Pushkin poems

Александр Сергеевич

ПУШКИН

Стихотворения

Поэмы

Евгений ОнегинРоман в стихах

Сказки

МОСКВА • 2011

О. А. Кипренский. А. С. Пушкин.

1827 г. Фрагмент

3

Одно за другим каждое поколение пытается определить свое отношение к Пушкину и установить, что оно в нем ищет и что находит. Объяснить это мож-но тем, и только тем, что на Пушкине мы проверяем себя и, вглядываясь в его облик, сами себя судим.

Гоголь сказал еще при жизни поэта: «Пушкин есть чрезвычайное явление русского духа», и к словам этим Досто-евский счел нужным добавить: «...и про-роческое». Казалось бы, гоголевского признания было довольно: чрезвычай-ное явление. Но Достоевский, отметив «пророчество», самого себя в Пушкине искал, себя в нем утверждал, как неза-висимо от сил или духовного склада де-лают это и все русские люди.

Так, Блок в январе 1921 года в ледя-ном, притихшем от волнения зале Пе-тербургского дома литераторов, сквозь зубы, мертвенным голосом говоря, что «Пушкина убила не пуля Дантеса, а от-сутствие воздуха», искал ответа на то, что мешало ему жить...

Бессмертие Пушкина не в том, что он писал хорошие, прекрасные, замечатель-ные стихи, а в том, что он для каждого времени по-новому оживает. После все-го, что в мире произошло и чему были мы свидетелями не может все остаться по-преж нему, и так как нет сомнений, что Пушкин жив, то, если бы все по-преж нему осталось, пришлось бы при-знать, что мертвы мы.

Главное — это вопрос: что в Пушки-не, откуда у него над нами власть, в чем оправдание этой власти?

Можно бы ответить по рецептам чи-сто литературным и сослаться хотя бы

на несравненное качество стихов и не-сравненную жизненность образов.

Но это не ответ, а отговорка. Чрезвы-чайное явление русского духа не может быть этим исчерпано, и эстетической оценки оказывается для него недоста-точно.

Нельзя не чувствовать, что Пушкин в русской истории — явление единствен-ное, верховное, но чувство это не укла-дывается в литературные рамки. Осо-бенно теперь, менее чем когда бы то ни было теперь.

Я боюсь болтовни, большей частью высокопарной, а то и откровенно бес-стыдной, насчет особенного характера нашей эпохи, будто бы небывало дина-мической, будто бы неслыханно траги-ческой, но, действительно, литература, «как таковая», или искусство для искус-ства проходят сейчас через страшные испытания, и — нравится нам это или не нравится — ничего тут изменить нельзя.

В основе искусства лежит представ-ление о человеке, о мире. Надо внести ка кой-то порядок в это основание, пре-жде чем безмятежно любоваться изящ-ными надстройками и балконами на де-сятом или двадцатом этажах.

Не знаю, что делается сейчас с созна-ниями и душами в России, не знаю, вый-дет ли что-нибудь из того, что там с ни-ми делается, как не знает этого и никто из нас. Но лично мы живем как будто внизу волны, на гребне которой удер-жался один только Пушкин. И волна эта разбилась.

Я не вкладываю в эти слова никакого политического смысла. Волна начала спа-

Георгий АДАМОВИЧ

Пушкин*

* Фрагмент речи, произнесенной на собрании Объединения писателей в Париже.

4

дать давно, с Лермонтовым, с Гоголем, сразу после смерти Пушкина, и сейчас, в последнем шуршании ее пены, мож-но бы повторить вопрос: так что же нам делать?

Навсегда останется загадкой, что та-кое человек. Но нельзя жить, нельзя продолжать жить человеку в мире без уверенности, что между добром, красо-той, справедливостью, правом и всеми такими понятиями существует прямая нерушимая связь и что, как радиусы одного круга, все они сходятся в одной точке. Иначе можно только более или менее быстро, более или менее медлен-но сходить с ума, и право продолжать писать стихи — может быть, и отлич-ные стихи,— этого не сознавая, есть на-чало такого сумасшествия.

Но и тороп ливая попытка восстано-вить порядок, нарушенный ходом исто-рии, ходом культуры, есть предприятие не более плодотворное. Именно так, вдруг оглядываясь, понимаешь, почему от Пушкина исходит свет, именно так наполняются смыслом предсмертные слова Блока, обращенные к Пушкину: «Дай нам руку в непогоду, помоги в не-мой борьбе...» И что в русской истории особенно удивительно — это то, что во-семнадцатый век мог бы и должен был бы так же на Пушкина надеяться, так же его ждать, его предчувствовать и к не-му тянуться, как век двадцатый его вспо-минает и на него оглядывается.

Волна шла вверх, чудо Пушкина про-изошло на ее вершине и почти сейчас же исчезло. Возможен и другой образ: ночь

и сумерки позади, ночь и сумерки вда-леке — и какое-то сиянье между ними...

В истории России замечательно не только творчество Пушкина, но и его судьба. Что случилось в этот роковой, веч-но памятный день 29 января 1837 года? Умер великий поэт? Да, умер великий поэт, и было бы естественно сокрушать-ся о его смерти, гадать о том, что он мог бы еще создать, куда пошла бы при нем русская литература или как оценил бы он «Войну и мир» и «Братьев Карама-зовых».

Но судьба Пушкина не есть обыкно-венная жизнь и смерть, как у других лю-дей, это что-то имеющее начало, восхо-ждение и конец, точку в конце. Смерть его есть гибель. Это нечто родственное древним, вечно живым мифам о жерт-ве, с которой народ, страна или эпоха приносят в искупление лучшее, чем вла-деют.

Если есть в нашей смутной и темной истории смысл, то в ней самое ясное, самое значительное то, что Россия без-отчетно принесла Пушкина в жертву как лучшее, что у нее было. Если есть у нашей истории смысл, то Россия и до сих пор у его могилы стоит и могила эта никогда совсем закрыта не будет...

Зачем нужна была жертва? Никто ни-когда на это не ответит. Нуж на, очевид-но, гибель того, что есть у людей самого великого и дорогого, чтобы свершился какой-то непреложный закон и чтобы это великое и дорогое оказалось с людь-ми неразрывно связано...

СТИХОТВОРЕНИЯ

6

Александр Сергеевич Пушкин

Навис покров угрюмой нощи На своде дремлющих небес;В безмолвной тишине почили дол и рощи, В седом тумане дальний лес;Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,И тихая луна, как лебедь величавый, Плывет в сребристых облаках.

С холмов кремнистых водопады Стекают бисерной рекой,Там в тихом озере плескаются наяды Его ленивою волной;А там в безмолвии огромные чертоги,На своды опершись, несутся к облакам.Не здесь ли мирны дни вели земные боги? Не се ль Минервы росской храм?

Не се ль Элизиум полнощный, Прекрасный Царскосельский сад,

Где, льва сразив, почил орел России мощный На лоне мира и отрад?

Воспоминания в Царском СелеА. А. Тон. Царское Село. Лицей. 1822 г.


7

Промчались навсегда те времена златые,Когда под скипетром великия женыВенчалась славою счастливая Россия, Цветя под кровом тишины!

Здесь каждый шаг в душе рождает Воспоминанья прежних лет;Воззрев вокруг себя, со вздохом росс вещает: «Исчезло все, Великой нет!»И, в думу углублен, над злачными брегамиСидит в безмолвии, склоняя ветрам слух.Протекшие лета мелькают пред очами, И в тихом восхищенье дух.

Он видит: окружен волнами, Над твердой, мшистою скалойВознесся памятник. Ширяяся крылами, Над ним сидит орел младой.И цепи тяжкие и стрелы громовыеВкруг грозного столпа трикратно обвились;Кругом подножия, шумя, валы седые В блестящей пене улеглись.

В тени густой угрюмых сосен Воздвигся памятник простой.О, сколь он для тебя, кагульский брег, поносен! И славен родине драгой!Бессмертны вы вовек, о росски исполины,В боях воспитанны средь бранных непогод!О вас, сподвижники, друзья Екатерины, Пройдет молва из рода в род.

О, громкий век военных споров, Свидетель славы россиян!Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов, Потомки грозные славян,Перуном Зевсовым победу похищали;Их смелым подвигам, страшась, дивился мир;Державин и Петров героям песнь бряцали Струнами громозвучных лир.

И ты промчался, незабвенный! И вскоре новый век узрелИ брани новые, и ужасы военны; Страдать — есть смертного удел.Блеснул кровавый меч в неукротимой дланиКоварством, дерзостью венчанного царя;

Восстал вселенной бич — и вскоре новой брани Зарделась грозная заря.

8


И быстрым понеслись потоком Враги на русские поля.Пред ними мрачна степь лежит во сне глубоком, Дымится кровию земля;И селы мирные, и грады в мгле пылают,И небо заревом оделося вокруг,Леса дремучие бегущих укрывают, И праздный в поле ржавит плуг.

Идут — их силе нет препоны, Все рушат, все свергают в прах,И тени бледные погибших чад Беллоны, В воздушных съединясь полках,В могилу мрачную нисходят непрестанноИль бродят по лесам в безмолвии ночи...Но клики раздались!.. идут в дали туманной! — Звучат кольчуги и мечи!..

Страшись, о рать иноплеменных! России двинулись сыны;Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных, Сердца их мщеньем зажжены.Вострепещи, тиран! уж близок час паденья!Ты в каждом ратнике узришь богатыря,Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья За Русь, за святость алтаря.

Ретивы кони бранью пышут, Усеян ратниками дол,За строем строй течет, все местью, славой дышат, Восторг во грудь их перешел.Летят на грозный пир; мечам добычи ищут,И се — пылает брань; на холмах гром гремит,В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит.

Сразились.— Русский победитель! И вспять бежит надменный галл;Но сильного в боях небесный вседержитель Лучом последним увенчал,Не здесь его сразил воитель поседелый;О бородинские кровавые поля!Не вы неистовству и гордости пределы!

Увы! на башнях галл Кремля!..

Края Москвы, края родные, Где на заре цветущих летЧасы беспечности я тратил золотые, Не зная горести и бед,


9

И вы их видели, врагов моей отчизны!И вас багрила кровь и пламень пожирал!И в жертву не принес я мщенья вам и жизни; Вотще лишь гневом дух пылал!..

Где ты, краса Москвы стоглавой, Родимой прелесть стороны?Где прежде взору град являлся величавый, Развалины теперь одни;Москва, сколь русскому твой зрак унылый страшен!Исчезли здания вельможей и царей,Все пламень истребил. Венцы затмились башен, Чертоги пали богачей.

И там, где роскошь обитала В сенистых рощах и садах,Где мирт благоухал и липа трепетала, Там ныне угли, пепел, прах.В часы безмолвные прекрасной, летней нощиВеселье шумное туда не полетит,Не блещут уж в огнях брега и светлы рощи: Все мертво, все молчит.

И. Е. Репин.Пушкин на акте в Лицее 8 января 1815 г. Фрагмент.

1911 г.


10

Утешься, мать градов России, Воззри на гибель пришлеца.Отяготела днесь на их надменны выи Десница мстящая Творца.Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,Их кровь не престает в снегах реками течь;Бегут — и в тьме ночной их глад и смерть сретают, А с тыла гонит русский меч.

О вы, которых трепетали Европы сильны племена,О галлы хищные! и вы в могилы пали. О страх! о грозны времена!Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,Презревший правды глас, и веру, и закон,В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны? Исчез, как утром страшный сон!

В Париже росс! — где факел мщенья? Поникни, Галлия, главой.Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья Грядет с оливою златой.Еще военный гром грохочет в отдаленье,Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,А он — несет врагу не гибель, но спасенье И благотворный мир земле.

О скальд России вдохновенный, Воспевший ратных грозный строй,В кругу товарищей, с душой воспламененной, Греми на арфе золотой!Да снова стройный глас героям в честь прольется,И струны гордые посыплют огнь в сердца,И ратник молодой вскипит и содрогнется

При звуках бранного певца.

1814


11

В пещерах ГеликонаЯ некогда рожден;Во имя АполлонаТибуллом окрещен,И светлой ИппокренойСыздетства напоенный,Под кровом вешних розПоэтом я возрос.

Веселый сын ЭрмияРебенка полюбил,В дни резвости златыеМне дудку подарил.Знакомясь с нею рано,Дудил я непрестанно;Нескладно хоть играл,Но музам не скучал.

А ты, певец забавыИ друг пермесских дев,Ты хочешь, чтобы, славыСтезею полетев,Простясь с Анакреоном,Спешил я за МарономИ пел при звуках лирВойны кровавый пир.

Дано мне мало Фебом:Охота, скудный дар.Пою под чуждым небом,Вдали домашних лар,И, с дерзостным ИкаромСтрашась летать недаром,Бреду своим путем:Будь всякий при своем.

Батюшкову

Н. Уткин. Портрет Константина Николаевича Батюшкова.

1815 г.

1815

12


* * *Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,Отрадой тихою, восторгом упивался... И где веселья быстрый день? Промчался лётом сновиденья, Увяла прелесть наслажденья,И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..

А. П. Брюллов. Портрет Екатерины Павловны Бакуниной.

1832 г.

1815


13

Любовью, дружеством и леньюУкрытый от забот и бед,Живи под их надежной сенью;В уединении ты счастлив: ты поэт.Наперснику богов не страшны бури злые:Над ним их промысел высокий и святой;Его баюкают камены молодыеИ с перстом на устах хранят его покой.О милый друг, и мне богини песнопенья

Еще в младенческую грудь Влияли искру вдохновенья И тайный указали путь: Я лирных звуков наслажденья Младенцем чувствовать умел, И лира стала мой удел. Но где же вы, минуты упоенья, Неизъяснимый сердца жар,Одушевленный труд и слезы вдохновенья! Как дым исчез мой легкий дар.Как рано зависти привлек я взор кровавыйИ злобной клеветы невидимый кинжал! Нет, нет, ни счастием, ни славой, Ни гордой жаждою похвалНе буду увлечен! В бездействии счастливом,Забуду милых муз, мучительниц моих;Но, может быть, вздохну в восторге молчаливом, Внимая звуку струн твоих.

Дельвигу

Карл Шлезигер. Антон Антонович Дельвиг. 1827 г.

1817

14


* * *Краев чужих неопытный любительИ своего всегдашний обвинитель,Я говорил: в отечестве моемГде верный ум, где гений мы найдем?Где гражданин с душою благородной,Возвышенной и пламенно свободной?Где женщина — не с хладной красотой,Но с пламенной, пленительной, живой?Где разговор найду непринужденный,Блистательный, веселый, просвещенный?С кем можно быть не хладным, не пустым?Отечество почти я ненавидел —Но я вчера Голицыну увиделИ примирен с отечеством моим.

Генри Реберн. Портрет Евдокии Ивановны Голицыной (Измайловой).

Начало XIX в.

1817


15

Беги, сокройся от очей,Цитеры слабая царица!Где ты, где ты, гроза царей,Свободы гордая певица?Приди, сорви с меня венок,Разбей изнеженную лиру...Хочу воспеть Свободу миру,На тронах поразить порок.

Открой мне благородный следТого возвышенного Галла,Кому сама средь славных бедТы гимны смелые внушала.Питомцы ветреной Судьбы,Тираны мира! трепещите!А вы, мужайтесь и внемлите,Восстаньте, падшие рабы!

Увы! куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы,Законов гибельный позор,Неволи немощные слезы;Везде неправедная ВластьВ сгущенной мгле предрассужденийВоссела — Рабства грозный ГенийИ Славы роковая страсть.

Лишь там над царскою главойНародов не легло страданье,Где крепко с Вольностью святойЗаконов мощных сочетанье;Где всем простерт их твердый щит,Где сжатый верными рукамиГраждан над равными главамиИх меч без выбора скользит

И преступленье свысокаСражает праведным размахом;Где не подкупна их рукаНи алчной скупостью, ни страхом.Владыки! вам венец и тронДает Закон — а не природа;Стоите выше вы народа,Но вечный выше вас Закон.

ВольностьОда

16


И горе, горе племенам,Где дремлет он неосторожно,Где иль народу, иль царямЗаконом властвовать возможно!Тебя в свидетели зову,О мученик ошибок славных,За предков в шуме бурь недавнихСложивший царскую главу.

Восходит к смерти ЛюдовикВ виду безмолвного потомства,Главой развенчанной приникК кровавой плахе Вероломства.Молчит Закон — народ молчит,Падет преступная секира...И се — злодейская порфираНа галлах скованных лежит.

Самовластительный злодей!Тебя, твой трон я ненавижу,Твою погибель, смерть детейС жестокой радостию вижу.Читают на твоем челеПечать проклятия народы,Ты ужас мира, стыд природы,Упрек ты Богу на земле.

Когда на мрачную НевуЗвезда полуночи сверкаетИ беззаботную главуСпокойный сон отягощает,Глядит задумчивый певецНа грозно спящий средь туманаПустынный памятник тирана,Забвенью брошенный дворец —

И слышит Клии страшный гласЗа сими страшными стенами,Калигулы последний часОн видит живо пред очами,Он видит — в лентах и звездах,Вином и злобой упоенны,Идут убийцы потаенны,На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой,Опущен молча мост подъемный,Врата отверсты в тьме ночнойРукой предательства наемной...


17

О стыд! о ужас наших дней!Как звери, вторглись янычары!..Падут бесславные удары...Погиб увенчанный злодей.

И днесь учитесь, о цари:Ни наказанья, ни награды,Ни кров темниц, ни алтариНе верные для вас ограды.Склонитесь первые главойПод сень надежную Закона,И станут вечной стражей тронаНародов вольность и покой.

В. Л. Боровиковский. Портрет поэта Гавриила Романовича Державина.

1811 г.

1817


18

Любви, надежды, тихой славыНедолго нежил нас обман,Исчезли юные забавы,Как сон, как утренний туман;Но в нас горит еще желанье,Под гнетом власти роковойНетерпеливою душойОтчизны внемлем призыванье.Мы ждем с томленьем упованьяМинуты вольности святой,Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.Пока свободою горим,Пока сердца для чести живы,Мой друг, отчизне посвятимДуши прекрасные порывы!Товарищ, верь: взойдет она,Звезда пленительного счастья,Россия вспрянет ото сна,И на обломках самовластьяНапишут наши имена!

К Чаадаеву

Ш. Козима. Портрет Петра Яковлевича Чаадаева.

XIX в.

1818


19

П. Ф. Соколов. Портрет Василия Андреевича Жуковского.

1820-е гг.

Когда, к мечтательному мируСтремясь возвышенной душой,Ты держишь на коленях лируНетерпеливою рукой;Когда сменяются виденьяПеред тобой в волшебной мгле,И быстрый холод вдохновеньяВласы подъемлет на челе,—Ты прав, творишь ты для немногих,Не для завистливых судей,Не для сбирателей убогих

Чужих суждений и вестей,Но для друзей таланта строгих,Священной истины друзей.Не всякого полюбит счастье,Не все родились для венцов.Блажен, кто знает сладострастьеВысоких мыслей и стихов!Кто наслаждение прекраснымВ прекрасный получил уделИ твой восторг уразумелВосторгом пламенным и ясным.

Жуковскому

1818

20


Приветствую тебя, пустынный уголок,Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,Где льется дней моих невидимый поток На лоне счастья и забвенья.Я твой — я променял порочный двор Цирцей,Роскошные пиры, забавы, заблужденьяНа мирный шум дубров, на тишину полей,На праздность вольную, подругу размышленья.

Я твой — люблю сей темный сад С его прохладой и цветами,Сей луг, уставленный душистыми скирдами,Где светлые ручьи в кустарниках шумят.Везде передо мной подвижные картины:Здесь вижу двух озер лазурные равнины,Где парус рыбаря белеет иногда,За ними ряд холмов и нивы полосаты, Вдали рассыпанные хаты,На влажных берегах бродящие стада,Овины дымные и мельницы крилаты; Везде следы довольства и труда...

Я здесь, от суетных оков освобожденный,Учуся в Истине блаженство находить,Свободною душой Закон боготворить,Роптанью не внимать толпы непросвещенной,Участьем отвечать застенчивой Мольбе И не завидовать судьбеЗлодея иль глупца — в величии неправом.

Оракулы веков, здесь вопрошаю вас! В уединенье величавом Слышнее ваш отрадный глас. Он гонит лени сон угрюмый, К трудам рождает жар во мне, И ваши творческие думы В душевной зреют глубине.

Но мысль ужасная здесь душу омрачает: Среди цветущих нив и горДруг человечества печально замечаетВезде Невежества убийственный Позор. Не видя слез, не внемля стона,На пагубу людей избранное Судьбой,Здесь Барство дикое, без чувства, без Закона,

Деревня


21

Присвоило себе насильственной лозойИ труд, и собственность, и время земледельца.Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,Здесь Рабство тощее влачится по браздам Неумолимого Владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,Надежд и склонностей в душе питать не смея, Здесь девы юные цветут Для прихоти бесчувственной злодея.Опора милая стареющих отцов,Младые сыновья, товарищи трудов,Из хижины родной идут собой умножитьДворовые толпы измученных рабов.О, если б голос мой умел сердца тревожить!Почто в груди моей горит бесплодный жарИ не дан мне судьбой Витийства грозный дар?Увижу ль, о друзья! народ неугнетенныйИ Рабство, падшее по манию царя,И над отечеством Свободы просвещеннойВзойдет ли наконец прекрасная Заря?

Ф. Васильев. Деревня. 1869 г.

1819

22


Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,Воспоминание, рисуй передо мнойВолшебные места, где я живу душой,Леса, где я любил, где чувство развивалось,Где с первой юностью младенчество сливалосьИ где, взлелеянный природой и мечтой,Я знал поэзию, веселость и покой.Веди, веди меня под липовые сени,Всегда любезные моей свободной лени,На берег озера, на тихий скат холмов!..Да вновь увижу я ковры густых лугов,И дряхлый пук дерев, и светлую долину,И злачных берегов знакомую картину,И в тихом озере, средь блещущих зыбей,Станицу гордую спокойных лебедей.

Царское Село

А. Е. Мартынов. Царскосельский парк.

1821—1822 гг.


23

Другой пускай поет героев и войну,Я скромно возлюбил живую тишину,И, чуждый призраку блистательному славы,Вам, Царского Села прекрасные дубравы,Отныне посвятил безвестный музы другИ песни мирные, и сладостный досуг.

А. Е. Мартынов. Царское Село. 1821—1822 гг.

1819

24


* * * Погасло дне �вное светило; На море синее вечерний пал туман. Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан. Я вижу берег отдаленный, Земли полуденной волшебные края; С волненьем и тоской туда стремлюся я, Воспоминаньем упоенный... И чувствую: в очах родились слезы вновь; Душа кипит и замирает; Мечта знакомая вокруг меня летает; Я вспомнил прежних лет безумную любовь, И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило, Желаний и надежд томительный обман... Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан. Лети, корабль, неси меня к пределам дальным По грозной прихоти обманчивых морей, Но только не к брегам печальным Туманной родины моей, Страны, где пламенем страстей Впервые чувства разгорались, Где музы нежные мне тайно улыбались, Где рано в бурях отцвела Моя потерянная младость, Где легкокрылая мне изменила радость И сердце хладное страданью предала. Искатель новых впечатлений, Я вас бежал, отечески края; Я вас бежал, питомцы наслаждений, Минутной младости минутные друзья; И вы, наперсницы порочных заблуждений, Которым без любви я жертвовал собой, Покоем, славою, свободой и душой, И вы забыты мной, изменницы младые, Подруги тайные моей весны златыя, И вы забыты мной... Но прежних сердца ран, Глубоких ран любви, ничто не излечило... Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан...

1820


25

* * *Редеет облаков летучая гряда. Звезда печальная, вечерняя звезда! Твой луч осеребрил увядшие равнины, И дремлющий залив, и черных скал вершины. Люблю твой слабый свет в небесной вышине; Он думы разбудил, уснувшие во мне: Я помню твой восход, знакомое светило, Над мирною страной, где все для сердца мило, Где стройны тополы в долинах вознеслись, Где дремлет нежный мирт и темный кипарис, И сладостно шумят полуденные волны. Там некогда в горах, сердечной думы полный, Над морем я влачил задумчивую лень, Когда на хижины сходила ночи тень — И дева юная во мгле тебя искала И именем своим подругам называла.

И. К. Айвазовский. Пушкин на берегу Черного моря.

1868 г.

1820

26


Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хозарам: Их села и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам; С дружиной своей, в цареградской броне, Князь по полю едет на верном коне.

Из темного леса навстречу ему Идет вдохновенный кудесник, Покорный Перуну старик одному, Заветов грядущего вестник, В мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег.

«Скажи мне, кудесник, любимец богов, Что сбудется в жизни со мною? И скоро ль, на радость соседей-врагов, Могильной засыплюсь землею? Открой мне всю правду, не бойся меня: В награду любого возьмешь ты коня».

«Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен; Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен.

Песнь о вещем Олеге

27

Грядущие годы таятся во мгле; Но вижу твой жребий на светлом челе.

Запомни же ныне ты слово мое: Воителю слава — отрада; Победой прославлено имя твое: Твой щит на вратах Цареграда; И волны и суша покорны тебе; Завидует недруг столь дивной судьбе.

И синего моря обманчивый вал В часы роковой непогоды, И пращ, и стрела, и лукавый кинжал Щадят победителя годы... Под грозной броней ты не ведаешь ран; Незримый хранитель могущему дан.

Твой конь не боится опасных трудов; Он, чуя господскую волю, То смирный стоит под стрелами врагов, То мчится по бранному полю, И холод и сеча ему ничего. Но примешь ты смерть от коня своего».

В. М. Васнецов. «...Но примешь ты смерть от коня своего...»


28


Олег усмехнулся — однако чело И взор омрачилися думой. В молчанье, рукой опершись на седло, С коня он слезает угрюмый; И верного друга прощальной рукой И гладит, и треплет по шее крутой.

«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга, Расстаться настало нам время: Теперь отдыхай! уж не ступит нога В твое позлащенное стремя. Прощай, утешайся — да помни меня. Вы, отроки-други, возьмите коня!

Покройте попоной, мохнатым ковром; В мой луг под уздцы отведите; Купайте, кормите отборным зерном; Водой ключевою поите». И отроки тотчас с конем отошли, А князю другого коня подвели.

Пирует с дружиною вещий Олег При звоне веселом стакана.

В. М. Васнецов. «...Прощай, мой товарищ, мой верный слуга...»

29

И кудри их белы, как утренний снег Над славной главою кургана... Они поминают минувшие дниИ битвы, где вместе рубились они...

«А где мой товарищ? — промолвил Олег,— Скажите, где конь мой ретивый? Здоров ли? все так же ль лего �к его бег? Все тот же ль он бурный, игривый?» И внемлет ответу: на холме крутом Давно уж почил непробудным он сном.

Могучий Олег головою поник И думает: «Что же гаданье? Кудесник, ты лживый, безумный старик! Презреть бы твое предсказанье! Мой конь и доныне носил бы меня». И хочет увидеть он кости коня.

Вот едет могучий Олег со двора, С ним Игорь и старые гости, И видят: на холме, у брега Днепра, Лежат благородные кости; Их моют дожди, засыпает их пыль, И ветер волнует над ними ковыль.

В. М. Васнецов. «...Спи, друг одинокий!..»


30


Князь тихо на череп коня наступил И молвил: «Спи, друг одинокий! Твой старый хозяин тебя пережил: На тризне, уже недалекой, Не ты под секирой ковыль обагришь И жаркою кровью мой прах напоишь!

Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала!» Из мертвой главы гробовая змия Шипя между тем выползала; Как черная лента, вкруг ног обвилась: И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Ковши круговые, запенясь, шипят На тризне плачевной Олега: Князь Игорь и Ольга на холме сидят; Дружина пирует у брега; Бойцы поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они.

В. М. Васнецов. «...Бойцы поминают минувшие дни...»

1822


31

ПтичкаВ чужбине свято наблюдаю Родной обычай старины: На волю птичку выпускаю При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью; За что на Бога мне роптать, Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать!

Ф. П. Толстой. Букет цветов, бабочка и птичка.

1820 г.

1823

32


Телега жизни

Свободы сеятель пустынный,Я вышел рано, до звезды;Рукою чистой и безвиннойВ порабощенные браздыБросал живительное семя —Но потерял я только время,Благие мысли и труды...

Паситесь, мирные народы!Вас не разбудит чести клич.К чему стадам дары свободы?Их должно резать или стричь.Наследство их из рода в родыЯрмо с гремушками да бич.

Хоть тяжело подчас в ней бремя,Телега на ходу легка;Ямщик лихой, седое время,Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу;Мы рады голову сломатьИ, презирая лень и негу,Кричим: пошел! . . . . . .

Но в полдень нет уж той отваги;Порастрясло нас; нам страшнейИ косогоры, и овраги;Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;Под вечер мы привыкли к нейИ дремля едем до ночлега,А время гонит лошадей.

* * *Изыде сеятель сеяти семена своя

1823

1823


33

В. А. Тропинин. Портрет А. С. Пушкина.

1827 г.

* * *Все кончено: меж нами связи нет.В последний раз обняв твои колени,Произносил я горестные пени.Все кончено — я слышу твой ответ.Обманывать себя не стану вновь,Тебя тоской преследовать не буду,Прошедшее, быть может, позабуду —Не для меня сотворена любовь.Ты молода: душа твоя прекрасна,И многими любима будешь ты.

1824


34

Прощай, свободная стихия!В последний раз передо мнойТы катишь волны голубыеИ блещешь гордою красой.

Как друга ропот заунывный,Как зов его в прощальный час,Твой грустный шум, твой шум призывныйУслышал я в последний раз.

Моей души предел желанный!Как часто по брегам твоимБродил я тихий и туманный,Заветным умыслом томим!

Как я любил твои отзывы,Глухие звуки, бездны глас,И тишину в вечерний час,И своенравные порывы!

Смиренный парус рыбарей,Твоею прихотью хранимый,Скользит отважно средь зыбей:Но ты взыграл, неодолимый,—И стая тонет кораблей.

Не удалось навек оставитьМне скучный, неподвижный брег,Тебя восторгами поздравитьИ по хребтам твоим направитьМой поэтический побег.

Ты ждал, ты звал... я был окован;Вотще рвалась душа моя:Могучей страстью очарован,У берегов остался я.

О чем жалеть? Куда бы нынеЯ путь беспечный устремил?Один предмет в твоей пустынеМою бы душу поразил.

Одна скала, гробница славы...Там погружались в хладный сонВоспоминанья величавы:Там угасал Наполеон.

К морю

И. К. Айвазовский, И. Е. Репин. Прощание Пушкина с морем.

1887 г.

36


Там он почил среди мучений.И вслед за ним, как бури шум,Другой от нас умчался гений,Другой властитель наших дум.

Исчез, оплаканный свободой,Оставя миру свой венец.Шуми, взволнуйся непогодой:Он был, о море, твой певец.

Твой образ был на нем означен,Он духом создан был твоим:Как ты, могущ, глубок и мрачен.Как ты, ничем неукротим.

Мир опустел... Теперь куда жеМеня б ты вынес, океан?Судьба земли повсюду та же:Где капля блага, там на стражеУж просвещенье иль тиран.

Прощай же, море! Не забудуТвоей торжественной красыИ долго, долго слышать будуТвой гул в вечерние часы.

В леса, в пустыни молчаливыПеренесу, тобою полн,Твои скалы, твои заливы,И блеск, и тень, и говор волн.

1824


37

Фонтан любви, фонтан живой! Принес я в дар тебе две розы. Люблю немолчный говор твой И поэтические слезы.

Твоя серебряная пыль Меня кропит росою хладной: Ах, лейся, лейся, ключ отрадный! Журчи, журчи свою мне быль...

Фонтан любви, фонтан печальный! И я твой мрамор вопрошал:

Хвалу стране прочел я дальной; Но о Марии ты молчал...

Светило бледное гарема! И здесь ужель забвенно ты? Или Мария и Зарема Одни счастливые мечты?

Иль только сон воображенья В пустынной мгле нарисовал Свои минутные виденья, Души неясный идеал?

Фонтану Бахчисарайского дворца

К. П. Брюллов.Бахчисарайский фонтан.

1838—1849 гг.

1824

38


* * *Ненастный день потух; ненастной ночи мгла По небу стелется одеждою свинцовой; Как привидение, за рощею сосновой Луна туманная взошла... Все мрачную тоску на душу мне наводит. Далеко, там, луна в сиянии восходит; Там воздух напоен вечерней теплотой; Там море движется роскошной пеленой Под голубыми небесами... Вот время: по горе теперь идет она К брегам, потопленным шумящими волнами; Там, под заветными скалами, Теперь она сидит печальна и одна... Одна... никто пред ней не плачет, не тоскует; Никто ее колен в забвенье не целует; Одна... ничьим устам она не предает Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Никто ее любви небесной не достоин. Не правда ль: ты одна... ты плачешь... я спокоен; . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Но если . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1824

П. Ф. Соколов.Екатерина Ксаверьевна Воронцова.

1823 г.

40


Прощай, письмо любви, прощай! Она велела...Как долго медлил я, как долго не хотелаРука предать огню все радости мои!..Но полно, час настал: гори, письмо любви.Готов я; ничему душа моя не внемлет.Уж пламя жадное листы твои приемлет...Минуту!.. вспыхнули... пылают... легкий дым,Виясь, теряется с молением моим.Уж перстня верного утратя впечатленье,Растопленный сургуч кипит... О Провиденье!Свершилось! Темные свернулися листы;На легком пепле их заветные чертыБелеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый,Отрада бедная в судьбе моей унылой,Останься век со мной на горестной груди...

Сожженное письмо

* * *Храни меня, мой талисман, Храни меня во дни гоненья, Во дни раскаянья, волненья: Ты в день печали был мне дан.

Когда подымет океан Вокруг меня валы ревучи, Когда грозою грянут тучи — Храни меня, мой талисман.

В уединенье чуждых стран, На лоне скучного покоя, В тревоге пламенного боя Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман, Души волшебное светило... Оно сокрылось, изменило... Храни меня, мой талисман.

Пускай же ввек сердечных ран Не растравит воспоминанье. Прощай, надежда; спи, желанье; Храни меня, мой талисман.

1825

1825


41

Желание славыКогда, любовию и негой упоенный, Безмолвно пред тобой коленопреклоненный, Я на тебя глядел и думал: ты моя,— Ты знаешь, милая, желал ли славы я; Ты знаешь: удален от ветреного света, Скучая суетным прозванием поэта, Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал Жужжанью дальному упреков и похвал. Могли ль меня молвы тревожить приговоры, Когда, склонив ко мне томительные взоры И руку на главу мне тихо наложив, Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив? Другую, как меня, скажи, любить не будешь? Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь? А я стесненное молчание хранил, Я наслаждением весь полон был, я мнил, Что нет грядущего, что грозный день разлуки Не придет никогда... И что же? Слезы, муки, Измены, клевета, все на главу мою Обрушилося вдруг... Что я, где я? Стою, Как путник, молнией постигнутый в пустыне, И все передо мной затмилося! И ныне Я новым для меня желанием томим: Желаю славы я, чтоб именем моим Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною Окружена была, чтоб громкою молвою Все, все вокруг тебя звучало обо мне, Чтоб, гласу верному внимая в тишине, Ты помнила мои последние моленья В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.

1825


42

Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать веселых много лет.

19 октября

Неизвестный художник.Пушкин в последние годы пребывания в лицее.

Карандашный портрет начала XIX в.


43

Я пью один; вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовет; Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы Меня друзья сегодня именуют... Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы? Кто изменил пленительной привычке? Кого от вас увлек холодный свет? Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец, С огнем в очах, с гитарой сладкогласной: Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашел привет унылый Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей?Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: «На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!»

Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен — Неколебим, свободен и беспечен, Срастался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина И счастие куда б ни повело, Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село.

Николай Александрович Корсаков

44


Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой, Устав, приник ласкающей главой... С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его Лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе — фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Все тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали;С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплесканья, Ты, гордый, пел для муз и для души; Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья, Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты... Опомнимся — но поздно! и уныло

Иван Иванович Пущин

Александр Михайлович Горчаков


45

Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг — Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне... пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О, сколько слез и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней! И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует Лицей!

И. Е. Репин. Пушкин на акте в Лицее 8 января 1815 г. 1911 г.

46


Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мертвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и сердцем возгоря, Опять до дна, до капли выпивайте! Но за кого? о други, угадайте... Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал Лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут! Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему... Кому ж из нас под старость день Лицея Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой... Пускай же он с отрадой хоть печальной Тогда сей день за чашей проведет, Как ныне я, затворник ваш опальный, Его провел без горя и забот.1825


47

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя;То, как зверь, она завоет,То заплачет, как дитя,То по кровле обветшалойВдруг соломой зашумит,То, как путник запоздалый,К нам в окошко застучит.

Наша ветхая лачужкаИ печальна и темна.Что же ты, моя старушка,Приумолкла у окна?Или бури завываньемТы, мой друг, утомлена,Или дремлешь под жужжаньемСвоего веретена?

Выпьем, добрая подружкаБедной юности моей,Выпьем с горя; где же кружка?Сердцу будет веселей.Спой мне песню, как синицаТихо за морем жила;Спой мне песню, как девицаЗа водой поутру шла.

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя;То, как зверь, она завоет,То заплачет, как дитя.Выпьем, добрая подружкаБедной юности моей,Выпьем с горя: где же кружка?Сердцу будет веселей.

Зимний вечер

А. И. Мещерский. Зимний вечер.

1866 г.

1825

48


Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь.

К ***А. А. Арефов-Багаев. Анна Петровна Керн. 1840 г.

1825


49

Я вас люблю — хоть я бешусь,Хоть это труд и стыд напрасный,И в этой глупости несчастнойУ ваших ног я признаюсь!Мне не к лицу и не по летам...Пора, пора мне быть умней!Но узнаю по всем приметамБолезнь любви в душе моей:Без вас мне скучно,— я зеваю;При вас мне грустно,— я терплю;И, мочи нет, сказать желаю,Мой ангел, как я вас люблю!Когда я слышу из гостинойВаш легкий шаг, иль платья шум,Иль голос девственный, невинный,Я вдруг теряю весь свой ум.Вы улыбнетесь — мне отрада;Вы отвернетесь — мне тоска;За день мучения — наградаМне ваша бледная рука.Когда за пяльцами прилежно

Сидите вы, склонясь небрежно,Глаза и кудри опустя,—Я в умиленье, молча, нежноЛюбуюсь вами, как дитя!..Сказать ли вам мое несчастье,Мою ревнивую печаль,Когда гулять, порой, в ненастье,Вы собираетеся вдаль?И ваши слезы в одиночку,И речи в уголку вдвоем,И путешествие в Опочку,И фортепьяно вечерком?..Алина! сжальтесь надо мною.Не смею требовать любви:Быть может, за грехи мои,Мой ангел, я любви не стою!Но притворитесь! Этот взглядВсё может выразить так чудно!Ах, обмануть меня не трудно!..Я сам обманываться рад!

И. Е. Вивьен. А. С. Пушкин. 1826 г. Фрагмент

Признание К Александре Ивановне Осиповой

1826


50

Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился,И шестикрылый серафимНа перепутье мне явился;Перстами легкими как сонМоих зениц коснулся он:Отверзлись вещие зеницы,Как у испуганной орлицы.Моих ушей коснулся он,И их наполнил шум и звон:И внял я Неба содроганье,И горний ангелов полет,И гад морских подводный ход,И дольней лозы прозябанье.И он к устам моим приник,И вырвал грешный мой язык,И празднословный и лукавый,И жало мудрыя змеиВ уста замершие моиВложил десницею кровавой.И он мне грудь рассек мечом,И сердце трепетное вынул,И угль, пылающий огнем,Во грудь отверстую водвинул.Как труп в пустыне я лежал,И Бога глас ко мне воззвал:«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею Моей,И, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей».

Пророк

1826


51

Сквозь волнистые туманыПробирается луна,На печальные поляныЛьет печально свет она.

По дороге зимней, скучнойТройка борзая бежит,Колокольчик однозвучныйУтомительно гремит.

Что-то слышится родноеВ долгих песнях ямщика:То разгулье удалое,То сердечная тоска...

Ни огня, ни черной хаты...Глушь и снег... Навстречу мне

Только версты полосатыПопадаются одне.

Скучно, грустно... Завтра, Нина,Завтра, к милой возвратясь,Я забудусь у камина,Загляжусь не наглядясь.

Звучно стрелка часоваяМерный круг свой совершит,И, докучных удаляя,Полночь нас не разлучит.

Грустно, Нина: путь мой скучен,Дремля смолкнул мой ямщик,Колокольчик однозвучен,Отуманен лунный лик.

Зимняя дорога

П. Н. Грузинский. Домой. 1881 г.

1826

52


Мой первый друг, мой друг бесценный!И я судьбу благословил,Когда мой двор уединенный,Печальным снегом занесенный,Твой колокольчик огласил.Молю святое Провиденье:Да голос мой душе твоейДарует то же утешенье,Да озарит он заточеньеЛучом лицейских ясных дней!

И. И. Пущину

В. Князев. Пущин у Пушкина в Михайловском.

Копия с картины Н. Н. Ге. 1898 г.

1826


53

Во глубине сибирских рудХраните гордое терпенье,Не пропадет ваш скорбный трудИ дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,Надежда в мрачном подземельеРазбудит бодрость и веселье,Придет желанная пора:

Любовь и дружество до васДойдут сквозь мрачные затворы,Как в ваши каторжные норыДоходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,Темницы рухнут — и свободаВас примет радостно у входа,И братья меч вам отдадут.

* * *

К. И. Кольман.Восстание на Сенатской площади.

1830-е гг.

1827

54


Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон,В заботах суетного светаОн малодушно погружен;Молчит его святая лира;Душа вкушает хладный сон,И меж детей ничтожных мира,Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глаголДо слуха чуткого коснется,Душа поэта встрепенется,Как пробудившийся орел.Тоскует он в забавах мира,Людской чуждается молвы,К ногам народного кумираНе клонит гордой головы;Бежит он, дикий и суровый,И звуков и смятенья полн,На берега пустынных волн,В широкошумные дубровы...

Поэт

Бог помочь вам, друзья мои,В заботах жизни, царской службы,И на пирах разгульной дружбы,И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,И в бурях, и в житейском горе,В краю чужом, в пустынном море,И в мрачных пропастях земли!

19 октября 1827

1827

1827

Ученики школы А. Г. Венецианова.Субботнее собрание у В. А. Жуковского.

1834—1836 гг. Фрагмент

56


Пустое Вы сердечным тыОна, обмолвясь, заменила,И все счастливые мечтыВ душе влюбленной возбудила.Пред ней задумчиво стою,Свести очей с нее нет силы;И говорю ей: как Вы милы!И мыслю: как тебя люблю!

Зачем твой дивный карандаш*

Рисует мой арапский профиль?Хоть ты векам его предашь,Его освищет Мефистофель.

Рисуй Олениной черты.В жару сердечных вдохновенийЛишь юности и красотыПоклонником быть должен гений.

* Господину Доу (англ.).

To Dawe, Esqr *

Она мила — скажу меж нами —Придворных витязей гроза,И можно с южными звездамиСравнить, особенно стихами,Ее черкесские глаза,Она владеет ими смело,Они горят огня живей;Но, сам признайся, то ли делоГлаза Олениной моей!

Какой задумчивый в них гений,И сколько детской простоты,И сколько томных выражений,И сколько неги и мечты!..Потупит их с улыбкой Леля —В них скромных граций торжество;Поднимет — ангел РафаэляТак созерцает Божество.

Ты и Вы

Ее глаза(в ответ на стихи князя Вяземского)

1828

1828

1828

П. Ф. Соколов. Портрет Анны Алексеевны Олениной.

Около 1825 г.


58

С своей пылающей душой,С своими бурными страстями,О жены Cевера, меж вамиОна является поройИ мимо всех условий светаСтремится до утраты сил,Как беззаконная кометаВ кругу расчисленном светил.

Портрет

Е. И. Гейтман. Графиня Аграфена Федоровна Закревская.С оригинала Дж. Доу. 1827 г.

1828


59

* * *26 мая 1828

Дар напрасный, дар случайный,Жизнь, зачем ты мне дана?Иль зачем судьбою тайнойТы на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властьюИз ничтожества воззвал,Душу мне наполнил страстью,Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:Сердце пусто, празден ум,И томит меня тоскоюОднозвучный жизни шум.

* * *Город пышный, город бедный,Дух неволи, стройный вид,Свод небес зелено-бледный,Скука, холод и гранит —Все же мне вас жаль немножко,Потому что здесь поройХодит маленькая ножка,Вьется локон золотой.

1828

1828

60


В пустыне чахлой и скупой,*На почве, зноем раскаленной,Анчар, как грозный часовой,Стоит — один во всей вселенной.

Природа жаждущих степейЕго в день гнева породилаИ зелень мертвую ветвейИ корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,К полудню растопясь от зною,И застывает ввечеруГустой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит,И тигр нейдет — лишь вихорь черныйНа древо смерти набежитИ мчится прочь, уже тлетворный.

И если туча оросит,Блуждая, лист его дремучий,С его ветвей, уж ядовит,Стекает дождь в песок горючий.

Но человека человекПослал к анчару властным взглядом,И тот послушно в путь потекИ к утру возвратился с ядом.

Принес он смертную смолуДа ветвь с увядшими листами,И пот по бледному челуСтруился хладными ручьями;

Принес — и ослабел и легПод сводом шалаша на лыки,И умер бедный раб у ногНепобедимого владыки.

А князь тем ядом напиталСвои послушливые стрелыИ с ними гибель разослалК соседам в чуждые пределы.

* Древо яда. (Примеч. А. С. Пушкина.)

Анчар *

1828


61

Procul este, profani*.

Поэт по лире вдохновеннойРукой рассеянной бряцал.Он пел — а хладный и надменныйКругом народ непосвященныйЕму бессмысленно внимал.

И толковала чернь тупая:«Зачем так звучно он поет?Напрасно ухо поражая,К какой он цели нас ведет?О чем бренчит? чему нас учит?Зачем сердца волнует, мучит,Как своенравный чародей?

* Прочь, непосвященные (лат.).

Поэт и толпаО. А. Кипренский. А. С. Пушкин. 1827 г.

62


Как ветер песнь его свободна,Зато как ветер и бесплодна:Какая польза нам от ней?»

Поэт Молчи, бессмысленный народ,Поденщик, раб нужды, забот!Несносен мне твой ропот дерзкий,Ты червь земли, не сын Небес;Тебе бы пользы всё — на весКумир ты ценишь Бельведерский,Ты пользы, пользы в нем не зришь.Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?Печной горшок тебе дороже:Ты пищу в нем себе варишь.

Чернь Нет, если ты Небес избранник,Свой дар, божественный посланник,Во благо нам употребляй:Сердца собратьев исправляй.Мы малодушны, мы коварны,Бесстыдны, злы, неблагодарны;Мы сердцем хладные скопцы,Клеветники, рабы, глупцы;Гнездятся клубом в нас пороки.Ты можешь, ближнего любя,Давать нам смелые уроки,А мы послушаем тебя.

Поэт Подите прочь — какое делоПоэту мирному до вас!В разврате каменейте смело:Не оживит вас лиры глас!Душе противны вы, как гробы.Для вашей глупости и злобыИмели вы до сей порыБичи, темницы, топоры; —Довольно с вас, рабов безумных!Во градах ваших с улиц шумныхСметают сор,— полезный труд! —Но, позабыв свое служенье,Алтарь и жертвоприношенье,Жрецы ль у вас метлу берут?Не для житейского волненья,Не для корысти, не для битв,Мы рождены для вдохновенья,Для звуков сладких и молитв.

1828


63

В сиянье, в радостном покое, У трона вечного Творца, С улыбкой он глядит в изгнание земное,Благословляет мать и молит за отца.

Эпитафия младенцу

П. Ф. Соколов. Мария Николаевна Волконская с сыном. 1826 г.

1828

64


* * *Подъезжая под Ижоры,Я взглянул на небесаИ воспомнил ваши взоры,Ваши синие глаза.Хоть я грустно очарованВашей девственной красой,Хоть вампиром именованЯ в губернии Тверской,Но колен моих пред вамиПреклонить я не посмелИ влюбленными мольбамиВас тревожить не хотел.Упиваясь неприятноХмелем светской суеты,Позабуду, вероятно,Ваши милые черты,Легкий стан, движений стройность,Осторожный разговор,Эту скромную спокойность,Хитрый смех и хитрый взор.Если ж нет... по прежню следуВ ваши мирные краяЧерез год опять заедуИ влюблюсь до ноября.

Я ехал к вам: живые сныЗа мной вились толпой игривой,И месяц с правой стороныСопровождал мой бег ретивый.

Я ехал прочь: иные сны...Душе влюбленной грустно было,И месяц с левой стороныСопровождал меня уныло.

Мечтанью вечному в тишиТак предаемся мы, поэты;Так суеверные приметыСогласны с чувствами души.

Приметы

1829

1829


65

Когда помилует нас Бог,Когда не буду я повешен,То буду я у ваших ног,В тени украинских черешен.

<Е. П. Полторацкой>А. П. Брюллов. Портрет Елизаветы Павловны Полторацкой. 1830-е гг.

1829


66

* * * (2 ноября)

Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю Слугу, несущего мне утром чашку чаю, Вопросами: тепло ль? утихла ли метель? Пороша есть иль нет? и можно ли постель Покинуть для седла, иль лучше до обеда Возиться с старыми журналами соседа? Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня, И рысью по полю при первом свете дня; Арапники в руках, собаки вслед за нами; Глядим на бледный снег прилежными глазами; Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, Двух зайцев протравив, являемся домой. Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет; Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет; По капле, медленно глотаю скуки яд. Читать хочу; глаза над буквами скользят,

Ю. Клевер. Закат солнца зимой.

1891 г.


67

А мысли далеко... Я книгу закрываю; Беру перо, сижу; насильно вырываю У музы дремлющей несвязные слова. Ко звуку звук нейдет... Теряю все права Над рифмой, над моей прислужницею странной: Стих вяло тянется, холодный и туманный. Усталый, с лирою я прекращаю спор, Иду в гостиную; там слышу разговор О близких выборах, о сахарном заводе; Хозяйка хмурится в подобие погоде, Стальными спицами проворно шевеля, Иль про червонного гадает короля. Тоска! Так день за днем идет в уединенье! Но если под вечер в печальное селенье, Когда за шашками сижу я в уголке, Приедет издали в кибитке иль возке Нежданная семья: старушка, две девицы (Две белокурые, две стройные сестрицы),— Как оживляется глухая сторона! Как жизнь, о Боже мой, становится полна! Сначала косвенно-внимательные взоры, Потом слов несколько, потом и разговоры, А там и дружный смех, и песни вечерком, И вальсы резвые, и шепот за столом, И взоры томные, и ветреные речи, На узкой лестнице замедленные встречи; И дева в сумерки выходит на крыльцо: Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо! Но бури севера не вредны русской розе. Как жарко поцелуй пылает на морозе! Как дева русская свежа в пыли снегов!

1829

68


Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный — Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, На мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно, Сквозь тучи мрачные желтела, И ты печальная сидела — А нынче... погляди в окно:

Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит.

Вся комната янтарным блеском Озарена. Веселым треском Трещит затопленная печь. Приятно думать у лежанки. Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня.

Зимнее утро

1829


69

* * *Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим.

Брожу ли я вдоль улиц шумных, Вхожу ль во многолюдный храм, Сижу ль меж юношей безумных, Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы, И сколько здесь ни видно нас, Мы все сойдем под вечны своды — И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный, Я мыслю: патриарх лесов Переживет мой век забвенный, Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю, Уже я думаю: прости! Тебе я место уступаю: Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину Привык я думой провождать, Грядущей смерти годовщину Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина? В бою ли, в странствии, в волнах? Или соседняя долина Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу Равно повсюду истлевать, Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природаКрасою вечною сиять.

* * *

1829

1829

70


* * *Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальный, Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке Оставит мертвый след, подобный Узору надписи надгробной На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно В волненьях новых и мятежных, Твоей душе не даст оно Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине, Произнеси его тоскуя; Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я…

Густав Адольф Гиппиус. А. С. Пушкин. 1827—1828 гг.

1830


71

Не множеством картин старинных мастеровУкрасить я всегда желал свою обитель,Чтоб суеверно им дивился посетитель,Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,Одной картины я желал быть вечно зритель,Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,Пречистая и наш Божественный Спаситель —

Она с величием, Он с разумом в очах —Взирали, кроткие, во славе и в лучах,Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. ТворецТебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,Чистейшей прелести чистейший образец.

МадоннаСонет

В. И. Гау. Портрет Натальи Николаевны Пушкиной. 1842—1843 гг.

1830

72


Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит И плюет на алтарь, где твой огонь горит, И в детской резвости колеблет твой треножник.

ПоэтуСонет

Безумных лет угасшее весельеМне тяжело, как смутное похмелье.Но, как вино — печаль минувших днейВ моей душе чем старе, тем сильней.Мой путь уныл. Сулит мне труд и гореГрядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;И ведаю, мне будут наслажденьяМеж горестей, забот и треволненья:Порой опять гармонией упьюсь,Над вымыслом слезами обольюсь,И может быть — на мой закат печальныйБлеснет любовь улыбкою прощальной.

Элегия

1830

1830


73

Мчатся тучи, вьются тучи;Невидимкою лунаОсвещает снег летучий;Мутно небо, ночь мутна.Еду, еду в чистом поле;Колокольчик дин-дин-дин...Страшно, страшно поневолеСредь неведомых равнин!

«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:Коням, барин, тяжело;Вьюга мне слипает очи;Все дороги занесло;Хоть убей, следа не видно;Сбились мы. Что делать нам!В поле бес нас водит, видно,Да кружит по сторонам.

Посмотри: вон, вон играет,Дует, плюет на меня;Вон — теперь в овраг толкаетОдичалого коня;Там верстою небывалойОн торчал передо мной;Там сверкнул он искрой малойИ пропал во тьме пустой».

Мчатся тучи, вьются тучи;Невидимкою лунаОсвещает снег летучий;Мутно небо, ночь мутна.

Сил нам нет кружиться доле;Колокольчик вдруг умолк;Кони стали... «Что там в поле?» —«Кто их знает? пень иль волк?»

Вьюга злится, вьюга плачет;Кони чуткие храпят;Вот уж он далече скачет;Лишь глаза во мгле горят;Кони снова понеслися;Колокольчик дин-дин-дин...Вижу: духи собралисяСредь белеющих равнин.

Бесконечны, безобразны,В мутной месяца игреЗакружились бесы разны,Будто листья в ноябре...Сколько их! куда их гонят?Что так жалобно поют?Домового ли хоронят,Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи;Невидимкою лунаОсвещает снег летучий;Мутно небо, ночь мутна.Мчатся бесы рой за роемВ беспредельной вышине,Визгом жалобным и воемНадрывая сердце мне...

Бесы

1830


74

В начале жизни школу помню я;Там нас, детей беспечных, было много;Неровная и резвая семья;

Смиренная, одетая убого,Но видом величавая женаНад школою надзор хранила строго.

Толпою нашею окружена,Приятным, сладким голосом, бывало,С младенцами беседует она.

Ее чела я помню покрывалоИ очи светлые, как небеса,Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая красаЕе чела, спокойных уст и взоров,И полные святыни словеса.

Дичась ее советов и укоров,Я про себя превратно толковалПонятный смысл правдивых разговоров.

И часто я украдкой убегалВ великолепный мрак чужого сада,Под свод искусственный порфирных скал.

Там нежила меня теней прохлада;Я предавал мечтам свой юный ум,И праздномыслить было мне отрада.

Любил я светлых вод и листьев шум,И белые в тени дерев кумиры,И в ликах их печать недвижных дум.

Всё — мраморные циркули и лиры,Мечи и свитки в мраморных руках,На главах лавры, на плечах порфиры —

Все наводило сладкий некий страхМне на сердце; и слезы вдохновенья,При виде их, рождались на глазах.

Другие два чудесные твореньяВлекли меня волшебною красой:То были двух бесов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младой —Был гневен, полон гордости ужасной,И весь дышал он силой неземной.

Другой женообразный, сладострастный,Сомнительный и лживый идеал —Волшебный демон — лживый, но прекрасный.

Пред ними сам себя я забывал;В груди младое сердце билось — холодБежал по мне и кудри подымал.

Безвестных наслаждений темный голодМеня терзал. Уныние и леньМеня сковали — тщетно был я молод.

Средь отроков я молча целый деньБродил угрюмый — всё кумиры садаНа душу мне свою бросали тень.

* * *

1830


75

* * * Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,Стенаньем, криками вакханки молодой,Когда, виясь в моих объятиях змией,Порывом пылких ласк и язвою лобзанийОна торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничемуИ оживляешься потом все боле, боле —И делишь наконец мой пламень поневоле!

А. П. Брюллов. Портрет Натальи Николаевны Пушкиной. 1831—1832 гг.

<1830>

76


Для берегов отчизны дальнойТы покидала край чужой;В час незабвенный, в час печальныйЯ долго плакал пред тобой.Мои хладеющие рукиТебя старались удержать;Томленье страшное разлукиМой стон молил не прерывать.

Но ты от горького лобзаньяСвои уста оторвала;Из края мрачного изгнаньяТы в край иной меня звала.

Ты говорила: «В день свиданьяПод небом вечно голубым,В тени олив, любви лобзаньяМы вновь, мой друг, соединим».

Но там, увы, где неба сводыСияют в блеске голубом,Где тень олив легла на воды,Заснула ты последним сном.Твоя краса, твои страданьяИсчезли в урне гробовой —А с ними поцелуй свиданья...Но жду его; он за тобой...

Чем чаще празднует ЛицейСвою святую годовщину,Тем робче старый круг друзейВ семью стесняется едину,Тем реже он; тем праздник нашВ своем веселии мрачнее;Тем глуше звон заздравных чашИ наши песни тем грустнее.

Так дуновенья бурь земныхИ нас нечаянно касались,И мы средь пиршеств молодыхДушою часто омрачались;Мы возмужали; рок судилИ нам житейски испытанья,И смерти дух средь нас ходилИ назначал свои закланья.

Шесть мест упраздненных стоят,Шести друзей не узрим боле,Они разбросанные спят —Кто здесь, кто там на ратном поле,

Кто дома, кто в земле чужой,Кого недуг, кого печалиСвели во мрак земли сырой,И надо всеми мы рыдали.

И мнится, очередь за мной,Зовет меня мой Дельвиг милый,Товарищ юности живой,Товарищ юности унылой,Товарищ песен молодых,Пиров и чистых помышлений,Туда, в толпу теней родныхНавек от нас утекший гений.

Тесней, о милые друзья,Тесней наш верный круг составим,Почившим песнь окончил я,Живых надеждою поздравим,Надеждой некогда опятьВ пиру лицейском очутиться,Всех остальных еще обнятьИ новых жертв уж не страшиться.

* * *

* * *

1830

1831


77

В тревоге пестрой и бесплоднойБольшого света и двораЯ сохранила взгляд холодный,Простое сердце, ум свободныйИ правды пламень благородныйИ как дитя была добра;Смеялась над толпою вздорной,Судила здраво и светло,И шутки злости самой чернойПисала прямо набело.

<В альбом А. О. Смирновой>П. Ф. Соколов. Портрет Александры Осиповны Смирновой. Начало 1830-х гг.

1832

78


Нет, нет, не должен я, не смею, не могуВолнениям любви безумно предаваться;Спокойствие мое я строго берегуИ сердцу не даю пылать и забываться;Нет, полно мне любить; но почему ж поройНе погружуся я в минутное мечтанье,Когда нечаянно пройдет передо мнойМладое, чистое, небесное созданье,Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне,Любуясь девою в печальном сладострастье,Глазами следовать за ней и в тишинеБлагословлять ее на радость и на счастьеИ сердцем ей желать все блага жизни сей,Веселый мир души, беспечные досуги,Всё — даже счастие того, кто избран ей,Кто милой деве даст название супруги.

К ***

П. Ф. Соколов. Портрет А. С. Пушкина. 1836 г.

1832


79

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум? Державин

IОктябрь уж наступил — уж роща отряхаетПоследние листы с нагих своих ветвей;Дохнул осенний хлад — дорога промерзает,Журча еще бежит за мельницу ручей,Но пруд уже застыл; сосед мой поспешаетВ отъезжие поля с охотою своей,И страждут озими от бешеной забавы,И будит лай собак уснувшие дубравы.

IIТеперь моя пора: я не люблю весны;Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен;Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.Суровою зимой я более доволен,Люблю ее снега; в присутствии луныКак легкий бег саней с подругой быстр и волен,Когда под соболем, согрета и свежа,Она вам руку жмет, пылая и дрожа!

IIIКак весело, обув железом острым ноги,Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!А зимних праздников блестящие тревоги?..Но надо знать и честь; полгода снег да снег,Ведь это наконец и жителю берлоги,Медведю, надоест. Нельзя же целый векКататься нам в санях с Армидами младымиИль киснуть у печей за стеклами двойными.

IVOx, лето красное! любил бы я тебя,Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.Ты, все душевные способности губя,Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;Лишь как бы напоить да освежить себя —Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,И, проводив ее блинами и вином,Поминки ей творим мороженым и льдом.

Осень(Отрывок)

80


VДни поздней осени бранят обыкновенно,Но мне она мила, читатель дорогой,Красою тихою, блистающей смиренно.Так нелюбимое дитя в семье роднойК себе меня влечет. Сказать вам откровенно,Из годовых времен я рад лишь ей одной,В ней много доброго; любовник не тщеславный,Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

VIКак это объяснить? Мне нравится она,Как, вероятно, вам чахоточная деваПорою нравится. На смерть осуждена,Бедняжка клонится без ропота, без гнева.Улыбка на устах увянувших видна;Могильной пропасти она не слышит зева;Играет на лице еще багровый цвет.Она жива еще сегодня, завтра нет.

VIIУнылая пора! Очей очарованье!Приятна мне твоя прощальная краса —Люблю я пышное природы увяданье,В багрец и в золото одетые леса,В их сенях ветра шум и свежее дыханье,И мглой волнистою покрыты небеса,И редкий солнца луч, и первые морозы,И отдаленные седой зимы угрозы.

VIIIИ с каждой осенью я расцветаю вновь;Здоровью моему полезен русский холод;К привычкам бытия вновь чувствую любовь;Чредой слетает сон, чредой находит голод;Легко и радостно играет в сердце кровь,Желания кипят — я снова счастлив, молод,Я снова жизни полн — таков мой организм(Извольте мне простить ненужный прозаизм).

IXВедут ко мне коня; в раздолии открытом,Махая гривою, он всадника несет,И звонко под его блистающим копытомЗвенит промерзлый дол и трескается лед.Но гаснет краткий день, и в камельке забытомОгонь опять горит — то яркий свет лиет,То тлеет медленно — а я пред ним читаюИль думы долгие в душе моей питаю.


81

ХИ забываю мир — и в сладкой тишинеЯ сладко усыплен моим воображеньем,И пробуждается поэзия во мне:Душа стесняется лирическим волненьем,Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,Излиться наконец свободным проявленьем —И тут ко мне идет незримый рой гостей,Знакомцы давние, плоды мечты моей.

XIИ мысли в голове волнуются в отваге,И рифмы легкие навстречу им бегут,И пальцы просятся к перу, перо к бумаге.Минута — и стихи свободно потекут.Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,Но чу! — матросы вдруг кидаются, ползутВверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;Громада двинулась и рассекает волны.

XIIПлывет. Куда ж нам плыть? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Е. Волков. Октябрь. 1883 г.

1833


82

Не дай мне Бог сойти с ума.Нет, легче посох и сума; Нет, легче труд и глад.Не то, чтоб разумом моимЯ дорожил; не то, чтоб с ним Расстаться был не рад:

Когда б оставили меняНа воле, как бы резво я Пустился в темный лес!Я пел бы в пламенном бреду,Я забывался бы в чаду Нестройных, чудных грез.

И я б заслушивался волн,И я глядел бы, счастья полн, В пустые небеса;

И силен, волен был бы я,Как вихорь, роющий поля, Ломающий леса.

Да вот беда: сойди с ума,И страшен будешь, как чума, Как раз тебя запрут,Посадят на цепь дуракаИ сквозь решетку, как зверка, Дразнить тебя придут.

А ночью слышать буду яНе голос яркий соловья, Не шум глухой дубров —А крик товарищей моих,Да брань смотрителей ночных, Да визг, да звон оков.

* * *Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —Летят за днями дни, и каждый час уноситЧастичку бытия, а мы с тобой вдвоемПредполагаем жить... И глядь — как раз — умрем.На свете счастья нет, но есть покой и воля.Давно завидная мечтается мне доля —Давно, усталый раб, замыслил я побегВ обитель дальную трудов и чистых нег.

* * *

1833

1834


83

Он между нами жилСредь племени ему чужого; злобыВ душе своей к нам не питал, и мыЕго любили. Мирный, благосклонный,Он посещал беседы наши. С нимДелились мы и чистыми мечтамиИ песнями (он вдохновен был свышеИ свысока взирал на жизнь). НередкоОн говорил о временах грядущих,Когда народы, распри позабыв,В великую семью соединятся.

Мы жадно слушали поэта. ОнУшел на запад — и благословеньемЕго мы проводили. Но теперьНаш мирный гость нам стал врагом — и ядомСтихи свои, в угоду черни буйной,Он напояет. Издали до насДоходит голос злобного поэта,Знакомый голос!.. Боже! освятиВ нем сердце правдою Твоей и миром,И возврати ему…

* * *

Г. Г. Мясоедов. Пушкин и его друзья слушают декламацию Мицкевича

в салоне кн. З. Волконской. 1905—1907 гг. Фрагменты

1834

84


* * *Я думал, сердце позабылоСпособность легкую страдать,Я говорил: тому, что было,Уж не бывать! уж не бывать!Прошли восторги, и печали,И легковерные мечты...Но вот опять затрепеталиПред мощной властью красоты.

У русского царя в чертогах есть палата:Она не золотом, не бархатом богата;Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;Но сверху донизу, во всю длину, кругом,Своею кистию свободной и широкойЕе разрисовал художник быстроокой.Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,Ни плясок, ни охот,— а всё плащи, да шпаги,Да лица, полные воинственной отваги.Толпою тесною художник поместилСюда начальников народных наших сил,Покрытых славою чудесного походаИ вечной памятью двенадцатого года.Нередко медленно меж ими я брожуИ на знакомые их образы гляжу,И, мнится, слышу их воинственные клики.Из них уж многих нет; другие, коих ликиЕще так молоды на ярком полотне,Уже состарились и никнут в тишинеГлавою лавровой...

Но в сей толпе суровойОдин меня влечет всех больше. С думой новойВсегда остановлюсь пред ним — и не свожуС него моих очей. Чем долее гляжу,Тем более томим я грустию тяжелой.

Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,Высоко лоснится, и, мнится, залеглаТам грусть великая. Кругом — густая мгла;За ним — военный стан. Спокойный и угрюмый,Он, кажется, глядит с презрительною думой.

Полководец

1835


85

Дж. Доу. Михаил Богданович Барклай-де-Толли.

1829 г.

86


Свою ли точно мысль художник обнажил,Когда он таковым его изобразил,Или невольное то было вдохновенье,—Но Доу дал ему такое выраженье.

О вождь несчастливый!.. Суров был жребий твой:Все в жертву ты принес земле тебе чужой.Непроницаемый для взгляда черни дикой,В молчанье шел один ты с мыслию великой,И, в имени твоем звук чуждый не взлюбя,Своими криками преследуя тебя,Народ, таинственно спасаемый тобою,Ругался над твоей священной сединою.И тот, чей острый ум тебя и постигал,В угоду им тебя лукаво порицал...И долго, укреплен могущим убежденьем,Ты был неколебим пред общим заблужденьем;И на полупути был должен наконецБезмолвно уступить и лавровый венец,И власть, и замысел, обдуманный глубоко,—И в полковых рядах сокрыться одиноко.Там, устарелый вождь, как ратник молодой,Свинца веселый свист заслышавший впервой,Бросался ты в огонь, ища желанной смерти,—Вотще! —. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!Жрецы минутного, поклонники успеха!Как часто мимо вас проходит человек,Над кем ругается слепой и буйный век,Но чей высокий лик в грядущем поколеньеПоэта приведет в восторг и в умиленье!

1835


87

* * * ...Вновь я посетилТот уголок земли, где я провелИзгнанником два года незаметных.Уж десять лет ушло с тех пор — и многоПеременилось в жизни для меня,И сам, покорный общему закону,Переменился я — но здесь опятьМинувшее меня объемлет живо,И, кажется, вечор еще бродилЯ в этих рощах. Вот опальный домик,Где жил я с бедной нянею моей.Уже старушки нет — уж за стеноюНе слышу я шагов ее тяжелых,Ни кропотливого ее дозора.

Вот холм лесистый, над которым частоЯ сиживал недвижим — и гляделНа озеро, воспоминая с грустьюИные берега, иные волны...Меж нив златых и пажитей зеленыхОно синея стелется широко;Через его неведомые водыПлывет рыбак и тянет за собоюУбогий невод. По брегам отлогимРассеяны деревни — там за нимиСкривилась мельница, насилу крыльяВорочая при ветре... На границеВладений дедовских, на месте том,Где в гору подымается дорога,Изрытая дождями, три сосныСтоят — одна поодаль, две другиеДруг к дружке близко,— здесь, когда их мимоЯ проезжал верхом при свете лунном,Знакомым шумом шорох их вершинМеня приветствовал. По той дорогеТеперь поехал я и пред собоюУвидел их опять. Они всё те же,Все тот же их знакомый уху шорох —Но около корней их устарелых(Где некогда все было пусто, голо)Теперь младая роща разрослась,Зеленая семья, кусты теснятсяПод сенью их как дети. А вдалиСтоит один угрюмый их товарищ,Как старый холостяк, и вкруг негоПо-прежнему все пусто.

88


Здравствуй, племяМладое, незнакомое! не яУвижу твой могучий поздний возраст,Когда перерастешь моих знакомцевИ старую главу их заслонишьОт глаз прохожего. Но пусть мой внукУслышит ваш приветный шум, когда,С приятельской беседы возвращаясь,Веселых и приятных мыслей полон,Пройдет он мимо вас во мраке ночиИ обо мне вспомянет.

И. Е. Репин. А. С. Пушкин в середине 1830-х гг. 1897—1911 гг.

1835


89

Тебе, певцу, тебе, герою!Не удалось мне за тобоюПри громе пушечном, в огнеСкакать на бешеном коне.Наездник смирного Пегаса,Носил я старого ПарнасаИз моды вышедший мундир:Но и по этой службе трудной,И тут, о мой наездник чудный,Ты мой отец и командир.Вот мой Пугач: при первом взглядеОн виден — плут, казак прямой;В передовом твоем отрядеУрядник был бы он лихой.

В. П. Лангер. Денис Васильевич Давыдов. 1819 г.

Д. В. ДавыдовуПри посылке истории пугачевского бунта

1836


90

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую: Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:Сколько богов, и богинь, и героев!.. Вот Зевс громовержец, Вот исподлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов. Тут Аполлон — идеал, там Ниобея — печаль...Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров — Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;В темной могиле почил художников друг и советник. Как бы он обнял тебя! Как бы гордился тобой!

Художнику

(Из Пиндемонти)Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.Я не ропщу о том, что отказали богиМне в сладкой участи оспоривать налогиИли мешать царям друг с другом воевать;И мало горя мне, свободно ли печатьМорочит олухов, иль чуткая цензураВ журнальных замыслах стесняет балагура.Все это, видите ль, слова, слова, слова*.Иные, лучшие, мне дороги права;Иная, лучшая, потребна мне свобода:Зависеть от царя, зависеть от народа —Не все ли нам равно? Бог с ними. НикомуОтчета не давать, себе лишь самомуСлужить и угождать; для власти, для ливреиНе гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;По прихоти своей скитаться здесь и там,Дивясь божественным природы красотам,И пред созданьями искусств и вдохновеньяТрепеща радостно в восторгах умиленья. — Вот счастье! вот права...

* Hamlet. ( Примеч. А. С. Пушкина.)

1836

1836


91

* * *Отцы пустынники и жены непорочны,Чтоб сердцем возлетать во области заочны,Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,Сложили множество божественных молитв;Но ни одна из них меня не умиляет,Как та, которую священник повторяетВо дни печальные Великого поста;Всех чаще мне она приходит на устаИ падшего крепит неведомою силой:Владыко дней моих! дух праздности унылой,Любоначалия, змеи сокрытой сей,И празднословия не дай душе моей.Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,Да брат мой от меня не примет осужденья,И дух смирения, терпения, любвиИ целомудрия мне в сердце оживи.

* * *Была пора: наш праздник молодойСиял, шумел и розами венчался,И с песнями бокалов звон мешался,И тесною сидели мы толпой.Тогда, душой беспечные невежды,Мы жили все и легче и смелей,Мы пили все за здравие надеждыИ юности и всех ее затей.

Теперь не то: разгульный праздник нашС приходом лет, как мы, перебесился,Он присмирел, утих, остепенился,Стал глуше звон его заздравных чаш;Меж нами речь не так игриво льется,Просторнее, грустнее мы сидим,И реже смех средь песен раздается,И чаще мы вздыхаем и молчим.

Всему пора: уж двадцать пятый разМы празднуем Лицея день заветный.Прошли года чредою незаметной,И как они переменили нас!Недаром — нет! — промчалась четверть века!Не сетуйте: таков судьбы закон;Вращается весь мир вкруг человека,—Ужель один недвижим будет он?

1836

92


Припомните, о други, с той поры,Когда наш круг судьбы соединили,Чему, чему свидетели мы были!Игралища таинственной игры,Металися смущенные народы;И высились и падали цари;И кровь людей то славы, то свободы,То гордости багрила алтари.

Вы помните: когда возник Лицей,Как царь для нас открыл чертог царицын,И мы пришли. И встретил нас КуницынПриветствием меж царственных гостей.Тогда гроза двенадцатого годаЕще спала. Еще НаполеонНе испытал великого народа —Еще грозил и колебался он.

Вы помните: текла за ратью рать,Со старшими мы братьями прощалисьИ в сень наук с досадой возвращались,Завидуя тому, кто умиратьШел мимо нас... и племена сразились,Русь обняла кичливого врага,И заревом московским озарилисьЕго полкам готовые снега.

Вы помните, как наш АгамемнонИз пленного Парижа к нам примчался.Какой восторг тогда пред ним раздался!Как был велик, как был прекрасен он,Народов друг, спаситель их свободы!Вы помните — как оживились вдругСии сады, сии живые воды,Где проводил он славный свой досуг.

И нет его — и Русь оставил он,Взнесенну им над миром изумленным,И на скале изгнанником забвенным,Всему чужой, угас Наполеон.И новый царь, суровый и могучий,На рубеже Европы бодро стал,И над землей сошлися новы тучи,И ураган их . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1836


93

* * * Exegi monumentum*.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,К нему не зарастет народная тропа,Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лиреМой прах переживет и тленья убежит —И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,И назовет меня всяк сущий в ней язык,И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,Что чувства добрые я лирой пробуждал,Что в мой жестокий век восславил я Свободу И милость к падшим призывал.

Веленью Божию, о муза, будь послушна,Обиды не страшась, не требуя венца;Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца.

* Я воздвиг памятник (лат.).— Начало оды Горация (книга III, ода XXX).

1836

А. М. Опекушин. А. С. Пушкин.

Модель памятника в Москве. 1880 г.

ПОЭМЫ

РУСЛАН и

ЛЮДМИЛА

И Л Л Ю С Т Р А Ц И И С . В . М А Л Ю Т И Н А

96


ПОСВЯЩЕНИЕ

Для вас, души моей царицы,Красавицы, для вас однихВремен минувших небылицы,В часы досугов золотых,Под шепот старины болтливой,Рукою верной я писал;Примите ж вы мой труд игривый!Ничьих не требуя похвал, Счастлив уж я надеждой сладкой,Что дева с трепетом любвиПосмотрит, может быть, украдкой На песни грешные мои.

Поэмы

97

У лукоморья дуб зеленый;Златая цепь на дубе том: И днем и ночью кот ученый Всё ходит по цепи кругом; Идет направо — песнь заводит, Налево — сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,Русалка на ветвях сидит; Там на неведомых дорожкахСледы невиданных зверей;Избушка там на курьих ножкахСтоит без окон, без дверей; Там лес и дол видений полны; Там о заре прихлынут волны На брег песчаный и пустой, И тридцать витязей прекрасных Чредой из вод выходят ясных, И с ними дядька их морской; Там королевич мимоходомПленяет грозного царя;Там в облаках перед народом Через леса, через моря Колдун несет богатыря; В темнице там царевна тужит, А бурый волк ей верно служит;Там ступа с Бабою-Ягой Идет, бредет сама собой;

Там царь Кащей над златом чахнет; Там русский дух... там Русью пахнет! И там я был, и мед я пил; У моря видел дуб зеленый; Под ним сидел, и кот ученый Свои мне сказки говорил. Одну я помню: сказку эту Поведаю теперь я свету...

Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой.

В толпе могучих сыновей, С друзьями, в гриднице высокойВладимирWсолнце пировал; Меньшую дочь он выдавал За князя храброго Руслана И мед из тяжкого стакана За их здоровье выпивал. Не скоро ели предки наши, Не скоро двигались кругом Ковши, серебряные чаши С кипящим пивом и вином.Они веселье в сердце лили,Шипела пена по краям,Их важно чашники носили И низко кланялись гостям.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

98


Слилися речи в шум невнятный; Жужжит гостей веселый круг; Но вдруг раздался глас приятный И звонких гуслей беглый звук; Все смолкли, слушают Баяна: И славит сладостный певец ЛюдмилуWпрелесть и Руслана И Лелем свитый им венец.

Но, страстью пылкой утомленный, Не ест, не пьет Руслан влюбленный; На друга милого глядит, Вздыхает, сердится, горит И, щипля ус от нетерпенья, Считает каждые мгновенья.В унынье, с пасмурным челом, За шумным, свадебным столом Сидят три витязя младые;Безмолвны, за ковшом пустым, Забыли кубки круговые, И брашна неприятны им; Не слышат вещего Баяна; Потупили смущенный взгляд: То три со перника Руслана; В душе несчастные таят Любви и ненависти яд. Один — Рогдай, воитель смелый, Мечом раздвинувший пределыБогатых киевских полей;Другой — Фарлаф, крикун надменный, В пирах никем не побежденный, Но воин скромный средь мечей; Последний, полный страстной думы, Младой хазарский хан Ратмир: Все трое бледны и угрюмы, И пир веселый им не в пир.

Вот кончен он; встают рядами, Смешались шумными толпами,И все глядят на молодых: Невеста очи опустила, Как будто сердцем приуныла, И светел радостный жених. Но тень объемлет всю природу, Уж близко к полночи глухой; Бояре, задремав от меду, С поклоном убрались домой. Жених в восторге, в упоенье: Ласкает он в воображеньеСтыдливой девы красоту;

Но с тайным, грустным умиленьем Великий князь благословеньем Дарует юную чету.

И вот невесту молодую Ведут на брачную постель; Огни погасли... и ночную Лампаду зажигает Лель. Свершились милые надежды, Любви готовятся дары;Падут ревнивые одежды На цареградские ковры...Вы слышите ль влюбленный шепот, И поцелуев сладкий звук, И прерывающийся ропот Последней робости?.. Супруг Восторги чувствует заране; И вот они настали... Вдруг Гром грянул, свет блеснул в тумане, Лампада гаснет, дым бежит,Кругом все смерклось, все дрожит, И замерла душа в Руслане... Все смолкло. В грозной тишине Раздался дважды голос странный, И ктоWто в дымной глубине Взвился чернее мглы туманной... И снова терем пуст и тих; Встает испуганный жених, С лица катится пот остылый; Трепеща, хладною рукойОн вопрошает мрак немой... О горе: нет подруги милой! Хватает воздух он пустой; Людмилы нет во тьме густой, Похищена безвестной силой. Ах, если мученик любви Страдает страстью безнадежно, Хоть грустно жить, друзья мои, Однако жить еще возможно. Но после долгих, долгих лет Обнять влюбленную подругу,Желаний, слез, тоски предмет, И вдруг минутную супругу Навек утратить... о друзья, Конечно, лучше б умер я!

Однако жив Руслан несчастный. Но что сказал великий князь? Сраженный вдруг молвой ужасной,

Поэмы

99

На зятя гневом распалясь, Его и двор он созывает:«Где, где Людмила?» — вопрошает С ужасным, пламенным челом. Руслан не слышит. «Дети, други! Я помню прежние заслуги: О, сжальтесь вы над стариком! Скажите, кто из вас согласен Скакать за дочерью моей? Чей подвиг будет не напрасен, Тому — терзайся, плачь, злодей! Не мог сберечь жены своей! —Тому я дам ее в супругиС полцарством прадедов моих. Кто ж вызовется, дети, други?..» «Я!» — молвил горестный жених. «Я! я!» — воскликнули с Рогдаем Фарлаф и радостный Ратмир.— «Сейчас коней своих седлаем; Мы рады весь изъездить мир. Отец наш, не продлим разлуки; Не бойся: едем за княжной».И с благодарностью немойВ слезах к ним простирает руки Старик, измученный тоской.

Все четверо выходят вместе; Руслан уныньем как убит; Мысль о потерянной невесте Его терзает и мертвит.Садятся на коней ретивых; Вдоль берегов Днепра счастливых Летят в клубящейся пыли; Уже скрываются вдали;Уж всадников не видно боле... Но долго всё еще глядит Великий князь в пустое поле И думой им вослед летит.

Руслан томился молчаливо, И смысл и память потеряв. Через плечо глядя спесиво И важно подбочась, Фарлаф, Надувшись, ехал за Русланом. Он говорит: «Насилу яНа волю вырвался, друзья!Ну, скоро ль встречусь с великаном?Уж тоWто крови будет течь,Уж тоWто жертв любви ревнивой!

Повеселись, мой верный меч,Повеселись, мой конь ретивый!»

Хазарский хан, в уме своем Уже Людмилу обнимая, Едва не пляшет над седлом; В нем кровь играет молодая, Огня надежды полон взор: То скачет он во весь опор, То дразнит бегуна лихого, Кружит, подъемлет на дыбы, Иль дерзко мчит на холмы снова.

Рогдай угрюм, молчит — ни слова... Страшась неведомой судьбы И мучась ревностью напрасной, Всех больше беспокоен он, И часто взор его ужасный На князя мрачно устремлен.

Соперники одной дорогой Все вместе едут целый день. Днепра стал темен брег отлогий; С востока льется ночи тень; Туманы над Днепром глубоким; Пора коням их отдохнуть. Вот под горой путем широким Широкий пересекся путь. «Разъедемся, пора! — сказали,— Безвестной вверимся судьбе». И каждый конь, не чуя стали, По воле путь избрал себе.

Что делаешь, Руслан несчастный, Один в пустынной тишине? Людмилу, свадьбы день ужасный, Всё, мнится, видел ты во сне. На брови медный шлем надвинув, Из мощных рук узду покинув, Ты шагом едешь меж полей, И медленно в душе твоей Надежда гибнет, гаснет вера.

Но вдруг пред витязем пещера; В пещере свет. Он прямо к ней Идет под дремлющие своды, Ровесники самой природы. Вошел с уныньем: что же зрит? В пещере старец; ясный вид, Спокойный взор, брада седая;

100


Лампада перед ним горит; За древней книгой он сидит, Ее внимательно читая. «Добро пожаловать, мой сын! — Сказал с улыбкой он Руслану.— Уж двадцать лет я здесь один Во мраке старой жизни вяну;Но наконец дождался дня, Давно предвиденного мною. Мы вместе сведены судьбою; Садись и выслушай меня.Руслан, лишился ты Людмилы; Твой твердый дух теряет силы; Но зла промчится быстрый миг: На время рок тебя постиг. С надеждой, верою веселой Иди на все, не унывай; Вперед! мечом и грудью смелой Свой путь на полночь пробивай.

Узнай, Руслан: твой оскорбитель Волшебник страшный Черномор, Красавиц давний похититель, Полнощных обладатель гор. Еще ничей в его обитель Не проникал доныне взор; Но ты, злых козней истребитель, В нее ты вступишь, и злодей Погибнет от руки твоей. Тебе сказать не должен боле: Судьба твоих грядущих дней, Мой сын, в твоей отныне воле».

Наш витязь старцу пал к ногам И в радости лобзает руку. Светлеет мир его очам, И сердце позабыло муку. Вновь ожил он; и вдруг опять На вспыхнувшем лице кручина...«Ясна тоски твоей причина; Но грусть не трудно разогнать,— Сказал старик,— тебе ужасна Любовь седого колдуна;Спокойся, знай: она напрасна И юной деве не страшна.Он звезды сводит с небосклона, Он свистнет — задрожит луна; Но против времени закона Его наука не сильна.

Ревнивый, трепетный хранитель Замков безжалостных дверей, Он только немощный мучитель Прелестной пленницы своей. Вокруг нее он молча бродит, Клянет жестокий жребий свой... Но, добрый витязь, день проходит, А нужен для тебя покой».

Руслан на мягкий мох ложится Пред умирающим огнем; Он ищет позабыться сном, Вздыхает, медленно вертится... Напрасно! Витязь наконец: «Не спится чтоWто, мой отец! Что делать: болен я душою, И сон не в сон, как тошно жить. Позволь мне сердце освежить Твоей беседою святою. Прости мне дерзостный вопрос. Откройся: кто ты, благодатный, Судьбы наперсник непонятный? В пустыню кто тебя занес?»

Вздохнув с улыбкою печальной, Старик в ответ: «Любезный сын, Уж я забыл отчизны дальной Угрюмый край. Природный финн, В долинах, нам одним известных, Гоняя стадо сел окрестных, В беспечной юности я знал Одни дремучие дубравы, Ручьи, пещеры наших скал Да дикой бедности забавы.Но жить в отрадной тишине Дано не долго было мне.

Тогда близ нашего селенья, Как милый цвет уединенья, Жила Наина. Меж подруг Она гремела красотою. Однажды утренней порою Свои стада на темный луг Я гнал, волынку надувая; Передо мной шумел поток. Одна, красавица младая На берегу плела венок.Меня влекла моя судьбина...Ах, витязь, то была Наина!Я к ней — и пламень роковой

101

Поэмы

За дерзкий взор мне был наградой,И я любовь узнал душойС ее небесною отрадой,С ее мучительной тоской.

Умчалась года половина; Я с трепетом открылся ей, Сказал: люблю тебя, Наина. Но робкой горести моей Наина с гордостью внимала,

Лишь прелести свои любя, И равнодушно отвечала: “Пастух, я не люблю тебя!”

И всё мне дико, мрачно стало: Родная куща, тень дубров, Веселы игры пастухов — Ничто тоски не утешало. В унынье сердце сохло, вяло. И наконец задумал я Оставить финские поля; Морей неверные пучиныС дружиной братской переплыть, И бранной славой заслужить Вниманье гордое Наины.

Я вызвал смелых рыбаков Искать опасностей и злата. Впервые тихий край отцовУслышал бранный звук булата И шум немирных челноков. Я вдаль уплыл, надежды полный, С толпой бесстрашных земляков; Мы десять лет снега и волны Багрили кровию врагов. Молва неслась: цари чужбины

Страшились дерзости моей; Их горделивые дружины Бежали северных мечей.Мы весело, мы грозно бились, Делили дани и дары, И с побежденными садились За дружелюбные пиры. Но сердце, полное Наиной, Под шумом битвы и пиров, Томилось тайною кручиной, Искало финских берегов. Пора домой, сказал я, други! Повесим праздные кольчугиПод сенью хижины родной. Сказал — и весла зашумели;

102


И, страх оставя за собой, В залив отчизны дорогой Мы с гордой радостью влетели.

Сбылись давнишние мечты, Сбылися пылкие желанья! Минута сладкого свиданья, И для меня блеснула ты! К ногам красавицы надменной Принес я меч окровавленный,Кораллы, злато и жемчуг; Пред нею, страстью упоенный, Безмолвным роем окруженный

Ее завистливых подруг, Стоял я пленником послушным; Но дева скрылась от меня, Примолвя с видом равнодушным: “Герой, я не люблю тебя!”

К чему рассказывать, мой сын, Чего пересказать нет силы? Ах, и теперь один, один, Душой уснув, в дверях могилы, Я помню горесть, и порой, Как о минувшем мысль родится, По бороде моей седой Слеза тяжелая катится.

Но слушай: в родине моей Между пустынных рыбарей Наука дивная таится.

Под кровом вечной тишины, Среди лесов, в глуши далекой Живут седые колдуны; К предметам мудрости высокой Все мысли их устремлены; Всё слышит голос их ужасный, Что было и что будет вновь, И грозной воле их подвластны И гроб и самая любовь.

И я, любви искатель жадный, Решился в грусти безотрадной Наину чарами привлечь

И в гордом сердце девы хладной Любовь волшебствами зажечь. Спешил в объятия свободы, В уединенный мрак лесов;И там, в ученье колдунов, Провел невидимые годы. Настал давно желанный миг, И тайну страшную природы Я светлой мыслию постиг: Узнал я силу заклинаньям. Венец любви, венец желаньям! Теперь, Наина, ты моя! Победа наша, думал я. Но в самом деле победитель Был рок, упорный мой гонитель.

В мечтах надежды молодой, В восторге пылкого желанья,

Поэмы

103

Творю поспешно заклинанья,Зову духов — и в тьме лесной Стрела промчалась громовая, Волшебный вихорь поднял вой, Земля вздрогнула под ногой...И вдруг .сидит передо мной Старушка дряхлая, седая, Глазами впалыми сверкая, С горбом, с трясучей головой, Печальной ветхости картина. Ах, витязь, то была Наина!..Я ужаснулся и молчал,Глазами страшный призрак мерил, В сомненье все еще не верил И вдруг заплакал, закричал: “Возможно ль! ах, Наина, ты ли! Наина, где твоя краса? Скажи, ужели небеса Тебя так страшно изменили? Скажи, давно ль, оставя свет, Расстался я с душой и с милой?Давно ли?.. “Ровно сорок лет,— Был девы роковой ответ,— Сегодня семьдесят мне било.Что делать, — мне пищит она,— Толпою годы пролетели.Прошла моя, твоя весна — Мы оба постареть успели. Но, друг, послушай: не беда Неверной младости утрата. Конечно, я теперь седа, Немножко, может быть, горбата; Не то, что в старину была, Не так жива, не так мила; Зато (прибавила болтунья) Открою тайну: я колдунья!”

И было в самом деле так. Немой, недвижный перед нею, Я совершенный был дурак Со всей премудростью моею.

Но вот ужасно: колдовство Вполне свершилось, по несчастью. Мое седое божество Ко мне пылало новой страстью. Скривив улыбкой страшный рот, Могильным голосом урод Бормочет мне любви признанье. Вообрази мое страданье!

Я трепетал, потупя взор; Она сквозь кашель продолжала Тяжелый, страстный разговор: “Так, сердце я теперь узнала; Я вижу, верный друг, оно Для нежной страсти рождено; Проснулись чувства, я сгораю, Томлюсь желаньями любви... Приди в объятия мои... О милый, милый! умираю...”

И между тем она, Руслан,Мигала томными глазами;И между тем за мой кафтанДержалась тощими руками;И между тем — я обмирал,От ужаса зажмуря очи;И вдруг терпеть не стало мочи;Я с криком вырвался, бежал.Она вослед: “О, недостойный!Ты возмутил мой век спокойный,Невинной девы ясны дни!Добился ты любви Наины,И презираешь — вот мужчины! Изменой дышат все они!Увы, сама себя вини;Он обольстил меня, несчастный!Я отдалась любови страстной...Изменник, изверг! о позор!Но трепещи, девичий вор!”

Так мы расстались. С этих пор Живу в моем уединенье С разочарованной душой; И в мире старцу утешенье Природа, мудрость и покой. Уже зовет меня могила; Но чувства прежние свои Еще старушка не забыла И пламя поздное любви С досады в злобу превратила. Душою черной зло любя, Колдунья старая, конечно, Возненавидит и тебя; Но горе на земле не вечно».

Наш витязь с жадностью внимал Рассказы старца: ясны очи Дремотой легкой не смыкалИ тихого полета ночи

104


В глубокой думе не слыхал. Но день блистает лучезарный... Со вздохом витязь благодарный Объемлет старцаWколдуна; Душа надеждою полна; Выходит вон. Ногами стиснул Руслан заржавшего коня,В седле оправился, присвистнул. «Отец мой, не оставь меня». И скачет по пустому лугу. Седой мудрец младому другу Кричит вослед: «Счастливый путь! Прости, люби свою супругу, Советов старца не забудь!»

Поэмы

105

Соперники в искусстве брани,Не знайте мира меж собой;Несите мрачной славе дани,И упивайтеся враждой!Пусть мир пред вами цепенеет,Дивяся грозным торжествам:Никто о вас не пожалеет,Никто не помешает вам.Соперники другого рода,Вы, рыцари парнасских гор,Старайтесь не смешить народаНескромным шумом ваших ссор;Бранитесь — только осторожно.Но вы, соперники в любви,Живите дружно, если можно!Поверьте мне, друзья мои:Кому судьбою непременнойДевичье сердце суждено,Тот будет мил назло вселенной;Сердиться глупо и грешно.

Когда Рогдай неукротимый,Глухим предчувствием томимый,Оставя спутников своих,Пустился в край уединенныйИ ехал меж пустынь лесных,В глубоку думу погруженный,— Злой дух тревожил и смущал

Его тоскующую душу, И витязь пасмурный шептал: «Убью!. преграды все разрушу... Руслан!.. узнаешь ты меня... ТеперьWто девица поплачет...» И вдруг, поворотив коня, Во весь опор назад он скачет.

В то время доблестный Фарлаф,Всё утро сладко продремав,Укрывшись от лучей полдневных,У ручейка, наедине,Для подкрепленья сил душевных, Обедал в мирной тишине.Как вдруг он видит: ктоWто в поле,Как буря, мчится на коне;И, времени не тратя боле,Фарлаф, покинув свой обед,Копье, кольчугу, шлем, перчатки,Вскочил в седло и без оглядкиЛетит — а тот за ним вослед.«Остановись, беглец бесчестный! —Кричит Фарлафу неизвестный.— Презренный, дай себя догнать!Дай голову с тебя сорвать!»Фарлаф, узнавши глас Рогдая,Со страха скорчась, обмирал,И, верной смерти ожидая,

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

106


Коня еще быстрее гнал.Так точно заяц торопливый,Прижавши уши боязливо,По кочкам, полем, сквозь лесаСкачками мчится ото пса. На месте славного побегаВесной растопленного снегаПотоки мутные теклиИ рыли влажну грудь земли.Ко рву примчался конь ретивый,Взмахнул хвостом и белой гривой,Бразды стальные закусилИ через ров переcкочил;Но робкий всадник вверх ногамиСвалился тяжко в грязный ров, Земли не взвидел с небесамиИ смерть принять уж был готов.Рогдай к оврагу подлетает;Жестокий меч уж занесен;«Погибни, трус! умри!» — вещает...Вдруг узнает Фарлафа он;Глядит, и руки опустились;Досада, изумленье, гневВ его чертах изобразились;Скрыпя зубами, онемев,Герой, с поникшею главоюСкорей отъехав ото рва,Бесился... но едва, едваСам не смеялся над собою.

Тогда он встретил под горой Старушечку чутьWчуть живую, Горбатую, совсем седую. Она дорожною клюкой Ему на север указала. «Ты там найдешь его»,— сказала. Рогдай весельем закипел И к верной смерти полетел.

А наш Фарлаф? Во рву остался, Дохнуть не смея; про себя Он, лежа, думал: жив ли я? Куда соперник злой девался? Вдруг слышит прямо над собой Старухи голос гробовой: «Встань, молодец: все тихо в поле;Ты никого не встретишь боле; Я привела тебе коня;Вставай, послушайся меня».

Смущенный витязь поневоле Ползком оставил грязный ров; Окрестность робко озирая, Вздохнул и молвил оживая: «Ну, слава богу, я здоров!»

«Поверь! — старуха продолжала,— Людмилу мудрено сыскать; Она далеко забежала; Не нам с тобой ее достать. Опасно разъезжать по свету; Ты, право, будешь сам не рад. Последуй моему совету, Ступай тихохонько назад. Под Киевом, в уединенье, В своем наследственном селенье Останься лучше без забот: От нас Людмила не уйдет».

Сказав, исчезла. В нетерпенье Благоразумный наш герой Тотчас отправился домой, Сердечно позабыв о славе И даже о княжне младой; И шум малейший по дубраве, Полет синицы, ропот вод Его бросали в жар и в пот.

Меж тем Руслан далеко мчится; В глуши лесов, в глуши полей Привычной думою стремится К Людмиле, радости своей, И говорит: «Найду ли друга?Где ты, души моей супруга?Увижу ль я твой светлый взор? Услышу ль нежный разговор? Иль суждено, чтоб чародея Ты вечной пленницей была И, скорбной девою старея, В темнице мрачной отцвела? Или соперник дерзновенный Придет?.. Нет, нет, мой друг бесценный: Еще при мне мой верный меч, Еще глава не пала с плеч».

Однажды, темною порою,По камням берегом крутымНаш витязь ехал над рекою.Все утихало. Вдруг за нимСтрелы мгновенное жужжанье,

107

Поэмы

Кольчуги звон, и крик, и ржанье,И топот по полю глухой. «Стой!» — грянул голос громовой.Он оглянулся: в поле чистом,Подняв копье, летит со свистомСвирепый всадник, и грозойПомчался князь ему навстречу.«Aга! догнал тебя! постой! —Кричит наездник удалой,—Готовься, друг, на смертну сечу;

Теперь ложись средь здешних мест;А там ищи своих невест». Руслан вспылал, вздрогнув от гнева;Он узнает сей буйный глас...

Друзья мои! а наша дева? Оставим витязей на час; О них опять я вспомню вскоре. А то давно пора бы мне Подумать о младой княжне И об ужасном Черноморе.

Моей причудливой мечты Наперсник иногда нескромныйЯ рассказал, как ночью темной

Людмилы нежной красоты От воспаленного Руслана Сокрылись вдруг среди тумана. Несчастная! когда злодей, Рукою мощною своей Тебя сорвав с постели брачной, Взвился, как вихорь, к облакам Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный И вдруг умчал к своим горам —Ты чувств и памяти лишилась

И в страшном замке колдуна, Безмолвна, трепетна, бледна, В одно мгновенье очутилась.

С порога хижины моей Так видел я, средь летних дней,Когда за курицей трусливой Султан курятника спесивый, Петух мой по двору бежал И сладострастными крыламиУже подругу обнимал;Над ними хитрыми кругами Цыплят селенья старый вор, Прияв губительные меры, Носился, плавал коршун серый

108


И пал как молния на двор. Взвился, летит. В когтях ужасных Во тьму расселин безопасных Уносит бедную злодей. Напрасно, горестью своейИ хладным страхом пораженный, Зовет любовницу петух... Он видит лишь летучий пух, Летучим ветром занесенный.

До утра юная княжна Лежала, тягостным забвеньем, Как будто страшным сновиденьем, Объята — наконец она Очнулась, пламенным волненьемИ смутным ужасом полна; Душой летит за наслажденьем,КогоWто ищет с упоеньем;«Где ж милый,— шепчет,— где супруг?»Зовет и помертвела вдруг.Глядит с боязнию вокруг.Людмила, где твоя светлица?Лежит несчастная девицаСреди подушек пуховых,Под гордой сенью балдахина;Завесы, пышная перина В кистях, в узорах дорогих;Повсюду ткани парчевые;Играют яхонты, как жар;Кругом курильницы златыеПодъемлют ароматный пар;Довольно... благо, мне не надоОписывать волшебный дом;Уже давно ШехеразадаМеня предупредила в том.Но светлый терем не отрада, Когда не видим друга в нем.

Три девы, красоты чудесной, В одежде легкой и прелестнойКняжне явились, подошлиИ поклонились до земли.Тогда неслышными шагамиОдна поближе подошла;Княжне воздушными перстамиЗлатую косу заплелаС искусством, в наши дни не новым, И обвила венцом перловымОкружность бледного чела.

За нею, скромно взор склоняя,Потом приближилась другая;Лазурный, пышный сарафанОдел Людмилы стройный стан;Покрылись кудри золотые,И грудь, и плечи молодыеФатой, прозрачной, как туман.Покров завистливый лобзает Красы, достойные небес,И обувь легкая сжимаетДве ножки, чудо из чудес.Княжне последняя девицаЖемчужный пояс подает.Меж тем незримая певицаВеселы песни ей поет.Увы, ни камни ожерелья,Ни сарафан, ни перлов ряд,Ни песни лести и веселья Ее души не веселят;Напрасно зеркало рисуетЕе красы, ее наряд:Потупя неподвижный взгляд,Она молчит, она тоскует.

Те, кои, правду возлюбя, На темном сердца дне читали, Конечно, знают про себя, Что если женщина в печали Сквозь слез, украдкой, какWнибудь,Назло привычке и рассудку, Забудет в зеркало взглянуть,— То грустно ей уж не на шутку.

Но вот Людмила вновь одна. Не зная, что начать, она К окну решетчату подходит, И взор ее печально бродит В пространстве пасмурной дали. Все мертво. Снежные равнины Коврами яркими легли;Стоят угрюмых гор вершиныВ однообразной белизне И дремлют в вечной тишине; Кругом не видно дымной кровли, Не видно путника в снегах, И звонкий рог веселой ловли В пустынных не трубит горах; Лишь изредка с унылым свистом Бунтует вихорь в поле чистом

Поэмы

109

И на краю седых небес Качает обнаженный лес.

В слезах отчаянья, Людмила От ужаса лицо закрыла. Увы, что ждет ее теперь! Бежит в серебряную дверь; Она с музыкой отворилась, И наша дева очутилась В саду. Пленительный предел: Прекраснее садов Армиды И тех, которыми владел Царь Соломон иль князь Тавриды. Пред нею зыблются, шумят Великолепные дубровы; Аллеи пальм и лес лавровый, И благовонных миртов ряд, И кедров гордые вершины,И золотые апельсины Зерцалом вод отражены; Пригорки, рощи и долины Весны огнем оживлены;С прохладой вьется ветер майский Средь очарованных полей, И свищет соловей китайский Во мраке трепетных ветвей; Летят алмазные фонтаны С веселым шумом к облакам: Под ними блещут истуканы И, мнится, живы; Фидий сам, Питомец Феба и Паллады, Любуясь ими, наконец,Свой очарованный резецИз рук бы выронил с досады. Дробясь о мраморны преграды, Жемчужной, огненной дугой Валятся, плещут водопады, И ручейки в тени лесной Чуть вьются сонною волной. Приют покоя и прохлады, Сквозь вечну зелень здесь и там Мелькают светлые беседки;Повсюду роз живые ветки Цветут и дышат по тропам. Но безутешная Людмила Идет, идет и не глядит; Волшебства роскошь ей постыла, Ей грустен неги светлый вид; Куда, сама не зная, бродит,

Волшебный сад кругом обходит, Свободу горьким дав слезам, И взоры мрачные возводитК неумолимым небесам.Вдруг осветился взор прекрасный: К устам она прижала перст; Казалось, умысел ужасныйРождался... Страшный путь отверст: Высокий мостик над потоком Пред ней висит на двух скалах; В унынье тяжком и глубоком Она подходит — и в слезах На воды шумные взглянула, Ударила, рыдая, в грудь,В волнах решилась утонуть —Однако в воды не прыгнула И дале продолжала путь.

Моя прекрасная Людмила, По солнцу бегая с утра, Устала, слезы осушила, В душе подумала: пора! На травку села, оглянулась — И вдруг над нею сень шатра,Шумя, с прохладой развернулась; Обед роскошный перед ней; Прибор из яркого кристалла; И в тишине изWза ветвей Незрима арфа заиграла. Дивится пленная княжна, Но втайне думает она: «Вдали от милого, в неволе, Зачем мне жить на свете боле? О ты, чья гибельная страстьМеня терзает и лелеет,Мне не страшна злодея власть: Людмила умереть умеет! Не нужно мне твоих шатров, Ни скучных песен, ни пиров — Не стану есть, не буду слушать, Умру среди твоих садов!» Подумала — и стала кушать.

Княжна встает, и вмиг шатер, И пышной роскоши прибор,И звуки арфы... все пропало;По-прежнему все тихо стало;Людмила вновь одна в садахСкитается из рощи в рощи;

110


Меж тем в лазурных небесахПлывет луна, царица нощи;Находит мгла со всех сторонИ тихо на холмах почила;Княжну невольно клонит сон.И вдруг неведомая сила Нежней, чем вешний ветерок,Ее на воздух поднимает,Несет по воздуху в чертогИ осторожно опускаетСквозь фимиам вечерних розНа ложе грусти, ложе слез.Три девы вмиг опять явилисьИ вкруг нее засуетились,Чтоб на ночь пышный снять убор,Но их унылый, смутный взор И принужденное молчаньеЯвляли втайне состраданьеИ немощный судьбам укор.Но поспешим: рукой их нежнойРаздета сонная княжна;Прелестна прелестью небрежной,В одной сорочке белоснежнойЛожится почивать она.Со вздохом девы поклонились,Скорей как можно удалились И тихо притворили дверь.Что ж наша пленница теперь!Дрожит как лист, дохнуть не смеет;Хладеют перси, взор темнеет;Мгновенный сон от глаз бежит;Не спит, удвоила вниманье,Недвижно в темноту глядит...Всё мрачно, мертвое молчанье!Лишь сердца слышит трепетанье...И мнится... шепчет тишина; Идут — идут к ее постеле;В подушки прячется княжна —И вдруг... о страх!.. и в самом делеРаздался шум; озаренаМгновенным блеском тьма ночная,Мгновенно дверь отворена;Безмолвно, гордо выступая,Нагими саблями сверкая,Арапов длинный ряд идетПопарно, чинно, сколь возможно, И на подушках осторожноСедую бороду несет;

И входит с важностью за нею,Подъяв величественно шею,Горбатый карлик из дверей:ЕгоWто голове обритой,Высоким колпаком покрытой,Принадлежала борода.Уж он приближился: тогдаКняжна с постели соскочила, Седого карлу за колпакРукою быстрой ухватила,Дрожащий занесла кулакИ в страхе завизжала так,Что всех арапов оглушила.Трепеща, скорчился бедняк,Княжны испуганной бледнее;Зажавши уши поскорее,Хотел бежать, но в бородеЗапутался, упал и бьется; Встает, упал; в такой бедеАрапов черный рой мятется;Шумят, толкаются, бегут,Хватают колдуна в охапкуИ вон распутывать несут,Оставя у Людмилы шапку.

Но чтоWто добрый витязь наш?Вы помните ль неждану встречу?Бери свой быстрый карандаш,Рисуй, Орловский, ночь и сечу! При свете трепетном луныСразились витязи жестоко;Сердца их гневом стеснены,Уж копья брошены далеко,Уже мечи раздроблены,Кольчуги кровию покрыты,Щиты трещат, в куски разбиты...Они схватились на конях;Взрывая к небу черный прах,Под ними борзы кони бьются; Борцы, недвижно сплетены,Друг друга стиснув, остаются,Как бы к седлу пригвождены;Их члены злобой сведены;Переплелись и костенеют;По жилам быстрый огнь бежит;На вражьей груди грудь дрожит —И вот колеблются, слабеют —КомуWто пасть... вдруг витязь мой,Вскипев, железною рукой

111

Поэмы

С седла наездника срывает,Подъемлет, держит над собойИ в волны с берега бросает.«Погибни! — грозно восклицает; —Умри, завистник злобный мой!»

Ты догадался, мой читатель, С кем бился доблестный Руслан: То был кровавых битв искатель, Рогдай, надежда киевлян, Людмилы мрачный обожатель.Он вдоль днепровских берегов Искал соперника следов;

Нашел, настиг, но прежня силаПитомцу битвы изменила, И Руси древний удалец В пустыне свой нашел конец. И слышно было, что Рогдая Тех вод русалка молодая На хладны перси приняла И, жадно витязя лобзая, На дно со смехом увлекла, И долго после, ночью темной, Бродя близ тихих берегов, Богатыря призрак огромный Пугал пустынных рыбаков.

112


Напрасно вы в тени таилисьДля мирных, счастливых друзей,Стихи мои! Вы не сокрылисьОт гневных зависти очей.Уж бледный критик, ей в услугу,Вопрос мне сделал роковой:Зачем Русланову подругу,Как бы на смех ее супругу,Зову и девой и княжной? Ты видишь, добрый мой читатель,Тут злобы черную печать!Скажи, Зоил, скажи, предатель,Ну как и что мне отвечать?Красней, несчастный, бог с тобою!Красней, я спорить не хочу;Довольный тем, что прав душою,В смиренной кротости молчу.Но ты поймешь меня, Климена,Потупишь томные глаза, Ты, жертва скучного Гимена...Я вижу: тайная слезаПадет на стих мой, сердцу внятный;Ты покраснела, взор погас;Вздохнула молча... вздох понятный!Ревнивец: бойся, близок час;Амур с Досадой своенравнойВступили в смелый заговор,

И для главы твоей бесславной Готов уж мстительный убор.

Уж утро хладное сияло На темени полнощных гор; Но в дивном замке все молчало. В досаде скрытой Черномор, Без шапки, в утреннем халате, Зевал сердито на кровати. Вокруг брады его седой Рабы толпились молчаливы, И нежно гребень костяной Расчесывал ее извивы;Меж тем, для пользы и красы, На бесконечные усы Лились восточны ароматы, И кудри хитрые вились; Как вдруг, откуда ни возьмись, В окно влетает змий крылатый: Гремя железной чешуей, Он в кольца быстрые согнулся И вдруг Наиной обернулся Пред изумленною толпой.«Приветствую тебя,— сказала,— Собрат, издавна чтимый мной! Досель я Черномора знала Одною громкою молвой;

ПЕСНЬ ТРЕТИЯ

Поэмы

113

Но тайный рок соединяет Теперь нас общею враждой; Тебе опасность угрожает, Нависла туча над тобой; И голос оскорбленной чести Меня к отмщению зовет».

Со взором, полным хитрой лести, Ей карла руку подает, Вещая: «Дивная Наина!Мне драгоценен твой союз. Мы посрамим коварство Финна; Но мрачных козней не боюсь: Противник слабый мне не страшен; Узнай чудесный жребий мой: Сей благодатной бородой Недаром Черномор украшен.Доколь власов ее седыхВраждебный меч не перерубит, Никто из витязей лихих, Никто из смертных не погубит Малейших замыслов моих; Моею будет век Людмила, Руслан же гробу обречен!» И мрачно ведьма повторила: «Погибнет он! погибнет он!» Потом три раза прошипела,Три раза топнула ногой И черным змием улетела.

Блистая в ризе парчевой, Колдун, колдуньей ободренный, Развеселясь, решился вновь Нести к ногам девицы пленной Усы, покорность и любовь. Разряжен карлик бородатый, Опять идет в ее палаты; Проходит длинный комнат ряд: Княжны в них нет. Он дале, в сад, В лавровый лес, к решетке сада, Вдоль озера, вкруг водопада, Под мостики, в беседки... нет! Княжна ушла, пропал и след! Кто выразит его смущенье, И рев, и трепет исступленья? С досады дня не взвидел он. Раздался карлы дикий стон: «Сюда, невольники, бегите!Сюда, надеюсь я на вас!Сейчас Людмилу мне сыщите!

Скорее, слышите ль? сейчас! Не то — шутите вы со мною — Всех удавлю вас бородою!»

Читатель, расскажу ль тебе, Куда красавица девалась? Всю ночь она своей судьбе В слезах дивилась и — смеялась. Ее пугала борода,Но Черномор уж был известен, И был смешон, а никогда Со смехом ужас несовместен. Навстречу утренним лучам Постель оставила Людмила И взор невольный обратила К высоким, чистым зеркалам; Невольно кудри золотые С лилейных плеч приподняла; Невольно волосы густыеРукой небрежной заплела; Свои вчерашние наряды Нечаянно в углу нашла; Вздохнув, оделась и с досады Тихонько плакать начала; Однако с верного стекла, Вздыхая, не сводила взора, И девице пришло на ум, В волненье своенравных дум, Примерить шапку Черномора.Всё тихо, никого здесь нет;Никто на девушку не взглянет... А девушке в семнадцать лет Какая шапка не пристанет! Рядиться никогда не лень! Людмила шапкой завертела; На брови, прямо, набекрень,И задом наперед надела. И что ж? о чудо старых дней! Людмила в зеркале пропала; Перевернула — перед нейЛюдмила прежняя предстала; Назад надела — снова нет; Сняла — и в зеркале! «Прекрасно! Добро, колдун, добро, мой свет! Теперь мне здесь уж безопасно; Теперь избавлюсь от хлопот!» И шапку старого злодея Княжна, от радости краснея, Надела задом наперед.

114


Но возвратимся же к герою. Не стыдно ль заниматься нам Так долго шапкой, бородою, Руслана поруча судьбам? Свершив с Рогдаем бой жестокий, Проехал он дремучий лес; Пред ним открылся дол широкий При блеске утренних небес. Трепещет витязь поневоле: Он видит старой битвы поле.Вдали всё пусто; здесь и там Желтеют кости; по холмам Разбросаны колчаны, латы; Где сбруя, где заржавый щит; В костях руки здесь меч лежит; Травой оброс там шлем косматый, И старый череп тлеет в нем; Богатыря там остов целый С его поверженным конем Лежит недвижный; копья, стрелыВ сырую землю вонзены,И мирный плющ их обвивает... Ничто безмолвной тишины Пустыни сей не возмущает,И солнце с ясной вышины Долину смерти озаряет.

Со вздохом витязь вкруг себя Взирает грустными очами. «О поле, поле, кто тебя Усеял мертвыми костями?Чей борзый конь тебя топталВ последний час кровавой битвы? Кто на тебе со славой пал? Чьи небо слышало молитвы? Зачем же, поле, смолкло ты И поросло травой забвенья?.. Времен от вечной темноты, Быть может, нет и мне спасенья! Быть может, на холме немом Поставят тихий гроб Русланов,И струны громкие Баянов Не будут говорить о нем!»

Но вскоре вспомнил витязь мой, Что добрый меч герою нужен И даже панцирь; а герой С последней битвы безоружен. Обходит поле он вокруг; В кустах, среди костей забвенных,

В громаде тлеющих кольчуг, Мечей и шлемов раздробленныхСебе доспехов ищет он.Проснулись гул и степь немая, Поднялся в поле треск и звон; Он поднял щит, не выбирая, Нашел и шлем, и звонкий рог; Но лишь меча сыскать не мог. Долину брани объезжая, Он видит множество мечей, Но все легки, да слишком малы, А князь красавец был не вялый,Не то, что витязь наших дней.Чтоб чемWнибудь играть от скуки, Копье стальное взял он в руки, Кольчугу он надел на грудь И далее пустился в путь.

Уж побледнел закат румяныйНад усыпленною землей;Дымятся синие туманы,И всходит месяц золотой;Померкла степь. Тропою темной Задумчив едет наш РусланИ видит: сквозь ночной туманВдали чернеет холм огромныйИ чтоWто страшное храпит.Он ближе к холму, ближе — слышит:Чудесный холм как будто дышит.Руслан внимает и глядитБестрепетно, с покойным духом;Но, шевеля пугливым ухом,Конь упирается, дрожит, Трясет упрямой головою,И грива дыбом поднялась.Вдруг холм, безоблачной луноюВ тумане бледно озарясь,Яснеет; смотрит храбрый князь —И чудо видит пред собою.Найду ли краски и слова?Пред ним живая голова.Огромны очи сном объяты;Храпит, качая шлем пернатый, И перья в темной высоте,Как тени, ходят, развеваясь.В своей ужасной красотеНад мрачной степью возвышаясь,Безмолвием окружена,Пустыни сторож безымянной,

115

Поэмы

Руслану предстоит онаГромадой грозной и туманной.В недоуменье хочет он Таинственный разрушить сон.Вблизи осматривая диво, Объехал голову кругом И стал пред носом молчаливо; Щекотит ноздри копием, И, сморщась, голова зевнула, Глаза открыла и чихнула...

Поднялся вихорь, степь дрогнула, Взвилася пыль; с ресниц, с усов, С бровей слетела стая сов; Проснулись рощи молчаливы,Чихнуло эхо — конь ретивый Заржал, запрыгал, отлетел, Едва сам витязь усидел, И вслед раздался голос шумный: «Куда ты, витязь неразумный? Ступай назад, я не шучу! Как раз нахала проглочу!» Руслан с презреньем оглянулся, Браздами удержал коня И с гордым видом усмехнулся.

«Чего ты хочешь от меня? — Нахмурясь, голова вскричала.— Вот гостя мне судьба послала! Послушай, убирайся прочь! Я спать хочу, теперь уж ночь, Прощай!» Но витязь знаменитый, Услыша грубые слова, Воскликнул с важностью сердитой: «Молчи, пустая голова! Слыхал я истину бывало:

Хоть лоб широк, да мозгу мало! Я еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу!»

Тогда, от ярости немея, Стесненной злобой пламенея,Надулась голова; как жар, Кровавы очи засверкали; Напенясь, губы задрожали, Из уст, ушей поднялся пар — И вдруг она, что было мочи,Навстречу князю стала дуть; Напрасно конь, зажмуря очи, Склонив главу, натужа грудь,

116


Сквозь вихорь, дождь и сумрак ночи Неверный продолжает путь; Объятый страхом, ослепленный, Он мчится вновь, изнеможенный, Далече в поле отдохнуть. Вновь обратиться витязь хочет — Вновь отражен, надежды нет!А голова ему вослед,Как сумасшедшая, хохочет, Гремит: «Ай, витязь! ай, герой! Куда ты? тише, тише, стой! Эй, витязь, шею сломишь даром; Не трусь, наездник, и меня Порадуй хоть одним ударом, Пока не заморил коня». И между тем она героя Дразнила страшным языком.Руслан, досаду в сердце кроя, Грозит ей молча копием, Трясет его рукой свободной, И, задрожав, булат холодный Вонзился в дерзостный язык. И кровь из бешеного зева Рекою побежала вмиг. От удивленья, боли, гнева, В минуту дерзости лишась, На князя голова глядела,Железо грызла и бледнела. В спокойном духе горячась, Так иногда средь нашей сценыПлохой питомец Мельпомены, Внезапным свистом оглушен, Уж ничего не видит он, Бледнеет, ролю забывает, Дрожит, поникнув головой, И заикаясь умолкает Перед насмешливой толпой.Счастливым пользуясь мгновеньем, К объятой голове смущеньем, Как ястреб, богатырь летит С подъятой, грозною десницей И в щеку тяжкой рукавицей С размаха голову разит; И степь ударом огласилась; Кругом росистая трава Кровавой пеной обагрилась, И, зашатавшись, головаПеревернулась, покатилась,

И шлем чугунный застучал. Тогда на месте опустелом Меч богатырский засверкал. Наш витязь в трепете веселом Его схватил и к голове По окровавленной траве Бежит с намереньем жестоким Ей нос и уши обрубить; Уже Руслан готов разить,Уже взмахнул мечом широким — Вдруг, изумленный, внемлет он Главы молящей жалкий стон... И тихо меч он опускает, В нем гнев свирепый умирает, И мщенье бурное падет В душе, моленьем усмиренной: Так на долине тает лед, Лучом полудня пораженный.

«Ты вразумил меня, герой,—Со вздохом голова сказала,— Твоя десница доказала, Что я виновен пред тобой; Отныне я тебе послушен; Но, витязь, будь великодушен! Достоин плача жребий мой. И я был витязь удалой! В кровавых битвах супостата Себе я равного не зрел; Счастлив, когда бы не имелСоперником меньшого брата! Коварный, злобный Черномор, Ты, ты всех бед моих виною! Семейства нашего позор, Рожденный карлой, с бородою, Мой дивный рост от юных дней Не мог он без досады видеть И стал за то в душе своей Меня, жестокий, ненавидеть. Я был всегда немного прост,Хотя высок; а сей несчастный, Имея самый глупый рост, Умен как бес — и зол ужасно. Притом же, знай, к моей беде, В его чудесной бороде Таится сила роковая, И, все на свете презирая,— Доколе борода цела — Изменник не страшится зла.

117

Поэмы

Вот он однажды с видом дружбы“Послушай,— хитро мне сказал,— Не откажись от важной службы: Я в черных книгах отыскал, Что за восточными горами На тихих моря берегах, В глухом подвале, под замками Хранится меч — и что же? страх!Я разобрал во тьме волшебной, Что волею судьбы враждебной

Сей меч известен будет нам;Что нас он обои �х погубит: Мне бороду мою отрубит, Тебе главу; суди же сам, Сколь важно нам приобретенье Сего созданья злых духов!” “Ну, что же? где тут затрудненье? —Сказал я карле,— я готов; Иду, хоть за пределы света”. И сосну на плечо взвалил, А на другое для советаЗлодея брата посадил;Пустился в дальную дорогу, Шагал, шагал и, слава богу,

Как бы пророчеству назло, Все счастливо сначало шло. За отдаленными горами Нашли мы роковой подвал; Я разметал его руками И потаенный меч достал. Но нет! судьба того хотела:Меж нами ссора закипела — И было, признаюсь, о чем! Вопрос: кому владеть мечом?

Я спорил, карла горячился; Бранились долго; наконец Уловку выдумал хитрец, Притих и будто бы смягчился. “Оставим бесполезный спор,— Сказал мне важно Черномор,— Мы тем союз наш обесславим;Рассудок в мире жить велит; Судьбе решить мы предоставим, Кому сей меч принадлежит. К земле приникнем ухом оба (Чего не выдумает злоба!),И кто услышит первый звон, Тот и владей мечом до гроба”.—

118


Сказал и лег на землю он. Я сдуру также растянулся; Лежу, не слышу ничего,Смекая: обману его!Но сам жестоко обманулся. Злодей в глубокой тишине, Привстав, на цыпочках ко мне Подкрался сзади, размахнулся; Как вихорь, свистнул острый меч, И прежде чем я оглянулся, Уж голова слетела с плеч —

И сверхъестественная сила В ней жизни дух остановила.Мой остов тернием оброс;Вдали, в стране, людьми забвенной,

Истлел мой прах непогребенный; Но злобный карла перенес Меня в сей край уединенный, Где вечно должен был стеречь Тобой сегодня взятый меч. О витязь! Ты храним судьбою, Возьми его, и бог с тобою! Быть может, на своем путиТы карлуWчародея встретишь — Ах, если ты его заметишь, Коварству, злобе отомсти!

И наконец я счастлив буду, Спокойно мир оставлю сей — И в благодарности моей Твою пощечину забуду».

Поэмы

119

Я каждый день, восстав от сна, Благодарю сердечно Бога За то, что в наши времена Волшебников не так уж много. К тому же — честь и слава им! — Женитьбы наши безопасны... Их замыслы не так ужасны Мужьям, девицам молодым. Но есть волшебники другие, Которых ненавижу я: Улыбка, очи голубые И голос милый — о друзья! Не верьте им: они лукавы! Страшитесь, подражая мне, Их упоительной отравы, И почивайте в тишине.

Поэзии чудесный гений, Певец таинственных видений, Любви, мечтаний и чертей, Могил и рая верный житель И музы ветреной моей Наперсник, пестун и хранитель! Прости мне, северный Орфей, Что в повести моей забавной Теперь вослед тебе лечуИ лиру музы своенравной Во лжи прелестной обличу.

Друзья мои, вы все слыхали,Как бесу в древни дни злодей Предал сперва себя с печали,А там и души дочерей;Как после щедрым подаяньем,Молитвой, верой, и постом,И непритворным покаяньемСнискал заступника в святом;Как умер он и как заснулиЕго двенадцать дочерей:И нас пленили, ужаснулиКартины тайных сих ночей, Сии чудесные виденья,Сей мрачный бес, сей Божий гнев,Живые грешника мученьяИ прелесть непорочных дев.Мы с ними плакали, бродилиВокруг зубчатых замка стен,И сердцем тронутым любилиИх тихий сон, их тихий плен;Душой Вадима призывали,И пробужденье зрели их, И часто инокинь святыхНа гроб отцовский провожали.И что ж, возможно ль?.. нам солгали!Но правду возвещу ли я?

Младой Ратмир, направя к югу Нетерпеливый бег коня,

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

120


Уж думал пред закатом дня Нагнать Русланову супругу. Но день багряный вечерел; Напрасно витязь пред собоюВ туманы дальние смотрел: Все было пусто над рекою. Зари последний луч горел Над яркоWпозлащенным бором. Наш витязь мимо черных скал Тихонько проезжал и взором Ночлега меж дерев искал. Он на долину выезжает И видит: замок на скалах Зубчаты стены возвышает;Чернеют башни на углах; И дева по стене высокой, Как в море лебедь одинокий, Идет, зарей освещена; И девы песнь едва слышна Долины в тишине глубокой.

«Ложится в поле мрак ночной; От волн поднялся ветер хладный.Уж поздно, путник молодой!Укройся в терем наш отрадный.

Здесь ночью нега и покой, А днем и шум, и пированье. Приди на дружное призванье, Приди, о путник молодой!

У нас найдешь красавиц рой; Их нежны речи и лобзанье. Приди на тайное призванье,Приди, о путник молодой!

Тебе мы с утренней зарей Наполним кубок на прощанье. Приди на мирное призванье, Приди, о путник молодой!

Ложится в поле мрак ночной; От волн поднялся ветер хладный. Уж поздно, путник молодой! Укройся в терем наш отрадный».

Она манит, она поет:И юный хан уж под стеною;Его встречают у воротДевицы красные толпою;

При шуме ласковых речейОн окружен; с него не сводятОни пленительных очей;Две девицы коня уводят;В чертоги входит хан младой,За ним отшельниц милых рой;Одна снимает шлем крылатый,Другая кованые латы,Та меч берет, та пыльный щит;Одежда неги заменит Железные доспехи брани.Но прежде юношу ведутК великолепной русской бане.Уж волны дымные текутВ ее серебряные чаны,И брызжут хладные фонтаны;Разостлан роскошью ковер;На нем усталый хан ложится;Прозрачный пар над ним клубится;Потупя неги полный взор, Прелестные, полунагие,В заботе нежной и немой,Вкруг хана девы молодыеТеснятся резвою толпой.Над рыцарем иная машетВетвями молодых берез,И жар от них душистый пашет;Другая соком вешних розУсталы члены прохлаждаетИ в ароматах потопляет Темнокудрявые власы.Восторгом витязь упоенный Уже забыл Людмилы пленной Недавно милые красы; Томится сладостным желаньем; Бродящий взор его блестит, И, полный страстным ожиданьем, Он тает сердцем, он горит.

Но вот выходит он из бани. Одетый в бархатные ткани,В кругу прелестных дев, Ратмир Садится за богатый пир. Я не Омер: в стихах высоких Он может воспевать один Обеды греческих дружин И звон, и пену чаш глубоких. Милее, по следам Парни,

121

Поэмы

Мне славить лирою небрежной И наготу в ночной тени, И поцелуй любови нежной!Луною замок озарен;Я вижу терем отдаленный,Где витязь томный, воспаленныйВкушает одинокий сон;Его чело, его ланитыМгновенным пламенем горят;Его уста полуоткрыты

Лобзанье тайное манят;Он страстно, медленно вздыхает,Он видит их — и в пылком снеПокровы к сердцу прижимает. Но вот в глубокой тишине Дверь отворилась; пол ревнивый Скрыпит под ножкой торопливой, И при серебряной луне Мелькнула дева. Сны крылатыСокройтесь, отлетите прочь! Проснись — твоя настала ночь! Проснися — дорог миг утраты!.. Она подходит, он лежитИ в сладострастной неге дремлет;

Покров его с одра скользит, И жаркий пух чело объемлет. В молчаньи дева перед ним Стоит недвижно, бездыханна, Как лицемерная Диана Пред милым пастырем своим; И вот она, на ложе хана Коленом опершись одним, Вздохнув, лицо к нему склоняетС томленьем, с трепетом живым,

И сон счастливца прерывает Лобзаньем страстным и немым...

Но, други, девственная лира Умолкла под моей рукой; Слабеет робкий голос мой — Оставим юного Ратмира; Не смею песней продолжать: Руслан нас должен занимать, Руслан, сей витязь беспримерный, В душе герой, любовник верный. Упорным боем утомлен, Под богатырской головою Он сладостный вкушает сон.

122


Но вот уж раннею зарею Сияет тихий небосклон; Всё ясно; утра луч игривый Главы косматый лоб златит. Руслан встает, и конь ретивый Уж витязя стрелою мчит.

И дни бегут; желтеют нивы; С дерев спадает дряхлый лист;В лесах осенний ветра свист Певиц пернатых заглушает; Тяжелый, пасмурный туман Нагие холмы обвивает; Зима приближилась — Руслан Свой путь отважно продолжает На дальный север; с каждым днем Преграды новые встречает:То бьется он с богатырем,То с ведьмою, то с великаном, То лунной ночью видит он, Как будто сквозь волшебный сон, Окружены седым туманом, Русалки, тихо на ветвях Качаясь, витязя младого С улыбкой хитрой на устах Манят, не говоря ни слова... Но тайным промыслом храним,Бесстрашный витязь невредим; В его душе желанье дремлет, Он их не видит, им не внемлет, Одна Людмила всюду с ним.

Но между тем, никем не зрима, От нападений колдуна Волшебной шапкою хранима, Что делает моя княжна, Моя прекрасная Людмила? Она, безмолвна и уныла, Одна гуляет по садам,О друге мыслит и вздыхает, Иль, волю дав своим мечтам, К родимым киевским полям В забвенье сердца улетает; Отца и братьев обнимает, Подружек видит молодых И старых мамушек своих — Забыты плен и разлученье!Но вскоре бедная княжна Свое теряет заблужденье

И вновь уныла и одна. Рабы влюбленного злодея, И день и ночь, сидеть не смея, Меж тем по замку, по садам Прелестной пленницы искали,Метались, громко призывали, Однако всё по пустякам. Людмила ими забавлялась: В волшебных рощах иногда Без шапки вдруг она являлась И кликала: «Сюда, сюда!» И все бросались к ней толпою; Но в сторону — незрима вдруг — Она неслышною стопою От хищных убегала рук. Везде всечасно замечали Ее минутные следы: То позлащенные плоды На шумных ветвях исчезали, То капли ключевой воды На луг измятый упадали: Тогда наверно в замке знали, Что пьет иль кушает княжна. На ветвях кедра иль березы Скрываясь по ночам, она Минутного искала сна — Но только проливала слезы, Звала супруга и покой, Томилась грустью и зевотой, И редко, редко пред зарей, Склонясь ко древу головой, Дремала тонкою дремотой; Едва редела ночи мгла, Людмила к водопаду шла Умыться хладною струею: Сам карла утренней пороюОднажды видел из палат, Как под невидимой рукою Плескал и брызгал водопад. С своей обычною тоскоюДо новой ночи, здесь и там, Она бродила по садам; Нередко под вечер слыхали Ее приятный голосок; Нередко в рощах поднимали Иль ею брошенный венок, Или клочки персидской шали, Или заплаканный платок.

Поэмы

123

Жестокой страстью уязвленный,Досадой, злобой омраченный, Колдун решился наконец Поймать Людмилу непременно. Так Лемноса хромой кузнец, Прияв супружеский венец Из рук прелестной Цитереи, Раскинул сеть ее красам, Открыв насмешливым богам Киприды нежные затеи...

Скучая, бедная княжна В прохладе мраморной беседкиСидела тихо близ окнаИ сквозь колеблемые веткиСмотрела на цветущий луг.Вдруг слышит — кличут: «Милый друг!» —И видит верного Руслана.Его черты, походка, стан;Но бледен он, в очах туман,И на бедре живая рана —В ней сердце дрогнуло. «Руслан! Руслан!.. он точно!» И стрелоюК супругу пленница летит,В слезах, трепеща, говорит:

«Ты здесь... ты ранен... что с тобою?» Уже достигла, обняла: О ужас... призрак исчезает! Княжна в сетях; с ее чела На землю шапка упадает. Хладея, слышит грозный крик: «Она моя!» — и в тот же миг Зрит колдуна перед очами. Раздался девы жалкий стон, Падет без чувств — и дивный сон Объял несчастную крылами.

Что будет с бедною княжной! О страшный вид: волшебник хилый Ласкает дерзостной рукой Младые прелести Людмилы! Ужели счастлив будет он? Чу — вдруг раздался рога звон, И ктоWто карлу вызывает.В смятенье, бледный чародей На деву шапку надевает; Трубят опять: звучней, звучней! И он летит к безвестной встрече, Закинув бороду за плечи.

124


Ах, как мила моя княжна! Мне нрав ее всего дороже: Она чувствительна, скромна, Любви супружеской верна,Немножко ветрена... так что же? Еще милее тем она. Всечасно прелестию новой Умеет нас она пленить; Скажите: можно ли сравнитьЕе с Дельфирою суровой? Одной — судьба послала дарОбворожать сердца и взоры; Ее улыбка, разговоры Во мне любви рождают жар.А та — под юбкою гусар, Лишь дайте ей усы да шпоры! Блажен, кого под вечерок В уединенный уголок Моя Людмила поджидаетИ другом сердца назовет;Но, верьте мне, блажен и тот, Кто от Дельфиры убегает И даже с нею незнаком. Да, впрочем, дело не о том! Но кто трубил? Кто чародея На сечу грозну вызывал?Кто колдуна перепугал?

Руслан. Он, местью пламенея, Достиг обители злодея.Уж витязь под горой стоит, Призывный рог, как буря, воет, Нетерпеливый конь кипит И снег копытом мочным роет. Князь карлу ждет. Внезапно он По шлему крепкому стальному Рукой незримой поражен; Удар упал подобно грому; Руслан подъемлет смутный взор И видит — прямо над главою —С подъятой, страшной булавою Летает карла Черномор. Щитом покрывшись, он нагнулся, Мечом потряс и замахнулся; Но тот взвился под облака; На миг исчез — и свысока Шумя летит на князя снова. Проворный витязь отлетел, И в снег с размаха рокового Колдун упал — да там и сел;Руслан, не говоря ни слова, С коня долой, к нему спешит, Поймал, за бороду хватает, Волшебник силится, кряхтит И вдруг с Русланом улетает...

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Поэмы

125

Ретивый конь вослед глядит; Уже колдун под облаками; На бороде герой висит; Летят над мрачными лесами, Летят над дикими горами,Летят над бездною морской; От напряженья костенея, Руслан за бороду злодея Упорной держится рукой. Меж тем, на воздухе слабеяИ силе русской изумясь,Волшебник гордому РуслануКоварно молвит: «Слушай, князь!Тебе вредить я перестану;Младое мужество любя, Забуду все, прощу тебя,Спущусь — но только с уговором...»— «Молчи, коварный чародей! —Прервал наш витязь,— с Черномором,С мучителем жены своей,Руслан не знает договора!Сей грозный меч накажет вора.Лети хоть до ночной звезды,А быть тебе без бороды!»Боязнь объемлет Черномора; В досаде, в горести немой,Напрасно длинной бородойУсталый карла потрясает:Руслан ее не выпускаетИ щиплет волосы порой.Два дни колдун героя носит,На третий он пощады просит:«О рыцарь, сжалься надо мной;Едва дышу; нет мочи боле;Оставь мне жизнь, в твоей я воле; Скажи — спущусь, куда велишь...»— «Теперь ты наш: ага, дрожишь!Смирись, покорствуй русской силе!Неси меня к моей Людмиле».

Смиренно внемлет Черномор;Домой он с витязем пустился; Летит — и мигом очутился Среди своих ужасных гор. Тогда Руслан одной рукою Взял меч сраженной головы И, бороду схватив другою, Отсек ее, как горсть травы.«Знай наших! — молвил он жестоко,—

Что, хищник, где твоя краса?Где сила?» — и на шлем высокийСедые вяжет волоса;Свистя зовет коня лихого;Веселый конь летит и ржет;Наш витязь карлу чуть живогоВ котомку за седло кладет, A сам, боясь мгновенья траты,Спешит на верх горы крутой,Достиг, и с радостной душойЛетит в волшебные палаты.Вдали завидя шлем брадатый,Залог победы роковой,Пред ним арапов чудный рой,Толпы невольниц боязливых,Как призраки, со всех сторонБегут — и скрылись. Ходит он Один средь храмин горделивых,Супругу милую зовет —Лишь эхо сводов молчаливыхРуслану голос подает;В волненье чувств нетерпеливыхОн отворяет двери в сад —Идет, идет — и не находит;Кругом смущенный взор обводит —Все мертво: рощицы молчат,Беседки пусты; на стремнинах, Вдоль берегов ручья, в долинах,Нигде Людмилы следу нет,И ухо ничего не внемлет.Внезапный князя хлад объемлет,В очах его темнеет свет,В уме возникли мрачны думы...«Быть может, горесть... плен угрюмый...Минута... волны...» В сих мечтахОн погружен. С немой тоскоюПоникнул витязь головою;Его томит невольный страх;Недвижим он, как мертвый камень; Мрачится разум; дикий пламень И яд отчаянной любви Уже текут в его крови. Казалось — тень княжны прекрасной Коснулась трепетным устам... И вдруг, неистовый, ужасный,Стремится витязь по садам; Людмилу с воплем призывает,С холмов утесы отрывает,Все рушит, все крушит мечом —

126


Беседки, рощи упадают, Древа, мосты в волнах ныряют, Степь обнажается кругом! Далеко гулы повторяют И рев, и треск, и шум, и гром; Повсюду меч звенит и свищет, Прелестный край опустошен — Безумный витязь жертвы ищет,С размаха вправо, влево онПустынный воздух рассекает... И вдруг — нечаянный удар С княжны невидимой сбивает

Прощальный Черномора дар... Волшебства вмиг исчезла сила: В сетях открылася Людмила! Не веря сам своим очам, Нежданным счастьем упоенный, Наш витязь падает к ногамПодруги верной, незабвенной, Целует руки, сети рвет, Любви, восторга слезы льет, Зовет ее — но дева дремлет, Сомкнуты очи и уста, И сладострастная мечта Младую грудь ее подъемлет. Руслан с нее не сводит глаз,Его терзает вновь кручина...

Но вдруг знакомый слышит глас, Глас добродетельного Финна:

«Мужайся, князь! В обратный путь Ступай со спящею Людмилой; Наполни сердце новой силой, Любви и чести верен будь. Небесный гром на злобу грянет, И воцарится тишина — И в светлом Киеве княжна Перед Владимиром восстанет От очарованного сна».

Руслан, сим гласом оживленный, Берет в объятия жену, И тихо с ношей драгоценнойОн оставляет вышину И сходит в дол уединенный.

В молчанье, с карлой за седлом,Поехал он своим путем;В его руках лежит Людмила,Свежа, как вешняя заря,И на плечо богатыря Лицо спокойное склонила.Власами, свитыми в кольцо,Пустынный ветерок играет;Как часто грудь ее вздыхает!

Поэмы

127

Как часто тихое лицоМгновенной розою пылает!Любовь и тайная мечтаРусланов образ ей приносят,И с томным шепотом устаСупруга имя произносят... В забвенье сладком ловит онЕе волшебное дыханье,Улыбку, слезы, нежный стонИ сонных персей волнованье...

Меж тем, по долам, по горам, И в белый день, и по ночам, Наш витязь едет непрестанно. Еще далек предел желанный, А дева спит. Но юный князь, Бесплодным пламенем томясь,Ужель, страдалец постоянный, Супругу только сторожил И в целомудренном мечтанье, Смирив нескромное желанье, Свое блаженство находил? Монах, который сохранил Потомству верное преданье О славном витязе моем, Нас уверяет смело в том: И верю я! Без разделеньяУнылы, грубы наслажденья: Мы прямо счастливы вдвоем. Пастушки, сон княжны прелестной Не походил на ваши сны, Порой томительной весны, На мураве, в тени древесной. Я помню маленький лужок Среди березовой дубравы, Я помню темный вечерок, Я помню Лиды сон лукавый...Ах, первый поцелуй любви,Дрожащий, легкий, торопливый, Не разогнал, друзья мои, Ее дремоты терпеливой... Но полно, я болтаю вздор! К чему любви воспоминанье? Ее утеха и страданье Забыты мною с давних пор; Теперь влекут мое вниманье Княжна, Руслан и Черномор.

Пред ними стелется равнина,Где ели изредка взошли;

И грозного холма вдалиЧернеет круглая вершинаНебес на яркой синеве.Руслан глядит — и догадался,Что подъезжает к голове;Быстрее борзый конь помчался;Уж видно чудо из чудес;Она глядит недвижным оком; Власы ее как черный лес,Поросший на челе высоком;Ланиты жизни лишены;Свинцовой бледностью покрыты,Уста огромные открыты,Огромны зубы стеснены...Над полумертвой головоюПоследний день уж тяготел.К ней храбрый витязь прилетелС Людмилой, с карлой за спиною. Он крикнул: «Здравствуй, голова!Я здесь! наказан твой изменник!Гляди: вот он, злодей наш пленник!»И князя гордые словаЕе внезапно оживили,На миг в ней чувство разбудили,Очнулась будто ото сна,Взглянула, страшно застонала...Узнала витязя онаИ брата с ужасом узнала. Надулись ноздри; на щекахБагровый огнь еще родился,И в умирающих глазахПоследний гнев изобразился.В смятенье, в бешенстве немомОна зубами скрежеталаИ брату хладным языкомУкор невнятный лепетала…Уже ее в тот самый час Кончалось долгое страданье:Чела мгновенный пламень гас, Слабело тяжкое дыханье, Огромный закатился взор, И вскоре князь и Черномор Узрели смерти содроганье... Она почила вечным сном. В молчанье витязь удалился; Дрожащий карлик за седлом Не смел дышать, не шевелился И чернокнижным языкомУсердно демонам молился.

128


На склоне темных берегов КакойWто речки безымянной, В прохладном сумраке лесов, Стоял поникшей хаты кров, Густыми соснами венчанный. В теченье медленном река Вблизи плетень из тростника Волною сонной омывала И вкруг него едва журчалаПри легком шуме ветерка.Долина в сих местах таилась, Уединенна и темна; И там, казалось, тишина С начала мира воцарилась. Руслан остановил коня. Все было тихо, безмятежно; От рассветающего дня Долина с рощею прибрежной Сквозь утренний сияла дым.Руслан на луг жену слагает, Садится близ нее, вздыхает С уныньем сладким и немым; И вдруг он видит пред собоюСмиренный парус челнока И слышит песню рыбака Над тихоструйною рекою. Раскинув невод по волнам, Рыбак, на весла наклоненный, Плывет к лесистым берегам,К порогу хижины смиренной. И видит добрый князь Руслан: Челнок ко брегу приплывает; Из темной хаты выбегает Младая дева; стройный стан, Власы, небрежно распущенны, Улыбка, тихий взор очей, И грудь, и плечи обнаженны, Все мило, все пленяет в ней. И вот они, обняв друг друга,Садятся у прохладных вод, И час беспечного досуга Для них с любовью настает. Но в изумленье молчаливом Кого же в рыбаке счастливом Наш юный витязь узнает? Хазарский хан, избранный славой, Ратмир, в любви, в войне кровавой Его соперник молодой, Ратмир в пустыне безмятежной

Людмилу, славу позабыл И им навеки изменил В объятиях подруги нежной.

Герой приближился, и вмиг Отшельник узнает Руслана, Встает, летит. Раздался крик... И обнял князь младого хана.«Что вижу я? — спросил герой,— Зачем ты здесь, зачем оставил Тревоги жизни боевой И меч, который ты прославил?»«Мой друг,— ответствовал рыбак,—Душе наскучил бранной славыПустой и гибельный призрак.Поверь: невинные забавы,Любовь и мирные дубравыМилее сердцу во сто крат —Теперь, утратив жажду брани,Престал платить безумству дани,И, верным счастием богат, Я все забыл, товарищ милый,Все, даже прелести Людмилы».— «Любезный хан, я очень рад! —Сказал Руслан,— она со мною».— «Возможно ли, какой судьбою?Что слышу? Русская княжна...Она с тобою, где ж она?Позволь... но нет, боюсь измены;Моя подруга мне мила;Моей счастливой перемены Она виновницей была;Она мне жизнь, она мне радость!Она мне возвратила вновьМою утраченную младость,И мир, и чистую любовь.Напрасно счастье мне сулилиУста волшебниц молодых;Двенадцать дев меня любили:Я для нее покинул их;Оставил терем их веселый, В тени хранительных дубров;Сложил и меч, и шлем тяжелый,Забыл и славу, и врагов.Отшельник мирный и безвестный,Остался в счастливой глуши,С тобой, друг милый, друг прелестный,С тобою, свет моей души!»

129

Поэмы

Пастушка милая внимала Друзей открытый разговор И, устремив на хана взор, И улыбалась, и вздыхала.

Рыбак и витязь на брегах До темной ночи просидели С душой и сердцем на устах — Часы невидимо летели. Чернеет лес, темна гора; Встает луна — все тихо стало;

Герою в путь давно пора. Накинув тихо покрывало На деву спящую, Руслан Идет и на коня садится; Задумчиво безмолвный хан Душой вослед ему стремится, Руслану счастия, побед И славы, и любви желает... И думы гордых, юных лет Невольной грустью оживляет...

Зачем судьбой не суждено Моей непостоянной лире Геройство воспевать одно И с ним (незнаемые в мире) Любовь и дружбу старых лет? Печальной истины поэт, Зачем я должен для потомства

Порок и злобу обнажать И тайны козни вероломства В правдивых песнях обличать?Княжны искатель недостойный, Охоту к славе потеряв, Никем не знаемый Фарлаф В пустыне дальной и спокойной Скрывался и Наины ждал. И час торжественный настал.К нему волшебница явилась, Вещая: «Знаешь ли меня?

Ступай за мной; седлай коня!» И ведьма кошкой обратилась; Оседлан конь, она пустилась; Тропами мрачными дубрав За нею следует Фарлаф.

Долина тихая дремала, В ночной одетая туман, Луна во мгле перебегала Из тучи в тучу и курган Мгновенным блеском озаряла. Под ним в безмолвии Руслан Сидел с обычною тоскою Пред усыпленною княжною. Глубоку думу думал он, Мечты летели за мечтами,И неприметно веял сонНад ним холодными крылами.

130


На деву смутными очами В дремоте томной он взглянул И, утомленною главоюСклонясь к ногам ее, заснул.

И снится вещий сон герою: Он видит, будто бы княжна Над страшной бездны глубиною Стоит недвижна и бледна... И вдруг Людмила исчезает, Стоит один над бездной он... Знакомый глас, призывный стон Из тихой бездны вылетает... Руслан стремится за женой; Стремглав летит во тьме глубокой. И видит вдруг перед собой: Владимир, в гриднице высокой, В кругу седых богатырей,Между двенадцатью сынами, С толпою названных гостей Сидит за браными столами. И так же гневен старый князь, Как в день ужасный расставанья, И все сидят, не шевелясь,Не смея перервать молчанья. Утих веселый шум гостей, Не ходит чаша круговая... И видит он среди гостей В бою сраженного Рогдая: Убитый, как живой, сидит; Из опененного стакана Он, весел, пьет и не глядит На изумленного Руслана. Князь видит и младого хана, Друзей и недругов... и вдруг Раздался гуслей беглый звук И голос вещего Баяна, Певца героев и забав. Вступает в гридницу Фарлаф,Ведет он за руку Людмилу;Но старец, с места не привстав, Молчит, склонив главу унылу, Князья, бояре — все молчат, Душевные движенья кроя.

И все исчезло — смертный хлад Объемлет спящего героя. В дремоту тяжко погружен, Он льет мучительные слезы, В волненье мыслит: это сон!Томится, но зловещей грезы, Увы, прервать не в силах он.

Луна чуть светит над горою; Объяты рощи темнотою, Долина в мертвой тишине... Изменник едет на коне.

Пред ним открылася поляна; Он видит сумрачный курган; У ног Людмилы спит Руслан, И ходит конь кругом кургана.Фарлаф с боязнию глядит; В тумане ведьма исчезает, В нем сердце замерло, дрожит, Из хладных рук узду роняет. Тихонько обнажает меч, Готовясь витязя без боя С размаха надвое рассечь... К нему подъехал. Конь героя, Врага почуя, закипел, Заржал и топнул. Знак напрасный!Руслан не внемлет; сон ужасный, Как груз, над ним отяготел!..Изменник, ведьмой ободренный, Герою в грудь рукой презренной Вонзает трижды хладну сталь... И мчится боязливо вдаль С своей добычей драгоценной.

Всю ночь бесчувственный Руслан Лежал во мраке под горою. Часы летели. Кровь рекою Текла из воспаленных ран.Поутру, взор открыв туманный, Пуская тяжкий, слабый стон, С усильем приподнялся он, Взглянул, поник главою бранной — И пал недвижный, бездыханный.

Поэмы

131

Ты мне велишь, о друг мой нежный,На лире легкой и небрежнойСтаринны были напеватьИ музе верной посвящатьЧасы бесценного досуга...Ты знаешь, милая подруга:Поссорясь с ветреной молвой,Твой друг, блаженством упоенный,Забыл и труд уединенный,И звуки лиры дорогой.От гармонической забавыЯ, негой упоен, отвык...Дышу тобой — и гордой славыНевнятен мне призывный клик!Меня покинул тайный генийИ вымыслов, и сладких дум;Любовь и жажда наслажденийОдни преследуют мой ум.Но ты велишь, но ты любила Рассказы прежние мои,Преданья славы и любви;Мой богатырь, моя Людмила,Владимир, ведьма, Черномор,И Финна верные печалиТвое мечтанье занимали;Ты, слушая мой легкий вздор,С улыбкой иногда дремала;

Но иногда свой нежный взор Нежнее на певца бросала... Решусь; влюбленный говорун, Касаюсь вновь ленивых струн; Сажусь у ног твоих и снова Бренчу про витязя младого.

Но что сказал я? Где Руслан? Лежит он мертвый в чистом поле; Уж кровь его не льется боле, Над ним летает жадный вран, Безгласен рог, недвижны латы, Не шевелится шлем косматый!

Вокруг Руслана ходит конь, Поникнув гордой головою, В его глазах исчез огонь! Не машет гривой золотою, Не тешится, не скачет он, И ждет, когда Руслан воспрянет... Но князя крепок хладный сон, И долго щит его не грянет.

А Черномор? Он за седлом,В котомке, ведьмою забытый, Еще не знает ни о чем;Усталый, сонный и сердитый

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

132


Княжну, героя моегоБранил от скуки молчаливо;Не слыша долго ничего,Волшебник выглянул — о диво!Он видит, богатырь убит;В крови потопленный лежит;Людмилы нет, все пусто в поле;Злодей от радости дрожит И мнит: свершилось, я на воле!Но старый карла был неправ.

Меж тем, Наиной осененный, С Людмилой, тихо усыпленной, Стремится к Киеву Фарлаф: Летит, надежды, страха полный; Пред ним уже днепровски волны В знакомых пажитях шумят; Уж видит златоверхий град; Уже Фарлаф по граду мчится, И шум на стогнах восстает; В волненье радостном народ Валит за всадником, теснится;Бегут обрадовать отца: И вот изменник у крыльца.

Влача в душе печали бремя, ВладимирWсолнышко в то время В высоком тереме своем Сидел, томясь привычной думой. Бояре, витязи кругомСидели с важностью угрюмой.Вдруг внемлет он: перед крыльцом Волненье, крики, шум чудесный; Дверь отворилась; перед ним Явился воин неизвестный; Все встали с шепотом глухим И вдруг смутились, зашумели: «Людмила здесь! Фарлаф... ужели?» В лице печальном изменясь, Встает со стула старый князь,Спешит тяжелыми шагами К несчастной дочери своей, Подходит; отчими руками Он хочет прикоснуться к ней; Но дева милая не внемлет, И очарованная дремлет В руках убийцы — все глядят На князя в смутном ожиданье; И старец беспокойный взгляд

Вперил на витязя в молчанье.Но, хитро перст к устам прижав, «Людмила спит,— сказал Фарлаф.— Я так нашел ее недавно В пустынных муромских лесах У злого лешего в руках; Там совершилось дело славно; Три дня мы билися; луна Над боем трижды подымалась; Он пал, а юная княжна Мне в руки сонною досталась;И кто прервет сей дивный сон? Когда настанет пробужденье? Не знаю — скрыт судьбы закон! А нам надежда и терпенье Одни остались в утешенье».

И вскоре с вестью роковой Молва по граду полетела; Народа пестрою толпой Градская площадь закипела; Печальный терем всем открыт;Толпа волнуется, валитТуда, где на одре высоком, На одеяле парчевом Княжна лежит во сне глубоком; Князья и витязи кругом Стоят унылы; гласы трубны, Рога, тимпаны, гусли, бубны Гремят над нею; старый князь, Тоской тяжелой изнурясь, К ногам Людмилы сединамиПриник с безмолвными слезами; И бледный близ него Фарлаф В немом раскаянье, в досаде, Трепещет, дерзость потеряв.

Настала ночь. Никто во граде Очей бессонных не смыкал; Шумя, теснились все друг к другу; О чуде всякий толковал; Младой супруг свою супругу В светлице скромной забывал.Но только свет луны двурогой Исчез пред утренней зарей, Весь Киев новою тревогой Смутился. Клики, шум и вой Возникли всюду. Киевляне Толпятся на стене градской... И видят: в утреннем тумане

133

Поэмы

Шатры белеют за рекой; Щиты, как зарево, блистают, В полях наездники мелькают,Вдали подъемля черный прах; Идут походные телеги, Костры пылают на холмах. Беда: восстали печенеги!

Но в это время вещий Финн, Духов могучий властелин,

В своей пустыне безмятежной, С спокойным сердцем ожидал, Чтоб день судьбины неизбежной, Давно предвиденный, восстал.

В немой глуши степей горючих, За дальной цепью диких гор, Жилища ветров, бурь гремучих, Куда и ведьмы смелый взор Проникнуть в поздний час боится,Долина чудная таится, И в той долине два ключа: Один течет волной живою, По камням весело журча, Тот льется мертвою водою

Кругом все тихо, ветры спят, Прохлада вешняя не веет, Столетни сосны не шумят, Не вьются птицы, лань не смеетВ жар летний пить из тайных вод; Чета духов с начала мира, Безмолвная на лоне мира, Дремучий берег стережет... С двумя кувшинами пустыми Предстал отшельник перед ними;

Прервали духи давний сон И удалились, страха полны. Склонившись, погружает он Сосуды в девственные волны; Наполнил, в воздухе пропал, И очутился в два мгновенья В долине, где Руслан лежал В крови, безгласный, без движенья; И стал над рыцарем старик, И вспрыснул мертвою водою,И раны засияли вмиг,И труп чудесной красотою Процвел; тогда водой живою Героя старец окропил, И бодрый, полный новых сил,

134


Трепеща жизнью молодою, Встает Руслан, на ясный день Очами жадными взирает, Как безобразный сон, как тень, Пред ним минувшее мелькает.Но где Людмила? Он один!В нем сердце, вспыхнув, замирает.Вдруг витязь вспрянул; вещий ФиннЕго зовет и обнимает:«Судьба свершилась, о мой сын!Тебя блаженство ожидает;Тебя зовет кровавый пир;Твой грозный меч бедою грянет;На Киев снидет кроткий мир, И там она тебе предстанет.Возьми заветное кольцо, Коснися им чела Людмилы, И тайных чар исчезнут силы, Врагов смутит твое лицо, Настанет мир, погибнет злоба. Достойны счастья будьте оба! Прости надолго, витязь мой! Дай руку... там, за дверью гроба – Не прежде — свидимся с тобой!» Сказал, исчезнул. УпоенныйВосторгом пылким и немым,Руслан, для жизни пробужденный, Подъемлет руки вслед за ним... Но ничего не слышно боле! Руслан один в пустынном поле; Запрыгав, с карлой за седлом, Русланов конь нетерпеливый Бежит и ржет, махая гривой; Уж князь готов, уж он верхом, Уж он летит живой и здравыйЧерез поля, через дубравы.

Но между тем какой позор Являет Киев осажденный? Там, устремив на нивы взор, Народ, уныньем пораженный, Стоит на башнях и стенах И в страхе ждет небесной казни; Стенанья робкие в домах, На стогнах тишина боязни; Один, близ дочери своей, Владимир в горестной молитве; И храбрый сонм богатырей С дружиной верною князей Готовится к кровавой битве.

И день настал. Толпы врагов С зарею двинулись с холмов; Неукротимые дружины, Волнуясь, хлынули с равнины И потекли к стене градской; Во граде трубы загремели,Бойцы сомкнулись, полетели Навстречу рати удалой, Сошлись — и заварился бой. Почуя смерть, взыграли кони, Пошли стучать мечи о брони; Со свистом туча стрел взвилась, Равнина кровью залилась; Стремглав наездники помчались,Дружины конные смешались; Сомкнутой, дружною стенойТам рубится со строем строй; Со всадником там пеший бьется; Там конь испуганный несется; Там русский пал, там печенег; Там клики битвы, там побег; Тот опрокинут булавою; Тот легкой поражен стрелою; Другой, придавленный щитом, Растоптан бешеным конем... И длился бой до темной ночи;Ни враг, ни наш не одолел! За грудами кровавых тел Бойцы сомкнули томны очи, И крепок был их бранный сон; Лишь изредка на поле битвы Был слышен падших скорбный стон И русских витязей молитвы.

Бледнела утренняя тень, Волна сребрилася в потоке, Сомнительный рождался день На отуманенном востоке.Яснели холмы и леса,И просыпались небеса.Еще в бездейственном покоеДремало поле боевое;Вдруг сон прервался: вражий станС тревогой шумною воспрянул,Внезапный крик сражений грянул;Смутилось сердце киевлян;

Поэмы

135

Бегут нестройными толпамиИ видят: в поле меж врагами, Блистая в латах, как в огне, Чудесный воин на коне Грозой несется, колет, рубит, В ревущий рог, летая, трубит... То был Руслан. Как Божий гром, Наш витязь пал на басурмана; Он рыщет с карлой за седлом Среди испуганного стана. Где ни просвищет грозный меч,Где конь сердитый ни промчится, Везде главы слетают с плеч И с воплем строй на строй валится; В одно мгновенье бранный луг Покрыт холмами тел кровавых, Живых, раздавленных, безглавых, Громадой копий, стрел, кольчуг. На трубный звук, на голос боя Дружины конные славян Помчались по следам героя,Сразились... гибни, басурман! Объемлет ужас печенегов; Питомцы бурные набегов Зовут рассеянных коней, Противиться не смеют боле И с диким воплем в пыльном поле Бегут от киевских мечей, Обречены на жертву аду; Их сонмы русский меч казнит;Ликует Киев... Но по градуМогучий богатырь летит;В деснице держит меч победный; Копье сияет, как звезда; Струится кровь с кольчуги медной; На шлеме вьется борода; Летит, надеждой окриленный, По стогнам шумным в княжий дом. Народ, восторгом упоенный, Толпится с кликами кругом, И князя радость оживила.В безмолвный терем входит он,Где дремлет чудным сном Людмила;Владимир, в думу погружен,

У ног ее стоял унылый.Он был один. Его друзейВойна влекла в поля кровавы.Но с ним Фарлаф, чуждаясь славы,Вдали от вражеских мечей,В душе презрев тревоги стана,Стоял на страже у дверей.Едва злодей узнал Руслана,В нем кровь остыла, взор погас, В устах открытых замер глас, И пал без чувств он на колена... Достойной казни ждет измена! Но, помня тайный дар кольца, Руслан летит к Людмиле спящей, Ее спокойного лица Касается рукой дрожащей... И чудо: юная княжна,Вздохнув, открыла светлы очи! Казалось, будто бы она Дивилася столь долгой ночи; Казалось, что какойWто сон Ее томил мечтой неясной, И вдруг узнала — это он!И князь в объятиях прекрасной...Воскреснув пламенной душой, Руслан не видит, не внимает, И старец в радости немой, Рыдая, милых обнимает.

Чем кончу длинный мой рассказ? Ты угадаешь, друг мой милый! Неправый старца гнев погас; Фарлаф пред ним и пред Людмилой У ног Руслана объявил Свой стыд и мрачное злодейство; Счастливый князь ему простил; Лишенный силы чародейства, Был принят карла во дворец; И, бедствий празднуя конец, Владимир в гриднице высокой Запировал в семье своей.

Дела давно минувших дней,Преданья старины глубокой.

136


Так, мира житель равнодушный, На лоне праздной тишины Я славил лирою послушной Преданья темной старины. Я пел — и забывал обиды Слепого счастья и врагов, Измены ветреной Дориды И сплетни шумные глупцов. На крыльях вымысла носимый,Ум улетал за край земной; И между тем грозы незримой Сбиралась туча надо мной!.. Я погибал... Святой хранитель Первоначальных, бурных дней, О дружба, нежный утешитель Болезненной души моей! Ты умолила непогоду; Ты сердцу возвратила мир; Ты сохранила мне свободу,Кипящей младости кумир!

Забытый светом и молвою, Далече от брегов Невы, Теперь я вижу пред собою Кавказа гордые главы. Над их вершинами крутыми, На скате каменных стремнин,Питаюсь чувствами немыми И чудной прелестью картин Природы дикой и угрюмой; Душа, как прежде, каждый час Полна томительною думой — Но огнь поэзии погас. Ищу напрасно впечатлений: Она прошла, пора стихов, Пора любви, веселых снов, Пора сердечных вдохновений! Восторгов краткий день протек — И скрылась от меня навек Богиня тихих песнопений...

ЭПИЛОГ

1817—1820

Поэмы

137

В. А. Серов. Петр I. 1907 г.

А. Н. Бенуа. «За ним несется Всадник Медный...»

1903—1922 гг.

МЕДНЫЙ ВСАДНИКПетербургская повесть

140


ПРЕДИСЛОВИЕ

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов.

Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

П. Деларош. Император Петр Великий.

1838 г.

141

На берегу пустынных волнСтоял он, дум великих полн,И вдаль глядел. Пред ним широкоРека неслася; бедный челнПо ней стремился одиноко.По мшистым, топким берегамЧернели избы здесь и там,Приют убогого чухонца;И лес, неведомый лучамВ тумане спрятанного солнца,Кругом шумел.

И думал он:Отсель грозить мы будем шведу.Здесь будет город заложенНазло надменному соседу.Природой здесь нам сужденоВ Европу прорубить окно1,Ногою твердой стать при море.Сюда по новым им волнамВсе флаги в гости будут к нам,И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,Полнощных стран краса и диво,Из тьмы лесов, из топи блатВознесся пышно, горделиво;Где прежде финский рыболов,Печальный пасынок природы,Один у низких береговБросал в неведомые водыСвой ветхий невод, ныне тамПо оживленным берегамГромады стройные теснятсяДворцов и башен; кораблиТолпой со всех концов землиК богатым пристаням стремятся;В гранит оделася Нева;Мосты повисли над водами;Темно-зелеными садамиЕе покрылись острова,И перед младшею столицейПомеркла старая Москва,Как перед новою царицейПорфироносная вдова.

ВСТУПЛЕНИЕ

Н. П. Добровольский. «Здесь будет город заложен...» 1880 г.

Поэмы

142


Люблю тебя, Петра творенье,Люблю твой строгий, стройный вид,Невы державное теченье,Береговой ее гранит,Твоих оград узор чугунный,Твоих задумчивых ночейПрозрачный сумрак, блеск безлунный,Когда я в комнате моейПишу, читаю без лампады,И ясны спящие громадыПустынных улиц, и светлаАдмиралтейская игла,И, не пуская тьму ночнуюНа золотые небеса,Одна заря сменить другуюСпешит, дав ночи полчаса.2Люблю зимы твоей жестокойНедвижный воздух и мороз,Бег санок вдоль Невы широкой,Девичьи лица ярче роз,И блеск, и шум, и говор балов,А в час пирушки холостойШипенье пенистых бокаловИ пунша пламень голубой.Люблю воинственную живостьПотешных Марсовых полей,Пехотных ратей и конейОднообразную красивость,

В их стройно зыблемом строюЛоскутья сих знамен победных,Сиянье шапок этих медных,Насквозь простреленных в бою.Люблю, военная столица,Твоей твердыни дым и гром,Когда полнощная царицаДарует сына в царский дом,Или победу над врагомРоссия снова торжествует,Или, взломав свой синий лед,Нева к морям его несетИ, чуя вешни дни, ликует.

Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия,Да умирится же с тобойИ побежденная стихия;Вражду и плен старинный свойПусть волны финские забудутИ тщетной злобою не будутТревожить вечный сон Петра!

Была ужасная пора,Об ней свежо воспоминанье...Об ней, друзья мои, для васНачну свое повествованье.Печален будет мой рассказ.

К. И. Кольман. Вид Дворцовой набережной у здания Эрмитажного центра. 1820-е гг.

143

Над омраченным ПетроградомДышал ноябрь осенним хладом.Плеская шумною волнойВ края своей ограды стройной,Нева металась, как больнойВ своей постеле беспокойной.Уж было поздно и темно;Сердито бился дождь в окно,И ветер дул, печально воя.В то время из гостей домойПришел Евгений молодой...Мы будем нашего герояЗвать этим именем. ОноЗвучит приятно; с ним давноМое перо к тому же дружно.Прозванья нам его не нужно.Хотя в минувши временаОно, быть может, и блисталоИ под пером Карамзина

В родных преданьях прозвучало;Но ныне светом и молвойОно забыто. Наш геройЖивет в Коломне; где-то служит,Дичится знатных и не тужитНи о почиющей родне,Ни о забытой старине.

Итак, домой пришед, ЕвгенийСтряхнул шинель, разделся, лег.Но долго он заснуть не могВ волненье разных размышлений.О чем же думал он? о том,Что был он беден, что трудомОн должен был себе доставитьИ независимость и честь;Что мог бы Бог ему прибавитьУма и денег. Что ведь естьТакие праздные счастливцы,

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

С. Ф. Галактионов. Вид Невы от угла Зимнего дворца.

По рисунку М. Н. Воробьева. 1821 г.

Поэмы

144


Ума недальнего, ленивцы,Которым жизнь куда легка!Что служит он всего два года;Он также думал, что погодаНе унималась; что рекаВсё прибывала; что едва лиС Невы мостов уже не снялиИ что с Парашей будет онДни на два, на три разлучен.Евгений тут вздохнул сердечноИ размечтался, как поэт:

«Жениться? Ну... зачем же нет?Оно и тяжело, конечно,Но что ж, он молод и здоров,Трудиться день и ночь готов;Он кое-как себе устроитПриют смиренный и простойИ в нем Парашу успокоит.Пройдет, быть может, год-другой — Местечко получу — ПарашеПрепоручу хозяйство нашеИ воспитание ребят...И станем жить, и так до гробаРука с рукой дойдем мы оба,И внуки нас похоронят...»

Так он мечтал. И грустно былоЕму в ту ночь, и он желал,Чтоб ветер выл не так унылоИ чтобы дождь в окно стучалНе так сердито... Сонны очиОн наконец закрыл. И вотРедеет мгла ненастной ночиИ бледный день уж настает...3Ужасный день! Нева всю ночьРвалася к морю против бури,Не одолев их буйной дури...И спорить стало ей невмочь...Поутру над ее брегамиТеснился кучами народ,Любуясь брызгами, горамиИ пеной разъяренных вод.Но силой ветров от заливаПерегражденная НеваОбратно шла, гневна, бурлива,И затопляла острова,

Погода пуще свирепела,Нева вздувалась и ревела,Котлом клокоча и клубясь,И вдруг, как зверь остервенясь,На город кинулась. Пред неюВсе побежало; всё вокругВдруг опустело — воды вдругВтекли в подземные подвалы,К решеткам хлынули каналы,И всплыл Петрополь, как тритон,По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,Как воры, лезут в окна. ЧелныС разбега стекла бьют кормой.Лотки под мокрой пеленой.Обломки хижин, бревна, кровли,Товар запасливой торговли,Пожитки бледной нищеты,Грозой снесенные мосты,Гроба с размытого кладбищаПлывут по улицам! НародЗрит Божий гнев и казни ждет.Увы! все гибнет: кров и пища!Где будет взять? В тот грозный годПокойный царь еще РоссиейСо славой правил. На балкон,Печален, смутен, вышел онИ молвил: «С Божией стихиейЦарям не совладеть». Он селИ в думе скорбными очамиНа злое бедствие глядел.Стояли стогны озерами,И в них широкими рекамиВливались улицы. ДворецКазался островом печальным.Царь молвил — из конца в конец,По ближним улицам и дальным,В опасный путь средь бурных водЕго пустились генералы4

Спасать и страхом обуялый,И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,Где дом в углу вознесся новый,Где над возвышенным крыльцомС подъятой лапой, как живые,

145

Стоят два льва сторожевые,На звере мраморном верхом,Без шляпы, руки сжав крестом,Сидел недвижный, страшно бледныйЕвгений. Он страшился, бедный,Не за себя. Он не слыхал,Как подымался жадный вал,Ему подошвы подмывая,Как дождь ему в лицо хлестал,Как ветер, буйно завывая,С него и шляпу вдруг сорвал.Его отчаянные взорыНа край один наведеныНедвижно были. Словно горы,Из возмущенной глубиныВставали волны там и злились,Там буря выла, там носилисьОбломки... Боже, боже! там —

Увы! близехонько к волнам,Почти у самого залива — Забор некрашеный да иваИ ветхий домик: там оне,Вдова и дочь, его Параша,Его мечта... Или во снеОн это видит? иль вся нашаИ жизнь ничто, как сон пустой,Насмешка Неба над землей?И он, как будто околдован,Как будто к мрамору прикован,Сойти не может! Вкруг негоВода и больше ничего!И, обращен к нему спиною,В неколебимой вышине,Над возмущенною НевоюСтоит с простертою рукоюКумир на бронзовом коне.

П. Ф. Соколов. «На звере мраморном верхом...» 1845 г.

Поэмы

Санкт-Петербург. Площадь Петра Великого.

Середина XIX в.

147

Но вот, насытясь разрушеньемИ наглым буйством утомясь,Нева обратно повлеклась,Своим любуясь возмущеньемИ покидая с небреженьемСвою добычу. Так злодей,С свирепой шайкою своейВ село ворвавшись, ломит, режет,Крушит и грабит; вопли, скрежет,Насилье, брань, тревога, вой!..И, грабежом отягощенны,Боясь погони, утомленны,Спешат разбойники домой,Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостоваяОткрылась, и Евгений мойСпешит, душою замирая,В надежде, страхе и тоскеК едва смирившейся реке.

Но, торжеством победы полны,Еще кипели злобно волны,Как бы под ними тлел огонь,Еще их пена покрывала,И тяжело Нева дышала,Как с битвы прибежавший конь.Евгений смотрит: видит лодку;Он к ней бежит, как на находку;Он перевозчика зовет — И перевозчик беззаботныйЕго за гривенник охотноЧрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнамиБоролся опытный гребец,И скрыться вглубь меж их рядамиВсечасно с дерзкими пловцамиГотов был челн — и наконецДостиг он берега. Несчастный

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С. П. Шифляр. Вид Смольного монастыря с Невы. 1821 г.

Поэмы

148


Знакомой улицей бежитВ места знакомые. Глядит,Узнать не может. Вид ужасный!Все перед ним завалено;Что сброшено, что снесено;Скривились домики, другиеСовсем обрушились, иныеВолнами сдвинуты; кругом,Как будто в поле боевом,Тела валяются. ЕвгенийСтремглав, не помня ничего,Изнемогая от мучений,Бежит туда, где ждет его

Судьба с неведомым известьем,Как с запечатанным письмом.И вот бежит уж он предместьем,И вот залив, и близок дом...Что ж это?.. Он остановился.Пошел назад и воротился.Глядит... идет... еще глядит.Вот место, где их дом стоит;Вот ива. Были здесь вороты — Снесло их, видно. Где же дом?И, полон сумрачной заботы,

Всё ходит, ходит он кругом,Толкует громко сам с собою — И вдруг, ударя в лоб рукою,Захохотал. Ночная мглаНа город трепетный сошла;Но долго жители не спалиИ меж собою толковалиО дне минувшем. Утра лучИз-за усталых, бледных тучБлеснул над тихою столицейИ не нашел уже следов

Беды вчерашней; багряницейУже прикрыто было зло.В порядок прежний все вошло.Уже по улицам свободнымС своим бесчувствием холоднымХодил народ. Чиновный люд,Покинув свой ночной приют,На службу шел. Торгаш отважный,Не унывая, открывалНевой ограбленный подвал,Сбираясь свой убыток важныйНа ближнем выместить. С дворов

К. П. Беггров. Вид Дворцовой набережной. По рисунку К. Ф. Сабата и С. П. Шифляра. 1826 г.

149

Свозили лодки. Граф Хвостов,Поэт, любимый небесами,Уж пел бессмертными стихамиНесчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений...Увы! его смятенный умПротив ужасных потрясенийНе устоял. Мятежный шумНевы и ветров раздавалсяВ его ушах. Ужасных думБезмолвно полон, он скитался.

Его терзал какой-то сон.Прошла неделя, месяц — онК себе домой не возвращался.Его пустынный уголокОтдал внаймы, как вышел срок,Хозяин бедному поэту.Евгений за своим добромНе приходил. Он скоро светуСтал чужд. Весь день бродил пешком,А спал на пристани; питалсяВ окошко поданным куском.Одежда ветхая на нем

Рвалась и тлела. Злые детиБросали камни вслед ему.Нередко кучерские плетиЕго стегали, потомуЧто он не разбирал дорогиУж никогда; казалось — онНе примечал. Он оглушенБыл шумом внутренней тревоги.И так он свой несчастный векВлачил, ни зверь, ни человек,Ни то ни се, ни житель света,Ни призрак мертвый... Раз он спал

У невской пристани. Дни летаКлонились к осени. ДышалНенастный ветер. Мрачный валПлескал на пристань, ропща пениИ бьясь об гладкие ступени,Как челобитчик у дверейЕму не внемлющих судей.Бедняк проснулся. Мрачно было:Дождь капал, ветер выл уныло,И с ним вдали во тьме ночнойПерекликался часовой...Вскочил Евгений; вспомнил живо

Ф.-В. Перро. Вид Невы у Петропавловской крепости. 1841 г.

Поэмы

150


Он прошлый ужас; торопливоОн встал; пошел бродить, и вдругОстановился, и вокругТихонько стал водить очамиС боязнью дикой на лице.Он очутился под столбамиБольшого дома. На крыльцеС подъятой лапой, как живые,Стояли львы сторожевые,И прямо в темной вышинеНад огражденною скалою

Кумир с простертою рукоюСидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. ПрояснилисьВ нем страшно мысли. Он узналИ место, где потоп играл,Где волны хищные толпились,Бунтуя злобно вкруг него,И львов, и площадь, и того,Кто неподвижно возвышалсяВо мраке медною главой,Того, чьей волей роковой

Под морем город основался...Ужасен он в окрестной мгле!Какая дума на челе!Какая сила в нем сокрыта!А в сем коне какой огонь!Куда ты скачешь, гордый конь,И где опустишь ты копыта?О мощный властелин судьбы!Не так ли ты над самой бездной,На высоте, уздой железнойРоссию поднял на дыбы?5

Кругом подножия кумираБезумец бедный обошелИ взоры дикие навелНа лик державца полумира.Стеснилась грудь его. ЧелоК решетке хладной прилегло,Глаза подернулись туманом,По сердцу пламень пробежал,Вскипела кровь. Он мрачен сталПред горделивым истуканомИ, зубы стиснув, пальцы сжав,Как обуянный силой черной,

Ф.-В. Перро. Вид Невы у Академии художеств. 1841 г.

151

«Добро, строитель чудотворный! — Шепнул он, злобно задрожав,— Ужо тебе!..» И вдруг стремглавБежать пустился. ПоказалосьЕму, что грозного царя,Мгновенно гневом возгоря,Лицо тихонько обращалось...И он по площади пустойБежит и слышит за собой — Как будто грома грохотанье — Тяжело-звонкое скаканье

По потрясенной мостовой.И, озарен луною бледной,Простерши руку в вышине,За ним несется Всадник МедныйНа звонкоскачущем коне;

И во всю ночь безумец бедныйКуда стопы ни обращал,За ним повсюду Всадник МедныйС тяжелым топотом скакал.

И с той поры, когда случалосьИдти той площадью ему,В его лице изображалось

Смятенье. К сердцу своемуОн прижимал поспешно руку,Как бы его смиряя муку,Картуз изношенный сымал,Смущенных глаз не подымалИ шел сторонкой. Остров малыйНа взморье виден. ИногдаПричалит с неводом тудаРыбак на ловле запоздалыйИ бедный ужин свой варит,

Или чиновник посетит,Гуляя в лодке в воскресенье,Пустынный остров. Не взрослоТам ни былинки. НаводненьеТуда, играя, занеслоДомишко ветхий. Над водоюОстался он, как черный куст.Его прошедшею весноюСвезли на барке. Был он пустИ весь разрушен. У порогаНашли безумца моего,И тут же хладный труп егоПохоронили ради Бо га.

Ф.-В. Перро. Вид Кронштадтской гавани. 1841 г.

Поэмы

152


ПРИ МЕ ЧА НИЯ ПУШКИНА

1 Альгаротти где-то сказал: «Pe �tersbourg est la fenêtre par laquelle la Russe re garde en Europe». («Петербург — окно, через которое Россия смотрит в Европу» (франц.).)2 Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***.3 Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший Петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений — Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было — Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта.4 Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф.5 Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана — как заме-чает сам Мицкевич.

А. Е. Мартынов. Памятник Петру Великому. 1830-е гг.

ЕВГЕНИЙ ОНЕГИНРоман в стихах

ИЛЛЮСТРАЦИИ Е. П. САМОКИШ-СУДКОВСКОЙ

и М. В . ДОБУЖИНСКОГО

154


Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèсe d’orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d’un senti-ment de supério ri té peutWêtre imagi naire.

Tirè d 'une lettre particulière

Про ник ну тый тще сла ви ем, он об ла дал сверх то го еще осо бен ной гор до с тью, ко-то рая по буж да ет при знавать ся с оди на ко вым рав но ду ши ем в сво их как до б рых, так и дур ных по ступ ках,— след ст вие чув ст ва пре вос ход ст ва, быть мо жет мни мо го.

Из частного письма (фр.)

Не мысля гордый свет забавить,Вниманье дружбы возлюбя,Хотел бы я тебе представитьЗалог достойнее тебя,Достойнее души прекрасной,Святой исполненной мечты,Поэзии живой и ясной,Высоких дум и простоты;Но так и быть — рукой пристрастнойПрими собранье пестрых глав,Полусмешных, полупечальных,Простонародных, идеальных,Небрежный плод моих забав,Бессонниц, легких вдохновений,Незрелых и увядших лет,Ума холодных наблюденийИ сердца горестных замет.

Евгений Онегин

155

I

«Мой дядя самых честных правил,Когда не в шутку занемог,Он уважать себя заставилИ лучше выдумать не мог.Его пример другим наука;Но, боже мой, какая скукаС больным сидеть и день и ночь,Не отходя ни шагу прочь!Какое низкое коварствоПолуживого забавлять,Ему подушки поправлять,Печально подносить лекарство,Вздыхать и думать про себя:Когда же чeрт возьмет тебя!»

II

Так думал молодой повеса,Летя в пыли на почтовых,Всевышней волею ЗевесаНаследник всех своих родных.Друзья Людмилы и Руслана!С героем моего романа

Без предисловий, сей же часПозвольте познакомить вас:Онегин, добрый мой приятель,Родился на брегах Невы,Где, может быть, родились выИли блистали, мой читатель;Там некогда гулял и я:Но вреден север для меня1.

III

Служив отличноWблагородно,Долгами жил его отец,Давал три бала ежегодноИ промотался наконец.Судьба Евгения хранила:Сперва Madame за ним ходила,Потом Monsieur ее сменил;Ребенок был резов, но мил.Monsieur l’Abbé, француз убогой,Чтоб не измучилось дитя,Учил его всему шутя,Не докучал моралью строгой,Слегка за шалости бранилИ в Летний сад гулять водил.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

И жить торопится, и чувствовать спешит.Кн. Вяземский

156


IV

Когда же юности мятежнойПришла Евгению пора,Пора надежд и грусти нежной,Monsieur прогнали со двора.Вот мой Онегин на свободе;Острижен по последней моде;Как dandy2 лондонский одет — И наконец увидел свет.Он поWфранцузски совершенноМог изъясняться и писал;Легко мазурку танцевалИ кланялся непринужденно;Чего ж вам больше? Свет решил,Что он умен и очень мил.

V

Мы все учились понемногуЧемуWнибудь и какWнибудь,Так воспитаньем, слава богу,У нас немудрено блеснуть.Онегин был, по мненью многих(Судей решительных и строгих),Ученый малый, но педант,Имел он счастливый талантБез принужденья в разговореКоснуться до всего слегка,С ученым видом знатокаХранить молчанье в важном спореИ возбуждать улыбку дамОгнем нежданных эпиграмм.

VI

Латынь из моды вышла ныне:Так, если правду вам сказать,Он знал довольно поWлатыни,Чтоб эпиграфы разбирать,Потолковать об Ювенале,В конце письма поставить vale*,Да помнил, хоть не без греха,Из «Энеиды» два стиха.Он рыться не имел охотыВ хронологической пылиБытописания земли;

* Будь здоров (лат.).

Но дней минувших анекдотыОт Ромула до наших днейХранил он в памяти своей.

VII

Высокой страсти не имеяДля звуков жизни не щадить,Не мог он ямба от хорея,Как мы ни бились, отличить.Бранил Гомера, Феокрита;Зато читал Адама СмитаИ был глубокий эконом,То есть умел судить о том,Как государство богатеет,И чем живет, и почемуНе нужно золота ему,Когда простой продукт имеет.Отец понять его не могИ земли отдавал в залог.

VIII

Всего, что знал еще Евгений,Пересказать мне недосуг;Но в чем он истинный был гений,Что знал он тверже всех наук,Что было для него измладаИ труд, и мука, и отрада,Что занимало целый деньЕго тоскующую лень,—Была наука страсти нежной,Которую воспел Назон,За что страдальцем кончил онСвой век блестящий и мятежныйВ Молдавии, в глуши степей,Вдали Италии своей.

IX

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

X

Как рано мог он лицемерить,Таить надежду, ревновать,


157

Разуверять, заставить верить,Казаться мрачным, изнывать,Являться гордым и послушным,Внимательным иль равнодушным!Как томно был он молчалив,Как пламенно красноречив,В сердечных письмах как небрежен!Одним дыша, одно любя,Как он умел забыть себя!Как взор его был быстр и нежен,Стыдлив и дерзок, а поройБлистал послушною слезой!

XI

Как он умел казаться новым,Шутя невинность изумлять,Пугать отчаяньем готовым,Приятной лестью забавлять,Ловить минуту умиленья,Невинных лет предубежденьяУмом и страстью побеждать,Невольной ласки ожидать,Молить и требовать признанья,Подслушать сердца первый звук,Преследовать любовь, и вдругДобиться тайного свиданья...И после ей наединеДавать уроки в тишине!

XII

Как рано мог уж он тревожитьСердца кокеток записных!Когда ж хотелось уничтожитьЕму соперников своих,Как он язвительно злословил!Какие сети им готовил!Но вы, блаженные мужья,С ним оставались вы друзья:Его ласкал супруг лукавый,Фобласа давний ученик,И недоверчивый старик,И рогоносец величавый,Всегда довольный сам собой,Своим обедом и женой.

158


XIII. XIV

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XV

Бывало, он еще в постеле:К нему записочки несут.Что? Приглашенья? В самом деле,Три дома на вечер зовут:Там будет бал, там детский праздник.Куда ж поскачет мой проказник?С кого начнет он? Все равно:Везде поспеть немудрено.Покамест в утреннем уборе,Надев широкий боливар3,Онегин едет на бульварИ там гуляет на просторе,Пока недремлющий брегетНе прозвонит ему обед.

XVI

Уж тёмно: в санки он садится.«Пади, пади!» — раздался крик;Морозной пылью серебритсяЕго бобровый воротник.К Talon4 помчался: он уверен,Что там уж ждет его Каверин.Вошел: и пробка в потолок,Вина кометы брызнул ток,Пред ним roastJbeef окровавленный,И трюфли, роскошь юных лет,Французской кухни лучший цвет,И Страсбурга пирог нетленныйМеж сыром лимбургским живымИ ананасом золотым.

XVII

Еще бокалов жажда проситЗалить горячий жир котлет,Но звон брегета им доносит,Что новый начался балет.Театра злой законодатель,Непостоянный обожатель

Очаровательных актрис,Почетный гражданин кулис,Онегин полетел к театру,Где каждый, вольностью дыша,Готов охлопать entrechat*,Обшикать Федру, Клеопатру,Моину вызвать (для того,Чтоб только слышали его).

XVIII

Волшебный край! там в стары годы,Сатиры смелый властелин,Блистал Фонвизин, друг свободы,И переимчивый Княжнин;Там Озеров невольны даниНародных слез, рукоплесканийС младой Семеновой делил;Там наш Катенин воскресилКорнеля гений величавый;Там вывел колкий ШаховскойСвоих комедий шумный рой;Там и Дидло венчался славой;Там, там под сению кулисМладые дни мои неслись.

XIX

Мои богини! что вы? где вы?Внемлите мой печальный глас:Всё те же ль вы? другие ль девы,Сменив, не заменили вас?Услышу ль вновь я ваши хоры?Узрю ли русской ТерпсихорыДушой исполненный полет?Иль взор унылый не найдетЗнакомых лиц на сцене скучной,И, устремив на чуждый светРазочарованный лорнет,Веселья зритель равнодушный,Безмолвно буду я зеватьИ о былом воспоминать?

XXТеатр уж полон; ложи блещут;Партер и кресла, всё кипит;В райке нетерпеливо плещут,И, взвившись, занавес шумит.

* Прыжок (фр.).


159

Блистательна, полувоздушна,Смычку волшебному послушна,Толпою нимф окружена,Стоит Истомина; она,Одной ногой касаясь пола,Другою медленно кружит,И вдруг прыжок, и вдруг летит,Летит, как пух от уст Эола;То стан совьет, то разовьет,И быстрой ножкой ножку бьет.

XXI

Все хлопает. Онегин входит,Идет меж кресел по ногам,Двойной лорнет скосясь наводитНа ложи незнакомых дам;Все ярусы окинул взором,Всё видел: лицами, уборомУжасно недоволен он;С мужчинами со всех сторонРаскланялся, потом на сценуВ большом рассеянье взглянул,Отворотился — и зевнул.И молвил: «Всех пора на смену;Балеты долго я терпел,Но и Дидло мне надоел»5.

XXII

Еще амуры, черти, змеиНа сцене скачут и шумят;Еще усталые лакеиНа шубах у подъезда спят;Еще не перестали топать,Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;Еще снаружи и внутриВезде блистают фонари;Еще, прозябнув, бьются кони,Наскуча упряжью своей,И кучера, вокруг огней,Бранят господ и бьют в ладони:А уж Онегин вышел вон;Домой одеться едет он.

XXIII

Изображу ль в картине вернойУединенный кабинет,Где мод воспитанник примерный

Одет, раздет и вновь одет?Всё, чем для прихоти обильнойТоргует Лондон щепетильныйИ по Балтическим волнамЗа лес и сало возит нам,Всё, что в Париже вкус голодный,Полезный промысел избрав,Изобретает для забав,Для роскоши, для неги модной,— Все украшало кабинетФилософа в осьмнадцать лет.

XXIV

Янтарь на трубках Цареграда,Фарфор и бронза на столе,И, чувств изнеженных отрада,Духи в граненом хрустале;Гребенки, пилочки стальные,Прямые ножницы, кривые,И щетки тридцати родовИ для ногтей и для зубов.Руссо (замечу мимоходом)Не мог понять, как важный ГримСмел чистить ногти перед ним,Красноречивым сумасбродом6.Защитник вольности и правВ сем случае совсем не прав.

XXV

Быть можно дельным человекомИ думать о красе ногтей:К чему бесплодно спорить с веком?Обычай — деспот меж людей.Второй Чадаев, мой Евгений,Боясь ревнивых осуждений,В своей одежде был педантИ то, что мы назвали франт.Он три часа, по крайней мере,Пред зеркалами проводилИ из уборной выходилПодобный ветреной Венере,Когда, надев мужской наряд,Богиня едет в маскарад.

XXVI

В последнем вкусе туалетомЗаняв ваш любопытный взгляд,

160


Я мог бы пред ученым светомЗдесь описать его наряд;Конечно б, это было смело,Описывать мое же дело:Но панталоны, фрак, жилет,Всех этих слов на русском нет;А вижу я, винюсь пред вами,Что уж и так мой бедный слогПестреть гораздо б меньше могИноплеменными словами,Хоть и заглядывал я встарьВ Академический словарь.

XXVII

У нас теперь не то в предмете:Мы лучше поспешим на бал,Куда стремглав в ямской каретеУж мой Онегин поскакал.Перед померкшими домамиВдоль сонной улицы рядамиДвойные фонари каретВеселый изливают светИ радуги на снег наводят;Усеян плошками кругом,Блестит великолепный дом;По цельным окнам тени ходят,Мелькают профили головИ дам и модных чудаков.

XXVIII

Вот наш герой подъехал к сеням;Швейцара мимо он стрелойВзлетел по мраморным ступеням,Расправил волоса рукой,Вошел. Полна народу зала;Музыка уж греметь устала;Толпа мазуркой занята;Кругом и шум и теснота;Бренчат кавалергарда шпоры;Летают ножки милых дам;По их пленительным следамЛетают пламенные взоры,И ревом скрыпок заглушенРевнивый шепот модных жен.

XXIX

Во дни веселий и желанийЯ был от балов без ума:Верней нет места для признанийИ для вручения письма.О вы, почтенные супруги!Вам предложу свои услуги;Прошу мою заметить речь:Я вас хочу предостеречь.Вы также, маменьки, построжеЗа дочерьми смотрите вслед:Держите прямо свой лорнет!Не то... не то, избави боже!Я это потому пишу,Что уж давно я не грешу.

XXX

Увы, на разные забавыЯ много жизни погубил!Но если б не страдали нравы,Я балы б до сих пор любил.Люблю я бешеную младость,И тесноту, и блеск, и радость,И дам обдуманный наряд;Люблю их ножки; только врядНайдете вы в России целойТри пары стройных женских ног.Ах! долго я забыть не могДве ножки... Грустный, охладелый,Я всё их помню, и во снеОни тревожат сердце мне.

XXXI

Когда ж и где, в какой пустыне,Безумец, их забудешь ты?Ах, ножки, ножки! где вы ныне?Где мнете вешние цветы?Взлелеяны в восточной неге,На северном, печальном снегеВы не оставили следов:Любили мягких вы ковровРоскошное прикосновенье.Давно ль для вас я забывалИ жажду славы и похвал,И край отцов, и заточенье?Исчезло счастье юных лет, Как на лугах ваш легкий след.

Documents

Pushkin poems