1

7. Красные и белые (1917 – 1919 гг.) Всякая революция ужасна и другой быть не может. Марк Алданов. Девятое термидора … в самой идее белизны таится нечто неуловимое, но более жуткое, чем в зловещем красном цвете крови. Герман Мелвилл. Моби Дик, или белый кит

О том, что Временное правительство свергнуто и власть перешла к Советам, ордынцы узнали на третий день Октябрьской революции, 27 октября 1917 года. Особых эмоций это известие у них вызвало и было встречено едва ли с полным равнодушием. Кто такие большевики и что представляет собой только что провозглашенная Советская власть, никто толком не представлял. Что касается Временного правительства, то его политику ордынцы уже успели оценить следующим образом: - От Николашки толку не было, дак он хоть царь был. А эти, временные, хто они такие? А туда же гнут – за все плати, как раньше, а в Каракане сухую березу – и ту срубить не моги. Пущай сначала войну прекращают, пока не прекратят, ничего им не платить. Будя! Хватит с нас кровя пить! Так (или примерно так) орали в сентябре 1917 года мужики села Устюжанино на своем очередном сходе. А, накричавшись достыта, приняли на сходе следующее решение – налоги не платить, повинности не исполнять до тех пор, пока не будет установлена более низкая плата за пользование лесными угодьями в Караканском бору. После чего жители Устюжанина, Среднего и Верхнего Алеуса толпой двинулись в этот самый бор, где начали валить сосны и грузить их на телеги вообще без всякой платы. (1) Такова была тогда самая распространенная форма крестьянского протеста против политики Временного правительства в Ординской волости. Действительно, а что, собственно, сделало Временное правительство за время своего недолгого существования, чтобы заслужить уважение и авторитет у ордынцев? Война продолжалась, на фронтах по-прежнему гибли их родные и близкие, в тылу стремительно усиливалась хозяйственная разруха. Один маленький пример. В упоминавшихся в предыдущей главе воспоминаниях жителя села Козихи Г. И. Макаева, с которым нам предстоит еще встретиться в этой главе, рассказывается, в частности, о том, что в 1909-1910 годах в Козихе появились первые швейные машинки «Зингер», пользовавшиеся у сельчан большой популярностью. Настолько большой, что их даже продавали в кредит с рассрочкой от года до трех лет. Причем уже тогда в волости для владельцев этих машинок существовала целая сервисная служба. «Если есть неполадки, - пишет Г. И. Макаев, - через месяц приедет специальный агент, он все направит – шей матушка!»

2

Так вот, по данным Макаева, «ручные машинки стоили 75 рублей, а ножные продавались по 120 рублей». В 1988 году краевед из села Нижне-Каменка Валентина Полякова отыскала в Новосибирском областном государственном архиве опись имущества, оставшегося после смерти крестьянина этого села, Ефима Иванова (т.е. Ивановича) Вяткина, составленную 17 июля 1917 года. Сын умершего, Иван Ефимович, в это время находился на фронте, других родственников у умершего не было, поэтому деревенские власти и описали имущество, чтобы ничего не пропало. Сделали они это добросовестно, указав стоимость всего движимого и недвижимого имущества, начиная от построек и кончая самоваром и посудой. Значилась в этой описи и «ножная швейная машинка «Зингер», оцененная в 1 тысячу рублей. (2) Вот и давайте прикинем, как должны были подорожать за время войны товары первой необходимости, если такой предмет роскоши, как «Зингер», вырос в цене примерно в 10 раз. Деньги обесценивались так быстро, что к осени 1917 года в волости начался товарный голод. «В торговле не стало товаров первой необходимости, таких, как керосин, мыло, спички. Стали варить мыло из кишок животных, смешивая с каустической содой. Получалась вонючая масса, но грязь она удаляла. Вместо спичек все обзавелись кресалами и трутами», - пишет об этом времени в своих воспоминаниях житель Кирзы П. А. Смышляев. В обстановке усиливающегося экономического хаоса Временное правительство продолжало упорно цепляться за старые правила лесо - и землепользования, установленные еще Кабинетом. Оно не желало изменить в этих правилах ничего. Не был отменен или уменьшен ни один налог, ни одна повинность. Более того, Временное правительство не пожелало простить «крестьянам свободной демократической России» хотя бы рубль из тех недоимок, которые эти крестьяне в свое время задолжали «прогнившему царскому режиму». Все фактически свелось к тому, что раньше землей и угодьями Ординской волости владел Кабинет, т.е. царская семья, а теперь все эти владения перешли к государству. Со всеми вытекающими последствиями. С точки зрения устюжанинских мужиков это означало только одно – с них требовали, как и раньше, ту же плату за «сухую березу в Каракане», да еще во имя столь ненавистной всем войны, которую Временное правительство собиралось вести до победного конца. И коли «временным» дали по шапке, то туда им и дорога! Гораздо сложнее обстояло дело с большевиками или «большаками», как их повсеместно называли тогда в деревне. Большевистские организации в это время активно действовали в Камне, Барнауле, Новониколаевске, куда ордынцы частенько наведывались по своим делам. Но кто такие эти самые «большаки» и чего, собственно, они хотят, ордынцы так и не разобрались даже к моменту выборов в Учредительное

3

собрание, проголосовав большей частью за партию эсеров, популярность которой в сибирской деревне не имела себе равных. С фронта возвращались в родные места солдаты. Возвращались по ранению, демобилизации, а после октября 1917 года все больше самовольно. Многие из них открыто объявили себя большевиками. Эти солдаты-фронтовики, пользовавшиеся в деревне огромным авторитетом, как люди отважные и бывалые, сразу же развернули в волости активную пропаганду главных большевистских лозунгов – прежде всего прекращение войны и установление власти Советов крестьянских депутатов. Уже в августе 1917 года в Верх-Алеусе состоялась первая в истории Ордынского района политическая демонстрация, организованная местным большевиком Николаем Сухих. В этой манифестации, как вспоминал в 1977 году один из ее участников, житель Верх-Алеуса М. А. Болховцев, «участвовали вернувшиеся с фронта солдаты, бедняки и батраки. Ходили по селу с революционными песнями и красными флагами. Мы с братом Николаем шли рядом с Сухих».(3) Участники демонстрации прошли под красными флагами через все село, после чего начался митинг. Главный лозунг - «Долой войну!», провозглашенный Николаем Сухих был встречено его односельчанами с полным одобрением. Впоследствии Сухих стал председателем Каменского уездного Совета и был расстрелян белыми при падении Советской власти летом 1918 года в городе Камне. О том, как вели работу с населением ордынские большевики в 1917 году, читатели этой хроники могут получить представление, познакомившись с воспоминаниями жителя села Верх-Ирмень А. П. Морозова, опубликованными в 1957 году в документальном сборнике «Воспоминания о революционном Новониколаевске». «Перед самой февральской буржуазно-демократической революцией 1917 года, - рассказывает автор, - я вышел после тяжелого фронтового ранения из петроградского военно-клинического госпиталя и поехал в свое родное село Верх-Ирмень. А осенью по мобилизации вернулся домой и мой брат Евгений, старший унтер-офицер. Во время февральской революции он был избран солдатами членом полкового комитета. Евгений привез с фронта большевистские листовки, которые тогда распространялись среди солдат. Несколько листовок посвящались выборам в Учредительное собрание. Одну листовку он дал мне, а остальные роздал односельчанам. Листовки, насколько я помню, заканчивались призывами: «Долой войну!», «Земля крестьянам!», «Контроль над производством!», они переходили из рук в руки, вызывали споры. Мне часто приходилось беседовать со многими односельчанами. Большевистские лозунги были близки и понятны народу. Беседы проходили всегда активно». (4) Точно так же действовала в соседней с Верх-Ирменью Козихе большевистски настроенная группа уже известного нам Г.И. Макаева, состоявшая из фронтовиков и местной бедноты. Макаев и его фронтовые

4

товарищи вернулись в село в декабре 1917 года, как он подчеркивает в своих воспоминаниях, «по ленинскому декрету о роспуске старой армии». Вагоны военного эшелона, доставившего их в Новониколаевск, были украшены кумачовыми транспарантами «Долой войну!», «Да здравствует мир!» и «Вся власть Советам!». «Мы, солдаты, - пишет Макаев, - как умели, так и рассказывали своим соседям о Ленине, декретах Советской власти и всем остальном». Итак, идеи большевизма пришли в Ординскую волость в солдатской шинели. В это время в таких шинелях ходил каждый второй взрослый ордынец, поэтому к моменту установления Советской власти первые большевистские группы в волости действовали практически в каждом населенном пункте. Несмотря на их сравнительную малочисленность, едва ли превышавшую десяток человек, они стали тем ядром, вокруг которого начала объединяться деревенская беднота и близкая к ним по имущественному положению часть крестьян-середняков. Эти люди и вошли несколько позже в состав первых Советов крестьянских депутатов Ординской волости. То, что такие группы были в каждой ордынской деревне, отнюдь не преувеличение. Возьмем хотя бы деревню Понькино, исчезнувшую с карты Ордынского района более полувека назад и сегодня всеми совершенно позабытую. В 1917 году Понькино располагалось вдоль левого берега Оби между Пичугово и Красным Яром. Состояло оно всего из двух улиц, неофициально именовавшихся «Низ» и «Бугровка», и недостроенной третьей улицы с поэтическим названием «Забегаловка», упиравшейся своими крайними избами прямо в заросли камыша. Накануне первой мировой войны здесь насчитывалось 68 дворов, в которых проживало около 500 человек. Казалось бы, откуда взяться сторонникам коммунистических идей в этой забытой Богом деревне, где по бедности не имелось даже церкви, и из которой добраться в соседнюю деревню Половинную можно было только по двухкилометровой гати, проложенной через «займище», т.е. болото? Тем не менее, к концу 1917 – началу 1918 гг. в этой деревушке уже оформилась целая организация большевистски настроенных фронтовиков и местной бедноты. Формально и те и другие партийных билетов не имели (билеты членов РКП(б) появятся у них только в 1920 году), но исповедовали они именно большевизм чистейшей воды, Правда, не идеи, а политические лозунги. Но это в описываемое время означало практически одно и тоже. Тем более, что отвечать за свои убеждения в те времена приходилось собственной головой, как мы это еще увидим. Известны их имена – Зотей Фурцов, Андрей Гуляев, Никита Волков, Александр Рачев, Дмитрий Воронцов, трое братьев Горенковых – Степан, Аверьян и Даниил. В скором будущем вся эта группа примет самое активное участие в установлении Советской власти, а после ее свержения летом 1918

5

года, сначала уйдет в подполье, а потом примет участие в восстании против Колчака. (5) Но не будем забегать вперед. …Советская власть в Новониколаевске установилась сравнительно поздно, только 13 декабря 1917 года, благодаря прямой поддержке красногвардейского отряда численностью в 200 штыков. Старые органы управления были разогнаны, и на местах начался процесс формирования новых органов государственной власти – Советов. Советы крестьянских депутатов формировались в начале 1918 года следующим образом: сначала проходил волостной съезд Советов, затем советы избирались в селах и деревнях. К сожалению, документы первого волостного съезда Советов Ординской области не сохранились, и автору хроники не удалось выяснить даже личность первого председателя Ординского волисполкома, не говоря уже о большем. Зато мы располагаем данными о первом съезде Советов крестьянских депутатов Верх-Ирменской волости, которая была образована, как самостоятельная территориально-административная единица, в составе Новониколаевского округа Томской губернии, распоряжением Временного правительства в апреле 1917 года. В документальной «Хронике Новосибирской организации КПСС» дата проведения этого волостного съезда указана, как «не позднее 28 февраля 1918 года».(6) Точную дату съезда автору удалось обнаружить в воспоминаниях Г.И. Макаева, присутствовавшего на этом съезде в качестве одного из трех депутатов, представлявших село Козиху. Г.И. Макаев сообщает о первом волостном съезде Советов Верх-Ирменской области следующие подробности. Выборы делегатов на волостной съезд состоялись в Козихе 5-6 января 1918 года, а сам съезд проходил в Верх-Ирмени с 6 по 7 января 1918 года. На нем присутствовали 35 делегатов от 15 деревень. Съезд, сообщает Макаев, «упразднил власть земской управы» и сформировал новый орган государственной власти – волостной Совет из семи человек. Сам Совет состояли из семи отделов, которые автор воспоминаний именует следующим образом – «военный, земельный, продовольственный, образования, культпросвет и по охране безопасности». Председателем Верх-Ирменского волостного Совета был избран Николай Зверев. Одним из делегатов от села Верх-Ирмень стал упоминавшийся выше демобилизованный солдат А.П. Морозов, благодаря которому мы сейчас сможем перенестись в январь 1918 года и узнать, о чем говорили и спорили делегаты волостного съезда Советов и каким образом принимались на этом съезде решения. Итак, предоставим слово А. П. Морозову.

6

«… Мне захотелось выступить и напомнить делегатам съезда о большевистских листовках, призывающих к прекращению разрушительной войны и передаче земли крестьянам. Это заинтересовало делегатов. В зале раздались одобрительные возгласы И не удивительно, ведь делегатами и приглашенными съезда являлись, в основном, бывшие фронтовики и крестьяне – бедняки, сочувствующие большевикам. Я говорил об установлении контроля над производством в волости. (Один из главных большевистских лозунгов 1917 года – авт.) Но получалось у меня не совсем ладно. В то время я сам еще неясно представлял себе, как и где этот контроль надо устанавливать, а на производстве никогда не работал. По-видимому, неуверенность мою почувствовал эсер Иван Гавриленко, зажиточный крестьянин из деревни Плотниковой. Чтобы сбить меня, он ехидно задал вопрос: - Скажите, гражданин Морозов, где это и как в нашей волости надо проводить контроль над производством? Признаться, к ответу на этот вопрос я тогда не был готов, но не растерялся и начал опять настойчиво уверять, что необходимо ввести контроль над производством, например, у нас в волости на паровой мельнице Жеребцова и в артельной кузнице. Можно установить твердый порядок и цены на кузнечные работы и помол. В кузнице и на мельнице не допускать такого положения, чтобы в первую очередь выполнялись работы тем, у кого «толстая мошна», т. е. кто побогаче, или «по кумовству». Ведь бедняку, чтобы отклепать лемех к плугу или размолоть мешок зерна, приходится ждать в очереди по 2-3 и более дня».(7) Это предложение Морозова поддержал делегат от села Понькино, солдат-фронтовик Зотей Фурцов, который предложил взять под рабочий контроль не только паровую мельницу Жеребцова, находившуюся в селе Верх-Ирмень, но еще и «турбинную мельницу Кайманакова», находившуюся на правом берегу Оби в 18 километрах от Верх-Ирмени, неподалеку от деревни Завьялово. Эта была самая мощная мельница во всей округе, обслуживавшая сразу четыре волости – Тулинскую, Битковскую, Ординскую и Верх-Ирменскую». Как мы видим, намерения у делегатов съезда были самые наилучшие. Теперь посмотрим, что из них получилось на практике. Верх-Ирменский волостной съезд крестьянских депутатов не только принял резолюцию о введении рабочего контроля над производством, но и направил письмо с соответствующими предложениями в Ординский, Тулинский и Битковский волисполкомы, в котором предлагалось избрать на сельских сходах уполномоченных по рабочему контролю – от села по два человека, от деревни – по одному. Первое общее собрание таких уполномоченных от четырех волостей было решено провести на мельнице Кайманакова в виду ее исключительной важности для соседних волостей.

7

И вот во второй половине марта 1918 года на мельницу съехались около 80 человек уполномоченных с мандатами сельских и волостных Советов, да еще из близлежащих сел на мельницу явилось около трех десятков зажиточных крестьян, которых, как выяснилось позже, пригласил хозяин мельницы Кайманаков, так сказать, на случай осложнений. Все собравшиеся были настроены мирно, долго заседать никто не собирался, даже лошадей выпрягать не стали. Но все оказалось не так просто, как представлялось. Морозов организовал собрание уполномоченных по всем правилам. В одном из помещений мельницы «из чурок и плах» соорудили скамьи, для президиума нашелся стол и даже колокольчик – для поддержания порядка. Для голосования уполномоченным раздали красные бумажки, остальным было разрешено присутствовать на собрании с правом совещательного голоса. «Покончив с организационными делами, - продолжает автор воспоминаний, - я, как председатель собрания, объявил, что на повестке дня стоит один вопрос – «Установление рабочего контроля на мельнице Кайманакова». Затем определили состав комиссии рабочего контроля из трех членов и двух кандидатов к ним. Мне задавали много вопросов организационного порядка, например, такие: - Кто будет контролировать этот рабочий контроль? - Из скольких человек должна быть ревизионная комиссия? - Кто будет хозяином над контролем и ревизионной комиссией, т. е. кому они будут подчиняться? На все эти вопросы я отвечал, руководствуясь Уставом и практикой кредитных товариществ. Такое товарищество у нас в Верх-Ирмени раньше существовало. Помогло мне и то, что, находясь на госпитальном излечении в Петрограде, я окончил счетоводные курсы кредитных товариществ. Кайманаков и его сторонники начали волноваться и переговариваться между собой. Призывы президиума к порядку тонули в нарастающем шуме, чувствовалось, что они что-то затевают. Вдруг поднимается Кайманаков и задает вопрос: - Скажите, гражданин, а что будет делать хозяин мельницы?» Чтобы выйти из затруднительного положения, Морозов объявил …перекур! Пока делегаты и приглашенные изводили самосад, президиум собрания и «еще несколько товарищей из более активных делегатов», лихорадочно совещались. Предложений о том, что делать с владельцем мельницы поступило два – оставить его на мельнице в должности счетовода на жалованье и - мельницу объявить общественной, а хозяин пусть идет, куда знает! Выбрано было, разумеется, последнее. Собрав делегатов и приглашенных в помещение и, установив относительный порядок при помощи колокольчика, Морозов заявил: - Мы подумали и решили - при рабочем контроле хозяин на мельнице не нужен! Услыхав такое заявление, Кайманаков, пишет Морозов, «что-то

8

прохрипел и повалился на пол». Его сторон повскакивали со своих мест и кричали: - Это что же такое, человек наживал, наживал, трудился, не покладая рук, а тут, нате вот, нашлись новые хозяева! Мы этого не допустим!» Приглашенные сцепились с делегатами, крики превратились в ругань, так что, в конце концов, одни обладатели совещательного голоса сами покинули мельницу, а прочих делегатам с правом решающего голоса «пришлось посадить в их кошевки, подать в руки вожжи и пожелать всего хорошего». Как мы видим, А.П. Морозов и его сторонники все-таки добились своего – избрали комитет рабочего контроля, ревизионную комиссию, установили цены на помол и сроки помола для каждой из окрестных волостей и мельница начала работать на благо трудящихся масс. Но ведь первоначально планировалось установить рабочий контроль! А фактически пришлось произвести национализацию мельницы, что сам автор воспоминаний фактически и признает. (8) Узнав об этом, Жеребцов, владелец двухэтажной паровой мельницы в Верх-Ирмени, по словам Морозова, «дошел до того, что в целях вредительства вывел из строя паровой котел – основу основ этого производства». В итоге из двух мельниц в Верх-Ирменской волости осталась одна. Теперь вместо 2 - 3 дней, желающим сдать зерно на помол, приходилось торчать в очереди почти неделю. Всем, в том числе и бедным, ради которых все это и затевалось. Очень скоро те же бедняки начали частить на все корки и рабочий контроль, и Морозова, и Советскую власть заодно… Такое происходило не только в Верх-Ирмени. Вот что пишет по данному поводу новосибирский историк Владимир Исупов: «Во второй половине 1918 года исполком Новониколаевского Совета ввел рабочий контроль на всех промышленных, торговых, транспортных, банковских, сельскохозяйственных, кооперативных и других предприятиях. Но идея рабочего самоуправления оказалась неисполнимой, и рабочий контроль вскоре перерос в повсеместную национализацию». (9) Национализация сразу же и резко ухудшила экономическую ситуацию и, как нетрудно догадаться, заметно пополнила ряды активных противников Советской власти. Тот же Жеребцов из Верх – Ирмени еще покажет себя при колчаковщине, и еще как покажет… Несколько слов о работе первых сельских Советов весной – летом 1918 года. Из тех немногих данных, которыми располагает автор хроники, можно сделать вывод, что до падения «первой» Советской власти они кое-что все-таки успели сделать для своих односельчан. Например, отменить все недоимки по налогам за прошлые годы, отменить натуральные повинности. Часть безземельных крестьян успела получить от новой власти земельные наделы.

9

Для примера сошлемся опять-таки на село Козиху, благо в нашем распоряжении имеются воспоминания очевидца и активного участника тех событий, Григория Макаева. Первым председателем Совета в Козихе был избран делегат волостного съезда Советов С. Е. Шелудченко, при белых умерший от тифа в Новониколаевской тюрьме. «В марте 1918 года мы приступили к работе, - вспоминал Макаев, - собрали сход крестьян, объявили волю, свободу, о земле, о мире, о том, что мы все, рабочие и крестьяне, есть теперь свободные граждане, что Советская власть есть народная власть без помещиков и капиталистов, без кулаков-живодеров». Первое, что сделал Козихинский Совет - это отобрал часть земли у «местных крупных арендаторов», равно как и 90 десятин «церковной земли» и передал ее батракам и неприписанным крестьянам. И пока, как пишет Макаев «поп Владимиров бесновался» (будешь бесноваться, потеряв сразу шесть земельных наделов, целое состояние, если разобраться), сам Макаев поднял над зданием маслозавода, на котором он продолжал работать после возвращения из армии, первый в истории Козихи красный флаг с надписью «Да здравствует 1 мая!» Тем временем отношение к большевикам вообще и большевикам местным стало меняться в худшую сторону. И дело не в том, что их возненавидели люди, вроде Жеребцова или Владимирова. Вскоре на «большаков» стали коситься не только зажиточные козихинцы, но и середняки, и даже, частично, бедняки. Почему? Предоставим слово для комментария историку: «Советская власть начала отбирать хлеб у крестьян. Предлогом послужил лозунг – надо кормить городских рабочих. Не умея или не желая наладить нормальный товарообмен между городом и деревней, большевики решили отобрать хлеб у тех, кто его выращивал потом и кровью. Западная Сибирь только за три месяца 1918 года отправила в Европейскую Россию 14 млн. пудов хлеба. Крестьяне не получили за свой труд ни рубля». (10) Забрать хлеб и не заплатить! Такого не то что не бывало за всю историю сибирской деревни, такого и представить себе никто не мог. Да что же это за власть такая большевистская, господа - товарищи, как ее земля-то держит? Да кады ж ей конец-то придет, власти энтой анафемской? К лету 1918 года в стране уже полыхала гражданская война, началась иностранная интервенция. Вспомним общеизвестные факты: в марте этого года в Мурманске высадились англичане, американцы и французы, в апреле во Владивостоке – японцы и англичане, а в конце мая начался известный мятеж 50-тысячного чехословацкого корпуса, которого в этот момент оказались разбросанными по всей транссибирской магистрали, от Пензы до

10

Владивостока. Одновременно с интервентами выступила и русская контрреволюция. На территории современной Новосибирской области события развивались следующим образом. 25 мая 1918 года два чехословацких вооруженных эшелона, находившихся в Новониколаевске, совместно с городским белым подпольем внезапно напали на красногвардейские казармы, захватили главные учреждения и стратегические объекты города – почту, телеграф, мост через Обь. Члены Новониколаевского Совета были арестованы. Лишь незначительной части красных удалось с боем вырваться из города в южном направлении. Единственное, что успели своевременно сделать отступавшие, так это сообщить в Томск, Барнаул и Омск о мятеже чехословаков и падении Советской власти. У ордынских сторонников Советской власти к тому времени была налажена связь с партийной организацией Новониколаевска, поэтому о перевороте они успели узнать одними из первых. «27 мая 1918 года, - пишет Г. И. Макаев, - к нам в Козиху прибежал за 75 километров член Совдепа И. И. Волкоширов, собрал нас, местных большевиков и сочувствующих, и рассказал, что в городе высадились белочехи и что члены городского Совета арестованы. Сказал, что некоторые из нас должны скрыться в подполье, а я должен оставаться в селе и продолжать работу». А вот описание этих же самых событий в воспоминаниях жителя села Кирзы П. А. Смышляева. «Наступил май 1918 года. Кирзинские мужики разъехались по полям на посевную. Однажды ярким солнечным днем к пристани Кирзы пришел пароход. На нем был отряд красногвардейцев, вооруженный орудиями, пулеметами и винтовками. Они сообщили, что в Новониколаевске власть захватили белые офицеры и Советская власть свергнута. Постояв на пристани несколько часов, пароход ушел на Камень». Пока ордынские мужики обсуждали эти события и строили догадки, чем все это обернется для них лично, вокруг Ординской волости уже шли ожесточенные бои буквально по всем направлениям. Из Омска, где Советская власть продолжала держаться, по железной дороге в направлении Новониколаевска наступали отряды красногвардейцев, которые, с боями прошли от Омска до Каргата, отбив у белых Барабинск и Каинск. С юга, из Барнаула на Новониколаевск наступали отряды алтайской красной гвардии, которым удалось дойти до самых городских окраин, после чего они были отбиты и отступили к Бердску, где развернулись настоящие позиционные бои. В тылу у красных в свою очередь начались белогвардейские восстания. Первое время их удавалось подавлять, но постепенно соотношение сил стало меняться в сторону контрреволюции. Причин этому было две – неоспоримое военное превосходство белых, и во-вторых, то, что основная масса

11

крестьянства по вполне понятным причинам осталась в стороне от отчаянных попыток защитить Советскую власть. В июне под ударами белогвардейцев и белочехов пали Камень, Барнаул, Бийск, еще раньше – Омск. Омская, Томская, Алтайская и Семипалатинская губернии оказались полностью под контролем белых. С Советской властью в Западной Сибири было покончено. Огненный смерч лета 1918-го обошел территорию современного Ордынского района стороной. Смена власти, если исходить из воспоминаний современников, произошла внешне вполне мирно. В Кирзе, например, это выглядело буквально так: «Из Новониколаевска, - пишет П.А. Смышляев, - пришли два парохода с вооруженными отрядами на борту под командованием белых офицеров. Высадив в селе несколько человек, пароходы ушли на Камень. В Кирзе был собран сход, на котором было объявлено, что в Омске произошло свержение Советской власти Директорией. Вместо председателя Совета был опять избран староста». К переходу власти от красных к белым основная масса ордынцев, как и всех крестьян Сибири, первоначально отнеслась достаточно спокойно. Ее настроения в тот момент можно проиллюстрировать следующим высказыванием, под которым летом 1918 года подписались бы большинство ордынских мужиков, и не только ордынских: «Нам все равно – красная или белая гвардия. Мы люди темные, ничего не знаем. Нам кто угодно правь, только товару доставь». (11) Но в огне брода нет. В огне гражданской войны – в особенности. В самом недалеком будущем, куда быстрее, чем они ожидали, если ожидали вообще, ордынцам пришлось убедиться, и убедиться не раз и не два, что красная власть и белая власть – это далеко не одно и тоже. И что выбирать из этих двух зол, волей - неволей, а все-таки придется. В воспоминаниях Григория Макаева есть очень выразительный эпизод. Летом 1918 года в Козиху заехали по каким-то делам два белых офицера. Мужики в это время собирались на очередной сход. Естественно, начался разговор. Житель Козихи, крестьянин Аркадий Дуткин, обратился к приезжим с вопросом: - Господа офицера, разъясните нам, мужикам, кто такие белые? Наш поп в церкви проповедует, что Советская власть – это власть большевиков – безбожников. А белая власть, она от кого? От Бога или еще от кого-то? Один из офицеров ответил: - Мы – власть военная. И эта плетка для вас – закон. - Дак ить за такой-то властью крестьяне не пойдут. - А мы их заставим. - Ну ин ладно. Посмотрим, как это получится, - сказал Дуткин. И сразу же, не дожидаясь схода, подался домой. Видно кое-что о том, что такое белая власть он все-таки понял.

12

В том, что новая власть никаких шуток на свой счет не принимает и в дискуссии вступать не собирается, ордынцы убедились, когда в их селах и деревнях началась мобилизация в белую армию. Житель волостного села Ординского П. А. Лобанов был в это время пятнадцатилетним мальчишкой и потому хорошо запомнил тот летний день 1918 года, когда все заборы и присутственные места в селе оказались заклеенными воззваниями с «четкой подписью - А. В. Колчак». Их содержание настолько врезалось ему в память, что в возрасте 82 лет, когда он писал для районного музея свои воспоминания, он практически точно воспроизвел их содержание: «Я, Верховный Правитель, адмирал Черноморского флота Александр Василевич Колчак, заявляю, что не пойду по пути реакции. Я за единую и неделимую Россию, я за справедливо избранную твердую власть». И здесь же – приказ о мобилизации. «Единая и неделимая Россия» Колчака нуждалась, прежде всего, в солдатах, солдатах и еще раз в солдатах. А воевать за нее не хотелось никому, кроме сынков местных богачей, с великой охотой нацепивших злотые погоны, но предпочитавших околачиваться в тылу, каковым считалась Ординская волость. Да еще терроризировать тех, кто посмел проявить недовольство начавшейся мобилизацией. Показательны в этом плане трагические события, разыгравшиеся в Козихе, активным участникам которых стал Григорий Макаев. Ход этих событий будет излагаться далее в виде пересказа его воспоминаний, имеющих для истории нашего района уникальную ценность, но, к сожалению, написанных столь своеобразно, что их возможно только пересказывать. Таков уж авторский стиль Г. И. Макаева, свободно обходившегося в своем повествовании, написанном в преклонные годы, то без подлежащих, то без сказуемых… Все началось с объявления о мобилизации в армию козихинских парней 18-19-летнего возраста. Уже известный читателям местный священник Владимиров составил по хранившимся в церкви метрическим книгам список призывников соответствующего возраста, в который попали сразу 84 человека. Десять козихинских мужиков уже сложили головы на первой мировой войне, а тут, значит, снова воевать? А зачем? Для чего? И кому, кроме Колчака, это надо? С этого и начался сельских сход, на который собралось все село, более тысячи человек - плачущие женщины, хмурые мужики, растерянные новобранцы. Этим настроением земляков сразу воспользовались сторонники Советской власти, заранее договорившиеся сорвать мобилизацию. Выступивший по их поручению на сходе, Макаев предложил: - Власть Колчака не признавать и не одного солдата ему не давать! Парни пусть не берут повесток в руки, а сразу седлают коней и уезжают за Обь, на правый берег, там их никто не найдет.

13

За это козихинцы и проголосовали всем сходом, кроме, как сообщает Макаев, старосты села, да двух воздержавшихся от голосования богатых мужиков. Расчет Макаева и его сторонников опирался на хорошо понятный всем принцип круговой поруки. Проголосовали-то всем селом, а село в тюрьму не посадишь… В ночь после схода 70 призывников разбежались кто куда. Глядя на них, разбежались по дороге в Новониколаевск и дети зажиточных козихинцев, первоначально изъявившие желание добровольно отправиться на сборный пункт. Три недели после этого село не трогали. Затем, 25 июля 1918 года, приехали два офицера, собрали сход «и объявили, что за несдачу солдат на Козиху наложена контрибуция в размере 50 тысяч рублей». Староста села, некий Поньков, «разверстал эту сумму по дворам», и получилось, что каждый двор должен уплатить по 100 рублей. - А дезертировавших, - объявил один из офицеров, - будем ловить и на месте расстреливать. После чего представители белой власти уехали в Верх-Ирмень, дав козихинцам неделю на сбор денег. «(Через) трое суток, - пишет Макаев, - опять сход. Надо было решать, как заплатить эти 50 тысяч. Уже были выбраны трое сборщиков («контрибуции»), но начались крики, шум. Многие выражали недовольство, (говорили), что таких денег взять негде. Другие (кричали), что платить должны не все, (а только те жители села), чьи дети скрываются (от мобилизации)». Когда страсти дошли до кипения, рассудить спорящих пригласили Макаева, за которым специально послали на маслозавод посыльного. Придя на сход, Макаев заявил, что эти 50 тысяч рублей никакая не контрибуция, а «военный налог на содержание белой армии». И раз козихинская молодежь решила в этой армии не служить, то козихинцы имеют полное право «не платить белым не копейки, а сборщиков надо распустить». Макаева поддержал местный кузнец Коротаев, входивший в подпольную группу сторонников Советской власти: - А чтобы никого не смогли арестовать, - предложил он, - давайте проголосуем за это всем селом. Пусть только попробуют нас тронуть, нас в селе больше тысячи человек! А белых бояться нечего, знаем мы этих белых офицеров. Вон взять хоть Мишку Шагаева. Он кто? Сын лавочника из Рогалей, а туда же – офицер! Куда им против нас? Припугнем, если надо, и ничего нам не сделают, побоятся. Жители Козихи не представляли, на что способны белые в случае неповиновения. 27 ноября 1918 года, рано утром, в село прибыл отряд колчаковцев - «пятнадцать конников и пять подвод», остановившийся на постой в доме священника Владимирова. Прибывшие точно знали, кого арестовывать, поэтому первым делом явились домой к Макаеву, где, как он пишет, «меня сразу скрутили, (сделали) повальный обыск и все перевернули вверх дном». Кроме него дома были арестованы еще четверо – брат Макаева,

14

некие Никитин и Нохрин (Мохрин?) и бывший председатель Совета Шелудченко. Остальным местным большевиков удалось скрыться. Арестованных заперли в амбар, а на следующее утро, «когда было еще темно, за шиворот и нагайкой погрузили в пять саней» и повезли в Новониколаевск. Стоял лютый мороз, мела метель, уже через десяток километров арестованных согнали с саней и погнали бегом нагайками под крики пьяных конвойных: «Мы вам покажем Советскую власть!» Когда обессилившие люди повалились на снег, один из солдат предложил всех расстрелять прямо на месте. Так, мол, и нам проще, и «снегом сразу заметет, так что никто и не узнает». Тут вмешался офицер, до этого «дремавший на первой подводе»: - Когда поп поил нас самогонкой, он же просил не убивать их по дороге, а то его самого сразу убьют. В тюрьме их и без нас расстреляют! Вот так Макаев и его товарищи узнали, кто их выдал. Случай, кстати, достаточно типичный для того времени, если вспомнить, что значительная часть священнослужителей русской православной церкви открыто поддержала диктатуру Колчака со всеми вытекающими отсюда конкретными действиями и будущими последствиями для них самих. Не у всех хватило мудрости патриарха Тихона, как известно, отказавшегося благословить белое движение. То, что ненависть способна толкнуть на прямое сотрудничество с карателями священника, читатели увидят на этих страницах не раз. Об этом сейчас не принято вспоминать, но это было. Увы, было. 30 ноября пятеро арестованных козихинцев оказались в Новониколаевской тюрьме, в камере № 14, где уже сидели арестованные крестьяне из Шилова, Легостаева и Колывани, так что в камере, рассчитанной на четырех человек, вспоминал Григорий Макаев, их оказалось тринадцать. «С неделю (мы) сидели тихо и смирно, - продолжает Макаев, - а потом каждую ночь (начались) допросы, пытки и побои». От арестованных козихинцев добивались, во-первых, имен сообщников, во-вторых, из них старались выбить признание в том, что они – «ярые большевики», т.е. сорвали мобилизацию совершенно сознательно. Оба обвинения были по тем временам чисто расстрельного характера и, понимая это, арестованные упорно держались единой версии – мы не большевики, так решило «все общество», а, как все, так и мы. Линия защиты была простейшей, упор делался на крестьянскую темноту и круговую поруку. Да ничего другого в этой ситуации придумать было просто невозможно. 14 декабря за Макаевым и его товарищами «пришел конвой из 10 человек», после чего, вспоминает автор, «вывели нас в большой коридор, руки всем связали назад и объявили, что сейчас (будет) суд за закрытыми дверями». Видимо, речь шла о военно-полевом суде, когда присутствие обвиняемых не считалось обязательным. «В камерах узнали, что нас уводят и запели: «Вы жертвами пали…» Для такого прощания имелись все основания: после казни членов

15

Новониколаевского Совета, расстрелы в городской тюрьме шли каждую ночь. Автору хроники до сих пор до конца не понятно, каким чудом козихинскую пятерку не отправили в ту декабрьскую ночь 1918 года на расстрел, как собирались это сделать. Иначе зачем было связывать им руки? Но, видимо, чудеса случались и в то кровавое время. Может быть, козихинцы так хорошо сыграли свою роль, что их судьи в итоге усомнились в справедливости предъявленного обвинения. Хотя хорошо известно, что белые ставили к стенке куда за меньшие прегрешения, чем срыв мобилизации, часто и вообще без таковых. Приговор оказался следующим: «пока оставить всех в тюрьме, а дело передать на доследование земской полиции», т.е. не военным, а гражданским властям. После чего козихинцев развязали и водворили обратно в камеру № 14, где сокамерники встретили их радостным «Ура!» Сам Г. И. Макаев, как главную причину их спасения от неминуемой смерти, приводит рассказ о том, что в то время, когда он и его товарищи сидели в тюрьме, крестьяне Козихи направили в Новониколаевск прошение, под которым подписались 500 человек, требуя освободить своих односельчан, в противном случае угрожая «разбить тюрьму». В прошение с 500 подписями верится, в угрозу – нет, так как в этом случае Козиху просто стерли бы с лица земли. Может быть, какую-то роль сыграло и «следствие земской полиции», о котором в воспоминаниях Макаева глухо сообщается, что «приезжали в село 6 человек, захватив с собою следственное дело», а в Козихе «предатели от всего отказались» (?) Можно предположить, что никакого подтверждения вины арестованных новое следствие не нашло потому, что жители села сделали все, чтобы спасти своих односельчан. В частности, Макаев сообщает, что священника кто-то из его единомышленников, оставшихся на воле, припугнул столь успешно, что он публично заявил «земской полиции», что арестованные козихинцы большевиками не являются. Смерти удалось избежать, но на волю арестованных отпускать никто не собирался. Так что еще неизвестно, чем бы закончилась вся эта история, если бы, по русской пословице, несчастье не помогло. В Новониколаевской тюрьме вспыхнула эпидемия тифа, и вскоре вся камера № 14 валялась в таком жестоком «сыпняке», что конвойные наотрез отказывались в нее заходить. После того, как от тифа умер Шелудченко («его, - сообщает Макаев, - сначала сильно избили, потом долго держали раздетым на леднике, он был самым слабым»), остальных заболевших отправили в тюремную больницу. Они уже находились в столь тяжелом состоянии, что тюремный врач наотрез отказался их принимать, заявив сопровождающему конвою: - Не приму я этих вшивых, вези (их сразу) на кладбище. Все равно подохнут.

16

Солдат, сопровождавший козихинцев, сжалился над полумертвыми людьми и отвез их в железнодорожное депо. Там всех разобрали по домам железнодорожники, которые и выходили заболевших. На этом записки Г. И. Макаева заканчиваются. Однако автору известно, что после выздоровления четверо оставшихся в живых козихинцев долго находились на нелегальном положении, а после свержения диктатуры Колчака вернулись в родную деревню. Сам Г.И. Макаев позже вступил в члены РКП (б), активно участвовал в 20-е годы в общественной жизни района – был коммунаром, занимался кооперированием крестьянства, после чего выехал за его пределы. (12) Повторим еще раз - по меркам того времени козихинцам невероятно повезло. В других населенных пунктах колчаковцы действовали более беспощадно. Когда в сентябре 1918 года в село Верх-Алеус прибыл белый отряд, то он поразил его жителей дважды. Вечером им показали самодеятельный концерт, а наутро, прямо на сходе, без всякого суда и следствия, белые публично казнили троих односельчан «за сочувствие к большевикам» - Павла Никифорова, Харитона Тупикова и Симона Ильиных. Всех троих сначала сводили в церковь, потом надели на головы мешки и сразу же расстреляли. Вот что вспоминали очевидцы этой расправы о жизни Верх-Алеуса осенью 1918 года: «Там, где сейчас расположено отделение связи, был штаб белых. Все село было разбито на 10 участков. Над каждым участком был поставлен старший, он подчинялся местному кулаку И. Г. Хрипкову, доверенному лицу колчаковского командования. Порки крестьян, аресты, расстрелы проводились под руководством Хрипкова. Старшиной села был Игнатий Куликов. Были у Хрипкова и Куликова и активные помощники – Алимпий Бушуев, Михаил и Иван Куликовы, Николай Климов, братья Шестаковы и братья Горловы. Категорически запрещалось проводить какие-либо вечеринки или собираться вместе группе людей. Для проведения новогодних вечеров была откуплена комната у вдовы Ольги Некрасовой. И вот, в один из вечеров, налетели белые. Они заперли дверь комнаты, где было около 30 человек молодежи, затем стали выпускать по одному человеку, и при этом каждому всыпали по 20 – 25 нагаек». (13) Помните И. Ф. Капелюшина, ушедшего в окопы первой мировой войны из Спирина? Вот его воспоминания о том, как осенью 1918 года верхушка села сводила счеты с теми, кто поддержал установление Советской власти в волости. «В апреле 1918-го, - вспоминал он, уже будучи глубоким стариком, - мы, спиринские фронтовики, на общем крестьянском сходе порешили добиться выселения из своего дома попа и отдать помещение под сельскую управу ( сельсовет – авт.).

17

А так как этот дом был приходским, и в постройке его принимали участие жители Черемшанки, то для окончательного решения договорились в конце мая провести общее приходское собрание. Под протоколом подписались Иван Антропов, Федор Кунгурцев, Кирьян Белавин, Афанасий Царегородцев. Инициаторами всех этих дел были у нас Иван Антропов и матрос Федор Кунгурцев. В одно из воскресений собрались спиринские старики в школе. Ждали представителей из Черемшанки. Те что-то задерживались. На собрание пришел кулак Камчугов, агитировать против выселения попа. Увидел Федора, смекнул, что тот с крепкого похмелья. Отозвал, прикинулся эдаким добряком:

- Ну что, Федюха, поди головушка трещит? - Болит, дьявол! – поморщился матрос. - Ну, так вот тебе на бутылку, опохмелись пойди. А гумагу-то дай-ка.

Выпьешь, да ненароком утеряешь. А мы тут и без тебя дело обтяпаем. Заполучив протокол из рук Федора, Камчугов направил одного старика по Черемшанской дороге, наказав:

- Как устретится делегация, скажи, чтобы ворочались. Мол, собрание отменяется. Так протокол наш попал в руки тех, кто точил на активистов (Советской власти – авт.) зубы. А когда в сентябре 1918 года в село нагрянул карательный отряд, началась расправа. Вечером на кладбище расстреляли Федора Кунгурцева и Оксёлкина. Афанасию Царегородцеву дали 120 шомполов. Мы, Антропов, Белавин и я, успели убежать». (14) Кроме расстрела не за поступок, а за намерение, так как дом священника в Спирино конфискован не был, можно было запросто угодить под пулю за глупую шутку. В Рогалево первой жертвой колчаковцев оказался крестьянин Филипп Андреев. Как-то давно жили у него некие «богомазы», расписывавшие рогалевскую церковь. Однажды Филипп заявился в церковь и услышал, как «богомазы» спорят о том, как лучше изобразить фигуру какого-то святого. Тут он возьми и брякни от великого ума:

- А вы его с нашего Пикана нарисуйте. Пиканом звали на селе кривого нищего, который бродил в поисках подаяния по всей округе. Эти слова стали известны местному священнику Солодчину. Когда в Рогалеве появился первый белый отряд, Солодчин немедленно вспомнил о дерзком шутнике и пожаловался на него подгулявшим колчаковцам. Мол, вразумите, чтобы неповадно было. Те немедленно отправились к Андрееву, вывели его из избы и тут же расстреляли. (15) В июле 1919 года такой же белый отряд устроил в селе Кирза публичную порку уклонявшихся от мобилизации. Каждый «уклонист» получил по двадцать плетей. Заодно выпороли вообще всех неблагонадежных, каковыми карателями сочли (и справедливо) многих из бывших фронтовиков.

18

Последних пороли уже безо всякой пощады, как вспоминали очевидцы, «всю кожу со спины сдирали плетьми». В Пичугово белогвардейцами были казнены по обвинению в большевизме крестьяне Корней Тихонов и Егор Воробьев, в Чингисах – бывший работник местного Совета Сырычинский. (16) Здесь автор хотел бы обратить внимание читателей на одно важное обстоятельство. Только что приведенные факты белого террора, относящиеся ко второй половине 1918 - первой половине 1919 г., попали на эти страницы исключительно потому, что в свое время были зафиксированы и опубликованы ордынскими краеведами. Поэтому читатели возможно обратили внимание, что при ссылках на публикации таких краеведов, автор обязательно указывает их фамилии, отдавая тем самым дань уважения к их трудам. О том, как вели себя белые в это время в других ордынских селах и деревнях, нам сегодня не известно исключительно потому, что в них в свое время не нашлось подобных энтузиастов, пожелавших сохранить для будущего память о прошлом. Но логичен и обратный вывод. Если в конкретном населенном пункте в свое время жил человек, собиравший сведения о событиях гражданской войны, то он обязательно фиксировал факты белого террора, будь то Кирза, Спирино, Верх-Алеус или Рогалево. Поэтому вряд ли будет преувеличением сказать, что белый террор уже в это время, задолго до восстания крестьян Ординской волости в августе 1919 года, носил массовый характер. О том, что поводов для него почти не требовалось, читатели только что убедились вполне наглядно – 20 плетей за попытку отпраздновать Рождество и расстрел за глупую шутку! И массовая порка «за невосторженный образ мысли», прямо как у братьев Стругацких в «Трудно быть богом». Но только у Стругацких – это фантастика, а у нас – подлинный исторический факт. Как могли относиться ордынцы к такой власти, в самом прямом смысле слова, испытав на собственной шкуре все ее прелести, можно не объяснять. По сравнению с Советской властью, столь не понравившейся им первоначально, колчаковцы проигрывали на все сто процентов. Советы могли забрать хлеб, белые – жизнь. И в первую очередь потому, что считали массовый террор не только единственным средством убеждения, но и главным способом управления. Служить белым, после того, как они всыпали тебе еще до начала службы 20 плетей, у большинства ордынцев не имелось никакого желания. Умирать за белых – тем более. А единственной силой, противостоящей колчаковской диктатуре, были красные. Напомню оценку В. И. Ленина: «… когда Колчаку пришлось расширять свою армию, это расширение привело к тому, что сотни тысяч перешли на нашу строну». (17) Итак, либо за белых, либо за красных. Или – или. Этот жестокий выбор заставляла делать сама жизнь в колчаковской Сибири. Большевистская

19

пропаганда только укрепляла тех, кто становился на сторону Советов в правильности сделанного ими шага. Именно так, по мысли автора, выглядела историческая альтернатива для его земляков в 1919 году. Первоначально сопротивление ордынцев диктатуре Колчака носило пассивный характер и выражалось, как мы уже видели, либо в уклонении от мобилизации, либо, если уклониться было уже никак нельзя, в дезертирстве из рядов белой армии. Поскольку за дезертирство тогда расстреливали, оставалось только одно – переход на сторону красных. Вот несколько примеров, как это происходило. Крестьянин из Козихи Степан Арчибасов сам привел своего сына на мобилизационный пункт. Тот в первом же бою перебежал к красным. Другой козихинец, Иван Дорохов, собственноручно отправил сына в белую армию, а сын, дезертировав из нее, в конечном счете оказался на Алтае в партизанском полку «Красные орлы» легендарного Федора Коляды. Весной 1919 года был мобилизован житель Пичугово П. А. Колин. Отряд конной разведки из 39 жителей будущей Новосибирской области, в который он попал, белые отправили под город Ачинск. О том, что произошло дальше, Павел Афанасьевич вспоминал следующее: - В Новоселовской волости мы расстреляли своего командира и всем скопом перешли на сторону Советов. Влились потом в партизанский отряд Щетинкина, находился он в то время, кажется, в Минусинске. Ну а после – Красная армия. Колчаковцев гнали до Красноярска, потом вплоть до самых границ Монголии. Так я и прослужил в конной разведке до 1922 года. (18) 3 июня этого же года были мобилизованы в армию Колчака двое жителей Усть-Луковки, участники первой мировой войны, Иван Козловцев и его закадычный друг, полный георгиевский кавалер Андрей Мельков. В 41-м пехотном полку, формировавшемся в Новониколаевске, Козловцев и Мельков прослужили ровно три дня. После чего рванули домой лесами обского правобережья, не забыв прихватить с собой только что полученное оружие. Позже оба приняли самое активное участие в августовском восстании 1919 года, а Мельков лично возглавил во время восстания отряд повстанцев, сформированный им из жителей Усть-Луковки. (19) Об этом восстании в августе 1919-го и пойдет далее максимально подробный рассказ, так как его трагическая история во всей полноте до сих пор не публиковалась, хотя различного исторического материала о нем имеется более чем достаточно. В самых общих чертах ордынское восстание 1919 года описано в работах сибирских историков Г. Н. Юдахина, В. Т. Шуклецова и нашего ордынского краеведа В.С. Грехнева, чей исторический очерк «Ордынская одиссея», опубликованный в сборнике «Память», вышедшем в Новосибирске еще в 1974 году, до сих пор можно найти в большинстве сельских библиотек. Кстати, очерк Валерия Сергеевича Грехнева заслуживает упоминания еще и потому, что это вообще первая печатная работа по истории Ордынского

20

района, сохранившая для нас, как и другие его статьи и очерки, целый ряд уникальных деталей и подробностей ордынского восстания, записанных автором со слов его живых участников. (20) Как правило, события августа 1919 года в Ордынском районе изображаются в исторической литературе в самых общих чертах, как сравнительно небольшой эпизод на фоне других, куда более масштабных событий, происходивших на территории Новосибирской области, вдобавок изображаются они практически совершенно безлично. Для историков-профессионалов такой подход верен по существу, так как ордынское восстание, действительно, не идет ни в какое сравнение по размаху и продолжительности военных действий, с аналогичными событиями, происходившими в это время на Алтае, или на территории Новосибирской области, скажем, в Сузунском, Маслянинском или Кыштовском районах. Здесь крестьянские восстания привели к образованию настоящих партизанских фронтов с упорными и многодневными сражениями, в которых участвовали тысячи человек с обеих сторон. Все это так, все правильно. Но если историка-профессионала интересует все историческое полотно, то историку-краеведу интересен прежде всего определенный фрагмент этого полотна, скажем, его второй план. В нашем случае этот интерес выражается в максимально полном воспроизведении подготовки, хода и последствий августовского восстания и в знакомстве читателей этой хроники с именами и судьбами его конкретных участников. Конечно, не всех, но многих. Положа руку на сердце, спросим себя – много ли мы знаем об этих людях, чьи имена и фамилии значатся на памятниках, воздвигнутых на братских могилах? А ведь если внимательно и непредвзято разобраться, каждый из них отдал свою жизнь за самый светлый и великий идеал человечества – за свободу. Те, кто воздвигли эти памятники, понимали эту простую истину. Хотелось бы надеяться, что и их потомки рано или поздно придут именно к такому же пониманию. Можно по разному относиться к Советской власти, название которой автор хроники традиционно пишет так, как его научили в школе – с большой буквы. Но следует помнить, что героям и жертвам августа 1919 года совершенно нет никакого дела до наших оценок этой власти образца первых лет 21 века. Единственное, что они успели совершить – восстать против диктатуры Колчака и погибнуть. Поэтому наш дальнейший рассказ и будет именно о них. Каждое восстание, какой бы стихийный характер оно не носило, никогда не возникает само по себе. Всегда есть кто-то, кто заранее думает о нем и постепенно его готовит – обязательно в глубокой тайне. . Это потом, когда подготовка более-менее завершена, можно рвануть на груди рубаху и призвать народ к оружию. Но и это всегда должен кто-то

21

сделать, в нужное время и в нужном месте. Всегда нужен руководитель, который и отдаст приказ начинать. И конечно же, у руководителя будущего восстания непременно должны быть еще и соратники, будущие командиры повстанческих отрядов, а пока, на стадии его подготовки, связники, агитаторы и организаторы, заблаговременно привлекающие в свои подпольные ряды тех, кто готов в будущем схватиться с ненавистной властью не на жизнь, а на смерть. А уж кому что выпадет, победой или поражением закончится их попытка, этого заранее не может знать никто. Это будет известно тем, кто останется в живых. И еще историкам, когда под их пером, на чистом листе бумаги или на экране монитора персонального компьютера прошлое начинает оживать, и все начинается вновь, все начинается с самого начала. Как сегодня у нас с вами, уважаемые читатели. …У человека, взявшего на себя смелость возглавить подготовку восстания против Колчака на территории Ордынского района, имелись все необходимые качества, которые положены подобным людям – атлетическая фигура, красивое мужественное лицо с насмешливыми глазами, личное бесстрашие, военный опыт, организаторский талант и глубокая убежденность в правоте своего дела. Добавим к сказанному, что этот человек родился под счастливой звездой, благодаря которой прошел невредимым через три войны, одна другой страшнее - первую мировую, гражданскую и Великую Отечественную и умер в своей постели в 1959 году глубоким стариком. Военный моряк, матрос Октября, он был из того легендарного племени «братишек», о которых мы сегодня судим по книгам Всеволода Вишневского, Бориса Лавренева и Валентина Пикуля. Если когда-нибудь будет написана его биография, она будет стоить любого приключенческого романа. Упомянем для начала хотя бы то, что при рождении его звали Ерофеем Павловичем Костылевым, а на своем могильном памятнике он назван Георгием Федоровичем Бархатовым. Свое короткое детство Ерофей Костылев провел в селе Кирзинском, а в тринадцать лет уже служил мальчиком на побегушках в одной из бакалейных лавок Новониколаевска. Потом он выучился на токаря, работал рулевым в Обском пароходстве. В 1912 году Костылева призвали во флот. Первую мировую войну и февральскую революцию он встретил матросом линкора «Петропавловск» на Балтике. В мае 1917 года вступил в партию большевиков и был избран членом судового комитета «Петропавловска». За большевизм в августе 1917 года Ерофей Костылев переводится в Дунайскую флотилию, на канонерскую лодку «Уралец». После свержения Временного правительства он охранял штаб Октября – Смольный, встречался с В. И. Лениным и Я. М. Свердловым. Сейчас уже очень трудно установить, с какой целью Ерофей Костылев вновь оказался в родных краях где-то в конце 1918 года, просто по

22

демобилизации, или, по версии В. С. Грехнева, встречавшегося с ним лично незадолго перед смертью, «по заданию партии». (21) Зато известно, что Костылев с оружием в руках защищал Барнаул от белогвардейцев и белочехов в июне 1919 года. Потом, после падения главного оплота Советской власти на Алтае, принял участие в знаменитом рейде отряда П. Ф. Сухова, попытавшегося прорваться из окруженного Барнаула к Омску, где красные еще продолжали держаться. Беспримерный по своему отчаянному героизму, рейд Сухова закончился трагически. Пройдя с боями от Барнаула до территории современного Доволенского района, суховцы узнали, что Омск захвачен белыми и решили уйти через Горный Алтай в Монголию, а оттуда в Советский Туркестан. На Катуни отряд был окружен превосходящими силами белых и полностью погиб в последнем страшном бою вместе с командиром. Костылев уцелел только потому, что получил тяжелое ранение в самом начале этого рейда. Отлежавшись на одной из алтайских заимок, он перебрался в Камень, где большевистское подполье снабдило его новыми документами. В Ординской волости он появился уже как Георгий Бархатов. Установив связь с большевистским подпольем Новониколаевска, на чем настаивал В. С. Грехнев, Бархатов (далее мы будем называть его именно так) для легализации устроился рабочим на мельницу «Бухгольц», находившуюся в 3 километрах от Спирино. Рядом с двухэтажным зданием мельницы стояли несколько домов для рабочих и заезжий двор для крестьян. Здесь всегда было полно народа из окрестных деревень, одни приезжали, другие уезжали. Для подпольщика это обстоятельство служило идеальным прикрытием, очень удобным для установления контактов со своими единомышленниками. Бархатову даже не нужно было ездить из села в село. Люди, которых он искал, сами приезжали к нему на мельницу. И постепенно, по цепочке, Бархатову и его группе удалось создать сеть подпольных организаций в окрестных селах, главной целью которых стала подготовка к лету 1919 года массового крестьянского восстания против Колчака. По рассказам самого Георгия Бархатова, в его группу входили жители села Кирзинского Александр Игнатов, фельдшер Задерейко-Дольский, (оба – бывшие фронтовики), кузнец Егор Чернавин и какие-то другие люди, поскольку группа была, как вспоминал сам Бархатов, достаточно многочисленной. (22) О других аналогичных группах подпольщиков известно очень мало. Но то, что они существовали и действовали под руководством какого-то единого центра, сомнений нет. Вот что, например, вспоминал по этому поводу в 1968 году Кондратий Никифорович Морозов, в 20-е годы проживавший в селе Устюжанино: «Пятнадцатилетним пареньком я уже был связным в подпольной организации, которая накапливала силы для борьбы с колчаковщиной. Быструха, город Камень, Ужаниха – вот места, в которых мне часто приходилось бывать в роли связного. Каждый из этих маршрутов мог стоить жизни.

23

Отец мой за революционную деятельность был сослан в Сибирь. Здесь он продолжал партийную работу, был захвачен колчаковцами в 1918 году и запорот насмерть шомполами за то, что не выдал никого из организации. Двое моих старших братьев, Кузьма и Иван, были коммунистами. Первый – с 1912 года, второй – с 1917-го. Кузьма был один из организаторов восстания против колчаковской власти в Сибири. Он-то и привлек меня к работе. Выполняя обязанности связного, я часто бывал в селе Верх-Алеусе у подпольщиков Степана Ворошилова, Дмитрия Табуева, Федора Наталкина. В Среднем Алеусе мне пришлось побывать два раза – в 1918 и 1919 годах. В последнее из этих посещений я принес подпольщику Поликарпу Трубину письмо о подготовке крестьянского вооруженного восстания, которое вспыхнуло в августе».(23) Такие подпольные группы сторонников Советской власти к лету 1919 года действовали во всех крупных населенных пунктов Ординской волости. Тайну в деревне сохранить трудно, вероятно, что-то просачивалось, какие-то слухи о готовящемся восстании хотя и глухо, но все же доходили до населения. Современники тех событий подчеркивают, что близость приближающейся развязки буквально носилась в воздухе. Вот несколько дошедших до наших дней свидетельств очевидцев, чудом дошедшие до наших дней: П. А. Смышляев (с. Кирзинское): «Народ затаился, выжидая дальнейших событий». В. М. Королихин (с. Верх-Ирмень): «… бывшие фронтовики и солдаты держали между собой тесную связь, собирались тайно на нелегальные собрания, информировали население о творимых колчаковских злодеяниях, о положении на фронте, о действиях партизанских отрядов в других уездах». (24) В.П. Морозова (д. Понькино): «Урожай 1919 года был хорош. Но события так быстро назревали, что было видно – никто не думает убирать хлеб». (25) Действительно, в августе 1919-го об уборке думалось меньше всего. Вокруг территории Ординской волости целые уезды уже буквально полыхали огнем крестьянских восстаний. Ими был охвачен Алтай и все правобережье Оби. 14 августа 1919 года восстали села и деревни современных Доволенского, Здвинского и Сузунского районов, где в первые же дни в ряды повстанцев встали 2,5 тысячи крестьян. Расширяя территорию восстания, сузунцы действовали стремительно сразу по всем направлениям. Отряды красных повстанцев двинулись на Черепаново, Камень, а один, под командованием Живодерникова, переправившись через Обь, начал наступление в направлении волостного села Ординского. Обо всем стало известно Г. Ф. Бархатову, в последние дни перед началом восстания объезжавшему села левобережья Оби. Известие о том, что сузунцы идут на помощь ордынцам, настигло его в Новом Шарапе утром 15 августа.

24

Этот день и стал первым днем ордынского крестьянского восстания против Колчака. (26) «Группа бывших советских работников, - пишет о событиях 15 августа новосибирский историк В. Т. Шуклецов, - собралась в пяти километрах от Ордынской пристани в поселке Новый Шарап. Получив известие о выступлении крестьян на восточном берегу Оби, группа собрала митинг и склонила население поселка присоединиться к повстанцам».(27) Во главе шарапцев встали местные большевики Спиридон Афанасьевич Поташкин и Иван Иванович Левковский, срочно принявшиеся за формирование повстанческого отряда. Тем временем конный отряд Г. Ф. Бархатов в количестве 25 всадников направился в Ординское, куда и въехал под колокольный набат, созывавший жителей волостного центра на митинг. Власть Колчака в волости была объявлена Бархатовым на митинге свергнутой. А вскоре к митингующим подошел отряд сузунских повстанцев, восторженно встреченный населением Ординского. В тот же день к восставшим присоединились села Елбань, Вагайцево и Красный Яр. В Ординском был сформирован волостной повстанческий штаб, объявивший мобилизацию. Его представители выехали в окрестные деревни, которые одна за другой, тут же присоединялись к ордынцам. В этот же день Г.Ф. Бархатов выехал в Верх-Ирмень, чтобы известить население соседней волости о начале восстания. Виктор Михайлович Королихин, житель Верх-Ирмени, очевидец и активный участник тех событий, пишет в своих воспоминаниях: «2 августа (по старому стилю или 15 августа по новому, которого мы будем придерживаться далее – авт.) из села Красный Яр прибыло четыре посланца с красными лентами на фуражках. Их возглавлял товарищ Бархатов (Костылев) Георгий Федорович, уроженец села Кирза Ординской волости. Они привезли известие о начале восстания в Ординской волости товарищу Насонову, председателю волостной земской управы. Насонов, выслушав сообщение о необходимости начать вооруженное восстание против колчаковцев, дал согласие собрать и провести собрание. К обеду всех верх-ирменцы, не успевшие уехать в поле, были у здания волостной земской управы. Первыми пришли бывшие фронтовики и другие активисты. Делегаты – посланцы разъяснили цель приезда. Собрание открыл Г. Ф. Бархатов. Он призвал население к вооруженному восстанию против колчаковщины. Вслед за ним выступили Евгений Морозов, Василий Балабанов и другие. Все собравшиеся крестьяне единодушно поддержали предложение товарища Бархатова и единогласно проголосовали за вооруженное восстание. Тут же, на собрании, избрали сельский повстанческий штаб в составе Морозова Е. П., Балабанова В. С., Дерябина Е. С., Чекина И. П., Культенкова Я. М. (28) Читатели, вероятно, уже обратили внимание, что восстание в любом населенном пункте начиналось со создание повстанческого штаба.

25

Посмотрим на примере села Верх-Ирмень, чем занимался такой штаб и с какими чисто военными проблемами ему сразу же пришлось столкнуться. «Штаб, - пишет В. М. Королихин, - взял руководство всей жизнью села в свои руки. Члены штаба разделили между собой обязанности, установили круглосуточные посты на всех дорогах, идущих к селу, у домов местной буржуазии – купца Павла Доброхотова, владельца паровой мельницы Жеребцова, попа Федора Сапфирова и у других подозрительных лиц, дежурство на почте и на церковной колокольне. Затем штаб приступил к сбору оружия. Собрали штук десять винтовок старого образца, пять штук трехлинейных, десятка два охотничьих берданок, несколько штыков от винтовок, клинков. Разоружили милиционера, отобрали у местной буржуазии штук восемь револьверов разных систем и т д. В Верх – Ирменском кредитном товариществе взяли пудов 35 сортового железа. Из железа решили ковать пики и для этого мобилизовали всех местных кузнецов». (29) Поставив перед собой задачу – вовлечь в восстание как можно больше сел и деревень, повстанческий штаб одновременно занялся активной пропагандистской работой. Он составил и разостлал обращение ко всему населению Верх - Ирменской волости, а также к населению соседних волостей – Коченевской, Алексеевской и Тулинской. Отдельное обращение направили колчаковским солдатам, дислоцированным в Коченево и на железнодорожной станции Чик. Как только гонец из Верх –Ирмени появлялся в окрестной деревне, в ней сразу же собирался сход и избирался сельский повстанческий штаб. В селе Ирмени его возглавил В. Г. Половников, в Красном Яру – А. И. Скосырский, в Поькино – Д. Ф. и С. Ф. Горенковы, в Плотниково – К. А. Введенский. Представители восставших сел и деревень волости собрались в Верх – Ирмени на волостной повстанческий сход. «На повестке дня, - пишет в своих воспоминаниях В. М. Королихин, - стоял вопрос свержения колчаковщины и установления Советской власти». (30) Трибуной для выступавших стала бочка – водовозка. Федор Зотов из Красного Яра, Евгений Морозов и Семен Гундарев из Верх – Ирмени, Николай Введенский из Плотниково и другие ораторы клеймили колчаковский режим, рассказывали об успехах наступавшей Красной Армии и росте повстанческого движения и призывали к восстановлению Советской власти. После этого был избран волостной повстанческий штаб. В него вошли: от Верх – Ирмени – Балабанов В. С., Гундарев С. И., Культенков Я. М., Морозов Е. П., от Верх – Чика – Насонов В. А., от Плотникова – Введенский К. А., от Понькино – Горенков Д. Ф., от Красного Яра – Половников В. Г. Всех повстанцев, распределенных по взводам и ротам, штаб разделил на два отряда. В первый из них, командование которым штаб поручил Е. С. Дерябину, вошли повстанцы, вооруженные пиками, вилами, косами и

26

топорами. Во второй отряд, под командованием С. Д. Кандикова, собрали тех, кто имел огнестрельное оружие, гранаты, шашки. Общее командование было возложено на Е. П. Морозова из Верх – Ирмени, дослужившегося на войне до звания унтер – офицера. Какова была общая численность повстанцев Верх – Ирменской волости? Г. Н. Юдахин определяет ее до двух тысяч человек, В. Т. Шуклецов – до 2500 человек. (31) Вероятно, истина находится где-то посередине. А теперь вспомним, что на вооружении у них было пять трехлинеек, три старые винтовки и два десятка охотничьих берданок. Получается, что многотысячный отряд верх-ирменских повстанцев был почти безоружен. Нисколько не лучше обстояло дело и в Ординской волости, где, по данным В. С. Грехнева, на четыре тысячи человек имелось всего восемь (!) винтовок и несколько гранат, которые, вдобавок, в решающем бою не взорвались. (32) О том, что винтовка или обыкновенное охотничье ружье, включая дробовики, были редкостью в повстанческих отрядов, сохранились достаточно выразительные свидетельства. К примеру, единственным огнестрельным оружием в отряде, куда вступил житель Кирзы Г. К. Заев, было охотничье ружье без курка. (33) Отряд повстанцев из Усть – Луковки численностью почти в сотню человек, которым командовал упоминавшийся выше Андрей Мельков, имел на вооружении две винтовки, остальное вооружение составляли пики, вилы и косы. (34) Это предопределило главную причину будущего поражения восстания, поднятого практически безоружными людьми. С другой стороны это обстоятельство совершенно убийственно характеризует всю политики колчаковщины. В самом деле, как же нужно ненавидеть такую власть, если ордынцы по первому же призыву пошли на нее с вилами, косами и топорами, как во времена Разина или Пугачева ! Почему в решающий момент ордынские повстанцы оказались столь слабо вооруженными? И на что, прекрасно зная об этом, рассчитывали руководители восстания во главе с Г. Ф. Бархатовым? Еще в конце 1917 года по решению советских властей все эшелоны с демобилизованными солдатами подлежали разоружению. Тех, кого не смогли разоружить до Урала, разоружали уже в Сибири. Так что только самые отчаянные головы ухитрились довести до дома пару-другую гранат, прихваченных «на всякий случай». Затем, уже при Колчаке, в деревнях было конфисковано почти все охотничье оружие, а за хранение берданки можно было запросто угодить под расстрел. Алтайские повстанцы, в частности, партизанские формирования Игнатия Громова и Ефима Мамонтова, могли добыть и добывали оружие при захвате городов и мест дислокации белых частей. Но ни в Ординской, ни в Верх-Ирменской волостях таких гарнизонов не было, за исключением так называемых отрядов самообороны, состоявших из местных богачей и им

27

подобных, которые сразу же разбежались в начале восстания. Раздобыть оружие заранее ордынцам было просто негде. Даже пикой, самым распространенным партизанским оружием образца 1919 года, был вооружен далеко не каждый. Правда, у кирзинцев была пушка, изготовленная из обрезка трубы и заряжавшаяся порохом, а верх-ирменцы имели деревянные трещотки, имитирующие пулеметную стрельбу, но, предназначалось такое «оружие» исключительно для психологического воздействия на врага.. Идти с таким вооружением против винтовок и пулеметов означало просто самоубийственную затеею, что и подтвердилось позже. Вдобавок, подавляющее большинство повстанцев, за исключением фронтовиков, были обыкновенными мужиками, не представлявшими себе, что такое настоящий бой. Все это нам ясно теперь, с высоты нашего двадцать первого века, когда всем давно известно, чем все началось, чем и когда закончилось. А тогда, в августе 1919 года, повстанцам, не имевшим боевого опыта, события представлялись совершенно иначе. И это тоже следует принять во внимание. Земля под ногами колчаковцев буквально горела огнем, в чем последние, к слову сказать, прекрасно отдавали себе отчет. К середине августа восстание охватило территорию в 40 тысяч квадратных километров по обе стороны Оби. На сторону красных перешли сотни сел и деревень. 18 августа отряд знаменитого алтайского партизана Игнатия Громова с налету захватил город Камень, имевший большой и хорошо вооруженный белый гарнизон в количестве 700 человек. Как в такой обстановке было не поверить в будущую победу? А что оружия почти нет, так что ж, оружие всегда можно добыть в нескольких успешных боях. Главное – подняться против Колчака всем миром! И ордынцы поднялись. Исторически обреченный режим Колчака, теснимый на всех фронтах наступающими красными частями, еще оставался достаточно живучим, чтобы противостоять восстаниям в тылу. Он имел и силы и возможности для того, чтобы, не сумев покончить с восставшими полностью, утопить их в крови там, где проходили его важнейшие стратегические коммуникации. Новониколаевск, находившийся в глубоком тылу белых, оставался для них важнейшим опорным пунктом на всей Транссибирской железнодорожной магистрали и терять его колчаковцы не собирались. Равно, как и терпеть восставших менее чем в сотне километров от городской черты. «Для подавления народного восстания, - пишет советский историк В.Т. Шуклецов, - колчаковское командование было вынуждено направить крупные силы. Для охраны железных дорог, пристаней (заранее отметим эту деталь – Авт.) и ликвидации партизанских отрядов, угрожающих важнейшим

28

коммуникациям, были выдвинуты польский корпус и команды чехословаков». Кроме этого на разгром восстания были брошены регулярные части белых и вооруженная милиция. (35) Всего этого ордынцы не знали и не могли знать. Тем более, что восстание (мы снова возвращаемся к его началу) продолжало расширяться, охватывая один населенный пункт за другим. 18 августа, на третий день восстания, объединенный отряд сузунцев и ордынцев захватил Мало-Ирменку. (36) Примерно к этому же времени восстали Усть-Луковка, Рогалево и Филиппово. Повстанческий отряд в Усть-Луковке, как уже было сказано, возглавил Андрей Мельков, повстанцы из Рогалево выбрали своим командиром Василия Золотарева. (37) 19 августа оба отряда выступили одновременно. Рогалевцы двинулись на Филиппово, а усть-луковцы на Кирзу. Рогалевские повстанцы должны были помочь своим соседям отбить белый отряд, который шел их усмирять, а усть-луковцы, в рядах которых находился Г.Ф. Бархатов, должны были поднять на восстание жителей Кирзы, Спирино и близлежащих деревень. Редкая удача в практике любого краеведа - события того далекого дня мы можем восстановить на редкость подробно, опираясь на воспоминания их непосредственных участников и свидетелей. Итак, село Кирзинское, 19 августа 1919 года. «День считался нерабочим, - повествует Кирзинский летописец Петр Алексеевич Смышляев, - и у здания волостного правления (?), которое находилось там, где сейчас стоят хозяйственные постройки Афанасия Петровича Воронкова, собралось порядочное количество людей. Сидели и рассуждали, кто о чем, больше говорили о предстоящей уборке – уже пора было начинать жатву. Время близилось к обеду, когда из-под горы, от моста, выехал отряд белых. Это были спиринские милиционеры во главе с начальником милиции Чистяковым и добровольцы (отряда самообороны – авт.) во главе со штабс -капитаном Львом Николаевичем Конокотиным, всего 22 человека. ( Конокотин был родом из Кирзы. Не знаю, как сейчас, а лет двадцать назад в Кирзе еще бытовало выражение: «Ну чисто Конокотин!». Такую черную память оставил о себе этот каратель. – Авт.) Все спешились и разошлись на обед по окрестным домам. Через час они снова сели на коней. В это время к Конокотину подбежал житель Кирзы Василий Шабунин, взял под козырек и попросился в отряд. Ему дали гнедую кобыленку, дробовое ружье, и отряд уехал по направлению к Филиппово. Мужики продолжали сидеть и обсуждать это дело, как вдруг послышался шум и сильные крики. Из-под горы, от старого моста, выскочила на лошадях большая масса всадников, вооруженных пиками, вилами и другим подобным оружием. Сзади ехали на телегах люди, вооруженные вилами. Мужики кинулись бежать, но их остановили. Тотчас же были посланы вестовые собирать народ на собрание. Когда народ собрался, перед ними выступил житель Кирзы Ерофей Костылев (т.е. Г.Ф. Бархатов – Авт.).

29

Он сообщил, что восстали села Ординское, Елбань и другие, а также Битковская волость». Журналист и краевед Сергей Вахрушев, встречавшийся с Г.Ф. Бархатовым и написавший в 1969 году по его воспоминаниям очерк о событиях 1919 года, так рисует картину этого митинга: - Довольно терпеть белых, они замучили многих наших земляков. Пора восстать! Среди мужиков раздались выкрики: - Арестуйте богатеев! - Перова! - Новикова! - Захватите старшину Недорезова! После митинга началось формирование повстанческого отряда. Сразу же был создан ревком. Его председателем избрали бывшего фронтовика Швырева, а комиссаром – Ерофея Костылева. (38) Тем временем белый отряд Чистякова и Конокотина, не подозревая о том, что произошло в Кирзе, подошел к Филиппово, где, пишет Сышляев, «у поскотины захватил часового, который уже был поставлен восставшими мужиками и стал его пороть плетьми». Видимо, выбив из часового сведения, что на помощь филипповцам вскоре ожидаются рогалалевцы, каратели сообразили, что само Рогалево осталось без охраны, и помчались туда, оставив какую-то часть вести бой с наступающими повстанцами. Захватив Рогалево и наскоро расправившись с теми, кто попался им под руку, каратели подожгли несколько домов и начали отступление к Спирино. Узнав по прибытию на место, что Кирза перешла на сторону восставших, отряд Конокотина погрузился на паром и бежал через Обь в Чингисы, где и затаился, ожидая помощи извне. Едва паром причалил к чингиссому берегу, в Спирино вошли повстанцы из Кирзы, тут же взявшие село под свой контроль, а вслед за ним – Черемшанку, Шайдурово, Средний Алеус, Атоново, Усть – Алеус, Устюжанио и Верх – Алеус. В этих селах началось спешное формирование повстанческих отрядов. В Среднем Алеусе такой отряд возглавили Василий Сысуев и Поликарп Трубин, в Усть – Алеусе – Иван Краснов, в Верх – Алеусе – Степан Ворошилов. Оружия почти не было. Вот чем оказался вооружен отряд Ивана Краснова – «пики, вилы и одно дробовое ружье на всех». (39) Повстанческие отряды, действующие между Кирзой и Спирино, по свидетельству П. А. Смышляева, были сведены в единый повстанческий полк под командованием Андрея Терехова. «Люди были разбиты по ротам, взводам и отделениям, - сообщает он далее. Было налажено снабжение продовольствием. Кузнецы были мобилизованы ковать пики и починять ружья. Был организован госпиталь в доме купца Беляева. Связь осуществлялась посредством гонцов. Роты были расставлены на берегу Оби охранять места причалов пароходов – пристань в Кирзе, а также берег у паровой мельницы в Спирино. Главный резерв (повстанцев) находился в Кирзе».

30

Итак, к 19 августа 1919 года все левобережье и большая часть правобережья Оби перешли под контроль восставших. И в этот же день произошли первые стычки с белыми отрядами, вышедшими на пяти пароходах из Новониколаевска. Каратели представляли собой, по терминологии тех лет, настоящий «черный интернационал»: чехи, поляки, колчаковские солдаты и милиционеры. Судя по количеству пароходов, белые преследовали две цели – подавить восстание ордынцев, затем, через правобережье Оби, начать наступление в направлении Сузуна. Три главных опорных пункта повстанцев – Верх – Ирмень, Ординское и Кирза постоянно держали между собой связь, обменивались информацией и старались действовать совместными усилиями. 19 августа ордынцы известили верх-ирменцев о приближении пароходов с карателями и попросили задержать их. Интересно, что этот обмен разведданными состоялся не как-нибудь, а по телефону, из чего можно заключить, что где-то накануне 1917 года в Ординскую и Ирменскую волости уже пришла телефонизация. (40) Когда отряд ирменцев добрался до Красного Яра, пароходы белых уже причалили к местной пристани. «Повстанцы рассыпались в цепь на берегу Оби и открыли ружейный огонь, - пишет В. М. Королихин. – Затрещали деревянные трещотки. Пароходы отошли от пристани и направились полным ходом к Ордынску. Преградить путь карателям нам не удалось». (41) Ордынцы тем временем активно готовились к обороне. Здесь им существенно помогли кирзинцы во главе с Г. Ф. Бархатовым. В ночь на 20 августа в ревкоме собрали всех спиринских сплавщиков, хорошо знавших фарватер Оби и поставили перед ними задачу – перекрыть Обь затором на подступах к волостному селу. За это дело взялся самый опытный спиринский плотогон Иван Максимович Решетников, которого с товарищами немедленно отправили на помощь ордынцам. Используя плоты, бревна, коряги и даже бакены, повстанцы устроили на подходах к Ординскому настоящий затор, перегородивший Обь, заминировав его самодельными минами, изготовленными из пироксилиновых шашек. 20 августа, во второй половине дня, пароходы белых подошли к заграждению. Как только солдаты попытались его растащить, мины взорвались, а с берега началась ружейная стрельба. Два выстрела, разумеется, холостых, сделала самодельная пушка, изготовленная накануне кирзинским кузнецом Александром Игнатовым. В ответ по повстанцам, окопавшимся на левом берегу Оби, с пароходов открыли артиллеристский, пулеметный и винтовочный огонь. Когда на позициях повстанцев начали рваться снаряды, стало ясно, что с дробовиками и пиками отстоять Ординское не удастся, придется отступать. Ранним утром 21 августа белые разобрали завал на Оби и пароходы с карателями причалили к ордынской пристани. При высадке никто не оказал

31

сопротивления: часть повстанцев укрылась в окрестном бору, а остальные ушли в Кирзу и Спирино. П. И. Власовой, одной из будущих организаторов ордынского комсомола, в это время было 11 лет, но она хорошо запомнила двухнедельное пребывание белых карателей в родном селе. И было отчего. «Однажды, - вспоминала она в 1977 году, - раздались над Обью пароходные гудки. Это приехали каратели, белополяки и белочехи. Многие офицеры вышли на берег прогуляться. В это время партизаны, спрятавшиеся в бору, поймали одного, далее других зашедшего в лес офицера, и убили его, закопав тут же в яму. Недалеко проходила попадья, она это видела и сообщила белым. Партизаны спрятались, но не все. Их поймали и заставили руками разрывать могилу и доставать труп офицера. С этого все и началось. Партизан избили и посадили. Все село кругом оцепили, поставили пулеметы и часто строчили из них. После этого в течение двух недель с утра и до вечера каратели по указке купцов, попа и кулаков, ездили по домам и многих, причастных к партизанам, жестоко избивали плетьми. Особенно отличался преданностью колчаковцам купец Куткин. Он имел два больших магазина, сын у него был белый офицер, а дочь возила чехов по домам, указывая на жителей. В один из таких дней к вечеру приехали и к нашей избе, зашли. Отец сидел и шил сапоги. Его вывели во двор, а нас, пятерых детей, заперли с матерью и поставили часовых с ружьями у дверей и окон. Нашего отца, Власова Илью Петровича, избили плетьми до полусмерти. Били его два чеха по переменке за то, что он (по доносу – авт.) починял обувь партизанам и шил чехлы под оружие. Потом избитого отца увезли куда-то, а нас мать спрятала в погреб на огороде на случай, если станут жечь избу. Мы там сидели несколько дней и ночей. В первую же ночь сожгли несколько домов партизан: Бокова, Гилева Флегона, кузнеца Пищальникова А.И. Пойманных партизан увезли на пароходе в Камень, и больше об их судьбе никто ничего не узнал. Отца нашего отпустили домой, он долго болел и умер, не дожив и до 60 лет. Перед отъездом колчаковцы согнали всех мужиков в лощину (где сейчас пристань) и наставили на них пулеметы. Подержав в страхе мужиков, белые приказали запрягать подводы и везти солдат-карателей по берегу. Кроме сожженных домов партизан, белые хотели поджечь все село, но купцы и кулаки отговорили их, боясь за свои дома». (42) Чудом избежало сожжения и село Нижне-Каменка. Его спас местный священник Иннокентий Кикин, несколько дней упрашивавший карателей пощадить односельчан и, как говорит предание, одновременно не жалевший для них самогонки. Не менее замечательный поступок совершил тогда же и другой священник, Каллистрат Лушников из Елбани, сумевший буквально на коленях отговорить карателей не расстреливать каждого десятого жителя села, уже отобранных для казни.

32

Иначе развивались события в районе Кирзы и Спирино. Из пяти пароходов белых до Кирзы дошел один, под названием «Сокол». К тому времени между Кирзой и Спирино находилось несколько тысяч повстанцев из окрестных деревень, занимавших позиции по берегу Оби, но все они были практически безоружны. 22 августа «Сокол» обстрелял позиции повстанцев в районе Кирзы, но к берегу приставать не стал, а двинулся к Спирино. На борту его находилось около 300 отлично вооруженных карателей. Видимо, 22 и 23 августа белые «наводили порядок» на правобережье, поскольку у Спирино «Сокол» появился только ранним утром 24 августа. Первую попытку высадить десант на берег белые предприняли в районе спиринской паровой мельницы. Этот участок берега охранял, по данным П. А. Смышляева, отряд повстанцев численностью до ста человек. «Как только пароход подвалил к берегу, - пишет он, - и с него начали спускать трапы, повстанцы бросились в атаку на пароход, бросив для начала несколько ручных гранат, которые оказались испорченными и не взорвались. До десятка мужиков с топорами и вилами успели вскочить на пароход и вступить в рукопашный бой, но тут же были почти полностью перебиты, заколоты штыками и сброшены в реку». Собирая материал об августовском восстании, автор хроники сумел хотя бы частично выяснить имена и фамилии участников этой отчаянной партизанской атаки. Вот они – Калистрат Школдин, Прокопий Ильиных, Тихон Бугаков, Василий Колупаев, Петр Галкин, Иван Долгих, Тихон Лагушкин, Василий Кунгурцев. На спиринский берег каратели высадились примерно в километре от мельницы, у небольшого каменного острова, ныне находящегося на обском дне. Один из свидетелей этой высадки, повстанец И. Андриянов, вспоминал об этом следующее: «Колчаковцы и белочехи открыли ураганный огонь по берегу, на котором мы окопались. Мы отвечали редкими залпами: берегли патроны. Но высадиться карателям все же мешали». Ефим Шахов, повстанец из деревни Абрашино, один из немногих был вооружен винтовкой, которую прихватил с собой, дезертировав из белой армии накануне восстания. Ему удалось перестрелять из винтовки лошадей, тянувших паром с отрядом уже известного нам Конокотина, начавшим переправляться из Чингисов в Спирино, как только «Сокол» пристал к каменному острову. Неуправляемый паром потащило по течению, пока он не сел на мель в километре от начавшегося боя. «Тогда, - вспоминал Андриянов, - в нашу сторону полетели снаряды. Мы отошли, теряя товарищей. Настроение у многих было отвратительным. Воевать нечем. У Колчака – пулеметы, пушки. Все чаще прорывалось: «Плетью обуха не перешибешь». (43) Десант белых, которым командовал Михаил Деулин, сын спиринского купца, перешел вброд протоку, отделявший каменный остров от берега, и захватил Спирино.

33

Далее события, по версии новосибирского историка В. Т. Шуклецова, развивались следующим образом. «Повстанцы понесли потери и отступили в лес. Каратели расстреляли всех, кто не успел отойти или ради любопытства остался на берегу, и приступили к разгрому селения».(44) На самом деле разгром начался значительно позже. Кирзинский повстанческий штаб, в распоряжении которого, как мы знаем, находились значительные силы, не только не собирался отступать в лес, а, наоборот, развернул во второй половине дня 24 августа наступление на Спирино сразу с трех сторон – из самой Кирзы, со стороны деревни Черемшанки и с тыла, из Усть-Алеуса. О том, как развернулись события дальше, подробно рассказывает в своих воспоминаниях П.А. Смышляев, успевший в свое время опросить еще остававшихся в живых участников и очевидцев восстания, и, видимо, родственников уже умерших. «План наступления на Спирино был такой, - сообщает он, - Оставив часть людей охранять кирзинский берег от повторной высадки, всех остальных ревком разбил на два отряда. Первый должен был наступать по тракту от Кирзы на Спирино. Второй должен был зайти со стороны Черемшанки по бору. Третий, усть-алеусский отряд, должен был наступать по дороге от Усть-Алеуса на Спирино. Все три отряда должны были вступить в бой одновременно». Отряд, наступавший по лесу из Черемшанки, напоролся на засаду белых, занявших старое кладбище, находившееся на возвышенности. Плотный винтовочный огонь прижал наступающих к земле, после чего они стали отступать в глубь леса, преследуемые карателями буквально по пятам. А что еще оставалось делать людям с их пиками и дробовиками? Кирзинский отряд во главе с Г.Ф. Бархатовым был встречен на окраине Спирино пулеметным огнем с пожарной каланчи. Отстреливаясь, повстанцы начали отступать в лес, где сразу же напоролись на белых, преследовавших черемшанский отряд. Тех, кто не смог укрыться в лесу, каратели постепенно прижали к берегу Оби и там перебили, а тела побросали в воду. Третий отряд, который должен был наступать из Усть-Алеуса, разбежался, едва только заслышал звуки стрельбы, даже не увидев белых, добавляет Смышляев. К вечеру стало ясно, что деморализованные потерями и полной неудачей на всех направлениях, повстанцы, продолжавшие удерживать Кирзу, уже не могут оказать карателям какого-либо сопротивления. «Была попытка задержать карателей у поскотины, - приводит очень характерный пример по этому поводу Смышляев. – Мужики заняли канавы. Была уже ночь, очень темная и тихая. Когда белые подошли ближе и открыли огонь, мужики кинулись бежать, кто куда». К вечеру 24 августа белые вошли в Кирзу с двух сторон – со стороны Спирино и со стороны Оби, где, уже по темноте, подошедший «Сокол» высадил десант на пристани.

34

Отряд, который был оставлен ее охранять, разбежался. Один из членов этого отряда, Яков Буртелов, прискакал на лошади к зданию, где находился штаб, крича: «Товарищи! Белые высадились с парохода!». И тут же был убит карателями, вместе с тремя односельчанами, попытавшимися оказать им сопротивление. Утром белые подожгли три дома и уплыли на «Соколе» в Спирино, оставив в Кирзе милицию и отряд Конокотина для расправы с населением. Восстание в Ординском, Кирзе и Спирино и близлежащих селах было разгромлено. Исход боев, как пишет В. Т. Шуклецов, решили главным образом, пушки и артиллерия. Добавим – сказалось и отсутствие боевого опыта у повстанцев, которые, как мы видели, пытались атаковать более сильного противника непременно в лоб, вместо того, чтобы отойти в лес и действовать чисто партизанскими методами. В итоге многотысячная масса повстанцев оказалась деморализованной и вскоре не представляла из себя сколько-нибудь реальную военную силу. Каждый из них пытался спастись, не помышляя больше ни о каком сопротивлении. Верх-Ирменская волость продолжала держаться, точнее, у карателей до нее просто не доходили руки. Сказалось то, что боевые действия разворачивались первоначально исключительно по Оби, восстановить контроль над которой, белые считали первостепенной задачей. Да и сами повстанцы не вели наступательных действий, оставаясь на тех же позициях, которые они занимали в самом начале восстания. Но сам факт, что волость продолжала находиться под их контролем, в Новониколаевске был хорошо известен. Поэтому там сформировали сводный карательный отряд, перед которым поставили задачу захвата Верх-Ирмени и окрестных деревень. Возглавил его начальник Новониколаевской уездной милиции Хруцкий. Из 150 карателей этого отряда 130 были белополяками, которыми командовал поручик 3-го польского полка Намысловский. Отряд был хорошо вооружен и имел два пулемета. Первое столкновение произошло в деревне Малый Чик. О дате этого боя существует несколько версий, так что определить ее непросто. В воспоминаниях В. М. Королихина на этот счет сказано предельно ясно: «17 августа связь сообщила, что большой карательный отряд колчаковцев подходит к деревне Малый Чик (в 20 верстах от Верх-Ирмени). По распоряжению волостного штаба привели в боевую готовность оба наших отряда, верхом на лошадях двинулись к деревне Малый Чик. Впереди мчался отряд, вооруженный огнестрельным и холодным оружием, а за ним – кавалерия пикачей (конница с пиками - Авт.)». (45) В. Т. Шуклецов приводит другую дату этого события, а именно 19 августа (46), Г. Н. Юдахин – третью - 25 августа (47), а в доказательство своей правоты оба историка ссылаются на один и тот же документ – рапорт командира карательного отряда Хруцкого. У В.М. Королихина вся датировка дается по старому стилю, у В.Т. Шуклецова и Г.Н. Юдахина, естественно, по новому.

35

Кто прав, кто ошибается? Давайте временно приостановим наше повествование, чтобы попробовать совместными усилиями решить эту маленькую, но любопытную историко -краеведческую задачу. Прежде чем заняться этим вопросом отметим, что это достаточно типичный случай в практике любого краеведа. Например, ни в одной исторической работе, в которой упоминается о высадке белого десанта в Спирино, не приводится дата этого события, как нет ее и в воспоминаниях П. А. Смышляева. Командир повстанцев Андрей Мельков в своих воспоминаниях датирует это событие 24 августа. (49) Другие участники восстания единодушны в том, что высадка белых в Спирино произошла 9 августа по старому стилю или 22 августа по новому стилю. Автор хроники склонен считать, что высадка белых в Спирино произошла 22 августа. В самом деле, как было не запомнить день 22 августа 1919 года на всю жизнь, например, Е. И. Рыбаковой, если, как она потом вспоминала, «в этот день у меня колчаковцы повесили мужа и брата, как коммунистов»? (49) В случае с датировкой боя под Малым Чиком еще больше неясностей, чем кажется с первого взгляда. В воспоминаниях В. М. Королихина прямо сказано, что бой произошел 17 августа по старому стилю, т. е. 30 августа по современному летоисчислению. Все упирается в уже упоминавшийся рапорт начальника карательного отряда Хруцкого, который он в этот же день направил своему начальнику, управляющему Новониколаевским уездом. В рапорте, в частности, сообщалось, что им, Хруцким, «были получены сведения, что партизаны заняли селения: Верх-Ирмень, Красный Яр, Ординское, Сузун и другие, где проводится мобилизация». (50) Но читатели этой хроники уже знают, что к 30 августа все очаги восстания на правом и левом берегу Оби в этих и других селах были уже подавлены, кроме сел и деревень Верх-Ирменской волости. 17 августа по новому стилю все обстояло так, как сообщается в донесении Хруцкого. Но с чего бы белому карателю образца 1919 года прибегать к новому летоисчислению, совсем недавно установленному Советской властью и еще не успевшему войти в быт сибиряков в то смутное время? К тому начальству Хруцкого было прекрасно известно, что 17 августа по старому стилю с повстанцами в Ординской волости все давно покончено и, следовательно, содержащаяся в нем информация, мягко говоря, не соответствует истине. Тогда в чем же дело? На этот вопрос у автора хроники точного ответа нет, есть несколько вполне вероятных объяснений по поводу всей этой неразберихи – как с датировкой боя у Малого Чика, так и по поводу содержания рапорта Хруцкого. Версия первая и наиболее правдоподобная. Надо полностью довериться свидетельству В. М. Королихина и признать датой боя у Малого Чика 30

36

августа 1919 года. Рапорт Хруцкого в данном случае приходится полностью проигнорировать и вот почему. Бежав фактически без боя из Малого Чика с двумя пулеметами от конницы повстанцев, вооруженной пиками и вилами, каратель явно врал и выгораживал в этом рапорте себя, сообщая устаревшие и заведомо недостоверные данные о повстанцах, всячески преувеличивая их силу. В частности, он указывает в рапорте, что ордынцы располагают артиллерией, которой у них не было и быть не могло. А вот как Хруцкий описывает свое бегство из под Малого Чика: «При отступлении из деревни Малый Чик, примерно в двух верстах от него, отряд был вновь обстрелян партизанами. Произведенным розыском стрелявших в кустарнике, пшенице и овсе найдено не было. Сколько (их – авт.) оказалось убитыми, не установлено. Потерь со стороны отряда нет. Милиционеры вели себя, как один, отлично». Одним словом, орел, да и только. (50) Возможно и другое объяснение всех перечисленных несообразностей, содержащихся в рапорте Хруцкого. С падением Ординского, Кирзы и Спирино, повстанцы Верх – Ирменской волости не могли точно знать, что происходит у соседей. Сам Хруцкий, между прочим, сообщает, что сведения о силах повстанцев он получил от каких-то «троих пленных», захваченных в Малом Чике. Эти пленные могли действительно либо сообщить ему заведомо устаревшую информацию, либо сознательно ввели его в заблуждение, рассказав об артиллерии и прочих подобных вещах. Если, конечно, сам Хруцкий этих пленных не придумал. В самом деле – раз захвачены пленные, их надо доставить в уезд своему начальству, чтобы выяснить хотя бы, откуда у повстанцев взялась та же артиллерия, не говоря уже об остальном. А что делает Хруцкий? А он сообщает в своем рапорте: «Пленные оставлены у отряда польской армии». (51) Закрадывается очень сильное подозрение, что с пленными дело обстояло примерно так же, как с убитыми под Малым Чиком… Версия вторая. Допустим, что все события, предшествовавшие бою под Малым Чиком В. М. Королихин датировал по старому стилю, а, начиная с 17 августа, неожиданно взял и перешел на новый стиль. Тогда в донесении Хруцкого все более – менее правдиво, за исключением описания бегства из Малого Чика, где он выгораживает себя. 17 августа по новому стилю общая обстановка была как раз именно такой, какой она изображена в его донесении, и даже сведения о наличии артиллерии у повстанцев вполне объяснимы – вспомним их самодельную пушку. Совершенно необъясним только один вопрос – зачем В.М. Королихину было это делать? Автор столь подробно остановился на этом вопросе исключительно с единственной целью – показать читателям, с какими загадками можно столкнуться историку или краеведу по самому, казалось бы, незначительному поводу. И как трудно бывает разгадать такую загадку почти век спустя, когда никто из участников этого события не может ничего подсказать или прояснить.

37

Как не соблазнительна и более объяснима вторая версия, автор хроники склоняется все-таки к первой. Не доверять воспоминаниям В. М. Королихина, чья датировка всех событий в Верх-Ирменской волости с самого начала августовского восстания полностью подтверждается при сопоставлении со всеми другими источниками, мы не имеем ни малейшего основания. Исходя из этого, будем считать, что бой под деревней Малый Чик произошел 30 августа 1919 года. По уже частично знакомой читателям версии Хруцкого, командовавшего белыми, это был самый бой настоящий: «Под Малым Чиком, что в 20 верстах севернее Верх-Ирмени, от разведки были получены сведения о появлении большого количества быстро мчавшихся на конях вооруженных партизан, которые движутся от Верх-Ирмени по направлению на Малый Чик с криками: «Ура!». Ввиду этого отряд развернулся в цепь, повел наступление. Под оружейным обстрелом неприятеля пришлось отступить (к Малому Чику – авт.) и там задержаться». Далее, как уже знает читатель, сообщается про отступление с боем, обстрелы и т. д.. Донесение Хруцкого позволило новосибирскому историку Г. Н. Юдахину сделать в 1959 году вывод, что «повстанцы под командованием Евгения Морозова вступили в бой, обратили карателей в бегство и отстояли деревню Малый Чик». (52) А вот что произошло на самом деле по свидетельству В. М. Королихина: «В село Малый Чик отряды ворвались с криками «Ура!» Но карательного отряда ни в деревне, ни поблизости не оказалось. Горели зажженные карателями дома, а в сборне валялись несколько охотничьих берданок. К вечеру оба отряда вернулись обратно в Верх-Ирмень. По пути никого не встретили». (53) Вот вам и весь бой с «развернутыми цепями» и «оружейным обстрелом неприятеля»! Все донесение Хруцкого внушает столь большие сомнения, что невольно напрашивается мысль – а что, если этот «испуганный колчаковец», как именует его В.Т. Шуклецов, просто все наврал в нем от начала и до конца? (54) Если это так, то это еще одно, хотя и косвенное доказательство, правильности первой версии датировки боя у Малого Чика 30-м августа 1919 года. Это была первая и последняя победа верх-ирменцев. После бегства отряда Хруцкого, белые взялись за мятежную волость самым беспощадным образом. Узнав о приближении к ее деревням уже нескольких карательных отрядов, волостной повстанческий штаб принял решение: «Ввиду неравенства сил, особенно вооружений, бой не принимать, всем вооруженным людям отступить». Но куда можно было отступить в практически безлесной волости? Оставалось прятаться в полях, логах и болотах, где укрыться было крайне трудно.

38

4 сентября 1919 года белые, двигаясь из Коченево, вошли в Малый Чик, 5 сентября ими была занят Верх-Чик, 6 сентября – Верх-Ирмень. Дальнейшее в колчаковщину везде и всюду происходило по одному и тому же сценарию. Население сгонялось в прямом смысле этого слова на сход, на нем начинался поиск «большевиков и зачинщиков», которых тут же казнили, дома их сжигались, родные и близкие избивались плетьми и шомполами. Потом в течение нескольких дней в селе шла расправа над «сочувствовавшими и подозрительными». Насколько виновен или невиновен был тот или иной человек, карателей интересовало мало, если интересовало вообще. Участь этого человека решалась заранее, если он, как тогда говорили, «попадал в список» или «был указан». Составителей списков и указчиков хватало в каждом селе, где появлялся карательный отряд белых. Многие из них не брезговали и лично принять участие в расправах над своими односельчанами. Именно так вела себя в августе – сентября 1919 года зажиточная верхушка ордынского села, и, о чем сегодня не принято вспоминать вовсе, часть сельских священников. Особенно пострадали от расправ карателей Спирино, Кирза, Верх-Ирмень, Верх-Алеус, Устюжанино. Предоставим слово очевидцам тех черных дней ордынской земли. Для этого вернемся в Спирино. Итак, 22 августа 1919 года, каратели только что вошли в село. «Во время боя (напомним, что речь идет о высадке белого десанта с парохода «Сокол») Ефим Шахов был ранен. Вражеская пуля раздробила ему ногу. Обессиленный истоком крови, он не мог ехать даже на лошади, на которую посадил его член штаба Быков. Пришлось остаться в кустах, но враги его нашли и зверски растерзали». (Г. Терпугов, село Спирино) (55) «Спиринский поп и кулак Камчугов передали белочешскому капитану список партизан. Всех было 80 человек. Большинство из них ушли в лес, спрятались в полях. На второй день, 23 августа, колчаковцы согнали всех жителей села на площадь у церкви и предложили им выдать перечисленных в списках повстанцев: кто и где прячется. Но разве найдется такой человек, кто бы выдал на смерть родного сына, брата, отца? И тогда чехи выстроили всех мужчин в ряды (начиная с 14-летних – авт.) и стали каждого десятого выводить из строя. Набралось около 70 человек. Упали спиринские старики перед карателями, прося сохранить людям жизнь, но те были неумолимы. Увели мужиков по черемшанской дороге и расстреляли из пулемета. Десятым оказался и мой отец Потом поймали организаторов восстания Ивана Антропова и Филиппа Рыбакова. Их тут же повесили на соснах». (И. Капелюшин, село Спирино) (56) «Когда в Спирино высадился с парохода отряд карателей, то восставшим пришлось отступить в Запрудиху. Я так же ушел из своего родного села с товарищами. Помню, заявляется к нам целая экспедиция родственников,

39

оставшихся в Спирино. Оказывается, белобандиты собрали все население и стали расстреливать каждого десятого с тем, чтобы устрашить крестьян и найти скрывающихся партизан. Колчаковцы узнали наших родственников и заставили их пойти к нам, чтобы уговорить вернуться в Спирино. Слабодушные растерялись и, приколов к груди белые ленточки, ушли из отряда. Конечно, белогвардейцы не пощадили их и расстреляли поодиночке». (И. К. Рыжков, село Спирино) (57) «Иван Харитонович Краснов был также схвачен колчаковцами. Две недели партизан сидел в спиринской тюрьме, подвергаясь нечеловеческим пыткам. После каждого допроса его пороли плетьми и снова бросали в застенок. . Когда арестованных повели на расстрел, то в оборванном, избитом человеке трудно было узнать Ивана Харитоновича. (А. И. Анкудинов, деревня Усть-Алеус) (58) «Белогвардейцы организовали из местных кулаков отряд «самообороны», который продолжал зверства. Бандиты забрали Терентия Сысуева (отца командира повстанческого отряда из деревни Средний Алеус – авт.), Трефилия Федорова, комиссара восставших, и Степана Устинова. Увезли их в деревню Долганка и там убили. Нашу семью тоже не миновало горе. В это время мне было двенадцать лет. Однажды, когда мы с сестренкой копали картофель у одного из кулаков, кто-то прибежал в огород и сказал: «Вашего отца увезли белые убивать». Мы с ревом кинулись домой. Отца не было, а мать и трое маленьких горько плакали. Белогвардейцы уже уехали в Спирино, забрав еще Семена Сысуева и Егора Глазачева. Что делать? Сколько не плачь, слезами горю не поможешь. Всей семьей отправились мы на сборню просить помилования отцу. Падали в ноги предводителю кулаков Михайле Плотникову, который служил у белогвардейцев, выдавая им всех, кого считал подозрительными. На нас никто не обращал внимания. Каждый стремился или оттолкнуть от своих ног, или уйти в сторону. А Плотников заявил: «Не черт его гнал на кордон с оружием, а сам поехал, так что не хнычьте». И вот одиннадцать человек повели на расстрел. Шесть расстреляли, а пять оставшихся, в числе которых был отец, вернули, заявив при этом: «Вас расстреливать не будем, но вам присуждена порка плетьми». Изверги пороли каждого из пяти до тех пор, пока люди не теряли сознание. Потом их обливали водой и бросали в подвал, после чего все повторялось снова. Отец на третьи сутки явился с Семеном Сысуевым домой. Спины их представляли сплошное мясо, рубахи плетьми были врублены в спины. Вот такой была расправа колчаковцев». (А. Григорьев, деревня Средний Алеус) (59) «На площадь в центре села выгнали весь народ. Выстроили, и каждого одиннадцатого взяли в заложники. Попал и я в это число. Всех выпороли, а потом сказали: «Не выдадите партизан – расстреляем». К счастью, в селе не нашлось ни одного предателя». (А. Бахтин, село Верх-Алеус) (60)

40

«Началась дикая охота за большевиками – так тогда называли всех сочувствующих Советской власти. Людей хватали и увозили в Спирино, где стоял карательный отряд белых. Там их пороли плетьми и шомполами до смерти. Особенно свирепствовал Конокотин Лев Николаевич. Ему попался раненый повстанец Дмитрий Меньшиков из Усть – Луковки, который попросил перевязать ему рану. Вместо помощи Конокотин отрубил ему голову топором. Проезжая в Кирзе по улицам, он стрелял в окна домов. Он застрелил Василия Новикова, когда тот искал жеребят и выехал верхом из бора. Убил мужика из Шайдурова, когда тот проезжал через Кирзу, возвращаясь с мельницы. Так погибли десятки людей. Дошло до того, что люди боялись ходить по улицам, чтобы не попасться ему навстречу». (П. А. Смышляев, село Кирза) «24 августа (по старому стилю, 6 сентября 1919 года по новому стилю – Авт.) карательный отряд в селе Верх-Ирмень торжественно встретил поп Федор Сапфиров, купцы и другие контрреволюционеры села. С благословения попа каратели сразу же приступили к расправе: согнали все взрослое население на площадь к сельской сборне и потребовали выдачи зачинщиков – организаторов восстания, а членов сельских и волостного повстанческих штабов вызывали по фамилиям. Жители отвечали одно: «Все зачинщики восстания скрылись неизвестно куда». Тогда начальник карательного отряда приказал построить всех людей в цепь вдоль главной улицы села. (сегодня – улица имени Евгения Морозова – Авт.) и потребовал в течение десяти минут выдать участников собраний и вооруженного восстания, иначе каждый десятый будет выпорот плетьми или расстрелян. Ультиматума испугался Толстиков и со словами: «Во имя Бога и за правду» указал всех присутствовавших на собраниях. Он шел вдоль построенной цепи людей и указывал, а каратели пороли их плетьми. Порка уже подходила к концу, но кто-то закричал: «Петр Силыч, ты ведь и сам участник восстания». Каратели схватили предателя и тоже выпороли. До полусмерти был избит плетьми крестьянин Крылов В. В. Ему вначале приказали дать 150 плетей, но во время порки он произнес слово «товарищи», тогда ему добавили еще 150 плетей». (В. М. Королихин, село Верх-Ирмень) (61) «Я как сейчас вижу. Положили на скамейку догола раздетого 70-летнего старика Королихина Моисея, засвистели плети палачей, брызгая кровью. Спина превратилась в клочки мяса. За ними кладут Костюкова Петра Васильевича, Мелешкова и других. Так продолжалось в этот день до самого вечера. Начались бесчинства над женщинами и девушками. Днем на глазах у всех выводили раздетых людей за поскотину и расстреливали. Так было до глубокой осени». (Болданов, село Верх-Ирмень) (62)

41

«Во время колчаковщины шестнадцатилетним юношей я батрачил в Филиппово на кулака Тропникова. На всю жизнь запомнились мне ужасные картины свирепой расправы с мирным населением белобандитской сволочи. Не забуду зверскую расправу с Иваном Ивановичем Баклановым. Беляки, захватив Бакланова, зверски расправились с ним. Со связанными руками, избитого в кровь, его допрашивали, наставив наган. Но он не сказал, где находится брат, участник восстания. Раздался залп. Бакланов расстрелян. Вспыхнул пожар. Это горели дома двух его братьев». (Г. В. Анкудинов, деревня Филиппово) (63) «Никогда не забуду годы колчаковского разгула. Мне, как и многим другим женщинам, слишком трудно их пришлось переживать. Особенно запомнилось 22 августа 1919 года. В этот день у меня колчаковцы повесили мужа и брата, как коммунистов. После этого я несколько дней была без сознания». (Е. И. Рыбакова, село Спирино) (64) Всего на территории современного Ордынского района белыми были убиты и замучены около трехсот человек. Что касается пострадавших, то сибирские историки приводят следующую цифру – под разные репрессии во времена колчаковщины попала каждая двадцать пятая семья. (65) Дело в том, что колчаковцы, усмиряя непокорных ордынцев, никогда не ограничивались единовременной расправой. Многострадальное село Спирино, трижды подвергалось разгрому карательными отрядами, села Кирза и Верх – Ирмень – дважды. В промежутках между налетами, так сказать, профессиональных карателей, в каждом селе и деревне зверствовали еще и доморощенные, вроде Конокотина в Кирзе или Жуковского в Верх – Ирмени. Именовались такие отряды по разному, как правило, весьма напыщенно, вроде «Дружины святого креста» или «Огненного меча золотых орлов». Память о себе такие дружинники оставили самую черную. «Дружину святого креста» возглавил уже упоминавшийся в этой хронике владелец верх-ирменской паровой мельницы Жеребцов, а его заместителем числился местный торговец Платон Косолапов. «Они, - пишет в своих воспоминаниях В. М. Королихин, - расстреляли Половникова В. Г., испороли до полусмерти Шишкина П. Г., поймали Морозова Е. П., Кандикова С. Ф., Курушина И. А., Рядно В. А., Богданова Ф. М. и сапожника Петра Мистрюкова. Всех арестованных каратели прогнали пешком до Красного Яра для отправки на пароходе в Новониколаевскую тюрьму. После отъезда карателей из села поп Федор Сапфиров в сговоре с кулаками сфабриковал протокол от имени собрания граждан села с требованием расстрела всех арестованных на месте, в Красном Яру. Получив такой протокол через кулака Цивилева В. В., начальник карательного отряда 15 сентября 1919 года (по старому стилю – Авт.) дал команду расстрелять всех на красноярском кладбище. Каратели взяли с собой только одного из активных участников восстания, Зотова Ф. А.,

42

крестьянина села Красный Яр, которого на пристани Атамановой Тулинской волости сняли с парохода и на кладбище шашками изрубили на куски». (66) В результате белого террора погибло практически все руководство августовского восстания. Г. Ф. Бархатову, вместе с теми немногими, кто не смирился с поражением, удалось добраться до Алтая, где они влились в 6-й Кулундинский полк партизанской армии Игнатия Громова, в котором Бархатов стал комиссаром. Кстати, о партизанах. Не надо путать два похожих внешне, но разных по сути, понятия – повстанцы и партизаны. Первые на территории района были, вторые, практически, отсутствовали. На всем левобережье современного Ордынского района после разгрома августовского восстания не действовало ни одного партизанского отряда вообще. На правобережье Оби, судя по всему, существовали какие-то крошечные отряды, но никаких активных военных действий они не вели, как, например, партизаны Усть – Хмелевки, а просто отсиживались в лесу при появлении белых в деревне. Те, кто похоронен в братских могилах на правобережье Оби – не герои, погибшие в бою а мученики, схваченные карателями во время облав по собственной неосторожности, вроде А. Д. Вырышева из Усть – Хмелевки, В. И. Лобанова, П. Д. Пушкарева, И. Е. Зверева, Е. К. Ершова из Абрашино и других. (67) При Советской власти, в 20-е годы прошлого века, участники партизанского движения и члены семей погибших партизан имели определенные льготы, для получения которых надо было предъявить в исполкоме районного Совета справки об участии в боевых действиях. Так вот, в 1932 году такого рода доказательства смогли представить от силы несколько десятков человек, большинство из которых являлись членами семей погибших за Советскую власть. Те же, кто действительно предъявил справки и иные документы, подтверждающие их участие в партизанских формированиях, все до единого воевали на Алтае в партизанских армиях Мамонтова и Громова. Так что, если разобраться, партизанского движения в нашем районе фактически не было. (68) Движения не было, а вот партизаны, повторимся, были. Многие из них показали себя храбрыми бойцами и отличными командирами, как, например, бывшие верх-ирменские повстанцы Семен Иванович Гундарев, Степан Петрович и Василий Петрович Чекины, Еремей Васильевич Дерябин. Командир партизанского отряда С. П. Чекин при штурме села Крутихи в ноябре 1919 года, за один день потерял двух коней, убитых под ним в бою и погиб, когда на четвертом коне во главе партизан все-таки сумел прорвать оборону белых. Его именем названа одна из улиц села Верх-Ирмень, а сам он похоронен в селе Высокая Грива. (69) …Между тем колчаковщина подходила к концу, теснимая с востока наступающей красной армией, а с тыла – сотнями и тысячами партизанских отрядов.

43

Деморализованная, стремительно теряющая последние остатки дисциплины и люто ненавидимая подавляющим большинством населения, власть Колчака в конце 1919 года доживала на нашей земле свои последние дни. Дни эти оказались особенно страшны: и сами колчаковцы, и их добровольные помощники уже полностью утратили не только какую-либо идеологию, но и подобие человеческого облика, превратившись в обыкновенных убийц, чующих свою скорую погибель. И она не замедлила наступить. В этом плане показательна судьба карателя из Кирзы, штабс-капитана Льва Конокотина. К тому, что о нем уже сказано, можно добавить, что именно он, при захвате Кирзы белыми, собственноручно казнил всех раненых повстанцев, находившихся в кирзинском лазарете. Именно Конокотин расстрелял в районе мохового болота между Усть-Алеусом и Спирино кирзинцев Чумова Л.И., Иванова Д.Г., Ресова Ф. Н., Белова Ф. А., Лопатина М. К., Рубцова В. М., чьи останки были позже перенесены в Кирзу и захоронены в одной из двух братских могил в этом селе. Именно Конокотин собственноручно казнил командира кирзинских повстанческих отрядов Андрея Дмитриевича Терехова, схваченного карательным отрядом. После долгих пыток и мучений, Терехова вывезли на пароме на середину Оби, связали и бросили в воду, после чего Конокотин трижды выстрелил ему в голову. Смерть, настигшая этого палача, оказалась под стать его кровавой карьере. По пьянке он прикончил какого-то офицера, имевшего глупость с ним заспорить, был арестован, посажен в Новониколаевскую тюрьму, из которой ухитрился сбежать в Кирзу, где продолжал зверствовать, уже не отличая красных от белых. Наконец обезумевшего негодяя застрелили из засады (в открытую с ним побоялись связываться, такой ужас он наводил) сами же колчаковцы. Кирзинский летописец П. А. Смышляев приводит по поводу смерти Конокотина такую выразительнейшую деталь: «Его труп белые не разрешили хоронить на кладбище. Несколько дней он валялся в колке у поскотины, а потом его родные где-то захоронили его. Как говорится, собаке и смерть собачья». Другие кончили не лучше. Командир карательного отряда, действовавшего в Верх-Алеусе, поручик Куликов, сын местного богача, был захвачен алтайскими партизанами и расстрелян ими на месте. Спиринский кулак Камчугов, собственноручно выдавший карателям многих участников восстания, при приближении красных ударился в бега, но добежать успел только до Рогалева, где был опознан, схвачен разъяренными крестьянами и поднят ими на вилы. Расправа с ним произошла ни где-нибудь, а как вспоминал свидетель этого события, «за деревней на навозных кучах». Священник Сапфиров из Верх-Ирмени, усердно помогавший карателям,

44

позже был пойман ЧК и расстрелян. С теми, кто уцелев в 1919 году, прошел тюрьму или концлагерь, Советская власть расправилась позже, в 20-х и 30-х годах. Карателей и их приспешников не жаль нисколько, а вот сколько погибло простых орынских мужиков, мобилизованных в колчаковскую армию, и где они сложили свои головы, мы, к сожалению, не знаем. И, видимо, уже не узнаем. Вот их, конечно, стоит пожалеть, как и всех павших в той, теперь уже полузабытой, братоубийственной войне… Последние, самые жуткие для ордынцев дни колчаковщины… Вот свидетельства современников, относящихся к этому времени, ноябрю-декабрю 1919 года, в которых ни убавить, ни прибавить. «В то время я жил в селе Рогалево. Как только колчаковцы зашли в село, сразу же собрали все население на сходку. Всех подозрительных (обратите внимание, не виновных, а подозрительных! – Авт.) зачитали по списку и начали пороть плетьми. Но таких людей оказалось столько, что бандиты не успели до вечера сделать свое грязное дело, так как их теснили регулярные части Красной армии и партизанские отряды. Вечером они подожгли село и уехали. Перепуганное расправой бандитов, население ничего не могло сделать с пожаром. Сгорело всего 24 хозяйства». (Авдеев, село Рогалево) (70) «До нас все упорнее доходили слухи о победах Красной армии. И вот однажды в середине или в конце октября 1919 года в Кирзу вступил отряд партизан, человек с сотню. Побыв в селе несколько часов, отряд ушел обратно на Черемшанку, откуда и появился. После мы узнали, что партизаны разбили колчаковцев, стоявших в Верх-Алеусе. Был убит прапорщик и до 30 солдат, и только верх-алеусский поп, который сотрудничал с карателями, сумел скрыться, убежав в степь. Но его потом поймали и прикончили местные жители. В начале декабря в Кирзу вступили колчаковцы. Это был отряд оренбургских казаков, отступающий под натиском Красной армии. Казаки отбирали у мужиков хороших лошадей, бросая им своих загнанных коней. Отбирали фураж, заставляли кормить себя, устраивали насилия над женщинами. Простояв в селе три дня, отряд ушел лесной дорогой нас село Ершово. В ту же ночь в Кирзу вступили войска Красной армии, с радостью встреченные почти всеми жителями села. Войска, почти не задерживаясь, проходили дальше, преследуя колчаковцев». (П. А. Смышляев, село Кирза) «Сидим мы, ребятишки, с матерью дома, а через деревню белые идут, отступают. Уже вечер, темно, мороз. Заходят в нашу избу казаки, все злые: «А, вы за большевиков, мы вас сейчас всех убьем на месте!» Мы в рев, мать схватила икону, упала на колени и к ним: « Какие мы большевики, мы в Бога веруем, не троньте нас, пощадите!» Они икону увидели и передумали. Заносят баранью тушу в дом, говорят: «Вари нам поесть, да быстрее, некогда нам у вас тут рассиживаться».

45

Только мать поставила варить мясо, на улице началась стрельба, крики. Казаки сразу же выскочили из избы, и мы их больше не видели. Потом люди говорили, что их за деревней, прямо на дороге, партизаны порубили шашками. Только мы маленько пришли в себя, в избу входят красные. Увидели баранью тушу и спрашивают, откуда она. Мать им и скажи, что, мол, казаки оставили. А, кричат, ты им похлебку варила, ты, выходит, за белых, сейчас мы вас всех поубиваем! Мать снова за икону, снова на колени – мы не за белых, мы простые люди, пощадите! Ладно, говорят, давай корми нас, да побыстрее, некогда нам, надо белых добивать. Поели то мясо, что от белых осталось, сели на коней и уехали. Мы сидим ни живы, ни мертвы…» (Е. Перова, село Усть-Луковка) Между тем, Красная Армия с боями подошла к границам будущей Новосибирской области. 24 ноября был освобожден Татарск, 1 декабря – Барабинск и Каинск. Утром 14 декабря 1919 года 242 Волжский полк 27 дивизии 5 армии под командованием С.С. Вострецова ворвался в Новониколаевск. В тот день в плен было взято сразу 30 тысяч солдат и 2 тысячи офицеров, захвачено 2 бронепоезда, около тысячи пулеметов, 50 тысяч винтовок и более 8 миллионов патронов и снарядов. А еще сотни паровозов и тысячи вагонов. В руки красных попала вся тяжелая артиллерия Колчака, все военные склады его армии. Это был полный крах колчаковщины в Западной Сибири. При оценке операции по освобождению Новониколаевска, командование 5 армии отмечало: «Причиной малой упругости сопротивления явилась полная деморализация неприятельских частей… Солдаты или разбегались, или же оставались в своих деревнях, селах и городах, лежащих на пути отступления. Партизаны дезорганизовали тыл, мешали плановой эвакуации». (71) Власть в городе перешла к ревкому. Военным комендантом Новониколаевска стал В. К. Блюхер, будущий красный маршал. В составе 5-й армии, которой при освобождении Новониколаевска командовал Р. И. Эйхе, сменивший на этом посту М.Н. Тухачевского, в это время воевали такие прославленные в будущем полководцы Великой Отечественной войны как В.И. Чуйков, командовавший полком, К. К. Рокосовский, командир кавалерийского дивизиона, Р. Я. Малиновский, рядовой пулеметчик, будущие прославленные полководцы Великой Отечественной. Ордынские деревни и села были освобождены партизанскими отрядами И. В. Громова несколькими днями раньше. «Мы с радостью встречали своих освободителей, - вспоминала очевидец вступления партизанских отрядов в Ординское П. И. Власова, - кормили, поили их, отдавали им сапоги и т.д. Это был настоящий праздник». Кровавый кошмар колчаковщины закончился.

46

На современной территории Ордынского района вторично установилась Советская власть. 14. 02. – 31. 03. 2002 года.

47

Источники и литература

1. В. И. Емельчнов. Алтай в 1917 году., Барнаул, 1951, стр. 26. 2. Ордынская газета., № 33 от 11 июля 1977 г. 3. М. Лампсаков. Это было в Верх – Алеусе. Советская Сибирь., № 258 от

2 января 1977 г. 4. Воспоминания о революционном Новониколаевске. (1904 – 1920 гг.),

Новосибирское книжное издательство, 1959, стр. 86. 5. А. А. Горенков. Они были первыми. Ленинский призыв., № 101 от 23 августа 1977 г. 6. Хроника Новосибирской организации КПСС. 1891-1941., Новосибирское книжное издательство, 1983, стр. 74

7 Воспоминания о революционном Новониколаевске., стр. 87. 8. Воспоминания о революционном Новониколаевске., стр. 89 - 90. 9. В. Исупов. Новосибирская область в 1917 – 1945 гг. Сибирская горница.,

1999, № 3, стр. 83. 10. там же, стр. 84. 11. В. С. Познанский. Очерки истории вооруженной борьбы Советов Сибири с контрреволюцией в 1917 – 1918 гг., Издательство «Наука», Новосибирск, 1973, стр. 189. 12. О Г. И. Макаеве см.: В. Брезгунова. Трижды рожденный. Ленинский призыв., № 24 от 24 февраля 1968 г. 13. И. Д. Лузганов. Память сердца. Ленинский призыв., № 64 от 29 мая 1973 г. 14. И. Капелюшин. Из истории села Спирино. Ленинский призыв., № 41 от 1 апреля 1967 г. 15. М. Хромов. Село наше – Рогалево. Ленинский призыв., № 29 от 5 марта 1967 г. 16. Ленинский призыв., № 90 от 27 июля 1967 г.; № 23 от 19 февраля 1967 г.

17. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений., том 39, стр. 244.. 18. Ленинский призыв., № 90 от 27 июля 1967 г. 19. Ленинский призыв., № 133 – 134 от 6 октября 1966 г. 20. Г. Н. Неудахин. Большевики Новониколаевска в период иностранной

интервенции и гражданской войны. Боевые годы., Новосибирское книжное издательство, 1959, стр. 153 – 155; В. Т. Шуклецов. Гражданская война на территории Новосибирской области., Новосибирск, 1970, стр. 48 – 55.; В. Т. Шуклецов. Сибиряки в борьбе за власть Советов., Новосибирск, 1981, стр. 155 – 161.; В. С. Грехнев. Ордынская одиссея. Память., Западно – Сибирское книжное издательство, Новосибирск, 1974, стр. 83 – 87. 21. В. С. Грехнев. Ордынская одиссея., стр. 83. 22. С. Вахрушев. Кирзинская быль. Ленинский призыв., № 143 от 7 ноября 1969 г. 23. Ленинский призыв., № 144 от 21 сентября 1968 г.

48

24. В. М. Королихин. Восстание крестьян в Верх-Ирменской волости против Колчака. Воспоминания о революционном Новониколаевске., стр.122. 25. Ленинский призыв., № 101 от 23 августа 1977 г. 26. Вопрос хронологии событий августа 1919 года далеко не прост, как кажется, об этом еще будет сказано отдельно. Для начала определимся с датой восстания. В очерке В. С. Грехнева «Ордынская одиссея» начало восстания ошибочно датируется 26 июля. В ряде случаев даты событий 1919 года указываются по старому стилю, например в воспоминаниях В. М. Королихина. Тем, кто будет знакомиться с этими воспоминаниями, следует учесть, что разница между датировкой по старому и новому стилю составляет 13 дней. 27. В. Т. Шуклецов. Сибиряки за власть Советов., Новосибирск, 1981, стр. 159. 28. Сергей Вахрушев. Кирзинская быль. Ленинский призыв., № 144 от 7 ноября 1969 г. 28. В. М. Королихин. Восстание крестьян в Верх-Ирменской волости против Колчака., стр. 123. 29. там же, стр. 123 – 124. 30. там же, стр. 124. 31. Г. Н. Юдахин. Большевики Новониколаевска в период иностранной интервенции и гражданской войны., стр. 153; В. Т. Шуклецов. Гражданская война на территории Новосибирской области., стр. 51. 32. В. С. Грехнев. Ордынская одиссея., стр. 84. 33. Ленинская трибуна., № 77 от 14 декабря 1939 г. 34. Ленинский призыв., № 133 – 134 от 11 ноября 1966 г 35. В. Т. Шуклецов. Сибиряки за власть Советов., стр. 170. 36. там же, стр. 160 37. Ленинский призыв., № 37 от 29 апреля 1964 г. 38. Сергей Вахрушев. Кирзинская быль. Ленинский призыв., « 144 от 7 ноября 1969 г. 39. Ленинский призыв., № 125 от 25 октября 1957 г. 40. В. М. Королихин. Восстание крестьян в Верх-Ирменской волости против Колчака., стр. 125. 41. там же, стр. 126. 42. Ленинский призыв., № 133 от 7 ноября 1965 г. 43. Ленинский призыв., № 133 от 7 ноября 1965 г. 44. В. Т. Шуклецов. Гражданская война на территории Новосибирской области., стр. 52. 45. В. М. Королихин. Восстание крестьян.., стр. 126. 46. В. Т. Шуклецов. Гражданская война.., стр. 51. 47. Г. Н. Юдахин. Большевики Новониколаевска.., стр. 153. 48. А. Мельков. За Советскую власть. Ленинский призыв., № 42 от 5 апреля 1962 г. 49. Борьба за Советскую власть в Томской губернии (1917 – 1919 гг.), Томск, 1957, стр. 467.

49

50. там же, стр. 467. 51. там же, стр. 467. 52. Г. Н. Юдахин. Большевики Новониколаевска.., стр. 153. 53. В. М. Королихин. Восстание крестьян.., стр. 126. 54. В. Т. Шуклецов. Гражданская война.., стр. 51. 55. Ленинская трибуна., № 77 от 14 декабря 1939 г. 56. Ленинский призыв., № 41 от 1 января 1967 г. 57. Ленинский призыв., № 60 от 26 мая 1967 г. 58. Ленинская трибуна., № 157 от 26 октября 1957 г. 59. Ленинская трибуна., № 125 от 22 сентября 1957 г. 60. Ленинский призыв., № 132 от 6 ноября 1971 г. 61. В. М. Королихин. Восстание крестьян.., стр. 128. 62. Сталинский путь., № 62 от 7 ноября 1937 г. 63 – 64. Ленинская трибуна., № 77 от 14 декабря 1939 г. 65. Н. Я. Гущин. В. А. Ильиных. Классовая борьба в сибирской деревне. 1920-е – середина 1930-х годов., Издательство «Наука», Новосибирск, 1987, стр. 44. 66. В. М. Королихин. Восстание крестьян.., стр. 129. 67. О них см.: Ленинский призыв., № 53 от 10 мая 1977 г.; Молодость Сибири., ; 123 от 15 октября 1965 г. 68. ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 1631, л. 22 – 23. 69. Ленинский призыв., № 3 от 8 января 1969 г. 70. Ленинская трибуна., № 77 от 14 декабря 1939 г. 71. Подвиг пятой Красной., Новосибирск, Западно – Сибирское книжное издательство, 1984, стр. 17.

50

ЖИВЫЕ ГОЛОСА ИСТОРИИ: от первого лица – 6

1. Рассказывает житель р. п. Ордынское Павел Федорович Чеботков В прошлом январе мне за восемьдесят перевалило. А память еще крепка, еще помню наше повстанческое движение в девятнадцатом году против Колчака. А почему помню – сам принимал участие в восстании. Помню, собрал нас десятник на сборню. Пришли, думаем – в чем дело? Оказывается, приехали организаторы из села Битки и еще из села Артамоново. Восстание- то с той стороны, от Барнаула шло. И до нас волна этого движения докатилась. Стали они нас агитировать: село- де у вас большое, народу много, можно сказать, сила. Хватит- де покоряться Колчаку, отдавать ему своих детей. Мы, конечно, не заставили себя долго уговаривать. Бедноты в селе хватало, вот и поднялись. Все село, а Ордынское, надо сказать, и тогда было крупным центром, мы разбили на взводы. Например, на Чернаково был создан чернаковский взвод, на Маргазе – маргазинский, волчковский взвод и другие. Я в ту пору жил на Чернаково и меня выбрали взводным командиром. Мы охраняли село со стороны Оби. Пост на пристани был самым важным, потому что только оттуда могли внезапно напасть на нас каратели из Барнаула или Камня. Ну что ж, дело сделано. Ордынск восстал. А вот чем воевать будем, оружия- то нет. Были кое у кого дробовичишки шомпольные, с дула заряжались. Правда, некоторые ребята ручные бомбы и гранаты имели, с германской принесли. Была и у меня такая бутылочная граната. Ну вот все это и собрали. А потом мобилизовали кузнецов, стали они пики ковать. Так вот и вооружились. Чтобы подробнее рассказать о тех незабываемых днях, требуется ни один газетный лист. Скажу только, что ордынские повстанцы не дрогнули перед Колчаком. Ездили на подводах в Кирзу на помощь повстанцам, встречали пароходы карателей и не давали им пристать к ордынскому берегу. Сам я тоже испытал на своей спине тяжелую руку карателей. Был арестован и упрятан в темную. На допросах меня жестоко, до потери сознания, избили

51

резиновой плетью. Только чудом я спасся. А чудо это было – приход Красной армии. Помню, прибегает кто- то и кричит: - Красные! Выскочил я на крыльцо с еще не зажившими ранами на спине – и впрямь по улице конники с красными флагами. Забыл я обо всем на свете, навстречу кинулся. Всю германскую провоевал я с четырнадцатого года и вплоть до свержения царя, а радости такой не испытывал никогда. С того, может, и помнится все, как словно это вчера было… «Ленинский призыв», № 134 от 7 ноября 1969 года 2. Рассказывает жительница села Верх- Ирмень Вера Прокопьевна Морозова Я из семьи крестьянина- бедняка, у которого было шестеро детей. С девяти лет батрачила на кулаков. В августе 1919 года в нашей Верх- Ирменской и смежных с ней волостях вспыхнуло вооруженное восстание трудящихся крестьян против кровавой диктатуры Колчака и интервентов. Я и мои сверстницы всеми силами помогали штабу повстанцев: доставляли партизанам лошадей, пики, одежду, ходили в разведку, держали связь с крестьянами окрестных селений. После подавления восстания 15 сентября белые расстреляли моего любимого брата Евгения вместе с его товарищами по борьбе. Расстреливали их разрывными пулями в затылок. В ту же ночь каратели арестовали меня. Жутко вспоминать, как они зверски пытали, топтали грудь каблуками сапог, пороли плетьми, требуя выдачи скрывавшихся партизан и спрятанного оружия. Стиснув зубы, я молчала. В конце октября ( был адский холод) меня, полураздетую, привезли в Новониколаевскую тюрьму. Из ее казематов я сумела бежать… К середине декабря 1919 года в нашем селе власть Советов была восстановлена. На сельском сходе меня избрали председателем комиссии по конфискации имущества бежавших с колчаковцами богатеев и попа Сапфирова. В феврале 1920 года у нас образовалась комсомольская ячейка. Помогли нам в этом представители Красной армии и местные коммунисты.

52

В.А. Золотарев. Ленин. Сибирь. Комсомол., Книга первая., Западно-Сибирское книжное издательство, Новосибирск, 1975, стр. 70 3. Рассказывает жительница р. п. Ордынское Тамара Афонасова Это было не так давно. Жили мы вдвоем с мамой. Не было хлеба, не было у нас и кормилицы- коровы. Когда я жаловалась, что мне холодно ходить в обутках, мать отвечала: « Придет Ванюшка, тогда что- нибудь купим тебе». Брат служил в царской армии. Происходившие тогда в стране события я не понимала. Говорили, что свергли царя. Купцы в Ордынске спешили распродать свои залежалые товары. Вскоре пришел из армии брат Иван. Как- то утром пришел он и сказал: « Прогнали купцов Куткина и Сурикова». Народ поднимался на борьбу с притеснителями. По селу стали ездить верховые с пиками. Ивана по целым суткам не было дома. Однажды, забежав домой, он с горечью сказал: «Восстание подавлено. Придется пока скрыться». К нам стали каждый день приезжать колчаковские солдаты, выпытывая у матери, где сын. Делали обыск, но ничего не нашли. Однажды ночью пришел брат. Из его ночного разговора с матерью я запомнила только, что под городом Камнем действует партизанский отряд. « Починю валенки, шапку и проберусь к ним», - сказал он. Пожив три дня в бане, утром, на четвертый день, Иван ушел в лес, где его обнаружили два солдата из карательного отряда. Каратели открыли по нему стрельбу и ранили в ногу. Валенок быстро наполнился кровью. Иван решил сбросить валенки и здесь был пойман. Колчаковцы наганами избили ему все лицо. Босиком по снегу вели бандиты нашего Ивана через все село до своего штаба. В это время я возвращалась из школы. По улице бежали люди. Любопытство подхватило и меня. Я побежала за ними и вдруг увидела брата, идущего босиком, в крови. Я кинулась к нему, но солдат отшвырнул меня. А брат обернулся и сказал:

53

- Не плачь, сестрица. Проживете без меня, скоро жизнь будет хорошая. В 1924 году я вступила в комсомол. Тогда было мало девушек- комсомолок и надо мной смеялись. Но я не обращала на это внимание, а всегда представляла брата, Ивана Александровича Половникова, таким, каким он шел в последний путь. И мне хотелось заменить его. «Ленинская трибуна», № 123 от 1 ноября 1957 г. 4. Местную легенду о событиях 1919 года рассказывает житель села Спирино Петр Иванович Бондаренко ( запись 1968 года) … Под этим памятником ( над братской могилой в Спирино – авт.) много людей лежит. Я знаю, что шестьдесят три, другие говорят, что больше. Партизаны, что с Кирзы наступали, за Спирино погибли, и – заложники. Собрали, говорят, у сборни всех мужиков и считают: « Раз, два, три…» - десятого забирали. Допрашивали. Про партизан узнать хотели. А чтобы запугать, то одному, то другому смертный приговор выносили. И расстреливали за деревней ( недалеко от ветеринарного участка, там ложок есть такой). Потом всех расстреляли заложников. Они их хоронили не на кладбище, а на скотском могильнике. Они их, понимаешь, хоронили не как людей, а как павшую скотину. А когда пароход с карателями подошел – это там, где мельница, - Ефим Шахов гранату кидал, самодельную, да не добросил. Я- то этого не видел. А Шахова и сейчас бабы вспоминают: молодой был, красивый. Девки по нему сохли. И сейчас частушку помнят: Шла дорожкой трактовой, Нашла платочек носовой, Каемочки синеньки – Шахова Ефимоньки. Убили его потом. А когда заложников брали на расстрел, допрашивали – никто не выдал односельчан. А старик Курзин, говорят, упал на колени и выдал Рыбакова и Антропова. Они, говорит, вожаки. Каратели согнали всех на край села, где дорога на Черемшанку. Три сосны там стояли. На одной большой сук был. На сук, значит, приспособили петлю и допрашивали перед этой виселицей: кто еще есть партизаны? Кто

54

возглавляет их эту группу? Молчат, конечно. А тут родственники этих граждан стоят. Антропова повесили. На глазах у Рыбакова. А ему, Филиппу Степановичу, было лет за тридцать. Он не сознался. А у него четверо маленьких… Тогда его подняли – повесили. Когда он стал задыхаться, офицер обрубил петлю. Когда он пришел в себя, снова стали его допрашивать. Кровью плевал, говорят. Опять повесили. Конвульсии начались – перерубили веревку.

- Говори, где твои бандиты! Он, конечно, молчит. Его снова – петлю наладили – повесили. И так, говорят, до пяти раз издевались. ( На самом деле Рыбакова казнили сразу – авт.) Потом уже не перерубали веревку, погиб. А когда с белыми покончили, мужики спилили сосну эту, а над пеньком пирамидку поставили, чтобы люди помнили. А когда каратели побежали, за ними и предатели из наших сельчан следом. Курзин – за ними. А мать Рыбакова схватила вилы и за ним: « Заколю, - кричит, - за сына!» Задержали. Потом, кажется, в Ордынске или где- то в другом месте, точно не знаю, подох, как собака. А солдат на памятнике, говорят, сильно похож на Шахова… М.Н. Мельников. Поиски сокровищ. Записки фольклориста., Западно-Сибирское книжное издательство, Новосибирск, 1985, стр.153-154