1

№3 (33)2016

Литературный журнал «СИМБИРСКЪ»

2

Издание осуществлено при поддержкегубернатора Ульяновской области

Сергея Ивановича Морозова

© Дизайн, компьютерная верстка – Олеся ТюльпаКорректоры – Ольга Абрамова, Ирина Сабанова.На обложке: Дом архитектора Ф. Ливчака. Дом был по-строен в 1914 г . Ф. Ливчаком для своей семьи. В сере-дине 1980-х гг. особняк передан Союзу театральных деятелей России и с этих пор известен как «Дом актера». Фото Олеси Тюльпа.

Редакционный совет:

Председатель – Владимир ЛучниковВладимир Артамонов

Александра БеловаОльга ДарановаВиктор Малахов

Светлана МатлинаНиколай Марянин

Ольга ШейпакЮрий ШерстневТатьяна Эйхман

Издание зарегистрировано Управлением Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций по Ульяновской областиПИ №ТУ 73-00350 от 21 марта 2014 г.Учредитель: Областное государственное автономное учреждение «Издательский дом «Ульяновская правда».

© Литературный журнал «СИМБИРСКЪ» №3 (33), 2016.

Литературный журнал «СИМБИРСКЪ» №3 (33), 2016

CодержаниеГлавный редакторЕлена Викторовна Водкина (Кувшинникова)E-mail: karamz_sad@mail.ruТелефон 89603693212

Зам.главного редактораАлександр ЛайковE-mail: laickov@yandex.ruТелефон 89648559054

Подписано в печать 1.04.2016 г.Тираж 400 экз. Заказ №298.

ОАО «Областная типография «Печатный двор»432049, г. Ульяновск, ул. Пушкарева, 27.

Рукописи принимаются только в электронном виде, не ре-цензируются и не возвращаются.

Авторы несут ответственность за достоверность предо-ставленных материалов.

Мнения автора и редакции могут не совпадать.При перепечатке ссылка на «Симбирскъ» обязательна.

Журнал «Симбирскъ» можно приобрести в киосках «Симбирская печать»

и в отделе распространения по адресу:ул. Пушкинская, 11.

По всем вопросам подписки (в том числе альтернативной) на журнал можно

проконсультироваться по телефону

41-04-32

Издатель: Областное государственное автономное учреждение «Издательский дом «Ульяновская правда»; Адрес издателя, адрес редакции: г. Ульяновск, ул. Пушкинская, 11.

ОФОРМИТЬ ПОДПИСКУ можно тремя способами:

- Подпишитесь на почте и журнал принесут вам домой (цена на 1 мес. 92.00 руб.).

Индекс издания 54516. - Подпишитесь в редакции

и заберите журнал сами по адресу: Ульяновск, ул. Пушкинская, 11

(цена на 1 мес. 55.00 руб). - Подпишитесь через

ООО «Урал-Пресс Поволжье» (тел. 41-01-41).

Вступление ............................................................................................................................................ 3Карамзинский садВстреча ульяновских писателей с губернатором С.И. Морозовым ........................................................................................................................... 4-5Ольга Даранова. Карамзину посвящается ............................................................... 6Геннадий Челноков. Из записной книжки П.А. Вяземского .............. 7-9Маргарита Смирнова. Девичьи грезы бедной Лизы ...........................10-11Литературное наследиеСимбирским литературным трактом ....................................................................... 12Владимир Кузьмин. Забытое имя. Иван Мятлев ......................................13-15Иван Мятлев. Как хороши, как свежи были розы…Стихи ..............16-18С любовью ко всему родномуПри свете Пушкинского слова. День памяти А.С. Пушкина в Ульяновске........................................................19-20«Два чувства дивно близки нам…» Пушкинский вечер в музее Гончарова .............................................................20-21Элла Якубенкова. «Друзья, душа моя открыта…» Вечер-концерт, посвященный Н.М. Языкову .............................................22-23Эльвира Теймурбулатова. Николай Благов – поэт и гражданин. Итоги городского конкурса чтецов ........................................................................... 24Страна поэзияК 65-летию Ульяновской писательской организации ............................. 25Николай Марянин. Душа с чистотой росинки. О поэте Ираиде Ульяновой ................................................................................................ 26Ираида Ульянова. Я желаю вам, люди, добра! Стихи ..........................27-29Людмила Дягилева. Верю,надеюсь, люблю… Юбилейный вечер Николая Марянина ..........................................................30-31Николай Марянин. Стихи .................................................................................................... 31АрхивЮрий Козлов. Взятие Симбирска ........................................................................32-37Дороги памяти военнойТатьяна Эйхман. Стихи ...................................................................................................38-40Конкурс «Друзья по вдохновенью». ............................................................................ 40Река воспоминанийЛев Нецветаев. От прадедов к правнукам. Страницы воспоминаний ...........................................................................................41-57Светлана Гужева. Багульник. Рассказ ..................................................................58-71ДвоеСтихи и проза о любви и весне. Авторы: Александр Тимаков, Олег Киселев, Татьяна Карпова, Галина Зеленкина, Вера Долматова, Оль-га Даранова, Олег Храмов, Владимир Сафронов, Диана Шпоркина, Александр Дашко, Мария Богдан, Лилит Козлова, Иоанна Ларина, Ольга Лазарева, Владимир Артамонов, Татьяна Мельник. ............72-88Дорога к храмуВладимир Пашин. Время. Стихи ...........................................................................89-91Молодые голосаАлина Осокина. Пианист. Рассказ ........................................................................92-95Анастасия Егорова. Стихи ................................................................................................... 96Конкурс «Первая роса» ........................................................................................................... 96

3

СМЫСЛ И ПРОСТОТА ЗАВЕТНЫХ СЛОВ

Дорогие друзья!Рады приветствовать вас на страницах ежемесяч-

ного литературного журнала «Симбирскъ»!К 250-летию Н.М. Карамзина в Ульяновской обла-

сти про водится большая работа, объединяется куль-турная обще ственность. Мы рассказываем о Центре изучения наследия Н.М. Карамзина, созданного при Ульяновском Дворце книги.

Рубрику «Карамзинский сад» продолжает пу-бликация Геннадия Челнокова «Из записной книжки П.А. Вяземского».

Музей народного творчества подготовил к ка-рамзинскому юбилею оригинальную выставку. Со-циально-выставочный проект «Девичьи грезы» – это своеобразная интерпретация повести Н.М. Карамзи-на «Бедная Лиза». В экспозицию введена декорация, погружающая посетителя в романтическую обста-новку ХVIII века. О выставке на страницах журнала рассказывает заведующая музеем Маргарита Смир-нова.

В рубрике «Литературное наследие» представля-ем проект «Симбирским литературным трактом» – это продолжение проекта «12 симбирских литера-турных апостолов». Мы продолжаем рассказывать о писателях прошлого, так или иначе связанных с на-шим краем.

В этом номере публикуем очерк журналиста и краеведа Владимира Кузьмина о поэте Иване Мятлеве. Это имя почти забыто современным читателем, но не забыты лирические строки: «Как хороши, как свежи были розы».

Мы по традиции рассказываем о значимых куль-турных и литературных событиях.

В рубрике «С любовью ко всему родному» читай-те о том, как отмечался День памяти А.С. Пушкина в Ульяновске. Тему русской классики продолжает пу-бликация «Друзья, душа моя открыта». Ведущая проек-та Дома музыки «Вечерний Cимбирск» Элла Якубен-кова рассказывает о новой программе, посвященной поэту Н.М. Языкову.

Мы публикуем итоги городского конкурса чте-цов «Николай Благов – поэт и гражданин».

Это творческое состязание проходило в цен-тральной городской библиотеке имени И.А. Гончарова.

К 65-летию Ульяновской писательской организа-ции журнал «Симбирскъ» подготовил цикл публика-ций. В этом номере мы знакомим читателей с твор-чеством ульяновской поэтессы советского периода, членом Союза писателей СССР Ираидой Ульяновой (1930 – 1976 гг.).

В рубрике «Архив» помещаем главу «Взятие Сим-бирска» из недавно вышедшей книги Юрия Козлова «Генерал Каппель и волжане».

Память о Великой Отечественной войне – в сти-хах Татьяны Эйхман. В разделе «Дороги памяти воен-ной» – тематическая подборка стихов.

Мы продолжаем публикацию воспоминаний ху-дожника Льва Нецветаева «От прадедов к правнукам». «Река воспоминаний» переносит нас в 40-е -50-е годы прошлого века, думается, многим нашим землякам старшего поколения памятны подробности жизни, быта, школьных будней, дворовых игр… А более мо-лодым читателям, надеемся, будет интересно узнать, чем и как жили ульяновцы в то время.

Продолжает рубрику проза Светланы Гужевой.В третьем, весеннем номере, в рубрике «Двое» –

стихи наших авторов о любви и весне.Весна случится с нами, но пока зима все длится, длится, длится, длится... (Влади-

мир Артамонов)И все же душа открыта Весне. Это подтверждают

стихотворные строки… Настанет день: окно я в сад раскрою, Не в силах отвести от чуда взгляд,Замру в восторге: розовой волною Цветы украсят яблоневый сад!(Татьяна Эйхман)В рубрике «Молодые голоса» читайте рассказ

Алины Осокиной «Пианист».В стихах и прозе звучит извечный мотив бытия.

И сегодняшние авторы ищут заветные слова, чтобы выразить переполняющие душу чувства.

Это – как прозренье утром раннимВ росном блеске полевых цветов.Понял я всю цену расставаньям,Смысл и простоту заветных слов.(Александр Тимаков)

Елена КУВШИННИКОВА

4

250-летию Н.М. Карамзина посвящается

С такой инициативой выступили представители культурной и писа-тельской общественности в преддверии Всемирного дня поэзии. Начи-нание поддержал глава региона Сергей Морозов.

Напомним, в начале марта Патриарший совет по культуре выступил с иници-ативой по учреждению общества русской словесности. По предложению Прези-дента РФ его возглавил Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. Задачами новой организации стали консолидация усилий учёных, педагогов, деятелей культуры, широкой общественности для сохранения ведущей роли литературы и русского языка в воспитании подрастающего поколения; укрепление единого культурно-образовательного пространства; развитие лучших традиций отечественного гу-манитарного образования, культурно-просветительской деятельности.

«2016-й для нас памятный год – это год 250-летия Николая Карамзина. Кро-ме того, мы будем отмечать 130-летие Габдуллы Тукая, 110-летие Мусы Джалиля, 65-летие регионального отделения Союза писателей. Мы должны использовать культурный потенциал этих знаменательных событий, чтобы воспитывать под-растающее поколение, поддерживать и развивать культуру, реализовывать про-

В УЛЬЯНОВСКОЙ ОБЛАСТИ БУДЕТ

СОЗДАНО ОБЩЕСТВО РУССКОЙ

СЛОВЕСНОСТИ

5

светительские проекты. Необходимо более активно увековечивать память людей, которыми мы по праву гордимся, и включать эти проекты в туристические маршруты, чтобы рас-сказывать о знаковых для нас людях и событиях гостям региона. Еще одним важным этапом в этой большой ра-боте призвана стать группа по содей-ствию обществу русской словесно-сти», – отметил глава региона Сергей Морозов.

По его словам, в рабочую группу войдут представители сферы культу-ры и образования, общественных ор-ганизаций, средств массовой инфор-мации, семейных советов.

«Ульяновск – родина Ивана Гон-чарова и Николая Карамзина, край, где бывал великий поэт Александр Пушкин. В 2015 году наша область признана самым читающим регио-ном страны, а также литературным городом ЮНЕСКО. Кому, как не нам, быть флагмана-ми таких инициатив. Мы считаем, что главным ме-роприятием под эгидой этой работы должна стать международная конференция «Пушкин и Карамзин. Истоки русской словесности», запланированная к проведению в Ульяновске. Важно, что нашу инициа-тиву уже одобрил председатель Союза писателей РФ Валерий Ганичев, который подчер-кнул, что Ульяновская область держит высокую гуманитарную планку и спо-собна на многое в работе по сохране-нию русского языка и литературы, на-ционального самосознания», – рас-сказала министр искусства и культур-ной политики Татьяна Ившина. Также руководитель ведомства рассказала о крупных событиях, направленных на развитие книгоиздания и поддержку словесности, которые пройдут в бли-жайшее время. Так, в апреле состоит-ся семинар по продвижению чтения «Лучшие практики регионов России и зарубежья». В Ульяновске соберут-ся представители библиотечного со-общества страны, Международного

комитета ЮНЕСКО, писатели, представители изда-тельств, эксперты из Агентства «Роспечать». Уже сей-час есть предложение Российского книжного союза провести в Ульяновской области большую книжную ярмарку. Кроме того, регион вошёл в проект «Боль-шая книга» – встречи в провинции». Последний пред-полагает творческие встречи с лауреатами и финали-стами Национальной литературной премии «Боль-шая книга».

В 2016 году Ульяновское региональное отделе-ние Союза писателей РФ отмечает своё 65-летие. На встрече представители этой организации обсудили дальнейшие планы её развития. Как рассказала пред-седатель регионального писательского союза Ольга Шейпак, сегодня его активными участниками являет-ся 41 литератор. «В течение года нами запланирован цикл мероприятий по продвижению чтения, сохра-нению традиций и развитию литературы. Большое внимание уделяется молодым авторам – запущено несколько литературных конкурсов: «Первая роса», «Верлибр», «Станция «Белая»», «Друзья по вдохнове-

нию». Проходят беседы о писателях нашего края, встречи с ними заплани-рованы в районных и школьных би-блиотеках. Одно из важных событий года – областной семинар литератур-ных объединений и клубов с поэти-ческим марафоном – состоится в ок-тябре. В течение года также пройдут творческие вечера писателей-юбиля-ров Николая Марянина, Татьяны Эйх-ман, Лидолии Никитиной, Виктора Малахова и других», – отметила Ольга Шейпак.

В заключение встречи глава ре-гиона дал поручение проработать во-прос создания литературной стипен-дии для молодых писателей и поэтов Ульяновской области, а также оказать поддержку в издании литературного журнала «Симбирскъ».

Использованы материалы с сайта правитель-ства Ульяновской области.

Редакционный совет журнала «Симбирскъ» искренне благодарит губернатора Ульянов-ской области Сергея Ивановича Морозова за поддержку в издании и продвижении журнала.

Губернатор С.И. Морозов и министр искусства и куль-турной политики Т.А. Ившина

Участники встречи. 20 марта 2016 года. Дворец книги. г. Ульяновск

6

Центр изучения наследия Н.М. Карамзина нахо-дится в структуре Дворца книги – Ульяновской об-ластной научной библиотеке имени В.И. Ленина. За-дачи Центра – изучение и популяризация наследия Н.М. Карамзина, других видных деятелей Симбирско-го-Ульяновского края, содействие реализации все-российских и региональных программ сохранения культурно-исторического наследия.

Центр осуществляет связь с культурно-образо-вательными, общественными организациями, архи-вами, учебными заведениями Ульяновской области в целях организации научно-исследовательской и просве-тительской деятельности по изучению наследия Н.М. Ка-рамзина.

Основными направлени-ями деятельности Центра яв-ляется организация и прове-дение Всероссийской научно-практической конференции «Карамзинские чтения», про-светительских бесед, публич-ных лекций, редактирование изданий, подготовка к публи-кации сборника материалов научно-практической конфе-ренции «Карамзинские чтения», наполнение инфор-мационного ресурса Karamzin-online, организация и проведение презентаций книг, творческих вечеров и встреч с культурной общественностью, проведение других образовательных мероприятий для различ-ных категорий населения.

В Центре сотрудничают преподаватели Ульянов-ского государственного педагогического универси-тета имени И.Н. Ульянова: доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка, литературы и журналистики С.М. Шаврыгин, доктор филологиче-ских наук, профессор кафедры русского языка, лите-ратуры и журналистики Л.А. Сапченко, заведующая научно-исследовательским отделом Государственно-го историко-мемориального музея-заповедника «Ро-дина В.И. Ленина» Е.К. Беспалова, учёный секретарь Дворца книги – Ульяновской областной научной би-блиотеки имени В.И. Ленина, председатель правления Карамзинского фонда поддержки культурно-истори-ческого наследия О.Н. Даранова, специалист по свя-зям с общественностью Александр Дашко, сотрудник культурного центра Ульяновского государственного педагогического университета имени И.Н. Ульянова

Павел Солдатов. Консультативную помощь в работе Центра оказывают сотрудники отдела редких книг и рукописей Дворца книги.

Тесное партнёрское сотрудничество связывает Центр с НИИ истории и культуры Ульяновской обла-сти имени Н.М. Карамзина, Ульяновской региональ-ной общественной организацией Союза писателей России, Симбирской митрополией, литературным журналом «Симбирскъ» и краеведческим журналом «Мономах», ульяновскими театрами, Ульяновским об-ластным Домом музыки, библиотеками.

Приближаясь к юбилей-ной дате – 250-летию со дня рождения Н.М. Карамзина, со-трудники Центра приняли уча-стие в разработке концепции года и активно включились в реализацию межведомствен-ного плана мероприятий по проведению торжеств.

Совместно с НФ «Пуш-кинская библиотека», Все-российской государственной библиотекой иностранной литературы имени М.И. Ру-домино, российскими изда-тельствами, журналом евро-

пейской культуры «Вестник Европы», российским каналом «Культура» ведётся подготовка ряда крупных культурных событий, среди них Всероссийская вы-ставка-ярмарка «Симбирская книга», межрегиональ-ный научно-практический семинар «Продвижение чтения в России: цели, задачи, достижения, проблемы и перспективы», фестиваль языков «Н.М. Карамзин – реформатор литературного языка и переводчик», день памяти Н.М. Карамзина, участие в карамзинском марафоне «История в лицах» и др. Крупным событи-ем года станет декабрьская Карамзинская ассамблея, в которой примут участие российские и зарубежные почётные гости – учёные-карамзиноведы, предста-вители Российского исторического общества, Ин-ститута русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, российских научно-исследовательских институтов, библиотек, деятели культуры и искусства.

Центр видит свою миссию в том, чтобы всяче-ски приблизить к соотечественникам незабвенный образ Николая Михайловича Карамзина – «прекрас-ный пример гражданских доблестей и человеческих добродетелей в соединении с высоким талантом» (М.П. Погодин).

К 250-летию Н.М. Карамзина в Ульяновской области про-водится большая работа, объединяется культурная обществен-ность, в библиотеках и школах, музеях и домах культуры про-ходят мероприятия, посвященные славной дате. И, конечно, важно побудить земляков к изучению творческого наследия писателя и историографа. Этой цели служит Центр изучения наследия Н.М. Карамзина.

(Координатор Центра – учёный секретарь Дворца книги – Ульяновской областной научной библиотеки О.Н. Даранова.)

КАРАМЗИНУ ПОСВЯЩАЕТСЯОльга Даранова

Выступает доктор филологических наук Любовь Александровна Сапченко

7

В 80-х годах XIX века личная библиотека И.А. Гончарова пополнилась несколькими книжны-ми преподношениями, доставившими ему, как всег-да, радость и искреннее удовлетворение. Среди них было несколько томов Полного собрания сочинений П.А. Вяземского. Издание было предпринято уже по-сле его смерти мужем внучки Екатерины Павловны графом С.Д. Шереметевым. Сочинение выходило с 1878-го по 1896 год в издательстве М.М. Стасюлеви-ча. Восемь вышедших к тому времени томов были по-дарены сыном П.А. Вяземского Павлом Петровичем. П.П. Вяземский был человеком образованным, весьма увлечён-ным и деятельным: археограф, литературовед, исследователь, коллекционер. Он являлся вла-дельцем усадьбы Остафьево в 1865 – 1888 годах, превратив её в музей. П.П. Вяземский был неуто-мим и в общественной работе, и на службе: избирался сенатором, занимал пост начальника Главно-го управления по делам печати, а также его заслугой было учрежде-ние «Общества любителей древ-ней письменности», о подвижни-ческой деятельности которого знали все просвещённые люди России. Павел Петрович в доме отца неоднократно виделся и об-щался с А.С. Пушкиным, который однажды сделал в его альбоме та-кую запись: «Душа моя Павел, держись моих правил…». П.П. Вяземский хорошо знал И.А. Гончарова как боль-шого писателя, как бывшего сослуживца отца и по-читателя творчества Петра Андреевича. И счёл своим долгом преподнести тома собрания сочинений отца с надписью, собственноручно сделанной на облож-ке первого тома: «Ивану Александровичу Гончарову в память покойного и в знак уважения от Павла Вязем-ского». Это преподношение было дорого Гончарову не только потому, что Петр Андреевич был извест-ным поэтом, критиком, имел уважение, почёт и заслу-женный авторитет в литературном мире, вел дружбу с такими писателями и поэтами, как В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, А.И. Тургенев, В.Л. Пушкин и др., но и потому, что они были тесно знакомы, их несколько лет связывала совместная служба в правительствен-ных учреждениях.

В мае 1835 года Гончаров, переехав из Симбир-ска в Петербург, поступил на службу в Департамент внешней торговли Министерства финансов, вице-ди-ректором которого был П.А. Вяземский. Совместная с ним служба продолжалась и позже. В 1856 году, уже после возвращения из кругосветного плавания, Ивану

Александровичу была предложена должность цензо-ра в Петербургском цензурном комитете, вошедшем в 1857 году в структуру Министерства народного про-свещения. П.А. Вяземский занял там должность това-рища министра и возглавил Главное управление цен-зурой. И.А. Гончаров начинал служить цензором этого ведомства под его руководством. Начало служебной карьеры самого П.А. Вяземского состоялось благо-даря помощи, поддержке и ходатайству симбирян Н.М. Карамзина, И.И. Дмитриева и их хороших зна-комых в столичных правительственных кругах. Ка-

рамзин, вошедший в семью А.И. Вяземского в качестве зятя, после смерти князя по его за-вещанию взял на себя всю забо-ту о воспитании и образовании пятнадцатилетнего сына Петра. Это завещание Карамзин вос-принял со всей серьёзностью и ответственностью, исполнив его добросовестно и до кон-ца. Николай Михайлович со-провождал Петра Вяземского в Петербург для устройства в должности, помогал советами, не оставался безучастным в его делах, творчестве, посвящал его в свои творческие и издатель-ские планы, всегда с теплотой и радостью встречал его в своём доме, многие часы они вместе проводили и в подмосковном

Остафьеве. Родственные связи П.А. Вяземского с Н.М. Карамзиным, затем служебные и товарищеские взаимоотношения с И.А. Гончаровым, а также знаком-ства с другими известными их земляками сблизили Павла Андреевича с симбирянами и Симбирском. Он был в курсе многих событий, торжеств, встреч, кото-рые проходили в городе. В частности, страшный по-жар, случившийся в Симбирске в 1864 году, в резуль-тате которого погибла Карамзинская общественная библиотека, вызвал в нём искреннее сочувствие этой беде. П.А. Вяземский ещё в 1833 году принимал уча-стие в сборе средств на сооружение здания – памят-ника Н.М. Карамзину в Симбирске, пожертвовав на это дело 100 рублей. В предполагавшемся здании на-ряду с другими помещениями планировали открыть и библиотеку. Но этот план не был реализован, а би-блиотека получила помещение в здании Дворянско-го собрания и была открыта для посещений в 1848 году. Она комплектовалась главным образом за счет пожертвований. После же пожара началось второе рождение библиотеки, по сути, она возрождалась из пепла. П.А. Вяземский тоже не остался равнодушным к общей беде симбирян и передал в дар 78 книг из

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ П.А. ВЯЗЕМСКОГО

Геннадий ЧЕЛНОКОВ

Петр Вяземский

8

своего собрания, в числе которых были собственные произведения и даже книги с автографами. Так, на-пример, несколько позже, в 1866 году, в типографии Императорской Академии наук было отпечатано не-большим тиражом стихотворение П.А. Вяземского «Тому сто лет», которое посвящалось столетию со дня рождения Н.М. Карамзина. Вместе с другими книга-ми П.А. Вяземский счёл нужным подарить издание И.А. Гончарову, и все они потом поступили в Карам-зинскую общественную библиотеку. Пересылку их вместе с книгами И.А. Гончарова в 1868 году органи-зовал книготорговец и издатель Д.Е. Кожанчиков.

Петр Андреевич Вяземский родился в Москве в старинной дворянской семье. Большое влияние на его становление оказала атмосфера отцовского сало-на, который посещали сливки литературного и ари-стократического общества. Литературная деятель-ность Вяземского охватывала около 70 лет. Поэт, кри-тик, историк литературы, замечательный мемуарист, он в каждой из этих областей оставил ценное на-следие. Вяземский всю сознательную жизнь, то есть с ранней молодости, проявлял интерес к истории русской литературы и русского общества. В его архи-ве сохранилось более 30 записных книжек, которые он начал заполнять с 1813 года своими наблюдени-ями, размышлениями, услышанными рассказами, замечаниями, удачными словами и выражениями. С 1820 года Вяземский начал их выборочно и аноним-но издавать под общим названием «Старая записная книжка. Начата в 1813 г. в Москве. Заметки библио-графические, характеристические, литературные и житейские». Записки, написанные своеобразным, колоритным, острым языком, отразили богатство его интересов, наблюдательность и энциклопедиче-скую образованность. Они до сих пор представляют увлекательное чтение, а для исследователей истории европейской культуры это неоценимые материалы и свидетельства из области политики, истории, литера-туры, быта.

Первые шесть томов Полного собрания сочине-ний, вышедшие из печати и полученные в дар, у Ива-на Александровича долго не залежались. В 1881 году вместе с другими книгами он выслал их в Карамзин-скую общественную библиотеку. В конце 1882 года издатели подготовили и выпустили 8-й том, который включил в себя «Старую записную книжку» объёмом 524 страницы. Этот том представляет большую цен-ность своим уникальным содержанием. По полу-чении его Гончаров, насколько позволило ему ухуд-шающееся зрение, познакомился с содержанием и в январе 1883 года выслал книгу опять же библиотеке родного города со словами, написанными размаши-стым почерком по нижнему полю титульного листа: «В Симбирскую Карамзинскую обществ. библиотеку от И.А. Гончарова. 1883». Учитывая значимость акта и ценность этого тома для укомплектованности собра-ния сочинений П.А. Вяземского, председатель коми-тета библиотеки выразил благодарность Ивану Алек-сандровичу за восьмой том особым письмом.

Сегодня нельзя без трепета, волнения и гордости держать в руках этот бесценный дар – книги с авто-графами. А гордость переполняет сердце и сознание потому, что все эти ныне бесценные книги, хранящи-еся в массивных шкафах XIX века, являются подлин-

ными экспонатами едва ли не единственного в Рос-сии уникального музея Ульяновска – «Карамзинская общественная библиотека».

Восьмой том сочинений П.А. Вяземского с его «Старой записной книжкой» является весьма ценным ещё и потому, что поэт, находившийся в родствен-ных связях с Карамзиным, оставил подробные и тро-гательные воспоминания о Николае Михайловиче, правдиво и искренне поведав о его скромности, не-зависимости, бережливости, о том , как и сколько он работал, отдыхал, чем и как питался, как вел себя в быту, с родственниками, какие у него были привычки, пристрастия и о многом другом.

Листая одну за другой пожелтевшие страницы «Старой записной книжки» П.А. Вяземского, испы-тываешь такое чувство, что как будто бы приоткрыл завесу и заглянул в далёкий XIX век, полный инте-ресных и разнообразных событий, побывал в кругу знаменитых людей. В череде заметок и записей этой книги моё внимание привлёк весьма любопытный факт, раскрывающий почти анекдотический, но ре-ально произошедший случай, в котором одним из действующих лиц вынужденно оказался Н.М. Карам-зин. Пересказать этот случай – цель данной публика-ции, содержание которой может вызвать интерес у читателей-книголюбов. Вот о какой курьёзной исто-рии поведал П.А. Вяземский.

Князь А.М. Белосельский-Белозерский был из-вестным всей Москве вельможей, отцом умной и об-разованной, не менее известной Зинаиды Волкон-ской. Он слыл весьма любезным и просвещённым человеком, был членом нескольких учёных обществ, автором трудов по искусству. Он являлся ещё и по-этом, но поэтом «бедовым», его поэтические воль-ности были «безграничны до невозможности». Его перу принадлежал один поэтический перл – оперет-ка под названием «Оленька», которая однажды была поставлена дворовой труппой домашнего театра А.А. Столыпина. «Оперетка кн. Белосельского, – писал П.А. Вяземский, – была приправлена пряностями са-мого соблазнительного свойства. Хозяин дома в сво-ём нелитературном простосердечии, а может быть, и вследствие общего вкуса стариков к крупным шут-кам, которые кажутся им тем более забавны, чем они не очень целомудренны, созвал московскую публи-ку к представлению оперы Белосельского». Сначала шло все чинно, гладко и благополучно. Затем вдруг посыпались из уст героев оперы шутки, откровен-ные выражения и реплики нелицеприятного толка, оскорбительные для дам и их целомудренных доче-рей. Действие переходит со сцены в зал, в публику: сперва последовал шепот, потом ропот. Некоторые благопристойные мужья с женами и их чадами, не до-ждавшись конца спектакля, начали покидать зал, за ними спешно потянулись другие, пожилая часть пу-блики, гордо и чинно неся на головах парики, своим демонстративным уходом тоже выразила крайнее не-довольство. Зал быстро опустел – назревал театраль-ный скандал. На другой день слухи и пересуды начали распространяться по Москве, а потом добрались до Петербурга, об этом представлении узнали в прави-тельстве, а затем дошло и до самого императора Пав-ла I, недавно взошедшего на трон. Нависала серьёзная угроза над автором и хозяином домашнего театра.

9

Спустя две недели испуганный Белосельский-Бе-лозерский вбегает к Н.М. Карамзину со словами: «Спа-си меня: император Павел Петрович повелел, чтобы немедленно прислал ему рукопись моей оперы. Сде-лай милость, исправь в ней все подозрительные ме-ста, очисти её, как можешь и как умеешь». Николай Михайлович, спасая вельможу, немедля принялся за исправление и редактирование текста, за действи-тельное его «очищение». Спешно следовало убрать из текста все «солёные» места, чтобы он предстал перед главным цензором невинным и глуповатым. Быстро переделанный текст на всякий случай и для большей убедительности было решено ещё и отпечатать. На титульном листе печатного экземпляра книги были представлены следующие данные: фамилия автора отсутствовала, а заголовок гласил «Оленька, или Пер-воначальная любовь». В качестве места и года издания стояло: «Село Ясное, 1796». По нижнему краю титуль-ного листа стояли слова, обычно располагающиеся на обороте титула: «Печатано с указного дозволения». Титул украшен довольно милой виньеткой предмет-но-растительного содержания, венчающейся двумя голубками. Графика в оригинале выполнена пером, явно в спешке и небрежными штрихами, вероятно, художник-график получил от автора также спешное задание.

К назначенному времени коллективное творение было представлено Павлу I и убедительнейшим обра-зом доказало «невинность» текста и сняло абсолютно все подозрения – император посчитал все ранние слухи ложными. «Всё окончилось благополучно, – писал П.А. Вяземский, – ни автору, ни хозяину домаш-него спектакля не пришлось быть в ответственности».

В истории книгопечатания довольно редко ху-дожественные произведения печатались штучными экземплярами. В описанном случае, однако, книга пе-чаталась только для Павла I, в императорских покоях, естественно, она не задержалась, но и в макулатуру, как оказалось, тоже не попала, а пошла по свету от одного библиофила к другому и в конечном итоге к середине ХХ века один её экземпляр попал в руки известному всей стране библиофилу Н.П. Смирнову-Сокольско-му. И более того, в XIX веке книга ещё была и описана библиографом Н.В. Губерти в «Материалах для рус-ской библиографии. Часть 2». В этом описании по-сле библиографических данных он привел такую ха-рактерную надпись-отзыв о содержании книги, сде-ланную одним из предыдущих её владельцев: «Ныне пишут помягче этого и поскладней, а это немножко дурковато». Вот уж поистине не в бровь, как говорит-ся, а прямо в глаз! Плод вынужденного совместного труда А.М. Белосельского и Н.М. Карамзина, о чём по-ведал нам П.А. Вяземский, увенчался неожиданным и таким желанным успехом, если «Оленька» получила такую «высокую» оценку у читателей – «немножко дурковато». Тогда подобная рецензия и оценка мало беспокоила создателей этого «шедевра», главное, была предотвращена нависавшая кара всесильного. Возможно, в своих воспоминаниях П.А. Вяземский произошедшее событие немного приукрасил, придал ему анекдотическое повествование, но, однако, это действительно случившийся факт. Забавный рассказ о создании коллективного драматического «творе-ния» достоин, по словам Н.П. Смирного-Сокольского, разряда литературных мистификаций.

10

Выставка «Девичьи грезы» по-может заинтересованным посе-тителям понять, что такое сенти-ментализм и его основные черты (культ чувства, «чувствительной души», чувства природы, культ нравственной чистоты, внимания к душевному миру человека), а также задуматься об актуальности такого явления сегодня. Ответить для себя на вопрос, «современно ли быть сентиментальным?»

Авторы экспозиции выставки предлагают заглянуть в девичье сердце, жаждущее встречи с прин-цем, тем единственным, который на всю жизнь.

Посетители выставки увидят вышитые портреты очарователь-ных девиц XVIII – XIX веков и ми-лых лиц современных барышень, платочки с кружевом и вензелями, статуэтки и подсвечники, цветоч-ные композиции, старинные де-вичьи альбомы и современные де-вичьи интернет-дневники, здесь представлены куколки-барышни, различные милые аксессуары и безделицы, созданные современ-ными ульяновскими мастерица-ми, (Черненко В.П., Королевой М.М., Рейбандт В.В., Шумской Г.Ф., Кулицкой Н.П., Барышовой О.Л. и

др.) в сочетании с текстами сти-хов и выдержек из произведений Н.М. Карамзина о любви. Все это передает состояние души влю-бленных, юных и нежных созда-ний, а в дамах бальзаковского воз-раста пробуждает воспоминания о трогательном времени далекой юности.

Необычное обращение авто-ров выставки к эмоциональной сфере человека через современ-ное декоративно-прикладное искусство помогает привлечь внимание посетителей к «неж-ным» и чистым чувствам, дает по-вод поразмышлять о душевном устройстве человека. Следуя за Н.М.Карамзиным, авторы поста-рались раскрыть и актуализиро-вать понятие сентиментализма, в жанре которого писателем создан ряд произведений, в том числе «Бедная Лиза», «Наталья – бояр-ская дочь», «Евгений и Юлия».

Так в современном мире, внешне резко отличающемся от веков минувших, юное сердце, как и в прежние времена, жаждет той самой единственной любви. И, к сожалению, первый опыт души иногда ведет к разочарованию. Сегодня Интернет, которому до-

«ДЕВИЧЬИ ГРЕЗЫ «БЕДНОЙ ЛИЗЫ»Выставка «Девичьи грезы» организована музеем народного творче-

ства – филиалом ОГБУК «Центр народной культуры» в рамках сетевого проекта «Край Симбирский в истории государства Российского».

Социально-выставочный проект «Девичьи грезы» – это своеобразная интерпретация повести Н.М.Карамзина «Бедная Лиза». В экспозицию введена декорация, погружающая посетителя в романтическую обста-новку ХVIII века.

31 марта 2016 года состоялось открытие выставки. Посетители музея с большим интересом ознакомились с новой экспозицией.

С музыкальным подарком перед собравшимися выступила солистка народного коллектива вокальной студии «Соло» ДК «Губернаторский», обладатель Гран-при, Лауреат Международных, Всероссийских конкур-сов Наталья Инькова.

Гости, пришедшие на открытие выставки – мастера декоративно-прикладного искусства – были награждены благодарственными письма-ми за сотрудничество с музеем народного творчества.

Участникам встречи организаторы вручили «Приглашения в путе-шествие по миру эмоций, чувств и грез», своеобразный путеводитель по выставке и по страницам повести Н.Карамзина «Бедная Лиза». На память все гости получили рукотворные подарки, «сердечки» (оригами) с «поже-ланиями» (цитатами Н. Карамзина о любви и чувствах).

Маргарита СМИРНОВА

11

веряют свои дневники молодые люди, разры-вается от бури эмоций и переживаний от не-разделенной любви, от несбывшихся надежд юности… Проходят столетия, а человеческое сердце остается прежним.

На выставке обустроен читательский уго-лок для встречи с книгами Карамзина, писа-тельский уголок, где в альбоме «Моя первая любовь» можно рассказать свою жизненную историю, а также посетителям представится возможность написать письмо из будущего бедной Лизе, чтобы удержать ее от рокового шага. Сотрудники музея надеются, что выстав-ка «Девичьи грезы» привлечет внимание посе-тителей разного возраста, вызовет интерес как к произведениям, так и к личности писателя Н.М. Карамзина. Потому что «нежные чув-ства», о которых писал Карамзин, вечны.

Лиза в городе жила,Но невинною была;Лиза, ангел красотою,Ангел нравом и душою.Время ей пришло любить...Всем любиться в свете должно,И в семнадцать лет не можноСердцу без другого жить.

Что же делать? где искать?И кому люблю сказать?Разве в свете появиться,Всех пленить, одним плениться?Так и сделала она.Лизу люди окружили,Лизе все одно твердили:«Ты прельщать нас рождена!»

«Будь супругою моей! –Говорит богатый ей. –Всякий день тебе готовыДрагоценные обновы;Станешь в золоте ходить;Ожерельями, серьгами,Разноцветными парчамиБуду милую дарить».

Что ж красавица в ответ?Что сказала? да иль нет?Лиза только улыбнулась;Прочь пошла, не оглянулась.Гордый барин ей сказал:«Будь супругою моею;Будешь знатной госпожею:Знай, я полный генерал!»

Что ж красавица в ответ?Что сказала? да иль нет?Генералу поклонилась,Только чином не пленилась;Лиза... далее идёт;Ищет, долго не находит...«Так она и век проходит!..»Ошибаетесь – найдёт!

Лизе суженый сказал:«Чином я не генералИ богатства не имею,Но любить тебя умею.Лиза! будь навек моя!»Тут прекрасная вздохнула,На любезного взглянулаИ сказала: «Я твоя!»

Николай КАРАМЗИН

ВЫБОР ЖЕНИХА

12

«СИМБИРСКИМ ЛИТЕРАТУРНЫМ

ТРАКТОМ»

региональный историко-литературный проект

Много писательских имён хранит литературная карта Симбирского-Ульяновского края. Среди них – широко известные Николай Карамзин, Иван Гончаров, Николай Языков, Сергей Аксаков и менее прославленные имена, но ко-торые тоже имеют право на внимание современного читателя.

Проект «Симбирским литературным трактом» – это продолжение проекта «12 симбирских литературных апостолов». Мы вспоминаем тех писателей, поэ-тов, которые так или иначе связали свою судьбу с нашим краем: жили, творили, на-ходились в родственной связи с симбирянами, были здесь проездом, отразили эти впечатления в своём творчестве. Преодолевая вёрсты времени, мы возвращаем из прошлого писателей и героев их литературных произведений и встречаемся с ними на Симбирской-Ульяновской земле.

Краеведческий литературный маршрут «Симбирским литературным трак-том» условно включает в себя ряд остановок – станций, каждая из которых связана с именем того или иного писателя или поэта и является самостоятельным звеном в цепи единого маршрута.

В программе проекта – самые разнообразные по форме и жанру мероприя-тия: театрализованные представления и ретропутешествия, поэтические турни-ры и конкурсы, викторины и презентации книг. (Инициатор и куратор проекта – Дворец книги - Ульяновская областная научная библиотека имени В.И. Ленина.) Литературный журнал «Симбирскъ» из номера в номер будет освещать этот проект.

Вместе с нашими читателями мы заново откроем для себя имена писателей прошлого.

13

РОДИТЕЛИ И ДЕДЫЖизнь его была редкостно счастливой. Он родился в родовитой и богатой семье. Его

отцу, Петру Васильевичу Мятлеву, было в 1796 году сорок лет.

«Адрес-календарь на 1796 год сообщал, что Мятлев числится председателем правления госу-дарственного Ассигнационного банка, тайным со-ветником, сенатором, действительным камергером и кавалером орденов Св. Владимира 2-й степени, Белого Орла и Св. Станислава. В год рождения сына он был награжден орденом Св. Александра Невского. На портрете художника И. Олешкевича, хранящемся в Эрмитаже, Петр Васильевич изображён в парадном одеянии. Исследователи предполагают, что портрет был заказан в 1801 году как память об успешной ка-рьере и приурочен к отставке с государственной службы.

Его жена, Прасковья Ивановна, была дочерью фельдмаршала Ивана Петровича Салтыкова (1750 – 1805 гг.). В послужном списке графа И.П. Салтыкова – участие в военных действиях, генерал-губернатор-ство во Владимирском и Костромском наместни-честве, в Киеве, высокие награды. В 1797 году граф И.П. Салтыков был назначен Московским военным генерал-губернатором.

«Благодаря громадному своему стоянию, – вспо-минал его современник, – граф имел полную возмож-ность удовлетворять своей наклонности к пышному и роскошному образу жизни. Он был большим сиба-ритом, любил кутежи и женщин, а главной его стра-стью была охота, которой он посвящал всё свободное время, имея до ста человек собственных псарей».

Он был женат на Дарье Петровне Чернышовой (1739 – 1802 гг.), отца которой многие считали за сына Петра Великого. Это была образованнейшая русская женщина конца XVIII века, превосходившая неизмеримо по уму и нравственным качествам свое-го мужа.

«Она соединяла в себе, – по отзыву Вигеля, – всю

важность русских боярынь до петровского времени, с утонченною вежливостью и непринужденностью обращения придворных дам версальского двора».

Дом Салтыковых в последние годы представлял собой подобие маленького двора и особенно славил-ся балами и летними любительскими спектаклями. На одном из таких представлений была дана пьеса Н.М. Карамзина, и автор присутствовал в числе гостей.

Когда Ивану Мятлеву было шесть лет, скоропо-стижно умерла бабушка и дед переехал в их дом, где через три года тихо скончался, оставив матери как единственной к тому времени наследнице огромное состояние.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Поместий в семье Мятлевых было много: в

Московской, Ярославской, Калужской и других гу-берниях. Одно из них под Петергофом – Знаменское – у Ивана Петровича купил Николай I для императри-цы. В числе этих поместий были земли и крепостные люди в Симбирской губернии.

Константин Алексеевич Селиванов в книге «Литературные места Ульяновской области» в 1969 году сообщает об этом так: «Беклемишево вместе с деревней Бутырки и большим селом Порецкое при-надлежали отцу поэта, человеку сказочных богатств, которые, как диковинка, описывались в специальной книге.

Трудно сказать, чем привлекало к себе Беклемишево (…), но в начале XIX в. семья Мятлевых частенько живала здесь по летам, приезжая со всеми чадами и домочадцами.

В 1808 году отец поэта открыл в Беклемишеве школу для крепостных крестьян – едва ли не первую сельскую начальную школу в нашей области».

Константин Алексеевич, к сожалению, не со-общает об источнике информации. Остается пред-полагать, что упоминания об этом есть в дневниках Прасковьи Ивановны Мятлевой, хранящихся в ру-

Владимир КУЗЬМИН

ЗАБЫТОЕ ИМЯ. ИВАН МЯТЛЕВ

«Мой возок уж запряжён,И в Симбирское именье

Я делами увлечён…»

Его имя и его стихи почти забыты сегодняшним читателем. Не помнил о нём в 1879 году и Иван Сергеевич Тургенев:

«Где-то, когда-то, давно-давно тому назад я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною… но первый стих остался у меня в памяти:

«Как хороши, как свежи были розы…».А ведь цитируемая строчка была опубликована в 1835-м. Прошло всего че-

тыре десятилетия – неужели забылось?Вряд ли Иван Сергеевич не помнил, кому она принадлежит. Скорее, это не за-

бывчивость, а литературный прием. Эта печальная и изящная строчка элегии прочно вошла в классику.

8 февраля 2016 года тому «забытому» Тургеневым поэту исполнилось 220 лет со дня рождения. Его имя Иван Мятлев.

14

кописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом). Они до сих пор не изданы и ждут внимательного глаза краеведов.

Село Беклемишево и деревня Бутырки были ча-стью Карсунского уезда Симбирской губернии, позд-нее входили в состав Майнского, Игнатовского райо-нов, а теперь это западная часть Вешкаймского рай-она, практически не сохранившая ни доброй памяти о Мятлевых, ни упоминаний о том времени. Деревни Бутырки уже нет, а Беклемишево доживает свои по-следние годы.

Другое имение Мятлевых в Симбирской губер-нии – село Порецкое – находилось в Ардатовском уезде. Сегодня это территория Мордовии.

В одном из стихотворений, строчки которо-го стали названием моего рассказа, речь и идёт о Симбирском поместье.

Иван Мятлев получил домашнее образование, воспитателем его был французский аббат. В пять лет, как и положено в ту пору, был зачислен на службу в Коллегию иностранных дел, а в 1813 году – корнетом в Белорусский гусарский полк. Корнету – 17 лет, и уже год, как Кутузов разгромил Наполеона под Бородино. Корнету еще доведется принять участие в загранич-ных походах в войне с французами, но он понимал, что военная служба не его призвание. Уволившись из армии, он поступает на службу в канцелярию мини-стерства финансов. За полтора десятилетия он дослу-жился до звания действительного статского советни-ка и камергера и вышел в отставку.

ИШКИ МЯТЛЕВА СТИХИПочти четыре года он путешествовал по Европе,

знакомясь с жизнью и культурой Германии, Франции, Италии, Швейцарии.

В 1839 году он возвращается в столицу и становится завсегдатаем литературных сало-нов Карамзиных, Смирновой-Россет, князя В.Ф. Одоевского. К этому времени он уже автор двух стихотворных книг. Вместо фамилии автора на об-ложке стояло «Уговорили выпустить». В основном это были стихи шутливые, стихи на случай, посвященные различным семейным событиям.

Стихи были зачастую подражательными, но ав-тора отличало умение свободно и легко подбирать рифмы, благодаря остроумию автора они имели успех в литературной среде.

В статье о поэзии Мятлева Н. Коварский пи-шет: «Мятлев был неистощим в шутках, в выдумках, в остроумии и юмором своим заражал друзей».

Вяземский весной 1833 года написал за грани-цу Жуковскому письмо, к которому приложено шу-точное стихотворение, состоящее из перечисления рифмующихся фамилий. Стихотворение было напи-сано совместно с Пушкиным и Мятлевым, который, по-видимому, принимал только устное участие в соз-дании стихотворения, но Вяземский пишет, что он «в этом случае был нашим наставником».

«Надо помянуть, непременно помянуть надо:Трех Матрен,да Луку с Петром;Помянуть надо и тех, которые, например:Бывшего поэта Панцербитера,Нашего прихода честного пресвитера,Купца Риттера,

Резанова, славного русского кондитера,Всех православных христиан города Санкт-ПитераДа покойника Юпитера.Надо помянуть, непременно надоМосковского поэта Вальяшева,Его превосходительство в генерала Ивашева,И двоюродного братца нашего и вашего…» И так далее на трех страницах.Мятлев своей манерой себя вести создал в обще-

стве репутацию шута. Конечно, это не очень лестная репутация, но она позволяла ему перейти к юмори-стическим и сатирическим стихам, эпиграммам, ка-ламбурам, которые Мятлев стал печатать в журналах и выпускать отдельными изданиями.

Известно стихотворение Михаила Лермонтова, хорошо знавшего Мятлева, которое он записал в аль-бом дочери Н.М. Карамзина Софье:

«Люблю я больше год от году,Желаньем мирным дав простор,Поутру ясную погоду,Под вечер тихий разговорЛюблю я парадоксы ваши,И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,С(мирновой) штучку, фарсу СашиИ Ишки М(ятлева) стихи»Саша – это брат Софьи; Смирнова-Россет –

фрейлина царского двора, дружившая с Пушкиным, Гоголем, Жуковским.

СЕНСАЦИИ И ЗАМЕЧАНИЯГОСПОЖИ КУРДЮКОВОЙ

В историю русской литературы Мятлев вошел как создатель поэзии юмористического журнала. Он за пять лет, начиная с 1840 года, выпустил три книги своеобразных «записок русского путешественни-ка» по Германии, Швейцарии, Италии. Смерть по-мешала Мятлеву продолжить путешествие героини во Францию. Автором записок он сделал барыню из Тамбова Акулину Курдюкову.

Критик С. Шевырев так охарактеризовал герои-ню: «Курдюкова – русская губерния (провинция). Она пустилась в поездку по Европе по примеру столиц. Так, не в первый раз уже, обе столицы смеются над провинцией».

Другой критик писал: «Госпожа Курдюкова – хи-мера, чудовище, что-то среднее между гимназистом третьего класса, помещицей и посадской бабой… Ее учёность не мешает обнаруживать в своих впечатле-ниях и замечаниях невежество и дикость, свойствен-ные деревенской бабе».

Процитирую мнение о поэме ещё одного крити-ка: «Сколько психологической правды в этой вещице, сколько тонко схваченных верных черт из нрава, из привычек и воззрений русской степной провинци-алки на аристократизм! И какая художественность в легкости и элегантности литературной отделки! Хохочешь поневоле от всей души…».

Необычность записок Курдюковой состояла еще и в том, что она, карикатурно рассказывая о том, что видит, мешает русские фразы с французскими и не-мецкими.

Вот как описывает гароиня галерею Медичи во Флоренции:

15

– Тут мы в залу де БароччиПерешли: прельщают очиВсе картины манафикИ эн стол де мозаикВсех виднее ла Мадонна!Посередке небосклонаУдивительный ботеА под нею шаритеВ разных видах: тут мальчишка,Тут паскудный старичишка,Тут с собакою слепец,Тут больной, а тут купец,Принеся для этих бедныхНесколько копеек медных,Раздает их; дез анфакНа коленях, лер маманЗаставляет их молиться,А им хочется резвитьсяПоиграть авек ле шьенДе л авегль; се тре бьен,Натурально так, что чудо!

А вот как она описывает свой въезд в Рим:Я готова въехать в Рим,Точно будто бы к своим.Вот я сюр ля пляс дю Пепёл,Но ей-ей совсем не тёпелЛе клима де л Итали!На мне платье, де шали,Куцовейка и фуфайка,А озябла! Ну, ступай-ка!Нет нельзя: здесь а ля порт

Разбирают мой паспорт,Нет ли, дескать, карбонарства!Что за разные мытарстваСуждено переходить,Чтоб Италью посетить!Конечно, нынешний пограничный досмотр

Курдюковой и не снился, но так хочется, чтоб и сегод-ня нашелся бы сатирик, рассказавший и об этом.

Впрочем, и Задорнов, и Жванецкий, и Альтов, безусловно, последователи Ишки Мятлева. И, конеч-но же, прославленный Козьма Прутков в ближайшем родстве с госпожой Курдюковой. И поэты «Искры» – Д. Минаев, В. Курочкин, и поэты «Сатирикона» – С. Черный, Е. Венский – это «птенцы гнезда» Мятлева.

Он, кстати, был прекрасный чтец своих произве-дений. Он знал их наизусть (а это почти 500 страниц текста!).

Мятлеву – 220 лет. Печально, что мы легко забы-ваем то, что может и должно быть предметом гордо-сти для россиянина.

Может, уместно закончить мое повествование не жалобами на нашу леность и беспамятливость, а по-следними строчками тургеневского стихотворения, с которого я начал повествование:

«Как хороши, как свежи были розы…Свеча меркнет и гаснет… Кто это кашляет там

так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмёт-ся и вздрагивает у ног моих старый пес, мой един-ственный товарищ… Мне холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…

Как хороши, как свежи были розы…»

16

РОЗЫКак хороши, как свежи были розыВ моем саду! Как взор прельщали мой!Как я молил весенние морозыНе трогать их холодною рукой!

Как я берег, как я лелеял младостьМоих цветов заветных, дорогих;Казалось мне, в них расцветала радость,Казалось мне, любовь дышала в них.

Но в мире мне явилась дева рая,Прелестная, как ангел красоты,Венка из роз искала молодая,И я сорвал заветные цветы.

И мне в венке цветы еще казалисьНа радостном челе красивее, свежей,Как хорошо, как мило соплеталисьС душистою волной каштановых кудрей!

И заодно они цвели с девицей!Среди подруг, средь плясок и пиров,В венке из роз она была царицей,Вокруг нее вились и радость, и любовь.

В ее очах – веселье, жизни пламень;Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.И где ж она?.. В погосте белый камень,На камне – роз моих завянувший венок.

1834 г.БЫВАЛО

Бывало... Бывало, – Как всё утешало,Как всё привлекало,Как всё забавляло,Как всё восхищало!Бывало... Бывало!

Бывало... Бывало, – Как солнце сияло,Как небо пылало,Как всё расцветало,Резвилось, играло,

Бывало... Бывало!

Бывало... Бывало, – Как сердце мечтало,Как сердце страдало,И как замирало,И как оживало,Бывало... Бывало!

Но сколько не сталоТого, что бывало,Так сердце пленяло,Так мир оживляло,Так светло сияло,Бывало... Бывало!

Иное завяло,Иное отстало,Иное пропало,Что сердце ласкало,Заветным считало!Бывало... Бывало!

Теперь всё застлалоТоски покрывало,Ах, сердце, бывало,Тоски и не знало:Оно уповало!Бывало... Бывало!

1841 г.ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Еще год как не бывалоНад моею головойПробежал, — и только сталоМне грустней: как часовойБезответный, я до сменыПростою; потом, бедняк,Как актер, сойду со сцены – И тогда один червякБудет мною заниматься,А товарищи, друзьяПозабудут, может статься,Что когда-то жил и я,Что и мне они внимали,

Иван МЯТЛЕВ родился 8 февраля (28 января) 1796 г. в Санкт-Петербурге. По-лучил домашнее образование. В 1821 г. поступил на службу в канцелярию ми-нистра финансов по департаменту мануфактур и внутренней торговли. Был известен в литературных и великосветских кругах как острослов, поэт-люби-тель. В 1834 и 1835 гг. вышли два его сборника стихотворений. Широкую из-вестность принесли Мятлеву комические и шутливые стихотворения начала 1840-х годов. С наибольшей силой талант поэта проявился в юмористической поэме «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже» (1840 – 1844), высмеивавшей невежественное и спесивое русское барство. Скон-чался 25 (13) февраля 1844 г. в Санкт-Петербурге. В Симбирской губернии отцу И.П. Мятлева принадлежали сёла Беклемишево Карсунского уезда (ныне Веш-каймского района Ульяновской области) и Порецкое Алатырского уезда (ныне Республика Чувашия). В начале XIX в. семья Мятлевых часто бывала в имениях летом.

«КАК ХОРОШИ, КАК СВЕЖИ БЫЛИ РОЗЫ…»

17

Когда в песнях изливалЯ сердечные печалиИль на радость призывал.Гость в пирушке запоздалый,Я допил уже до днаЧашу радости бывалой,И разбита уж она!Понемногу отлетелиОбольщенья и любовь,И лампады догорелиНаших дружеских пиров.Новые огни засветят,Новый явится поэт,Зашумят и не приметят,Что меня в пирушке нет.Может быть, и всю беседуНашу годы разнесут,Раскидают, и к обедуГости новые придут.Но и мы соединимся,К жизни мы воскреснем вновь,И тогда мы погрузимсяВ беспредельную любовь.

ЗВЕЗДАЗвезда, прости! Пора мне спать,Но жаль расстаться мне с тобою,С тобою я привык мечтать,А я теперь живу мечтою.

И даст ли мне тревожный сонОтраду ложного виденья?Нет, чаще повторяет онДневные сердцу впечатленья.

А ты, волшебная звезда,Неизменимая, сияешь,Ты сердцу грустному всегдаО лучших днях напоминаешь.

И к небу там, где светишь ты,Мои стремятся все желанья,Мои там сбудутся мечты...Звезда, прости же! До свиданья!

ЛЮТНЯИмел я лютню в юных днях.На золотых ее струнахБряцал я радость, упованье,Бряцал любовь, очарованье,Бряцал веселье и печаль.Моей мне часто лютни жаль:Теперь, в минуты вдохновенья,В часы душевного томленьяЕще бы побряцал на нейЯ песнь моих счастливых дней,Еще бы радость раздавалась,Когда б цела она осталась!Но время грузною рукойСтруну порвало за струной,И каждая души утрата:Обман надежд, кончина брата,И смерть отца, и смерть детей – На лютне врезались моей.

Одну струну, струну печали,Судьбы порывы не порвали.На ней бряцать мне суждено,И я пою всегда одно:Минувших дней воспоминаньеИ лучшей жизни упованье.

1840 г.

АРТАМОНЫЧНе ходите вы, девицы,Поздно в Нижний сад гулять!Там такие небылицы,Что и слухом не слыхать!В роще меж двумя прудамиВиден домик, вы тудаНе ходите; право, с вамиМожет встретиться беда!

Артамоныч в час полночиЧасто ходит в тех местах:Как огонь сверкают очи,Бледность смерти на щеках;Грозно машет он руками,В белом саване обвит;Страшно щелкает зубами,Зорко, пристально глядит.

Стон невнятный произносит,Будто ветра дикий вой,И чего-то точно проситЭтот голос гробовой.Грешный дух его терзает,Несносимая тоска,И с собою он таскаетДва зеленые бруска.

Артамоныча могилаПод горой в погосте там;Буря крест с нее сломила – Крест разбился по кускам;Долго на земле лежалиВсе обломки; но зимойИх мальчишки растаскали -Кто играть, а кто домой.

Но вокруг могилы срытыКучи мокрого песка,И на них лежат забытыДва зеленые бруска.Их-то, верно, всё и носитПосетитель этих мест,И людей он добрых проситПочинить могильный крест.

Сентябрь 1831 г.

П. А. Г.Залетное, небесное виденье,Дай весточку о родине твоей!Надолго ль ты рассталось с ней,Твое надолго ль посещенье?

От сердца горе отлегло,Я вдруг помолодел душою,Мне стало так легко, светло,

18

Когда я встретился с тобою.Скажи, там, в синих небесах,Знакома ль ты с моей звездою?Она в сияющих звездахСветлее всех – сходна с тобою!

Как ты среди земных утех,Среди пиров земного мираСветлей, видней, милее всех, – Так и она среди эфира!

Как ты, чудесно хорошаМоя звезда, одно с тобою;Вся заливается душаПри вас любовью и тоскою.

Как стану я на вас смотреть,Мой взор не может отделиться,И плакать хочется, и петь,И богу хочется молиться.

Твой взгляд, как дивный с неба луч,Вливает в душу упоенье,Среди туманных жизни тучМне говорит, как откровенье.

Как шестикрылый серафим,Как непорочный житель рая,Ты улыбаешься моимСтихам, бессмыслицам внимая.

Я позабыл про небеса,Уж в них очей не устремляю,Твоя мне светит здесь краса,И бога я благословляю!

Но отчего ж пленился яТак страстно, светлый небожитель,Скажи, не ты ль звезда моя,Не ты ли ангел мой хранитель?

7 февраля 1842 г., С.-Петербург

РАЗОЧАРОВАНИЕЯ ошибся, я поверилНебу на земле у нас,Не расчислил, не измерилРасстояния мой глаз.И восторгу я предался,Чашу радости вкусил,Опьянел и разболтался,Тайну всю проговорил!Я наказан, без роптаньяДолжен казнь мою сносить,Сиротой очарованьяВек мой грустный пережить.Мне мгновенно засияла

Между туч одна звезда,Сердцу небо показалаИ сокрылась навсегда!Но вот там, за облаками,Я найду ее опять...Там не расстаются с вами,Там вы можете сиять.

ПРИДИ, ПРИДИВесенняя песнь соловья

«Приди, приди!» — Куда зовешьТы, соловей, меня с собою?О чем неведомом поешь,О чем беседуешь с душою?

«Приди, приди!» — Ужели тыВ краю, куда мои просилисьВсегда заветные мечтыИ все желания стремились?

«Приди, приди!» — Но досказатьНе можешь ты всего, что знаешь,Велишь ты сердцу уповать,Зовешь с собой и умоляешь.

«Приди, приди!» — Но я без крыл,Не улететь мне за тобою;Тоску ты только заронилМне в сердце песней неземною.

1842 г.

РУССКИЙ СНЕГ В ПАРИЖЕЗдорово, русский снег, здорово!Спасибо, что ты здесь напал,Как будто бы родное словоТы сердцу русскому сказал.

И ретивое запылалоЛюбовью к родине святой,В груди отрадно заигралоОчаровательной мечтой.

В родных степях я очутился,Зимой отечества дохнулИ от души перекрестился,Домой я точно заглянул.

Но ты растаешь, и с зареюТебе не устоять никак.Нет, не житье нам здесь с тобою:Житье на родине, земляк!

1839 г.

19

В этом году в этот памятный день почитатели поэта собрались около памят-ника А.С. Пушкину работы всемирно известного скульптора З.К. Церетели, что на-ходится во дворе Литературного музея «Дом Языковых». В этом торжественном событии приняли участие ульяновские писатели и поэты, сотрудники музеев и библиотек города, учащиеся гимназии №1 им. В.И. Ленина и другие почитатели таланта А.С. Пушкина.

С приветственным словом к гостям мероприятия обратилась заместитель директора по науке и развитию областного краеведческого музея Ольга Егоров-на Бородина. Она рассказала об увековечении памяти А.С. Пушкина в Симбирске-Ульяновске.

Со словом о Пушкине выступили почётные гости Дня памяти великого рус-ского поэта: председатель Ульяновского отделения Союза писателей России Ольга Шейпак, члены Союза писателей России Елена Кувшинникова и Николай Маря-нин, член Союза художников России и член Союза архитекторов России Лев Не-цветаев. В завершение первой части встречи присутствовавшие возложили цветы к памятнику А.С. Пушкина.

«ПРИ СВЕТЕ ПУШКИНСКОГО

СЛОВА»К 179-й годовщине со дня смерти А.С. Пушкина

Ежегодно 10 февраля по всей России отмечают День памяти А.С. Пуш-кина. По сложившейся традиции в Ульяновске это мероприятие прово-дится в литературном музее «Дом Языковых».

О. Кипренский. Портрет А.С. Пушкина

20

Этот памятный ве-чер-концерт был органи-зован детской школой ис-кусств №4 (автор проекта – М.В. Подымова) в сотруд-ничестве с ИМЦМ И.А. Гон-чарова и управлением куль-туры и организации досуга населения администрации г. Ульяновска. С привет-ствием выступил Виктор Александрович Иванов, ди-ректор Ульяновского фи-лиала Российского фонда культуры. Поблагодарив участников вечера, Виктор Александрович подарил им замечательные аудиозапи-си по произведениям А.С. Пушкина и записи великих музыкантов. Более ста участников показали свое ма-стерство в искусстве вокала, художественного слова, театрального исполнительства. В музее прошла вы-ставка картин, посвященных А.С. Пушкину и Н.М. Ка-рамзину. Авторы работ – учащиеся детских школ ис-кусств №4, 6, 8, 13, Сенгилеевской ДШИ. Эта выставка

получила много положитель-ных отзывов. Уже стало тра-дицией, что на вечере памяти А.С. Пушкина непременно звучат имена его замечатель-ных друзей, его старших со-временников, сыгравших неоценимую роль в жизни и творчестве поэта. И первое имя, которое прозвучало на этот раз, – Николай Михай-лович Карамзин, наш земляк, писатель, историк, журналист, критик, почетный член Пе-тербургской Академии наук, автор «Истории государства Российского», патриот своего Отечества. Александр Сергее-

вич стал преемником Н.М. Карамзина в русской куль-турной истории, ибо между ними нет литератора или историка, который оказал бы на национальное само-сознание России такое длительное и такое разносто-роннее воздействие, как они оба.

В исполнении Виктории Тихоновой, педаго-га-организатора ЦДТ Ленинского района, про-

«ДВА ЧУВСТВА ДИВНО БЛИЗКИ НАМ…»

Пушкинский вечер в музее Гончарова

День памяти великого русского поэта продол-жился в Языковском зале Литературного музея «Дом Языковых». Здесь прошло заседание литератур-

но-музыкальной гостиной. В этот памятный день в музее звучали бессмертные поэтические строки Александра Сергеевича Пушкина.

10 февраля 2016 года в Историко-мемориальном центре-музее И.А. Гончарова в рамках III регионального Пушкинского фестиваля ис-кусств «Под сенью дружных муз» прошел вечер памяти А.С. Пушкина «Два чувства дивно близки нам…».

Учащиеся гимназии №1 перед возложением цветов к памятнику А.С. Пушкина

Автор проекта Маргарита Витальевна Подымова

21

звучало стихотворение Н.М. Карамзина «Берег». На-талья Косарева, преподава-тель ДШИ им. М.А. Балаки-рева, прочитала стихотворе-ние Карамзина «Волга», а ее воспитанники Лиза Косаре-ва, Ксения Андреева, Игорь Жуков, Владимир Полищук, Глеб Шелепов подготовили инсценировку по страницам «Истории государства Рос-сийского».

На стихи Николая Языкова прозвучала пес-ня «Моряки» в исполнении ансамбля «Кантабиле» ка-федры музыкально-инстру-ментального искусства, дирижирования и музы-кознания УлГУ (руководитель – Наталья Кирдяно-ва, концертмейстер – Алина Родионова). Песню на стихи Н. Языкова «Молит-ва», положенные на музыку А. Алябьевым, исполнил со-лист Ульяновского Дома музыки Владимир Самарев (концертмейстер – Лейла Га-мидова, ДШИ №4).

Ценность фестиваль-ных вечеров не только в сочетании слова, живопи-си, инструментального ис-кусства, но и в обращении к историческим источникам, к письмам, к воспоминаниям современников А.С. Пушкина. Вечера несут позна-вательную, просветительскую миссию. Так, интерес вызвали воспоминания о на-ших выдающихся земляках Николае и Александре Турге-невых. В их память воспитан-ники коррекционной шко-лы-интерната №89 Герман Дергунов и Демид Зинчев-ский очень ярко прочитали стихи А. Пушкина «Деревня» и «К Чаадаеву».

На стихи А.С. Пушкина хоровой ансамбль «Фортуна» детской школы искусств №1 города Димитровграда ис-полнил две замечательные песни: «Румяной зарёю…» и «Буря мглою…» (руководитель – Ольга Бочкова, кон-цертмейстер – Ольга Прохорова).

Затронули сердца слушателей Бабкен Надарян и Никита Осипов, учащиеся ДШИ №4. Они исполнили песню на стихи А.С. Пушкина «Если жизнь тебя об-манет».

«Доброго повесу», как называл Пушкина Алек-сандр Тургенев, показали в песне «Мельник» Вла-димир Самарев и концертмейстер Ольга Тютькина (ДШИ №4).

Романс на стихи Пушкина «Певец» пронзитель-но исполнила Эльмира Сидорова, солистка Ульянов-ского Дома музыки (концертмейстер – Лейла Гамидо-ва, ДШИ №4).

Великий роман в сти-хах «Евгений Онегин» А.С. Пушкина представлен был на вечере фрагментами из оперы П.И. Чайковского, которую он скромно назвал «Лирическими сценами». В исполнении хора кафедры музыкально-инструменталь-ного искусства УлГу и хора преподавателей «Гармония» ДШИ №4 под руководством Елены Роженко прозвучали «Хор девушек», «Уж как по мосту, мосточку».

Очень трогательно, ар-тистично выступили самые младшие почитатели твор-чества А.С. Пушкина: Радми-

ла Подымова, Любовь Зимина, Кирилл Царев, Мария Осина, Кристина Норекян, Светлана Клочкова (ДШИ №4). Они исполнили «Зимние зарисовки» из романа

«Евгений Онегин».Экосез из оперы «Евге-

ний Онегин» прозвучал в ис-полнении преподавателей ДШИ №4 Татьяны Павловой и Ольги Сергеевой.

Романс П.И. Чайковско-го исполнил Никита Сазо-нов, учащийся ОДШИ.

Отрывок из поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Люд-мила» представила Ирина Исаева (ДШИ им. М.А. Бала-кирева). А преподаватели

Сенгилеевской ДШИ Ольга Буйлина и Надежда Оси-пова исполнили «Персидский хор» из оперы «Руслан

и Людмила» М. Глинки.Необычайно образный

мир пушкинской поэзии привлек и вдохновил на создание прекрасной музы-ки выдающегося русского композитора Георгия Васи-льевича Свиридова. Музы-кально-литературную ком-позицию по повести Пуш-кина «Метель» представили Л.Ф. Бычкова, С.Г. Сороцкая, Яна Полякова, Алена Маль-цева (Новоульяновская ДШИ

им. Ю.Ф. Горячева), Илья Рудень, Алена Тюрина (ДШИ №6), Алена Кондратьева, Анна Подлеснова, Алек-сандр Бригаднов, О.Л. Сергеева, М.В. Подымова, И.В. Филаретова (ДШИ №4). Концертный зал музея был переполнен, но вечер не покинули даже те гости, кому не хватило места и пришлось стоять. В таком едином эмоциональном настрое прошел этот пре-красный, поистине пушкинский вечер.

Как будто для нас сегодняшних в завершение прозвучали строки, написанные почти двести лет назад:

…Играйте, пойте, о друзья!Утратьте вечер скоротечный; И вашей радости беспечнойСквозь слезы улыбнуся я.

Хор преподавателей «Гармония» ДШИ № 4 (руково-дитель Елена Роженко)

22

Так, восторженным восклицанием П. Вяземского и «Полькой-мазуркой» А. Гурилёва в исполнении трио артистов Ульяновского государственного симфони-ческого оркестра Владимира Доронина (скрипка), Натальи Дорониной (скрипка), Ирины Цветковой (виолончель) мы открыли нашу программу.

В продолжение композиции звучали восхити-тельные романсы на стихи Н. Языкова «Родина» ком-позитора О. Евлахова, «Влюблён я, дева-красота», «Ты вся полна очарованья» А. Даргомыжского, «Водопад» Ю. Бирюкова, «Когда перед тобою открыты два пути» Ю. Корсаковой. Прозвучало несколько романсов на стихи А.С. Пушкина. Музыкальный образ вечера был соткан из инструментальных произведений М. Глин-ки, А. Гурилёва, А. Бородина, А. Лаппо-Данилевского.

Языков – волжанин и всегда помнил это. С дет-ства привык он видеть перед собой то струящуюся на солнце, то грозно темнеющую ширь великой русской реки. Вот он снова спускается к пристаням, к кострам бурлаков. Уже не как в детстве слушает он поющих. Теперь он слушает как поэт, душой проникая в каждое слово, в каждый изгиб напева. Он чувствует, что это

и есть высочайшая поэзия, за которой стоят века на-родной жизни.

Осенью Волга иногда бушует. Ревёт ветер, волны ходят чёрные, не видно берегов. Но и тогда находится иной смельчак: буря шумит, а он ставит парус малый и мчится во мрак. В сентябре или октябре 1829 г. во время одной из таких бурь возник «Пловец», полный смелого духа. Исполнение одноимённого романса А. Вильбоа дуэтом (Алёна Гуляева и Дарья Пузанова) произвело яркое впечатление на благодарных слуша-телей.

Не оставил равнодушными зрителей и другой фрагмент концерта. Как же трогательно и пронзи-тельно прозвучал романс А. Дюбука на стихи Г. Гейне «Не обмани» по окончании звучания элегии Н. Язы-кова.

Воспоминание об А.А. Воейковой (фрагмент)

Её уж нет! Всё было в ней прекрасно!И тайна в ней великая жила,Что юношу стремило самовластноНа видный путь и чистые дела;Он чувствовал: возвышенные благаЕсть на земле! Есть целый мир трудаИ в нём – надежд и помыслов отвага,И бытие привольное всегда!Блажен, кого любовь её ласкала,Кто пел её под небом лучших лет…Она всего поэта понимала –И горд, и тих, и трепетен, поэтЕй приносил свое боготворенье;И радостно во имя божестваСбирались в хор созвучные слова:Как фимиам, горело вдохновенье.

Затаив дыхание, все слушали рассказ о том, как на чужбине, куда поэт вынужден был уехать в 1833 году на долгие годы поправлять здоровье, к нему пришла

Элла ЯКУБЕНКОВА, автор и ведущая концертов проекта.

Накануне Дня памяти А.С. Пушкина проект Ульяновского Дома музы-ки «Вечерний Симбирск» порадовал поклонников жанра литературно-музыкальных концертов новой программой, посвящённой творчеству симбирского поэта Николая Михайловича Языкова:

«ДРУЗЬЯ, ДУША МОЯ ОТКРЫТА»

Языков – поэт пушкинского созвездия, с ним на-всегда умолкли последние отголоски пушкинской лиры. Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Языков не только поэти-ческим соотношением, но и каким-то семейным общим выражением образуют у нас нераздельное явление.

Я у тебя в гостях, Языков!Я в княжестве твоих стихов,Где эхо не забыло кликовТвоих восторгов и пиров…

23

тоска по России и рука тянулась к перу, чтобы выра-зить ее:

Где ж я ныне? Как жестоко,Как внезапно, одиноко,От моих счастливых днейУнесён я в страны дальны,Путешественник печальный, Не великий Одиссей! (…)

(…) И что б ни делалось передо мною – мукиОдни и те ж со мной; возьму ли книгу в руки,Берусь ли за перо – всегда со мной тоска:Пора же мне домой… Россия далека! (…)Однако именно вдали от России Языков создал

подлинные шедевры: «Ницца приморская», «Буря», «Ундина», «Морское купание», а в эпическом посла-нии «К Рейну» поэт восклицает:

Я волжанин: тебе приветы Волги нашейПринёс я. Слышал ты о ней?Велик, прекрасен ты! Но Волга больше, краше,Великолепнее, пышней!

В год чествования юбилея Н.М. Карамзина, было очень символично поведать о том, что по возвраще-нии на Родину в последних числах июля 1843 г. Язы-ков сразу активно включился в литературную жизнь.

В 1845 г. одной из живейших забот Николая Ми-хайловича стало близящееся открытие в Симбирске памятника Н.М. Карамзину. К октябрю этого года он закончил большое стихотворение, посвящённое со-бытию, только что совершившемуся в Симбирске.

Это «Стихи на объявление памятника историо-графу Н.М. Карамзину» – торжественный, исполнен-ный патриотического вдохновения гимн во славу России и во славу ее историка.

Стихи на объявление памятника историографуН.М. Карамзину

Посвящаются А.И. Тургеневу

Он памятник себе воздвиг чудесный, вечный,Достойный праведных похвал,И краше, чем кумир иль столб каменосечный,И тверже, чем литой металл!Тот славный памятник, отчизну украшая,О нём потомству говоритИ будет говорить, покуда Русь святаяСамой себе не изменит!Покуда внятны ей родимые преданьяДавно скончавшихся вековПро светлые дела, про лютые страданья,Про жизнь и веру праотцов;Покуда наш язык, могучий и прекрасный,Их вещий, их заветный глас,Певучий и живой, звучит нам сладкогласно, И есть отечество у нас! (…)

Как же ярко, торжественно по окончании про-чтения стихов прозвучали «Скерцо» А. Бородина, а также романс на стихи Н. Языкова «Когда перед то-бою открыты два пути»!

Но и это ещё не всё. Многие зрители, особенно юные, впервые услышали и историю о том, как с на-чала декабря Николай Михайлович хлопочет о новом

деле. Когда вышел указ об учреждении публичных библиотек в губернских городах, братья Языковы на него откликнулись первыми. Библиотеку в Симбир-ске, основанную ими, они назвали именем Карамзи-на и передали в неё много книг из своей общей би-блиотеки, а также специально для этого купленных. Ко всем своим знакомым Языков обращается с при-зывами о пополнении «карамзинской» библиотеки. «Не можешь ли ты провозгласить в «Москвитянине» и даже в «Московских ведомостях» о Карамзинской библиотеке, открываемой в Симбирске? – пишет он 12 декабря Погодину. – Провозгласить и пригласить русских писателей жертвовать в нее свои сочине-ния?»

Это было 12 декабря, а 26 декабря 1846 г. Н.М. Языков скончался в 5 часов по полудню.

Спокоен я: мои стихиЖивит не ложная свобода,Им не закон – чужая мода,В них нет заёмной чепухиИ перевода с перевода;В них неподдельная природа,Своё добро, свои грехи!..

Заключительными стали слова, сказанные о поэ-тике Н.М. Языкова его современником, литературным критиком Иваном Киреевским:

«…средоточием поэзии Языкова служит то чув-ство, которое я не умею определить иначе, как назвав его стремлением к душевному простору… Все стихи его, вместе взятые, кажутся искрами одного огня, бле-стящими отрывками одной поэмы… Эта звучная тор-жественность, соединенная с мужественною силою, эта роскошь, этот блеск и раздолье, эта кипучесть и звонкость, эта пышность и великолепие языка, укра-шенные, проникнуты изяществом вкуса и грации, вот отличительная прелесть стиха Языкова».

А музыкальным окончанием вечера послужил ро-манс А. Даргомыжского на стихи А. Пушкина «Фонта-ну Бахчисарайского дворца».

Талантливо и вдохновенно вокальные произве-дения исполняли солистки филармонии: заслужен-ная артистка России Вера Чиркина, лауреат между-народных конкурсов Дарья Пузанова, Юлия Корса-кова, Алёна Гуляева. За роялем – блистательная Вера Корчева.

24

Учредителем конкурса выступило управление культуры и организации досуга населения админи-страции города Ульяновска, партнёром конкурса ста-ло управление образования администрации города Ульяновска. На призыв библиотеки принять участие в конкурсе откликнулись более двухсот учащихся об-разовательных учреждений города.

17 февраля одновременно во всех районах горо-да прошли отборочные туры, а 25 февраля в библи-отеке им. И.А. Гончарова состоялся городской этап конкурса. За звание лучших чтецов стихов ульянов-ского поэта Н.Н. Благова боролись учащиеся 5 – 11-х классов общеобразовательных учреждений (школ, лицеев, гимназий). Всего 40 человек из 22 образова-тельных учреждений.

На заключительном этапе городского конкурса участников оценивало компетентное жюри, в состав которого вошли Виктор Малахов – поэт, член Со-юза писателей России; Елена Кувшинникова – поэт, член Союза пи-сателей России, лауреат премии им. Н.Н. Благова, главный редактор лите-ратурного журнала «Сим-бирскъ»; Галина Узрютова – поэт, лауреат премии им. Н.Н. Благова; Александр Дашко – поэт, участник проекта «Литературная филармония»; Валентина Осина – старший препо-даватель кафедры «Культу-ра и искусство» УлГУ.

В начале встречи председатель жюри Виктор Ле-онидович Малахов напутствовал участников конкур-са и пожелал всем «донести до слушателей внутрен-нюю энергетику стихов Н. Благова, глубокие чувства и мысли».

Все участники были настолько хорошо подго-товлены, что жюри было трудно определиться с побе-дителями, и вместо тройки победителей они выбрали четверых в каждой возрастной категории. Ими стали:

Возрастная категория 5 – 8-е классы:1-е место – Владимир Токунов, Адиль Хафизов

(МБОУ СШ №28, 8-й класс, руководитель – Л.В. Ка-занцева);

2-е место – Ирина Судакова (МБОУ СШ №61, 8-й класс, руководитель – Н.А. Сальникова);

3-е место – Кристина Шубина (МБОУ СШ №56, 8-й класс, руководитель Е.Н. Романова).

Возрастная категория 9 – 11-е классы:1-е место – Анастасия Рдюкова (МБОУ СШ №56,

11-й класс, руководитель – Е.Н. Романова);2-е место – Александр Курамшин (МБОУ СШ

№32 ,10-й класс, руководитель – М.Н. Крашенинина);3-е место – Ирина Ханафиева (МБОУ СШ №56,

11-й класс, руководитель – Е.Н. Романова); Владислав Нестеров (МБОУ «Гимназия №6 им. Н.Сафронова», 9-й класс, руководитель – Е.Н. Кисиленко).

Все победители были награждены памятными дипломами, а также литературным журналом «Сим-бирскъ» – тематическим номером, посвященным творчеству Н.Н. Благова.

Каждый из членов жюри высказал свое мнение о выступлениях.

Валентина Осина поблагодарила ребят за доставленное ей удо-вольствие и отметила важность выбранной темы – 85-летие по-эта, лауреата Государ-ственной премии им. М. Горького Н.Н. Благо-ва. А Елена Викторовна Кувшинникова замети-ла, что победу в конкур-се приносит не только артистическое мастер-

ство, но и глубина проникновения в поэтическую суть каждого стихотворения. Самым замечательным итогом конкурса, по ее мнению, стало то, что школь-ники читали стихи, читали их наизусть, с большим чувством, и то, что они прикоснулись к творчеству большого волжского поэта.

Конкурс, посвященный творчеству Н.Н. Благова, завершен, но читателей и гостей библиотеки ждет еще много познавательного и увлекательного!

Это и тихие раздумья над книгой, и творческие встречи с писателями, и участие в современных про-ектах, и новые конкурсы!

городской конкурс чтецов стихов Благова

Эльвира ТЕЙМУРБУЛАТОВА

«НИКОЛАЙ БЛАГОВ – ПОЭТ И ГРАЖДАНИН»

2 января 2016 года ульяновскому поэту, лауреату Го-сударственной премии РФ имени А.М. Горького Нико-лаю Николаевичу Благову исполнилось бы 85 лет. В па-мять об этой дате Центральная городская специализиро-ванная библиотека имени И.А. Гончарова объявила кон-курс чтецов стихов поэта-юбиляра «Николай Благов – поэт и гражданин».

Члены жюри (на первом плане): Виктор Малахов, Александр Дашко, Елена Кувшинникова, Гала Узрютова с победителями конкурса чтецов

25

К 65-ЛЕТИЮ УЛЬЯНОВСКОЙ

ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

В июне 2016 года Ульяновская региональная организация «Союз писателей России» отмечает своё 65-летие.

В настоящее время в организации состоит 41 член Союза писа-телей России. Это представители г. Ульяновска и г. Димитровграда, р.п. Карсун, р.п. Сурское, р.п. Кузоватово, Ульяновского района.

Ульяновские писатели активно участвуют в программе по про-движению чтения, выступают на встречах с читателями, способству-ют сохранению традиций и развитию отечественной классической и ульяновской литературы. За 65 лет истории творческое сообщество дало нашему краю созвездие славных имен. Ярко прозвучавшие или почти забытые, все они, изначально наделенные писательским да-ром, жили и творили на нашей земле, все они достойны читательского внимания.

На страницах журнала «Симбирскъ» к 65-летию организации мы представляем творчество поэтов и прозаиков, членов Союза писате-лей России.

26

Небольшую книжечку стихов Ираиды Ульяновой «Есть трава подорожник», изданную в 1979 году, я ку-пил лет тридцать назад за 20 копеек в букинистиче-ском магазине. Опубликованные в ней стихи об Улья-новске говорили о том, что поэтесса как-то связана с нашим городом. Но я о ней прежде ничего не слышал. За эти годы несколько раз перечитывал сборник и удивлялся, что жила на земле красивая женщина, хо-дила по этим улицам, смотрела нам в глаза, писала хорошие стихи, издавала книги, а жизнь вдруг неожи-данно оборвалась на взлёте, и уже через несколько лет память о поэтессе растворилась во мгле прошло-го. А прожила она всего-то 46 лет...

Ираида Викторовна Ульянова родилась в 1930 году на Урале, получила высшее педагогическое об-разование. Долгое время жила в Молдавии, работала учителем в школе. Первые её стихи были опублико-ваны в конце 1950-х годов в кишинёвских газетах и республиканском литературном журнале «Днестр», редактором которого был тогда известный советский поэт Виктор Кочетков. А в 1962-м в Кишинёве с пре-дисловием В. Кочеткова вышла первая книга Ираиды Ульяновой — поэма «Песнь о Котовском». Затем в сто-лице Молдавии были изданы ещё восемь её поэтиче-ских сборников: «Звёздочка» (1965 г.), «Мой город» (1967 г.), «Озорные зайчики» (1968 г.), «Край земли» (1969г.), «Апрель» (1970 г.), «Чур, не я!» (1972 г.), «По-стоянство» (1972 г.) и «Полдень» (1974 г.). В 1968 году поэтессу приняли в Союз писателей СССР.

Ещё одна книга Ираиды Ульяновой «Берёзовый дождь» вышла в 1975 году в Москве в издательстве «Советский писатель» тиражом 10 тысяч экземпля-ров. В предисловии к сборнику было отмечено: «Для её новой книги характерны одухотворённость мыс-ли, лирическая энергия, подлинность переживаний. Круг её поэтических размышлений рождён широки-ми жизненными интересами. Ираида Ульянова любит жизнь, «чтит движенье», не боится тревог, ненавидит праздность, учится «чистоте у росинки», «мужеству у россиянки». В поэтическом почерке И. Ульяновой ощущается уверенный нравственный опыт жизни...».

Судьба в то время забросила поэтессу в Ульяновск, где она создала цикл стихотворений о городе, состо-яла в местной писательской организации. Наверное, Ульянова ощущала какую-то магическую связь с на-шим городом, имя которого совпало с её фамилией.

Ираида Викторовна даже стихотворение об этом на-писала, характерное для авторов советской эпохи, когда они касались ленинской темы:

Кто шутя, а кто с сомнениемСпрашивает у меня:– Вы – Ульянова, а ЛенинуСлучайно не родня?..И уж коль меня спросили,Отвечаю: «Да, родня».Нет родней во всей РоссииЧеловека у меня. Даже в стихах искала Ираида Ульянова заветно-

го женского счастья и, видимо, не нашла. И тот самый поэтический сборник «Есть трава подорожник» под-готовить к изданию поэтесса не успела, она сконча-лась в 1976 году. Книга вышла лишь три года спустя в Приволжском книжном издательстве в Саратове, со-ставителем посмертного сборника был саратовский поэт и переводчик Николай Милованов. Он собрал в книгу лучшие стихи из уже изданных в Молдавии и Москве сборников, а также добавил неопублико-ванные произведения из подготовленных поэтессой при жизни. «Читатель, встретившийся с творчеством Ираиды Ульяновой впервые, сможет прежде всего за-ключить, что она была горожанкой по образу мыслей и привычек и учительницей по профессии, – отмеча-ет в предисловии Н. Милованов. – Дидактичность от-дельных её «школьных» и «семейных» стихов объяс-няется, пожалуй, тем, что поэтесса долгое время про-работала в школе преподавательницей. В то же время лучшим её стихам присущи искренность интонации, естественность речевого лада, достоверность образ-ного отражения жизни».

Через два года после выхода книги не стало и Николая Милованова, продвигать творчество Ираи-ды Ульяновой стало более некому. Поэтессу надолго забыли и в Кишинёве, и в Москве, и в Ульяновске. Но душа поэта жива, пока звучат его стихи. И сегодня они возвращаются к нам – простые, понятные, полные житейского смысла, добра и света. Поэтичное имя Ираида в переводе с греческого означает «героиня», а герои, как известно, не умирают, они яркими образа-ми продолжают жить в нашей памяти.

Николай Марянин,поэт и краевед.

ДУША С ЧИСТОТОЙ РОСИНКИ

27

РЯБИНАХотелось счастья бабьего –Быть глупой да красивою,Покорною быть, слабою...А довелось быть сильною.

Быть довелось бедовою,Да бойкой, да упрямою,Не ягодкой садовою –Лесною, терпкой, пряною.

А жизнь ко мне всё с кознямиЗа все мои старания –У ней то вёсны поздние,То заморозки ранние.

А сколько вьюга шалаяМне зимних песен выпела!А только я не жалуюсь,Что мне такое выпало.

Ведь было счастья кроме-то –Такого, что не скажется!И жизнь, морозцем тронута,Ещё и слаще кажется...

* * *Столько зим, Столько летМне и радость, и грусть,Негасимый мой свет,Моя милая Русь!

Из того далека,Где родное – родней,Как к воде родника,Припадала я к ней.

И теперь её пью,Пью – никак не напьюсь –Речь родную твою,Моя светлая Русь.

ОТТЕПЕЛЬНу зачем и кому это нужно –Этот неба неистовый блеск,Эти травы, ожившие дружно,И до срока проснувшийся лес?!

Всех и всё растревожил, измаял,Растравил не ко времени, зряЭтот месяц с повадками маяИ с холодной душой января...

* * *На пологую горуЯ под вечер иду.И оттуда весь городУ меня на виду.

В отдаленье и вышеВсех холмов и низинЯ такое увижу,Что не видно вблизи.

Так же точно в любви мыОщутим, отдалясь,Только крепче с любимымНашу кровную связь.

Тут я видела точно,Убеждалась не раз –Наше солнце и ночьюНе уходит от нас.

Как чудесная птицаОгнецветных тонов,Солнце плавно садитсяЗа крыши домов.

Исчезает за краем,Опереньем слепя, –Это город вбираетНа ночь солнце в себя.

Я ЖЕЛАЮ ВАМ, ЛЮДИ, ДОБРА!

Ираида УЛЬЯНОВА (1930 – 1976) родилась в 1930 году на Урале, получила высшее педагогическое образование. Долгое время жила в Молдавии, работа-ла учителем в школе. Начала публиковаться в 50-х годах в Кишиневе. В 1968 году была принята в Союз писателей СССР. В 70-х годах с семьей переехала в Ульяновск. Состояла в местной писательской организации. Скончалась в 1976 году. В 1979 году в Приволжском книжном издательстве вышел сборник сти-хов «Есть трава подорожник».

Предлагаем вниманию читателей подборку стихов Ираиды Ульяновой из этой книги.

28

И поэтому скороВспыхнут окна в домах.Здравствуй, солнечный городНа приволжских холмах!

МАТЕРИНСТВОСпят важно младенцы в колясках. А мамы, везущие их,С тревожной и пристальной лаской Глядят на младенцев своих.

Им видятся дети, возможно, Какими должны они стать –Так видит картину художник, Какую замыслил создать, Впадающий в пристальность ту же И той же тревогой томим –Вдруг будет творение хуже,Чем было задумано им?!

* * *Волжский ветер, волжский ветер!Ты меня сурово встретил.

Легкомыслие южанокТы казнил во мне в упор,Ставя мне в пример волжанокС ветром сверенный убор.

Был сердит не понарошкеИ забыл ты, знать, к тому,Что встречают по одёжке,Провожают по уму.

Ты нажёг мне щёки жаркоИ тогда уж понял: я –Никакая не южанка,А уральская, родня!

И тогда уже причислилНаконец меня к роднеИ из туч кромешных выслалСолнце красное ко мне.

В МУЗЕЕЕсть вещи неодушевлённые –Потёртые и запылённые,Штыком и пулею пробитыеИ кровью жаркою облитые,Огнём и смертью опалённые –

Живые и одушевлённые.

ЛЮДЯМВсё, что есть у меня,Всё, что было и будет –Что читать, что дарить, надевать мне и есть, – Это сделали мне незнакомые люди,Хорошо, что они, люди добрые, есть.

И когда их, идущих путями своими,Я встречаю в начале рабочего дня,

Мне так жалко, что я не здороваюсь с ними И они почему-то не знают меня.

Что же, люди спешат делать доброе снова,Убежав от своих недосмотренных снов.Пусть не сказано «здравствуйте!», доброе слово,Мы и так понимаем всё это – без слов.

Но хочу, чтоб они, люди добрые эти,Догадались, что в класс захожу я с утра,И слова мои первые: «Здравствуйте, дети!»Значат: «Здравствуйте, люди!Я желаю вам, люди, добра!»

ЗРЕЛОСТЬСовсем непросто жить на свете,Сводя начала и концы,Когда в одном лице вы детиИ вместе с тем уже отцы.

И долг один ещё не сложен,А надо думать о другом.И вам ещё никто не должен,А вы уже в долгах кругом.

И вам мирить контрасты эти –Незрелый ум и ум седой.И вам в укор отцы и детиС их всякой болью и бедой.

* * *Весь мир – моя огромная родня.И говорят, что во Вселенной где-тоИмеются родные у меня.Так или нет – я склонна верить в это.

И вот, когда раздоры и боиИ льётся кровь людей земной породы, Мне больно! Если ссорятся народы,То будто братья ссорятся мои.

Безумные!.. О мать моя, Земля!Поторопи жестокий возраст детства!Открой им, что они – одна семья,А ты – их неделимое наследство.

* * *Мне везёт на хороших людей.Я не знаю, как это выходит,Но они меня сами находят,Одаряют собою – владей.

И за что мне такая удача,Я пока уяснить не могу.И поэтому думаю: значит,У людей я у этих в долгу.

Я им так благодарна за веру.И живу я, заботу вменя, –Отдарить самой полною меройВсех, собой одаривших меня.

29

ОДИНОЧЕСТВОВ лесу прохладно, чисто и пустынно... Гроза ушла... Дождинки – как роса... И в ясном ожидании застыла Дождём грозы умытая краса.

Копя в себе в дни долгого ненастья Весь этот блеск, всю эту благодать, Лес замер в тихом ожиданье счастья, Готовясь всё, что скоплено, отдать.

Он чистотой и светом переполнен,Весь поглощён своим счастливым днём, Лишь ветки покалеченные помнят, Какие грозы бушевали в нём...

Как мне понятно ожиданье это Того, кто все невзгоды перемог,Кто переполнен нежностью и светом И ждёт, как я. И так же одинок...

ПЕРВОЕ СОЛНЦЕСолнце в радость и окнам, и крышам. Солнце в радость полям и лесам.И, от яркого солнца отвыкшим,Больно в этом сиянье глазам.

Но душе, так внезапно согретой Этим светом и этим теплом,Жаль сияние первое это Омрачать равнодушным стеклом.

И глаза под очками не пряча, Люди смотрят в небесную ясь И как будто от радости плачут, Своих солнечных слёз не стыдясь.

НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО КРАСОТЫ!

Не проходите мимо красоты!Хотя бы так – не проходите мимо. Пусть вы не те, кто к ней неутомимо

Идёт сквозь годы, вёрсты и пласты.Пусть вы не те, кто нам её дарит: Её искать – нелёгкое искусство. Пусть вы не те, кто красоту творит, Вложив в неё все помыслы и чувства.

Пусть вы не испытали высоты, Волшебного парения и взлёта,Пусть красоту для вас добудет кто-то – Не проходите мимо красоты!..

РОДНИКНе суетясь, не мерясь с океаном,Он тёк и тёк, воды хрустальный ток,Давая самый, может быть, желанный,Быть может, самый памятный глоток...

* * *Я стала многое предвидеть –Откуда быть, когда и где,Какой нечаянной обиде,Какой непрошеной беде.

И, как гонец, в любую полночь,В любую непогодь гоня,Спешу, спешу к тебе на помощь,Теряя шапку и коня.

И всё от неминучей раныСпасти надеюсь до конца.А если всё же гром и грянет,То пуля первая – в гонца...

* * *Ты исцели меня, ты исцели,Мой светлый лес, мой неизменный лекарь!Ты мне цветы и травы постели,И пусть твой дятел, добрый твой аптекарь,Мне отмеряет каплями густой,Из терпких трав и тишины прозрачнойНастой твой пряный, пьяный твой настой...Я изопью, и рой видений мрачныхВмиг отлетит. И вновь я обретуИ свой покой, и жажду беспокойства,И в суете загубленное свойствоНазло всем злобствам верить в доброту.

30

Своеобразным деви-зом, эпиграфом встречи председатель Ульяновско-го отделения Союза писа-телей О.Г. Шейпак предло-жила взять строки из его стихотворения «Три исце-ляющих слова»:

Как и положено людям, Мы до последнего дняВерим, надеемся, любим, В сердце смиренье храня...Эти слова – не пустой звук. За последние двадцать

лет Николай Марянин многое сделал, чтобы земляки помнили уже ушедших от нас писателей – Евгения Мельникова, Владимира Косоурова, Валерия Крушко, Анатолия Чеснокова. Их нет, а на страницах Интерне-та – благодаря опять же Николаю Марянину – есть их электронные страницы, их стихи и проза доступны всем желающим. А еще в 2008 году Марянин расска-зал ульяновцам о живущем в Казахстане (после ссыл-ки) ульяновце, поэте Юрии Грунине. До конца жизни Юрия Грунина Николай Марянин поддерживал с ним связь. Благодаря этому поэт в далеком Казахстане знал, что его помнят земляки.

Ольга Шейпак отметила это его «редкое чувство,

когда человек болеет и за живых, и за мертвых». Уче-ный секретарь Ульяновской областной научной би-блиотеки – Дворца книги Ольга Даранова напомнила об участии Николая Викторовича в работе «Литера-турной филармонии». Он в составе писательской делегации объехал немало райцентров и сел нашего края, знакомил слушателей с творчеством ушедших поэтов, рассказывал о собратьях по перу, читал свои стихи.

Главный редактор журнала «Симбирскъ» поэт Елена Кув-шинникова сообщила, что в январском номере журнала опу-бликованы «пронзительно-зве-нящая» подборка стихов Нико-лая Марянина и интервью с ним. Она поблагодарила Николая Викторовича за многолетнее творческое сотрудничество, за помощь в работе над журналом. Страницы, подготовленные по-этом и краеведом Маряниным, всегда интересны читателям.

Поэт и журналист Александр Лайков рассказал о годах совместной работы с Николаем в газетах. Упо-мянув об одной из давних традиций Марянина – к каждому дню рождения друга, коллеги писать и зачи-тывать стихотворное послание, Александр Дмитрие-вич ответил ему тем же и подарил свои стихи юбиляру.

Николай Ларионов, редактор газеты «Канаш», поблагодарил Николая Марянина за сделанные им переводы стихов с чувашского. Работая над антоло-гией «Ульяновская словесность ХХI века», Николай Викторович перевел несколько стихотворений Ни-

Юбилейный творческий вечер Николая Марянина

Людмила ДЯГИЛЕВА

ВЕРЮ, НАДЕЮСЬ, ЛЮБЛЮ...

В феврале в филиале Ульяновского областного краеведческого музея им. И.А. Гончарова – литературном музее «Дом Языковых» поздравляли с юбилеем известного поэта, прозаика, журналиста, историка-краеведа, автора гимна Ульяновской области, члена Союза писателей России Ни-колая Марянина.

Творческий дуэт: Николай Марянин и Сергей Лямин

31

колая Ларионова на рус-ский язык.

Все выступающие ха-рактиризовали как дру-га, товарища, собрата по перу, человека, на кото-рого во всем можно поло-житься.

Юбилейная встреча (в январе Николаю Маря-нину исполнилось 60 лет) не обошлась без воспоми-наний.

Знаток, исследова-тель литературы и культу-ры Симбирско-Ульянов-ского края, Николай Марянин родился недалеко от Булгар, в селе Три Озера Татарской АССР. Название – от трех озер – Атаманского, Чистого и Курышевско-го. Естественно, что исследователь Марянин нашел и опубликовал историю родного села. Также он соста-вил генеалогическое древо своего рода. Конечно же, он написал стихи о своей малой родине, а его друг, певец Сергей Лямин, написал к этим стихам музыку.

Три Озера в сердце России,Три слезинки на русской земле,Суждено мне в озерной синиИ родиться, и жить, и покорно растаять во мгле...Удивительна история этой дружбы поэта и музы-

канта. Тридцать лет назад Николай Марянин и Сергей Лямин жили в общежитии завода «Контактор». При-ходя с работы, заставали своих соседей по комна-там вдребезги пьяными. Молодые люди были не из тех, кто плывет по течению. Им хотелось творчества.

Внизу пустовал подвал, ко-торый стал первой творче-ской площадкой для их во-кально-инструментально-го ансамбля «Жизнь». Там, в подвале, появились их первые песни. Сегодня их больше двухсот. На встре-че в Пушкинской гостиной Дома Языковых мы услыша-ли около десяти.

Писатель Илья Таранов выразил свое восхищение удивительным дуэтом, его тронули до глубины души стихи и песни.

Имя Николая Марянина известно в Казани, где его считают своим. Его знают в Чите, где поют гимн на его стихи. Но мы – ульяновцы – любим Николая Викторовича Марянина за все сразу – за стихи, крае-ведческие исследования, за то, что вот уже много лет, по точному выражению Ольги Дарановой, «он ставит свечу за уже покинувших нас поэтов, прозаиков в сво-их стихах в Интернете».

Ольга Николаевна напомнила, как Николай Вик-торович читает свои стихи: «поэтическая стать, рука на отлете». «Слушая вас, – говорила она, – у людей вы-прямляются спины, светлеют лица: ваши стихи вызы-вают чувство гордости за Россию, за Симбирск».

Сколько у нас талантливых людей! Давайте слу-шать и слышать, любить и ценить тех, кто рядом.

Творческий вечер Николая Марянина пробудил самые лучшие чувства. В душе звучало эхо: «Верю, на-деюсь, люблю…».

КОМАРОВКАРазыгралась река-сумасбродка,волны пенились, словно вино, и деревня моя –Комаровка –уходила на волжское дно...Отдавая последние силы,исчезали дома и сады,а на кладбище тихом могилызахлебнулись от чёрной воды.

С той поры, лишь над матушкой Волгойопускается лунная ночь,по дорожке искристой и долгой ходит Марья –Данилова дочь:ищет дом со знакомой трубоюу подножья Тетюшской горы,но кресты лишь торчат над водоюи надрывно зудят комары...

Комаровка, прости, Комаровка –кому медовуха, кому перцовка,чьё-то счастье и чьё-то горесхоронило шальное море.Комаровка, гнездо родное,упокой тебя дно речное –от этой доли других на Русипомилуй, Господи, и спаси!

ТРИ ИСЦЕЛЯЮЩИХ СЛОВАКак и положено людям,мы до последнего дняверим, надеемся, любим,в сердце смиренье храня.

И вопреки суесловью,мир погрузившему в дым,с верой, надеждой, любовьюв очи безумцев глядим.

Маясь в безвременья сите,шепчем сквозь сдавленный плач:верьте, надейтесь, любите –даже в петле неудач!

В единоборстве упругом,испепеляющем кровь,станут спасательным кругомвера, надежда, любовь.

Чтобы почувствовал сновадух, устремлённый к нулю,три исцеляющих слова –верю, надеюсь, люблю!

Выступает Ольга Даранова

Николай МАРЯНИН

32

После победы подполковника В.О. Каппеля под Сызранью и Ставрополем на Волге (ныне Тольятти), неразберихи в командовании красными войсками Вос-точного фронта из-за мятежа главкома М.А. Муравьева, объявившего о создании Поволжской независимой республики и разрыве Брестского мирного договора, сложилась благоприятная обстановка для комитета членов Учредительного со-брания. Командование формируемой комучем Народной армии при поддержке частей Чехословацкого корпуса из бывших военнопленных решило немедленно организовать наступление на Симбирск. Предполагалось ударить одновременно с трех сторон: вдоль железной дороги со стороны Бугульмы должен наступать 1-й Чехословацкий стрелковый полк имени Яна Гуса под командованием капитана Степанова, в то же время отряд Каппеля должен был атаковать Симбирск по право-му берегу Волги, а вверх по реке, отвлекая на себя основные силы красных, дви-нулась речная флотилия мичмана Ершова, состоявшая из наскоро вооруженных трехдюймовыми орудиями колесных пароходов и буксиров.

В мае в Симбирск из Петрограда был эвакуирован патронный завод, который слился с местным патронным заводом. Его продукция в условиях разгоравшейся

Юрий КОЗЛОВ

ВЗЯТИЕ СИМБИРСКАВ 2015 году увидел свет документальный очерк «Генерал Каппель и волжа-

не» известного ульяновского литератора и краеведа Юрия Козлова. За издание книги в Год литературы министерством искусства и культурной политики Ульяновской области ему присвоено почетное звание «Автор года», он стал лауреатом региональной премии «Шапка Мономаха». Журнал публикует одну из глав, посвященную освобождению Симбирска от большевиков отрядом под командованием Владимира Оскаровича Каппеля в июле 1918 года.

33

войны имела особое значение, и командование Крас-ной армии стремилось стянуть войска для защиты города. 19 июля командующий Восточным фронтом И.И. Вацетис и политкомиссар П.А. Кобозев направи-ли в Москву телеграмму: «Революционный военный совет считает своим долгом поставить в известность, что под Симбирском и Екатеринбургом положение критическое, наши войска бегут не сражаясь. Надо спасти Симбирск и Екатеринбург, в особенности надо удержать за нами Симбирск, ибо с потерей его мы лишаемся исходного положения на Волге».

По данным разведки, в Симбирске красные ожи-дали отряды Народной армии со стороны Волги и соорудили на правом берегу пулеметные гнезда и проволочные заграждения. Латышский полк, наи-более боеспособная часть красного гарнизона, был брошен на охрану переправ возле моста через Волгу. Рядом со станцией Верхняя Часовня отрыли окопы в полный рост, возвели пулеметные блиндажи и прово-лочные заграждения, а на железнодорожном мосту – траверсы. Всем частям, находившимся у Симбирска, поступил приказ: «Симбирск оборонять до последней капли крови».

Перед походом на Симбирск каппелевский от-ряд вырос до двух батальонов пехоты, конного эска-дрона, казачьей сотни и трех батарей – легкой, гау-бичной и конной. У командиров подразделений по-явились вестовые и денщики. Так, к Владимиру Оска-ровичу прибыл штабс-капитан Генерального штаба М.М. Максимов, который был «отважным стрелком и доблестным помощником начальника отряда и в то же время заключал в себе самый большой боевой штаб со всевозможными отделами».

В самом городе имелось немало сочувствующих Белому делу, несмотря на произведенный в середине июня губЧК разгром подпольной антисоветской ор-ганизации, именовавшей себя «Комитетом защиты Родины», во главе с полковником Лобысевичем. Об этом факте сообщила центральная газета больше-виков: «Симбирск, 20 июня. На этой неделе раскрыт огромный контрреволюционный заговор, имеющий непосредственную связь со всероссийской контрре-волюционной организацией. Арестованы все гла-вари, найдена масса оружия, найдены списки бело-гвардейцев, которые арестовываются. Агенты орга-низации проникли в советские учреждения, на почту, в армию и т. д. Можно считать, что заговор раскрыт окончательно и совершенно подавлен».

Об успешном наступлении подразделений чехов и словаков на симбирском направлении из Завол-жья можно судить по коротким сводкам политотдела 1-й армии красных: «В ночь с 13 на 14 июля была оставлена ст. Погрузочная, не имея соприкосновения с противником, отряд отступил вместе с поездом По-лупанова до Мелекесса…».

В посаде Мелекесс большевики проводили обы-ски и аресты состоятельных людей, паковали цен-ности и жгли документы. К тому времени его насе-ление составляло почти 18 тысяч человек, что пре-вышало число жителей уездного города Ставрополя в несколько раз. В посаде насчитывалось более 500 каменных и 1500 деревянных домов, имелись три православные церкви и мечеть, мужская и женская гимназии, народный дом с театром, железнодорож-ный вокзал с водяным отоплением и вытяжной вен-

тиляцией.«Мною… 16 июля был отдан приказ, в котором

авангарду поручика Груза (4 роты, 1 эскадрон, 6 ору-дий, 1 взвод инженерной работы, 2 бронепоезда и 2 пулеметные команды) ставилась задача: энергично преследуя противника, не дать ему возможности ис-портить железнодорожный мост через реку Черем-шан и по овладении станцией, а следовательно, и по-садом Мелекесс, прочно закрепиться и немедленно установить связь с полковником Чечеком и штабом Народной армии, – отметил А.П. Степанов. – Летчику Мельчу произвести разведку по маршруту: полотно дороги – Симбирск, Мелекесс и Нурлат, сбросить воз-звания и бомбы на неприятельские эшелоны…

Авангард блестяще выполнил поставленную ему задачу. Красные бежали и оставили Мелекесс, но, бу-дучи вынужденными восстановить большой деревян-ный мост, сожженный большевиками, мы не смогли двигаться вслед за ними».

Когда сводный отряд капитана Степанова с боем вошел в посад, его встретили оркестром и молебном. Вот как описал это событие гимназист Юрий Букин, сын местного фотографа: «Вот чехословаки… подхо-дят к нашему Мелекессу. Все их ждали с нетерпени-ем… Наши большевики тоже ждали чехов и поэтому увеличили свой грабеж, особенно в последние дни. Большевиками был убит наш гимназист, первокурс-ник-студент Беляков за то, что, покупая курицу, ска-зал, почему так дорого просят за курицу, все равно скоро придут чехи, так им и отдадут. Особенно звер-ски большевики поступили в последний день здеш-ней власти. Они наметили 126 семейств с детьми вы-резать и приступили уже к действиям. Убили Равен-ского, Маркина, Иванова, Кашаева увезли в бегстве с собой, и говорят, что тоже убили. …Перед тем как убивать или вырезать людей, большевики ограбили банк, казначейство, попортили железную дорогу, вок-зал, телефонную станцию и т. д., а потом все уехали ночью, оставив свои советы и свои учреждения от-крытыми. Итак, день большевиков не было. Народ на-значил собрание и организовал квартальную охрану города. До часу охранял я свой квартал, а не папа, и, конечно, не один. Вдруг! Около часу на вокзале под-нялась стрельба из пулемета, винтовок и орудий. Все испугались и попрятались по домам. Оказалось, что наши большевики вернулись обратно, и вот в эту-то ночь и утро они начали резать всю интеллигенцию, но успели перерезать только вышесказанных. Утром, в 6 часов, приехали чехи, завязался бой, который про-должался 2 с половиной или 3 с половиной часа, а по-том большевики были разбиты и чехи вошли в город. Наступил большой праздник. Стала свобода в полном смысле этого слова. Чехи были встречены хорошо. В пользу их устраивали концерты, благотворительные сборы, произносили торжественные речи, кричали ура…».

Комендатура Народной армии в Мелекессе раз-местилась на Новособорной улице. Комендантом был назначен чехословацкий прапорщик П. Турза, его заместителем – русский поручик Гладилин. Из гимназистов организовали охрану посада, воору-жили их винтовками и отрядили поручика, который обучал их военному делу, проводил учебные стрель-бы. Назначенные в караул гимназисты стояли «на ча-сах» в банке и в арестном доме, ходили с обысками.

34

Пока в Мелекессе формировалось новое воен-но-гражданское управление, чехословацкие войска двигались дальше на восток. «Временное оставление Мелекесса создало угрозу обхода со стороны про-тивника, – отмечал, словно оправдываясь, красный комиссар. – Бронепоезд и войска отступили к Брян-дину и Верхней Часовне. Сводный отряд Симбирско-го полка, стоящий у Бряндина, обезоружил кулаков в трех селах…».

Возле станции Бряндино и села с таким же на-званием произошел ожесточенный бой красног-вардейского отряда и двух бронепоездов против чехословацких батальонов. На вооружении легио-неров состоял изношенный самолет французского производства «Ньюпорт», который пилотировал под-поручик Мельч. Самолет не имел вооружения и при-менялся для воздушной разведки, но в этот раз забра-сывал противника сорокафунтовыми бомбами.

В жестокой схватке были ликвидированы более 100 красногвардейцев, но они успели расправиться с местным священником, управляющим марковской конторой Кашаевым и другими заложниками из Ме-лекесса. Один из бронепоездов красных, оборудо-ванный в депо Волго-Бугульминской железной до-роги, состоял из 9 вагонов с пулеметными площад-ками и бойницами для стрелков. Бронированный стальными листами паровоз находился сзади соста-ва, который был подорван под Бряндином. Второй бронепоезд «Свобода или смерть» под командой матроса А.В. Полупанова был захвачен балтийски-ми и черноморскими матросами в начале 1918 года под Киевом у петлюровцев. В бою с добровольче-ским отрядом полковника М.Г. Дроздовского бро-непоезд был поврежден и отправлен для ремонта на Коломенский паровозостроительный завод под Москвой. Отремонтированный бронепоезд был на-правлен на защиту Симбирска от восставших чехос-ловаков. Под прикрытием бронепоезда Полупанова Мелекесский ревком, красногвардейские дружины, семьи большевиков отходили к Симбирску. Повреж-денный в бою бронепоезд попытались сбросить под откос в Волгу, но съехала лишь одна платформа, сам поезд зацепился за рельсы и стал трофеем наступа-ющих легионеров.

В состав 1-й Революционной армии, кроме Ин-зенской и Пензенской дивизий, входили Симбирская, Сенгилеевская и Ставропольская группы войск. Сен-гилеевскую группу возглавлял бывший поручик Гайк Бжишкян, а попросту – Гай, и дислоцировалась она в Сенгилее. Ставропольской группой в 1000 штыков командовал В.И. Павловский, в прошлом учитель, в мировую войну – штабс-капитан. Ставропольцы ока-зались прижаты противником к левому берегу Волги в районе села Белый Яр. Для соединения с Сенгилеев-ской группой им было необходимо переправиться на правый берег, однако этому помешала флотилия На-родной армии.

«21 июля из Самары под командой мичмана Ер-шова вышла флотилия судов, предназначенная для взятия Сенгилея, – писал корреспондент местной газеты. – Флотилия состояла их 3 пароходов и двух бронированных катеров.

Ночью наши суда подошли к Климовке и были обстреляны советскими пулеметами, но после не-скольких орудийных выстрелов пулеметы были сби-

ты, и красные бежали из Климовки. Часть пароходов осталась в Климовке, а «Вульф» и «Вандал», вооружен-ные 1 пушкой и 2 пулеметами каждый, вместе с бро-нированным катером «Колумб» тронулись дальше.

Новодевичье было занято без боя. Красные бежа-ли отсюда, еще издали увидев самарские пароходы. После утверждения здесь народной власти наши па-роходы тронулись в дальнейший путь и к 4 часам утра были в 10 верстах от Сенгилея. Здесь был встречен со-ветский буксир-разведчик, который, увидев наши па-роходы, круто повернул и бежал к Сенгилею. Погоня за ним велась без выстрела, так как орудийный грохот мог поднять тревогу в Сенгилее.

В 4 верстах от Сенгилея наши пароходы открыли орудийный огонь по крейсирующим около Сенгилея советским буксирам, которые перегруппировались, но не отвечали. Наши пароходы подошли на 3 версты и продолжали обстрел гранатами. Буксиры ответили орудийными выстрелами, но делали специальные «советские» промахи в полверсты.

Тогда самарская флотилия подошла еще ближе и с расстояния двух верст начала в упор расстреливать советские пароходы. После нескольких выстрелов два большевистских буксира выбросились на берег. Пассажирские пароходы развели пары и понеслись вверх. Им вслед было послано несколько снарядов, из которых один снес палубу у неприятельского па-рохода.

В это время неожиданно с трех сторон красно-армейцы открыли орудийный огонь. Одна батарея (3 орудия) стреляла с холма, расположенного за Сенги-леем; другая скрывалась около пристани; третья била с противоположного берега от Белого Яра. С берегов беспрерывным дождем летели пулеметные и ружей-ные пули, от ударов которых по воде река казалась кипящей.

Три парохода с 2 пушками оказались под беше-ным обстрелом многочисленных орудий и пуле-метов. Наши орудия отвечали. Их выстрелами была приведена к молчанию одна батарея. Во время этого горячего боя пулей был ранен в щеку капитан Ка-струсский.

В разгар боя на «Вандале» от разорвавшегося сна-ряда произошел пожар. Под градом пуль и снарядов команда «Вандала», продолжая отстреливаться, поту-шила пожар. После 40-минутной схватки наши суда, продолжая стрелять, отступили к Хрящевке. Потерь, кроме раненого капитана Каструсского, не было, но пароходы оказались сильно изрешеченными: все стекла, лампочки и люстры на них были разбиты».

С наступлением темноты к пристани Белый Яр подошел с потушенными огнями советский пароход «София». За ночь он полностью перевез с левого на правый берег Волги бойцов, вооружение и боепри-пасы Ставропольской группы войск. Так в Сенгилее собралось 18 красных отрядов, общее командование которыми взял на себя Гай.

Флотилии Народной армии не удалось с ходу за-нять Сенгилей и прорваться к Симбирску, но сраже-ние на берегу завершилось для нее более удачно.

«На рассвете 23 июля около Сенгилея был выса-жен десант, который подступил к городу, – сообщи-ла газета «Волжский день». – Столь близкого сопри-косновения большевики не выдержали и бежали. Сенгилей был занят. На пристани были захвачены

35

3 больших пассажирских парохода, на которых машины были испорчены большевиками. С машин сняты и унесены золотники. Орудия с них были бро-шены в воду.

…Большевики потеряли только на одном букси-ре 16 человек убитыми. Всего в Сенгилее находилось 4000 красноармейцев при 10-12 орудиях. В Сенгилее было сосредоточено свыше 100 пулеметов, которые все обстреливали наши пароходы.

При подходе наших войск к Сенгилею больше-вики бросили в Волгу все пулеметы, часть орудий и 5000 штук винтовок. Из этого количества выловлено нашими войсками 60 пулеметов, несколько сот вин-товок и много ящиков со снарядами и патронами…».

К тому времени бойцы Народной армии под ко-мандованием Каппеля сумели спешно преодолеть 140 верст по Сызранскому почтовому тракту, «вихрем ворвались» в Симбирск и «захватили позиции крас-ных, убежавших через город, побросав орудия, пуле-меты и много снарядов и патронов и даже не успев расстрелять арестованных офицеров».

Любопытные заметки о симбирском походе оставил его участник, доброволец Народной армии В. Попов: «Прибыв 16 июля из Самары в батарею, на-ходившуюся тогда в Сызрани, мы застали ее в спеш-ных приготовлениях к походу. Подбирались лошади, подгонялась амуниция, укомплектовывались заряд-ные ящики, чистились орудия и оружие, собирались необходимые для похода вещи. Чувствовалось, что этот поход будет иметь серьезные последствия, и так как направление его было неизвестно до последнего момента, то предположениям, догадкам, стратегиче-ским соображениям не было конца.

Симбирск, Кузнецк, Инза, Вольск – все эти на-правления были возможны, и вся батарея делилась на группы, отстаивавшие свою точку зрения. Для многих поход и предстоявшие бои были первыми в жизни. Настроение поэтому было приподнятое, хотелось скорее выступать, скорее окончить скучные хозяй-ственные заботы и приготовления, хотелось скорее активного действия.

17 июля к вечеру началось выступление. Сперва прошла конница, за нею с песнями мимо Сызран-ского вокзала двинулась пехота, а потом загудела по каменной мостовой артиллерия. Направление дано было на север, и сразу стало почти очевидным, что целью нашего похода будет Симбирск.

Цель представлялась заманчивой, но длина пере-хода и крайне благоприятное в стратегическом от-ношении положение города, известное большинству участников похода, обещали трудность перехода и серьезность операции.

Будут бои и, несомненно, жаркие, думалось всем. Погода благоприятствовала нам. За исключением по-следнего дня, весь переход был совершен при сол-нечной погоде, без дождя. Радушно и тепло встречало нас сельское население; угощенью хлебом, молоком, ватрушками, пирогами не было конца. Измученное большевистскими насилиями, часто ограбленное и разоренное, оно в нашем лице видело своих спасите-лей и, обычно тепло встретив нас, с тревогой прово-жало наши войска, боясь, как бы после нашего ухода не пришли бы снова большевики и не учинили бы над ними крутой расправы.

Почти в каждой деревне жители приводили к

нам местных большевистских «деятелей», характери-зовали их как разбойников и грабителей и умоляли нас избавить деревню от их присутствия.

По дороге к нам присоединялись добровольцы, а в одном из последних сел к нам сразу присоедини-лось пять казачьих офицеров, приговоренных в Сим-бирске к расстрелу и бежавших оттуда.

До 21 июля неприятеля нами обнаружено не было. Крестьяне, ехавшие из Симбирска, говорили, что большевики ждут врагов с того берега Волги, что там сосредоточены их силы и что на этой стороне никакой охраны у них нет. Хотя показания крестьян были тождественны, но нам не верилось: такая бес-печность, такое легкомыслие нам казались неверо-ятными. Время показало, что крестьяне говорили правду».

За четверо суток передвижения по большой до-роге отряд Каппеля ни разу не столкнулся с против-ником. Выручило бездействие Сенгилеевской группы войск во главе с Гаем, который даже не удосужился выставить заслон на тракте. Лишь вечером 20 июля был отдан приказ – немедленно стянуть отряды на линию села Ясашная Ташла, что в 45 верстах от Сим-бирска. Из-за отсутствия разведки Гай не знал, что добровольцы уже миновали этот рубеж. Спустя три дня этот знаменитый впоследствии советский воена-чальник не смог оказать сопротивления волжскому десанту белых и в спешке покинул Сенгилей.

Оставив город под напором белого десанта, воз-главляемые Гаем отряды фактически оказались в окружении, будучи оторванными от основных сил красных.

«21 июля около 6 часов вечера наши эшелоны стали втягиваться в деревню Белый Ключ, верстах в 10-12 от города, – вспоминал один из участников операции по взятию Симбирска. – Кавалерия к тому времени успела взорвать несколько мостов по дороге на Инзу и заняла станцию Охотничья.

В это время большевиками был отправлен по московско-казанской дороге по направлению к Инзе бронированный поезд «Товарищ Ленин». Отойдя от города на расстояние нескольких верст и увидев на шоссе наши двигающиеся эшелоны, он как-то рас-терянно остановился и некоторое время находился как бы в колебании, что ему дальше делать. Из этого положения его скоро вывел начавшийся артиллерий-ский обстрел и заставил его на всех парах поспешно возвратиться в город.

Далее медлить было нельзя. Наше движение было обнаружено, и надо было скорее и энергичнее дей-ствовать. Артиллерия немедленно выехала на пози-цию, пехота бросила свои повозки и развернулась в цепь. Замечательно красивым было начавшееся на-ступление пехотных цепей, когда последние, растя-нувшись на опушке леса, тронулись вперед. Точно се-рыми точками усыпано было все поле. Еще красивее выделялись они на золотом фоне ржаного поля.

Артиллерия открыла огонь. Со свистом и шумом посылала она свои свинцовые «гостинцы» красноар-мейским наемникам. Точность прицела была изуми-тельной и сыграла решающую роль. Красноармей-ские полки дрогнули и побежали. Вдогонку им с кри-ками «ура» в стремительном и безудержном порыве бросилась в штыки пехота. Ближайшие деревни были немедленно заняты нами, но дальнейшее продвиже-

36

ние пришлось прекратить, так как спустившаяся ночь покрыла поле битвы непроницаемой мглой.

Утомленные боем и большим переходом, засну-ли на своих местах бойцы, тщетно пытаясь согреть-ся в промокших от дождя шинелях. С рассветом все вновь были на ногах. Артиллерии пришлось менять свои позиции, ибо расстояние от Белого Ключа до города было велико и превышало максимум возмож-ного обстрела. Не без трепета, рискуя быть расстре-лянной, прежде чем ей удастся перебраться на новые позиции в защищенное место, выезжала она по со-вершенно открытой дороге, так как другой не было. Но все прошло благополучно – противник, видимо, еще спал.

Снова рассыпалась пехотная цепь, снова стре-мительным натиском повела она свое наступление и снова сначала затрещали ружья, а затем «затакали» пулеметы.

Условия боя были крайне неблагоприятны для нападавших. Видимые прекрасно из города, пехота и артиллерия вынуждены были работать под градом пуль и снарядов. Наибольшее внимание артиллерии привлекал кадетский корпус, где нам было известно, что находится совет и большевистский штаб. Разру-шать корпус не входило в наши планы – нам было важно навести панику на противника, и это вполне удалось.

Не более чем через час после начала боя пехота наша приблизилась к городу и завязала бой на его улицах. Противник в панике бежал, оставив нам бо-гатую добычу. Приветствуемые высыпавшим на ули-цу населением, угощавшим и благодарившим нас, мы, измученные, запыленные, грязные, двигались под крики ура по улицам города по направлению к кадет-скому корпусу…».

В ночь с 21 на 22 июля большинство советских руководителей успели покинуть город вместе с 24 за-ложниками и ценностями из банка. Подготовленные к эвакуации ценности весили 3500 пудов, это были денежные знаки на сумму 27 000 000 рублей и драго-ценности. На пароходе ценный груз был вывезен из Симбирска, его сопровождал губернский комиссар финансов С.М. Измайлов. Губисполком, его отделы и все ценности были эвакуированы сначала в Буинск, а затем в Алатырь, уездные города Симбирской гу-бернии. Командование войсками было возложено на бывшего поручика Д.А. Мороза, который вместе с А.В. Полупановым всю ночь собирал в городе боеспо-собные отряды и направлял их к Киндяковке. Коман-да бронепоезда «Свобода или смерть» после его под-рыва сражалась в пешем строю.

В донесении поручика Кривошеина, направлен-ном Каппелю, отмечалось: «Упорство большевиков (коммунистов и интернационалистов) привело к штыковым атакам… Произошло частичное истре-бление большевиков в Киндяковской роще (возле ст. Киндяковка) у Гончаровского обрыва… Трофеи – 2 бронепоезда (один из них теперь называется «Ор-лик»)».

«Возобновившийся 22 июля бой дал легкую по-беду белогвардейцам, – подтвердили очевидцы. – В 9 часов утра они уже двигались по южным улицам го-рода. Испуганные красноармейцы, преимуществен-но крестьянские парни, вместо сопротивления опу-скали оружие. Они забегали в первые попадавшиеся

дома, прятались в овраге среди города, по садам...».Около четырех часов дня с левой стороны Вол-

ги подошли эшелоны с чехами и словаками под ко-мандой Степанова. Они опоздали на несколько ча-сов, однако снова понеслось по улицам Симбирска могучее ура, ликованию жителей и войск не было конца. Опоздавшие чехословацкие батальоны вместе с речной флотилией тем не менее успешно исполни-ли свою задачу – отвлекли внимание красных и дали возможность Каппелю совершить молниеносный бросок и занять город и его окрестности.

В Самару Владимир Оскарович доложил по теле-графу: «Отряд выступил из Сызрани на Симбирск ве-чером 17 июля и, пройдя в 4 перехода 140 верст, уже вчера в 8 часов вечера завязал бой под Симбирском. К 9 часам вечера была захвачена железная дорога, еще раньше разрушенная в 30 верстах от Симбирска. Противнику не удалось пройти на Инзу. Со стороны Мелекесса сегодня утром чехи подошли к станции Часовня, предполагается, что они уже вошли в город».

Если пленным красноармейцам победители со-храняли жизнь, то с большевистскими комиссарами поступали иначе. При взятии Симбирска были схва-чены члены горкома РКП(б) И.Г. Новиков и Е.П. Ку-дряшов, председатель губревтрибунала И.В. Крылов, комиссар жилищ П.Ф. Белов и другие известные в городе большевики, которые должны были осущест-влять массовые репрессии мирного населения. Все они были расстреляны у кирпичной стены тира ка-детского корпуса, выходившей на улицу Спасскую.

22 июля Владимир Оскарович был назначен ко-мандующим всеми частями комуча, действовавши-ми в районе Симбирска. Его войсками были добыты богатые военные трофеи, которые не сразу удалось подсчитать. Только через несколько дней выясни-лось, что «при взятии Симбирска захвачено 13 840 винтовок, около 6 миллионов патронов, 23 пулемета, пулеметный броневик, дивизион 6-дюймовых пушек Шнейдера, 5 полевых орудий 6-дюймовых, 10 орудий 42-линейных и много снаряжения и обмундирова-ния». Кроме того, у красных были отбиты два аэро-плана французского производства.

Конным отрядом, посланным в обход, вблизи пристани Майна были перехвачены 8 буксирных па-роходов и 9 барж. На пароходе «Алатырь» «в Симбирск возвратились здравыми и невредимыми освобожден-ные отрядом войск Учредительного собрания, за-нявшим пристань Майна, пятеро наших сограждан: Н.А. Варгин, полковник Иорданский, поручик Гребен-щиков, артиллерист Пекарев и помощник присяжно-го поверенного Попов».

Об успешном взятии Симбирска комуч торже-ственно объявил в специальном приказе, зачитанном «во всех ротах, эскадронах, батареях и командах»:

«Доблестные войска Народной армии!Выполнив в безукоризненной точности данную

вам боевую задачу, вы этим самым еще раз доказали свою преданность, свое беззаветное мужество и хра-брость. Этой победой вы еще раз доказали свое ис-креннее желание избавить свою многострадальную Родину от гнета, насилия и несправедливости.

В лице народа Комитет членов Учредительного собрания просит вас принять глубокую благодар-ность за одержанную победу.

Командующему войсками Генерального штаба

37

подполковнику В.О. Каппелю, выполнившему данную ему оперативную задачу с безукоризненной точно-стью, комитет приносит благодарность…».

На следующий день после взятия Симбирска Каппель первый раз появился перед симбирянами в здании театра, который располагал самым большим зрительным залом в городе и вмещал 1118 зрителей, с учетом балконов и галерки.

«…В переполненном до отказа городском театре при гробовой тишине вышел на сцену скромный, немного выше среднего роста военный, одетый в за-щитного цвета гимнастерку и уланские рейтузы, в офицерских кавалерийских сапогах, с револьвером и шашкой на поясе, без погон и лишь с белой повяз-кой на левом рукаве, – отметил один из участников собрания. – Он как будто устало обратился с привет-ствием к собранию.

Его речь была удивительно проста, но дышала искренностью и воодушевлением. В ней чувствовался порыв и воля. Во время его речи многие присутство-вавшие плакали. Плакали и закаленные в боях офи-церы, только что освобожденные из большевистских застенков. Да и немудрено: ведь он звал на борьбу за поруганную Родину, за народ, за свободу. Отечество, свобода и жизнь народа были в опасности…

Каппель говорил – и не было сомнения, что он глубоко любит народ, верит в него и что он первый готов отдать жизнь свою за Родину, за великое дело, которое он делал… Действие его слов на слушателей было колоссально, и, когда он кончил речь, она была

покрыта не овациями, а каким-то сплошным ревом и громом, от которых дрожало все здание».

23 июля в Симбирске вышел первый экстрен-ный выпуск газеты «Возрождение», учрежденной комучем, в которой было опубликовано несколько приказов по Симбирскому гарнизону. Комендантом Симбирска был назначен прапорщик 1-го Чехосло-вацкого стрелкового полка Штурау, которому пред-писывалось «немедленно водворить полный порядок в городе и в кратчайший срок собрать все оружие, находящееся в руках местного населения». Комен-датура расположилась на Дворцовой улице (ныне К. Маркса) в доме купца Кирпичникова.

Одним из опубликованных распоряжений пред-лагалось «немедленно возобновить свою деятель-ность» губернскому комиссару, городскому голове, председателю съезда мировых судей, прокурору окружного суда и всем начальникам милиции, «со-стоящим на указанных должностях при свержении Временного правительства». Кроме того, следовало «явиться к исполнению своих обязанностей» бывшим начальникам государственного банка, казначейства, почты, тюрьмы, податной инспекции, казенной и контрольной палат. По причине «проявления крово-жадных инстинктов толпы» новой военно-граждан-ской власти пришлось издать приказ «о прекраще-нии самочинных расстрелов и прочих актов самосу-да». В нем отмечалось, что «все должны помнить, что самосуды – средство борьбы обоюдоострое, поганое, отвратительное средство».

38

Татьяна ЭЙХМАН

КАЛИНАБаллада о славянском деревце

Прототипом героя баллады послужил один из бойцов отряда под командова-нием Аннаклыча Атаева Пётр Астафьев.

В январе 1943 года кавалерийский полк вел наступательные бои. Группе бой-цов в составе 30 человек во главе с лейтенантом Атаевым была поставлена задача: в пешем строю захватить высоту на пути отхода немецких войск и удерживать её до подхода главных сил полка. 21 января гитлеровцы в течение дня предприняли несколько атак. На следующий день враг бросил против группы Атаева батальон пехоты при поддержке 10 танков. Разгорелся тяжелый неравный бой, на высоте погибли Аннаклыч Атаев, лейтенант Яков Иванович Титов из города Чистякова, старшина Икрам Юлдашев из Бухарской области и старший сержант Пётр Яков-левич Астафьев, уроженец Куйбышевской области, Рахим Биджаев из Узбекистана, сержант Игнат Глухомань из Киева, сержант Павел Мягких из далёкой Сибири…

* * *Известны миру многие былины О необычной силушке калины.Жених вплетёт цветы в фату невесте – До свадьбы золотой пребудут вместе.

Славяне брали семена калиныИ оберегом в ладанках хранили,Их убирала мама за икону,Чтобы влекло детей к родному дому.

39

А есть ещё легенда о калине,Она с далёких лет жива и ныне:Вы помните, что косточки калиныНапоминают сердце… Дом родимый

Спасая, жизнью молодой рискуя,Врагов влекли девчушки в глушь лесную,И, не страшась угроз и сабель вражьих,Там гибли девушки! Сердца отважных

Кровиночками в землю прорастали…На месте гибели – кусты калины встали:Весной белели нежными цветами,По осени краснели под дождями *Но как-то в светлый день в начале маяОткрылась мне история другая. *… Отсюда недалече в деревушкеВстречался парень со своей девчушкой.И только начинали женихаться,Да тут пришла пора на фронт собраться.

Всю ночь они прощались под калиной, Тьма укрывала тайную картину… Сливались в жарких поцелуях губы, Поскольку друг для друга были любы.

… Вот мать Петра уже на дойку вышла, Под ладанку мешочек ею вышит, Она землицы в ладанку сложила,Молилась за сыночка что есть силы.

Маруся, чтобы вспоминал любимый,Три косточки, три зёрнышка калиныЗашила в ладанку. Ушел родимый.Остались мать с Марусей под калиной. Теперь они в разлуке. Много горя. В трудах селяне, но с судьбой не спорят. Там фронт, бои, а здесь дела, дела. И час настал – Мария родила. Так появилась доченька на свете.Воюет Петр: за Родину в ответе,За маму, за Марусю, за семью,За им не виденную дочь свою.

…Раненье. Переброска в часть другую,Но помнит он Марусю дорогую.Который год война. В пурге, в степи -Держись, боец! Надейся и терпи.

* С потерями большими в эскадроне Смирится кто? На Волге и на Доне, На Северском Донце и на Каяле, Как встарь, бесстрашно воины вставали.

Была зима. Под Белою КалитвойВвязались с ворогом жестоким в битву«Стоим до подкрепленья!» – слышен клич. Так приказал ребятам Аннаклыч.

Враги направили колонну танков!Промолвил Павел: «А в Сибири – мамка!»Изрёк Икрам : «И где ты, Бухара?» Игнат ответил : «В Киев бы пора!» «Вот прут! – Давлет из города БалхашВоскликнул, – никогда не буду ваш!»Высотка над рекою. Высота – Все полегли – врагами не взята!

Убиты... Улетела похоронкаВ тот дом с резьбою и калиной тонкой: «Ваш Пётр погиб! Он смертью храбрых пал!»Как плакали они, никто не знал.

Мать поседела, Марья постарела, Лишь дочка Люба за окно смотрела:«Когда же папка мой приедет в гости?»

Алели кровью на калине гроздья.

Пришла Победа радостно и звонко, Ждала в те дни домой отца девчонка И бегала встречать на край села. …А у крыльца калинушка цвела.

Он не пришёл, не постучал в ворота,Нет у людей от смерти приворота.А Марья любит милого Петра,И говорит: «Искать его пора,

Пусть хоть могилку разыщу родную, Поплачу, поцелую, погорюю. Маманя, оставайтесь дома с дочкой, Найду его, подскажет сердце точно!»

Взяла она еды и похоронку Да подалась в далёкую сторонку. Бредёт она, куда идти не зная. Оставила разруху вражья стая…

* * * …Вокзалы, адреса, военкоматы, Кресты, могилки без имён и даты…

Вот, наконец, приехала в Калитву, И привели её на место битвы: «Зима была, пурга, снег по колено.Не всех нашли ребяток убиенных!

Кого могли – того похоронили, На высоте их братская могила» Она стоит и плачет: «Где ты, милый? Ты помнишь, что я в ладанку зашила?

Прими поклон от матери-старушки, От доченьки, глазастой хохотушки…» И вдруг она увидела росточки – Чуть беленькие звёздочки-цветочки.

Их было три! Три гибкие побега,Пробившихся с трудом навстречу светуИз ладанки на шее, где землицаПозволила к чужой земле прижиться.

40

Она заплакала, упала на могилу, Шептала: «Помнишь, что меж нами было? Знай, доченьку твою зовут Любовью. Я к твоему припала изголовью,

Уеду я – цвести калина будет, И о любви она расскажет людям, О той, что не подвластна смерти даже! Ты пал за нас, ты воевал бесстрашно.

А матушка дорогу не осилит, Она молилась, Боженьку просила, Меня вела к тебе её молитва… Лежишь ты, Пётр, у города Калитва, Верна тебе останусь навсегда я». Был чистый, светлый день в начале мая.

Запомните и вы мою былину Про деревце славянское – калину.

МОЛЮСЬ Брошенный медяк звенит. На сдачу…Ночью не дают уснуть стихи…«Господи, – перед тобой заплачу, –Буду ждать прощенья за грехи…»

Вижу, указуешь поле битвы,Где горят, как спички, дерева...

Господи, в беде шепчу молитву, Но слышны ль Тебе мои слова?

Средь громов: «Тебя я не покину!Верь, гроза уйдёт, и стойкой будь!»– «Господи, молю за Украину,А сама я справлюсь как-нибудь».

Затихают дальние раскаты.Тихо я твержу в который раз:«Не покинул нас Господь когда-то, Он не отвернётся и сейчас…»

УТРО В САДУСмотрю в окно. Деревьями чернея,Мой сад застыл в преддверии весны,По осени шепнул он, что сумеюЕго цветы увидеть, сбросив сны…

Ещё снега подтаявшие дремлют,Ещё не веет тёплый ветерок,А корни яблонь уж пронзили землюИ ищут в ней животворящий сок…

Настанет день: окно я в сад раскрою, Не в силах отвести от чуда взгляд,Замру в восторге: розовой волною Цветы украсят яблоневый сад!

Учредители конкурса: – Министерство искусства и культурной полити-

ки Ульяновской области.– Администрация муниципального образования

«Карсунский район».Исполнители конкурса:– Управление по делам культуры и организации

досуга населения администрации муниципального образования «Карсунский район».

– Муниципальное казенное учреждение культу-ры «Районный Дом культуры».

– Творческое литературное объединение «Род-ники».

Партнёры конкурсаУльяновское отделение Союза писателей России.

Областное государственное учреждение культуры

«Центр народной культуры Ульяновской области». Ре-дакция журнала «Мономах». Редакция литературного журнала «Симбирскъ». Редакция газеты «Карсунский вестник».

Участники конкурсаВозрастные группы участников: 1. Младшая – 7-13 лет включительно; 2. Старшая –

14-18 лет и студенты учебных заведений.Условия проведения конкурсаУчреждаются 3 номинации (три призовых места

в каждой): – лучшее стихотворение (тематика любая)– лучший короткий рассказ, сказка или эссе (те-

матика любая).– лучшее литературное произведение, посвя-

щенное А.С. Пушкину.

О ежегодном открытом региональном молодежном литературном конкурсе «Друзья по вдохновенью»

Внимание, конкурс!250-летию Н.М. Карамзина посвящается

Обращаем внимание участников на то, что за произведение, посвященное Н.М. Карамзину, его жизни, его творчеству, будет засчитываться дополнитель-ный балл при подведении итогов.

Материалы на конкурс с пометкой «На конкурс» направляются по электронной почте: karsun2004@yandex.ru.

Сроки проведения конкурса: конкурсные работы принимаются до 1 мая 2016 г.

Итоги конкурса будут оглашены 5 июня 2016 г.Лучшие произведения, с согласия авторов, будут включены в коллективный сборник.

Награждение победителей состоится на Пушкинском празднике в Языковском парке (Улья-новская область, Карсунский район, р.п. Языково) 5 июня 2016 года.

41

Лев НЕЦВЕТАЕВ – почётный архитектор России, член Союза художников России, лауреат Золотой Пушкинской медали, родился в 1940 г. в Ульяновске в семье педагогов. С 1958 – 1963 гг. проходил обуче-ние в МАрхИ. После окончания института вернулся в Ульяновск, до 1978 г. работал в институте «Улья-новскгражданпроект». С 1978 г. – художник-проек-тировщик в Ульяновских художественно-производ-ственных мастерских. С 1990 г. – доцент кафедры «Архитектурно-строительное проектирование» Ульяновского государственного технического уни-верситета.

Со студенческих лет и по настоящее время Лев Нецветаев работает в разных жанрах, в числе ко-торых портрет и пейзаж, увлечен сюжетами

отечественной истории XVIII – XIX веков. Особое место в творчестве художника занимает пушкинская тема. С 1985 г. Л.Н. Не-цветаев участвует в зональных, республиканских и всесоюзных художествен-ных выставках. В 1999 году вышла книга стихов Л. Нецветаева «Симбирская гора» о Пушкине и его современниках с авторскими иллюстрациями, а в 2010-м – сборник стихов «Правда осени». Л.Н. Нецветаев проиллюстрировал более 40 книг ульяновских поэтов и писателей.

В феврале 2016-го в выставочном зале Союза художников была открыта юбилейная выставка «Лев Нецветаев, дети, внуки», посвященная 75-летию со дня рождения художника.

На страницах журнала «Симбирскъ» мы продолжаем публикацию воспоми-наний Льва Нецветаева «От прадедов к правнукам». Знаменательно, что совсем недавно у Льва Нецветаева родился первый правнук, нареченный Львом Никола-евичем.

«И не прервать связующую нить…»

42

«Сьтясь залезю клисю» (сейчас залезу на крышу). …Обхватив руками деревянный столб, подпирающий крышу двора, я объявляю готовность влезть по нему. Это, кажется, самое ран-нее моё воспоминание. Дело происхо-дит во дворе деди и бабуси в Буйковке, очевидно, летом. Это лето 42-го или 43-го? Не знаю. (А вот недавно, читая считавшийся потерянным мамин днев-ник 1942 года, встретил точную дати-ровку этого эпизода – 18 июля 1942-го; так что, скорее всего, я помнил эту ма-мину запись.)

Из ранних моих «приключений» вспоминается мамин рассказ про коль-цо от папиной кавалерийской порту-пеи. Она что-то шила и вдруг увидела это кольцо у меня во рту. Оно в виде по-лукольца диаметром не меньше 2,5 сан-тиметра, а я совсем кроха. Мама с пере-пугу начала в панике его отнимать, а я зажал рот. Скажи она спокойно: «Отдай, сынок», – я, глядишь, сам его выплюнул бы. Но она разжимает мой рот, и когда это удаётся – кольца там нет! Сколько она, бедная, напереживалась, пока кольцо не вернулось из путешествия. (И этот эпизод за 26 февраля красочно описан в дневнике.)

Попозже я задал ей вол-нений более длительных. С огорода принесли огурцы, и детвора начала, выскрё-бывая внутренности, делать лодочки и стаканы. Сам ли я смастерил или дали ребя-та постарше, но, коли есть стакан, то надо пить! Я и приналёг на это занятие – а воду никто не проверял – и схлопотал страшенную ди-зентерию. Всё шло к само-му грозному финалу, и даже врач, к которому мама бега-ла за несколько километров, не обещал ничего хороше-го. Но Бог миловал, и потом я заново учился ходить (так ослаб). Смутно помнится тот период и то, как что-то вкусное, что нельзя было есть по болезни, – мою, так

сказать, долю (детворы был полон дом) – клали на иконную полку, за икону. На перспективу выздоров-

ления. И великое разочарование впо-следствии от полного отсутствия там чего-либо съестного. Я написал «что-то вкусное», а что такое вкусное могло оказаться в деревне военных лет, кроме разве обычной пресной лепёшки? Прав-да, и позже, школьником на каникулах, я обожал горячие бабусины лепёшки (до сих пор помню их вкус) с холодным мо-локом.

Помню деревенскую весну, острый запах навоза (зимой он был вроде бы мягче, уютней), первые ручейки у крыльца и впервые открывшееся их земное дно с камешками, осколками – всё это было таким нарядным после бесконечной зимней белизны. Ну и, конечно, по этому ручейку пускалось вплавь всё то, что могло плавать, – ско-рее всего, щепки.

Кстати, прорезалось ещё одно из самых ранних воспоминаний. Буйковка. Зима. Меня ведут в домишко напротив (самый маленький в де-ревне) – Насти Глебовой, у которой умерла дочка, – по-видимому, моя ровесница. Маленькая девочка

в гробике на столе – это впечатлило сильно. А в ка-ком году умер дядя Роман? Его дом был ближайшим к нашему, а его жена Нени-ла (тётя Неша) была род-ной сестрой убитого на войне дяди Горы (Егора Ва-сильевича или Георгий?), мужа тёти Нюры, старшей маминой сестры. Краса-вица в молодые годы, тётя Нюра хлебнула лиха и в во-йну, и после. И муж, и сын Коля с войны не вернулись, а дочерей – четыре (три – ещё малышки), а ещё надо работать в колхозе, прак-тически ничего за это не получая… Если бы не по-мощь деди (так его звали мы, внуки), неизвестно, чем бы кончилось. Да и его-то

Учителя Буйковской неполной средней школы. Внизу: мама и Елизавета Петровна Чихалова. Второй ряд (слева направо): Екатерина Степановна Копылова, Анна Степановна Пурыкина, Мария Андреевна Сазо-нова, Антонина Николаевна Чихалова, Мария Фёдо-ровна Фомина, Анна Ефимовна Усикова. Март, 1943 г. Маме 24 года.

cтраницы воспоминаний

ВОЕННОЕ ВРЕМЯ. БУЙКОВКА, КУЗНЕЦК, СНОВА

УЛЬЯНОВСК

Лев НЕЦВЕТАЕВ

Дети дяди Феди: Коля, Галя, Валя, Витя (1-й ряд слева). Апрель, 1946 г.

(см. журнал «Симбирскъ» №11-2015)От прадедов к правнукам

43

помощь (за пять километров плюс бездорожье да ещё крутой овраг реки Грязный Ключ) была нечастой.

Как я говорил, детворы в доме хватало. Кроме меня и Маруси (дочь тёти Нюры, школьница Буйков-ской школы), это четверо детей дяди Феди (он уже ко-мандовал танковым корпусом) и тёти Дуси: Коля, уже школьник; Валентин, на пару лет меня постарше, вро-де бы мой ровесник или чуть постарше; Галя, ещё стар-ше Валентина, и Витя, моложе меня на год. Хорошо помню (уже, видимо, к концу войны), как мы, ребят-ня, кормили Витю, кажется, кальцек-сом и выжидали момента, когда ему захочется по-маленькому – ибо струя делалась ярко-ярко оранже-вой. Такой невин-ный перформанс. Витя был знаменит невиданным упор-ством, с которым он рано или позд-но вытаскивал из пола или из стены облюбованный им гвоздь.

А с Колей приключение было нешуточное. Вот вспомнился многократно слышанный эпизод с моим старшим кузеном, чуть было не отправившимся на тот свет. Зима то ли 41-го, то ли 42-го года была очень снежной. Мальчуган в боль-шом сугробе позади дома вы-рыл себе пещеру с лазом ввер-ху. Вечерело, и он, выбравшись наружу, уронил туда варежку. Оставить там не решился, полез вниз головой, да и застрял. Лаз узкий – руки стиснуты: ни туда и ни сюда. Стал кричать, а ка-кой уж крик у полузадушенного мальчишки, висящего вверх но-гами под толстой стеной снега? И не иначе, как Божий промысл вселил в дедю беспокойство – решил он зачем-то проведать корову. Бабуся отговаривала: «Телиться ещё не срок, не ходи зря на холод». Нет, он оделся и вышел. И по-казалось ему, что где-то еле слышатся непонятные звуки. Вышел со двора – и звуки вроде слышней, где-то между домом дяди Романа и нашим. Но ни-кого и ничего нет. Подо-шёл ближе: что-то вроде плача из-под снега. Тут уж, возможно, он и валенки увидел, а может, и их уже снегом замело, не помню этой детали. И вытащил дед внука с того самого

света! Ведь не выйди он из избы – финал был бы со-вершенно определённым: дома никто не волновался; мало ли где заигрались дотемна…

Ещё жили тётя Нюся с Галей, тоже моложе меня на год, – семья дяди Васи, погибшего 21 июля 1941 года. Они, кажется, к концу войны или даже порань-ше уехали в Мелекесс (нынешний Димитровград). Галя родилась в Наро-Фоминске за четыре дня до во-йны. Дядя Вася видел дочку единственный раз, пока вместе со своей дивизией вёз жену и дочь до Москвы,

где оставил их у старшего брата Петра. Подробнее об этом – в статье « Б р а т ь я - в о и н ы » (журнал «Моно-мах» 2005 г., №2) и даже в «Литера-турной газете» за 8 мая 2010 года.

На фотогра-фии марта 1943 года виднеется краешек сшитого мамой погона на плече моего паль-тишки, а на шапке настоящая звезда.

Так же «военизированы» были и мои кузены Коля-Ва-ля-Витя. А девочек (Марусю и Галю-старшую) мама стригла по их заявкам то под Марину Раскову, то под Валентину Гризодубову; все имена героев были на

слуху. В мамином «дневнике» весны 1944 года (тетрадка с за-писями в основном обо мне и с моими рисунками) записано: «Постригла я Витеньку наголо, Лёвик говорит: «Витенька – как Ленин. Меня, мамочка, постри-гите, как Ворошилова, только коня у меня нет». Пришлось подравнивать под Ворошилова, а Валю – под Сталина».

(Пояснение к моему ста-рорежимному: «мамочка, по-стригите». Дело в том, что, едва начав говорить, я фами-льярно обращался к маме по

имени (как окружающие взрослые); к тому же в слове «Катя» сложное «тя» я заменял вторым «ка» – ну чудовищно не-воспитанный ребёнок! Мама нашла оригиналь-ный выход: попросила Колю-Галю-Валю в те-чение какого-то време-ни называть её «мамоч-кой» и на «вы». Они так увлеклись этой пере-именовкой, что долго не могли вернуться к преж-нему «тётя Катя». А я и того хуже: не мог от-

Я с дедей. Март, 1943 г.

Елизавета Петровна с Виталиком и я с мамой. Буйковка, 1948 г.

Март, 1943 г.«Зямутили вы меня» – страницы из маминого дневника. Весна, 1944 г. Реакция на отцовское фотоусердие.

44

выкнуть от этого «дворянства» вплоть, наверное, класса до шестого – под издёвки дворовых дружков.) Ещё запись: «15 апреля на лугах залез на лошадь, ко-торая, по его выражению, «чуть лежала», лёг на неё и покрикивает: «Но, но!». Девочки его оттаскивают, а он опять рвётся на неё. А дедя сказал: «Кавалерист будет». У лошади не было сил подняться от бескормицы, а ка-кая трава в апреле? Вспоминается эпизод из фильма «Председатель», где обессиленных коров поднимают пинками и на верёвках тянут на ещё бестравный луг.

Несмотря на ещё даже не четырёхлетний возраст автора, мои рисунки в мамином дневнике вполне вра-зумительны: коровы, лошади в упряжке, другая жив-ность, включая экзотику (слон, жираф, верблюд), немало коря-вых печатных подписей. Читать и писать я начал очень рано – причём никто меня не учил; я просто спрашивал, как назы-вается та или иная буква (сте-ны были оклеены газетами) – и неожиданно для всех начал читать сам.

Под рисунком с изобра-жением Сталина – с усами, со звёздами на погонах и с под-нятой левой рукой (а как раз она у него и не поднималась) – нарисованы танк, пулемёты, снаряды, миномёт, два флага с надписью «ура», а в углу в три строки: «Смерть немецким оку-пантам». И единственная ошиб-ка – это не сдвоенная «к». Види-мо, этот лозунг часто попадал-ся на глаза. Запись от 4 марта, когда я приболел: «Рисовать я ему не давала, что стоило боль-шого труда. «Мамочка, дайте рисовать, я хорошо нарисую». Чтобы отвлечь, дала лучину и нож – тесать, но и это не надол-го отвлекло». Хоть и смутно, но вспоминается такое яркое событие, как приезд с фронта от дяди Феди его ординарца с гостинцами. Это было, наверное, бли-же к концу войны. Помню, что он поднимал меня к брусу, шедшему от печки к противоположной стене, возле которой были полати (по-нынешнему, антре-соль), одной стороной опирающиеся на этот брус. И я, ухватившись за выемку этого бруса, очевидно, ви-сел при страховке и поддержке этого (военного! – как это было лестно!) человека. И нездешний, сказочный аромат конфет (безусловно, трофейных) и их блестя-щие, доселе невиданные, яркие обёртки. А для жен-щин радостью были отрезы на юбки и платья.

Мама учительствовала в Буйковской школе, в ко-торой расцвела династия учителей Чихаловых (ро-дители: Николай Петрович и Елизавета Петровна, их дети: Владимир, Антонина, Людмила, Маргарита, мой дружок Виталий; все они – педагоги). Во время войны школу возглавляла Елизавета Петровна (Н.П. был на фронте), удивительно деликатный и мудрый человек с какой-то глубинной, старорежимной культурой. Её безмерно уважало население всех окрестных дере-вень; самый отпетый хулиган не смел сказать при ней

грубого слова. Мама была с ней очень дружна и, соби-раясь к Чихаловым, нередко брала меня с собой.

У них были ульи, и при наших визитах передо мной ставилось блюдечко с мёдом. Как-то раз по-ставить его забыли, и я, решив, что меня считают не желающим этой дегустации, несколько подождав, ре-шил внести ясность и сказал: «А я мёд-то буду кушать» (звучало, как «кусить»). Хозяева тут же захлопотали, а я сначала получил от мамы мимический нагоняй, а уж по дороге домой – полновесный словесный. Случи-лось вскоре снова идти к ним, и снова они забыли про блюдечко; но я не мог не похвалиться обретённой воспитанностью и как бы невзначай сказал: «А я мёд-

то не буду больше просить…»). Ну и полное повторение пре-дыдущего финала.

Помню, что часто зи-мой спал с бабусей на печке, и войну с клопами – вернее, по-иск их дислокации и маленькие кровавые мазочки на местах их героической гибели. Запомни-лось, как я на той же печке рас-сматриваю яркую карикатуру (кажется, на ней был Гитлер) – явно рисунок Кукрыниксов. И ещё вспоминается (может, по более позднему времени, когда я уже читал) на стене репродук-ция со скульптуры («Бретонка, кормящая младенца»).

Во время визитов маминых коллег-учительниц был свое-образный «аттракцион»: меня ставили на лавку, и я чуть ли не «от корки до корки» читал наи-зусть поэму Симонова «Сын ар-тиллериста». Большую её часть, пожалуй, помню и сейчас. Ни под чьим наблюдением я эту поэму не заучивал; скорее все-го, её заучивала вслух мама, а я

легко запоминаю стихи (особенно, раньше). Перво-курсником я, наверняка, надоел всей группе почти беспрерывным чтением Есенина наизусть – столь сильно подействовал изданный, кажется, в 1956-м его двухтомник в тонкой серо-сиреневой обложке.

К концу войны мы с мамой уехали к папе, кото-рый после тяжелейшего ранения в живот был направ-лен в Кузнецк. Там он был в руководстве школой воз-душных стрелков: так аукнулись его занятия в аэро-клубе в студенческие годы; на фронте-то он служил в кавалерии – помощником начальника штаба полка. Остро запомнился особый запах железнодорожных путей – я видел их впервые; прерывистый «и-а, и-а» – крик ишака (или осла) на станции Кинель. Жили мы там или это была пересадка? Вроде бы жили какое-то время: жара, запах железной дороги и этот захлебыва-ющийся крик осла.

Дольше жили в Кузнецке (где работал папа), там запомнились шагающие в строю солдаты со скатками и песня, которую они пели в суровом ритме их посту-пи: «Вставай, страна огромная…» (хотя война уже шла к концу). Очень впечатлило это мощное слияние.

Также помнится изнуряющая жара в день доста-

Наша троица и тётя Валя Кузнецова с Вадиком. 1945 г.

Наша комната в Кузнецке.

45

точно дальнего похода на мотыженье (или окучи-вание?) картошки. Дорога шла мимо аэродрома, и я впервые увидел самолёты, стоящие на земле (об этом у меня есть стихотворение). Кстати, испытание жарой мне было дано в противовес моему нежеланию ходить в детский садик. И когда на другой день меня спроси-ли, куда я пойду сегодня: на картошку или в садик – я сразу ответил: на картошку, и меня больше не уговари-вали. Так я и прожил до школы единоличником.

Ещё вспоминаются маленькие книжки (кажется, «Библиотечка бойца») с рисунками. Если бы сейчас мне выложили десяток этих книжек – я безошибоч-но узнал бы виденные (и, наверняка, читанные) тог-да. Почему-то ещё вспоминается тяжёлая (для меня) мина, похожая на бобину с киноплёнкой. Может, она служила подставкой? Как-то папа пилил какую-то де-ревяху, и я сидел для при-грузки. Когда она разломи-лась, я мягким местом на-поролся на незамеченный ржавый гвоздь, и папа от-сасывал кровь во избежа-ние заражения.

(Вот попалась полу-истлевшая мамина запись: «Заболел корью» и рядом за-писи температуры: «2.1.45. 17.00 – 39,3; 3.1.45. 3.00 – 38,6; 8.00. – 38,1; 12.00 – 39,1». Дальше вроде бы спад, но вот «7.1.45. 8.00 – 38,9; 12.00 – 39,9; 13.30 – 39,5; 16.00 – 39,4; 18.00 – 39,5; 20.00 – 38,5» и при-писка: «Ночью появилась сыпь».) В Кузнецке у мамы была подруга – тётя Валя Кузнецова, а у неё сынишка моих лет – Вадик. Оба они были брюнеты (тётя Валя – просто красавица). Тётя Валя была врачом. Она дели-лась с мамой всем личным, связанным с уходом отца Вадика, а позднее – письменно – о его возвращении и их тяжёлой для неё дальнейшей жизни. Позже Вадик тоже стал врачом. Мы с ним, помнится, очень дружи-ли. И ещё с ними жили две бабушки Вадика, и обе – бабы Жени. Одна рыженькая – лисичкой, а другая – брюнетка. Были и какие-то соседи; в частности, не-кий Иван Семёнович сказал мне в шутку (уж не знаю, по какому поводу): «Ах ты, поросёнок!». На это я, к ужасу мамы, ответил: «А вы, а вы, а вы… свинья». Сосед благодушно успокаивал маму: «Ну сама посуди: если он поросёнок, то кто же я, как не свинья?».

Мама пишет об ульяновском периоде жизни в Зелёном переулке в доме, где потом был музей «Кон-спиративная квартира симбирских большевиков». Я этого совершенно не помню (возможно, в это время я жил в Буйковке). Мама вспоминала, как папа (ему это было поручено) зимой развозил дрова сотрудникам пединститута (где он возобновил работу после Куз-нецка). Себе привёз в последнюю очередь, а к дому машина подъехать не могла – поэтому дрова были свалены довольно далеко, и когда он их перетаскал – выяснилось, что у него страшный жар. Как же он, бед-ный, волок эти тяжёлые нераспиленные чурбаны?

После Кузнецка, когда отец демобилизовался, от-казавшись служить в органах госбезопасности (куда его приглашали с обещанием всяких благ), восстано-вилась, и уже навсегда, оседлая жизнь в Ульяновске. Поначалу (после Зелёного переулка) втроём жили на Федерации у тёти Фисы (Анфисы), знакомой родите-лей. Комната на первом этаже деревянного двухэтаж-ного дома, соседствующего с пекарней (бывшей ме-четью). Комната одна, а у хозяйки ещё дочка. Как-то умещались; более того, некуда было деться даже тог-да, когда дочка заболела скарлатиной. К приходу вра-ча меня то ли прятали, то ли отправляли на улицу – спросить уже не у кого. Позже в этой комнате жила тётя Люба Ерофеева – кажется, мать тёти Фисы (куда переместилась тётя Фиса с дочкой – не знаю). Тётя Люба была седой пучеглазой женщиной с выпира-

ющим зобом (базедова болезнь). Была она орто-доксальной сталинисткой и чем-то вроде добро-вольного агитатора на-шего двора из двух домов. Мне запомнилось ирони-ческое отношение папы к налипшему на её язык слову «космополиты» – очевидно, оттого, что она сама не знала смысла это-го слова.

Тут же вспоминается эпизод из буйковских ка-никул. Я поливаю огород, а вдали, над кручей, огород бабушки Ани Егоровой. К этому времени у некото-рых буйковчан завелись гуси (в моём раннем дет-стве их не было во всей округе). И вот, очевидно, гуси забрели в её огород

(почему-то все её звали Аннушкой – да она была и не стара, это, наверное, неизбежный платок её старил). И вот на всю округу раздаётся: «Ишь, привялегию ка-кую нашли!» «Привилегия» в деревенском воздухе той давней поры – такое не забудешь.

Вселение наше в 12-метровую комнату в кирпич-ном доме по Федерации, 33 (теперь вроде бы 37), как раз напротив окон тёти Фисы, не обошлось без горя-чей словесной схватки. Через стену от этой комнаты жили Тарасовы. Тарасов-глава работал в банке; у них, как я понимаю, было две комнаты (в которых ни я, ни кто либо из «дворовых» вроде бы не бывал), где они жили втроём с дочерью Розой (года на три старше меня). И вот дядя Вася (вспомнил его имя) Тарасов очень захотел завладеть и той комнатой, которую моему отцу уже официально пообещали. Видимо, он имел ключ (или сам поставил замок); короче, к мо-менту нашего вселения на подоконниках дозревали их помидоры (тогда их, зелёные, клали дозревать или на солнце, или, наоборот, в темноту; в деревнях – в валенки). Дверь, наверняка, тоже была заперта; при стечении соседей произошла бурная сцена, в ходе которой Василий Иваныч патетически произнёс: «Я костьми лягу за эту комнату», на что папа ответил: «Это надо было на войне делать», чем сразу завоевал

Справа дом по Федерации, 33, в котором прошли мои школьные годы. Из пяти окон по дворовому фасаду даль-ние три – наши, два – Тарасовых плюс три по главно-му фасаду. Следующие три – Григорьевых. Тогда крыша была крутой, чердак – высоким, и с него мы смотрели в одинокое сейчас круглое слуховое окно. Угловые окна второго этажа деревянного дома – квар-тиры Афонченко. К углу примыкает бывшая проходная пекарни. Фото 2006 г.

46

симпатию всех соседей, ибо Тарасов на фронт «не ходил», в то время как у папы была жёлтая колодка – знак тяжёлого ранения (впрочем, фронтовики, пом-нится, носили их не-долго). Жена Тарасова Антонина Ивановна была очень милая, спокойная женщина; они с мамой были по-доброму нейтральны, даже, наверняка, вы-ручали друг друга по мелочам – в то время как главы семей друг друга абсолютно не замечали.

ШКОЛА №15

Собственно, из-за моей предстоящей учёбы, наверное, мы и покинули тихий Куз-нецк; впрочем, это со-впало и с отцовским увольнением из ар-мии, и с возвращени-ем на работу в педин-ститут.

Начиная с 1947 года школа, семилетняя №15 (её фото ниже, в главе «Друзья и соседи…»), занимала в детстве весьма крупную часть жизни – но вот почти не вспоминается, за исключением нескольких эпи-

зодов. Учёба мне давалась легко, и я как-то сразу и до конца сделался отличником. Из-за этого, видимо, мне и был доверен «важный идеологический» пост

председателя совета дружины. Школа-се-милетка, а я был пяти- или шестиклассни-ком, и мне помнится неловкость, с которой я принимал «рапор-та» более старших на пионерских линейках (тоже забытое слово).

Но именно по идеологической ли-нии я и страдал. Од-нажды имел серьёз-ную накачку в каби-нете директора шко-лы, Веры Алексеевны Ефимовой. Она была чУдным человеком, но здесь она кипела гневом из-за того, что я, видимо, фыркнул во время исполнения гимна: в приоткрытой двери напротив мне корчил рожи Женька Киселёв (о нём ещё будет речь). «Товарищ

Сталин стоит смирно во время гимна, а ты…» и т.д., – гремела Вера Алексеевна. Сталин был жив – значит, мне не было тринадцати. Кстати, когда он умер и вся видимая мне часть народа предавалась горю, я усты-

4«А» 15-й семилетней школы. Вверху (слева направо): Эдик Панфи-лов, Рудмиль Рахматуллин, Женя Ченчик, Лёва Бутов, пионервожа-тая, я, Петя Росков и Люда Афонченко. Крайний паренёк не из на-шего класса. В ряду учителей: слева – учительница физкультуры, завуч (забыл их фамилии), Вова Сионцев, потом Вера Алексеевна, Слава Роскова, наша Лина Васильевна, Роза Юсупова и Галя Коло-греева. Внизу: слева – Рита Агиткина, справа – Инна Нефёдова. Под Славой – Оля Пичета и Алла Моисеева. 1951 год.

1949 г. 2«А» класс. В верхнем ряду слева Рита Агиткина, шестая, помнится, Мила Мартынова, рядом с ней Петя Росков, замыкает этот ряд весьма бедовый Женя Ченчик. В среднем ряду второй слева Рудмиль Рахматуллин, правее – Коля Семёнов. Педагоги: учитель пения, завуч (кажется, Антонина Семёновна), Лина Васильевна Черникова, директор школы Вера Алексеевна Ефимова, пионервожатая, я, Женя Киселёв и Толя Баранов. Третий ряд (на коленях): вторая – Инна Нефёдова, седьмая – Зоя Рахманкулова, девятая – Роза Юсупова, далее Алла Моисеева и Рита (фамилию забыл). В отдельной группке слева второй – Немов (забыл имя), справа Володя Сионцев. В последней группе третий слева Эдик Панфилов, далее Люся Афонченко, Слава Роскова, а замыкает Галя Оленовская, много лет рабо-тавшая в комнате матери и ребёнка железнодорожного вокзала.

47

дился своей бесчувственности и зашёл в угол школь-ного двора, чтобы поплакать наедине. Но у меня ни-чего не получилось, и клеймо бесчувственного на мне так и осталось.

И уж совсем в открытом антисоветизме меня уличили тоже в эти времена. Я любил рисовать, и об-ложка изнутри, и клапаны дневника (чистые листы между обложкой и листами самого дневника) были у меня, естественно, изрисованы. Там были и Гитлер, и линчуемый негр в разорванной на груди рубахе (явно навеянный иллюстрацией Б. Пророкова к Маяковско-му: «Негра судят судом Линча – живого жарят на ко-стре»), в подражание по Пушкину: рисунок виселицы с пятью повешенными и его фраза: «И я бы мог…». Так вот, всё это в воспалённом мозгу школьного идеоло-га: то ли завуча, то ли Веры Алексеевны (надо доба-вить, что пятно чёрного тела на месте разорванной рубашки негра при-няли за пионер-ский галстук) – всё это сложилось в такую картину: Гитлер, виселица, сожжение пионера и милая фразочка: «И я бы мог…». Я был вызван (видимо, к директору) и ули-чён. «А ты знаешь, что будет твоему отцу, если…?» (имея в виду обнародова-ние моего престу-пления)?.. Папа был тогда секретарём партбюро педин-ститута, и его гром-кое крушение было неизбежным в умах моих прокуроров. «При чём тут Пуш-кин?» – удивились они; знать, мало знали его биогра-фию, как и рисунки Пророкова. Но, ви-димо, мне удалось доказать, что «пионер» слишком тёмен лицом для со-ветского мальчугана, да и «галстук» был, наверняка, широковат; тогда и ссылки на Пушкина тоже, навер-ное, приняли во внимание – до проверки – и «дело» понемногу затихло.

Зато от чисто террористического акта отмазаться мне, увы, никогда не удастся. Рядом с высоким крыль-цом (оно, перестроенное, сейчас, кажется, ещё выше) нашей школы №15 (угол ул. Федерации и Жуковско-го) стоял деревянный электрический столб. Я, выйдя из школы (дело было, кажется, тёплой весной), задер-жался возле этого столба (он был вплотную к крыль-цу) и, стоя на парапете крыльца, начал его раскачи-вать. (Почему эта идея пришла мне в голову? Может, я уже знал о непрочности его положения?) И вдруг по столбам всей улицы Федерации прошла мгновенная иллюминация, сильно меня испугавшая. Поняв, что я автор этих вспышек, кинулся наутёк. Одновремен-

но (бог или дьявол вывел её на крыльцо?) за мной погналась незнакомая мне учительница. Я улепёты-вал изо всех сил, но и она была весьма спортивна – короче, уже в дверях нашей спасительной комнаты я был схвачен ею за воротник. Перепуганная кузина Валя (она, ученица ФЗУ, нелегально жила у нас) была свидетельницей нашей яростной борьбы за пионер-ский галстук, который учительница старалась с меня сорвать – и это в итоге ей удалось (не мог же я, при-мерный ученик, вести с дамой активные боевые дей-ствия). С этой минуты я, как полк, потерявший знамя, перестал считаться пионером. Потом, после доста-точно, кажется, долгого испытательного срока, меня заново принимали в пионеры (этот ритуал я не за-помнил).

До сих пор перед глазами стоит Владимир Петрович Левичев – историк. Он писал левой рукой,

т. к. правая была (кисть, по крайней мере) протезом. Он был какой-то величественный, с крупными чертами лица и очень выра-зительными светлы-ми глазами. Прядь его светлых («шате-новых») волнистых волос ниспадала на висок. Помнится, мы его звали «фара-оном».

В младших классах, вспоми-нается, был и урок пения. Приходил худенький стари-чок со скрипочкой и пухом седеньких волос над головой. Биологию (тогда го-ворили: естествоз-нание) вела Анто-нина Николаевна – плотная брюнетка с лёгкой картавин-кой.

Классной руководительницей была Лина Васи-льевна – милая и добрая, уже седоватая. Я, помнится, к какому-то празднику написал в её честь «стихи». Там, помнится, было:

– Вы очень многих перевоспиталиИ по дороге знаний повели;Теперь они строителями сталиРодной, великой, Сталинской земли.Папа справедливо заметил, что школа – не тюрь-

ма, где «перевоспитывают». И мне пришлось это «пере» убрать, хотя я чувствовал, что тут нарушение ритма. Сейчас, думаю, можно было добавить второе «очень», да мало ли как можно было начать, но тог-да я до этого не дорос. Она, говорят, меня любила, а я, бессовестный, перейдя в школу №3, её ни разу не навестил (всё затмили подростковые проблемы) – в отличие от Женьки Киселёва, регулярно (а может, и редко, но…) её навещавшего.

7 «А» 15-й семилетней школы. Май 1954 года. Нижний ряд (слева на-право): Юра Горшенин, Володя Останин, Толя Баранов, Коля Поляков, Гена Вишняков, Женя Киселёв, я, Толя Истомин, Лёва Бутов, Рудмиль Рахма-туллин, Петя Росков, Эдик Панфилов. Вверху слева – Лёва Ермолаев. Из учителей: пятая слева – Вера Алексеевна (за ней Галя Оленовская и Оля Пичета), далее Антонина Николаевна, Алексей Алексеевич (за ним Галя Кологреева, Люда Афонченко, Шура Говорищева, Слава Роскова и девочка, чью фамилию забыл). Четвёртый справа – Владимир Петрович Левичев.Позади – скульптура Сталина. Вверху: шестая от Лёвы – Роза Юсупова (умерла в марте 2016), дальше - её неразлучная подруга Алла Моисеева

48

ОДНОКЛАССНИКИЖеня Киселёв и Петя Росков – с кого начать

рассказ? Женя по алфавиту раньше, к тому же Петя «подселился», помнится, в наш класс попозже – так и начну с Киселя. Женя был очень красивый (может быть, даже смазливый) мальчик-брюнет, всегда во всём чистеньком (вельветка тогда была королевой моды), с белоснежным воротничком. Учителя, пом-нится, поголовно питали к нему слабость, хотя учил-ся он далеко не блестяще. Он жил с матерью (скорее всего, и с бабушкой, но она как-то не вспоминается). Тётя Маруся была красива, работала в скорой помо-щи, которая базировалась во дворе третьей школы. По слухам, её навещали лётчики из школы высшей лётной подготовки, и этим объясняли Женькину эки-пировку и, если не ошибаюсь, приносимые из дому школьные завтраки (которые у большинства были более чем убоги, типа пары бутербродов из чёрного хлеба – и уж, конечно, не с колбасой, а в лучшем слу-чае были жиденько натёрты маслом). Так что Женька был всесторонне избалован, при этом водил дружбу с блатной категорией наших ровесников. Помнится, нас решили «стыкнуть» в школьном дворе (стравить), и Женька очень профессионально начал наматы-вать на кулак ремень с пряжкой. Кто-то из «зрителей» крикнул: «Лёвка, возьми мой ремень!» И на этом весь инцидент как-то и закончился. Не помню, чтобы мы ударили друг друга. Да и вряд ли бы он стал меня бить этой пряжкой – скорее всего, это был психологиче-ский маневр.

А вот с Геной Вишняковым мы-таки «стыкнулись» – притом добровольно. Он вызвал меня на «дуэль» из-за симпатичной новенькой украинки Оли Пичеты (на фото она между Верой Алексеевной и Антониной Николаевной), которая, честно говоря, и мне казалась самой красивой в классе. Наверное, он вызвал меня перед самым началом урока, потому что мы верну-лись с «ристалища» уже во время занятия; посвящён-ные жадно на нас смотрели, а мы оба прошли к своим партам с гордым видом победителя. Я всегда был наи-мирнейшим существом и не могу сейчас представить, что я как-то манипулировал руками, а «бой» был до первой крови – и как-то сразу она и появилась на Ген-киной губе. Так что и здесь никакой драки не было – тем более, что наше действо произошло у школьно-го крыльца (того самого) посреди улицы Федерации. Было нам лет по 12-13. (Перечитал попозже и поду-мал, что украинка Оля была как бы предтечей полу-украинки Оли, моей второй жены).

Петя Росков (почти по Толстому) вместе со сво-ей сестрой Славой (Градиславой) попал в наш класс не с самого начала, а во втором или третьем классе. Петя был смуглый красивый мальчик, чисто и мод-но одетый в какой-то нерусский костюмчик. У нас, прочих, кроме рубашки и в лучшем случае вельветки (которые возникли в 50-х годах), ничего не было. Их отец был, кажется, военным, и приехали они, кажется, из Германии – отсюда и костюмчик. Петя хорошо ри-совал, и это нас сразу сблизило. К тому же удивитель-ной красоты почерк нашего классного руководителя, математика Алексея Алексеевича Тишова, подвиг нас на соревнование в каллиграфии: круглые, с нажимом буковки мы доводили до совершенства. Я до сих пор могу почти факсимильно воспроизвести оба вариан-

та подписи Алексея Алексеевича.В него мы все были буквально влюблены. Горди-

лись и его физической силой – тем, например, как он мог, взяв за воротник, запустить проштрафившегося в классную дверь – так, что он вылетал прямо в кори-дор. И, скорее всего, был горд столь прямым общени-ем с кумиром. Правда, мне такая честь не выпадала. А с какими горящими глазами счастливый свидетель рассказывал, что в бане наш Ал. Ал. полный таз воды несёт одной рукой! Он был брюнет с очень хитрова-тыми порой глазками. Это я заметил уже во взрослом возрасте, когда при встрече он непременно говорил что-либо шутливое, поблёскивая живинками глаз: «Ну что, Лёва, как ты…» и т.д.

Кажется, это я привёл Петю Роскова в изостудию и потом, наверняка, заходил за ним на склон Сим-бирки, которая журчала в овраге восточнее ул. Феде-рации, буквально во дворе домов, стоящих на её вос-точной стороне. А дом Росковых (кажется, на пару семей) стоял на взгорке, левее пешеходной тропы, соединяющей ул. Федерации с выходом на ул. Гонча-рова. Петя выглядел (да и был) не по-детски серьёз-ным. И рисунки его были именно серьёзны; он рисо-вал неторопливо, взвешенно и был почти что общим примером.

Ещё я близко приятельствовал с Геной Вишняко-вым, худеньким блондином (на школьном фото, где мы всем классом, у него болезненно-страдальческое выражение лица). Он с отцом (его мама почему-то не вспоминается; была ли она?) и бабушкой жил в одноэтажном пристрое-гараже для пожарных ма-шин (ранее – таких же повозок). Каким-то образом там была выгорожена (и, возможно, не одна) такая жилая каморка, куда я нередко заходил. Гена был мордвин, и его бабушка очень забавно кряхтела, вы-лавливая из-под топчана сбежавшего кролика (они их держали, наверняка, для еды): «Э-хе-хе, чичас пу-маю» (сейчас поймаю). Наш с Петей пример подвиг и Гену на рисовальные труды, он даже ходил с нами в изостудию. Благодаря почти соседству (меж нашим двором и школой были лишь пекарня (бывшая ме-четь) и двор «Водоканала»), Гена входил в нашу груп-пу «мушкетёров», где, помнится, он был Арамисом, Сашка Мясников – д’Артаньяном, я – Портосом, а кто же был Атосом? Скорее всего, Владик Афонченко как ровесник и самый близкий по духу мальчик на-шего двора. Его родители работали на почте (так на-зывался главпочтамт), в их квартире были пианино и целых две комнаты (по тем временам невероятная роскошь). После нашей двенадцатиметровой очень узкой комнаты эта квартира казалась дворцовой палатой. Семья была культурная, Владик был начи-танным мальчиком, и я тоже любил книги. Лет в де-вять мы с ним попали в пионерлагерь (запомнилась очень холодная вода в наружных умывальниках); о нём напоминают и фотографии, сделанные папой; на них есть и родители Владика, приехавшие вместе с моими. Вернувшись с каникул (кажется, в десятом классе), я узнал, что его уже нет в живых: он утонул, оставив безутешных родителей; они были, помнится, в возрасте, и отец Владика был заметно старше мое-го 47-летнего (тогда) папы. С тех пор, издали завидев мать Владика, я переходил на другую сторону улицы, не желая напоминать о её горе.

49

НАШ ДВОР, ИГРЫ ПЯТИДЕСЯТЫХ

Я начал с рассказов о школе и одноклассниках, а Владик переводит к рассказу о нашем дворе, сре-доточии нашей мальчишеской жизни. Нам сильно повезло: по всей улице Федерации не было дворов, столь притягательных для пацанвы, как наш, и маль-чишки из других дворов не могли нам не завидовать. Во-первых, в нашем дворе было целых два густона-селённых дома: двухэтажный деревянный и кирпичный с обширным подвалом, в кото-ром хранился картофель. За домами (западнее) находил-ся сравнительно просторный двор со строениями складов, пустых и действующих; в юж-ном ряду первой была куз-ница – большое полутёмное помещение с характерным запахом горелого железа. Светились угли и пламя горна, стучал молот по раскалённым полосам металла, превращая его то в кочергу, то в дверную скобу, то в другой предмет людского обихода. Сюда же приводили лошадей для пере-ковки, и кузнец (не помню его имени, но помнится, что он был коренастым и неболь-шого роста), зажав ногу лоша-ди меж своих железных ко-леней, заколачивает гвозди в отверстия подковы, и лошадь временами дёргается (может, от боли?), и он рявкает на неё, держа в зубах гвозди (так помнится, да иначе где же их держать в его ситуации?). Уже одна кузница была бы славой любого двора, но в нашем были и другие, не менее яркие приманки. Например, крутая деревянная лестница, веду-щая на высокую площадку (лишённую перил) с дверью на чердак, откуда снежной зимой мы с замиранием серд-ца прыгали вниз (надеюсь, в подготовленную кучу снега – иначе переломы были бы не-избежны). Как-то к вечеру мы так же прыгали с невысокой крыши «Водоканала» (его от нашего двора отделял только двор пекарни – бывшей мече-ти. Выбрав сугроб попухлее, я приземлился на него и начал ползать вокруг, мыча от боли: это был чугунный котёл, несильно занесённый снегом. Страшно болело колено (или оба – не помню). Но дома, разумеется, об этом ни слова, и когда наутро мама, торопя меня, для ускорения сама стала натягивать мне чулки (вот поза-бытая ныне деталь одежды) и я не удержался от стона,

она стала допытываться о причине. Я был стоек, как партизан, но меня выдал Владик Якунин, перепугав-ший маму словами: «Он знаете, сколько там испол-зал…» А обувала меня мама так рано, до школы, что-бы взять с собой в очередь – очевидно, за мукой, т. к. вдвоём можно было купить вдвое больше.

Очередь вообще была яркой приметой после-военного, да и более позднего времени. Вот в связи с ней вспомнился забавный момент. В одном из домов неподалёку от нашего жила женщина, страдающая тиком одного глаза (давняя контузия от молнии). И

если она, заняв очередь, не-надолго отлучалась, то по воз-вращении её просьбу к перед-ним (подтвердить законность её места) задние встречали дружным: «Нечего подмиги-вать!».

Одним из любимых нами мест был просторный тёмный чердак, к которому и вела упо-мянутая вышка над крупным старинным складом из крас-ного кирпича. Пол, покрытый чуть ли не вековой пылью, ритмично перегораживали могучие сосновые балки (ка-жется, они были круглыми), через них приходилось пере-шагивать, а детворе помельче – перелезать. Интересно сей-час заглянуть туда – полагаю, там мало что изменилось.

Где-то мы добывали кар-бид – вроде бы это негашеная известь. Брошенный в воду кусок карбида шипел, образуя вонючую пену, и таял в ходе этого процесса. Впечатляю-щим развлечением было на-крошить кусочки карбида в бутылку, добавить туда воды, забить заготовленной дере-вянной чуркой и ждать взры-ва, спрятавшись за каким-ли-бо укрытием. Надёжнее всего было делать это на чердаке, где никак не ожидалось появ-ление взрослых. Источником жидкости мог быть только чей-то готовый к облегчению организм – так и было. Потом бурно шипящую бутылку «за-печатывали» и разбегались, прячась за балками. Ожида-ние было томительным, ино-гда (так вспоминается) доста-точно долгим, но и высунуть-

ся было опасно: осколки разлетались, как пули. В какой-то период милиция была частично «ка-

валеризована» – посажена на лошадей. И вот как-то зимой на нашей улице два конника обнаружили пья-ного (видимо, в серьёзной стадии), и один из них спе-шился для охраны «объекта», а второй спросил: «Ребя-та, кто ездил верхом?». Я, как сын кавалериста, не мог

Наш дом (справа) по ул. Федерации, 33 (сейчас 37). Три дальних окна – из нашей комнаты-пенала. Крыша тогда была гораздо выше, и круглое окно «фронтона» освещало чердак

Быт сороковых – пятидесятых. Мама у керосин-ки в общем коридоре (ул. Федерации, дом 33).

50

упустить эту счастливую возможность – и вскоре был подсажен в седло. До стремян я, видимо, не доставал – во всяком случае, когда лошадь неожиданно рванула в галоп, они – я хорошо это помню – охлёстывали её по бокам, а я медленно, но верно сбивался вбок, пред-ставляя себя уже под копытами, но ещё более стра-шась того, что лошадь влетит в какие-нибудь невысо-кие ворота, сделав меня двойником майн-ридовского всадника без головы. Но Бог миловал: копыта меня не задели, я лежу на заснеженной мосто-вой, натянутая уздечка мёртвой хват-кой зажата в кулаке, и лошадь гарцует вокруг поверженного горе-всадника. Комментарии милиционера не запом-нились, а я был горд хотя бы минутным ощущением седла под собой.

Странно вспомнить, но мы доволь-но часто играли в смиреннейшую игру «Ручеёк», но только с непременным участием девчонок: Люды из двора на-против (через улицу) и «нашей» Люси Ильинской (она была помоложе Люды). Игроков нечётное количество; пары с соединёнными и приподнятыми рука-ми образуют некий тоннель, сквозь ко-торый, нагибаясь, проходит «лишний» и, забрав чью-то спутницу, выходит с ней из «тоннеля», становясь впереди. Ставший одиноким, выходит вслед за ним и, обойдя «тоннель», ныряет в него с той же целью: выразить свою симпа-тию и подержать избранницу за руку. Эта игра, наверняка, нравилась парням-малолеткам, ибо только здесь они могли вознестись до мнимого партнёрства с королевами наших дворов. Игра обыч-но быстро выдыхалась из-за нехватки дам, особенно когда какие-либо двое маль-чишек начинали отбирать друг у друга одну и ту же девочку. Остальным это бы-стро надоедало – быть ста-тистами, и игра кончалась, едва начавшись.

Куда живее был «Штан-дер». Кто-то (водящий) вы-соко вверх кидал мячик, называя чьё-то имя. Ещё держа мяч в руке, он гово-рил: «Штандер, штандер…» и, выкрикнув, например: «Вова!», запускал мяч в высо-ту. Названный должен был поймать мяч и крикнуть: «Штандер!» В этот момент все разбегающиеся (важно было убежать как можно дальше) должны были за-мереть на своих местах. Но-вый водящий выбирал того, кто был к нему поближе и, сделав несколько (оговоренных заранее) прыжков, старался попасть в него мячом. Если попадал, тот ста-новился водящим, если нет – ситуация повторялась. Важно было запустить мяч как можно выше – тогда все успевали убежать подальше и были благодарны.

Хорошие бегуны были практически недосягаемы. Игра учила и скорости, и меткости попадания.

Смутно вспоминается и сидячая «Садовник» (если не путаю) со словами: «Я садовником родился, не на шутку рассердился. Все цветы мне надоели, кро-ме… (называется цветок) – и участник (участница), взявший этот псевдоним, вскрикивает: «Ой!» К нему вопрос: «Что с тобой?» – «Влюблён (-на)». – «В кого?» Ответ, кажется, был тоже «цветочный» – и уже тот

«цветок» вскрикивал: «Ой» и т.д. Таким образом тоже можно было выразить свои симпатии.

Но самой увлекательной (чисто мальчишеской) была игра в деньги. Рас-цветала она на Пасху, когда, невзирая на запреты, люди её праздновали, а ребя-тишки усердно «славили», т.е. стучались к соседям и к кому попало со словами: «Христос воскрес!» Этим манером раз-живались не только яйцами и конфет-ками, но и мелкой денежкой, а порой и рубликами. А, имея деньги, как в них не сыграть? Игра «в пристенок»: ребром монеты первый ударяет по стене, дабы монета рикошетом отскочила на зем-лю. Второй делает то же со своей мо-нетой, стараясь рассчитать так, чтобы она упала как можно ближе к лежащей на земле монете «противника». И если пальцами растянутой пятерни он дотя-гивается от своей монеты до другой, он забирает обе, и всё начинается снова.

Если же второй не добился этого успеха, обе монеты остаются на земле, а первый новой монеткой делает то же самое, и если успешно, то, забрав обе близко лежащие монеты, одной из них пытается выиграть и

третью. И т.д. и т.п. Игра раз-вивала глазомер и точность силы и направления щелч-ка о стену.

Другую азартную игру мы почему-то называли «с битка»: «С битка сыгранём?» Битка тем не менее вроде бы женского рода, слово «биток» не употреблялось. Битой или биткой был тяжеловатый металличе-ский предмет круглой или овальной формы: бляха, свинцовая отливка в столо-вой ложке или (идеальный случай) имевшийся у меня крупный медный пятак елизаветинских времён с надписью «Сибирская мо-нета» производства братьев Строгановых. Она была диаметром, как сейчас вспоминается, сантиметра

четыре и толщиной чуть ли не в пять миллиметров. Увесистая штука.

Проводилась линия кона. Посередине этой ли-нии составляли «пенёчек» из положенных друг на друга монет (скажем, каждый клал по 10 или 20 копе-

Моё «мушкетёрство». Шпага – железная, подарок Андрюши Щербакова.

Далеко не весь состав юного населения нашего двора. Верхний ряд (слева направо): Владик Афонченко, Ста-сик Григорьев, Генка Гусев, я, мой одноклассник Лёва Ер-молаев и Коля Семёнов. Нижний: Гера Зимин, Ира и Лора Григорьевы, малыш в кепке вроде из «новеньких» (перед ним Ризгат Рахманкулов), потом мой юный друг (и рука на его плече) Вова Семёнов и ещё один Вова и Ни-ночка тоже из новых соседей, выгородивших каморки в бывших складах рядом с кузницей. Это 1954 год.

51

ек – как уговорятся). Вторая линия была за несколько шагов от кона. От неё (в очерёдности жребия) бро-салась битка с великим желанием попасть в стоящий на кону столбик (или пенёчек) монет. При этом, если бросавший успел крикнуть: «Состав!», он имел право собрать в свою пользу все перевернувшиеся от удара монеты (забыл сказать, что монеты на кону укладыва-лись все «орлом» вверх – а возможно, и решкой, тогда всё наоборот). Так что перевернувшиеся становились добычей меткого бросальщика. Но соперники ста-рались раньше его крикнуть: «Несот!», что означало сокращённое «несостав», и в этом случае лежащие «решки», кажется, переворачивали на «орла» – и бро-савший старался ударом битки по краешку монеты перевернуть её на «решку» – в этом случае монета была им выиграна. Если же переворот не получился, битка переходила к следующему по очереди – и «бой-ня» по монетам продолжалась до полного их выбива-ния. Самые умелые были в выигрыше. Потом ставился новый кон, и всё повторялось сначала.

Если же никто (из бросавших по очереди) не по-падал в денежный кон, то первым бил по нему (уже в упор) тот, чья битка упала всех ближе к кону. Бьющий по столбику имел шанс ударить так удачно, что могли перевернуться сразу несколько монет, и тогда они пе-реходили в его карман. Он бил и дальше по остаткам столбика и по отдельным монетам до первой неуда-чи, после чего битка переходила к следующему (по близости броска) и т.д.

Бывали у нас затеи рискованные, если не ска-зать – преступные. В здании нашей школы (№15) раньше размещалась полицейская часть (или что-то в этом роде), совмещённая с пожарными – над зда-нием возвышалась деревянная каланча с постоянно маячившей там фигурой дежурного. И вот времена-ми мы тихонько забирались внутрь каланчи (вход не запирался) и осторожно, стараясь не скрипеть, под-нимались довольно высоко, но так, чтобы дежурный не успел нас догнать, если бы погнался. Вот мы уже слышим поскрипывание пола под его сапогами; тог-да (наверное, по чьему-то сигналу) мы орали изо всех сил (наверняка, пугая полусонного от однообразия дежурного) и опрометью кидались вниз по крутой винтовой лестнице. К счастью, никто не срывался.

Были и другие глупые и рискованные выходки. Как я упоминал, в подвале нашего дома был овощ-ной склад, имеющий небольшие окна-продухи с ре-шётками – эти окна выходили на улицу возле самого тротуара. Метнув внутрь заточенный прут с длинной бечёвкой, можно было попасть в картофелину и вы-тянуть её. Помню, как, слегка вооружившись карто-фельными «снарядами», мы начали обстрел прохо-жих на противоположной стороне улицы. Занятие, безусловно, идиотское, да и прохожие на нашей ули-це (Федерации), как и сейчас, были нечасты. Сделав «залп», все мчались в спасительные закоулки нашего двора, а я, видимо, увлёкся и слишком поздно заметил бегущего на меня мужчину. Я припустил, но уже во дворе (в том, где кузница и склады) он меня настиг и крепко отмолотил (помнится, по голове). Я думал, что она у меня после этого распухнет, но нет – видимых последствий не осталось.

С ужасом и стыдом вспоминаю своеобразное «испытание смелости», навеянное, конечно, влияни-ем нашего атамана Генки Гусева (говорил ли я, что два

его старших брата то и дело «сидели», да и он потом продолжил эту традицию). К хлебному магазину, сто-явшему на углу Федерации и спуска к улицам Мира и Красноармейской (на противоположном углу была аптека, уцелевшая там и доныне) время от времени из пекарни подъезжал фургончик с хлебом или бул-ками (его подвозил от наискосок расположенной пекарни сам работник). Так вот, я, примерный школь-ник и послушный сын, решил (днём! принародно!) украсть булку из этого фургона! Что и сделал: подо-шёл, цапнул – и под крики (и, возможно, погоню) что есть силы припустил за угол школы, потом поворот на Островского, а там через двор, где жили Жадано-вы, влез на крыши сараев нашего двора, спустился и заперся с этой страшной уликой в деревянной убор-ной. Выбросить булку в то несытое время не могло даже прийти в голову – и я, совершенно не желая есть (да и какой аппетит при бешено колотящемся серд-це?) в далеко не «трапезном» интерьере, мучительно пытался эту треклятую булку съесть. Это ужасное со-стояние заметно отбило охоту к подобным «испыта-ниям». (Дополнение, сделанное в июне 2013-го после встречи в трамвае с Колей Семёновым. Оказывается, мы это совершили вдвоём и по его инициативе. «Да ведь просто есть хотелось», – сказал он, и, вспоминая тогдашнюю нищету их семьи, этому веришь. Это я ел насильно, но не Коля!).

А вот и ещё одно «мероприятие», которое было, как мы полагали, скорее актом возмездия за воров-ство, чем самим воровством. С крыши сараев, на ко-торых мы бывали не намного реже, чем на земле, мы наблюдали, в частности, двор пекарни, чаще всего безлюдный. Но вот мы видим, как озирающийся пе-карь прячет в куче древесных стружек куриные яйца. Ну мы и решили «реквизировать реквизированное». Нас было трое-четверо, причём я был старшим (со мной был Игорь Ильинский (ничего сочетание?), Мишка Семёнов, а был ли ещё кто – не помню). Спу-скаемся не без страха во двор пекарни, подбегаем к холму стружек, выбирая яйца, суём их куда попало и с ужасом видим выбегающего разгневанного пека-ря. Наши сараи позади, а забор и сараи «Водоканала» рядом. Кидаемся к ним, я подсаживаю Игоря с Миш-кой, теряю на этом время, взбираюсь сам, ещё непой-манный (а он по пятам!), на крышу сарая – а пекарь следом, вот-вот схватит, я стремительно спрыгиваю во двор «Водоканала» – и меня словно бы сильным током передёргивает боль левой руки – и в локте, и в запястье она явно деформирована. Бреду домой, при-держивая её, т. к. любое шевеление болезненно. Мама с папой были дома. Я говорю, что сломал руку, и папа начинает лихорадочно искать часы (нервы!). Рано или поздно (вызывали по телефону от Григорьевых или из проходной пекарни?) приехала «скорая» и забрала меня. Мама потом терзалась, что не попро-силась меня проводить. Мне дали койку в коридоре и явно великоватую одёжку, из-за чего при подъёме на «эшафот» (операционный стол) с меня свалились кальсоны. Кто-то из медиков позубоскалил (помнит-ся, что-то типа «ну ты, жених…»), потом вата и запах хлороформа и приказ: «Считай». Я каким-то уже далё-ким голосом сказал: «Раз, два, три…» и вырубился. Ког-да очнулся, рядом сидела медсестра. Меня вырвало, она продолжала сидеть, ожидая повторного изверже-ния. Я сказал ей, что его не будет. «Откуда ты знаешь?»

52

– спросила сестра. Я сказал, что мы неоднократно угорали, и я точно знаю. Она ушла, и я оказался прав.

Ох, эти угары! Впрочем, сильных было вряд ли более двух. Папа их легко переносил и потому ради экономии тепла стремился закрыть заслонку порань-ше (ведь у нас была печь, как и у всех в доме, и топи-лась она дровами). И вот когда головная боль ухает в ритме пульса и голова словно бы раскалывается от этих толчков – это и есть настоящий угар. Мы вы-бираемся на морозную без стёкол общую веранду и сидим, как пингвины, не шевелясь, ибо малейшее дви-жение делает головную боль невыносимой…

Дрова и ещё некоторая утварь (типа лопаты и пилы с топором) хранились в сарае-дровянике, соо-руженном отцом (делал-то скорее всего плотник) на границе жилого и складского дворов. Он стал как бы левой частью забора (гля-дя от улицы, с востока). Сразу за нашим дровяни-ком налево была вышеу-помянутая кузница, а на-против, на правой сторо-не двора, был некоторый спуск (ступеньки) к воро-там продуктового склада (само кирпичное здание складов было протяжён-ным, ещё пара ворот были наглухо закрыты). Но эти полуподвальные двери открывались с приездом грузовика, нагруженного либо мешками с сахар-ным песком, либо ящи-ками карамели. Тут уж мы были начеку! Под видом помощи забирались в кузов и начинали разгрузку, норовя уронить ящик с конфета-ми на угол, дабы он треснул и можно было пригорш-ню конфет сунуть в карман. Завскладом (помнится, белёсый дядя Ваня) вовсе не гневался на нашу «нелов-кость», а только говорил: «Взвесим…» (полагаю, что и он живился за счёт та-кого якобы неисправного ящика).

С сахаром было ещё проще: заточенный ка-рандаш вонзался в мешок, рот приникал к этой кро-шечной дырке – и сахар-ный песок засасывался внутрь, забивая дыхание. Так что время от времени нам перепадали даровые углеводы. Где ещё можно было найти двор, равно-ценный нашему? Выше упоминалось соседство нашего двора с пекарней. От неё отделяли как низ-кий сарай Ильинских в нашем «домовом» дворе, так и длинное каменное строение с кузницей и прочи-ми помещениями (в них позже поселятся Варечки-ны и ещё одна семья), а также два-три низких сарая (с которых мы засекли пекарское хищение яиц) – во

втором, просторном дворе. А в нашем, малом «домо-вом» дворе между деревянным двухэтажным домом и сараем Ильинских было некое углубление на глубину сарая, заканчивающееся забором (кажется, деревян-ным), за которым была уже территория пекарни. И пекари, которых, видимо, обыскивали в проходной, иногда перед выходом перебрасывали через этот забор пару горячих булочек. Поэтому мы регулярно проверяли этот закуток и порой бывали вознаграж-дены – за счёт, разумеется, раздосадованного пекаря, предполагавшего порадовать домашних. Но мы тогда не осознавали оборотной стороны своей удачи.

В описании наших игр я забыл упомянуть «Раз-рывные цепи». Играющие делились на две группы примерно равной силы. Начинается с набора команд. Два «капитана» – они же «матки» – поочерёдно выби-

рают себе игрока из под-ходящих к ним пар (по воз-можности равной силы). Притом эти кандидаты за-гадывают себе пароли (ска-жем, «луна» и «солнце»). И вот эта пара подходит со словами: «Матка-матка, чей допрос?» («Матки» тоже выбирают по очереди). «Мой», – говорит один из капитанов. «Луна или солн-це»? – задаётся вопрос. Он выбирает одно из «светил», второй уходит в команду соперника и т.д. Когда вы-бирать больше некого, обе команды становятся на-против друг друга на до-

статочном (для разбега) расстоянии, взявшись за руки, образуя две противостоящие цепи. По жребию начинает одна из команд, вызывая конкретно одного из игроков другой команды. Тот бежит с намерением разорвать цепь «противника» – в этом случае он полу-

чает право забрать одного игрока, стоявшего в месте разрыва. Если же цепь не разорвалась, он сам стано-вится добычей этой цепи и встаёт в месте предполага-емого разрыва. Задача каж-дой команды – переловить чужих игроков и не отдать своих. Ценились наиболее «пробивные», приводящие «пленников». Насколько помнится, цепи атакова-лись по очереди, причём атакуемая сторона сама называла атакующего: «Мы вызываем… (имя)!» Важно было заловить сильного

соперника, дабы усилить свою команду. В свою оче-редь «пробойник» целился в наиболее слабую связ-ку, поэтому двух слабых рядом не ставили, их руки крепко сжимали те, что посильнее. Впрочем, были возможны отклонения от теории. Допустим, в стане противников стоит девочка, дорогая сердцу «про-

53

бойника». Чтобы в продолжение всей игры держать её руку в своей (как это дорого!), необязательно было причинять ей боль диким напором – можно было только изобразить этот напор, а на самом деле со-знательно увязнуть, якобы не сумев разорвать цепь, и стать добычей её команды, одновременно завладев её милой ручкой (повтор ситуации Андрия из «Тараса Бульбы»). Легко было заловить слабую девочку, но тем самым только ослаблялась своя команда, т. к. и про-тивник целился в наиболее уязвимое место, в случае своей неудачи ослабляя его ещё более (т. к. из разо-рванной пары «в плен» забиралась более сильная по-ловина).

А вот игру, которая занимала нас в деревне, вспо-минаю с трудом. То ли лапта, то ли «Клеек». Вроде бы вертикально вкапывался колышек, на него ставился тот самый «клеек» – чурочка из куска ствола с отрост-ком ветки либо выпиленным уголком – так, чтобы фиксировалась на колу. Затем метали палки-биты, дабы её ударом по колу взметнуть «клеек» и, пока водящий его ловит, успеть сбегать за своими битами и вернуться за черту, от которой бросают. Не каж-дый от неё попадал в кол, потому порой на поле ска-пливалось несколько бит, пока удачный удар не до-зволит к ним ринуться. А водящий, поймав «клеек», старался попасть им в бе-гущего, чтобы сделать его водящим, а самому вер-нуться в стан игроков.

Вспомнились и повсе-местные тогдашние пере-делки известных песен на уличный блатноватый ма-нер. Скажем, «Артиллери-сты, Сталин дал приказ…» трансформировалась в «Ученики, директор дал приказ / поймать учил-ку и выбить левый глаз. / И сто ручек засвистели, / и сто ручек полетели / – все училке прямо в левый глаз!». А начало этого мар-ша артиллеристов («Горит у нас в сердцах любовь к земле родимой..») пре-вратилось в «Горит у нас в сердцах бутылка с кероси-ном./ Идём на смертный бой за триста грамм ан-дры («андрой» называлась, видимо, водка – Л.Н.) / Пы-лают дневники, облитые чернилом, / мелькают, как всегда, в них двойки и колы».

А «Три танкиста, три весёлых друга» имели не-сколько вариантов: «Три танкиста съели машиниста, / паровоз пустили под откос». Или: «Три танкиста вы-пили по триста, / закусили тухлой колбасой».

ДРУЗЬЯ И СОСЕДИ. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Вот пара фотографий 1949 года. На первой я (справа) то ли с Шуриком Семёновым, то ли с Толей Ильинским в нашем дворе (позади – ворота на улицу).

На второй – Генка Гусев с пионерским галстуком, Стасик с аккордеоном (впереди), сзади Славка Зимин и Коля Семёнов, возложивший на меня загорелую до черноты руку. Я сижу справа от Стасика. На моём лице гордая радость: ведь это мой папа фотографирует нашу компанию.

И сидим мы, конечно, на «веранде» перед окнами Щербаковых – только сейчас представляю, как тем-новато было в их комнате, где они жили вчетвером: дядя Саша, тётя Таня и Валя с Андрюшей. Андрей до ухода в армию (и после) был моим кумиром; перед отправкой туда он подарил мне забаву своего детства

(скорее отрочества): же-лезную шпагу с деревян-ной рукояткой. Гарда, пом-нится, тоже была железная (наверное, от консервной банки). Это было сокрови-ще! Ни у кого в округе не было такой шпаги. Как тут не стать мушкетёром!

Кстати, Андрюша по-дарил мне и что-то им на-рисованное (точнее, сри-сованное) – что-то вроде открытки с чётким рисун-ком длинномордой пятни-стой свиньи с поросятами (раскрашено цветными карандашами). И ещё у них я видел «Полтаву» с иллюстрацией Рудакова: профильный навытяжку портрет Петра; помню, что он мне не понравил-ся своей простотой и «не-брежностью»; то ли дело пластовсковая иллюстра-ция к «Полтаве» в «Огонь-ке»: в цвете, с яркими ор-денами и мундиром; Пётр натягивает белую перчат-ку, слева солдат подводит белого танцующего коня; в свите легко узнаётся Мен-шиков… Сколько с тех пор ни видел пластовских аль-бомов, этой репродукции в них не было. Но была, ка-жется, в альбоме «Пушкин в иллюстрациях», издан-ном не так давно Музеем

Пушкина. А вот (из того же «Огонька») его компози-ции с Русланом, приглядывающимся к эффектно изо-бражённой голове – вроде бы как в некоем сизоватом тумане – я больше нигде не видел. Моя уцелевшая ма-ленькая акварель 1955 года с сиреневой головой – яв-ное воспоминание об этой пластовской (из юбилей-ного номера 1949 года).

Мы с Лёвой Ермолаевым. 1954 г.

Дом Тани Падиаровой (в глубине) и их окно справа (за сугробом).

54

А позже была волна гоголевского юбилея, и мои тетрадки заполонили его герои: и троица Бульб, и персонажи «Мёртвых душ», и Иван Иванович с Ива-ном Никифоровичем (в частности, ночная сцена с гусем)… Был выпущен большой лист плакатного раз-мера с иллюстрациями к Гоголю (он жив и поныне) – сколько раз я его рассматривал! А встречу свою с Врубелем (монография Иванова 1911 года) я уже не-однократно описывал («Мономах» №1, 2006 г. и ««Ма-лоизвестный» Врубель», 2015 г.).

Интересно, в каком году Валя Щербакова вышла замуж? В 1950-м или 51-м? Её мужем стал Боря Падиаров, красавец с огромными глазами. Свадьба гудела в комнате Щербаковых, возможно, и на веранде (посвобод-нее), а к воротам вышла младшая сестрёнка же-ниха Таня – и я пропал безвозвратно. Её боль-шие прекрасные глаза не-описуемы, и вся она была в о л ш е б н о - п р е к р а с н а . Свадьба была летом, а зи-мой Таня ходила в белой вязаной пуховой шапочке с несколько заостренным верхом и с завязывающи-мися «ушами». Их дом был неподалёку: второй или третий от угла ул. Красноармейской, причём он сто-ял в глубине двора. Сколько раз я с замиранием под-бирался к окну первого этажа, чтобы хоть мельком увидеть свою любимую. Наверное, мне было лет одиннадцать-двенадцать, а она на годик моложе. За-бор их двора возвышался на левом берегу Симбир-ки, которая в этом месте (да и в других местах, кро-ме тоннелей под проездом от ул. Федерации) журчала открыто, с дном, усеян-ным отходами какого-то производства ложек: ли-сты железа с пустотами в форме ложек. Мы с прия-телем Геной Вишняковым ходили туда в надежде увидеть: я – Таню, а он – её подругу Валю. Кажется, мы обменивались и записка-ми. Уж не помню, как я до-бился этого успеха, но что было, то было: мы с Таней вдвоём были на каком-то фильме в кинотеатре «Пионер»! Какое это было сча-стье – чувствовать её рядом! Осмеливался ли я взять её за руку – не помню, но и это весьма вероятно. Как я остался жив от беспредельного тогдашнего счастья?!

Несколько позже, когда мы с Лёвой Ермолаевым, одноклассником, сидели на завалинке или скамеечке

между школой и «Водоканалом», подошли пареньки (а может, и ровесники) и спросили, кто из нас Лёвка Нецветаев. Я назвался и получил некие физические воздействия, совершенно неожиданные. Помнится, что их видела с некоторого отдаления сама Таня и, ка-жется, подбежала со словами защиты, но всё это сло-мило мой дух: по-моему, я даже не дал никакого от-пора – так это было нелепо и беспричинно. И на что потом надеяться битому кавалеру? Остались со мной

только её прекрасные гла-за, и я уже не влюблялся аж до восьмого класса, когда увидел Галю Наруцкую.

«Написать про Семё-новых» – попалась такая памятка. А надо бы и всех соседей повспоминать: Гусевых, Ильинских, Щер-баковых, Тарасовых, Гри-горьевых, Рахманкуловых, Афонченко (вспоминал), Зиминых и Владика Яку-нина. Саша Мясников и братья Варечкины появи-лись в нашем дворе позже. Варечкины и жили-то не в одном из двух домов на-шего двора, а в какой-то выгородке второго двора, в южной полосе каменных сараев, дальше кузницы.

Итак, соседи. О Щер-баковых (ближайших соседях по общему тамбуру) кратко упомянуто выше. Немного добавлю. Худющий и лысеющий дядя Саша работал на железной дороге – скорее всего, мастером-ремонтником (т. к. в рейсы,

помнится, не отбывал). Был он желтоват и явно болезнен (лёгкие?), по-кашливал. Тётя Таня была расторопная женщина-хват со жгучими карими глазами; в них всегда была деловитая озабоченность: не упустить что-либо. Сентиментальностью не страдала. Выдавая утром дяде Саше традиционный рубль, говорила: «Держи, сластник». Это очень ве-селило папу с мамой, т.к. на тогдашний рубль (с 1961 г. он превратится в гривенник) много не на-сластишься. Мы ходили к ним играть в лото (боже, какой буколический досуг тех лет!). Тётя Таня играла

страстно, подозревала конкурентов в подвохах и пе-риодически проверяла их выкрики «у меня!». Забавно вспоминать эти страсти, когда каждый ставил, пом-нится, по пятаку.

Ну вот и Семёновы. Дядя Ваня (Иван Егорыч), тётя Тоня, шестеро (!) детей – и одна квадратная комната в подвале с двумя окнами ниже уровня земли. Дядя Ваня

Матроны дома №33 под окном тёти Любы Ерофеевой. Первый ряд: тётя Таня Щербакова, моя мама, тётя Лена Григорьева, тётя Маруся Гусева. Сзади: тётя Люба Еро-феева и Мария Никаноровна – «бабиська» Григорьевых. Июнь, 1949 г.

Семья Семёновых (снимок 1970-х). Средний ряд: Шурик, Нина, Иван Егорыч, Антонина Ивановна, Юра. Вверху: Коля, Миша, Володя. Имена снох и внуков не помню.

55

– грузчик, добрый, слегка заикающийся; тётя Тоня – вообще воплощение доброты. Но представьте себе их «достаток» при единственном работнике. Я любил к ним заходить, и вот не помню на их столе чего-либо, кроме картошки. Приехали они, кажется, из Саратова с довольно своеобразными оборотами речи. Мне за-помнилось: «Вова, подтяни пронцы, обуй шмарки и не лязгай пол!» («Не лязгай» оз-начало «не сори, не пачкай», а «пронцы» – мышки-под-тяжки штанов). Некоторые предметы тоже называли своеобычно.

Из всех в живых сей-час остался не один ли Коля (возможно, и Нина), ко-торого сравнительно не-давно я встретил в трамвае №11 и, помнится, вручил свою «Правду осени», где Коля упоминается в стихе о школьных рисунках, «где Петр Великий и Семёнов Колька вполне могли сойти за двойников». Коля был на год старше меня, и начинали учиться мы вроде бы вместе, но каким-то манером он от-стал на год. Господи, меня бы в этот подвал с полугра-мотными родителями – где была бы моя золотая медаль? Сильнее всего Коля мне за-помнился по игре «в пёрышки». В сороковых и поло-вине пятидесятых ни о каких авторучках не было по-мину (тем паче в школах). Ручки были перьевые, чер-нильницы таскали часто с собой в отдельном мешоч-ке, изукрашенном чернильными потёками. Стоящие стационарно на партах, они наполнялись из бутылочки; сами чернила приготовля-лись, помнится, разведени-ем водой крупных черниль-ных таблеток. Ну и главное орудие письма – стальные перья. Они были разных со-ртов и имели свои, народ-ные, клички. Было крупное медного цвета перо – «Пио-нер» с выпуклой звёздочкой, был «Скелетик» – узкое перо с загнутым кончиком, оно писало практически без тре-буемого тогда от нас нажима; была разлапистая «Лягушеч-ка» (вид сверху напоминал лягушку), было «Рондо» (не помню его отличий), было ещё какое-то. Игра в пё-рышки начиналась с какой-либо отгадки (скажем, в какой руке пёрышко?). Если отгадал – начинаешь ты. Соперник кладёт на стол (на парту, на лавку, на подо-конник) своё перо выпуклостью вверх. Я же, подводя остриё своего пера под какое-либо (очень важный выбор!) место его пера, должен произвести щелчок своим пером (оттянув хвостик и щёлкнув им по сто-

лу). При точном расчёте всех составляющих (место подвода и сила щелчка) перо соперника должно пере-вернуться на спину (брюшком – вогнутостью вверх). Перевернувшееся перо становится моим трофеем, а соперник выставляет следующее перо. Не удалось его перевернуть – меняемся ролями. И вот чаще всего я Коле проигрывал. Я увлекался, спешил, нервничал –

он же методично, как маши-на (о, как я ненавидел его не-торопливую методичность!), пощёлкивал и пощёлкивал, опустошая мой скромный запас. Играли мы в забро-шенном северном входе в здание школы (кирпичный тамбур с окнами без стёкол) на подоконнике. Там Коля брал полный реванш над мо-ими школьными пятёрками, и я мучительно завидовал его мастерству.

А закадычным моим дружком стал его младший брат Вовка, на семь, помнит-ся, лет моложе меня (он вро-де был с 1946-го). Видимо, мой смирный характер тяго-тел не к вождям-авантюри-стам, а, наоборот, – к покро-вительству младшим. Ведь и в Буйковке мой друг Виталик был моложе меня на год, но там была ближе и социаль-

ная среда: его родители тоже были учителями. Так вот, едва этот Вовка научился ходить (а это было, пом-нится, с немалой задержкой – у него были признаки рахита), я начал его повсюду таскать с собой (порой и буквально, «на спинке»). Порасспросить бы маму –

как хорошо она всё помнила! Вот вспомнился один смеш-ной эпизод. Вовка не выгова-ривал «р», и, соответственно, «ра» у него звучало как «ля». Моя мама даёт ему денег с поручением купить хлеба. И он к восторгу окружающих спрашивает: «Тётя Катя, бул-ки брать или не брать?»

В к/т «Пионер» (дет-ском!) часто были сеансы мультфильмов, и уж, конеч-но, мы с Вовкой там бывали не раз! Если не ошибаюсь, бедолага Вовка был баналь-но убит уже немало лет на-зад. Все Семёновы разъеха-лись по разным концам, а

в конце 50-х по сюрпризу судьбы они получили две комнаты с низкими потолками как раз над недавно полученной двухкомнатной квартирой родителей (ул. Ленина, д. 96, кв. 15) – ныне это ул. Ленина, 124. Небольшой двухэтажный дом – пятнадцать квартир! Чем не «Воронья слободка»? Но я уже был студентом, появлялся только на каникулы, был влюблён в Галю Наруцкую, рисовал для газеты; мне, наверняка, уже

Здание нашей школы №15, более раннее фото; справа тамбур-пристрой (ещё со стёклами), при-станище наших с Колей Семёновым азартных игр).

Игорь Ильинский, Саша Мясников, Виталик Чихалов (приехавший из Буйковки) и Вова Семёнов. Я сфото-графировал своих друзей у памятника Карамзину. 1951 г.

56

было не до Вовки; да и он уже был работягой. Между Вовой и Колей был Миша – глазастый и пронырли-вый паренёк; с ним у меня почти не было контактов. Сестра Нина, тихая и спокойная (помоложе Коли). Ещё старше – Шура и тем более Юра, который в мою школьную бытность уже вернулся из армии с Кам-чатки (с флота – там слу-жили пять лет). Нас, пом-нится, потряс изыск его армейского юмора: когда он попросил кого-то из младших братьев усердно и качественно (наверня-ка, с придирками) раз-мять ему лист бумаги, с которым он отправился… в уборную.

Занятно, что при на-шем вселении уборной во дворе НЕ БЫЛО ВООБЩЕ. В деревянном доме убор-ная была: одно очко на верхнем и одно на ниж-нем этаже. Но в нашем, каменном, такой роско-ши не было. Обходились вёдрами и горшками вкупе с помойкой в углу двора. Мама вспоминала эпизод, когда они с моей кузиной Валей договорились зимним вечером прогуляться. Мама замешкалась с одеванием, Валя вышла раньше. И вот мама решила «по-маленькому» (как тогда води-лось) забежать за забор со стороны складов. Приняв темнеющую фигуру с низкой посадкой за Валентину (темно, никакого фонаря во дворе), присаживается рядом и продолжает ранее начатый разговор. Фигура хрипло кряхтит – и маму сдувает, как ветром. Пред-ставляю, как они с Валей хохотали, встретившись уже за воротами.

В папину заслугу нельзя не поставить сооруже-ние этого столь насущного двухкабинного «терем-ка». Его выбрали старшим по дому (вроде домоупол-номоченным), и вот воз-ник этот домик со скатной крышей и двумя дверьми. Опять же не обойтись без юмора. Зимой заметало (скорее, наметало внутрь) так, что дверь на крючок не закрывалась. И вот мама открывает дверь, там мель-кают то ли розовые, то ли голубые кальсоны, и Коля Семёнов, бодро вскочив, выпаливает: «Здравствуйте, тётя Катя!»

Вернёмся к соседям. Окна на улицу, кроме Тара-совых, выходили ещё у Григорьевых. Родители: дядя Слава (Мстислав Константинович) и тётя Лена с 1920 г., на 2 года моложе мамы; она была дружна и откро-венна с моей мамой; вид у неё был не очень здоровый. Ещё бабушка, которую внуки звали бабиськой – ма-ленькая и худенькая. Детей трое: Стасик, примерно

на год старше меня, Ира, на 3 года помоложе, и Лора, ещё моложе. Дядя Слава (с 1917 г.) работал в рай- или, скорее, в горпищеторге, что в те времена имело боль-шой вес и плюс. Только Стасик мог выйти во двор с бутербродом, увенчанным не слишком тонким слоем

колбасы. Как более стар-ший, слегка заносился передо мной и однажды в какой-то связи с детским стишком (где была фраза «гипотенуза – река Со-ветского Союза») спросил меня с издёвочкой: «Ну, и что такое гипотенуза?» Я тут же на земле нарисовал прямоугольный треуголь-ник и показал: вот катеты, а вот – гипотенуза. Он, ка-жется, даже возразил, т. к., боюсь, сам нетвёрдо это знал. Более-менее Стасик дружил разве что с одно-годком Толей Ильинским.

Ильинские жили на 1-м этаже деревянного дома, занимая его юго-за-

падный угол. Отец – дядя Ваня, неторопливый, слег-ка насмешливый, хозяйственный, не без хитринки. Где он работал, не помню (возможно, сторожем), но ясно, что где-то там, где не надрываются. Мать – тётя Маруся – и трое детей: две дочери и сын Толя (как и Стасик, немного старше меня). А вот Люся была меня (на год?) помоложе и, естественно, занимала (как единственная, близкая по возрасту) определённое место в моём детском сердце.

Единственная близлежащая конкурентка была Люда из двора через улицу; та была и поярче, и чуть постарше; на её внимание я и не пытался надеять-ся. А с Люсей мы, помнится, по-детски пару раз об-

нимались. Как-то в день рождения Толи дядя Ваня додумался дать нам вод-ки. Дело было, помнится, зимой, т. к. я не ушибся. Но помню: лежу, а надо мной (о, ужас!) склоня-ются встревоженные ро-дители. Продолжения не помню, но, наверняка, и дома мне было плохо. Вот такое «боевое крещение».

В 1948 году папа сфо-тографировал троицу: Толя, я и Стасик в обним-ку. Была у меня мысль так же точно попозировать

ровно через 50 лет, т. к. и Стас, и Толя жили в Ульянов-ске. Но, как и многие мои задумки, я не осуществил и эту; и когда давал тот давний снимок в сопровожде-ние к стихотворению «Ностальжи» (в журнал «Моно-мах» 2001 г., №4), в подписи уже говорилось, что Ста-нислава нет в живых. А в 1998-м как раз был жив!!!...

Стасик Григорьев (слева), я и Толик Ильинский. 1948 г.

Безоконная веранда дома №33. Слева направо: Ира Гри-горьева, Вова Семёнов (сзади Люся Ильинская), мама и мой двоюродный брат Игорь Заостровский.

57

Безоговорочным атаманом нашего двора был Генка Гусев. На два или три года он был меня стар-ше? Впрочем, его лидерство было предопределено: он был атаманом «по составу крови», ибо пара его старших братьев (Колька и Лёнька) проживала в ос-новном за решётками, изредка появляясь во дворе и вскоре снова исчезая. К ним заходили друзья с ярки-ми кличками: Косырь, Солидный и т. п. Больше пом-нится старший, Лёнька: ярко- рыжий и с веснушками. Между ними и Генкой были сестра Галя и брат Толя, ничем не похожий ни на старших, ни на младшего брата. И Галя, и Толя были утешением изможденно-му, явно чахоточному отцу, дяде Васе. Тётя Маруся, его жена, была, напротив, мощного сложения. Галя, помнится, неплохо училась – ясно представляю её в тёмном школьном платье с белыми крыльями фарту-ка и с пионерским галстуком. Странно: не помню, где же учился Генка, но уж точно не в нашей пятнадцатой – иначе виделись бы на переменках. Вот связанный с ним (кроме криминальных, описанных в начале) эпизод. Поскольку я пытался иногда что-то прими-тивно рифмовать и после прочитанного «стиха» был уже, видимо, «знаменит» в школе по этой части, Ген-ку явно задевала зависть. Однажды он позвал меня за тот забор, связанный с комичной маминой ошибкой, и сказал: «Я тоже написал стихотворение, слушай». И раздаётся: «Да будь я и негром преклонных годов…» и т. д. – всё четверостишие. «Ну это Маяковский», – при-шлось мне его обескуражить. Чему-нибудь попроще я бы, возможно, и поверил, но тут…

Когда я уже был студентом, мама написала, что Генка «загремел» в тюрьму (помнится, за то, что от-рубил лопатой ухо Артуру Варечкину). Вот так завер-шилась их борьба за лидерство. Мать Артура и Вовки, помнится, имела боевые награды (как партизанка). Братья были диаметрально разными по характеру. Медлительный увалень Вовка и взрывной, знающий себе цену Артур. Он тоже не избежал Генкиной стези; более того, и на зоне он оказался в лидерах: студен-том на каникулах я как-то прочитал в газете очерк о димитровградской колонии – самых отпетых там звали «артуровцами» – «в честь» Артура Варечкина. В ярком обрамлении шли мои школьные годы, ничего не скажешь. Если сюда приплюсовать нашу 12-метро-вую комнату с крошечным столом на троих, то моя золотая медаль для меня самого становится загадкой.

Добавлю, что «Генка» (ему уже было за сорок) возник в моей мастерской в Доме художника в на-чале 80-х. После стука в дверь вошёл невзрачный му-жичок (я решил, что какой-нибудь заказчик из райо-

на) и с улыбкой спросил: «Не узнаёшь?». Ну тут-то уж меня сразу осенило. Он сказал, что пойдёт работать в рыболовецкую артель, а пока, мол, неплохо бы что-нибудь поиметь из одёжки. Я сбегал домой (в дом с «Аквариумом») и что-то принёс (возможно, и день-жат, не помню). И он снова пропал на сколько-то лет. Вновь появился уже в моей мастерской на 18-м этаже монолитки, сказал, что его тогда вскоре снова загреб-ли «за воровство, хоть я и не воровал», и что теперь он сторожит бахчу (чуть ли не в Узбекистане – я не запомнил) у родственника-думца с громкой тогда фа-милией (её я тоже забыл, как и причину приезда Ген-ки в Ульяновск: возможно, чтобы повидать сестру). С тех пор мы не виделись. Моё стихотворение «Генка» из сборника «Правда осени» заканчивается словами:

…Он жизнь прожил, как в нездоровом сне.За что судьба такая – непонятно.Где Генка нынче? Жив ли? Что-то мнеНашёптывает: маловероятно.А ведь тут снова вспоминается и Женя Киселёв. Я,

помнится, уже был первокурсником, когда узнал, что Женька осуждён за убийство. Он будто бы кого-то за-резал, а его жертву привезла «скорая помощь» прями-ком к тёте Марусе, Женькиной матери (она работала именно в скорой помощи во дворе моей школы №3). И будто бы она осыпала проклятиями неведомого убийцу. Такой сценарий, что и не выдумаешь. Позже на балконе моей монолитки он говорил, что взял на себя чужую вину (мол, малолетке меньше присудят). Уж не знаю, правда ли это, но вполне допустимо. «А с Гуськом я на какой-то пересылке в одной камере оказался, – сказал он, – и помог ему кое-чем; он же хворый был». Генка, видимо, унаследовал отцовский туберкулёз.

Где-то в 95-м или 96-м году моя дочура Света (они с матерью уже вернулись из Коломны) мучилась аллергией и не спала уже двое-трое суток. Жена мое-го племянника Валя Никонова, главврач детской по-ликлиники, организовала ей «горячий укол» хлори-стым кальцием – и Света (тогда уже Фотинья) заснула в моей мастерской глубоким сном. И вдруг звонок от лифта. Я пулей выскакиваю и вижу одноклассников по 15-й семилетней: Женьку, Юру Горшенина и Вову Сионцева. «Вот, собрались втроём и решили Лёвку повидать». «Ребята, – говорю, – я вам рад безумно, но у меня тут дочка, наконец, уснула, поедемте ко мне до-мой». При видимом гостеприимстве жена Оля вряд ли была рада такому нашествию, но Саша, узнав от меня потихоньку о боевом прошлом моих приятелей, был очень горд за моё окружение.

58

Надя лежала одна в большой палате усталая и подавленная новой обстановкой. Широкая полиро-ванная кровать была застлана белоснежным бельём. Две такие же стояли пустыми. Возле каждой лежал весёленький чистый коврик и ютилась полирован-ная тумбочка. На одной из них тихо вёл трансляцию новенький приёмник, а на другой красовалась синяя ваза с водой. Из воды торчали сухие ветки с мелки-ми розово-сиреневыми цветочками. Надя взглянула в окно, увидела близко высокую стену тёмного бора, тяжелый снег на лапах елей, серое, низкое небо. По-давленность вместе с тревогой росли, заполняя Надю так, что от каждой вещи, на которую падал её взгляд, давило и ныло под ложечкой. Особую непо-нятную ноющую боль вызывала сухая ветка в синей вазе. Надя понюхала вялые цветочки. Они слабо пах-ли. Значит, ветка была живой. Их было двое живых, далёких и чуждых друг другу, затерянных в пустой палате больницы Министерства иностранных дел. В любую минуту сюда могли зайти и сурово спросить, как и почему здесь оказалась Надя. И тут действитель-но открылась дверь, вошёл грузноватый немолодой доктор с брюзгливым выражением на ухоженном, бритом лице. Не глядя на Надю, сел за стол у окна и стал заполнять историю Надиной болезни. Вопросы задавал хмуро, изредка вскидывая на неё светлые гла-за в белесых ресницах. Углы его рта, вяло опущенные, сложились в неприязненную мину, когда он, наконец, спросил, каким образом она оказалась здесь. Надя не-вразумительно ответила. Доктор не стал вдаваться в подробности и приступил к осмотру. Было заметно, что всё в Наде ему не нравилось. Вынужденная сидеть перед ним почти нагой, она задыхалась от стыда за худобу своего тела и униженность духа. Но скоро эти чувства вытеснило болезненное ожесточение. Она легла на кровать. «Всё равно вам придётся повозить-ся со мной», – подумала она, пока он ощупывал ей жи-вот. Надя перевела взгляд с угла палаты на его лицо, и он ответил, как будто подслушал:

– Придётся повозиться.Потом сложил её больничную карту и церемон-

ным шагом направился к двери. Дверь открылась ему навстречу, и в палату шагнула очень лёгкая, хоть и статная женщина, так же, как и он, в образцово-бе-

лом халате и накрахмаленной шапочке, вся собран-ная, улыбающаяся глазами и всем лицом. Она кивнула доктору, и её улыбка перепорхнула на его лицо, уди-вительно и прекрасно преобразив его. Надя тем вре-менем нырнула под своё одеяло.

– Новенькая?Женщина заговорила с Надей ласково, как с ре-

бенком, поглаживая её одеяло. Настороженность На-диных глаз сменилась благодарным блеском.

– Скоро ужин. Обязательно всё съесть!Доктор кисловато улыбнулся и, пропустив впе-

ред даму, вышел из палаты. Тяжкое впечатление от последнего часа немного развеялось, но заготовлен-ные слёзы полились на подушку. Только месяц назад Надя пережила безобразное исследование кишечни-ка, связанное со зловещим диагнозом – рак. Оно за-кончилось обмороком и лёгким заиканием. По ходу всего кишечника обнаружились кровоточащие язвы. Невыносимые боли, сродни жестоким пыткам, не могли сдерживать её стоны, а порой звериные крики. Отец, не стыдясь, зарыдал, зайдя в палату областной онкологической больницы и увидев измождённую дочь. Месяц больная не была транспортабельной. За-тем её переправили самолетом в гастроэнтерологи-ческое отделение элитной больницы благодаря отцу, который был близким другом одного из высокопо-ставленных чиновников министерства. Наде испол-нилось 36 лет, но выглядела она подростком: малень-кая, плоская, зажатая, с огромными жёлто-зелеными глазами и коричневой гривой густых неубранных волос. Четырнадцатилетняя дочь Нади перед отправ-кой в Москву на руках отнесла её в больничную ванну, помыла худое тельце матери, с трудом справилась с густотой волос на голове.

– Отрежь мне космы, доченька, тяжело с ними.– Не проси, не сумею.Обе расплакались. Надя давно жила отдельно от родителей со своей

единственной дочкой. Муж-моряк погиб в плаванье где-то у берегов Канады.

На следующий день Надя с тревогой ждала при-хода доктора и молилась о чуде: «Пусть меня будет вести та женщина». Но в палату вошел именно он. Жеманно склонив голову к плечу, осведомился о здо-

Светлана ГУЖЕВА, родилась 6 апреля 1939 года в городе Торжок Калинин-ской (ныне Тверской) области. Детство провела с семьёй на оккупированной гитлеровцами территории Польши. Окончила среднюю школу (1957), меди-цинское училище и институт. Около 30 лет работала врачом в больницах, трудовой путь завершила в Мурманске. Выйдя на пенсию, переехала в Улья-новскую область, в настоящее время живёт в посёлке Старая Майна. Поэзией увлекается всю жизнь, но на первые публикации своих стихов решилась лишь в последние годы. Пишет также сказки и прозу. Печаталась в ульяновских га-зетах, поэтических сборниках и альманахах, участвовала во многих лите-ратурных встречах. Автор книг стихотворений «Тропинки памяти» (2008, Москва) и «Избранное» (2008, Ульяновск). Редактировала изданную в Москве книгу своей матери Лидии Кузнецовой-Свиягиной «Дневник «Советки» о Вели-кой Отечественной войне (2010). Член Ульяновского отделения Российского союза профессиональных литераторов.

БАГУЛЬНИК

59

ровье и стал изящными движениями холодных паль-цев пальпировать её живот. Надя отметила легкость пальцев, словно он касался струн арфы. Ничего не сказав, доктор, не торопясь, уселся за столик и что-то отметил в больничной карте Нади. Она заметила, что писал доктор, оттопырив мизинец. Как же он был не похож на быстрого, вечно озабоченного, грубова-того доктора из той её больницы! «Этакий барин, а не доктор», – подумала Надя с усмешкой. Еще бы! В какой статусной больнице она вдруг оказалась! Не-уютно здесь! Надя остро чувствовала нелепость сво-его положения, несовместимость себя с корифеями здешнего заведения. Кто она? Скромный врач из рай-онной больницы. Нынешний доктор, коротко взгля-нув на неё, вновь изумил телепатическими способно-стями.

– Не смущайтесь! Здесь лечатся не только ди-пломаты и консулы с их семьями. Мы с вами, Надежда Алексеевна, коллеги. Не так ли?

«Видно, узнал, как я здесь оказалась», – решила Надя, провожая взглядом торжественную поступь доктора-барина. В дверях он, словно что-то вспом-нив, замялся, застрял. Это немного позабавило Надю, настроив на лёгкую иронию. С трудом встав, опираясь на стенку, она доплелась до тумбочки с приёмником, перенесла его к себе, а синюю вазу с голыми ветка-ми, к которым прилипли мелкие сиреневые цветоч-ки, отправила подальше, на подоконник. Она усну-ла, и ей приснился сон: зазвенела и разбилась синяя ваза, а цветки, как насекомые, поползли к её кровати. Очнувшись, Надя увидела рядом ту самую весёлую, милую женщину, которая появилась вчера вместе с доктором. Она устанавливала рядом с кроватью Нади систему и с тонким звоном разбивала ампулы.

– Михаил Павлович назначил вам отличные пре-параты. Давайте руку, голубушка. Боже, какие вены! Все в рубцах.

Однако игла легко вошла в вену, и женщина, как и в первый раз, улыбаясь, стала гладить одеяло поверх Нади. Надя не сводила с неё признательных глаз.

– Вы виртуозно наладили отношения с моей ве-ной, – заметила она. Но вы не доктор. Жаль!

– Нет, я главная медсестра. Зовите Алевтина. Не надо отчества, Наденька. Вас ведь так зовут? А врач в нашем отделении один. Очень хороший.

– Я не заметила.Алевтина присела на кончик кровати и хохот-

нула.– Вы ещё влюбитесь в него, не дай бог…Она провела рукой по волосам Нади.– Ах, какие волосы – с золотой искоркой. И сколь-

ко их! На десять голов хватит.Заходящее зимнее солнце бросало последние

лучи на подушку с тонким лицом Нади, на её неубран-ные волосы и откинутую голубоватую от вен руку.

– Волосы лезут пучками, но я даже рада. Муж и дочь не хотели, чтобы стриглась. Говорили, будешь, как все.

В палату осторожно постучали. Алевтина встала и унесла своё гибкое, крепкое тело.

Больничная жизнь Нади тихо налаживалась. Она наслаждалась одиночеством, особенно желанным после густо заселённых палат районных и област-ных больниц, где она находилась последние полгода. Пять раз в сутки на столах-каталках ей привозили не-обыкновенную еду. Надя восхищалась блюдами гла-

зами, но ела мало. Обходительные нянечки журили.– Надежда Алексеевна, надо кушать. Кашку,

паштет не пробовали, так хоть мандаринчик возьмите... Ай-я-яй! Нажалуемся Михаилу Павлови-чу на вас.

В другой раз Надю мягко упрекнула и Алевтина, явившись к ней во время полдника. (Всё-таки нажа-ловались нянечки.)

– Не ешь? Понимаю, трудно. Желудок, как у птички. Но для начала – вот бутерброд с икрою и груша. Не уйду, пока не съешь хотя бы это.

Она поднесла ко рту Нади тонко нарезанный бе-лый хлеб, щедро усыпанный ярко-оранжевой икрой.

Ах, как бы счастлива была Надя, если бы эти пол-дники и обеды с куриным прозрачным бульоном и нежными котлетками достались её девочке! Она за-крыла лицо руками и замотала головой.

– Не могу. Прости. У меня дома дочь одна, и у нас в магазинах пустые полки. А тут икра красная…

Алевтина терпеливо выслушала без обычной улыбки.

– Вот что мы сделаем завтра, Наденька: собе-рём твоей доченьке посылку. Большую. С баночками красной и чёрной икры, с копчёной колбаской, пече-ньем, конфетами... ну всего вкусненького, что у нас в ларьке при больнице, наложим. Ты адрес дай, а я тебе квитанцию принесу.

Надя, растроганная до малой истерики, рухну-ла лицом в подушку. Алевтина бросилась за пустыр-ником.

На переполох в палату вошел доктор.- Режим тот же, – сказал, хмурясь, – на ночь на-

значу успокоительное в уколах.Следом за доктором из палаты выскочила Алев-

тина, строго бросив на ходу:– В стакане пустырник.И снова этот сон: лопнула ваза, и цветы ползут

к ней в постель, как синие навозные мухи. На следу-ющее утро Надя глотнула компот, откусила свежую ванильную булочку и демонстративно вытерла перед нянечкой сухой рот тонкой бумажной салфеткой из расписного пластикового стакана.

– Передайте, я завтракала. Спасибо.Ах, какой сервис! Какая благодать! Если бы не эта

слабость. Надя включила приемник. Зазвучал «Вальс-фантазия» Глинки, заполнив сердце нежной истомой. И вот оно, сердце, уплыло следом за мелодией в глу-бины открывшегося в окне кусочка небесной бирю-зы. Хорошо. Почти не сверлит боль. Но неловко за вчерашние слёзы перед Алевтиной Не успела вспом-нить, как она влетела в палату и подкупающе просто разрядила неловкость вчерашней сцены.

– Надюша, шеф через местный комитет выде-лил деньги. Посылка готова. Дай, пожалуйста, адрес.

– Спасибо вам, Алевтина. Вы так участливы.– Что такое? Мы вроде бы перешли на ты. Мне

лестно, если молодые ко мне обращаются на ты.– Молодые? Да мне уже 36 лет.– А мне 47.– Не может быть! Так выглядишь… Восхити-

тельно!Надя завистливо оглядела статную фигуру стар-

шей медсестры. Круглое лицо её было народным, но с налётом аристократичности и столичного шика. Неожиданно Надя выдала свою тайную душевную слабость.

60

– Таких, как ты, любят мужчины.– Не любят! Я вообще никогда не была замужем.Алевтина беспечно, почти весело взглянула на

опешившую Надю.– Подожди, не верю. Не уходи! – вскричала Надя.– Занята. Но если смогу, забегу вечерком. У меня

дежурство.Доверительно пообещала и исчезла. А вечером в

самом деле зашла с книгой в руках и, сев на кончик Надиной кровати, по обыкновению принялась гла-дить одеяло, под которым лежала Надя.

– Скучно, Надя? Вот читайте Булгакова. Полу-запрещённый автор. До ваших глубинок практиче-ски дойдет не скоро. Только чур! Без рекламы. (Види-мо, серьёзность книги непроизвольно заставила её перейти на вы.)

Алевтине не нравились чопорные, самодоволь-ные пациенты её больницы. Надя прибыла как бы из другого неведомого или давно забытого мира. За-бытого потому, что детство Алечка провела в подмо-сковной деревне Щёлковского района.

– Я читала анамнез твоей болезни, Надюша, но с чего появился такой дикий диагноз?

– С пожара в моём отделении. Не надо об этом… Я дежурила… Нет, не могу!

Воспоминания всё еще остро резали память: объ-яснительные главному врачу, допросы свидетелей, угроза потери любимой работы – всё привело к тя-желому срыву нервной системы. Надя резко похуде-ла, но не обращала внимания на появившиеся боли и кровь в унитазе, пока не закончился кошмар и не обнаружилась причина – старая электропроводка: районная больничка давно требовала ремонта. Надя слегла. Вызвали из городской больницы консультан-та. Он-то и заподозрил неладное. Срочно отправили больную в областную онкологию.

– Забудь! Всё страшное позади, Надя.И всё же Алевтина пригорюнилась, глядя на по-

никшую Надину голову и созревающие слёзы. Одна-ко характер у медсестры был крепкий, и потому через минуту она стряхнула с себя уныние.

– Знаешь, что такое счастье? – спросила она бодро, – это хорошее здоровье и плохая память.

Надя через силу криво улыбнулась. Аля продол-жила, хитровато сузив глаза.

– Цинично, конечно, но верно: «Счастье – при-ятное ощущение, возникающее от наблюдения чу-жих невзгод». Нет, ты не вспыхивай! Допустим, это не о тебе лично так высказался Бирс. Благородно не-годуешь? А ведь всё относительно, моя милая. Любой обездоленный нищий рядом со слепым – счастливец. Что твоё проходящее страдание рядом с его беско-нечным?!

Она вдруг понизила голос.– Доктор наш сказал, что ты «договорилась со

смертью».Надя почувствовала, как лицо её стянуло жгута-

ми, и оно стало твёрдым.– Откуда он знает?– С таким, Надечка, диагнозом выживает один

на сто.– Но у меня исключили рак.– То, что оставили, тоже не праздник.Надя не дала договорить, протестующе замотала

головой. Алевтина догадалась встать и, уходя, другим,

отстраненным голосом, заявила:– Завтра нянечка уберёт эту вазу. Багульник,

может, и не болотный, но всё равно ядовитый. И па-мять о нём…

Она сморщила лицо, недобро махнула в сторону вазы рукой и вышла.

Да, Надя действительно договорилась со смер-тушкой. Та подсела к ней в ту памятную ночь с вос-кресенья на понедельник. Одну жертву она уже забра-ла и слегка утомилась: в ту ночь повесилась медсестра Света.

– Ты готова? – прошелестела смертушка, и хо-лодный ветер ударил в окно – шла жатва.

– Готова, пожалуй…– Молодец. Сейчас не будет больно. Как же вы

боитесь меня! А ведь я – избавительница от всех ваших мук – великих и малых. Благодарить меня должно «за то, что сердце в человеке не вечно будет трепетать. За то, что все сольются реки, когда-ни-будь в морскую гладь». Она процитировала Спенсера и действительно показалась Наде похожей на старую добрую фею: боль утихла, и тяжелый камень отвалил-ся от сердца. Но почему она медлила? Не верила, что Надя согласна с ней?

– А может, у тебя есть пожелания живым, – ла-сково прошелестела, помедлив, гостья и воззрилась на желанную жертву.

– Есть!– Я исполню. – Пусть утром найдут меня здоровой.Смертушка, кажется, изумилась и обиделась:– Давай без дураков! Что за софизмы – умереть

и быть здоровой. Ты забыла: здесь нас двое. Я люблю заигрывать с молодыми, но ты сама позвала меня в бреду. А теперь от ворот поворот, что ли? Дышишь на ладан, а туда же – шуточки!

– В памяти я. Спасибо тебе, смертушка, ты и впрямь боль отняла. Дай минуточку… одну!

Смертушка приосанилась, ухмыльнулась.– Выкладывай по-быстрому, не льсти, глупая, за

что держишься?– Доченька у меня. 14 лет всего. Как ей без отца

да без матери?– Запричитала! Вот так все вы! Могу и дочку

забрать, – проворчала она, – ежели разлучаться не хочешь.

– Ох, нет! Живой оставь доченьку... Ты всё же женщина, добрая фея! За мной придёшь через 17 лет. Договорились?

– Да ну вас! – смертушка заглянула в посветлев-шее окно палаты пустыми глазницами. Заскучала, зев-нув чёрным ртом.

– Лады, жди, как договорились, – через 17 лет… Ежели багульник дело не сделает…

Последние слова через зевоту смертушки Надя плохо расслышала и не поняла их.

Наступило утро. Женщина, умиравшая ночью, широко открыла глаза цвета незрелого крыжовника, зашевелилась, услышав голос нянечки:

– Свят-свят! Живая! Увозите каталку….Было это ещё в той, районной больничке, до от-

правки в профилакторий Москвы.Розово-сиреневые цветочки в синей вазе опали.

На голых ветках появились почки, из которых стали проклевываться зелёные стреловидные листики. Ня-нечки стёрли с подоконника мусор, но вазу не трону-

61

ли. Надя читала, спала и стала понемногу двигаться по палате. Через две недели пребывания в больнице док-тор, прощупывая живот Нади, распустил лицо в улыб-ку и произнес высоким торжественным голосом:

– Ну вот и распласталась ваша сигмовидка, стала, как лапотная верёвка.

Потом он профессионально щипнул бледную кожу её живота и добавил удовлетворённо:

– И клетчатка прибывает.На щипок Надя подняла брови, и доктор счёл

нужным пояснить:– Клетчатка наголодалась, и вот, видите, при-

бывает живот. Стали есть – это хорошо. Надо, чтобы кишечник был покрыт жировой тканью. Она спасёт от рецидива, от язв ваших, уважаемый док-тор Надя.

Манерно покачиваясь, он прошёлся по палате. Подойдя к окну, склонился над вазой, и Надя услыша-ла, как он не сказал, а прошептал:

– Отцвёл багульник. Зачем так долго стоять у окна? Неподвижно, как

статуя. Надя не выдержала:– Михаил Павлович, к чему так все печалятся о

багульнике?Доктор повернул к ней лицо, забыв стереть с него

лирическую грусть.– Кто ещё?– Старушка с картины Шилова.– Потому что это, наверное, символ… (Доктор

странно, прерывисто выдохнул.) Может быть, ста-рости, как вы изволили заметить в картине худож-ника, а может... Он не договорил.

– Вы-то не старик.- Старик, Надежда Алексеевна.И Надя действительно увидела старое лицо с на-

бухшими лиловыми мешками под глазами.– Кто их сюда принёс? – спросила она просто-

душно.– Их привезла одна больная. Издалека, за Уралом

живёт. А может, и здесь купила, – ответил он вдруг на высокой раздражённой ноте.

Надя догадалась, что её вопросы не по существу.– Извините, обрадовалась, что не одна в палате,

разговорилась, а вам некогда.Доктор снова повернулся к ней – не с досадой, а с

участливым, чуть дрогнувшим лицом. На долю минуты их взгляды пересеклись, и Надя

женским чутьем уловила унылость чужой души. «У него своя болячка», – мелькнула и робко потухла до-гадка.

– А давайте-ка, Надежда, рискнём, – с неожи-данной, но немного натянутой улыбкой заговорил доктор, – разрешаю вам короткие прогулки по парку.

И вышел, не дожидаясь ответа. Как это он улыба-ется? Надя не смогла бы найти ни одного определя-ющего слова, потому что осталось только ощущение, будто её тепло запеленали, обняли и покачали.

Ей выдали одежду, и она, испытывая странную немоту в слабых ногах, неуверенно наступая на пят-ки, побрела в бор, который до сего дня созерцала из окна. Огромные ели, такие огромные, что увидеть их верхушки можно, только запрокинув голову, стояли тёмно-зелёной стеной. Мохнатые лапы причудливо удерживали целые сугробы снега. Кое-где лапы с обе-их сторон узкой тропинки скрещивались, образуя арки. Нагруженные снегом, они в любую минуту гото-

вы были свалиться на голову от малейшего дуновения ветра. Маленькие ёлочки утопали в снегу. Некоторые весело выглядывали из-под белых шапок, протягивая к проходящим колючие свои ветки. Розовые блики и синие тени придавали всему вокруг неестествен-но-картинный вид, словно всю эту красоту специ-ально приготовили для съёмок. То и дело с шелестом, переходящим в шум, напоминающий шум водопада, срывались с елей снежные лавины, и ветки долго ещё качались, отряхиваясь. Лес готовился к весне. Солн-це с бледно-голубого неба прилежно грело, и снег оползал и скользил под ногами. Деревья затаённо шептались вершинами, иногда слышался странный неопределенный, как крик новорожденного, скрип. Надя слушала, затаив дыхание. Птицы звенели не-стройно, но мелодично. Особенно старалась одна. В её немудрёном дзинь-дзинь слышался хрустальный звон падающей предвесенней капели.

– Отцвел багульник, – вспомнила Надя без сожа-ления.

Она хотела было пройтись по тропинке, но сде-лала несколько шагов и поняла, что это тяжкий труд: ноги подгибались, голова кружилась. От плотного воздуха дыхание прерывалось. Прогулка не состоя-лась.

– А ты порозовела, – заметила Алевтина, забежав к ней с лотком для уколов.

– Скажи, почему ты сердита на ветки багуль-ника? – не слушая её, спросила Надя.

– Да просто нельзя допускать мусор в палате. Так или не так?

– И это всё?Надя разочарованно и скучно зевнула. Выход из

палаты после нескольких месяцев заточения в раз-ных больницах переживался ею как потрясение.

«Буду жить!» – подумала она с ликующим вос-торгом и провалилась в короткий сон. Очнулась, ког-да нянечка привезла на коляске ужин. И какой ужин! Творог со сливками, с крупными, сочными ягодами клубники.

– А завтра, милая, вы сами в столовую пойдете. Михаил Павлович нам сказал, что вы уже ходячая.

Ночи для Нади были самыми трудными часами суток. Снились кошмары. В эту ночь ей приснилось огромное, величиной с футбольный мяч яблоко, которое она никак не могла откусить. И, как назло, утренний завтрак завершился яблоком с мандари-ном.

– Не хочу яблоко – оно мне приснилось, – сказа-ла Надя, припомнив сон, и рассказала его соседке по столу.

– Это к болезни, дорогая моя, – ответила пышная дама в ярком халате. И заинтересованно продолжила:

– Неужели это ваша коса? Такая толстая? Или приплетаете?

– Моя.– Я такую видела только в русских сказках у

Алёнушки, – восхитилась соседка. – Продайте мне её! Что вы заморгали красивыми глазками, я дорого заплачу. А у вас снова такая же вырастет, дорогая моя, – не уставая улыбаться, тараторила соседка.

Надя вежливо откланялась и вышла из столовой. Когда к ней зашла Алевтина с кучей лекарств и каким-то очередным гостинцем, Надя встретила её взволно-ванно и недовольно:

– Алевтина, со мной за столом в столовой какая-

62

то ненормальная женщина. Просит продать ей мои волосы. А яблоки зачем мне принесла? Спасибо – не хочу… И Надя с досадой отклонила сетку с великолеп-ными ярко-оранжевыми плодами.

– Ну, во-первых, это не яблоки, а хурма. Не слы-шала о таких фруктах? Пробуй, и без капризов! К нам они впервые поступили в продажу. Сначала не знали, с чем и есть-то их. С солью, как помидоры?

Алевтина отличалась замечательной терпимо-стью и без малейшей обиды разложила на тарелке за-морские плоды.

– Пробуй, мытые. А теперь о твоих волосах. Ку-пить их у тебя предложила наша постоянная паци-ентка – жена дипломата из региона… впрочем, это не важно. Экстравагантная особа, занятная. На па-рик себе. Даже на два хватило бы ей, лысой…

Алевтина пригладила волосы Нади, потом, как всегда, принялась гладить её плечи под одеялом – так она успокаивала полюбившуюся ей больную.

– Один только раз я встречала женщину с та-кими же волосами. Только у тебя они шелковистые и шоколадного цвета, а у той были смоляные и жёст-кие, как у всех восточных красавиц.

– Почему были?– Потому что…Алевтина замялась, заторопилась.– Долгая история, расскажу когда-нибудь.Надя осталась одна. Принялась читать Булгакова,

но интерес к книге перечеркнул разговор с Алевти-ной.

Может, погулять? Она заглянула в окно. Сосны, стоящие столько дней нерушимо, как стены, раска-чивались от сильного ветра. Дул верховой ветер, от которого громадные вершины трепало, и снег на них ходил волнами. Михаил Павлович застал её у окна.

– Сегодня холодно. Ветер. Как самочувствие? Ло-житесь. Будем глядеться.

Он проговорил это непривычно приветливо. По-дышал на пальцы, прежде чем приступить к прощу-пыванию живота, извинился, что они холодные.

– Ну что ж! Делаем успехи: язык пятерочный, живот мягкий, давление в норме.

Он попросил приоткрыть грудь и стал вслуши-ваться через фонендоскоп в удары её сердца, при-крыв глаза белесыми ресницами. Надя смущалась и краснела, когда ей приходилось открывать две свои неразвитые грудки. Муж их называл грибочками.

– Завтра нанесёте визит к кардиологу.Михаил Павлович в этот раз не торопился, оза-

боченно глядя на Надю. Даже не встал с её кровати. Надя близко увидела его глаза – не просто светлые, а голубые, вовсе не замутнённые старостью. Полную шею доктора стягивал голубой, под цвет глаз, ворот свежей рубашки, и она приятно источала запах доро-гих духов. Надя не заметила и не поняла, зачем рука её потянулась к крупной руке Михаила Павловича. Он поймал её руку, как руку воровки, на секунду сжал и встал, не сумев скрыть выражения недоумения и поч-ти детского испуга.

– Мне не нравится, – медленно начал он, – Надя побледнела, – шум в сердце… тахикардия. Направле-ние к кардиологу оформлю. Вам завтра его принесут.

Он не уходил, медлил, и это было тягостно-при-ятно.

– А со сном всё нормально?– Я не сплю и боюсь спать.

Надя, путаясь от нахлынувшего странного волне-ния, рассказала о последнем своём кошмаре с гигант-ским яблоком и вспомнила о цветках багульника.

– Осыпавшись, они ползли на меня, как живые.– И к невропатологу дам направление.Доктор шаркнул ножкой (или это показалось),

откланялся, но в дверях, как обычно, замялся, слов-но хотел что-то сказать. Не раз Надю забавляла его галантность, напоминавшая героев из старого кино. Но сейчас она проводила Михаила Павловича без ус-мешки, страдая за краску, прилившую к её щекам.

Несколько дней прошли похожие друг на дру-га, как спички в коробке. Надя чувствовала какое-то движение вокруг, суету и лёгкое, как бриз, волнение всего отделения. Заглядывали мельком Михаил Пав-лович, Алевтина, спрашивали о здоровье, о настрое-нии с какими-то значительными минами. И исчезали. Надя чувствовала радость от того, что доктор не со-вершает над ней обряд осмотра. Всё, что требовал её надорванный болезнью организм, – это покой. Про-гулки запретили. С неба медленно валил мокрый снег позднего февраля. Неожиданно воображение молни-ей выдало первую строчку стиха: серебристое небо, серебристые сосны…

Надя нетерпеливо схватилась за использован-ный листок рецептурного бланка и почти без правки нацарапала карандашом:

Серебристое небо, серебристые сосны.За окном осторожно опускается снег.Я в больничной палате, и белая простыньУсмиряет крови мучительный бег.Всё беззвучно, и боль затаилась на время.Тихо льются мгновенья – не явь и не сон. Дальше стихи не пошли, потому что дверь в па-

лату как-то грубо открылась, объявили полдник, от которого Пегас отказался и вылетел, оставив Надю в большой досаде. Стихи были надолго заброшены в тумбочку.

Лёжа в постели, Надя жадно поглощала главу за главой странного, завораживающего романа с за-шифрованной в нём тайной. Роман открывал что-то смутно знакомое по опыту жизни, но под острым соусом полулегенды-полусказки. Её восторгала не-истовая любовь Маргариты с жертвенностью, но и с гневом ведьмы. А Мастер? Среди буйства чувств и невероятных событий, происходящих вокруг, он са-мый бледный и не впечатляющий персонаж. Он ждёт только покоя. Как сама Надя. Болен, надорван про-шлыми страданиями. Надя прислушивалась к себе. Физические страдания почти отступили, терзающая тело боль разжала когтистые лапы. И уже пробива-лась зелёным робким ростком жажда любви к жиз-ни. Инстинкт мощного материнского чувства убедил даже смертушку. Но сосуды сердца трепетали и неж-но гнали кровь к лицу при ярком видении доктора. На секунду он сжал её протянутую руку. Не любовь – ожидание. Чтобы жить, надо любить. Даже безответ-но, отчаянно. Так не думала, а чувствовала всем своим оживающим телом молодая женщина. Алевтина за-шла в палату и застала её врасплох.

– Нравится? – спросила она с таинственной улыбкой сыщика.

– О, да! – выдохнула Надя. – Знаешь, я почти влюбилась в Волонда, этого страдальца и праведни-ка. Вот почему «Демон» Лермонтова и этот Дьявол так пленительно завоёвывают наши сердца?

63

– «Частица чёрта в нас заключена подчас...», – пропела в ответ Алевтина, и Надя поразилась красоте сочного, низкого голоса.

– Алечка, какой голос у тебя – чудо!– Я пою. Но слышала бы ты, как поёт романсы

под гитару Михаил Павлович!– Где?– Да у нас в больнице по праздникам. Ты его услы-

шишь, скоро 8 Марта. Больным не разрешают, но ты – исключение: врач и родственница САМОГО.

– Он не родственник.– А записан в родственники. Иначе не лежала бы

здесь. Кстати, мы ждём его. Обещал тебя навестить. Наводим марафет который день.

– Ах, вот в чём дело! А я-то думаю, что это за дверями творится…

– Ты уж хвали ЕМУ доктора своего, – хохотнула Алевтина.

Надя села, свесив худые ноги, и вся её поза выра-зила жалкую беззащитность.

– Что за ирония в мой адрес? Авторитет док-тора вряд ли зависит от моего мнения.

– Ну прости,.. если обидела. Подарок тебе, Надюша, только я убегу.

Алевтина проворно развернулась в сторону две-ри, сунув в руки Нади толстый конверт. Надя впилась глазами в знакомый почерк отца. Руки её не могли справиться с тем, чтобы открыть конверт аккуратно. Она сорвала его, выхватила то, что было скрыто под ним, и бегло пробежалась по строчкам. За короткой запиской отца с поздравлением «приближающего-ся Дня женщин» и с пожеланием здоровья (отец не был силен в эпистолярном жанре) Надя увидела ста-рательно выведенные цветными карандашами сло-ва первого предложения: «Милая мама, поздравляю тебя с 8 Мартом! Очень скучаю и хочу, чтобы ты скорее выздаровела и приехала домой. Я учусь хорошо и ем хорошо особенно всё из твоей посылки. Не без-покойся за меня и не ругай за ошибки. По матема-тике у меня за четверть 5, а по русскому, как всегда. Но я исправлю 3. Только выздоровей скорее, моя до-рогая мамуля. Очень жду. Твоя дочка». В конверт был вложен ещё альбомный лист, сложенный вчетверо. Не замечая слёз, капающих на него, Надя раскрыла лист и увидела рисунок, изображающий голубое небо с лёгкими завитушками облаков, зелёные деревья с крупными листьями и среди этого летнего раздолья вздыбленного коня, нарисованного в довольно пра-вильных пропорциях, тщательно раскрашенного в синий цвет. Надя не сразу поняла аллегорию, пока не заметила с боков коня два едва заметных белых крылышка и надпись: «это твой конь Пегас». Сме-ясь и плача над письмами и рисунком, она не могла удержаться от желания поделиться своим счастьем и вышла с ними в столовую на полдник. Её оживление заметили. Сосед по столу с неподдельным интересом рассматривал рисунок дочери, хвалил его и впервые, подняв умные глаза на Надю, спросил недоверчи-во-иронично: «Так вы пишете? «Ох, люблю я поэтов – забавный народ. В них всегда нахожу я историю, сердцу знакомую»… Надя вспыхнула.

– Я знаю «Чёрного человека» Есенина наизусть. Не продолжайте, пожалуйста.

Сосед уткнулся в тарелку, скривился в улыбке и, снова взглянув на Надю, с насмешливой вежливостью произнес:

– Не изволите ли, сударыня, уделить мне после трапезы минуту?

– Изволю. Она ответила в тон ему. Ей было весело от пред-

чувствия, которое не обманывало: этот человек не-спроста обнаружил себя за сегодняшний день, ведь счастье и горе неразделимы. У кого-то она прочитала и запомнила вещие строки:

Горе и счастье – великая хартиявольности, но без рутины объятий.Горе одето в чёрную мантию.Счастье – в пышное белое платье.

Есть ли зависимость или случайность,чтоб их приходы в ранг возвели мы ? Это их дело, это их тайна.Горе и счастье – неразделимы.

Вместе с импозантным соседом Надя вышла из столовой, поднялась по маленькой лестнице, покры-той ковровой дорожкой, в небольшое круглое фойе и села на узкий чистенький диванчик.

– Можно без вступления? – деловито начал со-сед, – успеем познакомиться. Сначала хочется по-слушать, как крепко вы оседлали Пегаса. Читайте!

Ничего другого, как приказа «читайте», Надя и не ждала. Послушно, смущаясь и томясь желанием про-читать свои творения, Надя с чувством прочитала три свои стишка.

Сосед выслушал до конца. Помолчал. У Нади про-неслось в голове: «И на челе его высоком не отрази-лось ничего», но вот он что-то сказал невнятно. Надя не поняла, уловила латынь и взглянула вопрошающе. «По когтям узнают льва», – повторил сосед уже чёт-ко по-русски и встал.

– Я познакомлю вас с помощником редактора одного нашего поэтического сборника. К счастью, помощник здесь, на лечении.

Он слегка улыбнулся Наде: «К счастью для вас». И простился до вечера. За ужином к Наде он подсел с незнакомой изящной девушкой, которая коротко представилась – Мидий.

– Вы откуда-то из периферии, – полюбопыт-ствовала девушка серебряным голосом.

– Да. Из бывшей Симбирской губернии.– Сделайте подборку, ну не больше, чем 5-6 ва-

ших виршей. Бумагу возьмите, – она протянула к Наде холеную ручку с прелестными ноготками, по-крытыми сиреневым лаком.

Вежливая холодность обоих заразила Надю от-ветной холодной сдержанностью. Мидий вышла из-за стола первой. Надя поковыряла вилкой два аппе-титных розовых кусочка холодной осетрины в желе и тоже встала – есть не хотелось. Грузно поднялся и сосед. Он был плотный, с тёмными густыми и блестя-щими волосами, с густыми бровями, как у Брежнева, и непонятного цвета глазами, смотрящими вниматель-но и умно. Вся фигура и лицо ещё молодого человека, казалось, требовали резца скульптора.

– Надежда Алексеевна! (Поинтересовался у се-стричек, как ко мне обращаться, отметила Надя). Я здесь восстанавливаюсь после командировки в Ин-дию. Журналист. Возьмите мою визитку, возможно, пригодится. «Талантам надо помогать – бездарно-сти пробьются сами», – заключил он красивым, как у диктора, голосом. Выдержал паузу и ухмыльнулся.

64

– А вы, пожалуй, сможете заинтересовать Мидий.

Он протянул Наде руку для пожатия, но задер-жался и спросил:

– Что говорят там, далеко от столицы, о Лео-ниде Ильиче?

– Разное… Но я не стану с вами делиться анекдо-тами. А вдруг вы его кровный племянник? Брови-то брежневские... – отшутилась Надя.

Он, как показалось Наде, деланно рассмеялся.– Знаете, Юрий Борисович (Надя мельком за-

глянула в визитку), как у Пушкина: «Что пройдет, то будет мило». Пройдут годы, и мы, возможно, будем считать наше с вами время самым спокойным. Не-веденье прекрасно.

– В болоте всегда спокойно, – буркнул сосед. – Как там у Высоцкого... «исключительная благодать». Впрочем, «неведенье» болота таит опасность. Он за-говорщицки-шутливо оглянулся. – Читайте Василия Аксёнова «Квакаем…».

(А если это провокатор? Отец наказывал Наде не вступать в разговоры о политике.)

– Да бросьте вы! Я не диссидент, не пугайтесь, ради бога!

Надя, видимо, выдала себя опущенными глазами и красными пятнами на шее. Они разошлись, как ди-пломаты, – с натянутыми улыбками.

Надя сохранила визитку. И через несколько лет воспользовалась ею. Без малейшей надежды выслала уже известному издателю его старую от времени ви-зитку с пожелтевшим листком напечатанных в конце 70-х своих стишков, чтобы напомнить: (Мидий опу-бликовала их тогда в одном из литературных журна-лов под рубрикой «Молодые голоса»). Надя выслала и неопубликованную подборку новых своих творе-ний и совершенно потрясенная получила тёплый, одобрительный ответ с ящиком свежих, пахнущих типографской краской сборников тиражом в 100 экземпляров. Сборники её назывались «Тропинки па-мяти».

Но вернемся в далекий 1976 год.Надя вернулась в палату озарённая мыслью о не-

жданном-негаданном счастье. Её поэтические дети-ща увидят свет! Для полноты своего счастья она ещё раз перечитала два коротеньких письмеца из дома. Ошибки в письме дочери умилили, а рисунок её кры-латого коня Надя прикрепила булавкой к стене над кроватью. Но ослабленный организм даже радость переносит плохо: Надя слегла, вернулись боли. Соб-ственно, не организм заболел – заболела память о доме. Так болит развороченная после вырванного зуба десна. Куратор больницы так и не приехал, что вызвало облегченный вздох у всего медперсонала.

Михаил Павлович, словно извиняясь, объявил Наде, что палата будет заселяться. «Хороших женщин вам подселим, веселее будет, вы же однажды намек-нули на одиночество», – сказал и тихо выплыл из палаты, уловив откровенное разочарование в глазах больной.

Вот и кончилось её благостное одиночество! Она была здесь, в большой палате, полноправной хозяй-кой, и доктор, и Аля были только её. Её собственно-стью была светлая, чистая ванная комната. Так прият-но было погружать тело в тёплую воду, полоскать во-лосы жидким душистым мылом. Надя заранее настра-ивалась на отчуждение от тех, кого к ней подселят.

Вечером впорхнула к ней Аля, подкупающе улыбаясь, с миленьким стульчиком и с явной миссией успоко-ить. У Нади недоуменно поднялись брови, когда она увидела под её белым халатом шикарное платье, во-рот которого украшала золотая брошь с рубиновым камушком. На пальце правой руки сияло золотое кольцо с тем же камушком – это был комплект. Русые волосы кокетливыми завитками выбивались из-под белоснежной шапочки. Алевтина – временами поры-вистая, но чаще степенная – была на себя не похожа. Суетливо выложив на тумбочку Надины вечерние та-блетки, она села на стул и заговорила о том, как заме-чательно, что завтра с утра её трехместная палата бу-дет заселена двумя обворожительными женщинами. Надя грустно прервала её:

– По какому случаю, Алевтина Федоровна, вы так расфуфырены?

– Вернулась шаманка из своей Тунгуски! Не сги-нула! Ко Дню женщин угодила. А может, и в Москве гостила эти месяцы…

– Ты о ком это? – забеспокоилась Надя– О жене Михаила Павловича, доктора наше-

го. Я с репетиции, Надя, и «расфуфырилась», потому что явилась его шаманка со своим багульником. Лю-блю доктора 18 лет, всю молодость, как говорится, пусть безнадежно… В квартире его я прислуга. А кто за ним приглядит?!

Алевтина нервно прижимала к груди руки, зады-халась от волнения.

– Рву душу перед тобой. Ты чужая, уедешь, забу-дешь. А свои здесь всё знают. Раньше судили-рядили. Теперь молчат.

В минуты больших волнений Алевтина говорила языком простых баб, среди которых выросла.

– Чего ты пучишь глаза, голубка моя, Надюша? Нравишься ты мне, вот исповедуюсь, давно обещала…

Слёзы медленно катились из её глаз по странно застывшему лицу.

– Слушай. Молчи. Не ойкай – перебиваешь! Её звать Бирокта из рода каких-то древних князцев, Тякшей, что ли. В тайге, на берегу реки Тунгуска (так о ней написано в автобиографии), родилась и вырос-ла в чуме. А про то, что дед был шаманом, это уж кому-то доверила тайну. Ты про тунгусов слышала?

Надя слева направо мотнула головой, что означа-ло – нет.

– А я немного интересовалась, ведь она, тунгу-ска, единственная любовь Михаила Павловича. Пред-ставляешь?

Алевтина запнулась. Вытерла слёзы и нос, ото-рвав клок бинта, лежащего на тумбочке у Нади. Хоте-ла продолжить и вдруг, опершись локтями в тумбочку, уронила голову. Плакала недолго, но громко, с отчая-нием, испугавшим Надю. От неё, кроме того, отчетли-во пахло спиртом.

– Алечка, пожалуйста, не надо, – взмолилась Надя. Её била дрожь.

– Дико красивая, – продолжала Аля, глядя куда-то в пустоту палаты, – глаза чёрные, как тушь. Волосы чёрные, жёсткие, помнишь, я говорила. Только худая, без «приданого», как и ты.

Алевтина красноречиво опустила красные глаза в чуть обозначенную грудь Нади. Она всё больше пья-нела.

– Вырождались её предки, детская смертность огромная. Еще бы! Антисанитария. Детей не мыли и

65

сами бани не знали. На кострах оленье мясо жарили. В снег закапывали остатки. На медведей с рогати-ной ходили. Посуда из бересты… А советская власть школы построила, больницы, дома. Аля рассмеялась: говорят, они по привычке костры в домах разводили. Вот родня у нашего доктора!

Последние слова Алевтина выговаривала с тру-дом – заплетался язык. Отшатнувшись от Нади, она дошла до соседней кровати и свалилась на неё нич-ком.

Надя долго лежала с открытыми глазами, тупо глядя в потолок. Он медленно засасывал её в глубокий омут сна.

Белая, бескрайняя равнина. Глухо бьёт бубен в руках скуластого, одетого в шкуру шамана. На голове его шапка, украшенная рогами оленя. Между рогами узоры с идолами тайги – олень, белка, гагара. Шаман бьёт в бубен повелительно, раскачиваясь в такт. С треском разгорается жаркий костёр. Искры разлета-ются ввысь и поглощаются тьмой сомкнутого леса. И вот уже вокруг него в диком танце движутся фигуры, держась за руки. Смуглая стройная девушка в наряде, обшитом зверями, ведёт за собой Михаила Павлови-ча. Он в белоснежном халате и шапочке. На лице та самая не забываемая Надей улыбка. В буйной пляске беснуются смоляные косы девушки. На голове её ве-нок из розово-сиреневых цветков багульника.

– Вот такая родня у нашего доктора, – захохо-тала тунгусская девушка.

Как её звать чудно? – силилась вспомнить во сне Надя.

– Бирокта, Бирокта, Бирокта, – закричали го-лоса. И Надя, просыпаясь, отчетливо услышала го-лос нянечки: «И без доктора не заблудитесь – не в первый раз». Надя с трудом раскрыла глаза, оглядела палату, в которую вошёл доктор. За ним спешно сле-довала «новенькая», сурового вида пожилая женщина. Она по-деловому осмотрелась, скользнув по кровати Нади волевыми глазами, выбрала себе место у окна и сразу же демонстративно села спиной к этой худень-кой заспанной больной. Нянечка ободряюще под-мигнула Наде и зашла в ванную, откуда послышался плеск воды – ванну отмывали для новых больных.

– Маргарита Пантелеевна, пока я назначаю вам стол номер два, – сообщил доктор, которого Надя только что видела в хороводе.

Что это было вчера? Сон? Состояние её между сном и явью продолжалось. Где Алевтина? Кровать, на которой она уснула, стояла девственно невинной, и к ней уже шла вторая новенькая, очень полная моложа-вая дама с курносым и добрым лицом.

– Славненько! Я на том же месте.Она как-то очень по-свойски улыбнулась Наде,

не обращая внимания на некоторую натянутость об-становки и, словно в своей квартире, начала привыч-но разбирать постель. При этом даже замурлыкала про себя модную песенку. Потом спохватилась.

– Может, мешаю отдыхать? Меня Лидой зовут.– Очень приятно, – отозвалась «спина», нехотя

обернувшись.– Я тоже рада, – солгала Надя, окончательно вы-

нырнув из липкого сна в реальность.Она вышла в коридор, где обычно за столиком

дежурили сестры. Но увидела сидящего за столом Ми-хаила Павловича. Перед ним стояла ваза со свежим букетом розово-сиреневых мелких цветов. А ведь это

багульник! Надя узнала его. Значит, правда, всё, что вчера рассказала Аля?

– Простите, что беспокою… Где Алевтина? – доктор оторвался от историй болезней (наверное, новеньких) и вяло пожал плечами.

– На репетиции. Через два дня праздник. Кста-ти, ваш праздник, дорогие женщины.

Надю передернуло от его нарочито трибунных интонаций при последней фразе. Тем более если «до-рогая» из женщин только одна неведомая ей «тунгу-ска». А бедная Аля?! Любит и квартиру его убирает, обихаживает неблагодарного 18 лет!

Доктор скупо улыбнулся посуровевшей Наде и, как часто бывало, проявил отличные телепатические способности.

– Без Алевтины Фёдоровны нам нигде не обой-тись, – и снизошел до шутки: – Может быть, и я смо-гу быть вам полезен?

– Нет! – сказала, как отрезала, Надя. Вернувшись в палату, она с головой зарылась под

одеяло и заплакала. О чём могла плакать молодая жен-щина? О том, что давно тяжко больна и лежит далеко от своей любимой девочки-подростка, о том, что ей снова неуютно и страшно в этом непонятном мире людей, о том, что так хочется бежать по знакомым улочкам маленького городка на работу, где её любят и ждут, надеть свой белый халатик… И ещё о чём-то, что не имеет слов, но от чего никнет душа и тело.

Она не слышала, как вышли из палаты две обе-спокоенные женщины и привели доктора. Михаил Павлович откинул одеяло с головы Нади и взял её руку. Палец его привычно нащупал пульс.

– Оставьте меня! – прошептала Надя, – я про-сто хочу домой!

– Скоро, доктор Надя, – так же тихо ответил Ми-хаил Павлович. – Поднимитесь в мой кабинет. По-жалуйста, – добавил он, как никогда, ласково.

Наде однажды сподобилось побывать в его ка-бинете на втором этаже. Большой чёрный кожаный диван был задвинут за красивый старинный шифо-ньер: он, видимо, помогал доктору незаметно от-дыхать, когда тот дежурил. Стол на гнутых ножках свидетельствовал об аккуратности хозяина: стопка историй болезней, элегантная подставка в виде змей-ки для нескольких ручек, рецептурные бланки – всё в порядке. К столу вела широкая ярко-зелёная дорожка. Окно, разукрашенное мозаикой, скрывалось под тон-кой тоже зелёного цвета занавеской. И тут уж не обо-шлось без заботливой женской руки – под нею, под занавеской, застенчиво цвели великолепные снежно-белые и золотые нарциссы. Стул с чёрным кожаным сиденьем был важен тем, что повторял гнутые ножки стола. Кабинет казался почти круглым от удачно рас-ставленной мебели. Доктор усадил Надю на диван и сам сел рядом, сняв шапочку, под которой оказались крупный лоб и светлые негустые, но ухоженные во-лосы. Он подбирал слова и скоро начал.

– Ну нервы… Вы слабы. Гуляйте по парку. Поте-плеет к середине марта… Белки здесь ручные. (Он улыбался!) И соседок я вам подобрал славных. Одна – директор школы для детей космонавтов в Звездном городке. А другая пациентка, – продолжал доктор с неестественным оживлением, – сестра большого на-чальника. Большо-о-го, – протянул он не слышащей его Наде. Потрясенная странным поворотом чувств от ревностного негодования за Алю до внезапно ра-

66

стущей признательной нежности к Михаилу Пав-ловичу, она слышала только гулкое биение своего сердца.

– Больница с санаторным уклоном, некоторые здесь просто любят отдохнуть, – не унимался док-тор, похлопывая себя по коленкам.

(Господи, дай мне сил не видеть его улыбку!) Аля сказала: «Ты ещё влюбишься». «Зачем мне это, Госпо-ди?» Надя встала: пора и честь знать… Но он остано-вил, мягко усадил рядом. Чем он так доволен? Ах, да! Жена вернулась. Надя облегченно вздохнула: вот и прекрасно, и всё понятно.

– Выпишите меня, пожалуйста! Не могу больше!– Потерпи! Нет рядом близких, никто не посе-

щает, но ещё хотя бы неделя нужна, чтобы окрепла. Надя близко увидела дрогнувшее, как тогда, лицо,

когда он не договорил о багульнике. Только теперь оно стало моложе, и в складках этого лица прояви-лось новое, неизвестное выражение.

– Если бы я мог, если бы сумел, Надя… Алексеевна… Голос его потух вместе с дыханием.

Жалеет! Это близко! Близко к тому, чего я так дав-но жажду. «Пожалей!» – взмолилась Надя мысленно и не сдержала тяжёлых слёз.

Он осторожно опустил руку на худенькие плечи и привлёк к себе её голову. Надя почувствовала горя-чее дыхание его губ на своих волосах. Ничего, ничего не было, кроме этой крохотной минуты, когда оба за-стыли, неожиданно для себя став одним замеревшим существом. Одна минута и целая жизнь после! Надя помнила до самого прихода смертушки (та лукаво погрозила ей древком серпа, дескать, обманулась я, забыла уговор), помнила эту минуту, потому что уже никогда и ни с кем не пережила такой жгучей мину-ты счастья. Почему, подняв лицо, её губы скользнули мимо? Почему она отшатнулась от груди доктора, а не прильнула к ней загоревшимся лицом? Да так бы и остановить время! «Остановись, мгновенье, ты пре-красно!»

– До меня дошёл слух, что вы пишете. Прочи-тайте что-нибудь, – словно очнувшись, заговорил доктор, всё ещё держа её руку и не желая отпускать. Надя подняла мокрые глаза, и ей показалось… Нет, не показалось! Доктор посеревший, понурый весь был осыпан цветками багульника. Надя тряхнула головой, чтобы исчезло наваждение. Но оно не исчезало. Цвет-ки слетели с его халата, облепили ветки, собрались в букет и нырнули в знакомую синюю вазу. Значит, док-тор принёс её с собой, а я не увидела, – решила Надя, чувствуя, что сходит с ума.

– Я прочитаю, Михаил Павлович, только можно для удобства пересесть на стул?

Она с трудом встала, с изумлением почувствова-ла: пол под ней опустился и сильно накренился. Со-брав душевные силы, прочитала полушёпотом:

Показалось, ветер нежно сжалголых веток жалобную хрупкость.Показалось, солнца луч упалНа безвременную листьев жухлость.

Показалось, май ворвался к ней -соком налилась до самых почек!Деревянной дрожью у корнейотозвались рифмы жарких строчек.

Но умчался ветер. Луч погас.Не сложившись в стих, строка сломалась.И осталось чувство, что сейчасвсё, что было, просто показалось...«Всё, что было, просто показалось», – повторил

доктор без всякой интонации, глядя куда-то мимо Нади.

– Можно я уйду, мне нехорошо, – попросила Надя, пробуя встать.

– Нет, Наденька, ради бога, нет! – Михаил Пав-лович сбросил оцепенение.

– Вы любите музыку? Должна любить! – он не-произвольно переходил с ты на вы, – любите роман-сы?

Надя утвердительно качнула головой, не сводя глаз с синей вазы, в которой цветки качались и пере-шёптывались между собой. Надя пыталась услышать, о чём они шепчутся, но доктор помешал.

– Назовите любимый, – нетерпеливо потребо-вал он.

– «Утро туманное, утро седое». Надя назвала первое, что пришло в голову. Доктор тихо улыбнулся. Обернулся к вазе и смахнул её со стола. Ваза заскри-пела осколками, отрыгнула воду. Цветки поползли по полу.

– Она нам мешала. Ты всё смотрела на неё. Ба-гульник привозит жена, народное средство… Позволь объяснить, не понять нельзя…

Но Надя ничего больше не слышала, сорвалась с места и выбежала из кабинета.

Незнакомая Наде сестричка раздала прописан-ные доктором лекарства новеньким. Наде досталась всего лишь мензурка с пустырником. На вопрос: «Где Алевтина Фёдоровна?» сестричка не ответила. Как прошёл день, Надя не помнила. Утром доктор вместе с Алевтиной наскоро прошёлся по палате. Задержа-лись они только у постели Лиды, которая капризным, бабьим голосом жаловалась на различные печальные и множественные детали своей болезни, что, впро-чем, не помешало ей весь день прожить игриво. Она воспевала весну любви, которую ждут «всего один лишь только раз». Слух у неё оставлял желать много лучшего.

– Некоторые пользуются здесь особым распо-ложением, – притворно желчно ввернула Маргарита Пантелеевна.

– Я больная женщина, и заметьте себе, что у доктора давно ко мне симпатия, – с вызовом пари-ровала Лида. Голос её трепетал от внутреннего смеха.

Маргарита Пантелеевна не осталась в долгу. В требовательных глазах забегали чёртики.

– За что симпатизировать? Чем хвалиться-то? Сиськи толстые, живот… Неужели у доктора такой дурной вкус?

– Да вы просто завидуете, – добродушно хохо-тала Лида, – что у вас-то доктору щупать?

Наде было не по себе от шуток в адрес Михаила Павловича. Ничем эти великосветские дамы не отли-чались от баб, с которыми ей довелось лежать в рай-онной больнице.

Через день Маргарите Пантелеевне нянечка пе-редала охапку пушистых мимоз, букет розовых буто-нов (из них скоро вылупились маленькие розочки) и, что особенно вдохновило Надиного Пегаса, крупные белые нарциссы с золотыми ресничками в середине. Это был подарок директору от учеников школы ко Дню 8 марта.

67

– Передайте спасибо моим ребятам, – не без гордости крикнула вслед нянечке Маргарита Панте-леевна и уставила цветами весь подоконник.

Лиду навестили муж и солидный брат – зам. ми-нистра, фамилия его была известна стране. И тоже с цветами, с коробками дорогих шоколадных трюфе-лей. Лида тут же раздала конфеты двум своим сосед-кам. Новенькие пребывали в отличном настроении, перебрасываясь шутками. Причем Маргарита Пан-телеевна сражала Лиду острым, как рапира, словцом. Та хохотала так, что сбегались к дверям сестрички с нянечками и заражались смехом. Но появлялась стар-шая медсестра, и все разбегались по местам. Наконец, Алевтина улучила минутку и подсела к Наде, но не на кровать, как обычно, а на стульчик, предназначенный для доктора, чтобы тот сидя обстоятельно осматри-вал каждую больную.

– Завтра праздничный концерт. Я проведу тебя в наш актовый зал и принесу модный халатик, – су-ховато сказала она и деловито осведомилась, чем за-нята Надя.

– Пишу стишок. Не можешь подарить мне в честь 8 Марта чистый лист?

– Подарю, – усмехнулась Аля, – только, извини, дежурных стихов, посвященных Дню женщин, у нас хватает. Да и нельзя больным выступать. Даже твоё присутствие является исключением из правил.

Надя подавила в себе зачаток обиды – всё пра-вильно, но душа замутилась, словно в неё плеснули из лужи. Алевтина подчёркнуто-официально дала по-нять, что она здесь чужая. Впрочем, Наде принесли не один, а три великолепных чистых листа.

На одном из них Надя энергично набросала кон-цовку к нацарапанным на рецептурных бланках чет-веростишиям:

Только взгляды нарциссов застенчиво-нежны,только кисти мимоз – как прощальный привет.Если ж мысль оживляется скудным запалом,слышу, как океан громыхает волной.Кто-то пишет роман, кто-то над интегралом,у кого-то на ринге решительный бой.Дописывать стишок пришлось в обеденный пе-

рерыв, когда в палате наступила относительная ти-шина.

Аля к вечеру выполнила обещание – принесла ей новый больничный халатик оригинальной расцвет-ки: на тёмно-фиолетовом поле разбросаны мелкие оранжевые перья. Надя приняла ванну и вышла из неё с мокрыми волосами, спадающими до талии. Лида уставилась на неё, словно впервые увидела.

– Наденька, что за волосы! Вы сейчас, как Диана, возвращающаяся с охоты.

Маргарита Пантелеевна, отбросив книгу, живо развернулась, и властный взгляд её наполнился вдох-новением.

– Неудачное сравнение. Рубенс любил мощные формы. Ну как ваши, Лидочка, примерно. А грива и впрямь роскошная у Нади. Завтра я лично возьмусь за её причёску.

Маргарита Пантелеевна привычно диспутирова-ла с Лидой. А Надя сушила волосы и снисходительно слушала очередную перепалку.

– Ну не Диана, так Рафаэлевская мадонна с сур-ком, только у той волосы под диадемой, зато черты лица у нашей Надежды очень её напоминают, – не сдавалась Лида, проявляя недюжинные познания в

живописи.– Был бы у Нади такой же классический нос, а то

ведь русский валенок. Не большой, но валенок. Хотя глаза, губы,.. – Маргарита Пантелеевна бросила стро-гий взгляд на лицо Нади и дёрнула плечом, – может быть!

По косточкам меня разделают сейчас, беззлобно подумала Надя. Но разборка её косточек кончилась так же быстро, как и началась. Лида уткнулась в кросс-ворд, и лоб её прорезала глубокомысленная морщин-ка: «Декоративный ярлык в качестве знака собствен-ника книги». Девять букв… Завязла я на этом слове и бьюсь, как рыба об лёд, – прохныкала она.

– Экслибрис, – отчеканила всезнающая Маргари-та Пантелеевна.

Ночь за окном. Всем передалась зевота. Нянечка приоткрыла дверь.

– Тушите свет, неугомонные! Завтра праздно-вать будем.

Утро 8 Марта началось с роскошного завтрака, впрочем, согласно диете, предписанной больно-му. На одних столах сладкие воздушные булочки со сливками, языки в желе, на других – нежные куриные котлетки и свежие кусочки ананаса. Надя, торопясь, попробовала салат из свежих овощей, украшенный креветками, и выпила через трубочку маленький ста-канчик черничного сока.

Палата была пуста, и Надя без помех сделала то, что хотела, – надела свой давно не использованный лифчик, вложив под каждую грудку по кусочку ваты. Халат схватывал её тонкую талию и подчеркивал раз-витые бедра. Трудно было справиться с тяжёлым за-витком волос на затылке – не хватало шпилек. Выйдя из ванной, она нарвалась на возглас Маргариты Пан-телеевны явно из лексикона её школяров.

– Хороша чувиха! Вчера договорились, что при-чёска за мной. Садись на стул чувака.

Надя, как на трон, уселась на стул доктора.Маргарита Пантелеевна взбила несколько пря-

дей её волос и установила на голове «вшивый домик». С ним Надина голова стала неестественно высокой, а хозяйка головы из-за этого сооружения утратила прелесть молодости.

– Ой, какая дамочка! Сразу видно, что тебе, На-дежда Батьковна, за сорок лет, – констатировала во-шедшая Лида.

И сразу же между ними разгорелся спор. Надя ос-мотрела себя в зеркале. Причёска ей тоже не понра-вилась: слишком претенциозная для байкового ха-латика и больничных тапочек, но приняла решение царя Соломона.

– Спасибо за труд, милая Маргарита Пантеле-евна, хотя я согласна с Лидой, что стала важной да-мой. Но ведь я не в столовую, а на концерт иду.

Алевтина была так поглощена предстоящим кон-цертом, что вовсе не обратила внимания на крупные изменения в облике Нади. Сама она была одета в то же шикарное платье с золотой брошью, что и в тот ве-чер, когда, рыдая, ей исповедовалась. Но «это было не-давно, это было давно». Теперь рядом с Надей другие люди, и палата наполнена нежными, хрупкими нар-циссами и мимозами с запахом печали, и сложились стихи, и нет на столе у доктора рокового багульника, и что-то привиделось – главное, случилось что-то, что пунктиром отдалило их и что не печалит, а нежно томит её, Надю.

68

Вход в праздничный зал был оформлен с юмо-ром. Широкий плакат гласил: «Оставь одежду, всяк сюда входящий»! «Здорово перефразировали Данте», – подумала Надя, улыбаясь. И впрямь все сняли уни-форму – белые халаты. Зал пестрел от цветных наря-дов медперсонала и живых букетов, оформляющих сцену. Над сценой также громоздился плакат с тради-ционным красочным поздравлением женщин. Одну из стен окружили. Взрывы хохота заставили поднять-ся с места поначалу зажатую Надю. Она пересекла зал, удивляясь тому, что никто не обращает на неё внима-ния, словно она в шапке-невидимке. Огромная стен-газета отражала художественное мастерство и остро-умие её создателя, изобразившего роскошный куст розы в бочонке, контуры которой смутно намекали на больницу. В сердцевине каждого цветка на стебле с острым шипом красовались фотографии женских лиц. Среди них Надя узнала и Алевтину. Фотография худенького усатого доктора, видимо, главврача, про-должилась в смелом карикатурном варианте. Он был изображен в узком халате, поверх которого свисал большой полосатый галстук в полной гармонии с по-лосатыми тщательно выписанными носками, торча-щими из модных с бляхами ботинок. Поливая огром-ной лейкой розовый куст, он стихами выражал своё отношение к женщинам коллектива:

…А если без высоких фраз, уместных для парада,то скажем просто: мы без вас – садовники без

сада.Взрастил я трепетной рукой свой куст благоухан-

ный,чем славен стал. Но с ним покойя не обрел желанный: с шипами куст!Меня поймет мужская половина.Но кто шипами упрекнет куст роз – тот не муж-

чина.За то, что вас порой ругал, простите мне, о розы!К сему ваш преданный слуга и ваш главврачАмозов.Концерт восхитил Надю. Каждое отделение пред-

ставляло свои таланты. Особенно ей запомнился ин-дийский танец. Исполнительницы, разодетые в сари, воспроизводили характерные телодвижения под сказочную музыку Индии. Надя хлопала им до боли в ладонях. Её позабавила сценка «Дышите – не дыши-те». Зато реплики конферансье и ответная реакция на них в виде смеха были ей не понятны: они относи-лись к внутренней жизни чужого сообщества и носи-ли явно адресный характер. Выход на сцену Алевти-ны для Нади был неожиданным. Статная, с мелкими кудряшками на гордо поднятой голове, с уверенным и радостным блеском глаз, она влила в Надю тёплое, родственное чувство: какая она милая, моя Алечка! Надя даже повернулась к соседке по креслу, чтобы увидеть и её восторженное отношение. У той появле-ние сотрудницы на сцене не вызвало особого ажио-тажа. «Значит, из другого отделения», – безошибоч-но решила Надя. С первых же звуков сильного грудно-го голоса Али, с первого куплета песни, поразительно точно передавшего состояние Надиной души, она почти перестала дышать. Прекрасный лирический текст и невыносимо терпкая, пряная музыка слились в мощный гимн любви.

Первый день весеннего теплаСеребрится бархатом на вербах,А любовь тогда уже цвела,

Раньше всех она цветёт, наверно.Позднее Надя услышала эту песню в исполнении

великолепной Людмилы Сенчиной. Но после страст-ного признания в любви Алевтины серебро голоса Сенчиной уже не производило впечатления. Аля глу-боко поклонилась, кончив петь, но зал молчал. О, эти секунды потрясения! Как дорого они стоят! Очнув-шись, как от гипноза, зал взорвался аплодисментами и криками браво! Надю переполняла радость бытия. «Хочу жить, хочу любить!» – кричала каждая клетка тела. Новый, свежий ток жизненных сил наполнял выздоравливающее тело.

Когда все немного успокоились, объявили выход Михаила Павловича Фёдорова, врача гастроэнтеро-логического отделения. (Надя впервые услышала его фамилию.) Он явил залу прямую противоположность своей главной медсестре – грузный, усталый, как бы нехотя дошел до принесённого стула, сел в обним-ку с гитарой и церемонно склонил над нею голову. Наде показалось, что он слишком долго молчит. Она чувствовала, как растет напряжение зала, и тут руки тронули струны, и гитара заговорила на своём кол-довском языке. А вслед за нею Надя услышала словно издалека глуховатый, надтреснутый голос, который то ли проговорил, то ли пропел: «Утро туманное, утро седое». Наливаясь томной грустью, негромко, но выразительно зазвучал знакомый Наде романс. Док-тор пел не дисконтом, которого почему-то ожидала и боялась Надя. Его несильный, но гибкий и бархатный тембр завораживал. Душа Нади вознеслась. Её несли и качали волны любви. Горестно врезались в память отдельные строки:

Вспомнишь разлуку с улыбкою странною,Многое вспомнишь, давно позабытое,Первые встречи, последние встречи,Тихого голоса звуки любимые…Он, наконец, медленно поднял голову, оглядел

зал и закончил – пропел последнюю мучительную строчку романса:

Глядя задумчиво в небо широкое.Пока не стихли аплодисменты, доктор стоял с

опущенной в руке гитарой и смотрел в её сторону, на неё, на дрожащие ладони, которыми она закрыла за-плаканное лицо.

Через день после очередного обхода Алевтина, озорно подмигнув Наде, шепнула: «Вечером дежурю, жди».

– Ты такая меломанка, Надюша? И такая сен-тиментальная... Михаила Павловича растрогала, – начала она, выманив Надю из палаты, – он пережива-ет: жена слиняла. Но успела нашаманить. Багульник заваривала, поила. Я после её бегства уборку делала, выплеснула зелье. Он оправдывается, говорит, что не «зелье» это, а лекарство от давления. Нет, уж луч-ше я магнезией кольну, – радостно сообщила Алев-тина. – Я вижу, ты грустишь. Или осуждаешь меня? Прости, бывает, срываюсь до бутылки, стыдно на глаза показаться. (Надя, однако, заметила в Алевтине необычно приподнятое настроение, далекое от по-каяния.)

– Омара Хайяма читала? Вот был пьяница и мудрец!

Мы – источник веселья – и скорби рудник,Мы вместилище скверны – и чистый родник.Человек – словно в зеркале мир, – многолик, Он ничтожен – и он же безмерно велик.

69

– Вот откровение, вот истина, не прикрытая ханжеством соцморали!

– Аля, цитируешь рубаи Омара Хайяма, чита-ешь Булгакова – развитой человек! Медик! Прости, но это несовместимо с откровенным мракобесием – говорить о шаманстве, зелье каком-то, сглазе, – укорила Надя.

– У Михаила Павловича в квартире маленькая библиотечка. Чтобы опрятно книжки стояли, пыль с них убираю, а иногда что интересным покажется – читаю. Он разрешает. Теперь на моей улице празд-ник! С Бироктой Васильевной мы распрощались. А не веришь, что она шаманила, – не верь!

Альбина откровенно ликовала.– Да что случилось?– Надюша, не знаю! На второй день её приезда

доктор жену свою «бумажную» не приветил, как обычно. Да какая на хрен жена! Что-то он решил в этот раз. Важное! Я шанс имею, хоть и меня попро-сил не приходить.

– Ты не отвлекайся. Расскажи, наконец, как всё было, откуда взялась Бирокта.

– Больная, марш в палату!Алевтина притворно прикрикнула на Надю, из-

далека заметив худую фигуру главврача. Надя доживала в больнице последние дни. От

стрекотанья соседок спасалась, гуляя по парку. Она заметила, как быстро утрачивается под солнцем ве-ликолепие снежного бора. Грязноватые лужи, потуск-невшие лапы сосен – всё вызывало в Наде чувство отторжения и безмерной печали. Скорее бы домой, к своей девочке. И что она вообразила о докторе? Вдруг вспомнилось: он тогда, в ту минуту, от которой сладко щемит сердце, перешёл через границу официального «вы». И что теперь?! Пожалел больную…«Если бы я мог, если бы сумел»… Неловко, даже очень неловко от того, что я вообразила. Спасти себя и его может шутка, лёг-кая ирония. Вот так надо:

Если б я умела, если б я могла,я бы первым делом вас убереглаот дурного глаза, от дурного слова,от необходимости напускать суровость.Дальше слова не складывались, путались. Её при-

вычно залихорадило, как перед прыжком в прорубь. Ноги сами понесли с прогулки, ставшей ненужной, в палату, к заветной ручке и бумаге.

Ни с чем не сравнимо счастье самовыражения, когда чувства неудержимо переплавляются в слова. И вот оно – трепетное, горячее, новорожденное творе-ние! И сразу легче дышать.

– Что наша Надя пишет? Прости, если нескром-ный вопрос.

Маргарита Пантелеевна проявила професси-ональное любопытство. Надя невольно вспыхнула. Этот стишок был её тайным кладом, делиться кото-рым не хотелось. Она легкомысленным жестом от-махнулась от него и с облегчением спрятала в тум-бочку.

– Лучше вы анекдот расскажите, у вас они от-лично получаются, – ответила Надя. Лида, еще не ус-лышав ни слова, приготовилась хохотать. Маргарита Пантелеевна анекдоты рассказывала с серьёзной ми-ной и очень артистично.

– Вернулся лётчик из Парижа, ему завидуют, окружили, спрашивают наперебой: был на Эйфеле-вой башне? Был! А что видел? Расскажи. (Маргарита

Пантелеевна изображала происходящее в лицах.) Всё видел! Да ты подробней… Ну гляжу вперед, – Марга-рита Пантелеевна приставила ладонь ко лбу, всма-триваясь в дали Парижа, и восхищенно воскликнула от лица лётчика: – Твою мать! Гляжу назад – твою мать! Гляжу налево… гляжу направо… – Маргарита Пантелеевна с выражением и с различными интона-циями передавала всего два слова, поворачиваясь то налево, то направо. – А молодой лётчик, – продолжа-ла она, – разинув рот, слушает «подробный и содер-жательный» рассказ товарища и, не выдержав изум-ления, восклицает: «Во, б… память!» В палату на хохот сбежались нянечки и сестры и заразились смехом, не зная от чего, – просто от того, что видели хохочущие рты.

– Космонавты – элита. Для них лётчики – при-митив, – резюмировала Лида. – Кто следующий вы-ступит с анекдотом?

Но соперничать в этом жанре ни сама Лида, ни тем более Надя не рискнули.

– Ой, слышали бы сейчас меня ребята! Маргарита Пантелеевна от мысли такой шутейно

ужаснулась. – А впрочем я в своём литературном кружке со-

общаю им немало интересного, чего нет в хресто-матии. Все великие писатели – люди, а не идолы. Есть в кружке талантливые ребята, но с комплек-сом неполноценности – ведь они обычные: едят, пьют, а те – небожители. Так я им рассказываю, как великий Гоголь сам себе любил варить макароны, Тургенев забывал, что приедут гости, и прятался от них. У великих слабости тоже имеют место быть. Про Франсуа Вийона, французского поэта XV века, слышали? Нет? Вот я им поведала о его удивитель-ной судьбе: и разбойничал, и был в фаворе у «сильных мира». «Я всеми признан, изгнан отовсюду». Ребята мои не знали – плакать или смеяться, когда я им рас-сказывала, как его пытали, приговорили к виселице, на что он ответил в излюбленной манере гротеска.

Я – Франсуа, чему не рад:Увы, ждет смерть злодея.И сколько весит этот зад,Узнает скоро шея.Надя не выдержала, призналась, что пишет стиш-

ки, которым, разумеется, не дано сохраниться в па-мяти людей пять столетий. Прочитала два из старого багажа и новое «В больнице». Оно оказалось близким по настроению Маргарите Пантелеевне. Вопиющую грусть от этого стишка и от биографии Вийона не-много разбавила Лида, пропев негромко песню Анны Герман: «Дурманом сладким веяло»… Ах, если бы она не так крупно фальшивила! И всё же всем в тот вечер было хорошо в трехместной палате больницы МИД.

Для Нади следующий день был последним. Она с утра ждала Алевтину и дождалась с большим чемода-ном и словно прилипшей к лицу улыбкой.

– Это тебе гостинцы в дорогу от САМОГО, тво-его «родственника». И главврач наведывался, узнавал что и как в отделении. Про тебя спросил. Помнишь, я тебя в палату бегом отправила? – Аля была ожив-лена. – Билеты куплены. Купе у тебя. До поезда наш «Москвич» довезет, – скороговоркой, как бы желая отделаться, проговорила она.

– Я готова хоть сейчас, – но Надя лгала. Тисками сдавило сердце: чему-то не изведанному, что помани-ло, приходит конец.

70

– Не сейчас, а завтра утром.– Аля, ты придёшь проститься? Пожалуйста!– Непременно, Надюша, – Аля взглянула на неё

потеплевшими глазами и даже погладила сверху оде-яло, хотя Нади под ним не было.

– Мы адресами обменяемся. Так или не так?Но минута прошла, и женское чутье, глубоко за-

прятанное в обеих, разделило их тонким ледком. Алевтина ушла. «Она останется с ним и завтра, когда меня не будет, и послезавтра, и навсегда». Эта мысль ужалила Надю. «Бермудский треугольник». Но любит он одну, всю жизнь одну Бирокту. Так уверяла Аля. Тогда что может Алевтину насторожить против меня? Дальше логика давала сбой. Надя заторопилась со сборами под искренние вздохи соседок по палате. Её терзало желание оставить доктору два написан-ных здесь стишка. Одно посвящено ему. Пусть не бе-рёт в голову ничего серьёзного. Но как? После обеда всё разрешилось само собой. Михаил Павлович вы-звал её, чтобы вручить выписку из истории болезни вместе с рекомендованным лечением, в которое вхо-дило и непременное курортное. Как же она потом бу-дет ему благодарна! Доктор сидел за рабочим столом в проходе, а не в своём кабинете, о чём несмело меч-тала Надя, и снова, как когда-то, уголки рта его были брюзгливо опущены вместе с тяжелыми складками от носа к подбородку. Он молча передал документы, едва подняв на неё белесые ресницы, и погрузился в какие-то бумаги И всё же она ждала чего-то ещё – улыбки, добрых слов. Хотя бы пожелал счастливого пути. Что она стоит перед ним как школьница? Зажав в одной руке документы, в другой то, что трепетно желала, но раздумала дарить, Надя с закипающей обидой отпра-вилась в палату.

– Счастливого вам пути, Надежда Алексеевна, и доброго, долгого лета, – услышала она вслед и обер-нулась.

– И вам долгих лет, Михаил Павлович! Только тут она догадалась, что должна была по-

благодарить доктора перед отъездом.– Спасибо, я бы не встала на ноги, если бы не пре-

красные условия и не ваше внимание.Надя расчувствовалась, вернулась и положила

перед ним свои вирши.– Это на память. Спасибо, что вы способны жа-

леть больных. Порой это дороже лекарств, – бодро произнесла Надя затёртую фразу и осеклась.

– Жа-ле-еть?- протянул доктор немного теа-трально. Шею его залила краска. Он усмехнулся, глядя прямо ей в глаза. – Вы это так назвали?

Надя не поняла смысла, растерянно смотрела, как доктор запнулся и словно проглотил что-то тя-жёлое. Теперь уже не только шея, но и лицо его стали бордовыми. Надя вспомнила: Алевтина говорила о ги-пертонических кризах Михаила Павловича.

– Я позову Алевтину? – всполошилась она.– Зачем? – глухо ответил доктор, снова нагнулся

к бумагам и уже по-деловому медленно и нарочито чётко продолжил: – Вернётесь на рабочее место, вам дадут больничный лист.

– А ты почему не на ужине? Бледная. Заболела? – это пришла прощаться Аля.

– Не беспокойся, ждала тебя.Надя с трудом заставила себя прослушать исто-

рию о Бирокте. Её рассеянность не вдохновляла Алевтину.

– Ты хотела, а сама не слушаешь. Я – эгоистка: радуюсь его печали. Хотя упрекнула, что, мол, еже-ли депрессняк, так пусть вернёт Бирокту. Она от-личная медицинская сестра. Что правда, то правда. Ухаживала за ним, когда раненого привезли. Чему удивляешься? Михаил Павлович воевал в 43-м подо Ржевом. После войны – институт, – Алевтина уважи-тельно понизила голос: – Он из династии московских врачей. А Бирокта с притока Енисея, – Аля помор-щилась. – Отец её в люди вывел. Говорили, он большой был начальник. Советскую власть в 30-х годах уста-навливал на Нижней Тунгуске. Его оттуда в Крас-ноярск перевели, а потом и в Москву. Сам русский, а влюбился в дочь шамана да и женился. Одна дочь родилась – Бирокта. Во время войны окончила она ускоренные медицинские курсы. Там, в госпитале, они встретились. Без детей жили: долго учился… А я бы родила всё равно! – Алевтина с вызовом выкрикнула эту фразу и замолчала. – Смешно было, – продолжила она, оживляясь, – когда Бирокта к солидным дипло-матам, консулам обращалась «паря». Я же с ней рабо-тала, на два года её моложе. Ой, увлеклась! – спохва-тилась Алевтина, – тебе о доме думается, так или не так? – Аля пытливо заглянула в лицо задумавшейся Нади. Та смотрела отсутствующим взглядом в окно, заставленное увядающими мимозами.

Вернулись с ужина соседки по палате.– Нет, я слушаю, но при чем тут багульник, – с

досадой прервала она Алевтину.Надя утратила всякий интерес к теме. Ей хотелось

помыться перед дорогой и заново пережить послед-ний разговор с доктором. Что было в нём? Прорвав-шийся намёк: не жалость, а что? Что-то из области её фантазий? Но у него есть две женщины – та, которая любит его, и та, которую любит он. Надя уговаривала себя сердиться на Михаила Павловича, чтобы легче уехать, и не могла. Синяя ваза с ветками, на которых беззвучно шепчутся цветки багульника. И сам – слов-но в цветной паутине. Это её фантазия, больное вооб-ражение? Надя схватилась за голову. «А смертушка?» – вдруг с содроганием вспомнила Надя, она-то её ре-ально осязала. Трёх месяцев не прошло с ночи сгово-ра. Смертушка про багульник намекала. Знак судьбы. Сколько их на дорогах жизни! Знать бы, где свернуть, где остановиться. Не помути мой разум, если ты есть, всемогущий Бог! Где истина? Какова её цена? Это Надя скоро узнала.

Через два месяца она получила письмо от Алев-тины Федоровны Сизовой, в котором та сообщила о скоропостижной смерти Михаила Павловича. А через год Надежду Алексеевну направили на курсы усовер-шенствования в город Москву, в институт Эрисмана. Алевтина обрадовалась возможности повидаться. Они встретились в кафе, заказали сосиски, чай и слад-кие булочки с маком. Говорили обо всём житейском, старательно обходя гложущую обеих тему. Но образ доктора неотвязно присутствовал в каждой паузе раз-говора, в нечаянно встреченном взгляде с застывшей в них тоской. Простились просто. Обнялись и разо-шлись, не договариваясь о встрече. Надя вернулась из Москвы и с удивлением обнаружила в почтовом ящи-ке письмо от Алевтины.

«Надя, я рада была повидать тебя не в боль-ничном халате. Ты такая другая вся. И стрижка к тебе идёт. Как ты на неё решилась? Одна я теперь. (В этом месте письмо было размыто.) Ты не одна. У

71

тебя дочка да умница. Так ты о ней хорошо говори-ла! А о нём хорошо, что не говорили. Теперь и время прошло, и далеки мы с тобой. Легче мне поделиться в письме и хочется. Представь, не с кем. Я когда книги убирала из его квартиры (там теперь молодоже-ны, наши новые врачи, живут), нашла твои стихи. Его рукой подписано имя твоё и фамилия. И число – 16 марта 76-й год. Ты мне их не показывала. Я не-множко обиделась, да вспомнила: сама виновата, что не спросила, когда тебе листы чистые давала… Хорошие стихи. Плохие бы не берёг. Надюша, так и ушёл он с любовью к шаманке. Давление прыгало. Мы уж поняли – инсульт. Невропатолог в своё отделе-ние перевёл. Я каждый вечер у постели его сидела. Он невнятно говорил, но я однажды разобрала: «Не жа-лел, полюбил». За что полюбил и почему, это он знал да Бог. Жизнь свою, как и все, жалел, сказал мне (я к нему нагнулась): «Что было, то показалось». Вдруг ему полегчало, он домой отпросился. А утром лежал наш Михаил Павлович не на кровати, а у порога сво-ей квартиры, словно на работу спешил».

Надя бережно отложила письмо. Сокровенная и бессмысленно открытая теперь тайна накрепко свя-зала её с доктором. Аля права. Никто! Даже сама она не знала, какой необъяснимый, непостижимый ни умом, ни сердцем знак судьбы круто развернет её в сторону пожилого, закрытого для неё на семь зам-ков человека. Открылся однажды. О белках на елях говорил и улыбался. Надю жарко полоснула память о единственной минуте счастья, не замутнённой ни-чем. Кроме нежности.

На другой странице оказалась приписка: «Пло-хо ему стало на концерте, в Первомай. Начал петь романс «Не уходи, побудь со мною» и оборвал, ушёл со сцены. Помнишь, как он пел? Ты же плакала! Надя, я готова была на коленях просить Бирокту, чтобы вернулась. Хотя ненавидела её за то, что она тво-рила с ним. Шаманила с багульником своим, при-вораживала. Плохое это растение. Но у них там, у тунгусов, панацея. И от комаров спасались, и кожу оленей дубили, и лечились им якобы как отхаркива-ющим средством и гипотензивным. Запах у него про-тивный, резкий. В Москву завезли этот багульник, но, говорят, другого вида. А я знаю: ставила Бирокта заговорённые веточки в палатах, чтобы ни на одну женщину он глаз не положил».

Память Нади услужливо, как на блюдечке, пре-поднесла ей первый день в светлой палате с вазой, из которой торчала ветка. Розово-сиреневые соцветия удручающе пахли увяданием и внушали непонятное раздражение. И больные сны, в которых опавшие цветы ползли к её кровати. Мистика не приемлема разумом Нади. Она реалистка. В ожидании дочери она принялась было за стирку, но скоро бросила. «Го-споди, помоги мне в его любви!». Ей захотелось сейчас же вырваться из сразу опостылевшей привычной об-становки. Надя распахнула дверь балкона. Синяя, мо-нолитная гладь Волги широко возлежала между двух берегов. Река отдыхала от частых июньских дождей и порывистого ветра. Надя оставила записку дочери и быстро направилась к крутому берегу реки. Там, вни-зу, между слизистых, грубых камней легко плескалась мутноватая вода. Безлюдно, тихо и уныло. Надя ду-мала, что здесь сможет опустошить себя слезами. Но глаза оставались сухими, а ком в груди не рассасывал-

ся. «Я и плакать разучилась… и вообще никаких чувств. Просто тяжесть, как горб», – подумала она. Стоя близ-ко у безучастной воды, хлюпающей в её обуви, Надя мысленно начала писать ответ Алевтине, но письмо не получалось и не могло получиться. Получались рассуждения о багульнике. Он, багульник, и яд, и ле-карство. Когда-то она прочитала у Гете непонятные строки, что труднее всего «видеть своими глазами то, что лежит перед ними». Теперь понятно! Потому что глаза не объективны и то, что перед ними, – не истина в последней инстанции. (Надя любила фило-софию.) Я была больна, и глаза мои были настроены на негатив. Я даже названия этому растению не знала, но видела и выделяла из окружающего то, что было важно с точки зрения моего больного состояния, – непонятная, настораживающая ветка. Сработала ин-туиция.

Дорогой, недосягаемый образ Михаила Павло-вича мелькнул перед ней и отлетел: Наде важно было додумать всё до конца.

И Алевтина была больна. Её болезнь – безот-ветная любовь в хронической форме. Она замечала вокруг себя лишь поводы для ревности. Символом ревности стал багульник. Не он виноват, а наше со-стояние души. Надя перевела дух, оглянулась на свою пятиэтажку, высоко стоящую над Волгой. Доченька дома, а она здесь.

Бедная Аля! Ей и спешить теперь не к кому. Надя так никогда и не ответила подруге по душевному не-настью. Доктор, багульник с его неизъяснимыми ча-рами встали стеной между ними.

Промчалось быстроногое лето. Работа, дочь и время беспощадно отодвигали память о больнице МИД.

В районной больничке выдался трудный день. Вечером усталая Надя включила на своей маленькой кухне приёмник. Надо готовить ужин. Шла трансля-ция концерта из Колонного зала. Надя слушала и не слушала, пока не объявили романс «В дороге» в ис-полнении Елены Образцовой. От затаённых звуков рояля, от первых слов, взятых невыразимо чудным контральто, Надю пронзила почти физическая боль.

Утро туманное, утро седое,Нивы печальные, снегом покрытые,Нехотя вспомнишь и время былое,Вспомнишь и лица, давно позабытые….Надя безвольно опустилась на табуретку и, как

тогда, закрыла лицо руками.Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,Многое вспомнишь родное далекое …Звучали пророческие слова, заполняя сердце

скорбью.«Господи, помоги мне в его любви». Надя не пони-

мала, а просто чувствовала облегчение от неизвестно откуда взявшегося набора слов, похожих на молитву. Неужели это навсегда – бесконечная тоска видеть его склоненную над гитарой голову и как он встал, опу-стив с нею руку, глядя через зал на её заплаканное лицо?

Давно закончился концерт, уснула расстроенная слезами матери девочка. Надя, чтобы не будить её, си-дела на кухне у открытой форточки, в которую втор-гался ночной воздух. Он долго не мог осушить слёзы, долгожданные и благодатные.

72

Александр ТИМАКОВ, Ульяновск

ВОЗВРАЩЕНИЕМаме

Проплывает земля под крылами,Чуть быстрее стал времени ход.Я лечу к своей ласковой маме,Той, с которой не виделся год.

Там мой дом, там ты мне с колыбелиОтдавала частицу себя.Годы быстро, как дни, пролетели,И пришлось мне покинуть тебя.

Был вдали от родных и знакомыхМерз в пустыне, горел на снегу,Возвращался, был в странствиях новых,Но не помнить тебя не могу!

Мама, милая, где бы я ни был,Пусть мой путь будет долог, далёк.Ты всегда встретишь ласкою нежной,Только сын переступит порог.

Весна многозвучна и многолика! Она отражается, сверкая, в тонень-ких ниточках первых ручьев, рассыпается на мажорные рулады в щебе-те птиц, отзывается заливистым эхом на смех первоапрельских скомо-рохов, помогает солнечными лучиками разогнать душевное ненастье…Пора любви, надежд и вдохновенья! Весна пришла. Она всюду. В стихах и прозе. На этих страницах…

73

НАТАШЕЖене

Как-то мы увидимся с тобою?С дрожью в сердце всё гадаю я,Как вернусь и тихо дверь открою,Обниму тебя, любовь моя!

Много было праздников и буден.Все вместил уютный наш мирок,Но отныне места в нём не будетСсорам и обидам, видит БОГ!

День ли будет, вечер – я не знаю,Но, едва переступив порог,Может статься, всё позабываю.Кровь и пыль всех пройденных дорог.

Это – как прозренье утром раннимВ росном блеске полевых цветов.Понял я всю цену расставаньям,Смысл и простоту заветных слов.

Напрочь, жизнь мою переиначив,Унесутся горести, как дым.И тогда от счастья я заплачу,На колени пав к ногам твоим...

ЧЕТВЕРТОЕ СЕНТЯБРЯМузе

Расскажи, как в сентябрьском началеБыстротечного бабьего летаСлышишь зов ты мой, полный печалиИ любви. Как ты чувствуешь это?

Телефон я тревожить не буду,Даже если стократ будет хуже,Но тебя ощущаю повсюду,Знаю я, что всегда тебе нужен.

Снова сердце забило тревогу.Вновь слова зазвучали жестоко,И тебя словно манит в дорогуЧувство, что мне сейчас одиноко.

И неважно – находишься где ты,Как рукой отведёшь все печали.На исходе сентябрьского лета,У любви нашей в самом начале ...

* * *Опускается снег в заоконную глубь, Переулков колодцы, надгробия крыш.О, седая немота, пригрей, приголубьИ с собой унеси в эту вечную тишь.В перепалку знакомых дворов и проулковС замираньем, с поземкой, как с горки, влететь.О набат тишины, напряженный и гулкий,Расшибиться до боли, тоской заболеть.Не унылой, а жгучей, в печали премудрой Раствориться безмерно и вновь до концаВсю минувшую боль пережить, чтобы утромС благовестом подняться к сиянью венца.

СОНЕТТ. Л.

В который час и в день какой печалиНочная птица, обронив перо,Нарисовала брови (ворожба ли?)И оттого лицо ваше серо,

Что, скрытое под белоснежной шалью,Лишь бесконечной болью вспоено.Устало-бледных губ цветок, свеча ли?Сквозь наледь окон – смутно, сдвоено?

И грустноокий взгляд – чужак из прошлыхУтерянных, утраченных времён.Он неизбывно одинок средь пошлых

Проникновенно-томных до измен.Ваш образ мне грустней иных иночеств –Плод скрытых откровений и пророчеств.

* * *Последний из дней уходящего года.Следы на снегу заметает метель,Засыпано топкое будней болото,Раскручена праздничных дней канитель.

Что спето – то спето, в неспетом – нет смысла,Сомненье жестокой позёмкой гнетёт,Ни верха, ни низа и ныне, и присно,И в прах обернётся и то, что грядёт.

Но падает снег с непонятным упорством,Свой путь продолжая до вешней воды,Без хитрости логики, смыслов притворства,По крышам, по скверам, скрывая сады.

И в этой природной степенности скромнойЗвучит первозданный мотив бытия,И в нём проходящими звуками ровноВплетается, может быть, фраза моя.

Олег КИСЕЛЕВ

74

* * *К счастью много дорог -И коротких, и длинных.Только гладкой дороги К нему, знаю, нет.Как свою на земле Отыскать половинку?Кто подскажет, кто дастСамый верный ответ?Листопад будет вздохамиДень долго мучить.Станет дождь за окномСлёзы горькие лить,Но душа моя ищетВновь солнечный лучик,Копит силы для встречи,Желая любить.А ты издали смотришь Так пристально, строго.И покорно к тебеМои ветры летят.Открывая любвиДолгожданной дорогу,Золотою струноюЗвенит листопад.

МЕСЯЦ ПОЗДНИХ ПОЦЕЛУЕВ

Август!..Месяц поздних поцелуев...

Марина ЦветаеваК прошлому тебя я не ревную -Пусть оно живёт в твоей груди.Август – месяц поздних поцелуев:Ты ко мне, мой милый, приходи!Мы с тобою встрече будем рады.Засияют звёзды и глаза.О любви напомнят нам цикадыТак же, как и много лет назад.Августа полночная прохладаВлагою наполнит зёрна трав.Птицы станут петь нам серенады – Как когда-то пели, до утра.Ночь признаний, поздних поцелуевНавсегда запомним мы с тобой.К прошлому тебя я не ревную – В нашем настоящем есть любовь.

КОГДА ЦАРИТ ЛЮБОВЬНе спрашивай, не надо. Ни о чём...Колышет ветер лунную свечу.Ты голову склони мне на плечо,И я с тобою рядом помолчу.Послушаем ночную тишину.Всех звёзд жемчужных на небе не счесть.Настроим на единую волнуДва сердца – в них любовь живая есть.Сплетутся руки, словно ветви лоз,И радость сердца хлынет через край –

Как будто кто-то свыше перенёсНас вместе в неземной, чудесный рай.Погаснет тихо лунная свеча – Останется волшебный свет лица.На поцелуи будешь отвечать:Царит любовь, которой нет конца...

МОИ УГАДЫВАЙ ЖЕЛАНИЯПускай цветок благоуханныйХранит волшебный свет зари...Мои угадывай желания,Слова любви мне говори!Пусть небеса с землёй сольются,Словно уста, и в блеске глазФлюиды нежности проснутся,И узы страсти свяжут нас,Сирени облаком лиловымЛегко прильнёт к окну рассвет.Пусть в каждом взгляде, в каждом словеТвоём «люблю» звучит в ответ.

ИВАН ГОНЧАРОВ И ЕЛИЗАВЕТА ТОЛСТАЯ

Прекраснейшая, лучшая, первая...Из письма И.А. Гончарова

Хвала тебе, эпистолярный жанр!История любви не канет в Лету:Открылась нам писателя душа -Он очарован был Елизаветой.Приехав из деревни в Петербург,Помещиков симбирских дочь, Толстая,Вошла легко в культурной жизни круг – Судьба страницы те не пролистала.Умна, добросердечна, хорошаСобою и, по счастию, свободна...Любовью его полнилась душа,Длинней посланья были год от года.От страстных чувств кружилась голова.Он трепетно свои лелеял тайны.И были письма – целых тридцать два! – Написанные сердцем, не случайно.Был «вымышленный» автором романПризнанием в любви, в сердечных муках.И сносит боль он от душевных ран:Судьбою уготовлена разлука.Писатель образ милой сохранил:Остался он в известнейшем романе.И верим мы: он той любовью жил – Нас строки нежных писем не обманут.

Елизавета Васильевна Толстая (1827 – 1877 гг.) стала прототипом Ольги Ильинской в романе «Об-ломов» Ивана Александровича Гончарова (1812 – 1891 гг.).

Письма И.А. Гончарова к Е.В. Толстой литера-туроведом Верой Башицки переведены на немецкий язык, как и роман «Обломов».

В подготовке комментариев к письмам уча-ствовали научные сотрудники Ульяновского исто-рико-мемориального центра им. И.А. Гончарова.

Татьяна КАРПОВА, Ульяновск

75

Галина ЗЕЛЕНКИНА родилась в городе Бресте (Беларусь) в офицерской семье. С 1960 года проживает в Сибири, в настоящее время – в городе Кодинске Краснояр-ского края. Окончила энергетический факультет Иркутского политехнического института в 1971 году. Работала проектировщиком на строительстве Брат-ской, Усть-Илимской и Богучанской ГЭС, мастером в Североморске-7 Мурманской области.

Автор романов «Убийца неподсуден» (изд-во «Кларетианум», г. Красноярск), «Звездочет» (изд-во «Буква», г. Красноярск) и «Заурияна. Айя. Сказание первое», а также девяти сборников стихов и серии детских книжек. Стихи и проза печа-тались в России, Германии, Чехии, Молдове, Украине.

Член Союза писателей России, действительный член Петровской академии наук и искусств, творческого клуба «Новый Енисейский литератор» и Крымского клуба фантастов.

ТЫ – МУЖЧИНА, А Я – ЖЕНЩИНА

Ты – мужчина, пришедший из марта,а я – женщина зноя июльского.Ты в плену у игры и азарта,а я – сладость у пряника тульского.

Ты – мужчина, весною взъерошен,а я – женщина, летом обласкана. Так зачем ты июльской порошейв моё лето приходишь за сказками?

К НЕМУТы лети к нему, птица белая,в истечение лет летии скажи о том, что не смела ястать преградою на пути

к новой жизни,судьбой назначенной,к счастью новому не со мной,стать иллюзией неутраченнойне посмела в любви земной.

Ты лети к нему, птица белая,через прошлое напроломи скажи о том, как болела яодиночеством в мире злом.

Пусть простит меня, несмышленую,за неверие и куражи ещё за то, что влюблённоюне в него была, а в мираж.

Я УЕХАЛА В МАЙТы меня не теряйв суете летних дней.Я уехала в майна упряжке коней.

На карете резной –вензель твой расписной.Наших судеб связной –место встречи с весной.

Там, в зелёном лесу,память сердца живёт,по утрам пьёт росу,нить из радуги вьёт.

От несказанных словсердцу тесно в груди.Ты, как призрак из снов,Уходя – уходи.

Память сердца не тронь,ей теперь не уснуть.Прячу слёзы в ладонь:что ушло – не вернуть.

Ты меня не теряйв суете летних дней.Я уехала в майна упряжке коней.

На карете резной вензель твой расписной.Наших судеб связной место встречи с весной.

ЛЮБОВЬ В КОНВЕРТЕПришли мне себя по почте...Без марки в обычном конверте.Листок с поцелуем и подпись:«Для самой любимой на свете».

Пришли мне свою улыбку,В конверт заверни дыханье,И ласковый взгляд, и нежность,Но не сообщай заранее.

Пускай почтальон внезапноПримчится и скажет: «Срочно!»Открою, а это тыПрислал мне себя по почте.

ЛЮБЛЮ!Сама себе боюсь признаться,Что я люблю безумно, слепо,Хочу тебе навек отдаться,Пусть это выглядит нелепо...

Пусть глупо прозвучит признанье,Но я люблю, что с этим делать?!С ума схожу, стыжусь заранее,Но признаюсь, как будто смело:

Люблю тебя! Пусть не взаимно,Пусть ты смеешься, пусть осудят,Но я люблю безумно, слепо.Бери! Твоя! И будь что будет!

Вера ДОЛМАТОВА

76

Прогулки вдвоём по старым улицам Симбирска они будут помнить долго. Вероятно, оттого, что эти дни фотографически чётко отпечатались в их памя-ти, стали отрезком жизни, тропой, пройденной вме-сте, след в след, рука в руке, и, вспоминая их, у них ещё долго будет щемить сердце и скрытно, втайне от всех будет болеть душа, хотя они никогда и никому не при-знаются в этом.

…Она помнит улицу летним душным вечером, старые дома, какие ещё сохранились на окраине го-рода, почти стёршуюся краску на резных налични-ках, покосившиеся деревянные заборы, колыханье выцветшего тюля на окнах, клумбы с бархотками и золотыми шарами в палисадниках. Она помнит вы-сокую скрипучую деревянную лестницу одного из таких домов, успокаивающую прохладу этого старо-го дома, наполненного фантомами ушедшего века, помнит запах той давней, прошлой жизни. Что занес-ло их в этот уходящий мир? Почему они вторглись в него? Почему им хотелось слиться с ним, стать частью его? Им, вполне современным, обеспеченным людям, привыкшим к удобствам и комфорту?

На лестничной площадке одного из домов они увидели две двери, за ними шла чья-то жизнь. Было тихо. Но эта тишина была особенной, наполненной стонами старого дерева, случайным стуком яблоне-вой ветки в тусклое окно, трепетанием сухого пучка прошлогодних трав, подвешенного к закопчённому потолку. Не молодые уже люди, словно нашкодив-шие школяры, стояли скованно в этой обжитой, но чужой обители, с тайным трепетом прикасаясь к ухо-дящим временам, простому, мудрому, устоявшемуся быту. Под крышей этого дома, вдали от летней суеты и городского шума, они чувствовали себя уютно и по-койно, каждый своим зрением разглядывал эту стари-ну, замечая лишь ему понятные и приятные мелочи. Здесь была какая-то утварь, топчан, на котором хозя-ева, вероятно, отдыхали в жаркий полдень, садовые инструменты, детский велосипед, глубокая корзина с поношенными тёплыми вещами. Такими, расстать-ся с которыми вроде бы жаль (авось на чёрный день пригодятся), но и носить которые уже не придётся. На вешалке болтался видавший виды старомодный плащ, своим понурым силуэтом передающий устало опущенные плечи хозяина. На стене висели остано-вившиеся ходики. У каждой двери был свой звонок и тусклая металлическая табличка с полустёртой фамилией владельца. Перед одной из дверей на по-лотняном коврике стояли разношенные башмаки, стоптанные, тупоносые, напоминающие преданного вислоухого щенка, задремавшего в ожидании хозяина.

Странники в душе, они интуитивно понимали, что им хорошо и вовсе не тягостно здесь. Они готовы были часами стоять и разглядывать это незамысло-ватое житьё-бытьё и вслух произносить одинаковые мысли. В такие минуты они особенно остро ощущали близость друг друга.

Они выходили из сумрачной прохлады домов в

жаркое июльское лето и брели дальше по длинной улице над волжским косогором, рассматривая и фо-тографируя увитые плющом, наполовину скрытые разросшимися тополями дома, многовековую камен-ную кладку стен, прислонялись к тёплым необхват-ным стволам деревьев. В раскрытых окнах заспанные кошки лениво потягивались между горшками с гера-нью и выцветшими целлулоидными детскими игруш-ками, ветерок трепал пёстрые ситцевые занавески. Иногда они заходили в заброшенный сад, садились на сухие, поваленные деревья, что-то ели, разговари-вали, отдыхали от ходьбы.

…А в том доме когда-то был пожар. Внутри он был почти полностью выгоревшим, а снаружи напо-минал одинокого, брошенного, беззубого больного старика. Когда-то дом был многокомнатным, с высо-ким цоколем, с несколькими входами, лестницей на второй этаж. В приглушённом вечернем свете дом выглядел угрюмо, даже зловеще, из пустых оконных глазниц тянуло сырым холодом… Деревья закрыва-ли его почти полностью, ветви их проникали внутрь через проёмы бывших окон, словно протягиваемые кем-то руки.

Они вошли во двор через калитку. Покосившееся крыльцо, чудом сохранившаяся дверь, которая могла рухнуть каждую минуту, вели в дом. Осторожно при-открыв её, они проникли внутрь. Там было сумрач-но, глухо, мусорно, пахло сыростью и давней бедой. Жильцы, видимо, в спешке покидали родное гнездо. Кругом были сваленные в кучу остатки домашнего скарба, покорёженная мебель, разбитое стекло. На полу валялись старые газеты, треснувшая пластинка, на подоконнике стоял чудом сохранившийся цве-точный горшок. Растение почти погибло, жизнь едва теплилась в нём. В другой комнате, которая когда-то была детской, на останках школьного письменно-го стола лежали покрытые гарью и уличной грязью школьные учебники и дневник. Обложка не сохрани-лась, на раскрытой странице стояла отметка четыре и внизу аккуратная роспись родителей…

Они прошли в третью комнату, по-видимому, служившую спальней. Здесь громоздились обломки кровати с остатками клетчатого пледа, рядом лежала обгоревшая думка, некогда вышитая заботливой жен-ской рукой. На полу в углу под окном, словно трупик крохотного пони, валялась старенькая ручная швей-ная машинка «Подольск», верная спутница многих домашних хозяек. Помнится, бабушка ей про такую говорила, что на ней можно и палатку прошить.

Передвигаясь по дому, она протягивала ему руку, боясь оступиться в этом хаосе, где под ногами были разбитая посуда, обломки мебели, какие-то цветные коврики, брошенные в спешке вещи. Иногда, подхва-тывая, он невольно обнимал её за талию, привлекая к себе бережно, стараясь защитить от непредвиденных неприятностей… Ведь она могла наступить на оско-лок стекла или наткнуться на гвоздь… Эти мимолёт-ные касания радовали их той степенью доверия, ка-

МАЛИНА НА ПЕПЕЛИЩЕрассказ

Ольга ДАРАНОВА

77

кая выросла между ними. Это было тайное осознание наконец-то найденного, единственного спутника в жизни, который предначертан этой жизнью только тебе, который дышит и думает, как ты, который счаст-лив признаться самому себе в том, что ему нравится то же, что и тебе, и он готов исполнить для другого любой сумасбродный каприз. Это был долгожданный полёт вдвоём после долгого сидения в клетке, доброт-ной, золотой, но – клетке. Это было нетерпение после долгого ожидания Другого. Ожидания и непонима-ния, кого или чего каждый ждёт, чего ему не хватает. Но когда она появилась, вот именно такая, непра-вильная, нерегламентированная, балансирующая на грани дозволенности, восхитительная и одновремен-но невыносимая – он понял, зачем родился на свет.

Переходя из комнаты в комнату, они говорили об этой канувшей в Лету жизни, которую ещё храни-ли эти стены. Мысленно возрождали её, неосознанно проживая её заново вдвоём. Они рисовали себе об-становку этого дома так, как будто это была их жизнь, с удовольствием представляли, какой была детская, спальня, гостиная, какая в них стояла мебель и что семья ела за ужином. Да, они воображали многое из того, чего, возможно, не было, но каждый из них вну-тренне боялся прервать эту придуманную ими наи-вную сказку, это призрачное бытие вдвоём, и каждый ловил себя на мысли, что ему, ей не хотелось возвра-щаться в реальный мир из стен этого дома-призрака.

А в углу двора, ближе к изгороди, росли кусты малины. Это были длинные густые заросли, сплошь осыпанные яркой ягодой, пожар не тронул их, и они оставались островком жизни в этой пустыне.

…Она с детской радостью забиралась в самую сердцевину разросшегося куста, срывала мелкие, уже почти дикие ягоды, с удовольствием ела их, не заме-чая, что пачкает новую белую блузку, что колючие кусты царапают кожу её рук. Она подносила ладонь с малиной к носу и вдыхала её аромат, смеялась, пачка-ла нос и губы, но рвала и ела ещё и ещё. Никогда рань-ше не казалась эта ягода ей такой вкусной, сладкой. А он стоял в отдалении с фотоаппаратом в руке и ловил эти блаженные мгновения нечаянного счастья вдво-ём и счастья любования ею.

…Они сидели на крыльце выгоренного дома и о чём-то говорили. Он показывал ей только что сде-ланные кадры, внутренне гордясь своим мастерством фотокора. Она рассеянно вглядывалась в фотогра-фии, с удивлением рассматривая себя на фоне обго-ревших обломков чужой жизни, в тёмном остове ком-нат, в которых когда-то стрекотала швейная машинка, со старой пластинки, обломки которой валялись на полу, звучала мелодия «А у нас во дворе…», а из кухни вкусно пахло ужином. Груды мебели на фотографии напоминали хребты давно вымерших животных, старые венские стулья и диван, казалось, страдали от своей невостребованности, утраты тихой уютной се-мейной гавани, где они служили когда-то домашним надёжной опорой.

И посреди всего этого разорённого заброшенно-го мира нелепо стояла она, женщина в белой блузке и короткой юбке, с не ко времени надетыми высоко надо лбом стильными солнцезащитными очками. Бе-лая ворона, залетевшая в чужую жизнь, дверь в кото-рую они случайно вместе приоткрыли.

Её блузка светилась молочно-белым пятном в

сумерках на фоне густо разросшегося плюща, приль-нувшего к холодной осиротевшей стене дома. Лицо её было задумчиво, казалось, она была где-то далеко, не здесь и не сейчас. Откуда-то из глубины дома по-явилась кошка, слабо мяукнула, потёрлась о ноги и примостилась рядом на крыльце. Синие густые су-мерки объяли землю. Вокруг было тихо, лишь иногда тишина нарушалась стуком упавшего яблока в саду, да из соседнего дома время от времени доносились голоса. Под ногами у них была до странности живая, сочная и мягкая трава.

Они мало говорили, больше молчали, но чувство-вали себя не только не чужими, не только близкими, но родными мужчиной и женщиной.

И она вдруг подумала, что вот также, на чужом крыльце, они сидели в далёком прошлом, в пору сво-ей студенческой юности.

Тогда тоже был вечер, тихо переходящий в тёплую июльскую ночь. Их фольклорная экспедиция разместилась в деревушке на ночлег в одном из пу-стующих домов. На крыльце сидели двое. Стрекотали цикады, пахло ночной фиалкой и тёплым деревом, трава вокруг отливала глянцем, живая и влажная. Мо-лодые, они ещё не знали, как сложится их жизнь, их лица были безмятежны и красивы прежде всего своей молодостью и житейской необременённостью.

За их спиной, в деревенской избе, все спали, ума-явшись от жары, от долгих походов к старожилам, от всей этой берендеевой кутерьмы со старинными обрядами, песнями и сказаниями, отбросившими их во времена незапамятные. А этим двоим не хотелось спать. Им хотелось продолжать тот молчаливый раз-говор, который уже возник между ними в течение не-скольких дней.

Она брала его руку в свою, водила пальчиком по открытой ладони и что-то говорила про язык обще-ний. Она говорила, что люди могут общаться по-разному: взглядами, словами, движениями, даже мол-чание – это тоже общение. Она умничала, но это было её естеством, она так мыслила, так жила, она была та-кой. Вряд ли она кокетничала, ну разве что чуть-чуть… Он молча слушал, смотрел на неё, слегка улыбаясь (это было видно даже в сумерках). Она не покоряла ни лицом, ни фигурой, никакой внешней красиво-стью, которая могла бы смутить молодого здорово-го парня и вызвать мимолётное желание. Но, может быть, вот эта непохожесть на других, отстранён-ность, даже излишняя строгость и вызывали интерес? Возможно, это было тайное доверие двоих. У каждого из них была своя тайна, которую они не хотели рас-крывать, но носить её в душе каждому было тягостно. И они потянулись интуитивно друг к другу, словно в темноте нащупав дверь, и открыв её, увидели свет… Крылечко, на котором они сидели, плыло в предрас-светном тумане маленьким затерянным островком в бескрайнем море. Двое мирно сидели, зябко при-жавшись друг к другу, накрывшись стройотрядовской курткой, – надёжным укрытием, отгородившим их от всех бед и несчастий, от спящих однокурсников, от внешнего мира, который был лишним для них тогда.

…Сейчас на крыльце сидели двое, которым было уже далеко за… У каждого из них была семья, в кото-рую они из года в год, сами того не замечая, прочно врастали глубокими корнями. И жизнь текла, текла… Пока вдруг не случился тот день, когда он нашёл её.

78

Через тридцать пять лет.В спину им дохнуло холодом выгоревшего дома,

который в сумерках причудливо менял свои очер-тания и теперь казался каким-то маленьким, бро-шенным всеми беззащитным существом и вовсе не страшным. Особенно беззащитным рядом со своим светившимся вечерними окнами соседом.

…Было лето. Был тёплый, клонящийся к закату день, заброшенный сгоревший чужой дом, ставший им почему-то прибежищем, огромный разросшийся куст сладкой малины вдоль забора и до странности зелёная трава вокруг. И ещё было какое-то забытое

с детства дерзкое чувство воровства и опасности, не пугающей, а увлекающей неумолимо; была иллюзия свободы и обретённой пусть на миг «земли обетован-ной».

…Так они прожили ещё один день вдвоём. А потом, когда его семья с корнем вырвала его из

их призрачного мира, она уступила, сдалась, решив, что так будет лучше всем.

Но однажды, проснувшись среди ночи, когда тоска когтистой лапой впилась ей в сердце, она по-думала: «Как же я хочу вернуться с тобой в наш дом беспризорный. С малиной на пепелище».

Олег ХРАМОВ, Ульяновск

ВЕТЕРБьют лучи стеною света.Сквозь окно струёй теплаШепчет ветер сказки лета.И спешит ко мне с рассветомТа, что ночью не спала.

Знает ветер нашу тайну. Видел звёздный небосводРук и губ твоих касанье,Да подслушивал случайноШёпот наш соседский кот.

Радость от короткой ночиНас тревожит поутру.Ты давно уж спать не хочешь,Да и мне лежать нет мочи – Сон растаял на ветру.

Вот и встреча. Очень долгоЯ не слышал голос твой.Ты восторженно замолкла.Солнца яркого осколкиОтражает взгляд живой.

И колышет свежий ветерЛокон тёмный у брови.Он давно тебя приметил,Ласков он с тобой и весел,Вихрем струй тебя обвил.

Встреча коротка. И длинноНаступает летний день.

Ты в бессоннице повинна.Ночь чудесной половинойПромелькнула, будто тень.

Это было. Но когда-то.Я забыл тебя уже.В том мы оба виноваты,Что тебя я не сосватал.Грусти след гостит в душе.

Иногда гуляка-ветерВ предрассветной тишинеС рыжими снопами света,Нахватавшись былей где-то,Сквозь окно влетит ко мне.

И его порыв упругий шепчет:«Помниш-ш-шь ли её?» Время прочно раны лечит,Но годами давит в плечиИ берёт, берёт своё.

Неожиданная встреча.Мы столкнулись на пути.Годы вряд ли всё излечат –Память болью искалечитВсё, что время зарастит.

Как под солнцем стёкла окон, Взгляд знакомый и живойЗаблестел опять с намёком…Только ветер треплет локонУж не тёмный, а седой.

79

НЕ ЛЮБИМ – НЕ ЖИВЁМУ наших ног покорно лёг костер,Подобострастно облизав поленья...Он неопасен, кажется, нескорС доверчивой, наивной точки зрения. Но стоит руку поднести к огню,Чтобы дотронуться и приласкаться –Он живо вам напомнит, что емуНе стоит безоглядно доверяться.

Но так не хочется все отрицать!Смотреть в глаза горящие, не веря,Хотя порой достаточно узнать,Чтобы потом как следует отмерить… И все-таки мы рубим сгоряча,Скорей стараясь пересечь пороги,Чтобы, пока ещё горит свеча, Наш мир не стал холодным и убогим...

Диана ШПОРКИНА, УльяновскРодилась в 1948 году в городе Минеральные Воды, но с пяти лет жила в

Кисловодске. В 1965 году перебралась в Ульяновск. По образованию журналист. После школы попала на телевидение и проработала там всю жизнь. Прошла путь от помощника режиссера до главного режиссера.

Стихи представлены на сайте «Первая роса». В журнале «Симбирскъ» пу-бликуется впервые.

ПОЛУСТАНОК ЖЕЛАНИЙЯ не в силах сдержать свои чувства,Уезжаю навстречу заре,Чтоб хмельного испить безрассудства,И сгореть в долгожданном костре.

Полустанок заветных желаний,Где живёшь, дорогая, найду.Ради встречи – пускай и не ранней – Я на нём непременно сойду.

Может быть, ты окажешься правой:Зря менял по дороге коней.Перед нами лежит переправойНоша прожитых судеб и дней.

Но сжигает плеяда желаний,И душа вновь стремится туда,Где томятся в плену ожиданийМоя радость, любовь и беда…

СКВОЗЬ ПУРГУСнова лихо завьюжилаВ поле белая пурга.Разбросала, закружилаСеребристые снега.

Кос раскинув вереницы, – Ни проехать, ни пройти!Мёрзнут руки в рукавицах.Нет дороги, нет пути.

Вечер. Призрачно и зябко.А пурга метёт, метёт,

Заунывно, грустно, тяжкоПесню лютую ведёт.

Нет назад уже дороги,Мало сил идти вперёд.Нестерпимо зябнут ноги,А любовь зовёт, зовёт.

Там за гранью расставанья,Сквозь метель, мороз, пургуЖдёт с любимою свиданье.Я дойду, дойду! Смогу…

Вечер близился к развязке,Затихала жизнь села.Всё случилось, словно в сказке,Я дошёл – ведь ты ждала!

СЛУЧАЙНЫЙ ПОЦЕЛУЙСлучайный поцелуй сорвался с губ твоих,Как сердце ждать его мучительно устало.Чудесный этот миг разделим на двоих.О, как бывает нам порой для счастья мало!

Распахнутым сердцам сближение дано.Ты чувства не скрывай, не прячь глаза, родная.Одну тебя, поверь, люблю уже давно,Прекрасный ангел грёз, ты для меня святая.

На облаке любви плывём мы в никуда,Кружится голова, и сердце замирает.Я Господа молю, чтоб было так всегда!Знай, грешная душа давно тебя желает…

Владимир САФРОНОВ родился в селе Верхняя Маза Радищевского района Ульяновской области. Окончил Саратовский техникум железнодорожного транспорта.

Работает заведующим сельского Дома культуры посёлка Октябрьский Радищевского района Ульяновской области.

Является председателем районного литературного клуба «Прикосно-вение».

80

Мы, ошибаясь, по Земле идём, В огонь кидаясь, падая и руша,Простая истина «Не любим – не живём!»Нам будоражит ум и ранит души...

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНАС губ в поцелуе слетала помадаБабочкой яркой из летнего сада…

А у него на губах оставаласьСтранная горечь, ненужная сладость.

С тела в любви исходило блаженствоЗапахом вербы, нежным и женским…

А у него каждый раз повторялосьЧувство победы, что всё состоялось.

В сердце её – не покой и разруха, Холодно в ссоре, обидно и глухо.

А у него от разлук оставалосьЧувство досады, а может быть, жалость…

Так не похоже мы всё понимаем, Так мы по-разному обнимаем.

Вместе нам трудно, а врозь – невозможно,Кажется – просто, а видится сложно.

То ли борьба, то ли разные темы,Как две планеты единой системы.

Мы в ней актёры, но мы же и зрители – Непобеждённые и не победители.

НАСТРОЕНИЕЯ так соскучилась, что скулы сводит,А сердце замирает на бегу…Какая-то мучительная фобия,И ничего с ней сделать не могу. Я так скучаю, будто небо гаснет,И в доме поселяется гроза,А день встает никчемный и напрасныйВ моих почти невидящих глазах. Я так страдаю, что уходят силы,Удушье сковывает и нещадно рвет,Я вспоминаю только то, что было,Прокручивая все наоборот. Я так скучаю! Но приходит вечер,И я, устав от близкого огня,С тоской смотрю, что эта встречаКак будто и не трогает меня… Куда девались страсти и печали?Я с удивлением взгляд его ловлю:Что за трагедию мы снова разыграли?И неужели я его люблю?

ЕЩЁ НЕ ВЕЧЕРПрости мне, Господи, всё это –Тоску, отчаяние и страсть…Ведь жизнь уже не на рассвете,Немудрено совсем пропасть. И все-таки ещё волнуютКосые тени от берез.И я порою к ним ревнуюНаш старый дом и этот плес … Как жаль, что волны будут вечно,И камни эти на века,А жизнь – простая, человечья –Так безнадежно коротка… Но чей-то голос в ней тревожит,И душу бередят глаза,И что-то шепчет: «Вдруг, быть может…»А что-то говорит: «Нельзя!» Прости мне, Господи, но кто жеОпределит сию межу?Ведь страсти миг хоть и ничтожен,Но люди чувствами живут! Пока хочу о чём-то спорить,Пока спешу за руку взять,Пока могу рыдать от горя –Всё это жизнь и благодать! А вот когда устанут плечиИ взгляд усталый отведу,Вот это, видно, будет «вечер»И в нём я точно пропаду…

* * *Как хочется верить,Как хочется ждать!Как хочется сердца случайно коснуться!Ведь всё, что ты можешь отдать или взять, Всё может однажды когда-то вернуться...

И каждый, кто послан тебе на пути,Он послан не зря, а во имя чего-то,А ты проглядел, не узнал, не простил,А ты не открыл нараспашку ворота…

Как хочется верить, что все впереди,Что то, что случилось, имеет значение:Слова, и глаза, и цветы, и дожди,И даже нежданное прикосновение...

Однажды, быть может, надеюсь, и жду,И верю, конечно, – ну как же не верить?! – Я, может быть, тоже к тебе подойдуИ тихо открою... прикрытые двери.

81

* * *В скользком марте мы с тобоюшли куда-то ввечеру.Был счастливым я до боли,отчего – не разберу.Вечер сыпал, словно семя,свет меж нами и вокруг.Замороженное время потекло ручьями вдруг.Я любил тебя, я знаю,даже тыщу лет назадто ли в марте, то ли в маеговорил я невпопадпро любовь и бренность бытаи про свет, что на двоих.В прошлых жизнях… Не забыто.Ведь всегда я помню их.Помню все наши минуты,тонкий шлейф твоих духов.Вечер в сумерки закуталкирпичи больших домов.И теперь, под ночи грузомнапишу, ведь не секрет:«Ты – навеки моя муза.Твой неветреный поэт».

* * *Вместо ветра, тумана и холодабабье лето ты мне подари.Пусть красивы, влюблённы и молодыбезмятежно плывут сентябри.

Чтоб на нервном, звенящем, пронзительном,

надоевшем до черта ветруя незваным не стал, недействительными чужим на знакомом пиру.

И твой голос, любовью поставленный,с моим сердцем звучал в унисон.Город желтый, как будто расплавленный,уместился бы мне на ладонь.

Облетают и кружатся медленноЛистья желтые в пестрой гурьбе.Я так молод, но сердце обветреноЛишь одною любовью к тебе.

* * *Никакой, даже самый навязчивый ветерне подбросит тебя до волшебной страны.Хорошо, что на этом загадочном светемы с тобою живем, как звучат две струны.

Беззаботно смеемся, как сущие дети,мы возникли из старых, потрепанных книг.И я верю, на этом загадочном светемы с тобой задержались хотя бы на миг.

Твердо знаю, мы много, так много успели,невзирая на времени бешеный бег.Я люблю тебя так, моя милая Элли,Будто с сердцем тряпичным стальной дровосек.

Вдохновения много, а времени мало,и соленые капли не тронут лица.Посмотреть бы вдвоем в золотое началои по желтой дороге пойти без конца.

Александр ДАШКО

Мария БОГДАН

* * *Может быть, это тызажег в небе звездыи надежду на лучшеемне подарил.Я смотрю и не верю,но как это просто:ты еще в прошлом векеко мне приходил.

Ты звучал в тишинепритаенным аккордом,в полуночных скитаньяхсо мной горевал.Мы с тобою укрытыодним небосводом.А за ним ничего.Только темный провал.

Никогда и никто нас с тобой не осудит.Белогривым конемпролетит снегопад.Только тонкие нитиоборванных судебнам напомнят, что кончился бал-маскарад.

Ты обнимешь меняв опустевшей прихожей.Гости все – по домами, наверное, спят…Я же знаю, что ты – на других не похожий.Даже звезды с тобою иначе горят!

* * *Дай мне руку свою и не уходи.Ведь уйти… В этом сложного мало.Мы с печалью сегодня один на одинНачинаем всю повесть сначала.Может, что-то и сбудется тысячи раз – Не с тобой, не со мной, а с другими.Но тебя об одном лишь прошу я сейчас:Чтобы нашу любовь сберегли мы!

Не останется скоро ни смеха, ни слёз,Только грусти нелепый осадок.Новый день нам, увы, ничего не принес,Он промчался цветным листопадом;Я прошу: вслед за ним исчезать не спеши.Вон и дождь разревелся безбожно…И в холодные двери усталой душиЯ войду, если это возможно.

82

Это здание возводитсяТолько с двух сторон.Со свеченьем хороводитсяКолокольный звон...Две руки слегка вращаютСветлое кольцо,И в созвездьях расцветаетНовое Лицо...

* * *Без тебя моя жизньКак была бы бедна!Скольких тягот и горестейЯ бы лишилась!Не изведала новуюБожию Милость,И в себя никогда бНе спустилась до дна!..

Благодарна за «нет»,За «прости» и «спасибо»!..Понимаю – иначеТы просто не мог...Ты был с р е д с т в о мУсилить мне Божий Урок...Мы иначе с тобой,Уж поверь, не могли бы... А теперь помолчим,Постоим в Тишине...И не надо дверей,Роковых и закрытых...Где зимуют слова,Что тобою забыты,И в каком несказанномСкрываются сне?..

* * *Позволь нашим душам слиться,В Господни отдайся руки!Для пары нет горше разлукиИ хуже уже не случится...Отдайся свободно Бездне –Полёту или паденьюИ каждому стихотвореньюНе дай, не явившись, исчезнуть.И сон твой пусть будет нарушен –Испей и печаль, и радость!Как знать, сколько нам осталосьС Телами увязывать Души...

* * *Зачем ты смотришь вниз?Смотри на небо!Там нежный цвет ЛюбвиЗакат зажег.Там столькоНеизведанных дорог!Там за руки взялисьКто вместе не был!..

И мы с тобой сейчасКак будто рядом –Душа в душе –И тонем в Вышине...И луннымНесказанным водопадомНадежда проливаетсяКо мне...

Лилит КОЗЛОВА – Родилась в Казани, выросла в Москве, училась в Москов-ском университете на биофаке, к его окончанию стала физиологом, и второ-разрядницей по альпинизму и горным лыжам. Уехала работать в Ленинград, потом в Гродно, затем на заведование кафедрой физиологии в мединститут Благовещенска-на-Амуре и, наконец, уже профессором, прошла по конкурсу в Симбирск, на родину предков.

В Ульяновском педуниверситете заведовала кафедрой. Рождение четырёх дочек перемежала научными статьями, лекциями и выступлениями, двумя дис-сертациями, уходом за дачей и турпоездками на машине за рулём и на плоту по рекам Ульяновской области, Урала и Сибири – капитаном. Дети плавали со мной не только по Черемшану и Суре, но и по уральским – Белой, Инзеру, Юрюза-ни. По Енисею и его притокам сплавлялись только взрослые.

Стихи пишу с 10 лет, и вообще пишу постоянно – эссе, прозу, статьи в газе-ту. Литературоведением занялась с 1986 года, исследуя личность и творчество Марины Цветаевой. С 1997-го – член Московского Союза литераторов. С 1999-го – Председатель Ульяновской организации Российского Союза профессиональ-ных литераторов, 22 года вела в городе еженедельную Литературную гости-ную «Четверги». С 2015-го – куратор литературного клуба «Пегас».

Моих опубликованных научных статей и книг стихов и прозы уже не сосчи-тать, друзей у меня сотня, потомков 21, душе – 20.

ЛЮБОВЬ – ЭТО ПУТЬ В НЕОБЪЯТНОСТЬ ПРОСТОРОВ...

83

* * *Пиши мнеДобрые слова,ЛелейПрозрачные надеждыИ верь,Что неба синеваДля душ -Извечные одежды.Что оттогоИ нет концаДуше, так искониГорящей,Что повелением Творца Высь созданаНепреходящей...

* * *Любовь – это БогИ людейПриглашает к Себе,В Свою Беспредельность,Где дремлютИ н ы е законы,Где музыка сферНаполняет и сердце, и лоно,Где что-то святоеРодится в цветах и борьбе.Любовь – это ПутьВ необъятность просторовНезримых,Где вольно летишь,ОтдаваясьБескрайнему счастью,Где близкой душиИстекают тепло и участье,Где всю мишуруТак легкоИ так простоНизринуть...

* * *Ты меня каждый раз будил,Ты меня всякий раз ломал,Повелением Правящих СилВызывая в душе обвал.

А теперь без усилья поишь,И свободно бегу ручейком,Навеваешь и радость, и тишь –И заискрились лица кругом...

Ты – источник волны и огня,Вынимаешь меня – из меня...

* * *Я держуНаше хрупкое счастьеНа стоячей волнеСердечной.Благодарна ТворцуБесконечно,Что судьбыОтодвинул ненастье,

Что так солнечноНынче в природе,И в душе,И в наполненном сердце,Что свободноРаспахнута дверцаИ летаем вдвоемНа свободе.

* * *Я печальна -Ну, значит, живу,Ты печален -Ну, значит,Всё теплишься...ПриходиК моему камельку,ОбогрейЗанемевшее сердце!..Мы вплетёмсяВ морозный узор,ЗаблестимВифлеемским знамением,ВознесёмсяУступами гор,ДвуединымГосподним творением...ПриходиК моему камельку...

* * *Ты освободил мою любовь,И она взвилась весёлой птицей,Чтобы среди айсбергов и льдовВоздавать Пресветлое сторицей.Чтобы таяли в душе снегаВ радостном весеннем перезвоне,Чтоб цвела улыбка сквозь года,Попирая скучные законы.Что же я в т е б е освобожу?Чем украшу серую стезю?Чтобы тусклой не было Зари,В лёгких снах со мной поговори!

* * *Мы друг другу средство для ударов, Средство для болезненных толчков,Для спаданья каменных оков,Для душевных взрывов и пожаров.Всё как надо. Божья БлагодатьВ каждом облаке и зыбком свете... Нестерпимо хочется обнятьВсех скорбящих в стынущем рассвете...

* * *Я люблю тебяЛегко,Я люблю тебяНа крыльях,Без раздумийИ усилья,Где-то в НебеВысоко.

84

Иоанна ЛАРИНА (Настоящее имя – Анна Александровна Кулешова.) родилась 21 мая 1997 года в Норильске. В 2011 году переехала в Ульяновск. Член Ульянов-ской организации Российского союза профессиональных литераторов. Издала две книги стихов. Руководит литературным клубом «Пегас» при городской би-блиотеке №4.

Птицей реюНад Судьбой,ПроплываюЛёгкой тенью...Прочь печалиИ сомненья –БлагодатьНад головой!..

* * *Ни обгорелых пней,Ни сломанных деревьев...Судьба нам даровала Тишину,Пространство НежностиИ неизбывность ВерыВ высокую приливную волну.

Устойчивость скалы,И трепетность признаний,И над землёй – Божественный полёт,И бесконечность тихих ожиданийУ Чудотворных потемневших вод...

* * *Куда я ездила? Да за своей тоской,За светлой, нескончаемой печалью,За синеокой неизбывной Далью,Где вечный май и древний водопой.

Что привезла? Да то, что уместилосьВ душе моей, распахнутой весне:Твою улыбку – Божескую милость,И ликованье в солнечном окне...

* * *Я люблю тебя!Слышишь – люблю!Большей мудростиСыщешь на свете?Это ветерВ корму кораблю,Это радостьНа целой планете!

Я люблю тебя!Хочется в плясИ кружитьсяПод солнечным небом,Это ожилКрылатый Пегас,Это вновь Отодвинулась небыль.

Я люблю!Всё живое поёт,И танцует,И полнится Богом!Я люблю! –И в волшебный полётСнова долгаяМанит Дорога…

ВЕЧЕР В ОКТЯБРЕСредь планет свершилась малость, Чудо, Божеский аврал:Я с любимым целовалась.Ты меня поцеловал.

Опалила губы нежность,Замер в ликованье мир…Дождь размеренно-неспешноОседал на кашемир.

Фонари шептали сказки,Листья начали свой бал…Ты, сорвав смиренья маску,Нежным Ангелом предстал.

О, мой милый мирнопленный!Сознаёшь на этот раз:Бег планет во всей ВселеннойИзменился лишь для нас.

СОЛНЦЕПрошла я сквозь перевал.Так мало хочу я – НАС.А помнишь, как солнцем звалМеня ты в недавний час?

Мне б только – неспешно жить,Дышать каждый день сполна,В безгранье твоей души,Как в море живёт волна.

Мне б только – к тебе на грудь,Мне б только – к руке твоей, Чтоб Свет, озаривший Путь,Стал ярче, нежней, теплей.

Оставить бы чертежи,Наветы, что портят кровь…И Солнцем твоей ДушиВосстать на Востоке вновь.

85

РОЗАРастоптанный цветок – немой укор.Слеза скатилась, падая в забвенье.И в памяти короткий разговор.Все кончено... И больше нет спасенья.

Шипы любви, прогоркший запах лжи.А был ли мёд? Наивность ожиданья… А может, это только миражиИ хрупкий мир ожившего сознанья?

Она искала свет в конце пути,Рвала себя, дарила ласки смело,От поцелуев распалялось тело…Был тем ли путь? Ответов не найти.

И лишь цветок, оброненный в ночи,Благоухая, все молил пощады…Но громким эхом тихое: «Молчи!» –Стрела в полёте, смоченная ядом.

ПИЛИГРИМОна вослед шептала: «Обернись!»Но звук шагов стихал неумолимо,И звёзды от небес срывались ввысь, Чтоб осветить дорогу пилигрима.

«Не оставляй!» – кричала, как в бреду, Но звуки все в молчанье утопали.Лишь слёзы, высыхая на ветру,Ей на щеках узоры рисовали.

Он уходил в сиреневую даль, Неся свой крест в котомке за плечами,И было все – и радость, и печаль…Но листопада желтая вуаль Стирала след, оставленный в начале.

В начале дней, начале всех начал,За перекрестками самой ВселеннойОн хрупкое созданье повстречал,Мог обрести убежище, причал…Не захотел, забыл, что все мы тленны.

Он много видел, жизнь сполна испил,Сады Эдема, дьявольские кущи,Прошел пустыни, воды бороздил…И много душ невинных погубил,Но был прощён, из ада был отпущен.

И вот конец банальный и простой:Закат веков, исхожены все тропы.А в памяти дыханье розы той,Что так молила с ней побыть немного.

* * *Всем бывшим наших нынешних посвящается

Я не ревную. Что ты!Это лишь дождь по крыше.Ты хочешь после работыСегодня встретиться с бывшей?

Та проездом в командировке – На день. А вы знакомы с детства.И жили-то по соседству!Не встретиться будет неловко.

Сегодня в кафешке в восемь – Она ведь так сильно просит! Посидите, вспомните юность(Она хочет, чтоб всё вернулось?!)

Позовём её, может, на ужин?Я сделаю тортик вкусный…Что говоришь? Не нужно.Жалеешь, бережешь мои чувства…

Я не ревную. Что ты!Милый, я всё понимаю.…Только, знаешь, ночью в субботуЯ друга с вокзала встречаю.

* * *Почему же тебя нет рядом, Когда ты так сильно нужен?Ведь ты можешь одним только взглядомИсцелить разбитую душу.

Мне обидно, мне горько и больно,Каждый шаг, каждый вздох через силу.Так и хочется крикнуть: «Довольно!»… Я любила. Ты помнишь? Любила…

А теперь? Что теперь – я не знаю.Лишь секунды на вечность похожи.Я скучаю. Ты слышишь? Скучаю!Невозможно, до плача, до дрожи.

Память – яд, отравляющий душу.Боль потерь не проходит бесследно.Ты мне нужен. По-прежнему нужен.Даже если по мне незаметно.

Ольга ЛАЗАРЕВА родилась в ГДР, в городе Магдебурге, выросла и живет в Улья-новске. По образованию юрист, психолог. Работает юристом. Окончила му-зыкальную школу по классу фортепиано, с детства сочиняет стихи и песни. Недавно начала писать прозу. Неоднократно участвовала в различных твор-ческих фестивалях и конкурсах, становилась лауреатом. В 2012 году удо-стоилась губернаторской премии для лиц с ограниченными возможностями в области литературы. Автор книги «Мир грез», неоднократно печаталась в различных периодических изданиях Ульяновска, в антологии «Ульяновская сло-весность: начало XXI века».

Член молодежного литературного салона для молодых поэтов «Симбир-лит» и Российского союза профессиональных литераторов.

86

А. Куряеву и М. Павлову

* * *Двое одною дорогою шли.В каждом цвела искра божья.Там, где гитары их были слышны,Сумрак людей не тревожил.

Весело песен пылали костры – Спорили двое, чей ярче.Песен той давней, той славной порыСердце по-прежнему алчет.

Еще бы – ведь в нихЕще не проникХолодный расчет.Их слово влечет – В нем выдох и вдох,В их музыке – Бог.

Жалко, но жаркий окончился спор:Их помирила дорога.Первый как пел, так поет до сих пор,Только не слышно второго.

– Спел бы, соперник! Мне нужен твой пыл,Яростный и непокорный!Смолкнуть как смог ты? Ведь ты наступилСобственной песне на горло!

И ладно бы ей –Из песни моейПропала Весна.Там осень однаЗа шаг до Зимы...А помнишь, как мы

Двое одною дорогою шли,В каждом цвела искра божья,Там, где гитары две были слышны,Сумрак людей не тревожил,

Весело песен пылали костры – Спорили двое, чей ярче?

Песен той давней, той славной порыСердце по-прежнему алчет.

* * *Тут воюй не воюй – так сложилось в природе,что погодит июль,а февраль непогодит,

что из августа всемы проследуем в осень.Мне еще сорок семь,а мои сорок восемь

мне сулят переменыпредстоящей весной, говоря откровенно,не те перемены...

И меня, черт возьми,мало радует это...

Но торопится в летобелый парус зимы...

* * *Одною музою отныне окрылен,и эта муза — ты.Хочу я музыкою твой озвучить сон – Моею музыкой.

Хочу, чтоб музыка моя связала насживыми узами.Хочу не узником быть губ твоих и глаз,но их союзником.

Владимир АРТАМОНОВ, заведующий кафедрой русского языка, литерату-ры и журналистики Ульяновского государственного университета имени И.Н. Ульянова, доктор филологических наук, поэт-песенник, автор-исполнитель, член Союза писателей России

ОДНОЮ МУЗОЮ ОТНЫНЕ ОКРЫЛЕН....

87

Музою моей став,крылья музыке моей дав,ты не сможешь ее забыть,Хотя бы раз услыхав.

Музою моей став,крылья музыке моей дав,ты не сможешь не полюбитьменя, ведь правда, my lave? * * *Моя последняя песняродится точно не завтра.Удача! Я же твой крестник!..Но вымерли динозавры...

И если... все-таки еслине та стоит за плечом, то,моя последняя песня,я все же знаю, о чем ты!

Я взял гитару впервые,когда мне было шестнадцать.С ней перестав быть на вы, яне устаю удивляться...

Не понимаю, откудая эту музыку слышу,но мне дано это чудо,и я надеюсь, что свыше.

Я не крутого замеса,но у Судьбы под прицелом,я не цеплялся за место,не набивал себе цену...

Ну чем тебя покорил я?Ведь ты меня полюбила,и подарила мне крылья,и сына мне подарила...

А жизнь могла бы быть лучше,и сердцу надобен праздник,а тут скорее получишьхороший кнут, а не пряник...

Саднит — душа или кожа? —И все же в здравом уме яблагодарю тебя, Боже,за все, что в жизни имею...

Моя последняя песняродится точно не завтра,и доживу я до пенсиии до овсянки на завтрак...Но если... все-таки еслине та стоит за плечом, то,моя последняя песня,я все же знаю, о чем ты!

* * *Зима надолго, но не на века,издалека еще вернутся птицы,и в кабалу попавшая рекаот ледяных оков освободится,

И сердце словно заново родится – любить и биться, биться, биться, биться...Весна случится скоро, но показима все длится, длится, длится, длится...

Я жду весны, как твоего звонка,я знаю: наша встреча состоится. Главы «Зима» последняя строка...Осталось лишь перевернуть страницу,

И сердце словно заново родится – любить и биться, биться, биться, биться...Весна случится с нами, но показима все длится, длится, длится, длится...

* * *Теснится в берегах река – ей часто половодье снится.Томится в ножнах сталь клинка:о как с другим клинком скреститься,грозя в живую плоть вонзиться,стремится в ножнах сталь клинка!

Клинок не извлечен покаотмщенья жаждущей десницей...Не разлилась еще река...Но скоро все это случится.Ведь мир, увы, недолго длится,да и весна недалека.

* * *Календарной весныминовала неделя,но резвятся метелина просторах страны.

До капелей апреля – как пешком до луны.Мало голубизныв мартовской акварели…

Миновала неделякалендарной весны – не люблю тишины – пальцы струны задели.

Я пою, я тебя избавляю от сна,чтобы в сердце твоём наступила весна!

88

* * *Если б не было разлук ненасытного недугас неизбывностью тревог,с неизбежностью утрат,Как смогли бы мы постичь, что мы значим друг для друга?Как посмели бы вершитьчетвертьвековой обряд,

называемый любовью?

А ведь в голову, увы,мысль стучалась многократно:вдруг за Божии дарыпринимаю муляжи...

От любви до нелюбви только шаг, а вот обратнонам шагать – не дошагатьвсю оставшуюся жизнь...

* * *Я скорее глуп, чем умен,и скорее слаб, чем силен,

оттого, любезный собрат,я скорее нищ, чем богат.

Я скорее мал, чем велик,но пою, что сердце велит.

Жизнь моя, пожалуй, не мед – «жив», однако, лучше, чем «мертв».

Я скорее добр, чем жесток,редко покидал свой шесток,

но при всем при том, виноват,я счастливей многих сто крат.

Ведь, к Ее коленям припав,я скорее пан, чем пропал.

Пусть надменно губы кривитгрозный Голиаф: я – Давид!

– Ой! «Скорпы»!В ответ на мой восторженный возглас таксист –

совсем молоденький, почти мальчик – улыбается и немного прибавляет звук:

– Нравится?– Да. Когда-то давно мы танцевали под эти ком-

позиции… ностальгия…Я немного смущена.– Вы были тогда влюблены? – в голосе собесед-

ника нотки неподдельного интереса, а это всегда под-купает и располагает к откровенности.

– О! Мы тогда были так молоды и все немного друг в друга влюблены…

Несколько секунд слушаю музыку молча, а потом продолжаю негромко вспоминать:

– У этой группы была еще одна мелодия, которая мне очень нравилась. Я не знаю английского и поэто-му не могу сказать, как она называется. Только совсем недавно отыскала русский перевод. Оказалось, что-то типа «Я все еще тебя люблю»…

Замолкаю в задумчивости. Но вот музыка закан-чивается, и начинает что-то вещать диктор.

– Так это у Вас радио? – в моем голосе нескрыва-емое разочарование. Ведь я-то вдруг понадеялась на продолжение, и где-то в глубине души – что зазвучит та… моя любимая…

А тут еще досадная пробка перед светофором. Да и мой водитель-собеседник утыкается в смартфон. Умом понимаю, что ему, возможно, пришло СМС с очередным вызовом и просто необходимо ответить, но разочарование растет.

И вдруг… или мне эта лукавая мимолетная улыб-ка водителя только показалась?.. но – она!.. узнаю её с первых же нот… ОНА! Моя любимая!

– Что это? Откуда? У Вас же радио???– Секрет, – снова искрит глазами юный водитель.

– Она? Угадал?– Да, – выдыхаю благоговейно и… улетаю… почти

на двадцать пять лет назад… Мимо проплывает родной город в постновогодних огнях. А я тону в «Scorpions»… негромкое вступление… лучистая улыбка других – го-лубых – взрослых – глаз… его протянутая ладонь… моя ладошка робко ложится в его руку… выходим в сере-дину танцующих пар… его плечи… рельеф мускул под джинсовой рубашкой… его рука на моей талии дели-катна, но очень надежна, на нее не страшно откинуть-ся всем корпусом… аромат кофе, дорогих сигарет и тонких вин… и вихрь музыки… властной… тревожной… завораживающей…

Я до сих пор не знаю, почему, танцуя весь вечер с другими женщинами, на первых звуках этой мелодии он всегда шел исключительно ко мне… нет, не знаю… ведь между нами никогда и ничего не было… даже ни одного поцелуя… ничего… кроме моей любви... любви-боли… любви-отчаянья… безответной… безнадежной… к мужчине, старше меня на девять лет… и вот этого ще-мящего танца под «Still Loving You»…

…Давно закончилась музыка… давно уехал маль-чик-таксист с лукавой улыбкой… я давным-давно дома… но очарование все длится… вот уже двадцать пять лет где-то в самой потаенной глубине нежным колокольчиком звенит этот вопрос: так что же было между нами?

Татьяна МЕЛЬНИК

ТА САМАЯ МЕЛОДИЯ

89

Владимир ПАШИН (1937 – 2013) родился в р.п. Жадовка Барышского рай-она Ульяновской области. До 1951 года учился в Жадовской семилетней школе. После семилетки окончил с серебряной медалью среднюю школу в р.п. Ленинка, а в 1960 году – Московский авиационный институт (МАИ). По распределению попал в г. Комсомольск-на-Амуре и отработал там три года. Затем до 1978 года жил в Самаре и работал в филиале ОКБ им. А.Н. Туполева инженером-кон-структором. Когда начал строиться УАПК, Владимир Федорович переехал в Ульяновск. Здесь он работал начальником КБ крыла на авиационном заводе.

С детства писал стихи. Печатался в заводской газете «Старт» и в газете «Град Симбирск». Как человек верующий, еще в советское время сделал поэти-ческий перевод «Псалтири» и многих евангельских притч.

ВРЕМЯЖизнь пролетает… БесконечныйЗвенит шум времени в ушах.Бунтует в недовольстве вечном Неугомонная душа.

То негодует, то мечтает,То затоскует тяжелоИ вдруг со страхом заметает –Как много времени прошло.

О время! Есть ли что дороже? Неуловимо ты, как тень.И век наш будет так же прожит,Как прожит был вчерашний день.

Лишь ты одна, подруга-память,Мне сохранишь былые сны, Чтоб душу бередить и ранить Щемящим трепетом весны.

90

Как часто сердце снова хочет Пройтись по вехам прежних верст, И память медленно волочит Воспоминаний пёстрый хвост.

Там всё так сказочно, так древне.Такой святой покой во всём,Как будто ласковой царевныХранится легкокрылый сон.

* * *Я лежал среди ночи без сна. Вдруг, как вспышка слепящего света, Соловьиная трель разнеслась.Может, мне померещилось это?

Долго ждал я с надеждой, мольбой Продолженья концерта, но тщетно. Только поезд шумит, как прибойДа собачий концерт этот щедрый.

Младость, песнь соловья на душе –Пронеслись они быстрой кометой. Да и было ли всё вообще? Может, мне померещилось это?

* * *Твой дух предстанет с жизненным итогомПред Господом – вся суть обнажена. Достойна ли она блаженства с Богом Или на вечный мрак обречена?

Всё временное – прочь. Развеет ветромПустопорожних мыслей тлен и прах. Но воссияют вечным Божьим светом Любовь к Творцу и искорки добра.

Лишь избранным дано отринуть злое И в жертвенном пожаре для Творца Спалить в себе всё плотское, земное.Спасётся претерпевший до конца.

ЛОГОСВ земных пластах, морских глубинах Веками скрыта красотаОпалов, жемчугов, рубинов.Но для кого ей там блистать?

Лишь сам Творец зрит эту плоть, Любуясь перлами Своими.Таится в каждом своё имя,Его поймет один Господь.

Так у людей под грубой кожей, Под шелухой греха и зла,Сияет скрытый образ Божий –Комочек света и тепла.

Ключи от образа – у Бога.Он проницает всё с высотИ, обращаясь к нам с подмогой, Нас тайным именем зовёт.

СТАРОСТЬСухая, ветхая старушка, Которой скоро на покой,По-черепашьи, осторожно Плелась по улице с клюкой.

Клюкой асфальт она скоблила –Авось монетку подстрижёт. Исканье бесполезным было –Народ копейки бережёт.

Какая тягостная старость! Тоска, сиротство, нищета...И жизни нет уже. Осталась Лишь эта жалкая тщета.

Вот подтащилась бабка близко (Она страшна, худа, седа).Хотел я сунуть ей рублишко,Да не решился, как всегда.

Согнулась, подперлась клюкой –На букву П она похожа.А у меня мороз по коже.Смотрю и думаю: «О Боже!Не дай мне старости такой...»

УТРОРаньше всех пичуги пробуждаются. Я не спал.Свой альбом, родимый, вдохновляющий,Все листалХорошо в ночи я поблаженствовал –Кофей, чай.И стихи, в которых мало женского, –Не серчай.Здравствуй, утро,Здравствуй, неизвестное,Что несешь?Голубой простор? Слова заветные?В сердце нож?Как оно клокочет и колотится!Стук в висках.К мукам долгим,Радости коротенькой –Нам не привыкать.Погуляли, попили,Попели мы,Но не рвемся вниз.Жизнь моя,С мученьями, похмельями –Не остановись!

* * *Откровения Божьего слова, Покаянье, прощенье – «туфта».Наущения дьявола злогоОскверняют людские уста.

Так беснуется наша эпоха,Пляшут плоти слепые рабы.Лень и алчность, обжорство и похоть –Вот позорные метки судьбы.

91

Озлобляют всех беды, обиды,Нам неведома радость труда.Мы сгораем от спирта, от СПИДа,Но никто не сгорел со стыда.

Стыд и совесть легко рассорили. Веры нет ни в добро, ни в любовь. Бесы тьмы храмы душ разорили И безбожно сосут нашу кровь.

ПОСТОЯЛЬЦЫМы на земле всего лишь постояльцыВ своих отелях – сёлах, городах,Кто – в пышных «люксах» с праздностью и пьянством,Кто – без удобств, зато в слезах, трудах.Наступит утро трудного исхода,В мир запредельный с новою судьбойТебя Всевышний выкликнет из хора. И что возьмёшь в дорогу ты с собой?

ЛОГОСБожественное слово Логос,Пройдя сквозь темные пласты,Пронзит стрелой души берлогу,И для добра воскреснешь ты.Как уголь, тлея под золой, Взыграет пламенем от ветра.Так под дыханьем Духа – СветаСгорают в душах грех и зло.Стрелами огненными метитСвоих избранников Творец.О логос, только ты на светеПриблизишь князя тьмы конец.

НЕОПАЛИМАЯ КУПИНАЯвил Создатель много див. Пророк увидел зримо: Терновник на горе Хорив Горит неопалимо.

Здесь из огня взывал ГосподьК прообразу Христову,Чтоб совершил пророк исходОт рабства к жизни новой.

И Моисей нёс тяжкий крестИ, следуя завету,Из чужедальних гиблых мест Народ свой вывел к свету.

Знак поворота бытия –Куст, пламенем объятый.

И он, во времени струясь,Прообраз Благодатной.

Как не сгорела КупинаС вечнозелёной гривой, –Так левою сохранена Пречистая Мария.

Святой Землёю стал Синай, Небесными вратами.Паломник, обувь с ног снимай Здесь Божий дом и тайна.

Тысячелетья шёл отбор. Менялась тварь земная,Но древний куст жив до сих пор –Один на всём Синае,

На вечном корне Купины Часовня утвердилась. Светлей раскаянье вины И ближе Божья милость,

И, как Терновник за окном, Пылал, мир озаряя –Душа Божественным огнёмГорит и не сгорает.

ИСКРЫГоре выползает не из мутиИ не из земли выходит грех –Человек рождается на муки,Словно искры, чтоб стремиться вверх.

В муках нас выводят в мир,И тут же Бытие нам причиняет боль.Чем мудрей мы, тем сильнее тужим.Беспредельны муки, как любовь –

* * *«Пойдём сюда, сынок. Не бойсь, –Старуха вскоре мне прошамкает, –Ну как дела? Устал, небось?Не дрейфь – чуток ещё пошастаем.

Тут у меня товарка есть –Печаль твою излечит полностью. Косой острющей бабка днесь Навек избавит от всех болестей...»

Иду, смеюсь – пока живой.Нет, не могу так просто кончиться.Но угол – виден. Боже мой!Как поворачивать не хочется.

92

Анатолий Стёклышкин появился на свет ранним мартовским утром накануне Международного женского дня. Весь медицинский персонал ласково улыбался и поздравлял маму с таким прекрасным подарком. После праздника маму вместе с объёмным белым кульком, перевязанным синей лентой, встречали на пороге род-дома папа с тремя красными тюльпанами и бабушка с коробкой конфет для вра-чей.

Не успел малыш оказаться в своей новенькой кроватке, как его тут же окружи-ли любопытные родственники, которые умильно разглядывали новорожденно-го и приговаривали: «Мамин ротик, мамин носик, папины глазки, папина попка». Правда бабушка всё время вмешивалась и настаивала, что глазки и носик все же её.

Постепенно ажиотаж вокруг маленького Толи спал. Родственники, вручив по-дарки, забыли о его существовании ровно на год – до следующего дня рождения, а для родителей настали беспокойные дни и ночи.

Толя был очень спокойным ребёнком, он хорошо спал, кушал и почти не ка-призничал, правда, мама все равно постоянно жаловалась на усталость и недосып.

В одном журнале про здоровье бабушка вычитала, что малышам для разви-

ДЕБЮТ

Алина ОСОКИНА родилась в Ульяновске в 1991 году в семье инженеров- авиастроителей. После окончания школы поступила в УлГПУ им. И.Н. Ульянова на исторический факультет, который с отличием окончила в 2013 году. Ра-ботала школьным учителем. Лауреат областной премии «Первая роса-2014».Рассказ, который мы предлагаем, – первая публикация автора в нашем жур-нале.

ПИАНИСТ

93

тия полезно слушать классическую музыку. Для этого были найдены старенький проигрыватель и несколь-ко пластинок. Днём Толя засыпал под скрипичные звуки Грига, а вечером – под сонаты Моцарта. Однако вскоре ежедневная пытка классикой надоела всем до-мочадцам, и эксперимент прекратили.

Но когда Толе исполнилось шесть лет, семья ре-шила, что мальчику необходимо всерьёз заняться му-зыкой. На день рождения ему подарили фортепиано, которое с трудом втащили по узкой лестнице на чет-вертый этаж три здоровых грузчика.

С 1 сентября Толя отправился в музыкальную школу. Сначала ему даже было интересно гладить ма-ленькими пальчиками большие белые клавиши, ко-торые издавали знакомые с детства звуки. Но вскоре наступили унылые будни с ежедневными занятиями, нотами, сольфеджио и строгой учительницей, кото-рая нервно курила в форточку и сильно пахла при-торно сладкими духами. Ещё она носила крупные перстни на тонких пальцах и била мальчика линей-кой по рукам, когда тот отвлекался. От таких методов обучения у Толи развились астма и нервозность. Мама и бабушка тут же забили тревогу и повели ребенка в поликлинику. После детального обследования врачи рекомендовали отправить Толю в санаторий подле-читься.

Бабушка взяла мальчика в охапку и срочно от-правилась в Ессентуки. Там Толя каждый день пил местную воду, дышал свежим воздухом и гулял не-сколько часов утром и вечером, пока бабушка не на-чинала жаловаться на больные ноги и не тащила его обратно в номер. Всё остальное время Толя прово-дил за школьными учебниками, чтобы не отстать от остальных детей.

Через две недели Толя вернулся домой. Здоровый румянец на пухлых щеках свидетельствовал о полном выздоровлении.

На семейном совете было решено отдать Толю в специальную музыкальную школу при местной кон-серватории. Там его приняли охотно, педагоги уверя-ли, что у мальчика талант, и обещали сделать из него второго Рихтера.

Новая учительница понравилась Толе куда боль-ше прежней. У неё были длинные тонкие руки: быва-ло, Толя так засматривался на изящное скольжение ее пальцев, что пропускал мимо ушей весь урок. Ещё учительница носила красивую зеленую брошь на лацкане пиджака, и от неё исходил легкий цветочный аромат.

В новой школе Толя пропадал целыми днями. Обычные уроки чередовались со специальными за-нятиями. По воскресеньям с самого утра Толя садился за фортепиано и занимался под присмотром бабуш-ки, которая стучала спицами на диване и поверх оч-ков поглядывала, чтобы мальчик смотрел в ноты, а не косился в сторону окна, за которым весело гоняла мяч детвора.

Иногда Толя получал амнистию: ему давался один час для прогулки. Ребята во дворе Толю не любили и не хотели брать неповоротливого мальчика к себе в команду. Правда, иногда ему разрешали постоять на воротах, хотя дома ему строго-настрого запрещали участвовать в играх, опасных для рук. Когда отведен-ный час истекал, из окна выглядывала бабушка и зва-ла мальчика домой. Никакие уговоры на неё не дей-

ствовали, Толе оставалось только подчиниться и идти домой разучивать ненавистные гаммы.

Постепенно из семьи исчез папа. Сначала Толя спрашивал о нём, а потом перестал. У половины его сверстников не было отцов, и это считалось нормаль-ным.

В десять лет Толя впервые вышел на сцену. Для этого события ему сшили черный костюм и купи-ли бабочку, совсем как взрослому пианисту. И хотя мазурка Шопена, которую должен был исполнять Толя, занимала всего пару минут в сборном концер-те, мальчик сильно волновался. Как назло, его выход был в самом конце. Время тянулось так медленно, как будто каждая минута состояла не из шестидесяти, а как минимум из ста двадцати секунд. В ожидании сво-его выхода Толя успел несколько раз повторить вы-ступление, погулять в коридоре, посмотреть других участников. Наконец его объявили. Мальчик вышел на сцену и оказался один на один с забитым до отказа залом. Волнение нарастало. Толя подошел к банкет-ке и начал настраивать ее. Банкетка поднималась то слишком высоко, то слишком низко. Данные манипу-ляции вызвали всеобщий смех. Толя стал суетиться, двигать банкетку, наконец-то он сел, но тут оказалось, что ладони вспотели. Мальчик стал выворачивать карманы в поисках платка, но, так и не обнаружив его, вытер руки о рубашку. Пальцы были какими-то чужи-ми, они разбегались в разные стороны, как божьи ко-ровки, и совсем не слушались мальчика.

Толя не помнил, как он закончил выступление и убежал за кулисы. Если бы Толя родился смелым и це-леустремленным мальчиком, он никогда больше не вернулся бы в класс и навсегда забросил бы всякие за-нятия музыкой. Но Толя был другим, он очень любил маму и бабушку, которые искренне за него пережива-ли и верили, что он станет вторым Рихтером.

За первым выступлением последовали другие, более или менее успешные. Учительница сказала, что мастерство приходит с опытом. И Толя стал терпели-во ждать, когда этот опыт с мастерством придут и к нему.

Вскоре к ним в город приехал один очень извест-ный пианист. Мама с трудом достала три билета и по-вела Толю на концерт. Сначала мальчик внимательно следил за немолодым грузным мужчиной, который закатывал глаза и покачивался в такт музыки. Бабушка все время шептала Толе, чтобы тот обратил внимание на руки музыканта. Толя тянул шею между рядами, чтобы разглядеть большие руки пианиста.

Вскоре это занятие мальчику надоело, да и весь концерт оказался ужасно скучным. Однако Толе ни-чего не оставалось, как терпеливо ждать его оконча-ния.

После концерта мама с бабушкой потащили Толю за кулисы. Они окружили пианиста и начали упрашивать его послушать талантливого мальчика. Музыкант пробовал сопротивляться, но сам не за-метил, как оказался в гримерке возле рояля, за кото-рым сидел полный добродушный мальчик, усердно играющий мазурку Шопена. Пианист послушал его, сделал пару дежурных замечаний и, усыпив бдитель-ность женщин, улизнул из гримерки.

По дороге домой мама с бабушкой бурно обсуж-дали прошедший концерт и пришли к выводу, что этот пианист не так уж и хорош, как о нём говорят,

94

и вообще их Толенька будет играть намного лучше. А Толя слушал их и верил, что когда-нибудь станет на-стоящим пианистом.

Шли годы. Толя развивался как музыкант и как мужчина. Он вырос, возмужал, мягкий пушок над гу-бами сменился редкими усиками, а пухлые розовые щеки покрыла жесткая щетина. Однажды к ним в школу для обмена опытом прилетела шестнадцати-летняя пианистка из Японии. Она была необыкновен-но хороша собой: высокая, стройная, как тростинка, с длинными лебедиными руками, красивой кистью и музыкальными пальцами. К счастью Толи, она по-пала в его класс. Как все мальчики, он восхищался её необычной красотой, но ещё он ценил ее как музы-канта. Она обладала прекрасной техникой, слухом и музыкальностью. Толя мог подолгу наблюдать за её занятиями через дверную щелку, пока не получал уве-систый пендель от какого-нибудь мальчишки, пробе-гавшего мимо по коридору.

Будь Толя смелым и уверенным мальчиком, он непременно пригласил бы японскую девочку в кино или на прогулку, но он ужасно стеснялся и не решался ни заговорить с ней, ни даже открыто посмотреть в её сторону. Она хорошо говорила по-русски и быстро подружилась с другими ребятами. Они водили её по главным достопримечательностям города и пригла-шали к себе домой. Но Толю ни в одну компанию не брали, ему оставалось только вздыхать и мечтать, что когда-нибудь она обратит внимание и на него.

Если чего-то очень хотеть, то оно обязательно сбудется. Однажды японка подошла к Толе и попро-сила помочь ей с одним сложным пассажем в прелю-дии Рахманинова. Толя, едва веря своему счастью, тут же бросил недоеденный бутерброд и помчался за ней в класс. Никогда ещё он не был так близок с девушкой. Они сидели за одним роялем и изредка касались друг друга локтями. Находясь на вершине своего счастья, Толя не заметил, как в кабинет вошли его однокласс-ники и начали хихикать над ними и обзывать сладкой парочкой. Девушка смутилась и, схватив ноты, убе-жала прочь. Толе надо было догнать её, объясниться, договориться о встрече, но вместо этого он остался в классе и, устремив глаза в пол, выслушивал насмешки товарищей.

Через неделю японка улетела домой. А Толя наде-ялся когда-нибудь встретить её на каком-нибудь кон-курсе или фестивале.

Когда Толе исполнилось восемнадцать лет, он поступил в консерваторию. Бабушка подумала, что Стёклышкин – неподходящая фамилия для серьёзно-го музыканта, а вот Анатолий Стеклов – звучит кра-сиво и благородно. Получив новый паспорт, Анато-лий отправился на Всероссийский конкурс молодых пианистов в Москву. Мама очень боялась отпускать так далеко и надолго своего отпрыска. Она пережива-ла, как бы её сыночек не заблудился в большом чужом городе, как бы не остался голодным и не перепутал расписание репетиций и конкурсных выступлений. Однако ей пришлось скрепя сердце отправить Ана-толия на такой важный конкурс, на котором могла определиться его дальнейшая карьера. Мама с бабуш-кой проводили его до самолёта, сунули пакет еды, которую непременно нужно было съесть до вечера, строго-настрого наказали не выходить из гостиницы без особой надобности, не покупать еду где попало,

беречь руки, тепло одеваться, внимательно следить, чтобы соперники не подстроили какую-нибудь па-кость, и обязательно звонить домой два раза в день. Анатолий обещал неукоснительно соблюдать их ин-струкции и, лишь оказавшись на борту самолета, смог вздохнуть свободно.

В Москве Анатолий сразу же заселился в гости-ницу, его соседом оказался молчаливый худощавый пианист из Красноярска. Мама запретила Анатолию общаться с соседом, а тем более куда-нибудь ходить с ним.

В тот же день состоялась жеребьевка. Анатолий вытащил последний стартовый номер, за что был от-читан мамой, которая считала, что к концу прослу-шиваний члены жюри устанут и не дослушают всех участников. Однако жюри очень внимательно отнес-лось ко всем конкурсантам, и по итогам прослушива-ний пропустило Анатолия Стеклова во второй тур.

После второго тура к Анатолию подошла моло-дая журналистка из столичной газеты. У нее были ко-роткая стрижка, карие глаза и острый профиль. Она задавала банальные вопросы про волнение, програм-му, учёбу и семейные дела. Журналистка говорила так быстро, что Стеклов едва успевал думать, прежде чем отвечать на её вопросы. В конце короткой беседы она предложила молодому человеку выпить чашеч-ку кофе в соседнем кафе. Анатолий отказался, как его учила мама, но девушка была очень настойчива и, не обращая внимания ни на какие отговорки, потащила его в кафе. Анатолий долго смотрел на густую, чер-ную, приятно пахнущую жидкость, которую дома ему не давали из-за слабого здоровья, не решаясь попро-бовать. Журналистка трещала без умолку, расспраши-вая пианиста о его жизни, семье и планах на будущее, тот что-то мямлил в ответ, не отводя глаз от ярко-красного маникюра своей собеседницы.

Наконец, юноша отхлебнул из маленькой чашки и обжег кончик языка. Кофе ему не понравился, по-казался горьким и невкусным. Он отодвинул чашку в сторону и робко посмотрел на девушку. Она широ-ко улыбнулась, обнажив белые зубы, и рассказала по секрету, что в кулуарах конкурса о нем говорят как об очень перспективном музыканте. Анатолий ещё больше смутился: неужели эти известные пианисты считают его талантливым?

Журналистка предложила сходить куда-нибудь ещё, но Анатолий отрицательно замотал головой. Он не заметил, как оказался в квартире у журналистки, как остался на ночь. Утром он опоздал на репетицию и получил взбучку от мамы за то, что весь вечер не от-вечал на звонки.

В голове Анатолия все смешалось: мама, бабуш-ка, журналистка, конкурс. Он бросился в ресторан на первом этаже гостиницы и, заняв рояль, начал лихо-радочно повторять Второй концерт Листа. Вскоре его выгнали официанты, и он поплелся к себе в но-мер, где, накрывшись одеялом с головой, уснул, благо сосед слетел еще с первого тура и уехал домой в Крас-ноярск.

На следующий день состоялся финал. Первый раз в жизни Анатолий совсем не волновался, с утра у него болела голова, клонило в сон, дрожали руки. Он вышел на сцену абсолютно пустой, как будто всё, что он собирал двенадцать лет, внезапно расплескалось. Он машинально сыграл концерт, поклонился и ушёл

95

со сцены. За кулисами к нему подошел дирижер, по-хлопал по плечу и сказал, что ему не хватило опыта выступлений с оркестром.

Несмотря на это, Анатолий Стеклов получил третью премию, а один уважаемый профессор при-гласил его продолжить обучение в Московской кон-серватории. На банкете его отыскала журналистка и предложила отметить это событие вдвоём.

Когда мама с бабушкой узнали о том, что их Толя не намерен возвращаться домой и, более того, нашёл в Москве какую-то мымру, которая старше его на де-сять лет, они первым же рейсом вылетели в столицу. Без труда отыскав адрес девушки через её газету, мама и бабушка с криками ворвались в квартиру и устрои-ли скандал. Они обзывали журналистку шарлатанкой и проституткой, грозились написать заявление в ми-лицию и забрать своего мальчика домой. Но девица тоже оказалась не промах: она назвала своих оппо-ненток старыми ведьмами, сама пообещала вызвать милицию и посадить женщин за незаконное проник-новение на частную территорию, а также показала им фигу, которую они получат вместо Анатолия.

Сам виновник скандала в это время сидел на кух-не и ни во что не вмешивался. Когда Анатолия спро-сили, с кем и где он хочет остаться, юноша ответил: «В Москве». Бабушка тут же схватилась за сердце. Мать начала кричать, что больше не хочет его знать, чтобы он больше не звонил и забыл дорогу к дому. Журна-листка вытолкала женщин из квартиры и захлопнула дверь.

Впервые Анатолию стало по-настоящему страш-но. Как в детстве, он верил, что если не съест суп, то бабушка выльет его за шиворот, так и теперь он боял-ся, что больше никогда не увидит самых дорогих его сердцу людей. Он хотел их догнать, но журналистка остановила его и пригрозила, что если он побежит за ними, то к ней может больше не возвращаться. Анато-лий помялся, решая уйти или остаться, и остался на-всегда.

…Через десять лет в Москву на гастроли приле-тела одна известная японская пианистка. После кон-церта ее повели в недавно открывшийся модный ре-сторан «Мясо & Jazz». Свободный столик был только возле сцены, на которой играл одинокий пианист.

Весь вечер японка, не отрываясь, смотрела на тучного пианиста с грустными глазами. Он ей кого-то напоминал, но она долго не могла вспомнить – кого? После ужина она подошла к нему и с трудом

произнесла: «То-лья-а?» Пианист вскочил, взял её за руку, легонько сжал мягкую кисть с длинными паль-цами и машинально начал трясти… Он тоже узнал её, свою первую юношескую любовь!

Японка спешила на самолет, Анатолий вызвался проводить. По дороге в аэропорт он рассказал, что с третьего курса бросил консерваторию, потому что жена жаловалась, что муж не приносит домой де-нег и ей приходится зарабатывать за двоих. Она на-деялась, что Стеклов быстро найдет агента и начнет гастролировать за границей. Однако для этого нужен был «стартовый капитал» и, конечно, время, но жена не хотела ждать. Сначала он пытался устроиться в оркестр, немного работал концертмейстером, по-том супруга устроила его в джазовый коллектив, от-куда его быстро выгнали. В итоге Анатолий Стеклов осел в одном из трактиров, был там на хорошем счету за свой кроткий нрав, на него ходила публика, а по-том его пригласили в этот ресторан. Жена все время пилила его, жаловалась, что он мало зарабатывает, и обещала выгнать из дома, но так и не выгнала.

Уже десять лет он не был дома, ему хотелось по-видать родных, но никак не получалось вырваться из Москвы. Бабушка умерла, а мама с ним не разговари-вала. Когда Анатолий вспоминал своих родственни-ков, он стыдливо опускал глаза. Японка заметила это и не стала больше расспрашивать о взаимоотноше-ниях пианиста с его матерью и женой.

Анатолий робко поинтересовался, как она жила все те годы, что они не виделись. Японка рассказала, что она окончила консерваторию в Токио, потом ста-жировалась в Петербурге, победила на нескольких престижных конкурсах, обзавелась агентом и стала концертирующей пианисткой. Два года назад она вы-шла замуж за скрипача и родила дочь.

Пианист-тапёр проводил её до стойки регистра-ции и на прощание поцеловал руку. Она пожелала ему удачи и пообещала навестить, когда снова будет в Москве.

Анатолий вышел из здания аэропорта. Домой ехать не хотелось. Без перерыва то взлетали, то сади-лись самолеты. Мир был открыт, Анатолий Стеклов мог сесть на самолет и улететь в любую точку Земли, чтобы начать всё сначала. Но что-то якорем держало его в Москве.

Мир был открыт, но там не было женщин, кото-рые любили бы и заботились бы о нём.

96

В конкурсе могут принимать участие жители Ульяновской обла-сти в возрасте 13 - 45 лет.

Конкурс проводится с марта 2016 г. по декабрь 2016 г. по следую-щим номинациям: «Поэзия». «Проза».

Работы на конкурс представляются в электронном виде.В номинации «Поэзия» – 8 - 10 стихотворений (не более 10 печатных стра-

ниц); в номинации «Проза» – 1 рассказ (10 - 15 страниц печатного текста).В работе должны быть отметка «На конкурс» и сведения с указанием фа-

милии, имени, отчества автора, возраста, места учёбы или работы, адреса проживания, телефона. Желательно приложить фото автора. Тексты в фор-мате doc, фото в формате jpg.

Для подведения итогов конкурса оргкомитет создает профессиональное жюри, в состав которого войдут члены Союза писателей России, специалисты в области филологии. Жюри оценивает творческие работы по следующим кри-териям:

– содержание, глубина, искренность;– литературная грамотность, самостоятельность мышления, оригиналь-

ность творческого замысла и изложения;– композиция, логика, образность мышления, динамика действия (в прозе);– красота языка и образность речи, наличие тропов (в поэзии).Подведение итогов конкурса состоится 24 – 25 декабря 2016 г. в Торже-

ственном зале Ульяновской областной научной библиотеки. Лауреаты и дипломанты конкурса за занятые 1-3-е места награждаются

дипломами и памятными призами. Участники конкурса будут отмечены бла-годарственными письмами.

Лучшие творческие работы будут опубликованы на страницах региональ-ного литературного журнала «Симбирскъ».

Заявки на участие в конкурсе и творческие работы принимаются с 1 марта по 1 декабря 2016 г. по электронному адресу: cashless@list.ru

Вся информация о конкурсе размещена на сайте «Первая роса»: www.pervayarosa.com

Телефон для справок 89278270178

www.pervayarosa.com Ульяновское региональное отделение ООО «Союз писателей России» совместно с министерством ис-кусства и культурной политики Ульяновской обла-сти проводит областной молодёжный литератур-ный конкурс «ПЕРВАЯ РОСА».

Вдыхая аромат весны,Я улыбаюсь вместе с солнцем.Звенит капель, бегут ручьи –Всё радуется и смеётся.

Ведь долгожданная пора,Что мы в дни снегопада ждалиНастала. Здравствуйте, Весна!И в сердце больше нет печали.

Уж сходит талая вода,И птицы в небе стройным клиномЛетят в родные города И сёла с песней журавлиной.

Анастасия ЕГОРОВА, 16 лет

ВЕСЕННЕЕ НАСТРОЕНИЕ Всё в оживленье долгожданном.И, к новой жизни возвратясь,Вновь распускаются тюльпаны.

Березки в зелень нарядясь,Расправив клейкие листочки,Ветвями весело качаютИ о весне нас возвещают.

А в синем небе облакаПлывут, как древние фрегаты,Свои расправив паруса,Взяв курс за горизонт, на запад.

И всё вокруг свободой дышит,Весенней музыки полнаПрирода. Ты её услышишь!Ведь в гости к нам пришла весна.