Живое Прошлое

Лидия Беленькая.

От автора: Выражаю глубокую признательность

за создание сайта "Давид Беленький".

Благодарю Гришу Ставицкого за открытие первого

фотоальбома на этом сайте.

Приношу особую благодарность Валере Михайлову за

поддержку сайта, за помощь и внимание к книге при ее

подготовке.

Лидия Беленькая

Обложка художника С.Арутюнян

САМИЗДАТ - 2008

Володе Пеккелю

Главный мотив этих воспоминаний – желание сохранить прошлое, сохранить также и для того, чтобы продлить память о Давиде.

КАК ЭТО БЫЛО

Август 1965 года выдался необычно сухим и жарким. Москвичи, обыкновенно, в это время летних отпусков покидают душный, наполненный суетой и шумом, город, заполоняя морские побережья, дачные поселки и прочие излюбленные места отдыха. Но в этом году все было иначе. В Москве проходил Международный кинофестиваль, который взбудоражил всю страну, и со всех концов люди устремились в столицу. Приехало много зарубежных кинозвезд и гостей. Немногим больше месяца, как мы с Давидом были знакомы и вместе ходили на просмотр конкурсных фильмов этого фестиваля. Мы стали свидетелями триумфа Софи Лорен в фильме "Брак по-итальянски", где она исполняла главную роль с известным нам уже Марчелло Мастрояни. Фильм прошел с ошеломляющим успехом. Мы смотрели на экран, как на другой свет. Жизнь современной Италии поражала и восхищала нас. После просмотра фильмов (как правило, было два фильма) мы шли гулять по старому Арбату, а затем спускались на набережную Москва -реки. Долго и много говорили о фильмах, любимых книгах и обязательно о стихах. Давид очень любил поэзию и много читал вслух стихов, заученных наизусть. Читал с большим и не скрываемым удовольствием, с какой-то захватывающей особой проникновенностью, открывая мне не стихи, которые я знала, а свой внутренний мир, свою чистую и открытую душу. Доброта и искренность его глаз, его улыбка все больше и больше завораживали меня. Как-то в один из вечеров он говорит мне, что едет с друзьями на охоту в брянские леса на две недели. Уже давно договорились и все обсудили. Любовь к походам, природе, особенно к лесу, открыли для меня еще одну привлекательную сторону Давида. После этого разговора мы долго шли молча. Когда я приехала на вокзал провожать его, и мы стали прощаться, он сказал мне: - Приезжай – И сказал это так, что я для себя уже все решила

Скорый поезд мчался, пересекая зеленые леса и просторы уже Брянской области. За окнами мелькали станции, поселки, поезда. На маленькой станции "Нерусса" он остановился на две минуты и я с маленьким рюкзачком за плечами, чуть ли не на ходу поезда, выпрыгнула к Давиду, встречавшему меня своей сияющей на лице улыбкой. Поезд растаял в туманной дымке раннего утра, а мы еще долго стояли, не скрывая радости нашей встречи.

От станции мы добирались на телеге, запряженной лошадью. Дорога была ухабистая и проходила через густой и смешанный лес. Стояло чудесное утро, слышался топот копыт, и все проплывало мимо нас куда-то назад, а мы едем все дальше и дальше. Это была наша первая дорога, и мы еще не знали, как много дорог нам предстоит объездить вместе и сколько счастливых минут будет связано именно с дорогой.

Одно из самых дорогих мне воспоминаний того времени - это вечер, когда Давид взял меня с собой на вечернюю зорьку пострелять уток. Вечера стали холодные и росистые - надо было одеться тепло, что мы и сделали, а вот таких, как у Давида, сапог-ботфортов у меня не было, и кто-то из ребят предложил мне свои. Они были для меня очень большие, но выхода не было.

Пройдя белоствольную березовую рощу, мы вышли на луг, где уже прошел сенокос и повсюду стояли маленькие стожки свежескошенной травы. Лесная тропинка привела нас к небольшому озеру. Мы засели в камышах. От синей глади воды веяло прохладой и свежестью, порхали мелкие птахи, и изредка в тишине раздавалось покрякивание, устраивавшихся на покой, уток. Мы сидели тихо и ждали. Вдруг совсем близко, над самыми камышами пролетают две утки - Давид взволнованно вскинул ружье, но в этот момент я умоляюще положила на его плечо свою руку. Утки остались живы, стремительно улетая вдаль.

Стало заметно смеркаться. От земли поднимался густой, дышащий холодом, туман, затягивая даль. Мы возвращались назад и вдруг на нашем пути огромная лужа, почти как маленький пруд. Я озабоченно ойкнула, а Давид неожиданно взял меня на руки и стал переходить эту лужу. Мои сапоги соскочили с ног и упали в воду, но он продолжал идти медленно и молча. Его глаза, совсем близко, не отрываясь, смотрели на меня и, наверное, мы шли долго, потому что сказали тогда друг другу очень много без слов.

Мы не заметили, как вдруг стемнело. Стоило сделать один шаг, и мы уже не видели друг друга. Давид крепко держал меня за руку. Куда идти? В какую сторону? Мы заблудились. Было тихо и пахло речной сыростью. Медленно шаг за шагом мы продолжали идти, не зная куда. По запаху свежего сена поняли, что вышли на поле и, сделав буквально несколько шагов, мы просто упали на стог сена, который стал нашим пристанищем в эту темную и холодную ночь.

Нас разбудил лай собак. Горланили петухи. Стало ясно, что наша деревня совсем близко. Было чудесное и ослепительное утро. Мы вышли на влажное и очень зеленое поле. Шли медленно, а вокруг множество белых ромашек и бурой кашки, в густой траве голубели нежные васильки. Вокруг разливался опьяняющий запах полевых цветов, но запах свежего сена остался для нас самым лучшим на свете.

Мы уже упаковывали рюкзаки. Пора возвращаться домой. Нас ждет Москва. И кто-то нам под руку сказал, что в деревне есть библиотека – иногда она бывает открыта. Мы с Давидом сейчас же направились на поиски. Вдруг повезет. И повезло – двери были открыты. Библиотека, на которую мы набросились с большим аппетитом, была очень маленькая. Я еще не успела осмотреться, а Давид уже держал в руках книгу и очень возбужденно ее просматривал. «Один день Ивана Денисовича» прочитала я. Не может быть – я глазам своим не поверила. Эта первая, изданная еще в журнале Новый мир, повесть Солженицына, описывающая лагеря ГУЛАГа, вызвала тогда огромную сенсацию. Сама по себе книга была абсолютно новая, хотя издана была три года назад – ее никто ни разу так и не открыл. Давид сказал молодой девушке, которая выдавала книги, что именно эта книга ему нужна и очень. Она с легкостью разрешила ему «потерять» ее за незначительную сумму штрафа. Давид был несусветно рад, что приобрел эту книгу – ведь Солженицын тогда уже был в опале.

В жизни Давида бывали периоды, когда книга для него составляла любимое общество. Читал он охотно и много всегда. «Мастер и Маргарита» Булгакова, « 12 стульев» Ильфа-Петрова, можно сказать были его настольными книгами. Периодически возвращался к стихам Пушкина, к произведениям давно прочитанным когда-то. Современная литература интересовала его не менее. Когда он заходил в книжный магазин, то никогда не уходил без купленной книги.

Бывало он сидит в кресле или лежит в кровати и читает книгу – вдруг начинает громко и заразительно смеяться. - Расскажи - прошу я. – Отстань - с улыбкой, обычно, отвечал он и продолжал читать.

Когда мы выезжали на машине на какую-нибудь большую трассу, и я была за рулем, он всегда мне рассказывал что-нибудь из прочитанного, что-нибудь вообще смешное или еще что-нибудь. Часто цитировал Сергея Довлатова, которого он читал с большим удовольствием, а некоторые рассказы не один раз перечитывал. И вдруг я слышу его голос: - Стой! Ты, что не видишь красный свет? – Отстань. – Отвечаю я. Резко торможу и останавливаюсь перед самым светофором. – Смотри - улыбаюсь я ему - Исаак Ньютон не протащил машину за светофор.- Но это уже по Довлатову.

ШАХМАТЫ

После прожитых вместе лет у меня сложилось такое убеждение, что наша встреча произошла не по воле слепого случая, а по предопределению свыше. Первый раз, когда я увидела Давида, он был со своим другом Гришей. Наше первое свидание было втроем. Мы сидели на скамейке небольшого бульвара на Неглинной улице и я, не знаю почему, попросила их ответить на несколько вопросов. Запомнился мне только один вопрос: - Что ты больше всего любишь? – - Давид написал – шахматы, а Гриша – компот. - Компот? – Удивилась я.

Наверное, он пошутил, чтобы уйти от прямого ответа. Шахматы – мне понравились. Трудно себе представить, но через два месяца я шахматы просто ненавидела. Часто вечерами Давид играл в различных шахматных турнирах, и мне было до боли грустно. Я его ревновала к этим «несчастным шахматам». Но, слава Богу, это через некоторое время прошло, когда Давид на мои упреки однажды сказал: – Я люблю шахматы, люблю свою работу, но за тобой пойду на край света и дальше…. – - И я пойду – ответила я

Он никогда не переставал играть в шахматы. Играл он очень хорошо и с большим азартом. Это увлечение с самого раннего детства захватило его с первого момента целиком и полностью и на всю жизнь. Не один раз я слышала от Давида

историю, как он начал играть в шахматы. Будучи еще дошкольником, он как-то простудился и вынужден был лежать в постели. К маме зашла ее подруга, Елена Климентьевна (вдова известного еврейского писателя Нистора). Взглянув на скучающего Давида, она предложила ему поиграть в шахматы. Объяснения шахматной игры были им схвачены в один момент, и с тех пор он с шахматами не расставался. Худенький, шестилетний мальчик пришел в городской Дом пионеров и записался в шахматный кружок. Перед ним раскрылся настоящий шахматный мир и с тех пор все пошло своим чередом.

Шахматная жизнь, как в стране, так и за рубежом, вызывала в нем горячий интерес, и он постоянно следил за ней в периодической печати, редких изданиях книг о шахматах. А с каким напряженным вниманием он следил за всеми матчами, особенно на первенство мира. На одном из турниров Давиду вручили удостоверение кандидата в мастера по шахматам. Подолгу и очень внимательно он анализировал множество интересных партий, тщательно пересматривал свои. У меня сложилось такое ощущение, что шахматная обстоятельность и умение хорошо анализировать во многом определили его успехи в научных исканиях, да и в житейских ситуациях тоже. Лучшей иллюстрацией тому служит рассказ Гриши, который я недавно от него услышала.

Как-то Давид пригласил Гришу на рыбалку. Они сели в поезд и отправились в Карелию. Там их встретил Валерий Ляшко (начальник областного леспромхоза), которого Давид знал по предыдущим поездкам. Ляшко на машине завез их в какую-то глухомань, как говорят в народе, медвежий угол. Десять дней они вдвоем жили в маленьком лесном домике на берегу озера, ловили рыбу, варили ее на костре, делали запасы для дома. А когда они уезжали, то провожавший их Ляшко, сел с ними в поезд – захотел еще немного пообщаться. В разговоре, начатом издалека, выяснилось, что Ляшко местный чемпион по шашкам. Давид загорелся, и они стали играть в шашки. Первую партию Давид проиграл, вторую – проиграл, на третьей – он заметно напрягся и тоже проиграл. Четвертую партию, и все последующие были им выиграны. В процессе игры, логически переосмысливая все возможные варианты и точно их просчитав, он нашел свое правильное решение, и обыграть его уже было невозможно. Гриша, который стоял рядом и за всем этим внимательно наблюдал, был просто поражен такой удивительной способностью Давида.

Возвращаясь к теме о шахматах, мне вспоминаются дни, когда Давид возвращался домой после работы пешком вместе с Валерой Михайловым, с которым он вместе работал. Прогулка занимала более двух часов и заполнялась обсуждением научных проблем, спортивных интересов и прочее. После этого Валера, как правило, заходил к нам. Они наспех съедали, приготовленный мной ужин, на нашей маленькой уютной кухне и там же начинали играть в шахматы. Играли просто в сумасшедшем азарте, периодически переходя на блиц. Я засыпала под частое щелканье шахматных часов и звук передвигающихся фигур. Под утро я уже не могла скрыть своего возмущения, и они с виноватым видом складывали шахматы.

С Валерой Михайловым Давида сначала связывали тесные отношения по работе и бесконечные шахматные баталии, а затем дружба и навсегда. Играли в шахматы везде при каждом удобном и не удобном случае, порой разбавляя свой

азарт игрой в преферанс. Первая пулька начиналась вечером, а последняя – под утро. Вот только, выбираясь на охоту в лесные чащи, они забывали о шахматах. Там их тоже захватывала страсть, но уже другая.

НА ОТДЫХЕ

Осенью, когда открывалась сезонная охота, как правило, выезжали большой компанией в Карелию – кто с удочкой, кто с ружьем, а кто и с тем и другим. Порой бороздили реки и озера на байдарках. Несколько позже Давид не один раз брал с собой уже подросшего нашего сына Даню. А вот Гайку (черно-пегий спаниель) брал всегда и обязательно. Она была Давиду верным помощником. Бегая возбужденно по лесу, она поднимала на крыло рябчиков, тетеревов и прочую боровую дичь; а на озере после выстрела стрелой кидалась в воду за поноской. Она была настоящей рабочей собакой и делала все, что от нее требовалось.

С каким облегчением я вздыхала, когда после охоты Давид появлялся в дверях – обросший, в своем пропахшем дымом от костра свитере, посвежевший, счастливый и соскучившийся. А наша Гайка была такая стройненькая, с красиво лоснящейся шерстью и, по-моему, очень серьезная, как будто говорила: - Вот там, в Карелии это была жизнь, и я на славу поработала. – Но стройной она была не долго – моя выпечка была ей очень по вкусу, да и наши дети частенько разделяли с ней свои сладости.

Выезжая всей семьей на природу, мы доставали из антресоли большой рюкзак, как необходимый атрибут походной жизни, сбрасывали его на пол, и в тот же момент возбужденная Гайка забиралась в рюкзак и терпеливо ждала. Могла так сидеть часами. До вокзала мы всегда добирались на метро с Гайкой в рюкзаке, и только уже на перроне она нехотя вылезала из него.

Однажды, взяв очередной отпуск, мы поехали отдыхать все на ту же брянщину, только теперь с подросшими детьми и нашим неизменным спутником Гайкой. Остановились в глухой деревушке, окруженной густыми лесами, с красивым названием «Порубы» и жили в избе одной местной семьи. Очень милая хозяйка была с нами всегда приветлива, а двое ее сыновей, мальчики-подростки, с удовольствием показывали нам окружавшие нас красоты. Они были очень общительны и с интересом тянулись к нам. Мы вместе собирали грибы, ягоды, ходили купаться на речку. Возбужденная Гайка бегала во все стороны, радостно виляя обрубком своего хвоста. Вечером все вместе садились ужинать, и хозяйка ставила на стол, приготовленную в русской печке, еду в глиняных горшках.

Как-то возвращаясь из леса, мы вышли на зеленый луг, где паслись коровы. Наша Гайка в первый раз в жизни увидела таких больших и непонятных для нее созданий. Она стала их отчаянно облаивать, но на значительном расстоянии - на всякий случай. Поначалу коровы не обращали на Гайку никакого внимания и продолжали лениво жевать траву, но Гайка упорно лаяла да еще стала вдруг делать забеги в разные стороны. Коровам это явно не понравилось, и они с угрожающим видом двинулись на Гайку. Тут испуганная Гайка понеслась к нам и спряталась за наши спины, а коровы продолжают идти, но теперь уже на нас. Стало жутковато. На наше счастье они в какой-то момент передумали и остановились.

- Свежее сало, свежее сало – услышали мы за окном голос. Не плохо купить настоящего деревенского сала подумали мы. Оно такое вкусное. И раскатав губы, выбежали из дома, а когда приблизились к подъехавшей телеге, то услышали, как в мешках захрюкали малюсенькие поросята.

У нашей хозяйки была настоящая грибоварня в виде отдельного домика. Там было очень чисто и очень все хорошо обустроено для переработки грибов. Не один раз мы заходили в эту грибоварню, когда возвращались из леса с полными корзинами грибов. Как-то хозяйка нам рассказала, что грибы, которые она варит и делает из них заготовки, поступают на кремлевский стол. Для этих заготовок она отбирает самые лучшие грибы. А лучшие - это те, шляпки которых проходили через горлышко молочной бутылки. В те времена молоко в магазинах продавали в стеклянных бутылках и, наверное, не каждый может вспомнить, какие они были, поэтому я уточню, что размер шляпки гриба был равен, примерно, 3 – 4 см по диаметру окружности. Вот так мы узнали, какие грибы едят наши «слуги народа».

ВОЛОДЯ ПЕККЕЛЬ

Круг друзей с годами приобретает очертания размытости, но есть такие поступки друзей, которые врезаются в память на всю жизнь. Вместе с Давидом в одном институте работал Володя Пеккель. Долгое время они симпатизировали друг другу и не более. Он не отличался многословием, но был из ряда умных и талантливых сотрудников института. Я точно не помню, в какой момент, но мы стали тесно общаться семьями. У Володи была жена Рита - спокойная, покладистая, занималась научной работой. На мой взгляд, это была очень милая пара, прекрасно дополняющая друг друга. Совершенно очаровательная их дочка Беллочка была тогда совсем маленькая, примерно четыре года. На Володиной машине мы стали выезжать на природу, собирали грибы и ягоды, много раз посещали различные заповедники. Володя очень интересовался тогда памятниками архитектуры, хорошо знал и понимал русскую культуру. Затем мы стали совмещать наш отдых многодневными выездами в Прибалтику, Карелию (к тому

же Ляшко). Просто отличное было путешествие по "Золотому кольцу"- Новгород, Суздаль, Владимир, Ростов и прочие города-памятники оставили незабываемое впечатление своей красотой и величием. Переезжая из города в город, мы не забывали где-нибудь подзаправиться вкусным обедом. В очередной раз, находясь в голодном поиске, наше внимание привлек придорожный теремок - такой весь из себя пряничный. Мы зашли и оказались в очень симпатичном, стилизованном ресторане. Русские красавицы в сверкающих кокошниках и нарядных сарафанах разносили еду на расписных подносах. Рассматривая меню, нас привлекло блюдо под названием "Блины по-царски". Это были аппетитные блины с красной икрой, но икры там было так мало... совсем не по-царски. Мы были голодные "как сто слонов" и в момент умяли их, но потом еще долго проигрывали эти «блины по-царски» в наших шутках.

С моей стороны у меня о Володе сложилось самое лучшее впечатление. На моей памяти это по-настоящему очень добрый человек. Хочу особенно подчеркнуть, что не добренький, а по-настояшему добрый в самом лучшем смысле этого слова. Он помогал друзьям без лишних слов и телодвижений - просто, быстро и по-большому - с самыми наилучшими результатами. Лучшим подтверждением этих качеств Володи послужил случай, когда на нашу семью свалилась беда. Незадолго до призыва нашего сына в ряды Советской Армии Володя подошел к Давиду и сказал: - Смотри, Давид, сейчас идет война в Афганистане, и наших мальчиков посылают туда воевать. Я могу подключить свои связи и определить Даню в приличное место службы, чтобы избежать Афган. – Но мы, наивные интеллигенты, решили, что не стоит начинать жизненный путь нашего сына с поблажек - пусть идет в армию, как все. Конечно же, мы страшно боялись Афганистана, но, уж не помню из каких источников, у нас было твердое убеждение в том, что евреев не посылают в Афганистан. Даня по паспорту был Даниил Давидович Беленький - все, казалось бы, предельно ясно. Тогда мы еще подумали, что, наконец-то, пятая графа получила и свои хорошие стороны, спасая евреев от Афганистана.

Этот день я никогда в жизни не забуду. Мы приехали на сборочный пункт провожать нашего сына в армию. Там было много, таких как Даня, ребят. Их начали рассаживать по автобусам. Давид очень волновался, а мне сжала сердце непонятная тоска, предчувствие чего-то страшного. Я подошла к офицеру, сопровождавшему новобранцев, и спросила его: - Куда повезут этих ребят?- - Не знаю - ответил он. - Я все понимаю - продолжала я - Вам не положено отвечать на подобные вопросы, но, пожалуйста,- взмолилась я - ответьте мне только на один вопрос: Туда?- И он утвердительно опустил глаза. У меня земля уходила из подног. С этой минуты я была готова на все, и я сказала: - Дэвка, срочно звони Володе, если он не поможет, то нашего сына отпустят на похороны родной матери -

И Володя помог. В тот же вечер, улыбающийся Даня, вернулся домой, а на другой день был направлен в военно-учебную школу в Калуге. Там успешно прошел соответствующую подготовку и там же отслужил два года. Получил две

правительственные награды за то, что запеленговал какой-то самолет, который семь лет был неуловим. Когда Даня демобилизовался, нам прислали письмо из его войсковой части с благодарностью за нашего сына.

Вскоре после нашего отъезда в Израиль Володя, тоже со своей семьей выехал из России, по высланному нами вызову, и обосновался в Сан-Антонио (США). Туда же он помог переехать и устроиться на работу Валере Михайлову с его женой и двумя мальчиками.

Володе я обязана созданием в Интернете сайта "Памяти Давида". В самом начале работы над этим сайтом мы много с ним обсуждали, как лучше сделать, что именно выбрать и как это будет работать и выглядеть. Уже тогда Володя был тяжело болен и был у него впереди с небольшим один год жизни. Володя скончался 11 июня 2007 года в Сан-Антонио. Мир праху твоему, дорогой Володя!

ПОГОДИНКА

Е.Л.Розенфельд

Невдалеке от Новодевичьего монастыря - древнего стража Москвы, по

соседству с современными зданиями и клиниками 1-го медицинского института им. Пирогова, находится Погодинская улица. Вся в окружении деревьев старинного парка, она привлекает к себе внимание одной удивительной постройкой, являющейся памятником деревянного зодчества и лицом самой улицы - это Погодинская изба. Все остальные здания этой улицы - современные корпуса различных НИИ. Совсем недалеко от Погодинской избы возвышались два 6-этажных корпуса Института биологической и медицинской химии, который между собой называли просто одним словом - Погодинка. В 1965 году Погодинка открыла двери Давиду в мир большой науки. Здесь началась счастливая биография Давида как научного исследователя. Наступил другой этап жизни, наполненный новым содержанием. Было творчество, борьба, волнение, вдохновение. Начался период интенсивной работы.

Профессор Евгения Лазаревна. РОЗЕНФЕЛЬД возглавляла лабораторию углеводов в этом институте. По счастливым обстоятельствам вся научная деятельность Давида, начиная с юности, связана с ее именем. Евгения Лазаревна

была для Давида не только высокообразованным научным руководителем и наставником, но также добрым и чутким товарищем. Ее врожденная интеллигентность, доброжелательность, беззаветная преданность науке и многие другие замечательные качества вызывали у Давида огромное уважение, почитание и восхищение. Все это служило большим стимулом в его научной работе. Очень скоро Давид становится ее любимым учеником, и он с благодарностью впитывает в себя ее колоссальный опыт и огромные знания. Евгения Лазаревна. была его добрым гением, и он был, как бы взращен ею.

Многие сотрудники Института черпали силы в ее мудрости и равнялись по ней. В лаборатории Евгения Лазаревна оберегала научную атмосферу, ко всем проявляла заботу и внимание, очень активно и умело помогала. Между собой сотрудники лаборатории ласково называли ее «Мамкой». Традиционными были небольшие застолья коллектива - отмечали творческие успехи, праздничные даты, дни рождения сотрудников.

15 июня 2007 года исполнилось 100 лет со дня рождения Евгении Лазаревны. К этому юбилею, ее ученик Гарик Видершайн, написал о ней и опубликовал в журнале очень теплую и интересную статью, а также посвятил ей свое стихотворение, в котором очень трогательно передает атмосферу тех счастливых дней, выражая при этом ей бесконечную благодарность от лица всех, кто помнит и любит ее. Вот несколько строчек из этого стихотворения:

Мы приходили в кабинет к Вам или в дом, Различья как найти я до сих пор не знаю. Мы помним только Вашу теплоту души, Которую Вы всем нам без остатка отдавали.

Давид всегда помнил Евгению Лазаревну и поддерживал с ней переписку до

самых последних ее дней. Кончину Евгении Лазаревны Давид переживал как смерть дорогого и близкого человека. Светлая память ей!

Давид был человеком принципиально антипартийным. В принудительных институтских собраниях максимально старался не участвовать, и каждый раз искал способы, чтобы не идти. Но одно собрание он пропустить не мог и, более того, даже посчитал пойти на него своим гражданским долгом. На этом институтском собрании коллектив должен был осудить и наказать заведующего одной из лабораторий института РОДИОНОВА Владимира Михайловича, который подписал протест в защиту писателей А. Синявского и Ю. Даниэля, передававших свои произведения для публикации на Запад. Самиздат считался в те годы государственным преступлением и его авторов, а так же и читателей приговаривали к лишению свободы в советских лагерях. Суд и суровый приговор над писателями состоялся в 1966 году, а всех правозащитников и "подписантов" партийные власти требовали увольнять с работы и изгонять из партии. Нелегкая задача стояла перед сотрудниками института, ведь Владимира Михайловича все, вплоть до директора института, любили и уважали как светлого и честнейшего человека. Многие не осуждали, а приветствовали его поступок. Кто-то это мог громко сказать, а кто-то соглашался, но молча по известным причинам. По этим же причинам собрание должно было объявить наказание. Родионов был тогда

исключен из партийных рядов. Честь и хвала директору института В.Ореховичу, который на требование Горкома уволить В.М. Родионова из института, сумел все-таки отстоять его, сместив временно с должности заведующего лабораторией. Прошло время, и Родионову предложили восстановиться в партии,- он категорически отказался: ведь день своего изгнания из партии он отмечал со своими друзьями как большой праздник.

Владимир Михайлович не был религиозным человеком, но когда после продолжительной болезни он скончался, то завещал похоронить его по христианскому обычаю с отпеванием в православной церкви. Таким образом, он избавился от присутствия на своих похоронах "товарищей" по партии. Церковь и партия в то время были несовместимы. Будучи еще студентом, Давид проходил стажировку в лаборатории Владимира Михайловича и облик этого чистого и глубоко порядочного человека занимал значительное место в списке его кумиров. Независимость суждений и гражданское мужество Владимира Михайловича покоряли Давида и вызывали самые глубокие чувства к этому человеку.

Жизнь и работа сливались. Давид работал очень много и подолгу задерживался в лаборатории. Многие научные задачи он рассматривал по-своему и сопровождал их изящным решением, это всегда подчеркивала Евгения Лазаревна. Не один раз она пыталась вывести Давида в международную (западную) научную среду. Рекомендовала его наиболее интересные научные данные для представления на различных международных конференциях, симпозиумах, съездах,- но всегда результаты этих усилий оставались нулевыми: Давид был глухо невыездным. Когда в Монголии нужно было прочитать курс лекций по углеводной тематике, то лучшей кандидатуры, чем Давид, не было. Были собраны все необходимые документы, Давид тщательно подобрал нужный материал, но на последнем этапе его все-таки завернули. По-видимому, сыграла свою роль его беспартийность, но в этом отношении Давид стоял на твердо принципиальных позициях - пример В.М. Родионова работал безотказно.

На Погодинке Давида все уважали и любили, я это ощущала каждый раз, когда бывала в лаборатории. Со многими сотрудниками были очень хорошие дружеские отношения, и они часто бывали у нас дома. Приходили к Давиду консультироваться сотрудники и студенты из других институтов. Он всегда и охотно помогал людям, а после научных обсуждений разговор, как правило, переходил на общие темы, после чего встречи часто возобновлялись, принимая уже дружеский характер. Люди тянулись к Давиду - он был им интересен, приятен и с ним просто было хорошо. Интересно произошла встреча Давида с Толей Глейберманом, о которой мне рассказывали они оба. Случилось-получилось это так. По ходу экспериментальных работ Давиду понадобилась более современная аппаратура, которая была в Онкоцентре. Он договорился о встрече с неким Глейберманом. Толя, в свою очередь, спросил о Давиде у своего коллеги Гриши Банникова, хорошо знавшего всех сотрудников лаборатории Розенфельд. Гриша ответил: - Давиду надо сделать все и больше.-

Когда Давид пришел на встречу, Толи не было на месте и он, раскрыв книгу, ждал его в коридоре. Вскоре с подносом клеток появился Толя. Он сразу же понял,

что это Давид, и подошел к нему. С ходу определив по страничному формату, что именно читает Давид, спросил: - Почему Вы запрещенную литературу читаете в коридоре, а не прошли в лабораторию? – Давид смущенно улыбнулся, удивляясь, как это Толя все понял, но контакт завязался сразу, перешедший вскоре в самые дружеские отношения. Толя часто бывал у нас дома, и наша маленькая Маша особенно радовалась его приходу. Помню, как она говорила: - Толя Доберман (выговорить правильно она еще не могла) большой, красивый и очень веселый.-

Работа для Давида была главным делом его жизни. Он всегда работал много, увлеченно и заразительно. Часто, сгорая от нетерпения скорее получить результаты поставленного эксперимента, он шел в лабораторию и в субботу и в воскресение и в праздники. Как-то Давид вернулся с работы с высокой температурой, с явными признаками разгулявшегося гриппа. Я побежала на рынок, купила хороший мед и клюкву, в аптеке купила какие-то травы и была уверена, что за предстоящие выходные дни поставлю его на ноги. Рано утром в субботу мой больной муж с высокой температурой поднимается и начинает одеваться. - Ты куда собрался?- - В институт. Я поставил электрофорез и его необходимо выключить.- Ответил он. Но я хорошо знала своего Дэвика - он выключит электрофорез, потом ему надо будет что-то получить, разделить, разметить и записать. - Нет - - сказала я твердо. Он уже знал - тут со мной ему не справиться. Дэвик обреченно опустился на кресло и был у него такой растерянный и расстроенный вид, что я сразу же поняла - справился-таки ты со мной. Ну что делать? Что делать? - Давай я поеду в институт и выключу электрофорез - предложила я. Другого выхода у Давида не было. Он все мне подробно рассказал и позвонил в институт, чтобы вахтер пропустил меня в лабораторию. Я все сделала правильно, и у меня все получилось. Возвращаясь домой в троллейбусе, я вдруг почувствовала и поняла, какая же я довольная от сознания того, что не только уберегла мужа от неприятных, Боже упаси, последствий гриппа, но и сохранила его душевный покой.

Очень образно, с присущим Давиду юмором, рассказывал он смешную историю, связанную со спиртом из-под мочи. Я, слушая эту историю, никогда не вникала в суть происхождения такого спирта. Валера Михайлов недавно мне это объяснил, а заодно освежил в моей памяти эту историю более подробно. Для начала, со слов Валеры, я расскажу об этом спирте - именно он предваряет ключевой момент данного рассказа. В лаборатории работала сотрудница Наташа Юсипова, научной задачей которой было выделение и биохимическая характеристика почечного гликопротеина - основного белкового компонента мочи. Она выделяла этот гликопротеин из мочи человека, используя спиртовое осаждение. Концентрация спирта в смеси с мочой составляла где-то около 80%. Обычно эту смесь выбрасывали, но однажды Давид сказал, что жалко выбрасывать столько реактива и предложил восстановить спирт для повторного использования. Что он и сделал, применив двукратную перегонку с адсорбцией примесей на активированном угле. Этот очищенный спирт стали называть "из-под мочи".

Существенное значение в функционировании института имели стеклодувная и механическая мастерские и, так называемая, инженерная группа. Поскольку зарплаты у большинства специалистов здесь были просто ничтожны, то главным интересом был спирт (горючее, на институтском жаргоне). Горючее было главной валютой, которой расплачивались за различные механические и стеклянные изделия. Соответственно этой валюте подбирался и персонал мастерских. Это происходило автоматически - непьющие люди в эти подразделения просто не шли. Если заказов не было, или были перебои с горючим, то особенно пьющие работяги бродили по лабораториям и выпрашивали спирт. Одним из таких глубоко пьющих был Толя Мясников. Пил он много и постоянно. Сотрудники, особенно женщины, избегали ездить с ним в тесном институтском лифте - слишком интенсивны были алкогольные испарения. По-видимому, случился один из длительных перебоев с поставками спирта. Толя Мясников приплелся к Давиду и пожаловался, как он умирает без выпивки и что Давид должен срочно спасти человека. У Давида спирта не было, и он отказал. Надо знать настырность и упорство Мясникова в стремлении получить спиртное. Он прилип прочно и не отставал. Наконец, Давид сдался и сказал, что есть у него спирт, но он из-под мочи. - Да хоть из-под мочи - нетерпеливо перебил его тот в страшном возбуждении. Давид рассказывал: "Когда я отлил ему этот спирт, он с жадностью тут же его выпил и страааашно сморщился. Я был абсолютно уверен, что спирт не содержит никаких посторонних примесей после столь тщательной очистки, но все же забеспокоился - вдруг что- то не так - и спросил Мясникова: - Что? Плохой?- И услышал в ответ: - Ууух, хорошооо, жаль только, что теплый - . После этого случая Мясников часто повторял своим коллегам и сотрудникам института: - Давыыд, очень хороший химик. Прекрасный химик, Давыд - .

Научная жизнь института тем временем шла своим путем - были интересные открытия, обсуждения, лекции, семинары, писались статьи, защищались диссертации. А жизнь коридоров и лестничных площадок была неотъемлемой частью рабочих будней. В обеденный перерыв Давид часто ходил в столовую со своими коллегами-друзьями, а когда общепитовская еда уже комом стояла в горле, то каждый из них приносил что-то свое из дома, и опять же все вместе обедали в лаборатории, заполняя это время дружеским общением. И так продолжалось многие годы, о которых Давид всегда вспоминал с удовольствием. Советское государство не очень заботилось о науке - зарплаты научных сотрудников были очень низкие. Давид с иронией не один раз отмечал, что когда он работал разметчиком на металлообрабатывающем заводе, заканчивая в то же время вечернюю школу, у него зарплата была гораздо выше, чем после получения высшего образования в МГУ. Это была модель советской эпохи, которая включала в себя множество различных парадоксов. В колхозах, например, "боролись" за высокие урожаи, получали их ценой огромного труда колхозников. Собирать же этот большой урожай обязывали горожан, в том числе и научных работников, которые в свое рабочее время ездили в колхозы на неделю-две, а иногда и месяц,

собирать картошку. Потом этих же людей посылали на овощные базы перебирать ту же, но уже полусгнившую картошку - овощные хранилища ("хоронилища") являлись могилой этих больших урожаев. Еще были коммунистические субботники, на которые обязывали сотрудников в нерабочее время с граблями и метелками заниматься уборкой здания и территории. Жизнь бурлила, отражая социалистическую реальность. Но, тем не менее, это время можно определить как хорошее, если сравнивать его с тем периодом, через который прошли наши отцы.

МОИСЕЙ СОЛОМОНОВИЧ БЕЛЕНЬКИЙ

«Первые воспоминания связаны с первой моей серьезной болезнью. Мне 5 лет. Идет 1947 год. Денежная реформа. У меня пиелит. Так говорят врачи. А так как это непонятно ни мне, ни родителям, поясняют: это воспаление почечных лоханок. Что такое почечная лоханка? Но зато я помню, что при мочеиспускании я ощущал сильнейшее жжение и температура была под сорок. Родители нервничали, болезнь не поддавалась лечению, мне становилось все хуже. Наконец, отец пригласил какого-то медицинского светилу и тот сказал, что помочь мне может только пенициллин. Однако достать его непросто. Отец включил все связи и пенициллин достал. Я помню эти огромные таблетки, которые никак не мог проглотить. Я мучился, меня от них тошнило. И тут отец стал давать мне за каждую проглоченную таблетку пенициллина новую сторублевую купюру. Он принес мне большой кляссер для марок, обтянутый красным кожзаменителем, и туда я складывал новенькие хрустящие сторублевки. Их скопилось довольно много, ведь пил я пенициллин дважды в день. Правда, сейчас я думаю, что болезнь не была пролечена полностью и, как только жжение при мочеиспускании прекратилось, курс пенициллина был закончен. Жаль. Я потом, намного позже и на всю оставшуюся жизнь, мучился различными почечными заболеваниями, связанными, по-видимому, с тем, что первичная болезнь не была вылечена, а была

загнана в хроническую форму, время от времени напоминающую о себе острой вспышкой.

Примерно в это же время нашу квартиру ограбили. Тут необходимо кое-что объяснить. Наша семья из 4 человек проживала в самом центре Москвы, неподалеку от Моссовета. Квартира состояла из двух комнат, одну из которых занимала наша семья, в другой комнате жил сосед, старый холостяк, контрабасист. Наконец, напротив кухни была еще одна маленькая комната, меньше 4-х квадратных метров, предназначенная для прислуги. В этой комнате жила моя няня по прозвищу "Тахта". Это прозвище она получила потому что, рассказывая какую-нибудь историю, она в назидании слушателю всегда говорила "тахта", имея в виду, по-видимому, так-то. Женщина она была старая, некрасивая, и я очень ее боялся. У Тахты была, дочь, связанная с каким-то криминальным типом, который, по-видимому, и участвовал в ограблении. Вор проник к нам ночью. Входная дверь была открыта ключом, и все, что хранилось в стенном шкафу в коридоре, перекочевало в руки грабителя. Набрав полную охапку вещей, грабитель покинул квартиру. Но сделал он это не достаточно тихо и разбудил отца. Отец вскочил, увидел открытую входную дверь, тут же понял, что произошло, и бросился вниз по лестнице за грабителем с криком: "ограбили". Мы жили на 6-м этаже и вор, не воспользовавшись лифтом, стремительно понесся вниз по лестнице. За ним в одном нижнем белье бежал отец. Убегая от преследования, вор сбрасывал по пути награбленные вещи. В конце концов, он покинул подъезд с пустыми руками. Отец собрал все разбросанные вещи и вернулся в квартиру. На этом инцидент был исчерпан. С Тахтой родители расстались, но чувство незащищенности даже в собственной квартире осталось. И я еще долго просыпался ночью с неприятным чувством, что к нам вновь забрался грабитель.

Деньги, хранящиеся в кляссере, мне не удалось потратить на собственные нужды, наверное, я был слишком мал - какие у 5-летнего мальчишки могли быть желания. Но вскоре эти хрустящие сторублевки очень пригодились моей маме. В январе 1949 года моего отца арестовали, и мы из благополучной семьи превратились в семью сильно нуждающуюся. Деньги были у меня изъяты и потрачены на семейные нужды. Больше никогда я не был так богат, как в 5 лет.

Следующее, что удержала моя память - это арест отца. Был холодный январский воскресный вечер. Меня уже собирались укладывать спать. Брат мой, 14-ти лет, пошел к товарищу, живущему в том же подъезде, что и мы, но на первом этаже. Домработница была выходной. Соседа, насколько я помню, тоже дома не было. Поздно вечером в доме раздался звонок и мама, ничего не подозревая, открыла дверь. В квартиру ворвалось сразу много народа: военные в шинелях, дворник нашего дома в белом фартуке поверх телогрейки и еще какие-то люди.»

Это последняя недописанная глава мемуаров Давида, разместившихся на одной странице. Здесь он поставил точку и больше к этому не возвращался. Сколько лет пролетело со времени радостной, печальной и безмятежной поры детства. Однако с той поры, к сожалению, вспоминается немного. Осмысливать впечатления семилетнего ребенка, который только почувствовал, что случилось что-то нехорошее, и вспоминать то время в конце жизни не позволял Давиду его оптимизм, который в тот момент необходим ему был, как воздух. Читая эти строки, я поняла, что, по сути, на этом закончилось счастливое детство Давида.

Большая часть жизни Давида прошла под благотворным влиянием его отца. Моисей Соломонович был не только глубоко порядочным, мудрым и добрым человеком, но и яркой незаурядной личностью, наделенной большим талантом. С самого раннего возраста Давид впитывал в себя высокие нравственные нормы, присущие его отцу, которые и заложили основу его взглядов. Воспитанием Давида и его старшего брата Алика специально не занимались – взгляды и характер детей формировались из атмосферы крепко сложившегося дома. Двери дома были открыты для друзей, известных в то время как крупных деятелей еврейской культуры и принадлежащих к высокотворческой интеллигенции. Моисей Соломонович был обаятелен, интересен в общении, приветлив и все относились к нему с большой симпатией. Частыми гостями дома были: С.Михоэлс, Дер Нистор, В.Зускин, Р.Фальк, Д.Маркиш, Л.Квитко и многие другие известные деятели. Имя М.С. Беленького было известно довольно широко в стране, и за рубежом. Основным содержанием его работ была еврейская культура, и он являлся одним из ведущих ее деятелей. Будучи студентом 3-го курса МГУ Моисей Соломонович приглашается как преподаватель философии в еврейский театральный техникум при ГОСЕТе (Государственный еврейский театр), возглавляемый С.Михоэлсом. Совсем молодой преподаватель влюбляется в свою очень красивую студентку – Эльшу Безверхнюю, которая стала его женой и верной спутницей до конца его жизни. После окончания университета, по настоянию Михоэлса, он назначается директором этого техникума. Но он был не только прекрасным педагогом для многих известных театральных деятелей - его кипучая энергия, помноженная на огромный талант, открывают в нем писателя, переводчика, философа и видного деятеля еврейского театра. В годы разгула сталинских репрессий в 1948 году был зверски убит С.Михоэлс, а ровно через год были арестованы все крупные деятели еврейской культуры, многие из них были расстреляны. ГОСЕТ был ликвидирован. В своих воспоминаниях Александр Лейзерович пишет:- «Тело Михоэлса везли в Москву Перец Маркиш и Моисей Беленький, главный литературный редактор издательства «Дер Эмес» и директор театрального училища при ГОСЕТ. Через четыре с половиной года Маркиш был расстрелян, а Беленький прошёл тюрьму, лагерь и ссылку, но выжил, и через него до нас дошли слова, сказанные тогда, в поезде, Маркишем: “Гитлер хотел нас уничтожить физически, а Сталин хочет духовно”.

Моисея Соломоновича арестовали 23 января 1949 года. Он прошел через ад ночных допросов Лубянки, а потом 13 месяцев отсидел в камере-одиночке Лефортовской тюрьмы, подвергаясь страшным пыткам на допросах, затем был приговорен к 10 годам лишения свободы в лагерях особого режима. Через пересыльную тюрьму в Куйбышеве его этапировали в Карагандинский лаг-пункт, где он работал в сырых и темных шахтах четыре с лишним года. В 1954 году, через год после смерти Сталина, справедливость восторжествовала. Моисей Соломонович был полностью реабилитирован, и с него были сняты все обвинения. С неистощимой энергией Моисей Соломонович возвращается к педагогической деятельности в качестве заведующего кафедрой философии в Щукинском театральном училище, преподавателя МГУ. Активно приступает к большой литературной работе, оставаясь преданным слугой еврейской культуры. Студенты обожали Моисея Соломоновича и считали его одним из лучших и любимых

преподавателей Щукинского училища. Он был смелым и высоко принципиальным человеком. Многие выпускные спектакли получали его активную поддержку. Спектакль «Добрый человек из Сезуана» по Брехту в постановке Ю.Любимова, благодаря усилиям Моисея Соломоновича, удалось отстоять у чиновников Министерства культуры, пытавшихся запретить его. Впоследствии «Добрый человек из Сезуана» стал первым спектаклем нового Московского театра на Таганке.

Вновь двери дома открылись для друзей, но очень многих и дорогих уже не было. По вечерам часто приходили друзья, связанные с хозяевами дома длительной общей судьбой, профессией. Многие из них были известными актерами, талантливыми студентами, писателями, художниками, объединенных потребностью срочно обсудить спектакль или сенсационную новость, пообщаться с оригинально мыслящим Моисей Соломоновичем, способного зарядить интеллектуальной энергией.

Мы с Давидом были свидетелями удивительных и интересных застольев в доме родителей с неунывающими актерами из бывшего ГОСЕТа. Своими ностальгирующими по прошлому воспоминаниями, они оживляли облик ушедшего времени. Любили выпить и закусить и всегда эти встречи сопровождались красивым пением на идиш и на иврите. Было очень интересно, весело и уютно.

Моисей Соломонович был заботливым отцом и дедом. Каждый день рано-рано утром он звонил нам по телефону, чтобы первым делом узнать о нашем здоровье и делах. А если был выходной день, и мы спали, он начинал волноваться и продолжал звонить и звонить, подключая и Эльшу Моисеевну. Его кипучий темперамент не позволял ему понять нашей слабости. Часто по субботам и воскресениям мы обедали у родителей. Эльша Моисеевна очень старательно и аккуратно сервировала стол, у приборов обязательно лежали белые салфетки, и было много очень вкусных блюд. Мы сидели до самого вечера, обсуждая, рассказывая все новости и впечатления. А наши дети, поочередно забираясь на стул, пели свои детсадовские песенки и читали стихи, вызывая счастливые улыбки на лицах дедушки с бабушкой. Частыми были обеды с собравшимися родственниками – приезжали родные сестры Моисея Соломоновича со своими мужьями, Алик со своей женой Надей и сыном Сашей. Но особенно весело отмечались дни рождения родителей. За обильным столом всегда сидело много друзей, которые, не стесняясь, говорили хорошие слова и выражали свою любовь и признательность Моисею Соломоновичу и Эльше Моисеевне, звучали заздравные тосты. Слышались шутки и веселый смех. Моисей Соломонович всегда увлекательно что-то рассказывал, много шутил. Поймав паузу, он вдруг начинает петь, громко и зажигательно своим красивым баритоном, Геен банен, все дружно и вдохновенно его подхватывают, потом другую песню, еще и еще. Звучат веселые и задорные, грустные и шутливые народные еврейские песни, которые Моисей Соломонович хорошо знал и любил их петь. Было очень весело и радостно. Эти вечера оставили неизгладимый след в нашей памяти. Помнят их и наши дети.

Праздник Песах отмечался в доме по традициям еврейской культуры. Моисей Соломонович не был религиозным человеком, но он был один из главных специалистов в стране, знающих библию, и проводил Песах очень интересно, раскрывая нам судьбу еврейского народа. Все это было похоже на красивый

спектакль, и при этом мы ели мацу, фаршированную рыбу и другие очень вкусные пасхальные блюда. Наши дети знали, что такое Ханука, потому что всегда в этот праздник все внуки получали от деда подарки в виде денежных купюр. Моисей Соломонович был широким и щедрым человеком. Он прекрасно понимал, что прокормить семью с двумя детьми на одну зарплату невозможно. У меня и у Давида зарплаты были низкие, так что богатство нам не грозило, и Моисей Соломонович помогал нам, как мог. Вступив в театральный кооператив на улице Чехова, он оставляет за нами трехкомнатную квартиру на улице Немировича–Данченко.

ДОМ НА НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО

Давид родился в 1942 году в Ташкенте, большом среднеазиатском городе. В начале Великой отечественной войны Моисей Соломонович со своей беременной женой Эльшей и шестилетним сыном Аликом в составе ГОСЕТа эвакуировался в те края. В Москву вернулись, когда Давиду было почти два года, а жили они в то время на улице Немировича-Данченко. Несмотря на бурлящую жизнь центра Москвы, улица была тихой, окруженная старинными улицами и старейшими театрами столицы, совсем не далеко от Красной площади и совсем близко к, завлекающему пышной зеленью своих деревьев, Бульварному кольцу. Когда-то эта улица называлась Глинищевским переулком, кстати, сейчас ей вернули это название. В 1934 году был снесен, стоявший в этом переулке, храм 17 века, а на его месте в страшном 1937-м был построен дом для театральных работников, в основном МХАТа. Это внушительных размеров серый дом, две части которого разделяет 15-этажная башня с барельефной аркой. Старожилы уверяют, что на облицовку арки пошел белый мрамор взорванного храма Христа Спасителя. Обитателями этого дома были живые легенды: один из отцов -основателей МХАТа Немирович-Данченко, великие мхатовские "старики"- Книппер-Чехова, Москвин, Тарханов, Топорков, Тарасова... Сегодня о тех временах напоминают бесчисленные мемориальные доски на фасаде и сохранившие дух старого дома две мемориальные квартиры, а так же жильцы, носящие громкие театральные фамилии. Хотя наследников первых поселенцев активно вытесняет новая элита.

Ночной тишины в этом богемном доме не было - актеры ведь живут ночью. Все дни и вечера, включая и праздники, у них были заполнены работой, а дети гуляли и росли во дворе. Дэвик со своим старшим братом Аликом были предоставлены сами себе. Времени хватало на все - и уроки сделать и книжку почитать и во дворе погонять в поисках приключений. У Давида во дворе было много приятелей – Вася Немирович-Данченко, Марьяна Ярославская, Паша Слободкин и многие другие, но настоящим и большим другом его был Сева Абдулов, а живший этажом выше над Дэвиком Алик Златогоров, был тоже его другом, но уже после Севы. Большая дружба, еще с первого класса, его связала с Мишей Еремеевым. Наше поколение прошло через «двор» и там осталась целая жизнь с навсегда ушедшим от нас детством, которое не вернешь, но и позабыть нельзя.

СЕВА АБДУЛОВ

Однажды по радио мы услышали в прекрасном исполнении стихи Пастернака, Ахматовой, Цветаевой. – Да это же Севка! Его голос, точно.- Сева Абдулов был один из любимейших и близких друзей детства Давида, и помнили они об этом всю жизнь. Помнили, как бегали во дворе и гоняли мяч, помнили, как читали друг другу любимые книги и стихи, смеялись, шутили и что-то еще они помнили, но это что-то мне уже не узнать. В юности пути их разошлись, но очень теплые и добрые отношения сохранялись всегда. Только окончив школу, Сева начал сниматься в фильме «Ждите писем» в Свердловске. Оттуда он писал Давиду письма, рассказывая о забавных эпизодах в рабочих моментах съемки фильма. Затем Сева поступил в школу-студию МХАТ. С первых же дней он случайно познакомился с В.Высоцким – новоиспеченным выпускником этой школы, совсем еще неизвестным, но заявившем о себе, как хороший актер. И с первых же дней началась их дружба, с годами окрепшая и сохранившаяся до конца их жизни.

В.Высоцкий создавал тогда Театр-студию - эта идея у него созрела, когда успешно открылся театр Современник. Сева с большим вдохновением подключился к этой работе и, будучи студентом, после занятий спешил к новой работе вместе с Высоцким. Театр был открыт, были хорошие спектакли, они продолжали много и успешно работать, не замечая одного очень существенного момента – оттепель закончилась. Новые театры властям уже были не нужны. В эти годы удалось открыть только один театр, который назывался Московский театр на Таганке под руководством Ю.Любимова.

Вся жизнь Севы с самого рождения связана с искусством. Его отец, Осип Наумович Абдулов, был ведущим и Народным актером театра и кино. Созданные им колоритные образы в классических кинокартинах того времени, мы продолжаем с интересом смотреть и сейчас. Еще в студенческие годы Сева прославился, как блистательный чтец и позже его назовут «королем закадрового текста». Он стал актером театра, кино и радио.

Во многих спектаклях МХАТа мы видели Севу. Мне вспоминается спектакль «Соло для часов с боем», где Сева исполнял главную роль в окружении

легендарных актеров театра. Все они были Народными артистами. Севина мама, Елизавета Моисеевна (бывшая актриса), при разговоре с нами об этом спектакле очень остроумно сказала: - Сева стал международным актером.-

С большой теплотой Сева относился к нашим детям. Когда вышла пластинка «Алиса в стране чудес» по сказке Кэрролла, то Даня и Маша получили ее в подарок от Севы. Купить ее в магазинах было невозможно - она сразу стала уникальной и понятно почему. Высоцкий сочинил мелодии, написал песни и сам исполнил множество ролей, и еще в нескольких ролях мы слышали Севу. Один из лучших детских спектаклей во МХАТе «Синяя птица» наши дети смотрели не один раз по приглашениям Севы. Он играл в этом спектакле Кота. Был один очень смешной случай. Как-то Давид с Машей зашли в магазин «Минеральные воды» (на улице Горького был такой магазин знаменитый на всю Москву) и встретили там Севу. Машенька была еще под впечатлением этого спектакля и она сразу же спросила: - Дядя Сева, а в «Синей птице» Вы мяукаете или Кот?- В ответ Сева вдруг громко и выразительно мяукнул. Все удивленно повернулись в их сторону, Машенька залилась звонким и веселым смехом, а Сева сказал, что это его лучшая награда.

Как-то поздно вечером мы гуляли с нашей Гайкой и встретили Севу с его спаниелем Пилатом. Собаки резвились на снегу, а мы рассказывали Севе, что хотим взять в дом кенгуренка. Кто-то предложил нам заказать из Австралии маленького лабораторного кенгуру. Сказали, что он прекрасно себя чувствует в домашних условиях, ласковый, как кошка, и выгуливается на поводке. Сева очень оживился и обещал обязательно зайти посмотреть на эту экзотику. Не вспомню, по какой причине, но с кенгуренком ничего не получилось. А Сева, при встрече с нами, выразительным жестом изображая кенгуру, смеясь, спрашивал: – Уже прыгает по дому?-

А однажды, когда мы так же гуляли вечером с собаками, нам Сева вдруг предлагает взять пингвина. Его приятель надолго куда-то уезжает и отдает своего пингвина с телевизором и большим мешком галош в придачу. – Пингвин любит смотреть телевизор. А зачем же мешок галош? – cпрашиваем мы, на что Сева ответил, что у пингвина стираются и болят лапки от асфальта. И еще, его надо кормить только живой рыбой.

Давид часто возвращался с работы поздно, а Сева так же поздно шел из театра, и если они встречались, то подолгу стояли у дома и разговаривали. И эти редкие встречи им обоим были всегда приятны.

У Севы ясное и открытое лицо и это видно на фотографии, к сожалению, не очень удачной – в жизни он был красивым и обаятельным, часто улыбался своей доброй улыбкой и очень живыми глазами. Редко, но все же он забегал к нам поболтать о том, о сем. Никогда особо не подчеркивал и не выпячивал свою дружбу с В.Высоцким. Приглашал к себе. Несколько раз Давид с Севой и В.Высоцким играли в преферанс. Но самыми незабываемыми остались в моей памяти те вечера, скорее всего ночные встречи после спектакля в доме у Севы. Особенно многолюдными были такие встречи в день его рождения. Много было уже знаменитых актеров и так же много тех, которым предстояло или не

предстояло состояться. Кто-то красиво пел густым басом романсы и псалмы, кто-то смешно рассказывал интересные эпизоды, много острили. Каждый самовыражался по-своему да еще с вывертами, вызывая неудержимый смех. И тут, совсем под занавес, заводится, изрядно подогретый, Высоцкий. Как он пел цыганские песни.... Такого Высоцкого я ни на одной сцене не видела и никогда не слышала. Эти вечера были похожи на, известные нам, театральные капустники, но отличались своей откровенной и озорной остротой, а иногда и с хулиганскими мотивами. Много было необходимого для них сумасшествия.

Обязательным участником этих вечеров была Елизавета Моисеевна, Севина мама. Эта красивая и остроумная женщина, у всех вызывала восхищение. Она была необыкновенная выдумщица - каждый раз на столе появлялись какие-нибудь новые и оригинальные блюда. Последняя наша встреча с Севой произошла в1997 году. Через 9 лет после эмиграции мы приехали в Москву, и Давид позвонил Севе. После короткого телефонного разговора Сева тут же просто примчался к нам. Его живые глаза и сияющая искренняя улыбка на лице выражали радость. Встреча была необыкновенно теплой. Уходя, он подарил Дэвику книгу о Высоцком с очень трогательной надписью.

Сева умер неожиданно незадолго до своего 60-летия. Мы услышали о его смерти по телевизору. Я увидела, как побледнел Давид, я почувствовала, как в мое сердце вонзилась тонкая и острая игла.

Да будет земля тебе пухом, а память о тебе долгой и доброй!

АЛИК ЗЛАТОГОРОВ

Они жили в одном доме, только квартира Алика была этажом выше. Он рос в благополучной семье еврейских интеллигентов. Его отец Павел Сомойлович Златогоров был режиссером музыкального театра им. Немировича-Данченко, а мать Кристалинская Лидия Ильинична (родная тетка Майи Кристалинской) была бывшей актрисой, но посвятила себя семейным заботам. Естественно, что мальчики одного возраста дружили и росли вместе, тем более что их семьи симпатизировали друг другу. Не было в нем ничего значительного, исключая обаяния, но вместе носились по двору, играли в шахматы, а позже и в пинг-понг. А впоследствии Алик стал мастером по этому виду спорта, что помогло ему поступить в институт.

Детство его было безоблачным, но когда подрос его все время, зажигали какие-то коммерческие идеи. Давид рассказывал, как однажды очень поздно, чуть ли не ночью, позвонил Алик и на полном серьезе говорит: – Старик, ты можешь достать шагающий экскаватор. Срочно нужно. –

В юности своей энергией и стремлением к быстрому созданию комфортной жизни он обходил законы. По молодости был самонадеян и доверчив до наивности. Не один раз авторитет и связи композитора Тихона Хренникова (большого друга семьи) вытаскивали его, чуть ли не из мест отдаленных. Частное предпринимательство в те времена строго преследовалось законом. Но время шло,

законы изменились, и Алик нашел применение своему предприимчивому характеру и таланту. В 1997 году мы встретились, он уже был директором завода по изготовлению бронированных стекол. На своей иномарке оп повез меня с Давидом и Гришу (кстати, Дэвика с Гришей познакомил именно Алик, когда учился с ним в одном институте) в Коломну. На огромном участке земли стоял его каменный 3-этажный дом с бесчисленным количеством комнат. При Алике всегда находился молодой восточного типа парень, как мы поняли, он был его телохранителем. За столом нас обслуживала приветливая женщина, она была из местных. Элла, жена Алика, перенесла инсульт. Он всегда любил Эллу и в эти тяжелые для них дни он продолжал о ней заботиться и делал все возможное, что бы помочь ей. Алик всегда подкупал своей добротой и заботой о своей семье. После обильного застолья, мы перешли в спортивный зал на третьем этаже и Давид с Эллой и Аликом поиграли в пинг-понг, как когда-то, казалось уже, в далеком прошлом.

Уехали мы от Алика утром другого дня. Провожавший нас охранник, улыбаясь, сказал, как ему приятно было нас видеть. – Приезжайте, а то скучно.- А Дэвик спросил его: - Почему скучно? Ведь в дом приезжает так много людей. - - Да разве это люди - грустно сказал он.

Когда мы возвращались, Алик вел машину, и все время ему звонили по переговорному устройству, что-то спрашивали, и он возмущался, кричал – знакомая нам манера Алика. Больше мы с Аликом никогда не встречались и ничего о нем не слышали.

МИША ЕРЕМЕЕВ

Еще в школе они сидели за одной партой. Давид легко и хорошо учился и много раз давал Мише списывать контрольные работы. Были они абсолютно разные, но очень тянулись друг к другу. Миша вырос худым и длинным. Он не отличался открытым выражением своей щедрости, которую с избытком расточал Давид, но по отношению к друзьям проявлял трогательную заботливость, поддержку и умение помочь в трудную минуту. Любил каламбур, обладал остроумием, а после алкогольной заправки его актерские способности проявляли себя с особой силой, вызывая много смеха и веселья. Окончив школу-студию МХАТа, он стал актером Театра Советской Армии, иногда снимался в кино. Их дружба продолжалась. Вместе не один раз выезжали в турпоходы и на охоту, жили в палатках, пекли на костре картошку, а потом частенько об этом вспоминали, предварительно зарядившись порядочной дозой "согревающего напитка". Однажды, находясь в Мишиной комнате, в пылу ностальгических воспоминаний развели костер на паркете и пели песни под гитару. За годы их многолетней дружбы много было историй и эпизодов, о которых можно долго рассказывать. Его любовь и преданность к Давиду я ощущала не один раз. Много было поступков с его стороны, хорошо подтверждающих это. Как-то Миша, уезжая из Москвы на долгие гастроли со своим театром, вручил нам ключи от своей комнаты, и началась у нас с Давидом совместная жизнь. Вернувшись с гастролей, он, ничего нам не сказав, переехал жить к своей маме в ее квартиру. А мы узаконили наши отношения и еще долго продолжали жить в его комнате. Миша приходил к нам в гости со своей любимой девушкой и вскоре тоже решил жениться. Нам стало ясно, что "пора и честь знать", к тому времени у нас уже появились варианты разрешения квартирного вопроса. Его любимая девушка (звали ее Лена), уже став его женой, как-то при встрече призналась мне: - Я не могу привыкнуть к этой комнате, мне все время кажется, что я у вас в гостях.-

В доме у Миши часто после спектакля собирались актеры. В. Сошальский, Ю.Пузырев, Ю. Комиссаров, Г.Крынкин, А.Покровская и другие были не только его коллегами по театру, но и близкими друзьями. Один из них был Паша

Цитринель, не один раз принимавший участие в веселых вечеринках. Он был очень высокий, красивый и уже тогда в нем проявлялся яркий актерский талант. Паша очень выразительно имитировал популярных певцов и актеров, подключая при этом свою невероятно смешную интерпретацию с подчеркнутым оттенком пародии, которая передавалась широким спектром жестов, мимики и голоса. Это всегда оставляло незабываемое впечатление вместе с шумными, заполненными шутками и смехом, вечеринками.

Помню, как Миша пришел к нам поздно вечером, сразу пройдя на кухню, он поставил бутылку водки на стол. Я говорю: – Миш, нам же завтра утром на работу. Что ты заводишься? - А я в Конго еду – говорит он.- Ну, раз такое дело - сели за стол. Его пригласили сняться в фильме (в каком, не могу вспомнить), съемки которого проходили в Конго. Роль была эпизодическая, но очень привлекала сама поездка на другой континент. Миша был возбужден, мы много говорили об этом, шутили, ведь это был его первый выезд заграницу. Когда фильм вышел на экраны, эпизод с участием Миши был вырезан. По-моему, он даже не успел расстроиться и очень хорошо - ведь фильм даже и не запомнился.

В Театре Советской Армии мы просмотрели множество спектаклей с участием Миши, ходили на все его премьеры, а после, как правило, очень весело отмечали все эти события. Мы отстегивали Мише наши комплименты, но он, смущаясь, отшучивался или просто их не слышал - надо было знать Мишу, и как он ни старался скрывать, мы видели, что ему приятно. Я очень хорошо запомнила главную роль Миши в спектакле «Лес» в постановке В. Мотыля. Это была его любимая роль, которую исполнял он с большим вдохновением. Мишин «Несчастливцев» был только его и не был похож на расхожий стереотип этого героя в других постановках. Миша играл просто великолепно. Для меня лично в этой, безусловно, творческой удаче он по-новому раскрылся как актер.

Работал Миша в театре много и безотказно. Не мало было удачно сыгранных ролей. Ему присвоили звание Заслуженного артиста РФ, и это была оценка его больших заслуг перед театром. Но отметить это событие вместе с ним мы уже не могли, потому что были на разных концах света.

В день годовщины смерти Давида, трогательный Миша, находясь в больнице, сумел передать мне, что помнит этот горький день, и что он очень любил Дэвика.

Через полтора месяца Миша неожиданно скончался. Это было 16 июня 2007 года. Мир праху твоему, Дорогой Миша!

ЭЛЬША МОИСЕЕВНА БЕЗВЕРХНЯЯ

Встретились они в начале 30-х годов. «Эльша Моисеевна была очень красивой»- слышала я не один раз от Моисея Соломоновича. Ему едва исполнилось двадцать, как он стал преподавателем Театрального техникума при ГОСЕТе, и она была его студенткой. Любовь и театр связали их на всю долгую жизнь. А в жизни было все – и счастье и горе, радость и печаль, но всегда они оставались беззаветно преданными друг другу. Эльша Моисеевна с самого детства мечтала быть только актрисой и бредила сценой. Она стала актрисой ГОСЕТа. Много было сыграно ролей и только в трех спектаклях ей удалось сыграть заглавные роли. Ее таланту, к сожалению, не суждено было раскрыться, потому что театр остался уже на втором месте, а на первом – Моисей Соломонович. Своему дорогому Мишеньке она отдала всю любовь свою и душу без остатка. Мишеньку надо покормить, во время, аккуратно одеть, что-то ему важное передать, не мешать, помочь – она просто вся растворялась в нем.

Не нужно иметь особо яркое воображение, чтобы представить себе трудности, которые семья пережила после ареста Моисей Соломоновича. Много работать приходилось Эльше Моисеевне для добывания хлеба насущного. Она осталась одна с двумя детьми (Алику было 14 лет, Дэвику - 6), которых надо прокормить, да и Мишеньке еще собрать посылку. Настали «черные дни». Она работала в производственном комбинате при Всеросийском театральном обществе (ВТО) в качестве надомного работника, как член ВТО. И что она только ни делала – клеила почтовые конверты и пакетики для презервативов, изготовляла искусственные цветы и многое другое. Работала по 12- 14 часов не покладая рук, но оплачивался такой труд весьма скромно - на жизнь денег не хватало. Тогда Эльша Моисеевна, когда дети уезжали на лето к бабушке Позе в Вешняки, стала сдавать часть своей квартиры гастролирующим актерам, создавая себе самые минимальные условия. Сестры Моисей Соломоновича старались, как могли, хоть немного поддержать ее со своей стороны.

Так в изнурительной и тяжелой борьбе за существование, в тоскливом ожидании и с болью в сердце прошло 5 с половиной лет. Вспоминая эти тяжелые годы, Эльша Моисеевна рассказывала мне, что многие из знакомых при встрече не узнавали ее, отворачивались или переходили на другую сторону. Они боялись. Алик со своим горем, пришел к своему другу, но его отец даже не впустил Алика в квартиру. «Здесь не место сыну врага народа»,- сказал он и захлопнул перед ним дверь. Алик был в шоке и до сегодняшнего дня вспоминает об этом с горечью. А вот Осип Наумович Абдулов, встречая маленького Дэвика, всегда брал его на руки и ласково с ним разговаривал. Часто катал на машине и приглашал в театр. Со стороны соседей Златогоровых Эльша Моисеевна чувствовала поддержку и понимание. Павел Самойлович особенно был к Дэвику внимателен и часто брал его с собой в театр. Друзья Дэвика всегда оставались с ним. И Дэвик об этом никогда не забывал. Когда один раз Дэвику на национальной почве устроили в школе «темную», то директор школы сказал: - Каждый, кто тронет Дэвика, будет уволен из школы.- Но Дэвик не пожаловался и никого не выдал. Его учитель математики приходил к нему домой играть с ним в шахматы. Учительница английского языка любила Дэвика и так же навещала его дома. Когда его спрашивали: – Где твой папа?- Дэвик отвечал, что папа в командировке. Он уже все понимал и не хотел об этом говорить.

Настал день, большой радостью заполнивший их дом. Папа приехал! Началась новая и счастливая жизнь. Моисей Соломонович после прохождения соответствующих формальностей начал активно работать. Эльша Моисеевна тоже устроилась на работу методистом в Щукинское училище. Как и прежде она оберегала здоровье и покой Моисея Соломоновича, заботилась о создании для него условий, при которых он мог бы всецело посвятить себя творческому труду. Много помогала ему, печатая на пишущей машинке его статьи и книги. В доме было чисто и идеальный порядок. В шкафу вещи всегда были аккуратно сложены. В холодильнике были только свежие продукты, а ее обеды самыми вкусными. Со всем этим она с легкостью справлялась одна, потому что в ее доме была любовь, и было счастье.

Эльша Моисеевна очень любила своих внуков и почти каждый день, одна или с Моисей Соломоновичем, навещала нас. Каждый раз она приносила какие-нибудь продукты и обязательно для детей фрукты. С удовольствием покупала и дарила детям красивые вещи. Когда они стали выезжать заграницу, то никто из нас не оставался без подарка. Каждому из нас что-то покупалось, но для внуков особенно они привозили много игрушек и красивой модной одежды. Их любовь к внукам была безграничной. Не задолго до своей «золотой свадьбы» они узаконили, наконец-то, свои отношения. На этом бракосочетании свидетелями были их внуки. Свадьбу отмечали в ресторане, и я хорошо помню, как на наши крики «горько» Моисей Соломонович поцеловал свою Эльшуню, а она, обняв его, сказала: - Дорогой мой, я мечтаю только об одном – закрыть глаза с тобой в один день.- Однако судьба распорядилась по-своему.

БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ

Когда Давид заканчивал последний курс университета, мы зашли, однажды, к его приятелю однокурснику Вадиму Воронцову в студенческое общежитие МГУ. Это была отдельная небольшая квартирка на двоих, состоящая из маленькой комнаты. При входе был кухонный уголок, а напротив душевая кабина. Вадим жил с арабским студентом и звали его Абдалла. Он всегда был очень приветлив с Давидом, а порой и не скрывал своей симпатии. Как-то Давид спросил его: - Абдалла, а как ты относишься к евреям при такой сложной ситуации на Ближнем Востоке?- - Я уважаю еврейцев, но ненавижу Израиль - ответил он. Знал бы он, этот Абдалла, что сидит за одним столом с будущими израильтянами, но тогда и мы этого не знали.

Трудно обозначить одним словом причину нашего отъезда в Израиль. Уехать нам хотелось давно, с тех пор, как начали провожать первых эмигрировавшихся друзей и знакомых. Мудрый Моисей Соломонович всегда поддерживал и приветствовал это наше желание. Но чтобы реализовать его, надо было пройти нелегкий путь тяжелых испытаний - презрение и осуждение коллег, непонимание друзей и знакомых, жалкое существование без работы и денег и еще много всяких неприятных сюрпризов тогдашних властей. Давиду, прежде всего, противостоял долг перед Евгенией Лазаревной. Уехать - это значит, поставить под удар ее карьеру и репутацию института. Время шло, желание оставалось, но оно не сходилось в одной точке с реальностью. Год за годом катился без видимых перемен, уходя в прошлое. Такое было ощущение, что главное еще впереди.

На летний сезон мы обычно снимали дачу и выезжали туда с маленькими детьми. Однажды в дачном поселке «Отдых» мы случайно встретили Пашу Цитринеля, которого не один раз видели в доме у Миши Еремеева. Он познакомил нас со своей женой Таней - милой, красивой и на редкость уютной. Вместе они были очень красивой парой. Таня уже тогда работала врачом в какой-то больнице. Очаровательный девятимесячный малыш, их сын Митя, крепко держался за сетку манежа, неуверенно расставив крепенькие ножки. Мы стали встречаться, и было много приятных вечеров, которые скрашивала своими воспоминаниями Танина мама Дебора Дмитриевна - образованная и интеллигентнейшая женщина. И в то время мы еще не знали, как тесно переплетутся наши судьбы в недалеком будущем, о чем речь пойдет еще впереди.

Наступил 1988 год. Наши дети подросли - Даня отслужил благополучно в рядах Советской Армии, а Маша оканчивала медицинское училище, где познакомилась с Инной Дубянской, которая стала ее новой подружкой. Маша мне рассказывала, что семья Инны давно хочет выехать в Израиль на постоянное место жительства и вот уже несколько лет находится в отказе. От Инны Маша много узнала об Израиле и возникшем тогда в стране Движении евреев-отказников. По ходу разговора с Машей, я как-то проговорилась, что выехать в Израиль мы тоже хотели, но сделать это раньше не могли по определенным обстоятельствам, а сейчас просто невозможно - выезд для евреев закрыт.

В это время сильно обострилось состояние здоровья Давида. Затихшая, казалось на долго, болезнь почек, вдруг проявила себя в виде тяжелейшего приступа. Давид был госпитализирован, а его взволнованные родители и друзья отчаянно искали пути к самой лучшей медицинской помощи. Прогноз был далеко неутешительным. Надежду на спасение давало лечение заграницей. Я все время проводила в больнице у Давида и возвращалась домой только поздно вечером. В один из таких вечеров, страшно возбужденные мои дети говорят мне: - Мама, мы можем уехать в Израиль. Сейчас это стало возможно, открылись "ворота", и если вы не согласитесь, то мы отправимся в путь без вас.- Первая мысль, которая буквально закипела у меня в голове, это свалившаяся с неба возможность спасти Давида. Сама судьба протягивает нам руку помощи. Ничуть не сомневаясь, я тут же дала свое "добро", но сказала, что сначала надо это обсудить с папой. Давида не пришлось убеждать: - Мы поедем за нашими детьми - сказал он. С легкой руки Дубянских, все необходимые документы уже подготовлены. К больнице подъезжает такси, где сидели Даня с Машей и я, Давид ныряет в машину, убегая из больницы не надолго, и мы едем в ОВИР подавать документы на выезд в Израиль.

Когда Давид выписался из больницы и вышел на работу, в институте все уже знали об его отъезде в Израиль. Он работал почти до последних дней нашего отъезда. Стало ясно, что многое изменилось в стране и сознании людей.

Каким радостным был тот день, когда мы получили из ОВИРа разрешение на выезд в Израиль. Мы начали собирать вещи. Но радость наша скоро омрачилась еще более тяжелым приступом, вновь заявившей о себе болезни Давида. Снова начались поиски самых лучших врачей, только уже по гемодиализу.

Давида госпитализировали в срочном порядке в Боткинскую больницу, где работали, как считалось, самые квалифицированные врачи. Там Давиду сделали анализы и направили в диализное отделение, где его приняла, как лечащий врач, Таня Цитринель. Для нее и Давида эта встреча была большой неожиданностью. Таня посмотрела результаты анализов и заметила, что очень высоко поднялся калий - это грозило остановкой сердца. Она попыталась убедить Давида срочно начать диализ, но он сказал, что без моего на то согласия категорически отказывается приступать к этой процедуре. Я поняла, жизнь Давида повисла на волоске, что надо принять немедленно трудное и ответственное решение, но, увидев Давида, тут же обрушила на него поток горьких слез. Не сдержалась. - Ты мне нужен живой, пусть будет диализ, только чтоб ты был рядом со мной.- Больше моих слез он никогда не видел.

Была суббота, день был недиализный, и Таня позвонила заведующей отделением для получения разрешения провести срочный диализ тяжело больному Беленькому. Но та отказала ей по причине того, что Таня близкая знакомая больного. Тогда она позвонила домой другому очень хорошему врачу с просьбой приехать в больницу и провести срочный диализ. Он согласился, а заведующая дала свое разрешение. Все последующие диализы Таня проводила сама с особой тщательностью и вниманием. Она была высококвалифицированным врачом. А позже Давид скажет: - Таня меня лишила невинности.-

Даже в трагические минуты жизни юмор не покидал его. Накануне отъезда из нашего благословенного отечества, я встретилась с Таней. Она подробно рассказала мне о состоянии Давида и дала необходимые рекомендации. Зная о нашем отъезде, она так грустно сказала: - Как я вам завидую -. - Ну, поехали, Тань - предложила я. - Это невозможно, и я не за себя волнуюсь. Что там будет делать Паша? - На этом мы и расстались и, как мне показалось тогда, навсегда.

Через два с половиной года, в самые горячие дни войны в Персидском заливе, Таня с Пашей приехали в Израиль на постоянное место жительства со своим уже совсем взрослым сыном Митей и Таниной мамой Деборой Дмитриевной. На Земле Обетованной им вручили противогазы с соответствующими инструкциями, и было им в тот момент, скажем прямо, не по себе.

ОТЪЕЗД

Случилось это более чем неожиданно. Приближался к концу срок Даниной службы в армии, и мы с нетерпением ждали его возвращения домой. Маша продолжала учиться в Медицинском училище. День был самым обычным и не предвещал ничего плохого. Давид, позавтракав, ушел в институт, а я должна была выгулять Гайку и тоже бежать на работу. Сидевшая у двери Гайка, как всегда, терпеливо ждала, когда я соберусь и возьму ее на прогулку. - Ну, Гаинька, пойдем, погуляем. – cказала я. В таких случаях она нетерпеливо виляла хвостом и, радостно подвывая, помогала мне своими лапами открыть дверь. Но на этот раз она вдруг навзничь упала, распластавшись всем телом на коврике. Было ясно, что у собаки внезапно начался какой-то приступ. К ветеринару я обратиться так и не успела – она умерла неожиданно быстро. Приехал Давид вместе с Володей Пеккелем, и мы похоронили нашу Гайку у Володиного гаража, откуда не один раз начинали наши путешествия вместе с Гайкой.

Сказать, что нам было тяжело, особенно мне, – это ничего не сказать. И здесь Давид всю инициативу берет на себя, очень скоро у нас в доме поселяется очаровательный щенок афганской борзой. Ирония судьбы в том, что ничего еще не зная и не предполагая о надвигающемся крутом повороте в нашей жизни, мы назвали ее Хайфа (в переводе с иврита красивая). Она всех восхищала своими удивительно красивыми и выразительными глазами. Но своим свободолюбивым нравом она не один раз приводила меня в жуткое волнение и мучительные переживания. Было и такое, что мы свою «беглянку» выкупали у строительных рабочих за «горючее».

В Израиль мы выезжали без Дани. Подавая документы в ОВИР, мы не включили его, доверяя опыту и осторожности знающих отказников Дубянских. Даня недавно пришел из армии, где, возможно, имел доступ к засекреченным материалам. Это служило вероятной причиной отказа в выезде тогда уже всем нам.

Состояние здоровья Давида меня очень беспокоило, и мы решили, что сразу же после нашего отъезда Даня подаст документы на выезд. Принималось такое решение с тяжелым сердцем.

И так у нас есть какое-то время на сборы. Первой к отъезду начала готовиться Хайфа. Ей уже было полтора года, и она была немаленькая по своим размерам. Один наш приятель соорудил для нее большую прямоугольную клетку. Я поставила ее в коридор и положила туда подстилку. Хайфе клетка понравилась, и она с удовольствием сама заходила в нее и подолгу там сидела. Первое место нашего самого дорогого багажа было готово.

Весть о том, что Беленькие выезжают в Израиль, быстро распространилась по дому. Ко мне обращались со своими вариантами охотники на нашу квартиру, а один грузин предложил мне баснословные деньги, сказав, что все будет оформлено законным путем. Но я решительно отказалась от подобных гешефтов - Давиду необходима была срочная медицинская помощь в Израиле и рисковать, даже на пол-процента, я не имела права. Да и сам Давид никогда бы не согласился на это – это противоречило его моральным принципам. Наша квартира в доме-легенде была оставлена государству. Пустовать ей долго не пришлось. Семья Прудкина быстро обосновалась в ней.

Настало время заказывать билеты и тут мне стало страшно. Как Давид перенесет этот долгий полет до Австрии и сколько придется ждать там самолета на Тель-Авив? Каким образом уже по прибытии организовать необходимый диализ? Я вспомнила, что Евгения Лазаревна при расставании дала мне телефон живущего уже давно в Израиле Миши Липкинда. Он в свое время делал совместную работу в ее лаборатории и хорошо знал Давида. Я позвонила. Миша был в отъезде, и я разговаривала с его женой Люсей. Выслушав мои объяснения, Люся горячо взялась за организацию нашей встречи и нашего устройства в Израиле. Каждый день она звонила мне, чтобы обсудить возникающие по ходу дела вопросы. А когда я позвонила в Еврейское агентство в Вене и узнала, в какой именно день пересадка занимает самое короткое время, я заказала билеты.

Были упакованы наши немногочисленные, но самые необходимые вещи. Жалко было оставлять книги. Основная часть из них не получила разрешения по списку вывозимых книг заграницу. Два дня в наш дом приходили, уходили и вновь приходили множество наших друзей, знакомых, коллег, добрых соседей, чтобы попрощаться. В аэропорту Шереметьево нас уже провожали самые близкие друзья и родные. Прощание было нелегким. В те годы нам казалось, что мы прощаемся навсегда. Теряем друзей и родных. Все это было похоже на похороны. Но и в этот момент советская действительность не обошла нас своим уже заключительным аккордом. Подходит к Давиду работяга, в форме работника аэропорта и говорит :- Это твоя собака?- - Моя- отвечает Давид. - Так вот от меня лично зависит, живой или мертвой она долетит - Давид в панике, ведь уже приближается таможенный досмотр и надо успеть что-то сделать. И наши друзья пришли к нам на помощь. Провожавшие нас Андрей и Марина Кузнецовы, проявив чудеса своей предусмотрительности, вытащили из сумки две бутылки водки, и наша Хайфа была спасена.

Среди провожавших нас были два мальчика, которые дружили с Машей еще со школьной скамьи. Маша знала, что они оба ее любят, и плакала вместе с ними. Маленький букетик ландышей, который они ей подарили, она привезла в Иерусалим.

ИЗРАИЛЬ

Мы в уютном салоне самолета австрийской авиакомпании летим в Вену. Уже не слышно русской речи. Симпатичные и улыбчивые стюардессы, внимательные ко всем пассажирам рейса, то и дело предлагают воду, соки, леденцы. Помню, обед сопровождался редкими (по российским понятиям дефицитными) деликатесами и упакован был в оригинальную пластиковую посуду. Все это для нас было ново и создавало ощущение приятного комфорта. В России тогда ничего такого мы не видели, но Россия была уже позади, а Израиль еще далеко. Мы сидели в креслах , откинувшись на сиденьях молча и неподвижно. По щекам долго текли слезы.

В Вене мы оказались в числе большой группы людей, отъезжающих в Израиль. Нас встретил представитель еврейского агентства. Приветливо поздоровавшись, он вдруг неожиданно попросил тех, кто едет в Америку, встать в сторону. И вся наша группа оказалась на другой стороне, а на месте остались только мы и еще одна девушка. - Папа, папа! Посмотри, все едут в Америку. - Взволнованно воскликнула Маша. - Успокойся, Мусенышь – Сказал Давид. - Мы своего решения менять не будем.-

В жизни встречаются люди, которых сразу признаешь за близких. Мишу Липкинда я никогда прежде не видела, но с первой же встречи его искренняя теплота так поддержала меня, что я хорошо помню об этом по сей день. Миша встречал нас со своим другом Ассом, с которым я еще до отъезда разговаривала по телефону. Они посадили всех нас в свою большую машину, и мы поехали в Иерусалим. Гило – это красивый район Иерусалима, где находился Центр абсорбции, именно он явился прологом нашей израильской жизни. Для нас была подготовлена 3-комнатная квартира с большой кухней и вещами первой необходимости. Холодильник был заполнен продуктами, а на столе лежала записка, в которой нас поздравили с приездом и пожелали самой благополучной абсорбции в Израиле. В конце записки был номер телефона на тот случай, если что-нибудь понадобится – ведь уже был вечер пятницы, а значит, наступил шабат (Святая суббота). Такая предусмотрительность объяснялась отнюдь не нашими заслугами. Мы просто были первыми ласточками конца 80-х после долгого застоя в израильской репатриации.

Был третий день июня 1988 года. Распитый коньяк с Мишей и Ассом, слегка кружил голову, захотелось прогуляться. На улице стало прохладно и нам пришлось накинуть теплые кофты. Было тихо, совсем немноголюдно и фонари освещали деревья, цветущие большими красными цветами. Мы остановились, любуясь

раскидистой и нарядной кроной. Много позже Давид расскажет нам, что это красивое дерево называется ритрина, а получаемый из нее белок, является важным компонентом в его экспериментальных работах. Вечер был великолепный, но день перед ним был очень тяжелый – столько всего навалилось. Не переставали думать о Дане, сердце ощутимо заныло – так хотелось его увидеть здесь. Мы вошли в дом - чувствовался легкий и волнующий запах нежного ландыша.

Рано утром нас разбудила Хайфа. Положив передние лапы на дверь, наша очень любопытная собака лаяла. Мы поняли, что именно она говорит нам и вышли на улицу. Сразу же наше внимание привлекли ортодоксальные евреи в черных костюмах и черных шляпах, подростки и маленькие дети с пейсами, светские евреи с торой в руках, а так же и многодетные семьи – все они, по-праздничному одетые, шли в синагогу. Были среди них и выходцы из нашего бывшего отечества.

Все магазины по субботам в Иерусалиме были закрыты. Общественный транспорт не работал. Мы долго гуляли по Гило, любуясь окружавшей нас красотой скверов, домов из светлого камня, и большим количеством разнообразной и ухоженной зелени. Усугубило наше впечатление множество апельсиновых деревьев, растущих прямо вдоль дорог, а живописно валявшиеся на дороге яркие апельсины, никто с обуревающей жадностью не собирал. Свежая трава вокруг была аккуратно подстрижена, и было видно, что ее регулярно поливают. Надо сказать, что система полива в стране - это израильское изобретение и когда ее включают, то по всему зеленому пространству образуются водные лучи в разных направлениях, ниспадающие прозрачной дымкой на зелень. Зрелище очень впечатляющее. Хайфа играла на зеленой траве с какой-то собачкой и страшно удивилась, когда неожиданно вдруг оказалась в окружении прозрачных водных струй, но быстро поняла, что это приятно и стала возбужденно носиться, играя с водой. В этот момент она казалась нам большой и красивой птицей в тумане водных узоров.

В этот же день нас навестила Инна, родная сестра Саши Карманского, с которым Давид работал на Погодинке, и их всегда связывала взаимная симпатия. Инна опекала нас в первые дни в Израиле и нас поддерживала ее забота и внимание. Через некоторое время Саша с женой и двумя, окончившими школу, дочками тоже приехал в Израиль. Надо отметить, что после отъезда Давида почти все его друзья и знакомые по Погодинке разъехались по разным частям света. Но об этом позже.

А пока мы продолжали жить в Гило, каждый день все больше и больше изучая и постигая нашу новую жизнь. Абсорбция – дело тяжелое, но захватывающе интересно.

Мы посещали бесплатный курс для новых репатриантов по изучению иврита. Давид два раза в неделю ездил в Тель-Авив на диализ. К нам в дом стали приходить новые знакомые, тоже репатрианты, но уже со стажем, и с каждым днем их становилось больше. Они рассказывали нам об израильской жизни, говорили какую воду лучше покупать, чем кормят собак в Израиле. Советовали, прежде чем сделать какую-либо покупку обойти несколько магазинов и сравнить цены. Когда же мы воспользовались этим советом, то пришли к выводу, что легче отстоять длинную очередь за колбасой в Елисеевском магазине, чем в такую жару до изнеможения носиться по магазинам. Приходили к нам и незнакомые люди.

Интересовались нашей новой жизнью, нашими впечатлениями. После их ухода я в холодильнике находила вдруг курицу или еще какие-то продукты. Мы не были одиноки. Как-то просматривая русскоязычную газету, Давид прочитал маленькую заметку. В ней сообщалось: «По сложившейся в нашей стране традиции, 12 августа в иерусалимском сквере «Памяти жертв советского режима» состоится митинг в честь выдающихся деятелей еврейской культуры, погибших от рук сталинских палачей». Мы сели в автобус и приехали на этот митинг. Проводился он тихо и скорбно. Приехали родные и близкие погибших писателей, поэтов, журналистов, актеров, общественных деятелей. Были там хорошо знакомые Давиду две дочери Михоэлса – Нина и Наталья, Алла Зускина, Эстер и Давид Маркиш и другие. Узнав, что Давид сын М.С.Беленького, журналист Семен Черток взял у него интервью. Давид сказал немного, но очень хорошо в память о погибших деятелях, с которыми многие годы работал его отец. Вечером, того же дня Моисей Соломонович услышал по радио интервью Давида. Какую бурю эмоций он пережил в этот момент, мы узнали из его писем, которые получали почти каждый день.

После митинга нас пригласили в роскошный ресторан в Герцлии. Стали обсуждать меню, и вдруг я слышу, как Эстер Маркиш говорит: – А в конце надо заказать Лиду - - А за что меня заказывать? – Спросила я удивленно у Давида. Когда нам принесли мороженое, то я узнала, что такое «глида».

Для новых репатриантов Еврейское агентство организовывало бесплатные экскурсии по стране. Как правило, они проводились только на легком иврите, но даже его мы еще не понимали. Слава Богу, что кто-нибудь из группы всегда приходил нам на помощь. В комфортабельных автобусах, оборудованных мазганами (по-нашему значит кондиционерами), спасающих нас от жары, мы познакомились с красивейшими городами и уголками Израиля. Много обошли туристских троп во всех направлениях. Везде нас поражало обилие зелени и цветов, повсюду были цветущие деревья, исходили знакомые и незнакомые потрясающие ароматы.

Древний Иерусалим меня просто потряс. Много раз мы на автобусе приезжали в этот древний и красивый город еще и еще раз посмотреть на него и погулять там.

Наша Хайфа тоже привыкала к новой жизни. Мы купили для нее сухой корм для собак – это такие катышки, похожие на козьи орешки. Она долго с ними играла, катая по всему полу, подкидывала их вверх, а когда случайно надкусила один орешек, то с пола очень быстро все исчезло. Не упустила случая наша «беглянка» исчезнуть в один момент, проявляя свой независимый характер. Когда мы заметили ее отсутствие, то бросились на поиски в разные стороны. На дороге я увидела бежавшую Хайфу. Пробегая мимо меня, она даже не обернулась на мой голос. Казалось, что одуревшая от жары, она ничего не слышит и не видит. Истязая себя в этой мучительной погоне, я почувствовала совершенно изнуряющую жару в израильский полдень, и мало мне не показалось.

Миша и его жена Люся тоже нас навещали. С первой же встречи Люся вызвала у меня большую симпатию своим доверительным общением,

способностью располагать к задушевному разговору, умением интересно и увлекательно рассказывать обо всем на свете. Мне все в ней нравилось. Они не один раз по пятницам привозили нас в свою квартиру в Кироне, что близко к Тель-Авиву, а в субботу утром мы отправлялись на море, не забывая взять с собой и Хайфу. Была совершенно незабываемая прогулка по вечернему Яффо. Я с Люсей в тот вечер о многом поговорила, мне хотелось узнать и понять не мало вещей. На меня производило большое впечатление все, о чем бы она ни рассказывала. Вместе Люся и Миша на удивление были органичной парой. В их отношениях всегда чувствовалась большая теплота. Мы ни разу не слышали, чтобы они ругались - их отличало такое взаимопонимание, что порой самым естественным образом это переходило в нежные проявления чувств. Их благожелательное и открытое отношение к нам мы ощущали всегда. С первой же встречи Миша спросил Давида, может ли он работать в науке и по какой тематике. Когда он услышал от Давида имя профессора Шарона, то сказал, что немного знаком с этим ведущим ученым, возглавляющим лабораторию в Институте Вейцмана, и будет с ним говорить о Давиде. Но он не торопил события. Миша был профессором Ветеринарного института, много работал и часто выезжал в длительные научные командировки. После нашего 4-месячного знакомства с израильской жизнью он вернулся к этому разговору, сказав, что вплотную подошел к этому вопросу. И дальнейшие события подтвердили это.

ИНСТИТУТ им. ВЕЙЦМАНА

Однажды вечером мы с Мишей на его машине, миновав внушительно охраняемые ворота, въехали в большой город науки – Научно-исследовательский институт им. Вейцмана в Реховоте. Он познакомил нас со своим бывшим однокурсником профессором этого института Иосифом Ирлиным, который приехал в Израиль со своей женой Светой, примерно, год с небольшим до нас и жил в квартире, предоставленной институтом на той же территории. Заехал тогда и Володя Заславский, близкий друг Миши так же являющийся профессором Ветеринарного института. Они долго разговаривали с Давидом, и явно чувствовалась возникшая между ними взаиморасположенность. Миша, Иося и Володя написали рекомендательное письмо Шарону и помогли Давиду составить его научную биографию. Спустя несколько дней состоялось интервью Давида с Натаном Шароном. И так, ровно через два месяца Давид должен приступить к своей научной работе в Институте им. Вейцмана. Он безумно скучал по науке, по своей любимой работе и эти два месяца показались ему вечностью, но это только показалось – надо было искать съемную квартиру, желательно недалеко от института, переезжать из уже любимого Иерусалима в Реховот и вновь обустраиваться. Миша в это время опять уезжает в длительную командировку, поручив заботу о нас Иосе. Как-то мы приехали к нему домой с очередным визитом, и он пригласил нас в свою лабораторию. Как горели глаза у Давида, когда он увидел рабочую комнату, прекрасное оборудование, его интересовала каждая мелочь. Потом Иося пригласил нас пообедать в кафе Сан-Мартини. Мы даже не

могли себе представить тогда, что именно здесь, в этом красивом 2-этажном здании из темного стекла с огромным и открытым балконом через два года состоится очень многолюдная и веселая свадьба нашей Маши, и что Натан Шарон со своей женой и ближайшими сотрудниками лаборатории придет нас поздравить.

Вечером мы сидели у Иоси дома, и вышли на балкон покурить. Под ногами путался Гай – его любимая собака, черный скотч-терьер, вместе с ним приехавший из Москвы. Иося тогда сказал нам, что он со Светой уезжает на месяц в Германию, и если мы согласимся, это время пожить у них в доме, то он будет спокоен за своего Гая. Нас это со всех сторон устраивало и в первую очередь давало возможность без напряга выбрать подходящую съемную квартиру. Иося заказал нам пропуск, чтобы мы могли спокойно входить на территорию института. Первое время каждый раз у нас при входе вежливо просили предъявить его, но если с нами была Хайфа – то приветливо улыбались и пропускали уже как старых знакомых.

Рано утром, когда еще было не жарко, я выходила гулять с собаками по огромной территории института. Народу было совсем мало, изредка проезжали машины, останавливаясь и вежливо пропуская меня, если я переходила дорогу. Вокруг все буквально утопало в зелени. От Огромных ливанских кедров и причудливых деревьев падала глубокая тень на аллеи парка. Невидимое количество всевозможных цветов. Зеленые лужайки, небольшие фонтаны и декоративные прудики живописно вливались в ландшафт этого субтропического сада. А цветущие пардесы (апельсиновые рощи) распространяли такой знакомый жасминовый аромат, что голова просто шла кругом.

Один из научных центров этого райского уголка распахнул для Давида свои двери. Это было счастливое начало его научной работы в Израиле, как профессионально окрепшего ученого. Очень скоро Давид скажет - школа, которую мы прошли в лаборатории Евгении Лазаревны, позволяет нам полностью соответствовать западным научным стандартам. Он чувствовал себя на своем месте. Его продуманный подход к материалу, требовательность и высочайшая ответственность за профессиональное качество своей работы были его отличительными чертами в научных исследованиях. Однако доказывать свой профессионализм все-таки пришлось. Это было мучительно, но, слава Богу, не долго. И произошло это таким образом. Нужно было срочно очистить определенный белок. Шарон все время интересовался, как идут дела. По полученным данным, своего предшественника Давид пробовал и так и сяк, но не идет – не происходит ожидаемой связи. Шарон, сочувственно положив руку ему на плечо, сказал: - Ну, Давид, не всем же заниматься наукой.- В этот момент у Давида подключились живые и пульсирующие мысли. В научном мире как-то принято доверять профессионалам. И никогда, уважающий себя ученый, не будет перепроверять полученные данные своих коллег. Но в данном случае был поставлен под сомнение профессионализм Давида, была, наконец, задета честь опытного и знающего свое дело ученого. Он нашел грубейшие ошибки и просчеты в научной работе своего коллеги, исправил их и только тогда уже добился нужного результата. Уж не знаю специально или нет, но Натан Шарон естественным образом спровоцировал у Давида творческую злость, которая вызвала настоящий энергетический взрыв. Не помню, в каком контексте и кто

именно, в присутствии Давида, сказал Шарону, что Давид был любимым учеником и лучшим сотрудником Е.Л.Розенфельд, на что Шарон ответил: - Сейчас Давид мой лучший сотрудник -.

РОДНЫЕ И БЛИЗКИЕ

По-прежнему, как и в Москве, Моисей Соломонович звонил нам утром почти каждый день. Мы же продолжали беспокоиться за Даню и часто звонили ему в Москву. Однажды он по-настоящему обрадовал нас, сообщив, что получил разрешение на выезд. В ближайшие дни он закажет билеты и позвонит нам. Ну, слава Богу, немного отлегло на сердце. Через два дня рано-рано утром, еще не было и пяти, звонит Даня. Я спрашиваю: – Когда ты вылетаешь к нам? – - Мам, я уже здесь, и нахожусь в гостинице «Авиа». Приезжайте за мной. Я бы не поверила, если бы не знала своего сына. Он всегда любил преподносить подобные сюрпризы. Но этот сюрприз превзошел все наши ожидания. Где эта гостиница? Кому можно позвонить так рано, чтобы до нее подбросили? Никто не отказал бы нам из наших знакомых, но позвонить хотелось только Мише. Очень скоро Миша и Люся привезли нас в эту гостиницу. Встреча была настолько радостной, что от постоянно свербящей сердце боли не осталось и следа. - Но где твой багаж? - cпрашиваю я. - А вот он – Даня расстегивает большую дорожную сумку, из которой выскакивает очаровательный щенок афганской борзой, а в сумке осталась только описанная подушка.

Незнание иврита нам очень мешало, не один раз мы попадали в нелепые ситуации из-за этого. Здесь уместно вспомнить приключившуюся с нами историю, которая поначалу показалась нам большой бедой. Маше позвонили и попросили явиться в министерство для оформления каких-то документов относительно службы в Армии. Мы недавно приехали в Израиль и по закону Маша не должна была идти сразу в Армию. Но разве мы знали об этом? Принимавшая ее там молодая девушка, спросила: - Готова ли Маша служить в Армии Обороны Израиля?- На что Маша ответила: - Да, но только после окончания учебного курса.- - Сказав, что нет проблем, девушка протянула Маше на подпись заполненную анкету, как бы подтверждающую отсрочку от Армии. Прочитать ее Маша, конечно же, не могла, но согласилась подписать. Так же она не понимала присылаемые ей открытки с призывом на армейскую службу, и не обращала на них никакого внимания.

Как-то, совсем рано утром, нам позвонили в дверь. Я открыла и в дом вошел полицейский, попросил Машу. Немного встревожившись, я разбудила ее, и еще не совсем проснувшуюся, нашу дочь сажают в полицейскую машину и увозят. Мы были в отчаянии, от беспомощности на глазах накипали слезы. Но Маша вскоре

позвонила нам из полиции и сообщила, что ее забирают в Армию. В анкете, которую она подписала, выражалась ее готовность служить в израильской Армии. - Заберите меня отсюда – плакала она в телефонную трубку.

С этого момента мы перешли в состояние жуткой паники. Вспомнили, как провожали Даню в Советскую Армию, и сколько пришлось пережить тогда. В голову не могло придти, что случится нечто подобное и с нашей дочкой. Мы бросились искать помощь у всех наших знакомых. Нам показалось очень странным, что нам никто не сочувствует, как-то удивленно смотрят на нас и даже не пытаются нам помочь. Маша начала свою службу в Армии. Когда она приехала домой на выходные дни, на нас смотрела красивая девушка в военной форме и улыбалась, а в руках у нее был автомат. Она встретила там много новых друзей и очень скоро заговорила на хорошем иврите.

Вскоре нетерпеливый Моисей Соломонович приехал к нам в гости с Эльшей Моисеевной, а за ними появился и Алик. Валера Михайлов, оказавшись без своего единственного друга, так же приехал пообщаться с Давидом. Мы постоянно получали письма от своих московских друзей, и я аккуратно на них отвечала. Помню, Марина Кузнецова меня спросила: - Куда делась восторженность твоих первых писем? Что-то изменилось? – Конечно изменилось. У нас просто качественно изменилась жизнь, а ко всему хорошему быстро привыкаешь. Наши друзья оставались с нами. Теперь то мы были уверены, что увидимся с ними и не один раз.

Неожиданно Володя Пеккель один из первых попросил прислать ему вызов в Израиль на постоянное место жительства, затем Алик и его сын Саша, Кузнецовы, Толя Глейберман и многие другие, которым мы безотказно их высылали. Но в Израиль приехали только родители Давида, Карманские, Окуневы и Цитринель.

Теперь уже письма почти не писались. Услышать живой голос по телефону и поговорить час-два наши друзья могли себе это позволить и делали это часто. Здоровье Давида многих волновало. Когда же, наконец, будет спасительная операция по пересадке почки? Предлагали набрать нужную сумму, чтобы не пришлось ждать неизвестно сколько времени, а сделать операцию в частном порядке. Сумма была в то время для нас совершенно неподъемная – 165 тыс. шекелей. Но Давид был бы не Давидом, если бы согласился на это, мы терпеливо ждали и не зря.

Однажды, в ночную тишину нашего дома ворвался телефонный звонок. Давид взволнованно подошел к телефону. Говорил Бар Хаим заведующий диализного отделения реховотской больницы Каплан. Он возбужденно говорит Давиду что-то на иврите, не понимая его, Давид переходит на английский. Тогда Бар Хаим говорит ему по-русски: - Почка, есть почка. – На Давиде лица не было. Он уже не мог говорить ни по-английски, ни по-русски. Проснувшаяся Маша взяла трубку, недолго поговорив с Бар Хаимом, она спрашивает: - Папа, ты согласен на операцию? –

28 февраля 1990 года - эту дату мы почти девять лет отмечали как второй день рождения Давида. Он, наконец, был свободен от диализного аппарата. Все так

же преданный своей науке, и сгорая от нетерпения, еще не совсем окрепший после сложной операции, Давид, конечно же, раньше времени бежит в лабораторию. Жизнь без работы и без родной институтской атмосферы для него была просто немыслима. С нетерпением его так же ждали и в институте - многим Давид был просто необходим. Общение с ним словно исключало возрастные различия. С ним все были равно молоды от 17-летних до 60-летних. Со многими сотрудниками института его связывали тесные творческие отношения, но особенно он был дружен с русскоязычными коллегами. Как правило, это были замечательные люди и замечательные специалисты своего дела. Обедали вместе в кафе Сан-Мартини, неторопливо ели, весело переговариваясь и шутя, чтобы потом со свежими силами приступить к работе и двигать науку. Давид работал много и подолгу. Часто, волнуясь, я приходила за ним в лабораторию, и мы гуляли по тихим аллеям вечернего парка, навивающего удивительный покой и умиротворение.

Моисей Соломонович по утрам нам больше не звонил. Он вместе с Эльшей Моисеевной переехал в Израиль и мы теперь жили вместе в большом двухэтажном частном доме, очень близко от Института им. Вейцмана.

Приближалась наша серебряная свадьба, и Давид предложил: -А давай соберем всех наших хороших друзей и знакомых. Дом большой, красивый, - Улыбаясь, он обнял меня и сказал, что теперь у нас будет израильская свадьба.

И отгуляли мы нашу серебряную свадьбу в обширном кругу приглашенных друзей, родных и близких. Звон бокалов, смех, говорили не умолкая. Застолье получилось шумным и веселым. Прошло два с половиной года, как мы приехали в Израиль а сегодня нас окружают милые нам люди. Отношения между нами самые теплые и было от этого как-то особенно радостно.

Потом справили Машину свадьбу. Не заставил себя долго ждать и Даня. На Даниной свадьбе гуляли приехавшие Володя Пеккель из Сан-Антонио и Валера Михайлов из Москвы, присоединился и Саша Карманский с женой Валей, обосновавшиеся в Хайфе - почти минипогодинка на израильской свадьбе.

Надо сказать, что в Израиле умеют устраивать красивые и веселые свадьбы, это всегда было очень торжественно и выглядело большим праздником. Звучали красивые еврейские песни, модные мелодии, услышали мы и «Катюшу», которую все весело поют на иврите. Невозможно было удержаться от зажигательной музыки танцев. Молодожены очень красивые и нарядные без устали танцевали в кругу оживленных и очень изобретательных в танце друзей и гостей. Паша Цитринель с Таней грациозно кружились под звуки вальса. Натан Шарон со своей женой Ханой весело улыбались друг другу в очередном оживленном танце. В зале витали радость и счастье. Танцы были очень заводные и мы невольно втягивались в их ритм. Давид не умел правильно танцевать, но всегда искренне и воодушевленно радовался, в эти минуты его лицо словно светилось внутренним светом, и от этого танцевать с ним было необыкновенно приятно. Мы видели немало свадебных торжеств и всегда с радостью принимали приглашения. Свадьба сына Паши и Тани Цитринелей, религиозная свадьба дочери Саши и Вали Карманских и многие другие удивляли нас своим разнообразием, красотой, заразительным весельем и надолго запоминались.

К тому времени у нас появилась машина Даяцу аплаус, и мы много ездили по своим любимым местам, открывали новые красивые уголки Святой земли. А потом стали ездить в лес на пикники с Даней, Машей и с появившимися внуками. Иногда к нам присоединялись друзья, или мы присоединялись к друзьям и проводили субботу на природе. Особенно любил Давид собирать грибы в декабре, каждый раз удивляясь, что в канун Нового года так тепло светит солнышко, мы ходим по зеленой траве, вокруг много цветов, и самые настоящие маслята в наших корзинах. Нам было очень хорошо и казалось, что так будет долго, но болезнь нет-нет да напомнит о себе, и каждый раз Давид мужественно переносил очередную операцию. Он неистово боролся за жизнь, которую очень любил. Ему хотелось работать, играть в шахматы, видеть, как подрастают наши внуки, еще раз хотелось посмотреть на мир, который, с опозданием, правда, открылся перед нами - Лондон, Париж, Нью-Йорк…..

В 1997 году мы приехали в Москву на 10 дней. Многих друзей и знакомых мы тогда повидали и подолгу говорили и говорили, запивая радость нашей встречи вином и ароматным чаем. Специально, чтобы увидеть Давида, приехала из Ленинграда его двоюродная сестра Марочка, которую он очень любил, и встреча с ней особенно обрадовала его. Давид и на Погодинке побывал, встретился с коллегами, и так же, как в былые времена, небольшое застолье создавало уютную атмосферу для долгих разговоров. Но его Евгении Лазаревны уже не было.

Сама же, изменившаяся за эти годы Москва, нам очень не понравилась, и она уже была не наша. В этот раз мы уезжали из Москвы соскучившиеся по Израилю, по нашим детям и внукам, а Давид уже просто не мог без своей работы. Больше в Россию мы никогда не ездили, да и не хотелось.

Самые яркие впечатления переполняли нас во время путешествия по Канаде и Америке. Мы переезжали по канадским городам на машине ренткар, и таким же образом проехали по Калифорнии. Было у нас и происшествие, которое не на шутку разволновало нас в первые минуты. Начну с самого начала. Приезжая в очередной город, Давид обычно в центральном турагентстве брал карту дорог и улиц, а так же и достопримечательностей, чтобы легче было проехать по городу и ничего не пропустить. В Сан-Франциско мы запарковали нашу машину, и опустили в кассу, в виде таких придорожных столбиков, необходимое количество монет. Получив нужные карты, погуляли немного по центру города и уже возвращались к машине. Меня что-то отвлекло, и я сказала Давиду, чтобы он шел к машине, а я через две минуты подойду. Через две минуты он сам бежит мне навстречу – в его глазах ужас и был он так взволнован, что я просто испугалась за него. - Нашу машину угнали – сказал он. - Не может быть, чтобы угнали - ответила я - Скорее всего ее арестовали.- По всему городу так и шныряли эти грузовые машины, как бандиты, и за малейшее нарушение увозили вашу машину на специально предназначенную для этого стоянку, и вы же потом за нее платили, помимо основного штрафа. Я оказалась права – наша машина была припаркована на месте, предназначенном только для грузовых машин, а где висел, указывающий на это знак, мы так и не нашли. Давид продолжал волноваться еще больше уже от растерянности, но я успокоила его кипящую голову, сказав:

- Послушай – ну арестовали нашу машину и заплатим мы за это, ну и пусть, черт с ними, не стоят эти несчастные доллары таких переживаний. – Мы пошли искать эту стоянку для арестованных машин, не торопясь, осматривая по дороге интересные места Сан-Франциско, и нашли ее. В конторе, нам бросилась в глаза табличка с надписью: - Мы понимаем, что Вы конечно правы, но Вам, прежде всего надо, заплатить – У окна, где принимала чернокожая девушка, стояла, быстро тающая очередь, никто не задерживался. Мы тоже не задержались, когда подошли к окну. Девушка нам объяснила, что все в компьютере, и она ничем не может нам помочь. Компьютер работал по какой-то давно заданной программе, и никто не мог что-либо изменить, нас никто не слышал. Это была система исключительно американского порядка.

Не один раз мы пересекали невероятно огромную Америку на самолетах, чтобы увидится с друзьями, вот только с Володей Пеккелем не удалось встретиться, но он вскоре приехал к нам вместе с Валерой. Друзья не забывали Давида, и он всегда помнил о них.

Наше путешествие продолжалось шесть недель. Мы никогда не уезжали из дома на такой большой срок и очень скучали по нашим близким. Давид был полон решимости скорее выйти на работу в Тель-Авивский университет. Его счастливая пора научной деятельности в Институте им. Вейцмана осталось в прошлом. Счастливой он назовет ее потом, когда будет с чем сравнивать, а пока Давид начинает свою работу в лаборатории университета, куда его пригласили, как известного и опытного ученого. Университетское образование и работа в лаборатории Е.Л.Розенфельд отшлифовали и углубили, то, что было заложено его талантом, а незаурядные способности, помноженные на большое трудолюбие, позволили Давиду поддерживать самый высокий уровень научных исследований в лаборатории Тель-Авивского университета, а потом и в компаниях высоких технологий.

В биотехнологическую компанию QBI Давида пригласили организовать Биохимический отдел. Несколько человек из этой компании, в свое время работавшие с Давидом в Институте им. Вейцмана, просто сказали, что лучшего специалиста не найти. Одолевавшие Давида сомнения, не позволяли ему сразу принять это предложение. К тому времени он уже вновь вернулся к диализу и не был уверен в том, что хватит его физических сил вести колоссально ответственную и большую научную работу. Своими опасениями он поделился со мной. Но я то хорошо знала, как шахматы и наука обновляют ему кровь. Он был оснащен опытом, знаниями и профессионально окрепшим, знал что почем, но самое главное, я увидела творческий огонь в его глазах. - Сейчас у тебя достаточно сил, а что будет потом и когда никто этого не знает. Вперед.- Таков был мой ответ.

Давид всегда занижал свой уровень самооценки, а я не сомневалась, что он, как никто, сделает все самым наилучшим образом. Так оно и вышло. Он внес немалый вклад в развитие научных исследований этой компании, да и возможности здесь были другие, несравненно более благоприятные. Личный компьютер, с одной стороны, обогащал научной информацией и давал явное преимущество в работе над экспериментами, а сверхсовременная аппаратура, которую Давид сам подбирал

и заказывал для лаборатории, составляла ее живой инструмент. Здесь он уже не переучивался и не боролся за звание ученого – оно ему было давно присвоено.

В лаборатории установился научный быт доброжелательных и творческих отношений. Давид вызывал к себе чрезвычайное расположение и интерес, как со стороны коллег, так и начальства. Он всегда был готов помочь ближнему, способен на бескорыстное сотрудничество и поддержку.

Давид так был занят делами, что вопрос надвигающейся тревоги отодвинулся как бы на Камчатку. А вот его болезнь не забывала своего дела, и не заставили себя долго ждать осложнения. Подобно тому, как 6 лет работы в Институте им. Вейцмана были для Давида счастливым началом научной деятельности в Израиле, то так же шесть лет в компании QBI- стали ее финалом. Натан Шарон, с большим сожалением вынужден был расстаться с Давидом, и с таким же сожалением коллеги QBI провожали Давида на пенсию. Даже в дни мучительных болей он не позволял себе работать вполсилы, и меньше всего он хотел, чтобы его жалели. Давид боролся, как мог с разрывающей его буквально по частям болезнью. Только я одна знала, чего ему это стоило.

И СНОВА ПЕРЕМЕНЫ

Так закончился большой этап в жизни Давида. Произошло резкое изменение привычного уклада, что-то сломалось. Началась жизнь с бесконечным количеством свободного времени. Казалось бодрость духа и силы уже были на исходе. Депрессию Давид переносил тяжело, но быстро ее побеждал. С тоской и страхом я чувствовала как неотвратимо и навсегда меняется мир вокруг нас – и прежний, легкий, свободный, веселый не вернется больше никогда. Ну, вот и на меня нахлынуло, накатило. Никогда я прежде не думала, что ложь и правда нужны друг другу. Иногда мы сами хотим быть обманутыми. Глядя в его по детски доверчивые глаза, я убеждалась в том, что за моим беспечным тоном или смехом Давид никогда не чувствовал достаточно хорошо спрятанных слез. Как он морщился, тяжело вздыхая и кряхтя, когда вечером присоединялся к диализной машине, и говорил мне, что ненавидит ее. А я, смеясь отвечала, что люблю свою соперницу, хоть она и отодвинула меня на четвертое место, первые два – были работа и шахматы. Она была для меня просто одушевленным предметом, я берегла ее и холила, а Давид улыбался. С болью я смотрело на страдальческое выражение его прежде такого безмятежно спокойного лица. С этим выражением он засыпал, а я горько плакала – мне было его безумно жаль.

Незаметно для себя я подружилась и с шахматами, всячески старалась поощрять и способствовать в этом Давиду. С первого дня в Израиле они по-прежнему его увлекали. Забывая о боли, он до последнего дня заходил в Интернет на шахматные программы и так же продолжал выезжать со своей командой на все турниры. Часто из Центрального шахматного клуба в Тель-Авиве ему присылали приглашения, и наиболее интересующие его матчи он старался не пропускать. Наш старший внук Итай научился играть в шахматы и радовал Давида своими серьезными успехами. Они часто играли, а потом анализировали тексты

шахматных партий. Шахматы разогревали Давида безотказно, а шахматный цейтнот действовал на него лучше всякого лекарства. Но порой мне казалось, что и в этом должна быть своя мера и тогда мы начали чаще выезжать – любовь к дорогам вмещала в себя и образ нашей жизни. А чтобы уж совсем его отвлечь от грустных мыслей пенсионной жизни, я предложила отметить его день рождения в Чехии. В Карловых Варах мы заказали гостиницу и организовали туда доставку необходимых растворов для проведения диализа - такой сервис существует во многих городах мира. Сразу в аэропорту Праги мы взяли ренткар и за десять дней проехались по красивейшим местам этой страны. Давид почувствовал себя намного лучше и даже стал ходить больше обычного. Домой мы возвращались под большим впечатлением и еще долго вспоминали об этой замечательной поездке.

Сказать, что Давид распрощался с наукой окончательно и бесповоротно, было бы не верно. Он постоянно просматривал в Интернете, присылаемые ему научные журналы, часто звонили коллеги что-то обсудить, спросить. Он сохранил ясный, светлый взгляд на жизнь, общительность и благожелательное, открытое отношение к людям.

Компания QBI претерпела массу кардинальных изменений и, как оказалось, не в лучшую сторону. Все чаще стали закрываться различные проекты, а это приводило к увольнению работников компании. Давида это всегда волновало, и он старался, как мог, помочь своим коллегам ощутимыми результатами.

Его часто навещали друзья и коллеги из Института им. Вейцмана и QBI. Оживленно что-то рассказывали, шутили в приятной дружеской атмосфере. Давида всегда радовали такие встречи. Это помогало в его сопротивлении недугам и создавало внутренний комфорт.

Он старался забывать о своей болезни, но она все чаще и чаще напоминала о себе, обрывая наши попытки стабильной жизни. Стали чаще появляться тяжелые приступы, но мы как-то умели с ними справляться, правда, уже не так быстро, как раньше. Давид уже чаще стал угадывать причину моего огорчения, которое, по-видимому, застывало у меня на лице, но я, не уставая, продолжала и продолжала ему говорить: - Дэвкин, это пройдет, все равно мы победим, держись.- На его лице появлялась усмешливая улыбка. Но мне удавалось его убедить, успокоить и даже облегчить изнуряющие его боли, потому что я сама в это верила. Все можно перенести, если веришь себе и близкому тебе человеку. Но, после того как его лечащий врач с похвальной откровенностью сорвал последний покров, иллюзий не осталось. Вот как Давид об этом написал: «Не просто решиться описать историю своей жизни, тем более, что мне самому она не кажется сколько-нибудь интересной. Я прожил жизнь вполне заурядную, без особых всплесков и падений. Но вот друзья иного мнения о моей жизни, находят в ней кое-что интересное и в последнее время все настойчивее требуют, чтобы я не ленился и сел за воспоминания. Я долго колебался, но все решило мое плохое самочувствие и далеко не оптимистический прогноз моего нефролога, сначала обнадежившего меня возможностью повторной пересадки почки, а потом пришедшего к выводу, что такой операции мое измученное сердце уже не выдержит. Таким образом, его решение определило, что доживать свою жизнь мне придется в обнимку с диализным аппаратом».

Давид считал свою автобиографию заурядной, ничем не примечательной. Для него жизнь была проста и естественна, никогда он не искал в ней высокого смысла или наслаждения, а просто жил, как умел. Его воспоминания обрывочны, не связны. Множество событий и впечатлений как будто спрессовались в памяти и с трудом поддавались оживлению. Давид прекрасно владел словом, превосходно рассказывал, его язык был богат и интересен, но писать мемуары на пределе физических сил он не смог. Ужасно обидно.

АЛИК И ЭЛЬША МОИСЕЕВНА

Родной брат Давида Алик на семь лет его старше. С годами разница в возрасте благополучно стерлась, и сложились между ними более близкие отношения. С завидным постоянством один раз в год на протяжении многих лет Алик приезжает из Нью-Йорка в Израиль. Давид любил своего доброго старшего брата и всегда был рад встречи с ним. Мы часто выезжали гулять на песчаные пляжи Пальмахима, зная, что Алик очень любит море, и много времени проводили вместе. Они были очень разными, и много было различий в оценке тех или иных взглядов. Одно их определенно объединяло - умение верно и преданно любить, и каждый из них был по-своему наделен талантом. Последнее расставание было очень грустным – Алик тревожился за маму, ведь ей 96 лет. Увидимся ли? Давид успокоил его своим добрым и ласковым взглядом. А в этом году Алик вновь приехал в Израиль поздравить маму с 98-летием. В столь почтенном возрасте она продолжает много читать, проявляя большой интерес к жизни. Рано утром у каждого из нас раздается ее звонок и первый вопрос: - Как детки? –

Отдельной радостью для нее составляют воспоминания о Моисее Соломоновиче, которого она похоронила 10 лет назад. Все статьи о нем, воспоминания и все его книги она бережно хранит и часто их перечитывает. Прошлое, как бы оно не отдалялось, живет внутри. Данин сын Моша пришел на свет, словно на смену своему прадеду, унаследовав, быть может, от него неизвестные еще черты.

Эльшу Моисеевну посещают журналисты и писатели - берут у нее интервью, снимают на видео. Разглядывая черно-белые фотографии из глубины прошлого века, она раскрывает им неповторимые и удивительные черты своего поколения и той среды, которая безвозвратно канула в вечность. Прямо перед ней, на журнальном столике, всегда стоит фотография Давида и, глядя на нее, она часто повторяет: - Как мне не хватает тебя, Дэвинька. – Когда я прошу ее вспомнить и рассказать о его детстве, она каждый раз мне отвечает: - Подожди, я тебе кое-что покажу.- Затем идет в спальню и достает из шкафа пожелтевшую от времени полотняную тряпочку, на которой болгарским крестом вышита бабочка. В детстве, находясь в больнице, Давид заполнял время тем, что было под рукой. Глядя на эту дорогую тряпочку, я обратила внимание, как на изнаночной стороне аккуратно затянуты маленькие узелки, их практически не

видно и нет беспорядочно торчащих ниток. Аккуратность в работе - это одно из его качеств, проявившее себя еще в детстве. Даже тогда, когда он был вынужденно заниматься тем, к чему не было никакой склонности, всегда чувствовалось его творческое начало. Талант Давида проявлялся во всем, а порой просто гипертрофировался, когда его что-то увлекало, захватывало. Так было с шахматами. Будучи еще школьником, он принимал участие в интереснейших олимпиадах, ответственных турнирах. Известная газета «Пионерская правда» писала о талантливом маленьком шахматисте. Он отдавался игре с неиссякаемой энергией и с таким колоссальным напряжением, что детский организм, по-видимому, еще и не совсем здоровый, просто не выдерживал. Давида часто стали мучить головные боли. Взволновавшийся отец запретил ему так много играть в шахматы. Так или иначе, но любовь к шахматам пришлось поделить пополам с наукой.

ЭТО БЫЛО

Судьба не скупилась на удары, но иногда и преподносила свои подарки. Таким подарком для Давида были 18 лет, прожитых в Израиле. Для нас это время стало целой эпохой. Год за годом пролетели в заботах, тревогах и радостях. Много изменилось в нашей жизни, да и в нас самих тоже. Нам стали доступны открывшиеся плоды цивилизации – компьютер, сотовый телефон, видео и прочие атрибуты комфортной жизни. Но главное у нас был дом, который любили наши дети, внуки, друзья и все те, кого хотелось нам видеть. Давид тоже любил свой дом со всеми его признаками жизни и, прежде всего, удобством. Чтобы в доме все было подвижно, все дышало действием. Всегда ценил в доме красоту, уют без стремления к роскоши. Одежду любил такую, чтоб на все случаи жизни. Белые рубашки с галстуком терпеть не мог, и надевал их, только когда я просила, но чаще отвечал: - Дрей мир нит ден коп - (на идиш – «не крути мне голову»). Обычно новая одежда не вызывала у него особой радости. Все новое было непривычным, не всегда удобным. Давид был далек от понятия мода. Никогда его интеллигентность не нуждалась во внешней атрибутике.

Со мной он был покладист, но лишь до определенного предела, который я обычно чувствовала и старалась не нарушать. Во многом мы не совпадали, а лишь дополняли друг друга. Но чаще Давид был для меня учителем, и оказывал на меня очень большое влияние, спокойно рассказывая или ненавязчиво объясняя мне что-то. Он всегда радовался моим успехам и даже гордился мною, много внимания проявлял к моему настроению, самочувствию. В трудные часы, дни, годы он всегда был моей большой поддержкой и защитой. Легко прощал, был со мной предельно откровенный. Фотография Давида на стене создает некий эффект его присутствия, успокаивает и помогает мне. И сейчас, если у меня возникают вопросы, я часто спрашиваю: - А чтобы сказал Давид?- - И решение приходит мгновенно.

Таким, как он доверяют друзья. Он очень умел дружить чисто по-мужски, всегда отличался снисходительностью к человеческим слабостям. Никогда не разменивался сам, и с ним нельзя было размениваться по мелочам. У Давида была удивительная щедрость на подарки, помощь другим для него была насущной потребностью, и Боже упаси, кого-то обидеть. Ему всегда было легче что-то отдать, подарить, чем получать. Люди любили Давида, верили ему, испытывая обаяние его личности. Он был человеком с горячим и отзывчивым сердцем.

Я верила, надеялась на чудо продвигающейся науки, и постоянно говорила ему об этом. За долгие годы его болезни, препараты, поддерживающие его состояние, совершенствовались, появлялись новые лекарства, которые облегчали его недуги и приводили в норму те или иные отклонения в анализах. А существование диализной машины, управляемой компьютерной программой, только подтверждало постоянный прогресс в этом направлении. Давид очень умело использовал и налаживал эту машину, а порой даже сам устранял возникшие в ней нарушения или поломки.

Все оборвалось мгновенно и неожиданно. Завершился земной путь его большой души. Сейчас мне больно, что Давида нет со мной и радостно оттого, что он был. Так много ушло с ним. И сейчас это «много» я называю счастьем. Помнить Давида – это всегда хранить в своей душе радость, любовь, доброту, счастье.

* * * *

ГОВОРЯТ О ДАВИДЕ

Беленького я знаю с 1989 года, когда он начал работать в моей лаборатории в Институте им. Вейцмана. Давид тогда был «Оле хадашем» (новым репатриантом) и поначалу ему было очень трудно привыкать ко всему новому, что произошло в его жизни. Однако он на удивление быстро освоил технику работы и влился в наш коллектив как равный и очень продуктивный партнер. Давид был прекрасно подготовлен, широко образован и быстро стал пользоваться большим уважением не только в лаборатории, но и во всем отделе. Мы всегда очень волновались за его здоровье и были счастливы увидеть, что после операции, которую Давид прошел вскоре после начала работы в институте, он сумел быстро вернуться к полноценной жизни и трудовой деятельности. За время нашей совместной работы Давид дважды длительное время работал в Бельгии, где он в Университете Гента выполнил важнейшие исследования по механизму действия растительных лектинов. Давид был очень хорошим другом и коллегой. Я был бы готов работать с ним всю жизнь. И, если так случилось, что по финансовым проблемам независимо от моего желания, нам пришлось прекратить совместную работу, человеческие и научные контакты у нас сохранялись все время.

Я очень любил Давида и был потрясен, узнав об его уходе из жизни. Ведь я много старше и много видел. И теперь могу лишь сказать, что очень ценю то, что

на долгом научном и жизненном пути судьба подарила мне годы работы с замечательным ученым и человеком доктором Давидом Беленьким.

Дружба и совместная работа с дорогим Давидом это подарок, который сделала мне алия (репатриация) из СССР. Светлая ему память! Давид, мы всегда будем тебя помнить.

Профессор Натан Шарон

Прошел месяц, с тех пор как не стало нашего дорогого друга Давида. Сегодня здесь собрались друзья и близкие, люди, которым дорога память о Давиде. Конечно, здесь далеко не все. Жизнь раскидала нас по разным городам и странам - это то, что произошло с нами на рубеже 20-21 века. И людей, помнящих и любящих Давида, гораздо больше присутствующих здесь сегодня. Невозможно смириться с мыслью, что Давида с нами больше нет. Всегда казалось, что он такой мужественный, все преодолеет и отодвинет очередной удар. На этот раз не отодвинулось. Случилось. И с этим невыносимо смириться. Некоторое время все же прошло и сегодня, когда мы стоим у этого памятника, необходимо сказать - кем был и остается для нас Давид. Ясно, что нам посчастливилось общаться и дружить с человеком редким, относящимся к породе людей, которые появляются в этом мире штучно. Люди такого обаяния и такого воздействия на окружающих как драгоценные камни. Давид был одновременно и биохимиком от бога и замечательным человеком. Именно эти черты определяли его личность. Он исключительно хорошо чувствовал ткань науки и легко начинал новые направления. Удивительно органично сочетались в его работе хватка, интуиция и золотые руки. Все это вместе и что-то еще из этой серии называется талантом. Давид был талантлив в самых разных ипостасях, убедительно подтверждая справедливость расхожего выражения, что талантливый человек талантлив во всем. Но главной ценностью для нас, его окружения, была его любовь к делу, доброжелательность и бескорыстие. Он щедро делился своими уникальными знаниями с коллегами, часто и не очень близкими. Наш друг Илья Окунев, имея все это в виду, справедливо отметил, что Давид был наш биохимический ребе.

Давид получил прекрасную биохимическую школу в Московском государственном университете. Много лет учителем и наставником его была профессор Е.Л.Розенфельд - ученица легендарного Парнаса. Они были ведущими в своей области и науку делали всегда качественную.

Мы с Давидом, к большому моему сожалению, лишь немного были знакомы по Москве, но, тем не менее, я много раз слышал от своих коллег, что на Погодинке есть замечательный умница-биохимик, у которого можно многому научиться.

Главные свои научные работы Давид сделал в Москве и, когда он переехал в Израиль, уже страдая от тяжелой болезни, мало кто верил, что он сможет полноценно работать. А Давид, всем прогнозам назло, продолжил энергичные исследования во всемирно известной Лаборатории проф. Натана Шарона в Институте Вейцмана, где у него сложились прекрасные научные и человеческие отношения, сохранившиеся вплоть до последнего дня. Работая и Институте Вейцмана, Давид выполнил ряд новых серьезных исследований по механизму

взаимодействия лектинов с сахарами. Потом была работа в Тель-Авивском университете и в компаниях высоких технологий. Он всегда был успешен, пользовался любовью и признанием коллег. Так что, и для Израиля Давид внес свой большой вклад, щедро отдавая свою душу и знания. Хочется сказать также, пожалуй, об одних из важнейших черт Давида - необычайно высокой силе духа, стойкости и жизнелюбия, практически ежедневно граничащих с героизмом. Свою напряженную научную и профессиональную деятельность Давид выполнял без всяких скидок на болезнь, с полной отдачей сил, работая зачастую больше других, как правило, от темна до темна, оставаясь последним в лаборатории. Не зря, в последнее время, мы, его друзья, все чаще называли Давида "суперменом".

Давид был добрым и благородным, всегда протягивал руку нуждающимся в помощи. Обсуждать с ним научные и общие вопросы было всегда и удовольствием и потребностью. Он многим помог найти себя в новой жизни. И сейчас, в эти тяжелые дни, я получаю письма из Америки, в которых люди вспоминают об этом. У нас, как обычно, скопилось множество вопросов. Надо пообщаться с Давидом. Вопросов много, а ответов нет. Уже нет. Смириться с этим нам, его друзьям и коллегам, невыносимо. Но Давида нет. Сегодня мы собрались у памятника ему. Есть в русском языке оборот "Ушел безвременно"- это о Давиде. Он ушел, будучи всем нам очень нужным. И вот сегодня мы прощаемся с Давидом здесь, у его памятника. Светлая ему память и благодарность от многих и многих! Мы всегда будем тебя помнить наш дорогой друг.

Арон Рабинков

Я проработал вместе с Давидом всего один год - в частной биотехнологической компании, не оправдавшей моих надежд в профессиональном плане, но зато существенно обогатившей мой жизненный опыт и расширившей круг моих знакомств. С первых же дней стало ясно, что среди моих новых коллег Давид является одним из самых интересных и симпатичных. При встрече с ним я сразу вспомнил повесть, "Какая у вас улыбка", опубликованную в годы моей юности в журнале "Юность". Сама повесть не произвела на меня большого впечатления, но с одной из её основных идей я был полностью согласен: в значительной степени наше отношение к людям определяется тем, как они улыбаются. Улыбка Давида подкупала сразу своей открытостью и какой-то особой обаятельностью. Его редко можно было увидеть сердитым; чаще всего- или улыбающимся, или задумчиво-сосредоточенным. Таким же он выглядит и на семейных фотографиях: кажется, что он постоянно радовался этому миру, либо размышлял о его загадках... Он всегда был готов помочь и щедро делился своими знаниями и своим богатым опытом. Я очень любил слушать его объяснения, так как они были не формальными, а детальными, с обязательным разбором физической природы явлений. Примечательно, что при всей своей открытости и доброжелательности Давид умел "держать дистанцию": панибратство с ним было исключено, а глаза на его улыбающемся лице смотрели приветливо, но испытующе. Он напоминал мне родник живой воды из пьесы Евгения Шварца "Тень": воспользоваться его чудесными свойствами мог только хороший человек.

О том, что Давид - один из самых жизнерадостных моих знакомых - серьёзно болен, я узнал впоследствии от общих друзей. Он умел "не замечать" свою болезнь и делать её незаметной для окружающих. За всем этим стояли явно незаурядные бойцовские качества, присущие обычно фронтовикам. У Давида и был свой, невидимый для нас фронт, на котором он мужественно держал свою линию обороны. По-видимому, и его увлечение шахматами, помимо обычного наслаждения интеллектуальными тонкостями игры, имело ещё и "бойцовскую" составляющую: постоянное оттачивание соответствующих качеств характера. Присущая Давиду сдержанность исключала обсуждение его недуга, и даже теперь о нём трудно писать стандартные и очевидные фразы о горечи потери... В моей памяти он остался ярким воплощением того характера, который так удачно выразил Мацуо Басё:

Стократ благороднее тот, Кто не скажет при блеске молнии: "Вот она - наша жизнь".

Даниэль Гольденберг. Май 2006.

Я познакомилась с Давидом 7 лет назад, когда начала работать в компании QBI. Я не знаю, много это, или мало: на страницах этого сайта найдутся люди, знавшие его всю жизнь. В данном случае это не имеет особого значения, потому что сразу же, буквально с первых минут знакомства ты попадал под невероятное обаяние его личности, необычайно светлой, теплой, и тонкой.

Давид был человеком удивительной интеллигентности, такта и доброты. Доброта просто струилась из его лучистых серо-зеленых глаз и обволакивала тебя, как теплый и уютный кокон, и на меня это действовало совершенно завораживающе. Последний раз в жизни подобное ощущение покоя и защищенности мне давал только мой собственный папа, умерший 13 лет назад.

И вдруг я снова это ощутила. Мне очень трудно писать этот текст: я боюсь, что мои слова будут восприняты как банальные или слишком высокопарные, да и не умеем мы выражать свои чувства, к сожалению. Я очень любила Давида, да и трудно было его не любить. Он действительно напоминал мне покойного папу: и своей стойкостью и мужеством перед болезнью, и своей удивительной мягкостью, за которой при этом стояли необыкновенно твердые и незыблемые принципы. Ему чуждо было всякое позерство, дурацкая суета, карьерные игры. Рядом с таким человеком ты как бы и себя испытывал на прочность, поскольку планка была поднята очень высоко и ей хотелось соответствовать.

Болезнь разрушала его тело, но совершенно не затронула его душу: просто удивительно, насколько человек, так жестоко физически страдавший, сохранил интерес к жизни, доброжелательность, юмор, мягкую иронию. Это поражало меня и раньше, не устает восхищать и поражать и теперь. О том, насколько ему действительно было плохо, знали только его домашние: Лида, воистину ангел-хранитель, дочка, сын. Он никогда не обрушивал на нас свои невзгоды, упоминая о

них вскользь, и мы привыкли, думая, что так будет всегда, что и на этот раз все обойдется.... Ведь в каждом из нас, несмотря на жизненный опыт и взрослый скептицизм, живет детская надежда на чудо. И Давид всегда, как добрый сказочник, эту надежду в нас поддерживал. Но в последней сказке счастливый конец так и не наступил и сам "сказочник" от нас ушел. С этим трудно, просто совершенно невозможно смириться, да и не надо, наверное. Давид продолжает жить в нашей памяти, в своем собственном доме, где все наполнено любовью к нему, в своем продолжении: детях, внуках. И печаль наша светла, как отражение его внутреннего света и тепла.

Екатерина Гарбузенко Памяти Давида Беленького.

Я познакомился с Давидом, примерно, весной 1998 года. Был я новым репатриантом (оле хадаш), только недавно окончил ульпан (курс изучения иврита) и работал на своей первой работе в Израиле. Это была частная биотехнологическая фирма, расположенная в Израильской Силиконовой долине"- парке Амада (науки) возле Реховота.

Фирма расширялась, активно набирали новых людей. В один из дней меня познакомили с новым работником - Давид Беленький, специалист по белкам". Пару часов провел я в лаборатории Давида, настраивая его компьютер на управление лабораторным оборудованием. С этого момента началась наша дружба. Не подружиться с Давидом, не полюбить этого человека было не возможно. Что-то излучал он такое, что притягивало к нему людей.

Мы много общались, круг наших интересов оказался очень похожим. Мы оба росли в той специфической среде, которую можно назвать русско-еврейская советско-антисоветская интеллигенция. Родители Давида пострадали в годы борьбы с космополитизмом. У Давида осталась на всю жизнь болезненная страсть читать всю литературу об этом периоде государственного антисемитизма в СССР.

Общаться с Давидом было очень интересно. Он был замечательный рассказчик и очень интересно рассказывал о своем московском доме, где жили известные артисты, о своей дружбе с Севой Абдуловым, о встречах с Владимиром Высоцким.

Давида любили в нашей фирме все. Был он очень светлым человеком, и его теплота заряжала нас. Он тяжело болел, но никогда не был мрачен, всегда был бодр и поддерживал других. В трудные моменты его выручали шахматы. Их Давид любил самозабвенно. Даже на работе установил на компьютер несколько шахматных программ, и заполнял таким образом рабочие паузы.

Очень тяжело воспринимал Давид увольнения с работы своих товарищей. Обзванивал всех знакомых и друзей, просил их помочь в трудоустройстве, и, как мог, старался помочь. Атмосфера в доме Давида в г. Лоде - это было нечто особенное, то чего мне так не хватало в Израиле. Давид и его жена Лида перенесли в свой дом дух московских интеллигентских кухонь", то лучшее, что было в нашей прежней жизни.

Поверить, что Давида нет в живых, мне трудно до сих пор. Беру в руки телефонную трубку, и пальцы просто автоматически набирают его номер, кажется,

сейчас услышу его голос и скажу ему: «Здравствуйте, профессор». В моей памяти, в памяти всех друзей он останется навсегда.

Светлая и вечная память тебе, дорогой Давид! Владимир Фридман

ВСПОМИНАЯ ДАВИДА БЕЛЕНЬКОГО

Поздно вечером 30 апреля 2006 года у меня дома в Бостоне зазвонил телефон. Говорила Рита Михайлова: «Герман Яковлевич, звоню с очень плохой новостью: умер Давид, Валера позвонит Вам позже, ему слишком тяжело разговаривать в эти минуты.» Валера все-таки подошел к телефону, но, совершенно естественно, что никакого разговора не получилось. Все еще не верилось, что Давида уже нет с нами. Потом было несколько телефонных звонков Лиде в Израиль, электронное сообщение от Саши Карманского с краткой сводкой о состоянии здоровья Давида в последние месяцы и дни, звонок из Нью-Йорка от Саши Бененсона, который еще не знал, что я один из первых получил известие о кончине Давида. Для всех нас, знавших Давида, его уход из жизни был внезапным, и, несмотря на то, что мы все знали о его тяжелой болезни, никто не мог и подумать о наступлении столь скорого конца. Даже теперь, спустя три месяца после смерти Давида, очень тяжело говорить о нем в прошедшем времени. Но память о Давиде воссоздает как наяву множество картин, которые стоят перед глазами и с которыми хочется поделиться с друзьями Давида, его коллегами и многими-многими людьми, знавшими Давида в разные периоды его жизни.

Моя первая встреча с Давидом произошла в 1965 году, когда я уже 3 года работал в Московском институте биологической и медицинской химии АМН СССР в лаборатории углеводов, возглавляемой Евгенией Лазаревной Розенфельд. Давид пришел в нашу лабораторию делать диплом, будучи студентом биологического факультета МГУ, кафедры биохимии животных академика Сергея Евгеньевича Северина. Дипломная работа Давида был посвящена обмену гликогена, точнее путям его ферментативной деградации под действием группы гидролитических ферментов. Это была одна из центральных тем в нашей лаборатории, по которой широко известны были работы Евгении Лазаревны с сотрудниками. Давид очень быстро вошел в курс дела, освоил методики и провел одну из частей исследования, в которой была заинтересована Евгения Лазаревна. После успешной защиты дипломной работы Давид пришел в нашу лабораторию уже на должность сначала старшего лаборанта, а затем младшего научного сотрудника. К этому времени было построено новое здание Института, и мы переехали на новое место, тут же на Погодинке.

Так случилось, что наши с Давидом лабораторные столы оказались в одной и той же комнате, напротив друг друга, и мы работали спина к спине на протяжении нескольких лет. Как сейчас, помню наши утренние встречи в начале рабочего дня, где-то между 9:30 и 10 часами утра в комнату вбегает Давид, здоровается, надевает черный халат и тут же выбегает на лестничную клетку, где

разрешалось курить. Там уже ждут один-два из курящих коллег, и начинается утренняя «разминка»: обмен новостями, обсуждение экспериментов, планы на поход в столовую и т.д. Эти «пятиминутки» были очень важны для Давида и во время его «курительного периода» и позднее, когда он уже бросил курить и выходил просто потрепаться с друзьями-коллегами. Надо сказать, что эти «трепы» бывали очень содержательными, и Давид был в них обычно лидером. Он был мастерским собеседником особенно в камерной аудитории среди своих коллег-друзей.

Работал Давид очень увлеченно, с большим интересом, всегда был генератором идей, оригинальных вопросов, в особенности в методических направлениях того или иного исследования.

В это первое время нашего знакомства мы стали друзьями не сразу. У меня за плечами уже было несколько лет работы в лаборатории, накоплен эксперимен- тальный материал, который лег в основу кандидатской диссертации. Я обычно не ходил на утренние «разминки», стараясь сразу же приступить к эксперименту. Давид тоже присматривался ко мне, часто был внимательным наблюдателем, когда я внедрял в свою лабораторную практику полуавтоматическую промывалку для пипеток, шприцы для работы с пипетками (мы еще не знали, что такое Pipetman) и другую малую лабораторную технику. Моя относительная неразговорчивость во время лабораторного дня также, по-видимому, несколько смущала Давида. Позднее он признался мне, что в эти первые недели работы в лаборатории он побаивался меня. Как-то раз мы пошли с Давидом в диетическую столовую 1-го Медицинского института и за обедом разговорились. Тогда-то я узнал, что отец Давида был очень близок с Михоэлсом и после трагической гибели этого выдающегося артиста и общественного деятеля, был арестован и осужден на 10 лет тюрьмы без права переписки. Я вспомнил, что читал книгу Михоэлса о его пути в театре, об упоминании отца Давида, Моисея Беленького и его жены, актрисы театра Михоэлса.

Я поведал Давиду историю своих родителей, которых к тому времени уже не было в живых, что и они прошли через гражданские репрессии во время «дела врачей». Эта первая очень искренняя беседа, когда мы открылись друг другу, и послужила, по-видимому, основой наших будущих очень хороших, товарищеских отношений в течение многих последующих лет.

Работая рядом, мы часто обсуждали с Давидом наши экспериментальные результаты и текущие работы, появляющиеся в печати. Уже в первые месяцы работы Давида в лаборатории мне очень нравилось в нем четкое мышление, весьма критическое отношение к полученным экспериментальным данным, мастерское умение логически ставить вопросы и стараться ответить на них. Давид, бесспорно, был талантливым рассказчиком, неважно относилось ли это к пересказу статьи из научного журнала, выступлению на лабораторном семинаре или к историям, в которых он был участником. Его любовь к шахматам проявлялась повсеместно. Часто, уходя с работы довольно поздно, я заставал Давида увлеченно игравшего очередную партию в шахматы в соседней комнате с кем-нибудь из наших или гостей из соседних лабораторий. Периодически Давид вскакивал, проверяя все ли в порядке с работой колонки в холодной комнате, где шла очередная очистка фермента.

Кстати, именно Давид первый в нашей лаборатории получил практически гомогенный препарат γ-амилазы, что позволило ему в дальнейшем перейти к изучению свойств и специфичности этого важного фермента, участвующего в расщеплении гликогена в печени.

В лаборатории работал Давид увлеченно, никогда не считался со временем, очень радовался малейшим успехам, но часто перепроверял результаты помногу раз. Давид, несомненно, был одним из самых любимых учеников Евгении Лазаревны. Это объяснялось не только тем, что он непосредственно работал по тематике Евгении Лазаревны, обмену гликогена, но и личным обаянием Давида как человека и исследователя: глубоким пониманием проблемы, полной отдачей в работе, чувством коллективизма и товарищества к своим коллегам вне зависимости от их возраста, положения и черт характера. Конечно, я уверен, что Давид внутри себя дифференцировал людей, но за многие-многие годы общения с Давидом я не помню ни одного случая, чтобы он за глаза обсуждал кого-нибудь, особенно с отрицательной стороны.

Профессионализм Давида рос очень быстро. Я часто бывал свидетелем как Давид обсуждал свои результаты на самых высоких уровнях, как с нашими сотрудниками, так и из других институтов. После выделения фермента, которым он занимался, его интересовали кинетические свойства выделенного белка. Давид обсуждал свои данные с Яковлевым, Кургановым и даже с А.Е. Браунштейном. Встреча с Александром Евсеевичом произошла в Обнинске на школе по ферментативному катализу, где мы с Давидом провели несколько дней, пользуясь гостеприимством Саши Саенко, бывшего аспиранта нашей лаборатории, который к тому времени уже работал в Обнинском институте медрадиологии АМН СССР. Встречу с Александром Евсеевичем Браунштейном, конечно, устроила Евгения Лазаревна, также приехавшая в Обнинск. Как сейчас помню, как в назначенное время мы встретились в номере Александра Евсеевича, и началась неторопливая научная беседа. Давид рассказал о своей работе, о назревших вопросах и поделился планами их разрешения. Александр Евсеевич слушал очень внимательно, дал несколько общих советов и, по-видимому, наша с Давидом молодежная аудитория настроила его на воспоминания. Он с увлечением рассказал нам эпизоды из своей ранней научной карьеры, часто упоминал города за границей, в особенности Германии (Мюнхен, Гейдельберг). И мы уходили совершенно опьяненные колоссальной эрудицией этого человека, его знаниями и вниманием к нам. Мы с Давидом надолго запомнили эту встречу и иногда полураспевно звучали как «Мюнхен-Мюнхен, Гейдельберг», вспоминая рассказы Александра Евсеевича. Вообще Давид любил шутку, юмор, часто подтрунивал над своей «цветной» фамилией, называя себя Черненьким.

Безмерно уважая и любя Евгению Лазаревну, мы втайне подтрунивали и над ней, имитируя иногда манеру ее разговоров с нами: «Гарик-Давид, это безумно интересно!». Или наоборот: «Какая чушь собачья!».

Иногда в беседе, обсуждая наши данные, Евгения Лазаревна своеобразным образом жестикулировала, показывая с помощью кистей обеих рук какие-то воображаемые взаимодействия в биологических процессах. Этот тип жестикуляции мы с Давидом пытались изобразить, когда заходили в тупик в ходе наших научных

обсуждений. Все это, конечно, сопровождалось смехом. Но как-то Давид подошел ко мне с очень виноватым видом и сказал, что он беседовал со своим отцом и тоже пытался иронически показать жестикуляцию Евгении Лазаревны. Моисей Соломонович не одобрил это и сказал Давиду, что наше поведение по отношению к шефу неприемлемо. Больше мы с Давидом не пытались иронизировать по поводу уважаемого шефа.

Надо сказать, что отец для Давида был большим авторитетом. Он, несомненно, оказал на его формирование большое влияние. Помню, Давид взахлеб читал Фейхтвангера – любимого писателя отца, а позже и Давида. Моисей Соломонович был очень эрудированным человеком, прекрасно знал историю религий. Я был на его нескольких лекциях в нашем Институте и всегда получал большое удовлетворение от его живых лекций-бесед, ответов на самые разнообразные вопросы и его очень открытого и доброжелательного отношения ко всем слушателям. Несколько раз я встречался с родителями Давида у них дома. Еще по книге Михоэлса я помнил описание мамы Давида как очень красивой и талантливой актрисы Еврейского театра Михоэлса. Оба эти человека производили на меня прекрасное впечатление. До сих пор я храню книгу избранных произведений писателя Давида Бергельсона, которую мне подарил Давид из библиотеки его отца. Страницы книги очень пожелтели, выпуск 1947 года, но она дорога мне как память о Давиде и его семье. Бывал я и в квартире Давида после его женитьбы на Лиде. Дом этот был всегда гостеприимен и открыт для многих людей, которые всегда окружали Давида и Лиду. Потом появились дети, Даня и Маша. Очень хорошо помню приезд Давида и Лиды с детьми к нам на дачу в Пушкино, где мы снимали комнату. Был чудесный летний день, наши дети Вера и Дима и дети Беленьких дружно играли, мы сидели за столом и наслаждались отдыхом, нашей молодостью, полной счастливых мечтаний и надежд.

Я не помню, чтобы Давид пропустил работу по какой-либо болезни. Он мало обращал внимание на поддержание своего здоровья, не говоря уже о каких то занятиях оздоровительным спортом. Поэтому для меня было совершенно неожиданным, когда я узнал, что Давид страдает хронической болезнью почек, развившейся в результате его переохлаждения (спал на земле) во время ночевок в период его выездов на охоту. Болезнь прогрессировала, но Давид никогда не обсуждал свое состояние и продолжал работать в полную силу.

Как я уже отмечал профессиональное мастерство Давида, его талант как прекрасного разработчика новых подходов и методов, позволили ему в 1972 году успешно защитить кандидатскую диссертацию и через несколько лет получить должность старшего научного сотрудника. В эту пору профессиональной зрелости Давида уже начали окружать помощники и ученики. У него появилась очень симпатичная лаборантка, Верочка, которая с помощью Давида быстренько освоила методы и стала полноправной хозяйкой лабораторного стола Давида. Потом у Давида появилась дипломница из Биофака МГУ Дина Цукерман, выполнившая очень хорошую работу по одной из тем Давида. Позже был лаборант Сережа, отличный парень, очень увлекавшийся биологией. Какое-то время у Давида работал сын его старшего брата, Алика, и Давид фактически был научным руководителем его кандидатской диссертации. Давид очень любил заниматься с молодежью, и все ребята относились к нему с большой любовью.

Давид был прирожденным учителем-наставником, обладал удивительным тактом и доброжелательностью по отношению к своим питомцам. В то же время он неутомимо продолжал совершенствовать свое мастерство. Помню, как Давид с большим интересом осваивал новую методику разделения белков в Онкоцентре, в известной лаборатории Гарри Израильевича Абелева. Я встречался регулярно с Гарри Израильевичом на семинарах Гельфанда в МГУ и часто слышал его оценку Давида, как блестящего методиста и исследователя.

В 1980 году я защитил докторскую диссертацию и, получив должность зав. лабораторией, перешел в другой корпус нашего Института. Совершенно естественно, что контакты с Евгенией Лазаревной и всеми сотрудниками ее лаборатории продолжались в полном объеме. Все праздники мы проводили за общим столом в лаборатории Евгении Лазаревны. Давид частенько забегал ко мне в лабораторию, и наше общение продолжалось вплоть до его отъезда с семьей в Израиль в 1988 году. Надо сказать, что еще до этого болезнь Давида прогрессировала, я навещал его в Боткинской больнице, где он проходил курс диализа. Собственно отъезд в Израиль был вынужденным, так как речь шла о пересадке почки, операцию которой, как оказалось, в Москве людям приходилось ждать годами. Прощание с Давидом было многоступенчатым, трогательным и очень грустным. Мы провожали его сначала в лаборатории, потом собирались у него дома, куда пришло очень много друзей Давида по Университету, Институту и т.д. Прошло немного времени после отъезда Давида, как мы узнали, что он начал работать в Вейцмановском Институте г. Реховота, в очень известной лаборатории профессора Натана Шарона. Я встречался с Натаном несколько раз в Америке на научных конференциях и симпозиумах и, конечно, всегда спрашивал о Давиде. Мнение Шарона о Давиде как о первоклассном исследователе очень радовало меня. Я знал, что Давид всегда получал большое удовлетворение от самой возможности проводить исследование и анализировать результаты. Я очень надеялся, что успешная работа, особенно в послеоперационный период после трансплантации почки, поможет Давиду выстоять в борьбе со своим недугом.

В 2000 году Давид и Лида были нашими гостями в Бостоне. Мы провели несколько замечательных дней, полных воспоминаний, осмотра города, непременных застолий у нас дома, в которых Давид оставался теплым собеседником, любившим хорошую шутку, анекдот либо веселую историю. Я был рад, что с виду он был очень активным, пытался даже помочь мне косить траву на участке, но Лида тайно поведала, что его состояние оставляет желать лучшего. Расставаясь, мы пообещали друг другу снова встретиться. Встреча, действительно, произошла во время нашей с Милой турпоездки в Израиль. В Хайфе мы встретились с Сашей Карманским и его женой Валей и туда же приехали Давид с Лидой. Мы провели вместе чудесный вечер в этом совершенно мирном городе, где евреи и арабы жили дружно и колоритно торговали на знаменитом Хайфском рынке. Никто из нас не мог и предположить, что через несколько лет на улицах этого замечательного города будут рваться снаряды «Катюш», изготовленных в России.

Мы поддерживали связь с Давидом все это время, до его последнего дня. В апреле Давид мне позвонил и не застав меня дома, просил передать поздравления по случаю моего дня рождения. Я собирался поздравить его с 64-летием 30 мая. Не

успел, и до сих пор корю себя, что лишний раз не набрал телефонный номер Давида в Израиле.

Так случилось, что Давид ушел из жизни первым из того поколения людей нашего Института, где мы с ним начали работать около 40 лет назад. Несмотря на то, что после отъезда Давида в Израиль прошло 18 лет, его помнили все, кто общался с ним. После моего известия о смерти Давида я получил сообщения из разных лабораторий, люди специально собирались, чтобы почтить память о Давиде, замечательном человеке, исследователе, нашем добром друге. Мы очень долго будем помнить Давида.

Когда прощаемся с друзьями Им руки жмем, печально смотрим вслед, Надежда теплится, что сбудутся желанья И радость новых встреч прервет разлуки бег. Но есть прощания другого рода, От них мне хочется бежать, Не верить хочется, а попросту кричать! И слез, из глаз ползущих, не стыдиться. Когда уходит друг, поверженный борьбой, С болезнью до конца боровшийся бесстрашно, Не хочешь верить ты – прощанье навсегда, И нет надежды что-то повернуть обратно. И больше телефон не зазвонит, Давида голос не раздастся в трубке, И только память пусть навечно сохранит Знакомые черты, пытливый взгляд и шутки. Открытость всей души, порядочность во всем, Уменье слушать и рассказывать прекрасно, Он очень жизнь любил, он долго не прожил, Но только Память смерти не подвластна. Гарик Видершайн, Август 2006, Бостон

ШТРИХИ ПОРТРЕТА ДАВИДА БЕЛЕНЬКОГО. ВОСПОМИНАНИЯ БРАТА

Давид - явление сложное, человек большой души и тонкого ума. Природа

одарила его талантом исследователя, талантом наблюдателя проникновенного, вдумчивого. Он умел обратить внимание на, казалось бы, второстепенный, малозначимый факт, описать его, осмыслить и объяснить новое интересное

явление. У него была потрясающая интуиция. Она помогала ему в научном поиске, при постановке и проведении экспериментов, и при интерпретации результатов, которые нельзя было объяснить в рамках общепринятых теорий. Как учёный- исследователь Давид, однако, доверял только его величеству факту!

Аналитический склад ума и глубокие профессиональные знания способствовали огромному авторитету Давида среди коллег. Они величали его «наш ребе, наш мудрец». Мы работали с братом в разных областях химии. Поэтому о его достижениях в биохимии и, в частности, в таких её разделах, как биохимия углеводов и белков, не смею судить. Это лучше меня сделают его коллеги. Постараюсь восстановить в памяти человеческие качества его незаурядной личности. Разница в возрасте почти в семь с половиной лет - я старше его - определила наши взаимоотношения в детстве и юности. Не скрою, его появление на свет вызвало во мне бессознательную, чудовищную ревность. Ему, как мне казалось, родители уделяли больше любви и внимания. Он тянулся ко мне, как к старшему, я же не находил интереса в общении с ним. Он рос, увлёкся шахматами и очень скоро преуспел в шахматном искусстве, участвуя в школьных турнирах и увлечённо изучая шахматную литературу. Как-то он предложил мне сыграть с ним партию. В его лице я столкнулся с серьёзным соперником. Партию я проиграл, но не радость за его победу, а горечь за моё поражение стала лейтмотивом моего поведения. Я не единожды пытался изменить результаты наших баталий, но всё было тщетно. Он видел моё огорчение и, сознавая, что мне его не одолеть, стал играть со мной в неполную силу. Теперь наши турниры заканчивались преимущественно вничью, а иногда, крайне редко, и моей победой. Он, мой младший брат, оказался мудрее меня. Он дарил мне мнимую победу во имя моего душевного спокойствия и искренне радовался за меня. Так уже в детстве, а позже и в юности по отношению ко мне проявилось благородство его души. Благородство и мудрость стали неотъемлемыми качествами взрослеющего, а затем и возмужавшего Давида.

Я рано женился и покинул родительский дом, когда Давиду едва исполнилось пятнадцать лет. Мне приходилось много работать, часто бывал в командировках и, как это ни печально, наши встречи в московский период жизни носили эпизодический характер. Виделись мы в основном в родительском доме на семейных торжествах или по праздникам. Запомнились мне и немногочисленные посещения дома Давида. Как и хозяин, дом его был открытым, весёлым и гостеприимным. Брат искренне радовался каждому моему появлению, живо интересуясь моей жизнью. Припоминаю одну из наших бесед. Я сказал, что по-доброму завидую ему как профессионалу, поскольку он увлечённо занимается научным поиском, глубоко и всесторонне изучает интересующую его проблему на протяжении многих лет, тогда как я вынужден решать множество сиюминутных практических задач без их глубокого научного обоснования и в максимально короткие сроки. - Что скажешь, брат? Кому из нас повезло больше? – Ответ Давида и поразил, и обрадовал меня одновременно. Он согласился со мной, что увлечён своей научной проблемой и старается максимально глубоко изучить и объяснить получаемые им экспериментальные данные. - В науке, как и в жизни своей я однолюб - сказал он.

- Полюбил и останусь верен своей теме.- Помолчав, он добавил: - А много ли людям пользы от моих изысканий? То, что я исследую, лежит в сфере интересов небольшой группы специалистов. Может быть, когда-нибудь мои исследования станут полезными и обогатят практическую медицину, но предугадать и предвидеть когда это произойдёт и вообще свершится ли, трудно. Ничего другого я делать не умею и не хочу. Ты же в отличие от меня решаешь практические задачи нужные людям сегодня.- - И хорошо -, закончил он, - что мы два брата дополняем друг друга.- - Ты обогащаешь практику, я - теоретическую науку. В этом наша обоюдная сила. Важно, что дело своей жизни каждый из нас выполняет профессионально -. Профессионализм и его важнейшие составляющие - добросовестность и ответственность - были отличительными чертами Давида - специалиста.

И снова память возвращает меня в дом Давида, в атмосферу раскрепощённости, веселья и особого уюта царящего здесь. Особую атмосферу дома, его демократичность, определяли не только хозяева, но и их четвероногие друзья, для которых не существовало практически никаких запретов. Жили в доме брата и разновременно благоденствовали собаки разных пород. Мне представляется, что особенно сильно Давид был привязан к Хайфе, на редкость гордой, красивой, независимой и обаятельной афганке. Ей, этой «голубых кровей» статной собаке, выпала особая доля, а вернее миссия, сопровождать Давида и его семью на Землю Обетованную. Я полагаю, что и кличка ей была дана не случайно, как символ грядущих перемен, как позывные земли наших далёких предков, наконец, как знамение нового важного этапа в жизни брата и его семьи.

Случайности и символы часто оказывают на нас и на обстоятельства нашей жизни влияние порой необъяснимое, а порой скрытое, полное тайного смысла. Вот лишь один из примеров. Давид был знаком с семьёй, собиравшейся эмигрировать за границу. Семье было отказано в выезде, и очень скоро в ней появилась собака по кличке «Отказ». Прошло несколько лет. Семья вновь подала ходатайство о выезде. На сей раз, прошение было удовлетворено и, как это ни парадоксально, положительное решение день в день совпало со смертью собаки. Мистика или магия совпадения? Они - совпадения - присутствуют в нашей жизни, однако мы этого часто не замечаем... Хайфа появилась в доме Давида незадолго до эмиграции, и, я убеждён, стала добрым ангелом для семьи брата. Начиная с конца восьмидесятых годов, Давиду начали проводить в Москве диализ. Каждая поездка на процедуру приносила ему невероятные страдания из-за некачественных реактивов. Как-то брат признался мне, что всякий раз, отправляясь на диализ, он словно уезжает умирать. Отъезд за границу для Давида стал вопросом его жизни. Советские власти не воспрепятствовали выезду семье Давида в Израиль. Хочу верить, что Хайфа своим присутствием в семье катализировала и разрешение на отъезд, и благополучный переезд в Израиль! Оказавшись на Обетованной земле, Давид в течение всех лет жизни в Израиле, как и многие годы в Москве, был окружён четвероногими друзьями. Он умел общаться с ними ему одному ведомым способом. Он разговаривал с ними, они понимали его и тянулись к нему. Телепаты чувствовали его добрую душу и платили ему преданностью и любовью. На моей памяти в жизни брата было, по крайней мере, пять собак: Надым, Гайка, Хайфа,

Нэнси и осиротевшая теперь очаровательная Бяша. В общении с братьями меньшими выявилась ещё одна важная черта брата - способность бескорыстно любить и заботиться о слабом.

Брат никогда не терял чувство юмора. Великолепно воспринимая юмор других, он и сам был не прочь посмеяться и пошутить. Его «озорной» юмор никогда не был злобным. Он не терпел злопыхательства. Брат ценил улыбку, шутку, смех, верил в животворную силу смешного и следовал в своей жизни, как мне представляется, известному изречению Шолом-Алейхема: «Смеяться полезно, врачи рекомендуют смех». Давид знал множество смешных историй. Он был кладезем всевозможных анекдотов - политических, бытовых, любовных - короче анекдотов на все случаи жизни. Рассказывал он истории и анекдоты выразительно, умело, используя паузы (позволяя слушателям уловить подтекст) и меняя интонацию в соответствии с требованиями сюжета. Это были моноспектакли Давида. Он умел «бородатый» анекдот перефразировать так, что звучал он по-новому. Заразительный смех слушателей был заслуженной наградой рассказчику. И рассказчик вместе со всеми смеялся с присущей ему хрипотцой в голосе. Рядом с Давидом было всегда легко и интересно. Юмор брата был одной из примечательных сторон его личности и цементировал дружеские отношения с людьми.

Давид был на редкость скромным и тактичным человеком. Он никогда и ни в чём не пытался продемонстрировать своё превосходство и относился к своим успехам с высокой долей критицизма. Он прекрасно владел словом, и его друзья не без основания склоняли его к написанию мемуаров. К сожалению, он только успел написать несколько страниц и во введении следующим образом охарактеризовал свою жизнь: «Я прожил жизнь вполне заурядную, без особых всплесков и падений».

Не могу с этим согласиться. У него была жизнь интересная, полная любви и взаимопонимания домочадцев, встреч с друзьями и единомышленниками. Его ценили коллеги в России, а позже и в Израиле как блистательного учёного, он был человеком огромной воли и доброты, первоклассным шахматистом. Всё, что он делал – будь то пища, приготовленная им (он превосходно готовил), он делал талантливо. Написать мемуары брат не успел. О его непохожести на других, написать наш долг - его родных, друзей и коллег - тех, кто знал и любил его.

Жизнь разбросала нашу семью. Мы с братом в течение последних шестнадцати лет жили по разную сторону Атлантики. С возрастом я ощущал всё большую потребность видеться с Давидом. Мне не хватало его, и постоянное чувство вины за недоданную ему любовь в детстве и юности, за наши редкие встречи на протяжении многих лет московской жизни не покидало меня все эти годы. Я пытался сблизиться с Давидом и его семьёй, ежегодно в течение четырнадцати лет прилетая в Израиль. Мы вместе проводили две-три недели, встречаясь ежедневно. Это было прекрасное время для нас. Давид уделял мне много внимания, старался организовать мой отдых интересно, показывая страну, её города и достопримечательные места. С гордостью он представлял меня своим друзьям и коллегам. Мы много беседовали о жизни и наших планах. Я видел, как болезнь всё больше разрушает его, и каждое расставание с ним становилось всё тягостнее. Помню свой последний визит в Израиль в январе 2006 года. Мы вместе

сидели за компьютером. Брат знакомил меня с возможностями Интернета и смотрел на меня добрым взглядом поверх очков. Его проникновенные глаза светились божественным светом из-под взъерошенных бровей. Какой это был мягкий, согретый любовью взгляд! Буду помнить его вечно! В нём слились и забота, и восторг, и тепло, и грусть, и необычайная доброта. Всё было в этом взгляде мудреца. И звучала в нём, я это слышал и ощущал, затаённая песня его необыкновенной, прекрасной души!

Многие годы Давид тяжело болел и стоически переносил тяготы своего коварного недуга. В поединке с болезнью он вёл себя мужественно, как истинный герой. Он нашёл в себе силы не только не жаловаться, не стонать, а оставаться весёлым, продолжать активно жить и работать. В первый же год пребывания в Израиле он начал профессионально трудиться в одном из ведущих научных центров страны - в институте имени Х. Вайцмана. Три раза в неделю после окончания напряжённого трудового дня он ездил на диализ с тем, чтобы утром снова быть на рабочем месте. И никаких скидок на болезнь. Работал в полную силу и частенько больше положенных восьми часов. И так продолжалось многие годы. Где же он черпал силу? Как мог жить такой интенсивной полноценной жизнью многие годы, будучи таким больным? Я полагаю, что «сверхсилу» он черпал в атмосфере дома, которой награждала его верная, преданная и горячо любящая его жена Лида. Они любили друг друга искренне и глубоко. Каждый из них жертвовал собой во имя обоюдного счастья. «Лидушка-красавица»- так брат часто называл её – стала музой его жизни, преданным, верным, заботливым, бескорыстным другом и помощником во всех его начинаниях. Сверхсилу черпал он в любви и заботе добрых своих детей и наших родителей. Эта любовь согревала и поддерживала его. Он сознавал, что нужен, очень нужен детям и внукам. Нужен своим добрым советом, нужен своим присутствием, своей заботой. Источником сверхсилы была для него и любовь многочисленных его друзей и коллег. Любовь, которую ему дарили родные, близкие и друзья - придавала и силу, и надежду, и веру. И, конечно же, сверхсилу черпал он и в недрах своей души. Ему помогал его юмор, умение не драматизировать ситуацию, его настрой на исцеление, на желание жить. Он не переставал удивляться новым интересным книгам, фильмам и спектаклям. Свойственная Давиду жажда жизни, не угасающий к ней интерес, планы на ближайшее и отдалённое будущее – отодвигали неизбежность близкого конца.

Многие годы болезнь разрушала Давида физически, ему было трудно ходить, но, невзирая на многолетние страдания, Давид был счастливым человеком. Он умел щедро дарить себя и сторицей получал взамен тепло, любовь и заботу людей. Он любил людей и дело своей жизни – биохимию - своё духовное дитя, которому посвятил себя без остатка. И люди, и наука отвечали ему взаимностью. Он прожил недолгую, но яркую жизнь и оставил о себе в сердцах знавших его людей добрую память.

В день своей кончины он, мой дорогой, прилетал со мной проститься. Я ощутил жар его души. Это длилось мгновение, и очень скоро в душе моей зазвучали слова, с которыми, словно молитва, я обратился к его памяти и в которых живёт глубокая вера, что смерть разлучила нас лишь на время. Я очень сожалеть о том, что слишком мало добрых слов говорил брату при жизни.

Брат мой сероглазо-зеленоглазый С окладистой седой бородой, Болезнь тело съедала разом, Душа оставалась твоя молодой! Помню каждое расставанье, Чёрные мысли гнал от себя - Это последнее наше свиданье Улечу и расстанемся навсегда. Ты ушёл, но осталась вера - снова Будем вместе, когда в тонкий мир улечу Он другой и рядом, за гранию гроба, Помолюсь за тебя и поставлю свечу. Тонкий мир обласкает тебя, святого, Ты был преданным сыном, мужем, отцом, Честен, верен был дружбе и слову, Весельчак и учёный, ты был мудрецом. Жизни круг повторим с тобою когда-то, Неразлучными будем и станем мудрей, В мир придём в ипостаси отца, сына, брата И познаем вновь тайны земных путей.

Беленький С.М.

*************************************************

Все, что я вижу и слышу сегодня, завтра связано для меня с моим прошлым и с ним я неразлучна. А прошлое - это Давид и я вместе. Последние годы день рождения Давида мы отмечали, как правило, далеко от дома. Смена обстановки, новые впечатления и сама поездка в машине приносили нам истинную радость и, конечно же, удовольствие. Вот и в этот раз мы решили повторить нашу прошлогоднюю поездку в кибуц «Нир Давид» со всеми нашими внуками и детьми. Нас очень привлекала и тянула к себе природная красота этого кусочка земли. Заказав места в гостинице, мы находились в приятном предвкушении предстоящего отдыха, особенно радовались наши внуки. Обсуждали планы на недалекое будущее (совсем недалекое) и не поняли, что переступили черту реальности, а она тихо подкралась к нам и неожиданно обрушилась на нас тяжелой бедой и безвозвратной потерей. Давид жил естественно и просто, и это нашло свое отражение в надгробном памятнике Давиду - на могиле, покрытой зеленью и цветами, лежит легкий камень, на мой взгляд, он очень теплый и эмоциональный. На небольшой черной плите, так же обрамленной зеленью, стоят две даты -

рождения и смерти Давида 1942-2006, и маленькая черточка между ними (так называемое тире) это судьба Давида, которая переселилась в память близких, родных и знакомых ему людей. Много было сказано хороших и проникновенных слов о Давиде на открытии памятника, но еще больше говорили о нем у нас дома, когда вернулись с кладбища. Помянули Давида, как полагается, водкой, не умолкая, говорили и говорили о нем с теплотой, любовью и болью, не скрывая слез. Как-то незаметно все сгрудились в один круг, и каждый друг за другом рассказывал о Давиде свои впечатления, встречи, беседы и даже юмор нашел свое место в этих рассказах, который Давид очень ценил и не терял его на протяжении всей своей жизни. Более всего объединили всех фотографии, которые все с интересом рассматривали со светлой грустью в глазах. Почти на всех фотографиях израильского периода Давид смотрит на нас своими добрыми глазами, или улыбается нам такой же доброй улыбкой, и нигде мы не видим того недуга, который почти все время мучил Давида. На стене висит его фотография - она удивительна тем, что где бы Вы ни сидели, Давид смотрит именно на Вас, слегка улыбаясь своими такими добрыми глазами. Потихоньку все стали расходиться. Было грустно и больно, а Давид улыбался - только уже издалека.

С каждым днем я все сильнее и сильнее ощущаю его отсутствие. Для меня стало особенно важным то, что он говорил, с кем и когда. По крупицам я собираю все о Давиде, повинуясь навязчивой идее рассказать о жизни и судьбе его в книге. Потрясение невосполнимой утраты никак не отпускает меня, с каждым днем становится только больнее. Память прокручивает обрывочные фрагменты, отдельные фразы, слова, и я боюсь остановиться и что-то потерять. Быть дома, много думать о нем, вспоминать- только в нашем доме ощущение ауры Давида помогает мне извлечь из архивов моей памяти, то, что нас связывало почти 40 лет. Сейчас его нет, и я не могу в это поверить. Давид для меня всегда живой и любимый.

Лидия Беленькая