1

6. Накануне (1901 – 1917 гг.) …И черная земная кровь Сулит нам, раздувая вены, Все разрушая рубежи Неслыханные перемены Невиданные мятежи. Что ж, человек? – за ревом стали, В огне, в пороховом дыму, Какие огненные дали Открылись взору твоему? Александр Блок. Возмездие.

Двадцатый век начался для ордынцев весело – чередой сельских праздников. Праздновались они, как и сегодня, со всем сибирским размахом. Только вот праздники тогда были другие. И отмечали их совсем по иному. Светских праздников ордынцы не признавали вообще. А те, которые они знали и любили, носили чисто религиозный, христианский, православный характер. Назывались эти праздники храмовыми или престольными. Каждый такой праздник посвящался одному из событий жизни Иисуса Христа, Богоматери или какому-нибудь святому. Но праздник потому так и называется, что этот день от дел праздный, день отдыха и народного гулянья. Словом, гулевой день! В каждой ордынской деревне обязательно существовал свой, наиболее почитаемый праздник, когда вся деревня задавала пир соседним деревням, жители которых специально съезжались сюда на людей посмотреть и самих себя показать. Поэтому у такого праздника среди ордынцев существовало еще одно название – съезжий. Деревня Сушиха в начале двадцатого века всем другим праздникам предпочитала Рождество, поэтому самый веселый новогодний праздник для жителей всей округи праздновался именно здесь. Крещение с особенным размахом праздновали одновременно в Милованове, Кирзе и Вагайцеве. Вагайцевцы были столь широки по части празднования, что попали в местную поговорку – «Крещение в Вагайцевой отгулял и жив остался». Из чего следует, что их гостеприимство в праздничный день носило в этой деревни просто убийственный характер. Эта традиция, кстати, свято соблюдается вагайцевцами и до сих пор. На Троицу все желающие съезжались в Пичугово, на Михайлов день в Рогалево. Николин день считался волостным праздником и отмечался со всей возможной пышностью в Ординском, поскольку главная ордынская церковь называлась Никольской. Петров день почитался в Усть-Луковке, Никола зимний считался главным праздником года в Устюжанино. Выбирай себе праздник по душе, запрягай лошадей – и поезжай! Елизавета Александровна Спиридонова, жительница Ново-Кузьминки, родившаяся в 1911 году, вспоминала по этому поводу следующее: «На Миколу зимнего (19 декабря – авт.) к нам в Устюжанино ехали с Верх-

2

Алеуса, Пушкарей, Среднего Алеуса, а у кого были сродственники, так и издаля ехали. Престольный же праздник. А мы ездили в Средний, Верхний Алеус и Пушкари». (1) Праздник празднику, конечно, рознь. В начале двадцатого века в Ординской волости праздник считался удавшимся, если он отличался особым многолюдством, в масштабах села или, хотя бы, в пределах крестьянской усадьбы: «Сколь миру! Полна ограда кошев!» Вот что пишет по этому поводу современный исследователь: «Съезжие праздники играли роль форумов общения близких и дальних родственников. Это общение высоко ценилось, поэтому и старались приехать как можно больше людей. Взрослые брали с собой детей, а также девушек, юношей для их развлечения и знакомства». (2) У приезжих парней на праздниках появлялась прекрасная возможность присмотреть на общем гулянии себе невесту, не нарвавшись на кулаки местной молодежи, в будние дни немедленно дававшим чужакам отпор, чтобы те «на наших девок не зарились». В престольные праздники такие поползновения пресекались на корню самым беспощадным образом. Гости же приехали, надо чтобы все прошло достойно, чин чинарем! Поэтому самых драчливых парней накануне праздника посещал староста и официально предупреждал: - Смотри мне, чтобы завтра никакого фулиганства! Не то спустим на сходе штаны и выпорем, как сидорову козу. Обещаешь? Тогда крестись на икону, рожа варнацкая! Престольный праздник состоял как бы из двух частей – массового народного гулянья с молебнами, крестными ходами и даже спортивными состязаниями. Да-да, представьте себе, были соревнования по бегу, борьбе, городкам, огромной популярностью пользовалась игра в бабки, ныне совершенно забытая. И устраивали эти состязания не кто-нибудь, а местные священники, чему не стоит удивляться. Этим они старались отвлечь своих прихожан от разгула, ибо второй частью праздника являлось обязательное застолье. И чем больше набивалось в чью-то хату гостей, тем больше было почета хозяевам. В этом отношении ордынцы никогда не мелочились. Поэтому на другой день хозяин, проводив гостей, случалось, спрашивал свою жену, вспомнив, что видел вчера у себя на дворе неизвестную ему пару коней: - Мотя, это чья пара-то была? Кто на ней приезжал-то? А хозяйка ему чистосердечно признавалась: - А я, Ванющка, и не знаю… После долгих размышлений, хозяин, поправившись рассолом, в обязательном порядке специально заготавливавшемся к празднику, приходил к выводу, что на этой паре либо приезжали какие-то «сродственники» их друзей, либо друзья «сродственников», и успокаивался. Главное, что всем места хватило! (3)

3

«Съезжий» праздновался в каждой избе. Гостеприимство оказывали всем без исключения приезжим. Стол накрывался с самым богатым угощением, так как не угодить гостям считалось за такой позор, что незадачливого хозяина могли «попрекать» этим всю жизнь. И «попрекали»! Главное украшение ордынского стола составляли мясные блюда – котлеты, пельмени из мелко нарубленного мяса (мясорубок еще не изобрели и мясо рубли железными сечками), мясные щи, холодец, дичь. Обязательно делался рыбный пирог. Кроме этого подавались многочисленные соленья, сдоба и на сладкое – ягодные пироги. Варенье считалось уже роскошью, так как «сахарок кусался», т. е. был дорог. Если праздник приходился на пост, мясные и молочные блюда исключались, как и спиртные напитки. Но в каждой деревне всегда хватало людей, способных при помощи крестьянской смекалки найти выход из любого сложного положения. Прадед автора хроники с отцовской стороны, Егор Иванович Лыков, человек свободомыслящий на деревенский манер, в таком случае, например, командовал жене: - Икону-то, того… полотенцем завесь. Так… Ну вот, а теперь гости дорогие, давайте выпьем по первой! В отличие от будних дней или, скажем, свадеб и поминок, пили на престольных праздниках весьма умеренно. В начале двадцатого века вообще пили сравнительно мало. Например, в 80-е годы 19 века целый ряд волостей Барнаульского уезда, включая Чингисскую, на своих сходах приняли «приговоры», отказывавшие виноторговцам в праве держать в деревнях питейные заведения на том основании, что «присутствие кабаков вредно влияет на население и отнимает значительное количество средств, необходимых в хозяйстве». (4) И представьте себе – все кабаки в этих волостях были закрыты. А позже такое же решение, правда, после долгих и по-житейскому понятных колебаний, принял волостной сход в селе Ординском. Это был прямой вызов власти, заинтересованной как раз в обратном, так как именно казна обладала монопольным правом на производство и продажу спиртных напитков. Поэтому со временем все питейные заведения открылись заново. Но сам факт, согласимся, показателен. Так вот, за праздничным столом во время «съезжего» праздника ордынские мужики выпивали всего по несколько стопок, а женщины не пили вообще. Первую выпивали за здоровье присутствующих. Вторую – за праздник. Третью – уже за встречу. Больше пяти рюмок на престольном празднике пили редко. Причем пили из одной стопки, пуская ее по кругу и поднося каждому гостю с поклонами, приговорами, шутками и прибаутками. После окончания застолья хозяева обязательно провожали каждого гостя за ворота. Не проводить гостя считалось верхом невоспитанности. Так все шло только в первый день престольного праздника, а они могли праздноваться и по два-три дня. На второй день выпивалось примерно столько же, на третий можно было выпить уже больше…

4

Поэтому все драки, без которых ордынцам любой праздник считался не в праздник, случались именно на третий день. Надо сразу сказать - подраться ордынцы любили. Любили настолько, что слыли главными «фулиганами» всего Барнаульского округа. Во всяком случае, по данным губернской статистики, именно в Ординской волости совершалось самое большое количество таких преступлений, как «оскорбление словом и делом». Правда, как было уже сказано, в праздники они предпочитали оскорблять словом и делом исключительно друг друга, а гостей не трогали. (5) Зато уж в будни... Известно, например, что село Красный Яр не то что жители других волостей, но даже сами ордынцы в вечернее время предпочитали объезжать стороной. А в Верх-Ирмени в 1907 году произошла драка уже совершенно неописуемых размеров, когда на Пасху местные жители «разодрались всем селом и дрались три дня с перерывами». Что тогда не поделили верх-ирменцы, мы никогда не узнаем, раз уж не смогла понять этого целая следственная бригада из самого Томска. Вывод, к которому она пришла, заключался в туманной формулировке, что трехдневная драка «имела место быть на почве общего несогласия между обывателями». (6) Чтобы закончить тему праздников, скажем, что с особенным размахом они проходили в самом волостном селе Ординском, где их главным украшением считалось выступление хора Никольской церкви. Хор пел во время церковных служб и вне стен храма. По сути дела эти выступления можно считать первыми в истории Ордынского района концертами художественной самодеятельности. Кстати, автору хроники удалось отыскать краткое, но выразительное описание волостного села Ординского, относящееся к 1906 году. Вот оно: «Вокруг села подковой располагались хвойные леса и березовые рощи. Село отделялось от берегов широкой полосой пойменных лугов. «Дощатые заборы, тесовые ворота, калитки. Улицы чистые. Село большое, торговое. Ежегодно в Ординском проводились две ярмарки – весенняя и осенняя. Из окружающих сел и деревень крестьяне везли в Ординское на ярмарки продукты своего хозяйства, изделия из дерева, бересты, глины, холсты, шерсть и т.д. В селе было две церкви». (7) Впору умиляться - почти идиллия. На самом деле все обстояло много сложнее. Хорошо и весело было в Ординской волости на престольных праздниках. Вот только не всем. Житель Усть-Луковки, Потап Сафонович Душкин, 1887 года рождения, так вспоминал свою молодость, когда ему исполнилось 85 лет: «Бывало, ждешь, не дождешься праздника. Только (тогда) и попробуешь пшеничный калачик. А то все ржаниной давились. Да и то не вдоволь». (8)

5

Семья Душкиных была большая, одних братьев и сестер в ней насчитывалось девять душ. А вот достатка не было даже среднего. И не только в этой семье. Да, в массе своей сибирский крестьянин был более зажиточен, чем его собратья по классу из Европейской России, но и бедноты в Сибири хватало. Непрекращающийся поток переселенцев из российского Нечерноземья постоянно увеличивал ее количество, особенно в тех ордынских деревнях, где в начале 20 века стало уже не хватать на всех пахотной земли. Вот типичная история жизни бедняка - переселенца, крестьянина Николая Осиповича Зверева, родившегося в 1884 году и жившего в описываемое время на правобережье Оби в деревне Усть-Хмелевке, рассказанная им самим: «Мои родители были из Перми. Они поселились в Усть-Хмелевке и стали заниматься рубкой леса, смолокурением, так как пахотной земли не хватало. Отец умер рано. Я от него остался 11-ти лет. Кроме меня в семье было еще два брата и сестра. Когда мы доросли, досталась в мою собственность одна кобыла, да и то еле живая. Как тут можно было жить? Земли у меня три десятины, а ребятишек стало шестеро. На семь душ хлеба с такой площади не соберешь, если земля на бугре, где одни камни. Пришлось наниматься в батраки к кулакам Семенцовым, Свинцовым и Шабалиным. Так и батрачил у них за кусок хлеба. Они-то жили лучше нас. У каждого по 40-50 десятин лучшей земли, дома под железной крышей, амбары, полные хлеба. Из-за земли мы готовы были драться. Да и дрались: сосед с соседом схватывались из-за бороздки, хмелевские крестьяне схватывались с каменскими из-за межей. Но от нашей драки выигрывали опять же богачи. Невмоготу стало работать на кулаков. Подался я в лес. Срубил маленькую избушку, да и стал по примеру родителей деготь гнать, дрова рубить. Заготовишь всего много, а продашь – гроши получаешь. Нигде не было спасения от нужды». (9) Итак, вечная тема – бедные и богатые, сытые и голодные… Сколько же насчитывалось тех и других в ордынском селе в самом начале двадцатого века, и чем тогда определялись бедность и богатство? Если рассуждать о внешних условиях, то количество бедных и богатых напрямую зависело от того, что историки называют степенью капитализации территории, от того, насколько эта территория и ее население оказывались включены в товарно – денежные отношения. Расслоение крестьянской массы на бедных и богатых под натиском капиталистических отношений, часто именуемой в исторической литературе разложением крестьянства, шло наиболее интенсивно там, где имелось наибольшее количество следующих факторов, вызывавших и усиливавших этот процесс. Во – первых, территория должна была относиться к лесостепному району, специализирующемуся на зерновом производстве.

6

Во–вторых, эта территория должна была располагаться в непосредственной близости от транспортного пути в виде железной дороги, торгового тракта или судоходной реки. В-третьих, она входила в это время в зону массового переселенческого движения. И, наконец, рядом должен был находиться крупный город, а еще лучше – несколько. Территория современного Ордынского района идеально подходила под все эти четыре условия. В начале нового века хлеб, выращенный ордынскими крестьянами, требовался всем и везде. Он требовался новым и новым тысячам переселенцев из Нечерноземья, продолжавшим пребывать на территории современной Новосибирской области и Алтайского края уже пароходами и поездами по Транссибирской железнодорожной магистрали. Он требовался городам Алтая и Новониколаевску, получившему почти сразу же со статусом города статус центра всей сибирской мукомольной промышленности. Хлеб нужен был северу Западной Сибири. Он требовался военным гарнизонам сибирских городов, а позже, в годы первой мировой войны, воюющей армии. Немалое его количество нужно было винокуренной промышленности. Словом, спрос на ордынское зерно был всегда постоянным и устойчивым, а полоса неурожаев в Сибири в 1900 -1902, 1909-1913 и 1916 годах только обостряла и усиливала его. В результате товарность хлеба по Ординской волости, «сравнительно обжитой и близкой к городским центрам» достигла в начале 20 века 50%. (10) Сбыт товарного хлеба скоро перешел почти полностью в руки перекупщиков, мелких, средних и крупных. Кто сегодня помнит в Ордынском районе такую фамилию, как Жернаков? Пожалуй, уже никто. А в начале прошлого века колыванский купец Е. А. Жернаков фактически держал в своих руках скупку хлеба в Филиппово, Рогалево, Кирзе, Ординском, Ирменском, Пичугово и других населенных пунктах. Скупка хлеба велась в Ординской волости через его доверенных лиц и, одновременно, через его лавки, где за мануфактуру, галантерею и бакалейные товары всегда можно было расплатиться хлебом. Скупленный хлеб свозился в Спирино, откуда на баржах отправлялся в Новониколаевск. (11) Кроме него работали в Ординской волости и другие скупщики – из Бердска, Барнаула, не говоря уже о местных, ордынских. По Оби в описываемое время плавал уже не один десяток пароходов, так что работа у хлебных амбаров на пристанях Ординска и Спирина не затихала круглый год. Одни на этом богатели – кулаки, хлеботорговцы, сельская буржуазия. Другие, постепенно попадая к ним в зависимость, теряли не только былую хозяйственную самостоятельность, но и свои земельные участки.

7

На самой нижней ступени социальной иерархии сибирского села находились сельские пролетарии, т. е. люди, у которых никакого хозяйства не было вообще, а единственным источником существования для них служило батрачество. Про таких бедолаг в Ординской волости ходила присказка: «Ни сохи, ни бороны, ни кобылы вороны». Это была самая бесправная и угнетаемая часть населения, находившаяся в полной зависимости от своих хозяев. «Мне было всего девять лет, - вспоминал один из них, Семен Ежевитов (с ним мы еще встретимся во второй книге этой хроники, когда речь пойдет о коллективизации в Ордынском районе), - когда я начал батрачить у кулаков и купцов. На всю жизнь запомнились мироеды. Щедро раздавал затрещины купец Гомаюнов, у которого мне пришлось служить (в Козихе – авт.). А кулак Захаров избил меня однажды до потери сознания за то, что я потерял дырявое ведро. Я ушел от кулака. В наказание за этот своеобразный протест он лишил меня платы за целые полгода: не бунтуй, голодранец!». (12) Чуть выше стояли полупролетарии, имевшие 1-2 десятины земли, одну, реже две лошади и коровенку. Их источником существования были обработка своего клочка земли и работа по найму. Жизненный уровень таких ордынцев был иногда даже ниже, чем у батраков. Классический пример такого рода – это уже упоминавшаяся выше семья Николая Зверева из Усть-Хмелевки. Далее шли крестьяне, имевшие земельный надел до 4 десятин, пару лошадей и столько же коров. Товарных излишков сельхозпродукции они не имели, но хлеб все-таки продавали, чтобы уплатить налоги, и потому постоянно находились в долгах у богатых односельчан. Вся эта беднота, по данным переписи 1916 года, составляла в сибирской деревне 45-50 процентов. 18 - 20 процентов составляли верхушка села – кулаки («мироеды»), торговцы, сельская буржуазия. Первым признаком «крепкого» или кулацкого хозяйства был земельный участок от 10-15 десятин и выше. Затем – от 8 до 12 лошадей, столько же коров. Обязательным был и наём работников, на который тратилось около 186 рублей в год. Эта сумма позволяла либо держать одного батрака круглогодично, либо нанимать несколько человек на сезонные работы. Чем больше земли, скота и батраков было в таком хозяйстве, тем выше понимался его хозяин по социальной лестнице. И тем большее количество его односельчан рано или поздно оказывались от него в зависимости. Вырученные средства, как правило, вкладывались в торговлю и покупку первых сельскохозяйственных машин, в постройку первых ордынских маслозаводов. Все рассуждения нынешних полуграмотных публицистов от истории о том, что состояния таких людей наживались, якобы, исключительно собственным

8

трудом, не выдерживают никакой критики, как только речь заходит о конкретном человеке. Вот какая память осталась у односельчан о только что упоминавшемся Гомаюнове из села Козиха. «В селе Козиха, - вспоминал хорошо знавший его Н.А. Веденский, - долгое время старостой был кулак Гомаюнов и его произволу не было предела. Бедняку-переселенцу нужно было дать взятку в 50 - 100 рублей старосте, который бы принял его в общество. Если бедняка принимали, то приходилось платить еще столько же сходу. За десять лет службы старостой Гомаюнов награбил огромный доход, имел 150 десятин посева, беспощадно эксплуатировал батраков. После открыл торговлю, маслозаводы, превратившись в крупного деревенского буржуа». (13) Такие гомаюновы, одни помельче, другие покрупнее, были в каждом ордынском селе или деревне - Деулин в Спирино, Шальнев в Елбани, Гордиенко в Устюжанино, Лунев в Ординском. Фамилия последнего, как это не странно, оказалась увековеченной в названии ордынского парка «Луневка», на территории которого некогда находилось его заимка. Трудно сказать, кто в начале 20 века был самым богатым человеком в Ординской волости, но одним из таких, несомненно, считаля Федор Яковлевич Куткин из Усть-Луковки, имевший богатое хозяйство и державший лавки и магазины в самой Усть-Луковке, Ординском, Рогалеве и Сушихе. В это верится с трудом, но в нашем районе до сих пор живы люди, покупавшие в молодости в лавках товары у куткинских жуликоватых приказчиков, и даже помнящие до сих пор их ассортимент и цену! Ситец в магазинах Куткина стоил, оказывается, 8 -10 копеек за аршин, сатин шел за 15 - 48 копеек, бумажный трикотаж – за 40 - 50 копеек. Конкурентом Куткина был его односельчанин Леонтий Головин, но, как вспоминал житель Усть-Луковки Ф. Ф. Пунанов, (находясь, между прочим, в возрасте 97 лет!) «он был слабее Куткина. И, видимо, доходов получал меньше». (14) Между этими полярными социальными полюсами сибирской деревни находилась вся остальная часть населения. Середняки составляли накануне 1917 года примерно 35 процентов крестьянства ордынской деревни. В хозяйственной жизни села тем временем перемены шли стремительным темпом. Вековому господству сохи на ордынских полях наступил конец. На смену сохе - колесухе пришел железный плуг. Затем, что еще более важно, в хозяйственный обиход стали входить первые сельскохозяйственные машины на конной тяге. Это были первые жнейки, сенокосилки, молотилки. Из этого отряда первых сельхозмашин на полях современного Ордынского района сих пор в подсобных хозяйствах работают кое-где конные грабли, всем хорошо известные. Первоначально они

9

изготавливались в полукустарных условиях и стоили, как и всякая новинка, очень дорого. Например, конная молотилка, изготовленная в Бийске, стоила первоначально от 180 до 250 рублей. Губернские власти, зафиксировав факт появления в волости первых молотилок, отмечали, что «в виду дороговизны они не имеют распространения между крестьянами, но зато ординцы охотно берут их на прокат». Обмолот такой молотилкой овина пшеницы (а это 240 снопов) стоил 70 копеек. (15) В силу недоступности первых сельскохозяйственных машин малоимущему населению и середнякам, три четверти этих технических новинок оказались в руках зажиточных крестьян. Известно, что дисковая сеялка стоила в начале 20 века 230 рублей, сенокосилка – 152 рубля, конные грабли – 70 рублей. Поскольку годовой доход зажиточного крестьянина составлял примерно 840 рублей, он мог позволить себе подобную покупку. Вскоре полукустарные изделия сменила фирменная техника. Житель Ординского, Петр Алексеевич Лобанов, чьи воспоминания о жизни волостного села в описываемый период хранятся в фондах Ордынского районного музея, отмечает в них, что к началу первой мировой войны здесь уже работала агентство по продаже и сдаче в аренду сельхозмашин американской фирмы «Маккормик». Что же касается железного плуга, то к этому времени им успела обзавестись половина всех ордынский крестьян. Все это позволило получать более высокие, чем ранее, урожаи. Томская губерния тогда считалась главной житницей Сибири. А наивысшие урожаи собирались тогда на землях Алтая и прилегающих к ним. Судить об урожайности того времени сегодня сложно. Дело в том, что до конца 90-х годов 19 века ее продолжали считать, как во времена допетровской Руси в «самах», т. е. учитывалось во сколько раз сбор зерна оказался больше посеянного. В 1891-1900 гг. урожайность зерновых в среднем по Томской губернии составляла «сам-5». В начале 20 века урожайность стали считать в пудах с десятины. В Ординской волости единицей измерения земельных площадей служила так называемая алтайская десятина, составлявшая 2700 квадратных саженей. Притом урожайность учитывалась только «чистая», т.е. за вычетом семян. Норма высева, в свою очередь, колебалась по Сибири от 8 до 12 пудов семян на десятину. Так вот, известно, что самая высокая урожайность зерновых, в частности, ячменя в конце 19 века была получена в Томской губернии именно на землях Ординской волости, и равнялась она «в чистом виде» 24 пудам с десятины. (16) А уже в 1901-1905 гг. средняя урожайность пшеницы по Томской губернии составила 45 пудов с десятины, овса – 47 пудов. (17) Переведя это на современную урожайность, мы получим что-то около 8,5 центнеров с гектара.

10

В связи с усилением переселенческого движения в годы столыпинской аграрной реформы и обострением в волости земельного вопроса, в это время вводится официальная норма землепользования – знаменитые 15 десятин на мужскую душу. В ходе землеустроительных работ часть старожильческих земель была перераспределена в пользу переселенцев, что не могло не сказаться на социальной стабильности в деревне. Некоторые населенные пункты в результате подобного «землерастройства», как именовали все эти нововведения ордынские мужики, оказались в очень стесненном положении, как, например, Спирино. Вот что вспоминал о жизни этого села в 1910-1912 гг. его житель Иван Филиппович Капелюшин: «Занимались мужики кто чем: заготовкой дров, леса, охотой, сплавом строевого леса, рыбной ловлей, строили баржи, ремонтировали старые. Земледелие вели только несколько хозяйств: Лесниковы, Грязины, Сушковы, Нохрины. Каждый засевал по 2-3 десятины. Земли не хватало, чтобы полностью обеспечиться хлебом. Поэтому жили скудно». Еще бы – на 170 мужских душ здесь приходилось всего 340 десятин земли. (18) Поэтому «водворение переселенцев на землю» в это время происходило на пустующих казенных участках, где возникают уже чисто переселенческие деревушки, вроде Шайдурово, Борисовки, Виноградовки или Лебяжьего, население которых состояло почти сплошь из бедноты. Зато в селах и деревнях Ординской волости в начале 20 века неожиданно появился новый источник получения дохода, который быстро отодвинул на второй план все традиционные промыслы. Началась, как тогда говорили, настоящая «маслодельческая горячка». Сибирь по поголовью скота в крестьянских хозяйствах далеко превосходила европейские губернии. Это и понятно – уж если где и хватало пастбищ, то именно здесь. Продуктивность сибирских коров традиционно считалась низкой. Говяжья туша, выставленная на продажу на ярмарке в Ординском в начале 20 века, не превышала 5-7 пудов. Максимальный годовой надой молока от такой коровы составлял примерно 1 тысячу килограммов. Поэтому крестьянин Ординской волости с одной или двумя коровами считался своими односельчанами бедняком, каковым он и являлся. Товарного спроса на молоко в Сибири практически не было, хотя оно обладало наивысшей по тому времени жирностью, достигавшей 5,5 процента. Все изменилось с изобретением сепаратора. А строительство Транссибирской железнодорожной магистрали, соединившей территорию современной Новосибирской области с центром России уже в 1897 году, после открытия моста через Обь, обеспечило великолепному сибирскому маслу прямой путь на европейские рынки. Современным ордынцам, все чаще употребляющем вместо масла различные импортные заменители, пожалуй, следует напомнить, что в начале

11

прошлого века все обстояло наоборот. Сибирское масло в Европе перед первой мировой войной, шло буквально нарасхват. Доступное по цене и отличное по своим вкусовым качествам, в которых уникальный набор сибирского разнотравья перемножался на фамильные рецепты и мастерство сибирских маслоделов, оно моментально покорило все европейские столицы и вошло в такую моду, что в Англии, например, непременно подавалось к королевскому столу. Начиная с 1902 года «масляные поезда», состоявшие из вагонов-ледников уходили из Сибири ежедневно. Центром сибирского маслоделия стал Курган, а в Томской губернии – Каинск (современный Куйбышев). О том, насколько выгоден был экспорт сибирского масла за границу, стремительно увеличивавшийся год от года, говорит такой факт – прибыль от него превосходила прибыль всей золотодобывающей промышленности Сибири. Шло массовое строительство маслозаводов, как частными лицами, так и на паевых, или, как тогда говорили, артельных началах. В 1895 году их было на всю Сибирь всего 15. Через десять лет они уже исчислялись тысячами. Разумеется, Ординская волость просто не могла не заразиться «маслодельческой горячкой». Маслозаводы появились во всех крупных селах и деревнях волости. Достоверно известно, что накануне 1917 года артельные маслозаводы бесперебойно работали в Верх-Ирмени, Поваренской, Мало-Ирменке, Новом Шарапе, Плотниково, Кирзе, Козихе. (19) Вполне вероятно, что действовали они и в других населенных пунктах, если не в большинстве из них. Маслозаводы начала 20 века представляли собой маленькие полукустарные предприятия с двумя - тремя рабочими, вручную крутившими сепаратор. Однако же подобный заводик охватывал в своей деревне до 80 процентов крестьянских хозяйств, сразу же после вечерней дойки становившихся в очередь на сдачу молока. Автору хроники удалось отыскать в фондах Ордынского районного музея описание такого маслозавода, работавшего в интересующий нас период в селе Козиха. Принадлежит это описание жителю Козихи Григорию Ивановичу Макаеву, написавшему в 1971 году, в возрасте девяноста двух лет, интереснейшие воспоминания о событиях в этом селе времен революции и гражданской войны, с которыми нам предстоит познакомиться в следующей главе хроники. В 1900 – 1904 гг. Григорий Макаев работал в Козихе именно на таком маслозаводе, только несколько покрупнее, поскольку сепаратор на заводе был, по его словам, уже «на конном приводе». От Барнаула до Козихи, пишет он в своих воспоминаниях, насчитывалось 10 маслозаводов, принадлежащих Союзу сибирских маслодельческих артелей, а «козихинский завод был под номером 9». Все специалисты на этих заводах были иностранными («немцами»), и, благодаря им, порядок на производстве поддерживался железный.

12

«Дисциплина была строгой. Если кто-то обманет сдатчика молока, виновного сразу увольняли. Если войдешь в помещение маслозавода с папироской, тоже увольняли. Пьяных к работе не допускали». Сепаратор козихинского маслозавода пропускал за час 50 ведер молока. Козихинцы сдавали молока ежедневно столько, что Макаеву и другим рабочим «приходилось работать всю ночь с фонарём. Готовое масло запаковывали в бочонки по три с половиной пуда, отвозили в Новониколаевск и отправляли то в Копенгаген, то в Париж». (Доживи Григорий Иванович до наших дней, он бы, думается, был бы просто потрясен, узнав, что в годы демократических реформ его односельчане доработались до того, что пустили под нож все общественное животноводство по причине его убыточности. После чего, разумеется, богаче не стали, скорее наоборот…) Зарабатывали специалисты козихинского маслозавода очень прилично, жили богато. Поэтому сам Макаев и трое его товарищей по работе решили «выучиться на мастеров» без отрыва от производства. Четыре года они работали и одновременно учились «у немцев» всем тонкостям маслоделия, после чего сдали экзамены и «получили диплом мастера, подписанный управляющим козихинским заводом Иваном Ивановичем Нилом». Впоследствии, работая мастером, Григорий Макаев получал приличное жалование, обзавелся хозяйством и даже «жил в казенной квартире», т.е. жилье, принадлежащему маслозаводу. Выйти в люди ему помогло главное обстоятельство: Макаев был грамотным. Неграмотных на эту работу не брали вообще. Вот так, медленно, исподволь, но, мысль о необходимости обучения грамоте начинала доходить до сознания ордынских мужиков, особенно тех, кто помоложе. «Я всю жизнь прожил неграмотным, - вспоминал в 1966 году 97-летний житель деревни Сушихи Ф. Ф. Пунанов. – А в свое время и сельским старостой работал. Случалось, что подпись свою поставить требовалось. Вот и рисовал крестики. Трудно поверить сейчас, что сельская власть была безграмотной. Старосту выбирали на сходках. Выбирали и писаря. Но тут мало зависело от людей: хочешь не хочешь, а выбирай такого человека, который грамоту умеет. А таких немного было. Помню, на Рогали, Луковку и Сушиху один всего приходился». (20) Желающие «уметь грамоту» находились в каждой деревне. Труднее было с учителями. В деревне Шайдурово, основанной переселенцами из Орловской губернии где-то между 1908 – 1911 гг., обучение ребятишек велось местным грамотеем, как тогда выражались, «за харчи»: «Собирал нас грамотный старичок Фокин, переселенец, - вспоминал один из его учеников, житель Шайдурово А. Г. Хрячков, - человек по двадцати. По очереди на дому у каждого ученика занимались». (21) И лишь тогда, когда село обзаводилось

13

церковью, при ней начинала работать уже известная нам ЦПШ – церковно-приходская школа. К началу 20 века церкви были построены в Новом Шарапе, Усть-Луковке, Елбани, Кирзе, Среднем Алеусе, Усть-Алеусе, Нижне-Каменке, Рогалеве. Всего их насчитывалось в Ординской волости накануне 1917 года четырнадцать. Все сельские храмы строились методом народной стройки, как потом этот способ строительства назовут при социализме. А тогда говорили просто – «всем миром». Вот как это происходило, например, в Рогалеве. «Решение о строительстве принималось всем селом на сходе, а деньги на строительство собирали в самом Рогалеве и в окрестных селах доверенные лица «от общества»:

- Жертвуйте, православные, на церкву Божию, кто чем может! И крестьяне жертвовали – кто деньги, кто мешок муки, кто барана, кто холсты самотканые. Камни для фундамента рогалевцы возили из Кирзы, а лес заготавливали в Абрашино. Материал выбирали первосортный. На нижние ряды бревна возили пятерней специально отобранных на это коней. Прежде, чем лесину положить, долго судачили, чьи сани выдержат. Хозяину саней в виде страховых по копейке собирали. Когда материал для строительства был доставлен на место, в Кирзе нашли подрядчика Мартюкова и он со своей артелью и срубил рогалевцам церковь. На все строительство ушло всего два года». (22) В церковно-приходской школе села Рогалево, открывшейся одновременно с церковью, занимались 15 ребятишек. В точно такой же школе при Пророко -Ильинской церкви в селе Верх-Алеус учащихся насчитывалось уже 25 человек. Известно, что располагалась эта школа «домишке ветхом и неприспособленном». В селе Ирменском школа помещалась «при церковной сторожке» и обучались в этой школе в 1903 году 36 мальчиков и 9 девочек. В селе Красноярском в это же время в школе учились 47 мальчиков и 23 девочки. Это была самая благоустроенная сельская ЦПШ в Ординской волости, при которой имелся собственный сад. (23) В волостном селе Ординском церковно-приходских школ было две и занималось в них 80 ребятишек. Это была предельная цифра, выше которой количество учащихся в отдельно взятом селе до 1917 года так и не поднялось. И новые сельские храмы, и открывающиеся при них церковно-приходские школы остро нуждались в кадрах. Первые – в священнослужителях низшего ранга, вторые – в учителях. Летом 1903 года волость росетил Макарий, епископ Томский и Барнаульский. Встречали его жители очень радушно, выходя далеко за деревню всеми семьями. Когда же после церковной службы Макарием «были предлагаемы краткие вопросы о вере», то многие «отвечали не бойко, приходилось повторять вопросы и отвечать по несколько раз». Неграмотный – он и в вопросах веры неграмотный…

14

Чтобы сдвинуть вопрос грамотности населения с мертвой точки, в ней, по решению волостного схода, открывается двухгодичная учительская школа, которая должна была готовить кадры учителей и священнослужителей. Относительно точной даты этой школы есть разные версии, но достоверно известно, что в 1903 году она уже существовала. (24) Инициатором открытия школы и ее бессменным идейным руководителем стал человек, чье имя при Советской власти оказалось навсегда вычеркнуто из истории района, потому что в годы гражданской войны активно поддерживал диктатуру Колчака. Поэтому расскажем об этом незаурядном человеке более подробно Григорий Владимирович Дагаев родился в 1864 году на Кавказе и по национальности был осетином. Как повествует в своих воспоминаниях, хранящихся в фондах Ордынского районного музея, бывший учащийся Ордынской ЦПШ, Петр Алексеевич Лобанов, хорошо знавший своего учителя, в Сибирь Г. В. Дагаев приехал добровольно, «откликнувшись на призыв руководства Томской епархии, чтобы проповедовать слово Божие на Алтае». Закончив в Томске семинарию, в 1899 году Дагаев приезжает в Ординское, где становится настоятелем Никольской церкви. Со временем он стал настоящим духовным лидером волости, пользовавшимся среди населения огромным авторитетом. П. А. Лобанов пишет об этом так: «Дагаев в жизни Ордынска был вершителем всех дел». Сам Лобанов писал свои воспоминания в возрасте восьмидесяти двух лет, но даже в них, написанных бывшим комсомольцем 20-х годов, да еще в эпоху брежневского «развитого социализма», сквозь очевидную классовую неприязнь, невольно проскальзывают нотки удивления и даже уважения к человеку, имевшему на автора в детстве и юности исключительное влияние. «Это был, - пишет П. А. Лобанов, - властитель душ людских, он умел донести главное слово в душу слушателей. Это был артист! Даже обычное воскресное богослужение было ярким художественным спектаклем. А уж пасхальное!.. Чтобы понять и почувствовать, надо было это видеть!» В Томское епархии Г. В. Дагаев был на хорошем счету и не раз поощрялся. В 1908 году он получил наперсный крест, а с 1910 года стал «духовным следователем 16 благочинного округа Томской епархии». Выразительная следующая деталь – именно Г. В. Дагаев имел в волости лучшую библиотеку, в которой, после его бегства из Ординского с отсупающими колчаковцами, было обнаружено большое количество не только художественной литературы, но и, что еще более интересно, книги Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова и даже Бакунина. Надо полагать, читал их духовный следователь по тем же самым соображениям, по которым шолоховский Половцев из «Поднятой целины» держал у себя дома полное собрание сочинений Ленина… Словом, что и говорить, видимо, действительно яркий и незаурядный был человек. Именно он и убедил волостной сход открыть в Ординском училище

15

для учителей, или, как оно именовалось официально, «второклассную учительскую школу». Выпускник этой школы, Н. С. Хильченко, чьи воспоминания записала в 1977 году директор Ордынского районного музея Анна Яковлевна Шапкиной, сообщает об этом событии следующее: «Для школы крестьяне отвели место неподалеку от новой церкви, на окраине села. Рядом шумел бор, протекала река Орда. Здание построили двухэтажным, деревянным, на каменном фундаменте. Стены были обшиты тесом и окрашены, крыша покрыта кровельным железом». Отличные мастера строили здание, поэтому оно великолепно сохранилось и до сих пор. Если внимательно присмотреться к дверным ручкам и оконным шпингалетам, то невольно закрадывается подозрение, что двери, рамы, да и пол здесь никто не менял с самого момента постройки. Здание это прекрасно известно всем жителям района, особенно его сильной половине – в нем уже много десятилетий находится Ордынский райвоенкомат. О том, что представляла учительская школа, известно многое. Если говорить кратко, то это был первый настоящий очаг просвещения, который дал волости, а в будущем и району, немало замечательных людей, которых потом ордынцы еще долго вспоминали с благодарностью. Добавим с сожалением, что аналога этому учебному заведению нет в районе и до сих пор. А тогда, в начале двадцатого века, подобных школ на всю Томскую губернию насчитывалось всего пять, включая и ордынскую. Ежегодно она выпускала 15 человек. (25) Учительская школа, как уже сказано, была «второклассной», то есть двухгодичной. В ее годовом учебном плане большое место занимали, прежде всего, богословские предметы, которые преподавал Г.В. Дагаев – священная история (Ветхий и Новый Завет), история церкви, катехизис, богослужение, церковно-славянский язык. Наряду с этими предметами преподавались и вполне светские, о существовании которых ордынцы доселе не имели ни малейшего представления, как-то: история, геометрия, география, физика (!), дидактика и школьная гигиена. И, само собой, такие классические школьные предметы, как русский язык, литература, арифметика. Учительский коллектив состоял из четырех человек. В «Памятной книжке Томской губернии на 1912 год» заведующим школой назван «священник Г. В. Дагаев, учащими (т.е. преподавателями) – С. А. Елеазаров, Н. Е. Колмаков и А. С. Лукин. (26) Для учеников они были люди необыкновенными, можно сказать, из другого мира. Поэтому сказать, что учителей глубоко уважали, значит, ничего не сказать. Их просто боготворили. Приведем отрывок из воспоминаний Н. С. Хильченко, касающийся самого любимого преподавателя, Антона Степановича Лукина, родившегося в Бийске в 1885 году, учившегося в Томске и проработавшего в Ординском с 1907 по 1924 гг.

16

«Это был, - пишет Хильченко, - всесторонне развитый, образованный человек. Он очень любил математику, физику, литературу, живопись, музыку, был страстный рыбак и охотник. Он был выше среднего роста, стройный. Шаг у него был спокойный, уверенный. Замечательные были у него глаза – выразительные, ласковые, всегда полные жизни и радости. Преподавал А. С. Лукин историю, физику, дидактику, школьную гигиену, ботанику, методику, руководил педагогической практикой. И все у него получалось великолепно. Когда Антон Степанович излагал новый материал по истории, то даже самые нерадивые превращались в слух и внимание. Все готовы были отказаться от перемены, и слушать его без конца. Если у каждого из нас, - делает вывод автор, - развились какие-то положительные черты, то этим мы обязаны прежде всего ему». (27) К такой характеристике нечего прибавить – она говорит сама за себя. О том, с какими трудностями на ниве народного просвещения приходилось сталкиваться тем, кто стоял у его начала, можно увидеть на примере двух сельских учительниц, работавших в Ординской волости в описываемый период. Евдокия Григорьевна Лапшина (в будущем – заслуженная учительница школ РСФСР) приехала в Западную Сибирь из Вятской губернии на свой страх и риск. Ее более чем скромных средств, 14 рублей и 70 копеек, едва хватило на то, чтобы добраться от Вятки до Барнаула, где ее никто не ждал. «Долго бродила я по улицам Барнаула, - вспоминала Евдокия Григорьевна впоследствии, - и вынуждена была идти в ведомство церковно – приходских школ. Там мне предложили два места: в селе Нижне - Каменке и в Барнауле. Но городская школа еще строилась, а в сельской можно было преступить к работе. И я выбрала последнюю». Но в Нижне - Каменке молоденькая учительница, как сейчас принято говорить, не сработалась с местным священником. Вместо учебника для чтения, состоящего сплошь «из Казанских, Владимирских, Иверских и Киевских Божьих матерей и статей о святых угодниках», она предпочитала читать детям на уроках Пушкина, Кольцова и Некрасова. И, вдобавок, решилась провести первое в истории этого села родительское собрание. Разумеется, не испросив на то разрешения у своего работодателя. «Собрались как-то в воскресный день родители в небольшую избенку, пришла туда и я. Побеседовали об учебе, а потом я хотела им что-нибудь прочитать. Но не тут-то было. В избушку ввалился батюшка, родителей разогнал, а меня серьезно предупредил». (28) Кончилось все тем, что в 1912 году Евдокия Лапшина вынуждена была покинуть Нижнее - Каменку. В 1916 году в Ординскую волость из Казанской губернии приехала Фаина Александровна Трошина (в будущем – легенда народного образования

17

района, кавалер орденов Ленина и Трудового Красного знамени, человек, проживший более ста лет). С детства она мечтала стать учительницей и добилась этого, сначала закончив 3 класса ЦПШ, потом двухгодичное волостное училище и, по счастливой случайности, 8 классов женской гимназии в городе Казани. В гимназию она попала чудом. В ее деревню приехал профессор Казанского университета В.Н. Парин, сам в детстве ходивший в лаптях, к которому упорная девчонка и обратилась за помощью. И профессор помог, записав ее в гимназию под своей фамилией и, взяв на себя, все остальные хлопоты, связанные с учебой. А после окончания гимназии сказал: «Ты вышла из народа, так и иди в народ». В самый разгар первой мировой войны Фаина Александровна приезжает в Ординскую волость, чтобы начать преподавать в школе недавно основанной переселенческой деревни Борисовка. Первый день на ордынской земле ей запомнился на всю жизнь. Когда она сошла с парохода на ордынскую пристань, где ее уже поджидал с подводой крестьянин Носовец, с неба вдруг хлынул ледяной проливной дождь, под которым по непролазной грязи им и пришлось добираться до Борисовки почти целый день. А там ее, насквозь промокшую, голодную и продрогшую, поджидал главный сюрприз. Никакой школы в Борисовке, оказывается, не было. Но «учительша» оказалась настырной. На другой день собрался сельский сход, и Фаина Александровна убедила мужиков, что раз школы нет, то ее надо открыть. У главного борисовского богача, некоего Лавренкова, пустовал целый этаж в просторном двухэтажном доме, но отдать его под школу он отказался наотрез. А построить новое здание в нищем переселенческом поселке, где большинство крыш было крыто соломой, нечего было и пробовать. Единственным пустовавшим строением в деревне оставался старый дровяной сарай, точнее, только его стены, без крыши, дверей, окон и пола. Вот в этом сарае и открылась первая в истории Борисовки школа. Крышу покрыли соломой, навесили двери, настелили пол, пропилили окна. К зиме и печку сложили. Вместо парт крестьяне соорудили простые скамьи, каждая на семь человек. Обойдя в Борисовке каждую избу, учительница выяснила, что детей школьного возраста в этой деревне насчитывается 140 человек. В школу смогли записаться только 60 из них. У остальных «не было в чем ходить» из-за крайней бедности. И вот – первый урок. На скамьях расселись ученики, начиная с шестилеток и кончая четырнадцатилетними подростками. Среди них, на отдельной скамейке, выделялись братья и сестры Ямкины – все восемь человек, разместившиеся лесенкой. Отец Ямкиных пропал без вести где-то на германском фронте, семья почти нищенствовала, но мать согласилась на уговоры учительницы и разрешила им посещать занятия:

- Все едино есть нечего, так хоть заняты будут…

18

На всю школу - 10 букварей, которые были привезены учительницей из Казани. Вместо тетрадей – гладко оструганные дощечки. А вместо карандашей – угольки из таловых палочек, которые специально выжег сторож и истопник школы старик Вощенков. Позже в школе появятся десяток ручек, бутылка чернил, а вместо тетрадей будут использоваться несколько старых книг, которые Трошина случайно раздобудет в Ординском. Читателям хроники наверняка будет интересно узнать, как же учились борисовские дети в школе-сарае под соломенной крышей, босые и часто голодные? Оказывается, хорошо учились, как вспоминала позже Фаина Александровна Трошина, «с большим желанием». (29) И правильно делали. Это им потом очень даже пригодилось в жизни. В 1915 году Ординская волость обзавелась первой больницей, на две (!) койки, открытой в селе Спирино. Возглавил это первое учреждение здравоохранения фельдшер Петр Сергеевич Устюжанин. Чуть позже появилась в ней и первая в истории района женщина – медик, акушерка Ефимия Петровна Гусельникова. Еще раньше, в 1907 году в волостном селе Ординском заработала почтово-телеграфная контора, между прочим, одна из четырех, которыми тогда располагала сельская зона современной Новосибирской области. Кроме Ординского, телеграфные станции открылись в селах Спасском (современное Венгерово), Черной Курье (современное Красноозерское) и в Колывани. Что еще раз, на взгляд автора, подчеркивает тот очевидный факт, что Ординская волость считалась уже в те времена территорией экономически развитой и переживавшей в начале двадцатого века период экономического подъема. Подъем порождал и обратный социальный эффект. Верхушка сибирского села все более жестко подчиняла себе и контролировала ее бедную и беднеющую части, что делало отношения между ними все более напряженными и жесткими. В сравнительно благополучное время и мирное время такие отношения имеют тенденцию к консервации. Однако начало нового века не было временем ни мирным, ни благополучным. Это было время войн и революций. До поры и времени нарастающее социальное противостояние находилось на втором плане, тогда как на первый выдвигалось противостояние всей крестьянской массы и Кабинета. Заключалось оно в неприятии тех порядков, которые, будучи установлены царской властью раз и навсегда, жестко навязывались всем ордынцам, и богатым, и бедным одновременно. В волости оставались нетронутыми внушительные массивы казенных земель, тогда как каждый десятый её житель вообще не имел пахотного надела. А те, кто их имел, были очень даже не прочь расширить их пределы за счет пустующих земель. Но что особенно раздражало и озлобляло ордынцев, так это порядок лесопользования. Волость буквально утопала в сосновых борах, вплотную подступавшим во многих деревнях и селах, прямо к избам.

19

Но буквально за каждую лесную мелочь, вроде грибов, ягод или наломанных в лесу веников, приходилось расплачиваться с казной либо деньгами, либо, прямо на месте, собственной шкурой, если попадешься под плети конной лесной стражи, так называемых «объездчиков». А потом приходилось еще и платить штраф, уже по суду. Никто из ордынцев не отказывался платить за строевой лес или за заготовку дров в казенных лесах. Но всех страшно возмущала плата за сбор хвороста, который гнил во всей округе совершенно бесплатно на тысячах гектаров. Лишь в годы первой мировой войны царское правительство милостиво разрешило собирать бесплатно хворост женщинам, чьи мужья были мобилизованы на фронт. Но даже и тогда оно не смогло удержаться от той тупой и бессмысленной скаредности, которая работала на будущую революцию посильнее всех революционеров, вместе взятых. Бесплатно разрешалось собирать не более двух кубических саженей на одного человека. И даже если муж солдатки погибал на фронте «за веру, царя и Отечество», исключений для нее не полагалось. Как же, собственность самих Романовых! Поэтому, как только Россия оказалась в череде революционных событий, крестьяне Ординской и Чингисской волостей сразу же начали самовольные порубки в казенных лесах, где между ними и ненавистными «объездчиками» скоро развернулись настоящие кровавые сражения. Массовые порубки начались уже в годы русско-японской войны. Насколько эта «маленькая победоносная война», позорно проигранная самодержавием способствовала росту революционных настроений среди ордынских крестьян, сегодня судить трудно. Но то, что именно тогда на территории будущего Ордынского района произошел целый ряд массовых крестьянских выступлений антиправительственного характера, сомнению не подлежит. Сколько ордынских мужиков сложили свои головы на той войне, автору хроники достоверно неизвестно. Но он предполагает, что погибшие были в каждой деревне без исключения. Из воспоминаний жителя Кирзы П. А. Смышляева, речь о которых еще впереди, известно, например, что из этого села на русско-японскую войну было взято «до десятка мужиков», из которых трое погибли при обороне Порт-Артура. В воспоминаниях жителя Устюжанина, К. Н. Морозова, знакомство с которыми читателям также предстоит в дальнейшем, известно, что и в этой деревне было немало вдов, потерявших мужей именно в 1904-1905 гг. Уже известный нам житель Ордынского, П. А. Лобанов, сообщает в своих воспоминаниях о следующем примечательном факте: «В 1915 году, для поднятия оптимизма и по случаю десятилетия окончания войны с Японией, Дагаев повесил в притворе церкви список, написанный крупным шрифтом:

20

«За веру, царя и Отечество животы положившие в войне с Японией в 1904-1905 годах прихожане нашей церкви». В списке было 10 фамилий». Для сравнения – за 10 лет войны в Афганистане в Кирзе погиб один человек, в Устюжанино и Ордынском – ни одного. Так что война с Японией, видимо, оказалась для ордынцев куда более тяжелой, по крайней мере, по части людских потерь. А знаете, как отреагировало на это царское правительство? У семей, чьи хозяева не вернулись «от павших твердынь Порт-Артура», сразу же были изъяты земельные наделы погибших, которые, напомним, предоставлялись исключительно мужчинам. И сделано это было как раз в то самое время, когда в стране уже бушевала первая русская революция, а с фронта начали возвращаться домой демобилизованные солдаты. И началось! 7 и 8 января 1906 года, крестьяне и бывшие солдаты села Кирза «самовольно и скопом» двинулись в окрестный бор, числившийся «за Сузунским имением» (т.е. казенным лесничеством) и сразу же вырубили 500 деревьев. Точно такие же самовольные порубки прошли разом и в других селах Барнаульского уезда, в состав которого входила тогда Ординская волость. (30) 16 января 1906 года массовые волнения произошли в волостном центре. Зачинщиками их стали демобилизованные солдаты. При их призыве в армию, женам солдат, на время отсутствия кормильцев, было обещано специальное пособие, которое им, как и положено, в России, не выплатили. Далее предоставим слово историку, отыскавшему в 1939 году в алтайских архивах описание последовавших событий в селе Ординском. «Солдаты, - пишет он, - стали требовать списки по выдаче пособий женам солдат. Волостные чиновники отгораживались от этого требования существующим предписанием томского губернатора. Тогда собравшиеся солдаты единогласно заявили: «Мы приехали не предписание слушать, а за пособием, которое полагалось нашим женам». Затем они выгнали из канцелярии чиновников, разогнали полицейских, сотских и десятских, собранных со всей Ординской волости, после чего переломали все, что попалось им под руку. Заодно они нанесли тяжелый удар доверенному купца Горохова, пытавшемуся успокоить их». (31) Беспорядки в Ординском продолжались несколько дней. Потом зачинщиков арестовали, несколько человек осудили. Пособия, разумеется, так и не выплатили. Подобных выступлений на территории Томской губернии в то время происходило множество. Окончательно подавить крестьянские волнения властям удалось только к концу 1907 года. Первая мировая война и наступившая вслед за этим хозяйственная разруха вновь всколыхнули в крестьянской массе антиправительственные

21

настроения. Всколыхнули в гораздо жесткой форме, чем в годы первой русской революции. И было отчего! За время войны ордынская деревня пережила подряд 20 воинских наборов, в результате которых в армию мобилизовали более половины всех трудоспособных мужчин. Историки подсчитали, что 42 процента крестьянских хозяйств Сибири остались вообще без наличных работников и оказались совершенно беззащитны перед стремительно надвигавшейся на них нищетой. В фондах Ордынского районного музея хранятся рукописные воспоминания жителя Кирзы Петра Алексеевича Смышляева, написанные им на склоне дней, в 70-х годах 20 века. Помогали П.А. Смышляеву местные старики, благодаря чему до нас дошли поистине уникальные детали того времени. На эти воспоминания мы еще не раз будем ссылаться в дальнейшем, а пока познакомим читателей с картинкой из жизни села Кирзы времен первой мировой войны, зафиксированной современниками. «С началом первой мировой войны из деревни взяли в армию почти всех трудоспособных мужчин, - пишет Смышляев. – Остались женщины, старики и дети. Произошло сокращение посевов и убавилось скота, так как рабочих рук в Кирзе не хватало. И только кулацкая верхушка села была довольна. Они нанимали подростков и нещадно эксплуатировали их, заставляя выполнять непосильную работу. Как результат разорения крестьян, появилось нищенство. Нищие десятками ходили из двора во двор, прося кусочек хлеба, чтобы не умереть от голода». Еще труднее и страшнее пришлось ордынцам, угодившим в гибельное пекло жутких побоищ первой мировой. Для нас, современных жителей Ордынского района эти события давно просто исторический факт, один из великого множества, поэтому они крайне редко могут вызвать у нас эмоциональный отклик. Солдаты первой империалистической бойни давно ушли из жизни, и нам сегодня трудно представить, что им пришлось пережить и прочувствовать, оказавшись в её окопах. Трудно, но возможно. Для этого давайте предоставим слово им самим. Помните семью переселенцев Кандиковых из Верх -Ирмени, с которой мы познакомились в предыдущей главе этого повествования? Вот рассказ одного из них, Ивана Ивановича Кандикова, записанный и сохраненный для истории его внуком, семейным историографом Валерием Кандиковым. «…Оружия не хватало, не у всех были винтовки. Во время наступления (дело происходит на австрийском фронте – авт.) мы подбирали винтовки у убитых солдат. Грязь, вши, убитые, раненые и искалеченные – все это я видел собственными глазами, все испытал… Однажды, когда наша часть находилась на отдыхе, прискакал на лошади вестовой с пакетом. Это был сигнал к наступлению. Русская армия была к нему не готова. Не хватало орудий, простых винтовок, не было патронов. Мы имели мизерный запас снарядов для орудий.

22

Наступать нам пришлось в болотистой местности. Наша рота первой пошла в атаку. Некоторое время мы шли в тишине. Вдруг эту тишину разорвали тысячи взрывов. Начался артиллерийский обстрел и одновременно плотный пулеметный огонь, который буквально выкашивал ряды наступающих русских цепей. Поступила команда окапываться. Окапывались маленькими саперными лопатами, которые были у каждого солдата. Копнешь – а там вода. Пластами (земли) мы закрывали голову и вели стрельбу из винтовок. Наши орудия уже израсходовали весь запас снарядов и молчали. Мы были беззащитны на этой болотистой местности. Командир роты дал команду: «В атаку!» Передовые цепи вскочили и рванулись вперед. Впереди меня стали появляться разрывы снарядов. Страха не было, но голова была тяжелая и плохо соображала. Я почувствовал резкую боль в боку и потерял сознание. Когда пришел в себя, командир отделения, он лежал рядом, спросил:

- Кандиков, ты живой? Я ответил: - Живой, только ранило. Командир говорит: - Ползи назад, а то добьют.

Я пополз, но от боли захватывало дух, и я рискнул – вскочил и побежал. Пробегу – упаду, пробегу – упаду. А по мне пулеметчик австрийский из пулемёта лупит – та-та-та-та!.. Повезло мне, не зацепила пуля. Не добежав до нашей траншеи, я упал и потерял сознание. Меня подобрали санитары, втащили в траншею, оказали первую помощь и отправили в тыл». На войне, особенно на большой войне, бывают самые неожиданные встречи, например, с земляками. Когда Ивана Кандикова понесли на носилках к госпитальной фуре, он пришел в себя и увидел рядом с носилками своего земляка, Григория Макарова, рота которого готовилась к очередной атаке. Привожу читателям слова Макарова, сказанные Кандикову при той встрече: - Повезло тебе, Иван. Тебя ранило, может быть, живой останешься. А что со мной будет, не знаю. Нам сейчас в атаку идти…» (32) Сколько тоски в этих словах! Так и видишь фигуры двух ордынских мужиков, заброшенных войной в какое-то болото на западном фронте, над которыми постоянно висит угроза гибели – непонятно за что и неизвестно для чего… Испытав на собственной шкуре все ужасы войны, ордынские мужики в солдатских шинелях, постепено начинали прозревать, медленно, зато верно. Простая ,в сущности, мысль, что крестьянину война не нужна, постепенно перерастала в ненависть к виновникам многолетней бойни. И не только к ним.

23

На войне человек учится очень быстро, это подмечено давно. Помните батрака Семена Ежевитова из Козихи, которого его хозяин избил за потерянное дырявое ведро? Попав на фронт, Ежевитов со временем пришел, подобно многим фронтовикам, к следующему, очень показательному для нас выводу: «Суровой политической школой стала для нашего поколения окопная жизнь. Те, кто был на передовых позициях, невольно задумывались: во имя чего льется кровь? Кто враг, кто друг? Мне хорошо знакомо все это, потому что я три с лишним года просидел в окопах. Я, например, мог теперь осмыслить свое недалекое прошлое. Все обиды, разрозненные факты и события выстраивались в одну систему выводов и заключений с железной логикой. Беда не в том (мы были склонны иногда так думать), что в селах есть жестокие кулаки и купцы. Беда в том, что есть класс эксплуататоров. Беспощадный, цепко держащийся за власть! И царское самодержавие есть ни что иное, как аппарат насилия над обездоленными рабочими и крестьянами». К таким выводам Ежевитов, бывший неграмотный батрак, пришел, конечно, не сам по себе. «Пожалуй, трудно было бы найти ответы на все волнующие нас вопросы, если бы не страстное слово большевистской правды», - этими многозначительными словами заканчиваются его воспоминания, опубликованные в районной газете в год 50-летия Советской власти. (33) Формально не вступив в партию, Ежевитов вернется в Ординскую волость убежденным большевиком, что и определит всю его дальнейшую жизнь. Большевиком будет называть себя, вернувшись с фронта, и другой наш знакомый, рабочий козихинского маслозавода Григорий Макаев, провоевавший всю первую мировую войну в составе «3 отделения 7 роты 2 батальона 16 сибирского пехотного полка». Он станет активным сторонником Советской власти, а позже, после ее падения в Сибири, одним из участников большевистского подполья во времена колчаковщины. Еще раз подчеркнем – таков был путь большинства ордынских фронтовиков, многие из которых воевали очень храбро и были отмечены боевыми наградами. Отметим, кстати, любопытное обстоятельство – чем храбрее и даже отчаяннее вели себя эти люди на фронте, тем активнее они будут поддерживать в будущем борьбу за Советскую власть. Это качество отнюдь не было присуще исключительно сибирякам – можно вспомнить, скажем, Чапаева, Жукова, Блюхера, Тухачевского, Ковтюха и многих других. …Известие о февральской революции, падении самодержавия и переходу власти в стране к Временному правительству, пришло в Ординское, как и полагалось в двадцатом веке, по телеграфу. «Когда сообщили, что царь свергнут, - вспоминал очевидец, - все как-то обратили внимание на находившегося здесь в полной форме пристава.

24

- Долой погоны! – раздались голоса. Пристав повиновался. С этого дня его уже никто в форме не видел». (34) На какое-то время в волости возникло полное безвластие. Волостной староста Чеканов, торговец из Вагайцева, боялся выйти из дому, чиновники попрятались, полиция разбежалась. И вот в эти дни февраля 1917 года в Ординском произошло событие, ставшее чем-то вроде пролога к той буре, которой вскоре будет суждено грянуть над ордынской землей. «В это время, - пишет в своих воспоминаниях житель Ордынского Петр Алексеевич Лобанов, - группа бедняков поймала на месте преступления зажиточного ордынского мужика Якова Сибирцева. Ему было лет за шестьдесят. Погубила его жадность. У одного бедняка на полосе в зиму в суслонах остался овес. Яков на него позарился, нагрузил два воза и привез домой. За ним следили и прихватили». Убивать богача, попавшегося на воровстве, сбежались все ордынские бедняки. Когда еще случай представится свести в его лице с «мироедами» давние, годами копившиеся счеты! Поэтому убивали Якова Сибирцева долго, с расстановкой и основательностью, чтобы уж потешиться досыта. Убивали не просто, а напоказ. «Повесили ему на шею два снопа и повели по селу. Били его, кто чем мог. Толпа зевак шла рядом. Забили Якова до смерти». До Октября 1917-го оставалось всего семь месяцев.

22. 01. – 4. 02. 2002 г.

25

Источники и литература

1. Е. Ф. Фурцева. Традиции проведения сельских престольных праздников в Приобье (конец 19 – начало 20 в.). Вопросы краеведения Новосибирска и Новосибирской области., Новосибирск, 1997, стр. 176

2. там же, стр. 176. 3. там же, стр. 176. 4. Крестьянское движение в Сибири. 1861 – 1907 гг. Хроника и

историография., Новосибирск, Издательство «Наука», 1985, стр. 160 – 161. 5. Алтай. Историко – статистический сборник по вопросам

экономического и гражданского развития Алтайского горного округа. – Томск, 1890, стр. 3.

6. А. М. Мерцалов. Уголовная преступность в Западной Сибири в конце 19 – начале 20 века., Омск, 1998, стр. 49.

7. Ленинский призыв., № 38 от 29 марта 1977 г. 8. Ленинский призыв., ; 79 от 1 июля 1972 г. 9. Ленинская трибуна, № 25 от 1 марта 1957 г. 10. Л. М. Горющкин. Сибирское крестьянство на рубеже веков.,

Издательство «Наука», Сибирское отделение, Новосибирск, 1967, стр. 77. 11. О. Н. Сидорчук. Бердская ярмарка на фоне ярмарочной торговли

Барнаульского округа (уезда) во второй половине 19 – начале 20 вв.. Бердск: прошлое, настоящее, будущее. Сборник статей и материалов., Новосибирск, 1996, Выпуск 2, стр. 24.

12. Ленинский призыв., № 136 от 14 ноября 1967 г. 13. Ленинская трибуна. № 76 от 10 декабря 1939 г. 14. Ленинский призыв., № 131 от 2 ноября 1966 г. 15. Волости и населенные места. Выпуск 12. Томская губерния. – Санкт –

Петербург, 1895, стр. 102. 16. там же, стр. 109. 17. Л. М. Горюшкин. Сибирское крестьянство на рубеже веков,, стр. 110. 18. Ленинский призыв., № 41 от 1 апреля 1967 г. 19. Русская речь., № 28 от 6 ноября 1918 г. 20. Ленинский призыв., № 131 от 2 ноября 1966 г. 21. Ленинский призыв., № 124 от 10 октября 1966 г. 22. М. Хромов. Село наше – Рогалево. Ленинский призыв., № 29 от 5 марта

1967 г. 23. Томские епархиальные ведомости., № 1, 1904 г., стр. 15. 24. Там же, стр. 17. 25. Памятная книжка Томской губернии на 1912 год., Томск, 1912, стр. 40. 26. там же, стр. 40. 27. Ленинский призыв., № 38 от 29 марта 1977 г. 28. Ленинская трибуна., № 131 от 15 ноября 1959 г. 29. Ленинская трибуна., № 131 от 15 ноября 1959 г. 30. Крестьянское движение в Сибири. 1861 – 1907 гг. Хроника и историография., Новосибирск, Издательство «Наука», 1985, стр. 240.

26

31. Г. Бузурбаев. Крестьянские волнения в Алтайском округе в 1905 – 1907 гг., Новосибирское областное издательство, Новосибирск, 1939, стр. 85. 32. В. И. Кандиков. Родословная Кандиковых. (Рукопись), Бердск, 1999, стр. 5. 33. Ленинский призыв., № 136 от 14 ноября 1967 г.

27

ЖИВЫЕ ГОЛОСА ИСТОРИИ: от первого лица – 5 1. Анонимная корреспонденция из волостного села Ординского в редакцию томской газеты « Сибирская жизнь»

В Ординской второклассной церковно- приходской школе на святках училищной корпорацией была устроена для учеников школы елка. Средства были собраны по подписке. Чтение, пение, игры и в заключение раздача игрушек и подарков доставило большое удовольствие. 29 декабря 1900 года в Ординском был другой детский праздник – это вечер в министерской или волостной школе. Он отличался от елки только тем, что на нем не было большого украшенного дерева посреди комнаты. Особенно хорошо на этом вечере сошли живые картинки, детская пьеска « Учительница» и пляски китайцев. Сибирская жизнь, № 9 от 12 января 1901 года 2. Анонимная корреспонденция, направленная из волостного села Ординского в редакцию томской газеты «Сибирская жизнь» … Санитарное состояние села Ординского крайне печальное. Обилие скота у крестьян дает массу навоза, почти никогда не вывозимого. Случается, что крестьянские пригоны с годами до того поднимаются от навоза, что становятся наравне с соседними крышами и скотина в таких пригонах живо напоминает пресловутую корову вятичей на крыше здания. Но что особенно плохо в Ординском, так то, что неизменный навоз влияет и на питьевую воду. Дело обстоит так. Ординское стоит в 3-4 верстах от Оби на речке Орде, впадающей жалким ручейком в Обь. Орда берет начало в 25 верстах от села. На этом протяжении расположено пять деревень и она перегорожена несколько раз мельничными плотинами. Важнейший материал этих плотин – тот же докучный навоз. Следовательно, вода Орды фильтруется сквозь эти плотины и уже только тогда достигает Ординска. Тут ее немного ниже села перехватили такой же запрудой, образовался пруд с навозными берегами, и вот из него- то и утоляют свою жажду население Ординска и ее стада. Если же ко всему этому прибавить, что та же вода служит и для полоскания всевозможного белья, и, кроме

28

того, в нее стекает навозная жижа ( тогда вода до того делается грязно- желтой и вонючей, что ее без предварительного процеживания нельзя и пить), то покажется неудивительно, что про Орду остроумно выражаются, что она похожа на сказочную молочную реку с кисельными берегами. Здесь надо прибавить, что есть в селе и несколько колодцев, но почему- то они не пользуются уважением, хотя вода в них лучше ордынской. Сибирская жизнь, № 29 от 6 февраля 1901 года. 3. Письмо неизвестного жителя села Красный Яр в редакцию томской газеты « Сибирская жизнь» Милостивый государь, господин редактор! Не откажите дать место моему письму. В селе Красный Яр Барнаульского уезда 1900 году в октябре 17 дня скоропостижно умерла крестьянка Прасковья Петрова Дуракова. Смерть ея приключилась, по всей видимости, от разрыва сердца, так как она страдала сердечными припадками несколько лет. Сельское начальство, в виду скоропостижной смерти, донесло о том становому приставу, который был проездом в Красном Яру. ( Становой пристав 3 стана, куда входило и село Ординское, находился в г. Камень – авт.) Тело положили в ледник и там тело по сей день, то есть пятый месяц, несмотря на настойчивые ходатайства мужа об ускорении дела. Такое долгое лежание трупа в леднике смущает не только мужа, но и все сельское общество, так как оно несет крупные убытки по караулу. Бог знает, когда наше начальство приедет для осмотра трупа и распорядится предать тело земле. Местный житель. Сибирская жизнь (г. Томск), № 45 от 27 февраля 1901 года. 4. Из анонимной статьи « Обозрение епархии Его Преосвященством Преосвященным Макарием, Епископом Томским и Барнаульским в летние месяцы 1903 года» …В селе Ирменском священствует местный благочинный № 16 Александр Юрьев. Церковь большая, новая, устроенная стараниями священника на средства прихода. Внутренность

29

храма производит благоприятное впечатление своим убранством. Народ встретил с возженными свечами свечами, с которыми стояли все время службы. Местный хор певчих пел стройно, псаломщики также пели умело. Все присутствующие в церкви прикладывались к Евангелию и принимали благословение. За литургией также пели певчие и народ. Были исполнены « Милость мира» и « Молитва Господня». Во время причастия местным священником была прочитана проповедь из книги Дьяченко об обязанностях хозяев и служащих. После литургии Владыка навестил местного торгующего Петра Доброхотова, самого крупного жертвователя на построение местного храма, который вообще, по отзыву благочинного, заявляет себя искренней благотворительностью на нужды церкви. Тронутый внимательностью Архипастыря, радушный хозяин с неподдельной искренностью выразил свои чувства благодарности перед Архипастырем и вместе с народом провожал его далеко за селение. Народ также выразил свою радость по случаю Архипастырского посещения и провожал Владыку с пением далеко за селение. Приход вообще благоустроенный. Из 3673 душ были у исповеди и св. причастия 2730 душ. В приходском селении с 1887 г. существует церковная школа, помещающаяся при церковной сторожке, учащихся в ней 36 мальчиков и 9 девочек: кроме того, в 3- х деревнях прихода открыты школы грамоты, содержащиеся на средства жителей. Открыто при Ирменской церкви и приходское попечительство. Благочиние № 16, находящееся во владении священника с. Ирменского Александра Юрьева, является одним из благоустроенных благочиний; члены причтов живут между собой в мире; духовенство этого благочиния наиболее других благочиний заявило себя усердным и исправным во взносах на построение женского Епархиального училища. Из с. Ирменского Владыка 22 июня проследовал через с. Красноярское и деревни Новый и Старый Шарап в с. Ординское, а оттуда через деревни Вагайцеву, Луковку, Сушиху и с. Рогалевское и д. Кырзу в с. Спиринское, куда и прибыл 23 июня к вечеру. В с. Красноярском церковь трехпрестольная, весьма обширная и благолепно устроенная на средства местного купца Стефана Толстикова. Здание церковно- приходской школы также очень обширное – и при школе сад; обучалось в школе 47 мальчиков и 23 девочки, всего 70 человек;

30

учительница получает жалование от Епархиального Училищного Совета и прихожане ежегодно отпускают на содержание школы по 100 рублей. Священник с. Красноярского Михаил Маевский прилагает старание к преуспеянию своего прихода; из 1480 душ прихожан исполнило христианский долг исповеди и св. причастия 987 человек; - прихожане к Храму Божию усердны, церковное попечительство оказало пособия бедным прихожанам в течение года на 265 рублей. В Красноярской церкви была совершена вечерняя с праздничной службой в честь иконы Владимирской Божьей матери и предложена была Владыкою беседа о событии праздника. Пели местные певчие, - удовлетворительно, не смотря на то, что регента не было – управляла хором одна из воспитанниц местной школы. В квартире священника певчие пели также много песнопений. Из Красного Яра в с. Ординское путь лежал через две деревни – Новый и Старый Шарап Ординского прихода. Шараповцы выходили для встречи далеко за деревню со всеми своими семьями. В той и другой деревне делаемы были наставления и раздавали книжки; тем и другим шараповцам разъяснено было значение обычая подносить встречаемым хлеб- соль; предлагаемы им были также краткие вопросы о вере, на которые отвечали не бойко, приходилось повторять вопросы и ответы по несколько раз. В с. Ординском – два храма, оба построены на средства прихожан. Приход по своему составу многолюдный – насчитывается всего 8357 душ прихожан обоего пола, священников два – старший Григорий Дагаев и младший Иоанн Колмаков. В с. Ординском имеется второклассная церковная учительская школа; учительский персонал школы состоит из 5 лиц: заведующего, старшего учителя и 3- х младших. Помещение школы собственное, устроенное и удобное, на земле, пожертвованной крестьянами с. Ординского. Учащихся в школе в учебном году было 49. При второклассной церковной школе состояла образцовая школа, в которой обучались 48 мальчиков и 13 девочек. Все учащиеся той и другой школы принимали участие в церковном пении под управлением учителя пения второклассной школы. Церковное попечительство в с. Ординском открыто в 1898 году. В минувшем году на приход поступило 599

31

рублей, израсходовано 540 рублей – в пособие бедным и на ремонт причтовых домов. В д. Нижне- Каменской Ординского прихода в молитвенном доме находится чтимая икона св. Николая Чудотворца, на поклонение которой ежегодно (9- го мая) стекается весьма значительное число богомольцев. Народу в храм для встречи Архипастыря собралось до 1500 человек. Во время целования креста местным священником Григорием Дагаевым и о. благочинным Михаилом Носовым была читана вторая беседа о великих делах Божиих с вопросами по содержанию читаемого и пением соответствующих тропарей. Сделано приглашение к пожертвованиям и произведен сбор на миссию. Архипастырем осмотрены были здания второклассной школы. Местность весьма хорошая в гигиеническом отношении, почва сухая, кругом сосновый лес. Около школы разбит огород и тут же приготовлено место под пчельник. Вблизи церковь и дом священника заведующего. В д. Луковской разрешена постройка церкви и заложен фундамент, в Кырзе – часовня. В с. Рогалевском принесена была из д. Верх- Алеусской чтимая икона св. Николая Чудотворца. Во всех этих селениях было говорено слово привета или назидания, или проводилась катихизация. Катехизация производилась обыкновенно в том порядке, в каком изложено в книжке: как веровать, жить и молиться. В приходе Спиринском насчитывается 2180 душ прихожан обоего пола, из них говело 1670 человек. Церковно-приходская школа помещается в собственном здании, учащихся в ней было 21 мальчик и 12 девочек. Церковное попечительство открыто в 1895 году: за 1902 г. денежных поступлений в попечительство было 1358 руб. 13 коп. – израсходовано 1244 руб. 36 коп. на покупку хлеба пострадавшим от неурожая прихожанам и на содержание домашних школ в приходе. В с. Верх- Алеусском Спиринского прихода в молитвенном доме находится особо чтимая окрестными жителями икона Николая Чудотворца, на поклонение которой ежегодно стекаются 9 мая до 6-7 тысяч человек. В с. Спиринское Владыка прибыл вечером. Народу на богослужении было мало. Вообще здешний народ, как и прежде было замечено, и ныне отличается особым усердием к Храму и довольно холодно относится к архипастырским посещениям. Народ здесь мало занимается хлебопашеством, более отхожими промыслами, перевозкой соли, нагрузкой

32

на баржи. Наплыв торгового и мелко- чиновничьего класса отличающегося вообще холодным отношением к делам веры и церкви, почти постоянное отсутствие его в Храме Божием за богослужением, заметно охлаждает усердие к церкви и в рабочем земледельческом классе. 27 июня совершена в Спиринском храме Архипастырем Божественная литургия. После Евангелия сказано поучение о призвании язычников к вере и сделано приглашение к пожертвованиям на миссионерское дело. Из с. Спиринского до Камня Владыка проследовал через деревни Алеус, Антонову, Ковряжину и с. Крутихинское. Томские епархиальные ведомости, № 1 от 1 января 1904 г., стр. 14-20 5. Перечень населенных пунктов Ординской волости Барнаульского уезда Томской губернии на 1904 год

1. Село Ординское. Число дворов 350, мужского пола 940, женского пола 100 ( вероятно, опечатка – авт.), количество земли, владеемой селением совместно с деревней Вагайцевой 11599 десятин. При реке Орде. Церковь. Сельское училище. Два церковно- приходских училища: одно двухклассное, а другое одноклассное. Дом для приема больных. Волостное правление. Дмитриевская ярмарка с 6 октября по 1 ноября. Троицкий торжок. Кожевенный завод. Пароходная пристань на реке. Общественный и хлебозапасный магазин. Пивная лавка и казенная винная лавка. 2. Деревня Вагайцева. Число дворов 112, мужского пола 293, женского пола 315. На реке Орде. Хлебозапасный магазин. 3. Деревня Старошарапская. Число дворов 104, мужского пола 253, женского пола 296, количество земли, владеемой селением 2769 десятин. При речке Шарапке. Общественный магазин и школа грамоты. 4. Деревня Новошарапская. Число дворов 178, мужского пола 491, женского пола 539, количество земли, владеемой селением 5322 десятины. При речке Шарапке. Общественный магазин и школа грамоты.

33

5. Деревня Козихинская. Число дворов 230, мужского пола 760, женского пола 800, количество земли, владеемой селением 2735 десятин. При речке Ирменке. Школа грамоты. Хлебозапасный магазин и казенная винная лавка. 6. Деревня Мало- Ирменская ( Шубенки). Число дворов 161, мужского пола 394, женского пола 415, количество владеемой селением земли 911 десятин. При речке Ирменке. Общественный хлебозапасный магазин и школа грамоты. 7. Деревня Елбанская. Число дворов 173, мужского пола 573, женского пола 605, количество владеемой селением земли 4347 десятин. При протоке Оби. Общественный магазин. Школа грамоты. Мыловаренный завод. 8. Деревня Кирзинская. Число дворов 330, мужского пола 883, женского пола 924, количество земли, владеемой селением 10249 десятин. При реке Кирзе. Часовня. Общественный хлебозапасный магазин. Школа грамоты и казенная винная лавка. 9. Деревня Черемшанская ( Разувайка). Число дворов 81, мужского пола 264, женского пола 283, количество земли, владеемой селением 1925 десятин. При реке Черемшанке. Школа грамоты и общественный хлебозапасный магазин. 10. Село Спиринское. Число дворов 91, мужского пола 170, женского пола 290, количество земли, владеемой селением 340 десятин. При реке Оби. Церковь. Церковно- приходская школа. Предположено устройство больницы при участковом враче и казенная винная лавка. 11. Деревня Антонова. Число дворов 64, мужского пола 135, женского пола 152, количество земли, владеемой селением 675 десятин. При речке Алеус. Хлебозапасный магазин. 12. Деревня Усть- Алеусская. Число дворов 52, мужского пола 100, женского пола 115, количество земли, владеемой селением 530 десятин. На речке Алеус. Часовня. Хлебозапасный магазин. 13. Деревня Пушкарева. Число дворов 120, мужского пола 329, женского пола 344, количество земли, владеемой селением совместно с деревней Средне-Алеусской 16715 десятин. При речке Алеус. Хлебозапасный магазин.

34

14. Деревня Средне- Алеусская ( Чубаркова). Число дворов 345, мужского пола 598, женского пола 632. При речке Алеус. Тоже. 15. Деревня Устюжанина. Число дворов 152, мужского пола 526, женского пола 548, количество земли, владеемой селением 2426 десятин. При речке Алеус. Тоже. 16. Деревня Новокузьминская. Число дворов 163, мужского пола 522, женского пола 584, количество земли, владеемой селением 2426 десятин. При притоке речки Алеус. Хлебозапасный магазин. 17. Село Верх- Алеусское. Число дворов 356, мужского пола 1116, женского пола 1173, количество земли, владеемой селением 17185 десятин. При речке Алеус. Церковь. Общественный хлебозапасный магазин. Церковно- приходская школа и казенная винная лавка. 18. Деревня Филиппова. Число дворов 130, мужского пола 340, женского пола 369, количество земли, владеемой селением 13034 десятины. При реке Орде. Общественный хлебозапасный магазин и школа грамоты. 19. Село Рогалево ( Агафоново). Число дворов 200, мужского пола 644, женского пола 689, количество земли, владеемой селением 14329 десятин. При реке Орде. Церковь. Общественный хлебозапасный магазин и школа грамоты. 20. Деревня Сушинская. Число дворов 127, мужского пола 308, женского пола 339, количество земли, владеемой селением 8130 десятин. При реке Орде. Хлебозапасный магазин. 21. Деревня Усть- Луковская. Число дворов 113, мужского пола 399, женского пола 328, количество земли, владеемой селением 10350 десятин. При речках Орде и Луковке. Школа грамоты. Хлебозапасный магазин и казенная винная лавка. 22. Деревня Алексеевская. Число дворов 205, мужского пола 610, женского пола 665, количество земли, владеемой селением 8985 десятин. При речке Карасук. Хлебозапасный магазин и казенная винная лавка. 23. Село Быструхинское. Число дворов 215, мужского пола 750, женского пола 784, количество земли, владеемой селением 5032 десятины.

35

24. Деревня Базова. Число дворов 204, мужского пола 756, женского пола 794, количество земли, владеемой селением 5360 десятин. При речке Карасук. Хлебозапасный магазин. Школа грамоты и казенная винная лавка. 25. Село Зырянское. Число дворов 95, мужского пола 296, женского пола 318, количество земли, владеемой селением 2280 десятин. При речке Карасук. Церковь. Церковно- приходская школа и хлебозапасный магазин. 26. Никольский заселок. Число дворов 145, мужского пола 453, женского пола 498, количество земли, владеемой селением 33000 десятин. При речке Карасук. Хлебозапасный магазин и школа грамоты. 27. Покровский заселок. Число дворов 174, мужского пола 555, женского пола 602, количество земли, владеемой селением 26000 десятин. При речке Карасук. Юбилейное училище. 28. Ужаниха. Число воров 237, мужского пола 777, женского пола 795, количество земли, владеемой селением 12330 десятин. При речке Ужанихе. 29. Чекманский заселок. Число дворов 33, мужского пола 96, женского пола 118, количество земли, владеемой селением 3610 десятин. При речке Чикман. 30. Воробьевский заселок. Число дворов 47, мужского пола 126, женского пола 142, сведений о количестве земли нет. При речке Чулым. Всего по волости: Число дворов 4887, мужского пола 14357, женского пола 15456, количество земли, владеемой волостью 212191 десятина. Памятная книжка Томской губернии на 1904 год., Издательство Томского губернского статистического комитета, Томск, 1904 год, стр. 426-430.

6. Из воспоминаний Петра Алексеевича Лобанова, написанных в 1988 году в возрасте 82 лет для районного краеведческого музея, о своем детстве в волостном селе Ординском в начале 20 века

36

…Родом мы из Симбирской губернии. У моего деда долго хранился паспорт, в котором написано, что родился он 19 января 1839 года. А умер он в 1932 году. Дед был набожный, строго соблюдал посты. Пришла пасха, он поел чего- то жирного и занемог. Дед сам сходил к попу, лег и спокойно умер. Был он гончар и рассказывал, что его дед тоже занимался гончарным промыслом. Приехав в Сибирь, мы остановились на житье в селе Ординском. У мельника Климова взяли в аренду за 5 рублей в месяц небольшой пустующий двор, где стояла старая избенка, амбар, пригон и баня. У соседа отец брал лошадь с телегой, чтобы навозить глины для выделки гончарной посуды и дров для ее обжига. Такая глина должна быть очень чистой, без единого камешка или соринки. Потом отец с дедом сделали станок. Это стержень, вертикально укрепленный, в два сантиметра толщиной, и два деревянных колеса. Ножное колесо – в 15 сантиметрах от пола и приводится в действие босыми ногами. Верхнее колесо, диаметром в 50-60 сантиметров, находится немного ниже груди сидящего перед ним человека. … Справа лежит хорошо отмятый кусок глины. Дед отделяет от него нужную часть, приводит ногами в движение нижнее колесо, и легонько кладет глину строго в центр верхнего колеса. Если положить кусок глины чуть от центра, то центробежная сила сбросит его с круга. Крутятся колеса, крутится глина. Умелые руки деда выводят из глины то горшок, то кувшин, то ведерную корчагу. Посуда готова. Тонкой проволокой срезают посудину с круга. Она такая жидкая! Осторожно, не помяв бока, ее устанавливают на сушку. Следующий этап – обжиг. Выкопана яма глубиной в 2 метра. Стены выкладываются кирпичом – сырцом, сделанным в домашних условиях. На высоте 45-50 сантиметров от низа ямы делается под. Кирпич кладется ребром, середина пода упирается в небольшую, в один кирпич, стенку, бока – в стены горна. В поду есть отверстия, в которые входит пламя дров, горящих под подом. Сбоку горна в три раза больше яма. Из нее под подом горна проделаны отверстия, тоже выложенные кирпичом. Это топка. Посуда к обжигу готова, но сначала ее надо покрасить. До 1914 года в магазинах ордынских купцов

37

можно было купить свинцовый сурик. Началась война, и сурика не стало. Мы перешли на чистый свинец, за которым отец ездил в Новониколевск. Обработкой свинца занимаюсь я. В чугунке расплавленный свинец, в руках у меня кочерга. Поддерживая огонь и мешаю, мешаю. Мешаю часами, пока не появится на поверхности свинца пленка. Постепенно она становится все толще и на ее поверхности появляется тяжелая желтоватая масса. Специальной железной ложкой я снимаю эту массу, и ею мы красим посуду. … Разогреваем горно, загружаем его горшками. Тут тоже надо знать, какую посуду куда ставить, какую на низ, какую на верх. На дно горно ставим ту, что проще по форме, так как на нее будет давить вся остальная посуда. Все уложим, и начинается последний этап – обжигание. Тут нужен большой, годами проверенный опыт. На глаз надо определить подачу огня – больше, меньше, чуть-чуть… Процесс обжигания длится часов шесть. Я часто помогаю деду, подавая дрова, щепки. У горно сидеть жарко, а надо сидеть целый день. - Петюшка, принеси воды, испить хочется, - говорит дед. Приношу ему котелок воды. Дед, перекрестившись, пьет. Ставит котелок в сторонку, прикрыв крест- накрест щепками, чтобы нечистая сила туда не спряталась, а то она может помешать исходу обжига. Дед вылезает из приямка наверх и смотрит через отверстие в чрево горно. Он видит раскаленную посуду и советует мне еще подкинуть дров в левый угол и принести штук пять щепок. Выскакиваю из ямы за щепками. В какой- то части горно его опытный глаз что- то узрел, видно, какие- то посудины получили мало жару. Несколько щепок – и все в порядке. Обжиг окончен. Дед крестится и говорит:

- Слава Богу! Горно остывает. Посуда готова. Готовые горшки мы продавали в Ордынске и ездили с ними по деревням, так как в селе посудой занимались еще два гончара, ( которые – авт.) тоже вели торговлю. На ту сторону Оби мы ездили только зимой и меня редко брали. А торговали мы так. Въезжаем в село Шарап: _ Кому кринки, кому горшки?

38

Через два двора останавливаемся и опять громко оповещаем людей. Подходят женщины, набегает ребятня, которой нужны глиняные свистульки. Их у нас много. Ребята разбегаются домой за деньгами или яйцами – одна свистулька стоит одно яйцо. Пока покупают женщины, дети терпеливо ждут. И вот их черед. Суют яички и, получив свистульки, отчаянно свистят – кто кого пересвистит. Сирота Митяшка стоит и плачет. Тетка не дала ему яйцо. Дед дает ему свистульку так. Мальчонка рад и давай оглушительно свистеть. Не надо и зазывать покупателей! Более крупная торговля была на ярмарках в Ордынске, Спирино, Верх- Ирмени. Это было очень красивое зрелище, да и торговля там шла более бойко. Года через четыре- пять мы уже имели две лошади, стали продавать жеребят. В 1914 году купили корову. Правда, земли у нас не было, но мы жили безбедно своим промыслом. Думали, правда, переехать в барнаульские края. Там, мол, теплее, и гончарное дело нужнее. Но лето шло за летом, а мы все не могли собраться. Так и остались в Ордынске. 7. Из воспоминаний кандидата экономических наук Дениса Фроловича Наговицына о своем детстве в селе Верх- Алеус, написанных в 1967 году по просьбе учащихся Верх- Алеусской средней школы … Семья наша считалась небогатой, но родители все же сводили концы с концами, до тех пор, пока я не лишился отца. Убил его житель нашего же села Александр Расторгуев. Начал проверять свое двуствольное шомпольное ружье, из которого он уже давно не охотился, в виде шутки прицелился в моего отца и выстрелил. Один ствол оказался заряженным и отец был убит. Расторгуев хотел уже бежать из деревни, спасаясь от правосудия, но ему посоветовали поехать в волостное правление и самому заявить о нечаянном убийстве. Так он и сделал. Мать чуть не сошла с ума от горя, пыталась наложить на себя руки. Соседи поочередно дежурили около привязанной на цепь матери, не давали ей в руки ничего, что могло бы послужить орудием самоубийства. Осиротевшие и беспомощные, мы плакали и не находили

39

утешения у матери, так как она сама была в невменяемом состоянии. А что же Расторгуев? Он был состоятельным крестьянином. Большая часть его лошадей и коров пошла в продажу на подкупы чиновников из правосудия, и это, конечно, помогло. Расторгуева даже не стали судить. Нашей матери, оставшейся с тремя малыми детьми, никакой помощи за все годы нашего сиротства он не оказал, подчеркнуто ни в чем не помог ни в поле, ни дома. Отец вел хозяйство совместно со своим братом, Андреем. Для раздела имущества того отпустили с военной службы в отпуск. Он оставил нам избу, одну лошадь и корову, остальное продал за бесценок жителям села, деньги за две недели пропил и уехал снова в армию. Мать оказалась с нами совершенно беспомощной. Всей семье грозило нищенство. Через полгода она вышла замуж за Ламонова Михаила Егоровича, который был из батраков. Это был для нее хоть какой- то выход. Но летом 1914 года его забрали на войну. И снова мать одна, помощи нет ниоткуда, нужда крепко впилась в горло. Мне исполнилось семь лет, я остался старшим в семье, пришлось идти в батраки. Определили меня к Никанору Глазачеву, борноволоком. Я должен был у него боронить со своей лошадью. А за это Глазачев обещал на нашей земле и нашими семенами посеять нам десятину пшеницы. Вместе со мной у Глазачева жил второй батрак, Демидов Семен Федорович, лет на 5-6 старше меня. Впоследствии вместе с Родионом Николаевым и Александром Табуевым он стал организатором комсомольской ячейки в Верх- Алеусе. Наступила пора выехать в поле. На дальнюю пашню, так называемую Задубровиху, находившуюся в 27 верстах от села мы приехали накануне Егорьева дня. На нескольких телегах привезли с собой все, что необходимо для посева – плуг, бороны, семена, несколько мешков отрубей и овса для лошадей, продукты для нас самих, одежду, посуду. Словом все, что требуется на пашне. Все это расставили вокруг полевого стана, часть занесли в стан. Стан был сделан из земляных пластов, посередине находился очаг для варки пищи с отверстием в потолке для выхода дыма. По бокам располагались постели. У некоторых зажиточных крестьян, с большим размером земельных наделов, часть земли в Задубровихе не распахивалась и отводилась под покос. Так было у Ефима

40

и Михаила Литошей, пашня которых как раз покосной частью подходила к наделу Глазачева. Следующий день, Егорьев день, считался лошадиным праздником. На лошадях в этот день не должны были ни пахать, ни боронить, иначе будет неурожай. Поэтому хозяин с Семеном Демидовым, поехали на паре лошадей за сеном. Меня оставили сторожить добро, наказав не выносить огня из стана – день был ветреный, а кругом стояли зароды прошлогодней соломы. Оставшись один, я накопал земляных пластов, нарубил веточек и принялся сооружать такой же, только игрушечный стан, пристроив его к настоящему стану с наружной стороны. Когда сооружение было готово, я нарубил и наломал дровишек и наполнил ими свой игрушечный стан. В настоящем стане был очаг, теперь будет и у меня, рассуждал я. Мне ведь было всего восемь лет. Я принес из очага горящих углей и всыпал их в дымовое отверстие игрушечного стана. Дул сильный ветер, поэтому было приятно наблюдать, как быстро занялись дрова в моем стане. Смотрю – а из стана вырвало горящие угли, и там, где они упали, вспыхнула солома. Горящий круг на соломе начал разрастаться стремительно, как круг на воде от брошенного камня. Я схватил лагушку с водой, вынул пробку и начал заливать пожар, но вода лилась плохо, так как я не знал, что надо было вынуть и вторую пробку. Вокруг стана все занялось огнем. На моих глазах огонь стал пожирать телеги, семена, бороны, все ближе подбираясь к привязанным возле кормовика с овсом лошадям. Испуганные лошади стали рваться, храпеть и громко ржать. Я не знал, что делать и с испуга стал пятиться в дверь уже пылавшего полевого стана. Тут прискакали верхом сын Литоша и их батрак. Батрак, как мне потом рассказали, бросился в горящий стан и вытащил меня из огня. Я этого не помню – так сильно испугался, что уже ничего не соображал. Пришел я в сознание только в тот момент, когда поддерживаемый батраком Литоша, переезжал верхом на его лошади вброд весеннюю речку. В избе Литошей я немного оправился от испуга. Мой спаситель не отходил от меня, дал мне поесть, но не давал смотреть в сторону пожара. Кстати, здесь, на полевом стане Литоша я впервые увидел пленного австрийца, одетого в шинель и шапку мышиного цвета, которого только что привезли в деревню в

41

качестве батрака. Царское правительство распределяло пленным по зажиточным крестьянам, так как нужно было как можно больше хлеба, чтобы кормить армию. Австрийцу сказали, чтобы он распрягал лошадь, а он не понимал, что от него хотят. Тогда ему на помощь пришел я и мы вместе ее распрягли. А огонь, спалив все вокруг стана, подобрался к двум стогам сена Литошей, которые взметнули к небу громадные огненные языки. Так я оставил Литошей без сена на всю весну, а нас на долгое время без молока. Матери пришлось сдавать его на маслозавод, чтобы выплатить Литошам ущерб, оцененный ими в 15 рублей. Тем временем вернулся мой хозяин с батраком Семеном. К вечеру он привез меня на пожарище, где кроме лошадей и того, что было в самом стане, все сгорело. Надо было ехать домой и заново готовить все необходимое для сева. Хозяин повез меня в деревню, чтобы решить, что со мной делать. Глазачев был добрейший человек, смирный, тихий. Он в жизни не способен был причинить кому- либо зла. В противоположность ему была его жена, Авдотья Никанориха, как звали ее в селе. Поэтому решать должна была хозяйка, которая узнала о случившимся еще до нашего приезда. Рядом с домом Глазачева стоял маслозавод, куда приходили по вечерам женщины за обратом. Стояла в этой очереди и моя мать с маленькой сестренкой на руках. Авдотья Никанориха, будто не видя мою мать, начала громко рассказывать женщинам: « Вот, бабоньки, горе- то какое, сгорел работник наш, Дениска Наговицын, прямо головешкой вытащили из огня». Нетрудно представить, что случилось с матерью, когда она услышала слова Авдотьи Никанорихи. - Сынок родной мой! – только успела крикнуть мать. И повалилась на землю, выронив из рук ребенка.

Никанориха поняла, что хватила через край. - Да живой, живой твой выродок, завтра приедет, - начала успокаивать она. Женщины обступили мать, подняли плачущую сестренку, принесли холодной воды. Кто- то начал стыдить Никанориху. - Вот еще господа нежные объявились. Сжег все дотла, да их еще и жалей. По миру их надо пустить, в тюрьме сгноить, - все больше распалялась хозяйка. – Народят, а разуму не дадут. Что вот теперь с него взять, горсть волос?

42

На другой день утром мать стояла на коленях в доме моего хозяина. Я тут же был. - Никанор, ну куда я теперь с детьми подеваюсь, кто теперь его возьмет в батраки? Все, кому надо было, уже взяли борноволоков. Пропаду я, Никанор, с ними. Пожалейте же, люди добрые! - Я что, я ничего, как вот Авдотья, - говорит угрюмый Никанор. Зато злорадствует, гремя чугунами и сковородками, у печки Никанориха. - Авдотья, яви божескую милость, - просит мать. Выходит Авдотья в горницу, выносит заранее приготовленный ременный кнут и подает матери. - При мне излупи в кровь своего непутевого, тогда, так и быть, соглашусь. - Светы небесные, что же это, да лютый зверь не наложит рук на свое дитя в такое время! – взмолилась мать. - Ну как хочешь, жалей давай, он вот еще и тебя прирежет, а нам такой не нужен. - Побойся Бога, Авдотья, ведь с кого спрашивать- то? – плачет мать. Потом она берет ременный кнут, подходит ко мне, прижимает меня к своей груди мокрой от слез щекой.

- Ложись, сынок! Замахнулась и ударила. Я молчу.

- Ты как следует бей, да штаны сняла бы. А то так всякий мог бы твоего гаденыша бить, - злобствует хозяйка. Еще и еще стегает меня бичом мать, а Никанориха следит. Я плачу, еще пуще плачет мать…

В батраки меня вернули. Семья по миру не пошла. В слудующем году я жил в батраках в Долганке у Злобина Михаила Ивановича за полдесятины пшеницы с любого края. В 1917 году жил в соседней деревне Ново-Кузьминке у Артемьева Даниила Семеновича. В 1915 году пошел в школу. Учился прилежно, полюбил читать книжки. Читая я ( сказки) про Бову Королевича, Еруслана Лазаревича, Ивана Царевича, детские рассказы Л. Н. Толстого. Школьную « Книгу для чтения», рассчитанную на целый год занятий, прочитал дома вслух за долгие зимние вечера за каких- то три месяца. Хорошо знал церковно- славянскую азбуку с ее замысловатыми титлами, примерно разбирался в « Законе Божьем» с его Ветхим и Новым Заветами, с содержанием двунадесятых праздников.

43

За прилежание к наукам « выдвинули» меня читать в церкви на клиросе так называемые часы – церковно-славянские книги в перерывах между службами заутреней, обедней, вечерней и всенощной службами. Наибольшая нагрузка была на страстной неделе. Я не только не тяготился этой нагрузкой, но гордился таким доверием. Поддерживала это и мать, думая про себя: « Авось, Бог поможет, выйдет сынок в псаломщики, а там, глядишь – в дьяконы, и, чем черт не шутит, может быть, в попы». Рассказывала же мне мать, что выходили в попы и бедные люди, что было пределом мечтаний бедной крестьянки. Видела мать, что моего детского горба не хватит, чтобы наниматься летом в батраки, стать самостоятельным хлебопашцем и кормить семью. Металась она в безысходном горе, имея на руках четырех малолетних ребят, уже не надеясь на возвращение отчима с войны. Отчим наш был нрава крутого, прямо- таки необузданного, жилось нам при нем плохо, он сильно обижал мать и нас. Причиной его ожесточения была жестокая нужда, постоянные усилия, чтобы как- то прокормить домашнюю ораву, не пойти по миру. Но все же это был мужчина в семье, работник, с ним нам жилось бы немного легче. Но о конце войны и его возвращении с фронта даже не было слышно. Поэтому мои успехи в школе были для матери слабым лучом надежды в окружавшем ее беспросветном мраке. Попом я, конечно, не стал, наступали другие времена. В третьем классе нашим учителем был Петр Николаевич Поплавский, суровый, справедливый воспитатель, впоследствии ставший большевиком, а в 1919 году – партизаном. Наступил 1917 год. Неожиданно прибыл с фронта на поправку в деревню израненный отчим. Он привез австрийскую трубку, Георгиевский крест, медаль « За храбрость», полученную им за спасение командира и несколько пуль и осколков, извлеченных в лазарете из его ран. Вот все, что дала ему война. Зато сам он изменился до неузнаваемости. Темный, забитый батрак, он теперь многое узнал и еще больше ожесточился. Свое ожесточение он обратил против власть имущих, смело выступал на сельских сходках. В 1919 году он вместе с партизаном Емельяном Кудриным стал инициатором расправы, учиненной у крыльца волостного правления над местным холуем липкой. Под таким именем

44

был известен в Верх- Алеусе этот человек, служивший у белых представителем власти в селе и собственноручно поровший крестьян розгами и шомполами. Он собственноручно отправлял на смерть тех, кого подозревали в сочувствии к красным. Когда началось в селе восстание против Колчака, отчим сорвал с него погоны и стал его бить, а Кудрин, шашкой наискось, зарубил негодяя. Позднее отчим попал в руки колчаковцев и был расстрелян в с Спирино, в 25- ти верстах от села вместе с другими шестью повстанцами… 8. Рассказывает житель села Ордынского Иван Филиппович Капелюшин … Вот один кусочек 1916 года, тяжелого периода первой империалистической войны. Трудно выразить словами те первые впечатления, когда моя нога вступила в окоп. Каждый шорох, далекие выстрелы, зарево ракеты – все это на молодого новобранца наводило страх. Уже и клятва « не жалеть живота за царя- батюшку и Отечество» вылетела из головы. Я вошел в землянку с дубовым накатом и маленькой дверкой. На уступе земли горел самодельный ночник. Полумрак землянки не давал возможности разглядеть обитателей этого логова. Только присмотревшись, я увидел бородатые, похожие одно на другое, лица. Солдат было четверо. Я сказал, что прибыл к ним в качестве фельдшера. - Есть хочешь? – спросил один из них. Я отрицательно покачал головой. Солдат встал со своей лежанки. Не размышляя, я прилег на сухие ветки дубняка, уткнувшись головой в ворошок соломы, и заснул. Утром разговоры солдат разбудили меня. За завтраком ( котелок горячей воды и кусок хлеба с сахаром) мы познакомились. Я узнал, что это мои санитары, над которыми я отныне являлся начальством. Они расспрашивали меня, откуда я родом, кто мои родители, утешали. Вылез из землянки. Утро хорошее, тихое. Где- то неподалеку в роще соловей разливал по округе свои трели, ему вторили на разные голоса другие пичужки. И трудно было поверить, что на земле война, что рядом ходит черная, бессмысленная смерть. Узкий, но глубокий окоп, тянулся, казалось, бесконечно. Можно было шагать сотни километров по этой канаве и видеть одну и ту же

45

картину. Усталые, заросшие солдаты в грязных шинелях, то чистят свое оружие, то, прислонясь к ящику патронов, корявым подчерком пишут невеселые письма домой, то хлещут в белье паразитов, истово матерясь, или, подшучивая, друг над другом. Был канун Пасхи. Еще днем я заметил в окопах всеобщее оживление, почти детскую радость в выражении солдатских лиц. Они как- то по особенному восторженно ждали этот день, словно назавтра родители обещали им хороший подарок. Я не понимал этого всеобщего ликования. В моей памяти еще свежа была гражданская жизнь. Но эти полуголодные люди, просидевшие в окопах по два- три года, не видя ничего, кроме крови и смерти, были рады тому, что завтра получат кусок белого хлеба, свежей махорки. … Утром по всему фронту была такая тишина, что брало сомнение – уж не кончилась ли война? Было даже жутко от этой тишины. По законам фронта она ничего доброго не сулила. Но на этот раз все пошло как раз против закона. Кухня привезла солдатам белый хлеб, по куску колбасы, по пачке папирос и улучшенный суп. Все это было получено и съедено в такой торжественной обстановке, как будто каждый побывал в родном доме, в кругу своей семьи. Вдруг эту церемонию всеобщего торжества нарушил крик из немецких окопов:

- Герр рус, с праздником! Эти выкрики, как залп целой батареи, подняли на ноги всех наших солдат. Через несколько минут в траншее не осталось ни одного человека. Я выглянул из окопа и увидел потрясающую картину. Наши и немецкие солдаты разбрасывали рогатки проволочного заграждения, встречались, пожимали друг другу руки, обнимались. Разговаривали каждый на своем языке и, видимо, нисколько не смущались этим. Наши давали немцам хлеб, те угощали своим ромом. Было радостно и в то же время страшно смотреть на это братание. Казалось – вот- вот что- то оборвется, лопнет какая- то струна в этом веселом оркестре человеческих голосов и начнется дикая бойня. Но мои опасения были напрасными. Я слился с общей толпой. Один немец угостил меня сигаретой, я дал ему хлеба. Потом я отошел в сторонку, присел на пень и залюбовался столь необычным зрелищем. Наши солдаты подвыпили, немцы покушали, и тут всяким

46

военным строгостям и законам был положен окончательный конец. Солдаты лежали на земле, пели песни, целовались, словно бы никогда в жизни не наставляли друг на друга винтовки. Я взглянул вдоль окопов. Казалось, не было конца этой всеобщей человеческой свалке. Так зачем же эта война, эта каждодневная ненависть? Ради чего эта бойня? Торжество продолжалось до трех часов дня. Потом счастливые минуты братанья были нарушены окриками из наших окопов: - Идите в окопы, батюшка с крестом пришел!

Не помогло. Тогда еще строже донеслось из окопов: - Командир роты велел разойтись! И это не подняло солдат с земли. И тогда рявкнули орудия, и в кучи человеческих тел упали снаряды, разметав непокорных. Под страхом смерти, проклиная начальство, солдаты попрощались с немцами и разбрелись по своим окопам. Они и завтра решили повторить этот праздник. « Надоело вшей кормить!» - такой вывод можно было сделать из всех солдатских разговоров в этот вечер. Ночь прошла тихо. Но утром… Наш солдат взял котелок, спокойно вылез из окопа, помахал немцам рукой и отправился к озеру за водой. Шел, насвистывая, не думая, что из немецкого окопа за ним движется черный глазок смерти. Немецкий офицер взял его на мушку и нажил спусковой крючок. Когда к убитому солдату рванулся товарищ, то и его постигла та же участь. Закон войны снова вступил в силу. Пролилась кровь, зло восторжествовало. Солдаты требовали мести, забыв, что еще вчера делились с немцами последним куском хлеба. Один солдат приготовился в бойнице, другой наколол на штык кусок хлеба, поднял его над окопом и стал кричать:

- Немец, иди, возьми хлеба! Немецкий солдат вылез из окопа и пошел в нашу сторону. Из бойницы грохнул выстрел. Немец зашатался и упал, вытянув руки, будто надеялся, что хлеба ему все-таки дадут. … Тянулись дни окопной жизни. Солдаты стреляли, убивали и сами падали замертво. А где- то вдали собиралась гроза и ее громовые раскаты уже доносились сюда, на край русской земли… «Ленинский призыв», № 24 от 23 февраля 1967 г.

47