2001 2002 исследования по истории русской мысли (часть 3)

«Свет Невечерний» С.Н. Булгакова: правописание и его смысл 603

Ветер приносит прохладу ночную;Тихою славой горят небеса...Братья, оставим работу денную,В песни сольем голоса...

Ночь на востоке с вечерней звездою;Тихо сияет звездой золотою Западный край.

Господи, путь наш меж камней и терний,Путь наш во мраке... Ты, свет невечерний,Нас осияй!4

В мгле полунощной, в полуденном зное,В скорби и радости, в сладком покое,В тяжкой борьбе —

Всюду сияние солнца святого,Божия мудрость и слава и слово —Слава тебе!

И таково оно — во всех дореволюционных изданиях стихотворений Хомякова, начиная с первой публикации «Вечерней песни» в первом номере «Русского богатства» за 1856 год:

Солнце сокрылось, дымятся долины,Медленно сходят к ночлегу стада,Чуть шевелятся ночные вершины,Чуть шевелится вода.

4 Примечательно, что в переиздании «Света Невечернего» 1999 г. это же стихотворение, при отсутствии иных текстологических различий, цитируется с использованием булгаковского правописания: «...Ты, Свет Невечерний» {Сергей Булгаков. Первообраз и образ. СПб.,1999, Т. 1. С. 360).

604 Анна Резниченко

Ветер приносит прохладу ночную,Тихою славой горят небеса.Братья, оставим работу дневную,В песню сольем голоса:

«Ночь на востоке с вечерней звездою,«Тихо сияет звездой золотою «Западный край».

«Господи! Путь наш меж камней и терний,«Путь наш во мраке: Ты, свет невечерний,Нас осияй!»

«В мгле полунощной, в полуденном зное,«В скорби и радости, в сладком покое,«В тяжкой борьбе»,

«Всюду сияние солнца святого,«Божия мудрость, и сила, и слово,«Слава Тебе!»

Различие в правописании — очевидно. Неточная цитата Булгакова, с отточиями после слов «во мраке», позволяет считать обращение «Ты» началом нового предложения, поэтому передача сакрального смысла словосочетания «Свет Невечерний» прописными начальными буквами каждого из слов представлялась Булгакову, да и его последующим читателям, вполне уместной. Замена двоеточия на точку, так же, как и замена слова «песню» (единственное число) на «песни» (множественное число) с последующим снятием кавычек, которые указывали на то, какая именно песня имеется в виду, так же, как и отсутствие запятых при перечислении «Божия мудрость, и сила, и слово», т. е. при перечислении достаточно общеупотребительных и традиционных Божественных имен, в советском издании этот сакральный смысл практически снимала, низводя по сути


религиозный символ до статуса поэтического образа. Однако и в советском издании Хомякова, цитируемом В. Саповым, есть указание самого же Хомякова на литургический источник и темы стихотворения, и, отчасти, словосочетания «Свет невечерний»5: это известное церковное песнопение «Свете тихий», или «Вечерняя песнь Сыну Божию», входящее в вечерню. В данном случае текст этот так важен, что я позволю себе привести его целиком:

Свете тихий святыя славы Безсмертнаго Отца Небесна- го Святаго блаженнаго Исусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога. Достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй, темже мир Тя славит.

Действительно, не текстуально, но интонационно «Вечерняя песнь» Хомякова и «Вечерняя песнь Сыну Божию» очень близки. Еще более близка она — также по интонации — заключительным фразам предисловия «От автора» к «Свету Невечернему»: «в жизни час вечереющий на небосклоне духовном тихо восходит „звезда светлая и утренняя", и дальний доносится благовест из храма Света Неза- ходимого. Но зноем палящим томит еще день, круто подъемлется в гору кремнистая стезя, трудный видится путь впереди...». Однако конструктивное отличие несомненно: «Свете тихий» так же, как и «Вечерняя песнь» Хомякова, и так же, как булгаковское предисловие, действительно говорит нам о пути, об усталости, о закате, но и об усталости от «света вечернего», которому, собственно, и противопоставляется «Свете тихий святыя славы Безсмертнаго Отца Небеснаго Святаго блаженнаго Исусе

5 В автографах стихотворение «Вечерняя песнь» имело еще и такие варианты названий, как «Вечер» и «Вечерняя песнь. Свете тихий», что и указано в комментарии к стихотворению (С. 568).


Христе»6. Истоки этого противопоставления, по-видимому, тесно связаны с истоками понятия «свет» в той традиции, к которой Булгаков так настойчиво требует обратиться: к православной богословской традиции, точнее, к ее метафизическим основаниям.

В греческой патристике одним из первых авторов, попытавшихся рационализировать интуицию Света, был Псевдо-Дионисий Ареопагит. Согласно Ареопагиту, Бог, с одной стороны, выступает как абсолютно непознаваемое, абсолютно трансцендентное миру. Бог есть Мрак, нечто, к чему неприменимы никакие предикаты. Но в это же время «Божественный Мрак —- этот тот неприступный Свет, в котором, как сказано в Писании, пребывает Бог»7.

Выступая и как Мрак, и как Свет, Бог есть и «безымянное», и «достойное любого имени», но «безымянность» его особого рода: «безымянным почитают Его по той причине,

6 Ср. также комментарий к этому же богослужебному тексту П.А. Флоренского в «Столпе и утверждении Истины» (Письмо четвертое: Свет истины): «Господь Иисус — кроткий, тихий свет от святой славы бессмертного, святого, и потому блаженного Отца Небесного. Но он, это тихое Солнце миру, взошло на земле и потом закатилось, снова стало как бы не с нами. Мы видели свет этого закатного солнца и в нем, в свете этого Света «узрели свет» Присно- сущной Троицы. Поэтому и воспеваем теперь Ее — Отца, Сына и Святого Духа — Бога; Сына же Божия, тем присносолнечным прот светлением твари дающего жизнь миру, мир славит в благодарных песнопениях». (П.А. Флоренский. Столп и утверждение Истины. Т. 1. М., 1990. С. 97). Отметим, однако, что Флоренский, в отличие от Булгакова, не разделяет «свет вечерний» от «света не вечернего» (для него это инварианты света Христова) — и «свет разума» от света Фаворского (Там же. С. 96).

7 Псевдо-Дионисий Ареопагит. Письмо Дорофею Диакону / / Мистическое богословие. Киев, 1991. С. 12. Дионисий использует здесь известный фрагмент из Первого послания к Тимофею ап. Павла, глава 6, стих 16: «Единый имеющий бессмертие, Который обитает в неприступном свете, Которого никто из человеков не видел и видеть не может. Ему честь и держава вечная! Аминь».


что само Богоначалие в одном из таинственных видений символического богоявления, порицая вопросившего у него „Каково твое имя", ответило следующее, словно отлучая себя от всякого познания: „ну что ты спрашиваешь меня об имени моем? Оно ведь странно". В самом деле, ■** пишет Дионисий, не странно ли имя, которое превыше всякого имени, безымянности, которая превосходит все, именуемое именем как в этом мире, так и в будущем?»8 Это, скорее, не без-имянность, а сверх-имянность, над- имянность. Бог есть трансцендентная причина и начало всего сущего, присутствующая в мире не существом своим, но в своем Промысле, в своих силах и энергиях, и именно в этом своем самооткровении миру Бог познаваем и постижим. Бог как бы «исходит из себя», постоянно переходя в мир, однако в то же время остается неподвижным и неизменным.

Для прояснения этого образа Дионисий использует как неоплатонический символ круга, в центре которого сходятся все лучи — «образ ума», по Проклу, так и неоплатонический же образ света, впрочем, к тому времени уже усвоенный греческой церковной традицией, в частности каппадокий- цами: свет есть образ блага, к этому лучезарному свету стремится весь тварный мир, и только через причастие этому свету тварь существует и живет, она как бы пронизана лучами духовного и умного Света. Однако и заметно конструктивное различие между метафизикой света неоплатоников и метафизикой света Дионисия Ареопагита: свет, трактуемый в более поздней греческой богословской традиции, в частности Иоанном Дамаскиным (который, к слову, был не неоплатоником а скорее аристотеликом), как «предвечный совет Божий о мире»; образ мира в Боге и воля Бога о мире, есть мир энергий, а не мир «умов», как в неоплато

8 Псевдо-Дионисий Ареопагит. Божественные имена / / Мистическое богословие. С. 20.


нической традиции9. Еще сильнее выражена демаркационная линия между «умным светом» неоплатоников и энергетической трактовкой света у св. Григория Паламы, греческого богослова XIV века, чье творчество, безусловно, было хорошо известно Булгакову10. «Какое вернейшее пророческое слово вы приняли после созерцания света, боговид- цы? — писал Палама. — Какое же, если не то, что „Бог облекается в свет как в одежды“! — „И вы хорошо делаете, говорит апостол, держась этого пророческого слова как светильника, светящего в темном месте, пока не воссияет дневной свет“ — какой дневной свет? Конечно же воссиявший на Фаворе! — и взойдет утренняя звезда" — какая утренняя звезда? — Конечно же осиявшая там Петра с Иаковом и Иоанном. „Пока не взойдет утренняя звезда” — где? „В сердцах наших" (2 Пет 1, 18—19)11. Не ясно ли, что этот свет светит теперь в сердцах верных и совершенных? Не ясно ли, что он безмерно превосходит свет знания? И не только от знания, добываемого эллинской наукой (...)

9 По-видимому, устойчивое словосочетание «свет/светильник разума», которое так активно употреблялось в философских трудах, литературе и речи Нового времени, берет свое начало именно в неоплатонической трактовке понятия «свет» с ее редукцией к «умному», рациональному, когнитивному началу; онтологический же оттенок понятия, который, несомненно, есть у Прокла, в этой трактовке исчезает.

10 Так, в письме о. П. Флоренскому от 15 февраля 1914 г. Булгаков писал: «Занимаюсь Григ<орием> Панамой, стал думать, что издание перевода некоторых основных его трактатов (...) было бы теперь нужно и своевременно и в смысле языка тоже не трудно, лежит в пределах компетенции профессоров Дух<овной > Ак<адемии> (м<ожет> б<ыть>, в Казани есть?)» (Переписка священника П.А. Флоренского со священником С.Н. Булгаковым. Томск, 2001. С. 78).

11 Второе соборное послание ап. Петра, глава 1, стих 18—19: «И этот глас, принесшийся с небес, мы слышали, будучи с Ним на святой горе. И притом мы имеем вернейшее пророческое слово; и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте, доколе не начет рассветать день и не взойдет утренняя звезда в сердцах наших».


но и от знания божественных Писаний свет этого видения отличается настолько, что свет знания сравним со светильником, светящим в темном месте, а свет таинственного видения — с сияющей днем утренней звездой, то есть с солнцем»12. Образный и концептуальный строй достаточно отчетлив: если «свет вечерний», т. е. свет, зажигаемый, используемый вечером, «свет вечера», есть свет знания, «гнозиса», который Булгаков впоследствии назовет «лжеименным»13 — или свет сознания и знания вообще, то Свет невечерний — это свет Фаворский, который может быть реконструирован в системе Паламы не как гносеологическая, а как онтологическая категория, как данность трансцендентного в наличном и историческом бытии. Не это ли различие в трактовке категории «свет» нашла свое отражение в правописании выражения «Свет Невечерний»?14 В русском языке написание слова с прописной буквы отражает уникальность обозначаемого этим словом имени или события, и в данном случае речь идет о действительно уникальном, абсолютно неповторимом событии — о Преображении Господнем. Изменение гносеологического

12 Св. Григорий Пшами. Триады в защиту священнобезмолвствую- щих. М., 1995. С. 208. Перевод В. Венеаминова.

13 Ср.: «И посему София есть мудрость, истинный, не лжеимен- ный гнозис, она есть истинность истин, красота красот» (С.Н. Булгаков. Труды о Троичности. М., 2001. С. 36).

14 Что, кстати говоря, противоречит и церковному правописанию данного словосочетания: «Яже Свет невечерний рождшая, душу моюослепшую просвети» — Молитва 7-я ко Пресвятой Богородице, входящая в утреннее молитвенное правило; «Огнь готовится, червь уст-рояется, веселие, слава, ослабление, свет невечерний, радость праведных: и кто блаженный избегнута не восхощет мучения первых,наследи ВЫЙ вторая» -г- Канон покаянный ко Господу Иисусу Христу.Вечерня — это ожидание Спасителя и одновременно первая служба дня, так как день начинается с вечера. Перед этим только что закончился девятый час, и тут же начинается вечерня, и это есть символ постоянной молитвы: Солнце только что зашло, прошел один круг, и тут же начинается следующий (указано Т. Резвых).20 Ежегодник за 2001 >2002 гг.


статуса категории «свет» на онтологический, зафиксированное в таком правописании, отчасти отражает «декадентский», модернизаторский характер религиозного поиска Булгакова 1910-х годов, когда слишком многие слова обозначались таким образом (достаточно вспомнить поэзию Бальмонта и Блока), когда фактически размывалась грань между духовностью в гегелевском, шеллингианском или романтическом смысле — и духовностью в смысле Духа Святого15, — но и выражает желание эти сферы (разные сферы духовности) разграничить. Последующие же трансформации метафизики Булгакова в 1920-е годы связаны и с использованием паламитской онтологической модели (Бог-Троица — мир энергий — тварь как различные статусы бытия) («Ипостась и ипостасность»), и с пафосом установления жесткой дистинкции между «светом гнозиса» и «Светом Невечерним» («Трагедия философии»), что только подтверждает правомерность моей трактовки.

15 Трактовка, высказанная М. Колеровым.

Заметки по археологии русской мысли: Булгаков, Новгородцев, Розанов

1. Булгаков в поисках русского национального Рафаэля (1900—1902)

П атетический момент встречи Булгакова с «Мадонной» Рафаэля (несомненно, подготовленной чтением посвященных ей страниц «Былого и дум» столь значимого для Булгакова А. И. Герцена) летом 1898 года широко известен в его собственном изложении. Признавшись, что его «осведомленность в искусстве была совершенно ничтожна», он вспоминал: «Я увидел и с первого же взгляда принял в сердце Сикстинскую Мадонну Рафаэля в Дрездене. Это не было чисто художественное впечатление, эта встреча явилась событием моей жизни, — вернее сказать, то было настоящее духовное потрясение...»1. Новая, четверть века

1 С. Булгаков. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи / Сост. А.П. Олейникова и Н.А. Струве. Орел, 1998. С. 284 (с ошибкой в дате: вместо «ноября» должно быть «февраля»). См. первое описание: «Мне посчастливилось быть в Дрездене и испытать небесное счастье перед Сикстинской мадонной» (В ожидании Палестины:17 писем С.Н. Булгакова к М.О. Гершензону и его жене. 1897—1925 / Публ. М.А. Колерова / / Неизвестная Россия. XX век. Кн. 2. М., 1992, С. 121). Ср. повторенное дважды описание той же встречи: С. Булгаков. Свет Невечерний: Созерцания и умозрения / Подг. текста

20*

М одест Колеров

612 Модест Колеров

спустя, встреча с «Мадонной» вызвала иную реакцию, — цитирую интимный дневник, послуживший основой для процитированного выше дневника публично-художественного: «Вот я в Берлине... Был здесь марксистским щенком, теперь, на склоне жизни, приехал как священник. (...) Дорогой я остановился в Дрездене, был у Сикстины, просидел у неё час. Шел с волнением почти юношеским и... не нашел того, что находил неверующим: Богоматери! (...) Итак, это умерло и не воскреснет вновь»2.

Вскоре после встречи, летом 1900 года Булгаков поселился в Киеве — и увидел росписи Владимирского собора, только что расписанного В.М. Васнецовым и др. В большой истории русского искусства эти росписи как-то не задержались, задержались лишь эскизы М.А. Врубеля к росписям. Но в те годы художественно-общественная эйфория от такой акцентированно «национальной» перелицовки канона была велика.

В 1902 году, в Крыму, Булгаков, делясь эйфорией со Львом Толстым, попытался и ему рассказать о своей дрезденской встрече, но был непонят3. Тогда же, в 1902-м, по свежим следам встреч, Булгаков выступил в (не устаю повторять: социал-демократическом) сборнике «Литературное Дело» со статьей «Васнецов, Достоевский, Вл. Соловьев, Толстой (параллели)». В поиске национальных гениев в главных духовных сферах к гениям литературному, фило-

В.В. Сапова. М., 1994. С. 14. Экскурс в историю образа Мадонны в русской культуре XIX века вплоть до Булгакова см .'.Джеймс X. Бил- лингтон. Икона и топор: Опыт истолкования истории русской культуры. М., 2001. С. 415-420.

2 С. Булгаков. Из памяти сердца. Прага [1923—1924] / Публ. А.П. Козырева и Н.Ю. Голубковой / / Исследования по истории русской мысли. Ежегодник за 1998 год. М., 1998. С. 227—228. Ср.: «Моя не состоялась встреча, здесь я не встретил того, чего ожидал. К чему таить и лукавить: я не увидал Богоматери» (С. Булгаков. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. С. 286).

3 С. Булгаков. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. С. 288.

Заметки по археологии русской мысли 613

еофскому и этическому он добавил гения художественного — «корифея» Васнецова, не только художника, но и верующего «вполне современного человека, познавшего древо добра и зла»4.

Сейчас несоразмерность не только художественного масштаба, но и тем более — пошлой, полубездарной (бездарнее — серия житийных картонов М. В. Нестерова) росписи Васнецова другим «гениям» очевидна и вопиюща. Но в помрачении своем, в кратковременном стремлении выстроить «параллели» с участием Васнецова, Булгаков был повинен вместе со своим временем. Более того — с актуальной художественной критикой. Рафинированный знаток русской художественной практики С. К. Маковский признавался уже в 1908 году: «Васнецов в конце < 18>90-х годов слыл одновременно столпом среди передвижников и чуть ли не гениальным провидцем у мирискусников...» И далее: «Однако Стасов никак не мог простить ему „мистицизма"... С другой стороны, увлечение дягилевцев было очень недлительно, и уже в 1902 году в „Истории русского искусства" Александром Бенуа горькая правда о Васнецове высказана довольно определенно»5.

4 С. Булгаков. Васнецов, Достоевский, Вл.Соловьев, Толстой (параллели) / / Литературное Дело: Сб. СПб., 1902. С. 126.

5 С. Маковский. Силуэты русских художников. М., 1999. С. 35. «Он гениальный художник, оригинальный и неподражаемый и в жанре, и н эпических и религиозных картинах... Лет десять раньше почти так же прославлялся Васнецов многими критиками (в том числе и мною) как возвеститель русской „самобытности“, вдохновенный мистик, художник национальных откровений (...) Васнецов новый — декоратор Владимирского собора... Внешне „национальное44, обманно-впечат- ЛЯ IOI нее в его творчестве казалось каким-то гордым вызовом неумелому „западничеству" художников-подражателей и компиляторов (...) С тех пор мы узнали, что наивной была наша вера, Васнецов не кажется больше ни гениальным учителем, ни вдохновенным мистиком (...) На последней выставке в Академии художеств (1905) все чуткие поняли: вел и кот Васнецова не стало» (С. 144).


Итак, главным поводом к повторению встречи Булгакова с «Мадонной» — теперь уже не космополитической, рафаэлевской, а с национальной, васнецовской Богоматерью — было зафиксированное в статье о «параллелях» сравнение росписей Владимирского собора с «Сикстинской Мадонной»6. Понятно, что Булгаков, в растущем национальном возбуждении 1900—1906 годов, искал «параллели» (альтернативы) Рафаэлю и, выстраивая «идеалистическое направление», искал ему культурных соответствий. И во многом случайно эта альтернатива нашлась в Киеве, в соборе, в Васнецове. Не случайно то, что образы росписей киевских Васнецова чутко улавливали иной, интеллигентский субстрат массовых религиозных поисков, выразителем которых был и Булгаков, прямо апеллировали к интеллигентской аудитории: и в лице васнецовской Богоматери сквозил узнаваемый интеллигентский женский тип, и в лице васнецовского Христа был реализован тип чахоточный и надсоновский...

Булгаков, наверное, прислушался-таки к развенчанию «гения» Васнецова (и потому не стал переиздавать «параллели» в сборнике «От марксизма к идеализму»), но не поторопился разочароваться в национальной стилистике Владимирского собора. И даже на Пасху 1906 года, в специальном номере левой киевской газеты «Народ», фактическим редактором которой он был, разместил цветные (!) репродукции Владимирской серии (Врубеля и Нестерова, а не Васнецова)7. Очерченная здесь особая художественная чуткость Булгакова делает ему честь. Но есть еще одно обстоятельство, археологически гораздо более несомненное

6 С. Булгаков. Васнецов, Достоевский, Вл.Соловьев, Толстой (параллели). С. 121.

7 Редактором и автором художественного приложения к «Народу» была Н.Н. Кульженко (М.К. «Идеалистическое направление» и «христианский социализм» в повременной печати. Росписи содержания / / Исследования по истории русской мысли. Ежегодник за 1999 год. М., 1999. С. 384), в 1900-м — киевская дама сердца Бердяева {Александр Вадимов. Жизнь Бердяева. Россия. Oakland, Calif., 1993. С. 50).


и касающееся не только параллели Рафаэль — Васнецов, мо и параллели Васнецов — Достоевский — Толстой.

В 1901 году в массовой серии художественно-просветительских брошюр вышло сочинение B.JI. Дедлова (Кигна), посвященное собору, снабженное портретом Васнецова, автотипиями — и в целом являющееся апологией художника8. Третья и четвертая главы брошюры были посвящены персонально Васнецову (С. 21—33) и его религиозной живописи (С. 34—74). Именно В Л. Дедлов, формулируя, что Васнецов «идеалист» и «глубоко национален», в этой брошюре начал сравнение его с Достоевским и Толстым9.

Булгакову оставалось лишь добавить к названным «гениям» Соловьева и творчески развить то, что уже было изложено в сочинении Дедлова.

2. Булгаков на государственной службе (1903-1905)

Редко кто задумывается об официальном социальном и государственном статусе тех, кто числится среди русских мыслителей, особенно — начинавших в качестве крайних революционеров. Несмотря на революционность, вся инерционная сила государственной службы в полной мере двигала их чиновничью карьеру, невзирая на негласный надзор Департамента полиции и многолетние сведения об их политической неблагонадежности.

С 1900 по 1906 год Булгаков провел в Киеве10. 1903 год для Булгакова, в глазах власти и подавляющего большин

8 В.Л. Дедлов. Киевский Владимирский собор и его художественные творцы. М., 1901. Кстати, пятая глава брошюры посвящена другому культурному вождю Булгакова — М. В. Нестерову (С. 74-86).

4 В.Л. Дедлов. Киевский Владимирский собор и его художественные творцы. С. 63, 73.

10 Вернувшись из заграничной командировки и защитив магистерскую диссертацию, в 1900 году Булгаков возобновил чтение лек-


ства общественности остающегося не только радикалом, но и социал-демократом, трибуном, лектором-пропаган- дистом, срывающим аплодисменты огромных (до 1000 человек) аудиторий в Киевском политехникуме, был вполне успешен. «Отчет о состоянии Киевского Политехнического Института имп. Александра II за 1903 год» (Киев, 1904) в сведениях о личном составе сообщает (С. 205): Булгаков — экстраординарный профессор по кафедре политической экономии и статистики, магистр, коллежский советник, в службе с 1895 г., в ведомстве [Министерства финансов] с 1 июля 1901, в чине с 15 февраля 1901, в настоящей должности (VI класса) с 1 июля 1901 (...) 6 апреля 1903 года награжден Орденом Св. Анны 3 степени.

Орденоносец Булгаков, в ответ на призыв ведомства что-то поделать с бастующими на политической почве студентами, как член Совета института 28 ноября 1903 начал обсуждать, а 2 декабря 1903, вместе с Советом постановил отказать ведомству — и не выяснять виновность участников студенческой сходки. Поскольку сходки продолжались, а политический союз (под впечатлением Кровавого воскресенья 9 января 1905) с революционным студенчеством креп, 12 февраля 1905 Совет с участием Булгакова признал невозможным возобновить занятия «до изменения государственного строя России». Подпись его стоит и под постановлениями Совета от 15 октября (протест против ввода полиции и войск в институт), 17 октября

ций по политэкономии как преподаватель Московского технического училища. Одновременно, как магистр политической экономии, Булгаков подал прошение о приеме его приват-доцентом в Московский университет, которое было удовлетворено. Но разрешение управляющего Московским учебным округом от 3 августа 1901 года пришло поздно — и Булгаков уехал преподавать в Киев (РГИА (СПб.). Ф. 733. Оп. 151. Ед. хр. 206. Л. 99). В Киеве он стал экстраординарным [без докторской степени] профессором политической экономии Политехнического института и с особым нажимом стал приписывать к своему имени: проф.


(протест против террора и произвола, требование созыва Учредительного собрания), 22 октября 1905 (телеграмма с требованием отменить военное положение в Киеве)11.

Кстати, в 1904-м Булгаков, разгружая книжный балласт, накопленный при сочинении диссертации «Капитализм и земледелие», «подарил Библиотеке ряд статистических материалов на английском языке», о чем сообщил официальный протокол института (Отчет о состоянии Киевского Политехнического Института имп. Александра II за 1904 год. Киев, 1906. С. 63). Если, паче чаяния, грянет нужда для академического собрания проследить марксистскую мысль Булгакова, вперяющуюся в аграрную цифирь, и исследовать маргиналии и отчеркивания великого человека на страницах статистических материалов, то искать следы подарка придется в Киеве. Во всяком случае, материалы полицейского надзора за ним в Киевском архиве сохранились.

3. «Женственность» против БулгаковаПубликуя несколько лет назад письмо П.Н. Савицкого к Булгакову конца 1924 года12, я немало удивлялся ожесточенности евразийца в отношении признанного мыслителя и вождя молодежи. «Женские» коннотации и недоумения, вызываемые учением Булгакова о Софии, обсуждались и обсуждаются с особой дотошностью. Но чтобы вот так — радикально...

Фактические обстоятельства были следующие: ученик П.Б. Струве, на почве евразийства решительно с ним разошедшийся, один из вождей и глава административного штаба евразийского движения Савицкий, тем не менее, ак-

11 Из истории Киевского политехнического института. Сборник документов и материалов. Т. 1 (1898-1917). Киев, 1961. С. 131, 132, 162, 183, 185, 188.

12 Для статьи: М.А. Колеров. Братство Св. Софии: «веховцы» и «евразийцы» (1921-1925) / / Вопросы философии. М., 1994. № 10. С. 143-166.


куратно платил долг ученической чести учителю — и взялся составить и отредактировать сборник статей, посвященный 35-летию научно-литературной деятельности Струве, отмечавшемуся его поклонниками в январе 1925. В сборник — а именно редактору-инициатору Савицкому — направляли вполне научные и штудийные статьи друзья, соратники и ученики Струве. Направил свою штудию («Ипостась и ипостасность. Scholia к Свету Невечернему») и Булгаков.

И вот что ему отвечал Савицкий о штудии: «упоминая... „вечную женственность как пассивную любовь", Вы снабжаете... упоминание сноской: „Разумеется, мы употребляем это выражение (...) вне всякого отношения к полу, поэтому женственность не имеет здесь отношения к женскости, а тем более к женщине". Простите, но я не могу скрыть ощущения, что говорить о женственности, которая не имела бы никакого отношения к женскости и женщине, это одноприродно (...) исканию огня, который бы не жёгся, и т. п.». Замечания свои Савицкий резюмировал очень жестко: «рядовой читатель воспримет указанное (...) как богословское оформление фрейдианства». Важно отметить, что, по заведенному в среде евразийцев обычаю, полемические письма такого рода немедленно перепечатывались на пишущей машинке в нескольких копиях (под копирку) и рассылались, как минимум, членам руководства евразийского движения (Н.С. Трубецкой, П.П. Сувчинский, др.).

Булгаков в ответном письме (30 декабря 1924) попытался объясниться («Мне, откровенно говоря, даже в голову не приходило, что отсюда могут получиться такие фрейдовские уравнения, какие Вы передо мной развернули»), но поправки в статью внес (А. Резниченко приводит свидетельство Савицкого о 90 поправках13, но сейчас недосуг выяснять, сколько из них касалось «женственности»). Сам

13 С.Н. Булгаков. Труды о Троичности / Сост. А. Резниченко. М., 2001. С. 49 (Исследования по истории русской мысли. Т. 6).


Булгаков вполне внятно описывал свое переживание темы в дневнике еще конца 1923 года: «для меня выяснилось и философско-богословское, и религиозное отвержение половой концепции Софии как „вечной подруги" и „прекрасной дамы". Это — ересь и блуд духовный, и кажется мне, что я преодолел здесь В. Соловьева — Шмидт и освободился от них в сторону церковности. Тем самым я сделал шаг и за „Свет Невечерний", где, хотя и слабо и робко, но было еще соловьевство и „кокетство" с Софией...»14.

Первым делом следует заметить, что Савицкий не имел никаких «интеллектуальных» оснований вступать в теологическую полемику — ни образование, ни сфера интересов, ни даже обыденная практика не давали ему достаточных знаний для ведения сколько-нибудь квалифицированной полемики вокруг Софии. Главным внутренним мотивом (что подтверждает вся современная конфликту переписка евразийцев) для этих придирок Савицкого была, конечно, борьба за влияние на эмигрантскую молодежь, в среде которой заметное число церковно и идеологически ориентированных (то есть самых «лакомых» для построения идейно-политического и партийного движения, каковым было евразийство) принадлежало к так называемым «софий- цам» (или «софианцам»), признанным вождем коих был Булгаков, развивавший собственное учение о Софии, еще не осужденное церковью. Впрочем, как бы велико ни было ожесточение, полагать, что ради неочевидного удовольствия полемизировать с богословом о богословии Савицкий ввязался в эпистолярную борьбу (и настолько затянул исполнение своих прямых редакторских обязанностей, что даже вызвал неудовольствие издательства15), было бы не

14 Прот. С. Булгаков. Из памяти сердца. Прага [1923—1924] / Публ. А.П. Козырева и Н.Ю. Голубковой / / Исследования по истории русской мысли. Ежегодник за 1998 год. М., 1998. С. 199.

15 Издательство «Пламя» в письме к П.Н. Савицкому от 2 декабря 1924 года вынуждено было прямо поторопить его со сдачей статьи


правильным. Да и сам пункт полемики — сексуальное толкование Св. Софии — вряд ли на самом деле был столь принципиальным. Прозрачное же уязвление Булгакова Савицким в перенесении в область богословия личных сексуальных проблем я отнес на специфику характера Савицкого, действительно, человека очень склочного. В таком недоумении оставил я тогда эту тему.

Анна Резниченко, коснувшаяся описываемой «полемики» при подготовке тематического сборника, в который вошла «Ипостась и ипостасность», в приложении к тексту дала выдержки из переписки евразийцев и Булгакова, но тему также развивать не стала16.

Новый свет на мотивы Савицкого проливают опубликованные Ю.Т. Лисицей мемуарные записки И.А. Ильина, также человека крайне неуживчивого и бескомпромиссного, по мере своего растущего воцерковления перессорившегося почти со всеми философами первой волны эмиграции (его систематически нелестных оценок заслужили Булгаков, Бердяев, Карсавин, Франк, Лосский...). Ильин вспомнил, что жена его двоюродного брата Н.И. Ильина рассказала, что некогда (то есть в те же 1923—1925 годы) «посещала в Праге семинарий Булгакова по богословию и была у него на исповеди. В семинарии своем Булгаков разбирал догматы православия и в этой связи анализировал, комментировал и анатомически описывал неделями учение о зачатии и рождении Христа Богоматерью. В семинарии участвовали несколько мужчин и дам. Нина Ива-

Булгакова «Ипостась и ипостасность» (ГА РФ. Ф. 5783. On. 1. Д. 379. Л. 4). Кстати о «Пламени». Д.А. Лутохин, активист и высланец 1922 года, затем склонившийся к признанию советской власти, вспоминает (1928): «и „Русская Мысль", и изданный „Пламенем" на чешские деньги к 35-летию (!) литературной деятельности Струве юбилейный сборник почти не расходились» (OP PH Б).

16 С.Н. Булгаков. Труды о Троичности / Сост. А. Резниченко.С. 39-49.


новна с негодованием рассказывала о том, как прот. Булгаков часами предавался анатомическому и физиологическому разъяснению того, как могла Дева Мария зачать без семени и родить „без истления“. „Мы, женская часть семинария, часами сидели сконфуженные, растерянные, опустив глаза и не зная, куда деваться от стыда". На исповеди же прот. Булгаков стал задавать ей столь нескромные вопросы о ее эротических грехах, что она, вскипев от негодования, сказала ему: „Отец Сергий! На такие вопросы я отвечать не буду!"»17. В другом месте Ильин укореняет свои подозрения в прошлом, вспоминая — по красноречивому совпадению с придирками Савицкого — тот же многолетний труд Булгакова «Свет Невечерний», в частности пред- публикацию глав книги в «Вопросах философии и психологии» за 1916 год: «здесь он [Булгаков] развивал новую догматическую концепцию, согласно которой Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой имеют в Лице Софии Премудрости что-то подобное „общей жене", в любви к которой они себя (по очереди?) истощают, и она от них зачинает и родит мир. Помню, как я целому ряду друзей читал вслух эти пошлые выдумки и все разделяли мое негодование»18.

У меня нет оснований сомневаться в наличии твердого фактического ядра у этих сведений Ильина. Такие казусы могли возникать и возникали в общении Булгакова со студентами (его Русского Юридического факультета в Праге, состоящего под протекторатом Чешского Карлова Университета, где в 1923/1924 учебном году он читал Церковное право). Но навязчивые придирки и уличения Савиц

17 И.А. Ильин. Собрание сочинений: Письма. Мемуары (1939— 1954) / Сост. Ю.Т. Лисица. М., 1999. С. 354—355. Этот же рассказ кратко приводится и в письме И.А. Ильина к И.С. Шмелеву от 11 февраля 1947: И.А. Ильин. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов (1947—1950) / Сост. Ю.Т. Лисица. М., 2000. С. 35.

18 И.А. Ильин. Собрание сочинений: Письма. Мемуары (1939— 1954). С. 366.


кого в таком контексте приобретают дополнительный смысл. А он таков: зная из разговоров в пражской студенческой среде о сексуальных темах, возникших в процессе общения Булгакова со студентами, слыша об обвинениях, которые молва произносила в адрес Булгакова, более того — предполагая, что Булгаков знает и втайне разделяет справедливость обвинений, Савицкий воспользовался единственным случаем, когда Булгаков реально зависел от него как редактора Festschrift’a Струве (участие в котором было для Булгакова морально абсолютно необхдимым), и расчетливо завел богословско-сексуальную полемику, чтобы (публично, под копирку!) больней уязвить противника.

Есть и еще одно обстоятельство. С начала 1890-х Струве был знаком с Н.А. Рейтлингером — настолько, что последний даже готов был финансировать издание марксистской газеты во главе со Струве/В эмиграции семья Струве поддерживала близкие и дружеские отношения с дочерьми Н.А. Рейтлингера — Юлией и Екатериной19, крымскими знакомыми Булгакова. Находясь в 1923—1924 годах в Праге, они стали его ученицами, а Ю.Н. Рейтлингер также, как она себя называет в письмах к Струве, «церковницей» Булгакова — его помощницей по устройству богослужения. Близкие отношения, сложившиеся у Булгакова с Ю.Н. Рейтлингер (впоследствии — монахиней Иоанной), освещены в его дневнике: «смущение изошло от Нели [жены, Е.И. Булгаковой] и Муночки [дочери, М.С. Булгаковой] по поводу моих отношений к Рейтлингер или, вернее, их ко мне»20. Видимо, молва об этом вышла далеко за пределы семьи Булгакова и не стеснялась в интерпретациях. Даже подчеркнуто дружественный к нему П.Б. Струве

19 Кроме сообщенного в комментарии к пражскому дневнику Булгакова, см. посвященное Ю. и Е. Рейтлингер стихотворение Г.П. Струве 1922 года «Я хочу быть простым и мудрым...» (Глеб Струве. Утлое жилье. Избранные стихи 1915—1949 гг. 2 изд, доп. [s. 1.], 1978. С. 18).

20 Прот. С. Булгаков. Из памяти сердца. Прага [1923—1924]. С. 201.


11 исал своим близким: «Очень меня расстраивает отноше- ние С.Н. Булгакова к Ю.Н.» («Пражский архив»: ГАРФ. Ф. 5912. Цитирую по выписке, так и не смог восстановить точный архивный шифр!).

Возможно, неконтролируемая молва стала одной из причин отъезда Ю.Н. Рейтлингер из Праги в Париж. В апреле 1924-го Булгаков записал в дневнике: «Вчера уезжала из Праги Юля, и с этим отъездом как-то острее почувствовалась вся трудность узла отношений, силою вещей создавшихся с этой дивной девушкой. Религиозное творчество, порывы вдохновения, иконы и вместе человеческая слабость и приражения, с которыми приходится вести ожесточенную борьбу»21. Осенью того же года Савицкий обвинил Булгакова в сексуальном переживании Софии.

Несомненно, вина за недобросовестное погружение современников в тему «женственности» в большей степени должна быть возложена на них самих. Но очевидна и интенсивная традиция асексуального, расширительного толкования «женственности» у более близкого к Булгакову старшего поколения, прямо восходящая к B.C. Соловьеву (Ewig Weibliche: «Знайте, вечнаяя женственность ныне...»). На поверхности такой традиции лежит вполне игровая, публицистическая эксплуатация «вечной женственности» Бердяевым — в известной статье 1915 года «О „вечно бабьем “ в русской душе» или Розановым в обнаружении «бабьих» черт в характере еврейства22 и Мережковским — в ста

21 Прот. С. Булгаков. Из памяти сердца. Прага [1923—1924]. С. 256.22 Другое направление эксплуатации формулы, наверное, более

близкое поколению Савицкого, — в развитии половых характеристик: «На международной цветаевской конференции вспомнилось, как Тиняков определил: Гиппиус — это вечно-женственное, Ахматова — вечно-женское, Л. Столица — вечно-бабье («А о ком еще было сказано: вечно бабье? О России: так сказал Бердяев, имея в виду дух восприимчивости и пр.»)» (М.Л. Гаспаров. Записи и выписки. М., 2000. С. 228).


тье того же года «Поэт вечной женственности», в которой соловьевская линия была углублена до Тургенева. Совершённое здесь Мережковским соединение «вечной женственности» с фактами «человеческой малости» Тургенева, особенно в части его сексуальной жизни23, было прямо встроено в контекст бердяевско-розановских применений формулы: «Есть два полюса в вечно-женственном: лю- бовь-материнство и любовь-девственность. Их соединение — в мире божественных сущностей — в Деве-Матери, а в мире явлений эти два начала противоборствуют друг другу». Последнее дополнительным источником имеет вполне глубокомысленное суждение Д. С. Мережковскогоо «двух противоположных гениях мировой культуры — духе семитском и духе арийском, духе смерти и жизни (...) двух полюсах, двух половинах, двух полах мира для какого- то последнего слияния...» [1898—1902]24. Непосредственно за этими, зыбкими и провокативными, применениями уже открывались возможности «особого», «бесовского» переживания «женственного» как специфически сексуального. Мережковский писал: «Душа женщины — в теле мужчины. В седом старике-исполине, Иване Сергеевиче Тургеневе, — маленькая Жанетта, четырнадцатилетняя девочка. (...) Женственное прекрасно в женщине, а в мужчине кажется „бабьим", слабым, лживым, предательским, подлым — тем, за что порой „убить мало“»25. В результате оригинального мыслительного поворота Мережковский соединял соловьевски окрашенную Деву с сексуально окрашенной «женственностью»26 и приходил к следующему: «Германо

23 Д.С. Мережковский. Было и будет. Дневник 1910—1914. Невоенный дневник 1914—1916. М., 2001. С. 332, 334, 337.

24 Д.С. Мережковский. J1.Толстой и Достоевский. М., 2000. С. 137.25 Д.С. Мережковский. Невоенный дневник. С. 339, 338.26 Подробно о теме «женственности» в строе идей Мережковского

см.: Темира Лахмусс. Вступительная статья / / Дмитрий Мережковский. Маленькая Тереза. [Ann Arbor], 1984. С. 40—44.


романский Запад мужествен, славяно-русский Восток женствен. Мы знаем о мире то, чего другие народы не знают, — что мир есть мир — не война и ненависть, а вечная любовь, вечная женственность (...) От Петра и Пушкина к Толстому и Достоевскому идет линия нашего мужества, явная, дневная; а ночная, тайная линия женственности — от Лермонтова к Тургеневу: от Лермонтова Небесной Девы Матери через Тютчева, певца земной Возлюбленной, и Некрасова, певца земной Матери, — к Тургеневу, уже не только русскому, но и всемирному поэту Вечной Женственности. И, может быть, далее — от прошлого к будущему — от Тургенева-поэта к Вл. Соловьеву-пророку, а от него и к нам. (...) В наши дни, дни мужества неправого и невечного, дни вражды не человеческой и даже не зверской, а дьявольской, не пора ли нам вспомнить о вечной любви, о вечной женственности?»27.

В те военные годы бывший ярким и риторически активным милитаристом и певцом именно «правого мужества и вражды человеческой», Иван Ильин, конечно, не мог простить всем, кого он числил входящими в творческий, идейный и масонский круг Мережковского, такой вольности. Вот что писал Ильин впоследствии, язвя религиозных общественников и соловьевцев: «Формализм идет рука об руку с беспутством, распутством, релятивизацией, беспринципностью и т. д. Пустая форма — безыдейна и беспринципна, беспочвенна и безбожна; ей соответствует болото больной страстности и извращений, гниение на

27 Д.С. Мережковский. Невоенный дневник. С. 342—343. После 1917-го Мережковский формулировал терминологически еще уже: «Религиозная болезнь русского народа есть чрезмерная женственность» (Д. Мережковский. Россия будет. I / / Наш Век. Петроград.23 (10) июня 1918. №100. С. 2). В созвучие ему высказывался в июле 1917-го Максим Горький о «духовно мечтательной, мягкотелой Руси» (М. Горький. Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре. М., 1990. С. 95).


корню; теория и практика вседозволенности; неспособность отличить божеское от дьявольского; вкус к дьявольскому; хлыстовщина и распутинщина. Вот почему все эти группы русских предреволюционных публицистов — Розанов, Мережковский, Булгаков, Бердяев, Вяч. Иванов, Белый, Чулков — были сущими предтечами большевистской революции. Понятен их интерес к больной сексуальности, к черной мессе, к хлыстовству; их близость к партии социа- листов-революционеров; их неспособность отличить «мадонну» от публичной женщины; их постоянное возвращение к сексуальному трактованию теологических тайн. В 1915 году я сам слышал, как Булгаков объяснял [Д.Е.] Жуковскому, что Распутин — великий мистик, так же, как и Николай II...»28.

В условиях антибольшевистской эмиграции 1920-х годов ощутив себя новыми идейными вождями, ответственными за русскую культуру и русскую религиозность, Ильин и евразийцы почувствовали себя призванными к особой, повышенной сексуальной чистоте и пруденциальное™. Первой жертвой их идеологически обремененной пруденциальное™ должен был стать Булгаков. Вскоре к борьбе против «сексуального толкования Богоматери» добавилась и борьба церковных активистов против софий- ства как части масонского заговора.

4. Евразийская фраза Новгородцева (1922)Считается, что из деятелей старшего поколения юношей- евразийцев определенно и решительно поддержал лишь Карсавин. Прагматически, ради денег, нейтральными сочинениями, приняли участие в евразийских изданиях Франк и Карташев. Сведений о том, что хоть слово симпа

28 НА. Ильин. Собрание сочинений: Кто мы? О революции. О религиозном кризисе наших дней. М., 2001. С. 113—114.


тии или сочувствия евразийству высказал Новгородцев, — до сих пор не было. Но, в отличие от Струве и И.А. Ильина, Новгородцев вряд ли был способен к радикальному отвержению евразийства. Кажется, что он и вовсе, пока евразийство не обнаружило свою явную просоветскую природу, готов был увидеть некоторый позитивный смысл этого движения. Пусть даже риторически. Понятно, что в тесном общении с толпой пражского русского студенчества всякое с Новгородцевым могло приключиться и всякие фразы могли быть сказаны.

Пражский конфидент «национал-большевика» Н.В. Ус- трялова, старавшийся консолидировать его с ему подобными, русифицированный чех Ф.Ф. Кубка детально сообщал ему из Праги в Харбин обо всех пунктах наблюдаемого им эмигрантского идейного развития. Он пишет Устрялову 16 января 1922: «сошелся я с учеником П. Струве П.Н. Савицким, одним из представителей нового течения „Евра- зиизма“...». И, видимо со слов Савицкого, далее сообщает о признаках победного шествия течения: «К этой же группе примыкает и прекрасный светлый старик проф. Новгородцев, который, говорят, будто бы сказал: „Россия горда, что родила Чингис-хана“»29. То, что позиция его коллеги по ЦК кадетской партии Новгородцева для национал- большевика Устрялова, искавшего формул перехода от чтимого им антибольшевистского веховства к пробольшевизму, была важна, и что Ф.Ф. Кубка не случайно поминал его имя, свидетельствует следующий красноречивый факт. В принципиальный для идейного перехода 1919 год, в редактируемой им вместе с Д. Болдыревым газете «Русское дело» Устрялов предпослал первому же номеру эпиграф из Новгородцева: «Революцию надо преодолеть, взяв у нее достижимые цели и сломив ее утопизм, демагогию, бун-

19 The Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai Ustri- alov Collection. Folder 2. P. 29. #17.


тарство и анархию непреклонной силой власти»30. Даже если неистовый Савицкий ошибся, то в контексте этого эпиграфа и предсмертных произведений Новгородцева «Существо русского правосознания» и «Восстановление святынь», во имя риторического православия похерива- ющих все предыдущее новгородцевское правосознание, вышеупомянутая экзотическая фраза не кажется невозможной.

Краткое исследование откликов на позицию Новгородцева во внутриэмигрантской полемике начала 1920-х доказывает, что симпатии Новгородцева к евразийству были фактом. Основой этих симпатий, было, разумеется, отношение Новгородцева к большевизму. Жена И.А. Бунина записала вдневнике 3 января 1924 года: «Струве (...) много рассказывал о настроениях в Праге (...) Кизевеггер и Новгородцев. Первый левее второго, но более непримирим [к большевизму], второй правее, но ближе к примиренчеству»31.

Впервые идея привлечь Новгородцева к сотрудничеству с евразийством (наравне с иными представителями старшего поколения, первоначально на правах автора евразийских изданий) была высказана Г.В. Флоровским, что отразилось в письме П.П. Сувчинского к Н.С. Трубецкому от6 февраля 1923 года: «Как Вы относитесь к предложению Флоровского — не издавать больше обособленных „евразийских" сборников, а „под редакцией11 (?) Евразийцев — начать издавать журнал (2 книги в год) при участии Струве, Новгородцева и т. п.? Признаюсь, я не совсем уяснил себе, в чем будет состоять „евразийская редакция" этого журнала и зачем нужны Струве и Новгородцев? Статья

30 Н. Устрялов. Русское дело [передовая] / / Русское дело. Омск. №1.5 октября 1919. С. 1.

31 [В.Н. Муромцева-Бунина. Дневник] / / Устами Буниных. Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие материалы / Под ред. Милицы Грин: В 3 т. Т. II. Frankfurt am Main, 1981. С. 120.


Новгородцева в сборнике „Православие и Культура" [„Существо русского правосознания"] довольно рамольная (...) Нужно возможно дольше делать общий, основной отбор сотрудников (по духу!) и не переходить на партийную платформу. Это нас только разъединит до срока. (...) Присматриваюсь к разным людям (Ильину, Бердяеву, Франку, Новгород<цеву> и др.). Я все больше прихожу к убеждению, что „евразийцам" надлежит не смешиваться ни t кем и возможно дольше не уточнять свои идеи, ибо все другие, иногда... и то, да не то!»32

Есть основания полагать, что главным посредником в общении евразийцев (в Праге) с Новгородцевым действительно выступал Г В. Флоровский. Конфликт Флоровского с Савицким в сентябре 1923 и начавшийся вскоре после этого отход Флоровского от евразийства поставил перед руководителями движения задачу установления альтернативной связи с Новгородцевым. Живший в Вене Н.С. Трубецкой писал в Прагу Савицкому 15 сентября 1923: «неприятно не то, что Г.В. взял свои статьи обратно [из составляемого евразийского сборника], но то, что мы оказываемся без философа. К сожалению, все это окончательно выяснилось уже после отъезда Новгородцева из Вены,-а то я попробовал бы позондировать, нельзя ли так или иначе получить от него что-нибудь подходящее по чистой философии. (...) Не знаю, какие у Вас личные отношения с Новгородцевым. Не могли бы Вы попробовать очень осторожно позондировать его?»33 30 октября в письме к Са

32 ГА РФ. Ф. 5783. On. 1. Д. 359. Лл. 31—32. Критическое отношение Сувчинского к Новгородцеву проявилось еще в письме его к Трубецкому из Берлина 14 февраля 1922: «Был Новгородцев. На фоне берлинской жидо-масонской и монархической скуки — это было интересно, но все-таки старик любит поражать дам в „салонах" и пустить маститую сдезу. Виделись с ним несколько раз, и он очень ободрил меня» (ГА РФ. Ф. 5783. On. 1. Д. 359. Л. 7).

» ГА РФ. Ф. 5783. On. 1. Д. 403. Лл. 164-165.


вицкому Трубецкой вновь возвращался к проблеме привлечения Новгородцева: «... вот кого следовало бы выяснить [на предмет сочувствия евразийству], — это Новгородцева. Из разговоров с ним я вынес впечатление, что он относится сочувственно действительно к евразийству, а вовсе не к Г.В., и что он вполне отдает себе отчет в недостатках Г. В.»34.

Итак, по крайней мере, в личных разговорах с евразийцами Новгородцев дал основания думать о его сочувствии движению, и Савицкий, передавая конфиденту Устрялова его слова, не выдавал желаемое за действительное.

5. Закат Новгородцева

Мутации, которые переживало миросозерцание Новгородцева в начале 1920-х годов, остались почти без критического освещения со стороны современников — настолько высок был его авторитет, который невольно пришлось бы потревожить. В ответ на публикацию статьи Новгородцева «Православная Церковь в ее отношении к духовной жизни новой России» (1922. Кн. I—II) в редакцию «Русской Мысли» поступило письмо читателя, которое так и осталось лежать в архиве журнала: Петр Струве не опубликовал и не переслал его Новгородцеву.

Вот это письмо: «30 марта 1922. Многоуважаемый г. Редактор! Позвольте одному из читателей Вашего журнала поделиться мыслями, какие вызвала статья проф. Новгородцева, помещенная в последнем № „Русской Мысли". Статья эта представляет изложение лекции, прочитанной перед студентами Ахенского Политехникума. Поскольку она излагает собственную философскую систему проф. Новгородцева, можно вести ученый спор против этой системы в целом или против того неправильного и неполного осве

34 ГА РФ. Ф. 5783. On. 1. Д. 403. Л. 166-166 об.


щения исторических фактов, какое мы видим, например, в схеме истории русской церкви или в оценке ее духовного влияния на русский народ. За эту задачу я не берусь, а хотел лишь подчеркнуть большое политическое и общественное значение, какое может иметь проповедь проф. Новгородцева и близких ему по общественно-философским взглядам лиц. Мне хотелось бы выяснить точку зрения редакции „Русской Мысли" на развиваемые Новго- родцевым взгляды, так как никакой оговорки к статье его я не нашел. Вместе с тем, думается мне, лекция проф. Новгородцева должна была возбудить ряд недоуменных вопросов у его иностранных слушателей, а его русских читателей задеть очень больно!

Проф. Новгородцев утверждал перед слушателями Ахенского Политехникума, что „русский народ взлелеял в душе своей самые возвышенные и великие мечты, какие только доступны человеческому сознанию" и что Западу, по предсказанию Достоевского, суждено погибнуть, что все здесь кончится „резней, кровью и грабежом".

Я понимаю, что всякий, кто хочет доказать свою „систему", фатально обречен на некоторую слепоту в отношении фактов жизни. Но есть же пределы! Есть пределы, которые ставятся здравым смыслом и политическим тактом.

Я знаю, что Вы, как политический деятель и как редактор журнала, достаточно осведомлены о фактах истории русской революции. Я же убежден, что многие русские люди, которые, как и я, близко испытали прелести революционной эпохи и имели непосредственное соприкосновение с народом за последние годы, испытают чувство боли, досады и стыда при прочтении названной статьи. Совершенно ясно, мне кажется, что в тот момент, когда в России все кончилось „резней, кровью и грабежом", когда сердце всякого русского человека обливается кровью при мысли, что Россия гибнет, когда русские люди с отчаяньем протянули руку к западным своим собратьям и молят о помощи, как нищие, — становиться в величественную позу пророка


и пытаться сказать „новое слово" в поучение Западу есть непростительная наивность! Или проф. Новгородцев соблазнился тем самым „чином юродивого", о котором он упоминает в своей статье?

„Настоящий" русский человек — всякому человеку брат; на Западе же, в противоположность России, нет двух вещей: „братской любви и смирения". Там „выгнали на улицу Христа", у нас же — в России — сохранили во всей чистоте Его утраченный образ. Западный человек „не обнимает оскорбившего... не обнимает несогласного с ним" и т. д. Все это подчеркивает проф. Новгородцев. Неправда ли, как он прав во всем и какой блестящий пример являем, например, мы, эмигранты, перед лицом Запада? Да, в особенности „несогласного" любят обнять русские люди!.. Много образцов явили мы в этом отношении за последние годы... А сегодня, в день получения известия о смертиB.В. Набокова35, это утверждение звучит еще трагичней... Что же касается „смирения", то после стольких попыток сказать „новое слово" и поучить Запад, и эта добродетель русских людей возбуждает большие сомнения. Итак, по Новгородцеву, Запад гибнет, а Россия призвана его спасать (как раз наоборот тому, что проповедует западник Нансен!). Россия спасет „новым словом", которое заключается в том, чтобы стать братом всех людей, „всечеловеком". Таков прогноз Новгородцева.

А рядом в Вашей статье, г. Редактор, Вы доказываете, что Россию надо спасать и что спасется она идеей национальной36. Старый вопрос: пойдет ли Россия особыми путями или же поплетется в хвосте Запада и будет, по воле

35 Струве предоставил Новгородцеву возможность косвенно морально компенсировать этот упрек, опубликовав его некролог В.Д. Набокову в «Русской Мысли» (1922. Кн. IV. С. 194—196).

36 Петр Струве. Прошлое, настоящее, будущее. Мысли о национальном возрождении России / / Русская Мысль. 1922. Кн. I—II.C. 222-231.


исторического рока, повторять на себе все его пагубные ошибки и заблуждения? К чему же придет Россия, если она возродится: к всечеловечеству или к национализму? Это правда, что в России до сих пор не знали чувства национализма, хотя задатки к тому обнаруживались, как теоретически (славянофильство и с ним Новгородцев), так и практически-вульгарно (погромы). Но были к тому и исторические основания. Земля наша была велика и обильна. Жизнь была сравнительно легка. Мы не знали той тесноты, которую знает Запад и которая заставляет бороться за каждый клочок земли. Мы не знали той обостренной борьбы за существование, которая приводит людей с университетским образованием в ряды низших профессий. Мы были земледельческим народом, и притом примитивно земледельческим, без применения более культурных способов обработки земли. Что же будет, когда и у нас станет тесней, когда на место бесправного крестьянина-общест- венника станет мелкий собственник, который будет обрабатывать свой участок с применением культурных улучшений, гораздо более интенсивного труда и с расчетом на грядущие поколения? Когда у нас разовьется городская жизнь и появится городское население, лишенное всякой связи с деревней, с землей? Останемся ли мы и тогда такими же „широкими натурами", такими же братьями для всех и всечеловеками; или же, кто знает, и мы, соприкоснувшись ближе с Западом, начнем отстаивать с оружием в руках каждый клочок нашей русской земли и заразимся той же националистической ненавистью ко всем иноземцам?

Обсуждение всех вопросов, связанных с возможностью будущего государственного бытия России, представляется мне чрезвычайно необходимым. Но едва ли такое обсуждение может стать плодотворным, если к ним подходить сейчас с точки зрения славянофильских утопий. И не символично ли для судьбы этих утопий, что они дали такой неожиданно пышный расцвет среди эмигрантской интел


лигенции, оторванной от родной почвы и изнывающей от тоски по нашей несчастной родине? В.Сергеев»37.

6. «Памятник» В.В. Розанова

В собрании розановских заметок «Сахарна», во фрагменте, примерно датируемом 30 декабря 1913 года, читаем:

«Мое имя никогда не будет забыто, а с именем — и мысли. „Розанов сказал", „Розанов хотел", „Розанов пытался".

Если мой ум и не будет помниться (м. б. и не стоит) — мой порыв будет помниться. История „моего сердца" не пройдет в литературе русской: а сердце-то и я хотел сохранить, для сердца я работал.

„Мое дор огое!„М ое дорогое!" — вот что сохранится. Не „мое истинное", чего м. б. и нет. Но „мое дорогое" как зверь проползет из поколения в поколение и все будет поднимать глазки, и эти глазки будут ворожить сердца людей.

„Вот Розанов чего хотел", „сделаем, как Розанов хотел".

Ползи же, зверь мой, дальше. Ползи, не уставай. И нашептывай людям дорогие слова. Будь хитер и терпелив. Идет дождь. Терпи. Горит „твое" — терпи. Все выноси. И грызи, грызи кабак и его вонючий запах. Смотри, он затянул все.

Увяли розы. Меркнут звезды. Могучий tabes разливается по миру. Tabes — знаешь ли ты его? О, как трудна болезнь. Как страшна она. Сохнет душа. Только чудо может спасти.

Розанов, будь чудом своей земли. И моли Бога, моли Бога, потому что ты сам ничего не можешь, но если Бог с тобою — чудо выйдет.

37 ГА РФ. Ф. 5912. On. 1 Д. 153. Лл. 55-58.


Бог с тобою, Розанов. Не смущайся. Кто дал жизнь миру, может исцелить и неисцелимую болезнь. Болезнь будет исцелена»38.

Найти слова, если хочется высказаться о перспективах своей посмертной славы, в России очень легко — здесь на помощь спешат Гораций и Пушкин. Вернее, даже просто Пушкин, влекущий за собой имя Горация, ибо традицию русских переводов и переложений оды Горация, в России выступающей под именем «Памятника», неизбежно фокусируют на пушкинском «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (притом, что массовое культурное сознание хорошо знает переложение Державина). По инициативе В. П. Григорьева даже хлебниковское «Еще раз, еще раз / /я д л я вас звезда...» принято именовать «Памятником». Фрагмент Розанова, вычленяемый мною в толще его заметок 1913 года, называю я «Памятником» не по внешнему сходству темы. Чувствуется мотив, дополнительный к пушкинскому, горацианский. «Памятник» Розанова — не только от Пушкина, но и от Горация.

О том, что такое жесткое различение имеет особый содержательный смысл даже в русской традиции, свидетельствует самая свежая полемика о степени удаления пушкинского текста от латинского оригинала. «У Пушкина от Горация осталась только сама идея памятника и повсеместной славы...», — говорят одни39. Отнюдь, в тексте своем Пушкин реализует «стилизацию в горацианском духе», — говорят другие40. Важно, что обе версии оставляют про

38 В. В. Розанов. Сахарна. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови / Собрание сочинений под ред. А.Н. Николюкина. М., 1998. С. 240.

39 Елена Рабинович. Риторика повседневности. Филологические очерки. СПб., 2000. С. 147.

40 Роман Войтехович. О горацианском претексте «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» / / Пушкинские чтения в Тарту. 2. Тарту,2000. С. 228.


стор для параллельного бытования текстов Горация и Пушкина в культурной среде, для которой классическое гимназическое образование (до 1911 года) делало незнание оригинала практически невозможным41. (Автоматически цитирует латинский оригинал А.А. Ахматова, используя аеге perennius как доступный общему пониманию фрагмент). Все эти оговорки, впрочем, мало касаются В.В. Розанова, ибо он не только действительно знал школьную латынь и школьного Горация, но и имел склонность цитировать Горация в латинском оригинале42.

Итак, вслед за пушкинским:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире...

Розанов говорит:

(1) Мое имя никогда не будет забыто, а с именем — и мысли.

Пушкинскому:

...буду тем любезен я народу,Что чувства добрые я лирой пробуждал.

41 Здесь понадобятся лишь первые пять строк оды Горация «Ad Melpomenem»:

Exegi monument(um) аеге perennius Regalique situ pyramid(um) altius,Quod non imber edax, non Aquil(o) impotens Possit diruer(e) aut innumerabilis Annorum Series et fuga temporum (...)

42 B.B. Розанов. Когда начальство ушло... 1905—1906. Мимолетное. 1914 год / Собрание сочинений под ред. А.Н. Николюкина. М., 1997.С. 352 (Мимолетное); В. В. Розанов. Итальянские впечатления. Среди художников / Собрание сочинений под ред. А.Н. Николюкина. М., 1994. С. 378. (Здесь он, правда, приписывает Горацию стих Вергилия, но важен факт латинской цитаты. А спутать вот хоть Писемского с Гончаровым Розанову было нетрудно.)


Розанов отвечает:

(2) мой порыв будет помниться. История «моего сердца»... (...) «мое дорогое» ... все будет поднимать глазки, и эти глазки будут ворожить сердца людей43.

Но вот следующим розановским «стихам» нет соответствия у Пушкина, а есть соответствия лишь в горациан- ском оригинале:

Розанов:(3) как зверь проползет из поколения в поколение... Гораций:innumerabilis / / Annorum series etfuga temporum... (ряд бес

численных лет и бег времен)Розанов:(4) Идет дождь. Терпи.Гораций:non imberedax (...) Possit diruer (едкий дождь разрушить не

может).

43 В розановской Пушкиниане пушкинское переложение прямо упоминается лишь однажды и мимоходом: В. В. Розанов. О Пушкине: Эссе и фрагменты / Сост. В.Г. Сукач. М., 2000. С. 292.

м. к.Новое о «Проблемах идеализма»: два письма П. И. Новгородцева к А.С. Лаппо-Данилевскому (1902)

х^сследование истории сборника «Проблемы идеализма» (М., 1902) опирается на ограниченное число архивных фондов, крупнейший и главный из которых ^ фонд П.Б. Струве в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ, ранее — Центральном партийном архиве при ЦК КПСС). Все это (вполне заслуженно) предопределяет фокусирование исследований истории сборника на инициативной роли П.Б. Струве, что невольно (и незаслуженно) выводит в тень практическую работу П.И. Новгородцева как редактора книги. Ниже впервые полностью публикуются документы, описывающие другую, новгородцевскую, часть истории книги. Второе письмо из них ранее было процитировано (к сожалению, с ошибками и с неверной датировкой шя 9 мая вместо 1 июня) Г.И. Греховой1 и вновь упомянуто (в версии Г.И. Греховой) А.В. Малиновым и С.Н. Погодиным2 и ав

1 Г.И. Грехова. Эпистолярное наследие А.С. Лаппо-Данилевско- го / / Вспомогательные исторические дисциплины. Т, VIII. Л., 1976. С. 264-265.

2 А. Малинов, С. Погодин. Александр Лаппо-Данилевский: историк и философ. СПб., 2001, С. 175-176.

Новое о «Проблемах идеализма» 639

тором этих строк3. При переиздании своего очерка4 я уже опирался на орйгиНал переписки.

Кроме сообщения некоторых новых данных' относительно издательской истории «Проблем идеализма» (время заказа статьи Лаппо-Данилевскому, сроки готовности других статей, в том числе С.Ф. Ольденбурга, сроки сдачи в печать), введение писем редактора сборника П.И. Новгородцева к А.С. Лаппо-Данилевскому в научный оборот позволяет четче представить себе цели, преследовавшиеся обеими группами участников сборника — «академической» во главе с Новгородцевым и постмарксистской, «идеалистической», во главе со Струве. Теперь еще более очевидным становится преобладающий пафос группы Новгородцева, сфокусированный на полемической борьбе против позитивизма,.,— в отличие от выраженного близким к Струве Д.Е. Жуковским пафоса обоснования «этического идеализма».

Письма публикуются % При любезном содействииВ.Ю. Зуева — по оригиналам, хранящимся в Петербургском филиале Архива Российской академии наук: первое — ПФА РАН. Ф. ИЗ. Оп. 3. Ед. хр. 263. Л. 3—4 об, второе — ПФА РАН. Ф. 113. Оп; 3. ЕД- хр. 263. Л. 5—7 об.

1Никитские ворота

д<ом> кн. Гагарина9,V.[19]02.Многоуважаемый Александр Сергеевич,

Я был на днях в СПб, но к сожалению не успел к Вам зайти, хотя мне очень нужно было Вас видеть. Но я пробыл

3 М.А. Колеров. Idealismus militans: история и общественный смысл сборника «Проблемы идеализма» / / Проблемы идеализма (Москва, 1902). М., 2002.

4 М.А. Колеров. Сборник «Проблемы идеализма» (1902): история и контекст. М., 2002.

640 М. К.

так мало и был так занят, что зайти не было никакой возможности. Обращаюсь теперь к Вам письменно и вот по какому поводу.

Вы помните, конечно, Ваше обещание принять участие в нашем Сборнике, который будет содержать ряд статей, знаменующих возрождение идеализма против позитивизма. В настоящее время уже поступило ко мне 5 статей, и мы ждем еще несколько в ближайшем будущем. Очень хотелось бы получить и Вашу статью. Если не ошибаюсь, у Вас есть готовые наброски из области Ваших философских занятий.

Может быть, Вы будете добры сообщить мне в возможно непродолжительном времени, какую именно статью Вы готовите для настоящего издания нашего и когда Вы могли бы ее прислать. Последним сроком является июль, но если бы возможно было представить статью раньше, это было бы для нас весьма желательно. Итак, буду ждать Вашего скорого ответа. О том же пишу на днях и Серг. Фед. Ольденбургу, обещавшему статью о Ренане5.

Теперь еще другое дело к Вам. На днях Вас посетит студент-филолог нашего университета — Александр Ив. Анисимов, секретарь и деятельный член нашего студенческого общества. Очень прошу Вас, Александр Сергеевич, оказать ему всякую помощь и поддержку Вашими советами и указаниями.

Вернадский Вам кланяется, и оба мы крайне сожалеем, что Вы не будете этой весною в Москве. Нехорошо нарушать старые традиции, и следовало бы Вам все-таки приехать.

Искренне Вас уважающий П. Новгородцев

5 С.Ф. Ольденбург. «Ренан, как поборник свободы мысли».


2Юдинская платформа

М<осковско> — Брестск. ж. д.Село Дарьино, им<ение> Столповских

Ш ,[19]0§Многоуважаемый Александр Сергеевич,

Я очень рад был получить Ваше письмо и услышать от Вас, что странствия Ваши, изгладив на некоторое время из Вашей памяти мысль о нашем Сборнике, не нанесли, однако, ему никакого существенного ущерба. Как я к удовольствию своему вижу, у Вас есть не только тема, но и статья, нуждающаяся только в обработке для того чтобы быть окончательно готовой6.

Д.Е. Жуковский верно охарактеризовал Вам основное направление нашего Сборника, но он, повидимому, недостаточно подчеркнул его полемическую задачу. Мы имеем в виду не только обоснование точки зрения этического идеализма, но вместе с тем и борьбу с позитивизмом, как с главной преградой для правильной постановки моральной проблемы. Понемногу мы касаемся в различных статьях позитивизма и Контовой социологии, но было бы чрезвычайно желательно иметь и особую статью об этом. Вот почему я с особой радостью приветствую Ваше доброе намерение уделить нам часть своего досуга и заняться летом статьей о Конте.

То, что Вы пишете о Вашем общем Standpunkt’e7, еще более укрепляет меня в мысли, что Ваш очерк будет для нас вполне пригоден. Нам именно нужна такая статья, в которой была бы раскрыта неудовлетворительность социологической точки зрения Конта, а то обстоятельство, что Вы ничего не говорите об этике и религии человечест-

6 А.С. Лаппо-Данилевский. «Основные принципы социологической доктрины О. Конта».

7 «Точка зрения, позиция» (нем).21 Ежегодник за 2001 -2002 гг.

642 М. К.

ва Конта, нисколько не делает Вашу статью неподходящей для наших целей. «Религия человечества» подробно разобрана в статье Булгакова («Основные проблемы теории прогресса»), а этика Конта не представляет для нас интереса. Но для нас существенно важно, чтобы была раскрыта несостоятельность ученого метода Конта, в котором наши позитивисты видят некую заслугу Контовой философии. Я очень просил бы Вас просмотреть статью М. Ковалевского в «Вестнике Воспитания» № 2 1902 г. (Социология и сравнительное правоведение)8, где доказывается именно противоположное тому, что для нас нужно. Знакома ли Вам статья Deslandres?9 Она приводит уже прямо к нам, т. е. к тому положению, что социология позитивизма, недостаточная по своим научным посылкам, совершенно не в силах решить моральную проблему и даже поставить ее. (Хотя Deslandres собственно говорит о политике, но дальнейшее развитие его мысли привело бы к этому). Для нас также было бы важно рассмотрение вопроса о подчинении социологии биологии. Наконец, важно также и то, что Вы говорите о критике с точки зрения гносеологической. Если Вы также имеете в виду необходимость перехода от наивного реализма10 Конта к теоретико-познавательному кри-

8 О М.М. Ковалевском и его названной статье Новгородцев пишет в своей вошедшей в «Проблемы идеализма» статье «Нравственный идеализм в философии права». Лаппо-Данилевский в подготовленной для сборника статье ни Ковалевского, ни его сочинения не упоминает.

9 Точное написание имени и, соответственно, упоминаемая статья — не установлены.

ш Интересна терминологическая полемика между Новгородцевым и В.И. Вернадским, также приглашенным к участию в сборнике (со статьей «О научном мировоззрении»). По свидетельству исследователей Вернадского, к сожалению, прежде выпавшему из моего внимания, «когда П.И. Новгородцев, ознакомившись с рукописью этой статьи Вернадского, предложил опубликовать ее в готовившемся к изданию сборнике „Проблемы идеализма", то Владимир Иванович отказался это сделать, заявив, что он не идеалист, а реалист» {А.Л. Яншин. Пре-


тицизму, то это именно то, что нам нужно. А если в дополнение ко всему этому Вы еще найдете возможным хотя бы только упомянуть в двух словах о невозможности для позитивизма поставить и решить моральную проблему (о должном, не сводимом к сущему), то мы были бы Вам бесконечно благодарны за поддержку Leitmotiv’a всего нашего издания.

Есть одно обстоятельство, которое заставляет нас особенно дорожить тем, что статья эта будет написана Вами. Всех нас, не выключая и обоих Трубецких (также участвующих в Сборнике), могут упрекать в склонности к метафизическим фантазиям и увлечениям. Ваша репутация и Ваше имя в науке освобождают Вас от этих подозрений и делают для нас особенно желательным удар позитивизму, нанесенный Вашей рукой. Мы противопоставим Вас Ковалевскому. Простите, если я решаюсь провести эту параллель, которая может показаться для Вас недостаточной — я не знаю, как Вы лично оцениваете Ковалевского, но Вам небезызвестно, что голос его до сих пор считается голосом оракула в некоторых кругах читающей публики и что его ценят у нас высоко, как ученого.

Теперь еще о сроке. Мне удалось устроить так, что Сборник будет задержан печатанием до конца августа. Вашей статьи Я буду ждать до 10 августа. Высылать ее надо будет на мое имя и на мою московскую квартиру — Никитские порога, д. кн. Гагарина. Ноя просил бы Вас предварительно меня уведомить — рассчитываете ли Вы закончить обработку Вашей статьи к этому или к более раннему сроку и когда Вы ее вышлете.

Если Вы ответите мне на этот вопрос, равно как и на псе desiderata моего письма немедленно, Вы меня очень обяжете.

дисловие / / В. И. Вернадский. Научная мысль как планетное явление (1936— 1938): http://vemadsky.lib.ru/e-texts/archive/thought.html).21*

644 М. К.

В Дарьине я пробуду до 20-го (письма сюда от Вас идут, наверно, 5—6 дней). С 20 июня по 1 июля я в Москве (Никитские вор., д. кн. Гагарина). 1—5 июля я уеду на месяц заграницу.

Итак, жду Вашего ответа.Искренне Вас уважающий П. Новгородцев.

P. S. Еще одно маленькое пожелание — Вы употребляете термин «обществоведение», а у нас во всех статьях принят термин: «социология». Это, конечно, неважное разногласие, но так как для целей единства важно было бы сгладить его, то я указываю Вам на него, предоставляя, конечно, Вам решать, пожелаете ли Вы его оставить или нет11.

11 В своей статье Лаппо-Данилевский употребляет термины «обществоведение» и «социология» параллельно, отдавая, тем не менее, предпочтение «социологии».

м. к.C.JI. Франк. Три письма к П.Б. Струве (1921, 1925)

хХ звестно, что в 1922—1923 годах, когда в эмиграции встретились высланный из Советской России СЛ. Франк и ушедший из России с армией Врангеля П.Б. Струве, между ними обнаружились глубокие разногласия в отношении к большевизму, почти прекратившие их многолетнее идейное сотрудничество. Уже 12 октября 1922, в одном из первых ответных писем высланному товарищу Струве писал: «не могу скрыть, что в твоих строках учуял великие и опасные заблуждения»1: франковскому приятию новой власти как исторической реальности Струве противопоставил активное и бескомпромиссное отвержение большевизма, отрицающего саму возможность его даже «исторического» признания.

Новые архивные материалы, однако, свидетельствуют, что Струве «учуял» особенности антибольшевистской позиции Франка еще задолго до его прибытия в Берлин в октябре 1922 года. И в последовавших за этим переписке и личных встречах с ним хотел не столько выяснить, сколько поколебать убеждения Франка. В числе анонимных писем и бумаг, хранящихся в фонде Струве в ГА РФ,

1 Испытание революцией и контрреволюцией: переписка П.Б. Струне и С.Л. Франка (1922—1925) / Публикация М.А. Колерова и Ф. Буб- байера / / Вопросы философии. 1993. № 2. С. 122.

646 М. К.

автор этих строк обнаружил и идентифицировал письмо Франка жене Струве — Нине Александровне, написанное, по-видимому, в августе 1921 года. Публикуемое ниже, оно, помимо ценных сведений о саратовском периоде жизни Франка2, содержит полноценное выражение его морально-политического кредо, которое, как будет показано ниже, было точно понято Струве и еще до 1922 года определило их взаимные отношения.

Сохранились свидетельства о переписке Франка с женой Струве в 1920—1921 годы. Лишь в сентябре 1920 Н.А. Струве тайно эмигрировала из Петрограда (в Париж) и до тех пор имела достаточно возможностей восстановить эпистолярное общение с Франком посредством внутренней советской почты. С сентября 1920 эпистолярная связь со Н.А. Струве, учитывая политический статус П.Б. Струве как «белоэмигранта», стала главным каналом (опосредованного) общения Франка с Петром Струве вплоть до конца 1922 года (когда Франк был выслан из России в Германию). Н.А. Струве писала мужу из Парижа 31 марта 1921 о приезде туда супруга известного историка О.А. Добиаш- Рождественской с письмами из Советской России и о сборах его в обратную дорогу, и в частности: «Мы послали письма всем и деньги от сестры Нюничу»3. А 7 апреля 1921 Н.А. вновь сообщала: «Пошлю деньги Франку и письма» (J1. 148 об.). Сопоставление изложенных фактов позволяет предположить, что существовало адресованное Н.А. Струве

2 Редкие сведения об этом см.: C.JI. Франк. Письма к М.О. Гершен- зону (1912—1919) / Публикация М.А. Колерова / / De Visu. 1994. № 3/4. С. 28—31; Т.С. Царькова. «Скалдиновщина» (Саратовский период жизни А.Д. Скалдина) / / Лица. Биографический альманах. 5. М.; СПб., 1994. С. 483-484.

3 ГА РФ. Ф. 5912. Оп. 2. Д. 165. Лл. 145 об.—146. Н.А. Струве стала также и посредником в неофициальной переписке Франка с сестрой, жившей в Германии: в берлинской русской прессе 1921—1922 гг. встречается объявление: «М-me София Франк. Салон парижских мод, шляп, платьев и мехов. Berlin, Spicherstr., 8—9».

С.Л. Франк. Три письма к П. Б. Струве (1921, 1925) 647

письмо Франка, датируемое сентябрем-октябрем 1920 года (откликов на него в семейной переписке Струве, однако, не обнаружено). Вскоре было получено и второе письмо Франка: как можно заключить из письма Н.А. к мужу от14 мая 1921, его следует отнести к октябрю-ноябрю 19204. Наконец, в августе 1921, во время кратковременного пребывания в Москве (незадолго до окончательного переезда туда из Саратова), Франк отправил Н.А. Струве (что в тех условиях подразумевало адресацию его и П.Б. Струве) третье письмо. В отличие от двух первых, оно сохранилось — в машинописных копиях с рукописной правкой (по ним оно публикуется ниже).

На сей раз письмо Франка дошло очень быстро и уже12 сентября 1921 П.Б. Струве, безошибочно вычленяя стержень своих будущих разногласий с Франком, сообщал жене о своем визите к И.О. Левину: «Читал ему выдержки из письма С.Л. Место, о котором Вы спорите, я понимаю, но я с ним совершенно не согласен, ибо всякое „народни- чество“ мне до глубины души противно. Если над русским народом могут владычествовать коммунисты, то наступит день, когда им будут управлять патриоты. Я в этом уверен, и никакие уверения — и в особенности людей, опыт которых состоит из покорности и унижений — в лучшем случае, приспособления и подлости в худшем, — меня не разубедят в этом. Но, конечно, должно пройти время для того, чтобы народилось поколение, которое будет ясно мыслить и твердо хотеть, т. е. сможет властвовать»5. К существу этого, безусловно, глубоко затронувшего его письма Франка Струве обращался еще не раз, обдумывая фор-

4 Там же. Л. 171 об. Часть сообщений, видимо, могла поступать от Франка и через посредников. Так 25 января 1922, не упоминая о каком-либо новом послании Франка, Н.А. Струве писала мужу из Берлина в Париж о его новом запросе: «Купи в Париже Нюничу эстетику Бергсона. Я ему ее вышлю» (Там же. On. 1. Д. 117. Л. 13).

5 ГА РФ. Ф. 5912. Оп. 2. Д. 98. Л. 75-75 об.

648 М. К.

мулировку своего разногласия с ним. Пол года спустя, 21 марта 1922, он писал жене о Франке: «Его настроение мне не нравится. В нем есть какая-то моральная червоточина, отчасти, может быть, обусловленная свойствами его личного характера»6. Размноженное в машинописных копиях как документ подсоветских настроений, письмо Франка видимо, не только сопровождало Струве в поездках, но и, в духе старой интеллигентской информационной практики, передавалось им для чтения заинтересованным лицам. Об одной из таких копий Струве напоминал жене 3 апреля 1922: «Копии письма С.Л.Ф. в твоих сегодняшних письмах не было»7. Видимо, даже размноженное в полемических целях, письмо Франка сохраняло для Струве всю ценность документа, который было бы жалко потерять. Можно сказать, что в течение года, с осени 1921 по осень 1922, Струве постоянно держал перед глазами «моральную червоточину» нового политического миросозерцания своего друга, пока пиком идейно-политических разногласий друзей не стала летом 1925 года газета «Возрождение», возглавленная Струве и превращенная им в орган крайне правой и реваншистской политической эмиграции.

Ниже публикуется уже введенное мною в научный оборот8 письмо С.Л. Франка к Н.А. Струве, датируемое августом 1921 года (ГА РФ. Ф. 5912. On. 1. Д. 295. Лл. 36-39, машинопись с рукописной правкой; еще один, третий машинописный, экземпляр см.: Там же. Д. 294. Лл. 259—262).

В публикацию включены также дополнительные к названному эпистолярию («Испытание революцией и контрреволюцией: переписка П.Б. Струве и С.Л. Франка

6 Там же. Д. 99. Л. 38.7 Там же. Л. 53.8 М. А. Колеров. Новые материалы к истории полемики С.Л. Фран

ка и П. Б. Струве (1921-1922) / / Россия и реформы: Сб. статей. Вып. 3. М., 1995. С. 159-165.

С. JI. Франк. Три письма к П.Б. Струве (1921, 1925) 649

(1922—1925)») прежде остававшиеся неизвестными и неопубликованными два письма Франка к П.Б. Струве: первое от 18 мая 1925 (открытка: рукой Струве: «Дан ответ»; оригинал — в частном собрании, передается в ГА РФ) и второе — от 21 июня 1925 (ГА РФ. Ф. 5912. On. 1. Д. 272. Л. 149).

1[Москва, август 1921]

[Дорогая Ниночка,]9 счастлив был получить твое письмо от июня, которое дошло до меня в начале августа. Рад, что вы живете хорошо и бодро и нас не забыли; мы тоже бодримся, но жить тяжко — тяжко в моральном смысле. Со всеми материальными трудностями я до сих пор справлялся, как-то выкручивался, хотя семья у меня чудовищная. Нас шестеро, с нами живет опять Мар<ия>Алекс<андров- на> и еще прислуга — всего 8 человек. На один хлеб выходит около 1 милл. рубл. в месяц. Но морально невыносимо тяжко — всю жизнь, все силы затрачивать на добывание куска хлеба в буквальном смысле слова; кроме того, в провинции так тяжко и одиноко жить, не с кем слова перемолвить, и невольно впадаешь в уныние. Книги своей я до сих пор не написал; этим летом, побуждаемый тоже нуждой, написал конспект лекций, который вырос в настоящую научную работу: «Методология общественных наук», хочу издать ее. — Теперь мы твердо решили уезжать из провинции, где жить нам так тяжко, а зимой будет и настоящий голод. Сначала я долго мечтал выехать в Литву (опираясь на мое происхождение оттуда), но теперь отказался от этого плана и решил переселиться в Москву, как ни трудно бу-

9 Обращение к адресату в копии опущено. Восстанавливаю традиционное обращение Франка к Н.А. Струве, см., например, его письмо от 20 июня 1923: Испытание революцией и контрреволюцией.С. 138, прим. 36.

650 М. К.

дет жить первое время. Пора возвращаться в столицу. Как ни ненормальны условия жизни, жизнь явно восстанавливается и идет на прибыль. Мечтаю заняться производительным трудом, именно изданием учебников, букварей и пр., п<отому> ч<то> жалованием прожить нельзя. Самое трудное — найти квартиру, этим я сейчас и занят. Мои живут на даче под Саратовом. Все здоровы, кроме маленького Васеньки, который первые 8 месяцев рос идеально хорошо, потом, после переезда из деревни в Саратов, стал страдать желудком, а теперь совсем захирел от малярии, которая жестоко треплет несчастного малютку. Это есть тоже одна из побудительных причин к переезду.

У меня к тебе большая просьба. Если ты еще не послала денег, которые дала тебе моя сестра, то вложи их в конверт и пошли денежным письмом по адресу: М. Leopold Schulz, Rigaer Borsenbank (Banque de la Bourse). Денежным письмом — самое выгодное, п<отому> ч<то> тогда я получу их здесь без размена. Но если почему-либо нельзя денежным письмом, то пошли по тому же адресу денежн<ым> переводом (тогда я только потеряю на двойном размене). Сделай это пожалуйста поскорее — я мечтаю получить их еще здесь, в Москве, где я пробуду еще недели 2—3, и мне для переезда было бы крайне нужно их иметь. (Но даже если опоздаешь к этому сроку, все равно — пошли по этому адресу.) Никаких вещей посылать не нужно, тут есть все, буквально все можно купить, как раньше. Великолепные булочные с франц. булками, сухарями, печеньями, гастрономические магазины с колбасами, сырами, консервами, винами, превосходные сапожные, шляпные, а если нет магазинов белья и кой-чего другого, то все можно купить на базаре, и цены на нормальную валюту в сущности вполне нормальны. Только мы все стали нищими. Так, я смотрел вязаную шерстяную кофточку для Васеньки — она стоит 60 тыс. р., но т. к. по офиц. курсу золотого рубля 1000 рубл. стоит 5 коп., то, значит, 3 р., и остальное так же. Хорошая обувь стоит 300—400 тыс., т. е. 15—20 р. Но чтобы жить на

С. JI. Франк. Три письма к П. Б. Струве (1921, 1925) 651

старый бюджет в 300 р., надо иметь 60 милл. р. в мес. со всей семьей (от смерти спасают, конечно, пайки натурой). Я прошу мою сестру посылать мне по возможности ежемесячно франков 500—600, что составит на нынешние деньги 2И—3 милл. (в Москве мне нужно минимум 4—5 милл., но остальное я доработаю), и очень тебя прошу, если она может это сделать, взять на себя периодическую посылку их по указанному или по другому адресу, который я сообщу. Мне нужно перебиться ближайшие 3—6 мес., пока я не пущу корней в Москве. Ник. Ал. [Бердяев] теперь хорошо живет, торгуя в книжной лавке.

Мне страстно хочется о многом поговорить с тобой и папочкой [П.Б. Струве], выговориться за все долгие годы молчания, но с этим лучше еще подождать. Судя по тому, что я знаю о вас, боюсь, что о многом мы стали бы спорить теперь. За эти тяжкие годы, перестав — поневоле — быть кабинетным человеком и получив массу жизненных впечатлений, я узнал многое новое. Коротко говоря, я понял органический характер того, что случилось, т. е. наличность у него органической подоплеки и необходимость с этим считаться, неизбежность для нас некоторого существенного самоограничения. Страна Пушкина, Тютчева, Достоевского стала отныне и бесповоротно мужицкой страной и мы должны научиться в ней жить и для нея работать, как бы это тяжко порой ни было. — Увидимся ли? Порой теряешь надежду на это. Смертей много. Из новых, о которых вы м<ожет> б<ыть> еще не знаете — смерть Блока, молодой жены (падчерицы) Вяч. Иванова, М.И. Фридмана. Мы с Таней оба исхудали и постарели до неузнаваемости, меня здесь многие хорошие знакомые не узнавали —- я худее, чем был прежде мой брат. В бороде сильная седина. — Обнимаю вас горячо, дорогие друзья. Не забывайте нас... Пиши мне просто по почте или так, как ты прислала свое последнее письмо (вместе с письмом сестры), адресуя мне в Москву, Арбат, Мал. Николо-Пес - ковский пер., д .И , кв. 26, А.Н. Юровскому для меня.

652 М. К.

2

Берлин, 18.V.25Дорогой друг, пишу тебе по поручению нашего Института. Ты помнишь, что обещал нам публ. лекцию на нем. языке о русск. хозяйств, развитии. Мы хотели бы с этой лекции начать цикл наших лекций. Лекции будут происходить еженедельно по пятницам; первая, т. е. именно твоя лекция, должна будет состояться в пятницу 12 июня. Юристы, конечно, совместят с этой лекцией твои лекции для русских студентов.

Ответь пожалуйста поскорее, согласен ли ты на этот % срок, это нас очень устроило бы. Если же ты почему-либо не можешь приехать к этому сроку, то выбери себе сам другую пятницу в июне или первой половине июля и тоже сообщи поскорее свой срок.

Сердечный привет Н. Ал., Коте, Леве и Аде. Жалею, что из них никто не приезжает на нашу студенческую конференцию. Мы живем по прежнему, находимся в состоянии отчаянного переутомления, и Т. С. и я; летний отдых еще проблематичен.

Обнимаю тебя. Твой С. ФранкAbs. S.Frank, Berlin.W.30, Karl Schraderstr. 1

3Берлин, 21 июня 1925

W.30, Karl Schraderstr. 1 Дорогой друг!

Я задержал ответ на твое дружеское письмо отчасти по ряду случайных обстоятельств и присущему мне постоянному греху медлительности в корреспонденции, но отчасти и гл. обр. потому, что мне очень трудно тебе отвечать.

С.Л. Франк. Три письма к П. Б. Струве (1921, 1925) 653

Я долго колебался, нужно ли вообще мне ответить тебе по существу или лучше промолчать. В конце концов я решил, что нужно все-таки сказать тебе правду так, как я ее понимаю — что таков долг моей любви к тебе.

Я был глубоко тронут той деликатностью, с которой ты мотивировал в своем письме неприглашение меня к сотрудничеству в твоей газете. Но это — дело второстепенное. Не буду терять слов и о направлении твоей газеты, которому в целом я безусловно сочувствую, хотя некоторые твои сотрудники — скажу откровенно — мне морально и религиозно антипатичны. Главное и не в этом. Главное — я был потрясен той страстью, с которой ты вложил всего себя в это дело; восхищаюсь твоим героизмом, но вместе с тем я непосредственно ощутил веяние неминуемой трагедии для тебя.

Повторяю, я испытываю долг сказать тебе слова, которые тебя огорчат и возмутят. Я глубочайшим образом убежден, что ты затеял безумное дело — именно потому, что это для тебя не «литературное предприятие», а подвижничество, которому ты отдаешь всего себя — и что довольно скоро ты сам в этом убедишься. Газета имеет смысл, когда она опирается на определенные общественные круги, воздействует на них и организует их. «Освобождение», с которым ты сравниваешь «Возрождение», шло навстречу стихийному движению широких общественных кругов. Но я не вижу таких общественных кругов для «Возрождения». Россия советская — по внешним и внутренним причинам вне поля твоего влияния, а «России зарубежной», как ты именуешь эмиграцию, как общественной силы — просто не существует. В этом — корень всего. Ты вышел на войну не на живот, а на смерть — предводительствуя воображаемой армией. В этом трагизм твоего положения. Если ты, по своему темпераменту и нравственному мировоззрению, не мог обречь себя на стоическое терпение, а требовал для себя дела, то единственное реальное публицистическое и политическое дело было бы воздействие на запад но-

654 М. К,

европейское общественное мнение, его просвещение, разоблачение перед ним сущности большевизма. Тогда ты имел бы аудиторию, на которую можно было бы, по крайней мере, рассчитывать, влиять с надеждой на практический результат влияния. В русской же газете — ты будешь писать кровью своего сердца, а «эмигрант» (реальность которого ты заменяешь фикцией или мечтой «зарубежной России») будет от нечего делать тебя почитывать и критиковать и постарается затянуть тебя во все свои беспредметные дрязги. Это, по моему крайнему разумению, роковая неизбежность. И когда я об этом думаю, я с ужасом и скорбью думаю о твоей судьбе — не во внешнем, а в внутреннем, духовном ее содержании. Ты поймешь, надеюсь, что я пишу это не для того, чтобы «полемизировать» с тобой. Я жалею, что ты не захотел или не смог, по старой дружбе, посоветоваться со мной до основания газеты — тогда бы я мог говорить с тобой «de lege ferenda». Теперь же мои слова Могут звучать для тебя, как безумное карканье; они тебя расстроят, не принеся тебе пользы.

Но если я, после долгих колебаний, все же решил тебе написать это, то потому, что в предвидении неминуемого, как мне представляется, трагического исхода твоего начинания, у меня была потребность из любви к тебе хоть немного подготовить тебя к нему.

Дай Бог, чтобы я во всем ошибся и ты оказался правым. Но если я прав, то дай Бог тебе мужественно пережить неминуемое крушение твоих иллюзий, в отношении которых газета есть как бы их экспериментальная проверка.

Горячо обнимаю тебя, дорогой друг, и от всей души желаю тебе того успеха, поверить в который я не могу. Если можешь, прости мне то огорчение, которое я тебе доставил этим письмом, и поверь по крайней мере в доброту моего намерения.

Всей душой любящий тебя С. Франк

Л. П. Карсавин о «Наследии Чингисхана»: письмо к Н.С. Трубецкому (1925)

П убликуемое ниже письмо Л.П. Карсавина к Н.С. Трубецкому является одним из наиболее интересных его текстов, хранящихся в фонде П.Н. Савицкого в Государственном архиве Российской Федерации (Ф. 5783). Некоторые материалы этого архива уже были опубликованы исследователями евразийского движения и творчества Карсавина. Результатом моей работы в этом архиве стало обнаружение целого ряда документов Л.П. Карсавина 1924—1929 годов времени его активного участия в евразийском движении. Это брошюры: «Уроки отреченной веры» (Оп. 2. Д. 27), «Основы политики» (Оп. 2. Д. 28), рукописи и машинописные копии статей: «О смысле революции»1 (On. 1. Д. 221. Лл. 5—9, второй экз. — Оп. { Д. 300), «Оценка и задание»2 (On. 1. Д. 248, Лл. 1—6; машинописный экз. — On. 1, Д. 220), «Три подхода»3 (On. 1. Д. 221. Лл. 7—11; машинописный экз» — On. 1. Д. 221. Лл. 1—4), тезисы к статье «Феноменология революции» (On. 1. Д. 445. Л. 156), отрывок рукописи о демотическом правлении в СССР (On. 1. Д. 415. Л. 252). Особо следует отметить первый вариант статьи «Церковь,

1 Опубл.: Евразия. № 1. 24 ноября 1928. С. 1—3.2 Опубл.: Евразия. № 3. 8 декабря 1928. С. 1—2.3 Опубл.: Евразия. № 5. 22 декабря 1928. С. 3,

Борис Степанов

656 Борис Степанов

личность и государство» (On. 1. Д. 312. Лл. 48—58) с пометками Н.С. Трубецкого, породивший в среде евразийцев дискуссию, нашедшую свое отражение в документах архива и приведшей к созданию окончательной редакции статьи, призванной выразить позицию евразийцев по церковному вопросу. Фонд П.Н. Савицкого также содержит в себе письма Карсавина к лидерам евразийского движения Н.С. Трубецкому, П.Н. Савицкому, П.С. Арапову. Помимо публикуемого ниже письма, послания, адресованные Н.С. Трубецкому (On. 1. Д. 411. Лл. 230—240; второй экз. — On. 1. Д. 413. Лл. 203—211), посвящены главным образом упомянутой статье «Церковь, личность и государство». Письма к П.Н. Савицкому (On. 1. Д. 405. Л. 13; On. 1. Д. 413. Лл. 200-202; Оп. 1.Д.415.Лл. 246-251; On. 1. Д. 337. Л. 28; On. 1 Д. 423. Лл. 151—154. Письма Савицкого к Карсавину см.: On. 1. Д. 340. Лл. 54—55, 59; On. 1. Д. 343. Лл. 22—23; On. 1 Д. 351 Лл. 61—66) посвящены работе Карсавина над «запиской Шубина»4, а также переговорам эпохи «кламарского раскола». Письмо к Арапову (On. 1. Д. 411. Лл. 228—229) содержит разъяснения Карсавина о его выступлении в связи с опубликованием 15 апреля 1925 года завещания патриарха Тихона.

Публикуемое ниже письмо (On. 1. Д. 411. Л. 227—227 об.) откликается на книгу Н.С. Трубецкого «Наследие Чингисхана». Эта работа, содержавшая очерк евразийской концепции русской истории, была издана в начале 1925 года под псевдонимом И.Р. и вызвала бурную и главным образом негативную реакцию в среде русской эмиграции. Текст публикуется с авторскими отметками и с соблюдением авторской пунктуации. Орфография приближена к современным нормам.

4 «Записка Шубина» легла в основу статьи: Л. Карсавин. Евразийская идея в материалистической оболочке (по поводу рукописи «Учение о жизни») / / Евразийская хроника. Вып. 8. 1927. С. 65—86.

Л Л. Карсавин о «Наследии Чингисхана» 657

2.IV.1925 Grunewaldstr. 70 II

Schoneberg — Berlin

Многоуважаемый Николай Сергеевич,С большим интересом и сочувствием прочел Ваше «На

следие Чингисхана». На мой взгляд написано оно превосходно — и Ясно, и убедительно. Замечания же мои двоякого характера: с точки зрения задач статьи и по существу. Сначала позвольте сказать о первых. — Вы резко отделяете Киевскую Русь от России и по существу, кажется мне, правы. Но не слишком ли резко формулирован Ваш взгляд? Национально настроенные люди (не. только в эмиграции, на к<о>т<о>рых плевать стоит, а, боюсь и в России) будут Вам возражать указаниями на 1) все же русский язык Киева и Новгорода, 2) Церковь и Печерских чудотворцев. К этому можно прибавить и нечто общее в государственности и некоторую аналогию Киевской Руси России Императорской. Согласен, что подобные возражения грешат непониманием Вашей мысли. Но тем досаднее. Мне лично думается, что Киевская Русь является чем-то вроде «утробного» периода жизни Русского народа. Она многое предвосхищает и намечает. Во всяком случае она ближе Русскому народу, чем, скажем, Хазарское государство, наследником которого Россия себя никогда не считала. Вы скажете, что она его наследницею была. Конечно, но самосознание народа некоторым значением обладает, и, при всей истинности и важности Вашей точки зрения, нельзя этого забывать и пренебречь болезненным огорчением русского читателя, не желающего отдавать отнимаемое у него «родное». Повторяю не в Киевской Руси подлинные начала русской государственности и культуры: она не история, а преистория России — но все же преистория России, более ей родная, чем Хазары. В ней впервые рождается «субъект» Русской Истории, но родившись ставит себе

658 Борис Степанов

чужие, не русские задачи и выражает свое лишь попутно и недостаточно. Мне представляется, что это связано с другим моментом Вашей статьи, также вызывающим у меня недоумение. Вы строите дело так, будто слияние «тураниз- ма» с «византинизмом» и православием и есть русское (я несколько упрощаю). Но русское есть туранизм и византинизм и православие и х, причем х этот и есть собственно-русское, и даже такое, что и «туранизм» и византинизм с православием суть русские, т. е. совсем особенные туранизм, византинизм и т. д. Существо не в смешении, а в рождении нового, т. е. русского, которое и есть специфическое христиански-православное и потому наилучшее осуществление (индивидуализация) евразийского. По отношению к этому евразийски-русскому (как оно мало ни сказалось и как оно ни захирело после Петра) все остальное евразийское, не исключаю и монархии Чингисхана, — начатки, предчувствия, намеки. Разумеется, Россия в известном смысле продолжение Чингисханова государства, но потому, что оно такое же, хотя и более раннее выражение евразийства, как и Россия. С другой стороны в специфичности своего евразийства (хотя бы в православии) Россия ближе к Киевской Руси, чем к Хазарам или любому улусу Чингисхана. Я думаю, что по существу разногласия между нами нет, та<к> к<а>к вероятно и Вы не иначе думаете. Но у нас несколько разная «методология». — Вы подходите к проблеме с точки зрения генезиса и причин, а я, отрицая правильность в истории этих категорий и допуская лишь относительную, практическую их значимость, пытаюсь истолковать все «диалектически». В Вашем подходе есть свои преимущества. Так, может быть, при моем подходе не удастся достигнуть той ясности и убедительности изложения, которые являются неотъемлемыми качествами Вашей статьи. Но зато у Вас есть свои уязвимые для меня места. — Первое я уже указал. Это некоторое невнимание к «субъекту» Русской истории, которое, на мой взгляд, и является поводом для обычных глупых нападок на евразийство. Вы

Л. П. Карсавин о «Наследии Чингисхана» 659

за изъяснением причин часто забываете сказать о том, что из себя развивается. «Причины», «влияния», — все это внешнее, искажающее или, в лучшем случае, только стимулирующее развитие из себя. Мне бы хотелось еще резче, чем делаете это Вы, подчеркнуть вред и бесплодность всяких культурных заимствований. Но тогда можно ли — в силу того, что всякая культура есть органическое тело, сказать, что можно и нужно заимствовать европейскую технику без заимствования европеизма вообще, т. е. без обезличения себя. Думаю, что нет. — Надо европейской технике противопоставить свою, равноценную, но специфически иную или так переварить европейскую, чтобы в ней европейского ничего не осталось. Вы пишете о специфичности монгольской государственности, но можно говорить и о специфичности монгольской военной техники. И право мне кажется, что в красной армии есть нечто специфически-евразийское. Я даже готов не совсем считать глупостью «электрофикацию». Если же так, то опять- таки и в Московской государственности дело сводится не к повторению монгольской, а аналогичному ей новообразованию, хотя бы ею и стимулированному.

С этими оговорками, которые, по моему, не возражения и нисколько не меняют существа Вашей мысли, всецело приемлю Вашу статью. Очень бы рад был, если бы и Вы не усматривали в моих замечаниях ничего иного. О мелких же частностях не пишу, так как это было бы долгим делом, более удобным для беседы, % чем для письма. Надеюсь, что когда-нибудь и удастся поговорить с Вами обстоятельнее и по существу затронутых мною «историософских» вопросов. Напечатанию же Вашей брошюры лично придаю очень большое значение. И если она вызовет споры и нападки — тем лучше. Тогда в полемике удастся все заострить и все недоразумения рассеять.

Душевно преданный Вам JI. Карсавин

Наталья Автономова

Slavische Rundschau и Р. Якобсон в 1929 году1

С-х 1929 по 1940 год в Берлине, а затем в Праге на немецком языке выходил в свет журнал Slavische Rundschau («Славянское обозрение»)2, целью которого был экспорт славянских культурных ценностей в «романо-германский» мир. Мы рассмотрим здесь основные направления работы журнала как информатора о научной и культурной жизни славянских стран, а также как трибуны обсуждения западной славистики. Далее мы поставим проблематику журнала в связь с определенным этапом евразийского движения — его расколом и распадом, однако не с точки зрения ее геополитической и идеологической конъюнктуры как

1 Данная работа выполнена при поддержке гранта INTAS-97-20825 «Философия и гуманитарные науки на перекрестке культур: Берлин, Париж, Москва, первая треть XX века».

2 Уже по одной только смене издающего «Славянское обозрение» органа видно, как радикально менялась в этот период политическая конъюнктура в центре Европы. Сначала он выходит в издательстве Вальтер де Грёйтер в Берлине—Лейпциге, затем добавляется гриф Немецкого общества славянских исследований в Праге, далее журнал предстает только как орган Немецкого общества славянских исследований, вслед за этим (в ситуации, непосредственно предшествующей фашистской оккупации Чехословакии) — как орган Славянского института в Праге, а в 1940 году он становится журналом о «совместной жизни славян». Тем самым германско-славянское научно-издательское мероприятие становится в итоге чисто славянским.

Slavische Rundschau и P. Якобсон в 1929 году 661

гаковой, но скорее ее роли в рождении и укреплении структуралистского круга научных идей. Этот вопрос будет рассмотрен на примере программной статьи «Славянского обозрения», опубликованной в первом его номере. Это статья Р. Якобсона «О современных перспективах русской славистики» («Uber die heutige Voraussetzungen der russischen Slavistik» / / Slavische Rundschau. 1929. № 1. S. 629—646) (далее — «Voraussetzungen...»), посвященная пропаганде рождающихся структуралистских идей перед лицом международного сообщества3. Проследив логику якобсоновского обоснования структурализма в 1920—1930-е годы, мы сопоставим ее с картиной другого программного обоснования славистики, построенного Якобсоном в США и опубликованного в первом номере нового журнала американской славистики Harvard Slavic Studies (1953). Проблемой для эпистемологии и философии науки является в данном случае устойчивость научной программы — развития славистики на путях структурализма, — обосновываемой в разных геополитических условиях различными и даже диаметрально противоположными идеологическими доводами.

3 Первоначально статья была заказана Н.С. Трубецкому, однако он ненавидел публицистику и перепоручил работу Якобсону ( Trubetzkoy 1985, р. 122. Письмо от 16 апреля 1929 года). Эта статья не была включена в «Собрание сочинений» Якобсона; ее републиковал на немецком языке Элмар Холленштайн: Roman Jakobson. Semiotik. Aus- gewalte Texte 1919—1982. Herausgegeben von E. Holenstein. F./M., 1988. Русский перевод см.: Роман Якобсон. Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 38—44. Анализ этого текста как идеологического обоснования программы структурных исследований см.: Н.С. Автономова, M.JI. Гаспаров 1999. Некоторые аспекты смены в обосновании славистики рассматривались мной в докладе на конференции в Кре-Берар (Швейцария, сентябрь 1996): Roman Jakobson: deux programmes de fondation de la slavistique. In: Jakobson entre PEst et l’Ouest, 1915—1939, ed. par F. Gadet et P. Seriot, Cahiers de Г Institut de linguis- tique et des science du langage (ILSL), no 9, 1997, p. 5—18.

662 Наталья Автономова

Проблемный профиль «Славянского Обозрения»

Какой бы период существования журнала мы ни взяли, он выступает как важный документ европейских межкультур- ных взаимодействий в 1920—1930-е годы. Русская, советская, шире — славянская культура предстает в этом случае в некотором экспортном варианте. Содержание журнала в целом — «славянство» перед лицом Запада. Как смотрит берлинско- пражское сообщество, преимущественно эмигрантское, на проблему преемственности между Россией и СССР? Какие научные и культурные события наиболее ценны, важны и заслуживают внимания западной общественности? Об этом можно судить по тематике обзоров, освещению событий научной и культурной жизни в СССР, в Центральной Европе. В основном авторы, сотрудничавшие в журнале, — эмигранты, хотя изредка приглашались и авторы из СССР.

В разделе «Научная жизнь» журнала печатались обзоры основных конгрессов и конференций. Среди главных юбилейных фигур в СССР — Пушкин, Чернышевский, Гёте. Больше всего материалов посвящено юбилею Достоевского. Это статья о праздновании юбилея Достоевского в Москве (1931, № 4); «Достоевский на Западе» (1931, № 9—10); «Масарики Достоевский» (И. 1Ърак, 1931, № 9—10); «Достоевский, гениальный читатель» (А. Бём, 1931, № 7); «Некоторые мотивы Достоевского у молодых немецких художников» (Герхард Геземан, 1931, № 7); «Новые пути в исследовании Достоевского» (Н. Осипов, 1930, № 4); «Портрет Ставрогина» (С. Гессен, 1931, № 4) и другие. Кроме того, на страницах журнала последовательно освещались события науки и культуры, важные для отдельных славянских стран и для международной интеллектуальной жизни4.

4 Лишь в качестве достаточно редкого исключения появляется хроника научной жизни западных стран (см: «В Берлинском славистическом научном обществе», 1932, № 5).


К. примеру, в 1934 году в качестве таких важных научных событий были отмечены: съезд Союза Писателей в Москве (1934, № 6); съезд географов в Варшаве; конгрессы по психотехнике, по византинистике; VIII Философский конгресс в Праге (2—7 сентября 1934 года). В обзоре Д. Чижевского об этом философском конгрессе речь идет о задачах философии в современном мире, в ситуации кризиса демократии (в частности, ставится вопрос о реакции философского сообщества на ситуацию приближающейся мировой войны). Рисуя расстановку философских сил в мире, Чижевский очерчивает позиции Венского кружка (в частности, Ф. Франка и Р. Карнапа), говорит о сильных сторонах польской философии (Р. Ингарден), о Н. Гартмане и его учении о ценностях, работах Пражского лингвистического кружка, смыкавшихся с философской проблематикой (В. Матезиус, Р. Пос, Я. Мукаржовский). Чижевский сожалеет о том, что русская религиозная философия, — по его мнению, интереснейшее явление в современной славянской философии — была мало представлена на конгрессе (хотя на нем были Н. Лосский, по приглашению Масарика преподававший в это время в Русском университете в Праге, и С. Франк). С уважением отзываясь о «школе Хайдеггера» в целом, Чижевский, однако, полагает, что «она не столь едина, как нам кажется». Как наиболее весомые, представлены позиции гуссерлевской феноменологии (в обзоре говорится, в частности, и о зачтении письма 1Уссерля, на конгрессе отсутствовавшего, членам оргкомитета). Философским вопросам посвящены в «Славянском обозрении» статьи и обзоры Д. Чижевского («Современная русская философия», 1930, № 10; «Из новой русской литературы по истории философии», 1930, № 7) и Б. Яковенко («Герцен и немецкая философия», 1939, № 5). Среди других философских тем обсуждаются влияние философии Гегеля в славянских странах (1934, № 5) и натурфилософия В. И. Вернадского (Ф. Эрленбуш,1935, № 4). Несколько публикаций Д. Чижевского посвя


щены развитию философии в Чехословакии (например: «Сущность и задачи чехословацкой истории философии»,1936, № 1, № 2). Постоянно подчеркиваются сильные позиции философской мысли в Польше (в журнале опубликованы: рецензия Р. Ингардена на только что вышедшее в Польше исследование о Гуссерле (1929, № 10), информация о Первом Польском философском конгрессе (1929, № 10), о философской жизни в Польше (1937, № 4).

«Славянское обозрение» живо откликалось на интересные книги, вышедшие в СССР: это рецензии на «Поэтику Достоевского» М. Бахтина, «Морфологию сказки» В. Проппа, книгу Петрова-Водкина «Пространство Эвклида. Моя повесть» и многое другое. Наряду с этим в «Славянском обозрении» публиковались и рецензии на западные исследования славянской культуры: «Работы по славистике в немецкой науке» (1929, № 1—2); «История русского искусства в зарубежных публикациях» (П. Эттингер, 1930, № 10); «Русское искусство за рубежом» (1931, № 4); «Русская литература во Франции» (1932, № 2), «Три фундаментальные работы по истории русского искусства» (А. Некрасов, 1932, № 6); «Английская антология советской литературы» (1934, № 1); «Россия в духовной жизни Франции» (Морен - шильд, 1937, № 6). Отдельные рубрики журнала были посвящены литературе русской эмиграции, переводам в СССР и в славянских странах: «Новые издания западной классики» (1931, № 9 —10); «Фауст Гёте в переводах Брюсова» (1929, № 5); «Шекспир в Сербии» (1929, № 4); «Русские переводы классики» (1934, № 1) и др. По журнальной хронике можно судить о многих важных культурных событиях и процессах того времени: «О звуковом кино» (1929, № 10); «Научная деятельность в Сибири» (1929, № 3); «15 лет культурного строительства в СССР» (1932, № 6); «Об институте славяноведения в АН СССР» (1932, № 1; 1933, № 5); «Переворот в политике высшей школы в СССР» (1933, № 2); «О сегодняшнем советском театре» (1933, № 2); «О советском театре» (1934, № 4); «О Советской

Slavjsche Rundschan и P. Якобсон в 1929 году 665

энциклопедии» (1934, № 4). Обзоры по науке и культуре в СССР часто писали замечательные ученые. Это Д. Зеленин («Главные направления развития фольклористики в СССР» — 1934, № 2), Р. Якобсон («Проблемы славянского языкознания в Советском Союзе» **- 1934, № 5), А. Селищев («Изменение имен в СССР» — 1934, № 1), П. Савицкий, один из идеологов евразийства, по отзыву Якобсона, «пионер структуральной географии» (проблемный обзор о «Большом русско-советском атласе мира П. Савицкого жи 1938, № 4). Кроме того, для «Славянского обозрения» П. Савицкий писал обзоры современного состояния русской географии (1929, № 3; № 6) и обширные обзоры на стыке дисциплин: «Современная русская география почв и растений» (1929, № 9); «Научное страноведение в СССР» (1931, № 7); «О русской литературе по истории географии» (1931, № 3); «География Украины» (1939, № 1—2). Выход во Франции двухтомной «Истории России» вызвал его отклик под ярко проблемным заглавием «Возможна ли еще западная переработка русской истории?» (1933, № 5).

Не только русские, но и «местные» пражане были активными авторами «Славянского обозрения», причем немало публикаций принадлежат членам Пражского лингвистического кружка, созданного в 1926 году. Это работы Б. Гавранка («Десять лет Пражского лингвистического кружка», 1936, № 5); В. Матезиуса («Проблема чешской языковой (речевой) культуры», 1933, № 2); Я. Мукаржов- ского («Эстетическая функция, норма и слово», 1937, № 3); И. Горака («Масарик и Достоевский», 1931, № 9—10; «М. Горький», 1936, № 5), Трнки («О чешской германистике и англистике», 1933, № 2 и 1932, № 4).

По некрологам можно судить о том, какие фигуры славянского мира считались наиболее значимыми в международном плане. Так, некрологов в «Славянском обозрении» удостоились Лу Андреас Саломе, Масарик, Луначарский, Крупская, Е. Замятин, И.П. Павлов, Н.Я. Марр, Ипполи


тов-Иванов, Мичурин, Э. Багрицкий, А. Грин, М. Волошин, JI. Выготский, К. Малевич и другие деятели культуры. Видно, что некрология не проводит разницы между «советскими» и «русскими». Между тем западных деятелей культуры, удостоившихся некролога в «Славянском обозрении», крайне мало — это почти исключительно Эдмунд Гуссерль и Антуан Мейе, занимавшие привилегированное положение в пражском или центральноевропейском научном сообществе: Мейе постоянно сотрудничал с выдающимися членами Пражского лингвистического кружка, а Гуссерль неоднократно бывал в Праге. Заслуживает внимания тот факт, что в некрологе Гуссерлю подчеркнуто его плодотворное влияние на славянские страны (особенно западные), а среди его выдающихся учеников-славян упоминаются Густав Шпет, украинец Чижевский, поляк Ин- гарден, чех Паточка. В целом же Россия трактуется в этом некрологе как первая страна, в которой учение Гуссерля, его искусство философии вошло в различные области науки — лингвистику, право, математику.

В конце 1930-х годов усиливаются тенденции «славянского единения», и в журнале появляется рубрика, посвященная хозяйственной жизни славянских народов, обеспечению их безопасности. Выходят сдвоенные специальные номера с общеславянской проблематикой как идейным центром: «Романтическое в славянских литературах» (1939, № 3—4); «Германославика в области духовной культуры и народного хозяйства» (1939, № 5—6). Появляются статьи, подчеркивающие общие культурные события и даты, например «Юбилей книгопечатания у славянских народов» (1440—1940) (1940). В 1940 году в связи с радикально изменившейся международной обстановкой журнал прекратил свое существование.

Подробный анализ содержания «Славянского обозрения» не входит в круг наших нынешних задач. Мы сузим перспективу и вычленим из всей продукции журнала программный текст, на примере которого будут рассмотрены

Slavische Rundschau и P. Якобсон в 1929 году 6 6 7

проблемы обоснования славистики в двух геополитически несоизмеримых контекстах. Это статья Р. Якобсона «О современных перспективах русской славистики», активно пропагандирующая международному сообществу идеи структурализма как духовного достижения славянского (преимущественно русского) духовного мира. Но прежде — о евразийском контексте полемики, наложившем свой отпечаток и на продукцию «Славянского обозрения».

«Славянское обозрение» и раскол евразийства

Для интеллектуальной судьбы журнала и для определения его научного амплуа важен тог факт, что «Славянское обозрение» начинает выходить в момент раскола в рядах евразийцев — этой наиболее яркой и организованной части русской культурной и научной эмиграции. Как известно, евразийство имело несколько ответвлений. Наиболее политизированная его часть группировалась во Франции, в Кламаре. Более умеренной и более ориентированной на научный поиск, на широкие культурологические исследования частью евразийцев была Пражская группа. Рубеж 1920—1930-х годов был решающим для самоопределения различных групп внутри евразийского движения. Часть евразийцев признала, что СССР — это законный наследник и преемник России, и пошла на сотрудничество и даже возвращение в СССР (среди них был, например, Дм. Свя- тополк-Мирский); другая часть категорически отреклась от такого преемства, опираясь, прежде всего вслед за одним из лидеров движения, Н.С. Трубецким, на православные ценности. P.O. Якобсон, один из наиболее деятельных «русских пражан» 1920—1930-х годов и один из наиболее активных участников «Славянского обозрения», никогда не был правоверным евразийцем и к числу идеологических лидеров евразийства не принадлежал (хотя, отметим, именно он написал самую яркую работу в области евра-


зийской лингвистики под названием «О евразийском лингвистическом союзе», изданную в Париже в 1931 году).

Среди «русских пражан» (русских эмигрантов в Праге, участников Пражского лингвистического кружка) наиболее активными участниками и авторами «Славянского обозрения» были лингвист P.O. Якобсон и географ (а также специалист по «лингвистической географии») П.Н. Савицкий. Многие их теоретические работы, не говоря уже об обзорах и рецензиях, были впервые опубликованы именно в «Славянском обозрении». Некоторые работы Савицкого уже были названы выше. Якобсон написал для «Славянского Обозрения» такой известный текст, как «О поколении, растратившем своих поэтов» — на смерть Маяковского (1930, № 7, с. 481—495)5. Здесь же он опубликовал реценцию на антологию Ольги Савич и Ильи Эрен- бурга «Мы и они: Франция», Берлин, 1931 (два москвича в Париже оглядываются на то, что за 200 лет было сказано семьюдесятью русскими писателями о Франции), озаглавленную «Русский миф о Франции»6.

5 С. Гиндин с полным на то основанием считает, что именно публикация статьи «О поколении, растратившем своих поэтов» (в «Славянском Обозрении» появился на немецком языке ее первый вариант) «отрезала Якобсону путь на родину, окончательно превратив его из временно живущего за рубежом советского ученого в злостного „невозвращенца" и эмигранта. С одной стороны, гибель друга, надо думать, окончательно доказала Якобсону утопичность строившихся им вплоть до конца 1920-х годов планов работы на родине. С другой — статья „О поколении..." немедленно должна была сделать его врагом, в глазах отечественных властных инстанций и всех ревнителей официальной идеологии» (Гиндин 1999. С. 163—164).

6 Среди рецензий, написанных Якобсоном для «Славянского Обозрения»: «Новые работы о форме южнославянского стиха» (1932, № 3), «Работы о форме чешского стиха» (1932, № 6); «Проблемы славянского языкознания в Советском Союзе» (1934, № 5, 324—343); «Заметки на полях прозы поэта Пастернака» (1935, № 6); «О сокровищнице русского слова» (1936, № 2); «О рифмовке Cech—Lech» (1938, № 6).


Программная статья Якобсона «О современных перспективах русской славистики», на которой следует остановиться подробнее, была написана как обзорная и приурочена к Первому международному славистическому конгрессу 1929 года в Праге. Эта статья открыто повернута к славянской проблематике и уже одним этим вносит известные поправки в евразийскую позицию, заявленную Трубецким в 1920-е годы. Славянские народы имеют лишь одно общее наследие — свои языки. Антропологическую и культурную общность славянства Трубецкой отрицает. Как отмечает известный швейцарский исследователь Якобсона Элмар Холенштайн, впервые републиковавший эту статью, под ее неприметным заглавием скрывается важный в историко-научном и культурно-историческом отношении документ времени. Статья претендует на обоснование структурализма (первое употребление термина у Якобсона), структуральной науки и одновременно — на обоснование того, что Якобсон называет «русской идеологической традицией». Вопросы теоретические и вопросы практико-политические в ней перекрещиваются. «Славянская солидарность» не может обосновываться генетически, но она может существовать как лозунг в процессе национального самоопределения. Позиции Якобсона, ратующего за структурализм, — это не чисто научные установки, они вплетены в толщу культурных и идеологических взаимодействий.

В этот период своего творческого развития Якобсон верил, что культурные и одновременно экономические интересы «настоятельно требуют» сплочения славянских стран вокруг России. Как мы знаем, после второй мировой войны программа Якобсона реализовалась, но совсем не так, как он это, по-видимому, себе представлял. Это разочарование могло быть поводом для того, чтобы не перепечатывать статью при его жизни. Однако он предполагал опубликовать отдельные фрагменты этой статьи — в частности, те, которые относились к культуре России и Евразии, к ме


тодологической проблеме «структурного целого» как системе взаимосоотнесенных рядов, которые требовалось объяснять не каузально-генетически, а функционально, в духе закономерной имманентной эволюции. Такая телеологическая позиция представлялась Якобсону ярким выражением русской идеологии в ее своеобразной структуралистской ориентации.

Этот тезис может показаться абсурдным. Структурализм как собственная специфика русской мысли? Достоевский и Николай Федоров как предтечи структурализма?

В статье Якобсона пересекаются три рода проблем. Во- первых, это проблемы лингвистические и культурологические, связанные с обоснованием славистики, с достижением ею научного уровня. Именно отношение к славистике стало отличительным признаком позиции Якобсона в 1929 году — решающем для судьбы евразийства, когда Трубецкой официально порвал с евразийским движением7. Во-вторых, это проблемы рождения структурализма и необходимость пропаганды структуралистских идей на Западе. И, в-треть- их, это проблемы русистики и так называемой «русской духовной традиции». Русистика и русская духовная традиция — вещи весьма различные — у Якобсона они постоянно смешиваются и в конечном счете даже взаимно отождествляются.

В обсуждении всех этих проблем у Якобсона переплетаются идеологические, политические и научные обстоятельства. Якобсон как главный автор-лингвист «Славянского обозрения» стремится использовать эту трибуну для достижения нескольких целей. Якобсон подчас пишет так,

7 Письмо Трубецкого, в котором он официально объявлял о своем выходе из евразийской организации, было написано в декабре 1928 и опубликовано в начале 1929 года. Причины выхода из организации для него связаны с невозможностью преодоления различия мнений, с заменой аутентичного евразийства другими его версиями — а именно, марксизмом, федоровским проектом «философии общего дела».


словно верит, что к его доводам прислушаются одновременно в Москве, в Берлине, в Париже. Именно «Берлин», где находились поначалу главные издатели «Славянского обозрения», и «Париж», где находились главные авторитеты и оппоненты русских и пражских лингвистов (прежде всего в лице великого индоевропеиста Антуана Мейе), — выступают здесь как те два места, в которых находятся главные читатели текстов, публикуемых авторами «Обозрения». А потому их нужно убедить в том, что пропагандируемый структурализм — это не страшное чудовище, повелевающее сбросить с «корабля современности» все прошлое,8 такой тезис мог бы лишь отпугнуть исследователей от новой теоретической позиции, впервые защищаемой в журнале в качестве «структурализма». Сторонники новой науки не отвергают, а, напротив, включают в свои теоретические построения все культурные ценности — в ней найдется место и Достоевскому, и Данилевскому.

По мнению Якобсона, славистика представляет собой слабое звено русской науки. В ней нет общих и общепризнанных методов, она бессистемна, эклектична, лишена концептуального своеобразия, не имеет согласованно работающих исследовательских коллективов; что же касается славистов, работающих за рубежом, то они оказываются отрезанными от насущных потребностей своего времени9.

8 В футуристском манифесте Велимира Хлебникова «Пощечина общественному вкусу» (1912) был призыв «сбросить Пушкина и Толстого с корабля современности».

9 Судя по заглавию статьи, ее тема это именно «русская славистика». Однако если учесть, что статья писалась в Праге в расчете на участников Международного конгресса славистов в 1929 году, становится ясно, что статья должна учитывать то положение дел, которое было характерно для данного периода. Однако, по сути, слависты, которых упоминает Якобсон, — это его соратники, ученые его поколения. Те факты, о которых идет речь в статье, относятся, скорее всего, либо к воспоминаниям его молодости, либо к современной ему западной ситуации, но не к Советской России. Например, Якобсон


Моделью для неразвитой славистики Якобсон считает русистику10. Славистика для Якобсона — это наука, которая должна научиться соединять различные подходы (географические, этнографические, исторические, лингвистические, литературоведческие), представляя свой объект как структурную целостность, включенную в «евразийский культурный круг»11.

Каковы те области русистики, которые Якобсон считает наиболее ценными? Прежде всего это концепция географа

жестко критикует изучение «славянских древностей» за архаичность методов и скудость результатов, тогда как в Москве этого периода никакого центра изучения «славянских древностей» не существовало. «Славянская филология и славянские древности» — так реально назывался предмет и соответственно профессорский пост Трубецкого в Вене... Быть может, Якобсон имеет в виду кни1у Зденека Неедлы «Славянские древности», которая стала энциклопедией археологии древних славянских народов? В годы учения Якобсона эта книга еще была новинкой, однако в период между войнами Неедлы уже стал маститой фигурой в чешской славистике. Можно думать, что Якобсон чешского периода видит в подходе этого типа тормоз для новой структуралистской ориентации. Главной научной задачей момента становится для него искоренение господства историцизма в пользу структурального метода, ориентированного прежде всего на изучение синхронного среза языковых процессов.

10 Якобсон также считает образцовыми для славистики будущего русскую византинистику и ориенталистику. Однако тут можно видеть некоторые преувеличения. В России были хорошие византинисты, однако они вряд ли годятся в примеры антипозитивистской ориентации. Наверное, единственное исключение — это Н. Кондаков, византинист энциклопедической эрудированности, который эмигрировал в Прагу вместе со своими учениками и тем самым превратил этот город во всемирный центр византинистики (см. Аксенова 1993; Райнлендер 1971).

11 О соотношении целостности и структуры в евразийском подходе к науке см. в работах франко-швейцарского исследователя П. Се- рио, прежде всего — в его монографии «Structure et totalite. Les orig- ines intellectuelles du structuralisme en Europe centrale et orientale». Paris, PUF, 1999. Ср. наш перевод этой книги на русский язык и предисловие к ней: Серио П. (2001).


и почвоведа В. В. Докучаева (1846—1903), создателя общей теории ландшафта. Якобсон ценит в Докучаеве его подход, предполагающий множество точек зрения и соответственно предметных аспектов (ландшафт, почва, климат, флора, фауна, население и др.). Русская формальная школа в литературоведении тоже входят в ряд образцов для славистики. В ней наиболее примечательным оказывается построение научного предмета как «ряда рядов» — и этому девизу Ю. Тынянова, апробированному уже на формальном подходе к литературе, Якобсон придает большое научное значение. Его можно расшифровать таким образом: литература не выводится прямо из социальной системы, форма не выводится прямо из содержания, различные ряды соотнесены друг с другом, но не сводятся ни к какому причинному принципу или основанию. Несколько особняком стоит в этом ряду величин, образцовых для славистики, генетика Н.И. Вавилова (1887—1943) и теория «номогенеза» Л.С. Берга (1876—1950), главного русского антидарвиниста, идеи которого сейчас нередко считают выражением редкой научной прозорливости (В. В. Иванов).

Согласно Якобсону, русистика черпает свои идеи из источника русской духовной традиции, общими концептуальными чертами которой являются антипозитивизм, анти- каузализм, телеология, структурализм. Запаздывающая славистика должна научиться обращаться к тому же источнику. Представителями этой собственно русской традиции выступают для Якобсона Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов, Ф. Достоевский, К. Леонтьев, В. Соловьев, Н. Федоров. В качестве рядоположенных упоминаются также марксизм и формализм: в русском марксизме Якобсон подчеркивает его антипозитивизм, а в формализме — его антикаузализм.

Интересно и даже парадоксально, что для Якобсона структуралистские идеи органически присущи русской духовной традиции. Он считает структуралистские идеи в целом международными, а не локальными, однако подчеркивает, что их эволюция зависит от определенной среды, от22 Ежегодник за 2001-2002 п.


конкретных Обстоятельств — благоприятных или неблагоприятных. В России общий социальный подъем способствует их распространению, хотя это стало возможным лишь на почве уже существующей русской духовной традиции.

В этой статье сосуществуют блестящие доводы и явные натяжки, невысказанные предпосылки и концептуальные склейки, которые соединяют, подчас довольно поверхностно, разнородные элементы политического и идеологического контекста. Все они так или иначе сводятся к одной упорно повторяющейся подстановке, которая встраивает логику в телеологию, а телеологию как мессианскую устремленность к предопределенной цели смешивает с общей функциональностью. Учитывая эту особенность, нам легче понять странное смешение Докучаева и Федорова, а также упорный поиск корней структурализма в русской традиции, восходящей к Достоевскому, Данилевскому и Леонтьеву. Наверное, показ этой широкой культурной респектабельности структурализма, вмещающего различные ценности, нужен Якобсону для того, чтобы привлечь на свою сторону не только специалистов по фонетике и фонологии, в среде которых структуралистская методология первоначально возникла, но и более широкие круги ученых.

Единственная антиномия, по поводу которой невозможен никакой компромисс, — это антиномия структурного и генетического подхода. Якобсон выискивает присутствие этой антиномии актуального структурализма и отжившего свой век генетизма в любой политической и идеологической конъюнктуре Ж в Советской России или на Западе. При этом оказывается, что защищаемый им структуралистский подход и опровергаемый им генетический подход парадоксальным образом сосуществуют в методологии марксизма. В ту эпоху, о которой идет речь, марксизм был идеологической силой, с которой некоторые евразийские эмигранты стремились установить «хорошие отношения». И здесь якобсоновский методологический нейтралитет далеко выходит за рамки методологии.


Наука, политика, идеология11озиция, с которой Якобсон исследует состояние славистики и славянскую идею в конце 1920-х годов, тесно связана с программой культурной экспансии России. Во всяком случае, его доводы в защиту славянской культурной солидарности иногда звучат как попытка убедить компетентные органы (Наркоминдел) вмешаться в построение международных отношений СССР со славянскими странами Европы, не выпускать их из-под своего контроля, укрепить позиции в таких не антагонистических Советской России странах, как Чехословакия.

Якобсон формулирует эту программу как нечто само собой разумеющееся, не требующее обсуждений. Он уверенно провозглашает общий тезис: строить и развивать культурную экспансию, как это делали некогда «романо- германцы» (отзвук евразийской терминологии). Он требует не только осознанного отношения к этому процессу в целом, но и внимания к малейшим его деталям (одно из требований: тщательно определить рыночные цены русских культурных памятников).

Призывая лучше знать польскую и особенно чешскую культуру, Якобсон предлагает шире и разумнее использовать то, что он считает естественной заинтересованностью этих стран в Советской России, — с тем, чтобы изменить сложившиеся сферы влияния. Нельзя не напомнить, однако, что в 1920-е годы как Чехословакия, так и Польша пуще настороженно относились (как выяснилось, небезосновательно) к своему восточному соседу и стремились как можно теснее сблизиться с Западной Европой. Именно вследствие этого и возникла так называемая «буферная» зона «Малой Антанты». Конечно, Чехия была менее чужда России, чем католическая Польша: в ней преобладал дух Яна Гуса, направленный против официального папского католицизма. Однако освободившись от Австро-Венгерской монархии, Чехословакия перестала видеть в России 22*


союзника в борьбе с имперским угнетателем и начала довольно быстро превращаться в экономически и политически крепкое буржуазное государство.

Но Якобсон как бы не видит всего этого. А то, что видит и оценивает положительно, — преувеличивает. Так, он преувеличивает научное влияние России на Чехословакию (наиболее очевидный факт такого влияния — Пражский лингвистический кружок, роль которого, однако, не была столь значительной, как того хотелось бы Якобсону). Влияние художественнного авангарда было несомненным, но в рассматриваемой статье (опять-таки из-за боязни эпатировать читателя?) об этом даже не упоминается. Преувеличивается общее геополитическое тяготение Польши и Чехословакии к России, и, напротив, преуменьшаются немецкие влияния на чешскую культуру12. К тому же, называя в подтверждение тезиса об исключительном внимании Польши и Чехословакии к СССР цифры публикуемых в этих странах переводов русских книг, Якобсон предпочитает не замечать, что в тот же самый период в Веймарской Германии таких переводов делалось гораздо больше... При этом все доводы стягиваются к тезису о славянском единстве и солидарности.

Якобсон уверен: те, кто отрывают восточно-славянские народы от западно-славянских (такова позиция евразийцев), ошибаются. В любом случае культурный разрыв между теми и другими можно было бы устранить или хотя бы уменьшить, если привлечь к анализу сложных северо-за- падных областей славянства не традиционные западные («романо-германские») методы, а методы русской науки.

12 Призывая читателя оценить славянский элемент там, где покамест усматривается прежде всего германский (например, в трактовке древней чешской живописи), Якобсон в своей ранней книге о чешском стихе долго медлит, прежде чем наконец признает, что специфика чешского стиха обусловлена влиянием соседнего, немецкого, хотя это влияние, по отзывам специалистов, совершенно очевидно.


При этом в статье постоянно идет речь не только о русской науке (с акцентом на ее «русскости»), но о целом комплексе смежных духовных явлений: о русской теоретической мысли, о «жизненных проявлениях русской мысли» (LebensauBerungen des russischen Gedanken), о «русском духовном созерцании», мировоззрении (die rissische geistige Anschauung). В методологическом плане критикуемый Якобсоном западный позитивизм как бы подменяет для него западную науку в целом. Однако при этом собственно методологическое обсуждение заменяется вполне славянофильским тезисом, под которым подписался бы, наверное, и Достоевский: именно русская наука (и никакая другая!) может по-настоящему понять специфику славянских культур.

Заметим, что в этой программной статье из «Славянского Обозрения» Якобсон фактически прибегает к неявному и вполне своеобразному истолкованию главной евразийской антитезы: если у Трубецкого романо-германство противопоставлялось евразийству в целом или, конкретнее, туранскому культурному элементу, то у Якобсона концептуальным контрастом романо-германству, точнее, романогерманской науке выступает русская наука, русская жизненная и духовная традиция в целом. Наверное, именно из этого «целостничества» вытекает затем парадоксальная ря- доположенность Докучаева и Достоевского, русских формалистов и Н. Федорова.

В самом деле, напомним: для Трубецкого славянство — это общность исключительно языковая. Ни этнографические, ни культурные, ни политические критерии единства к славянству неприменимы. Любые понятия, с помощью которых пытаются схватить славянскую общность — культуры, души, идеи и прочее, по Трубецкому — фикции, мифы. Однако дело не в том, что Трубецкой отказывается от обращения к расплывчатым идеям и психологическим факторам. Напротив, туранская психика, противопоставляемая романо-германской, — для него вполне весомая


реальность13. У Якобсона подобной апологии туранства мы не встретим. Перешагивая в «\braussetzungen...» через голову евразийства, он, однако, Попадает почти что в славянофильство — хотя и не прямо через идеологию, а через методологию. Отношение Якобсона к программным тезисам Трубецкого не формулируется явно. Однако полемика здесь очевидна. Фактически Якобсон отвергает тезис Трубецкого о том, что общность славянства лишь языковая, и призывает изучать и строить эту общность также на уровне культуры и хозяйства, полагая, что антропологическое и этнографическое единство славян и так очевидно.

Наиболее сильная, хотя и поныне проблематичная, евразийская лингвистическая идея — евразийский языковой союз — была выдвинута Трубецким в статье «Вавилонская башня и смешение языков» (1923) ( Трубецкой 1995а) и представала как общетеоретическое положение, но получила конкретную систематическую разработку не у Трубецкого, а именно у Якобсона. Вовсе не туранский элемент, будто бы ответственный за создание структурной фонологии (как считал Трубецкой, вследствие любви к простоте и симметриям), а палатализация согласных, неучастие высоты тона голоса в процедуре смыслоразличе- ния и взаимовлияние соседствующих в геокультурном пространстве языков играют важнейшую роль в образовании языковых союзов. Тем самым Якобсон, по-видимому, разделяя некоторые тезисы евразийской программы, парадоксальным образом показывает скорее невольно, чем

13 Заметим, что у самого Трубецкого немало разнообразных мифов. Это идеализация чингисханства, доблести и чести в восточном смысле; идеализация агглютинативных языков; идеализация туран- ской ментальности, в частности как основы научных открытий (фонология как продукт туранского духа). Для Трубецкого характерна агрессивная оценка культуры Индии, забвение Китая, фактическое отождествление Евразии со степью. Идеологична и утопична и выдвинутая Трубецким программа «перевоспитания сознания народов Евразии и особенно нероманогерманской интеллигенции».


вольно, что евразийство — это не научный подход и не новый взгляд на научный предмет, но скорее идеологическая конструкция, построенная на определенной стадии российской колониальной экспансии и заостренная в эпоху войн и революций.

Заглянем в будущее:славистика в гарвардский период

Создание славистики всегда было для Якобсона скорее программой работы, нежели достигнутым результатом. Следующей вехой на этом пути стала статья 1953 года «Сущность (Kernel) сравнительного славянского литературоведения» (Якобсон 1953). Эта статья, опубликованная в первом программном томе Harvard Slavic Studies, была манифестом американской структуралистской славистики с центром в Гарвардском университете. По содержанию к ней примыкает статья, вышедшая годом позже, — «Slavism as a topic of comparative literature».

К этому периоду относится разработка двух подтем, намеченных еще в «\braussetzungen...», а именно — сравнительного изучения литературы и фольклора, а также анализа славянства как идеологии. Так, в «Kernel...» анализируются фольклор и национальные литературы, а в «Slavism as a topic...» — идеологические программы и прежде всего общеславянский лозунг, «славянская идея». Однако эти работы 1950-х годов — не только реализация прежних замыслов, но и совершенно новое их обоснование. Так, если в статье 1929 года Якобсон утверждал, что «сущность (das Kern) не в patrimonium commune, не в общем фонде праславянского наследия, а в степени конвергентного развития», то программную статью 1953 года он называет именно «Сущность (Kernel) сравнительного славянского литературоведения», причем речь в этой статье идет как раз о том, что подвергалось отрицанию в «\brausstzun-


gen...», а именно — об общем праславянском наследии и о дивергенции путей использования этого наследия в различных культурах.

В «Voraussetzungen...» политический и идеологический акцент на единстве российского и западного славянства фактически был поправкой к программе евразийства, а идеологический и геополитический акцент был поддержкой российской культурной экспансии на Запад. В начале 1950-х картина иная, вероятно обусловленная одиозными итогами реализации первой экспансионистской программы. В самом деле, сначала была осуществлена, если можно так выразиться, евразийская программа славян- ско-туранского единства, выдвинутая Трубецким (в виде жесткой колонизации республик Закавказья и Средней Азии). А затем — якобсоновская программа экспансии России на западно-славянский мир (в виде создания стран «народной демократии»). И, наверное, именно поэтому в период, когда Трубецкого уже не было в живых, Якобсон стремился дезавуировать свои прежние геополитические идеи и практические рекомендации.

На первый взгляд кажется, что отсутствие адресата полемики (Трубецкого) начисто изымает проблематику евразийства из рассуждений 1950-х годов. Действительно, никаких внешних следов полемики вокруг евразийства мы тут не найдем. Однако по сути своей в работах 1950-х годов содержится более сильная версия критики евразийства, чем в статье 1929 года. Дело не только в том, что для Якобсона тезис о славянстве как исключительно языковой общности был некорректным с самого начала. В данном случае он доказывает эту некорректность в более широкой перспективе. А именно: общность вообще не может быть «исключительно языковой», поскольку язык есть феномен культуры, и, значит, общность языка в любом случае неизбежно приведет к образованию сходных культурных надстроек. Иначе говоря, языковое сходство побуждает к выработке других аспектов культурных сходств: ибо из-за


сходства языкового материала сходными оказываются также поэтика, фольклор, семантика, словарный запас и проч. Довод здесь по сути такой: даже если между славянами нет другого единства, кроме языкового, — это уже достаточное основание для выработки в дальнейшем общекультурного единства.

Славяне, подчеркивает Якобсон в статье «Славизм как тема сравнительных исследований», ощущали языковое единство всегда. Поэтому для них всегда было характерно стремление подкрепить это языковое единство культурным единством, а по возможности также и политическим. Та из славянских наций, которая оказывалась сильнее в тот или иной исторический момент, могла наиболее энергично взяться за эту объединительную работу. Так, в XIII—XV веках это была Чехия, в XVI веке Польша, а затем через Украину идеология славизма проникла и в Россию, где стала в XIX веке государственной идеологией.

Если в своей программной статье из «Славянского Обозрения» (1929) Якобсон исключал из рассуждений историю, защищая структурализм с его акцентом на синхронии, то в программной статье из «Гарвардских исследований по славистике» (1953) Якобсон всячески подчеркивает генетический исторический аспект. Возможно, дело тут в том, что ситуация изменилась, что структурализм уже достаточно окреп и защищать его более не требуется. Во всяком случае, славистика меняет свои акценты, а антитеза «синхронный — генетический» совершенно пропадает из рас- суждений Якобсона.

Хотя в центре внимания остались проблемы славистики, ее перспектив и ее возможностей, Якобсону стало важно показать цельность и традиционную весомость своего объекта в исторической перспективе: на материале литературы в «Kernel...» и на материале идеологии (лозунг «славянской общности») в «Slavism as a topic of comparative studies». Соответственно полностью меняется исторический набор опорных персонажей: российский набор имен с общесла-


вянофильскими святыми полностью исчезает. Аргументами в споре становятся не Достоевский или Данилевский, а папа римский Адриан II — будто бы бывший инициатором самой идеи славянского единствами благословивший моравскую миссию Кирилла и Мефодия, Ян 1ус и польские короли. Итак, в новом обосновании славистики синхронический подход уступает место генетическому, прослеживание конвергентных тенденций — анализу дивергенций щ основе исходного состояния. Таковы были главные методологические перемены.

Прагматически вполне понятно, что первой заботой Якобсона в Гарварде было выполнение иного социального заказа. Требовалось организовать или реорганизовать кафедры славистики в Гарварде и в других университетах США, а для этого нужно было выделить предмет и значимость славистики среди массы других зарубежных языков и литератур. А для этого важно было, как минимум, показать, что славистика не тождественна нынешней коммунистической русистике, что она не только не представляет идеологической опасности, но и может быть хорошим плацдармом для привлечения на сторону Запада западно- славянских сателлитов Советской России.

Схематически-упрощенно итоги этих перемен можно представить так. Сначала, в 1920-е годы, западное славянство было повернуто к Западу; Польша и Чехословакия претендовала на полноценное партнерство с западно-европейскими государствами; Россия стремилась повернуть их на Восток. В своей области исследований Якобсон выражает эту позицию, используя доводы от синхронии и функциональной прагматики. Российская культура выступает как монолитная «целостность». Славистика, ориентируясь на подлинные структуралистские ценности, должна, по мысли Якобсона, строиться по модели более развитой русистики.

Затем, в 1950-е годы западно-славянские страны в результате победоносной для России войны были насильственно повернуты на Восток. Западные страны опускают


железный занавес между собой и СССР, но стремятся вывести западно-славянские страны из сферы влияния СССР. В своей области исследований Якобсон использует преимущественно историческую, сравнительную аргументацию: он подчеркивает роль Запада как творца идеи панславизма и роль западного славянства как первоначального проводника этой идеи в жизнь. Славистика, сохраняя свою структуралистскую ориентацию, должна отныне опираться на западно-славянский материал, тогда как русистика уходит из ее поля зрения.

Наверное, еще через тридцать лет, в конце 1980-х годов, Я кобсон — которого тогда уже не было в живых — построил бы третью программу обоснования славистики. Но какую? Пала берлинская Стена. Западно-славянские страны ушли на Запад реально, а некоторые восточно-славянские (Украина) всячески стремятся к такому переходу; здесь больше не говорят по-русски и гордятся этим как симптомом государственной самостоятельности. Как известно, Трубецкой относился к тезису о независимом статусе украинского языка и культуры резко отрицательно («украинская культура должна стать индивидуацией культуры общерусской» (Трубецкой 19956). Можно предположить, ЧТО более склонный к революционным настроениям Якобсон приветствовал бы эту самостоятельность, но вряд ли радовался бы нынешнему общению между братьями-славянами по-английски...

Конъюнктуры и объективностьДва представленные здесь обоснования славистики, представленные в «Славянском Обозрении» (1929) и в «Гарвардских исследованиях по славистике» (1953), едины по конечной научной интенции — пропаганде структуралистского подхода к языку и культуре, и диаметрально противоположны по интенциям геополитическим и идеологическим. Симметрия противоположностей в этой смене


декораций представляется даже подозрительной: нет ли здесь натяжек в интерпретации? Однако мы можем сослаться на два новых внешних довода в пользу нашей реконструкции. Первый поясняет некоторые «странности» и идеологические передержки первой программной статьи Якобсона: судя по отзывам коллег, с которыми Якобсон общался уже в послевоенные годы в Советской России (сошлюсь здесь на частное высказывание известного лингвиста Т.М. Николаевой), в 1920-е годы он собирался вернуться из Праги на родину, так что ему важно было поддерживать «хорошие отношения» с Россией. Второе поясняет перемену курса в гарвардский период: по свидетельству С. Руди (Руди 1999), жизнь и работа Якобсона в США сильно осложнялась официальными подозрениями его в «прокоммунистической» деятельности в период маккар- тизма. Стало быть, смена программ обоснования славистики опосредованно согласуется с важнейшими биографическими и политическими обстоятельствами.

Важно, что для самого Якобсона объединяющим лозунгом при всех переменах программ и обоснований всегда оставалась наука. По-видимому, наука для него не замыкалась в узко-теоретических положениях, но по сути включала в себя целый слой социально-прагматических условий своего функционирования. При этом подобное включение не приводило Якобсона к осознанию релятивизации высказываемых тезисов. И в этом явное отличие Якобсона от тех англо-американских историков и философов науки, для которых в 1960—80 годы тезис о социальной нагружен- ности науки нередко означал отказ от рациональности, от науки как общезначимого знания. Значит ли это, что Якобсон просто не «вникал» в эпистемологические следствия некоторых тезисов своих научных сочинений или, иначе говоря, не углублялся в область «эпистемологической рефлексии»? Что наука была для него областью веры в самоподразумеваемую общезначимость? Для ответа на этот вопрос потребовалось бы более углубленное изучение


траектории его обоснований на стыке между историей науки и эпистемологией.

В этом вопросе есть и другая сторона дела. Это уже не во- м рос о науке чистой или социально нагруженной, но вопрос о науке разделяющей или соединяющей, аналитичной или синтезирующей. В понимании Якобсона, «наука — это явление, не замыкающееся в рамках одной страны или одного языка, явление, по своей природе не знающее границ, она всегда интернациональна. И при серьезном отношении к науке она никогда не будет разделять, а, наоборот, будет объединять (...) задачу ученого, прежде всего свою собственную, Якобсон видел в том, чтобы наводить мосты между культурами и между народами, невзирая на разницу в политических и общественных системах. Если слово „космопо- лит“ не дискредитировало себя в языке коммунистической пропаганды, не стало ругательством, можно было бы сказать, что Роман Якобсон был (...) гениальным космополитом»14.

Если под «космополитическим» подходом подразумевать некий «целостный» одновременно с «наведением мостов» подход, то с такой характеристикой можно согласиться. Но что она дает нам в наших попытках понять, как же все-таки при всех ее субститутах, трансформациях, переодеваниях может выживать научная мысль или то, что можно было бы назвать хотя бы стремлением к объективности, относительно свободной от конкретных идеологических задач? По-видимому, «наука» и «идеология» не су-

14 См.: М. Гловински 1999. В любом случае известно, что своеобразный якобсоновский научный космополитизм сильно укрепился в последние годы при создании «грамматики поэзии и поэтики грамматики». Исследуя художественное использование лингвистических явлений в эстетической структуре стихотворений, Якобсон брал материал из всех языков (подстраховываясь соавторами — носителями соответствующего языка), а сам тезис о единстве грамматики и поэтики считал явлением универсальным. В любом случае вопрос о соотношении Якобсона-лингвиста (слависта) и Якобсона-поэтолога (универса- листа-космополита) заслуживал бы отдельного рассмотрения.


шествуют как монолиты. Они не разделяются жестко и четко как различные слои или уровни знания, но выступают скорее как скользящие акценты, тенденции, тяготе-* ющие к полюсу идеологичности или к полюсу научности.

При исследовании вопроса о «научном» и «идеологическом» велико влияние «внешних» — философских, мировоззренческих факторов, хотя понять их воздействие на динамику научного познания гораздо сложнее, чем кажется. Много интересного относительно форм существования в науке межвоенного периода «скользящих» идей целостности, функциональности, диалектических взаимодействий, органицизма, так или иначе вдохновленных немецкими романтиками и гегелевской диалектикой, было обнаружено Э. Холенштейном, Й. Томаном15, П. Серио (Серио 2001). Однако в изучении общефилософских и общеидеологических влияний на науку есть свои трудности: как правило, такие влияния поддаются только огрубленному отображению. Тот или иной философский мотив, взятый, скажем, у Гуссерля или Гегеля, не включается в рассуждение другого статуса без изменений и не допускает непосредственного сопоставления собственно философских текстов с нефилософскими. Очевидно лишь, что стыки разнопараметровых исследований становятся принципиально важными для современной гуманитаристики, а работа на этих стыках времен и пространств, научных дисциплин (славистики, истории, географии, геополитики, исследований культуры) дают новый взгляд на казалось бы привычные явления.

15 Например, Й. Томан показывает различия в облике структуралистских идей в разные периоды творчества Якобсона. Так, в 1930-е годы у него происходит переход на позиции динамического структурализма, в котором примат синхронизма уже невозможен и немыслим (см.: Томан 1994). Впрочем, как правило, философские отсылки в работах Якобсона остаются весьма абстрактными и мало что проясняют в его конкретно-научной практике.


И общий обзор «Славянского Обозрения», и наш пример обоснования славистики показывают, как мало мы еще знаем историю гуманитарной науки XX века. Данный конкретный случай заставляет задуматься о судьбе структуралистских программ в европейской науке, в которой еще много для нас неясного. Так, восприятие структуралистских идей, родившихся у Соссюра, развивавшихся в Москве и в Праге, продолженных уже после войны в Париже, их дальнейшее движение в западно-европейском и восточно-европейском культурном пространстве показывает подчас весьма причудливые взаимодействия интернационального и локального, концептуального и исторического. Вглядываясь сейчас более пристально в исторические контуры европейской науки, мы сможем лучше понять то, что долго, но обманчиво казалось нам очевидным.

Цитируемые источники

И.С. Автономова, M.JI. Гаспаров (1999). Якобсрн, славистика и евразийство: две конъюнктуры, 1929—1953 / / Роман Якобсон. Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 334—340.Е.П. Аксенова (1993). Институт им. Н.П. Кондакова: попытки реанимации (по материалам архива А. В. Флоровского) / / Славяноведение. 1993. № 4. С. 63—74. С. Гиндин (1999). К истории создания и восприятия статьи «О поколении, растратившем своих поэтов. Письмо P.JI. Якобсона X. Маклейну. Предисловие и публикация С. И. Гиндина / / Роман Якобсон. Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 161—166.М. Гловински (1999). Р. Якобсон в Польше / / Роман Якобсон. Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 255—261.Л. Рейнлендер (1971). Rhinelander L. Exiled Russian scholars in Prague: the Kondakov seminar and Institute / / Canadian Slavonic Papers / Revue canadienne des slavistes. Уо\. XVI.1971. № 3. P. 331-352.


С. Руди (L999). Якобсон при маккартизме / / Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 192—200.П. Серио (2001). Структура и целостность.Об интеллектуальных истоках структурализма в центральной и восточной Европе, 1920—30-е гг. М., 2001. Славянское Обозрение (Slavische Rundschau), Берлин — Прага, 1929—1940.Й. Томан (1994). Toman J. Remarques ideologiques de Jakobson / / Cahiers de ILSL. 1994. № 5. P. 59—67.H. Трубецкой (1985): Letters and Notes / Ed. by R. Jakobson). Mouton, 1985 (первое издание 1975).H. Трубецкой (1995а). Вавилонская башня и смешение языков / / Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М., Прогресс — Универс. С. 327—338.Н. Трубецкой (19956). К украинской проблеме / / Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М.,Прогресс — Универс. С. 362—379.Р. Якобсон (1929). Jakobson R. Uberdie heutigen \braussetzungen der russischen Slavistik// Slavische Rundschau. № i. Prague, 1929. P. 629—646; cf. Jakobson R. Semiotik. Ausgewahlte Texte 1919—1982 / Ed. Holenstein E. Frankfurt а / M: Suhrkamp.P 50—70; недавний русский перевод см. в сборнике: Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования. М., 1999.С. 38-44.Р. Якобсон (1931). К характеристике евразийского языкового союза. Париж, 1931 (перепечатано в Собрании сочинений Якобсона: Selected Writings. Vol. 1. The Hague: Mouton. P. 144—201).P. Якобсон (1953). Jakobson R. The Kernel of Comparative Slavic Literature / / Harvard Slavic Studies. Vol. 1. Cambridge, Mass., 1953. P. 1-71 (cf. Selected Writings. Vol. VI. P. 1-64).P. Якобсон (1954). Jakobson R. Slavism as a Topic of Comparative Studies / / Review of Politics. Vol. XVI. 1954. P.67—90 (cf. Selected Writings. Vol VI. P. 65—85.P. Якобсон (1999). Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования. М, 1999.

Хелена Канияр

Фриц Либ и его русско-славянская библиотека1

Между библиотекой и музеем существует, во всяком случае, не очень много различий. Ведь это места, хранящие память.

Умберто Эко2

(Собрание Либ а относится не к самым большим, но к самым значительным славянским библиотекам в неславянском мире. В конце 1951 года страстный собиратель, профессор Фриц Либ (1892-1970) подарил Базельской университетской библиотеке около двенадцати тысяч славянских монографий, периодики и несколько рукописей. Он принял участие в их каталогизации и непрерывно заботился о приобретении новых трудов. После смерти Либа его жена, госпожа Рут Либ-Штелин (1900—1986) продолжала расширять библиотеку, так что сегодня собрание насчитывает около тринадцати тысяч названий, в первую очередь, из области истории русской мысли, церкви, лите

1 Перевод сделан по изданию: Helena Kanyar. Fritz Lieb und seine russisch-slavisehe Bibliothek / / Zeitschrift ffir slavische Philologie. 1990, Bd. 50, H.l. S. 80—89. Перевод Владимира Янцена.

2 Umberto Eco: Vom offenen Kunstwerk zum Pendel Focaults I I Lettre international, 1989, № 5. S. 42.

690 Хелена Канияр

ратуры, социальной и экономической истории, а также религиозной философии3.

Годы учебы в Берлине, Цюрихе и БазелеПрофессор теологии Фриц Либ был чрезвычайно многосторонним человеком. Его исследования и интересы относились к славистике и ориенталистике, философии, геологии, археологии, современному искусству и, не в последнюю очередь, к текущей политике. Его карьера была совершенно нетипичной для университетского профессора из консервативной среды.

Будучи сыном протестантского священника, он изучал восточные языки, прежде всего ассириологию, сначала в Берлине, а затем в Базеле. Во время своей учебы в Берлине он руководил просветительскими рабочими кружками. Знакомство с бедственным социальным положением рабочих глубоко повлияло на его будущие политические взгляды и деятельность: солдат Первой мировой войны, он стал председателем довольно революционного тогда Союза швейцарской социалистической молодежи, а позднее щ членом Социалистической партии и профсоюзов. В конце войны он был активистом забастовочного движения в Цюрихе, строил баррикады, попал в тюрьму, потом в течение какого-то времени издавал базельскую партийную газету «Vorwarts»4 и начал изучение теологии в Цюрихе. Завершив

3 См.: Gottlob Wieser: Die russische Bibliothek Fritz Lieb / / Kirchen- blatt fur die reformierte Schweiz. 1957, Jg. 110, № 11. S. 169—170; Simone Blanc: Note sur la bibliotheque Lieb de Bale / / Cahiers du monde russe et sovidtique, 1967, N9 VIII. S. 637—639; R. M. Davison: The Lieb collection in Basle university library / / Solanus, International journal for Russian and East European bibliographic, library and publishing studies, 1980, № 15. S. 1—9; Fritz Lieb: Die russisch-slavische Bibliothek in der Universitatsbib- liothek Basel / / Theologische Zeitschrift, 1951, Jg. 8, Die russisch-slavische Bibliothek in der Unive. 19—24.

4 «Vorwarts» — «Вперед» (нем.).

Фриц Либ и его русско-славянская библиотека_______ 691

в 1923 году обучение в своем родном городе, он уже через год защитил там докторскую диссертацию. К годам обучения Либа в Базеле относится и начало его многолетней дружбы с Карлом Бартом, «диалектическую теологию» которого он пытался претворять в жизнь.

Увлечение РоссиейРусская революция 1917 года оказала на Фрица Либа не только политическое влияние, она также пробудила его интерес к истории русской мысли и к православной церкви. Он начал изучать русский язык, углубился со свойственной ему энергией в новую научную область и вскоре стал считаться специалистом по России. Будучи приват- доцентом Базельского университета, он со всей Европы вплоть до Литвы и Эстонии получал приглашения делать доклады. В ходе этих поездок начал собирать русские, а затем и другие славянские книги по истории церкви и мысли, по религиозной философии и литературоведению. Это было уже третье его собрание наряду с библиотекой по ориенталистике и отборной коллекцией произведений современного авангарда в живописи и скульптуре, в которой лучше всего были представлены его базельские друзья5.

Профессура в Бонне и парижская эмиграцияВ 1930 году Фриц Либ получил экстра-ординарную профессуру по восточному христианству прошлого и современности в Боннском университете и одновременно — почетный докторат в своем родном университете. В Бонне он

5 Либ собирал прежде всего произведения базельской группы «Красно-Синие», а также таких немецких экспрессионистов, как Кирхнер, Геккель и другие, так что его дом в Базеле был похож на хорошо подобранный музей современного искусства. См.: Beat Stutzer: Albert Muller (1897—1926) und die Basler Kunstlergruppe Rot-Blau. Basel- Miinchen, 1981. Собрание ориенталистики находится сегодня в Берне.


преподавал русскую религиозную философию, историю церкви и современную историю, но, верный своим социал-демократическим убеждениям, поддерживал связи и с антинацистскими кругами. Поэтому после прихода к власти нацистов он, как и его друг Карл Барт, тоже преподававший тогда в Бонне, был одним из первых профессоров, лишенных кафедры. Заподозренный в русофильстве и причастности к сопротивлению, Фриц Либ вместе со своей семьей должен был в 1934 году бежать из Германии. Поселился он в расположенном неподалеку от Парижа Кламаре, где тогда жил русский религиозный философ Николай Бердяев.

Уже между 1929 и 1934 годами Фриц Либ вместе со своим другом Бердяевым издавал в Лейпциге журнал «Orient und Occident»6. Этот «журнал по теологии и социологии» был посвящен русской и православной проблематике и должен был способствовать лучшему пониманию западной и восточной культур. Аналогичную посредническую роль Либ принял на себя и на экуменических конференциях на Балканах и в Греции, в которых он принимал участие со свойственным ему энтузиазмом.

Во время «парижской эмиграции» (1934—1937) дом семейства Либов стал не только центром основанной Либом антифашистской «Свободной немецкой академии», в его помещениях была также расположена редакция журнала «Orient und Occident», новую серию которого он издавал между 1935 и 1936 годами. В том же доме располагалась и его постоянно расширявшаяся русско-славянская библиотека.

В Париже тогда жила литературная, философская и богословская элита русской эмиграции. В альбом гостей семейства Л ибов занесены такие известные имена, как Ремизов, Шестов, Флоровский, Булгаков, Федотов, Чижев

6 «Orient und Occident» — «Восток и Запад» (нем.).

Фриц Либ и его русско-славянская библиотека 693

ский, и многие другие — большинство с сердечными посвящениями и даже стихами. В атмосфере такого интересного окружения Фриц Либ пытался «собирать и тем самым помочь спасти для будущего многое, если не все из того великого, что создало... поколение людей, большей частью ушедших потом в эмиграцию»7. Он покупал книги не только своих современников, но и старые труды, преимущественно с шестнадцатого по девятнадцатое столетие, относящиеся сегодня к редкостям этого собрания, пользующиеся наибольшим спросом.

Шаг за шагом Фриц Либ неустанно приобретал книги у своих русских знакомых из эмигрантского круга: сначала отдельными томами, потом - целыми библиотеками. Когда советское правительство через государственную букинистическую торговлю начало за твердую валюту продавать на Запад реквизированные сочинения из монастырских библиотек, царских учреждений, дореволюционных научных институтов, а также частных библиотек врагов государства из дворян и буржуазии, Либ широко стал использовать и этот официальный источник. На некоторых книгах и сегодня еще можно обнаружить штампы посреднического учреждения, имена бывших частных владельцев или названия библиотек, а также цены в долларах.

Профессура в Базеле и передача книгКогда в 1937 году Фриц Либ получил в Базельском университете экстра-ординарную профессуру по догматике и истории теологии с особой специализацией по истории восточных церквей, он подарил свое уже тогда насчитывавшее несколько тысяч томов собрание университетской библиотеке, где уже во время своего бегства из Германии он мог оставить часть своих книг и журналов. Он участвовал в со

7 См.: Sophia und Historie. S. 20. Альбом гостей семейства Либов находится в частном собрании семьи.


здании систематического каталога этого собрания, которое продолжал неустанно расширять до конца шестидесятых годов. С семидесятых до конца восьмидесятых годов эта библиотека находилась под заботливым и энергичным присмотром Рут Либ-Штелин, которая старалась сохранять непрерывность «славянской миссии» своего в 1970 году почившего мужа.

Согласно дарственному договору от 29 ноября 1959 года, библиотека Либа включена в фонды Базельской университетской библиотеки. До середины семидесятых годов ее книги и периодика каталогизировались. После введения системы EDV в начале 1981 года была Начата рекаталогизация собрания Либа. Все тома этой библиотеки, вышедшие после 1940 года, ныне можно запросить через электронный каталог. В ближайшем будущем предполагается также рекаталогизировать более старые тома и издать каталог в виде книги, чтобы удовлетворить постоянно растущий интерес к этой библиотеке8.

Новые политические боиИ в своем родном городе Фриц Либ оказался «трудным теологом». Вместе с известным тогда журналистом Эдуардом Беренсом он в 1938 году основал «Schweizer Zeitung am Sonntag»9 с характерным подзаголовком «Демократия в наступлении», которая боролась против фашизма и нацио- нал-социализма внутри страны и за ее пределами. Когда эта газета, сначала распространявшаяся на улице самими редакторами, под прямым давлением из Германии и Италии была запрещена, член федерального совета Мотта упрекнул Фрица Либа в том, что эта газета была «величай

* К этой статье прилагается обзор систематических сигнатур местного каталога собрания Либа.

9 «Schweizer Zeitung am Sonntag» — «Швейцарская воскресная газета» (нем.).


шим политическим испытанием конфедеративной внешней политики»10.

Во время войны Фриц Либ принимал активное участие в антифашистском сопротивлении. После освобождения Парижа в 1944 году по заданию союзников он выполнял там тайную миссию в пользу русских эмигрантов. По окончании войны последовал приглашению советской штаб-квартиры в Берлине. Тогда он верил, что и в Советском Союзе победили демократические силы и что тоталитарная диктатура будет заменена подлинно социалистической системой. Свои надежды выразил в вышедшей в 1945 году и переведенной на многие языки книге «Россия в пути». Эти иллюзии он утратил во время тех двух семестров, которые в конце сороковых годов провел в восточном секторе Берлина в качестве ординарного профессора Берлинского университета. После реального знакомства с постоянно ужесточавшимся политическим курсом Советского Союза он окончательно порвал со сталинизмом и вышел из общества «Швейцария — Советский Союз». Поскольку он был его председателем, этот шаг вызвал в текущей прессе бурную дискуссию. Затем вместе с Карлом Бартом и Альбертом Швейцером он энергично выступил с инициативой против гонки ядерных вооружений, снова взмутив болото базельской локальной политики.

Наряду с этими политическими выступлениями Фриц Либ по-прежнему преподавал в Базельском университете, где в 1958 году получил личный ординариат. В свободное время он объезжал с рюкзаком и молотком близлежащие горы юрского периода, занимаясь там своими геологическими и палеонтологическими исследованиями, опубликовал ряд работ по геологии и собрал значительную коллекцию камней.

10 См. некролог Ф. Либу в VPOD от 20.11.1970 года.


Документы и источники о жизни Фрица Либа читаются как приключенческая литература. Его современники характеризовали его как «вулканическое явление», как «человека, которого не всегда легко было выносить его ближним», как «смесь Лютера и Рабле». Они чествовали его как любимого студентами учителя, восхищались его «явной склонностью к приключениям» и «смелостью его подчас неудобных выступлений», для них он был «христианином и настоящим социалистом», «рыцарем без страха и упрека»11.

Выпуская к семидесятилетию Либа в 1962 году сборник «София и история», где было опубликовано собрание его статей по истории западной и восточной мысли и теологии, его друзья подчеркивали, что он «всегда был более че-

11 См.: Chryssoula Kambas: Wider den «Geist der Zeit». Die antifaschistis- che Politik Fritz Liebs und Walter Benjamins / / Ftirst der Welt, Carl Schmitt und die Folgen, hrsg. von Jacob Taubes, Munchen 1983. S. 263—291; R.H.B.: Fritz Lieb (1892—1970) Necrologia / / Nova acta Paracelsia, Jahrbuch der schweizerischen Paracelsus-Gesellschaft, IX, 1977. S. 1—6, und NachlaB Lieb: Ein schweizer Theologe im russischen Hauptquartier, Interview mit Prof. Fritz Lieb, Basel / / Die Weltwoche, Zurich, 14, 1946, №63 (11. Januar); E. B.: Mittler zwischen Ost und West, ein Schweizer liber die Aufgabe Deutschlands. Gesprach mit Prof. Lieb / / Sonntag, Berlin, 27.10.1946; Eugene Porret: Der ausserordentlichste Mensch, den ich kenne / / Sophia und Historie. S. 373—380; Ed. Thurneysen und W-er: Prof. Fritz Lieb zum 60. Geburtstag / / Arbeiter Zeitung, Basel, 11.6.1952; E(d). Th(umeysen): Prof. Lieb zum 60. Geburtstag / / Basler Nachrichten, 11.6.1952; Hermann Aeppli: Professor Fritz Lieb 70-jahrig / / Arbeiter Zeitung, Basel, 9.6.1962; W E.: Kampfender Geist, zum 70. Geburtstage von Prof. Fritz Lieb / / VPOD, Zurich, 35,1962 (15. Juni); HeinerOtt: Professor Dr. Fritz Lieb zum 70. Geburtstag / / National-Zeitung, Basel, 10.6.1962; Martin Rohkramer: Prof. Dr. Fritz Lieb zum 70. Geburtstag / / Basler Nachrichten, 1962, № 240 (9.—10. Juni); G. W(ieser): Zum 70. Geburtstag Fritz Liebs / / Kirchenblatt fur die reformierte Schweiz, 118, 1962, № 12, (7. Juni); Emmy Moor: Zum Tode von Prof. Dr. Fritz Lieb / / VPOD, 20.11.1970; -t: Professor Fritz Lieb zum Gedenken / / National- Zeitung, Basel, 10.11.1970.


ловеком беседы, встречи и дискуссии, чем человеком, пишущим книги»12.

Фриц Либ был не прикованным к письменному столу ученым, но человеком дела, энергичным университетским преподавателем, политическим бойцом, другом и помощником русских эмигрантов, специалистом по восточным вопросам и страстным собирателем, собрания которого бесценны.

Рукописи и архив Либа

К библиотеке Либа относятся и некоторые русские рукописи девятнадцатого и двадцатого столетий, которые Фриц Либ подарил Базельской университетской библиотеке вместе с книгами и журналами. Наряду с теософскими, алхи- мистскими и розенкрейцеровскими рукописями начала девятнадцатого столетия это были две богато иллюстрированные рукописи друга Либа Алексея Ремизова и по одной рукописи Андрея Белого и Дмитрия Чижевского13.

После смерти в ноябре 1986 года Рут Либ-Штелин в университетскую библиотеку поступил и архив Либа. С одной стороны, в этом архиве имеются богатые источники о жизни и деятельности Фрица Либа, с другой, — собраны важные документы эпохи. Так, в нем содержатся политические, богословские и геологические работы, а также статьи по славистике, написанные самим Либом, кроме того, рецензии к его трудам, его корреспонденция, а также материалы к его педагогической деятельности и всякого рода биографические документы. К письменным материалам личного характера можно отдаленно причислить и весь

12 Martin Rohkramer: Vorwort zu Sophia und Historie. S. VII.13 Архив Марины Цветаевой не относится к библиотеке Либа.

Первый базельский профессор славистики Эльза Малер (1885—1970), бывшая в дружеских отношениях с семейством Либов, завещала его в 1939 году университетской библиотеке.


ахив к журналу «Orient und Occident» и к «Schweizer Zeitung am Sonntag». К документам эпохи относятся свидетельства о деятельности различных политических организаций, прежде всего общества «Швейцария — Советский Союз» или швейцарского движения против гонки ядерных вооружений.

В рамках библиотечного обучения при Базельской университетской библиотеке была написана дипломная работа об архиве Фрица Либа. Ее автор, Михаэль Штрикер, около года сортировал, систематизировал и каталогизировал необозримые горы письменных материалов, разработав их ясный и простой в использовании каталог14.

Систематические сигнатуры библиотеки ЛибаСигнатура: Предметный раздел:

Аа Энциклопедии, биографические энциклопедии 100 b Биобиблиографии, библиографии, словари

о книжной торговле, каталоги рукописей и библиотек, издательские каталоги

В Библеистика, ветхозаветная и новозаветная теология

30 Ва Славянские Библии 70 b Ветхозаветная и новозаветная экзегетика

и теология, иудаизм С Патристика и византинистика, внеславянская

культура40 Са Древний Восток, классическая наука о древнем

мире, западная патристика, ислам 30 b Византинистика 200 с Восточная патристика и византийское

богословие, отдельные восточные церкви

14 Michael Strieker: Ordnung und Erschliefiung des Nachlasses von Prof. lie. theol. Fritz Lieb (1892—1970). Verzeichnis f Standortkatalog. Basel, 1989. 500 >S.


50 d Западно-европейская культура, и философияс эпохи Возрождения

D Русская история до Октябрьской революции, археология, география

100 Da Историография, хрестоматии, собрания источников и летописей, общие обзоры

70 b С основания русского государства до 1700 года 100 с До русской революции 30 d Внешняя политика (до настоящего времени)20 е Археология и предыстория (скифика)20 f ГеографияЕ История русской культуры, мысли и философии

(включая религиозную философию)100 Еа Общий раздел, университеты, педагогика 400 b Русская философия 18 и 19 века (включая

русских масонов, исключая западников и революционеров)

300 с Русская философия 20 века 30 d Советская философия40 е Система советского образования и воспитания 100 f Литература масонов в русских переводах F Русская литература300 Fa Хрестоматии, общие обзоры, история жанров,

литературная критика 200 b До 1800 года (Карамзин)200 с До Гоголя (Жуковский, романтизм,

Пушкин и др.)200 d Тютчев, Достоевский, Фет, Салтыков-Щедрин,

Успенский, Короленко, Надсон и др.200 е Толстой, Чехов, Андреев, 1орький и др.300 f Декадентство и символизм (до Блока,

Ахматовой, Гумилева)200 g Советская л итература 100 h Советские антологии, альманахи, эссе Ga Мемуарыb Архивные публикации


Н Русская церковь (история и богословие, включая проповеди)

150 На Общий раздел, Духовные Академии 300 b До 1800 года 500 с До Октябрьской революции 50 d С Октябрьской революции до Второй мировой

войны50 е Движение безбожников 70 f Эмигрантские церкви 100 g Православная церковь в СССР со Второй

мировой войны 70 Ja Русская агиография 150 b Старчество 80 с Монашество, монастыри 100 Ка Исследования о православном вероисповеда

нии, история церкви, увещевания и полемика, католицизм

50 Ъ Протестантизм и немцы в России 150 La Русское сектантство, раскол 70 b Отдельные секты 30 М Практическая теология (без отдельных

проповедей)50 N Литургика ■30 Оа Русское право, История права 10 b Социальное законодательство 40 с Церковное правоР Социальные и революционные движения

в России 30 Ра Общий раздел300 b Декабристы, западники, народники и др.200 с Ранний марксизм, махисты, большевизм

до современности 30 d Экономика10 е Коммунистический Интернационал 50 Qa Украина, Белоруссия 30 b Кавказ


100 с Сибирь и Средняя Азия20 d Финно-угорские народности, Прибалтика10 е Евреи в России40 Ra Славянство30 b Болгария50 с Южно-славянские народы и Югославия20 d Румыния50 е Польша70 f Богемия, Чехословакия100 S Византийское и славянское искусство50 Т Славистика (словари и грамматика)и Науковедение (особенно естественные науки),

театр, музыкаZ Журналы1- Небогословские старые журналы200- Богословские журналы300- Новые журналы

н .г .

В. В. Зенъковский.Памяти J1.И. Шестова*

. В ноябре мес. прошлого года в Париже скончался Лев Исаакович Шестов — один из выдающихся русских писателей и мыслителей. Его имя было широко известно — его читали, им интересовались не только те, кому близко религиозно-философское творчество Шестова, — но и те, кому эти проблемы были совершенно чужды. Отчасти это было связано с тем, что в первый период творчества Шестов много писал по вопросам литературы (книги о Бранде- се как критике, о Ницше, Толстом, Достоевском, замечательный этюд о Чехове и т. д.), — но еще больше это определялось своеобразной писательской манерой Шестова. Его стиль соединял в себе прозрачную ясность мысли с исключительной легкостью и простотой изложения; короткие периоды, в духе афоризмов Ницше, не загромождают внимания читателя, а, наоборот, возбуждают его. Шестов писал превосходным русским зыком, часто в каком-то особенном насмешливом тоне, но вместе с тем задевающим глубокие чувства у читателей. Глубокой правдивостью, честностью мысли всегда веет от его книг, — но,

* Вестник. Орган церковно-общественной жизни, издаваемый Русским Студенческим Христианским Движением. JSfe 1 (Январь-Февраль). 1939. С. 8-14.

В.В. Зеньковский. Памяти Л.И. Шестова 703

быть может, самый главный источник живой симпатии читателя к Шестову заключался в том, что читатель всегда остро чувствовал в его книгах, что за его писаниями стоит страстное искание безусловной и подлинной правды. Читатель не мог не чувствовать какой-то затаенной и мучительной духовной драмы, которая все время шла в душе Шестова, часто возвышаясь до подлинной трагедии. Разгадка этой драмы была недоступна публике, как недоступна она до конца и сейчас, но от писаний Шестова веяло исключительной искренностью и подлинностью, которые всегда имеют в себе непобедимое очарование. Шестову не была совсем чужда риторика и «литературщина», но он с каждым годом все более освобождался от их дурмана, становился строже и проще. Нотка глубокого страдания, мучительного раздумья слышится у Шестова постоянно, — и было в этом самообнажении нечто, что роднило всякого читателя с Шестовым, хотя было и что-то неразгаданное самим автором, чего он в себе не мог преодолеть. По своей философской позиции Шестов принадлежал к «бунтарям», — но в его бунтарстве не было того презрения к «профессорам философии», которое так едко и сильно умел выражать Шопенгауэр, а была страстная потребность освободиться от «тирании разума», точнее, от той самоуверенности, которая была присуща научному и философскому мышлению во второй половине XIX века (когда духовно слагался внутренний мир Шестова). К этому присоединилось у Шестова странное чувство безнадежности в отношении к современным философам, к современности вообще —1 он чувствовал себя одиночкой, каким-то enfant terrible, а несомненный литературный успех в так называемых широких кругах только резче подчеркивал то, что современные мыслители проходят мимо его идей, мимо того, что он с такой страстной правдивостью исповедовал в своих книгах. Если принять во внимание исключительную сердечность, доброту, какой-то талант человечности в личных отношениях Шестова с современными

704 Н.Г.

деятелями в религиозно-философской области, — то на этом фоне станет еще яснее его тяжелое чувство непоня- тости современниками. Не оттого ли столько внимания уделяет Шестов покойникам, с которыми он без устали, часто рискуя утомить самого терпеливого читателя, полемизировал? Любопытно, что для Шестова историческая перспектива не имела никакого значения: он полемизировал с философами античности с таким же пылом, как и с Кантом и Гегелем.

Шестов не был собственно философом в точном смысле слова. Он хорошо знал историю философии, постоянно и много писал по философским вопросам, — но ему всегда был чужд основной пафос философии, ее стремление к систематическому мышлению. Именно к систематичности он и относился подозрительно и недоверчиво, видел в ней главную трудность в постижении последней правды. Систематичность для него была настоящим testimonium pau- pertatis, истинным симптомом ограниченности и слепоты нашего разума; позднее под влиянием догматических взглядов Лютера (которого Шестов очень любил, хотя и следовал ему очень односторонне), он видел в стремлении к систематичности последствие первородного греха. Эту богословскую идею христианской антропологии Шестов очень любил, хотя понимал ее исключительно в отношении к познанию именно в духе протестантской догматики, которая, исходя из мысли, что с грехопадением образ Божий покинул человека, видит в нынешнем духовном строе глубокое искажение первозданного состава человека.

Шестов не верил разуму и боялся его «естественной» склонности к систематичности, но в то же время он в сущности был в плену у разума. Здесь надо, на наш взгляд, искать разгадки того, почему Шестов, так пламенно и неустанно звавший к вере, к божественному Откровению, сам никогда или почти никогда не вступал в эту заповедную область, а все время оставался как бы «снаружи». Несомненно, душа его жила и питалась только излучениями

В. В. Зеньковский. Памяти Л. И. Шестова 705

светоносной сферы Откровения, но в творчестве своем он оставался все время «снаружи», сознательно обрекал себя только на негативную задачу — охранять веру от нападений разума. При первом взгляде это кажется странным и устарелым: ведь спор между разумом и верой, конечно, давно потерял свою остроту, и если он еще не угас совсем, то все же никак нельзя сказать, что вера сейчас стеснена разумом. Для верующего человека открыт ныне путь достаточной свободы, чтобы не смущаться придирками разума. Между тем Шестов как-то упрямо оставался именно у этого пограничного пункта, — и конечно причина этого лежала только в том, что борьба шла в нем самом. В этом, я думаю, и лежит значение Шестова, его место в блужданиях так называемой «экзистенциальной философии»: он жил не выдуманной, не отвлеченной проблемой, но исходил из того мучительного и трагического спора, который все время шел в его собственной душе. Он не был настолько философ, чтобы уйти в чистую мысль, но вместе с тем он был слишком философ, чтобы уйти целиком в область веры. Иначе говоря, — ему была нужна религиозная философия, т. е. философия, исходящая из веры и Откровения^ носит подзаголовок: «Опыт религиозной философии». Однако для построения религиозной философии нужно глубже и больше войти в область веры, а главное — до конца овладеть идеей Боговоплощения. Ели Ветхий Завет весь движется чувством непосредственной религиозной близости к Богу, то этого совершенно недостаточно для построения религиозной философии, ибо Бог открывается в Ветхом Завете лишь в своей запредельной трансцендентности, которая прорезается лишь лучами веры, но не допускает никакого «воплощения» — ни в логосе, ни в бытии. Религиозная философия предполагает частичную имманентность

Эта книга Шестова (равно как и его работа о Кирхегарде) вышла на франц. и нем. языках, но русского издания ее к сожалению пока нет (примеч. В. В. Зеньковского).23 Ежегодник за 2001-2002 Ш

706 Н.Г.

Бога миру (конечно без отожествления Бога с миром — ибо тогда остается чистая философия, но нет места для религии — для молитв и культа). Такую частичную имманентность Бога миру, без их отожествления, дает нам только христианство в благовестии о Боговоплощении, о вхождении в мир Сына Божия.

Религиозный тип Шестова необъясним и непонятен вне христианства, но ему осталась чужда христианская догматика — во всяком случае он недостаточно считался с ней. В самом христианстве он склонялся к тому обедненному его выражению, какое мы находим в протестантизме, — поэтому вся святоотеческая мысль казалась ему «неестественным симбиозом» Откровения и греческой философии. При всей огромности философской эрудиции Шестова ему не хватало знания христианской богословской мысли, он следовал злой и неверной формуле Гарнака, для которой святоотеческое богословие было лишь «острой эллинизацией» христианского благовестия. Отсюда понятно, что Шестову не хватало надлежащей базы для построения религиозной философии. Все его страстное искание религиозной философии, пламенное устремление к ней не имело под собой того религиозного обоснования, какое может дать только идея Боговоплощения. В своей мысли Шестов почти целиком оставался в плане Ветхого Завета (недаром любимым его «героем» веры был Авраам), — а искал он того, что может открыться на основе лишь христианства. Не оттого ли Шестов предпочитал оставаться за оградой веры и Откровения, чтобы защищать их от нападок разума? Часто при чтении книг Шестова возникает какое-то грустное и горькое недоразумение: зачем без конца, как бы бесплодно и бессильно остается он за оградой веры и не переступит заветного порога? Та горячая, страстная потребность веры, которая с такой силой и вдохновением выражена ищ — почему остается только потребностью, а не переходит в реальность? Только ли разум мешает уйти целиком в сферу Откровения? Кстати, подчеркнем, что для Шестова не

В. В. Зеньковский. Памяти Л. И. Шестов а 707

только Ветаий, но и Новый Завет был подлинным Откровением. Почему же он не ушел целиком туда, куда зовет это Откровение?

Мы подходим здесь вплотную к упомянутой выше затаенной, быть может, так и не разрешенной до конца дней духовной драме Шестова. Она совсем не в трудности веры ввиду нападок разума, а сами эти нападки разума приобретали в глазах Шестова в силу внутренних причин какой-то преувеличенный смысл, точно где-то в глубине души он сам держался за эти софизмы разума. «Что для Афин мудрость — то для Иерусалима безумие», писал Шестов. Но разве это так? Шестов противопоставляет здесь Иерусалиму античные Афины и не хочет думать о том, что есть другие Афины, в которых мудрость уже просветлена и преображена в свете Боговоплощения. Этой христианской мудрости не знал и не хотел знать Шестов — он любил Евангелие, но чуждался христианского богословия. В этом и была его внутренняя драма, как я ее понимаю: он хотел в ветхие меха влить новое вино, — и, конечно, эти меха оказывались негодными, из чего Шестов делает вывод, что для нового вина мехов вообще не найти...

Нельзя не пожалеть, что Шестов так много занимался тем, что как раз ему было не нужно, и не изучал того, что единственно могло освободить его душу: он изучал философов, но не богословов, тогда как только последние и были ему нужны. Когда читаешь в книге Шестова «Афины и Иерусалим» большой отдел, посвященный средневековой философии, то с грустью убеждаешься в том, что самостоятельно он не изучал ни восточного, ни западного богословия, а знал его по изложениям. Я думаю, что причина этого лежит в тех ранних философских впечатлениях, которые навсегда отравили сознание Шестова и помешали ему сбросить с себя их власть. Он вырастал в эпоху, когда научный детерминизм и самоуверенный рационализм царили еще безраздельно в философии. Кант (не в полноте его мысли, а в первых двух частях его «Критики чистого

708 н . г

разума»), Гегель (но не Шеллинг — это тоже типично) были для него высшими проявлениями мощи разума. На отвержение этого самодовольного рационализма уходило все раннее творчество Шестова, — ни в Канте, ни в Гегеле он не ощущал другой стороны, как-то не замечал, например, в Канте гениальных откровений трансцендентальной диалектики (т. е. 3-ей части «Критики чистого разума»). Если весь двадцатый век в философии идет под знаком разрушения рационализма и утверждения свободы духа, — то, странным образом, из всей новой философии Шестов больше всего интересовался Гуссерлем, в котором воплотились наиболее «строгие» черты прежнего рационализма.

Мысль Шестова все время трепещет перед ужасом неумолимой и неизменной необходимости и закономерности, царящей в мире. В природе и так называемом «естественном порядке» вещей он видит лишь царство мертвой и мертвящей необходимости и не замечает иных сил в мире, через которые струятся в мир лучи света и свободы... Шестову казалось (совершенно в тонах правоверного Кантианства), что «наше мышление в своем последнем определении является ничем иным как исканием строгой необходимости» («Афины и Иерусалим» стр. 61). Но именно это и является неверным, — познавательные процессы в человеке вовсе не ограничиваются этим разысканием необходимости. Это в сущности ясно и для того, кто ценит в Канте не только первую и вторую, но и третью часть его «Критики чистого разума», — а тем более кто ощущает, как давно спал покров «необходимости» с нашего понимания природы и человека. Но Шестов пребывал в оковах одностороннего и неверного понимания разума и хотя знал озарения веры, но следовал не им, а оставался в границах окаменелого детерминизма и потому с такой страстностью подымал свой бунт против детерминизма. Это муки Тантала, жаждущего приникнуть к живой воде и не могущего сделать этого из-за оков, которыми он связан, истерзали и замучили Шестова, превратили его в настоящего му

В. В. Зеньковский. Памяти Л.И. Шестова 709

ченика веры. Как тот «бедный рыцарь», о котором сложил такие чудные стихи Пушкин, Шестов «имел одно виденье, непостижимое уму», и только этим виденьем и держался духовно. Но драма была в том, что цепи, которые его не пускали в заповедную область веры, куда это виденье звало его, — были мнимые, что в действительности никаких цепей вовсе не было.

Это был особый крест Шестова, и то, что он его нес с таким мужеством и верностью, что он не изменил ни разу тому чудному виденью, которое лучами Откровения сияло перед ним, — есть его незабываемая заслуга в истории русской мысли. Шестов своими терзаниями, своей осужден- ностью стоять у порога веры, не входя в сладость ее обители, искупал грехи русской мысли, поскольку она была обольщена позитивизмом Запада. Шестов глубоко и мучительно страдал от внутренней драмы, которая была в его душе, — но этими страданиями он искупал не личный грех, а грехопадение целых поколений. Стоя у самой границы обетованной земли, он сам в нее не вступил, но без устали, как добрый и верный раб, он расчищал путь для других...

Да найдет же душа его то, что так любил, о чем томился, но чего не имел здесь в жизни верный слуга Божий.

Fritz Lieb. Russland unterwegs.Der russische Menschzwischen Christentum und Kommunismus(1946)

Публикация Владимира Янцена

_ P ецензируемая Бердяевым книга «Россия в пути. Рус- ский человек между христианством и коммунизмом»1 была итогом многолетних занятий швейцарского протестантского богослова Фрица Либа (1892—1970) русской историей и русской мыслью и его формулировкой послевоенного политического кредо христианского социализма. Некоторые главы книги представляют собой переработку его докладов и лекций начала тридцатых годов в Боннском университете. Заглавие и основная идея книги восходят к К. Барту — учителю и другу Ф. Либа. Работу над книгой автор начал в самом разгаре второй мировой войны под впечатлением той огромной роли, которую Советский Союз играл в борьбе с фашизмом, и завершил ее в середине мая 1945 года. Сразу после выхода в свет книга получила широкий резонанс в западных странах и была переведена на голландский, французский и чешский языки.

1 F. Lieb: Russland unterwegs. Der russische Mensch zwischen Christentum und Kommunismus. Bern, 1945.

Н.А. Бердяев

Fritz Lieb. Russland unterwegs. Der russische Mensch 711

Примерно одну треть книги составили исторические и философские главы «Русский человек в исторической действительности» и «Самопонимание русского человека», в которых через анализ сочинений Достоевского и Соловьева дается попытка выяснения сущности русского мировоззрения. Затем следуют опирающиеся на советские источники публицистические главы «Современный русский человек послереволюционной эпохи» и «Отношение государства и церкви в Советском Союзе» и, наконец, заключительная глава — «Европейский Человек между библейским Евангелием и марксистским коммунизмом». Предисловие и послесловие с заглавием «Россия и будущее Европы» были написаны уже после капитуляции Германии. В них и формулируются основные надежды автора на демократическую эволюцию послевоенной России и перспективы мирного сотрудничества России и Запада. По замыслу автора, книга должна была «внести Вклад в мирное и плодотворное взаимопонимание между западной и восточной Европой»2. Книга была написана с большой симпатией и уважением к русскому человеку, к истории и настоящему России. Но было в ней немало и критических страниц, посвященных беспросветным периодам русской истории, а также террору и диктатуре коммунистов. Однако многими западными рецензентами и частью российской эмиграции она была воспринята как однозначно просоветская книга3. Поскольку Ф. Либ был «чело

2 Ibid. S. 16.3 Ф.А. Степун, знавший Л иба по переписке с 1931 года, отрица

тельно отнесся к его книге. Вот что он писал по этому поводу в письме к Либу от 1 апреля 1950 года: «Когда мы в прошлый раз были в Базеле — с того времени прошло, кажется, уже около двух лет, — я не зашел к Вам: Ваша книга о России была для меня еще слишком живой болью, и мне не хотелось сразу омрачать этим впечатлением нашу первую встречу с Вами, о ком я слышал так много хорошего от Бердяева и других земляков. Вы поймете мою искренность. Вскоре,

712 Н.Л. Бердяев

веком диалога, встреч и дискуссий»4, а не чисто кабинетным ученым, он попытался внести свой практический вклад в дело сближения России и Запада. Однако ближайшее знакомство с советскими деятелями и с политическим режимом Восточной Германии довольно быстро охладило его советофильские настроения. Надежды на скорую демократизацию и гуманизацию социализма оказались иллюзорными5.

Публикуемая ниже рецензия Бердяева написана в конце 1945 — начале 1946 года. 8 января 1946 года она была отправлена Ф. Либу для публикации в «Theologische Zeit- schrift», журнале теологического факультета Базельского университета, редактором которого был старый знакомый Либа и Бердяева профессор богословия К.Л. Шмидт. На русском языке она публикуется впервые по копии автографа, хранящегося сегодня в архиве Ф. Либа при Базельском университете6.

вероятно 15-го, я снова буду в Базеле, где предполагаю провести около двух недель. При этой оказии мне очень хотелось бы посетить Вас и продумать и обговорить вместе с Вами то, что нас объединяет и разделяет». — См.: F. Lieb. Nachl. 043, Ab 1053, 10. Отрицательно отнесся к книге и старый друг Либа Д.И. Чижевский (см. примеч. 7).

4 Martin Rohkramer: Vorwort zu „Sophia und Historie“. Zurich, 1962. S. VII.

5 Эти события Ф. Либ подробно описывает в письме к Д.И. Чижевскому от 12 августа 1951 года: «Ты, вероятно, даже по прессе знаешь, что последним летом я был в Югославии. Последствия этого были преднамеренными: я стал врагом № 1 для коминформистов. Именно потому, что от России я ожидал самого лучшего, в итоге мое разочарование развитием хода вещей было безмерным. В конце концов дело дошло до взрыва. Не из любви к Западу. Ты поймешь это. Но сегодня страна Джугашвили и многих Иосифов снова стала оплотом „мертвых душ“ Гоголя. „История*6 тем самым может начинаться заново. Но в том-то, видимо, и состоит сущность истории, что она постоянно начинается заново». — См.: Tschi II, Heid. Hs. 3881, Abt. С, II, Buchstabe ,,L“.

6 См.: F. Lieb. Nachl. 043, Bk, 5, 6.

Fritz Lieb. Russland untenvegs. Der russische Mensch 713

В рецензии Бердяева содержание и значение книги Ф. Либа освещены объективно и сочувственно, отсутствуют описательность и какие бы то ни было упреки в совето- фильстве или утопизме. Некоторые ее места (об осуществлении прав человека в России, высокой оценке личности Сталина) недвусмысленно свидетельствуют о том, что надежды на послевоенную демократизацию России разделялись и самим рецензентом7.

Исследователей творчества Бердяева эта рецензия может заинтересовать тем, что в ней ставятся вопросы, волновавшие самого Бердяева: о своеобразии русской духовности, об абсолютной истине христианства и относительной правде коммунизма, о пагубности равнодушия христиан к социальной теме, об отношении русского коммунизма к человеку и гуманизму, об опасности ложного восприятия России в западном мире и других. Вместе с тем в этой рецензии дается самая полная из известных нам бердяевских характеристик личности и творчества Фрица Либа, напомнить о которой накануне 110-летия со дня его рождения представляется небезынтересным.

7 Более отчетливо эта позиция выражена в найденном нами недавно письме Бердяева от 18 мая 1946 года к работавшему тогда в Марбурге Д. И. Чижевскому: «Мы живем в разных мирах. Как ни трудно в разных отношениях в Париже, но в Германии безмерно тяжелее. Русская жизнь после немецкой оккупации очень разбита. Характерно то, что мы очень приблизились к Советской России, это основной факт. У меня самого патриотически-советская ориентация, но это совсем не значит, что я все одобряю и отказываюсь от критики. Книгу Фр. Либа я считаю лучшей книгой о России и очень хорошо документированной. Я не совсем понял, почему Вы ее считаете устаревшей. Новые факты, которые, конечно, могут быть и отрицательными, не меняют сущности. <...> Отца В. Зеньковского и отца Г. Флоровского я никогда не встречаю. Мы совершенно разошлись во взглядах и церковно-религиозных, и социально-политических, они принадлежат к совсем другим группировкам. Для них я слишком левый и религиозно, и политически». —- См.: Tschi II, Heid. Hs. 3881, Abt. С, It, Buchstabe ,,B“.

714 Н.А. Бердяев

Н. А. Бердяев

Fritz Lieb. Russland unterwegs. D er russische M ensch zwischen Christentum und Kommunismus

1 \л и г а Фр. Либа есть бесспорно лучшая книга о России из написанных иностранцами. Западные люди многому из нее научатся и, может быть, наконец кое-что поймут в Советской России. Книга поражает своей документирован- ностью, своим знанием о прошлом и настоящем России. У автора очень широкий кругозор, он не теряется в мелочах, охватывает целое, пытается осмыслить события. Он соединяет большую любовь к России и русскому народу с редкой объективностью и способностью к критике. Вместе с тем Либ хорошо знает марксизм и высказывает много интересных о нем замечаний. Он верующий христианин, протестант, близкий к направлению К. Барта, и некоторые места его книги являются исповеданием его евангелической веры. Но вместе с тем у него есть знание и симпатии к русской религиозной философии, столь отличной от бартианского направления. Он также социалист, верующий в то, что социализм и христианство должны быть соединены. Поэтому отношения между коммунизмом и христианством он понимает глубже, чем обыкновенно понимают обе стороны. Он берет Советскую Россию в движении. Либ видит большое зло в незнании Советской России и в дурном антибольшевизме, охватившем широкие круги Запада. Он совершенно верно говорит, что в Западной Европе есть ложная информация о Советской России, отчасти связанная с немецкой национал-социалистической пропагандой. В России произошла встреча христианства с марксизмом, и этим поставлена очень важная тема и для всей Европы. В христианстве заключена абсолютная


истина, но есть относительная правда в марксизме, в ком- мунизме, которую христиане должны признать. Материалист Маркс более заботился о судьбе человека, чем многие идеалисты. 1лубоко верно и проницательно, что Россия, несмотря на годы антирелигиозной пропаганды, осталась христианской. Это должна была признать советская власть и изменить свое отношение к Церкви. Либ справедливо говорит, что антирелигиозный аффект был протестом против церковного антигуманизма, и видит тут вину, лежащую на Церкви в Германии и России. Не менее это нужно сказатьо Франции. Христианская Церковь в истории может превратиться в Церковь антихриста. Христианам не подобает быть [быть] только обвинителями, они также обвиняемые и должны сознать свои грехи, особенно в отношении к социальному вопросу.

Либ связывает Советскую Россию и русский коммунизм с прошлым России. Без этой связи ничего нельзя понять. Есть вводные главы о Достоевском и Вл. Соловьеве. Следовало, может быть, больше сказать о славянофилах и Льве Толстом. Через Достоевского, которому автор книги о России придает огромное значение, можно понять, что политика в России легко делается эсхатологией и ставит последние вопросы человеческого общежития. Это очень русское явление. На Западе все сферы человеческой жизни очень дифференцированы, политика есть автономная сфера, подчиненная своим законам. Между тем как в России в наиболее характерных течениях политика всегда связывалась с цельным миросозерцанием, с решением конечных вопросов. Достоевский говорит, что русский вопрос о социальном устройстве был также вопросом о Боге и бессмертии. Это и есть то, что можно было бы назвать русским тоталитаризмом. Русским не свойственно желание создать формальную демократию. И Либ делает верные критические замечания о формальной демократии. Очень ценны главы, в которых говорится о советском образовании, особенно о преподавании истории. Это до сих

716 Н.Л. Бердяев

пор было мало известно. В эпоху Покровского преподавание истории было совсем упразднено и заменено преподаванием обществоведения и лишь восстановлено в 1932 году. Русская история постепенно была восстановлена со всеми ее героями, начиная со св. Александра Невского. Советскому народу свойственна необыкновенная жажда знания, стремление к свету. Такой жажды не знают народы современного Запада. Но если точные науки о природе поощряются, то философия все еще находится в очень неблагоприятном состоянии. Все еще диалектический материализм остается господствующим миросозерцанием, хотя, вероятно, вызывает меньший энтузиазм. Либ очень хорошо обличает опасность механического материализма и технократии. Но основная тема книги есть тема о человеке и о советском гуманизме.

Как относится русский коммунизм к человеку и гуманизму? Тема очень сложная. Коммунистическая революция совсем не началась с гуманизма и с признания высшей ценности человека, всякого человека, потому что он человек. Но она должна прийти к этому. В провозглашаемом принципе уже происходит обращение к человеку как самому ценному. Глава о советском гуманизме принадлежит к самым интересным главам книги. Очень характерны приводимые места из речей Сталина. «Es ist an der Zeit, offen zu erklaren, dass die Hauptsache jetzt die Menschen sind, die die Technik gemeistert haben»8. «Die Technik ohne die Menschen ist tot»9. Либ видит в Советской России обращенность к человечности, к человеческим ценностям. Это отражается и в советской литературе. Но советская человеч

8 F. Lieb: Russland unterwegs. Der russische Mensch zwischen Chris- tentum und Kommunismus. Bern, 1945. S. 265: «Настало время заявить открыто, что основное сейчас — люди, управляющие техникой» (нем.), обратный перевод цитаты из речи Сталина от 4 мая 1935 года.

9 Ibid. S. 262: «Техника без людей мертва» (нем.), обратный перевод цитаты из речи Сталина от 26 декабря 1934 года.


ность связана с бесклассовым обществом. Уже Ленин говорил, что марксизм должен принять наследие всех человеческих ценностей, хотя и не всегда был этому верен. Целью воспитания объявляется выработка свободного человека в будущем обществе. Таков принцип и цель. Но это не значит, что всегда такова практика, потому что Россия продолжает жить под режимом жесткой диктатуры. Маркс думал, что коммунизм освободит индивидуума от цепей общества. Но пока что каждый человек делается орудием экономического развития, роста производительных сил. Либ отлично понимает, что русский народ — ком- мюнотарный народ и русская человечность будет коммю- нотарной человечностью. Сейчас советский человек идет на смену коммунистическому человеку. Советский патриотизм связывается со счастьем всех грядущих поколений всего человечества. Это есть русский универсализм. Либ надеется, и я вместе с ним, что человеческие права осуществятся в России и что это не будет связано с классами. В общем автор книги о России дает довольно высокую оценку Сталину как человеку, который идет навстречу процессам, происходящим в русском народе.

Вся книга Либа [проникнута] обеспокоена проблемой отношения между христианством и коммунизмом, и она может помочь в правильной постановке и решении этой [проблемы] беспокойной проблемы. Глава об отношении церкви и советского государства многому научает. Либ хотел бы соединить абсолютную правду христианства с относительной социальной правдой коммунизма. Он верит, что обновленное православное христианство в соединении с социалистическим государством может многое дать Западной Европе. Книга его может помочь освобождению Запада от того страха перед Советской Россией и вражды к ней, которые могут иметь лишь пагубные последствия для установления мира во всем мире. Необходимо исцеление от ненависти, терзающей современное человечество после войны. Это великая задача христианства. Книга Либа по-

718 Н.А. Бердяев

священа не только русскому коммунизму и советскому строю, но и России, которая имеет тысячелетнюю историю и свой вечный образ. Она написана с любовью и знанием. Настоящее знание Только и дается любовью. В Западной Европе Россию мало любят и плохо знают и такие книги очень редки.

м. к.Инскрипты Л.М . Лопатина (1889), В.Ф. Эрна (1911), Б.А. Фохта (1921), Я.М . Букшпана (1922) и В.В. Зеньковского (1955)

1. ЛопатинЛ.М. Лопатин. Вопрос о свободе воли. (Из «Трудов Московского Психологического Общества»). М., 1889. Отдельный оттиск с издательской обложкой. На обложке сверху:

Глубокоуважаемому Федору Дмитриевичу Самарину от автора1.

2. ЭрнВладимир Эрн. Борьба за Логос. Опыты философские и критические. М., 1911. На титуле сверху:

Глубокоуважаемому Льву Михайловичу Лопатину на добрую память от автора. 2 апреля 1911 г.2

3. ФохтПроф. Л.М. Лопатин. Курс психологии. Лекции, читанные

1 Частное собрание. В мае 2001 передано в Отдел рукописей и редкой книги Научной библиотеки МГУ.

2 Частное собрание.

720 М. К.

на Историко-Филологическом факультете Императорского Московского Университета и на Высших Женских Курсах в 1903—1904 ак. году. М., 1903 [на обл. 1904]. (Гектографированное издание машинописи). На титуле сверху:

Глубокоуважаемому АлексО Овичу Рождественскому от из<дателя>. Б. Фохт. 7 Июля 1921.3

4. БукшпанОсвальд Шпенглер и закат Европы / Н.А. Бердяев, Я.М. Букшпан, Ф.А. Степун, C.JI. Франк. М.: Книгоиздательство «Берег», 1922. На авантитуле сверху:

Дорогому Николаю Дмитриевичу Силину от любящего его автора и издателя Я. Букшпана. 8 /1 . 22.4

5. ЗеньковскийПрот. В. Зеньковский. Русские мыслители и Европа. Критика европейской культуры у русских мыслителей. Второе издание. Париж, 1955. На авантитуле сверху:

Дорогому Петру Константиновичу Иванову на добрую память. В. Зеньковск<ий>. 1955. 3 /VII.5

3 Угол титульного листа оборван. Частное собрание.4 Частное собрание. Этот инскрипт служит единственным указа

нием на то, что именно Я.М. Букшпан был фактическим издателем знаменитого сборника. Предисловие [Я.М. Букшпана] датировано декабрем 1921.

5 Частное собрание.

иблиограф

Роберт Берд

Библиография русской идеалистической философии, напечатанной на английском языке1

Антологии и сборники АвторыИндивидуальные библиографии

П о ч т и с самого своего зарождения как самостоятельного философского диалога русская мысль пользовалась интересом и поддержкой с стороны английских и иных англоязычных стран. Стоит вспомнить хотя бы издательскую деятельность А.И. Герцена, переписку и общение А.С. Хомякова с Уильямом Пальмером, издания религиозных сочинений Л.Н. Толстого или участие С.Н. Булгакова в англиканских и экуменистических кругах. За последние 150 лет создано большое количество переводов русской мысли на английский язык, хотя существует и немалое количество оригинальных сочинений русских философских авторов, напечатанных впервые и даже иногда написанных по-английски. Настоящая библиография представляет собой попытку собрать наиболее полный на сегодняшний день

1 Второе, дополненное и исправленное издание. Первое издание: A Bibliography of Russian Idealist Philosophy in English. Ed. Robert Bird. Carlisle, Pennsylavania: The Variable Press, 1999. (Variable Readings in Russian Philosophy, no. 7).

724 Роберт Берд

список англоязычных публикаций русской религиознофилософской и идеалистической мысли.

В первую часть вошли все выявленные антологии и сборники, содержащие произведения разных русских идеалистических философов. Во второй части приводятся персональные библиографии русских мыслителей* в которых по алфавитному порядку перечисляются сначала монографии и потом статьи. Многие номера во второй части отсылают читателя к антологии или сборнику, описанному в первой части. Составитель не ставил себе цели идентификации названия или источника русского подлинника, поскольку не все номера просмотрены de visu и вопрос о русскоязычном источнике англоязычной публикации иногда довольно сложный. В третьей части библиографии перечисляются существующие библиографии произведений русских мыслителей идеалистического толка.

Составитель предвидит возражение, что список авторов, включенных в настоящую библиографию или же исключенных из нее, может показаться произвольным, и во всяком случае требует пояснений. По первоначальному замыслу предполагалось ограничиться дореволюционной и зарубежной русской религиозной философией, исключая из поля зрения марксистскую, нигилистическую и иную радикальную литературу, которой очень много (в изданиях как западных, так и советских) и которая представляет совершенно иные библиографические трудности. По мере того как продвигалась работа, выяснилось, что обозначение «религиозная философия» исключает некоторых мыслителей, которые, однако, принимали деятельное участие в диалоге с «религиозными мыслителями», например Б.Н. Чичерин или А.И. Введенский. С другой стороны, границы «идеалистической» философии настолько расплывчаты, что пришлось включить и некоторых не-фило- софов, которые оказали значительное влияние на философский процесс и которые представлены в английских переводах иногда лучше, чем сами философы (например,

Английская библиография русского идеализма 725

символисты Андрей Белый, Александр Блок, Вячеслав Иванов). Хронологические границы позволили исключить тех немногих русских мыслителей немарксистского направления, которые начали печататься лишь в советское время. Так, А.Ф. Лосев вошел в библиографию, а М.М. Бахтин остался за ее пределами. Далее, в список авторов не включаются такие авторы, как Г.В. Флоровский или Н. Зернов, которые в эмиграции использовали преимущественно иностранный язык, фактически становясь западными учеными. Не учтены также и такие писатели, как Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский, которые по количеству переводов и изданий заслуживают отдельной библиографии. Как Флоровскому, так и Толстому и Достоевскому уже посвящались индивидуальные библиографии, приведенные в третей части настоящей публикации. Отметим, что библиографические справки даются по нормам, принятым в западной гуманитарной науке, обычные английские сокращения раскрываются в Списке сокращений, и русские названия даются по транскрипционным нормам Библиотеки Конгресса. Составитель выражает свою глубокую благодарность проф. Джорджу Клайну за ценные замечания и дополнения к первому изданию Библиографии.

Список сокращенийEd. editorJFAS The Journal of the Fellowship of St. Alban and St. Sergiusn.p. no publishern.s. new. seriesno. numberp. pagesPp. pagesTrans. Translatorv. volume


/. АНТОЛОГИИ И СБОРНИКИ

The Concept o f God: Essays on Spinoza. Carlisle, Penn.: Variable Press, 1999. 50p. (Variable Readings in Russian Philosophy, no. 7).Culture and Christian Unity: Essays by Pavel Florenskij and Lev Lopatin.Ed. Robert Bird. New Haven, CT: Variable Press, 1995. 60 p. (Variable Readings in Russian Philosophy, no. 3)A Documentary History o f Russian Thought: From the Enlightenment to Marxism. Trans, and ed. by W.J. Leatherbarrow and D.C. Offord. Ann Arbor, MI: Ardis, 1987. 316p.Essays in Russian Literature — The Conservative View.: Leontiev, Rozanov, Shestov. Selected, ed., trans., and with an introduction by Spencer Roberts. Athens, OH: Ohio University Press, 1968. xxiii + 392p.Exodus to the East: Forebodings and Events. An Affirmation o f the Eurasians. Eds. Ilya Vinkovetsky and Charles Schlacks, Jr. Trans, and with a bibliographical essay by Ilya Vinkovetsky. With additional translations by Catherine Boyle and Kenneth Brostrom. Afterword by Nicholas v. Riasanovsky. Marina del Rey, CA: Charles Schlacks, Jr., Publisher, 1997. 180p.Four Existentialist Theologians: A Reader from the Works o f Jacques Mari- tain, Nicolas Berdyaev, Martin Buber & Paul Tillich. Ed. by Will Herberg. Garden City, NY: Doubleday, 1958.Landmarks. A Collection o f Essays on the Russian Intelligentsia — 1909.Eds. Boris Shragin and Albert Todd. Trans. Marian Schwartz. New York: Karz Howard, 1977. lv + 210p.The Mind o f Modern Russia: Historical and Political Thought o f Russia's Great Age. Ed. Hans K.ohn, New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1955; Harper Torchbook edition, New York: Harper & Row, 1962. 298p. On Spiritual Unity: A Slavophile Reader. Alexei Khomiakov, Ivan Kireevsky, with Essays by Yury Samarin, Nikolai Berdiaev, and Pavel Florensky. Eds. Robert Bird and Boris Jakim. Hudson, NY: Lindisfame Press, 1998. 365p. Out o f the Depths (De Profundis). A Collection of Articles on the Russian Revolution. Trans, and ed. by William F. Woehrlin. Introduction by Bernice Glatzer Rosenthal. Irvine, CA: Charles Schlacks Jr., Publisher, 1986. xxxviii + 254p.The Political, Social and Religious Thought o f Russian Samizdat: An Anthology. Ed. Michael Meerson-Aksenov and Boris Shragin. Trans. Nicholas


Lupinin. Consulting ed. Richard Haugh.Assistance to the consulting ed. by Paul Kachur. Belmont, MA: Nordland Publishers, 1977.Readings in Russian Civilization. Vol. II: Imperial Russia. Ed. Thomas Riha. Chicago, London: University of Chicago Press, 1964, 1969. xxxv + 50 Op.,Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.] Ed. Louis J. Shein. The Hague: Mouton, 1968. 293p.Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics. Ed. by Louis J. Shein. The Hague: Mouton, 1973. 337p.Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy o f History. Ed., trans., with preface and introduction by Louis J. Shein. Waterloo,Ontario: Wilfrid Laurier University Press, 1977. 254p.A Revolution o f the Spirit: Crisis o f Value in Russia, 1890—1924. Eds. Bernice Glatzer Rosenthal and Martha Bohachevsky-Chomiak. Trans. Marian Schwartz. New York: Fordham University Press, 1990. 349p.Revised edition of: A Revolution o f the Spirit: Crisis o f Value in Russia, 1890—1924. Eds. Bernice Glatzer Rosenthal and Martha Bohachevsky- Chomiak. Trans. Marian Schwartz. Newtonville, Mass.: Oriental Research Partners, 1982. x + 350p.Russian Intellectual History: an Anthology. Ed. Marc Raeff. Introduction by Isaiah Berlin. New York, Chicago, Burlingame: Harcourt, Brace and World, Inc., 1966. x + 404p.Russian Philosophy. Volume I: The Beginnings o f Russian Philosophy. The Slavophiles. The Westernizers. Ed. James M. Edie, James P Scanlan, and Mary-Barbara Zeldin. With the collaboration of George L. Kline. Chicago: Quadrangle Books, Inc., 1965, 1969. (Knoxville, TN: University of Tennessee Press, 1976, 1984, 1987). 434p.Russian Philosophy. Volume II: The Nihilists; The Populists; Critics o f Religion and Culture. Ed. James M. Edie, James P. Scanlan, and Mary-Barbara Zeldin. With the collaboration of George L. Kline. Chicago: Quadrangle Books, Inc., 1965, 1969. (Knoxville, TN: University of Tennessee Press, 1976, 1984, 1987). 312p.Russian Philosophy. Volume III: Pre-Revolutionary Philosophy and Theology; Philosophers in Exile; Marxists and Communists. Eds. James M. Edie, James P. Scanlan, and Mary-Barbara Zeldin. With the collaboration of George L. Kline. Chicago: Quadrangle Books, Inc., 1965, 1969.


(Knoxville, TN: University of Tennessee Press, 1976, 1984, 1987). 521p. The Russian Symbolists. An Anthology of Critical and Theoretical Writings. Ed. and trans. Ronald E. Peterson. Ann Arbor, MI: Ardis, 1986. 223p.The Shield. Ed. Maxim Gorky, Leonid Andreyev and Fyodor Sologub. With a Foreword by William English Walling. Trans. A. Yarmolinsky. New York: Alfred A. Knopf, 1917. 209p.Ultimate Questions: An Anthology of Modem Russian Religious Thought. Ed. and with an introduction by Alexander Schmemann. Crestwood, NY: St. Vladimir’s Seminary Press, 1965, 1977. 311p.Utopias: Russian Modernist Texts, 1905—1940. Ed. Catriona Kelly. London, etc.: Penguin Books, 1999. xxx + 378p.Vekhi = Landmarks. Trans. Marshall S. Shatz and Judith E. Zimmerman. With a foreword by Marc RaefF. Armonk, NY; London: M.E. Sharpe, 1994. xxxviii + 187p.Previously published as: Signposts. Rev. trans. by Marshall Shatz and Judith Zimmerman. Irvine, CA: Charles Schlacks, Jr., Publisher, 1986. xxviii + 179p.First published in Canadian Slavic Studies v. 2 no. 2 (Summer 1968)151—174; v. 2 no. 3 (Autumn 1968) 291—310; v. 2 no. 4 (Winter 1968) 447—63; v. 3 no.l (Spring 1969) 1—21; v. 3 no. 3 (Autumn 1969) 494—515; v. 4 no. 1 (Spring 1970) 31—59; v. 4 no. 2 (Summer 1970) 183—98; v. 5 no.3 (Fall 1971)327-61.

II. АВТОРЫ

Aksakov, Ivan Sergeevich«Address to the St. Petersburg Benevolent Slav Society after the Assassination of Alexander 11.» Pp. 354—62 in: Olga Novikova. Skobeleff and the Slavonic Cause. London: Longmans, Green, 1883.42lp.Reprinted as «Russia and Autocracy.» Pp. 112-5 in The Mind of Modem Russia.Reprinted: Pp. 378—82 in Readings in Russian Civilization.«[Selections].» Pp. 24—35, 53—60, 98—106 in Olga Novikova. Russia and Englandfrom 1876—1880: A Protest and an Appeal. London: Longmans, Green, and Co., 1880. xxi + 396p.


Aksakov, Konstantin Sergeevich«Memorandum to Alexander II on the Internal State of Russia.» Pp.95—107 in A Documentary History.«On the Internal State of Russia.» Trans. Valentine Snow. Pp. 231—51 in Russian Intellectual History.

AskoPdov, Sergei Alekseevich (pseudonym of S.A. Alekseev)«The Inner Crisis of Transcendental Idealism.» Pp. 100—10 in Readings in Russian Philosophical Thought [Epistemology, Metaphysics, Ethics].«The Religious Meaning of the Russian Revolution.» Pp. 1—32 in Out of the Depths.

Belyi, Andrei (Bely, Belyj, Belyy, Beliy; pseudonym of Boris Nikolaevich Bugaev)

Selected Essays of Andrei Bely. Ed., trans., and introduction by Steven D. Cassedy. Berkeley: University of California Press, 1985. xii + 31 lp. Includes: «Symbolism as a World View,» «The Magic of Words», «The Emblematics of Meaning,» «The Art of the Future,» «The Principle of Form in Aesthetics,» «Lyric Poetry and Experiment.»«The Forms of Art.» Pp. 311—24 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«The Forms of Art.» Trans. J. D. Elsworth. Pp. 155—83 in The Dramatic Symphony and the Forms of Art. Trans. R. J. Keys, A. M. Keys, and J. D. Elsworth. Edinburgh: 1986.«The Magic of Words.» Trans. T. G. West. Pp. 120—43 in Symbolism. Ed.T. G. West. London and New York: Methuen, 1980.«А Review of Gippius’ Literary Diary.» Pp. 77—9 in The Russian Symbolists.«Revolution and Culture.» Pp. 273—89 in A Revolution of the Spirit. «Symbolism and Contemporary Russian Art.» Pp. 97—106 in The Russian Symbolists.«Symbolism as a Weltanshauung.» Pp. 300—10 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«А Wreath ora Crown.» Pp. 170—4 in The Russian Symbolists.


Berdiaev, Nikolai Aleksandrovich (Nicolas Berdyaev, Berdyayev, Berdyaiev)

The Beginning and the End. Trans. R. M. French. London: Geoffrey Bles; New York: Harper & Row, 1952, 1957. xi + 256p.«[Objectification].» Pp. 191—7. Russian Philosophy III.The Bourgeois Mind and other Essays. Trans. Countess Bennigsen and Donald Attwater. London, New York: Sheed and Ward,. 1934. 130p. Christian Existentialism: A Berdyaev Anthology. Ed. and trans. Donald A. Lowrie. London: G. Allen & Unwin, 1965. 333p.Christianity and Anti-Semitism. Trans. Alan A. Spears and Victor B. Kant- ner. With a commentary and notes by Alan A. Spears. Aldington, Kent: Hand and Flower Press, 1952; New York: Philosophical Library, 1954.59p.Christianity and Class War. Trans. Donald Attwater. London: Sheed & Ward, 1933. I23p.The Destiny o f Man. Trans. Natalie Duddington. London: Geoffrey Bles, The Centenary Press, 1937, 1945, 1948, 1954. vi + 298p.; New York: Charles Scribner’s Sons, 1937. vi + 377p.; Harper & Row, 1960. viii + 31 Op.«The Ethics of Creativity.» Pp. 175—223 in Ultimate Questions.«The Ethics of Creativity.» Pp. 198—203 in Russian Philosophy III.The Divine and the Human. Trans. R. M. French. London: Geoffrey Bles, 1947, 1949. ix + 204p.«The End of Things and the New Aeon.» Pp. 161—8 in Four Existentialist Theologians.«Immortality.» Pp. 209—12 in Russian Philosophy III.«Religion of the Spirit.» Pp. 117—28 in Four Existentialist Theologians. Dostoievsky: An Interpretation. Trans. Donald Attwater. London, New 'Ybrk: Sheed & Ward, 1934. 227p.Dostoevsky. New York: Living Age Books, published by Meridan Books, 1957, 1960.227р.«The Problem of Evil.» Pp. 71—6 in Twentieth-Century Interpretations o f Crime and Punishment. Ed. Robert Louis Jackson. Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, Inc., 1974.Dream and Reality: An Essay in Autobiography. Trans. Katherine Lampert. London: Geoffrey Bles, 1950; New York: Macmillan, 1950, 1962. xv + 332p. «Freedom.» [Translation revised by George L. Kline.) Pp. 167—173 in Russian Philosophy III.


The End o f Our Time. Together with an essay on the General Line of Soviet philosophy. Trans. Donald Attwater. London: Sheed and Ward, 1933; New York: Sheed and Ward, 1933. 258p.« Philosophy of History.» Pp. 204—8 in Russian Philosophy III.The Fate o f Man in the Modern World. Trans. Donald A. Lowrie. New York, Milwaukee: Morehouse-Barlow Co., 1935. 120p.London: S.C.M. Press, 1935. 131p Ann Arbor, MI: University of Michigan Press, 1961. 131p.Freedom and the Spirit. Trans. Oliver Fielding Clarke. London: Geoffrey Bles, 1935; New York: C. Scribner’s Sons, 1935. xix + 361p.Leontiev. Trans by George Reavey. London: Geoffrey Bles, The Centenary Press, 1940; Orono, Maine: Academic International, 1968. xii + 229p.The Meaning o f History. Trans. George Reavey. London: Geoffrey Bles, The Centenary Press, 1936; New York: C. Scribner’s Sons, 1936. x + 224p.«The Doctrine of Progress and the Goal of History.» Pp. 142—55 in Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy o f History.The Meaning o f the Creative Act. Trans. Donald A. Lowrie. London: v. Gollancz, 1955; New York: Harper & Row, 1955. 344p.The Origin o f Russian Communism. Trans. R. M. French. London: Geoffrey Bles, The Centenary Press; Newark: Charles Scribner’s Sons, 1937. 239p. Ann Arbor, MI: University of Michigan Press, 1960, 1966. 191p. «The Roots of Russian Communism.» Pp. 251—7 in The Mind o f Modern Russia.The Realm o f Spirit and the Realm o f Caesar. Trans. Donald A. Lowrie. London: v. Gollancz, 1952; New York: Harper & Row, 1953. 182p.The Russian Idea. Trans. R.M. French. London: Geoffrey Bles, Ltd.,1947. New York: Macmillan, 1948, 1962. 255p.; Revised edition: Introduction by Christopher Bamford. Hudson, NY: Lindisfarne Press, 1992. 287p. (Esalen Institute/Lindisfarne Press Library of Russian Philosophy) The Russian Revolution: Two Essays on Its Implications in Religion and Psychology. Trans., with an introduction by D. B. London: Sheed and Ward, 1932. xxix + 95p.; New York, 1932; Ann Arbor: University of Michigan Press, 1961, 1966. 91p.Slavery and Freedom. Trans. R. M. French. London: Geoffrey Bles, 1939. 268p.; New York: C. Scribner’s Sons, 1939, 1944. 271p.«Master, Slave and Free Man.» Pp. 145—60 in Four Existentialist Theologians.


«Personalism.» Pp. 176—81 in Russian Philosophy III.«Personality.» Pp. 129—44 in Four Existentialist Theologians.«Time.» Pp. 213—20 in Russian Philosophy III.Solitude and Society. Trans. George Reavey. London: Geoffrey Bles, The Centenary Press, 1938; New York: C. Scribner’s Sons, 1938. vii + 207p. «Existentialism.» Pp. 182—9 in Russian Philosophy III.«Objectification.» Pp. 190—1 in Russian Philosophy III.Spirit and Reality. Trans, [from the French] by Oliver Fielding Clark. London: Geoffrey Bles, 1937, 1939, 1946. New York: C. Scribner’s Sons,1939. 181p.Towards a New Epoch. Translated [from the original French ed. Ли seuil de la nouvelle epoque) by Oliver Fielding Clarke. London: Geoffrey Bles, 1949.Truth and Revelation. Trans. R. M. French. London: Geoffrey Bles, 1954; New York: Harper & Row, 1953. 156p.«About the New Christian Spirituality.» Sobornost no. 25 (September 1934).«Attitudes toward the Revolution. The Evolution o f ‘Nationalism’ and of ‘Internationalism’.» The Commonweal v. 42 (September 1945) 570—2.«The Brotherhood of Men and the Religions.» Pp. 75—84 [+ transcript of discussion 85—88] in Faiths and Fellowship, Being the Proceedings o f the World Congress o f Faiths, held in London, July 3 ^ —17* ,̂ 1936. Ed. A. Douglas Millard. With a Foreword by Sir Francis Younghusband. London: J. M. Watkins, [1937]. 488p.«Can Man Survive? 1. The Breakdown of the Humanistic Theory of Progress.» The Living Church v. 92 (January 1935) 97—9.«Can Man Survive? II. The Decadence of Liberty.» The Living Church v.92 (February 1935) 133-5.«The Christian Doctrine of Human Association.» Christendom v. 3 no. 10(1933) 93-104.«Christian Optimism and Pessimism.» Trans. Donald Lowrie. Christendom v. I no. 3 (Spring 1936) 417-27.«Christianity and Communism.» Commonweal v. 28 (September 1933) 440-2.«The Crime of Anti-Semitism.» Commonweal v. 29 (April 1938) 706—9. «The Crisis of Christianity.» Trans. Donald Lowrie. Christendom v. 2 no. 2 (Spring 1937) 228-40.


«The Crisis of Man in the Modern Wbrld.» Internationa! Affairs January1948.«А Critical Note on Dr J. Hecker’s Moscow Dialogues.» Christendom v. 3 no. 12 (1933) 315-9.«The Destiny of the Russian Church.» The First Hour v. 3 (1947) 14—8.«The End of the Renaissance.» Trans. A. Shidlovsky. Slavonic Review v. 4 no. 1 347-61.«Fatality and Faith.» Christian Century v. 56 (10 May 1939) 603—4.«From Aleksei Stepanovich Khomiakov.» Trans. Boris Jakim. Pp. 326—50 in On Spiritual Unity.«From Posthumous Papers.» The First Hour v. 5 (1951) 2—7.«Is Russia Going Fascist?» Christian Science Monitor (17 February 1937)1- 2.

«Man, the Machine, and the New Heroism.» Trans. Olga Bennigsen. The Hibbert Journal v. 33 no. 1 (October 1934) 76—89.«Marx versus Man.» Trans. Donald A. Lowrie Religion in Life VII (Autumn 1938) 483-96.«Marx vs. Man.» Pp. 156—66 in Russian Philosophy III.«The Metamorphosis of Marxism.» Blackfriars (February 1934); American Review v. 3 (September 1934) 401—15.«N. F. Fyodorov. » Russian Review v. 9 (April 1950) 123—30.«The Paradox of Falsehood.» Trans. Donald Lowrie. Christendom v. 4 no.2 (Autumn 1939) 494—501.«The Person and the Communal Spirit in the Conscience of the Russian People.» Transformation no. 4 (1947) 7—23.«Philosophic Truth and the Moral Truth of the Intelligentsia.» Pp. 3—22 in Landmarks.«Philosophical Verity and Intelligentsia Truth.» Pp. 1—16 in Vekhi.«The Problem of Christian Culture in Orthodox Consciousness.» JFAS no. 14 (December 1931); Christendom no. 4 (December 1931) 263—9. «The Role of Religion in the Present World Crisis.» Pp. 166—72 in Europe Today. Ed. Sherwood Eddy. New York, Toronto: Farrar and Rinehart, 1937.«The Russian Revolution.» Pp. 105—89 in Carl Schmitt, Nicholas Berdyaev, and Michael De La Bedoyere. Vita! Realities. New York: Macmillan, 1932.«Socialism as Religion.» Trans. Marian Schwartz. Pp. 107—33 in A Revo


lution o f the Spirit.'«Specters of the Russian Revolution.» Pp. 33—64 in Out o f the Depths. «Spiritual Dualism and Daily Bread.» American Scholars. 7 (April 1938) 223-229: Г«The Spiritual State of the World Today.» Religion in Life v. 17 (Autumn 1948) 503-516.«Subjectivism and Objectivism.» Trans. Ashleigh E. Moorhouse. Pp. 149—55 in Russian Philosophy III.«Subjectivism and Objectivism.» Pp. 220—43 in Readings in Russian Philosophical Thought.«The Transformation of Marxism in Russia.» The First Hour v. 4 (1949) 25-35.«The Truth of Orthodoxy.» The Student World v. 21 (July 1928) 249—63. «Ungrund and Freedom.» In Jacob Boehme. Six Theosophic Points and Other Writings. Trans. John Rolleston. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1958. 208p.«Utopia Come True.» Living Age\. 340 (October 1931) 155—8.«The Voice of Conscience from another World. An Introduction...» Pp. 9—18 in Leo Tolstoy. Essays from Tula. Trans. Evgeny Lampert. London: Sheppard Press, 1948. 292p.«War and the Christian Conscience.» The Living Church v. 94 (May 1936) 621—3; Sobornost no. 5 n.s. (March 1936) 5—13. Reprinted separately: London: James Clarke, 1938. 13p. («Pax pamphlets,» no. 2)«World Discord and Christianity.» The First Hour v. 3 (1947) 7—13. Reprinted in The First Hour v. 10 (1976) 78—84.«Young France and Social Justice.» Dublin Reviews. 196 (January 1935) 37-45.

Bitsiili, Petr Mikhailovich

«The New Philosophy of History.» Pp. 74—87 in Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy o f History.

Blok, Aleksandr Aleksandrovich

The Spirit o f Music. Trans. T. Freiman. Drawings by Donia Nachshen. London: Lindsay Drummond, 1946. 70p.«The Collapse of Humanism.» Trans. Isaiah Berlin. Oxford Outlook. Vol.


II (1931). Pp. 89-112.«From ‘The People and the Intellegentsia’.» Trans. Stephen Lovell. Pp. 244—9 in Utopias.«On the Present Status of Russian Symbolism.» Pp. 157—65 in The Russian Symbolists.

Bugaev, Nikolai MisD’evfch (Bugayev)

«Basic Principles of Evolutionary Monadology.» Pp. 129—44 in Readings in Russian Philosophical Thought [Epistemology, Metaphysics, Ethics.].

Bulgakov, Sergei Nikolaevich (Fr. Sergius Bulgakov)

Apocatastasis and Transfiguration, comprising his essay «On the Question o f the Apocatastasis o f the Fallen Spirits,» with a memoir by Sister Joanna Reitlinger. Trans, and ed. Boris Jakim. New Haven, CT: The Variable Press, 1995. 53p. (= Variable Readings in Russian Philosophy, no. 2)A Bulgakov Anthology. Eds. James Pain and Nicolas Zernov.London: S.P.C.K., 1976; Philadelphia: The Westminster Press, 1976. I92p.The Church as Tradition. New York: Metropolitan Council Publications Committee, 1966. 50p.Father Sergius Bulgakov, 1871—1944. London: The Fellowship of St. Alban and St. Sergius, 1969. 48p. .Contents: «By Jacob’s Well,» «On Prayer to the Holy Spirit in the Orthodox Church,» «The Church Universal,» «Ways to Church Reunion,» «Spiritual Intercommunion,» «Freedom of Thought in the Orthodox Church,» «The Incarnation and the Virgin Birth,» «The Spirit of Prophecy,» «Hoc Signo Vinces.»The Holy Grail and the Eucharist. Trans, and ed. Boris Jakim. Hudson, NY: Lindisfame Books, 1997. 156p.Karl Marx as A Religious Type. His Relation to the Religion o f Anthropothe- ism ofL. Feuerbach. Trans. Luba Barna. Ed. Virgil Lang. Introduction by Donald W. Treadgold. Belmont, MA: Nordland, 1979. 116p.The Orthodox Church. Trans. E. C. Cram. Ed. D. H. Lowrie.London: The Centenary Press, 1935; New York, Milwaukee: Morehouse,1935. 224p. (Reprinted with translation revised by Lydia Kesich and pref-


асе by Т. Норко, Crestwood, NY: St. Vladimir’s Seminary Press, 1988. 208p.)«The Virgin and the Saints in Orthodoxy.» Pp. 65—75 in Eastern Orthodox Theology. A Contemporary Reader. Ed. Daniel B. Clendenin. Grand Rapids, MI: Baker Books, 1995, 1999.Orthodoxy and Modem Society, with a bibliography of Bulgakov's works in English. Ed. Robert Bird. New Haven, CT: The Variable Press, 1995. 62p. (=\&riable Readings in Russian Philosophy, no. 4)Philosophy of Economy: The World as Household. Trans., ed., and with an Introduction by Catherine Evtuhov. New Haven: Yale University Press, 2000. viii + 347. (Russian Literature and Thought)Social Teaching in Modem Russian Orthodox Theology. The Twentieth Annual Hale Memorial Sermon. Evanston, IL: Seabury Western Theological Seminary, 1934. 28p.

Reprinted in: Orthodoxy and Modem Society, with a bibliography of Bulgakov's works in English. Ed. Robert Bird. New Haven, CT: The Variable Press, 1995. Pp.

Reprinted in: Towards a Russian Political Theology. Ed. and introduction by Rowan Williams, Anglican Bishop of Monmouth. Edinburgh:T. & T. Clark, 1999. Pp. 273-86.Towards a Russian Political Theology. Ed. and introduction by Rowan Williams, Anglican Bishop of Monmouth. Edinburgh: T. & T. Clark, 1999.31 Op.The Vatican Dogma. South Canaan, Penn.: St Tikhon’s Press, 1959. 91p. The Wisdom of God. A Brief Summary of Sophiology. Trans. Rev. Patrick Thompson, Rev. O. Fielding Clarke, and Xenia Braikevitch. Preface by Rev. Frank Gavin. New York: The Paisley Press; London: Williams and Norgate, 1937. 223p. (Reprinted as: The Wisdom of God: An Outline of Sophiology, rev. ed. [Essalon Institute, Library of Russian Philosophy] Lind- isfame Press, 1993. 224 p.)«At the Feast of the Gods: Contemporary Dialogues.» Trans. A.G. Pashkov. Slavonic Review (London) v 1 no. 1 (June 1922) 172-83; no. 2 (December 1922) 391-400; no. 3 (March 1923) 604-22.«Behold the Blessed Saturday.» American Church Monthly v. 32 no. 4 (April 1933) 291-5.«The Bible and Tradition.» The Student World v. 27 no. 2 (1936) 135—43. «А Brief Statement of the Place of the Virgin Mary in the Thought and


Wbrship of the Orthodox Church.» Sobomost: JFAS n.s. no. 12 (December1937) 29-31.«By Jacob’s Wfell (John 4:23).» JFAS no. 22 (December 1933) 7—17.«The Church — Holy — Sobomy (Catholic).» American Church Monthly v.32 no. 6 (1932) 414-30.«The Church Universal.» JFAS no. 25 (September 1934) 10—15.«The Church’s Ministry.» Pp. 258—63 in Faith and Order:Proceedings of the World Conference, Lausanne, August 3—21, 1927. Ed. H.N. Bate. London: Student Christian Movement, 1927; Pp. 166—71 in The Orthodox Church in the Ecumenical Movement. Documents and Statements, 1902—1975. Ed. C.G. Patelos. Geneva: World Council of Churches, 1978.«Does Orthodoxy Possess an Outward Authority of Dogmatic Infallabili- ty?» The Christian East no. 1 (April 1926) 12—24.«The Doors of Repentance.» Trans. T. v. F. American Church Monthly v. 31 no. 3 (March 1932) 184-6.«The Eucharist and the Social Problems of Modem Society.» JFAS no. 21 (September 1933) 10—21.«The Eucharistic Dogma.» Trans, and abridged by N. Hill.Sobomost ser. 4 no. 2 (1960) 66—77.«Freedom of Thought in the Orthodox Church.» Sobomost: JFAS no. 6 n.s. (June 1936) 4-8.«From Marxism to Sophiology.» Annual Address delivered at Columbia University, October 27, 1936. Review of Religion v. 1 no. 4 (May 1937) 361-8.«The Guardian of the House of the Lord. [To the Memory of the Most Holy Patriarch Tikhon]. An Address delivered at Prague, 27th April,1925.» Trans. D.S. Mirsky. Slavonic Review (London) v. 4 no. 10 (June 1925) 56-64.«Heaven — A Cave.» Sobomost: JFAS no. 15 n.s. (September 1938) 14—8. «Heroism and Asceticism: Reflections on the Religious Nature of the Russian Intelligentsia.» Pp. 23—63 in Landmarks.«Heroism and Asceticism: Reflections on the Religious Nature of the Russian Intelligentsia.» Pp. 17—50 in Vekhi.«Heroism and Service.» Pt. 1, Russian Review (London) v. 1 no. 2 (May 1912) 13-39.«Hoc Signo Vinces.» Sobomost: JFAS no. 21 n.s. (May 1940) 23—6.24 Ежегодник за 2001-2002 гг.


«The Incarnation and the Virgin Birth.» Sobornost: JFAS no. 14 n.s. (June 1938) 32-4.«Judas or Saul? Thoughts on the Russian People.» Trans. Bernard Pares. Slavonic Review (London) v. 9 no. 27 (March 1931) 525—35.«The Lamb of God: Concerning the God-Man.» Theology w. 28 no. 163(1934)23-6.[Letter to G. Curtis of April 9,1938.] Cited [Pp. 197-8] in Nicholas Zernov. «Bishop Frere and the Russian Orthodox Church.» Pp. 185—98 in Walter Howard Frere, Bishop of Truro. A Memoir. Eds. C. Philips, et al. London: Faber & Faber, 1947.«Meditations on the Joy of the Resurrection.» Pp. 299-309 in Ultimate Questions.«The Ministiy and the Sacrament.» Pp. 85—123 in The Ministry and the Sacrament. London: S.P.C.K., 1937.«The Ministry and the Sacraments,» Pp. 95—123 in R. Dunkerly, ed. Report of the Theological Commission appointed by the Continuation Committee of the Faith and Order Movement. London:Student Christian Movement Press, 1937.«The Old and the New: A Study in Russian Religion.» Slavonic Review v. 2 no. 6 (March 1924) 480—513.«On Love (An Extract from Jacob’s Ladder).» Sobornost: JFAS no. 33 n.s. (1946) 24-5.«On Original Sin.» JFAS no. 7 (December 1929) 15—26.«On Past and Future.» Sobornost: JFAS no. 15 n.s. (September 1938)8- 12.

«On Primitive Christianity.» JFAS no. 14 (December 1931) 20—6.«On the Prayer to the Holy Spirit in the Orthodox Church.» JFAS no. 23 (March 1934) 25-8.«On the Sacrament of Penance in the Russian Orthodox Church.» JFAS no. 18 (December 1932) 12—5.«One Holy, Catholic and Apostolic Church.» JFAS no. 12 (June 1931) 17—31; The Christian Eastv. 12 no. 3 (1931) 90—104.«Orthodoxy in its Relation to Non-Orthodoxy.» American Church Monthly v. 40 no. 4 (October 1936) 251—63.«Outlines of the Teaching About the Church.» American Church Monthly v. 30 no. 6 (December 1931) 411—23; v. 31 no. 1 (January 1932) 13—26.«The Papal Encyclical and the Lausanne Conference.» The Christian East


v. 9 по. 3 (1928) 116-27.«Passion’s Annunciation.» JFASпо. 4 (1929) 22—5.«А Prayer.» Sobornost: JFAS no. 3 n.s. (September 1935) 12.«The Problem of the Church in Modern Russian Theology.»Theology (London) v. 23 (1931) no. 133, 63—9; no. 134, 9-14.«Religion and Art.» Pp. 175—92 in The Church of God:An Anglo-Russian Symposium by Members of the Fellowship of St. Alban and St Sergius. Ed. E. L. Mascall. London: S.P.C.K., 1934. 227p.«Revelation.» Trans. Rev. Oliver F. Clarke and Xenia Braikevitch. Pp. 125—180 in Revelation. Ed. John Baillie and Hugh Martin. London: Faber and Faber, 1937.«The Russian Public and Religion.» Russian Review v. 1 no. 4 (November 1912) 11-27.«А Sermon on Pentecost.» JFAS no. 8 (June 1930) 25—7.«Sermon Preached to the Fourth Conference.» JFAS no. 9 (September 1930) 8—9.«The Spirit of Prophecy.» Sobornost: JFAS no. 19 n.s. (September 1939) 3-7.«Spiritual Intercommunion.» Sobornost: JFAS no. 4 n.s.(December 1935) 3—7.«Urgent Task.» Trans. Marian Schwartz. Pp. 137—59 in A Revolution of the Spirit.«The Veneration of the Virgin Mary and the Edinburgh Conference.» Sobornost: JFAS no. 12 n.s. (December 1937) 28—9.Ways to Church Reunion.» Sobornost: JFAS no. 2 n.s.(June 1935)7-15.«The Wbrk of the Holy Spirit in Wbrship,» The Christian Eastv. 13 no. 1 (1932) 30-42.

Chaadaev, Petr Iakovlevich (Chaadayev)The Major Works o f Peter Chaadaev. Translated by Raymond T McNally. Introduction by Richard Pipes. South Bend, IN: University of Notre Dame Press, 1969. xix + 261p.Philosophical Works of Peter Chaadaev. Eds. Raymond T. Macnally and Richard Tempest. Dordrecht, Boston, London: Kluwer Academic Publishers, 1991. iv + 318p. (Sovietica, Volume 57)Philosophical Letters and Apology of a Madman. Trans, and ed. Mary-Bar- 24*


bara Zeldin. Knoxville, TN: University of Tennessee Press, 1969. 203p. «Philosophical Letters.» Pp. 106—54 in Russian Philosophy I. «Philosophical Letters.» Triquarterly (Spring 1965) 45-̂ 9.«The Legacy of Peter the Great [From ‘Apology of a Madman,’ 1837].» Trans. Hans Kohn.Pp. 50—7 in The Mind of Modern Russia. Pp. 310—4 in Readings in Russian Civilization.«Letters on the Philosophy of History.» Pp. 67—78 in A Documentary History.«Russia and the World [From ‘Letters on the Philosophy of History,’ 1829—1831].» Trans. Hans Kohn. Pp. 38—46 in The Mind of Modem Russia.Pp. 304—8 in Readings in Russian Civilization.«Russia’s First Intercourse with Europe [From letters to A.I. Turgenev, 1833 and 1835].» Trans. Hans Kohn. Pp. 47-50 in The Mind of Modem Russia.Pp. 308—10 in Readings in Russian Civilization.

Chelpanov, Georgii Ivanovich«А priori Elements of Cognition (The Concept of Number).» Pp. 45—60 in Readings in Russian Philosophical Thought.[Epistemology, Metaphysics, Ethics.]

Chicherin, Boris NikolaevichLiberty, Equality, and the Market: Essays. Ed. and trans. G.M. Hamburg.New Haven, CT: Yale University Press, 1999.440p.«Is Metaphysics a Science?» Pp. 147—57 in Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.]

Daniievskii, Nikolai Iakovlevich (Danilevsky)«The Slav Cultural-Historical Type.» Pp. 126—39 in Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy of History.«The Slav Role in World Civilization.» Pp. 195—211 in The Mind of Modern Russia.Pp. 383—9 in Readings in Russian Civilization.


Era, Vladimir Frantsevich•• The Idea of Catastrophic Progress.» Pp. 179—91 in Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy of History.

Fedorov, Nikolai Fedorovich (Fyodorov)What Was Man Created For? The Philosophy of the Common Task. N.F. Fedorov. Selected Works. Trans, and abridged by Elisabeth Kontaissoff and Marilyn Minto. Lausanne: Henyglen, L’Age d’Homme, 1990. 267p.•The Restoration of Kinship Among Mankind.» Trans. Ashleigh E. Moor- house. Pp. 175—223 in Ultimate Questions.•The Question of Brotherhood or Relatedness, and of the Reasons for the Unbrotherly, Dis-Related, or Unpeaceful State of the World, and of the Means for the Restoration of Relatedness.» Trans. Ashleigh E. Moorhouse and George L. Kline. Pp. 16—54 in Russian Philosophy III.

Fedotov, Georgii PetrovichThe Church and Social Justice. [Mimeographed.] Geneva: World Council of Churches, 1950.St. Vladimir's Quarterly v. 7 no. 3 (1963) 133—49.Cross Currents v. 14 no. 4 (1964) 417—32.The Russian Church since the Revolution. London: Society for Promoting Christian Knowledge; New York: Macmillan, 1928. 95p. The Russian Religious Mind. Kievan Christianity: the 10th to the 13th Centuries. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1946, 1966. xvi 4- 438p. New York: Harper & Row, 1960, 1965; Belmont, MANordland, 1975. xvi + 431 p.The Russian Religious Mind. Vol. II. The Middle Ages; The Thirteenth to the Fifteenth Centuries. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1966; Belmont, MA: Nordland, 1975. 423p.St, Filipp, Metropolitan of Moscow: encounter with Ivan the Terrible. Trans. Richard Haugh and Nickolas Lupinin. Belmont, MA: Nordland, 1978. 207p. (Collected Works, v. 1)A Treasury of Russian Spirituality. Ed. G. P. Fedotov. New York: Sheed and Ward, 1948; London: Sheed and Ward, 1950; New York: Harper & Row, 1965; Gloucester, Mass.: P. Smith, 1969; Belmont, Mass.: Nordland Pub- Ilulling, 1975 (Collected Works, v. 2). xviii.+ 501 p.


«Asceticism (Askesis) and Culture in Russian Orthodoxy.» JFAS no. 15 (1932) 19-21.«The Christian Origins of Freedom.» Trans. Ashleigh Moorhouse. Pp 281—95 in Ultimate Questions.«Christianity and Revolution.» The Student World v. 27 no.3 (1934) 243-51.«The Diaspora.» In Christianity Today: A Survey of the State of the Churches. Leiper, Henry Smith, ed. New York: Morehouse-Gorham Company,1947. Pp. 260-72.«The Eastern Orthodox Church.» In Religion in the Twentieth Century. \fergilius Ferm, ed. New York: Philosophical Library, 1948. Pp. 174—92. «Ecce Homo: About Some Persecuted ‘isms’.» Sobornost: JFAS no. 20 (1939) 22-30; no. 21 (1939) 4-8.«The Fate of Empires.» Russian Review v. 12 no. 2 (1953) 83—94.«The Holy Fools.» Saint Vladimir’s Quarterly v. 3 no. 3 (1959) 2—17. «Liturgy and its Social Implications.» Christendom v. 5 no. 19 (1935) 203-207.«Meeting the English.» Sobornost: JFAS no. 12 (1937) 11—6.«The New City.» The New American Church Monthly v. 43 no. 2 (February1938) 57-69.«Nicholas Berdyaev as Thinker.» The Living Church v. 117 no. 11 (19 September 1948) 15—24.«Old Russian Church Views on Inebriety.» Quarterly Journal of Studies on Alcohol v. 3 no. 4 (1943) 663-5.«On a Living Theology.» One Church v. 19 nos. 7—8 (1965) 186—8.«On the Sacraments.» JFAS no. 26 (1934) 35—9.«The Orthodox Church and Her History.» The Christian Eastv. 10 no. 3 (1929) 104-13.«Orthodoxy and Historical Criticism.» Pp. 89—104 in The Church of God: An Anglo-Russian Symposium. Mascall, E. L., ed. London: SPCK, 1934. «The Prospects of Christianity in Russia.» Christianity and Crisis v. 2 no. 5 <1942) 27-39.«The Religious Background of Russian Culture.» Church History v. 12 no.1 (1943) 35-51.«The Religious Sources of Russian Populism.» Russian Review v. 1 no. 2 (1942) 3-6.Review of: Paul B. Anderson, People, Church and State in Modem Russia.

Английская библиография русского идеализма________ 743

I'he Student World v. 37 no. 2 (1944) 257—9.Review of: Ernst Benz, Wittenberg und Byzanz. Theology Today v. 6 no. 3 (1949) 419-22.Review of: Nicholas Berdyaev, The Russian Idea. The Review of Religion v. 14 no. 1 (1949) 74-6.Review of: Helen Iswolsky, Light before Dusk: A Russian Catholic in France. Russian Review v. 2 no. 2 (1943) 109—10.Review of: Arthur Koestler, The Yogi and the Commissar. Russian Review v.5 no. 1 (1945) 122-3.«Russia and Freedom.» The Review of Politics v. 8 no. 1 (January 1946) 12-36.Pp. 257—81 in The Mind of Modem Russia.«The Russian.» Russian Review v. 13 no. 1 (1954) 3—17.«The Russian Church: A Short Historical Sketch.» Sobomost: JFAS no. 1 n.s. (March 1935) 23—30; no. 3 n.s. (September 1935) 30—9; no. 4 n.s. (December 1935) 16—23; no. 5 n.s. (March 1936) 23—9; no. 6 (June 1936)21-30.«Russia’s Religious Situation.» Christianity and Crisis v. 5 no. 14 (1945) 3—6. «St. Stephen of Perm: The Missionary Saint.» One Church v. 14 nos. 11—12 (1960) 344-52.«The W>rk of the Holy Spirit in Nature, Human Life and Culture.» The Christian East v. 13 no.l (1932) 8—18.

Florenskii, Pavel Aleksandrovich (Florensky, Florenskij)The Pillar and Ground of the Truth. An Essay in Orthodox Theodicy In Twelve Letters. Trans. Boris Jakim. Introduction by Richard Gustafson. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1997. 595p.Salt of the Earth. An Encounter with a Holy Russian Elder: Isisdore ofGeth- semane Hermitage. Platina, CA: St. Herman of Alaska Brotherhood, 1987.1S1 p.Iconostasis. Trans. Olga Andrejev and Donald Sheehan. Crestwood, NY:Si. Vladimir’s Seminary Press, 1996. 170p.The Trinity-St. Sergius Lavra and Russia. Trans. Robert Bird. New Haven, СГП The Variable Press, 1995. 37p. (\&riable Readings in Russian Philosophy, no.l)«(Against Linear Perspective.]» Trans. Catriona Kelly. Pp. 70—5 in Utopias.


«Christianity and Culture.» The Pilgrim v. 4 no. 4 (July 1924);421—37.Pp. 9—27 in Culture and Christian Unity.«From ‘Around Khomiakov’.» Trans. Boris Jakim. Pp. 319—325 in On Spiritual Unity.«Mysteries and Rites.» Trans. Larissa \blokhonsky and Richard Pevear. St. Vladimir's Theological Quarterly v. 30 no. 4 (1986) 335—50.«On the Icon.» Trans. John L. Opie. Eastern Churches Review 8 (1976)11-37.«Р.А. Florenskii’s Review of His [Own] Work.» Soviet Studies in Philosophy v. 28 no. 3 (Winter 1989-90) 40-51.«On the Holy Spirit.» Trans. Ashleigh Moorhouse. Pp. 137—72 in Ultimate Questions.

FVank, Senren Liudvigovich (Semyon Frank)God With Us. Trans. Natalie Duddington. London: Jonathan Cape, 1946. 296p.The Light Shineth in the Darkness. An Essay in Christian Ethics and Social Philosophy. Trans. Boris Jakim. Athens, Ohio: Ohio University Press,1989. 241p.Man's Soul: An Introductory Essay in Philosophical Psychology. Trans. Boris Jakim. Foreword by Philip Swoboda. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1993. 273p.Reality and Man. Trans. Natalie Duddington. Introduction by ReverendA. M. Allchin. London: Faber and Faber, 1965. xvi + 238p. Foreword by Geoiges Florovsky. New York: Taplinger, 1967. xviii + 238p.A Solovyov Anthology. Arranged by S.L. Frank. Trans. Natalie Duddington. New York: Charles Scribner’s Sons, 1950. 256p.Spiritual Foundations of Society. An Introduction to Social Philosophy. Trans. Boris Jakim. Athens, Ohio: Ohio University Press,1987. ix + 182p.The Unknowable. An Ontological Introduction to the Philosophy of Religion. Trans. Boris Jakim. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1983. xxii + 313p.«Contemporary Russian Philosophy (A Critical Survey).» Translated [from the German] by Karl Schmidt and Edward L. Schaub. The Monist v. 37 no. 1 (January 1927) 1—23.Pp. 553—75 in Philosophy Today: Essays on Recent Developments in the


Field of Philosophy. Ed. Edward L. Schaub. Chicago; London: Open Court, 1928.•The Essence of Logical Connection.» Pp. 177—91 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.• The Ethic of Nihilism.» Pp. 155—184 in Landmarks.•The Ethic of Nihilism: A Characterization of the Russian Intelligentsia’s Moral Outlook.» Pp. 131—55 in Vekhi.♦Of the Two Natures in Man.» Trans. Natalie Duddington. Pp. 306-14 in Russian Philosophy III.•The Problem of Reality.» The Monistv. 38 no. 3 (July 1928). Pp. 321—49. ••Reality and Man.» Trans. Natalie Duddington. Pp. 281—305 in Russian Philosophy III.| «Solovyov.»] The Listener 28 April 1949, Pp. 709—10 («Spiritual and social prophet»); 5 May 1949, Pp. 766—7 («Traditionalist and Free Thinker»); 12 May 1949, Pp. 804—5 («Vision of the Coming Catastrophe»).A Solovyov Anthology. Ed. S. L. Frank. London: SCM, 1950. 256p.•The Utopian Heresy.» The Hibbert Journal v. 52 (April 1954) 213—23.

Grot, Nikolai Iakovlevich

•The Foundation of Moral Duty.» Pp. 186-97 in Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.]•On the True Tasks of Philosophy.» Pp. 63—80 in A Revolution of the Spirit.

Herzen, Aleksandr Ivanovich (Gertsen)From the Other Shore. The Russian People and Socialism, an Open Letter to Juhs Michelet. Trans. Moura Budberg and [from the French] Richard VMnllhcim. Introduction by Isaiah Berlin. London: Vteidenfeld and Nicol- 1011, 1956; New York: George Braziller, 1956; Oxford, New York: Oxford University Press, 1979; Westport, Conn.: Hyperion Press, 1981. xxxi + 208p.• Hrom the Other Shore.» Pp. 346—73 in Russian Philosophy I.Litters from France and Italy, 1847—1851. Ed. and trans. Judith Zimmer- П1МП. Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 1995. xxxv + 304p. (.Scries in Russian and East European Studies, no. 25)T!w Memoirs of Alexander Herzen, parts I and II. Trans. J.D. Duff. New


Haven: Yale University Press, 1923; London: The Folio Society, 1983. xvi + 384p.Childhood, Youth, and Exile: Parts I and I lo f My Past and Thoughts. Introduction by Isaiah Berlin. Oxford, New York: Oxford University Press, 1980. xxxviii + 27 lp.My Past and Thoughts: The Memoirs of Alexander Herzen. Trans. Constance Garnett. 6 vols. London: Chatto & Windus, 1924-1927. 1908p.My Past and Thoughts: The Memoirs of Alexander Herzen. Trans. Constance Garnett. Revised by Humphrey Higgins. Introduction by Isaiah Berlin. 4 vols. New York: Knopf, 1968. xlvi + 1908p.Abridgement: 2 vols. New York: A. A. Knopf, 1924. 364, 412p.My Past and Thoughts: The Memoirs of Alexander Herzen. Trans. Constance Garnett. Revised by Humphrey Higgins. Introduction by Isaiah Berlin. Abridged, with a preface by Dwight Macdonald. New York: A. A. Knopf, 1973; New York: Vintage, 1974; Berkeley, Calif.: University of California Press, 1973, 1982, 1999. xlix + 684 + xi.My Past and Thoughts. Selected, edited, with an Introduction by Aileen Kelly. Trans. Constance Garnett. Revised by Humphrey Higgins. London: Chatto & Windus, 1968; republished as Ends and Beginnings. Oxford: Oxford University Press, 1985. xvi + 512p.Selected Philosophical Works. Trans. L. Navrozov. Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1956. 629p.«Buddhism in Science.» Pp. 328-37 in Russian Philosophy I.«Letter to My Son Alexander.» Pp. 374-8 in Russian Philosophy I.«Letters on the Study of Nature.» Pp. 338—45 in Russian Philosophy I.«Young Moscow.» Pp. 329—42 in Readings in Russian Civilization.Who is to Blame: A Novel in Two Parts. Trans. Margaret Wettlin. Moscow: Progress, 1978. 274p.Who is to Blame. Trans. R. Busch and T. Yedlin. Edmonton, Alta.: Central & East European Studies Society of Alberta, 1982. viii + 212p.Who is to Blame: A Novel in Two Parts. Trans., annotation and Introduc- 3 tion by Michael R. Katz. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1984.293p.«The Development of Revolutionary Ideas in Russia.» Pp. 158—64 in The Mind of Modern Russia.«Dilettantism in Science (Extracts).» Pp. 136—146 in A Documentary History*


«Evolution against Revolution.» Pp. 165—74 in The Mind of Modern Russia.«For a Free Federal Union.» Pp. 174—7 in The Mind of Modem Russia. «For Sobriety in Politics.» Pp. 184—90 in The Mind of Modem Russia.«On Russian Freedom.» Pp. 177—82 in The Mind of Modem Russia.«On Russia’s Future.» Pp. 182—4 in The Mind of Modem Russia.«Robert Owen (Extract).» Pp. 149—59 A Documentary History.«The Russian People and Socialism (Extract).» Pp. 147—8 in A Documentary History.«To the Russian Soldiers in Poland.» Pp. 164—5 in The Mind of Modern Russia.

Il’in, Ivan Aleksandrovich

«А Study of Metner.» Pp. 163—74 in Nicolas Medtner (1879—1951). A Tribute to his art and personality, Ed. by Richard Holt. London, Dennis Dobson LTD, 1955.«Medtner’s ‘Fairy Tales’.» Pp. 175—9 in Ibid.«Sonata Form in Medtner,» Pp. 180—8 in Ibid.

Ivanov, Viacheslav Ivanovich

Freedom and the Tragic Life. A Study in Dostoevsky. Foreword by Sir Maurice Bowra. London: Harvill Press; New York: The Noonday Press, 1952. I66p.(Reprinted, with Introduction by Robert Louis Jackson: Wblfeburo, NewI Hampshire: Longwood Academic, 1989. xxxii + 166p.)

«Dostoevsky and the Dionysiac.» Pp. 225—6 in Utopias.Selected Essays. Trans, and with notes by Robert Bird. Ed. with an Introduction by Michael Wachtel. Evanston, IL: Northwestern University Press, 2001. xx + 329p.Includes: «The Symbolics of Aesthetic Principles,» «Two Elements in Contemporary Symbolism,» «The Testaments of Symbolism,» «Thoughts on Symbolism,» «Manner, Persona, Style,» «On the Limits of Symbolism,»• Presentiments and Portents,» «The Joyful Craft and Mindful Joy,» «On the Russian Idea,» «The Crisis of Humanism,» «Nietzsche and Dionysus,» «On Tolstoy,» «The Religious Work of Vladimir Solovyov,» «Scriabin’s View of Art.»


«Annensky as Dramatist.» Pp. 121—5 in The Russian Symbolist Theatre: An Anthology of Plays and Critical Texts. Ed. and translated by Michael Green. Ann Arbor: Ardis, 1986.«Concerning the Ideology of the Jewish Question.» Pp. 125—30 in The Shield.«The Inspiration of Horror.» Pp. 207—14 in The Noise of Change: Russian Literature and the Critics (1891—1917). Ed. and translated by Stanley Rabinowitz. Ann Aibor: Ardis, 1986.«Ciurlionis and the Problem of Synthesis of the Arts.» Trans. Tatiana Fedorow. Lituanus 7, no. 2 (June 1961) 45—57.«Correspondence between two comers of a room.» Mesa no. 3 (Winter 1947) 4-22.[With M. O. Gershenzon] «Correspondence between two corners.» Trans. Norbert Guterman. Partisan Review 15 no. 9 (September 1948) 951-65,1028-48.[With M.O. Gershenzon] A Comer-to-Comer Correspondence. Trans. Gertrude Vakar. Pp. 373—401 in Russian Intellectual History.[With M.O. Gershenzon] Correspondence across a Room. Trans. Lisa Sergio. Marlboro, VT: Marlboro Press, 1984. 67p.«The Crisis of Individualism.» Pp. 163—73 in A Revolution of the Spirit. «From ‘On the Dignity of W>men\» Trans. Catriona Kelly. Pp. 156—7 in Utopias.«Gogol’s Inspector General and the Comedy of Aristophanes.» Pp. 199—214. in Gogolfrom the Twentieth Century: Eleven Essays. Selected, edited, translated, and introduced by Robert A. Maguire. Princeton: Princeton UP, 1974.«Jurgus Baltrusaitis As a Lyric Poet.» Trans. Thomas E. Bird. Lituanus 25 no. 1 (Spring 1979) 17-31.«Literary Chronicle.» Russian Review v. 1 no.2 (1912) 144—7.«The Need for a Dionysian Theatre.» Pp. 113—20 in The Russian Symbolist Theatre: An Anthology of Plays and Critical Texts. Ed. and translated by Michael Green. Ann Arbor: Ardis, 1986.«Our Language.» Pp. 119—24 in Out of the Depths.«The Precepts of Symbolism.» Pp. 143—56 in The Russian Symbolists. «Realism.» Translated [from Italian] by Thomas E. Bird. Russian Literature Triquarterly v. 4 (1972) 159—62.«Symbolism.» Translated [from the Italian] by Thomas E. Bird. Russian


Review 25 no. 1 (January 1966) 24—34.«Thoughts on Symbolism.» Pp. 181—8 in The Russian Symbolists. «Thoughts on Symbolism.» Trans. Samuel D. Cioran. Russian Literature Triquarterly v. 4 (1972) 151—8.«Threefold Reality.» Trans. Edward Wasiolek. Pp. 43—4 in Crime and Punishment and the Critics. Ed. by Edward Wasiolek. San Francisco: Wadsworth Publishing, 1961.

Kareev, Nikolai Ivanovich (Kareyev)«The Person in Cultural History.» Pp. 58—67 in Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy of History.«Philosophy of History and Historiosophy.» Pp. 41—57 in Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy of History.«The Role of the Person in History.» Pp. 68—72 in Readings in Russian Philosophical Thought: Philosophy of History.

Khomiakov, Aleksei Stepanovich (Alexis Khomyakov, Khomiakoff, Chamecoff)

Birkbeck, W. J. Russia and the English Church During the Last Fifty Years: Correspondence between William Palmer and M. Khomiakoff 1844—1854. London: Rivington, Percival & Co., 1895; Farnborough: Gregg International, 1969. 227p.Letters 3 and 5 reprinted as «Khomiakov’s Letters to William Palmer.» Pp. 143—59 in On Spiritual Unity.«The Church is One,» Pp. 192—222 in W.J. Birkbeck. Russia and the English Church.Reprinted: London: SPCK, 1948. 31p.Reprinted: Introduction by Archpries George Grabbe. New York: Archdiocese of the Eastern Orthodox Catholic Church in America, 1953. 48p. «The Church Is One.» Trans. Robert Bird. Pp. 31—53 in On Spiritual Unity.«Letter to the Editor of L’Union Chretiftnne, on the Occasion of a Discourse by Father Gagarin, Jesuit.» Trans. Boris Jakim. Pp. 135—139 in On Spiritual Unity.«[On Catholicism.]» Pp. 88—9 in A Documentary History.«On Humboldt.» Trans. Valentine Snow. Pp. 209—30 in Russian Intellectu-


aI History.«On Recent Developments in Philosophy: Letter to Y.F. Samarin.» Trans. Vladimir D. Pastuhov and Mary-Barbara Zeldin. Pp. 221—69 in Russian Philosophy I.«On the Fragments Discovered among I. v. Kireevsky’s Papers.» Trans. Robert Bird. Pp. 295—313 in On Spiritual Unity.«[On the Church.]» Pp. 90—1 in A Documentary History.«On the Wfestem Confessions of Faith.» Trans. Ashleigh E. Moorhouse. Pp. 31—69 in Ultimate Questions.«Russia and War [Letter to a Foreign Friend on the Eve of the Crimean War].» Pp. 108—112 in The Mind o f Modern Russia.«Some More Remarks by an Orthodox Christian Concerning the Western Communions, on the Occasion of Several Latin and Protestant Religious Publications (excerpts).» Trans. Boris Jakim. Pp. 117—34 in On Spiritual Unity.«Some Remarks by an Orthodox Christian Concerning the Astern Communions, on the Occasion of a Brochure by Mr. Laurentie (excerpts).» Trans. Boris Jakim. Pp. 57—62 in On Spiritual Unity.«Some Remarks by an Orthodox Christian Concerning the Western Communions, on the Occasion of a Letter Published by the Archbishop of Paris.» Trans. Boris Jakim. Pp. 63—116 in On Spiritual Unity.«To the Serbs. An Epistle from Moscow (Extract).» Pp. 93—4 in A Documentary History.

Kireevskii, Ivan \frsilievich (Kireevsky, Kireyevsky)

«Fragments.» Trans. Robert Bird. Pp. 276—91 in On Spiritual Unity.«On the Nature of European Culture and Its Relation to the Culture of Russia. Letter to Count E.E. Komarovsky.» Trans. Valentine Snow. Pp. 175—208. in Russian Intellectual History.Translation revised by Robert Bird. Pp. 189—232 in On Spiritual Unity. «On the Necessity and Possibility of New Principles in Philosophy.» Trans. Peter K. Christoff. Pp. 171—213 in Russian Philosophy I Translation revised, by Robert Bird. Pp. 234—73 in On Spiritual Unity.«А Reply to A.S. Khomyakov.» Pp. 79—87 in A Documentary History.


Lapshin, Ivan Ivanovich

«The Laws of Thought and Forms of Cognition.» Pp. 136—45 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.

Leont’ev, Konstantin (Leontiev, Leontyev)

Against the Current. Selections from the novels, essays, notes, and letters of Konstantin Leontiev. Ed., with Introduction and notes by George Ivask. Trans. George Reavey. New York: Wfeybright and Talley, 1969. xxv + 286p. «The Novels of Count L. N. Tolstoy: Analysis, Style, and Atmosphere.»Pp. 225—356 in Essays in Russian Literature.«The Average European as an Ideal and Instrument of Universal Destruction.» Trans. William Shafer and George L. Kline. Pp. 271—80 in Russian Philosophy II.

Lopatin, Lev Mikhailovich

«Monism and Pluralism.» Pp. 159—74 in Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.\«The Philosophy of v. Soloviev. » Trans. A. Bakshy. Mindw. 25 (1916) 425-60.«Theses of the Eastern Orthodox Church, Compiled in 1918.» Trans. Robert Bird. Pp. 40—2 in Culture and Christian Unity.«А Universal Union for the Revival of Christianity.» The Pilgrim v. 4 no. 3 (April 1924) 300-6Pp. 31—38 in Culture and Christian Unity.

Losev, Aleksei Fedorovich

With Aza Takho-Godi. Aristotle. Trans. Angelia Graf. Moscow: Progress Publishers, 1990. 199p.«The Dialectic of the Creative Act (A Brief Essay).» Soviet Studies in Literature v. 20 no. 2—3 (Spring-Summer 1984) 3—34.«The Dialectics of Myth.» Trans. Vladimir Marchenkov. Symposion v. 1 (1996) 122-40.«Language as an Instrument of Communication in the Light of Lenin’s Theory of Reflection.» Soviet Studies in Literature v. 20 no. 2—3 (Spring- Summer 1984) 85-107.


«The Logic of the Symbol.» Pp. 108—44 in Ibid.«On the Poetic Image.» Pp. 81—4 in Ibid.«The Problem of the Variative Functioning of Poetic Language.» Pp. 35-80 in Ibid.

Losskii, Nikolai Onufrievich (Nicholas Lossky)Analytic and Synthetic Propositions and Mathematical Logic. New York: International Universities Press, 1953. 16p.Creative Activity; Evolution and Ideal Being. Prague: Russkii svobodnyi universitet, 1937. 26p. (Zapiski Nauchno-issledovatel’skogo ob»edineniia, tom 5)An Epistemological Introduction into Logic. Prague: Russkii svobodnyi universitet, 1939. 40p. (Zapiski Nauchno-issledovaterskogo ob»edineniia, tom 9)Pp. 114—27 in Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.]Freedom of Will. Trans. Natalie Duddington. London: Williams and Nor- gate, 1932. 150p.History of Russian Philosophy. London: George, Allen and Unwin, 1952. New York: International Universities Press, 1951. 416p.Intellectual Intuition and Ideal Being. Prague: Russkii svobodnyi universitet, 1934. 55p. (Zapiski Nauchno-issledovatel’skogo ob»edineniia, tom 1).Pp. 3—55 in Bulletin de ^Association russe pour les recherches scientifiques a Prague v. 1 (6) no. 1.The Intuitive Basis of Knowledge. Trans. Natalie Duddington. Preface byG. Dawes Hicks. London: Macmillan & Co., 1919. xxix +420p. Intuitivism. Prague: Russkii svobodnyi universitet, 1935. 32p. (Zapiski Nauchno-issledovateFskogo ob»edineniia, tom 3)Mystical Intuition. Prague: Russkii svobodnyi universitet, 1938. 42p. (Zapiski Nauchno-issledovateFskogo ob”edineniia, tom 7)Pp. 179—220 in bulletin de I’Association russe pour les recherches scientifiques a Prague v. 7 (12) no. 45 (1938).Personalist Christian Metaphysics. Knoxville, TN: University of Tennessee Press, 1957. 14p.Transubjectivity of Sense-Qualities. Prague: Russkii svobodnyi universitet,1936. 34p. (Zapiski Nauchno-issledovaterskogo ob»edineniia, tom 4)


Pp. 77—110 in Bulletin de Г'Association russe pour les recherches scientifiques a Prague v. 4 (9) no. 21.With John S. Marshall. Value and Existence. Trans. S.S. Vmokooroff. London: George Allen & Unwinn, 1935. Pp. 25—157.The World as an Organic Whole. Trans. Natalie Duddington. London: Oxford University Press, 1928. vii+199p.«Absolute Moral Responsibility.» The Personalist v. 20 (Summer 1939)288-96.«Absolute Perfect Beauty; The Essence of Perfect Beauty; The Essence of Imperfect Beauty.» Trans. Natalie Duddington. Pp. 272—98 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«Abstract and Concrete Ideal-Realism.» The Personalist v. 15 (Spring 1934) 148-157; (Summer 1935) 250-60.«An Epistemological Introduction into Logic.» Bulletin de Г.'Association russe pour les recherches scientifiquesia Prague v. 9 (14) no. 70. 255—94. «Can a Religious Philosophy Be Scientific?» The Hibbert Journal v. 51 no.3 (April 1953) 213-216.«The Chief Characteristics of a System of Logic Based upon Intuitivism in Epistemology and Ideal-Realism in Metaphysics.» Congrds international de philosophic 7 (1930) 254—60.«Christian versus Buddhist Mysticism.» The Personalist v. 17 no. 3 (Summer 1936) 256-277.«The Conditions of the Direct Perception of the External Wforld.» The Personalist v. 38 no. 1 (Winter 1957) 37—44.«Contemporary Czech Thinkers.» The Slavonic Review v. 9 no. 25 (June1930) 149-59.«Demonstrable Truths of Christianity.» Anglican Theological Review v. 34 (July 1952) 129—42.«Dialectical Materialism in Soviet Russia.» The Personalist v. 17 no. 1 (Winter 1936) 48-55.«The Essence of Imperfect Beauty.» Pp. 283—98 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«The Essence of Perfect Beauty.» Pp. 278—82 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«Extrasensory Perception and Psychokinesis.» Journal of the Society for Psychical Research v. 36 no. 672 (November/December 1952) 702—8.«The Fundamental Characteristics of Values.» Pp. 244—63 in Readings in


Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.]«The Hindu Doctrine of the Atman.» Anglican Theological Review v. 41 no. 1 (January 1959) 40-52.«The Ideal-Realist Intuitive System of Logic.» Pp. 159-65 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«Intuitivism.» Trans. Natalie Duddington. Proceedings of the Aristotelian Society N.S. 14(1913-1914) 126-51.Pp. 321—42 in Russian Philosophy III.«The Intuitivistic Logic of the Syllogism.» The Ideal-Realist Intuitive System of Logic.» Pp. 148—58 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«The Limits of Evolution.» The Journal of the Philosophical Society v. 2 no. 8. (October 1927) 492—502.«Logical and Psychological Aspects of Affirmative and Negative Judgments.» Pp. 166—75 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«The Metaphysics of the Stoics.» The Journal of the Philosophical Society v.4 no. 16 (October 1929) 481-9.«Perception of Other Selves.» The Person a list v. 29 no. 2 (Spring 1948) 149-62.«Personalism versus Materialism.» The Personalistw. 33 (Autumn 1952) 366-84.«The Philosophy of VI. Solovyev. » Trans. Natalie Duddington. The Slavonic Review v. 2 no. 5 (1923) 346—358.«Physics and Metaphysics.» Slovak Studies no. 2 (1961) 9—15.«The Primitive and the Civilized Mind.» The Journal of the Philosophical Society v. I no. 1 (April 1926) 1—14.«Psychology with a Psyche.» The Personalistv. 36 no. 2 (Spring 1955) 128-40.«Reflections on the Origin and Meaning of the Russian Revolution.» Russian Review (October 1951) 293—300.«The Resurrection of the Body:» Anglican Theological Review v. 31 no. 2 (April 1949) 71-82.«The Successors of VI. Solovyev. » Trans. Natalie Duddington. The Slavonic Review v. 3 no. 7 (1924) 99—109.«Three Chapters from the History of Polish Messianism.» Trans. Natalie Duddington. Bibliothuque Internationale de philosophic v. 2 no. 9 (Septem-


Ьег 1936) 319-49.«Three Polish Messianists.» Trans. Natalie Duddington. Bibliothuque Internationale de philosophic v. 3 no. 9 (September 1936) vii, 305—33.«The Transformation of the Concept of Consciousness in Modern Epistemology and its Bearing on Logic.» Pp. 240-67 in Logic.'Encyclopedia of the Philosophical Sciences v. 1. London: Macmillan, 1913.Review of: Rev. Gennady Wronsky. The Law of Creation. A Study in the Philosophical System of J. M. Hoene. Pp. 55-6 in St. Vladimir’s Seminary Quarterly v. 2 no. 1 (Winter 1958).

Merezhkovskii, Dmitrii Sergeevich (Dimitri, Demetrius Merezhkovsky, Mereschkowski)

«The Jewish Question as a Russian Question.» Pp. 115—21 in TheShield.«The Jewish Question as a Russian Question.» Trans. Marian Schwartz. Pp. 222—4 in A Revolution of the Spirit.«On the Reasons for the Decline, and the New Currents, in Contemporary Russian Literature.» Pp. 17—21 in The Russian Symbolists.«Revolution and Religion.» Trans. Marian Schwartz. Pp. 189—222 in A Revolution of the Spirit.

Novgorodtsev, Pavel Ivanovich

«The Essence of the Russian Orthodox Consciousness.» Trans. Marian Schwartz. Pp. 249—64 in A Revolution of the Spirit.«Slavonic Reciprocity.» Slavonic Review v. 1 no. 3 (March 1923).497-503.

Rozanov, \ksilii VasiFevich

The Apocalypse of Our Times, and Other Writings. Ed. by Robert Payne. Afterword by George Ivask. Trans. Robert Payne and Nikita Romanoff. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1977. 301p.Dostoevsky and the Legend of the Grand Inquisitor. Trans. Spencer Roberts. Syracuse, NY: Cornell University Press, 1972. xi + 232p.Fallen Leaves, Bundle One. Trans. S. Koteliansky. Foreword by James Stephens. London: Mandrake Press, 1929. v + 166.Four Faces of Rozanov: Christianity, Sex, Jews, and The Russian Revolution.


Translated and with an Introduction by Spencer E. Roberts. New York: Philosophical Library, 1978. 310p.Selections from Vasily Rozanov’s Fallen Leaves. Ed. with an Introduction by Boris Jakim. Trans. Boris Jakim and Laury Magnus. Carlisle, PA: Variable Press, 2001. 88p.Solitaria. With an abridged Account of the Author’s Life, by E. Gollerbach. Other biographical material, and matter from The Apocalypse of Our Times. Trans. S. S. Koteliansky. London: Wishart & Co., 1927. viii + 188p.«On the Passions of the World.» Pp. 298—304 in Russian Philosophy II. «The Apocalypse of Our Times.» Trans, [from the French] by James M. Edie. Pp. 287—98 in Russian Philosophy II.«How the Character Akaky Akakiyevich Originated.» Pp. 369—83 in Essays in Russian Literature.«On the Epochs of Russian History.» The Slavonic Review v. 8 no.22 (June 1929) 164-75.«[People Whose Sex is Naturally Different, or Homosexuals (utriusque naturae [sexus] homo)].» Trans. Catriona Kelly. Pp. 177—9 in Utopias. «Pushkin and Gogol.» Pp. 357—68 in Essays in Russian Literature. «Sweet Jesus and the Sour Fruits of the World.» Trans. Ashliegh E. Moorhouse. Pp. 227—40 in Ultimate Questions.«On Sweetest Jesus and the Bitter Fruits of the World.» Trans. Marian Schwartz. Pp. 93—104 in A Revolution of the Spirit.

Samarin, Iurii Fedorovich (Yury Samarin)«Introduction to the Theological Writings of Aleksei Khomiakov (excerpts).» Trans. Boris Jakim. Pp. 161—83 in On Spiritual Unity.

Savitskii, Рё1г Nikolaevich

«Continent-Ocean (Russia and the World-Market).» Pp. 95—114 in Exodus to the East.«The Migration of Culture.» Pp. 41—51 in Exodus to the East.«А Turn to the East.» Pp. 5—7 in Exodus to the East.


Shestov, Lev (]^ёоп Chestov; pseudonym of Lev Shvartsman)

All Things Are Possible. Trans. S.S. Koteliansky. Foreword byD.H. Lawrence. London: Seeker; New York: Robert M. McBride, 1920.244 p.«The Ethical Problem in Julius Caesar.» The New Adelphi n.s. v. 2 (June 1928) 348-56.Reprinted Pp. 1—113 in All Things Are Possible, and Penultimate Words and Other Essays. With a new Introduction by Bernard Martin. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1977. xiii + 239p.Anton Tchekhov and Other Essays . Trans. S. S. Koteliansky and John Middleton Murry. Introduction by John Middleton Murry. Dublin and London: Maunsel and Co., Ltd., 1916; Published in USA under title: Penultimate Words and Other Essays. Boston: Luce & Co., 1916. 205p.Reprinted as: Chekhov and Other Essays. New Introduction by Sidney Monas. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1966. xxvi + 205p.(Ann Arbor Paperback)Reprinted as: Penultimate Words and Other Essays. Freeport, NY: Books for Libraries Press, 1966. 205p.Reprinted Pp. 115—232 in All Things Are Possible, and Penultimate Words and Other Essays. New Introduction by Bernard Martin. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1977. xiii + 239p.Athens and Jerusalem. Trans, and with an Introduction by Bernard Martin. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1966. 447p.Dostoevsky, Tolstoy and Nietzsche. Ed. and translated by Bernard Martin and Spencer Roberts. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1969. 322p. [Includes: The Good in the Teaching of Tolstoy and Nietzsche: Philosophy and Preaching, and Dostoevsky and Nietzsche: The Philosophy of Tragedy.]Great Twentieth Century Jewish Philosophers: Shestov, Rosenzweig, Buber. Ed., with an Introduction by Bernard Martin. New York: Macmillan,1970. 336p.In Job's Balances: On the Sources of the Eternal Truths. Translated [from the German] by Camilla Coventry and C. A. Macartney. London: J. M. Dent & Sons, 1932. 407p.With an Introduction by Bernard Martin [and «А Letter from Lev Shestov to His Daughters,» translated by Bernard Martin]. Athens, Ohio: Ohio


University Press, 1975.1 + 379р.Kierkegaard and Existential Philosophy. Trans. Elinor Hewitt. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1969. vii + 314p.Potestas Clavium. Trans. Bernard Martin. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1968. xviii + 413p.A Shestov Anthology. Ed. by Bernard Martin. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1970. xvii + 328p.Speculation and Revelation. Trans. Bernard Martin. Athens, Ohio: Ohio University Press, 1982. x + 312p.«Creation from Nothing.» Pp. 184—224 in Essays in Russian Literature. «Dostoevsky and Nietzsche: The Philosophy of Tragedy.» Pp. 3—183 in Essays in Russian Literature.«The Ethical Problem in Julius Caesar.» The New Adelphi (June 1928) 348-56.«In Memory of a Great Philosopher: Edmund Husserl.» Trans. George L. Kline. Philosophy and Phenomenological Research v. 22 no. 4 (1962) 449-71.Reprinted in: Shestov, Lev. Speculation and Revelation. Athens, Ohio:Ohio University Press, 1982. Pp. 267—93.Abridged: Pp. 248—76 in Russian Philosophy III.«Kierkegaard and Dostoevsky.» Translated [from the French] by James M. Edie. [Collated with Russian edition by James P. Scanlan.] Pp. 227—47 in Russian Philosophy III.«Tolstoy’s ‘Memoirs of a Madman*.» Trans. Camilla Coventry. Slavonic Review v. 7 no.20 (January 1929) 465—72.

Shpet, Gustav Gustavovich

Appearance and Sense. Phenomenology as the Fundamental Science and Its Problems. Trans. Thomas Nemeth. Dordrecht, Boston, London: Kluwer Academic, 1991. xxxi + 189p. (Phaenomenolpgica 120).«On Wilhelm Dilthey’s Concept of the Human Sciences: Excerpts from Hermeneutics and Its Problems.» Trans. Erika Freibeiger and George L. Kline. Russian Studies in Philosophy v. 37 no. 4 (Spring 1999) 53—61.«А Work in Philosophy.» Russian Studies in Philosophy, vol. 35 no. 4 (Spring 1997) 43-59.


Skovoroda, Grigorii (Hryhorij Skovoroda)«А Conversation Among Five Travelers Concerning Life’s True Happiness.» Trans. George L. Kline. Pp. 26—57 in Russian Philosophy I.«Letters to Michael Kovalinsky.» Trans, [from the Latin] by James M.Edie. Pp. 58—62 in Russian Philosophy I.

Solov’ev, Vladimir Sergeevich (Soloviev, Solovyov, Soloviov)At the Dawn of Mist-Shrouded Youth by Vladimir Solovyov; with Selected Letters to Ekaterina Romanova. Ed. with an introductory essay by Boris Jakim. Trans. Boris Jakim and Laury Magnus. Carlisle, PA: Variable Press, 1999. 62p. (Variable Readings in Russian Philosophy, no.5)The Crisis of Western Philosophy (Against the Positivists). Translated and edited by Boris Jakim. Hudson, NY: Lindisfame Press, 1996. 191p.(Esalen Institute/Lindisfame Press Library of Russian Philosophy).The Drama of Plato’s Life. Introduction by Wilhelm Schneider. Edinburgh: Helios Foundation, 1980.God, Man, and the Church: The Spiritual Foundations of Life. Trans, [from the French] Donald Attwater. Milwaukee: Bruce Publishing, 1938; London: James Clarke, 1938, 1973. 192p.The Justification of the Good: An Essay in Moral Philosophy. Trans. NatalieA. Duddington. With a note by Stephen Graham. London: Constable, 1918; New York: Macmillan, 1918. lxiii + 475p.Lectures on Divine Humanity. [Trans. Peter Zouboff.] Revised and edited by Boris Jakim. Hudson, NY: Lindisfame Press, 1995. 189p. (Esalen Insti- tute/Lindisfarne Press Library of Russian Philosophy).Lectures on Godmanhood. Trans. Peter Zouboff. New York: International Universities Press, 1944. 233p.; London, Dublin: Dennis Dobson, Ltd.,1948. 213p.The Meaning of Love. Trans. June. Marshall. London: Geoffrey Bles, The Centenary Press, 1945; New York: International Universities Press, 1947. 92p.Revised by Thomas R. Beyer, Jr. Introduction by Owen Barfield. Hudson, NY: Lindisfame Press, 1985. 121p.Plato. Trans. Richard Gill. Foreword by Janko Lavrin. London: Stanley Nott, 1935.Poems of Sophia. Trans. Boris Jakim and Laury Magnus. New Haven, CT:


The Variable Press, 42p. (Aviarium poetarum variorum, tomus 2).Russia and the Universal Church. Trans. H. Rees. London: Geofrey Bles, The Centenary Press, 1948. 214p.A Solovyov Anthology. Arranged by S. L. Frank. Trans. Natalie Duddington. New York: Charles Scribner’s Sons, 1950. 256p.«Beauty, Sexuality and Love.» Pp. 73—134 in Ultimate Questions.«The Meaning of Love.» Pp. 85—98 in Russian Philosophy III.A Tale of the AntiChrist. Edmonds, WA: Sure Fire Press, 1989. 23p.Thoughts on Reunion. New York: Basilian Brothers, 1960. 16p.War and Christianity: From the Russian Point of View: Three Conversations. [Trans. Edward Cazalet, W. J. Barnes, H. H. Haynes.] Introduction by Stephen Graham. London: Constable, 1915. x + 188p. (Constable’s Russian Library)War, Progress and the End of History: Three Conversations, Including a Short Story of the Anti-Christ. Trans. Alexander Bakshy. Biographical notice by Dr. Hagberg Wright. London: University of London Press, Ltd., by Hodderand Stoughton, 1915. xxxiv + 228p.Revised by Thomas R. Beyer, Jr. Introduction by Czeslaw Milosz. Afterword by Stephan Hoeller. Hudson, NY: Lindisfarne Press, 1990. 206p.The White Lily. Trans, and ed. Boris Jakim. New Haven, CT: The Variable Press, 1995.103p. (Aviarium poetarum variorum, tomus 1).«Against Extreme Nationalism.» Pp. 222—5 in The Mind of Modern Russia.«Against the Slavophils.» Pp. 214—20 in The Mind of Modem Russia.«The Concept of God.» Trans. Boris Jakim. Pp. 25—50 in The Concept of God.«The Enemy from the East.» Pp. 43—52 in A Revolution of the Spirit.«The First Principle of Theoretical Philosophy.» Pp. 84-98 in Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.] «Foundations of Theoretical Philosophy.» Trans. Vlada Tolley and James P. Scanlan. Pp. 99—134 in Russian Philosophy III.«Lectures on Godmanhood.» Trans. George L. Kline. Pp. 62-84 in Russian Ph ilosophy III.«Lectures on Godmanhood.» Pp. 631—7 in The Portable Nineteenth-Century Russian Reader. Ed. George Gibian. New York: Penguin, 1993.«The Meaning of Art.» Trans. R. Gill. Slavonic Review v. 10 no.l (June1931) 50-7.


«On Dostoevsky.» Pp. 220—2 in The Mind of Modern Russia.«On Nationalism.» Pp. 155—6 in The Shield.«Peter’s Reforms.» Pp. 225—31 in The Mind of Modem Russia.«Reviews of Russian Symbolists.» Pp. 28—37 in The Russian Symbolists.«The Russian National Ideal.» Pp. 53—60 in A Revolution of the Spirit.«Short Story of the Antichrist.» Cross Currents v. 12. 295—312.

Stepun, Fedor Avgustovich (Friedrich Steppuhn, Steppun)The Russian Soul and Revolution. Trans, [from the German] by Erminie Huntress, New York and London: Scribner, 1935. xii + I84p.

Struve, Petr (Pyotr) Berngardovich«The Historical Meaning of the Russian Revolution and National Tasks.» Pp. 203—18 in Out of the Depths.«The Intelligentsia and the National Face.» Pp. 267—70 in Revolution of the Spirit.«The Intelligentsia and Revolution.» Pp. 138—54 in Landmarks.«The Intelligentsia and Revolution.» Pp. 115—30 in Vekhi.«Ivan Aksakov. » Trans. B[ernard] P[ares]. Slavonic Review v. 2 no.6 (March 1929) 514-8.«Russia.» Slavonic Review v. 1 no.l (June 1922) 24—39.

Suvchinskii, Petr Petrovich«The Age of Faith.» Pp. 17—29 in Exodus to the East.«The Strength of the Weak.» Pp. 8-11 in Exodus to the East.

Tiutchev, Fedor Ivanovich (Tyutchev)Poems & Political Letters of F. I. Tyutchev. Trans, with Introduction and Notes by Jesse Zeldin. Knoxville: University of Tennessee Press, 1973. 236p.«Russia, the Rock of Refuge.» Pp. 94—103 in The Mind of Modern Russia.

Trubetskoi, Evgenii Nikolaevich, Prince(Eugene Troubetzkoy)

Icons: Theology in Colors. Trans. Gertrude Vakar. Introduction by GeorgeA. Haufmann. New York: Saint Vladimir’s Seminary Press, 1973. 100р.


«The Bolshevist Utopia and the Religious Movement in Russia.» The Hib- bert Journal v. 18 no. 2 (January 1920) 205—24.Pp. 323—37 in A Revolution of the Spirit.«The Meaning of Life, and of the World, Revealed by the Cross.» The Hibbert Journal v. 16 no. 3 (April 1918) 353—65.«The Meaning of Pain.» The Hibbert Journal v. 16 no. 4 (July 1918) 564-69.«The Reign of Nonsense in the World, in the State, and in Human Life.» The Hibbert Journal v. 16 no. 2 (January 1918) 177—90.«Unity beneath the Present Discord.» The Hibbert Journal v. 13 East. no. 4 (July 1915) 697-716.

Thibetskoi, Nikolai Sergeevich, Prince (Trubetzkoy)The Legacy of Genghis Khan. Ed. Anatoly Liberman. Preface by Viacheslav v. Ivanov. Ann Arbor, MI: Michigan Slavic Publications, 1991. xix + 400p. Writings on Literature. Ed. Anatoly Liberman. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1990. xlvi + 127p. (Theory and history of literature, v.72)«On True and False Nationalism.» Pp. 69—79 in Exodus to the East.«The Upper and Lower Stories of Russian Culture (The Ethnic Basis of Russian Culture).» Pp. 80—94 in Exodus to the

Trubetskoi, Sergei Nikolaevich, Prince

«On the Nature of Human Consciousness.» Pp. 62—82 in Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics.]

Tsertelev, D.N.

«Space and lime as Forms of Phenomena.» Pp. 176—84 in Readings in Russian Philosophical Thought. [Epistemology, Metaphysics, Ethics. J

Veidle, Vladimir (Wladimir Weidle)The Baptism of Art: Notes on the Religion of the Catacomb Paintings. Westminster: Dacre Press, 1950. 35p.The Dilemma of Arts. London: 1948.Pushkin, 1799-1837. Trans. David Scott. Paris: UNESCO, 1949. 38p. (=


UNESCO Publications no. 452).Russia: Absent and Present. Trans. A. Gordon Smith. London: Hollis and Carter, 1952. 152p. (European triptych 1)Republished with an Introduction by the Hon. Richard Ware. New York: Vintage Books, 1961. xvi + 172p.«The Poison of Modernism.» Trans. H. W. Tjalsma. Pp. 18-30 in Russian Modernism: Culture and the Avant-Garde, 1900—1930. Eds. George Gibian and H.W. Tjalsma. Ithaca and London: Cornell University Press, 1976. «Russia and the West.» Trans. Ashleigh E. Moorhouse. Pp. 11-27 in Ultimate Questions.

Vvedenskii, Aleksandr Ivanovich (Vvedensky)«The Meaning of Logic: Logic and Philosophy.» Pp. 118—34 in Readings in Russian Philosophical Thought: Logic and Aesthetics.«The Atheism of Spinoza’s Philosophy.» Trans. George L. Wine. Pp.1—23 in The Concept of God.

Zen’kovskii, Vasilii v. (Zenkovsky)

A History of Russian Philosophy. Trans. George L. Kline. 2 vols. London: Routledge and Kegan Paul; New York: Columbia University Press, 1953. xiv + 947p.

«Dostoevsky’s Religious and Philosophical Views.» Pp. 130—145 in Dostoevsky. Ed. Ren6 Wellek. Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, 1962. Russian Thinkers and Europe. Trans. Galia S. Bodda. Ann Arbor, MI: Published for American Council of Learned Societies by J.W. Edwards, 1953.199p.«The Slavophile Ideal Restated.» The Slavonic Review v. 6 no. 17 (December 1927) 302-310.

III. ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ БИБЛИОГРАФИИ

Baranoff, Nathalie, ed. Bibliographie des oeuvres de Leon Chestov. Fascicule 1: Bibliographie des oeuvres de Ldon Chestov. Paris: Institut d’6tudes slaves, 1975. xviii + 96p. (Biblioteque russe de l’lnstitut d’&tudes Slaves, Tome 53; Serie: Ecrivains russes en France).


Bird, Thomas Е., ed. «Bibliography of the Writings of G.P. Fedotov. » Pp. 397—413 in Fedotov, G.P. The Russian Religious Mind. Vol. 2. The Middle Ages; The Thirteenth to the Fifteenth Centuries. Ed. John Meyendorff. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1966.Blane, Andrew, Ed. Georges Florovsky: Russian Intellectual, Orthodox Churchman. Crestwood, NY: St. Vladimir’s Seminary Press, 1993. 341-401Bulgakov, Sergius. Orthodoxy and Modern Society. New Haven: Variable Press, 1995. 55-62Davidson, Pamela. Viacheslav Ivanov: A Reference Guide. New York: G.K. Hall, 1996. 382p.Egan, David R., and Melinda A. Egan. Leo Tolstoy: An Annotated Bibliography of English Language Sources to 1978. Meutchen, NJ: Scarecrow Press, 1979. 267p.Frank, Vasily, comp. Bibliographic des oeuvres de Simon Frank. Ed. by T. Ossorguine. Introduction by Rend le Senne. Paris: Institut d’dtudes slaves, 1980. 105p. (Biblioteque russe de Г Institut d’etudes Slaves, Tome 53; Serie: Ecrivains russes en France)Groberg, Kristi. «Vladimir Sergeevich Solov’ev: A Bibliography.» Modem Greek Studies Yearbook 14-15 (1998-1999) 299-398.Klepinine, Tamara, ed. Bibliographic des oeuvre de Nicolas Berdiaev. Introduction by Pierre Pascal. Paris Institut d’Etudes slaves, 1978. 159p. Leatherbarrow, William J. Fedor Dostoevsky: A reference guide. Boston, Mass.: G. K. Hall, 1990. 317p.Lossky, B. and N, eds.. Bibliographie des oeuvres de Nicolas Lossky. Compiled by B. and N. Lossky. Introduction by Serge Levitzky. Paris: Institut d’E?tudes slaves, 1978.129p. (Biblioteque russe de Г Institut d’dtudes Slaves, Tome 45; Serie: Ecrivains russes en France).Naumov, Kliment, comp. Bibliographie des oeuvres de Serge Boulgakov. Ed. by T. Ossorguine. Preface by Constantin AndronikofT. Paris: Institut d’dtudes slaves, 1984. 160p. (Biblioteque russe de Г Institut d’dtudes Slaves, Tome 48/1; Serie: Ecrivains russes en France).Smith, Hans, Victor Gareau, Dr Anthony Spalding, Miroslaw Ryzyk, eds. Bibliography of Dr. Serge Nikolaevitch Bolshakoff. Holland: n.p., 1994/1996. 36p.

«РУССКАЯ ЖИЗНЬ» (1922-1923)

Роспись содержания1

ВЫПУСК 1. МАЙ 1922 г}

Предисловие. 1Н.В. Устрялов. Потерянная и возвращенная Россия. 3Е.Е. Яшнов. Мысли о революции. 6Г.Н. Дикий. Экономическая политика России. 10Г. Передирий. Японцы и русские (Впечатления и выводы). 14 И.С. Зефиров. На очередные темы. I. 17Б. Борисов. Исторические аналогии. 20Г. П. Проблема Монголии. 23Г. Д. Сельские элеваторы в Соед. Штатах. 26Обозреватель. Экономическая хроника. 29

ВЫПУСК 2. ИЮЛЬ 1922 г.

Н.В. Устрялов. Логика революции. 1Г. Передирий. Европа после Генуи. 8Н.С. Зефиров. На очередные темы. II. 14Е.Е. Яшнов. Нищета рационализма(Из неосознанных уроков революции). 16

1 Альманах. Непериодическое издание, посвященное вопросам общественным, экономическим и культуры. Харбин.

2 Обложка. На титуле: 20 мая.

766 «Русская жизнь» (1922—1923)

Г.Н. Дикий. Кооперативные иллюзии и действительность. 30 Обозреватель. Дальний Восток и Москва. 36К. Калагинов. Поэзия Н. Клюева («Избранные песни», «Песнь солнценосда»), 40К. Д. Пески и песчинки. 43А. П. Владивостокская хроника(От нашего собственного корреспондента). 44[Издания, поступившие для отзыва:]К. Д. «Вестник Дальневосточной Республики». 503. Международные банки. 2

ВЫПУСК 3. ДЕКАБРЬ 1922 г.1

Н. Устрялов. Ignis sanat. 1Е. Яшнов. Попутные мысли. 4А. Бобрищев-Пушкин. Петроградские критики «Смены вех». 13 Г. Дикий. Будущее русского хозяйства. 15П. Таубе. Рабочий вопрос в Японии. 29Некоммунист. Демократические рецепты. 37Н. Устрялов. Из прошлого(JI.A. Кроль. За три года. Владивост., 1922). 39Г. Передирий. Русско-японские отношения. 58...ский. Интеллигенция и революция(От нашего московского корреспондента). 66Б<обрищев->П<ушкин>. Дела монархические(Письмо из Парижа). 69К. Д. Издания, поступившие для отзыва(«Экономическая жизнь Дальнего Востока»). 71

ВЫПУСК 4. ОКТЯБРЬ 1923 г.

От редакции. 1Н. Устрялов. О нашей идеологии. 2

3 Обложка. На титуле: октябрь.

Роспись содержания 767

Г. Дикий. Россия на Дальнем Востоке. 8Е. Яшнов. После поездки в Россию(Выводы и размышления). 12Ю. Потехин. Русский Интернационал. 32И. Лежнев. Письмо проф. Н.В. Устрялову. 35Н. Зефиров. В Монголию (Отрывки из воспоминаний), 48А. Новицкий. Корни народного движения (Крестьянские настроения накануне революции). 71Тан. M и Ж — Новейшая идиллия(«Черный хлеб» Повесть Бор. Пильняка). 77Александр Каун. Синклер Луис. 80Н. Устрялов. На текущие темы. 82Н. Р. Путевые впечатления. 102А. Колюпанов. Экономический некролог ДВР. 107

м. к.Русские «идейные» сборники: дополнения, 1888—19381

Владимирский сборник в память девятисотлетия крещения Руси (1888)

Введение в изучение социальных наук (1903) Политический строй современных государств. I

(1905)Взыскующим Града. I (1906)Анархизм. I (1906)Индивидуалист (1907)Война и Польша (1914)Немецкое Зло. I (1915)Чего ждет Россия от войны (1915)Немецкое Зло. II (1917)Свободный государственный строй (1917)Russian Realities & Problems (1917)Карл Маркс (1918)Культура и свобода (1918)Слово о культуре (1918)

1 Дополнение к изданию: М. Колеров. Индустрия идей. Русские общественно-политические и религиозно-философские сборники. 1887—1947. М., 2000. См. также не учтенный в книге перечень: Р. И. Вильданова, В.Б. Кудрявцев, К.Ю. Лаппо-Данилевский. Перечень изданий русского зарубежья [Альманахи и сборники] / / Глеб Струве. Русская литература в изгнании. Изд. 3, испр. и доп. Париж; М., 1996. С. 388-399.

Русские «идейные» сборники 769

Теория и практика советского строя. I (1919) Современные проблемы (1922)Теория относительности и материализм (1925)Вопросы религиозного воспитания и образования. I

(1927)Вопросы религиозного воспитания и образования. II

(1928)Голоса против (1928)Культурная революция и научные работники (1928)Welt vor dem Abgrund (1931)Владимирский сборник. В память 950-летия Крещения

Руси (1938)

1Владимирский сборник в память девятисотлетия крещения Руси. Киев, 1888. [Оттиск из журнала «Труды Киевской духов<ной> Академии» 1888 г.]

Предисловие. [I]Ив. Мапашевский. Сказание о посещении Русской страны

с в. апостолом Андреем. 1—51 Вл. Завитневич. Владимир святой, как политический

деятель. 1—211Н. Петров. Древнейшие изображения св. Владимира. 1—20 Н. Петров. Чествование памяти св. Владимира на юге

России и в частности в Киеве. 1—24 В. Певницкий. Слово, сказанное 10 июля 1888 г., накануне

церковного торжества по случаю исполнившегося девятисотлетия со времени крещения России при св. Владимире. 1—16

Ив. Малашевский. Речь, сказанная в торжественном собрании Киевской духовной Академии 14 июля 1888 г. по случаю исполнившегося девятисотлетия со времени крещения России. 1—16

25 Ежегодн ик за 2001-2002 гг.

770 М. К.

2Введение в изучение социальных наук. Сборник статейпод редакцией Н.И. Кареева. СПб., 1903.

Н.И. Кареев. Что такое общественные науки? 1 Н.И. Кареев. Огюст Конт как основатель социологии. 6 Н.И. Кареев. Основные направления социологии и ее

современное состояние. 16А.А. Чупров. Статистика и статистический метод,

их жизненное значение и научные задачи. 37 Н.А. Карышев. Предмет и задачи политической

экономии. 78A. И. Чупров. Методы экономических исследований. 90B. М. Гессен. О науке права. 107В. М. Нечаев. Гражданское право и гражданское

правоведение. 145В.Д. Кузьмин-Караваев. Преступное деяние и наказание.

Основные понятия уголовного права. 198В. В. Водовозов. Введение в курс государственного

права. 212

3Политический строй современных государств.Сборник статей. Т. 1. СПб., 1905.

Предисловие. Ill—XIIМ.А. Рейснер. Введение. Разложение абсолютизма. Развитие

конституционной идеи. 1

Теория конституционного государстваМ.А. Рейснер. Избирательное право. 83В. М. Гессен. Теория правового государства. 117

Политический строй отдельных государствП. Виноградов. Государственный строй Англии. 191 М. Ковалевский. Северо-Американские Соединенные

Штаты. 272Н.Е. Кудрин. Государственный строй Франции. 401 П. Милюков. Болгарская конституция. 545

Русские <идейные» сборники 771

4Вал. Свенцицкий и В. Эрн. Взыскующим Града. №1.М ., 1906.

К «взыскующим Града». 5Об одном недоумении. 28 Духовный блуд. 31 Торжествующая ересь. 37 «Абсолютное добро» и А.И. Гучков. 47 К чему ведет русская революция. 54

5Анархизм. Сборник. I. СПб., [1906]

От редакции. [I]Э. Реклю. Эволюция и революция. 5 Б. Р. Тэккер. Государственный социализм и анархизм. 20 Д.И. Маккэй. Анархия. 39 Жорж Этьеван. Право на жизнь. 47 Петр Кропоткин. Государство, его роль в истории. 65 J1.H. Толстой. Об отношении к государству. 131* * *. Михаил Бакунин о государстве. 144 Вл. Тэ [Томашевский]. Пьер Жозеф Прудон — о государстве. 164 Вл. Тэ. Макс Штирнер — о государстве. 181 М. Неттлау. Взаимная ответственность и солидарность

в борьбе рабочего класса. 191 Ф. Домела-Ньювангуис. Вопрос о милитаризме. 206

6Индивидуалист. Сборник. С портретами Макса Штирнера и Вениамина Тэкера. М., 1907

Портрет М. Штирнера, исполненный русским художником по наброску Энгельса и описанию Д.Г. Макэя. 3

Д. Г. Макэй. Максу Штирнеру. Стихотворение. 5 Портрет Вениамина Тэкера. 9 О.Виконт. Несколько слов о Вениамине Тэкере. 11В. Тэкер. Что такое социализм. Перевод Ч. 17 Д.Г. Макэй. Государство. Стихотворение. 2525*

772 М. К.

Д.Г. Макэй. Владыки и рабы. Стихотворение. Перевод JI. 27 От издательства. 29Иоган Мост. Религиозная чума. Перевод Ю. 31О.Виконт. Долой брак, семью и супругов (Взгляд анархиста-

индивидуалиста). 61 Н. Бронский. Призраки (Памяти М. Штирнера.

1806-1906). 83 Н. Бронский. Макс Штирнер (Его жизнь и учение). 85A. В-ий. Детям свободы. Стихотворение. 179 Луч. «Мне не спалось» (Этюд). 181Д.Г. Макэй. Законы. Стихотворение. Перевод JI. 191 Д.Г. Макэй. Анархия. Стихотворение. 192О. Виконт. Он «анархист» (Сказка). 193B. ТЪкер. Метод анархии (Liberty, 18 июня 1887 г.). 205

7Война и Польша: (Польский вопрос в русской и польской печати). М., 1914

Л. Козловский. Предисловие. VII—XII «Русские Ведомости». Национальный вопрос в России. 1 Ал. Свентоховский. Поляки перед лицом войны. 5 Иосиф Вейсенгофф. Исторический поворот в польском

вопросе. 13 Резолюции польских партий. 19 Л. Козловский. Три части Польши. 25 Ф. Яблчинский. Этнографические границы. 32 П. Милюков. Польский Пьемонт. 36 П. М. Поляки в Пруссии. 46 Г. Курнатовский. Прусская Польша. 81В. Б. Этнографическая Польша. 81 Поляки в цифрах. 89Вацлав Орловский. Польский вопрос в международной

политике. 95 Возрождение Польши (Из «Temps»). 101 Воззвание к Польше (Из «Times’a»). 105 «Русские Ведомости». Политическое значение Варшавских

боев. 109


Л. Козловский, Польский пахарь-солдат. 114A. Кизеветтер. Русско-польское единение. 118Л. Крживицкий. Польско-еврейские отношения. 122 Александр Ледницкий. Sursum Corda! 128

8Немецкое Зло. Сборник статей, посвященных вопросу о борьбе с нашей «внутренней Германией». Вып. 1. М ., 1915

М. Муравьев. От редакции. 3И.А. Шляпкин. Немецкое зло (литературные наброски). 5B. В. Есипов. Славяне и немцы. 15И. Пересветов. «Россию под опеку!» (Суждения

немецкого сельского хозяина). 36A.А. Громов. «Немец» в изображении русских

писателей. 47Н. Александров. Немец в письмах Гоголя. 67 Д. М. Щербачев. Лечение болезней на русских курортах. 71 М. В. Муравьев. Рассуждение XVII века о немецком

зле. 101

9Чего ждет Россия от войны. Сборник статей.Пг., 1915

М. И. Туган-Барановский. Война и народное хозяйство. 5 М. И. Фридман. Война и финансы. 24II. Н. Милюков. Территориальные приобретения

России. 49B. И. Вернадский. Война и прогресс науки. 63U. И. Кареев. Мысли о русской науке по поводу теперешней

войны. 773. II. Гиппиус. Война, литература, театр. 94 М.А. Славинский. Война и национальный вопрос. 102В.Я. Курбатов. Опасности германской художественной

культуры. 121

714 М. К.

С.Ф. Знаменский. Основные задачи в области образования. 140B.М. Бехтерев. Война и здоровье населения России. 169 А. И. Шингарев. Земская и городская Россия. Прошлое

и будущее. 182 П.Н. Шишкина-Явейн. Война и женщина. 210 Р.Е. Стрельцов. Внешняя политика. 217

10Немецкое Зло. Сборник статей, посвященных вопросу о борьбе с нашей «внутренней Германией». Вып. 2.М ., 1917

[М. Муравьев. <Предисловие>), 3Э. Бутру. Германия и война (Письмо Эмиля Бутру редактору

журнала «Revue De Deux Mondes»). 5C.П. Мансырев. Немецкое засилье и правила 2 февраля

1915 г. 23А.Н. Вершинский. Немцы в русской промышленности

в первой половине XVIII века. 41 П. Берзин и К. Дуцман. Немецкая антикультура

в Прибалтийском крае. 76 М.В. Муравьев. Немцы в России (материалы для

ориентации). 134 Из речей наших депутатов о немецком зле2. 198

ИСвободный государственный строй: (Сборник).М ., 1917

Г. Рахманов. От издателя. 1А. Кизеветтер. Задачи момента. 3Б. Кистяковский. Учредительное собрание. 13А. Савин. Государственный строй Англии. 46Н.И. Кареев. Государственный строй современной Франции. 77П. Мижуев. Соединенные штаты Америки. 101

2 Так в оглавлении. В тексте: Из речей членов [Ъсударственной Думы по немецкому вопросу.


12Russian Realities & Problems. Edited by J. D. Duff. Cambridge, 1917

J. D. Duff. Preface. VP.N. Milyoukov. The War and Balkan Politics. 1 P.N. Milyoukov. The representative System in Russia. 25 Peter Struve. Past and Present of Russian Economics. 47 Roman Dmowski. Poland, Old and New. 83 Harold Williams. The Nationalities of Russia. 123 /4.5. Lappo-Danilevsky. The Development of Science

and Learning in Russia. 153

13Карл Маркс. К столетию со дня его рождения.Пг., 19183

Г. Зиновьев. Предисловие. IЮ.М. Стеклов. Жизнь и деятельность Карла Маркса. 1 Ю. Каменев. От демократии к социализму (развитие

политических идей К. Маркса до 1848). 31 Г. Зиновьев. Маркс и Энгельс. 72Н. Ленин. Марксизм и ревизионизм. 98 Роза Люксембург. Памяти К. Маркса. 106 П. Орловский. К истории Марксизма в России. 115 Генриетта Роланд-Гольст. Маркс и пролетариат

в буржуазной революции. 152 Фр. Меринг. Маркс в эмиграции. Пер. Г. Зиновьева. 161

5 Исправленное й дополненное переиздание выпущенного к 25-ле- тию К. Маркса сборника 1908 года, конфискованного полицией. Из Предисловия: при переиздании изъяты статьи «литераторов, которые ушли из рядов социалисгов-интернационалистов» — Н.А. Рожкова,В.А. Базарова, Реннера. Добавлена новая часть не опубликованной еще биографии Маркса, над которой работал Ф. Меринг.

776 М. К.

14Культура и свобода. Сборник первый.Пг., 1918.

Максим Горький. Предисловие. I—VI Вера Фигнер. Возникновение Общества «Культура

и Свобода» и его задачи. 1 Максим Горький. Революция и Культура. 7В.Г. Архангельский. Культурная отсталость — источник

нашего поражения. 11 И.Н. Кубиков. Революция и развитие рабочего

сознания. 20Л.М. Брамсон. Культурно-просветительные общества

на Западе. 29 Е.Е. Колосов. Русское народничество и культурная

работа. 57A.Н. Потресов. Рабочее движение и культура. 67B.А. Базаров. Пролетарская революция и материальная

культура. 77

15Слово о культуре. Сборник критическихи философских статей. М., 1918

М. Гершензон. Дух и душа. 3C. Борщевский. Новое лицо в «Бесах» Достоевского. 21 Ю. Айхенвальд. Поэзия Блока. 47Ал. Лаврецкий. Взыскующий благодати (Ф.И. Тютчев:

поэт И поэзия). 61С. Гордон. Приспособление к трагедии (О левом

народничестве). 80

16.Теория и практика советского строя. Выпуск первый:Республика Советов. Берлин— Милан, [1919]

Борис Камков. Органический недуг. 7 Александр Шрейдер. Федеративная Советская Республика

(Проект конституции и объяснительная записка). 31


Приложение первоеПроект Конституции, составленный Коллегией Народного

Комиссариата Юстиции под редакцией М. Рейснера и А. Гойхбарга. 116

Приложение второеКонституция (основной закон) Российской

Социалистической Федеративной Республики. Постановление 5-го Всероссийского Съезда Советов, принятое на заседании 10 июля 1918 г. 129

17Современные проблемы. Сборник статей. Париж, [1922]

Предисловие. [I]10. Делевский. Проблема демократии. 1М. В. Вишняк. Проблема прав меньшинств. 33В.Э. Нольде. Народное представительство и

представительство интересов. 55 Ст. Иванович. Демократия и социализм. 71 К. Р. Качоровский. Трудовая демократия. 9711. М. Минский. Манифест интеллигентных работников. 133 М.А. Алданов. Проблема исторического прогноза. 189

18Теория относительности и материализм. Сборник статей.Л., 1925

От Издательства. 3И. Орлов. Задачи диалектического материализма

в физике. 5М. Планк. Возникновение и постепенное развитие теории

«квант» [Нобелевская речь 2 июня 1920]. 15А. Тимирязев. Теория «квант» и современная физика. 29А. Тимирязев. Принцип относительности (О теории

Эйнштейна). 55А. Гольцман. Наступление на материализм. 78А. Тимирязев. Несколько замечаний по поводу наступления

на материализм тов. Гольцмана. 103

778 М. К.

А. Гольцман. Эйнштейн и материализм. 118A. Тимирязев. Эйнштейн, материализм и тов. А. Гольцман.

135И. Орлов. Существует ли актуальная бесконечность?

145И. Орлов. Классическая физика и релятивизм. 157 3. Цейтлин. Теория относительности А. Эйнштейна

и диалектический материализм. 188—278.

19Вопросы религиозного воспитания и образования. Выпуск I. Париж, 1927

B.В. Зеньковский, И.А. Лаговский. Предисловие. 3 Прот. Сергий Четвериков. О религиозных запросах детей

и подростков (С пастырской точки зрения). 7B.В. Зеньковский. Церковь и школа. 28И.А. Лаговский. Антирелигиозная пропаганда (вводный

очерк). 50C.С. Шидловская. Эволюция методов религиозного

воспитания в Америке. 67Хроника:Религиозно-педагогическое совещание 6—9 сентября

в Париже. 79 Библиография:Прот. Сергий Четвериков. Новый учебник

по Закону Божию для начальных школ. 106В.В.З. A.S. Neill. The problem child. New York, 1927;

E.E. Emme and P.R. Shevick. An Introduction to the Principles of Religious Education. New York, 1926;G.Betts. The Curriculum of religious Education. New York, 1924. 110

В.В.З. Обзор журналов: Katechetische Blatter. Zeitschrift fur katholische Religionspadagogik. 1927. № 1—10; Zeitschrift fur padagogische Psychologie. 1927. № 1—10; Religious Education. Journal of the Religious Education Association. 1927. Chicago. V.XXII. № 1—8. 112


20Вопросы религиозного воспитания и образования.Выпуск II. Париж, 1928

Георгий В. Флоровский. Воцерковление школы (На память о С.А, Рачинском). 3

И. А. Лаговский. Антирелигиозная пропаганда в России.(Очерк второй. Организация и методы работы). 22

Свящ. А. Калашников. О руководителях юношества и руководителях их работы. 57

В. В. Зенысовский. О руководителях юношеских организаций. 66 Л.А. Зандер. Православное богослужение, как основа

религиозного преподавания. 75 Хроника:Религиозно-Педагогический Кабинет при Православно

Богословском институте в Париже. 83 Р. Н. Воскресная Школа Р.С.Х. Движения в Париже. 88 Братислава. 94 Библиография:A.Ф. Шумкина. Фундаментализм и модернизм. 96B.В.З. Библиографические заметки: L. Ворр. Das Jugendalter

und Sein Sinn. 2 und 3 Auflage. Freiburg im Breisgau, 1927; Wictor Winkler Hermaden. Psycholgie des Jugendfuhrers.Jena, 1927; Lucia Veczerka. Das soziale Verhalten von Mad- chen warend der Reifezeit. Jena, 1926. 100

21Голоса против. Критический альманах. [JI.,] 1928

Г. Горбачев, Г. Ефимов, М. Майзель, Е. Мустангова,Зел. Штейнман. Предисловие. 5

/’. Горбачев. Литературное «затишье» и его причины. 13 Е. Мустангова. Есть ли у нас критика. 45 Г. Ефимов. О том, чего нет в пролетлитературе. 65 Зел. Штейнман. Победители, которых судят. 87 М. Майзель. Порнография и патология в современной

литературе. 115

780 М. К.

22Культурная революция и научные работники.Сборник статей под ред. И.К. Луппола. М., 1928

И.К. Луппол. Предисловие. 3А.М. Лежава. Наше международное и внутреннее положение

и научные работники. 5 Г.М. Кржижановский. Задачи социалистического

строительства и научные работники. 14 А.В. Луначарский. Пролетарская революция и наука. 25 А.В. Луначарский. Проблема культурной революции. 30 М.Я. Лапиров-Скобло. Революция культурная и революция

техническая. 42С.Ф. Ольденбург. Задачи секции научных работников в деле

культурной революции. 49 И.К. Луппол. Культурная революция и задачи научных

работников. 59

23Welt vor dem Abgrund. Politik, Wirtschaft und Kultur im kommunistischen Staate. Nach authentischen Quellen / Ein Sammelwerk, bearbeitet und herausgegeben von Iwan Iljin. Berlin, 1931.4

Freiherr von Wrangel. Geleitwort. 7 Iwan Iijin. Einleitung. 8

I. Teil: GrundlagenIwan Iljin. Die Ziele und die Hoffnungen. 15I. Iljin. Die Arbeitsmethoden. 35A. von Bunge. Die Kommunistische Partei. 54

4 Русский перевод: И.А. Ильин. Собрание сочинений / Сост. Ю.Т. Лисицы: Мир перед пропастью. Политика, хозяйство и культура в коммунистическом Государстве. Часть I и II / Пер. О.В. Колтыпиной. М., 2001; И.А. Ильин. Собрание сочинений / Сост. Ю.Т. Лисицы: Мир перед пропастью. Часть III. Аналитические записки и публицистика (1928—1941) / Пер. О.В. Колтыпиной. М., 2001. С, 7—152.


N. Timaschew. Die Organisation der Diktatur. 67 S. von Oldenburg. Die dritte Internationale; 84 Iwan Iljin. Das System des Terrors. 99 [wan Iljin. Koramunismus als Beamtenherrschaft. 119 A.P.Demidoff. Die Nationalitatenpolitik in Sowjet-

RuBland. 143 ***. Das Militarwesen der U.S.S.R. 165

II. Teil: WirtschaftIwan Iljin. Das Schicksal des rUssischen Bauem. 185 M. KritzJcy. Die wirtschaftliche Differenzierung

der Bauemklasse. 219 A. von Bunge. Die deutschen Kolonisten in RuBland. 266 W. Hoeffding. Staatsfinanzeii, Wahrung und Kredit

in SowjetruBland. 278 A. Melkich. Die Industrie SowjetruBlands. 292 W. Hoeffding. Aufstieg und Ende des Privathandels. 320 W. Hoeffding. Das AuBenhandelsmonopol und der auswartige

Handel SowjetruBlands. 335 W. Hoeffding. D er Fiinfjahrsplan und die Voraussetzungen

seiner Erfiillung. 356 Iwan Iljin. Die Lage der Arbeiter. 371 W. Hoeffding. Die Wohnungsfrage in SowjetruBland. 401 A. Melkich. Die auslandischen Konzessionen. 416

III. Teil: KulturN. von Arseniew. Bolschewismus und Religion. 457 A. von Bunge. Die Ehe und die Lage der Frau. 459 L.Axenof. Die verwahrlosten Kinder. 472A. von Bunge. Die Jugend im Sowjetstaate. 488 Boris Nikolsky. Die Schule. 501 N. T imaschew. Die Hoehschule. 519A. Melkich. Das Gerichtswesen. Thedrieund Praxis. 534 N. Kulman. Die Literatur. 548

Iwan Iljin. Nachwort. 567

782 М. К.

24Владимирский сборник. В память 950-летия Крещения Руси. 988—1938. Белград, 1938.

Митр. Анастасий. Значение Владимирского юбилейного года. V -X II

В.А. Мошин. Христианство в России до св. Владимира. 1 А.Л. Погодин. Варяжский период в жизни князя

Владимира. 19 Г.А. Острогорский. Владимир Святой и Византия. 31 А.В. Карташев. Крещение Руси святым князем Владимиром

и его национально-культурное значение. 41 Е.В. Спекторский. Своеобразие Крещения Руси. 55 И.И. JIanno. Держава Владимира Святого. 63А.Н. Грабарь. Крещение Руси в истории искусства. 73 М.А. Таубе. Родовой знак семьи Владимира Св. в его

историческом развитии и государственном значении для древней Руси. 89

A.А. Никольский. Начало храмостроительства на Руси. (Церковь Десятинная и Св. Софии Премудрости Божией в Киеве). 113

Б.Н. Сергеевский. Время Владимира Святого. 127 Д.А. Расовский. Русь и кочевники в эпоху Святого

Владимира. 149B.А. Розов. Личность Владимира Святого в русской

литературе. 155Л.М. Сухотин. Брачные союзы ближайших потомков святого

князя Владимира. 175 Г.П. Федотов. Канонизация святого Владимира. 188 И.Н. Окунева. Изображения святого Владимира. 197 Георгий Гребенщиков. Баллада о былом. Ко дню 950-летия

крещения Руси. 217А. В. Соловьев. Владимир Святой в изображении польского

историка XVI века. 201 К Н . Николаев. Памятники эпохи святого Владимира

на Волыни (В пределах современной Польши). 207

итика

Николай Плотников

В ожидании русской философии

Заметки по поводу книги Б.В. Яковенко «Мощь философии» (СПб., 2000)

-Бориса Яковенко (1884—1949) нельзя отнести к числу малоизвестных русских философов, незаслуженно забытых в толчее «возвращения наследия отечественной мысли». Все современные мероприятия по энциклопедической и историографической канонизации этого наследия так или иначе включают его персону в состав деятелей «Ренессанса», не говоря уже о том, что весьма значительное число мемуарных, эпистолярных и прочих источников по интеллектуальной истории начала XX века не обходятся без его упоминания. Однако републикации собственных работ Яковенко за последние пятнадцать лет на фоне массивов текстов «религиозных философов» можно считать практически отсутствующими. Одна-две статьи в журналах да еще несколько фрагментов в различных антологиях. В этой ситуации внушительный том в 976 страниц, изданный под редакцией А.А. Ермичева, можно считать действительным «возвращением» Яковенко в современную философскую дискуссию.

Причины такого резкого несоответствия публикаторского интереса с данными исторических свидетельств следует искать в том историографическом образе русской

786 Николай Плотников

ф илософ ии XX начала века, что и поныне господствует в концептуализации ф актического материала, Условно говоря — это представление о «центральной линии» в развитии русской ф илософ ии, каковой является ф илософ ия религиозная. Такое представление все еще является основой толкования истории ф илософ ии начала века как у ее пламенных возобновителен, так у ее критиков. Р азница между теми и другими заклю чается лиш ь в оценке, тогда как сама парадигма интерпретации оказывалась одинаковой: одни утверждают, что русская ф илософ ия как ф илософ ия религиозная заклю чаете себе неограниченны е мыслительные возмож ности, другие — что им енно потому, что она религиозная, она представляет собой мыслительны й тупик и подлежит не изучению , а лиш ь терапии. Отсюда делается вывод, что русская ф илософ ия закончилась и представляет собой интерес в лучш ем случае лиш ь как объект исторического изучения, подобно египетским папирусам или предметам ш ам анского культа.

Между тем само принятие тезиса о религиозном характере русской ф илософ ии в качестве отправной точки рассуж дения свидетельствует о том, что она, увы, не зако н чилась, а п родолж ает определять основны е сп особы интерпретации. Определять посредством продолж аю щ егося влияния того м иф а о самобытной русской ф илософ ии, что был создан в начале века ее основны ми протагонистами. М иф этот стал создаваться, по существу, уже в самом начале — в дискуссиях об этическом идеализме, в полемике против м арксизма и Народничества. Уже в сборнике «П роблемы идеализма» м етафизическая потребность бывш их марксистов реализовалась через мыслительную фигуру обращ ения к оригинальной русской традиции «религиозных, м етафизических и моральных идей», которая была воплощ ена Вл. Соловьевым. Напротив, отрицаемые марксизм и позитивизм изображались как «менее всего оригинальные» мыслительные образования (см. статью Струве в сборнике «Проблемы идеализма»). Э та схема, по

В ожидании русской философии 787

началу лишь мимоходом намеченная для целей утверждения собственных позиций «идеалистов», активно разрабатывалась затем в статьях Бердяева и Булгакова, посвященных пропаганде «нового русского идеализма». В них она приобретала историческую глубину, благодаря тому что к философии Соловьева и его единомышленников подверстывалось славянофильство, образуя линию «самобытной русской философской мысли» от предшественников Соловьева к его последователям (см., напр., статью Бердяева «О новом русском идеализме»). Представленный в развернутом виде в «веховской» статье Бердяева, этот образ истории философии лег в основу активной работы «путейцев» по созданию русской философской традиции как традиции, правопреемницей которой является неославя- нофильская религиозная философия. Продукты этой работы, продолженной в эмиграции, легли в основу историй русской философии, возникших в середине XX столетия, а оттуда перекочевали в современную картину этой истории, создававшуюся в последнее десятилетие.

Эти общеизвестные сведения упомянуты здесь лишь для того, чтобы обрисовать современную исследовательскую ситуацию в изучении русской философии (как в России, так и на Западе): в ее концептуальной основе лежат не результаты исторического исследования, а формы автобиографического самоистолкования круга философов, активно позиционировавших себя в контексте дискуссий начала века в качестве творцов русской философской культуры. Пропаганда ими такого самоистолкования в эмиграции под видом «сущности и основных тенденций русской философии» превращала заявление собственной позиции в универсальную характеристику русской философской традиции, причем с помощью нехитрого приема даже большинство позитивистов и материалистов включались в нее как «неосознанно религиозные» мыслители. Последующие историки русской философии (в большинстве своем — современники «религиозных философов», их


ученики и последователи) с успехом подхватили этот образ и работали с ним уже как со способом описания вместо того, чтобы рассматривать и его просто как факт дискуссии начала века. Этим объясняется вплоть до сегодняшнего дня не только выбор круга изучаемых философов, и не только набор анализируемых проблем (национальной идеи, абсолюта, всеединства, софийности), но даже критерии и способы изучения, как, например, активный поиск доказательств пантеизма в системах софиологов, или, наоборот, усилия по опровержению обвинений в пантеизме. Ведь если обвинения принимаются как тема, то это и значит, что постановка проблем при исследовании русской философии уже некритически предзадана самопониманием, созданным религиозными философами начала века — самопониманием, составной частью которого является в том числе и дисквалификация философских учений по их отношению к личности Бога (отсюда и тема пантеизма). Дело не в том, истинны или ложны подобные представления, а в том, что в силу их господства делается невозможным собственно историческое понимание, требующее дистанции между субъектом и предметом понимания. Именно отсутствие дистанции к русской философии начала века является причиной того, что ее мыслительные схемы транслируются в современный контекст, не будучи осмыслены исторической критикой. Эти схемы закрывают возможность понять ее иначе, не пользуясь языком ее собственного самоописания. Поэтому занятия русской философией и образуют своего рода исследовательскую резервацию, отграниченную от остальных философских позиций и дискуссий.

Здесь следует, конечно, уточнить, что речь идет преимущественно о философских и историко-философских исследованиях. Филологические и исторические штудии, особенно литературной и интеллектуальной истории XIX века, давно уже освоили не только чисто позитивистские подходы, но и семиотику, критику идеологии, герменевтику


и проч. Как бы ни оценивать познавательные результаты и эффективность таких подходов, им нельзя отказать в том, что они добились весьма важного результата — перехода к воссозданию своего предмета как методически определенного исторического факта, не отбрасывающего своей тени на самосознание исследователя. Анализ социальных структур бытования мысли, расчленение материала на комплекс отдельных проблем, доступных самостоятельному изучению, исследование эволюции языка, критика источников — таковы направления уже отчасти проделанной исследовательской работы, коренящейся в установке на историзацию своего предмета. В отношении же историко- философских исследований действует пока лишь один способ их легитимации — воспроизведение автохарактеристик отдельных участников дискуссии начала века, сгущенных до состояния «объективной истории». Достаточно указать на то, сколь значительную роль еще играет при концептуализации историко-философского материала автобиография Бердяева. Нужно, правда, признать, что это отнюдь не какая-то специальная русская проблема. Для того чтобы разрушить влиятельную гегелевскую схему истории немецкого идеализма как поступательного движения духа от Канта к Гегелю, понадобилось не одно десятилетие исследований историков философии и работы философов, обнаруживших в этой схеме лишь попытку исторической легитимации его собственной философской позиции. Тогда и стало возможным обращение к Гегелю из неокантианского, марксистского, прагматического или лингвоаналитического контекстов, игнорирующее его автопортрет как абсолютного метафизика. И здесь предпосылкой нового понимания была историзация предмета, т. е. отказ от представления, что только автор обладает монополией адекватного толкования своей мысли.

Нынешней публикацией текстов Яковенко, может быть, если и не преодолена господствующая схема понимания русской философии, то, по крайней мере, основа


тельно расшатана ее самоочевидность. Его исследования йо истории русской философии и статьи по поводу ее актуального состояния свидетельствуют о живой ткани дискуссий, еще не закованных в схематические иерархии эмигрантской историографии. Значительность таких свидетельств не в том, что Яковенко — противник религиозной философии и борец за науку, и не в том, что он член партии «логосовцев», противостоявшей «путейцам». Его собственные труды тоже полны всякого «критического мистицизма» и «конкретного интуитивизма», так что отнесение его Зеньковским в рубрику «неокантианство» выглядит неуместной шуткой (с таким же успехом его можно было отнести в раздел «гегельянства» или «фихтеанства»!). Просто в его исследованиях мы встречаем действительно иной взгляд на динамику контекста, заставляющий нас задуматься о проблемах собственной исследовательской оптики. Он анализирует тот же самый материал, но задает ему иную перспективу, так что из такого конфликта интерпретаций возникает задача исторической реконструкции, которая по возможности бы избегала «словаря» исследуемого контекста в качестве средства анализа. И в этой работе тексты Яковенко будут играть роль фактов, равнозначимых с текстами Бердяева или Франка.

Собственно историографический подход Яковенко в его исторических трудах по русской философии не более перспективен, нежели в противоположной линии историографии, предпочитающей религиозную философию. В пику последней он неустанно твердит о маргинальное™ русской философии и выбирает в качестве общего критерия историко-философского анализа «смелую оригинальность» философских концепций. Понятно его стремление доказать, что русская философия вторична по отношению к западной, но все же — какие значимые содержания можно выявить с помощью критерия оригинальности? И это в философии, которая полна всякими неоплатонизмами, неокантианствами и прочими «назад к...»! При этом ведь


уже в то время никому не нужно было доказывать, что русская философия а) представляет собой неотъемлемую часть европейской и б) в ней достаточно имен, достойных занесения в энциклопедический философский словарь. Достаточно заглянуть для этого в тексты посторонних наблюдателей, например в немецкую «Историю философии» К. Форлендера (1919 — 5-е изд.), который даже современное «неоромантическое» движение в России числит по категории «западная культура», или в «Словарь философов» Р Эйслера, упоминающий уже в 1912 году 26 русских философов. Поэтому позиция Яковенко в его исторических штудиях производит скорее впечатление ответной реакции на пропаганду самобытности. Однако и в том критическом пафосе, с каким он разоблачает «русскую национальную философию» как всего лишь лозунг интеллигентского кружка, а не историческую традицию, и в той обстоятельности, с какой он заполняет десятки страниц своих работ библиографической информацией, заключены намеки на другую версию истории русской философии.

Наверное, можно согласиться с распространенным мнением оппонентов о слабости собственных философских трудов Яковенко. Основная часть его теоретических трудов — манифесты, в которых излагается задача познания «самого Сущего», но какие средства для этого предлагаются и, главное, в качестве чего это сущее должно познаваться — остается, мягко говоря, слишком неясным. Но вряд ли это стоит считать большим недостатком. Философские дарования могут реализоваться различным способом — один строит грандиозные мыслительные здания, при этом забывая о логике и аргументации, другой же вкладывает себя в критические и исторические статьи, через чужой материал добиваясь строгости и отчетливости. Игнорировать значение работ такого рода может лишь исследователь, интересующийся, подобно Зеньковскому, исключительно лишь «оригинальными философскими системами».


Именно в качестве автора историко-философских и критических этюдов Яковенко является подлинным мастером. Не случайно его суммативные характеристики Виндельбан- да или гегельянства в России, вышедшие по-немецки, встречаются в списках литературы даже современных философских энциклопедий. А в одном случае ему даже принадлежит пальма первенства — указание на Гегеля в споре об авторстве так называемой «Первой программы немецкого идеализма», сделанное в примечании к одной из его статейо русском гегельянстве. Столь же обстоятельны и его обширные статьи о немецком идеализме (Маймоне и Фихте) и неокантианских школах. Остается лишь пожалеть, что настоящее издание, по понятным причинам включающее далеко не все статьи Яковенко, не снабжено, по крайней мере, библиографией его трудов, позволившей бы обозреть активную писательскую деятельность философа (тем более, что редактор-составитель явно имел такую библиографию под рукой, ибо на нее неоднократно ссылается).

В заключение отметим и другие недостатки издания. При публикации перевода немецкой статьи Яковенко «Тридцать лет русской философии (1900—1929)» оказались вырезанными все авторские примечания, в результате чего статья приобрела какой-то слепой вид — в ней перечисляются десятки фамилий, а соответствующие библиографические данные (приведенные в примечаниях) отсутствуют. Между тем эти примечания, занимающие в оригинале семь страниц мельчайшего шрифта, представляют собой in nuce библиографию русской философской литературы начала века, до сих пор отсутствующую в полном виде. Кроме того, текст книги изобилует опечатками, иногда смешными — «философское старение» вместо «старание» (С. 164), иногда сбивающими с толку — в предисловии составителя один и тот же крупный абзац повторен слово в слово (С. 23 и С.24).

От очень многих разъяснительных примечаний редактора-составителя можно было бы безболезненно отказаться,


ибо отчасти они ничего не объясняют, но еще больше плодят заблуждения у читателя. Так, в примечании к С. 110, на которой Яковенко разбирает проблему данных (Data) и употребляет термин «дативизм», составитель дает разъяснение: «от лат. dativus, грамматического термина, обозначающего дательный падеж». Причем здесь падеж?! Это авторское название философской концепции JI.E. Габриловича, принимающей в качестве исходного пункта «данные» сознания. В другом случае дается разъяснение «религиознообщественным аспирациям» (примечание к С. 743) — «от лат. aspiratio — дуновение, дыхание». Подставляем «дыхание» вместо «аспираций» — получается бред. Следовало бы заглянуть во французско-русский словарь, где стоит «устремление». В примечании к С. 633 сбивает с толку разъяснение термина «верификация». Яковенко разбирает принцип верификации познания в прагматизме, означающий сведение истинности к практической применимости, а в примечании разъясняется принцип верификации высказываний логического позитивизма, еще не возникший к моменту написания статьи Яковенко («верификация высказывания, т. е. проверка его на истинность, заключается в получении конечного числа высказываний, в которых фиксируются данные наблюдения индивидуального опыта и из которых логически следует проверяемое высказывание»). Опять не тот словарь попал под руку?!

И тем не менее уместно пожелать этому первому основательному изданию трудов Яковенко не исчезнуть на фоне книжных полок, заставленных вереницами томов о русской духовности и «подлинно национальной философии», а стать импульсом к долгожданному написанию истории русской философии.

Анна Резниченко

Идеи в России / Idee w Rosji / Ideas in RussiaLeksykon rosijsko-polsko-angelski pod redakcja Andrzejade Lazari. Т. I. Warszawa, 1999;Тт. 2-4. -Lodz, 2000-2001

TА ермины «ментальность» и «менталитет» занимают прочное и устойчивое место в современном гуманитарном словаре. Введенные К. Леви-Брюлем для обозначения образа мышления и поведения людей, стоящих на таких ступенях культурной эволюции, когда бессознательное превалирует над сознательным, а коллективное подчиняет себе индивидуальное, т. е. представителей так называемых «дописьменных» культур, эти понятия-концепты используются теперь для оценки культуры в целом. В рамках авторитетных школ и направлений гуманитарного знания (достаточно вспомнить «Школу Анналов») именно менталитет, как система установок, символов, ценностей и смыслов, используемых людьми, чаще всего неосознанно, в качестве гносеологического инструментария, считается началом, формирующим мысли и поступки. Именно менталитет — говорят нам — является основанием самоидентификации нации и ее культурологической дистинк- ции от других.

Уникальность четырехтомного российско-польско-ан- глийского словаря «Идеи в России», вышедшего в 1999 году

Идеи в России / Idee w Rosji / Ideas in Russia 795

(1 том: Варшава; 2 том: Лодзь), 2000 (3 том: Лодзь) и 2001 (4 том: Лодзь) годах, заключается в том, что в нем предпринята попытка дать представление о русском менталитете: именах, концептах, предметах и символах, наполняющих пространство «загадочной русской души». Название дайджеста словаря — «The Russian Mentality. Lexicon» (Katowice, 1995) — все-таки более точно, нежели «Идеи в России», отражает характер этого издания. Ведь речь в нем идет не только об «идеях», но и о людях («генераторах» или «трансляторах» идей), предметах быта (Балалайка), элементах геральдической системы (гербы РСФСР-СССР, Серп, Молот, Меч), историко-культурных феноменах (Раскол, Молодая редакция журнала «Москвитянин», Меньшевизм) и о многом другом, что не входит в традиционное представление о понятии «идея».

В нашей стране на протяжении последнего десятилетия неоднократно предпринимались попытки описать «идеи в России» на языке отдельных гуманитарных дисциплин с помощью научных энциклопедий и энциклопедических словарей1. При всех достоинствах такого рода изданий общими для них стали некоторая разобщенность явлений или понятий, относимых к конкретным областям гуманитарного знания, — и, как следствие, предельная конкретизация, укорененность терминов в проблемном поле. Написанные специалистами, эти издания были, есть и остаются в первую очередь справочными изданиями для специалистов; лексикон же «Идеи в России» куда более

1 Отметим только некоторые из них: Словарь книжников и книжности Древней Руси, СПб., 1993; Литература и культура Древней Руси. Словарь-справочник. М., 1994; Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., 1995; Русская философия. Словарь. М., 1995; Политические партии в России. КонецXIX — начало XX века. Энциклопедия. М., 1996; Литературная энциклопедия русского Зарубежья. 1918—1940. Тт. 1, 2. М., 1999—2000. Отчасти: Энциклопедия философских знаний: В 6 т. Т. 1. М., 2001 и многие другие.


универсален. Позиция редакторов лексикона однозначна: это — не энциклопедическое издание в традиционном смысле слова. Более того, «лексикон не претендует на исчерпывающий перечень понятий и идей, лежащих в основе всех суждений, позиций и концептуализаций. Наряду с идеями, характеризующими русских мыслителей, мы описываем прежде всего явления русской культуры, осознанные ею самой или же подмеченные внешними наблюдателями. Персональные статьи не содержат, как правило, биографических данных (имеющихся в других изданиях), за исключением года рождения и смерти мыслителя (а в случае эмиграции — и ее дат). (...) Авторам статей предъявлялось требование отказаться от «безопасного объективизма» ради собственной интерпретации проблемы. (...) Содержание статей должно побуждать к дискуссии и порождать новые интерпретационные решения» (Т. L С. 6—7). Другими словами, перед нами — воссозданный с максимально возможным пристрастием образ нашей культуры.

Реконструкция этого образа в трехъязычном лексиконе рассчитана на предельно широкий круг читателей. Форма организации словаря — с параллельными русским, польским и английским вариантами текста (в подавляющем большинстве случаев статьи писались на одном из трех языков, чаще всего — на польском, реже — на русском, и лишь потом переводилась на два других) и библиографией — делает его доступным практически любому образованному человеку. И примечательно, что идея воссоздания образа русской культуры и — по большей части — реализация этой идеи принадлежит полякам, представителям той страны, носителям той ментальности, которая исторически не то соединяла, не то отделяла Россию от Запада, являясь одновременно и западной окраиной славянского мира, и образом Запада на Востоке. Сейчас не время и не место разбирать сложные и запутанные историко-политические и этнокультурные отношения между Польшей и Россией. Однако, быть может, именно этой сложностью и запутан

Идеи в России / Idee tv Rosji / Ideas in Russia 797

ностью объясняется пристрастность авторов лексикона: пристрастность, возведенная в методологический принцип. Возможно, некоторые моменты во внешнем устройстве лексикона (отбор авторов* переводчиков и героев статей) будут более ясны, если мы посмотрим на них именно с этой точки зрения.

Так, непонятно, чем можно объяснить тот факт, что из четырех томов словаря, созданного специально для анализа и реконструкции русской ментальности, только один посвящен русскому ученому (Т. 3: Памяти Дмитрия Лихачева). Более или менее можно согласиться с посвящением тома словаря семидесятилетию Анджея Балицкого (Т. 2), деятельность которого далеко уже вышла за рамки польской культуры. Имена двух других ученых (Т. 1: Рышард Лужный; Т. 2: Михал Хеллер) известны, боюсь, только по- лонистам. Кроме того, среди авторов словаря мы практически не найдем имен тех российских ученых, которые, независимо их от ученых степеней и научных званий, уже давно являются признанными специалистами в области русской культуры. Исключения составляют только, пожалуй, петербуржцы К Исупов и В. Аржанухин. Москва практически отсутствует в географии авторов лексикона (только трое москвичей — И. Есаулов, И. Серова и И. Свердлова приняли участие в первом томе, двое — Есаулов и Серова — во втором, ни одного — в третьем, и двое »**■ Серова и Е. Шульга — в четвертом), но представлены такие бесспорные центры русской культуры, как Днепропетровск (к.и.н. В. Романов), Минск (к. фил. н. А. Завозников) и Дрогобыч (Б. и Л. Мнихи). Некоторый провинциализм и выборе представителей русской части словаря не мог не отразиться на качестве статей.

Хронологические рамки словаря предельно широки — от русского средневековья до конца XX столетия. Не менее широким является и предметное поле описания. Ключом к объективно-предварительной классификации словарных статей будет не чуждое для русского слуха слово «мен


тальность», а устойчивое русское выражение «склад ума». «Склад ума» есть одновременно и определенная топическая структура, и ее содержание, и ее «хранители», люди, исторические или легендарные, чьими усилиями заполнялось, организовывалось это пространство. С этой точки зрения становится объяснимым присутствие в словаре статей, посвященных «понятиям», «концептам»2, связанных собственно с историей идей; персоналиям; геральдике, символике, эмблематике (тому, что относят ныне к странному образованию под названием «семиотика культуры»); и тому, что кроме как словом «мифологема» (и порой мифологема неимманентная, т. е. клише, которое может быть употреблено только иностранцем, но никак не русским для описания собственного культурного бытия), назвать нельзя.

Присутствующая в самом первом томе статья Балалайка начинается описанием: «музыкальный инструмент с резонатором треугольной формы» (С. 74), а заканчивается высказыванием «коммунизм во имя единого советского народа быстро заключил союз с национализмом» (С. 76, автор статьи — главный редактор лексикона Анджей де Лазари), т. е. идеологическим штампом. Если следовать логике редакторов, то в лексиконе должны быть, но необъяснимо отсутствуют такие статьи, как, например, Мороз, Медведи, Баня, Водка и Гармонь. К чести составителей словаря, в последующих томах описание подобного рода неимманентных мифологем уже почти не встречается (за исключением статьи Пьянство; видимо, этот феномен — одна из важнейших черт русского менталитета). Однако и дескрипция таких безусловно присущих русской культуре концептов, как Я/мы/они (Т. 2, автор — А. де Лазари), Наши (Т. 4, В. Шишкин), Свой/чужой (Т. 3, Е. Фарыно), с трудом воспринимается русским читателем как общезна

2 Здесь и далее слова «понятие», «концепт», «термин» используются как синонимы, хотя автор отдает себе отчет в смысловом различии между ними.

Идеи в России/ Idee w R o sji/Id ea s in Russia 799

чимая. Утверждения типа «в русском сознании коллективный субъект все еще преобладает над гражданином-лично- стью» (Т. 2. С. 468), «со временем значительная часть русского общества привыкла воспринимать мир бинарно — разделенный на две контрастные половины: „наше" и „не наше“» (Т. 4. С. 386), «укоренившаяся в народе неприязнь ко всему „не нашему" с успехом использовалась советской пропагандой для воспитания т. н. „советского патриотизма" и „пролетарского интернационализма"» (Там же.С. 387), «важную роль играет также такой концепт русской культуры — необособленность „ты" от (из) „мы“, т. е. невозможность построения модели „партнер" = „равноправный другой мир/система". Сказанное подтверждается наблюдаемым у русских удивлением, что „у них не как у нас", в отличие от интереса к „другому" у большинства жителей Европы» (Т. 3. С. 362) и т. п. — вызывают у русского читателя вполне объяснимые недоумение и раздражение. И чувства эти вызваны не нелицеприятностью приведенных суждений, а их несоответствием культурно-историческим реалиям и логической противоречивостью. Вполне можно допустить, что неприязнь к чужому может стать основанием для «советского патриотизма» как особой формы отличия «советских» от «несоветских», но неясно — при чем здесь «интернационализм», который, по советскому определению, есть «общность интересов и солидарность рабочих, трудящихся различных наций и рас»3. Кроме того, неприятие чужого, как показывают исследования различных типов ментальности — от средневекового до современного тоталитарного, — является скорее не этнической, а психосоциальной характеристикой и связывается с такими феноменами, как социальная ориентация (или, скажем, уклад) той или иной группы. Автору этих строк известно, по крайней мере, два подхода к этой проблеме: подход, пред-

3 Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 220.


ложенный представителями упоминавшейся выше французской школы «Анналов», когда неприятие чужого, в частности чужого вероисповедания или другого социального слоя, теснейшим образом обусловливается самим типом средневековой ментальности, с его особенностями восприятия пространства и времени, с нормами и характеристиками обычного права и т. д.; и подход, принятый в системе т. н. экзистенциального психоанализа, когда идиосинкразия к чужому трактуется как одна из типических форм социального поведения в так называемом «больном обществе». Квалификация этого явления как присущего только конкретному этносу (русским) значительно сужает область его действительного бытия. Либералистская же модель «партнерства», которая описывается авторами словаря как едва ли не единственная для современной западной культуры, также имеет свою историю, связана с появлением достаточно позднего в этой культуре концепта «естественного договора» — и авторы словаря с поразительной легкостью отказываются от рассмотрения тех действительных проблем, которые таит в себе эта модель.

Впечатление искаженности образа остается от статей, связанных с проблемой национального в русской культуре. Статьи Народ, Народность, Народность официальная (Т. 1), Русская душа, Русская идеология (Т. 2), Идея — русская идея — идейный, Интернационализм, Мир — мировой — все, Этноцентризм (Т. 3), Империя (Т. 4) и, отчасти, Москва — Третий Рим, Почвенничество, Фашизм русский, Национал- большевизм (X 1) наглядно репрезентируют методологическую установку редакции словаря на предельную пристрастность4. Первой дефиницией, которую вводит Анджей

4 Эта же установка с не меньшей ясностью прослеживается в многочисленных статьях лексикона, посвященных культуре России советского периода. Оценивать их я не берусь: еще слишком невелика историческая дистанция, отделяющая эту эпоху и связанный с ней тип ментальности от настоящего.


де Лазари для определения такого понятия, как «народ»5, является следующая: «народ отождествляется с государством, а народность становится категорией, определяющей политические великодержавные интересы России. В рамках так понимаемой „народности*4 создавались концепции, согласно которым белорусский, украинский, польский и другие славянские языки были лишь диалектами русского языка» (Т. 1. С. 266). Заканчивается статья не менее жестким утверждением: «кроме официальной мысли (напр., С. Уваров), „огосударствление44 народа было свойственно последователям „юридического44 просвещенческого мировоззрения и русским гегельянцам» (Там же. С. 268). Не совсем ясно, кто здесь, собственно, имеется в виду: скажем, М.М. Сперанский, вполне достойный представитель «юридического просвещенческого мировоззрения», считая народ началом и основанием государственной власти, был очень далек от их отождествления, равно как и Б.Н. Чичерин, один из наиболее последовательных гегельянцев в русской философии права, выработавший концепты «народного представительства» в рамках «государственной науки». Наконец, квалификация самой идеи «Москва*-*- Третий Рим» как архетипа русского национализма (Т. 1. С. 258. А. де Лазари) соединяется с утверждением о том, что «у истоков этой концепции нет философского и теоретического обоснования. Она формируется в течение столетий благодаря народным верованиям, сочетающим элементы христианской культуры с языческой традицией и магическим мышлением» (Там же. С. 264. Э. Пршибыл)6. Все это, при учете общей (как бы это по

5 Примечательно, что только в польской и английской версиях статьи осуществлена необходимая демаркация этой категории от категорий «нация/nacyja/natsya» и «lud/people».

6 Обращает на себя внимание также помещение в одном текстуальном пространстве имен инока Филофея, Ф.М. Достоевского — и Э. Лимонова.26 Ежегодник за 2001 -2002 гг.


мягче сказать) полемически заостренной безграмотности статей, безусловно, вызывает отторжение. Потому что никакой методологической пристрастностью нельзя объяснить поверхностное знание7 (или, что еще хуже, сознательное игнорирование) реальных обстоятельств появления этой действительно важной мифологемы. Прежде всего — Филофей, автор «Посланий...» к Василию III, дьяку Михаилу и Ивану Грозному, был наиболее известным интерпретатором и транслятором идеи «Москва — Третий Рим», но отнюдь не ее творцом, как считает А. де Лазари. Это — куда более ранний концепт, восходящий к «Слову о законе и благодати» митрополита Илариона (XI век), первым же выразителем его явился, по-видимому, митрополит Зоси- ма в изложении пасхалии на восьмую тысячу лет по допетровскому летоисчислению (1492). Аргументация тезиса «Москва — Третий Рим» действительно не философская — она богословская (в частности, используются такие тексты Писания, как видение пророка Даниила), что в целом характерно для средневекового миросозерцания. Теоретическая проработка концепта связана с конституированием в рамках русского самосознания таких понятий, как «государственность», «царство», «град», и обусловлена дихотомией «Христос — Антихрист» и т. д. Профессиональным

7 Например, в библиографиях к статьям А. дс Лазари и Э. Прши- был упоминания статьи А. Гольдберга «Три „послания Филофея“. Опыт текстологического анализа» (Труды Отдела Древнерусской Литературы. Т. XXIX. Л., 1974) и обстоятельной и аргументированной работы А. Козырева «Москва — Третий Рим» (Русская философия. Словарь. М., 1995) «уравновешены» политически ангажированными {Иоанн. Будь верен до смерти. (Православие и современность) / / Собеседник православных христиан. 1993. № 1 (3); Иоанн. Самодержавие духа. Очерки русского самопознания. СПб., 1994) или устаревшими и недостоверными сочинениями (А. Галактионов, П. Никандров. Русская философия IX—XIX вв. Л., 1970; А. Замалеев. Философская мысль в средневековой Руси XI—XVI века. Л., 1987; А. Панарин. «Вторая Европа» или «Третий Рим» / / Вопросы философии. 1996. № 10).

Идеи в России / Idee w Rosji / Ideas in Russia

историку идей Л. де Лазари и религиоведу Э. Пршибыл непозволительно этого не знать.

С недопустимой легкостью сближая своеобразно трактуемую православную ментальность с советскими идеологическими клише8, авторы лексикона зачастую сталкиваются с непреодолимыми трудностями при определении ключевых категорий этой ментальности (Святость, Старчество, Страстотерпство, Молитва, Подвиг/Подвижничество, Чистота, Обожение и многие другие) и форм бого- словствования (Лпофатическое богословие/Апофатика, Катафатическое богословие). Лаконичность этих статей (не более столбца, а то и меньше) никак не соответствует ии значению этих концептов в русской культуре, ни (безответственным сближениям, производимым авторами пристрастного лексикона. Краткость текстов не спасает их не только от интерпретационной пристрастности и неряшливости, но и от фактических неточностей. Приведу только один пример. Литературоведы Людмила и Роман Мнихи в статье Имяславие/Имеславие (Т. 2), утверждают, что имяславие есть «течение в русском православии, возникшее в среде афонских (...) монахов в 1912—1913 гг. Поводом послужила книга схимонаха Илариона На горах Кавказа (Киев, 1910), где, в частности, утверждалось: „В имени Божием присутствует сам Бог — всем своим существом и всеми своими бесконечными свойствами14» (С. 180) — и допускают целый ряд ошибок. Прежде всего,

к Так, Ежи Фарыио в статье Идея/русская идея/ш)ейныи пишет: «ленинское (и вообще русское марксистское) отождествление в идее понятии и действительности обнаруживает определенное родство с пониманием человека и мира как иконы и с концепцией „обоже- ИИМ* мп ра/чел one ка. „Советская" же „идея" оказалась версией „русской идеи“ с несколько иначе расставленными акцентами, поскольку в принципе „русская идея*' — не просто концепция России как носительницы истиной идеи Божьей (народ-богоносец) с вверенной СЙ миссией реализации данной идеи во всем мире» (Т. 3. С. 176).26*


книга схимонаха Ияариона первым изданием вышла не в 1910, а в 1907 г.; к 1912—1913 относится не зарождение течения имяславцев, а знаменитый «Афонский спор» (или, иначе, «Афонская смута»); термин «Имя Божие», независимо от падежа, во всех имяславческих текстах пишется с заглавной буквы, т. е. приведенная выше цитата не является точной. В тексте статьи даже не упоминается имя Антония Булатовича — действительного лидера движения. Наконец, богословский смысл полемики вокруг имяславия/имябор- чества — соотношение между сущностью и энергиями в Божестве — даже не обозначен в тексте JI. и Р. Мнихов.

Грустное впечатление от статьи несколько скрадывают грамотные и продуманные дефиниции понятий Исихазм (М. Добровска и В. Аржанухин) и Исповедь (К. Исупов и Е. Фарыно), расположенные на последующих страницах второго тома. Однако версия, предложенная Е. Фарыно, настаивает на сближении православного и тоталитарного менталитетов, приводящем к искажению смысла: «Советская система, вопреки ее атеистическим декларациям, не отказаласЬчЬт акта исповеди: блюла идеологическую чистоту, в частности, в форме партийной самокритики, а родственные Инквизиции показные процессы великих чисток строились не на модусе вины (доказательство, защита, суд), а в модусе греха (признание во всевиновности и отлучение-осуждение на небытие), а само признание в идейном отступничестве требовалось именно с целью сохранить/укрепить доктрину» (Т. 2. С. 198). Между тем Инквизиция — именно католический институт, а православные концепты вины и греха теснейшим образом связаны с понятиями закона, свободы и ответственности. Именно так трактовались эти термины в признанных православной Церковью определениях9. Более того, для прояснения

9 Если в поступке человека есть элементы «сознательности» и «свободы», он волен или сообразоваться с законом, или нарушить его.


гак их действительно важных и сложных понятий, как «грех» и «закон», потребовались интеллектуальные усилия и мыслителей духовно-академической традиции (М. Таре- ев), и мыслителей, от Православия и вообще от христианства в достаточной степени далеких (Лев Шестов): статьи об этих авторах содержатся в словаре. Вариант текста, предложенный К. Исуповым, куда более корректен, потому что более конкретен. К. Исупов отказывается от определения того, что такое «исповедь вообще», но грамотно и аккуратно показывает читателю бытие концепта «исповедь» в текстах Чаадаева10; Флоренского11, Герцена, прекрасно осознавая при этом нетождественность исповеди как православного обряда и исповедальности как вида пафоса, — момент, совершенно «выпавший» из поля зрения Е. Фарыно. И, видимо, именно поэтому вполне позитивно воспринимаются резкие заключительные фразы исупов- ской версии: «невольно пародирует ситуацию исповеди семи наристс кая эстетика Н. Чернышеве кого: на место покаяния становится критика жизни литературой, а санкция иерея переносится на автора, который „выносит приговор" действительности. Отсюда уже не слишком далеко до

Нарушение закона есть вина. См.: Полный православный богословский энциклопедический словарь. СПб., [б. г.]. Т. 1. С. 509, 689.

10 «Первое «Философическое письмо» П. Чаадаева — не сокрушение о личном грехе, а панорама греховной неопознанности Россией своей исторической провиденции; зато «Апология сумасшедшего» насыщена патриотическим пафосом покаяния в «странной любви» к необщей истине и апофатической интонацией вины непонятого гражданина» (Т. 2. С. 189—190).

11 «По П. Флоренскому, человек устроен исповедно: в наивной душе мытарствует немота грешного тела; в духе мучается ужасом расщепления коснеющее „я“, и вся богоподобная троичность микросома (так в лексиконе. Видимо, „микрокосма". — Л. Р.) одержима словом исповедального самопризнания, чтобы вернуться, через катарсис искомой идентичности, к целостному бытию под Божьим небом и на Божьей земле» (С. 190).


идеи А. Вышинского о признании вины царицей доказательств в чекистском исповедании массового террора» (С. 192). Разница между этим тезисом и тезисом Е. Фарыно, приведенным выше, очевидна: если во втором случае речь идет о принципиальном совпадении элементов православной и тоталитарной ментальности, то в первом — о парадоксальных трансформациях исповедального пафоса (в качестве других примеров таких трансформаций К. Исупов приводит «Бесконечный тупик» Д. Галковского и «черную исповедь» В. Свенцицкого).

Однако сфера «идей в России» вовсе не исчерпывается только «русской идеей», в какой бы ипостаси, националистической ли, православной ли, она ни была пред нами представлена. Авторы лексикона признают, что область «идей в России» — это и сфера философских (или, в крайнем случае, квази- или протофилософских) конструкций или концептов, преломленных через призму судеб их творцов. К этой категории статей относятся тексты, посвященные русским авторам, чьи имена давно уже стали синонимами русского религиозного ренессанса конца XIX — начала XX веков — Бердяев, Франк, Розанов, Лосский (Т. 1), Соловьев (Т. 2), Булгаков, Шестов (Т. 4.)12, а также концептам, выработанным в результате их творчества: Софиология (Т. 3.), София, Всеединство (Т. 4); правда, сами термины «новое религиозное сознание» и «религиозный ренессанс» не определяются ни водном из четырех томов словаря. Отмечу только наиболее общие черты, присущие статьям такого рода. Вполне понятен пафос авторов лексикона, предлагающих вынести за пределы рассмотрения информацию биографического плана. Однако не совсем ясно, по какой причине реальные изменения онтологических и историо

12 Правда, но непонятным причинам огсугствует статья о Флоренском. Любопытно, чго на том месте в Т. 4, где но алфавиту дол ж на находится статья Флоренский, ирисугствует обстоятельная и аргументированная статья Фаворитизм.


со ф с к и х к о н стр у к ц и й вели ки х м ы слителей , те тр а н с ф о р м ац и и , кото ры е претерпевала их м ы сл ь на пр о тяж ен ии ж и зн и , генезис и д и н а м и к а идей, — короче говоря, все те к сто л о ги ч е ск и е сф ер ы (к о н к р е т н ы е работы в подавляю щ ем б о л ь ш и н ств е случаев даже не у п о м и н а ю тся ), в к о то ры х про исход и ло стан овл ен и е и развитие «идей в России», о ста ю тся вне области анализа. Н а стр а н и ц а х л е к си к о н а его авторы ведут речь о Бердяеве, Ф р а н к е , Л о с с к о м «вообщ е», не задум ы ваясь о то м , что и стор и и идей «вообщ е» не су щ е ствует. П р и б л и ж а й ш е м р ассм о тре н и и , это го «вообщ е» н ет и д ля са м и х авто р о в п е р со н а л ь н ы х ста те й , п о ск о л ь к у в каж дом отдельном случае за о сн о в у берется модель метаф и з и к и , излож енная в к а к о й -то к о н к р е тн о й работе того или и н о го м ы слителя. Так, в статье о Франке (С . М азуре к), ко то р ы й квал и ф и ц и р уется как «один из кориф еев р е л и ги о з н о -ф и л о с о ф с к о г о р ен ессан са», з н а м е н и ты й тем , что «создал систему, в к л ю ч а ю щ у ю ф и л о с о ф и ю п о зн ан и я, ф и л о с о ф и ю б ы ти я и со ц и ал ьн у ю ф и л о со ф и ю , благодаря ч ему вы делялся среди р усски х м ы слителей , не настр оен н ы х, как правило, си сте м о тв о р ч е ски » (Т. 1. С . 4 30), отчетли вы м образом «вы читы вается» «Н еп о сти ж и м о е », а в версии ст а тьи X. П а п р о к и о Булгакове — « С в е т Н евечерний». И что говорить о том , что а си сте м н о с ть р усско й ф и л о со ф и и — ещ е одна н е и м м а н е н тн ая м иф ологем а, д о ста то ч н о п р о чн о уко р ен ен н ая в исследовательском со зн а н и и , н о не и м е ю щ ая под собой реальны х о сн о в а н и й , поскольку, начиная с Владим ира Соловьева, все развитие р усско й ф и л о со ф и и проходит под знаком к о н сти туи р о в а н и я си сте м (в тех сл у чаях, когда си сте м ы эти не явл ен ы н епо ср едстве нн о , с к а жем у Бердяева, Розанова или Ш е сто в а , о н и д остаточн о л е гко р еко н стр уи р ую тся ), если сам а п о п ы тк а р е к о н стр у к ции эти х си сте м зам еняется р е ч и та ти в н ы м пересказом о б щ их мест, кото ры е в и сследовательском же со зн а н и и б ы - ти й ств у ю т? Ч и та я ста ть ю о Розанове (С . М азурек), мы узнаем только , что Розанов «п ервоначально провозглаш ал идеи, я в л я ю щ и е ся очередны м вариантом к р и ти к и Запада.


Уже тогда (когда? — А. Р.!), однако, проступают у него мысли, предвещающие своеобразную философскую позицию — заинтересованность религиозной эволюцией человечества, противопоставление космических и акосмических культов, элементы пансексуализма» (Т. 1. С. 346). К сожалению, ни из содержащейся в статье информации, ни из ее тона никак не явствует, что этот «провозгласитель идей», этот философ со «своеобразной философской позицией» так выражал свою «заинтересованность религиозной эволюцией человечества»: «Боль мира победила радость мира — вот христианство. И мечтается вернуться к радости. Вот тревоги язычества. Евреи подлежат, а не надлежат. Евреи — суккубы своего божества»13, а так — «элементы пансексуализма»: «отстаивай любовь свою ногтями, отстаивай любовь свою зубами. Отстаивай ее против ума, отстаивай ее против власти. Будь крепок в любви — и Бог тебя благословит. Ибо любовь — корень жизни. А Бог есть жизнь»14. Возникает устойчивое ощущение, что весь экзи- стенциально-насыщенный, лирический, действительно исповедальный строй розановских сочинений совершенно прошел мимо восприятия С. Мазурека. И это было бы не так страшнс^ — в конце концов, Розанов действительно принадлежит к числу мыслителей, о которых трудно писать, поскольку в сочинениях Розанова важен не столько конструктивный, сколько стилевой элемент, не только мысль, но и способ выражения мысли, точнее, двуединст- во мысли и стиля, моменты «схватывания» мысли формой письма — если бы это не было так показательно. Реальная реконструкция образов ментальности, созданных великими русскими философами, заменяется набором предикатов, характерных для той — даже не ментальности, а, ско-< рее, — особой исследовательской культуры, которой

13 В. В. Розанов. Уединенное. Короб первый / / В.В. Розанов. О себе и жизни своей. М., 1990. С. 274—275'.

14 Там же. С. 221.


присуще использование готовых стереотипов, в том числе и речевых, для описания культурных явлений и, как следствие, — конечное несовпадение языка и предмета описания.

Этот феномен, усугубленный к тому же не совсем точным переводом, наблюдается даже в тех редких случаях, когда авторами статей действительно предпринимаются попытки проследить изменения философских идей в творчестве мыслителя. Так, обстоятельная статья известного польского слависта Гжегожа Пшебинды о Владимире Соловьеве содержит следующие строки: «в 1883-1889 гг. Соловьев занялся вопросом правильной организации практической сферы исторического процесса, обращая внимание на роль и миссию соборного Костела. В нескольких трудах этого периода мы находим положительное толкование экуменизма, так как важнейшим условием осуществления свободной теократии является, по мнению автора, объединение Церкви и католического Костела» (Т. 2. С. 335—336). Думается, нужды нет напоминать о том, что Владимир Соловьев даже в годы своего наибольшего увлечения теократическими построениями был далек от мысли об идентификации католицизма (тем- более в его специфически польской версии, которая по-русски и выражается термином «КостеЛ») и Православия; речь шлао другом — о создании Вселенской, т. е. всеединой, богочеловеческой Церкви, в которой были бы «сняты» противоречия между конфессиями христианства, что, собственно, и выражается в названии одной из работ Соловьева теократического периода: «La^Russie et FEglise Universelle». Английский эквивалент этого высказывания — «one of the main condition for free theocracy was the re-uniflcation of the Orthodox Church with the Catholic Church» (T. 2. C. 337) й* является куда более корректным, хотя и в этом случае речь идет лишь о воссоединении, а не об устройстве фундамента для осуществления Вселенской Церкви, о котором говорит Соловьев. Ярким примером неадекватного перевода, не проясняющего, а искажающего смысл философской

8 / 0 Анна Резниченко

к о н ц е п ц и и , м о ж е т с л у ж и т ь р у с с к и й пер е вод в е р си и с та ть и X . П а п р о к и о Б ул гако ве (п е р е в о д ч и к — Т. П а в л и к о в с к и й ). Т а к и е ф р а з ы , к а к « п р о ц е с с р а зв и ти я м ир а с т а н о в и т с я Б о го ч ел о в е ч ь и м и ведет к п р е о б р а ж е н и ю м ир а и е д и н с т в у с Б о го м » и « о п и р а я с ь на б о го с л о в с к и е п р и н ц и п ы , Б ул га к о в с т р е м и л с я к в о зр о ж д е н и ю а п о ф а т и ч е с к о г о б о го с л о ви я, н а зы в а я с в о ю с и с т е м у н е о х а л ц е д о н ск о й т е р м и н о л о ги ей (д о гм а т и ч е с к а я д е ф и н и ц и я Х а л ц е д о н с к о го со б о р а бы ла разработана в а п о ф а ти ч е с к и х катего р и ях ) и к п р и з н а н и ю ф и л о с о ф и и сл уго й (с л у ж е б н и ц е й ) рел и ги и » (Т. 4. С . 4 2 ) с м у т н ы с в о и м к о с н о я з ы ч и е м : р е ч ь в н и х, п о -в и д и м о м у , д о л ж н а б ы л а идти о о с о з н а н и и че л о в е ч еств а к а к Б о го ч е л о - вечества п о сл е п р и ш е с т в и я и в о с к р е с е н и я Х р и с т а , к о т о р ы й , с о е д и н я я в се б е Б о ж е с тв е н н о е и тв ар н о е , я в и л с я зал о го м с в я з и м еж ду т в а р н ы м ч е л о в еч е ств о м и Т в о р ц о м в Ц е р к в и . И м е н н о п о э т о м у о д н о и з д о гм а т и ч е с к и х о п р е д е л е н и й Х а л к и д о н с к о г о с о б о р а — о двух и п о с т а с я х и о д н о й п р и р о д е во Х р и с т е — и м е е т та к о е б о л ь ш о е з н а ч е н и е д ля Б ул гако ва, о д н а к о не т о л ь к о д л я н е го о д н о го , н о и д ля м н о ги х р у с ск и х м е т а ф и з и к о в о т С о л о в ь е в а д о Ф л о р о в с к о го, чья ф и л о с о ф с к а я и н т е н ц и я б ы л а н а п р ав л е н а на о с м ы с л е н и е о н т о л о г и ч е с к о й с в я з и /р а з л и ч и я м еж ду Б о го м и м и р о м 15. С а м у же э т у св я зь Б у л га к о в о п р е д ел ял не т о л ь к о и не

15 Сам Булгаков в «Свете Невечсрнем» писал об этом так: «Отдельный человеческий индивид есть не только самозамкнутмй микрокосм, но и часть целого, именно он в ходит в состав мистического человеческого организма, но выражению Каббалы, Адама-Кадмона. После совершившегося боговонлощення таким всссовсршснным всечеловеческим вссорганизмом является Господь Иисус Христос: входя в Церковь, которая есть Тело Его, человек входит в состав этого абсолютного организма, но отношению к коему первоначальное мистическое единство Адама Кадмона является как бы низшей, природной основой» (С.Н. Булгаков. Свет Нсвсчсрний. М., 1994. С. 345), апеллируя, как мы видим, не только к Халкидоискому догмату, но и — явно — к Каббале, а более «скрыто» — к соловьевекой онтологической модели.

Идеи в России / Idee w Rosji / Ideas in Russia

с т о л ь к о в т е р м и н а х а п о ф а т и ч е с к о г о и к а т а ф а ти ч е ск о го , с к о л ь к о в су гу б о ф и л о с о ф с к и х т е р м и н а х и м м а н е н т н о г о и т р а н с ц е н д е н т н о го , и э ти о с о б е н н о с т и сл о в о у п о тр е б л е н и я с о х р а н я ю т с я в е го т е к ст а х д о с т а т о ч н о д о л го , в п л о ть д о н ачала 19 30-х годов, т. е. уж е п о п р и н я т и и с в я щ е н с т в а . В и с т о р и и ф и л о с о ф и и и зв е стн о в ы с к а з ы в а н и е П е тр а Д а - м и а н и « ф и л о с о ф и я д о л ж н а с л у ж и т ь С в я щ е н н о м у п и с а н и ю к а к с л у ж а н к а св о е й го сп ож е», п р е о б р а зо в а н н о е в э п о ху с х о л а с т и к и в к р ы л а ту ю ф р азу « ф и л о с о ф и я ** сл у ж а н к а б о го сл о в и я » . Н о н и утв е р ж д е н и е Б ул гак о в а (1 9 1 7 ) о т о м , ч т о «д о гм аты , р о ж д а я сь и з сп о р а , и м е ю т ха р а кте р во левы х утв е р ж д е н и й . О н и о т л и ч а ю т с я в э то м с м ы с л е о т те о р е т и ч е с к о го п о з н а н и я и п с и х о л о г и ч е с к и с б л и ж а ю т с я с т е м , ч то н о с и т н а зв а н и е „ у б е ж д е н и я 41. Ф о р м ы , в к о то р ы е о н и о б л е к а ю тся , их л о г и ч е с к и е о деж ды , з а и м с т в у ю т с я и з г о с п о д с т в у ю щ е й ф и л о с о ф с к о й д о к т р и н ы (...) О д н а к о о тсю д а н и к о им о б р азо м не следует, ч то б ы о н и п о р о ж д а л и сь е ю (...) Д о г м а т е с ть и м м а н е н т и з а ц и я т р а н с ц е н д е н т н о го со д е р ж а н и я р е л и ги и » 16, н и куда более р а д и к ал ьн о е в ы ск а з ы в а н и е 1925 года: « д о гм а т х р и с т и а н с к и й к а к не т о л ь к о к р и т е р и й , п о и мера и с т и н н о с т и ф и л о с о ф с к и х п о с т р о е н и й — т а к о в и м м а н е н т н ы й су д н ад ф и л о с о ф и е й , к о т о р ы м о н а са м а с е бя с у д и т в св о е й и с т о р и и » 17, *Ц?не р е д у ц и р у ю тся п о л н о с т ь ю к в ы с к а з ы в а н и ю Д а м и а н и . Во в ся к о м сл у ча е, эта р е д ук ц и я тр е б у ет т е к с т о л о г и ч е с к о г о и к о н ц е п ту а л ь н о г о о б о с н о в а н и я , — к а к , в п р о ч е м , и о п р е д е л е н и я Б ул гако ва к а к р е л и ги о зн о го м а те р и а л и ста ( в ве р си и Л .Б . К и е ж и к , ко то р ая с и с т о р и к о -ф и л о с о ф с к о й т о ч к и зр е н и я более к о н к р е т н а , а с о с т и л и с т и ч е с к о й — л у ч ш е пер е вед ен а), и я к о б ы б л и з о ст ь взгляд ов Б ул гако ва п о стр о е н и я м Т ей яр а де Ш а р д е н а и Т и л лиха (в в е р си и X . П а п р о к и ). Б езд о казательн ое и с п о л ь з о в а н и е к о н ц е п т у а л ь н ы х ш т а м п о в п р и в о д и т к в п е ч а тл е н и ю

|(' С.Н. Булгаков. Свет Нсвечсрнпп. М., 1994. С. 65.17 С.Н. Булгаков. Трагедия философии. От автора Ц С.Н. Булгаков.

Сочинения: В 2 т. T I. М., 1993. С. 311.


недостоверности, недопустимому для словаря такого уровня, и никакой «методологической пристрастностью» чувство это — увы — не объяснить.

Бесспорно, в лексиконе есть вполне содержательные тексты. Они сделают честь любому изданию, возвращая нас к научной традиции, которая характеризуется скорее объективным рассмотрением происхождения концепта и преломления его в различных текстуальных средах, нежели «методологической пристрастностью». Таковы посвященные православному и, шире, религиозному самосознанию в России и написанные — подчеркиваю — польскими авторами статьи Православие (Т. 2. С. Роман- чук), Старый обряд (Т. 1. X. Ковальска), Раскол (Т. 4. X.Ковальска), Православное богословие в России (Т. 3. Х.Папро- ки), а также комплекс статей, связанных с русским сектантством (Поповцы, Беспоповцы, Пашковцы, Поморцы, Шало(а)путы, Хлысты и др.) и написанных Ф.Листваном (последняя статья содержит также версию Х.Папроки). Вызывают глубокое уважение те работы Е.Фарыно, в которых он отказывается от клише и беспристрастно анализирует концепты русской геральдической системы (статьи Герб Москвы, Герб Российской Федерации, Герб Санкт-Петербурга, Малый герб РСФСР\ потом СССР, Пламя, Плуг (Т. 2) и многие другие). Интересны, грамотны и продуманны статьи, посвященные становлению и развитию собственно философии, а не только религиозно-философского ренессанса рубежа XIX—XX веков, в России — Иоанникий и Софроний Лихуды, Феофан Прокопович, Вольф в России, Борис Яковенко (В. Аржанухин). Статьи же петербуржцев К. Исупова (Встреча, Правда / Истина18, Здравый смысл, Смерть19 и другие) и А. Чечулина (Земля / Почва) являют

18 Другая удачная версия этой статьи принадлежит Е. Фары но. Неудачная — А. де Лазари.

14 Интересна также интерпретация этой темы, предложенная Еленой Шульгой.


подлинный пример научного подхода к определению терминов, значимых для русского склада ума, с постоянной апелляцией к тем философским и нефилософским текстам, в которых действительно происходит превращение слова в категорию бытия. В XVIII веке смерть, пишет К. Исупов, «осознается лишенной собственного онтологического содержания, это квазиобъектный фантом, существенный в бытии, но бытийной сущностью не обладающий. Объект танатологии суть реальность его описания (как в утопии или в чистой математике), а не описываемая реальность» (Т. 4. С. 490), что задает дихотомию между «смертью изображающей» (реальность смертного и смертью структурированного мира), и «смертью изображенной» (в символе или эмблеме), и дальнейшее развитие концепта идет по линии взаимного определения этих несводимых друг к другу понятий. В XIX веке смерть «рассматривается как угроза мирового Ничто; активно обсуждается «смерть вторая» и «судьба как школа смерти». С точки же зрения человека XX века, «влюбленного в смерть, космос изображающей смерти неотвратимо преобразовался в трагедию вселенского самоубийства. Новая эпоха пытается приручить смерть, эстетизировать ее и сделать ее маленькой. Объекты философской эстетической танатологии обретают пластику скульптуры, возникает скульптурика смерти: успокоенная в „своем“ пространстве, смерть позволяет обойти ее кругом, разглядеть с разных дистанций» (Т. 4.С. 490, 492, 494). И это «разглядывание» влечет за собой перераспределение элементов жизни и смерти в мире наличного бытия людей и вещей, трактуемого порой как единственно возможное, не допускающего трансцендентального разрешения проблемы. Таков, согласно К. Ису- пову, мир Платонова: «Смерть пропадает в онтологической дружбе вещей. Другой герой, собирающий комья земляного праха и обрывки забытых предметов, отстаивает завет онтологического неодиночества под осиротевшими небесами» (Т. 4. С. 494). Категория смерти, столь сложная для


д е ф и н и ц и р о в а н и я , п о ск о л ь к у пр и ее определении о чен ь л е гк о сб и ться л и б о на п ростое перечи слени е и сто р и к о - культурны х и э тн о гр а ф и ч е ск и х п р и зн а к о в предмета о п и са н и я , л и б о на «э кзи стен ц и а л ьн у ю » паф о с ность, пред стает перед н а м и как м етаф и зи че ская, а значит, р ац и о н ал ьно о см ы сл яем а я категория и си ту а ц и я , и м ею щ ая м етаф и зи ч е ск и е же альтернативы . Т ако й «абсолю тно п о сю сто р о н ней альтернативой см ерти » д ля р усско й трад иц и и , сч и та е т К. И суп о в, стала м етаф и зи ка детства: «дети — че р н о ви ки б е с с м е р т н ы х су щ е ст в . М и ф о л о г и я д етства о с в я щ а е т ви тальн ую д о сто вер н о сть человекоявленья в б ы ти и и весь че л о в е ч е ски й план Б ож ьего Д о м о стр ои тел ьства» (Т. 4. С . 496). Разумеется, такая тр а к то в к а тер м и н а «смерть» о т кр ы та д ля к р и ти ки . О д н а к о подход К. И супова, кото р ы й , когда го во р ит о X V I 11 веке, ц и ти р уе т Радищ ева и Щ е р б ато ва, о X I X — П у ш к и н а и Д о сто е в ск о го , о X X — Булгакова, Бердяева, Розанова, К ар сави н а, Бахтина, М ейера и м н о гих д ругих и не «вы ры вает» пр и это м ц и тат из кон текста, а береж но д о н о си т до в о сп р и я ти я читателей см ы сл к о н текста, н еобходим ы й д ля п р о я с н е н и я см ы сл а тер м и н а, м о ж е т с л у ж и ть прим ером п р о ф е сси о н а л ь н о го о тн о ш е н и я к так о й о б ы ч н о й и нтеллектуальн ой работе, как н ап и сан и е статей для сп р ав о чн о го издания.

О ч е н ь хочется верить в ы н е се н н о м у на о блож ку второго то м а утверж дени ю о том , что «если хотим (во п р еки Т ю тч е ву) п о н я ть Р о ссию , то д о л ж н ы ещ е раз вернуться к и стокам и н а ча ть о п и с ы в а ть п о н я ти я и категор и и русской культуры». И м е н н о это т те зи с д еклар и руется как задача, п о ста в л е н н а я перед авторам и л е к с и к о н а . И не со всем я сн о , по че м у «возвращ ени е к и сто к а м » порой так запутано, а о п и са н и е — так п о ве р х н о стн о и небреж но.

Н е ск о л ь к о сл о в о сам о м издании. Л е к с и к о н построен по а л ф а ви тн о м у при нц ипу, о д н ако , в о тл и чи е о т б о л ь ш и н ства м н о го то м н ы х словарей, каждый том вклю чает в себя статьи о т А до Я , что создает и зве стн ы е труд ности . О б ъ я сн и ть л о ги ч е ск и , почем у те или и н ы е статьи п о м е щ ен ы

Идеи в России / Idee w Rosji / Ideas in Russia (SI 5

в к о н к р е тн о м том е, я не берусь — во всяком случае, для меня эта л о ги к а о стал ась ск р ы то й . В озм ож но, она связан а с п р и ч и н а м и п р а к ти ч е ск и -у ти л и та р н о го (очередной том сод ерж и т статьи , готовы е на о пр ед елен н ы й м о м е н т врем ени к п ечати ), а не к о н ц е п ту а ль н о го характера. Р еш ен и е с о ставителей п о м е сти ть в качестве предисловия к тр етьем у то м у рецензи и на л е к си к о н , в том чи сле и н е л и ц е п р и я тны е, вы зы вает и с к р е н н ю ю си м п а ти ю , как и р еш ен и е п о м ести ть в ко н ц е 4 том а и м е н н о й и пред м етн ы й указатели. Ж аль только, ч то в к о н ц е закл ю чи те льн ого то м а о тсу тств у ет не тол ько о б щ и й указатель статей, н о и указатель н е п о ср е д ствен н о к тому. П о л и гр а ф и ческ о е и сп о л н е н и е л е к с и кон а такж е д алеко о т со вер ш ен ства: стр а н и ц ы о б ъ е м и сты х то м о в (в н а и м е н ь ш е м по объему 2 том е 477 стр а н и ц , в н а ибольш ем 4 -м — 6 7 2 ) со е д и н е н ы клеевы м переплетом , под м ягкой л а м и н и р о в а н н о й облож кой^?- и в результате о ста ю тся в руках читателя после первого же вн и м а тел ьн о го чтен и я. И , н а ко н е ц , издательская небреж ность, которая н о си т с и м в о л и ч е ск и й характер: в текстах статей л е к с и к о н а есть нео дн о кр атн ая сс ы л к а на ста ть ю Пушкин, о д н ако с а мой этой статьи н ет н и в одном из четы рех т о м о в (хо тя есть статья Пашуканис Евгений). В озм ож но, она п о яви тся в гото в я щ е м ся се й ч ас к и зд ан и ю 5 томе. Н е т и статьи Лермонтов (е сть статья Луппол). «В ы падение» эти х двух и м ен из сф ер ы р а ссм о тр е н и я то л ь ко подчерки вает н е о д н о зн а чн о сть то й д ей ств и тел ьн о грандиозной работы п о р е к о н с т р укц и и р усско й м ен тал ьно сти , которая бы ла п р ед п р и н ята авторами и редакторам и л е к си ко н а .

Взыскующие града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках (1900^1923)/ Сост. В.И. Кейдан. М., 1997. 747 с.Тир. 1000.

Охреда, которую Владимир Исидорович Кейдан представляет читателю в своем фундаментальном труде, хорошо известна как культурное явление, интеллектуальное движение, но плохо изучена как исторический факт. Поэтому неудивительно, что вокруг героев книги, многие из которых справедливо стоят в первом ряду русской мысли и давно служат героями обширных энциклопедических статей и глав в учебниках, в изобилии распространены не только аффектированный почет, но фактические ошибки. Эта смесь поклонения и слабой изученности — результат очевидного для всех специалистов дефицита критически обоснованных знаний о генезисе и бытовании русской мысли начала XX века. Казалось бы: особый вес и привлекательность русской культуры начала XX века в нашей современности должны обеспечить особую тщательность и интенсивность историко-философским исследованиям. Но, к сожалению, по сравнению с тем, что достигнуто в изучении русского искусства, литературы, общеЬтвенного, политического и экономического строя России 1900-х годов, исследования русской мысли этого времени находятся во многом в зачаточном состоянии. Намного лучше об-

Модест Колеров

Взыскующие града. Хроника частной жизни____________817

стоит дело с библиографией, переизданиями, публикациями текстов и культурно значимого эпистолярия эпохи.

В.И. Кейдан выносит на титульный лист почти полный список имен, вошедших в книгу авторов или адресатов эпистолярия, круг которых мы можем приблизительно определить как круг философски и религиозно ангажированных деятелей политики и культуры, направлявших свои искания прочь от позитивизма и материализма: К.М. Агеев,С.А. Аскольдов, Л.Ю. Бердяева, Н.А. Бердяев, И.П. Брих- ничев, С.Н. Булгаков, А.Г. Габричевский, А.К. Герцык, Е.К. Герцык, С.И. Гессен, А.В. Ельчанинов, А.В. Карташев, Л.М. Лопатин, Э.К. Метнер, П.Н. Милюков,А. Р. Минцлова, М.К. Морозова, М.М. Морозова, М.А. Новоселов, Е.Ю. Рапп, ГА. Рачинский, В.В. Розанов, С.М. Соловьев, Е.Н. Трубецкой, П.А. Флоренский, В.Ф. Эрн, Б.В. Яковенко и др. Конечно, далеко не все из них представлены в книге сколько-нибудь значительным числом писем и документов, но масштабность замысла, втягивающего в поле книги не только «великих» и их окружение, но и самый край их интеллектуального общения, заслуживает высокой оценки. Легко увидеть, что для репрезентативности здесь не хватает В.П. Свенцицкого, С.Л. Франка и П.Б. Струве, Б.А. Кистяковского и М.О. Гершензона, Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, многих других, привлекших особое исследовательское внимание в последние годы, для описания результатов которого потребуется уже целая библиография. Но, очевидно, В.И. Кейдан и не ставил перед собой энциклопедических задач.

Основной корпус издания составили три идейных центра, тесно связанных с источниками, в подавляющем большинстве впервые вводимыми в научный оборот. На первом месте стоят материалы семейного архива В.Ф. Эрна, находящиеся в частном владении и закрытые для исследователей, но в какой-то части открывшиеся В.И. Кейдану. Это — центр хроники и самая ценная ее часть, делающая книгу настольной для каждого исследователя эпохи. Вто-27 Ежегодник за 2001-2002 гг.

8 1 8 Модест Колеров

рая часть — подробные письма G.H. Булгакова к его многолетнему и доверенному корреспонденту А.С. Глинке (Волжскому), хорошо известные специалистам, введенные в широкий научный оборот, но целиком (за небольшими исключениями) публикуемые тоже впервые. В среде профессионалов давно уже стоял призывный стон к коллегам — опубликовать, наконец, этот экстраординарный по информативности и откровенности материал, но только Кейдану удалось преодолеть изрядные технические и психологические трудности этой публикации. Третью главную часть хроники составила переписка Е.Н. Трубецкого и М.К. Морозовой, в значительной степени уже опубликованная А.А. Носовым.

Очевидно, что эти источники живописуют хотя и во многом связанную, но все же Не единую среду религиознофилософски ангажированной интеллигенции, чьей целью было прямое и непосредственное соединение христианства с нуждами социальной, политической и философской борьбы. В этом контексте к Эрну Булгаков был очень близок, а Трубецкой от Эрна — решительно далек. Здесь составителем соединяются в единый текст два различных периода религиозных исканий, сконцентрированных вокруг избранных дискуссионных тем: союз Эрна и Булгакова 19Q5—1907 годов, тесно связанный с проектом русского «христианского социализма», исторически описанного в ряде публикаций автора этих строк, и церковные инициативы Трубецкого и Булгакова 1909—1913 годов, подчиненные деятельности издательства «Путь», фундаментально исследованного Е.А. 1оллербахом.

В.И. Кейдан явно поскромничал, дав своей книге подзаголовок «хроника частной жизни»: эта частная жизнь, вынесенная русским «Серебряным веком» в витрины и экспериментальные поля, ничем не менее насыщена идейным содержанием и красноречива, чем личная жизнь, явленная в эпистоляриях великих иных времен и народов. Более того: публикуемая в книге переписка

Взыскующие града. Хроники частной « и тч

с избытком иллюстрирует известный «пехот киИ» I* ин что русская интеллигенция даже в личном - жили t vi yfin общественными инстинктами, даже в «своем» • мне utf>H Автор прекрасно знает об этом. Думается, причина mm, что В.И. Кейдан усомнился в обоснованности какого >ш бо иного, не «частного», а содержательного обобщающе го имени для среды, двадцатилетняя эволюция которой представлена им с редкой тщательностью, лежит в иной плоскости.

В.И. Кейдан, предпославший книге большое историческое предисловие, хорошо чувствует идейную диахронию среды: от соловьевских «истоков христианской политики» он ведет очерк к периоду «Нового Пути» и «Вопросов Жизни», к «Христианскому Братству Борьбы», Московскому РФО памяти Вл. Соловьева, издательству «Путь», размежеваниям Петербургского РФО Мережковских и Московского РФО Булгакова, «Пути» и «Мусагета», конфликтам внутри «Пути», далее к спору об «Имени Божием» и войне.

Исподволь, в ходе изложения, проявляется неудовлетворенность автора сложившейся историографической традицией вести историю русской мысли либо сквозь имена, либо сквозь реализуемые в именах «направления», когда в условной догматической пустоте располагаются изводы «соловьевства», «соборности» и «марксизма», а кантианство или позитивизм отсутствуют вовсе. Когда вслед за Соловьевым 1870-х и 1880-х на сцену мысли сразу являются Булгаков и Бердяев 1920-х и 1930-х, а вся пружина исканий и драм проскальзывает в скороговорке про «От марксизма к идеализму» и «Вехи». Видимо, следующим шагом на пути возвращения истории русской мысли к мыслительным фактам должно стать инкорпорирование в галерею имен исторически важных дискуссий (о свободе и необходимости, о социальном идеале, о нации и войне), содержательных контекстов, в которых и Булгаков не был Булгаковым догмы, и Шпет не был ниспровергателем догм.27*


Главной проблемой В. И. Кейдана становится задача именования того движения, которое стало сердцевиной описываемой им среды. В самом деле: мы понимаем, что «христианский социализм» долгое время объединял Эрна с Булгаковым, но достаточно ли сказать, что сама проблема «христианской политики» объединяла Эрна с Трубецким?

На протяжении вступительного очерка В.И. Кейдан дает своему предмету столько разнообразных имен, что их следует привести полностью, чтобы читатель представил себе реальное положение дел с проясненностью темы; широкому «христианскому социализму» (С. 15) здесь соответствуют гораздо более узкие «христианские революционеры» (там же). В таком контексте анекдотически звучит сообщение* что эти революционеры (а именно — круг журнала «Вопросов Жизни» и газеты «Народ») исповедовали «в области политической конституционно-демократическую программу» (С.16). Программа кадетской партии, конечно, не была образцом совершенно последовательного либерализма, да и в вопросе о частной собственности в ней сохранялась трагическая неопределенность, но считать, что вполне даже по нынешним временам умеренная — в европейском смысле социал-демократическая — программа кадетов могла отвечать убеждениям анархо-коммунистического круга Эрна, Мережковского, Булгакова, или, напротив, соответствовать идейно яркому, но практически отнюдь не радикальному либерализму Трубецкого, — прискорбное заблуждение. Заблуждение, впрочем, очень распространенное в среде современных исследователей русской философской мысли. В лесу формулируемых ими за своих героев догматических конструкций они с трудом обнаруживают политическое измерение их социальной философии и с удивлением встречают в повременной печати изучаемого периода отчаянные антиправительственные агитки университетских профессоров философии или их — ныне абсолютно непрозрачные — рассуждения о бюджетном процессе в Государственной думе.

Взыскующие града. Хроника частной жизни___________ 821

Ничего не дает для понимания действительной анархокоммунистической природы «Христианского Братства Борьбы» и сообщение автора о том, что его программа являла собой «фактический сколок с программ левых партий» (С. 18). Не будем уже говорить о том, что контролировавшаяся «Братством» газета «Народ» на соседних страницах определяется автором как «конституционно-демократическая». Смешно сказать, но терминологический хаос по мере изложения истории «Братства» только усиливается. Упоминая «Религию и Жизнь» (1908 — сборник, а не журнал, как считает В.И. Кейдан), завершившую историю журнала «Живая Жизнь», автор пишет: «Этот журнал был последней попыткой организации самостоятельного органа интеллигенции христианско-либерального направления» (С. 17). Это кто же, хочется узнать, был среди авторов сборника либералом в 1908 году? Мережковский (опубликовавший в нем свое предисловие к книге «Царь и революция»)? Эрн? А.А. Мейер? Флоренский? Свенцицкий? Свящ. Мечев? Читатель не успевает поразиться парадоксальности мысли исследователя, как тот уже меняет позицию и называет своих героев, а именно — активистов «Братства», «социал-христианами» (С. 17).

Именно поэтому В.И. Кейдан был так нерешителен с выбором имени для своего достойного, значительного и содержательно богатого труда. Но это нерешительность вряд ли может быть поставлена в вину ему одному. Это — беда всей нашей немногочисленной активными деятелями критической науки.

С текстологической точки зрения публикацииВ.И. Кейдана находятся на вполне приемлемом уровне качества, позволяющем ему справляться со сложностями почерков и в целом бережно относиться к исторически конкретным формам языка и эпистолярного жанра. Включенные в том письма откомментированы и сопровождены фотографиями действующих лиц. Все это, однако, не освобождает труд от недостатков. Например, слишком часто


публикатор, без необходимых оговорок и принятых в практике угловых (или любых иных) скобок, расшифровывает сокращения. Нередки пропуски и ошибки чтения. Комментарий добротен и подробен, но иной раз разъясняет не столько упоминаемые реалии, сколько общекультурные обстоятельства. Встречаются в комментарии и фактические ошибки. Но следует представить себе огромный объем проделанной В.И. Кейданом работы, чтобы признать, что все ошибки — всего лишь следствие масштабов сделанного.

Исследовательское подвижничество В.И. Кейдана заслуживает самого глубокого уважения и каждый, кто пойдет в исследованиях русской мысли рядом и следом за ним, уточняя, дополняя его работу, не раз вспомнит его труд со словами искреннего почтения и благодарности.

Н.В. Болдырев, Д . В. Болдырев. Смысл истории и революция / Сост. М.Б. Смолин. М ., 2001. 400 с.

В известной серии «Пути русского имперского сознания» вышел в свет сборник сочинений братьев Н.В. и Д.В. Болдыревых, двух русских философов начала XX столетия. Вверху на черной обложке книги — большевистская звезда с серпом и молотом в центре, разодранная на две части, видимо, в знак окончательного краха наследия той революции, непримиримыми противниками которой были оба мыслителя и которой оказалась посвящена значительная часть их произведений, вошедших в книгу. Надо сказать, что из братьев более известен до сих пор был младший — Дмитрий Болдырев, — по признанию C.JI. Франка и С.А. Левицкого1, наиболее талантливый из учеников Н.О. Лосско- го, арестованный в 1919 году революционерами как активный сподвижник адмирала А.В. Колчака и скончавшийся в 1920 году в тюрьме от тифа. Сам Лосский посвятил ему две страницы в своей «Истории русской философии», где,

1 «В начале двадцатых годов у Лосского стала образовываться н России группа последователей, из которых наиболее талантливым был безвременно скончавшийся Д. Болдырев» (Цит. по: Н.О. Лосский. Бог и мировое зло. М., 1994. С. 391). Левицкий ошибается насчет двадцатых годов, поскольку Болдырев 1919—1920-е годы провел н Сибири.

Борис Межуев

824 Борис Межуев

в частности, упомянул о поездке Дмитрия в 1914 году в Испанию для посещения тех мест, где имела видения св. Бернадетта2. Лосскому принадлежит и некролог Болдыреву, опубликованный в журнале «Мысль». Известно, что в пору первой мировой войны Дмитрий Болдырев печатался в журнале П.Б. Струве «Русская мысль», выступая с патриотических и антигерманских позиций3.

Не остался незамеченным в кругах Русского зарубежья и выпущенный вдовой мыслителя в 1935 году в Харбине неоконченный труд мыслителя «Знание и бытие», предисловие к которому написал учитель Болдырева Н.О. Лос- ский (кстати, в русском издании 1991 года «Истории русской философии» Лосского название книги Болдырева в обратном переводе с английского курьезно преобразовалось в «Познание и существование»). М.Б. Смолин решился поместить в составленный им сборник это совершенно отвлеченное от всех проблем «имперского сознания» гносеологическое сочинение, отчего издание, кстати сказать, значительно выиграло. К сожалению, Смолин не захотел дополнить сборник упомянутым предисловием Лосского, которое смотрелось бы вполне логично в републикации труднодоступного сборника, ибо тем самым хотя бы отчасти воссоздавался философский контекст идей Д. В. Болдырева, который, как мы покажем далее, весьма оригинально развил гносеологическое учение Н.О. Лосского. Но совершенно очевидно, что публикация этой сугубо теоретической работы для составителя имела далеко не первостепенное значение, в силу чего он даже не упомянул о предисловии Лосского ни в своей вступительной статье, ни в комментариях. Кстати, М.Б. Смолин вообще предпочел не раскрывать читателю источники имеющейся у него

2 См.: Н.О. Лососий. История русской философии. М., 1991.С. 344-345.

3 См.: Д. Болдырев. Огненная купель / / Русская Мысль. 1915. № 11- 12.

Н.В. Болдырев, Д. В. Болдырев. Смысл истории и революция 825

информации об ученом, сославшись в одном только месте на вышедшую в Харбине в 1936 году книгу А.В. Казаковой «Рыцарь Святого Креста»).

Основная задача сборника для самого составителя, я полагаю, состояла в воскрешении для русской культуры и истории мысли, действительно, практически неизвестного мыслителя, старшего брата Дмитрия Болдырева — Николая, до революции совмещавшего должность приват-доцента юридического факультета Санкт-Петербургского университета с работой чиновника министерства земледелия и скончавшегося в 1929 году в Петербурге. В каталоге РГБ можно найти только одну карточку, на которой значилось бы имя Николая Васильевича Болдырева. Эта карточка отсылает к написанной совместно с С .Я. Гессеном книге 1925 года «Современная Европа», посвященной послевоенной политической эволюции государств континента. Теперь из личного архива вдовы сына Н. В. Болдырева — Виринеи Стефановны Гарбузовой извлечены и выпущены в свет две работы, написанные ученым в двадцатые годы без всякой надежды на публикацию: «Правда большевиц- кой России. Голос из гроба» и «Смысл истории и прогресс». Как сообщает во вступительной статье составитель, от Болдырева осталась в рукописном виде еще одна работа — «Феноменальный метод», но она находится в плохом состоянии и прочтению не поддается (С. 9).

Можно ли, исходя из опубликованных Смолиным работ, сделать вывод о счастливом открытии «глубоко забытого оригинального мыслителя» (С. 7)? Работу «Смысл истории и прогресс» оригинальной признать трудно, ее концептуальные положения — это довольно типичные рассуждения консерватора о том, что историю вершат вовсе не «либертины» и «человеколюбцы», а «люди, проникнутые священным безумием служения» (С. 204). Мне понятен и даже в каком-то смысле близок этот «пассионарный» пафос, но я не могу не воздать справедливость многим «человеколюбцам», которые подобно их против-


никам точно также могли быть объяты «безумием служения». Во всяком случае, каким-то «безумием» многие из этих людей — Робеспьер, Гаррибальди, Бакунин, да и Маркс с Прудоном и Гамбеттой, — несомненно, были объяты? Представление о том, что западный прогресс есть реализация утилитарно-эвдемонистических потребностей мелкого буржуа, в русской традиции политической философии восходящее, к К. Леонтьеву, — общее место консервативной мысли XIX—XX веков. Начиная с Жозефа де Ме- стра, европейские консерваторы не устают повторять, что демократия — строй, в котором господствует посредственность, где торгаш победил воина. Предтеча немецкой «консервативной революции» Освальд Шпенглер в «Пруссачестве и социализме» показал, что «прусский идеал» в отличие от английского, пиратского и торгашеского, есть идеал добровольного подчинения себя государству или иному надин- дивидуальному социальному образованию— к примеру, партии или рыцарскому ордену. Идеи Н.В. Болдырева остаются всецело в этом круге идей, не внося в него, по сути, ничего нового. Не думаю, что подобный взгляд на прогресс и происхождение демократии — самый глубокий, хотя бы потому, что вызывающие ненависть у философов антибуржуазной реакции гедонистические установки французского Просвещения возникли именно при Старом режиме и первоначально, как известно, далеко не с целью его демократической трансформации. И я, кстати говоря, не уверен, что эвдемонизм и эгалитаризм — это принципы, неразрывно связанные между собой и хорошо сочетаемые друг с другом. Сегодня постиндустриальный и эвдемонистический Запад — в полном согласии с давними предсказаниями Макса Вебера и вопреки страхам Константина Леонтьева движется в направлении новой элитарности, и есть основание полагать, что эпоха социального равенства заканчивается. Утилитарно-гедонистические установки массового общества этому нисколько не противоречат.

Н.В. Болдырев, Д. В. Болдырев. Смысл истории и революция 827

Для Николая Болдырева Константин Леонтьев являлся, несомненно, высшим авторитетом в области политической философии. Критика западного прогресса как «упрощения» и «смешения» — одна из важных тем его работы «Правда большевицкой России». Это сочинение в первую очередь — значительный памятник истории первых лет революции, человеческий документ той эпохи, когда в одночасье перевернулись все устоявшиеся религиозные и моральные нормы. Для религиозного человека, пережившего ужас церковных погромов, не оставалось сомнения, как следует относиться к их зачинщикам и вдохновителям. Болдырев видит в большевизме лишь последнюю, финальную стадию развития европейского гуманизма, процесса секуляризации. Истоки гуманизма он усматривает в «еврейском свободомыслии, арабском рационализме и сухом морализме и юридизме латинства», которые «вместе с субъективизмом в Германии дают в результате тот странный масседуан, который называется масонством или жидомасонством, по одному из своих духовных корней» (С. 48).

Большевизм раскрывает истинное лицо атеистического гуманизма, дает последнему, по словам Болдырева, «химически чистое» проявление (С. 45), но одновременно рассеивает «мираж гуманизма», показывая, что «человек сам по себе не имеет никакой ценности и никакого интереса» (С. 59). Это противоречие большевизма как вывернутого наизнанку гуманизма, конечно, знакомо нам по «Новому Средневековью» и другим работам Н.А. Бердяева 1920-х годов. «Правда большевицкой России» датируется в комментариях 1928—1929 годами, так что Бердяев, в принципе, мог оказать влияние на воззрения Николая Васильевича. Но, вероятно, здесь не было прямого влияния или заимствования: воззрения Бердяева и Болдырева определял общий идейный источник в виде Леонтьева, который заставил как автора «Правды большевицкой России», так и автора «Философии неравенства» увидеть в большевиках последнюю стадию «всемирного разрушения» и «всеобщего смеше


ния». Близким Бердяеву мог бы показаться и вывод болды- ревской книги, утверждающей необходимость внутреннего «изживания» революции, «рождения новой культуры» в «тяжелом жизненном процессе» освобождения от «лжи гуманизма» (С. 165). Болдырев дополняет Бердяева, пожалуй, только антиеврейским пафосом, весьма мощным в «Правде большевицкой России», что, наверное, и сделало эту книгу привлекательной для публикации в данной серии. Как бы то ни было, об особой оригинальности этой книги говорить также не приходится.

В отличие от своего брата Дмитрий Болдырев оригинальным мыслителем несомненно являлся. Его сочинение «Знание и бытие» представляет собой весьма парадоксальный извод философии всеединства, вариант гносеологического обоснования этого учения, представленного в первую очередь концепциями C.JI. Франка и И.О. Лосского. Болдырев доводит до логического предела идею онтологической обусловленности знания; по его мнению, всякое — в том числе и ложное с точки зрения науки — знание — свойство мира, а не познающего субъекта. К чему приводит подобный вывод? К идее, что даже ошибки нашего сознания — иллюзии, галлюцинации и даже произвольные фантазии — имеют объективную основу в бытии. Дело в том, что, согласно Болдыреву, вещи представляют собой не ограниченные своими пространственными контурами тела, а образы, причем присутствие этих образов не может быть локализовано в какой-либо пространственно-временной точке. Каждая из вещей-образов присутствует одновременно везде (это весьма оригинальное развитие идеи имманентизма Лосского — каждая из вещей не просто связана с другими совокупностью определенных отношений, но реально присутствует в каждой из них). Постулируемое мыслителем вездеприсутствие вещей-образов объясняется тем, что каждая из вещей имеет несколько степеней своего бытия. Уменьшение размеров предмета по мере его удаления от нашего глаза связано с тем, что мы стали восприни

Н.В. Болдырев, Д.В. Болдырев. Смысл истории и революция 829

мать предмет в ослабленной степени. Аналогичным образом трактуются Болдыревым и якобы произвольные образы нашей фантазии — когда мы представляем Царь-колокол находящимся не в Кремле, а в другом месте, это означает, что он и в самом деле там присутствует — только в ослабленной степени. Болдырев соотносит свою концепцию «вездеприсутствия» с учением Демокрита о так наз. «eidoxa» («видимых изображениях вещей»), которые, будучи разлиты в пространстве, порождают иллюзии и галлюцинации.

Концепция Болдырева, конечно, поражает своей смелостью — это, по-видимому, самое радикальное, почти предельное развитие двух основополагающих установок русской метафизики — на онтологизм и на всеединство. Однако при чтении этой работы ясно открывается некоторая нравственно-религиозная ущербность метафизики всеединства, которая в таком именно изводе и в самом деле оказывается нечувствительной к злу (хотя надо помнить, что работа Д. Болдырева не завершена и о возможной этической стороне его воззрений нам остается лишь догадываться). Ведь, по Болдыреву, оказывается онтологически оправданной всякая — даже грешная, нечестивая — фантазия, причем навязчивость такой фантазии вполне может выступать критерием ее реальности. Если все присутствует во всем «реально», а не «идеально» только (к чему склонялся Лосский в работе «Мир как органическое целое»), то, следовательно, порочность и святость оказываются неразрывно переплетены между собой. Нельзя ведь усомниться в том, что наше грешное воображение способно создать весьма причудливые формы сочетания низкого и высокого. Болдырев, по крайней мере в рамках рассматриваемой работы, не ставит никакого онтологического барьера извращенным порождениям человеческого воображения. Я бы, кстати, советовал составителю книги, громящему во вступительной статье «духов времени» русского ренессанса, «дионисизмы» Георгия (sic!) Иванова,


любителей танго (С. 18) и т. п., подумать над тем, насколько гносеологические воззрения Болдырева оказываются близки разнообразным оккультным учениям, как правильно указывает составитель, весьма распространенным в среде интеллигенции начала XX века (притом, что лично Болдырев к оккультизму, по всей вероятности, не имел никакого отношения).

Интересно, что в своей пореволюционной публицистике, представленной в сборнике, Болдырев пишет именно о метафизическом зле большевизма и о единственной духовной преграде ему — Церкви, остающейся, «подобно купине, неопалимой от того страшного внутреннего огня революции, который все пожирает» (С. 249). Созданное до революции 1917 года философское учение Болдырева как будто не вмещает того духовного опыта соприкосновения со злом, который ему довелось испытать в последние три года его жизни. Думаю, из всего сказанного следует заключить, что публикации работы Дмитрия Болдырева следовало бы предпослать серьезное философское предисловие, поскольку вступительная статья М. Б. Смолина, публицистическая по своей направленности, отвлеченно-метафизических вопросов не касается. Следует тем не менее поблагодарить составителя книги за то, что он познакомил современного читателя с этим действительно интересным мыслителем, без учета творчества которого представление о судьбе русского идеализма будет неполным.

А. P.

Chronik russischen Lebens in Deutchland. 1918—1941 / Hrsg. von Karl Schlogel.BerUn, 1999. 671 S.

I P усский термин «хроника», определяемый Владимиром Далем как «временник, записки современника, летопись, бытопись... хронография, местная летопись (по годам); описанье, перечет событий, по времени»1, достаточно точно описывает жанр исследования «Хроника русской жизни в Германии. 1918—1941 »2. Однако он не совсем корректен в отношении к содержательной стороне огромной, трудоемкой и кропотливой работы, проделанной Карлом

1 Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. IV. М., 1995. С. 566.

2 Первой среди такого рода исследований является, по-видимому, работа М. Бейсак «Культурная жизнь эмиграции во Франции 1920—30 гг.», увидевшая свет в Париже в 1971 г.; а также: Историческая наука российской эмиграции 20-х — 30-х гг. XX века / Сост.С.А. Александров. М., 1998. Однако обе они неполны, последняя — вследствие своей тематизированности (в поле зрения составителей хроники попадают только события, связанные с «исторической наукой», — правда, при учете предельно широкой трактовки этого термина). Особого внимания заслуживает фундаментальное четырехтомное издание «Русское зарубежье: хроника научной, культурной и общественной жизни 1920—1940. Франция», подготовленное совместно русскими и французскими учеными и увидевшее свет в 1995— 1997 гг., по своей тщательности и обширности материала вполне сопоставимое с немецкой «Хроникой».

832 А. P.

Шлегелем, Катариной Кюхер, Бернардом Суши и Грегором Тумом (книга эта, как говорят ее авторы в предисловии, является итогом восьмилетнего труда). Прежде всего потому, что историческая дистанция, отделяющая время работы над хроникой от времени, когда происходили описываемые в ней события (период между двумя мировыми войнами), не определяется только восемьюдесятью — шестьюдесятью годами реального времени: слишком много случилось всего в политической, культурной и духовной жизни и России, и Германии, чтобы квалифицировать позицию авторов «Хроники» по отношению к описываемым событиям как «современничество». Да и словосочетание «russische Leben — русская жизнь», употребленное в названии, нуждается в корректировке, поскольку прилагательное «русский» имеет в данном контексте не этнический, но устойчивый историко-культурный смысл: не случайно составители хроники говорят во Введении о «русской диаспоре» как о «интернациональном феномене» (S. 11). Еще более адекватным совокупности описываемых явлений было бы выражение «the Other Russia»», использованное авторами-составителями англо-американской антологии3. Речь идет именно о «другой России», о той сложной совокупности общественных, социальных и культурных коммуникаций, которая связывала разрозненные (в том числе — этнически) элементы диаспоры в некое единство4 и позволяла этому неустойчивому, но все же единству соотнести себя с реалиями Германии и не

3 См.: Norman Stone, Michael Glenny (Ed.). The Other Russia. London; Boston, 1990.

4 И именно поэтому, как элементы русской жизни в Германии составители «Хроники» описывают деятельность таких организаций, как, к примеру, Берлинская общеказачья станица (S. 572); Еврейское общественное собрание (S. 574); Союз возрождения Украины (S. 594) и даже Союз немцев с Кавказа (S. 591) и Украинский национальный хор (S. 596).

Chronik russischen Lebens in Deutchland. 1918—1941 833

мецкой культуры, где эта «другая Россия» имела шанс воплотиться и обрести себя.

Исследовательски было бы чрезвычайно соблазнительно начать устанавливать линии взаимосвязей, тематизиро- вать, просто классифицировать события культурной жизни «другой России» исходя из концептуальных установок и научных сверхзадач. К чести составителей «Хроники» следует отметить, что они этого не делают. Цель их — зафиксировать по возможности все события, которые имели какое-либо отношение к русским эмигрантам в Германии, независимо от их тематической, профессиональной, конфессиональной, национальной и прочей окраски. Поэтому в поле зрения «Хроники» одновременно попадают: «Общее собрание русских педагогов», концерт Владимира Горовица, акафист во Владимирском соборе в Берлине и доклад И.С. Гурвич-1луховского «Долговечность еврейства и попытки ее объяснения» (всё — события конца декабря 1925 — начала января 1926). Описания достаточно традиционны — дата, место (город и адрес), событие, иногда — время проведения и всегда — источник информации5. Самих событий хронисты насчитывают 8109. «Точкой альфа» здесь служит первое послевоенное «русское событие» — выход в свет дебютного номера газеты «Голос России» (18 февраля 1919), «точкой омега» — последнее предвоенное «выступление группы молодых русских актеров под управлением А.Р. Диамантида» (18 июня 1941). И ни фатальные перемены в политической жизни Германии (приход Гитлера к власти), ни изменение расстановки сил внутри диаспоры — ничто не влияет на процесс регистрации фактов, поскольку сегрегации фактов не происходит. Скорее наоборот: вдумчивый исследователь, задав

5 Примерно таким же образом построены и хроника «Историческая наука российской эмиграции» (дата — автор лекции / доклада — тема лекции / доклада — аудитория — источник), и фундаментальная хроника «Русское зарубежье».

834 А. P.

шись целью установить зависимость жизни «другой России» от трансформаций в политической, социальной, культурной жизни в Германии, пользуясь «Хроникой», получит реальный шанс ее установить объективно.

Перед нами — не просто «хроника» как регистрация событий современником (описание их исходя из «нулевой» методологической установки фиксатора и регистратора культурно-исторических феноменов, данных непосредственно, в едином с хронистом временном и событийном контексте и континууме); перед нами — удачная попытка реконструировать с максимально возможной точностью и объективностью отстоящий от хрониста во времени и в культурно-этническом смысле мир. Поэтому более уместным термином для обозначения содержательной стороны этой работы было бы слово «топика»: перед нами — ландшафтная карта того «топоса», пространства и места, которое занимала «другая Россия» в жизни Германии.

Любая карта нуждается в системе указателей и пояснений: есть такие указатели и в «Хронике». Помимо общеобязательного индекса имен (выполненного, к слову, чрезвычайно подробно и занимающего сорок страниц убористого текста) авторы хроники приводят детальный перечень организаций, созданных на территории Германии членами русской диаспоры (S. 571—598); список мест, где происходили события, не делая различия между большим городом и малым, казино, кинематографом и храмом (Ortsverzeichnis и Lokalitatenverzeichnis, S. 599— 616), и даже адреса, так или иначе вписанные в событийный контекст русской культуры (S. 617—629). Особого внимания заслуживает раздел «Русские издательства и типографии в Берлине 1918—1941 гг.», составленный Готтфридом Кратцем* где на документальной основе фиксируется деятельность 275 издательств, связанных с Россией. Насколько известно автору этих строк, это первая в современной исторической литературе попытка

Chronik russischen Lebens in Deutch/and. 1918—1941 835

синхронического описания книгоиздательской деятельности русских эмигрантов в Германии6.

Все вышесказанное позволяет с уверенностью утверждать, что «Хроника русской жизни в Германии» — явление уникальное. Чрезвычайно важно, что уникальность его подчеркивается прекрасным полиграфическим исполнением: хорошей бумагой, переплетом и брошюровкой. Это немаловажно для издания, которым будет пользоваться не одно поколение исследователей русского зарубежья. Книга эта написана немецкими исследователями и на немецком языке, но русскому читателю она понятна при минимальном знании языка, почти не нуждаясь в переводе.

6 Действовавшие в этот период в Германии 108 организаций, специализировавшихся на книгоиздании и распространении русской печатной продукции, названы в: Войцех Залевский, Евгений Голлербах. Распространение русской печати в мире: 1918—1939. Справочник. СПб., 1998. С. 75-130.«« М.К.

А. P.

Г. В. Флоровский.Избранные богословские статьи.М.: Пробел, 2000. 320 с. Тир. 500.

О тец Георгий Флоровский известен более всего как автор работы «Пути русского богословия», которую — повторю расхожую фразу — удобнее и уместнее было бы назвать «беспутьем русской религиозной метафизики»; как историк Церкви, сделавший так много для адекватной реконструкции греческого святоотеческого учения IV—VIII вв.1, и, наконец, как едва ли не первый в современном интеллектуальном континууме автор, с пристрастием, тщанием и рвением вскрывший блеск и нищету евразийства2. Новое явление Флоровского, прежде всего как богослова, есть безусловное культурное событие. И только подчеркивает значимость этого явления та сдержанность, с которой приводят к читателю избранные места из богословского наследия Флоровского3

1 См.: Г.В. Флоровский. Пути русского богословия. Киев, 1993 (также: Вильнюс, 1991); знаменитую дилогию Флоровского «Восточные отцы IV века» — «Византийские отцы V—VIII веков», в 1992 году репринтно переизданную московским издательством «Паломник», правда, с не совсем понятным изменением второго названия на «Восточные отцы V—VIII веков».

2 Большинство текстов, посвященных полемике с евразийцами, вошло в: Георгий Флоровский. Из прошлого русской мысли. М., 1997.

3 Наиболее полная библиография сочинений о. Г. Флоровского, увидевших свет при жизни мыслителя, содержится в: Георгий Флоров-

Г.В. Флоровский. Избранные богословские статьи 8 3 7

редактор-составитель сборника Александр Кырлежев (он же — автор энциклопедической справки, помещенной в конце тома, и переводчик этюда «Ночная тьма»), переводчики других английских текстов А. Жигалов и Л.А. Успенская, — с минимальной вступительной статьей, почти без всякого комментария4. Комментировать Флоровского действительно трудно. Вторжение банальной гуманитарной образованности в те области, где изменение одной буквы в догмате приводило к долгим и кровопролитным спорам, где непривычны формы аргументации и способ построения текста, — подчас обречено на неудачу. «Последние вещи: Смерть, Суд, Рай и Ад» (и, добавим: время и вечность, тварь и тварность, Добро и Зло) — основные конструктивные элементы системы Флоровского, если воспринимать его эмоционально-насыщенную, экзистен-

ский. Священнослужитель, богослов, философ. М., 1995. С. 371—409 (в свою очередь, эта книга является переводом с: George Florovsky. Russian intellectual and ortOdox churchman / Ed. Andrew Blane. St. Vladimir’s Seminary Press, 1993). К сожалению, в библиографию не вошло фундаментальное английское 14-томное собрание сочинений, осуществленное в 1970-е гг. (G. Florovsky. Collected Works / Ed. Richard Haugh). Кроме того, заслуживают упоминания сборник статей: Г.В. Флоровский. Догмат и история. М., 1998 (содержит предисловия текстологического характера Е.Холмогорова и В.Пиксанова, исторический и — отчасти ** терминологический комментарий) и письма Флоровского, опубликованные в книге: Сосуд избранный. История российских духовных школ в ранее не публиковавшихся трудах, письмах деятелей Русской православной Церкви, а также в секретных документах руководителей советского государства. 1888—1932. СПб., 1994.

4 Единственны^ реальным недочетом публикации можно считать вынесение авторских сносок за границы текста. Для стиля Флоровского характерна проработанная система ссылок, постоянная апелляция к Преданию, которое является постоянно присутствующим фоном и потому невычленимо из текста безболезненно (особенно хорошо это заметно в эссе «О смерти крестной»). А у концевых сносок, при всем их удобстве для издателей, есть один недостаток: их никто не читает.

838 A. P.

циально-напряженную богословскую эссеистику как систему, — слишком сложны для привычного философического дефиницирования: уловить их структуру, проследить их генезис почти нельзя. Общий тон богословских сочинений, включенных в издание, как нельзя лучше передают слова историка церкви Б. Мелиоранского, использованные в одном из эссе: «Церковь дает нам не систему, а ключ; не план Божьего града, а средство в него войти. Возможно, кто-то и собьется с пути, потому что у него нет плана, но все, что он увидит, он увидит без посредника, увидит непосредственно, для него это будет реально; а тот, кто изучил только план, рискует остаться вне и ничего в действительности не найти».

Первое, что бросается в глаза при чтении статей Фло- ровского разных лет, — это удивительная статичность конструкции. Перечисленные выше понятия, которые встречаются практически в каждом из семнадцати вошедших в сборник текстов, писанных Флоровским на протяжении сорока лет (с 1927 по 1967 год), почти не претерпевают трансформации, а, как крупинки соли в соленой же воде, кристаллизуются, обрастая новыми смыслами и коннотациями. Начало этой кристаллизации — в работах конца 1920-х годов «Дом Отчий» и «Тварь и Тварность», которые задают и ее среду, и направление роста кристаллов. Раз и навсегда утвердив, что «каждый раз, когда совершается Божественная Литургия, осуществляется и открывается таинственное единство Церкви, и через приятие Святых Тайн подлинно и действительно, а вовсе не только символически или интенционально, верующие совокупляются во единое и кафолическое Тело» (С. 19), что «в своем умозрении мы только не должны переходить пределов положительного откровения и должны ограничиваться истолкованием опыта веры и правила веры, не притязая на большее, чем опознание и вскрытие тех внутренних предпосылок, чрез которые для нас становится возможным исповедание догматов и умозрительных истин» (С. 51),

Г. В. Флоровский. Избранные богословские статьи 839

Флоровский уже не отходит от этих утверждений. В них уже заключено все: и единство («кафоличество», в противоположность «соборности» — многоединству) Церкви как таинственная данность подлинной, не редуцируемой к «метафизике» или к «социуму» реальности, и высочайший гносеологический статус правил и практики веры. Тварному разуму отводится скромная роль — анализировать и интерпретировать то, что дано, а не пытаться заменить опыт веры опытом «символизмов» и «интенциональ- ностей». Интересно наблюдать, как Флоровский отдаляет себя даже от обыденного философского словоупотребления, переводя, скажем, греческое слово qyuotf; не традиционным «природа», но «естество»5. Вся философия великих греков для него только фундамент, на котором, лишь разрушив старое здание, можно построить «вечную философию», такую, где «слова догматических определений, часто взятые из „повседневного “ философского языка, уже не простые и не случайные слова, которые можно заменить другими» (С. 130). Единственный более или менее современный философ, упоминаемый Флоровским, — это Шопенгауэр, да и то — в достаточно негативном контексте. И в то же время, преднамеренно отказываясь от сближения философского и богословского дискурсов, более того — утвердив «беспутье» русской религиозной метафизики именно как несостоятельность, логическую противоречивость систем, мыслитель (и это заметно при непредвзятом прочтении) вбирает в себя ее пафос постижения непостижимого и этос оправдания добра. Когда Флоровский говорит о том, что Божий замысел мира, совет Божий о мире «не есть тварь, не есть субстанция твари, не есть носитель

5 Очень жаль, что в переводах английских текстов эти особенности словоупотребления, которые, на мой взгляд, совсем не случайны, практически незаметны; вообще (не в укор А. Жигалову и Л. Успенской) только перевод эссе «Ночная тьма» кажется мне передающим до конца и полностью профетическую прелесть стиля Флоровского.

840 А. P.

мирового процесса (...), но —* возникновение, создание и новополагание реального внебожественного субстрата, множественности тварных субъектов. Божественная идея остается неизменяемой и неизменной. Она остается всегда вне тварного мира, трансцендентна ему», что «Божественный образ в вещах не есть носитель их свойств и состояний. Скорей его можно назвать истиной вещи, ее трансцендентной'энтелехией. Но истина вещи и сущность вещи совсем не совпадают» (С. 50, 51), — другими словами, когда он декларирует собственную онтологическую модель как анти-всеединство и анти-софиологию, он уже полагает концепты и конструкции русской религиозной метафизики внутрь своих построений — пусть даже как антитезис к тезису.

Особенно это хорошо заметно в случае первой публикации «Твари и тварности». Важнейшая онтологическая статья Флоровского впервые была помещена на страницах того же номера «Трудов Православного богословского института» в Париже, что и «Главы о Троичности» о. С. Булгакова, в которых выдвигается и обосновывается совсем иная модель, и в качестве категории, обозначающей связь между Творцом и тварью, выступает категория ипостаси — категория, получившая свое истинное значение только с генезисом великого греческого богословия IV века, а не сугубо философическая, кантианско-аристотелианская категория «трансцендентной энтелехии», как у Флоровского. Введение в круг богословских понятий слова «трансцендентный» («закрытый», «непостижимый») только подчеркивает ту четкую границу, которая пролегла между Творцом-Вечностью-Бытием, замыслом Божиим о мире как вечностью -*» и бытием иного, более низшего порядка, и тварной временностью и быванием. И дело даже не в том, что «патриотический синтез», смысл которого — выразить на языке «вечной философии» великую мудрость греческих отцов, опирается у Флоровского на уже во многом устаревший к началу—середине XX века философский

Г. В. Флоровский. Избранные богословские статьи 841

аппарат. Дело в том, что онтологическое зияние и разрыв между тварью и Творцом ведет к вещи, немыслимой для христианского Предания: к возможности субстанциона- лизации зла,

Действительно, если придерживаться духа и буквы Предания, можно утверждать, что тварный, падший мир «децентрализован; вернее, он ориентирован на воображаемый или несуществующий центр» (С. 205), но вряд ли — что «круг (с единственным центром) деформировался, стал эллипсом с двумя ориентирами — Богом и анти-Богом. Во всяком случае, бытие как бы динамически расщепилось надвое» (там же). Правда, несколькими страницами ниже Флоровский смягчает свое утверждение, говоря о том, что «изначальный мир состоит из тех же элементов, что и падший», более того, «даже в демонических глубинах тварь остается делом рук Божиих, и черты Божьего замысла никогда полностью не изгладятся с ее лица. Образ Божий, замутненный греховной неверностью, тем не менее остается незатронутым, и этим объясняется, почему всегда, и даже в бездне падения сохраняется некая онтологическая восприимчивость к Божественному призыву, к Божьей Благодати (...) Метафизическая идентичность не разрушена даже среди демонов. Бесы, по выражению св. Григория Нисского, все равно суть ангелы по природе» (С. 207—208). Эта оговорка очень существенна: не «расщепление бытия», которое делало бы само человеческое существование не только трагическим, но и бессмысленным, а именно возможность онтологической связи «по природе», «по естеству» между «замыслом Божиим о мире» и миром является тем элементом в богословской системе Флоровского, который придает ей законченность и целостность.

Однако эта бытийная возможность — только лишь возможность. «Сама природа попала под воздействие зла, сама природа не чиста» (С. 208). Та парадоксальная двойственность природы твари — «чистой» трансцендентной энтелехии и нечистой, собственно тварной, — о которой

842 Л .Р

говорится в «Ночной тьме», не может быть преодолена сама по себе. Тварь есть другое, бытие иного порядка. И если наличие двух природ в твари, одновременное присутствие добра и зла в мире квалифицируется скорее как парадокс, т. е. логическое противоречие, антиномия тварного рассудка, то снятие этого противоречия — за пределами разума. Это — чудо, благодать и тайна. Когда Флоровский пишет, что «тайна нашего спасения может быть должным образом постигнута лишь в контексте правильного понимания Лица Христова: единое Лицо в двух природах», что «только исходя из этого халкидонского умозрения можем мы понять веру и благочестие Восточной Православной Церкви» (С. 276—277), он говорит именно об этом — о преодолении онтологического разрыва, которое не «экзистенциально», но насущно (сущностно) и естественно (от «естество») всякий раз происходит при совершении литургии. Отсюда — та огромная роль, которая отводится в богословской системе Флоровского таинству евхаристии, когда и осуществляется преображение тварной плоти — в плоть нетварную, когда «Церковь созерцает и сознает себя единым и всецелым Телом Христовым» (С. 78). Отсюда также — чувство, столь ясное для Флоровского: полнота истины дана в Церкви изначально, но раскрывается эта полнота отчасти и постепенно, в историческом процессе. И сама история поэтому меняет свой эмпирический смысл, становясь священным процессом, основные сюжеты которого разворачиваются в тварном бытии, но цель которого — за пределами этого бытия. Такая историософская конструкция, разумеется, далеко не нова; проследить ее генезис и вовсе не трудно, достаточно вспомнить «век патристики», Августина — но и, скажем, позднего Владимира Соловьева, чья метафизическая позиция подвергается в «Путях русского богословия» последовательной и конструктивной критике. И если помыслить все же некий «идеальный комментарий» к представленным в издании текстам, то это должен быть комментарий, соразмерно отражающий не только

Г.В. Флоровский. Избранные богословские статьи 843

очевидные параллели, включения и заимствования, но и те, что формально противоречат самой системе, являясь по сути элементами ее. Недостаточно просто утверждать, что «Флоровский, логический релятивист, всегда помнивший об изменчивости любого знания в современном мире, не излагает свой патриотический синтез как некое теологическое целое. Это, так сказать, теология динамической незавершенности, не доверяющая никаким системам. Его теология глубоко апофатична, христология — асимметрична, экклезиология — эсхатологична, экуменизм — диалектичен, этика — экзистенциальна, а политика — аполитична»6. Нанизывание антитез, равно как и жизнеописание, являющееся образчиком скорее житийной, нежели научной литературы, вряд ли помогут нам разобраться во внутреннем механизме, внутреннем устройстве асистемной системы Флоровского. А сделать это — рано или поздно — необходимо. Потому что о. Георгий Флоровский — православный богослов XX века, прошедший многие пути и вобравший в свое учение многие перипетии и антиномии этого века, и то, что он великий богослов, нам еще предстоит осознать.

6 Дж. Уильямс. Неопатрлогический синтез Георгия Флоровского / / Георгий Флоровский. Священнослужитель, богослов, философ. М., 1995. С. 352.

Философское содержание русских журналов начала XX в.:Статьи, заметки и рецензии в литературно-общественных и философских изданиях 1901—1922 гг.: Библиографический указатель /Отв. ред. А.А. Ермичев. СПб., 2001. 480 с.

^С отя библиографический указатель характеризуется его ответственным редактором А.А. Ермичевым как «данный выпуск» (С. 5), он не заявлен как часть более широкого предприятия, предполагающего издание и других указателей, которые бы дополнили и скорректировали этот первый опыт. Поэтому можно рассматривать его как самостоятельный труд, т. е. самоценный и специально продуманный.

Библиография — более коммуникативный жанр, нежели «авторская» книга. В отличие от последней, библиография выступает, в конечном счете, самостоятельной посредницей между людьми, создавшими и опубликовавшими свои труды в определенной области знания, и людьми, которые нуждаются в соответствующей информации и хотят ею воспользоваться, причем посредническую функцию берут на себя люди, условно говоря, знакомые с первыми и вторыми и обладающие определенными кодифицированными умениями. Факт издания данного биб

Ирина Борисова

Философское содержание русских журналов начала XX в. 845

лиографического указателя1 должен был бы свидетельствовать о наличии упомянутых специалистов, знаний и навыков. Составители указателя не ошибаются: действительно, существуют читатели, готовые воспользоваться передаваемой ими информацией, т. е. имеющие определенные ожидания. Рассматриваемый библиографический указатель с самой первой страницы заставляет их задуматься об обоснованности своих требований. Попытаюсь сформулировать минимальные условия, которым, с точки зрения читателя, должна удовлетворять подобная библиография, для того чтобы быть осмысленной и полезной2.

1. Задачи издания; критерии выбора. Должны быть четко сформулированы задачи издания и в этой связи так или иначе обоснованы критерии выбора: а) хронологических рамок библиографии, б) описываемых источников и в) отдельных публикаций — «предельных» единиц описания.

Желанию согласиться с общим утверждением ответственного редактора об очевидной «любому специалисту по истории русской культуры» «научной ценности предпринятого кафедрой истории русской философии Санкт-Петербургского университета начинания» (С. 5), все-таки не дает осуществиться навязчивый вопрос о raison d'etre рассматриваемой библиографии. Ведь ценность библиографии была очевидна уже в далекие времена, когда списки книг составлялись как реестры материальных ценностей:

1 Это основное определение жанра издания, хотя во Введении ответственный редактор иногда употребляет слово «роспись».

2 В дальнейшем изложении я буду обращаться главным образом к ответственному редактору издания А.А. Ермичеву, поскольку из Введения можно заключить, что в выработке концептуальной части проекта не участвовали остальные его сотрудники, которые занимались просмотром и описанием отдельных журналов, как и библиографы-консультанты, у которых, видимо, не было возможности (предусматривалась ли она вообще?) довести готовый продукт до нормальной библиографической формы; вероятно, их роль сводилась к предоставлению консультаций по частным вопросам.

846 Ирина Борисова

и тогда было ясно, что ценность библиографии равна ее полезности, т. е. является практической. И хотя со временем она стала, можно сказать, научно-практической, это свидетельствует скорее об усложнении, чем о коренном изменении ее характера. Как раз неразрывная связь научной ценности библиографии с ее полезностью заставляет сказать, что научная ценность библиографии, в том числе «предпринятого... начинания», не так уж очевидна, поскольку она может быть большей или меньшей.

Обоснование целесообразности данного указателя приводится в начале Введения, написанного, вероятно, ответственным редактором. Содержание относящихся сюда абзацев вкратце таково. Первая четверть XX в. — время расцвета философии в России (или, как в тексте, русской философии). Интенсивность философской деятельности в России зависела от социокультурной ситуации и «логики общественной жизни». Их влияние определяло философские поиски в России, разочарование в народничестве и обращение к марксизму, они же вызвали формирование «относительно целостного образования — религиозной философии с различными особенными онтологическими, гносеологическими и теологическими ориентациями» (С. 1). Большим влиянием, наряду с последней, пользовались марксизм и критицизм. Но существовал также широкий спектр других направлений. Философская ситуация в России осложнялась еще тем, что «несмотря на все призывы отделить «философскую истину», русская философия продолжала быть тесно связанной с общественной жизнью, вплоть до ее как-то устанавливающейся связи с политическими партиями» (С. 2). Поэтому зеркалом развития русской философии продолжали оставаться журналы, причем почти во всех журналах появлялись философские публикации, особенно же осмысленными они оказывались в журналах, чьи редакции имели общественные задачи.

Таким образом, выясняется, во-первых (и с этим можно согласиться), что журнальные публикации по философии,


в принципе, позволяют, без учета книжных изданий, составить достаточно полную картину состояния философии в России начала XX в., и, во-вторых, что для получения такой картины важны специально философские и общест- венные/литературно-общественные/литературные (употребляются три этих слова) журналы. К сожалению, из этих общих утверждений не делается конкретных выводов, которые относились бы к идеологии, составу и структуре собственно указателя. Хотелось бы узнать об особенностях такой библиографии по сравнению с библиографиями предметно-тематическими и персональными, об отличии этого указателя от других имеющихся библиографий философских публикаций в России, о его преимуществах (с какой точки зрения и в каких отношениях?) и пр.

Столь приблизительное и чисто декларативное определение задач составителей данного библиографического указателя не могло не отразиться на эмпирической деятельности, которая должна была бы привести к их решению.

Определяя хронологические границы указателя, А.А. Ер- мичев пишет: «Во избежание споров, неминуемо возникающих при теоретическом решении вопроса о том, что считать началом XX века в философском развитии, составители выпуска решились начать его с 1901 года. Мы завершаем роспись известным 1922 годом» (С. 5). Мне трудно понять, что в применении к библиографии означает выражение «теоретическое решение вопроса о том...» и т. д., — во всяком случае, это суждение нуждается в разъяснении. Возможно одно из двух: или ответственный редактор полагает, что начало XX века в философском развитии должно быть ознаменовано каким-то явлением, задающим и определяющим специфику и/или проблематику XX века в философском развитии, или требуется теоретическое решение, обосновывающее выбор между 1900 и 1901 годами. Если верно первое, то решение требуется скорее мифологическое, чем теоретическое, и как таковое оно вряд ли может


пригодиться для библиографии. Если верно второе, то ведь для произвольного выбора не требуется теоретического решения чего бы то ни было. Так что можно считать выбор нижней границы указателя состоявшимся, и в этом случае 1901 год значит просто: 1901 год.

Верхняя граница указателя — «известный 1922 год» — указывает, видимо, на «философский пароход». Этот содержательный критерий ставит проблему репрезентативности выбора описываемых источников. Репрезентативность указателя не может ограничиваться декларацией: о решении поставленной задачи должно быть не просто сказано (см.: С. 5), оно должно быть наглядно показано самой тканью библиографического указателя. Иными словами, «известный 1922 год» должен быть представлен в библиографии как наступивший, т. е. принесший с собой новые веяния в установившейся атмосфере преемственности. Очевидно (и эта преемственность прослеживается хотя бы по фамилиям авторов), что 1922 год предстает в библиографическом указателе как плавное продолжение предшествующих лет, — об этом свидетельствует журнал «Мысль», единственный издававшийся в 1922 году журнал из числа собственно «философских» изданий, описываемых в первом разделе. Между тем историческое событие, сделавшее, в данном контексте, «известным» 1922 год, совсем не сводилось к одному конкретному действию советских властей. К 1922 году стали издаваться новые журналы, прямо полемизировавшие, причем в весьма характерном тоне, с представленным в указателе журналом «Мысль»: таковы, в частности, издававшиеся Госиздатом «Под знаменем марксизма», «Книга и революция», «Печать и революция», «Красная новь» и др. Логично было бы ожидать их росписей в библиографическом указателе.

Кроме того, какими бы ни были задачи конкретной библиографии и ее временные рамки, указатель должен быть репрезентативным и с другой точки зрения. Ведь количество описываемых журналов ограниченно и сравнительно

Фиткифское содержание русских журналов начала XX в. 849

невелико, и поэтому можно было бы ожидать от составителей четко сформулированных критериев отбора журналов. Конечно, сама формулировка таких критериев предполагает четкое представление о задачах библиографии.

Состав описываемых журналов должен отражать философские и общественные позиции, области интересов и конкретные интересы мыслящего сообщества с максимальной объективностью и экономией. Не подвергая сомнению видную роль выбранных для описания журналов в умственной и общественной жизни России (впрочем, она все же была разной, и здесь есть что взвесить), отмечу, что их состав, во-первых, не обоснован, а во-вторых — не создает полной картины философской публицистики в России. Читателям даже приблизительно не объясняют, почему в библиографию включены именно эти журналы, а не другие: почему «Перевал», а не «Весы», почему так уж важны «Труды и дни» и «Русский вестник»; и такие вопросы можно задать о многих описанных журналах. Такие обоснования особенно важны для указателя к небольшому числу журналов. При всей тематической широте содержания «Вопросов философии и психологии», этот журнал все же не может компенсировать отсутствие в библиографии богословско-философских, условно говоря, журналов (каковы «Вера и разум», «Богословский вестник»), философско-правовых журналов (каковы «Юридический вестник», «Вестник права», «Право»), ведомственных (содержащих большое количество философских материалов, — таков «Журнал Министерства народного просвещения»), крити- ко-библиографических («Книга», «Критическое обозрение»). Кроме того, в библиографии учтены публикации по психологии, носящие философский характер, что соответствует взаимоотношению в то время психологии и философии. Но она много выиграла бы, если бы учитывала и публикации по социологии (хотя бы в сборниках «Новые идеи в социологии»), не вполне отделившейся от социальной философии, а иногда и от философии истории. Впрочем,28 Ежегодник за 2001 - 2002 гг.


рассуждение об отборе журналов для описания теряет всякий смысл, оттого что во втором разделе указателя практически оставлены попытки описывать заявленное в заглавии философское содержание журналов, а взамен дается просто описание в алфавитном порядке фамилий, статей ряда авторов в различных журналах.

При тематическом сужении библиографии, вызванном малой обоснованностью выбора описываемых журналов, критерии отбора конкретных публикаций нельзя назвать строгими. Напротив, они позволяют включить в указатель самые разные тексты. А.А. Ермичев поясняет, что описанию подлежат, во-первых, все публикации отечественных и зарубежных авторов, безусловно признаваемых философами, и, во-вторых, философские публикации всех иных авторов (С. 5). О первом уточнении замечу, что включать в библиографию, ограниченную 1901—1922 годами, все публикации авторов, безусловно (?) признаваемых философами, заведомо лишено смысла: ведь известно, что многие их работы (напр., чисто богословские, экономические, зло- бодневно-полемические и др.) далеки от философии и тематически, и методологически, да и двадцать лет, как правило, не исчерпывают творческой жизни автора, поэтому включение в библиографию всех встречающихся сочинений мыслителя, «безусловно признаваемого философом», скорее всего, не создает полного перечня его трудов (который, кстати сказать, должен бьггь целью все же специальной персональной библиографии, а не указателя «философского содержания журналов» и даже •*- если брать шире — не указателя по «философии в России» определенного времени3) и поэтому не может быть правилом. Смысл второго уточнения раскрывается в следующем предложении Вве

3 В отличие от материалов, относящихся к биографии философа и свидетельствующих о состоянии и жизни профессиональной среды рассматриваемого времени: таковы его письма, посвященные его памяти некрологи, воспоминания о нем и пр.

Философское содержание русских журналов Начала XX в. 851

дения: «Философскими публикациями мы считаем такие, в которых речь идет о философах и философских проблемах, а также обо всем ином, что, однако, содержанием или названием выражает непосредственную связь с собственно философскими проблемами». Оно вряд ли может вызвать возражения, хотя и содержит в себе очевидную тавтологию. Критерий отбора материала, основанный на так или иначе воспитанной интуиции составителя, видимо, имеет право на существование (и в любом случае будет существовать), как и отказ составителя от предварительного построения схемы философии, которая затем «обрастала» бы плотью с каждой библиографической единицей. Здесь надо лишь заметить, что охват публикаций каждого отдельного журнала в данном указателе максимально широк.

2. Структура библиографического указателя. Необходима продуманная и последовательно выдержанная структура библиографии, которая обеспечивала бы максимально доступное и удобное представление (расположение, структурирование) материала.

Настораживающая несогласованность заглавия и подзаголовка издания (в первом идет речь о журналах, а во втором более неопределенно — об «изданиях») находит продолжение в составе указателя. Из аннотации на обороте титульного листа узнаю, что держу в руках «первый в России указатель статей, заметок и рецензий философского содержания, опубликованных в 26 философских и общественно-литературных журналах начала XX века (с 1901 по 1922 гг.)». Однако в Оглавлении невозможно найти названия 26 обещанных журналов. В разделе I представлено «Содержание философских изданий», которых оказывается 11. Раздел II (Философские статьи, рецензии, заметки в общественно-литературных журналах) вызывает дальнейшие вопросы. Названия описываемых здесь журналов можно узнать лишь из Введения (если, конечно, найдется свободное время и желание прочитать вводный текст). Листая книжку от Оглавления к Введе- 28 * "


нию и попутно сверяясь с основным корпусом, выясняю, что в этом разделе, вероятно, помещаются росписи «публикаций философского содержания следующих литературных журналов: „Вестник Европы", „Вопросы жизни", „Заветы", „Летопись", „Мир Божий", „Новая жизнь", „Новый путь", „Образование", „Перевал"* „Русская мысль", „Русские записки", „Русский вестник", „Русское богатство", „Северные записки", „Современная жизнь", „Современник", „Современность", „Современный мир"» (С. 5). Всего 18. Вместе с 11 изданиями первого раздела получается 29. Начинаешь подозревать, й вполне основательно, что какие-то три из 29 изданий не журналы, потому что в аннотации обещаны 26 журналов. Но рассматриваемый библиографический указатель практически не позволяет отделить журналы от прочих изданий. Возникает также подозрение, что, может быть, составители в глубине души все же приняли во внимание, что «Русское богатство», «Современность» и «Русские записки» — в действительности один журнал, изменивший заглавие по цензурным соображениям (см. об этом: Русские записки. 1917. № 2—3. Оборот титульного листа), и что «Современный мир» — другое название продолжающегося «Мира Божьего» (начиная с 1906). Никакие видимые признаки, правда, не подтверждают этого предположения. Остается строить догадки о третьем (четвертом?..) лишнем, но все гипотезы о возможных мыслях составителей относительно преемства журналов и пр. так и остаются пустым гаданием.

В библиографическом указателе не просматривается единого принципа представления материала. Способ представления информации здесь вообще не оговаривается. Читатель вынужден приспосабливаться к неожиданным маневрам составителей.

Проблемы начинаются уже внутри первого раздела. Сначала здесь воспроизводится описание журнала «Вопросы философии и психологии» (1889—1918), составлен


ное А.П. Примаковским в 1927—1939 годах и хранящееся в машинописи в Центральной справочной библиотеке Российской национальной библиотеки (о чем сообщается во Введении). Описание Примаковского воспроизводится полностью Щ т. е. сохраняется его разделение на статьи, заметки и рецензии4. В других журналах первого раздела жанровое деление публикаций отсутствует, заглавия их группируются вокруг фамилий авторов и помещаются в алфавитном порядке последних. В описании редактируемой Г.И. Челпановым серии («Философские исследования, обозрения и проч., издаваемые под редакцией проф. Г. Челпанова. Труды Психологической семинарии при университете Св. Владимира») появляются вдруг не только журналы и сборники, но и книги. Непонятно, почему в книге «Новые идеи...» (1912—1914) помещены после «Трудов и дней» (1912-1916)...

Непонятно, почему среди философских изданий оказываются «Записки Религиозно-философских собраний в Санкт-Петербурге», которые печатались как особое приложение к журналу «Новый путь» (1903—1904) и, что важнее-, в отличие от печатающихся в этом же разделе «Записок С.-Петербургского Религиозно-философского общества», вряд ли могут рассматриваться как исключительно философские, — скорее, напротив, они далеки от философии и по темам дискуссий, и по их характеру. Вполне достаточ

4 Содержание «Вопросов философии и психологии» воспроизводится за все время издания журнала (с 1889 г), что нарушает хронологические рамки данного указателя. Кроме того, во Введении сообщается, что в роспись Примаковского были внесены необходимые уточнения. Совершенно неясно, какими соображениями руководствовался ответственный редактор. Полная публикация росписи в данном ежегоднике может быть оправдана только как дань памяти почтенного библиографа. Если же в его труд вносятся необходимые уточнения, то хотелось бы знать, какие именно: ведь помещенная здесь роспись содержит множество ошибок. Их происхождение и ответственность за них, таким образом, остаются тайной.


но было бы описать их вместе с основным содержанием «Нового пути».

Во втором разделе составители отказываются от описания публикаций каждого журнала по отдельности, которое выдерживалось в первом разделе. Читателям предлагается описание некоего сплошного массива журналов, отдельные журналы становятся неразличимыми, зато снова появляется разделение (условное, что выясняется при ближайшем рассмотрении) по жанровым рубрикам.

Конечно, роспись журналов в алфавитном порядке по фамилиям авторов с указанием при каждой фамилии всех статей, опубликованных этим автором во всех выбранных для описания журналах, позволяет составить представление о философском содержании журналов. Но только общее представление — о всех вообще журналах. Как правило, интересы исследователей более конкретны. При работе же с данной библиографией оказывается, что для того, чтобы выяснить философский характер какого-либо журнала, косвенно представленного во втором разделе, и состав его сотрудников, целесообразно обратиться скорее к самому журналу, нежели к библиографическому указателю. Ни имеющиеся вспомогательные указатели, ни оглавление не позволяют выделить отдельный журнал из сплошного массива.

Библиография, что интуитивно ясно, должна обеспечивать возможность пользования информацией. Структура данного указателя расплывчата: он не позволяет выявить даже все рецензии на конкретную книгу в описываемых журналах. Приведу два примера. Сборник «Вехи» отсутствует в списке рецензируемых книг, а, например, статья М.А. Рейснера (в «Русском богатстве») о «Проблемах идеализма», являющаяся по существу рецензией, никак не обозначена в числе рецензий на этот сборник в соответствующем разделе.

3. Форма библиографического описания. Библиография должна соответствовать стандартам библиографического


описания, что позволяет избежать ненужной вариативности (расплывчатости), добиться однозначного восприятия информации и гарантирует наличие ее необходимого минимума.

Форма библиографических описаний в данном библиографическом указателе делает бессмысленными попытки систематизировать все отклонения от правил: отсутствуют указания на пагинацию, поставлены на несвойственные им места «области» и «элементы» библиографического описания, путаются «косые» и тире и пр., и пр. Приходится напомнить ответственному редактору о регулярно издававшихся и издающихся и поныне действующих ГОСТах, никем не отмененных. Не буду говорить о глубоком смысле следования правилам в сфере библиографии. Не буду говорить и о высокой степени формализации, достигнутой при разработке библиографических стандартов, — настолько высокой, что при появления возможности создания и использования электронных баз данных сформировавшиеся стандарты могли быть использованы без дополнительной доработки. Кстати, в связи с электронной формой хранения и предоставления информации: отсутствие указания на пагинацию закрывает для пользователя возможность заказать электронную копию того или иного материала, потому что не позволяет четко обозначить место материала в журнале. В совокупности с наличием большого числа ошибок, неуказание пагинации лишает читателя возможности даже просто сослаться на ту или иную статью, основываясь только на данном библиографическом указателе.

4. Вспомогательные указатели. Качество указателей (указателей имен и пр. — обоснованность их типа и их тщательная проработка) в значительной степени определяет удобство пользования и поисковые возможности библиографии.

Указатели, которые должны были бы иметь тщательно проработанную структуру и обеспечивать достаточно широкие поисковые возможности, оказываются здесь просто

8 5 6 Ирина Борисова

небрежно составленными и непродуманными. Отсутствие хотя бы приблизительного предметного указателя разом заставляет читателей забыть о своих содержательных запросах. Читатель не может выбрать единицы, которые хотя бы в первом приближении мог бы посчитать относящимися к интересующей его проблеме. Структура указателей не вполне соответствует распределению материала в самой библиографии (так, во втором разделе отдельно описаны рецензии и отзывы на книги отечественных авторов и иностранных авторов, а в указателях — вопреки сложившимся ожиданиям — отдельно имена авторов книг на русском языке и книг на европейских языках). Дополняют картину ошибки. Так, например, на С. 388 упоминается книга, одним из авторов которой является В. Дильтей (Философия в систематическом изложении... и т. д.), но ни в одном указателе нет ссылок на эту страницу. Р. Эйкен встречается в указателе имен авторов публикаций (указана С. 127), тогда как на самом деле на этой странице приведена неподписанная рецензия в «Логосе» на книгу Эйкена (в русском переводе). Однако ни в указателе имен, «встречающихся в названиях публикаций», ни в указателе авторов книг и брошюр на русском языке ссылок на эту рецензию на книгу Эйкена не видим. Хотя такая ссылка должна была бы быть как раз в последнем указателе. Содержание указателя упомянутых имен и содержание указателя авторов рецензируемых книг опять же пересекаются (ведь в название рецензии входит и фамилия автора книги!). В указателе имен авторов отсутствуют ссылки на М.О. Гершензона как автора ежегодника «Мысль и слово», что еще раз говорит о невнимательности составителей: действительно, в самой росписи «Мысли и слова» две статьи Гершензона подверстаны к списку рецензий Л. П. Блонского, и поэтому, конечно, Гершензон со своими статьями о мудрости Пушкина и о видении поэта (со ссылкой на С. 140) занимает достойное место в указателе авторов книг и брошюр, изданных на русском языке. Но об ошибках надо сказать особо.


В связи с указателями укажу еще одну особенность данного издания. «В случае, если какая-либо публикация была подписана псевдонимом, — сообщает ответственный редактор, — то она помещается под подлинной фамилией автора, когда установлено значение этого псевдонима; при этом псевдоним указывается в скобках сразу после названия статьи. Если составителями псевдоним не раскрыт, то публикация помещается в принятом алфавитном порядке» (С. 8). Этот принцип представления публикаций вызывает несколько возражений. Во-первых, «раскрытые» псевдонимы, которые упомянуты лишь в скобках после заглавия публикации, становятся невидимками, поскольку отсутствуют во всех вспомогательных указателях. Во-вторых, в книге не приводится указаний на источники, которые позволяли бы говорить о действительном раскрытии того или иного псевдонима; не сообщается также о причинах уверенности составителей в правильности раскрытия псевдонимов. (Конечно, если бы эту библиографию можно было расценивать как справочник, внушающий доверие и в значительной степени гарантирующий достоверность информации, то оснований, которые позволяют составителям говорить о раскрытии псевдонимов, можно было бы и не требовать, поскольку такие основания могут быть весьма индивидуальными и даже интуитивно-безошибочными, хотя в последнем случае можно было бы ожидать, что о высокой вероятности верного раскрытия псевдонима все же будут свидетельствовать хотя бы квадратные скобки, заключающие в себе настоящую фамилию.) В-третьих, двоякое отношение к публикациям, подписанным псевдонимами, в очередной раз свидетельствует о двойственности, неотчетливости принципов издания, что в конкретном применении означает ненадежность данной библиографии как источника информации и дезориентирует читателя. Рассмотрим, например, ситуацию с псевдонимом Tacitumo, неоднократно появлявшимся на страницах журнала «Перевал». В указателях к данной биб

8 5 8 Ирина Борисова

лиографии этот псевдоним отсутствует. Поскольку журнал «Перевал» описан не как самостоятельное издание, но лишь как компонент сложного блюда, предлагаемого во втором разделе, то приходится листать страницы, отведенные под этот раздел, и напряженно искать глазами слово Taciturno. Среди фамилий авторов, построенных в алфавитном порядке, оно отсутствует. Зато оно обнаруживается при заглавиях статей, приписываемых Андрею Белому. Заглянув дополнительно в словарь И.Ф. Масанова, выясняю, что псевдоним раскрыт правильно. Однако раскрыв для верности роспись журнала5, узнаю, что надо считаться с мнением К.М. Поливанова, полагающего, что за этим псевдонимом скрывался другой сотрудник «Перевала» — А. И. Бачинский. A.JI. Соболев посчитал необходимым указать на этот факт, тогда как составители библиографии этим указанием почему-то пренебрегли.

5. Качество информации. Справочное издание должно содержать максимально точную информацию. С этой точки зрения данный библиографический указатель является, к сожалению, чрезвычайно ненадежным, практически непригодным в качестве источника информации.

Я лишь обозначу недостатки издания, замеченные мной как «подозрительные места» при знакомстве с текстом, и не ставлю целью найти и перечислить здесь все просчеты, ошибки и полуошибки указателя. Такая работа была бы сизифовым трудом не просто по причине многочисленности ошибок, но и потому, что она предполагала бы специальную деятельность по классификации ошибок с точки зрения их типичности. Разнобой в форме представления материала вызван отсутствием единообразия в росписях разных журналов: так, в одних росписях напрочь отсутст

5 A.JI. Соболев. Перевал. Журнал свободной мысли. 1906—1907: Аннотированный указатель содержания. М.: Издание автора, 1997. (Материалы по истории русской литературы и журналистики: Вып. I). 122 с.


вуют упоминания переводчиков, а в других они есть; в некоторых росписях нет подзаголовков публикаций, тогда как... и пр. (Впрочем, приходится отметить также дурную вариативность в описании различных публикаций в рамках одного и того же журнала, причем почти каждого из взятых в данном указателе.) Координация действий составителей — нерешенная задача ответственного редактора.

Вообще, неточности и ошибки в указателе разнообразны: неправильно указаны страницы, неправильно приведены фамилии переводчиков и пр., статья двух авторов приписана одному, опущена часть описания рецензируемой книги, год издания и т. п., не уточнено, что статья является рецензией, перевраны слова в заглавиях, одна единица без нужды разбита на несколько, два возможных одноименных автора редуцируются к одному при явно отсутствующих основаниях и пр. В справедливости этого замечания могут убедиться и сами составители, если они внимательно посмотрят хотя бы на первые страницы росписи «Вопросов философии и психологии» и сверят с оригиналом роспись хотя бы первой книги «Вопросов...». На мой взгляд, досадные ошибки указателя свидетельствуют прежде всего о неоправданной торопливости авторского коллектива.

6. Полнота информации. В данном случае справочное издание должно содержать информацию о журналах, которые в нем характеризуются; читатель должен иметь возможность получить справки об описываемых изданиях (где приводились бы их подзаголовки, другие атрибуты их самоопределения). Эта информация должна быть доступна, т. е. помещаться в заглавии описываемого журнала или в примечании к его заглавию на той полосе, где начинается публикация его росписи (если в указателе отсутствуют примечания, выделенные в специальный раздел).

Но ни из Оглавления, ни из основного текста невозможно уяснить характер каждого отдельного издания. Исключениями, оттеняющими нелепость правила, являются


«Логос» и «Мысль», о которых непосредственно в Оглавлении (!) сообщается, что это, соответственно,! Международный журнал по философии культуры и Журнал Петербургского философского общества. Скупую информацию об изданиях, включенных во второй раздел, снова можно найти только во Введении. Однако неясно, почему ААЕр- мичев характеризует все перечисленные 18 журналов, описываемых во втором разделе, как литературные или литературно-общественные, т. е. распространяет на все журналы автохарактеристики лишь некоторых из них. Хотелось бы увидеть в указателе подзаголовки всех журналов. К сожалению, в большинстве случаев они отсутствуют. Между тем подзаголовок являлся формой самоопределения, непременной частью самопредставления редакций, подзаголовки корректировались вместе с изменением направления журнала и пр. А характеристика всех перечисленных 18 журналов как литературных или литературнообщественных просто искажает или маскирует их физиономии. Не удается найти в указателе и сведений об имеющихся указателях/росписях содержания журналов, которые обычно приводятся в библиотечных каталогах на карточках, описывающих данное издание.

В указателе отсутствуют и другие важные сведения. Так, полностью отсутствует стандартное описание «Новых идей в философии» как сериального издания. В результате из Введения выясняется, что «Новые идеи в философии» непериодическое издание. Непосредственно в описании издания вижу, что несколько раз публиковались предисловия к сборникам и что они принадлежали Н.О.Лосскому и Э.Л. Радлову, которые, вероятно, были редакторами издания. Соединив эту информацию с узнанным из Введения, вывожу с известной вероятностью, что это было непериодическое издание, выходившее под редакцией Лосского и Радлова. Но ничто не говорит о том, что «Новые вдеи...» были не журналом, но серией сборников, каждый из которых имел отдельное заглавие (в библиографии они пред


ставлены как № 1, № 2 и т. д. до... тут приходится пробежать глазами всю роспись «Новых идей...» в поисках числа больше 14 (№ 14 встречается в первой же единице). Из библиографического указателя оказывается, что было издано 14 номеров (т. е. на самом деле сборников). Но я хорошо помню, что их было больше. Заглянув для верности в другие источники, пытаюсь найти в указателе содержание сборников 15—17. Выясняется, к сожалению, что содержание этих сборников здесь просто отсутствует. Отвечавший за роспись «Новых идей...» аспирант П. Трошкеев и ответственный редактор указателя не сообщают ни о том, что роспись этого издания неполна, ни об основаниях, которые позволили им дать неполную роспись, выдав ее за полную. В описании этой серии сборников из-за отсутствия тематических заглавий сборников удивительной выглядит такая единица, как «К литературе вопроса» (1912. № 2; 1913. № 6). Кстати сказать, имеется в виду не второй номер за 1912 год и не шестой — за 1913. Имеются в виду сборники второй (вышедший в 1912) и шестой (вышедший в 1913), первый из которых называется «Борьба за физическое мировоззрение», а второй — «Существует ли внешний мир?». Заглавия сборников как раз и позволяют понять, литература какого вопроса имеется в виду. И последнее, что бросается в глаза при просмотре росписи «Новых идей...». В отличие от многих других, в этом издании указываются переводчики статей иностранных авторов. Но в описании мы не находим ни указаний на то, что многие статьи переводные, ни фамилий переводчиков.

Отсутствие заботы о полноте информации, т. е. о потребностях читателя, является общей тенденцией в библиографическом указателе, которая нарушается нечасто. Подзаголовки отдельных статей в указателе приводятся далеко не всегда, между тем как их указание является нормой для библиографического описания, не говоря уже о том, что в подзаголовке, как правило, уточняется заглавие, что позволяет читателю составить представление о содержа


нии текста. Таким образом читателя обкрадывают, поскольку скрывают от него информацию, которую он должен получить. Например, в просмотренном нами тексте блистательно отсутствуют подзаголовки в журнале «Мысль» к заглавиям статей Болдырева, Сеземана и др. Отсутствие подзаголовка у статьи П.А. Сорокина о социологической теории религии в «Русском богатстве» тоже погружает читателя в ненужную задумчивость, чего удалось бы избежать, будь воспроизведен подзаголовок, содержащий ссылку на книгу Э. Дюркгейма. Не приходится говоритьо воспроизведении примечаний к заглавиям и подзаголовкам. Здесь снова упомянем о форме библиографического описания. Раздел «Примечания», являющийся частью библиографического описания и позволяющий значительно расширить информативность описания, в рассматриваемом указателе практически отсутствует. Поэтому заглавия некоторых статей выглядят просто странно в указателе философской литературы (такова, напр., статья Э.П. Бика «Девяносто шестая проба» в журнале «Труды и дни», 1916, № 8). Отсутствие примечания о предмете полемики между Н.А. Бердяевым и М.Б. Ратнером (а она была посвящена большой статье последнего о «Проблемах идеализма») лишний раз обедняет картину восприятия этого важного сборника.

Замечу в заключение, что ответственный редактор и составители библиографии не считают нужным привлечь внимание читателей к уже имеющимся трудам современных ученых в области библиографии и, более конкретно, к описаниям журналов. А ведь библиография как раз и есть жанр для внимательного и пристрастно заинтересованного составителя и читателя, жанр, который дает понять, что следы не заметаются песком и что мы идем не в пустыне! Так, я не нахожу здесь упоминаний об указателе русской литературы по социологии, составленном И.А. Голос&нко и доступном и в книжной, и в электронной форме, не нахожу отсылок к персональным библиографиям философов

Философское содержание русских журналов начала XX в. 8oJ

и социологов (напр., Шестова, Бердяева, Розанова, Сорокина, Кареева, Франка, Лосского и др.), упоминаний о тематических библиографических указателях Е.И. Серебряной и И.Л. Беленького, Л.С. Давыдовой и В.Ф. Пустарнакова, Ю. Синеокой и др., о многочисленных росписях журналов и газет в журналах «Логос», «Вопросы философии», в ежегоднике «Исследования по истории русской мысли». Имеются специальные росписи отдельных журналов, включенных в данную библиографию (см. вышеупомянутую работу А.Л. Соболева, посвященную журналу «Перевал»)6, вспоминаются и исследовательские труды на соответствующие темы М.А. Колерова, А.В. Лаврова и др. Возможно, составители не пользовались этими источниками, но упоминание их было бы полезным (даже если считать, что только в моральном отношении) для читателей. Оно, кстати, подтвердило бы нашу неизменную потребность в библиографических указателях — в более совершенных библиографических указателях.

6 Отметим, кстати, что если бы ответственный редактор не счел возможным пренебречь дважды публиковавшейся росписью содержания журнала «Вопросы философии и психологии» (см.: Вопросы философии. 1993. № 9, № 10; Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 1998 год. М., 1998) и попросил кого-то из участников проекта сверить по ней роспись, составленную А. П. Примаковским и воспроизводимую в данном указателе, то уже одно это могло бы иметь двойной смысл: это позволило бы найти ошибки и у Примаковского, и в современных росписях (поскольку выявило бы разночтения, которые вынуждали бы уточнить информацию), а кроме того, позволило бы внести в использованную здесь роспись указание на пагинацию (ведь Примаковский не мог предвидеть «изощренных» потребностей современных исследователей).

Н.В. Котрелев

Памяти Александра Алексеевича Носова

X U февраля 2002 года в Москве скоропостижно скончался Александр Алексеевич Носов, историк русской культуры.

Александр Алексеевич родился 30 декабря 1953 года. Выпускник Литературного института им. AM. Горького, в январе 1988 года он защитил кандидатскую диссертацию в Московском Государственном университете. Много лет проработал в редакции журнала «Новый мир», преподавал историю литературы в Российском Государственном гуманитарном университете, в Московской Государственной консерватории и в других учебных заведениях.

Имя А А Носова всегда будут вспоминать с уважением и благодарностью все, кому придется продолжить его труды по разработке, усвоению и ответственной дивульгации наследия Владимира Соловьева. Мы говорим — Соловьева, поскольку обращение Александра Алексеевича к другим фигурам и темам из истории русской философской культуры конца XIX — начала XX веков явились следствием и расширением именно соловьевских его штудий.

Школьные годы Носова пришлись на самую мрачную пору советского бытия. Одной стороне обо всем, почти обо всем можно было говорить публично и печатно (запрет на немногочисленные предметы был задан короткими списками). Другая сторона была лишена возможности внятно и достойно излагать свои мысли всерьез о чем бы то ни бы

Памяти Александра Алексеевича Носова 865

ло. Результатом стало неостановимое расползание смеси безответственной глупости и вознаграждаемой лжи с полуправдой и недоумием. Самым пагубным образом эти условия жизни сказывались на источниковедении т той области культуры, которая от рождения была сужена Александру Алексеевичу.

Как писал он, «отечественная... соловьевиана... пополнялась преимущественно работами, разоблачающими подрывную деятельность тех, кто на западе от Одера занимался подлинной наукой)» (Вопросы философии. 1993. № 5. С. 185). Следует сказать и более того: с конца 1960-х годов в СССР стремительно растет число историко-философских публикаций, посвященных Соловьеву, эти сочинения начали играть важную промоциональную роль (для понимания системы ценностей стоит отметить, что по Соловьеву регулярно и все чаще защищались кандидатские диссертации, но на докторскую Соловьев сам по себе «не тянул»). При этом объем соловьевского текста и сведений о Соловьеве практически не расширялся с начала 1920-х годов, когда была прервана работа ЭЛ. Радлова, С.М. Соловьева, С.М. Лукьянова, заложивших фундамент академического знания о Вл. Соловьеве. Единственным всерьез значимым и счастливым исключением стало критическое издание поэзии Соловьева, осуществленное З.Г. Минц в 1974 году. В области соловьевской библиографии, фактографии и текстологии немного дала и западная печать — необходимо вспомнить работы Д. Стремоухова, Л. Мюллера, Ф. Руло. Подпольные изыскания, которые с 1960-х годов велись в России, почти всегда достоянием подполья и оставались.

На последних курсах института А. А. Носов избрал своей специальностью изучение соловьевского наследия. Он примкнул к содовьевоведению неофициозному и подспудному. Знаменательно название первой его печатной статьи, посвященной Соловьеву, «Раскол в либералах» (Вопросы литературы. 1987. № 5), очевидно парное заголовку работы Р.А. Гальцевой и И.Б. Роднянской «Раскол в кон

866 Н.В. Кот релев

серваторах» (1982), воспринятой в свое время как прорыв к исторически достоверному Вл. Соловьеву. Настойчивые разыскания в архивах и библиотеках вели к накоплению знания и выписок, но до самого конца 1980-х годов адекватное обобществление результатов этих трудов было только мечтанием.

Латентный период был временем не только фрустрирую- щей профессиональной нереализованности, но и временем профессионального созревания. Философское, публицистическое, поэтическое наследие Соловьева осмысляется и трактуется А. А Носовым как единое целое, живое лишь постольку, поскольку живет как интегрирующая часть в едином целом исторического времени. Об этом, применительно к случаю, он говорил в одной из рецензий: «Всякий, кто сколько-нибудь систематически знакомился с творческим наследием B.C. Соловьева и имел при этом склонность к издательской деятельности, испытывал жгучий соблазн выпустить под одной обложкой его стихотворения и статьи по эстетике» (Новое литературное обозрение. 1994. № 9. С. 309). Методологически правый соблазн Носов удовлетворил, выпустив книгу: B.C. Соловьев. «Неподвижно лишь солнце любви...» Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников (М.: Московский рабочий, 1990). На сегодня эта работа остается наиболее интересным опытом контекстуализации соловьевского поэтического слова биографией поэта. Впервые в ней все поэтические произведения Соловьева (кроме стихотворных драм) представлены в хронологической последовательности, помимо структурирования корпуса такими противопоставлениями, как «серьезное» или «шуточное», «изданное» или «неизданное», «включенное» в единственную книгу «Стихотворения» или «не вошедшее». Прозаическим контрагентом стихотворениям выступают самые «биографические» фрагменты соловьевской переписки (из писем ко всем представленным адресатам выбраны наиболее частные), таков же выбор из мемуарных свидетельств о Соловьеве.


Напряженный и целенаправленный поиск позволил А. А. Носову значительно расширить общедоступный (и тем самым общеобязательный для исследователей) объем «со- ловьевского текста» за счет материалов; не опубликованных прежде либо канувших в безвестность. Под «соловьев- ским текстом» мы понимаем здесь именно единство собственно авторского текста (вербального и поведенческого) и свидетельств восприятия этого текста современниками (рецепции еоловьевского наследия в следующих поколениях АА. Носов, в общем, не касался). Упомянем его публикации писем Соловьева к Л.Я. ГУревич (Новый мир. 1989. № 1), к С.Н. Трубецкому (De visu. 1993. № 8), мемуаров Е.М. Поливановой (Русская мысль. Париж, 1992. № 3935,3937,3938) и AM. Панютиной (Куранты. 1993. № 149). Наиболее крупная, притязательная и удачная из соловьевских публикаций А.А. Носова — критическое переиздание переписки Соловьева с А.А. Киреевым (Символ. Париж, 1992. № 27).

Думаю, впадет в заблуждение тот, кто посчитает, что кропотливое, любовное вкапывание в исторический контекст соловьевской «мысли» велось А.А. Носовым только или прежде всего ради ее лучшего себе и публике уяснения. Несомненно, не меньшей ценностью в глазах покойного обладал и сам этот «контекст», плотность исторического ряда, воссоздаваемая трудом историка. Плоть прошлого, подаваясь на вызов, чтобы быть внятной, требует и уяснения «мысли» — так естественно А.А. Носов переходит от издания насыщенной фактами и жестами переписки Соловьева и Киреева к реконструкции последнего из двенадцати соловьевских чтений о Богочеловечестве, состоявшихся в 1878 году как раз благодаря Кирееву (Символ. Париж, 1992. № 28), а далее ш к фундаментальному комментарию всех чтений, которое увидит свет, увы, посмертно, в четвертом томе Полного собрания сочинений Вл. Соловьева (надеемся, в 2003 году). Перу покойного принадлежат весьма полезные примечания в сборнике сочинений Соловьева

868 Н.В. Котредев

«Философия искусства и литературная критика» (М., 1992); для многих включенных в него текстов комментарий Носова оказался первой попыткой критического издания.

Рассматривая список работ Александра Алексеевича, перечитывая написанное им, само собой заключаешь, что покойный ясно сознавал свое место в преемственном саморазвитии историографического знания. Логика естественного поведения привела Носова к замечательному предприятию к изданию не увидевшей в свое время света четвертой части шедевра русской биографики, труда С.М. Лукьянова «О Вл.С, Соловьеве в его молодые годы». Фототипически были воспроизведены первые три книги, новым набором дана четвертая, в сопровождении тщательной и любовной статьи Александра Алексеевича о своем предшественнике — «„Большой и бескорыстный труд'1 (С.М. Лукьянов — биограф Вл.С. Соловьева)».

Столь же согласным с природой исторического материала был и выход А.А. Носова на занятия наследием кн. Е.Н. Трубецкого. С одной стороны, Е.Н. Трубецкой — друг Вл. Соловьева и один из наиболее заметных «соловь- евцев», в силу этого — неизбежный для Носова предмет исследований, с другой стороны — автор фундаментальной монографии о друге-учителе, ставшей краеугольным камнем традиции соловьевских штудий, следовательно, точка отсчета при всякой попытке исследователя осознать себя во времени. Носов дал комментированное переиздание этой двухтомной книги (М., 1995). Но еще раньше Александр Алексеевич опубликовал яркий памятник культуры начала двадцатого века — переписку Е.Н.Трубецкого и М.К. Морозовой (Новый мир. 1993. № 9, 10). Эти письма лежат в архиве вперемешку с материалами Вл. Соловьева — в фонде М.К. Морозовой, основательницы музея Вл. Соловьева, хождение по следам соловьевских рукописей неминуемо приводит исследователя к их чтению. Александр Алексеевич надеялся со временем издать переписку Трубецкого с Морозовой в полном объеме, не ствс-


нясь рамками журнальной публикации; остается надеяться, что в его архиве найдется эта работа в таком состоянии, которое позволит ее напечатать уже без участия автора.

За пять лет, с 1990 по 1995 год, Александр Алексеевич напечатал четыре фундаментальных труда. Завидная работоспособность — необходимо учитывать, что архивный и библиографический поиск относится к тем областям человеческой деятельности, где производительность жестко ограничена внешними условиями (режим работы архивов и библиотек, с каждым годом у нас становящийся все более неблагоприятным; рассеянность подлежащего обработке материала в пространстве многих городов мира; в случае первопроходческой деятельности ф огромный массив чернового просмотра). В работах Александра Алексеевича есть ошибки и недоделки. Большая часть из них, я уверен, связана с издержками издательского процесса, не позволяющего автору довести его труд до конца, диктуемого природой материала и его собственной, авторской логикой. Побеждает бессмысленная суета издательского процесса, в которой нет принципиальной разницы между диктатом «планового хозяйства» и возможностями финансирования в «открытом обществе». Труд филолога и процесс его обобществления оказываются в разных ценностных плоскостях, собственная содержательность издательской деятельности все меньше считается с ценностями, каналом распространения которых она, казалось бы, призвана быть. А.А. Носов сознавал этот катастрофический срыв культуры — отсюда сардонический тон многих его откликов на публикации философского наследия. Плохая работа публикаторов для Александра Алексеевича представлялась нарушением цеховой этики, поскольку упраздненным оказался принцип «не можешь — не берись». Этот подход к жизни предполагает, что корпоративная табель о рангах учитывает только качество работы (сложность задачи и успех ее исполнения), производительность должна быть критерием второстепенным. Однако лицензию на профессио

870 Н.В. Кот релев

нальную деятельность выдает не цех, да и сами ремесленники по такому уставу жить не хотят. И гнев носовских рецензий (см., например: Новое литературное обозрение. 1994. № 9; 1995. № 12), и не вполне осмотрительное восхищение условиями работы в немцах (см., например: Вопросы философии. 1993. № 5) — увы! — останется без организационных выводов. Памятна будет их горечь.

В публикациях Александра Алексеевича — пусть в миниатюре — дана «сумма» соловьевской литературы: критическое издание текстов Соловьева, основоположный биографический свод и основоположная философско-историческая интерпретация. Был начат труд над двадцатитомным собранием сочинений Вл. Соловьева, первые два тома которого были вылеплены А.А. Носовым. Так выразилась замечательная послушность исследователя историческому материалу, пластичная сила творческой личности. «Творца безвольный произвол», по слову Вяч. Иванова, привел А.А. Носова к тому, что в эпоху Соловьева и соло- вьевцев полагалось единством высшего порядка, собственно основной единицей в предметном поле исследования: цельной личности, чей опыт трансцендирует любую «мысль», любое ее высказывание. Сам Александр Алексеевич неоднозначно говорил об этой данности рассматриваемой эпохи, иногда насмешливо (в статье при переиздании монографии Трубецкого, разбирая его столкновение с Рад- ловым и Лопатиным), чаще с восхищением. Как бы то ни было, вся его ученая деятельность с прекрасной настойчивостью обеспечивала возможность равноправной встречи эпох и лиц, т. е. восстанавливала единство времени, как единство жизни.

И вот теперь необходимо думать, как услышать его голос, его ответ на мои слова...

В сороковой день по кончине А.А. Носова.

Об издании дневников С.Н. Булгакова в г. Орле1

1

Н е д а в н о мне приснился сон: я гостил в одном доме, и радушные хозяева, люди в общем-то добрые и искренне озабоченные сохранением и преумножением благих гастрономических традиций былых времен, потчевали меня чаем с засахаренным малиновым вареньем. Каково же было мое удивление и, я бы сказал даже, смятение, когда я обнаружил, что подстаканники и серебряные ложки — из моего серванта. Проснувшись в холодном поту от раннего звонка, я снял телефонную трубку и услышал голос приятеля, который поспешил меня обрадовать: в Орле вышел второй том булгаковских дневников, зовется «Из памяти сердца», основную часть тома составляет пражский дневник, изданный и прокомментированный мною в соавторстве с Натальей Голубковой в Ежегоднике «Исследований по истории русской мысли» за 1998 год.

Не могу описать своих чувств, нахлынувших на меня от благодарности к орловским радетелям русской духовности, ознакомивших широкие читающие слои с текстом, по

1 Прош. Сергий Булгаков. Из памяти сердца / Сост. А.Ю. Максимов и А. П. Олейникова. Орел, 2001. Тираж 1000 экз.

872 06 издании дневников С.Н. Булгакова в г. Орле

явившимся в издании, доступном лишь узкому кругу специалистов. Наконец-то наш отечественный читатель будет иметь открытый доступ ко всему «интимному» наследию Булгакова. Однако мой сон не оставлял меня и ощущение вскрытого серванта и сворованных ложек вкупе с ним. «Конечно, — рассуждал я про себя, — Булгаков принадлежит всей русской культуре, всему сонму ее поколений, городу, что называется, и миру. Но ведь авторское право публикаторов и авторов комментария недвусмысленно обозначено в сборнике, как й фамилии их, помещенные волею издателя практически в каждом колонтитуле. Неужели орловская благословенная земля, уроженцем которой является отец Сергий (да и мои корни — оттуда!), объявила себя территорией, где отныне и присно не действует российское законодательство об авторском праве, приведенное наконец-то в соответствие с нормами международного права? Или Москва теперь на другой планете и так трудно связаться с авторами через редакцию, издательство ̂И т. п. — и спросить разрешение на публикацию?»

Текст «Из памяти сердца» не существовал ни в одной булгаковской библиографии и описи его архива, он был в буквальном смысле найден мной среди папок с рукописями На Сергиевском Подворье. Далее следовала кропотливая совместная работа по расшифровке текста по неотчетливой ксерокопии, которую не одну неделю делали мы совместно с Н.Ю. Голубковой. Но ведь речь идет не только о тексте дневника, но и об обширных научных комментариях, которые уже целиком и полностью являются продуктом нашего труда. К тому же орловские издатели, безбожно переврав фамилию одной из моих коллег и не удосужившись поинтересоваться криптонимом другого, ущемив таким образом права сразу трех исследователей, лишили нас возможности исправить неизбежные недочеты, вписать расшифрованные слова, повторно считав текст дневника с оригиналом, и сделать необходимые дополнения — в чем был бы реальный смысл повторной публикации.

Об издании дневников С.Н. Булгакова в г. Орле 873

Поразмыслив немного и попытавшись реконструировать (таков удел наш, текстологов и историков) публикаторский замысел господ А.П. Олейниковой и А.Ю. Максимова, склеивших новорожденный том, я представил их логику примерно следующим образом: «А кто, собссно, вы такие, чтобы мы с вами связывались? Нам дает деньги губернская власть, а вам кто? Мы гнём баранки и пьем чай с самим НА. Струве, а вы с кем? У нас есть философия хозяйства, в соответствии с которой мы неуклонно ософиеваем издательский бизнес на деньги органов государственной власти, а у вас какая философия и какие денежки? Наконец, у нас даже заместитель главы администрации — ученый-булгако- вед, составляющий и издающий книги, а у вас?». Можно было продолжать этот гипотетический ряд вопрошаний, но я вовремя остановился и стал звонить своим друзьям, многие из которых в научном и издательском мире люди небез- известные и даже заслуженные. Я спрашивал их, прямо-таки подняв с постели поутру: может, теперь так принято? может, я им, т. е. орловчанам, должен еще спасибо сказать за то, что донесли, сделали известным плод наших скромных усилий, может и мне надо, заручившись поддержкой како- го-нибудь именитого политика, открыть собственное издательство и печь книги, складывая их из ворованных кирпичиков из чужих печей? Но все отвечали мне — «нет, налицо настоящее издательское хулиганство и даже, хуже того, воровство». Я, наверное, и дальше, подобно Сократу, буду ходить по стогнам и торжищам нашего большого города и искать человека, который скажет хоть слово в оправдание орловских булгакофилов. Обещаю продолжать делать это и дальше, как в устной, так и в печатной форме, до тех пор, пока мы не получим от орловских издателей вразумительных объяснений тех мотивов, по которым они отважились на несанкционированную перепечатку чужого текста — перепечатку очевидно пиратскую, незаконную и аморальную.

Алексей Козырев

874 Об издании дневников С.Н. Булгакова в г. Орле

2

В качестве редактора-составителя Ежегодника «Исследования по истории русской мысли» (М., 1998), в котором А.П. Козырев и Н.Ю. Голубкова впервые опубликовали и откомментировали дневник С.Н. Булгакова «Из памяти сердца», а также в качестве автора ряда комментариев к дневнику, которые я, с согласия публикаторов, добавил к их работе (они обозначены в тексте инициалами М. К.), должен сообщить следующее.

А.П. Олейникова и А.Ю. Максимов, не получив согласия ни одного из осуществивших первую публикацию «Из памяти сердца» лиц, присвоили себе чужой труд, профессиональный труд по расшифровке текста, исследованию его биографических и содержательных реалий. Воровское бесстыдство их предприятия поражает: из основной части их сборника (в приложении к нему из «Богословских трудов» перепечатана известная работа монахини Еленыо Булгакове) объемом 150 страниц — украденный ими текст составляет 115 (С. 45—160). А в предисловии к книге составители дают якобы археографическое описание рукописи дневника, которое, кажется им, должно убедить публику в их профессиональной состоятельности. Но мне трудно представить, кого действительно может убедить такое описание рукописи, которое дословно украдено из предисловия А.П. Козырева к «Из памяти сердца».

Но и это не все: беспристрастный читатель легко увидит, что в тех случаях, когда А.П. Олейникова и А.Ю. Максимов публикуют в этой книге что-либо самостоятельно, они оказываются совершенно неспособны не только кратко осветить историю текста, но и дать к нему даже минимальный комментарий. Напротив, украденная ими публикация, отличается, прежде всего, совершенно нехарактерной для их составительского почерка детальностью. Это не

Об издании дневников С.Н. Булгакова в г. Орле 875

удивительно: комментарий к «Из памяти сердца» также полностью, до запятой, незаконно перепечатан в их издании (С. 299—331). Воровское усердие орловских «составителей» простирается даже на мои личные добавления к комментарию А. П. Козырева и Н.Ю. Голубковой в Ежегоднике. А.П. Олейникова должна была, наверное, немало удивляться, видя в начале ряда комментариев непонятное для нее (и для ее читателя) указание «М. К.:», -«но оставила их в неприкосновенности, полагая в них, видимо, особые знаки чужой ей науки.

Это анекдотическое усердие дает мне полное право назвать АП . Олейникову и А.Ю. Максимова плагиаторами.

Мне не хочется думать, что Н.А. Струве, чьим именем периодически прикрываются составители и чьи фотографии (рядом со своими) они публикуют в сборнике дневников Булгакова2, знает о такой творческой специфике своих орловских партнеров. Но некоторые обстоятельства заставляют меня думать, что воспитанная в себе орловскими составителями беспардонность растет в благоприятной для нее атмосфере. Ярким образчиком такой специфической атмосферы может служить другая вышедшая из круга Н.А. Струве книга, в значительнейшей степени посвященная Булгакову: Братство Святой Софии. Материалы и документы. 1923—1939 / Сост. и публ. Н.А. Струве и Т.В. Емельяновой. М.; Париж, 2000 (кстати, на авантитуле и этой книги фигурирует цитата из «Из памяти сердца», цитируется дневник и в Примечаниях, но сведений об авторах его публикации нет). У меня нет сомнений в действительно большом значении этого сборника, впервые представляющего столь объемный и системати-

2 Первая книга дневников была опубликована ими вместе: Прот. Сергий Булгаков. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи / Сост. А.П. Олейникова и Н.А. Струве. Орел, 1998. Одновременно, в 1998 году, не учтенный ими дневник был опубликован А.П. Козыревым и Н.Ю. Голубковой.

876 Об издании дневников С.Н. Булгакова в г. Орле

ческий свод данных о «Братстве Святой Софии». У меня вызывает удивление культивируемое составителем и граничащее с пошлостью презрение к предшественникам, исследовавшим историю «Братства». Вот что пишет Н.А. Струве в предисловии к книге: «Книга о Братстве Св. Софии родилась из неожиданной находки: на одном складе, в картонках, уже предназначенных к уничтожению, нам посчастливилось обнаружить часть архива Братства Св. Софии, почти сплошь рукописные протоколы Братства». Оставим в стороне тему сохранности находящихся под парижским покровительством Н.А. Струве документов, но каково делать вид, что не будь счастливой находки, сама тема «Братства» не возникла бы? Составитель цитирует «Из памяти сердца» по Ежегоднику «Исследований по истории русской мысли» за 1998 год, но в комментарии к этому дневнику трудно не заметить ссылок на иные, вышедшие задолго до счастливой находки, исследования «Братства» и публикации документов по его истории3, да и в самом Ежегоднике (за 1997 год) увидел свет представительный свод документов о «Братстве»4. Сама исследовательская совесть требует уважать предшественников, сличать и сопоставлять их сведения с новыми документами — если нас интересуют именно документы, история «Братства», наследие Булгакова, а не производимое вокруг них каждение.

Модест Колеров

3 М. А. Колеров. Братство св. Софии: «веховцы» и евразийцы / / Вопросы философии. 1994. № 10. См. также: М.А. Колеров. Новые материалы к истории Братства Св. Софии (1918—1925) / / Вопросы фило- софии. 1996. № 4.

4 Братство святой Софии: документы (1918—1927) / / Исследования по истории русской мысли. Ежегодник за 1997 год. СПб., 1997.

Исправление опечаток в Ежегоднике за 2000 год

В публикации писем Н.А. Бердяева к П.Б. Струве (1922—1923) публикатор просит исправить следующие опечатки и ошибочные прочтения:

С. 298, строка 5 сверху:Вместо: Д. 137 — следует читать: Д. 136.

С. 298, письмо 1:Вместо: <нрзб> — следует читать: ехать.

С. 299, строки 6—7 сверху:Вместо: ...В этом начинании будут принимать участие.., — следует читать: ...В этом начинании ближайшее участие будут принимать...

С. 302, строка 1 сверху:Вместо: определять — следует читать: определить.

С. 302, строка 6 сверху:Вместо: ...проблем философии духовной культуры... — следует читать с учетом восстановления зачеркнутого Бердяевым слова: ...проблем философии духовной [жизни] культуры...

С, 302, строка 23 сверху:Вместо: мои — следует читать: наши.

С. 303, письмо 4:Вместо: соединяться — следует читать: соединиться.

878

С. 306, строки 6-9 сверху:Вместо: ...Вы исповедуете prius политической власти (...), а я очень верю в оригинальные... — следует читать: ...Вы исповедуете революционный бланкизм, страшно переоцениваете значение политической власти (...), а я очень верю в органические...

С. 306, строка 9 снизу:Вместо: Франции — следует читать: французской.

С. 306, строка 7 снизу:Вместо: <нрзб> — следует читать: эпохи.

С. 307, строки 1—2 сверху:Вместо: ...за новую орфографию и <нрзб> на заседании правления... т следует читать: ...за новую орфографию и в целом на защите правописания...

ij С Е Р И Я|| «Исследования по истории русской мысли»

под редакцией М.Л. Колерова

I МА.Колеров. Не мир, но меч. Русская религиозно-философскаяпечать от «Проблем идеализма» до «Вех».

|j 1902-1909. СПб.: Алетейя, 1996 [Том 1]\\ Ежегодник за 1997год. СПб.: Алетейя, 1997

Вера Проскурина. Течение Гольфстрема: Михаил Гершензон, его жизнь и миф. СПб.: Алетейя, 1998 [Том 2]

Ежегодник за 1998год. М.: ОГИ, 1998 Ежегодник за 1999год. М.: ОГИ, 1999 Евгений Голлербах. К незримому граду.

Религиозно-философская группа «Путь» (1910-1919). СПб.: Алетейя, 2000 [Том 3]

Д.С.Мережковский, З.Н. Гиппиус, Д.В.Философов.| Царь и революция (1907). М.: ОГИ, 1999 [Том 4J

Леонид Кацис. Русская эсхатология и русская литература, ji М.: ОГИ, 2000 [Том 5]

Ежегодник за 2000год. М.: ОГИ, 2000и С.Н.Булгаков. Труды о Троичности / Сост. Анна Резниченко.

М.: ОГИ, 2001 [Том 6]Руслан Хестанов. Александр Герцен: Импровизация против доктрины. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001 [Том 7]

ПРОБЛЕМЫ ИДЕАЛИЗМА С.Н. Булгаков, Е.Н. Трубецкой, П.Б.Струве, НА. Бердяев и др.

i( Сборник [Москва 1902]. / Подг. текстов Н.В.Самовер.М.: «Три квадрата», 2002 [Том 8]

Готовятся к печати:ij Владимир Белоус. Вольная Философская Ассоциация, 1919-1924

( Роберт Берд. Отраженный свет:Очерк жизни и творчества Вяч. Иванова

,| Л.Е.Габрилович (Галич). Собрание сочиненийВолжский (А.С.Глинка). Собрание сочинений

( М.М.Рубинштейн. Собрание сочиненийА.М.Лазарев. Собрание сочинений

Г.Г.Шпет. Собрание сочинений

Серия:«И с с л е д о в а н и я п о и с т о р и и р у с с к о й м ы с л и »

под общей редакцией Модеста Колерова

Ежегодник за 2001—2002 гг.

Художник серии: Сергей Митурич, препринт: Савва Митурич, верстка: Тамара Дон скова,

корректор: Наталья Иванова, производство: Елена Данич

Издательство «ТРИ КВАДРАТА»Москва 125319, ул. Усиевича 9

тел. (095) 151-6781, факс 151-0272, e-mail: [email protected] Лицензия ИД N9 03015

Подписано в печать 30.07.2002. Формат 70x100/32.1арнитура Newton Объем 27,5 печ. л. Бумага офсетная. Печать офсетная. Тираж 1000 экз.

Заказ Nfi 2240Отпечатано с готовых диапозитивов во ФГУП ИПК

«Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14