Lina

Rubber Stamp

Annotation

«Опользеи вредеисториидляжизни»—однаиз раннихработ выдающегосянемецкогофилософа Фридриха Ницше, но в ней уже в полной мере проявились особенности егоавторскогостиля—парадоксальностьмышленияиафористичностьизложения.Такжесборниксодержит следующие работы: «Сумерки кумиров, или Как философствовать молотом», «Офилософах»,«Обистинеилживовненравственномсмысле»,и«Заключительныезамечания»—воспоминаниясестрыФридрихаНицше,ЕлизаветыФерстер-Ницше.

ФридрихНицшеОпользеивредеисториидляжизниСумеркикумиров,илиКакфилософствоватьмолотом

ПредисловиеИзреченияистрелыВопросоСократеРазумвфилософииКак«истинныймир»обратился,наконец,вбаснюНравственностькакпротивоестественноеявлениеЧетырекрупныхзаблуждения«Исправители»человечестваЧегонедостаетнемцамЭкскурсиичеловеканесвоеговремениЧемяобязандревним

ОфилософахПредисловиеБолеепозднеепредисловиеВведениеФалесАнаксимандрГераклитПарменидАнаксагорЭмпедоклПротивАнаксагораДемокритПифагорейцыСократЗаключение

ОбистинеилживовненравственномсмыслеЗаключительныезамечанияВыходныеданные

Опользеивредеисториидляжизни«Мне, во всяком случае, ненавистно все, что только поучает меня, не расширяя и

непосредственноне оживляямоей деятельности».Эти словаГете, это его задушевное ceterumcenseo могло бы служить вступлением к нашему рассуждению о положительной илиотрицательной ценности истории. Ибо в этом рассуждении мы намерены показать, почемупоучение без оживления, почему знание, сопряженное с ослаблением деятельности, почемуистория, какдрагоценныйизбыток знанияи роскошь, намдолжныбыть, по выражениюГете,серьезно ненавистны, — а именно потому, что мы нуждаемся еще в самом необходимом, ипотому, что все излишнее есть враг необходимого. Конечно, нам нужна история, но мынуждаемся в ней иначе, чем избалованный и праздный любитель в саду знания, с каким бывысокомерным пренебрежением последний ни смотрел на наши грубые и неизящныепотребности и нужды. Это значит, что она нужна нам для жизни и деятельности, а не дляудобного уклонения от жизни и деятельности или еще менее для оправдания себялюбивойжизниитрусливойидурнойдеятельности.Лишьпосколькуисторияслужитжизни,постолькумысамисогласныейслужить;амеждутемсуществуеттакойспособслуженияисторииитакаяоценка ее, которые ведут к захирению и вырождениюжизни: явление, исследовать которое всвязисвыдающимисясимптомаминашеговременитеперьнастолькоженеобходимо,насколько,можетбыть,итягостно.

Я стремился изобразить чувство, которое неоднократно меня мучило; моей местью емупустьбудетто,чтояеготеперьпредаюгласности.Можетбыть,этоизображениепобудиткого-нибудь заявить мне, что и он тоже испытал это чувство, но что мне оно известно не в егочистом, первоначальном виде и что я выразил его далеко не с подобающей уверенностью изрелостьюпонимания.Таково,можетбыть,мнениенекоторых;большинствожескажетмне,чтоэто— совершенно извращенное, неестественное, отвратительное и просто непозволительноечувство или даже что я показал себя в нем недостойным того могущественного тяготениянашего времени к истории, которое, как известно, явно обнаружилось за последние двапоколения,вособенностисрединемцев.Нововсякомслучаегем,чтояберунасебясмелостьдать точное описание природы моего чувства, я скорее способствую охране господствующихприличий,чемподрываюих,ибоятакимобразомдоставляювозможностьмногимрассыпатьсявкомплиментахпередподобнымнаправлениемвремени.Яжеприобретаюдлясебяещенечто,чтодляменягораздодороже,чемобщественноеблагоприличие,именно,возможностьполучитьпубличноепоучениеистрогоенаставлениенасчетсмысланашеговремени.

Несвоевременным я считаю также и это рассуждение, ибо я делаю в нем попыткуобъяснить нечто, чем наше время не без основания гордится, именно, его историческоеобразование,какзло,недугинедостаток,свойственныевремени,ибоядумаюдаже,чтомывсестрадаем изнурительной исторической лихорадкой и должны были бы по крайней мересознатьсявтом,чтомыстрадаемею.ЕслижеГетебылправ,когдаутверждал,что,культивируянаши добродетели, мы культивируем также и наши пороки, и если, как это известно всем,гипертрофированнаядобродетель—каковойпредставляетсямнеисторическоечувствонашеговремени — может сделаться столь же гибельной для народа, как и гипертрофированныйпорок,—топочемубынедатьмневозможностисказатьто,чтоядумаю?Кмоемуоправданию,не умолчу также и о том, что наблюдения, вызвавшие во мне упомянутые вышемучительныеощущения, сделанымноюв значительнойчастинад самимсобоюи только вцелях сравнениянад другими и что я, оставаясь сыном своего времени, пришел к столь несвоевременнымвыводамлишьвтоймере,вкакойя,вместестем,являюсьпитомцемпрежнихэпох,особенно

греческой. Некоторое право на это дает мне, как мне думается, также и моя специальностьклассического филолога — ибо я не знаю, какой еще смысл могла бы иметь классическаяфилологиявнашевремя,какнетот,чтобыдействоватьнесвоевременно, т. е. вразрезснашимвременем,иблагодаряэтомувлиятьнанего,—нужнонадеяться,винтересахгрядущейэпохи.

1

Погляди на стадо, которое пасется около тебя: оно не знает, что такое вчера, что такоесегодня,оноскачет,жуеттраву,отдыхает,перевариваетпищу,сноваскачет,итаксутрадоночииизоднявдень,теснопривязанноевсвоейрадостиивсвоемстраданиикстолбумгновенияипотомунезнаянимеланхолии,нипресыщения.Зрелищеэтодлячеловекаоченьтягостно,таккаконгордитсяпередживотнымтем,чтоончеловек,ивтожевремяревнивымокомсмотритна его счастье — ибо он, подобно животному, желает только одного: жить, не зная нипресыщения, ни боли, но стремится к этому безуспешно, ибо желает он этого не так, какживотное.Человекможет,пожалуй,спроситьживотное:«Почемутымненичегонеговоришьотвоем счастье, а только смотришь на меня?» Животное не прочь ответить и сказать: «Этопроисходитпотому,чтоясейчасжезабываюто,чтохочусказать»,—нотутжеонозабываетиэтотответимолчит,чтонемалоудивляетчеловека.

Ночеловекудивляетсятакжеисамомусебе,тому,чтооннеможетнаучитьсязабвениюичтооннавсегдаприкованкпрошлому,какбыдалекоикакбыбыстрооннибежал,цепьбежитвместе с ним. Не чудо ли, что мгновение, которое столь же быстролетно появляется, как иисчезает,котороевозникаетизничегоипревращаетсявничто,чтоэтомгновение,темнеменее,возвращается снова, как призрак, и нарушает покой другого, позднейшего мгновения.Непрерывноотсвиткавремениотделяютсяотдельныелисты,выпадаютиулетаютпрочь,чтобывнезапносноваупастьвсамогочеловека.Тогдачеловекговорит.«Явспоминаю»—изавидуетживотному, которое сейчас же забывает и для которого каждое мгновение действительностиумирает, погружаясь в туманиночьи угасаянавсегда.Стольнеисторическиживетживотное:онорастворяетсявнастоящем,какцелоечисло,неоставляяпосебеникакихстранныхдробей,ононеумеетпритворяться,ничегонескрываетивкаждыйданныймоментявляетсявполнетем,что оно есть, и потому не может не быть честным. Человек же, напротив, должен всяческиупиратьсяпротивгромадной,всеувеличивающейсятяжестипрошлого;последняяилипригибаетего вниз, или отклоняет его в сторону, она затрудняет его движение, как невидимая и темнаяноша, от которой он для виду готов иногда отречься, как это он слишком охотно и делает вобществе равных себе, чтобы возбудить в них зависть. Поэтому-то его волнует, каквоспоминание об утраченном рае, зрелище пасущегося стада или более знакомое зрелищеребенка, которому еще нет надобности отрекаться от какого-либо прошлого и который вблаженномневедениииграетмеждугранямипрошедшегоибудущего.

И все же играм ребенка также наступает конец: слишком рано отнимается у негоспособностьзабвения.Тогданаучаетсяонпониматьзначениеслова«было»,тогороковогослова,которое, знаменуя для человека борьбу, страдание и пресыщение, напоминает ему, что егосуществование,вкорне,естьникогданезавершающеесяImperfectum.Когдажесмертьприносит,наконец, желанное забвение, то она похищает одновременно и настоящее вместе с жизньючеловека и этим прикладывает свою печать к той истине, что наше существование естьнепрерывный уход в прошлое, т. е. вещь, которая живет постоянным самоотрицанием,самопожираниемисамопротиворечием.

Еслисчастье, еслипогонязановымсчастьемвкакомбытонибылосмыслеестьто,что

привязываетживущегокжизниипобуждаетегожитьдальше,то,можетбыть,циникближекистине,чемвсякийдругойфилософ,ибосчастьеживотного,каксамогосовершенногоциника,служит живым доказательством истинности цинизма. Самое крошечное счастье, если толькоононепрерывноиделаетчеловекасчастливым,конечно,естьнесравненнобольшеесчастье,чемвеличайшее счастье, которое появляется только как эпизод или, так сказать, как мимолетноенастроение,какбезумныйкапризсредипостоянныхстраданий,страстейилишений.Нокакдлясамогомаленького,такидлясамогобольшогосчастьясуществуеттолькоодноусловие,котороеделаетсчастьесчастьем.—способностьзабвения,или,выражаясьболеенаучно,способностьвтечение того времени, пока длится это счастье, чувствовать неисторически. Кто не можетзамеретьнапорогемгновения, забыввсепрошлое,ктонеможетбез головокруженияистрахастоятьна одной точке, подобнобогинепобеды, тотникогданебудет знать, что такое счастье,или, еще хуже: он никогда не сумеет совершить того, что делает счастливыми других.Представьте себе как крайний пример человека, который был бы совершенно лишенспособности забывать, который был бы осужден видеть повсюду только становление: такойчеловек потерял бы веру в свое собственное бытие, в себя самого, для такого человека всерасплылосьбывряддвижущихсяточек,ионзатерялсябывэтомпотокестановления:подобноверному ученику Гераклита, он в конце концов не нашел бы в себе мужества пошевелитьпальцем. Всякая деятельность нуждается в забвении, подобно тому как всякая органическаяжизньнуждаетсянетольковсвете,ноивтемноте.Человек,которыйпожелалбыпереживатьвсетолькоисторически,былбыпохожнатого,ктовынужденвоздерживатьсяотсна,илиженаживотное,осужденноежитьтольковсеновыминовымпережевываниемоднойитойжежвачки.Таким образом, жить почти без воспоминаний, и даже счастливо жить без них, вполневозможно,какпоказываетпримерживотного;носовершенноибезусловнонемыслиможитьбезвозможности забвения вообще.Или, чтобыещепрощевыразитьмоюмысль: существует такаястепень бессонницы, постоянного пережевывания жвачки, такая степень развитияисторического чувства, которая влечет за собой громадныйущербдля всегоживогои в концеконцовприводитегокгибели,будетлитоотдельныйчеловек,илинарод,иликультура.

Чтобы найти эту степень и при ее помощи определить границу, за пределами которойпрошедшееподлежитзабвению,еслимынежелаем,чтобыоносталомогильщикомнастоящего,необходимо знать в точности, как велика пластическая сила человека, народа или культуры; яразумеюсилусвоеобразнорастиизсебясамого,претворятьипоглощатьпрошедшееичужоеиизлечивать раны, возмещать утраченное и восстанавливать из себя самого разбитые формы.Существуют люди, которые обладают этой силой в столь незначительной степени, что ониисходят безнадежно кровью от одного какого-нибудь переживания, от одного какого-либострадания, часто даже от одной какой-нибудь легкой несправедливости, как от совершеннонезаметнойкровавойранки,сдругойжестороны,естьитакие,которыхсамыенелепыеисамыеужасные невзгоды или даже их собственные злые деяния столь мало трогают, что они дажесредивсегоэтогоиливскорепослеэтогодостигаютсравнительногоблагополучияинекоторогоспокойствиясовести.Чемглубжеуданногочеловеказаложеныкорниеговнутреннейприроды,тембольшуючастьпрошлогоспособенонусвоитьсебеилипереработатьпо-своему;иеслибымыпожелалипредставитьсебенаиболеемогучуюинаиболеенеобузданнуюнатуру,томымоглибы узнать ее по тому, что для нее историческое чувство не имело бы никакой границы, закоторой оно могло бы оказывать вредное или разрушительное влияние, она все прошедшее,принадлежи это последнее ей или будь оно совершенно ей чуждо, привлекала бы к себе,усваивалаипретворялабы,таксказать,всвоюкровь.То,чеготакаянатуранеможетподчинитьсебе, она сумела бы забыть; оно бы не существовало для нее, горизонт ее был бы замкнут изакончен, и ничто немогло бы напомнить ей, что по ту сторону этого горизонта существуют

люди,страсти,учения,цели.Иэтовсеобщийзакон:всеживоеможетстатьздоровым,сильнымиплодотворнымтольковнутриизвестногогоризонта;еслижеононеспособноограничитьсебяизвестным горизонтом и в то же время слишком себялюбиво, чтобы проникнуть взором впределы чужого, то оно истощается, медленно ослабевая, или порывисто идет кпреждевременной гибели. Веселость, спокойная совесть, радостная деятельность, доверие кгрядущему—всеэтозависиткакуотдельногочеловека,такиународаоттого,существуетлидлянеголиния,котораяотделяетдоступное зрениюисветлоеотнепроницаемогодлясветаитемного, зависит от того, умеет ли он одинаково хорошо вовремя забывать, как и вовремявспоминать,отспособностиздравогоинстинктаопределять,когданужноощущатьисторическиикогда—неисторически.Отсюдаположение,крассмотрениюкоторогояприглашаючитателя:историческое и неисторическое одинаково необходимы для здоровья отдельного человека,народаикультуры.

Относительно сказанного каждый ближайшим образом может сделать следующеенаблюдениеисторическиезнаниеичувствоизвестногочеловекамогутбытьвесьмаограничены,его горизонтможетбытьтакжесужен,как горизонтобитателяальпийскойдолины,вкаждоесуждение он может вкладывать какую-нибудь несправедливость, в каждый опыт — ложноеубеждение,чтоонпервыйегосделал,—и,несмотрянавсюсвоюнесправедливостьивсесвоиошибки,онбудетстоятьпереднамивсвоемнеискоренимомздоровьеиполнойсилеирадоватьвсевзоры,втовремякакрядомснимнесравненноболеесправедливыйиобразованныйчеловекболеетипадаетвследствиетого,чтолинииегогоризонтапостояннобеспокойнопередвигаютсяи что он поэтому никак не может выпутаться из несравненно более тонкой сети своейсправедливостииистины,чтобысновавернутьсякнепосредственнымжеланиямивлечениям.Сдругой стороны, мы видели животное, которое, будучи совершенно лишено историческогочувстваизаключеновнутригоризонта,сводящегосячутьлинекоднойточке,наслаждается,темнеменее,известнымсчастьемили,покрайнеймере,живет,незнаяпресыщенияипритворства;поэтому мы должны считать способность чувствовать в известных пределах неисторическиболееважнойиболеепервоначальной,посколькуонаявляетсяфундаментом,накоторомвообщетолько и может быть построено нечто правильное, здоровое и великое, нечто подлинночеловеческое. Неисторическое подобно окутывающей атмосфере, в которой жизнь создаетсялишьстем,чтобыисчезнутьвновьсуничтожениемэтойатмосферы.Правда,толькоблагодарятому, что человекможет ввести в границы этот неисторический элементприпомощимысли,передумывания, сравнения, отделения и соединения, только благодаря тому, что этообволакивающее,ограничивающеетуманноеоблакопрорезываетсяярким,молниеноснымлучомсвета,—т.е.толькоблагодаряспособностииспользоватьпрошедшеедляжизниибывшеевновьпревращать в историю, человек делается человеком; но в избытке истории человек сноваперестаетбытьчеловеком,абезупомянутойоболочкинеисторическогоонникогдабыненачалинеотважилсябыначатьчеловеческогосуществования.

Гдемынайдемтедеяния,которыечеловекмогбысовершить,невойдяпредварительновтуманную полосу неисторического? Или, оставляя в стороне образы и прибегая дляиллюстрацииэтоймысликпримеру,представимсебечеловека,которогобросаетвовсестороныивлечеткакая-нибудьсильнаястрастькженщинеиликвеликойидее:какизменяетсядлянегоегомир!Оглядываясьназад,ончувствуетсебяслепым;когдаонприслушиваетсякчему-нибудьсостороны,всечужоекажетсяемуглухимшумом,лишеннымвсякогозначения;всеже,чтоонвообще способен теперь воспринимать, никогда он еще не воспринимал столь ощутительноблизким, столь красочным, звучащим, освещенным, как бы действующим на все его чувстваодновременно.Всеегооценкиподверглисьизменениюилипотерялипрежнеезначение,многогоонсовсемнеможетболееценить,ибопочтивовсенеощущаетего:онспрашиваетсебя,неужели

он так долго был рабом чужих слов, чужих мнений; он удивляется тому, что его памятьнеутомимовращаетсявсевтомжекругеивтожевремяслишкомслабаиутомлена,чтобыхотьраз решиться сделать скачок за пределы этого круга. Это самое несправедливое на светесостояние, ограниченное, неблагодарное к прошлому, слепое к опасностям, глухое кпредупреждениям,маленькийживойводоворотвмертвоммореночиизабвения;ивсе-такиэтосостояние — будучи глубоко неисторическим и антиисторическим — является лоном,порождающимнетольконесправедливое,но,скорее,всякоедействительноедеяние,иниодинхудожникникогданенапишетсвоейкартины,ниодинполководецнеодержитпобеды,ниодиннароднезавоюетсвободы,есливсеонивподобномнеисторическомсостояниипредварительнонежаждалиэтойцелиинестремилиськней.Каквсякийдеятель,повыражениюГете,всегдабессовестен,такжеоничуждзнанию,онзабываетвсеостальное,чтобыдостигнутьодного,оннесправедлив к тому, что лежит позади него, и знает только одно право—право того, что вданнуюминутудолжносовершиться.Поэтомукаждыйдеятельлюбитсвоедеяниевбесконечнобольшейстепени,чемоноэтогозаслуживает,илучшиедеяниясовершаютсяпритакомизбыткелюбви, которого они, во всяком случае, не могут заслуживать, как бы неизмеримо велика нибылавообщеихценность.

Еслибыктополучилвозможностьвцеломрядеслучаевпроникнутьвтунеисторическуюатмосферу, в которой возникает каждое великое историческое событие, и подышать еюнекотороевремя,тотакойчеловексумелбы,можетбыть,какпознающеесущество,возвыситьсядо надисторической точки зрения, на которую Нибур однажды указал как на возможныйрезультат исторических размышлений. «Для одной цели, по крайней мере,— говорит он,—пригодна история, ясно и основательно понятая: она показывает, что даже величайшие игениальнейшие представители нашего человеческого рода не сознают, насколько случайно ихглазпринялтуформу/черезкоторуюонинетолькосамисмотрят,ноинасильственнозаставляютсмотретьвсехдругих,—насильственнопотому,чтоинтенсивностьихсознаниянеобыкновенновелика. Кто не знает и не понял этого совершенно определенно и на основании целого рядаслучаев, того порабощает явление могучего духа, вкладывающего в данную форму высшеенапряжениестрасти».Надисторическоймымоглибыназватьэтуточкузренияпотому,чтотот,кто стоит на ней, мог бы навсегда потерять охотужить дольше и участвовать в историческойработе, постигнув с полной ясностью важнейшее условие всякой деятельности, именно туслепоту и ту несправедливость, которые царствуют в душе каждого деятеля; он был бы дажеизлеченотчрезмерногоуважениякистории:ведьоннаучилсябыпоповодукаждогочеловека,поповодукаждогособытиягреческойилитурецкойисториивременпервогоилидевятнадцатогостолетиядаватьсебеответнавопрос,какидлячегомыживем.Тот,ктовздумалбыспроситьсвоих знакомых,желалибыониещеразпережитьпоследниедесятьилидвадцатьлет,могбылегкоподметить,ктоизнихимеетзадаткидлятойнадисторическойточкизрения,окотороймыупоминали выше; правда, что они все ответили бы, вероятно, на этот вопрос «нет», но ониуказали бы различные основания для этого «нет». Одни, может быть, для своего утешенияскажут«Следующиедвадцатьбудутлучше».Этоте,окоторыхДэвидЮмнасмешливозамечает«Отосадкажизнионинадеютсяполучатьто,чегонемоглодатьпервоестрастноедвижение».(НасамомделеэтистихипринадлежатДжДрайдену.—Ред)

Таких людей мы назовем историческими; всякое обращение к прошлому вызывает в нихстремление к будущему, распаляет в них решимость продолжать жизненную борьбу,воспламеняетвнихнадеждунато,чтонужноеещепридет,чтосчастьескрываетсязатойгорой,ккоторойонинаправляютсвойпуть.Этиисторическиелюдиверят,чтосмыслсуществованиябудетвсеболеераскрыватьсявтечениепроцессасуществования,ониоглядываютсяназадтолькозатем, чтобы путем изучения предшествующих стадий процесса понять его настоящее и

научиться энергичнее желать будущего, они не знают вовсе, насколько неисторически онимыслятидействуют,несмотрянавесьсвойисторизм,ивкакойстепениих занятияисториейявляютсяслужениемнечистомупознанию,ножизни.

Нототжевопрос,накоторыймыполучилипервыйответ,можетвызватьиногдаидругойответ. Правда, и этот ответ сведется к тому же «нет!» — но к иначе обоснованному «нет»,именно к «нет» надисторического человека, который видит спасение не в процессе, но длякоторого мир в каждое отдельное мгновение представляется как бы остановившимся изакопченным.Чему,всамомделе,моглибыещенаучитьновыедесятьлеттакогочеловека,еслиэто не удалось сделать предыдущим десяти годам! Заключается ли смысл историческогопоучениявсчастьеиливрезиньяции,вдобродетелииливпокаянии,в этомнадисторическиелюди никогда не были согласны между собой, но, в противоположность всем историческимточкамзрениянапрошлое,всеонисполнымединодушиемприходяткодномувыводу:прошлоеи настоящее— это одно и тоже, именно нечто, при всем видимом разнообразии типическиодинаковое и, как постоянное повторение непреходящих типов, представляющее собойнеподвижный образ неизменной ценности и вечно одинакового значения. Сотни различныхязыковсоответствуюттемжетипическипрочнымпотребностямчеловека,такчтотот,ктопонялбысущностьэтихпотребностей,немогбыизвсехэтихязыковузнатьничегонового;точнотакже надисторический мыслитель освещает себе изнутри всю историю народов и отдельныхличностей, восстанавливая в своем ясновидении первоначальный смысл различныхисторическихиероглифовипостепеннодажеуклоняясьотутомляющегопритокавсеновыхиновыхписьмен:ибобесконечныйпреизбытокразвертывающихсяпреднимсобытийнеможетневызыватьвнемвконцеконцовчувствасытости,пресыщенияидажеотвращения!Поэтомудажесамыйсмелыймеждунимивконечномсчете,можетбыть,готовсказатьсвоемусердцувместесДжакомоЛеопарди:«Средиживущегонетничего,чтобылобыдостойнотвоегосочувствия,иземлянестоиттвоеговздоха.Нашесуществованиеестьстраданиеискука,амирнечтоиное,какгрязь.Успокойся».

Но оставим надисторическим людям их отвращение и их мудрость: давайте лучшерадоваться сегодня от всего сердца нашему неразумию и приветствовать в лице себя тех, ктодеятельноидетвпередипоклоняетсяпроцессу.ПустьнашаоценкаисторическогоестьтолькопредрассудокЗапада—лишьбымывпределахэтихпредубежденийшливперед,анестоялинаместе! Если бы только мы могли постоянно делать успехи в одном — именно в изученииисториидляцелейжизни.Мыохотнобудемтогдаготовыпризнать,чтонадисторическиелюдиобладаютбольшимзапасоммудрости,чеммы,еслитолькомымоглибыбытьуверены,чтоунасбольше жизни, чем у них: ибо тогда наше неразумие имеет, во всяком случае, большебудущности, чем их мудрость. И чтобы не оставить никаких сомнений в значении этойпротивоположности между жизнью и мудростью, я, пользуясь издавна известным иприменявшимсявсегдасуспехомприемом,прямовыставлюнесколькотезисов.

Историческое явление, всесторонне познанное в его чистом виде и претворенное впознавательныйфеномен,представляетсядлятого,ктопозналего,мертвым:ибоонузналвнемзаблуждение,несправедливость,слепуюстрастьивообщевесьтемныйземнойгоризонтэтогоявления и вместе с тем научился видеть именно в этом его историческую силу. Эта силасделаласьтеперьбессильнойдлянегокакпознавшего,но,можетбыть,ещенесделаласьтаковойдля него как живущего. История понимается как чистая наука и, ставшая самодержавной,представляет собой для человечества род окончательного расчета с жизнью. Историческоеобразование может считаться целительным и обеспечивающим будущее, только когда оносопровождается новым могучим жизненным течением, например нарождающейся культурой,т.е.когдаононаходитсявовластиивраспоряжениикакой-нибудьвысшейсилы,аневладеети

распоряжается самостоятельно. История, поскольку она сама состоит на службе у жизни,подчиненанеисторической властиипотомунеможетине должна стать, ввиду такого своегоподчиненного положения, чистой наукой вроде, например, математики. Вопрос же, в какойстепени жизнь вообще нуждается в услугах истории, есть один из важнейших вопросов,связанных с заботой о здоровье человека, народа и культуры. Ибо при некотором избыткеистории жизнь разрушается и вырождается, а вслед за нею вырождается под конец и самаистория.

2

Что,темнеменее,жизньнуждаетсявуслугахистории,этодолжнобытьпонятостойжеясностью, как и другое положение, которое будет доказано дальше, именно, что избытокистории вредит жизни. История принадлежит живущему в трояком отношении: как существудеятельному и стремящемуся, как существу охраняющему и почитающему и, наконец, каксуществу страждущему и нуждающемуся в освобождении Этой тройственности отношенийсоответствует тройственность родов истории, поскольку можно различать монументальный,антикварныйикритическийродистории.

История принадлежит прежде всего деятельному и мощному, тому, кто ведет великуюборьбу,ктонуждаетсявобразцах,учителях,утешителяхинеможетнайтитаковыхмеждусвоимисовременниками и в настоящем. Так принадлежала история Шиллеру: ибо наше время, пословамГете,такхудо,чтопоэтневстречаетболеевокружающейегожизнинужнойемунатуры.Имея в виду деятельные натуры, Полибий, например, называет политическую историюдействительнойшколойдляподготовкикуправлениюгосударствомипревосходнымучителем,которыйпомогаетнаммужественновыноситьсменысчастья,напоминаяонесчастьяхдругих.Кто научился усматривать именно в этом смысл истории, тому, должно быть, крайне досадновидеть, как любопытные путешественники или педантичные микрологи карабкаются попирамидам великих эпох прошлого; там, где он находит стимулы к подражанию иусовершенствованию, ему противно встретить жадного до развлечений и сенсации туриста,которыйфланируетсредиисторическихсобытий,каксрединакопленныхсокровищкартиннойгалереи. Деятельная натура, чтобы не потерять окончательно мужества и не почувствоватьотвращения среди дряблых и безнадежных празднолюбцев, среди мнимо деятельных, вдействительностижетольковолнующихсяибарахтающихсясовременников,оглядываетсяназадипрерываетсвойстремительныйбегкпоставленнойцели,чтобынемногоперевестидух.Цельюже своей деятель всегда избирает какое-либо счастье, если не свое собственное, то счастьецелого народа или всего человечества; он бежит от резиньяции и пользуется историей каксредством против резиньяции. Большею частью его не ждет никакая награда, а разве толькослава, т. е. правонапочетноеместо в храмеистории, гдеонможет, в своюочередь, бытьдляследующихпоколенийучителем,утешителемипредостерегателем.Ибоегозаповедьгласит,то,что однажды помогло развернуть и наполнить еще более прекрасным содержанием понятие«человек», то должно быть сохранено навеки, чтобы вечно выполнять это назначение Чтовеликие моменты в борьбе единиц образуют одну цепь, что эти моменты, соединяясь в одноцелое,знаменуютподъемчеловечестванавершиныразвитиявходетысячелетий,чтодляменявершина подобного давно минувшего момента сохраняется во всей своей живости, яркости ивеличии,—вэтомименноинаходитсвоевыражениеосновнаямысльтойверывчеловечество,которая вызывает требование монументальной истории. Но именно вокруг требования, чтобывеликое было вечным, и разгорается наиболее ожесточенная борьба. Ибо все остальное, что

живет,громкопротестуетпротивэтого.Монументальноенедолжнопоявляться—вотобратныйлозунг. Тупая привычка, все мелкое и низкое, заполняющее все уголки мира и окутывающеетяжелымземнымтуманомвсевеликое,становитсяпоперекпути,которымшествуетэтовеликоекбессмертию,воздвигаявсяческиепрепятствия,наводяналожныйследивыделяяудушливыеиспарения.Путьжеэтотидетчерезмозглюдей,черезголовызатравленныхискоропреходящихживотных,которыесноваисновапоявляютсянаповерхностижизнидлятехжебедиструдомподдерживаютнекотороевремясвоесуществование.Ибоонипреждевсегохотятодного:житьво что бы то ни стало. Кто мог бы предположить, что между ними происходит то упорноесостязаниевбегесфакелами,устраиваемоемонументальнойисторией,которымтолькоиможетжитьдальшевеликое!Ивсе-такисноваисновапросыпаютсяединицы,которые,оглядываясьнапрошлое величие и подкрепленные созерцанием его, испытывают такое блаженство, словночеловеческаяжизнь—великолепноедело,асамымпрекраснымплодомэтогогорькогорастенияявляется сознание, что некогда люди, совершая круг своего существования, кто — гордо имощно, кто—глубокомысленно, кто—полныйсостраданияи готовностипомочьдругим,—все завещали потомству одно учение: наиболее прекрасна жизнь того, кто не печется о ней.Тогда как обыкновенный человек относится к отведенному ему сроку существования сглубочайшей серьезностью и страстностью, те, о которых мы только что говорили, сумели,напротив, подняться в своем шествии к бессмертию и монументальной истории доолимпийского смеха или, по крайней мере, до снисходительного презрения; они нередкосходиливмогилусироническойулыбкой,ибо,всамомделе,чтомоглобытьвнихпохоронено!Разве только то, что всегда угнетало их, как нечистый нарост тщеславия и животныхинстинктов,ичтоосужденотеперьназабвение,будучиужедавнозаклейменоихсобственнымпрезрением. Но одно будет жить — это монограмма их сокровеннейшего существа, ихпроизведения,ихдеяния,редкиепроблескиихвдохновения,ихтворения;этобудетжить,ибониодноизпозднейшихпоколенийнеможетобойтисьбезнего.Вэтомпросветленномвидеславаявляется все-таки чем-то большим, чем простым лакомым блюдом нашего себялюбия, как еехарактеризовалШопенгауэр,ибоона естьверав теснуюсвязьинепрерывностьвеликоговсехэпох,онаестьпротестпротивнепрестаннойсменыпоколенийиизменчивостивещей.

Чем же, в таком случае, может быть полезно современному человеку монументальноевоззрение на прошлое, т. е. изучение того, что является классическим и редким в прежнихэпохах?Тем,чтооннаучаетсяпонимать,чтотовеликое,котороенекогдасуществовало,было,вовсякомслучае,хотьразвозможно,ичтопоэтомуономожетстатьвозможнымкогда-нибудьещераз;онсовершаетсвойпутьсбольшиммужеством,иботеперьсомнениявосуществимостиегожеланий,овладевающиеимвминутыслабости,лишаютсявсякойпочвыПредположим,чтокто-нибудь поверил, что для основательного искоренения вошедшей ныне в моду в Германииобразованностидостаточносотнипродуктивных,воспитанныхвновомдухеидеятельныхлюдей—каксильноможетободритьегототфакт,чтокультураэпохиВозрождениябылавынесенанаплечахтакойжекучкойвстоумов.

И все-таки— чтобы на основании этого примера получить сейчас же некоторые новыевыводы—насколькорасплывчатоинеустойчиво,наскольконеточнобылобытакоеуподобление,скольмногоеприходитсяигнорироватьвцеляхэтогоукрепляющегодействия!Ккакомунасилиюприходится прибегать, чтобы втиснуть индивидуальность прошлого в одну общую форму и вцелях полного соответствия обломать все ее острые углы и линии! В сущности, то, что быловозможнооднажды,моглобысновасделатьсявозможнымвовторойразлишьвтомслучае,еслисправедливоубеждениепифагорейцев,чтоприодинаковойконстелляциинебесныхтелдолжныповторяться на земле одинаковые положения вещей вплоть до отдельных, незначительныхмелочей;такчтовсякийраз,какзвездызанималибыизвестноеположение,стоиксоединялсябы

с эпикурейцем для того, чтобы убить Цезаря, а при другом положении Колумб открывал быАмерику.Тольковтомслучае,еслибыземлякаждыйразразыгрываласызновасвоюпьесупослепятого акта, если бы с точностью установлено было, что будут возвращаться снова черезопределенные промежутки времени то же сплетение мотивов, тот же deus ex machina, та жекатастрофа, могучий человек мог бы пожелать этой монументальной истории в ее полнойиконической истинности, т. е. каждого факта в его точно установленной особенности ииндивидуальности; вероятно, поэтому не прежде, чем астрономы снова превратятся вастрологов.Нодонаступления этогомоментамонументальнаяисториянеможетнуждатьсявтакой полной истинности, она всегда будет сближать разнородные элементы, обобщать и,наконец, отождествлятьих; она всегда будет смягчать различиямотивовипобуждений, чтобыпредставить efiectus в монументальном виде, именно как нечто типичное и достойноеподражания; ввиду того что она по возможности игнорирует причины, ее можно было быназвать почти без преувеличения собранием «эффектов в себе», т. е таких событий, которыебудутвсегдаивездепроизводитьэффект.То,чтопразднуетнародвсвоихпразднествахиливовремярелигиозныхиливоенныхгодовщин,иесть,всущности,такой«эффектвсебе»;именноон не дает спать честолюбивым людям, его, как амулет, носят на сердце предприимчивыенатуры, а вовсе не действительное историческое сплетение причин и следствий, которое,всестороннеисследованное,моглобыслужитьтолькодоказательствомтого,чтовазартнойигребудущегоислучаяникогданеповторяетсявполнеодинаковаякомбинация.

До тех пор, пока душа исторического описания будет заключаться в тех великихпобуждениях, которыепочерпает из негомогучая личность, пока прошлое будет изображатьсякак нечто достойное подражания и как доступное подражанию и могущее повториться ещераз,—до тех пор истории, конечно, грозит опасность подвергнуться некоторомуискажению,приукрашиваниюив силу этого сближениюсо свободнымвымыслом;мало того, были эпохи,которые совершенно не могли провести границу между монументальным прошлым имифическогохарактерафикцией;ибокакизтого,такииздругогомирамогутбытьизвлеченыодинаковые стимулы. Если поэтому монументалистское изображение прошлого господствуетнадостальнымиспособамиисторическогоописания,т.е.надантикварнымикритическим,тоотэтогострадаетпреждевсегосамопрошлое:целыезначительныеотделыпрошлогопредаютсязабвению и пренебрежению и образуют как бы серый, однообразный поток, среди котороговозвышаются, как острова, отдельные разукрашенные факты; в редких личностях, которыевыделяютсяна этомфоне,бросаетсяв глазанечтонеестественноеичудесное, вроде золотогобедра, которое ученики Пифагора мнили видеть у своего учителя. Монументальная историявводит в заблуждение при помощи аналогий: мужественных она путем соблазнительныхпараллелей воодушевляет на подвиги отчаянной смелости, а одушевление превращает вфанатизм; когда такого рода история западает в головы способных эгоистов и мечтательныхзлодеев, то в результате подвергаются разрушению царства, убиваются властители, возникаютвойныиреволюции,ичислоисторических«эффектоввсебе»,т.е.следствийбездостаточныхпричин, снова увеличивается. До сих пор шла речь о бедах, которые может натворитьмонументальная история в среде могучих и деятельных натур, безразлично, будут ли этипоследниедобрымиилизлыми;номожносебепредставить,какимокажетсяеевлияние,еслиеюзавладеют и постараются ее использовать бессильные и малодеятельные натуры! Возьмемсамыйпростойинаиболеечастовстречающийсяпример.Представимсебенехудожественныеималохудожественные натуры во всеоружии средств, которые может дать монументальнаяисторияискусства.Противкогоониобратяттеперьсвоеоружие?Противсвоихнаследственныхврагов, против людей с сильно выраженной художественной индивидуальностью, т. е. противтех, которые одни были бы в состоянии у этого рода истории действительно научиться, т. е.

научиться тому, что нужно для жизни, и могли бы претворить воспринятое в более высокуюпрактику.Но им-то и преграждаютпуть, им-то и заслоняют свет, кружась с необыкновеннымусердием в какой-то идолопоклоннической пляске вокруг плохо понятого монумента какого-нибудьвеликогопрошлогоикакбыжелаятемсказатьим:«Смотрите,вотистинноеинастоящееискусство;необращайтеникакоговниманиянатех,кточего-тоищет,кчему-тостремится!»По-видимому,этапляшущаятолпаприсвоиласебедажепривилегию«хорошеговкуса»:ибовсегдатворческиенатурыоттеснялисьтеми,ктобылитолькозрителямиисаминеприкладывалируккделу, точно так же как во все эпохи политические болтуны казались умнее, справедливее ирассудительнее, чем стоявшие во главе правительства государственные люди. Если же мыперенесем в область искусства обычай всенародного голосования и преобладание численногобольшинстваизаставимхудожниказащищатьсвоеделокакбыпередтрибуналомэстетическихбездельников, то можно заранее поклясться, что он будет осужден, и осужден не вопреки, аименно благодаря тому, что судьи его торжественно провозгласили канон монументальногоискусства(т.е.тогоискусства,которое,всогласииспредыдущимобъяснением,вовсевремена«производило эффект»): ведь у них нет ни потребности, ни бескорыстной склонности ксовременномуискусству,т.е.кещенеуспевшемусделатьсямонументальныминеосвященномудлянихавторитетомисторииискусству.Напротив,ихинстинктподсказываетим,чтоискусствоможет быть убито искусством же: монументальное не должно ни в каком случае вновьвозникать, а для этой цели именно пригодно то, что однажды уже заручилось в прошломавторитетом монументального. Таким образом, они — ценители искусства потому, что онивообщехотелибыупразднитьискусство;онивыдаютсебязаврачей,тогдакаконивсущностизадаютсяцельюотравитьискусство;онисовершенствуютсвойязыкисвойвкустолькодлятого,чтобы в своей изощренности найти оправдание упорному отказу от предлагаемых импитательных художественных блюд. Ибо они вовсе не хотят, чтобы было создано что-нибудьвеликое: средством для них служит фраза: «Смотрите, великое уже существует!» Вдействительностиихтакжемалотрогаеттовеликое,котороеужесуществует,какито,котороевозникает;обэтомсвидетельствуетвсяихжизнь.Монументальнаяисторияестьтомаскарадноеплатье, под которым их ненависть к могучим и великим личностям их эпохи выдает себя заудовлетворенноепреклонениепредвеликимиимогучимиличностямипрошедшихвремен;этотмаскарад нужен также для того, чтобы истинный смысл этого способа историческогорассмотрения подменить противоположным: сознают ли они это ясно или нет, но, во всякомслучае,действуютонитак,какбудтодевизихбыл:«Пустьмертвыепогребаютживых».

Каждый из существующих трех типов истории может законно развиваться лишь наизвестнойпочвеивизвестномклимате,навсякойдругойпочвеонвырождаетсявсорнуютраву,заглушающую здоровые побеги. Если человек, желающий создать нечто великое, вообщенуждается в прошлом, то он овладевает им при помощи монументальной истории; кто,напротив,желаетоставатьсявпределахпривычногоиосвященногопреданием,тотсмотритнапрошлое глазами историка-антиквария, и только тот, чью грудь теснит забота о нуждахнастоящегоиктозадалсяцельюсброситьссебякакоюбытонибылоценоюугнетающуюеготягость,чувствуетпотребностьвкритической,т.е.судящейиосуждающей,истории.Бесцельноепересаживание растений порождает немало зла: критик помимо нужды, антикварий безпиетета, знаток великого без способности к великому суть именно такие заросшие сорнойтравой,оторванныеотроднойпочвыипоэтомувыродившиесярастения.

3

Итак,история,вовторуюочередь,принадлежиттому,ктоохраняетипочитаетпрошлое,ктосверностьюилюбовьюобращает свойвзор туда, откудаонпоявился, гдеон стал тем,чтоонесть;этимблагоговейнымотношениемонкакбыпогашаетдолгблагодарностизасамыйфактсвоего существования. Заботливой рукой оберегая издавна существующее, он стремитсясохранитьвнеприкосновенностиусловия,средикоторыхонразвился,длятех,которыедолжныприйти после него, — и в этом выражается его служение жизни. В такой душе домашняяобстановкапредковполучаетсовершенноинойсмысл:еслипредкивладелиею,тотеперьонавладеет этой душой. Все мелкое, ограниченное, подгнившее и устарелое приобретает своюособую, независимую ценность и право на неприкосновенность вследствие того, чтоконсервативнаяиблагочестиваядушаантикварногочеловекакакбыпереселяетсявэтивещииустраиваетсявних, каквуютномгнезде.Историяродного городастановится его собственнойисторией; городские стены, башни на городских воротах, постановления городской думы,народныепразднестваемутакжезнакомыиблизки,какукрашенныйкартинкамидневникегоюности; он открывает самого себя во всем этом, свою силу, свое усердие, свои удовольствия,своисуждения,своюглупостьисвоипричуды.Здесьжилосьнедурно,говоритон,ибоисейчасживетсянедурно;здесьможнобудетжитьнедурноивбудущем,ибомыдостаточноупорныиснами не так-то легко справиться. При помощи этого «мы» он поднимается над уровнемпреходящегозагадочногоиндивидуальногосуществованияипредставляетсясамомусебегениемсвоего дома, рода и города. По временам он даже за длинным рядом затемняющих изатрудняющих понимание столетий приветствует душу своего народа, как свою собственнуюдушу; способность проникать в сокровенный смысл событий, предчувствовать этот смысл,способность идти по почти стершимся следам, инстинктивное умение правильно читатьзакрывающиедругдругаписьменапрошлого,быстроерасшифровываниепалимпсестовидажеполипсестов— вот его таланты и добродетели. Во всеоружии последних стоял некогда Гетепред памятником Эрвина фон Штейнбаха; в буре овладевших его душой чувств порваласьисторическая туманная завеса, отделявшая его от той эпохи; он в первый раз снова увиделсозданиенемецкогодуха,«выросшееизсильнойисуровойнемецкойдуши».Такойжеинстинкти такие же чутье и влечение руководили итальянцами эпохи Возрождения и пробудили в ихпоэтах античный гений Италии к новой жизни, к «чудесному новому звону древней музыкиструн», как выразился Якоб Буркхардт. Но наивысшую ценность имеет такой исторически-антикварный инстинкт благоговения там, где он озаряет скромные, суровые и даже убогиеусловия, в которыхживет отдельныйчеловекилинародность, светомпростого, трогательногочувстваудовлетворенияидовольства;Нибур,например,сискреннейпрямотойсознаетсявтом,чтоончувствуетсебяпрекрасносредистепейиболот,у свободныхкрестьян, создавшихсвоюисторию, и нисколько не страдает от отсутствия искусства. Чем могла бы история лучшеслужитьжизни,какнетем,чтоонапривязываетдажеименееизбалованныесудьбойпоколенияи народности к их родине и родным обычаям, делает их более оседлыми и удерживает отстремления искать счастья на чужбине и бороться за него с другими? По временам кажетсядаже,чтотолькоупрямствоинеразумиемогуткакбыпригвождатьотдельнуюличностькэтомуобществу, к этой обстановке, к этому исполненному лишений привычному существованию, кэтимголымутесам;новдействительностиэто—спасительноеиввысшейстепениполезноесточки зрения интереса общества неразумие, как это хорошо известно каждому, кто яснопредставляет себе ужасные последствия страсти к переселениям, в особенности когда онаовладеваетцелымигруппаминародов,иликтонаблюдалвблизисостояниенарода,потерявшегопреданность своему прошлому и ставшего жертвой неутомимых космополитических поисковновых форм. Противоположное этому чувство, чувство благополучия дерева, пустившегопрочные корни, счастье, связанное с сознанием, что твое существование не есть дело

случайностиипроизвола,ноестьнаследство,цветиплодизвестногопрошлогоичтооновэтомнаходитсвоеизвинениеидажеоправдание—вотчтотеперьпредпочитаютназыватьистиннымисторическимчувством.

Разумеется, этонеестьтосостояние,вкоторомчеловекнаиболееспособенпереработатьпрошлое в чистое знание, так что мы и тут можем наблюдать то же, что мы наблюдали и вобласти монументальной истории: само прошлое неизбежно подвергается искажению, покаистория призвана служить жизни и пока она подчинена власти жизненных инстинктов. Или,прибегаякнескольковольномусравнению:деревоскореечувствуетсвоикорни,чемвидитих,сила же этого чувства измеряется для него величиной и мощью видимых для него ветвей.Разумеется, дерево при этом очень часто становится жертвой ошибки, но можно себепредставить,каквеликиошибкидерева,когдаделоидетобокружающемеголесе,окоторомонознаетиприсутствиекоторогоощущает,лишьпосколькуэтотлесзадерживаетегособственныйростилиспособствуетему—ноитолько.Антикварноечувствоотдельнойличности,городскойобщины или целого народа ограничено очень тесными горизонтами; многого они вовсе незамечают, а то немногое, что входит в круг их зрения, они видят слишком близко и слишкомизолированно; они не находят подходящего масштаба для последнего, считают поэтому всеодинакововажнымитемпридаютслишкомбольшоезначениекаждомуотдельномуявлению.Вотношении фактов прошлого в этом случае не существует никаких различий в ценности ипропорции, которые были бы вполне пригодны для сравнения этих фактов друг с другом, новсегдалишьмерыипропорции,определяющиеотношенияэтихфактовкличностиилинародам,изучающимпрошлоесантикварнойточкизрения.

Нотутвсегдаблизкаоднаопасность:вконцеконцоввсестароеипрошлое,разонотолькопопадает в круг нашего зрения, объявляется без дальнейших рассуждений равно достойнымуважения, а все, что не соглашается преклониться пред этим старым, т. е. все новое ивозникающее, заподозривается и отклоняется. Так, даже греки мирились с существованиемгиератического стиля в их изобразительном искусстве наряду с существованием свободного ивеликогостиля,авпоследствиионинетолькомирилисьсострыминосамииледянойулыбкой,но даже усматривали в них особую изысканность вкуса. Когда чувства народа делаютсянастолько грубыми, когда история служит минувшей жизни так, что подрывает дальнейшуюжизнь,и в особенностивысшие ееформы, когдаисторическоечувствонародане сохраняет, абальзамирует жизнь, — тогда дерево умирает, и притом, вразрез с естественным порядкомвещей,умираетпостепенно,начинаяотвершиныикончаякорнями,которыеобыкновеннотакжев конце концов погибают. Сама антикварная история вырождается, когда живая современнаяжизнь перестает ее одухотворять и одушевлять. Тогда умирает благоговейное отношение кистории, остается только известный ученыйнавык, эгоистически самодовольно вращающийсявокругсвоегоцентра.Тут-тонашимвзорамоткрываетсяотвратительноезрелищеслепойстрастик собираниюфактов, неутомимогонакапливания всего, что когда-либо существовало.Человекокружаетсебяатмосферойзатхлости;емуудаетсяблагодаряантикварнойманеренизвестидажеболее выдающиеся способности и более благородную потребность на уровень ненасытноголюбопытствакновомуили,точнее,любопытствакстаромуивсезнайства;частожеонпадаеттак низко, что под конец довольствуется всякой пищей и с удовольствием глотает даже пыльбиблиографическихмелочей.

Нодажекогдатакоевырождениененаблюдается,когдаантикварнаяисториянетеряетиз-подногпочвы,накоторойонатолькоиможетпроизрастатьнаблагожизни,все-такиопасностьеще не может считаться совершенно устраненной, именно если антикварная историяразвивается слишком пышно и своим ростом заглушает развитие других методов изученияпрошлого.Ведь она способна только сохранятьжизнь, а не порождать ее, поэтому она всегда

приуменьшает значение нарождающегося, не обладая для правильной оценки его тем чуткиминстинктом, каким располагает, например, монументальная история. Благодаря этому оназадерживает энергичную решимость на новое, парализует силы деятеля, который в качестветаковоговсегдабудетидолженоскорблятьнекоторыесвятыни.Самыйфакт,чтоизвестнаявещьуспела состариться, порождает теперь требование признать за ней право на бессмертие: ибоесли подсчитать все, что такой обломок старины — старый обычай отцов, религиозноеверование, унаследованная политическая привилегия — переиспытал в течение своегосуществования,еслиподсчитатьсуммублагоговенияипоклонения,которымионокружалсясостороны отдельных лиц или поколений, то представляется большой дерзостью или дажекощунством требовать замены подобной старины какой-либо новизной, а такому громадномускоплениюблагоговенииипоклоненийпротивопоставлятьединицыновогоисовременного.Неяснолитеперь,наскольконеобходимподчасчеловекунарядусмонументальнымиантикварнымспособамиизученияпрошлоготакжетретийспособ—критический,ноивэтомслучаетольковцеляхслуженияжизни.Человекдолженобладатьиотвременидовременипользоватьсясилойразбиватьиразрушатьпрошлое,чтобыиметьвозможностьжитьдальше;этойцелидостигаетонтем, что привлекает прошлое на суд истории, подвергает последнее самому тщательномудопросу и, наконец, выносит ему приговор; но всякое прошлое достойно того, чтобы бытьосужденным — ибо таковы уж все человеческие дела: всегда в них мощно сказывалисьчеловеческаясилаичеловеческаяслабость.Несправедливостьздесьтворитсудинемилостьдиктуетприговор,нотолькожизнькакнекаятемная,влекущая,ненасытноистрастносамасебяищущая сила. Ее приговоры всегда немилостивы, всегда пристрастны, ибо они никогда непроистекаютизчистогоисточникапознания;ноеслибыдажеприговорыбылипродиктованысамойсправедливостью,товгромадномбольшинствеслучаевонинебылибыиными.«Ибовсе,чтовозникает,достойногибели.Поэтомубылобылучше,еслибыничтоневозникало».Нужноочень много силы, чтобы быть в состоянии жить и забывать, в какой мере жить и бытьнесправедливым есть одно и то же. Даже Лютер выразился однажды, что мир обязан своимвозникновением забывчивости Бога: дело в том, что если бы Бог вспомнил о «дальнобойноморудии»,тооннесотворилбымира.Ноповременамтажесамаяжизнь,котораянуждаетсявзабвении, требует временного прекращения способности забвения; это происходит, когданеобходимопролитьсветнато,скольконесправедливостизаключаетсявсуществованиикакой-нибудь вещи, например известной привилегии, известной касты, известной династии, инасколько эта самая вещь достойна гибели. Тогда прошлое ее подвергается критическомурассмотрению,тогдаподступаютсножомкеекорням,тогдажестокопопираютсявсесвятыни.Ноэтовсегдаоченьопаснаяоперация,опаснаяименнодлясамойжизни,ателюдиилиэпохи,которые служат жизни этим способом, т. е. привлекая прошлое на суд и разрушая его, сутьопасныеисамиподвергающиесяопасностилюдииэпохи.Иботаккакмынепременнодолжныбыть продуктами прежних поколений, то мы являемся в то же время продуктами и ихзаблуждений,страстейиошибокидажепреступлений,иневозможносовершеннооторватьсяотэтойцепи.Еслидажемыосуждаемэтизаблужденияисчитаемсебяотнихсвободными,тотемсамымнеустраняетсяфакт,чтомысвязанысниминашимпроисхождением.Влучшемслучаемы приходим к конфликтумежду унаследованными нами, прирожденными нам свойствами инашим познанием, может быть, к борьбе между новой, суровой дисциплиной и усвоеннымвоспитанием и врожденными навыками, мы стараемся вырастить в себе известную новуюпривычку,новыйинстинкт,вторуюнатуру,чтобытакимобразомискоренитьпервуюнатуру.Этокакбыпопыткасоздатьсебеaposterioriтакоепрошлое,откоторогомыжелалибыпроисходитьвпротивоположность тому прошлому, от которого мы действительно происходим, — попыткавсегдаопасная,таккакоченьнелегконайтинадлежащуюграницувотрицаниипрошлогоитак

как вторая натура по большей части слабее первой. Очень часто дело ограничивается однимпониманием того, что хорошо, без осуществления его на деле, ибо мы иногда знаем то, чтоявляется лучшим, не будучи в состоянииперейти от этого сознания к делу.Но от времени довремени победа все-таки удается, а для борющихся, для тех, кто пользуется критическойисториейдляцелейжизни,остаетсядажесвоеобразноеутешение:знать,чтотаперваяприродатакженекогдабылавторойприродойичтокаждаявтораяприрода,одерживающаяверхвборьбе,становитсяпервой.

4

Таковы услуги, которые может оказать жизни история; каждый человек и каждый народнуждается,смотряпоегоцелям,силамипотребностям,визвестномзнакомствеспрошлым,вформе томонументальной, то антикварной, то критической истории, но нуждается в этомнекаксборищечистыхмыслителей,ограничивающихсяоднимсозерцаниемжизни,идаженекакотдельныеединицы,которыевжаждепознаниямогутудовлетворитьсятолькопознаниемидлякоторых расширение этого последнего является самоцелью, но всегда ввиду жизни, аследовательно, всегда под властью и верховным руководством этой жизни. Что таковоестественноеотношениеизвестнойэпохи,известнойкультуры,известногонародакистории—вызываемоеголодом,регулируемоестепеньюпотребности,удерживаемоевизвестныхграницахвнутреннейпластическойсилой,—что, далее, знаниепрошлогововсе временапризнавалосьжелательнымтольковинтересахбудущегоинастоящего,анедляослаблениясовременности,недляподрыванияустоевжизнеспособнойбудущности,—этовсеоченьпросто,какпростасамаистина, и яснодо очевидностии для того, ктоне считаетнеобходимымтребоватьипо этомуповодуисторическихдоказательств.Атеперьпопробуемброситьбеглыйвзгляднанашевремя!Мыиспуганы,мыготовыбежатьпрочь:кудаисчезлавсяясность,всяестественностьичистотаупомянутогоотношенияжизникистории, сколь запутанной, скольнепомернораздутой, скольбеспокойно колеблющейся является теперь эта проблема нашему взору! Быть может, в этомвиноватымы—исследователи?Илинасамомделеконстелляцияжизнииисторииизмениласьблагодаря тому, что между ними встала какая-то могучая и враждебная звезда? Пусть другиедоказывают, что наше зрение обманывает нас; мы расскажем то, чтомы видим. Такая звезда,звезда сверкающая и великолепная, действительно встала между жизнью и историей,констелляциядействительноизменилась,иизмениласьблагодарянауке,благодарятребованию,чтобы история сделалась наукой. Теперь не одна жизнь царствует и подчиняет себе знаниепрошлого—нет,пограничныестолбысброшены,ивсе,чтокогда-либобыло,обрушиваетсяначеловека.Всеперспективыотодвигаютсяназад,кначалувсякогоразвития,т.е.вбесконечность.Ни перед одним поколением не открывалось еще такого необозримого зрелища, какоеразвертываетпереднамитеперьнаукаовсеобщемразвитии—история;правда,онаруководитсяприэтомвесьмасмелым,ноопаснымдевизом:пустьсвершитсяистина,хотябыпогиблажизньПопытаемсятеперьсоставитьсебепредставлениеотомдуховномпроцессе,которыйвозникаетпри этом в душе современного человека. Словно из неиссякаемого источника, изливаются начеловекавсеновыеиновыепотокиисторическогознания,чуждоеилишенноесвязинадвигаетсяна него, память широко отворяет свои двери, все же не будучи в состоянии вместить всего,природа прилагает все усилия, чтобы достойным образом принять, разместить и почтитьчужестранных гостей, но эти последние враждуютмежду собой, и, по-видимому, она должнаодолеть и подчинить себе всех их, чтобыне погибнуть самой в их столкновении.Привычка ктакомубеспорядочному,бурномуивоинственномухозяйничаньюстановитсяпостепенновторой

натурой, хотя уже с самого начала ясно, что эта вторая натура гораздо слабее, гораздобеспокойнееивовсехотношенияхменеездорова,чемпервая.Современныйчеловеквынужденпод конец всюду таскать с собой невероятное количество неудобоваримых камней знаний,которыевпоследствииприслучаемогут, как говоритсяв сказке, «изрядностучатьвжелудке».Эта стукотня выдает существенное свойство современного человека — удивительноепротиворечие между внутренней сущностью, которой не соответствует ничто внешнее, ивнешностью,которойнесоответствуетникакаявнутренняясущность,—противоречие,которогонезналидревниенароды.Знание,поглощаемоевизбыткенерадиутоленияголодаидажесверхпотребности, перестает действовать в качестве мотива, преобразующего и побуждающегопроявиться вовне, и остается скрытым в недрах некоего хаотического внутреннего мира,который современный человек со странной гордостью считает свойственной ему лично«духовностью».В таких случаях обыкновенно говорят: содержание у нас есть, нам не хватаеттолько формы; но для всего живого это совершенно недопустимое противоречие. Нашасовременная культура именно потому и имеет характер чего-то неживого, что ее совершеннонельзя понять вне этого противоречия, или, говоря иначе, она, в сущности, и неможет вовсесчитатьсянастоящейкультурой;онанеидетдальшенекоторогознанияокультуре,это—мысльокультуре, чувствокультуры, онанепретворяется в культуру-решимость.Тоже, чтона самомделедействуеткакмотив,проявляясьвпоступке,тоявляетсячастонеболеекакбезразличнойусловностью, жалким подражанием или даже грубой гримасой. Внутреннее чувство в этомслучаепокоится,подобнотойзмее,которая,проглотивцелогокролика,спокойноукладываетсяна солнце, избегая всяких движений, кроме самых необходимых. Внутренний процессстановитсятеперьсамоцелью:ониестьистинная«культура».Такаякультураможетвызватьукаждого наблюдателя со стороны лишь одно пожелание — чтобы она не погибла отнеудобоваримостисвоегосодержания.Еслимыпредставимсебе,чтовролитакогонаблюдателяявляетсягрек,топоследний,наверно,пришелбыкзаключению,чтодляновыхлюдейпонятия«образованный»и«историческиобразованный»переплелисьтактесномеждусобой,какбудтобыонибылитождественныиотличалисьдруготдругатолькочисломслов.Еслибыондалеекэтомуприбавилеще,чтоможнобытьоченьобразованныминеиметьвтожевремяникакогоисторическогообразования,томногиеподумалибы,чтоониослышались,и,наверно,вответнаэто только покачали бы головой. Одна довольно известная небольшая народность не оченьотдаленногопрошлого—яразумеюгреков—впериодсвоеговеличайшегомогуществасумелаупорносохранитьприсущееейнеисторическоечувство; еслибысовременныйчеловеккаким-нибудьчудомбылперенесенвэтуатмосферу,он,повсейвероятности,нашелбыгрековочень«необразованными», чем, правда, была бы раскрыта и отдана на всеобщее посмешище стольтщательноскрываемаятайнасовременногообразования,ибомы,современные,ничегонеимеемсвоего,толькоблагодарятому,чтомынагружаемиперегружаемсебячужимиэпохами,нравами,искусствами, философскими учениями, религиями, знаниями, мы становимся чем-тодостойным внимания, а именно, ходячими энциклопедиями, за которые, может быть, нас ипринялбыдревнийэллин,перенесенныйвнашуэпоху.Ценностьжеэнциклопедийзаключенатольковихсодержании,т.е.втом,чтовнихнаписано,аневтом,чтонапечатанонаобложке,не во внешней оболочке, не в переплете; точно так же и сущность всего современногообразования заключаетсяв его содержимом;наобложкеже егопереплетчикнапечаталчто-товроде:«руководствоповнутреннемуобразованиюдляварваровповнешности».Малотого,этопротиворечие между внешним и внутренним делает внешнее еще более варварским, чем онобылобы,еслибыделошлоокаком-нибудьнекультурномнароде,развивающемсятолькоизсебясообразно своим грубым потребностям. Ибо, в самом деле, какое средство остается природе,чтобы одолеть массу с излишком притекающего материала? Конечно, только одно —

восприниматьэтотматериалнасколькоможнолегче,чтобыпотомтемскореесноваустранитьего и от него отделаться. Отсюда возникает привычка относиться к действительным вещамнесерьезно; на этой почве образуется «слабая личность», вследствие чего действительное,существующеепроизводиттольконезначительноевпечатление;повнешностилюдистановятсявсе более пассивными и индифферентными, причем опасная пропасть между содержанием иформойвсерасширяетсядотехпор,покачеловекнесделаетсясовершеннонечувствительнымкпроявлениямварварства,приусловии,однако,чтобыпамятьпостоянновозбуждалась,чтобынепрекращалсяпритокновыхинтересныхявлений,которыемоглибыбытьопрятноразложеныпоящикам этой памяти. Культура известного народа, взятая в ее противоположности варварству,былаоднаждыопределенанебезнекоторогооснованиякакединствохудожественногостилявовсехпроявленияхжизни этогонарода; определение это, однако, не должнобытьпонимаемовтом смысле, что здесь имеется в виду противоположность между варварством и прекраснымстилем;народ,закоторымпризнаетсяправонаизвестнуюкультуру,должентолькопредставлятьсобой в действительности известное живое единство и не распадаться столь безобразно навнешнююивнутреннююстороны,насодержаниеиформу.Ктостремитсякразвитиюкультурыизвестного народа или желает содействовать ей, тот должен стремиться к этому высшемуединствуисодействоватьему,работаянадвытеснениемсовременнойобразованностиистиннымобразованием; он должен иметь смелость поставить себе ясно вопрос, каким образом можетбыть восстановлено подорванное историей здоровье народа и как последнему снова обрестисвоиинстинктыивместеснимисвоючестность.Яимеюввидуприэтомглавнымобразомнас,современныхнемцев,страдающих,болеечемкакой-либодругойнарод,упомянутойслабостьюличностиипротиворечиеммеждусодержаниемиформой.Формавглазахнашихявляетсялишьпростой условностью, как некоторая маска или притворство, и потому она, если не внушаетпрямой ненависти, то, во всяком случае, не пользуется любовью. Еще правильнее было бысказать,чтомыиспытываемкакой-тонеобыкновенныйстрахпередсловом«условность»,даиперед самимфактомусловности.Из-за этого страха немец ушелизшколыфранцузов: ибо онхотел стать более естественным и, следовательно, более немцем. Но, по-видимому, онпросчитался в этом «следовательно»: освободившись от школы условности, он побрел, как икудаемуказалосьболееприятным,апроделывалтеперь,всущностинеряшливоибезалаберноикакбыспросонья,тоже,чемуонпреждестольстарательноичастонебезуспешноподражал.Такживем мы, по сравнению с прежними временами, и поныне еще среди какой-то развязно-некорректной французской условности, как об этом свидетельствует вся наша манера ходить,стоять, беседовать, одеваться и жить. Думая возвратиться назад, к естественности, мы, всущности, усвоили себе какую-то халатность, распущенность, желание как можно меньшеутруждать себя. Стоит только пройтись по улицам немецкого города, чтобы увидеть, что всянаша условность, в сравнении с национальными особенностями иностранных городов,сказывается только на отрицательной стороне дела — все бесцветно, затаскано, плохоскопировано,небрежно.Каждыйдействуетвсилусвоегособственногоусмотрения,ноневсилумощного продуманного усмотрения, а по правилам, подсказанным прежде всего всеобщейторопливостьюизатемвсеобщимстремлениемнеоченьобременятьсебя.Какая-нибудьодежда,изобретение которой не требует особенных усилиймысли, а надевание— особенной затратывремени, другими словами, одежда, заимствованная у иностранцев и сшитая по их образцувозможно небрежно, у немцев сейчас же сходит за дополнение к немецкому национальномукостюму.Чувствоформыотрицаетсянемцамичутьлине снасмешкой—ибоведьунихестьчувствосодержания:недаромониславятсякакнародвнутреннейсодержательности.

Ноэтавнутренняясодержательностьсвязанаисоднойоченьизвестнойопасностью:самосодержание, которое, согласно предположению, не проявляется ни в чем вовне, может при

случае совершенно улетучиться, а между тем снаружи отсутствие его совершенно не было бызаметно, как незаметно было раньше его присутствиеНедопустим, что немецкийнарод оченьдалек от этой опасности; все-таки иностранцы всегда до известной степениправы, когда ониупрекаютнасвтом,чтонашавнутренняясодержательностьслишкомслабаинеупорядоченна,чтобыпроявить себя вовнеи вылиться в определеннуюформу.Темнеменее этот внутренниймирможетотличатьсяввысокойстепенитонкойвосприимчивостью,серьезностью,глубиной,искренностью, добротой и, быть может, более богат, чем у других народов; но как целое оностается слабым, ибо все эти прекрасные отдельные волокна не сплетаются в один мощныйузел; поэтому видимое внешнее действие не может считаться проявлением и откровениемцелого внутреннего мира, а только слабой или грубой попыткой одного такого отдельноговолокна выдать себя за целое. Поэтому о немце совершенно нельзя судить по одному егопоступку, и индивидуальность его может и после этого поступка оставаться совершенноскрытой. Как известно, немца нужно судить по его мыслям и чувствам, а эти последниевысказываются им в настоящее время в его книгах. Если бы только эти самые книги невозбуждализапоследнеевремя,болеечемкогда-либо,сомнения,продолжаетлидействительноэтазнаменитаявнутренняясодержательностьгнездитьсявсвоемнедоступноммаленькомхраме,а то возможна ужаснаямысль, что эта внутренняя содержательность в один прекрасный деньисчезла и что осталась только одна внешность — та высокомерно неуклюжая и униженноразвязнаявнешность,котораясоставляетхарактернуюособенностьнемца.Этобылобыпочтистольжеужасно,какеслибывнутренниймирнезаметнобылвсвоемхрамеподменендругим,поддельным, подкрашенныминакрашенным, и превратился бы в комедианта, еслине во что-либо еще худшее; так склонен был, например, думать на основании своего театрально-драматического опыта Грильпарцер, этот созерцательно-спокойный сторонний наблюдатель.«Мыощущаемспомощьюабстракций,—говоритон,—имыедвалиможемсебепредставить,как выражается ощущение у наших современников; мы заставляем его проделывать скачки,которыхонотеперьсамонеделает.Шекспириспортилвсехнас,новейшихписателей».

Это—единичныйи,можетбыть,слишкомбыстрообобщенныйфакт;нокакужаснобылобы,еслибымыдействительноимелиправообобщитьего,еслибыединичныефактытакогородаслишкомчастопопадалисьна глазанаблюдателю,—какимотчаяниемтогда звучалбывывод:мы,немцы,ощущаемспомощьюабстракции,мывсеиспорченыисторией,—выводкоторыймогбыподорватьв самомкорневсякуюнадеждуна грядущуюнациональнуюкультуру:ибовсякаяподобнаянадеждаявляетсяпродуктомверывнеподдельностьинепосредственностьнемецкогочувства, веры в нетронутость внутреннего мира. К чему еще надеяться, к чему верить, когдасамыйисточник верыи надежды замутился; когда наша внутренняя природа научилась делатьскачки, плясать, румяниться, проявлять себя в абстрактной форме и с известным расчетом,постепенноутрачиваяспособностьнаходитьсамоесебя!Икакможетвеликийпродуктивныйумдолговыдержатьсрединарода,которыйнеуверенбольшевединствесвоеговнутреннегомираикоторыйраспалсянадвеполовины:наобразованныхсискаженнымизапутаннымвнутренниммироминанеобразованныхснедоступнымвнутренниммиром!Какможетонэтовыдержать,когдаединствонародногочувстваутрачено,когдаон,крометого,знает,чтоименночувстватойчастинарода, котораяназывает себяобразованнойи заявляетпретензиинапредставительствонационального художественного духа, поддельны и подкрашены. Пусть далее в отдельныхслучаяхсуждениеивкусединицсделалисьболееутонченнымииизощренными,этонеможетеговознаградить:немучительнолидлянегочувствовать,чтоемуприходитсяговоритькакбыдлякакой-токучкисектантовичтоонболеененуженвсредесвоегонарода.Можетбыть,емубыло бы приятнее теперь закопать в землю свои сокровища, ибо ему противно высокомерноепокровительствосектывтовремя,когдаегосердцеполнолюбвиковсем.Инстинктнародауже

большенеидетемунавстречу;бесполезнораскрыватьемусострастнойнадеждойсвоиобъятия.Что остается ему теперь делать, как не направить всю силу своей ненависти против этогосвязывающего его заклятия, против препятствий, воздвигаемых на его пути так называемойкультурой его народа, чтобы заклеймить, по крайнеймере в качестве судьи, то, что для него,живогои творящегожизнь, означает разрушениеиосквернение: такимобразом, он вынужденпроменять божественную радость творчества и содействия на глубокое сознаниенеотвратимости своей судьбы и окончить свое существование, как одинокий мыслитель ипресыщенный знаниямимудрец. Это— тягостнейшее из всех зрелищ: в каждом наблюдателеонопробуждаетчувствосвященнойобязанности;онскажетсебе:здесьнужнатвояпомощь,ибото высшее единство в природе и душе народа должно быть восстановлено и разрыв междувнутреннимивнешнимдолженисчезнутьподударамимолотанужды.Ккакимжесредствамондолжен теперь обратиться? Что ему остается опять-таки, кроме глубокого понимания?Высказывая свое убеждение, распространяя его, сея егощедрой рукой, он надеется взраститьизвестнуюпотребность,асильнаяпотребностькогда-нибудьпородитмощноедело.Ичтобынебылоникаких сомнений, в чемя вижу этунужду, этупотребность, этопознание, о которомяговорил только что, — я удостоверяю здесь определенно, что то единство, к которому мыстремимся, и стремимся с большей страстностью, чем к политическому объединению, естьнемецкое единство, единство немецкого духа и жизни, основанное на устранениипротивоположностимеждуформойисодержанием,внутренниммиромиусловностью.

5

В пяти отношениях представляется мне опасным и вредным для жизни перенасыщениеизвестной эпохи историей: избытком истории порождается описанный выше контраст междувнешнимивнутреннимиослабляетсятемсамымличность;этотизбытоксоздаетдляизвестнойэпохииллюзию,будтоона в большей степени, чемвсякаядругая, обладает редчайшейиз всехдобродетелей — справедливостью: избытком этим нарушаются инстинкты народа,задерживается созревание как отдельных личностей, так и целого; на почве этого избыткавырастает вредная при всех условиях вера в старость человечества — вера в то, что нашепоколение есть запоздалое поколение эпигонов; благодаря тому же избытку известная эпохаусваиваетсебеопасноенастроениеиронииксамойсебе,котороевсвоюочередьвлечетзасобойещеболееопасноенастроениецинизма,аэтопоследнееспособствуетвсебольшемуразвитиюрасчетливой эгоистической практики, парализующей и в конце концов подрывающейжизненные силы.А теперь возвратимся к нашемупервоначальномуположению: современныйчеловекстрадаетослаблениемличности.Римлянинимператорскогопериода,зная,чтокуслугамегоцелыймир,пересталбытьримляниномисрединахлынувшегонанегопотокачуждыхемуэлементов утратил способность быть самим собой и выродился под влияниемкосмополитического карнавала религий, нравов и искусств; эта же участь, очевидно, ждет исовременногочеловека,которыйустраиваетсебеприпомощихудожниковисториинепрерывныйпраздник всемирной выставки; он превратился в наслаждающегося и бродячего зрителя ипереживаеттакоесостояние,изкоторогодажевеликиевойныиреволюциимогутвывестиегоразве только на одно мгновение. Война еще не кончилась, а ее уже успели сто тысяч разпереработатьвпечатнуюбумагу,онаужепредлагаетсякакновейшеесредстводлявозбужденияиспорченногоаппетитаобжираламистории.Икажетсяпочтиневозможнымизвлечьсильныйиполный тон даже при помощи сильнейшего удара по струнам: он сейчас же слабеет и вследующеежемгновениезвучитисторически-нежноивбессилиизамирает.Выражаясьнаязыке

морали,вынеумеетеудержатьсянапочвевозвышенного,вашидеяниясутьвнезапныеудары,анераскатыгрома.Дажеесливамудастсясовершитьнечтограндиозноеиудивительное—оновсежебезпесниибеззвуковнисходитвОрк.Ибоискусствосейчасжеобращаетсявбегство,кактолько вы приступаете к возведению исторического шатра над вашими подвигами. Тот, ктостремитсяводинмигпонять,рассчитатьипостигнутьтам,гдеон,глубокопотрясенный,долженбыл бы стараться удержать непонятное, ибо оно возвышенно, может быть названрассудительным,нотольковтомсмысле,вкоторомШиллерговориторассудкерассудительных;онне видиткое-чего, что видитребенок, онне слышиткое-чего, что слышитребенок;но этокое-что и есть именно самое важное; а так как оно ему не понятно, то его пониманиеоказывается более ребячливым, чем ребенок, и более нескладным, чем нескладность, —несмотря на все хитрые складки в пергаментных чертах его лица и виртуозное искусство,обнаруживаемое его пальцами в деле распутывания запутанного.Это значит: он уничтожилиутратилсвойинстинкт,оннеможетпо-прежнему,отпустивповодья,ввериться«божественномузверю»втехслучаях,когдаразумемуизменяет, апутьидетчерезпустыни.Отэтогоиндивидделается робким, нерешительным и не смеет больше рассчитывать на самого себя. Онпогружается в самого себя, в свой внутренниймир, т. е. в беспорядочную грудунакопленногознания,котороенепроявляетсебяничемвовне,иобразования,котороенепретворяетсявжизнь.Еслимыобратимвниманиенавнешнее, томызаметим,чтоподавлениеинстинктовисториейпревратило людей почти в сплошные abstractis и тени: никто не осмеливается проявить своюличность, но каждый носит маску или образованного человека, или ученого, или поэта, илиполитика.Когдажекто-нибудьвздумаетнапастьнаэтимаскивполнойуверенности,чтоэтонешутовскаякомедия,асерьезноедело,—ибовсеонивыставляютнавидсвоюсерьезность,—товрукахунеговнезапнооказываютсятольколохмотьяипестрыелоскутья.Поэтомунеследуетподдаватьсяобману,нонужноприкрикнуть:«Илиснимитевашимаскарадныеуборы,илибудьтетем, чем вы кажетесь». Каждый по природе серьезный человек не должен делаться Дон-Кихотом, ибо у него есть лучшее занятие, чем борьба с такими мнимыми реальностями. Вовсякомслучаеондолжензорковглядыватьсявокружающее,привидезамаскированныхлюдейондолженкричать:«Стой,ктотут?»—исрыватьснихличины.Странно!Историядолжнабылабыпреждевсегосообщатьлюдяммужествобытьчестными,хотябыдажечестнымиглупцами;итаковобылодействительновсегда еевлияние,но тольконе теперь!Мывидимодновременноегосподствоисторическогообразованияиуниверсальногобуржуазногосюртука.Междутемещеникогданеговорилосьстакимпафосомо«свободнойличности»,кактеперь,мыневидимнетолько свободных, но даже просто личностей, а только боязливо закутанных универсальныхлюдей. Индивид притаился в своем внутреннем мире: снаружи его совершенно незаметно,причемпозволительноусомниться,могутливообщесуществоватьпричиныбезследствий.Или,может быть, необходимо поколение евнухов для охраны великого всемирноисторическогогарема? Им, конечно, чистая объективность очень к лицу. Дело похоже на то, что задачасводится к охране истории, с тем чтобы из нее получались лишь разные «истории», анедействительные события, и к предотвращению возможности для личности сделаться припосредстве истории «свободной», т. е. правдивой в отношении себя самой, правдивой вотношении других, и притом не только на словах, но и на деле. Только благодаря такойправдивости обнаружатся убожество и внутренняя нищета современного человека, а наместотщательно все прикрывающей условности и маскарада могут появиться в качестве истинныхспасителей искусство и религия, чтобы общими силами создать такую культуру, котораяотвечала бы истинным потребностям человека и которая не учила бы нас только, подобносовременномуобщемуобразованию,обманыватьсамихсебяотносительноэтихпотребностейипревращаться таким образом в ходячую ложь. В какие неестественные, искусственные и во

всяком случае недостойные положения приходится попадать в эпоху, страдающую недугомобщего образования, правдивейшей из всех наук, честной, нагой Богине Философии! В этоммире вынужденного, внешнего однообразия она остается лишь ученым монологом одинокогоскитальца,случайнойдобычейотдельногоохотника,скрытойкабинетнойтайнойилинеопаснойболтовней между академическими старцами и детьми. Никто не осмеливается применить ксамомусебезаконфилософии,никтонерешаетсяжитькакфилософ,обнаруживаятупростуюверность мужа, которая заставляла античного мыслителя вести себя, как приличествовалостоику, где бы он ни находился и что бы ни делал, если только он однажды присягнул наверностьстоическойфилософии.Всежесовременноефилософствованиеноситполитическийиполицейскийхарактериосужденоправительствами,церковью,академиями,нравамиилюдскойтрусостьюнарольтолькоученойвнешности;оноограничиваетсяиливздохом:«о,еслибы…»,или же сознанием: «это было некогда». Философия теряет свой смысл при историческомобразовании, если только она хочет быть чем-то большим, чем задержанным внутри человеказнаниембезвнешнегодействия:еслибысовременныйчеловеквообщемогбытьмужественными решительным, если бы он не был даже в своих антипатиях существом исключительновнутренним,онотрексябыоттакойфилософии;теперьжеондовольствуетсятем,чтостыдливоприкрывает еенаготу.Да,можнодумать, писать, говорить, учитьфилософски—все это еще,пожалуй,разрешается;тольковобластидействия,втакназываемойжизни,делообстоитиначе:тут позволено только что-нибудь одно, а все остальное просто невозможно; так угодноисторическому образованию. Да и люди ли это действительно, спрашиваешь себя тогда, или,можетбыть,толькодумающие,пишущиеиговорящиемашины?Гетеговоритгде-тооШекспире:«Никто не ставил так низко материального наряда, как он; он отлично знал внутреннийчеловеческий наряд, а в этой области все похожи друг на друга. Говорят, что он хорошоизобразилримлян;яэтогоненахожу,егоримляне—всекровныеангличане,ноони,конечно,люди,людидомозгакостей,и, как таковым,имможетбытьвпоруиримскаятога».Теперьяспрашиваю, мыслимо ли изобразить наших теперешних литераторов, представителей народа,чиновниковиполитиковввидеримлян:этобезусловнонедостижимо,ибоонинелюди,атольковоплощенные учебники и, так сказать, конкретные абстракции. Если даже у них имеютсяхарактерисвоеобразность,тоонизапрятанынастолькоглубоко,чтоихневозможноизвлечьнасветБожий:еслиониимогутсчитатьсялюдьми,тотолькодлятого,кто«испытуетутробы».Длявсякого другого они нечто другое: не люди, не боги, неживотные, а продукты историческогообразования, одно сплошное образование, образ, форма без сколько-нибудь заметногосодержания,и,ксожалению,лишьплохаяформа,ктомужеещеиуниформа.Ивэтомсмыследолжно быть понято и оценено мое положение: историю могут вынести только сильныеличности,слабыхжеонасовершенноподавляет.Причиналежитвтом,чтоонасбиваетстолкунаши чувства и ощущения в тех случаях, когда эти последние недостаточно мощны, чтобыпомеритьсяспрошлым.Тот,ктонеосмеливаетсябольшеполагатьсянасамогосебя,ноневольнодля определения своего чувства обращается к истории за советом: «как мне в этом случаеощущать?», тот из трусости постепенно превращается в актера и играет какую-нибудь роль,большейчастьюдаженесколькоролей,ипотомуиграеткаждуюизнихтакплохоитакплоско.Постепенно исчезает всякое соответствие между человеком и областью его историческихизысканий;мывидим,чтомелкиесамоуверенныеюнцыобращаютсясримлянамизапанибрата,они копаются, роются в останках греческих поэтов так, как будто и эти corpora сохранилисьтолькодляиххирургическихоперацийибылибыvilia,подобноихсобственнымлитературнымcorpora. Если, положим, кто-нибудь занимается изучением Демокрита, то мне всегда хочетсяспросить: почему именноДемокритом? почему не Гераклитом? илиФилоном? или Бэконом?илиДекартом?и такдальшепоусмотрению.Идалее:почемуименнофилософом?почемуне

поэтом,неоратором?Ипочемувообщегреком,почемунеангличанином,турком?Развепрошлоенедостаточнообширно,чтобывнемненашлосьидлявасчего-нибудь,чтонеделалобывашвыбор столь случайным и смешным?Но как уже сказано, это— поколение евнухов: ибо дляевнухов все женщины одинаковы, для них женщина есть женщина вообще, женщина в себе,вечно недоступное—и потому совершенно безразлично, чем бы выни занимались, лишь бытолькоисториямогласохранитьсвоюпрекрасную«объективность»,именноблагодаряусилиямтех,ктоникогдабынемогсамделатьисторию.Итаккаквасникогданебудетпритягиватьксебевечно-женственное,товыегонизводитедосебяи,будучисамисреднегорода,трактуетеиисторию как нечто среднего рода. Но чтобы кто-нибудь не подумал, что я всерьез сравниваюисторию с вечно-женственным, считаю нужным подчеркнуть, что я рассматриваю историюскорее как нечто вечно-мужественное; для тех же, кто насквозь пропитан «историческимобразованием», довольно безразлично, должна ли история рассматриваться как первое иливторое; ведь они сами и не женщины, и не мужчины, и даже не communia, а всегда толькосреднийрод,или,выражаясьнаязыке«образованных»,тольковечнообъективное.

А раз личности выветрились описанным выше путем до полной бессубъективности, или,как говорят, объективности, то уже ничто больше не может на них действовать; пустьсовершается что-либо благое и полезное в области практики, поэзии или музыки, такойвыхолощенныйносительобразованиясейчасже,необращаявниманиянасамоедело,начинаетинтересоватьсятолькоисториейавтора.Еслипоследнийуспелужесоздатьчто-нибудьраньше,то критик стремится сейчас же уяснить себе как прежний, так и вероятный будущий ход егоразвития,сейчасжеавторсопоставляетсясдругимиавторамивцеляхсравнения,анатомируетсявотношениивыбораматериалаиспособаеготрактования,разрываетсяначасти,которыепотоммудровновьсоединяютсявцелое,авообщеавторполучаетнаставлениеинаставляетсянапутьистинный.Какиебыизумительныевещинисовершались,всегдапоявляетсятолпаисторическинейтральных людей, готовых уже издали обозреть автораИ сейчасже эхо дает свой ответ, новсегда только как «критика», хотя еще за минуту до того критику и не снилась даже самаявозможностьсовершающегося.Нонигдевэтихслучаяхмыневидимпрактическихрезультатов,а всегда только одну «критику»; и сама критика не производит какого-нибудь практическогодействия, апорождаетопять толькокритику.При этомвошловобычайрассматриватьобилиекритикикакуспех,анезначительноечислоееилиотсутствие—какнеуспех.Всущностижевсеостаетсядажеприналичиитакого«успеха»по-старому:поболтают,правда,некотороевремяочем-тоновом, а затемопять о другомновом, нопродолжаютделать тем временем тоже, чтовсегда делалось раньше.Историческое образование наших критиков совершенно не допускаетболее,чтобыполучилсякакой-нибудьпрактическийрезультатвдействительномзначенииэтогослова, именно в смысле известного воздействия на жизнь и деятельность людей: на самоечеткое черным по белому они тотчас накладывают свою промокательную бумагу, самыйизящный рисунок они пачкают жирными штрихами своей кисти, которые выдают запоправки,—иделосделано.Ноихкритическоепероникогданепрекращаетсвоейработы,ибоониутратиливластьнадним:скорееоновладеетими,чемониим.Какразвэтойбезудержностиих критических излияний, в отсутствии способности владеть собой, в том, что римляненазывалиimpotentia,исказываетсяслабостьсовременнойличности.

6

Но оставим эту слабость. Обратимся лучше к одной из прославленных способностейсовременногочеловекасвопросом,правданесколькощекотливым:даетлиемуегознаменитая

историческая «объективность» право называться сильным, точнее, справедливым, исправедливым в большей степени, чем люди других эпох? Верно ли, что эта объективностьимеетсвоимисточникомповышеннуюпотребностьвсправедливостиистремлениекпей?Илиже она, будучи действием совсем других причин, только по внешности производит такоевпечатление,какбудтосправедливостьслужитистиннойпричинойэтогодействия?Несоздаетлиона,бытьможет,вредныйпредрассудокопревосходствесовременногочеловека,вредныйвсилу того, что он является слишком для него лестным? Сократ считал болезнью, близкой кпомешательству, уверенность человека в обладании такой добродетелью, которой у него вдействительности нет; и на самом деле такая иллюзия опаснее, чем противоположноезаблуждение,заключающеесявприписываниисебемнимыхнедостатковилипороков.Ибоприпоследнем заблуждении человек еще не лишен возможности сделаться лучше: упомянутаяжевышеиллюзияделаетчеловекаилиизвестнуюэпохускаждымднемвсехужеихуже,т.е.—вданномслучае—несправедливее.

Поистине,никтонеимеетбольшихправнанашеуважение,чемтот,ктохочетиможетбытьсправедливым. Ибо в справедливости совмещаются и скрываются высшие и редчайшиедобродетели, как в море, принимающем и поглощающем в своей неизведанной глубиневпадающиевнегосовсехсторонреки.Рукасправедливого,управомоченноготворитьсуд,уженедрожитбольше,когдаейприходитсядержатьвесыправосудия;неумолимыйксамомусебе,кладетонгирюзагирей,взорегонеомрачается,когдачашавесовподнимаетсяиопускается,аголосегонезвучитниизлишнейсуровостью,ниизлишнеймягкостью,когдаонпровозглашаетприговор.Еслибыонбылпростохолоднымдемономпознания,тоонраспространялбывокругсебя ледяную атмосферу сверхчеловечески ужасного величия, которой мы должны были быстрашиться, а не почитать ее; но что он, оставаясь человеком, пытается от поверхностногосомненияподнятьсякстрогойдостоверности,отмягкойтерпимостикимперативу«тыдолжен»,отредкойдобродетеливеликодушиякредчайшейдобродетелисправедливости,—чтоонтеперьимеет сходство с тем демоном, будучи, однако, с самого начала не чем иным, как слабымчеловеком,—ипрежде всегочто он в каждыйотдельныймоментдолженискуплять в самомсебесвоючеловечностьитрагическиизнемогатьвстремлениикневозможнойдобродетели—все это возносит его на одинокую высоту как достойный уважения экземпляр человеческойпороды: ибо истины желает он, но не как холодного, самодовлеющего познания, а какупорядочивающегоикарающегосудьи;онстремитсякистиненекаккэгоистическомупредметуобладаниядляотдельноголица,нокакксвященномуправупередвигатьвсеграниэгоистическихвладений,—словом,кистинекакквселенскомусуду,аотнюдьнекаккпойманнойдобычеирадости одинокого охотника. Лишь поскольку правдивый человек обладает безусловнойрешимостьюбытьсправедливым,постолькуможновидетьнечтовеликоевстольбессмысленновсегдавосхваляемомстремлениикистине;тогдакакдляболеетупоговзорасэтимстремлениемк истине, имеющим свои корни в справедливости, сливается обыкновенно целый ряд самыхразнообразныхинстинктов,как-то:любопытство,бегствоотскуки,зависть,тщеславие,страстькигре—инстинкты,которыенеимеютничегообщегосистиной.Поэтому,хотямиркажетсяпереполненнымлюдьми, которые«служатистине», темнеменеедобродетель справедливостивстречается очень редко, еще реже признается и почти всегда возбуждает смертельнуюненависть к себе,между тем как толпамнимыхдобродетелей всегда совершала своешествие,окруженная почтением и блеском. Мало кто воистину служит истине, ибо лишь немногиеобладают чистою волей быть справедливыми, и из числа последних лишь совсем немногиедостаточно сильны, чтобы на деле быть справедливыми. Совершенно недостаточно обладатьтольковолейкистине;инаиболееужасныестраданиявыпадаютнадолюлюдей,обладающихстремлениемксправедливости,нобездостаточнойсилысуждения;поэтомуинтересыобщего

благосостояниятребуютпреждевсегосамогоширокогопосеваспособностисуждения,котораяпозволила бынам отличитьфанатика от судьи и слепую страсть творить суд от сознательнойуверенности в праве судить. Но где найти средство для культивации такой способностисуждения!Поэтомулюди,когдаимговорятобистинеисправедливости,обреченыиспытыватьвечнобоязливуюнеуверенность в том, говорит ли с нимифанатикили судья.Ввиду этогоимследуетпростить,еслионивсегдасособойблагосклонностьюприветствовалитех«служителейистины», которые не обладают ни волей, ни способностью судить и ограничиваются задачейнайти «чистое, самодовлеющее» познание или, точнее, истину, ни к чему не приводящую.Существует масса безразличных истин; существуют проблемы, для правильного решениякоторых не нужно никакого усилия над собой, не говоря уже о самопожертвовании. В этойбезвредной области безразличия человеку, пожалуй, и удается иногда делаться холоднымдемономпознания;ивсе-такидажекогда,вособенносчастливыеэпохи,целыекогортыученыхиисследователейпревращаютсявтакихдемонов,неисключена,ксожалению,возможность,чтоэта эпоха будет страдать недостатком строгой и возвышенной справедливости, короче —отсутствиемблагороднейшейсердцевинытакназываемогоинстинктаистины.

Допустим теперь, что мы имеем перед собой исторического виртуоза современности;можетлионсчитатьсясправедливейшимчеловекомсвоеговремени?Совершенноверно,чтоонвыработалвсебетакуютонкостьивозбудимостьощущения,чтоничточеловеческоенеостаетсяему чуждо; самые разнообразные эпохи и личности находят себе немедленно отголосок вродственных звуках его лиры: он сделался пассивным эхом, которое своими отзвуками в своюочередь действует на другие подобные пассивные отголоски, пока наконец вся атмосфераданной эпохи не переполнится такими переплетающимися нежными и родственнымиотзвуками. Но мне кажется, что при этом мы слышим только как бы обертоны каждогооригинального исторического основного тона: крепость и мощь оригинала не находят себевыражениявэтомнебесно-прозрачномиостромзвонеструн.Еслиосновнойтонвызывалвнасбольшей частью мысль о делах, нуждах, ужасах, то это эхо убаюкивает нас и превращает визнеженных сибаритов; словно кто-то переложил героическую симфонию для двух флейт иприспособил ее к вкусампогруженныхв свои грезыкурильщиковопиума.Ужеотсюдаможновидеть, насколько эти виртуозы способны осуществить верховные притязания современногочеловека, именно притязания на более возвышенную и чистую справедливость, ибо этапоследняя добродетель не знает мягких приемов и ей чужды нежные волнения; она сурова иужасна. Как низко в сравнении с ней стоит на лестнице добродетели великодушие, —великодушие, которое может считаться преимуществом лишь некоторых, и притом весьмаредких,историков!Нобольшинствуудаетсяподнятьсялишьдотерпимости,допризнаниятого,чтонеможетбытьоспорено,доприспособленияиумеренно-благосклонногоприукрашивания;ониисходятприэтомизвполнеосновательногопредположения,чтокогдапрошлоеизлагаетсябез суровыхнот в голосе и без выражения ненависти, то для неопытного читателя этоможетсойти за добродетель справедливости. Но творить суд может только превосходящая сила,слабостьдолжнабытьтерпимой,еслионанехочетсимулироватьсилуипревращатьвкомедиюсуд,творимыйсправедливостью.

Ивотже,остаетсяещеоднаужаснаяразновидностьисториков,это—дельные,суровыеичестные характеры, но узкие головы; здесь имеются налицо как твердая решимость бытьсправедливым, так и пафос творящего суд; но все приговоры неправильны по той жеприблизительно причине, по которой неправильны приговоры обыкновенных коллегийприсяжных. Таким образом, мы видим, как мало вероятно частое появление историческихталантов. Мы не станем уже говорить здесь о замаскированных эгоистах и людях партий,которые стараются объективной миной прикрыть свою злую игру. Точно так же обойдем

молчаниемтехлегкомысленныхлюдей,которыепишутисториювнаивнойуверенности,чтовсеобщепринятые взгляды их эпохи правильны и что описывать события с точки зрения даннойэпохи—значитвообщебытьсправедливым;это—тавера,вкоторойживеткаждаярелигияипо поводу которой, поскольку речь идет не о религиях, не стоит тратить много слов. Этинаивные историки понимают под «объективностью» оценку мнений и подвигов прошлого наосновании ходячих суждений минуты: в них видят они канон всех истин; их труд естьприспособление прошлого к современной тривиальности. Наоборот, они называют«субъективным» всякое историческое описание, которое не считает эти ходячие мнениянезыблемыми.

И разве не примешивается некоторая доля иллюзии даже к самому возвышенномупониманиюслова«объективность»?Ведьподэтимсловомпонимаюттакоедушевноесостояниеисторика,прикоторомонсозерцаетизвестноесобытиесовсемиегомотивамииследствиямивтакойчистоте,чтоононеоказываетникакоговлияниянаеголичность;приэтомимеютввидутот эстетическийфеномен, ту свободуотличногоинтереса, которуюобнаруживаетхудожник,созерцающийсредибурноголандшафта,подгромимолнию,илинаморевовремяштормасвоивнутренниеобразыизабывающийприэтомосвоейличностиНаэтомжеоснованиикисторикупредъявляются требования художественной созерцательности и полнейшего погружения всобытие;темнеменеебылобыпредрассудкомполагать,чтообраз,которыйпринимаютвещивдуше настроенного таким образом человека, воспроизводит эмпирическую сущность вещей.Ведь не можем же мы думать, что в такие моменты вещи как бы самопроизвольнозапечатлеваются,копируются,фотографируютсядушойвчистопассивномсостоянии.

Это, конечно, было бы мифологией, и притом весьма неудачной; кроме того, здесьупускалосьбыизвиду,чтоименноэтотмоментиестьмоментнаиболееэнергичнойинаиболеесамодеятельной созидательной работы в душе художника,—момент наивысшего напряженияего творческой способности, результатом которого может быть только художественноправдивое, а не исторически верное изображение.Объективномыслить историю— значит, сэтой точки зрения, проделывать сосредоточенную работу драматурга, именно, мыслить все визвестной связи, разрозненное сплетать в целое, исходя всегда из предположения, что в вещидолжно вложить некое единство плана, если его даже раньше в них не было. Так человекпокрывает прошлое как бы сетью и подчиняет его себе, так выражается его художественныйинстинкт, но не его инстинкт правды и справедливости. Объективность и справедливость неимеютничегообщегомеждусобой.Вполнемыслимотакоеисторическоеописание,котороенезаключало бы в себе ни одной йоты обыкновенной эмпирической истины и которое в то жевремя могло бы с полным основанием претендовать на эпитет объективного. А Грильпарцеримеет мужество даже заявить следующее: «Что такое история, как не способ, которымчеловеческое сознание воспринимает недоступное для него событие, соединяет в одно целое,что, Бог знает, находится ли в какой-либо связи, заменяет непонятное чем-либо понятным,приписываетсвоипонятияовнешнейцелесообразностинекоторомуцелому,которомуизвестнатолько внутренняя целесообразность, и предполагает наличность случая там, где действуюттысячи мелких причин? Каждый человек подчинен в то же время и своей индивидуальнойнеобходимости, так чтомиллионынаправленийидут параллельно друг другу вформепрямыхиликривыхлиний,взаимноперекрещиваются,ускоряютилизадерживаютдругдруга,стремятсявперед или назад и получают благодаря этому друг для друга значение случая, делая такимобразом невозможным доказательство существования всепроникающей, всеохватывающейнеобходимостисобытий,еслидажеинесчитатьсяприэтомсвлияниемявленийприроды».Амеждутемименнотакаянеобходимостьдолжнавыяснитьсявконечномрезультатеупомянутого«объективного»рассмотрениявещей!Это—предположение,которое,выставленноеисториком

вкачестведогмата,можетпринятьтолькосамуюкурьезнуюформу;Шиллер,правда,ничутьнезаблуждался относительно настоящего, чисто субъективного характера этого предположения,когдаговорилобисторике:«Одноявлениезадругимначинаетускользатьиз-подвластислепойслучайности и беспорядочной свободы и включаться как соответствующее звено в известноегармоническоецелое—которое,правда,существуеттольковеговоображении».Ночтосказатьоследующемутвержденииодногознаменитоговиртуозаистории,выставленномсполнойверой,анасамомделеискуснодержащемсянагранице,отделяющейтавтологиюотбессмыслицы:«Неподлежит никакому сомнению, что вся человеческая деятельность подчинена незаметному ичастоускользающемуотнаблюдения,номогучемуинеудержимомуходувещей».Втакогородаутверждении чувствуется не столько загадочная мудрость, сколько отнюдь не загадочноенедомыслие,каквизречениигетевскогопридворногосадовника:«Природуможнофорсировать,нонельзяпринудить»—иливвывескеоднойярмарочнойлавки,окоторойрассказываетСвифт:«Здесь показывают величайшего в мире слона, за исключением его самого». Ибо какая, насамом деле, может быть противоположность между деятельностью людей и ходом вещей? Ивообще, не странноли, чтоисторики, подобные тому, чьеизречениемыцитировали выше, немогутбытьпоучительными,какскороонипереходятнаобщиетемыипытаютсязамаскироватьсознаниесвоейслабостиразныминеясностями.Вдругихнаукахобщиеположениясутьсамоеглавное, поскольку они содержат в себе законы; если же такого рода положения, каквышеприведенное, должны считаться законами, то на это можно возразить, что тогда работаисторического исследователя потрачена даром, ибо то, что вообще в таких положениях, завычетом темного, неразложимого остатка, о котором мы говорили, остается истинного, —должно считаться известным и даже тривиальным, это бросается в глаза каждому, как бы нибыламаласфераегоопыта.Нобеспокоитьподанномуповодуцелыенародыизатрачиватьнаэто годы тяжелого труда — не равносильно ли это нагромождению в естественных наукахопытов,несмотрянаточтоискомыйзаконмогбыбытьвыведеннаоснованииужеимеющегосязапасаопытов; этобессмысленноеизлишествов экспериментированиии составляет, впрочем,согласно Цельнеру (немецкий астрофизик. — Ред.), слабую сторону современногоестествознания.Еслибыценностьдрамызаключаласьтольковглавнойидее,выясняющейсякконцуее,тодрамасамапредставляласьбысамымдлинным,окольнымитяжелымпутемкцели;поэтомуянадеюсь,чтоисториявправеусматриватьсвоезначениеневобщихидеях,выдаваемыхза некоего рода цвет и плод, но что ценность ее в том и заключается, чтобы, взяв знакомую,можетбыть,обыкновеннуютему,будничнуюмелодию,придатьейостроумнуюформу,поднятьее, возвысить до степени всеохватывающего символа и таким способом дать почувствоватьприсутствиевпервоначальнойтемецелогомираглубокомыслия,мощиикрасоты.

Нодляэтогонеобходимыпреждевсегобольшиехудожественныеспособности,творческоепарениемысли,любовноепогружениевэмпирическиеданные,поэтическаяпереработкатипов—дляэтогонужнавовсякомслучаеобъективность,нокакположительноесвойство.Какчасто,однако, объективность является простой фразой! Место сверкающего внутри, а извненеподвижного и темного спокойствия художественного взора заступает аффектированноеспокойствие,совершеннотакже,какнедостатокпафосаиморальнойсилыобыкновенновыдаетсебя за острый холод анализа.А в известных случаях банальностьмысли и ходячаямудрость,которыепроизводятнапервыйвзглядвпечатлениечего-тоспокойногоиневозмутимоготолькоблагодаря окружающей их скуке, отваживаются даже выдавать себя за то состояниехудожественного творчества, во время которого смолкает и делается совершенно незаметнымсубъект. Тогда пускается в ход все, что вообще не волнует читателя, причем все излагаетсясамыми сухими словами. В этом стремлении заходят даже так далеко, что призванным кизображению известного момента прошлого считается тот, кого этот момент нисколько не

затрагивает. Таково зачастую взаимное отношение филологов и древних греков: они ведьсовершенно равнодушны друг к другу, и это называется тогда «объективностью»! Но вособенностивозмутительныумышленноеиторжественновыставляемоенавидбеспристрастиеи изысканные трезвенно-плоские приемы объяснения именно там, где дело идет обизображении наиболее возвышенных и наиболее редких моментов истории; это имеет местообыкновенно в тех случаях, когда равнодушие историка, старающееся казаться объективным,обусловливается его тщеславием. Вообще при оценке таких авторов следует исходить изпринципа,чтокаждыйчеловекименнонастолькотщеславен,насколькоемунехватаетума.Нет,будьтепокрайнеймеречестны!Нестарайтесьпридатьсебевидхудожественнойсилы,котораядействительно может быть названа объективностью, не старайтесь казаться справедливыми,если вы не рождены для ответственного призвания справедливых. Как будто задача каждойэпохи заключается в том, чтобыбыть справедливойпо отношениюко всему, что когда-нибудьимело место! В сущности, ни одна эпоха и ни одно поколение не имеют права считать себясудьямивсехпрежнихэпохипоколений,этастольтяжкаямиссиявыпадаетвсегдалишьнадолюотдельных личностей, и притом крайне редких. Кто вас принуждает быть судьями? И далее,испытайтесебяхорошенько,можетеливыбытьсправедливыми,еслибывыэтогоизахотели!Вкачестве судей вы должны стоять выше того, кого вы судите, тогда как, в сущности, вы лишьявились позже на историческую арену. Гости, которые приходят последними на званый обед,должны,посправедливости,получитьпоследниеместа;авыхотитеполучитьпервые!Ну,тогда,покрайнеймере,стремитесьсовершитьнечтовеликоеивозвышенное,и,можетбыть,вамтогдадействительноуступятместо,хотябывыипришлипоследними.

В объяснении прошлого вы должны исходить из того, что составляет высшую силусовременности. Только путем наивысшего напряжения ваших благороднейших свойств высумеетеугадатьвпрошломто,чтовнемпредставляетсястоящимпознанияисохраненияичтоесть в нем великого. Равное познается только равным, иначе вы всегда будете принижатьпрошлое до себя. Не верьте историческому труду, если он не является продуктом редчайшихумов; а вы всегда сумеете заметить, какого качества ум историка, по тем случаям, когда емуприходитсявысказатькакое-нибудьобщееположениеилиповторятьещеразхорошоизвестныевещи:истинныйисторикдолженобладатьспособностьюперечеканиватьобщеизвестноевнечтонеслыханноеипровозглашатьобщееположениевтакойпростойиглубокойформе,чтоприэтомпростота не замечается из-за глубины и глубина из-за простоты. Никто не может бытьодновременно великим историком, художественной натурой и плоским умом, но отсюда неследует, что можно относиться с пренебрежением к тем работникам, которые подвозятматериал,складываютеговкучиисортируютего,толькопотому,чтоонинивкакомслучаенемогутсделатьсявеликимиисториками;их,разумеется,неследуетсмешиватьспоследними,норассматривать как необходимых сотрудников и помощников на службе их хозяина-мастера: втакомжепримерносмысле,вкакомфранцузы—сбольшейнаивностью,чемэтовозможноунемцев, — обыкновенно говорят об историках господина Тьера. Эти работники, возможно,станутпостепеннобольшимиучеными,новсеженикогданесмогутстатьмастерами.Большаяученостьибольшоеплоскоумие—этисвойстваужегораздолегчеуживаютсядругсдругомводнойголове.

Итак, история пишется только испытанными и выдающимися умами. Кто не пережилнекоторых вещей шире и глубже всех, тот не сумеет растолковать чего-либо из великого ивозвышенного в прошлом. Заветы прошлого суть всегда изречения оракула: только в качествестроителей будущего и знатоков настоящего вы поймете их. Теперь принято объяснятьнеобыкновенно глубокое иширокое влияниеДельфов главным образом тем, что дельфийскиежрецы были удивительными знатоками прошлого; но пора уже понять, что только тот, кто

строитбудущее,имеетправобытьсудьейпрошлого.Тем,чтовысмотритевперед,ставитесебевеликую цель, вы обуздываете в то же время ту страсть к анализу, которая своим пышнымразвитиемтеперьопустошаетсовременностьиделаетпочтиневозможнымвсякоеспокойствие,всякиймирныйростисозревание.Окружитесебячастоколомвеликойиширокозахватывающейнадежды и полного упований стремления вперед. Творите в себе идеал, которому должноотвечать будущее, и отбросьте предрассудок, что вы эпигоны. Довольно с вас и того, что выдолжнысоздаватьиизобретать,устремивсвойвзоркбудущейжизни;нонетребуйтеотистории,чтобыонаответилавамнавопросы:какипосредствомчего?Еслижевы,напротив,вживетесьвисторию великих людей, то вам удастся извлечь оттуда верховную заповедь стремления кзрелостииосвобождения себяотпарализующеговоспитательного гнета эпохи, которая видитсвою выгоду в том, чтобы не позволить вам сделаться зрелыми, дабы властвовать над вашейнезрелостьюиэксплуатироватьвас.Иесливыинтересуетесьбиографиями,тотребуйтенетех,вкоторыхповторяетсяприпев«имярекиегоэпоха»,нотолькотаких,назаглавномлистекоторыхдолжнозначиться:«Борецпротивсвоеговремени».СтарайтесьнасытитьвашидушиПлутархомиимейтемужествоверитьвсамихсебя,верявегогероев.Сотнятакихвоспитанныхневдухевремени, т. е. достигших зрелости и привычных к героическому, людей может заставитьзамолчатьнавекивсекрикливоелжеобразованиенашейэпохи.

7

Историческоечувство,когдаоновластвуетбезудержноидоходитдосвоихкрайнихвыводов,подрывает будущее, разрушая иллюзии и отнимая у окружающих нас вещей их атмосферу, вкоторой они только и могут жить. Историческая справедливость даже тогда, когда онанеподдельна и проистекает из чистого сердца, есть ужасная добродетель, потому что онапостоянноподкапываетсяподживоеиприводитегокгибели:судеевсегдаразрушителен.Когдаисторическийинстинктнесоединяетсясинстинктомсозидания,когдаразрушаютирасчищаютместоне для того, чтобыбудущее, ужеживущее внадежде, имело возможность возвести своездание на освободившейся почве, когда властвует одна справедливость, тогда творческийинстинктутрачиваетсвоюмощьимужество.Так,например,религия,котораяподвоздействиемчистой справедливости способна претвориться в историческое знание, — религия, котораяподлежитстрогонаучномуизучению,—осужденавтожевремянаполноеуничтожениевконцеэтогопути.Причиназаключаетсявтом,чтоприисторическойповеркеобнаруживаетсякаждыйраз такая масса фальшивого, грубого, бесчеловечного, нелепого, насильственного, что таблагоговейная атмосфера иллюзии, в которой только и может жить все, что хочет жить,необходимо должна рассеяться: только в любви, только осененный иллюзией любви можеттворить человек, т. е. только в безусловной вере в совершенство и правду. У каждого, коголишают возможности любить безусловно, этим подрезываются в корне его силы: он долженувянуть, т. е. сделаться бесчестным.В этой областиисториидолжнобытьпротивопоставленоискусство; и только в том случае, если бы история могла быть претворена в художественноепроизведение, т. е. сделаться чистым созданием искусства, ей удалось бы, быть может,поддерживатьилидажепробуждатьинстинкты.Нотакогородапониманиеисториисталобывполноепротиворечиесаналитическимиантихудожественнымнаправлениемнашеговременииощущалось бы даже последним как подделка. История же, которая только разрушает, неруководясь при этом внутренним стремлением к созиданию, делает в конце концов своихработниковпресыщеннымиинеестественными,ибо такиелюдиразрушаютиллюзии, а «того,кто разрушает иллюзию в себе или других, того природа наказывает, как самый жестокий

тиран». Некоторое время, правда, можно заниматься историей в полной беспечности ибеззаботности,безоглядки,какбудтоэтотакоежезанятие,каквсякоедругое;вособенностиэтоотноситсякновейшемубогословию,которое,по-видимому,толькоблагодарясвоейполнейшейбеспечности завязало сношения с историей и даже теперь не успело заметить, что оно темсамым,вероятнопротивсвоейволи,служитделувольтеровскогоeraser.Пустьниктонеищетзаэтим каких-нибудь новых и сильных созидательных инстинктов, разве только еслирассматривать так называемый союз протестантов как зародыш новой религии, а юристаГольцендорфа(издателяипровозвестникатакназываемойбиблиипротестантов)—какИоаннаКрестителя на берегах Иордана. Некоторое время укреплению такой беззаботности можетспособствовать еще продолжающая бродить в головах старшего поколения гегелевскаяфилософия, хотя бы в той форме, что различают между «идеей христианства» и разныминесовершенными«формамипроявления»ееивнушаютсебемысль,чтомыимеемделоздесь«сособойсклонностьюидеи»воплощатьсявсевболеечистыхформахивпоследнейинстанциивсамуючистую,конечно,самуюпрозрачнуюидажеедвадоступнуюнаблюдениюформу,которуюонапринимает вмозгу теперешнего theologus liberalis vulgaris. Еслиприслушаться к тому, какэти наиболее очищенные формы христианства оценивают предшествующие нечистые егоформы, то на беспристрастного слушателя это зачастую производит впечатление, словно речьидетне о христианстве, а о…право, не знаю, о чемможетидти речь, когдамы слышим, что«величайший богослов столетия» определяет христианство как религию, которая позволяет«ощутить сущность всех существующих и еще некоторых других пока только возможныхрелигий»,икогда«истиннойцерковью»должнасчитатьсята,которая«превращаетсявтекущуюмассу,гденезаметноникакихтвердыхочертанийикаждаячастьнаходитсятотам,тоздесьивсемирносмешиваетсядругсдругом».—Ещераз,очемможетидтивданномслучаеречь?То,чему нас учит пример христианства, которое благодаря влиянию историзирующей обработкистало равнодушным и неестественным в ожидании того момента, пока доведенная досовершенства историческая, справедливая интерпретация не растворит его в чистое знание охристианстве и тем погубит его окончательно, мымогли бы наблюдать на всем, что обладаетжизнью: именно, что оно перестает жить, раз его разрезали на части без остатка, и что оновлачитболезненноеимучительноесуществование,когданаднимначинаютпроделыватьопытыисторического анатомирования. Существуют люди, которые верят в преодолевающее ипреобразующеецелительноевлияниенемецкоймузыкинанемцев.Онисмотрятснегодованием,какнавеличайшуюнесправедливость,допускаемуюпоотношениюксамымживымэлементамнашейкультуры,нато,чтотакиелюди,какМоцартиБетховен,ужетеперьоказываютсяпочтизасыпаннымивсемученымхламомбиографическихработичтоонивынуждаютсяисторическойкритикойпутемцелойсистемыпытокдаватьответнатысячиназойливыхвопросов.Развемынеотбрасываемпреждевременновсторонуилипокрайнеймеренеобессиливаемто;чтоещенивкоемслучаенеможетсчитатьсяисчерпаннымвегоживыхвлияниях,когдамысосредоточиваемнашу любознательность на бесчисленных мелочах жизни и произведений и ищемпознавательные проблемы там, где следовало бы просто учиться жизни и забывать всепроблемы? Представьте себе, что несколько таких современных биографов перенесено народину христианства или лютеровской Реформации; их трезвая, прагматизирующаялюбознательность оказалась бы как раз достаточной, чтобы сделать невозможной всякуючудесную духовную actio in distans совершенно также, как самое презренноеживотное путемпоглощения желудей может помешать зарождению могучего дуба. Все живое нуждается визвестнойокружающейегоатмосфере,втаинственнойпеленетумана.Еслимыотнимемунегоэтуоболочку,еслимызаставимкакую-нибудьрелигию,какое-нибудьискусство,какого-нибудьгениякружитьвпространстве,подобносозвездиюбезатмосферы,тонамнеследуетудивляться

ихбыстромуувяданию,засыханиюибесплодию.Такделообстоитсовсемивеликимивещами,«которые никогда не удаются вне некоторого безумия», как говорит Ганс Сакс в«Мейстерзингерах».

Нокаждыйнарод,дажекаждыйчеловек,которыйстремитсясделатьсязрелым,нуждаетсявподобном обволакивающем его безумии, в подобном предохранительном и закутывающемоблаке; теперьже вообщененавидят созерцание, так как чтутисториюбольшежизни.Теперьдаже ликуют по поводу того, что «наука начинает господствовать над жизнью»; нет ничегоневозможного в том, что этого удастся достигнуть, но не подлежит сомнению, что такаяпокоренная жизнь не имеет большой ценности, потому что она в значительно меньшей мереявляется жизнью и в значительно меньшей степени обеспечивает жизнь в будущем, чемпрежняя, управляемая не знанием, но инстинктами и могучими иллюзиями. Но наше время,скажут нам, и не стремится стать веком достигших законченности и зрелости, гармоническиразвитых личностей, а только веком общего и наиболее производительного труда. Последнеезначило бы лишь: в соответствии с задачами эпохи люди должны быть выдрессированы так,чтобы как можно скорее принять участие в общей работе; они должны работать на фабрикеобщеполезных вещей, прежде чем они созреют или, вернее, для того, чтобы они не моглисозреть,ибоэтобылобыроскошью,котораяотнялабымассусилу«рынкатруда».Некоторыхптицослепляют,чтобыонилучшепели;яневерю,чтобысовременныелюдипелилучше,чемихпредки, но знаю, что их заблаговременно ослепляют. Средством же, проклятым средством, ккоторомуприбегаютдлятого,чтобыихослепить,служитслишкомяркий,слишкомвнезапный,слишком быстро меняющийся свет. Молодежь как бы прогоняется сквозь строй столетий:юноша, который не имеет никакого представления о войне, о дипломатических действиях, оторговой политике, признается, тем не менее, достойным введения в область политическойистории.Совершеннотакже,какюношабеглознакомитсясисторией,такжемы,современные,на бегу осматриваем хранилища искусств и так же слушаем мы концерты. Мы чувствуем,конечно,чтооднозвучиттак,другоеиначе,чтооднодействуеттак,адругоеиначе;ноутрачиватьвсе более и более это чувство различия и новизны, ничему более чрезмерно не удивляться и,наконец, примиряться со всем — вот что называют теперь историческим чувством,историческимобразованием.

Говорябезприкрас,массапритекающеготаквелика,чуждое,варварскоеинасильственное,«свернувшисьвотвратительныйклубок»,стакойсилойустремляетсянаюношескуюдушу,чтоонаможет сохранить себя толькоприпомощипреднамеренной тупостичувств.Тамже, где воснове лежитболее утонченноеи более здоровое сознание, на сцену является такжеи другоеощущение—отвращение.Юношачувствует себялишеннымпочвыиначинает сомневаться вовсех нравственных устоях и понятиях. Теперь он твердо знает: в различные времена все былоиначе, и потому совершенно не важно, каков ты сам. В меланхолическом равнодушии онперебирает мнение за мнением и научается понимать слова и настроение Гёльдерлина причтениисочиненияДиогенаЛаэрцияожизнииучениигреческихфилософов:«Ясноваиспыталто,чтоужераньшебылознакомомне,аименно,чтопреходящееиизменчивоевчеловеческихидеях и системах действует на меня, пожалуй, более трагически, чем изменчивость судеб,которую обыкновенно считают единственно реальной». Нет, такое все затопляющее,оглушающее и насильственное историзирование, без сомнения, не нужно дляюношества, какпоказывает пример древних, и даже в высшей степени опасно, как об этом свидетельствуетновейшаяистория.

Взглянитенастудента,изучающегоисторию,этогонаследникаскороспелой,появляющейсячуть ли не в детские годы пресыщенности и разочарования. Теперь «метод» заменяет емудействительную работу, он усваивает себе сноровку и важный тон, манеру своего учителя;

совершенноизолированныйотрывокпрошлогоотданнажертвуегоостроумиюиусвоенномуимметоду;онужеуспелнечтопроизвестинасвет,или,употребляяболееважныйстиль,оннечто«создал»,теперьонсталслужителемистинынаделеиявляетсяхозяиномвовсемирномцарствеистории.Еслионужекакмальчиксчитался«готовым»,тотеперьонсверхготов:стоиттолькоего хорошенько потрясти, и на вас с треском посыплется его мудрость; но мудрость этаподгнила,ивкаждомяблокеестьчервоточина.Верьтемне,еслилюдипринужденыработатьнанаучнойфабрикеиприносить своюдолюпользыпрежде, чемонидозреют, тонауке грозит вближайшем будущем такая же гибель, как и невольникам, слишком рано принужденнымработать на этойфабрике. Я сожалею, что принужден прибегать кжаргону рабовладельцев иработодателей для описания таких отношений, которые, собственно, должны мыслитьсясвободными от всяких утилитарных соображений и жизненной нужды, но слова «фабрика»,«рабочийрынок»,«спрос», «утилизация»и томуподобныевспомогательныетерминыэгоизманевольнопросятсянаязык,когдаприходитсяизображатьмолодоепоколениеученых.

Добросовестная посредственность становится все посредственнее, а наука в смыслеэкономическом все полезнее. Собственно говоря, новейшее поколение ученых мудро только водномотношении, и в этомотношении, пожалуй,мудрее, чем все людипрошлого, во всехжеостальныхотношенияхонотолько,мягковыражаясь,бесконечноотличноотученыхпрежнегосклада. Несмотря на это, они требуют себе почестей и выгод, как будто государство иобщественноемнениебылибыобязанысчитатьновыемонетыстольжеполновесными,какистарые. Ломовые извозчики заключили между собой рабочий договор и объявили генияизлишним, признав печать его на себе самих, но позднейшее поколение, вероятно, сейчасжезаметит,чтоихзданиепредставляетсобойгрудусвезенноговкучуматериала,анеправильнуюпостройку.Тем,ктонеутомимотвердитсовременныйбоевойижертвенныйклич:«разделениетруда! плечо к плечу!», нужно раз и навсегда коротко и ясно сказать: если вы хотите двинутьнаукукакможнобыстреевперед,товырискуетеееоченьбыстропогубить,подобнотомукакувас погибнет наседка, если вы вздумаете принуждать ее искусственными мерами нести какможнобыстрееяйца.О,конечно,наукавпоследнеедесятилетиеизумительнобыстрошагнулавперед,новзглянитенавашихученых,этихистощенныхнаседок.Поистине,онинепохожина«гармонические»натуры;толькокудахтатьониумеютбольше,чемкогда-либо,таккаконичащенесут яйца; правда, зато яйца делаются все меньше (хотя книги все толще). Последним иестественным результатом такого положения вещей является пользующаяся всеобщимисимпатиями «популяризация науки» (наряду с ее «феминизацией» и «инфантизацией»), т. е.пресловутая кройка научного платья по фигуре «смешанной публики», чтобы отличить здесьпортновскую деятельность отменно портновским немецким языком. Гете видел в этомзлоупотребление и требовал, чтобы науки влияли на внешний мир только повышеннойдейственностью. Ученым старших поколений такое злоупотребление наукой представлялось,крометого,повесьмавескимпричинамделомтяжелымиобременительным,иточнотакжевсилу весьма веских причин ученые младшего поколения относятся к этому вопросу весьмалегко,ибоонисами,заисключениеммаленькогоуголкаихзнаний,представляютсобойвесьмасмешанную публику, разделяющую также и потребности последней. Им стоит только удобноусесться, чтобы открыть этой популярной смеси потребности и любопытства доступ вскромную область их изысканий. И этот-то простой акт удобства они претенциознохарактеризуют словами: «Ученый скромно снисходит к своему народу», в то время как всущности ученый лишь снизошел к самому себе, поскольку он сам является не ученым, ачернью. Создайте себе истинную идею «народа»: она никогда не может быть слишкомблагороднойивозвышенной.Еслибывывсамомделебыливысокогомненияонароде, товыбылибымилосердныкнемуипоостереглисьбы,конечно,предлагатьемувашуисторическую

«царскую водку» в качестве подкрепляющего и жизненного напитка. Но вы в глубине душивесьма невысокого мнения о нем, ибо не можете иметь истинного и прочно обоснованногоуважениякегобудущему;выдействуетекакпрактическиепессимисты,яхочусказать,каклюди,которыми руководит предчувствие гибели и которые вследствие этого сделались апатично-равнодушными к чужому благу и даже к своему собственному. Лишь бы земля нас носила!Иеслионанехочетнасбольшеносить,тоивэтомслучаеневеликабеда,—такчувствуютонииведутсвоеироническоесуществование.

8

Может показаться странным, но отнюдь не противоречивым, если я, тем не менее,приписываютойсамойэпохе,котораяимеетобыкновениевтакойгромкойиназойливойформепредаваться беззаботнейшему ликованию по поводу своего исторического образования, родиронического самосознания, некоторое носящееся в воздухе предчувствие того, что здесь нетместа ликованию, и страх, что, может быть, близок конец всем наслаждениям историческогопознавания. Такого же рода загадку, но только относительно отдельных личностей, поставилнам Гете в своей замечательной характеристике Ньютона: он находит в глубине (или,правильнее, на вершинах) существа Ньютона «смутное предчувствие его неправоты», какнекоторое, заметное только в определенные моменты, проявление высшего контролирующегосознания,достигшегоизвестногоироническогообозрениянеобходимоприсущейемуприроды.Точно так же в более широко и высоко развитых исторических людях мы встречаем частопониженное до уровня всеобщего скептицизма сознание, какая нелепость и предрассудок—вера,чтовоспитаниенародадолжноноситьисторическийпопреимуществухарактер,как этоимеетместосейчас,ведьименнонаиболеесильныенароды,ипритомсильныесвоимиделамииподвигами, жили иначе, иначе воспитывали юношество. Но именно нам эта нелепость, этотпредрассудок и приличествует, обыкновенно возражают скептики, нам, поздним пришельцам,нам,последнимвыцветшимотпрыскаммогучихижизнерадостныхпоколений,нам,ккоторымследуетотнестипророчествоГоспода,чтолюдинекогдабудутрождатьсясседымиволосамиичто Зевс истребит это поколение, как только в нем ясно обозначится названный признак.Историческоеобразованиедолжнодействительносчитатьсяродомприрожденногоседовласия,ите,ктосдетстваносятнасебеегопечать,вынужденывконцеконцовприйтикинстинктивнойверевстаростьчеловечества,астаростииприличествуеттеперьстариковскоезанятие,именно,заглядывание в прошлое, поверка счетов, подведение итогов, поиски утешения в прошлом вформе воспоминаний, короче — историческое образование. Но человеческий род крепок иустойчив и не желает, чтобы его рассматривали в его развитии вперед или назад потысячелетиям или даже сотням тысяч лет, другими словами, он вовсе не желает, как целое,подвергатьсярассмотрениюсостороныбесконечномалогоатома,точки—отдельногочеловека.Ибо что значат каких-нибудь несколько тысячелетий (или, выражаясь иначе, промежутоквремени в 34 следующие друг за другом человеческие жизни, считая по 60 лет в каждой) иможно ли говорить в начале такого периода о «юности», а в конце его уже о «старостичеловечества»?Нескрываетсялискореезаэтойпарализующейверойвуженачавшеесяувяданиечеловечества некоторое недоразумение, выросшее на почве унаследованного от средних вековхристианско-богословскогопредставленияилимыслиоблизкомконцемираиострашномсуде?Непринялолиэтопредставлениелишьновуюформуподвлияниемповышеннойисторическойпотребностивсуде,словнонашаэпохапоследняяизвозможныхисамапризванаорганизоватьтотмировойсуднадвсемпрошлым,которыйхристианскаядогмаожидалаотнюдьнеотлюдей,а

от «Сына Человеческого»? Раньше этоmementomori, обращенное как к человечеству, так и котдельным личностям, представляло вечно терзающее жало и как бы острую вершинусредневекового знания и средневековой совести. Провозглашенный новейшей эпохой в видепротесталозунгmementovivereзвучитпока,говоряоткровенно,довольноробко,произноситсянеполнымголосоми едвалине заключает в себечто-тонеискреннее.Ибочеловечество ещепрочносидитнаmementomoriивыдаетэтообстоятельствосвоейуниверсальнойпотребностьювистории:знание,несмотрянасвоймогучийразмах,несумелоещевырватьсянаволю,глубокоечувствобезнадежностиещеосталосьипринялотуисторическуюокраску,котораявнастоящеевремяокутываетмеланхолическойдымкойвсенашевысшееобразованиеивоспитание.Религия,длякоторойизвсехчасовчеловеческойжизнинаиболееважнымявляетсяпоследний,котораяпредсказываетпрекращениеземнойжизнивообщеизаставляетвсехживущихжить,таксказать,в пятом акте трагедии, конечно, пробуждает глубочайшие и благороднейшие силы, но онавраждебнавсякомунасаждениюнового,всякомусмеломуопыту,всякомусвободномужеланию;она противится всякому полету в область неизвестного, так как там у нее нет нипривязанностей, ни надежд; она мирится с вновь возникающим, только скрепя сердце, чтобыприпервомудобномслучаеотодвинутьеговсторонуипринестивжертву,каксоблазнкжизни,какложьвоценкебытия.Тоже,чтосделалифлорентийцы,когдаподвпечатлениемпокаянныхпроповедей Савонаролы они устроили знаменитое аутодафе из картин, рукописей, зеркал имасок, готово сделать христианство с каждой культурой, которая побуждает к стремлениювперед и избирает своим девизом упомянутоеmemento vivere, и если оно не может добитьсяэтогопрямымпутем,безоколичностей,т.е.путемприменениясилы,тоонодостигаетвсежеэтой своей цели, действуя в союзе с историческим образованием, по большей части даже безведома последнего, и, говоря затем от его имени, пожимая плечами, отрицает все вновьвозникающее,стараясьнаброситьнанегооттенокчего-токрайнезапоздалогоисвойственногоэпигонам, короче говоря, характер прирожденной седины. Проникнутые горечью иглубокомысленно-серьезные размышления о тщете всего земного, о близости страшного судаприняли теперь более утонченную форму скептического сознания, в силу которого бытьзнакомымсовсем,чтопроисходилораньше,хорошопотому,чтовсеравноужеслишкомпоздно,чтобы создать что-нибудь лучшее. Таким путем историческое чувство делает обладателей егопассивными и ретроспективными, и разве только в момент минутного самозабвения, когдаименно это чувство временно перестает действовать, страдающий исторической лихорадкойчеловек становится активным, чтобы сейчас же по совершении какого-либо действияподвергнутьегоанатомическомусечению,задержатьприпомощианалитическогорассмотрениядальнейшее его влияниеипрепарировать егокак«историю».В этомсмыслемыещеживемвсредние века, а история продолжает оставаться замаскированной теологией, так же как ипочтительность, с которой неученый профан относится к касте ученых, ведет своепроисхождениеотблагоговенияпереддуховнымилицами.То,чтораньшевоздавалосьцеркви,товоздаетсяитеперь,хотявболеескромныхразмерах,науке;нофактэтойжертвывообщеестьрезультат прежнего влияния церкви, а не современного духа, который при всех своих другихдостоинствахотличается,какизвестно.некоторойскаредностьюиплохознакомсблагороднойдобродетельющедрости.

Бытьможет, этот выводнепонравитсяи встретит такжемало сочувствия, как сделаннаявыше попытка вывести избыток истории из средневекового memento mori, а также из тойбезнадежности, с которой христианство в глубине своего сердца относится ко всем грядущимэпохам земного существования. Пусть попытаются подыскать на место приведенногообъяснения, принятого мною также не совсем без колебаний, лучшие объяснения, ибо чтокасаетсяпроисхожденияисторическогообразования—иеговнутреннего,вовсехотношениях

коренного противоречия духу «нового времени» и «современного сознания», — то этопроисхождение должно быть, в свою очередь, объяснено исторически, история должна самаразрешить проблему истории, знание должно обратить своежало против самого себя— этоттройной долг и есть императив духа «нового времени», если действительно в последнемимеются элементычего-тонового,могучего,жизнеспособногоиизначального.Илижеправыте, которые говорят, что мы, немцы, оставляя в стороне романские народы, во всех высшихпроявленияхкультурыосужденыбытьпостояннотолько«потомками»потому,чтомытолькоиможем быть ими; это весьма спорное положение было высказано однажды ВильгельмомВаккернагелем в такой форме: «Мы, немцы, народ потомков, мы со всем нашим высшимзнанием и даже с нашей верой только наследники античного мира; даже те, кто, будучивраждебнок этомунастроенными,инехотелибыэтого, вдыхаютнепрерывнонаряду сдухомхристианства также и бессмертный дух древнеклассического образования, и если бы кому-нибудьудалосьисключитьэтидваэлементаизжизненнойатмосферы,окружающейвнутреннегочеловека, то вряд ли от нее осталось бы даже столько, сколько необходимо для поддержаниядуховнойжизни».Ноеслибыдажемыохотноуспокоилисьнатом,чтонашепризвание—бытьнаследниками древнего мира, если бы мы даже решились неуклонно рассматривать это нашепризваниевовсейегострогостиивеличииивэтойнеуклонностивиделибынашепочетноеиединственное преимущество, то мы, тем не менее, были бы вынуждены спросить себя,действительноли вечноенашеназначение должно заключаться в том, чтобыбытьпитомцамидревнегомиранаегосклоне:будетженамкогда-нибудьразрешеноставитьсебешагзашагомвсеболеевысокиеидалекиецели,когда-нибудьбудетжезанамипризнанатазаслуга,чтомывоспроизвели в себе дух александрийско-римской культуры — и это благодаря нашейсклонности к универсальной истории — в таких плодотворных и грандиозных формах, чтоимеемправотеперь,вкачествеблагороднейшейнаграды,поставитьсебеещеболееграндиознуюзадачу—связатьсебясмиром,лежащимзаивместестемнадалександрийскойэпохой,исмелонаправить свои поиски за идеалами в древнегреческий мир великого, естественного ичеловеческого.Нотаммывидимреальностьпосуществунеисторическойкультурыивместестем, несмотря на это или скорее благодаря этому, культурынесказанно богатой ижизненной.Еслибыдажемы,немцы,былинечеминым,какпотомками,мымоглибырассматриватьтакуюкультуру как наследство, которое мы должны усвоить себе, видеть наше величие и гордостьименновкачествепотомков.

Этиммыхотимсказатьодно,итолькоодно,чтодажестольтягостноеиногдапредставлениео себе как об эпигонах может, при условии широкого его понимания, обусловить как дляотдельныхлиц,такидляцелогонародавесьмаважныепоследствияиполноенадеждывлечениекбудущемуименнопостольку,посколькумысмотримнасебякакнанаследниковипотомковизумительных сил классическогомира и посколькумы в этом усматриваем нашу честь, нашеотличие.Номыникоимобразомнедолжнысмотретьнасебякакнавыцветшихизахиревшихпоследышейсильныхпоколений,—последышей,ведущихжалкоесуществованиеантиквариевимогильщиков этихпоколенийТакимпоследышамдействительновыпадаетвуделироническоесуществование:разрушениеследуетзанимипопятамнавсемтеченииихубогогожизненногостранствия; они содрогаются перед этим разрушением, наслаждаясь прошлым, ибо онипредставляют собой ходячую память, и в то же время их воспоминание без наследников неимеет никакой цены. Поэтому в их душе живет смутное чувство, что их жизнь естьнесправедливость,ибоонанеможетбытьоправдананикакойгрядущейжизнью.

Представим себе, что эти последыши-антикварии внезапно решились бы заменить такоеиронически-болезненное самоограничение беззастенчивостью; представим себе, что онизычнымголосомвозвестилибы:нашепоколениенавершинесвоегоразвития,иботолькотеперь

оно обладает знанием о самом себе и только теперь оно само себе открылось,—и тогдамыимели бы зрелище, которое могло бы прекрасно проиллюстрировать загадочное значение длянемецкого образования одной весьма знаменитой философской системы. Я думаю, что вистории немецкой образованности за последнее столетие мы не найдем ни одного опасногоколебания или уклонения, которое не стало еще опаснее благодаря громадному ипродолжающемуся до настоящей минуты влиянию этой философии, именно гегелевской.Поистине парализует и удручает вера в то, что ты последыш времен, но ужасной иразрушительной представляется эта вера, когда в один прекрасный день она путем дерзкогоповорота мыслей начинает обоготворять этого последыша как истинную цель и смысл всегопредшествовавшегоразвития,авученомубожествееговидитзавершениевсемирнойистории.Такойспособмышленияприучилнемцевговоритьо«мировомпроцессе»иоправдыватьсвоюэпохукакнеобходимыйрезультатвсемирногопроцесса;этаточказренияпоставилаисториюнаместодругихдуховныхсил,искусстваирелигии,какединственнуюверховнуюсилу,посколькуона является «реализующим самое себя понятием», «диалектикой духа народов» и «мировымсудом».

ЭтупонятуюнагегелевскийладисториювнасмешкуназвализемнымшествиемБога,хотяназванныйБог есть, в своюочередь, лишьпродукт самойистории.Но этотБог стал сам себепрозрачно ясным и понятным в недрах гегелевскогомозга и успел пройти все диалектическивозможныеступенисвоегоразвития,вплотьдоупомянутогосамооткровения,такчтодляГегелявершина и конечный пункт мирового процесса совпали в его собственном берлинскомсуществовании. Мало того, ему бы следовало сказать, что все, что произойдет после него, всущностидолжнорассматриватьсятолькокакмузыкальнаякодавсемирно-историческогорондоили, еще точнее, как нечто совершенно ненужное и лишнее. Этого он не сказал, но зато онпривил пропитанным его философской закваской поколениям то восхищение перед «властьюистории», которое на практике постоянно вырождается в голое преклонение перед успехомиидолопоклонствопередфактом,длякаковойцелитеперьприспособиликрайнемифологическоеи, сверх того, весьма немецкое выражение «считаться с фактами». Но кто привык с самогоначалагнутьспинуисклонятьголовуперед«властьюистории»,тотподконецстанет,подобнокитайскому болванчику, механически поддакивать всякой власти, будет ли то правительство,общественноемнениеиличисленноебольшинство,идвигать своимичленамистрогов такт сдвижениями нитки, за которую дергает какая-нибудь управляющая им «власть». Если каждыйуспех заключает в себе какую-нибудь разумную необходимость, если каждое событие естьпобедалогическогоили«идеи»,тогданамостаетсятолькостремительнопреклонитьколениивэтой позе пройти всю лестницу «успехов»! И после этого вы говорите, что время господствамифологии прошло или что религии находятся в состоянии вымирания? Взгляните только нарелигию исторического могущества, обратите внимание на священнослужителей мифологииидей и их израненные колена!И разве мы не видим, что даже сами добродетелишествуют всвите этой новой веры? Разве это не самоотречение, когда исторический человек позволяетпревратитьсебявобъективноезеркало?Развеэтоневеликодушие,когдаонотрекаетсяотвсякойвластинанебеиземле,преклоняясьвлицекаждойвластипередвластьювсебе?Развеэтонесправедливость, когда он постоянно держит в руках весы, взвешивающие власти, зорконаблюдая, которая, как более могущественная и тяжелая, перевесит другую? А какойшколойблагоприличияявляетсятакоеотношениекистории!Всерассматриватьобъективно,ниначтонегневаться,ничегонелюбить,всепонимать—этоделаетчеловекастолькроткимигибким;идаже тогда, когда один из воспитанников названной школы начинает публично негодовать ираздражаться,этомутолькорадуются,ибовсехорошознают,чтоэтонужнопониматьвсмыслеартистическомичтоэтоестьiraиstudiumивтожевремявполнеsineiraetstudio.

Какими устарелыми должны казаться мысли, которые вызывают в моей душе зрелищетакогосочетаниямифологииидобродетели!Номненадоихкак-нибудьвысказать,ипустьихосмеивают,сколькохотят.Ябысказалтак:историяпостояннотвердит:«такбылооднажды»,амораль:«вынедолжны»или«вынедолжныбылибы».Сэтойточкизренияисторияявляетсявдействительностикомпендиумомфактическойбезнравственности.Вкакуюгрубуюошибкувпалбы тот, кто стал бы рассматривать историю в то же время и как судью этой фактическойбезнравственности!Так,например,тотфакт,чтоРафаэльдолженбылумереть,едвадостигнув36лет,оскорбляетнашенравственноечувство:существо,подобноеРафаэлю,недолжноумирать.Если же вы хотите прийти на помощь истории в качестве апологетов факта, вы скажете: онвыразилвсе,чтоимелвыразить, а еслибыипродолжалжить, томогбыпостоянносоздаватьпрекрасное,подобноепрежнему,аненовуюкрасотуит.д.Но,идяэтимпутем,выстановитесьадвокатамидьяволаиименнопотому,чтовыизуспеха,изфактаделаетесебеидола,втовремякакфактвсегдаглупивовсевременапоходилскореенательца,чемнаБога.Нокрометого,вам,как апологетамистории, служит суфлеромтакжеиневежество:ибо толькопотому,чтовынезнаете, что представляет собой такая natura naturans, как Рафаэль, вы можете оставатьсяравнодушнымктому,чтоонбыличтоегобольшенебудет.ПоповодуГетенаснедавнотожекто-тохотелпросветить,утверждая,чтовсвои82годаонужепережилсебя;аявсе-такиохотнопроменял бы целые возы свежих высокосовременныхжизней на несколько лет «пережившегосебя»Гете,чтобыбытьещеучастникомтаковыхбесед,какиевелГетесЭккерманом,ичтобыэтимспособомизбавитьсяотвсехсовременныхпоученийсосторонылегионеровминуты.Скольнемногиеизживущихимеютвообщеправожить,когдатакиелюдиумирают!Чтоживымногиеичто тех немногих уже нет в живых, это только грубая истина, т. е. непоправимая глупость,неуклюжее«такужзаведено»,противопоставленноеморальному«этогонедолжнобылобыть».Да, противопоставленное моральному! Ибо о какой бы добродетели мы ни говорили — осправедливости,овеликодушии,охрабрости,омудростиисостраданиичеловека,—вездеондобродетелен потому, что он восстает против этой слепой власти фактов, против тираниидействительного и подчиняется при этом законам, которые не тождественны с законамиисторическихприливовиотливов.Онплыветвсегдапротивисторическоготечения,боретсялион со своими страстями, как ближайшей к нему формой окружающей его нелепойдействительности,илистремитсябытьчестным,втовремякаквокругнеголожьплететсвоиблестящиесети.Еслибыдажевообщеисториянепредставляласобойничего,кроме«мировойсистемы страсти и заблуждения», то человек должен был бы так читать ее, как Гете некогдасоветовалчитать«Вертера»,т.е.слышатьвнейзов:«Будьмужеминеследуймоемупримеру!»Ксчастью,онасохраняетипамятьовеликихборцахпротивистории,т.е.противслепойвластидействительного, и пригвождает себя сама к позорному столбу тем, что выделяет в качествеподлинныхисторическихнатурименно тенатуры, которые,мало заботясьо«таконо есть», срадостнойгордостьюподчиняютсвоюдеятельностьпринципу«такдолжнобыть».Нехоронитьсвое собственное поколение, но создать новое поколение — вот цель, которая неустанноувлекает их вперед; и если даже сами они родились последышами — существует такой роджизни,которыйможетзаставитьзабытьэто,—грядущеепоколениебудетзнатьихтолькокакпервенцев.

9

Не есть ли, быть может, наше время такой первенец? — И в самом деле, острота егоисторическогочувства так великаи выражается в стольуниверсальнойипрямобезграничной

форме,чтопокрайнеймеревэтомбудущиеэпохипризнаютегопервенство—есливообщеэтибудущие эпохи в смысле культурном когда-либо наступят. Но именно в этом пункте остаетсявозможность тяжелых сомнений. В современном человеке рядом с гордостью уживаетсяироническоеотношениексамомусебе,сознание,чтоемуприходитсяжитьвисторизирующемикакбывечернемнастроении,истрах,чтооннесумеетничегосохранитьдлябудущегоизсвоихюношеских надежд и юношеских сил. В некоторых отношениях идут еще дальше, вплоть доцинизма, оправдывая исторический ход вещей или даже всего мирового развитияисключительновинтересахсовременногочеловекасогласноциническомуканону:именнотакделоидолжнобылобыть,каконосейчаспроисходит,именнотаким,анедругимдолженбылсделатьсячеловек,какимиявляютсятеперьлюди,противэтойнеобходимостиниктонедолженвосставать. Под спасительную сень такого рода цинизма спешит укрыться тот, кто не можетвыдержать состояния иронии; помимо этого последнее десятилетие предоставило в егораспоряжениеодноизсвоихлучшихизобретений—именногромкуюизакругленнуюфразудлявыраженияэтогоцинизма,характеризуяегосвоевременноеинезнающеесомненийотношениек жизни как «полное растворение личности в мировом процессе». Личность и мировойпроцесс! Мировой процесс и личность земной блохи! Когда же мы, наконец, устанем вечноповторятьэтугиперболуизгипербол,твердитьэтовыражение:«Мир,мир,мир»,втовремякакпо совести каждый из нас должен был бы лишь повторять: «Человек, человек, человек!»Наследникигрековиримлян?Христианства?Этовглазахциниковнеимеетникакойцены,нонаследникимировогопроцесса!Вершиныимишенимировогопроцесса!Смыслиразгадкавсехзагадок становления, отлившиеся в форму современного человека, этого наиболее зрелого извсех плодов древа познания! — вот что я называю высокоразвитым самомнением; по этомупризнаку можно узнать первенцев всех эпох, если бы даже они и явились последними. Такдалекоещенезаносилосьникогдаисторическоесозерцание,дажеитогда,когдаоновиделосны;иботеперьисториячеловечестваестьтолькопродолжениеисторииживотногоирастительногоцарства; даже на дне морском исторический универсалист ухитряется находить свои следы ввиде живой слизи. Если мы удивляемся громадности пути, пройденного уже человеком, какнекоемучуду,товзорнашостанавливаетсясголовокружительнымизумлением,какнаещеболеепоразительном чуде, на современном человеке, который достиг того, что может мысленнопроследитьвесьэтотпуть;онгордостоитнавершинепирамидымировогопроцесса;закладываяпоследний,замковыйкаменьсвоегопознания,онкакбыхочеткрикнутьприслушивающейсякегословамприроде:«Мыуцели,мы—самацель,мы—венецприроды!»Надменныйевропеецдевятнадцатого столетия, ты неистовствуешь! Твое знание не завершает природу, а, напротив,убиваеттвоюсобственную.Сопоставьхотьоднаждывысотутвоегопознаниясглубинойтвоейнемощивдействии.Цепляясьзасолнечныелучизнания,ты,правда,поднимаешьсявсеближекнебу,нотакжеиспускаешьсявхаос.Твойспособпередвижения,именнокарабканиевверхполестницезнания,являетсядлятебяроковым;основаипочваускользаютиз-подтвоихногкуда-товнеизвестное;жизньтвоялишаетсявсехточекопорыидержитсятольконапаутинныхнитях,которыервутсяприкаждомновомусилиитвоегопознания.—Нонестоитбольшетратитьпоэтомуповодусерьезныхслов,когдаможносказатьнечтовеселое.

Неистово-необдуманное раздробление и разрушение всех фундаментов, растворение их внепрерывно-текучее и расплывающееся становление, неустанное расщепление иисторизирование всего прошлого современным человеком — этим большим пауком-крестовиком в центре всемирной паутины — пусть занимают и озабочивают моралиста,художника, верующего и даже государственного человека; насже пусть сегодня позабавит всеэто,созерцаемоевблестящемволшебномзеркалефилософа-пародиста,вголовекоторогонашевремя дошло до иронического отношения к самому себе, и притом явно «до нечестивости»

(говоряпо-гетевски).Гегельгде-топоучаетнас,что«когдадухделаетшагвперед,тофилософыдвигаются вместе с ним»: наша эпоха сделала такойшаг вперед в направлении ироническогосамопознанияи—гляди-ка!ЭдфонГартманочутилсятуткактутисоздалсвоюзнаменитуюфилософию бессознательного или, говоря точнее, свою философию бессознательной иронии.Редко нам случалось встречать более забавную выдумку и более удачные образчикифилософскогоплутовства,чемвсочиненияхГартмана;ктонеуяснилсебепроцессастановленияили не освободился внутренне от него благодаря Гартману, тот действительно созрел дляпрошедшеговремени.Началоицельмировогопроцесса,отпервогонедоумениясознанияидоегообратногопогружениявничто,вместесточноформулированнойзадачейнашегопоколенияпоотношениюкмировомупроцессу,—всеэтоизображеносточкизрениябессознательного,вкотором столь остроумно найден источник вдохновения и которое освещено каким-тоапокалиптическимсветом,всеподделаностольискусноистакойискреннейсерьезностью,какбудто это действительно серьезная философия, а не философия в шутку, и все это, взятое вцелом,заставляетвидетьвавторепервогофилософскогопародиставсехвремен;принесемввидуэтого жертву на его алтарь, пусть этой жертвой изобретателю истинного универсальноголекарствабудетлокон—воспользуемсяукраденнымуШлейермахеравыражениемвосхищения.Ибо, в самом деле, какое лекарство может быть действеннее против избытка историческогообразования, как не гартмановская пародия на всемирную историю? Если бы мы захотеливыразить без прикрас то, что Гартман возвещает нам с высоты своего окутанного курениямитреножника бессознательной иронии, то мы должны были бы сказать: он возвещает нам, чтонаше время именно таково, каким оно должно было быть, чтобы человечество вдругпочувствовало,чтоснегорешительнодовольнотакогосуществования,чемумыотвсегосердцаверим. То ужасное закостенение нашего времени, то беспокойное постукивание костями,котороеДавидШтраусвсвоейнаивностиизобразилнамкакпрекраснейшуюдействительность,уГартмананаходитсвоеоправданиенетолько,таксказать,сзади,excausisefficientibus,нодажеи спереди, ex causa finali (из действующихпричин…из конечнойпричины, лат.—Ред.); этотшутник рассматривает нашу эпоху в свете дня страшного суда, причем оказывается, что онаоченьхорошаименнодлятого,ктосамищетвозможноострыхстраданийотнеудобоваримостижизнииктождетнедождетсянаступлениястрашногосуда.Правда,Гартманназываетвозраст,ккоторомутеперьприближаетсячеловечество,«возрастомвозмужалости»,атаковым,сеготочкизрения, должно считаться то счастливое состояние, когда господствует только одна «золотаяпосредственность»икогдаискусстводелаетсятем,чемпримернодля«берлинскогобиржевикаявляется вечером фарс», когда «нет спроса на гениев, потому что это равносильно было быметаниюбисерапередсвиньямиилижепотомучтонашаэпохашагнулачерезстадию,которойприличествовалигении,кболееважнойстадии»,именноктойстадиисоциальногоразвития,вкоторойкаждыйработник«благодарярабочемувремени,оставляющемуемудостаточныйдосугдляегоинтеллектуальныхзапросов,можетвестикомфортабельноесуществование».

Ах,шутникизшутников,тывысказываешьстрастноежеланиесовременногочеловечества,нотебевтожевремяизвестно,чтозапризракугрожаетчеловечествувконцеэтоговозрастаеговозмужалостикакрезультаттакогоинтеллектуальногоразвитиядозолотойпосредственности—именноотвращение.Совершенноясно,чтосейчасположениеделкрайненеутешительно,ночтовбудущембудетещехуже:«антихриствсеширеиширераскидываетсвоисети»,нотакдолжнобыть, так должно происходить и впредь, ибо тем самым мы находимся на вернейшем пути котвращениюотвсегосуществующего.«Поэтомувпередпопутипроцессажизнибезколебаний,как работники в вертограде Господнем, ибо только один процесс сам по себе может наспривестикспасению!»ВертоградГоспода!Процесс!Кспасению!Развевэтихсловахневидноине слышно голоса исторического образования, знающего только слово «становиться»,

умышленно замаскированного уродливой пародией и под прикрытием нелепой маскирассказывающего о себе самые невероятные небылицы! Ибо чего, в сущности, требует отработниковввертоградеГосподнемэтотобращенныйкнимлукавыйпризыв?Ккакойработевоимянеустанногодвижениявпередпризываетих?Или,формулируятотжевопросиначе:чтоещенужно сделать исторически образованному человеку, фанатику процесса, плывущему в потокестановления и уже захлебнувшемуся в нем, чтобы собрать жатву отвращения, этотдрагоценнейшийплодвертоградаГосподня?—Емуничегоненужнопредпринимать,атолькопродолжать жить, как он жил раньше, продолжать любить то, что он любил, продолжатьненавидетьто,чтоонненавиделдосихпор,ипродолжатьчитатьгазеты,которыеончиталдосихпор;длянегосуществуетлишьодингрех—житьиначе,чемонжилдосихпор.Акаконжил до сих пор, об этом нам говорит с лапидарной яростью та знаменитая страница снапечатаннымикрупнымшрифтомтезисами,поповодукоторыхвсясовременнаяобразованнаячернь впала в слепой восторг и восторженное бешенство, ибо в этих тезисах она усмотрелаоправдание своему собственному существованию, и притом оправдание с какой-тоапокалиптической точки зрения. Ибо от каждой отдельной личности наш бессознательныйпародист требовал «полного растворения личности в мировом процессе ради конечной целипоследнего,т.е.спасениемира»—или,ещеяснееипрозрачнее:«Утверждениеволикжизнипровозглашается нами как единственно правильной предварительный принцип: ибо толькопутем полного слияния личности с жизнью и ее страданиями, а не путем малодушногосамоотречения личности и удаления от света может быть что-нибудь сделано для мировогопроцесса»; «Стремление к отрицанию индивидуальной воли так же глупо и бесполезно, каксамоубийство, или, может быть, даже еще глупее»; «Мыслящий читатель поймет и бездальнейших указаний, какую форму должна получить основанная на этих принципахпрактическая философия и то, что такая философия должна влечь за собой не разлад, апримирениесжизнью».

Мыслящий читатель поймет это; и как могли не понять Гартмана! И сколь бесконечнозабавно,чтоегонеправильнопонимали!Инаходятсялюди,которыеговорят,чтосовременныенемцы очень проницательны? Один прямодушный англичанин констатирует у них отсутствиеdelicacyofperception (утонченностьвосприятия.—Ред.)идажеосмеливаетсяутверждать,что«in the German mind there does infelicitous» («Немецкий ум оставляет впечатление чего-товывихнутого,чего-топритуплённого,неуклюжегоинесчастного».—Ред.)—согласилсялибысэтим великий немецкий пародист? Хотя, по его объяснению, мы и приближаемся к «томуидеальномусостоянию,вкоторомчеловеческийродбудетсознательнотворитьсвоюисторию»,но совершенно ясно, что мы довольно далеки от того еще более идеального состояния, когдачеловечество сможет вполне сознательно прочесть книгу Гартмана. Когда же такое времянаступит,тониодинчеловекнесумеетпроизнестибезулыбкислова«мировойпроцесс»,ибопри этом он непременно вспомнит о том времени, когда евангиле-пародия Гартманавоспринималось, впитывалось, оспаривалось, прочитывалось, распространялось иканонизировалось со всейпростоватостьюупомянутого germanmindилидаже, по выражениюГете, с «гримасничающей серьезностью совы». Но мир должен идти вперед, а то идеальноесостояние, о которомшла речь выше, не может быть создано грезами, оно может быть лишьдобытовборьбеизавоевано,ипутькспасению,кизбавлениюотмнимойсовинойсерьезностилежит через веселую жизнерадостность. Это будет такое время, когда станут благоразумновоздерживатьсяотвсякихконструктивныхпредположенийнасчетмировогопроцессаилидажеистории человечества,— такое время, когда в центре внимания будут уже не массы, а сноваотдельные личности, образующие род моста через необозримый поток становления. И этиличности не представляют собой звеньев какого-нибудь процесса, но живут как бы

одновременно и вне времени благодаря истории, которая делает возможным такоесотрудничество; они составляют как бы республику гениальных людей, о которой где-торассказывает Шопенгауэр: один великан окликает другого через пустынные промежуткивремени, и эти беседыисполинов духапродолжаются, ненарушаемыерезвой суетойшумногопоколения карликов, которые копошатся у их ног. Задача истории заключается в том, чтобыслужить посредницей между ними и этим путем снова и снова способствовать созданиювеликогоидаватьемусилы.Нет,цельчеловечестванеможетлежатьвконцеего,атольковегосовершеннейшихэкземплярах.

Наэто,правда,нашкомиксосвоейдостойнойудивлениядиалектикой,котораявтакойжестепенинеподдельна,вкакойеепоклонникизаслуживаютудивления,возражаетнам:«Такжемало, как с понятием развития совместимо было бы допущение бесконечнойпродолжительности мирового процесса в прошлом, ибо в этом случае все мыслимые формыразвитиябылибыужеосуществлены,чегомы,однако,невидим(каковхитрец!),стольжемаломожеммыдопуститьбесконечноепродолжениепроцессавбудущем;оба этидопущениябылибыравносильныупразднениюпонятияразвитиявнаправлениикопределеннойцели(ещераз-каковхитрец!)иуподобилибымировойпроцессработеДанаид.Полнаяжепобедалогическогонаднелогическим(о,хитрецизхитрецов!)должнасовпадатьсокончаниеммировогопроцессаво времени, т. е. с днем страшного суда!»Нет, ясный и насмешливый дух, пока нелогическоепродолжаетвластвоватьтакже,каксейчас,пока,например,о«мировомпроцессе»можнопривсеобщемодобрениирассуждатьтак,кактырассуждаешь,деньстрашногосудаещедалек:ибонаэтойземлеещеслишкомсветлоирадостно,ещецветутнекоторыеиллюзиивроде,например,иллюзиитвоихсовременниковотносительнотебя,мыещенедостаточнозрелыдлятого,чтобыбыть снова низринутыми в твое ничто: ибо мы верим в то, что здесь, на земле станет ещевеселее, как только начнут правильно понимать тебя, о непонятыйБессознательный.Еслижевсе-таки отвращение с силой овладеет человечеством, как ты это предсказывал твоимчитателям, если твоя характеристика современности и будущего окажется правильной — аникто ведь не относился к ним с таким презрением и отвращением, как ты, — то я готовголосоватьвместесбольшинствомвпредложеннойтобойформезато,чтобытвоймирпогибвближайшую субботу в 12 часов ночи; и принятый нами закон пусть заканчивается такимисловами: с завтрашнего дня время больше не существует и ни одна газета не будет большевыходить. Но может быть, ожидаемого действия не последует и наше голосование будетнапрасно: ну, тогда у нас, во всяком случае, останется достаточно времени для следующегоинтересного эксперимента. Возьмем весы и положим на одну чашу гартмановскоеБессознательное, а на другую — гартмановский Мировой процесс. Есть люди, которыеполагают, что чаши весов будут в равновесии: ибо в каждой чаше мы имели бы по одномуодинаковоплохомусловуипооднойудачнойшутке.—Когдавсепоймут,чтоГартманшутил,тоужениктонебудет говоритьо «мировомпроцессе»Гартманаиначе как только вшутку.Инасамом деле, уже давно пора пустить в ход против излишеств исторического чувства, противчрезмерногоувлеченияпроцессомвущерббытиюижизни,противнеобдуманногоотодвиганиявсехперспективвсеимеющеесявнашемраспоряженииоружиесатирическойзлости;атворцуфилософии«бессознательного»нужнопоставитьвнеумирающуюзаслугу,чтоонпервыйживопочувствовалвсетосмешное,чтосвязаноспредставлением«мировогопроцесса»,аещеживеесумел дать это почувствовать своим читателям при помощи нарочитой серьезности своегоизложения.Длячего существует «мир», для чего существует «человечество»—этиммыпоказаниматься не станем, разве только мы бы вздумали немного позабавиться: ибо дерзостьмаленького червяка-человека не есть ли самое забавное и самое веселое из всегосовершающегося на земной сцене; но для чего существует отдельный человек— вот что ты

долженспроситьусамогосебя,иеслибыниктонесумелтебеответитьнаэто,тотыдолженпопытаться найти оправдание своему существованию, как бы a posteriori, ставя себе самомуизвестныезадачи,известныецели,известное«ради»,высокоеиблагородное«ради».Пустьтебяждет на этом пути даже гибель— я не знаю лучшего жизненного жребия, как погибнуть отвеликогоиневозможного,animaemagnaeprodigus(нещадясвоейдорогойжизни.—Ред.).Еслиже,напротив,ученияоверховностистановления,отекучестивсехпонятий,типовиродов,оботсутствии серьезного различия между человеком и животным,— учения, которые я считаюхотя и истинными, но смертоносными,—будут хотя бы в течение одного человеческого векараспространяться среди народных масс с обычным для нашего времени просветительскимрвением,тониктонедолженудивлятьсятому,чтонародбудетгибнутьблагодаряэгоистическоймелочности и эгоистическому ничтожеству, благодаря закостенению и себялюбию,предварительнорасколовшисьначастиипереставбытьнародом;наместопоследнегонааренебудущего,можетбыть,появятсясистемыотдельныхэгоизмов,будутобразовыватьсябратствавцелях хищнической эксплуатации всех стоящих вне братств и тому подобные созданияутилитарной пошлости. Чтобы расчистить почву для таких организаций, нужно толькопродолжатьизлагатьисториюсточкизрениямассистаратьсяоткрытьвисториитакиезаконы,которыемогутбытьвыведеныизпотребностейэтихмасс,т.е.законовдвижениянизшихслоевобщества.Массыпредставляютсямнедостойнымивниманиятольковтрехотношениях:преждевсего,какплохиекопиивеликихлюдей,изготовленныенаплохойбумагесостертыхнегативов,затем,какпротиводействиевеликимлюдями,наконец,какорудиевеликихлюдей;востальномжепобериихчертистатистика!Как!Статистика,повашемумнению,доказывает,чтовисторииесть законы? Законы? Да, она показывает нам, насколько пошла и до тошноты однообразнамасса;норазведействиесилтяготения,глупости,рабскогоподражания,любвииголодаможноназыватьзаконами?Хорошо,допустимэто;нотогдамыдолжныпризнатьправильностьитакогоположения: поскольку в истории действуют законы, постольку эти законы не имеют никакойцены, как не имеет никакой цены тогда и сама история. Но в настоящее время как раз ипользуется всеобщимпризнанием тотродистории, которыйвидит в главныхинстинктахмасснаиболее важные и значительныефакторы истории, а на всех великих людей смотрит как нанаиболееяркоевыражениеих,какнародпузырьков,отражающихсянаповерхностиводы.Приэтоммассасамапосебедолжнапорождатьвеликое,ахаос—порядок;ивзаключение,конечно,затягивают гимн в честь творческих способностей масс. «Великим» с этой точки зренияназывают все то, что двигало в течение более или менее продолжительного времени такимимассамиичтопредставлялособой,какговорят,«историческуюсилу».Нонезначилолибыэтоумышленносмешиватьколичествоикачество?Еслигрубоймассепришласьподушекакая-либоидея,напримеррелигиознаяидея,еслионаупорнозащищалаееивтечениевековцепкозанеедержалась, то следует ли отсюда, что творец данной идеи должен считаться в силу этого итольковсилуэтоговеликимчеловеком?Нопочему,собственно?Благороднейшееивысочайшеесовершеннонедействуетнамассы;историческийуспеххристианства,егоисторическаямощь,живучесть и прочность — все это, к счастью, ничего не говорит в пользу величия егооснователя,ибо,всущности,оноговорилобыпротивнего;номеждунимитемисторическимуспехомхристианствалежитвесьмаземнойитемныйслойстрастей,ошибок,жаждывластиипочестей, действующих и поныне сил imperii romani, т. е. тот слой, от которого христианствополучилоземнойпривкусиземнойпридаток,обусловившиевозможностьегосуществованиявэтоммиреикакбыобеспечившиеегоустойчивость.Величиенедолжнозависетьотуспеха;иДемосфензавоевалвеличие,хотяонинеимелуспеха.Наиболеечистыеинаиболееискренниеизпоследователейхристианствавсегдаотносилисьскептическикегосветскимуспехам,кеготакназываемому«историческомувлиянию»искореестаралисьпарализоватьихразвитие,чем

способствовать им; ибо они обыкновенно ставили себя вне «мира сего» и не заботились о«процессе христианской идеи»; благодаря этому они в большинстве случаев и осталисьсовершенно неизвестными и безымянными в истории. Или, выражаясь по-христиански:владыкоймираивершителемуспехаипрогресса являетсядьявол; он естьистинная силавсехисторических сил и так будет, в сущности, всегда, хотя это, может быть, и покажется весьмаобиднымдляэпохи,котораяпривыклапреклонятьсяпередуспехомиисторическойсилой.Этаэпохаприобрелабольшойнавыкименновискусстведаватьвещамновыеименаидажедьяволаухитрилась окрестить наново. Несомненно, мы переживаем час великой опасности:человечество,по-видимому,весьмаблизкокоткрытиютойистины,чторычагомисторическихдвижений всегда служил эгоизм отдельных лиц, групп илимасс; в тоже время это открытиеотнюдьневозбуждаетнивкомтревоги,напротив,оновозводитсявстепеньзакона:эгоизмдабудетнашимбогом.Опираясьнаэтуновуюверу,мысобираемсясполнейшейсознательностьювозвестизданиебудущейисториинафундаментеэгоизма,нотолькоэтотэгоизмдолженбытьэгоизмомразумным, т. е. таким, который самна себяналагаетизвестныеограничения, чтобыпрочнееукрепитьсявсвоихпозициях,икоторыйизучаетисториюименносцельюузнать,чтопредставляет собой эгоизм неразумный. Такого рода занятие историей научило нас, что вобразовавшейсямировой системе эгоизмовна долю государства выпадает особаямиссия: онодолжностатьпокровителемвсехразумных эгоизмовдля того, чтобыоградитьихприпомощисвоейвоеннойиполицейскойсилыотужасныхвзрывовнеразумногоэгоизма.Длятойжецелинеразумнымипотомуопаснымнароднымирабочиммассамтщательнопрививаетсяистория,иименно история животного царства и история человечества, ибо известно, что даже крупицаисторического образования в состоянии сломить силу грубых и тупых инстинктов и страстейилинаправитьихвруслоутонченногоэгоизма.Insumma:современныйчеловек,говорясловамиЭ. фон Гартмана, «озабочен устройством здесь, на своей земной родине, удобного икомфортабельного жилья, имеющего в виду будущее». Этот же самый писатель называетподобнуюэпоху«возрастомвозмужалостичеловечества»какбывнасмешкунадтем,чтотеперьназывается «мужем», словно под этим последним словом понимается только «трезвыйсебялюбец»; совершенно так же он предсказывает, что за этим возрастом возмужалостинаступит соответствующий возраст старости, также, очевидно, только для того, чтобыпосмеяться над нашими современными старцами, ибо он не раз упоминает о той зрелойсозерцательности,скоторойони«оглядываютсяназад,набурныетреволненияпрожитыхгодов,и понимают всю тщету прежних ложных целей их стремлений». Нет, зрелому возрасту этоголукавого и исторически образованного эгоизма соответствует такой старческий возраст,которыйс отвратительнойиунизительнойжадностьюцепляется зажизнь, а затемпоследнийакт, которым «заканчивается эта странно изменчивая история, второе детство, полнейшеезабвение,лишенноезрения,зубов,вкусаивсего».

Все равно, угрожает ли нашей жизни и нашей культуре опасность от этих беспутных,лишенных зубов и вкуса старцев или от так называемых мужей Гартмана, будем зубамиотстаивать против тех и других права нашей молодости и неустанно защищать в нашеймолодостибудущееотпокушенийэтихиконоборцевбудущего.Новэтойборьбенампредстоитсделать ещеодноособеннонеприятноенаблюдение, а именно, чтоизлишестваисторическогочувства,откоторыхстрадаетсовременность,умышленнопоощряютсяиподдерживаются,стемчтобыиспользоватьихвизвестныхцелях.

Пользуются же ими как средством, чтобы привить юношеству этот столь тщательноповсюдунасаждаемыйэгоизмзрелоговозраста;имипользуются,чтобыпоборотьвюношествеестественное отвращение к этим излишествам при помощи нарочитого научно-магическогоосвещения,вкоторомизображаетсяэтотмужественныйивтожевремянедостойныймужчины

эгоизм.Да,мыхорошо знаем, к какимрезультатамможетпривести чрезмерноепреобладаниеистории, мы слишком хорошо это знаем; оно может в корне подрезать наиболее могучиеинстинктыюности—юношеский огонь,юношеский задор, способность к самозабвениюи клюбви,охладитьпылприсущегоейчувствасправедливости,подавитьилиоттеснитьнавторойплан упорное стремление к медленному созреванию, посредством противоположногостремления возможно скорее сделаться готовым, полезным и продуктивным, привить ядсомнения ее юношеской честности и смелости чувства; более того, история может лишитьюность ее лучшего преимущества— ее способности проникаться глубокой верой в великуюидею и претворять ее в недрах своего существа в еще более великую идею. Все это можетнатворить известный избыток истории, мы это видели; и именно тем, что она путемпостоянногоискажениягоризонтовиперспективиустраненияпредохранительнойатмосферынепозволяет человеку чувствовать и действоватьнеисторически.От безграничных горизонтовонобращаетсятогдаксамомусебе,всвоюузкую,эгоистическуюсферу,вкоторойоннеизбежнозавянетизасохнет;можетбыть,емуудастсятакимспособомдостигнутьблагоразумия,нонивкоем случае мудрости. Он доступен убеждению, он умеет считаться с обстоятельствами иприспособлятьсякним,хорошовладеетсобой,смекаетиумеетизвлекатьвыгодудлясебяидлясвоей партии из чужих выгод или невыгод; он утрачивает совершенно ненужную способностьстыдиться и таким путем, шаг за шагом, превращается в гартмановского зрелого «мужа» и«старца».Ноэтоиестьто,вочтоондолженпревратиться,именновэтомизаключаетсясмыслпредъявляемого теперь с таким цинизмом требования «полного растворения личности вмировомпроцессе»—радицелипоследнего,т.е.спасениямира,какнасуверяетшутникЭ.фонГартман. Ну, воля-то и цель этих гартмановских «мужей» и «старцев» едва ли заключается вспасении мира, но, несомненно, мир был бы ближе ко спасению, если бы ему удалосьизбавитьсяотэтихмужейистарцев.Иботогданаступилобыцарствоюности.

Упомянувши здесь о юности, я готов воскликнуть: земля! земля! Довольно, слишкомдовольноэтихстрастныхисканийиблужданияпочужимнезнакомымморям!Теперьвиднеетсянаконец вдали берег; каков бы ни был этот берег, мы должны к нему пристать, и наихудшаягавань лучше, чем блуждание и возвращение в безнадежную, скептическую бесконечность.Будемкрепкодержатьсянаобретеннойземле,мывсегдасумеемнайтипотомхорошиегаванииоблегчитьпотомствувозможностьпристатькним.

Опасно и полно тревог было это плавание. Как далеки мы теперь от той спокойнойсозерцательности, с котороймынаблюдалиначалоплаваниянашегокорабля!Исследуяшаг зашагомопасностиистории,мыувидели, что самиподвергнутывнаисильнейшей степени всемэтимопасностям;мыносимнасамихсебеследытехстраданий,которыевыпалинадолюлюдейновейшегопоколениявследствиеизбыткаистории,иименноэтоисследование,чегояотнюдьненамерен скрывать от себя, носит вполне современный характер, характер слабовыраженнойиндивидуальности, проявляющейся в неумеренности его критики, в незрелости егочеловечности, в частом переходе от иронии к цинизму, от самоуверенности к скептицизму.Ивсе-такияполагаюсьнатувдохновляющуюсилу,которая,какгений,направляетмойкорабль.Ивсе-таки я верю, что юность направила меня на истинный путь, заставив меня протестоватьпротивисторическогообразованиясовременногоюношестваизаставивменятребовать,чтобычеловекпреждевсегоучилсяжитьичтобы,тольконаучившисьжить,пользовалсяисторией—исключительнодляцелейжизни.Нужнобытьюным,чтобыпониматьэтотпротест,болеетого:при преждевременном седовласии нашего теперешнего юношества нельзя быть достаточноюным, чтобы почувствовать, против чего, в сущности, здесь направлен протест. Я прибегну кпомощи примера. Не далее как столетие тому назад в известной части молодого поколенияГермании пробудилось естественное тяготение к тому, что называют поэзией. Можно ли

заключить отсюда, что поколения,жившие до этого времени и в это самое время, никогда незаикалисьобэтомродеискусства,внутреннеимчуждоминеестественномсихточкизрения?Напротив, мы знаем как раз обратное: что эти поколения по мере своих сил размышляли,писали,спорилио«поэзии»посредствомсловословах,словах,словах.Нотакоенаступающеепробуждение известного слова к жизни вовсе не влекло за собой исчезновения самихсочинителейслов;визвестномсмыслеониживыещеипоныне;ибоесли,какговоритГиббон,нетребуетсяничего,кромевремени,хотяимногоговремени,длятогочтобыпогиблаизвестнаяэпоха,тоточнотакжененужноничего,кромевремени,хотяигораздобольшеговремени,чтобыв Германии, «этой стране постепенности», исчезло навсегда какое-либо ложное понятие. Вовсяком случае понимающих поэзию людей теперь найдется, пожалуй, на сотню больше, чемстолетиетомуназад;можетбыть,черезстолетнайдетсяещесотнялюдей,которыезаэтовремянаучатся понимать, что такое культура, а также и то, что у немцев нет до сих пор никакойкультуры, как бы они ни распространялись и ни важничали на сей счет. Им стольраспространеннаянынеудовлетворенностьнемцевсвоим«образованием»будетказатьсявтакойжестепениневероятнойитакойженелепой,какнам—некогдаобщепризнаннаяклассичностьГотшедаиливозведениеРамлеравсаннемецкогоПиндара.Они,можетбыть,придутквыводу,чтоэтообразованиеестьтолькоизвестныйвидзнанияобобразовании,иктомужесовершенноложногоиповерхностногознания.Ложнымжеиповерхностнымонодолжносчитатьсяименнопотому,чтопротиворечиемеждужизньюизнаниемпринималосьвсегдакакнечтоестественноеи не замечалось наиболее характерное в образовании действительно культурных народовявление,аименно,чтокультураможетвырастииразвитьсялишьнапочвежизни,втовремякакона у немцев как бы прикрепляется к жизни вроде бумажного цветка к торту или, подобносахарной глазури, обливает снаружи торт и потому должна всегда оставаться лживой ибесплодной. Немецкое же воспитание юношества опирается именно на это ложное ибесплодное представление о культуре: конечной целью его, понимаемой в чистом и высокомсмысле, является вовсе не свободный человек культуры, но ученый человек науки, и притомтакойчеловекнауки,которогоможноиспользоватьвозможнораньшеикоторыйотстраняетсяотжизни,чтобывозможноточнеепознатьее;результатомтакоговоспитаниясобщеэмпирическойточкизренияявляетсяисторическо-эстетическийфилистеробразования,умныйнеполетамисамонадеянный болтун о государстве, церкви и искусстве, общее чувствилище для тысячиразнообразных ощущений, ненасытный желудок, который, тем не менее, не знает, что такоенастоящие голод ижажда. Что воспитание, поставившее себе подобные цели и приводящее ктаким результатам, противоестественно, это чувствует только тот, кто еще окончательно несложилсяподвлияниемего, эточувствуеттолькоинстинктюности,иботолькоонасохраняетеще инстинкт естественного, который это воспитание может заглушить лишь при помощиискусственных и насильственных мер. Но кто, в свою очередь, пожелал бы бороться с такимвоспитанием, тот должен помочь юношеству сказать свое слово, тот должен путем уясненияпонятийосветитьпутьдлябессознательногопротестаюношестваисделатьпоследнийвполнесознательнымисмелозаявляющимсвоиправа.Какимжеспособомонможетдостигнутьэтойнесовсемобычнойцели?Преждевсегопутемразрушенияизвестногопредрассудка—аименноверы в необходимость вышеуказанной воспитательной операции. Существует же мнение, чтоневозможна никакая иная действительность, кроме нашей современной, крайне убогой,действительности. Если бы кто-нибудь вздумал проверить этот факт на литературе,посвященнойвысшемушкольномуобразованиюивоспитаниюзапоследниедесятилетия,тоонбылбынеприятноудивлен,заметив,насколько,привсейнеустойчивостипредположенийипривсей остроте противоречий, однообразны господствующие представления о конечной целиобразования, насколько единодушно и решительно продукт предшествующего развития —

«образованныйчеловек»,какеготеперьпонимают,—принимаетсязанеобходимоеиразумноеоснование всякого дальнейшего воспитания. И это единодушие нашло бы себе выражение,вероятно,вследующейформуле:«Юношадолженначатьснаукиобобразовании,нонеснаукиожизни и уж ни в коем случае не с самой жизни или жизненного опыта». Эта наука обобразованиивнедряетсяктомужевголовыюношейкакисторическоезнание;другимисловами,головы их начиняются невероятным количеством понятий, выведенных на основании весьмаотдаленногознакомствасэпохамиинародамипрошлого,ноотнюдьненаоснованиипрямогонаблюдения над жизнью. Страстная потребность юноши узнать что-нибудь собственнымисилами, страстная потребность чувствовать, как внутри него зреет стройная и живая системасобственныхпереживаний,— этипотребности всячески стараются в нем заглушитьи как быопьянить, пробуждая в нем соблазнительную, но ложную уверенность, что можно в течениенемногих лет переработать в себе важнейшие и замечательнейшие результаты опыта прошлыхэпох, и притом величайших из эпох.Это тотже претенциозныйметод, в силу которого нашимолодые художники изучают искусство в музеях и галереях вместо того, чтобы изучать его вмастерских великих художников, и прежде всего в единственной в своем роде мастерскойединственнойвеликоймастерицы—природы.Какбудтоповерхностнойпрогулкиповладениямисториидостаточнодлятого,чтобыперенятьупрошлыхвременихприемыиуловкииусвоитьсебе ихжизненные итоги!Или как будто самажизнь не есть известное ремесло, которое мыдолжныосновательноинеустанноизучатьи,нещадяусилий,упражнятьсявнем, еслимынехотим, чтобы им завладели дилетанты и болтуны! Платон думал, что первое поколение егонового общества (в совершенном государстве) должно быть воспитано при помощи могучейвынужденнойлжи;детидолжныбытьвоспитанывуверенности,чтоониужераньшежилиподземлей, как бы в состоянии сна, где их лепил иформовал по своему усмотрениюфабричныймастер природы. Немыслимо поэтому восставать против прошлого! Немыслимопротиводействовать делу богов! Следующее правило должно считаться ненарушимым закономприроды: кто родился философом, тот сделан из золота, кто родился стражем, тот сделан изсеребра, а ремесленник— из железа и сплавов. Как невозможно, говорит Платон, сплавитьвместе эти металлы, так невозможно будет когда-либо уничтожить кастовое устройство иперемешатькастыдругсдругом;веравaeternaveritasэтогоустройстваиестьфундаментновоговоспитанияивместестемновогогосударства.Совершеннотакжеверитисовременныйнемецв aeterna veritas своего воспитания и своего вида культуры; и все-таки эта вера погибнет, какпогибло бы платоновское государство, если бы необходимой лжи была противопоставленанеобходимаяистина:унемцанетсвоейкультуры,ибооннеможетобладатьеюблагодарясвоемувоспитанию.Онхочетцветкабезкорняистебля,ихочетпоэтомуегонапрасно.Таковапростаяистина,неприятнаяинеизящная,настоящаянеобходимаяистина.

Но в этой необходимой истине должно быть воспитано наше первое поколение, ему,разумеется, придется в особенности сильно страдать от нее, ибо оно должно при помощи еесамосебявоспитывать,ипритомвоспитыватьвсебе,вборьбессамимсобойновыепривычкииновую природу взамен старой и первоначальной природы и привычек, так что оно могло бысказатьсамомусебенастароиспанскомнаречии:«DefiendameDiosdemy»—дазащититменяГосподьотменясамого,т.е.отужепривитоймневоспитаниемприроды.Онодолжноусваиватьсебеэтуистинукаплюзакаплей,какгорькоеипротивноелекарство,икаждыйотдельныйчленэтого поколения должен решиться произнести над самим собой тот приговор, с которым емулегчебылобыпримириться,еслибыонотносилсявообщековсейэпохе:унаснетобразования,мы непригодны для жизни, мы не способны правильно и просто смотреть и слушать, намнедоступно счастье обладания ближайшим и естественным, и до настоящего времени мы незаложилидажефундамента культуры, ибо самине убеждены в том, чтомыживемнастоящей

жизнью. Мы распались на мелкие куски, мы в нашем целом разделены полумеханически навнутреннее и внешнее, мы засыпаны понятиями, как драконовыми зубами, из которыхвырастают понятия-драконы; мы страдаем болезнью слов, не доверяя никакому собственномуощущению,еслионоещенезапечатленовформеслов;вкачестветакоймертвойивтожевремяжутко шевелящейся фабрики понятий и слов я, может быть, еще имею право сказать о себесамом:cogito,ergosum,нонеvivo,ergocogito.Замнойобеспеченоправонапустое«бытие»,аненаполнуюицветущую«жизнь»;моепервоначальноеощущениеслужитмнелишьпорукойвтом,чтояявляюсьмыслящим,ноневтом,чтояявляюсьживымсуществом,порукоювтом,чтоя—неanimal,аразветольковкрайнемслучае—cogitai.Подаритемнесначалажизнь,аяужсоздамвамизнеекультуру!—Таквосклицаеткаждыйотдельныйчленэтогопервогопоколения,ивсеэтиотдельныеличностиимеютвозможностьузнатьдругдругапотакомувотвосклицанию.Ноктоподаритимэтужизнь?

НеБогинечеловек,атолькоихсобственнаяюность:снимитеснееоковы,ивывместеснеюосвободитеижизнь.Ибоонатолькодопорыдовременискрываласьвтемнице,онаещенезасохлаинезавяла—обэтомвыможетеспроситьсамихсебя.

Но она больна, эта освобожденная от оков жизнь, и ее нужно лечить. У нее множествонедугов,еезаставляютстрадатьнетольковоспоминанияопрежнихоковах,ноиноваяболезнь,которая нас здесь главным образом интересует, — историческая болезнь. Избыток историиподорвал пластическую силу жизни, она не способна больше пользоваться прошлым какздоровойпищей.Болезньужасна,итемнеменеееслибыприроданенаделилаюностьдаромясновидения,тониктобынезнал,чтоэтоболезньичторайздоровьянамиутрачен.Тажесамаяюностьприпомощивсе тогоже спасительногоинстинктаприродыугадывает, какимобразоммы могли бы завоевать обратно этот рай; ей известны бальзамы и лекарства противисторическойболезни,противизбыткаисторического:какженазываютсяэтилекарства?

Пусть не удивляются, это названия ядов: средства против исторического называютсянеисторическиминадисторическим.Этитерминывозвращаютнаскисходнымпунктамнашегоисследованияикихспокойствию.

Словом «неисторическое» я обозначаю искусство и способность забывать и замыкатьсявнутри известного ограниченного горизонта, «надисторическим» я называю силы, которыеотвлекаютнашевниманиеотпроцесса становления, сосредоточивая егона том,что сообщаетбытиюхарактервечногоинеизменного,именнонаискусствеирелигии.Наука—ведьоядахговорила бы, конечно, она — видит в этой способности, в этих силах враждебные силы испособности: ибо она считает только такое исследование вещей истинным и правильным и,следовательно, научным, которое видит всюду совершившееся, историческое и нигде не видитсуществующего,вечного;онаживетвовнутреннемпротиворечиисвечнымисиламиискусстваирелигии точно так же, как она ненавидит забвение, эту смерть знания, как она стремитсяуничтожить все ограничения горизонтами и погружает человека в бесконечно-безграничноесветовоеморепознанногостановления.

Какможетонжитьвнем!Подобнотомукакприземлетрясенияхразрушаютсяипустеютгородаичеловеклишьбоязливоинаскоруюрукустроитсвойдомнавулканическойпочве,такжизнь колеблется в своих устоях и лишается силы и мужества, когда под воздействием наукисотрясается почва понятий, отнимая у человека фундамент, на котором покоится егоуверенность и спокойствие, а также веру в устойчивое и вечное. Должна ли господствоватьжизньнадпознанием,наднаукойилипознаниенаджизнью?Какаяиздвухсилестьвысшаяирешающая? Никто не усомнится: жизнь есть высшая, господствующая сила, ибо познание,которое уничтожило бы жизнь, уничтожило бы вместе с нею и само себя. Познаниепредполагает жизнь и поэтому настолько же заинтересовано в сохранении жизни, насколько

каждоесуществозаинтересовановпродолжениисвоегособственногосуществования.Поэтомунаука нуждается в высшем надзоре и контроле; рядом с наукой возникает учение о гигиенежизни, аодноизположенийэтогоучениягласилобытак:неисторическоеинадисторическоедолжны считаться естественными противоядиями против заглушения жизни историческим,против исторической болезни. По всей вероятности, мы, больные историей, будем страдатьтакже и от противоядий. Но то обстоятельство, что противоядия также причиняют намстрадания,неможетсчитатьсяаргументомпротивправильностиизбранногометодалечения.

Ивотвэтом-тояиусматриваюмиссиютогоюношества,тогопервогопоколенияборцовиистребителей змей, которое идет в авангарде более счастливого и более прекрасногообразованияичеловечности,неполучаяотэтогогрядущегосчастьяибудущейкрасотыничего,кромемногообещающегопредчувствия.Этоюноепоколениебудетодновременнострадатьиотболезни,иотпротивоядий,ивсе-такионоимеетбольшеправговоритьосвоемболеекрепкомздоровьеиболееестественнойприроде,чемпредыдущиепоколения—поколенияобразованных«мужей»и«старцев»современности.Миссияжеегозаключаетсявтом,чтобыподорватьверувпонятия, которые господствуюттеперьотносительно«здоровья»и«образования»,и возбудитьненавистьипрезрениекэтимчудовищнымпонятиям-ублюдкам;инаивернейшимпоказателемболеепрочного здоровья этоймолодежидолжнослужитьименното, чтоонадляобозначенияистинной своей сущности не находит подходящего понятия или партийного термина вобращающейся в современной публикемонете слов или понятий, а только в каждую удачнуюминуту своей жизни сознает в себе действие живущей в ней боевой отборочной ирассасывающей силы и всегда повышенного чувства жизни. Можно оспаривать, что этамолодежь уже обладает образованием—но какоймолодежи этомогло быбытьпоставлено вупрек?Можно обвинять ее в грубости и неумеренности— но она еще недостаточно стара иумудренаопытом,чтобысдерживатьсвоипорывы;да,преждевсегоейнетникакойнадобностилицемернопретендоватьна законченноеобразованиеи защищатьего,ибоонаимеетправонавсеутешенияипреимуществаюности, вособенностинапреимуществосмелойине знающейколебанийчестностинаутешениявоодушевляющейнадежды.

Я знаю, что для всех живущих такой надеждой эти обобщения понятны и близки и ихсобственныйопытдастимвозможностьпретворитьихвличнуюдоктрину;остальныеже,бытьможет,неувидятвэтомпоканичего,кромепокрытыхблюд,смогшихбы,пожалуй,оказатьсяипустыми,покудаониоднаждынеизумятсяинеувидятсобственнымиглазами,чтоблюдаполныи что в этих обобщениях заключались уложенные и сжатые нападки, требования, жизненныеинстинктыи страсти, которые, однако, немогли долго лежатьпод спудом.ОтсылаяподобныхскептиковквыводящемувсенасветБожийвремени,явзаключениеобращаюськэтомукругууповающих, чтобы показать им символически ход и течение их исцеления, их избавления отисторическойболезнии,вместестем,ихсобственнуюисториювплотьдомомента,когдаонинастолько оправятся от болезни, что смогут снова заняться историей и под верховнымруководствомжизни использовать прошлое в трояком смысле: монументальном, антикварномили критическом. В этот момент они будут невежественнее наших «образованных»современников,ибоонимногоезабудутидажепотеряютвсякуюохотувообщеинтересоватьсятем,чтоэтиобразованныехотелизнатьпреждевсего;отличительнымиихпризнаками,сточкизрения образованных, будут служить именно их «необразованность», их равнодушие изамкнутость по отношению ко многому окруженному громкой славой и даже к некоторымхорошим вещам.Но зато они станут в этом конечном пункте своего лечения снова людьми иперестанут быть человекоподобными агрегатами, — а это есть нечто! В этом заключенынадежды!Нерадуетсялипритакойперспективесердцеввашейгруди,вы,уповающие?

Нокакмыдостигнемэтойцели?—спроситевы.Дельфийскийбогнапутствуетвасвсамом

началевашегошествияк этойцелиизречением:«Познайсамогосебя».Это трудная заповедь:ибо названный бог «не скрывает ничего и не возвещает ничего, он только показывает», каксказалГераклит.Начтожеонуказываетвам?

В продолжение столетий грекам грозила та же опасность, которой подвергаемся мы,именноопасностьпогибнутьотзатоплениячужимипрошлым—«историей».Ониникогданежили в гордой изолированности; их «образование», напротив, в течение долгого временипредставляло собой хаотическое нагромождение чужеземных, семитических, вавилонских,лидийских,египетскихформипонятий,арелигияихизображаланастоящуюбитвубоговвсегоВостока; совершеннотакже,например,кактеперь«немецкоеобразование»ирелигияявляютсобойхаосборющихсясилвсехчужихстранивсегопрошлого.Ивсе-такиэллинскаякультуранепревратилась в простой агрегат благодаря упомянутой аполлоновской заповеди. Грекипостепенно научились организовывать хаос, этого они достигали тем, что в согласии сдельфийским учением снова вернулись к самим себе, т. е. к своим истинным потребностям,заглушиввсебемнимыепотребности.Этимпутемонисновавернулисебеобладаниесобой;онинеоставалисьдолгопереобремененныминаследникамииэпигонамивсегоВостока;онисумелидаже после тяжелой борьбы с самими собою стать путем применения на практике этогоизречения счастливейшими обогатителями и множителями унаследованных сокровищ,первенцамиипрообразамивсехгрядущихкультурныхнародов.

Вот символ для каждого из нас он должен организовать в себе хаос путем обдуманноговозвращенияк своимистиннымпотребностям.Его честность, все здоровоеиправдивое в егонатуре должно же когда-нибудь возмутиться тем, что его заставляют постоянно говорить счужогоголоса,учитьсяпочужимобразцамиповторятьзадругими;онначинаеттогдапонимать,что культура может стать чем-то большим, чем простой декорациейжизни, т. е., в сущности,лишь известным способом маскирования и прикрытия, ибо всякое украшение скрываетукрашаемое. Таким образом, для него раскрывается истинный характер греческихпредставлений о культуре— в противоположность романским, — о культуре как о новой иулучшеннойPhysis, без разделенияна внешнееи внутреннее, без притворстваи условности, окультурекакполнойсогласованностижизни,мышления,видимостииволи.Такнаучаетсяоннаосновании собственного опыта понимать, что грекам удалось одержать победу над всемидругими культурами благодаря более высокой силе их нравственной природы и что всякоеумножение правдивости должно служить также и подготовлению и развитию истинногообразования, хотя бы эта правдивость и могла при случае причинить серьезный ущерб стольвысоко ныне ценимой образованности, хотя бы она и повлекла за собой падение целойдекоративнойкультуры.

Сумеркикумиров,илиКакфилософствоватьмолотом

Предисловие

Сохранятьвеселоерасположениедухавневеселом,крайнеответственномделе—этооченьнелегко, а между тем веселость необходима; без нее ни в чем не может быть успеха. Толькоизбытоксилыслужитдоказательствомсилы.

Переоценка всех ценностей представляет собой такой мрачный, такой чудовищный знаквопроса,чтонабрасываеттеньдаженатого,ктоегоставит.Подобнаязадачазаставляеткаждуюминутувыбегатьнасолнцеистряхиватьссебябремясерьезности,ставшееневмерутяжелым.Какнеизбавитьсяотнего,нолишьбыизбавиться,надохвататьсязакаждыйслучайкэтомуинебрезговать никаким средством, в особенности же борьбой. Все умы, по мере того как онистановились более вдумчивымии глубокомысленными, всегда считали борьбу великим делом;даже в самих ранах кроется целебная сила. С давних пор любимым моим изречением сталоследующее, заимствованное из источника, который я предпочитаю скрыть от любопытстваученых:increscuntanimi,virescitvolnerevirtus.

Другого рода исцеление, а именно исцеление посредством выведывания тайн у кумиров,ещеболеежелательнодляменяприсуществующихобстоятельствах…Кумировнасветебольше,чем реальных ценностей; таков мой «злой взгляд» на этот мир, такой и мой «злой слух».Исследовать постукиванием и, быть может, услышать вместо ответа те глухие звуки, которыесвидетельствуют о вздутии живота,— какой восторг для человека, обладающего не одной, адвумя парами ушей, для меня, старого психолога и крысолова, перед которым все желающеебытьтайнымстановитсяявным.

Иэтастатья,такжекаки«ПадениеВагнера»,естьпреждевсегоотдых,солнечноепятно,скачокпсихологавсторонупраздности.А,можетбыть,иноваявойна?..Этамаленькаястатьяесть объявление великой войны. Я на этот раз выстукиваю молотом, как камертоном, невременные или случайные кумиры, а вечные, более древние, более самоуверенные, болеевздутыекумиры…авместестемиболеепустые…Этонемешает,однако,тому,чтоимверятбольше,чемдругим,авважнейшихслучаяхутверждают,чтоэтосовсемнекумиры…

Изреченияистрелы

1.Праздностьестьматьпсихологии.Как?Развепсихологияпорок?2.Дажесамыйотважныйизнасробеетпередсобственнымзнанием.3.Чтобыжитьодному,надобытьилискотом,илибогом,—сказалАристотель.Онупустил

извидутретийслучай:когдачеловекитоидругое,т.е.философ…4.«Истинавсегдапроста.»—Недвойнаялиэтоложь?5.Разинавсегда:янехочумногогознать.—Мудростьставитграницыипознанию.6.Лучшийотдыхотискусственностиимудрствованиянаходишьвсвоейдикости.7.Чтовернее:человеклиошибкаЮпитераилиЮпитерошибкачеловека?8.Избоевойшколыжизни.—Чтоменянеубивает,топридаетсилы.9.Помогайсамсебе,тогдавсякийпоможеттебе.Вотпринциплюбвикближнему.10.Людинедолжнытруситьсвоихпоступков,недолжныраскаиваться.Угрызениясовести

неприличны.11.Можетлиоселбытьтрагичным?—Трагичнолиположениечеловека,погибающегопод

тяжестьюноши,которуюонневсилахнисброситьссебя,нинестидольше?Таковоположениефилософа.

12.Есличеловекзнает,зачемонживет,тоемупочтивсеравно,каконживет.—Человекнестремитсяксчастью.Кэтомустремитсятолькоангличанин.

13.Мужчинасоздалженщинуизчегоже?Изребрасвоегобожества,т.е.своегоидеала.14. Как? Ты ищешь? Ты стараешься умножить в десять, во сто раз? Ты ищешь

последователей?—Втакомслучаеищиоднихнулей.15.Людейбудущего—какменя,например—понимаютхуже,чемлюдейсовременных,но

затоихлучшеслушают.Строгоговоря,мыникогданебудемпонятыиотсюданашавторитет.16.Междуженщинами.—Истина?О,вынезнаетееще,чтотакоеистина!Развеонанеесть

покушениенавсенашиpudeurs!17.Художникскромныйвсвоихпотребностях—вотчеловеквмоемвкусе.Онтребуетот

жизнитолькохлебаиискусства,—panemetGreen…18.Человек,неумеющийвложитьсвоейволивдело,придаетпокрайнеймересмыслделу,

т.е.воображает,чтоволявнемужеесть(принципверы).19.Как?Выизбираетедобродетельижелаетеходитьсгордоподнятойголовойинарядус

этим жадно посматриваете на выгоды, доставляемые неразборчивостью? Но ведь выгода идобродетельнесовместимы.(Длянадписинадвериодногоантисемита).

20. Женщина относится к литературе, как к своим грешкам: она занимается ею в видеопыта,мимоходом,беспрестаннооглядываясьнато,замечаетлиэтокто-нибудьижелая,чтобыкто-нибудьзаметил…

21. Человек, ставящий себя в такие положения, где нет места показным добродетелям,уподобляется канатномуплясуну: он или слетает вниз или твердо держится на ногах, илиже,наконец,сходитсканата…

22.«Узлыхлюдейнетпесен».Почемужеурусскихстолькопесен?23. «Немецкийдух» в течение восемнадцати лет являетсяне чеминым, как contradicto in

adjecto.24.Доискиваясьдоначалавсехначал,пятишьсяназад,какрак.Историквсеоглядывается

назади,наконец,весьсосредоточиваетсявпрошлом.25.Довольствопредохраняетдажеотпростуды.Женщина,считающаясебяхорошоодетой,

простужаетсяликогда-нибудь?Япредполагаюдажетотслучай,когдананейпочтиничегоне

надето.26.Яне доверяювсем систематикамиизбегаюих.Страсть к порядку свидетельствуюто

недостаткепорядочности.27.Женскую натуру считают глубокой, потому ли, что в ней не видно дна?Но дна и не

ищите.28.Отженщины,обладающеймужскимидобродетелями,мыготовыбежать, акогдаунее

нетникакихмужскихдобродетелей,онасамабежитотнас.29.Каксильновпрежниевременасовестьгрызлалюдей!Какиехорошиебылиунеезубы!

Почемужетеперьэтогонет?—Спросиузубноговрача.30.ЧеловекредкосовершаетодинопрометчивыйпоступокПоступивопрометчивовпервый

разинаделавмноголишнего,он,обыкновенно,вновьпоступаетопрометчиво,желаяисправитьошибкуинаэтотразтоженеуспеваетвэтом

31.Червяк,накоторогонаступилиногой,начинаетизвиваться.Этооченьблагоразумно,таккакуменьшаетвероятностьсновапопастьподноги.Наязыкеморалиэтоназываетсясмирением.

32. Ненависть ко лжи и притворству часто вытекает из понятия о чести. Но источникомненависти может быть и трусость, так как ложь запрещается заповедью. Трусость мешаетчеловекуотважитьсяналожь…

33.Какмалонужнодлясчастья!Напевакакой-нибудьволынки.Безмузыкижизньбылабыошибкой.Немец,распеваяпесни,считаетсебябогом.

34.«Onnepeutetécrirequ'assis»(Флобер).О,японялтебя,безбожник!Постоянноесиденье—грех.Тольковыношенныемыслиимеютцену.

35. Бывают случаи, когда мы, психологи, подобно лошадям, пугаемся собственной своейтениибросаемсявсторону.Вообще,чтобывидеть,психологдолжендуматьосебе.

36.Наносимлимы,люди,отрицающиенравственность,многовредадобродетели?Такжемало, как анархисты правителям, которые после сделанных на них покушений, еще прочнееутверждаются на престоле. Нравоучительный вопрос следует ли вооружаться противнравственности?

37. Ты бежишь вперед? Как путеводитель многих или совсем один? Или, может быть,оттого,чтобеглец?Первыйвопроссовести…

38.Искреннийлитычеловекилиактер?Естьлиутебясвоеместоилитызаступаешьчье-нибудьместо?Бытьможет,тыподражаешьактеру!Второйвопроссовести.

39. Обманутый в ожиданиях говорит. — Я отыскивал великих людей, а встречал толькообезьянсвоихидеалов.

40.Принадлежишьлитыклюдям,которыековсемуприглядываются,всетрогаютруками,или к людям, которые не обращают ни на что внимания и идут стороной?.. Третий вопроссовести.

41.Хочешьлиидтивместе?Иливпереди?Илиодин?Необходимознать,чегохочешь,ибытьувереннымвтом,чтодействительнохочешь.—Четвертыйвопроссовести.

42.Дляменяэтобылитолькоступени,покоторымяподымался,чтобыпотомпереступитьчерезних.Аонивоображали,чтояхотелусестьсянаэтихступенькахиотдыхать!

43. Что из того, что я прав? Я прав слишком во многом. Лучше всего тому, кто смеетсяпоследним.

44.Воткакяформулируюмоепонятиеосчастье:да,нет,прямаялиния,цель…

ВопросоСократе

Всемудрецыи во все времена высказывали одинаковое суждение ожизни.Жизнь, по ихмнению,ничегонестоит…Всегдаивездевихголовезвучалиодниитеженотыжизни,тоски,утомления,сомненияиотвращениякжизни.ДажеСократумираясказал:«Жить—значитдолгоболеть;яостаюсьдолженпетухамоемуцелителюЭскулапу».ДажеСократужизньнадоела.—Чтоэтодоказываетикакойотсюдавывод?Преждесказалибы(о,этоговорилиуже,ипритомочень громко, и громче всех наши пессимисты!): «Тут во всяком случае есть частица правды.Consensus sapientium служит доказательством истины». Будем ли мы и теперь повторять этислова?Осмелимсяли?«Вэтоместьчто-тоболезненное»,—говориммывответ.Следовалобыполучше присмотреться к этиммудрецам всех времен!Может быть, они все вообще нетвердодержалисьнаногах,можетбыть,ониустарели,ослабели,сделалисьдекадентами?Можетбыть,мудростьявляетсяназемлюподобноворону,котороговсегдапривлекаетзапахпадали?..

Эта непочтительная мысль о том, что великие мудрецы представляют из себя типывырождения,явиласьуменяразпоповодуодногоизтехобстоятельств,относительнокоторыхсдавних пор существует предубеждение, разделяемое и учеными, и невеждами. Я призналСократаиПлатонасимптомамиупадка,орудиямиразложенияГрецииисмотрюнаних,какнапсевдо-греков,антигреков(Происхождениетрагедии—1872г.).Тутconsensussapientium—явсебольшеибольшевэтомубеждался—менеевсегослужитдоказательством,чтолюдиправывтомпункте,накотороммненияихсходились.Скорееconsensussapientiumдоказывает,чтоони,эти величайшие мудрецы, имели какое-то общее физиологическое свойство, заставлявшее ихотрицательно смотреть на жизнь. Все суждения о жизни, все оценки ее, доводы за и против,никогданемогутбытьверны.Всеэтоимеетлишьзнаниекаксимптомы,исэтойточкизренияпростонелепость.Разумеется,следуетвытянутьрукуипопытатьсяовладетьэтойудивительнойfinesse, что жизнь не может подлежать оценке со стороны живого человека потому, что онобъектжизни, а не судья; а со сторонымертвого—подругойпричине.Такимобразом, еслифилософ смотрит на жизнь, как на проблему, то самый взгляд этот представляет собой ужевозражение на его мысль, знак вопроса, поставленный перед его мудростью, — признакнеразумия. Как? Значит, все эти великие мудрецы были не только декадентами, но инеразумнымилюдьми?—Однако,вернемсякпроблемеСократа.

Сократпринадлежал,посвоемупроисхождению,книзшемусословию.Онвышелизнарода.Всемизвестно,каконбылбезобразен.Физическоебезобразиевообщевыставляетсякакпризнакотсутствиявеличиядуха;угрековжеоносчиталосьпочтиотрицаниемего.Даивообще,быллиСократгреком?Безобразиедовольночастоявляетсярезультатомпомесиизадержанного,всилуэтого,развития.Криминалисты-антропологиутверждают,чтотипичныйпреступникотличаетсябезобразием:monstrum in fronte,monstrum in animo.Новедьпреступникнеболее какдекадент.БыллиСократтипичнымпреступником?Покрайнеймере,этомунепротиворечитзнаменитое,основанноенафизиогномике,суждение,котороебылотакнеприятнодлядрузейСократа.Одинсведущий в физиогномике иностранец, проезжавший через Афины, сказал Сократу прямо влицо, чтоонmonstrum, чтоон вмещает в себя самые гнусныепорокии вожделения.ИСократответилнаэто:«Выхорошоузналименя!»

На декадентство Сократа указывает не только общепризнанная извращенность и анархияего инстинктов, но и вся его логика и характерная злоба рахитика. Не надо забывать игаллюцинации слуха, которые истолковываются как голос «демониона Сократа». Все в немпреувеличено, buffo, карикатурно и за всем этим в то же время скрывается какая-то задняямысль, что-то глубоко затаенное. — Я стараюсь постичь, из какой идиосинкразии родится

сократическое уподобление разума добродетели — счастью — самое странное уподобление,какое только есть на свете и которое стоит в противоречии со всеми инстинктами древнихэллинов.

СпоявлениемСократадиалектикавходитвпочетугреков.Какой-жеполучаетсярезультат?Прежде всего, благодаря диалектике, благородный вкус отступает на задний план и верходерживаетчерньсеедиалектикой.ДоСократавхорошемобществеизбегалисьдиалектическиеприемы; они считались признаком дурного тона и от них предостерегалиюношество. Всякаяаргументация возбуждала недоверие. Честные люди и честные убеждения не нуждались вдоказательствахихчестности,носитьсясэтимидоказательствамипростонеприлично.То,чтотребовалодоказательств, имело тогдамалоцены.Всюду, где уважение к авторитету считаетсяпризнакомдобрых:нравовиосвященообычаем,гденеприводятся«доводы»,апростоотдаютсяприказания, диалектик считается шутом, над которым смеются, но к которому нельзяотноситься серьезно.Сократ былшутом, заставлявшим относиться к себе серьезно.Чтоже, всущности,произошло?

К диалектике прибегают только в том случае, когда нет никакого другого средства.Известно, что диалектика возбуждает недоверие и мало убедительна. Нет ничего легче какуничтожить диалектический эффект: это известно по опыту всякому собранию, на которомпроизносятся речи.Диалектика только средство личной самообороныв руках тех, которыенеимеютиногооружия.Еюпользуютсялишькогдахотятзаставитьпризнатьсебяправым.

Евреи,поэтому,былидиалектиками;РейнекеЛисбылдиалектиком.Как?Значит,иСократпринадлежалкним?

ЧтотакоеиронияСократа?Являетсялионавыражениеммятежногоимстительногочувствачеловека, вышедшего из народа? Наслаждается ли Сократ, как угнетенный сын толпы,собственнойжестокостью,наносяударысвоимисиллогизмами?Мститлионзнатным,ослепляяих? Диалектика беспощадное орудие; имея ее в руках можно быть тираном; владея ею, ужепобеждаешь. Диалектик предоставляет своему противнику доказывать свою глупость и темприводитьеговбешенство.Диалектиклишаетумпротивникавсякойвласти.—Как?НеужелидиалектикаСократатолькоформаегомести?

Ядалужепонять,чемСократотталкивалотсебя;остаетсявыяснить,чемонпривлекалксебе.Пользуясь страстьюэллиновкпубличнымсостязаниям,онпривлекк себевсехмужейиюношей тем, что изобрел новый род публичного состязания (agon), в котором никто не могсравнятьсяснимвловкости.Сократбыл,крометого,великимпоклонникомЭрота.

НоСократугадалнечтобольшее.Онвиделзасобойзнатныхафинян;онпонимал,чтосамонсосвоейидиосинкразиейнесоставляетужеболееисключения.Такогожеродавыражениявтишиподготовлялисьвсюду.ДревниеАфиныблизилиськконцу.ИСократпонял,чтовесьмирнуждается в нем— в его средстве, в его лечении, в его личном искусстве самосохранения.Всюду господствовала полная анархия инстинктов; все были не более как в пяти шагах отэксцесса; monstrum inanimo грозил всем. «Наклонности готовы уже создать тирана; надоизобрестиболеесильного,которыйобуздалбывсех»…Сократподтвердилсловафизиономиста,чтоонвместилищевсехгнусныхвожделений,идалключкпониманиюсебя,сказав:«Всеэтоправда;нозатоясталгосподиномнадовсеми!»БыллиСократгосподиномнадсамимсобою?Всущности, он был только крайним выражением того факта, который начинал угрожать всем:никтонемогужебытьгосподиномнадсобой,всеинстинктыспуталисьивступиливвзаимнуюборьбу.Сократпривлекалксебе,во-первых,каккрайнеевыражениеэтогофакта,этойболезнивека—егобезобразие,внушающееужас,выдавалоего;во-вторых,онпривлекалещебольше,какответ,какразрешениевопроса,каккажущеесяисцелениеотэтойболезнивека.

Еслинеобходимообратитьразумвтирана,тозначит,существуетнемалаяопасностьпопасть

подигокакой-либодругойтирании.Втовремяединственноеспасениевиделитольковразуме;бытьразумнымсчиталосьнеобходимым(derigueur):этобылопоследнееприбежищеСократаиего«больных».Фанатизм,скоторымвсегреческоемышлениепризналовластьразума,указываетназатруднительностьположения;чтобыизбежатьугрожавшейопасности,оставалосьдвавыхода— или погибнуть, или стать разумным до абсурда. Морализм греческих философов и ихчрезмерная оценка диалектики, начиная с Платона, обусловливались патологическимипричинами.Разумдобродетели,ксчастью,означаеттолькоодно:чтоследуетвовсемподражатьСократуи туманным стремлениямпротивопоставлять яркийнеизменный свет—свет разума.Во что бы то ни стало необходимо быть разумным, ясным, точным, так как всякая уступкаинстинкту,«бессознательному»ведеткупадку…

Я старался выяснить, чем именно привлекал к себе Сократ. Он казался врачом,исцелителем,дажеспасителем.Нужнолиуказыватьещеназаблуждение,лежавшеевосновееговеры в «разум во что бы то ни стало?» — Философы и моралисты впадают в самообман,воображая,чтодостаточнообъявитьвойнудекадентству,чтобыосвободитьсяотнего.Последнеебыло внеих власти.То, что ониизбирают средством, якорем спасения, является толькоинымвыражениемтогожесостоянияупадка(decadence);ониизменяютеговыражение,ноневсилахустранить его. Сократ был недоразумением; всякое улучшение морали — не более какнедоразумение.Яркийсвет,разумвочтобытонистало,жизньясная,холодная,осмотрительная,сознательная, не подчиняющаяся инстинктам, борющаяся с инстинктами — все это толькоболезненноесостояние,хотяивинойформе,авовсеневозвращениекдобродетели,кздоровью,к счастью… Следует бороться с инстинктами — такова формула декадентства. Пока жизньразвивается,счастьеравносильноинстинкту.

Понимал ли это разумнейший из людей, перехитривший самого себя? Говорил ли он этосебе,отважновстречаясмерть?Сократжелалсмерти:неАфины,аонсамподнессебекубоксядом, принудив к тому Афины… «Сократ вовсе не врач, твердил он про себя. Врачом здесьможетбытьоднасмерть.Сократжесамбылтолькодолгоевремяболен»…

Разумвфилософии

Выспрашиваетеменя, вчемуфилософовсказываетсяидиосинкразия?—Напримервихнедостатке исторического чутья, в их ненависти к самому представлению о бытии, в ихегипетских верованиях. Они думают, что оказывают честь какому-нибудь факту, лишая еговсякой исторической подкладки, — specie acterni — обращая в сухую мумию. Все понятия,бывшиевтечениетысячелетийвобращенииуфилософов,былимумиями;изихрукникогданевыходило ничего действительно живого. Они, эти господа, поклонники понятия, как кумира,убивают,начиняютиобращаютпредметихпоклонениявмумию;ониопасныдляжизниобъектаихпоклонения.Смерть,перемены,возраст,рождение,рост—всевызываетунихвозражениеидаже опровержение. Что есть, того не будет; что будет, того нет. Но все они веруют даже сотчаянием, в чистое бытие. А так как достичь последнего они не в состоянии, то идоискиваютсяпричин,почемуонилишеныэтойвозможности:«Мыневсилахуловитьбытия!Вэтомкроетсякакая-тоошибка,какой-тообман!Гдежеобманщик?»—«А,вотон!»—радостновосклицают они. «Виною всему чувства, которые и сами-то по себе безнравственны и ещеобманываютнасотносительнодействительногомира».Отсюдавытекаетнравоучение:следуетотделатьсяотнашихчувств,отразличныхустановлений,отистории,отлжи.—Историянечтоиное, как вера в чувства, в ложь. Отсюда вывод: отрицать все, что разделяет веру в чувства,отрицаетвсеостальноечеловечество:оно«толпа».Надобытьтолькофилософом,мумией,надомонотонновыражатьтеизммимикоймогильщика!Ипрочьплоть,этудостойнуюсожаленияideefixeчувств!Помимоеенахальногоподделыванияподдействительность,онапротивнаразумнойлогике,противоречиваипрямоневозможна!..

С великим уважением я ставлю в стороне имя Гераклита. В то время как вся остальнаятолпафилософовотвергаетсвидетельствочувствнатомосновании,чтоониуказываютнамнамногообразиеиизменчивостьявлений,Гераклитнепризнаетэтихфилософов,потомучтоонипризнают явления как бы однообразно и неизменно существующими.Но иГераклит неправ всвоихсужденияхочувствах.Вчувствахнетлжинивтомсмысле,какойпридаютимэлеаты,нивтом, какойприписывает имГераклит,—вообще,чувстване лгут.Мы сами вносим ложь в ихсвидетельство, приписывая явлениям единство, вещественность, субстанцию,продолжительность… Разум — причина неверного истолкования свидетельства чувств.Посколькучувствасвидетельствуютнамостановлении(Werden),исчезновении,сменеявлений— в них нет лжи. В одном Гераклит, несомненно, остается всегда прав, а именно в том, что«бытие» есть пустая фикция: «мира действительного» нет: он выдуман; на самом деле естьтолькомир«кажущийся»…

Акакоепревосходноеорудиедлянаблюденияимееммывсвоихчувствах!Возьмемхотябынос,окоторомниодинизфилософовнеотозвалсяспочтениемипризнательностью,икоторый,темнеменее,представляетизсебяодноизсамыхнежныхисовершенныхорудий.Благодаряемумыможемконстатироватьминимальныеразличиявдвижении,недоступныедажеспектроскопу.Мы владеем наукой ровно настолько, насколько решили признавать свидетельство чувств инаучились изощрять, вооружать и, наконец, мыслить их. Все остальное или недоноски, а ненаука,яразумеюметафизику,теологию,психологию,теориюпознания;илиформальнаянаука,учение о знаках, как, например, логика и математика. В последних вовсе нет речи одействительности, даже как о проблеме; они не занимаются и вопросом о том, какое вообщезначениеимееттакаяусловнаянаука,каклогика.

Другая форма идиосинкразии философов еще более опасна. Суть ее в том, что онисмешиваютпоследнееспервымиотводятпервоеместопонятиям,которыеявляютсявконце;ав

сущности,этимпонятиямсовсемнетместа.Насамые«высшие»понятия,т.е.насамыеобщие,самыебесплодные,представляющиеизсебячадреальности,онисмотрят,какнаначалоначал.Этосноваобразецихспособапоклонениякумирам:высшеепонятие,поихмнению,неможетинедолжновытекатьизнизшего;вообщенедолжноразвиваться…Отсюдаследующийвывод:всеявления высшего порядка должны быть causa sut.. Развитие или происхождение из чего-либодругогослужитужеисточникомнедовериякихзначению.Всесущее,всебезусловное,доброе,истинное, совершенное, все, имеющее наивысшую цену, принадлежат к явлениям высшегопорядкаи, как таковые, немоглипроизойтинииз чего другого, следовательно, представляютсобой causa sui…Все это неможет и различествоватьмежду собой, неможет противоречитьодно другому, а должно составлять единую самодовлеющую первопричину… Итак, самоепоследнее,самоеслабое,бесплодноестоитнапервомместе,выставляетсякакпервоисточник,какensrealissimus…Удивительно,какчеловечествомоглоотнестисьсерьезноктакомупродуктумозговыхстраданийбольныхпауков!..Затокакжедорогооноипоплатилосьзаэто!..

Итак, укажем, наконец, чем отличается наш способ («наш» я говорю из вежливости…)рассматривания проблемы ошибочности и видимости явлений. Прежде изменения, смены,становления явлений считались доказательством мнимого существования их, признаком того,чтовнихестьнечтовводящеенасвзаблуждение.Теперьже,наоборот,нашепреклонениепередразумом заставляет нас приписывать явлениям единство, тождество, продолжительность,субстанцию, вещественность, бытие; таким образом, разум опутывает нас целой сетьюзаблуждений, как бы вынуждает к заблуждению.Мы так твердо убеждены в безошибочностисвоих заключений, что ужв этомодномдолжна заключаться ошибка. Здесьпроисходит тожесамое,чтопринаблюдениизадвижениемсозвездий.Кактамнасвводитвзаблуждениезрение,так здесь — язык. Язык возник, когда психология находилась еще в зачаточном состоянии.Припоминая основные предпосылки метафизики языка, или, выражаясь по-немецки, разума,доведенного до сознания, мы приходим к заключению, что в психологии господствовал тогдагрубыйфетишизм.Онвездевидитвиновникадействия,веритвволю,какпричинудействия,в«я», «я» как бытие, субстанцию, в личную субстанцию всех вещей, откуда создает и самоепонятиео«вещи»…Бытиевсюдуподразумеваетсякакпричина;изобщегопредставленияо«я»вытекаетипонятиео«бытии»…Ноужевсамомначалемынаталкиваемсянароковуюошибку—чтоволяестьнечтодействующее,побуждающеекдействию.Теперьмызнаем,чтоволя—пустой звук.Гораздопозднее, в эпохув тысячуразболеепросвещенную,философамвнезапнопришло на ум, что разумные основания человеческих действий немогут вытекать из областиэмпиризма, так как эмпиризм стоит с ними в явномпротиворечии.В таком случае гдежеихисточник?.. Как в Индии, так и в Греции, при решении этого вопроса сделали одинаковуюошибку:«Вероятно,мыжилинекогдавболеесовершенноммире(почемубынепредположитьсовершеннообратное?Этобылобыближекистине…);мыбылинекогдабожественны,таккакобладаем разумом». — В действительности ошибочное понятие о бытии, как оноформулировано, например, элеатами,поддерживается самыминаивнымидоказательствами;поих мнению, оно подтверждается каждым словом, каждым предложением, которые мыпроизносим!..Однако и противники элеатов не ушли от соблазна их понятия о бытии,междупрочим,Демокрит, изобретая свой атом…Разум—о, что это за старая обманщицаженскогопола!Боюсь,что,покамыверимвграмматику,мынеотделаемсяоткумиров…

Люди мне будут признательны за то, что я такой существенный и новый взгляд свожу кследующимчетыремтезисамитемоблегчаюегопонимание.

Первое положение.Основания, по которым «этот» мир определяется как «кажущийся»,подтверждают скорее его реальность— всякий другой род реальности безусловно не можетбытьдоказан.

Второеположение.Отличительныепризнаки,приписываемые«истинномубытию»вещей,насамомделеявляютсяпризнакаминебытия.Понятиеоб«истинноммире»построенонаегопротивоположениимирудействительному,но,всущности,этоткажущийсямирпредставляетизсебяморальныйиоптическийобман.

Третьеположение.Нетникакогосмысласочинятьбасниокаком-то«ином»мире,еслинаснепобуждаеткэтомуинстинктпрезрениякжизни,склонностьунижатьее,клеветатьнанее:вданном случае мы мстим жизни за себя тем, что измышляем фантасмагорию об «иной»,«лучшей»жизни.

Четвертое положение.Разделение мира на «истинный» и «кажущийся», хотя бы поспособуКанта,свидетельствуетосостоянииупадкаислужитсимптомомразложенияжизни…Чтохудожникцениткажущеесявышедействительности,нискольконедоказываетошибочностиданного положения. «Кажущееся» в этом случае опять-таки обозначает действительность,только действительность по выбору, так сказать в исправленном виде. Трагический художниквовсе не пессимист; он поддакивает всему, что вызывает вопрос и даже ужас, он поклонникДиониса…

Как«истинныймир»обратился,наконец,вбасню

Историяодногозаблуждения

I. Истинный мир доступен человеку мудрому, благочестивому, добродетельному. Такойчеловекживетвнемисамолицетворяетего.

(Древнейшая форма идеи, сравнительно разумная, простая, убедительная. ПерифразположенияПлатона:«ЯПлатон,истина»).

2. Истинный мир, хотя и недостижим в настоящем, но обещает в будущем мудрому,благочестивому,добродетельному(«раскаявшемуся»).

(Дальнейшее развитие идеи; она становится более утонченной, непонятной, неуловимой;онастановитсяженственной…)

3.Истинныймирнедостижим;существованиеегонеможетбытьдоказано;оннеобещаетсякакнаградавбудущем,ноонмыслитсякакутешение,долг,какимператив.

(В основе то же старое солнце, но застланное туманом и скептицизмом. Идея делаетсявозвышенной,бледной,холодной,—кенигсбергской).

4. Итак, истинный мир недостижим? Во всяком случае не достигнут, и как таковой,остается для нас неведомым, а следовательно, не может служить источником утешения,искупления,обязанности,таккакневедомоеникчемунеможетнасобязывать.

(Сероватыйрассвет.Первыйзевокразума.Петушиныйнапевпозитивизма).5. «Истинный мир»— понятие ни на что более не нужное, ни к чему не обязывающее,

понятие,ставшеебесполезным,излишним,аследовательно,опровергнутым.Прочьего!(Ясный день. Завтрак. Возврат к здравому смыслу и веселости. Краска стыда на лице

Платона.Адскийгамвсехсвободныхмыслителей).6.Мыупразднили«истинныймир».Какойжемиросталсяунас?Можетбыть,кажущийся?

Нет!Таккаквместесистинныммыупразднилиикажущийся!(Полдень; момент кратчайшей тени; конец заблуждения, длившегося тысячелетия. Зенит

человечества;incipitZaratustra).

Нравственностькакпротивоестественноеявление

В известный период все страсти являются роковыми, жестокость заключенной в нихглупости влечет к падению поддавшуюся им жертву; в другой период, гораздо позднейший,страсти вступают в союз с духом и «одухотворяются». В прежние времена из-за глупости встрасти объявлялась война самой страсти, употреблялись все усилия к уничтожению ее. Всенравственные чудовища древности согласны между собой в одном: «il faut tuer les passions».Старанияискоренитьстрастиижеланиявсилуихглупостиипредохранитьсебяотнеприятныхпоследствий этой глупости кажутся нам в настоящее время такой же глупостью, но только вболеерезкойформе.Мынеудивляемсятеперьзубнымврачам,которыевырываютзуб,чтобыонбольше не болел… Но вырывать страсти с корнем значит вырывать с корнем самую жизнь,поэтомутакаядеятельностьивраждебнажизни…

Людивырождаются,слабовольныевборьбесосвоимижеланиямиинстинктивноприбегаютк способу самооскопления и искоренения страсти. Для таких людей, ищущих, говоряиносказательно(атакжеибезвсякогоиносказания),убежищавтраппизме,необходимооткрытозаявить свою вражду страстям, вырыть бездну между ними и собой. Радикальные средстванеобходимытолькодлялюдей,накоторыхлежитпечатьвырождения;слабостьволиили,говоряточнее, неспособность реагировать на возбуждения, есть только одна из форм этоговырождения. Непримиримая вражда, смертельная ненависть к чувственности — это такиесимптомы, которые наводят нас на размышление; и на основании их мы судим об общемсостоянииэтогокрайнегонаправления.—Новраждаиненавистьдостигаюткрайнихпределову таких натур,которые не обладают достаточной твердостью для применения к себерадикального способа лечения. Стоит только просмотреть всю историю философов,художников.Самыеядовитыенападкиначувстваисходятнеотсильныхлюдей,неотаскетов,аоттех,которыеневсостояниибытьаскетами,хотяипризнаютвсюнеобходимостьаскетизма…

Одухотворение чувственности называется любовью. Оно, как и одухотворение вражды,восторжествовало. Люди сознали, наконец, какое большое значение имеют для них враги иначали действовать совершенно обратно тому, как действовали раньше. Мы, люди, непризнающиенравственности,относимсяиначе…Ивмиреполитическомвраждасталатеперьболеедуховной,апотомуиболееразумной,рассудительнойиснисходительной.Почтивсякая,винтересахсамосохранения,желает,чтобыпротивнаясторонанепогиблаотполногобессилия.Всесказанноеотноситсяиквысшейполитике.Новыймир,представляющийсобойнечтовроденового царства, нуждается во врагах более, чем в друзьях. Только при столкновении спротивникомделаютегонеобходимым.Таковоженашеотношениеик«внутреннемуврагу»,ивэтомслучаемыодухотвориливражду,созналиеезначение.Деятельностьтемплодотворнее,чембольшепрепятствий встречаетна своемпути.Юность сохраняется только в том случае, когдадушанеудаляетсянапокой,неищетмира…

Стремлениек«душевномумиру»сделалосьдлянассовершенночуждым.Коровьямораль,жирное счастье спокойной совести не возбуждают в нас ни малейшей зависти. Отречение отборьбыравносильноотречениюотвсеговеликоговжизни.Вомногихслучаях«душевныймир»—простоенедоразумение,нечтотакое,чемутрудноподыскатьназвание.Нетратялишнихслов,приведемлучшенесколькопримеров.«Душевныймир»может,например,бытьтихимпереходомсильной животности в нравственность; или же он означает утомление жизнью, первую тень,которуюнабрасываетвечерняяпора,будьтопорадня,илипоражизни;илипризнактого,чтовоздух влажен, что собирается дуть южный ветер; или бессознательную признательность захорошеепищеварение(называемое,междупрочим,любовьюклюдям);илиспокойноесостояние

выздоравливающего,которыйсновыминтересомотноситсякокружающемуивыжидает;илитосостояние, которое следует за удовлетворением господствующей в нас страсти, чувствоблагодушия после редкого насыщения; или же старческая дряхлость нашей воли, нашихжеланий, наших пороков; или лень, подстрекаемая тщеславным желанием нравственноприукрасить себя; или переход от напряженного состояния, от мук неизвестности кнесомненной, хотя бы и крайне тяжелой, уверенности; или же признак зрелости, спокойнойуверенности в себе, во всем — во всяком деле, в творчестве, влиянии, хотении, спокойноедыхание,достигнутая«свободаволи»…Ктознает,можетбыть,и«сумеркикумиров»естьтожесвоегорода«душевныймир»?

Я провожу в своей формуле следующий принцип: натурализм в морали, т. е. во всякойздоровой морали, управляется жизненным инстинктом: требования жизни или выполняютсясогласно определенному уставу, предписывающему, что «должно» и «не должно», или жеустраняются,какпрепятствие,какэлементвраждебнойжизни.Противоестественнаяжемораль,т.е.почтивсямораль,которуюдосихпоризучали,чтилиипроповедовали,отрицает,наоборот,жизненныйинстинкт;она,илитайно,илигромкоибезстеснения,предаетегоосуждению.

Признав легкомыслие такого сопротивления жизненным инстинктам, мы, к счастью,призналиивсюбесполезность,обманчивость,нелепость,лживостьтакоговоззрениянажизнь.Осуждение жизни со стороны живущего остается только симптомом известного рода жизни,вопрос,насколькоонправилинеправвсвоемосуждении,вданномслучаеинезатрагивается.Чтобырешитьвопросозначениижизни,следовалобыстоятьвнеееивместестемтакхорошознатьее,какзнаетеетот,какзнаютмногие,какзнаютвсе,которыеиспыталиее.Легкопонять,почему вопрос этот неразрешим для нас. Когда мы судим о значениижизненных явлений, тонаходимсяподвлияниемсамойжизни,смотримнанихсквозьоптическоестекложизни:самажизнь заставляет нас оценивать явленияи через нас определяет их значение.Отсюда следует,что та противоестественная мораль, которая осуждает жизнь, есть не что иное, как оценкажизни, но какой? Какого рода жизни? — На это я уже дал ответ: жизни, идущей к упадку,одряхлевшей, утомленной, приговоренной к смерти.Мораль в том смысле, как ее до сих порпонимали, какформулируетШопенгауэр—мораль, как отрицание волижизни, представляетсамапосебеинстинктпериодаупадка.Этотинстинктсамобращаетсебявимператив:«умри!»Такаяморальестьсуждениеприговоренныхксмерти…

Укажем,наконец,инакрайнююнаивностьтребованиятого,чтобы«человекбылтаким-тои таким-то». Действительность представляет нам поразительное богатство типов, изобилиевсевозможных видоизмененных и переходных форм; и вот какой-нибудь жалкий охранительнравственностиговоритнамнаэто:«нет,человекдолженбытьдругим!»Он,этотнесчастныйбрюзга,дажезнает,какимименнодолженбытьчеловек.Онрисуетнастенесвоеизображениеиговорит: «eccehomo!»Неменее смешонбываетморалисти тогда, когдаобращаетсяк какому-нибудьотдельномулицу,говоря:«Тыдолженбытьтаким-то».Ноотдельноелицоестьчастицаfatum'a,определяемоепрошлымиопределяющеебудущее,—новыйзакон,новаянеобходимостьвряду всего того, что уже наступает и будет. Говорить этому лицу — «изменись» — значиттребовать, чтобы все изменилось, все приняло другой вид даже в прошлом.И действительно,некоторыеморалисты отличались поразительной последовательностью: они требовали, чтобычеловекизменился,т.е.сделалсядобродетельным;онихотеливидетьвчеловекесвоеподобие,т.е.подобиебрюзги.Ивдобавоккэтому,ониещеотрицалимир!Этонемалаядолябезумия!Неничтожная нескромность! — Мораль, не принимающая в расчет и в соображение никакихтребований жизни, есть специфическое заблуждение, не заслуживающее ни малейшегосостраданияЭто просто идиосинкразия вырождающихся людей, принесшая несказанномноговреда!Мыже,люди,непризнающиенравственности,мыширокораскрываемсвое сердцедля

всякого рода понимания, уразумения, согласия.Мыне легко отрицаеми ставим себе за честьустанавливать нечто положительное. Мы все более и более ценим значение той экономии,котораяумеетпользоватьсявсем,тойэкономиивзаконежизни,котораядажеизпротивныхейspecies, из какого-либо брюзги, святоши, добродетельного человека, умеет извлечь пользу.Какую?Наэтомысами,непризнающиенравственности,служимответом…

Четырекрупныхзаблуждения

Заблуждениеотсмешиванияпричинысоследствием

Нетболееопасногозаблуждения,каксмешиватьпричинусоследствием.Ясчитаюэтозакореннуюпорчуразума.Амеждутемэтозаблуждение—однаизсамыхстарыхивечноюныхпривычек. Оно считается у нас священным и называется, например, моралью. Каждоеположение, сформулированное нравственностью или мистикой, заключает в себе такоезаблуждение. Законодатели нравственности являются виновниками этой порчи ума. Приведупример такого рода ошибки. Всякому известна книга знаменитого Корнаро, в которой онрекомендует скудную пищу, как рецепт долгой и счастливой— даже добродетельной жизни.Малонасветекниг,которыетакмногочитались;вАнглиионадосихпоррасходитсявомногихтысячахэкземпляров.Ясомневаюсь,естьлидругаякнига,котораяпринеслабыстольковреда,сократила бы столько жизней, как этот благонамеренный curiosum Причина того кроется всмешенииследствияспричиной.Простодушныйитальянецвиделвдиетепричинусвоейдолгойжизни;тогдакак,наоборот,предрасположениекдолголетию,необыкновенномедленныйобменматериииничтожноерасходованиееебылипричинойегоскуднойдиеты.Неотнегозависеломногоилималоесть;егокрайняяумеренностьвпищенеобусловливалась«свободойволи».Онделался болен, когда много ел. Но если в человеке не рыбья кровь, ему необходимо хорошопитаться.РежимКорнароскоросвелбывмогилубыстрорасходующегонервнуюсилуученогонашихдней.Credeexperte

Самаяобщаяформулавсякойморалигласит:«Делайто-тоито-то;оставьто-тото-то,итыбудешь счастлив. Иначе…» Такое веление неизменно проповедуется каждой моралью, но ясчитаю это великим наследственным грехом разума, бессмертным неразумием. У меня этаформула получает совершенно обратное значение (первый пример моей «переоценки всехценностей»,аименно:благовоспитанныйчеловек,«счастливец»,долженсовершатьизвестныепоступки и инстинктивно избегать других; в свои отношения к людям и явлениям он вноситизвестныйфизиологический уклад понятий.Мояформула гласит следующее: его добродетельестьследствиеегосчастья…Долгаяжизньимногочисленноепотомствонесоставляютнаградызадобродетель;самаядобродетельестьскореетозамедлениевобменевеществ,который,междупрочим, обусловливает долгую жизнь и многочисленное потомство, короче сказать —Корнаризм.Мораль возглашает: род людской, народ, погибнет вследствие пороков и любви кроскоши.Мойвосстановившийсяразумговоритмнеиное:когданародгибнет,физиологическивырождается,то,какследствиеэтоговырождения,являютсяпорокиилюбовькроскоши(т.е.потребность в более частом и более сильном возбуждении, что хорошо известно человеку,истощившемусвоисилы).Вотмолодойчеловек;сраннихпорначинаетонбледнетьичахнуть.Друзья его говорят: «Главная причина в такой-то и такой-то болезни». Я же говорю, что онзаболел, потому что не в состоянии был противостоять болезни, потому что он— следствиелишеннойсоковжизни,наследственногоистощения.

Читательгазетговорит«Этапартияпогубитсебятакойошибкой».Асточкизрениясвоейвысшейполитики,партия,делающаятакуюошибкуужепогибла,таккаконаутратилаинстинкт,предохраняющийоттакихошибокВсякаяошибкавлюбомсмыслеестьследствиевырожденияинстинкта,ослабленияволи.Этимопределяетсявседурное.Всехорошеепредставляетизсебяздоровыйинстинкт, поэтому оно легко, необходимо, свободно.Чувство утомления уже дурнойпризнак.

Неверноепонятиеопричинности

Во все времена люди воображали, что знают истиннуюпричину явлений.Откудаже онипочерпалиэтознание,или,точнее,этуверу?Изобластизнаменитых«внутреннихфактов»,изкоторых,однако,ниодиннебылдоказан.Мыверили,чтопричинойкаждоговолевогодействияявляемсямысамиипредполагали,чтохотьвэтомслучаеунасестьнаглядноедоказательствопричинностиТочнотакжемынискольконесомневалисьивтом,чтовсеинцидентыпоступка,егопричины,следуетискатьвсознании,гдеониинаходятсявкачествемотивов,хотясамимыпоотношениюкнимможембытьинесвободны,иможемнесчитатьсебяответственнымизаних.Наконец, кто стал бы оспаривать, чтомысльможет быть порождена и что ее порождаетнаше «я»? Этими тремя «внутренними фактами» причинность, казалось, вполнеподтверждалась.Изнихпервоеместозанимаетволякакпричина;второе—сознание(дух)какпричина,итретье—«я»(субъект)какпричина.Двапоследниепонятияявилисьпозднее,когдапричинностьволибылаустановленаякобыэмпирическимпутем…Междутеммывзялисьзауми теперь не верим ни одному слову из того, чему верили раньше. «Внутренний мир» полонпризраков и блуждающих огней; воля есть один из этих признаков. Мы убедились, что воляничемне двигает, а следовательно, ничего и не объясняет—она только сопровождает какое-либо явление, но может и не сопровождать. Другая ошибка состояла в признании такназываемого «мотива» действия. Но «мотив» в свою очередь есть только поверхностныйпризнаксознания,случайныйспутникдействия,котороеонскореезатемняет,чемобъясняет.И,наконец,наше«я»!Это«я»сделалосьпритчейвоязыцех,фикцией,игроюслов;онопересталомыслить,чувствовать,хотеть!..Чтожеотсюдаследует?Ато,чтонетникакихдуховныхпричин,что весь так называемый эмпиризм полетел к черту! Вот что из этого следует. И как же мызлоупотреблялиэтимэмпиризмом!Мынаоснованииегосоставилисебепонятиеомире,какомирепричинном,духовном,обладающемволей!Этопонятиеитолькооноодноиразвивалосьпрежней долго господствовавшей психологией, которая ничем иным и не занималась: всякоесобытиерассматривалоськакдействие;всякоедействие,какследствиеволи;мирпредставлялсясовокупностью деятелей, деятель («субъект») считался виновником (причиной) всегопроисходящего.Человеквсамомсебенаходилтетри«внутреннихпонятия»,вверностикоторыхонбылнаиболееубежден,т.е.волю,духи«я».Понятиеобытиионвыводилизсвоегопонятияо«я»и составлялпредставлениео существующих«вещах» согласно своемупонятиюоб«я» какпричине. Что мудреного, если он впоследствии видел в вещах только то, что сам вложил вних?—Носамавещь,повторяю,понятиеовещи,естьтолькорефлексверыв«я»какпричину…Чтожекасаетсядовашегоатома, господафизикиимеханики, тоскольковнемосталосьещеошибочного, основанного на самых первобытных взглядах психологии! Я уж не говорю обессмысленностипонятия«вещьсамапосебе»,этомhorrendumpudendumметафизиков!Тут—смешение ошибочногопонятия о духе какпричине с действительностьюипревращение его вмерилодействительности!

Ошибочностьвоображаемыхпричин

Начнем со сна: определенному ощущению, возникающему, например, вследствиедолетевшегодонашего слухаотдаленногопушечноговыстрела,подсовываетсядругаяпричина(частоцелыймаленькийроман,вкоторомглавнуюрольиграетспящий).Ощущение,междутем,продолжаетсякакбыввидеотголоска:онокакбудтодожидается,когдапобудительныепричины

выдвинутегонапервыйплан,ноуженевкачествепростойслучайности,авкачестве«чувства».Пушечныйвыстрелвролипричины,нотолькопричиныпозднейшей.Позднейшиепричины—мотивированные—являютсяпервыми,частоссотнейподробностей,сменяющихсясбыстротоймолнии;выстрелжеследуетпотомисчитаетсявторичнойпричиной.Чтожеможновывестиизэтого? Представления, порожденные известным состоянием, ошибочно принимаются за егопричины.

Так же поступаем мы и в бодрствующем состоянии. Большая часть наших обычныхощущенийввидесжатия,надавливания,напряжения,обусловливаютсяразличнымсостояниемнашихорганов,вособенностисостояниемnervussympathicus,ивозбуждаетнашусклонностькотыскиванию причин. Мы непременно хотим знать основания для того или другого нашегосостояния, хотим доискаться причины, почему мы чувствуем себя хорошо или дурно. Мы недовольствуемся одним признанием факта; мы допускаем его, относимся к нему сознательнотолькотогда,когдатакилииначемотивируемего.Воспоминание,котороевподобныхслучаяхбез нашего ведома играет роль, приводит нам на память аналогичные состояния, некогдаиспытанные нами, и слившиеся с ними истолкования их причин, но не самую причину.Разумеется, этими воспоминаниями вносится и уверенность, что причиной нашего состоянияявляются различные проявления сознания, некогда сопровождавшие соответствующиеощущения. Таким образом возникает привычка к известному определенному истолкованиюпричин, которая в действительности только затрудняет и даже делает невозможнымисследованиенастоящейпричины.

Психологическоеобъяснениепредыдущего.Объяснениенеизвестногочем-либоизвестнымнас облегчает, успокаивает, удовлетворяет и придает к тому же сознание силы. Неизвестноевлечет за собою опасность, беспокойство, заботы, и мы инстинктивно стараемся выйти изтакого тяжелого состояния. Отсюда основное положение: лучше какое бы то ни былообъяснение,чемникакого.Длятогочтобыизбавитьсебяотудручающихпредставлений,всякоесредство считается хорошим. Объяснение неизвестного так, чтобы оно казалось известным,настолько удобно, что его считают «истинным». Критерием является здесь удовлетворение(«сила»). Таким образом, склонность к выяснению причин обуславливается и возбуждаетсястрахом. Вопрос «почему?» должен, по возможности, выяснить не только самую причину,сколько такую причину, которая успокаивает, удовлетворяет, облегчает.Первое следствие этойпотребности выражается в том, что нечто известное, пережитое, запечатленное в памяти ипринимается за причину. Все новое, непережитое, чуждое, наоборот, выделяется их числапричин.Таким образом, для объяснения известныхфактов, явленийи т. п. подыскиваются непричины вообще, а причины желательные, избранные, такие, которые скорее и вернее, чемвсякие другие, уничтожают чувство, возбужденное в нас всем чуждым, новым, ни разу неиспытанным,словом,причины,ккоторыммыпривыкли.Отсюдатакоеследствиеопределениеизвестногородапричинвсеболееконцентрируетсявсистемуистановитсяпреобладающим,т.е.попросту говоря, исключающим всякое иное определение причин, всякое иное объяснение.Банкир при вопросе о причине, тотчас же начинает думать о «делах», католик о «грехах»,молодаядевушкаосвоейлюбви.

Сэтойточкизрениявсяобластьмистикииморалипринадлежиткчислумнимыхпричин.«Объяснение» неприятных ощущений. Последние обусловливаются, во-первых, враждебнымотношением к нам злых существ (например, злых духов; общеизвестен факт, что истеричныеженщины считались ведьмами), во-вторых, поступками, которыхнельзя одобрить (подкладкойфизиологическогонедовольствачастобывает«преступность»,сознаниесвоей«преступности»;всегдаестьоснованиедлянедовольствасобою;в-третьих,наказаниями,постигающиминас зато, что мы не таковы, какими должны быть, или поступаем не так, как должно (эта мысль

обобщенаШопенгауэромсосвойственнойемубесцеремонностьювтакоеположение,вкоторомморальявляется тем,чтоонаесть, т. е. клеветойнажизньиотравойжизни.«Всякоекрупноестрадание, говорит он, телесное или духовное, бывает нами заслужено; оно не могло бы наспостичь,еслибымыегонезаслуживали»). (Мир,какволяипредставление,2,666).Наконец,неприятные ощущения обусловливаются последствиями необдуманных, дурно направленныхпоступков (виною их, «причиной», надо считать аффекты, чувства; в этом случае неприятноефизиологическое состояние, как «заслуженное» нами, объясняется посредством другогонеприятногосостояния).

Объяснениеприятныхощущений.Последниеобусловливаютсяупованиемисознанием,чтопоступаем так, как должно (так называемой «чистой совестью»; физиологическое состояние,сходное иногда с хорошим пищеварением), счастливым исходом предприятий (одно из самыхнаивных заблуждений, так как самый счастливый исход предприятия не доставляет нималейшего удовольствия какому-нибудь ипохондрику или Паскалю), наконец, добродетелями,каковы вера, надежда, любовь. Но на самом деле такие объяснения совершенно ошибочны;перечисленныесостояниянепричины,аследствиеприятныхинеприятныхощущений:чувствонадежды мы в состоянии снова испытывать только потому, что физиологическое основноечувство снова сильно и полно; а чувство полноты и силы, дающее человеку спокойствие,позволяетемуиспытыватьичувствоупования.Итак,всякаямистикаимораль,нечтоиное,какошибки психологии: в каждом единичном случае смешиваются причина и действие: илиистинное смешивается с тем, что почитается за истинное, или известное состояние нашегосознаниясмешиваетсяспричинойэтогосостояния.

Ложноепредставлениеосвободеволи

Внастоящеевремямыотносимсябезвсякогомилосердиякпонятиюо«свободнойволе».Мы слишком хорошо знаем, что это такое: хитрая выдумка мистиков, которой они старалисьвнушитьчеловечествучувствоответственностизапоступки,т.е.поставитьеговзависимостьотсамого же себя… Я укажу здесь психологическую причину такого старания. Всюду, где естьстремление возбудить чувство ответственности, существуют обыкновенно и стремление кнаказаниям, к направлению желаний. Если признана ответственность за поступки, воля,намерение при совершении их, то человек уже не может считать себя невиновным: учение оволеиизобретено,главнымобразом,вцеляхнаказания,т.е.дляудовлетворенияжеланиянайтивиновного. Вся прежняя психология, психология воли, объясняется тем, что основатели ее,жрецы древних общин, желали создать себе право присуждать к наказаниям… Люди былипризнаны «свободными»; и в качества таковых они могли совершать проступки, за которыеподлежалисудуинаказанию;следовательно,всякоедействиесчиталоськакбыпроизвольным,имеющим свой источник в сознании (почему основные искажения in psychologicis сделалисьпринципомсамойпсихологии).Внастоящеевремямы,люди,непризнающиенравственности,вступили на другой путь и употребляем все свои усилия, чтобы уничтожить понятое овиновностиинаказуемостииочиститьотнихпсихологию,историю,природуиобщественныеучреждения.Нашими главнымипротивникамиосталисьлишьмистики; ониотвергаютвсякуюмысль о невиновности и заражают понятие о нравственном мире своей идеей обответственности.

Вчемжесостоитэтоучение?Автом,чтосвойствасвоичеловекниоткогонеполучает,ниот общества, ни от родителей, ни от предков, ни от себя самого. (Кант, а может быть еще иПлатон,называлиотвергаемуюнамибессмыслицу«умственнойсвободой».)Амыполагаемчто

никтонеответствензато,чтоонживет,чтоонтакой,анеиной,чтооннаходитсяпритаких-тообстоятельствах или в такой-то обстановке. Роковая неизбежность его бытия выделяется изнеизбежностивсего,чтобылодонегоилибудетпосленего.Человекнеестьследствиеличныхнамерений,личнойволииликакойбытонибылоцели.Наднимнельзяпроделыватьопытовсцелью достижения «идеала человека», «идеала счастья», или «идеала нравственности»; ижеланиеобъяснитьсущностьчеловекакакой-тоцельючистаянелепость.Мысамиизобрелиэтуцель, в действительности же ее нет. Человек есть необходимость, частица неизбежности; ончастьцелогоисуществуетвцелом;нашебытиенельзянаправлять,измерять,сравнивать—этозначило бы измерять, сравнивать и направлять целое. Но вне целого нет ничего! Мыосвободимсяотложныхпонятий,восстановимсновапонятиеонеответствености,кольскоромыпризнаем,чтонельзяпонятиеобытииприводитькcausaprima,чтомирнивобластичувств,нив области «духа» не представляет единства… Мы отрицаем чью-либо ответственность,восстанавливаемневинностьбытияитемсовершаемвеликоеосвобождение.

«Исправители»человечества

Известномоетребование,предъявляемоемноюфилософам:яхочу,чтобыонисталипотусторонудобраизла,быливышеиллюзийнравственныхсуждений.Этотребованиевытекаетизвзгляда, который в первый раз сформулирован мною следующим образом: «никакихнравственныхявленийнет».Нравственноесуждениеимееттообщеесмистикой,чтокасаетсяявлений,которыхнет.Моральесть толькоистолкованиеили, выражаясь точнее,неправильноетолкование известных феноменов. Нравственное суждение соответствует той низкой ступениразвитая, когда еще не было ни понятия о реальном, ни различия между реальным ивоображаемым, так что эпитет «истинный» применялся к таким явлениям, которые мы внастоящее время относим к области фантазии. В этом смысле никогда нельзя нравственноесуждение принимать буквально, иначе получается бессмыслица. Но как семиотика ононеоценимо, ибо обнаруживает, по крайней мере перед человеком просвещенным, наиболееважныереальныеявленияумственнойинравственнойкультуры,которойнедоставалознаний,чтобы «уразуметь» себя. Мораль представляет из себя не что иное, как язык знаков,симптоматологию;чтобыизвлечьизнеепользу,надознать,очемонатрактует.

Вот первый случайный пример. Во все времена старались усовершенствовать людей. Этоглавным образом и называлось моралью. Но под словом «мораль» подразумевались и другие,совершенно различные, понятия. Как укрощение зверя-человека, так и разведение особойпороды человека называлось одинаково усовершенствованием. Только эти зоологическиетермины и выражают настоящую действительность, о которой, правда, типичныеусовершенствователи ничего не знают и знать не хотят!.. Но называть укрощение зверя«усовершенствованием» кажется нам просто шуткой. Кто знаком с тем, что происходит взверинцах, легко может усомниться, чтобы зверь в них усовершенствовался. Зверь, наоборот,слабеет, делается менее способным вредить; под влиянием страха, боли, ран, голода, зверьстановится больным. Тоже самое происходит и с укрощенным человеком, которого«усовершенствовали» моралисты. В ранний период средних веков, когда костелы былинастоящими зверинцами, производилась повсеместно охота, например на лучшие экземпляры«белокурого зверя», т. е. старались «совершенствовать» знатных германцев. Но какой же видпринимал этот усовершенствованный германец? Он делался карикатурой человека,уродливостью:онстановилсяопутанным,каксетями,массоюустрашающихегоумпонятий…Ионжилвсвоейклеткебольной,печалясьогрехах,негодуянасамогосебя,полныйненавистикжизненным требованиям и презрения ко всем сильным и счастливым… Выражаясь языкомфизиологии:чтобыодержатьпобедувборьбесозверем,необходимоослабить,обессилитьего,сделать его больным.Мистика хорошо понимала это, и под предлогом «усовершенствования»человека,онапортилаирасслаблялаего.

Возьмемдругойфактизобластитакназываемойморали,фактукрощенияизвестнойрасыипороды.Величественнейшийпримервэтомотношениидаетнамнравственноеучениеиндусов,составляющее содержание «Законов Ману», принадлежавших к числу религиозных книг. Этоучение ставило себе целью укротить одновременно четыре расы: расу жрецов, воинов,ремесленников и земледельцев и расу слуг — судра. Очевидно мы здесь имеем дело не сукротителями зверей.При составлении такого плана имелось в виду создать во сто раз болеекроткую и разумную породу человека. Легко дышится груди, когда из тюремной больничнойатмосферывступаешьвэтотвысший,болеездоровыйиболееширокиймир.Однакодажетакаяорганизация сочла необходимым быть ужасной не в борьбе со зверем, а с противоположнымпонятием о человеке, не поддающемся укрощению, представляющем из себя всевозможную

смесь, одним словом, с чандалой. И здесь опять единственным средством сделать чандалубезвреднымбылосделатьегослабымибольным;борьбавеласьс«массой».Ничто,бытьможет,не стоит в таком противоречии с нашими чувствами, как предохранительные правила,предписываемыеиндусскойморалью.Втретьемповелении(Авадана-Застра,1)обупотреблении«нечистой зелени», например, говорится, что единственной дозволенной для чандала пищейдолжнысчитатьсятольколукичеснок,ибосвященныекнигизапрещаютдоставлятьимхлебныезерна, плоды или воду и огонь. Тем же повелением предписывается, что они должнынеобходимуюдлянихводучерпатьнеизрек,источниковилипрудов,аизболот,илиям,выбитыхстопоюживотных. Равнымобразомчандала запрещеномыть своюодеждуилимыться самим,так как вода, пользование которой разрешено им из милости, предназначается для утоленияжажды. Женщинам судра воспрещается помогать женщинам чандала при родах, а этимпоследним при техже обстоятельствах—помогать друг другу…Результаты этих санитарныхмернезамедлилипоследоватьисказатьсявубийственныхэпидемияхиотвратительныхполовыхболезнях.Прибавимкэтомуеще«законножа»,закон,которыйповелеваетсовершатьобрезаниенаддетьмимужескогопола,аудетейженскогополаудалятьмалыесрамныегубы.В«ЗаконахМацу»прямо говорится: «чандала этоплодпреступления, нарушенияи осквернения святостибрака»(взгляд,представляющийсобойнеминуемыйвыводизпонятияоб«укрощении».Одеждойиммогут служить лишь лохмотья с мертвецов, посудой— разбитые черепки, украшением—староежелезо,богами—злыедухи.Ноотдыхая,должныонибродитьсодногоместанадругое.Им запрещается писать слева направо и пользоваться при письме правой рукой. Право этопредоставляетсялишьдобродетельнымлюдямчистойрасы.

Эти повеления в достаточной степени поучительны. В них во всей первобытной чистотеобнаруживаетсяпереднамиарийскаягуманность;отсюдажемыузнаем,что«чистаякровь»какпонятие далеко не безобидно. С другой стороны, для нас совершенно ясно, в каком народеувековечилась ненависть к этой гуманности, где бессмертная месть чандала стала религиейлюбвиигениемнарода…

Способы«укрощения»испособы«разведения»известнойпородылюдейсовершенноравныпосвоемудостоинствуиихлегкоперемешать.Основнымположениемихследуетсчитатьто,чтодля образования нравственных понятий необходимо признание безусловной свободы воли.Ничем я так долго не занимался, как великим, страшным вопросом о психологии«усовершенствователей»человечества.Небольшой,ивсущностинезначительныйфактдалмнеключ к разрешению интересовавшего меня вопроса. Факт этот — pia fraus, наследственноебогатство философов и жрецов, «улучшавших» человечество. Ни законыМану, ни Платон, ниКонфуций,нииудейскиеучителянесомневалисьдажевсвоемправелгать.Онинесомневалисьивсовсемдругихправах…Выразитьэтоможнобылобыследующейформулой:«всесредства,которымидосихпорстаралисьсделатьчеловечествонравственным,всамойосновесвоейбылибезнравственны».

Чегонедостаетнемцам

Внастоящеевремянемцыполагают,чтонедостаточноещеиметьум:нужноещелишитьсяума,извлечьегоизсебя…

Можетбыть, ядостаточно знаюнемцевипотомумогупозволить себевысказатьимоднуилидвеистины.НоваяГерманияпредставляеттакоезначительноеколичествоунаследованныхиблагоприобретенныхспособностей,чтодолгоевремяможетщедрорасходоватьнакопленнуюеюсокровищницу силы. Не высокая культура дает ей преобладание, не утонченный вкус, непрославленная«красота»инстинктов,амужественныедобродетели,которымедвалинайдутсяравныевлюбойстранеЕвропы.Внемцахмногоотвагиисамоуважения;многоуверенностивсношениях с людьми и в сознании своих взаимных обязанностей, много трудолюбия ивыносливости вместе с унаследованной способностью к самообуздыванию, которое следуетскореевозбуждать,чемтормозить.Ядобавлюкэтомуещеихумениеповиноваться,неунижаясебя.Крометого,никтоизнемцевнеотноситсяспрезрениемксвоемупротивнику…

Изэтого ясновидно, какискренне яжелаюбыть справедливымкнемцам;и,желаябытьвернымсебе,ясчитаюнужнымприбавитьещенесколькозамечаний.Достижениевластидорогообходится:властьделаетчеловекаглупым…Когда-тонемцевназывалимыслителями;атеперь?умеют ли они еще мыслить? Немцам наскучил ум, они перестали доверять уму, политикапоглощает весь интерес их действительно умственной деятельности. «Германия, Германияпревыше всего!» Боюсь, что это указывает, на конец немецкой философии. «Имеются линемецкиефилософы?Имеютсялинемецкиепоэты?Хорошиенемецкиекниги?»—спрашиваютменя за границей.Якраснеюисприсущиммневкритическихобстоятельствахприсутствиемдуха отвечаю: «Да, есть Бисмарк…» Могу ли я сказать, какие книги теперь читаются?.. О,проклятыйинстинктпосредственности!

Комуне приходила в голову удручающаямысль об участи, ожидающейнемецкий ум!Вотужепочтицелоетысячелетие,какнемецкийнароддобровольноодуряетсебя.Нигде,ниводнойстране Европы, не злоупотребляют так сильнейшими наркотическими средствами, как вГермании.Внастоящеевремякнимприбавилиещеновоесредство,котороеодноможетубитьвсякую энергию и смелость ума; это средство — музыка, наша сорная и все засоряющаянемецкая музыка. Какой угрюмой неподвижностью веет от искалеченной, апатичной, сырой,халатной и переполненной пивом немецкой интеллигенции! Возможно ли, чтобы молодыелюди, посвятившие себя духовной деятельности, только и делали, что упивались пивом, нечувствуявсебедажепервогодуховногоинстинкта—инстинктасамосохранения?Ещевопрос,влияетлиалкоголизммолодежина ееученость—можнобытьвеликимученыминеобладаяумом, — но во всех других отношениях алкоголизм заставляет сильно призадумываться. Гдетолько ни обнаруживаются признаки умственного вырождения, производимого пивом! Я ужеоднажды указывал на факт такого вырождения, которого не избежал наш первый немецкийсвободный мыслитель, мудрый Давид Штраусе. Не напрасно же воспевал он в стихах«чернооких»,оставаясьвернымимдогроба…

Я говорил, что немецкий ум грубеет и опошляется. Но все ли этим сказано? Нет, менястрашит, в сущности, совсем другое: я боюсь, что серьезность, глубина и страстность ума внемцах постоянно понижается; ослабел весь пафос, а не только одни интеллектуальныеспособности.—Яприсматривалсякгерманскимуниверситетам…Какаяудушливаяатмосферацарит среди ученых! Какое самодовольство, какая пустота, какое равнодушие к умственнойжизни!Еслимне в виде возражения укажут на немецкуюнауку, то этим только докажут своеглубокоенепониманиеиктомужеполноенезнакомствосовсеммноюнаписанным.Втечение

целых семнадцати лет я неустанно стараюсь выяснить, какое пагубное влияние оказывает надуховнуюдеятельностьвсенаправлениетеперешнейнауки.Чудовищныйобъемнаукнастоящеговремени обращает единичные личности в жалких илотов и служит вместе с тем главнойпричинойтого,чтобогатоодаренныеиболееглубокиенатурылишенывозможностиполучатьнадлежащее воспитание и находить надлежащего воспитателя. Ни от чего так сильно нестрадает наша культура, как от изобилия воображаемых краеугольных камней и обломковгуманитарности. Наши университеты невольно служат теплицами для такого родаинстинктивногоизвращениядуха.ИвсяЕвропаужесоставилаобэтомсвоемнение—высшаяполитиканикогонеобманула…НоГерманиявсегдаимелазначениенетолькопростойравниныЕвропы.—Явсестараюсьотыскатьнемца,скоторымямогбыбытьпо-своемусерьезным;аещебольше мне хотелось бы найти такого, с которым бы я мог позволить себе быть веселым!..Сумерки кумиров!Ах, кто в состоянии понять теперь, от какого страшно серьезного вопросаотдохнулбыприэтомфилософ.Новеселостьестьвещьдлянаснаименеепонятная.

Сделаемнебольшойрасчет:длянассовершеннояснонетолькото,чтоуровеньнемецкойкультурыпостепеннопонижается,ноито,чтонетнедостаткавоснованияхдляэтого.Никтонеможет дать больше того, что он имеет— это верно как относительно отдельных лиц, так ицелых народов. Если вы отдаетесь высшей политике, хозяйству, международным сношениям,военныминтересам,парламентаризму,иуделяетеэтимвопросамтудолюразума,серьезности,воли,самообладания,котораяввасесть,тодругиестороныбудутнеизбежноотэтогострадать.Культураигосударство—нечегообманываться—находятсяввечномантагонизме:«культурноегосударство»—понятиесовременное…Одноживетнасчетдругогоирасширяетсвоипределывущербего.Всепериодыпроцветаниякультурыбыливместе с темпериодамиполитическогоупадка; все великое в смысле культуры было не политично, вредно, антиполитично… ГетерадовалсяпривойнахНаполеонаипечалилсяпри«войнах засвободу»…Стогомомента,какГерманияобратиласьввеликуюдержаву,Франциякаккультурноегосударствополучилановое,более важное, значение. Уже теперь замечается в Париже более серьезное и более страстноеумственное движение, чем в Германии. Все психологические и художественные вопросы, —вопросопессимизме,напримероВагнере,—разрабатываютсятамнесравненнотщательнееиосновательнее,чемунемцев;немцыдаженеспособныктакойсерьезнойразработке.Висторииевропейской культуры возникновение государства имело преимущественно значениеперемещенияцентра тяжести.Ведь теперьпочтивсемужеизвестно,чтов главнейшем, т. е. вразвитии культуры, немцы не играют более роли. Нас спрашивают: есть ли у вас хоть одинписатель,которыйимелбытакоежезначениевЕвропе,какоеимеливашиГете,Гегель,ГейнрихГейне, Шопенгауэр? — И нет конца изумлению, когда оказывается, что нет ни единогонемецкогофилософа.

ВделевысшеговоспитанияГерманияупустилаизвидусамоеглавное,аименно:егоцельисредства к ее достижению.Немцы совершенно забыли, что не «государство», а воспитание иобразованиедолжныбытьцелью,ичтодляэтойцелипотребнынегимназическиеучителяинеуниверситетскиепрофессора,авоспитатели…Германиянуждаетсяневжалкихничтожествах,которыхгимназиииуниверситетыпредлагаютюношествувкачестве«высшихмамок»,автакихвоспитателях, которые сами были бы воспитаны, которые выделялись бы силою своего ума иежеминутнословомиделомдоказывалибыпревосходствозрелойкультурыНопервоеусловиевоспитания— хороший воспитатель— встречается в Германии как исключение— в этом изаключаетсяглавнаяпричинаупадканемецкойкультурыКодномуизэтихредкихисключенийпринадлежит мой высокоуважаемый друг Якоб Буркгардт в Базеле. Ему обязаны базельцысвоими преимуществами, своим выдающимся положением в деле гуманитарного воспитания.«Высшие школы» Германии фактически стремятся к тому, чтобы посредством грубой

дрессировки и при возможно меньшей затрате времени сделать бесчисленное количествомолодыхлюдейпригоднымидляслужения государствутак,чтобыпоследнеемоглоизвлечьизних наибольшую для себя пользу. Но «высшее воспитание» и «бесчисленное количество»—понятиянесовместимые.Высшеевоспитание—уделнемногихизбранных;чтобыиметьправонавысокуюпривилегию,надосамомубытьпривилегированным.Всевеликоеипрекраснеенеможет статьобщимдостоянием—pulchrumest paucorumhominum.—Чемжеобусловливаетсяупадок немецкой культуры? Тем, что высшее воспитание перестало быть привилегией, чтообразование демократизировалось, сделалось «всеобщим» Не следует забывать и того, чтовоенные льготы вызывают чрезмерное формальное посещение школ, что и обусловливает ихгибель. В настоящее время в Германии никто не имеет возможности дать своим детямблагородное воспитание. Устройство наших высших школ отличается самой двусмысленнойпосредственностью во всем: в учебном персонале, в учебных программах и в учебных целях.Вездеобнаруживаетсякакая-тонеприличнаяторопливость,какбудтопроизойдетвеликаябедаоттого,чтомолодойчеловеккдвадцатитремгодамнебудетвполне«готов»инесумеетдатьответа на главный вопрос, на вопрос о том, «в чем его призвание».Высшая порода людей—позвольте сказать — не любит «призваний», не любит именно потому, что считает себя«призванной»… У таких людей есть время и они вовсе не думают о том, чтобы стать«готовыми»;дажевтридцатьлет,всмыслевысшейкультуры,онисчитаютсебяначинающимидетьми.—Нашипереполненныегимназии,нашибесчисленныеотупевшиеучителя—развеэтоне скандал! Для того чтобы защищать такое положение дел, как это сделали недавногейдельбергскиепрофессора,можно,пожалуй,иметьсвоипричины,нонетникакихоснований!

Не желая отступать от моей обычной манеры скорее высказывать положительные, чемотрицательные или критические замечания, к чему я прибегаю очень неохотно, я и здесьприведу три положения, в силу которых нам необходим воспитатель. Во-первых, нас надонаучить видеть окружающее, во-вторых, научиться мыслить и, в-третьих, научить говорить иписать.Достижениеэтихцелейравносильнодостижениюкультурногоразвития.Уменьевидетьвыражается в том, что человек привыкает спокойно и терпеливо созерцать окружающую егодействительность и держаться по отношению к ней теории невмешательства, и выводитьзаключения, научившись исследовать и охватывать со всех сторон все единичные случаи.Предварительнымупражнениемдляумаможетслужитьразвитиезадерживающихинстинктов,т.е.способностинетотчасреагироватьнавнешнеераздражение.Умениевидеть,втомсмысле,как я это понимаю, есть почти то же, что на обыденном языке называется сильной волей:главная суть в том, чтобы «побороть желание» и уметь отложить решение. Люди дюжинные,мало интеллигентные, неспособны противостоять внешнему раздражению; они неминуемодолжны реагировать на него, следовать каждому импульсу. Во многих случаях свойство этослужитпризнакомболезненности,упадка,симптомомистощения.Почтивсе,чтонагрубом,нефилософском языке называется «пороком», есть просто физиологическая неспособностьпротивиться раздражению. Умение видеть сказывается на практике в том, что человекосторожно и недоверчиво начинает относиться к явлениям жизни; все новое и чуждое онвстречает с почти враждебным спокойствием и избегает вмешательства. Что же касается донашейпресловутойобъективности,дораспахиваниядверейпередкаждымничтожнымфактом,дорабскогопресмыканияпередним,дометанияизсторонывсторону,товсяэтапресловутаясовременнаяобъективностьлишенакакогобытонибылозначенияислужитпризнакомдурноготонаparexcellence.

Научить мыслить — об этом школы наши не имеют ни малейшего понятия. Даже вуниверситетах, среди настоящих философов, логика, как теория, как практика, как занятие,начинаетвымирать.Почитайтенемецкиекниги:внихнетдажеотдаленногонамеканато,что

для развития мышления требуется техника, учебный план, желание усовершенствоваться, чтомышлениюнадоучить,какучат,например,танцеватькакой-нибудьособенныйтанец…Комуизнемцевзнакомещепоопытутотсвященныйужас,которымпереполняютсявсефибрычеловека,когдаонвступает«легкимистопами»вдуховныймир?Напыщеннаяглупостьподличинойума,тяжеловесность понятий — вот что до известной степени свойственно немцам и что заграницей принимается за самую сущность немецкого характера. Немец лишен способностиразличатьоттенки.Чтонемцымоглиустоятьпередсвоимифилософамиивособенностипередтаким уродливым явлением, каким был великий Кант, служит немалым доказательством ихпрелести. — В состав высшего воспитания должно входить и обучение танцам. Необходимоучитьтанцеватьногами,понятиями,словамии—долженлиядобавлять—пером,т.е.писать?Нопоэтомувопросуядлямоихнемецкихчитателейявилсябывполненепонятнойзагадкой…

Экскурсиичеловеканесвоеговремени

Невозможныедляменя.—Сенека,илиТореадордобродетели.—Руссо,илиВозвращениекприродеinimpurisnaturalibus.—Шиллер,илиТрубачнравственностиизЗиккингена.—Данте,или Гиена, сочиняющая стансы в гробах. Кант, или Cant (непонятный язык) как непонятныйхарактер.—ВикторГюго, илиМаяк наморе бессмыслицы.—Лист, илиШкола беглости поженщинам. — Жорж Санд, или Lactea ubertas; выражаясь по-немецки: «молочная корова спрекрасным слогом» — Мишле, или Вдохновение, снимающее одежду. — Карлейль, илиПессимизм как запоздавший обед.— Джон СтюартМилль, или Оскорбительная ясность.—БратьяГонкур,илиДваАяксавборьбесГомером.—МузыкаОффенбаха.—Золя,или«Радостьотиспусканиявони».

Ренан.—Богословие,илиГибельразумаот«наследственногогреха».Доказательствотому— Ренан, который с утомительным постоянством хватается за него всякий раз, как толькорискнетсказатьдаилинет.Емухотелосьбы,например,соединитьводноlascienceetlanoblesse,но la science принадлежит к демократии— это очевидно. С немалым тщеславием он желаетизобразить аристократизм ума и вместе с тем падает на колени—и не только на колени—перед учением, отвергающим его. К чему человеку его свободомыслие, современные взгляды,насмешливость, гибкостьвертишейки, есливсемнутромсвоимоностаетсякатоликомидажепапистом!ТворческаясилаРенана, такжекакуиезуитовиуксендзов,выразиласьвегодареобольщать. Ему свойственнаширокая улыбка последних; как и все они, он становится опасентогда, когда полюбит… Ничто по своим опасным результатам не может сравняться с егоспособомпоклонения.УмРенана,этотрасслабляющийум,представляетсобоюлишнеезлодлябеднойФранции,страдающейболезньюволи.

Сент-Бёв.— Ни одной мужской черты; вместо того — мелочная злоба против всехмужественныхумов.Соскучающимвидомшныряетонповсюду,стараясьподслушатьивыведатьчужиетайны;натуравосновесвоейженственная,счистоженскоймстительностьюиженскойчувственностью.Какпсихолог—генийзлословия;ивэтомотношениинеистощимвсредствах;никтонеумеетподмешатькпохвалестолькояду,какон.Плебейпосвоимнизшиминстинктам,родственный Руссо по своему злопамятству, а следовательно и романтик, так как за всемромантизмом ясно слышится алчное хрюканьемстительного инстинкта Руссо. Революционер,сдерживаемый чувством страха; связанный по рукам и ногам всем, что имеет силу(общественное мнение, академия, двор, даже Port Royal); раздраженный против всего, на чемпечатьвеличия,чтоверитв себя,ивсеже, вкачествепоэтаиполуженщины,сознающий,чтовеличие есть сила;извивающийсяпостояннокакчервяк, таккакпостоянночувствует, что егопопираютногами.Каккритик,неимеющийнимасштаба,нисдержанности,нитвердойточкиопоры, с языком космополитического libertin по отношению к различным вопросам, но неимеющий даже мужества сознаться в своем libertinage Как историк, без всякой философскойосновы, без силы философского взгляда; поэтому он уклоняется от обсуждения самыхсущественныхвопросов,надеваяна себямаскуобъективности.Носовершенноиначеведетонсебя там, где тонкий, эстетический вкус считается высшейинстанцией.Тут ондействительноимеетижеланиеимужествобытьсамимсобоюиявляетсяпереднамимастеромсвоегодела.ВнекоторыхотношенияхегоможносчитатьпредшественникомБодлера.

Дж. Элиот.— Не веря в христианского Бога, она тем более считает себя обязанной

держатьсязахристианскуюмораль.Этанепоследовательностьсовершеннованглийскомдухеимы не будем ставить ее в вину праведницам a la Элиот. Если англичанин хоть немногоэмансипируется от теологии, то он, для сохранения прежнего престижа, должен сделатьсяфанатикомнравственности:этосегостороныкакбыуплатапенизасвоюэмансипацию.Мыжесмотрим на дело иначе. Если человек отказывается от христианской веры, он тем самымотказываетсяиотпризнанияхристианскойморали.Этаистинанесовсемпонятнасамапосебеи потому ее приходится постоянно вдалбливать в тупые английские головы. Христианствопредставляетизсебяцелуюсистему,целоезамкнутоемировоззрение.Еслимыотнимемотнегоегоосновноепонятое,верувБога,тотемсамымразрушимивсюсистему:отнеенеостанетсяничегодействительнонеобходимого.Христианствоисходитизпредположения,чточеловекнезнает,неможетдажезнать,вчемдоброивчемзло;этознаеттолькоБог,которомуонверует.Христианская мораль выражает собою повеление; происхождение ее относится ктрансцендентномумиру; она стоит вне всякойкритикиидажеправана критику.Онаистина,еслиестьБог;онаопираетсянаверувБогаипадаетвместеснею.Еслиангличанефактическиверят,чтоонизнают«интуитивным»путемвчемсостоитдоброизлоиполагают,чтонаэтомоснованииониненуждаютсявхристианстве,какгарантииморали,тоэтоявляетсяследствиемгосподства христианского принципа и проявлением силы и глубины этого господства; такимобразом,происхождениеанглийскойморалипозабыто,ивесьмаусловноезначениеееправанасуществованиебольшенеощущается.Дляангличанморальещенесоставляетпроблемы…

ЖоржСанд.—Я читал первые Lettres d'un voyagenr; как и все, на чем лежит отпечатоквлиянияРуссо, письма этиполныфальши, деланности, напыщенностиипреувеличений.Яневыношу как этого цветистого слога, так и честолюбивых претензий черни на великодушныечувства.Но самое худшее вЖоржСанд— ееженское кокетство перед мужчинами и манерыдурновоспитанногомальчишки.Ипривсемтом,какхолодна,вероятно,былаэтаневыносимаяписательница!Оназаводиласебя,какчасы,исадиласьписать…холодна,какГюго,какБальзак,как все романтики, когда они принимаются за творчество! И какое самодовольство в этойплодовитой писательнице-корове! В ней, как и в ее учителе Руссо, было что-то немецкое вдурном смысле этого слова; ее появление только и можно объяснить упадком эстетическоговкусафранцузов!—НоРенанвысокочтитее.

Моральпсихологов.—Непромышлятьпсихологиейпомелочам,неделатьнаблюденийрадинаблюдений! Это ведет к неверному освещению фактов, имеет в себе нечто как бывынужденное, вымученное. Пережитые события обусловливаются не одним желаниемпереживать их, и нечего на них оглядываться: всякий взгляд назад будет «дурным глазом».Природный психолог, как и природный художник, инстинктивно избегает ставить себе цельютольковидетьголыефакты.Онникогданепишет«снатуры»,апредоставляетсвоемуинстинктуразбиратьсявфактах,вприродеивовсемпережитом.Онпреждевсегообращаетвниманиенаобщее, на заключение, на результаты и не делает выводов из единичных фактов. — Что жепроизойдет, если поступать иначе, например по способу парижских romanciers, торгующих,промышляющих психологией оптом и в розницу? Они стараются подсмотреть что-нибудь удействительностиивечеромвозвращаютсядомойсполнойохапкойкурьезов.Нопосмотрите,что получается в конце концов? Масса клякс, в лучшем случае мозаика, и во всяком случае,нечто сшитое наживую нитку, беспокойное, кричащее…В этом отношении хуже всех братьяГонкур.Онинемогутсвязатьтрехпредложенийбезтого,чтобынепричинитьвзорупсихологапростофизическойболи.Природасхудожественнойточкизрениянеможетслужитьмоделью.Вней много преувеличений, уродливостей, много пустых промежутков. Природа состоит из

случайностей.Следоватьприроде—это,помоемумнению,дурнойпризнак,таккакуказываетна подчиненность, слабость, фатализм; такое пресмыканье перед petits faits недостойноцельного, истинного художника. Видеть только то, что есть, составляет удел другой породыумов, не художественных, держащихся в пределах голых фактов. Надо знать, что именнопредставляешьсобой…

Кпсихологиихудожника

Для того чтобы существовало искусство и произведения, художественно выполненные,могли доставлять эстетическое наслаждение, необходимо одно физиологическоепредварительное условие, а именно опьянение. Создание художественного произведенияобусловливается, в человеческом механизме, повышением чувствительности, порождаемым внем опьянением. Причины, вызывающие опьянение, могут быть различны. К древнейшей,первоначальной причине опьянения относится половое возбуждение; затем, опьянение можетбытьвызвановсякойстрастью,всякимсильнымволнением,чувством,атакжеторжественнымсобытием, соревнованием в борьбе, смелым подвигом, победой, вообще всяким сильнымдушевным движением — жестокостью, видом разрушения и т. д. Опьянение является какрезультатупотреблениянаркотиковикакрезультатразличныхметеорологическихвлияний;так,например,человекаопьяняетвесна.Наконец,желание,овладевшеевсемипомысламичеловека,такжеможетдовестиегодоопьянения.Самымсущественнымвсостоянииопьянениячеловекаявляетсяподъемсил,чувствоизбыткаих.Навсепредметычеловексмотритсквозьпризмуэтогоподъема чувств, заставляет разделять их и невольно сгущает краски — это и естьидеализирование. — Нам надо отрешиться от предрассудка, благодаря которому до сих порпредполагалось, что идеализирование состоит в игнорировании мелких, второстепенныхявлений. Идеализация состоит не в этом, а в том, что главные черты выступают с такойпоразительнойяркостью,чтовсеостальноекакбыисчезаетпереднами.

Втакомсостояниичеловекосыпаетсвоимидарамивсе,счемонсоприкасается.Все,чтовидишь и хочешь, кажется великим, переполненным силой. Художник налагает печать своейсилы и могущества на все окружающее, пока окружающее не сделается его отражением,рефлексом его совершенства. Это превращение в нечто более совершенное и составляетискусство. Даже все, чуждое ему, доставляет ему отраду и удовольствие; в искусстве человекнаслаждается как совершенство. Теперь вообразим себе состояние противоположное этому,представим себе человека с специальным инстинктом антихудожественности. Присоприкосновении с таким человеком окружающий его мир бледнеет, скудеет, истощается…Историяизобилуеттакимиантихудожественныминатурами,такимизаморышами;всехиреетичахнетпристолкновениисними.

Посмотрим теперь, что подразумевается под введенными мною в эстетику терминами:следованиеАполлонуиследованиеДионису,которымияразличаюдвапротивоположныхвидавдохновения. В первом случае раздражаются, главным образом, зрительные нервы, так чтовдохновение этого рода получает характер видения. Художники, скульпторы, эпическиеписатели — вот визионеры par excellence. Следование Дионису действуют вдохновляющимобразомнавсюсистемучувств.Вэтомслучаечеловексразупускаетвходвсеимеющиесявегораспоряжении средства: искусство изображения, подражания, превращения, мимики идраматизма. Важнее всего здесь та легкость, с какой совершается метаморфоза; человекоказывается совершенно неспособным противиться раздражению и реагирует на негонемедленно(подобнотому,какизвестныеистеричныеособы,которыепрималейшемуказании

входят в любую роль). Такой человек подмечает малейшие душевные движения; инстинктпониманияиугадываниятакже,какиспособностькпередачеощущенийдругим,развитывнемввысшейстепени;онможетнадетьнасебялюбуюоболочку,можетзаражатьсялюбымчужимчувством, как своим собственным. — Музыка, как мы в настоящее время понимаем ее,одновременнослужиткакдлявсеобщеговозбуждения, такидлявсеобщеговыражениячувств,хотя она только остаток гораздо более полного мира чувств, простое residium гистрионизма.Всеми молчаливо признается, что необходимо существует известное количество чувств иглавным образом музыкального чувства, чтобы музыка могла стать отдельным искусством(относительно,покрайнеймере,таккакдоизвестнойстепенивсякийритмдействуетнанашимускулы), так что человек уже не в состоянии представить и изобразить все, что чувствует, содинаковой жизненностью. И однако эта способность все-таки составляет нормальноесостояние человека дионисийского склада, и во всяком случае его первоначальное состояние.Музыкаестьтолькомедленнодостигнутаяспециализацияэтойспособности,развитойвущербдругим,сроднымснею.

Актер, мимик, танцор, музыкант, лирик обладают родственным инстинктом ипредставляют, в сущности, одно и то же. Они лишь постепенно специализировались иразъединились настолько, что между ними не осталось ничего общего и они стали дажепротивоположны друг другу. Дальше всего сохранилась связь между лириком и музыкантом,танцором и актером. — Зодчество нельзя отнести ни к одному из видов вдохновения: ни каполлоновскому, ни к дионисийскому. Оно есть акт сильной воли, той воли, которая двигаетгорами и влечет к искусству. Могущественные люди всегда вдохновляли зодчих; архитекторвсегдаподдавалсявнушениюмогущества.Строительноеискусстводолжнослужитьвыражениемсилыигорделивогосознанияпобедынадпредставлявшимисятрудностями.Архитектура—этокакбыкрасноречиесилы,выраженноевформахкотороетоубеждает,тольстит,топовелевает.Высшееже чувствомогущества и уверенности в себе обнаруживается в высоком стиле. Сила,которая не нуждается в доказательствах, не ищет похвалы, не выносит оков; сила, которая несознает, что против нее могут быть возражения, которая опирается только на себя ипредставляет из себя законмежду законами— такая сила и есть то, что называется высокимстилем.

Я читал жизнеописание Томаса Карлейля, этот фарс, противный фактам и совести, этогеройски-нравственноеистолкованиедиспепсии.—Карлейль—человексильныхвыражений,ритор по необходимости; его постоянно волнует стремление к твердой вере и чувствонеспособностидостигнутьее(свойствотипичногоромантика!).Стремлениектвердойвереещенедоказательствообладанияею,аскореенаоборот.Ктоимеетверу,тотможетпозволитьсебероскошьскептицизма,таккакчувствуеттвердуюпочвуподногамиинебоитсяпоскользнуться.Карлейль оглушает себя громогласным fortissimo, когда выражает свое преклонение передверующимилюдьмиисвоенегодованиепротивнемногихглупцов,отказывающихсяотверы,ончувствует потребность в шуме. Его постоянная страстная несправедливость по отношению ксебе, вот его личное propriuma, благодаря которому он постоянно остается интересным.—ВАнглии,однако,изумляютсяименноегоискренности.Этосовершеннованглийскомдухеинетолько вполне понятно, но и последовательно. В сущности Карлейль английский атеист,которыйставитсебезачестьнебытьим.

Эмерсон.— Он гораздо просвещеннее, многостороннее, изящнее Карлейля, а главное,счастливее. Это такой человек, который питается только амброзией и инстинктивно избегаетвсего,чтодурноперевариваетсяжелудком.СравнительносКарлейлемэточеловексразвитымвкусом. Карлейль, который его очень любил, тем не менее говорил о нем: что «он дает нам

слишкоммало пищи».Это верно, хотя этого вовсе нельзя ставить в упрекЭмерсону.Эмерсонотличается добродушной и остроумной веселостью, способной прогнать всякое уныние. Онничегонезнаетотом,каконужестарикакможетбытьещемолод;онмогбыприменитьксебесловаЛопедеВега:«уоmesucedoamimis-to».Онвсегданаходитоснованиебытьдовольнымидаже признательным, а иногда витает даже в эмпиреях, подобно тому честному малому,который,возвращаясьслюбовногосвидания,говорилсблагодарностью:«utdesintvires,tamenestlaudandavoluptas».

Против Дарвина.— Что касается до знаменитой «борьбы за существование», то мнекажется, что она далеко не так доказана, как это утверждают. Борьба бывает, но только какисключение. Общая картина жизни вовсе не представляет положения, отличающегосябедствиями и нуждой, а наоборот, повсюду бьет в глаза богатство, роскошь, даже нелепаярасточительность…Если борьба и происходит, то только из-за власти. ЗаконМальтуса нельзясмешиватьсзаконамиприроды.—Предположим,однако,чтоборьбавсе-такивстречается—даонаинасамомделебывает,—ноисходборьбывовсенетакой,какогожелаетшколаДарвинаикакой,можетбыть,вообщебылбыжелателен:торжествуютнесильные,непривилегированныелюди, не счастливые исключения. Виды не совершенствуются: слабые постоянно одерживаютверхнадсильнымиблагодарятому,чтоонимногочисленнееиумнее…Дарвинпозабылпродух(чистопо-английски!),ауслабыхдуховнаясторонабольшеразвита.Умнымстановитсятот,ктосчитает ум необходимым для себя. Сила не заботится об уме («К чему нам ум!— думают внастоящеевремявГермании,—длянасдовольноиимперии…»).Каквидите,яподразумеваюпод умом предусмотрительность, терпение, хитрость, притворство, самообладание и все, чтоизвестно под названием mimicry (к последней принадлежит и большинство так называемыхдобродетелей).

Казуистикапсихологов

Вот человек, изучающий характер людей.Для чего собственно он это делает?Онжелаетизвлечьизэтогобольшуюилименьшуюпользудлясебя—эточеловекполитичный!..Авоттоттакжеизучаетлюдей,новыговорите,чтооннеищетвэтомличнойвыгоды,чтоончеловекввысшей степени «бескорыстный». Присмотритесь внимательнее! Весьма возможно, что цельизученияунегогораздохуже,чтоонстараетсядостигнутьвозможностичувствоватьсебявышедругих людей, смотреть на них сверху вниз, не смешиваясь с ними… Этот с виду«бескорыстный»человеквсущностиглубокопрезираетлюдей,первыйже,чтобытамонемниговорили, все-таки принадлежит к человеческому роду, по крайней мере не отделяет себя отнего.

Целый ряд фактов, перечислить который мешает мне моя скромность, подтверждаетотсутствие у немцев психологического такта. В одном случае, однако, у меня нет основаниявоздерживаться от подтверждения моего тезиса: я досадую на немцев за то, что они такошибочнопонялиКантаиего«философиюзаднихходов»,какяназываюее:этимсказываетсявних отсутствие интеллектуальной честности. Кроме того, я не выношу их сомнительных «и».Немцыговорят,например,«ГетеиШиллер»,апожалуй,чегодоброго,скажут:«ШиллериГете».Ну,ктоещенезнаетэтогоШиллера?Абываетещеихуже.Ясам,собственнымисвоимиушамислышал,какпрофессорауниверситетаговорили:«ШопенгауэриГартман»…

Самыеумныелюди,предполагая,чтоониприэтомисамыемужественные,переживаютнасвоемвекусамыетяжелыетрагедии.Нопотому-тоонииценятжизнь,чтоонавыставляетим

своюглавнуюпротивоположность.

К«интеллектуальнойсовести».—Мнекажется,чтовнашевремярежевсеговстречаетсячистоелицемерие.Ясильноподозреваю,чтомягкийвоздухнашейкультурынеблагоприятствуетпроизрастанию такого плода.Лицемерие процветало во времена сильной веры, когда дажепопринуждению люди не отказывались от исповедуемой ими веры, чтобы наружно принятьдругую. Теперь от веры отказываются без труда или, что случается еще чаще, к одной вереприсоединяют другую— ив том и другом случае человек остается честным. Без сомнения, внашевремячеловекможетиметьбольшеубеждений,чемпрежде,т.е.большеечислоубежденийсчитается дозволенным и безвредным для него. Отсюда возникает его терпимость поотношениюксебе.Этатерпимостьпозволяетразличнымубежденияммирноуживатьсяводномчеловеке,которыйкакивсе,боитсятеперьтолькоодного:скомпрометироватьсебя.Ночемжеможно себя скомпрометировать? Своею последовательностью, прямолинейностью; еслиубеждениячеловеканельзяистолковатьвпятиразличныхсмыслах,тооникомпрометирующегосвойства.—Яоченьбоюсь,чтодлянекоторыхпороковчеловексталслишкомтяжел,ипотомуониисчезают.Вседурное,обусловливаемоесильнойволей—авесьмавозможно,чтонетничегодурного без силы воли— вырождается в нашем мягком климате в добродетель. Те немногиелицемеры,на которыхя указывал, толькоподражалилицемернымухваткам.Онибылипростоактерами.Каквнашиднинепременнобываетактеромодинизкаждыхдесятичеловек

Прекрасноеибезобразное.—Нетничегоболееусловного,дажеболееограниченного,чемнашечувствопрекрасного.Ктохочетпредставитьсебепрекрасное,независимоотнаслаждения,доставляемого человеку человеком, тот тотчас теряетпочвуподногами. «Прекрасное самопосебе»даженепонятое,апустойзвук.Впонятиио«прекрасном»человекставитсебямериломивнекоторыхслучаяхдажепреклоняетсяпередсобой.Даиначеибытьнеможет.

Ввозвышенныхпонятияхопрекрасномсказываетсятотжеродовойинстинкт,т.е.инстинктсамосохраненияираспространениявида.Человеквоображает,чтомирпереполненкрасотойизабывает,чтопервоначальныйисточниккрасоты—онсам.Онсамодарилмиркрасотой,ноувы!Красотойвполнечеловеческой,дажеслишкомчеловеческой.Всущности,весьокружающиймирпредставляетсобойотражениечеловека,которыйисчитаетпрекраснымвсе,чтоотражаетемуегообраз:впонятиио«прекрасном»сказываетсяегородоваягордость…Междутемнедовериенашептывает скептику: «Хотя человек и считает мир прекрасным, но прекрасен ли он вдействительности?»Человекнаделилегосвоимисвойствами, таксказать«очеловечил»его—вотивсе.Однаконичто,решительноничтонедоказывает,чточеловекможетслужитьобразцомкрасоты.Ктознает,какотнессябыкнемукакой-нибудьвысшийзаконодательизящноговкуса.Весьма возможно, что он счел бы его чересчур смелым, пожалуй, забавным и несколькосамонадеянным…«О,Дионис,божественный,зачемтянешьтыменязауши?»Так,визвестномразговоренаНаксосеспросилаАриаднаусвоеговозлюбленногофилософа.—«Янахожуушитвоисмешными,Ариадна;почемубыимнестатьещедлиннее?»

Прекрасное не существует вне человека—на этом наивномпредставлении зиждется всяэстетика,иэтоееперваяистина.Прибавимкнейещеивторую:безобразноенесуществуетвневырождающегося человека. Этими истинами и ограничивается вся область эстетическихпонятий.Сфизиологическойточкизрения,безобразноерасслабляетчеловека,действуетнанегоудручающим образом; оно напоминает ему об опасности, о дряхлости, о бессилии, и человекфактически лишается при этом сил. Действие безобразного можно измерить динамометром.Чувствуяприближениечего-либо«безобразного»,человекприходитвудрученноесостояние.Егочувство мощи, жажда мощи, мужество, гордость — все это понижается под влиянием

безобразногоивозвышаетсяподвлияниемпрекрасного.Ивтомивдругомслучаемыприходимкодномузаключению;первоначальныеданныедляэтогоявлениячересчуробильнонакопленывприсущем человеку инстинкте. Под безобразным подразумевается любой признак, любойсимптом вырождения. Все, что хотя бы самым отдаленным образом напоминает нам овырождении,вызываетвнаспредставлениеобезобразном.Любойпризнакистощения,тяготы,дряхлости,утомления,любоерасслабление,ввидепаралича,судорог,авособенностизапах,видиобразсмертиитления,хотябытольковсамомсимволическомпредставлении,вызываютоднуитужереакцию,приговоробезобразии.Отсюдавозникаетиненависть…Ненавистькчему?Даразумеетсяквырождениюсобственноготипа.Скрытыйвчеловекеродовойинстинктпобуждаетего к этой ненависти, в которой заключается и ужас, и предостережение, и глубина, идальновидность.Этоглубочайшаяненавистьвсвете.Всилуееиискусствосталоглубоким…

Шопенгауэр—последнийнемец,имеющийнетолькоместное,«национальное»,ноитакоежеобщеевропейскоезначение,какГете,Гегель,ГенрихГейне.Дляпсихологаонпредставляетввысшей степени интересное явление благодаря его злобно-гениальной попытке утвердитьотрицательныйвзгляднажизнь,опровергнуввседоводывпользужизни,стремлениякжизниисохранения жизненных форм во всем их изобилии. По его толкованию, искусство, героизм,гений, красота, сострадание, знание, стремление к истине — лишь последовательныетрагические проявления отрицания или потребности к отрицанию«воли»; с психологическойточки зрения это — величайшая фальшь, которая когда-либо существовала. Присмотревшисьближе, мы видим, что Шопенгауэр держался мистического способа толкования фактов иотносилсясмистической,т.е.сотрицательнойточкизренияквеликимявлениямчеловеческойкультуры, а именно: к путям «избавления», к предшествующим формам «избавления», кстимулампотребности«избавления»…

Возьмемхотябыодинфакт.Шопенгауэрговоритокрасотесунылымвосторгом—почему?Потомучтоонвкрасотевидитмост,покоторомуможноидтидальшеиликоторый,покрайнеймере, может возбудить желание идти дальше. В красоте он видит не только временноеизбавлениеот«воли»,ноонаманитдажеизбавитьсяотнеенавсегда.Вособенностижеценитон красоту, как избавительницу от «фокуса воли», от полового влечения. Красота, по егомнению,уничтожаетинстинктквоспроизведениюрода…Удивительныйсвятоша!Новедькто-тоопровергаетегои,боюсь,чтоэтосамаприрода.Зачемсуществуетвприродекрасотавтонах,красках, благоуханиях, ритмических движениях? Что порождает красоту?.. К счастью, онвстречаетидругогопротивникавлицефилософа,которыйпредставляетсобоюнемаловажныйавторитет: в божественномПлатоне (так называет его самШопенгауэр), который утверждаетпротивное. По его мнению, красота побуждает к воспроизведению вида; в этом выражаютсясвойства ее влияния, начиная с самой низшей чувственности и вплоть до самой отвлеченнойобластидуховного…

Платон идет дальше. С наивностью, на которую способен только грек, он заявляет, чтоплатоновская философия не существовала бы, если бы в Афинах не было таких прекрасныхюношей.Видихнаполняетдушуфилософасладостнымупоением,ионнеуспокаиваетсядотехпор, пока не посеет на столь прекраснойпочве зерен великихистин.Вот тоже удивительныйсвятоша! Ушам своим не веришь, хотя бы и верил Платону. Приходишь к заключению, что вАфинах, вероятно,философия, в особенностипубличнаяфилософия, была совсеминогорода,чемунас.Длягрековбылисовершенночуждытонкие,какпаутины,измышлениякакого-либоотшельника, amor intellectualis в духе Спинозы. Философию в духе Платона можно скорейопределить как эротический поединок, как дальнейшее внутреннее развитие древнейагональнойгимнастикииееположений…ЧтожевырослоизфилософскойэротикиПлатона?Новаяхудожественнаяформагреческогоагонадиалектика.—ВопровержениеШопенгауэраив

честьПлатонанапомнюещеотом,чтовсявысшаякультураилитератураклассическойФранциивыросли на почве полового влечения. В них мы можем всегда отыскивать галантность,чувственность,половоесоискательство,словом—«женщину»—инашипоискидалеконебудуттщетны…

Искусстводляискусства.—Борьбапротивпринципаполезностивискусстве естьнечтоиное, как борьба против моральной тенденции в искусстве, против подчинения искусстваморали. «Искусство дляискусства» значит другими словами: «к чертумораль!»Однако самоеэтовраждебноеотношениеуказываетнасилупредубеждения.Еслиискусствоинебудетдажестремиться проповедовать мораль и совершенствовать человечество, все же оно не сделаетсявследствие этого бесполезным, бесцельным, бессмысленным, короче сказать, «искусство дляискусства»нестанетчервем,кусающимсвойсобственныйхвост.«Лучшевовсенеиметьцели,чемпреследоватьнравственнуюцель», так гласит страсть.Нопсихолог задает другой вопрос:чтоделаетискусство?Развеононевосхваляет,невозвышает,неизбирает,невыдвигаетничеговперед! К тому же или увеличивает, или уменьшает ценность известных явлений. Разве этослучайность? побочное обстоятельство? Нечто такое, в чем инстинкт художника не играетникакой роли? Или — разве это не доказательство, что художник имеет силу?.. Развеглубочайшийинстинктегочуждаетсяискусства,или,вернее,смыслаискусства,жизни,желанияжить? Искусство есть величайший стимул жизни. Как же можно считать его бесполезным,бесцельным,«искусствомдляискусства»?

Остаетсяещеодиннеразрешенныйвопрос;искусствораскрываетмногодурного,жестокого,сомнительного в жизни — и не отбивает ли оно этим охоту жить? Действительно, былифилософы,которыепридавалиемуименнотакойсмысл.«Освобождениеотжеланий»—естьзадача искусства, учитШопенгауэр, а главная полезная сторона трагедии в том, что она учит«покорности судьбе». Но ведь это, как я уже говорил, пессимистический, «злой взгляд».Сошлемсянасамиххудожников.Чтоговоритнамосебетрагическийхудожник?Неуказываетлионнабезбоязненноеотношениековсемужасам,ковсемвопросамжизни?Самоэтосостояниеслужит доказательством страстной жажды жизни. Человек, испытывающий это состояние всебе,ценитеговышевсехблаг.Онспешитпередатьего,долженпередать,еслионхудожник,т.е.генийвискусствепередачи.Мужествоисвободачувствпередмогущественнымврагом,передвеликимнесчастьем,передпроблемой,пробуждающейужас,—воттопобедоносноесостояние,которое избирает для себя художник и которое он прославляет. Перед жизненной трагедиейвоинственнаясторонанашейдушисовершаетсвоисатурналии.Человек—герой,привыкшийкстраданию,ищущийстрадание,прославляетсвоесуществованиевтрагедиижизни,иемуодномупреподноситтрагикнапиток,полныйсладчайшегоужаса.

Бытьдовольнымлюдьми,держатьдлявсехоткрытойобительсвоегосердца—либерально,но и только. Сердца, способные быть гостеприимными только к избранным, познаются помногимзавешеннымокнами закрытымставням:лучшиепомещениявнихостаютсяпустыми.Почемуже?—Потому,чтоожидаютнежеланныхгостей.

Мы недостаточно ценим себя, когда пускаемся в откровенность. Сокровенные событиянашейжизнинетерпятболтливости.Самиосебеониничегонемоглибысообщить,еслибыихотели:дляэтогоимнедостаетподходящихслов.

То, что можно высказать словами, не имеет для нас особенного значения. Во всем,высказываемомнами,естьдоляпрезрения.Язык,по-видимому,изобретендлявсегозаурядного,безразличного,мелочного.Онпочтиопошляетчеловека.—Изкодексаморалидляглухонемыхидругихфилософов.

«Это изображение очаровательно!» Женщина, занимающаяся литературой, вечно

неудовлетворенная, возбужденная, с пустым сердцем и душой, с болезненным любопытствомежеминутноприслушиваетсякповелительномуголосу,раздающемусяизглубиныееорганизма,которыйшепчетей:«autliberi,autliberi»;этаженщина-литераторшанастолькообразованна,чтопонимает голос природы — если последняя говорит даже по латыни — и, вместе с тем,настолько суетна, настолько глупа, что в тайнике своей души твердит себе на французскомдиалекте:«Jemeverrai,jemelirai,jem'extasieraietjediraiPossible,queg'aieeutantd'esprit?»

«Безличные»начинаютговорить.«Ничтотаклегконедаетсянам,какмудрость,терпение,превосходство над другими. Мы источаем из себя елей снисходительности и участия; мысправедливыдоабсурда,мывсепрощаем.Поэтомумыидолжныдержатьсянемножкострожеинередковызыватьвсебекакой-нибудьнезначительныйаффект,доходящийдажедопорока.Пустьнам приходится нелегко, и мы в душе, может быть, смеемся над тем жалким видом, какойвследствиеэтогоимеем.Ночтозабеда!Унаснетдругогоспособадлясамообуздания;этонашаскетизм,нашепокаяние»…Бытьиндивидуальным—добродетель«безличности»…

Вопросы, задаваемые экзаменующемуся на степень доктора. — В чем состоит задачавысшего школьного обучения? — Обратить человека в машину. — Какое имеется для этогосредство?—Ондолженнаучитьсяскучать.—Чемэтодостигается?—Понятиемодолге.—Ктоможетслужитьтомулучшимпримером?—Филолог,которыйучит,какстатьтупицей?—Ктосовершенныйчеловек?—Государственныйчиновник.—Чьяфилософиядаетвысшуюформулудля государственного чиновника? — Философия Канта, согласно которой государственныйчиновник, как вещь сама по себе, поставлен судьей над государственным чиновником, какявлением.

Право на глупость.— Усталый работник, тяжело переводящий дух, добродушноотносящийся к окружающемумируимирящийся с существующимпорядком вещей…На этойтипичнойфигуре,котораявэпохутруда(и«государства»)встречаетсявовсехклассахобщества,сосредоточило свое внимание искусство, а также и литература, в особенностижурналистика,предпочитаяеевсемкрасотамприродыИталии…Человекнасклонелет«суснувшимидикимипорывами», о которых говорит Фауст, нуждается в летней свежести, в морских купаниях, вглетчерах, в Байрете… В такие эпохи искусство имеет право на чистую глупость,представляющую как бы род вдохновения для ума и чувства. Вагнер понимал это. Чистаяглупостьвосстанавливаетсилы…

Еще гигиенический вопрос.— Юлий Цезарь употреблял против заболевания и головнойболиследующиесредства:чудовищныепоходы,простойобразжизни,непрестанноепребываниена воздухе, постоянный труд… Все это предохранительные меры против порчи, которой такподверженасложнаямашина,называемаягениемиработающаяподоченьвысокимдавлением.

Словачеловека, непризнающегонравственность.—Философу противнее всего человек,поскольку онжелает…Еслифилософрассматривает человека в его действиях, рассматриваетэто храбрейшее, хитрейшее, неутомимейшее животное, даже заблудившееся в лабиринтебедствий,тоивэтомслучаечеловеккажетсяемудостойнымизумленияинадежды.Нокогдачеловекначинаетжелать,обнаруживатьсвоюсклонностькжеланиям,тоон,иещебольшевсеимжелаемое,всеегоидеалы,пробуждаютвдушефилософаоднопрезрение.Еслибыфилософмогсделатьсянигилистом,тоонсталбыим,таккакзаидеаламичеловекаонненаходитничего.Даже хуже, чем ничего: он находит нечто недостойное, нелепое, трусливое, усталое,болезненное,словом—тольковсякогородамутныеосадкиотвыпитогоимкубкажизни…Но

почемужечеловек,достойныйвсякогоуважениякакреальноесущество,не заслуживаетеговсвоих желаниях? Неужели он должен расплачиваться за свою мощь, как реальное существо?Уравновешивать всю свою деятельность, все напряжение ума и воли стремлением квоображаемому,кнелепому?Историяегожеланийбыладосихпорегоpartiehonteuseнеследуетслишкомдолгочитатьее.Оправданиемчеловекаслужитивечнобудетслужитьегореальность.Насколько реальный человек выше любого вымышленного, придуманного воображением,идеального?Философневыноситименно«идеальногочеловека!»

Значение в природе эгоизма.— Себялюбие имеет значение постольку, посколькуфизиологическицененчеловек,обладающийим:ономожетзначитьоченьмногоилинезначитьничего и даже возбуждать презрение.Мы должны обращать внимание на то, представляет лисобойкаждыйотдельныйчеловеквосходящуюилинисходящуюступеньжизни.Решивэто,мырешим и вопрос, какое значение имеет его эгоизм. Если человек представляет восходящеенаправлениелинии,тозначениеегочрезвычайновелико,ирадивсейсовокупнойжизнимира,которая вместе с нимделаетшаг вперед,мыдолжны заботитьсяизо всех сил о сохраненииисозданииoptimumжизненныхусловий.Единичныйчеловек,«индивидуум»втомсмысле,какойпридавалиемудосихпорнародифилософы,есть,всущности,ошибочноепонятие.Сампосебеон не представляет ни атома, ни «звена в цепи», ни даже наследия прошлого— он простосплошная длинная линия человека, простирающаяся вплоть до него… Если же человекпредставляетнисходящееразвитие,упадок,хроническоевырождение,болезненность(болезни,вобщем, являются скорее следствием упадка, а не причиной его), то значение его невелико, исама справедливость требует, чтобы он как можно меньше отнимал у людей восходящегоразвития,таккаконнеболее,какихпаразит…

Когдаанархиствблагородномнегодованиитребуетправсправедливостииравноправностидля нисходящих слоев общества, то этим он только свидетельствует о своей неразвитости,мешающей ему уразуметь истинную причину того, почему он страдает и чего ему недостает,отчеготакжалкаегожизнь.Новнемчрезвычайносильноразвитасклонностькопределениюпричинной связи событий, и потому он старается найти виновника своего печальногоположения.Его «благородноенегодование» оказывает емунемаловажное облегчение; беднякивсегда бывают довольны, если могут обругать кого-нибудь: в этом для них есть своего родаупоение, как бы сознание своей силы…Уже сами жалобы на жизнь и самоосуждение могутпридавать некоторую долю привлекательности жизни, которая вследствие этого кажетсясноснее.Вовсякойжалобезаключаетсядолямести.Всвоемжалкомположении,аиногдадажевсвоих собственных пороках и недостатках люди укоряют других людей, на них не похожих, иставятввинупоследнимихпревосходствонадсобой.«Еслияканалья,будьитытакимже!»Наэтой логике основана революция. Самоосуждение ничего не стоит. Совершенно безразлично,кого мы считаем виновником наших бедствий — других ли людей или самих себя; первоепредполагаетсоциалист,второе—католик;нообщееунихи,скажем,недостойное,состоитвтом, что всегда кто-нибудь оказывается виновным в наших страданиях; иначе сказать,страдающей всегда предписывает себе мед мести, как врачебное средство против страдания.Объектами этой потребности в мщении или, иначе сказать, в наслаждении, могут услужитьразличные причины; страдающий человек всегда найдет причины, которые дадут емувозможностьудовлетворитьегомелкуюжаждумести;иеслионкатолик,то,повторяю,причиныэти находит в самом себе… Как католик, так и анархист — декаденты. Католик, предаваяосуждению«мир»,клевещананегоибросаявнегогрязью,действуетпотомужеинстинкту,покоторомусоциалистосуждаетобщество,клевещетнанегоизабрасываетгрязью.

Критикаморалидекадентства.—«Альтруистическая»мораль,отрицающаяэгоизм,всегдаслужитдурнымпризнаком.Это верно, какпо отношениюк отдельнымлицам, таки к целымнародам.Человеку недостает лучших сторон, когда в немначинает недоставать эгоизма.Еслилюди инстинктивно стремятся к тому, что им вредит, если они увлекаются «бескорыстными»мотивами,тоэтоужеслужитдоказательствомихдекадентства.«Незаботьтесьоличнойпользе»—словаэтипростофиговыйлисток,прикрывающийнечтосовсеминое.Всущностионизначат:«Я разучился понимать, в чем моя польза». Ослабление инстинктов!.. Человек погиб, раз онсделался альтруистом. Вместо того, чтобы просто сказать: «Я больше ничего не стою»,дегенератвысказываетнравственнуюложь:«Нетничегоценного,жизньничегонестоит».Такоесуждение представляет большую опасность. Пышной тропической растительностью быстрозаполняетоновсюиспорченнуюпочвуобществаиразвиваетсяиливмистику,иливфилософию(шопенгауэровщину). В некоторых случаях такое выросшее из гнили ядовитое древо на целыетысячелетияотравляетжизньсвоимигубительнымииспарениями…

Моральдляврачей.—Больной—паразитобщества.Наступаетмомент,когдажитьдольшестановится неприличным. Общество должно было бы относиться с глубоким презрением клюдям, которые, утратив смысл жизни и право на жизнь, все еще продолжают влачить своежалкое существование в постоянной трусливой зависимости от врачей и шарлатанов. Врачидолжныиграть рольпосредниковмежду такимилюдьмии обществоми каждыйдень, вместорецептов, предписывать все новые дозы отвращения к своим пациентам…Врач обязан, ввидувысшихинтересов,стоятьнастороневосходящейжизниибеспощадноуничтожатьиустранятьспутиеевсе,начемлежитпечатьвырождениякакотносительноспособностикразмноженно,такиправанарождениеидаженажизнь…Надоуметьгордоумирать,еслиуженевсостояниидольшежить…Наскольковышетакназываемой«мирной»кончинытасмерть,которуючеловекдобровольно избирает себе вместо жизни! С ясным взором и радостью встречает он ее,прощаясь с окружающими его детьми и друзьями, когда он еще может действительнопроститься,когдаещевозможнаоценкавсего,кчемуонстремилсяичегодостиг,когдаонещевсостоянииподвестиитогисвоейжизни.Какуюпротивоположностьтакойсмертипредставляетжалкая и страшная комедия, которую разыгрывают теперь в последние часыжизни! Вопрекитрусливому малодушию следовало бы показать истинное физиологическое достоинство такназываемой «естественной» смерти. В сущности, естественная смерть тожепротивоестественна, тоже самоубийство.Ведьчеловекумираетнепочужой, апо своейвине,только смерть его наступает не в урочное время и против воли человека, при самыхотвратительныхусловиях,какнастоящаясмертьтруса!Излюбвикжизниследовалобыжелатьдругогородасмерти—смертисвободной,сознательной,неявляющейсяделомслепогослучаяилинечаянности.Вконцеконцов,вотсоветдлягосподпессимистовидругихдекадентов.Еслимыневсилахпомешатьчеловекуродиться,томожем,покрайнеймере,исправитьэтуошибку(ибо рождение бывает иногда ошибкой). Когда человек лишает себя жизни, он совершаетпоступок, достойный величайшего уважения, и этим заслуживает почти права на жизнь.Общество—чтояговорю:общество!—самажизнь,такимобразом,получаетотумирающегочеловека гораздо больше выгод, чем от человека, всю жизнь упражняющегося всамоотверженности, в хилости и в других добродетелях. Избавляя людей от зрелища нашихстраданий, мы тем самым избавляем жизнь от одного из делаемых против ней возражений.Пессимизм, pur vert, служит на самом деле отрицанием самих господ пессимистов. Стоиттолько, не отступая от логики, сделать еще один шаг вперед и окажется, что, прежде чемотрицатьжизнь«волейипредставлением»,какделалэтоШопенгауэр,нужноотвергнутьсамогоШопенгауэра… Заметим кстати, что при всей заразительности пессимизма, он, в сущности,

маловлияетнаобщуюболезненностьвекаичеловеческогорода:внемэтаболезненностьлишьнаходит свое выражение. Пессимизмом заболевают, как заболевают, например, холерой; дляэтоговсамоморганизмедолжноужебытьпредрасположениекзаболеванию;сампессимизмнесоздаетниединогодекадента.Есливеритьвыводамстатистики,тооказывается,чтогоды,когдасвирепствует холера, по общему числу смертных случаев ничуть не отличаются от прочих, нехолерныхгодов.

Сделалисьлимынравственнее?—Моястатья«Потусторонудобраизла»вызвала,какиследовало ожидать, самые свирепые нападки против меня со стороны нравственной тупости,называемой в Германии моралью; я мог бы по этому поводу порассказать славные истории.Прежде всего, мне поставили на вид «неоспоримое превосходство» нашего времени, успехи,сделанные нами в области морали, и то, что Цезарь Борджиа отнюдь не может считаться посравнения с нами «высшим человеком» или, в некотором роде, сверхчеловеком, как я егоназываю… Один швейцарский редактор, из «союза», дошел до того, что, высказавпредварительносвоеуважениектакогородасмелости,видитсмыслмоегопроизведениявтом,что я будто в нем предлагаю окончательно искоренить все благородные чувства. Весьма емуобязан!Вместоответаяпозволюсебепредложитьемуследующийвопрос:действительнолимысделалисьнравственнее?Чтовседумают так—служит скореедоказательствомпротивного…Мы,современныелюди,слабые,чувствительныекмалейшемувнешнемувлиянию,подчиненныесотне различных условий, мы, на самом деле, воображаем, что то хрупкое человечество,которого мы служим представителями, своей снисходительностью, готовностью помочь,взаимным доверием, достигло положительного прогресса в области нравственности и далекооставилозасобойлюдейэпохивозрождения.Новедьтакдумаютидолжныдуматьлюдивсехэпох.Разумеется,мынеможемнетолькопоставитьсебянаместолюдейэпохивозрождения,нодаже и вообразить себя в таком положении— наши нервы, не говоря уже о мускулах, не всостоянии выдержать тогдашних условий жизни. Но это доказательство не прогресса, аразвившегосястечениемвременивнассвойства,благодарякоторомумысталигораздослабее,гораздочувствительнееквнешнимвлияниямикотороепослужилоисточникомнашейусловнойморали.Еслимыоткинемнашуслабость,вялость,нашефизическоеистощение,тонашамораль«очеловеченья» (гуманности) тотчас же утрачивает свое значение — мораль сама по себезначениянеимеет—источкизрениятакойморалимысаминемногостоим.Сдругойстороны,несомненно, чтомы, современные люди, с нашей гуманностью на толстой ватной подкладке,избегающей всякого столкновения, имели бы чрезвычайно комичный вид в глазахсовременниковЦезаряБорджиа,которыеумерлибыотсмеха,глядянанас…Ивсамомделе,мыневольно становимся смешными с нашими современными «добродетелями»… Утратаинстинктов, пробуждающих враждебность и недоверие — а в этом и выразился прогресснравственности— представляет собой одно из следствий общей утраты жизненности. Чтобыподдержатьнашенастоящеесуществование,зависящееотмассыусловий,надозатратитьвостораз больше труда и предусмотрительности; тут каждыйначинает помогать друг другу, являясьодновременноибольнымиприслужникомбольного.Этоиназывается«добродетелью».Люди,изведавшие иную жизнь, жизнь более полную, бурную, бьющую через край, назвали бы это,пожалуй, иначе, может быть — малодушием, жалкой моралью старух… Смягчение нашихнравов?—этомоеосновноеположение,еслихотитеновшество,—нечтоиное,какследствиеупадка. Грубость и жестокость нравов были, наоборот, следствием избытка жизни. Там мывидим много отваги, много требований, а также и много траты сил. Что некогда служилоприправой жизни, для нас было бы ядом. Мы сделались слишком слабы, слишком дряхлы,вследствие чего не можем оставаться равнодушными, так как равнодушие есть одно из

проявленийсилы.Нашаморальсострадания,которуюможноопределитькакL'impres-sion-smemorale, и против чего я первый предостерегал— есть выражение крайней физиологическойраздражительности, свойственной всему, что носит на себе признак вырождения. Движение,пытавшееся (совершенно безуспешно) вместе с моралью сочувствия Шопенгауэра, научнообосновать себя, есть движение периода упадка в нравственности. Во времена процветаниявысоких культур, в эпохи господства силы сострадание, «любовь к ближнему», недостатокиндивидуальностиичувствасобственногодостоинства,вызывалипрезрение.Мериломкаждойэпохи служит количество ее положительных сил; поэтому эпоха возрождения, обильнаявыдающимися событиями, такщедро расточавшая свои силы, оказывается последней великойэпохой.Мыже,современныелюди,накопляя,экономничая,машинальновседелая,мы,снашейзаботливостью о себе, слюбовью к ближнему, с нашими добродетелями в виде трудолюбия,честности, учености, служим, однако, представителями эпохи слабости. Этой слабостьюобусловливаются и вызываются наши добродетели. «Равенство», т. е. известное фактическоеуподобление друг другу, выразившееся в теории о равноправности, представляет, в сущности,признак упадка. Бездна между людьми и сословиями, многообразие типов воли,самостоятельности и желания стать выше— одним словом все то, что я называю «пафосомрасстояния»,характеризует,наоборот,любуюэпохусилы.Расстояниемеждукрайнимиточкамии напряженность линии, отделяющей их, уменьшаются с каждым днем и, в конце концов,должнысовсемстушеваться.Всенашиполитическиетеорииигосударственныеучреждения,неисключаяи«германскойимперии»,являютсянеминуемымиследствиямиирезультатамиупадка.Даже в идеалах отдельных наук бессознательно сказывается влияние упадка. Возьмем всюсоциологиювоФранцииивАнглии:онапоопытузнакомаисключительнотолькосявлениямиобщественного упадка и самым невинным образом берет нормой социологической оценкивыродившиесяинстинкты.Закатжизни,уничтожениебезднымеждулюдьми,т.е.всехразличиймеждуними,всеготого,чтовозвышалооднихиставиловподчиненноеположениедругих—всеэто возводится социологией в идеал… Наши социалисты — декаденты, и сам г-н ГербертСпенсертожедекадент:онвидитвторжествеальтруизманечтожеланное!..

Мое понятие о свободе. — Ценность вещи определяется не только тем, чего можно еюдостигнуть,ноитем,чтозанеезаплачено,чегоонанамстоит.Приведупример.Либеральныеучреждения тотчас же перестают быть либеральными, как только они достигнуты. В нихсвободанаходитвпоследствиисвоих самых злыхиопасныхврагов.Длявсехочевидно, кчемустремятсяэтиучреждения:ониподводятминыподволюмощи;онивозводятнивелировкугоридолиннастепеньморали;онипревращаютлюдейвтварей,ничтожных,трусливых,жадныхдонаслаждения.Приэтихучрежденияхнаступаетторжествостадногоживотного.Либерализм—по-немецки означает развитие в людях стадности. Но либеральные учреждения производятсовсеминоевлияние,покалюдитолькостремятсякним.Они,действительно,могущественнымобразом способствуют тогда развитию свободы. Однако, присматриваясь внимательнее кфактам,мызамечаем,чтоделоздесьневлиберальныхучреждениях,авборьбезаних,вборьбе,прикоторойпродолжаютигратьроль антилиберальныеинстинкты.Этаборьбаи воспитываетлюдейвдухесвободы.Чтожетакоесвобода?Вчемонасостоит?Вволеответственностизасвоипоступки,втом,чтолюдиупорнооберегаютрасстояния,отделяющиеих,втом,чтоктягостям,трудностям, лишениям, даже к самой жизни, они относятся с большим равнодушием; в том,наконец,чторадиделачеловекготовжертвоватьнетолькодругимилюдьми,ноисамимсобой.Свободасостоитвпреобладаниимужественных,воинственных,победоносныхинстинктовнадвсеми остальными, даже над стремлением к «счастью». Человек, а тем более дух, ставсвободным, презрительно попирает те блага, о которых мечтают торгаши, католики, коровы,

женщины, англичане и прочие демократы. Свободный человек — это борец. Что служитмериломсвободыотдельныхлицинародов?Тепрепятствия,которыенеобходимопреодолеть,итеусилия,которыенужнозатратить,чтобыудержатьсянавысоте.Высшийтипсвободныхлюдейследует искать там, где постоянно приходится преодолевать величайшие препятствия в пятишагах от тирании и на самом пороге рабства. Психологически это совершенно верно, еслиподразумевать здесь под тиранами неумолимые и страшные инстинкты, подавить которые всостояниитолькоmaximumавторитетаидисциплины.ПрекраснымтипомтакогоборцаможетслужитьЮлийЦезарь—Взгляд этот верен и по отношению к политике; чтобы убедиться вэтом, стоит только заглянуть в историю. Народы, имевшие значение и имеющие значение,обязаны этим не либеральным учреждениям. Из них вышло нечто благодаря угрожавшей имвеликойопасности.Мыдолжныпреклонятьсяпередэтоюопасностью,таккаконанаучаетнассознаватьнашисилы,добродетели,иорудияобороны,нашум;таккаконапринуждаетнасбытьсильными.Вотпервоеосновноеположение:должнасуществоватьнеобходимость,чтобыможнобыло сделаться сильным, раз этой необходимости нет, человек и не сделается сильным. Тевеликие питомники для разведения сильной породы людей, какие только до сих порсуществовали,каковыаристократическиеобщиныРимаиВенеции,понималисвободувтомжесмысле, как и я, т. е. как нечто такое, что можно иметь и не иметь, чего желаешь и чегодостигаешьтолькосбою!..

Критикасовременности.—Нашиучрежденияничегонестоят—вотмнение,единодушноразделяемое всеми.Причина этого, однако, лежит не в учреждениях, а в нас самих.Когдамыутрачиваеминстинкты,создающиеизвестныеучреждения,топоследниестановятсяненужнымидлянас,таккакмысамиперестаембытьпригоднымидляних.Демократизмвсегдабылформойупадкатворческойсилы.Всвоейкниге«Человеческое, слишкомчеловеческое»яужеотмечалтот факт, что современная демократия, вместе со всеми ее двусмысленностями вроде«германской империи», представляет собой одну из форм государственного упадка. Для того,чтобыучреждениямогливозникнуть,необходимаволя,инстинкт,императив,антилиберальныйдо злобы; необходимо существование воли, традиций, авторитета, ответственности,солидарностиипреемственнойсвязисвереницейпрошедшихибудущихпоколенийininfinitum.Раз эта воля существует, то и образуется нечто вроде России, этой единственной державы,которая имеет в себе устойчивость, зачатки продолжительной жизни, которая может ждать,может что-либо обещать. Россия представляет собой полную противоположность мелким иничтожным европейским государствам, очутившимся в критическом положении со времениоснования германской империи. Запад утратил те инстинкты, из которых вырастаютучреждения,вырастаетбудущее;сознаниеэтогонаполняетгоречью«современныеумы».Людиживут только сегодняшним днем, живут страшно торопливо, снимая с себя всякуюответственностьзасобытия,иэтоназываетсяуних«свободой»Ониотносятсяспрезрениеминенавистьюковсему,чтопридаетсмыслучреждениям;громкопроизносимоеслово«авторитет»тотчас же вселяет в них опасение подпасть под иго нового рабства. Наши политики иполитические партии до такой степени утратили чувство правильной оценки явлений, чтоинстинктивно предпочитают все разлагающееся, все ускоряющее приближение конца.Доказательством этому служит современней брак. В настоящее время брак лишен разумногозначения,нофактэтотнедаетправаотвергатьбраквообще;онтолькосвидетельствуетпротивсовременного брака. Разумный смысл брака зиждился на юридической ответственностимужчины,ивэтомзаключалсяцентртяжестибрака;теперьжеонхромаетвэтомотношениинаобеноги.Разумныйсмыслбракаосновывалсяинаегопринципиальнойнерасторжимости,чтопридавало ему особое значение и заставляло чтить его в противоположность чувству страсти,

увлечению минутой. Смысл брака лежал и в ответственности семьи за выбор мужа. Новозрастающеесочувствиекбракамполюбвиуничтожилоосновыбракаивсето,чтопревращалоего в учреждение. Учреждения не основываются на идиосинкразии, поэтому и «любовь» неможет служить основой браку. Основа его лежит в половом влечении, в стремлении кобладанию женой и детьми, как собственностью, к господству. Это стремление заставляетустраиватьсемью,чтобыиметьдетейинаследников,которыедаютвозможностьудерживатьзасобойприобретеннуювласть,влияние,богатствоисохранятьсвязьспрошедшимиигрядущимистолетиями.Брак,какучреждение,представляетоднуизвеличайшихинаиболееживучихформобщественной организации. Если общество в своем целом не может заслужить доброй славыдаже в самых отдаленных поколениях, то брак не имеет смысла. Современный брак лишенсмысла,почемуегоиупраздняют.

Рабочийвопрос.—Глупость,т.е.вырождениеинстинкта,составляющеевнастоящеевремяпричинувсехглупостей,выразиласьивпоявлениирабочеговопроса.Относительнонекоторыхвещейнеможетбытьивопроса—этопервыйимперативинстинкта.Ясовершеннонепонимаю,чтонамеренысделатьизевропейскогорабочего,разизнегосоздаливопрос.Онслишкомздоров,чтобы,шагзашагом,всеболеенастойчивоинескромнонетребоватьвсебольшего.Наконец,ибольшинствозанего.Теперьуженетнадежды,чтоунасобразуетсяноваяпородалюдей,вродекитайцев, скромнаяи вполнедовольствующаяся своимположением, чтобылобыиразумноидаженеобходимо.Ночтожедляэтогосделали?Все,чтобывсамомзародышеуничтожитьдажеподобную возможность. С непростительным легкомыслием разрушены в своей основе теинстинкты, благодаря которым рабочий делается возможен как сословие, как нечтосамостоятельное.Рабочегосделаливоинственным,далиемуполитическоеправоголоса,правоустройства союзов. Что же удивительного, если рабочий в настоящее время считает своеположение до крайности бедственным (в нравственном смысле—несправедливым)?Но чегоже хотят, однако? спрошу еще раз. Если хотят добиться известной цели, то следует желать исоответствующихсредств:еслихотятрабов,тоглуповоспитыватьизнихгоспод.

«Свобода, о которой я не мечтаю».— В такие эпохи, как переживаемая нами, бытьпредоставленным своим инстинктам значит быть лишний раз предоставленным на волюпроизвола.Этиинстинктынаходятсямеждусобойвпротиворечии,впостояннойборьбе.Яужеопределялсовременностькакфизиологическоепротиворечиесамомусебе.Разумностьжелалабы, чтобы хотя один из этой системы инстинктов был парализованжелезным давлением, длятого чтобы другой инстинкт имел возможность набраться силы, стать могущественным иполучить господство над остальными. В настоящее время существование индивидуумаобусловливается его обрезанием, а может быть и… Происходит нечто обратное: занезависимость, за свободноеразвитое, за laisser aeler горячеевсегоратуютте, длякоторыхнелишниебылибыи самыесильныеудила—этовернокаквнауке, такивискусстве.Новедьнаше современное понятие о «свободе» служит лишним доказательством вырожденияинстинктов,аэтоужесимптомупадка,декадентства.

Гденужнавера.—Искренностьрежевсеговстречаетсясредиморалистовисвятош;самиони, пожалуй, утверждают противное и даже, может быть, верят своим словам. Если вераполезнее, сильнее, убедительнее, чем сознательное лицемерие, то лицемерие тотчас жеинстинктивностановитсяпростодушным—вотпервоеданноедляпониманиявеликихсвятош.Точно также и ремеслофилософов, этой другой породы святош, приводит их к тому, что ониспособны допустить только известные истины, а именно те, которые публично

санкционированы их наукой, т. е., выражаясь языком Канта, «истины практического разума».Практичность философов сказывается в том, что они всегда знают, что должны доказать; иузнаются по сходству взглядов на «истины». — «Ты не должен спать» на обыденном языкенемцевзначит:«господинфилософ,остерегайтесьвысказыватьистину…»

Наушкоконсерваторам.—Чегораньшенезнали,ачтознаюттеперьилидолжнызнать,этото,чтовозвраткпрошломуневозможен,нивкакомбытонибылосмысле,нивкакойбытонибылостепени.Мы,физиологи,покрайнеймере, знаемэто.Новсежрецыиморалистывсегдахотелизаставитьчеловечествовернутьсякпрежнейступенидобродетели.Моральвсегдабылапрокрустовым ложем. Даже политики подражали в этом отношении проповедникамнравственности:ивнастоящеевремяестьпартии,видящиецельсвоихмечтанийвтом,чтобылюди пятились, как раки. Но никто не властен по своему желанию сделаться раком. Волей-неволейнадоидтивперед,т.е.,яхочусказать,шагзашагом,идтидальшепопутиупадка(таковомоеопределениесовременного«прогресса»).Можнозадержатьэторазвитиевырождения,ностембольшейсилойистремительностьюпрорветсяонопотом,большегониктоневсостояниисделать.

Мое понятие о гении.— Великие люди, как и великие эпохи, представляют собой родвзрывчатых веществ, в которых скопилась громадная сила. Происхождение и тех и другихисторически и физиологически обусловливается долговременным накоплением сил, ненаходившихсебеисхода;т.е.темфактом,чтодолгонепроисходилоникакихвзрывов

Но когда напряжение в массе становится слишком сильно, то достаточно малейшегослучайного толчка, чтобы вызвать появление «гения» с его «подвигами» и с его великимжребием.Чтозаделотогдадоэпохи,до«духавремени»,до«общественногомнения»!Возьмем,например, Наполеона. Франция времен революции, а тем более дореволюционного периода,должнабылабыпроизвеститип,совершеннопротивоположныйНаполеону;однакородилсянектоиной,какНаполеон;атаккаконотличалсяособеннымисвойствами,былнаследиемболеесильной, более древней цивилизации, чем разорявшаяся, как дым, цивилизация тогдашнейФранции, то и стал ее властелином и притом единственным властелином. Великие людинеобходимы, но время их появления чисто случайно; становятся же они властелинами своейэпохи почти всегда оттого, что сильнее, старше ее, что в них заключается сила, издавнанакопляемая.Междугениемиегоэпохойтакоежеотношение,какмеждусилойислабостью,старостью и молодостью. Эпоха по сравнению с гением всегда кажется более слабой, юной,нерешительной,наивноребяческой…ВоФранциидумаюттеперьиначе (ивГерманиитакже,ноэтонискольконеменяетдела).ВоФранциитеориямудрой«середины»сталапочтинаучнойтеорией и святой святых всех неврастеников; часто в нее верят даже физиологи. Но все это«нехорошопахнет»инаводитнагрустныемысли.ВАнглиитожедругиевзгляды,нообэтомнегорюет никто.Англичанин разделывается с гениями и «великими людьми» двумя способами:ониилистановятсядемократамивдухеБокля,илилюдьмирелигиозныминаподобиеКарлейля.В великих эпохах заключается огромная опасность: по пятам за ними следуют истощение ибесплодие.Великийчеловек—этоконец;великаяэпоха,напримерэпохаВозрождения,—этоконец.Генийвсвоихдеяниях,вподвигахнеминуемодолженбытьрасточителен—«втом,чтоонвсецелоотдаетсебя»,сказываетсяеговеличие…Инстинктсамосохранениявнемввысшейстепени слаб; избыток ощущаемых им в себе сил лишает его способности бытьпредусмотрительнымиосторожным.Этоназываетсясамопожертвованием,аегоравнодушиекличномублагополучию,егопреданностьидее,делу,родине—восхваляются,как«героизм»;новсеэтоошибочно…Какрека,выливающаясяизберегов,непроизвольнозатопляетокрестности,

такигенийроковымфатальнымобразом,бессознательно,должендатьисходсилам,бьющимвнемчерезкрай,нещадяинежалеяих.Ноеслитакиевзрывымногодают,тоонимногоистоят,иммногоприносится в дар, напримернекоторогорода высшаямораль…Такова своеобразнаячеловеческаяпризнательность:онасовершеннонепонимаетсвоихблагодетелей.

Преступникито,чтородственноему.—Типпреступника—этотипсильногочеловека,развитие которого происходило при неблагоприятных условиях и который вследствие этогосделался больным. Все, что составляет орудие защиты у сильного человека — егонеобузданность, его не признающая никаких ограничений свобода, его исключительноесуществование— теряет у преступника свое законное основание. Общество не признает егодобродетелей;оноперетолковываетвдурнуюсторонуегопылкиестремления,относитсякнимподозрительно, со страхом…Но ведь это почти предписание физиологического вырождения.Человек, который должен хитрить, принимать разные предосторожности, действовать тайком,чтобы выполнить дело, которое больше всего ему по душе и наиболее по силам, поневолестановитсяанемичным.Атаккакегоинстинктывозбуждаютвлюдяхстрах,подвергаютсясихстороны преследованию, то он и сам начинает относиться к ним с сомнением и считать ихроковыми.Внашемобществе,кротком,умеренном,кастрированном,человек,выросшийналонеприроды,средигор,илинаморе,гдежизньбогатавсевозможнымиприключениями,неминуемовырождаетсявпреступника;илипочтинеминуемо,таккакбываютслучаи,когдатакойчеловекоказываетсясильнееобщества,примеромможетслужитькорсиканецНаполеон.Дляразрешениянамеченного здесь вопроса весьма важно свидетельство Достоевского — единственногопсихолога, кстати сказать, у которого я кое-чему научился. Знакомство с Достоевскимпринадлежиткчислусамыхсчастливыхслучайностейвмоейжизни;онодляменяважнеедаже,чем открытие Стендаля. Этот человек глубокого ума и души, который десять раз был прав всвоем невысоком мнении о поверхностных немцах, пришел к совершенно неожиданному длянего взгляду на сибирских каторжников, среди которых он долгое время жил. Все это былитяжкие преступники, для которых уже не было более возврата в общество, но которые, помнениюДостоевского,быликакбывырубленыизсамоголучшего,самогокрепкогоиценногодерева, какое только может произрастать на русской почве. Обобщим наше понятие опреступнике: представим себе таких людей, которых общество по той или другой причинеотвергает,каквредныхчленов,которыезнают,чтоихненаходятблаготворнымииполезнымиииспытывают чувство чандалы, понимающего, что его считают не за равного, а за человекаотверженного, нечистого, недостойного. Мысли и поступки таких людей носят на себемогильныйотпечаток.Всеунихбледнее,бесцветнее,чемулюдей,живущихпридневномсвете.В прежнее время, однако, в этом могильном воздухе жили и дышали такие люди, которые внастоящее времяпользуютсяунаспочетом—ученые, артисты, гении, свободныемыслители,актеры,купцы,великиеизобретатели…Дотехпор,покажрецпервенствовалкаквысшийтип,значениевыдающегосятипалюдейумалялосьнаскольковозможно.Нонаступаетвремя,—яэтопредвещаю, когда жрец станет в ряды низших типов, сделается для нас чандала, какпредставитель самоголживогоинеприличногородалюдей…Яобращаювниманиена то, какдаже теперь, при самых мягких нравах, которые когда-либо господствовали на земле или, покрайней мере, в Европе, всякое уклонение в сторону, все слишком долго угнетаемое, всякаянеобычайная,невполнепонятнаяформасуществованияблизкосоприкасаетсястемтипом,изкоторого развивается преступник. Все новаторы в области духа носят на себе в течениеизвестного времени печать отвержения, роковую печать чандалы и не потому только, чтообществоотноситсякним,каккчандала,апотому,чтоонисамичувствуют,какглубокабездна,отделяющаяихотвсегопользующегосявобществепочетом.Почтивсякомугениюнаизвестной

ступени его развития знакомо чувство Катилины— чувство ненависти, мстительной злобы ивозмущения против всего, что уже существует и чего не будет больше. Катилина— это тип,предшествующийвсякомуЦезарю.

Открытоеполедлянадежды.—Вмолчаниифилософаможетвыражатьсявозвышенностьдуши;вегопротиворечиисебе—любовь.Подвежливостьюзнающегоможетскрыватьсяложь.Небезостроумиябылосказанонекогда:ilestindignedesgrandscoeursderépandreletrouble,qu'ilsressentent;недостойновеликогосердцараспространятьтревогу,чувствуемуюим.Кэтомуследуетеще прибавить, что отсутствие страха перед недостойным также может свидетельствовать овеличии души.Женщина, которая любит,жертвует своей честью; познающий, любя,жертвует,можетбыть,своейчеловечностью.

Красота не случайное явление.— Красота расы или семьи, их привлекательность идостоинствавовсехвидахвырабатываютсявеками.Подобногению,красотапредставляетсобойконечныйрезультатсоединеннойработымногихпоколений.Длядостижениякрасотынадобылоприносить большие жертвы хорошему вкусу, многое делать и допускать ради него. В этомотношении в высшей степени замечательно семнадцатое столетие во Франции; когда вкусслужил руководящим принципом по отношению к обществу, месту, одежде, половомуудовлетворению; красота предпочиталась тогда выгодам, обычаям, привычкам, общественномумнению, инертности. Высшим правилом, которого следовало держаться, было правило недозволятьсебенеряшливости,даженаединессобой.Хорошиевещислишкомдорогидлямасс;всегдавсилебылзакон,покоторомучеловек,обладающийими,резкоотличаетсяотчеловека,ихдобивающегося.Всехорошеесоставляетнаследие;чтонеунаследовано,тонесовершенноипредставляетизсебятольконачало…Цицеронвыражаетсвоеизумлениепоповодутого,чтовАфинах в его время мужи и юноши красотой своей значительно превосходили женщин. Носколькотруда,сколькоусилийпотребовалосьотмужчинвтечениемногихстолетийчтобыэтогодостигнуть!Необходимо, однако, составить себе верное понятое о методах, которых держалсямужчинадляразвитиявсебекрасоты:рольвоспитанияидейичувствсводиласьздесьпочтикнулю(немцыпоступаютсовершеннонаоборот,почемувсевоспитаниеих—иллюзия).Преждевсего, следуетдействоватьнатело.Человекстрогоследит за тем,чтобывнешностьеговсегдасоответствовала понятию о высшей, избранной натуре; он вменяет себе в обязанность иметьсношение только с такими людьми, которые не позволяют себе неряшества и вполнедовольствуютсясознанием,чтоонипринадлежаткчислуизбранных.Черездва-трипоколенияпривычкакэтомупускаетглубокиекорни.Участьнародаичеловечествамногозависитоттого,начинаютликультивироватьдолжное.Должноеженедуша,какпосвойственномуимглубокомусуеверию полагали мистики и полумистики, а тело, выражение души, внешний вид, гигиена,физиология; все же остальное вытекает, как следствие. Поэтому греки и остаются первымкультурнымфактомистории—они знали, что именно нужно и поступали сообразно с этим.Католичествоже,презиравшеетело,былодосихпорвеличайшимнесчастьемдлячеловечества.

Моепонятиеопрогрессе.—Ияговорюо«возвращениикприроде»,хотя,всущности,этоневозвращение,авозвышениесебядоприроды,довеликой,свободной,дажевнушающейужасприроды, которая играет и смеет играть великими задачами жизни… Поясню сравнением:Наполеон был, до некоторой степени, «возвращением к природе» в том смысле, как я этопонимаю(например, in redus tacticisиещебольшевстратегии,чтоизвестновоеннымлюдям).Но Руссо — куда, собственно говоря, хотел возвратиться Руссо, этот первый современныйчеловек, идеалист, и в то же время canaille? Руссо, которому необходимо было нравственное

«достоинство», чтобыиметь возможность выносить зрелище самого себя; Руссо, болевшийотбезграничного тщеславия и безграничного презрения к самому себе? И даже этот выродок,стоявшей на пороге нашего века, тоже требовал «возвращения к природе», — но куда,спрашиваюя,хотелонприйти?—Главнымобразом,яненавижуРуссовреволюции,таккаконапредставляет собой историческое выражение двойственности, свойственной Руссо, какидеалистуиcanaille.Мненетделадокровавогофарса,которымразрешиласьреволюцияидоее«безнравственности». Я ненавижу в ней нравственность Руссо, так называемые «истины»революции,истины,которыедосихпоримеютвлияниеипокоряютсебевсеповерхностныеидюжинные умы. Учению о равенстве… Да ведь нет более ядовитой отравы, как это учение!Проповедуясправедливость,ононасамомделестремитсякгибелисправедливости…«Равным— равное, неравным — неравное» — вот, что говорит истинная справедливость, а отсюдаследует,чтонизкоенельзясравнятьсвысоким.Нокакимбыкровавымиужаснымхарактеромниотличалисьсобытия,породившиеучениеоравенстве,людиэту«современнуюparexceelenceидею» постарались окружить ореолом славы, так что революцией, как зрелищем, увлекалисьдаже самые благородные умы. Но теперь нет никаких оснований преклоняться перед ней. Язнаю только одного человека, которыйотнесся к революциикак должно, т. е. с отвращением.Человекэтот—Гете…

Гете принадлежит не одной Германии, а всей Европе. Он олицетворяет собой попыткупобедынадвосемнадцатымстолетиемсвоим,«возвращениемкприроде», своимвозвышениемдоуровняестественностиэпохиренессанса,внекоторомродепобедуэтойэпохинадсобой.Онбыл выразителем ее самых могущественных инстинктов: богатства чувств, обожествленияприроды, всего антиисторического, идеалистического, нереального, революционного(последнееестьлишьоднаизформнереального).История,естественныенауки,античныймир,а также Спиноза и, главным образом, практическая деятельность служили емувспомогательными средствами. Он окружал себя замкнутыми горизонтами, не отрывался отжизни, принимал в ней деятельное участие; он был неробкого характера и старался взять отжизни возможно больше. Он стремился к цельности и боролся против разъединения разума,чувственности,чувствиволи(втомужасающемсхоластическомсмысле,какойпридавалэтомуКант,антиподГете);онвоспитывалвсебецельность,самсоздавалсебя…Вэпоху,настроеннуюпротив всего реального в жизни, один Гете был убежденным реалистом. Он признавал иподтверждалвсе, счемчувствовалсвоесродство—величайшимсобытиемегожизнибылensrealissimus, называемый Наполеоном. Гете совмещал в себе силу, высокое образование,физическую ловкость; он умел сдерживать себя, умел по заслугам уважать себя; он могпозволитьсебепользоватьсяестественностьювовсемееобъемеиизобилии—егомощьдавалаемунатоправо.Онотличалсятерпимостью,нотерпимостьегопроистекаланеотслабости,аименно от сознания в себе силы. Все, что бывает гибельно для дюжинных натур, он умелобращатьсебевоблаго.Длянегонесуществовалоничегозапретного,какбыонониназывалосьнаязыкеслабости—порокомилидобродетелью.Такойсвободныйумсрадостнымдоверчивымфатализмомвериттому,чтолишьединичные,отдельновзятыефакты,подлежатосуждению,новцеломвсенаходитсвоюсанкциюисвоеразрешение.—Гетечуждотрицания…Новедьтакаяверапринадлежиткчислувысшихвозможныхвер…Яокрестилееназваниемдионисийской.

Нам могут, пожалуй, сказать, что девятнадцатое столетие, в известном смысле, достиглотого, чего достиг Гете как единичная личность, т. е. понимания всего окружающего в егосовокупности, признания существующего, уважения индивидуальности каждого человека,смелогореализма,преклоненияпередвсемфактическим.Почемуже,однако,общийрезультатничемненапоминаетГете,анаоборот,представляетизсебяхаос,нигилистическиевоздыхания,неопределенностьстремлений,чувствоутомления,котороепостояннопобуждаетвозвращаться

к восемнадцатому столетию (например, к идее романтизма, альтруизма, к крайнемусентиментализму,кфеминизмувовкусахисоциализмувполитике)?Несвидетельствуетлиэтоо том, что девятнадцатое столетие и, в особенности, конец его, есть не что иное, как то жевосемнадцатоестолетие,тольковболеерезкойигрубойформе,т.е.,чтодевятнадцатыйвек—век декадентства? Не был ли, в таком случае, Гете, как в Германии, так и в Европе, лишьслучайнымявлениембезвсякихпоследствий?Носудитьвеликихлюдейсжалкойточкизренияобщественной пользы — значит вовсе не понимать их. Может быть, даже тот факт, чточеловечество не умеет извлекать из них пользу, служит только лишним доказательством ихвеличия…

Гете—последнийнемец,передкоторымяпреклоняюсь;егоотношениектремжизненнымявлениям одинаково с моим; мы сходимся с ним и во взгляде на «страдание»…Меня частоспрашивают,зачемяпишупо-немецки:нигдеменятакплохонечитают,какнародине.Однако,ктознает,хочулияеще,чтобыменячиталивнастоящеевремя…Создатьвещи,надкоторымивремянапраснобудетломатьсвоизубы,потрудитьсянадбессмертнойформойисущностью—вот меньше чего домогаться у меня никогда не хватало скромности. Афоризмы, сентенции, всозданиикоторыхяпервыймастермеждунемцами,сутьформы«вечности».Якичусьтем,чтовдесятипредложенияхмогувыразитьто,длячегооднимпонадобилосьбынаписатьцелуюкнигу,адругим,пожалуй,нехватилобыикниги…

Я дал человечеству одну из самых глубочайших книг, какими оно когда-либо обладало,именномоегоЗаратустру;вскореядаюемуисамуюнезависимую.

Чемяобязандревним

В заключение скажу несколько слов о мире— о том древнем мире, к которому я искалдоступа и, по-видимому, нашел новый путь. Мой вкус, совсем не отличающийсяснисходительностью,ивэтомслучаезаставляетменяодобрятьдалеконевсе;вообще,яохотнееотрицаюиещеохотнеевоздерживаюсьотвсякогосуждения.Таковомоеотношениеккультурам,книгам, а также к местностям и ландшафтам. В сущности, я уважаю весьма ограниченноеколичество древних книг, и между ними нет ни одной из числа наиболее известных. Моясклонностькстилю,кэпиграммекаккобразцустиля,пробудиласьпочтивнезапноприпервомже знакомства с Саллюстием. Никогда не забуду я удивления моего уважаемого учителяКорссена, когда он принужден был поставить лучшую отметку своему самому плохомулатинисту,иясразусталпервым.Сжатость,сила,богатствосодержания,холодноепрезрениек«красивымсловам»и к «красивымчувствам»—в этом я угадал себя.Всемоипроизведения,включая сюда и Заратустру, обнаруживают весьма серьезное стремление к римскому стилю, к«aère perennius» в стиле. То же самое произошло со мной и при первом столкновении сГорацием.Ниодинизпоэтовневызывалвомнетакоговосхищения,какоевызвалаодаГорацияпри первом уже чтении. В некоторых языках все отличающее этого писателя, считается даженежелательным.Пестраямозаикаслов,гдекаждоесловоявляетсязвуком,картиной,понятием,где сила бьет отовсюду ключом, доведенное до minimum's количество письменных знаков идостигнутый имиmaximum силы и выразительности— все это отличается римским духом и,еслихотитемнеповерить,тоиблагородствомparexellence.Всяостальнаяпоэзиявсравнениисэтойявляетсяпошлой,чувствительнойболтовней…

Греки не произвели на меня такого сильного впечатления; да, правду сказать, они и немогутбытьдлянастем,чембылиримляне.Отгрековненаучишься:искусствоихслишкомнамчуждо, слишком расплывчато, чтобы сделаться для нас императивом, повлиять на насклассически. Кто когда-нибудь научился у греков писать? И кто мог научиться писать безримлян? Нечего указывать мне на Платона. Мое отношение к нему вполне скептическое. ЯникогданебылвсостоянииизумлятьсяПлатонукакхудожнику,чтовобычаемеждуучеными.Притом,намоейсторонестоятьдажесамыеутонченныезаконодателивкусадревности.Платон,какмнекажется,смешиваетвсеформыстиляивследствиеэтогоявляетсяпервымдекадентомстиля. На его совести лежит нечто сходное с изобретением циников, с их satura Menippea.Пленяться платоновским диалогом, этой в высшей степени самодовольной и наивнойдиалектической болтовней, могут только те, кто никогда не читал хороших французов, как,например,Фонтенеля.Платонскучен.МоенедовериекПлатонукоренитсяещеглубже.Янахожуего до такой степени уклонившимся от основных инстинктов эллинов, до такой степениморалистом, — он уже ставил понятие «добрый» в ряду высших понятой, — что готовприменитькПлатонускорееназвание«великогосумасброда»,или,еслиугодно,идеалиста,чемкакое-либо другое. Дорого пришлось поплатиться за то, что этот афинянин посещал школыегиптян (или, может быть, евреев в Египте?). У Платона играет роль та очаровательнаядвусмысленность, именуемая «идеалом», которая заставляла даже благороднейших людейдревности не понимать самих себя и вступать на помост, который ведет к «кресту». А какоегромадноезначениеимелПлатонприустановлениипонятаяо«церкви»ивсозиданиисистемыидеятельностиее!МоимотдыхомиисцелениемотвсякогоплатонизмабылвсегдаФукидид.ккоторомуяпитаюпристрастие.Фукидиди,можетбыть,Макиавелли,наиболееродственнымне,таккаконибезусловноизбегаютподражательностиивидятразумвреальности,анев«чистомразуме»,ещеменеев«морали»…(Фукидидосновательнее,чемктобытонибыло,излечивает

от наклонности к жалкой идеализации греков, которую «классически образованный» юношавноситссобоювжизнь,какнаградузагимназическуюдрессировку.Фукидидаследуетчитатьстрока за строкой, стараясь понять его задние мысли так же ясно, как и слова; ни у одногомыслителяневстречаетсятакмногозаднихмыслей,какунего.Онслужитлучшимвыразителемсофистической,или,иначеговоря,реалистическойкультуры—этогонеоцененногодвижения,всюду прорывающегося среди морального и идеалистического сумасбродства сократическихшкол. Греческая философия является декадентством инстинкта греков; Фукидид же —последним проявлением сильной, строгой, суровой действительности, лежавшей в основеинстинктов более древних эллинов. Смелое отношение к действительности отличает такиенатуры, какФукидид; Платон— трус; он боится действительности и ищет от нее убежища видеале.Фукидиддержитсясилы,асталобыть,поддерживаетисилувещей.

Находить в греках «прекрасную душу», золотую середину и другие совершенства —приблизительно то же самое, что преклоняться перед их спокойным величием, идеальнымобразом мыслей, высокой простотой. От этой «высокой простоты», которая равносильнаniaiserie allemande, меня предохранило, свойственное мне психологическое чутье. Я видел вгреках их мощный инстинкт, их волю мощи, я видел, в какой трепет приводила ихнеобузданность этого стремления; я видел, как все учреждения их созидались на основаниипредохранительныхмер, которыеонипринимали,чтобыобезопасить себяот заключающегосявнутри их взрывчатого вещества. Страшное внутреннее напряжение разрешалось ужасающимвзрывомбеспощаднойненависти.Общинывелимеждусобойожесточеннуюборьбу,чтобыдатьвозможность членам своим успокоиться от самих себя. Нужда заставляла быть сильными:опасностьбылаблизка,онаподстерегалавезде.Пышныйрасцветфизическихсвойств,смелыйреализм и отсутствие морали, свойственные эллину, обусловливались необходимостью, но не«природой»;ониявлялиськакследствие,анекакнечто,существовавшеессамогоначала.Цельнародных празднеств и искусств сводилась к тому, чтобы чувствовать себя и подняться вышевсех.Иискусстваипразднествабылитолькосредствамидостигнутьгосподства,внушать,когданужно,страх…Судитьгреков,понемецкомуспособу,т.е.поихфилософам,значитобъяснятьиххарактерсоответственновзглядусократическихшколнаобязанностичестногочеловека,что,всущности, совершенно не в эллинском духе!.. Философы, собственно говоря, декадентыгреческогомира.Они вызвали движение, враждебное прежнему высокому вкусу (агональномуинстинкту, значению расы, преимуществу рождения). Сократические добродетелипроповедовалисьпотому,чтогрекиутратилиих.Крометого,этикомедианты,раздражительные,страстные,непостоянные,имелиещенекоторыеоснованияпроповедоватьмораль.Нето,чтобони надеялись проповедью поправить дело, но им, как и всем декадентам, сильно нравятсягромкиесловаикрасивыепозы…

Я первый обратил серьезное внимание на поразительное явление, именуемоедионисическим; оно чрезвычайно важно для уразумения древнейшего инстинкта эллинов,который только и объясним крайним избытком силы. Кто идет по стопам греков, какглубочайшийизсовременныхзнатоковгреческойкультуры,ЯкобБуркгардт,живущийвБазеле,тот знает, что этим кое-что достигнуто; вот почему он и присоединил к своей «Греческойкультуре» главу о вышеупомянутом явлении. Полную противоположность с Буркгардтомпредставляютнемецкиефилологи,обнаруживающиепочтизабавноеоскудениеинстинкта,кактолькооникасаютсядионисическихявлений;примеромихможетслужитьзнаменитыйЛобек,который с апломбом, достойным сухого книжного червя, пробрался в таинственный мирявлений и уверил себя, что его отвратительные мысли и наивность составляют настоящуюученость. Вооружившись этой ученостью, Лобек и пытался доказать, что все эти курьезы, всущности,ничегонезначат,что,вдействительности,жрецысообщалиучастникамтакихоргий

только истины, вроде следующих: вино возбуждает веселость; при некоторых обстоятельствахчеловекпитается плодами; растения зацветают веснойи увядают осенью.Чтоже касается допоразительноймассы обрядов, символов, мифов органического происхождения, которыми такчрезмернобогатдревниймир,тоЛобеквидитвнихтольколишнийповодвыказатьсебяумнееещенаодинградус«Еслигрекамнечегобылоделать»,—говоритон,—«тоонипринималисьсмеяться, скакать и всячески неистовствовать, или же, что одинаково свойственно человеку,опускались на землю и начинали стонать и плакать. Потом к ним подходили другие люди истарались подыскать основание для такого странного поведения. Таким-то образом, дляобъясненияподобныхобычаев,ивозниклибесчисленныемифыисказания.Сдругойстороны,люди думали, что некоторые забавные действия, совершаемые только в известные дни,составляют необходимую принадлежность всех праздничных торжеств и входят, какнеотъемлемаячасть,всоставслужениябогам».Всеэтосамаяглупейшаяболтовня,икЛобекуни на одно мгновение нельзя относиться серьезно. Совсем иное значение имеет для нас топонятиеогреческоммире,котороесоставилисебеБинкельманиГете.Мынаходим,чтопонятиеэто несовместимо с элементами, из которых складывается дионисическое искусство, т. е.оргиазм.Вдействительности,янесомневаюсь,чтоГетемогвсамомкорнеисключитьподобныеэлементы, считая их несвойственными греческой душе.Отсюда следует, что Гете не понималгреков, так как в мистерияхДиониса, в психологии дионисического состояния высказываетсяосновнойэллинскийинстинкт—«стремлениекжизни».Чтопредставлялиизсебядляэллинавсе эти мистерии? Вечную жизнь, вечное возвращение жизни, будущее, освященное иобетованное прошедшим, торжество жизни над смертью, над всем преходящим; настоящуюжизнь, как постоянное существование, выражающееся воспроизведением себе подобных имистерией половых отношений. Поэтому половой символ, сам по себе, считался у грековпочетным символом, имел глубокий религиозный смысл для античного мира. Все единичныефакты в акте воспроизведения — беременность, рождение детей — возбуждают высокие иторжественныечувства.Вучениимистерийбольсчитаетсясвященной;вообще«родовыемуки»освящают боль, ибо всякое бытие и рост, воспроизведение себя в будущем, обусловливаютболь…«Чтобывечносуществоваложеланиетворить,чтобывечносуществоваложеланиежить,должны вечно существовать и родильные муки»… Вот что именно кроется под словом«Дионис».Янезнаюсимволикивышеэтойгреческойсимволики,символикивакханалий.Онавозводит в религиозный принцип глубокий инстинкт жизни, жизни в будущем, вечногосуществования;онапризнаетпутькжизни,самоедеторождение—священнымпутем…Толькокатоличество со своим отвращением к жизни превратило половые отношения во что-тонечистое:онозабросалогрязьюсамозачатие,самопредположениенашейжизни…

Впсихологииоргиазма, т. е.чувствачрезмерногообилияжизненностиисилы,вкоторомсама боль действует как побуждающее средство, я нашел ключ к уразумению понятия о«трагическом»,неверноистолкованногоАристотелемивособенностинашимипессимистами.Трагедиявовсенесвидетельствуетотом,чтопессимизмэллиновбылоднороденспессимизмомШопенгауэра; она служит скорее доказательством противного, так как представляет полнуюпротивоположность современным пессимистическим взглядам. Подтверждение жизни,несмотрянасуровоеивраждебноееепроявление,стремлениекжизни,жертвующейвысшимитипами и радостно сознающей свое неисчерпаемое изобилие, — вот что назвал ядионисическим и на что указал, как на мост, ведущий нас к пониманию психологиитрагического поэта.И все это не для того, чтобы избавиться от страха и сострадания, не длятого,чтобыочиститьсяотопасногоаффекта,припомощинасильственногоеговзрыва,—какпонималэтоАристотель,—а,чтобыстатьвышестрахаисострадания,статьвечнойрадостьюбытия,радостью,заключающейвсебеотрадудажеуничтожения…Вотпочемуясновакасаюсь

тогоместа,котороенекогдапослужилодляменяисходнымпунктом.«Рождениетрагедии»быломоей первой переоценкой всех ценностей, всего дорогого, и вот почему я — последний изпоследователейфилософаДионисаипроповедниквечноговозвратажизни—сновастановлюсьнатупочву,изкоторойчерпаетсвоисилымояволя,моямощь.

Офилософах

Предисловие

(Относящееся,вероятно,кконцу1875года)

Чтобвполнеодобритьилиотвергнутьлюдей,стоящихотнасдалеко,намдостаточнознатьцели, к которым они стремятся. О людях же, ближе стоящих к нам, мы судим по средствам,которыми они осуществляют свои цели. Нередко самая цель не нравится нам, но мыодобрительноотносимсяклюдямвследствиетехжеланийисредств,которымионидобиваютсяих осуществления. Так, философские системы кажутся вполне истинными только ихоснователям; всем же позднейшим философам они, наоборот, представляются величайшейошибкой;сточкизренияболееслабыхумов,системыэтиявляютсясмесьюошибокиистин,хотяони преследуют высшую цель, тем не менее представляют из себя заблуждение, и поэтомудолжныбытьотвергнуты.Поэтомумногиелюдиотвергаютвсякогофилософа,таккакегоцельнеявляетсяихцелью;это—люди,стоящиеотнасдалеко.Кто,напротив,вообщеотноситсяслюбовьюквеликимлюдям,тотлюбититакиесистемы,какбыошибочныонинибыли;внихвсегдаестьодиннеподлежащийсомнениюпункт:ониносятнасебепечатьличногонастроения,личногоколорита;понимможносоставитьсебепредставлениеофилософе,подобнотомукакпорастению,произрастающемувизвестномместе,можновывестизаключениеопочве.Такогорода отношение к жизни и к человеческим делам во всяком случае некогда существовало,вследствие чего оно и возможно. Система или по крайней мере известная часть ее — естьпродуктэтойпочвы.

Япросторасскажуисториюнекоторыхфилософов;явыберуизкаждойсистемытепункты,которыеносятнасебеотпечатокличностиипринадлежаткчислунеоспоримыхинепреложныхистин и которые поэтому должны быть сохранены историей. Это поможет при помощисравнениясновасоставитьсебепонятиеотехтипахизаставитзвучать,наконец,полнотузвуковгреческой природы. Задача состоит в том, чтобы вытеснить, что именно всегда должновозбуждатьвнаслюбовьиуважениеичтоникогдапривсехпозднейшихзнанияхнеможетбытьунасотнято.Этоименно—великийчеловек.

Болеепозднеепредисловие

(Конца1879года)

Настоящая попытка рассказать историю древних греческих философов отличается своейкраткостьюотдругихподобныхей.Краткостьжедостигаетсятем,чтоупоминаетсялишьсамаяограниченная часть учения каждого философа, следовательно, попытка моя отличаетсянеполнотой. Из учений этих выбраны такие, в которых ярче всего отражается личностьфилософа.Слишкомже подробное изложение всех возможных традиционныхположений, какэтопринятовруководствах,вовсякомслучаесовершеннопоглощаетличныйэлемент.Поэтомуизложениестановитсяскучным,таккаквсистемах,которыеужеопровергнуты,нас,всущности,могут интересовать только личные черты философа, ибо только личное есть нечто вечнонепреложное. По трем анекдотам о человеке можно нарисовать себе его портрет. Вот я истараюсьвыбратьизкаждойсистемытритакиханекдота,оставляявсепрочеебезвнимания.

Введение

Противниковфилософиинемало:кихмнениюследуетприслушаться,вособенностикогдаони предостерегают больные головы немцев от метафизики и проповедуют им очищениепосредствомприроды,как,например,Гете,илипо-средстваммузыки,какРихардВагнер.Врачинарода отвергают философию; человек, признающий ее право на существование, должендоказать,начтонужнафилософияздоровомународуикчемуонапослужила.Вслучае,еслиемуудастсядоказатьэто,можетбыть,ибольныеизвлекутотсюдаполезныедлясебясведенияотом,почему именно им она и вредна.Мы имеем прекрасные примеры здоровых народов, которыесовершенно обходились без философии или же довольствовались самым умеренным, почтиигрушечнымееколичеством:так,всвоилучшиевременаримлянежилибезфилософии.Ногденайдетсяпримербольногонарода,которомуфилософиявернулабыутраченноездоровье?Еслифилософия и оказывала помощь, служила спасением и поддержкой, то исключительно дляздоровых; состояние же больных философия только ухудшала. Если какой-нибудь народ былистощен, если между им, и его отдельными членами существовала лишь слабая связь,философия никогда не была в состоянии сделать эту связь теснее. Если народ намеревалсядержаться в стороне и ограждать себя оплотом самоудовлетворения, философия всегда былаготоваещеболееизолироватьегоитемещеболееспособствоватьегогибели.Философияопаснавтехслучаях,когданеоблеченавсемисвоимиправами,атолькоздоровьенарода,ипритомневсякого,даетейэтиправа.

Теперь посмотрим, какое высшее творчество может быть названо здоровым для народаГреки, как народ действительно вполне здоровый, раз и навсегда признали это право зафилософией тем, чтопредавалисьфилософствованию,ипритомв гораздобольшеймере, чемвседругиенароды.Онидаже вовремянемоглипрекратить своегофилософствования, так какдаже в суровые времена выказывали себя пылкими почитателями философии, как бы ужепредвкушая благочестивые хитрости имелочную святость католической догматики. Благодаряжетому,чтоонинемогливовремяпокончитьсфилософией,ониумалилиеезаслугивглазахварварскихпотомков,таккакпоследниевпериодварварстваиневежестванеминуемодолжныбылизапутатьсявееискусносплетенныхсетяхисилках.

Затогрекиумелиначинатьвовремяисвоеучениеотом,когдаименноследуетпринятьсязафилософию, высказывали с такой ясностью, как никакой другой народ. Не печальное илибедственное состояние дает первый толчок философии, как полагают некоторые, выводя еепроисхождениеизнедовольстважизнью.Источникфилософиинадоискатьвсчастье,взрелоймужественности; он вытекает из огневой веселости и победоносной отваги, отличающихчеловекавцветелет.Тотфакт,чтогрекибылифилософамивтакоевремя,объясняетнам,чтотакоефилософия,чемонадолжнабыть,атакжеито,чтопредставлялиизсебясамигреки.Еслибы они отличались житейской мудростью и были бы такими рассудительными практиками ивесельчаками, какими их рисуют нам ученые филистеры наших дней, или если бы жизнь ихбыла рядом колебаний из стороны в сторону, как это охотно готов признать инойневежественный фантазер, то источник философии никогда не пробился бы у них наружу. Вкрайнем случае он мог бы представлять из себя ручеек, теряющейся в песке илипревращающийсявтуман,ноникогданеобратилсябывширокиймогучийпоток,гордокатящейсвоиволны,известныйнамподименемгреческойфилософии.

Сжаромуказывалинато,чтогрекимногоенашлиимногомунаучилисьнавостоке,откудаи заимствовали многое для своей философии. Правда, получалось удивительное зрелище:сопоставляя так называемых учителей востока с их учениками в Греции, ставили Зороастра

наряду с Гераклитом, индусов с элеатами, египтян с Эмпедоклом или даже Анаксагора севреямииПифагораскитайцами.Вотдельныхслучаяхвопросостаетсянерешенным,ноеслинесмущатьсявыводами,тонамдоставляетудовольствиедажесамамысльотом,чтофилософия,всущности, ввезена в Грецию, а не есть ее естественный продукт, почему она и представляетнечто чуждое для греков и способствовала скорее их погибели, чем процветанию. Ничто неможетбытьнеразумнее,каксчитатьобразование грековтуземным;вернееможносказать,чтоони всасывали в себя все живое, что находили у других народов и подвинулись на поприщефилософиитакдалекопотому,чтоумелиброситьсвоюстрелудальшетогоместа,кудабросалеедругойнарод.Онидостойныудивленияпосвоемуискусствуизвлекатьпользуизученья,имы,подобноим,должнызаимствоватьусвоихсоседейненаучныезнания,ауменьежить,пользуясьприобретеннымисведениями,какопорой,благодарякоторойможновозвыситьсянаддругими.Вопросы о началефилософии совершенно неинтересны; начало всегда отличается грубостью,отсутствиемформы,пустотойибезобразием; вовсемнадоприниматьврасчетболеевысокиеступени.Тот,ктовместогреческойфилософииохотнеепредаетсяизучениюфилософииегиптянилиперсов,натомосновании,чтопоследняя,можетбыть,«оригинальнее»ивовсякомслучае,древнее,поступаеттакженеразумно,какителюди,которыедотехпорнемогутуспокоиться,покасамымтривиальнымобразомнеобъяснятфизическимизаконамигреческуюмифологию,отличающуюсявозвышеннымиглубокимсмысломинеукажут,какнапервообразее,насолнце,молнию,туманит.п.,илижекакте,например,которыевограниченномпочитаниинебесногосвода у других индогерманских народов видят более чистую форму религии, чемполитеистическая религия греков. Путь к первоначаткам везде ведет к варварству; человек,занимающейся историей греков, всегда должен иметь в виду, что необузданное стремление кзнанию,какиненавистькнауке,обращалолюдейвварваров,ичтогрекисвоимотношениемкжизниисвоимиидеальнымитребованиямиотжизнисдерживаливсебененасытноестремлениек знанию, ибо все, чему они научались, они желали тотчас же переживать. Греки, как людикультуры, философствовали при помощи целей культуры и потому избавили себя от трудаизобретать вновь элементы философии и науки; стараясь уже имеющиеся налицо элементывыполнить,возвыситьиочиститьтак,чтобввысшемсмыслеивболеечистойсфереонимоглибысчитатьсянастоящимиихизобретателями.Именноониизобрелитипфилософскихумов,ивсепотомствонемоглоприбавитьничегомало-мальскисущественногокихизобретению.

Всякомународустановитсястыдно,когдаемууказываютнатакоеизумительно-блестящеезрелищефилософовдревнейГреции,какоепредставлялисобойФалес,Анаксимандр,Гераклит,Парменид,Анаксагор,Эмпедокл,ДемокритиСократ.Всеэтилюдивытесаныизодногокамня.Междуихмышлениемихарактеромцарствуетстрогоесоответствие.Онинаходилисьвневсякихусловностей, так как в те времена не существовало сословия ни ученых, ни философов. Ввеличественном одиночестве стоят они, единственные, которые жили знанием. Обладаядобродетельной энергией древних, превосходящей энергию всех позднейших философов, ониумели находить свою собственною формуй посредством различного рода метаморфозпостепенноразвивать ееввысшуюиболееутонченнуюформу,ибонебылоникакихобычаев,которыемоглибыприйтиимнапомощьиоблегатьихтруд.Онисоставляютто,чтоШопенгауэрв противоположность республике ученых назвал республикой гениев: через длинныйпромежутоквеководинвеликанвзываеткдругомуинесмущаемыекопошащимисямеждунимишумливымикарликами,продолжаютвестимеждусобойвысокуюдуховнуюбеседу.

Вотизэтой-товысокойдуховнойбеседыяинамеренпередатьтуеедолю,котораядоступнадляслухаипониманиянашихглухихсовременников,т.е.самуюмалуюдолю.Мнекажется,чтодревние мудрецы, начиная с Фалеса и кончая Сократом, в этой беседе хотя и в обыденнойформе,нокасалисьвсего,что,понашемумнению,составляетсущностьэллинизма.Их,беседа,

как и их личность, носят на себе высокие черты греческого гения, туманный отпечаток инеопределенную,апотомуинеяснуюкопиюкоторогопредставляетнамвсягреческаяистория.Еслибымыиистолковалиправильновсюжизньгреческогонарода,всежемынашлибывееизображениилишьотражениетого,чтояркимсветомсияетвеегениях.Равнымобразомпервоепоявлениефилософиинагреческойпочве,санкциясемимудрецов,представляетизсебяяснуюнеизгладимуюлиниюв картине эллинизма.Другиенародыимеют своих святых, грекиимеютсвоихмудрецов.Справедливосказано,чтонародхарактеризуетсянестолькосвоимивеликимилюдьми, сколько тем, как он к ним относится. Бывают времена, когда философ являетсяслучайнымодинокимстранникомвовраждебнойстране,независимооттого,пробираетсялионпо ней втихомолку или прокладывает себе путь кулаками. Только у греков философ есть неслучайное явление. Когда в шестом и пятом столетии он появляется в эпоху чудовищныхопасностейиувлеченийсуетностьюикакбывступает,извертепаТрофониявславящейсясвоейроскошью, богатством, изобретательностью и преданностью чувственным наслаждениямгреческиеколонии,томычувствуем,чтопоявлениеегоимееттакоежезначениеблагородногопредостережения, какое имела в известные века трагедия и цель которого уясняют нампричудливыеиероглифыобрядоввизвестныхмистерияхОрфея.Сужденияэтихфилософовдаютнамболееясноепредставлениеожизниибытии,чемсовременныепонятаяотехжепредметах,ибо они стояли лицом к лицу с пышным расцветом жизни, и чувство мыслителя в них нестрадалоотразладамеждустремлениемксвободе,красотеивеличиюжизниистремлениемкистине,заставляющейнасвопрошатьсебя:чегожевообщестоитжизнь?Внашемположенииипринашихпереживанияхнамтруднопонятьтезадачи,которыенамечалсебефилософ,вращаясьв центре настоящей единообразной культуры, так как такой культуры у нас нет. Только однакультура,греческая,можетдатьответнавопрособэтихзадачах;толькоона,какяужеговорил,может оправдать философию вообще, ибо только она знает и может доказать, почему и какфилософ становится не случайным, бродящим то здесь, то там странником. Железнаянеобходимостьприковываетфилософаккультуре;нокакбыть, если этойкультурынет?Тогдафилософ является неожиданной и потому внушающей ужас кометой, между тем как приблагоприятномслучаеонсияетвсолнечнойсистеме,какеелучшеесозвездие.Толькоугрековфилософ не является кометой, так как право его существования у них не подлежит никакомусомнению.

***

При таком взгляде, без сомнения, вполне естественно, что я говорю о доплатоновскихфилософах, как о тесно сплоченном между собою обществе и что им одним посвящаюнастоящее сочинение. С Платона уже начинается нечто новое; или, как можно с одинаковымправом выразиться, с Платона философам недостает чего-то существенного, чем отличаетсягениальная республика от Фалеса до Сократа. Человек, относящийся неодобрительно к этимстарым мастерам, может называть их односторонними, а их эпигонов, с Платоном во главе,многосторонними. Правильнее и беспристрастнее было бы смотреть на последних, как насмешанныефилософскиенатуры, анапервых—какначистыйтипбез всякойпримеси.СамПлатон,каксвоейфилософией,такиличностью,представляетсобойпервыйвеличавыйпримерподобного смешанного характера. В его учении об идеях соединены сократические,пифагорейскиеигераклическиеэлементы,такчтоононеестьтипическичистоеявление.ИвПлатоне,каквчеловеке,мывидимчертыицарственноодинокого,вседовольногоГераклита,имеланхолически участливого законодателя Пифагора и диалектика-сердцеведа Сократа. Все

позднейшиефилософытакиежесмешанныенатуры.Есливнихипроявляетсяодносторонность,как, например, вциниках, то эта односторонностьне типа, а карикатуры.Гораздо важнее тотфакт,чтоонибылиоснователямисектичтооснованныеимисектыпредставляливместестемоппозициюпротивэллинскойкультурыигосподствовавшеговнейдотольединствастиля.По-своему они ищут искупления, но только для отдельных личностей или, по крайней мере, дляблизко стоящих к ним групп друзей и юношей. Деятельность древних философов, хотя ибессознательнодлянихсамих,быланаправленанаочищениеиисцеление.Ничемнеследовалозадерживатьмогущественногоходагреческойкультуры,страшныеопасностидолжныбылибытьудаленысеепути:философзащищаетсвоюродинуислужитейопорой.Теперьже,начинаясПлатона,философнаходитсявизгнаниииконспирируетпротивотечества.

Настоящее несчастье, что до нас дошло так мало от этих более древних философов-мастеровиизихтворенийутраченовсенаиболеесовершенное.Всилуэтойутратымыневольноизмеряемихдостоинствафальшивоймеркой;иблагодарятомуслучайномуфакту,чтоПлатониАристотель никогда не имели недостатка в ценителях и подражателях, мы относимся спредубеждением к их предшественникам.Помнениюнекоторых, и книги имеют свою судьбуfatum libellorum, но это жестокая судьба, лишившая нас Гераклита, чудных стихотворенийЭмпедокла, творенийДемокрита, которого древние считали равнымПлатону и который дажепревосходит последнего своими дарованиями, и вместо них подсунувшая нам стоиков,эпикурейцевиЦицерона.Вероятно,греческоемышлениеввысшемсвоемпроявлениипотерянодлянас:участь,котораянедолжнаудивлятьтого,ктовспомнитозлоключенияхЭригеныСкотаиПаскаля и примет в соображение, что даже в нашепросвещенное столетие, первое изданиекнигиШопенгауэра«Миркакволяипредставление»,сделалосьдостояниеммакулатуры.ПустьжепризнающийвэтомособеннуюроковуюсудьбуповторяетвследзаГете:«Uber'sNiedertachtigeniemandsich beklage; denn es ist dasMachtigewasman dir auch sage». (Пусть никтоно сетует нанизкое;ибо,чтобытебениговорилионовсежемогущественно.)Вособенностионосильнеемогущества истины. Человечество редко создает такую хорошую книгу, в которой свободно исмело звучала бы боевая песнь истины, песнь философского героизма. Притом от самыхпечальныхслучайностей—отвнезапногоумопомрачения,суеверногосодроганияиантипатии,от пальцев, ленивых к письму, даже просто от настроения и дождливой погоды — зависит,проживетликакаякнигадольшестолетияилиобратитсявтленипрах.Нонебудемжаловаться,попробуемлучшеутешитьсясловамиГаманна,скоторымионобращаетсяксокрушающимсяобутратемногихпроизведенийученым:«Неужелихудожнику,которыйпопалчечевицейвигольноеушко,малочетверикачечевицыдляупражненийвприобретеннойимловкости?Такойвопросможно было бы предложить всем ученым, не умеющим распорядиться творениями древнихумнее, чем тот художник чечевицей».В данном случае нам следовало бы ещеприсовокупить,чтоктому,чтодошлодонас,можнонетольконедобавлятьниодноголишнегослова,анекдотаили года, но даже обойтись гораздо меньшим, чем мы имеем и все же доказать то общееположение,чтофилософияугрековимелаправонасуществование.

Так называемый общеобразовательный период, в котором, однако, нет ни культуры, ниединствастилявжизни,неможетиметьничегообщегосфилософией,хотябыгенийистиныпровозглашал ее на стогнах и торжищах. В такой период философия является скорее ученыммонологом человека, прогуливающегося в одиночестве, случайной добычей отдельного лица,глубокойдомашнейтайнойилибезвреднойболтовнейакадемическихстарцевидетей.Никтонеотваживается выполнять на себе закон философии, жить, как философ, с той мужественнойпростотой,котораязаставляладревних,гдебыонинибылиикудабынистремились,держатьсястоиками, если раз они обещали остаться вернымиСтое.Все современноефилософствованиеимеетполитическуюиполицейскуюподкладку;благодаряправительствам,церквам,академиям,

нравам, обычаям, человеческой трусости оно ограничивается одной показной ученостью.Философия бесправна, поэтому современный человек, если бы он отличалсядобросовестностью и смелостью, должен был бы отвергать философию и осуждать ее наизгнаниеприблизительновтехжевыражениях,вкакихПлатоносуждалнаизгнаниеизсвоегоидеальногогосударстваписателейтрагедий.Уфилософиитолькоиестьодновозражение,какоебыло и у трагиков против Платона. Раз принужденная высказаться, философия могла бывозразить следующее: «Несчастный народ! Моя ли вина, что я брожу среди тебя какпредсказательницаидолжнаскрыватьсяипрятаться,какбудтобыягрешница,атымойсудья!Взглянинамоюсестру,искусство.Онаразделяетмоюучасть:мыобевыброшеныизварварскойсреды и не знаем как спастись. Правда, здесь мы не имеем права существовать; но судьи, укоторыхмыищем своихправ, судят такжеи тебя, и говорят тебе развей у себя культуруи тыузнаешь,чеготребуетиначтоспособнафилософия».

Фалес

Греческаяфилософия, не смущаясь, по-видимому, несообразностью и странностью идеи,начинаетсположения,чтоводаестьначалоиисточниквсехвещей.Нужнолинамостановитьсяна этом положении и отнестись к нему серьезно? Да, и по трем причинам: во-первых,положениеэтокакбытонибыловсежеговоритнамнечтооначалевещей;во-вторых,ононесопровождаетсяникакимифантастическимибреднямии,в-третьих,наконец,потому,чтовнем,хотяивзародышевомсостоянии,содержитсятамысль,что«всеедино».ВсилупервойФалесещеостаетсявобластирелигиозныхи суеверныхвзглядов.Всилувторой—оноставляет этуобласть и становится в ряды естествоиспытателей. В силу третьей Фалес получает значениепервогогреческогофилософа.Еслибыонсказал:изводыобразуетсяземля,топереднамибылабытольконаучнаягипотеза,ошибочная,нонелегкоопровержимая(какизвестно,онавпервыевполне устранена основателем современной химии): Фалес же для объяснения вопроса овселенной брал исходным пунктомфизическое явление, полагая, что своим положением «всеедино, и именно как вода» он впервые верно понял и разрешил метафизическую загадку омироздании.Фактически,Фалессвоимпонятиемоединствеобусловливаемомгипотезойоводе,был не в состоянии отрешиться от низкого уровня господствовавших в то время понятой оприроде;ноон,таксказать,перешагнулчерезних.Скудныеибеспорядочныеданные,добытыеФалесомэмпирическимпутемизегонаблюденийнадразличнымиявлениямиипревращениямиводыили,вернее,влажности,моглипривестиегокэтомустранномуобобщениюилинокрайнеймере, подсказать его.К этомупобуждал егоиметафизическийдогмат, который зарождается внашеммистическомсознанииискоторыммывстречаемсявовсехфилософскихсистемахприпостоянновозобновляемыхпопыткахнайтиемулучшееопределение,аименно:положение,что«всеедино».

Замечательно, как произвольно относится такая вера к эмпиризму. Именно на Фалесеможно видеть, что так во все времена поступала философия: она стремилась к достижениюсвоихмагическипритягательныхцелей,необращаявниманиянаколючиешипыэмпирическогоисследования; она двигалась вперед, пользуясь лишь самой легкой опорой: надежда,предугадываниеокрылялиеестопы.Тяжелодышаследуетзанеюосторожныйразумистараетсянайти более надежную опору, чтобы в свою очередь идти к той же привлекательной цели,которая уже достигнута его божественной спутницей. Словно видишь перед собою двухстранников, стоящих на берегу бурного, дикого потока, увлекающего камни. Первый легковпрыгиваетвводуи,ступаяскамнянакамень,подвигаетсявперед,хотякамнивыскальзываютунего из-под ног и внезапно погружаются в воду. Второй беспомощно стоит на берегу; емунеобходимо твердое основание, которое могло бы выдержать его тяжелые обдуманные шаги.Колитакогооснованиянет,тоникакаясиланеперенесетегочерезпоток…Ночтожеприводитфилософское мышление так близко к цели? Отличается ли оно от все рассчитывающего иразмеряющегоразумалишьсвоейспособностьюбыстроперелетатьбольшиепространства?Нет,непооднойтолькоэтойпричине,ноитем,чтошагамиегоуправляетпосторонняя,лишеннаялогикисила,называемаяфантазий.Повинуясьей,философияпереходитотоднойвозможностикдругойипринимаетих,какнечтонесомненное.Тамисямонасхватываетэтонесомненноеналету. По свойственному ей гениальному предчувствию, она заранее узнает и угадываетиздалека, какой именно пункт отличается несомненною точностью. Могущественная силафантазии обнаруживается в особенности в способности философии с быстротой молниисхватывать и освещать сходные явления. Рефлексия, прилагающая ко всему свой масштаб ишаблон, является уже потом и старается заменить сходство уподоблением, сравнения —

причинностью. Но и не обладая такой способностью, все же бездоказательная философияФалеса имеет свое значение. Если даже все опоры сломаны, если непреклонная логикаэмпирическогоисследования замененаположением: «все вода», тоипо разрушениинаучногоздания все еще остается нечто, что заключает в себе побудительную силу к дальнейшемуразвитиюинадеждунаплодотворноебудущее.

Разумеется, янедумаю,чтобыэтаидеяхотябыограниченнаяилиослабленнаяилидажепросто, как аллегория, содержала в себе еще новый род «истины»; вроде того, например, какесли представить себе художника, который стоит у водопада и в низвергающихся перед нимкаскадахводыусматриваетхудожественныйпрототиплюдейиживотных,растений,скал,нимф,грифов, вообще всех существующих типов, так что для него оказалось бы таким образомподтверждение положения, что «все вода». Идея Фалеса, даже признавая, что онабездоказательна, имеет значение скорее потому, что в ней не подразумевается ничегомифического и аллегорического. Греки, между которыми Фалес внезапно сделался стользаметным, представляли полный контраст всем реалистам, так как, собственно говоря, ониверилитольковреальностьлюдейибогов,навсежеостальноевприродесмотрели,таксказать,как на переодевание, как на маскарад и метаморфозу этих богов — людей. Только человекказался им действительностью, зерном всех вещей, а все прочее они считали призраком,обманчивой игрой. Поэтому-то они и чувствовали такое невероятное затруднение, когда имприходилось усваивать понятия, как понятия; если у новейших народов личные чертысублимируются в абстракции, то у них, наоборот, самые абстрактные понятия постоянносливались с личностью. Фалес же говорил: «Не человек, а вода представляет истиннуюреальность». Признав реальностью воду, он тем самым полагает начало вере в реальностьприроды.Какматематикиастроном,онхолодноотносилсякмифамиаллегориям,ихотяемуине удалось возвыситься до чистого отвлеченного представления о том, что «все едино» и оностановилсятольконаегочистофизическомвыражении,все-такисредигрековсвоеговременион представляет удивительную редкость. Может быть, в высшей степени странныепоследователиОрфея и обладали большей, чем он, способностью к отвлечению, но выразитьотвлеченноепонятоеонимоглитольковвидеаллегории.ИФирекидизСироса,которыйблизкостоит к Фалесу по своим воззрениям на физические явления, колеблется, однако, в точномопределении отвлеченных понятий и останавливается на полдороге в той области, где мифсливается с аллегорией. Так, например, он сравнивает землю с крылатыми весами, которыевисят в воздухе с распростертыми крыльями, и на которые Зевс после своей победы надКроносом накинул великолепную одежду, собственноручно расшитую им разными землями,морямии реками.По сравнению с этим туманно-аллегорическимфилософствованием,Фалесявляетсянастоящимтворцом,которыйвпервыебезфантастическихбреднейоявленияхприродызаглянул в ее глубину.Тотфакт, что онмало пользовался научными доказательствамии скороперешагнул через них, служит типичным признаком философского ума. Греческое слово,означающее «мудрец», этимологически принадлежит к глаголу sapio— я вкушаю, sapiens—вкушающий, sisyphos — человек с острым вкусом. Таким образом острый вкус, быстроесоображение, меткое отличие составляют, по мнению народа, особое искусство философа.Философ не умен, если под умным подразумевать человека, пекущегося о своем благе.Аристотель справедливо замечает. «То, что знают Фалес и Анаксагор, можно назватьнеобычайным,изумительным,божественным,новместестемибесполезным,ибоимнебылоникакогоделадоблагополучиялюдей».

Этим выбором необычайного, изумительного, божественного философия отличается отнауки, как отличается от практической мудрости своим предпочтением бесполезного. Необладая тонким вкусом, наука без разбора набрасывается на всякое новое знание к слепой

жадностизнатьвсевочтобытонистало.Философскоежемышлениеищет,наоборот,явлений,наиболее достойных изучения, ищет великого и важного познания. Но понятие о великомизменчиво,вобластикакэтики,такиэстетики,поэтомуфилософияпреждевсегоопределяет,чтоименнонужносчитать великим.«Ботчтовелико», говоритонаи темвозвышаетчеловеканад его слепым необузданным стремлением знать все. Своим понятием о великом онасдерживаетэтостремлениеглавнымобразомпотому,чтосамоевеликоезнание,именнознаниесущности и корня вещей, считает достижимым и достигнутым. Когда Фалес говорит: «Всевода», человек с содроганием выходит из жалкого состояния червя, кропотливо роющегося вотдельных областях науки; он предчувствует конечное разрешение вопроса о происхождениивсехвещей,иэтопредчувствиепомогаетемуодержатьпобедунадсмутнымипонятияминизшейступенипознания.Философзаставляетзвучатьвсебевсезвукимираизатемпередаетихввидеготовыхпонятой.Сосредоточенный, какхудожниквмомент творчества, сострадательный, какчеловек богобоязненный, исследующий цели и причины, как ученый, чувствующий, что онвозвышается до макрокосма, философ в то же время сохраняет хладнокровие иосмотрительность, наблюдая за собой, как за отражением мира; сохраняет, повторяю, этуосмотрительность, которой обладает драматический артист, когда он, изображая какое-либолицо, говорит и действует, как бы самое это лицо. Что в этом случае стих для поэта, топредставляетдляфилософадиалектическоемышление.Онухватываетсязанего,чтобыудержатьза собой очарование и утвердить его.И как для драматурга слово и стих кажутся лепетом начуждомязыке,накоторомонстараетсявыразитьвсе,чтовиделипережил,пользуясьмимикойимузыкой, так и всякое глубокое философское мышление в диалектике и научной рефлексиивидит единственное средство сообщить своинаблюдения, но средствожалкое, в основе своейметафорическое, переносящее философское мышление совсем в другую сферу и в невернойпередачавыражаемоесовсеминымязыком.Так,Фалес сознавалединствосуществующего,но,желаяознакомитьлюдейсосвоимивоззрениями,онтолковаловоде!

Анаксимандр

Общий тип философа как в тумане восстает перед нами в образе Фалеса, образ же еговеликого последователя рисуется нам уже гораздо яснее. Анаксимандр Милетский, первыйфилософский писатель, пишет так, как и следует писать типичному философу, пока нелепыетребования не лишили его наивности и простодушия: пишет высоким лапидарным слогом,каждоеновоеположениекоторогосвидетельствуетовсебольшемумственномпросветлениииовозвышенном миросозерцании. Идея и ее форма суть как бы мильные камни на пути квысочайшей мудрости. С свойственной ему краткой убедительностью Анаксимандр сказалоднажды:«Откудавещиберут своеначало, тамжеони, в силунеобходимости,находяти свойконец; они должны понести искупление и быть судимы за содеянные несправедливостисоответственно порядку времени». Загадочное изречение истинного пессимиста, надписьораторанапограничномстолбегреческойфилософии,—какжемыпоймемтебя?

Единственный серьезный учитель нравственности нашего века старается убедить нас всвоих Parerga (добавление к учению о страданиях мира), такого рода соображениями:«Собственноговоря,человекпредставляетсобойтакоесущество,котороевовсенедолжнобылобы существовать и которое должно искупить свое существование многочисленнымистраданиямиисмертью.Чегожеждатьоттакогосущества?Даивсемыразвенеприговоренныексмертигрешники?Мыискупаемсвоерождение,во-первых,жизнью,во-вторых,смертью».Длякогоэтоучениеясноначертаноначеловеческомжребии,ктопризнает,чтопечальныесвойстванашейжизни таковы, что не стоит слишком близко и внимательно рассматривать их,— хотьнашепривычноекбиографическойзаразевремя,по-видимому,держитсяиного,лучшегомненияодостоинстве человека,—кто, какШопенгауэр, слышална «высотахиндийской атмосферы»священное изречение о значении бытия, тому трудно воздержаться от антропоморфическойметафоры и от печального учения, основанного на кратковременности человеческойжизни иизбежать применения этого учения к общему характеру всякого бытия. Может быть, и нелогично, но зато вполне согласно с человеческой природой и совершенно в духе раньшеописанных скачков философской мысли смотреть вместе с Анаксимандром на бытие как надостойное кары освобождение от вечного существования, как на несправедливость, котораяискупается смертью.Все, что существует, снова исчезает, подразумеваем лимы в этом случаежизньчеловека,воду, теплоилихолод.Мыпогорькомуопытуможемпророческипредсказатьконец всего, что только обладает определенными свойствами. Никогда, поэтому, существо,имеющееизвестныесвойстваисостоящееизних,неможетслужитьпринципомиисточникомпроисхождения вещественного мира; настоящая сущность, заключает Анаксимандр, не можетиметьопределенныхсвойств,иначеона,подобновсемупрочему,зарождаласьбыизатемсноваподвергалась бы уничтожению. Условием непрекращающегося существования первобытнойсущностислужитеенеопределенность.Бессмертиеивечностьеесостоятневбесконечностиинеисчерпаемости — как полагают комментаторы Анаксимандра, — а в отсутствииопределенных, подлежащих исчезновению качеств, почему первобытная сущность и носитназвание«неопределенного».Этасущностьвышебытия,таккакслужитручательствомвечностии свободного течения бытия. Человек лишь отрицательно может обозначить единство«неопределенного»,ибооносутьнечто,чемунетничегосоответственноговвидимоммиреисчем,пожалуй,имеетравносильноезначениекантовская«вещьсамапосебе».

Кто вступает в спор относительно того, что же собственно представляла из себяпервобытнаяматерия,былалионанечтосреднеемеждувоздухомиводойилимеждувоздухомиогнем,тот,очевидно,совершеннонепонимаетнашегофилософа;чтожесказатьотех,которые

серьезнозадаютсявопросом,неподразумеваллиАнаксимандрподсвоейпервобытнойматериейсмесь всех существующих в природе вещей? Гораздо разумнее обратить свое внимание наприведенноевначалекраткоеположение,изчегомыузнаем,чтоАнаксимандрсмотрелуженавопрос о происхождении мира не с одной только чисто физической точки зрения. Если вмногообразии существующих вещей он видел сумму несправедливостей, которые следовалоискупить,тоонбылпервымгреком,смеловзявшимнасебяразрешениетруднейшейэтическойпроблемы.Какможетперестатьсуществоватьто,чтоимеетправонасуществование?Кчемужетогданепрерывныерождениянасвет?Кчемуэтобоязненноеискаженноевыражениеналицеприроды? К чему эти бесконечные вопли смерти во всех областях бытия? Этот мирнесправедливости и дерзкое отречение от первобытной чистоты заставляют Анаксимандраискатьубежищевметафизическойкрепости,изкоторойонобозреваетдалекиеокрестностии,наконец,последолгогоразмышления,задаетвсемусуществующемувопрос:«Какаяценавашегобытия?Аеслиононичегоне стоит, зачемсуществуетевы?Посвоейтольковине, как я вижу,влачите вы это существование. Своею смертью должны вы будете искупить его. Посмотритевокруг:какблекнетвашаземля,какморястановятсяменьшеипересыхают;морскиераковинына вершинах гор доказывают вам, насколько они уже пересохли.Огонь уже теперь разрушаетваш мир, который, наконец, превратится в дым и пар. Но опять и опять возобновляется этоттленныймир.Ктожебудетвсостоянииизбавитьвасотпроклятиябытия?»

Человек, который ставит подобные вопросы, высоко парящий ум которого постоянноразрывает узы эмпиризма, чтобы они не препятствовали его еще более широкому полету, неможетудовлетворитьсялюбымобразомжизни.Мыохотноверимпреданию,чтоАнаксимандрдажеодеждуносилотличнуюотдругихивсвоемповеденииипривычкахвыказывалпоистинетрагическую гордость. Он жил, как писал, и способ его выражения отличался такою жеторжественностью,какиегоодежда.Онподнималруки,переставлялногитак,какбыпочиталнастоящеебытиетрагедией,вкоторойонвкачествегероядолженприниматьучастие.Вовсемэтом он служил образцом для Эмпедокла. Его сограждане выбрали его руководителем однойвыселяющейся колонии, — может быть, они радовались тому, что могут таким образомодновременноипочтитьего,иосвободитьсяотнего.ПоегоидеебылиоснованыколонииЭфеси Элея и, если люди, руководимые им, не могли решиться, остаться на том месте, гдеостановилсяон,всежеонизнали,чтобылиприведеныимтуда,откудаибезнегомоглиидтидальше.

Фалес указывает на необходимость упростить царствомногообразия; он старается свестиего к простому объяснению и доказать, что оно есть не что иное, как единое существующеесвойство воды, только в разных ее проявлениях. Анаксимандр идет на два шага дальше. Онзадается вопросом: «Как возможно это многообразие, раз существует вечное единство?» ивыводит ответ из противоречивого, самоуничтожающего и самоотрицающего характера этогомногообразия. Существование последнего кажется ему явлением, относящимся к областинравственности;ононичемнеоправдываетсяидолжнопостоянноискупатьсебясмертью.Нотутжеемуприходитвголовувопрос:«Почемуже,однако,давнонапогибловсесуществующее,так как прошла уже целая вечность? Откуда этот все возобновляющийся поток бытия?» Онизбавляетсяот этого вопроса толькопосредствоммистическихпредположений: вечноебытиеимеет источником своего происхождения лишь вечное существование. Условия перехода извечногосуществованиявбытие,полноенесправедливости,всегдаодинаковы;положениевещейтаково, что не предвидится, когда будет конец происхождению единых существ от«неопределенного».НаэтомАнаксимандриостановился,т.е.оностановилсявглубокойтени,которая, подобно исполинскому привидению, господствует на вершинах подобногомиросозерцания. Чем больше люди старались приблизиться к проблеме о том, возможно ли

вообщепроисхождениеизвестногоотнеизвестного,временногоотвечного,несправедливогоотсправедливого,тембольшевокругнихсгущалсямрак.

Гераклит

В этот-то мистический мрак, окутывавший проблему Анаксимандра о бытии, вступилГераклит Эфесский и осветил его божественным блеском молнии: «Я взираю на бытие, —восклицает он, — никто внимательнее меня не наблюдал за этим вечным прибоем волн иритмомвсегоживущего.Чтожеувиделя?Закономерность,безошибочнуюточность,постоянноодинаковый путь права, суд Эринний, следующий за каждым нарушением закона. Весь мирпредставляетзрелищегосподствующейвнемсправедливостиидемоническихподчиненныхейсилприроды.Ненаказаниесуществующегоувиделя,нооправданиебытия.Когдавсвяточтимыхзаконах, в ненарушимых формах обнаруживались дерзость, отречение? Где царствуетнесправедливость, там находит себе место произвол, там полное отсутствие порядка иправильности; но где царствует только закон и дочь Зевса, справедливость (Dike), как в этоммире, то может ли он быть ареной преступления, искупления, наказания, а также и лобнымместомвсехосужденныхнапроклятье?»

Отсюда Гераклит выводит два, зависимых одно от другого, отрицательных положения,которые становятся вполне яснымилишьпо сравнениюс учением егопредшественников.Во-первых,онотрицаетдвойственностьдвухсовершенноразличныхмиров,кпризнаниюкоторыхбыл вынужденАнаксимандр; он не отделяет психического мира от метафизического, областьопределенных свойств от области не поддающегося определению «непознаваемого». Сделавэтот первыйшаг, он уже немог удержаться, чтобыне сделать второго, еще более смелого, напути отрицания: он отвергает существование вообще.Ибо тот мир, который он признает, подзащитойвечныхнеписанныхзаконовникогданенарушаетправильногоритмасвоихприливовиотливов, нигде не представляет признаков несокрушимости и постоянства. ГромчеАнаксимандравосклицаетГераклит:«Яничегоневижу,кроместановления.Незаблуждайтесьже!Бытиелишьобманвашегозрения,нонесутьвещей,хотябывамиказалось,чтовывидитетвердуюземлювморебытияисмерти.Выупотребляетедлявещейодниитеженазвания,какбудто бы вещипостоянно остаются одни и теже, но даже поток, в который выпогружаетесьвторично,уженетот,какимбылвпервыйраз».

ЦарственнуюмощьГераклита составляетизумительная силаинтуитивныхпредставлений.Ковсякомудругомуродупредставлений,выражаемыхпонятиямиилогическимикомбинациями,следовательно к разуму, Гераклит относится холодно, почти враждебно и, по-видимому,чувствует удовольствие, когда может выступить против них с истиной, добытой интуитивнымпутем. В положении вроде следующего: «Всякая вещь сама себе представляетпротивоположность»,онвысказываетэточувствостакоюсмелостью,чтоАристотельобвиняетеговвеличайшемпреступлениипередсудомразума—вгрехепротиворечия.Ноинтуитивноепредставление заключаетвсебесобственнодвапонятая:во-первых, тотпестрый,изменчивыймир,скоторыммысталкиваемсяпривсехнашихисследованияхизатемусловия,прикоторыхэтоисследованиевозможно,т.е.времяипространство.Этипоследниеусловия,хотяинеимеютв себе ничего определенного, но могут быть познаваемы умозрительно, чисто интуитивнымпутем, независимо от эмпирического исследования. Когда Гераклит рассматривал такимобразомвремя,неосновываясьнинакакомопыте, товиделвнемпоучительнуюмонограммувсеготого,чтовообщеотноситсякобластиинтуитивныхпредставлений.Егопонятоеовременисходно с понятием Шопегауэра, который несколько раз высказывался о времени в такихвыражениях: «Время состоитиз отдельныхмоментов, из которыхкаждыйуничтожает другой,предшествующей ему, для того, чтобы в свою очередь быть так же быстро уничтоженнымпоследующим;прошедшееибудущееэфемерны,каксон;настоящеежепредставляетизсебяне

имеющую протяжения изменчивую границу между тем и другим. Но как время, так ипространство, а как пространство, так и все остальное, что заключается в нем и во времени,имеетлишьотносительноебытиеилишьприпосредствеидлятого,чтооднородносними,т.е.существуетподобноим.Этоввысшейстепенияснаяидоступнаякаждомуистина,почемуеетаки труднопостичьразумом,какпонятие.Тот, ктоусвоилее себе,неминуемодолженприйтиквыводамГераклита и смотреть на сущность действительности, как на действие, сознавая, чтодругогородасуществованиядлянеебытьнеможет».ТакпишетобэтомШопенгауэр(«Мир,какволя и представление», т. 1, книга первая, § 4):»Действительность, только как действующая,наполняет пространство, наполняет время: ее воздействие на непосредственный объектобусловливаеттовосприятие,вкоторомонатолькоисуществует.Орезультатевлияниявсякогоматериальногообъектанадругоймысудимподействию,котороеэтотпоследнийоказываетнанепосредственный объект и которое теперь разнится от бывшего раньше.В этом он только исостоит. Таким образом причина и воздействие составляют всю сущность материи, еесуществование есть ее воздействие. По-немецки сумма всего материального выраженачрезвычайно удачно словом (действительность) (Wirklichkeit), что имеет больше смысла, чемслово «реальность». То, на что она действует, есть опять-таки материя: все ее бытие и всясущность состоять, следовательно, в сообразном законоизменении, которое одна ее частьпроизводит в другой. Следовательно, действительность существует относительно и имеетзначениелишьвопределенныхграницах,также,каквремя,также,какпространство.

Вечное, единое становление, непостоянство в мире действительности, в котором все, поучению Гераклита, умирает и возрождается вновь, производит страшное, ошеломляющеевпечатление, сходное по своему влиянию с тем ощущением, какое испытывает человек приземлетрясении,когдавнемпропадаетдовериекземле,каккнепоколебимойопоре.Нужнабыланеобыкновеннаясила,чтобыпроизвестипротивоположноевпечатление,вызватьвчеловекенеужас, а возвышенное чувство счастливого изумления. Гераклит достиг этого посредствомнаблюдениянадпоявлениемиисчезновением,накоторыеонсмотрел,какнадваполюса,какнаразложение одной силы на два различных воздействия, противоположных по свойствам истремящихся вновь к соединению. Свойство силы постоянно раздвояться, образуя двепротивоположности, которые постоянно стремятся снова слиться воедино. Люди думают, чтомирпредставляетизсебянечтопостоянное,неизменное;насамомжеделе,вкаждоемгновениесветимрак,горечьисладость,непрерывночередуются,цепляясьдругзадруга,какдваборца,изкоторыхтоодин,тодругойберетперевес.Мед,помнениюГераклита,одновременноигорекисладок,исамыймирпредставляетизсебясосуд,вкоторомсмешаныразнообразныевеществаи который постоянно взбалтывается. Из борьбы противоположностей возникает всестановление; определенные, отличающиеся в наших глазах известной продолжительностьюсвойства, выражаютсобоютолькопродолжающийсялишьнамгновениеперевесодногоборцанад другим. Но война этим не заканчивается, борьба продолжается вечно. Все в миресовершаетсясообразно этойборьбе, котораяи служитпоказателемвечнойсправедливости.—Как изумительно это представление о мире, почерпнутое из чистого источника эллинизма!Соответственно ему, борьба есть постоянное проявление единой, неподкупной, связанной снеизменными законами, справедливости. Только грек был в состоянии положить такоепредставление в основу миропонимания. Эта добрая Эрис (Eris — борьба) Гезиода,преображенная в мировой принцип, это — умственное состязание отдельных личностей игреческих государств, вышедшее из гимназий и палестр, из художественных состязаний, изсредыполитических партийи борьбы государствмежду собоюи ставшее общимдостоянием,такчтоименноздесьвращаютсяколесакосмоса.Какборетсякаждыйгрек,словноонодинправ,икаквкаждыйданныймоментсзамечательнойточностьюопределяетсясудебнымприговором,

накакуюсторонуклонитсяпобеда,такборютсямеждусобоюразличныесвойства,сообразуясьсненарушимыми, неизбежными в борьбе, законами. Даже видимый мир, в постоянство инеизменность которого верятограниченныеумы, собственно говоря, неимеет существования:он лишь не что иное, как искры, отлетающие от скрещивания сверкающих мечей, отблескпобеды в борьбе противоположных свойств. Эту борьбу, свойственную всему живущему, этувечнуюсменупобедыипоражениярисуетнамиШопенгауэр(«Мир,какволяипредставление»,т. 1, книга вторая, § 27)— «Постоянная материя непрерывно должна изменять свою форму,тогдакак,всилупричинности,механические,физические,химическиеиорганическиеявления,жадно стремясь к проявлению вырывают ее друг у друга, так как каждое из них стараетсявыразитьсвоюидею.Вовсейприродепроисходитэтаборьба,итолькоблагодаряейприродаисуществует». Следующие страницы дают замечательные иллюстрации этой борьбы. Толькоосновной тон описания у Шопенгауэра совершенно иной, чем у Гераклита. По мнениюШопенгауэра,борьбаслужитдоказательствомсамораздвоенияжеланияжить,самоуничтоженияэтого мрачного глухого стремления, как явления сплошь ужасного и ни в каком случае немогущего одарить счастьем.Арену и предмет этой борьбы составляет материя, которую силыприроды стараются вырвать друга у друга, как и пространство и время, соединение которыхпричиннойсвязьювсвоюочередьпредставляетизсебяматерию.

Когда Гераклит взором счастливого зрителя смотрел на непрерывное движение вовселенной, на «мир действительности» и наблюдал за бесчисленными парами, которые поднадзором строгих судей весело состязалисьмежду собою в борьбе, ум его осенила еще болеевысокая догадка: он перестал отделять борцов от судей; судьи, как ему казалось, самипринималиучастиевборьбе,аборцысамиисполнялиобязанностисудей.Признаваявосновеодну вечнуюсправедливость, он смеломог восклицать: «Дажеборьбамножества есть единаясправедливость!Ивообще;единоеестьмногое.Ибочтотакоепосвоейсущностиэтисвойства?Бессмертные ли они боги или отдельные, с самого начала и до бесконечности действующиесами по себе существа?И если видимый намимир не есть нечто постоянное, неизменное, апредставляетвечнуюсменупоявленияиисчезновения,то,можетбыть,свойстваэтиобразуютиного рода метафизический мир, но не мир единства, каким видел его Анаксимандр заразвевающейся завесой множества, а мир бесчисленного множества вечных существ?»Уж непопаллиГераклитнаокольнуюдорогу,т.е.непришеллионопятькстольгорячоотвергаемомуимдвойственномумиросозерцанию—сОлимпомбесчисленныхбессмертныхбоговидемонов—т. е.многихреальностей—соднойстороны,икмиручеловеческому—сдругой,кмиру,которыйвидитпередсобойлишьстолбпыли,подымающейсяотборьбыолимпийцев,иблескбожественных копий, следовательно, только у одного бытия Анаксимандр искал убежища отопределенных известных свойств в метафизической области «неопределенного», так каксвойстваэтиявлялисьиисчезали,тоонотвергалвнихнастоящеенеизменноебытие.Неужелитеперьопятьбытиебудетказатьсяставшейвидимойборьбойвечныхсвойств?Нолегкоможетбыть,чтомыговоримобытиитолькопосвойственнойлюдямнедостаточностипознания,тогдакак в действительности самая сущность вещей не имеет никакого бытия, а есть только рядмногихистинных,вечносуществовавших,несокрушимыхреальностей?

Все это уловки и заблуждения, недостойные Гераклита.Он восклицает еще раз: «Единоеесть многое». Многие познаваемые нами свойства не представляют из себя ни вечныхсущностей(чемсчиталихвпоследствииАнаксагор),ниобманчивоймечтынашихчувств(какдумал Парменид); их нельзя отнести ни к неизменным, самостоятельным существам, ни кизменчивымпризракам,зарождающимсянамгновениевчеловеческомуме.Третья,помнениюГераклита,единственновозможнаягипотезатакова,чтоеенельзяпредугадатьдиалектическимчутьем,ибоонакажетсявеличайшейредкостьюдажевобластимистическихневероятностейи

неожиданныхкосмическихметафор.—МирестьиграЗевсаили,выражаясьязыкомприроды,играогняссамимсобою,единоевэтомсмыслеестьодновременноимногое.

Чтобы прежде всего объяснить введение огня как одной из сил, образующих мир, янапомнюотом,какимобразомразвилАнаксимандрсвоютеориюоводекакпервоисточнике.Соглашаясь в основе со взглядами Фалеса и подкрепляя и усиливая его наблюдения,Анаксимандр, тем не менее, не был убежден, чтобы до воды и кроме воды не было никакихдругихфакторовмироздания.Напротив,самаявлажность,казалосьему,образуетсяизтеплотыихолода, почему теплота и холод и должны считаться предшествующими ступенями воды,следовательно,первоначальнымисвойствами(причинами);когдаводавыходитизпервобытногосостояния «неопределенного», тогда и начинается бытие. Гераклит, который, как физик,соглашался с определением Анаксимандра, обозначает его теплоту, как дуновение, теплоедыхание, сухие пары, короче сказать, как огонь; об огне он высказывается в томже роде, какФалесиАнаксимандрвысказываютсяоводе:огоньвстречаетсянапутибытиявбесчисленныхпревращениях,ночащевсеговтрехглавныхвидах:ввидетеплоты,влажности,твердости.Ибовода,спускаясьвниз,обращаетсявземлю,аподнимаясьвверх,переходитвогонь,или,как,по-видимому,яснеевыразилсяГераклит:изморяподымаютсявверхтолькочистыепары,служащиепищей небесному огню созвездий; из земли же выходят темные, туманные пары, — имипитается влажность. Чистые пары представляют переход моря в огонь, нечистые — переходземливводу.Такимобразом,припостоянномдвижениивверхивниз,взадивперед,тудаисюдапроисходитпревращениеогня:огоньпереходитвводу,водавземлю,землясновавводу,аводавогонь.БудучипоследователемАнаксиандрапосвоимосновнымпонятиям,т.е.разделяявзглядыпоследнегонато,например,чтоогоньподдерживаетсяиспарениями,иличтоводапревращаетсячастью в землю, частью в огонь, Гераклит оставался самостоятелен и даже стоял впротиворечии с Анаксимандром в том отношении, что смотрел на холод, как на результатфизического процесса, тогда как Анаксимандр считал его равносильным теплоте, котораясовместно с холодом порождает влажность. Решить так было для Гераклита необходимо, ибоесли все должно превращаться в огонь, то, при всей вероятности такого превращения, всежемоглослучиться,чтонебылобыничего,чтослужилобыемуабсолютнойпротивоположностью.Поэтому Гераклит и называет холод теплотой в известной степени; это название он могутвердить без особого затруднения. Однако гораздо важнее этого уклонения от ученияАнаксимандра его дальнейшее согласие с ним; подобно последнему, Гераклит верит впериодически повторяющуюся гибель мира и в постоянное его возрождение из огня,уничтожающего вселенную. Период, в который мир объемлется всеобщим пожаром иуничтожается чистым огнем, характеризуется им в высшей степени странным образом, какстрастное к этому стремление и как потребность, а полное поглощение его огнем, какнасыщение. Остается теперь решить вопрос, как Гераклит понимал и обозначал вновьпробуждающееся стремление к образованиюмира и тех многочисленных форм, в которые онвыливался. Греческая поговорка, по-видимому, подтверждает мысль, что «сытость порождаетпреступление(Hybris)».И,действительно,намгновеньенапрашиваетсявопрос,невыводитлиГераклитидеюомногочисленностиизпонятияоHybris?Еслиотнестисьсерьезнокэтойидее,топрисветеее,нанашихглазах,образГераклитасовершенноменяется,гордыйблескегоглазпотухает, и нам становится ясно, почему позднейшая древность величала его «плачущимфилософом».НепредставляетливэтомслучаевесьмировойпроцессактнаказанияHybris?Неесть ли многочисленность результат преступления? Не следствием ли несправедливостиявляетсяпревращениечистоговнечистое?Неперенесеналивинавкореньвещей,междутемкакмирбытияивсехсуществ,хотяиосвобожденныйотнее,все-такипостоянно,вновьивновь,осужденнестинасебееепоследствия?

Это опасное слово, Hybris, есть в действительности пробный камень для всякогопоследователяГераклита; тут ондолженпоказать, правильнолионпонимает своегоучителя?Существуютливэтоммиревиновность,несправедливость,противоречие,страдание?

Да, восклицаетГераклит, но толькодля человека ограниченного, которыйнеберетмир вегоцелом,арассматриваеткаждоеявлениевотдельности;нодлямыслящегобоганет:длянеговсякоепротивоборствоявляетсягармонией,невидимойдляобыкновенногочеловеческогоглаза,нояснойдлятого,кто,какГераклит,подобенсозерцающемубогу.Передегоогненнымвзоромисчезаетпоследняякаплянесправедливости,приписываемойокружающемумиру;дажеглавноезатруднение, заключающеесяввопросе, какчистыйогоньможетпереходитьв стольнечистыеформы, он устраняет возвышенным уподоблением. Появление и исчезновение, созидание иразрушениесутьнебелеекакигра,которойвполнойневинностиинеподвергаясьнравственнойответственностипредаетсяхудожникидитя.И,подобнотому,какзабавляютсяхудожникидитя,забавляетсяивечноживойогонь,невинносозидаяиразрушаямир,итакаяиграпродолжаетсявтечениенеизмеримоговремени—вечности.Переходя то в воду, то в землю, громоздитоннаморепесчаныекучи,громоздитиразрушает.Времяотвременионвозобновляетсвоюигру.Намгновение наступает удовлетворение, затем им снова овладевает потребность творчества, каковладеваетпотребностьтворчествахудожником.Непреступление,новечноноваяжаждазабавывызываеткжизнидругиемиры.Дитяотбрасываетпрочьигруи,повинуясьневинномукапризу,вскоресновахватаетсязанее.Норазонсозидает,товсесоединяет,связываетипридаетсвоемусозданиюформызаконосообразныеисоответствующиевнутреннемураспорядку.

Так смотрит на мир только эстетик, который по художнику и по возникновению еготворения судит, что борьба между множеством может носить сама в себе законность исправедливость, что художник одновременно и творит, и созерцает свое создание, чтонеобходимость и игра, противоборство и гармония должны соединиться, чтобы породитьхудожественноепроизведение.

У кого хватит смелости требовать от такой философии еще этики с необходимымимперативом: «ты должен!» или даже ставить в упрек Гераклиту недостаток ее! Человекявляется как неизбежная необходимость и «несвободен» во всех своих действиях— если подсвободой понимать глупую претензию менять по произволу, как платье, свою essentia,претензию, от, которой до сих пор с вполне заслуженной насмешкой отворачивалась всякаясерьезная философия. Причина, почему так мало существует людей, сознательно живущих вlogosивсоответствиисовсевидящимокомхудожника,происходитоттого,чтодушиихвлажныичтозрениеислухчеловека,вообщеегоинтеллект,бываетдурнымсвидетелем,когда«мокраятина обволакивает его душу».Не спрашивается, почему это так, как не спрашивается, почемуогоньобращаетсявводуивземлю.Гераклитнесчиталсебяобязанным(какЛейбниц)указыватьна этот мир, как на самый лучший, для него было достаточно знать, что он есть прекрасная,бессознательная игра вечности. На человека Гераклит смотрит, как на существо неразумное,хотяинеоспаривает,чтоимуправляетзаконвседержащегоразума.Человеквовсенезанимаетпервенствующегоместавприроде;высшееявлениевней—огоньввидесолнцанапример,ноотнюдьненеразумныйчеловек.Есливсилунеобходимостивнеговходитизвестнаядоляогня,он становится несколько разумнее; но если он состоит только из воды и земли, то разум егостоитненавысокойступени.Изтого,чтоончеловек,ещенеследует,чтооннеминуемодолженпризнаватьlogos.Нопочемусуществуетвода?Почемусуществуетземля?ЭтотвопросГераклитсчитает гораздо более серьезным, чем вопрос о том, почему люди так глупы и дурны. Как всамом высшем, так и в самом ничтожном человеке обнаруживается одна и таже неизбежнаязаконосоразмерность и справедливость. Но если бы Гераклита спросить: «Почему огонь невсегдаостаетсяогнем,апереходиттовводу,товземлю?»,тоонответилбытак:«Этонечто

иное, как игра; не принимайте этого чересчур патетически, а, главное, не смотрите на это сточки зрения морали!» Гераклит описывает только окружающей его мир и смотрит на него стаким же чувством удовольствия, с каким смотрит художник на выходящее из его рукпроизведение.Печальным,унылым,склоннымкслезам,мрачным,желчным,пессимистичнымивообще достойным ненависти Гераклита находят только те, которые имеют причины бытьнедовольными его описанием человеческой природы. Но к таким людям со всеми ихсимпатиями и антипатиями, ненавистьюи любовью, он отнесся бы с полным равнодушиемиразветолькообратилсябыкнимстакогороданаставлением:«Собакиобыкновенновсегдалаютнатого,когонезнают»или«Ослумякинамилеезолота».

От такихнедовольныхиисходят бесчисленныежалобына темноту стиляГераклита, хотяникто,вероятно,неписалтакясно,какон.Правда,онписалкратко,вследствиечегоитемнодлялюдей,которыетолькопробегаюткнигу.Нокакможетфилософнамереннописатьнеясно—вчем обыкновенно упрекают Гераклита — это совершенно необъяснимо, если у него нетоснований скрывать свои мысли или мошеннически прикрывать словами их отсутствие.Шопенгауэрутверждает,что,дажеговоряособытияхобыденнойпрактическойжизни,следуетвсеми мерами избегать поводов к недоразумениям. Как же можно выражаться неясно инеопределенно в труднейших, требующих глубочайшего исследования, едва постигаемыхвопросах мышления и философии? Что же касается до краткости, тоЖан Поль высказываеттакоемнение:«Вобщемсовершенноправильно,чтоовсемвеликом—каковеликомуме,такио выдающейся оригинальности — выражаются кратко и (потому) темно; пусть холодный умсочтет это скорее нелепостью, чем бессмысленным пустословием. Дюжинные умы имеютотвратительную способность отыскивать в самых глубокомысленных изречениях отголосоксвоихходячихмнений».Впрочем,несмотряниначто,Гераклитнеизбежалсуждения«холодныхумов». Даже стоики судили о нем чрезвычайно поверхностно; его основное эстетическоевоззрение на игру пира они низвели на степень простой целесообразности, существующейякобы ради людей, так что в иных головах его понятия о природе превратились в грубыйоптимизмиприглашениевсякогосбродакplauditeamici.

Гераклитбылгорд; акогдауфилософаделодоходитдо гордости, то гордость этабываетвелика.Онникогданеимеетввидупублику,одобрениемассилиаплодисментысовременников.Одиноко брести — вот участь философа. Его дарование одно из самых необыкновенных, визвестномсмыследаженеестественных,ипосравнениюсоднороднымидарованиямиявляетсяисключительным и враждебным. Стена его самодовольства должна быть алмазная, чтобы небытьразбитойиразрушенной,таккаквсевосстаетпротивнего.Егопутькбессмертиюболеезатрудненисопряженсбольшимипрепятствиями,чемвсякийдругой;ивместестемниктонеможет с большей уверенностью, чем философ, надеяться достигнуть цели, так как онрешительнонезнает,начемондолжендержаться,еслиненаширокораскинутыхкрыльяхвсехвремен; презрение к современному и мимолетному составляет существенную черту великойприродыфилософа.Онобладаетистинойипустьколесовременикатитсякудахочет,никогданеизбежать ему истины. Весьма важно узнать о таких людях, что они некогда существовали.Никогда, например, нельзя было бы вообразить возможность гордости Гераклита. Всякоестремлениекпознанию,самопосебе,посамомусвоемусуществу,кажетсянеудовлетворенными не доставляющим удовлетворения. Поэтому человеку, нехорошо изучившему историю, такоецарственное самоуважение и такая самоуверенность единственного счастливого обладателяистины кажется невероятным. Такие люди живут в своей собственной солнечной системе, итам-тоиследуетихискать.ИПифагор,иЭмпедоклсверхчеловеческиценилисебяиотносилиськ себе с почти религиозным страхом, но узы сострадания, соединенные с величественнымубеждением в переселение души и в единство всего живого, приводили их к остальному

человечеству, к его исцелению и спасению. О чувстве же одиночества, пронизывавшегоэфесского пустынника храма Артемиды, можно составить себе некоторое понятие только пооцепенению в самых диких горных уединениях. Никакое всепревозмогающее чувствосострадания,никакоепроявлениежеланияпомочьисцелитьилиспастине сказываетсявнем.Он созвездие без атмосферы. Его взор, страшно устремленный внутрь себя, кажется извнемертвым и холодным, как бы ничего не видящим. Кругом непосредственно ударяются отвердыню его гордости волны заблуждений и превратностей, а он с отвращениемотворачиваетсяотних.Ноилюдиссердцемвгрудисторонятсяоттакоймаски,какбывылитойиз стали; в уединенной святыне, среди изображений богов, под холодной и величественно-спокойнойархитектуройтакоесуществокажетсяболеепонятным;средижелюдейГераклит,какчеловек, был просто невероятен, и если его и замечали смотрящим со вниманием на игрушумныхдетей, тодумалонвэтовремяотом,чтониодномучеловекупритакихусловияхнепришлобынаум:ондумалобигревеликогомировогоребенкаЗевса.Онненуждалсявлюдяхдаже для своих познаний; он ни во что не ценил все, чтомог бы узнать от них и что другиесущества старались выведать от него. Он очень невысоко ценил таких вопрошающих,собирающих сведения, словом таких исторических людей. «Я вопрошал и исследовал самогосебя»— говорит он о себе, применяя слово, употребляемое в тех случаях, когда вопрошаюторакула, как будто только он и никто больше не являлся истинным исполнителем изавершителемдельфийскогоправила—«познайсамогосебя».

Но то, что он узнавал, вопрошая этого оракула, считалось им за бессмертную мудрость,имеющую вечное значение, неограниченное влияние на будущее, подобно его прообразу, т. е.пророческимизречениямСивиллы.Этоговполнедостаточнодлясамыхотдаленныхпоколенийчеловечества,пустьонотолькопостараетсяистолковатьподобноизреченияморакулато,чтоонподобнодельфийскомубогу«иневысказываетинескрывает».Хотяонбезулыбки,прикрасиодуряющегофимиама, а скорейкакбы«спенойурта»возвещаетэтотеперь,но значениеэтодолжноиметьидлябудущихтысячелетий.Мирведьвечнонуждаетсявистине,асталобытьивечновГераклите,хотьон,Гераклит,внемненуждается.Чтоемузаделодоегославы,дославы«вечно сменяющихся волн смертных людей», как он язвительно восклицает. В его славенуждаютсялюди,нонеон;бессмертиюлюдейнуженон,ноемуненужнобессмертиячеловека,называемого Гераклитом. То, что он узрел, учение о законе в становлении и об игренеизбежностидолжноотнынебытьвечнозримо,онотдернулзавесусэтоговеличайшегоизвсехзрелищ.

Парменид

ПарменидбылполнейшейпротивоположностьюГераклита.ВтовремякаквкаждомсловеГераклитачувствуетсягордостьивеличиеистины,истины,познаннойпутеминтуитивным,анедобытой при помощи тщательных усилий логических выводов; в то время как он, словноохваченный наитием Сивиллы, созерцает, а не высматривает, познает, а не высчитывает, егосовременник,Парменид, тоже типпророкаистины,и вылитый словноизольда, а неиз огня,рассеивалвокругсебялучихолодногоколющегосвета.

УПарменидабылтолькооднажды,вероятно,впериодегоглубокойстарости,момент,когдаонпришелквсеединой,чуждойвсякойдействительностиисовершеннобескровнойабстракции;этот момент— единственный неэллинский за два столетия трагического периода, продуктомкоторого было учение о бытии, служил для его собственнойжизни пограничным камнем: онделил ее на два периода; но, вместе с тем, тот же момент делит и период досократовскогомышления на две половины: первую можно назвать Анаксимандровской, а вторую именноПарменидовской. Первый, более древний, период в собственном философском развитииПармениданоситнасебеещечертывлиянияАнаксимандра;вэтовремяонсоздалзаконченнуюфилософско-физическую систему, которая служила ответом на вопрос Анаксимандра. Когдавпоследствии его охватил ледяной холод абстракции, и он установил свое самое несложноеположениеобытииинебытии—тогда,вместесдругимиболеестарымиучениями,онподвергуничтожению и свою собственную систему. Но, по-видимому, он не совсем еще утратилродительскую нежность к сильному и красивому детищу своей молодости, и поэтому мыслышимотнеготакиеслова:«Правда,верныйпутьтолькоодин,ноеслибыктовздумалкогда-нибудь пойти другой дорогой, то мое прежнее учение и по своей доброкачественности, и посвоейпоследовательностиявляетсяединственноправильным».Чувствуясебяподзащитойэтогосоображения,Парменидотвелсвоейпрежнейфизическойсистемепочетноеиобширноеместодаже в том великом стихотворении о природе, которое, собственно говоря, должно былопровозгласить новый взгляд единственно верным путеводителем к истине. Эта родительскаяснисходительность, даже если она была виной некоторых ошибок, являлась остаткомчеловеческогочувствавнатуре,совершенноокаменевшейблагодарялогическойокоченелостиипочтипревратившейсявмыслящуюмашину.

Парменид,личноезнакомствокоторогосАнаксимандроммнекажетсяправдоподобнымикоторыйнетольковероятно,ноиочевидноисходилизегоучения,питалтакоеженедовериекполному отдалению мира, который существует, от мира, который только возникает, как иГераклит, пришедший к отрицанию бытия вообще. Оба они искали выход из этогопротивопоставления и из этой раздельности двоякого миропорядка. Тот скачок в«неопределенное» и «не подлежащее определению», благодаря которому Анаксимандр раз инавсегдапокончилсцарствомстановленияиегоэмпирическиданнымикачествами,—былнелегокдлятакихсамостоятельныхмыслителей,какГераклитиПарменид;онипыталисьсперваидтитакдалеко,кактолькомогли,аскачокониприберегалинатотслучай,когданогауженебудет чувствовать под собой твердой опоры, и придется прыгать, чтобы не упасть. Оба онинеоднократно созерцали тот мир, который так меланхолически был осужденАнаксимандром,какместопреступленияи,вместестем,какместопокаяниязанесправедливостьстановления.В своем созерцании Гераклит открыл, как мы знаем, какой удивительный порядок, какаяправильность и надежность обнаруживаются во всем возникающем: отсюда он заключил, чтосамо становление не может быть чем-то преступным и несправедливым. Совершенно иноезаметилПарменид;онсравнилмеждусобойкачестваинашел,чтоневсеониоднородны,ачто

их следует распределить по двум рубрикам. Если он сравнивал, например, свет и темноту, товтороекачество,очевидно,былотолькоотрицаниемпервого,итакразличалонположительныеи отрицательные качества, серьезно отдавшись работе найти и отметить всюду в природе этоосновное противоречие. Метод его при этом был следующим: он брал пару противоречий,напримерлегкоеитяжелое,тонкоеитолстое,активноеипассивное,исравнивалсобразцовымпротиворечием света и темноты: что соответствовало свету, было положительным, а чтосоответствовало темноте, былоотрицательнымкачеством.Еслионбрал,например, тяжелоеилегкое, то легкое оказывалось на стороне света, а тяжелое— на стороне темноты: и такимобразом тяжелое имело для него значение отрицания легкого; последнее же былоположительным качеством. Уже в этой методе обнаруживается настойчивая, недоступная длявнушений со стороны чувств, склонность к абстрактно-логическим приемам. Тяжелое оченьнагляднопредставляетсядлячувствкачествомположительным,ноэтонискольконепомешалоПармениду считать его отрицательным качеством. Точно так же землю в противоположностьогню,холодноевпротивоположностьтеплому,плотноевпротивоположностьтонкому,женскоев противоположность мужскому, пассивное в противоположность активному— он обозначалтолькокакотрицания:такчтовегоглазахэмпирическиймирраспадалсянадверазъединенныесферы: на область положительных качеств— с светлым, огненным, теплым, легким, тонким,активным,мужскимхарактером—инаобластькачествотрицательных.Последниевыражают,собственно,тольконедостаток,отсутствиедругих,положительных,качеств;онописывал,такимобразом, сферу, в которой отсутствуют положительные качества, как обладающую темным,земляным,холодным,тяжелым,плотнымивообщеженственно-пассивнымхарактером.Вместовыражений«положительный»и«отрицательный»онупотреблялопределенныйтермин«сущий»и«несущий»иблагодаряэтомупришелктомуположению,чтоэтотсамыймирнаш,вопрекимнениюАнаксимандра,заключаетвсебенечтосущее—следовательно,инечтонесущее.Сущееследует искать не внемира и не над нашим горизонтом; но здесьже, перед нами, и всюду, вкаждомстановлениизаключенонечтосущее,ионодеятельно.

Но при этом ему оставалось еще дать более точный ответ на вопрос: «Что такоестановление?»— и вот тот момент, когда ему приходилось делать прыжок, чтобы не упасть;хотя, быть может, для таких натур, как Парменид, даже сам прыжок равнозначен падению.Довольно, мы попадаем теперь в туман, в мистику qualitates ocultae, и даже отчасти вмифологию. Подобно Гераклиту, Парменид созерцает всеобщее становление и вечно текущее(Nichtverharren)иможетобъяснитьсебеисчезновениетолькотем,чтоповинновэтомнесущее.Ибокакможет сущеебытьповиннымвисчезновении!Точно такжеи возникновениедолжнобытьвозможноблагодарянесущему:ибосущеевсегдаестьинеможетнивозникнутьвпервыеиз себя, ни объяснить другого возникновения. Таким образом, как возникновение, так иисчезновение происходят благодаря отрицательным качествам. Но возникающее имеетизвестноесодержание,аисчезающееутрачиваеттаковое;следовательно,этопредполагает,чтовобоих процессах участвуют положительные качества — это же и есть содержание. Короткоговоря,получаетсяположение: «для становлениянеобходимокак сущее, такине сущее; когдаонивзаимнодействуют,тополучаетсястановление».Нокаксходятсявоединоположительноеиотрицательное?Неследуетли,напротив,ожидать,чтоонивечнобудут,какпротивоположности,разбегаться в разные стороны и благодаря этому сделают невозможным всякое становление?ЗдесьПарменидапеллируеткqualitasoccultae(сокрытоекачество),кмистическомувзаимномустремлениюпротивоположностейприближатьсяипритягиватьсядругакдругу,иолицетворяетэту противоположность под именем Афродиты, в виде эмпирически известного взаимногоотношения мужского и женского начала. Сила Афродиты и соединяет воединопротивоположное:сущееинесущее.Страстноежеланиесводитьвоединовзаимноборющиесяи

взаимноненавидящиедругадругаэлементы:результатомявляетсястановление.Когдастрастноежелание удовлетворено, то ненависть и внутренняя взаимная борьба снова гонят в разныесторонысущееинесущее,—итогдачеловекговорит:«вещьисчезает!»

Но ни для кого не проходит безнаказанным соприкосновение с такими ужаснымиабстракциями,как«сущее»и«несущее»;кровьзастываетвжилах,когдакоснешьсяих.Водинпрекрасный день Пармениду пришла в голову удивительная мысль, которая, по-видимому,лишалавсякогозначениявсеегопрежниекомбинации,такчтоемухотелосьдажеотброситьихвсторону,словнокошелексостарыминикуданегоднымимонетами.Обыкновеннодумают,чтовданномслучаеимелзначениетакжеивнешнийтолчок,анетольковнутренняянеобходимостьвпоследовательномразвитиитакихпонятий,как«сущее»и«несущее»:знакомствостеологиейстарого, много скитавшегося рапсода, певцамистического обоготворения природыКсенофанаизКолофона.НеобыкновеннуюжизньвелКсенофан,будучистранствующимпоэтом,иблагодарясвоим скитаниям он стал очень образованным человеком, и многому мог бы научить других,умеяипорасспроситьипорассказать.Гераклитпоэтомуисчиталегооднимизмногосведущихлюдейи,вообще,причислялегок«историческим»натурам,вуказанномвышесмысле.Откудаикогда явилось у него мистическое стремление к единому и вечно пребывающему в покое,—этого никто не может решить; быть может, это лишь концепция старца, ставшего, наконец,оседлым и умственному взору которого, после тревог его скитальческой жизни и посленеустанного изучения и исследования, чем-то высшим и величайшим представлялосьбожественное спокойствие и пребывание всех вещей в лоне пантеистического изначальногомира.Впрочем,мнепредставляетсясовершеннослучайным,чтоименноводномитомжеместе,вЭлее,жилинекотороевремясовместнодвачеловека,изкоторыхкаждыйпришелкконцепцииединства;онинеобразуютникакойшколыинеимеютничегообщего,чемуодинизнихмогбынаучиться у другого, а затем научить в свою очередь. Ибо происхождение этой концепцииединстваукаждогоизнихсовершенноотличное,дажепрямопротивоположное,чемудругого;иесликаждыйизнихвообщепознакомилсясучениемдругого,то,чтобытолькопонятьего,онидолжныбылиперевестиегонасвойсобственныйязыкНоприэтомпереводе,вовсякомслучае,идолжнобылопогибнутькакразвсеспецифическоевучениидругого.ЕслиПарменидпришелкединствусущегоисключительнопутеммнимойлогическойпоследовательностиивыкрутилэтоединство из понятая о бытии и не бытии, тоКсенофан является религиозныммистиком и сосвоиммистическимединствомпринадлежит,собственноговоря,кшестомустолетию.Еслионинебылтакойреволюционнойнатурой,какПифагор,то,всеже,вовремясвоихстранствований,был проникнут тем же стремлением исправлять, очищать и исцелять людей. Он — учительнравственности,новсеещевстадиирапсода;позжеонсделалсябысофистом.Всвоемсмеломпорицаниигосподствовавшихтогданравовиоценок,оннеимеетсебеподобноговГреции;иктомуже,впротивоположностьГераклитуиПлатону,онотнюдьнеудалялсявуединение,астоялперед лицом той публики, чье ликующее преклонение перед Гомером, чью страстнуюсклонность к почестям, получаемым на гимнастических праздничных играх, чье поклоненьекамням, имевшим человеческуюформу, он бичевал, преисполненный гнева и насмешки, а неругал,какТерзит.Онвысокодержалзнамясвободыиндивидуума;ивэтомпочтибезграничномразрыве со всеми условностями, он гораздо ближе стоит кПармениду, чем через упомянутоевыше божественное единство, которое он созерцал однажды, находясь в достойном того векасостоянии видения и которое с единым бытием Парменида едва имеет нечто общее ввыраженияхисловах,ноуже,вовсякомслучае,ничегопосвоемуисточнику.

Когда Парменид пришел к своему учению о бытии, он находился, скорее всего, вдиаметрально-противоположномнастроении.

И тогда, находясь в таком настроении, он подверг испытанию свои оба взаимно

действующих противоречия, страстное желание и ненависть которых образуют мир истановление, сущее и не сущее, положительные и отрицательные качества,— и неожиданно,преисполненныйнедоверчивости,оносталсяприпонятииотрицательногокачестванесущего.Но разве может нечто не существующее быть качеством? Или, ставя вопрос болеепринципиально: может ли нечто не существующее существовать? Единственная формапознания, которую мы тотчас же безусловно признаем, и отрицать которую было быравнозначительно безумию, это — тавтология А = А. Но именно эта тавтология неумолимовзывала к нему, говоря: чего нет, то и не существует! Что есть, то существует! Неожиданнопочувствовал он, какой ужасный логический грех тяготеет на его жизни; ведь он всегда безсомнений допускал, что существуют отрицательные качества, вообще не сущее, — что, впереводе на язык формул, равнозначительно А = не А: а ведь это способно только доказатьполнуюложностьмышления.Правда,соображалон,так,истакойжепревратностьюсудитвсечеловечество:онсамтолькопринималучастиевобщемпреступлениипротивлогики.Нотожесамо мгновение, которое уличило его в преступлении, осветило его блеском открытия, и оннашел принцип, ключ к мировой тайне; он нашел его в стороне от всякого человеческогозаблуждения;опираясьокрепкуюистрашнуюрукутавтологическойистины,оншагаеттеперьчерезбытиеинисходитвбезднувещей.

НапутитудаонвстречаетсясГераклитом—злосчастнаявстреча!Длянего,длякотороговсепокоилосьнастрожайшемразделениибытияинебытия,играантиномииГераклитакакразтеперьдолжнабылабытьглубоконенавистна;такоеположениекак:«мысуществуеми,втожевремя,несуществуем»,«бытиеинебытиесутьодновременноитожесамоеинетожесамое»,положение,благодарякоторомусновастановилосьмутныминеразборчивымвсе,чтоонсделаляснымиразгадал,—этоположениеприводилоеговярость:«Прочьсэтимилюдьми,—кричалон,—укоторых,по-видимому,двеголовыикоторые,однако,ничегонезнают!Ведьунихвсетечет,—такжеиихмысли!Онитупоизумляютсявещам,ноони,должнобыть,иглухиислепы,если они так смешивают все противоположности!»Неразумиемассы, прославленное игроювантиномииипревознесенноекаквысшаяформавсякогознания,являлосьдлянеготяжелыминепонятнымзрелищем.

Теперь он погрузился в холодные волны своих ужасных абстракций. О том, чтодействительно должно вечно пребывать, нельзя сказать «оно было», «оно будет». Сущее неможет возникнуть: ибо откуда оно могло бы возникнуть?Из не сущего?Но его нет и оно неможет ничего произвести. Из сущего? Но это значило бы производить себя самого. Так жеобстоитделоисуничтожением;онотакженевозможно,какпроисхождение(становление),каквсякая перемена, как всякий прирост, как всякая убыль. Вообще, имеет силу следующееположение:все,очемможносказать:«онобыло»или«онобудет»,несуществует;ноосущемникогданельзясказать:«ононесуществует».Сущеенеделимо:ибогдетавтораясила,котораямоглабыделитьего?Ононеподвижно:ибокудаономоглобыдвигаться?Ононеможетбытьнибесконечновеликим,нибесконечномалым:ибооновполне завершено, авполне завершеннаябесконечностьестьпротиворечие.Такноситсяоно,ограниченное,завершенное,неподвижное,всюдунаходясьвсостоянииравновесия,вкаждойточке;одинокосовершенное,подобноядру,ноневпространстве:ибо,втакомслучае,этопространствобылобывторымсущим.Нонеможетбыть нескольких сущих, ибо для того, чтобы разъединять их, должно бы было существоватьнечто, что не было бы сущим: допущение, которое уничтожает себя самого. Так существуеттольковечноеединство.

Но когда теперь Парменид снова обратил свой взор на мир становления, существованиекоторого раньше он пытался понять при помощи таких остроумных комбинаций, он сталнегодоватьнасвоиглазазато,чтоонивообщевидятстановление(происхождение),негодовать

насвоиушизато,чтоонислышатэтостановление.«Тольконеследуйтевнушениямслабыхглаз— так гласит теперь его императив — ни внушениям звучащего слуха или языка, но всеподвергайтеиспытаниюсилоймысли!»Такимобразом,онвыполнилввысшейстепениважную,хотя еще и очень недостаточную и, по своим последствиям, роковую первую критикупознавательного аппарата: разъединив необдуманно ощущения и способность мыслитьабстракции,т.е.разум,словноэтобылидвесовершеннораздельныеспособности,онразрушилтемисаминтеллектидалтолчокктомусовершенноошибочномуотделению«духа»от«тела»,которое, в особенности со времен Платона, таким проклятьем тяготеет над философией Всевосприятия чувств, — утверждает Парменид, — приводят только к заблуждениям; и самоеглавное заблуждение то, что они обманчиво внушают нам, будто существует также не сущее,будтои становлениеимеет бытие.Всямножественностьи пестрота известногонамиз опытамира, смена его качеств, порядок в процессе его восхождения и нисхождения, — все этобезжалостно отбрасывается в сторону, как простая видимость и заблуждение; здесь нечемуучиться;следовательно,всякийтруд,которыйкто-либозатрачиваетнаэтотложный,совершенноничтожныйикакбыизмышленныйчувствамимир, являетсяпростойрасточительностью.Ктовообще так думает, как думал тогда Парменид, тот перестает быть, в частности,естествоиспытателем:унегопропадаетвсякийинтерескявлениям,появляетсядажененависть,злоба,чтонетвозможностиизбавитьсяотэтоговечногообманачувств.Тольковэтихбледных,наиболееабстрактныхобщихвещах,вэтойпустойшелухесамыхнеопределенныхслов—толькоздесьикроетсятеперьистина,здесь,вэтомжилище,сотканномизпаутины;авозленее,этой«истины», сидит теперь философ, такой же бескровный, как и абстракция, и со всех сторонопутанный формулами, словно паутиной. Ведь паук жаждет крови своей жертвы, апарменидовский философ как раз и ненавидит кровь своейжертвы, кровь принесенной им вжертвуэмпирии.

Иэтобылгрек,порарасцветакоторогопочтичтосовпадаетсовременемвзрываионийскойреволюции. И греку тогда было возможно убежать от чрезмерно богатой действительности,словноотпростогошутовскогофантастическогосхематизма—невстранувечныхидей,какэтосделал,например,Платон,невмастерскуюсоздателямиров,чтобыуслаждатьздесьсвоивзорысредибезукоризненныхнетленныхизначальныхформвещей—авзакоченелыйсмертныйпокойсамого холодного, ничего не говорящего понятая о бытии? Да, мы поостережемся толковатьтакойзамечательныйфактположныманалогиям.Этобегствонебылобегствомотмиравдухеиндийскихфилософов,кнемупобуждалонеглубокоерелигиозноеубеждениевиспорченности,непостоянствеинесчастиисуществования;таконечнаяцель,покойвбытии,привлекалаксебене как мистическое погружение и какое-то всеудовлетворяющее и приводящее в восторгпредставление, которое для обыденного человека является загадкой и неприятностью.Мышлению Парменида совершенно чужд приводящей в опьянение туман индийского духа,присутствие которого, пожалуй, можно отчасти заметить у Пифагора и Эмпедокла:удивительным в этом факте, в это время является, напротив, как раз отсутствие туманного,окрашенного,одушевленного,отсутствиеформы,полнейшийнедостатоккрови,религиозностииэтическойтеплоты,абстрактносхематическое—иэтоугрека!—нопреждевсегопоразительноэнергичноестремлениекдостоверности,вэтотвекгосподствамифическогомышленияиничемне сдерживаемой фантазии. «Только одной достоверности молю я у вас, о боги!» — таковамолитваПарменида,—«ипусть этобудетлишьпростаядоскавморебезвестного,настолькоширокая, чтобы можно было лежать на ней! Все возникающее (становление), роскошное,пестрое, цветущее, приводящее в заблуждение, все привлекательное, все живое, — все этоберитедлясебя:идайтемнетолькоединственную,бедную,пустуюдостоверность!»

ВфилософииПарменидаслышатсязвукипрелюдииизпроблемыонтологии.Опытнигдене

давал ему бытия, каким он представлял себе его, но из того, что он мог его мыслить, онзаключал,чтоонодолжносуществовать:заключение,котороепокоитсянапредположении,чтомы обладаем органом познания, проникающим в сущность вещей и независимым от опыта.Материя нашего мышления, по мнению Парменида, вовсе не заключается в чувственныхвосприятиях,апривноситсяоткуда-тоиздругогоместа,извнечувственного.отвлеченногомира,кудамыимеемпрямойдоступприпомощимышления.УжеАристотельустановилпротиввсякихподобных умозаключений, что существование никогда не принадлежит к essentia, что бытиеникогда не принадлежит к сущности вещи. Именно поэтому от понятия «бытия» — essentiaкоторого и есть только бытие— вовсе нельзя прийти к existentia бытия. Логическая истинатакойпротивоположности«бытия»и«небытия»совершеннобессодержательна,еслинеможетбытьданлежащийвосновееепредмет, еслинеможетбытьданочувственноевосприятие,изкоторого и получена путем абстракции эта противоположность; без обратного отношения ксозерцанию она есть лишь игра представлениями, при помощи которой, в действительности,ничтонепознается.Ибопростойлогическийкритерийистины,какучитКант,именносогласиепознания с общими и формальными законами рассудка и разума есть conditio sine qua non,следовательно, и отрицательное условие всякой истины; но дальше логика не может идти иникакимисредствамионаневсилахоткрытьошибку,касающуюсянеформы,асодержания.Нолишьтольконачинаешьотыскиватьсодержаниедлялогическойистиныпротивоположения«чтоесть,тоесть;чегонет,тогонет»,то,насамомделе,невстречаешьничегодействительного,чтострого соответствовало бы этой противоположности; о дереве я могу сказать: «оно есть» всравнении со всеми остальными предметами; а также, что «оно становится» (делается) посравнениюснимсамимвкакой-либодругоймоментвремени;наконец,ямогусказать«егонет»,например, «оно еще не дерево», пока я, например, имею в виду куст. Слова — это толькосимволыдляобозначенияотношенийвещейдругкдругуикнам,инигдеонинесоприкасаютсяс абсолютнойистиной:и самое слово«бытие»обозначает тольконаиболееобщееотношение,связывающее все предметы точно так же и слово «небытие». Но если невозможно доказатьсуществования самих вещей, то взаимное отношение вещей, так называемое, «бытие» и«небытие»нинашагнемогутприблизитьнаскистине.Припомощисловипонятоймыникогданевыберемсязапределыотношений,мыникогданедостигнемкакой-тосказочнойпервоосновывещей; и даже в чистых формах чувственности и рассудка, во времени, пространстве ипричинности,мыненаходимничего,чтопоходилобынаveritasaeterna.Субъект,безусловно,нев состоянии видетьипознаватьчто-нибудь, помимо себя самого: оннеможет выйтииз себя,настольконеможет,чтопознаниеибытие—этодвенаиболеепротиворечивыесферы.ИеслиПарменидвневышколеннойнаивноститогдашнейкритикиинтеллектамогвоображать,чтоотвечносубъективногопонятияонпридетксамо-по-себесуществующемутовнастоящеевремя,после Канта, это признак дерзкого невежества, когда некоторые, в особенности среди плохообразованных теологов, желающих играть роль философов, ставят задачей философии«постигнутьсознаниемабсолютное».Так,например,«„абсолютное“ужеесть,—какже,иначе,можно было бы искать его?» — как, например, выразился Гегель; или как говорит Бенеке:«бытие как-нибудь должно было быть дано нам, оно как-нибудь достижимо для нас, так как,иначе,мыникогданеимелибыпонятиябытия».Понятиебытия!Какбудтобысамаэтимологияслова не доказывает его самого жалкого эмпирического происхождения! Ибо esse («быть»)означает в сущности только «дышать»: если человек применяет его ко всемдругим вещам, тотемсамымонубеждениевтом,чтосамдышитиживет,переносит,припосредствеметафоры,т. е. чего-то нелогичного, на все другие вещи и понимает их существование как дыхание, поаналогиисчеловеческим.Носкоропервоначальноезначениесловаутрачивается:однаковсегдаможно видеть, что человек представляет себе существование других вещей по аналогии с

собственным существованием, т. е. антропоморфно, и, во всяком случае, при посредственелогичного перенесения. Даже для самого человека, следовательно, оставляя в стороне этоперенесение,положение«ядышу,следовательно,естьбытие»совершеннонедостаточно:противнегоможносделатьтожесамоевозражение,чтоипротивположенияambulo,ergosumилиergoest.

Другое понятие, с большим содержанием, чем понятие сущего, и также уже найденноеПерменидом, хотя он и не воспользовался им еще так искусно, как его ученик, Зенон, это—понятие бесконечного. Не может существовать ничего бесконечного: ибо такое допущениеприводит к противоречивому понятию законченной бесконечности. Теперь, так как нашадействительность,нашсуществующиймирповсюдуимеетхарактерзаконченнойбесконечности,то,посвоейсущности,онявляетсялогическимпротиворечием,и,вместестем,противоречиемреальным, он есть заблуждение, ложь, призрак. Зенон пользовался в особенности косвеннымметодом доказательства: он говорит, например, «не может быть движения от одного места кдругом: ибо, если б такое было, то бесконечность была бы дана законченной, а этоневозможно». Ахиллес не может догнать черепахи, которая находится впереди него нанебольшойскачек;ибо,чтобытолькодостигнутьтогопункта,откоторогочерепаханачаласвойбег, он должен был бы уже пробежать бесчисленное количество и бесконечно многопространств;именносперваполовинутогопространства,затемчетверть,затемвосьмуюдолю,наконец,шестнадцатуюит.д. in infinitum.ЕслиАхиллес,насамомделе,нагоняетчерепаху,тоэто явление не логическое; следовательно, во всяком случае, не истина, не реальность, неистинноебытие,атолькообман,заблуждение.Ибоникогданевозможнозакончитьбесконечное.Другойпопулярныйобразчикэтогоученияестьлетящаяивсежеобретающаясявпокоестрела.В каждый момент своего полета она занимает известное положение: в этом положении онанаходитсявпокое.Можетлисуммабесконечногочислаположенийпокоябытьтождественнойдвижению? Может ли теперь покой, повторенный бесконечное число раз, быть движением,следовательно, своею собственной противоположностью? Бесконечное служит здесь как быкрепкойводкойдлядействительности,—внейонаирастворяется,иисчезает.Ноеслипонятия—незыблемы,вечныисущи—абытиеимышлениедляПарменидасовпадаютмеждусобой,—если,следовательно,бесконечноеникогданеможетбытьзаконченным,еслипокойникогданеможет стать движением,— то воистину стрела вовсе и не совершала полета: она вовсе и непокидаласвоегоместаипребывалавпокое,инепротеклониодногомгновениявремени.Илииначеговоря:вэтой,такназываемой,нолишьмнимой,действительностинетнивремени,нипространства,нидвижения.Вконцеконцов,исамастрела—обман:ибоонаберетсвоеначаловомножестве, в созданной чувствамифантасмагории не единого. Если допустить, что стрелаимеетбытие,тогдаонадолжнабытьлишенадвижения,времени,становления (происхождения— inqevorden), она должна быть окоченелой и вечной — невозможное представление! Еслидопустить, что движение истинно реально, то не может быть никакого покоя, следовательно,никакого положения для стрелы, а также никакого пространства — невозможноепредставление!Колидопустить,чтовремяреально,тоононеможетбытьбесконечноделимо;время, которое потребовалось стреле, должно было бы состоять из ограниченного числавременныхмоментов, каждый из этихмоментов должен был бы быть неделимым (atomon)—невозможноепредставление!Всенашипредставления, лишь толькоих эмпирическиданноеизаимствованное из наглядного мира содержание принимается за veritas aeterna, приводят кпротиворечиям. Если есть абсолютное движение, то нет никакого пространства; если естьабсолютное пространство, то нет никакого движения; если есть абсолютное бытие, то нетникакогомножества;еслиестьабсолютноемножество,тонетникакогоединства.Ведьвсякомудолжнобытьясно,какмалоспомощьютакихпонятиймыпроникаемдосердцавещей,иликак

мало мы таким образом можем распутать узел реальности: и Парменид и Зенон, напротив,твердо признавали истину и несомненную действительность понятий, и наглядный мир ониотвергают, как противоположность истинным и несомненно действительным понятиям, какобъективацию нелогичного и вполне противоречивого. При всех своих доказательствах ониисходятизсовершеннонедоказуемого,даженевероятногопредположения,чтовнашихпонятияхмыобладаемрешительнымвысшимкритериембытияинебытия, т. е. критериемобъективнойреальности и ее противоположности: не понятия эти должны доказать себя и исправлять наявленияхдействительности,—таккакведьфактическиониотвлеченыотнее,—а,напротив,онидолжныизмерятьисудитьодействительности,и,вслучаепротиворечиялогическому,дажеосуждать ее. Чтобы обеспечить за понятиями эти судейские права, Парменид должен былприписать им то самое бытие, которое он вообще только и считал за бытие:мышление и тотединый,не знающийпрошлого (unqewordene), совершенныйшарсущегонебылиужетеперьвего глазах двумя различными родами бытия, ибо не может быть двойственности бытия. Такнеизбежновозниклачрезвычайносмелаямысльобъявитьтождественнымимышлениеибытие;никакаяформасозерцания,никакойсимвол,никакоесравнение,—ничтонемоглоздесьприйтинапомощь;мысльэтусовершеннонельзябылосебепредставить,ноонабыланеобходима;дажеболее, в этой невозможности наглядного представления она праздновала величайшей триумфнад миром и над требованиями чувств. Мышление и это, имеющее узловато-круглую форму,насквозь мертвенно-массивное и оцепенело-неподвижное бытие должны, согласнопарменидовскомуимперативуикужасувсякойфантазии,совпадатьвоединоибытьсовершенноодним и тем же. Пусть это тождество противоречит чувствам! Как раз это и служитручательствомтого,чтоононепроистекаетизчувств.

Против Парменида можно было, впрочем, привести несколько сильных argumenta adhominemилиexconcessis;возраженияэтихотяинемоглибывытеснитьсамуистину,однакоонимогли бы обнаружить ошибочность абсолютного отделения мира чувств от мира понятой иложность отождествления бытия и мышления. Во-первых: если мышление разума в понятияхреально, то должны обладать реальностью также и множество и движение, ибо мышлениеразумаобладаетдвижением,ипритомэтоестьдвижениеотпонятиякпонятию,следовательно,внутримножествареальностей.Противэтогонетникакихуверток,—совершенноневозможнопредставлять себе мышление в виде закоченелого пребывания в покое, в виде вечно-неподвижногосамодовлеющегомышления(Sichseldst-Denken)единства.Во-вторых:есличувстваприводяттолькокобмануивидимости,иесливдействительностисуществуеттолькореальноетождествобытияимышления,—точтожетакоесамичувства?Вовсякомслучае,такжетольковидимость: так как они не совпадают с мышлением, а их продукт, чувственный мир, несовпадаетсбытием.Ноеслисамичувстваявляютсявидимостью,тодлякогожеониявляютсятаковой? Как могут они, не обладая реальностью, все же вводить в заблуждение? Не сущееникогда не может обманывать. Следовательно, это «откуда?» это «почему?» обмана,заблуждения и видимости остается загадкой, даже противоречием. Под этими argumenta adhominemмыразумеем возражение о находящемся в движении разумеи возражение о причиневидимости.Изпервоговыражениядолжнабылабывытекатьреальностьдвиженияимножества,из второго — невозможность парменидовской видимости, — если признать обоснованнымглавное учение Парменида о бытии. Это главное учение гласит лишь, что только одно сущееимеетбытие,несущегоженет.Ноеслидвижениеестьтакоебытие,токнемуприменимовсето,что вообще и в частности применимо к сущему: оно не возникло в прошлом, оно вечно,неразрушимо,ононеувеличиваетсяинеуменьшается.Ноесливидимостьустраняетсяизэтогомира с помощью указанного выше вопроса «откуда эта видимость?»; если сцена такназываемого становления, перемены, наше многообразное, не ведающее покоя, пестрое и

богатоесуществование(Dasein)можетнестрашитьсяпарменидовскогоотрицания,тоэтотмирсменыиизмененияследуетохарактеризоватькаксуммутакихистинносуществующихивечноодинаковопребывающихсущностей.Само собойразумеется, чтоипри такомвзглядена вещиотнюдьнеможет быть речи о каком-либоизменении в строгом смысле этого слова, о каком-либостановлении.Нотеперьмножествоимеетистинноебытие,всекачестваимеютистинноебытие;равнымобразомидвижение,иокаждоммоментевэтоммире,еслидажеэтислучайновзятыемоментыотдаленыдругаотдругацелымитысячелетиями,можнобылобысказать:всесуществующеевнем(вмире)истинныесущности,всевместеикаждаявотдельности.Всеониздесь налицо одновременно, неизменные, неуменыненные, без прироста, без убыли. Спустятысячелетиемиртотже,ничтонеизменилось.Если,несмотрянаэто,мирсегоднявыглядиттак,а завтра совершенно иначе, то это не обман, не одна лишь видимость, а следствие вечногодвижения. Истинно сущее объято то одним движением, то другим, оно движется то друг сдругом,топорознь,товверх,товниз,одновдругое,одночерездругое.

Анаксагор

Сэтимпредставлениеммыужевступаемв сферуученияАнаксагора.ОнсполнойсилойвыдвинулпротивПарменидаобавозражения:возражениеонаходящемсявдвижениимышлениии возражение о причине видимости, но, подобно всем позднейшим философам иестествоиспытателям,иАнаксагорпризнал главноеположениеПарменида.Всеониотрицаютвозможностьстановления (возникновения)иуничтожения,какэтопредставляетсебепростойнарод и как это, хотя и с большей осторожностью, но все еще неосмотрительно, допускалиАнаксимандр и Гераклит. Отныне подобное мифологическое возникновение из ничего,исчезновениевничто,такоепроизвольноепревращениеничеговничто,такуюсвободнуюсмену,удаление и приобретение качеств — отныне все это находили лишенным смысла: равнымобразом,ивсилутехжеоснований,такжеотносилиськвозникновениюмногогоизединогомногообразных качеств — из единого первокачества, короче, к выведению мира из единогоизначальноговещества,наманерФалесаилиГераклита.Теперь,напротив,ибыла,собственноговоря, поставлена проблема перенести учение о не возникшем в прошлом и непреходящембытиинаэтотналичныймир,неприбегаяктеориивидимостииобманаблагодарячувствам.Ноеслиэмпирическиймирнедолженбытьвидимостью,есливещейнельзявыводитьизничего,атакже из единого нечто, то сами эти вещи должны содержать в себе истинное бытие, ихвещество и содержание должны быть безусловно реальны, и всякая перемена может касатьсятолько формы, т. е. положения, порядка, группировки, смешения, удаления этих вечныходновременносуществующихсущностей.Этотожесамое,чтововремяигрывкости:всегдатежекости,но,падаятотак,тоиначе,ониозначаютдлянаснечторазличное.Всеболеедревниетеории приходили к первоэлементу, как к тому, что служит лоном и причиной становления,будетлиэтовода,воздух,огоньилинеопределенноеАнаксимандра.Вопрекиэтому,Анаксагорутверждает теперь, что из одинакового никогда не может произойти неодинаковое, и что изединогосущегоникогданельзяобъяснитьперемены.Станемлимыэтодопущенноенамиединоевещество представлять себе тонким или толстым, никогда мы, при помощи подобногоуплотненияилиутончения,неполучимтого,чтомыхотелибыобъяснить:множествакачеств.Ноеслимирфактическиполонсамыхразнообразныхкачеств,токачестваэти,еслионинесутьпростая видимость, должны иметь бытие т. е. они должны быть вечны, не знать прошлого,должны быть непреходящи и всегда существовать все вместе. Но они не могут быть простойвидимостью, так как вопрос «откуда эта видимость?» остается без ответа, более того, он самотвечаетсебе:нет!Древнейшиеисследователихотелиупроститьпроблемустановлениятем,чтодопускали одну только субстанцию, которая носит в своих недрах возможность всякогостановления; теперь, напротив того, говорят: есть бесчисленное количество субстанций, ноникогда нет их больше или меньше, никогда нет новых. Только движение всегда сноваперетасовывает их; а что движение есть истина, а не простая видимость, — это Анаксагордоказывал, вопреки мнению Парменида, несомненной последовательностью нашихпредставленийвмышлении.Следовательно,темсамым,чтомымыслимиимеемпредставления,мынепосредственнопроникаемвистинудвиженияипоследовательности.Такимобразом, вовсяком случае, устраняется с пути окоченевшее, пребывающее в покое,мертвое, единое бытиеПарменида; естьмного сущих, и это также несомненно, как и то, что все этимногие сущие(существования, субстанции) находятся в движении. Перемена есть движение — но откудаберется движение? Бытьможет, движение это совершенно не затрагивает истинной сущноститех многих независимых, изолированных субстанций, и не должно ли оно, согласнострожайшемусмыслупонятиясущего,оставатьсядлянихсамопосебечуждым?Или,несмотря

наэто,принадлежитлионосамимвещам?Мыстоимпередважнымрешением:смотряпотому,куда мы склонимся, мы вступим в область или Анаксагора, или Эмпедокла, или Демокрита.Затруднительный вопрос должен быть поставлен: если есть много субстанций и эти многиесубстанциинаходятсявдвижении,точтодвижетих?Самилионивзаимноприводятдругадругавдвижение?Бытьможет,ихдвижеттолькосилатяжести?Иливсамихвещахестьмагическаясила притяжения и отталкивания? Или причина движения лежит вне этих многих реальныхсубстанций?Илиставявопросболееточно:еслидвевещиобнаруживаютпоследовательность,взаимноеизменениесвоегоположения,тоотнихлисамихисходитэтоизменение?Иследуетлиэто объяснять механически или магически? Или, в случае невозможности этого, есть нечтотретье,чтоприводитихвдвижение?Это—нехорошаяпроблема:ибоисамПарменидмогбыпризнать, что есть много субстанций, однако, он все еще мог бы доказать, вопреки мнениюАнаксагора, невозможность движения. Он мог сказать так: возьмите две, сами по себесуществующие,сущности;пустькаждаяизнихобладаетсовершенносвоеобразным,безусловносамостоятельным бытием,— а таковы и суть анаксагоровские субстанции;— никогда они, втакомслучае,немогутстолкнутьсядругсдругом,никогдаонинебудутдвигаться,притягиватьдругдруга;междуниминетникакойпричиннойсвязи,никакогомоста,онинесоприкасаютсядругасдругом,онинебеспокоятдругдруга,имнетделадругдодруга.Толчок,втакомслучае,совершеннотакженеобъясним,какимагическоепритяжение;чтобезусловночуждодругдругу,тонеможетоказыватьдругнадруганикакоговоздействия;аследовательно,неможетдвигатьсяи двигать. Парменид даже еще добавил бы: единственный выход, остающийся вам, это —приписатьдвижениесамимвещам;нотогдавсето,чтовызнаетеивидитекакдвижение,будетлишьобманом,анеистиннымдвижением,ибоединственнымродомдвижения,котороемоглобы быть свойственно тем безусловно своеобразным субстанциям, было бы лишьсамостоятельноедвижениебезвсякоговоздействия.Новедьвыкакразидопускаетедвижениедля того, чтобы объяснись эти действия перемены, изменение положения в пространстве,изменениевообще;корочеговоря,чтобыобъяснитьпричинностьивзаимныеотношениявещей.Но как раз эти действия и остаются без объяснения и они продолжают быть так жепроблематичны,какираньше:поэтомусовершеннонепонятно,радичегонужнобылодопускатьдвижение,таккаконосовсемнедаеттого,чегомыожидалиотнего.Движениенесвойственносущностивещей,ионовечночуждоим.

Эти противники неподвижного единства Элеатов, соблазняясь предрассудком,возникающим из чувственного восприятия, легко могли игнорировать такую аргументацию.Ведь так кажется неопровержимым, что все истинно сущее представляет собою тело,заполняющее известное пространство, комок материи, большой или малый, но, во всякомслучае, пространственно протяженный: так что два или несколько таких комков не могутзаниматьодногои тогожепространства.ПритакомпредположенииАнаксагорипринял, какпозднееиДемокрит,чтотеладолжнысталкиваться,еслионивсвоихдвиженияхвстретятсядругсдругом;чтоонидолжныбудутоспариватьдругудругаодноитожепространство,ичтоэтаборьба и есть причина всех изменений. Другими словами: те совершенно изолированные,вполне и сплошь разнородные и вечно неизменные субстанции мыслились, однако, неабсолютно разнородными, а все они, за исключением одного специфического, совершенноотличного качества, обладали все же совершенно однородным субстратом, представляя собойкусокматерии,заполняющейпространство.Ихсопричастиематериииделалоиходинаковыми,ипоэтому-тоонимогливоздействоватьдругнадруга,т.е.сталкиваться.Вообще,всепеременызависелиотнюдьнеотразнородностисубстанций,аотиходнородности,какматерии.Здесь,вэтихдопущенияхАнаксагора,кроетсялогическаяошибка:истинносамопосебесущеедолжнобыть совершеннобезусловноицелостно, ононеможет, следовательно, ничегопредполагать в

качествесвоейпричины—тогдакаквсеэтианаксагоровскиесубстанцииимеютведьещенечтоих обусловливающее, материю, и уже предполагают ее существование например, субстанция«красное» была для Анаксагора не только красное само по себе, но, кроме того, скрытымобразом, и куском материи, лишенной всяких качеств. Только благодаря последней «красноесамопосебе»оказываловоздействиенадругиесубстанции,непосредствомкрасного,атем,чтоне красное, некрашенное, вообще качественно неопределенное. Если б красное строгопринималоськаккрасное,каксамаистиннаясубстанция, следовательно,безуказанноговышесубстрата, тоАнаксагор, наверное, не решилсябы говорить о воздействиикрасногона другиесубстанции,например,втакомроде,что«красноесамопосебе»посредствомтолчкаразвиваетдальшедвижение,воспринятоеимот«телесногосамопосебе».Тогдабылобыясно,чтотакоеистинносущееникогданемоглобытьприведеновдействие.

Чтобы по достоинству оценить необыкновенные преимущества в предположенииПарменида, необходимо обратить внимание на противников Элеатов. Какие затруднения —Парменид избежал их — ни предстояли Анаксагору и всем, верившим во множествосубстанций, когда перед ними возникал вопрос: «Как много субстанций?», тем не менееАнаксагор решился сделать прыжок, закрыл глаза и заявил: «бесконечноемножество». Такимобразомон освободился, по крайнеймере, от необходимостипредставить невероятно трудноедоказательство существования определенного числа элементарных веществ. Так как этибесконечно многие изначальные элементы должны были существовать от предвечности, безувеличения, и неизменно, то указанное выше допущение заключало в себе противоречие:бесконечностьмыслиласьвнемзамкнутой,законченной.Корочеговоря,множество,движение,бесконечность, изгнанные Парменидом при помощи его удивительного положения о единомбытии,сновавернулисьизсвоегоизгнания,направилисвоиударынапротивниковПарменидаинанеслиимтакиераны,откоторыхнетисцеления.Очевидно,противникиэтинеимеютузкогопредставления об ужасной силе этих элеатских мыслей; не может быть никакого времени,никакого движения, никакого пространства, ибо все это мы можем мыслить только какбесконечное, и, притом, во-первых, как бесконечно-великое, а во-вторых, как бесконечно-делимое; но все бесконечное не имеет никакого бытия, не существует, этого никто не можетподвергать сомнению, раз он строго понимает смысл слова «бытие» и считает невозможнымсуществование чего-либо противоречивого, например законченной бесконечности. Но еслиименно действительность все проявляет нам только в форме законченной бесконечности, то,очевидно, что она сама себе противоречит, следовательно, не играет никакой истиннойреальности. Но если бы те противники вздумали возражать и сказали: «ведь в самом вашеммышлении есть последовательность, следовательно, и ваше мышление могло бы быть нереально,аблагодаряэтомуононичегонедоказывалобы»,—тоПарменид,бытьможет,ответилбытакже,каквподобномжеслучае,наподобноежевозражение,ответилКант:«Хотяямогусказать,чтомоипредставленияследуютдругзадругом,ноэтозначиттолько:мызнаемих,какнаходящиеся во временной последовательности, т. е. сообразно форме внутреннего чувства.Время, поэтому, не есть нечто само по себе, а также не какое-либо свойство (Bestimmimg),объективно принадлежащее вещам». Следовательно, необходимо было бы различать чистоемышление, которое безвременно, подобно Парменидовскому бытию, и сознание об этоммышлении, и это сознание уже придавало бы мышлению форму видимости, а потомупоследовательности, множества и движения. Вероятно, Парменид воспользовался бы этимвыходом;впрочем,тогдапротивнегоможнобылобыпривеститожесамоевозражение,какоесделал против Канта и А. Спир… Во-первых, ясно, что я ничего не могу знать опоследовательностикактаковой,есливмоемсознаниинетследующихдругазадругомзвеньевэтой последовательности. Представление последовательности, следовательно, само вовсе не

последовательно, а потому оно также совершенно отлично от последовательности нашихпредставлений. Во-вторых, допущение Канта заключает в себе такие очевидные абсурды, чтоприходитсяудивляться,каконмогихнезаметить.ЦезарьиСократ,согласноэтомудопущению,собственнонеумерли,онитакжеживы,какдветысячилеттомуназад,иэтотолькокажется,чтоониумерли—всеэтовсилуособенногоустройствамоего«внутреннегочувства».Будущиелюдиживутужетеперь,иесливнастоящуюминутуониневыступаютещекакживые,—новэтом также повинно устройство нашего «внутреннего чувства». Здесь прежде всего возникаетвопрос: как могут начало и конец самой сознательной жизни, совместно со всеми еевнутренними и внешними чувствами, существовать только в форме внутреннего чувства: ведьфакт тот, что совершенно нельзя отрицать реальности изменения. Гони ее в окно, она сновапрокрадется сквозь замочную скважину. Пусть далее скажут: «мне только кажется, чтосостоянияипредставленияизменяются»,—тоужеэтасамаявидимостьестьнечтообъективносуществующее,ивнейпоследовательностьобладаетнесомненнообъективнойреальностью,инечто действительно следует в последовательном порядке. Кроме того, необходимо заметить,что вся критика разумаможет иметь основание и право только при том предположении, чтосами наши представления являются нам такими, каковы они в действительности. Если бы ипредставленияявлялисьнамвиномвиде,чемониестьнасамомделе,тоиобнихнельзябылобы сделать никакого действительного утверждения, следовательно, нельзя было бы создатьникакой теории познания и никакого «трансцендентального» исследования, имеющегообъективноезначение.Новедьнеподлежитсомнению,чтонамнашипредставленияявляютсявпоследовательномпорядке.

Размышление об этой не подлежащей сомнению последовательности и подвижностипривелотеперьАнаксагоракзамечательнойгипотезе.Очевидно,представлениясамиприводилисебя в движение, их ничто не толкало, и вне самих себя они не имели никакой причиныдвижения. Итак, сказал он себе, есть нечто, что в себе самом содержит причину и началодвижения;во-вторых,онзамечает,чтоэтопредставлениеприводитвдвижениенетолькосебя,но также еще нечто совершенно отличное: тело. Следовательно, он открыл в самомнепосредственном опыте действие представлений на протяженную материю, котороеобнаруживается в виде движения последней. Это имело в его глазах значение факта, и емутолько между прочим хотелось объяснить и этот факт. Довольно, он обладал теперьрегулятивной схемойдлядвижения вмире, имир этотонмыслил теперь то в видедвиженияистинныхизолированныхсущностей,обусловленногопредставлением(dasVorstellende),Nous,тов виде движения, обусловленного движением же (durch bereits Bevegtes). Вероятно, от еговнимания ускользнуло, что последняя форма движения, механическая передача движений итолчков, при его основном допущении, равным образом заключает в себе проблему: всюду иповседневно человек видит действие посредством толчка, — и это обстоятельство, конечно,помешало Анаксагору заметить в этом нечто загадочное. Напротив, он прекрасно заметилпроблематичную, более противоречивую природу действия представлений на сущих самих посебе субстанций и поэтому пытался и это действие свести на механический, казавшийся емупонятнымитолчок,иудар.Nous,вовсякомслучае,былтакойжесубстанцией,самойпосебесущей, и Анаксагор охарактеризовал его как совершенно нежную и тонкую материю, сспецифическим качеством мышления. При таком предполагаемом характере, действие этойматериинадругуюматерию,конечно,должнобылобытьсовершеннотакимже,какито,какоедругая субстанция оказывала на третью, т. е. механическим, приводящим в движениепосредством давления и толчка. Пожалуй, он имел теперь субстанцию, которая приводит вдвижениеисебясамое,идругое;движениеэтойсубстанциинеприходитизвнеи,крометого,ниот кого не зависит: причем казалось почти безразличным, как следует теперь мыслить это

самодвижение, — в роде ли, например, движения совершенно нежных и маленьких круглыхшариков ртути, которые катаются туда и сюда и сталкиваются между собой. Среди всехвопросов,связанныхсдвижением,нетболеетрудного,чемвопросоначаледвижения.Есливсеостальныедвиженияпредставятсебекакследствияидействия,товсеженеобходимобылобыобъяснить первое изначальное движение; для механических движений первое звено цепи неможет, во всяком случае, лежать в механическом же движении, так как это было быравнозначительноапелляцииклишенномусмыслапонятоюcausasui.Негодитсятакженаделятьвечные безусловные вещи как быизначальным собственнымдвижением, словно приданымихбытия. Ибо движение обладает известным направлением, следовательно, его следуетпредставлятьтолькокакотношениеиусловие;нолюбаявещьуженесуществуетсамапосебеинебезусловна, если она, по своей природе, неизбежно относится к чему-то, вне еесуществующему.ВэтомзатрудненииАнаксагорпредполагалнайтинеобыкновеннуюпомощьиспасение в указанном выше самодвижущемся и, сверх того, независимом Nous: сущность егодостаточно туманна,—иАнаксагор легко упустил из виду, что в его допущении, в основныхчертах, скрыто запретное causa sui. Для эмпирического рассмотрения вещей не может дажеподлежатьсомнению,чтопредставлениенеестьcausasui,адействиемозга;болеетого,длянегодолжна казаться невероятной попытка — сперва оторвать этот «дух», продукт мозга, от егоcausa,азатем,послеэтогоразрыва,воображатьегоещесуществующим.ЭтосделалАнаксагор,онзабылмозг,егоудивительночудноеустройство,нежностьизапутанностьегоизвилиниходовидекретировал«духсампосебе».Этот«духединственнойизвсехсубстанций,которыйявлялсясампосебе»,обладалпроизволом,он—дивноепризнание!Онкогда-томогположитьначалодвижениювещей,внеегонаходящихся,ив течениебесконечноговременимог,напротивтого,заниматься самим собой; коротко говоря, Анаксагор должен был допустить первый моментдвижениявизначальномвремени,какначаловсякоготакназываемогостановления,т.е.всякойперемены,аименновсякогоотклоненияиперестановкивечныхсубстанцийиихчастичек.Хотясамыйдухвечен,ноонотнюдьнебылвынужденотпредвечностимучитьсятолканиемвразныестороны крупинок материи: и во всяком случае, было время и такое состояние материи —безразлично, длилось ли оно долго или коротко— когда Nous еще не воздействовал на этиматериальныекрупинки,когдаонибылиещенеподвижны.Этоиестьпериоданаксагоровскогохаоса.

Хаос Анаксагора есть далеко не ясная концепция: чтоб ее уяснить, необходимо напередпонятьтопредставление,какоенашфилософсоздалсебеотакназываемом«становлении».Ибосамо по себе состояние всех разнородных элементарных существ до всякого движения ни вкакомещеслучаенедолжнобылонеизбежносоздатьабсолютноесмешениевсех«семянвещей»,как гласит выражение Анаксагора; смешение это он воображал себе полным, доходящим досамых мельчайших частей, так что все элементарные существа словно побывали в ступе ипревратилисьватомыпыли;ивтакомхаосеонивселегкомоглисоприкасатьсядругсдругом.Можно было бы сказать, что эта концепция хаоса не заключает в себе ничего необходимого;напротив, достаточно только допустить любое случайное положение всех этих существ, а невоображать себе их разделенными на бесконечное число частей; достаточно уже одногобеспорядочногосуществованияихдругвозледруга,ноотнюдьненужноникакогосмешения,неговоря уже о таком сплошном смешении. Каким же образом Анаксагор пришел к этомугромоздкому и запутанному представлению?Как уже было указано,— благодаря понятию обэмпирически данном становлении. Из своего опыта он почерпнул сперва в высшей степенипоразительное положение о становлении, а затем уже положение это, в свою очередь, снеобходимойпоследовательностью,привелоегокучениюохаосе.

Наблюдение явлений возникновения в природе, а не соображение о прежней системе,

привело Анаксагора к учению, что все возникает из всего: это было убеждениеестествоиспытателя,основанноенамногообразной,новсущности,разумеется,напоразительнонедостаточнойиндукции.Ондоказывалэтотак:еслидажепротивоположноеможетвозникатьизпротивоположного,черное,например,избелого,товсевозможно:ноэтоипроисходитприпревращениибелогоснегавчернуюводу.Питаниетелаонобъяснялсебетем,чтовпитательныхвеществахдолжнынезаметносодержатьсямаленькиесоставныечастиимяса,икрови,икостей,которые при питании выделяются и соединяются с однородным в теле. Но если все можетпроизойти из всего: твердое из жидкого, черное из белого, твердое из мягкого, мясное измучного,товседолжнозаключатьсявовсем.Названиявещейвыражают,втакомслучае,толькоперевес одной субстанции над другими, которые попадаются в меньших, часто неощутимыхдозах.В золоте, т. е. в том,чтоapotioreобозначаютназванием«золота»,должносодержатьсятакже серебро, снег, хлеб и мясо, но в совершенно ничтожных дозах; по преобладающейсубстанции,посубстанциизолотаивсецелоеназывается«золотом».

Но откуда эта возможность одной субстанции получить перевес над остальными инаполнить вещь в большем количестве? Опыт показывает, что перевес этот достигаетсяпостепенно, только благодаря движению, что он есть результат процесса, которыймыпростоназываем«становлением»;напротивтого,чтовсезаключаетсявовсем,—естьуженерезультатпроцесса, а, наоборот, предпосылка всякого становления и всякого состояния движения, аследовательно, это существует до всякого становления. Другими словами: эмпирия учит, чтонепрестанно одинаковое присоединяется к одинаковому, например посредством питания;следовательно,первоначальноононебыловместеинебылосжатодругсдругом,анаходилосьвсостоянииразъединения.Вэмпирическихявлениях,развертывающихсяпереднашимиглазами,одинаковое, скорее, всегда извлекается и увлекается вперед из неодинакового (например, припитании, частички мяса— из хлеба и т. д.); следовательно, смешение различных субстанцийесть более древняя форма строения (constitution) вещей и, по времени, предшествует всякомустановлениюидвижению.Если,следовательно,всетакназываемоестановлениеестьвыделениеи предполагает смешение, то возникает теперь вопрос: какую степень вначале имело этосмешение?Хотяпроцесс есть движение однородного к однородному, хотя становлениедлитсяуже громадный период времени, — однако несмотря на это, и в настоящее время можнораспознать, как во всех вещах ещеи теперь содержатсяостаткии семенные зернавсехдругихвещей,ожидающиесвоеговыделения;икаконитоздесь,тотамполучаютперевес.Изначальноесмешениедолжнобылобытьполным,т.е.онодолжнобылопростиратьсядобесконечномалого,так как обратный процесс, выделения, требует для своего выполнения бесконечный периодвремени. При этом сохраняет свое полное значение мысль, что все, что обладает истиннымбытием,бесконечноделимо,неутрачиваяприэтомсвоихспецифическихкачеств.

Согласно этим предпосылкам, Анаксагор представляет себе изначальное существованиемира как бы в видепылевидноймассыбесконечномаленьких заполненных точек, из которыхкаждая специфически проста и обладает одним только качеством; но так, что всякоеспецифическое качество можно встретить в бесконечно многих отдельных точках. Эти точкиАристотель назвал гомоиомериями, ввиду того, что они суть однородные между собой частицелого, однородного со своими частями. Но было бы большой ошибкой приравниватьпервоначальное смешение всех таких точек, таких «семенных зернышек вещей» кпервоначальномувеществуАнаксимандра;ибовеществоэто,названноеим«неопределенным»,есть вполнецелостнаяиоднороднаямасса, тогда какпервое есть агрегат веществ.Правда, обэтомагрегатевеществаможносказатьтожесамое,чтоио«неопределенном»Анаксимандра,—какэтоделаетАристотель:оннеможетбытьнибелым,нисерым,ничерным,никакого-либоиногоцвета;онбезвкуса,беззапахаи,какцелоевообще,лишенколичественнойикачественной

определенности, — в этом сходство между анаксимандровским неопределенным ианаксагоровскимизначальнымсмешением.Но,оставляявсторонеэтоотрицательноесходство,следует сказать, что оба они отличаются одно от другого положительно тем, что последнееобладает сложностью, тогда как первое представляет собой единство. Анаксагор своимдопущениемхаосаимеет,покрайнеймере,топреимуществопередАнаксимандром,чтоемуненужнобыловыводить«многое»из«единого»,становлениеизсущего.

Разумеется, при своем всесмешении семян, он должен был допустить одно исключение:Nous, как и тогда, так и вообще теперь, не примешан ни к какой вещи.Ибо, если бы он былпримешантолькокодномусущему,тотемсамым,путембесконечныхделений,оноказалсябывовсехвещах.Этоисключение,логически,ввысшейстепенисомнительно,и,крометого,еслипринятьвовниманиеизображеннуювышематериальнуюприродуNous'a,тооносодержитвсебеи нечто мифологическое и кажется произвольным, однако оно со строгой необходимостьювытекалоизпредпосылокАнаксагора.Дух,впрочем,какивсякоедругоевещество,бесконечноделим, но он делим только не посредством других веществ, а сам собой; в этом процессесамопроизвольногоделенияонсжимаетсятовбольшуювеличину,товменьшую,новсегда,отпредвечности,онсохраняеттужесамуюмассуиколичество:итотдух,которыймы,наданныймомент,встречаемвовсеммире:уживотных,растений,людей,ужесуществовалитысячилеттомуназад,втомжесамомколичестве,хотяивиномраспределении.Ноеслионкогда-нибудьвступалвкакоебытонибылоотношениекдругойсубстанции,тоонникогданепримешивалсякней,асвободносхватывалее,приводилвдвижениеитолкалпосвоемупроизволу;короче,онгосподствовал над ней. Он, который один только содержит в себе движение, один только иобладаетгосподствомвмиреииобнаруживаетэто,приводявдвижениезернасубстанций.Нокуда движет он их? Или движение мыслимо без направления, без пути? Разве дух в своихтолчках так же произволен, как произвольно то, будет ли он толкать или не будет? Однимсловом,царитливпределахдвиженияслучай,т.е.самыйслепойпроизвол?ТутмыподходимксвятаясвятыхвоззренийАнаксагора.

Что следовало сделать с тою хаотическою беспорядочностью изначального состояния,предшествовавшейвсякомудвижению,чтобыизнее,безвсякогоприростановыхсубстанцииисил, мог возникнуть существующиймир, с правильным течением звезд, с законосообразнымиформамисменывременгода,днейиночей,сегомногообразнойкрасотойипорядком;словом,чтобыизхаосамогвозникнутькосмос?Этомоглобытьтолькорезультатомдвиженияипритомдвиженияопределенногоиразумноустановленного.СамоэтодвижениеслужитсредствомдляNous'a; а его целью может быть полное выделение одинакового,— цель, до сих пор еще недостигнутая,таккакбеспорядокисмешениепервоначальнобылибесконечны.Этацельможетбыть достигнута только и результате громадного процесса, а не может появиться сразу,благодаря какому-либомифологическому удару волшебногожезла, если когда-либо, в один избесконечнодалекихмоментоввремени,будетдостигнуто,чтовсеоднородноесольетсявоедино,иизначальные существа будут обретаться друг возле друга в прекрасномпорядке; если всякаячастичка найдет свою подругу и свою родину; если настанет великий мир после великогоразделения и расщепления субстанций, и не будет уже более ничего расщепленного иразделенного, — тогда Nous снова возвратится к своему самодвижению и не будет уже, самразделенный, носиться вмире, то в больших, то вменьшихмассах, в виде духа растенийилиживотных, не будет вселяться в другие вещества. Между тем, задача эта еще далека отразрешения: но род движения, придуманный Nous'om для разрешения задачи, обнаруживаетудивительнуюцелесообразность;ибо,такимобразом,задача,скаждымновыммгновением,всеболее разрешается. Движение это имеет характер концентрически продолженноговращательного движения: оно началось в какой-нибудь точке хаотического смешения вформе

небольшого вращения, и, описывая все большие и большие пути, проникает через всесуществующее бытие, всюду отбрасывая одинаковое к одинаковому. Сперва это катящеесявращениесоединяетвсеплотноесплотным,всетонкоестонким,атакжевсетемное,светлое,серое, сухое с однородным для них; сверх этих общих рубрик имеются еще две более общие,именно: эфир,—т. е. все теплое, светлое, тонкое,и воздух—все темное, холодное, тяжелое,твердое.Благодаряотделениюэфирныхмассотвоздушныхобразуется,какближайшееследствиеэтого колеса, описывающего все большие и большие круги, нечто подобное тому, что можнонаблюдатьвводовороте,искусственнопроизводимомвстоячейводе:тяжелыесоставныечастиотносятся к середине и здесь сплачиваются друг с другом. То же самое получается и в томнесущемся вперед водяном столбе хаоса: извне в нем скопляются эфирные, тонкие, светлыесоставные части, изнутри— темные, тяжелые, сырые. Затем, по мере дальнейшего развитияэтогопроцесса,изсжатойвнутривоздушноймассывыделяетсявода,аизводысновавыделяетсявсе землистое, а из последнего под влиянием страшного холода камни. Снова некоторыекаменныемассыблагодарясиле,вращенияотрываютсяотземлииуносятсявобластьгорячего,светлогоэфира;там,объятыеегоогненнымэлементом,ониприводятсявраскаленноесостояниеи, увлеченные в поток эфирного вращательного движения, излучают свет и освещают исогреваютсамупосебетемнуюихолоднуюземлюввидесолнцаизвезд—Всяэтаконцепцияотличается удивительной смелостью и простотой и не содержит в себе ничего общего с тойнеуклюжей и антропоморфной телеологией, которую часто связывали с именем Анаксагора.Величие и гордость этой концепции в том и заключаются, что она весь мир становленияпроизводит из приведенного в движение круга, тогда как Парменид рассматривал истинносущее,какмертвыйшар,находящийсявпокое.Разэтоткругнаходитсявдвижениииначалсвойпуть,благодаряNous'y, товесьпорядок, вся законосообразностьикрасотамираявляютсяужеестественными следствиями этого первого толчка. Какую же несправедливость после этогосовершают по отношению к Анаксагору, когда ставят ему в упрек обнаруживающееся в этойконцепциимудроевоздержаниеоттелеологиииспрезрениемговорятоегоNous'e,какокаком-то deus ex machina!.. Напротив, Анаксагор, именно благодаря этому устранениюмифологического и теистического чудесного вмешательства и антропоморфических целейполезностей,могбывследзаКантомповторитьгордыесловапоследнего,сказанныеимвего«Естественнойисториинеба».Да,это—возвышеннаяидея:свестивсевеликолепиекосмосаиудивительное начертание звездных путей исключительно к простому, чисто механическомудвижению и к математической фигуре, как бы находящейся в движении; следовательно, не кнамерениям и вмешательству бога-машины (Maschinengott), а только к некоторого родаколебанию, которое, раз начавшись, в дальнейшем своем течении, необходимо и определенноприводиткпоследствиям,подобнымсамомумудромурасчетупроницательногоумаинаиболеепродуманной целесообразности, не будучи, однако, ни тем, ни другим. «Я испытываюудовольствие,—говоритКант,—будучив состоянии,неприбегаяник какимпроизвольнымизмышлениям, а только предполагая несомненные законы движения, воспроизвести себеблагоустроенноецелое,котороетакпохоженанашумировуюсистему,чтоянемогуудержаться,чтобынесчитатьихзаодноитоже».Мнекажется,визвестномсмыслебезособеннойдерзости,здесьможнобылобывоскликнуть:«дайтемнематерию,—иясоздамизнеемир!»

Еслидажепредположитьтеперь,чтоуказанноевышеизначальноесмешениедействительноимеломесто,товсежекажется,могутвозникнутьнекоторыесомнениявобластимеханикипоповодуэтойвеликойконцепциитворениямира.Еслидажедухивозбуждаетвизвестномместевращательное движение, то все же очень трудно представить себе его продолжение, вособенности потому, что оно должно быть бесконечно и мало-помалу охватить всесуществующие массы. Прежде всего можно предположить, что давление всей остальной

материидолжноподавитьэтоедвавозникшеенезначительноекруговоедвижение;ноеслиэтогоне наблюдается, то в силу только того, что возбуждающий Nous начал его неожиданно и сужасной силой; так что движение это должно считать вихрем, подобным тому, какойпредставлялсебеДемокрит.Итаккакэтотвихрьдолженбытьбесконечносилен,—иначеонможетбытьпрекращенвсемтяготеющимнанеммиромбесконечного,—тоондолженобладатьбесконечной скоростью, ибо первоначально сила может проявляться только в скорости. Чемдальше,напротив,лежатконцентрическиекруги,теммедленнеебудетстановитьсядвижение;иесли бы движение могло достигнуть конца бесконечно распростертого мира, то оно должнобыло бы иметь уже бесконечно малую скорость вращения. Наоборот, если мы движениепредставим себе бесконечно великим, т. е. бесконечно скорым, уже в самом его начале, то, втакомслучае,первоначальныйкругбылбыбесконечномал,следовательно,вкачественачаламыполучилибывращающуюсявокругсебяточкусбесконечномалымматериальнымсодержанием.Ноточкаэтавовсенемоглабыобъяснитьдальнейшегодвижения:можнобылобыпредставитьсебедажевсеточкиизначальноймассыввихревомдвижениивокругсебя,—ивсежевсямассаосталасьбыбездвиженияинеразделенная.Если,напротив,этаподхваченнаяиприведеннаявовращениеNous'omматериальнаяточкабесконечномалогоразмеравращаласьбыневокругсебя,аописывалабыокружность,котораямоглабытьибольшеименьше,—тоэтогоужебылобыдостаточно,чтобыпередатьтолчокдругимматериальнымточкам,чтобызаставитьихдвигаться,бросаться, отскакивать друг от друга, и таким образом мало-помалу могло возникнутьподвижное и все более и более разрастающееся волнение, ближайшим результатом которогодолжно было быть отделение воздушных масс от эфирных. Как начало движения естьпроизвольный актNous'a, так и род этого начального движения зависит от егоже произвола,посколькупервоедвижениеописываетокружность,радиускоторойпроизвольновзятбольшим,чемточка.

Здесь,конечно,можнобылобыспросить:чтоэтозанеожиданнаяфантазияпришлатогдаNous'y — дать толчок одной материальной точечке из бесконечного числа их и пуститьсявращатьееввихревомгалопе,ипочемуемураньшенепришлоэтовголову?Анаксагорответилбы на это так: «Он обладает привилегией произвола, он может начать, когда ему угодно; онзависит от себя самого, тогда как все другое детерминировано извне. У него нет никакойобязанностии,следовательно,нетникакойцели,стремитьсяккоторойонбылбыобязан;еслионоднаждыначал этимдвижениемипоставилсебеизвестнуюцель, товедь этобылапростоигра»(Ответзатруднительный,иГераклитмогбыдобавить.)

Этот ответ, кажется, всегда висел на устах у греков, как последняя разгадка или исход.Анаксагоровский дух— это художник, и при том величайший гениймеханики и зодчества: ссамыми элементарными средствами создает он самые величественные формы и как быдвижущуюся архитектуру; и источником его творчества всегда служит тот иррациональныйпроизвол,которыйтаитсявглубинедушихудожника.СловноАнаксагоримелввидуФидияи,стоя пред лицом громадного художественного произведения, космоса, он, как бы ввидуПарфенона, восклицает нам: «Становление (создание) — не моральное, а толькохудожественное явление». Аристотель рассказывает, что Анаксагор на вопрос, почемусуществованиедлянеговообщеимеетцену,ответил:«Потому,чтоямогусозерцатьнебоивесьпорядок космоса». К физическим вещам он относился с такимже благоговением и с тойжетаинственнойробостью,скакимимыстоимпереддревнимхрамом;егоучениесделалосьсвоегорода исповеданием веры для людей, свободных духом; оно ограждало себя посредством odiprofanumvulgusetarceoиосмотрительновербовалоисвоихприверженцевизсредывысшегоиблагороднейшего общества Афин. В замкнутой общине афинских последователей Анаксагоранароднаямифологиядопускаласьтольковкачествесимволическогоязыка;всемифы,всебоги,

все герои имели здесь значение только как иероглифы для истолкования природы, и дажегомеровскийэпосдолженбылигратьрольканоническогопеснопенияомощиNous'aоборьбеиозаконахприроды.Тоздесь,тотамдоносилсядонародаголосизэтогообществаблагородных,свободныхдухом;ивособенности, великийивсегда смелоразмышляющийоновом,Эврипидотваживалсясквозьтрагическуюмаскувысказыватьразличныевещи,которые,словнострелой,пронизывали чувства массы, и народ освобождался от этого лишь шутливой карикатурой исмешнымперетолковыванием.

Но самый великий последователь Анаксагора, Перикл был самый могучий, самыйдостойный человек мира; и именно о нем свидетельствует Платон, что только философияАнаксагора придала его гению возвышенный полет. Когда он, в качестве публичного оратора,стоял перед своим народом, прекрасный в своей застывшей и неподвижной позе мраморногоолимпийца,спокойный,облаченныйвсвоютогу,всегдаодинаковозадрапированный,нискольконе изменяя выражения своего лица, без улыбки, и всегда одним и тем же сильным тоном—следовательно, в противоположность Демосфену— начинал говорить, греметь, словно гром,блистать, словно молния, уничтожать и вновь спасать, — тогда он олицетворял собою вминиатюре анаксагоровский космос, тогда он являлся Nous'om, создавшим себе в немпрекраснейшую и достойнейшую оболочку и как бы показывал воочию очеловечениесозидающей, движущей, выделяющей, упорядочествующей, обозревающей, художественно-недетерминирующейсилыдуха.Анаксагорсамсказал,чточеловекпотомуиразумноесущество,илипотомуужеидолжензаключатьвсебебольшуюполнотуNous'a,чемдругиесущества,чтоон обладает столь удивительными органами, каковы руки; следовательно, он пришел к томузаключению, что Nous, смотря по величине и массе, в какой он овладевает каким-либоматериальным телом, всегда создает из этой материи органы, соответствующие степени иликоличествуNous'a;т.е.самыепрекрасныеинаиболеецелесообразныевтехслучаях,когдаNousпроявляется в наибольшей полноте. И так как самым чудесным и наиболее целесообразнымдеяниемNous'a должнабылабыть вращательнаяформаизначального движения, ибо тогда духеще нераздельно пребывал в себе самом, — то, конечно, действие Перикловой речи частоказалось человеку, внимающему Анаксагору, подобием вращательной формы изначальногодвижения:ибоониздесьчувствовалспервадвижущийсясострашнойсилой,ноупорядоченный,вихрь мыслей, который, в концентрических кругах, постепенно овладевал и ближайшими, идалеко стоящими массами и увлекал их за собой, а когда он достигал своего конца, то,упорядочиваяиразделяявесьнарод,онпреобразовывалего.

ПозднейшиефилософыдревностиудивлялисьиедвамоглиизвинитьАнаксагоруегоспособобъяснениямираизNous'a;имказалось,чтоонсловнонашелчудныйинструмент,ноневернопонял его, и они старались наверстать то, что не удалось находчику. Они не поняли,следовательно, какой смысл имело внушенное чистым духом естественно-научного методаотречение Анаксагора, которое всегда и прежде всего ставит себе вопрос почему существуетнечто (causa efficiens), а не ради чего оно существует (causa finalis)? Nous привлеченАнаксагоромтолькодляответанаспециальныйвопрос:«почемусуществуетдвижение,ипочемусуществуютправильныеформыдвижения?»,аПлатонбросаетемуупрекзато,чтоондолженбылпоказать,анепоказал,чтовсякаявещьвсвоемвидеинасвоемместеинаиболеепрекрасна,и лучше всего, и наиболее целесообразна. Но Анаксагор ни в одном отдельном случае нерешалсяутверждатьчего-либоподобного;существующиймирдлянегоникогданебылмыслимнаиболее совершенным, ибо он видел, что всякая вещь возникает из всякой, и отделениесубстанций посредством Nous'a он не считал законченным и завершенным ни в концезаполненного в мире пространства, ни в отдельных существах. В своем познании Анаксагорвполне довольствовался тем, что нашел движение, которое в своем простом дальнейшем

развитииизсовершенносмешанногохаосаможетсоздатьвидимыйпорядок,и,разумеется,оностерегалсяпоставитьвопрос:«радичегонужноэтодвижение?»,т.е.вопросоразумнойцелидвижения.ЕслибNousдолженбылвыполнитьприпомощидвижениякакую-либонеобходимуюпосвоейсущностицель,то,втакомслучае,уженеотегопроизволазависелоначатькогда-либоэтодвиженье:посколькуонвечен,постолькужевечноонбылбыужеопределенэтойцелью,итогда немогло бы быть ни одногомомента времени, когда отсутствовало бы движенье; болеетого, логически было бы невозможно принимать для движенья начальную точку: а благодаряэтому снова стало бы логически невозможным представление о первоначальном хаосе, этойоснове всего анаксагоровского миропонимания. Чтобы избежать подобных затруднений,создаваемых телеологией, Анаксагор должен был всегда очень резко подчеркивать и внушать,чтодухпроизволен;всеегоакты,атакжеиактизначальногодвижения,сутьакты«свободнойволи», тогда как, напротив, весь остальноймирвозникает строгодетерминировано, ипритомдетерминировано механически, согласно изначальному моменту. Но эта абсолютно свободнаяволяможетбытьмыслиматолькокаклишеннаяцели,вроде,например,детскойигрыилиигрыхудожественного побуждения. Нельзя приписыватьАнаксагору обычного смешения телеолога,который, будучи поражен необыкновенной целесообразностью, согласованностью частей сцелым именно в органическом мире, предполагает, что то, что существует для интеллекта ивозникло благодаря интеллекту, и то, что он может подвести под понятое цели, должно бытьсоздано природой также при помощи сознания и согласно известной цели. Напротив, в духеАнаксагора—рассматривать порядоки целесообразность вещей только как прямой результатдействияслепогомеханическогодвижения;илишьдлятого,чтобывызватьэтодвиженье,чтобыкогда-либо,наконец,выйтиизмертвогопокояхаоса,—Анаксагорпредположилпроизвольный,только от самого себя зависящий Nous. Он ценил в нем именно это свойство — бытьсамопроизвольным, следовательно, необусловленным и недетерминированным, т. е. свойстводействовать,неруководясьнипричинами,ницелями.

Эмпедокл

Что вся эта концепция учения Анаксагора верна, лучше всего доказывается тем, как егопреемники, Эмпедокл из Агригента и Демокрит со своим учением об атомах, в своихпротивоположных системахфактически критиковали и развивали именно это учение.Методаэтой критики— это прежде всего то же самое признание в упомянутом выше естественно-научном духе закона экономии в применении к объяснению природы. Та гипотеза, котораяобъясняет существующий мир при помощи наименьшего количества предпосылок и средств,должна иметь преимущество: ибо в ней меньше всего произвола, и свободная игра ввозможностиупразднена.Колиимеютсядвегипотезы,иобеониобъясняютмир,тонеобходимострого выяснить, какая из них лучше всего удовлетворяет этому требованию экономии. Кто всостоянии обойтись при этом объяснении с более простыми, известными силами, и преждевсего механическими; кто из наивозможно меньшим числом сил выводит существующеестроение мира, — того всегда следует предпочесть философу, прибегающему к сложным именееизвестнымсилам,темболее,когдаониемунужнывзначительномколичестве.Так,мывидим,какЭмпедоклстараетсяустранитьизученияАнаксагораизлишниегипотезы.

Прежде всего такая участь постигает анаксагоровский Nous, как гипотезу излишнюю ислишкомширокуюдля объяснения стольпростого явления, как движение.Ведьнужно толькообъяснить всего два рода движения, движение одного предмета к другому и обратно —движениеодногопредметаотдругого.Еслинашетеперешнеестановлениеявляетсяследствиемвыделения, хотя и не полного, то Эмпедокл спрашивает: что же тогда препятствует полномувыделению? Очевидно, противоположно действующая сила, т. е. известное движениепритяжения.Атогда,чтобыобъяснитьхаос,необходимопредположить,чтодействовалатакжеиизвестная сила; для этого интимнейшего поглощения необходимо известное движение.Следовательно, несомненно периодическое преобладание то одной, то другой силы. Онипротивоположны.Силапритяжениядействуетещеивнастоящеевремя,ибоиначевовсенебылобыникакихвещей,всебылобыразъединено.Здесьсамоеглавное—существованиедвухродовдвижения.Nousнеобъясняетих.Иначеобстоитделослюбовьюиненавистью:чтоониприводятвдвижение,этомынесомненнонаблюдаемтакжехорошо,какито,чтоNousдвижется.

Теперьизменяетсяконцепцияизначальногосостояния,это—самоеблаженноесостояние.УАнаксагора это был хаос дозодческого творения, как бы куча камней на месте постройки.Символикаполовойлюбой.Подобно томукак вплатоновскоммифеобнаруживается тоскапоцелостномусуществованию,такиздесьобнаруживается,чтонекогдаужесуществовалобольшееединство:еслибыэтобольшееединствобыловосстановлено,товозниклобыстремлениекещебольшему.Убеждениевединствевсегоживогослужитручательством,чтонекогдасуществовалогромадноеживоесущество,частямикоторогомыиявляемся:это,конечно,самСфайрос(шар).Он—самоеблаженноебожество.Тамвсебылосвязанооднойтольколюбовью,следовательно,всебыловвысшейстепеницелесообразно.Ноэтоживоесуществобылоразорваноирасколотоненавистью;разъединенонасвоиэлементы,ивследствиеэтогоумерщвленное,онобылолишеножизни.Ввихреневозникаютникакиеживыеотдельныесущества.Наконецвсеразъединено,итеперь начинается наш период (анаксагоровскому изначальному смешению онпротивопоставляет изначальный разлад, раздор.) Любовь, в своей природной слепоте, снеистовойпоспешностьюсновабросаетдругкдругуэлементы,пробуя,неможетлионаопятьвызватьихкжизни.Кое-гдеейудаетсяэто.Проявившаясявновьжизньпродолжаетсядалее.Вожившихсуществахвозникаетпредчувствие,чтоонидолжныстремитьсякещеболеевысокимсоединениям,чемихисточникиизначальноесостояние,Эрос.Загубитьжизнь—этоужасное

преступление,иботакимобразомобнаруживаетсяобратноестремлениекизначальномураздору.Когда-нибудьсновавсестанетединойжизнью,блаженнейшимсостоянием.

Пифагорейско-орфическое учение в естественно-научном толковании: Эмпедокловладевает сознательно обоими средствами выражения, поэтому он первый ритор.Политическиецели.

Двойственная природа: das Agonale и любящее сострадание. Попытка полной реформыЭллинизма.

ПротивАнаксагора

1. К чему было предполагать Nous, а не одну только волю, если дело идет лишь обобъяснениидвижения?

2.Анаксагоровскийхаоспредполагаетужедвижение.3.Прианаксагоровскойконцепцииничтонемешалосовершитьсяполномувыделению:что

былобы,еслибыNousзакончилпроцессотделения?Поэтомунеобходимапериодичность.4. Если бы частицы были смешаны между собой бесконечно, то можно было бы

разламывать тела безо всякого усилия; тогда тела не представляли бы собой чего-то целого, абылибыпохожинапыль.Тесилы,которыетеснятатомыдругкдругипридаютмассетвердость,Эмпедокл называет «любовью». Есть одна только молекулярная сила— конститутивная силатела.Возможнолидвижение,есливовсехтелахнетпротивоположныхдвижений?

5. Эмпедокл считает невозможным анаксагоровское упорядоченное продолженноевращательноедвижение:получилсябытольковихрь, т. е.противоположностьупорядоченномудвижению.Вихрьонсчитаетдажеследствиемненависти.Какдействуетотдаленноесолнценаземлю? Если бы был только вихрь, то это было бы невозможно. Следовательно, должнысуществоватьпо крайнеймередве движущие силы: онидолжныпребывать в телах.Эмпедоклнапал на мысль о тангенциальной силе, возникающей благодаря вращательному движению идействующейвпротивоположностьсилетяжести.

6. К чему бесконечные сущие, если можно принять бесконечные части? Выхождение запределыопыта.Следовательно,числоистинныхсвойствследуетуменьшить.Анаксагоримелввидухимическиеатомы.Эмпедоклделаетпопыткупринятьчетыреродахимическихатомов.Онсчитает состояние агрегатов существенным и теплоту координированной. Следовательно,состояния агрегатов возникаютблагодаря отталкиваниюипритяжению;материя—в четырехформах.

7. По отношению к живым существам Эмпедокл намерен руководиться тем же самымпринципом.Онотрицаетиздесьцелесообразность.Этоеговеличайшаязаслуга.УАнаксагорадуализм.Целиненужныдля объясненияцелесообразности; следовательно, ненуженникакойNous—Жизнеспособность.Движениянедостаточно,чтобыобъяснитьорганизм.УАнаксагораприходитнапомощьNous.Лучшевсевещиобъяснятьизодногопринципа.Жизнь—невечна:она возникает, когда встречаются известные атомы. Химическое появление нового свойства:жизни.Жизньзаключаетсятольковформевгруппировкеатомов.—Тождествовсегоживого,—какобъясняетегоЗмпедокл?Этоодноитожесвойство,весьмаредковоспроизводящеесебя.

Эмпедокл происходил из агональной семьи: в Олимпии он возбуждал величайшеевнимание. Он ходил, облаченный в пурпуровое одеяние, с золотым поясом, в металлическойобуви,сдельфийскимвенкомнаголове.Онносилдлинныеволосы;чертыеголицавсегдабылиодинаково мрачны; всюду, где он ни появлялся, за ним следовали слуги. Когда ему пришлосьприносить богам жертву в благодарность за победу, то, чтобы не поступить против своегопринципа, он жертвовал быка, испеченного из муки с медом. Очевидно, это была попыткапривестивсехэллиновкновому,пифагорейскомуобразужизниимиросозерцанию:свнешнейстороны,этобылареформажертвоприношения.ВОлимпиирапсодпроизносилемухвалебныйгимн(Katharmen).Онначиналсяприветствиемкагригентскимдрузьям:«Приветвам!Уженекаксмертный, а как бессмертный бог, странствую я повсюду, всеми чтимый, как это и надлежит,украшенныйповязкамии зеленеющимивенками.Илишьтолькоя вхожувцветущие города, явстречаюпочетотмужчиниженщин:громадныетысячныетолпыихследуютзамной,вопрошаяменя, гдележитпутькблаженству; одниизнихжаждутпредсказаний,другиехотятуслышать

волшебные слова, которые исцелили бы их от многообразных болезней, долго и ужаснотерзавшихихНорадичегояостаюсьздесь,какбудтоестьнечтовеликоевтом,чтоявозвышаясьнаднесчастнымисмертными».Ивотонстремилсясамымрезкимобразомзапечатлетьединствовсей жизни: употреблять в пищу мясо — значит почти то же, что есть самого себя: это —убийствосамыхблизкихродных.Онхотелвеликогоочищениячеловека.ВесьпафосЭмпедоклапокоитсянаодномположении,чтовсеживое—одноитоже:боги,людииживотные—этовсеединое. «Единство жизни» — это видоизмененная мысль Парменида о единстве сущего, нонесравненно более продуктивная; к ней присоединилась идея о самой интимной совместнойжизнисовсейприродой,идеябезграничногочувствасострадания.Задачейегожизнистало—сновасделатьхорошимто,чтоненавистьсделаладурным;впределахмираненавистивозвещатьидею единства в любви и самому помогать там, где он находил страдание это, следствиененависти. Трудно блуждать ему в этом мире страдания, мире противоположностей: что онздесь, в этом мире, — это он может объяснить только каким-либо проступком: когда-то, вдалеком прошлом, он, вероятно, совершил какое-либо преступление, убийство,клятвопреступление.Нажизнивтакоммиретяготеетгрех.

Он—трагическийфилософ,современникЭсхила.Самоепоразительноевнем—этоегонеобыкновенный пессимизм; но пессимизм этот не квиетический, а в высшей степениактивный. Если он придерживается демократических политических взглядов, то все жеистинная, основная мысль его заключается в том, чтобы привести людей к пифагорейскимтоварищеским союзам; следовательно, к социальной реформе с уничтожением частнойсобственности. Как странствующий пророк, он всюду блуждает, чтобы насадить единоегосподстволюбви,послетого,какемуэтонеудалосьвАгригенте.Еговлияниепринадлежитксферевлиянияпифагорейцев,которыепроцветаливэтомстолетии.Приэтом,вполневозможно,чтоунегонебылопрямыхсвязейспифагорейцами:впоследствииегообвиняливтом,чтоонразгласилсокровеннуютайну.Этовполнесправедливо:кпифагорейско-орфическоймистикеонотносится приблизительно так же, как Анаксагор относился к эллинской мифологии. Онсвязываетэтирелигиозныеинстинктысестественно-научнымиобъяснениямиираспространяетихвэтойнаучнойформе.Он—просветитель,ипоэтомуегонедолюбливаютверующие.Втожевремяонпризнаетещевесьмирбоговидемонов,вреальностькоторыхонверитнеменьше,чемв реальность людей. Он сам чувствует себя как бы богом, находящимся в изгнании: онсокрушаетсяотом,скакойвысотыпочестейисчастьяонниспал:«Яплакалисетовал,когдаяузрел необитаемое место». Он проклинает тот день, когда уста его прикоснулись к кровавойпище;кажется,этоибылосовершенноеимпреступление,егоосквернениечерезубийство.Такизображаетонстраданияпервыхпреступников;разгневанныйЭфиргонитихвморе;снованаземлювыбрасываетихморе;землятолкаетихкпламенисолнца,асолнцесноваотбрасываетихкЭфиру:такоднополучаетихизрукдругого,новсененавидятих.Наконец,по-видимому,онистановятсясмертными:«О,ты,бедный,совсемнесчастныйродсмертных,изкакогораздора,изкаких стенаний вышел ты!» Смертные, поэтому, кажутся ему существами павшими инаказанными богами. Земля — это мрачная пещера, луг бедствий: здесь обитают убийство,ненавистьидругиеКеры (богини смерти), болезни, гниение.Но, каклюди,мыимеем слабыесилывчленах:многиебедствияугрожаютнамипритупляютнашичувства.Небольшуючастьтой жизни, которую нам суждено прожить, человек проводит в борьбе; а затемпреждевременныйжребийуноситнашисилыирассеиваютих, словнодым.Только то, начтолюдинепосредственнонаталкиваются,ониисчитаютзаистинное;ивсякийхвалитсятем,чтооннашелцелое,нотщетно:неданочеловекуувидетьэтого,ниуслышать,ниобнятьчувствами.Крайне резкими штрихами изображает Эмпедокл это неведение. В этом мире раздора,страданий, противоположностей он наконец находит тот принцип, который обещает ему

совершеннодругоймиропорядок:оннаходитАфродиту;каждыйзнаетее,нониктонепризнаетее за принцип космический. Половая жизнь представляется ему самой лучшей, самойблагородной, величайшей противоположностью стремлению к раздору. В ней яснее всегообнаруживается взаимное стремление разрозненных составных частей друг к другу, чтобысоздать нечто. Это, составлявшее одно целое, было некогда оторвано друг от друга и теперьстрастностремитсявновьобъединитьсяведином.

Самоеинтимноесвойствоэтогостремленияестьстрастныйпорывкоднородному:привсемнеоднородномвозникаетнеудовольствие,привсемоднородном—удовольствие.Вэтомсмыслевсе одушевлено, поскольку оно обнаруживает стремление к одинаковому и ощущаетудовольствиеотодинакового, а также—неудовольствиеотнеодинакового.СущностьюмыслиЭмпедокла является мысль о единстве всего любящего: во всех вещах есть стремление,приводящееихксмешениюисоединению;ноточнотакжевнихимеетсяивраждебнаясила,которая разъединяет их; оба эти стремления взаимно враждуют. Эта борьба и есть источниквсякого становления и уничтожения. Это страшная кара— быть в подчинении у ненависти.Странствование через все элементы есть естественно-научный близнец метемпсихозисаПифагора:онсамутверждает,чтоонужебылптицей,кустом,рыбой,мальчикомидевочкой.Вподобных случаях он пользуется мифическими выражениями пифагорейцев. Это сильнозатрудняет его понимание, имифическое, и научноемышление развиваются у него рядом: онездитнаобоихконях,перескакиваясодногонадругого.Кое-гдевместомифасказываетсяужеаллегория:так,онверитвовсехбогов,ноихименамионобозначаетсвоиестественно-научныеэлементы. В особенности замечательно его толкование Аполлона, которого он понимал вкачестведуха:«Кнемунельзяниприблизиться,нидостатьегоруками;надегочленамиголоване воздымается; на его туловище нет ни двух рук, ни ног, ни быстрых колен, ни детородныхчленов: он был только святым и несказанным великим духом, который весь мир пробегаетбыстрымимыслями».Напротив того: все боги произошли (негода), и они не вечны (а толькоживуточеньдолго).

Ноэтотдухнеестьнечтодвижущее,попредставлениюАнаксагора;и,чтобыпонятьвсякоедвижение, Эмпедокл, ограничивается допущением ненависти и любви. Здесь мы видим, какЭмпедокл, по сравнению с Анаксагором, стремится допустить лишь minimum Nous'a чтобыотсюдаужеобъяснитьвсякоедвижение:Nousвегоглазахбылещеслишкоммногознаменателениполон(voll).Достаточноудовольствияинеудовольствияэтихпоследнихфеноменовжизни:тои другое есть результат стремлений притяжения и отталкивания. Когда они овладеваютэлементами, то этим объясняется уже все, — даже и мышление. На место неопределенногоNous'aЭмпедоклставитболееопределенные:ненавистьилюбовь.

Затем он устраняет, конечно, всякое механическое движение; тогда как Анаксагорприписывал Nous'y только начало движения и все остальные формы движения принимал закосвенные следствия. Это было последовательно: ибо как могло нечто мертвое, окоченевшеесущее действовать на другое окоченевшее сущее? Совсем нет никакого механическогообъяснениидвижения,аестьтолькообъяснениеизстремлений,изодушевленности.Толькоониприводят в движение: следовательно, не однажды, а всегда и всюду. Теперь его главнойпроблемойявляетсяпоказатьвозникновениеблагоустроенногомираизэтихпротивоположныхстремлений; без всяких целей, безо всякого Nous'a; и здесь для него достаточно тойвеличественной мысли, что среди бесчисленных неудавшихся форм и невозможностей жизнивозникают некоторые целесообразные и жизнеспособные формы: целесообразностьсуществующегосводитсяздеськустойчивостицелесообразного.Этойидеивпоследствиивсегдапридерживались материалистические системы. Теперь мы имеем специальное развитие ее втеории Дарвина. Следовательно, любовь, связывая, соединяя что-либо, действует не

целесообразно,апростотолькосвязующимобразом:всесочетаетонаодносдругим:туловищабыков с человеческими головами, людей — с бычьими головами, и, вместе с тем, мужскиесущества с женскими, как и всевозможные чудовища. Но постепенно достигаетсягармоническоесочетаниечленов—всегдавсилутогожестремлениякодинаковому.

Этоестьсилыдвижения;ато,чтоприводитсявдвижение,естьсущее,попредставлениюПарменида, не возникшее в прошлом, неделимое, неизменное. В то время как Анаксагор всекачества считал реальными и поэтому вечными, Эмпедокл находит только четыре истинныереальности:землю,огонь,воду,воздухиразличныесмешенияихсвойств.Этичетыреосновныхвеществасодержатв себевсевещество;последнеенеможетниувеличиться,ниуменьшиться.Этичетыреосновныхвеществаоставалисьвфизикевтечение2000лет.Всесоединениямеждусобой этих первоначальных веществ не изменяют их качеств: их смешение происходит лишьблагодаря тому, что части одного тела проникают в поры между частями другого, даже приполнейшемсмешениимыполучаемвсущноститолькосмесьчастичек.Тожесамоенаблюдаетсяи в обратном случае: если одно тело возникает из другого, то не превращаются они одно вдругое, а только веществаих выходятиз своегопрежнего соединения.Еслидва телапо своейсубстанции отдалены друга от друга и, несмотря на то, все же действуют друг на друга, топроисходитэтолишьблагодаряотделениюнезаметныхмелкихчастичек,которыепроникаютвпорыдругого.Чемполнеепорыодного тела соответствуютвыделениямичастямдругого, тембольшетелаэтиспособнывзаимносмешиваться;так,Эмпедоклговорит,чтовсеоднородноеимогущее легко смешиваться близко, дружномежду собой: одинаковоежаждет одинакового; неможет смешаться только враждебное между собой. Но истинно движущим началом остаетсявсегда любовь и ненависть, т. е. между их воздействиями и формой вещей существуетнеобходимое соотношение: вещества должны быть так смешаны и получить такой вид, чтобыони были подобны и соответствовали друг другу: тогда приходит любовь. Но первоначальноформуетвещи—Ананке,случай,анеразум.Ноилюбовьслепа:унеетолькоодноединственноестремление,стремлениекоднородному.Такимобразом,вседвижения,поЭмпедоклу,возниклине механически, они только приводят к механическому результату: удивительное соединениематериалистических и идеалистических взглядов!.. Здесь мы видим влияние Анаксагора: всевещи—толькосмесьизначальныхвеществ.

Затем Эмпедокл пытается устранить тот дуализм движения, какой допускал Анаксагор:движение,какследствиеNous'a,идвижение,какследствиетолчка.Онвполнеправильнорешил,что два абсолютно различных сущих не могут производить друг на друга никакого действиятолчка. Но ему далеко не удалось отыскать в каждом позднейшем движении ту силуизначальногодвижения: всюдупровестилюбовьиненависть как движущиепринципы.Выводтаков: если считать деятельным только любовь, то после некоторого короткого совместногодвижения все вновь приходит в покой если считать деятельным только ненависть, то посленекоторого абсолютного разделения все снова будет в покое. Таким образом, и любовь, иненависть должны бороться между собой: здесь Эмпедокл соприкасается с гераклитовскимпрославлением борьбы, как матери вещей. Если же предположить, что их силы одинаково иодновременно деятельны, то снова не получится никакого движения; следовательно, должныбытьсмены,периодыпреобладаниятоодной,тодругойсилы.ВСфайросепервоначальноцаритгармонияипокой;затемначаладействоватьненависть:всеразъединяется;теперьвыступаетнасцену любовь: образуется вихрь, в котором элементы смешались и произвели отдельныесуществаприроды.Постепенноубываетненависть,иперевеспереходитнасторонулюбвиит.д.

Здесь много неясного: есть ли подобное результат любви, или любовь привходит кподобному? Но откуда, в таком случае, берется подобное? У Эмпедокла очевидны зародышиматериалистическиатомистическоговзгляда:сюдаотноситсятеорияослучайныхобразованиях,

т. е. о всевозможных, лишенных смысла соединениях элементов, из которых некоторыецелесообразны ижизнеспособны. Так как силу любви и ненависти измерить невозможно, тоЭмпедокл,всущности,ничегонеобъясняет.—неизвестно,какаяизобеихсилмогущественнееинасколько.ВообщеразличныеосновныеконцепцииЭмпедокласовсемнесогласованымеждусобой: многочисленность вещей можно свести одинаково как к любви, так и к ненависти.Пессимизм решительно свойствен взгляду, что земля есть только арена ненависти. С этим невяжется представление о райском веке человечества; оно не вяжется также вообще и с егокосмогонией. Совершенно неопределенным является царство случая. Учение о выделениипредполагаетпустоепространство:ноегоименноиотрицаетЭмпедоклвместесАнаксагором.Напротив,еговеличиезаключаетсявтом,чтоонподготовилстрогийатомизм:онпошелгораздодальшеАнаксагора.Оставалось еще сделать один естественный вывод, а именно: свести силулюбви и ненависти к силе, заключенной в вещах. Демокрит нашел для этого достаточнымтяжестьиформу.Точнотакженеобходимобылодопуститьпустоепространствопослетого,какбылонайденоистечение (выделение); такДемокритипоступил.Вособенностиблестящаегогипотеза о происхождении целесообразного. Эмпедокл нашел все основные концепцииатомизма:т.е.основнуюгипотезунаучногорассмотренияприродыудревних,котораявсвоемосновномдальнейшемразвитиисамавыводитзасвоисобственныепределы,какэтомывиделии в наших современных естественных науках. Таким образом, в борьбе с Анаксагором, онодержал решительную победу. Только в одном пункте, хотя он и пошел дальше Анаксагора,однако не превзошел его: это — в его принципе о любви и ненависти, долженствовавшихустранитьдуалистическоедвижение.АнаксагортолькооднаждысделалпрыжоквнеобъяснимоецарствоNous'a;Эмпедоклже допускалподобноенеобъяснимое, и неразлагаемое, и ненаучноегосподство непрестанно, и сам не будучи, однако, в состоянии удовлетвориться этим. Есливсякое движение сводить к действию непонятных сил, к склонности и отвращению, то, всущности,наукапревращаетсявмагию.

НонаэтойпограничнойчертеЭмпедоклвсегдаостанавливается:вовсемонявляетсятакойпограничнойфигурой.Онпаритмеждуврачомикудесником,междупоэтомиритором,междуБогом и человеком, между мужем науки и художником, между государственным человеком ижрецом, между Пифагором и Демокритом это — наиболее многоцветный образ средидревнейшихфилософов.Снимкончаетсявекмифов,трагедий,оргиазма,но,вместестем,внемвиден уже и новый грек: государственный муж-демократ, оратор, просветитель, аллегорик,человек науки. В нем борются между собой оба века: он сплошь и насквозь пограничный,двойственныйчеловек

Демокрит

Наиболеевозможноеупрощениегипотез.1.Естьдвижение;следовательно,пустоепространство,следовательно,несущее.Мышление

естьдвижение.2. Если есть сущее, оно должно быть неделимо, т. е. абсолютно заполнено. Делимость

мыслима только при наличии пустых пространств, при наличности пор.Абсолютно пористаявещьэтотольконесущее.

3.Вторичныекачестваматерииэтонашипредставления,анеонисами.4. Определение первичных качеств атомов: откуда (получается) однородное, откуда —

различное?5.СостоянияагрегатовуЭмпедокла(4элемента)предполагаюттолькооднородныеатомы,

следовательно,самионинемогутбытьсущими.6.Движениенеразрывносвязаносатомамивследствиесилытяжести.Эпикур.Критика.—

чтоозначаеттяжестьвбесконечномпустомпространстве?7.Мышление—этодвижениеатомовогня.Душа,жизнь,восприятиячувств.8.Значениематериализмаизатрудненияего.9.ПлатониДемокрит.10.Бегущийотмирабездомный,благородныйисследователь.11.ДемокритиПифагорейцынаходятсовместноосновудляестественныхнаук.

ОжизниДемокритаимеетсямалоданных,номногороссказней:громадныепутешествия,обеднение, почет, оказываемый ему его согражданами, большое одиночество и большаяработоспособность.Мнениеотом,чтоонсмеялсянадовсем,возниклопозже.Оегоучителяхмы ничего не знаем.Он— великий писатель. За его возвышенный полетмысли и за ornatumgenusdicendiЦицеронставитегонарядусПлатоном.

ИсходнымипунктамидляДемокрита (а такжедляЛевкиппа) служитположениеЭлеатов.Только Демокрит исходит от реальности движения, и притом потому, что мышление естьдвижение. Это, в действительности, пункт нападения: «Есть движение: ибо я мыслю, амышление обладает реальностью». Но если есть движение, то должно быть также пустоепространство: или не сущее так же реально, как и сущее. При абсолютном заполнениипространствадвижениеневозможно.Основания:во-первых,пространственноедвижениеможетпроисходитьтольковпустоте,ибозаполненноенеможетвосприниматьвсебяничегодругого.Колибыдвателамоглинаходитьсяводномитомжепространстве,тостольжехорошомоглобынаходитьсявнембесчисленноеколичествотел,исамоемаленькоетеломоглобывоспринятьвсебя самое большое. Во-вторых: утончение и уплотнение возможно объяснить толькопосредством пустого пространства. В-третьих: рост объясняется только тем, что пищапроникает в пустые промежутки тела. В-четвертых: сосуд, наполненный золой, вмещает ещестолько воды, как если бы он был пустой, так что зола исчезает в пустых промежутках воды.Сущее есть, следовательно, заполненное. Заполненноеможно характеризовать так, что ононесодержит в себе абсолютно ничего пустого. Если бы всякая величина была делима добесконечности, тогда вообще не осталось бы никакой величины: тогда не было бы ничегосущего. Если, вообще, должно быть нечто заполненное, т. е. сущее, то делимость не можетпродолжатьсядобесконечности.Нодвижениев такойжестепенидоказывает сущее,какинесущее. Если бы было одно только не сущее, то не было бы никакого движения. Так остаютсяатомы.Сущееестьнеделимоеединство.Ноеслиэтисущиедолжныдействоватьдругнадруга

посредствомтолчка,тоонидолжныбытьнепременнооднородными:Демокрит,следовательно,твердодержалсятого,чтоговоритПарменид,именно,чтосущеевкаждойточкедолжнобытьабсолютнооднородным.Бытиенепринадлежитниоднойизточеквбольшейстепени,нежелидругой. Если бы один атом был отличен от другого, то это было бы не сущее, т. е., нечтопротиворечивое. Только наши чувства показывают нам вещи качественно различными. Всекачестваразличнытольковпредставлении,авсесущеетолькоколичественно.Такимобразом,все качества должныбыть сведены к количественнымразличиям. Главным различием служитформа;этимопределяетсяразличиеввеличинеитяжести.Тяжестьпринадлежитвсякомутелу,как весовое отношение каждого количества: так как все сущее однородно, то тяжесть должнапринадлежать всем телам одинаково, т. е. при одинаковых массах должна быть одинаковаятяжесть.Следовательно, сущееописывается здесь, как заполненное, тяжелое, имеющееформутела,иэтипредикаты—тождественны.Здесьпереднамитоподразделение,котороемывновьвстречаемуЛокка:первоначальныекачества,те,которыепринадлежатвещамсамимпосебе,вненашего представления: без них мы не можем мыслить вещей, они суть: протяженность,непроницаемость, форма, число. Все остальные качества — вторичные, они — результатвоздействияпервичныхкачествнанашиорганычувств;следовательно,ониявляютсяпростымиощущениями, как цвет, тон, вкус, запах, твердость, мягкость, гладкость, шероховатость и т. д.Такимобразом,изкачестввещейвычитаетсято,чтоестьрезультатдеятельностинервоворгановчувств.

Вещь возникает, если образуется какой-либо комплекс атомов; она уничтожается, есликомплексразлагается,онаизменяется,еслиизменяетсяположение,илиодначастьзаменяетсядругой частью; она растет, увеличивается, если присоединяются новые атомы. Всякоевоздействие одной вещи на другую происходит посредством толчка атомов: припространственном разъединении оказалась полезной теория Эмпедокла об истечении(выделении).ВообщемывидимосновательноеиспользованиевзглядовЭмпедокла:онзаметилуАнаксагорадуализмвхарактередвиженияиприбегкмагическомувоздействию;Демокритстална противоположную точку зрения. Эмпедокл допускал четыре элемента. Демокрит старалсявыводитьихизсвоиходнородныхатомов.Огоньсостоитизмаленькихкруглыхатомов:вдругих(телах) смешаны разнородные атомы; элементы отличаются друг от друга только величинойсвоихчастей,поэтомувода,воздух,землямогутвозникатьодиниздругоготакжепосредствомистечений. Вместе с Эмпедоклом Демокрит полагает, что только одинаковое действует наодинаковое. Теория пор и истечений подготовила теорию пустоты. Исходный пункт ореальности движения общ как Демокриту, так Эмпедоклу и Анаксагору, а также, вероятно, иобъяснениереальностимышления;сАнаксагоромуДемокритаобщедопущениепервоначальныхвеществ.Само собой разумеется, что особенно сильно было влияниеПарменида: он наложилпечатьсвоегогосподстванавсеосновныепредставления.Егостараясистема,чтомирсостоитиз сущего и не сущего, вновь заявляет здесь свои права. С Гераклитом у Демокрита общаябезусловная вера в движение: что всякое движение предполагает некоторуюпротивоположность,чтоборьбаестьматерьвещей.

Извсехдревнейшихсистем,демокритовская—наиболеепоследовательная:всюдудлявсехвещей предполагается самая строгая необходимость: нет никаких неожиданных или странныхперерывов естественного хода вещей. Лишь теперь впервые устранено всякое мифическое иантропоморфическое рассмотрение мира; лишь теперь впервые получилась строго научнаягипотеза,ивкачестветаковой,материализмвсегдабылввысшейстепениполезен.Этосамоетрезвое рассмотрение вещей: оно исходит из действительных качеств материи, оно неперепрыгиваетпрямо,припомощилиNous'aилицелевыхпричинАристотеля,черезнаиболеепростые силы.Это великаямысль— свести весь этотмир порядка и целесообразности, мир

бесчисленныхкачествкпроявлениямодной силынизшегопорядка.Движущаясяповсеобщимзаконам материя посредством слепой механики дает такие результаты, которые кажутсяпродуктомтворчествавысочайшеймудрости.

Образование мира Демокрит представлял себе следующим образом: в бесконечномпространстве носятся атомы в вечном движении. Этот исходный пункт часто подвергалсяпорицанию в древности: «случай» не привел в движение мир, из «случая» произошел мир.«Слепой случай» царит де у материалистов. Это совершенно не философский способвыражения, и это должно означать: причинность, лишенная целей, случай без целевыхнамерений;здесьженетникакогослучая,асамаястрогаязаконосообразность,нотольконепоразумнымзаконам.—ВсякоедвижениеДемокритвыводитизпустогопространстваитяжести:болеетяжелыеатомыпадаютвнизисвоимдавлениемизгоняютдальшеболеелегкие.(Критика:чтоозначаеттяжестьвпустомбесконечномпространстве?Затем,прибесконечностивременидвижение никогда не имело начала.) В самом начале движение, естественно, происходило ввертикальном направлении: равномерное вечное падение в бесконечности пространства.Скорость движения не может быть определена, так как при бесконечности пространства исовершенноравномерномпадениинетникакоймерыдляееопределения.Видимыйпокойземлизависит от общности движения (Эпикур). В точном смысле нет ни верха, ни низа. Но каквозникают боковые и вихревые движения атомов, и как достигается законосообразностьуничтожающихся и вновь образующихся соединений? Если бы все падало с одинаковойскоростью, то это походило бы на абсолютный покой; при неодинаковой скорости паденияатомысталкиваютсядругсдругом,некоторыеизнихотскакивают,итакимобразомвозникаеткруговоедвижение.

Знаменитый вывод Эпикура. Он предположил незначительное отклонение отперпендикулярного падения, произвольное боковое движение. Ибо при том состоянии, когдаещениодинатомнебылсмешансдругим,иниодинизнихне совершилбольшегопадения,нежелидругой,—всеатомыдолжныбылизаниматьместадругавозледругаводнойплоскости,несталкиваясьмеждусобою.Еслибтеперь,визвестныймомент,всеониначалипадать,товсеженеполучилосьбыникакоготолчка:ониникогданесоприкасалисьбымеждусобой,таккакони падали бы один возле другого в бесконечность, т. е. каждый атом должен был бы, привертикальномпадении,описатьвбесконечномпространствелиниюбесконечнойдлины.Какжевозможно,чтобкакой-либодругойатомпопалвэтучерту?Самопосебеэтовозможнолишьвтом случае, если бы на одной и той же черте находились два атома. Но если они одинаковотяжелы, то они никогда не настигнут друга друга: следовательно, для того чтобы онистолкнулись,онидолжныбытьразличнойтяжести,т.е.,верхнийдолженбытьтяжелеенижнего.Но это—бессмыслица: ибо какможетболее легкий атомбыть уже впередии гораздониже,нежели более тяжелый?Следовательно, на одной и тойже черте неможет быть двух атомов.Следовательно,привертикальномпаденииониникогданемогутстолкнуться.

Благодарявихрю,преждевсего,соединяетсяоднородное.Когданаходящиесявравновесииатомы не могут уже, вследствие их массы, носиться в разные стороны, то более легкиесобираются во внешней пустоте, как бы выпрыгивая туда; остальные остаются на месте,запутываются и образуют комок. Всякое целое, отделяющееся от массы первоначальных тел,естьмир;мировбесчисленноеколичество.Онивозникли,ноонидолжныипогибнуть.

Каждый отдельный мир возникает таким образом: благодаря столкновению разнородныхатомов отделяется некоторая масса, в которой более легкие части располагаются сверху:благодаря возникающему здесь воздействию противоположных сил масса приходит вовращательное движение; вытесненные кверху тела располагаются снаружи, в виде как быоболочки.Оболочкавсеболееиболееутончается,аеечасти,благодарядвижению,всеболееи

болееуносятсяксередине.Изатомов,лежащихпосередине,образуетсяземля;аизтех,которыеподнялись кверху— небо, огонь, воздух. То здесь, то там получаются более плотные массы;воздух,которыйихокружает,самохваченбурнымвихревымдвижением;ипостепенноэтимассывнемтверделиизагоралисьвсилубыстрогодвижения(звезды).Такимобразомизземногошараблагодаряветруизвездамвытесняютсямаленькиечастицы,которыеистекаютсяввидеводывуглублениях.Земляделаетсяпоэтомувсетвержеитверже.Постепеннооназанимаетпосерединемира прочное положение; вначале, так как она была ещемала и легка, то двигалась в разныхнаправлениях. Солнце и месяц на одной из более ранних ступеней своего развитая былиувлечены массами, вращающимися вокруг земного ядра, и таким образом очутились в нашеймировойсистеме.

Происхождение одушевленных существ.Сущность души заключается в оживляющей силе:она-тоименноидвижетодушевленнымисуществами.Мышлениеестьдвижение.Следовательно,душадолжнасостоятьизсамогоподвижноговещества,изтонких,гладкихикруглыхатомов(изогня).Этиогненныечастичкираспространеныповсемутелу.Демокритмеждукаждымидвумятелеснымиатомамипомещаетпоодномуатомудуши.Онинаходятсявнепрестанномдвижении.Благодаря их тонкости и подвижности возникает теперь опасность, как бы они не быливытеснены из тела окружающим воздухом; от этого предохраняет нас вдыхание, котороепривлекает всегда новое огненное вещество души, замещающее удалившиеся атомы и своимпротивоположным течением препятствующее удалению тех, которые находятся в теле. Еслидыханиеприостанавливается,товнутреннийогоньисчезает:наступаетсмерть.Этопроисходитневодномгновение,можетслучиться,чтожизнедеятельностьсновавосстановитсяпослетого,как часть душевного вещества утратится (сон, мнимая смерть). Душа для Демокрита естьнаиболеесущественнаячастьвчеловеке:телонеболеекаксосуддлянее.Телесноеидушевноераспространено по всему миру: в воздухе очень много того и другого, ибо как могли бы мыиначевдыхатьизнегодушевное?

Теория чувственных восприятий. Соприкосновение не представляет нечтонепосредственно;онодостигаетсяблагодаряистечениям.Последниепроникаютчерезчувствавтелоиздесьраспространяютсяповсемегочастям,благодарячемуполучаетсяпредставлениеовещах.Дляэтогонеобходимыусловиядвоякогорода:во-первых,известнаясилавпечатления,азатем соответствующее качество воспринимающего органа: ощущается лишь одинаковоеодинаковым; всякую вещь мы воспринимаем соответствующей частью нашего существа. Наоснованииэтогонужно,сталобыть,предположить,чтокое-что,могущеебытьвоспринятым,невоспринимается нами, так как не соответствует нашим чувствам, и что могут быть существа,обладающиечувствами,отличнымиотнаших.

Воспринимающее и мыслящее есть одно и то же. То и другое есть механическоевидоизменение душевного вещества; если душа благодаря движению достигает надлежащейтемпературы, то она правильно воспримет предметы: это здоровое мышление. Если же,благодарядвижению,онабудетчрезмернонагретаиличрезмерноохлаждена,топредставленияее будут неправильны и она сама больна. Здесь перед нами появляются свойственные всегдаматериализму затруднения. Все объективное, протяженное, действующее, следовательно, всематериальное,чтовглазахматериализмаявляетсясамымпрочнымфундаментом,являетсявсеголишьввысшейстепенипосредственноданным,ввысшейстепениотносительносуществующим,всеэтопрошлочерезмозговоймеханизм,всеэтооблеклосьвформувремени.Изтакогоданногоматериализм и хочет вывести то, что на самом деле является единственным непосредственноданным, а именно представление Это ужасное petitio principii: неожиданно последнее звенооказывается исходным пунктом, на котором уже висело первое звено цепи. Поэтомуматериалистов сравнивали с бароном Мюнхгаузеном, который, плывя на лошади по воде,

вздумал было приподнять на воздух и себя и свою лошадь, таща себя за свою свесившуюсянаперед косу. Абсурд заключается в том, что материализм исходит из объективного (как ондумает); тогда как, в действительности, все объективное самым разнообразным образомобусловленопознающимсубъектом,апотомуисчезает,еслиотвлечетсяотсубъекта.Напротивтого, материализм является ценной гипотезой об относительной истине. Да, это именно нашмир,надсозданиемкоторогомывсегдатрудимся.

Пифагорейцы

Философиюпифагорейцев,поопределениюАристотеля,следуеттрактоватьвзаключениевсех предыдущих систем и раньше платоновского учения об идеях. Метафизика Аристотелясвоею способностью влиять на всякую новую систему доказывает крайне разнообразноеразвитиесвоихосновныхидейисвоюсилу.Приэтомвозникновениеее,бытьможет,несколькостарее,нежеливозникновениеатомистики:достаточнотого,чтониЭмпедокл,ниатомистикинемоглионейничегознать.

Чтобыпонятьееосновныепринципы,необходимоначатьсовзглядовэлеатов.Каквозможномножество? Лишь благодаря тому, что и не сущее имеет бытие. Не сущее они приравниваютнеопределенному Анаксимандра: абсолютно не определенное это то, что не имеет никакихкачеств;емупротивостоитабсолютноопределенное.Аизнихсостоитединое,т.е.онемможносказать, оно четное и нечетное, ограниченное и неограниченное, без качеств и с качествами.Следовательно,противэлеатовониговорили:еслиединоесуществует,тооно,вовсякомслучае,произошлоиздвухпринципов;автакомслучаеестьтакжеимножество:изединоговозникаетряд арифметических (монадных) чисел, затем геометрические числа или величины(пространственныеобразы).Следовательно: единство естьнечтовозникшее, а в такомслучае,естьтакжеимножество.Еслимыимеемточки,линии,плоскостиитела,томыимеемтакжеиматериальныеобъекты, число естьистинная сущность вещей.Элеаты говорят: «нетничегонесущего,следовательно,всеестьрезультатчего-тосущегоинесущего;следовательно,вовсякомслучае,естьнесущее,азатемтакжеимножество».

Прежде всего, все это является очень странной спекуляцией. Ее исходный пункт кажетсямне не более как аналогией математической науки против учения элеатов. Припомнимдиалектику Парменида. Там о единстве (предполагая, что многого нет) говорится: 1. Оно неимеетникакихчастейинеестьцелое;2.Затемононеимеетникакихграниц;3.Затемононигденесуществует;4.Ононеможетнидвигаться,нипребыватьвпокоеит.д.Идальше:каксущееединоеоказываетсябытиемиединым;следовательно,тутразличие,затеммножествочастейичиселимножествобытия,ограниченностьит.п.Тутнечтоподобное:понятиесущегоединствапонимается как такое, в котором имеются противоположные предикаты, т. е., как вещьпротиворечащая себе, как бессмыслица. Математики-пифагорейцы верили в реальностьоткрытых ими законов: им было достаточно доказать существование единого, чтобы ужевывестиотсюдаимножество.Ипритомониверили,чтопозналиистиннуюсущностьвсякойвещивеечисловыхотношениях.Ссущностинет,следовательно,никакихкачеств,аестьтолькоколичества,нонеколичестваэлементов(вода,огоньит.д.),аограничениябезграничного:этонечтопохожееналишьпотенциальноебытиевеществаАристотеля.Так,всевозникаетиздвухфакторов, из двух противоположностей. Здесь снова дуализм. Замечательная таблица (вметафизике Аристотеля): граница— безграничность, нечетное— четное, единое— многое,правое—левое,мужское—женское,покоящееся—подвижное,прямолинейное—кривое,свет— темнота, доброе — злое, квадрат — прямоугольный четырехугольник. На одной стороне:граница,нечетное,единое,правое,мужское,покоящееся,прямолинейное,свет,доброе,квадрат;надругой: безграничность, четное,многое, левое,женское,подвижное, кривое, темнота, злое,прямоугольныйчетырехугольник.ЭтонапоминаетобразцовуютаблицуПарменида:сущее—каксвет,кактонкое,теплое,деятельное;несущее—какночь,какплотное,холодное,пассивное.

Исходныйпунктдляутверждения,чтовсекачественноеестьтолькоколичественное,лежитв акустике. Брали две струны одинаковой длины и толщины, привешивали к нимпоследовательно одну за другой различные тяжести и замечали, что тона можно свести к

определенным числовым отношениям. Затем под одну натянутую струну ставили подвижнуюкобылкуипередвигалиеенадваразличныхпункта.Есликобылкаделиластрунунадверавныеполовины,токаждаяизнихдавалавысшуюоктавуцелойструны;еслижеобечастиотносились,как 2:3, то получалась квинта; отношение 3:4 давало кварту. Инструмент назывался канон.Пифагор, кажется, делил находящуюся под струной площадь на двенадцать частей и получил,такимобразом,дляоктавы,кварты,квинтыипримы,какмерудлиныструны,числа6,8,9,12.Таккакквинтанацелыйтонвышекварты,тоПифагорприпомощисвоегоканоназаметилтакжеиотношениецелоготона,8:9.Отсюдавыводятсясвященныечислатакимобразом:числа1,2,3,4содержатконсонирующиеинтервалы,именно, 1:2—октава, 2:3—квинта, 3:4—кварта.Всевместеониобразуютчислочетыре.Еслисложитьсодержащиесявнихединицы,тополучитсячислодесять.Есликтемчисламприбавитьещечисла8и9,которыесодержалицелыйтон—интервал, то мы получим 1+2+3+4+8+9=27; отдельные слагаемые вместе с суммой образуютсвященное число семь. Из этого числа семь и исходит Платон в «Тимее» при построениимировойдуши.

Музыка,действительно,даетлучшийпримертого,чтопризнавалипифагорейцы.Музыка,кактаковая,существуеттольковнашихслуховыхнервахивнашеммозгу:вненасилисамапосебе (в смыслеЛокка)она состоит толькоизчисловыхотношений.Именно,преждевсего,посвоемуколичеству,вотношениитакта;затем,посвоемукачеству,вотношенииступенейгаммы;следовательно,каквсвоихритмических,такивсвоихгармоническихэлементах.Подобнымжеобразом можно было бы дать, разумеется, на одной струне чисто числовое выражение всейсущностимира, копиейкоторогои являетсямузыка.И это внастоящее время является строгообластью химии и вообще естественных наук: всюду для абсолютно непроницаемых силнаходить математические формулы. В этом смысле наша наука проникнута пифагорейскимначалом.Химияпредставляетизсебясоединениеатомистикиипифагореизма,какэто,кажется,былозамеченовдревностиЭкфантом.

Таким образом, пифагорейцы в решение основной проблемы привнесли нечто в высшейстепени важное: они открыли значение числа, а благодаря этому и возможность совершенноточногоисследованияфизическихявлений.Вдругихфизическихсистемахвсегдаречьшлаобэлементах и их соединениях; различные качества должны были возникнуть благодарясоединениюилиразложению;теперь,наконец,быловысказано,чтолишьвпропорциональныхразличияхкоренятсяразличиякачества.Конечно,отпростогопредчувствияэтогоотношениядоегострогогопроведениялежитещегромадныйпуть.Апокадовольствовалисьфантастическимианалогиями.Дляхарактеристикиихметодасравненияможноупомянуть,чтосправедливость,поихмнению,состоялаизвеличиныпомноженнойнасебя,т.е.изквадрата;поэтомучисло4или,вособенности,9(первоенечетноеквадратноечисло),называлосьсправедливостью.Числопять(соединениепервогомужскогоипервогоженскогочисла)означаетбрак;единица—разум,таккак неизменна, двойка означает мнение, так как изменчива и неопределенна. В тех случаях,когдапифагорейцывстречалипротивоположныекачества,онизалучшеесчиталиограниченноеинечетное, за худшее—неограниченноеичетное.Но еслиосновные составныечасти вещейобладают противоположными качествами, то необходима была связь, для того, чтобы из нихмогло что-либо возникнуть. Эта связь, по мнению Филолая, есть гармония, единстворазнообразного и согласованность несогласно настроенного. Если во всем естьпротивоположность элементов, то всюду есть также и гармония: все есть число, все естьгармония, ибо всякое определенное число есть гармония четного и нечетного. Но гармонияхарактеризуется, как октава. В октаве мы имеем отношение 1:2 — здесь первоначальнаяпротивоположность разрешается в гармонию. В этом представлении мы замечаем влияниеГераклита.

При выводе геометрических величинФилолай приравнивал единицу— точке, двойку—линии, тройку — плоскости, четверку — телу. Он воображал, что вместе с фигурой онпроизводиттакжеителесное.Отформытеладолжныбылизависетьихэлементарныекачества.Изпятипостоянныхтел.землеонприписывалформуоктаэдра,воде—формуикосаэдра;всемостальнымэлементам—формудодекаэдра; т. е. ондопускал,что самыемалейшиесоставныечасти этих различных веществ имеют указанные формы. Пятиричность основных веществуказываетнапериодпослеЭмпедокла,т.е.означаетвлияниеЭмпедокланаФилолая.

Космогонию пифагорейцы представляли себе так: сперва возникает огонь в центремирового целого (оно зовется единое, или монада, средоточие вселенной, караульный пост,замок Зевса). Отсюда, по-видимому, привлекаются близлежащие части неограниченного, иблагодаряэтомуониограничиваютсяиопределяются(янапоминаюанаксимандровскоепонятие«неопределенного»).Этоявлениеразвиваетсядальше,поканезавершаетсявсемировоездание(гераклитовскийогоньупотребляетсядлятого,чтобыизанаксимандровскогонеопределенногопроизвести определенный мир). Это мировое здание есть шар (Эмпедокл или Парменид), вцентре находится центральный огонь, вокруг, с запада на восток, водят свои хороводы десятьнебесных тел; в самом большом отдалении находится небо с постоянными звездами*, ближевсего к нему пять планет (Сатурн, Юпитер, Марс, Венера, Меркурий), затем Солнце, Луна,Земля и, как десятое, противо-Земля (die Gegenerde): крайняя граница, образованная огнемокружности. Вокруг центрального огня вращается земля, а между ними — противо-Земля,котораявсегдаобращенакцентральномуогнюоднойитойжестороной;поэтомумы,живянадругой стороне, и не можем воспринимать непосредственно лучей центрального огня, авоспринимаем их лишь посредственно, благодаря солнцу. Форму земли пифагорейцыпредставлялисебешаровидной.—Ввысшейстепенизначительныйастрономическийпрогресс:втовремякакраньшепредполагалось,чтоземнойшарнаходитсявпокое,исменадняиночиобъяснялась движением солнца— здесь мы видим попытку объяснить ее движением земли.Еслиотброситьцентральныйогонь,слитьвоединопротиво-ЗемлюиЗемлю,тоЗемлясталабывращаться вокруг своей оси. Коперник, по-видимому, именно здесь позаимствовал своиосновныемысли.

Следствиемдвижениязвездявляетсяучениеогармониисфер.Всякоебыстроприведенноевдвижениетелоиздаетизвестныйтон.Всезвездывместеобразуютоктаву,или,чтотожесамое,гармонию. Следовательно, гармонию не в нашем смысле, а в смысле настроенной струныдревнего семизвучья (das Heptachord). Напротив, не будет никакой «гармонии», еслиодновременностанут звучатьвсе тонаоктавы.Тотфакт, чтомыне слышимее, ониобъяснялитак:снамипроисходиттожесамое,чтособитателямикузницы,одинитотжезвукмыслышимсрождения,иникогданезамечаемегоприсутствия,дажевовремяобщейтишины;чтоглазавидятпринаблюдениизвезд,тоислышатушивсозвучиитонов.

Огоньокружностиимелсвоей задачейсплачиватьмир:поэтомуониназывалиегоAnanke(необходимость). Бек доказал, что они имели в виду млечный путь. По ту сторону огненногокругалежитнеограниченное.Архитспрашивал,можноли,стоянакраюмира,протянутьрукуили палку: если это возможно, то нечто должно быть и вне мира. Другое основание: еслидолжно иметь место движение, то, для того чтобы создать для находящихся в движении телпространство,другиетеладолжныбылибывыйтизаграницумировогоцелого,мирдолженбылбыперелиться.Пифагорейцыпервые отбросили понятие о верхе и низемира и заменили егопонятиембольшегоименьшегоотдаленияотцентра.

То,чтолежитближекцентру,ониназывалиправым,болееотдаленное—левым:движениенебесныхтелсовершаетсяименновпередсзападанавосток;центрзанимаетпочетноеместонаправой стороне мировых тел. Верхние части мира они считали за более совершенные; они

отличали внешний огненный круг от звездных кругов, и среди последних — те, которыенаходилисьнадлуной,и те, которыележалиподлуной;Олимп—самаякрайняяокружность;Космос — звездное небо и Уран — нижняя область. На Олимпе элементы во всей чистоте(именно, ограниченное и неограниченное). Космос — это место упорядоченного движения;Уран — место становления и уничтожения. Когда звезды вновь занимают то же самоеположение,тонетолькопоявляютсятежесамыелица,носовершаютсятежесамыепоступки.

Еслимыспросимородствепифагорейскойфилософии,топреждевсегомынайдемздесьболее старую систему Парменида, именно, что все вещи возникают из двойственностипринципов; затем«неопределенное»Анаксагора,подвижноеиограниченноеогнемГераклита.Но все это, очевидно, лишь вспомогательные философемы; источник же — это познаниечисловыханалогийвмире,совершеннооригинальнаяточказрения.Чтобызащититьеепротивученияоединствеэлеатов,онидолжныбылидопуститьвозникновениепонятиячисла;атакжеиединое должно было возникнуть. Здесь они принимают гераклитовскую идею о борьбе, какматери всех вещей и гармонии, которая соединяет противоположные качества. ПарменидназывалэтужесамусилуАфродитой.Онасимволизировалаотношениевозникновениявсякойвещивоктаве.Обавраждебныхэлемента,изкоторыхвозникаетчисло,ониразлагалиначетноеи нечетное. Это понятие они отождествляли с получившими уже право гражданствафилософскими терминами, называя четным неограниченное: и это самый крупный скачок,какой они делают: лишь потому, что нечетное дает возможность возникнуть ограниченномуряду чисел, квадратных чисел. Этим они перебрасывают мост к Анаксагору, который здесь впоследний раз появляется перед нами. Но ограничивающее они отождествляют сгераклитовским огнем; его задачей является теперь растворить неопределенное в несомненноопределенных числовых отношениях; это — существенно исцеляющая сила. Если бы онизаимствовалиуГераклитавыражение«логос»,топод«логос»понималибыproportio:именновсмысле создающей пропорции, ставящей границы. Основная мысль такова: представляемаясовершенно без качеств материя лишь благодаря числовым отношениям становится тем илидругимопределеннымкачеством.ТакразрешиласьпроблемаАнаксагора.Становлениеявлялоськак бы исчислением. Это напоминает изречение Лейбница, что музыка есть exercitiumarithmeticaeoccultumnescientis senumerareanimi.Toжесамоепифагорейцы,конечно,моглибысказатьиомире:конечнонето,что,собственноговоря,исчисляет.

Сократ

(Позапискамдлялекцийо«доплатоновскихфилософах»)

ОтвсехпрежнихфилософовСократотличаетсясвоимплебейскимпроисхождениемиоченьнезначительнымобразованием.Онвсегдаотносилсявраждебноккультуреиискусству,атакжеик естественным наукам. Астрономию он причислял к божественным тайнам, исследоватькоторыебылобыбезумием:правда,знатьдвижениенебесныхсветилотчастиполезно,таккаконислужатпоказателямивовремяпутешествийкакпосуше,такипоморю,атакжевовремяночныхкараулов.Ноподобныесведениялегкоузнатьоткормчихикараульщиков,авсе,чтосверхтого, есть бесполезная трата драгоценного времени. Геометрия нужна лишь постольку,поскольку она дает каждому возможность правильно судить при покупке, продаже и разделеземли; человек, одаренный обычным вниманием, научается всему этому без посредстваучителей, но глупо и бесполезно заниматься изучением сложных математических фигур. Всюфизикуонустранял.«Думаютлиэтиисследователи,чтоонидостаточнопозналичеловеческиедела,чтоначинаютвмешиватьсявделабожеские?Невоображаютлиони,чтосмогутвызывать,по своему желанию, ветра и дожди, или они хотят только удовлетворить свое досужеелюбопытство?» Точно также ни во что он ценил искусство: он понимал только егопрактическуюиприятнуюсторонуипринадлежалкчислулиц,презиравшихтрагедию.

Сократ был, следовательно, плебей: он необразован, и никогда не пополнилсамообразованиемтого,чтобылоупущеновмолодыегодыучения.Затемонбылпоразительнобезобразенинаделенотприроды,какобэтомсамговорит,сильнейшимистрастями:плоскийнос, толстые губы, выпуклые глаза; об его наклонности к вспыльчивости свидетельствуетАристотель.Он—этическийсамоучка:моральныйпотоктакибьетизнего.Это—громаднаясила воли, направленная на этическую реформу. Она представляла для него единственныйинтерес. Но замечательно его средство для этой этической реформы: к этической реформестремятсятакжеипифагорейцы.Познание,каксредство,отличаетСократа.Познание,какпутьк добродетели, отличает его философский характер: диалектика — вот единственный путь.Борьба против удовольствия, алчности, гнева и т. д. направляется против незнания, лежащегоздесьвоснове.Он—первыйфилософжизни,ивсешколы,берущиеотнегоначало,являютсяпреждевсегожизненнымифилософиями.Жизньруководимаямышлением!Мышление служитжизни,тогдакакувсехпрежнихфилософовжизньслужиламышлениюипознанию:истиннаяжизньявляетсяздесьцелью,тамцель—высшееистинноезнание.Такимобразом,сократовскаяфилософия носит абсолютно практический характер: она враждебна всякому знанию, несвязанномусэтическимипоследствиями.Онапредназначенадлявсехипопулярна,ибосчитаетвозможным научиться добродетели. Она апеллирует не к гению и не к познавательнымспособностям. Раньше достаточно было простых обычаев и религиозных предписаний:философия семи мудрецов была лишь практической моралью, заключенной в формулы, иповсюду в Греции чтимой и живой. Теперь выступает на сцену отрешение от моральныхинстинктов:ясноепознаниедолжнобытьединственнойзаслугой,новместесяснымпознаниемчеловекприобретаеттакжеидобродетель.Ибоэтоявляетсясобственносократовскойверой,чтопознание и добродетель совпадают. Перевернув это положение, получится в высшей степениреволюционныйшаг:всюду,гденетясногознания,тамзло.

Здесь Сократ становится критиком своего времени: он исследует, поскольку людидействуют в силу слепых побуждений, и поскольку руководясь знанием.При этом получается

демократический результат, в силу которого самые последние ремесленники стоят вышегосударственных людей, ораторов и художников его времени. Возьмите плотника, медника,кормчего,хирургаииспробуйтеихспециальныезнания:каждыйизнихможетуказатьтехлиц,от которых он научился своей специальности, указать те средства, при помощи которых оннаучился ей. Напротив, о том, «что такое справедливость? Что такое благочестие? Что такоезакон?» всякий претендует иметь известноемнение.Сократже находил, что в данном случаецарит лишь самомнение и невежество. Сократ держится роли обучающего, но он убеждаетсвоегособеседникавегособственнойнерассудительности.Егоближайшимтребованиембылополучить определение из сферы морально-социально-политической жизни: его приемы приэтом носят диалектический характер. Весь человеческий мир представлялся ему миромневежества:былислова,нонебылоопределенныхсвязанныхснимипонятий.Егостремлениембыло—упорядочитьэтотмир:онпредполагал,чтоеслимирбудетупорядочен,точеловекбудетжитьнеиначе,какдобродетельно.Учениеоморальныхблагахслужитцельювсехегошкол,т.е.своего рода арифметикой и землемерным искусством в этическом мире. Вся древнейшаяфилософия относится еще ко времени цельных этических инстинктов: эллинскойнравственностью дышат Гераклит, Анаксагор, Демокрит, Эмпедокл, соответственно, однако,различным формам эллинской этики. Теперь мы видим поиски этики чисто человеческой,покоящейся на основах знания: ее отыскивают. У прежних философов она имелась, словноживое дыхание. Эта же, отыскиваемая чисто человеческая этика, прежде всего вступает вовраждус традиционнымэллинскимэтическимобычаем:обычайсновадолженпревратитьсявактпознания.Следуеттакжезаметить,чтоввекупадкасократовскаяэтикаотвечаласвоейцели:лучшие и мыслящие люди жили только сообразно философской этике. Следовательно, изСократавырываетсянравственныйпоток:тутонявляетсяпророкомижрецом.Онсознает,чтовыполняетмиссию.

Очевидно, это самый важный момент в жизни Сократа, когда проникнутый энтузиазмомХайрефон получил в Дельфах ответ, что Сократ — самый мудрый человек в мире. Великоезамешательствоимучительноесмущение:наконец,онрешаетсяизмерятьмудростьдругихсвоейсобственной мудростью. Он выбирает известного государственного мужа, который считаетсямудрым, и предлагает ему испытующие вопросы. Он открывает, что мнимая мудрость этогомужа очень далека от мудрости. Он пробует доказать этому политику, как многого ему ещенедостаетдомудрости;но этобылоневозможно,ион этимтолько сделал себяненавистным.«Ния,нион—мыобанезнали,чтодоброичточестно;разницажебылата,чтоонвоображал,чтознаетэто,тогдакакяясносознавалсвоенезнание.Такимобразомябылболеемудр.чемон,так как я был свободен от этого главного заблуждения». Он повторяет этот опыт сперва надполитиками и ораторами, а затем над поэтами и художниками. Тогда он замечает, что они,благодарясвоимвымыслам,воображают,чтоивдругихотношенияхпринадлежаткмудрейшимлюдям.Теперьоннаправляетсякремесленникамиполучаетбольшеудовлетворения.Этизнаютбольше, чем он, и мудрее его. Только и они также грешат главным заблуждением: так каккаждый из них хорошо знает свое дело, то мудр и в других отношениях. Это заблуждение сизлишком перевешивало их способности. Так приходит он к убеждению, что Аполлон своимответомхотелсказать,чточеловеческаямудростьневелика;тот,ктоубежденвограниченностисвоеймудрости, тот поистине самыймудрый.Благодаря этому онживет в большойбедности,всеми ненавидимый. Вплоть до своей смерти он желает делать свое дело философии ииспытания, «быть вашим советчиком, подобно оводу сидеть на вашем затылке. Если вы меняосудите,выиспытаетеэто.Еслибыямолчал,тоэтимпреступилбыдолгповиновениякбогу».Величайшим счастьем для человека, какое только может достаться на его долю, являетсяежедневное занятие исследованиями о добродетели и о других вещах, жизнь без подобного

занятия—совсемнежизнь.Онсознает,каквсеэтозвучитневероятноистранно.Познаниекакпутькдобродетели,нопознаниеневкачествеученого,авроликакого-тоизобличающегоБога,который блуждает повсюду и все подвергает испытанию. Искание мудрости является здесь вформеисканиямудреца:сэтимсвязанаистория,тогдакакгераклитовскаямудростьотличаласьсамоудовлетворенностьюипрезиралавсякуюисторию.Самымхудшимявляетсяуверенностьвмнимомзнании.

Здесь становится нам понятна и полемика против софистов: это была смелая позицияединичного человека. Характер софистов выяснил Грот. По обычному мнению, онипредставляют из себя секту; по Гроту, это — класс, сословие. По обычному мнению, онираспространяли деморализующие учения, «софистические принципы». По Гроту, они былиобычнымиучителяминравственности,нивыше,нинижеуровнясвоеговремени.Пообычномумнению, Платон и его последователи были уполномоченными учителями, установленнымклиромгреческойнации:софистыже—инакомыслящими.ПоГроту,софист,которыйнападалнасофистов(каконнападалнапоэтовигосударственныхлюдей)некакнаособеннуюсекту,акакнаодноизсуществующихобщественныхсословий.ДлянеобразованноймассыСократбылтемже,чтоисофисты:всянаивнаянравственностьвообщененуждаласьнивкакомучителе,длянееболеевысокийучительбылчем-топредосудительным;вэтомтрагическаяикомическаясторона.

Такова точка зрения Аристофана. В лице Сократа он рисует образ просветителя: чертысофистовиАнаксагораперенесенынанего.Ноониразличаютсямеждусобойтем,чтософистывполнеотвечаютпотребностям,идаютто,чтообещают,нониктонемогсказать,радичегоучитСократ,исключаяегосамого.Кудаонниприходил,всюдувызывалончувствосознаниясвоегоневежества, он раздражал людей и вызывал у них жажду к знанию. Люди испытывали нечтоподобноетому,чтоиспытываетчеловекотприкосновениякэлектрическомуугрю.Собственно,онтолькоподготавливалпочвудляобучения,изобличаясвоихсовременниковвнезнании.Весьпоток знания устремлялся по проложенному им пути; вырытая им пропасть поглощает всетечения, идущие от древнейших философов. Интересно наблюдать, как мало-помалу всевступаетнаэтотпуть.Онненавиделвсякиепредварительныезаполненияэтойпропасти.

И поэтому он ненавидел представителей образования и науки, софистов; есливоображаемая мудрость подобна безумию, то учителя подобной воображаемой мудростиподобнытем,ктосводитлюдейсума.Онсамымнеустаннымобразомборолсясними.Здесьонимел против себя все греческое образование: в высшей степени замечательно, что никогда поотношениюкэтомуобразованиюоннепроизводитвпечатленияпеданта.Оружиемемуслужитирониячеловека,желающегонаучитьсяивыспрашивающего;таковобылопостепенноискусновыработанное им художественное средство. Затем не прямой, а исполненный околичностейпуть, сизвестногородадраматическиминтересом, в высшейстепенипривлекательный голос,наконец, эксцентричный характер его физиономии, напоминающей Силена. Сам способ еговыражения заключал в себе некоторый привкус чего-то раздражающе-ненавистного иплебейского. В тех случаях, когда он встречал расположение к себе, получалось истинноеочарованиеитакоечувство,какбудтостановишьсярабомкрайненеловкойпристыженности,изатем,врезультатевсегоэтого,—человекпреисполнялся,словнобеременел,добрымимыслями.Повивальное искусство состояло в оказании помощи при родах, в точном исследованииноворожденного, причем если он оказывался уродом, то его выбрасывали вон с жестокостьюликурговскоймамки.

Противвсегоэтогопостепеннонакопиласьмассавражды:многочисленныеличныевраги,родители, недовольные за своих сыновей, и масса злословия. Поразительная либеральностьАфин и ее демократия— так долго терпевшие подобнуюмиссию!Свобода речи соблюдалась

тамсвято.СуднадСократомиегосмертьмалоговорятпротивэтогообщегоположения.Сократвсамомначаленесомневалсявсвоемосуждении,оннеприготовилсякзащите(следуяголосусвоегодемона).Онименноверил,чтонасталнадлежащиймоментемуумереть;еслионстанетжить дольше, то его старость сделает для него невозможным его привычный образ жизни; кэтомуприсоединяласьещеуверенность,чтоподобнойсмертьюонподастпоучительныйпример.Такследуетпониматьеговеличавуюзащитительнуюречь:онговоритпередлицомпотомства.Какпоразительноэтосовершеннонезначительноебольшинство,которымонбылосужден!При557 судьях, каким-нибудь большинством в 6–7 голосов! Вероятно, они больше всего ощущалижалооскорбления,нанесенногосудилищу.

Сократ нарочно вызвал этот приговор; он знал, что делал: он желал смерти. Он имелпрекрасный случай доказать свое превосходство над человеческим страхом и слабостью, авместестемидостоинствосвоейбожественноймиссии.Гротзамечает,чтосмертьунеслаеговполном величии и славе, словно заходящее солнце тропических стран. Инстинкты былипреодолены, духовная ясность руководит жизнью и избирает смерть: все моральные системыдревностистараютсядостичьилипонятьвысотуэтогопоступка.Сократ,какзаклинательстрахасмерти, есть последний тип известных нам мудрецов: мудрец, как победитель инстинктовпосредством мудрости. Здесь кончается ряд оригинальных и типичных мудрецов, и настаетновый век мудрецов, начинающийся Платоном; век более сложных характеров, являющихсяпродуктомсоединениятечений,идущихоторигинальныхиодностороннихмудрецов.

Заключение

(Планизнабросковк«Философиивтрагическийвекгреческойистории»)

Мышление греков в трагический век носит пессимистический или художественно-оптимистическийхарактер.

Глубокоенедовериекреальности:никтонепризнаетдоброгобожества,котороесоздалобывсеoptime.

(РелигиознаясектаПифагорейцев.Анаксимандр.Эмпедокл.Элеаты.)Элеаты. (Анаксагор.Гераклит.)

Демокрит,мирбезморальногоиэстетическогозначения,пессимизмслучая.Если всех их поставить перед лицом трагедии, то первые трое (Пифагорейцы,

Анаксимандр, Эмпедокл) признали бы ее зеркалом несчастья существования; Парменид, какпреходящуювидимость,ГераклитиАнаксагор,какхудожественноесозданиеикопиюмировыхзаконов;Демокрит,какрезультатмашин.

Сократомначинаетсяоптимизм, ужене художественныйс телеологиейи веройв благогобога,аверавзнающегодоброгочеловека.Уничтожениеинстинктов.Сократпорываетспрежнейнаукой и культурой, он хочет вернуться назад к древней гражданской добродетели и кгосударству.

ОбистинеилживовненравственномсмыслеВ некоем отдаленном уголке вселенной, разлитой в блестках бесчисленных солнечных

систем,былакогда-тозвезда,накоторойумныеживотныеизобрелипознание.Этобылосамоевысокомерноеилживоемгновение«мировойистории»:новсежелишьодномгновение.Послеэтогоприродаещенемножкоподышала,затемзвездазастыла—иразумныеживотныедолжныбыли умереть. Такую притчу можно было придумать, и все-таки она еще недостаточноиллюстрировала бы нам, каким жалким, призрачным и мимолетным, каким бесцельным ипроизвольнымисключениемизвсейприродыявляетсянашинтеллект.Былицелыевечности,втечение которых егоне было; и когда он снова окончит свое существование, итог будет равеннулю.Ибо у этого интеллекта нет никакого назначения, выходящего за пределы человеческойжизни. Нет, он принадлежит всецело человеку, и только его обладатель и изобретатель такгорячоистакимпафосомотноситсякнему,какбудтобынанемвращалисьосимира.Ноеслибымымоглиобъяснитьсяскомаром,мыпонялибы,чтоонстакимжепафосомпаритввоздухеичувствуетвсебелетучийцентрэтогомира.Вприроденетничегонастолькоотверженногоинезначительного, что бы не могло при малейшем дыхании этой силы познания тотчас жераздуться подобно мехам, и подобно тому, как всякий человек, поднимающий тяжесть, хочет,чтобынанегодивились,такисамыйгордыйизлюдей,философ,думает,чтонаегопоступкиимыслинаправленывзорывсейвселенной,совсехееотдаленныхконцов.

Замечательно,чтовсеэтоделаетинтеллект,тотсамыйинтеллект,которыйведьдантолькокакпомощьсамымнесчастным,самымслабымитленнымсуществамдлятого,чтобынаминутуудержатьихвэтойжизни,изкоторойонибезнегоимелибыполноеоснованиебежатьподобнотому сыну Лессинга. Итак, это высокомерие, связанное со способностью познавать ичувствовать, набрасывая на глаза и чувства человека густой, ослепляющий туман, обманываетсебяотносительноценностивсегосуществованиятем,чтоононоситвсебеввысшейстепенильстивую оценку самого познания.Весь итог его деятельности— обман, но и отдельные егопроявленияимеютвбольшейилименьшейстепенитотжехарактер.

Интеллект, как средство для сохранения индивида, развивает свои главные силы впритворстве; ибо благодаря ему сохраняются более слабые и хилые особи, которые не могутотстаиватьсебявборьбезасуществованиеспомощьюроговилизубов.Учеловекаэтоискусствопритворяться достигает своей вершины: здесь обман, лесть, ложь, тайное злословие, поза,жизнь, полная заемного блеска, привычка маскироваться, условность, разыгрывание комедийперед другими и перед собой, — короче, постоянное порхание вокруг единого пламенитщеславия—являютсянастолькоиправиломизаконом,чтонетничегоболеенепонятногокакто,какимобразомсредилюдеймогловозникнутьчестноеичистоестремлениекистине.Онипогружены в иллюзии и сновидения, глаза их только скользят по поверхности вещей и видятлишь«формы»,ихощущенияникогданедаютистины,нодовольствуютсятем,чтоиспытываютраздражение и играют на ощупь за спиною вещей. К тому же человек всю жизнь по ночамподдается обманам снов и его нравственное чувство нисколько не протестует против этого;между тем как есть люди, которые благодаря усилиям воли отучились от храпения. Чтособственнознаетчеловекосамомсебе?Моглибыонхотьразвжизнивоспринятьсамогосебя,какбудтобыонбылвложенвосвещенныйстеклянныйящик?Развеприроданескрываетотнегопочти всего, даже об его теле — извороты кишок, быстроту кровообращения, сплетениеволокон,—длятого,чтобызагнатьеговобластьгордогообманчивогосознанияизаперетьеговней! Она выронила ключ: и горе роковому любопытству, которое через щель ухитрилось быпоглядетьнато,чтозапределамикомнатысознания,иузналобы,чточеловеквравнодушиии

безразличии своего незнания покоится на безжалостном и ненасытном, на жадности иубийстве,—икакбылежанаспинетиграотдаетсясвоимсновидениям.Откудаже,притакомустройствечеловека,стремлениекистине!

Поскольку индивид хочет удержаться среди других индивидов, он при естественномположениивещейпользуетсясвоиминтеллектомтолькодляпритворства:нотаккакчеловекиз-зануждыискукихочетсуществоватьвстаде,тооннуждаетсявмирномдоговореирассуждаетпоэтому, чтоиз егомирадолжноисчезнутьпокрайнеймере самоекрупное—bellumomniumcontraomnes.Этотмирныйдоговорприноситссобойнечто,чтокажетсяпервымшагомвэтомзагадочном стремлении к истине. Теперь именно определяется то, что отныне должно быть«истиной», изобретается одинаково употребляющееся и обязательное обозначение вещей, азаконодательство языка дает и первые законы истины: ибо теперь впервые возникаетпротивоположность истины и лжи. Лжец употребляет ходячие обозначения и слова для того,чтобы заставить недействительное казаться действительным; например он говорит «я богат»,между тем как единственно верным обозначением его состояния было бы слово «беден». Онзлоупотребляет тем, что установлено, изменяя и искажая имена. Если он делает это в видахсвоейпользыиприносяэтимвреддругим,обществоперестаетемуверитьиэтимисключаетегоизсвоегосостава.Приэтомлюдинетакизбегаютобмана,каквреда,приносимогоим;инаэтойступени они ненавидят не обман, а дурные, вредные последствия известных родов обмана. Вподобномжеограниченномсмыслечеловекхочетиистины:онхочетееприятныхпоследствий;к чистому познанию, не имеющему последствий, он относится равнодушно, к некоторым жеистинам, которые ему кажутся неприятнымии разрушительными,—даже враждебно.К томуже: как обстоит дело с теми условностями языка?Являются ли они результатами познания ичувства истины? Соответствуют ли обозначения вещам? Является ли язык адекватнымвыражениемреальности?

Только по забывчивости человек может утешать себя безумной мыслью, что он обладаетистиной именно в такой степени. Если он не захочет довольствоваться истиной в форметавтологии,тоестьоднойпустойшелухой,—онвечнобудетприниматьзаистинуиллюзии.Чтотакое слово? Передача звуками первого раздражения. Но делать заключение от раздражениянервовкпричине,лежащейвненас,естьужерезультатложногоинедопустимогопримененияположенияобосновании.Еслибырешающимусловиемприпроисхожденииязыкабылатолькоистина, а набирая обозначения предметов, люди руководствовались бы толькодостоверностью,—токакимобразоммымоглибыговорить:«каменьтверд»,какбудтослово«тверд» обозначает нечто абсолютное, а не наше совершенно субъективное ощущение! Мыразделяем предметы по родам, «куст» у нас мужского рода, «лоза»— женского: совершеннопроизвольныеобозначения!Какдалекомывышлизаканондостоверности!СловомSchlangeмыобозначаем змею: это обозначение указывает только на ее способность завиваться и,следовательно, оно годится и для червя. Как произвольны ограничения и как одностороннипредпочтения, которые мы даем при этом то тому, то другому свойству вещи! Если сравнитьразличныеязыки,товидно,чтослованикогданесоответствуютистинеинедаютееадекватноговыражения: иначе не было бы многих языков. «Вещь в себе» (ею была бы именно чистая,беспоследственнаяистина) совершеннонедостижиматакжеидлятворцаязыкаив его глазахсовершенно не заслуживает того, чтобы ее искать. Он обозначает только отношения вещей клюдям и для выражения их пользуется самыми смелыми метафорами. Возбуждение нервастановитсяизображением!Перваяметафора.Изображениестановитсязвуком!Втораяметафора.И каждый раз полный прыжок в совершенно другую и чуждую область. Представьте себесовершенноглухогочеловека,которыйникогданеимелощущениятонаимузыки:подобнотомукак он, удивляясь звуковым фигурам Хладного на песке, находит их причину в сотрясении

струныиготовпоклясться,будтотеперьонзнает,чтолюдиназывают«тоном»—такжеимывсесудимобязыке.Мыдумаем,чтознаемкое-чтоосамихвещах,когдаговоримодеревьях,красках,снегеицветах;насамомжеделемыобладаемлишьметафорамивещей,которыесовершеннонесоответствуютихпервоначальнымсущностям.Подобнотомукактонкажетсяглухомуфигуройнапеске, так и нам загадочное хвещей кажется то возбуждениемнерва, то изображением, то,наконец,звуком.Такимобразомлогикаотсутствуетпривозникновенииязыкаивесьматериал,надкоторымработаетиизкоторогосоздаетсвоипостроениячеловекистины—исследовательифилософ,—происходитеслинеизТучекукуевска,товсежеинеизсущностивещей.

Подумаем еще особенно об образовании понятий. Каждое слово тотчас производится впонятиетем,чтоего заставляютнапоминатьнамнеединичноеиндивидуальноепереживание,которое его породило, а приноравливают одновременно к бесчисленному количеству случаев,более или менее подобных, т. е., строго говоря, не подобных. Каждое понятое возникает изпредположенияодинаковымнеодинакового.Икакверното,чтоодинлистникогданеодинаковсовершенносдругим,тоипонятие«лист»образованоблагодаряпроизвольномуопущениюэтихиндивидуальных различий, благодаря забвению того, что различает; так-то получаетсяпредставление, будто бы в природе, кроме листьев, есть еще — «лист», служащий ихпервообразом,пообразцукоторогосотканы,нарисованы,размерены,раскрашеныизавитывселистья, но это сделано неловкими руками, так что ни один экземпляр не может считатьсявернымотражением этогопервообраза.Мыназываемчеловека «честным»; почемуон сегодняпоступилчестно?спрашиваеммы.Инашответгласит:благодарясвоейчестности.Честность!Сноватожесамое:листестьпричиналистьев.Мынезнаемсовершенноничегообосновномкачестве,котороеназывалосьбы«честностью»,нолишьомногочисленныхиндивидуальныхивместе с темнеодинаковыхпоступках, которыемысопоставляем,необращаявниманиянаихразличие, и называем честными поступками; наконец из нихмы заключаем об одной qualitasoccultaименем«честность».Упущениеиндивидуальногоидействительногодаетнампонятиеиформу,природаженезнаетнипонятий,ниформ,ниродов,нотолькооднонедостижимоедлянас и неопределимое х.Ибо и наше противоположение рода и особи антропоморфично ипроисходит не из сущности вещей, — если мы даже и не решимся сказать, что оно ей несоответствует—этобылобыдогматическимутверждением,такимженедоказуемым,какиегопротивоположность.

Итак, что такое истина? Движущаяся толпа метафор, метонимий, антропоморфизмов,—короче, сумма человеческих отношений, которые были возвышены, перенесены и украшеныпоэзией и риторикой и после долгого употребления кажутся людям каноническими иобязательными:истины—иллюзии,о которыхпозабыли,чтоони таковы;метафоры,которыеужеистрепалисьисталичувственнобессильными;монеты,накоторыхстерлосьизображениеинакоторыеужесмотрятнекакнамонеты,акакнаметалл.

Мывсеещенезнаем,откудапроисходитстремлениекистине:ибодосихпормыслышалилишь об обязательстве, которое нам ставит общество — как залог своего существования, —обязательствабытьправдивыми,т.е.употреблятьобычныеметафоры,или,выражаясьморально,об обязательстве лгать согласно принятой условности, лгать стадно в одном для всехобязательном стиле. Правда, человек забывает об этом; он лжет означенным образомнесознательноипопривычкемногихстолетий—иблагодаряэтойнесознательностииэтомузабвениюприходиткчувствуистины.Изобязательстваназыватьоднувещь«красной»,другую«холодной»,третью«немой»возникаетморальноепобуждениекистине:изнаблюдениялжеца,которомуниктоневерит,котороговсесторонятся,человекделаетзаключениеотом,чтоистинасвята, полезна и пользуется доверием. Теперь он подчиняет свои поступки, как поступки«разумного» существа, господству абстракций; он больше не позволяет себе увлекаться

внезапными впечатлениями и наблюдениями, он обобщает сначала эти впечатления, делая ихбесцветнымиихолоднымипонятиями,длятогочтобыпривязатькнимчелноксвоейжизниисвоих поступков. Все, что отличает человека от животного, зависит от этой его способностиделатьиз ясныхи осязательныхметафор сухуюсхему, из картины—понятие.Вцарстве этихсхем возможно то, что никогда не удалось бы среди непосредственных впечатлений —построить пирамиду каст и степеней, создать новыймир законов, привилегий, подчинений иограничений,которыйсоперничаетсвидимыммиромнепосредственныхвпечатлений,являясьболее прочным, общим, более знакомым и более человеческим и поэтому — правящим иповелевающим Между тем как всякая наглядная метафора индивидуальна и не имеет себеподобной и не поддается поэтому никакой классификации, огромное здание понятийвыказываетнеподвижнуюправильностьримскогоколумбарияивсвоейлогичностидышиттойстрогостьюихолодом,которыеособенносвойственныматематике.Накогоподулэтотхолод,тотвряд ли поверит тому, что понятие, сухое и восьмиугольное. как игральная кость, и такое жепередвижное, как она, все же является лишь остатком метафоры, и что иллюзияхудожественного перенесения возбуждая нерва в изображение есть если не мать, то бабушкавсякогопонятия.Вэтойигревкости-понятия«истиной»называетсяупотреблятькаждуюкостьтак,какейопределено,правильносчитатьееочки,образовыватьправильныерубрикииникогдане выходить за пределы кастового порядка и последовательности рангов. Подобно тому какримлянеи этруски разделили все небо резкимиматематическимилиниямии в каждом такомограниченном пространстве, как в templum, поместили одного бога; точно так же и каждыйнарод имеет над своей головой такоежематематически разделенное небо понятий и считаеттребованиемистины,чтобыкаждогобога-понятиеискаливегосфереМожнотолькоудивлятьсязодческому гению человека, которому на подвижных фундаментах, точно на поверхноститекучей воды, удается воздвигнуть бесконечно сложное здание понятий— конечно, для того,чтобы удержаться на таком фундаменте, его постройка должна быть подобна сплетениямпаутины,—такойнежной,чтобыеемогланестинасебеволна,такойпрочной,чтобыневсякийветермогбыееразрушить.

Какгенийзодчества,человекстоитмноговышепчелы:онастроитизвоска,которыйонанаходит в природе, он — из гораздо более нежного вещества понятий, которое он преждедолженсоздатьизсамогосебя.Вэтомондостоинбольшогоудивления,—нотольконевсвоемстремлениикистине,кчистомупознаниювещей.Есликто-нибудьпрячетвещьзакустом,ищетееименнотаминаходит,—товэтомисканииинахождениинетничегоособеннодостойногопрославления:ноименнотакобстоитделоспоискамиинахождениемистинывнутриобластиразума.Еслияделаюопределениемлекопитающегоизатем,рассмотревверблюда,говорю:«вотмлекопитающее»—то эти слова хотяи высказываютистину, ноистинуне слишкомбольшойценности; мне кажется, что она совершенно антропоморфична и не имеет в себе ни одногопункта,который«былбысампосебе»,былбыдействительнымиимеющимобщеобязательноезначение,независимоотегоотношениякчеловеку.Исследовательтакихистинищетвсущноститолькометаморфозымиравлюдях,ондобиваетсяпониманиямира,каквещичеловекоподобной,и в лучшем случае добывает чувство ассимиляции. Подобно тому как астролог считал, чтозвезды на службе у людей и находятся в связи с их счастьем и страданием, так и этотисследователь считает, что весь мир привязан к людям, что он— бесконечно преломленныйотзвукпервобытногозвука—человека,чтоон—умноженныйотпечатокодногопервообраза—человека.Всеегоискусствовтом,чтобысчитатьчеловекамеройвсехвещей;приэтомонвсе-таки исходит из ошибки, поскольку он верит в то, что вещи находятся перед нимнепосредственно, как чистые объекты наблюдения. Таким образом он забывает, чтопервоначальныенаглядныеметафоры—метафорыипринимаетихзасамивещи.

Только благодаря тому, что человек забывает этот первоначальный мир метафор, толькоблагодаря тому, что отвердело и окоснело первоначальное множество быстро сменяющихсяобразов, возникших из первобытного богатства человеческой фантазии, только благодарянепобедимой вере в то, что это солнце, это окно, этот стол—есть истина в себе,—короче,толькопотому,чточеловекпозабывает,чтоон—субъект,ипритомхудожественносозидающийсубъект—онживетвнекоторомспокойствии,уверенностиипоследовательности;еслибыонна мгновение мог бы выйти из стен тюрьмы, в которую его заключила эта вера, тотчас быпропало его«самосознание».Ему стоитужебольшего трудапредставить себе, какимобразомнасекомоеилиптицавоспринимаютсовсемдругоймир,чемчеловек,ичтовопрос,—котороеиздвухвосприятийболееправильно,—лишенвсякогосмысла,таккакдляэтогопришлосьбымеритьмасштабомправильного восприятия, то естьмасштабомнесуществующим.Вообщеже«правильное восприятие», т. е. адекватное выражение объекта в субъекте, кажется мнепротиворечием и нелепостью, ибо между двумя абсолютно различными сферами, каковысубъект и объект, не существует ни причинности, ни правильности, ни выражения, самоебольшее эстетическое отношение, т. е. своего рода передача намеками, как при сбивчивомпереводенасовсемчужойязык:нодляэтогонужнавовсякомслучаепосредствующаясфераипосредствующая сила, свободно мыслящая и свободно изображающая. Слово «явление»заключаетвсебемногособлазнов,поэтомуяегоповозможностиизбегаю:ибосущностьвещейне«является»вэмпирическоммире.Художник,укоторогонетрукикоторыйхотелбывыразитьпением носящийся перед ним образ, при этой перемене сфер все же обнаружит больше, чемнасколько эмпирический мир открывает нам сущность вещей. Даже отношение раздражениянерва к возникшему образу совсем не обязательно; но если один и тот же образ возникалмиллионыразиперешелпонаследствучерезмногопоколенийиподконецувсегочеловечествапоявляетсякаждыйразкакследствиеоднойитойжепричины,—толюдям,наконец,кажется,будто это— единственно необходимый образ и что отношение первоначального возбуждениянерва к возникшему образу — есть отношение строгой причинности; так же как и сон,постоянноповторяясь,сталбыощущатьсянамикакистина.Ноотвердениеиокоченениекакой-нибудь метафоры еще не заключает в себе ничего, что бы объяснило необходимость иисключительноеправоэтойметафоры.

Конечно, каждый человек, которыйпривык к таким размышлениям, испытывает глубокоенедоверие к подобному идеализму, поскольку он ясно убежден в вечной последовательности,вездесущииинепогрешимости законовприроды;онделает вывод: все в этоммире,насколькомытолькоможемохватитьввышинуспомощьютелескопаивглубинуспомощьюмикроскопа—всепрочно,отделано,бесконечно,закономерноибеспробельно;наукабудетвечноработатьспользой в этих копях и все найденное ею будет в согласовании, а не в противоречии междусобой.Какмалоэтопоходитнасозданиефантазии:ибоеслибыонобылотаковым,внемможнобыло бы хоть где-нибудь заметить его характер как кажущегося и нереального. Против этогонадосказать, во-первых: еслибыкаждыйизнасимелразличноеощущение, еслибымысамивоспринималимиртокакптицы,токакчерви,токакрастения,илиеслибыодномуизнасоднои то же раздражение нерва казалось бы красным, другому — синим, а третьему — дажемузыкальным тоном,—тониктоне говорилбыо такой законосообразностиприроды,но всесчитали бы ее в высшей степени субъективной картиной. Затем: что же такое для нас законприроды?Оннеизвестеннамсампосебе,алишьпоегодействиям,тоестьвегоотношенияхкдругимзаконамприроды,которыеисамиизвестнынамтолькокаксуммыиотношения.Такимобразом, все эти отношения ссылаются однона другоеи в самом своем существе совершеннонепонятнынам: нам действительно известно только то, чтомыпривносим к ним—время ипространство,т.е.отношенияпоследовательностиичисла.

Все же удивительное, что мы усматриваем в законах природы, что требует нашегообъяснения и могло бы вселить в нас недоверие к идеализму — лежит исключительно вматематической строгости и нерушимости представлений времени и пространства.Ихжемыпроизводимвсебяиизсебя,какпауксвоюпаутину;еслимыпринужденыпониматьвсевещитолько в этих формах, то уже более не удивительно, что мы во всех вещах понимаем толькоименно эти формы: ибо все они должны заключать в себе законы числа, а число есть самоеудивительноеввещах.Всятазакономерность,котораятакимпонируетнамвдвижениизвездивхимическихпроцессах,собственносовпадаетстемикачествами,которыемысамипривносимввещи, так что этим мы импонируем самим себе. При этом, разумеется, оказывается, что тохудожественное образование метафор, с которого у нас начинается каждое ощущение, ужепредполагает теформы и, стало быть, в них совершается; только при полной прочности этихпервичных форм объясняется возможность, каким образом впоследствии из самих метаформожет быть воздвигнуто здание понятий. Строя это здание, мы на почве метафор во всемподражаемотношениямвремени,пространстваичисел.

В строении понятий, как мы видели, первоначально работает язык, позднее — наука.Подобно тому, как пчела одновременно делает ячейки и наполняет их медом, также и наукабезостановочно работает в великом колумбарии понятий, в котором погребены видимости,строитвсевремяновыеэтаживверх,укрепляет,чиститиподновляетстарыеячейки,истремитсяпрежде всего наполнить это необъятное строение и умастить в него весь эмпирический, т. е.антропоморфический мир. Если лаже человек дела привязывает свою жизнь к разуму и егопонятиям,длятогочтобынебытьснесеннымсместаинепотерятьсебясамого,тотемболееисследовательстроитсвоюхижинуусамойбашнинауки,длятогочтобыисамомуучаствоватьвеепостройкеинайтисебевнейоплот.Аэтотоплотемуоченьнужен:ибоестьужасныесилы,которыепостоянновраждебнонаступаютнанего,противопоставляянаучной«истине»истинысовсеминогорода,сразличнымиизображенияминаихщитах.

Это побуждение к образованиюметафор— это основное побуждение человека, которогонельзянинаминутуигнорировать,ибоэтимсамыммыигнорировалибысамогочеловека—насамомделевовсенепобежденотем,чтомыизегообесплоченныхсозданий—изпонятий—выстроили новый, окоченелый мир, как тюрьму для него: оно даже едва этим обуздано. Оноищетдлясвоейдеятельностиновогоцарстваидругогоруслаинаходитеговмифеивообщевискусстве. Оно постоянно перепутывает рубрики и ячейки понятий, выставляя новыеперенесения,метафоры,метонимии,постояннообнаруживаетстремлениеизобразитьвидимыймир бодрствующих людей таким пестро-неправильным, беспоследственно-бессвязным,увлекательнымивечноновым,какмирсна.Сампосебебодрствующийчеловекуверенвтом,что он бодрствует лишь благодаря прочной и правильной паутине понятий и именно поэтомуиногдадумает,чтоонспит,есликогда-нибудьискусствуудаетсяразорватьэтупаутину.Паскальправ,утверждая,чтоеслибымывиделикаждуюночьодинитотжесон—мызанималисьбыимточнотакже,каквещами,которыевидимежедневно:«Еслибыремесленникбылуверен,чтоон каждуюночь сплошь двенадцать часов будет видеть во сне, будто он царь, то, думаю я,—говорит Паскаль, — он был бы так же счастлив, как царь, который каждую ночь подряддвенадцатьчасоввиделбывоснесебяремесленником».Деньтакогомифическивозбужденногонарода, каким были древнейшие греки, благодаря постоянно действующим в нем чудесам,допускаемым мифами, на деле гораздо больше похож на сон, чем на день мыслителя,отрезвленногонаукой.Еслидеревоможетговорить,какнимфа,илиеслибогвоболочкебыкаможет похищать дев, если внезапно становится видимой сама богиня Афина, когда она вроскошнойколесницепроехала вместе сПисистратомчерезплощадиАфин,—а всему этомуверилчестныйафинянин,—товкаждоемгновение,каквосне, возможновсе,ивсяприрода

носитсявокругчеловека,какбудтобыонабыламаскарадомбогов,которыезабавляютсятем,чтообманываютчеловека,являясьемувразныхобразах.

Ноисамчеловекимеетнепреодолимуюсклонностьподдаватьсяобманамибываетсловноочаровансчастьем,когдарапсодрассказываетемуэпическиесказки,какистину,иликогдаактерв трагедии изображает царя еще более царственным, чем его показывает действительность.Интеллект, этот мастер притворства, до тех пор свободен и уволен от своей рабской службы,пока он может обманывать, не причиняя вреда; и тогда-то он празднует свои сатурналии.Никогда он не бывает более пышным, богатым, гордыми смелым: с наслаждением творца онбросает в беспорядке метафоры, сдвигает с места пограничные столбы абстракций: называя,например,рекуподвижнойдорогой,котораянесетчеловекатуда,кудаонвдругихслучаяхидет.Теперь он сбросил с себя клеймо рабства: прежде с печальной деловитостью он усерднопоказывал дорогу и орудия бедному индивиду, жаждущему существования, и, как слуга длягосподина,выходилдлянегонаграбежзадобычей;теперьонсталгосподиномиможетсмелостереть выражение нужды со своего лица. Все, что он теперь делает, по сравнению с егопрежней деятельностью кажется притворством, прежнее же — искажением. Он копируетчеловеческуюжизнь,носчитаетеехорошейвещьюи,по-видимому,совершеннодоволенею.Тоогромноестроениепонятий,накотором,цепляясь, спасаетсянуждающийсячеловеквтечениесвоейжизни,служитдлянеголишьпомостомилиигрушкойдляегосмелыхзатей:иеслионееломает и разбрасывает обломки, иронически собирает их вновь, соединяя по парам наиболеечуждое и разделяя наиболее родственное, то этим он показывает, что он не пользуетсянеобходимым средством нужды, скудости, и что им руководят не понятия, а интуиции. Изцарстваэтихинтуициинетпротореннойдорогивстранупризрачныхсхем,абстракций:длянихне создано слова, — человек немеет, когда их видит или говорит заведомо запрещеннымиметафорами и неслыханными соединениями понятий для того, чтобы по меньшей мереразрушение старых границ понятий и высмеивание их соответствовали бы впечатлению отмогучейинтуиции.

Бываютвремена,когдаразумныйчеловекичеловекинтуитивномыслящийстоятдругвозледруга — один в страхе перед интуицией, другой с насмешкой над абстракцией; последнийнастолько же неразумен, насколько первый нехудожествен. Оба хотят господствовать наджизнью, первый умеет встречать главнейшие нужды предусмотрительностью, разумностью,планомерностью, второй, как слишком радостный герой, не видит этих нужд и считаетреальноюлишьжизньвцарствепризраковикрасоты.Там,где,каквдревнейГреции,человекинтуициисражаетсялучшеипобедоноснее,чемегопротивник,тамвсчастливомслучаеможетобразоваться культура и господство искусства над жизнью: этап, вымысел, отрицаниенеобходимости, блеск метафорических наблюдений и вообще непосредственность обманасопровождаетвсепроявлениятакойжизни.Нидом,нипоступь,ниодежда,ниглиняныйсосудне указывают на то, чтобы они были изобретены нуждой: кажется, будто во всем этомвыражается возвышенное счастье, олимпийская безоблачность и игра с серьезностью. В товремякакчеловек,руководимыйпонятиямииабстракциями,благодаряимлишьотбиваетсяотнесчастьяинеизвлекаетизнихсчастья;втовремякаконищетхотькакой-нибудьсвободыотболи,— человек интуиции, стоя в центре культуры, пожинает уже со своих интуиции, кромезащиты от зла, постоянно струящийся свет, радость, утешение.Конечно, он страдает сильнее,еслитолькоонстрадает:даонстрадаетдажечаще,потомучтооннеумеетучитьсяуопытаивсегда попадает в туже яму, в которуюуже попадал раньше.И тогда, в страдании, он бываеттакимженеразумным,каквсчастье:онгромкокричитиничемнеутешается.Какнепохоженанегопоступаетвтакомженесчастьечеловек-стоик,выучившийсянаопытеигосподствующийнад собой с помощью понятий! Он, который в других случаях ищет лишь откровенности,

истины, свободы от обманов и защиты от обольщающих призраков, теперь, в несчастии,доказывает свое мастерство в притворстве, как тот это доказывает в счастье; его лицо, неподвижноеипеременчивоелицочеловека,—этомаскасдостойноюправильностьючерт;оннекричитиникогданеизменяетсвоегоголоса:еслинадегоголовойразверзаетсягрозоваятуча,онзавертываетсявсвойплащимедленнымишагамипродолжаетидтиподдождем.

Заключительныезамечания

ВоспоминаниясестрыФридрихаНицше,ЕлизаветыФерстер-Ницше

ГОМЕРИКЛАССИЧЕСКАЯФИЛОЛОГИЯЭта вступительная речь, как было уже упомянуто во введении, была произнесена 28 мая

1869годавзалебазельскогоуниверситета,авконце1869г.былаотпечатанадлясамоготесногокруга друзей, так как ее «опубликование было бы совершенно неудобным». Вместе снесколькими напечатанными и ненапечатанными шутливыми стихотворениями она былапосвященамневблагодарностьзамоефилологическоесотрудничествовсоставленииуказателяк Rheinisches Museum: «Моей дорогой и единственной сестре Елизавете как усерднойсотрудниценаголыхполяхфилологии».

Этинемногиеэкземпляры,отпечатанныенаправахрукописи,всеженевсегдапопадаливверные руки; впоследствии, когда филологи выступили против брата, именно это безобидноепосвящениеставилосьемувупрек,какнасмешканадфилологией.

РОЖДЕНИЕТРАГЕДИИВозникновение«Рождениятрагедии»вегонабросках,по-видимому,относитсяковремени

от осени 1869 до ноября 1871 года. За эти годы «в нем бродило множество эстетическихпроблем и ответов на них», которые и нашли себе временное выражение в двух докладах,прочитанныхимвбазельскоммузее18январяи1февраля1870г.Кромеэтихдвухдокладов—«Греческая музыкальная драма» и «Сократ и трагедия» — еще одну статью можно считатьтекущим выражением его мыслей, — статью, которую он написал летом 1870 года вМадеранской долине незадолго до начала войны. Он говорит о ней: «Этим летом я написалстатью„одионисическоммиросозерцании“,освещающуюгреческуюдревностьстойстороны,скотороймытеперьможемприблизитьсякнейблагодарянашемуфилософу.Ноэтопокатолькомысли, рассчитанные наменя одного.Я хотел бы только иметь достаточно времени для того,чтобывполнесозретьибытьвсостояниипроизвестинечтоболеесовершенное».Этитристатьипосвоимглавныммыслямпочтицеликомвошлив«Рождениетрагедии».Втечение1870годавозниклиразличныеобширныенаброскиэтогопроизведения,нолишьвянвареифеврале1871года, в Базеле и в Лугано, брат использовал все эти записи и написал текст, который, по еговозвращении в Базель, был им закончен в его предварительной форме. Сначала эта статья неимеланикакогоотношениякРихардуВагнеруиегоискусству,—ещевначалефевраля1871г.она называлась «Греческая радость». Лишь между 12–26 апреля 1871 г. автор на основаниях,приведенных во введении, прибавил к статье еще несколько частей, которые приводилигреческуютрагедиювсвязьсискусствомВагнера.Здесьследуетотметить,чтоРихардВагнервсвоей статье «О значении оперы» (Ges. Schr. В. IX. S. 167), говоря о компромиссе междуаполлоновским и дионисическим искусством в античной трагедии, заимствовал эти мысли умоегобрата,таккакрукопись«Сократитрагедия»веепервоначальнойформедоклада,такжекаки«Греческаямузыкальнаядрама»былиужевфеврале1870г.врукахВагнераиончиталихвслух г-же Косиме. Также и третье упомянутое выше выражение идей брата о греческойтрагедиибылосообщеноимВагнеруужевначалеапреля1870г.ОнвозвратилсятогдавТрибшендлятого,чтобыпроститьсясВагнеромпередсвоимотъездомнатеатрвойнывкачествебратамилосердия.ПриэтомонпрочелнаписаннуювМадеранскойдолинестатью«Одионисическоммиросозерцании»ипотомподнесеенаРождество,изящнопереписанною,г-жеКосимеВагнер.

Крометого,пословамРоде,темаобаполлоновскомидионисическомначалахобсуждаласьимиНицшеприегопервомпосещениибратавБазеле,вначале1870г.Поэтому28мая1870г.Родепишетбрату:«ЯвнимательнопрочелстатьюВагнера„Означенииоперы“.Частомнеказалось,дорогойдруг,чтослышутвоисловатам,гдеидетречьогреческойдраме».(Briefe.11,239).

Рукопись готовой книги в ее наиболее ранней форме была 26 апреля 1871 г. послана вЛейпциг издателю Энгельманну, но, после некоторого колебания, возвращена им обратно.Вследствие этого автор решился отпечатать на свои средства часть рукописи «Сократ итрагедия»длятого,чтобыознакомитьснейсвоихдрузей.Когдаже,наконец,вноябре1871годаЭ.В.ФрицшвЛейпцигепринялнасебяизданиекниги,братнашелнеобходимымдополнитьееинаписал в конце декабря, еще во время печатания книги, ее последние части. Книга быланапечатана в декабре 1871 г. в типографииBreitkopf undHartel и выпущенаЕ.W. Fritzsch'ем вЛейпциге под заглавием «Рождение трагедии из духа музыки». Позднее он изменил заглавиетак:«Рождениетрагедии,илиГрецияипессимизм»

ГРЕЧЕСКОЕГОСУДАРСТВО.ГРЕЧЕСКАЯЖЕНЩИНА.ОМУЗЫКЕИСЛОВЕЭти три маленьких рассуждения суть отрывки задуманной в большом масштабе книги о

Греции и близко соприкасаются с «Рождением трагедии», единственной ее частью, которуюбратсамопубликовал.«Греческоегосударство»сменьшимправом,чемобадругиерассуждения,можно назвать отрывком, так как брат подарил его г-же Косиме Вагнер вместе с четырьмядругими уже переписанными. Он назвал этот маленький сборник «Пять предисловий к пятиненаписанным книгам Фридриха Ницше, написанные на святках 1872». Заглавия этих пятиненаписанныхкнигдолжныбылибытьследующие:

1.Опафосеистины.2.Обудущемнашихобразовательныхучреждений.3.Греческоегосударство.4.ОботношениифилософииШопенгауэраквозможнойнемецкойкультуре.5.Гомеровскоесоревнование.Первое из этих предисловий целиком вошло в монографию «Философия в трагическую

эпоху Греции». Второе стоит в начале докладов «О будущем наших образовательныхучреждений»,третье,четвертоеипятоеобозначаютсяточнокакпредисловиякненаписаннымкнигам.

В отрывке «О музыке и слове» следует обратить внимание на «sacrificio dell'intelletto»,котороебратпринесВагнеру,пропустиврадинегоотрывокоДевятойсимфонииБетховена.

ГОМЕРОВСКОЕСОРЕВНОВАНИЕПодготовительные работы к этой статье, так же как и речь о Гомере, относятся к

философским изысканияммоего брата по поводу так называемого certamenHomeri etHesiodi,которымонмногократнозанималсяв1867–1872гг.Одназаметкапоказывает,чтоеслибыэтакнигабыланасамомделенаписана,онабылабыпосвященаг-жеКосимеВагнер;междутемонаосталасьненаписаннойиейпосвященолишьпредисловие.

ОБУДУЩНОСТИНАШИХОБРАЗОВАТЕЛЬНЫХУЧРЕЖДЕНИЙУжевсвоистуденческиегодыбратмногодумалнадпроблемойвоспитанияивыражалсвои

мысли по этому поводу. Но он начал обстоятельнее записывать эти мысли впервые толькоосенью 1871 года, когда университетская комиссия публичных докладов предложила брату

прочестьряддокладовнаэтутему.Вовремясвяточныхвакаций1871/72годаонприступилкееобработке.Первыепятьдокладовонпрочиталвянваре,февралеимарте1872г.,нонездоровьеиконец семестра помешали ему прочитать шестой доклад. Доклады вызвали сенсацию,доходившуюдоэнтузиазма;когдавесной1872г.япообыкновениюприехалакбратувБазель,меня прямо умоляли уговорить его прочитать заключительный доклад, но он не мог на эторешиться,такжекакнерешалсяинапечатаниеих,кчемуегопобуждалегоиздательFritzsch.

ОТНОШЕНИЕ ФИЛОСОФИИ ШОПЕНГАУЭРА К ВОЗМОЖНОЙ НЕМЕЦКОЙКУЛЬТУРЕ

Этомаленькоерассуждениебылопервоначальнозадуманокакотдельныйэтюдкбольшойкниге о философах. Насколько я знаю, впервые она была записана на Сплюгене, куда братотправилсянадвенеделиосенью1872 г. дляотдыха.На святках1872 г. онабылапереписананачисто.

ФИЛОСОФЫВТРАГИЧЕСКУЮЭПОХУГРЕЦИИПервоеизложениеотносящихсясюдамыслей,которыеинтересовалибратаещесовремени

егостуденчества,нашлосебеместовкурсееголекций,читанныхвтечениезимнегосеместра1869/70г.«ФилософыдоПлатонаиобъяснениеизбранныхаргументов».Этаперваярукописьнесохранена. Брат повторил эти лекции в летнем семестре 1872 г. при трех недельных часах.Наконец, зимой 1872/73 г. он решился сделать из этого курса введение к большой книге офилософах.Другаястатьябыланаписанавконцезимы1873г.Онхотел,собственно,подаритьеев рукописи Рихарду Вагнеру ко дню его рождения в мае 1873 г., но служба помешала емуотделать монографию настолько, чтобы она годилась для подарка. Все же я думаю, что припосещенииВагнеравБайрейтевпасху1873г.,предпринятомбратомсовместносЭрвиномРоде,частьеебылатампрочитана.Зимой1873/74г.онещеразобработалрукописьивначалезимы1875 г. сновапересмотрел ее.Второепредисловие онпродиктовал в декабре 1879 г., когда ондумалоприближениикончины;емухотелосьопубликоватьэтурукопись,таккакприповторномчтении он нашел ее достаточно законченной и годной для печати. Все же брат настолько нелюбилвозвращатьсяксвоимпрежнимстатьям,чтолишьтолькоонпочувствовалсебялучшеиздоровьееговосстановилось,оноставилмысльобееопубликовании.

ОБИСТИНЕИЛЖИВОВНЕМОРАЛЬНОМСМЫСЛЕЭтамаленькаястатьябыланаписаналетом1873г.идолжнабыла,насколькоможносудить

попервоначальнымнаброскам,находитьсявтеснойсвязискнигойофилософах.Позднеебратдумал обработать ее отдельно и возможно, что она появилась бы в цикле «Несвоевременныхрассуждений».Почемуонэтогонезахотел,нельзятеперьустановить;вовсякомслучаежаль,чтоонанебылатогдаокончательнообработанаиопубликована.ПозднейшийНицшесталбыболеепонятными,можетбыть,непроизошлобынедоразуменияотносительно«развитияпрыжками»,вызванногоповерхностнымиписателями.