических связей междуреспубликами, а также интенсификация процессов обмена достижениямикультуры и разнообразными духовными ценностями ведут к неуклонномувозрастанию потребности в языке межнационального общения.

В нашем государстве русский язык как средство межнациональногообщения выполняет и другие важные общественные функции. Прежде все-го он служит делу подготовки молодежи к защите своего Отечества, к за-щите завоеваний социализма. Сложная военная техника, которой снаб-

жены все роды войск, высокий уровень развития современного военногодела требуют хорошего знания русского языка от каждого защитника Ро-дины. Защита Отечества, забота о безопасности государстна. укреплениеего оборонной мощи — это общие заботы всех народов СССР.

Русский язык, являясь средством межнационального общении, ш |>шп-исключительно большую роль в культурном строительстве, активно спо-собствует всестороннему развитию социалистической культуры пар< iСССР. Русский язык — это язык Ленина, язык передовой демократиче-ской мысли. Он несет всему человечеству идеологическое влияние гпмпа-листической революции. С ним связаны успехи социалистическогостроительства, победа советского народа в Великой Отечественно!,не, покорение космоса. Русский язык •— это язык Пушкина, Тургенева,Некрасова, Толстого, Горького, Маяковского и многих других исполиновхудожественной мысли, чьи творения обогатили сокровищницу мировойлитературы, мировой культуры. Через русские переводы национальны!читатель знакомится с произведениями лучших представителей зарубежно!литературы, и в то же время благодаря русскому языку получают широк \ иизвестность у нас и за рубежом замечательные произведения советскихнациональных писателей.

Совершенствование социальной структуры советского общества в СМзи с его дальнейшим материальным и духовным развитием, образованиеновой исторической общности — советского народа способствуют актуализации вопроса о русском языке как средстве межнационального обще-ния народов СССР, об улучшении его изучения и преподавания в школахи вузах национальных республик.

Нельзя сказать, что этим вопросам до сих пор не уделялось серьезноговнимания, наоборот — за годы Советской власти отечественными языко-ведами сделано очень многое в изучении роли русского языка в жизни на-родов нашей страны, его функций как средства межнационального обще-ния, его взаимодействия с национальными языками. Созданы сопостави-тельные грамматики русского и национальных языков, многочисленныеразличные словари разных типов, учебники, учебные пособия, справоч-ника и т. п. для изучающих русский язык в национальных республиках.Однако в современных условиях жизни нашей страны — страны развитогосоциализма — сделанного оказывается недостаточно: необходимы даль-нейшие усилия специалистов в области русского языкознания в разви-тии изучения русского языка как средства межнационального общения,в совершенствовании преподавания его в национальных школах и вузах.Этого требует жизнь многонационального советского государства, прак-тика социалистического строительства, задачи развития социалистиче-ской культуры.

Основным недостатком в изучении русского языка как средства меж-национального общения до сих пор было то, что большая работа в этойобласти, которая проводилась в различных научных учреждениях и выс-ших учебных заведениях, осуществлялась вне какой-либо общей програм-мы и никак не координировалась.

Составление такой программы и осуществление координации исследо-ваний в области изучения русского языка как средства межнационально-го общения решением Президиума Академии наук СССР было порученоИнституту русского языка АН СССР, в котором в настоящее время со-здан соответствующий сектор, занимающийся этой проблемой. Про-грамма эта в ближайшее время будет опубликована в специальном сбор-нике, подготовленном Институтом.

Постановлением Совета по координации научной деятельности респуб-ликанских академий наук и филиалов АН СССР Президиума АН СССР

во всех лингвистических учреждениях академий наук союзных республики филиалов АН СССР созданы (или создаются) сектора, отделы, группырусского языка или координационные советы, которые работают в тесномконтакте с Институтом русского языка АН СССР и с республиканскиминаучными учреждениями и вузами, занимающимися вопросами изученияи преподавания русского языка. Важнейшая задача этих секторов, отде-лов, групп или советов заключается в том, чтобы использовать в практикеобучения русскому языку нерусских достижения современной русистикии помочь внедрению этих достижений в учебный процесс.

Активизация разработки изучения русского языка как средства меж-национального общения народов СССР и формирования гармоническогонационально-русского двуязычия поставила перед советскими языкове-дами целый ряд актуальных вопросов, требующих своего решения. Напервый план здесь выдвигается необходимость определить общественныефункции русского и национальных языков, изучить социально-общест-венные сферы их функционирования.

Проблема функционирования русского языка в национальных респуб-ликах привлекла внимание ученых с момента образования многонацио-нального советского государства, когда русский язык стал выступать в ро-ли языка межнационального общения народов СССР и изучаться во всехреспубликах Советского Союза. Русский язык был призван способство-вать хозяйственному и культурному росту национальных республик, вос-питанию национальных кадров в области научно-технических знаний,укреплению экономического и оборонного могущества нашей страны.

На первых этапах языкового строительства внимание ученых и работ-ников просвещения направлялось главным образом на решение практиче-ских задач по организации преподавания родных национальных и русскогоязыков в республиках, на создание научно-методической базы, многочис-ленных программ и учебников по русскому языку для нерусских, на ин-тенсивную подготовку кадров филологов. По мере решения этих задачи расширения на практике сфер функционирования русского языка каксредства межнационального общения стали появляться научные работы,в которых теоретически осмыслялись происходящие в советском общест-ве процессы развития двуязычия, взаимодействия и взаимовлияния рус-ского и национальных языков. Начали развертываться сравнительно-со-поставительные исследования русского и национальных языков (преждевсего здесь следует назвать работы И. К. Белодеда),в результате чего бы-ли составлены сравнительно-сопоставительные грамматики и двуязычныенационально-русские и русско-национальные словари.

Серьезные достижения в современной науке о русском языке создалинеобходимые предпосылки для более глубокой разработки проблем функ-ционирования русского языка в советском обществе, влияния обществен-ных явлений и процессов на языковое развитие. В 60-е годы в советскомязыкознании появляются фундаментальные труды, в которых нашло от-ражение теоретическое и экспериментальное изучение двуязычия на мате-риале языков народов СССР. В них анализируется языковая ситуацияв ряде республик, освещается функционирование русского языка в ролиязыка межнационального общения, рассматривается взаимодействие ивзаимовлияние языков народов СССР в советскую эпоху, а также взаимо-действие русского и национальных языков на различных языковых уровнях, разрабатываются лингвистические основы обучения русскому язы-ку в национальных республиках.

Социолингвистами делается попытка определить объем понятий и тер-минов, связанных с проблемой функционирования русского языка каксредства межнационального общения. Основополагающими, с этой точ-

6 ИВАНОВ В. В

ки зрения, являются понятия языковой функции, функционирования язы-ковых единиц (слова, словосочетания, предложения) и языка как средствакоммуникации между людьми. Особое внимание уделяется изучению техфункций, которые выполняет язык в общественной жизни коллектива, со-циальных и профессиональных групп.

Те или иные общественные функции русский язык выполняет в опре-деленных социальных сферах общения. Под этими сферами в социолинг-вистической литературе понимаются «сферы... человеческой деятельно-сти..., с которыми связана общественная жизнь людей» [3]. Так, напри-мер, выделяются сферы общественно-политической, производственной,социальной, культурной, научной жизни и т. д. Однако до сих порвсе такие сферы общения определяются только на социальной, экстра-лингвистической основе, хотя совершенно ясно, что главным является нетолько само выделение социальных сфер общения, но и их лингвистическаяхарактеристика, т. е. выявление отличительных и общих черт в лексике,грамматике и стилистике функционирующего в той или иной сфере язы-ка. В связи с этим с лингвистической точки зрения необходимо исследо-вать практическое применение русского языка в каждой из сфер общения,где он выступает в той или иной функции. Это обеспечит создание объектив-ной лингвистической картины его функционирования в условиях нацио-нально-русского двуязычия. Поиски лингвистических критериев класси-фикации сфер общения составляют для русистов первоочередную пробле-му в разработке теории общественных функций русского языка как сред-ства межнационального общения.

В процессе развития многонационального Советского государства, ког-да русский язык становится языком межнационального общения народовСССР, коренным образом меняется характер и формы проявления его кон-тактов с другими национальными языками. Принципиально иным по срав-нению с дореволюционным периодом становится влияние русского языкана другие языки народов СССР. В. В. Виноградов отмечал: «Сходства исоответствия в языках Страны Советов, обусловленные воздействием рус-ского языка, проявляются: 1) в расширении сферы влияния русских, осо-бенно новых, советских, выражений, в калькировании их; 2) в стремитель-ном распространении советизмов, в их движении из одного языка в дру-гой; 3) в освоении основного фонда интернациональной лексики черезпосредство русского языка; 4) вообще в усилившейся тенденции к языковойинтернационализации, в особенности к советской языковой интернацио-нализации...» [4].

Указанные процессы приводят к формированию общего лексико-фра-зеологического фонда, который образуется из интернациональной лексикии фразеологии, русских советизмов и общесоюзных словарных единиц изнациональных языков.

Однако в рамках проблемы изучения русского языка как средства меж-национального общения важно подчеркнуть необходимость исследованияобратного процесса — влияния национальных языков на русский,которое проявляется в том, что русский язык вбирает в себя из дру-гих языков все то, что для него оказывается коммуникативно важными лексически ценным, а также в межъязыковой интерференции*, кото-рая проявляется в условиях национально-русского двуязычия. Надопризнать, что до сих пор подавляющее большинство исследований вобласти взаимодействия русского языка с языками народов СССРнаправлено на изучение влияния русского языка на тот или иной на-циональный язык, а не на исследование процессов, происходящих в рус-ском языке под влиянием национальных языков, хотя совершенно очевид-но, что без учета такого влияния невозможно дать правильную характе-

РУССКИЙ ЯЗЫК — ЯЗЫК МЕЖНАЦИОНАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ НАРОДОВ СССР 7

ристику лингвистической сущности русского языка как средства меж-национального общения народов СССР. Практика языкового строитель-ства в нашей стране настоятельно требует развертывания исследованийв этой области. Совместные усилия русистов должны быть направленыв первую очередь на такую разработку соответствующих проблем, кото-рая базировалась бы на большом всеохватывающем языковом материале,относящемся vo всем языковым уровням. Иначе говоря, языковеды долж-ны всемерно расширять исследование процесса воздействия на русскийязык того или иного языка, особенно в сфере лексики и фразеологии имежъязыковой интерференции.

Актуальность исследований национально-русского взаимодействияв лексико-фразеологическом плане обусловлена тем, что лексикаи фразеология —• это наиболее проницаемые, наиболее открытые дляпроникновения иноязычных элементов уровни языка. Поэтому именнолексико-фразеологическая система языка выступает как основная и оп-ределяюшая сфера процессов взаимодействия языков. Именно в этой свя-зи одной из важнейших задач следует считать изучение общего лексико-фразеологического фонда языков народов СССР. Необходимо определитьдифференциальные лингвистические признаки единиц этого общего фонда,установить конкретный вклад в него русского и других языков, изучитьв полной мере отношения, существующие между общим фондом языковнародов СССР и интернационализмами.

Важно подчеркнуть, что влияние национальных языков на русскийв области лексики обусловливает заимствование в русский язык преждевсего таких слов, которые обозначают реалии, предметы национальногобыта и национальной культуры. Заимствуясь, эти слова закрепляютсяв русском языке, становятся привычными для носителей русского языкаи через русский язык распространяются и закрепляются в русской речивсех национальностей и народностей нашей страны. В подобных явленияхнадо признать обогащение словарного состава русского литературногоязыка, обогащение его выразительных средств.

Вместе с тем в русской речи нерусских, живущих в разных республи-ках СССР, могут обнаруживаться лексические и иные заимствования изязыка или языков данной национальной республики, носящие, таксказать, региональный характер, т. е. это такие заимствования, которыеимеют распространение лишь в пределах воздействия определенного на-ционального языка. Можно ли считать, что в таких случаях, когда, ска-

жем, в русской речи эстонцев появляются местные заимствования, не вы-ходящие за пределы Эстонии (хотя, возможно, свойственные всем эстон-цам, говорящим по-русски, и всем русским, живущим в Эстонии), а в рус-ской речи таджиков — свои местные особенности, также не выходящие запределы Таджикистана, и т. п., — можно ли считать, во-первых, что в раз-ных республиках функционируют как бы «разные русские языки», а во-вторых, что появление таких заимствований свидетельствует о наруше-нии норм русского литературного языка? Как видно, на оба вопроса сле-дует дать отрицательный ответ. Такой ответ обусловлен тем, что подобноготипа заимствования, без сомнения, немногочисленны и затрагивают толь-ко отдельные тематические группы лексики при сохранении общерусскогохарактера основного словаря, т. е. находятся на периферии словарногосостава. Если же учесть, что лексика современного русского лите-ратурного языка, включающая в себя разветвленную систему термино-логии и профессионализмов, не является равно известной всем носителямэтого языка, то окажется, что границы нормативного словоупотреблениявообще расплывчаты. Во всяком случае, наличие подобных лексическихзаимствований в русской речи нерусских не определяет и не может опре-

делять характера функционирующего в той или иной республике русскогоязыка, хотя само по себе это явление заслуживает внимания и изучения.

С более сложными вопросами связано влияние родных национальныхязыков на устную русскую речь нерусских в области фонетики и грамма-тики. В этих случаях влияние национальных языков на русскую речь оп-ределяется межъязыковой интерференцией и оказывается различным посвоим результатам, что связано со специфическими отличиями разных на-циональных языков от русского. Отчетливо обнаруживаемое такое воздей-ствие национальных языков на русскую речь нерусских вызывает у не-которых лингвистов желание придать отклонениям от литературныхфонетических и грамматических норм, возникающим под влиянием родныхязыков, характер «вариантов» русского языка, характер «национальногоколорита» русской речи данной национальной республики, имеющих раз-ное отношение к русскому литературному эталону. Именно ОТО .келаниепривело к появлению теории о национальных вариантах русского лите-ратурного языка, которые якобы образуются совокупностью того, чтосвойственно русскому литературному стандарту («ядро национальноговарианта»), и того, что характерно только для данного региона. И хотясторонники этой теории оговаривают, что национальный вариант — этоне равноправная в нормативном отношении с русским литературным эта-лоном иносистема, а «естественное» видоизменение последнею в результа-те взаимодействия языков, естественное и вполне закономерное следст-вие этого взаимодействия,—• существо дела от этой оговорки не меняется.Как бы ни обосновывать национальный вариант русского литературногоязыка, это понятие является направомерным, ибо так называемы! «на-циональный колорит» — акцент, интонация, нерусская реаливацня фоно-логических единиц, особые синтаксические конструкции, особенностиупотребления фразеологии, изменения в семантике слон — и конечномсчете являются результатом интерференции родного языка и отклонениемот норм русского литературного языка. Никто не спорит: действительно,в узусе, в реальном сегодняшнем функционировании русская речь не-русских характеризуется определенными чертами, позволяющими «схо-ду» узнавать, что для того пли иного говорящего русский Я8ЫВ ВС являет-ся родным. Однако этот факт вовсе не означает, что воздействие нацио-нального языка (интерференция) на русскую речь нерусских носит си-стемный, закономерный характер и приводит к возникновению «нацио-нальных вариантов» русского литературного языка. Если признавать «на-циональные варианты», то надо признавать и «международные вариан-ты» русского литературного языка (скажем, русский язык в устах англи-чан, вьетнамцев, арабов и т. д.), и «диалектные варианты» этого языка(например, новгородские или рязанские), ибо все эти «варианты» характе-ризуются совокупностью общего (свойственного русскому литературномустандарту) и частного (характерного только для данного региона). Тогдаспрашивается, что же остается от нормативного, кодифицированного,образцового русского литературного языка!

Поэтому со всей определенностью следует сказать, что нет «националь-ных вариантов» русского литературного языка — есть нарушение егонорм, разная степень владения русским литературным языком, есть ин-терференция родных языков говорящих, есть проблема преодоленияэтой интерференции, есть проблема культуры русской речи, которая дол-жна стоять в центре внимания русистов. Русский язык как средство меж-национального общения — это не совокупность «национальных вариан-тов» русского литературного языка — это тот же самый русский язык в егонормативной реализации, который функционирует как средство общениядля всех носителей этого языка. Его характерной чертой является не «на-

цпональный колорит», а определенная ограниченность сфер распростра-нения, выполнение роли языка-посредника, языка, связывающего разныенароды в единое целое, т. е. чисто социолингвистическая специфика.

Языковеды, которые выдвигают идею о национальных или террито-риальных «вариантах» русского литературного языка, неправомерно сме-шивают узус и норму. Конечно, языковые узус и норма тесно связаныдруг с другом, но они не тождественны. Норма — определяющий ориен-тир для всех говорящих на русском литературном языке, в достаточнойстепени кодифицированный в данный момент развития общества. Смеши-вать узус и норму — значит сводить на нет огромную работу по культурерусской литературной речи, которая ведется в системе народного образо-вания и в иных сферах общественной деятельности. Если бы была взятана вооружение «теория вариантов» в педагогической практике в широкомсмысле этого слова, делу усвоения русского литературного языка был бынанесен огромный ущерб.

Из сказанного выше становится совершенно ясным, что одной из важ-нейших задач современной русистики является изучение и разработкавопросов культуры русской речи в условиях национально-русского дву-язычия, направление усилий на создание работ, способствующих повыше-нию уровня этой культуры. При этом следует иметь в виду, что, конечно,культура речи в целом предполагает высокую степень владения языком,в особенности его стилистическими ресурсами, однако это вовсе не озна-чает, что первые этапы овладения языком свободны от культурно-речевыхпроблем. Задача русистов состоит в том, чтобы определить соответствую-щие данному уровню владения языком моменты целенаправленного воз-действия на иноговорящих в области форм и способов передачи информациина русском языке. Нормы литературного языка и культура русской речив условиях двуязычия как бы «проецируются» на те особенности, которыехарактерны для реального владения вторым языком общения. При этомпонятие нормы остается неизменным как понятие речевого идеала, кото-рый должен служить критерием и образцом нормативных оценок приме-нительно к разным этапам усвоения неродного языка. Это открываетвозможность учесть также и все явления интерференции в соответствиис задачами конкретного этапа овладения русским языком. Иначе говоря,задачи современной борьбы за повышение уровня культуры русской речиорганически сливаются с практическими задачами обучения русскому язы-ку в национальных условиях.

С областью культуры русской речи в условиях двуязычия непосред-ственно связаны вопросы художественно-творческого билингвизма, т. е.исследование языка и стиля современных национальных писателей, пи-шущих на русском языке или переводящих свои произведения с родногоязыка на русский. Художественное двуязычие может рассматриваться какнаивысший этап владения русским языком, когда определяющим являет-ся признак «соразмерности и сообразности». Лингвистическое изучениехудожественной национальной литературы, создаваемой на русском язы-ке, позволяет решать те же вопросы, что и изучение русской литературы(т. е. исследование языковой системы и ее реализации в творчестве тогоили иного автора, изучение функциональных разновидностей литератур-ного языка в плане их отражения в определенной сфере в соответствиис идейно-эстетическими и сюжетно-тематическими задачами, анализ вы-разительных средств языка на отдельных языковых уровнях), и вместес тем оно дает возможность поставить ряд проблем, связанных с процес-сами взаимодействия русского языка с другими языками народов СССР.

В связи с задачами изучения русского языка в национальных респуб-ликах, преподавания его в национальных школах и вузах находится не-

К) ИВАНОВ В. В

обходимость в дальнейшем развитии русско-национальной и национально-русской лексикографии. Известно, что работа над русско-национальнымии национально-русскими двуязычными словарями приняла в нашей стра-не огромный размах. В каждой национальной республике изданы и из-даются десятки различных двуязычных словарей, в масштабе страны ониисчисляются уже сотнями. Однако, несмотря на значительные достижения,русско-национальная и национально-русская лексикография сегодня ужене удовлетворяет растущие общественные потребности в словарях различ-ного типа и назначения. Небывалые по темпу и содержанию современныеперемены в жизни советских людей рождают нового, более требователь-ного и разностороннего в своих потребностях читателя, которому нужнысловари в самых разнообразных целях и на всех этапах жп.шм.

В наше время для национальных республик в перную очередь должныбыть созданы русско-национальные и национально-русские словаря об-щего пользования, которые отвечали бы современным научным требова-ниям и удовлетворяли бы многоплановые нужды массового ЫтатвЛЯ. Длятого чтобы такие словари появились, необходима надежная картотечнаябаза в каждой национальной республике. Хорошая картотек! «лопарейобщего типа — это в то же время главный источник для словаре! другихтипов, самого разного назначения. Создание серии малых русско нацио-нальных и национально-русских словарей — словарей сочетаемости, идео-графических словарей, словарей синонимов, антонимов, омонимов, фра-зеологизмов, терминологических словарей и т. п.— не только будет рас-ширять состав словарей, но и развивать и укреплять интервальную базусловарей общего типа.

Серьезного внимания заслуживает вопрос о том, как разнообразию»типы русско-национальных и национально-русских словаре! DO способуразмещения в них лексического материала. До сих пор двуязычная лек-сикография знает лишь алфавитные и частично-гнездовые способы разме-щения слов в словаре. Однако следует обратиться к разработке i неадовых,а также тематических русско-национальных и национально русскнж сло-варей, которые могли бы сыграть значительную роль в ускорения процес-са обучения русскому языку лиц нерусской национальности в связи свозможностью введения лексики гнездовым способом. Для организациитакой работы русский язык располагает весьма благоприятными объектив-ными данными: в его лексике, по предварительным подсчетам, более 90%производных слов.

Для нового подъема и для развития советской русско-национальнойи национально-русской лексикографии необходимо обобщить и критичес-ки оценить все сделанное до сих пор в этой области, и на основе такого обоб-щения можно будет сделать значительный шаг вперед в создании дву-язычных словарей разного типа и назначения.

Одной из актуальных задач советского языкознания, связанных с изу-чением русского языка как средства межнационального общения, являет-ся создание теоретических и нормативных сопоставительных грамматикрусского и национальных языков. Хотя за годы советской власти в нашейстране создано много таких грамматик, к настоящему времени их материа-лы в значительной мере устарели, а теоретическая база, на которой онисоздавались, уже не отвечает возросшему уровню развития лингвистичес-кой мысли и современным научным требованиям. Появилась необходи-мость в создании новых грамматик, которые должны базироваться натеоретических положениях современного языкознания.

Назрела необходимость в создании сопоставительных грамматик рус-ского и ряда (группы) национальных языков с учетом их структурно-типовых, ареальных и генетических особенностей. Это имеет ряд пре-

РУССКИЙ ЯЗЫК — ЯЗЫК МЕЖНАЦИОНАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ НАРОДОВ СССР

имуществ перед существующими в настоящее время сравнительными грам-матиками русского и одного национального языков, поскольку при этомвырабатываются единые принципы сравнительного описания систем язы-ков, в результате чего повышается научный уровень сравнения.

Создание новых, современных сравнительно-сопоставительных грам-матик русского и национальных языков имеет прямое отношение к выра-ботке оптимальной системы обучения русскому языку нерусских, к раз-работке научных основ методики преподавания русского языка в усло-виях национально-русского двуязычия.

Таковы основные задачи, стоящие перед русистами, занимающимисяизучением русского языка как средства межнационального общения, та-ковы основные направления, по которым должно развиваться это изучение.Во всех этих направлениях нет чисто теоретических вопросов, которые неимели бы практического выхода. Основная цель изучения русского язы-ка как средства межнационального общения, которая определяется остры-ми нуждами современной жизни,— это оказание практической помощинациональной школе, вузам и взрослому населению союзных и автоном-ных республик в овладении русским языком. Однако не следует забывать,что такая помощь может быть эффективной лишь в том случае, если всяучебная литература по русскому языку для национальных республик будетоснована на хорошей лингвистической базе. Поэтому развитие теории,которая представляет собой в то же время и обобщение практического опы-та, должно стать предметом особой заботы советских языковедов, зани-мающихся проблемой изучения русского языка как средства межнацио-нального общения.

ЛИТЕРАТУРА

1. Ленин В. И. Письмо к рабочим и крестьянам Украины по поводу побед над Дени-киным.— Поли. собр. соч., т. 40, с. 43.

2. Филин Ф. П. Актуальные проблемы изучения русского языка и его преподаванияв национальной школе.— В кн.: Русский язык — язык межнационального обще-ния народов СССР. М., 1976, с. 54.

3. Дешериев Ю. Д. Закономерности развития и взаимодействия языков в советскомобществе. М., 1966, с. 63.

4. Виноградов В. В. Великий русский язык. М., 1945, с. 165—166.


№ 4 1981

ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ

ЧИКОБАВА АРН.

ОПИСАНИЕ СИСТЕМЫ ЯЗЫКА И ПРИНЦИП ГОМОГЕННОСТИ

1. Историческая лингвистика, с которой связано возникновение науч-ного подхода к фактам языка, зародилась лишь в первой четверти XIX в.Что же касается описания языка («описательной грамматики»), то, у неевесьма почтенный возраст: в странах Европы описательная «фнлололпес-кая грамматика» существует более 2000 лет. Но описательная филоло-гическая грамматика не претендовала быть «наукой» («theoria», как тогданазывали науку): грамматика считалась прикладной эмпирической дис-циплиной— «грамматическим искусством» («texne graminal ike») '.

«Искусством» («l'art de parler») продолжала оставаться и «национальнаяили всеобщая грамматика», созданная во Франции в XVII в. па основепринципов рационалистической философии Декарта деятелями Пор—Рояля Ант. Арно и К. Лансло.

То же можно сказать и о «философской (всеобщей) грамматике»XVIII в. (Дж. Гаррис, 1751 г.), переставшей существовать лини, но вто-рой половине XIX века.

В этих условиях вопрос о создании научной описательной грамматикитого или иного языка, тем более вопрос о принципах научного описаниямог быть поставлен лишь после того, как возникла — на базе историиязыка и историко-сравнительной грамматики — наука о языке.

Таким образом, научное изучение прошлого оказалось легче осущест-вимым (был найден метод исследования), чем научное описание языка, до-ступного прямому наблюдению (не имелось адекватного метода описания).

2. Общепризнанным ныне можно считать, что научное описание систе-мы языка — задача с а м о с т о я т е л ь н а я , задача научно в а ж-н а я , задача с л о ж н а я .

Задача самостоятельная, поскольку мимоходом, путем импровизацийее не решить. Важна она, поскольку фиксировать систему языка в опре-деленный «момент» его существования необходимо: а) во-первых, в качест-ве отправной точки для отсчета истории системы; б) далее — в плане изу-чения взаимоотношений речи и мышления, категорий языка (морфологи-ческих, лексико-семантических) и категорий мышления.

Не приходится уже говорить о том, что описание систем различныхязыков и их типологическое сравнение в поисках «универсалий» (точнее —более или менее распространенных общих явлений) становится немало-

1 Древнеиндийская система описания письменного языка («санскрита») vyakarana(«анализ») в научном отношении стояла выше, чем «филологическая грамматика» гре-ков, но традиции описания в странах Европы восходят к филологической грамматикегреков (Дионисий Фракийский — I I — I вв. до нашей эры, Аполлоний Дискол — II в.н. э.).

ОПИСАНИЕ СИСТЕМЫ ЯЗЫКА И ПРИНЦИП ГОМОГЕННОСТИ 13

важным стимулом для сторонников «синхронической лингвистики»,видящих именно в ней «первую лингвистику».

Задача описания системы языка столь же сложна, сколь и важна. Ос-новной источник трудности — м н о г о п л а н о в о с т ь языка, в ф и -з и ч е с к о м воплощающего п с и х и ч е с к о е и в и н т р а -и н д и в и д у а л ь н о м — и н т е р и н д и в и д у а л ь н о е , а так-же д и н а м и ч н о с т ь языка («в сегодняшнем» состоянии сохраняетсячто-то от «вчерашнего» и содержится что-то из «завтрашнего»). Отсюда —возможность различных подходов и опорных понятий при описании си-стемы языка; в связи же с динамичностью системы — наличие в любомживом языке переходных, неустоявшихся явлений, которые не умещаютсяв определенные рубрики (ср. кадровый рабочий, но рабочий класс: при мор-фологическом единстве — семантическое расхождение).

К трудностям классификации объективного характера присоединяетсянесоблюдение общеустановленных логических норм формулирования по-нятий и их закономерных соотношений. Например, в классификации частейречи, начиная с Дионисия Фракийского, фигурируют как «местоимения»,так и«союзы», но некоторые местоимения {какой, который) могут выступатьв роли «союзов»: «существенные признаки» понятий подобраны неточно(ср. В работе принимали участие: ленинградцы, москвичи, харьковчане,инженеры, экономисты...)

В перечень частей речи включают обычно и «междометие» (а в последнеевремя у некоторых авторов названы и «частицы»), но «часть речи» — эторезультат классификации слов, междометия же и частицы — не являютсясловами (кстати, в грамматике Дионисия Фракийского не имелось «меж-дометий»: они выделены позже в грамматике латинского языка).

3. Зарождение исторической лингвистики не повело к коренной ре-конструкции системы описательной грамматики (по крайней мере, в пер-вой половине XIX в.). Положительные сдвиги наметились более всегов фонетике (учение о звуках пришло на смену учению о буквах); впослед-ствии, в основном в противовес физикализму экспериментальной фонети-ки, стали дифференцировать понятие «звука» и «фонемы» как «психичес-кого эквивалента звука», как «представления звука», но это уже в процес-се психологизации гуманитарных наук и прежде всего — в общелингвисти-ческих тенденциях второй половины XIX в.

Учение о частях речи претерпело некоторые изменения в связи с тем,что в исторической лингвистике сформировалась семасиология, как уче-ние о значении слова, точнее, об изменениях в значении слова.

4. Теоретически осмысленные изменения в описательную грамматикув XIX в. (прежде всего — в синтаксис, далее — в толкование морфологи-ческих понятий) пытались внести представители л о г и ц и з м а ип с и х о л о г и з м а .

Синтаксис, начиная с его основоположника Аполлония Дискола (II в.н. э.), изучал связи слов — процессы согласования и управления; уче-ния о предложении и о членах предложения (главных — подлежащем,сказуемом, второстепенных —дополнении, определении, обстоятельствах)в синтаксисе в течение длительного периода не имелось 2 .

Для логицизма характерно рассматривать синтаксические понятия(предложение, его главные члены,— подлежащее, сказуемое) как выраже-ние понятий формальной логики — «суждения» и его составных элемен-тов — «субъекта», «предиката»; ср. калькирование латинских логических

2 Напрасно было бы эти понятия искать, например, в «Российской грамматике»М. Ломоносова (1755): замечательный труд великого первопроходца русской наукив этом вопросе придерживается общепринятого тогда понимания предмета синтаксиса.

14 ЧИКОБАВА АРН.

терминов «subjectum», «praedicatum» через «подлежащее», «сказуемое»-(«сказанное») в синтаксисе простого предложения.

Логицистская установка в синтаксисе исходит из того, что обозначае-мое («суждение») первично по сравнению с обозначающим («предложени-ем»), т. к. исходить из обозначаемого («логического») для характеристикиобозначающего («предложения») представляется теоретически безупреч-ным. Вопрос лишь в том, что не имеется параллелизма между граммати-ческим и логическим: второстепенные члены предложения в суждении со-ответствий не находят, да и главным членам предложения в критическихслучаях приходится рассчитывать на собственное мерило, помощи ждатьот логических понятий бесперспективно: логика сама вынуждена искатьпомощи у грамматики. Возьмем пример Книга понравилась читателю.Что является здесь субъектом? В данном суждении о «книге» утверждает-ся, что она понравилась читателю, или же о «читателе», что ему понрави-лась книга? Формальная логика (не психологизированная) затруднитсясделать выбор. Грамматика может решить вопрос в no.ii.:iy слова книга:именно с ним согласуется форма глагола понравилась. Вопрос о слабыхместах логицизма в решении синтаксических проблем рвЯЧб дает о себезнать в языках, по своему строю расходящихся с •ндоевропейскжт.

На смену логицизму пришел психологизм (его творвЛПвОКЖв обосно-вания были заложены Г. Штайнталем в 1854 г.), OCIIOHI.HU uiuniioi на ассо-циационистской «психологии представлений» Йог. Гербарта. И качествеопорного понятия в психологизме было выдвинут ПОНЯЛИ «психологи-ческого суждения» («психологического субъекта», «пснхологкчвСКОГО пре-диката»). Психологическое «суждение» состоит иа двух представлений:п е р в о е из этих представлений — психологически и субъект, в т о -р о е — п с и х о л о г и ч е с к и й предикат, независимо ОТ ТОГО, каХОВО слово,которым оно выражается — вопрос решается последовательностью этихэлементов в предложении. Так. в нашем примере Книга понравилась чи-тателю — психологическим субъектом (PS) будет книга. Но психологи-ческим субъектом окажется читателю, если предложение начать этимсловом: Читателю понравилась книга. Равным образом: понравилась ока-жется PS, если сказать Понравилась читателю книга, Никакой роли неиграет ни значение, ни форма слова. О каком-либо аараддбдввме междуэтими психологическими понятиями и синтаксическими членами предло-жения говорить нет возможности; психологические представления оказы-ваются несравненно более зыбкой, неустойчиво! опорой, чем понятияформальной логики «суждение», «субъект», «предикат».

Теоретик младограмматического направления психологист Г. Пауль,анализируя предложение Карл едет -шатра в Берлин, выражением психо-логического субъекта считает слово Карл, ВО им может оказаться любоедругое слово той же фразы: едет (/•. д с т шавтра Карл в Берлин), завтра{Завтра едет Карл в Берлин), в Берлин (В Берлин едет завтраКарл) [1].

А с с о ц и а ц и о н и с т с к о й психологии представлений В. Вундт,создатель экспериментальной психологии, противополагал свою а п п е р-ц е п ц и о н и с т с к у ю психологию, но и у него «предложение» такжеориентируется на «психологическое суждение», хотя это суждение пони-мается им не как сочетание представлений, а, напротив, как расчленениецельного представления («Gesamtvorstellung») на представления [2]. Но,определяя суждение, далеко не все психологи остаются в рамках «пред-ставлений», их соединения или расчленения. «Восприятие» также можетинтерпретироваться как «суждение» [3]. хотя обычно оно рассматривается,как составная часть суждения. Факты же «безобразного мышления» сви-детельствуют, что «представления» для понимания значения предложений


не являются вообще необходимыми. Одинаковые факты языка получаютразличную квалификацию — в этом проявляется несостоятельность пси-хологизма в описательной грамматике.

Строить описательный синтаксис (resp. морфологию), ориентируясьна понятия психологии, значило бы о п р е д е л е н н о е , у с т о й -ч и в о е строить на н е о п р е д е л е н н о м , н е у с т о й ч и в о м .Для описания системы языка психологизм оказался несравненно болеезыбкой основой, чем логицизм 3 .

5. По иным мотивам против «психологии представлений» выступаетбихевиоризм, отклоняющий все субъективное, м е н т а л и с т с к о ев изучении психики. Бихевиоризм (букв, «поведениям») ограничиваетобъект изучения лишь тем, что может служить предметом наблюдения в егофизической данности («стимул» — «реакция»). Бихевиоризм свою теорети-ческую установку характеризует как «фкзикализм», «объективизм» (ср.«объективную психологию», «рефлексологию» В. Бехтерева).

Бихевиоризм — это психология без явлений психики, сознания, безсубъективного, без ментального. Сложная, трудная проблема психичес-кого, его закономерностей бихевиоризмом не решается, а просто сни-мается.

На бихевиористских принципах 4 строится «дескриптивная лингвисти-ка» Л. Блумфилда, изложенная им в книге «Язык». Чем последовательнеев своих суждениях Л. Блумфилд, тем яснее становится, что на основепринципов бихевиористской психологии вопросы описательного синтак-сиса (равно, как и морфологии), могут получить должное решение ещев меньшей степени, чем при использовании менталистских понятий «пси-хологии представлений» Йог. Гербарта или В. Вундта 5.

6. И логицизм, и психологизм стремились в описании фактов морфоло-гии и синтаксиса исходить из того, что обозначается. Грамматика Диони-сия Фракийского, характеризуя «имя», «глагол», как известно, считаланужным указывать и морфологические особенности соответствующихслов: «Имя — склоняемая часть речи, обозначающая тело или вещь (бес-телесную), например, камень, воспитание» [5]. «Глагол — это беспадежнаячасть речи, которая может принимать времена, лица, числа, выражаетдействие или страдание» [6, с. 219]. Синтаксиса в грамматике Дионисияне имелось.

В элементарных школьных учебниках русского языка нередко имя су-ществительное определялось как «название предмета», имя прилагатель-ное — как «название свойства», глагол — «название действия или состоя-ния». Предложение — как «мысль, выраженная словами устно или пись-менно» («мысль» = «предложение»).

Еще в XIX в. отдельные авторы обосновывали необходимость выяв-лять в описательных грамматиках и то, к а к обозначается тот или инойпредмет, свойство предмета, действие или состояние [7, 8].

3 Если же представители исторической лингвистики (Г. Пауль, И. А. Бодуэн деКуртенэ) все-таки ориентировались на психологию, тому причина простая: психоло-гизм во второй половине XIX в. безраздельно властвовал в гуманитарных науках.

4 Ранняя работа Л. Блумфилда [4] опиралась на вундтовскую психологию, т . е .ориентировалась на ментализм.

5 Показательно, что Н. Хомский, начавший с бихевиористского антиментализма,с конца пятидесятых годов становится на позиции картезианской философии (и прин-ципы «всеобщий или рациональной грамматики»), т. е. становится на принципиальныепозиции ментализма: ментализм Н. Хомского, в частности, использует фундаменталь-ное понятие В. Гумбольдта «внутренняя форма>> в своеобразной интерпретации («глу-бинная структура»: если бы «глубинное» имело структуру, язык оказался бы пассив-ным отображением готовых мыслей)


В XX в., начиная с двадцатых годов, в описании системы языка всебольше внимания уделяется именно этому вопросу. Каковы морфологи-ческие и синтаксические свойства о б о з н а ч а ю щ е г о — иными сло-вами, какова форма (структура) слова, предложения?

Большая работа в этом"направлении проведена специалистами по рус-скому языку, благодаря богатству форм представляющему большой обще-лингвистический интерес и являющемуся благодатным материалом дляразработки принципов описания, в особенности морфологической и син-таксической систем языка.

7. После этих вводных замечаний остановимся кратко на принципиаль-ных вопросах, которые при планомерном описании системы языка в пер-вую очередь требуют ответа. Эти вопросы суть: 1) Каковы языковые(лингвистические) единицы и как мыслится их иерархия? 2) Как мыслитсяописание языкового факта,— как описание его структуры или же егофункции, или же одновременно и структуры и функции? .'!) Каковы от-расли описательной лингвистики и какова их взаимосвязь? 4) Можно лисчитать синонимичными понятиями «описательную лингвистику» и «опи-сательную грамматику»? 5) Можно ли решать фундаментальные вопросыописания системы языка применительно к ее различным разделам «регио-нально»?

Последний вопрос — наиболее общий и простой. Наши краткие по не-обходимости высказывания начнем с этого вопроса. 8. Язык образует си-стему в целом. Глобальная система, м а к р о с и с т е м а , включает под-системы, м и к р о с и с т е м ы — фонетическую, морфологическую,синтаксическую (в лексике системный характер ясно прослеживаетсяв образовании производных и сложных основ, слабее — в словах с про-стыми основами: в различных языках они семантически группируютсяпо-разному).

Описание явлений, образующих систему, не может не быть с и с -т е м н ы м . Закономерная взаимозависимость не может не характеризо-вать описание фонетической, морфологической и синтаксической системязыков такого строя, как индоевропейские, семитические, угро-финские,тюркские, иберийско-кавказские, палеоазиатские. Отсюда следует: ос-новные вопросы морфологии и синтаксиса не могут иметь «регионального»решения, они должны рассматриваться в комплексе с основными пробле-мами.

Строгое членение понятий, конструируемых по существенному приз-наку и с указанием на «ближайшее родовое понятие» (genus proximum)и «отличительную особенность» (differentia specifica) при классификациифактов языка так же обязательно, как для систематики растений.

9. Е д и н и ц ы я з ы к а (лингвистические единицы) и их и е р а р -х и я . Минимальная единица — фонема, т. е. звук в системе языка. Не-смотря на то, что сущность фонемы понимается по-разному, относитель-ная элементарность фонемы представляется наименее спорной. Максимумрасхождений наблюдается в понимании того, что считать следующим зве-ном, более сложным: слово или морфему (или же слог). Далее, в зависимо-сти от того, как решится вопрос об этом втором звене, встает вопрос о выс-шем, т. е. наиболее сложном, звене: словосочетании (синтагме) или жепредложении (resp. таксеме).

С иерархией лингвистических единиц тесно связан вопрос о научныхспециальностях, которыми изучаются (или же закономерно должны изу-чаться) лингвистические единицы различного уровня, т. е. вопрос об от-раслях (разделах) описательной лингвистики, о ее структуре.

Нам представляется наиболее последовательным выделение трех-членной иерархии: ф о н е м а — с л о в о — с л о в о с о ч е т а н и е


(синтагма). Из морфем невозможно составить ни словосочетания, ни пред-ложения: следовательно, отношением к высшему звену решается вопросв пользу слова 6 .

Словосочетание же всегда соотносится со словом как единица высшегоуровня: это касается в равной мере как словосочетаний предикативных,выражающих предложение (Журавли летят), так и атрибутивных, обозна-чающих часть предложения (Высокие горы..., Будущее человечества...),и иных словосочетаний, включающих в свой состав, наряду с полнознач-ными словами, и служебные слова (Под сводом небесным..., На краю све-та...).

Из словосочетаний состоят периоды, абзацы и иные части текста, новряд ли имеются основания считать их единицами, которые могут бытьсоотнесены со «словосочетанием» как единицы более высокого уровня.

10. Единицы трех различных уровней (фонема, слово, словосочетание)можно рассматривать (по крайней мере, в языках индоевропейских, се-митических, угро-финских, тюркских, иберийско-кавказских) в различ-ных измерениях: слова и словосочетания в двух измерениях: одно значениеи другое — форма или структура.

Необходимой предпосылкой значения слова служит наличие обозна-чаемого, десигната 7.

11. Значением и структурой могут обладать слова и словосочетания 8.Мы знаем значение слова, если знаем, к чему слово относится, что яв-

ляется его десигнатом. Знание это может быть ясным (солнце, луна, звез-да), может быть неясным (хомяк, суслик, сурок — грызуны, но отличитьих друг от друга не всякий может).

Обычно под значением понимают «представление», которое у говоря-щего и у слушающего может появляться в связи со словом: считается,что слово — внешне воспринимаемое, а значение — «внутреннее», «психи-чески переживаемое». Одинаковое представление будто бы делает воз-можным понимание.

Значение — «внутренне переживаемое», но отсюда не следует, что зна-чение — это «представление» («общее представление» или же «понятие»):одни и те же слова река, гора могут вызвать различное представлениеу разных лиц (применительно к их жизненному опыту), но могут и не вы-звать никаких конкретных представлений: представление предмета — этов о з м о ж н о е средство репрезентации значения, но значение, как этопоказали эксперименты, может быть понято и без них, без конкретныхпредставлений, образов (так называемое «мышление без образов», «бе-зобразное мышление»), может быть понято, если только известно, к ка-кому «обозначаемому» (физической или психической действительности)относится слово. Отношение к обозначаемому, к десигнату и есть значе-ние. Изменяется значение слова — это значит, изменяется отношение:раньше имелся в виду один десигнат, теперь слово относится к другому[9], ср. Коньяк (название города во Франции) и коньяк — напиток.

• Соображения, которые приводятся в доказательство трудности отграниченияслова от других единиц, не могут быть решающими: переходные ступени, затрудняю-щие классификацию, известны и из других наук (ботаники, зоологии), но из-за трудно-стей от классификации не отказываются.

7 Там, где лингвистической единице не соответствует никакое обозначаемое, нетоснований говорить о значении.

Так, фонемы не имеют значения, поскольку у них нет десигната (можно лишь го-ворить об их функции, например, в анлауте, ауслауте, инлауте, сочетаемости, несоче-таемости в системе).

Системность характерна для фонем, но говорить о фонемной структуре языка мож-но, лишь вкладывая в понятие структуры особое, специфическое содержание.

8 «Функция» •— понятие более общее и менее определенное.

ЧИКОБАВА АРН.

Слова могут служить средством общения, поскольку известно, к чемуони относятся. Точности знания этих отношений соответствует точностьзнания значений.

Система значений в различных языках может быть неодинаковой;значение конкретизируется « в а л е н т н о с т ь ю » (Ф. де Соссюр). Русск.общий и франц. соттип — слова «одинакового» значения, но различнойвалентности: соответствием слова «общий» является и франц. general.Ономасиология восполняется валентностью. Лексическое значение какотношение к обозначаемому — это отношение п е р в и ч н о г о харак-тера. Но между лексическими значениями (т. е. между первичными отно-шениями) могут иметься отношения — ср. друг брата и брат друга, отецсоседа и сосед отца, философия истории и история философии: одна и та жепара слов приобретает различное значение, относится к различным обоз-начаемым в зависимости от того, каковы отношения между значениямислов, выражаемые формой слова, в данном случае формой родительногопадежа.

Отношения между отношениями образуют с т р у к т у р у . :)то от-отношения в т о р и ч н о г о характера. Они выражаются граммати-ческими формами.

Отношения первичного характера представлены в полнозпачных сло-вах всех языков; без этого слово не могло бы быть средстиом общвнжя. От-ношения же вторичного характера, выраженные посредством формантов(аффиксов), представлены далеко не во всех языках и даже не во всехсловах языков, где структурное обозначается формантами (бесформен-ные слова, например, наречия).

Но отношения в т о р и ч н о г о характера могут быть выраженыи другими средствами: порядком слов, интонацией: синтаксис и фонетикаберут на себя задачи морфологии.

12. По средствам выражения отношений вторичного характера междуязыками наблюдаются максимальные расхождения.

Несмотря на расхождения в значениях слов, связанных с валентно-стью, «словарь переводим», но м о р ф о л о г и я «не п е р е в о д и-м а»: давно замечено, что по грамматике одного языка судить о грамматикедругого языка так же невозможно, как по плану одного города ориентиро-ваться в другом.

«Непереводимость морфологии» теперь, казалось бы, общепризнана 9 .«Непереводимость же синтаксиса» — все еше под вопросом: синтаксис

все еще рассматривается как сфера отношений первичного характера.13. Двоякого рода отношения находят выражение как в словах, так

и в словосочетаниях.Им соответствуют установки: лексико-семантическая и структурная

(формальная).Описание слов представлено в морфологии — в классификации слов

по частям речи. Описание словосочетаний ныне 1 0 дается в синтаксисе —в учении о предложении и членах предложения.

9 Когда-то винительный падеж искали в склонении грузинского языка, специфи-ческий же эргативный падеж оставался незамеченным: пытались переводить морфоло-гию.

Положение о «непереводимости морфологии» обязывает к определенным выводамоб универсалиях в морфологии. Универсальная грамматика так же невозможна, каки универсальная структура.

XIX в.«Подле-

0 Учение о предложении и его членах становится предметом синтаксиса вСинтаксис древних греков (Аполлоний Дискол) изучал способы сочетания слов, «подле-жащее», «сказуемое», «дополнение», «обстоятельства», без которых синтаксистеперь счи-тается немыслимым, с и н т а к с и с у были чужды вплоть до XIX в.


Что представляет собою «часть речи» — это понятие лексико-семанти-ческое или же структурное (или семантико-структурное)? К примеру:«имя существительное — название предмета» или же «имя существитель-ное — склоняемое слово», или «имя существительное — склоняемое сло-во, обозначающее предмет». В последнем определении совмещены обапризнака: и структурный, и лексико-семантический. В этом синтетиче-ском определении содержится максимум признаков, т. е. данное опре-деление понятия существительного наиболее содержательно.

Еще в первой грамматике греческого языка Дионисия Фракийскогов определении частей речи учитываются оба признака: «имя — склоняе-мая часть речи, обозначающая тело или вещь (бестелесную)» [5]. В грам-матике Дионисия «имя» дано недифференцированно: в него включаются,помимо существительных, и прилагательные, и числительные п .

«Часть речи» (mere tou logou) Дионисия — это не понятие морфологии:«речь» (logos) — «предложение»; «часть речи» — «слово как часть пред-ложения, слово, взятое из предложения». Морфологии в современном по-нимании тогда не было. Слово, выделенное из предложения (из фразы),было охарактеризовано Дионисием по возможности полно. Так или иначе,в определении имени у Дионисия совмещаются признаки и структурный(«склоняемое слово»), и семантический («обозначает тело»), как бы реа-лизуя принцип «единства формы и содержания». И русский, и древнегре-ческий языки в данном случае создают благоприятные условия для реали-зации данного принципа.

А как быть, если слова, обозначающие предмет, не склоняются? В аб-хазском языке, например, синтаксические функции родительного, да-тельного, эргативного падежей выполняются глаголом: имя не склоняет-ся (множественное число у имени образуется). Падежные формы отсут-ствуют во многих языках индейцев Северной и Центральной Америки.

Одно из двух: или в таких языках нет имен существительных, или жеморфологическая категория падежа (и склонение) не может рассматривать-ся как необходимый структурный признак имени, и фактически мы ис-ходим из одного семантического признака: «имя существительное — на-звание предмета» (независимо от того, какими структурными признакамионо обладает). Или же, наконец, игнорируются общеобязательные логи-ческие нормы определения понятий.

Структурные расхождения могут идти еще дальше. В русском языкеимя прилагательное имеет категории падежа, числа, рода. В аварскомязыке имя прилагательное различает три грамматических класса («ро-да»), выражает множественное число, но по падежам не изменяется ни вединственном, ни во множественном числах. В грузинском языке имя при-лагательное изменяется факультативно, падежные формы характерныв постпозиции (для некоторых групп — и в препозиции), но ни граммати-ческие классы, ни роды не различаются. В абхазском языке прилагатель-ное не изменяется ни по классам (resp. родам), ни по падежам, ни по чис-лам. Остается семантический признак: свойство предмета (а не свойствонезависимо от его носителя).

По семантическому признаку и относят к имени прилагательному одно-значные слова русского, аварского, абхазского и грузинского языков.Структурные свойства в понятии «прилагательного» не учитываются.

В адыгских языках спряжение глаголов личное: субъектное, субъект-но-объектное.

В чеченском, ингушском, аварском спряжение классное: или субъект-

1 1 У Дионисия они составляли подгруппы имен; в самостоятельные части речиони были выделены лишь в средние века.

20 ЧИКОБАВА АРН

ное (непереходных глаголов) или же объектное (переходных глаголов):в них субъект ничем не обозначается. Личного же спряжения не имеется(лица различаются при помощи местоимений, лексическими средствами).В лезгинском и агульском языках глагол не изменяется ни по лицам, нипо грамматическим классам (ни по числам). В понятии «глагола» в такомслучае учитывается лишь семантика слова.

Описательный анализ не вправе игнорировать ни структурные осо-бенности, ни семантику слов.

Совместить же в одном понятии оба момента невозможно: между «се-мантическим» и «структурным» нет параллелизма (поскольку понятие «ча-сти речи» как «лексико-грамматических разрядов слов», как общелингви-стическое понятие, не оправдано).

14. Возникает вопрос о необходимости понятий двоякого рода — се-мантических и структурных: семантических, создаваемых по семантиче-скому признаку, структурных — с учетом структурных признаков сог-ласно принципу гомогенности: невозможно по семантическому признакуустанавливать структурные понятия (так же, как по весу предмета не-возможно определить длину: вес измеряется в граммах, длина — в сан-тиметрах).

Структурные понятия соответствуют грамматическим категориям. Воп-рос о них относительно ясен.

Семантические категории — объект описательной семасиологии. О де-скриптивной семасиологии писал в начале нашего века Ант. Марти [10].

Существенный интерес представляют блестящие эксперименты по се-мантической сочетаемости слов А. М. Пешковского [11].

Семантические категории «предмета», «свойства», «числа», «процесса»используются при определении частей речи, но в области семантическихкатегорий неясностей немало.

Семантические категории в различных языках являются максимальнообщими, но и семантические категории могут не совпадать. Например:«кто» в иберийско-кавказских языках относится только к «человеку» (точ-нее — к «личности»), а не ко всему «живому»: «животные» относятся к ка-тегории «что»? («Что пасется?» — «Лошадь»).

Первое лицо мн. числа может содержать в себе семантические специ-фикации. Например: местоимение «мы» с двояким значением: 1) инклю-зивным: мы = «я + ты, вы» (собеседник включается: «мы — люди»);2) эксклюзивным: мы = «я + он, они» (собеседник исключается: «мы — лек-торы, советуем вам, студентам»). Так в аварском и ряде других дагестан-ских языков.

Вопрос о семантических категориях ставится и применительно к сло-восочетанию, к синтагме и ее главной разновидности, к предикативнойсинтагме, к предложению.

Описательная лингвистика претендует на всесторонний научный ана-лиз системы языка (в один определенный «момент» его существования).

Наличие переходных категорий создает трудности в систематике(в классификации) не только фактов языка, но и предметов в естественныхнауках — в систематике растений, животных. Но трудности систематикине могут оправдать вольностей в использовании логических норм опре-деления и разграничения понятий в процессе описания фактов языка,а наоборот, обязывают к неукоснительному соблюдению этих норм.

Язык не всегда логичен. Алогическое встречается в любом языке.Но наука о языке (и историческая, и описательная, и умозрительная)всегда обязана быть логичной.

15. Всесторонний анализ предусматривает изучение фактов всех уров-ней, начиная с фонемы и кончая словосочетанием (синтагмой). Разделы


описательного анализа при этом мыслятся следующие: описательная фо-нетика с фонологией; описательная морфология; описательный синтаксис;описательная семасиология (resp. лексикология); описательная «стили-стика».

Фонетика (с фонологией) изучают систему звуков как не имеющихдесигнатов.

Морфология изучает структуру слова, грамматические категории.Синтаксис изучает структуру словосочетаний (синтагм).Описательная семасиология изучает лексику, ее состав, особенности

состава, семантические категории (и их модификации применительнок конкретному языку).

Стилистика изучает словосочетание (синтагмы) с точки зрения семан-тической, в частности, особенностей, характеризующих способы выраже-ния (построения) мысли в описываемом языке.

Производные слова, как и сложные слова (композиты), представляютсобой объект лексикологии. С морфологией производные слова связаны,поскольку средством их образования служат аффиксы. Но так как в ре-зультате их использования создается новая лексическая единица, процесс,ведущий к их образованию, естественно рассматривать в лексико-логии.

Было бы более последовательным, если бы разделы, изучающие отно-шения первичного характера, предшествовали разделам, посвященныманализу отношений вторичного характера. Но в данной схеме нас инте-ресует в первую очередь состав разделов, необходимых для всестороннегоанализа единиц различных уровней языка, и специфика тех существен-ных признаков, по которым они строятся: структурные по структурному,семантические — по семантическому признаку.

16. Всесторонний анализ системы языка подобного рода, наскольконам известно, пока что не выполнен ни по одному языку (даже по мерт-вым языкам — латинскому, древнегреческому).

Это скорее перспективный план работ в сфере описательной лингвисти-ки, которая по научному уровню соответствовала бы уровню историческойлингвистики.

Что же из описательной лингвистики следует включать в описатель-ную грамматику того или иного языка как предмета преподавания — этозадача научно-педагогическая и методическая по своему характеру.

Одно ясно: описательная грамматика как предмет преподавания врядли сможет вместить все содержание описательной лингвистики: описа-тельную лингвистику и описательную грамматику как п р е д м е тп р е п о д а в а н и я вряд ли можно считать синонимичными понятия-ми.

17. С новыми понятиями связан вопрос о новых терминах. Содержа-тельным («контенсиональным») понятиям — суждение, субъект, преди-кат — обычно соответствуют грамматические — предложение, подлежащее,сказуемое. Можно было бы по аналогии использовать «субстантив»,«атрибутив», «квантитатив», «процессив» для семантических поня-тий, а переводы их — «существительное», «прилагательное», «числитель-ное», «глагол» — для обозначения понятий грамматических (морфологи-ческих).

Но практически вопрос о новых терминах может встать лишь тогда,когда положительно решится вопрос о понятиях,— вопрос основной.

Сам термин «грамматика» («буквенное»), подчеркивающие связь с пись-менным языком, давно «просится в отставку»: во всяком случае, этот тер-мин мало способствует внедрению новых понятий. Вопрос не впервыеставится.


Термин древнеиндийской грамматики vyakarana «расчленение», «ана-лиз» [6, с. 71] отражает более высокий уровень научной мысли, чем греч.термин «грамматика». « А н а л и т и к а » могла бы вместить содержание«описательной лингвистики» («грамматика» была бы «малой аналитикой»).

О с н о в н ы е п о л о ж е н и я и в ы в о д ы

1. Описание системы языка — задача описательной лингвистики(«синхронной лингвистики»), которая претендует за последние 50 лет наместо «первой лингвистики».

Описанием письменного языка занималась и «филологическая грамма-тика», идущая от схемы Дионисия Фракийского ( I I — I вв. до н. э.), да-лее — «рациональная грамматика» (XVII в.), «философская (всеобщая)грамматика» (XVIII—XIX вв.). Эти грамматики не претендовали на рольнауки, они считали себя «искусством».

«Научное» утвердилось сначала в изучении истории языка, а отнюдь нев описании языка.

Система описательной лингвистики до сих пор не создана: принципи-альные вопросы описания системы языка продолжают оставаться спор-ными.

2. Наиболее сложной оказывается с и с т е м а т и к а фактов.О б ъ е к т и в н а я тому причина: многоплановость языковых фак-

тов, их динамичность.С у б ъ е к т и в н ы м и моментами, усложняющими трудности объ-

ективного характера, оказываются: а) «Региональное», несогласованноерешение вопросов, требующих комплексного решения, б) Неясности впонимании таких опорных понятий, как с т р у к т у р а , ф у н к ц и я ,з н а ч е н и е (лексическое, грамматическое), в) Отсутствие последователь-ности в выделении лингвистических единиц, г) Несоблюдение логиче-ских принципов формулировки и разграничения понятий.

3. С учетом исследовательской практики по ряду языков, сильно рас-ходящихся по грамматическому строю, а также с учетом данных современ-ной психологии мышления нам представляется более обоснованным топонимание, согласно которому основными лингвистическими единицамиразличного уровня (в таких языках, как индоевропейские, семитические,угро-финские, тюркские, иберийско-кавказские) считаются: ф о н е -м а — с л о в о — с л о в о с о ч е т а н и е (предикативное, атрибутив-ное).

4. Фонема не имеет обозначаемого, десигната. Слово и словосочетаниео т н о с я т с я к обозначаемым, они могут иметь д в а и з м е р е н и я(значение и структуру).

Значение имеется у каждого полнозначного слова (во всех языках,где слово как единица существует).

5. Значение слова — это о т н о ш е н и е к обозначаемому (к пред-мету действительности — объективной, субъективной). Значение слова,отношение п е р в и ч н о г о характера, это — о с н о в н о е отноше-ние.

Изменение значений — это и з м е н е н и е о т н о ш е н и я к обоз-начаемому, к десигнату.

Структура слова выражает отношение между з н а ч е н и я м и .Структурные отношения — это отношения в т о р и ч н о г о характера.

6. В языках различного типа с т р у к т у р н ы е отношения могутбыть выражены при помощи р а з л и ч н ы х средств.

По семантическим моментам наблюдается м а к с и м а л ь н а яб л и з о с т ь между языками: перевод лексики одного языка на другой


осуществим (хотя адекватность достижима не полностью). По структур-ным же отношениям и средствам их выражения расхождения междуязыками могут быть м а к с и м а л ь н ы м и . Ни морфология, ни син-таксис «не переводимы». «Универсальная грамматика» так же н е-р е а л ь н а , как нереальна «универсальная структура».

7. В описании слов и словосочетаний можно исходить: а) из того, чтообозначается, т. е. из обозначаемого, десигната; б) из того, как обозна-чается, т. е. из структуры обозначающего; в) одновременно из т о г ои д р у г о г о .

8. Логицизм и психологизм ориентировались на обозначаемое. Струк-тура обозначающего (слова, предложения) не находила адекватного ото-бражения в соответствующих понятиях.

9. Наиболее простым решением вопроса было бы в понятиях отобра-зить одновременно и семантику, и структуру — существенные признакии той, и другой. К сожалению, это осуществимо лишь частично, и то—п отдельных языках. В б о л ь ш и н с т в е случаев семантическоеи структурное в одном понятии «не совмещаются» и вопрос решается впользу одного из них, обычно-—в пользу семантического: с т р у к-т у рн о е с в о е о б р а з и е , как правило, н е у ч и т ы в а е т с я .

10. Отсюда — необходимость при описании фактов языка выделятьпонятия двоякого рода: с т р у к т у р н ы е понятия по с т р у к -т у р н о м у п р и з н а к у , с е м а н т и ч е с к и е — п о с е м а н -т и ч е с к о м у , следуя п р и н ц и п у г о м о г е н н о с т и .

Это даст возможность должным образом отобразить в описании систе-мы любого языка, независимо от его структуры, и о б щ е е , и о т л и ч -н о е, т. е. то, что характерно для индивидуальности описываемогоязыка 1 2 .


1. Paul H. Prinzipien der Sprachgeschichte. IV Aufl. Halle — Saale, 1909, S. 283.2. Wundt W. Volkerpsychologie. Bd. I I . Leipzig, 1912, S. 254.3. Jerusalem W. Die Urtheilsfunktion. Eine psychologische und erkenntniskritische Un-

tersuchung. Wien — Leipzig, 1895.4. Bloomfield L. Introduction to the study of language. New York, 1914.5. Dionisii Thracis. Ars grammatica. Ed. G. Uhlig. Lipsiae, 1883, p. 24.6. История лингвистических учений. Древний мир. Л., 1980.7. Сланский В. Грамматика как она есть и как должна быть. Пять научных бесед,

предложенных в Санкт-Петербургском Педагогическом обществе. СПб., 1887.8. Ries J. Was ist Syntax? Prag, 1894 (I Aufl.), 1927 (II Aufl.).9. Чикобава Арн. Лингвистика как интегральная наука о языке.— В кн.: Проблемы

языкознания. М., 1967, с. 17.10. Marty Ant. Untersuchungen zur Grundlegung der allgemeinen Grammatik und Sprach-

philosophie. Bd. I . Halle — Saale, 1908, §§ 17—30.И . Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 2-е изд. М., 1920.12. Чикобава Арн. Проблема простого предложения в грузинском языке. I . К вопр°су

о подлежащем и дополнении в древнегрузинском языке. Тбилиси, 1928 (нагруз. яз.). 2-е изд. (с резюме на русск. и франц. яз.) .— 1968.

1 2 Мы касались самых общих вопросов разработки системы описательной линг -вистики. Однако, анализируя общие вопросы синтаксиса (еще в двадцатые годы) [12],мы имели возможность убедиться, как много неясностей существует в понимании ис-ходных общелингвнстических понятий и соответствующих опорных понятий логикии психологии. Тогда приходилось отстаивать положение о самостоятельной ценностии з у ч е н и я с т р у к т у р ы языка так же, как теперь требуется отстаиватьпознавательную ценность п р и н ц и п а и с т о р и з м а .

В наши дни описательная лингвистика в отстаивании не нуждается. Однако чрез-мерный избыток импровизаций, нагромождая детали, отнюдь не способствует уясне-нию основных проблем, без решения которых система описательной лингвистики немсжет быть создана. Изложить одну из в о з м о ж н ы х п о с т а н о в о к этихпроблем ставит задачей настоящая статья.


№ 4 1981

РАСПОПОВ И. П.

НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О ТАК НАЗЫВАЕМОЙСЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Понятие семантической структуры предложения, интенсивно разра-батываемое рядом весьма авторитетных современных лингиистов, тем не-менее пока не получило еще точного и однозначного определения. Самоэто понятие по замыслу, основанному на идее асимметрического дуализмаязыковых знаков (С. И. Карцевский), имеет в виду раскрытие содержа-тельной стороны — смысла предложения (или организации ВТОГО смысла)в известном отвлечении от его внешнего оформления. Но что такое смыслпредложения? Каковы его слагаемые? С каких позиций и ради каких це-лей следует подходить к раскрытию этого смысла (его организации)? Всеэти и подобные вопросы остаются до сих пор во многом нерешенными.

Обычно — в большинстве посвященных данной теме работ — семанти-ческая структура предложения рассматривается как некое общее осно-вание для объединения ряда синтаксических конструкций, построенных по-разному, но отражающих однотипные (или одни и те же) реальные ситу-ации (события, факты). При этом главное внимание сосредотачивается натак называемом номинативном аспекте предложения, в котором оно можетбыть соотнесено со словом и некоторыми разрядами словосочетаний, отли-чаясь от них способностью обозначать именно ситуацию (событие, факт),тогда как слово или словосочетание обозначают (называют) лишь отдель-ные «элементы действительности» (В. Г. Гак, Н. Д. Арутюнова).

Указанный подход к семантической структуре предложетшя предпола-гает отвлечение не только от его внешнего оформления (хотя фактическионо осуществляется не полностью), но и от таких содержательных свойствпредложения, которые характеризуют его как коммуникативную единицуязыка (единицу сообщения). Он имеет в виду организацию смысла пред-ложения, вытекающего прежде всего из семантики («семантической спе-цифики») составляющих его слов.

Наименовать ситуацию (событие, факт) это значит назвать и соединитьв одно структурное целое, соотносимое в нашем сознании с логической про-позицией, действие (состояние, свойство, отношение) и его «участников».

Такое препозиционное наименование («пропозитивная номинация»),по мнению, например, Н. Д. Арутюновой, и опирается на соответствующиепо своему значению слова (точнее: классы слов) 1, причем оно может бытьосуществлено либо предложением как таковым (с сохранением всех егокоммуникативных свойств), либо синтаксической конструкцией, образо-

1 В подобных случаях учитывается но конкретная вещественная семантика от-дельных индивидуальных слов, а только та сторона их вещественной семантики, в ко-торой содержится указание на их потенциальную способность вступать в определенныесинтагматические отношения друг с другом и обозначать те или иные компоненты этогоотношения, отражаемого в пропозиции (действие и его «участники» и являются такогорода компонентами).

О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ СЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ 25

ванной от предложения, «транспонированного в именную позицию». Ср.построения типа: Друзья встречаются после войны (1) — Послевоеннаявстреча друзей (2); Мальчик читает книгу (1) — Чтение книги мальчиком(2); Его глаза лучезарны (1) — Лучезарность его глаз (2); Ямщик едет бы-стро (1) — Быстрая езда ямщика (2) и т. п. 2.

«Предложение, транспонированное в именную позицию,— замечаетпо данному поводу Н. Д. Арутюнова,— лишается коммуникативной ав-тономности, в нем стерта расчлененность на тему и сообщаемое (рему),оно утрачивает модальность, но его номинативное содержание остаетсяпрежним. То, что выше было названо препозитивной номинацией, есть,следовательно, свойство не только предложения, но и некоторых словосо-четаний (трансформов предложения)» [1, с. 65].

В этом замечании существенно распространение понятия пропозитив-ной номинации за рамки предложения, которое оказывается лишь однимиз построений, отражающих определенную реальную ситуацию, хотяи важнейшим среди них, поскольку остальные («некоторые словосочета-ния») являются производными от предложения (его трансформами).

На аналогичной, преимущественно (или даже исключительно) номи-нативной основе устанавливается связь между представленными в рече-вой действительности различными конструктивными типами предложе-ний, характеризуемых в качестве «поверхностных структур» по отноше-нию к объединяющим такие предложения (конкретные высказывания)«глубинным структурам».

Согласно В. Г. Гаку, глубинные структуры противопоставляются по-верхностным, так сказать, по способу наименования того или иного со-бытия (ситуации).

«Если рассматривать высказывание как означающее по отношениюк отрезку ситуации,— пишет В. Г. Гак,— то глубинные структуры пред-ставляют собой прямые номинации, где элементы означающего исполь-зуются в своих прямых значениях и первичных функциях, для выраже-ния которых они и были сформированы в языке, а поверхностныеструктуры как косвенные номинации, элементы которых используютсяв переносном значении, в производной, вторичной функции» [2, с. 80].

Изложенное понимание соотношения глубинных и поверхностныхструктур, однако, не является единственным. Для В. Г. Гака глубинныеструктуры суть в такой же степени реально наблюдаемые (и двусторон-ние по своей онтологической природе) лингвистические факты, что иструктуры поверхностные. Ср., например, непосредственно фиксируемыев русской речи синтаксические построения типа: Студенты выполняютзадание (1) и Задание выполняется студентами (2), Ветер срывает листьяс деревьев (1) и Ветром срывает листья с деревьев (1), Я не сплю (1) и Мнене спится (2), среди которых построения (1) можно квалифицировать какпрямые номинации соответствующих событий (и, следовательно, поВ. Г. Гаку, как глубинные структуры), а построения (2) — как косвен-ные их номинации (и, следовательно, как поверхностные структуры).Между тем, согласно другому мнению (восходящему в конечном счетек Н. Хомскому), построения обоих типов одинаково рассматриваютсяв качестве поверхностных (поскольку они непосредственно представленыв речевой действительности), а глубинными для них считаются абстракт-

2 Построения (2) могут занимать (и обычно занимают), «именные позиции» в соста-ве таких предложений, которые семантически приравниваются к сложным. Напри-мер: Нам нравится быстрая езда ямщика — Нам нравится, что ямщик едет быстро;Концерт не состоялся из-за болезни артиста — Концерт не состоялся, так как артистял fan ip iзаболел.

26 РАСПОПОВ И. П.

ные логические формулы (конструкты), моделируемые в интересах одно-значной семантической интерпретации подобных построений, и в этомслучае между понятиями «глубинная структура» — «семантическая струк-тура» по сути дела ставится знак равенства [3].

Как идентичные эти понятия восприняты, например, В. В. Богдано-вым, который при отождествлении понятий «глубинный» •— «семантиче-ский» одновременно с этим терминологически отождествляет противопола-гаемые им понятия «поверхностный» — «синтаксический».

«Смысл предложения,— утверждает В. В. Богданов,— имеет сложнуюорганизацию. Для обозначения ее в семантике используются такие тер-мины, как „семантическая структура", „базовая структура", „внутрен-няя структура", „глубинная структура" и др. Все эти термины отражаюторганизованный характер смысла и его глубинный статус по отноше-нию к реально наблюдаемым высказываниям, которые именуютсятерминами „синтаксическая структура", „внешняя структура", „поверх-ностная структура" и т. д.» [4, с. 3].

К установлению глубинной(гевр. семантической) структуры предложе-ния В. В. Богданов, вслед за Н. Д. Арутюновой и В. Г. Гаком, подходит,опираясь на «семантическую специфику» составляющих предложениеслов — имен. В образовании предложения участвуют два вида имен:1) имена свойств и отношений, называемые предикатными знаками, и2) имена вещей, называемые непредикатными знаками. Иэ их соединениядруг с другом, осуществляемого «под эгидой» предикатных знаков, скла-дывается особый сложный знак, который В. В. Богданов называет преди-катным выражением (ПВ).

В своем элементарном виде «предикатное выражение (ПВ) включаетв себя один предикатный знак плюс нуль, один или несколько соединяе-мых им непредикатных знаков» [4, с. 39]. Таковы, например, предложе-ния: Светает; Студент умен; Студент купил книгу; Ученики препод-несли спортсмену цветы.

Наряду с элементарными, или простыми ПВ, В. В. Богданов выде-ляет неэлементарные (сложные), которые «включают в себя несколько пре-дикатных знаков, сопровождаемых или не сопровождаемых непредикат-ными знаками» [4, с. 39]. Таковы, например, предложения: Студент умен,но недисциплинирован; Это происшествие вызвало волнение среди матро-сов; Командир приказал солдатам перейти в наступление; Говорят, чтоначалась демонстрация кинофильма.

Но ПВ могут представлять не только предложения, но и другие «ре-ально наблюдаемые речевые единицы»: синтаксические обороты, словосо-четания и т. д. Поэтому в дальнейшем, говоря уже о содержательнойстороне соответствующих единиц, В. В. Богданов термину «семантиче-ская (или глубинная) структура предложения» предпочитает термин «се-мантическая структура предикатного выражения» (СемС ПВ), хотя и ненастаивает на этом предпочтении (действительно, с определенной точкизрения вполне оправданном).

Первостепенную и наиболее трудоемкую задачу при установлении се-мантической структуры предложения (или, по В. В. Богданову, СемСПВ) составляет решение вопроса о числе и функциональном качестве ееотдельных компонентов.

В конечном счете все лингвисты, касающиеся этого вопроса, исходятиз признания того, что семантическая структура предложения (взятогов номинативном аспекте) изоморфна структуре отражаемой им реальнойситуации. Соответственно отдельным компонентам этой структуры при-писываются функции, определяемые по роли относительно друг другаситуативных элементов, например, по роли в отношении к действию (со-


стоянию, свойству и т. п.) его «участников» — так называемых актантов(или, по другой терминологии, партиципантов) 3 . Однако общее числотаких «участников» и соотносимых с ними компонентов семантическойструктуры предложения в работах разных авторов отнюдь не совпадает.

Так, В. Г. Гак выделяет семь «реальных актантов». Это: 1) субъект (от-правитель); 2) объект; 3) адресат; 4) субстанция, содействующая или пре-пятствующая осуществлению процесса (инициатор, орудие, причина)5) пространственный конкретизатор (местопребывание, исходная или ко-нечная точка движения); 6) временной конкретизатор; 7) субстанция,которой принадлежит либо часть которой составляет субъект или объект.

Перечисленным «реальным актантам» соответствуют, по В. Г. Гаку,следующие «синтаксические актанты» (члены предложения): 1) подлежа-щее; 2) прямое дополнение; 3) косвенное дополнение; 4) орудийное допол-нение или обстоятельство причины; 5) обстоятельство места; 6) обстоя-тельство времени; 7) дополнение к имени. При этом «соответствие реаль-ного и синтаксического актантов создает прямую номинацию (глубиннуюструктуру). Если же член предложения оформляет несвойственныйактант (например, подлежащее обозначает не реальный субъект действия,а реальное место действия), то он используется в переносной функции,образуя поверхностную структуру, которую можно интерпретировать каксемантическую и синтаксическую трансформацию прямого наименования(глубинной структуры)» [2, с. 80—81].

В общем по тому же пути следует Т. Б. Алисова, выделяющая, однако,не 7, а 14 функций актантов, детализируемых с учетом влияния на нихсемантики предиката [5]. Также 14 функций актантов, которые, будучитак сказать, пропущенными сквозь призму логической пропозиции, ха-рактеризуются как функции аргументов, выделяет В. В. Богданов. Ноу Ю. Д. Апресяна соответствующих функций (или отношений) насчиты-вается 25 [6], а у Н. Н. Леонтьевой [7] даже 50 4 .

Указанные расхождения в определении состава и функциональногокачества компонентов семантической структуры предложения, конечно,не случайны. Они свидетельствуют о том, что надежных критериев длядифференцированной квалификации этих компонентов пока еще не вы-работано.

Считается (В. В. Богданов), что то или иное количество функций, при-писываемых соответствующим компонентам, зависит от выбора «порогадробности»: «Можно, например, установить единый „локатив" (простран-ственный конкретизатор.— Р. И.), который будет служить обобщеннымвыражением всех пространственных отношений... Но можно задать и бо-лее дробную систему локативных значений, разделив единый локатив наболее узкие значения „места", „начальной точки", „конечной точки",„маршрута", „источника" и т. д.» [4, с. 66—67].

Однако, думается, главная причина возникающих расхождений заклю-чается не только и не столько в выборе порога дробности 5, сколько в не-определенности или неадекватности использования «необходимых для по-строения СемС» исходных данных.

Очевидно, в этом отношении опоры на реальную ситуацию и «семанти-ческую специфику» составляющих предложение слов недостаточно. По

3 В зарубежной лингвистике наиболее известна квалификация подобного рода«участников» в терминах «глубинных падежей» (Ч. Филлмор).

4 С другой стороны, у Н. Н. Арват число компонентов семантической структурыпредложения (включая предикат) ограничивается пятью. См. [8].

5 Хотя и с выбором порога дробности дело обстоит весьма непросто. Ср. замечаниеВ. В. Богданова о том, что «сформулировать оптимальный порог функциональной дроб-ности достаточно точным образом в настоящее время... весьма затруднительно» [4,с. 67]


признанию В. В. Богданова, «фактически в таких случаях явно или не-явно всегда учитываются некоторые синтаксические данные» [4, с. 67].Но эти данные могут быть извлечены лишь из поверхностных структур,и если они «переносятся» на семантические структуры, которые в ка-честве «общего знаменателя» для ряда поверхностных структур призна-ются по отношению к ним глубинными, то это означает, что сами семанти-ческие (resp. глубинные) структуры не являются структурами чисто се-мантическими. В действительности они строятся (или во всяком случаефиксируются) не в полном отвлечении от плана выражения представляю-щих их поверхностных структур, а на основе некоторого огрубления, или,что одно и то же, идеализации этого их плана.

Замечу, между прочим, что при соответствующем подходе огрублению(идеализации) подвергается не только план выражения поверхностныхструктур («реально наблюдаемых речевых единиц»), но и план их содер-жания. Такие, например, конструкции, как Студенты выполняют за-дание — Задание выполняется студентами — Выполнение задания сту-дентами, различающиеся по своей внешней форме, вместе с тем разли-чаются и семантически (поскольку их семантика детерминируется оформ-лением) 6 . Подведение этих конструкций под «общий знаменатель» имеетв виду некий их инвариантный смысл, но это «огрубленный смысл» посравнению с тем, который в них самих реально отражен в различных ва-риантах 7.

Разумеется, то или иное огрубление действительности никоим образомнельзя считать запрещенным приемом. Напротив, это прием вполне за-конный и широко используемый в любом научном исследовании. Но егоиспользование требует строгого и точного соблюдения определенных«правил игры». Между тем такие правила при построении и описании се-мантической структуры предложения формулируются в недостаточномобъеме или недостаточно четко, а те из них, которые сформулированы илиочевидны, в ряде случаев не соблюдаются. Так, в частности, обстоит делос характеристикой по роли относительно друг друга элементов реальнойситуации, изоморфной семантической структуре предложения: вряд ли,например, к ситуативным элементам можно отнести характеристики типа«пространственный конкретизатор», «временной конкретизатор» и т. п.,наряду с характеристиками «субъект», «объект», «адресат» и т. д.,— здесьимеет место явное смешение явлений реальной и речевой действитель-ности 8 .

Выше уже отмечалось, что одной из необходимых предпосылок дляпостроения семантической структуры предложения является учет «се-мантической специфики» составляющих предложение слов, в первую оче-редь, разграничение «имен свойств в отношений» и «имен вещей». Однакоэто разграничение имеет иод собой весьма шаткие основания.

У В. В. Богданова оно проводится с опорой на онтологическую при-роду соответствующих (обозначаемых различными разрядами слов) дено-татов. Но при этом признается, что «в языке имеются слова, денотаты ко-торых трудно подвести под категорию вещи, свойства или отношения»,и что в подобных случаях нужно исходить из «удобства» или целесооб-

6 По справедливому замечанию М. Кубика, «способ синтаксического оформлениявсегда оказывает большее или меньшее влияние на семантическую сторону синтакси-ческих отношений между компонентами предложения» [9, с. 26].

7 В несколько иной формулировке указанное обстоятельство подчеркиваетсяЛ. Д. Чесноковой [10, с. 39].

8 О затруднениях, возникающих при описании семантической структуры предло-жения с опорой на внеязыковую ситуацию, см. также [9, с. 24].


разности («разумности») распределения их по разрядам «имен вещей», вы-ступающих в качестве непредикатных знаков, и «имен свойств и отноше-ний», предназначенных на роль предикатов 9.

У Н. Д. Арутюновой аналогичное разграничение непредикатных слов,«указывающих на предметы» и предикатных слов, обладающих «препози-тивными значениями», основывается на противопоставлении двух «поня-тийных сфер»: «предметно-пространственной» и «событийно-временной»(первые обозначают то, «что характеризуется пространственным парамет-ром», вторые — то, что мыслится во временной протяженности»). Нооказывается, что применительно к фактам речевой действительности и этооснование не вполне надежно, что ряд слов (в частности, имен существи-тельных) обладает в соответствующем плане неопределенной (неустойчи-вой) семантикой 10.

Не лучше обстоит дело и с учетом при построении семантической структуры предложения «некоторых синтаксических данных». Использованиеэтих данных опирается на далеко не равноценные критерии и осуще-ствляется более или менее произвольно; в результате набор конструкций,объединяемых общей семантической структурой, у разных авторов оказы-вается различным.

Так, по В. В. Богданову, под общую схему СемС ПВ, содержащегосяв предложении Мальчик бежит, можно подвести конструкции бег маль-чика, бегущий мальчик, бежавший мальчик, бежать мальчику и т. п.,а Н. Д. Арутюнова исключила бы из этого списка конструкции бегущиймальчик, бежавший мальчик, поскольку, по ее мнению, «от сближенияпредложений и создаваемых на их основе причастных оборотов» следует«воздержаться» и .

Во всех рассматриваемых случаях речь идет о семантической структу-ре предложения как единицы, предназначенной для наименования ситу-ации и в этом своем качестве сближаемой с другими лингвистическимиединицами, обладающими тем же самым номинативным содержанием(в частности, с некоторыми типами словосочетаний). Совершенно очевидно,что такое сближение оказывается возможным (и правомерным) лишь втой мере, в какой мы не выходим за рамки номинативного аспекта пред-ложения, и не касается его коммуникативного аспекта, в котором обна-руживаются уже специфические (релевантные для него по сравнению

9 Ср. следующее замечание В. В. Богданова: «В рамках развиваемой нами концеп-ции слова наука (Наука стала материальной силой общества), искусство (Искусствопринадлежит народу), цивилизация (инопланетная), социализм, капитализм и т. д., атакже метазнаки типа фонема, морфема, слово и др. удобно рассматривать как непре-дикаты, а слова искусство (Он обладает искусством создавать шедевры), цивилизация(в смысле процесса), а также слова типа температура, характер, способ, форма, род,вид, вкус, запах, возраст, жажда, аппетит, инициатива, гипотеза, идея, цель и т. д.разумте рассматривать как предикаты, ибо по своим смысловым характеристикамони близки к подлинным предикатным словам — таким, как глаголы, прилагатель-ные, наречия и пр.» [4, с. 34].

1 0 Ср. замечание Н. Д. Арутюновой о словах типа язвы, мозоли, бельмо, волдыри,сыпь, снег, грязь, лужи, ухабы, колдобины, «обозначающих не столько предметы, сколь-ко свойства и их носителя» [11, с. 145]. Весьма показательно здесь это «не столько —сколько». См. также приводимые Е. Д. Арутюновой списки существительных, «невходящих в область пропозитивной семантики» [11, с. 78—79], среди которых можнонайти слова, явно способные «входить» в указанную область, как например: вес (ср.Его вес — 60 кг — Он весит 60 кг), ум (ср. Нас привлекает его ум — Нас привлекает то,что он умен) и т. п.

1 1 Ср. замечание Н. Д. Арутюновой о том, что «словосочетания читающий книгумальчик и читаемая мальчиком книга относятся к принципиально иному классу но-минсчиьных единиц сравнительно с предложением Мальчик читает книгу и его но-минативным эквивалентом чтение книги мальчиком» [1, с. 71].

Ж) РАСПОПОВ И. П.

с другими лингвистическими единицами) свойства 1 2. Собственно, описы-ваемой моделью семантической структуры предложения эти его свойстваи не принимаются (или во всяком случае — по логике вещей — не долж-ны приниматься) во внимание, что как раз и делает подобную модельпригодной для семантического сближения предложений и словосочета-ний, но именно поэтому неадекватной, так как, строго говоря, она отно-сится не к предложению как таковому (если считать предложение едини-цей, специально предназначенной для целей коммуникации), а к некой«усредненной величине», занимающей как бы промежуточное положениемежду предложением и словосочетанием (именно такую величинуВ. В. Богданов и обозначает термином «предикатное выражение») 1 а .

Сторонники этой модели, которую можно было бы назвать номинатив-но-пропозиционной, обычно утверждают, что свои специфические комму-никативные свойства предложение приобретает благодаря особому грам-матическому оформлению. И это в общем верно. Но не верно или по мень-шей мере сомнительно, что соответствующее оформление ограничиваетсяопределенной грамматической квалификацией предиката и аргументови что такая их квалификация, превращающая словесно выраженные пре-дикат и аргументы в грамматические члены предложения, достаточнадля того, чтобы соотнести и согласовать друг с другом оба его аспекта:номинативный и коммуникативный.

В действительности соотношение между названными аспектами носитболее сложный характер и оно не может быть установлено только за счетопределенной грамматической квалификации компонентов номинативногосостава предложения. Для этого необходимо, кроме того, чтобы компо-ненты номинативного состава предложения (слова в их грамматическиоформленном виде) были расположены в определенном линейном порядкеи чтобы все предложение в целом получило определенную интонационнуюхарактеристику,— в противном случае (по крайней мере в языках типарусского) такие его специфические коммуникативные свойства, как целе-направленность высказываемого сообщения и так называемое актуаль-ное членение (коммуникативная перспектива сообщения), останутся не-выраженными.

Существующее мнение о наличии прямой и непосредственной связимежду номинативным и коммуникативным аспектами предложения, кото-рая, согласно этому мнению, проявляется, в частности, в том, что компо-нентам актуального членения предложения (теме и реме) «более илименее регулярно соответствуют специальные грамматические формы»(Т. Б. Алисова), лишено реальных оснований.

Прежде всего, указанное соответствие отнюдь не регулярно (много-численные случаи расхождения между членением предложения на тему ирему и выделением в нем «специальных грамматических форм» подле-жащего и сказуемого общеизвестны). Во-вторых, даже в тех случаях, когдамы наблюдаем это соответствие, оно опять-таки устанавливается лишьблагодаря содействию определенного порядка слов и интонации, но вовсене «само по себе», вовсе не потому, что подлежащее и сказуемое яв-ляются «специальными грамматическими формами» для выражения темыи ремы, как это представлялось, например, Ф. И. Буслаеву.

12 Ср. справедливое замечание О. И. Москальской о том, что номинативному ас-пекту предложения «соответствует своя система значений и, соответственно, категорий,сама по себе ... неодномерная..., но не исчерпывающая и даже не определяющая при-роды предложения, поскольку эти же значения и категории могут быть присущи и сло-восочетанию», и что «особые структурные черты и грамматические значения, знаме-нующие новое качество этой синтаксической единицы по сравнению со словом и слово-сочетанием», связаны с коммуникативной функцией предложения [12, с. 10].

13 Аналогичные замечания см. в [13, с. 15].


Подобное представление давно уже отвергнуто нашей наукой, чемукак раз и способствовало разграничение номинативного (или, в другойтерминологии, конструктивно-синтаксического) и коммуникативного (ком-муникативно-синтаксического) аспектов предложения, целесообразностькоторого состоит именно в том, чтобы преодолеть неоправданное смеше-ние разных критериев квалификащга составляющих предложение компо-нентов и его структурной организации в целом. Но это разграничениедолжно быть бескомпромиссным, так как только при этом условии мыполучаем возможность выяснить подлинное взаимодействие названныхаспектов друг с другом и непротиворечиво интерпретировать относя-щиеся к данной сфере исследования лингвистические факты во всем ихмногообразии. Если же это условие не соблюдается, то неизбежным ре-зультатом оказывается ограничение поля зрения исследователя, что ве-дет, в свою очередь, к явным «натяжкам» в объяснении фактов или к су-щественным просчетам в теории.

Так, весьма показательно, что, например, Н. Д. Арутюнова, однойиз первых (хотя и не самой первой) выдвинувшая идею разграничения но-минативного и коммуникативного аспектов предложения, но одновремен-но с этим склонная приписывать грамматическому подлежащему и грамма-тическому сказуемому, наряду с конструктивно-синтаксическими, еще иопределенные коммуникативно-синтаксические функции, все свои суж-дения и выводы о взаимосвязи между названными аспектами строит исклю-чительно на «общих», «образцовых», «наиболее типичных», «классиче-ских» и т. п. случаях 14, оставляя в стороне многие другие случаи, посколь-ку в рамках ее теории они не поддаются объяснению 15.

Показательна и некоторая «эволюция» во взглядах Н. Д. Арутюновойна семантическую структуру предложения. Начав с признания того, чтопредложение является «целостным наименованием события или ситуа-ции» и что соответствующее его свойство составляет как раз тот аспект,«который называют семантическим, денотативным, когнитивным или но-минативным» [1, с. 63—64], она в дальнейшем (в заключительном разделекниги «Предложение и его смысл») высказывает по сути дела противопо-ложную точку зрения: «Если согласиться с мыслью о принципиальныхразличиях в значении и функции составов конкретного предложения (име-ются в виду составы подлежащего и сказуемого.— Р. И.), то пришлосьбы, как нам кажется, усомниться в том, что предложение представляетсобой единый зпак ситуации» [11, с. 378].

Все сказанное не следует понимать в том смысле, что номинативно-пропозиционная модель семантической структуры предложения лишена

1 4 Вот характерные примеры некоторых из подобного рода суждений: «За подле-жащим в общем случае грамматически закреплена функция темы сообщения, а допол-нения входят в состав предиката (сообщаемого) и лишены самостоятельной роли в ком-муникативной структуре предложения...» [1, с. 72].

«В процессе транспозиции (преобразования предложения в словосочетание.—Р. И.) центральный компонент предложения как коммуникативной единицы —егосказуемое (оно в классическом случае совпадает с сообщаемым) — преобразуется вноминативное ядро словосочетания» [11, с. 73—74; ср. 1, с. 65].

«Препозитивная семантика всегда предметно детерминирована. Поэтому ее реа-лизация в классическом случае столь же двучленна, как двучленно „образцовое"предложение, к которому она восходит» [11, с. 79].

1 5 То же самое (в смысле ее ограниченности) можно сказать о концепции семанти-ческой структуры предложения, разработанной И. П. Сусовым (см. его работы [14, 15]).И. П. Сусов строит теоретическую модель этой структуры, в некоторых ее аспектныххарактеристиках принципиально отличную от номинативно-пропозиционной модели,но она опять-таки ориентирована исключительно на «классические образцы предло-жения» (а именно на предложения, подводимые под схему классического атрибутивногосуждения).

32 РАСПОПОВ И. П

какой бы то ни было познавательной ценности. Напротив, думается, чтосоздание этой модели, открывающей во многом еще не изведанную «об-ласть „стыковки" синтаксиса и лексики» (Н. Д. Арутюнова), явилось но-вым шагом на пути познания и осознания соответствующих фактов рече-вой действительности. Однако мне хотелось обратить внимание, во-первых,на то, что эта модель дает нам все-таки неполное представление об орга-низации смысла предложения, поскольку его смысл организуется не толь-ко в номинативном, но и в коммуникативном аспектах, и, во-вторых, на то,что даже применительно к номинативному аспекту синтаксических обра-зований разных типов она нуждается в существенном усовершенствовании.

Очевидно, для усовершенствования этой модели (как, впрочем, и всехдругих моделей семантической структуры предложения) было бы необ-ходимо прежде всего договориться о содержании и употреблении неко-торых исходных терминов.

Думается, что нельзя говорить о предложении, не определив предва-рительно, что мы будем понимать под предложением. Тем более непра-вомерно в рассуждениях о семантической структуре предложения, таксказать, перескакивать с одного объекта на другой, как это делается, на-пример, в работах Н. Ю. Шведовой, которая то ограничивает рамкипредложения минимальным грамматическим образцом, лишенным ка-кого-либо значения, кроме «абстрактного значения предикативности», торасширяет эти рамки, наделяя предложение особой семантической струк-турой и, сверх того, «коммуникативной значимостью его членов» 1в.

Думается далее, что нельзя говорить об организации смысла пред-ложения, не установив предварительно четкой границы между планомего содержания и планом выражения. Обычно, проводя эту границу,одновременно отделяют друг от друга семантику и грамматику. Но такойподход расходится с общепринятым пониманием грамматики и ее кате-горий, каждая из которых обладает, как известно, своей собственной се-мантикой 17. Если же придерживаться указанного понимания (несомнен-но, адекватного, о чем свидетельствует весь предшествующий опыт науч-ного языкознания), то нужно будет признать, что сама постановка вопросао соотношении семантической и грамматической структур предложенияявляется абсурдной.

Можно противопоставлять друг другу понятия лексической и грамма-тической (или, уже, синтаксической) семантики, можно изучать их вза-имодействие друг с другом в плане содержания того или иного речевогопроизведения (предложения или словосочетания). Можно также рассмат-ривать план содержания различных речевых произведений (в целом илив отдельных его аспектах) в отвлечении от плана выражения и в соотно-

1 в В [16] Н. Ю. Шведова разграничивает эти объекты, различая предложение «в ши-роком смысле», определяемое как «любое (от развернутого синтаксического построенияв письменном тексте от точки до точки — до отдельного слова) высказывание (фраза),являющееся сообщением о чем-либо и рассчитанное на слуховое (в произнесении) илизрительное (па письме) восприятие), и предложение «в узком, собственно граммати-ческом смысле», квалифицируемое как «особая синтаксическая конструкция, имеющаяв основе своего построения грамматический образец и специально предназначенная длятого, чтобы быть сообщением». Однако указанное разграничение в более ранней статьеН. Ю. Шведовой [17] явно не соблюдается: здесь соответствующие свойства, распреде-ленные по разным объектам (между предложением «в узком, собственно грамматиче-ском смысле» и предложением «в широком смысле»), рассматриваются в их сотношениидруг с другом, как если бы они принадлежали одному и тому же объекту.

1 7 См. следующее замечание В. М. Солнцева: «Все единицы языка, находящиесяв ведении грамматики,— это двусторонние единицы, состоящие из звуковой и смысловой стороны» [13. с. 17].


шении с этим планом 1 8 . Можно, наконец, сводить разнообразные поверх-ностные структуры, взятые в обоих планах, к условно избранным (либопостулируемым) глубинным, опять-таки беря их в качестве двустороннихединиц. Но логически неправомерно ставить знак равенства между поня-тиями «глубинный» и «семантический» и тем более между понятиями«план выражения» и «грамматический план построения языковых единиц»,в частности, предложения.

Изложенные требования с точки зрения логики науки в сущностиэлементарны 1 9 . Но их реализация является, по нашему глубокому убеж-дению, обязательным условием для успешного «штурма семантики предло-жения», о котором столь торжественно возвестила лингвистическому мируН. Д. Арутюнова и который в ряде случаев ведется до сих пор еще явнонегодными средствами и недостаточно целенаправленно.


1. Арутюнова Н. Д. О номинативном аспекте предложения.— ВЯ, 1971, № 6.2. Гак В. Г. К проблеме синтаксической семантики (семантическая интерпретация

«глубинных» и «поверхностных» структур).— В кн.: Инвариантные синтаксическиезначения и структура предложения. М.. 1969, с. 80.

3. Чейф У. Л. Значение и структура слова. М., 1975, с. 21.4. Богданов В. В. Семантико-синтаксическая организация предложения. Л., 1977.5. Алисова Т. Б. Очерки синтаксиса современного итальянского языка. М., 1971, с.

40—55.6. Апресян Ю. Д. К построению языка для описания синтаксических свойств речи.—

В кн.: Проблемы структурной лингвистики. 1972, М., 1973, с. 279—325.7. Леонтьева Н. Н. Создание информационного языка на базе синтаксического анали-

за текста.— ИТИ, 1971, № 8, сер. 2, с. 8—15.8. Арват Н. Н. О семантике предложения.— ФН, 1979, № 5, с. 53.9. Кубик М. Модели двусоставных глагольных предложений русского языка в сопо-

ставлении с чешским. Praha, 1977.

1J Однако при разграничении этих планов и особенно при выделении в них техили иных аспектов было бы весьма рискованно руководствоваться рекомендациямиИ. П. Сусова, который полагает, что «формальные аспекты предложения выделяютсяна основе разграничения характера языковых средств, используемых в построениивысказывания» и что «обращение к семантической стороне оказывается в этом случаененужпым» [15, с. 63]. Предлагаемый II. П. Сусовым подход к решению проблемыдезориентирует исследователя, ставит его в тупик уже перед такой задачей, как«разграничение характера языковых средств» (неясно, по каким признакам можноустановить «характер» этих средств, если не учитывать «семантическую сторону»), и,кстати, не выдерживается им самим. Так, «по характеру языковых средств» И. П. Сусоввыделяет в строении предложения на коммуникативном уровне « а с п е к т ы л е к -с и ч е с к о г о с о с т а в а , и н т о н а ц и о н н о г о о ф о р м л е н и я , к о м -м у н и к а т и в н о - м о р ф о л о г и ч е с к и х п о к а з а т е л е й (т.е. морфоло-гических средств, значение которых входит непосредственно в семантику предложе-ния в широком смысле и к числу которых принадлежат, например, формы времени,наклонения н с и н т а к с и ч е с к о й с т р у к т у р ы » [15, с. 62]. Но в этом пе-речне, не говоря уже о том, что он логически совершенно не упорядочен, содержитсяявная ссылка на «семантическую сторону» (см. замечания о так называемых комму-никативно-морфологических показателях), хотя, по утверждению автора, обращение кэтой стороне «оказывается... ненужным».

1 9 Элементарно также требование точности и ясности научных дефиниций, кото-рое не соблюдается, например, в следующем определении семантической структурыпредложения, сформулированном Н. Ю. Шведовой: «Под семантической структуройпредложения понимается его информативное содержание, представленное в абстраги-рованном виде как закрепленное в языковой системе соотношение типизированныхэлементов смысла» [17, с. 461]. Это определение вызывает целый ряд недоуменных во-просов: «Что такое «информативное содержание»? Что значит «представленное в абстра-гированном виде»? От чего нужно абстрагироваться? Кем и где «представленное»?О каких «типизированных элементах смысла» идет здесь речь? О каком их «соотноше-нии»? Что значит «закрепленное в языковой системе»? Как именно «закрепленное»?и т. п. и т. д.

2 Вопросы языкознания. N 4


10. Чеснокова Л. Д. Элементарная синтаксическая единица как компонент семантиче-ской структуры предложения.— В кн: Семантическая структура предложения.Ростов-на-Дону, 1978, с. 39.

11. Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. М., 1976.12. Москалъская О. И. Проблемы системного описания синтаксиса. М., 1974.13. Солнцев В. М. Относительно концепции «глубинной структуры».— ВЯ, 1976, № 5.14. Сусов И. П. Семантическая структура предложения. Тула, 1973. [ср. одноимен-

ную докторскую диссертацию (Л., 1973)].15. Сусов И. П. Формальные и семантические аспекты предложения.— В кн.: Теоре-

тические проблемы синтаксиса современных индоевропейских языков. Л., 1975.16. Шведова Н. Ю. Предложение.— В кн.: Русский язык. Энциклопедия. М., 1979.17. Шведова Н. Ю. О соотношении грамматической и семантической структуры пред-

ложения.— В кн.: Славянское языкознание. М., 1973.


« 4 " 1981

ДЕРФЕР Г.

БАЗИСНАЯ ЛЕКСИКА И АЛТАЙСКАЯ ПРОБЛЕМА*

Лингвисты проводят различие между культурным и базисным слоямилексики. Лексика первого из них состоит из таких слов, которые обозна-чают понятия, присущие только определенным явлениям культуры, как,например, слова типа автомобиль, телефон, а также титулы, такие, каксултан, или слова типа дом (примитивные народы не имеют понятия «дом»и вообще «жилище»). Базисный слой лексики, напротив, состоит из слов,обозначающих предметы, которые не связаны с определенной культурой,слова, общие для всех людей. Сюда относятся, например, слова типасмотреть, идти, приходить, брать, один, два, три, глаз, нога, пяткаи т. д. [ср. 1—7].

При этом для рассмотрения темы можно выделить два общепринятыхпринципа: 1) для доказательства родства языков в основном важна базис-ная лексика, потому что культурная лексика легко и часто заимствуется;2) названия частей тела входят в состав базисной лексики. Они не заим-ствуются и, следовательно, являются весьма доказательными при выявле-нии родственных связей.

Названия частей тела для выяснения вопроса о родстве алтайскихязыков (тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских) всегда игралибольшую роль. У. Пош [8], например, пришел к выводу, что алтайскиеязыки имеют большое количество общих названий частей тела и поэтомуродственны друг другу. Дж. Клосон [9], напротив, считает, что алтайскиеязыки имеют небольшое количество общей базисной лексики, в частно-сти, в них почти нет общих названий частей тела, поэтому они не родствен-ны друг другу. Эти точки зрения очевидным образом диаметрально проти-воположны, однако в одном они сходны, а именно в том, что подчеркиваютбольшую значимость названий частей тела для доказательства алтайскогородства.

Именно поэтому в настоящей статье будут подробно рассмотрены на-звания частей тела, сначала в общелипгвистическом плане, а затем в при-менении к проблеме алтайского языкового родства. Здесь нелишнвм будетотметить, что мнение автора в полной мере не совпадает пи с мнением Поша,ни с мнением Клосона. Как правильно указывали наши уважаемые колле-ги Д. Аксан [10] и Л. Лигети [11], методы Клосона недостаточны.

Прежде всего, встает вопрос, действительно ли, как это принято счи-тать, названия частей тела заимствуются редко и поэтому они столь надеж-ны для определения родства языков.

В 1968—73 гг. я собрал в Иране материал по тюркским языкам, преждевсего по халаджскому, хорасано-тюркскомуисонхори. Это, в основе своей,несомненно, тюркские языки, однако испытавшие такое сильное влияниеперсидского, что их можно назвать смешанными языками. Положениедел в части интересующей нас лексической сферы в указанных языках мо-

* Публикуя эту статью, редколлегия не считает дискуссию законченной.

2*

«i лаз»«рот»«нога»

халадж. fees, kdze.-Tjf«1 mdi к;

36 ДЁРФЕР Г

жет служить предварительной основой исследования. Выявилось следую-щее заслуживающее внимания обстоятельство.

Определенная часть лексики — причем во всех 30 обследованных диа-лектах — всегда состоит из тюркских слов, другая часть — часто иливсегда заимствована из иранских. При этом обращает на себя вниманието, что речь здесь идет об очень разных тюркских языках; хорасано-тюрк-ский принадлежит к огузской подгруппе, тогда как халаджский к ней непринадлежит. Ниже приводятся несколько примеров на названия частейтела.

Т ю р к с к и е И р а н с к и е

хорас. gcz, gdz «ресница» muzaa"(yz «нёбо» kdmajag «пятка» pdsna

Возможно, однако, возражение, что подобное положение ограничи-вается иранскими тюркскими языками и отсюда еще нельзя делать широ-ких общелингвистнчегких ВЫВОДОВ. Поэтому я предпринял дальнейшийанализ еще ряда смешанных языков, а именно: 1) наречия северных тад-жиков, испытавшего на себе сильное влияние узбекского; 2) татского,также иранского языка, но подвергшегося сильному воздействию азербай-джанского; 3) диалекта бухарских арабов, арабского языка, подвергшегосясильному влиянию узбекского и таджикского; 4) марийского, в которомв большом количестве имеются заимствования из чувашского, татарскогов русского языков; 5) саяно-самодийского, в котором наличествует мно-жество хакасских и русских заимствований; 6) якутского, находившегосяпод сильным влиянием монгольского, в меньшей степени — эвенкийскогои русского; 7) солонского, тунгусо-маньчжурского языка, на которыйоказал влияние дагурскнй язык монгольской семьи языков; 8) дагурского,на который сильно повлиял солонекпй язык (таким образом, дагурскийи солонский оказали друг на друга взаимное влияние); 9) маньчжурского,испытавшего сильное влияние монгольского; 10) цыганского, на которыйсильное влияние оказали персидский и многочисленные европейскиеязыки; 11) албанского, на который оказали сильное влияние роман-ские языки, более слабое — турецкий; 12) брауи в Пакистане — дравид-ского языка, который находится под сильным влиянием индийских и иран-ских; 13) нубийского в Африке, на него сильное влияние оказал арабский;14) гуарани в Южной Америке, сильно смешавшийся с испанским.

В результате исследования установлено, что те слова, которые в тюрк-ских языках Ирана остаются исконными, часто не являются заимствован-ными и в этих смешанных языках; те же слова, которые в тюркских язы-ках Ирана чаще всего иноязычного происхождения, а именно иранского,часто и в перечисленных смешанных языках являются заимствованными.Ср., например:

Т ю р к с к и е я з ы к и Ирана Б р а у и

«глаз» kdz и т. д. — всегда тюркское хап — дравидское слово«бровь» gas и т. д. наряду с иран. аЬгй burwdnk — из иран.«ресница» kirpik, Чаще нран. muza miede — и з нран.

В целом п о л у ч а е т с я с л е д у ю щ а я к а р т и н а :

Т ю р к с к и е я з ы к и И р а н а О б ы ч н о в с м е ш а н н ы х я з ы к а х

тюркск. заимств. исконное заимств.

«глаз» 100% 0%«бровь» 80% 20%«ресница» 70% 30%

100%54%37%

0%46%63%

БАЗИСНАЯ ЛЕКСИКА И АЛТАЙСКАЯ ПРОБЛЕМА 37

Подобные статистические параллели получаются и в других случаях.Можно ли из приведенных количественных оценок сделать выводы ка-чественного характера?

Для ответа на данный вопрос я исследовал слова базисного слоя, кото-рые обычно никогда не заимствуются или заимствуются очень редко —назовем их я д е р н ы м и б а з и с н ы м и с л о в а м и (ЯБС) —и слова, которые заимствуются довольно часто — назовем их п е р и ф е-р и й н ы м и б а з и с н ы м и с л о в а м и (ПБС). Отметим, что междуядерной базисной лексикой и периферийной нет четких границ, а назва-ния частей тела представляют собой скорее континуум. Тем не менеев определенных случаях между ядерной и периферийной базисной лекси-кой удается провести различие; например, можно таким образом диффе-ренцировать названия смежных частей тела: глаз — ядерное, ресни-ца — периферийное, нога — ядерное, пятка — периферийное. В общем об-наруживаются четыре критерия, позволяющие провести качественныеразличия ядерной и периферийной базисной лексики.

1. ЯБС обозначают важную физиологическую функцию, ПБС обозна-чают часто просто поверхности, например, голова (как вместилище мыс-лительного органа, само состоящее из многих частей) и лоб (просто по-верхность).

2. ЯБС обозначают особенно бросающиеся в глаза, впечатляющиечасти тела, ПБС — не запоминающиеся части тела. Примеры: голова —ядерное слово, в противоположность головному мозгу, который хотя и вы-полняет важную физиологическую функцию, недоступен зрительномувосприятию, не бросается в глаза. Другой пример: сердце — ядерноеслово, поскольку оно, например, при интенсивной физической деятельно-сти сильно бьется, почка — периферийное слово, так как она не бросаетсяв глаза, едва заметный для среднего человека орган (понятно, не с медицин-ской точки зрения, поскольку язык создается отнюдь не медиками).

3. ЯБС не являются ни слишком специфичными, ни слишком общими(по значению), ПБС в этом отношении являются или частными, или общими(по значению). Примеры: ядерные базисные слова — нога, рука, зуб,периферийные базисные слова (частные) — пятка (лодыжка), указатель-ный палец, клык. К общим терминам относятся также тело, мускулы.

4. Далее следует учесть эвфемистические замены ЯБС. Так как родноеслово воспринимается как грубое, непристойное, из соображений прили-чия вместо него заимствуется другое слово (в известном смысле сюда отно-сятся также все другие грубые слова и термины). Например, обозначениячастей тела животных нередко легко заимствуются и для обозначениячастей тела человека. Ср., например, турецк. Ъасак «нога, голень; анат.малая берцовая кость» (из. перс, раса «нога животного»), франц. jambe«нога (до ступни)» (из. греч. катрё «голеностопный сустав лошадей»).

Однако здесь встает следующий вопрос: является ли оппозиция ЯБС —ПБС тем, что ограничено заимствованием? Или же в языках имеются дру-гие факторы, которые подтверждают, что речь здесь идет о существенныхи приемлемых для многих разделов лингвистики и физиологии разгра-ничениях?

Для решения этой проблемы я исследовал прежде всего три отдельныхвопроса:

а) Как часто встречаются ядерные или периферийные базисные словаво фразеологических выражениях, как, например, нем. Hand und Fufihaben «быть хорошо обоснованным, продуманным», или турецк. eldenagza уа$атак «еле сводить концы с концами, кое-как перебиваться», eldengikmak «быть потерянным, упущенным», el degmemi§ «нетронутый, неис-пользованный» и т. п.

38 ДЁРФЕР Г.

в) Как часто появляются в словарях ЯБС и ПБС?Я исследовал для этого следующие языки: халаджский, английский,

арабский, турецкий, монгольский, финский, малайский, эве (в Африке).Были получены следующие результаты:

Ядерн. Периф.

Во фразеологических оборотах 1075 74В словарях (количество строк в словарной статье) 2352 244

ЯБС, таким образом, появляются в этих случаях намного чаще, чемПБС. Вот конкретный пример из турецкого языка. В словаре Штейер-вальда [12] ядерное слово нога появляется во фразеологических оборотах121 раз и занимает 219 строчек в словаре. Напротив, периферийное словопятка участвует лишь в 6 идиоматических выражениях и представлено20-ю строками.

с) ЯБС имеют большую частоту, чем ПБС, что подтверждается частот-ными словарями. Вот пример из словаря Е. Л. Торндайка я И. Лорджа[13]: глаз (ЯБС) имеет частоту 908, бровь и ресница (ПБС) соответственно5 и 2; частота появления слова нога (ЯБС) более 1000, пятки и щиколотки(ПБС) только соответственно 122 и 43.

Эти количественные соотношения легко объяснить: именно потому, чтоядерные слова обозначают бросающиеся в глаза и более важные по функ-ции органы, они чаще появляются в текстах, более необходимы для людей.

По ряду признаков можно говорить о большей устойчивости ядерногослоя базисной лексики. Особенно отчетливо это проявляется в том, чтоЯБС редко изменяют свое значение. Хотя ПБС могут перейти в разряд ядер-ных (ср. южно-сибирско-тюрк. qaraq «глаз», первоначально «зрачок»,и под.), тем не менее во множестве исследованных мною языков я никогдане встречал обратного развития: «глаз —>- ресница», т. е. развития ядерногослова в периферийное. Известно также, что названия частей тела частокочуют: лат. соха «бедро» ~ совр. франц. cuisse «ляжка». Несколько дру-гих примеров подобного рода: тув. alyn «лицо» (др.-тюрк, «лоб»), якут.su:s «лоб» (др.-тюрк. jti:z «лицо»), казах, tirsa'k «большая берцовая кость»(др.-тюрк. tirsgak «локоть») и т. д. Тем не менее никогда не бывает разви-тия значения типа глаз -*• ухо; кочуют лишь периферийные слова и ни-когда не кочуют ядерные.

Тот факт, что периферийные слова менее стабильны, менее устойчивопроявляют себя, чем ядерные, можно обосновать на опыте полевого иссле-дования. Во время полевых исследований в Иране, например, мы полу-чали постоянно правильные ответы о «глазе» (халадж. kez, хорасан. gozи т. д.), «ресницу» же нередко переводили как qa:s, т. е. словом, обозна-чающим «бровь». (Такие же факты можно привести также для немецкихи романских диалектов.) При записи на магнитофон вопрос о ядерномслове получает быстрый, спонтанный ответ, в быстром темпе (что провереноизмерениями по секундомеру); ЯБС, следовательно, крепко осело, былостабильным; периферийное же слово требовало для ответа значительнобольшей паузы, ПБС были менее устойчивыми, намного более незакреп-ленными, отцентрированными в памяти информантов. (Ср. это с тем фак-том, что они также чаще заимствуются, фиксируются как более редкиев частотных словарях и т. д.)

Далее, наконец, я установил еще следующее: деривативные суффиксы,метафорические употребления и прежде всего сложные слова среди ядер-ных слов встречаются намного реже, чем среди периферийных. ЯБСгораздо чаще являются чистыми корнями, ПБС представляют собой слож-


ш е слова типа: ядерный корень + что-нибудь еще. Например, Ohrmuschel(ПБС) «ушная раковина» и Ohr «ухо» (ЯБС). Напротив, никогда не встре-чается сложных ЯБС, построенных на основе ПБС. Другими словами,

1БС — базисная категория. К этой базисной категории примыкает1БС, но не наоборот.

Оказывается также, что ЯБС праязыка в конкретных языках лучшесохраняются и вместо них реже возникают новообразования, чем это имеет^есто у ПБС. Я исследовал процентное содержание тех случаев, когдабольше половины (или ровно половина) корней, соответствующих приве-денным Баком [14] конкретным языкам, восходит к праиндоевропейскомушрню. Например: обозначение глаза приведено Баком для 36 индоевро-1ейских языков, из них 26 форм восходят к индоевропейскому *о&" —

72%, т. е. эта цифра намного выше половины, напротив для плена нижеюловины: корень сохраняется в 8 языках из 47, или в 17%; плечо прояв-ляет себя и в этом случае как типичное ПБС.

В и т о г е получились следующие соотношения: в ядерной базиснойлексике в половине и более языков сохраняется 63,6% ЯБС; в промежу-точной лексике — 40,0% слов; в периферийной лексике — 16,7% ПБС.

Суммируя все вышесказанное о приемах разграничения периферийнойи базисной лексики, мы ясно видим, что ЯБС и ПБС четко отличимыjpyr от друга. Разумеется, есть слой переходной лексики (в лингвистикеэто почти всегда так). Если мы соотносим смежные части тела, то разгра-ничение между категориями обнаруживается очень четко, например:глаз (ЯБС) — ресница (ПБС), нога (ЯБС) — пятка (ПБС), рука (ЯБС) —большой палец руки (ПБС).

Из факта разграниченности базисной лексики на ядерную и перифе-рийную вытекает следующее: если мы хотим установить, являются языкиродственными или нет, мы должны привлекать только ЯБС (и с известнойосторожностью промежуточные), так как только они релевантны, посколь-ку в смешанных языках ПБС часто заимствуются.

Проиллюстрируем сказанное на примере ряда семей языков, родствокоторых общепризнано. Возьмем за основу упоминавшийся нами список11 ядерных базисных слов и 5 переходных базисных слов. Перечислим их.Ядерные базисные слова: голова, глаз, ухо, нос, рот, язык, зуб, волос, сердце,рука (кисть), нога. Промежуточные: губа, палец, колено, борода, шея,горло. По числу алтайских языковых групп (тюркской, монгольской, тун-гусской) мы выберем для сравнения из индоевропейской, картвельской,семитской, дравидийской и уральской языковых семей по три конкрет-ных языка, таких, которые отстоят друг от друга наиболее далеко.

Сначала для иллюстрации того, как соотносятся языковые семьи,я приведу несколько примеров из индоевропейских языков, имеющихмежду собой более отдаленное родство, чем, например, семитские.

Н е м е ц к и й

«голова»

«глаз»«нос»

HauptkahlAugeNase

Л а т и н с к и й

caput

cculusnasum

П р а с л а в я н е к и й

* golva* oko* поеъ

1!

*

**

н д о е в р о п е й с к и й

карgalok*nas

«сосуд»«лысый; лысина»«глаз»«нос»

Многие слова здесь восходят непосредственно к индоевропейскомукорню с тем же значением, я это называю лексическим соответствием(например, нос), некоторые слова изменили свое значение, но существуютсоответствующие корни с другими значениями в других индоевропейскихязыках, это я называю корневым соответствием. Например, праслав.*golva «голова» соответствует нем. kahl; слова не одинаковы по значению,

40 ДЁРФЕР Г.

но восходят к одному и тому же индоевропейскому корню *gal «лысый; лы-сина». Это может служить доводом для доказательства родства, лексиче-ское тождество совершенно не обязательно во всех случаях.

В целом по 16 словам для и.-е. языков получится следующее.11 ЯБС включают 7 лексических соответствий (из них 5 во всех трех

обследованных языках, или сквозные), 4 корневых соответствия (всесквозные).

5 промежуточных слов включают одно лексическое соответствие (сквоз-ное), три корневых соответствия (все сквозные). В совокупности сквозныесоответствия, как и корневые, и лексические, как ядерных, так и переход-ных слов дают 81,25%.

В других языковых семьях сквозные соответствия для 16 указанныхслов имеются в следующем числе случаев: картвельские — 50° 0, семит-ские — 100%, дравидийские — 56,25%, уральские — 50%.

Если учесть, что промежуточные слова иногда (хотя и реже, чем ПБС)все же заимствуются, то для большей убедительности дадим цифры толькодля ЯБС: индоевропейские — 81,8%, картвельские — 63,7%, семитские —100%, дравидийские — 63,7%, уральские — 63,7%.

Теперь обратимся к алтайским языкам. Процент совпадения по всемтрем семьям (группам) будет равен 0. Однако и соответствий, которыевозможны для двух семей,— сравнительно мало. Нормальным являетсяслучай, когда все три группы имеют совершенно различные слова, кото-рые не обнаруживают родства даже по корневым соответствиям. Вот при-мер: «глаз» в тюркских koz, корень *кд или *кдг. В монгольских и тунгус-ских нет корня, который бы можно было фонетически и по значению сопо-ставить с указанным тюркским. В монгольских «глаз» звучит как nidiin —вероятнее всего, разлагающийся на ni-diin. Такого корня нет ни в тюрк-ских, ни в тунгусских языках. В пратунгусском «глаз» *ya:sa, вероятно,разлагается на уа: -sa. Корень *уа: не представлен ни в монгольских,ни в тюркских языках. Во всех трех случаях, следовательно, невозможноникакое сравнение, в противоположность положению вещей в языковыхсемьях с твердо установленным родством, где обычно идентичны если нелексемы, то корни.

Следует заметить также, что установленные алтаистами соответствияв свете развиваемых здесь положений оказываются часто нерелевантными.Однако из немногих приемлемых алтайских соответствий из старого ал-таеведения — тунг. *amja «рот» ~ монг. атап «рот» ~ тюрк, am «жен-ский половой орган». Тюрк, am и монг. атап, несомненно, связаны другс другом, однако для тюркского речь идет о непристойном, грубом слове,а они ведь, как уже сказано выше, часто заимствуются. Что касается тунг.*атг)а, то исконная форма выглядит на самом деле как *агта (как этоустановил уже Бенцинг). Это слово — дериват от пратунг. *ауа «пасть;морда; скважина», П)П- «открывать» с типичным тунгусским суф. -та,который представлен, например, в образовании dara ~ dara-ma «крестец;поясница», gyra-ma-salksa «кость», эвенк, tu.ju-me «хрящ», тунг, пуку-та«шейный позвонок» и др. под.

Приведем обобщенные статистические данные наших исследований повсем упомянутым языкам (в сумме для 11 ЯБС и 5 переходных слов;см. схему на с. 41).

Как видим, расхождение между заведомо родственными языками и ал-тайскими — огромно. Конечно, имеется много надежных случаев, когдатюркские и монгольские или монгольские и тунгусские имеют общие ПБС:например, тюрк, bogrdk «почка» ~ монг. bogere, тюрк, оксй «пятка» ~монг. osoge, тюрк, agin «плечо»— монг. egem, монг. deligiin «селезенка» —маньчж. delixun, эвенк, delkin и т. д. Однако в подавляющем большинстве

БАЗИСНАЯ ЛЕКСИКА И АЛТАЙСКАЯ ПРОБЛЕМ.V 41

случаев речь идет о ПБС. Кроме того, отсутствуют сквозные соответствия!нет ни одного релевантного для доказательства родства названия частитела, т. е. ЯБС или хотя бы переходного, которые были бы общими длявсех трех алтайских языковых семей. Важно еще и вот что: только средиПБС имеются соответствия, не вызывающие сомнений с точки зрения ал-таистики, как это было показано выше. Совсем другая картина у ЯБС

Слово, зарегп- В двух Слова, разныестрированнные для всех 3-хв 3-х группах языков (групп)

Семитские 16 — —Картвельские 8 5 3Дравидийские 10 4 2Уральские 8 5 3Индоевропейские 13 3 —Алтайские — 7 9

и переходных слов: здесь обычно, если в одной семье слово входит в слойЯБС, то в другой — в ПБС,— явление, известное преимущественно в сме-шанных языках и при заимствованиях. Мы показали это уже на примеремонг. атап. Ср. также другие соответствия: тюрк, qulaq «ухо» (ЯБС) ~монг. qulki «ушная сера» (ПБС), тюрк, qyl «волос» (ЯБС) ~ монг. qilyasun«конский волос» (ПБС, поскольку термин относится к сфере животных).И только «борода» составляет исключение: как в тюрк., так и в монг.она называется saqal. Оно, однако, не ЯБС, а всего лишь промежуточноеслово, которое иногда все же заимствуется, ср.: мордов. sakal, sakalo,саяно-самоднйск. sagal, солон, sayala.

Мы не находим ни одного надежного соответствия, в котором бы, на-пример, тюркскому ЯБС соответствовало монгольское ЯБС, не говоря ужео том, чтобы сюда же безупречно подходило бы и тунгусское слово. У род-ственных языков случаи, когда слово проходит по всем трем обследованнымветвям как ЯБС, являются частыми, по алтайским же языкам не зареги-стрировано ни одного такого случая. Впрочем, это относится ко в с е мсловам, которые являются общими для трех алтайских ветвей, и даже поч-ти ко всем словам, которые общи для двух из них — тюркского и монголь-ского. Почти всегда речь идет либо о культурной лексике, как тюрк.ayuz «молозиво» ~ монг. ayurag (типичное слово для пастушеско-кочев-нической культуры), или о ПБС, типа монг. qara — тюрк, qara «черный».(Известно, что названия цветов очень часто заимствуются, ср., например,франц. Ыапс из нем. blank, точнее из древней германской формы.) Илиср. еще: тюрк. Ьуд «тысяча» ~ монг., тунг, mi^gan, тюрк, tiimen «10 000» ~монг. tumen, тунг, tumen — типичная периферийная базисная лексика,возможно, даже культурная лексика; в иропивовес 1;оследш_му все назва-ния малых чисел алтайских языков — различны.

Таким образом, алтайские языки являют собой картину неродственных,а скорее смешанных языков. М. Рясянен как-то высказался в том плане,что алтайские языки родственны между собой просто в результате с л о-ж е н и я признаков. Как раз это представляется мне совершенно невер-ным. Складывать — значит лишь копить примеры. Лексический составперсидского языка, например, приблизительно на 80% состоит из араб-ских слов, следует ли из этого, что персидский — семитский язык? СамоеЗолынее, о чем может сказать сложение — это то, что мы имеем дело него случайностью, а с причинной связью. Родство же необходимо доказатьточным анализом, который должен быть и качественным, и количествен-ным. Поэтому следует различать ЯБС п ПБС, и при доказательстве родстваучитывать только ЯБС; при этом в родственных языках окажется доста-

42 ДЕРФЕР Г.

точное число соответствий среди ЯБС. Если это не так, то доказать родствоуже невозможно и этим можно больше не заниматься. Если же найденодостаточное число общих ЯБС и промежуточных слов, то доказательствародства можно усилить, если показать, что соблюдено следующее условие.При большом числе накоплений (Akkumulation), т. е. соответствий, про-ходящих по всем обследованным языкам (например, для трех ветвей — покрайней мере 40%), имеются слова в любых парных комбинациях, т. е.для трех ветвей, например, А, В, С,— как слова, общие для А и В, таки слова, общие соответственно для А и С и В и С. Принцип сквозного соот-ветствия был разработан уже А. Ремюза еще в 1820 г. и сохраняет своюсилу до сегодняшнего дня, однако приверженцы алтайской гипотезы неприняли этого во внимание. Алтаистические работы, на мой взгляд, неудовлетворяют сформулированным здесь методическим принципам. Вотеще один пример, относящийся к этой теме.

Алтаисты сопоставляли как исконно родственные тюрк, yudruq «кулак»~ монг. nudurga — маньчж. nudzan, эвенк, nurga. Причем подавалось какособенно веское доказательство родства алтайских языков, так как а) со-ответствие проходит по всем трем алтайским ветвям (таких случаев, помоему мнению, всего около 25), б) это название части тела, следовательно,базисное слово, релевантное для доказательства родства. Однако мы ужевидели, что последнее положение не проходит; поскольку кулак — какраз ПБС, которое может заимствоваться. Так, во многих языках это заим-ствованное слово, например, в диалекте арабов Бухары «кулак» имеетформу must (из таджикского), в саяно-самодийском cuzuru (из хакасского),в албанском grust (из сербского) и т. д.

Что касается положения а), то укажем на следующее. Тюркскому -q-в yudruq соответствует монгольское -g- в nudurga. Однако это типично мон-гольское развитие звука: тюрк, -q-'-k- в анлауте второго слога после со-гласных, как и в исходе второго слога, соответствует в монг. -g-1-g-,

<ср., например, тюрк, \irk-lhiirk~ «бояться» ~ монг. hiirga-, тюрк, balyq«город» ~ монг. balaga-sun и т. д. Этот звуковой закон касается, однако,лишь монгольских, в тунгусских он не действует. Следовательно, эвенк.nurga может происходить только из монг., так же как маньчж. nudzanвосходит к *nurga с типично монгольским -g-. Пратунг. -rg- в эвенк, отра-зилось как -rg-, в маньчж. же перешло в -dz-, ср. пратунг. *horgd «тяже-лый» ~ маньчж. udzen и т. д. Можно предположить следующее развитие:монг. nudurga было сначала в тунгусском *nudurga ^> *nudrga ^> *nurga^>nudzan. При этом следует заметить, что исчезновение всего второго сло-га — типично южнотунгусское явление, а именно маньчжурское. Такимобразом, мы должны понять такой путь заимствования: монгольский -»•маньчжурский —> эвенкийский. И таких монгольских слов, которые могутбыть объяснены лишь при помощи маньчжурского, в эвенкийском имеетсямного. Типичным для маньчжурского (и для центрально-тунгусских язы-ков) является, например, исчезновение -g-, ср.: монг. eregii «наказание» -*•маньчж. егип -*- эвенк, еги: (не *eregi); монг. hugula «мешок» -»» маньчж.fula (в fula-can «мешочек») —> эвенк, hula (не *hugula). С другой стороны,в эвенкийском также имеются монгольские слова, которые проникли тудане через маньчжурский, ср., например, монг. hiiker «рогатый скот» ~эвенк, hukur. Как в северотунгусских, так и в южнотунгусских языкахимеются различные слои монгольских слов. Необходимо отметить, чтонаряду с южным путем: монгольский —* маньчжурский —> эвенкийский,имеется и северный путь; ср. например, монг. huraqa «петля» —> эвенк.hurka —*• маньчж. xurka (не fuca, как было бы при южном пути). Характер-но, что имеется много слов, которые общи только для монгольских и маньч-


журского, и много слов, оощих для монгольских и северотунгусских язы-ков, прежде всего эвенкийского. Однако нет ни одного слова, общего толь-ко для монгольских и центрально-тунгусских языков (нанайского и удэге).

Если учесть все вышесказанное, то простую схему древнейшего родстваалтайских языков мы должны заменить следующими положениями:а) в монгольских имеется несколько пластов тюркских заимствований;б) несколько пластов монгольских заимствований имеется подобным обра-зом в маньчжурском и эвенкийском; в) в тунгусских нет прямых древнихзаимствований из тюркских. Тюркские слова всегда попадали в тунгус-ские через посредство монгольских. В центральнотунгусских языках нетпрямых заимствований из монгольских. Монгольские слова всегда попа-дали в них через посредство южных (маньчжурских) или северных тунгус-ских языков (эвенкийского).

Данные положения можно отобразить в следующей лингвогеографиче-ской схеме:

Т Ю р К . ' М О Н Г .

->северотунг. языки1 Т

центральнотунг. языки1 Т

-^южнотунг. языкиВыводы. Метода Дж. Клосона была слишком проста, так как носила

чисто количественный характер, а одними количественными методаминельзя ни опровергнуть, ни доказать языкового родства. Квантитативныеметоды необходимо дополнить анализом, т. е. разделить все слова на ядер-ную базисную и периферийную базисную лексику, и потом уже применятьлексико-статистические методы. Применив указанную усовершенствован-ную методу, мы получим, что общая или алтайская лексика ни в одномконкретном случае не представляет древнего родства, все это лишь ста-рейшие праязыковые заимствования.

Разумеется, заимствования из дрерних языков создают картину, кото-рая очень похожа и очень близка к картине действительного древнегородства. Например, монг. ere «человек» ~ тюрк, ег или монг. bora «серый»<~~ тюрк, boz восходят, я полагаю, к очень старым тюркским формам(*ere, *bofa или *boria). Вряд ли, однако, эти слова родственны, как этополагают Рамстедт или Поппе, в то же время я не думаю, в противополож-ность Клосону и Щербаку, что речь идет о новых заимствованиях периодаV—VII вв. По моему мнению, заимствование этих слов относится к эпохедо новой эры.

Сказанное можно представить следующим образом: т е з и с (Рам-стедт, Поппе): общеалтайские слова — родственны; а н т и т е з и с (Кло-сон, Щербак): общеалтайские слова — просто недавние заимствования;с и н т е з и с (Лигети, Дёрфер): общеалтайские слова — праязыковыезаимствования, что очень похоже на ситуацию настоящего родства.И здесь уместно процитировать прекрасные слова as-Sajbam:j «Если спорятдва ученых, они оба правы».


1. Zauner A. Die romanischen Namen der Korperteile. Erlangen, 1902, S. 4—5.2. Sapir E. Langupge. § 9. New York, 1925.3. Hirt H., Arntz H. Die Hauptprobleme der indogermanischen Sprachwissenschaft.

Halle, 1939, S. 5—6.4. Specht F. Der Ursprung der indogermanischen Deklination. Gottingen, 1947, S. 5.5. Swadesh M. Lexico-statistic dating of prehistoric ethnic contacts.— Language, 1952,

v. 96, № 4, p. 457.6. Tischler J. Glottochronologie und Statistik. Innsbruck, 1973, S. 9.

44 Д Ё Р Ф Е Р г.

7. Bielmeier R. Historische Untersucliung zum Erb- und Lehnwortschatz im ossetischenGrundwortschatz. § 4. Frankfurt-am-Main — Bern — Las Vegas, 1977.

8. Posch U. Die altaische Sprachwissenschaft — Theorie oder Hypothese? — Handbuchder Orientalistik, Abt. 1, Bd. 5, Abschn. 2: Mongolistik. Leiden — Koln, 1964,S. 38 ff.

9. Clauson G. A Lexicostatistical appraisal of the Altaic theory. CAJ, 1969, № 13.10. Aksan D. Zur Frage der semantischen Kriterien in der uralaltaischen Sprachwissen-

schaft — neue Anwendungsmethoden.— Altaica. Helsinki, 1977, S. 17—27.11. Ligeti L. La theorie altai'que et la lexico-statistique.— Researches in Altaic Langu-

ages. Budapest, 1975, p. 99—115.12. Steuerwald K. Tiirkisch-deutsches Worterbuch. Wiesbaden, 1972.13. Thomdike E. L., Lorge I. The teacher's word book of 30 000 words, New York, 1959.14. Buck C. D. A dictionary of selected synonyms in the principal Indo-Europeanlangua-

ges. Chicago, 1949.


1981

ПАЛМАЙТИС М. Л.

ОТ ГРЕЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ К СЛАВЯНСКОЙ.К ТИПОЛОГИИ ВИДА

0. 0. После выхода в свет в 1971 г. второго тома академической «Грам-матики литовского языка» [10] в литуанистике ожесточились споры о ха-рактере глагольного вида как категории [4, 7—9, 17] *. Мнения, однако,сходятся на том, что вид литовского глагола нельзя рассматривать какисключительно грамматическую категорию. Задача настоящей статьи —показать, что вид в балтийских языках восходит именно к грамматическойкатегории, а его лексикализация — результат типологически надежносвидетельствуемой эволюции.

Типологическое сравнение фактов различных языковых семей указыва-ет на относительный хронологический приоритет выражения в глаголевида по сравнению с выражением в нем темпоральных различий 2. Послесформирования противопоставления «времен», т. е. конъюгационных мо-дально-временных рядов — скрив 3 , видовые противопоставления вли-ваются в темпоральные, дополняя их, поскольку вид, как показано ниже,оказывается связанным с конкретной скривой. Такой способ выраженияглагольного вида широко распространен. Не менее известен и другойспособ — с помощью глагольных приставок, выражающих завершенность.Первый способ А. Г. Шанидзе называет греческим, это «система грече-ского типа», а второй — славянским, это «система славянского типа»[25; 26, § 334]. В самом деле, любой греческий глагол независимо от при-ставки в презенсе и имперфекте имеет несовершенный вид, в аористе жеи в результативных скрнвах (перфект, плюсквамперфект) — совершен-ный. Прямо противоположная картина наблюдается в славянском, гдев зависимости от наличия перфективизирующей приставки (и отсутствияимперфективизирующего суффикса) глагол может относиться или не отпо-спться к аористу и футуру. В данной статье устанавливается хронологи-ческое соотношение между обоими типами и делаются выводы, существен-ные для истории конкретных форм.

1.0. Переход от «системы греческого типа» к «системе славянскоготипа» свидетельствуется конкретной историей различных языков [1; 25,с. 956; 26, § 334—339]. Типологические сопоставления обнаруживают за-кономерность такого направления развития, связанную, вероятно, с об-щеизвестной тенденцией служебных слов к морфологизации. Это развитиеможно разделить на пять последовательных ступеней, из которых втораяи третья будут соответствовать греческому типу, последняя —- славян-скому, а четвертая — смешанному, в котором выделяются два подтипа:«балтийский» и «картвельский».

1 Под категорией вида понимается выражение завершенности действия, а не вы-ражение его способа (т. е. не точечпости, повторяемости и т. п.).

2 Ср. [12, с. 144—146, 193—195, 205, 260]; относительно индоевропейского ср.[14, гл. 5; 18, 21]; об афразийском [5]; о картвельском [23]; об абхазском [24].

3 Термин А. Г. Шанидзе — ср. [16].

46 ПАЛМАИТИС М. Л.

1.1. Основой для исходного противопоставления совершенный вид ~несовершенный может явиться первичное распределение всей лексики нафиентивную («активную») и инертную, характерное для языкового строяфиентивной («активной») типологии [12, с. 67]. Такой строй восстанавли-вается для многих праязыков, например, для индоевропейского, афразий-ского, картвельского и др. 4 .

1.2. Семантическое противопоставление видов сменяется грамматиче-ским противопоставлением скрив не раньше, чем один и тот же кореньв зависимости от своего морфологического оформления получает возмож-ность переходить из фиентивного класса в инертный и наоборот. Так, в ин-доевропейском первоначальное видовое противопоставление сменяется оп-позицией перфект/медий ~ инъюнктив 5. в картвельском — пермансив/презенс ~ аорист [23]. Затем развертывается система скрив. противопо-ставленных троично — презенс -~ аорист ~ перфект. Презенс изначаль-но соотнесен с несовершенным, аорист — с совершенным видом. Сначалааспектуально-нейтральный, индоевропейский перфект как результатив-ный вид включается в совершенный. Так вид становится дополнительнымпризнаком скривовой оппозиции. На этой ступени развития футура ещенет. Нет никаких его следов в самом архаичном индоевропейском языке —хеттском. Данные грабара показывают, как для выражения футура ис-пользуются скривы сослагательного значения [например, презенсаgorsicem «чтобы я делал» «(если) буду делать», аориста araric «чтобы я сде-лал» = «сделаю»]. Совершенно аналогично футур выражается в древне-грузинском (ср. vikmode, vqo с тем же значением). В финно-угорских и се-митских языках будущее время вообще не развилось (выражается раз-лично, в семитских обычно имперфективными скривами).

На этой второй ступени развития значение глагола уточняется широ-ким использованием наречий, предлогов и послелогов. Глагольные при-ставки развиваются из них лишь на последующих ступенях. В хеттскомязыке некоторые предлоги и послелоги вообще не отличаются от соответ-ствующих наречий, сохраняя первоначальную идентичность, например,а-ар-ра «после» (греч. onto-), pi-ra-an «впереди». Часто эта идентичностьочевидна из сравнения с родственными языками — ср. a-(u-)wa-an уси-лит. *«прочь» и санскр. ava, лат., прусск., слав. аи-/ои-, хет. ha-an-ti«отдельно» и греч. w.i-, лат. ante и т. п. То же и в санскрите, где соответ-ствующие именные приставки представляют собой присоединяемые к от-глагольным прилагательным неизмененные формы наречий: dti «сверх»(греч. exi), апи «на (то)» (греч. avd), antar «внутри» (лат. inter) и т. д.

1.3. На третьей ступени усиливается роль наречий, предлогов и после-логов в уточнении глагольного значения. Как видно из приведенных при-меров, это уточнение начинается уже в раннюю эпоху с обозначениянаправления действия. Последнее и определяет словообразовательнуюсилу указанных элементов, когда некоторые из бывших наречий начинаютупотребляться исключительно с глаголом и, утрачивая свою былую неза-висимость, постепенно морфологизируются. Как только таким образомпоявляются приставки, лишенные своих наречных (или предложных)коррелятов, другие наречия, употребляемые как самостоятельно (в отно-шении места в предложении, при отглагольных именах), так и при глаго-ле, в последнем случае также начинают позиционно закрепляться в каче-стве глагольных приставок.

Но, с другой стороны, необязательность органической связи междунаречием и глагольной приставкой способствует развитию новых функций

4 Ср. [12, с. 207—216, 252—245, 216—230]; относительно афразий* Ей соответствуют II и I серии Вяч. В. Иванова [11, с. 137].

ского также [6].

ОТ ГРЕЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ К СЛАВЯНСКОЙ 47

последней. Приставки, не имеющие наречных коррелятов, а по их образцупозднее и другие, начинают обозначать способ действия и в конце концовполучают словообразовательные функции — ср. гот. bairan «носить» —*~ga-bairan «сносить в одно место» (ga самостоятельно не существует) —ga-bairan «рождать».

В такой дифференциации функций и кроется возможность полученияприставкой также и видового значения. Но это происходит уже на после-дующих ступенях развития и связано с ослаблением связи между видоми скривой, например, из-за влияния аспектуально-нейтральных скрив.Так. исконная видовая нейтральность футура обусловила возможностьв славянских языках нагрузить его значением совершенного вида, пере-даваемого глагольной приставкой. Что касается третьей ступени, то гре-ческий футур. например, в видовом отношении нейтрален, как и герман-ский претерит. вобравший в себя различные древнейшие индоевропейскиевидо-временные модели.

Приобретение приставкой видового значения и завершает процесс мор-фологизации некогда самостоятельных лексических единиц. При учетеэтого вскрытие всей предшествующей причинно-следственной цепи приоб-ретает определенную типологическую ценность.

Сказанное можно проиллюстрировать схожими картинами соединениявида со скрнвой в древнегреческом, немецком и древнегрузинском языках:

Скрива

футур

презеисимперфект

аористперфектплюсквамперфект

значение

презенсФутур!

претерит

перфектплюсквамперфектфутурП

значение

Форма без преверба

Тргфсо

7;->7фщYpacpoM

lyoatyu

i f еурафЕ1Л'

основное: «писать»

ich fangrich werde fangen

ich fing

ich habe gefangenich hatte gefangenich werd» gefangen haben

основное: «ловить»

Форма с превербом

avaTpon|xo

Tva"fP'9Wiv "I'OiKpov

-;v трафя7vaT Т Р а Ф а

avaYEYPêiv

производное: «записать»

ich empfang •*•ich w rd? empfangen

Вид

-

несов.

сов.

несов.

ich cmpfing —

ich habe empfangenich hatte empfangenich werde empfangen haben

в корне измененное:«принимать»

сов.

Как видим, в немецком языке словообразовательная сила глагольнойприставки гораздо больше, чем в греческом, где превербы обозначают на-правление действия и имеют соответствующие наречно-предложные^ор-

h & & ш а т о «vxi arm ею- —sic, s/- —e/.^), sv- r»,ато, «vxi arm, ею- —sic,

?, О'У) 3UM.

ПАЛМАИТИС М. Л.

Именно из-за сохранения за греческим превербом его исходного значе-ния словообразовательная сила приставки меньше, чем в немецком, г;;еЬе-, ет(р)-, ent-, ge-, er-, ver- не имеют коррелятов. Достойно внимания, чтоименно эти немецкие глагольные приставки и являются неотделяемыми.

Даже на примере такого позднего языка, как немецкий, ясна принци-пиальная несостоятельность попытки В. Штрайтберга и его последова-телей приписать германским глагольным приставкам славянообразноиперфективизирующее значение [19]. Пока вид продолжает выражатьсяскривой, нет и необходимости в иных способах его выражения.

Скрива

презенс

претерит

аорист

конъюнктив

перфект

плюсквам-перфект

значение

Форма без преверба

vkilxav«спрашиваю», «читаю»vkitxavd«спрашивал»

vkitxe«я спросил»vkitxo«чтобы я спросил»,«спрошу»

mikitxavs«якобы я спрашивал)

mekitxa«якобы я уже спра-шивал»

основное

Форм,! с превербом

gamovkitxav«выведываю»gamovkitxavd«выведывал»

gamovkitxc«выведал»gamovkitxo«чтобы выведал»,«выведаю»

gamomikitxav»«якобы выведывал»

gamomekitxa«якобы уже вы-ведывал»

производное

movkitxav«приветствую»mivkitxavd«приветствовал»

movkitxe«поприветствовал»movkitxo«чтобы попривет-ствовал»,«поприветствую

momikitxavs«якобы приветст-вовал»monii'kit.tu«якобы уже при-ветствовал»

в корпе изменеп-ное

Вид

несов.

сов.

1.4а. Четвертая ступень начинается с нарушения системной связимежду видом и скривой. Вследствие этого глагольные приставки, связан-ные с обозначением предельности, стали перенимать функции выражениясовершенного впда. Их противопоставление бесприставочным формам каквидо-несовершенным способствовало распространению передачи совер-шенного вида инапревербы, не связанные с предельностью. Однако этот про-цесс еще далек от завершения, связь вида с глагольной приставкой не си-стемна, поскольку пережиточно е щ е с о х р а н я е т с я е г о п р е ж-н я я с в я з ь с о с к р и в о й . В результате отсутствует единое грам-матическое средство для выражения вида и создается впечатление, чтоглагольный вид — категория лексическая, в спорах о его характере выска-зываются прямо противоположные точки зрения. К такому типу относятсялитовский и латышский языки.

В литовском языке употребляются превербы ap(i)-, at (a)-, §- (прусск.еп-, латыш. *еп-), is-, pa-, par-, per-, pri-, pro-, nu-, su-, uz-. Из них десятьсохраняют предложные корреляты: apie (редуцированный латышский кор-релят pie соответствует старолитовскому послелогу -pie), i (прусск. en),is, рб, per, prie, pro, nuo, su, iiz. Последние девять соответствуют славян-ским *гъп, *jbz, po, p(e)re-, pri, pro, па и *зъп, *иъг. Кроме того, в балтий-ских и славянских языках имеются глагольные приставки и предлоги безсоответствующих коррелятов: литовская глагольная приставка at (o)-(и именная a to-) имеет предложный коррелят только в славянском о1ъ.

от ГРЕЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ К СЛАВЯНСКОЙ 49

Коррелятом к литовскому предлогу am является славянский превербza- (вместе с предлогом za), а литовскому предлогу pas (славянскому poz-de)не соответствует никакой преверб ни в балтийских, ни в славянских язы-ках. Славянский предлог и глагольная приставка оЪ- не имеют соответст-вия в литовском и латышском языках, но в прусском ей,по-видимому, соот-ветствует преверб аЪ-1еЪ- [20]. Описанная картина уже резко отличаетсяот греческой с ее симметрией превербов и предлогов-наречий, имеющихпространственную характеристику.

В балтийских языках значение глагольных приставок давно вышлоза рамки обозначения направления действия и приобретает функции вы-ражения вида. Ср., например, в литовском:

несовершенный вид совершенный вгд

й'тё «делал» padare «сделал»vede «вел» pavede «поводил; поручил».

Во втором случае имеет место и изменение значения корня — явлениеболее архаичное, поскольку, как явствует из вышеприведенных примеров,словообразовательная сила преверба древнее его видовых функций. В со-временных балтийских языках множество приставочных глагольных формсвязано с совершенным видом, а бесприставочных — с несовершенным.Но, наряду с этим, можно выделить огромное число случаев, когда при-ставочные формы аспектуально нейтральны. Это относится прежде всегок скривам настоящего времени (презенс, заглазное, конъюнктив, начи-нательное конъюнктива и желательное «времена»), а также к тем единич-ным случаям скрив прошедшего времени, когда приставочный глагол име-ет значение длительности (ср. глаголы atrodyti «выглядеть», priklaustfti«принадлежать», даже в русском языке, несмотря на аналогичное приста-вочное образование, также связанные с несовершенным видом).

В серии скрив настоящего времени приставочные формы обычно полу-чают оттенок несовершенного вида — ср. isausta r^tas = austa rijtas (не-совершенный вид) «рассветает утро», но/is daznai paraso Idiskq (совершен-ный вид) «часто бывает, что он напишет письмо» ф jls daznai rdso laiskus(несовершенный вид) «он часто пишет письма». Имперфективизирующейособенности настоящего времени не учитывает «Грамматика литовскогоязыка», говоря о «зависимости некоторых приставочных глаголов от кон-текста» [10, § 61] — во всех приводимых в подтверждение этому примерахвид зависит от того или иного времени, выражаемого контекстом.

Хотя в большинстве случаев скривы настоящего времени связаны с не-совершенным видом, возможность в них и глаголов совершенного вида,обозначающих обычно происходящее действие (Us daznai paraso Idiskq),заставляет говорить о нейтрализации средств выражения вида. В этойсвязи интересна тенденция к закреплению за скривами настоящего вре-мени исключительно значения несовершенного вида. Ввиду реликтовойсвязи того и другого глаголы, получающие приставку для выражения со-вершенного вида, в серии настоящего времени, как правило, употребля-ются без этой приставки, например, padekoti uz dovanq «поблагодаритьза подарок» — jls dekoja uz dovanq «он благодарит за подарок». Но такоеупотребление встречает препятствие, когда преверб меняет лексическоезначение глагола. В этом случае допускается либо многозначность бес-приставочной формы (padartfti «сделать»: atidar^ti «открыть», uzdar^ti«закрыть», но ddro и «делает», и «открывает», «закрывает»), либо использу-ются дополнительные имперфективизирующие средства [суффикс -ine(см. далее 1.4b) — atidarineja, uzdarineja «(постоянно) открывает, закры-


вает» — ср. в более грамматикализованном употреблении русские суф-фиксы -ыва-ива].

Скривы прошедшего времени совершенно утратили видовую характери-стику, совпав в этом отношении со скривами будущего времени. Именнопо этой причине в обеих сериях стал возможен приставочный способобразования совершенного вида. Хотя имеется группа аспектуально-нейтральных (так называемых «двухвидовьтх») бесприставочных глаголов,приобретающих видовую характеристику в зависимости от контекста[ср. jie vakar rugiiis kirto (несовершенный вид) «они вчера рожь жали» —\ zdndq jam kirto (совершенный вид) «в челюсть ему треснул»], следуетотметить, что, кроме немногих глаголов, которым преверб сообщает зна-чение длительности действия (выглядеть, принадлежать и т. п.), приста-вочные формы в упомянутых сериях никогда не могут иметь значениянесовершенного вида: jie vakar rugiiis nukifto «они вчера рожь сжали»,jie ri)t rugiiis nukifs «они завтра рожь сожнут». Этот факт свидетельствуетоб утверждении в сериях прошедшего и будущего времени выражениясовершенного вида посредством приставки.

В латышском языке картина примерно соответствует литовской. Всеглаголы, которые Я. Эндзелин в своей классической работе о латышскихпредлогах приводит как пример принадлежности приставочных формнесовершенному виду, употреблены в презенсе и нет ни одного случаяпретерита или футура! Впрочем, это отмечает и сам автор 127, с. 633].

Итак, в современных балтийских языках для серии настоящего вре-мени характерно значение несовершенного вида и нслсдствие этого ней-трализация аспектообразующей функции преверба. По поскольку в се-риях прошедшего и будущего времени бесприставочные формы бываюткак несовершенного, так и совершенного вида, пржставочные же формывсегда (за единичными исключениями) только совершенного вида, оста-ется предположить, что некогда и эти серии были связаны с видом, т. е.что балтийская праязыковая система была «греческого типа». Оставляяв стороне вопрос о скривах будущего времени как более поздних (ср. да-лее 2), нетрудно увидеть, что на некоторой ступени балтийской эволюциинесовершенный,вид выражался скривами настоящего времени, а совер-шенный — скривами прошедшего времени. Последующая постройкаскрив будущего времени по аспектуальной модели прошедшего явиласьначалом того процесса, который в славянском завершился вытеснениемпрезентных приставочных форм совершенного вида в серню будущеговремени.

1.4Ь. В конце рассматриваемой четвертой ступени возникает совер-шенно новое явление, создающее предпосылку для последующего переходак «системе славянского типа». Выражение вида превербами обусловливаетноную связь между скривой и видом: с в я з ь м е ж д у с к р и в о йи п р е в е р б о м. Начало тому положено уже в системе балтийскоготипа, но своего последовательного утверждения это явление достигаетв картвельском, типологически предваряя переход к славянскому состоя-нию. Как отмечает А. Г. Шанидзе, в грузинском языке этот переход ещене завершен [26, § 337—339]. В современном грузинском языке последова-тельнее, чем в литовском, вид выражается превербом. Посредством пре-верба, подобно славянским глаголам совершенного вида, образуютсягрузинские формы серии будущего времени. В славянском такой способобразования футура, возможно, исконен (в личных формах не засвиде-тельствовано никаких следов сигматических образований), в грузинскомже он вытеснил более старый способ, использовавший конъюнктив пре-зентной и аористной серий. Хотя в грузинском прежняя связь вида соскривой нарушена уже настолько, что по аналогии с приставочным со-

от ГРЕЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ К СЛАВЯНСКОЙ 51

вершенным футуром и бесприставочным несовершенным презенсом (еслитолько отсутствует предпочтение бесприставочным формам — см. ниже)возникла даже дифференциация самого аориста на совершенный {davcere«написал») и несовершенный (с новым оттенком из-за наличия бесприста-вочного претерита: vcere «пописал», «писал от и до», но прет, vcerdi «пи-сал»), новая связь — между скривой и превербом — тем не менее прочноутвердилась для серии будущего времени. Но при этом еще не наблюдаетсятакой системной последовательности, как в славянских языках. В техслучаях, когда (из-за модификации превербом лексического значения гла-гола) в скривах совершенного вида (аористных) предпочитались беспри-ставочные формы, именно они и употребляются для выражения будущегов современном языке, например, vkitxe «я спросил» — vkitxav «спрошу».Поскольку формы типа последней в прежней системе являлись презент-ными, в новой системе для образования соответствующих презентныхформ потребовались дополнительные деривационные средства: vkitxulob«спрашиваю». С другой стороны, если в прежней системе приставочнаяформа имела модифицированное лексическое значение, например, carvi-kitxav «прочитываю», то теперь, по закреплении за превербом футуро-образовательной функции, в презенсе должна употребляться бесприста-вочная форма, неизбежно совпадающая с той, которой выражен исконнобесприставочный глагол, например, cavikitxav «прочитаю», но vkitxulob —и «читаю», и «спрашиваю». Иногда для сохранения придаваемого превер-бом лексического значения приставка оставляется и в серии скрив настоя-щего времени (пережиток прежней системы), отчего совпадают формыфутура и презенса, например, movkitxav «поздравлю» и «поздравляю».В большинстве же случаев из-за темпоральной нагрузки превербапроисходит семантическая нейтрализация в серии настоящего времени,т. е. значения, различающиеся в других сериях благодаря превербам,могут быть установлены только из контекста, например, gaigebs «поймет»,moigebs «выиграет», но igebs «понимает», «выигрывает». Все это сильнонапоминает аналогичные балтийские факты, связанные, однако, не соскривой, а с видом (исторически и в грузинском темпоральная причинанейтрализации связана с видом). Очевидно, что подобные явления неиз-бежны в любом языке, где преверб имеет как лексические, так и грамма-тические функции. Как отмечалось, в литовском и латышском наблюда-ется тенденция к закреплению за превербом значения совершенного вида,из-за чего в случае преверба, не изменяющего, но лишь уточняющеголексическое значение глагола, в литовском часты, а в латышском регу-лярны бесприставочные презентные формы — ср. литов. jls dabar \dedapopierius \ stdlciy, -*• jls dabar deda popierius \ stalciy, (несовершенный вид)«он сейчас кладет бумаги в ящик», jls \dtjo popierius \ sidlciu. (совершенныйвид) «он положил бумаги в ящик», jis dejо popierius j stalciu- (несовершенныйвид) «он клал бумаги в ящик»; латыш, vins liek papirus atvilktne (несовер-шенный вид) «он кладет бумаги в ящик», vins ielika papirus atvilktne(совершенный вид) «он положил бумаги в ящик». В результате во всехслучаях форм несовершенного вида оказывается возможной семантическаянейтрализация однокоренных глаголов с различно модифицирующими ихлексическое значение превербами — ср. литов. \deda «вкладывает»,sudeda «складывает» и deda «кладет», а также (в зависимости от контек-ста) и «вкладывает», «складывает». Только благодаря такой нейтрали-зации в языке и могли возникнуть настолько парадоксальные многознач-ные формы, как daro «делает» и «закрывает», «открывает» от uzdarijti«закрыть», atidartfti «открыть».

В литовском и латышском, тем не менее, имеются и средства для пре-

ПАЛМАИТИС Ы. Л

одоления рассматриваемой семантической нейтрализации. Например,желая перевести глагол совершенного вида в литовском предложенииjls [rode savo nekaltiimq «он доказал свою невиновность» в несовершенный«доказывал», нельзя просто отбросить преверб j - , так как форма rodeимеет иное значение, т. е. «показывал», «раскрывал», подразумевающеедействительный факт невиновности, а не попытку ее доказательства.Единственную возможность представляет использование как бы не к ме-сту суффикса многократности -ine, в данном случае придающего глаголузначение длительности [10, § 65]: jis \rodini\o savo nekaltiimq.

В латышском языке (и в жемайтских говорах литовского языка),особенно в презентных скривах, где превербные формы нежелательны,для преодоления семантической нейтрализации используются наречиясо значением, соответствующим значению пренерба, например, veins aizbe-ga no Ansa «черт убежал от Анса», но veins beg no Ansa projdm «черт убе-гает (бежит прочь) от Анса» [27, с. 624—625].

Рассмотренные средства, без сомнения, являются инновациями, ана-логичными использованию специального деривационного суффикса дляобразования презентных скрив бесприставочного глагола в грузинскомязыке — ср. груз, v-kitx-ul-ob.

Среди картвельских языков характерная для завершающего этапачетвертой ступени связь преверба со скривой наибольшего развития до-стигает в сванском. Здесь перфективизирующая сила преверба настольковелика, что в ряде случаев она ведет даже к нейтрализации древнейшегопротивопоставления имперфекта и аориста — значение аориста приобре-тается приставочными формами имперфекта, например, н.-бальск. xaltan«любил» — 1ах1а\эп «полюбил» 6.

1.5. Для завершающей эволюции «системы славянского типа» харак-терно системное образование видово-совершенных скрив с помощью гла-гольной приставки. Так, в русском языке имеется аорист сделал, имперфектделал, презене делает, перфективный футур сделает, различаемые пре-вербом. Этому не противоречит наличие бесприставочных рядов типакинул — кидал — кидаю — кину, поскольку они не смешипаются с при-ставочными (как в грузинском), где каждая приставочная форма высту-пает в обязательной паре с соответствующей бесприставочной.

2.1. Как уже упоминалось (1.2), скривовая оппозиция древнее ас-пектной, во многих же языках самыми поздними являются скривы буду-щего времени. Ввиду отсутствия не только форманта, но даже и обще-нндоевропейской модели футура, нет сомнения, что они наиболее поздниеи в индоевропейских языках. В части последних футур образуется посред-ством того же сигматического форманта, что и аорист, в других — строит-ся на основе конъюнктива (ср. лат. ages). В греческом футуру индикативасоответствует аорист конъюнктива (ср. rcs£io, ^пзш). Генетическая связьбудущего времени с модальными формами общепризнана [14, с. 183—184].В грабаре будущее время выражается конъюнктивными формами презене-са и аориста (ср. gorîcem, araric). Принимая во внимание интереснуютипологическую аналогию в картвельском (см. 1.2), логично ожидатьв каком-либо индоевропейском ареале сигматических форм футура,близких по образованию модальным формам сигматического аориста.Таким ареалом следует признать балто-индоиранский. Нет препятствийразлагать, например, литовское окончание 1-го л. ед. числа буд. вр. -siu*-s -|- i + о , где i — общеиндоевропейский формант оптатива, a s — суф-фикс результативного состояния, в других индоевропейских языках ис-

* См. в этой связи интересную (но не принятую нами) концепцию Г. И. Мача-вариани [13].

от ГРЕЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ К СЛАВЯНСКОЙ

пользованный и для форм аориста. По мнению А. Барроу, в греческомязыке именно аорист субъюнктива дал сигматическую форму футура(ср. асигматический футур субъюнктива •х'юц.аи) 7 , в балтийских жеязыках аорист вообще не успел сформироваться, и это лишь очереднойбалтийский архаизм, отражающий раннеиндоевропейскую структуру.Связь балтийского футура с индоевропейским оптативом «аориста»бросается в глаза при сравнении, например, греческого фут.-опт.rcaioeo-G-o-i-ju, аор.-опт. icat§s6-<3a4-fAi с литов. фут. dukle-s-i-u. Тогоже образования и древнеиндийский футур — ср. 1-е л. мн. числафут. dd-s-yd-mas наряду с опт. dad-yd-ma. По-видимому, в период образо-вания футура s еще не утвердился как формант аориста (как в санскрите,так и в греческом имеется достаточное число и более древних [3]] формасигматического аориста). Следовательно, фут.-опт. dasyema — болеепозднее образование, отражающее вторичное присоединение оптативногоформанта к уже имевшемуся у, причем, когда -sya уже стал специальнымсуффиксом будущего времени, отличным от аористного.

2.2. В связи с изложенным следует полагать, что исходным для во-сточно-балтийского «тематического» форманта футура является оптатив-ный формант -sai'-sei/si, засвидетельствованный прусским материалом:bou\ei «да будет!», ddâi «пусть дает!», «да даст!». Восточнобалтийскиеатемати!9ские формы будущего времени (например, литов. диал. eisme«пойдем») не восходят к модалыю-оптативным и структурно равны сиг-матическому «аористу». Этим объяснимо и их более категорическое зна-чение 8 .


1. Абаев В. И. Превербы и перфективность (Об одной скифо-славянской изоглоссе).—В кн.: Проблемы индоевропейского языкознания. М., 1964.

2. Барроу Т. Санскрит. М., 1970, с. 324.3. Brugmann К. und Delbr'ick В. Gruudriss der vergleichenden Grammatik der indo-

germanischen Sprachen. Bd. 2. Tl. 3. Strassburg, 1913, с 336, 390.4. Dambriunas L. Kelios pastabos del veiksltj sampratos.— Baltistica, 1975, t. 11, № 2.5. Дьяконов И. М. Семито-хамитские языки. М., 1965, с. 75—98.6. Дьяконов И. М. Языки древней Передней Азии. М., 1967, с. 212, 213, 249—253.7. Galnait'it? E. Veikshi definicijos lietuviii aspektologiioje klausimu.— Baltis-

tica, 1978, t. 14, № 1 .8. Galnaityte E. DH veiksma'od/.щ veiksln kategoriios pobudHo.— Baltistica, 1979,

т. 15, № 1.9. Girdenis A., Zulys V.— Baltistica, 1973, t. 9, № 2.— Рец. на кн.: Lietuviu kalbos

gramatika. T. 1. Vilnius, 1965; T. 2. Vilnius, 1971.10. Lietuviu kalbos gramatika. T. 2. Morfologija. Vilnius, 1971.11. Иванов В. В. Общеиндоевропейская, праславянская и анатолийская яшковые си-

стемы. М., 1965.12. Климов Г. А. Типология языков активного строя. М., 1977.13. Мачавариани Г. И. Категория вида в картвельских языках.— В кн.: Вопросы

структуры картвельских языков. Выи 4. Тоитн-и, 1974 (на груз. яз.).14. Мейе А. Введение в сравнительную грамматику надо-европейекях я ш к э в . 2-е

изд. Юрьев, 1914.

7 То же лат. erit, санскр. (субъ онкт.) tisat в италийском же и кельтском имеютсяформы футура, возникшие на основе сигматического аориста субъюнктива, ср. лат.faxo [2]. Однако Ю. В. Откупщиков производит сигматический футур от сигматическо-го презенса [15].

8 О различии значений этих двух диалектных моделей литовского футура ср. заме-чания С. Каралюнаса к литовскому переводу «Балтийских языков» Э. Фреикеля [22].Что касается самого сигматического форманта, то в индоевропейском он был сначалаиспользован для динамизации стативных форм II серии [11, с. 174] ввиду своего ре-зультативного значения, реализованного, как мы предполагаем в рамках бореальнойгипотезы, например, в уральском форманте претерита *-s (ср. фин. ymmdrtdd «пони-мает» — ymmarsi «понял»).


15. Откупщиков Ю. В. Из истории индоевропейского именного словообразования. Л.,1967, с. 53—54.

16. Палмайтис Л. Аккузатив и род.— ВЯ, 1979, № 4.17. Paulauskienr A. Kelios pastabos del veikslo kategorijos esmes ir apibrezimo.— Bal-

tistica, 1980, t . 16, № 2.18. Сафаревич Я. Развитие формативов времени в индоевропейской глагольной систе-

ме.— В кн.: Проблемы индоевропейского языкознания. М., 1964, с. 16.19. Сравнительная грамматика германских языков. Т. 4. Морфология. М., 1966,

с 231 23320. Топоров В. Н. Прусский язык. Т. 2: Словарь Е—Н. М., 1979, с. 63—64.21. Тройский И. М. Общеиндоевропейское языковое состояние (Вопросы реконструк-

ции). Л., 1967, с. 90—96.22. Frenkelis Е. ВаНц kalbos. Vilnius, 1969, p. 120—121.23. Чикобава А. С. Пермапсив и место, занимаемое им в истории спряжения грузин-

ского глагола.— Сообщ. АН ГрузССР, 1943, т. 4, № 1, с. 91—98 (на груз. яз.).24. Чкадуа Л. П. Система времен и основных модальных образований в абхазско-аба-

зинских диалектах. Тбилиси, 1970, с. 281—284.25. Шанидзе А. Г. Изменение системы выражения глагольной категории вида в гру-

зинском и его последствия.— Сообщ. АН ГрузССР, 1942, т. 3, № 9, с. 953-958.26. Шанидзе А. Г. Основы грамматики грузинского языка. 2-е изд. Т. I. Морфология.

Тбилиси, 1973 (на груз. яз.).27. Эндзелин Я. Латышские предлоги. Ч. 2 — В кн.: Endzelins J. Darbu izlase. S. 1

Riga, 1971, lps. 521-655.


№ 4 1981

МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ

БОГОЛЮБОВ м. н.

К ИСТОРИЧЕСКОЙ ГРАММАТИКЕ ТАДЖИКСКОГОИ ПЕРСИДСКОГО ЯЗЫКОВ

Историческая грамматика таджикского и персидского языков признаетналичие в них лишь одной частицы (ha)me — частицы приглагольной,восходящей к наречию «всегда», «постоянно», придающей глаголу значе-ние длительности, многократности, футуральности, ирреальности и обра-зующей презенс изъявительного наклонения. В начале века Р. А. Николь-сон [1] отметил в Tadhkiratu'1-Awliya Аттара (1151—1221) hmy со значе-нием «именно», «как раз», приняв hmy в чтении harm за диалектальныйвариант указательного местоимения hamln «этот самый», «именно» (hamlniinruz «именно сегодня»). Наблюдение Р. А. Никольсона не привлеклок себе внимания, а отмеченное им своеобразное употребление hmy и неко-торые другие присущие этому слову особенности, представленные в тек-стах, истолковываются как побочные функции приглагольной частицы(ha)me, как бы вытекающие из ее исходного наречного значения [2].Я хочу показать здесь, что в произведениях раннего периода сосущество-вали две созвучные частицы hame разного происхождения, значения идальнейшей судьбы. Одна из них была приглагольной — 1(ha)me, другая—указательной частицей — '2hame. Судя по огласованным текстам, обекончались на гласный -ё, что исключает связь %ате~ с указательным ме-стоимением hamln, которую предполагал Р. А. Никольсон.

Читая факсимильное издание фрагмента персидского толкованияКорана — Tafsir-iQur'an-i karlm (TQk) [3], составленного Абубекром Ати-ком Сурабади примерно в 1077 г., я встретил в суре XXVI «Поэты», hameна месте арабской указательной частицы 4za «вот», «тогда», «в этот, тотмомент», «вдруг». В приведенных ниже примерах из тафсиров места основ-ного текста приведены в русском переводе акад. И. Ю. Крачковского [41.

fa'alqd (asdhu jaizd hiya su'-banun mublnun (XXVI, 31) «И бросил онсвой жезл, и вот — это змея явная» — biyafgand asd(i) б-rd hame an asdazdahd-ё gast paydd (TQk, 83) «Он бросил свой жезл, и вот — он сталзмеем явным»;

wa nazd a yadahu fa'izd hiya bayda'u lin-ndzirlna (XXVI, 32) «И вытя-нул он свою руку, и вот — она бела перед смотрящими» — Musd dastaz dstln Ьёгпп kasid az zer-i bayal hame an dast-i о sapeb-u ravsan bud marnigarandagdn-rd (TQk, 84) «Муса вынул руку из рукава, из-под пазухи,и вот — т а его рука стала белой и светлой для смотрящих»;

jdalqd Musd "asdhu fa'iza hiya talaqqafu md ya'fikuna (XXVI, 43)«И бросил Муса свой жезл, и вот — он пожрал то, что они лживо измы-

56 БОГОЛЮБОВ М. Н.

слили» — biyafgand Musa mahu-yi o-ra hame an fиго meburd an-ra ki esanbafta budand (TQk, 85) «Муса бросил свой жезл, и вот — он пожирал то,что они лживо измыслили».

В TQk и других тафсирах X—XI вв. нашлось много примеров на hameв качестве указательной частицы. В одних случаях 2hame приближаетсяпо значению к русскому «вот», в других ее можно передать русским «тог-да», «тут», «в этот, тот момент», например: Vaxsi hame az катгп bijast-uharb-ё bizad (TQk, 394) «Тут Вахши выскочил из засады и начал бой».Встречается 2hame на месте арабской определительной частицы Чипа«подлинно», «истинно», «именно», например: Чипа hazd larizqunJ(XXXVIII, 54) «Это истинно наши даяния» — in hame rozl va atd-yimast (TQk, 339) «Это истинно наши даяния и дары». 2Натё может нахо-диться перед презептной глагольной формой и не быть приглагольнойчастицей, как, например, в следующей фразе из Tafsir-i Sanga?! (TS) [5J.в которой 2hame передает араб. 'innama с выделительным значением«только», «лишь»: 'tea qadd 'amran fa'innamd yaqulu lahu кип fayakunu(II, 117; I I I , 47; XIX, 36) «Когда он решит какое-нибудь дело, то толькоскажет ему: „Будь!" — и оно бывает» — har gah ki qazd kunad kdr-e(-rd)hame goyad vay-ra bibas bibavad(TS, 21 = II , 117; 72 = III, 47) «Когдаон решит какое-нибудь дело, только скажет ему: „Будь!" — в оно бывает».Утверждение о соответствии араб. 'innama и перс, hame можно было быотвести, сказав, что hame тут является приглагольной частицей, придаетпрезенсу goyad футуральное значение «скажет», тогда как 'innama автороставил без перевода. Этот довод, однако, отвергают переводы цитируе-мого места (XIX, 36) в Tarjuma-yi Tafslr-i Tabari (TTT, X в.) [6J иTarjuma-yi Qur'an-i Muza-yi Pars (TQMP, X—XI вв.) [7], где goyad не со-провождается приглагольной частицей, а на месте 'innama стоит наречие-частица hamedun, ср.:

сип xuddy xwdhad ki var guzarad kdr-ё hamedun goyad an-ra ki bibasbubuvad (TTT); сип xwdhad ki far guzarad kdr-e-rd hamedun goyad 6-rabibas bibuvad (TQMP) «Если (бог) захочет исполнить какое-нибудь дело,только скажет ему: „Будь!" — оно бывает».Так что именно частица Чппата передана в TS XIX, 36 через 2hame.

Тождество 2hame~ и hamedun подтверждается многими примерами, ср.:Izd fariqun minhum mucridima (XXIV, 47) «Вот часть из них отвраща-

ется» — hamedun guroh-ё az esan roy bigardondagdn-and (TQMP, 76) — hameguroh-ё az esan bargardanda bdsand (TQk, 47) «Вот часть из них — этоотвращающиеся»;

fa'iza hiya su^bdnun mublnun (XXVI, 31) «И вот — это змея явная» —hamedun an gardld azdahd-ё pay da (TQMP, 92) — hame an asd azdahd-egast paydd (TQk, 83) «И вот — тот (жезл) стал змеем явным»;

fa'izdhiya bayda'u lin-ndzirlna (XXVI, 32) «И вот — она бела перед смо-трящими» — hamedun an dast-i б gast saped-u ravsan mar nigarandagdn(TQMP, 92) — hame an dast-i б saped-u ravsan bud mar nigarandagdn-ra(TQk, 84) «И вот та его рука стала белой и светлой для смотрящих»;

'iza hum yusrikuna (XXIX, 65) «вот они придают ему сотоварищей» —hamedun esan hambdz glrandagdn bdsand (TQMP, 139) — hame esan anbaz-emedvarand-e (TQk, 232) «вот они берущие (приводят сотоварищей) сотова-рища».

В Т8 приглагольная частица выступает в краткой форме •— те, чтоже касается hame, то эта форма наряду с hamedun употребляется в каче-стве указательной частицы, например: hamedun an asd-yi Musd juroddvarld (TS. 190 = VII, 114) «И вот — тот жезл Мусы поглотил»; hamedunesan bedddgarl... andar girand andar zamln (TS, 240 = X, 23 «и вот — онизлочинствуют на земле»; hame an asd-yi Musd mdr-ё gista bud huvaydd

к ИСТОРИЧЕСКОЙ ГРАММАТИКЕ ТАДЖИКСКОГО И ПЕРСИДСКОГО ЯЗЫКОВ 57

(TS, 189 = VII, 107) «и вот — тот жезл Мусы стал змеей явной»; hamevafd naklrdand-e va ahd bisikastand-ё (TS, 193 = VII, 135) «вот — они неверили и нарушали обещания»; у ad kunand hame esdn bublnand (TS,207 = VII, 200) «вспоминают, и вот — они видят».

Параллельное употребление hamedun и 2hame в текстах толкователейКорана не оставляет места сомнениям в том, что функции hamedun, 2hame,с одной стороны, и приглагольной частицы 1(ha)me, с другой, были со-вершенно различными. Различно и их происхождение.

В приглагольной частице — 1(ha)me — отразилось наречие *ham-aiwa- «всегда», «постоянно». Указательная частица — 2hame, относящая-ся ко всему высказыванию пли к одному из его членов, в том числе ик сказуемому, имеет в своей основе указательное местоимение aita- «этот»,усиленное частицей ham: *ham~aita- (ср. русск. вот из wo — междометиеи to — указательное местоимение). В словарях при hamedun записанызначения «теперь», «в этот момент»; «всегда», «постоянно»; «вдруг», «вне-запно»; «так», «таким образом», «именно так». К этому перечню прибавимтакже «вот», «истинно», «тут же», ср. у Рудаки — xwad bixwarad nos-uavliyd-s hamedun «Сам испьет вина, и тут же его вельможи». Наречие-частица hamedun, скорее всего, не является лишь усиленной формой отedun, «так», «таким образом», подобно cunin «так» и hamcunln «именно так»,«также», «тоже». По-видимому, hamedun впитала в себя помимо собственноham -j- edun значения частиц 1(ha)me (ср. hamedun «всегда», «постоянно»),Чштё «вот» и др. Если так, то 2hame не является сокращением от hamedun,а представляет самостоятельно развившуюся частицу из *ham-aita-,откуда ham-ё. Указательное местоимение -ё из *aita- как постпозитивноевстретилось в версифицированном изложении Корана [8], ср.: Bigotarlqatame-vu dinu slratame (с. 93) «Скажи: „Это — мой путь, это — моивера и образ жизни"» — араб, qulhazihi sablli (XII, 108) «Скажи: „Это —мой путь"». В словарях Ричардсона, Штейнгасса и, соответственно,Ягелло приведено наречие hamed «так», «таким образом». Как формаhamed может занимать промежуточное положение в ряду hame — hamed —hamedun? Из какого источника взята форма hamed, не известно.

Различны судьбы 1(ha)me и 2hame. Приглагольная частица в самыхранних текстах выступает также в сокращенной форме те. Окончательнограмматикализованные тадж. ме, перс, ml входят в морфологическийинвентарь глагольной системы современных таджикского и персидскогоязыков. Указательной частицы 2катё подобное сокращение не косну-лось. Ее нижний предел употребления относится, по-видимому, к XIII в.Так, в Marzuban-nama (XIII в.) [9] приглагольная частица выступаетисключительно в форме ml, помещена она всегда перед глаголом, состав-ляя с ним единое целое. На этом фоне выделяется harm вместе с nagah«вдруг» в начале предложения, глагол которого выражает адекватноедействие; сочетание haml nagah употреблено в Marzuban-nama два разав контекстах, которые позволяют перевести haml nagah не иначе, как«и вот вдруг»: первый контекст — по просьбе женщины Заххак позволилвыпустить из темницы того, кого она выберет — мужа, сына или брата.Сперва она увидела мужа, хотела просить освободить его, потом ее взглядостановился на сыне, стала думать о нем — haml nagah barddar-rd did(с. 32) «и вот вдруг увидела брата»; второй контекст — ослепленный царе-вич, боясь хищников, взобрался на дерево и стал ждать «дары будущего»—haml nagah mihtar-i parlydn, ki zlr-i an dlraxt nisastgdh ddst... biydmad(c. 95) «и вот вдруг пришла старшая из фей, которая обитала под тем дере-вом».

Обратимся в свою очередь к ранним поэтическим произведениям.Признавая наличие в языке двух разных частиц — 1(ha)me и 2hame, все же


трудно отличить одну от другой, например, в следующем двустишииАбушакура Балхи (род. 915):

Та ba-d-anja rasid danis-i man,Ki bidanam hame, ki nadan-am.

Возможно, следует рассматривать здесь hame как 'home с допустимым зна-чением «подлинно», см. выше 2hame на месте араб. Чипа «подлинно»,«истинно», «действительно»: «Мои знания достигли того предела, что язнаю теперь подлинно, что я —невежда». Другое дело, когда hame упо-треблена дважды в пределах одного предложения, как, например, в сле-дующем двустишии Рудаки (878—941):

Ba-d-an muryak manam, ki hame dosBa zar az bar-i saxak hame funud.

Несомненно, hame. стоящая в начале предложения, является 2hame возначает «как раз»: «Я похож на ту птичку, которая как раз вчера вечеромжалобно стонала на ветке». Я не вижу тавтологии, когда в пределах одногопредложения выступают hame и те, что имеет место опять же у Рудаки:

i Az xar-u palik ; n ]ay rasidam, ki hameMoza-yi с ini mexwaham-u asp-i tazi.

Hame здесь представляет указательную частицу 2hame «вот»: «От (выпра-шивания) осла и туфель я дошел до того, что вот — требую китайскиесапоги и арабского скакуна». В ранней прозе очень часто встречаютсяпредложения, содержащие в начале Чште и при глаголе 1(ha)me, напри-мер, Yd All xwestan hame bd payydmbar alayhi-s-salam tfiyas hame kuniva ma-rd bd kdfirdn (А. ВаГагш, X в. [10. с. 202]) «О, Али! Вот себя тысравниваешь с посланником, да будет над ним мир, а нас — с невер-ными»; man esdn-ra hame uqubat патёкипат (TQk, 195) «Вот их я не по-караю».

В грамматиках отмечены случаи употребления hame в именном пред-ложении. Если бы при связке допускалась приглагольная частица, тов именном предложении можно было бы ожидать как hame, так и те,тем более, что в языке произведений X—XI вв. и hame и те в равной мересвободно передвигаются по предложению. Следовательно, и в этой ситуа-ции подразумевается не 1(ha)me, a 'hame, ср.: va man hame Ыт kunanda-ат huvaydd (TQk, 225) — wa 'Innama 'and nazjrun mubinun (XXIX, 50)«И я ведь только ясный увещеватель»,

hame raft-u nabud o he' agah,ki dar pes-as hame rah-ast ya с ah

(Гургани, Вис и Рамин, XI в.)

«Он шел и не было ему известно, впереди-то у него дорога или яма».Всегда казалось странным, что hame как частица длительности и мно-

гократности может тем не менее сопровождать глагольную форму, явноозначающую однократное, непродолжительное действие. Благодаряоткрытию омонимичности hame, расчленению hame на 1(ha)me и ^hэта проблема перестает существовать, ср.:

Ba-d-6 dad Gev-i daler an zirih,Hame bast Bezan zirih-га girih,Yake bara-yi tezrav bar nisast,Ba hamun xiramid пеуга Ьа dast

(Шах-наме, IV, с. 69, № 954)

К ИСТОРИЧЕСКОЙ ГРАММАТИКЕ ТАДЖИКСКОГО И ПЕРСИДСКОГО ЯЗЫКОВ 59

«Дал храбрый Гив ему ту кольчугу. И вот — завязал Бижан узламикольчугу, сел верхом на быстрого коня, величаво, с копьем в руке напра-вился в степь».

Наше amad az rah рпг-i javan,Sar-u javsan-u asp-i an pahlavanBiyavard-u binhad pes-i pidar

(Шах-наме, IV, с. 70, № 979)

«И вот пришел из похода юноша сын, принес голову и панцирь того витязя,привел его коня, показал отцу»,

Наше sud ta ba pes-i o sahinsah,Balurm dast-i 5 bigrift nagah

(Гургани. Вис и Рамин)

«И вот пошел к ней шахиншах, внезапно схватил ее нежную белую руку».Новое, неожиданное действие вводит 2hame в повествовании, например:pas hame sab-ё az sabhd izad-i taala an qavm-rd kl mahi girifta budandkaplydn garddnid (TQp, 1; XI в.) [11]. «И вот в одну из ночей всевышнийбог превратил в обезьян тех людей, которые ловили рыбу».

Стоит остановиться на прославленной касыде Рудаки, побудившейНасра ибп Ахмеда Саманида, как рассказано у Низами Арузи в «Четырехбеседах», вернуться из Герата в Бухару. Касыду принято приводить в ка-честве примера на постпозитивное употребление приглагольной частицыhame:

B6-yi io-yi Moliyan ayad hame,Yad-i уаг-i mihruban ayad hame.Reg-i Amu-yu durustiha-yi оZer-i pa-yam parniyan ayad hame...

Я думаю, что в касыде hame не приглагольная, а указательная частица.Касыда не возымела бы желаемого результата, не заставила бы эмирапрервать утренний отдых, вскочить на коня и пуститься в путь, если онанесла бы в себе пусть и изящное, но монотонное — boy medyad..., yddmedyad..., reg parniyan medyad..., db ta miydn medyad... К внезапному ре-шению поэт мог подвести, придав внезапность же развитию событий илипредставив их как бы уже осуществляющимися. Одну из возможностейтак прекрасно передала в своем переводе зачина касыды 3. Н. Ворожей-кина [12], найдя отсутствующее в тексте, но столь необходимое в нем«вдруг»:

«Мулийоном вдруг пахнуло на меня,Верный друг, далекий друг зовет меня».

Указательная частиц 2hame «вот» может придавать происходящему оче-видность, связывать его с данным моментом, показывать, что событияпроисходят как бы перед глазами в данную минуту. Благодаря hame исче-зают расстояние, время и цель рисуется близкой, легко достижимой:«Вот он — аромат ручья Мулиян, вот оно — напоминание о милом друге.II вот уже у меня под ногами как нежный шелк пески Аму и острые камнина пути туда». Поэт, по-моему, воспользовался именно этой способностью-hame приближать повествуемое и потому акцентировал частицу, поме-стив ее на исходе повторяемой части касыды.



1. 'Att.-r. Tadhkiratu'l Awliya («Memoires of the Saints>>). Ed. Nicholson R. A. V. I.I.ondon-Leide. 1905, p. 7; V. I I . London-I.eide, 1907, p. 26.

2. hazard G. La langue des plus anciens monuments de la prose persane. Paris, 19C3,p. 274 и ел

3. Tafsir-i Qur'an-i karim. Ta'lif-i Abu Bakr Atiq-i Surabadi. TihrHn, 1345 (=1966).4. Кор. н. liepee. и коммент. Крачковского И. Ю. М., 1963.5. Guzara-i az baxs-i az Qur'an-i karim. TafsTr-i Sanqa-i. Ba ihtimam-u tashib-i M i

hammad Ja'far Yibaqqi. Tihran, 2535 (=1976).P. Tarjuma-i Tafsir-I Tabari. Ba tashih-u ihtimam i Habib Лаутау!. I—V. Tihran.

1339—1343 (=1960—1964).7. Tarjuma-yi Qur'an-i Muza-yi Pars. Az mutarjim i niiinia. Ba kuMs-i d-г AL R I

vaqi. Tihran, 2535 (=1976).8. Ahmad All Rajdyi. Pul-i miyan-i si r-i hijayi va aru/.i yi .irsi yi qurun-i avval-ihijri.

Tarjuma-yi ahangin az du juzv-i Qur'an-i majid. Tihran. 1353 ( = 1974).9. Marzuban-nama. Tahrir-i Sa dad-Din Varavini. Ba tashih-i Muhammad Нэи ;аш

I, I I . Tihran. 2535 ( = 1976).10. Tarjuma-yi Ta'rix-i Tabari. Ba insa-yi Abu All Muhammad Bal ami. Tihran, 1345

( = 1966).11. Tafsir-i Qur'an-i pak. Aks-i nusxa-yi mahfuz dar dani^R.ii i I .ihtir. Tihran. 1344

( = 1965).12. Низами Арузи Самарканди. Собрание редкостей или Четыре беседы. Перев. с перс.

Баевского С. И. и Ворожейкиной 3. Н. Под ред. Болдырева А. II. М.. 1963. с. 63.


№ 4 1981

ВЕЙХМАН Г. А.

ПРЕДЛОЖЕНИЯ И СИНТАКСИЧЕСКИЕ ЕДИНСТВА

Несмотря на большие достижения в разработке синтаксических про-блем за последние десятилетия, проблема членения потока речи на син-таксические единицы по-прежнему дискуссионна. Много вопросов возниклов связи с усилением интереса к сверхфразовым образованиям. Являютсяли они объектом грамматики? [1. с. 831]. Относятся ли они всецело к речиили у них есть языковые модели? Каковы признаки их границ?

Терминология этого раздела языкознания еще находится в стадии ста-новления. Множество терминов употребляется для обозначения однихи тех же сверхфразовых единиц, а одни и те же термины — для обозна-чения разных понятий. Вместе с тем выход синтаксиса за рамки предло-жения отнюдь не означает, что проблема предложения уже решена 1.До сих пор. например, неясно, считать ли предложениями любые фразыи являются ли предложениями части и сочетания фраз, совпадающие поструктуре с целыми фразами. Разработке дефиниций предложений исверхфразовых образований мешает и то, что не выявлены понятия, родо-вые по отношению к ним. и смежные с ними видовые понятия. В резуль-тате в синтаксических исследованиях и прикладных работах приходитсяоперировать понятиями, недостаточно определенными.

Три подхода к выделению синтаксических едиьиц. В настоящей работемы будем исходить из распространенной в отечественном языкознаниитрактовки языка как социальной системы знаков и правил их соединения,используемой для выполнения коммуникативной функции, включающейинструментальную эпифункцию 2. Речь (речевое произведение) являетсязвуковым или текстовым результатом пользования языком, а речеваядеятельность (акт речи) — процессом соединения знаков по соответствую-щим правилам при высказывании или письме и процессом анализа знаковпри восприятии речи.

Членение потока речи возможно по речевым и языковым признакам.Речевыми признаками являются пограничные сигналы, сегментирующиеречевой поток для конкретных целей данного акта речи: фразообразующие(например, пауза в две моры и соответствующий интонационный контур,пунктуация, смена цели общения и смена говорящего лица) и «сверхфра-зообразующие» (например, пауза в три моры и соответствующий инто-национный контур, красная строка, начало новой главы). Языковымипризнаками являются связность и моделированность, т. е. то, что компо-ненты синтаксических единиц речи образуют не спорадическое сочета-ние, а сочетание, типизированное в виде одной из конечного множествасинтаксических моделей языка [6, с. 302, 303; 7, с. 30]. Сюда же примы-кают признаки предикативности и синтаксической независимости. Гра-

1 Своевременным поэтому представляется предостережение Р. А. Будагова:«Нельзя изучать ..сцепление предложений", не изучая самих предложений, их особен-ностей и их структуры» [2, с. 15].

2 О монофункциональности языка см., например, [3; 4, с. 58]. О термине «инстру-ментальная функция') см. [5, с. 140—141].

62 ВЕЙХМАН Г. А.

иицы синтаксических единиц, устанавливаемые по речевым и языковымпризнакам, часто не совпадают.

При всем многообразии подходов к решению проблемы членения по-тока речи среди них прослеживаются две противоположные концепции.Они различаются тем, какие признаки, речевые или языковые, считаютсяпри этом основополагающими. Условно обозначим эти концепции соответ-ственно как речевую и языковую.

Объективными предпосылками существования р е ч е в о й концепцииявляются легкость слухового или зрительного обнаружения речевыхпограничных сигналов и возможность их регистрации и измерения иххарактеристик с помощью технических средств. Отсюда фетишизацияречевых пограничных сигналов при недооценке роли языковых признаковсинтаксических единиц, недифференцированный подход к речевым по-граничным сигналам, при котором все они считаются конечными, всефразы трактуются как предложения, а все «фонетические» или графиче-ские абзацы — как сверхфразовые синтаксические единицы.

Против фетишизации речевых пограничных сигналов выдвигался рядаргументов [ср.. например, 8, с. 18; 9, с. 23, 25, 287, 288; 10, с. 13, 14,25, 28—31; 11, с. 76—79]. Их можно суммировать следующим образом.Фразообразующими интонационными и пунктуационными пограничнымисигналами ограничены не только бесспорные предложения, но такжезвукоподражания и междометия. Правила пунктуации несовершенны иисторически изменчивы, а разделение текста на абзацы вообще не регла-ментировано. Если абзац считать границей сверхфразовых единиц, этоисключит из их числа такие, внутренние синтаксические связи которыхзаканчиваются до красной строки или продолжаются после нее. Пунк-туация предложения может не совпадать с интонационными погранич-ными сигналами, а графический абзац — с «фонетическим». Паузы внутрипредложения и сверхфразовых единиц могут быть продолжительнее конеч-ных. Понижение топа возможно в неконечных позициях. Функция по-граничных сигналов — лишь одна из многих функций пунктуации и ин-тонации, т. е. знак или признак, обычно используемый как фразообразую-щий или „сверхфразообразующий" пограничный сигнал, может иметьиное назначение. Например, точка и эквивалентные ей знаки, а такжекрасная строка могут использоваться в качестве стилевого приема:/ don't. Accept. This job (T. Williams, Four plays) «Я не согласен. Взять.Эту работу»; We will have those warm, light evenings with us again. \\ Andwith them... more noise (Daily Worker, London, 27 марта 1962) «У нас сновабудут те теплые, светлые вечера. И с ними... больше шума» (с краснойстрокой перед and). Несмотря на наличие срединных точек и краснойстроки, очевидно, что первый пример — одно предложение, а второй —одно сверхфразовое единство.

Эти аргументы можно дополнить следующими. Если точку и эквива-лентные ей знаки считать показателями предложения, то следовало быпризнать, что при переиздании текстов вместе с пунктуацией менялосьчисло предложений и что до ее введения их не было вообще. О неправо-мерности последнего допущения говорит хотя бы то, что несмотря на от-сутствие в телеграммах знаков препинания, их текст, как правило, оди-наково членится на предложения отправителями и получателями.

Смену цели общения нельзя считать сигналом конца предложения,поскольку она возможна также внутри сложных и даже простых пред-ложений, например: сообщение + побуждение; сообщение + вопрос (в томчисле расчлененный вопрос), сообщения с присоединенными вопроситель-ными частицами и речениями типа: англ. eh? «a»?, right? «так»?, yes? «да»?,по? «нет»?, нем. nicht (wahr)? «нет? не правда ли?», oder(nicht)? «или(нет)?»,

ПРЕДЛОЖЕНИЯ И СИНТАКСИЧЕСКИЕ ЕДИНСТВА 03

франц. n'est-ce pas? «не так ли?»; побуждение к совместным действиям:англ. Let's..., shall we? «Давайте..., а?»; побуждение с выражением нетер-пения с конечным can't you?; просьбы с конечными will/would/won't +you?

Ненадежен и такой пограничный сигнал, как смена говорящего лица.Опираясь на реплику первого собеседника, как если бы это была частьего собственного высказывания, второй собеседник может перебить пер-вого, чтобы ответить на неоконченный вопрос, сообщить что-либо, выска-зать свое мнение, свое предположение о том, что дальше хочет сказатьпервый собеседник. Например: Mangan: Older men than I have — CaptainShotover (finishing the sentence for him): made fools of themselves (G. B. Shaw,Four plays) «Мэнгэн: Люди постарше меня — Капитан Шотовер (заканчи-вая за него предложение): — выставляли себя дураками». Первый собе-седник может сам не заканчивать предложение, предоставляя это сделатьвторому. Такие неоконченные предложения выполняют функции: вопро-са, побуждения к продолжению прерванного или принявшего другоенаправление высказывания; просьбы напомнить, о чем шла речь; побу-ждения сказать то, что первый собеседник не решается произнести. Па-пример: «That leaves — ?» — «Mrs. Lorrimen (A. Christie, Cards on thetable) «Значит, остается — ?» — «Миссис Лорример». Смена говорящеголица в таких случаях явно не образует пограничного сигнала между двумяпредложениями: с моделями предложений соотносительны не реплики,а их сочетания. Реплики же своей несамостоятельностью и взаимосвязьюне отличаются от частей и членов предложений.

Во всех таких случаях границы синтаксических единиц определяютсявопреки речевым пограничным сигналам или несмотря на их отсутствиепо языковым признакам соответствующих синтаксических единиц.

Объективной предпосылкой существования я з ы к о в о й концепцииявляется совпадение состава фраз и сверхфразовых образований, возни-кающее при их референтном сходстве. Ср.: Не wanted progress, results(A. J. Cronin, The citadel) «Он хотел успеха, результатов», They wantmoney and ever more money. The right to expand and tax... (T. DreiserEssays and articles) «Они хотят денег и все больше денег. Права на рас-ширение и налогообложение...» Ср. также: She would be the dairymaidTess, and nothing more (T. Hardy, Tess of the d'Ubervilles) «Она была быдояркой Тэсс, и больше никем»; «There's that» — «And nothing more?»(M. Wilson, Live with lightning) «Это есть» — «И больше ничего?». По-этому иногда сверхфразовые единицы считают предложениями по аналогиис предложениями сходного состава [12, с. 18; 13, с. 26; 14, с. 69, 70; 15,с. 115; 16, с. 84, 272].

Таким образом, если сторонники речевой концепции, придавая чрез-мерное значение срединным пограничным сигналам, отождествляют ихс конечными и недооценивают роль языковых признаков, то сторонникиязыковой концепции впадают в другую крайность. Они недооцениваютроль срединных пограничных сигналов и, придавая главное значениеязыковым признакам, отождествляют сверхфразовые образования с пред-ложениями.

Против этой концепции также есть ряд возражений. Дж. Катц и Дж.Фодор, например, считают текст, в котором точки заменены соответ-ствующими союзными средствами, семантически эквивалентным предло-жению. Полемизируя с ними, Б. Палек приводит следующие аргументы:это было бы справедливо только для таких текстов, где предложенияне связаны никакими другими средствами, кроме союзов (что вряд ливозможно); это потребовало бы разграничения простого, сложного пред-ложения и текста. Неясно, как быть при этом с прономинализацией су-

64 ВЕИХМАН Г. А.

ществительных первых предложений в последующих предложениях тек-ста; снятие точек и замена пх запятыми и союзами затруднили бы и дажеисказили бы понимание; вопросо-ответные диалогические единства нельзязаменить слиянием вопроса и ответа в одно предложение без преобразова-ния прямой речи в косвенную [17, с. 131—139]. Интеграция парцеллиро-ванных и присоединительных конструкций иногда структурно невозмож-на или требует замены точки запятой, переноса постпозитивного элементав интерпозицпю, его повторения при однородных членах базовой струк-туры, или, наоборот, снятия повтора в парцелляте, перестройки базовойструктуры, она уменьшает возможность синтаксического осложненияэлементов, снижает информативность и выразительность таких конструк-ций, отражается на их актуальном членении и изменяет цель общения,выполняемую их компонентами [16, с. 115, 151 —155; 18, с. 284—286; 19,с. 53, 54; 20, с. 12, 16, 17].

К этим доводам можно добавить следующее. Фразы и их сочетаниямогут быть не синтаксическими синонимами, а омонимами. Ср.: Don4stop «He останавливайся!» и Don4\ Stop\ «He надо! Остановись!» В послед-нем примере заместитель do соотнесен не с stop, а с глаголом из предыду-щего контекста или с ситуативным действием собеседника. У предложенийи сверхфразовых образований сходного состава разная стилистическаяокраска. Есть предложения без диалогических аналогов. Например:Не speaks French, doesn't net «Он говорит по-французски, не так ли?» (наНе speaks French нельзя ответить Doesn'thel). Диалогические единства от-личаются от предложений сходного состава, в частности, тем. что во вто-рой реплике изменяется первое и второе лицо местоимений и глаголов.Кроме того, поскольку предложение выражает одну мысль [21, с. 65],сочетание двух реплик, как правило, предложением быть не может, таккак каждый собеседник в большинстве случаев выражает свою мысль.

Сторонники языковой концепции, столкнувшись с новым явлением,сверхфразовымп единицами, правильно отметили их сходство с предло-жением. Но, как это часто бывает, они ошибочно приняли новое явлениеза разновидность уже известного, т. е. предложения.

Таким образом, опора при выделении синтаксических единиц толькопа их языковые признаки при недооценке роли речевых пограничныхсигналов столь же неправомерна, как и опора только на признаки рече-вые. Какие из этих признаков важнее? Представляется правомернымговорить о примате языковых признаков над речевыми. Об этом свиде-тельствуют невозможность выделения синтаксических единиц только поречевым признакам без учета признаков языковых и возможность ихвыделения по языковым признакам вопреки речевым пограничным сиг-налам или несмотря на их отсутствие. Речевая концепция не учитываетпримата языковых признаков над речевыми, а языковая, хотя и учиты-вает его, но делает из этого факта неверный вывод. Недостатки и той идругой концепции не позволяют целиком опереться ни на одну из нихпри выделении синтаксических единиц. По-видимому, нужен иной, тре-тий, подход к решению этой проблемы, который учитывал бы сильные ислабые стороны обеих концепций.

Совпадение синтаксического состава и связей между компонентамиреферентно сходных фраз и сверхфразовых образований свидетельствуето том, что у них общая конструктивно-синтаксическая модель (при этомиз-за различий в актуальном членении у них могут быть разные логико-грамматические модели). Ср. выше примеры референтно сходных предло-жений и синтаксических единств, а также: Moose is married and so am I(J. Aldridge, The hunter) «Мус женат и я тоже* и Mark was all for goingon with it now. And so was Mary Villiers (R. Keverne, Missing from his


home) «Марк был целиком за то, чтобы продолжать это сейчас. И МэриВиллиерс тоже». Это означает, что в я з ы к е е с т ь м о д е л и ,к о т о р ы е в р е ч и р а з л и ч а ю т с я с т е п е н ь ю р а с ч л е -н е н и я , в ы с т у п а я в в и д е ф р а з о в ы х и с в е р х ф р а -з о в ы х в а р и а н т о в . Фразовые варианты соответствуют тому, чтопринято считать предложениями, сверхфразовые — это монологическиеи диалогические синтаксические единства, а их общие языковые моделиусловно, за неимением соответствующего термина, мы обозначим каквысшие синтаксические единицы (ВСЕ) языка. Вместо двух отдельныхпар явлений (языковая модель предложения — конкретное предложениеречи; языковая модель синтаксического единства — конкретное синтак-сическое единство речи) представляется правомерным говорить о трехвзаимосвязанных явлениях: конкретное предложение речи — совпадаю-щее с ним по составу конкретное синтаксическое единство речи — ВСЕ,как их общая языковая модель. Таким образом, предложения и синтакси-ческие единства, как и другие синтаксические единицы, принадлежат какязыку, так и речи. Но специфика этих единиц состоит в том, что их раз-личия проявляются в речи, а их общность — в языке.

Несмотря на сходство состава соответствующих фраз и сверхфразовыхобразований, их обычно не только рассматривают раздельно, но даже от-носят к разным разделам лингвистики — к теории предложения и к тео-рии текста. Но подобно тому, как химические элементы существуют в видеаллотропических форм, различающихся расположением о д н и х ит е х ж е а т о м о в в пространственной решетке, ВСЕ языка суще-ствуют в виде двух речевых вариантов (предложений и синтаксическихединств), различающихся степенью слитности о д н и х и т е х ж ел е к с и к о - с и н т а к с и ч е с к и х к о м п о н е н т о в . Поэтомурассматривать предложения и синтаксические единства сходного составапорознь, игнорируя общность их языковой модели, столь же неправомер-но, как, например, рассматривать аллотропические формы одного элементакак разные элементы. Объединение синтаксических образований сходногосостава независимо от степени их расчленения представляет собой болеевысокую ступень абстракции. Общее количество синтаксических моделейоказывается при этом меньшим, чем при раздельном рассмотрении пред-ложений и синтаксических единств, а объяснительная сила синтаксиче-ской классификации соответственно увеличивается.

Предлагаемый подход к выделению синтаксических единиц можнообозначить как я з ы к о в о - р е ч е в о й , поскольку он сочетает не-которые черты обеих концепций. Вместе с тем он принципиально отли-чается от каждой из них. В отличие от речевой концепции он исходит изпримата языковых признаков над речевыми и не отождествляет средин-ные пограничные сигналы с конечными. В отличие от языковой концепциион не игнорирует срединные пограничные сигналы и не отождествляетсверхфразовые единицы с предложениями. Он позволяет объяснить пере-численные факты, которые не укладываются в языковую концепцию.Так, некоторые структурные изменения, иногда сопровождающие транс-формацию синтаксического единства в предложение и предложенияв синтаксическое единство, не позволяют признать синтаксическое един-ство предложением. Но эти изменения не мешают считать предложенияи синтаксические единства вариантами одной языковой модели, еслиидентичны синтаксический состав их членов и связи между ними. По при-знаку расчленяемости ВСЕ можно классифицировать на членимые и не-членимые, т. е. такие, у которых расчлененный речевой вариант представ-лен нулем (например, модели однословных односоставных предложений).Членимые ВСЕ можно подразделить на допускающие расчленение под-

3 Вопросы языкознания, Кг 4


линное и мнимое (ср. выше примеры синтаксической омонимии, где прирасчленении модель не сохраняется, а заменяется двумя другими). ВСЕ,допускающие подлинное расчленение, далее делятся на допускающиерасчленение всеми или не всеми фразообразующими пограничными сиг-налами (ср. приведенный выше пример Не speaks French, doesn't he?, гденевозможно расчленение сменой говорящего лица).

Разные степени расчленения синтаксических моделей в актах речит

ограничение исследований изолированными фразами и раздельное рас-смотрение предложений и синтаксических единств часто мешают увидетьих общие модели, «смазывают» синтаксическую картину языка и поэтомуне обеспечивают адекватного понимания природы предложений и синтак-сических единств. Для выявления и классификации их общих моделейнеобходимо одновременно на большом фактическом материале одногоязыка комплексно рассмотреть предложения и синтаксические единства(выяснение того, как изученные языковые модели расчленяются и объеди-няются в актах речи, по-видимому, является дальнейшей задачей). Однакопрежде всего необходимо определить сам объект исследования, т. е. уста-новить признаки границ предложений и синтаксических единств и наэтой основе дать их рабочее определение. Об этом и пойдет речь в после-дующих разделах. Как ни парадоксально, но и здесь комплексный подходк предложениям и синтаксическим единствам, по-видимому, оказываетсяэффективнее их раздельного рассмотрения.

Границы предложений и синтаксических единств. Признаки нижнихи верхних границ предложений и синтаксических единств отграничиваютих соответственно от единиц ниже- и вышележащих уровней.

Н и ж н я я г р а н и ц а . Хотя признак фразообразующих погра-ничных сигналов и отграничивает предложения от их конституентов,он не является достаточным признаком нижней границы вариантов ВСЕ.Он органически не способен ограничить снизу синтаксические единства,поскольку они сверхфразовые. Кроме того, он не дифференцирует бес-спорные предложения от зависимых фраз типа «Eyes?» — «Blue» (A. A. Fair,Kept women can't quit) «Глаза?» — «Голубые», трактовка которых из-засходства с членами предложения спорна. Поэтому для установлениянижней границы вариантов ВСЕ этот признак нуждается в дополненииеще одним, производным от признаков синтаксической независимостии предикативности.

Под синтаксической независимостью мы имеем в виду отсутствие обя-зательных внешних синтаксических связей, т. е. признак, восходящийк понятию автосемантии и к признаку отсутствия грамматической зави-симости от другой группы артикуляций. С повышением уровня синтакси-ческих единиц их связность уменьшается, а возможность синтаксическойнезависимости их конституентов соответственно возрастает. Синтаксиче-ская независимость еще отсутствует у конституентов предложения (кромепрепозитивных частей открытых структур сложных предложений), появ-ляется на уровне предложения, несколько чаще встречается у синтакси-ческих единств 3 и наиболее характерна для текста. Связность же текстахотя и значительно меньше, чем связность его компонентов (предложенийи синтаксических единств), но все же достаточна для того, чтобы их пол-ная синтаксическая независимость была возможна лишь как исключение.Поэтому граница, устанавливаемая по признаку синтаксической незави-

единств и инкорпорирующие их синтаксические единства. Степень синтаксическо]независимости предложений и синтаксических единств, являющихся вариантами одТТАп игпттАттст п^т.тттттп лттгтттяктзяной модели, обычно одинакова


симости, проходит не между вариантами ВСЕ и их конституентами, а от-деляет небольшую часть вариантов ВСЕ от их основной массы. Следова-тельно, она не является их нижней границей.

Термином «предикативность» фактически обозначают две связанныемежду собой группы явлений [22, с. 245]: все виды субъектно-предикат-ного отношения внутри предложения (условно обозначим их как «внутрен-нюю» предикативность) и признаки предложения, «привязывающие» егок конкретной ситуации общения («внешняя» предикативность). Крометого, к предикативности примыкает признак коммуникативности. В любомслучае предикативность признаком нижней границы предложения бытьне может. Дело в том, что одни аспекты предикативности не отграничиваютпредложения от непредложений, а другие, кроме того, не охватываютпредложений всех известных типов. Так, признак «внутренней» предика-тивности не отграничивает предложение от единиц нижележащих, а дляактуального членения — и вышележащих уровней. Признак «отнесениясодержания предложения к действительности», хотя и присущ всем из-вестным типам предложений, является слишком неопределенным, так какв языке нет ничего, что так или иначе не соотносилось бы с действи-тельностью [23, с. 91]. Личная форма глагола есть не только в простыхглагольных предложениях, но и в окказионализмах, а также в частяхсложных предложений (хотя их принадлежность к предложениям спорна).С другой стороны, ее нет в односоставных и в двусоставных безглагольныхпредложениях. Отдельная цель общення характерна не только для не-сомненных предложений, но и для частей сложных и простых предложе-ний, вопросительных частиц и междометий. Коммуникативность не можетбыть признаком нижней границы предложения по следующим причинам.Если считать, что коммуникативные единицы «манифестируют... отно-шения знаков к знакам» [24, с. 76], то при таком отождествлении коммуни-кативности с синтактикой в число коммуникативных единиц попадут нетолько предложения, но также словосочетания и слова. С другой стороны,слова и словосочетания не отграничиваются от предложений (и сверх-фразовых образований) по признаку наличия номинативной функции:поскольку у предложений есть денотат (ситуация), их правомерно счи-тать единицами не коммуникативными, а номинативно-коммуникатив-ными [25, с. 5]. Кроме того, сам термин «коммуникативный» явно сталмногозначным. Помимо обозначения основной функции языка, он упо-требляется в значениях: а) «относящийся к сфере актуального членения»[26, с. 5, 39; 27, с. 97], б) «относящийся к цели общения» [28, с. 43, 44],в) одновременно (а) и (б) [29, с. 335, 336], г) «соотнесенный с действитель-ностью, речевой» [30, с. 41], д) «автосемантичный» [31, с. 206]. Как видим,коммуникативность в значениях (а)—(г) отождествляется с разными аспек-тами предикативности, а (д) близко к признаку синтаксической независи-мости. Поэтому то, что было сказано о непригодности этих признаков дляограничения предложения снизу, относится и к коммуникативности.

Наиболее универсальным аспектом предикативности является акту-альное членение (А Ч), так как есть языки, где нет подлежащего и сказуе-мого, но пока не обнаружепо языков, где бы не было АЧ. Кроме того,АЧ есть не только у предложений и их частей, но и у сочетаний фраз(так, в последнем примере вопрос является темой, а ответ — ремой). Этопозволяет установить признак нижней границы, общий для предложенийи синтаксических единств. Условно обозначим его как предикативнуюсамостоятельность. Для нее необходима завершенность актуальной пре-дикации внутри целой фразы или сочетания фраз. Для сочетания фразпредикативная самостоятельность является частным случаем синтакси-ческой независимости, так как предполагает отсутствие не всех обязатель-

6 8 ВЕИХМАН Г. А.

ных внешних синтаксических связей, а только предикативных (актуаль-ных). Предикативная самостоятельность предложения или синтаксиче-ского единства выражается в его а) членении на тему и рему 4 и/илиб) соотнесении в качестве ремы с ситуативным предметом высказыванияили с речевой ситуацией. Предикативно самостоятельны: все диремы, таккак они отвечают требованию (а), а некоторые — требованию (б); моно-ремы, отвечающие требованию (б); сочетания тематических и рематическихфраз. Признак предикативной самостоятельности отграничивает пред-ложения и синтаксические единства соответственно от таких одночленныхфраз и сочетаний фраз, которые предикативно несамостоятельны, таккак они являются темами или контекстуальными ремами (ср. фразы впоследнем примере).

Таким образом, признак фразообразующих пограничных сигналовоказывается для предложения необходимым, но недостаточным: все пред-ложения являются фразами, но только предикативно самостоятельныефразы являются предложениями. Известны многочисленные попыткисторонников речевой концепции отстоять трактовку предикативно неса-мостоятельных фраз как предложений ссылкой на то, что это якобы пред-ложения особых типов. Так, причастие sleeping в синтаксическом единстве«.How is he?» —«Sleeping» (E. Hemingway, The old man and the sea) «Какон?» — «Спит» было бы ими интерпретировано как контекстуальное не-полное предложение. Зато прилагательное friendly в предложении Howis he — friendly? (J. Steinbeck, Of mice and men) «Как он — приветлив?»было бы квалифицировано как обособленный член предложения толькопотому, что перед ним стоит тире, а не фразообразующий пограничныйсигнал. Но sleeping и friendly занимают одинаковые позиции в вариантаходной модели, различающихся только степенью расчленения, являютсядистрибутивными эквивалентами, и, по-видимому, нуждаются в сходнойтрактовке. Исключение предикативно несамостоятельных фраз (типаsleeping) из числа предложений позволяет обозначить их по аналогии сих дистрибутивными эквивалентами — членами предложения (типаfriendly) как члены или части соответствующих синтаксических единств.Это обеспечивает единообразную трактовку зависимых элементов обоихречевых вариантов ВСЕ.

По аналогии с предикативными и непредикативными словосочетания-ми представляется правомерным различать фразосочетания предикативносамостоятельные (т. е. синтаксические единства) и предикативно неса-мостоятельные (т. е. части синтаксических единств). Последние могут вклю-чать предикативно самостоятельные фразы, т. е. предложения. Так, воп-росо-вопросное сочетание When did you find out? Today? (J. O'Hara,From the terrace) «Когда ты узнал? Сегодня?» является не синтаксиче-ским единством, а вопросительной темой вопросо-ответного синтаксиче-ского единства и состоит из темы-предложения When did you find out?и контекстуальной ремы-непредложендя today.

В е р х н ю ю г р а н и ц у предложений и синтаксических единствобразуют признаки целостности (неделимости на единицы того же уровня),относительной минимальности (только синтаксические единства) и сочета-ние их внутренних и внешних признаков как синтаксических единицречи.

Признак относительной минимальности важен для отграничения син-таксического единства от предикативно самостоятельных сверхфразо-вых образований вышележащих уровней (текст, единицы уровней междусинтаксическим единством и текстом). Этот признак предполагает, чта

* Здесь не учитываем явления синтаксической полифункциональности.

ПРЕДЛОЖЕНИЯ И СИНТАКСИЧЕСКИЕ ЕДИНСТВА (,9

синтаксическое единство независимо от его длины является пределомделения текста на сверхфразовые предикативно самостоятельные единицы.

Внутренние признаки синтаксических единиц речи — это их языко-вые признаки (связность и моделированность), а их внешними признака-ми обычно считают речевые пограничные сигналы. Фразообразующиепограничные сигналы действительно являются внешними признакамипредложений, поскольку все предложения суть фразы. Но, как отмечалосьвыше, «сверхфразообразующие» речевые пограничные сигналы, ограничи-вающие «фонетические» и типографские абзацы, лишь окказионально сов-падают с концом сверхфразовых единиц, выделяемых с учетом языковыхпризнаков. Поэтому внимание многих исследователей направлено сейчасна поиски пограничных сигналов непунктуационных и неинтонационных,например: смена плана повествования, формы речи, (микро)темы, морфо-логических показателей, перебой коррелятивной связи, размеры и степеньполноты начальных и конечных предложений, использование соедини-тельных и обобщающих союзов и союзных речений. Рамки статьи вынуж-дают нас опустить критический анализ этих сигналов и сразу сформулиро-вать признак, который, как нам кажется, является языковым пограничнымсигналом синтаксических единств, наиболее соответствующим их природе.

Будучи предикативно самостоятельным, синтаксическое единство соот-ветствует одной завершенной актуальной предикации. Следовательно,признаком его конца должен быть перебой актуальной предикативнойсвязи. Его можно обнаружить по формальным признакам — языковыммаркерам начала новой актуальной предикации (поскольку она находитсяза пределами последней фразы анализируемого синтаксического единства,ее можно обозначить как трансфразовую).

Процедуру выявления этих маркеров можно разбить на два этапа:установить языковые маркеры тем и рем вообще, как образующих от-дельные фразы, так п внутрпфразовых; из них отобрать такие, у которыхнет левой актуальной предикативной связи.

В ходе работы над фактическим материалом нами, в дополнение к опуб-ликованным [32, с. 49—52], получены следующие данные о языковых мар-керах тем и рем.

Л е к с и к о - с е м а н т н ч е с к и е м а р к е р ы . Ремами бы-вают не все наречия степени. Передаваемая тин степень признака можетбыть высокой (much «очень», rather «весьма» и иод.) и низкой (slightly «не-много», somewhat «до некоторой степени» и под.) 5 . Первые обычно явля-ются носителями логического ударения и ремами, а последние, как пра-вило, логическим ударением не выделяются и являются темами. Ср.:Much to ZamenhoVs regret.... (Morning Star, 16 мая 1966) « К большомусожалению Заменгофа,...», Tell me..., in somewhat plainer terms... [33, с. 1944]«Скажите мне, в несколько более простых выражениях ...». В первом приме-ре как рема выделено much, а во втором примере в словосочетании in some-what plainer terms ремой является plainer, э scmeulat и leinib — темы.

Известный факт рематичности отрицания 6, по-видимому, объясняет-

6 Для краткого обозначения слов— носителей ЕЫСОКОЙ степени признака восполь-зуемся термином «потенпиатор», а для обозначения носителей низкой степени призна-ка — термином «диминутив» [34, с. 16, 19].

6 В эюй связи необходимо сделать следящее уточнение. Если отрицание (илидругой потенциатор) употреблено при каком-либо члене, рель ремы на уровне предло-жения (или синтаксического единства) выполняет этот член вместе с потенциатором. Та-кая рема обладает внутренним (вторичным) актуальным членением, причем потенциа-тор является вторичной ремой, а член, к которому он тяготеет, является вторичной те-мой. Если потенциатор используется в качестве связукщего коррелята (см. ниже),он выполняет роль вторичной темы, а член, при котором он употреблен,— роль вто-ричной ремы.


ся тем, что отрицание (его часто считают наречием) тоже обычно являетсяпотенциатором. Вторичной по отношению к рематичности отрицания яв-ляется рематичность слов, содержащих отрицательный префикс. Ср.Like the Tories, Labour stands for wage restraint (Daily Worker, London,5 марта 1964) «Как и консерваторы, лейбористы стоят за ограничениезаработной платы», Unlike the others, he had found it nesessary ...(F. G. Slaughter, Surgeon, U. S. Army) «В отличие от других, он считалнеобходимым...». В словосочетании like the Tories выделено логическимударением и является ремой the Tories, а темой — like. В словосочетанииunlike the others выделено и является ремой unlike из-за наличия у негоотрицательного префикса.

То же справедливо для других частей речи: чем выше степень переда-ваемого признака, тем больше вероятность того, что его носитель явля-ется ремой. Так, модальные слова — диминутивы (например, maybe«может быть», perhaps «возможно») обычно являются темами, а потенциа-торы (например, sure «конечно», the deuce «черта с два») — ремами. Ср.:«.They're killing Americans».— «Maybe they are». (I. Shaw, The younglions) «Они убивают американцев».— «Может быть, убивают»; «/'то sorry».—«Sure you are». (G. Metalious, The tight white collar) «Я сожалею». — «Ко-нечно, сожалеете». В ответе в первом примере maybe является темой ремыthey are, где выделено are, а во втором примере sure несет логическое уда-рение и является ремой темы you are.

Модусы с глаголами типа think, suppose, believe, guess «думать, считать,полагать» обычно бывают темами, а с bet «быть абсолютно уверенным вчем-либо», know «знать», swear «клясться» — ремами. Ср.: It may be pos-sible, and I suppose it is. (J. O'Hara. From the terrace) «Это может быть осу-ществимо, и я считаю, это осуществимо», «/'те sorry)). — « I bet you are».(W. S. Maugham, Plays) «Я сожалею».— «Еще бы Вам не сожалеть». Вовторой части первого примера логическое ударение падает на is, чтоделает it is ремой, а / suppose — его темой. Во второй реплике во второмпримере выделено bet, что делает / bet ремой темы you are.

Судя по логическим ударениям, трехчленные модусы типа / (- am/was -f-+ glad/tun «Я + (был — рад) уверен», а также / was afraid «Я боялся»,как правило, являются ремами, а вводное частично десемантизированноеГт afraid «Боюсь, что...» — темой. Ср. «I'm shocked to the very depths ofmy soul» — «/ was afraid you would be» (W. S. Maugham. Plays) «Я потря-сен до глубины души» — «Я боялся, (что) Вы будете (потрясены)», «It is aboutthis Mr. Bayne?» — «I'm afraid it is» (R. Keverne, Missing from his home)«Это насчет этого м-ра Бэйна?» —«Боюсь, что да». В ответе в первом при-мере выделено afraid, что делает / was afraid ремой темы you wouldbe, а во втором примере в ответе выделено is, ремой является it is,а темой — Г am afraid.

Л е к с и к о - с и н т а к с н ч е с к и е м а р к е р ы . Способностькоррелята выступать в связующей функции и быть темой зависит от степе-ни его избыточности, которая обратно пропорциональна степени конт-растности значения коррелята по отношению к значению антецедента.Разные степени контрастности этих значений образуют шкалу, на одномконце которой находятся связующие повторы (нулевая степень контраст-ности значений, максимальная избыточность и тематичность), а надругом — метонимические замены антонимом (максимальная степеньконтрастности, информативности и рематичности). Остальные замены рас-полагаются в разных точках этой шкалы. За связующим повтором сле-дуют связующие собственно синонимические и абстрагирующие замены,метонимические замены однокорневым словом или членом той же парадиг-мы. Конкретизирующие и синекдохические замены занимают положение


в середине шкалы. Если два элемента связаны неодинарной корреляцией,темой во втором элементе является менее информативный коррелят. Так,при параллельных повторе и замене темой, как правило, является повтор,а ремой — замена. Например. Alfred explained all that, weeks ago,months ago. (J. O'Hara, From, the terrace) «Альфред объяснил все это,еще несколько недель назад, еще несколько месяцев назад». В словосочета-нии months ago, повтор ago, будучи связующим, является темой, а метони-мическая замена months — ремой. Связующей темой может быть не толькокоррелят, но и некоррелятивное средство связи (предлог, частица, союз).Рядом с ним коррелят обычно бывает информативным и, следовательно,ремой. Например: The whole world was a mess from one end to the other, exceptfor Alma (J. Jakes, Gonzaga's woman) «Весь мир от края и до края былв ужасном беспорядке, за исключением Альмы». В словосочетании exceptfor Alma темой является except for, а ремой — Alma, связанное синек-дохической заменой с The whole world.

С и н т а к с и ч е с к и е и и н т о н а ц и о н н о - с и н т а к с и -ч е с к и е м а р к е р ы . Результатом сегментации часто бывают не те-матическая и рематическая фразы, а сочетание ремо-тематической (левой)и рематической (правой) фраз. Ремо-тематическая фраза одновременноявляется конситуативной ремой и темой рематической фразы. Например:They rang me up. From the hotel (A. Christie, Dumb witness) «Они мне поз-вонили. Из гостиницы», где первая фраза ремо-тематическая, а втораярематическая.

Модус не всегда бывает темой, а диктуй — ремой (поводом) [35, с. 46].При сегментации и при постпозиции модуса он становится рематическим.При этом вопросительный диктум является его темой, например: Butwill they succeed? I wonder. (T. Dreiser, Essays and articles) «Но удастсяли им это? Сомневаюсь». Повествовательный диктум в таких случаях —ремо-тематический. Например: «Winter's coming in with a rush this time».—«I suppose» (P. Roth, When she was good) «Зима в этом году наступает быст-ро».— «Пожалуй».

Поскольку вопрос часто бывает темой, а ответ — ремой, то ремой(а точнее, ремо-тематическим) является и препозитивный член предложе-ний и синтаксических единств типа A miserable pauper, that''s what I am.(A. Christie, What Mrs. McGillicuddy saw!) «Жалкий бедняк, вот кто ятакой»; «Aplomb; that was the word (W. S. Maugham, Theatre) «Апломб;это было как раз то слово»; Pride. Pride did it to you. (M. Spillane, Mygun is quick) «Гордость. Гордость тебя довела до этого». Языковыми мар-керами препозитивных ремо-тематических членов в этих примерах яв-ляются эмфатические ударения на них и их репризах. Последние вводятрематический повтор соответствующего ранее высказанного или мыслен-ного вопроса (или части вопроса), ответом на который является препози-тивный член. Трехчлены типа th- -f be + wh- (см. первый пример) частовыделяются эмфатическим ударением, являются ремой внутри своей фразы,превращают ее в рему и сигнализируют, что коррелирующие с ними обо-собленные члены или фразы являются рематическими или ремо-темати-ческими.

Языковыми маркерами начала новой (трансфразовой) актуальной пре-дикации являются не имеющие левой актуальной предикативной связитемы — неанафорические или реноминализированные детерминанты, имени-тельные представления, тематические члены типа Korea. It's over.(D. Carter, Fatherless sons) «Корея. Война окончена»; Hey. about thisafternoon — Гт sorry. (P Roth, When she was good) «Эй, насчет того,что было сегодня днем,— извини», заглавия, модусы, вопросы, субстан-тивные подлежащие, препозитивные придаточные части, фразы, содер-


жащие слова с нереализованной потенциальной синтаксической валент-ностью, а также ремы — ответы при отсутствии в контексте вопроса,приветствия и ситуативные ремы — односоставные предложения.

Таким образом, в то время как целостность, относительная минималь-ность и внутренние признаки синтаксических единиц речи специализи-рованы как показатели их верхних границ, внешние признаки синтакси-ческих единиц более универсальны: они или совпадают с признаками ихнижних границ или тесно связаны с ними. Фразообразующие погранич-ные сигналы как признак нижней границы предложения отграничиваютего от его частей, слов и словосочетаний. Как признак верхней границыпредложения онп отграничивают его от синтаксических единств, преди-кативно несамостоятельных фразосочетаний и сочетаний предложений.Предикативная самостоятельность как признак нижней границы синтак-сического единства отграничивает его от предикативно несамостоятель-ных фразосочеташш, и она же непосредственно связана с признаком еговерхней границы — языковыми маркерами начала новой трансфразовойактуальной предикации.

Рабочее опредетение предложешя и синтаксического единства. ВСЕя в л я ю т с я я з ы к о в ы м и моделями (родовое п о н я т и е ) , выступающими в речив виде фразовых и сверхфразовых в а р и а н т о в (видовые п о н я т и я ) — пред-л о ж е н и й и синтаксических единств. П р е д л о ж е н и е — п р е д и -к а т и в н о с а м о с т о я т е л ь н а я ц е л о с т н а я с в я з -н а я м о д е л и р о в а н н а я ф р а з а , а с и н т а к с и ч е -с к о е е д и н с т в о — о т н о с и т е л ь н о м и н и м а л ь н а яп р е д и к а т и в н о с а м о с т о я т е л ь н а я ц е л о с т н а я с в я з -н а я м о д е л и р о в а н н а я с в е р х ф р а з о в а я е д и н и ц а ,о г р а н и ч е н н а я я з ы к о в ы м и м а р к е р а м и н а ч а л ан о в о й т р а н с ф а з о в о й а к т у л ь н о й п р е д и к а ц и и .


1. Akhmanova О. Approaches to the formatting of supraphrasal unities.— In: Proceedingsof the eleventh international congress of linguists. Bologna — Florence, Aug. 28 —Sept. 2, 1972. V. 1. Bologna, 1974.

2. Будагов Р. А. В какой мере «лингвистика текста» является лингвистикой? — ФН,1979, № 2.

3. Пазухин Р. В. Язык, функция, коммуникация — ВЯ, 1979, № 6.4. Колшанский Г. В. Проблемы коммуникативной лингвистики.— ВЯ, 1979, № 6.5. Слюсарева II. А. Методологический аспект понятия функций языка.— ИАН СЛЯ,

1979, № 2.6. То.чсон А. И. Общее языковедение. Одесса, 1910.7. Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. М.— Л., 1934.8. Ries J. Was ist ein Satz? Prag, 1931.9. Fries С. С. The structure of English. New York, 1952.

10. Hegediis L. On the problem of the pauses of speech.— Acta linguistica AcademiaeScientiarum Hungaricae, t. I l l , fasc. 1—2, Budapest, 1953.

11. Dressier W. Einfiihrung in die Textlinguistik. Tubingen, 1972.12. Drach E. Redende Kunste. Leipzig, 1926.13. Bowman E. The minor and fragmentary sentences of a corpus of spoken English.

Bloomington, 1966.14. Скребнев Ю. M. К проблеме изучения современных тенденций синтаксиса англий-

ской разговорной речи.— Уч. зап. Башкир, ун-та, 1964, № 6, сер. филол. наук,вып. 15.

15. Беркаш Г. В. Логико-грамматическая природа вопроса и ее реализация в вопросо-ответпых структурах английской диалогической речи. Дис. на соискание уч. ст.канд. филол. наук. Харьков, 1968.

16. Ванников 10. В. Синтаксис речи и синтаксические особенности русской речи. М.,1979.

17. Palek В. Cross-reference. A study from hyper-syntax. Prague, 1968.IS. Иванчикова Е.А. Парцелляция, ее коммуникативно-экспрессивные и синтаксиче-


ские функции.— В кн. : Русский язык п советское общество. Морфология и син-таксис современного русского литературного языка. М., 1968.

19. Авласевич М. А. О парцелляции в современном русском литературном языке.—Вестник БГУ, 1973, сер. 4, № 1.

20. Петрашевская Ж. Е. Парцелляция простого предложения в современном англий-ском языке. Автореф. дис. на соискание уч. ст. канд. филол. наук. М., 1974.

21. Грамматика русского языка. Т. I I . ч. I. M., 1960.22. Панфилов В. 3. О структуре предложения.— In: Zeichen und System der Sprache.

Bd. 3. Berlin, 1966.23. Бархударов Л. С. Проблема предложения в трактовке различных грамматических

направлений.— ВЯ, 1976, № 3.24. Мартынов В. В. Язык как развивающаяся двухуровневая система.— В кн.:

Диалектика развития языка: Тезисы докладов II Всесоюзной научной конферен-ции по теоретическим вопросам языкознания. М., 1980.

25. Абрамов Б. А. Некоторые проблемы моделирования в синтаксисе.— В кн.: Во-просы грамматики современного немецкого языка. М., 1978.

26. Распопов И. П. Актуальное членение предложения. Уфа, 1961.27. Крушелъницкая К. Г. О синтаксической природе «актуального членения» предло-

жения.— В кн.: Инвариантные синтаксические значения и структура предложе-ния. М., 1969.

28. Dane's F. Sentence intonation from a functional point of view.— Word, 1960, v. 16,№ 1.

29. Арутюнова II. Д. Синтаксис.— В кн.: Общее языкознание. Внутренняя структураязыка. М., 1972.

30. Арутюнова II. Д. О минимальной единице грамматической системы.— В кн.:Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие: Док-лады симпозиума 18—22 апреля 1967 г. М., 1969.

31. Белошапкова В. А. О понятии «формула предложения» на уровне синтаксиса слож-ного предложения.— В кн.: Единицы разных уровней грамматического строяязыка и их взаимодействие: Доклады симпозиума 18—22 апреля 1967 г. М., 1969.

32. Вейхман Г. А. Предикативное членение высших синтаксических единиц.— ВЯ,1977, № 4.

33. The shorter Oxford English dictionary on historical principles. Oxford, 1956.34. Сущинский И. И. Система средств выражения высокой степени признака (на мате-

териале современного немецкого языка). Дис. на соискание уч. ст. канд. филол.наук. М., 1976.

35. Баллы Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.


№ 4 1981

САМСОНОВ Н. Г.

ЗАИМСТВОВАНИЯ ИЗ ЯЗЫКОВ АБОРИГЕНОВ ЯКУТИИВ РУССКОМ ЯЗЫКЕ

(Дореволюционный период)

История развития человеческого общества не знает случаев, когда быплемя, народность, нация жили обособленной жизнью. Между ними сдревнейших времен существуют взаимоотношения в каких-то областях жиз-ни и деятельности. Поэтому и нет языков, которые бы развивались изо-лированно, без взаимодействия с другими языками, и не оказывали другна друга влияния.

Во взаимодействие друг с другом вступают как родственные, так инеродственные языки. Проблема взаимодействия языков относится к чис-лу наиболее сложных и важных проблем современного языкознания.В этом отношении большой интерес представляет проблема связей, исто-рически сложившихся между неродственными языками на северо-востокенашей страны, на территории Якутии.

На протяжении трех с половиной столетий на этой земле живут рядомякуты, русские, эвенки, эвены, юкагиры и чукчи, в результате чего языкиэтих народов вступают в активное взаимодействие.

Русский язык, оказывая огромное влияние на языки аборигенов края,сам, в свою очередь, подвергается определенному воздействию этих языков.Их влияние сказывается прежде всего в области лексики. Поэтому в сло-варном составе русского языка можно встретить слова, заимствованныеиз4якутского, эвенкийского, эвенского, юкагирского и чукотского языков.

Проникновение слов из языков аборигенов в русский язык началосьс момента заселения Ленского края русскими землепроходцами.

Больше всего вошло в русский язык якутских слов, что объясняетсязначительным воздействием якутского образа жизни па русских благо-даря тому, что комплексное хозяйство, выработанное якутами на новойродине, явилось наиболее жизнеустойчивым в условиях северо-востокаСибири. К тому же русские, попав в тяжелые климатические условияСевера, были почти полностью оторваны от своих культурных центров ииз-за своей малочисленности постепенно растворялись в многочисленной«инородческой» среде. Так, например, в 1818 г. в Якутской области из об-щего числа жителей 147 015 человек русских было 4610, т. е. немногимболее 3%; в начале 90-х годов XIX в. из 261 142 человек русских было17 158, т. е. приблизительно 6,5%, в 1911 г. из 277 187—18 035, т. е. приб-лизительно 6,8% [1, с. 305].

И. А. Гончаров писал в очерке «Из Якутска» (1885 г.): «Якуты здесьв с е — кучера, слуги, ремесленники..., скорняки, кузнецы..., плотники,столяры».

Окруженные со всех сторон якутами, русские восприняли у местногонаселения многие элементы их культуры, приспособленные к севернымусловиям: жили в якутских юртах, одевались в якутские платья, ели туже пищу, что и местные жители, переняли многие их обычаи, нравы, ис-

ЗАИМСТВОВАНИЯ ИЗ ЯЗЫКОВ АБОРИГЕНОВ ЯКУТИИ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

пользовали местные транспортные средства, нередко пользовались ору-жием аборигенов.

В отличие от западноевропейских колонизаторов простые русские—промышленные, служилые люди, крестьяне,— а также путешественники,ученые-исследователи, политические ссыльные, писатели и поэты никогдане были одержимы расовыми предрассудками, им было чуждо высокомерие,презрительное отношение к аборигенному населению. Они с глубокимуважением и симпатией относились к местным жителям и их краю. Так,русский ученый и путешественник Э. Толль писал: «Нельзя не любитькоренных Жителей побережья Ледовитого океана. Нельзя нам особенноне вспоминать их с чувством благодарности за их гостеприимство и забезукоризненно хорошие отношения к нам» [2]. А декабрист М. Муравьев-Апостол признавался: «Якутский край сделался для меня второй роди-ной, а якуты — я их полюбил» [3].

Русские люди не чуждались местных жителей, а наоборот, роднились сними родственными узами. Вилюйский исправник Павловский, спутникизвестного путешественника XIX в. Р. Маака, отмечал, что в Якутскежены многих купцов якутки.

Передовые русские люди внимательно изучали жизнь бедных жите-лей северного края, их занятия, нравы и обычаи. Здесь ярко проявлялисьих гуманизм и благородство. Они сочувственно относились к тяжелойсудьбе населения края, пытались как-то облегчить бесправное положениеаборигенов Якутии, старались просвещать их. Н. Г. Чернышевский в 1872 г.писал: «Можешь теперь представить себе, каковы удобства жизни здесь,при такой нищете всего крошечного населения. Жаль смотреть на этихлюдей. Я присмотрелся к нищете, очень присмотрелся. Но к виду этихлюдей я не могу быть холоден: их нищета мутит и мою заскорузлую душу»[4, с. 55].

А вот отрывок из письма рабочего-революционера Петра Алексеева:«Не щемило, не болело бы сердце, если бы этот, всю свою жизнь проводя-щий в заботах, в тяжелом труде, народ жил хоть мало-мальски челове-ческой жизнью, хотя бы даже бросил то свинячье помещение, в кото-ром, кроме грязи, вони, ничего нет, или наедался бы, был бы сыт» [4,с. 55—56].

Якутский образ жизни оказывал влияние на русских не только вулусах, где они жили в плотном окружении якутов, но и в г. Якутске —областном центре, где русского населения было больше. Знатные дамызачастую щеголяли друг перед другом в якутских нарядах. В домашнейобстановке верхов общества, не говоря уже о рядовых горожанах, такжечувствовалось якутское влияние во всем, начиная от мелкой утвари икончая убранством комнат. Они увлекались якутскими празднествами ис наступлением лета выезжали в окрестные наслеги и улусы для участияв игрищах, устраиваемых во время ысыахов — летнего праздника якутов,сопровождаемого кумысопитием. Многие из них верили в якутское кол-довство и в затруднительные моменты обращались за помощью к якутскимшаманам [5].

В процессе совместной жизни с якутами, длительного повседневногоконтакта с ними русские по мере освоения этого северного края постепен-но становились двуязычными и даже переходили на якутский язык. Тотже процесс происходил и с другими народами Ленской земли. Так, А. Ф.Миддендорфа удивляло то, что в пустыне, между Якутском и Охотском,не только тунгусы и их жены говорили чисто по-якутски, но и в самойприслуге путешественника находился тунгус, не понимавший другогоязыка, кроме якутского [6]. Также барон Ф. П. Врангель, в XIX в. пу-тешествуя по северным берегам Сибири и Ледовитому океану, встречал

САМСОНОВ Н Г.

тунгусов, знающих только якутский язык. По переписи 1897 г. в Якут-ской области на родном языке говорили 61,7% тунгусов. Остальные,кроме 15 человек, говорящих по-русски, и 217 человек, говоривших по-юка-гирски, пользовались якутским языком [7]. В настоящее же время почти80% звенков, живущих в нашей республике, перешли на якутский язык.Якутским языком стали пользоваться также многие эвены и юкагиры.Так, по данным переписи населения 1959 г., якутский язык считали родным1100 эвенов, а также 1466 русских.

Таким образом, якутский язык до революции наряду с русским (рус-ский язык значительно ограниченней) стал выполнять функцию языкамежнационального общения народов Якутии, и, владея этим языком,русские могли успешнее вести свое хозяйство.

О двуязычии русских поселенцев с большим удивлением писали ис-следователи и путешественники, посетившие Якутию. Так, Н. Щукинотмечал, что якутский язык «господствует здесь между всеми классами,как у нас в столицах французский. Нет ни одного жителя, который быне знал по якутски. Да и неудивительно: в доме нянька — якутка, кухар-ка — якутка, работник, кучер — все якуты... Здешний житель от обраще-ния с ними нечувствительно перенимает все их обычаи и лучше говорит наякутском языке, нежели на отечественном. Житель Якутска в разговорес жителем России понимают друг друга несовершенно; надобно прибегатьк объяснениям и повторениям» [8].

Интересный документ оставил нам протоиерей Д. Хитров. В предис-ловии к своей «Краткой грамматике якутского языка» он писал: «Якут-скую область населяют разные племена инородцев, как то якуты, тунгусы,ламуты, юкагиры и между ними, не в значительном количестве, русские.Все'/эти племена имеют свои особенные языки, но якутский язык естьпреобладающий и общий между ними для всех. Им говорит и тунгуз, иламут, и юкагир, и даже русский, последний всегда свободнее, чем на род-ном своем языке. Вы услышите якутский язык и на притоках Амура (порекам Буруе, Зее и др.), и по всему берегу Ледовитого моря от Колымыдо Хандыги и далее, почти до устья Енисея. В городах и селах дети рус-ских выучиваются говорить сперва по-якутски, а потом уже кое-какначинают лепетать по-русски; живущие же в улусах между якутами рус-ские, многие и совсем не знают своего родного языка» [9].

Ф. П. Врангеля поразило то, что на одном блестящем праздничномобеде в Якутске, который давал богатейший из торговцев мехами в име-нины своей жены, большая часть разговоров так была испещрена фразамииз якусткого языка, что он, по незнанию его, принимал в беседе весьмаслабоз участие [10].

Двуязычие русских зафискировано и в якутских преданиях и расска-зах, которые в основном верно воскрешают былые исторические события.В них приводятся очень интересные факты двуязычия и перехода русскихна якутский язык.

Таким образом, до революции большинство русского старожильческогонаселения Якутии было двуязычным, а масса якутов — одноязычна.Двуязычие русских не могло не отразиться на их родном языке, и в рус-ском языке старожилов оказалось довольно много якутизмов.

Меньше слов вошло в русский язык в дооктябрьский период из языковдругих народов Якутии, потому что малые народности до революции вцелом имели примитивные формы натурального хозяйства и крайне не-высокий уровень культурного развития. Поэтому их языки были беднылексически. К тому же малые народности кочевали по бескрайним прос-торам Севера и находились в основном на окраинах Якутии, где русскогонаселения было мало и встречи с русскими оказывались эпизодичными.

ЗАИМСТВОВАНИЯ ИЗ ЯЗЫКОВ АБОРИГЕНОВ ЯКУТИИ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ 77

Так, в 1917 г. из 13,8 тысяч населения северной окраины Якутии оседлуюжизнь вели всего лишь около четырех десятков человек [11].

О редких встречах русских с представителями малых народностей Се-вера свидетельствуют документы XVII—XIX вв. Так, тунгусы, по их сви-детельствам, были пугливы и боялись незнакомых людей. В XVII—XVIII вв.они неохотно подходили к русским становищам. Когда нужно было пла-тить ясак, они не подходили в ясачное зимовье, а бросали внутрь избы в окноили протягивали на копье соболиные шкурки и в окно же получали в об-мен полагавшееся за уплату ясака государево жалованье. С русскими тор-говыми людьми они вели характерную для первобытных народов немуюторговлю, метали издали соболиные шкурки и требовали в обмен котлы,топоры и ножи. В этих условиях русские в XVII—XIX вв. мало знали обыте тунгусов п о их жизни, и сведения наши в этом отношении скудны[1, с. 284].

Особенно мало вошло в русский язык чукотских слов, потому что чук-чи были расселены в глубинных частях тундры. Земля чукчей была самойотдаленной окраиной России, почти совершенно оторванной от централь-ных районов. Чукчи считались состоящими в зависимости от Российскогогосударства, но не подданными. Управлялись они по своим обычаям, ни-каких повинностей не несли и никакими сборами не облагались. Хрис-тианство в чукотской среде не пустило никаких корней [12]. Поэтому заим-ствования из чукотского языка в русском были единичны.

Эвенкийские, эвенские, юкагирские и чукотские слова встречаются восновном в русских говорах на севере Якутии, где русские издавна жи-вут рядом с эвенками, эвенами, юкагирами и чукчами. Это прежде всегослова, относящиеся к охотничьей, рыболовецкой лексике, поскольку охотаи рыбная ловля являлись основным занятием местных жителей, к бытовойлексике, так как многие предметы домашнего обихода были заимствованырусскими пршпельцами у сибирских аборигенов. Можно привести неко-торые примеры. Так, в русский индигирский и колымский говоры вошли,например, такие'слова из якутского языка, как хаханай (окунь), балбах(гусь, фаршированный мясом двух других гусей), кадеран (скребок дляобработки кожи), из эвенкийского — алык (шлея оленя или собаки),кумулкан (коврик), потакай (вьючная сума из камусов), улюхта (сушеноеи разрезанное на мелкие кусочки мясо оленя), ганза (курительная труб-ка), малкан (годовалый олень), эмма (игла для шитья кожаных изделий),из эвенского — нёнба (доска для обработки шкур), чиканитъ (мочиться),из чукотского — хамби (женская одежда из оленьей шкуры, надеваемаяна голое тело), плёки (короткие мягкие сапоги из кожи), камлёйка (накид-ка, надеваемая поверх меховой одежды для защиты меха от дождя и снега)и т. п.

А в русскую речь всех или большинства старожилов Якутии из местныхязыков вошлп следующие основные группы слов, отражающих специфи-ческие явления жизни, особенности быта и культуры аборигенов:

1. Топонимы: Алдан, Олёкма, Вилюй, Нюрба, Вестях, Харыялах,Борогбн, Булу~н, Даван, Булгунняхтах и мн. др.

2. Этнонимы и микроэтнонимы: яку^ты, саха, (самоназвание якутов),тунгу'сы. юкагиры, чу"кни, борогбнцы, мёгинцы, дюпсйнцы, нахарцы, одёй-цы, ом^к (термином омук русские на севере Якутии называли и тунгусов, иламутов, и юкагиров, кочующих в северо-западной тундре, от Колымы доАлазеи; якут, омук — иноплеменник, юкагир, омо, омок — род, племя.В работах некоторых исследователей-путешественников, посетившихЯкутию до революции, сообщается, что русские называли омоками ка-кую-то исчезнувшую прежде этнографическую группу) и др.

3. Слова, выражающие социально-правовые отношения людей: бай

78 САМСОНОВ Н Г

(богач), тойон (титул князя; господин), сурукс^т (писарь), хамначйт(работник, батрак; слуга), кулу~т (слуга, раб), дюкках (живущий с кем-либов одном доме), хайылах (заключенный, арестант), кумалан (человек,находящийся на общественном призрении; дармоед, нищий), балык-сыт [этим словом до революции обозначали людей, не имеющих скота иживущих рыбной ловлей, т. е. улусную бедноту; поэтому данное слово, на-ряду с обозначением профессии (рыбак), приобрело значение «бедняк»,«неимущий человек»].

4. Слова, связанные с верованиями якутов: оюн (шаман): удаганка(шаманка), байанай (общее название духов, покровительствующих охот-никам-звероловам), абасы (злой дух, злое начало; черт, дьявол), ёр (злойдух; душа покойника), айы (грех).

5. Слова, обозначающие представителей животного и растительногомира: чубуку (горный баран), тарбаган тугу"т (оленёнок до года), кунан(бык трех-четырех лет), кул^н, кул^нчик (жеребенок), уу огуса (водянойбык), кыталык (белый журавль, стерх), мород^шка (чирок-клоктун, видутки), сордбнка (шука), хаханай (окунь), муксун (сибирский сиг), мунд^шка(озерный гальян), тугун, тугунбк (небольшая рыба из рода сигов), сар-дина (сибирская красная лилия), мутукча (молодая лиственница).

6. Слова, характеризующие разновидности рельефа: алас (круглое полеили круглый луг в лесу, чаще с озером), бадаран (трясина, никогда не про-сыхающее болото), дабан (подъем в гору), куру~нг (выжженный лес),булгунняхтах (местность с курганом, холмом, бугром, сопкой; холмис-тый; бугристый), блба (небольшая влажная низменность, образовавшая-ся на месте спущенного или высохшего озера), аранцы (высокие каменистыегоры), суглан (место сборов, собраний), тарын (наледь, вода поверх льдана реках зимой; покров из льда в долинах рек).

7. Названия жилищ: балаган (юрта, якутская, построенная в видеусеченной пирамиды из тонких наклонно поставленных бревен), у раса,(старинное жилище якутов в виде высокого конического шалаша из на-клонно поставленных длинных жердей, плотно обтянутых оленьими шку-рами или обложенных берестой, древесной корой), тордбх (ураса из ров-дуги), яранга (переносное жилище чукчей, состоящее из вертикальнойстенки, имеющей в основании круг, и конической крыши из шестов, по-крытых оленьими шкурами), хотбн (хлев, коровник), ётех (место, где ра-нее стоял дом, следы усадьбы, жилья), сайылык (летнее жилище, летник),голомб (эвенкийская юрта из деревянных плах, окопанная землей илиснегом).

8. Слова из области охоты и промысла: айа (лук-самострел, которыйставится на зайцев, лисиц и даже на более крупных животных —северныхоленей), куюр (рыболовный сачок), черкан (малый самострел на мелкихзверей), аргыс (преимущественно чукотский или эвенский поезд — рядсаней, вместе запряженных оленями и связанных).

9. Названия оружия: куяк (панцирь; кольчуга), батек (старинноехолодное оружие в виде большого ножа, насаженного на длинную ру-коятку), батыя (старинное боевое холодное оружие с короткой рукоят-кой).

10. Слова, обозначающие напитки и пищу, особенно мясную, рыб-ную и молочную, которая до революции была главной едой местного на-селения: хан (кровяная колбаса), бысас (ободочная кишка), ойогде (ребро),хаса (брюшной жир), сал (жировое отложение в верхней части шеи лошади),мюсэ (большой кусок мяса с трубчатой костью, которым обычно угощалиборцов-победителй на празднике ысыах), барча (кушанье из рыбы — су-шеная, затем размолотая рыба), сыма (мелкая рыба, заквашенная вямах, выложенных лиственичной корой), хахта (вид сушеной рыбы),


кёрчах (сбитые сливки), сбрат (заквашенное кипяченое молоко), кёбёр(сливочное масло, взбитое с молоком), хаях (сливочное масло, сбитое степлым молоком и застывшее), тар (замерзшая простокваша, приготов-ленная из снятого кипяченого молока), ёря (тар, разведенный водой, сме-шанный и прокипяченный с сосновой или лиственной корою, заболонью),бурдук (мука, разваренная в кипятке), саламат (мучная каша, свареннаяв масле — любимое кушанье якутов в старину), быппах (напиток из ко-ровьего молока), бутугас (напиток из молока и пахты, заправленный му-кой или съедобными травами; мучная похлёбка), умдан (напиток из водыи кислого молока).

11. Слова, обозначающие предметы быта, утварь, посуду: сэргэ (коновязь),багана (столб; обычно: столбы, поддерживающие потолок), балбах (глыбасмёрзшегося помёта скота), талкы (мялка для кожи), орбн (общее названиеспальных мест: кровать, нары, топчан и т. д.), хамса (курительная трубка),адагй (колодка на ногу лошади), томторук (намордник для телят — бе-рестяной или деревянный, чтобы они не могли сосать мать), чарапча (воло-сяная сетка для защиты глаз от пыли, от мошек; кольцо из тальника,продеваемое быку сквозь ноздрю), чокур (кремень), чорбн (деревянный кубокдля кумыса), чорбнчик (маленькая чашка), чабычах (небольшой берестя-ной сосуд), аях [самый большой кубок (деревянный) для кумыса], кытыя(деревянная чаша), тымтай (круглый или овальный сосуд из бересты илиплетеных лучинок лиственницы), ыагас (берестяное ведро), ытык (мутов-ка для сбивания масла из сметаны или для сбивания сливок для кёрчаха),хамиях (большая деревянная ложка).

12. Слова, обозначающие одежду: торбаза, торбаса (мягкие сапогииз кожи на мягкой подошве), унты (высокие меховые сапоги), куруму (вы-сокие торбаса — значительно выше колен), сон (общее название мужскойи женской верхней одежды), санаях (доха, шуба из звериной шкуры шер-стью вверх, надеваемая поверх другого сона), сутуры (меховая одежда,надеваемая на бедра, спускающаяся до колен или ниже и пристегиваемаяремешками к поясу), кянчи (меховые короткие чулки, надеваемые под тор-баса, унты и др.), куллука (короткие меховые носки, надеваемые поверхпортянок, чулок), сари (толстая кожа с крупа лошади; торбаса из сары),сари (оленья замша, ровдуга), калиппики (чукотская вышитая женскаяобувь).

13. Слова из области культуры и искусства: ысыах (якутский летнийкумысный праздник), осбхай (якутский массовый национальный танец,сопровождающийся хоровым пением-импровизацией участников), ому-канчик (танец русских на севере Якутии), охонхб (якутский героическийэпос), тойук (песня-импровизация,) алгыс (благословение), дъиэ-буо(вид песни-импровизации), дьиэрэтии ырыа (звонкая песня), чабиргах(якутская скороговорка), чабыргахсйт (сказитель чабыргаха), тойуксут(народный певец-импровизатор), охонхосут (сказитель олонхо), дьиэрэнкэй(бег с подскоком на одной ноге; якутский национальный танец), андылъ-щина (похвальная песнь юкагиров) и др.

14. Слова из области спорта и спортивных игр: хапсагай (вид нацио-нальной борьбы), кббах (прыжки обеими ногами одновременно), ыстанга(прыжки в длину на каждой ноге попеременно), бур (вид якутской спор-тивной игры).

15. Слова, употребляемые при обращении: догбр (друг, товарищ),огоннъбр (почтительное обращение к старшему по возрасту человеку, кстарику, старцу), капсё [(рассказывай новости) — обычная форма при-вествия у якутов].

16. Междометия: уруй (выражает радость, восторг), айхал (выражаетрадость, пожелание блага, счастья), уруй-айхал (слава!), ок-сэ (выражает

САМСОНОВ Н. Г.

удивление: о, ой, да ну), пахай (выражает презрение, отвращение, разо-чарование: фу, фи, гадко, скверно), сай (возглас, которым погоняют ро-гатый скот), чот (возглас, которым прогоняют собак), ая (выражает боль,усталость, недомогание и т. п.: ой, аи, ох), аякабын (выражает чувствосильной боли, усталости: ой-ой-ой), ычча, ыччакабын (выражает ощуще-ние холода: брр).

Как видно, местное русское население заимствовало определенноеколичество слов из якутского и других языков аборигенов края, обога-тивших словарный состав языка русских, живущих в Якутии.

Влияние на русский язык аборигенных языков, и прежде всего якут-ского, было наиболее интенсивным в начале заселения Якутии русскими.В дальнейшем оно постепенно ослабевало, а в XIX—XX вв. почти прекра-тилось. Однако старые заимствованные слова продолжают употреблятьсяв языке старожильческого населения Ленского края, хотя, они, конеч-но, неравноценны по своей важности и распространенности. Большинствозаимствованных слов известно всему населению Ленского края, так какони отражают явления местной окружающей действительности. Некото-рые слова имеют широкое распространение в ряде пунктов, а в другихместах известны лишь ограниченному кругу лиц — охотникам, рыболовам.

Заимствованные слова стали подчиняться законам русского языка иподвергаются фонетическим и некоторым морфологическим и семанти-ческим изменениям.

Фонетическое освоение состоит в замещении звуков языка-источниканаиболее близкими звуками заимствующего языка. Заимствованныеслова подвергаются и некоторым грамматическим изменениям. Так, нап-ример, в языках аборигенов Якутии нет категории рода, система склонениясовершенно иная. Поэтому аборигенные слова, используемые в русскойречи, подчиняются законам русской грамматики. Так, имена существи-тельные алас, тойон, чорбн стали восприниматься как слова мужскогорода и изменяться по образцу второго склонения существительных,а яранга, ураса, Амга, Олёкма — женского рода и изменяются как сущест-вительные первого склонения. Заимствованные существительные впроцессе освоения часто становятся источником образования новых слов —существительных, прилагательных и глаголов. Так, при помощи русскихсуффиксов образованы новые слова: сущестительные куюрство, омукан,омуканчик, чорбнчик, кадеранка, ганзйшка, торбазбк, мундушка, бурдугиник,амгйнец, нюрбйнец, мородушка, прилагательные кумысный, аласный, бадара-нистый, муксунный, глаголы куюршпъ, айданитъ, кадеранитъ, чиканитъ,капсёкатъ.

Процесс проникновения аборигенных слов в русский язык донесла донас художественная литература, те произведения русских писателей ипоэтов, которые побывали в Якутии (А. А. Бестужев-Марлинский,В. Г. Короленко [13, 14], В. Я. Шишков), записки и труды путешествен-ников, ученых-исследователей (В. Г. Богораз [16], Ф. П. Врангель [10],В. М. Зензинов [18], В. Иохельсон, Р. К. Маак [17], Г. Майдель [19],И. И. Майнов [7], А. Ф. Миддендорф, П. А. Ровинский, И. Е. Фишер,А. П. Щапов [6], Н. М. Ядринцев и др.), деловые документы Х\ II —XX вв. и русские старожильческие говоры.

В 30-е годы прошлого столетия известный поэт-декабрист А. А. Бес-тужев-Марлинский, прожив в Якутске полтора года, написал около 30стихотворений и три очерка на местную тему: «Отрывки из рассказов оСибири», «Сибирские нравы. Ысыах» и «Письма к доктору Эрману». Всеэти произведения являются ценным вкладом в русскую литературу оЯкутии. Для изображения быта, нравов, особенностей культуры якутов,чтобы сохранить национальный колорит, А. А. Бестужев-Марлинский


использует в своих произведениях якутизмы. Читающая российскаяпублика впервые, наверно, узнала такие слова, как аях, дютюръ (бубен),арангас (погребение на деревьях), саатыръ (игривая), ысыах и некот. др.

Вскипели котлы, задымилася кровьКоней — украшения стада.И брызжит кумыс от широких краев,Он счастье и горя отрада,

— так описывает поэт поминальный обряд якутов.

И шумно кругом, упоенья кумир,Аях пробегает бездонный.

Якутизмы Бестужев вводит осторожно, не перегружая ими текст, когдадает романтическое описание древних похоронных обрядов, самого пог-ребения и поминального пира. Все эти аборигенные слова, естественно,сопровождались пояснениями, примечаниями.

В очерке «Сибирские нравы. Ысыах» автор рисует живую картинуобычаев и образов старинного летнего праздиика, не пропуская ни одной де-тали. Простым и в то же время живым языком описывает он шаманскийобряд «умилостивания», затем угощение, пляски.

В произведениях В. Г. Короленко, посвященных Якутии, где он изг-нанником царизма прожил в Амгинской слободе три года, показана сов-ременная ему действительность 70—80-х годов XIX столетия; обществен-ный уклад, быт, нравы людей, их душевный мир. поступки и стремления.

Народность и реализм замечательного писателя проявились и в языкеякутских рассказов. Используя наиболее типичные и национально-са-мобытные средства и приемы художественного языка, он употребляетаборигенные слова, чтобы индивидуализировать героев, сделать их речьнетрафаретной, не лишить изображение действительности национальногоколорита. Якутские и эвенкийские слова органически вплетаются у негов основную языковую ткань, подчиняясь фонетическим и грамматическимзаконам русского языка. В. Г. Короленко использует более 40 таких слов,причем отдельные слова, как тойон, торбаса, догбр, улус, тытыма,сона, многократно. Местные, аборигенные слова у Короленко — это то-понимы: Амга, Олёкма, Ат-Даеан, У чур и др.; слова — предметы быта: бер-гёс (шанка), сона (шуба), торбаса, орбн; слова, обозначающие явленияприроды, признаки и качества: тымны (холодно), алас, улахан (большой),бертъ (усилительная частица, означающая высокую степень признака:очень, слишком, исключительно) и др. Встречаются в его произведениях ислова, обозначающие действия: бар (иди), капсе (рассказывай новости),тытыма (не трогай), келле (пришел, пришла) и некот. др.: «Толстые якут-ские тойоны тряслись, сидя на высоких седлах, точно башни, задеваяза облака высокими шапками. Тут же, рядом, вприпрыжку бежали комно-читы (работники), поджарые и легкие, как зайцы» [13, с. 147]. «„Капсе(говори)",— сказал Макар приветливо» [13, с. 146]. «„Тытыма (не тронь)...Это моё!" — крикнул Макар Алёшке» [13, с. 137]. «А по улусам, у камель-ков, в долгие вечера о белоглазом русском уже складывалась чуткая,протяжная былина олонхо» [14].

Использование этой лексики помогло писателю достоверно и точноотразить материальную и духовную жизнь якутского народа, раскрытьразличные стороны его жизни.

Аборигенные слова до Октябрьской революции попадали в речь рус-ских старожилов преимущественно в процессе устного общения русскихс местными жителями и фиксировались в письменности отдельными людь-ми.

82 САМСОНОВ Н. Г.

Совершенно иначе складывается языковая ситуация в Якутии в пос-леоктябрьский период, что связано с коренными преобразованиями вэкономической и культурной жизни народов Ленского края за годы Со-ветской власти. Языком межнационального общения и сотрудничества,как и повсюду в стране, становится русский язык. Он оказывает огромноевлияние на развитие языков аборигенов Якутии. Это воздействие сказы-вается не только в словарном составе, но и в фонетике и синтаксическомстрое. Однако наиболее сильное влияние русский язык оказывает на лек-сику языков народов Севера. В советскую эпоху местными языками Яку-тии из русского языка заимствовано довольно большое число слов. Словар-ный состав языка непосредственно связан с материальной и духовнойкультурой народа, и массовое проникновение русских и интернациональ-ных слов в языки народов Севера в советскую эпоху является отражениембурного роста экономики и культуры народов Ленского края.

Но это тема для особого разговора.


1. Бахрушин С. В. Исторические судьбы Якутии.— В кн.: Якутия. Л., 1927.2. Прогрессивное влияние великой русской нации на развитие якутского народа. Сб.

статей. Якутск, 1950, с. 147—148.3. Сибирские вопросы. 1908, № 23—24, с. 34.4. Родная Якутия. Сост. Слепцов Н. Ф. Якутск, 1972.5. Сафронов Ф. Г. Русские крестьяне в Якутии (XVII—XX вв.). Якутск, 1961,

с. 141 — 142.6. Щапов А. П. Собр. соч. Дополнительный том. Иркутск, 1937, с. 128.7. Майков И. И. Население Якутии.— В кн.: Якутия. Л., 1927, с. 403.8. Щукин Н. Поездка в Якутск. СПб., 1844, с. 228.9. Хитрое Д., Краткая грамматика якутского языка. М., 1958, с. 1.

10. Врангель Ф. П. Путешествие по северным берегам Сибири и Ледовитому морю.1948, с. НО.

11. Соколов М. П. Якутия по переписи 1917 г. Иркутск, 1925, с. 18.12. Вдовий И. С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.— Л., 1965, с. 151, 256.13. Короленко В. Г. Повести и рассказы. Т. I, Якутск, 1980.14. Короленко В. Г. Повести и рассказы. Т. П. Якутск, 1980, с. 180.15. Булычев И. Путешествие по Восточной Сибири. Ч. I. СПб., 1856.16. Богораз-Тан В. Г. Чукчи. Л., 1934.17. Маак Р. Вилюйский округ Иркутской области. Ч. II. СПб., 1886; Ч. I I I . СПб.,

1887.18. Зензинов В. М. Старинные люди у холодного океана. М., 1914.19. Майдель Г. Путешествие по северо-восточной части Якутской области в 1868—

1870 гг. Том П. СПб., 1896.20. Худяков И. А. Краткое описание Верхоянского округа. Л., 1969.


№ 4 1981

МАЛКОВА О. В.

О СВЯЗИ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОГО ЯЗЫКА ДРЕВНЕРУССКОЙРЕДАКЦИИ СО СТАРОСЛАВЯНСКИМ ЯЗЫКОМ

Обширная проблема формирования русского литературного языкаиздавна привлекала к себе внимание специалистов по славянской фило-логии. В этой проблеме есть ключевые вопросы. К числу таковых относитсявопрос о связи церковнославянского литературного языка древнерусскойредакции со старославянским языком. Это понятно: церковнославянскийязык древнерусской редакции (далее церковнославянский язык) сыгралбольшую роль в формировании русского литературного языка, а в ста-новлении церковнославянского языка сыграл роль старославянский язык,бывший первым славянским литературным языком. Теперь не подлежитсомнению, что старославянский язык сформировался на базе южносла-вянских языков, наиболее отчетливо прослеживается его связь с болгар-ским языком 1.

Отношения между старославянским языком и церковнославянскимязыком в начальный исторический период ученые оценивают по-разному.Существующие в науке гипотезы можно разделить на две группы 2.

1-я группа гипотез. Церковнославянский язык в начальный истори-ческий период был тождествен старославянскому (древнеболгарскомулитературному) языку. Будучи «пересаженным» на восточнославянскуюпочву как язык церкви, он постепенно распространился на различныекультурные сферы, кроме юридической и бытовой, при этом параллельношел процесс постепенного приспособления старославянского языка к живымвосточнославянским языкам («впитывание» восточнославянских элемен-тов). Содержание этого процесса и современные его результаты ученымиоцениваются по-разному. Некоторые слависты придерживаются той точкизрения, что современный русский литературный язык до настоящего вре-мени является в своей основе церковнославянским (древпеболгарским)языком, собственно русские, восточнославянские элементы представленыв нем в ничтожном количестве. В славяно-русской филологии первая груп-па гипотез получила широкое распространение в значительной мере бла-годаря трудам А. А. Шахматова. Процитируем наиболее важные длятемы настоящего исследования высказывания А. А. Шахматова.А. А. Шахматов писал: «...наш современный литературный язык, разговор-ный язык образованных классов,— по происхождению своему древнебол-гарский язык, пересаженный в Россию в качестве церковного языка.

1 Для простоты изложения здесь и ниже употребляются названия современныхславянских языков и их диалектов, при этом не имеется в виду, что эти языки и диалектыреально существовали в IX—XII вв., когда формировались рассматриваемые славян-ские литературные языки. История отдельных славянских языков уходит своими кор-нями именно в этот период, но консолидация славянских диалектов в известные намсовременные славянские языки происходила позднее.

2 Обзор различных концепций и истории их формирования имеется в работахВ. В. Виноградова [1] и А. И. Горшкова [2].

84 МАЛКОВА О. В

На Руси, сначала на юге, в Киеве, потом на северо-востоке, в Москве,он подвергся обрусению, проникся живыми народными элементами и всильной степени приблизился благодаря этому к наречиям города Москвы...В настоящее время наш литературный язык должно признать одним извеликорусских наречий (московским наречием), обнаруживающим всвоем составе, во-первых, свою первоначальную природу (церковносла-вянизмы), во-вторых, свои древнейшие судьбы на Руси (южнорусиз-мы, украинизмы)...» [3, с. 69—70]. «По своей близости к русскому он(церковнославянский язык.— М. О.) никогда не был так чужд наро-ду, как была чужда особенно германцам латынь, вследствие этого спервых же лет своего существования на русской почве он стал неудер-жимо ассимилироваться народному языку, ибо говорившие на немрусские люди не могли разграничить в своей речи ни свое произношение,ни свое словоупотребление и словоизменение от усвоенного ими церковногоязыка» [3, с. 61]. По мнению А. А. Шахматова, в Киевской Руси старо-славянский язык был языком церкви и просвещения не только в своемкнижном варианте, но и устный древнеболгарский язык «... был усво-ен о б р а з о в а н н ы м и с л о я м и К и е в а уже в X веке» [4].Как видим, для образованных слоев в Киевском государстве А. А. Шах-матов предполагал даже наличие двуязычия.

2-я группа гипотез. Вклад старославянского языка в развитие цер-ковнославянского языка не следует преувеличивать. При оценке древней-ших связей этих языков нужно учитывать отношение обоих языков кдревнегреческому языку и рассматривать эти отношения как один из ас-пектов контакта культур и их взаимопроникновения. На рубеже историчес-кой эпохи восточнославянские, южнославянские, западнославянскиенародности приблизительно одновременно вошли в сферу новой визан-тийско-христианскоп культуры. Контакты осуществлялись в двух гео-графических зонах: на Балканах и в Причерноморье, где находились гре-ческие города-колонии. Ввиду несоответствия ресурсов славянского сло-варя, синтаксиса потребностям усваиваемой культуры славянские книжни-ки широко использовали ресурсы развитого древнегреческого языка (имеломесто заимствование слов, выражений, синтаксических конструкций, се-мантическое калькирование и т. д.). Первоначально запись велась с по-мощью греческого алфавита (возможно, существовали и другие системыписьма). Упорядоченная славянская азбука и первый литературный язык(старославянский) были созданы во второй половине IX в. на Балканах.На Руси старославянский язык стал известен благодаря переписке книг(главным образом богослужебных), пришедших из Болгарии. Церков-нославянский язык создавался в процессе деятельности древнерусскихкнижников, при этом образцом являлся старославянский язык. На фор-мирование этой концепции развития церковнославянского языка оказалисильное влияние идеи И. И. Срезневского. И. И. Срезневский писал:«...когда русский народ обратилсяк христианству, он нашел уже все книги,необходимые для богослужения и для поучения в вере, на наречии, отли-чавшемся от его народного наречия очень немногим. Кннги эти послу-жили основанием письменности русской: она пошла по пути, указанномуими. удерживая постоянно в близком сродстве язык свой с языком на-рода» [5].

Обе концепции находят своих сторонников у современных славистов,о чем свидетельствуют периодически возникающие дискуссии в научнойпечати [6, 7].

О связи между церковнославянским языком и старославянским языкомможно судить на основании двух категорий фактов: во-первых, фактовсобственно лингвистических (результаты сопоставительного изучения

О ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОМ ЯЗЫКЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ РЕДАКЦИИ 85

свойств обоих языков, зафиксированных в дошедших до нас памятникахписьменности), во-вторых, фактов исторических (обстоятельства возник-»новения славянской письменности и формирования древних славянскихлитературных языков). Решающее значение имеют факты собственно лин-гвистические. Попытаемся оценить связь церковнославянского языкасо старославянским языком через отношение этих языков к нелитератур-ным славянским языковым формациям (диалектам), существовавшим вIX — XII вв., когда создавались интересующие нас литературные языки.Систематическими трудами славистов по изучению древней славянскойдиалектной дифференциации установлено значительное количество изо-глосс, которые существовали на славянской языковой территории вIX — XII вв. и по-разному ее расчленяли. Существенно выяснить, ка-кие из этих явлений были закреплены в обоих славянских литературныхязыках (писцы настойчиво проводили их на письме), какие языковые яв-ления книжники не отражали в создаваемых ими памятниках; (при этомособенности родного языка все-таки фиксировались, но лишь в отдельныхслучаях, по недосмотру или вследствие недостаточного знания требова-ний литературного языка). Важная роль предлагаемого аспекта исследо-вания будет очевидна, если процитируем два авторитетных определенияпонятия «литературный язык»: «Язык литературный... Образцовый, нор-мализованный язык, нормы которого воспринимаются как „правильные" иобщеобязательные и который противопоставляется диалектам и просторе-чию» [8].

«Литературный язык представляет собой объективно существующую(или существовавшую) лингвистическую систему, обычно письмен-но зафиксированную, обслуживающую политические, идеологические,экономические, эстетические и иные культурные нужды данного общества,имеющую свои нормы и традиции, литературно узаконенные с началомписьменности и противостоящие тенденциям диалектного дробления, зало-женным в необработанной обиходно-бытовой речи» [9]. О важности пред-лагаемого аспекта исследования свидетельствует также тот факт, что припопытках произвести типологическую классификацию славянских литера-турных языков в качестве одного из критериев используют отношениелитературных языков к диалектной базе. Надежно установленные и за-свидетельствованные памятниками письменности изоглоссы относятсяпреимущественно к фонетическому и морфологическому уровням, поэтомунаш анализ по необходимости будет ограничен явлениями этих двух уров-ней 3. Однако это обстоятельство не должно смущать, так как именно яв-ления фонетического и морфологического уровней составляют основу сово-купности норм нейтрального стиля литературного языка и являются наи-более обязательными для носителей данного литературного языка. Крометого, для целей настоящего исследования будет достаточно показать прин-ципы отбора и закрепления в древних славянских литературных языкахдиалектных языковых явлений, а это может быть сделано и на ограничен-ном материале. Изложение иллюстрируется примерами, заимствованнымииз Галицкого евангелия 1266—1301 гг. [ГПБ, F. п. I. 64] и из Архангель-ского евангелия 1092 г. [10]. Два названных памятника являются типич-ными церковнославянскими памятниками древнерусской редакции.

В обоих славянских литературных языках рефлексы сочетанийтипа *tort, *tert, *tolt, *telt отражаются как неполногласные формы

3 Сведения по славянской диалектной дифференциации в предысторический, на-чальный исторический период, по отражению их в старославянских и древнерусскихпамятниках письменности даются в обобщенном виде, без детализации. В действитель-ности наблюдаемая картина была сложнее.

МАЛКОВА О. В

ра, ла, рЬ, лЬ. Такой результат развития был характерен для южно-славянских языков, для чешского и словацкого. В восточнославянскихязыках развилось первое полногласие. Указанное преобразование соче-таний происходило в предысторический период. Классический пример —различное изменение в славянских языках имени Карла Великого (771 —814 гг.), которое стало нарицательным: в восточнославянских языках —король, в южнославянских — краль, в западнославянских — кроль. Изме-нение охватило большой круг лексики, как правило, широко употреби-тельной. В Галицком евангелии 1266—1301 гг. первое полногласие засви-детельствовано немногими примерами: съ/доровые 175в (в послесловии),жеребецъ 1076, а неполногласные формы употребляются регулярно:жр'1бецъ 1076, 6piMA 35г, вр^МА 21а, upiea 1156, възвращю 102а, закла107а, влаги 75в, злато 50г и т. д.

В обоих славянских литературных языках рефлексы сочетаний типа*ort, *olt под нисходящей интонацией отражаются как ра, ла. Этот резуль-тат был характерен для южнославянских языков и для некоторых средне-словацких говоров. В восточнославянских и западнославянских языкахбыли получены рефлексы ро, ло. Рассматриваемые сочетания имелись в не-большом количестве корней слов и в приставке *orz ^> раз-, роз-, обра-зования с которой были многочисленны. Полагают, что данное изменениеосуществлялось приблизительно в то же время, когда происходило пре-образование сочетаний *tort, *tert, *tolt, *telt. В Галицком евангелии1266—1301 гг. восточнославянский рефлекс зафиксирован немногими при-мерами (detcmk яокотъ 1736), обычно имеются формы ра, ла: равно 71в,равьно 109а, равни 936, роукою гр^шнаго раба 175в (в послесловии), рабак-ккш ИЗг, разбои 110а, развращающа 1146 и т. д.

Рефлекс сочетания *]е в начале слова отражается в обоих литературныхязыках как je. Из современных славянских языков сочетание )е в началеслова сохраняют южнославянские и западнославянские языки, в восточно-славянских языках / был утрачен, а е изменился в о. Вне восточнославян-ской языковой территории изменение je в о в начале слова встречается лишьв отдельных словах. В Галицком евангелии 1266—1301 гг. рефлекс *jeв начале слова передается обычно буквой ю, очень редко е и о: \единъИ З в , юзеро 29а, единоч&даго 106, езероу 28в, овъцю одиноу Збг, одиноиНЗг, олены 164г (имя Елена).

В обоих литературных языках закреплен рефлекс А В окончанияхимен женского рода /а-основ в формах родительного ед. числа, именитель-ного — винительного падежей мн. числа и в окончаниях имен мужскогорода /о-основ в форме винительного падежа мн. числа. Этот результат разви-тия был характерен для южнославянских языков (рефлексы §), западно-славянские языки, украинский язык имеют рефлексы i , в русском языкерезультаты затемнены вследствие действия аналогии. В Галицком еван-гелии 1266—1301 гг. названные окончания обычно передаются буквой А,однако характерный для украинского языка рефлекс i. засвидетельство-ван многочисленными примерами: изгна... овъцА же и волы 4в, възритенаптиц.А 346, придоша nmuui. 56гидр. Отдельные случаи употребления}• в этих окончаниях имеются и в Архангельском евангелии 1092 г.:мчнц'1. 169, илик 169об, захари\. 167, недклк 86об и др.

Иные результаты языковых изменений, чем в старославянском языке,закреплены в церковнославянском языке в следующих случаях. В цер-ковнославянских памятниках последовательно употребляется эпентети-ческий л в рефлексах сочетаний губных с / в неначальном слоге слова.В старославянских памятниках не наблюдается единства в передачеэтих рефлексов. Во второй части Зографского евангелия, котораяв языковом отношении является архаичной, эпентетический л обыч-


но имеется. В первой части Зографского евангелия, в Клоцовомсборнике, Синайском требнике эпентетический л отсутствует перед ь, и, ав других случаях употребляется последовательно. Многие старославянскиепамятники отражают отсутствие эпентетического л перед всеми гласными:корабъ, оставь, земи, оставъша (первая половина Зографского евангелия),корабъ, кораби, земыа, земъы. (Саввина книга), присткпъша, добии(вм. доблии), еъзлюбь\енаа, корабъы, корабъю (Супрасльская рукопись).Полагают, что написания типа земыл отражают наличие / после губного(zem'ja). В отношении эпентетического л в неначальном слоге современныеславянские языки разделяются на две большие зоны: в одной зоне эпен-тетический л постоянно сохраняется (в восточнославянских языках, в сло-венском, в сербохорватском), в другой зоне эпентетический л обычноотсутствует (в западнославянских языках, в болгарском, македонском).Таким образом, памятники старославянского языка отразили в этом слу-чае болгарские результаты развития, а церковнославянские—восточно-славянские результаты. Количество слов, которые были затронутыэтим изменением, огромно, сочетания губных с / часто встречались в си-стеме именного и глагольного слово- и формообразования на морфемномшве — корень слова -(-суффикс (окончание). В Галицком евангелии 1266—1301 гг. эпентетический л всегда присутствует: терплю 506, корабль 86,аврамлА чада 146 и т. д.

Для древнейших старославянских памятников характерно в целомвыдержанное употребление букв носовых гласных: отсутствует их смеше-ние с буквами чистых гласных, а также и смешение букв носовых гласныхмежду собою. В среднеболгарских памятниках XII—XIV вв. в определен-ных условиях отражается «мена юсов» (смешение А и ж, ЬАИ(Ж), имеетместо преимущественное употребление одной из букв для рефлексов обоихносовых. В целом старославянские памятники отражают ход развития но-совых гласных в болгарском языке. В самых ранних древнерусских памят-никах буква ж смешивается с оу, а буква А с rj, что соответствует ре-зультатам, полученным в предысторический период в восточнославянскихязыках. Например, в первом почерке Архангельского евангелия 1092 г.буква РК употреблена правильно 48 раз (распределяясь не вполне равно-мерно по отдельным морфологическим категориям) и 145 раз стоит там, гдеследовало бы написать оу; во втором почерке буква к употребляется ис-ключительно в слове сжбота и только в заглавиях чтений. Буква А так-же в большинстве случаев употребляется не в соответствии с этимологией.В Галицком евангелии 1266—1301 гг. буквы ж, 1Ж вообще не употребля-ются, а буквы А и и используются в соответствии со следующим прави-лом: после букв согласных пишется А, В начале слова и слога пишетсяга — не мои вол А НО твои боудетъ 1136, придосте... \ятъ мене ИЗг,въ ызыкъ 118в. Количество слов в славянских языках, затронутых изме-нением носовых, было огромно.

Сложнее обстоит дело с рефлексами праславянских сочетаний *dj, *tj,*kt\ В старославянских памятниках рефлексы этих сочетаний передаютсябуквами жд, шт, щ, а в древнейших церковнославянских памятникахбуквами щ (нощь, пещъ, мощь) и жд, ж, причем для многих древнейшихпамятников характерно именно ж (жаждеши — жажеши) [3, с. 76]. В со-временных восточнославянских языках *dj, *tj, *kf изменились, как пра-вило, в с, I: ночь, хожу. В болгарском языке имеются рефлексы st, zd,в македонском языке, а также в юго-западных болгарских говорах —sc, zdz. Таким образом, для старославянского языка характерны специфи-чески болгарские рефлексы обоих сочетаний. В церковнославянском язы-ке в начальный исторический период для сочетания *dj более характеренвосточнославянский рефлекс (ж), что же касается рефлексов *tj, *kt\ то


есть основания полагать, что здесь возникло особое произношение. Сре-ди русистов широко распространено мнение, что звуковое значение бук-вы щ в церковнославянском языке в начальный исторический период былоиным, чем в старославянском языке: эта буква обозначала аффрикату sc[3, с. 76]. А. А. Шахматов считал, что такое произношение возникло подвлиянием рефлексов сочетаний *stj, *skj, *st\ *sk\ где всеми славянскимиязыками была получена аффриката sc. A. M. Селищев полагал, что произ-ношение щ как sc возникло в церковнославянском языке под влияниемюжнославянских учителей — носителей македонских и юго-западных бол-гарских говоров, где рефлексы sc, Mi сохраняются до сих пор [11]. Гипоте-за А. А. Шахматова о воздействии на рефлексы *tj, *kf со стороны рефлек-сов *stj, *skj, *s/c' кажется весьма правдоподобной, если оценить историюназванных сочетаний в совокупности. Ход развития сочетаний *stj,*skj, *sk\ а также и *zdj, *zgj, *zgp> легко н безошибочно реконструируется,так как развитие во всех языках на первом этапе шло одинаково — вsc, zdz. Одни славянские языкп сохранили эти древниерефлексы, в другихязыках они подверглись упрощению. В болгарском языке рефлексы•*/, *kf и *stj, *skj, *s&' совпали (шт), на письме они одинаково пере-давались буквой щ. В древнерусском языке *tj, *ktf имели рефлекс с,a *stj, *skj, *sk' — Sc. В связи с этим у древнерусских книжников букващ вполне могла ассоциироваться именно со звуком sc: произношение scмогло быть обобщено для всех перечисленных сочетаний. Количество слов,которые были затронуты этим изменением, огромно. Рассматриваемые со-четания имелись в значительном количестве корней слов (мощь, вещь,праща, пещера, овощъ, вождь, жажда, невежда, надежда, между), в глаголь-ных формах и в отглагольных существительных (укрощать, возвращать,клевещу, сущий, горящий, побеждать, порождать, рождение, жажду).В Галицком евангелии 1266—1301 гг. рефлексы рассматриваемых сочетанийпередаются обычно буквами ж и щ: жажющеи 28а, вижю 1026, троужаюте105г, одежю 106г, ноужю 115а, вожи слкпии 50г, пкщъ 34в, пещероу47г, рещи 826, плеща 60а, нощью 1206, хощю 1086. Южнославянский реф-лекс жд встречается редко (жажьдю 145г, 1-е лицо ед. числа). Единичныминаписаниями засвидетельствован восточнославянский рефлекс сочетаний*tj, *kf — ч: очютлтъ 76в, в старославянском — ощютАтъ. В Архан-гельском евангелии 1092 г. рассматриваемыеТсочетания передаются бук-вами жд, щ и, частично, ж, ч. Преобладающий способ передачи рефлекса*tj — буква щ; буква ч встретилась 11 раз — наречисА 72об, хочю 22,хочеши 93, вАчеслава, соужю 88об, осоужденъ 28об.

Старославянские памятники отражают?в формах родительного, да-тельного, местного падежей ед. числа мужского и среднего рода пол-ных прилагательных (и всех форм, склонявшихся так же) выпадениеинтервокального /, ассимиляцию гласных и последующее их стяже-ние: добра\его ^> добрааго ^ добраго, доброу\емоу ^> доброуоумоу ^>^> доброумоу, добр'\лемъ ̂ > добр\Амъ ^> добр'кмь. Такое изменение, былохарактерно только для болгарского языка. В древнерусском языке имеломесто заимствование полными прилагательными местоименных окончаний:доброго, доброму, добромь. Замечательно, что для церковнославянскогоязыка стала типичной т о л ь к о о д н а из перечисленных старославян-ских форм — форма родительного падежа ед. числа добрааго, добраго.В других падежах либо имело место колебание, либо возобладала древне-русская форма. Например, в Архангельском евангелии 1092 г. формы на-ааго употреблены 64 раза, формы на -аго— 17, бесспорных написаний с-ого не имеется. Формы дательного падежа ед. числа на -оуоумоу употребле-ны 23 раза, на -оумоу — 2, обычно же употребляется древнерусская формана -омоу. В Галицком евангелии 12 66—1301 гг. форма родительного падежа


ед. числа оканчивается на -аго, другие старославянские окончания неупотребляются: плода лозънаго 108а, кркпъкаго 56в, дроугаго 346, по-славъшаго 21 в.

Нами рассмотрено отражение в древних литературных славянскихязыках ряда фонетических и морфологических изоглосс. В действительно-сти количество изоглосс на славянской языковой территории к началуисторического периода было больше. Не учитывались, во-первых, явления,не имеющие отношения к предмету исследования, например, изоглоссы,характерные только для восточнославянской языковой территории. Неучитывались, во-вторых, изоглоссы, которые не нашли отражения в па-мятниках письменности, хотя некоторые из них реконструируются доста-точно надежно. Далее, не рассматривались диалектные различия в лекси-ке и синтаксисе по причине недостаточности достоверного знания в этойобласти, не позволяющей оперировать значительным по объему материа-лом. Таким образом, описанная выше картина закрепления в литературныхязыках изменений, характерных для южнославянской и восточнославян-ской диалектных зон, является неполной, однако и в таком виде она позво-ляет сделать определенный вывод о творческом отношении древнерусскихкнижников к языковому материалу: отбор и закрепление в церковносла-вянском языке одних диалектных языковых явлений и устранение других.

Если расклассифицировать определенным образом рассмотренные вышефакты, можно судить и о критериях, которыми руководствовались древне-русские книжники при отборе языкового материала. В первую группуявлений, общих для обоих славянских литературных языков, вошли явле-ния, развившиеся в предысторический период и имевшие широкий ареалбытования—южнославянские языки, чешский, словацкий (рефлексысочетаний *tort. *tolt, *tert, *telt), южнославянские языки,центральносло-вацкие говоры (рефлексы сочетаний *ort, *olt), южнославянские и западно-славянские языки (сочетание */е в начале слова). Во вторую группуявлений, по-разному отразившихся в старославянских и в церковнославян-ских памятниках, попали языковые явления, которые в начальный ис-торический период находились в стадии становления, и результаты изме-нений еще не стабилизировались (развитие л-эпентетикум в неначальномслоге, развитие носовых гласных, редуцированных). Сюда вошли такжеспецифически болгарские явления, не характерные для других южносла-вянских и для восточнославянских языков (сочетания жд, шт на месте*dj, *tj, *kf). Как видим, имеются уже два критерия отбора языковых яв-лений: стабильность результатов изменения в историческое время и значи-тельный ареал бытования. По-видимому, играл роль и тот факт, сколь воз-можно было описать простым и достаточно надежным образом условияупотребления южнославянских рефлексов, опираясь на свой родной язык,ср. полногласные и неполногласные формы, где нетрудно было установитьсоответствия. Возможно, играл роль и объем лексики, затронутой измене-нием: если объем был ниже критического (3—5 слов), этой группой^словпренебрегали. Ср. употребление оу (не ю) в начале слов оунъ, оуноша, оугъ,оуха во многих церковнославянских памятниках. В Галицком евангелии1266—1301 гг. эти слова регулярно отражаются с начальным оу (восточно-славянский результат), но не с ю (болгарский результат): оунъ 25г, оун-ци 60в, оуноша 55в, оуношю 9а, оуноше 73в, оуности 55в, оугъ в\ющъ 846,оуга 95а, оулшлны 157г, оульынии 151 в. То же в Архангельском еванге-лии 1092 г.: оуныи 72, оуности 41, оуноша 41, оуга 63 об. и др.

О самостоятельном отношении древнерусских писцов к языковому ма-териалу свидетельствует объединение в большом круге церковнославян-ских слов южнославянских и древнерусских фонетических и морфоло-гических особенностей. Например, в Галицком евангелии 1266—1301 гг.


неполногласные формы соединяются в одном слове со следующими восточ-нославянскими и южнорусскими языковыми особенностями: еж — реф-лексом праславянского сочетания *dj: съгражю храмъ сь 109а, гражане89в, пр\.же 23а, 62а; с суффиксом -АН- (соответствует старославянскому-i«-); масло др\.вАно\£ 85г; с окончанием i (соответствует старославян-скому А); отемлющемоу твою ризоу и срачицк не възъбрани 71 г; с чере-дованием въ и оу в начале слова, характерным для южнорусской диалектнойзоны: въмр'кти 1086; с новым 4 галицко-волынского типа: epiMinbuo396 и т. д. Иной по сравнению со старославянским языком фонетико-мор-фологический состав был характерен для широкого круга слов церковно-славянского языка. Не вызывает сомнения, что существенными были иразличия между литературными языками в семантике слов.

Приведенные факты в совокупности свидетельствуют о сложном со-ставе церковнославянского языка в древнейший исторический периоди о его отличиях от старославянского.

Сформулированное заключение хорошо согласуется с фактами началь-ной истории старославянского и церковнославянского языков: обсто-ятельства возникновения славянской письменности и древних славянскихлитературных языков таковы, что не позволяют предполагать существова-ния в старославянском и церковнославянском языках единых и устойчи-вых литературных норм, ориентированных на одну определенную диа-лектную базу. Напомним основные моменты начальных этапов развитияславянских литературных языков.

Широкое развитие славянской письменности и просвещения связанос деятельностью великих славянских просветителей братьев Кирилла иМефодия. В 863 г. Кириллом была создана первая упорядоченная сла-вянская азбука, а сделанные братьями переводы ряда книг с греческогоязыка явились началом формирования старославянского языка (древниекнижники называли его «слов!ньскъ»). Оригиналы переводов Кирилла иМефодия или современные им списки не сохранились. Древнейшиеиз дошедших до нас (значительных по объему) памятников письменностине имеют точной даты создания, по палеографическим и лингвистическимприметам их датируют X в., поэтому о старославянском языке в древней-ший период развития можно судить на основании косвенных данных ина основании более поздних памятников письменности. Братья Кирилли Мефодий родились в портовом городе Солуни (Салоники), имевшем сме-шанное славяно-греческое население. Их отец был крупным солунскимвоеначальником. Вокруг Солуни были распространены македонскиеговоры, братья в совершенстве знали местные говоры и греческий язык.Кирилл владел еще несколькими языками. С 14 лет Кирилл учился в Кон-стантинополе при дворе византийского императора Михаила. Его учи-телем по философии и «крепчайшим другом» был Фотий, впоследствиидважды занимавший престол византийского патриарха. Фотий был однимиз самых умных и образованных людей своего времени, автором многихкрупных литературных произведений.

В период, предшествовавший созданию упорядоченной славянскойазбуки и широкой переводческой деятельности братьев, Кирилл дваждыпутешествовал по территориям, где жили различные славянские народно-сти. В начале 50-х гг. IX в. Кирилл был в Болгарии (на реке Брегальнице),где обращал в христианство болгар. Иа рубеже 60-х годов по поручениювизантийского императора он ездил к хазарам, сильная держава которыхнаходилась в низовьях Волги. Хазары были тюркоязычным народом,но их образованные слои исповедовали иудейство и пользовались древне-еврейским письмом и языком. По пути из Византии к хазарам Кирилл оста-навливался в греческом городе Херсонесе, на южном побережье Крыма.


Крым входил в IX в. в сферу влияния Киевского государства. В Херсоне-се Кирилл обнаружил евангелие и псалтырь, написанные «русьскымиписмены» (буквами), встретил человека, говорившего по-русски, бесе-довал с ним и, сопоставляя русский язык со своим болгаро-македонским,вскоре начал читать и говорить по-русски. Это событие из жизни Кириллаученые интерпретируют по-разному. Многие считают, что Кирилл ознако-мился с древнерусскими переводами христианских богослужебных книг,которые бытовали среди восточных славян до официального принятияхристианства и были написаны с помощью видоизмененного греческогописьма. Данная гипотеза представляется весьма вероятной, так как разногорода контакты (военные походы, торговые отношения) между славянами иВизантией имелись уже в VIII — IX вв. Документальные источники (гре-ческие, арабские, персидские, славянские) сообщают о существовании ка-кой-то письменности у восточных и южных славян задолго до официально-го принятия ими христианства, а также и о наличии значительного числахристиан в этих областях. Имеется документальное свидетельство, чтовизантийский император Василий Македонец прилагал много усилий дляхристианизации Руси. В 866 г. (год вступления на престол) он послалархиепископа, который крестил русских и ввел у них видоизмененноегреческое письмо. Патриарх Фотий в энциклике 867 г. говорил о крещенииРуси как о состоявшемся факте. В дошедших до нас в составе летописейдоговорах русских князей Олега (911 г.) и Игоря (944 г.) с Византией го-ворится о том, что в составе русского посольства в Византию были хри-стиане.

Просветительская деятельность братьев Кирилла и Мефодия началасьв 863 г. среди западных и южных славян, в связи с миссией в Моравию.В это государство входили области современной Словакии по течениюреки Моравы (древняя столица Велеград). В зависимости от Моравскогокняжества находились чешские и полабские племена славян. Братья велипросветительскую деятельность также в Паннонском княжестве (древняястолица Блатноград), население которого было южнославянским, тамжили предки словенцев. В обоих княжествах братья подготовили многоучеников. Кирилл умер в 869 г., Мефодий—в 885 г. В 886 г. ученики Ки-рилла и Мефодия были изгнаны из Моравии, те, что уцелели, продолжа-ли дело просвещения в других славянских областях. В 905 г. Моравиябыла завоевана немецко-мадьярскими войсками. Зачатки славянскойписьменности были вытеснены почти одновременно в Моравии и Чехии.Центр славянской письменности и просвещения переместился в Болга-рию.

Наибольшего могущества и культурного расцвета средневековаяБолгария достигла при царе Симеоне (893—927 гг.), когда она по степениразвития письменности, культуры, литературы соперничала с Византией.Заметную роль в расцвете болгарской письменности и литературы сы-грали ближайшие ученики Мефодия, переселившиеся в Болгарию. Приих участии были созданы крупные литературные школы в древней сто-лице Болгарии Преславе (восточная Болгария) и в Охриде (юго-западнаяМакедония). Только один из учеников Мефодия — Климент Охридский —обучил грамоте в юго-западной Македонии 3500 человек. При преемникецаря Симеона царе Петре (927—969) заметного культурного прогресса ненаблюдалось. В 972—1186 гг. Болгария оказалась под властью Византии,началось преследование славянской культуры. Византийское влады-чество на Балканах привело почти к полному искоренению там славян-ской письменности 4 .

4 С освобождением от власти Византии началось русское культурное влияние наБалканах, прерванное монголо-татарским нашествием.

92 МАЛКОВА О. В.

В XI в. наблюдается расцвет славянской письменности, книжногодела, литературы в Киевской Руси. Самый древний (значительный пообъему) памятник восточных славян — Остромирово евангелие 1056—1057 гг. отличается высокой техникой исполнения, что косвенно свиде-тельствует о существовании значительной культурной традиции.

Итак, за отрезок времени длительностью в полтора века трижды изме-нялись центры славянской письменности и литературы: в мораво-пан-нонский период они находились на словацко-чешской и словенской языко-вой территории (863—886 гг.), позднее—на восточноболгарской и маке-донской территории (893—972 гг.), затем переместились в Киевскую Русь(начало XI в.). Изложенные культурно-исторические факты позволяютпредполагать, что старославянский и церковнославянский языки форми-ровались в условиях тесных контактов носителей всех трех групп славян-ских языков и были результатом их совместной деятельности.

В совокупности факты лингвистические и культурно-историческиесвидетельствуют о том, что церковнославянский язык был связан со ста-рославянским языком, но рано стал развиваться самостоятельно.


1. Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития древне-русского литературного языка. М., 1958.

2. Горшков А. И. История русского литературного языка. М., 1969.3. Шахматов А. А. Очерк современного русского литературного языка. 4-е изд.

М., 1941.4. Шахматов А. А. Введение в курс истории русского языка. Ч. I . Пг., 1916, с. 81—

82.5. Срезневский И. И. Мысли об истории русского языка. М., 1959, с. 37.6. Павлова Р. Староболгарский литературный язык на Руси.— Болгарская русисти-

ка, 1979, № 6.7. Филкова П. Д. О некоторых спорных вопросах изучения истории русского литера-

турного языка.— Болгарская русистика, 1979, № 2.8. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 1969, с. 531—532.9. Филин Ф. П. Об истоках русского литературного языка.— ВЯ, 1974, № 3, с. 8.

10. Соколова М. А. К истории русского языка в XI веке.— В кн.: Изв. по русскомуязыку и словесности. Т. I I I . Кн. 1. Л., 1930.

И . Селищев А. М. Старославянский язык. Ч. I. M., 1951, с. 320.


№ 4 1981

ХОДОРКОВСКАЯ Б. Б.

К ПРОБЛЕМЕ ВИДА В ЛАТИНСКОМ ГЛАГОЛЕ

(Семантика имперфекта и перфекта в' ранней латыни)

Со времени К. Бругмана и Г. Блазе большинство лингвистов считает,что в латинской глагольной системе видовая оппозиция имперфекта иперфекта является наиболее древней, унаследованной от индоевропей-ской первичной системы видов, и что с эволюцией латинского языка онапостепенно слабеет [1—2; 3, с. 64; 4, с. 315; 5]. Однако этой теории, утвер-ждающей в качестве инвариантного значения имперфективное ИЛИдуративное значение латинского имперфекта и перфективное значениеперфекта, часто противоречит их реальное функционирование, особенноимперфекта, аористическое значение которого отмечается в ряду случа-ев уже в ранней латыни. Есть различные интерпретации этого факта:аористическое значение имперфекта объяснялось ослаблением его древ-него видового значения [6, с. 180; 7, с. 33], или интерпретировалось какявление простонародного языка [8], или, поскольку это значение особенноясно обнаруживается в употреблении имперфекта глаголов речи, то ут-верждалось, что в основе его лежит особый тип сообщения, связанного своспоминанием говорящего или слушателя [3, с. 70; 4, с. 317]. А. Ронконирешает проблему аористического значения латинского имперфекта, от-рицая это значение; переводя исследование из области синтаксиса вобласть СТИЛИСТИКИ, он говорит об использовании имперфекта для выраже-ния неполной уверенности говорящего и скрытого упрека, сожаления илинесогласия, что кратко он обозначает термином imperfectum modestiae(имперфект скромности) [9]. Но определение стилистического эффектане дает решения проблемы.

Совершенно иную концепцию развивает Ф. Хартман [10]. Отмечая кар-динальное различие принципов организации глагольной системы в древне-греческом языке, где от трех видовых основ разворачивается система вре-менных и модальных форм, и в латинском, где доминирует система времени видовая оппозиция имеется только в прошедшем времени и только в ин-дикативе, Хартман утверждает, что латинская видовая система не восхо-дит к индоевропейской, но связана с внутридиалектным развитием.

Наконец, известна позиция К. ван дер Хейде, полностью отрицавшегокатегорию вида в латинском языке [11]. К аналогичному выводу приходяттакже А. Эрну и Ф. Тома, доказывая, что в латинском языке видовая ха-рактеристика действия выражается в большей степени средствами лексикии стилистики, чем синтаксиса, и поэтому невозможно считать вид грам-матической категорией [12].

При столь противоречивой оценке фактов латинского языка представ-ляется целесообразным новое исследование материала, относящегося к пе-риоду ранней латыни, синтаксические нормы которой заметно отличалисьот норм классической латыни. В настоящей работе с помощью структурно-функционального метода изучаются синтаксические функции имперфектаи перфекта в ранней латыни с целью определения степени устойчивости

94 ХОДОРКОВСКАЯ Б. Б.

видовой системы. В основу описания положен разработанный Э. Бен-венистом принцип изучения глагольных категорий в двух взаимо-дополняющих системах, соответствующих двум планам сообщения — пла-ну истории и плану речи [13]. Поскольку в работах последнего времениустановлено, что видовое противопоставление имперфекта и перфекта обна-руживается в условиях такого синтаксического контекста, где имеется пер-спектива рассказа, когда об одних событиях сообщается как о центральных,о других же говорится как о второстепенных, образующих фон [14—17],то в качестве основного критерия видовой оппозиции в настоящей рабо-те принят характер функционирования имперфекта и перфекта в истори-ческом рассказе, их место в схеме изображения событий. Для классическойлатыни это соотношение формулируется так: perfecto procedit, imper-fecto insistit oratio «в формах перфекта рассказ движется вперед, в фор-мах имперфекта стоит на месте». Изучение функций имперфекта и перфектапроводится в работе также методом исследования тех зон употребления,где возможна лишь одна из этих категориальных форм и исключена другая.

Для исследования взяты комедии Плавта и Теренция, отражающиеживую разговорную речь с ее мгновенными переходами от диалога к рас-сказу, содержащие кроме того в прологах изложение событий прошлого ипотому особенно удобные для изучения функционирования глагольныхформ в обоих планах сообщения.

При анализе текстов, особенно тех, которые содержат рассказ о прош-лом, обращает на себя внимание очень малая частотность имперфекта иплюсквамперфекта по сравнению с перфектом, Вот несколько цифр: впрологе комедии Плавта «Канат»: перф.(+ ист. наст.) — 31, пл.-перф.— 1,имперф.— 1; «Менехмы»: перф.(+ист. наст.) — 22, пл.-перф.— 1, им-перф.— 2; «Пуниец»: перф. ( + ист. наст.) — 21, пл.-перф.— 3, имперф.—0. Если эти цифры сравнить с теми, которые, приводит в своей работео латинском перфекте Г. Серба [18, с. 341], то очевидна возросшая в клас-сической латыни частотность имперфекта, особенно в текстах историчес-кого характера, так в I книге «Записок о галльской войне» Цезаря:перф.(-|-ист. наст.) — 58%, пл.-перф.— 12%, имперф.—26%, в 22-ойкниге Тита Ливия: перф.(+ист. наст.) —54%, пл.-перф.— 10%, имперф.—17,5%.

В текстах ранней латыни перфект употребляется не только в рассказео последовательных событиях, но и в экспозиции для зарисовки фона,на котором разворачиваются события. Вот примеры того, как начинаетсярассказ: Cis. 156 fuere Sicyoni iam diu Dionysia l «Уже долго были в СикионеДионисийские празднества»; Мег. 225—228 miris modis di ludos faciunthominibus.. somnia danunt. uelut ego node hac in somnis egi satis et fuihomo exercitus«Удивительно гаутят боги над людьми... дают им сновидения.Так я этой ночью во сне был очень занят и много было хлопот у меня».

В том же употреблении в экспозиции рассказа используется также им-перфект, но несравненно реже, чем перфект. Например, Mi 99—101 eraterus Athenismihiadulescensoptumus. isamabat... et ilia ilium contra «Мой гос-подин был превосходный юноша в Афинах. Он любил... и она его взаимно».Когда в экспозиции рассказа сообщается о нескольких фактах, то сначаластавится перфект, затем имперфект, например, St. 539—540 fuit olim...senex; ei filiae duae erant.. eae erant duobus nuptae fratribus «Был когда-тостарик, у него были две дочери, они были замужем за двумя братьями».Перфект и имперфект функционально эквивалентны, но имперфект, сле-дуя в тексте за перфектом, находится в слабой синтаксической позиции.

Текст комедий Плавта приводится по изданию [22].

К ПРОБЛЕМЕ ВИДА В ЛАТИНСКОМ ГЛАГОЛЕ 95

Другой близкий к этому тип употребления имперфекта связан с такимхарактером рассказа, когда он как бы на минуту останавливается, цепьсменяющих друг друга действий прерывается изображением картинки, ри-сующей физическое или психическое состояние лица или обстановку в доме.Так, в комедии «Амфитрион» служанка рассказывает Амфитриону о чуде,происшедшем в его доме при родах Алкмены: 1091—1100 «начинались родыу жены твоей (parturire occepit)... появились боли (exorti dolores)... она при-зывает богов (inuocat deos)... тотчас громко гремит (contonat)». Рассказ ведет-ся в формах перфекта и ист. настоящего. Когда же она говорит о страхеслуг и сверкании молний в доме, то для передачи этого статического в пове-ствовании момента используется имперфект: aedis primo ruere rebamurtuas. aedes totae confulgebant «Мы сначала думали, что рушится твой дом,весь дом сверкал». Затем рассказ продолжается и снова в ходу перфект:«никто из нас не слышал от жены твоей стона (neque audiuimus), без болиона родила (peperit)» и т.д. Нередко имперфект, используемый в изобра-зительной функции (особенно если подряд идет несколько форм импер-фекта), сочетается с союзом ut «как«, синтаксическим компонентом предло-жения. Например, в комедии «Касина» раб Холин рассказывает, как до-бивался старик хозяин выдать замуж понравившуюся ему девушку неза Холина, а за управляющего виллой. Описывается волнение старика, и втексте используется имперфект; 432—433 «как трепетал он (ut trepidabat),как спешил (ut festinabat), как подпрыгнул (ut sussultabat), когда победилуправляющий». Но в аналогичном употреблении при изображении душев-ного состояния человека встречается и перфект, например, в комедии«Перс» сводник рассказывает, какой удачный был у него сегодня день, идо-вольный собой восклицает: 476—477 sed ut ego hodie fui benignus, ut egomultis credidil nee satis a quiquam homine accepi «Но как был я сегодня добр,как многих ссудил я и не брал помногу ни с кого».

Особенно должен быть отмечен тот факт, что в архаической латы-ни имперфект используется не только в изобразительной функции, ноиногда также и в повествовательной, т. е. в той зоне употребления, где вклассической латыни нормой является перфект. Например, в комедии«Эпидик» раб, добиваясь денег для своего молодого хозяина у его отца,рассказывает ему вымышленную историю. Рассказ ведется сначала в фор-ме перфекта и ист. настоящего, когда же рассказчик переходит к изложениюнаиболее важных для него событий, то использует формы имперфекта:206—221 «В Фивах отпустили (remissi sunt) из легиона всех домой...Я видел (uidi), как воины заполнили улицы, ...несут (referunt) оружие,... ведут (ducunt) пленных, ... навстречу им выбежала (occurebant) толпакуртизанок, они хватали (captabant) своих дружков, некоторые имели(habebant) при себе сети. Среди них вижу (uideo) подружку твоего сына,с нею шли (ibant) четыре флейтистки... Она поджидала (praestolabatur) егоу ворот». Цепь последовательных действий передается с помощью формперфекта (2), ист. настоящего (5) и имперфекта (5), который здесь функцио-нально эквивалентен нарративному перфекту. Еще один пример такогоупотребления имперфекта можно привести из древнеримской историогра-фии. Плиний Старший (n.h. XIII, 83) приводит фрагмент текста одногоиз древнейших римских анналистов Кассия Гемины, где сообщается,как один человек выкопал на своем поле ящик, где хранились книги ца-ря Нумы, жившего за 535 лет до этого. Книги были из папируса, и каза-лось чудом, что они сохранились. Далее Плиний цитирует слова самогоГемины: mirabantur ali, quomodo illi libri durare possent, ille ita rationemreddebat...» «Другие удивлялись, как могли эти книги сохраниться, онже дал такое объяснение...». Два последовательных действия — удивлениелюдей и ответ человека — передаются с помощью форм имперфекта


Итак, в архаичных текстах, относящихся к плану исторического рас-сказа, нет характерного для классической латыни четкого разграничениязон употребления, где перфект выступает в повествовательной функции,а имперфект в описательной. В том и другом употреблении используют-ся как перфект, так и имперфект, но перфект имеет максимальную частот-ность, а имперфект минимальную. Таким образом, если основным крите-рием видового характера оппозиции перфект : имперфект считать разли-чие в типе употребления их в историческом рассказе, когда для перфектахарактерна нарративная функция, для имперфекта — изобразительная,то необходимо признать, что в архаической латыни этого контраста нет,т.е. нет и видовой оппозиции. Можно лишь отметить некоторую тенденциюк большему употреблению имперфекта в описательных частях рассказа, по-степенно нарастающую от Плавта к Теренцию. Если в «Менехмах» Плавта врассказе (17—71) встречается перфект (+ист.наст.) 22 раза, а имперфекттолько 2 раза, в «Амфитрионе» (203—261) перфект (+ист. наст.) 48 раз,а имперфект 1 раз, в «Бакхидах» (259—307) перфект (+ист.наст.) 40 раз,имперфект 4 раза, то у Теренция в «Формионе» (65—135) перфект (+ист.наст.) — 20, имперфект — 11.

А. Уилер объяснял предпочтение, отдаваемое древними писателями пер-фекту, неразвитостью искусства рассказа, которое достигло высочайшейстепени разработанности лишь в эпоху Цицерона, когда вместе со стрем-лением к вариации форм стал широко использоваться имперфект [6, с. 170].Но только ли развитием художественного мастерства писателей объясня-ется сильно возросшее употребление имперфекта в классической латыни?Не связано ли это с изменением семантических отношений в системе про-шедших времен латинского глагола? Чтобы попытаться ответить на этивопросы, надо понять, чем различаются функции перфекта и имперфектав текстах, относящихся к плану речи.

Следует отметить, что в текстах плана речи есть также случаи, когда им-перфект функционально эквивалентен перфекту. В высказываниях, гдепротивопоставляется факту настоящего или будущего времени факт прош-лого, часто используется перфект или имперфект без всякого видовогоразличия. Например, Ер. 66: plusque amat quam te umquam amauit «Онлюбит сильнее, чем любил тебя когда-либо», ср. Ер. 135: Шат атаЬатolim, nunc iam alia cura impendet pectori «Я любил ее прежде, а теперь другаязабота на сердце»; Си. 168: quid uidisti aut quid uidebis magis dis aequi-perabile"? «Что ты видел или что увидишь более подобное богам?» и Мег. 212:credet hercle, пат credebat iam mihi «Клянусь, поверит, ведь он уже поверилмне». Встречается, что перфект и имперфект стоят в двух смежных предло-жениях, не различаясь по функции, причем показательно, что имперфектнаходится в слабой позиции, следуя за перфектом. Например, Мег. 189:eho tu, eho tu, quin cauisti neeam uideret, uerberol quin, sceleste, apstrudebas,ne earn conspiceret pater? «А ты, негодяй, почему не позаботился, чтобыон ее не увидел? почему не спрятал, чтобы отец ее не заметил?».

Но есть зоны, где возможен только имперфект или только перфект.Для имперфекта это — зона функционирования его как imperfectumirreale. Уже в ранней латыни такое употребление было синтаксическимархаизмом, у Плавта встречается четыре раза, у Теренция один и в клас-сической латыни исчезает в том виде, в каком оно было известно в раннейлатыни. Характерной особенностью этого типа употребления являетсято, что имперфект стоит в предложении, синтаксически независимом, ноконтекстно — связанном, понимание которого зависит от содержания со-седних предложений. Схема построения всего высказывания в целом тако-ва: сообщается о каком-то единичном факте (событии), имеющем место в на-стоящий момент или происходящем обычно, и дается его оценка, насколько


с точки зрения говорящего этот факт правилен, или приличен, или до-статочен, или наконец, какой возможен результат. Из ситуации яс-но, что данная оценка противоречит фактическому положению. Для пере-дачи этой нереалистической оценки в речи используется не конъюктив, какв условных периодах ирреальной формы, но индикатив имперфекта. Притакой форме выражения оценка факта, относящегося к настоящему момен-ту, оказывается отодвинутой в прошлое, что явно противоречит логике.В таком высказывании, в условиях двойного противоречия, имперфектиндикатива получает функцию выражения нереальности оценки. Вот не-сколько примеров. В комедии «Хвастливый воин» есть сцена, где ловкийраб, разработав план действий, чтобы обмануть воина, учит куртизанку,как вести ей себя, на что та отвечает: 911 bonus uates poteras esse: nam quaesunt futura, dicis» «Ты мог (бы) быть хорошим прорицателем: все говоришь,что будет». Называется действие, относящееся к настоящему моменту:«говоришь, что будет», и указывается возможное из него следствие («тыможешь быть хорошим прорицателем»). Но формой выражения этой воз-можности, которая логически также находится в сфере настоящего вре-мени, служит имперфект (poteras), который относит ее в прошлое. В ре-зультате этого несоответствия имперфект понимается как форма вы-ражения нереальности («мог бы быть»). В той же комедии есть еще одинпример употребления imperfectum irreale: Mi. 752—756 proletario sermone...utere; nam i solent... ubi cena adpositast, dicere: «quid opus fuit hoc sumptutanto nostra gratia? insaniuisti... nam idem hoc hominibus sat erat decem».quod eorum caussa opsonatumst culpant et comedunt tamen «Ты говоришь какбедняк, ведь они имеют обыкновение, когда подан обед, говорить: „Что занадобность была в таких тратах на нас? Ты с ума сошел! ведь этого было(бы) достаточно десятерым". То, что ради них приготовлено, бранят, носъедают». В описанной ситуации явное противоречие между поведениемгостя-бедняка, съедающего то, что для него приготовлено хозяином, и егоутверждением: «этого было достаточно десятерым». Другое противоре-чие — во временном соотношении презенса факта (comedunt) и имперфектаего оценки (sat erat), противоположном действительной их связи. В этомсинтаксическом и семантическом контексте имперфект функционируеткак форма выражения нереальности («было бы достаточно»). Во всех имею-щихся примерах imperfectum irreale стоит в прямой речи. Субъективнаяокрашенность слов, содержащих оценку, возрастает, когда в составе сказуе-мого предложения имеется прилагательное в сравнительной степени.В комедии «Канат» рассказывается, как две девушки, после кораблекру-шения выйдя на берег, оказываются в святилище Венеры, и жрица спра-шивает их: Ru. 264 unde uos... ire... cum uuida ueste dicam «Откуда идетевы в мокрой одежде?». Выслушав их, она говорит: 269 ergo aequius uos eratcandidatas uenire «Но правильнее было (бы) придти вам в белых одеждах...».И еще один пример из комедии «Купец», где старику, без ума влюбленномув красотку, которую купил для себя его сын, говорят: Мег. 983 иасиот esseistac ted aetate his decebat noxiis «Тебе в таком возрасте приличествовало(бы) быть свободным от этой провинности».

Характер семантического отношения между частями высказывания вовсех примерах одинаков, поскольку каждый раз обнаруживается контрастмежду конкретным фактом, имеющимся в настоящий момент, и противо-речащей этому факту оценкой его, которая отнесена при этом в прошлое.В тексте это передается противопоставлением презенса и имперфекта какформы выражения прошлого par exellance. Никакого видового значенияимперфект в этом употреблении не имеет и не может иметь, так как этопротиворечило бы самой сути употребления imperfectum irreale. To, чтоорганическая функция имперфекта здесь чисто временная, доказывается

4 Вопросы языкознания, № 4

9 8 ХОДОРКОВСКАЯ Б. Б.

сравнением с употреблением в похожей речевой ситуации плюсквампер-фекта. Например, Ci. 40: neque ego hanc superbiai caussa pepuli ad meretrici-um quaestum, nisi ut ne essurirem.— at satius fuerat earn uiro dare nuptumpotius «He из-за гордыни толкнула я ее на путь гетеры, но чтобы неголодать.— Но лучше было (бы) выдать ее замуж». Здесь также сообщаетсяо единичном факте и высказывается оценка его и одновременно пожела-ние, нереальное в данной ситуации. Но противопоставления во времени,как в случае с имперфектом, здесь нет, так как и факт, о котором сооб-щается в форме перфекта (pepuli), и оценка его, выраженная формойплюсквамперфекта (aequius fuerat), лежат в плоскости прошедшего [19].Таким образом, при внешнем сходстве употребления функции плюс-квамперфекта и имперфекта различны; как форма выражения прошлогов противопоставлении настоящему используется имперфект.

Какова же зона употребления, где возможен только перфект? Известно,что в латинском языке есть небольшое число форм перфекта (некоторыеиз них не имеют соответствующих форм презенса), которые передаютсостояние человека: odl «ненавижу», meminl «помню», novl «знаю», di-dicl «имею выучку», consuevl «имею привычку», peril «я погиб». Это вы-раженное перфектом состояние имеет место в настоящем времени, нонередко относится к такому широкому, ничем не ограниченному настоя-щему, что можно говорить о вневременном значении перфекта.

В одной из своих последних работ французский лингвист Г. Серба[18, с. 352] утверждает, что если не принимать в расчет этой очень неболь-шой группы глаголов, то формы перфекта активного залога имеют зна-чение только прошедшего законченного (purement et simplement un pas-se accompli), вопреки широко распространенным концепциям о презент-ном значении перфекта (концепция Мейе) или о результативном перфекте(состояние в настоящем как результат прошедшего действия). Значениерезультативности, приписываемое перфекту, это не более чем семантиче-ская иллюзия, возникшая в результате смешения значения самой морфемыи содержания контекста. Думается, однако, что Г. Серба сильно преу-меньшает и роль контекста в определении функций морфологическойформы, и существенность древнего перфектного значения в семанти-ческой структуре латинского перфекта, отмечавшегося еще Г. Блазе[2, с. 160] и Я. Ваккернагелем [20].

В текстах комедий есть достаточно примеров, где в предложении име-ется синтаксическая связь перфекта и презенса, которая семантическиинтерпретируется как отношение причины и следствия или действия и егорезультата. Например, Mi. 1365: scibis, tibi qui bonus sit, qui malus.—scio et perspexi saepe «Узнаешь, кто тебе друг, кто враг.— Знаю, частовидел»; Мег. 476: omnia ego istaec auscultaui... отпет rem scio «Все это яслышал... обо всем знаю»; Men. 1092: tu me admonuisti rede et habeo gratiam«Ты правильно посоветовал мне, и я благодарен»; Мег. 480: sed qui scisesse amicam illam театр— tute heri ipsus mihi narrasti «Но откуда ты зна-ешь, что она моя подруга?— Ты сам рассказал мне вчера»; Ci. 570: istanc,quam quaeris... egoamicaemeaededi... etuiuit «Ту, которую ты ищешь, яотдаламоей подруге... и она живет (у нее)». Во все этих примерах перфект син-таксически и семантически связан с презенсом («я слышал, видел — по-этому знаю»; «ты посоветовал — я благодарен»; «ты рассказал — я знаю»;«я ее отдала — там она живет»). Перфект обозначает здесь не просто за-конченное в прошлом действие, по такое прошлое, которое вовлеченов сферу настоящего, которое присвоено настоящему как результат про-шедшего действия, как его естественное следствие. Ни имперфект, ниплюсквамперфект в этом употреблении не встречаются. Как частный случайвыражения связанности прошедшего действия с настоящим можно рас-

К ПРОБЛЕМЕ ВИДА В ЛАТИНСКОМ ГЛАГОЛЕ

сматривать тот тип употребления перфекта, когда он обозначает действие,выполненное только что, как бы примыкающее во времени к настоящемумоменту. Например, Мег. 164: miserum dices.— tu dixti: ego taceo «Ты на-зовешь меня несчастным.— Ты назвал, я молчу». Здес\, можно говоритьо нулевой дистанции во времени между действием, выраженным пер-фектом, и настоящим моментом (ср. Тги. 397; Am. 51—53). Этот част-ный семантический признак — близость прошедшего к настоящему —положили античные грамматики в основу своих определений перфектаи противопоставили перфект плюсквамперфекту по степени отдаленностипрошедшего от настоящего момента: «недавно»—«давно». Так, Сервийдает следующее определение: praeteritum perfectum quod completum estpaulo ante, praeteritum plusquamperfectum qoud completum est olim«Перфект обозначает то, что было выполнено совсем недавно, плюсквам-перфект — то, что было выполнено когда-то» [21]. Однако как для пер-фекта выражение недавно выполненного действия есть лишь одна из егофункций, так и для плюсквамперфекта выражение давнопрошедшего,поскольку в архаичных текстах есть много случаев его употребления,когда традиционные определения как «давнопрошедшее» или «прошедшее,предшествующее другому прошедшему» непригодны [7, с. 52]. Функция,же плюсквамперфекта состоит в выражении незначимости прошедшегодействия для настоящего или оторванности прошедшего от настоящего,причем степень отдаленности прошедшего, т. е. произошло ли событиедавно или только что, не имеет никакого значения. Для примера можнопривести небольшой отрывок из комедии «Куркулион», где между юношейи его рабом происходит следующий диалог: 39—42 lenonis hae suntaedes.— male istis euenat..— obloquere.—fiat maxume.— etiam taces?—nempe obloqui me iusseras.— at nunc uoto. «Вот дом сводника.— Провалить-ся б ему! — Бранись еще! — Изволь.— Замолчишь ли ты?— Ведь тывелел браниться.— А теперь запрещаю». Очевидно, что действие, о ко-тором сообщается в форме плюсквамперфекта, только что произошло(obloquere «бранись!»... nempe obloqui me iusseras «ведь ты велел мне бра-ниться!»), но используется плюсквамперфект, а не перфект, так как рольего здесь — показать, что это действие уже не имеет значения для настоя-щего момента, что оно отсечено от настоящего. В комедии «Псевдол»раб, чтобы привести в исполнение свой план, просит соседа уделить емуденек. Тот отвечает: 549—551 quin rus ut irem iam heri constitueram.— atnunc disturba quas statuisti machinas.— nunc поп abire certumst «Ещевчера я решил идти в деревню.— А нынче насмарку то решение.— Со-гласен». Из контекста ясно, что вопреки первоначальным своим словамсосед согласен остаться, так что в настоящий момент его вчерашнее ре-шение (heri constitueram) уже потеряло для него смысл. Функция плю-сквамперфекта — показать отсутствие связи между прошлым и настоя-щим моментом. Еще один пример из комедии Плавта «Канат»: сводник,хотя получил от юноши задаток за девушку, увозит ее, чтобы продатьподороже, но терпит кораблекрушение; потеряв все, он говорит: 554 пипсsi me adulescens... uiderit quo ab arrabonem... acceperam... «Если сейчасувидит меня юноша, от которого я получил задаток...». Через некото-рое время появляется этот юноша и кричит своднику: 860 age ambulain ius... quin arrabonem a me accepisti ob mulierem? «Иди в суд!... Разветы не получил от меня задатка за женщину?». Об одном и том же фактеговорят здесь персонажи комедии, употребляя разные формы: юноша,не зная о кораблекрушении и полагая, что деньги, которые он дал, на-ходятся у сводника, говоря о задатке, использует перфект, чтобы под-черкнуть связанность этого факта прошлого с настоящим моментом, свод-ник же, зная, что задаток лежит на дне морском, употребляет в речи

4*


плюсквамперфект, поскольку для него это событие прошлого отделенопропастью от настоящего.

Таким образом, в ранней латыни перфект и плюсквамперфект обра-зуют привативную оппозицию, семантическое содержание которой можносформулировать как связанность (в самом широком смысле) прошедшегодействия с настоящим — оторванность от настоящего, потеря значимостипрошедшего для настоящего. Имперфект находится вне этой оппозиции,поскольку его основная функция состоит в выражении прошедшего в егопротивопоставленности настоящему. Особенно ясно обнаруживается этофункциональное различие между перфектом, плюсквамперфектом и им-перфектом в высказываниях, сообщающих о ситуации речи, где значенияязыковых форм наименее зависят от контекста. В архаической латыни изглаголов речи особенно широко используются два глагола: died «говорю»,имеющий полную парадигму, и aid «утверждаю, говорю» с неполной па-радигмой, включающей только презенс и имперфект. При этом следуетотметить, что имперфект глагола aid не зарегистрирован в архаическойлатыни в форме 1-го лица, тогда как у глагола died среди форм перфектанаибольшей частотностью отличается именно форма 1-го лица: в текстахПлавта в ед. числе встречается 1-е лицо dixi 97 раз, т. е. почти столькоже, сколько 2-е и 3-е лица вместе — 106 раз. Не только у aid, но такжеи у некоторых других глаголов речи не зарегистрирована в архаическойлатыни форма 1-го лица имперфекта в отличие от перфекта, где встречают-ся формы всех лиц — у Плавта oraui -isti, -it и т. д.: orabat «говорил,просил»; promisi -isti и т. д.: promittebas «обещал»; rogaui -it: rogabat «просил».Чем объясняется отсутствие формы 1-го лица в имперфекте, особенноглагола aid, столь употребительного в ранней латыни?

Функционирование форм имперфекта глагола aid у Плавта отличаетсяудивительным однообразием, они вводят косвенную речь и поэтому син-таксически связаны в предложении с оборотом «аккузатив с инфинитивом».В таком употреблении они широко используются в диалогическом тек-сте, например, Ru. ИЗО: estne hie uidulus, ubi cistellam tuam inesse aiebas?«Тот ЛИ ЭТО сундучок, где лежит, как ты утверждала, твоя шкатулка?»;Cur. 581: quis is est homo?— tuom libertum sese aiebat esse Summanum. «Ктоэтот человек?— Твой вольноотпущенник, утверждал он, Сумман». Ис-пользуется имперфект глагола aid также в историческом рассказе средиформ перфекта, в которых ведется обычно рассказ, не отличаясь от нихни видовым, ни временным значением. Вот несколько примеров. В комедии«Амфитрион» Алкмена рассказывает Амфитриону о событиях вчерашнегодня: 804—807 сепа adposiia est, cenauisti тпесит, ego accubui simul... tedormi-tare aibas, mensa ablata est... «Накрыли на стол, обедали вместе, я возлегларядом... ты сказал, что хочешь спать, стол убрали..». В комедии «Менехмы»один брат рассказывает другому: 1140 —1142 meretrix hue ad prandium meabduxit, me sibi dedisse aiebat. prandi perbene, potaui... «Гетера повела менязавтракать, утверждала, что я дал ей [плащ], позавтракал я отлично, вы-пил...». Появление в рассказе форм имперфекта aibas, aibat не знаменуетни отступления в рассказе, ни поворота в повествовании, в цепи последо-вательных событий они отмечают факт речи и поэтому совпадают по фун-кции с нарративным перфектом. То, что в диалогическом тексте, каки в историческом, формы имперфекта глагола aid, как правило, синтак-сически связаны с оборотом «аккузатив с инфинитивом» (из 55 употреб-лений у Плавта 53 раза налицо этот оборот), показывает, что в фокусевысказывания находится не столько сам акт коммуникации, сколькосодержание косвенной речи, выражаемой оборотом, функция же импер-фекта — в отнесении этой речи к прошлому.

Совершенно другой характер функционирования типичен для перфекта


глагола died, особенно в форме 1-го лица. Как формула утверждения неод-нократно повторяется в диалогическом тексте выражение ut dixi «какя сказал» и его различные варианты: ut iam dudum dixi', sicuti dixi prius«как я сказал уже прежде» или в вопросительной форме: dixin tibi ego?«сказал я тебе?», dixin ego istaec? «сказал я это?» или в сочетании с наре-чием, прилагательным или местоимением среднего рода, подчеркивающимутвердительное значение глагола: saepe dixi «я часто говорил», deciens(centiens) dixi «десять раз (сто раз) говорил я», dixi hoc tibi «я сказал тебеэто». Часто говорящий заканчивает рассказ, разговор или распоряжениесловами: omnia dixi «я все сказал» или dixi satis «я сказал достаточно»,dixi quae uolui «я сказал (все), что хотел». Употребляется dixi и в семан-тическом контексте «отрицательности», так Am. 768: neque ego dixi neque...uidi «я не говорил и не видел», Aul. 764: neque edepol ego dixi neque feci«клянусь, я не говорил и не делал». И лишь 9 раз из 97 употреблений формыdixi в комедиях Плавта она синтаксически связана с оборотом «аккуза-тив с инфинитивом», столь характерным для функционирования импер-фекта глагола aid; такое же соотношение типов употребления у формы2-го лица dixisti: из 34 употреблений лишь 3 раза налицо конструкция«аккузатив с инфинитивом»; значительно чаще эта конструкция отмечаетсяв сочетании с 3-м лицом dixit: из 72 употреблений 22 раза. Таким образом,характер функционирования перфекта глагола died, особенно формы 1-голица, dixi, свидетельствует, что в подавляющем большинстве случаевв фокусе сообщения стоит сам факт речевой деятельности: «сказал», вотличие от высказываний с имперфектом глагола aid, почти в обязатель-ном порядке связанным с оборотом «аккузатив с инфинитивом», где вцентре внимания находится информация о содержании чьей-то речи.В этом кардинально различном употреблении противопоставляются частоимперфект и перфект глаголов речи в тексте. Например, в комедии «Шка-тулка» двое стариков-соседей обмениваются репликами: Мо. 1027: teuelle uxorem aiebat tuo nato dare, ideo aedificare hie uelle aiebat in tuis.— hieaedificare uoluiP— sic dixit mihi. «Твой слуга утверждал (aiebat), что тыхочешь женить своего сына и что хочешь строить у себя.— Я хотел здесьстроить?— Так сказал (dixit) он мне». В комедии «Менехмы» тесть говорито своем зяте: 936 пат dudum uxorem suam esse aiebat rabiosam canem.—quid, ego?— dixti insanus. . . «Ведь недавно назвал он (aiebat) бешенойпсицей свою жену.— Что, я ? — Ты сказал (dixti) в безумье».

С этой особенностью функционирования перфекта глаголов речи, когдав центре внимания говорящего находится сам речевой акт деятельности,связано семантическое свойство перфекта этих глаголов, состоящее в том,что его функция не ограничивается констатацией факта речи в прошлом,но имплицитно включает указание на действенность речи. В максималь-ной степени это обнаруживается в функционировании формы 1-го лицаед. числа и в контексте часто находит свое выражение в синтаксическойсвязи перфекта глагола речи с презенсом другого глагола, сообщающегоо результате сказанных ранее слов. Например, в «Комедии о горшке»молодой человек говорит матери о своем желании жениться: 682 dixitibi, mater: iuxta rem mecum tenes super Euclionis filia «Я сказал тебе,мать, теперь вместе со мной ты знаешь о дочери Эвклиона»; Ps. 694 dulciaatque amara apud te sum elocutus omnia: scis amorem, scis laborem, scis eges-tatem meam «Всю сладость и горечь поведал я тебе: ты знаешь мою лю-бовь, знаешь муку, знаешь и нужду мою»; Ps. 489 dixin, Callipho, dudumtibi? — memini «Говорил ли я тебе, Каллифон?— Помню»; Мег. 480 sedqui scis esse amicam illam meam?— tute heri ipsus mihi narrasti «Но откудаты знаешь, что она моя подруга?— Ты же сам рассказал мне вчера»;Ер. 597 qua re filiam credidisti nostram? seruos Epidicus dixit «Почему ты

!(J2 ХОДОРКОВСКАЯ Б. Б.

поверил, что она наша дочь?— Раб Эпидик сказал». Релевантность этогосвойства перфекта глаголов речи — имплицитно включать указание наэффективность речи — доказывается противопоставленностью по этомупризнаку перфекта и плюсквамперфекта.

В противоположность перфекту плюсквамперфект глаголов речи встре-чается в таких контекстах, где очевидна безрезультатность слов. Например,в комедии «Менехмы» Менехм рассказывает, какой хлопотный был у негодень из-за одного его клиента: 590—594 apud aedilis pro eius factis... dei-xei caussam, condiciones tetuli tortas... dixeram controuorsiam, ut sponsiofieret... nee magis manufestum ego hominem umquam ullum teneri uidi«У эдилов я выступил с защитой его дел... условия выставил хитрейшие...сказал, чтобы был внесен денежный залог..., но никогда не видел я,чтобы человека уличили так явно». Цепь последовательных действийпередается, как обычно в рассказе, с помощью форм перфекта (deizei,tetuli, uidi), но об одном из действий, отнюдь не предшествующем другим,сообщается в форме плюсквамперфекта (dixeram... ut «сказал, чтобы...»).Так как очевидно, что употребление плюсквамперфекта среди форм нар-ративного перфекта не может быть связано здесь с выражением предшест-вования, то представляется более правильным интерпретировать плюсквам-перфект dixeram как форму, которая в комбинации с контекстуальнымисредствами служит для выражения безрезультатности сказанных в прош-лом слов. Еще один пример из комедии «Амфитрион», где Юпитер, раз-говаривая с Алкменой в образе Амфитриона и желая стереть то неприят-ное впечатление, которое произвели на нее слова настоящего Амфи-триона, говорит ей: 916 equidem ioco ilia dixeram dudum tibi, ridiculi caus-sa «В шутку сказал я это тебе, чтобы посмеяться». Употребление в текстеплюсквамперфекта, а не перфекта или имперфекта, объясняется тем, чтов данном контексте функция его состоит в выражении разъединенностисказанных в прошлом слов и настоящего момента,— функция, не свой-ственная ни перфекту, ни имперфекту. Наконец, в качестве примера можнопривести отрывок из диалога, который ведут слуга Стробил и нанятыйповар: Aul. 280—288 postquam opsonauit erus et conduxit coquos... edixitmihi ut dispertirem opsonium hie bifariam.—... поп diuides...— atque egoistuc... aliouorsum dixeram, поп istuc quod tu insimulas. sed erus nuptias...faciet «После того как хозяин закупил провизию и нанял поваров... онвелел мне разделить продукты на две части.— Клянусь, не разделишь...—А я сказал это в другом смысле, не так, как ты подозреваешь. Хозяинмой сегодня справляет свадьбу...». Употребление плюсквамперфектаdixeram в данном случае не связано ни с выражением давнопрошедшегодействия, так как слова эти были сказаны только что, ни с выражениемпредшествования, но зато из контекста очевидна неэффективность ска-занных Стробилом слов, требующих дополнительного объяснения. Вы-разителем неэффективности речи служит здесь плюсквамперфект во вза-имодействии с контекстом.

Таким образом, употребление перфекта и плюсквамперфекта глаголовречи показывает, что в их функцию входит помимо констатации акта речив прошлом также потенциальное выражение действенности или недейст-венности слов, а более широко, связанности или несвязанности сказанныхв прошлом слов с настоящим моментом. В реализации этой функцииучаствует вместе с перфектом или плюсквамперфектом также окружающийконтекст.

Имперфект глаголов речи стоит вне этой оппозиции перфекта и плюс-квамперфекта. Отмечая только отнесенность речи к прошлому, имперфектимеет значение простого претерита. Это подтверждается характером функ-ционирования его в почти обязательном сочетании с оборотом «аккуза-

К ПРОБЛЕМЕ ВИДА В ЛАТИНСКОМ ГЛАГОЛЕ ЮЗ

тив с инфинитивом», в форме которого передается в латинском языкекосвенная речь и где роль имперфекта состоит в прикреплении этой кос-венной речи к плану прошлого; подтверждается это и таким фактом, какнезарегистрированность в архаических текстах формы 1-го лица импер-фекта у некоторых глаголов речи, в том числе у такого употребительногоглагола, как aid «утверждаю, говорю». Между тем в перфекте и плюсквам-перфекте глаголов речи форма 1-го лица ед. числа отличается наибольшей,частотностью, и именно она главным образом используется для выражениядейственности или безрезультатности речи в настоящий момент.

Итак, сравнительный анализ различных зон употребления имперфектаи перфекта показывает, что имперфект функционирует как чистый пре-терит, тогда как перфект не только констатирует событие в прошлом, ноустанавливает связь его с настоящим моментом, которая в разных кон-текстах получает различный характер, как отношение причины и след-ствия, или действия и его результата, или речи и ее действенности, либоотмечается событие, примыкающее во времени к настоящему моменту.Следует думать, что эта функция выражения актуального прошлого,тесно связанного различными отношениями с настоящим, историческиразвилась из более древней функции перфекта — выражения состоянияв настоящем В этой семантической характеристике перфект противо-поставлен не имперфекту, но плюсквамперфекту, который употребляетсяв таких контекстах, где очевидна разобщенность прошлого с настоящим,безрезультатность действия пли неэффективность речи, или, наконец,сообщается о событии, происходившем давным-давно.

Означает ли это, что в архаической латыни видовой оппозиции импер-фекта и перфекта нет вообще? Нет, видовая оппозиция есть, но обнару-живается она в основном в текстах, относящихся к плану речи. В сообще-ниях об отдельных событиях прошлого используются перфект и имперфектдля выражения противопоставления единичного факта и повторяв-шегося, или действия и длительного состояния, на фоне которого про-изошло первое или которое, наоборот, последовало за первым. Вот не-сколько примеров. Ер. 57: perdidit те...— пат quid На?— quia cottidieipse ad me ab legione epistulas mittebat «Погубил (перф.) он меня...— Нопочему?— Так как ежедневно посылал (имперф.) мне письма из легиона»;Men. 1051: quin modo erupui homines, qui ferebant te...tu clamabas deumfidem atque hominum «Разве я не вырвал (перф.) тебя у людей, которыенесли тебя... ты звал на помощь (имперф.) всех богов и людей»; Mi.834: quia enim opsorbui: nam nimis calebat, amburebat gutturem «Ведь яглотнул (перф.): очень горело, жгло (имперф.) горло».

Однако тот факт, что в историческом повествовании, где идет рассказо множестве событий и разных обстоятельствах, нет видового контрастаимперфекта и перфекта, поскольку оба используются и в повествователь-ной, и в описательной функции, с тем, однако, различием, что в любойчасти рассказа, как в экспозиции, так и при изложении событий, доми-нирует перфект,— заставляет считать, что система видов еще не имелав архаической латыни той степени устойчивости, как в классической ла-тыни. Наличие в архаической латыни зон употребления имперфекта,где видовое значение не только не обнаруживается, как в высказыванияхо событии речи, но и противоречит самой сути употребления, как в случаес imperfectum irreale, сужение или исчезновение этих зон в классическойлатыни и, напротив, распространение видового контраста имперфектаи перфекта с высказываний об отдельных событиях прошлого на тексты,относящиеся к плану исторического рассказа,— все это свидетельствует,что видовое значение имперфекта следует признать вторичным, основнаяже его функция — это транспозиция настоящего в прошлое. В этом своем


чисто претеритальном значении имперфект противостоял в системе нетолько настоящему и будущему, но также перфекту и плюсквамперфекту,в семантической структуре которых элемент связанности/несвязанностипрошлого с настоящим был существенным. Толчком к появлению видовойоппозиции перфекта и имперфекта стала, по-видимому, их изофункцио-нальность в отдельных зонах употребления, где перфект использовалсяпросто как претерит. и сначала она обнаружилась в высказываниях планаречи, более подвижных, где легко сохранялись и очень древние семанти-ческие величины (как, например, перфект в значении состояния типаodi, memini) и наряду с ними находили место более поздние отношения,как видовая оппозиция перфекта и имперфекта, и уже позже, ближе кк классическому периоду, видовая оппозиция нашла свое максимальноевыражение в текстах, относящихся к плану исторического рассказа.


1. Brugrnann К. Grundriss der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Spra-chen. Bd. I I . Strassburg, 1892, S. 712.

2. Blase H. Tempora und Modi, Genera verbi. Leipzig, 1903.3. Scherer A. Handbuch dor lateinischen Syntax. Heidelberg, 1975.4. I.eumann-Hofmann-Szantyr. Lateinische Crammatik. Bd. I I . Miinchen, 1963.5. Тройский И. М. Заметки о видо-временной системе латинского глагола.— В кн.:

Вопросы грамматики. М.— Л., 1960.6. Wheeler A. The Imperfect indicative in early Latin.— The American Journal

of Philology, 1903, № 24.7. Bennett С D. Syntax of early Latin. V. I. Boston. 1910.8. Bassolsde Climent M. Sintaxis historica de la lengua latina. Barcelona, 1948, p. 223.9. Ronconi A. II verbo latino. Bologna, 1947, p. 41—44.

10. Hartmann F. Die Verbalsysteme der Schulsprachen.— In.: Problemeder lateinischenGrammatik, Hrsg. von K. Strunk. Darmstadt. 1973.

11. Van der Heyde K. I.'aspect verbal en latin.— Revue des etudes latines, 1932, t. 10;1933, t. 11; 1934, t. 12.

12. Ernout A. et Thomas F. Syntaxe latine. Paris, 1953, p. 216.13. Benveniste E. Les relations de temps dans le verbe franâise.— BSLP, 1959, t. 54.14. Kravar M. L'aspect verbal en latin.— Zivaantika, 1975, t. 1—2.15. Kravar M. Uloga vida u latinskom glagolskom sistemu.— Ziva antika, 1979, t. 1.16. Von Albrecht M. Zu Vergils Erzahltechnik.— Glotta. 1970, Bd. 48.17. Dressier W. Studien zur verbalen Pluralitat. VVien, 1968, S. 116.18. Serbat G. Les temps du verbe en latin. Parfait de indicatif actif.— Revue des etudes

latines, 1977, t. 54.19. Van der Heyde K. Poteram, debebam, aequius erat en latin ancien.— Revue de philolo-

gie, 1932, t. 6.20. Wackernagel J. Vorlesung^n tiber Syntax. I . Basel, 1926, S. 187.21. Grammatici latini. Bd. IV. Ex recensione H. Keilii, Lipsiae, 1864, p. 414.22. Plauti T. Macci. Comoediae. Ed. Lindsay W. M. T. I — I I . Oxonii, 1968.


№ 4 1981

РЕПИНА Т. А.

О СИСТЕМЕ РУМЫНСКОГО ИМЕННОГО СКЛОНЕНИЯ

Склонение существительных относится к числу грамматических яв-лений, составляющих своеобразие грамматического строя румынскогоязыка. Оно обеспечивает возможность передачи отношении между слова-ми в предложении изменением их формы и, тем самым, отличает румын-ский язык от языков западнороманской подгруппы, таких, как француз-ский, испанский, итальянский и др. (ср. франц.: leportrait du frere «портретбрата» и рум. portretul fratelui). Сформировавшись на основе позднелатин-ского склонения, румынское именное склонение весьма далеко отошлоот своего прототипа и в ходе истории языка приобрело по сравнениюс позднелатинским ряд принципиально новых черт [1].

В лингвистической литературе изучению румынского склонения уде-ляется большое внимание, но одновременно относительно отдельных ас-пектов его организации и функционирования высказывается множестворазнообразных суждений [2—5]. По некоторым из них мы имели возмож-ность высказать свое мнение [6, 7]. В настоящей статье, представляющейсвоеобразный итог проводимого нами в течение ряда последних лет ис-следования, предложено лингвистическое описание румынского именногосклонения как определенным образом организованной с и с т е м ыо п п о з и ц и й .

1. Разновидности склонения

В румынском языке падеж может быть выражен формой служебногослова — неопределенного артикля, неопределенного или указательногодетерминатива, ср.: vocea unni от «голос (какого-то) человека», voceaor i cant i от «голос любого человека», vocea f'iecarui от «голос каждогочеловека», vocea celuilalt от «голос (того) другого человека», vocea acestuiот «голос этого человека» и т. д. Сколь бы различными ни были формыслужебных слов, претерпевающих падежные изменения, какое бы значе-ние они ни выражали (неопределенность или деиксис), все эти случаипадежного изменения объединяет то, что падежный показатель стоитп е р е д существительным, несущим смысловую информацию, и оформля-ется как самостоятельное с л о в о .

Вторая возможность, которой располагает румынский язык, это обо-значение падежа при помощи форм определенного артикля: (vocea) оти-1иг «голосчеловека (того самого, о котором идет речь, которого мы знаем,или человека вообще)». В этом случае падежный показатель находитсяп о с л е смысловой части слова и имеет характер м о р ф е м ы , т. е.сливается с существительным в одно слово.

Эти разновидности склонения 1, п р е п о з и т и в н а я и п о с т -п о з и т и в н а я , характеризуются наличием взаимоисключающих фор-

1 Об особенностях склонения существительных жен. рода и о склонении по модели:omului acestuia см. ниже.

10G РЕПИНА Т. А.

мальных признаков: основного — препозиции/постпозиции служебного эле-мента и дополнительного — раздельности/слитности его написания (сло-во/морфема).

Названные разновидности склонения можно, вероятно, рассматриватькак формальную о п п о з и ц и ю , носящую б и н а р н ы й характер 2 .

2. Типы склонения

Особенностью румынского языка является объединение существитель-ных при склонении в две большие группы в зависимости от того, ка-ким образом в ед. числе (для мн. числа данный фактор не релевантен)реагирует на падежное изменение основа существительного. Если основасуществительного к падежному изменению нейтральна: ип от — (vocea)unui от', omul — {vocea) omului; ип verb «глагол»— (conjugarea) unuiverb «(спряжение) глагола» и т. п., существительное относится к так на-зываемому мужскому склонению. Если же она претерпевает при склонениив ед. числе более или менее значительные изменения: о fata «девушка»—(vocea) unei fete, fata — (vocea) fetei и т. п., существительное входит втип склонения, называемый женским 3 .

М у ж с к о й и ж е н с к и й типы склонения характеризуются вза-имно исключающим признаком: неизменяемостью/изменяемостью основысуществительного при склонении. Типы склонения формально противо-стоят друг другу и, вероятно, также могут рассматриваться как б и н а р -н а я о п п о з и ц и я плана выражения.

3. Ведущая падежная оппозиция

В лингвистической литературе, посвященной румынскому склонению,ведутся оживленные споры по вопросу о количестве румынских падежей.Основные расхождения во взглядах сводятся к следующему: следуетли считать именительный и винительный, с одной стороны, родительныйи дательный, с другой, разными падежами или их целесообразно объеди-нить попарно и признать в румынском языке наличие лишь двух падежей 4 .При всей важности этого вопроса, он не может быть признан решающимдля типологической характеристики системы румынского склонения.Существенным в этом плане является, как нам кажется, другое, а именнотот неоспоримый факт, что склонение существительных характеризуетсяпротивопоставлением надежно н е м а р к и р о в а н н о й формы (илидвух омонимичных форм, в данном случае это вопрос второстепенный)форме (или формам) надежно м а р к и р о в а н н о й (-ным): ип от,о fata (немаркированные формы), соответственно omul, fata, но unui от,unei fete, omului, fetei (маркированные формы).

Названная формальная оппозиция отражает соотношение функцийв синтаксической структуре предложения. Действительно, на однойлинии с предикатом в логической структуре мысли располагаются, какизвестно, субъект и объект, в предложении — подлежащее и прямое до-полнение. Именно эти две синтаксические функции существительногообозначаются в румынском языке надежно исходным, немаркированнымспособом. Функции же вторичного синтаксического плана, соответствую-

2 О принципах выделения грамматических оппозиций см. [8, 9].3 Относительно разграничения мужского и женского склонений см. [10]. Сущест-

вительные жец. рода, не изменяющие основу при склонении: cinste, dragoste, muncitoareи им подобные следует рассматривать, очевидно, как подтип внутри первого, мужско-го, типа склонения (склонения с неизменяемой основой), подробно см. [7]

4 Мы придерживаемся второй из названных точек зрения, ее обоснование см. [ И ] .

О СИСТЕМЕ РУМЫНСКОГО ИМЕННОГО СКЛОНЕНИЯ 107

щие вторичным позициям логического плана, а именно функции опреде-ления и адресативного дополнения, передаются надежно маркированнымспособом. Лежащая в основе системы склонения формальнопадежнаяоппозиция, таким образом, наполнена определенным смыслом 6 .

4. Ведущий принцип организации системы румынского склонения

Для румынской системы склонения характерно сочетание двух видовсредств падежного выражения: синтаксически (функционально) а в т о -н о м н ы х и н е а в т о н о м н ы х . К первым, т. е. таким, которыеспособны сами по себе обеспечить использование существительного в речив качестве падежной формы, относятся артикли и эквивалентные им вданном отношении местоименные прилагательные — детерминативы. Ковторым, т. е. к средствам, сигнализирующим падеж, но не способным ксамостоятельному (без поддержки соответствующей формой артикля илидетерминатива) синтаксическому выражению — так называемая падежнаяфлексия существительных женского типа склонения. Можно и нужно ска-зать: vocea fetei (unei fete, acestei fete и т. п.), но нельзя сказать: *voceafete e . Это необходимо принимать во внимание при оценке ведущего прин-ципа организации румынского склонения.

Препозитивнаяразновидность

ип от batrin1

until от batrinни batrtn отunui batrin отfieeare от batrinfiecZrui от batrinoricare от batrinorient rui от batrtnacest от batrinacestai от batrin

acel от batrinacelui от batrin

celalalt от batrineeluilalt от batrin

eel mai batrin отcelui mai batrin от

Мужской тип склонения

Постпозитивная разновидность

Продуктивная модель Непродуктивная модель

omul batrinomului batrtnbdtrinul отbalrinului от

[omul acesta batrinomului acesta batrtn

[omul acela batrin[omului acela batrin \

[omul celalalt batrin\_omului celalalt batrtn]

\omul eel mai batrtn "I\_omului eel mai balrinj

[omul eel bairinomului eel batrin

omul acesta batrtnomului acestuia batrtn

omul acela batrinomului aceluia batrtn

omul cclulalt batrinomului eeluilalt batrin

omul eel mai batrtnomului celui mai batrtn

omul eel batrtnomului celui batrtn

5 Как показало проведенное ранее исследование [6, с. 114—139], соответствие илинесоответствие формальнопадежной оппозиции логической структуре мысли и иерар-хии синтаксических функций могут оказать известное влияние на ход историческогоразвития языка, так, например, они сыграли определенную роль в исторических судь-бах склонения существительных на западе и востоке Романии.

6 Единственная форма, традиционно называемая падежом,— вокатив — распо-лагает в румынском языке синтаксически автономной флексией: Prietene — Се maifact, prietene? «Как поживаешь, друг (букв, друже)? Но вокатив по существу выпадаетиз системы румынского склонения, не отражая ни одной из присущих ей черт [12] —к доводам, приводимым в цитируемой статье, добавим, что вокатив не участвует нив одной из названных выше оппозиций.

7 от batrtn (batrin от) — «старый (пожилой) человек».

108 РЕПИНА Т. А.

На с. 107 представлена система склонения в ее «мужском» вариантес учетом отмеченных выше оппозиций на уровне именной группы (скло-няемой синтагмы), поскольку, как показало исследование, именно здесьнагляднее всего проявляется системный характер организации румынскогосклонения.

Из приведенной таблицы видно следующее:1. Препозитивная разновидность склонения полностью строится в

соответствии с принципом падежной монооформленности, т. е. наличиялишь одного синтаксически автономного падежного показателя (он вы-делен полужирным шрифтом).

2. В постпозитивной разновидности склонения наиболее типичная(базовая) модель (с определенным артиклем) подчинена тому же принципу 8 .

3. Другие структуры постпозитивной разновидности склонения пред-ставлены двумя рядами форм. Структуры, обведенные сплошной линией,могут быть охарактеризованы как непродуктивный способ выражения.Они построены в соответствии с другим принципом: принципом дублиро-вания падежного показателя и все больше выходят из употребления.Им на смену все более интенсивно приходят структуры, заключенныев квадратные скобки и помещенные в рубрику «Продуктивная модель».Квадратные скобки применены для указания на то, что речь идет об ин-новациях. Необходимо оговорить, однако, что эти инновации активнопроникают не только в разговорную речь, но и в литературный язык,ср.:.. . ига il napadi iar... impotriva pamintului acesta, care-i sugea vlaga§i nu era al lui (T. Popovici) «... он вновь (со всей силой) испытал чувствоненависти... против этой земли, которая высасывала из него соки, но непринадлежала ему»; ... fafa asta... seamana mai mult си a diavolilor aceiadin fresca, decit a unui от (L. Demetrius) «...это лицо... больше похожена лица тех дьяволов, которые изображаются на фресках (букв, с фрески),чем на лицо человека». Ср. также в синтагме, содержащей существительноежен. рода мн. числа: Avioanele dau drumul pestecimp butoaielor asteaar-gintii (§t. Banulescu) «Самолеты сбрасывают на поле [груз] этих серебрис-тых бочек».

Женский тип склонения в ед. числе обнаруживает в этом отношениизаметный консерватизм: в именной синтагме, как правило, сохраняютсядва автономных падежных показателя (при наличии также неавтономныхпоказателей падежа), ср.: ...despre ajunulnopfiiasteiasespun multe legen-de (§t. Banulescu) «...о кануне этой ночи сложено (букв, рассказывают)много легенд».

Итак, румынское именное склонение строится (в плане выражения)на основе т р е х б и н а р н ы х о п п о з и ц и й : двух разновидно-стей (препозитивной и постпозитивной), двух его типов (мужского и жен-ского) и двух падежных форм (маркированной и немаркированной).На уровне синтаксически автономных падежных показателей ведущимпринципом организации системы склонения является п р и н ц и пп а д е ж н о й м о н о о ф о р м л е н н о с т и .

Слабыми звеньями системы склонения являются именно те ее участки,которые характеризуются несоответствием этому ведущему принципуорганизации системы (omului acestuia, два падежных показателя, omuluiacesta, один падежный показатель). Движение языка в рассматриваемойобласти не прекращается. Его импульсом, как следует из приведенных

8 Ср. наблюдение, касающееся немецкого языка, о широком развитии «монофлек-тивной структуры в группе существительного (т. е. тенденции к наличию лишь одногограмматически выразительного показателя во всем ряду согласующихся компонентовгруппы)» [13]. Румынское и немецкое склонение, прп всем их внешнем различии, обна-руживают ряд сходных типологических особенностей [6, примеч. на с. 84, 93, 112].

О СИСТЕМЕ РУМЫНСКОГО ИМЕННОГО СКЛОНЕНИЯ 109

выше наблюдений, является стремление системы к равновесию, к пре-вращению ведущего принципа ее организации в единственно возможный,или своеобразное «давление системы».

Факторами, которые противодействуют этому стремлению системык равновесию, можно считать, по-видимому, языковую традицию и на-личие в женском склонении (в ед. числе), наряду с самостоятельными,также несамостоятельных средств падежного выражения (так называе-мой падежной флексии).


1. Actele celui de-al ХП-lea Congres internalional de HngvisticS. si filologie roma-nica. V. I I . Bucuresti, 1971, p. 1429—1432.

2. Jordan I. Limba rorrnna contemporana. Bucure^ti, 1956, p. 302—306.3. Coteanu I. Contributii la teoria articolului.— Studii ?i cercetari lingvistice (Bucu-

resti), 1958, v. 9, № 1.4. Berceanu B. B. Sistemul gramatical al limbii romane (reconsiderare). Bucure§ti,

1971, p. 182—183.5. Graur A. Gramatica azi. Bucure^ti, 1973, p. 42—62.6. Репина Т. А. Аналитизм романского имени (Склонение существительных на

западе и востоке Романии). Л., 1974.7. Репина Т. А. О некоторых спорных вопросах типологической характеристики ру-

мынского именного склонения.— В кн.: Грамматический строй балканских язы-ков. Исследования по семантике грамматических форм. Л., 1976.

8. Булыгина Т. В. Грамматические оппозиции (К постановке вопроса).— В кн.: Ис-следования по общей теории грамматики. М., 1968.

9. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966, с. 369.10. Gramatica limbii romane. V. I . Bucuresti, 1966, p . 82.11. Будагов Р. А. Этюды по синтаксису румынского языка. М., 1958, с. 9—16.12. Horejsl VI. Les particularites du systeme de la flexion nominale roumaine dans le

cadre des expressions declinees.— Revue roumaine de linguistique (Bucarest), v. 10,№ 1—3, 1965, p. 251.

13. Адмони В. Г. Основы теории грамматики. М.— Л., 1964, с. 55.

ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ№ 4 1981

КОРЛЭТЯНУ Н. Г., МЕЛЬНИК В. Ф.

К ВОПРОСУ ФОРМИРОВАНИЯ И РАЗВИТИЯ МОЛДАВСКОЙСЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ

В результате научно-технической революции бурное развитие полу-чили процессы термипообразования не только во вновь созданных отрас-лях знания, но и в сравнительно «старых» науках.

В данной статье будет обращено внимание на процесс формированияи развития сельскохозяйственной терминологии в молдавском языке.

Рассматриваются два основных вопроса молдавской сельскохозяй-ственной терминологии: а) источники, пути ее формирования и совершен-ствования; б) характерные черты и тенденции развития данной терми-нологии.

Процессы установления, упорядочения и развития современной тер-минологии исследуются совместно с анализом понятий, которые они вы-ражают.

Кроме того, будет сделана попытка выявить различные пути форми-рования и усовершенствования терминологической лексики, учитываяне только традиционные языковые источники последней [1—7], но и еенациональную и интернациональную значимость, историю научных икультурных взаимодействий между различными народами.

Молдавская сельскохозяйственная терминология имеет длительнуюисторию, в которой отражаются особенности молдавского языка различ-ных эпох. Многие слова-термины зафиксированы еще первыми памятни-ками письменности, которые относятся к XIV—XV вв. Те слова общена-родного языка, которые по своему значению тесно связаны с сельско-хозяйственным производством (пэмынпг «земля», апэ «вода», ярбэ «трава»,копак «дерево» и мн. др.), бытуют еще со времен образования самого мол-давского языка, т. е. с первого тысячелетия н. э. Значительная частьсельскохозяйственной терминологии заимствована из других языков[8, 9].

Создание современных терминов происходит обычно в процессе со-знательной активной деятельности ученых соответствующей специаль-ности на основе строгой классификации понятийных признаков. «Тер-мины не „появляются", а „придумываются", „творятся" по мере осознанияих необходимости» [10]. Так, сравнительно недавно говорилось о том,что хорошие урожаи дает новая сельскохозяйственная культура тритикале.Сельскохозяйственная наука знает такой зерновой гибрид, который ха-рактеризуется пищевыми качествами пшеницы (лат. triticum) и зимостой-костью и засухоустойчивостью ржи (лат. secale). Был создан термин-гибрид тритикале, который соответствует терминологическим требова-ниям, входит в сельскохозяйственную систему, имея интернациональноеобращение. Однако словари еще не регистрируют этот термин.

В молдавском, да и в других языках, представлены четыре основныхспособа современного терминообразования: а) перенос значений; б) лек-сикализация словосочетаний; в) аффиксация; г) словосложение. Первый

МОЛДАВСКАЯ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННАЯ ТЕРМИНОЛОГИЯ 111

способ касается семантического переосмысления определенного словаили его сочетания с другими лексическими единицами. Второй относитсяк синтаксическому функционированию. Третий и четвертый —к морфо-лого-структурным возможностям.

Довольно часто в процессе терминообразования используется переносзначений. Речь идет, во-первых, о простых, односоставных давно извест-ных терминах. Это энтомологический термин албилицэ (русск. «капуст-ная белянка»), или агрономический арнэут [русск. «арнаутка» «(сортпшеницы)»], или садоводческий термин брыу (или инел) в словосочетаниях:брыу де клей, брыу клейос, брыу капканэ (русек. «клеевой пояс», «клеевоекольцо») и др.

Названия новых сортов персиков образовались также путем семан-тического переноса значений. Так, один из сортов персиков называетсяродитор (т. е. «урожайный»), другой — молдовенеск-галбен («молдавский-желтый»). Перенос значений касается также и собственных имен. Так,имеется сорт персика под названием лупан по имени известного писателя —академика А. П. Лупана. Некоторые сорта вин (Романештъ, Пуркаръ,Онештъ и др.) образованы по названию соответствующих населенныхпунктов.

Другим способом терминообразования является лексикализация сло-восочетаний, которые, как правило, имеют в русском языке односостав-ные соответствия. В этом плане можно упомянуть такие термины, каккоада-шоричелулуй «тысячелистник»; коада-вулпий «лисохвост»; коада-калулуй «хвощ»; лимба кынелуй «чернокорень»; мэлай-пэсэреск «воробей-ник»; мъеря-урсулуй «медуница»; рокица-рандунелей «вьюнок»; сынже-де-ноуэ-фрацъ «драконово дерево» и др.

Молдавский язык является преимущественно аналитическим по своейморфологической структуре. Поэтому односоставные термины русскогоязыка передаются, как правило, в молдавском языке аналитическимисловосочетаниями. Многие русские сельскохозяйственные термины об-разованы путем префиксации. В молдавском некоторые из них передаютсялексикализованными словосочетаниями. Весьма продуктивным в этомотношении является русский префиксоид высоко-(русск. высокобелковый —молд. богат ын протеине; русск. высокозольный — молд. богатынченушэ;русск. высокомасличный — молд. богат ын улей; русск. высокозерненный —молд. богат ын боабем др). Когда этот префиксоид передает интенсивность,напряженность, то в молдавском имеется другое соответствие (русск.высококачественный — молд. де ыналтэ калитате; русск. высокомехани-зированный — молд. де ун ыналт нивел де меканизаре; русск. высокопроиз-водительный — молд. де ыналтэ продуктивитате и т. п.). Если жевысоко- передает смысл «большой», то молдавские соответствия включаютслово маре (русск. высокогорный — молд. де маре алтитудине; русск.высокосахаристый — молд. ку концинут маре де захэр и т. д.). Иногдавысоко- передается в ^молдавском интернационализмом макро- (русск.высокомолекулярный — молд. макромолекулар и др.).

В настоящее время и в молдавском языке аффиксация является однимиз основных способов сельскохозяйственного терминообразова-ния.

Префиксация, однако, занимает в сельскохозяйственной термино-логии довольно скромное место, за исключением интернациональныхпрефиксоидов {ультра-, макро-, микро- и др.). Ср. молдавский микро-биологический термин ултравирус (русск. улътравирус), для которогоимеется и аналитическое соответствие: вирус филтрант; молд. ултра-микроелемент (русск. ультрамикроэлемент). Другие термины из дан-ной категории: молд. макросомэ — русск. макросома; молд. макроспо-

112 КОРЛЭТЯНУ Н. Г., МЕЛЬНИК В. Ф.

роженезэ — русск. макроспорогенез; молд. микрофиточенозэ — русск.микрофитоценоз; молд. микрочефал — русск. микроцефал и т. п.

Более широкое распространение как в сельскохозяйственной термино-логии, так и в общелитературном языке имеет в молдавском языке суф-фиксация. Путем суффиксации было образовано наименование новойнауки о выращивании персиков (молд. персиколожие — русск. персико-логия) и название соответствующих специалистов (молд. персиколог —русск. персиколог). Этот сельскохозяйственный термин пока не зареги-стрирован ни в общих, ни в терминологических словарях, но бытует всоответствующей литературе и в передачах по радио и телевидению.Намечаются следующие основные тенденции использования суффиксов:специализация и тенденция к регулярности функционирования слово-образовательных типов [11].

Специализация суффиксов означает закрепление за определенным суф-фиксом одного значения. Так, суффикс -озэ образует, как правило, на-именования биохимических терминов (названия углеводов): молд. челу-лозэ (русск. целлюлоза) в отличие от фермента челулазэ (русск. целлюлаза)и челубиозэ (русск. целлюбиоза); другие ферменты: протеазэ, колестеразэ(русск. холестераза). Ср. молд. лактозэ (русск. лактоза и лактин) какхимический термин в отличие от биохимического термина лактазэ (русск.лактаза).

Синтаксические способы терминообразования выявляются в процессесловосложения. Идет речь, во-первых, о сочетании двух существительныхв именительном падеже: молд. фуркэ-сэпэлигэ (русск. вилы-мотыга),сечерэтоаре-легэтоаре (русск. жатка-{снопо)вязалка) и др. Во-вторых,и чаще всего, в молдавской терминологии речь идет о сочетании двух су-ществительных, из которых второе употребляется в родительном падеже:молд. папукул-доамней (бот.) «башмачок»; гура-леулуй (бот.) «львинаяпасть»; гытул флорий (бот.) «зев венчика»; оглинда лаптелуй (зоотех.)«молочное зеркало»; оглинда апей (гидр.) «зеркало воды»; умэрул греблей(тех.) «грабельный локоть» и т. д. Второе существительное может соче-таться с первым и путем предложной конструкции: молд. пахар де муле«доильный стакан»; кэпэцынэ де курекъ (бот.) «вилок капусты».

Определяющее слово выступает в молдавском языке и в виде прила-гательного: грыу путерник (моалё) «сильная (мягкая) пшеница»; оглиндэчериферэ (термин пчеловодства) «восковое зеркальце»; женункъ субко-тиледонал (бот.) «подсемянодольное колено»; фабрикэ авиколэ «птицефаб-рика» и др.

В настоящее время в терминологии любой отрасли знаний намечаютсядве тенденции: систематизация и стандартизация соответствующих тер-минов. Эти процессы становятся обязательными и в технической докумен-тации, и в справочной и учебной литературе, и в непосредственной прак-тике. В этом плане в основном и осуществляются процессы упорядоченияразнообразных терминологий, в том числе и сельскохозяйственной.

В плане систематизации подбираются термины, относящиеся к род-ственным, но все же различным понятиям. Затем они получают едино-образное оформление в терминологических рядах. Как писал Д. С. Лотте,«в основу построения системы терминов должны быть положены класси-фикации, рассматривающие понятия в их развитии и имеющие прогрес-сивный характер» [12]. Так, существзгют определенные термины для на-именования различных специалистов в области агрономии: молд. агро-ном-витикултор: русск. агроном-виноградарь; молд. агроном -винификатор:русск. агроном-винодел; молд.агроном-зоотехничиан: русск. агроном-живот-новод; молд. агроном-череалист: русск. агроном-зерновик; молд. агроном-легумикултор: русск. агроном-овощевод; молд. агроном-помикултор: русск.


агроном-садовод; молд. агроном-фитотехничиан: русск. агроном-расте-ниевод; молд. агроном-флорикултор: русск. агроном-цветовод; молд.агроном-практичиан: русск. агроном-практик; молд. агроном-черчетэ-тор: русск. агроном-исследователь и т. д.

Сама форма термина должна отразить те признаки деления, которыележат в основе исходной классификации понятий. Термины образуютсяпутем сложения компонентов, каждый из которых выражает индиви-дуальный или обший признак понятия. Так, когда используется тер-мин винилпласт, имеется в виду «пластическая масса на основе поливинил-хлорида» [13].

В практическом плане унификация терминологии осуществляетсяпутем стандартизации, которая действует во всех отраслях науки и тех-ники. При Президиуме АН СССР и республиканских академий созданыспециальные комитеты научно-технической терминологии. Твердо уста-новленные стандартные наименования публикуются в специальных из-даниях [14, 15]. Комитеты стараются устранять синонимию и омонимиюпо крайней мере в пределах определенной терминологической системы.Существует и международная организация по стандартизации (ISO),стремящаяся к реализации сотрудничества всех заинтересованных стран.

Стандартизация обеспечивает однозначность, т. е. количественноеравновесие между системой понятий и системой знаков, и в то же времясодействует упорядочению соответствующей терминологии. Отсутствиеупорядоченности в терминологии приводит к тому, что часть ее или неиспользуется специалистами, или же употребляется ошибочно. И то идругое не может не сказаться на качестве научных работ и на их практи-ческом внедрении.

Важным вопросом упорядочения является выделение основных группсельскохозяйственных терминов. Это, во-первых, наименование трудовыхпроцессов. При этом в современной агротехнике появляются новые раз-новидности данных процессов и их наименований. Так, наряду с давноизвестным в молдавском языке агрономическим термином семэнат (русск.«сев») появился новый составной термин семэнат суб плантэ протек-тоаре (русск. «подсев»). Ср. семэнатул лучерней суб протекция череале-лор де тоамнэ — русск. «подсев люцерны в озимые». Другой пример.Давно известен агрономический термин арат, арэтурэ (русск. «вспашка»).В связи с освоением целинных и залежных земель и с появлением книгиЛ. И. Брежнева «Целина» особое распространение получил в молдав-ском языке термин десцеленире (русск. «подъем целины»), глагол а дес-целени (русск. «поднять целину») и др.

В полеводстве появилась индустриальная технология возделываниякукурузы (свеклы и других культур), ср. молд. техноложия индустриалэде култиваре а пэпушоюлуй (сфеклей).

Давнюю историю в овцеводстве имеет термин тунсул оилор «стрижкаовец». В настоящее время употребляются и термины тунсул електрик«электрострижка» и тунсул меканизат (ку машина) «механическая (ма-шинная) стрижка» и т. п.

Кроме того, появилось множество названий сельскохозяйственныхорганизаций, служб и заведений. В молдавском они передаются, какправило, лексикализованными словосочетаниями: фермэ (крескэторие)де порчъ «свиноферма»; топиторие де кынепэ «коноплезавод»; букэтэриеде нутрецуръ «кормокухня»; ливадэ палметикэ «пальметный сад» и т. п.

В Молдавской ССР в настоящее время наряду с 405 колхозами функ-ционируют 311 межхозяйственных предприятий, комплексов, объединенийаграрного и агропромышленного типа, 40 территориальных и 13 научно-производственных объединений со своими 268 совхозами-заводами и


96 специализированными совхозами, 15 совхозов-техникумов и другиеорганизации [16]. В связи с этим получили широкое распространениесоответствующие наименования: асочиацие штиинцификэ де продучере{сокращенно АШП) «научно-производственное объединение (НПО)»;асочиацие агроиндустриалэ — «аграрно-промышленное объединение»;асочиацие пентру меканизаря ши електрификаря продукцией агроколе«объединение механизации и электрификации сельскохозяйственного про-изводства»; асочиацие пентру продучеря ши прелукаря нутрецурилор«объединение по производству и переработке кормов» и др.

Для наименования некоторых объединений в молдавском использо-ваны русские аббревиатуры, которые удобны для передачи самой сутиданного понятия. В то же время они подходят и для использованиямногокомпонентного термина в качестве объекта стандартизации. Такимпутем появились молдавские терминосочетания типа: асочиацие «Молд-эфиромаслопром»: русск. «объединение ^Молдэфиромаслопром"», асочиа-цие агроиндустриалэ «Молдвинпром»: русск. «агропромышленное объеди-нение „Молдвинпром"» и т. п.

С появлением новых сельскохозяйственных машин и агрегатов [17]получили широкое распространение соответствующие названия, которыев молдавском выражены, как правило, лексикализованными словосоче-таниями. Примеры: машинэ де сэдит картофъ «картофелесажалка». Ср.названия разных специализированных видов данных машин: машинэ десэдит картофъ ын куйбуръ ашезате ын патрат «квадратно-гнездоваякартофелесажалка»; машинэ суспендатэ де сэдит картофъ «навеснаякартофелесажалка»; машинэ реморкатэ де сэдит картофъ «прицепнаякартофелесажалка» и др. Названия других машин: агрегат де стрын-жере а нутрецулуй «кормоуборочный агрегат»; арункэтор де грэунце«зернопульт»; апарат електрик де муле «электродоильник» и т. п.

Специализация касается и названий сельскохозяйственных машин:молд. сечерэтоаре-легэтоаре де кынепэ — русск. «коноплесноповязалка»;пэптэнэтоаре де ин — русск. «льночесалка»; молд. ускэторие де ту-тун — русск. «табакосушилка» и т. п.

При этом наблюдается тенденция к образованию семантически одно-родных терминов [18]. Все они выражены в молдавском довольно слож-ными, но в то же время точными составными терминосочетаниями: ком-байн пентру реколтаря картофилор (пэпушоюлуй, грынелор, сфеклей,инулуй, трифоюлуй) «картофеле- (кукурузо-, зерно-, свекло-, льно-,клеверо-)уборочный комбайн».

В молдавском языке осуществляется и семантико-морфологическаядифференциация терминов, указывающих на: а) лиц, занятых опреде-ленной сельскохозяйственной работой; а) агрегаты, выполняющие сель-скохозяйственные работы.

Подобная дифференциация выражается в молдавском языке различ-ными формами множественного числа. Наименования лиц передаютсяформами мужского или женского рода, а названия агрегатов — формамиобоюдного рода. Например: кулегэтор, мн. ч. кулегэторъ «собиратель»(лицо); кулегэтор, мн. ч. кулегэтоаре (де штюлецъ) «собиратель (початкови т. п.)» (агрегат); маркатор, мн. ч. маркаторъ «маркировщик» (лицо)»;маркатор, мн. ч. маркатоаре «маркировщик» (агрегат).

Таким образом, противопоставление единственного и множественногочисел имеет в данном случае и семантическую дифференцирующую зна-чимость.

Имеется довольно большое число названий работников сельского хо-зяйства по их узкой специальности, по выполняемому виду работы: мул-гэтоаре (муж. род мулгэтор) «доярка; дояр»; вэкэрицэ, ынгрижитоаре де


еачъ (вэкар, ынгрижитор де вачъ) «коровница, коровник»; ынгрижитоареде вицей «телятница»; ынгрижитоаре де пэсэръ «птичница»; ынгрижиторде порчъ, поркар «свинарь» и др.

Давно известны термины: ротар «колесный мастер»; фынтынар «ко-лодезный мастер»; шелар «седельный мастер» и т. п. Через прессу, радиои телевидение сейчас пропагандируются новые термины: майстру мека-низатор «мастер механизации»; мештер (майстру) ын обцинере рекол-телор маръ «мастер высоких урожаев»; оператор (жен. род оператоаре) .или мештер ал мулсулуй меканизат «оператор (или мастер) машинногодоения» и др.

Целая система терминов, морфолого-лексически однородная, называетразличных специалистов и соответствующие отрасли сельского хозяйства:култиватор де сфеклэ «свекловод», култура (култиваря) сфеклей де захэр«свекловодство»; култиватор де пэпушой «кукурузовод»; култура (кул-тиваря) пэпушоюлуй «кукурузоводство»; култиватор де тутун, туту нар(жен. род тутунэрясэ) «табаковод»; култура (култиваря) тутунулуй,тутунэрит «табаководство»; култиватор де легуме, легумикултор, грэ-динар «овощевод»; култура (култиваря) легумелор, легумикутурэ,грэдинэрит «овощеводство»; култиватор де помъ ши арбуштъ фруктиферь,помикултор «плодовед», култура (култиваря) помилор ши арбуштилрфруктиферъ «плодоовощеводство, плодовое садоводство»; помолог «пло-довед, помолог»; апикултор (ступар, присэкар, албинар) «пчеловод»;апикултурэ, ступэрит, албинэрит «пчеловодство»; крэскэтор де ой, оер«овцевод»; крештеря оилор, оерит, овикултурэ «овцеводство»; крескэторде вите (анимале) «животновод», крештеря вителор (анималелор) «живот-новодство».

Много наименований появилось в связи с новыми методами работы.15 марта 1974 г. на торжественном заседании в г. Алма-Ате, посвященном20-летию освоения целинных и залежных земель, Л. И. Брежнев говорил:«В русский язык, в языки других народов Советской страны прочно вошлоновое слово — „целинник". А это значит, дорогие товарищи целинники,что ваш труд увековечен в памяти народной» [19].

В молдавском языке появился новый термин целинар «целинник»,а также ряд производных составных терминов: прим целинар «первоце-линник», чей динтый целинаръ «самые первые целинники», целинар дебаштинэ «коренной целинник». Кроме того, используются и новые слово-сочетания: грыне целинаре «целинное зерно»; огоаре целинаре «целинные по-ля». Употребляется данное слово и с переносным значением: ан целинар«целинный год»; епопее целинарэ «целинная эпопея» и др.

Важную роль в процессе упорядочения терминологии, в том числесельскохозяйственной, играют лексикографические работы. В 1971 г.в Кишиневе был издан «Русско-молдавский сельскохозяйственный сло-варь» (сокращенно РМСХС) [20], включающий и термины сопредельныхс сельским хозяйством дисциплин: фитотехники, зоотехники, механиза-ции и электрификации сельскохозяйственного производства, почвоведе-ния, охраны природы и растений, пчеловодства, рыболовства, ветерина-рии, организации и экономики сельского хозяйства и др. Безусловно,данный словарь сыграл большую роль в процессе стабилизации и упоря-дочения молдавской сельскохозяйственной терминологии.

Однако он не лишен определенных изъянов, связанных не толькос появлением новых терминов вследствие развития различных отраслейсельского хозяйства, их технической оснащенности, но и с тем, что иногдане совсем правильно трактуются некоторые терминологические проблемы.Не всегда учитываются, в частности, собственные лексико-грамматиче-ские ресурсы молдавского языка, особенно те, которые возникают в сфере


народно-разговорного языка, являющегося важнейшим источником нетолько сельскохозяйственной терминологии, но и литературного языкав целом. Наблюдения над развитием молдавского языка, особенно после-военного периода, убеждают в том, что сейчас происходит весьма активноевлияние разговорного языка на книжную речь, в частности, на термино-логию. Поэтому издаваемые словари и должны учитывать эту тенденцию.Не всегда это соблюдено в РМСХС. Так, в качестве молдавского эквива-лента к русскому зоотехническому термину лошак дается в словаре лишьзаимствованное из французского (bardot) слово бардоу, хотя имеется давноизвестный и ставший общенародным термин катыр. К русскому терминукукурузохранилище в РМСХС даются такие соответствия: кошар, пэтул,хамбар пентру порумб (можно было пэпушой), а самый подходящий ираспространенный народно-разговорный термин сысыяк отсутствует в сло-варе, хотя он используется и в художественной литературе, в частности,у классика молдавской литературы И. Крянгэ. Кроме того, надо под-черкнуть, что такие сложные, громоздкие, описательные терминосочета-ния, как лукрэтор ла десцеленире (21 звук, три слова) или лукрэтор пепэмынтуръ десцелените (30 звуков, 4 слова), приводимые в РМСХС в ка-честве эквивалентов к русскому целинник, не имеют никаких шансоввойти нив общеразговорную речь, ни в литературное творчество. Словарьне включает вновь созданное слово целинар (всего 7 звуков), которое полу-чило самое широкое распространение особенно после опубликования кни-ги Л. И. Брежнева «Целина».

В этом аспекте другой пример. Для понятия «зябь» (четыре звука,одно слово) РМСХС дает два соответствия: огор негру де тоамнэ (17 зву-ков, 4 слова) и арэтурэ адынкэ де тоамнэ (21 звук, 4 слова), в то времякак [21—23] дают народно-разговорное слово зэбле (5 звуков, 1 слсво),что, безусловно, следует одобрить и приветствовать.

Надо отметить, что и в русском языке также предпочитается короткийтермин зябь составному словосочетанию зяблевая обработка почвы, что посуществу (и в русском, и в молдавском) является толкованием данноготермина.

Предпочтительным является молдавский народно-разговорный терминшишкарницэ (10 звуков, одно слово) как соответствие русскому соломо-резка (11 звуков, одно слово) перед составным молдавским терминомтокэтоаре де пае (14 звуков, 3 слова).

Подобные приемы лексической концентрации составных терминов сле-довало бы использовать как можно шире, поскольку длинные термино-образования затрудняют практические процессы общения людей, засо-ряют устную и письменную речь практически ненужными терминами.

Не соответствует тенденции к систематизации и стандартизации нали-чие двух терминов для одного и того же понятия. Например, русскомутермину агроном-селекционер РМСХС дает два эквивалента: агроном се-лещионист и агроном селещионар. По-видимому, второй термин явля-ется предпочтительным.

Наблюдается иногда в РМСХС непоследовательность в подаче молдав-ских соответствий. Так, кормоцех переводится секцие де прелукраре анутрецурилор, в то время как цех кормовой — секцие де фураже, что ко-нечно, предпочтительнее.«а*, Необходимо иметь в виду, что использование сельскохозяйственнойтерминологии не ограничено узким кругом специалистов, как это имеетместо с терминологией других областей знаний, например, квантовой ме-механики или атомной энергетики. Сельскохозяйственные термины всешире и прочнее входят не только в общеразговорную речь, но и в литера-турное творчество. Может быть, нигде больше, чем в сельском хозяйстве,


выявляется не только теоретическое, но и прикладное, практическое зна-чение исследований в области сельскохозяйственной терминологии.

Вопросы упорядочения сельскохозяйственной терминологии — в Мол-давии, как и в других республиках — должны решаться объединеннымиусилиями специалистов по сельскохозяйственным наукам и филологов.Уже установленные, стандартные термины необходимо включать в соот-ветствующие словари.


1 Хашдеу Б. П. Опере алесе. Вол. I I . Кишинэу, 1967.2. Dame Fr. Incercare de terminologie popularS. Bucure«ti, 1898.3. Dumke H. Die Terminologie dcs Ackerbaues im Dakorumimischen.— Jahresbericht

des Instituts fur rumanische Sprache, XIX—XX, Leipzig, 1913.4. Bocaneiu Al. Terminologia agrara in limba romina. Cernauti, 1926.5. Павел В, Терминология агриколэ молдовеняскэ. Кишинэу, 1973.6. Думенюк И. Кытева обсерваций привинд терминология агриколэ.— «Лимба иш

литература молдовепескэ», 1961, № 1.7. Сорбалэ В. Формирование и развитие терминологических микросистем в молдав-

ских говорах (ца материале Молдавского лингвистического атласа): Автореф.дис. на соискание уч. ст. докт. фплол. наук. Л., 1972.

8. Герд А. С. Проблемы формирования научной терминологии. - ВЯ, 1971, № 1.9. Даниленко В. П. Русская терминология. Опыт лингвистического описания. М.,

1977.10. Винокур Г. О. О некоторых явлениях словообразования в русской технической

терминологии. Опыт лингвистического описания.— Тр. МИФЛИ, 1939, т. V,с. 24.

И . Даниленко В. П. Как создаются термины.— Русская речь, 1967, № 2, с. 61.12. Лотте Д. С. Основы построения научно-технической терминологии. М., 1961,

с. 76.13. Веселое П. В. Стандартизация терминов.— Русская речь, 1969. V 3, с. 69—71.14. Комбикорма: Термины и определения. Воронеж, 1974.15. Сельское хозяйство. Мелиорация. Ташкент, 1971.16. Бодюл И. И. По пути интеграции производства на селе. М., 1980, с. 7—8.17. Войда А. Н. О научно-технической терминологии по сельскохозяйственным ма-

шинам.— Сельхозтехника, 1957, № 6.18. Андреев Н. Д., Замбржицкий В. Л. Новое в современной сельскохозяйственной

терминологии.— Вопросы культуры речи. Вып. 2. М., 1959, с. 51.19. Брежнев Л. И. Ленинским курсом. Т. 4. М., 1974, с. 437.20. Русско-молдавский сельскохозяйственный словарь. Кишинев, 1971.21. Дикционар ортографик ал лимбий молдовенешть. Кишинэу, 1965 (ед. II — 1978).22. Енчиклопедия советикэ молдовенескэ. Вол. 3. Кишинэу, 1972.23. Дикционар експликатив ал лимбий молдовенешть. Вол. I (A—M). Кишинэу, 1977.


№ 4 1981

ЧЕЕРЧИЕВ М. Ч.

К РЕКОНСТРУКЦИИ ДВУХ «ПЯТЫХ ЛАТЕРАЛОВ»В ОБЩЕ АВАРО-АНДО-ЦЕЗСКОМ ЯЗЫКЕ

Несмотря на то, что рядом ученых предприняты серьезные попыткиобщедагестанских реконструкций, некоторые вопросы аваро-андо-цезскихрегулярных звукосоответствий тем не менее не находят достаточно убе-дительной интерпретации. «Ведь смысл любой реконструкции,— отме-чает Э. А. Макаев,— заключается в том, что она дает возможность наи-более полным и непротиворечивым образом объяснить последовательныетрансформации частных подсистем, а идеально и системы в целом, в по-следующие этапы развития уже исторически засвидетельствованных от-дельных языков» [1].

С этой точки зрения выбор «пятого латерала» предметом исследованияоправдан следующими соображениями: 1) вопрос происхождения лате-ралов в аваро-андо-цезских языках не находит однозначного решения;2) различию между рефлексами «пятого латерала», которое не объяснимони диалектным, ни позиционным распределением их, пока не дано сколь-ко-нибудь убедительной интерпретации; 3) объяснение расхожденийв рефлексации «пятого латерала» откроет возможность для интерпрета-ции идентичным образом расхождений в рефлексации других латеральныхзвуков.

Рефлексацию латеральной слабой абруптивной аффрикаты *КЬ| («пя-тый латерал») в аваро-андийских языках Т. Е. Гудава [2] представилв виде следующей формулы звукосоответствий:

•

кь.

авар.

кь,, rl,л-ъ, кГ

анд.

кь,, г/,л, л-ъ

ботл.

ъ

го до б.

л

чамал.

ъ-, -л-

тинд.

ъ-, -л-

багвал.

ъ, -л-

карат.

тГ, т1,л-ъ, ъ

ахвах.

Kb,

Различные рефлексы в одном и том же языке автор интерпретируеткак диалектные и позиционные варианты.

Для общедагестанского *КЬ| Б. К. Гигинейшвили [3, с. 38] дает следую-щие рефлексы в отдельных языках:

авар.

т!

анд.

кь,

ахв. цез.

кь

дарг.

в /

лак.

К1

арч.

к/

лезг.

къ.

таб.

К1

агул. рут.

къ

цах.

к/

удин.

0, къ,

хинал.

к1

Автор приводит лишь по одному рефлексу из каждого языка, отбросивтем самым все многообразие диалектных и позиционных вариантов. Ана-

ДВА «ПЯТЫХ ЛАТЕРАЛА» В ОБЩЕАВАРО-АНДО-ЦЕЗСКОМ ЯЗЫКЕ 119

логичную формулу звукосоответствий находим также в трудах другихученых-кавказоведов [4; 5, с. 30—31, и др.].

Таким образом, в установлении звукосоответствий между аваро-андо-цезскими рефлексами «пятого латерала» нет каких-либо разногласиймежду учеными. Однако все диалектное многообразие рефлексов «пятоголатерала», зафиксированных в различных аваро-андо-цезских языках,не укладывается в установленные формулы звукосоответствий:

1) авар. бет1ер (гидск., анцух. бекъ^ер, андалал., карах, бел-ъер,кегер. белер, гилиб. беълер) [6, с. 56] «голова», чадакол. 6emlep, закатал.бекТер, ахв. кцара, чам. ъуни, тинд. ъвани, бежт. къам, гунз. къвм,цезск. къйм, гинух. къиму, хварш. къем, лакск. бак!, дарг. бек1, арчин.napmlu, лезг. къ^ил, табас. кГул, агул. гъукъ\ул, хинал. мик1ир, крыз.КЪ|ЫЛ, будух. къ^ыл, удин, бул, цахур. вукъул, рут. къ\ул;

2) авар. г1атп1идаб «широкий, просторный» (андалал. г1илг1идаб,закат. г1ик1ийаб, анцух. г1акъ\ийаб), анд. ъаб, бежт. къекъо 1, гунз.къекъу, цезск. х1олЧху, гинух. х1ол'лу, хварш. бг1еже «большой», арчин.гъартатту, хиналуг. генг, рутул. акцурды «широкий»;

3) авар. тп1ино «дно» (анцух. къ^ину, закат. Шипу, в кусурском*къ\ дает к1 [8]), ахвах. микъ\о, анд. гьинкъ^у, чамал. гьилв, багв. гьилв,годоб. гъинлу, тинд. гъинлу, бежт. бкъо, гунз. вкь, цез. г1икьахъ, гинух.икъу, хварш. йкьу, лак. ч1ан (<^п1ан), (дарг. л-ъут1и), арч. к1ан, лезг.к1ан, табас. к1ан, агул. к1ан, крыз. къ\ан, будух. къ\ан, удин, дкъ, цах.к1ан, рутул. къ\ан;

4) авар, mlu «солод» (гидск. къ\и, закат. к1ухъ «пылеобразные остаткиот сена»), ахв. къ^ини, анд. къ^инни, карат, кцини, чам. ъй, багв. ъй, годоб.ниъи, тинд. ъи, гунз. къи, цез. къе, гинух. къе, хварш. къи, лак. к1ут,дарг. к1иа, арчин. к1ун, лезг. к1и, табас. мич1и, агул. MUKIU, хиналуг.к1ун, будух. к1емере, цахур. к/ы.

Следовательно, имеем следующие рефлексы *кг>| по аваро-андо-цез-ским языкам: авар, ml, къ\, л, л-ъ, к1, к1 (распределены по диалектам),андийские КЬ|, л, ъ (распределены по языкам), цезские къ и кь (по языкамне распределены). Но различия в рефлексации *къ\ по цезским языкаммогут быть вызваны позиционным распределением 2 : в случае 1 звукнаходится в начале слова, а 2 - в середине (отражено в цезском и ги-нухском). Аналогичным образом можно попытаться интерпретировать ислучаи 3 — перед гласными непереднего ряда и 4 — перед гласнымипереднего ряда. Но сравнение случаев 1 и 4 в гунзибском, цезском, гинух-ском и хваршинском языках свидетельствует, что позиция перед глас-ным того или иного ряда на рефлексацию влияния не оказала. Не воздей-ствует па рефлексацию *КЬ| также позиция начала и середины слова (ср.случаи 1 и 2 в бежтинском и гунзибском). Подтверждением этому могутслужить и следующие случаи:

5) авар, mlox «крыша» (андалал., тлессерухск. говоры карахскогодиалекта, а также в бацадинск., унтибск. и куланинск. говорах южногонаречия — ъом, гидск. кцон, [6, с. 55—56], томуринск. къ\ом, закат.к1ом), ахвах. кцон (лом, л-ъом по диалектам [11, с. 134]), карат.— къ^аме(рачлубск., анчихск., арчобск., токитин. ъаме, инхелойск. т1ама),чам. ъам, багв. ъама (кванадинск. кГама), ботл. ъам, годоб. лам, тинд.

1 Е. А. Бокарев приводит форму къыкъу [7].2 Принцип «позиционности» Ф. Ф. Фортунатова предполагает учет изменений зву-

ков «под влиянием соседних в слове (или в комплексе слов) звуков, под влиянием уда-рения слова, под влиянием положения звуков в конце, или в начале, или внутри словаи под влиянием различий в темпе речи» [см. 9, с. 292—293]. Исследованию принциповфонетических реконструкций в трудах Ф. Ф. Фортунатова посвящена наша статья[Ю].

120 ЧЕЕРЧИЕВ М. Ч.

ъами, бежт. къамо, гунз. къвме, цезск. къу 3, гинух. къу, хварш, къу, лак.ч1аму (<Ск1аму), арчин. гъархъ (?), лезг. къав, табас. къуй, агул, гъад,хиналуг. къгув, крыз., будух. хал.

Отсюда следует, что различия в рефлексации *КЬ| в случаях 4 и 5вызваны не положением по отношению к соседним в слове звукам.

Свидетельством отсутствия влияния позиции середины слова на реф-лексацию *къ\ служит также следующий случай:

6) авар, eleml «пот» (гидск. г1екъ\, закат. г1ек1), ахв. акца (южн.диал. аъа), анд. гъаннохер (<^гъанлохер), карат, гъакъ^а, чамал. гъана(<^гьанла), багв. гъанла, ботл. гъаъа, годоб. гьанла, тинд. гъала, бежт.гъад, гунз. гьвд, цез. егъеди, гинух. егъвада, хварш. огъодо, арч. гьекъ,табас. амк1, агул. амк1, хинал. т1ынгыбыр (форма арагъ приводитсяв [12]), крыз. г1акъ\, будух. акъ\, удин, anl (<амк1).

Наблюдение показывает, что единственным условием, которое можетповлиять на различие в рефлексации *кь| в цезских языках (в аварскоми андийских, как видно из примеров, рефлексы этой фонемы распределе-ны по диалектам и позициям), является факт наличия (в прошлом или наданном этапе развития) или отсутствия признака фарингализованности.В одной и той же позиции по отношению к ряду гласной фонемы в фарин-гализованной позиции в случае 1 имеем къ, а в нефарингализованнойв случае 4 — къ; по отношению к позиции середины слова — в фаринга-лизованной позиции случая 6 — д, в нефарингализованной случая 3 — къ.Таким образом, основным моментом в различии рефлексации пятого лате-рала по аваро-андо-цезским языкам (в частности, по цезским) следуетпринять наличие или отсутствие фарингализации 4 . Причем фарингали-зация должна быть рассмотрена в связи с эмфатическими ларингалами,или, по Н. С. Трубецкому, эмфатической палатализацией (emphatischeMouillierung) [14, с. 11]. Н. С. Трубецкой отмечал смягчающее действиеэмфатически палатализованных звуков на соседние гласные [14, с. 12].В агульском языке А. А. Магометовым отмечено в некоторых случаяхполное исчезновение фарингализованных и появление в качестве их реф-лексов г1, xl, гъ [15]; им же установлена утрата фарингализации передгласными переднего ряда в табасаранском [16].

Следовательно, основными явлениями, связанными с фарингализаци-ей, могут быть: 1) смягчающее влияние на соседние звуки; 2) утрачиваниефарингализации перед гласными переднего ряда; 3) исчезновение фарин-гализованных и появление в качестве их рефлексов звуков г1, xl, гъ.

Таким образом, в качестве доказательства наличия в цезском егъеди,фарингализации в более раннюю эпоху может служить следующее:а) появление в цезском, гинухском и хваршипском увулярного гъ вместогъ (ср. бежт. гъад и гунзиб. гъвд); б) «смягчение» в гинухском егъвадагласных е и а; в) наличие «эмфатического ларингала» г1 в аварском zleml.В отношении цезского х1ол'йу следует привести следующие доводы:а) смягчение л в цезском и гинухском; б) появление в цезском «эмфатиче-ского ларингала» xl; в) наличие «эмфатического ларингала» в аварскомг1ат1идаб.

В аварском и андийских языках, как показывает материал, наличиеили отсутствие фарингализованности никак не сказывается на рефлекса-ции *КЬ|. Поэтому далее следует остановиться прежде всего на правилахзвукосоответствий и закономерности различий рефлексов *КЬ| по отдель-ным цезским языкам.

3 У С. М. Хайдакова цез. къу и гунз. къаме [см. 5, с. 79].4 Вслед за С. В. Кодзасовым мы различаем два класса случаев распределения фа-

рингализации: когда в слове отсутствует фарингализация и когда таковая имеется[см. 13].


Позиционная распределенность, однако, не покрывает всего разно-образия в рефлексации пятого латерала в цезских языках. Так, в нефа-рингализованной позиции имеем следующие соответствия:

7) бежт. къова, гунз. къыра, цезск. къара, гинух. къила, хварш. къара«колос»; ср. авар, mlop (гидск., анцух. къ{ор, закат. кТор), ахвах. кь^ара,анд. къ\ора, карат, къ^ара, чамал. ъаа (<^ъара), багв. ъара, ботл. ъара,годоб. лала (<^лара), тинд. ъара, лак. ч1али (<^к1али), дарг. луги, арчин.лок, лезг. къ\ил («голова»), табас. к1ул, агул, nleml, хинал. к1ил, крыз.къ|йм, будух. къ\ыл, цахур. гыпгГ, рут. гыт1\ гунзиб. кьи, цез. къе,гинух. къе, хварш. къи «солод» (по остальным языкам см. пример 4; сюдаже относится случай 3); с другой стороны, имеем:

8) бежт. л1ибо, гунз. л1ибу, цез. л1еб 5, гинух. л1иебу, хварш. л1иб«лист»; ср. авар. гп1амах (андалал., карах. ъемех1, гидск., анцух. къ\ам-axl, закат. к1амах1), ахвах. къ\али, анд. къ\оли, карат, кцале, багв. ъал,ботл. г1али (<у>али), годоб. лали, тинд. ъали, лак. ч1ап1и (<^к1ап1и),дарг. nlanlu, арчин. к1ач1и, лезг. къ\ач1, табас. к1адж, агул. к1идж;

9) гунз. гъелТ, цезск. гъилТу, гинух. гьил1у, хварш. гъил1у, «подкова»;ср. авар. тп1икъва (анцух. къркъен, закат. Шекъен), анд. лъол, тинд.лъали.

Итак, в нефарингализованной позиции в цезских языках, с однойстороны, имеем къ (случаи 7 и 3); с другой — л1 (случаи 8 и 9).

Аналогичным образом обстоит дело и с фарингализованной позицией:в случае 1 имеем къ (цезский къчм «голова» и т. д.), в случае же 5 — къцезский кьу «крыша» и т. д.).

Ф. Ф. Фортунатов заметил сходное явление в древнеиндийском языке,где плавному I европейской группы индоевропейских языков в иранскихвсегда соответствует г, а в древнеиндийском — частью I, а частью г(последний большей частью в ведийском наречии). Плавному г европей-ской группы в древнеиндийском и иранских закономерно соответствуеттакже г [18]. Схематически эти соответствия можно изобразить следующимобразом:

Общепндоевропейский Древнегреческий Древне гадийский

* I* X

Как видно из схемы, в первых двух соответствиях [др.-греч. (представи-тель европейской группы) р и X — др.-инд. г и I] нетрудно усмотретьзакономерные рефлексы общеиндоевропейских *г и *1, т. е. первые дваряда можно спроецировать в общеязыковое состояние. Ряд же греч. К —др.-инд. г не спроецирован в общеязыковое состояние (общеиндоевропей-ская неизвестная фонема X). Этот ряд, таким образом, остается неполным.Для его восполнения Ф. Ф. Фортунатовым был реконструирован не из-вестный до него элемент — индоевропейская неопределенная плавнаяфонема *Х [9, с. 375] (принцип «неполного ряда»).

После реконструкции общеиндоевропейской неопределенной плавнойсхема соответствий плавных принимает следующий вид:

Общепндоевропейский Древнегреческий Древнеиндийский

5 Приводится и форма л1аб с пометкой фарингализации, что не соответствует дей-ствительности [см. 17].

122 ЧЕЕРЧИЕВ м. ч.

Постулирование * X было вызвано необходимостью объяснить разли-чия в рефлексациц плавных в разных группах родственных языков,которые невозможно было (в то время) объяснить их позиционным и диа-лектным распределением, т. е. современным состоянием языков 6 .

Так же обстоит дело с цезскими языками, для рефлексации *кц в ко-торых можно построить следующую схему:

Аварский Андийские Цезские

фарингализ. т! (условно) къ, (условно) къЦкъпозициянефарингализ. т1 (условно) •», (условно) къЦл1позиция

Если детализовать эту схему, то получим:

фарингализ.позициянефарингализ.позиция

РядРядРядРяд

А:Ь:А:Б:

Аварскийт1т1т1т!

Андийскиекъ,КЪ,

къ,къ

Цезскъ);ъкъл!

Поскольку фарингализованность является признаком комбинаторным,внешним условием, вызывающим звуковые изменения не по происхож-дению, то его можно и не принимать во внимание в дальнейших построе-ниях (условно опустить). В таком случае схема примет следующий вид:

Аварский Андийские Цезские

Ряд А: т1 къ, къ (условно)Ряд Б: т! «ь, л/ (условно)

Попытка спроецировать эти ряды соответствий в общеаваро-андо-цезское состояние создает следующую картину:

[Аварский Агдъйскне Цезские Общеаваг о-андо-цезский

Ряд А: т1 къ, къ * вь,Ряд Б: т! къ, л1 * х

Следовательно, для ряда А постулируем общеаваро-андо-цезскуюлатеральную абруптивную слабую аффрикату *къ| (как это принятов научном обиходе); ряд же Б при этом остается неполным, т. е. неспрое-цированным в общеязыковое состояние.

В соответствии с фортунатовским принципом «недостаточности» в слу-чае невозможности объяснить факт языка его современным состояниемследует допустить наличие в более древнюю эпоху незафиксированногов живых языках факта или явления [21]. Так им была открыта общеиндо-европейская неопределенная гласная фонема *э [9, с. 225—234] (по Сос-сюру — сонантный коэффициент [22]). Причем, как явствует из термина«неопределенная гласная», ученый не задавался вопросом определенияконкретного фонетического облика этой единицы; для него было важноустановить факт существования в ту отдаленную эпоху единицы, котораяотличалась от других единиц того же порядка.

6 Это открытие Ф. Ф. Фортунатова было опровергнуто последующими исследова-ниями [ср. 19 и 20], но сам метод этого наблюдения дал надежные результаты в другихслучаях.


Нельзя, естественно, установить и фонетическую природу постули-руемого для общеаваро-андо-цезского *кь(. Тем самым подчеркиваетсялишь наличие в ту эпоху единицы, которая отличалась от *къ, *л1, *лъ,*лъ (а, возможно, и *л1 [11, с. 118]).

Для ряда Б, следовательно, необходимо постулировать не известнуюиз живых языков единицу, которую условно можно назвать «вторым пя-тым латералом». Такая терминология, разумеется, не обязывает непременнопринимать два пятых латерала в общеаваро-андо-цезском; важно, преж-де всего, подчеркнуть, что в более древнюю эпоху различались две такихединицы, рефлексы которых совпали в аварском и андийских, но продол-жают различаться в цезских языках.

После допущения недостающей единицы в ряде Б схема принимаетследующую форму:

Аварский Андийские Це!скне Общеаваро андо-це 5ский

фарингализ. Ряд А-. т! вь, къ * кь,1

п о з и ц и я Р я д Б ; т/ вь, кь * кь,2

нефарингализ. Р я д А: т1 къ^ кь * щ1

позиция Ряд Б: т/ кь, к! * кь,2

Таким образом, для общеаваро-андо-цезской эпохи можно постули-ровать различие между «первым пятым латералом» *къ] и «вторымпятым латералом» *къ^ 7 .

Примерами для «первого пятого латерала» могут служить случаи 1, 2(для фарингализованной позиции), 3, 4 (для нефарингализованной по-зиции); для «второго пятого латерала» — 6, 5 л(для фарингализованнойпозиции), 8, 9, а также:

10) бежт. хил1о «брюки», гунз. хыл1у, цез. гъел1у, гинух. гъел1у,хварш. гъыл1у; ср. авар. т1ажу (закат. к1ажу «заплата, латка»), ахвах.бапг1а (южн. диал.), тинд. баша, будух. къ\илг1ад; сюда же следует от-нести лак. к1а «на, над», лезг. к1ук1 «верх», ахв. къ^адо «над», анд. гъикца,карат, -кца, чамал. гъилай, ботл. гъеъа, авар, mlad (авар. тп1ажу состоитиз т1а-жо//пг1ажу букв. <<верх[няя] вещь» [24]); возможно, и крыз.хъахьрас «подниматься» [25] (для нефарингализованной позиции).

В остальных случаях не удается привести достаточно надежных соот-ветствий по всем исследуемым языкам, ибо идентичность корней в некото-рых словах вызывает сомнение (ср. гунз. бвцв «печень», авар. т1ул, анд.рекъ\ил1и).

Вызывает сомнение наличие рефлекса исконного *кь| в словах со зна-чением «печень», «зеркало» во всех тех дагестанских языках, где это ука-зано в научной литературе. Т. Е. Гудава для андийских языков приводитследующие соответствия: анд. рекъ\ил1и, ботл. регъин (<1реъин), годоб.лелилТа (<Срелил1а), чам. йелал1 (<1релал1), багв. релелъ, тинд. релал1,кар. рекцаил1, ахвах. рекъ\ ел1и «печень», ср. авар. тп1ул и къ\ул [11,с 135]. Сюда же относят обычно дарг. дулек1, лак. Шилик1, арчин. ди-лик1, лезг. лекъ\, лакъ\, табас. лик1, лекъ\, агул. лекТ, рутул. лакъ\, ца-хур. къ^алкъ^ам, хиналуг. дилик1, будух. лекъ\. «Почти во всех дагестан-ских языках,— отмечается в коллективном труде дагестанских уче-ных,— сохранилась общая лексема с корневым, идущим от пятого ла-терала *къ, ...» [26].

С. М. Хайдаков сюда же присовокупляет гунзиб. 6ац1ы, крыз. лах1~кан, удин, пушпуш (у Гукасяна — пушпуш [27]), бежт. nuumlu и пола-

7 Для общецезского в исследованиях последних лет постулируется пять латералов:*кь, *.tl, *Л1, *лъ, *дъ [см. 23].


гает, что «за малым исключением сравниваемые здесь основы обнаружи-вают между собой генетическое родство» [5, с. 40]. Генетическое родствобольшинства из этих лексем признано также Б. К. Гигинейшвили [3,с. 104].

Нетрудно заметить, что в этих словах нельзя усмотреть обычных для*кь| звукосоответствий; порой невозможно даже натянуто свести корне-вой согласный к рефлексу пятого латерала (ср. гунз. бац1ы, удин, пуш-пуш). Но невозможность обнаружить корневой элемент еще не можетслужить доказательством отсутствия их исторического родства: корне-вой элемент в некоторых случаях способен исчезнуть вообще 8 . Поэтомуследует указать на материальные различия этих рефлексов, не подчи-ненные закономерностям. Подобные указания содержит закатальский диа-лект, в котором рефлексом *кц является ul (среднеязычная абруптивнаяпалатальная слабая аффриката). В закатальском литературному mlв т1ул «печень» соответствует ml: тп1ул. В соседнем томуринском говореанцухского диалекта имеем m/ул вм. ожидаемого кцул; в кусурском *кцдает заднеязычный абруптивный глухой смычный к1: к1ом «крыша»,к/ор «колос» и т. д., но гп1ул вм. ожидаемого к1ул [8, с. 273].

Аналогичный вывод можно сделать и в отношении слова со значением«зеркало», для которого приводятся следующие соответствия: авар.матп1у «зеркало» (этимологически — «стекло; лед; холодный»), лезг.макъ\и «холодный», табас. мич1ил ( < мик1 ил), агул. мек1, руту л. мыкъ\,цахур. мык1а, удин, ми ( < *мй<^ *мии) [3, с. 104]. В некоторых работахродственными признаются дарг., арчин. и цахур. слова [26, с. 197].

В закатальском диалекте имеем мут/у (в результате обратного син-гармонизма [29, 30]), в томуринском говоре анцухского диалекта — мут-1у, в кусурском — мат1у.

«Если структурные расхождения р о д с т в е н н ы х диалектныхсистем обнаруживаются на смежной территории, то их пространственнаяпоследовательность может представлять стадиальную последовательностьдиалектного развития, и в этом случае можно говорить о более „новых"диалектах»,— отмечает О. С. Широков [31]. Следовательно, при определе-нии рефлексации пятого латерала по аваро-андо-цезским языкам следуетучитывать его эволюцию. Такого же подхода требует принцип «относи-тельной хронологии» Ф. Ф. Фортунатова [32].

Аварский и андийский языки не содержат каких-либо указаний наразличение в общеаваро-андо-цезскую эпоху двух пятых латералов.В таком случае справедливее было бы допустить их различение толькос общецезского хронологического отсчета. Однако родственные лезгин-ские языки позволяют постулировать *кь\ и *кЪ\ уже для общеаваро-андо-цезского состояния. Ср. следующие случаи: бежт. къам, гунз. къвм,цезск. къпм, гинух. къиму, хварш. къем, арчин. napmlu, лезг. къ\ил,табас. к/ул, агул. гъукцул, хинал. мик1ир, крыз. къ\ыл, будух. къ\ыл,рутул. къ\ув «голова», с одной стороны, и бежт. къамо, гунз. къвме, цез.къу, гинух. къу, хварш. къу, арчин. гъархъ, лезг. къав, табас. къуй, агул.гъад, хиналуг. къув, крыз. хал, будух. хал, рутул. къав «крыша», с другой.Таким образом, там, где в цезских в фарингализованной позиции разли-чаются рефлексы пятого латерала, они различаются также в некоторыхлезгинских языках. В нефарингализованной позиции не имеем сколько-нибудь надежных указаний из-за недостаточности материала (многие лез-гинские языки имеют корень иного происхождения), но привлекают вни-мание следующие соответствия: бежт. къоеа, гунз. кьыра, цезск. къара,гинух. къила, хварш. къара, дарг. луги, арчин. лок (цахур. гытГ, рутул.

8 Т. Е. Гудава указал именно на случай кь,: ъ —» 0 [см. 2S


гытп1) «колос», с одной стороны, и бежт. л1ибо, гунз. л1ибо, цезск.л1еб, гинух. л1ебу, хварш. лТиб, дарг. nlanlu, арчин. к1ач1и «лист», сдругой.

Разумеется, столь малочисленные примеры не дают основания для да-леко идущих выводов, но сам факт различения этих единиц в языкахлезгинской группы, развившихся несколько иным путем, чем аваро-андо-цезские, позволяет постулировать аналогичное явление в более близкихк цезским языках аварском и андийских в эпоху их единства. Таким об-разом, хронологически это явление должно было развиваться следующимпутем: общеаваро-андо-цезские (общедагестанские?) *кь] и *Kbf разли-чались в эпоху общецезскую и слились в эпоху общеаваро-андийскую;затем отдельные цезские языки сохранили это различие в виде отличаю-щихся друг от друга рефлексов; отдельные же языки аваро-андийской под-группы, естественно, не отразили его.

Для выяснения вопроса о различии двух пятых латералов в общедаге-станском (или общенахско-дагестанском) необходимо привлечь материалвсех этих языков. Такой широкий охват языков, возможно, внесет неко-торые коррективы в устанавливаемую здесь закономерность. Анализ жематериала аваро-андо-цезских языков позволяет вывести следующие че-тыре основных правила рефлексации и реконструкции «пятого латерала»(«пятых латералов») в этих языках:

1. Если в слове с фарингализацией в цезских языках содержится къ,соответствующий аваро-андийским рефлексам так называемого пятого ла-терала, то в этом случае в общеаваро-андо-цезском следует предполо-жить *кь}-

2. Если в слове с фарингализацией в цезских языках содержится къ,соответствующий аваро-андийским рефлексам так называемого пятоголатерала, то в этом случае в общеаваро-андо-цезском следует предполо-жить *Kbf.

3) Если в слове без фарингализации в цезских языках содержится къ,соответствующий аваро-андийским рефлексам так называемого пятого ла-терала, то в этом случае в общеаваро-андо-цезском следует предполо-жить *кь].

4) Если в слове без фарингализации в цезских языках содержится л1,соответствующий аваро-андийским рефлексам так называемого пятого ла-терала, то в этом случае в общеаваро-андо-цезском следует предполо-жить *къ].


1. Макаев Э. А. Общая теория сравнительного языкознания. М., 1977, с. 88.2. Гудава Т. Е. Аффрикаты в андийских языках.— ИКЯ, т. XI, 1959, с. 289.3. Гигинейшвили Б. К. Сравнительная фонетика дагестанских языков. Тбилиси, 1977.4. Бокарее Е. А. Введение в сравнительно-историческое изучение дагестанских

языков: Материалы к курсу. Махачкала, 1961, с. 75.5. Хайдаков С. М. Сравнительно-сопоставительный словарь дагестанских языков.

М., 1973.6. Микаилов Ш. И. Сравнительно-историческая фонетика аварских диалектов. Ма-

хачкала, 1958.7. Бокарее Е. А. Материалы к словарю гунзибского языка.— В кн.: Вопросы изуче-

ния иберийско-кавказских языков. М., 1961, с. 258.8. Сулейманов Я. Г. О судьбе латералов в кусурском говоре аварского языка.—

ИКЯ, т. XIV, 1964, с. 273.9. Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. Т. I. M., 1956.

10. Чеерчиев М. Ч. О принципах фонетических реконструкций в трудах Ф. Ф. Форту-натова.— Вестник МГУ, 1979, сер. филол. № 5.

11. Гудава Т. Е. Консонантизм андийских языков. Историко-сравнительный анализ.Тбилиси, 1964.


12. Кибрик А. Е., Кодзасов С. В., Оловянникова И. П. Фрагменты грамматики хина-лугского языка. М., 1972, с. 337.

13. Кодзасов С. В. Фонетпка арчинского языка: Автореф. дис. на соискание уч. ст.канд. филол. наук. М., 1977, с. И .

14. Trubetzkoy N. Die Konsonantensysteme der ostkaukasischen Sprachen.— Cauca-sica, 1931, f. 8.

15. Магометов А. А. Рефлексы фарцнгализованных согласных в агульском языке.—ИКЯ, т. XV, 1966, с. 339.

16. Магометов А. А. Краткий обзор фонетики табасаранского языка.— ИКЯ, т. XI,1959, с. 318.

17. Сержпутовский А. К. Поездка в нагорный Дагестан.— Живая старила, т. XXV,вып. 4. Петроград, 1917, с. 297.

18. Фортунатов Ф. Ф. Индоевропейские плавные согласные в древнеиндийском язы-ке.— XapiSTT,pia: Сборник статей в честь Ф. Б. Корша. М., 1896, с. 461.

19. Барроу Т. Санскрит. М., 1976, с. 81.20. Сунити Кумар Чаттерджи. Введение в индийское языкознание. М., 1977, с. 86.21. Фортунатов Ф. Ф. Samaveda — Aranyaka — Samhita:

Приложение. М., 1875, с. 28.22. Соссюр Ф., де. Труды по языкознанию. М., 1877, с. 423.23. Николаев С. Л. Реконструкция фонетической системы працезского языка.—

Конференция проблемы реконструкции: Тезисы докладов. М., 1978.24. Гудава Т. Е. К составу аварского слова чТужу «женщина».— ИКЯ, т. XV, 1956,

с. 376.25. Хидиров В. С. Сравнительно-типологическая характеристика превербов в языках

лезгинской группы.— ЕИКЯ, т. I I I , 1976, с. 260.26. Сравнительно-историческая лексика дагестанских языков. М., 1971, с. 122.27. Гукасян В. Удинско-азербайджанско-русский словарь. Баку, 1974, с. 191.28. Гудава Т. Е. Сравнительный анализ глагольных основ в аварском и андийских

языках. Махачкала, 1959, с. 48.29. Сулейманов Я. Г. О явлении обратного сингармонизма в аварском языке.— ВЯ,

1960, № 2.30. СаидовМ.-С. Авар мац1алъул грамматика. Мах1ачхъала, 1950, с. 24. (на авар, яз.)31. Широков О. С. Балканские межъязыковые схождения в вокализме.— III Между-

народный съезд по изучению стран юго-восточной Европы: Доклады и сообщениясоветской делегации. № 2. М., 1974, с. 1.

32. Фортунатов Ф. Ф. Лекции по сравнительному языковедению. Сравнительноесклонение. Литография с рукописи. М., 1885, с. 41.


№ 4 1981

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

ОБЗОРЫ

ДЕМИДОВА Г. И.

ИССЛЕДОВАНИЯ ПО СЕМАНТИКЕ РУССКОГО ЯЗЫКА

В последние годы в работах по языкознанию все больше внимания уде-ляется вопросам семантики. Семантика стала объектом изучения мно-гих лингвистических школ и направлений у нас в стране и за рубежом.Ученые занимаются разработкой таких общих проблем, как проблема со-отношения языка, мышления и действительности, проблема языковогознака и значения, проблема структуры языка и места в ней семантики, ме-тодов семантического анализа и т. д. Однако многое здесь остается ещенеясным и нуждается в конкретизации.

Среди многочисленных межвузовских сборников, посвященных воп-росам семантики, по глубине теоретической разработки и богатству при-влекаемого к анализу материала самого пристального внимания заслужи-вают «Исследования по семантике», издаваемые Башкирским государст-венным университетом имени 40-летия Октября (ответственный редакторЛ. М. Васильев). Опубликованы четыре выпуска межвузовского научногосборника [1—4]. Каждый выпуск охватывает широкий круг проблем, от-личается научной новизной и актуальностью исследования. В краткомобзоре невозможно рассмотреть содержание всех статей, поэтому остано-вимся на основных проблемах 1.

Ряд статей посвящен общим вопросам семантики. С. Г. Бережанв статье «О лингвистической и отражательной семантике» [4] предлагаетразличать «лингвистическую семантику» и так называемую «семантикуотражения», под которыми автор понимает гносеологические категории,т. е. разделы соответственно науки о языке и других наук (филосо-фии, логики, а также различных частных наук). Названные разделынауки имеют разные объекты изучения: лингвистическая семантика за-нимается языковой семантикой, языковыми значениями, а семантика от-ражения — неязыковой семантикой, неязыковыми значениями, т. е. все-сторонней содержательной стороной понятия. По мнению автора, учиты-вать взаимодействие лингвистического и нелингвистического несомненнонужно, «но прежде чем говорить о взаимодействии, надо знать, как ми-нимум, суть взаимодействующих сторон » [4, с. 9].

Большое значение в сборниках уделено вопросу о системе языка исистеме в семантике. Надо сказать, что хотя квалификация языка каксистемы признается сейчас большинством лингвистов, тем не менее до сих

1 Обзор дается по двум выпускам [2 и 4].

128 ДЕМИДОВА Г. И.

пор еще не выработано единства во взглядах на то, как понимать языко-вую систему, ее строение, структуру в целом, что такое языковый знаквообще и языковый знак в частности, каким образом языковые знаки вы-полняют роль посредника между объективной действительностью и субъ-ективным ее отражением в сознании, как они соотносятся друг с другом,образуя систему, как с помощью этой системы осуществляется коммуни-кативный акт. Этим вопросам посвящены статьи Л. М. Васильева «О при-роде значения и типах языковой информации» и Ж. П. Соколовской «Си-стема в семантике и уровни языка» [4].

Природа языкового значения — главной категории семантики — досих пор остается малоисследованной. Ряд статей посвящен разработкеэтой важной проблемы. В статье С. Г. Бережана «Семантически тождест-венные слова в языке и смысловое отождествление слов в речи» [2] указы-вается, что разграничение языка и речи позволяет увидеть три вида смыс-ловых отношений, свойственных языку с семантической точки зрения:семантическое несовпадение (гетеросемия), семантическая близость (пара-семия) и семантическая эквивалентность (омосемия). Разграничение языкаи речи также выявляет, что в определенных контекстуальных условияхсуществует возможность, с одной стороны, разрыва отношений между сов-падающими по смыслу лексическими единицами, а с другой,— отождест-вления единиц, объективно не совпадающих по смыслу в языке [2, с. 3—4].На конкретных примерах в статье показано, что отождествленные в речиэлементы нельзя рассматривать в одном ряду с объективно тождественны-ми в языке единицами. В статье Т. В. Жуковой «Об оправданности выделе-ния широкого значения как особого типа лексических значений слова»[4] ставится вопрос о правомерности выдвижения понятия «широкозначно-сти» слов наряду с традиционными многозначностью и однозначностью.По мнению автора, параметры широты/узости, которые якобы характе-ризуют лексическое значение, на самом деле относятся не к фактам язы-ка — системы, а к внеязыковой действительности или к фактам речи.

Типология лексических значений — одна из актуальных проблем,разрабатываемых в языкознании. Она тесно связана с типологией словес-ных знаков, одним из основных критериев которой является характерлексического значения. Эта проблема на разнообразном материале про-слеживается в статьях Р. М. Гайсиной «Семная структура значений и ти-пология глаголов отношения» [4], Л. А. Сергеевой «О соотношении оце-ночных и параметрических значений» [4], Н. Д. Гариповой «Наблюдениянад смысловой структурой многозначных слов разных частей речи» [2]и др.

Языковое значение исследователями рассматривается в разных аспек-тах и, в частности, с точки зрения языковой нормы. В обширной литерату-ре, посвященной изучению языковой нормы, высказано множество разныхмнений, но до окончательного решения этой проблемы еще далеко, таккак само определение нормы в значительной степени зависит от того, поотношению к каким смежным понятиям она определяется (кодификация,система, узус). О. Трёбэс в статье «Смысловая норма как языковая кате-гория» [2] акцентирует внимание на стабильности между языковыми фор-мами и значениями, рассматривая это явление применительно к литера-турному языку и к менее значительным группам, входящим в его состав,таким, как территориальные, социальные или профессиональные образо-вания. Для литературного языка автор выдвигает понятие «доминантанормы», а для территориальных, социальных и других групп понятие «под-нормы», включающей такие компоненты, как вариативность, кодификация,ориентация на модели, которые существуют и в системе языка. В теорети-ческом плане О. Трёбэс считает необходимым разработку вопроса о нейт-

ИССЛЕДОВАНИЯ ПО СЕМАНТИКЕ РУССКОГО ЯЗЫКА 129

ральных средствах и в доминанте нормы и в поднормах, а также вопросао норме и нормах для литературного языка и более мелких языковых раз-новидностей.

Интересные и ценные наблюдения изложены в ряде статей, посвящен-ных изучению тематических и лексико-семантических групп слов. Наматериале русского литературного языка, данных памятников письмен-ности и русских народных говоров рассматриваются системные отношенияв той или иной из групп. Так, в статье Р. А. Каримовой и Т. А. Кильди-бековой «Тематическая группа слов как объект исторической лексиколо-гии» [2] поднимается принципиальный вопрос о статусе тематическихгрупп как объекте лингвистического анализа. Поскольку вопрос этот,несмотря на значительное количество работ, не может считаться окон-чательно решенным, он нуждается в особенно внимательном освещении.По мнению авторов статьи, тематические группы слов — объединения лек-сем, основанные на внеязыковых критериях, являются необходимым зве-ном в изучении словарного материала, ибо лексический состав языка не-посредственно отражает внеязыковую действительность. Отстаивая пра-вомерность анализа лексики по тематическим группам, авторы вместес тем подчеркивают, что такое изучение пригодно не для всех частей ре-чи и не в одинаковой степени, так как «языковые единицы неоднородныв плане соотношения их лексического значения с объективной действи-тельностью» [2, с. 66]. Например, в значении конкретных существитель-ных по сравнению с классом глаголов, как указывают авторы, превали-рует денотативное содержание, соотносимое с предметами материальногомира, категориальное же значение глаголов имеет релятивный и болееабстрактный характер. Поэтому главным основанием для классификациии описания существительных является отнесенность их к определеннойпредметной области, тематической сфере, т. е. ведущими здесь будут экст-ралингвистические факторы, в то время как при описании глагольных лек-сем возрастает роль внутриязыковых факторов. На основе изложенныхпринципов анализа авторы исследуют имена существительные различ-ных тематических групп.

Непосредственное отношение к рассматриваемой проблематике имеютработы, направленные на изучение внутриязыковых связей, на выявле-ние лексико-семантических групп в рамках различных лексико-грамма-тических классов слов. Так, в статье В. В. Новицкой «Лексические сред-ства выражения множества» [4] анализируются слова, объединенные в лек-сико-семантическую «микросистему» на основе ядерного значения «сово-купность каких-либо объектов, имеющих общий характерный признак»;объектом изучения стали имена существительные со значением «совокуп-ность людей». В статье 3. М. Петровой «Лексико-семантические группыприлагательных на -ический в русском языке XVIII в.» [2] прослежено ко-личественное "и качественное преобразование имен прилагательных на-ический, соотносительных с иноязычными основами и составляющих еди-ный лексико-словообразовательный тип, установлено влияние, котороеоказывало на семантическую структуру данных прилагательных взаимо-действие с русской лексической системой. Т. А. Лисицына в статье «Лек-сика с временным значением в современном русском языке (существитель-ные, прилагательпые, наречия)» [2] па обширном материале исследует лек-сическое поле времени, включающее совокупность способов выражениявременных отношений с помощью специальной временной лексики и фра-зеологии. Р. Н. Ахметжанова в статье «Глаголы с фазисными значениямив современном русском языке» [2] устанавливает специфические особен-ности категории фазисности глаголов, в которой преломляются языковоеи логическое начала; в статье изложены наблюдения над микрополями

5 Бчпросы языкознания, М 4

130 ДЕМИДОВА Г. И.

с опорными глаголами начинать, кончать, продолжать. Глубокий и тон-кий анализ глаголов поведения содержит статья Л. М. Васильева «Се-мантический класс глаголов поведения в современном русском языке»[2]. На большом фактическом материале автор вскрывает специфику се-мантики этих глаголов на парадигматическом и синтагматическом уров-нях, устанавливает причину общности и взаимосвязи этих глаголов с дру-гими классами глаголов деятельности. Эти связи, по мнению Л. М. Ва-сильева, обусловлены самой реальной действительностью, ибо поведениечеловека — это особая разновидность его деятельности [2, с. 63]. СтатьяН. А. Андромоновой «Лексико-семантические разряды глаголов в главнойчасти сложноподчиненного предложения и обстоятельственные придаточ-ные» [4] касается вопросов морфолого-синтаксической семантики. Каж-дая работа по данной тематике — это и углубление в проблематику, иопределенное расширение фактической базы исследования. Покажем этона примере статьи И. А. Попова «Наречия со значением „утреннее время"в русских народных говорах» [4]. Обобщив огромный диалектный мате-риал, И. А. Попов внутри лексико-семантической группы наречий созначением «утреннее время» различает четыре подгруппы со значениями«утром (вообще)», «па утро следующего дня», «прошедшим утром», «раноутром», обосновывает многообразие диалектных вариантов морфонологи-ческого характера особенностями диалектного словообразования, наме-чает ареалы бытования наречий и определяет место данного разряда слов

общей лексической системе общенародного русского языка,в Словообразовательная и грамматическая семантика получила освеще-ние в статьях Т. П. Засухиной «Пространственные значения предлогов,приставок и падежей в современном русском языке» [2], «Пространствен-ная семантика предлогов и падежей в современном русском языке» [4],А. М. Хамидуллиной «Смысловые отношения между каузированными гла-голами движения и соответствующими формами на -ся» [2], Р. М. Гайси-ной «Роль глагольной дистрибуции в становлении значения отглагольпогоприлагательного (на материале отглагольных прилагательных с суффик-сом -к)» [2] и др. Вопросы исторической словообразовательной семантикирассматриваются в статье Г. А. Пастушенкова «Степень качественностисемантики производного слова как один из критериев определения егословообразовательной структуры» [4]. На материале производных суще-ствительных с суффиксом -ъникъ, извлеченных из древнерусского пере-вода «Истории иудейской войны» Иосифа Флавия, автор решает две проб-лемы: как распределяется морфемный материал между функциональнымикомпонентами структуры слова, особенно в тех случаях, когда допустимонесколько мотиваций, и находит ли отражение характер мотивации, обу-словливающий своеобразие словообразовательного, а через него и лекси-ческого, значения слова в синтаксических свойствах производного слова,для которых не может быть безразличным его лексическое значение. Учи-тывая сложность динамического развития производного слова, Г. А. Па-стушенков обращается к особенностям синтаксического функционирова-ния производных имен существительных. Это, как убедительно показаноавтором, помогает определить не только границы морфемного состава, нои с большей точностью выявить лексико-семантические группы слов ис-следуемого словообразовательного типа. В статье Г. А. Пастушенковабольшой интерес вызывают таблицы, в которых в обобщенном видепредставлены полученные в результате анализа данные о способе образо-вания, о синтаксическом функционировании имен существительных на-ъникъ.

В рассматриваемых сборниках отведено место и изучению особенностейотдельного слова, его семантического преобразования на протяжении ве-

ИССЛЕДОВАНИЯ ПО СЕМАНТИКЕ РУССКОГО ЯЗЫКА 131

ков. Так, И. Г. Добродомов в статье «К проблеме семантической иденти-фикации редких слов в памятниках письменности» [4] на примере гапак-сов кадама «оковы, узы», болкатъ «косматый, лохматый, с длинными воло-сами, волосатый», карий «вороной», муринъ (мюринъ) «эфиоп», семантичес-кое толкование которых затруднено, показывает, что для правильной ихинтерпретации «весьма перспективным оказывается прием этимологиза-ции» [4, с. 90]. Ю. П. Чумакова в статье «Семантическая эволюция пра-славянского zica» [4] прослеживает жизнь слова с древнейшего периодадо настоящего времени, дает описание региональных особенностей егосемантического развития по отношению к славянской территории в це-лом. Т. А. Лисицына в статье «Из истории слов эпоха и эра в русском ли-тературном языке» [4], показывая эволюцию этих слов в XVIII в., отме-чает, что это был путь от полного отождествления и смешения их как«речений хронологических» до четко наметившейся к концу века диффе-ренциации их семантических сфер.

В сборниках имеются и статьи по сопоставительно-семантической ти-пологии, например, статья Т. М. Левкович «Некоторые аспекты сопоста-вительного анализа фразеологических единиц русского и ряда тюркскихязыков в плане их семантической общности и своеобразия» [4]. Своеобра-зие мышления каждого народа определенным образом проявляется в на-циональном языке, и это прежде всего сказывается во фразеологии. Не-повторимость мотивации значения фразеологических единиц различныхязыков вытекает из особенностей жизненного опыта нации. Сопоставляязначение фразеологических образований русского, башкирского, татар-ского, туркменского языков, возникших на основе народных обычаев,обрядов, приемов обращения, исторического быта, Т. М. Левкович за-ключает, что «языковое мышление каждого народа характеризуется нетолько специфичностью, но и определенной общностью», что «оба эти фак-та следует учитывать при исследовании языковых связей тех или иныхнародов» и что «с общностью языкового мышления связана, в частности,задача разграничения заимствованных, калькированных и параллельныхфразеологических образований, а со специфичностью — проблема интер-ференции» [4, с. 131].

Сборники включают и раздел «Обзоры и рецензии», содержащий от-клики на исследования в области семантики в отечественном и зарубеж-ном языкознании.

В кратком обзоре нет нужды делать замечания по отдельным статьям,так как они не снижают большой значимости и ценности работ. Хотелосьбы высказать лишь отдельные пожелания. При рассмотрении кардиналь-ной категории семантики — категории значения — не обнаруживаетсяединого понимания (ср., например, работы Л. М. Васильева и С. Г. Бере-жана). Поскольку перед нами коллективная монография, то, вероятно,вполне допустимой на страницах сборника была бы межавторская поле-мика по некоторым вопросам. Можно надеяться, что авторский коллек-тив расширит объект своего изучения за счет нетрадиционных пока дляанализа семантики темна грамматическом, фонетическом уровнях, вопро-сов стилистической семантики и др.


1. Исследования по семантике. Уфа, 1975.2. Исследования по семантике. Уфа, 1976.3. Системные отношения в лексике и методы их изучения. Уфа, 1977.А. Исс.тдовшия по семантике русского языка: Лексическая и словообразовательная

семантика. Уфа, 1979.

132 РЕЦЕНЗИИ

РЕЦЕНЗИИ

Скворцов Л. И. Теоретические основы культуры речи. — М: Наука, 1980. 352 с.

Надо всячески приветствовать появле-ние нужной, интересной и весьма акту-альной монографии Л. И. Скворцова. Ееавтор на протяжении ряда лет занима-ется изучением культуры русской речи.И вот перед нами как бы итоговая рабо-та, в которой суммируются его разыска-ния. Проблема культуры речи — это нетолько филологическая проблема. Ееобщественное значение гораздо шире. «Поотношению каждого человека к своемуязыку,— справедливо и взволнованно пи-сал К. Паустовский,— можно совершенноточно судить не только о его культур-ном уровне, но и о его гражданской цен-ности. Истинная любовь к своей страненемыслима без любви к своему языку.Человек, равнодушный к своему язы-ку,—дикарь. ...Безразличие к языкуобъясняется лишь полнейшим безразли-чием к прошлому, настоящему и будуще-му своего народа» [1].

Действительно, нельзя любить своюстрану, ее традиции и культуру и при этомне любить ее языка. Подобная любовьдолжна выражаться, разумеется, не ввосклицаниях («Ах, какой прекрасныйязык!»), а в а к т и в н о м о т н о ш е -н и и к родному языку, в желании глу-боко и творчески осмыслить его ресурсыи возможности, в стремлении постояннои непрерывно совершенствовать знаниеязыка. Человек, заявляющий, что он«в совершенстве владеет родным языком»,обнаруживает тем самым непониманиенеисчерпаемых ресурсов языка. ЗаслугаЛ. И. Скворцова, на мой взгляд, в том,что он убедительно показал прежде всегоширокое общественное значение культу-ры речи. Ее чисто филологическая «ве-сомость» в результате такого подхода нетолько не уменьшается, но, наоборот, рез-ко увеличивается.

Часто рассуждают так: «Эти люди (на-зываются имена) хорошо говорят и пи-шут, поэтому ( ? — Б . Р.) их не могутинтересовать проблемы культуры речи.А вот эти люди (называются и их имепа)говорят и пишут плохо, так пусть онии занимаются подобными проблемами».Ничего не может быть ошибочней такихрассуждений.

Если бы проблемы культуры речи сво-дились к тому, чтобы научиться произно-сить и писать коридор, а не колидор, пид-жак, а не спинжак, то сторонники подоб-ных рассуждений были бы правы. Болеетого. Проблем культуры речи в этом слу-чае вообще не существовало бы. В нашуэпоху разрушается старое представле-ние о культуре речи как об элементарной

грамотности; с нею в общем справляетсяваша средняя школа. Поэтому К. Паустов-ский, как и другие выдающиеся знатокиязыка, был глубоко прав, говоря об обще-гражданском значении культуры речи,оставляющем далеко позади понятие эле-ментарной грамотности.

Все это хорошо показано и обоснованов рецензируемой книге.

Я бы определил культуру речи как сте-пень илн уровень с о з н а т е л ь н о г оо т н о ш е н и я к родному языку. Чемвыше такой уровень, тем выше и уровенькультуры речи. Это прекрасно понималиК. Маркс, Ф. Энгельс в В. И. Ленин,придавая огромное значение самой проб-леме культуры речи. Л. И. Скворцов убе-дительно это продемонстрировал, в част-ности, в специальной главе «Вопросыязыка и культуры речи в творческом па-следии В. И. Ленина» (с. 54—78). ДляВ. И. Ленина культура литературногоязыка, культура речи всегда были неотде-лимы от социалистической культуры в це-лом. Как известно, позднее об этом жемного писал М. Горький.

Следует всегда помнить, что занятиякультурой речи требуют не только ши-рокой филологической подготовки, но иопределенного специального дарования,отмеченного в свое время Н. В. Гоголем.Необходимо «... внутреннее ухо, слыша-щее гармонию языка. Явления таких лин-гвистов всегда и повсюду бывали редки»[2]. В наши дни гоголевскую «гармониюязыка» следует понимать широко, какуменье «слышать язык», понимать егонужды, потребности, тенденции. Средисоветских лингвистов больше всего вэтом плане сделано нашим блестящимлингвистом-теоретиком и одновременнопрекрасным практиком — академикомЛ. В. Щербоп 1.

Л. И. Скворцов справедливо считает,что «проблема культуры речи, в ее широ-ком аспекте,— это проблема литератур-ного языка. А литературный язык — наи-более развитая, высшая форма националь-ного языка... И не надо быть пророком,чтобы утверждать, что споры о языкене прекратятся, пока будет жив народ, нанем говорящий» (с. 284). Культура речипревращается тем самым в вечпо акту-альную проблему филологии. Свою жепозицию автор рецензируемой книги на-

1 Интересные работы других советскихфилологов в области культуры речи под-робно анализируются в рецензируемойкниге.

РЕЦЕНЗИИ 133

зывает позицией «принципиального ан-типуризма» (с. 327). И хотя Л. И. Сквор-цов при этом имеет в виду прежде всегоотбор слов и словосочетаний при составле-нии новых толковых словарей, однако этаже позиция характерна для автора и приобсуждении всех других вопросов куль-туры речи.

Как же следует понимать позицию«принципиального антипуризма» в сфе-ре культуры речи? Вопрос этот сложныйи требует специального комментария.

Позиция «принципиального аптипу-ризма» вовсе не означает, что норма лите-ратурного языка должна принимать все,что рождается в живой речи, как это нетак давно предлагал, в частности, писа-тель А. Югов [3]. Если, например,вместо «Кто последний?» теперь частослышится «Кто крайний?», то подобную«замену» принять нельзя, так как прилага-тельные последний и крайний имеют сов-сем разные значения. Нельзя признатьхорошей русскую речь тех людей, кото-рые не видят и не слышат тонких смысло-вых различий между конструкциями в ад-рес и по адресу (с. 317), между был рыгаки был рыбаком (с. 307), между обоими(муж. род) и о'/еими (жен. род, с. 314—315), и т. д., и т. п.

Со всем, что притупляет остроту выра-зительных возможностей языка, тон-кость его смысловых оттенков в лексикеи в грамматике, обязаны бороться теоре-тики и практики культуры речи, как быни казались сами подобные явления и но-выми, и современными. Следует всегдапомнить, что новое новому — рознь.

Поэтому «принципиальный антипу-ризм» — это вовсе не бездумно рас-крытые двери для всего, что появляетсяв речи людей, не только совсем не сле-дящих за тем, как они говорят и пишут,но даже и не подозревающих, что подоб-ный самоконтроль возможен и необхо-дим. «Принципиальный антипурпзм» оз-начает совсем другое: постоянное стрем-ление расширять и совершенствовать ьор-му литературного языка за счет всегоподлинно нового, нужного, что помогаетлюдям в их потребности полнее, точнее,убедительнее, с учетом современных зап-росов передавать мысли и чувства другимлюдям, самим лучше осознавать и осмыс-лять эти мысли н эти чувства. Как писалпочти сто лет тому назад замечательныйрусский ЛИНГВИСТ Н. В. Крушевский,каждый язык, развиваясь, стремится ковсе более и более «... полному общемуп частпому соответствию мира слов мирупонятьй» [4].

В наше время эту совершенно справед-ливую формулировку необходимо толко-вать широко. Следует иметь в виду нетолько слова, но и все остальные ресурсыязыка — его морфологические а синтак-сические, словообразовательные и стили-стические категории. «Принципиальный

антипуризм» и должен всячески поощрятьразвитие таких категорий, которые ук-репляют и углубляют связи между «ми-ром языка» и «миром действительности».«Принципиальный антипуризм» обус-ловливает тем самым а к т и в н у юп о з и ц и ю людей по отношению к ихродному языку.

С первого взгляда может показаться,что антипуризм, к тому же еще и принци-пиальный, противоречит активной позициилюдей в области языка: пусть все новоесамо по себе автоматически включаетсяв язык. В действительности здесь нет ни-какого противоречия. Пуристы вообщебоятся нового в языке. Им кажется, чтовсе новое «засоряет» язык. Такая концеп-ция антиисторична (язык, как известно,непрерывно развивается) и тем самыми антисоциальна. Как будто бы иначерассуждают антипуристы. Они, как отме-чалось, готовы принять всё новое, не за-думываясь над тем, как, кому и чемуслужит это новое. По существу же пу-ристы и «бездумные антипуристы» смы-каются: те и другие не хотят считатьсяс социальной и исторической природойязыка, с языком как «практическим, дей-ствительным сознанием».

Совсем иной должна быть позиция«принципиальных антипуристов». Я быназвал их «активными антипуристами».Они готовы принять все то повое, котороеслужит основному назначению языка —быть современным средством общениямежду людьми, быть «практическим, дей-ствительным сознанием» людей нашейэпохи. Вместо старого противопоставле-ния «пуристы — антипуристы» возникаетиное, более сложное противопоставление:«пуристы — бездумные антипл ристы —активные или принципиальные антипу-ристы*.

В этом новом противопоставлении ужене оказывается протнгорсчня между ак-тивным антипуризмом и активной пози-цией людей по отношению к своему род-ному языку. И те и другие глубоко соз-нательно относятся к языку. Все это хо-рошо обосновано в книге Л. И. Сквор-цова. И все это существенно для совре-менной теории культуры речи в том виде,в каком она сложилась в советской фи-лологии.

Ввиду принципиальной важности, какмне кажется, отмеченного противопо-ставления Остановлюсь на нем немногоподробнее.

Пуристу представляется, что такие сло-ва, как, например, симпатяга, речуга,накладка, промокашка, такие выраже-ния, как ужасно хочется или страшносмешно, недопустимы в литературнойнорме и что с ними «надо бороться». Нопуристы з?бывают: язык существует нетолько для передачи наших мыслей, нои наших чувств, которые могут быть ибесконечно разнообразными, и бесконечно


многообразными. Норма языка не имеетникакого права с этим не считаться. По-этому, называя своего знакомого симпа-тягой или сообщая, что нам страшнохочется посмотреть новую кинокомедию,мы нисколько не нарушаем нормы лите-ратурного языка. Норма, если она хо-чет быть живой нормой, не должна уста-навливать жесткие рамки дтя вырази-тельных ресурсов языка.

Вместе с тем та же норма требует соз-нательного отношения к языку. И здесь,если и возникает противоречие, то этожизненное противоречие, которое устра-няется в свете теоретических проблемкультуры речи. Возвращаясь к приве-денным примерам, отметим, что в однихслучаях страшно хочется вполне есте-ственно, в других — не всегда удобно.Назвать своего друга симпатягой вполнеестественно, но обратиться к малознако-мому человеку с подобным существитель-ным едва ли возможно. Вот здесь и обна-руживает себя не пассивный, а активный(принципиальный) антипуризм.

В наши дни все эти вопросы представ-ляются актуальными по целому ряду при-чин. Многие известные ученые до сих поррассуждают так: лингвистика как наукаобязана только исследовать языки, а от-нюдь не оценивать те или иные языковыеявления. Волее того. Там, где даютсяоценки, там уже нет науки. Об этом пи-шет, в частности, А. Мартине [5] 2 . Былблизок к такой же постановке вопросаи наш выдающийся исследователь, ака-демик А. А. Шахматов. «Странно былобы вообще,— писал он,— если бы уче-ное учреждение вместо того, чтобы пока-зывать, как говорят, решалось указы-вать, как надо говорить...» [7].

В современную эпоху подобный тезисявляется явным анахронизмом. Не го-воря уже о том, что при такой постановкевопроса проблема культуры речи выносит-ся за пределы науки, этот тезис неприме-ним и при исследовании других проблемлингвистики. Л. В. Щерба уже давнообратил внимание на то, что так назы-ваемый «отрицательный эксперимент»' «так не говорят») не менее важен для тео-рии, чем «положительный эксперимент»(«так говорят»). Взаимодействие того идругого помогает исследователю разоб-раться в тенденции развития каждогоязыка.

Приведенный тезис А. А. Шахматовабыл вызван его же убеждением, согласнокоторому единственно научным языко-знанием является языкознание историче-

2 Даже такой лингвист, как Э. Сепир,посмеивался над попытками разумноговоздействия на норму литературного язы-ка: «... поднятый кверху перст педа-гога...» [6].

ское. В этом вопросе ученый разделялобщую для всех младограмматиков кон-цепцию языка. В наше время так ставитьвопрос, разумеется, уже нельзя. При всемогромном значении исторического языко-знания (это значение трудно переоце-нить), филология XX в. научила лингви-стов понимать не только исторические,но и синхронные проблемы языка. И весь-ма знаменательно, что сам А. А. Шахма-тов в конце своей жизни успешно работалнад синхронным «Синтаксисом русско-го языка», хотя и замышлял его как всту-пление к синтаксису историческому.

Пренебрежительное, а иногда и открытоироническое отношение к культуре речии литературной норме у историков языка(с таким отношением мы иногда встре-чаемся и в наше время) было вызваноубеждением: так как все живые языкичеловечества непрерывно изменяются, тои понятие нормы оказывается тем самымчисто условным. Норма тоже меняется,поэтому се фиксация представляется за-нятием чуть ни не совершенно бесполез-ным.

Данное положение, как будто бы не-отразимое, в действительности в основесвоей ошибочно. И это хорошо показанов книге Л. И. Скворцова. Как бы быстрони изменялся язык, в каждую эпохуон образует систему, имеющую опреде-ленные нормы. Разумеется, нормы под-вижны и нередко имеют варианты, но отэтого они не перестают быть нормами.И чем более развит тот или иной литера-турный язык, тем большее значение при-обретает для него иорма. Л. В. Щербаи здесь был прав, тонко заметив: «когдачувство нормы воспитано у человека,тогда-то начинает он чувствовать всюпрелесть обоснованных отступлений отнее» (с. 233) [8].

В 30-е годы слова с первой частьюедино-, как показывают материалы «Тол-кового словаря» под редакцией Д. Н.Ушакова, воспринимались как слова в тойили иной мере книжные и снабжалисьв этом словаре соответствующим указа-нием — «книжные»: единоборство, едино-душный, единомышленник и т. д. В сов-ременных толковых словарях такая ха-рактеристика («книжные слова») сталаненужной: эти слова теперь употребляют-ся во всех стилях языка. Причина та-кого изменения очевидна: влияние книгии газеты на разговорный стиль речи. Но,описывая литературную норму русскогоязыка 30-х годов и сравнивая ее с совре-менной нормой, отмеченное различие ока-зывается не только любопытным, но и по-учительным. Вместе с тем подобное дви-жение лексики нисколько не мешает по-нять норму каждой эпохи существованияязыка.

Разумеется, здесь возникают и трудно-сти. Границы отдельной эпохи часто бы-вает очертить нелегко. Но — ничего неподелаешь: развитой литературный язык


обычно таит в себе такие возможности,располагает такими тонкостями, такимиградациями, без понимания которых не-возможно хоть сколько-нибудь удовлетво-рительно владеть им и его нормой. Однаиз элементарных иллюстраций: если втолько что приведенных примерах словатипа единогласный теперь уже почти пол-ностью лишились книжного отпечатка, тослова типа единоборст во его еще чуть-чутьсохраняют 3 . Градации можно и должнообнаруживать таким образом и в преде-лах казалось бы совершенно однородныхобразований в лексике, в грамматике,в стилистике.

Л. И. Скворцов прав, отмечая: «какнепросто быть объективным судьей новыхязыковых фактов... даже человеку, за-нимающемуся языком профессионально»(с. 302). Вместе с тем автор показывает,что подобные трудности лишь увеличи-вают социальную значимость самой проб-лемы культуры речи.

Хорошо освещена в книге и другаяпроблема — национального и интерна-ционального в языке и речи. Каждыйязык, в особенности язык с большой куль-турной традицией, сохраняет свое глубо-кое национальное своеобразие. Вместес тем наша эпоха создает предпосылкии для усиления интернациональных вза-имодействий между разными языками.Этим соотношением должна определятьсяи позиция филолога, осмысляющего те илииные заимствования, то или иное непов-торимо национальное своеобразие каждо-го языка.

Высоко оценивая нужную, актуальную,тщательно продуманную книгу Л. И.Скворцова, рецензент может сделать лишьотдельные критические замечания, кото-рые было бы справедливее назвать поже-ланиями для ее нового издания:

1. Автор соглашается с В. Гавранком,считавшим, что понятие нормы литера-турного языка лишь количественно от-личается от понятия нормы в диалектах(с. 116). Я убежден, что различия такогорода предстают не как различия к о л и -ч е с т в е н н ы е , а как различия к а-ч е с т в е н н ы е , по существу своемунесходные: в огромном большинстве слу-чаев норма — один из важнейших приз-наков самого литературного языка, тогдакак диалектная норма, бесспорная самапо себе, обычно не имеет (за редкимиисключениями) такого удельного веса,такого социального значения, как нормалитературного языка.

2. Справедливо противопоставляя пу-ризму концепцию «принципиального ан-типуризма», автор пишет: «Отрицатель-

3 Ср. суждение А. М. Пешковского:«Все дело в этих „почти" и ,,как бы", накоторых зиждется вся грамматика» [9].Обращаю внимание — « в с я грамматика»и прибавляю — в с я лексика, в с ясемантика.

ных сторон в пуризме гораздо больше, чемположительных» (с. 51). Но сам по себепуризм не может иметь «положительныхсторон». Когда с позиции культуры речиосуждается неправильное употреблениетех или иных слов или тех или иных кон-струкций, то подобное осуждение, еслионо обосновано серьезно, производитсяужене с позиции пуризма, а с позиции тогосамого активного отношения к языку,о котором шла речь в начале рецензии.

3. Все еще остается не вполне яснымсоотношение между двумя понятиями —«культурой речи» и «культурой языка >.Несмотря на интересные разъяснения поэтому поводу, рассыпанные по текстувсей книги (с. 16, 79, 96, НО, 114 и др.),вопрос все же остается открытым. В нашидни все мы (в том числе и автор даннойрецензии) чаще говорим о к у л ь т у р ер е ч и , чем о к у л ь т у р е я з ы к а .Между тем второе словосочетание, по-видимому, предпочтительнее: оно даетвозможность лишний раз подчеркнуть,что изучаемая проблема относится нетолько к р е ч и (некоторое ограниче-ние), н о и к я з ы к у в целом, ко всемего уровням и категориям (без ограниче-ний). Тем самым еще раз убеждаешьсяв огромном значении к у л ь т у р ыя з ы к а , не только в ее профессиональ-ном аспекте, но и в аспекте общесоциаль-ном.

Книга Л. И. Скворцова — своеобраз-ный итог и собственных разысканий ав-тора, и разысканий его предшественни-ков. Она удачно обобщает многочислен-ные работы советских филологов, посвя-щенные избранной теме. Вместе с темавтор прекрасно понимает, что его моно-графия «... не закрывает тему...» (с. 339).Напротив. Она призывает к дальнейшимисследованиям в этой обширной области.

Когда-то М. В. Ломоносов в знамени-том предисловии к своей «Российскойграмматике» (1755 г.) справедливо обра-тил внимание на то, что все мы, носителиродного языка, часто испытываем затруд-нения в процессе выражения мыслей ичувств и готовы винить в этом язык заего «несовершенство». Между тем, поглубокому суждению самого же Ломоно-сова, в подобных затруднениях «винов-ным» оказывается не язык, а наше «недо-вольное в нем искусство», т. е. наше не-достаточное знание родного языка.К у л ь т у р а я з ы к а и должна всемнам помочь сделать «недовольное» зна-ние хотя бы в известной степени «доволь-ным» (достаточным). К у л ь т у р ая з ы к а — теоретическая дисциплина.Она должна всячески способствовать иразвитию языка, и одновременно обере-гать язык от всего случайного и нанос-ного. Обе эти задачи культуры языка ор-ганически между собой связаны.

Будагов Р. А.



1. Паустовский К. Поэзия прозы.—Знамя, 1953, № 9, с. 175.

2. Гоголь Н. В. Объявление об изданиирусского словаря.— Соч. В 12-ти тт.СПб., 1901, т. 11, с. 187.

3. Югов А. Д5гмы о русском слове. М.,1979, с. 114.

4. Крушевский Н. Очерк науки о языке.Казань, 1883, с. 149.

5. Мартине А. Основы общей лингви-

стики.— В кн.: Новое в лингвистике.Вып. III . М., 1963, с. 368 и ел.

6. Сепир Э.- Язык. М.— Л.,1934, с. 122—123. •

7. Шахматов А. А. Несколько замеча-ний по поводу записки И. X. Пах-маиа.— Сб. ОРЯС, 1899, т. 67, № 1,с. 33.

8. Щерба Л. В. Спорные вопросы русскойграмматики — РЯШ, 1939, № 1, с. 10.

9. Пешковский А. М. Русский синтаксисв научном освещении. 6-е изд. М.,1938, с. 132.

Милославекий Ж. Г7. Вопросы словообразовательного синтеза.—М.: Изд-во МГУ,1980. 296 с.

Русскому словообразованию как ди-намическому аспекту языка, его «близ-кой диахронии» уделяется довольно боль-шое внимание в современной исследова-тельской практике. Словообразователь-ная проблематика представлена и рабо-тами классифицирующего характера (какв формально-морфологическом, так и всодержательно-семантическом плане), иработами, в которых закономерностиэтого уровня языковой организации рас-сматриваются с точки зрения их взаимо-действия с закономерностями близлежа-щих уровней — лексической системы, содной стороны, и синтаксического строяязыка,— с другой. Наконец, значительнои число работ, развивающих идеи порож-дающего словопроизводства. (См., напри-мер, работы В. В. Лопатина, И. С. Улу-ханова, Е. А. Земской, П. А. Соболевой).На этом фоне рецензируемая работа стоитв некотором смысле особняком, посколь-ку, сочетая все названные аспекты, онавместе с тем не может быть безоговорочноотнесена ни к одной из указанных групписследований. Термин «синтез», включен-ный в ее заглавие, понимается не простокак логический антоним «анализу» и темболее не как обозначение процесса по-рождения в духе генеративной граммати-ки (от такого его понимания автор реши-тельно отмежевывается уже во «Введе-нии» — с. 18—19). Словообразователь-ный синтез выступает здесь, на мойвзгляд, как одна из разновидностей офор-мляющегося и получающего теперь рас-пространение в языкознании подхода,который я называю лингвистическим кон-струированием.

Определяющей чертой такого подходаявляется четкая целеориентированностьлингвистического исследования на ре-шение конкретной задали или задач.В данном случае эти задачи, сформули-рованные автором во «Введении», состоятв том, чтобы, во-первых, ответить на воп-

рос, возможно ли на основанпи достиг-нутых к настоящему моменту представ-лений о языковой структуре — выводитьзначение производного слова (т. е., мыбы сказали, конструировать его) из зна-чений образующих его морфов и правилих соединения, и если возможно, то какэто сделать; во-вторых, каким образомможно создать новое слово (опять-таки —«сконструировать» новый объект) из не-которого исходного слова по заданномусемантическому различию. Двум этимпроблемам и посвящены две главы (изтрех, составляющих книгу): первая —«Определение значения слова по значе-нию составляющих его морфов» (с. 23—126) и вторая — «Образование новогослова от имеющегося по заданномусемантическому различию» (с. 127—224).

Решение таким образом поставленныхпроблем, продиктованных, в частности,и задачами преподавания русского языканерусским, предполагает рассмотрениеи решение ряда более частных вопросов:о припципах членимости слов на морфы,об установлении значений выделенныхморфов, о появлении при словопроизвод-стве элементов значения, формально вслове не выраженных, т. е. о так назы-ваемых «наращенных» значениях, и о зна-чениях «зачеркнутых», или, в другойтерминологии, нулевых. Уже этот непол-ный перечень показывает, что лингвокон-структивный подход подводит к необхо-димости при решении конкретнойзадачи — мобилизовать практически всесредства, все знания, добытые в соответ-ствующей научной области, показать ихв действии. При этом становятся очевид-ными и те направления, в которых сов-ременная словообразовательная теорияне получила достаточного развития, вы-рисовываются те вопросы, на которые онапока не в состоянии дать удовлетвори-тельного ответа.


Там, где современная теория оказы-вается неадекватной поставленной за-даче, автор предлагает собственные, ори-гинальные решения перечисленных вышевопросов, которые, учитывая русскуюлингвистическую традицию, вместе с темвыявляют и скрытые свойства словооб-разовательной системы, дают новую ин-формацию об устройстве русского слова.Так, в разделе «Принципы члепимостислов на морфы» (с. 24—43) И. Г. Милослав-ский, различая словообразовательное иморфемное членение, убедительно про-водит мысль о том, что все производныеслова можно последовательно делить нанекоторые минимальные по форме значи-мые элементы, но при этом «значение выч-лененш го элемента в слове позиционнозависимо, вариативно и в частном случаеможет не добавлять ничего нового к ужеимеющимся значимым элементам слова»(с. 31). Соответственно, рассматриваячленение слов для многих спорных слу-чаев (америк/ан/ск/ий, орл/ов-ск/ий, ял-т/ин/ск/ий, песч/ин/к/а, пыл1ин1к1а,бомб1еж1к1а, спорт/ив/н/ый и т. п.), авторпоказывает, что иногда выделенная мор-фема либо просто дублирует то значение,которое уже есть в слове (ср. бе</отге/к/я,где -от- и -и- оба передают значение пред-метности), либо, наоборот, ликвидирует,«зачеркивает» нечто, в нем имеющееся(ср. норм/алъ/н/ый, музык/алън/ый, гдезначение предметности в -алъ- аннулиро-вано значением признаковости в суффик-се -н~). Одновременно такая позиция неприводит автора к максимализму в по-исках как будто безбрежной членимостирусских слов [ср. доказательства нали-чия суффикса -к- в словах тряпка илискрипка и невозможность членения словсердце и палец (с. 39—40)]. Подкрепляяавторскую позицию, мы можем сослатьсяна то, что в ряде случаев выделяемые имна основе чисто методических соображе-ний морфемы оказываются реализованны-ми за пределами литературного языка —в терминологическом или диалектномупотреблении — именно с тем значением,которое автор прогнозировал как «за-черкнутое»: ср. технический термин нор-маль, химический орбиталь или музы-кальный пиано (при предложенном в кни-ге нетрадиционном членении норм1алъ1-ii/ый или пиан/ин!о).

Основное содержание раздела 2 «Опре-деление значений выделенных морфов»(с. 43- 69) состоит в обосновании ииллюстрации принципиальной возмож-ности устанавливать инвариантные зна-чения для многих словообразовательныхэлементов русского языка, как например,значение «подобия», передаваемое суф-фиксом -к- в словах книжечка (абонемент-ная), стрелка (Васильевского острова),птичка и галочка (в документах) и т. д.Третий раздел — «Формально не выра-жаемые элементы значения в слове»(с. 69—94) посвящен разработке понятия

«приращенного значения» и классифика-ции разновидностей словообразователь-ных отношений для случаев, когда зпаче-ние слова больше суммы значений со-ставляющих его частей: ср. студент —студентка, учитель — учительница, с од-ной стороны, где суффикс указываеттолько на принадлежность производногок именам лиц женского пола, и солдат —солдатка, генерал — генеральша, с дру-гой стороны, где, помимо указания напол, возникает также добавочное, «нара-щенное» значение «жена».

Три первых раздела книги и очерчи-вают три массива данных, которые не-обходимы для решения конструктивнымобразом поставленной задачи — синтезасемантически заданного производногослова.

Представляется знаменательным, чтоидеальное вонлощение трех групп ис-ходных данных И. Г. Милославский ви-дит в лексикографическом их обобщении,постулируя наличие трех словарей, не-обходимых для словообразовательногосинтеза — словаря морфемного членениярусского языка, толкового словаря мор-фем и индекса регулярных «приращенных»значений каждого аффикса. Эта мысльв точности отвечает развиваемым рецен-зентом в другом месте представлениямо тенденции к лексикографической пара-метризации языка в современной лингви-стике, т. е. о стремлении представлять ре-зультаты исследований разных уровнейязыковой структуры в виде словарей, яв-ляющихся, по нашему мнению, наиболееэффективным способом эмпирическогообобщения.

Решая другую задачу синтеза,— обра-зование нового слова от имеющегося позаданному семантическом различию, не-обходимо было ответить на два вопроса.Во-первых, надо было определить те но-минативные и синтаксические значения,которые могут передаваться в русскомязыке словообразовательными средства-ми. В связи с тем, что число служебныхморфем ограничено, индекс этих значенийдолжен представлять собой также закры-тый список. Определяя же круг значе-ний, выражаемых словоообразователь-ными средствами, необходимо одновре-менно показать, как соотносятся слово-образовательные ресурсы русского языкас семантически близкими средствами,принадлежащими иным уровням. И это,как отмечалось выше, характерная черталингвоконструктивного подхода вообще:он заставляет формулировать цели ис-следования таким образом, что в дей-ствие вовлекаются все уровни языка,а в данном случае — словоизменение исинтаксис.

Второй круг вопросов, возникающий впроцессе построения нового слова от дан-ного по заданному семантическому раз-личию, касается правил, согласно кото-рым могут или не могут присоединяться


к данным словам соответствующие мор-фемы. Здесь речь может идти о семанти-ческой возможности или невозможностисоединения данного слова с той или инойслужебной морфемой, а также о том, какойименно член из данного синонимическогоряда морфов способен выполнить точнозаданную роль. Далее в работе подробнорассматриваются возможности образова-ния существительных от существитель-ных, существительных от глаголов и гла-голов от глаголов.

Смысл этих анализов состоит в том, что-бы продемонстрировать недостаточностьсугубо формального подхода к вопросуо синтезе нового слова от данного. Едвали плодотворно, обнаружив какой-либоаффикс в одном производном слове, немед-ленно примерять этот аффикс к любомудругому производящему. Тем более, ви-димо, не стоит, обнаружив таким образомотсутствие соответствующего производ-ного, делать далеко идущие выводы от-носительно устройства словообразова-тельного уровня. Автор утверждает не-обходимость другого подхода, по кото-рому в основе должен лежать индекс техзначений, которые могут выражатьсясловообразовательными средства ми. Имен-но характер этих значений предопре-деляет то, какие производящие могут сое-диняться с данными значениями, а какиенет. Отсутствие какой-либо семантиче-ской общности у многих производящихс соответствующими формантами, равнокак и отсутствие соответствующих фено-менов в объективной действительностиобусловливает многочисленные лакуны всловообразовательной сетке. Лишь послетого как семантическая связь соответ-ствующих производящего и формантаустановлена, встают вопросы формальнойорганизации производного.

Разработанная автором на морфемном,морфонологическом, семантическом, а так-же прагматическом (ср. раздел «Учетзнаний об объективной действительно-сти» — с. 115—120) уровнях лингвисти-ческая технология словообразовательно-го синтеза находит применение в «При-ложении» к двум первым главам (с. 214—224), где осуществляются операции син-теза над фрагментами текстов из художе-ственной литературы и где показано, чтосинтезировать удается значение околополовины слов, составляющих тексты.

В третьей, завершающей главе книги(«Значение идей и методов словообразо-вательного синтеза для соответствующихопераций над словоформамп и словосо-четаниями», с. 225—291), рассматриваясинтез (или опять-таки «конструирова-ние») значения словоформ по значениюосновы и окончания, автор приходит квыводу о том, что, как и при словообра-зовательном синтезе, конструируемое зна-чение словоформы возникает не в резуль-тате простого сложения: имеет место и«зачеркивание», и появление «приращен-

ных» значений (вид), и «сдвиг» под воздей-ствием парадигматических отношений(падеж). Исходным пунктом его рассуж-дений при переходе от морфемного уров-ня слова к конструированию словосо-четания становится вопрос: можно лиопределить номинативное содержание не-которой грамматической операции, на-пример, «образовать форму винительногопадежа множественного числа»? Поэтомуна первый план выдвигается задача уста-новления того круга семантических раз-личий, который может быть выраженфлексийнымн средствами русского язы-ка. Итогом проведенных И. Г. Милослав-ским анализов становится вывод, чтограмматические категории рода, числаи падежа существительных, а также вида,времени, наклонения глагола связаныв большей (ср. категорию вида) или мень-шей (ср. категорию рода) степени с номи-нативными значениями. При этом соот-ветствующие номинативные значения мо-гут выражаться не только грамматиче-скими способами, а передаваться такжесловообразовательными (число, род) илексическими средствами (служебные сло-ва у падежа, лексические показателиу вида, времени, наклонения).

Более того, материал, содержащийсяво втором разделе («Вопросы синтезазначения русских словоформ по значениюсоставляющих их морфем» — с. 232—265) этой главы, по нашему мнению, даетвозможность расширить только что при-веденные выводы И. Г. Милославского,распространив идею о наличии номина-тивной части значения также в словофор-мах (т. е. словоизменительных по паде-жам и числам флексиях) прилагательных,в противопоставлении их кратких и пол-ных форм (с. 241), в словоизменительныхфлексиях глагола (имеется в виду нетолько «время», но и «лицо» — ср.с. 246—248 и 273). Этот результат исследо-вания И. Г. Милославского подводит ужетеоретические основания под эмпириче-ски найденное автором данных строк ре-шение о выделении всех названных грам-матических категорий и явлений (таких,как вид, спряжение глагола, время, нак-лонение, краткие формы прилагательных,склонение существительных и т. п.),наряду с традиционными «лексическими»свойствами слов, в качестве самостоятель-ных лексикографических параметров, т. е.элементарных квантов лексикографиче-ской информации, при построении сло-варной типологии и конструированииновых словарей по заданным характери-стикам.

Обобщая далее свой опыт «конструиро-вания» языкового значения, И. Г. Мило-славский показывает, что словообразо-вательный (от более простого к болеесложному слову) и синтаксический (отслова к словосочетанию) синтез, при всейих специфике, проявляют и общие черты.Так, словообразовательная структура

РЕЦЕНЗИИ 13' 1

производного может быть менее информа-тивной, чем соответствующее словосоче-тание, и в этом смысле представлять со-бою аналог фразеологического единства;словообразовательная структура можетпредставлять собою комплекс выражен-ного и предсказуемого значения. В пос-леднем случае словообразовательнаяструктура аналогична тем словосочета-ниям, значение которых шире букваль-ного: женщина с улицы, откладывать на«Москвича» и т. п. Синтез словосочетанияи производного слова действительно име-ют много общего. Главное в этом общем —непредсказуемость синтагматическогосвойства производящего элемента. Наи-более отчетливо эта непредсказуемостьосознается в практике преподавания ино-странных языков, где главным становитсяопределение, фиксация индивидуальныхсочетательных свойств каждого слова.Поэтому мы полностью поддерживаеммысль автора о том, что и синтагматиче-ские свойства слов едва ли можно пред-ставить каким-либо более содержатель-ным и точным способом, чем в форме сло-варя. И здесь рецензенту снова приходит-ся сослаться на собственные результатыпроведенного им парадигматического ана-лиза словарей разных языков, в итогекоторого параметр свободной сочетае-мости был выделен в качестве такой ха-рактеристики языковой структуры, ко-торая допускает экстраполяцию в сло-варь, т. е. тоже выступает как самостоя-тельный лексикографический параметр.

Hanie определение авторской позицииКак позиции «лингвистического констру-ирования» основано на осмыслении общейнаправленности исследования, ею прин-ципов, композиции и результатов. Самавтор, естественно, нигде в тексте мето-дологически свою работу подобным обра-зом не оценивает. Но от этого данная намиквалификация выглядит, быть может,даже более правдоподобной, посколькупоказывает, что идеи конструктивизмакак особого направления научных иссле-дований, зародившиеся впервые в отечест-венной математике еще в 30-е годы, сти-хийно все шире овладевают >мами уче-ных самых различных специальностей,в том числе и лингвистов. В последнеедесятилетие мы стали свидетелями раз-вития конструктивной географии, раз-рабатывающей эффективные пути и науч-ные основы коренного преобразованияприродных условий, охраны и улучше-ния окружающей среды; конструктив-ной химии, целенаправленно эксплуати-рующей науку о ферментах; конструктив-ной биологии, дерзающей создаватьновые структуры ДНК и продуцироватьновые виды бактерий. Конечно, и в лин-гвистике при построении новых лингви-стических объектов, и во всех названныхнауках требования конструктивизма нестоль категоричны, как в математике.Там, с точки зрения конструктивиста,

объекты существуют постольку, посколь-ку они могут быть построены [1]. Мы жеберем на себя смелость утверждать толь-ко, что создание нового лингвистическогообъекта (например, модели автоматиче-ского анализа и синтеза эстонских гла-гольных словоформ [2]) есть наиболеенадежное свидетельство истинности на-ших знаний об устройстве соответствую-щей сферы языка, а также источник полу-чения новой информации о языке.

Выполненное в лингвоконструктивномдухе исследование И. Г. Милославскогодает, на наш взгляд, новый стимул совре-менной науке о словообразовании, помо-гает сдвинуть ее с мертвой, преимущест-венно классификаторской, точки. Понят-но, что сам синтез, или «конструирова-ние», здесь тоже был бы невозможен беасоответствующей классификации, ноценность работы в том, что она идетдальше, развивается, так сказать, поту сторону самой классификации и подво-дит, по сута дела, к постановке обще!)проблемы об универсальных закономер-ностях словопроизводства, о выявлениисвоеобразных деривационных универса-лий. Плодотворность лингвоконструктивного подхода усиливается в данном слу-чае и выдвинутыми И. Г. Милославскимпринципиально новыми для исследуемойобласти идеями. Таких идей в работе две,и обе они были охарактеризованы намивыше, при изложении основных положе-ний книги. Это, во-первых, идея приращения значения, которая воплощается вразработанный автором механизм появле-ния добавочного значения или, наоборот,механизм «зачеркивания», дублированиязначения некоторой морфемы в словооб-разовательных процессах, и благодарикоторой принципы морфемного члене-ния становятся ясными и до конца последовательнымп. Во-вторых, это после-довательно проведенный во всех разделалкниги своеобразный «словообразователь-скин взгляд» на синтаксис. Если «синтак-сический взгляд» на словообразование,практикуемый в работах последнего вре-мени, вылился в ряд интересных резуль-татов и обещающих направлений в изуче-нии именно словообразования [3], то кон-цепция И. Г. Милослаьского дает пред-посылки для нового освещения некоторыхособенностей другой области, а именно —соотношения семантики и синтаксиса.

Но, как это часто бывает, новые идеипорождают новые проблемы, без чего,естественно, невозможен прогресс науки.Так, приняв идею приращенного значе-ния, мы вынуждены задуматься над тем,а откуда оно, собственно, берется в про-цессах словопроизводства? В задачуавтора монографии не должен был вхо-дить анализ этого вопроса, но тот факт,что он его вообще не увидел, не сформули-ровал в своей работе, обеднил его методо-логические рассуждения, частично осла-бил методическую аргументацию. В самом


деле, как только мы зададимся вопросомоб истоках добавочного значения присловопроизводстве, мы должны отдатьсебе отчет в той роли, которую играетв этих процессах лексическая система.Само словообразовательное гнездо какодин из элементов этой системы создаетполе семантических возможностей, в кото-ром и возникает обусловленность новыхзначений. Тогда становится сомнитель-ным, например, утверждение автора о том,что дополнительное значение создаетсяименно префиксом под- для случая подпи-ши этги документы (по сравнению с под-пиши еще несколько слов) — С. 70—71.Дело здесь, как кажется, не в префиксеили суффиксе, и даже не в том, что отчего образовано, а в совокупности отно-шений, которые устанавливаются в ре-зультате словообразовательных процес-сов между подписать и писать, подпи-сать и подпись, подписать и подписка(еще одно добавочное значение этогопрефикса, не отмеченное у автора). Такимже образом, присоединяя суффикс -икк соответствующей основе, мы получаемслово дождевик (с. 77), которое занимаетсвое место в словообразовательном гнезде,ио одновременно становится и членомлексической системы и элементом синтак-сических образований. Коль скоро этотак, мы не имеем оснований игнорироватьи альтернативные объяснения приращен-ного значения: может быть, его надо оце-нивать не только в рамках словообразова-тельных отношений, а в масштабе всейлексической семантики? Возможно, нашесомнение допустимо сформулировать ещерешительнее и считать, что никакогоприращения при словопроизводстве непроисходит, а семантические добавкиобъясняются исключительно эффектом си-стемы: скажем, снохач развивает допол-нителное значение в системе отношенийродства, декабрист — с учетом линтво-стравоведческих данных, середняк, вра-тарь — в результате терминологизациии т. п. (ср. с. 87). Такие альтернативыавтор, к сожалению, не обсуждает.

Некоторую неясность вносит использо-вание в работе без определения такого важ-ного для авторской концепции понятия,как «семантическая структура слова».В лингвистической литературе ого упо-требление весьма неопределенно, и поэто-му, читая работу И. Г. Милославского,лишь через какое-то время начинаешьдогадываться, что смысл, вкладываемыйавтором в это понятие, в точности соответ-

ствует полному и экономно (т. е. без из-быточности) построенному филологиче-скому определению значения слова (ср.табл. на с. 75). Такое наполнение этогопонятия в целом представляется удачнымоперациональным решением, которое на-ходит объективную опору в словарныхдефинициях. Но не будучи сформулиро-ванным в явном виде, это понимание мо-жет и подвести автора, когда он без об-ращения к словарям некритически ис-пользует свою языковую компетенциюкак носителя языка. Тогда и появляютсямелкие, но досадные неточности в обрисо-вывании семантической структуры некото-рых слов, и оказывается, что подфарникпредназначен для «вспомогательного ос-вещения» (с. 75), а не для обозначениягабаритов машины, как принято счи-тать во всех специальных и неспециаль-ных словарях, что регулировщик регули-рует только уличное движение (с. 89),а по отношению, скажем, к специалиступо регулированию автоматических ли-ний это имя уже как будто и непримени-мо; что махновец — это «последовательметодов» (с. 111), а не участник соответ-ствующей банды; что пугач — это игру-шечный пистолет, «которым пугают (?)детей» (с. 76). Эти небольшие неточности,конечно, редакционного порядка, онини в коей мере не должны подрывать дове-рия к свежей и смелой конструктивнойконцепции автора.

Открытия в науке делаются на гранинезнания, и у исследователя, который хо-чет сказать новое слово в своей области,всегда есть риск ошибиться. Но в данномслучае риск оказался оправданным.В науке о словообразовании благодарякниге И. Г. Милославского наметилсяпринципиально новый, конструктивныйподход, который уже дал свои плодыи обещает новые интересные результаты.

Караулов 10. Л.


1. Тростников В. Н. Конструктивныепроцессы в математике. М., 1975.

2. Вике 10. А. Классификаторная модельэстонской морфологии (автоматиче-ский синтез глагольных словоформ):Автореф. дис. на соискание уч. ст.канд. филол. наук. Таллин, 1978.

3. Гинзбург Е. Л. Словообразование цсинтаксис. М., 1979.


Баскаков Н. А. Историко-типологическая характеристика структуры тюркскихязыков. Словосочетание и предложение. —М.: Наука, 1975. 288 с.

Баскаков Н.А. Историко-типологическая морфология тюркских языков.(Структура" слова и механизм агглютинации).—М.: Наука, 1979. 275 с *

Две рецензируемых книги Н. А. Бас-какова — плод многолетних изысканийич автора в области лексики и граммати-ки тюркских языков и размышлений о си-стемпых отношениях в их грамматиче-ском строе. Обе книги необычны и какособый тип исследования в языкознаниивообще, и чрезвычайной цельностью тео-ретической концепции, и этими обстоя-тельствами определяется их особое местов тюркологии. Они являются последова-тельной реализацией тех принципов ис-следования языка, которые сформули-рованы И. А. Бодуэном де Куртенэ:«Вообще х а р а к т е р и с т и к и я з ы -к о в п о и з в е с т н ы м с т а т и -ч е с к и м о с о б е н н о с т я м д о л -ж н ы б ы т ь з а м е н е н ы х а -р а к т е р и с т и к а м и п о ц е л ы мл и н и я м и с т о р и ч е с к о г о р а з -в и т и я , п о ц е л ы м л и н и я мп о с т е п е н н ы х в и д о и з м е н е -н и й , п р о д е л а н н ы х я з ы к а -м и в т е ч е н и е и х м н о г о в е к о -в о й и с т о р и ч е с к о й ж и з н и »[1]. Принципиальной основой всех теоре-тических построений Н. А. Баскаковаявляется убежденность в том, что «господ-ствующие в современной тюркологии кон-цепции грамматического описания кон-кретных тюркских языков, базирующиесян значительной степени на сопоставлениифактов данного тюркского языка с фак-тами языка иной структуры, не охватыва-ют всех специфических особенностейтипологии описываемого тюркского язы-ка и требуют замещения новыми концеп-циями, исходящими непосредственно изспецифики изучаемых языков» (ИТХ,с. 21). «Установившийся в тюркологииподход к изучению грамматики тюркскихязыков,— говорит далее автор,— харак-теризуется анализом всех явлений языкане в единстве всех его аспектов или уров-ней, а в расчленении и изоляции отдель-ных аспектов языка на уровни лексиче-ский, синтаксический, морфологическийи фонологический без их увязки в единуюсистему, без установления взаимосвязиявлений, без анализа причинности этихявлений. Историко-типологический под-ход к изучению грамматики тюркскихязыков требует от исследователя как ана-литического подхода к трактовке всехконкретных явлений языка, так и абсо-лютного обобщения всех аспектов языкав единую систему, т. е. применения различ-

* Далее ссылки на страницы рецензи-руемых книг (сокращенно: ИТХ и ИТМ)даются в тексте.

ных методов исследования явлений и ихизложения в единой системе» (ИТХ, с. 31).

Изложению своей теоретической кон-цепции автор предпосылает суммарноерассмотрение работ предшественников,выделяя особо труды К. Грёнбека [2]и И. И. Мещанинова [3] и указывая одно-временно, что основу его концепции со-ставляют прежде всего наблюдения надфактами древних и современных тюрк-ских языков (ИТХ, с. 5).

Несомненно, что концепция строятюркских языков, созданная Н. А. Бас-каковым, самостоятельна и оригинальна.Известно вместе с тем, что от фактов,сколь бы они ни были «тотально» рассмот-рены и освещены, нет прямого пути к тео-рии. Поэтому особый интерес представля-ют истоки теоретических построений авто-ра. Среди последних должны бытьназваны следующие: положение о воз-можности реконструкции для определен-ной группы родственных языков языка-эталона [4, 5], взгляды И. И. Мещанино-ва на соотношение лексики, морфологиии синтаксиса [6] и гегелевское пониманиеприроды суждения [7], корректированноев некоторой его части ленинским понима-нием вопроса о соотношении общего иотдельного в предложении (ИТХ, с. 53).

Оценка работ ярко теоретического ха-рактера возможна только как оценкап о н я т и й — как исходных, так и вы-работанных самой теорией.

Бесспорно, что исходное понятие язы-ка-эталона интересно и заслуживает вни-мания и обсуждения. В истолкованииН. А. Баскакова язык-эталон — это по-нятие о строе языка, выявляемом из на-бора форм, категорий и конструкций,засвидетельствованных в сопоставляемыхродственных языках как в синхронном,так и в диахроническом плане. Это — не-кий оптимальный репертуар фактов,лишь в сумме свойственных данной груп-пе языков, но не обязательно присутст-вующих в каждом конкретном языке(ИТХ, с. 25—29). Спла этого понятияв том, что в нем осуществляются поискиобщего, объясняющего, порождающею,развертывающего из себя все обозримыечастности исследуемой совокупностифактов.

Ценность и доказательность любойтеории состоит в том, что ее понятия дол-жны быть связаны между собой и п е р е-х о д и т ь друг в друга [8, с. 227]. Ис-ходное понятие языка-эталона и осмыс-ление на его основе всего многообразияданных в е д и н с т в е позволяют пока-зать то общее, в рамках которого функ-ционируют все единичные факты. Это


последнее свойство соответствует одномуиз основных требований, предъявляемыхмарксистско-ленинской диалектическойлогикой к конструированию научногопонятия об объекте исследования. Сла-бость понятия языка-эталона проявляет-ся в том, что оно не вполне отвечает дру-гим требованиям, предъявляемым диа-лектической логикой к понятиям. Обэтом будет сказано дальше.

На основе исходного понятия языка-эталона и принятых им дефиниций(ИТХ, с. 22—25) автор формулируетмногочисленные связанные между собойпонятия своей теории. Рассмотрим глав-ные из них — сначала смысл и связь поня-тий в теории Н. А. Баскакова, а затемдадим и их критическую оценку.

Ключевое место в системе понятий ис-следователя занимает положение об оп-позиции двух синтаксических единиц —предложения и словосочетания, в кото-рых он видит языковое выражение двухпротивоположных мыслительных актов —абстрагирования и конкретизации. Пред-ложение и словосочетание, по мнениюавтора, обладают обратимостью: любоепредложение может быть трансформиро-вано в словосочетание и наоборот. Это по-разному отражено в современном состоя-нии тюркских языков и в их истории:притяжательные словосочетания авторрассматривает как генетически восходя-щие к структуре предложения, обрати-мость же простых предложений в притя-жательные словосочетания при вхожде-нии этих предложений в состав болеесложного синтаксического целого дейст-вительна и для современных тюркскихязыков. Особенно значимым представ-ляется понятие о возможности трансфор-мации простых предложений в притяжа-тельные словосочетания с причастиями(ИТХ, с. 105). Таким образом, авторустанавливает изоморфизм предложенияи словосочетания, состоящих из двухструктурных слагаемых: в предложениевходят подлежащее и сказуемое, причеми то и другое состоят из сочетания суб-стантивных и атрибутивных элементов,в словосочетание входят определение иопределяемое, также состоящие из соче-тания атрибутивных и субстантивныхэлементов (ИТХ, с. 97—109).

В этих понятиях содержится и важноедля системы Н. А. Баскакова положениео структуре сказуемого как сочетанииатрибутивного и субстантивного элемен-тов, проявляющем тенденцию к утратесубстантивною элемента — логическислабого члена сочетания (ИТХ, с. 76—91). С этим последним понятием непос-редственно соприкасается понятие онепременном оформлении сказуемого гла-гольной формой и о связке как обязатель-ном глагольном элементе сказуемого, име-ющего в своем составе именную часть(ИТХ, с. 63—76).

Названные синтаксические понятия

тесно увязываются автором с главнымиморфологическими понятиями. Морфоло-гия подразделяется на две ветви — сло-вообразовательную (выражение лексиче-ских отношений) и словоизменительную(выражение синтаксических отношений).Вслед за И. И. Мещаниновым Н. А. Бас-каков считает морфологический уровеньструктурно неравноценным фонологиче-скому, лексическому и синтаксическомууровням (ИТМ, с. 5—11).

Автор выделяет два типа словообразо-вания — лексическое (слово как лекси-ческая единица) и функциональпо-грам-матическое (слово как синтаксическаяединица) (ИТМ, с. 49—56). Соответствен-но этому подразделению трактуется ивопрос о классификации частей речи.Все слова классифицируются по двузнач-ной шкале — лексическому значению(распределение идет по традиционнымрубрикам частей речи) и функции (насубстантивы и атрибутивы).

Глубокое понимание структуры слово-сочетаний позволяет исследователю по-но-вому взглянуть и на структуру слова:сочетания лексических единиц с аффик-сами словообразования автор рассматри-вает как изоморфные словосочетаниям.Отношения между корневой морфемойи аффиксом (Н. А. Баскаков называетэто, как и отношения между аффиксаль-ными морфемами, морфоморфологией,—ИТМ, с. 75) оказываются изоморфнымиотношениям слов в определительных сло-восочетаниях: temirci = lemir «железо» -f.-f- ci — аффикс с отвлеченным значением«деятеля» = «кузнец» («деятель по же-лезу»); tasla = tas «камень» -f- -la — аф-фикс с абстрактным значением «действиявообще» = «бросать» (ИТМ, с. 71).

Автором формулируются и родствен-ные морфоморфологии понятия морфосин-таксиса (отражение в словообразованиимоделей, генетически состоящих из опре-деления и определяемого и распределяю-щихся на субстантивы и атрибутивы,—ИТМ, с. 74), морфосемасиологии (значи-мость и характер значения сочетающихсяморфем,— ИТМ, с. 77) и морфофоноло-гии (структура: корневая морфема +-f- аффиксальная морфема изоморфнаструктуре слова и словосочетания,—ИТМ, с. 92).

На основе всех анализируемых фактоввыделяются три главных функциональ-ных единицы: слово (простое и сложное),словосочетание (простое и сложное), пред-ложение (простое и сложное) (ИТМ,с. 100). Вся структура языка предстаетв коррелятивных оппозициях в двух ос-новных уровнях — синтаксическом и лек-сическом.

Всю конструируемую автором схемупронизывает последовательная дихото-мия. Двум мыслительным актам — кон-кретизации (атрибуции) и абстрагирова-нию (предикации) соответствуют две син-таксические единицы — словосочетание


[определение (атрибут) + определяемое(еубстантив)] и предложение (подлежа-щее + сказуемое). В предложении и под-лежащее и сказуемое состоят из атрибу-тивных и субстантивных элементов. Сло-во как соединение корневых и аффиксаль-ных морфем на лексическом уровне под-разделяется на субстантивы IT атрибути-ны. субстантнвы — па статические п ди-намические, атрибутивы — на опреде-лительные (статические в динамические)и обстоятельственные (статические и ди-намические) (ИТМ, с. 101—102). Дихото-мнчна и морфологическая структура сло-на (ИТМ, схема на с. 103).

Не все понятия теории Н. А. Баскако-ва могут быть безоговорочно приняты.Например, если мысль о противопостав-ленности предложения и словосочетанияпредставляется конструктивной, то увя-зывание предложения с мыслительнымактом абстрагирования субъекта в суж-дении посредством предиката далеко небесспорно. Современный взгляд на суж-дение состоит в том, что предикат рассмат-ривается как констатация наличия илиотсутствия того или иного признакаj предмета [9]. Ссылка на гегелевскоепонимание предиката как «всеобщего»(ИТХ, с. 53) не учитывает того, что и самГегель в тексте, непосредственно следую-щем за цитируемыми Н. А. Баскаковымслонами, говорит: «В дальнейшем разви-тии суждения субъект не остается тольконепосредственно единичным, а предикатне остается только абстрактно всеобщим;субъект и предикат получают затем идругое значение: предикат получает зна-чение особенного и единичного, субъект—оначение особенного и всеобщего. Такимобразом, в двух сторонах суждения присохранении ими одних и тех же названийсубъекта и предиката имеет место пере-мена их значения» [7]. Кроме того, ужеучение Аристотеля различало не толькородовые предикаты, но также и видовые,собственные и случайные [10, 11]. Поэто-му правильнее, по-видимому, говоритьо противопоставленности предложенияи словосочетания не как отражении про-тивопоставления конкретизации и абст-рагирования, а как об оппозиции синтак-сических единиц, обозначающих субстан-цию с приписанным признаком (словосо-четание) и субстанцию с приписываемымпризнаком (предложение). Если перево-дить это в категории мышления, то слово-сочетание отражает состоявшийся мысли-тельный акт, а предложение — осущест-вляемый в данный момент.

Можно также указать и на некоторыедругие спорные положения. Например,спорны положения о безусловной глаголь-ности и «связочпости» всех предложений,о хронологической последовательностипритяжательных (изафетных) конструк-ций, о непременно личном характеревсех тюркских глагольных форм (ср.формы типа турецк. oturulmaz «не садят-

ся» — в безличном значепии, где подле-жащее по может быть выражено или«восстановлено») и др.

Однако принципиальным и наиболеесущественным представляется рассмотре-ние САМОЙ природы понятий, вводимыхН. А. Баскаковым. Понятия эти отлича-ются известной разноплановостью. Неко-торые из них явно диахронпчны, т. е.апеллируют к предполагаемой историиязыка, например, понятия об обратимо-сти предложений и словосочетаний(ИТХ, реконструкции на с. 104—106),о структуре сказуемого (ИТХ, с. 76—91),о связке (ИТХ, с. 63—76). Другие поня-тия отражают живые факты современныхтюркских языков в синхронном плане,хотя значение собственно синхронного изу-чения языка в типологическом аспектеи отрицается автором (ИТХ, с. 26—27).Это понятия о соотношении словообразо-вания и словоизменения, о лексико-грам-матическом и функциональном словооб-разовании, о двух критериях разграниче-ния частей речи и др. (ИТМ, с. 5—56).

Различия в указанных двух типах по-вяжи, сущность исходного понятия обязыке-эталоне и интерпретация всех фак-тов тюркской грамматики Н. А. Баскако-вым ПОЗЕОЛЯЮТ поставить принципиальноважный вопрос о формировании понятийв теории автора, т. е. вопросы методоло-гии, имеющие отношение к вопросу о соот-ношении конкретных наук и философии[подробнее см. 12].

Согласно учению марксистско-ленин-ской диалектической логики о значениии способе конструирования научного по-нятия как о восхождении от отдельныхабстрактных определений ко всеобщемуконкретному определению единства мно-гообразия, понятие должно отразить в се-бе с у щ н о с т ь исследуемой совокуп-ности фактов и явлений, с и с т е м у ихвзаимодействия, связь о б щ е г о ие д и н и ч н о г о , п р о т и в о р е ч и -в о е отношение исследуемой совокуп-ности фактов к самой себе [13, 14].

В связи с этим уместно рассмотреть во-прос об отношении автора к синхроннымтипологическим исследованиям. Н. А. Ба-скаков полагает, что «...они не имеютсвоей задачей глубокое изучение процес-сов развития языков, но рассчитаны наприкладное использование — построениеметодики преподавания языков, совершен-ствование методов научного и художест-венного перевода и пр., т. е. сопоставле-ния и сравнения здесь производятся внеучета сущности самого явления, образо-вавшегося в результате определенногоисторического процесса» (ИТХ, с. 27).Утверждение это более чем спорно. Из-вестно, что уже со времен И. А. Бодуэнаде Куртенэ и Ф. Соссюра осознана систем-ность фактов языка, взятою в его син-хронных срезах. С позиций современнойнауки тем более невозможно утверждать,что изучение системности фактов языка


безотносительно к его истории лежит запределами науки и имеет лишь приклад-ное значение. Вряд ли и историко-типо-логическая характеристика какой-либогруппы языков должна пренебрегать темифактами современного (синхронного) со-стояния языков, которые могут способст-вовать лучшему пониманию строя данныхязыков в целом.

К счастью, практическое осуществле-ние Н. А. Баскаковым задач историко-тидологического исследования оказыва-ется сильнее, нежели приведенное вышепрограммное заявление автора. Синхро-нические моменты всюду присутствуютв описании конкретных подсистем строятюркских языков, есть они и в самихпонятиях теории Н. А. Баскакова, о чемуже говорилось выше. Так, например,автор не может не признать ограничен-ности действия в современных тюркскихязыках постулируемого им принципаобратимости предложения и словосочета-ния (ИТХ, с. 105), постоянно говоритсяи об отсутствии в современных языкахсубстантивного элемента в сказуемом(например, ИТХ, с. 116), а также и о дру-гих подобных же «нарушениях» идеаль-ной модели языка-эталона. При всем этомсоздается впечатление, что автор говоритоб этом как-то «неохотно».

Отклонения от языка-эталона — живаязакономерность тюркских языков, тре-бующая глубокого осмысления и отраже-ния в объемном п о н я т и и . Если быН. А. Баскаков свел все свои правиль-ные утверждения о «возмущениях» в кон-струируемом им языке-эталоне в систему,то понятие о строе тюркских языков,реализуемое автором в идеализированномвиде, приобрело бы черты «жизненности»и «пульсации», т. е. качества, которыесчитал непременной принадлежностьюнаучных понятпй Гегель. Известно, чтоименно такой взгляд на природу научныхпонятий ценил в концепции ГегеляВ. И. Ленин [8, с. 128].

Все эти «отклонения» от идеала (на-пример, наличие истинных verba finita,а не только причастных сказуемых, на-личие бессвязочных предложений с имен-ным сказуемым и т. п.), представленныев системе, могли бы быть показаны какантитепденция строя тюркских языков,противостоящая действующим или дей-ствовавшим в них тенденциям к формиро-ванию генетически «правильных» (т. е.соответствующих языку-эталону) форм.«Отклонения» в этом случае воплотилибы в себе «свое другое» строя тюркскихязыков, а понятие о строе тюркскихязыков (и, соответственно, каждое под-понятие о частных фактах) отразило быглавное — противоречивую сущность всехформ, категорий и конструкций. Темсамым была бы устранена излишняя«правильность» реконструкций Н. А. Ба-скакова и оказались бы уравновешеннымидиалектические категории исторического

и логического: в историко-типологиче-скои характеристике языков историядолжна предстать как с н я т а я ип р е о д о л е н н а я . И дихотомия, от-ражающая двоичность противопоставле-ний, должна, соответственно, дополнять-ся изображением внутренней двойствен-ности любого факта языка.

Вот лишь один пример. Процесс обра-зования истинных verba finita давно ужезавершен в тюркских языках, и у Н. А.Баскакова очень ярко этот процесс оха-рактеризован в его «предыстории» (обра-зование категорий времени и наклоненияиз словообразовательных форм,— ИТМ,с. 30—35; ИТХ, с. 190—202). Признаниеэтого факта, имеющееся у Н. А. Баска-кова, требовало бы следующего шага —показа того, как этот факт влияет на весьстрой глагольного сказуемого: глаголь-ные времена с причастными основами вы-страиваются в н о в ы й р я д оппози-ций, что в свою очередь создает основудля известного обособления атрибутив-ного употребления причастий (ср., на-пример, четкое временное противопостав-ление трех форм в атрибутивном исполь-зовании причастий в современном узбек-ском языке: -гаи, -ётган, -диган, чуждоефинитному употреблению причастия -ган).

Может быть, и следовало бы полностьюположиться на понятие языка-эталопа какна понятие «идеального строя» и не тре-бовать от автора диалектичности поня-тий, но эту возможность исключает самавтор: антитенденции «апогейного» и«идеального» состояния тюркских языковвсюду так или иначе присутствуют в из-ложении, и от них отвлечься немыслимо.

В таком виде представляется некотораяущербность понятия языка-эталона и вы-текающих из него следствий с позицийдиалектико-логпческого понимания при-роды научных понятий. Однако трактовкасамих основ грамматического строя тюрк-ских языков, глубина отдельных идейавтора (ср., например, идеи морфосин-таксиса, морфосемасиологпи, морфомор-фологии, морфофонологии,— ИТМ, 67—93) и стройность концепции в целомпобуждают к тому, чтобы попытатьсяобъединить объяснительную силу разви-ваемой концепции с дпалектико-логиче-ским пониманием самого существа науч-ных понятий. Возможно, что и само поня-тие языка-эталона следует толковать каквесь набор форм, категорий и конструк-ции данной группы языков в сочетаниис современными, нарушающими «идеал»тенденциями. Это, разумеется, требуетколлективных усилий, п некоторые воз-можные подходы к этой сложной пробле-ме, по-видимому, пужно искать втеоретическом обсуждении вопросов,связанных с проблемой правомерности ицелесообразности построения идеальныхобъектов и в лингвистике,— проблемой,давно уже поставленной в естественныхи точных науках [см., например, 15, 16].


Известно, что идеализация п образую-щиеся на ее основе понятия имеют огром-ное значение для познания. Ф. Эпгельсотмечал в «Диалектике природы» значи-тельность опыта С. Карно по созданиюидеальной паровой машины [17]. В этомплане понятие языка-эталона представ-ляется конструктивным.

В заключение необходимо отметитьследующее. До сих пор основным типомграмматических исследований по тюрк-ским языкам продолжает оставатьсятип систематизирующих описаний, т. е.описаний упорядочивающего плана. Меж-ду тем, основная задача любой паукисостоит не в систематизации явлений повнешним признакам и по тем или инымсубъективным критериям, а в выявлениисистемы фактов, заложенной в самом объ-екте исследования, основы взаимодейст-вия, т. е. сущности определенной сово-купности фактов. Именно решению этойосновной задачи применительно к грам-матическому строю тюркских языков ипосвящены две рецензируемые книгиН. А. Баскакова, которые, вне всякогосомнения, представляют собой значитель-ное явление в нашей тюркологическойлитературе.

Иванов С. II.


1. Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранныетруды по общему языкознанию, т. П.М., 1963, с. 35.

2. Grdnbech К. Der tiirkische Sprachbau.Kopenhagen, 1936.

3. Мещанинов И. И. Члены пред-ложения и части речи. Л., 1945,323 с.

4. Волоцкая 3. М., Молошная Т. В.,Николаева Т. М., Ревзин И. И., Цивъ-ян Т. В. Об одном подходе к типологииславянских языков.— В кн.: Славян-ское языкознание. М., 1963, с. 515и ел.

5. Макаев Э. А. Сравнительная, сопо-ставительная и типологическая грам-матика.— ВЯ, 1964, № 1, с. 7.

6. Мещанинов И. И. Общее языкозна-ние. Л., 1940, с. 227-242.

7. Гегель Г. Энциклопедия философскихнаук. т. I. Наука логики. М., 1975,с. 353-354.

8. Ленин В. И. Философские тетради.—Поли. собр. соч., т. 29.

9. Кондаков И. И. Логический словарь-справочпик. 2-е изд. М., 1976, с. 473.

10. Аристотель. Аналитики первая ивторая. Л., 1952, с. 187—195.

11. Копнин П. В. Диалектика как логикаи теория познания. Опыт логико-гно-сеологического исследования. М., 1973,с. И2-И1.

12. Иванов С. Н. Об изучении граммати-ки тюркских языков. История и совре-менность.— СТ, 1976, № 5.

13. Арсеньев А. С, Библер В. С, Кед-ров Б. М. Анализ развивающегося по-нятия. М., 1967.

14. Ильенков Э. В. Диалектика абстракт-ного и конкретного в «Капитале»Маркса. М., 1960.

15. Дынин Б. С. Формирование теорети-ческого знания.— В кн.: Очерки ис-тории и теории развития науки. М.,1969, с. 221—239.

16. Артюх А. Т. О природе абстрактныхобъектов и способах их построения.—В кн.: Логика и методология науки.М., 1967, с. 159—166.

17. Энгельс Ф. Диалектика природы.—Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2-е изд.,т. 20, с. 543-544.

Историко-типологическая морфология германских языков.—М.: Наука. Т.1—1977,359 с ; Т.II—1977, 295 с ; ТЛИ—1978, 175 с.

Рецензируемая книга представляетсобой трехтомное коллективное исследо-вание, в котором отражены результатытипологического анализа морфологиче-ской системы германских языков от древ-нейших письменных памятников до эпохиформирования национальных языков.В ней впервые пе только в германистике,но и в языкознании в целом предпринятоцелостное описание морфологии близко-родственных языков с историко-типоло-гической точки зрения, что свидетельству-ет о новаторском характере и большойнаучной ценности данпого труда.

Хотя проблематика исторической ТИПО-ЛОГИИ родственных языков в последниедесятилетия постепешю выделяется какособая область лингвистических изыска-ний, представления о задачах и содержа-нии подобных исследований все еще оста-ются не вполне ясными, а принципы отбораматериала, методика анализа и моде-лирования разработаны недостаточно.Основополагающее теоретическое значе-ние рецензируемой книги заключаетсяв том, что ее авторы на материале герман-ских языков разработали общие прин-ципы, методику и приемы псторико-типо-


логического анализа, создав образец но-вого типа диахронических лингвистиче-ских исследований, который сохраняетсвою значимость не только для индоевро-пейских, но и для других языков. Ценнойстороной книги является и то, что в нейвпервые при анализе исторического ма-Tjpnana широкое применение нашелфункциональный подход к исследуемымязыковым фактам.

При решении основной задачи исследо-вания авторы обратили особое вниманиена разработку таких ключевых вопросовисторической типологии, как параметрыдиахронической типологии, тип словоиз-меш1тильн->й системы, роль грамматиче-ского значения в изменении структурно-смысловых и функциональных призна-ков слов различных классов, содержаниетипологических преобразований, соотне-сенность морфологического, синтаксиче-ского и лексического уровней. Ряд фун-да енталышх понятий сравнительно-ис-торической грамматики получил в работеновое освещение в связи со спецификойобъекта исследования, а именно: относи-тельная хронология, архетип как исход-ное данное исторнко-типологическогоанализа родственных языков, ареал какдинамическое образование языковой общ-ности.

Характеризуй специфику историко-ти-пологических исследований, авторы пра-вомерно видят их главную цель в раскры-тии общих тенденций преобразованияи развития отдельных категорий или оп-ределенных микросистем, в выявлениидиахронических констант, присущихродственным языкам, в установлениисоотношения между общим и индивиду-альным как в направлении развития, таки в интенсивности изменений, в определе-нии степени и глубины преобразований.Исходными данными при этом могут слу-жить архетипы, уже реконструирован-ные сравнительной грамматикой, либоточкой отсчета служит система того язы-ка, который предположительно обладаетнаиболее архаичными или исконнымипризнаками. Главное различие междусравнительно-исторической грамматикойи представленными в рецензируемой кни-ге историко-типологичеекпми исследова-ниями СОСТОИТЕ том, что для первой основ-ным является реконструирование струк-турных архетипов, в силу чего онаориентирована ретроспективно. Послед-ние же нацелены на результаты развитияи преобразовании в родственных языках,на раскрытие внутренних мехализмов,которые обусловили соответствующиепроцессы, и благодаря этому обладаютперспективной паправленностью. Этаобщая теоретическая установка обеспечи-вает концептуальное и композиционноеединство рецензируемой коллективной мо-нографии, получая дальнейшую конкре-тизацию в зависимости от проблематикикаждого более частного исследования,

входящего в него, и специфики анализи-руемого в нем материала. Вместе с темкаждый том и даже раздел представляютсобой самостоятельное исследование, за-служивающее отдельного рассмотрения.

Первый том книги открывается общимвведением, в котором изложены исход-ные теоретические посылки исследования ,в целом, охарактеризованы принципы иприемы описания анализируемого мате-риала.

Основным объектом исследования в ра-боте является типология процессов, оп-ределивших кардинальные СДВИГИ В систе-ме парадигматики словоизмепзпия гер-манских языков. Поэтому в ней уделенобольшое внимание фундаментальным по-нятиям историко-типологической морфо-логии, которые получают подробное осве-щение в специальном разделе первоготома, состоящем из двух глав. В первойиз них — «Диахроническая морфонологиядревних германских языков» (авторыЭ. А. Макаев, Е. С. Кубрякова) тщатель-но проанализированы различные типывокалических и консонантных чередова-ний, показан механизм возникновенияморфонологических характеристик наоснове принципа селективности и в планеисторико-типологического сравнения рас-смотрено их функционирование. В ре-зультате выделены устойчивые и неустой-чивые морфонологнческие характеристи-ки в различных германских языках иотмечено значительное число вокалическихчередований, рассматриваемых в качест-ве главной типологической особенностиморфонологии древних германских язы-ков. Значительный интерес представляетобщетеоретическая часть данной главы,в которой изложена оригинальная трак-товка авторами предмета морфонологиче-ских исследований и, в частности, пред-мета диахронической морфонологии, рас-крыта значимость морфонологическихсредств. Выделение в морфонологическиххарактеристиках способности вторичнойдиакритики — способности выражать нетолько категориальные, но и классифи-кационные признаки — лишний раз под-тверждает справедливость определенияэтих характеристик как особых, отлич-ных от собственно фонологических и мор-фологических. Обоснование различияв статусе флексий и альтернаций и дока-зательство важности позиции для морфо-логии заставляет согласиться с мнениемавторов о нецелесообразности отождест-вления флексии и так называемой внут-ренней флексии (с. 62).

Во второй главе — «Типология преоб-разований словоизменительной парадиг-матики» (автор М. М. Гухман) получаютуточнение важные теоретические понятиякниги: большая и малая парадигма, про-стые и сложные (цельнооформленные ираздельнооформлепные) маркеры, внут-рипарадигматическое и межпарадигма-тическое маркирование, морф и граммема,


а также определяются параметры, в пре-делах которых рассматриваются процес-сы, обусловившие типологические изме-нения словоизменительных систем герман-ских языков. Здесь выделены глашшенаправления преобразования общегерман-ской парадигматики, убедительно пока-зано, что теми и формы реализации тен-денций в процессе парадигматизаципобусловлены комплексом лингвистиче-ских и экстралингвистических факторов.Целый ряд выводов автора имеет важноезначение для теории морфологии и исто-рической типологии, например, выводыо существенном различии в реализациитипологической перестройки в именнойи глагольной парадигматике, об устой-чивости глагольной парадигматики,о константности сложных маркеров при мо-делировании межиарадигыатических отио-шеньй, о фсмировании маркеров агглюти-нирующего типа. Ценно также обоснованиеразличия между нулевыми формамии аморфными единицами. В исследованииимеются тонкие наблюдения над смысло-вой структурой и изменением статусамаркеров, иарадигматнзацией сочета-ний и др.

Существенно расширяют круг научныхзнаний о закономерностях развития сло-воизменительной парадигматики именив германских языках главы раздела, по-священного существительному и его ка-тегориям. Достижение этого результата,несмотря на, казалось бы, достаточно пол-ную изученность явлений именной флек-сии исторической морфологией, сталовозможным благодаря новому историко-типологическому подходу. Именно пос-ледний позволил выявить и объяснитьте морфологические процессы, которыевели к преобразованию отдельных мор-фологических подсистем и классов и,в конечном итоге, подготавливали гло-бальные изменения морфологическогостроя современных германских языков.В главах «Типология родовой класси-фикации имен существительных» и «Ка-тегория числа. Синтетический и агглю-тинативный типы ее выражения» С. А. Ми-ронов, следуя единой методике, принятойв книге, ярко и наглядно раскрывает ди-вергентный характер развития в герман-ских языках категорий рода и числа, ос-вещает стратификацию германских язы-ков по этим признакам в сфере именнойпарадигматики. Автором рассмотрены триосновных направления перестройки родо-вой классификации существительных. Набольшом фактическом материале убеди-тельно показано своеобразие реализацииэтих преобразований по темпу, степениохвата парадигматических моделей и хро-нологических рамок. В плане историко-типологическом существенным являетсяустановление двух основных направленийв преобразовании способов выражения ка-тегории числа: 1) переход от синтетичес-кого выражения числа и падежа единой

флексией к специализированному и 2)переход, в ряде случаев, от флективногок агглютинативному способу выражениячисла. Следует подчеркнуть, что какв первой, так и второй главах при анализефактического материала особое вниманиеуделяется роли диалектов и контактовс другими языками в процессе преобра-зований.

Обширная глава «Типология системыпадежей» (автор О. И. Москальская)посвящена исследованию перестройкиструктуры именной парадигмы и анализусмысловой структуры падежной системы.Особую ценность данной главе придаетто, что в ней уделено большое вниманиеэволюции смысловой структуры системыпадежей и сложные процессы нейтрали-зации падежных оппозиций рассматри-ваются с учетом не только плана выраже-ния (омонимии падежных форм), но иплана содержания (падежной синонимии).Автором вскрыты различные причиныэтих процессов, их обусловленность мор-фологическими, синтаксическими, лек-сическими и семантическими факторами.Весьма интересен анализ двух типов па-дежных оппозиций с родительным паде-жом в именных словосочетаниях, прикотором принимаются во внимание жан-рово-стилистические особенности памят-ников (с. 227—238). Методика описанияна основе оппозиций удачно сочетаетсяздесь с принципами функциональногоанализа исследуемых структурных еди-ниц. В главе «Становление категорийопределенности — неопределенности. Ар-тикль», написанной тем же автором, данглубокий анализ процесса становлениякатегории определенности—неопределен-ности в системе германского сущест-вительного и развития артикля как мар-кера этой новой грамматической катего-рии. Большое достоинство этой части ре-цензируемой книги заключается в том,что историко-типологическая характе-ристика процесса становления названнойкатегории основывается на тщательномисследовании ее грамматического значе-ния, реализующегося на уровне выска-зывания. Семы, составляющие это значе-ние, выявляются автором в связи с ак-туальным членением предложения, чтопозволяет нетрадиционно взглянуть наартиклеобразное употребление указа-тельных местоимений древней поры допревращения их в собственно артикли ипо-новому осмыслить ход дальнейшейэволюции артиклевых систем и поздней-шей стратификации германских языковна двухартиклевые и одноартиклевые.Развитие категории определенности—неопределенности рассматривается в свя-зи с таким существенным вопросом мор-фологии германских языков, как переходот флективной системы словоизменениясуществительного к флективно-аналити-ческой. Следует отметить использованиев данной главе богатого и интересного


фактического материала и тонкий анализтекстов, различных по своей жанрово-стилистпческой ценности.

Заключительный раздел первого тома,посвященный грамматическим катего-риям прилагательного и средствам ихвыражения, написан Е. С. Кубряковой.Детально анализируя диахронно-типо-логические преобразования в системесклонения прилагательных, в выраженииими категории рода, числа и падежа,автор приходит к убедительно аргументи-рованному выводу о том, что во всехгерманских языках наблюдается единыйс типологической точки зрения процесс —упрочения прилагательного как отдель-ной части речи по всем показателям, кро-ме морфологических. Другим типологи-чески релевантным процессом, исследуе-мым в данной работе, является процессдеморфологизации прилагательного. Тем-пы и интенсивность этого процесса в раз-ных германских языках были различны,что позволило Е. С. Кубряковой выделитьтри типологические группировки совре-менных германских языков, соответствую-щие разным этапам деморфологизацииприлагательного — от максимальногосохранения морфологических характери-стик до их почти полного устранения. Осо-бый интерес представляет исследованиевопроса о различии в строении системысклонения прилагательного и существи-тельного и постановка вопроса о проис-хождении слабого типа склонения прила-гательного в связи со словообразователь-ной сущностью транспозиции.

Глубокий системный анализ важнейшихчастей речи — существительного и при-лагательного в историко-типологическомплане создает целостную и динамическуюкартину основных закономерностей рас-пределения типологических признаковименного словоизменения в германскихязыках.

Второй том рецензируемой книги пол-ностью посвящен исследованию морфо-логических процессов в словоизменениигерманского глагола, где реализовалисьнаиболее существенные типологическиепреобразования. Главным объектом ис-следования в данном томе являются про-цессы парадигматизации во всем их мно-гообразии.

В разделе «Эволюция видо-временнойсистемы в германских языках» (авторО. А. Смирницкая) в центре внимания и\-ходится роль парадигматизации в обра-зовании новой системы видо-временныхформ, процессы вовлечения определен-ных синтаксических сочетаний в слово-изменительную парадигматику. Станов-ление и развитие видо-временных формглагола рассматриваются автором какединый процесс, в котором каждый этапимеет причинно-следственное обоснова-ние. Именно такой подход к исследованиюсложной и противоречивой истории кате-горий времени, временной отнесенности,

видовых оппозиции, парадигматизациисинтаксических сочетаний дал возмож-ность убедительно показать внутренниймеханизм преобразований и выделить ти-пологические признаки видо-временныхсистем в современных германских язы-ках. В данном разделе освещен ряд дис-куссионных вопросов германистики,в частности, роль модели с глаголом,сохранившим посессивную семантику, иобстоятельственным причастием в фор-мировании перфекта в английском язы-ке (с. 48), трактовка причин утвержденияв языке дуративной конструкции (с. 81),интерпретация форм «будущего в прошед-шем» как форм наклонения (с. 119). Дляобщей типологии несомненный интереспредставляет вывод о том, что в языках,не обладающих категорией временной от-несенности, категория вида не встре-чается. Одна из сильных сторон этогораздела заключается в том, что автор,широко привлекая текстовой материалпамятников разных эпох, раскрывает под-линную сложность анализируемых мор-фологических процессов, результатом ко-торых является переплетение общих длягерманских языков типологических чертс индивидуальными или ареальнымиособенностями.

Релевантными с историко-типологичес-кой точки зрения являются не толькопроцессы парадигматизации некогда сво-бодных сочетаний, но и процессы распа-да старых парадигм и различные способыпереосмысления старых парадигм присоздании и функционировании новых па-радигм. Этому существенному аспектупроцесса парадигматизации уделеносерьезное внимание во втором разделевторого тома — «Типология развитиязалоговых оппозиций», написанномМ. М. Гухман. Давая глубокую трактов-ку семантической эволюции грамматичес-кой категории страдательного залога, ав-тор детально исследует залоговые проти-вопоставления в готском языке, подроб-но характеризует роль сочетаний при-частия II с глаголами «быть» и «становить-ся» в оформлении залоговой парадигмыв западногерманских и скандинавскихязыках, освещает участие лексическихгруппировок глаголов, обозначающих не-центробежность процесса при инактпвномсубъекте, в оформлении залоговых оппо-зиций германских языков. Прослеживаясудьбу готского медиопассива и его ре-ликты в некоторых других германскихязыках, а также различные пути и формыпарадигматизации залоговых оппозицийв разных германских ареалах, включаявтягивание старых легкепческих груп-пировок, М. М. Гухман раскрываеттипологически релевантные различияв структуре залогового пространствагерманских языков.

Завершается второй том разделом «Ти-пология развития системы наклонений»,который содержит много новых ценных


и убедительных? научных наблюдений.Последовательно применяя методику вы-членения оппозиций и приемы функцио-нально-семантического анализа, авторданного раздела Л. С. Ермолаева трак-тует типологию развития системы накло-непий в германских языках как типоло-гически единый процесс преобразованияфлективной четырехчленной системы нак-лонения «индикатив — ирреалис — оп-татив — императив», выражающей внеш-нюю и внутреннюю модальность, в дву-членную оппозицию «индикатив — ир-реалис». Содержанием последней являет-ся лишь внешняя модальность, причеммаркированный член представлен анали-тической формой. Индивидуальные нареалыгые типологические особенностигерманских языков основываются в зна-чительной степени на том, что пути реа-лизации общей тенденции их развитияв данной области, степень интенсивностиэтой тенденции были обусловлены систем-ными связями категории наклонения состроем каждого конкретного языка. Ин-тересен вывод автора о том, что по степе-ни интенсивности процесса перестройкисистемы наклонений германские языкиобразуют как бы «цепочку», где позициякаждого из современных германских язы-ков отражает различные этапы в осуще-ствлении единого типологического про-цесса: начальные звенья цепочки обра-зуют языки, ближе всего стоящие к ис-ходному состоянию, замыкают ее язы-ки, в которых процесс перестройки на-клонений в основном завершен. В данномразделе имеется ряд частных наблюдений,представляющих интерес для дальнейшегоисследования, например, мысль о пре-обладании во всех древних германскихязыках, кроме готского, формальных,а не семантических критериев выборасинонимичных форм оптатива и импера-тива (с. 236), предположение, что большаяинтенсивность процесса парадигматиза-ции немецкого кондиционалиса обуслов-лена использованием вспомогательногоглагола, связанного по своему перво-начальному значению с выражением ви-довых, а не модальных отношений (с. 267).

В целом все три раздела дают исчерпы-вающую характеристику истории разви-тия важнейших категорий глагола и обос-нованное распределение типологическихчерт в современных языках. В значитель-ной сгепепи этому способствовал тща-тельный анализ функционально-семан-тического аспекта глагольных категорий,выполненный на богатом фактическомматериале.

Третий том открывается разделом <<Мо-нофлексия» (автор 13. Г. Адмони), по-священном исследованию соотнесенностимонофлексии и полифлексии и их раз-вития в атрибутивной группе и в сказуем-ной конструкции. Исследование историиоформления согласующихся компонен-тов в синтаксических единицах сущест-

венно для типологической характерис-тики германских языков, так как тесносвязано со спецификой их строя. Авторсправедливо отмечает, что помимо тен-депции к преодолению избыточности ик семантическому сближению компонен-тов согласующейся конструкции развитиемонофлексии связано с факторами, дей-ствующими в фонетическом, морфологи-ческом и синтаксическом строе языков(с. 8). Тщательный анализ оформлениякомпонентов с учетом количественныхданных о коэффициенте грамматическойвыразительности (КГБ) позволил обос-новать важный вывод о том, что ведущимфактором была тенденция к созданиюопределенных типов структурной орга-низации синтаксических единств —в частности, стремление к превращениюгруппы существительного в тесное един-ство. В результате исследования отмеченосущественное расхождение в типологи-ческой характеристике германских язы-ков по критерию монофлексии в атрибу-тивной группе и в сказуемной конструк-ции. Определенный интерес представляютслучаи обратной пропорциональности ме-жду степенью развития флексии и рас-пространением монофлексии.

В. Г. Адмони написан также второйраздел названного тома, посвященный ти-пологическим преобразованиям в систе-ме наречий германских языков и сдвигамв лексическом составе отдельных разря-дов этой части речи. Автор убедительнодоказывает, что наречие является чрез-вычайно устойчивой частью речи, сохра-няющей свои особенности даже в усло-виях общего фронтального отступлениямаркированности в ряде германских язы-ков. Особый интерес представляют на-блюдения В. Г. Адмони, касающиесяоформления наречий, однокорневыхс прилагательными, и стратификации гер-манских языков по признаку маркирован-ного обозначения наречия.

Завершающий раздел третьего тома,написанный В. Н. Ярцевой, посвященрассмотрению наиболее сложных и дис-куссионных вопросов исторического раз-вития и категориальной идентификацииформ инфинитива, причастия I и II и та-ких новообразований, как супин в скан-динавских языках и герундий в англий-ском языке. Тщательно и всестороннехарактеризуя морфологическую парадиг-матику и категориальные признаки имен-ных форм глагола и раскрывая законо-мерности их эволюции в германскихязыках, автор приходит к убедительноаргументированному выводу, что карди-нальным морфологическим процессом висследуемой сфере был общий для герман-ских языков процесс все более прогрес-сирующего «втягивания» отглагольныхимен в парадигму спряжения глагола.Это «втягивание» выражалось, в част-ности, в распространении на неличныеформы глагола тех новых грамматических


значений и категорий, которые характе-ризуют личные формы глагола. Индиви-дуальные и ареальные типологическиечерты обусловлены, как показываетВ. Н. Ярцева, с одной стороны, степеньюинтенсивности сближения неличных формглагола с личными, а с другой стороны —особенностями развития глагольной си-стемы каждого данного языка в целом.Особую важность для историко-типоло-гическпх исследований представляет во-прос о статусе причастия I в английскомязыке, супина в шведском, вопрос о «рас-щеплении» причастия II па омонимы,а также вопрос об аналитических формах.Автор убедительпо обосновывает понима-ние сущности этих дискуссионных воп-росов, исходя из принципиального поло-жения о том, что функциональноеразнообразие не нарушает единства мор-фологической формы (с. 127). Тонкийсопоставительно-функциональный анализновообразований в группе именных формглагола обнаруживает существенныерасхождения, которые могут служитьважным признаком при исследовании ти-пологии германских языков.

В конце третьего тома приводится хо-рошо подготовленный научно-справоч-ный аппарат, относящийся ко всем тремчастям рецензируемого труда.

Поскольку рецензируемая монографияявляется плодом коллективного труда,было бы целесообразно завершить ееобщим «Заключением», в особенности порезультатам собственно историко-типо-логических исследований.

Раздел «Монофлексия» было бы, нанаш взгляд, логичнее поместить в концетретьего тома как своеобразное обобще-ние специфических преобразований — ин-новаций в германских языках. Вероят-но, колебания в этом вопросе невольноотразились в том, что подзаголовок ти-тульного листа третьего тома не соот-ветствует фактической последовательно-сти разделов.

Естественно, что в большой коллек-тивной работе сложно унифицироватьтермины (ср., например: «морфонология»и «фономорфология», «граммема» и«грамматическая сема», «классы» и «раз-ряды» слов), но еще сложнее обосноватьцелесообразность переноса терминав смежную область лингвистики. В этойсвязи представляется не вполне удачнымиспользование понятия «ареал» примени-тельно к языковой общности, возникаю-щей и распадающейся в зависимости отнабора типологических признаков. Сви-детельством тому является непоследо-вательное употребление этого терминаавторами, причем некоторые из них пред-почитают не пользоваться им. Самаидея о необходимости выделять динами-ческое образование общности при исто-рико-типологическом исследовании род-ственных языков принципиально важна,но, вероятно, предстоит дополнительная

разработка критериев установления этойобщности и поиска более адекватного тер-мина для ее обозначения.

Лишь после изучения всех разделовданной монографии создается полнаякартина сложных и противоречивыхпроцессов развития системы словоизме-нения в германских языках, которая даетвозможность осознать всю сложностьи объем поставленной авторским коллек-тивом задачи и по достоинству оценитьрецензируемый труд. Прежде всего сле-дует подчеркнуть, что именно целостныйподход к исследованию позволил выпол-нить главную задачу — установить иобосновать типологически релевантныепроцессы на фоне соотношения общихи частных закономерностей. В книге оп-ределены типологически различные ли-нии развития морфолоши и убедительнопоказана различная интенсивность про-цессов морфологических преобразованийв родственных языках. Авторы выявляютосновные тенденции в морфологическихпреобразованиях, что имеет важное зна-чение для дальнейших исследований.В качестве характерной особенности ре-цензируемой работы необходимо отметитьстремление вскрьпь причинность процес-сов и обосновать их результаты. В этомплане существенное значение для общейгерманистики имеют выводы о принци-пиальных различиях в типологии пре-образований в системе имени и глагола,об обусловленности отдельных морфс-логических изменений общим строем язы-ка, о взаимообусловленности морфоло-гических, семантических и синтакси-ческих признаков в происходящих пре-образованиях и о соотнесенности линг-вистических и экстралингвистическихфакторов в развитии отдельных харак-теристик морфологии.

Другая задача — создание методикпцелостного и единого описания процессовразвития морфологии германских языковс историко-типологической точки зре-ия — реализована в книге не тольков разработке принципиальных установоки параметров анализа, но также в глубо-ком проникновении в языковой материал.Сочетание структурно-смыслового ифункционального анализа и учет жанро-во-стилистических, а в отдельных слу-чаях и диалектных особенностей тек-стового материала позволили повысит!,достоверность выводов.

В книге нашли отражение важнейшиенаучные достижения последних лет какв области сравнительно-исторической,так и в области исторической грамматикигерманских языков. Каждое из иссле-дований, входящих в данную коллектив-ную монографию, представляет собойрезультат оригинальной авторской раз-работки и трактовки соответствующейпроблематики и содержит изложение ори-гинальной концепции исследователя.Большое достоинство книги заключается


в том, что изложенные в ней ценные наб-людения и выводы основываются на ана-лизе разнообразного текстового мате-риала всех германских языков (в томчисле, и малоизученных), начиная отготского и языка рунических надписейи кончая памятниками XVI—XVII вв.

Выход в свет «Историко-типологичес-кой морфологии германских языков» —заметное событие в советской лингвис-тической науке. Рецензируемый труд,содержащий дпахронно-типологичеекпйанализ словоизменительной парадигма-тики профилирующих частей речи, яв-ляется важным подготовительным этапомна пути к созданию историко-типологи-ческой грамматики германских языков

в полном объеме. Прокладывая путь не-традиционному направлению диахрони-ческого изучения германских языков,данное исследование вместе с тем имеетбольшое значение для общей теории ис-торической типологии родственных язы-ков как образец диахронического иссле-дования принципиально нового типа, ха-рактеризующегося перспективной на-правленностью, и как арсенал специфи-ческих методов и приемов, которые не-обходимы для проведения подобных ис-следований.

Конецкая В. П., Филичева Н. И.

«Очерки но истерии и диалектологии иосточносларянских языков». Под. ред.Борковского В. И. —М.: Наука, 1980. 238 с.

Вышедший в свет сборник читатели-языковеды, бесспорно, встретили с боль-шим удовлетворением, так как все поме-щенные в нем статьи написаны опытнымиисследователями в области истории и диа-лектологии восточнославянских нзыков.Большую ч сть сборника составляютстатьи синтаксического содержания, чтои определяет его тематическую направ-ленность.

Рецензируемый сборник открывается«Очерками синтаксиса белорусских ска-зок» акад. В. И. Борковского — авторамногочисленных синтаксических работпо русскому и другим славянским язы-кам, широко известного в нашей странеи за рубежом ученого, продуктивно раз-вивающего традиции сравнительно-ис-торического языкознания путем комплекс-ного использования показаний древнейписьменности, народных говоров, фольк-лорных произведений и литературнойречи. В своих фундаментальных трудахавтор неоднократно обращался к фактамязыка устного народного творчествавосточных славян для выяснения исто-рических закономерностей развития син-таксического строя. Но в последние годыВ. И. Борковский этой проблеме, ещеочень слабо разработанной лингвистами,уделяет особое внимание [1]. Ведь уст-ное народное творчество сохранило с глу-бокой древпости такие синтаксическиеконструкции, которые вовсе могли бытьне зафиксированы деловыми памятни-ками, литературными ж публицистиче-скими произведениями. В этом отношениипоказателен вывод, сделанный исследо-вателем в результате изучения языкасказок, записанных фольклористамив пушкинских местах на Псковщине:«Конечно, историка русского языка,

диалектолога в первую очередь интере-суют диалектные, архаические синтак-сические особенности сказок» [1, с. 388].

Несколько выше автор обобщил своинаблюдения, подчеркивая, что «...диа-лектные и архаические особенностисинтаксиса, которые широко представле-ны в сказках, были не только одними изсамых распространенных, но и самых ус-тойчивых черт диалектного синтаксиса»[1, с. 388). Это заключение сделано наосновании тщательного исследованиябольшого числа русских сказок. Аналогич-ную закономерность В. И. Борковскийвыявил и при изучении белорусских ска-зочных текстов: «Бесспорным являетсяположение о близости языка сказокк местной диалектной речи, посколькусказочник — носитель этой диалектнойречи. Однако имеются не только чертысходства, но и черты различия, более за-метные в синтаксисе, чем в фонетике, мор-фологии и словообразовании.

Диалектная речь — разговорная речь,синтаксис сказок — синтаксис художе-ственного повествования, требующегопредельной ясности, четкости, особеннопри построении сложного предложения»(с. 46). Исследователь установил, чтов отличие от современной диалектной речив сказках белорусского народа сохранил-ся ряд архаических черт синтаксиса,причем «эти архаические конструкциипридают исключительное своеобразиеязыку сказок, еще в большей степениделают его не похожим на ту обычнуюразговорную речь, которой пользуютсяи сказочник, и его слушатели в быту,в повседневной жизни» (там же).

Таким образом, в данном очеркеВ. И. Борковский впервые научно си-стематизировал языковые факты белорус-


ских сказок и дал глубокую интерпрета-цию важнейших синтаксических явленийэтого распространенного жанра устногонародного творчества. Четко сформули-рованные выводы ученого об особенно-стях синтаксиса белорусских сказок от-крывают новые перспективы для всесто-роннего изучения не только собственнобелорусской народной речи, но и речидругих славянских народов. Этот моментважно подчеркнуть в связи с тем, чтопрежние исследователи синтаксиса сла-вянских языков, в частности Ф Микло-шич, Н. К. Грунский, синтаксическиефакты белорусского языка почти пол-ностью оставили вне поля зрения или ис-толковывали их как диалектные явлениядругих славянских языков. ТрудВ. И. Борковского, опубликованныйв виде сжатого очерка в рассматриваемомсборнике, в значительной степени до-полняет синтаксическую концепцию ос-нователя белорусского языкознанияакад. Е. Ф. Карского и заостряет внима-ние современных лингвистов, занимаю-щихся вопросами сравнительно-исто-рического и сопоставительного синтак-сиса славянских языков.

Большое значение имеют и другие ра-боты сборника, посвященные различнымсинтаксическим проблемам. На обширноми тщательно проанализированном мате-риале древнейших и средневековых пись-менных памятников восточных славянпостроены статьи Л. Е. Лопатиной «Взаи-морасположение подлежащего и компо-нентов именного сказуемого в памятникахвосточнославянских языков», 3. Д. Попо-вой «Древнерусская падежная п предлож-нопадежная система в восточнославянскойдиахронии», А. М. Сабениной «Из исто-рии двусоставного предложения в рус-ском языке», В. Ф. Харпаловой «К воп-росу об изоморфизме синтаксическихсвязей простого и сложного предложе-ний», С. Е. Морозовой «Соотношениесказуемых главной и придаточной частейи их роль при семантической дифферен-циации в условных конструкциях (в во-сточнославянских письменных памятни-ках XV—XVII вв.»), Р. Б . Кершиене«К истории сложноподчиненного опреде-лительного предложения», Н. И. Хре-новой «Функции видовой оппозиции всложноподчиненном предложении вре-мени». В этих статьях, как правило, яв-ляющихся частями диссертаций или моно-графий, мы найдем цепные наблюденияи теоретические обобщения относительноструктуры древних и позднейших синтак-сических конструкций, взаимодействияморфологических и семататико-епптаксп-ческих категорий в процессе историчес-кого развития трех родственных языков,которые унаследовали единую древне-русскую грамматическую основу и, сле-довательно, имеют много общего в син-таксической структуре коммуникатив-ных единиц. Вместе с этим авторы наз-

ванных статей (каждый в пределах своейтемы) выявляют особенности, характер-ные для данных языков в их историче-ской динамике. Так, говоря о порядкеследования главных членов предложения,Л. Е. Лопатина вполне обоснованно ут-верждает, что «начиная с памятниковдревнерусского языка, именное сказуе-мое чаще употребляется в постпозициик подлежащему» (с. 66). И далее: «Числопримеров с постпозитивным сказ^мимвозрастает в старорусских памятниках иеще в большей степени в украинских ибелорусских» (там же). Это в целом вер-ное наблюдение следовало бы прокоммен-тировать более подробно, устанавливаяисторические причины расхождений ме-жду словопорядком в старорусском, ста-роукраннском и старобелорусском язы-ках. Если учесть, что по данной проблемеуже имеются специальные исследова-ния (например, в белорусском языко-знанпп диссертация Б. С. Лапова), товозможность более определенного истол-кования указанных синтаксических раз-личий между тремя языками станет, ко-нечно, вполне осуществимой. При этомнадо иметь в виду и такие факторы, какразная степень влияния на три родствен-ных языка синтаксиса старославянского,древнегреческого, латинского и польскогоязыков, а в связи с этим и неодинаковаяблизость письменных текстов к живойразговорной старорусской, староукраин-ской и старобелорусской речи; неполнаяжанрово-содержательная и стилеваясоотнесенность текстов на трех языках;разный тематический состав оригиналь-ной и переводной литературы на русском,украинском и белорусском языках эпохисредневековья и др.

При выяснении закономерностей раз-вития падежной и предложпо-падежнойсистемы восточнославянских литератур-ных языков 3. Д. Попова устанавливаетразличия, которые исторически воз-никли вследствие разного направлениядифференциации общих древнерусскихсинонимических, вариантных и дублет-ных рядов, неравномерного отмираниядревнерусских дублетов и разнообразияновообразований, появившихся уже в пе-риод раздельного существования восточ-нославянских языков. Соглашаясь с этимутверждением, следует опять-таки на-помнить, что некоторые синтаксическиеотличия в украинском и белорусскомязыках создавались не без влияния за-паднославянских языков (ср. словосо-четания с предлогами с, з, до и др.) ипри значительно меньшем воздействии,чем на русский литературный язык, состороны книжнославянского синтаксиса.

Интересны по содержанию статьиМ. Н. Преображенской «Русское диалект-ное явление в восточнославянском аспек-те. Произношение не-'а в соответствии*g (/о, 'а)», В. К. Сорокиной «Измененияв спряжении нетематических глаголов да-


ти и Ъсти в истории русского языка»,А. И. Дундайте «О вариантности и сино-нимии в древнерусском словообразова-нии», Н. Т. Шелиховой «К вопросуо происхождении суффиксов -ние (-ение),-тие».

К достоинствам сборника следует от-нести высокий уровень редакторской об-работки текстов публикуемых работ и точ-ную техническую передачу древней гра-фики и диалектных особенностей речи.Заслуживает одобрения также помещен-ный в конце книги единый «Список ис-точников», из которых были заимствованыматериалы при подготовке рукописей.

Среди многочисленных, как правило,«ведомственных» лингвистических сбор-ников рецензируемые «Очерки но исто-рии и диалектологии восточнославян-ских языков» выделяются глубоким науч-

ным содержанием и удачным подборомтематики. Жаль, что Институт русскогоязыка АН СССР не так уж часто выпус-кает подобные сборники, которые могутпринести большую пользу как научнымработникам, так и преподавателям-фи-лологам высших учебных заведений.

Булахов М. Г.


1. Борковский В. И. Синтаксис сказокПушкинских мест.— В кн.: Современ-ные проблемы литературоведения иязыкознания. К 70-летию со дня рож-дения академика М. Б. Храпченко.М., 1974.


№ 4 1981

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬХРОНИКАЛЬНЫЕ ЗАМЕТКИ

10—12 сентября 1980 г. в Ташкентепроходила III В с е с о ю з н а я т ю р -к о л о г и ч е с к а я к о н ф е р е н -ц и я (ВТК), созванная Отделением ли-тературы и языка АН СССР, Отделениемистории АН СССР, Советским комитетомтюркологов при ОЛЯ АН СССР и АНУзбекской ССР.

В конференции приняло участие свыше500 делегатов пз 41 города страны, спе-циалисты из всех тюркологических цен-тров, представители академической ивузовской науки, а также зарубежныегости — Г. Ярринг (Швеция), И. Цир-таутас (США), Г. Хазаи (ВНР), Д. Кара(ВНР), А. Рона-Таш (ВНР), X. Фитце(ГДР), X. Штейн (ГДР), Э. Трыярски(ПНР), А. Дубинский (ПНР), С. Петро-ва (НРБ).

Конференцию открыл председательОргкомитета III ВТК чл.-корр. АН СССРГ. Ф. К и м. С приветствиями к участ-никам конференции обратились предсе-датель Ташкентского горисполкомаВ. А. К а з и м о в и президент АНУзССР акад. А. С. С а д ы к о в.

На первом общем пленарном заседаниибыли заслушаны обзорные доклады о со-стоянии исследований в области языко-знания, литературоведения и фольклори-стики, истории и этнографии тюркоязыч-ных народов СССР за период со времепиII ВТК (сентябрь 1976 г.; см. ВЯ, 1977,№ 4).

Достижениям и перспективам развитиятюркского языкознания в СССР посвя-тили свой доклад акад. А . Н . К о н о н о в(Ленинград), д.ф.н. Э. Р. Т е н и ш е в(Москва) и чл.-корр. АН УзССРЭ. И. Ф а з ы л о в (Ташкент).

Итоги и задачи изучения тюркоязыч-ных литератур в СССР были освещеныв коллективном докладе чл.-корр. АНКазССР 3. А. А х м е т о в а (Алма-Ата),чл.-корр. АН УзССР М. К. К о ш ч а н о-в а (Ташкент), Т. М и р з а е в а (Таш-кент), чл.-корр. АН КиргССР А. С. С а-д ы к о в а (Фрунзе), чл.-корр. АНУзССР И. А. С у л т а н о в а (Таш-кент).

Анализ важных и спорных в историче-ской науке вопросов о характере этппче-ских процессов тюркоязычных народовСредней Азии в XVII — начале XIX в.представила д.и.н. Т. А. Ж д а н к о(Москва). Актуальные проблемы былирассмотрены в докладе д.ф.н. К. X. X а-н а з а р о в а (Ташкент) «Расцвет исближение тюркоязычных наций и на-родностей в составе новой историческойобщности — советского народа».

Всего на конференции было заслушано-464 доклада. Ее работа распределяласьпо трем секциям: лингвистической (ра-боте которой посвящен настоящий от-чет), литературоведческой и историче-ской 1. Работа лингвистической секциипроходила на пленарном заседании ив шести подсекциях: 1) история тюркскихязыков; 2) диалектология; 3) грамматика;4) фонетика, фонология, морфология,орфография и стилистика; 5) лексиколо-гия и лексикография; 6) сопоставитель-ное и типологическое изучение тюркскихязыков.

Всего заслушано 250 докладов и 40 вы-ступлений в обсуждениях, в которых бы-ли затронуты многие актуальные вопросысовременной исследовательской практи-ки, предложены новые идеи и решения,намечены перспективы дальнейших изы-сканий.

В области изучения грамматическогостроя тюркских языков важнейшее зна-чение приобретает совершенствованиеметодологических основ исследования.Четкие методологические принципы дол-жны обеспечить решение ряда задач, вы-явившихся в ходе дискуссии. Среди нихможно назвать: 1) понятийный аппарати его соответствие особенностям грам-матического строя тюркских языков, се-мантическое содержание грамматическихкатегорий и специфика их языковой реа-лизации; 2) место и роль аналптизма исинтетизма в тюркской грамматике;3) грамматическая омонимия и синони-мия; 4) синтаксис разговорной речи итеория текста; 5) семантпко-структурнаяклассификация предложений.

В изучении фонетического строя, на-ряду с экспериментально-инструменталь-ными исследованиями, актуальным при-знается применение инженерно-лингви-стических и статистических методов.

Важными не только в теоретическом,но и в практическом отношении продол-жают оставаться лингвистическая и ху-дожественная стилистика, проблемы куль-туры речи п языковой нормы, орфо-эпии и орфографии; доклады па эти темывызвала интерес слушателей.

В докладах были отражены определен-ные достижения в изучении тюркской

1 К началу ВТК были опубликованыдве кнпги с планировавшимися докла-дами: Языкознание: Тезисы докладов исообщений. Ташкент, 10—12 сентября1980 г. Ташкент, 1980 (объем 12,4 п. л.);Литературоведение и История. То же(объем 8,1 п.л.).

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ 155

апеллятивной и ономастической лексики.Максимальная фиксация лексических бо-гатств современных тюркских языковв связи с расширением их общественныхфункций, создание фундаментальныхтолковых, терминологических, перевод-ных и др. типов слов>рей должны соче-таться с дальнейшим развитием теорети-ческой лексикологии. В частности, не-обходимо углублять системные описаниялексики каждого конкретного тюркскогоязыка.

Проблемы тюркско-иноязычного, в осо-бенности тюркско-русского, билингвиз-ма приобретают свою значимость в светевзаимодействия и взаимообогащения язы-ков на современном этапе. Сопоставитель-но-типологическое изученпе тюркскихязыков отвечает насущным практическимпотребностям.

Новым этапом тюркской диалектологииявляется создание «Диалектологическогоатласа тюркских языков СССР». Спе-циальное заседание обсудило важныйэтап этой многолетней работы. По-преж-нему в центре внимания диалектологовостается монографическое описание осо-бенностей современных диалектов, во-просы диалектного членения и интернре--ыция изоглоссных явлений, дифферен-циация и смешение диалектов.

История тюркских языков изучаетсяна всех ярусах. При этом большое вни-мание уделяется исследованиям памятни-ков письменности различных периодовних связи и соотношении с современнымиязыками. Важное место должны занятьтекстология и лингвистическое источни-коведение. Совершенствование методикиинтерпретации памятников поможет реше-нию ряда кардинальных вопросов сравни-тельно-исторической грамматики тюрк-ских языков. Языковая реконструкциясопряжена с проблемами хронологииявлений, структуры корня, этимологи-зации корневых и аффиксальных морфем.

Соотношение народно-разговорных илитературных языков в разные периодыих развития, линии языковой преемствен-ности в значительной мере обеспечивают

успешное разрешение спорных вопросовпериодизации и классификации тюркскихязыков. Ценный материал для изученияистории тюркских языков представляютвсевозможные иноязычные источники,особенно — для древнейших периодов —данные алтаистики и ностратики.

Неоднократно отмечалась важность ос-воения богатого лингвистического на-следия восточных филологов, изученияистории тюркской филологии, созданияразличного типа справочников, указа-телей, биобиблиографичоских словарей.

На заключительном общем пленарномзаседании 12 сентября состоялось под-ведение итогов и закрытие конференции.Были заслушаны отчеты руководителейсекций: чл.-корр. АН УзССР Э. И. Ф а -з ы л о в а, чл.-корр. АН КазССР3. А. А х м е т о в а и д.и.н. Т. А.Ж д а н к о.

Председатель Советского комитетатюркологов акад. А. Н. К о н о н о вподвел итоги работы III ВТК и охарак-теризовал первоочередные задачи в об-ласти тюркологических исследований.Известный шведский тюрколог проф.Г у н н а р Я р р и н г от имени зару-бежных участников выразил благодар-ность за приглашение на конференцию,подчеркнув важность личных контактовспециалистов такой интернациональнойнауки, как тюркология.

Затем был принят проект рекоменда-ций III ВТК 2, зачитанный чл.-корр.АН УзССР М. К. К о ш ч а н о в ы м .Закрывая конференцию, вице-президентАН УзССР акад. АН УзССР Э . Ю . Ю с у -п о в выразил благодарность всем участ-никам ВТК и отметил, что конференцияпрошла на высоком идейном и научно-теоретическом уровне.

Нормушин И. В.,ГалимоваГ. А. (Москва)Насилов Д. М. (Ленинград

2 Текст рекомендаций опубликован,см.: Ахунова М. А., Кошчанов М. К.,Фазылов Э. И. III Всесоюзная тюркологи-ческая конференция.— Общественные на-уки в Узбекистане, 1980, № 12, с. 50.

С 26 по 28 ноября 1979 г. в Магдебургесостоялся к о л л о к в и у м п о т е м е« О б щ е с т в е н н ы е ф у н к ц и и ис т р у к т у р а я з ы к о в о й к о м -м у н и к а ц и и», организованный Цен-тральным Институтом языкознания АНГДР. В его работе приняли участие 70 че-ловек, включая представителей ГДР,а также ученых других стран. В составделегации СССР входили Ю. Д. Дегне-

риев, Е. Ф. Тарасов, А. М. Шахнарович(Москва) и А. И. Домашнев (Ленинград).В центре обсуждения стояли общие во-просы социолингвистики, теоретическиепредпосылки и основные направлениясоциолингвистических исследований, атакже достижеЕШЯ и результаты послед-них эмпирических исследований. Наи-большее внимание уделялось при этомпонятию языковых вариантов и языков >й

156 НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

вариативности в теоретическом и эмпири-ческом аспектах. В докладах затрагива-лись также такие важные вопросы, каккультура речи, теоретические и эмпири-ческие проблемы языковой коммуника-ции, лингвистика текста, диалогическаяречь. Интерес привлекли выступленияпо специальным проблемам отдельныхязыков (например, вьетнамского), по от-дельным формам существования языкав связи с задачами школьного преподава-ния (литературный язык как школьнаядисциплина), в частности, в ФРГ, а такжепо вопросам нейролингвистики. Вслед-ствие многообразия обсуждавшихся наконференции вопросов представляетсявозможным остановиться на содержаниидокладов лишь в общих чертах.

Кардинальных вопросов социолингви-стики в различных ее аспектах коснулисьв своих докладах Ю. Д. Дешериев,А. И. Домашнев, Ж.-Б. Марселлези,Э. Приллер и Р. Водак-Леодольтер.Ю. Д. Д е ш е р и е в (СССР) сделал до-клад на тему «Функционирование, раз-витие языка и социальные факторы.К вопросу взаимоотношения давлениясистемы и социального давления на язы-ковую систему». Оп остановился на поня-тиях «давление системы» (как объектив-ном, но материально не воспринимаемомявлении») и «социальное давление насистему (структуру) языка» (как прояв-лении воздействия социальных факторовна структуру языка) и высказал мысльо том, что социальное давление на язы-ковую систему обусловлено как стихий-ным, так и сознательным влиянием со-циальных факторов.

Процессы стихийного воздействия со-циальных факторов ярче всего проявля-ются в лексико-семантической системеязыка. Трудности сознательного воздей-ствия на язык особенно отчетливы в об-ласти культуры речи и нормализациилитературного языка. Основное вниманиедокладчик уделил при этом сознательномуобогащению языка элементами идеоло-гического содержания. В заключениебыло указано на то, что процесс истори-ческого развития языка протекает в усло-виях взаимодействия давления системыи социального давления па языковуюсистему.

А. И. Д о м а ш н е в (СССР) в докладе«Дискуссия о языковых ,.барьерах" в ФРГи норма языка» дал анализ состояния раз-работки этой проблемы до периода сере-дины 70-х гг. Он исходил из оценки «ги-потезы языкового дефицита» Б. Берн-стайна, перенесенной на условия ФРГУ. Эверманом, который сосредоточилсвое внимание главным образом на языко-вом развитии учащихся школ. К началу70-х гг., когда определился взгляд надиалект как на компонент содержанияпонятия «языковой барьер», обозначилосьусиление внимания исследователей ксоцио-функциональным аспектам форм

существования языка. Это привело к обо-снованию «концепции дифференциацииязыка», под влиянием которой проблемыязыкового обучения в ФРГ получи-ли общественно-политический резонанс.В докладе была дана оценка степени эф-фективности обеих теорий для целейобучения и высказаны предложения постратегии школьного преподавания род-ного языка, предусматривающей путиоблегчения постепенного перехода на ли-тературный язык тех учащихся, которыев условиях семьи пользовались преимуще-ственно диалектом.

Ж.-Б. М а р с е л л е з и (Франция)в своем докладе «Направления изучениясоциальных аспектов языка в трудахфранцузских лингвистов» дал системати-ческий обзор развития социолингвистикиво Франции. Социолингвистическая си-туация во Франции, отличающаяся отситуаций в других европейских странах,рассматривалась докладчиком в плане е&развития и связей с социальной и идео-логической борьбой. Социолингвистикакак комплекс проблем, а не как научнаяобласть со строго выделенным объектомвозникла в самом конце 60-х гг. в видереакции на социологию языкового пове-дения в интерпретации французских со-циологов. Она весьма теоретична и идео-логизирована. Это проявляется в выборепредмета исследований. Социально-диф-ференцированный анализ политическойречи, проблемы языкового отчужденияв обществе, языковая политика, соотно-шение «школа — языковое поведение» —вопросы, представляющие большую ак-туальность для современной Франции.Р. Водак-Леодольтер и Э. Приллер по-ставили в своих докладах принципиаль-ные проблемы исследования социолингви-стических полей. Р. В о д а к - Л е о -д о л ь т е р (Австрия) подчеркнула, чтоосновная задача ее доклада «Проблемысоциолингвистического исследования по-ля на примере анализа спонтанно-язы-ковых текстов» состоит в толкованип важ-нейших методологических проблем, кото-рые возникают при изучении «естествен-ных» речевых ситуаций. Она указала нанекоторые существенные «парадоксы»,продемонстрировав их на примерах мно-гообразного эмпирического материала,полученного прп осуществлении опытовтак называемой терапевтической комму-никации в группах Венского центра пси-хиатрической помощи. К основным труд-ностям сбора таких данных докладчикотнесла парадоксальность функции ин-тервьюера, роль собирателя информациии искусственность создаваемой ситуацииобщения. Э. П р и л л е р (ГДР) в своемдокладе «О роли коммуникации при нако-плении индикаторов в социологиче-ских исследованиях» выделил два аспек-та коммуникации, релевантные для социо-лингвистического анализа, и на примересодержательной стороны процесса нако-


пления индикаторов определил важностьдля социологов учета лингвистическихаспектов.

Второй обширный круг проблем, свя-занный с вопросами языковой дифферен-циации и вариативности, нашел отраже-ние в ряде докладов, содержавших ре-зультаты последних исследований по этойпроблематике и определивших новые зада-чи теоретического и эмпирического пла-нов. С докладами по этим вопросам вы-ступили И. Донат, X.Фаске, В. Флайшер,Б. Н. Груниг, В. Хартунг, Р. Херрманн-Винтер, И. Хорескп, В. Шлибен-Ланге иX. Шёнфельд. В. Хартунг, X. Шёнфельди И. Донат изложили результаты послед-них исследований группы «Социолингви-стика» при ЦИЯ АН ГДР. В . Х а р т у н г(ГДР) в докладе «Теоретические аспектыязыковой дифференциации» выдвинул дляобсуждения следующие вопросы: Что по-нимается под языковой дифференциаци-ей? Какой понятийный аппарат можноиспользовать при ее рассмотрении? Ка-кие функции выполняет языковая диффе-ренциация в коммуникации и каково еезначение для участвующего в коммуни-кации человека? Докладчик предложилучитывать при использовании понятия«вариативность» и соотнесении его с ком-муникативной действительностью три ос-новные данности: предпочтительные спо-собы языкового выражения, знание нор-мативных установок и определенные об-щепринятые оценки. Он определил вве-денные понятия и показал возможностиих использования для построения однойиз моделей языковой вариативности. Те-мой доклада X. Ш ё н ф е л ь д а (ГДР)была «Языковая вариативность устногообщения в сфере промышленного произ-водства». Автор определил четыре взаимо-связанных вопроса, которые составилипредмет исследования: 1) формы исполь-зуемых языковык дифференциаций;2) условия приобретения языковыхвариантов и возможности их использова-ния; 3) членение и оценка языковыхвариантов со стороны говорящего; 4) вза-имосвязь Ki ммунпкативной ситуации иязыковых дифференциаций. В своем до-кладе X. Шёнфельд особо остановился напункте 3 и обратил внимание при этомна следующие момепты: индивидуальныйречевой опыт, практические навыки язы-кового поведения в пределах различныхсоциальных групп в определенных си-туациях, а также речевые навыки, при-обретенные в школе и в семье. Послерассмотрения целей лингвистическогоанализа, заключающегося в выявлениии описании закономерностей вариатив-ности с помощью точных методов, до-кладчик обратился к фонетико-фонологи-ческим явлениям, для которых в одина-ковой мере важны как количественныетак и качественные характеристики.И. Д о н а т (ГДР) выступил с докла-дом «О влиянии коммуникативной ситуа-

ции на языковую вариативность на про-мышленном предприятии». Его выводыопирались на данные эмпирических ис-следований, о которых шла речь в докла-де X. Шёнфельда. Он дал анализ факто-ров, влияющих на способы языковоговыражения говорящего, и определилосновное значение коммуникативной си-туации. Другие доклады по этой про-блематике касались вопросов языко-вой дифференциации и языковоговарьирования с учетом специфи-ческих аспектов пх проявления. Так,Р. Х е р р м а н - В и н т е р (ГДР)в своем выступлении «О некоторых про-блемах оценки языковых вариантов гово-рящим» высказала сходные с выдвинуты-ми в докладе Г. Шёнфельда положения.Исследование оценочных суждений гово-рящего о различных языковых средствахдают возможность понять не только су-щество идиолектных, но и социально-детерминированных нормативных систем,которые оказывают регулирующее воз-действие на функционирование языкав обществе. Докладчик познакомила уча-стников коллоквиума с результатамисвоих наблюдений, основанных на обра-ботке по разным параметрам большогоколичества магнитофонных записей, исделала вывод, что нелитературные язы-ковые средства всех уровней относятсяк примарным признакам языковой фор-мы, используемой в спонтанной устнойречи. Б.-Н. Г р у н и г (Франция) вы-ступила на тему «Вариативность в сфересловаря». Она остановилась на соотно-шении между вариативностью и констант-ностью и на особенностях отражения этогосоотношения в словаре, указав на недо-статки структуралистского подхода к этойпроблеме. Определяющими являются се-мантические различия. В докладе содер-жатся также критические замечания всвязи с понятием коннотации в глоссе-матике. Представленные докладчикомтаблицы продемонстрировали различиямежду константностью и вариативностью,а также перекрещивающиеся признакии связи между ними. Б. Ш л и б е н -Л а н г е (ФРГ) высказала в своем до-кладе «Языковая деятельность и выборязыковых вариантов» критические заме-чания по поводу существующих попытоквыбора вариантов на основе принципакоррелятивности [модель «статус — слой»(Бернстайн, Эверманн), понятие «lan-guage domains» (Дж. Фишман) и ситуа-тивная модель (ethnography of commu-nication)]. В докладе излагались такиевопросы, как виды языковой деятельно-сти в пределах данной культуры или об-щества; отношение говорящих, принад-лежащих к определенному социуму,к выбору языковых вариантов. X. Ф а с-к е (ГДР) в докладе «Об отношении но-сителей языка к вариантности языковыхсредств в условиях нормированного и ко-

дированного письменного языка»

158 НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

уделил внимание носителям серболужиц-кого литературного языка, сиецыфикакоторого заключается в его социально-функциональном статусе. В. Флейшер(ГДР) в докладе «Глагольные и именныефразеологизмы в коммуникативном ас-пекте» остановился на роли вариантныхэлементов в языке и на коммуникатив-ных факторах, определяющих выбор ва-риантов. Он указал на то, что языковаявариативность возможна только на фонеинвариантов, а отдельные языковые мар-керы вариатпвностя в пределах языкане однотипны. В заключение дискуссии поэтой проблематике был прочитан доклад«О языковых дифференциациях» И. Г о-р е с к п (ЧССР), который не смог при-нять участия в работе коллоквиума.

В ряде докладов поднимались теорети-ческие и эмпирические вопросы комму-никативной лингвистики. В. Н о й м а н(ГДР) в докладе «О структурных усло-виях языковой коммуникации» высказалряд дискуссионных положений. Оп под-нял вопрос о понятии языковой системыв лингвистической теории. «Что преобра-зует коммуникативную деятельностьв языковую деятельность?» — так фор-мулировался основной вопрос, которыйбыл рассмотрен в рамках теории грам-матики. В целом в докладе было убеди-тельно показано, сколь различными мо-гут быть позиции в трактовке подобноговопроса п на каком историческом фоне онможет быть истолкован. При этом та илииная из возможных позиций подвергласькритической оценке с точки зрения марк-систского взгляда на эту проблему.К. М е н г (ГДР) в докладе «О побуж-дении как центральном понятии теорииязыковой коммуникации» основное вни-мание уделила обоснованию сформули-рованной в названии доклада проблема-тике, а также уточнению понятия «побуж-дение». При толковании побужденияв семантическом аспекте она опираласьна предпринимаемые в последних амери-канских исследованиях попытки отнестипобуждение к коммуникативным дей-ствиям как в плане его проявления в ре-альной действительности, так и в планекооперации партнеров. Свой доклад авторзаключила оценкой современного состоя-ния исследования различных видов по-буждения. Теоретическое освещение во-просы коммуникативной лингвистики по-лучили и в докладах В. Мотча и В. Хар-тунга. В. М о т ч (ГДР) в докладе «О со-отношении грамматики и коммуникации»подчеркнул значение развития семантикидля целей грамматических исследований.Несмотря на общее признание необхо-димости использовать понятие языковойкоммуникации в целях развития грамма-тической теории, открытым остается во-прос о том, какая роль отводится язы-ковой коммуникации при определенииграмматических понятий. Этот вопросможет рассматриваться с двух различных

точек зрения; во-первых, с точки зрениянрпмата теории коммуникации и, во-вторых, с точки зрения специфическойсвязи некоторых грамматических понятийс понятиями языковой коммуникации.В. Мотч убедительно показал на примеретеории речевого акта, что в языковом вы-сказывании необходимо разграничиватьаспекты, относящиеся к грамматике,к теории деятельности и особенно к язы-ковой коммуникации. Вопрос об отно-шении коммуникации к грамматическимисследованиям затронул также В. X а р-т у н г в докладе «Концепция деятельно-сти и лингвистический анализ коммуни-кации». Поставив вопросы о том, что лин-гвисты понимают под коммуникацией икак проявляется концепция деятельностив лингвистике, докладчик стремился вы-яснить возможные пути лингвистическогоосмысления коммуникации. Пониманиекоммуникации как деятельности затра-гивает ряд принципиальных вопросов,среди которых особо были выделены теиз них, которые относятся к лингвисти-ке. Освещая вопрос об отношении ком-плекса коммуникативно-лингвистическихпроблем к проблемам грамматическогоанализа, В. Хартунг высказал мнение, со-гласно которому некоторые аспектыграмматики необходимо рассматриватьнезависимо от коммуникативной лингви-стики. Граница между грамматическими коммуникативным планами определяет-ся характером постановки познаватель-ных задач исследования, а также уровнемуже достигнутых результатов. В докладеЕ. Ф. Т а р а с о в а (СССР) «Методоло-гические проблемы исследования языко-вой коммуникации» основное вниманиебыло уделено прежде всего понятиям«общение» и «коммуникация», а также ихопределению с марксистских позиций.«Общение» интерпретируется как частьчеловеческой активности, которая на-правлена на установление контакта, «ком-муникация» понимается как средство в об-щении. Б. Т е х т м е й е р (ГДР) сделаладоклад на тему «Социальность — функ-циональность — нормативность. Обос-нование диалектико-материалистическихпозиций в исследовании диалога». Она вы-сказала мнение о том, что диалектико-матерпалпстический анализ диалогиче-ской речи должен исходить прежде всегоиз общественной детерминации функций,процессов и процедур. Рассматривая ис-следование диалога в рамках марксист-ской теории деятельности, докладчикподчеркнула связь этой проблематикис общим направлением научной работы,нроводимой в ЦИЯ АН ГДР. В докладеА. М. Ш а х н а р о в и ч а (СССР) «Оботражении структуры ситуации в семан-тике высказывания» раскрывались во-просы развития речевой деятельностидетей дошкольного возраста. Исходныетеоретико-материалистические позицииего выступления базировались на тради-


ции советской психологии и психолинг-вистики, начиная с Выготского. В ситуа-ции различались две части: предметнаядеятельность и речь. Для анализа состав-ных частей предметной деятельности слу-жила модель игровой деятельности, в ко-торой выделялись отдельные игровые дей-ствия. В основе положений докладаР. Р е й х е р (ГДР) «Функции и струк-тура устной коммуникации в производ-ственном процессе» также лежал обшир-ный эмпирический материал. Докладчицаостановилась на языковых процессах ком-муникации в ГДР и конкретизироваласвои рассуждения на примере коммуни-кативных процессов в пределах матери-ального производства. Предметом ееисследования были ежедневно повторяю-щиеся рабочие задания. Путем анализатекстов она установила связь междуфункциями и структурой языковой ком-муникации.

Вопросам лингвистики текста былипосвящены доклады И. Розенгрен,X. Кеслера и Г. Михеля, а также Р. Хоп-фера. И. Р о з е н г р е н (Швеция) пред-ставила в своем докладе «Коммуникатив-ная структура специальных текстов» про-ект, по которому ведется разработкатемы «специализированная коммуника-ция» в Ипституте германистики г. Лундаи который преследует цель описать ком-муникативную структуру специальныхтекстов, предназначенных для передачиот немецкого коммуниканта шведскомуреципиенту. Автор исходит при этом изопределенных предпосылок организациитекста и речевого действия. С этих по-зиций проанализирована коммуникатив-ная структура некоторых специальныхтекстов. Сходные положения были выс-сказаны и в докладе Г. К е с л е р а иГ. М и х е л я (ГДР) «Соотносительныесвязи между типами ситуаций и типамивысказываний в сфере руководящей дея-тельности». Доклад ставил задачей оце-нить исследования разнотипных текстов,относящихся к определенной обществен-ной сфере практической деятельности,в теоретико-коммуникативном и лингви-стическом аспектах и выявить на основеэксплицитно выраженных признаковсвязи между ними. Р. X о п ф е р (ГДР)выступил по теме «Роль неязыковыхзнаний в понимании языковых высказы-ваний». После подробного рассмотренияязыкового процесса понимания доклад-чик определил отношения между понима-нием и понятностью и остановился на во-просе о том, на каком уровне коммуни-кативной деятельности можно фиксиро-вать наступление момента понимания.

По проблемам языковой культуры вы-ступили три докладчика из ЧССР, гдена протяжении десятилетий складываласьтрадиция в этой специальной областилингвистики. И. К а ч а л а в докладе«Языковая ситуация и культура речи»подчеркнул взаимосвязанность этих яв-

лений и определил понятие «культурыречи» как составной части понятия«языковая ситуация». И. К у х а р жв своем докладе «Нелитературная формаязыка под углом зрения культуры речи»охарактеризовал задачи в этой области,основной объект которой составляетфункционирование литературного языкав условиях современной коммуникации.Развитие культуры речи и вопросы, свя-занные с ней, не могут рассматриватьсяв отрыве от проблемы национальногоязыка в целом. И. К р а у с в своем вы-ступлении на тему «Динамика развитияжанров и стилей языковой коммуникациив обществе» выделил основные виды влия-ния общественных факторов на язык, речьи категории текста.

По специальным проблемам, связаннымс вьетнамским языком, выступили двалингвиста из СРВ. B y Б а Х у н гсделал доклад на тему «О роли диалект-ной системы звуков современного вьет-намского языка в общественной комму-никации». В начале своего выступленияон отметил важнейшие отличия в звуко-вой системе между диалектами вьетнам-ского языка, определил значение диалект-ных фонетических вариантов в общест-венной практике, а также остановилсяна проблеме фонетической нормализациисовременного вьетнамского языка. В за-ключение на основе рассмотрения диа-лектных связей между функцией и струк-турой языка были сделаны выводы о ролидиалектной звуковой системы в социаль-ной коммуникации. Х о а н г Т у э вы-сказал несколько замечаний о кальках вовьетнамском языке. Он указал не толькона лингвистические, но и на идеологиче-ские аспекты прп выявлении современныхпроцессов нормирования калькирован-ных слов во вьетнамском языке, в кото-ром вследствие исторического развитияпреобладали слова китайского проис-хождения. Элиминирование или включе-ние калек в язык является часто резуль-татом конфликта в языковом сознанииносителей языка.

В заключение необходимо указать надоклад У. А м м о н а (ФРГ) «Литератур-ный язык (единый стандартизованныйлитературный язык) как общеобразова-тельный предмет: конкретизация поня-дий». У. Аммон предложил для обсуж-тения дискуссионную проблему обученияродному языку в ФРГ.

В оживленной дискуссии по отдельнымдокладам было затронуто много специаль-ных проблем и высказаны предложенияпо их решению, однако подробности дис-куссии не могут быть освещены в этойхронике. В. Б а н е р , директор Цен-трального Института языкознания АНГДР, в своем заключительном словеподчеркнул сложность поставленных во-просов и разнообразие аспектов рассмо-трения проблем языковой дифференциа-ции. Папе Р. (Берлин)

CONTENTSArticles: I v a n о v V. V. (Moscow). Some problems in the study of Russian as a

means of communication among the peoples of the USSR; Discussions: С i к о b a v aA m . (Tbilisi). A description of language- system and the principle of homogeneity;R a s p о р о v I. P. (Voronezh). Some remarks on the so-called semantic structure ofthe sentence; D o e r f e r G. (Gottingen). The basic lexicon and the Altaic problem;P a l m a i t i s M. L. (Vilnius). From the Greek to the Slavic system. On the typologyof the verbal aspect; Materials and notes: B o g o l j u b o v M. N. (Leningrad). On thehistorical grammar of Tadjik and Persian; V e j x m a n G. A. (Moscow). Sentences andsyntactic unities; S a m s o n o v N. G. (Yakutsk). Loans from aboriginal languages ofYakutia in Russian; M a 1 к о v a 0 . V. (Moscow). Relation between the Old Russianvariety of Church Slavonic and Old Slavonic; X o d o r k o v s k a j a В. В. (Moscow).The problem of verbal aspect in Latin; R e p i n a T. A. (Leningrad). On the system ofRumanian nominal declension; K o r l e t j a n u N. G., M e l ' n i k V. F. (Kishinev).On the formation and development of Moldavian agricultural terminology; C e j e r c i e vM. C. (Makhachkala). Reconstruction of two of the «fifth laterals» in Common Avarian-Andian-Cesian (with special reference to the principles of F. F. Fortunatov); Surveys:D e m i d o v a G . I . (Leningrad). Studies of Russian semantics; Reviews; Scientificlife.

S O M M A I R E

Articles: i v a n o v V. V. (Moscou). Quelques problemes de Г etude de la langue russeen tant que moyen de communication entre les nations de l'URSS; Discussions: С i к o-Ь a v a Arn. (Tbilissi). Description du systeme linguistique et principe d'homogeneite;R a s p о р о v I. P. (Voronej). Quelques remarques sur la soi-disant structure somantiquede la phrase; D o e r f e r G. (Gottingen). Vocabulaire de base et probleme altaique;P a l m a i t i s M. L. (Vilnius). Du systeme grec au systeme slave. Sur la typologie del'aspect verbal; Materiaux et notices: B o g o l j u b o v M. N. (Leningrad). Contributiona la grarnmaire historique du tadjik et du persan; V e j x m a n G. A. (Moscou). Propo-sitions et unites syntaxiques; S a m s o n o v N. G. (Yakoutsk). Emprunts russes auxlangues des aborigines de Yakoutie; M a l k o v a 0 . V. (Moscou). Sur les rapports entrele slavon russe et le vieux slave; X o d o r k o v s k a j a В. В. (Moscou). Sur l'aspectverbal en latin; R e p i n a T. A. (Leningrad). A propos du systeme de declinaison nomi-nale en toumain; K o r l e t j a n u N. G., M e l'n i к V. F. (Kichinev). Sur laformation et le developpement de la terminologie agricole en moldave; C e j e r c i e vM. C. (Makhachkala). Reconstruction de deux des «cinquiemes laterales» en avarien-andien-ccsien commun; Revues: D e m i d o v a G. I. (Leningrad). Recherches sur lasemantique de la langue russe; Comptes rendus; Vie scientifique.

Технический редактор Радина Т. И.

Сдано в набор 29.04.81 Подписано к печати 06.07.81 Т-10252 Формат бумаги 70xl08V»r.Высокая печать Усл. печ. п. 14,0 Усл. кр.-отт. 99,7 тыс. Тираж 7032 экз. Зак. 426

Уч.-изд. л. 15,6 Бум. л. 5,0

Издательство «Наука». 103717, ГСП, Москва, K-G2, Подсосенский пер., 212-я типография издательства «Наука», Москва, Шубинский пер., 10

Documents

Вопросы языкознания» №4 1981