МУЛЬТФИЛЬМЫ БРЕЙГЕЛЯ И ОБРАЗ ВОЛГИВ МЕЖДУ СОБАKОЙ И ВОЛKОМ

САШИ СОKОЛОВА

Марио Карамитти

Между собакой и волком (Соколов 1989; написано в 1980г.) – текст, имеющий решающее значение в формальных по-исках Соколова, – рождается из глубочайших интимных от-ношений автора с совершенно особым местом, а именно, сохотничьим заповедником Безбородовское в районе Конаковов верховьях Волги, где Соколов работал егерем в течение по-лутора лет, с 1972 по 1973г. В книге, где персонажи пред-ставляются призрачными и неуловимыми тенями, единствен-ными поистине реальными действующими лицами являютсядикая и многообразная, магически чарующая природа и Вол-га, именуемая татарским именем Итиль, – архетип реки и од-новременно конкретная река, текущая ещё не столь широкими бурным потоком в окрестностях Твери. Равным образом не-двусмысленны и указания на нравы, обычаи, реки самогона ижестокие драки обитателей этих мест. Всё это, безусловно,подчиняется, порождая странные и завораживающие эффек-ты, формам и формулам экспериментирования.

Повествование, отмеченное парадигматической фрагмен-тарностью, сосредоточено на двух персонажах, или, точнее,полиперсонажах, представляющих собой гравитационные по-люса книги. Это, с одной стороны, Илья Петрикеич Зынзы-рэла, Джинджирэла или даже Синдерэла, вбирающий в себяимпульсы, идущие из низких и глубинных слоёв. Он реме-сленник, преимущественно точильщик, и затем, в калейдоско-пе эпизодов, – кожевенник, наждачник, старьевщик, лудиль-щик, картонажник… Этот персонаж скрыто воплощает в себеизлюбленную идею Соколова о „мастере” как самом матери-альном хранителе секретов формы и истинном воплощенииидеала художника. Это также ещё один безногий персонаж вбесконечной галерее калек Соколова, опустившийся изгой, нов то же время и бродячий музыкант, играющий на гармони по-добно древним каликам. Высокий и поверхностный уровеньмногогранного искусства Соколова связан также с образом

Mario Caramitti364

молодого провинциального интеллигента Якова Ильича Пала-махтерова, или Алфеева, Альбатросова, Запойного Охотникаи т.п. От одного двойника к другому он предстаёт перед намив образе рассыльного, лейтенанта царской армии, моряка, ти-пографа в Москве девятнадцатого столетия, до тех пор пока всвою очередь не потеряет, хотя лишь на время, свои конеч-ности и не откроет, что он брат и сын Ильи. Впрочем, глав-ным образом, он – поэт реалистического направления и со-мнительного таланта, который, в соответствии с уже канони-ческой самоуничижительной автобиографической проекцией(от Ремизова и Розанова до Венички Ерофеева), проводит вре-мя в охоте и попойках и в написании стихов с барабаннымритмом, витающих между частушкой и концептуализмом. Влабиринте наложенных слоёв, соответствий и ссылок, состав-ляющих неразрывную паутину, особое значение приобретаютдва мотива, которые представляют собой trait d’union междудвумя главным героями. Речь идёт о страсти обоих к женско-му полиперсонажу Орине-Марии, воплощении смерти, непол-ноценной девочке, но в то же время – подруге Ильи и материЯкова Ильича. Нападение Ильи на одну из собак Якова, ко-торую он принял за волка, порождает героически-комическоекрещендо насилия, которому суждено вылиться в убийствоИльи сыном. Впрочем, узнавание происходит в некоем укром-ном уголке текста, так что и читатели, и персонажи могут счи-тать себя вправе не принимать его во внимание. Одно из alterego Якова является также автором очерка по истории искус-ства, включающего в себя описание ряда картин, которыечастично можно свести к известным прототипам. Данные кар-тины варьируются, перекрещиваются и расширяются живо-писными проекциями прозаических текстов. Этот раздел в ду-хе всеохватывающей оргии синестезии носит название, заим-ствованное из Мусоргского, – Картинки c выставки. Именноодна из описанных картин, Охотники на снегу Питера Брей-геля, позволяет нам осознать в полной мере всю оригиналь-ность принципа наслоения персонажей и сюжетов, на которомзиждется книга Соколова.

МУЛЬТФИЛЬМЫ БРЕЙГЕЛЯ И ОБРАЗ ВОЛГИ… 365

П. Брейгель, Охотники на снегу

Охотники на снегу – это первая из незавершённого циклакартин, посвящённых Питером Брейгелем месяцам года. Она,вероятно, олицетворяет январь или декабрь и играет важнуюроль соединительного элемента в рамках сложной структурыМежду собакой и волком. В одном из своих интервью Соко-лов заявил, что во время посещения Kunsthistorisches Museumв Вене в первые годы эмиграции он убедился в удивительнойсхожести пейзажа, изображённого Брейгелем, с видами право-бережья Волги в районе Конаково. Более того, писатель идётдальше, утверждая:

Мой сюжет написан по этой картине. Сюжет книги протекает вней, в ней живут мои герои, и я там тоже живу (Соколов 1997:200).

Тотчас же представляется очевидной сложность уровнейконтаминации между реальным, воображаемым и живопис-ным пространством, к которому присоединяется постоянныйсдвиг временных координат. Картина описывается Соколо-

Mario Caramitti366

вым в трёх отдельных отрывках. Первый эпизод повествует овозвращении с охоты одного из многочисленных alter egoЯкова и выливается в чрезвычайно детальное описание кар-тины Брейгеля (Соколов 1989: 8: 69). Второй пассаж – сти-хотворение Запойного Охотника К незнакомому живописцу, вкотором картина Брейгеля идентифицируется с видом, откры-вающимся из его окна (Соколов 1989: 8: 88). В третьем отрыв-ке, построенном на стилизации стихотворения ПушкинаПодъезжая под Ижоры (там же, 9: 73), связь с картинойБрейгеля является более зашифрованной и менее однозначнойименно из-за неуловимости, свойственной приёмам контами-нации и наслоения.

Прежде всего следует подчеркнуть, что главной функциейкартины Брейгеля внутри текста Соколова является созданиенезависимого, ограниченного микрокосма с ярко выраженны-ми отличительными характеристиками, к которому легче при-менить весьма экстравагантные физические, биологические иморальные законы. Этому служит и недвусмысленное указа-ние на рамки картины и окна, которые ещё более усиливаютвпечатление границ повествовательного пространства. Атмо-сфера цитатности, доминирующая над романом, представ-ляется безусловно усиленной данной авторитетной и инвази-рующей формой самоиллюстрации. Пейзаж Городнища, горо-да вне времени, являющегося местом повествования, совпа-дает и сливается с фламандским пейзажем, приобретает харак-терные для последнего шпили, сохраняя при этом своё созвез-дие приютов для инвалидов и слепых. Реальный прототип –пейзаж правобережья Волги в районе Конаково с его баракамии трубами – не уничтожается, но лишь распадается во времении в тексте на части, которые соединяются между собой целымрядом дополнительных топографических описаний и отсылок.Картина Брейгеля, очевидно, прекрасно гармонирует также сдоминирующим принципом гладкости. Равнина, река, пруды,лёд и нивелирующий всё это снег… Всё же, что не гладкое,исчезает: в тексте почти нет следа лесов, которые являютсянеотъемлемым элементом пейзажа верховьев Волги. Вероят-но, они с присущей им тайной, основанной на вертикальностии на переплетении, создавали бы слишком большой диссо-нанс. Здесь отсутствует также ветер, главный символ восста-ния в Школе для дураков, и остаётся мир „тише воды, ниже

МУЛЬТФИЛЬМЫ БРЕЙГЕЛЯ И ОБРАЗ ВОЛГИ… 367

травы”, неопределённый, но увлекательный, закрытый, кос-ный и непредсказуемый.

Бесспорным главным действующим лицом картины и кни-ги является река – всеохватывающая и многогранная сущ-ность, растекающаяся на притоки, излучины, озерца, пруды,плесы и протоки и достигающая самых сокровенных уголковтекста. Лишь реке Запойный Охотник доверяет бутылки сосвоими стихами. В реку возвращаются мёртвые, в реке илинеподалёку проходят любовные свидания, по реке ходят зи-мой или носятся в санях и на коньках, а летом переплывают еёв лодках. В тексте, однако, нет ни малейшего намёка на волж-ские пароходы. К дебаркадерам „причаливают” поезда, доми-нирующий символ прозы Соколова и единственный указательна современность в мире, который пересекает лишь телега,расположенная в центре картины, или подъезжающая к Ижо-рам в третьем из рассматриваемых эпизодов. Река, таким об-разом, является основным местом для полуязыческих обрядов,для мелких комических подвигов охотников, подмеченных иописанных в тонах, переходящих в эпос, будь то трагическиесостязания конькобежцев на льду или схватка Ильи с предпо-лагаемым волком. Волга превращается в Итиль, и это пре-вращение касается не только названия. Итиль – мифическаярека, никогда ранее не описанная другими, и столь же древ-няя, как и Русь каликов, Даниила Заточника, Николая Угод-ника, которые все в гротескной форме упоминаются в тексте.В центре данного мифа располагается загадочная фигура вол-ка, заключающая в себе, кроме всего прочего, богатейшийфольклорный субстрат. Данная фигура в конечном итоге на-кладывается на образ реки, называемой также „Волчьей ре-кой”, и на место действия, часто именуемое „Заволчьем”. Ког-да точильщиков и егерей спрашивают о конкретном местона-хождении и размерах этого призрачного Заволжья, те с увер-енностью отвечают:

Полагаем Заволчьем такие места, которые за Волчьей лежат, скоторого бы берега не соблюдать (Соколов 1989: 9: 76).

Бездонная и зыбкая тайна распространения и преодоли-мости Волги является одним из основных ключей для про-чтения книги уже лишь потому, что по ту сторону реки живут

Mario Caramitti368

мёртвые, которые частенько возвращаются в Городнище посвоим делам или, по крайней мере, регулярно пользуютсяуслугами безупречно функционирующей почты.

Сумерки являются почти статическим временным факто-ром, имманентным всей книге в целом. И, как с очевидностьюявствует из картины Брейгеля, это также цветовой фактор. Од-нако сумерки – это отнюдь не томный катализатор меланхо-лической созерцательности, как по возвращении с охоты под-сказывает нам alter ego Якова. Это место исчезновений, нео-пределённости, место невероятных преобразований и мета-морфоз. Это поистине душа книги и её персонажей. И это так-же ключ к её загадкам и глубоким скрытым смыслам: доста-точно сказать, что это ключ к её названию, основывающемусяна редком идиоматизме (использованном также Пушкиным вОнегине), который представляет собой кальку с французскогоentre chien et loup. Однако данное название является также ре-бусом, поскольку лишь очень немногие носители русскогоязыка знают, что выражение „между собакой и волком” отно-сится именно к сумеркам, к тому моменту, когда пастух не всостоянии более отличить свою собаку от нападающего волка.Придавая столь большое значение сцене, где Илья действи-тельно путает собаку с волком, Соколов производит ничтоиное, как реализацию идиоматизма, разбавляя, однако, холод-ную виртуозность ироничной мотивацией (Илью заставляетошибиться значительная доза алкоголя) и целым рядом собак,волков, кошек и лисиц, реальных и метафорических, которыеразвёртывают семантическую связь, превращая её в запутан-ную сеть логических и текстовых связей. Впрочем, собака иволк, в конечном итоге, ничто иное, как то же самое животноена различных ступенях эволюции. Поэтому они выступаюткак две почти полностью взаимозаменяемые и „сосуществую-щие” версии одного текста. Таким образом, пара собака-волк– лишь первое звено бесконечной цепи совпадающих антино-мий, включающих в себя различные раздвоения персонажей,жизнь и смерть, прозу и поэзию, а также ворону и жар-птицу,отождествлённых в первом из рассмотренных отрывков. Всеони, однако, хранят в себе богатейший коннотационныйбагаж, наилучшим образом выраженный в паре, представлен-ной двумя берегами Волги. Теоретически мы можем предста-вить их себе наложенными друг на друга. Кроме того, они свя-

МУЛЬТФИЛЬМЫ БРЕЙГЕЛЯ И ОБРАЗ ВОЛГИ… 369

заны таинственной тропой, ведущей в прошлое, и, что наибо-лее важно, несут в себе ослепительную идею бесконечногопространства, заключённого в точных физических границах.

Не случайно с чрезвычайной непринуждённостью смотритна время и пространство Запойный Охотник, который в стихо-творении, посвящённом картине Брейгеля, воспринимает какгладкий continuum расстояние, отделяющее Фламандию XVIвека от его блеклого Городнища. Его смущают формы demodéодежд охотников, но ничто не в состоянии разуверить его втом, что пейзаж на холсте полностью совпадает с видом, от-крывающимся ему из окна. Таким образом, перед нами ещёодно подтверждение, что в Городнище вперемешку нагромож-даются впечатления и шлак веков. Есть, однако, обстоятель-ство, относительно которого охотник не имеет сомнений: по-злащённые ягдташи и прочая роскошь, которую позволяют се-бе фламандские охотники, совершенно неприемлемы в насто-ящей ситуации, и точнее, в советском обществе. И именно это– одно из главных достоинств книги: Соколов демонстрируеттончайшую чувствительность к повседневной реальности. Онспособен говорить о моральной деградации, алкоголизме, де-фиците и сборе стеклотары, не только избегая обычных клишехронистов советского быта, но даже не используя ни одногослова, которое обладало бы каким-либо советским семантиче-ским колоритом. Время у Соколова определяется по праздни-кам юлианского календаря, а почта доставляется верховыми.

Третий отрывок показывает нам в ещё более тонкой и ин-тригующей манере функционирование механизма наслоения,хотя на первый взгляд связь с картиной Брейгеля представля-ется несколько сомнительной. Отличия макроскопические:другой город, другое время года, внезапно появляющаяся ку-дрявая голова Пушкина. Безусловно, летний пейзаж можетбыть аспектом транспонирования картины через все временагода, произведённого также в других „картинках и выстав-ках”. Естественно присутствует река и вездесущие вороны. За-тем телега, лодки, бани. Но самое главное, в сущности, то, чтомы, читатели, уже знаем, как называется деревня, названиекоторой Пушкин настоятельно пытается узнать, ибо Илья ужезадал (Соколов 1989: 8: 91) этот же вопрос толстому мельникуи его придурковатому помощнику, некоему Алладину Рахма-тулину, который, между прочим, уже умер. И с начала первой

Mario Caramitti370

главы (там же, 69) мы знаем, что мельница и деревня с не-произносимым названием Малокулебяково находятся у воротГороднища на правом берегу Итили. Всё совпадает, всё на-слаивается друг на друга. Я предпочёл бы говорить именно онаслоении, а не о нагромождении или чрезмерности. Данныетипично барочные и постмодернистские черты не чужды,безусловно, Соколову, но они в меньшей степени присутству-ют в этой наиболее поэтичной и воздушной работе писателя.В самом деле, наслоение функционирует, сохраняя независи-мость и свободу различных конкурирующих версий, не стиму-лирует их столкновение, но способствует экстраполяции и со-поставлению с тем, чтобы определённое направление илиопределённая гипотеза могли каким-то образом возобладатьпо усмотрению читателя. Попробуем же представить себе это-го идеального читателя-соучастника, столь необходимого Со-колову, когда он накладывает один на другой многочисленныесхожие кусочки, составляющие один из эпизодов или собира-тельный образ одного из персонажей. Гладкость остаётся, номало-помалу нарушается статичность, и берёт начало чрезвы-чайно медленное движение, порождаемое совпадением много-численных мелких деталей текста. Текст наконец оживает, исамым близким аналогом данного процесса мне представля-ются сотни рисунков, необходимых для создания движения вмультфильме.

ЛИТЕРАТУРА

Соколов, С.1989 Между собакой и волком, „Волга”, 1989: 8: 62-92;

„Волга”, 1989: 9: 70-107.

1997 Интервью, „Ясная поляна”, 1997: 2.