1

ISBN: 978-1-4477-3480-2

На обложке: рисунки: А.В.Турчин, 1993.фотография автора: О. Артемьева, 2009.фотография леса: О. Погребисская, 2010. консультации по обложке: Е. Садыкова.

Редактор: О. Артемьева

(с) А.В.Турчин, 1991- 2011

2

А.ТУРЧИН

Прогулка вЛес

3

Москва 2011

4

Внимание! Данный текст не может служитьпособием по сбору грибов, так как описываемыесобытия происходят не на Земле, и упоминаемыерастения соответствуют местным лишьприблизительно.

Лока – часть руки от локтя до кисти, невключая последнюю; то, что обычно именуетсяпредплечьем. Предплечьем в тексте соответственноназывается плечо, а плечом – сустав в начале руки иокружающая его часть тела.

Извед – заменяет слово интерес в значениилюбопытство. Род слова меняется в зависимости отрода того, кто извед испытывает.

Ли-е – правила игры, растворённые в природемира.

5

Содержание

Часть 1........................................................................6

Акт 1............................................................................6

Акт 2..........................................................................24

Часть 2. В Лесу.........................................................55

Акт 3..........................................................................55

Акт 4..........................................................................94

Акт 5........................................................................118

Акт 6........................................................................157

Акт 7........................................................................251

Акт 8........................................................................263

Ночь.........................................................................278

Утро.........................................................................281

Послесловие...........................................................305

6

Часть 1 Акт 1

– Давай тут, – предложил я, взглянувнаправо. Она оглядела место, словно ожидаяувидеть в нём нечто особенное, согласно кивнула и,обогнув меня, – белое платье на солнце сияло, –преодолела заросшую высокой травой и местамипробитую парами кустов канавку. Позади осталисьщекотные пики подорожника, из листьев котороготак приятно выдирать прочные, ветвящиеся жилки.

Когда нас накрыла первая тень, я, похлопав покоре ближайшей сосны, сказал:

– Вот мы и в лесу, – и, вспомнив своипрошлые посещения его, добавил: – Не правда ли,есть что-то тайно привлекательное в том моменте,когда пересекаешь, казалось бы, невыразительнуюграницу леса, и росшие ещё недавно вдалеке,деревья смыкаются над тобой – и ты внутри.

Моя спутница оглянулась вокруг, и её взгляд,скользя от дерева к дереву, затерялся в колоннадевысоких стволов, перемежавшихся снизу веерамикустарников. «Хорошо?» – спросил я. – «Прохладно».

– И мы будем теперь собирать грибы? – Да, именно за этим мы сюда и пришли.Она тоже коснулась чуть как бы заострёнными

даже подушечками своих пальцев “материка” корына сосне – неправильного четырёхугольника серо-коричневого цвета, усыпанного лоскутками верхнейкожурки и мелкого мха, – а затем перенесла руку квыступившей бугорком светло-жёлтой слезинкесмолы и взглянула на меня небесным цветом своихглаз. Я ответил ей: “Это смола, или сосновый мёд:клейкая жидкость для защиты ран.”

Она размазала капельку, чуть отвердевшую поповерхности, в кляксу, отчего её указательный палецпокрылся липкой плёнкой.

Я несколько отстранённо глядел на еёвыделявшуюся среди деревьев фигурку: она былатонкая и белая, но со вкраплениями всех остальныхцветов – серая замша ботинок, красная ниточка покругу носков, голубая каёмочка платья, чёрныйпоясок, коричневая родинка, голубые глаза, зелёный

7

край кармашка, золото отдельных волос. Я виделбыстро спускающиеся боковины её заострённоймакушки, её вытянутую, на не узкой и не широкойшее, голову, наклонные плечи, длинные и тонкиеруки и ноги. Тончайший, ускользающий от именицвет одной капли серебра в стакане молока был у еёкожи (не белый, но без примеси каких-либо других);сверху, по фалангам внимательно согнутого пальца сдушистым пятнышком смолы круглились луночкипор; крошечные белые волоски не были видны. Подноготь, в укромное место для всякого сора, забиласькорочка какого-то сучка и так застряла. Слева отноготка был небольшой, белый, почти прозрачныйзаусенец, ровно лежавший вдоль края кожи.

Она протянула мне первому, как, что ли,первооткрывателю, понюхать смолу. Пустаякорзинка покачивалась на её левой руке. Понюхавзатем сама, она начала оттирать палец о кору той жесамой сосны, и смола, постепенно скатываясьваликами, стала отлепляться и совсем сошла, когдаона смочила её, лизнув, слюной. («То же мне мёд, –пробормотала она,– но вкусно».) Мы не углубились вЛес и на два дерева.

Хотя бор и создавал свою глубокую тень илесистую атмосферу, солнце всюду пронзало его,словно прожигая, делая невидимым плетёный сводветок над нами и наполняя отсветами пространство,заставляя тигриной чехардой светится стволы.Звонкая тишина вместе с ним разносилась по Лесу, ималейший хруст звучал в нём глубоко и гулко.Высушенные многолетнею ласкою светила, стволыготовы были гудеть, как бронза, латунь, золото илимедь, – каждый по-своему – как будто в огромныйорган попали мы.

– Знаешь, в Лесу особая акустика...Слушай: – Э-Эй!

– Эй-гей-гей-гей,– донеслось в ответ. – Это эхо. Видишь, оно иное, чем в горах:

размазанное и незаконосообразное. Как будто Лескакой-то миг держит слово в себе, а потомвыплёвывает обратно, искажённое или целёхонькое.Ведь в горах эхо однозначно определяется формойскал, а в Лесу каждое дерево имеет свой отзвук, и

8

что получится, когда все эхи сложатся, – никто незнает.

– Да, Лес звучен. А говорить он не может? – Нет.– А!-О!-У!-А! – закричала перетекающим по

звуковым ступеням голосом моя спутница.– У!-О!-А!-У! – отозвалось пространство вокруг. А солнце сияло, высекая каждую деталь под

собой, блестя на поверхности листьев, заставляя ихжелтиться на просвет, и только в тени возвращая имисконный зелёный. Колонны и башни сосеншелушились, коричневея, розовея и полыхая жаромразогретой смолы. От них, там, где лес был пореже,тянулись короткие тени (которым предстояло ещёвдвое уменьшиться до полудня), разделяемыезолотом светящейся на солнце травы, похожей наистинные отблески полыхающих вершин сосен.Тёмно-зелёные гривы хвои, кое-как нахлобученныена пики стволов, нависали над нами своей зонтичноймассой, подкрашенные сверху бледно-жёлтым лаком,как будто выцветшие, как вон та двойная иголкасенного цвета в сером мундштучке из коры. Ввоздухе иногда вспыхивали тончайшие паутинкирастянувшихся смоляных нитей.

– Как похожи все деревья! И какие они всеразные!

– Правильно: они все одной породы –сосны.

– Как это? – У них у всех один прототип, одна

программа, записанная в семечках – ты же знаешьпороды цветов.

– Но здесь столько похожих. И, между тем,какие все по-разному кривые.

– Я же тебе говорил, что Леспредставляет собой скопище из миллионов растенийвсего нескольких десятков пород, основа которых –высокие деревья. Перед тобой полоса, состоящая изодной породы – сосен – то есть бор.

– Бор,– задумчиво повторила она, затемспросила: – Где же грибы?

– Ну, где-то здесь должны быть, – ответиля неопределённо и повёл взглядом между корнямидеревьев по кочкам мха, озеркам травы и усыпанным

9

иголками плешам. Какая-то одна серушка, –неизвестный мне гриб с пластинчатым донцем, сошляпкой в кончик пальца, а толщиною в ноготь, –бестолково болталась ближе к опушке.

– Мы не все грибы будем собирать: толькоте, про которые я знаю, что они вкусные.

– А покажи мне грибы, – разумно протянула онасвоим чистым камертоновым голосом.

– Ну вот, например,– указал я наневедомый грибок. Она, прошелестев за мной,присела на корточки к траве. Профиль еёвыступивших колен обрисовался под платьем.

Каждое колено её было похоже на лицо: лобнадколенника, который имел форму выпуклогоовала, склоняющегося к прямоугольнику, длинный,манкирующий каким-либо подобием рта нос(сухожилие), росший вплоть до маленького,остренького подбородка и пара миндалин-скул побокам.

Присев, она поставила своё лукошко на землюподле себя, обеими руками потянулась к грибку, какк цветочку, и сняла его. Подняв его поближе кглазам, она повертела им перед лицом, и дажекоснулась носом. Я тоже взял гриб, сказав:

– Но это не тот, что мы кушаем. Я дажене знаю, как он называется.

– Мы его не возьмём? – Нет, нам ещё будет, что взять.Она, забрав грибок у меня, положила его на

чистое от разросшейся вблизи опушки травы место ислегка поддала указательным пальцем – гриботкатился на два оборота в сторону. Поднявшись скорточек, она откинула голову назад, чтобыпоправить свои непричёсанные светлые – солнечногоцвета – волосы, лишь справа достигавшие редкимипрядями плеч – и я услышал, как скользнула кожасоприкоснувшихся при движении ног, и зашуршалоплатье по траве.

Привстав на цыпочки, – лукошко веселокачнулось на полусогнутых пальцах её левой руки, –она сделала шаг на полную ступню и вопросительнообернулась ко мне: мол, вперёд?

– Да.

10

Тогда она обошла сосну справа, – я обогнул еёслева, – сделала несколько шагов и, зацепив веткукустарника, снова взглянула на меня: а как же поискгрибов?

– Я гляжу. Ты тоже, смотри, если увидишьнечто странное, говори мне. – Мой ищущий взглядравномерно скользил, между тем, от дерева кдереву, притягиваясь к подозрительным местам исравнивая форму листьев и корней с лежащими уменя в памяти изображениями грибов – но ненаходил ничего. Я двигался небольшимипереходами, как бы скачками, останавливаясь исмотря: из-за мелькания ничего хорошенькоразглядеть не удавалось.

– Поиск грибов – это дело вдумчивое,–продолжил я, – надо вдумываться в участок почвыперед собой, пытаясь разгадать нагромождениялистьев, пока в нём не начнут вырисовыватьсяпритаившиеся грибы. Ведь грибы маскируются подкорешки, листки, кожурки – почти под всё. В этомтайная сущность гриба. Сущность же Леса в том,чтобы прятать грибы.

Девочка, сделав замедленный шаг,внимательно обвела своими голубыми глазами почвуперед собой, подошла к одной сосне, потом,наискосок, к другой, хлопнув по каждой ладонью, иснова всё оглядела. Затем она насторожилась вкаком-то одном направлении, сделала нескольколёгких шагов и снова поманила меня взглядом: вот,гляди.

Заблудившись в земле, наружу торчал чёрныйкорешок с палец, в форме уголка.

– Нет, это не гриб... Это корень –подземная часть одной из ближайших сосен, сосущаяснизу воду и материал для тела дерева. Прочные иветвящиеся корни помогают сосне не падать. У нихможет быть большая длина – иногда такая же, как ивысота ствола или больше.

Она улыбнулась мне и повернулась к уходящейв глубину стороне леса, к темноватым понизу соснами затерявшимся среди них двум осинкам, кколышущемуся туману зеленоватой ржи междустволов, загляделась, на миг одного шага забыв, чтоона делает здесь, но потом снова в поисках грибов

11

устремила глаза к подушкам мхов, звёздамрасходящихся корней, к каткой от опавших сучковземле, к топорщащимся листочкам и сплетённым ввойлок иголкам. Старые и молодые сосны населялилес, но большинство из них были полновозрастныегиганты; худеньких малюток, покрытых с самогонизу похожей на бумагу рыже-коричневой шелухой,было совсем мало. Девочка обняла одну такуюпальцами обеих рук и провела по бугристому,осыпающемуся мелкими, хрустящими шелушинкамистволу снизу вверх; бодрая, взлетавшая вверхсвечками со своих веток хвоя начиналась почти у еёглаз.

– У каждого дерева есть свой обхват, тоесть своя толщина. Это – в две ладони, то будет вруку, а следующее, наверное, – в один полныйобхват.

– Проверим, – Девочка подошла к среднейсосне передо мной и обхватила её в треугольникруки – его чуть-чуть не хватало. – Да, – и она обнялатолщенную сосну подальше, раскидистую, согромными кряжистыми сучьями, размером с сосну вгорах (где она уже видела эти деревья, но тогда онине были главным), – её руки едва сходились, хотяДевочка плотно прижималась к дереву, и дажеповисла, поджав, ноги, – Толстая! – По очереди мояспутница обхватила ещё несколько деревьев, затемделала это несколько раз только мысленно, инаконец вернулась к идее поиска грибов.

Миновав десяток сосен, она прошла, по-прежнему углубляясь в лес, между двух зеленоватыхс чёрными штрихами на коре осинок, наступила насучок, который хрустнул под её ногой, подошла кширокой, высокой сосне, поросшей с одного бокулишайником, и, положив на неё руку, остановилась.Пробравшийся сквозь хвои зайчик солнечных лучейлёг ей на спину, на белую ткань рубашки, состоящейиз плотного множества пересекающихсягоризонтальных и вертикальных нитей. Потом онаприсела и, проведя руками в разные стороны,развела кустик мха, чтобы посмотреть в его глубь.Там ничего не привлекло её; она встала, посмотрелаза стволом и оглядела пространство между

12

ближайшими деревьями, потом прошла несколькошагов и указала мне на цветок незабудки.

– Это, конечно, не гриб.– Да, я-то знаю, что это такое, – она

наклонилась, только чуть-чуть согнув ноги, и обогнувветку головой, сломила цветок и понесла его вправой руке, покачивая им в воздухе. Уклонившисьот другого куста, она прошла между двумябольшими стволами, осмотрела мшистый бугор уодного дерева и ходко направилась к группе из трёхсосен. Там она остановилась – замерла на миг – и,расставив руки, быстро, словно рассыпалась,присела, припала к земле; положив незабудку рядом,она дважды что-то схватила с игольчатого ковраопавшей и пожелтевшей хвои, потом увидела чутьдальше что-то ещё, но сначала обернулась ко мне.Оставив и корзинку, она протянула мне обе руки сзажатыми в них находками и раскрыла их: двесосновые шишки держала она.

– Грибы!? – Нет, конечно, – они все – все, какие мы

будем брать, такие же, в теории, как та серушка:больше, красивее, тяжелее, но обязательно с ножкойи шляпкой, и мягкие к тому же. А это – знаешь что?

– Значит, не грибы?... – Нет. Шишки!– Как-как? – Шишки. Это плоды сосны. Сначала

зелёные, они вырастают из её цветков и…– Как, разве у сосны бывают цветы!? – Да, сосна, как и все деревья здесь, и как

большинство зелёных растений, цветёт. Цветок естьбутон плода, кроме того, это здесь как-то связано совзаимовлиянием растений: через цветы ониобмениваются пыльцой, которая несёт всякуюинформацию. Цветы обращены – тут – не к нам, а кпыльце: она выдувается из них, а затем ищетподходящий ей по форме цветок – поэтому цветы укаждого рода растений разные. Пыльца всюдувокруг, но мы можем видеть её лишь как пыль илиобонять.

– Вот, откуда, оказывается, запах цветов... Агде же цветы сосны?

13

– Вон валяется высохшая серёжка: сейчасне сезон. Впрочем, у молодой сосны, которую тыобхватила первой, были цветки – кажется, того типа,что принимают пыльцу, а не излучают её – я не оченьв этом разбираюсь, а ты, ты конечно будешь читатькнигу про цветы – в библиотеке их целая полка, япокажу, где, – и всё узнаешь.

– А у грибов бывают цветы? – Ну, в нашем понимании – нет. Они

включают функцию цветка в себя.– А почему вокруг столько разных растений и

так мало настоящих цветов? – Не все растения цветут всё время, и не

все цветы мы видим: глядя на них, мы просто непризнаём в них цветы – то они крохотные, как вотэти красные точечки на мху, то серые, как тесерёжки. Что касается шишек, то, сначала зелёные,они вырастают там, наверху, и вот в этих щеляхразвиваются семена. Потом шишка сохнет, сереет,раскрывается, ветер уносит семена, и, ужененужная, она падает. У всех хвойных деревьев естьшишки. Смотри, сколько их вокруг!

– Как много: я, верно, ещё не умею смотреть,ведь они лежали на моём пути и раньше. А тысказал: ищи странное, вот я и позарилась... – онаповернулась от меня к корзинке, бросила в неёкататься обе разлапистые, почти круглые шишечки –ибо не хотела просто так расставаться с тем, к чемууспела привыкнуть чувством – повесила лукошко залукошкину ручку посередине локи левой руки, аправой легонько взяла незабудку: шесть или семьголубеньких цветков размером со зрачок, на двухсрастающихся книзу черенках. Поднявшись, онаспихнула корзинку на сгиб локтя и положила пальцына бортик: большой она прижала с внутреннейстороны, а четыре остальных плотно легли спереди.Её корзинка была сплетена из прутьев жёлтогоцвета, которые порциями по четыре в ряд волнамичередовались на её поверхности, выгибаясь товнутрь, то наружу; размерами она была дваждыболее длинная, чем широкая, и чуть овальная покраям; дно её плавно переходило в почтивертикальные стенки.

14

Сделав несколько шагов вперёд, она мягкоспросила меня взглядом: что дальше?

– Повернём налево и пойдём вдоль опушкина этой глубине пока: посмотрим, что здесь растёт.Ты иди глубже меня, справа, чтобы наши взгляды непокрывали одни и те же места: так мы большенайдём.

– Хорошо, – и развернулась на цыпочках влево.По мягкой, покрытой сухими иголочками земле

зашуршали её ноги в белых, с серой подошвой,ботинках. Эти маленькие, тупоносые обувки были изчуть блестящей и покрытой мелкими морщинкамикожи; полосы замши разделяли их на переднюю,заднюю и боковые части; вдоль белого же язычкачередовались зигзагами пропущенные сквозьмаленькие металлические дырочки серые шнурки,аккуратно завязанные сверху бантиком. Тонкаяспереди пружинистая подошва утолщалась сзадипочти превращаясь в каблук толщиной с палец.Борта ботинок поднимались невысоко, и над нимималенькими орешками выпирали наружу лодыжки,выступая сквозь носки, к которым уже прилепиласьпара иголочек и пушинка.

Сделав несколько переходов от дерева кдереву, она позвала меня своим чистым, тонкимголосом:

– Подойди!Я вышел к ней: она указывала мне на

торчавшую сбоку мшистой кочки поганку.– Вот, я нашла! Это похоже на тот маленький,

но побольше. Это – гриб? – Да, это гриб. И называется он “поганка”.

Такие грибы мы не станем есть.– И, значит, не будем брать? – Нет.– Тогда я посмотрю её.Тихонько опустившись на корточки, она взяла

гриб и стала щипать пальчиками висевшие на ножкеостатки диафрагмы – тонкой перепонки,охватывающей снизу шляпку у некоторых грибов илидаже облекающей сначала всё их тело, – незабудкуона воткнула себе за пояс.

Потом она провела чувствительнойподушечкой пальца, ещё более белой, чем вся

15

остальная кожа, по рёбрышкам нижней,пластинчатой стороны шляпки этого коричнево-серого гриба с тонкой, хрустляво влажной ножкой,на миг взглянула на меня и, перевернув плод,пощупала более светлый и твёрдый пупырышек вцентре шляпки в том месте, где с другой стороныприрастала ножка.

– В рёбрышках вырастают споры:мельчайшие клеточки, которые, разлетаясь повоздуху, порождают новые грибы.

Она снова взглянула на шляпку снизу, потомразломила гриб и обнажила сахаристую на изломе,влажноватую плоть.

– Ну что же, пройдем вперёд дальше, –протянула она медленно, немного ниже, чем раньше,и отпустила гриб из своих рук.

Потом она скрылась от меня за паройсросшихся сосен и кустом; я вернулся на свой путь,прошёл немного по нему и увидел дождевой гриб.Теперь я позвал её: “ –Ау!”

– Как ты сказал? – отозвалась она из-залещинки.

– ”Ау”. “Ау” – это условный крик в лесу,чтобы кого-нибудь позвать. Подходи.

Наклонившись, она стала разбирать веткикустов, вслед за жёлтой корзинкой оттуда появиласьголова, забелело платье, и она выпрямилась передомной.

– Ну что? – Гриб-дождевик, – указал я. Она

нагнулась к нему, – Впрочем, вот рядом ещё один.Этот первый молодой, мясистый, а второй, тот,который жёлто-зелёный и маленький – ужелопнувший. Дождевой гриб весь изнутринаполняется спорами – миллиардами спор – которые,созрев, разлетаются из него наружу – особенно, есличем-то сильно его придавить – ещё его зовутпылевиком. А дождевой он потому, что растёт последождя.

– Значит, недавно был дождь? – Ну, – замялся я, – нельзя точно сказать.Она лукаво улыбнулась мне, протянула руку к

грибу и сняла его, не садясь на корточки. Когда онабрала его, на тыльной стороне кистей напряглись на

16

миг тонкие струны сухожилий. Наклонив голову, она,потискивая плотное тело гриба, расковырнула еготонким, узким ноготком большого пальца ипощупала волнистую поверхность разлома.

Надавив на второй, вызревший гриб, явыпустил из него облачко пыли. Она носком ботинкатоже нажала на него, и утратив извед, повернуласьнавстречу ещё не початому лесу.

Когда она прошла мимо нескольких сосен, – еёлёгкое платье колебалось от движения ног подобнопарусу при переменном ветре, – я увиделкраснеющую на её пути конусовидную шляпкумухомора, усыпанную сверху белыми бородавками –остатками оболочки зародыша.

– Гляди внимательнее, – весело бросил яей. Она приостановилась и, плотно прижимаякорзинку к правой ноге, осмотрелась вокруг, –приложив при этом ладонь левой руки к своемувыпуклому, блестящему лбу, составленному словнобы из двух боковин, которые сходились к центру подочень тупым, но всё же не превращающемся впрямую углом и будто бы образовывали при своёмсоединении посередине как бы вертикальное“ребро”. Поведя головой сначала справа налево,потом обратно, она несколько раз замедлила взглядна разных предметах; затем, сделав шаг вперёд и всторону, увидела наконец красную шляпку мухомора.Поняв по моему взгляду, что я имею в виду именноего, она, миг помедлив, бодро шагнула ещё раз,качнув корзинкой в руке. Отломив мухомор у егооснования, она взглянула на лукошко и затемвопросительно подняла на меня веки.

– Но и этот гриб мы не возьмём, –сокрушённо улыбнулся я, – мухомором зовётся он.Это довольно крупный гриб и среди поганок – совсемневкусных грибов – он самый красивый. Этотмухомор классический, – красный, а бывают ещё ибелые мухоморы – те другие.

Она посмотрела долгим взглядом на мухомор иотбросила его в траву.

– Нам будет ещё, что взять, – повторил ясакраментальную фразу, – и потому мимо многого мыможем пройти со спокойной душой.

17

– Ну что же, – медленно она сказала голосомцвета тёмно-синей гуаши, – тогда тем болееспокойно можно отбросить этот, как его... “мухомор.”

Посмотрев налево, в сторону опушки леса, япроверил, не сильно ли мы приблизились к ней илиуглубились, и обратился к Девочке:

– Замечательной вещью, которойобзаводятся в лесу, является палка: так удобнокопошить ею что-нибудь. Давай найдём себе!

– Палка,– сказала она.Я, взяв одну, – короткую, корявую и с уже

пооблупившейся корой, стукнул ею по сосне:отсыревшая древесина с хрустом разломалась:

– Такая не пойдёт.Она тем временем взялась за молодую сосенку,

но, запутавшись в хвое, оставила её в покое,обломила с соседнего ствола сухой, весь впупырышках, прутик, убедилась, потыкав им вземлю, что он слишком мягкий, отбросила его и,пройдя вперёд, подняла довольно толстую чёрнуюдубину с рогатиной на конце. Опустив раздвоениевниз, она оперлась на него, и махина оказалась ей доплеча.

Я нагнул куст ольхи и, прижав к земле,переломил один длинный прямой стволик:

– Давай оторвём отростки с листьями отэтого ствольца и разделим его пополам.

Она поставила корзинку среди мелкихрастений с 5-6 округлыми листами и протянула своина четверть прикрытые короткими рукавами руки ккрасновато-зелёному, чернеющему книзу телу ольхи.Я увидел, как по её коже, чуть-чуточку выпуклой втех местах, где она прикрывала сосуды и сухожилия,заскользили пятнышки солнца, усечённогошевелящейся наверху хвоей, и позолотилиискорками и тоненькими полосками невидимые дотого дужки нечастых, прозрачно светлых волосков,увидел, как мелькнули мимо меня коричневыепятнышки нескольких родинок, и как узкие цепкиееё пальцы, чуть расширенные в местах суставов,взялись за усыпанную листвой ветку.

Мы стали обрывать боковые отростки,отклоняя их и, обломив, оттягивали вместе слоскутами кожурки; гибкое живое дерево с трудом

18

поддавалось рукам. Так у нас остался упругий голыйстебель, к середине сужавшийся до толщиныДевочкиного пальца. Разломив надвое, – мы гнулиего до треска, а потом крутили в разные стороны,выворачивая жилы, – и отделив тонкий верхнийконец с несколькими уцелевшими листочками, взяликаждый по части.

Я стукнул своей палкой дважды о землю:первый раз она воткнулась в мягкую почву, а вовторой я ощутил, как срессорила её гибкость, когдакончик попал в коричневый, почти рыжеватый ипокрытый тонкой шелухой, наподобие коры,сосновый корень.

Она, взяв свою палку, помахала ей в воздухе,как будто фехтуя, ткнула ею несколько раз однодерево, и затем попробовала ворошить леснойпокров. Я, увидев что-то, направился к семилапойлещинке, но, оказалось, моё внимание привлёк всеголишь засохший листок, коварно набухший в видешляпки гриба.

– Будем идти вдоль края Леса, потомповернём вглубь, – выразил я наш план.

Пройдя дальше, я заметил пару сросшихсяпоганок, но не стал бепокоить свою спутницу, чьёодеяние мелькало невдалеке: положив левую рукуна бортик корзины, так же, как в тот самый момент,когда мы вошли в Лес, она шла с лёгким шелестом понепритоптанным иголочкам и сучкам, среди лодочекопавшей коры с дырочками от сучков (травинкасквозь), и взявшись за свою палку на ладонь ниже еёмакушки, слегка отпускала при каждом шагележавшие спереди четыре пальца, позволяя палкекачнуться вперёд, лишь чуть-чуть задевая землю, апотом, отклоняя в такт шагу полусогнутую рукуобратно, она снова прижимала палку к ладони, всёвремя слегка меняя плоскость качания, благодарячему палка описывала в воздухе узкие и длинныепетли. В некоторые моменты она тыкала ею землю –не изведываясь чем-то там, а просто испытываяпалку и привыкая к ней.

– Где же наш первый гриб? – спрашивалсебя я.

– Не это ли он? – указала она на ещё однупоганку.

19

– Нет. Существует всего 10-15 основныхпород съедобных грибов, и, я думаю, большинство изних мы увидим сегодня. Одного вида грибы междусобой похожи, и у каждого вида свои признаки. Спервого взгляда я узнаю сорт съедобного гриба...( Поганки, кстати говоря, тоже очень разные – они,даже, может быть, более разнообразны, чем грибысъедобные – но их видов – кроме некоторых – я неотличаю, ибо совсем не желаю знать.) Что особенноважно у грибов, так это донце шляпки – оно бываетдвух видов, и по нему грибы делятся – на «такие» и«благородные». У первых донце шляпки покрытопластинками – таковы были все грибы, какие толькопока попались нам. На поверхности пластинокразвиваются споры, из которых вырастают потомновые грибы. У благородных же донце шляпкипористое, а на сломе обнаруживает себя состоящимиз множества малюсеньких, вертикальных трубочек,называющихся бородой – в них также порождаютсяспоры. Благородные грибы не бывают поганками.Бывают, однако и совсем другие, нешляпочныегрибы (и некоторые из них тоже обладают вкусом –но не за ними мы сегодня направили свой путь) – этолишайники, плесени, подобные мхам, наростывсякие, дождевики те же и даже некоторые глазусовсем невидимые. Вот позади, например, на берёзкерос один «карниз» – древесный гриб. Можновернуться посмотреть, или увидим ещё?

– Ещё увидим, – говоря со мной, она опустилана всю длину руку с палкой, и та, опираясь на землюодним своим концом, наклонно полулежала в еёсогнутых пальцах. Потом, повернувшись от меня наступнях, Девочка провертела носком одного ботинкаи каблучком другого два пятна в тонком слое иголок,черенков и трушинок, покрывавшем землю леса,немного его соскользнув, и шагнула раз, другой,оставляя за собой лодочки лёгких углублений.

Я тоже двинулся вперёд, держась так, чтобыона, идя справа, была немного впереди меня, иукрадкой следил за ней, оглядывая при этом впоисках грибов приподнимавшуюся к стволамдеревьев почву, наполовину покрытую в этой частилеса двумя видами мха – светло-зелёным, которыйбыл повыше, и низким плотным.

20

От опушки в лес клином врезался густой стройтонких невысоких деревьец – вроде предыдущихосин – поддерживаемый группой уже вполнесозревших берёз, и доходил своим остриём,отгороженным от бора полосою густой, но невысокойтравы, почти что до нас. Опушка Леса была то совсемне видна из-за разбушевавшегося на ней кустарника,то проступала довольно ясно среди плотнойколоннады сосен. Зеленящимся серебромрасстилалось за ней поле. Видимые его лоскутыперенимали форму стволов деревьев, деливших ихна части, но с обратным знаком. Почти какощущение, за полем проступали горы.

В десятке-другом тонюсеньких стрелочекредких и высоких травинок на мшистой подстилкерос наш первый гриб. Это была средняя и довольноплотная зелёная сыроежка с опущенными внизкраями шляпки и невысокой ножкой.

– Ау! – негромко и спокойно кликнул я.– Ну? – отозвалась она из-за обильных

зарослей. – Иди сюда и ищи.Покинув зелень, она выступила из-за ствола,

скрылась за другим, и потом, появившись вновь,увидела меня и пошла навстречу, бодая коленкамимягкое полотно платья изнутри; перешагнула черезупавшую ветку, стряхнула налетевшую вдругпушинку; проведя рукой по волосам, сняла завитокзасохшей кожурки какого-то сучка и, пройдяпримерно тридцать шагов, оказалась рядом со мной.

– Что? – Видишь?– Где? – Видишь, видишь же?Поводив головой по сторонам, она заметила

что-то, но, стараясь не выдать взглядом замеченныйпредмет, продолжала осматриваться вокруг.

– Вижу что-то, – улыбнувшись, сказала наконецона.

– И где же?– Вижу! – Тогда возьми.Она лукаво прищурила на меня левый глаз,

примяла палкой траву и легонько схрустнула

21

сыроежку. Поднявшись, она принялась разглядыватьгриб, держа его обеими руками.

– Как его зовут? – Сыроежка. Это самый простой и один из

наиболее вкусных грибов – если его солить. Естьразные сорта сыроежек: зелёные, как эта, красные,синие и даже жёлтые; и множество оттенков междуними, а так же форм для каждого цвета, не говоряуже о смешанных цветах – целая сыроежкологиявозможна тут. Зелёные кажутся мне самымидобротными и мясистыми.

Она очистила крышку сыроежки, отщипнувприлипшие к кожурке иголочки, осмотрелатоненькие лепесточки рёберец и оттёрла от землитолстоватый снизу корень – основание ножки.

– Грибы растут не просто так, агрибницами. Это тонкие длинные нити в земле,изначально развивающиеся из спор, по идее, то же,что корни сосны, но почти невидимые. Грибницыживут очень подолгу, в разных местах из нихвыползают грибы. Размерами своими грибницаохватывает место произрастания несколькихдеревьев обычно, реже – целую поляну. Грибницывзаимодействуют друг с другом пятнами, иливытягиваются полосой вдоль некого естественногопути. Знание законов грибниц – путь к грибам.Важнейшее же их свойство – то, что на грибницегрибы растут часто не по одному, а по два-три илибольше. Поэтому давай поищем повнимательнеевокруг.

Я обвосьмерил пару дерев, а Девочкаприподняла палкой лопух и посмотрела рядом втраве, но мы не нашли ничего.

– Значит, нету.Вместе с двумя шишками наш первый гриб

лежал, пленённый, вниз шляпкой в её лукошке.Она оперлась на палку, обняв её пальцами

правой руки; от давления белёсые ноготки совсемпосветлели. Самым маленьким был ноготь намизинце, ноготь на безымянном пальце имел в своейсередине какой-то уступчик или волнистость; ноготьна среднем пальце был почти такой же крупный, каки на большом; сзади на все ногти беленькойполоской наступала кожа. Потом Девочка пошла

22

вперёд, держа палку наперевес и внимательноприглядываясь к зелёным листочкам.

– Вот каков был наш первый гриб, – довольнотихо сказала она, от меня удаляясь.

Через несколько десятков шагов я обнаружил,что земля подо мной вся окуталась мхом, и даже кое-где торчала осока – я уж подумал, не началось ликакое болотце – такой мягкой стала почва, – нообошлось: снова появилась усыпанная иголками ихохолками редкой травы земля.

Пройдя какое-то расстояние, я заметилвпереди приближающееся разрежение деревьев, какбудто четыре или пять этих растений, если судить понормальной плотности их, отсутствовали; там, тожеусыпанный иголками, имелся некоторый холмик илидаже просто большой бугорок; так вот, посерединеэтого холмика, немного не доходя до вершины, росодинокий гриб. Мы оба заметили его. Наши путиискривились, и мы подошли к бугру.

Девочка осторожно поднесла палку и уткнулаеё конец в тёмную, широкую и довольно низкосидящую шляпку.

– Этот гриб можно есть, но я не знаю, какего готовить.

– Все грибы тебе не те. – Таковы правила игры – ли-е. Это валуй

или что-то вроде него – я их не различаю. Их можното ли солить, то ли мочить.

– Ну ладно, – спокойно произнесла она, – пустьтогда растёт, – взобралась на холмик, наклонилась,и, придерживая палку горизонтально, поправиланакопившуюся на белом носке складку. Сказав:”Пуфф”, – она спустилась и пошла дальше; в еёволосах вспыхивали золотые нити от солнечногопятна, пробравшегося сквозь только что пройденноенами разрежение деревьев.

Хотя мы могли бы двигаться совсем рядом,разделённые только парой сосен, и всё равно непересекаться сферами взора, наши дороги леглидруг от друга довольно далеко – моя спутницахотела познакомиться с Лесом сама. Звук её шаговпрятался в шорохе дышащих сосен.

– Гляди-ка! И я, кажется, кое-что нашла... Кактам надо звать... Ау! – неожиданно донёсся её голос.

23

– Не поганка ли? – я направился квидневшейся согнутой спине Девочки, сидевшей накорточках над чем-то.

– Я чувствую, что нет.. Хотя на мухоморпохоже.

Маленьким красным конусиком пробуравиласыроежка лесной ковёр около одной из сосен. Мояспутница осторожно разгребла руками иголки вокругнеё, не решаясь сорвать.

– Ну, я тебя поздравляю, – сказал я, исразу свободнее стали сосредоточенные её черты, –ты нашла свой первый гриб. Рви!

Гриб рос на маленькой ножке, почти скрытойопускавшимися полями шляпки, но зато имел насвоём донце с сотню ровных, безукоризненных всвоём периодическом чередовании тонюсенькихрёбрышек, очень привлекавших глаз; я огляделсявокруг, но грибнице было больше нечем наспорадовать.

– Этот сосняк, из-за близости к опушке,несколько сух. А поскольку влажность являетсянеобходимым условием роста грибов,неудивительно, что их так мало. Но глубже в Лес, вовпадинах с перегнившей почвой нас ждут целыезалежи их – там мы возьмём своё! Грибы на 4/5состоят из воды, и потому очень уменьшаются, когдаих готовят. И коль скоро нашему урожаю предстоитзначительная убыль, так давай же соберёмпобольше!

Она осмотрелась вокруг и, пригибаясь отвнимательности, прошла под наклонившейся сосной,оглядываясь по сторонам. Она часто обманывалась –и палка её устремлялась зря к какому-нибудьзавитку; лукошко легко покачивалось.

Я бросил впитывающий взгляд на сосновыйлес. Высокие стрелы этих красавиц кончалисьнаверху мягкими, округлыми облаками хвои,сливавшимися в одну зелёную массу, и солнцесвоими искрами капало сквозь них на землю.

Рыжие наверху стволы, казалось, создавали вЛесу свой особый свет. Ниже они покрывалисьтёмной корой, миновав сначала тигрово-полосатыйучасток, на котором оба цвета чередовались.Большая полукруглая крона молодой сосны на

24

прогалине состояла из тянущихся вверх веток сосвечками ростков – мягкими ресничками иголочек напрямых стерженьках – и была как корона.

Ветви более крупных деревьев как будтовцеплялись в воздух, или опирались на какую-тоневидимую поверхность в нём, или же клубились,подобно застывшему дыму от зелёного костра.

Из озерка проёмины в коре одной сосны теклазастывшая, как скованная льдом река, блестящаясмоляная полоска.

Словно щупальца, сплетаясь между собой,извилистые корни, стежками пронзали поверхностьземли, звёздами расходясь от подножий деревьев,иногда обильно охваченных мхом, который даже лезпо стволам вверх и наощупь был сухой мягкойшёрсткой. (Видимо, получив необходимую ему влагув другие, более мокрые времена.)

Округлыми рукавами выступали из землибольшие корни, кочергами торчали маленькие; весьЛес был исплетён ими; волнами поднималась и безтого не ровная в лесу земля там, где они проходилипрямо под ней.

Все деревья тяготели к объединению в группы,– по два, по пять – а между ними оставались лесныеместа, – с корнями и вечной тенью, но всё же болеепустые, чем в среднем. Почти весь мой путьпроходил по ним, и из них я стрелял глазами вукромные уголки под кустом, за корнем или в редкойтраве – всюду, куда мог бы укрыться от меня гриб.

Я приметил ещё зелёную сыроежку и теперьуже не одну: недалеко от первой, большой итреснувшей по краям, приподнимала лист другая,поменьше. “Ага”, – тихо сказал я себе и позвал:

– Ау! Иди сюда!Не трогая грибов, я остановился и шевелил

палкой шишку на земле.– Ну вот, опять я пришла, – сказала она,

приближаясь и теребя кругленькую пуговицу наидущем вниз от ворота разрезе своей белой,тоненькой рубашечки, образовывавшей с помощьюпояса, за который была заткнута незабудка, одноцелое с платьем. Этот поясок (или, лучше сказать,довольно тонкая, но выпуклая тесёмка, сплетённаяиз узких плоских шнурков тёмной неблестящей

25

кожи) охватывал её платье в талии, прикрепляясь кнему по бокам четырьмя чёрными, незаметнымиполукольцами, и затягивался кожаным колечком,удерживая платье и вправленную в него как бы чутьнакрахмаленную, немного просторную и потому неприлегавшую плотно к телу, а покрытую мелкимискладками рубашку-безрукавку. Рукава у этойбезрукавки всё же были, и завершались они наполпути к локтю двойным утолщением ткани. Такоеже утолщение шло по краям разреза спередирубашки двумя полосами, которые смыкались внизуполовинкой прямоугольника и соединялись междусобой пятью или шестью пуговичками, продетыми вобшитые нитками щели.

– Вот видишь – вот грибница: и два грибана ней нас ждут.

И тут я увидел появившуюся в её корзинке ещёодну, – маленькую красную – сыроежку, которую,значит, она нашла сама, но не позвала меняпоказать.

– Ну, – молодец! – я взял на миг грибок иначал: – Вот вопрос, который всегда стоит ребром:как полезнее для грибницы: вырывать гриб целикомили оставлять его корешок в грибнице? Ведь еслиходить часто в лес, можно выучить “места” – то естьрасположение грибниц, и аккуратно собирать своюдолю. Но нам сейчас, верно, всё одно. Давай-ка,сорви их.

Она уселась на корточки, чуть качнулась наспружинивших в последний момент ногах, иотправила в корзинку новые грибы: итого их у насбыло уже пять. Они катались при шагах, как бочки втрюме в шторм, и шишки своими лопастями задевалиих нежные ткани.

Я решил воспротивиться таким приключениям,и мы с Девочкой наклали по дну корзинки мха,обложили листьями лопуха её бока и постановилипоступать так и впредь – грибы теперь лежаликаждый в своей луночке, не мешая друг другу.

Миновав десяток сосен, мы обошли с двухсторон тёмно-зелёную ёлочку – и за ней увидели ещёодну красную сыроежку – большую, крошащуюся, споднятыми вверх лопнувшими краями.

26

– А вот и ещё, – не садясь, сказала она, ловконаклонилась и, качнувшись, подхватила грибвыжидательно медленным, а потом спокойно смелымдвижением руки, приговаривая:

– Вот ты и попалась... лезь, лезь вкорзинку; мы тебя к вечеру скушаем... Та-ак, а нет литут чего-нибудь ещё? – она распрямилась совсем,проскакав взглядом по ближайшим местам – пусто –и пошла, зажав ручку корзинки в кулачке левой руки.

Разглядывая извилистое дерево, я немногоповременил, потеряв её из виду, затем ускорился идогнал примерно через двадцать стволов. Она бодрошагала, широко ставя свои тонкие ноги и идянамного быстрее, нежели того требовала идея сборагрибов.

– Сообразно с ней надо было бы даже неидти, а медленно передвигаться скачками понесколько шагов, – останавливаясь на шаг, на два, натри, осматриваясь не только вокруг себя, но и далекопо сторонам – и идти дальше. Ведь сколько многогрибов даже под самым носом своим мы незамечаем! Вот я ещё нашёл серенькую сыроежкупрямо на твоих следах, – на!

Она что-то увидела, её ноги, сгибаясь,заскользили одна по другой, платье вспорхнуло, какопускающийся ландыш, грудь нагнулась вперед, ноона воскликнула:

– Ой, я ошиблась: это лишь палочка подпиралалисток.

– Так бывает.– Ну ладно. Вообще, так много похожих на

грибы листков. – Это у них специально: мимикрия –

искусство притаиться, спрятавшись за другую вещь –за облик другой вещи. Вот, кстати, гляди, ещёдревесный гриб.

Вполовину наклонённый, пожелтевший стволбез коры был обнят дугой бело-коричневой бородкиэтой губки. Её толщина, также как и высота,равномерно возрастали и убывали, как у полумесяца.Острый край верхней – гладкой – грани нависал надпористой нижней подтёками лишней шкурки.

– Ага. Но его не едят? – Я не ем.

27

Она попробовала отковырнуть полукружье, нооно сидело крепко.

– Вот гадкий гриб! – ?– Не рвётся. И пусть тогда растёт, – Девочка

сделала несколько шагов в мою сторону ипереминула лысый ствол, который, упав когда-то,взбугрил почву своим коренным концом; по еёплатью пробежали волны складок.

Я подобрал неопределённо розовую сыроежкус крепенькой, но пустой внутри ножкой, а шляпкоймаленькой и ровной, и протянул её ей; шагнув в моюсторону, она, слегка наклонившись, высокопротянула руку и забрала грибок, чуть-чутькоснувшись меня кончиками пальцев. Потом, обойдякакой-то разрост травы, она нагнулась и положила вкорзинку поганку.

– Ай-ай-ай, – заметил я, – гляди-ка, чтоэто ты берёшь.

– Вот, – выставив ногу для равновесия, онапротянула мне корзинку обеими руками. Я цапнулпоганку за ножку и показал ей.

– Это не сыроежка? – спросила она медленно. – Нет. Видишь, какие редкие серые у неё

рёбрышки. И какой некрасивый пупырышек в центрешляпки. А главное, у сыроежек никогда не бываетэтого ободка, этой бахромы, этой... как лучшесказать... каёмочки вокруг ножки. На самом делепоесть со вкусом можно почти все грибы, но какприготовить их для этого, я не знаю.

Я отдал поганку ей на усмотрение, и онаотбросила её в траву.

– Мы собираем грибы, в которых яглубоко уверен, что они будут вкусны, как бы мы ихни приготовили – таково наше ли-е, правила игры.

Я тронулся с места и скрылся за соснами от еёголубых глаз, глаз не ярких, не блёклых, а глубокихи светлых, с чуть-чуть овальной, вытянутойвертикально радужкой.

Она, заглянув в корзинку, нашла там ещё однумаленькую серенькую поганцию и вышвырнула еёвон. Затем обогнула дерево и зашагала.

Акт 2

28

Грибов набралось уже с дюжину или больше, иони целиком покрывали дно корзинки – всесыроежки: от маленькой, со шляпкой почти в формешарика, до большой, сыплющейся.

Девочка шла рядом со мной, дерева за два, затри, и мы понемногу беседовали.

– Повернём вглубь леса, – вернулся креальности я, – когда найдём первый благородныйгриб... Но что-то его никак нет. А ведь мы ужедовольно много прошли вдоль края. Подойдём-ка копушке, может, там нам попадётся подберёзовик: угрибов есть склонность к странным, пограничнымместам. Впрочем, у нас она тоже есть.

– Ага, – она остановилась и повернулась комне, – Давай. Посмотрим, как изменилось поле заЛесом; тут много прутьев из земли растёт и деревьячасты – я всё ещё чувствую себя стеснённой.

– У края Леса ещё больше зелени тянетсяиз земли, потому что на неё прямо падает солнце, апочва ещё влажна и питательна. В других, глубокихместах, где обитают огромные деревья, под плотнымпотолком их крон получаются сумрачные пещеры, вкоторых новых растений почти нет; там довольнопросторно.

Девочка не быстро пошла ко мне череззаросший ветками (зародышами кустов и деревьев)полог леса, перед каждым шагом сначала медленнопроводя ногою по густому слою травы, смешанной скрупным мхом, и отодвигая руками длинные прутьяна своём пути, а потом аккуратно ставя ботинок навыбранное место; я тоже двинулся к опушке – онашла вслед за мной; попалась сыроежка.

– Я осторожно шагаю, – говорила она, – потомучто не знаю, как глубоко под ровным мхомскрывается почва. Лес расставил эти прутья, чтобыцеплять меня за ноги, и так старается преградитьмне путь – не выйдет. Вот, наконец, ровное место.Лес может быть ласков и неподвижен вокруг нас, нотолько там, далеко, за деревьями, он готовится кнашему приходу... А-а, вот мы и пришли: совсемнемного кустов оказалось на опушке, но трававысока. Где же здесь могут быть “благородные”грибы?

29

– Сам не знаю. Пойдём пока вдоль.Сотканная из полусогнувшейся свежей травы

мерная гладь поля, по которой мы сюда шли,сменилась стелющимися до самого перегибахолмообразной его поверхности буграми плотныхзарослей какого-то низкого, по колено, кустарника скрасными жёсткими на вид ветвями ломаной формы.

Лес атаковывал поле густой травой, вгрызалсяв него отдельными кустами, высаживал десантмолодых деревьец; грань его не была чёткой, аканавка куда-то исчезла; впрочем, на этом фронте онне достиг какого-либо значительного успеха:маленькие сосенки теснились рядом с большими.

– Вот, – указал я вперёд вдоль опушки, –видишь тот островок молодняка? Хорошо бывзглянуть там.

– Идём, – она помахивала палкой в воздухе,чертя то круги, то восьмёрки. – Много вырастил Лесдля себя, многое и для нас – не для того ли, чтобынас обмануть? Но расскажи-ка мне теперь наш план,как мы пойдём дальше?

– Когда найдём благородный гриб, иликогда нам надоест бродить тут, на поверхности, –повернём резко вглубь, пройдём сквозь этот сосняк(он дальше разрежается, очищаясь от всякойкустистости и лиственности), пересечём болотистуюполоску и войдём в берёзовый лес. Там мы, надеюсь,найдём лесное озеро. С другой стороны к немуподступает ельник; пройдём и сквозь него; дальшеснова будут сосны – довольно урожайное место наразные низшие грибы – ибо... чем дальше в лес, темвыше ёлки – тем большего можно ожидать. Там, ядумаю, мы наполним свои корзинки вполнедостаточно – если не сверх всякой меры.

Она, между тем, вошла в круг маленьких,трепещущих лепестками осинок и топольков инаклонила голову от низко опустившейся ветки.Трава широко разрослась на в меру солнечномпространстве под их жидкими кронами; её широкиелистья оставались внизу, а вверх поднималисьтонкие прямые стебельки, увенчанные розоватымисерёжками незаметных цветов; в одном месте онизащекотали её под коленями, где уже кончаласьзащита носков, и она, ойкнув, оглянулась вниз,

30

широко шагнув, а потом, задрав голень, перекинулаеё через самое высокое место.

– После мы попадём в смешанный лес: иберёзы, и тополя, и сосны будут там вместе; и,наконец, спустившись по откосу к роднику, побудему него и поднимемся на холмы дубравы... Вотсыроежка..., да, там, за кустом... Наш путь будет несложен, потому что все эти леса тянутся здесьполосами, а нам остаётся только пересекать их.

– Ну, а дальше? – Прогулка по Дубраве будет финалом

нашего сбора грибов, но не концом похода в лес.Устроив привал в одном хорошем месте, которое ятам знаю, мы начнём просто возвращаться,разумеется, другим путём, из глубин к краю, и тогдаможно будет легко поговорить о чём-то, уже неотвлекаясь. Когда мы выйдем, день толькоперевалит на свою вторую половину.

– А к вечеру мы пойдём... куда? – Ты забыла?– Не... приятно послушать. – На море. Мы как раз успеем посмотреть

закат. Ведь ты видела море только мельком, с гор?Теперь ты сможешь налюбоваться им со всейсерьёзностью, ибо будущее там некоторое волнениек ночи, возможно, перерастёт в бурю. Самый расцветеё мы застанем ещё при последнем свете, а потом,когда насытимся, можем сделать ночной бросокчерез перешеек, сквозь дюны и пустыню, и встретитьвосход на другой его стороне, у тихого Голубогоморя, где не будет ни следа вчерашнего волнения.

– Значит, нам предстоит бессонная ночь? – Да, так. Впрочем, перешеек узок, и в

середине пути мы сможем устроить довольно долгийпривал, даже если надолго заглядимся ночнойбурей, и прийти к цели всё же раньше рассвета.Потом мы можем залезть в какую-нибудь выемку илипещерку в прибрежном песчанике, их там много, иразных, и отдать себя сну.

– А хорошо, – сказала Девочка, вздохнула идобавила: – Я буду предвкушать.

Мы шли довольно долго по молодняковомуостровку, который всё тянулся вдоль сосняка,

31

отделяя его от поля. Деревца стали разрежаться, и ясказал:

– Вот мы вышли к какому-то маленькомуболотцу. Посмотри на него.

– Кочки, мох, трава, деревьев нет. – Там, вон, видишь, за осокой, блестит –

это вода, – мы остановились, – Да, что-то непорадовала нас опушка.

– Вернёмся в лес опять? – Думаю, что так.Она повернулась. – Щупай дорогу палкой, чтобы не напасть

на влажность.– Не беспокойся, – сказала она, – я не боюсь,

что вода коснётся меня. Я водоотталкивающа. Вот,гляди, какой мох на этой берёзе: тонкий, нежный. Вгорах были тонкие мхи, как бархат, – на камнях.Светло-зелёные, голубоватые лепестки лишайников –рядом.

– Кстати, лишайники – тоже грибы; ивообще грибы – растения.

– Да? – Правда. У грибов нет листьев, но зато

они перерабатывают остатки из земли.Мы прошли прогалину и вернулись под сень

больших сосен. – Вот сразу грибок, – указал я на

сыроежку.Взяв гриб, она неторопливо зашагала по

освещённой пятнами земле:– А помнишь, как вчера, в горах? Лёд. Камень.

Рассвет над ледником и красная по краю полоса.Туман внизу и темнота; а сверху – свет... Восход мыдолго ждали, как в засаде. Потом поголубелоразреженное небо; исчезли звёзды, всё светомналилось, и вспыхнули далёкие вершины. Ещё нескоро солнца шар уже не красный мы увидали из-загор. Сидели долго. Было тихо. Не шевелились, зябличуть.

– Лишь изредка трещали льды... Да, былотак.

– Там тоже были деревья, иногда даже многодеревьев по уступам обрывов – каких-топриземистых и корявых сосен ли, ёлок – ты мне их

32

уже тогда показал. Но то был не Лес, так же, какхолмы – не горы. Мы тогда играли в лавины. А теперь– грибники! И тот большой-большой камень –помнишь? Как я тепло была тогда одета: эта меховаяшапка, шубка, ботинки с шипами. И было совсем нехолодно.

– Вчера ведь было: всё, конечно, помню.Да и вообще не стоит что-либо забывать. Но и необременять себя памятью... Повернём-ка вот тутналево и двинемся как раньше, по опушке. Положи ксебе в корзинку, наконец, эту сыроежку.

“Всё-таки очень сухо сейчас в лесу; идём, какпо коридору. На прогалинах солнце уже начинаетприпекать, хотя утренняя прохлада ещё живёт околостволов. Неудивительно, что мало так пока грибов, –думал я, – впрочем, дальше будет сырее...”

– Представь себе гору, – начала фантазироватьДевочка, – прямую, совершенно отвесную, котораяпостепенно переходит в дерево – в гигантский стволсосны, тоже вертикальный, отвесный, и в нёмтрещинки в коре, как ущелья... Мы идём по ним, поузеньким тропинкам, среди древесных глыб, выше,выше.. А не падаем, потому что всё притягивается невниз, а к оси дерева. Сосна столь огромна, что мывидим только маленькую – доступную нам – частьствола как удлинённый горизонт. Перед намитянутся длинными уступами лоскутки коры. Вотлежит пылинка – кусочек волоса – как холм, какнемного загнутый по краям прозрачный цилиндр.Высоко, далеко впереди расплываются полукольцомтоже колоссальные сучья дерева: ещё много днейидти до них, как до Солнца. Там, где кора кажетсянам чуть шершавой, там теперь скалы. Мягкие,древесные скалы бросаются к небу остриями,буграми преграждают путь, раскалываются узкимиущельями (мы идём по ним зигзагами) – и солнцуподставляют грани. Пыли – никакой, ибо даже самаямаленькая пылинка теперь размером с дом – а мыменьше всего – и всё мелкое, что там есть, – толькоот нас: от нашей одежды, от крошащейся поднашими ногами коры. – Она остановилась взглянутьна сосну чтобы почерпнуть нового материала длясвоей фантазии: – Вот перед нами пора в коре, какбудто бы вниз упало плашмя целое озеро, оставив за

33

собой нестерпимой глубины шахту, уходящуюглубоко, глубоко внутрь, в прохладу и темноту. Мыдаже раз спускаемся в такую дыру и опять-таки непадаем, потому что сила притяжения направленадаже не к оси сосны, а поперёк любой достаточнотолстой поверхности, долго гуляем там, потомвылезаем на свет и снова идём. И вот, после долгойдороги, мы доходим до первого сука, но наш путьлежит мимо него, потом следуют ещё сучья и,наконец, мы сворачиваем на один из них. Идём,идём, проходим разные ответвления, иногдавыбираем какое-нибудь из них; мы давно ужепрошли зону материковой коры, вот теперькончается уже и рыжий её слой, никакого горизонтанет и в помине, хотя окружность ветки по-прежнемугромадна – как замкнутое в кольцо широкое поле.Мы добираемся до сучков и переходим с одногосерого пупырышка на другой – и эти пупырышки –как холмы на нашем пути. Сверху, снизу – всё ветви,из них растут чуть заспираленные сабли иголок,которые для нас как широкие гладкие зелёныедороги с выгнутыми краями. Раз! Наконец, мыспускаемся на короткий, напряжённый сучок, накотором нет игл; он несёт огромное, наполовинускрытое от нас в тени тело; его округлый верх – как утой зелёной горы – ну, помнишь, – только незелёный, а серый, и вниз от него плавно уходит елевидный нам, рождающийся из верха конус…, – развеэто поганка? – … который сам мог быть вершинойцелой горы, но висит. Конус этот весь покрытщитовидными отростками – лапами, этак тремядюжинами огромных-огромных оттопыренных лап,которые, впрочем, и составляют поверхность конуса.И это всё – просто-напросто гигантская шишкасосны, – а то ты, кажется, уже испугался. Мыспускаемся по ней, путешествуя по её нутру – мыведь совсем точечные, – это незабываемые зрелища.И вот, забравшись между двух таких лап, мы видимтонкую (относительно, конечно), полупрозрачнуюпластину между ними; на одном её конце чернеетнечто вроде большого холма. Добравшись до него,мы вычисляем его центр, садимся на него иначинаем ждать попутного ветра. Я опускаю всякиеподробности, их много, но вперёд, к главному! Мы

34

ждём ветра, который вырвет лепесток, крылышкосемечка из его гнезда, и оно, совершивстремительный вертикальный полёт, начнёткружиться вокруг своей оси, спускаясь вниз. Именнопоэтому мы вырыли в нём землянку – чтобы нас несдуло! Временами мы видим, как порыв ветра входитв щель между лапами за много тысяч шагов от нас ивздымает лепесток медленно идущей на насогромной волной. И мы думаем: “не сейчас ли?”, испешно укрываемся в своём убежище. Но ещё крепкосидит семя. Время идёт. Мы поём свои песни, и онистановятся такими сложными из-за непрерывности,что от одного созвучия до следующего егоповторения – тысяча других. И вот однажды, когдаветра совсем никакого нет, семя тихо соскальзываетсо своей подложки, движется – мы еле успеваемброситься в укрытие – и медленно, но без трениявыходит из своего ангара. И мы летим!

Она, словно жезл, подняла при этих словахпалку на вытянутой руке, коснувшись листвы. Япередал ей ещё одну сыроежку. Эти грибы уже сталиобразовывать в её корзине второй слой. По-прежнему легко ступая за одним-двумя деревьями отменя, она немного чаще дышала от длинной речи,мягко раздувая при выдохах щёки, и молчала,передыхая.

– То, что ты сейчас нафантазировала,вполне может быть, – сказал я.

– Почём взял, что я “нафантазировала”? –медленно и низко отфыркнула она меня и потом,спустя шага два, заметила высоким и чистымголосом: – В библиотеке было много всяких книг; все– разные (а я ведь не умела по-тамошнему читать) – итут деревья – тоже разные. И прочитать их я тоже немогу.

Тут ей пришлось прерваться, ибо мой ужепоблёкший было извед к сбору грибов снова нашёл,чем себя обострить: я увидел поднимающийся измшистой кочки на изогнутой ножке светло-жёлто-зелёный гриб с небольшою, но выпуклой и плотнойшляпкой.

– Гляди, мой друг, – остановил я её – никак,козлёнок.

Она сделала ко мне пару шагов. Я продолжил:

35

– Вот, погляди, как он растёт. Ага. Сорви еготы, ты же любишь всякое новое, и мы посмотрим, неошибся ли я.

Присаживаясь на корточки, она приложиласвою палку к стволу, и та, соскользнув, упала, а она,тем временем, обломила гриб своими цепкимипальцами у основания и повернула его донцем к нам.Чуть выпуклая поверхность шляпки была ровная ивлажно-пористая, цвета светло-зелёного.

– Это что-то вроде козлёнка, – объяснил я.– Козлёнок – влаголюбивый и одиноческий гриб: –видишь, рядом других нет, и этот мох вокруг. Ониредко вырастают большими. Другое дело, бываютогромные белые грибы или гигантские, чёрно-рыжиеподосиновики: один такой гриб может перевеситьвсе остальные, собранные за прогулку. Впрочем,колоссальные грибы не отличаются особеннымвкусом. Однако всегда бывает изведно потом,нагулявшись, определить самый крупный в корзинкегриб. Вспоминаются легенды о грибах, высотой потвоё колено, или даже до живота: такой гриб можноесть несколько дней, расположившись вокруг неголагерем и отрезая себе по кусочку, а он будетпродолжать расти. Видишь эту ровную подушечкупор на донце шляпки козлика – да, отломи – переднами главный признак благородного гриба, и мытеперь вполне можем свернуть вглубь, получив наэто своеобразное “добро” Леса.

– Ага, – сказала она, сунув гриб в своюкорзинку, и подняла палку, – идём.

Одолев веер каких-то невысоких прутьевсправа от себя, она зашагала навстречу глубинеЛеса, я – за ней, слева. Когда я окончательно догналеё, она замедлила ход и продолжила прерваннуюгрибом речь:

– Содержания книг в библиотеке я не моглаузнать. Но каждая книга что-то представляла дляменя, и я её как-то чувствовала. Ведь книга это что:тёмная кожа обложки, выпуклость переплёта,тиснёное название, шершавая сторона страниц –вроде всё одно и то же. А всё же я долго смотрела инашла, что видеть; каждая книга предстала передомной своим характером. Я наблюдала, каксоотносятся её толщина и высота между собой и с

36

другими книгами, как идут дужки по поверхностипереплёта, как меняется цвет кожи в оттенках откоричневого до тёмного, как корявится она по краюобложки складками и волнами. И теперь я такжесмотрю на сосну, – она совсем перестала идти изапрокинула голову: – У каждой сосны свой характер.Вот эта, да, эта, что поближе к нам, до половинывысоты чиста, а выше имеет ветви, сложившиеся,этак, в три полуоблака зелени – значит, три ступениесть в характере этой сосны. Первая, самая большаямасса хвои, большая и неподвижная, но скореедобровая, чем отвергающая – такова же будет и этасосна в начале отношения к нам. Другая, втораячасть несимметрично смещена налево и всяколышется мелкой зыбью от ветра: так и сосна потомпо-разному встретит каждого из нас и будетнеровна: то остра, то мягка. Верхняя часть, та, что науровне вершин остальных деревьев, мала и изодранаветром, а сучья кривые; и в конце эта сосна станетскучной и будет только колоть нас. Такова она. А вотдругая, третья.

– Но мы пройдём мимо них. – Что ж. Характеры-то останутся. Я говорю

это всё только с частичкой “бы”. И мне эти натурыизведны просто.

– Пошли. Пока мы тут стояли, я высмотрелсыроежку. Вон там, среди травы. Значит – и стоялине зря. Верно, мы мимо многого проходим, незамечая.

– Дай-ка, я её схвачу.– Сыроежка, ты видишь, – самый частый гриб

наших находок, она – оправа нашего урожая, какбелок для желтка – или желтков – в яичнице.Сыроежки растут часто помногу – там целых три илидаже пять было вместе – да? и склонны к влажности.Но при всей её незначительности, и у сыроежки естьсвой характер, своя маленькая хитрость: не растиона не может, но укрыться-то желает. В самоеукромное место чащи она не лезет, ибо мест такихнемного и они все на учёт, и условия там не те, аиногда она растёт на виду, даже нагло, но всегдатак, чтобы существовал хоть какой-нибудь способобмануться и пройти мимо. Бывают глупыесыроежки, дурочки, они высоко цветут на каких-

37

нибудь открытых местах, а думают, что укрылись,как под листочком. Или иногда вылезет где-нибудьодна и видит, что место она неудачное выбрала, ивот обратно в землю втягивается, пригибается,только один бок торчит.

– Что же им так стараться, коли кроме нас вЛесу никого нет?

– Ну, они, может быть, готовятся. – А, может, только на нашем пути появляются,

а где мы их не видим, там их и нет? – Даже если ничего нету, это нам всё

равно: мы же не видим.– Не видим – да. Но значит ли, что никак не

можем заметить? – Ты хочешь сказать – звук?– Нет, я так просто.Тем временем мы особым грибным шагом

медленно углублялись в Лес; действительно, всякиедеревца, кусты, взгорки травы вскоре исчезли, иглазам открылись уходящие вдаль ряды стволовмногих и многих сотен сосен. Я подумал, чтоплотность леса можно измерять по числуодновременно видимых деревьев: чем теснее онистоят, тем меньше их видно. На отдалении междусоснами иногда сбегали вниз голубые полоски неба,но взгляд чаще натыкался на почву, кору или хвою.

– О, – сказала, приостанавливаясь, Девочка, –смотри, сколько смолы из этого дерева вышло.

– Да что смотреть – я и так вижу.– И жёлтая, и зелёная – только как пахнет... –

она указывала пальчиком на то, о чём говорила. –Смола это, значит, сок дерева, а питательная влагадождя – сок грибов. Жёлтая... А тут засохла,поблёкла.

Она отстала от дерева, прошла вперёд,повернулась и сказала:

– Я загадала слово, угадай, какое! – Ну что ж, сыграем. Это про Лес?– Нет. – Про горы!– Тоже нет. – Ну, тогда про море.– Ближе... – Ближе? Про воду, значит?

38

– Нет, не про воду, – она намотала волос напалец.

– Про волны?– И не про волны. – Про что же?– Думай, думай! – Ага, про берег!– Близко, но не с той стороны... – Погладила

тем же пальцем бровь. – Что б ещё... Не про небо ли?– Нет, никак. – И не про небо. Но про море и про берег.

Про пену?– Нет – нет! – Тогда иначе. Это большое?– Нет, совсем маленькое, – она стала протирать

глаз. – Что же ты мне сразу не сказала?..– А как? – Да... Увидеть-то можно?– Можно, – вытащив из глаза корявую

засонульку, Девочка с удивлением посмотрела нанеё, повертев на кончике указательного пальца, и,сложив щелчок, выстрелила ею в ближайшую сосну –но не попала.

– А мы видели?– Да, в горах. – Но ведь это не про горы? –

приостановился на миг я.– Нет, не про горы – или самую чуть про горы –

при желании можно связать, – она провела ладоньюпо лбу, сначала тыльной стороной, а потом положивуглубление ладошки на вертикальное его ребро, итак обняв.

– Маленькое... Не камушек?– Рядышком! Но это не простой камушек и

даже не камушек. – Меньше камушка?– Меньше, – она перешагнула коварно

вздыбившийся корень. – Что ж, песчинка?– Песчинка! Но не простая. – А, морская! – я взмахнул палкой.-Это как?

39

– Из песчаного берега.– И нет, – прищурилась она. – Вот как! Так при чём здесь море?– Море – только аналогия, – ущипнула она себя

за щёку. – Так не с равнины ли?– Около того. – А, из пустыни песчинка, так?– Так! Угадал. Молодец, – сказав это, она

провела пальцем под подбородком. – Но ведь песчинки везде одни.– Разве? – Все песчинки – крошки камня, и разнятся

лишь происхождением своим: обкатаны ли ониморем, накрошены ветром или надолбаны из целогокамня. Но пустыни – некоторые – в доисторическиевремена тоже были морями, которые потом высохли.Конечно, разный бывает песок, и есть целая наука отом – но я не знаю её. Знаю лишь, есть мельчайшийпесок – как вода – и песчинки его не видны; естьшуршащие пески и пески сцепляющиеся; естьцветные и смешанные пески, летучие и вязкие... Незнаю, откуда тебе такая загадка пришла. Лучше бысыроежку загадала.

– А ты грибы лучше меня знаешь, – сломив, оназасунула себе в рот травинку. – Теперь ты загадывай,и я тебе погадаю. Только так, чтоб я знала. Загадал?

– Сейчас... Да.– Про лес? – Про Лес.– А, про Лес. Так я никогда не угадаю, – она

хлопнула ладонью по бедру. – С чего взяла? Увидим.– Ну ладно, попробуем. – Гадай!– Видела ли я это? – Да.– И в руках держала ли? – Да.– Ну и каково оно? – Что значит “каково”?– Ну, мягко ли оно? – она пригладила волосы

слева.

40

– Нет, твердо. Но в определённом смыслемягко.

– Да, загадал... Вкусное? – Не для нас.– Значит, не едят, – развела она волосы обеими

руками и почесала макушку. – Нет.– Впрочем, если твёрдое, то понятно. Дерево? – Тепло.– Тепло? Дерево или не дерево?! – Нельзя сказать. Точно также – вода – это

море или река? – ни то, ни другое, но тепло.– Растёт ли оно? – Тепло.– Опять “тепло”! – И растёт, и не растёт. Это уж как

сказать. Потом поймёшь, почему я так говорю.– Никогда не пойму. Ты меня путаешь. ...Шучу,

шучу, лучше дальше подумаю. Большое ли? – Не особенно, – я поднял сыроежку.– Больше меня? – Нет. Такое же.– Не я ли? – она оглянулась вокруг. – Нет, не ты.– Куст какой? – Тепло.– Не гриб? – заглянула она к себе в корзинку. – Совсем нет.– А к грибам имеет отношение? – Естественно, – посмотрел на неё я.– Зелёное? – Нет. Или только если местами.– Ветка или сук? – Не сук. Ветка – теплее.– Но и не ветка. – В общем, нет.– Ствол? – Гадать нельзя. Ствол – горячо.– Оно связывает грибы?, – она покачивала

корзинкой. – Нет, это не нить грибницы и не корзинка.– Это часть гриба? – По ложному пути идёшь, холодно!

41

– Висит ли? – она на мгновенье высунула свойузкий язык с вогнутой ложбинкой посередине.Смоченные внутренней влагой губы заблестели.

– Иногда.– Это вообще тонкое? – Не толстое.– С вон то дерево? – Нет, совсем тоньше.– С мою палку? – теперь она постаралась

лизнуть языком кончик носа. – Да, так.– А ветки есть? – Нету.– Но состоит из древесины, да? – она

потеребила росшую у неё под подбородкоммаленькую кису.

– Да.– Что ж такое... И сегодня в руках держала? – Да.– И долго ли? – Долго.– А когда отпустила... – начала она было

вопрос, взглянула на свои руки и воскликнула: – даэто же моя палка!

– Ну да.– Ай-йай-ай, как ты меня провёл! Я её держу и

не замечаю! – лёгкие складки меняющегосянастроения пробежали по её лицу.

Она поподбрасывала палку в рукевертикально, сразу её хватая. Лес разредился, как яи обещал, сосны вокруг стали могучей, и их кроныдаже ещё плотней скрыли небо, но было светло. Ещёбольше деревьев попадалось нам на глаза в раз.Сыроежки поисчезали, но всё же за разговором мыподобрали ещё несколько.

– Я сегодня проснулась рано, – началарассказывать мне она, легко переступая ногами, – дотого, как ты встал; во сне мне виделось море, а я такбыстро проснулась, что не сразу ушла ото сна и,казалось, плыла по воде на своей постели – онавзглянула на меня, чуть сморщив кожу сбоку глаз. Уеё головы была всегда какая-то приподнятость,навострённость, несвойственность смотреть вниз: –Мягкая голубая вода наполняла всю комнату до

42

уровня кровати. По ней бежала лёгкая зыбь. Потомэто изображение растаяло, как марево и скрылось поуглам; я ещё полежала и услышала, как ты сталвставать.

– И ты видела это своими глазами ужепроснувшись?

– Да, прямо так, как сейчас. – Очень печально. Что же ты мне раньше

не сказала?– Почему? – Потому что непонятно: С чего бы?– Ну, раз это для тебя что-то значит, лучше бы

ты спросил: К чему бы? – Ах, к чему – скоро станет ясно. А вот с

чего – даже наверное не удастся узнать.– Значит, нас что-то ждёт? – Что-то... Увидим.– Правда, будет? – Ладно, будь внимательнее и смотри

вокруг, мой друг – если что увидишь – говори. Этовсё, что я могу сказать, да и собственно всё, чтознаю.

Она повела головой направо, потом качнула еёназад, открыв рот, вздохнула, и, округлив губы,выпустила воздух. Взгляд её стал внимательней истроже.

Стволы сосен становились толще и на целыйшаг уже скрывали её, когда она заходила за них.Местность постепенно снижалась.

Подобно паруснику она шла справа по курсу отменя, подобно бумажному самолётику после каждыхнескольких шагов всё время отклонялась то в одну,то в другую сторону, подобно бабочке привлекаласьто к грибу, то к сучку, то к чему-то просто ейизведному. Покачивая жёлтым пятнышком корзинки,она трогала свой путь кончиком палки, серевшей веё правой руке, чиркала глазами по желтовато–коричневой в рассеянном свете, плавно взмывавшейоколо деревьев почве, и, оставаясь незанятой, веларассказ:

– Там, далеко за деревьями, кто-то идётпараллельно нам. Он то останавливается за стволом,то открыто шагает, ибо идёт немного сзади. Он небольшой и не маленький, а состоит из одного зрения

43

и поэтому боится попасться нам на глаза. Этовообще не нечто, не существо, а сам лес. О! Лес-то,Лес-то нас заметил, он смотрит на нас зрачкамитравинок, он жертвует нам какие-то грибочки, и всёманит, манит. Его поступь – это шаг взгляда,меняющего свой источник из одного дерева в другое,из сосны в берёзу, из корня в листья. Смотри, вот этодерево похоже на протянутую из земли руку, а то,другое, глядит на нас узлом своих ветвей. Ой-ой!Позри, как далеко отсюда видно меж деревьев – чутьли не до центра Леса! А вот это дерево стоит насучьях

– (на корнях)– как на ногах – ей-ей, сейчас пойдёт – вон то,

подалее, лежит. Скажи, какая сила могла егосвалить?

– Само упало.– Эх, как бы не так... Другие же стоят. Лес

перед нами размыкаяся радушно, смыкает позадисвой строй отсутствьем нас. Он в одиночестве своёмне добродушен, не зол, не ждёт и не пропустит нас.В Лесу деревья все лесные; в ёлках, соснах и вгрибах присутствье Леса я ощущаю.

Она зашагала размашистее, бросая взгляды тона одно дерево, то на другое, как будто вправдуподозревала в Лесе некую силу, и широкоразмахивала руками, как от ходьбы, но не в такт ей.Заглянув в корзинку, она, зажав палку под мышкой,скользнула рукой по уже начавшему разрастатьсятам второму слою грибов; впрочем, было место ещёдля нескольких слоёв; особое положение с краюзанимал козлёнок. Пологий спуск местности,начавшийся по мере углубления в Лес, привёл нас ккакому-то наметившемуся впереди озеленениюровной и просторной глади соснового бора.Оглядываясь по сторонам, я трогал иногда палкой теместа на земле, где могли быть грибы – но их небыло – и посматривал на Девочку.

Кожа у неё была двух родов: одна – бело-гладко отблёскивающая, напоминающая слоновуюкость, а другая – бело-гладко матовая, похожая набумагу. Матовыми, например, были внешние сторонылок, голени, щёки, а блестящими – внутренниестороны лок и лоб. Если волосинки где и можно было

44

заметить, то только на матовой коже, блестящая жебыла чиста.

Снизу по её платью тянулась голубая каёмочкашириною в два пальца, вся в круглых белыхотверстиях. Платье её было достаточно широким,чтобы не натягиваться даже при самых длинныхшагах и то скрывало собой коленки, то являло их насвет. Длинные белые носки доходили почти доколен, кончаясь в том месте, где выпуклость икрыуже начинала сужаться; по ободу их бежали двениточки: снизу красная, а над ней такая же, каккаёмочка платья – голубая.

В лице её ударение падало на нос, но над нимотчётливо преобладал лоб, чистый, гладкий и почтитакой же большой; он парил над лицом, как надземлёю небо, лишённое всякой конкретности, но всёсобой осеняющее. У её лица, временами гордого,спокойного и, как полагается белому цвету,холодному, было какое-то тяготение сморщиваться,улыбаться, быть мордашкой, увлажняться воживлении или веселии, бросать складку то от глазак вискам, то ото рта или над подбородком, то пощеке над скулой или по носу над ноздрями; былакакая-то прищурчивость, улыбчивость иизвилистость в её глазах, и всё это при общейпростоте и свободе черт, внимательной открытостипроисходящему, эту холодность преодолевавшей. Еёлицу также была свойственна какая-топриподнятость, и её взгляд всё время скользилвверх, к голубому небу, которое постепенно сталопроступать над нами меж почему-то разредившихсякрон сосен. В дыры косыми столбами светапроникало солнце.

– Ой ля-ля, гляди, сколько света там, впереди,среди деревьев, – обратилась она ко мне, – Какбогато солнце! И видно, как лучи, отсекаясь о кроны,падают. А в поле не видно.

– Это они о пыльцу рассеиваются, – покамы шли, пока я поглядывал на свою спутницу,видневшаяся вдалеке зелень приблизилась, и мыувидели светлый берёзовый лес, отделённый от бораширокой, в два с половиной шага канавой с тёмнойводой. Белые, с чёрными жилками итреугольничками стволы берёз поднимали свои

45

ветви довольно далеко друг от друга, и поэтомусолнце жило под ними, отдыхая на заливавшей леснаполовину зелёной траве. Высота берёз быламеньше, чем сосен, а их ветки начинались большейчастью ниже середины стволов, потому крона быласовсем недалеко, почти касалась наших голов.Бесконечные множества то блестящих, тожелтящихся, но всё же зелёных пластинок листковбыли повёрнуты к нам под всеми возможнымиуглами. (Я часто спрашивал себя об их цвете,одинаковом у всех соседних листков и разном уже наконцах одной и той же ветви, и всё-таки едином длявсех вместе дерев). Некоторые небольшие веточкиуже не поднимались, а опускались, как плетья,колыхаясь в неостанавливающемся потоке воздуха.

– Перед нами берёзовый лес, родинакрасных сыроежек и подберёзовиков. Наш путьтеперь лежит в него.

Девочка залюбовалась березняком, почтинависавшим над нами, ведь всё в нём было такблизко ей: белизна стволов, гибкость свободныхветвей, желтосвет солнечных пятен, мягкая почва,лёгкий налёт травы на земле.

– Но как мы в него войдём? Здесь же канава. – Мы пойдём вдоль неё и найдём место,

где сможем её пересечь. Грибы, кстати, любят растивдоль канав. Направо или налево?

– Направо.Я подошёл и потыкал воду. Палка замочилась

на две пятых; на её конце повис кусочек ила. – Гляди, глубоко.Она повернулась, обогнула одно дерево,

прошла к другому, я рядом с ней.На некоторой вогнутости между корнями трёх

сосен последовательно, мал-мала-меньше, росли трисветло-зелёные, почти бесцветные сыроежки.

– Вот, хорошо, – произнесла она и, собираягрибы, привстала на одно колено; другое торчалоуглом вверх над её согнутой спиной. Во всей Девочкечувствовалась какая-то особенная гибкость,способность гнуться и так, и эдак, по-всякому ( хотяя никогда не видел, чтобы она делала какие-нибудьакробатические трюки), возможно даже, в ней быласпособность скакать и летать. Одна сыроежка

46

застряла, и её удалось вырвать только с третьейпопытки.

– Во как! – сказала она, поднимаясь с колен иотряхивая ворсинки сухого мха – не вытаскивалась!Этак они совсем обнаглеют.

Я взглянул на канавку: не достаточно либлизко выступающий корень подходит кпротивоположному берегу? – но нет, слишкомдалеко.

– Давай снова будем играть в ассоциации. – Почему бы и нет? Дом.– Зал. – Свод.Она повела головой, ловя возникающее слово:

– Небо. – Ты.– Я?! – прижала она к себе руку. – Да.– Тогда моё платье. – Ну, тогда вещичница.– Моё голубое платье. – Качели.– Вертушка. – Голубые ленточки для волос.– А, те, помню – помню. Красящий камень, – она

прошагала по трём перпендикулярным пути корням. – Краснодав? Стена.– Рисунок на стене. – Канавка для смытой краски.– Шланг, – вспомнила она. – Воднасос.– Колодец. – Грёбошина.– Лопатка. – Песок.– Песчаник, – она взмахнула головой, и волосы

скользнули по её плечу. – Струйка песка.– Жидкий песок, Пескотеча. – Да, хорошее место было... Пескорабль.– Мачта с парусом. – Вместе? Наклони-ка ко мне корзинку – я

положил сыроежку. – Верёвка.– Узелок на верёвке.

47

– Простой узел.– Бантик, – она легонько перепрыгнула с

одного корня на другой. – Морской.– Это как? – Два простых один на другой в особом

порядке.– Аа – неразвязный. Тогда верёвки на

пескорабле. – Крючья на нём.– Петли. – Закрутка.– Сургуч. – Коптильница.– Днище. – Верфь.– Просто мачта, – повернулась ко мне она. – Просто парус.– Ага. Помнишь, как бывает, когда в Пескотечу

вторгаются вдруг потоки упавшего с неба плотноговоздуха, и она приходит в состояние, промежуточноемежду жидкостью и газом, и встаёт дыбом? Вот это уменя возникло как ассоциация.

– А... Тогда морская буря.– Волны. – Ветер.– Излизанные и размазанные ветром облака. – Тонкая серая шерсть.– Расчёска, – она провела машинально рукой по

кончикам волос. – Колтун.– Волос. – Выпавший волос.– Прямоугольный кусочек хлеба. – Почему?– Однажды я вырезала себе такой, чтобы

съесть, и на него сверху, когда я поднесла хлеб корту, вдруг упал мой золотой волос, точно по центру,и перевесился с двух концов. Неожиданно и красиво,потому я особенно и запомнила. Волос оторвался,наверное, от того, что я хорошенько причесалась.

– А обычно нет?– Как видишь.

48

Она тронула рукой свои невьющиеся, неволнистые, но всё же не прямые тонюсенькие – в стораз тоньше того, что можно было бы назвать самымтонким волосом, – волосы, девять из которых былисовершенно белыми, а каждый десятый – как будтозолотым, благодаря чему её голова казалась чутьжелтоватой, хотя в действительности была всябелой, как пух котёнка. Волос было очень много,думаю, миллионы, но в силу своей тоньщины ониоблекали голову очень узким слоем, взлетая над нейлишь отдельными дугами; они закрывали уши,затылок и только справа достигали плеча.

– Твоя очередь. – Да. Нитка.– Ножик, – погладила она рукой ствол молодой

сосенки. – Вилка.– Ложка. – Суп.– Какой? – Красный.– Тогда зелёный. – А, они у тебя равнозначно связаны. Тогда

сметана.– Сметановое дерево,– Она пошарила под

кустом, но ничего там не нашла. – Хочешь сказать – сметанонас?– Нет, именно дерево. – Тогда сметанонас – мой ход.– Молоко – как разбавленная сметана. – Творог – подсушенная сметана.– Ну, жареная сметана – сыр. – Мясная ягода. – Арбуз. ... Гляди-ка, что это? – прервала она

игру и указала мне на что-то около канавы, направивтуда тупой нос своей корзинки.

Я поискал глазами по указанномунаправлению: корень, перед ним два серых листочка,один желтоватый, пятнышко солнца, слева канава –не померещилось ли ей? – нет, там, за корнем торчитсерая шляпка:

– Молодец! Никак, подберёзовик, – сказал я.Она обошла дерево – источник горбатого чёрногокорня, из-за которого росла её находка, – с той

49

стороны, присела с лёгким шелестом на корточки,сорвала гриб и затем ещё один, такой же, нопоменьше, рядом. Я приблизился со своей стороны ивзял взглянуть больший из них. Она протянула егомне сама.

– Да, точно подберёзовик. Видишь, этапрямая тонкая ножка с чёрными зарубками, как уберёзы – у подосиновика почти такая же, – этовыпуклое серое дно шляпки – знак благородногогриба. А второй, маленький, тоже подберёзовик,только ещё невыросший.

– А где здесь берёза? – спросила она довольно,укладывая грибы в корзинку.

– А на том берегу, вон они. Все грибысвязаны со своими деревьями, но эта связь можетбыть весьма относительной. Пошли?

– Пошли, – перед тем, как шагнуть, она вынулаиз-за пояса незабудку и прислонила на местоподберёзовика.

– Продолжим?– Итак, я сказала “Арбуз”. – Дыня.– Семечки её. – Куажа.– Кипетра персиковая. – Огурец.– Длинный огурец. – А я и имел в виду длинный.– Тогда короткий, – щёлкнула она пальцем себя

по щеке. – Пусть – солёный огурец.– Перчик. – Мороженое сало.– Это жироплод что ль? – Ну да, из него.– Тогда яйцекуст, – она зафехтовала палкой и

кольнула ею дерево. – Само яйцо.– Яичница. – Соль.– Каменная соль, которая как кристалл, – она

прижала лукошко к груди и, опустив подбородок,оперлась им на кулак.

– Сахарная руда.

50

– Сахарождение. – Перцовый песок – перцок.– Вкусотека. – Вкусальный зал.– Полукруглое окно. – Которое во вкусальном зале?– Да, там есть. – Гляди: вот эти два корня с нашего

берега, и вон тот им навстречу с противоположного:как раз удастся перейти.

Мы остановились около канавы. За ней, топовышаясь, то понижаясь, по-прежнему тянулсяберёзовый лес, в общем, довольно молодой, залитыйзеленью, белизной стволов и солнцем. Я потыкалкорни палкой, ступил на них и, перейдя на тусторону, поманил за собой Девочку. Она осторожношагнула на один наш корень, потом на второй,оказалась над канавкой, переступила на кореньпротивоположного, теперь уже моего берега, иперешла ко мне.

– Вижу зелёные ветви берёз, поднимающиесясловно воздетые щупки и опускающиеся, какводопады, – она обвела взглядом мягкие кронысоседних деревьев.

– Углубимся?– Да. – Тогда отклонимся немного влево, чтобы

выйти к озеру.Мы пошли между берёзами, она теперь

оказалась слева от меня. Местами, на освещённыхпрогалинах, росла невысокая трава, едвапокрывавшая ей ботинки. Большинство берёз былитонкие, но временами попадались большущие, счёрными основаниями, белевшие только где-тонаверху. Под деревьями валялись в качествеподножного хвороста, цепкого и хрустящего, сухиеветки разной длины, то сучковатые, то совсемтоненькие, покрытые гладкой чёрной кожей.

Она подошла к одной берёзе, и, воткнув палкув землю, оторвала лоскут бересты размером сладонь. Он сразу свился в толстую трубочку, закатавво внутрь свою розовую изнанку. Закинув корзинкуна локоть, она освободила себе и вторую руку иразвернула бересту; по её поверхности бежали

51

чёрные горизонтальные штрихи; в некоторых местахголубели луночки. Она положила бересту в корзинкуи подошла рассмотреть семейство из трёх берёз,росших как бы из одной точки: их стволы книзусливались и, видимо, имели общие корни. Соседнеедерево состояло из двух таких стволов. Где-топодальше росло аж целых четыре берёзы вместе.Она наклонилась за маленькой красной сыроежкой сплоской шляпкой у подножия берёзы, потом,подойдя к совсем маленькому дереву, провела рукойпо усыпанной десятком-другим листьев ветке, и,наконец, отломила сухой сук толщиной с палец,чтобы посмотреть, что делается у него внутри. Сломобнаружил, что сук состоит из нескольких,вложенных один в другой, древесных цилиндров,причём самый внутренний из них имеет коричневыйцвет, а ближе к поверхности они светлеют. Онаотбросила сучок, и, подняв на вытянутой руке палку,пощупала ею листья берёзы над собой.

Опустив палку, она положила на её верхнийкончик свой большой палец и опёрлась на негоносом, чтобы взглянуть на меня. Несмотря на еётонкость, её кости нигде непосредственно некасались кожи, под которой везде была хотя бытонюсенькая прослойка мякоти, не имевшая объёма,но чувствовавшаяся, – когда она, например, сгибалалокоть, – в какой-то плавности изгибов либо во вдругнабежавших складках, – или же просто на ощупь,когда ущипнёшь её, чтобы привлечь к чему-товнимание, разбудить с утра или испугать,подкравшись сзади.

На правой, не сильно выступавшей скуле у неёбыла коричневая родинка, своим вздрагиваниемпомогавшая ухмыляться глазу. Были родинки и наруках, маленькие, как точки, и чёрные: на правойруке две рядом между большим пальцем и тыльнойстороной ладони и ещё пара повыше, вдоль локи. Налевой была одна родинка покрупнее, на внешнейстороне предплечья, пониже рукава, и другая,помельче, на локе, тоже снаружи. На ногах у неётолько одна родинка выглядывала временами из-подноска справа снутри.

Так мы смотрели друг на друга некотороевремя. Обхватив свою палку где-то внизу верхней

52

трети своею тонкой, склонной к вогнутости игорсточке ладошкой, которая, если она клала её наплоскость, покрывала прямоугольник со сторонамипримерно 1 к 3, она понемногу похлопывала,перебирая пальцами, по своей опоре. Другая жерука, лёжа на вершине палки, продолжалаподпирать её лицо. При этом Девочка слегкаулыбалась, и я видел её небольшие зубы, с серымитенями вертикальных изгибов и округлений: дварезца снизу и три – сверху, расположенные так, чтосередина центрального верхнего резца приходиласьна промежуток между парой нижних.

Я подошёл к ней.– Продолжим наш путь? – спросила она. – Конечно.– Вернёмся тогда, быть может, к игре, коль

скоро сбору грибов она не мешает? – Почему бы и нет?– На чём мы остановились? Я, кажется, сказала

о полукруглых окнах во вкусальном зале. – Да, тогда – полукруглый балкон.– Перила. – Лестница.– Пандус. – Люк.– А что это? – моргнула она на меня. – Это круглая стальная крышка лаза.– Как у меня может быть ассоциация на то

слово, которое я не знаю? – А! Печально. Скажи какое-нибудь другое.

Оно, конечно, тоже будет ассоциацией, нонеизвестно на что – на само твоё незнание, можетбыть.

– Кофта, – перестав опираться при ходьбе напалку, она поволокла её за собой.

– Шерстяное платье.– Шерстяное дерево. – Шерстяной лист.– Ткань вообще. – Туника.– Косынка. – Чалма.– Шарф, – она чуть не споткнулась о свою

палку, когда стала гладить ею ногу сзади.

53

– Шапка.– Шляпа. Моя шляпка у тебя? – Да. Коса.– Разве у меня бывают косы? – Можно...– Но не нужно. Бантик, – она сморщила щёки, и

две маленькие складочки перечеркнули её скулы. – Волосяное дерево.– Опять расчёска! Но другая. – Известное дело. Кудрявое дерево.– Чёрное такое, с плотными кудрями, –

припоминаю. Пусть тогда сине-голубое дерево совздыбленными власами.

– И такое есть? – я увидел, как онанаклонилась за красневшей в траве сыроежкой.Берёзовый лес простирался вокруг нас во всестороны, насколько хватало глаз.

– А коли и нету? – Это выходит за правила игры.– Но мне такое представилось., – повернула она

ко мне своё лицо. – Ладно, допустим. А у меня откуда

ассоциация на такое дерево? Тоже что-нибудьпредставить? Скажу: масло.

– А я скажу, что это содержимое перезрелогосметанонаса. А потому, вспоминая о перезрелыхяблоках – яблочный пирог! – широко взмахнувкорзинкой, она привела в движение грибы.

– О! Это хорошо. Вспоминаю жаровницу. – Грабли, – она поворошила палкой листья. – Тут у меня в памяти трюфели, – сказал

я, – подземные грибы, их можно добывать граблями,а ты ведь о них не знаешь! Но скажи, что ты делалаграблями?

– Грабли... Я очищала ими землю около моихцветов. Увидим ли мы сегодня трюфели?

– Вероятно, нет – это совершенноособые, нездешние растения. Хотя, под конец пути,может быть...

– А сколько мы уже прошли? – Меньше четверти ещё.– Скажу-ка я тебе ассоциацию не к

“трюфелям”, а к предыдущему слову, к граблям: этомой сад.

54

– Твой сад? Его бордюры.– Беседка на большом холме, в горах, там –

помнишь? – закинув голову и замерев, оназасмотрелась вверх, чтобы подзарядиться небом.

– Да, мы там хорошо посидели. Травертин– камень, из которого она была сложена.

– Кремень, – повернувшись, она наклонила комне лукошко, чтобы я положил в него две найденныемною красные сыроежки, а затем покопалась средигрибов пальцами, аккуратно укладывая их.

– Базальт.– Гранит. – Мрамор.– Сахар, – она облизнула свои тонкие губы. – Лёд.– Ледник. – Сталактит.– Пещера, – она споткнулась о редкий здесь

корень берёзы. – Прибрежная выемка в песчанике –

выветрыш.– А, солнце. Ведь мы заляжем в выветрыш

после восхода? – Ты сказала – солнце?– Да. – Тогда этот, круглый который, мир весь:

горы, море, перешеек, лес, пустыня, дом – ведьименно он и весь он под этим солнцем.

– Ну что ж, тогда горы, так зубчатовозвышающиеся над ним, – слева деревья поредели,и стало просвечивать какое-то пространство.

– Никак, мы вернулись к тому же слову, скоторого начали?

– Ага. Быть может и даже скорее всего, нашиассоциации пойдут после него по другому пути, чемраньше, не так ли?

– Да, так. Видишь, поляна?Берёзы перед нами расступились в округлое,

чистое от кустов и деревьев пространство размеромс хороший дом, покрытое травой. Поближе к намимелось два сухих пня; вся поляна, от которой надругом конце отпочковывалась ещё одна, поменьше,была забросана белыми и жёлтыми пятнышкамиодуванчиков. На противоположной стороне поляны,

55

около берёз, рос, видимо, малинник, правее траваисчезала и был чистый песок; берёзы не росли тут,как раз, наверное, из-за песчаности почвы. Голубелочистое небо, сияя до искроты; солнце.

– Оа! Цветы! – воскликнула Девочка, когда мывошли на поляну.

– Это одуванчики.Не слушая меня, она углубилась на несколько

шагов в траву и встала на колени, поставив лукошкорядом с собой; палку она бросила, подходя. Протянувруку, она обломила круглый стебелёк, увенчанныйбеловато-прозрачным полушарием пушинок иподнесла его к себе. Когда она провела пальцем поего тонкой, иллюзорной поверхности, так тотчаснесколько белых парашютиков – зонтиков смахонькими булочками семян на длинных и тонкихнитях опор отделились от основы и поплыли повоздуху. Вытянув голову, она следила за ихнебыстрым движением. Потом она стукнула пальцемпо уже продырявленному куполу цветка и ещёнесколько пушинок пустилось в путь. Она дунула имв след, но дуновение из её рта зацепило сам цветок,и половина обитавших на нём парашютиковоблачком поплыла за остальными семенами. Девочказаворожено следила за их полётом. Потом онасорвала другой такой цветок, легонько дунула нанего, потом ещё сильнее и наконец обдула его весь –и новые семейства пушинок поплыли вдаль. Онаобщипала пальчиками оставшиеся семена по краям,вырвала одно, почему-то застрявшее в центре, истала разглядывать пористую подушечку основанияодуванчика, обрамлённую спускавшимися вниздлинными треугольными листками-лепестками.Потом перевернула цветок и взглянула на круглыйстебель: он был полый, и по его ободку набухлобелое молочко.

– У одуванчиков есть две фазы, – сказалей я. – Вот эти жёлтые цветки рядом – то же они.

– А какая фаза первая? – Белая – вторая. А вот эти сжавшиеся

зелёные конусики с жёлто-коричневыми коронкаминаверху – промежуточное состояние. Я люблювыдёргивать эти хохолки – слипшиеся остаткижёлтой фазы – видишь, как легко они выскакивают, –

56

я взял один, и под ним мы увидели белый пух плотносложенных, ещё не раскрывшихся парашютиков.

Она сорвала теперь жёлтый цветок, огляделаего, раскопала лепесточки до самой глубины ипонюхала. Сама же Девочка аромата не имела почтиникакого, но кожа её, от опускавшейся ли на неёпыльцы, от нагрева ли солнцем, от ткани ли, имелакакой-то тихий, едва слышимый запах, светлый,лёгкий и почти не зависящий от расстояния – такой,как если бы он воспринимался глазами.

Пока она обрывала цветы и играла ими, мойвзгляд обратился к её лицу. Голубая жилка лежалазигзагом, раздвоенной веточкой на вогнутом, самую,конечно, чуть виске; нос выглядел удивлённым илюбопытствующим; овальные голубые радужки счёрными дырами зрачков куда-то смотрели. Когда еёлицо меняло выражение, что происходило почтипостоянно, то щель между её тонкими розовымигубами, эта своеобразная птица рта, взмахивалакрыльями. Я глядел на неё сбоку и видел, как имного раз раньше, хотя уже начал привыкать к еёлицу и замечать детали, видел, что ударение в еёлице, правда, тихое и незвонкое, падало на нос, не втом смысле, что он был самой выступающей частьюлица, это очевидно само собой и в конечном счётезависит от точки зрения, и не потому было это, чтоон обладал какой-нибудь очень броской формой,выпдающей из общих принципов организацииДевочкиного облика, а потому что именно носгармонизировал всё её лицо, которое сходилось кнему плавными, невыпиравшими, безударнымичертами. Под подбородком у неё всегда жиланебольшая киса, мягкая припухлость, живая иразглаживающаяся, заметная только по причинетонкости её лица и фигуры; когда она наклонялавниз голову, киса собиралась в складочку, а когдазапрокидывала – исчезала совсем.

Девочка медленно срывала один за другимодуванчики и говорила, может быть, навевая этиммои мысли, так:

– Ты знаешь, я чувствую себя всю, всё время:мои тёплые руки, чуть шершавую кожу, немноговыпуклый живот, гибкий, с торчащими шишками,позвоночник, обхват резиновой тетивы носков,

57

полоску на скользящей подкладке ботинка, –медленно перебирая себя, продолжала она, –чувствую натяжение пояса, пульс в согнутой руке,напряжённость верхней мышцы предплечья, когда ятянусь за цветком, и расслабленность нижней,чувствую, как проходит мой вес сначала через однуногу, когда я иду, потом через другую, как моргаютмои глаза, как щекочут затылок волосы, как воздухскользит через рот при дыхании, как натягиваетсякожа, когда я растягиваю пальцы, как ходяткосточки в суставах...

Она теперь сидела на траве, сложив ногикрестиком, рядом со своим лукошком, и плела венокиз одуванчиков, чередуя то жёлтые, то белые цветы.

– Как тебе понравилось в Лесу?, –спросил я.

Немного подумав, Девочка ответила:– Лес – это много и Лес – это долго; Лес – это,

кроме того, высоко и хорошо. Широкий иразнообразный Лес. По нему идёшь и не замечаешь,как постепенно меняется его облик: одного и того желесного вида хватает, чтобы удовлетворить прытьглаз на всю их длину. Лес впечатывается в глазабольше, чем горы, чем море – как закрываешь их, таки видишь его – потому что он заставляетвсматриваться в себя, привлекая исканием грибов.

Её руки кончили сплетать венок. – Вот, – сказала она и надела его себе на

голову. Он ровно лёг в горизонтальной плоскости,пройдя через середину лба и место сзади, почтиточно отражавшее форму последнего. Покачиваяголовой, она примеривала его к себе так и сяк. Потомона встала, приподняла к венку обе руки, сняла его,немного зацепив свои волосы, и надела мне. Обежавсвою работу взглядом, она воскликнула:

– Вот как хорошо! – и хлопнула в ладоши.Потом, отойдя, она ещё немного меня осмотрела,наклоняя голову то так, то этак, и сказала: – Дай-камне теперь мою соломенную шляпку.

Я достал круглую, светло жёлтую – гораздосветлее корзинки – шляпку, сплетённую из тонкихпрутьев, высотой в несколько малых мер, с такой жеширины полями и с висевшей остроносой дугойверёвочкой-тесёмкой, цепляемой за подбородок, и

58

легонько её бросил, но моя спутница, не предугадавмой жест, чуть-чуть не выпустила её из рук иокончательно подхватила шляпку на полпути кземле. Затем она надела соломку, попробовала еёпод разными углами наклона, натянула тесемку наподбородок и заплясала на одной ноге, кружась,помахивая руками и напевая “ляляля, ляляля,ляляля...”, сделала так оборота три, скользяносочком ботинка по траве; путанные её волосывеером отставали от головы и, когда онаостановилась, запечатлели в своей закрученнойформе след предыдущего движения. Соломеннаяшляпка замерла на ней, наискось срезая лоб, иполовину её лица укрывала тень, пока она стояла нарасстоянии шагов 20, глядя на меня, размахиваясорванной травинкой и выжидая. Голова её отшляпки сразу сделалась больше и шире.

– Кидай её теперь мне назад, –предложил я игру. Подумав с полвздоха, онавзмахнула рукой, и шляпка закачалась в её пальцах:она примеривалась, представляя себе её полёт.Затем, согнув плавно локоть, она вдруг взяла икинула мне смело соломку, шаркнув, наклонившись,ногой по травянистой земле и взмахнув руками. Изорта её вырвалось короткое тихое “А”. Косой дугойшляпка полетела ко мне, всё больше отклоняясь вбок, я поддался наперерез вправо и успел цапнуть еёв воздухе. Мне захотелось даже кинуть ей ещё ивенок или надеть его перед броском на шляпку, ноон мог рассыпаться.

Она стояла передо мной в ожидании, согнувноги в коленях и руки в локтях, и уже заранее чертяпо воздуху глазами возможные кривые полёта. Ябросил ей шляпку, и та, вращаясь в плоскости своихполей, стала планировать в сторону Девочки, нослишком высоко, и она бросилась, пятясь, назад,вытягивая вверх свои тонкие руки, чтобы захватитьбеглянку, и наконец, когда плод был, казалось, ужене достигаем, подпрыгнула и уцепила соломку залямку, а затем, не удержавшись, развернулась иупала на траву вместе с добычей. Несколькомгновений я созерцал изнанку голубой каймы покраю её платья – ряд синих окружностей на беломфоне, рычаги сухожилий на внутренней стороне

59

колена и раскрывшийся среди волос вогнутый всередине затылок. Потом позвал:

– Вставай, трубач – труба зовёт!Она согнула колени, перевернулась, села,

потом, оттолкнувшись рукой, вскочила, по инерциивзлетев на цыпочки и сделав шаг, опустилась,спружинив, вниз, отшагнула пару раз назад изапустила шляпку под большим углом в небо, чтобыта подальше ушла; при полёте тесемка отклоняласьнабок, прижимаясь к краю шляпки и, вращаясь,расплывалась в серый эллипс вокруг. Но такслучилось, что с крон деревьев, охранявших поляну,сорвался порыв ветра, который бы прошёл над наминезамеченным, но шляпка поднялась достаточновысоко, чтобы попасть в него – и её понесло вбок. Мывдвоём погнались за ней, ибо она удалялась наодинаковое расстояние от каждого из нас, исхватили её вместе из воздуха недалеко от поросликустов на противоположном конце поляны.

– Отходи, мне кидать, потому что предыдущийполёт так и не состоялся, – весело распорядиласьона.

– Хорошо.Она попятилась, я тоже отошёл. “Раз,” – затем

сказала она, делая один шаг вперёд, – “Два,” – делаяследующий и слегка подпрыгивая, и – “Три!” –подскочив, Девочка запустила соломку угломпониже, чем прежде, но быстрее и закрученнее. Дискзаскользил по воздуху, склоняясь в сторону малины,но в конечном счёте попал прямо ко мне.

– Оп-ля!Следующий бросок, теперь уже с моей

стороны, также был удачен. Я кинул, упреждаянаправлением действие ветра, и моя спутница, внетерпеньи поподскакивав пару раз на месте вовремя полёта, ухватилась за соломку, почти не сходяс места. Потом пришла пора бросать ей, и она,взглянув на меня поверх крышки шляпки, –прицелившись, – пустила её ко мне, но в последниймомент зацепила пальцем за тесёмочку и нарушилаправильность полёта: шляпка перекувырнулась парураз, потеряла движение и упала между нами,немного прокатившись по траве.

60

– Ай-яй-яй, – сказала Девочка, – мы с тобойпроиграли-, тихо подойдя, она подобрала шляпку, и,надев лямочку себе на левый указательный палец,медленно закружила её, – но, может быть, нам порапоесть этой твоей малины, а потом, попозже,покидаемся снова – но зацепим тесемку вокругвыпуклости вот так, – она обернула ниточку лямкисверху соломки и укрепила её за выступавшийплоский прутик.

– Ну что же... Тогда добро пожаловать кмалине – указал я.

– А что она собой представляет-то? – Да ягода такая.Взглянув на меня, она встряхнула головой –

пряди волос сверкнули, как созвездия, разлетаясь – инадела свою шляпку ещё более косо, чем раньше, апотом повернулась к малине. Мы подошли к кустам.

– Вот цветки её, вот незрелые ягоды, а вот этиможно есть, – пояснил я.

Она протянула руку к состоящей из красныхволосатеньких шариков шишкообразной маленькойягоде, взяла её двумя пальцами и попыталасьсорвать. Но красная пухлая плоть отделилась отбелого, покрытого пупырышками язычка-конусика-корешка и упала в траву. Девочка сказала “Ай”.

– Их или надо со стеблем обламывать,или лучше просто стаскивать с корешка, –посоветовал я. – Сам же корешок несъедобен.

– А, – сказала она и подняла одну ветку. Наней, под листками, в пяти или десяти местахкраснели ягоды. Она взяла сначала однупопробовать: положила её на губу, потрогалазубами, отправила в рот и понемногу, ощущая итвёрдость, и форму, и вкус, разжевала – и качнулаголовой: понравилось. Тогда глаза её оживились, ирука засновала от ветки ко рту – она стала есть:снимала ягоду, отправляла её в себя, и, пока зубывыполняли своё дело, брала следующую. Я тожерешил немного покушать рядом, – в конце концов этобыло первое, что мы реально, а не впрок брали отЛеса. Когда вышла вся её ветка, и на ней осталасьодна светло-зелёно-розовая, твёрдая ягода, мояспутница оглянулась и притянула к себе следующую,шагнув между кустами, и их листья касались её

61

теперь уже с обеих сторон. Я же, наоборот, вполненапомнил себе и вкус малины, и все её свойства, иотошёл. Она стала кушать со второй ветки, но этоуже не завлекало её целиком – сначала она огляделасоседние кусты, потом покосилась на желтевшийсправа песок и наконец её руки замедлились, аглаза, редко сбегая вниз посмотреть на положениеягод, постепенно стали подниматься вверх.

У неё было особое чувство неба – образноговоря, “небоняние” – и при всяком занятии она незабывала о сияющей сверху голубизне. Так и теперь,жуя ягодку, глядела она на ровную, чистую синь,словно впитывая её в себя, насыщаясь ею и познаваяне тайны её, нет, – но какие-то спокойные,невидимые мне картинки, подобные игре облаковили пейзажу, скользящему мимо глазпутешественника. Неоднократно я заставал еёстоящей, глядя глядящей на небо, и по пути онабольше смотрела вверх, чем на дорогу, как будточто-то притягивало её глаза туда. Позавчера онасидела в траве, обняв подбородок руками, исозерцала простор над собой так внимательно идолго, что солнце успело переместиться от вершиныодной горы к другой.

– Расскажи мне о небе, – попросил я.Она повернулась ко мне, как будто я позвал её

издалека, и ветка цапнула её за рукав; быстрооглядев меня снизу до верху, она кивнула согласно,но заговорила опять не сразу, а съела сначала ещёнесколько ягод.

– Главное, что на свете есть, – это голубоенебо. Я рождена от него... Нет, иначе, иначе... я ведьне небо, не часть неба, и живу не только для него: япошла в лес, в горы, была в Большом Доме, – тут онаповернулась вновь ко мне, и от вдохновения у неёподнялись щёки; редко выпадавшие слова вдругсобрались вместе и заструились, как быстрая,светлая водная струя на пороге горной речки, – Но ята, кто смотрит в Небо, и кто видит всё сквозь Небо,то есть весь этот лес как бы через слой Неба; у меня,можно так сказать, душа из неба. Этот лес, дом, садс фонтанами – как облака наверху, так они для меня.И в тучах, и с белыми столбами облаков, небо естьнебо. Но главное – голубизна. Голубизна абсолютно

62

широкая, чем шире, тем лучше, абсолютно чистая;яркая и глубокая – ведь в небе – не только ширина,но и нескончаемая, ничем не ограничиваемаяглубина; даже без солнца, без закатов, без тверди,на которую она опирается, даже без звёзд – однаголубизна достаточно хороша... И с таким небом ясогласна вся.

Она явно ощутила себя сытой малиной и резковышла из кустов ко мне, а потом повернулась всторону песка.

– Мы ещё пробудем на этой поляне, –утвердительно спросила она.

– Ага. Твои палка и корзинка так и лежатна том конце.

– Да, пусть.Я снял с себя не рассыпавшийся до сих пор

венок с дюжиной жёлтых и немного полинявшихбелых одуванчиков и сказал ей:

– Нагнись-ка.Она то ли наклонила, то ли поклонилась мне

головой, понимая мой замысел и поправляя ровнеешляпку. Я надел кольцо из одуванчиков на соломку,которой оно подошло очень ловко.

– Готово, – сказал я.Моя спутница оттянула дугу тесёмочки,

несколько менявшей форму её лица своимросчерком, сняла шляпку, осмотрела, повертев, её иснова надела, сказав:

– Ага, – и шагнула к песку.Трава быстро, но не скачком, разрежалась, и

начиналась почти округлая песчаная плешь. Онавошла туда и села, снова сложив ноги крестиком, ноболее острым и приподнятым, чем давеча. Входя, оназахватила с собой вытаскивающуюся верхнюю частькакой-то длинной травинки и теперь стала чертитьею по своей выступавшей коленке. Сквозь кожутыльной стороны её ладони просвечивали голубыеветочки жилок. От острой и твёрдой травинки наколене оставались белые царапки. Под рукойДевочки появились три параллельные линии,неказистый треугольник, пересекающая егоокружность, смахивающая на овал, и ещё что-то. Яподобрался к ней, оказался на песке и сталсмотреть: она присела на корточки, затем вытянула

63

ровно правую ногу, и полосы от травинок сталирастворяться на размягчившейся коже. Её рукапогладила колено, и следы от рисунков совсемисчезли. Тогда она уронила голову на грудь, и еёвзгляд упал на песок, ровная бело-жёлтаяповерхность которого была местами забросананалетевшими с ветром из леса сушинками иветочками.

Указательный палец её правой руки, тотсамый, вдоль ногтя которого мирно лежал маленькийбелый заусенец, распрямился и стал чертить напеске снова какие-то фигуры. Из этих треугольников,полосочек и кружочков постепенно выстраиваласьстрока, так что становилось понятно, что это какие-то буквы. Их набралось с десяток.

– Готово, – сказала она, окончив писать ипоставив точку.

– И что теперь будет?– Ничего, – ответила она голосом, из которого

следовало, что написанные слова не относятся к тем,от которых может что-нибудь быть.

Девочка оглянулась, и среди берёз ей вдругпочудилось давешнее утреннее море; онаприсмотрелась к нему внимательней, но синяя зыбьпобежала треугольной стайкой между стволов подеё взглядом, втягиваясь вдаль, и всё исчезло.

Она снова сложила ноги крестиком, но потомсразу встала, зацепив рукою горсть мелкого-мелкогопеска, и, распрямившись и потянувшись, бросилаэтот песок в струю набежавшего откуда-то ветра;оседая, песчинки растянулись по воздуху полосой.

64

Часть 2. В ЛесуАкт 3

На двух пеньках напротив друг друга мысидели на краю поляны глубоко в берёзовом лесу.Поджав левую ногу, она вытянула правую иположила на неё руки; палка и корзинка были рядомс ней. Круглая тень от шляпки покрывала половинулица.

– Пни – это остатки былых деревьев, –сказал я спокойно, как очевидную вещь, только радитого, чтобы это было произнесено и чтобы повернутьразговор к пням, на случай, если в них найдётсякакой-нибудь извед.

Она взглянула под себя. Усилиями мха и дождяокруглая верхушка обломившегося в самом низудерева была совсем сглажена и стала удобнымсидением. Спереди и сверху пень был покрыт мелкимтёмно-зелёным мхом или лишайником, по бокамимелась чистая, серо-белая, цвета сухой древесиныповерхность; такими же были уходившие под землюв форме снижающихся волнистых сводов, могучие впрошлом корни дерева – она похлопала по одному изних рукой, потом, взглянув назад, сказала:

– А тут растут кой-какие-то грибки. – Может быть, опята?– Ну откуда я знаю? Ты подойди сам.Я оторвался от своего более широкого и

плоского пня и обогнул сзади Девочку.Действительно, по краю мшистой поросли сзади пнялесенкой с извилистыми ступеньками поднималосьштук десять опят – тонких светло-жёлтых грибов смаленькими шляпками.

– Точно, опёнок, – сказал я, снимая один,– это, кстати, тоже пластинчатый гриб. Их совсемнемного тут выросло. Вполне могло уместиться наодном пне до штук пятидесяти. Замечу, я обладаюстранным свойством, – почему-то именно эти грибы ясобирать не люблю. Может быть, потому что все онипохожи на поганки.

– Тогда оставим их – у меня они тоже невызывают особой любви. Если бы их было много, то

65

ещё стоило бы собрать, чтобы заполнить нашикорзины.

– Заполнить их мы и так ещё успеем.– Кстати, о корзинках, – встрепенулась она, –

где там моё лукошко? – повернувшись, она сцапнулаего с травы и поставила себе на колени, – Я хочупосмотреть, как много нам удалось найти.

– В смысле – “сколько много”?– “Сколько” – видно по уровню. А вот как нам

это “сколько” удалось, я сейчас рассмотрю, –наклонив голову, она стала брать сложеннымипинцетом пальчиками грибы, приговаривая: “Ага!” Еётонкий приподнятый нос, как будто органлюбопытства, выступал вперёд среди закрывавшихлицо мягкими полосками волос. Я вернулся на свойпень.

– Сначала я знакомлю тебя с самымиобщими вещами тут: морем, восходами и закатами,горами, лесом, чтобы ты потом могла оценить теособенные достопримечательности, которыезаготовил тебе наш мир и я вместе с ним. – Она,повернув голову, бросила на меня взгляд, – Мнетакже предстоит познакомить тебя с некоторымисуществами, или, по крайней мере, рассказать тебе оних.

– Почему ты со мной связался? – Мне тоже это всё изведно. Посредством

тебя я смотрю на вещи новыми глазами. И на тебямне тоже изведно глядеть.

– А почему я с тобой связалась? – А почему бы тебе было со мной не

связаться?– И верно, – окончила утвердительно она,

уткнувшись в корзинку и перебирая там рукамигрибы сначала медленно, а потом всё быстрее ибыстрее, перемещая их из одного конца корзины вдругой.

Потом она повернулась ко мне; её рот, готовыйсказать, был полуоткрыт и глаза – тоже. Раздалось:

– А маленького подберёзовичка-то нет!Я не мог предположить, чтобы она проглядела,

но понимал, что гриба нет не потому, что она качалакорзинку слишком сильно – так он всё равно не мог

66

выпасть. Я молча подошёл к ней; она медленноопустила глаза на грибы.

– Это не хорошо. Вот оно, начинается.– ? – моргнула она мне глазами. – Нехорошее начинается – вот что

начинается. Но потеря не столь велика, какприобретение. Пошли дальше в Лес, попробуемнаверстать другими грибами.

– Дай мне мой шарик, – попросила она,выпрямляясь.

Этот шарик представлял собой, если бытьточным, додекаэдр – правильныйдвенадцатигранник, состоящий из пятиугольников.Его размеры были таковы, что когда она брала его владошку, её пальцы, охватывая его, точь-в-точьсходились на вершине. Материала он был, по всейвидимости, прозрачного и однородного, но лучисвета переплетались в нём столь немыслимымобразом, что утрачивали всякую связь со своимипервоисточниками, и выходили наружу уже ни на чтоне похожими – как сейчас – белыми, зелёными иголубыми нитями.

Она, повертев перед собой этот свой шарик –предмет, который она всегда имела рядом и любилаподержать несколько раз в день – зажала его влевой ладони. Другой рукой ей удалосьодновременно подхватить и лукошко, которое онанадела на сгиб локтя, и палку. Мы тронулись.

Поверхность шарика была гладкая, словно онбыл сделан из стекла или алмаза, вес – неособеннобольшой; временами солнце, преломляясь в нём,обжигало своей искоркой мой взгляд. Девочкапонемногу перебирала его пальцами и иногдапоглядывала сквозь него вокруг. На лице моейспутницы выражалось некое живое, невысказанноенамерение, которое она то припоминала, то опускалав глубину своей памяти. Мы шли наискосок пополяне, и её ноги, скользя среди травы, запускалиразреженные облачка пуха.

Одна, другая – начались берёзы.– Гоп – ля-ля! – воскликнула Девочка, переходя

в другое состояние, взмахнула руками, почтиподпрыгивая, и отдала мне шарик. Её взглядзигзагами побежал вперёд, выискивая грибы. Пусто.

67

– Не пора ли нам снова отгадать парочкуслов?

– Пора, пора, – отозвалась она, шагая узко, нобыстро. Её соломенная шляпка снова сидела косо;чтобы ей удобнее было поглядывать вверх, она ещёна поляне заломила её легко гнущийся переднийкрай. После того, как шарик был мне отдан, онаосвободившейся рукой отчесала волосы слева,открыв для разглядывания своё хитро устроенноеухо: плоское и заострённое, оно нескольконапоминало ухо Котёнка.

– Теперь мне загадывать, – проговорила она, –та-ак...

– Загадала?– Стой... Сейчас... Готово, – и после паузочки

уронила: – Ну вот! – Что такое?– Нет, я так... Давай, гадай, – она помахала

одним пальчиком вокруг другого. – Ну что, про лес?– Как бы не так! – Ага, надоело? Про море ли?– И не про море. – Про горы?– Нет. – Куда же тебя занесло? – Не очень, впрочем, далеко. – Не насчёт библиотеки или дома?– Нет, всё не то, – она сорвала травинку –

длинный тонкий стебель с колоском на конце,засунула в рот и стала, помахивая им понемногу,жевать.

– По пути ли... Мы вообще видели этувещь?

– Да, оба. – Давно?– Нет. – Вчера?– И вчера. – И сегодня?– И сегодня. – И сейчас видим?– Иногда. – Не Солнце ли?

68

– Разве это вещь? Нет, Солнце тут ни причём, –сказала она голосом, льющимся изо рта, какпрозрачная вода или молоко из хорошо наклонённогокувшина.

– Как бы спросить... Это большое? –между ровных стволов берёз вокруг нас началсякустарник, но вскоре сошёл на нет.

– Смотря как. – Разумно. С тебя?– Нет, поменьше. – Вот как! И твёрдое ли?– Скорее мягкое. Но в определённых смыслах

твёрдое. – А-а, издеваешься...– Нет, я только повторяю твои слова. Они здесь

вполне верны. Кстати, что ты имел тогда в виду? – Палка ведь пружинит, гнётся.– А. Ну тут тоже, – она вынула разгрызенную

травинку изо рта, взглянула на неё и бросила наземлю.

На прочной, толстой, высокой ножке у дерева,давшего ему имя, стоял на нашем путиподберёзовик.

– Вот и возмездие, – сказал я.– Точно оно. Берём.Девочка наклонилась, чтобы сорвать гриб, но

это ей удалось не сразу, потому что некая живаясила питала его из-под земли, и он упруго пружинил,не поддаваясь её пальцам. Но вот ножка хрустнула иотделилась от накрепко приросшего основания,отвиснув у края бело-серыми лоскутками.

– Так его, – сказала она и продавила пальцамивлажную ложбинку на внутренней пористойповерхности шляпки гриба: – Кладу.

Я продолжил наступление, отдав ей сначаланайденную по дороге красную сыроежку:

– Значит, это нечто вроде палки?– Да. – Учти: повторно нельзя загадывать.– А я не палку загадываю. – Ну хорошо. Оно растёт? – Опять-таки – как посмотреть. – Не деревянное?

69

– Нет, ничуть, – она стала поглаживатьблестящей стороной ногтя по подбородку.

– Даже так? А в него можно что-нибудьположить?

– Да, вполне. – И лежат ли там грибы?– Иногда. – Тогда это твоя корзинка.– Вот и не угадал. И, кстати, сейчас там

никаких грибов нет. – Да, я соврал, – вчера никакой корзинки

не было. Эта вещь одна или их много?– Не одна. – Много?– И не много. – Значит, несколько?– Да-да. – Больше семи?– Много меньше. – Значит, две?– Две. – Одинаковые?– Да н-нет вроде, – она оглянулась по

сторонам. – Верно, они вместе с нами

путешествуют?– Именно. – И всегда с тобой?– Да.Ровная череда зрелых берёз начала

размениваться на горстки более мелких своихсобратьев. Нам попалось одно удивительное дерево– берёза о трёх стволах, расходившихся в разныестороны прямо над землёй, почти не поднимаясьвверх, – и мы оба запечатлели его в себе, непрерывая беседы.

– Это часть тебя?– Ага. – Это или руки, или ладони, или ноги, или

глаза.– Тепло. – Ты хочешь сказать – жарко?– Нет, тепло. Ты не всё назвал.

70

– Ну хорошо, эта напасть находитсяближе к твоим ногам или к голове?

– Посередине иногда. – Значит, это нечто относящееся к рукам?– Да. – Кисти?– Горячо! – Не всё ли кистиё?– Совсем обжёгся. – Ах да, их же два.– Угадал наконец! Теперь загадывай сам.Я отдал ей сыроежку и маленький

подберёзовичек, найденные покуда мной. Мыпродолжали по прямой двигаться сквозь берёзовыйлес. Высота берёз увеличилась раза в полтора, и ониопять уже были хорошими крупными деревьями,такими, что если бы Девочка обхватила одну из них,она только-только могла бы взяться правой рукой залоку левой.

– Я готов.– Заранее придумал? – Да.– Это сложное? – У?– Угадать сложно ли? – Не очень, как и раньше.– Мы видели это? – наклонила она голову. – Нет.– А это есть в Лесу? – её подбородок качнулся

вперёд, вопрошая. – Есть.– Опять ты меня путаешь! Как же я смогу

угадать? – Сможешь, не бойся – вот увидишь.– А на море это есть? – она взмахнула рукой и

направила на меня опрокинутую ладонь. – И на море есть.– А в пустыне? – Имеется.– Везде есть? – Не совсем.– Это одно или его много? – Нельзя сказать.– Так-так... Это большое или маленькое?

71

– Опять не могу ответить.– От нас недалеко до этого сейчас? – Нет, совсем близко.– Достаточно руку протянуть? – она пощупала

воображаемую вещь в воздухе. – Достаточно.– А можно это увидеть? – Вообще говоря, нет.– Рекс-тэкс-пэкс! А ощутить можно? – Да, вполне.– Но не глазами? – Увидеть нельзя. Только косвенно.– Услышать, однако, можно? – Можно. Тоже, впрочем, несколько

косвенно.– И мы слышали? – Да.– А сейчас? – И сейчас.– Та-ак, тихо! – она замерла на полушаге, с

одною, правой, ногой приподнятой и повисшей, иповела головой, – Слышу шум листьев зелёныхподобный струе водопада в горах. Не ветер ли это? –его только в действии можно увидеть.

– Нет, это не ветер, но горячо.– Это вещь? – Да, вещь, но не в том смысле, как

нечто, что не делится и не рвётся. Такие вещи тожеможно загадывать.

– Это вещество? – Вещество.– Газ? – Он.– Дышать им можно? – Да.– И мы дышим? – И мы... Ну, кончай, ты уже угадала!– Это воздух. – Точно.– Так, я уже навострилась быть осторожной. – Постой, – перевёл разговор я, –

Правильно ли мы идём? Берёзовому лесу давно ужебыла пора кончиться.

– Тебе видней. А мне всё изведно.

72

– Мы пересекли поляну и пошли влево полинии, составляющей угол в две трети прямого скраем берёзового леса.

– А опушка Леса и грань берёзового леса –параллельны?

– Почти да.– И сейчас будет озеро? – Было бы уже, если бы мы правильно

шли.– Где же нам было неправильно идти? Ты же

всё знаешь. – Вовсе я не всё знаю. С чего мне знать

всё? Я в лесу бывал всего-то десяток-другой раз иходил только по одному, в основном, маршруту.

– По тому, как сейчас меня повёл? – Именно по нему я и хотел тебя повести.

Бывали разные вариации, когда я нащупывал путь,который бы мне пришёлся по нраву, но всё же я знаюне весь Лес. Однако в этом месте не представляю,где мог ошибиться я.

– Пойдём скорее? – Торможение ничего не изменит, и

всякий путь куда-нибудь приведёт.Но всё же Девочка тут прибавила ход и,

воодушевлённая приближением к неизвестному,отмечала шаги словами так:

– Ветки качнулись, я зашагала, мешая ногамитраву; чёрные корни ствол белоснежный подняли навышину. В дереве каждом тысячи листьев, тыщидеревьев в лесу, – если б под каждом из этихрастений выросло бы по грибу, сколько бы многособрать мы сумели, будь мы внимательней чуть. Какпереполнились б наши корзинки, и не смогли б ихнести, мы бы оставили всякую мелочь, только былучшье спасли. – Будто в Лесу есть место, где грибыкак трава – тайное и заповедное сердце Гриба. КакЛес от нас ту поляну скрывает, наши тропинкикружит, путь от грибов он наш отклоняет,пустопорожьем блестит. Но по траве я шагаю узко,бодро и ходко; тайну лесную я разгадаю – понедомолвкам.

– Вот гляди-ка, – сказал я уже после того,как она кончила речь, – ты накликала своим маршем

73

три подберёзовика, – действительно, среди травинокросли в ряд три одинаковых гриба.

– О, добыча, – воскликнула Девочка, – хватай!Я взял их. – Ты права: бывало так, что менее

изведные грибы я выкидывал из переполнившейсякорзины, чтобы заменить их на новые.

Она прошла десяток шагов по траве,оглядываясь по сторонам и, пропустив струйку волоссквозь пальцы, заговорила спокойнее:

– Берёзы, берёзы вокруг. Сколько много их, авсе разные. Почему не одна большая? Из-за чего этазеленее, а та менее зелена, за что вон там оникрупнее, а здесь – помельче? И редкие грибы. Ктопопрятал вас, крошечки? Вылезайте, милые, вместесовершим мы путешествие: вы посмотрите мир, мывас скушаем, а потом вы снова вырастете в Лесу.Лезьте в лукошко сами, смело спешите навстречунашим рукам... Вот так, правильно, – она поднялаодну сыроежку. – А всё берёзы.. И глядишь, иглядишь... Смотри-ка, среди них темнеет что-товдали!

– Да, я уже приглядываюсь и вижу, чтолес меняется. Но это не озеро.

– Нет, – согласилась она. – Значит, верно, что мы пролетели

немного мимо него.Пройдя несколько деревьев, мы увидели ряд

мшистых кочек среди берёз. Они обратили на себянаше внимание, потому что буквально поросликрасными сыроежками. Остановив на миг взглядомДевочку, к ним устремившуюся, я быстро сосчитал ихв уме и оценил их число в «больше десятка».Вероятно, особое сочетание тишины, влажности итени способствовали усиленному развитиюгрибницы.

– Вот это да! – воскликнула моя спутница,подбираясь к ним.

– Ну, это ещё только начало, надеюсь.Шляпки сыроежек имели разную форму: от

молодых шариков на толстых ножках до ровныхкружков с порвавшимися краями, но не быликрупными. Ковыляясь по неровной, сокрытой во мхупочве, моя спутница перебиралась от одного грибка

74

к другому, оставив палку около меня. Грибывыдирались легко. Полоса тёмной зелени,обрубавшей березняк впереди, привлекала к себевременами наши взгляды.

– Видно, Лес упустил это скопление. – Да, трудно быть внимательным.– И вот что изведно: первый гриб мы искали

так долго, и следующие росли редко, а теперь онитак часто пошли.

– Я же говорил: чем глубже в лес, темвыше ёлки.

– Почему же мы не пошли сразу вглубь? – Потому что. Ведь мы хотим не просто

собрать много грибов, а выгадать наибольший извед.Количество грибов – это только часть его. Сам способсбора имеет цель быть как можно более испытным. Иво всяком занятии существует наиподходящаястепень замедленности, постепенности, приводящаяк наибольшему изведу. Какое испытство было бы намсейчас собирать сыроежки, если бы мы уже сначаланаткнулись на целый бор белых, подосиновиков ирыжих. Однако самого подходящего способа длявыгадывания изведа нет, потому что тогда он был быединственным, и следовать его строгимпредписаниям было бы следовать скучно.

– Вот как, – уразумела она. Берёзы вокруг настеперь были древнее, крупнее, чем в лесу околополяны, их стволы были покрыты отжившей чёрной,с трещинами, корой, местами уже начинавшейголубеть от своеобразного мха, и благожелательнаядля сыроежек влага и тень позволяли нам наполнятькорзину. Из бока основания дерева в одном местевырос грузный, корявый подберёзовик на кривойножке. Потом, когда нам уже явственно сталипроступать контуры того, что начиналось заберёзовым лесом, и я уже собрался, было, этообсудить, мы вдруг обнаружили следующий гриб.Среди блестяще-зелёных листков какой-то травы росподберёзовик, или, вернее сказать, дваподберёзовика: главная прямая ножка с чёрно-серыми обыкновенными зазубринками, немного недоходя до середины своей высоты, разрасталась надве, также прямые, но расходящиеся под угломножки потоньше, увенчанные обычными, впрочем,

75

немного наклонёнными шляпками, напоминающимиодна другую, как два зеркальных отражения.

Девочка подошла к нему по сходящейся кривойи, присев, положила палец на то место, гдесрастались две верхние ножки. Никакого плавногоперехода между ними не оказалось.

– Каков гриб-двойник-а? – Действительно; и мне более всего

странна его зеркальность. Вот запомни: вообще,такой гриб – исключение, и таких грибов в Лесу небывает. Но эта раздвоенность, верно, не повлияет наего вкус, так что возьмём.

И снова гриб засопротивлялся, чуть было дажене затрепетал, когда она стала его вытаскивать, и ейпришлось приложить значительное усилие, чтобысовладать с ним. Я даже хотел прийти ей на помощь,но тут она уже протянула подберёзовик мне, даваявозможность ознакомится с его необычной формой.Я, оглядев, отдал его обратно, и он улёгся в корзину.

– Как стали сопротивляться, – раскладнопроизнесла она.

– Это бунт, – сказал я, – И впереди нас,видишь – она развернулась на ступнях, – не озеро, аельник.

– Что за новое слово слышу я? – насторожиласьона, и остренькое ухо мелькнуло в её волосах, межтем как глаза внимательно щурились вперёд.

– Это лес елей, – новых, ещё не виданныхнами растущих вместе в большом количестведеревьев. Ель – это сестра сосны; она встречаетсятак же часто, и они во многом похожи. Сейчасподойдём-увидим, и станет яснее.

Мы шли среди замшелых и старых берёз:видимо, их пора уже приходила. Начали проступатьоблики отдельных елей, острых самой формой своихветвей, не говоря об иголках, и стала виднетьсяглубина елового Леса, мрачная и торжественная,высокая и лишённая света из-за плотно сомкнутыхкрон. Ельник от березняка отделял своего рода шов,состоявший из плотного слоя скачущих по кочкамневысоких, разнородных кустарников. Напоследокберёзы подарили нам крупную красную сыроежку.

– Видишь, как темно среди елей. Они, вотличие от сосен, не любят свет.

76

Мы перешагнули через кустики и подошли кодному стволу, рядом с которым рос маленькийпобег. По мере привыкания к полутьме Девочкиныхглаз, постепенно увеличивались размеры зрачков,которые вскоре уже ярко чернели на её лице.

Почва шла плавными волнами, и на гребняхэтих валов росли вверх массивные, но стройные телаелей; многие из них понизу ощетинились сухимипрутьями и суками. Травы не было никакой.Отзеленев, маленькие иголочки лежали всюду слоемтолщиной в палец.

– Гляди: из дырочки в коре – да, тут вот –сочится елий – аналог сосновой смолы. Попробуй,какой у него запах... Ну как? Да, особый. Ель, как исосна, хвойное растение, проявление чему – иголки, –я стал долго и пространно рассказывать о видаххвойных растений вообще, о породах елей, ихобщности и разности с соснами. – И, наконец, у елиесть своя шишка, – вот, длинная, лежит.

Мы осмотрели и ощупали ствол большой ели,обсудили особенности её коры и даже попытались еёотодрать. Затем мы переключились наподрастающую ёлочку, обратили внимание накристаллическую логику ветвления её побегов,ощупали иголочки и, обломив, положили небольшуюветочку в корзинку.

Наконец, мы пошли вперёд, двигаясь рядомдруг с другом, насколько это нам позволяли ели, ужеукрывшие за своей плотной стеной берёзовый леспозади. На миг одного шага деревья открывали намлабиринт разбегающихся вдаль узких и высокихветвящихся коридоров, покрытых сверху потолкамииз еловой хвои; и с каждым следующим шагом этотлабиринт сменялся новым: таким же, но другим.

Вскоре мы остановились. Ничего не было видновокруг, кроме бесконечных елей, лишь вдалеке,около лесного горизонта – изредка мелькавшегокрая смычки игольчатого пола и своеобразного небаиз хвои – что-то тёмно темнело.

– Гм, пустынно, – выразилась о елях Девочка. – Куда мы, собственно, идём? – спросил я,

– если уж искать озеро, то влево, но никак не вглубь,ведь озеро стоит как раз на границе берёз и ёлок.

77

– Почему ты это у меня спрашиваешь? Виднейтебе. А я – как козочка на поводке. Слушай, а что тамтемнеется в глубине?

– Да так, чаща...– Как-как? – Там нас ждёт почти непроходимое

уплотнение деревьев.– Ну так к нему, раз оно нас ждёт. – Я сказал “ждёт” просто имея в виду, что

мы его встретим, если двинемся туда. – Но почему бы нам всё-таки не пойти туда? – Хочешь – идём.– Кстати, а откуда ты решил, что озеро именно

клеву, раз ты не представляешь, как мы попалисюда?

– Этот еловый лес начинается полосойсправа от озера, а озеро само такое длинное, чтообойти слева мы его никак не могли.

Ёлки вокруг нас неожиданно рассыпались посторонам, и большие куски солнца легли полосамина траву. Точнее, это была не трава в собственномсмысле слова, а маленькие кустики заячьей капусты.

– Зелень под нашими ногами съедобна изовётся заячьей капустой.

– Значит, можно к ней приступить? – Ага.Она присела и наклонилась к траве.– Прямо так срывать и есть? – Угу, – я тоже решил поживиться и

отщипнул себе несколько кустиков.– Её можно набрать с собой? –

предположительно полуспросила она. – Ну, кинь несколько листиков в

корзинку, авось доживут. Вполне можно насытитьсяпрямо здесь.

Когда она встала, я двинулся вперёд черезцелое озерцо заячьей капусты, обтекавшее стволыдесятка елей.

– Оно – ценное богатство для того, ктохочет насытиться целиком и полностью. Впрочем,тогда наибольший извед пройдёт мимо этогосущества, ибо у поглощательной способности неостанется больше места для чего-нибудь нового.

78

– Как мудрёно ты выражаешься о такихпростых вещах!

– Нередко будут попадаться тебе книги,коль скоро ты найдёшь изведу их читать, ещёсложнейшею написанные речью, чем та, какую ятебе сейчас сказал. Иль будут даже в том же языке,как мы с тобой сейчас, а совершенно непонятны.Ведь ты не знала алфавит тех книг, тогда вбиблиотеке, а то я мог б тебе примеры показать.

Впереди я увидел ещё большие озёра заячьейкапусты, уходившие справа и слева далеко в лес.Мне было непонятно, зачем нужно так много её –разве что для улитки.

Тут в мой взгляд сбоку, из-под маленькихёлочек бросились жёлтые пятнышки. Я повернулся –и вот тебе на! – действительно, лисички.

– Погляди-ка, – призвал я Девочку, – Здесьрастут лисички.

– Они вроде как опята, – презрительно оценилаих она, бросив свой взор.

– Куда лучше, – встал на защиту я, –Давай соберём их.

Она взглянула на меня, потом пригляделасьвнимательнее к лисичкам и, прогнувшись поднависшей лапой, подсела на коленях к грибам. Ихбыло много: одни желтели просто так, другиеукрывались под какими-то сучочками, травинкамиили за соседним стволиком.

– Лисички – это складчатые грибы, вродепластинчатых, по сути, – решил объяснить я, покаона разглядывала вытянутую вверх опрокинутымконусом жёлтую шляпку первого сорванногонебольшого лиска. Корявые, с зародышевымиверхушками маленькие лисички походили на гнутыегвозди, только что выдранные из земли; большиенапоминали свёрнутые верхушки фантиков отконфет. Девочка никогда ещё не видела такихмаленьких грибов: около крохотных лисичеккрепились совсем малюсенькие, а возле тех, всё натом же общем белёсом корне грибницы – совсемточечные жёлтенькие икринки.

– И живут они семьями, – прямо так итянет их расти вместе помногу: мал, мала, меньше.На грибнице они появляются полосочками грибов по

79

семь: от крупной (хотя лисички редко достигаютразмеров даже сыроежек) до самой маленькой, нокаждая ещё обрастает несколькими сестрицами.Видишь, да, какие они крошечные? – я, чтобы лучшеразглядеть поле боя, приподнял одну из лапмолодых ёлок, в свободном пространстве междукоторыми моя спутница, пробираясь на корточках,рвала грибы.

– Вообще, большие или одинокие лисички– редкость. Если бы мы с тобой ходили в лес часто,не только ради изведа, но и чтобы всякий раз иметьсебе в пищу грибы, то нам совсем не стоило бысрывать этих малюток: ведь в них совсем нет какой-либо телесности, которую можно было бы ощутитьязыком – в тысячу раз меньше, чем в каком-нибудьбелом, а тем не менее, из них потом, дня через два-три, при водянистой погоде, могли бы получитьсявполне стоящие грибы.

Девочка тем временем одну за другойвыковыривала маленькие лисички из игловогоподстила. Сначала она медленно опускала руку, какбудто старалась их не спугнуть, потом бралась загриб, выдёргивала его и быстро отводила руку всторону, словно за ней вслед бежала струя горячегопара, а уж затем плавно, “прощаясь”, опускала своюжертву в корзинку, которую тянула за собой.

Загнутые вниз ободком у маленьких, плоские усредних и вытянутые вверх краями у больших,шляпки лисичек, рассечённые снизу парой десятковспороносных складок, были целиком солнечно-жёлтого цвета.

– Гляди, эти, или эта совсем вместесрослись от желания быть рядом, как те берёзы.Впрочем, берёзам было удобно расти в несколькостволов – эти же балуются просто так.

Наконец, безрезультатно обойдя на корточкаходну из ёлочек, моя спутница поняла, что собралавсе грибы, и выбралась из непроходимой мешаниныеловых лап. Несколько зелёных иголочекповтыкались в ткань её одежды.

– И в чаще так будет, даже хуже. Тамветки сухие и плотные, непролазные.

– Чаща – это сердце леса?

80

– Не то главное, куда трудно пройти.Холмы, укрытые широкими, дуплистыми идушистыми вековыми дубами куда скорее сойдут занего.

Она наклонила ко мне корзинку, я заглянул внеё: горсткой, ближе к переднему краю лежалопятнадцать или семнадцать лисичек. Я уже собралсяотвернуться, но тут, в другом конце лукошка язаметил среди сыроежек иной гриб: – другой окрас изагиб края обратили на себя моё внимание.

– Стой, – спросил я её, – Что ещё это тынашла?

– Недавно вырыла. Разве – это не сыроежка? Аведь верно, это действительно не сыроежка. Это что– поганка?

– Нет, отнюдь – это рыжик –благороднейший из пластинчатых грибов. Вкусен. Новидишь, цвет его действительно рыжий или бледнокрасноватый, если присмотреться.

Она, как обычно это происходило, передаланебольшой гриб мне, а я затем вернул его ей.

– Видишь, какой это хороший гриб – он самзалез к тебе в корзинку. Есть похожий на него гриб –зеленушка. Формы такой же, а цвет – соответственноназванию, и едят её прямо.

Мы пошли дальше, переходя от одной группымолодых ёлочек к другой (каждая из них росла натом месте, где не хватало какой-нибудь большойели), подобрали ещё две с половиной лисички и однузазевавшуюся сыроежку. Однако постепенно разрывпо высоте между молодыми и старыми деревьямистал сокращаться, их стволы поднимались из почвывсё плотнее друг к другу; корни переплетались,воздух делался всё неподвижнее и тяжелее,просмолённее, всё чаще приходилось нагибаться,пробираясь под серыми, в пупырышках ветками,сухие и ломкие ряды которых уходили на многоэтажей вверх. И реже удавалось увидеть во тьме надсобой кусочек голубого неба или хотя бы веточку,освещённую прямыми лучами Солнца –приближалась чаща. Шагая среди деревьев, торасходясь, то сближаясь, мы молчали; только веткитрещали под нашими ногами, и где-то далеко ветертерзал какое-то дерево.

81

Моя спутница отстранила рукой одну еловуюветку, и когда отпустила её, та хлестнула её по лицу:

– Фу, какая колючая! – выругалась она. – Гущеи гуще.

– Да, сгущается.Мох стал покрывать основания елей, и по мере

нашего движения вперёд взбирался всё выше по ихстволам, постепенно захватывая нижние засохшиеветки и свисая с них клочьями и бородами. С землиисчезла трава; только подняв голову, можно былоувидеть хоть что-то зелёное.

– Это очень старый лес. Ужемногократно одно поколение деревьевпристраивалось здесь к другому, и теперь нижнийярус стал совсем непригодным для жизни. Ведь тызнаешь же...

– Что? – Что в Лесу существует несколько

ярусов растений со своими свойствами и законами.Это земляной ярус, с корнями, корешками, клубнями,перегноем и прочим; затем поверхностный ярус:всякая трава, цветы, наши грибы и тому подобное;потом подлесок – кустарники, наконец, средний яруси верхний, состоящий из макушек высоких породдеревьев.

– Нет, не знала... Но теперь уже знаю.Мы шли, перешагивая то ли могучие,

невероятные корни, бороздившие почву, то лиогромные упавшие сучья; если не считать одного,почерневшего ствола берёзы, раз попавшегося нам,вокруг были только ели. Между корней кучи мусоразастилали дно леса – от хвои и трухи до большихупавших ветвей – и наши ноги вязли в нём,спотыкаясь о крупные коряги. Вдруг в чащобеобразовался длинный поперечный просвет: огромноедерево, упав, проломило среди других своеобразныйпроход; его верхушка уже начала гнить ирассыпаться в труху, хотя основание было ещётвёрдым. Мы остановились перед серединой егоствола.

– Вот так оно постепенно разрушится иосвободит место для новых.

– Ага. И такова же была судьба двух дерев наполяне? Помнишь два пня?

82

– Да, помню. Изведно, кстати, а кудаделись оба их ствола? Так быстро они не моглирассеяться без следа, коль скоро пни ещё вполнесохранились. Но не может же обойтись без загадок.

– Ну конечно.Местами, в качестве первой фазы гниения,

кора от ствола отваливалась лопастями, и под нейоткрывалась жёлтоватая, блестящая, водянисто-склизкая древесина. Мы стали искать путь в обходдерева и, путаясь в обломленных ёлках, пошливлево, к его основанию, которое казалось нам ближе;земля там вздымалась бугром, и ещё выше, словноветки, поднимались обломленные концы узловатыхкорней, оказавшихся недостаточно прочными. Насамом краю приподнявшейся земли кривым рядкомпримостились четыре бледно-зелёные маленькиепоганки с чуть беловатыми пупырышками сверху итёмными редкими рёбрышками внизу. Сеточкатонких нитей грибницы, цеплявшей их, была хорошовидна.

– Вот какие гадкие, – указал я. Моя спутницатолько взглянула на них и сразу отвела глаза.

Позади превышающего её рост клока земли,вырванного деревом, имелась гигантская,соответствующих размеров яма. Особенно жестранно в ней было то, что выглядела она совсемсвежей: иголки ещё не успели насыпаться на её дно,а многие комья по краям были готовы скатитьсявниз. Мы встали рядом с ней.

И тут только Девочка обнаружила, что у неёнет с собой её палки, которая, видимо, былаоставлена ею, когда она копалась с лисичками, илиещё раньше, может быть даже в берёзовом лесу, вместе, где мы нашли под конец много красныхсыроежек. Она оглядела себя с ног до головы, какбудто видела впервые, и затем её глаза заблестелипо сторонам, точно стараясь найти потерянное.

– Не беда, – произнёс я, – Сделаемновую.

О палке же она вспомнила потому, что некийпредмет на дне ямы привлёк её внимание. Какая-тозмейка из красных, синих и зелёных крапиноктянулась по дну, с одного конца завершаясьбольшим пятном такой же окраски, а с другой – на

83

расстоянии полутора шагов – оканчиваясьнебольшим расширением с устьицем по торцу. Япредложил свою палку.

Девочка села на корточки у края, протянулапалку, вытянула руку, нагнулась сама и коснуласьсередины змейки, которая вздрогнула от толчка, нопотом, когда палка начала её шевелить, сталамягкой и инертной. Наконец, её удалось подцепить,и оказалось, что это – прозрачная, уходящая в землютрубка несколько шире пальца толщиной,содержащая внутри округлые катыши невнятнойформы – палка просматривалась сквозь неё, слегкапреломляясь по краям.

– Изведно, что это такое? – Не знаю я. В первый раз вижу.

Впрочем, я никогда не заглядывал в глубины почвыЛеса. Хотя читал книги о нём – Котёнок, например,про него писал – но ни о чём таком там не говорится.

– Хорошо бы достать эту фигню и поглядетьвблизи, но я туда не полезу.

– Тогда оставим. Как-нибудь мы узнаем,что это было. Явно не корень, и на гриб не похоже.Но вроде живое, и скорее ближе к растению, чем кчему-то другому, – я тронулся с места, – ну что, тывсё ещё хочешь ли чащи?

– Хочу, – твёрдо и тихо сказала Девочка.Мы окончательно обошли яму и двинулись

далее. Но вскоре пробираться стало труднее, ипришлось идти друг за другом, естественно, впередишёл я, пробивая проход. Ноги вязли в какой-то смесищепок, иголок и гнили. Почти около каждого дереванужно было нагибаться из-за низко росших сухихотростков, которые, ища света, бросались в разныестороны, и, не найдя его, засохли. До пределасузился круг видимости: уже на расстоянии пятишагов глаз неминуемо упирался в одну из елей илигас в колючей проволоке сплетений веток. Не сходя сместа, можно было коснуться пяти, а то десятистволов – тощих, корявых и наполовину гнилых.Поэтому я был несколько удивлён, когда слева,среди частокола стволов, замелькали кусочкисолнца.

– Ты гляди, там – свет!– Кончилась чаща?

84

– И не начиналась ещё по настоящему.Нам чащу, я о ней по рассказам знаю, насквозь непройти. Может быть, это лесная поляна, скрытаязаслоном из густых деревьев?

– Сколь много там должно быть грибов! – Увидим.– Сворачиваем туда, да?Мы стали разгребать себе путь в направлении

к свету. Почва понемногу опускалась, делаясьвлажноватее, и крупным деревьям было всё труднеена ней расти, а потому кроны разрежались, солнцепроникало вниз, и травы вместе с мелкимикустарниками тянулись ему навстречу. Мы стояли впределах слегка вогнутой окружности, диаметром вдлину одного ствола хорошей сосны, среди высокихколонн отдельных елей; сквозь их ветки извилинамипроглядывало голубое небо, и Девочка сразу жепротянула к нему свой взор. Ткань земли быланеровной: поближе к деревьям она поднималась спомощью корней кочками и горбами, опускаясьвлажными ложбинками между ними. На склонах этиххолмиков плотно росли кустики с маленькими,овальными листьями и чёрными шарикамиодиночных ягод, отчего возвышенности околостволов вздувались ещё больше. Мы прошли кцентру этой своеобразной поляны, которую можнобыло бы счесть даже весьма плотным лесом, будьона в любом другом месте. От центра к дальнемукраю шла полоса внешне сухой земли, усеяннойвзгорками всё того же ягодоносного кустарника,обильно подлизываемого снизу травовиднымпокровом нисколько не влажного мха.

– Грибов нет, – определила Девочка, последнийраз поведя глазами вокруг себя.

– Но есть кое-что ещё...– Что? – Гляди.– Кусты? – Именно. Это – черника, любимая моя

ягода в Лесу. Если бы я знал про эту поляну, а я пронеё не знал, ибо не лазил никогда в чащу ( – Вот, –гордо сказала Девочка) – то обязательно бы к нейтебя сводил. Её, так же, как малину и некоторыедругие ягоды, можно просто так кушать.

85

– Ну, тогда присядем здесь?Мы прошли вперёд и уселись недалеко друг от

друга. На каждом кустке было примерно до стадвенадцати ягод, но многие из них не были видны,прячась по отдельности за листками или в толщеветок. Я отрывал по одному чёрно-синие шарики сгнёздышками на концах и съедал их; то же делаламоя спутница. Одна ягодка выскользнула из её рук иупала в ложбинку платья, она протянулась за ней,цапнула, но от движения руки по платью побежалискладки, пальцы промахнулись и раздавиличерниченку. Она подняла лопнувшую шкурку иположила в рот, но на чистой белизне платьяосталось сине-сереневое пятнышко, которое, когдаона потёрла его пальцем, не исчезло, а только ещёбольше размазалось. Эта клякса начала беспокоитьеё, отвлекая от черники, и я предложил:

– Мы сначала окончательно впитаем этиягоды, а потом я полью туда немножко чистином, ивсё пройдёт.

– Да, так и сделаем. – Очень хорошо бывает в разгаре

похода в лес посидеть вот так среди черники итишины.

– Разве мы уже на середине пути? – Нет, вероятно, ещё нет.Действительно, было тихо. Видимо, густота

чащи и углублённость поляны делали еёнедоступной для ветра. Конечно, лесная тишина – нето, что подземная: первая дышит, и, – подобнодыханию, она беззвучна, но полна; вторая жеподобна зеркалу, не имеющему собственного цвета,но готовому звякнуть в ответ на малейший шорох.

Сначала Девочка брала ягоды реже, чем я. Онааккуратно держала их своими тонкими губами,катала языком и медленно раскусывала, но потомстала есть быстрее, приспособив для срывания оберуки, и на каждую мою ягоду приходилось две её.Корзинка стояла рядом. Потом она сталазамедляться – её изведа подходила к концу. Тогда яоторвался сам и спросил:

– Ну что, чистин?– Доставай.

86

Я вынул довольно объёмную бутылку белогостекла, заткнутую пробкой, раскупорил её, отцепилот горлышка маленькое квадратное ведёрочко иналил в него чистин. Из горлышка медленно потекладовольно вязкая, белая, похожая на кефир жидкость,с запахом клея, и постоянно вьющимся над нейдымком от падающих и уничтожающихся пылинок.Девочка взяла ведёрочко, ведь ей было виднее, куданадо лить – прицелилась, и чистин, с короткимшипением выпустив вверх первое облако пара,побежал по чистой, а значит, неприкосновеннойбелизне платья, стирая каждую попавшуюсяпылинку, стёк на землю и там закипел, уничтожаявместе с собой то, что он считал грязью, и унося еёостатки в виде цветных примесей в своём паре.Белизна платья Девочки восстановилась по всей егоповерхности, если не считать нескольких косовпившихся в ткань еловых иголочек.

– Ну что? – бодро встала Девочка. – Да, идём. Нам надо будет сейчас

вернуться точно к тому месту, где мы свернули кполяне, чтобы, продолжив путь по оставленномунаправлению, иметь потом возможность, идя по этойлинии назад, легко выйти из чащи туда же, откудамы тронулись в неё, и не заблудиться.

Мы попрощались глазами с гостеприимнойполяной, – и я отметил её в памяти для будущихпоходов в Лес. Потом мы пробрались сквозь ёлки,определяя пройденный путь по обломленным веткам,и вышли на своё прежнее направление. Ещё двадесятка шагов поляна маячила слева от нас. Девочкаположила себе в карман, рядом с несколькимималининами, с десяток ягодок черники на потом. Подороге она пыталась что-то напевать, но чаще ейприходилось отплёвываться от попавших в ротиголок.

Ещё через три десятка шагов началсязасохший молодняк. Ежами, дикобразами сплеталисьдруг с другом сухие стволы; между ними изредкавиднелись поднимавшиеся вверх колонны большихелей, жизнь которых начиналась недостижимовысоко. Уже не окончания веток, а целые сучьяпересекались между собой, и сквозь их решёткупроходилось не пробираться, а проламываться.

87

Стало настолько темно, что изначально зелёные –иголки редких живых елей сделались черноватыми ифиолетовыми. Вал за валом вставали перед намистенки уже не взявшихся за руки, а крепкообнявшихся деревьев, и мы брали их штурмом.Белым пятном следовала за мной Девочка, обнявлицо локтями, но её глаза внимательно глядели изсвоих бойниц. Шляпку свою она уже давно вернуламне. На локах её лес во множестве выцарапывалсвои следы – того же рода, что она сама давечарисовала себе на поляне. В ногах путалисьвалявшиеся по-одному, по два стволы, и мояспутница иногда по колени проваливалась взаполненные трухой колодцы между ними. Яусиленно ломал все ветки снизу доверху передсобой, медленно вгрызаясь в плоть леса.Теоретически была возможность пробиться ещё нанесколько шагов вперёд, но там стволы стояли такчасто, что нельзя было протиснуться между ними, аобломившиеся ёлки уже не падали, а висели междусобратьями, покрываясь наносами щепок и мха исоздавая своего рода пещеры.

– Стой, хватит идти. Я поняла, что такое чаща.Давай назад.

Легко было сказать: мы с трудом ворочалисьсреди веток.

– И не такая чаща бывает. Её могутобразовывать поваленные и наклонённые подразными углами стволы в буреломе, буйноразросшиеся кустарники или какие-нибудь крупныеживые деревья, а не молодые засохшие ёлки. Давайпоменяемся местами, – я обернулся целиком, иувидел её лицо, её посеревшие в полутьме волосы сзапутавшимися в них кусочками сломанных сучков ируки с медленно гаснущими царапинами. Мынаправились обратно по нашему же следу, которыйбыл хорошо заметен, однако чаща не хотелавыпускать нас. Всеми своими иголочками и сучкамиона цеплялась за одежду моей спутницы, и ейприходилось прикладывать значительные усилия,чтобы хоть сколько-нибудь продвинуться вперёд.Выйти из чащи оказалось куда труднее, чем в неёвойти. Мы старались придерживаться нашегопрежнего, проломленного в ветках пути, чтобы идти

88

было легче, но до черничной поляны нам по немудойти не удалось, потому что он как-то постепеннорастаял – значит, мы где-то потеряли направление, ипод ногами исчезла нетоптанная земля. Я началдаже опасаться, что мы заблудились в чаще, и уже,казалось, повторяются на нашем пути некоторыеёлочки, а выхода всё не было. Попробуй найти выходиз чащи – лабиринта, где каждый шаг даётся снеимоверным трудом. Однако вскоре лес сталредеть, и мы смогли пойти рядом друг с другом.Тогда-то я и увидел зеленушку. У корня, рядом сзелёным листочком, сидела средняя по своимразмерам зелёнка: похожий на рыжик гриб сзакруглённой, соответственно, зелёной, в жёлтовато-коричневых пятнышках шляпкой, на твёрдом столбеножки и с белыми внутренними рёбрышками.

– А вот гриб, называющийся зеленушка, –указал я её, – Довольно редкий. Я тебе уже говорил онём, когда мы нашли рыжик. Мясо у неё твёрдое. Повкусу – нечто иное, чем сыроежка, похожее, новесьма изведное. Мы возьмём её, попробуем. Растётона, как видишь, одиноко – рядом таких другихгрибов нет. Такое удаётся редко и надо уметь,– ноприятно было бы– собрать целую корзинкузеленушек. Тогда бы мы смогли исчерпывающепознать их вкус во всём его разнообразии.

Гриб был сорван и отправлен в корзинку. – Ну что ж, мне кажется, важнейшую

долю сортов грибов мы собрали. Но нам ещё непопалось ни подосиновика, ни белого.

– Белого чего? – спохватилась Девочка. – Белого гриба, разумеется; это у него

такое название – “белый”.– А “чёрный” бывает? – Что-то такое в природе есть...– Мне белый гриб заранее нравится, раз он

такого же, как я сегодня, цвета.– По правде, он вовсе даже и не белый: шляпка

у него сверху чёрная, или коричневая, пористый низ– зелёный, а только в ножке может быть что-нибудьбелое. Белым он называется потому, что при сушке,когда проявляются его истинные вкусовые свойства,он обретает такой цвет. Это, по идее своей, высшийиз благородных грибов, их царь. Он достигает самых

89

больших размеров и отличается отменным качествоммяса и вкуса. Но он редок, и нам ещё предстоитнайти его.

– Ага, – она выловила что-то и положила к себев корзинку.

– Кстати, наш путь. Я думаю, нам надоповернуть вправо, к озеру, иначе мы вернёмся назадв берёзовый лес.

– Повернём.Деревья вокруг стояли плотно, но чащи не

было: она высилась позади нас непроглядной стеной.Мы повернули, и Девочка оказалась чуть впередименя, потому что совершила поворот по болеекороткой дуге.

– Сыграем? – Во что? В ассоциации? В слова? – Давай в слова. Потом можно будет в

фразы.– Да. – Ты загадываешь?– Я, – выдернула она только что увиденную

сыроежку. Наш разговор шёл довольно медленно:каждый давал себе волю подумать и не спешил сответом; одно предложение приходилось нанесколько деревьев.

Я выждал пока она обошла одну-две ели.Нашлась ещё сыроежка.

– Готова ли?– Ага, – она приложила оба пальца к ноздрям. – Видел ли я это?– Видел. – Значит, это хотя бы видимое...

Впрочем, невидимость бы упростила задачу: меньшесвойств, меньше вещей.

– Вполне видимое, – потянула она,подтверждая моё умозаключение. Её голос могменяться от весьма низких тёмных тонов до самыхвысоких и светлых, никогда не становясьпронзительным.

– Трогал ли я это?– Да, касался, – ей удалось найти две или три

маленькие лисички, и теперь она их подбирала. – Часто?– Несколько раз при мне; и даже сегодня.

90

– И поднимал?– Нет. – Не мог или не хотел?– Не мог, наверное. Но и не хотел, – ветка

зацепила её вновь надетую шляпку, и таподпрыгнула у неё на голове.

– Значит, это большое?– Весьма крупное. – А в горах было?– Было. – И будет ли на море?– Ещё не знаю, – она оттянула пальцем

тесёмочку шляпки. – Ну, а около Дома?– Нет, не видела. – А в твоём саду?– Нет. Но хотела бы, чтоб да. – То есть ты хочешь посадить это там?– Да, – Она погладила одной рукой локу другой.

Только теперь я сообразил, что вторую, мою, палкумы тоже потеряли, и поэтому стал поглядыватьвокруг в поисках новой.

– Следует полагать, это растение? Или,может, камень?

– Нет, растение, – повернулась она ко мне, иптица её рта взмахнула крылом, а рука положиласыроегу в корзинку.

– Раз растение, и большое – значитдерево?

– Да, это дерево, – взмахнуло другое крыло еёрта – после того, как он открылся.

– Это дерево было в горах... Сосна былав горах, потом пихта, терновник, кедр... Из этогоряда?

– Да. Считай – угадал. – Ну, гадать не хорошо. Иглы есть?– Есть. – И длиннее, чем у ели?– Длиннее, – она направилась к резавшей глаза

синей сыроежке на пригорке. – А ты ещё говорила, что мы и сегодня

видели... Значит, сосна?– Да. Что-то ты быстр. – Но и ты проста.

91

Девочке одна за другой попадались сыроежки,я же после чащи нашёл их всего две-три. Одна изних обратила на себя моё внимание:

– Посмотри, этот гриб обнял снизукорень и даже приподнял его. Они действуютмедленно и от того имеют, бывает, огромную силу, –Девочка стала тем временем выковыривать сыроегуиз её логова. Это был очень прочный гриб – емупередалось напряжение от выдранного его силой изземли корня, к которому он так прилип, что егосиреневую шляпку, с намертво облепленнуюзасохшими землинками, пришлось вытаскивать покускам. Затем настал черёд плотной и корявойножки.

– Видишь, как у нас хорошо пошлисыроежки, – и действительно, в её лукошке они ужезавершали третий слой, оставляя свободными ещёдва, – так скоро дело дойдёт до применения моейкорзины.

– Хорошо. Плюс к тому несколько лисичекнашли. И даже одну маленькую зеленушку. Что-толес раздобрел под наши разговоры, – подтвердилаона успех нашего грибного промысла.

– Если мы соберём достаточно много, то,кроме того, что пойдёт на наш обед-ужин, ещёостанется, и мы сможем попробовать давить грибнойсок или запасти немного грибов с собой, к морю, и напотом. Знаешь, как приятно резать грибы на тонкиеломтики, – мы шли между деревьев, отдаляясь исближаясь, и поглядывая по сторонам. Наши взорыприманивались то к одному пятнышку, то к другому.– Тогда получается много узких срезов,напоминающих те же грибы, и поэтому выходит, чтонаши находки раздваиваются, размножаются вомного раз.

– Лезьте, лезьте к нам, – подбадривалаДевочка грибы, – и наклонялась то в одну, то вдругую сторону, шагая ёлочкой, грибы же прятались,– лезьте, и мы вас приготовим, и порежем – вот натакусенькие кусочки, – показывая, она сузила глаза иприщурила пальцы.

– Если грибы варить, то из них выходятвсякие их внутренние вещества, и вода темнеет.Некоторые грибы нужно варить, чтобы вышли

92

невкусные, скучные соединения, мешающиенаблюдению изведных, – тогда воду сливают. Еслиже варить другие, обыкновенные хорошие грибы, томожно получить суп. Или, если плотно их насыпатьтуда – похлёбку. Вообще, все грибы, для начальногопроявления их вкуса и очистки от побочныхощущений, надо сначала искупать в воде. Но мысделаем проще: окунём их в водяной растворчистина.

– Такой бывает? – Почему нет? Ведь чистин уничтожает,

испаряя вместе с собой всё ненужное, вонючее,невкусное и грязное, но целые вещи он не трогает.Поэтому вода и грибы останутся. Разумеется, ондовольно быстро выпарится на свободе, нопромочить наши находки мы успеем.

– Было бы что мочить... Ну растите же, растите!Давай как-нибудь заставим их расти, а то чего-то онипрекратились.

– Ещё, кроме как просто жарить, можноделать из грибов шашлык: их нанизывают на тонкиепрутья и держат в огне, пока половина сока невыйдет. Потом едят. Разумеется, лучше всего такготовить белые. А сыроежки, как я уже говорил,хорошо солить-варить.

Еловый лес всё тянулся мимо нас. Поглядываявдаль, пытаясь определить его конец, я обратилвнимание, что молодые ёлочки, те, под которыми таклюбят расти лисички, неравномерно распределеныпо лесу, а растут группками, кружками в разных егоместах. Временами мы проходили мимо огромных,росших в полном одиночестве елей, с гигантскойкорневой системой и многоярусной раскидистойхвоей – они как будто отпугивали от себя остальныедеревья. Это всё я запомнил. Большие деревья,росшие редко и просторно – кстати, почему? –сменились более частыми средними елямималосимпатичного вида; началась мшистая, но сухаяпочва. Наблюдая это, я остановился ради сыроежки,но тут меня отвлёк резкий возглас Девочки:

– Эти деревья не так стояли!Я удивился и не понял сразу, что она имеет в

виду: – У?

93

– Вот эти два дерева только что стояли по-другому, – она указала на пару ёлок шагах в десятиперед собой.

– А как?– Да поближе друг к другу. – Просто мы подошли.– Нет. Я поправляла резинку носков и два раза

на них взглянула – до того, как нагнулась и после:они раздвинулись.

– Что же я могу тебе сказать... – внедоумении пробормотал я.

– Да это же замечательно: значит что-то тутпроисходит!

Поскольку никакого движения деревьев невходило в мои планы, мне хотелось думать, чтоДевочке показалось.

– Но замечательного-то что?– Как же “что”? Само действует! Ведь это

изведно: ведь, значит, за этим что-то есть. – М-да... Один извед другой поест.– Будем, будем иметь это в виду. Будем

поглядывать по сторонам по-внимательнее Оно-товсё неспроста! – я вновь испуганно взглянул на неё:она согнулась в коленях и подтягивала другой носок.– Вот! Гляди, – вскочила она, – теперь-то они явносдвинулись.

Я взглянул – деревья действительно стоялидруг от друга дальше, чем раньше: раза в полтора.Девочка была права. Мы смотрели на них: никакогодвижения не было, только где-то наверхушевелились от слабого ветра хвои.

– Вот как, – сказал я. Потом добавил: – Атеперь не движутся.

– Нет. – Как же им удаётся это? Я сейчас

посмотрю, – но мшистая, подпёртая снизу рёбрамикорней почва между ёлками оказаласьобыкновенной. – Никак, – произнёс свой вывод я,поворачиваясь к Девочке, и увидел: – а, вот, и сзадинас деревья сдвинулись.

– Да? – повернулась она. – А верно, – мыувидели, что прямоугольная прогалина междучетырьмя елями, по которой мы только что прошли, –там я нашёл свою давешнюю сыроежку,– сомкнулась.

94

Девочка, обнаружив, что вновь найденнымсвойством обладает не только пара деревьеввпереди, но ещё и несколько других, а значит, в еёглазах, и весь Лес, тут же весело всполошилась ивоскликнула:

– Во-й-то-то! – её рука взмахнулась изаскользила в танце по воздуху; корзинказакачалась.

Я снова сказал про себя, а затем, не придумавничего более умного, вслух:

– Вот оно как...Девочку, для которой что ёлка, что

движущаяся ёлка – всё было одинаково ново,случившееся событие просто обрадовалопредстоящими приключениями и новизной. Меня же,заранее продумавшего до мелочей все деталинашего путешествия, как произведения искусства,заготовившего даже некоторые фразы, которые ясобирался сказать и те жесты, которыми могсопроводить их, это неожиданное открытие оченьозадачило; однако я решил казаться спокойным.

– А деревья-то движутся, а деревья-тодвижутся! – продолжала ликовать она; может, ейдаже нравилась моя растерянность; мы оба, темвременем, оглядывались по сторонам, но теперь всёоставалось недвижным.

– Итак… Значит, деревья могутдвигаться, – положил я, стараясь примирить себя снеожиданностью.

– Могут, значит, могут! – Но тогда давай остановимся и

попробуем что-нибудь понять... – я старалсяпротивопоставить свою мысль происходящейнепонятности и найти какую-нибудь точку отсчёта. –Уже достаточно знаем... Так вот, я объявляю точно: Вобыкновенном лесу деревья двигаться не могут. Онине могут шевелиться, как мы с тобой, и тем более немогут перемещаться, не оставляя следов, как сейчас– мы подошли теперь к сдвинувшимся сзадидеревьям сзади: ели как ели; нипочём нельзясказать, что здесь произошло что-то привлёкшеенаше внимание; их корни выглядели сросшимисядавным-давно: – То есть все деревья в лесу, как и всетравы и кусты, разумеется, шевелятся – они растут,

95

их ветки поднимаются и опускаются под действиемсока, корни проникают в глубину – но всё этопроисходит чрезвычайно медленно и быть заметнымникак не может.

– Значит, ты меня завёл вовсе не туда, кудахотел, завёл меня, значит, вовсе не в обыкновенныйлес?

– Кто кого из нас куда завёл, я не знаю,мой друг. Но точно говорю тебе: в этом лесу что-тоне так, – во мне тут произошёл поворот: я понял, чтов свете случившегося уже нельзя игнорировать темелкие фактики, которые успели нам попасться;более того, нужно обдумать их как можно скорее,чтобы быть не позади ситуации, а впереди неё, – Идеревья тут движутся, и мы с тобой не можем выйтик озеру, хотя находимся в месте, которое, мне, вобщем, известно.

– И грибы не ищутся, а когда находятся, изземли не хотят вырываться, а один подберёзовикубежал из корзинки даже.

– Потом тот прозрачный отросток вяме... но, впрочем, одних деревьев достаточно. Ну и,кроме того, твоё море.

– Кстати, я его тут опять видела... – Как!?– Когда мы выходили с поляны, оно побежало

среди берёз ко мне, потом от меня... – ну и всё –исчезло. Вот какие чудеса.

– Вот оно как, вот оно как... Теперьмногое становится понятным. Жди, будетприключение. Повторение чего-нибудь дважды –верный признак его особой значимости... Но причёмже здесь море?

– Побежало туда, сюда – ничего особоизведного.

– Ну, тебе-то что: тебе-то всё в первыйраз. А для меня это всё так поразительно... Ивызывает подозрения.

– Ты что-то ожидаешь? – Да. После твоего моря я ждал чего-то

вроде того, что случилось, и теперь вынужденготовиться к продолжению.

– Почему?

96

– Ведь море тоже имело продолжение.По правилам игры нельзя, чтобы просто так наявупопадались на глаза вещи, которых нет – это я протвоё море, ещё утреннее. И если одна такая вещьпоявилась, то потом уже начнётся: обязательно, что-нибудь, чего нет, возникнет, или что-тообыкновенное исчезнет; короче, нечто изменится.Поэтому, раз ты увидела море с утра, значит,проснулась не там, где заснула.

– Следовательно, получается, я проснулась недо конца?

– Нет, не так. Даже наоборот: как будтоты проснулась в большей степени, чем обычно.Просто в нашем существовании есть моменты, когдамы переходим из одного мира в другой, похожий.

– Как? – Хочешь, расскажу?– Расскажи. А лес... Ну, пока ты расскажешь,

мы пройдём ещё и, может быть, выйдем к твоемуозеру. Деревья, вроде, перестали двигаться, но мыбудем теперь за ними внимательно следить. А послетвоего рассказа мы сможем обсудить лес, поделивзнания поровну.

– Изведно, двигались ли ещё деревья дотого, как мы заметили, – спросил я сам себя. Потомстал рассказывать: – Наше путешествие, в котором язнакомлю тебя сначала с простыми, затем со всёболее сложными и яркими замечательностями, –чтобы ты могла их оценить в сравнении,–происходит в мирах, которые представляют собойцелости, соединённые, однако, в одну, ещё большуюцелость, о которой говорить пока рано. И вот,замечательный факт заключается в том, что у этихмиров есть тени.

– Как же это? – А вот так. Эти тени есть миры,

подобные исходному миру, но лишь до некоторойстепени, так же, как и те тени, которые отбрасываеммы с тобой от солнца. Но здесь уже есть разница.Наша тень гораздо проще нас – это наш мгновенныйсилуэт, искажённый наклоном освещаемойповерхности. Тень мира – это, в общем-то, некийновый мир, которому добавлено какое-нибудьсвойство, или же ему какого-то свойства не хватает.

97

– Возьми вон ту сыроежку. – Беру. На!– Значит в этом мире появляются новые вещи? – Нет, не только; даже редко весьма.

Обыкновенно меняются свойства одной какой-нибудьвещи или всего мира в целом. Оболочка вещейостаётся прежней, а начинка вещей меняется – как внастоящей тени: сохраняется силуэт, а – из чегосостоит тень? – это уже совсем не то, что было висходном мире. Нечто невозможное в исходноммире, становится возможным в новом, и наоборот.

– Ага. Если в этом мире деревья деревянные, тов его тени они могут оказаться металлическими.

– Да, например. И внешне будутзамаскированы под деревянные. Главная сутьтеневых миров в том, что они не полные: всюсовокупность происходящих в них событий нельзяобъяснить только исходя из причин, реальных в этихмирах; к ним нужно добавить для их объяснения ещёчто-то. Мотор катит автомобиль, но нельзя сказать,что тень мотора приводит в движение тени егоколёс, их причинную связь можно установить лишьусловно. И, отчасти, поэтому тени называются также“условными мирами” – потому что причинные связи вних условны, а сами они существуют под некоторымусловием. Условием тени является её оригинал,подчинённым и не имеющим самостоятельногосуществования отражением которого она является,но обычно под условием имеют в виду то свойство,которое добавлено к исходному миру и которое неявляется следствием собственных его причин. Приэтом исходный мир никуда не девается; онсуществует рядом со своими тенями, и только мыпереходим из одного в другой.

– Значит у каждого мира есть своя тень? – И не одна!– Целый хвост? – Именно, хотя в несколько ином

смысле. Возможно огромное, бесконечное множествомиров-теней – по количеству свойств, которые могутбыть добавлены или убраны. Кроме того, когдадобавляется не одно свойство, а два, три и такдалее, то получаются целые ряды теневых миров:тень, тень этой тени, тень третей степени и до

98

бесконечности. Но всё дело в том, что значениеимеет не то, существует ли данная тень вообще илинет – это обыкновенно выходит за пределы нашегознания, но то, насколько можно из нашего мирапопасть в неё.

– Что значит “насколько можно”? – Насколько – значит, насколько коротка

дорога туда. В некоторые, даже в очень многиемиры-тени нельзя попасть непосредственно, атолько через какой-то иной теневой мир ( другойвопрос как вообще попадают в теневые миры.)Важно не просто существование теневых миров, асистема связей, возможность доступа. Перемещениемежду теневыми мирами часто связано с огромнымисложностями: со случайностью, с большой выдумкой,с длительным ожиданием, множеством сложныхпереходов. Найти правильный путь очень трудно безспециальных указателей, часто недоступных.Впрочем, вообще неизвестно, существует ли путь внекоторое бесконечное множество возможных теней.Известные же пути образуют целые лабиринты, –глаза у Девочки, слушавшей меня, разгорались, –поэтому правильно говорить не о хвосте, а о некойсистеме, в которой расположены миры, – и ведь ещёне факт, что если ты перешла из одной тени вдругую, то сможешь затем прямо из неё вернуться впервую. Есть даже такое занятие – слоняться потеневым мирам. В результате таких походоввозникают каталоги миров-теней, – я знаю об ихсуществовании. Впрочем, такой каталог – толькопобочный продукт – сами путешествия гораздоизведнее.

– А будем ли мы? – Нет, я не планировал, ибо по

некоторым обстоятельствам в теневые миры лучшеотправляться одному. Но теперь я не случайно веду оних разговор. Потому что мы находимся в мире-тени.

Девочкины глаза непроизвольно осмотрели всёвокруг.

– Но почему? – Рядом с главным миром находится

десяток его ближайших теней. Иногда даже незнаешь, какой мир главный, а какой побочный. И неисключено, что те миры, которые принимаются за

99

главные, сами есть тени других, ещё неведомыхмиров. В эти ближайшие тени провалиться, простоперейти, очень легко. Дело вот в чём. Средибесконечного множества возможных теней естьчасть, образуемая добавлением свойств, связанных снами самими. И мы чреваты провалиться именно втакие миры. Причём добавленное свойство можетбыть самое замысловатое. Это, раз, – какое-то давнеесобытие, отображающееся бесконечнымразнообразием следствий в том моменте, когда мыпереходим их мира в его тень. (О взаимосвязи ходавремён в теневых мирах – это отдельный разговор.)Это, два, – какое-нибудь наше чувство, вдругпронзающее всю местность вокруг и воплощающеесяв ней своими последствиями. Три, – тоже самоеможет сделать какая-нибудь черта нашегохарактера. Четыре, – это линия миров, образующихсяот воплощения в них некой идеи. Причём важнознать: если одни миры образуются вдруг, то другиесуществуют совершенно устойчиво, и ходить изодного в другой можно так же, как и по комнатамсвоего дома. Пять, – миры, в которых между нами иместностью возникают какие-то особые, совсемневозможные в иных условиях связи. Среди нихособенно выделяется линия миров, где вещи,которые мы представляем себе мысленно, начинаютсуществовать реально. И шесть, – это такназываемые миры исчезновений: в них получаетсятак, что отсутствует какая-то одна вещь или целыйкласс вещей. Все линии миров, которые зависят отживого существа, могут происходить как и от тебясамой, так и от кого-то другого – от меня, например.При этом мы можем провалиться только в те миры,где можем существовать. И важно, что все этиперемены свойств относятся к мирам, но не к намсамим: наши свойства никак меняться не могут.

– Это хорошо, – согласилась с фактом Девочка,– Расскажи мне про какие-нибудь миры-тени.

– Вот, самый простой пример... – Тусыроежку ты тоже заметила, да? И вон ещёмаслёнок.. Так вот, пример: есть мир, практическинеотличимый от своей тени. Это, собственно, дваравнозначных мира и считаются они единым.Разница между ними такая: в одном из них,

100

основном, небо цвета красного, а в других –зелёного, – упоминание о небе встрепенуло Девочку,но идея зелёного цвета не понравилась ей: к зеленименьше всего лежала душа её, и она с сомнениемпоглядывала на окружающий лес. – Все остальныесобытия в этих мирах идут параллельно. В этом миребесконечно одно: взглянешь на небо – оно тозелёное, то-– алое. Но по сути в этом нет большойзабавы. Даже положение облаков одинаковое.Параллельность хода событий достигается тем, чтовсякая мелочь тут же переходит из одного мира вдругой. Понятно, что параллельные миры бываюттрёх основных типов: ответвившиеся в некий моментот исходного мира и далее существующиесовершенно независимо от него; дублирующие ходсобытий только до попадания туда существа, а затемнезависимые; и наконец, третий тип – миры,являющиеся в форменном смысле тенью иотражающие исходные миры непрерывно. Можно,конечно, попытаться сделать устройство, результатработы которого зависит от цвета неба – но сделатьего не удастся, потому что в зелёном мире оно несработает, а только скопирует действие с “красного”устройства.

– А когда мы находимся в одном мире, есть лимы в другом?

– Разумеется, нет. Ведь мы не можемповторяться. Но в красно-зелёном мире события немогут отличаться, поэтому, когда мы находимся водном, то в другом события происходят так, какбудто бы мы там были.

– Значит, я могу оказаться в красном мире, аты в зелёном?

– Да. Но мы будем видеть и слышатьдруг друга. И может так статься, что ты будешь вкрасном мире, и будешь говорить мне в зелёный, чтонебо красное – я буду даже видеть красные отблескив твоих глазах. Однако как раз из-за таких ситуацийпо теневым мирам лучше ходить в одиночестве, или,если вместе с другим существом, то только слившисьс ним в единое целое. Есть миры-тени скучные, даженаискучнейшие, даже тоскливые, если в нихзаплутать. Другие просто изводят своиммельтешением.

101

– Мельтешением чего? – Ну мало ли чего... Всегда найдётся

чему мельтешить... Сменой всяких безумныхкартинок, например. Вернёмся, однако, к тому, какиз одной тени попадают в другую. Во-первых, этоиногда происходит само и такие переходы тяготеютк моментам, когда мы находимся в каких-тоособенных состояниях. Исключительно опасно в этомсмысле пробуждение ото сна и вообще всякиекрупные внутренние перемены – чему мы и палижертвою сегодня. Когда сам сильно меняешься вдуше, почему бы и миру вокруг тебя не измениться?Потом начинаешь узнавать, где в твоей душенаходятся клавиши управления подобнымипереходами... Начинаешь путешествовать по тенямсознательно. Впрочем, переходы управляются нетолько изнутри: порой достаточно зайти вопределённое место или совершить некое действие.Но случайности всегда сохраняются. Ладно,вернёмся к Лесу.

Тем временем наша корзинка наполниласьещё. Хорошо пошли маслята: Девочка всё времявыковыривала то тут, то там их маленькие головки.Мы по-прежнему шли через еловый лес. Корневыесистемы одних деревьев были хорошо развиты:почва прямо бугрилась рядом с ними; другие жевысоко поднимались из почти ровной земли.

– Лес взбесился, – просто сказала Девочка. – Что мы имеем? Мы попали в теневой

мир в момент твоего пробуждения. Сначала с утратебе привиделось море, а затем начались всякиестранности с Лесом. По дороге к нему всё было впорядке, но сказать, что нечто особенное происходиттолько с лесом, мы не можем. Но главное – мы незнаем, каково добавленное условие; и есть лидвижение деревьев его – следствие или основнойэлемент. Сразу, как я услышал от тебя, что тыувидела при пробуждении море...

– Совершенно явственно, на уровне кровати, ночувствовалось, что оно не реально: оно не оставилопосле себя влаги.

– ... я понял, что это знак перехода –такие штучки часто бывают. Но мне не известноничего о ближайших тенях этого мира, и они мне

102

никогда не попадались. Именно твоё присутствиеявилось катализатором. Почему-то возможностьэтого не пришла мне на ум. А ведь у новых существесть удивительная способность проскальзывать втеневые миры; впрочем, и возвращаться нам надобудет с твоей помощью. Но пока что мы не будемотказываться от того яблочка, которое уженадкусили...

– Правда, это всё стало изведным... – А я и не знаю, как бы мы могли отсюда

выбраться... Но пока нам нужно выделить тосвойство, которое добавилось к этому миру. И,говоря проще, узнать, что стало с лесом, ибо покачто только он виден нам.

– Ну, я говорю тебе: Лес взбесился. – Что ты имеешь в виду?– Он ожил, оброс глазами и ушами, правда,

невидимыми, и стал коварным. И вот он ужешевелится и стремится сорвать наш сбор грибов. Онвзял и спрятал все грибы.

– Ведь не все...– Это пока – не все. – Да вон тебе растёт сыроежка... ан нет

– это только листочек. Но всё равно: уже того, чтолежит в твоём лукошке, могло бы хватить на вполнеприличный перекус.

– Не защищай лес! Я чувствую, что главныесвои богатства он утаил.

– Я хотел только сказать: что лес вовсене нарушил наш сбор пока.

– Но не станешь же ты отрицать, знатоклесного дела, что мы вполне могли бы собратьтеперь куда больше грибов и получше? Я так ичувствую: ты не очень-то доволен ходом наполнениякорзинки.

– Да, действительно, ни белых, ниподосиновиков, ни хорошего урожая благородныхгрибов – значит, это ещё впереди. В иной раз я мог,войдя в лес, тут же схватить семейство симпатичныхбелых, навалить в корзинку подберёзовиков,пощупать и сравнить шляпки несколькихсимпатичных подосиновиков... Но бывало, когдагрибы ожидали меня не сразу. Сейчас хорошо, чтоновинки на нашем пути встречаются по мере

103

возрастания их ценности, а не с ног на голову. Я былучше советовал тебе обратить внимание на то, чтолес движется, и что мы никак не можем выйти изэтой еловой полосы к озеру!

– Ты думаешь? – Да, я полагаю, что это есть одно и то

же явление.– То есть мы не можем идти верной дорогой,

потому что деревья движутся не только по одиночке,но и все вместе, и весь Лес меняет свою картину?

– Именно это мне и пришло на ум. И,кстати, ещё. Откуда взялись канавы? Ведь их нужнобыло выкопать. Я готов поручиться, что их раньше небыло. Как же мне это сразу в глаза не бросилось! Ато, конечно, канавы очень удобны, чтобы водастекала по ним во время дождя и не заболачивалаЛес. И поэтому канавы так естественны на фонеЛеса, что не обращают на себя внимание. Это доводв пользу того, что движение деревьев не случайно, асовершается Лесом как целым существом.

– Как, ты сомневаешься, что Лес – существо? – Почему бы и не иначе?– Ладно... А какая связь между перемещениями

деревьев и канавами? – В общем, никакой. Просто подумалось,

что если деревья движутся, то с помощью этогоможно как-то создавать канавы. Ну, например,собирать канавы из выемок, составляя из них однустрочку. Поэтому мы или просто наблюдаем свойствомира, заключающееся в том, что деревья меняютсвоё местоположение, подобно тому, как ониколышутся ветром, или же мы стали свидетелямитого, как Лес совершает какие-то движения сами посебе – ведь не только ради канав может бытьприменена подвижность деревьев: целая рощаможет перекочевывать с одной почвы на другую,каждое дерево может стараться повернутьсянужным боком к солнцу, передвинуться к болеевлажной почве.

– А может, это мы наблюдаем какие-нибудьтайные приготовления Леса в отношении нас?

– Не буду отрицать. Однако пока что,мой друг, нам нужно быстро сделать одну вещь.Одни деревья могут сменяться другими как угодно,

104

но форма пройденного нами пути будет оставатьсянеизменной. Она примерно такова: я показал ввоздухе.

– Покамест я запоминал это просто так,но теперь нам нужно будет внимательно следить занаправлением нашего пути, чтобы выйти-таки козеру. Вот сейчас мы идём прямо...

– Ага. – Но не кажется ли тебе, что по пути от

вон той раздвоившейся ели, – я показал назад, иДевочка обернулась за моим взглядом, – мы немногозагнулись от прямой влево?

– Не знаю... – Поэтому вот сейчас мы на самую

чуточку повернём вправо, чтобы компенсироватьпредыдущее искривление нашего пути. Впредьдавай идти только по отрезкам прямых, а поворотыделать только на прямые углы, чтобы их легче былоучитывать.

– Постараемся. Но первое довольно трудно. – Надо просто запоминать деревья по

пути и, временами оборачиваясь, как я это сделалсейчас, сверять, прямо ли идут наши следы.

– Но к Лесу! – Будем стараться идти по тому же

плану, как я тебе говорил на опушке: к озеру, затемчерез смешанный лес к роднику и там в дубраву.Может быть, когда ты проспишься, мы просто сновавернёмся в наш исходный мир. Куда же делисьстволы с поляны, я не знаю... Может быть, совершаякакие-нибудь перемещения, Лес их куда-нибудьутаскивает и там разлагает?.. Или кто-то развёл наполяне когда-то костёр?.. – пни вроде и раньшебыли. Вообще, нет никаких оснований с моейстороны говорить, что разумность леса маловероятна, ибо при переходе в теневые миры мерысуществования вещей нарушаются. Они нарушаютсянашим с тобой присутствием, ибо вновьвозникающие свойства тяготеют к связи с нами. А то,что мы можем думать, есть отличающее нашесвойство, как раз благодаря которому мы и можемговорить “мы”, и ему самое оно передаваться. Естьдаже целые линии миров так называемых“омыслений”, – миров-теней, где думать начали

105

вещи, которые раньше такой способностью необладали.

– Правда, правда! Чувствую – правда.. Мнеупорно кажется, что лес может думать и хотеть –ведь это едино, да?

Я увидел подберёзовик, указал на него моейспутнице и мы взяли его. Это был хороший спелыйгриб с сильновыпуклой, плотной и немноговлажноватой шляпкой коричнево-серого цвета. Онрос среди мхов у корня высокой, глянцеватой берёзыс плывущими в чистом небе изумрудными купамишевелящихся листьев, берёзы уединённо жившейсреди неплотного мшистого ельника вокруг нас.Указывая на корень, я сказал:

– Грибы и корни некоторыхсоответствующих деревьев способствуют другдружкиной жизни и поэтому обыкновенно растутвместе. Отсюда происходят названия подосиновика,подберёзовика и белого дубовика, – Дальше по ходуя указал Девочке, что молодые ёлки не растут какпопало по лесу, а группируются кольцами вокругдеревьев средних размеров определённой формы сдлинными широким лапами. Новых перемещенийёлок мы не замечали, хотя внимательноприглядывались к парам стволов, чтобы заметитьего. Наш путь по мрачноватому ельнику был ужедовольно долог, и, наконец, в очередной развзглянув вперёд, я увидел в рассечённом высокимиколоннами елей далёкое светло-зелёное, блестящееморе молодых берёз; вслед за ними поднималисьвверх их более высокие и серьёзные собратья –начинался новый лес – но это было не озеро.

– Может быть, оно куда-нибудь утекло?Я не знал, но сказал: – То ли мы совершили крюк и вернулись

к берёзовому лесу, то ли берёзовый лес заползмежду нами и озером, и, пройдя сквозь него, мывыйдем, наконец, к воде. Поэтому давай продолжатьдвигаться прямо. Если же мы исчерпаем всемыслимые возможности найти озеро, то тогдаповернём в глубь Леса, рассчитывая выйти к родникуили ручью. В конце концов, это сейчас не настоящийлес без конца и без края: ведь мы не отошли отопушки и на четыре тысячи шагов.

106

– Значит, самый настоящий лес ещё впереди? – Да, – сказал я. Издалека, как будто в

подтверждение моих слов, донёсся долгий ипротяжный, переходящий в глухой рокот скрип,рассеянный толщей многих и многих деревьев.

– Ишь, слышит, – сказала Девочка. – Может быть, какое дерево упало, –

высказал своё предположение я...– Если бы лес не был разумным, то как бы он

смог строить канавы? – начала тянуть своё мояспутница.

– Но ведь дерево же растёт само, хотятак хитро устроено: протягивает к солнцу ветки итак далее. В дереве ничто ничем не управляет: всепроцессы идут сами собой – оно таково. Простоопределённое воздействие вызывает в нёмсоответствующий эффект. Солнце греет ветки – иони поворачиваются к небу. А у нас: глаз видит – умдумает – рука хватает, то есть воздействиепревращается в мысль, мысль обдумывается иследует действие. А дерево так устроено, чтовнешнее влияние на него просто приводит крезультату.

– Я тоже иногда так устроена. – Лес состоит из тех же деревьев, и

неизвестно, каким из двух способов он реагирует. Идействительно, то же самое бывает и у нас. Вотскажи мне, когда ты последний раз чесалась?

– Что? – удивлённо переспросила Девочка. – Чесалась, – спокойно и весело

повторил я, помня, что шагов за двадцать до тогоона поскоблила себе кожу на ноге.

– Гм, мне только сейчас пришло в головуподумать об этом, – сказала через некоторую паузуона.

– То-то и оно. Это как раз из серии техдействий, которые совершаются сами собой. И то жес лесом. Если это целое существо и если он заметилнас, – а мы такие маленькие, что он вполне мог наспроморгать, – то реагировать на нас он будет илисам собой, или, подумав – но что хуже, что из этогоделает нашу задачу сложней – я не знаю. Трудносказать, что может прийти в голову разумному лесу –но ещё труднее – понять неразумный.

107

– А где голова Леса? – Нет у обычного Леса никакой головы.

А так – я не знаю. Тем временем мы дошли до конца ельника.

Барьерчика из кустов не было, и сразу начиналисьберёзы: сначала совсем молодые, а потом болееосновательные.

– Снова берёзы, – спокойно произнесла длясамой себя Девочка и погладила стекавшую к нейветку со свежими и блестящими листьями.

Мы прошли десяток шагов вглубь. Не мох, аразнообразная трава плелась вокруг стволов.Благодаря белизне деревьев Солнце, казалось,заливало лес изнутри.

Это был такой же лес, какой мы прошли подороге из соснового бора в ельник, может быть, тотже самый лес – если вспомнить о перемещениидеревьев. А оно было уже так давно, что мне сталоказаться, будто это всё нам просто померещилось;или, если это странное свойство и было, тораспространялось оно только на те несколько ёлок, апутаница в пути произошла только из-за того, что яплохо за ним следил или слишком отвлекался наДевочку, которая в этом смысле плохо на менядействовала, а море ей просто приснилось. Но всё жев этом березняке было что-то не то; какое-то трудноуловимое отличие носилось в воздухе, не позволяясебя увидеть. Эта перемена была бы вполне заметна,если бы знать, в чём она заключалась: так бывает,когда в комнате появилась некая новая вещь, и спорога чувствуешь разницу, а углядеть её долго неможешь. Девочка остановилась, оглядываясь посторонам: она видела много кустов и цветов средидеревьев; её ноздри поглощали ещё неведомые ейзапахи.

– А хорошо. – Но это какой-то другой, чудной лес.– Конечно. – Ты тоже чувствуешь? Изведно, а в чём

дело?Мы по-прежнему оглядывались по сторонам,

продвигаясь медленными, текучими шагами.И тут я понял, что лес позеленел и помолодел,

расцвёл и стал весенним. Догадался же об этом,

108

когда глаз мой нашёл зацепочку, позволяющуювидеть мир с этой точки зрения: я увидел кустикземляники с красным пупырышком ягоды подлистком, с зелёным зародышем и белым цветочкомрядом. Мне было приятно показать моей спутниценовую изведную вещь.

– Погляди сюда, – сказал я, – видишь, какоеизведное растение перед нами. Называется оно“земляника”. Твои руки и рот сейчас смогут устроитьей жатву. Мне же это кустик помог понять, в чёмдело: мы, просто-напросто, попали в его часть,находящуюся в фазе омоложения, – моя спутницазанялась, было, земляникой, но остановилась,прислушиваясь.

-– Вот, видишь, среди травы лежат сухие, ноещё не до конца, листочки (впрочем, их не так много,как я мог бы ожидать) – это потому, что раз вопределённый промежуток времени для лиственныхдеревьев наступает “осень”, и растения сбрасываютсвой покров, чтобы избавиться от старых листьев, азатем, после небольшой передышки, начинается“весна”, когда оно омолаживается, в него текутсвежие соки, растут новые листья, и от этого рядомпробуждаются такие растения, как земляника.Здесь, ты видишь – и можешь отнести это на счётидеи «Лес как единое существо», – такая переменаохватила сразу очень много деревьев, – целыйберёзовый лес. К сожалению, надо сказать, что околовесенних деревьев грибы не растут. Зато околообъятых осенью– им самое раздолье. У хвойных же –ели, кедра, сосны, пихты – всех, кроме лиственницы –ярко выраженной осени-весны нет. Только периодыусиленного сокообращения. – Всё. Кстати, сосну ялюблю больше, чем ель, – а ты?

– Тоже, – улыбнулась Девочка, – теперь, когдамы вышли из елового леса, я могу спокойно в этомпризнаться.

Она, наконец, села и съела ягодку земляники.Потом потянулась ещё к одной. Однако оказалось,что ягоды растут слишком редко, чтобы собирать ихсидя, и встав, она медленно пошла, временаминаклоняясь за ними.

Слева от себя мы обнаружили лесную поляну,хорошо освещённую солнцем: подобно цилиндру

109

пустоты она прорезала деревья. На её ровной,чистой от корней середине росло несколько полевыхцветов, в том числе пара-другая очень красивых, сжёлтым солнышком в центре и белыми лепесткамивокруг экземпляров. Девочка видела их в первый раз.

– Что это? – положив на меня ладонь однойруки, указала она протянутой ладошкой другой.

– Это? Это... – силясь вспомнить, я весьнапрягся, – это – ромашка, такой цветок.

– Дай! – Ну бери.Девочка подошла, вернее, подкралась к своей

ромашке, присела и стала по-своему, по-цветочному,разглядывать её, не срывая. Она потихонькуощупывала растение, и её пальцы бежали вверх постеблю. Наконец, она коснулась носиком самогоцветка: жёлтой ворсистой подушечки с десятком-другим пальцев-лепестков вокруг. На кончике носа унеё остался жёлтый мазок пыльцы, который она незамечала. В течение дня он постепенно стёрся.

– А хороший цвят. Мне бы к себе такой, – и,обломив его, она стала срывать по одному белыелепестки (они будто сами предлагали это сделать,легко отделяясь от своего основания), пускать их повоздуху и считать: – Первый – раз, второй – два,третий следом полети, тут четыре, затем пять, – ишестой иди гулять, наступают семь и восемь – твойход, девять, дальше десять, а потом снова раз, сновадва, снова три, четыре, пять, наконец, и шесть исемь…– Лепестки, кружась, словно крылышки изеловой шишки, падали невдалеке на листья ипокачивались на них малюсенькими белотканнымилодочками. Когда все семнадцать штук былиоторваны, и в руках у Девочки осталась жёлтаяподушечка на своей длинной зелёной ножке, то она,расковыряв её до основания ногтем, в последний разоглядела поляну цветов, распрямилась и шагнула кЛесу.

***Какое-то зудение возникло внутри лесного сна:

что-то мешало, пробираясь среди деревьев, касаясьто одной, то другой струны и отвлекая отвсепоглощающего покоя. Это привело к тому, чтородился глаз и стал смотреть, что происходит.

110

Чужое присутствие тревожной ниточкойбеспокойства тянулось вдоль северо-западного краяЛеса и щекотало мелкими уколами, срывая то гриб,то лист, то деревце. Просто одно присутствие – небуря, не пламя пожара, не поле – нечто, отнюдь неграндиозное само по себе. Сколько цветов, сколькогрибов гибнет ежемгновенно в разных уголках леса:не исчезновение какой-нибудь одной сыроежкипорождало тревогу, но то, что в действияхприсутствия была система. Какова эта система, былонеразличимо, но все события обретали от неёособый, непонятный и потому пугающий вкус.

Потом почувствовалось, что лёгкий зудпробирается сквозь сосняк в лесную глубину; отэтого стали настораживаться деревья, грибы и кустыво всей северо-западной округе, ибо было известно,что среагируют они не сразу, и зуд сможетпереместиться довольно далеко – точно так женапрягались деревья на предстоящем пути бури,которая ещё только начинала предощущаться. Нопотом обнаружилось, что с этим зудом происходитнечто странное. Сквозь него чувствовалось небо,чреватое разными неприятностями и пугающеесвоим положением не сверху, а в самой глубинелеса; зуд поочерёдно пах то дождём, тообнажёнными палящими небесами, раскрываясьиногда целыми пространствами и нисколько ненапоминая простые шевелящиеся точки и пятнышки,появлявшиеся иногда в Лесу...

Акт 4

Перемены свойств Леса нарушали мой план, икаждую уступку свою, каждое признание факта егоизменения я делал нехотя. Я не мог позволить себепризнать разумность Леса – для этого мне недоставало сведений, но я стал настороженнееотноситься к происходящему в нём, сталвнимательнее приглядываться и вспоминать ужепройденное.

После того, как Девочка кончила возиться сромашкой, мы вернулись к прерванному пути.

111

Неожиданно среди белых берёз нам попалась группасосен, о своей симпатии к которым мы говорилинедавно; они выглядели так, как будто мы их засталиврасплох за некой сумасшедшей игрой – всерастрёпанные и несуразные на вид. Остановилисьоколо них. Я коснулся коры и погладил ветку однойнебольшой сосенки рядом. Девочка встала рядом сомной, качнулась назад, и ткань платья подчеркнулалопатки – как будто два айсберга всплыли в океанехолодного моря. Ей вспомнилось:

– Палку-то свою я потеряла. Мне надо сделатьновую.

– И мне, – я огляделся по сторонам иприсмотрел куст рябины за сосенками, – вот,обломим эта рябину. Живое дерево хорошопружинит.

– Чего отломим? – Рябину. Это такой куст или даже

деревце. Я не очень интересуюсь кустами, как чем-топромежуточным.

Девочка снова решила посмотреть, недвижутся ли деревья. Она выбрала пару берёзвпереди-подальше и стала на них глядеть. Стволыбыли совсем неподвижны, или, быть может,сближались чрезвычайно медленно, так что она немогла это ощутить. Поэтому она решила закрытьглаза на какое-то время, а потом открыть их исравнить расстояние с запомненным. Я пока оторвалтри лыка коры от второй заготавливаемой мнойпалки.

– Ух-ты! – воскликнула Девочка и после паузыпродолжила:

– Деревья-то движутся опять, – её голос как-тостранно замедлился на последней фразе. Дело былов том, что пока я чистил палку, а она закрывалаглаза, берёзы сблизились чуть ли не на треть, нотеперь, когда она стала на них глядеть, оставалисьсовершенно неподвижными. И тогда Девочке сталоясно, что и в тот раз, и сейчас, когда деревьяперемещались, она вместе со мной наблюдала непроцесс, а только конечный результат. О чём она тутже мне поведала. И закончила:

– Значит, деревья движутся толькотогда, когда мы на них не смотрим.

112

Я согласился с трезвостью её мысли иподспудно обрадовался тому, насколько она ужевпитала дух моих логизмов.

– Ну что ж, – Девочкой овладела жаждапознания, – давай тогда попробуем сейчас вместезакрыть глаза, и, – её веки захлопнулись, молчавслушиваясь, посмотрим, как сместятся берёзы.

– Стой! Нам нужно сигнализировать другдружке как-то, чтобы вместе открывать глаза. Давайты будешь хлопать меня ладонью, – тоже проявилинициативу я.

– Ага,– она открыла глаза и, встав рядомсо мной, положила ладошку вместе с локой на меня.– Какой ты тёплый и мягкий.

Затем она хлопнула по мне ладонью, неотрывая запястья, и мы закрыли глаза. Не успел ячто-либо подумать, как она хлопнула их открывать.Я, к сожалению, забыл хорошенько запомнитьрасположение деревьев вокруг и поэтому не увиделразницы, но Девочка, оторвав от меня руку,выкинула вверх указательный палец и воскликнула:

– Вот! – как будто это она сама научиласьдвигать деревья.

– Что-то я не уловил...– Ну как же?... – и она снова хлопнула по мне

ладонью, но я остановил её на миг, чтобы запомнить-таки местность вокруг.

Берёзы действительно сдвинулись так, что этоникак не могло быть результатом самовнушения, ине одна, не две, не пять, а многие – весь лес.Движение это происходило абсолютно без каких-либо звуков, то есть мы слышали только шелестлиствы от дыхания Леса, и походило на фатаморганув пустыне.

– Действительно, – тихо сказал я; но система ихдвижения была мне не ясна. – Давай ещё.

Мы моргнули. Я увидел, что ближайшие к намберёзы сдвинулись друг к другу, а дальниесовершили общее перемещение слева направо.

– Лес как бы стесняется двигаться на нашихглазах, – определила Девочка.

– Но почему? – непроизвольно спросил я.– Потому что он просто притворяется

обыкновенным, – со свойственной ей логикой

113

объяснила Девочка. – Он желает обмануть нас, чтобымы не заметили его тайных приготовлений!

Моя спутница снова хлопнула по мне ладонью:перемещение было такое же.

– Раз, пока мы глядим на деревья, онине движутся, значит, настоящие перемещениясовершаются всё время там, вдали, куда непроникает наш взгляд. Изведно, куда же они такбыстро шли – или они движутся всегда, непрерывно?– После некоторой паузы я продолжил:

– Итак, мы уже сделал два открытья:что деревья могут двигаться, и что делать это онилюбят, только когда их никто не видит. Что же ещёнас ждёт?

Девочка развела руками. – Пойдём вперёд? – спросил я,

оборачиваясь к брошенным на землю палкам, иувидел, что пять сосен позади нас, стоявших воттак :’: сомкнулись теперь почти кругом: ‘.’.’

– Гляди! – Она повернулась, отметилаперемену, подобрала понравившуюся ей палку ипотрогала одну из сосен.

– Ну правильно. Конечно же, деревьевсзади мы не видим, а значит, они свободно ходятсебе, как им угодно. Но это имеет для насопределённые последствия.

– Какие? – Мы не можем сверять свой путь.– То есть? – Вспомни, я говорил тебе... Мы

смотрим назад, на деревья, мимо которых прошли, ипроверяем, является ли наш след прямой. Но еслидеревья движутся, то мы лишаемся такого способакорректировки, более того, мы, должно быть,совершаем даже ложную корректировку и теперьуже идём несколько не так, как думали.

Приглядевшись назад, я заметил, что средиберёз исчезла стена елей, от которой мы удалилисьещё не настолько далеко.

– Видишь, ели ушли.– Ели ушли? – приподнялась голосом Девочка и

затем уронила-воскликнула: – Ушли!Моя спутница поподбрасывала новую палку,

пощупала, но изведа её была направлена на Лес. Она

114

подошла и положила руку на меня. Мы закрыли глазаодин раз, другой, третий, просто любуясьдвижениями берёз. Потом я задался вопросом,какова скорость Леса. Чтобы определить это, мыразвернулись обратно и пошли с закрытыми глазамипо выбранной нами ровной прогалине рядом друг сдругом , и установили, что примерно на десятьнаших шагов приходится сдвиг деревьевприблизительно в один-два шага. Это несколькоутешило, ибо мы почувствовали своё преимуществонад ними.

– Что мы будем делать? – спросил я, какбудто советуясь, хотя раньше этот вопрос целикомлежал у меня в руках.

– Тебе решать. Будем идти? – Да, пойдём. Вот и ещё один из серии

выясненных фактов – деревья двигались и тогда,когда мы шли.

– А разве могло быть иначе? – Мало ли что могло быть... И что

будет... Тогда давай пойдём понемногу дальше,прямо, так же, как и раньше шли. Может, выйдемнаконец к озеру, а коли нет, то повернём вглубь,рассчитывая на родник, то есть сначала на ручей, изнего текущий, а потом и на сам родник, – возможно,мы уже ближе к нему, чем к озеру. А по ходу будемдержаться рядом, закрывать глаза и следить, чтоделает Лес.

Мне не хотелось менять свой план ипризнавать, что обстоятельства мешают намдобраться до озера.

– Ой, – воскликнула Девочка. Она стояла косо,встав ногой на чёрную рогульку корня. Оказалось,что встала она сначала на ровное место, но пока яговорил, под её ногой набух корень, который она,конечно, не видела, ибо смотрела на меня – инеожиданно заметила, что стоит, набекреневшись.

– Да, теперь так будет случаться.– Но всё-таки деревья начали ходить не самого

начала нашего путешествия? – Да. Наверное, после чащи.– Нет. Ведь не смогли же мы выйти к озеру ещё

тогда, в первый раз, когда в берёзовом Лесу были.Уже там началась путаница. А потом, помнишь, когда

115

мы потеряли обратный путь в чаще, – там тоже,наверное, деревья сдвигались. И что, ты всё ещёдумаешь найти дорогу к озеру? Насколько онобольшое?

– Среднее, – я понял, что теперь ужесомнительно встретить его на нашем пути. Поколичеству пройденного мы должны были или выйтик нему, или достаточно удалиться. Возвращаться нехотелось, да и куда? Ручей же огибал весь участоклеса, где мы находились, и впадал в озеро с заднейстороны. Где бы мы на него ни вышли, мы найдёмдорогу к роднику.

– Ладно, я согласен, озеро нам теперьвряд ли удастся найти. Оставим этот пунктпрограммы на следующий приход сюда.

– То есть идём к ручью? – Ага. Ну и не плохо было бы собрать

ещё грибов.– Это-то да! – Повернём тогда под прямым углом и

пойдём, не забывая следить за Лесом, – указал янаправо.

Мы пели песенки шагов триста, открывая изакрывая глаза, но не замечая из-за движенияособых перемен в строе Леса, потом намповстречалась огромная неохватная берёза, редкихразмеров для этой породы, с большим куполом кроныиз крупных, не по-весеннему серых листьев, росшаяв одиночестве шагах в ста от нас, слева, на полянке,освобождённой для неё младшими собратьями.

Не успели мы закрыть глаза в очередной раз,как Девочка сильно споткнулась о предательскивыступивший из земли корень.

– Бах! Проклятый Лес! Ну и завёл же ты меня! – Мы не так далеко от опушки по

меркам настоящих расстояний, и если ты захочешь, ямогу вывести тебя из него.

– Ну уж нет. Давай тут лучше идти соткрытыми глазами. И – дай мне моё пёрышко.

Я достал – оба имеющихся – ей на выбор. Однобыло простое, бело-серое, другое же – красно-чёрное, с фиолетовыми и багровыми кружочками покраям. Со словами: “А это мы наденем позднее”, –она взяла первое из них, сняла шляпку, нащупала

116

пальцем отодвигавшуюся соломинку, подцепила и –раз! – вставила за неё трубочку нижнего концапёрышка. Потом надела шляпку обратно, так чтопёрышко оказалось слева и спереди, и веселокачнула-взмахнула головой. Надетый когда-то нашляпку венок был давно уже погребён среди грибовв корзинке.

Пройдя немного, мы остановились. Онаоперлась на палку, как саженец на подпорку, исказала:

– Посмотрим, как движутся корни.Закрыли глаза. – Жалко, в этой части Леса нету грибов, а

то бы мы узнали, касается ли движение их.– Уж будь уверен: касается. А то бы как они от

нас прятались?Последовательно открывая и закрывая свои

зрительные органы, мы увидели движение корней.Деревья медленно плыли в почве, и их передниекорни совершали волнообразные и червеподобныедвижения; боковые корни перебирались, какплавники, взмахивая иногда над землёй, а задниешевелились подобно хвостам рыб. Девочка положиларуку на ствол одной берёзы и почувствовала, как тамедленно пульсирует по мере своего движения.Иногда под ногой проходил какой-нибудь корень, имы ощущали его как колебания почвы. Тут жевыяснилось, что деревья начинают двигаться несразу, как только мы закрываем глаза, а черезнекоторую паузу, за которую можно было бы сделатьшага два-три. Это означало, что скорость их ходабыла несколько больше вычисленной первоначально.

Буйство зелени стало постепенно убывать, иДевочке всё реже удавалось наклониться зазазевавшейся земляничкой.

В одном месте нам попался корень,выходивший из одного дерева, шедший поповерхности и входивший в другое.

– Вот тебе и подтверждение того, что Лесединое существо.

– Да я и сам вижу.– Согласен, значит, что это одно целое? – Допустим, – сокрушался я, – взял и стал

единым существом.

117

– Ты знаешь... – У?– Мне приходит на ум: что деревья тут – это

своего рода тоже грибы, и у них есть своя грибница.Грибница же деревьев и есть Лес – как единоесущество.

– Очень похоже на правду. Особенно…Помнишь, тот прозрачный канатик с цветнымипятнышками в яме от вывороченной ели?

– Помню, помню, – шагнула два раза,подскакивая, она.

– Ты временами бываешь весьмаразумна.

– Но почему бы мне не быть разумной? –отозвалась моя спутница.

– Будь, – улыбнулся я. А потом спокойнои даже как бы мечтательно продолжил: – Но самыммоим любимым деревом является дуб.

– Как, как? – насторожилась Девочка, ожидаяуслышать изведное продолжение.

– Дуб. Дуб, – двумя разными тонамиповторил я, – Это такое дерево. Есть два его вида:дуб черешчатый и дуб коричневый. Первый из нихрастёт небольшими, но высокими и просторнымилесами, рощами. И мы как раз собираемся посетитьтакую дубовую рощу на холмах там, впереди. Подними хорошо растет белый гриб. Дуб вырастаетогромным деревом. Главным образом это касаетсявторого, коричневого дуба, чей ствол разрастается кстарости чрезвычайно, приобретая свою особую,узловатую и морковатую форму с редкими веерамипобегов. В этом дереве, когда оно в зрелом возрасте,действительно есть что-то царское. Плод дуба –жёлудь, и наш Жёлудь взял от него свою форму. ИмяЗасыхающего Дубового Листочка говорит само засебя. Я рассчитываю показать тебе это растение...Вот, гляди, – усмотрел я среди кустов маленький, одесяти листьях, росток дуба, – это его зародыш.

Моя спутница остановилась осмотреть его;потрогала, как всегда; нюхать было нечего. Онавсматривалась в жиденькую веточку его ствола,пытаясь раздуть её до гигантских масштабов.

– Правда, есть что-то завлекательное в твоёмрассказе про него, – Девочка немного помолчала,

118

потом, переходя из одного состояния в другое,медленно повела рукой и затем, взмахнула ею,начала фантазию: – Мощным своим стволомподнимается над нами огромный дуб. В могучихзелёных облаках его листьев потонули кручёные,покатые ветви. Пусто, торжественно и прохладнопод ним. Огромные его корни, словно кронанаоборот, ветвятся в земле. Местами ониподнимаются наверх изогнутыми косыми деревьямибез листьев. Как приятно обнимать его неохватнуютолщу, прижимаясь щекой к его шероховатой коре.Как хочется увидеть и потрогать такое дерево.

Договорив, она мягко положила на меня своюладонь, приглашая понаблюдать за Лесом.

Я огляделся кругом, и усмотрел плотнуюкрупную сыроежку слева.

– Подожди рвать её, – остановил я моюспутницу, тоже увидавшую гриб.

– А я и не спешу. – Посмотрим за её движением?– Ага.Оказалось, что сыроежка, как того и ожидала

Девочка, принялась улепётывать от нас. За каждоенаше моргание она делала около шага. Навстречу ейпопался корень, который и не подумал уступить ейдорогу, и она пошла вдоль него в обход. Девочкаподсела к грибу, протянула руку и воскликнула:

– Она так вся задрожала, когда я её тронула.Изведно, куда она приведёт нас, если пойти за ней?

Стали наблюдать за сыроежкой. Но цель еёоказалась проста: она укрылась под нависшим скочки клоком травы. Конечно, это не могло её спастиот нашей корзины.

Весенняя зона леса была уже покинута нами. Яобратил внимание, что и в этой его части молодыеберёзки группировались вокруг одной большой,впрочем, не закрывавшей их целиком, а оставлявшейдля их питания солнцем значительные просветы –ведь берёза растение светолюбивое. Мы вышли кодному грандиозному дереву, берёзе, не стольковысокому (хотя и ниже остальных), сколькоширокому и стволом, и кроной. Его коряги-корнидалеко расходились по освобождённой для негоостальным лесом поляне. Только рядом поднималась

119

пара берёз, чрезвычайно высоких и при этом весьматонких, с довольно жиденькой кроной наверху. Яуказал Девочке на эту компанию и обратил еёвнимание на то, что мы уже и раньше встречалиподобные сочетания. Кроме того, я сказал, чтодеревья, не эти, но многие вокруг, имеют илимощные хорошо развитые корни, или, наоборот,сильную крону.

– Это к тому, что Лес, как единоесущество, должен иметь какую-то структуру. Идействительно, мы видим, что у него есть что-тотакое. Молодые деревца не растут как попало, авыращиваются специально; вот это большое дерево,наверное, верховодит другими... не всем Лесом,упаси меня, нет, и даже не березняком полностью, –ведь мы уже встречали на своём пути такие, – ногруппой близлежащих деревьев точно. Видимо, –хотя я только предполагаю это – Лес разбит научастки, каждым из которых правит одно большоедерево. И разумно было бы предположить, что Лес неодно большое целое, а множество таких вотлоскутков, управляемых каждый своим центральнымдеревом.

– Ну нет, – возмутилась Девочка. – Почему же? Ты требуешь от вещей,

чтобы они были такими, как ты хочешь, а нестремишься узнать правду о них.

– Не знаю... Я хочу, чтобы то, что мы узнаём оних, соответствовало тому, что я о них чувствую.

– Ладно, давай посмотрим, какдвижется это “главное” дерево.

– Сейчас, – Девочка обернулась назад. ОбликЛеса уже изменился там неузнаваемо.

– А вообще довольно мусорно в Лесу –непохоже, чтобы он самоочищался, – действительно,в этой его части всюду валялись ветки, кучи какой-тосерой трухи – вероятно, остатки осенних листьев, – иещё всякая непонятная мелочь; кроме того, по Лесустояло много сухих берёз и лежало немало упавшихстволов, через которые мы часто перешагивали.

– Хорошо бы скорее стало почище, – Девочкаочень не любила грязь, как я заметил: она могланачать поливать чистином пол дома, в котором нампредстояло жить, чтобы истребить несколько мелких

120

соринок, на которые я сам едва бы обратилвнимание; она могла получать удовольствие от того,что раскладывала предметы в порядке, может бытьне систематическом, но таком, что каждая вещьполучала своё место; она счищала каждую крошку,которую находила на своём платье; в грязных итёмных местах она чувствовала себя стеснённой. Иэто внушало мне опасения, что некоторые весьмаизведные вещи, которые я собирался ей показать,вовсе не завлекут её, ибо будут напоминать свалку.

Главная берёза, как мы смогли пронаблюдать,изгибалась снизу вверх волнами и куда-то понемногудвигалась, но главное наше открытие тутзаключалось в обнаружении быстроперемещающихся – два-три шага за наш один –взбугрений на корнях. Я сказал Девочке:

– Вот как, оказывается, передаются сигналыЛесу.

– А куда они передаются?– Да, это вопрос. Эти сигналы идут или к

другим главным деревьям, или к тем деревьям,которые подчинены нашему главному. Но видишь,как быстро они движутся – куда бы мы ни пришли,Лес может заранее знать, что мы идём, и готовитьсяк нашему приёму. Но всё же недостаточно быстро,чтобы некий единый центр руководил им, еслитолько он не совсем рядом. Если это, конечно,действительно сигналы, – мы обошли нашу берёзу,посмотрели на неё с другой стороны и тронулись вглубь ещё непочатого Леса.

– Почему, кстати сказать, все берёзызастывают мгновенно, когда мы открываем глаза?

Мне понравилась Девочкина мысль, ибо ялюбил всякие хитрые соображения.

– Наверное, чувствуют как-то наш взгляд.Но что же нам делать теперь, когда мы знаем стольмного? – снова попытался подытожить наши знанияя. Какому-то уголку моего разума продолжалоказаться, что всё происходящие – просто плодфантазии Девочки, которому я ненарочно поддался.И даже движение корней под ногами он готов былсписать на перекатывание сучков и самообман. Привсём при том какая-то инерция замысла заставляламеня придерживаться прежнего плана насчёт

121

родника и дубравы, хотя уверенности, что это всёздесь существует, у меня не было.

– А что мы можем делать? – по-прежнемуразумно вопросила Девочка.

– Может быть, нам нужно бороться сЛесом, перерубая корни деревьев и поджигая их, илибежать из него без оглядки. Но ведь пока он несделал нам ничего плохого: изведность движениядеревьев (не нарушающий почву характер которогоговорит нам о каких-то пространственныхнарушениях в этом мире-тени, – словно Леспереходит из одной тени в очень близкую другую, вкоторой расположение деревьев чуть-чуть изменено– и, значит, сам Лес есть нечто большее, чем однатень) хороша сама по себе. Но я не думаю, чтопребывание в этом теневом мире затянется надолго,ибо, как правило, теневые миры стремятся самивытолкнуть нас из себя в главный. Будем ждать, неприбегая к особым средствам – может даже день илидва – а пока у нас есть занятие – собирать грибы.

Между двух валявшихся сухих суковзатесалась, сжавшись в овал, сыроежка – мы нашлиеё оба. За ней сквозь траву – берёзовый лестравянист – блеснула ещё одна, а затем и третьяпопалась нам около пенька.

– Вот, хорошо пошли грибы. Держилукошко навостро.

– Буду. А пока давай играть во фразы, –Девочке надоело закрывать – открывать глаза,вычисляя величины каких-то свойств Леса.

– А, наша старая игра! Кто начнёт?– Я! Горы, – произнесла первое слово Девочка. – Поднимались.– К. – Г-м... К северу, – подумав, сказал я.– К северу? А, ну да. Что ж: от зелёного моря, –

выдохнула с успокоением она. Глаза ее шарили потраве вокруг.

– Запятая, которое.– Простиралось. – Своими.– Водами, – вымолвила она. – Замечательно, их я и хотел. Далеко.– Туда.

122

– Далеко туда? – удивился я.– Запятая, конечно: Далеко, запятая, туда, –

поправилась она. – Далеко, туда где.– Угрюмые. – Скалы.– Возносились. – На.– Свою, хорошо у нас пошло. – Родину. Точка, – поразмыслив, ляпнул

я.– Какую ещё родину!? Высоту! – возмутилась

она. – А я-то думал, что может означать

возносились на свою... Эх, что-то скрылись нашигрибочки. Я заметил, что как только мы говорим, какхорошо идёт наш сбор, грибы исчезают.

– Ага, – именно так! И вообще стоит нам любымобразом вспомнить о грибах, как они прячутся, апоявляются только потом, когда мы долго неговорили о них. Это всё штучки Леса!

– Грибы чувствуют нашу речь о них.Когда мы говорим, что ищем их, они понимают,пугаются и прячутся от нас. Или происходит что-тосовсем иное, находящееся вне нашего разумения,это нам просто удобно представлять себе вот так, ана самом деле это нечто совсем неведомое.

– Неведомое... – встрепенулась от моего словаДевочка, – Ах, неведомое, где ты?

– Тут оно, тут. Мало тебе что ли еговокруг?

– Я хочу что-то очень-очень неведомое. – Но есть вещи, о которых ты совсем

ничего не знаешь...– Это не то. Их я не чувствую. Другое дело –

неведомое... – Но раз чувствуешь, значит, не совсем

неведомое.– Наоборот! Это глубже, чем простое незнание.

Это как глубокий колодец в мире фактов, на далёкомдне которого что-то поблёскивает.

– Изведно говоришь. Жаль, ты незнаешь об отрицательных числах – это как раз из тойобласти.

123

– Не знаю, – подтвердила она, – Но буду знать. – Да. У меня на этот счёт имеется

отдельный разговор.– Сколько их у тебя! – Много, много. Часть заранее

придумал.– Правда? И что, например? – Кое-что про Лес.– Про Лес?.. – Эх, начнись движение деревьев

попозднее, тебе бы изведнее было: больше быпривыкла к их неподвижности.

Девочка пожала плечами.– Вернёмся к нашей игре, – решила она. – Я сказал родину. Ну и точка после неё.– С большой буквы. Снаряжённая. – А та фраза была у нас с маленькой

буквы?– Почему? С большой. Разве я не сказала? Для

первой фразы это очевидно. Можно, конечно, начатьс маленькой буквы, но это так – маленькая изведнаяштучка.

– Ну хорошо. С.– Какое с? – не поняла она . – А что ты имела в виду?– Снаряжённая парусом, разумеется. – А я имел в виду: снаряжённая с

откуда-то.– Хорошо, с утра. – Будет по-твоему. Парусом. Хотя я

думал не о судне.– Лодка. – Отчалила.– Отчалила! – в отчаянии всплеснула руками

она: – Ты ничего не понимаешь: Надо – плыла! – Как я мог знать? – разумно отозвался

я. – Должна же была она когда-то отчалить.– Хорошо, терпим. И. – Вышла.– Как лодка могла выйти? – Вышла в море, я имел в виду.– В! – Открытое.

124

Девочка на миг взглянула на менянепонимающе, но потом сообразила:

– Море. – Запятая, направляясь, – я решил дать

ей возможность выразить свою мысль, но в ответраздалось:

– Никуда. – Почему? – удивился я её отказу

придать лодке определённую цель пути.– Потому что меня интересует не куда, а как

она плыла. – Понял. Точка, большая буква и Она.– Удалилась. – От.– Берега. – Уже.– Уже? ... Уже далеко. – Когда... То есть запятая, когда.– Цвет. – Неба.– Стал. – Зелёным.– Запятая, отразив. – Лучи.– Запятая, исходившие. – От.– Моря. Точка, – провела она всё-таки свою

мысль о том, что море позеленело. – С большой буквы. В.– Лодке. – Были.– Две. – Мачты.– Ты опять всё испортил! Как может быть две

мачты у лодки, снаряжённой только одним парусом?Но пусть одна была пустая. Я говорю: И.

– Ещё, – пустил я слово-довесок.– Бочка. – С.– Глазами. Точка. – Ну ты и завела! Целая бочка глаз.– Да нет же. Бочка с глазами, – это бочка, у

которой есть два глаза – или сколько-то там.

125

– А! Разномыслие. Продолжаем.Большая буква. Вдруг.

– Ничего. – ?– Не хочу никаких вдруг. – Не, – смирился я. Оглядевшись вокруг,

я заметил, что в лесу стало чище: поисчезали всякиеветочки, опавшие листья и гнилые кожурки. Не былотакже сухих и поваленных берёз. Опять пошлигрибы, Девочка заметила сыроежку, хотела о нейсказать, но удержала слова во рту, закусив в нёмпалец, чтобы не спугнуть этих маленьких детейЛеса, так боявшихся наших слов. Потом взяла гриб исказала:

– Произошло. Точка. – Буква. Потом.– Что? – Большая – сократил, ибо скучно.

Буква, потом.– Цвет. – Неба.– Перестал. – Как цвет перестал?– Перестал быть похожим. – Ага. Иметь, – присоединил я, держа на

примете выражение “иметь сходство с чем-то” – дляразнообразия игры я не хотел буквально следоватьза ней. Но Девочка выплюнула:

– Цвет. – Себя, – достроил ей я.– Запятая, а. – Море.– Окрасилось. – Частично.– Запятая, потом. – Ещё.– Целиком. – Цветом.– Синим. Замечательно. Точка.Мы молчали о грибах, и они время от времени

появлялись – не редко, не часто; нашёлся даже одинпустой водянистый подберёзовик на тонкой корявойножке.

126

В строе берёз постепенно обозначился просвет:мы приближались к какой-то освещённой сверхуполосе. Наконец, завершив фразу о перемене цветаморя с зелёного на синий, мы вышли к ней иостановились, удивлённо её разглядывая.

Эта, лишённая растительности, тянущаясясреди леса узкая прогалина шагов семь ширинойцеликом была покрыта слоем самого что ни на естьотъявленного – если воспринимать эти предметы стакой точки зрения – мусора: слоем щепок, листьев,палок, лепестков коры и прочего. Невдалеке справа,около изгиба просеки, лежало целое бревно –остаток сухого дерева.

– Гляди – шишки, – подметил я, – это,значит, из хвойного леса, ведь елей здесь нет.

– И иглы, – тихо подтвердила Девочка.Пёрышко качнулось на её шляпке. Её извед,ненадолго прорвавшийся наружу от странности, вобщем-то невзрачной полосы, продолжал невидимо,но мощно гореть внутри, заражённый чудесностямиЛеса, – и, главное, тем, что я, ведущий её по миру ивсё знающий о нём (конечно, это было не так),вынужден был сознаться в своём неведении причинпроисходящего, что придавало в глазах Девочки,уже попривыкшей к моему абсолютному авторитету,некую особую невиданную странность и значениевсему происходящему – и временами огонь этогоизведа поблёскивал сквозь её глаза.

Не говоря лишних слов, она положила своюладонь на меня. Я кивнул, она хлопнула, и мызакрыли глаза. Я отметил, как подо мнойшевельнулась, участвуя в каком-то невидимомдвижении, почва. Мы открыли глаза, и ясно увидели,что бревно справа всползло навстречу нам. Весьпоток, – а теперь можно было сказать так, – тёк.

– Он течёт, – сказала Девочка мягко, не длятого, чтобы сообщить мне это, и так уже всё быловидно, но чтобы внести совершившийся факт в мирнаших слов.

– Ага. Поэтому тут как раз и шишки –поток принёс их из елового леса там, – показал яналево. Тут на меня нашло вдохновение: – Видишь,из-за него и очистился Лес от беспокоившей тебягрязи – она вся стеклась сюда. А здесь, значит, – сток

127

мусора, который течёт на какую-то свалку. Такимобразом, лес производит в себе уборку, а значит, ондействительно весь является единым существом.

– Вот как, – Девочка ласково потёрла руки однаоб другую. Скорость «реки» была несколько больше,чем у деревьев. Мусор здесь, очистившись отдеревьев, перестал быть в собственном смысле словагрязью, и стал похожим на наст, не смущая большеДевочку, а весь поток – походил на ведущую куда-тотропинку. Она подняла на меня глаза, потомопустила их вниз:

– Пройдём немного по нему, посмотрим,куда он нас приведёт. А к ручью свернём чуть потом.

Перемена настроения Девочки касательно путибыла неожиданна и, видимо, объясняласьзамагничивающим действием сворачивавшей вдальтропинки и исследовательским изведом,разгоревшимся в результате наших наблюдений. Ярешил последовать её предложению, тем более, чтоманящий Девочку поворот «реки» слева от нас, тоесть ниже по течению, казалось, продолжал нашпрежний путь.

– Нам всё равно: ведь ручей из родникасначала долго течёт по линии, параллельной опушке,потом описывает большую дугу в пол-окружности,разворачивается таким образом и впадает в заднийкончик так и не найденного нами озера. И мы,потому, находимся где-то внутри этой загогулины, азначит, рано или поздно выйдем к её краю, – и просебя я подумал: ничто не мешает нам ухитритьсяпромазать и пройти ниже озера – тогда плакала моятеория.

Мы пошли по “реке”. Нельзя сказать, что идтибыло очень удобно: катались под ногами шишки,ботинки Девочки закапывались в ворохи иголок, новсё же это было более интересное развлечение, чембез конца огибать деревья и кусты. За поворотомобнаружилось, что «река» сильно мелеет: – это покамы стояли, она не могла течь мимо нас, нопродолжала это делать и до и после нас. Перед намиворотами выгнулась молодая берёза, чей ствол несмог выдержать собственного веса, и она легла над«рекой» дугообразным мостом. Мы, выразительновзглянув друг на друга, прошли под ней. Казалось,

128

нас что-то ждёт. Девочка, по-прежнему шедшаясправа, высмотрела со своей стороны сыроежку. Яже обратил внимание на тоненький мусорныйручеёк, впадавший в речку слева.

– А как же наша игра? Давай будем дальшеиграть. Но ты сначала повтори всё, что мы сделалидо того.

– Момент, – стал припоминать я: – Горыподнимались к северу от зелёного моря, котороепростиралось своими водами далеко, туда, гдеугрюмые скалы возносились на свою родину.Снаряжённая с утра парусом лодка отчалила ивышла в открытое море, направляясь никуда. Онаудалилась от берега уже далеко, когда цвет небастал зелёным, отразив лучи, исходившие от моря. Влодке было две мачты и ещё бочка с глазами. Вдругничего не произошло. Потом цвет неба пересталиметь цвет себя, а море окрасилось частично, потомещё целиком цветом синим. Всё. Причём очередьговорить слово – моя. Бочка, – сказал я с особым,выделяющим ударением в голосе.

– Повела. – Лодку.– Глазами она повела! И! – Привела, – надо же было отделаться,

думал я, от лодки в этой фразе.– Туда. – Где, с запятой соответственно.– Было. – Много.– Похожего. – На.– Прежнее. – Обиталище.– Наконец-то! Её. Точка. То есть никуда её не

привела, а оставила на прежнем месте, – “вот оночто” – подумал я.

– Буква. Потом.– Бочка. – Стала.– Водить. – Лодку.– Да не лодку, а глазами! Я же говорила тебе, –

мне подумалось: “Опять я всё испортил”. – На месте.

129

– “На месте” – нельзя. Нужно одно слово.– Хорошо. м... Перед. – Тем.– Же. – Местом.– И – Думать.– Запятая, что. – Можно.– Сделать. – Такого.Дальше было: Она решила погоняться за

волнами, за пеной и распустила парус ветру. Новетер утих, тогда она...

– Кто – она? – Бочка.– Так бы и сказал. – А если ты имеешь в виду другое?

Например, лодку? Тогда получится очередноенесогласование. А здесь ты можешь подставить подпеременное – местоимение – любое определение.

– Спасибо.Последовало: Встала на свои четыре ноги и

отправилась на корму, где стала подпрыгивать.– Ну вот ещё! Почему же подпрыгивать!?

Грести! – на каждое неподходящее для её линиислово, Девочка, если и не высказывалась, то елозилагубами, подухмыляясь, и непрерывно растягивая исжимая их. На нашем пути попалась ещё пара воротиз берёз, видимо, ослабленных перемещениямипочвы; мы обогнали несколько новых брёвен истволов, а так же один пень.

– Ты же сама сказала, что это былавесёлая бочка.

– Нет, не говорила я такого. А бочка была невесёлая, а наслаждающаяся.

– И как ты различаешь эти два слова?– Вот этот солнечный зайчик весёлый: он

скачет и меняет форму, теша мой взор, но как можносказать, что он наслаждающийся?

– Поди, что и так. Но я уже своё словосказал.

– К сожалению, да. Ладно. А. – Пусть будет по-твоему: Грести.

130

...Глаза её пошаривали по горизонту. Видит,что-то качают...

– ? – Так можно сказать.– Кто-то качает? – Да.– А, волны....и приближают к лодчонке. Тогда бочка

развернула парус и поплыла навстречу телу...– Кому? – В смысле вообще – предмету.– Ага. Точка. Видит....это – бревно слегка чёрного цвета, немного

похожее на материал, из которого сделана бочка.– Вот как! Ну замечательно.Наша «река» расширялась, в неё впадали

другие реки, не менее значительные иногда, чем онасама, множество ручейков и просто отдельныхветочек. Прибегавшие с боков струйки казалисьтропинками, сходящимися к какой-то главнойдороге, всё расширяющейся и ведущей к какому-товажному месту. Но трудно было поверить, что свалкасоставляет самое сердце Леса.

Когда Девочка искала грибы, – а именно этимона занималась теперь, идя по лесу на расстояниидвух-трёх стволов от реки, – она мягко кралась,пружинисто ступая лодочками ног по земле,покачивая руками и наклоняя при каждом актепоисков – напряжённом взгляде в какое-нибудь одноместо – свою головку, – покачивая пёрышком,прищуривая глаза и шепча что-то губами. Сначала ейпопалась сыроежка, ободок зелёной шляпки которойместами обвисал, а местами волнообразноподнимался; шагов через пятьдесят она обмануласьсвинушкой, похожей на благородный гриб, а затемувидела козлёнка, притаившегося в моховом бугоркеу корня. Она наклонилась, присела за ним, чутьскрипнув потёршимися где-то под платьем ногами.Выковыряв его вместе с жёлто-зеленоватойизогнутой ножкой, она вскинула глаза, поднимаясь,и увидела перед собой свисающий откуда-тодубовый листок. Повернувшись ко мне, она увиделарядом ещё один такой же, потом другой, справа,поменьше, а на сухом стерженьке около него – серую

131

бугорчатую крышечку от упавшего жёлудя, – она недогадывалась, что это такое, потом её взгляд сталподниматься выше, наткнулся на ветку, рождавшуюту первую веточку, и ещё много других таких же,заскользил выше, поймал уже целую ветвь, а затемизогнутый сук, в который она вливалась, и Девочка,теперь уже стремглав окинув взором дерево,увидела огромный роскошный дуб, высившийсябудто бы на отдельно заведённой для него поляне ипротягивавший к ней свои ветви. Точно такой же дуб,какой описала она в своей давешней фантазии, спрохладной тенью, с корнями, местамиподнимавшимися из земли причудливыми лапами, сзелёными облаками листьев. Но цвет ствола был нечёрный, а, скорее, красновато-коричневый.

– Вот он, – сказала она мне, не успевшемупервым заметить дерево, и указала обеими рукамина дуб. – Это как раз то дерево, которое я хотела.

Меня тоже поразило это совпадение,нарушавшее к тому же уже привычную намоднородность леса.

– Получается, лес приготовил тебе то,что ты так желала увидеть?

– Да... Но я представляла себе дуб немногодругим.

– Нет, он как раз такой, каким дубвполне может быть, и твоим словам соответствуетполностью, – тут же мне вспомнилось, как нампопалось пять сосен, о красоте которых мы толькочто говорили, и как Лес очистился после того, какДевочка сказала, что он грязен. Сообщив этоДевочке, я сделал вывод: – Лес как будто слушаетсятвоих слов. Но у меня слишком мало сведений, чтобысделать этот вывод окончательным.

– Чего тебе бояться? Ведь ты же не Котёнок,который, по твоим словам, ценит выше всего знаниесамо по себе. Мы просто можем это сейчаспроверить. Давай потребуем от дерева, чтобы онодвигалось определённым образом.

Я удивился про себя некоторой смелостиДевочки, но согласился.

– Давай тогда начнём с чего-нибудьпоменьше, – я во всём любил постепенность, – Вон стой берёзки, например, – указал я на деревце с два

132

Девочкиных роста у края поляны. Она казалась болеезелёной снизу, нежели сверху, ибо у листьев берёзыисподняя сторона светлее верхней. Набегающийветерок проходил по ней цветовыми волнами.

– Хочу, чтобы эта берёза сдвинулась влево, –серьёзно сказала Девочка, – Хочу. Хочу, хочу, –хлопнув меня, она заставила закрыть глаза.Открыли: берёза неуверенно топталась на месте:одни корни поднялись, другие опустились, но стволне сдвинулся: – Хочу! – крикнула Девочка и стукнуламеня рукой. Подержав глаза закрытыми,обнаружили, что деревце слегка сместилось влево: –Ну же! – опять хлопок, глаза, – и движение влево ужесделалось явным. Но дерево могло двигаться влево,участвуя в общем движении этих растений. Впрочем,я тут же вспомнил, что общее движение былонаправо, в сторону, как мне представлялось,замещаемого берёзами ельника.

– Ура! – закричала Девочка. Для проверки мыпопросили сдвинуться вправо – получилось.

– А здорово.Девочка завеселилась, подпрыгивая на месте,

махая руками и похлопывая ими по бёдрам; вырвалатравинку, замахала ею; пёрышко танцевало на еёшляпке. Она наклонилась, пошарила по земле рукой,подобрала рогульку-палочку длиною с её ладонь ишвырнула в меня, наказывая за неверие. Палочкахлопнулась о цель и отпрыгнула в сторону.

– Давай попробуем на чём-нибудь ещё.Тем временем Девочка приглядела среди мха

гриб – красную сыроежку – на довольно чистом оттравы месте, и, высоко поднимая коленки,направилась к ней.

– Попробуем-ка нашу силу тут. Двиньсясыроежка, вправо, Я, небо, хочу этого, – слово “небо”кольнуло меня в этой фразе и показалось лишним, –Хочу!

“Открытий – просто навалом,” – подумал я ипослушно закрыл глаза. Мы не глядели на грибдовольно долго, и я не удивился, когда открыв их,увидел некоторое смещение сыроежки вправо. Вследующий раз это смещение оказалось больше; втретий раз – не изменилось; его скорость оказаласьтакой же, как у “простого” движения деревьев в

133

лесу. Сыроежка, наконец, приблизилась квыступавшему над землёй корню берёзы.

– Сыроежка, иди! – гриб приостановился передмешавшим ему корнем, – Ну! – сыроежкапридвинулась к корню вплотную: – Ещё! – кореньстал нехотя отодвигаться, давая дорогу грибу. – Во-о! – взглянула на меня Девочка, – Чтобы такогосделать ещё? Дуб, иди ко мне, – он не пошевелился, –иди, иди к небу, дуб, – ласково звала Девочка. Толькона третий раз дерево сдвинулось – и сдвинулось онок нам. Дуб стал постепенно приближаться, и подДевочкиной ногой забугрился его корень: – И это мыможем, – констатировала она.

– Видишь, – заметил я, – все они началидвигаться от наших слов не сразу: и берёзка, исыроеженька – не забудь, кстати, её взять, – и дуб.Можно было успеть пройти шагов пятьдесят, дажесемьдесят.

– Эй, дуб, опусти ко мне свою ветвь, –продолжала развивать успех своего наступленияДевочка.

Я предложил: – Закроем глаза на подольше. Лёжа на мне, Девочкина рука шевелила

пальцами, почёсывая мои перья. Ноги её, как ячувствовал по наклону руки, понемногупереминались; ещё я услышал сдержанный шорох еёдыхания – это она, водя головой, понюхивала воздух.

– Чем пахнет? – осторожно спросил я.– Тянет землёю, согретой в солнца лучах.

Пахнет водою, сокрытой в деревьев листах, пахнетсмолою, проникшей в шишки и иглы, что текут мимонас по тропинке... Пахнет грибами, что тлеют внашей корзинке, пахнет грибами, что спрятаны где-то в глубинке... пахнет сухими листками осинки.Пахнет нагретою кожей – и моею тоже, – пахнетземлёй и корнями – дубовой прохладой; – много чемпахнет в Лесу.

Девочка говорила не медленно, но с паузамидля обдумывания, и поэтому давно пора былооткрывать глаза. Сделав это, мы действительноувидели перед собой ветку дуба, спустившуюся кнам сверху. Могучая и корявая, она приблизилась кнам своим туловищем, распускавшим во все стороны,

134

и особенно вверх, подобные ей густо-зелёные веткипоменьше. Девочка закружилась на одной ноге,веселясь, – один оборот, – ухватилась рукой за ветку-отросток и притянула её к себе, прижимая ипоглаживая, кружась вместе с ней и любуясь особойформой листьев. Корзинка качалась у неё на руке, апалка была брошена где-то рядом.

Девочкины армии, углубляя прорыв ипреодолевая глубинные линии обороны, устремилиськ самому центру врага:

– Я хочу, чтобы прямо здесь, справа от этогодуба, вырос ещё один такой же дуб! Расти, расти!Расти к небу, – она неистово била меня ладошкой,устами призывая захлопнуть глаза, а сама, я успелзаметить, зажмурила их с такой силой, словнорассчитывала выдавить из них чудодейственный сок.У меня в голове вертелись всякие остаточные мысли:действительно ли Девочка одновременно ощущаетвсе перечисленные ею запахи, а, значит,многократно превосходит меня в области обоняния,или же это только живописная метафора.– Но мойглавный строй был ошарашен происходящим и егомысли отключены.

Девочка дала лесу довольно много временидля исполнения своего самого грандиозного желания(а ещё ей, наверное, надо было бы попроситьпокрасить листья в синий цвет, зажечь второесолнце, или, что было бы совсем в её вкусе,потребовать жёлудь величиной в дуб). Но когда мыоткрыли глаза, Лес опять сильно попередвигался, ноникакого нового дуба не возникло; правда, справа отнашего большого дуба высоко, почти вертикальновздыбился его корень, но это было только пародиейна исполнение Девочкиного желания. Наступлениееё зарвалось, тылы отстали, авангард завяз в болоте.

– Значит, Лес тебе подчиняется не вовсём.

– Не может или не хочет. – Попробуем меньшее. Но сначала...

Будет ли он подчиняться мне?Я попробывал звать дуб, но он пошёл в другую

сторону. – Вот он какой – не слушается меня. Ну

ладно, тебе весло в руки, ты и греби.

135

– Попробуем создать что-нибудь помельче, –сказала Девочка, подходя к Дубу: – Ну-ка, вырастимне ветку, – скомандовала она ему: – Хочу, чтобыотсюда росла вот такая, – она отмерила от своейруки три четверти, – ветвь. С листочками. Хочу!Расти! – мы подождали с закрытыми глазами.Посередине я нечаянно моргнул и увидел серый,изборождённый морщинами ствол дуба. Мы открылинаши органы зрения: только сверху спустиласьдугою одна ветвь и прильнула к стволу в том месте,где мы ожидали рождения новой, пытаясь еёсымитировать.

– И этого он не делает. Но, может быть,Лес вырастит грибок? – кажется, у меня уже в тотмомент зародились смутные подозрения онехорошести этой идеи. Но и грибок вырастить неудалось. Решили попробовать увеличить давешнююсыроежку, которую мы так и не взяли, – смотрим, аеё уже и след простыл. Стали оглядываться вокруг –нету.

– Ну ладно с ней. Давай пройдём по «реке»дальше и отыщем какой-нибудь грибок на обочине.

Мы вернулись на «речку». Девочка шарилаглазами вокруг, раздумывая, какое бы ей загадатьжелание. Слева и немного далее от «реки» я заметилпросвет, в нём что-то желтело.

– Что там?– Поглядим, – Девочка ускорила шаг, ступая

длиннее, и обогнула меня, немного выдаваясьвперёд. Поэтому первой выступ заметила именноона. Я же углядел сыроежку.

– Гляди, скала!Эта была скорее не скала даже, а выступ

окаменевшего песчаника, настолько неуютного длячего-нибудь живого, что только две или три колючкицеплялись по его бокам, а вокруг него имелась почтине заросшая песчаная лужайка, образованная,видимо, из того материала, что накрошился извыступа; по форме своей этот выступ походил напродолговатый горб, высотой с молодую берёзку, чьядлина в три раза превышает ширину; «река» жепротекала по краю лужайки, отграниченная от пескаполоской травы.

136

Девочка оставила цепочку следов от краяполяны до горба, потрогала, затем с некоторымусилием покрошила его рукой.

– Там, у куста, была сыроежка. – А!Цепочка следов потянулась обратно.– Попробуем её вырастить.Девочка уставилась на сыроежку, разгребла

около неё траву палкой и обратилась к ней спламенным воззванием, предлагая увеличиться вразмерах этак раза в два. А сыроежка уже и так былаиз разряда крупных. Мы зажмурились: сыроежка всянапряглась, распрямилась, приблизилась к Девочке,но больше не стала.

– Ну расти же, ну! – нет. Сыроежка расти немогла, так же как и дерево не могло выраститьновую ветвь.

– Что, попробуем теперь поводить её попеску?

– Для чего? – Узнать, распространяется ли твоя

власть на вещи, Лесу явно не принадлежащие, аследовательно, касается ли теневое изменениетолько Леса, ставшего единым существом, или оноохватывает нечто большее: всю планету, Вселенную,страну или Мир, – я начал понимать ключевую рольДевочки во всём происходящем тут и из этогопытался оценить масштабы случившегося. – Ведьявно, – этот песчаный выступ – не часть Леса.

– А верно, – Девочка отскочила назад, на песок,и поманила меня рукой, подавая сигнал закрытьглаза: – Иди, сыроеженька, сюда. Иди ко мне. Я хочу,чтобы ты ко мне подошла.

Сыроежка вполне естественно пошланавстречу ей по земле, но там, где трава сталаразрежаться, начала тормозить, рыскать иколебаться; её ножка всё больше выступала изпочвы.

– Иди, – крикнула последний раз Девочка:открыв глаза, мы обнаружили, что гриб лежит набоку, выпав из почвы, но ещё на пол шага ближе кнам.

– Когда ты командуешь ими, ихподобострастие не знает границ. Но всё же

137

происшедшая революция касается только Леса.Будто какая-то особая связь возникла между ним итобой, – заметил я. Девочка тем временем отправиласыроежку в корзинку. Потом мы решили сдвинутьпродолговатый холмик, – это, как и следовалоожидать, нам не удалось.

Девочка вышла на середину песка междухолмом и травою и, желая испытать полноту своейвласти, громким голосом сказала всем берёзам:

– Эй, деревья, вы все, сдвиньтесь на один шагко мне!

Она махнула мне рукой, я почувствовал, какшевельнулась почва от ползущего в ней корня, потомДевочка, первая подняв веки, крикнула мне:

– Они подошли, открывай!И правда, круг поляны сузился.Девочка направилась ко мне, помахивая

руками и подумывая, что бы ещё сделать такого.Глаза её скользили по разным предметам вокруг, аносики её обувок, немного закапываясь в песок,подбрасывали его при каждом шаге, и мелкиепесчинки тонким, легко счищаемым слоемприставали к её носкам. Потом она остановилась ипровела пальцем по виску.

И тут как будто что-то ударило её – причёмизнутри; она пошатнулась назад, провела рукою полбу, глаза её, вспыхнув огнём, пространнозаблуждали. Она захотела мне что-то сказать, но несмогла. Некая мысль так распирала её, что не моглапротиснуться наружу сквозь горло и выйти на волю.Она несколько раз порывалась говорить,перешагивая на месте, щёки её надувались, но ейвсё не удавалось начать. Глаза её бегали, цепляясьза самые незначительные вещи, схватывая ихмгновенно, но не замечая, и никак неостанавливались на моём лице. Появись второесолнце, позеленей небо, вырасти вдруг у песчаногогорба голова, лапки и два хвоста, она бы не быланастолько поражена. Я никогда не видел её такойвозбуждённой.

– Грибы! – бросила наконец она мне своюмысль, и потом, опустив корзинку на землю,кинулась к песчаному горбу, вскарабкалась,взбежала по его пологому, но покатому по бокам

138

гребню, встала на вершину, поднялась на цыпочки ивоздела руки к небу. Я, существо думать умеющее,стал догадываться в чём дело. Но поразила несколько сама Девочкина мысль, – я откладывал еёпереживание на потом, – сколько та энергия, скоторой Девочка бросилась её воплощать, как будтов небе, которое она по её словам олицетворяла,появилась молния. Грудь её сильно вздымалась.

– Все! – выдохнула она, – какие только есть вЛесу! – тут она не удержалась на цыпочках,качнулась, опустилась на полную ступню и сноваприподнялась, – все грибы... идите сюда! Я, небо, –вскричала она, и пальцы её поднятых рук сжались,как будто касаясь его, – хочу видеть вас всех!Выходите к краю этой поляны! Ну же, идите!

А затем она скомандовала мне: – Закрывайглаза!

Испугавшись Девочкиной энергии, я послушносделал это, хотя, может быть, и имел некоторыевозражения против этой идеи. Было буквальнослышно, как она ждала – достаточно долгое время,чтобы грибы могли приблизиться. Наконец Девочкане вытерпела и велела смотреть.

Я посмотрел и увидел: по краям как-то страннопосеревшей поляны закраснели головки сыроежек,укрывавшихся в ближайших кустах.

– Блестяще, – закричала Лесу она, осмотревполе боя, – Слава небу! Но этого мало. Хочу грибов.Закрывай глаза снова! Идите сюда, грибы!

Я постепенно приблизился к кургану, накотором стояла Девочка. Закрывая глаза, я успелувидеть, как она, широко расставив ноги и высокоподняв левую руку, простирает правую срастопыренной ладонью к Лесу. Набежавшийветерок, – быть может, первый предвестник тойбури, которую нам предстояло смотреть вечером, –колыхал, надувая, её платье и шевелил,разбрасывая, волосы.

Мы долго глядели в мерцающую темнотуобратных сторон наших век. Девочка упорно ждала;и чем труднее это ей было, тем сильнее онапредвкушала то, что увидит, открыв глаза.

И вот момент настал: в сером, рассеянномсвете, заливавшем поляну, красные сыроежки стояли

139

по её краю одна к одной – через полшага или чаще;между ними попадались и подберёзовики, а так жекое-какие другие грибы; видны были в большомколичестве и поганки, – ибо Девочка не указала,какие именно грибы она зовёт к себе.

– О небо! – начала Девочка, подняла к немуглаза, и вдруг удивлённо спросила: – Небо, что стобой?

Я тоже взглянул: небо было серое. Там,вдалеке, между берёзками, оно по-прежнемуголубело, но только над нами его застилала какая-томуть. Мне показалось, что от листьев деревьев вверхподымается лёгкий пар.

– Это нашло облако, – понял я.– Облако, – руки Девочки опустились, – Не хочу

облака. Солнце, солнце! – взмахнув руками к небу икак бы поддерживая что-то там кистями, глубокимголосом воззвала Девочка: – Солнце, разгорайся,солнце, растопи, солнце, облако! Очисти нам небо!Спали, солнце, облако своим светом! – голос еёдалеко разносился среди деревьев и отзывался тамэхом. Трепетание наполнило лес вокруг нас. И тут всветло-зелёной дали меж берёз проступила синяязыбь моря и побежала, обтекая стволы и стелясь потраве, поднимаясь по кургану навстречу Девочке,охватывая её со всех сторон.

– О небо, что это? – изменилась голосомона, – Море, море идёт! Зыбь приближается.

– Гони его прочь, гони, – понимая, чтопроисходит, торопливо завопил я. Но было ужепоздно: зыбь добежала до своей верхней точки,перевалила через неё, и удовлетворённо потекланазад, скрываясь вдалеке.

– Ушла?– Ушла-а!Мы вошли в новую тень. Я так и знал, что это

кончится чем-то подобным. Если нечто слишкомбыстро растёт, оно может проскочить сквозь любуюстену.

Акт 5

Мы тихо сидели невдалеке от кургана. Ужебыло установлено, что никакие грибы, ветки и

140

деревья не желают больше слушаться Девочку.Серая поволока распространилась на весь видимыйнами небосклон, создав большое, плотное облако.

Всё стало каким-то обыкновенным и серым,боевой пыл угас, угар схватки прошёл, и оставалосьтрезво пожинать плоды.

Девочка постепенно успокаивалась. Ещёпробегала дрожь по её пальцам, ещё что-топоднималось внутри неё и сверкало из глаз, но всёэто было уже не то.

– Что же такое случилось со мною? –удивлялась она сама себе. Ведь до сего момента онапознавала окружающие вещи, и ей, наверное, неприходилось наблюдать как предмет собственноесвоё существо, а теперь она нашла в этом занятииопределённую изведу. Она оглядывала себя, своидлинные руки, свои выпуклые коленки, а затемподнимала глаза на неподвижно посеревший Лесперед собой. Её любовь к маленьким вещам быласражена тем, что она, с этой вот своей рукой изаусенцем, смогла завладеть огромным, почти чтоневедомым ей лесом и командовать им.

– Я была будто не своя... Это было так жутко издорово, да-да, жутко, – я парила, я стремглавлетела сквозь всё! Но Лес не смог вытерпеть такойнаглости – притягивания грибов... иначе, что же емуосталось бы тогда от нас прятать, если бы мы всегрибы вызволили наружу? И Лес сказал: “Нет.” И всяего ласковость по отношению ко мне исчезла, –слушаться он меня перестал, – разговаривая сама ссобой, довольно путано и нелогично, Девочка всё жекосвенно обращалась ко мне или к чему-то ещёпомимо себя.

– Итак, что нам известно? – нарушил ясобственное молчание. Сидевшая на одном изтёкших по мусорной реке брёвен Девочка обернуласько мне:

– О Лесе? – О нём. А про тебя – потом. Быть может,

он просто утратил свои способности и стал таким же,как был? Но почему же тогда существует рекамусора? Давай посмотрим, течёт ли она, – Девочкауспокоилась, всё вернулось на круги своя, и сноваинициатива действий исходила от меня .

141

Посмотрели: река не текла, берёзы никуда нешли, но лес не был обыкновенным – все растения,казалось, понемногу топтались на своих местах. Ношевеление это казалось чисто случайным.

– Быть может, Лес перестал бытьединым существом?

– О, нет! – Никакого определённого вывода об

этом сделать нельзя. Но откуда взялось облако?– А, это-то я понимаю! Лес укрыл облаком от

меня небо, дававшее мне власть им командовать. – Это как раз похоже на правду.Но тут моя спутница подняла глаза наверх

вверх и полностью осознала тот факт, что неба-тонет, что оно от неё спрятано:

– Как же я теперь буду без неба? – опустилаона свой взор вниз, ко мне. Потом снова посмотрелана облако, ища в нём просвета – его не было; тольков одном месте сквозь серую мглу всё слабеепросвечивало солнце – облако густело.

– Рано или поздно облако рассеется, –предположил я. Но “искусственность” егопроисхождения не вызывала у меня сомнения, ибонастоящие облака не возникают так быстро и невисят так низко и неподвижно.

– Рассейся, облако! – попросила Девочка ипотом сказала: – Я неба хочу. Облако сталособираться ещё раньше, но мне некогда былоподумать о нём, а потом побежало море, и с Лесомслучилось что-то гадкое.

– Лес перестал слушаться нас. Ноблагодаря этому послушанию мы узнали кучу вещейо нём, – повёл рассудительную речь я. – Во-первых,мы узнали пределы возможных действий Леса – яполагаю, что они после моря не изменились – ведьдеревья продолжают топтаться только пока у насзакрыты глаза. Лес не может вырастить новоедерево, новую ветвь, новый гриб, не может он иизменить их размера; ему недоступно то, что неотносится к Лесу – курган и песок вокруг него; нопогода, по крайней мере, в самом нижнем слоевоздуха ему подвластна. Во-вторых, если и не весьЛес, то большие его участки являются едиными

142

существами, – я повторял известные вещи,рассчитывая с разгона перейти к менее очевидным.

– Весь, весь, – вставила Девочка. – Подвижны все части Леса, и все они не

быстрые, – в десять раз примерно медленнее, чеммы. Сигналы ползут в нём тоже не скоро. Деревьяразличны по своим ролям, у одних больше листвы, удругих корней; третьи же – гигантские и, верно,всеми командуют; четвёртые же помогают вырастималеньким деревцам; надо полагать, есть и пятые,которые только наблюдают – погоду, например, асейчас и нас с тобой. Но главное, что нам теперьясно, это то, что Лес чувствителен к словам.

Покачивавшая головой в такт моей речиДевочка замерла. Сказанное мной было стольочевидным и в то же время знаменательным, чтоказалось удивительным, как эта мысль не поразилаеё раньше.

– Значит, Лес слышит и понимает наширазговоры о нём?

– Да, увы... Но вряд ли он понимает ихвполне. Дело в том, что слова так редко звучат вЛесу, особенно теневом, что обретают для негодействительную силу, то есть сказанное слово непросто обозначает, а эквивалентно названной вещи.Простую нашу речь он пропускал, а требованиямподчинялся, ибо у него не было своей воли.

– А теперь то что? – А вот я тоже думаю про теперь. Из

сказанного получается, учитывая, что очередноепоявление моря было, верно, опять не к добру, чтоэта своя воля должна была у него появиться.

Мы, внимательно посмотрев друг на друга,немного помолчали, оглядывая Лес в поискахпроявлений его воли. Я сам дивился, как далекозавели меня рассуждения.

Мы закрыли глаза, чтобы ещё раз понаблюдатьза поведением Леса, и когда я открыл свои, то необнаружил особых изменений, но Девочказабеспокоилась, увидев, что цепь грибов,окружавших поляну, стала редеть.

– Они же так все уйдут! Лес ожил, пришёл всебя и стал наводить порядок! Надо скорее ихсобирать. И смотри за ними неотрывно.

143

Я охватил взглядом левую оконечность поляны,Девочка между тем глядела на правую. Опушка закурганом и лес позади нас оставались безприсмотра.

– Я сейчас встану на верх кургана, и будудержать глазами все грибы, ты же давай собирай их.

– Теперь как раз пригодиться моябольшая корзинка. Или нет, лучше я сначала будупросто выковыривать их из земли – тогда они далеконе уйдут.

Мусорная река была для округлой поляныдовольно далёкой от центра хордой, и я направилсяк нижней относительно её течения точкепересечения с окружностью, чтобы начать свойобход. Девочка тем временем быстро подобралась коснованию холма – и стала, балансируя руками – еёкисти взмахивали, будто маленькие крылышки, –аккуратно подниматься по гребню. Достигнуввершины, она осмотрела грибы, сделав на однойноге полный оборот, а затем стала понемногутоптаться, поворачиваясь и оглядывая по очереди ихвсе. Корзинка была давно уже оставлена ею у самоговхода на поляну. Я указал Девочке на присутствиепоганок. Заслушавшись, она оступилась и чуть неупала с холма, но, широко взмахнув руками иотставив назад ногу, смогла удержать равновесие.Продолжив вращение, она сказала мне:

– Вырывай все грибы, и поганки тоже, я ихпотом посмотрю. Мне хочется, ой как хочется найти иналюбоваться на как можно большее количествогрибов. Ведь поганку хоть и не съешь, но посмотретьна неё можно, – Девочка верила, что мы собралидостаточно грибов для насыщения, и теперьпереключила внимание с одного вида познания надругой, куда более ёмкий. Но и у глаза есть свойжелудок: в конце концов он насыщается и не можетбольше воспринимать нового, пока не переваритпрежнее. Девочка продолжала крутиться напригорке, заглядываясь на некоторые выделяющиесягрибы и задерживая взгляд на мне – или точнее натом грибе, который я в тот момент срывал, либодогонял палкой, если он успел улепетнуть вкустарник. – Временами она оступалась, быстровзмахивая при этом руками .

144

– А грибов, вообще, много бывает? – В Лесу?– Где ж ещё? – Есть и не в Лесу.– Есть? Правда, есть? – глаза Девочки

засветились от любопытства, и она даже забылавращаться. За те полдня, что моя спутница былазнакома с грибами, они стали её страстью, страстью,исходящей от зубов, а теперь, как выяснилось, и отглаз.

– Есть, есть. У одного существа естьпрозвище – Гриб. В этом мире почти все грибы растутв Лесу. В других же мирах разные грибы бывают. Вобщем гриба возможно определить как вещь,скрывающуюся путём маскировки, таящуюся,тайнящуюся и прячущуюся. У нас Котёнокспециалист по определениям. Его определенияпорой так точны, что прокалывают вещь насквозь. Иу него, кстати, есть целая коллекция грибов: тысячи.Но это ещё не самая большая, а только одна из.Грибы хранят или в сушёном виде, или взаторможенном, или в срезах. Ему их Чёрная Кошкаподбрасывала, и сам он за ними в этот Лес, равно каки в другие Леса, ходил.

– Что же, и иные леса существуют? – Да-а, и сколько! Но здесь, как и с

грибами, наполовину условно. Лес с большой буквы –это тут. А так часто встречаешь нечто большое,состоящее из многократно повторяющихся сходныхвещей, не деревьев. Есть, например, лес машин: непустыня машин, это другое, а лес из них – это пососедству с пустыней. Состоит он из множестваблизко расположенных, почти касающихся другдруга механизмов, частично действующих, многие изних имеют колоннообразную форму, чем-тонапоминающую дерево, откуда и происходит этоназвание.

– А насчёт грибов... Мне хочется найти самойкак можно больше их видов. Мне зачем собиратьколлекцию? – я их только пощупать хочу, –продолжала выражать Девочка свою глазную изведу.

Мой взгляд тем временем радовался обилиюгрибов. Приятно было, помучив его голодом, датьтеперь насладиться количеством искомых

145

предметов. Одни подберёзовики были толстые, наотносительно короткой ножке и с маслянистой,покрытой тёмными пятнами бурой шляпкой; другиевысокие (видимо, росшие из густой травы),сухенькие и с виду помоложе, с чёткимивертикальными, словно выструганными ножками и сровной серой кожицей сверху; некоторые – совсеммаленькие, с тонкой зародышевой шляпкой, плотнооблекавшей верхушку короткой и толстой ножки,готовящейся к прыжку в рост; попадались и совсемстарые грибы с иссохшей кожей и влажнойслоящейся бородой.

Я заметил, что все сыроежки, какие толькопопадались мне, – а были среди них и маленькиенаивные кружочки, глядевшие в сторону сокрытогооблаком неба, и плотные здоровяки с загнутыми внизкраями, и разлапистые, рассыпающиеся от одногоприкосновения грибы, с пожелтевшими от бременивыношенных спор подшляпочными пластинками (ихдаже не стоило брать), – все они имели один, красно-розоватого оттенка цвет, словно росли на однойгрибнице. Скользнув взглядом по своей последнейпамяти, я заметил, что и прочие сыроежки, какие мынашли в берёзовом лесу за оба его сегодняшнихпосещения, имели такую же окраску. Конечно, язнал, что эта порода преобладает в березняках, – нони одного исключения – ведь это же удивительно! Обэтом открытии я не замедлил сообщить Девочке,однако о другом умолчал: иначе моя спутница тут жекинулась бы с горы вниз разглядывать моя находку,и остальные грибы благополучно улепетнули бы вкусты, где и ищи их... Это был гриб, которого я незнал. Внешне он походил на плотный, хорошийподберёзовик, однако ножка его была покрытаровной, светло-серой кожицей, такой же, как и нашляпке, и имела бахрому от лопнувшейподшляпочной перепонки; спороносный слой так же,как и у подберёзовика, был трубчатый, но ровная егоповерхность была слегка блестящей и почти неотличимой по цвету от шляпки. Самое ценное срединайденного я сразу же отправлял в свою большую,гораздо объёмнее Девочкиной, корзину,плоскодонную и более тёмного цвета, – сплетённую,впрочем, из таких же, как и её лукошко, прутьев, –

146

ибо опасался, что, лишив грибы собственнойподвижности, мы рискуем их потерять, если почвапод ними окажется движущейся. Быстро спрятал я иновонайденный гриб, – мою изведу к нему пришлосьотложить до присоединения к ней Девочкинойизведы. Наш разговор о новых свойствах леса, вродебы, очень естественно, – но вполне нарочно, –прервался борьбой за спасение грибов.

Я шёл и видел: среди своих шляпочныхсобратьев высоким шатром раскинулся красныймухомор, подальше поднималась четвертью сферышляпка белого мухомора, а там, вдали выпуклочернел, наверное, белый гриб. Находить сразу многогрибов было, конечно, приятно, но утратилось тоудовольствие, когда безрезультатно заглянув заёлку, за стволик, за пенёк, обойдя несколькодесятков деревьев, наконец находишь прикрытыйлистом влажный гриб, который прятался и, тем неменее, ждал, предлагая тебе таким образом тайну,чьи чёрточки теперь – от зазубринки на ноге довыемки-ноздри на кожице поглощаются твоимиглазами. Повалив полтора десятка сыроежек,столько же или больше поганок и мало-съедобныхгрибов, – валуёв, чернушек, свинушек, – которые мыпривыкли не замечать, – взяв два подберёзовика,моховичок, рыжик и зеленушку, я наконец добралсядо «белого гриба» (который действительно оказалсябелым грибом – с выпуклой снаружи и плоскойизнутри шляпкой и толстой, как бы надутойвнутренней силой ножкой. Мне было жалко егосрывать, не показав растущим Девочке, и язадержался на этом месте, не спеша сразу егообломить.

Потоптывание позади меня сменилось громкимоднократным шарканьем и затем тишиной, – этоДевочка оступилась в очередной раз и,выпрямившись, замерла, разглядывая, чем это такзаизведовался там я.

– Вот белый гриб, – представил я ей его.Девочка всматривалась, всматривалась в него,

щуря глазки и иногда оборачиваясь, чтобы удержатьвзглядом грибы позади себя, – и при каждом оборотеей становилось видно, что они всё больше удаляются

147

в кусты, а потому, наглядевшись на него вдовольиздалека, она сказала мне:

– Ладно, рви его. И заглядывай поглубже вкусты, они могли спрятаться туда, – и снова сталавращаться.

Я сорвал гриб и обнаружил, что обманулся:белый был совершенно сух. Сух не как гриб,высушенный нарочно: остатки влаги бродили в нём ипревращали его мясо в чёрную запёкшуюся гниль.Мне пришлось сказать:

– Вышел обман. Гриб этот выпустил всеспоры, высох, и от него осталась лишь оболочка.

– Ну-у... – вновь остановившись, протянулаДевочка, – это так только одна дразнилкаполучается.

Круг мой подходил к концу: многие грибы,воспользовавшись прикрытием какой-нибудьтравинки или нашей невнимательностью, ушли вкусты и там забились куда-нибудь глубоко подкорень или убежали поглубже в берёзовый лес,чтобы вернее затеряться среди его трав и мхов.Когда мне оставалось полкруга, Девочке уже нужнобыло только крутить головой направо-налево; напоследней же его четверти ей надоело и этозанятие, и она спустилась ко мне вниз, чтобыпоучаствовать в триумфальном сборе грибов. Онанаклонялась, вырывая сразу по несколько сыроежек,и отправляла их в мою корзину, которую я всё времядержал в руках, сам понемногу её пополняя. Тут жезавёлся разговор о грибах.

– Вот волнушка, похожий на рыжик гриб.Но их надо мочить, потом солить.

– А что, – заизведывалась Девочка, – давайпопробуем их так приготовить.

– Ну что же, – согласился я, – соберёмтогда и их; здесь волнушек штук десять.

Кроме того, нам попадались поганки. Однабыла плоская серая, с лишённой мяса шляпкой,рёбрышки её выступали наружу. Изогнутые стволикидругих исходили из одного, похожего на белуюкляксу места, имели маленькие конусовидныешляпки светло-коричневого оттенка, покрытые покраям складками. Третьи несли посередине своейоттопыренной крышечки ядовитого цвета

148

пупырышек. Несколько поганок могли бы по своемувиду сойти за сыроежки, но, тем не менее, явно имине были. Наверное, слишком аккуратной была иховальная форма, слишком тонкими – края шляпки, ислишком уж сильно прирастали пластинки к ножке.Увидели мы и нечто подобное нашей первойсерушке: как странно, что первый гриб, попавшийсянам на глаза, не захотел нам больше встречаться –или мы просто не хотели видеть его? Попадалисьдождевики.

Мы закончили круг и, перейдя через мусорнуюреку, начали его снова, чтобы подобратьопрокинутые мною грибы.

– Слушай, я уже сыта по горло всеми этимикрасными сыроежками, – сказала мне Девочка.

– Мы собрали их более чем достаточно, –подтвердил я.

– Тогда больше не будем их брать, – порешиламоя спутница. Тут уж дело пошло скорее.

– Красным цветом разнообразиесыроежек не исчерпывается, а плотных зелёныхсыроег, которые как раз засаливаются лучше всего,мы набрали совсем мало, и поэтому можно, если мынайдём по дороге такие, произвести замену.

– И ещё набрать по несколько штук остальных,какие нам попадутся: жёлтых, фиолетовых,голубеньких и чёрных.

– Чёрных не бывает.– А если найдутся? – Тогда – куда нам деваться, – возьмём

их, – сказал я и потом продолжил, – Подберёзовикову нас набралась уже целая коллекция.

Но слишком большое их количествонивелировало прелесть этих грибов в глазахДевочки, и она заметила:

– По мне, так подберёзовик – это довольнопустой гриб.

– Ты ведь ещё не пробовала его на вкус.Самые невзрачные грибы благодаря своему вкусуприобретают в наших глазах совсем другуюценность.

– Жаль, что их нельзя кушать сразу. – Почему же? Попробовать-то можно. Но,

во-первых, в неприготовленном грибе вкус ещё не

149

проявлен, не доведён до своей полноты. А, во-вторых, если бы грибы можно было есть сразу, какягоды, в чём бы тогда заключалась наша добыча? –Мы бы ничего не могли принести с собой. И, кстати, ятут нашёл один гриб, которого не знаю, но считаюсъедобным.

– Ну-ка?Я стал копаться среди сыроежек, чтобы

добраться до дна корзины, где лежала моя находка. – Вот... Сейчас достану, – я уж испугался,

не пропал ли мой новый гриб, но тут, пару разошибочно нащупав крепкие подберёзовики, извлёкего. Девочка взяла гриб и, повертев пальцами улица, сказала:

– Какой...Тут я продолжил речь свою: – Мне неизвестны трубчатые грибы,

которые были бы не в правилах еды, ну разве чтокроме губок на стволах. Потому они, видимо, иобразуют благородный класс. Кроме того, они реже.Хотя среди пластинчатых встречаются виды кудаболее острого и редкого вкуса. Сырые грибы, как яуже сказал, кушать не стоит – перебиваешь аппетит,– но попробовать можно. Давай его сюда, я проверюсейчас, можно ли его есть, и если да, мы возьмём егос собой.

Я откусил краешек гриба, обнажив бело-бежевую мякоть с тонюсенькими трубочкамиспороносного слоя, и удержал отъеденный кусочекна языке, чтобы тут же извергнуть его, если онпридётся мне не по вкусу. Но я почувствовал у себяво рту что-то мягкое и нежное, отдающее нагретымсолнцем деревом , и смелее разжевал кусочек. Вкусбыл хорош, может быть, не совсем чёток отприродной сырости гриба; но в нём не чувствовалосьтого специфического грибного и лесногосвоеобразия, которым обладает известное слизистоевещество под названием “грибной сок”, что,впрочем, не составляло для вкуса какой-либо потери,поскольку наша изведа к этой особой жидкости ( уДевочки, однако, ещё не родившаяся) должна былаудовлетвориться за счёт других грибов.

– Ты знаешь, он вполне съедобен.– Правда? Дай-ка теперь я его укушу.

150

Укусила. Три верхних зуба, скользнув пошляпке, оставили на ней свой след. Она сначалазадержала откусанное во рту, слегка облизывая его,а потом стала распробовывать, гоняя его из одногоконца рта в другой и подвергая действию разныхсвоих зубов. В порядке поедания у неё, верно, былакакая-то своя система. Имелось два способапоедания: согласно первому вещь сначалаоблизывалась и обкусывалась по поверхности, потомразделялась надвое, попадала за щеки (каждаяполовина – за свою), и при этом прочувствовываласьеё середина, потом каждая половинка сноваразъедалась пополам, и так далее до полногорастворения вещи во рту; по второму способуДевочка брала в рот какую-нибудь маленькуюпищчинку, ощупывала её форму языком, ощущая еёупругость и шероховатость, облизывая, смачивая еёсвоею слюной, сравнивая вкусы сверху и снизу и,наконец, начинала маленькими укусами еёобстругивать, приближаясь постепенно к заветномуядру. Если это была ягода, то зубы в результатенатыкались на твёрдую косточку в центре или жедобирались до жидкой и сладкой сердцевины,которая неожиданно выливалась на язык. Если этобыло мясо или дерево, они ощущали направленностьего волокон, сопротивляющихся им и сочащихсявкусным соком. Если же это было нечто сладкое, тоДевочка разделяла его на достаточно маленькиекусочки и, кладя их на язык и за щеку, ощущала, какони тают, растворяясь в её слюне. Иногда же онапросто жадно сжирала кусок быстрыми сильнымиударами зубов, поглощая его целиком и выдавливаяиз него сразу весь вкусовой вихрь, который тольковозможен.

Здесь же поедание кусочка гриба пошло попервому, с раскусыванием, сценарию. Девочканашла, что вкус гриба действительно хорош, и,может быть, даже замечателен. Тут я сообразил, чтоэто первый гриб, который она ест, и поздравил её сэтим.

– Вот ты и внутренне с этим растением,поздравляю! Но имей в виду: вкус этого гриба неистинен, так что главное ещё впереди. Но нам надокак-то его проименовать.

151

– Как? – Вот занятие, которое я так люблю: не

только видеть новые вещи, но и давать им имена.Поэтому придумывай теперь, как мы будем зватьэтот гриб. Имей в виду: названия бываютабстрактные – это просто понравившиеся сочетаниязвуков, сами по себе не обозначающие ничего,ассоциативные – по сходству, признаковые – посвойствам, генеалогические – по происхождению,знаменательные – по обстоятельствам обнаружения,– тому, кто, где и как нашёл новое нечто – и всякиепрочие.

– Как же, – растерялась Девочка. Ейприходилось по-своему называть какие-то вещи усебя на Лепёшке, но она никогда не придумывала имимён специально. Ни единого слова не приходило ейв голову, кроме названия дерева, – тополя, ей,впрочем, неведомого, – неба, и прочего чего-топодобного. Она стала вспоминать, как звалисьдругие, известные ей грибы, и наконец, когда онаещё раз взглянула на найденный, её осенило: –Серый!

– Серый? Ну что же: Отныне и навсегда!– сказал я кодовую фразу проименовывания ипереключился: – Надеюсь, мы скоро выйдем из этогоберезняка, попадём в новый сосняк, потом влиственный лес и оттуда выйдем к ручью. Тогда мы,поднимаясь вверх по течению, достигнем родника, атам уже не долго, и мы сможем считать нашупрогулку в лес успешно завершённой, несмотря навсе его фокусы, которые, однако, достаточно насобеспечили грибами и которые, получив, бытьможет, дополнительное разъяснение по пути, кзавтрашнему дню наверняка рассеются; облако жеисчезнет ещё раньше, когда с моря придёт сильныйветер, а мы будем наблюдать шторм, покушав грибы(вкус грибов очень обостряет восприятие подобныхвещей).

Я, конечно, не думал, что всё пройдёт такгладко, но, по крайней мере, таким проектировалнаш путь. Девочкина же изведа, которая ненасытилась найденным разнообразием грибов, атолько разгорелась от него ещё больше, желаяновых и новых их видов, подтолкнула её сказать, что

152

грибов мы нашли, быть может, и вправду много поколичеству, но совсем мало по качеству, и онапредлагает получше поискать в лесу, ибо, раз новыевиды нам до сих пор попадаются, то, наверное, естьи ещё, и ещё. Коли же грибов наберётся слишкоммного, ничто не мешает нам продолжить их кушатьоколо Голубого моря, а если не надоест, то и дальше.

– Верно, надоест. – Пробовать на вкус не надоест.Тем временем мы собрали все изведные грибы,

в том числе горстку лисичек, оставив лежать многоне нужных теперь сыроежек. Девочка вернулась засвоей корзинкой, чтобы удалить из неё неудачныегрибы этой породы, и обнаружила, что пока мызанимались всякими другими делами, лес унёс еёлукошко к краю поляны и был уже готов поглотитьего в себе. – так бы мы тогда его и видели. Ксчастью, идея эта пришла ему в “голову” совсемнедавно, и он не успел его далеко утащить. Хорошо,он не додумался ещё перевернуть лукошко – плакалибы тогда наши грибы.

– Ах вот ты какой, – взъярилась Девочка на Лес.Взгляд её метнулся в самую лесную гущу, стольглубоко, сколь позволяли кусты и листва, а рукиподнялись к груди и сжались, как будто что-тохотели удержать. Эта ярость была вспышкойжелания деятельности, которую Девочка удержалавнутри себя, ибо– корзинка– была уже найдена.

– Он мог так её совсем утащить, и ему нехватило всего только чуть-чуть. С ним нужнодержать ухо востро.

Происходящее представлялось Девочке какборьба с Лесом за грибы, победа в которой была покана нашей стороне. Но неизвестно, чем это всёпредставлялось Лесу.

Она покачала своей корзинкой, положила её набок, аккуратно дав высыпаться из неё грибам, истала перебирать их руками, выбрасывая в сторонусильно раздававшиеся красные сыроежки. Когда всегрибы оказались лежащими на одной плоскостиперед корзинкой, Девочке стало ясно, чтораздвоившегося подберёзовичка среди них нет. Какраз в этот момент я, порассматривав курган,подошёл к ней, и она, сидя на коленях, – голени ног

153

опирались на землю горизонтально – протянула комне журавлём руку – перевёрнутая ладонь наполусогнутом локте – и воскликнула:

– Лес всё-таки сумел нас обвести: нетураздвоившегося подберёзовичка!

Я медленно прикоснулся к Девочке. – Это редкий гриб, в нём проявляется

черта, не свойственная лесу – симметрия; наверно,благодаря своей особой форме, он сумел как-тозацепиться за бортик корзины, перемахнуть черезнего и скрыться в Лесной глубине; впрочем, врастиобратно в землю он теперь не сможет, – корня у негоуже нет.

Девочка сняла и отдала мне свою соломеннуюшляпку, не представлявшую теперь изведа впосеревшем лесу, и открыла свои белые, льющиесяволосы, при более внимательном рассмотрениисодержавшие в себе тысячи отдельных золотыхнитей. Быстрыми движениями рук она собрала грибыобратно в корзинку и стала ходить перед ней туда-обратно, о чём-то раздумывая.

Я решил, что настал момент сделать ейпредложение, которое я делал ей время от времени,примерно, пару раз в день, и спросил, не хочет лиона теперь съесть конфетку. Сравнивая этувозможность со своим настроением, Девочказамедлила шаг, потом повернулась ко мне ипротянула руку. Я уже достал из своих закромовплотный, весьма шероховатый шарик, которым наэтот раз была конфетка, и теперь отдал его ей. Онаоткрыла рот, положила туда эту сладость и сталапонемногу её сосать, водя головой так, будтоследила за полётом её вкуса, стараясь разгадать егоперипетии, заранее приготовленные мною. Слюнапостепенно растворяла конфетку, и по Девочкиномугорлу пробегали волны, когда она проглатывалаполучившуюся смесь. Потом Девочка заработалазубами скорее, доедая её, и, приняв, возможно, просебя какое-то решение, начала быстрым шагомописывать ломаную фигуру вокруг поляны в поискахушедших в кусты грибов, но все они уже давнопопрятались, и ей достался только один жидкийподберёзовичек.

154

Мусорная река в тот момент, когда мыостановили её своим присутствием, тянула черезполяну несколько толстых брёвен. Одно из нихлежало вдоль по течению, параллельно отстоявшемуот него шагов на двадцать кургану, а другое,поднятое остатками каких-то своих сучьев, нависалонад первым. И вот Девочка, завершив свою изведу кобыкновенным грибам обходом вокруг поляны иокончательно успокоившись, села на лежавшеепродольно бревно и положила левую руку на другое,нависавшее. Она была рада тому, что уже удалосьнайти, и тому, что ещё найти предстояло, а потомуспокойно передыхала, собираясь вскоре двинуться вдальнейший путь. Ощущение битвы прошло, ичистое предвкушение собирателя овладело ею,однако она была ещё не готова к новому большомудвижению.

Я сел напротив неё на полпути к кургану и сталсмотреть.

Левая нога Девочки была убрана вглубь,правая же выступала вперёд. Мой взгляд,скользивший по её руке до головы и обратно, вдругопустился на её обувку. Серая замша носика.Иголочка слева, трушинка справа впереди. Плотныекороткие волоски замши участками ориентированы вразные стороны: – это, наверное, потому каккасались её (Её!) ботинка разные предметы: корень,камушек, сучок, палка... И в зависимости от этогонаклона волосков замша имела то более светлый, тоболее тёмный цвет. Тускло поблёскивали белые, потеории, блестящие полоски кожи, разделявшиезамшу на ботинке. По этой коже местами лежалитонюсенькие, поверхностные складочки илиморщинки, как будто ветер подул надмикроскопическим морем. Девочка смотрела всторону, противоположную направлению лежавшейна бревне локи полусогнутой левой руки: её фигураживописно раскинулась по двум брёвнам. Высокоподнятая на её наклонных плечах голова быласлегка откинута, лицо – открыто и ясно; губы её,возможно, слегка улыбались. Правая рука её,согнутая на треть в локте, опиралась растопыреннойладошкой о дерево – Девочкино сидение. Пальцы наней были напряжены, но моя спутница этого не

155

замечала. Белевшая ткань платья чуть провисаламежду ног.

“Куда Девочка смотрит? На Лес или насокрытое облаками голубое небо? Не знаю я. Затокаждая деталь её руки мне и вправду известна.”Поверхность Девочкиной локи в том месте, где онакасалась бревна, выгибалась, затем с перегибомопускалась, снова возвышалась у сустава запястья иуже окончательно падала вниз вместе с кистью.Около локтя тоже был небольшой подъём, а вышерука, немного выпуклая после внутрилоктевой ямки,уходила в белую, чуть смятую окружность рукаварубашки. Пальцы свободно свисали – нераспрямлённые, нет, ибо в этом состоянии они оченьнапряжены, но чуть изогнутые в каждом из суставов,так, что силы тяжести и натяжения пребывали вспокойном равновесии; при этом два крайних из них– мизинец и безымянный – чуть подрагивали,сгибаясь: тук-тук, тук-тук-тук; тук-тук, тук-тук-тук; ...В складочках первой, несколько вросшей в ладонь,фаланги большого пальца тихо серела тень. Я таквнимательно смотрел на её пальцы, что, с однойстороны, рябило в глазах, а с другой – я мог датьхарактеристику каждому из них.

У всех пальцев были свои примечательности.Ясно, что ноготь – самое главное место на пальце. Имможно поцарапать, им можно и поскоблить.. Но не товажно. Он – самая разглядная (Знает ли Девочка этослово? Как выяснилось, некоторых очень частыхмоих слов она не знает) часть.

Ноготь на левом мизинце – да и на правомтоже – по форме: снизу полуовал, ну, может быть,слишком прямой по краям, а с другого конца –полуокружность. Кромка этого ногтя – сам ноготок,выступающий над пальцем, – постепенно, по краям,сходит на нет; у безымянного это не так: ноготок кконцам не утоньшается, а обрывается, образуяострые, почти прямые уголки. (Есть ещё, я знаю,пальцы на ногах, маленькие, короткие, благодаря имДевочка иногда отгибает носик ботинка кверху.) Насередине ногтя безымянного пальца есть двапятнышка, – одно, пониже, – покрупнее, и рядомдругое, совсем точечное. Тонкий и длинный, как ивсе остальные, но в большей степени, средний палец

156

не отличается ничем особенным, а указательныйнемного искривлён в бок, к остальным пальцам.

Затем я взглянул на правую, растопыренную побревну руку Девочки. Её мизинец был не прям, ачуть-чуть кривоват, так же, как и указательныйпалец левой руки. Ноготь безымянного отличалсябеловатым волнообразным уступчиком посередине, акромка его ноготка напоминала остриётупоугольного треугольника. Ноготь среднегопальца имел собственное белое пятнышко, а слева,около ногтевой пластины самого чувствительного –указательного пальца мирно лежал беленький сзазубринкой, заусенчик.

В её теперешней позе было что-то Герцино, этараскидистость членов (которую Девочка редко могладостигнуть из-за особенностей своего строения) –отброшенная влево-вдаль рука, выставленная вперёдправая нога, откинутая голова, – это спокойствие иэта плавность черт и движений, – всё это напомниломне ту мою знакомую, с которой в моей памяти былосвязано столь много. Конечно, Девочка нисколько небыла похожа на Герцу, и лишь только случайная (новсе мы знаем, как мало можно доверять случайностив том, что она действительно случайна) её позародила эту ассоциацию. А раз Девочка не походилана Герцу внешне, то тем более не могло быть и речио их внутреннем сходстве. Сомнительно было, чтобыДевочкин облик противоречил её натуре. Поэтому ятак внимательно следил за каждой Девочкинойчертой, ибо был уверен, что заусенчик с зазубринкойна указательном её пальце вовсе не случаен, аозначает что-то в самой Девочке, равно как и то, чтовчера этой крохотной зазубринки не было. Изведно,однако, обратил я внимание сам на себя, чтопоследние день-два меня стали особенно привлекатьвсевозможные мелочи во внешнем облике Девочки(непропорционально количеству новизны, в нихсодержащейся.)

Если постараться выразить цель моегопутешествия словами (которая была вовсе неединственной моей целью в жизни; простоостальные свои желания я пока усыпил, давая имнакопить необходимую для реализации силу), то яхотел посмотреть на этот мир чужими глазами,

157

заново пережить всю прелесть открытия его чудес,не прибегая к изменённым формам восприятия, асовершив путешествие вместе с Девочкой, накоторую я случайно наткнулся во время однойнебольшой прогулки; сделав это, может быть, передтем, как отправиться на изучение других миров, гдея сам буду впервые.

Из всего, что есть в нашем мире, я выбрал-самое важное, самое изведное, самое характерное, исоставил из этих вещей линию, ведущую от малого кбольшему, от элементам к структурам, воспитующуюсаму способность восприятия, заложив в неё однако,возможность ряда перестановок и разветвлений;моей же задачей было не только созерцать попутное(хотя открытие теневого мира с разумным лесомбыло для меня весьма изведным), скольконаблюдать, как отражается, переиначивается всё введомой мною Девочке, вздыхать её восторгами,падать вместе в её удивления, дышать клубящемся,проплывающем большими сырыми клоками туманомеё неведения, – и поэтому я так внимательновслушивался в её слова.

Но это желание моё, я чувствовал, своимсловесным выражением вовсе не исчерпывалось.Случаи того, чтобы кто-нибудь кого-нибудь водил поэтому миру, показывая его, мне были известны;более того, каждый из тех, кто имеет начало,совершил с кем-то такой поход (меня, например,водила Чёрная Кошка); тем не менее ничто незаставляло меня вести в этот поход именно Девочкуи обязательно сейчас, – и значит, я чувствовал, былов моей цели помимо уже сказанного, ещё что-тобезмолвное, мне самому до конца не ясное.

Причины, почему детали Девочкинойвнешности стали в последние дни столь изведны дляменя были таковы: ведь согласно моей цели(оставляю в стороне ту её часть, которую нельзявысказать), я столь глубоко впитывал рождаемыемоей спутницей описания мира вокруг, что моёвнимание стальной цепочкой приковывалось кцентру преломления окружающего в Девочке – к еёдуше, и теперь так получилось, что сама эта душастала для меня изведнее её творений, и всё, чтосвязанно с этой душой, – кончая заусенцем и

158

коричневой родинкой на правой щеке, – приобрелодля меня специальный извед. Я не хотел сознатьсясебе в чём-то большем, в том, например, что мнепросто приятно разглядывать эту родинку,независимо от того, что она означает.

Мне ничего не оставалось, как поздравитьсамого себя с этим замечательным превращениемизведа к миру в извед к Девочкиной душе, в которомне было ничего плохого, кроме, разве, того, что я непредугадал его заранее, что было вполне в моихсилах.

Тем временем, она, бросив на меня быстрыйвзгляд, повернула голову налево, отчего поза еёприобрела более собранный характер, утративсходство с раскидистыми положениями, которые,обыкновенно, принимала Герца. Теперь ладонь еёлевой руки покачивалась вся целиком, ауказательный палец ещё отдельно подпрыгивалвперёд, разнообразя движение.

Потом Девочка подняла с земли шишку и сталарассматривать её, как будто ещё не видела, а затем,видимо, вдохновившись нашими опытами с серымгрибом, попробовала её надкусить, не смогла иограничилась тем, что, лизнув, попробовала на зуб.Бросив шишку, которая ей не понравилась, онапроделала тот же номер с валявшейся рядомпалочкой; я изведливо наблюдал за тем, куда зайдутеё вкусологические опыты. Палочка её привлекласильнее: она понадкусывала её в двух или трёхместах, прежде чем откинуть в сторону, и на серойеё поверхности в середине и по краям осталисьтёмные следы от слюны и светлые вдавлинки отзубов. После этого она осмотрелась вокруг в поисках,чего бы такого ей надкусить ещё, взяла корзинку ицапнула её за рукоятку, потом, найдя, что этоизведнее, поцарапала несколько раз плетёныепрутья зубом, а затем, естественно, увлекласьсодержимым своего лукошка и предложила мне:

– Давай-ка я попробую непосредственныевкусы всех грибов.

Я не имел ничего против. Роясь в своейкорзинке, Девочка лизнула и надкусила сыроежку,лисичку, подберёзовик, маслёнок и рыжик. Когда онализала, ей открывался совсем не тот вкус, который

159

был распределён по грибу объёмно: ибо егоповерхность, пока он жил, обдувалась воздухомвнешнего мира, ласкалась мхами, покрываласьосадками пыли и пыльцы, всевозможными ароматамии пылинками; лизнув, Девочка ощущала не одинмонотонный, как при откусе, глубокий и гулкий вкуснутра, который своей силой затмевал тихуюзвенящую речь маленького участка поверхности, кнему прилагавшегося, а тысячную гамму,охватывающую всё вкусовое и запаховоесвоеобразие Леса, но подсвеченную изнутрисобственным ароматом гриба. Лизнув первуюсыроежку, она замерла, как будто сотни пальцеводновременно ударили по клавишам рояля еёвкусовых чувств и как будто за каждым из этихчувств раскрылась картинка предмета, этимчувством олицетворяемого. Она закрыла глаза ипростояла так, пока я медленно подходил к ней.Потом она лизнула сыроежку ещё и ещё – облизавтаким образом почти весь гриб, – и сновавслушивалась в свои ощущения. Вслушивалась – да!– ибо каждый вкусовой сосочек из огромногомножества, навострившегося по поверхности еёязыка и вокруг него, словно маленькое ухо, чуял нетолько вкус вкуса, но и звук вкуса, звон вкуса, зыквкуса, а то даже и его цвет, как если бы он былмалюсеньким глазом. Девочка повела оторваннымвзглядом по лесу, не замечая меня. Каждый грибвзрывался как фейерверк у неё во рту. Закончив, онарезюмировала нутряной вкус грибов:

– У них есть общий какой-то вкус – вкус густогои тягучего зелёного бульона из всего, что есть вЛесу: из холодной и жирной земли в глубине, гдетолько корни её ощущают, из листьев мокрыхопавших, холодных, травы, щекочущей ноги мои, иззастывшей цветною капелью сосновой смолы натёплой от солнца коре, из колючих лап ели, высоковоздетых стволов и плотно сомкнувшихся крон.

– Это и есть грибной сок.– Вот он каков... Но у рыжика и лисички есть

какая-то особая цветовая глубина, в которую оченьприятно, верно, будет погружаться. Ну что же,вперёд! – подняв лукошко, она огляделась вокруг,ибо почувствовала, что другой её руке не хватает

160

чего-то. Этим чем-то оказалась Девочкина палка, иеё рядом с нами не было. Оглянувшись в своюпамять, я вспомнил, что до поляны мы её не донесли,а была она оставлена ещё около дуба.

– Вернёмся за ней?– Вернёмся – не далеко...Мы поднялись вверх по течению реки вплоть

до большого дерева. Я твёрдо помнил место, где онабыла оставлена, но там её, конечно же, не было.

– И её лес украл! Просто какая-то напасть сэтими палками. Но теперь-то мы будем глядеть заним в оба.

– Ну, вперёд?Девочка не захотела заводить себе новую

палку сразу, тогда мы миновали поляну с курганом,распрощавшись с ней взглядами, и вновь началиуглубляться в нетоптанное неведомое.

Берёзы укрупнились, и стало дальше видносквозь них. Мы по-прежнему оглядывались посторонам, и Девочку привлекла ни миг, – поизвестной инерции внимания, – одна уже не нужнаянам красная сыроежка справа. После очереднойизвилины нашей тропы впереди замаячил другойлес. То был сосняк, подобный тому, что мы видели,когда только вошли в Лес, но совсем иного рода.Куда более могучими были деревья в нём, но стоялиони не реже; снизу их чуть сырые на ощупь стволыбыли покрыты цветными пятнами плесеней илишайников, однако ощущавшаяся всюду влажностьнигде не выступала в виде воды. Облако тут,казалось, спустилось и начиналось сразу послевершин, – хотя ничто не указывала на это явно.Углубившись на сотню шагов в этот Лес, мы обаспонтанно остановились и стали оборачиваться,разглядывая его. Воздух был здесь прозрачным исвежим, как вода из родника, а высота деревьевдействительно большой: нам чудилось, что самопространство здесь вытянулось вверх и образовалоразбегающийся лабиринт галерей в высоком и узкомзамке.

– Как приятно снова почувствовать себя средисосен! ....

– Правда. И они подтверждают, что мына правильном пути. Раз мусорная река втекла в бор

161

почти прямо, идя в том же направлении, мы пряможе выйдем и к ручью, который, как и холмы за ним,находится, видимо, вне власти Леса, аследовательно, гарантирует нам выход отсюда.

Немного пройдя, мы увидели странное дерево –сосенку, все ветви которой росли в одну сторону,почти поперёк нашему пути. Её сдавленная хвояобразовывала плотный, чуть колыхавшийся отредкого ветра слой, устремлённый вправо.

Этим ряд необычных деревьев не исчерпался.Пройдя известное число шагов, но не найдя грибов, –Девочка уже часто посматривала в глубь Леса,которая манила её, – мы увидели лежащее слеванаправо поперёк дороги, но не перекрывавшее еёцеликом дерево – не упавшее, нет, – но росшее вгоризонтальном положении: ствол этой сосны,выходя из почвы, сразу изгибался и ложился наземлю; ветви же росли вверх. Подивившись, мыпрошли мимо него. Тогда нам попалось третье, самоеизведное из трёх деревьев.

По правую руку от мусорной реки показаласьширокая поляна, куда более светлая, чем сокрытыйсомкнутой хвоей своих воинов бор. Очертания того,что находилось на ней, стали проступать ещёиздали, ретушированные решёткой стволов, и тутже, породив неизбежное предположение, заставилинас ускорить шаг; Девочка точно побежала бывперёд, так охватила её изведа, не будь предмет,находившийся на поляне, столь грандиозен. Сквозьлес проступали очертания огромного, в четыре, дажев шесть Девочкиных ростов, гриба. Но,приблизившись, мы даже с некоторым облегчениемувидели, что такую форму приняла обыкновеннаясосна – обыкновенная, если не принимать вовнимание то, что её скрутила необыкновенная сила.Ствол её, чрезвычайно раздутый у верха своейобнажённой части вдруг разрастался во множествоужасно сдавленных друг с другом ветвей, загнанныхкакой-то страшной мощью в форму шляпки вполнеблагородного гриба. Этой силой, догадался я, былаволя Леса – дерево не было поломано физически, новсе части его совершили перемещение таким жеобразом, как спускалась к Девочке ветвь того дуба,когда она его звала. Мы некоторое время молча

162

стояли перед этим творением, взявшись за руки.Потом я сказал:

– Это, вернее всего, он старается нарочно, но,может быть, просто произошла какая-то ошибка вЛесе, и он, думая о грибе, взял в качестве материаласосну – и вот что получилось.

Девочка оторвалась от меня, подошла ипотрогала дерево. Его кора была чуть теплее и суше,чем у его соседей. Затем Девочка, и я вместе с ней,обошла дерево-гриб кругом, запечатлевая его всвоей памяти всесторонне.

– Всё-таки жаль, что это не настоящийгриб, хотя я, конечно, понимаю, что мы бы не зналитогда, что с ним делать. Разве что отрезали быбольшой кусок? Даже до шляпки не добраться... –она подняла голову, – ишь, как ловко Лес её скрутил.Всё же есть что-то засасывающе-завлекательное ввиде этого дерева, – ведь это сосна и грибодновременно. Не могу насмотреться на него, хотяуже целиком, до последней детальки, запомнилаего; верно, потому что среди всего нового, котороеты показываешь, мне наиболее изведны вещи, тебесамому неизвестные.

Девочка в раз особенно глубоко наполниласвои глаза деревом, прощаясь, и, вздохнув, молвила:

– Пойдём. Нас ждут ещё настоящие грибы.Мы вернулись на мусорную реку, которая стала

ещё шире за счёт впавших в неё мелких притоков, ипродолжили свой путь. Река всё время изгибалась,отклоняясь всякий раз ненамного, но в сумме,возможно, совершая ощутимый поворот; я, однако,прикидывал более-менее её направление, и у меняполучалось, что в среднем она шла прямо.

На верхушке бугра по правому берегу, словноподжидая нас, примостился грибок. Его увиделДевочка:

– Со стороны Леса было весьма неразумно такставить его, – ехидно улыбнулась она.

До выступавшего на локоть между двух сосенбугорка было шагов десять, и мы свернули смусорной реки за грибом. Это оказался неплохойплотненький моховичок. Пройдя некотороерасстояние дальше по реке в безрезультатномпоиске новых грибов, мы увидели в месте подобном

163

тому, где нашли моховичок, тоже на бугорке, нопоближе к нам, бледно-зелёную поганку с наглымпояском бахромы вокруг отвратной зазубреннойножки. Разозлившись на такое издевательство надидеей поиска грибов, Девочка запустила в поганкукорягу, попала и сбила её; не заботясь о ней более,мы пошли своей дорогой.

Но тут нам преградило путь густое множествопоганок, тела которых походили на широкиетонкостенные воронки, обращённые вверх. Их былочетыреста или пятьсот; начиналось их море слева,целиком пересекало мусорную реку и доставалоузким языком противоположного берега.

– Фу, какие... Столько грибов, да все не те.Такую кучу за раз мы ещё не видели. Давай обойдёмих скорее.

– Вот странно: будь они целиком намусорной реке, я бы подумал, что лес их куда-топереносит, но похоже, будто они переходят её вброд.

Перешагнув вставший боком в реке ствол инайдя пару зелёных сыроежек, которыми заменилидвух их хлипких красных собратьев, мы наткнулисьна весьма изведную мелочь. В ней не было ничегоособенно грандиозного, что бы могло хоть капелькузадеть воображение, но её существование буквальнорезало мне глаза. Девочка перешагнула её, было, ноопустила назад занесённую ногу, заметив.

То была совершенно прямая полоска из шишек,вплотную лежавших поперёк линии нашего пути (ноне фарватера реки): – Как я позднее сосчитал попамяти, число их было равно девяти; рядом женикаких других шишек не было. Они лежалиневзначай, как если бы их сложили, играя.

– Странно... – сказала моя спутница и готовабыла уже эту мелочь миновать, так же, как мыминовали всё остальное, но я удержал её, ибо имел,что сказать. Однако начал я издалека.

– Есть мелочи, которые не имеютникакого значения сами по себе, – мы перешагнёмэтот рядок шишек и пойдём дальше, как ни в чём нибывало, – но эти мелочи, вместе со своей ситуацией,для внимательного ума значат больше, чем даженекоторые крупные события. Это суть символы,

164

которыми выдаёт себя приближающееся будущее,причём выдаёт себя с головой, и становится чем-тобольшим, чем просто явление, ибо присутствуетсразу в двух временах и позволяет собойрасполагать.

Девочка вся заизведовалась от моей речи,зашевелила конечностями и забросала шишкисериями молниеносных любопытствующих взглядов,которые затем взбегали на меня, ибо она особеннолюбила всё предчувствуемое, предстоящее ипредвкушаемое, всё, постепенно выползающее намна встречу из мглы неведомого, всё, чего ещё небыло, но чему предстоит быть.

– Эта полоска, во-первых, прямолинейна;во-вторых, она преграждает нам путь; отсюда язаключаю, что лес и теперь, после моря, не толькоединое существо, но так же существо разумное, ичто он состоит в каких-то отношениях с нами, или,яснее выражаясь, что-то хочет от нас. Значит,неизбежно будут и какие-то действия с его стороныпо отношению к нам, – я тронулся вперёд, продолжаяговорить , и Девочка последовала за мной, так и некоснувшись шишечной полоски, которая, непредставляя собой ничего особенного, была значималишь как щель, сквозь которую мы подглядели затем, что приготовлено нам впереди.

– О разумности я рассуждаю следующимобразом: для живой случайной природы нет ничегоневероятнее чего-то систематически простого, вродесовершенно прямой линии или идеального круга,тогда как для разума это есть первое, что приходитему в голову. Но, предполагая разум, способностьуправлять каждой шишечкой и, следовательно,ощущать её, а, кроме того, имея в виду, чтопреграждение нам пути строго поперечной полоскойв качестве случайности невероятно, необходимозаключить, что мы замечены Лесом, и полосаотносится именно к нам. Итак, Лес, видимо, пыталсяс её помощью как-то на нас повлиять (возможно,преградить дорогу вперёд – куда же она тогдаведёт?)

– Да, на этой полоске прямо написано, что онасделана для нас. Но чего именно хочет от нас лес?

165

– Прогнать? Поймать? Исследовать?Покрасоваться перед нами? И то, и другое? Внушитьнам какую-нибудь мысль? Накормить нас до отвалагрибами? Превратить нас в деревья? Да разве я могуэто знать? Лес что-то хочет от нас – это факт. Но нетпределов возможному разнообразию его желаний.Желаемой может быть любая вещь, любое событие,поступок, действие, любое ощущение; может бытьжелаемым нечто неведомое нам или даженевозможное. Мир реальности один, и как быотлично от нас Лес её ни ощущал, здесь мы можемиметь с ним какое-то сходство. Миров желаний жебесконечно много. Никак невозможно узнать, что мысами представляем для Леса, каков его бесконечно,наверное, отличный, от нашего разум и чего он,собственно, может захотеть.

– Ты умеешь хитро думать. – Ну так. Кому, как не мне? Ещё я

собирался сказать о том, что каждая веточка можетчто-то означать для нас теперь, ибо разум Лесадостиг уровня абстрактного мышления и способенныне на символы, а тонкость его владения собойтакова, что любой листок находится в сфере еговнимания и подчинён его воле; каждый наш шагзаметен ему. Полоска на нашем пути доказывает, чтоон точно знал, куда мы пойдём дальше, и,следовательно, способен на предсказание нашихдействий – в известных пределах – а, возможно, и начто-то большее. Нам же следует быть гораздовнимательнее теперь, ибо игра вступает в новуюфазу.

Всё сказанное мной было очевиднымследствием увиденного, но я не вполне отдавал себеотчёт в произносимых выводах, и лишь только потом,восстановив их в памяти, поразился их глубиной, асейчас Девочка прервала меня вопросом:

– Раз Лес разумен, значит, он стоит на однойдоске с нами?

– О, нет, иначе бы я знал об этом, датогда бы и он не мог быть таким, каков он есть;таких, как мы, мало, хотя они, быть может, и не всеизвестны мне.

– А что в нём не так как в нас? – начала былоДевочка длинный разговор, сама предчувствуя часть

166

ответа, но ожидая услышать что-нибудь новое, нотут я увидел хорошенький белый гриб на кочкесправа от нас, не гигантский и даже не большой, нотакой, каким ему следовало быть, с раздувшейсякнизу ножкой и толстой, как дождевое облако,шляпкой:

– Вот! Гляди-ка – Белый.Девочка метнула взгляд в указанном мной

направлении, и глаза её вспыхнули, увидев для себяпищу. Она подошла и, не срывая, пощупала на корнюгриб.

– Какой. Он – твёрдый.Я, тоже подойдя, загляделся Девочкой и

грибом, которым она была увлечена. Она приселанаконец на корточки около него и, забавноперебирая ногами, стала, покачиваясь, его огибать,весело кивая сама себе головой. Её рука обволоклашляпку и, сбежав вниз по ножке, стала раскапыватьвокруг неё землю.

– Рви его!– Сейчас, сейчас, – она помогла себе второй

рукой и добралась до белёсой подземной паутиныгрибницы, вспитавшей своими соками этот дивныйплод. Потом она ткнула сложенными ладошкамивниз и вынула гриб целиком, вместе с белым вчёрных пятнах земли основанием.

– Вот бы все грибы были такими.Когда Девочка стала класть белый к себе в

корзинку, отдав мне для освобождения места одинподберёзовик (ей было приятно иметь хороший грибрядом с собой), то увидела правее, на таком жепримерно расстоянии от нас, как от нас же домусорной реки, новый гриб, по виду тоже белый, ичуть побольше. Мы устремились к нему.

– Вот как Лес нас потчует!Но не успели мы подбежать, не соблазнясь

даже мелькнувшей зелёной сыроежкой, как третийгриб, с виду тоже белый, открылся нам впереди.

– Чудеса. Раздобрел Лес, что ли?– Или это такая продолговатая грибница?Существование следующего гриба торопило

Девочку – ведь он может исчезнуть – и она уже нестала сюсюкаться с новой находкой, а быстрообломила и, понюхав, положила её поверх других

167

грибов в лукошко, и ходко отправилась навстречутретьему белому. Гриб и не думал уходить; однакокогда за третьим в глубине Леса, всё на таком жерасстоянии, показался четвёртый гриб, намоткрылась система:

– Вот замечательно: грибы-то тут в ряд растут,и сейчас мы их все соберём. Скорее вперёд, –Девочкой снова овладела грибная изведа, иостановить её было нельзя. Я же, не отставая ни нашаг, следил за моей спутницей.

Сорвав третий белый и подойдя к четвёртому,мы уже специально посмотрели на отстоявшуюшагов на двадцать следующую потенциальную точкугрибного ряда. То, что мы там увидели, удивило ипривлекло нас пуще, чем самый тучный гриб.Второпях сорвав свой белый, и приблизившись, мыстали разглядывать это. Оно напоминало ужевиденную нами полоску из шишек; собственно, этобыла тоже полоска, но из грибов. Наискосокаккуратной выпуклой кочки по прямой линии ивплотную друг к другу выстроились шесть красныхсыроежек и за ними одна зелёная. Девочка хотелабыло сорвать зелёную сыроежку, но воздержалась,не желая портить целости картинки.

– Верно, Лес что-то хочет от нас. Или, можетбыть, у него теперь мания ставить всё подряд:шишки, белые, сыроежки?

Однако тут один поворот Девочкиной головырешил этот вопрос в сторону первого вариантаответа. Оглянувшись, моя спутница увидала в центремшистой кочки, как раз по направлению линии изсыроежек (если смотреть от красных к зелёной),маленький округлый гриб.

– Гляди-ка, – она провела рукой вдольсыроежек и указала затем на грибок. Я сразу охватилситуацию взглядом.

– Лес стрелкой указывает нам намаленький белый?!

– Ну, да, получается, – мы подошли к грибочку,– Что же, он, значит, хочет, чтобы мы нашлипобольше грибов?! Так и замечательно, раз у неготакая цель! – Девочка опустилась на колени,наклоняясь к грибку – волосы её опали и на миг

168

сокрыли своим занавесом лицо, – и осторожнооблупила руками мех мха вокруг маленького белого.

– Да, действительно, Лес указал нам набелый, который бы мы и не заметили, если быстрелка не привлекла нашего внимания, а странно –раньше он прятал от нас грибы. Что-то видать,изменилось в Лесе. Ну что же, воспользуемся егомилостью... Приятно, конечно, находить грибысамим, но срывать уже найденные грибы ещёприятнее.

– Может быть, он прятал грибы для того, чтобыподарить их всех нам сразу букетом?

Девочка отковырнула и подняла маленькийбелый; вспомнив о лизании, она тоже поднесла егоко рту, и сразу редкий, сложный вкус открылся ей;половинка шляпки заблестела от её слюны. НоДевочка не могла целиком сосредоточиться на нём:её звали несорванные грибы, возможно, где-то рядомтаившиеся, и она, сглотнув, отправила беленького вкорзинку, пообещав себе лизнуть его вторично, нопотом. Я же углядел на возвышенном месте впередиещё одну стрелку в Лесу.

Мы подошли к ней: она была такая же, какпредыдущая, но указывала в несколько другомнаправлении,– в котором, однако, не было видноничего: лишь сосны, кусты, трава, но не грибы.Девочка мягко взмахнула рукой вперёд, зовя меня засобой, и, оглядываясь, пошла. На каждом изДевочкиных носков выступили по четыревертикальные зелёные нитки: спереди, сзади и побокам. Это, верно, что-то означало в отношенияхДевочки с Лесом. Упругая ветка зацепила ивытащила из её лукошка подберёзовик; Девочкадаже не заметила этого, и я подобрал его сам.

– Я чувствую запах грибов, идущий издалека:он манит меня. Это покидают споры свои трубчатыеноры.

Я принюхался: действительно, может быть,какой-то сыростью веяло на нас спереди, но уверен яне был. Пройдя вглубь деревьев примерно понаправлению стрелки, мы увидели новый гриб:хороший моховик стоял в середине кочки так, чтопропустить его было нельзя, – Лес старался.

169

– Ага, – поняла Девочка, – Лес не успелподвести гриб так, чтобы он стоял на одной линии состальными грибами в пределах замечаемости, ноуспел сконструировать стрелку, нам на негоуказывающую. Выходит, Лес не менее разумен, чеммы.

– Если не более...Не было ничего удивительного в том, что как

раз с того места, где рос моховик, сквозь просвет вкустах виднелась новая стрелка из сыроежек.Обломив новонайденный гриб, мы устремились поней.

– Скорей, скорей, – зачем-то подзывала меняДевочка. Стрелка вела нас между высокими соснамисреди редких кустов, не принося ничего. Одна ногаДевочки спешила обогнать другую, ветки кустовхлестали нас: теперь, когда лес сам показывал намгрибы, мы шли очень быстро, торопясь от однойнаходки к другой. Девочкины черты заострились: инос, и локти, и носки ботинок, – зная непостоянствоЛеса, она спешила как можно больше взять.Предвкушение нового гриба стало, было, сменятьсянекоторым в нём сомнением, когда мы вдруг увиделиещё одну стрелку. Удивителен был не сам её факт, –ибо долго следуя одной стрелке было легко сбитьсяс пути, и мы и так уже немного отклонились отнашего курса, – удивительным в этой второй стрелкебыло то, что указывала она несколько в иную, чемраньше, сторону, как будто Лес сомневался. Не всилах объяснить это обстоятельство, мы простопошли, куда предлагалось, и были вознагражденынебольшим белым грибом: на толстой, почтишарообразной ножке сидела тонкая, похожая наперевёрнутое блюдце, шляпка. Оглянувшись вокруг,мы опять увидели стрелку.

– Скорее, скорее вперёд, – огромными шагамипоскакала Девочка к ней, оставив меня заниматьсягрибом; прищурившись, она бросила взглядполководца по направлению стрелки и испустилабоевой клич, но впереди не увидела ничего, и, недожидаясь меня, устремилась дальше. Бесплодныекусты черники скакали у сосновых стволов. Сухаяберёза тщетно тянула руки к серому небу. Мы

170

перескочили поваленный ствол. Наконец, – ещё однастрелка, опять направленная немного вбок.

– А вот и новая стрелка, и, значит, скоробудет гриб! Скорее пойдём и найдём его. Ещёдесяток шагов – и будет грибок. Вот и он!

Прерываясь, с паузами, Девочка говорилапочти бессвязно, но страстно и воодушевлённо.Очередную находку, убедившись, что это тожебелый, она вообще не удостоила вниманием, какбудто потенциальные грибы её волновали большереальных. Она уже пропустила, но я указал еймаленький зародышевый белый на полпути кследующей стрелке – видимо, оторванный братиктолько что взятого нами гриба.

Затем было опять две стрелки. Послеследующего гриба их было уже три; расстояниямежду ними увеличивались...

С места обитания последнего белого не быловидно стрелок, но зато можно было заметить сразудва новых гриба, разнесённых в стороны под угломпримерно равным прямому, и довольно далекоотстоявших от нас. Девочка вместе со мнойнаправилась к правому из них и, укладывая его вмою корзинку, углядела ещё один, новый, оченьэффектно выступавший из-за корня впереди нас. Онбыл куда симпатичнее левого гриба, и Девочкаскомандовав мне забрать последний, сама двинуласьвперёд. Я срезал путь к грибу напрямик сквозьгустые сосны с подлеском, и немного потолкавшись,нашёл его. Услышав тем временем из-за деревьеввскрик Девочки, обнаружившей впереди очередной,и, как она выразилась, “особенный” гриб, сам узрел вшагах десяти от себя, в противоположномнаправлении от Девочки, новый гриб. Я решилобрадовать мою спутницу и подобрать его; крометого, трудно отказаться от гриба, когда его видишьпрямо рядом с собой. Но когда за вторым грибом яувидел третий, то пересилил себя, ибо наблюдать заДевочкой в такой момент мне было куда изведнее, иповернул назад, но потом кинулся снова к грибу, неглядя по сторонам, чтобы – упаси небо – не заметитьещё, схватил его и бросился напролом через чащу,туда где затих крик Девочки. Это было невероятнотрудно: кусты мешали, кивая головами, какие-то ещё

171

грибы пытались меня отвлечь, но моё желание(очевидно, спасительное), видеть Девочку оказалосьсильнее. Найти её было сложно, ибо она сама успеланапасть на цепочку из грибов, и ушла по нейдовольно далеко, наполняя грибами загнутый подолплатья: выплыв на свет, коричневая родинка набедре подозрительно поглядывала по сторонам. Мнепришлось кричать три раза “Ау!” – прежде чем еёплатье забелело среди стволов. Я показал ей своинаходки, но она не заизведовалась ими, а увлекламеня по своей цепочке грибов, которая содержала всебе, как оказалась, ещё только три звена. Потомпоявилась стрелка, но какая-то неуклюжая, словносоставленная наспех, всего из трёх неправильныхсыроежек. Мы пошли по её указке, однако довольнодолго не могли ничего найти. Затем начался болеесветлый лес, и в нём мы увидали новую стрелку, заней – ещё одну.

Я заметил сквозь деревья: вдалекепроплывали, мерцая светлыми пятнами с облакамизелени кустов, поляны, – нам никогда не предстоялопосетить их: грибы – наша цель – вели нас мимо;Девочка полян даже не замечала.

Мы наткнулись на очередной белый. Мояспутница нехотя его подобрала и поскорее сунула вмою корзинку.

– Что-то эти белые мне совсем надоели. – Хоть ты их и не изучила по–

настоящему?– Но, зато, сколько мы их нашли! Изучить мне и

одного хватит, и я всегда успею. Но наковырялась ихя уже достаточно.

Девочка показала мне свои испачканные вземле пальцы и тут же стала их очищать. Лукошкоеё, покачиваясь на сгибе локтя, чесало руку горкойнаваленных грибов.

– Хочется чего-нибудь по-разнообразнее. – Посмотрим, что предложит нам Лес, –

указал я на очередную стрелку. Но она привелатолько к новому белому.

Зато в следующий раз Лес подарил нам“серый” – это был полный гриб новонайденной намипороды; юбочка бахромы свисала посредине егоноги. Перед тем, как сорвать, Девочка весело

172

затанцевала вокруг него, а потом ласково лизнула,как она сказала, “в лоб”, отправляя находку в моюкорзинку. Затем мы наткнулись на пару сросшихсябелых, приблизительно рядом с ними рос перечныйгриб.

– Теперь я снова могу обрадовать тебяновизною, – указывая на него, сказал я: – мы ещё невидали его. Это – перечный гриб, у него острый вкус;по кусочку его добавляют к блюдам из других грибовдля расцветки, так сказать.

Это был маленький гриб вроде козлёнка;желтовато-серая его шляпка казалась присыпаннойчёрными точками, будто действительно перцем. Онрос один. Его появление не было связано с системойстрелок Леса. Мы увидели следующую ипоследовали в её направлении.

Сосновый лес разредился ещё больше. Междудеревьями почти ничего не росло; как огромныйшатёр, раскинулась над нами его кровля; местностьполого спускалась. Под одним из торчавших корнейвыступил серый песок, похожий по цвету на облакосверху, съевшее все краски вокруг; песчаные плешимелькали и в других местах. Подарив один белыйгриб, сыроежковые стрелки довольно долго вели наспо лесу безрезультатно. Девочка выковыривала изних зелёные сыроежки.

Пошла длинная цепочка из маслят; Чтобы непотеряться, маленькие головки этих грибоввылуплялись из земли довольно часто.

– Как солнышко на небе, – сказала Девочка,увидев первый маслёнок посередине чистойпрогалины.

Потом спуск прекратился, и мы увидели массувысоких кустов и лиственных деревьев, внутреннейопушкой тянувшихся среди бора и обозначавшихсобой заполненную водой канаву, которая местамиоказывалась на виду, отделяя нас от основной массызелени. Снова возникшие стрелки, сменив цепочкумаслят, вели нас прямо к этой канаве.

– Начинаются смешанные леса, – второпяхпояснил я. Девочкино “Скорей!”, впрочем, уже болееумеренное, сбивало с длинных мыслей и не давалососредоточиться ни на одном предмете, кроме неёсамой. Девочка необыкновенно преобразилась в этой

173

гонке за грибами: она не шла и не бежала, а скакала,пританцовывая, по-разному делая каждый шаг,каждый прыжок, скользила, извивая в воздухе руки,взмахивала ими, прихлопывала пальцами, тянуласьголовой вперёд.

Приблизившись к канаве, мы обнаружили, чтоона слишком широка для нас. Прокладывая нам путь,Лес не вполне представлял себе наши свойства.Последняя стрелка, указывавшая вперёд, была прямона берегу; противоположный берег был весь сокрытв листве постепенно набиравших силу кустов идеревьев, и никаких грибов на нём различить неудавалось.

Тогда я воткнул сук на нашей стороне ипредложил искать мост через канаву, чтобы,преодолев её, вернуться по той стороне до отметиныи продолжить свой путь. Мы устремились влево, ноидти пришлось недолго.

Одна крупная сосна оказалась на самом краюполяны, и вода, протекая прямо под ней, размывалаеё корни. В какой-то момент дерево упало, создавестественный переход; по нему мы и попали напротивоположную сторону. Сходу одолев нашсвоеобразный мост, Девочка перескочила на пень ипробежала несколько шагов вперёд. Пританцовываядва раза на каждой ноге попеременно, она ожидаламоего прихода.

В одном месте был высокий костёр травы; новыше той травы тянулась, вся в морщинках от когда-то прилипших к ней стебельков, голова полюбившегосвет подберёзовика; пахучая его ножка была сухая идлинная-длинная; с удовольствием подобрав его, мыпривычно оглянулись, но не заметили ни новыхгрибов, ни стрелок. Потом мы подошли к нашейотметине, и разглядели там, на старом берегу, по-прежнему указывавшую вглубь Леса зелёнуюстрелку. Рядом с нами, сокрытая в траве, росла ещёодна. Девочка, ожидая, что она приведёт нас кочередному белому, не очень спешила и не выразилаособого восторга по поводу попавшейся, наконецшляпки.

– Но это не белый, – заметил я.– А кто же? – удивлённо и недоверчиво

отозвалась моя спутница.

174

– Подосиновик.– Подосиновики – красные! – повторила она мои

хорошо запомненные слова. – Но есть среди них вот такой, более

тёмный подвид.Приглядевшись, Девочка увидела, что сквозь

темноту шляпка отливает багровым:– Да, вообще-то это – не белый. – Есть точный способ отличать

подосиновики, – я, чуть ли не первый раз за всюпрогулку, сам сорвал гриб нового рода; затемнадломил край шляпки. Девочка тоже протянуларуки к грибу и заиграла отломленным мноюкусочком; от внимательности набухличувствительные подушечки её пальцев. Слом былбелый: – Погоди, сейчас он начнет фиолетоветь. Этои есть отличительный признак.

Пальцы Девочки, взявшись теперь за ножкугриба, мелко подрагивали: он был ей оченьлюбопытен. Постепенно по кончикам бугорков,испещрявших излом мяса гриба, стала выступатьсинь. Борода потемнела. Обнажённые местаподёрнулись фиолетовым.

– Так оно и есть. Далее мы увидели ещё один гриб такого рода,

только маленький. По одной руке Девочки к другойпробежала волна, перешедшая в хватательноедвижение. Она цапнула гриб, на миг задрожалиструны жил на запястье, возникнув из небытия,прочертили линии по коже и снова исчезли.

Если у белого нога превосходила голову вразмерах, то тут преобладание первого над вторымбыло просто гигантским.

Большой красный подосиновик, стоявший втраве горой, мы заметили, только когда оказалисьнад ним. Девочка чуть было не поддала его ногой, неузнав в нём гриба, но, сорвав его, пришла в восторг.

Отставляя на всю длину руки, она глядела нанего, потом прижимала ненадолго к груди, чтобызатем снова посмотреть на него издали; нюхала иприникала к нему лицом; гладила пальцами.

– Какой, какой гриб! Как приятно помять егомясистое тепло!

175

– Но после жарки он окажется самымжёстким из наших грибов.

– Красный гриб хорош, – он крупн, аппетитн итёпл.

Девочкин способ образования краткихприлагательных был необычен, но не взволновалменя, – ведь речь каждого из нас отличается своимиособенностями; язык растёт, живя в нас, путёмвсяких нововведений; искажение слов подчёркиваетособенность мыслей.

– Красный цвет подосиновика –маскировочный, – он такой же, как цвет листьевосины осенью. Вот, кстати, его осина, – указал я насоседнее деревце.

Изведа к дальнейшему снова овладелаДевочкой; от её быстрой, вновь ставшейподскакивающей походки волосы покачивалисьтолчками, пульсируя вокруг головы, но с краснымгрибом она не желала расставаться и несла его вруках; вся губка была покрыта полосками от еёпальцев; выступила слизь.

Следующая пара стрелок привела нас к новомуподосиновику, потом ещё к одному. Лес хорошопридумал, предложив их нам, – это сразу оживилоДевочку и меня. Девочка щупала каждый из них; уодного оторвала шляпку и, разломив её пополам,наблюдала, как выступает росинками слизь итемнеет мясо.

Смешанный лес, развиваясь постепенно послеканавы через стадии травы, кустарников, поросли,кустов, деревьец и молодняка, достиг наконец своейполной силы. Буйство зелени ушло наверх, освободивпространство внизу. Наш лес был лиственнымцеликом; вокруг нас поровну мешались берёзы,зеленоватые осины и липы; на земле попадалисьрождённые неведомым источником листья дуба. Ненаходя момента описать Девочке лиственный лес, яполагался на её механическую память, чтобы потомнаверстать упущенное.

После пары подосиновиков мы увиделираздваивавшуюся сыроежковую стрелку. В обоихнаправлениях не было видно ничего грибного.

176

– Придётся выбирать... Или, может, ты полевой стрелке пойдёшь, а я – по правой? Потомвстретимся...

– Нет. Я хочу с тобой. – Серьёзно? Тогда опять по правой

пойдём, – Девочка обычно всегда выбирала «право».Последовавший вскоре подосиновик обрадовал еёуже не очень сильно. Она призналась мне:

– Я хочу чего-то ещё более разнообразного.Девочкины глаза беспокойно шныряли между

берёз и осин; быстро присев, она схватила с земли ишвырнула палку, – та завращалась, стукнулась о чей-то чёрный ствол и упала.

Лес предложил ей подряд подберезовик,поддубовик, – я объяснил, что это такое, – паруподосиновиков (один тёмный, а другой совсемкрошечный), белый, несколько разнообразныхмоховиков, – всё это не удовлетворяло её; найдяпоследний гриб, она только ударила ногой дерево.

Лиственный лес постепенно преобразился,перейдя из одного своего состояния в другое: –между ними не было чётких границ, – простопостепенно менялась концентрация разныхдеревьев. Осины исчезли, редкие, тощие, совсем нехарактерного для себя вида дубки сменили их.Стрелки вели нас, всё время сворачивая, и ни к чемуне приводя; возможно даже, петляли. Раз мнепоказалось, что я уже видел одно полуобломленноераздвоившееся дерево. Придерживая нас, Лес явноготовился к чему-то. Предчувствие нас не обмануло:спустя сколько-то шагов и стрелок мы наткнулись нанечто, в моём понимании вовсе даже грибом неявлявшееся. Девочку оно поразило так, что изведа еёне смогла заставить приблизиться к нему сразу, исначала моя спутница, крадучись и косясь, обошлашедевр лесного воображения по кругу.

Раньше это, наверное, был подберёзовик; оттворческой натуги земля вспухла под нимпьедесталом. Вся его шляпка покрылась словносостоящей из слипшихся шариков бахромой, котораясвисала вниз редкими тонкими прядями, как будтогриб распёрло изнутри силой размножающегосяматериала; по краям отверстий, из которых вылезли

177

шарики, выступила зелёная слизь. Подойдя, наконец,к грибу и качнув пальцем бахрому, Девочка сказала:

– Нет.“Мы не возьмём его”, – имела в виду она.

Мгновенный восторг перед новизной сменился затемчувством отторжения, ибо внешний вид гриба былотвратен. Я согласился с ней.

Стрелка впереди тоже была хороша: непрямая, а изогнутая буквой «Г». Лес стал водить нас,как мне казалось, малыми кругами, переиначивая всебе что-то. Потом он предложил нам волосатыйгриб.

Это был грузный болотно-зеленоватыймоховик; вокруг него шарообразным ореолом стоялиисходившие из шляпки тончайшие светло-зелёныеусики, чуть согнутые силой тяжести. Они былиноворожденны и чисты, лишь в одном месте,нарушая симметрию, висела оболочка лопнувшейпочки.

В отличие от предыдущего, этому грибуДевочка была рада. От восторга она подпрыгнуларядом с ним на носках и слегка хлопнула однойногой о другую; всплеснула руками.

– Как волосяное дерево, – воскликнула она, –Будь он другого цвета, было бы совсем хорошо.

Девочка, при всём прочем, не ладила сзелёным цветом; всё зелёное, пусть дажезамечательное и изведное, как полуденный лес,было для неё чужим. Равно она не признавала своимкрасный цвет. Белый, жёлтый, синий-голубой, – вотгде была её родина.

Осторожно коснувшись сначала, моя спутницаповорошила усики гриба, пропуская их меж пальцев;выдрала плод из земли, помахала им вверх вниз, изелёный колпак над грибом изведливо закачалася;повертела им, и нити завились спирально;пощекотала себе ими лицо и пошла к следующейстрелке, держа чудо-моховик, прозванныйволосатик, в руке. По Девочкиному платью отстремительного движения пробегали волны складок,подчёркивая то овальный абрис ноги, то пунктирпозвоночника, то зачаточные крылья лопаток.

Хотя за последним указателем Леса не былоничего, Девочка уверенно шла, навострив лицо

178

вперёд и быстро находя дорогу. Она началаповорачивать в сторону без какого-либо видимогонамёка Леса. Замедлив ход, она сказала вдруг:

– Прошли, – и повернула под углом назад; туттолько я заметил, что она внимательно и частопринюхивается. Снова повернувшись, она описалабольшое кольцо; я тоже почувствовал какой-томалоуловимый для меня, но приятный ипритягательный запах. Попетляв немножко, мывышли к эпицентру благоухания. Им оказалсямаленький грибок, похожий на ссохшийся дождевик.Девочка указала на него, прицеливаясь пальцем.Запах был столь сильным, что она не сталанаклоняться к нему ( “Чтобы не засорить нос” ), апопросила меня его сорвать. Я так и сделал и хотел,было, уже сунуть его в корзинку, но Девочка неразрешила этого, велев только разломить его: взрывзапаха, и серое, пузырчатое тело предстало преднами.

Рядом нас поджидала уже новая стрелка.Пахнущих грибов не последовало, да их и не моглобыть: запах одного забивал остальные; может быть,впрочем, Лес понял, что по запаху мы слишком долгоищем грибы.

Пройдя немного, мы увидели некое жёлтоепятно; к нему, наверное, и вёл нас Лес. Материаломсвоим оно сделало грибницу лисичек; но теперь этобыл один гриб. Большущая, в обхват Девочкиных рук,бугристая, с ямочками, плоскость опиралась наземлю множеством ножек.

– Многоногий гриб, – поняла Девочка, схвативмысль пальцами в воздухе. Оторвав кусочек, онализнула его, и пришла к выводу, что по вкусу это таже лисичка. Мы постепенно выдрали его из земли, –он оказался весьма упругим и прочным, – и, сложивпополам, закинули в мою корзинку: – Идём скорее,что же ещё подарит нам Лес? – Лес не давалугаснуть Девочкиному возбуждению, вносяразнообразие в свои подарки. Моя спутница мчаласьвперёд, взмахивая и размахивая руками.

Я заметил, что путь от одной стрелки к другойчист от листьев, отцветших в свою весну ландышей,которые озёрами обступали деревья кругом, отпобегов берёз, от наваленных веток, от засохших в

179

неудачной попытке вырасти кустов, от обрывковкоры и прочей мелочи, которая раньше шуршала унас под ногами; кроме того, он был монотонен поцвету и даже корни не бороздили его. Лес расчищалнам дорогу, чтобы нам легче было идти, чтобы небыло у нас побуждения с неё ненароком свернуть;меня не сразу осенило, что чистая полоса этапредставляет собой просто тропинку – невозможнуюраньше, когда она могла спутаться с притокоммусорной реки. Я тут же сообщил о своём открытииДевочке. Теперь мы могли идти вперёд, неразыскивая больше глазами стрелок; и, что изведно,они вскоре исчезли.

Тропинка, подобно пути из стрелок, вилялатуда-сюда, как хвост бегущего зверя; доходя доочередного гриба, она резко сворачивала, как будтоотражаясь от него, и затем дугою бежала куда-тодальше. Мне, однако, казалось, что мы не топчемсяна месте и не идём по кругу, кроме тех моментов,когда Лес задерживал нас, готовя свои дары, адвижемся в среднем вдоль некой прямой, которая –так мне почему-то мерещилось, – приведёт нас, вконце концов, – к роднику.

Потом мы нашли гриб-палец; он одинокоторчал, наклонившись под некоторым углом;структура его была целиком пористой – это было, какбудто Лес взял серый гриб и свернул все еговнешние поверхности, кроме губки, вовнутрь, азатем вытянул получившееся месиво палочкой.

Следующими грибами были три длинных итонких, пустых внутри конусика на ножках.

Если названия предыдущих грибов возникалисразу, то здесь нам пришлось задуматься. И Девочка,засуетившись и заметавшись в поисках подходящегослова, действительно поняла, что акт наименованияесть изведнейшее завершение процессаобнаружения нового; именно в этот момент новизнасъедается, превращаясь из чужого в своё и пополняясобой душу. Как приятно неведомое в первый миг,когда оно только вспыхивает перед глазами, опаляяих неприкрытою новизной, но как зато хорошо затем,ощупав его целиком, принять его в себя со словами:– “Это моё!”

180

“Конусиками” новые грибочки Девочкеназывать не хотелось. “Колокольчиками” – тоже: ибоони все-таки не походили на любимый ею цветок.

– Трубочки, – предложил я.– Гм, – сказала Девочка, вся напрягаясь от

сосредоточения мысли, – кожа на её лбу натянуласьи собралась над глазами складками– бровями, – инаконец, выдала:

– Фунтики!Действительно, грибы чем-то походили на

свёртки, в которые можно что-то насыпать. – Фунтики, – повторил я.– О, сколько разнообразных грибов, – была

довольна Девочка, – так бы дальше и дальше. – Так оно и было, разве нет? Так же от

одной замечательности к другой веду тебя я, каксейчас ведёт нас Лес. И не грибы, но горы и страны,дома и машины, существа и книги предстанут передтобой. Каждое утро ты будешь предвкушать, чтождёт тебя нового, и каждый вечер будешьобнаруживать, что получила больше, чем ожидала,столько – что с трудом можешь унести. Колипознание надоест тебе, ты отдохнёшь в Райском саду– не спрашивай меня пока, что это, – и сновапустишься на поиски приключений, на промыселнового, неведомого и необъятного. Те же чувствапереживаю и я. Но мой вкус вырос за это время инаучился видеть извед там, где я раньше его незамечал. Поэтому мне не скучно гулять с тобой.

– Ну что ж. Пусть ждут меня неведомые горы. За фунтиками последовали “карусельки”.Затем, в нескольких экземплярах –

“лепестовики”: Невдалеке от тропинки как быслучайно мелькнул “гриб-крестовик”:

Я ненароком выделил его в траве взглядом, имы тот час подцепили этот странный гриб,произошедший похоже, от белого, и без трудапридумали ему название.

Развлекая себя, Девочка подняла с землипалку-рогатку и начала подбрасывать её в воздухе,закручивая её по-всякому и ловя за разные концы.Раз палка стала падать у неё за спиной, и мояспутница чуть сама не опрокинулась, хватая её, новсё же не дотянулась, и, присев, наклонилась за ней.

181

Рогатка регулярно падала на землю, ибо мояспутница не особенно следила за ней, развлекаясьею только для занятия рук.

Чёрные стволы зачастили среди белых изелёных: появились клёны, но Девочка в тот моментещё не могла оценить их красоты.

Следующую свою находку мы назвали “гриб-спираль”.

Присмотревшись, мы обнаружили, что этопросто гриб-палец, свившийся таким образом.

Хаос разнообразного потока деревьев вокругнас вдруг прервался: тропинка исчезла, а вместо неёдалеко уходил совершенно прямой коридор изстволов; в его конце неясно белело какое-топятнышко. Мы устремились к нему. Девочка вся ушлав глаза. Лучики складок подчеркнули их особеннопристальный прищур. Ресницы – эти зубы глаз –моргали – как будто лязгали в предвкушениидобычи.

Пройдя какую-то часть прямого пути, мызаметили, что (не стоит удивляться) в концекоридора растёт большой гриб: пока мы шли, отизведа зоркость наших глаз возросла достаточно,чтобы различить его. Однако он никак не хотел к намприближаться.

– Какой, а? – Хорош.Мы поняли, что гриб ещё далеко, и что он

очень велик.– По колено? – Выше.– Вот так, – Девочка провела рукой по середине

бедра. – Похоже...– Что мы будем делать с таким? – Отрежем часть.Наконец мы добрались до него. Шляпка

обвисла под собственной тяжестью. Огромная ножкаразбухла от напряжения. Я потрогал гриб, – не трухали одна? Но он был твёрд. Тогда я постаралсякачнуть его, но он оказался слишком жёсток: он былбуквально каменный. Поняв, что прочность былиследствием размеров, я указал на это Девочке – онане смогла отколупнуть себе даже кусочка. Тем не

182

менее, это был живой организм; половина длины егоноги была под землёй; неизвестно было, создал лиЛес его только что, как, очевидно, создавал онпредыдущие грибы, или выкопал где-то в своихглубинах.

– Значит, в лесу бывают огромные грибы? – стрепетным изведом воспросила Девочка.

– Конечно, да. То что гриб твёрд, Лесловко придумал: он полагал, что, найди мы такойгриб съедобным, то уже не захотели бы их ещё. Ногигантские грибы не обязательно каменные, какэтот.

– Но вот стрелка. Не исправит ли он все-такисвою ошибку, – Девочка полагала “ каменный” гриб –так мы его и назвали – таким же проколом, какойвышел у Леса с канавой.

Лес снова начал указывать нам путьстрелками, а не тропинкой – это было не важно, новсё же вне возможности объяснения.

– Где же следующий подарок? Что, ещё однастрелка? Ну же, ну! ... Гляди! Гриб с двойнойшляпкой! – одна над другой.

Но я видел и сам. Новую находку прозвали двойкой: Лес то ли

посадил один подосиновик на другой, то ли насадилдве шляпки на одну общую ножку.

Следующее нечто было вовсе негрибообразным; Девочка бы пропустила его, принявза растение, не отдавай этот плод особым запахомгрибов; на самом же деле она его сразу обнаружилаи танцевально зашагала к нему.

– Шершавый, – пощупала она гриб. – Похоже, он из рода лишайников.Сначала лизнув, потом куснув, Девочка

решила, что этот гриб тоже достоин моей корзины.Она обломила несколько жёлтых, решётчатыхвееров, его составлявших, и по-одному положила комне.

– Он так похож на растение. Как мы егоназовём?

– Грибо-лист?– Угадал! Точно так я хотела сама в себе.Девочка двигалась вперёд, наклонившись,

большими упругими шагами, покачивая руками,

183

согнутыми в локтях (длинные вертикальные складкипростреливали по ткани на её спине) – и трепеталпохожий на взбрызг от упавшего в воду камняхохолок на её макушке.

Тем временем, из мелких проплешин вновьсложилась тропинка, сменив прежние стрелки.Увлечённая движением вперёд Девочка видела этиизменения, следовала им, но не отмечала их в себе,как нечто важное; я же всё-таки фиксировал их, хотяпостроить какие-либо гипотезы не успевал.

Всё время наша тропинка вилась в одиночествеи тут взяла и на несколько шагов раздвоилась. Мы сДевочкой прошли по разным рукавам. Такповторялась раза три. Мы обходили островки разныхразмеров; последний был самый большой. Но воттропинка вновь разделилась на две; из-заобступивших её берега жёстких кустов не быловидно, где рукава сливаются снова. Шедшая впередименя Девочка, помедлив миг с поднятой ногой,свернула, как и в прошлые разы, направо. Но новизнадвижения по противоположной ветви тропинкипривлекла меня слабее, чем изведность следованияза моей спутницей: каждый шаг её отличался отдругого неуловимой разницей напряжения разныхмышц, изгибов, лёгких поворотов; я никак не могуяснить, в чём именно дело, и потому следил за нейвнимательней, чем за самыми разнообразнымичудесами. Эта музыка различий в её движенияхзавораживала меня своей невысказанностью,нефиксируемостью; я до предела навострялся отэтого звона серебряных колокольчиков, затаившихсяв щелях разниц между отдельными очерками еёсилуэта.

Между тем, новые грибы всё болееуподоблялись растительным формам. Видимо,сказывались пределы воображения Леса или егопредставлений о наших изведах. Как цветочки росливот такие грибы:

Поверхности их были разноцветными,гладкими, твёрдыми; ножки – тонкими,пружинистыми; овальные шляпки имели строгиеочертания. Не срывая, Девочка сначала поигралаими; потом укрепила букетиком на свою шляпку. Онибыли названы “цветущими грибами”.

184

Тропинка довольно долго петляла по плотному,но пустому в нашем восприятии Лесу. Её левыйотросток до сих пор не вернулся обратно. Потом Лессделал нам ещё несколько подарков.

Шляпка нового огромного гриба рухнула рядомс его подломившейся ножкой. Поверхность была ещёцела, но внутри мясо сплелось в редкие и тонкиезелёные нити с перепонками, мягкие и влажные.Корень имел ширину ствола среднего дерева, ашляпка по своей форме могла быть выточена толькоиз огромного дуба, что раз попался нам; цвета жеона была совсем чёрного, а кожу имела толстую,такую, что её не сразу удалось прорвать. Вытекшаяиз гриба влага смочила землю под нами. Запах егобыл вроде бы грибной, но не совсем хороший. Мыдумали сначала найти в нём что-нибудь целое,съедобное и изведное, но гриб истлел весь.

– Наверное, Лес так подготовляет нас кнастоящему, здоровому, огромному грибу. Скорее,идём же! Не мешкай с этими стручками! – я стал втот момент разглядывать какую-то вьющуюсятравку.

Не дожидаясь меня, Девочка пошла. Еёсвободная рука сжималась и разжималась,предвкушая новую добычу. Но долгий и бесплодныйпуть постепенно сбавил её пыл, и наш ходзамедлился. Перестав вглядываться в землю, покоторой стучали её ноги, она начала оглядыватьсяпо сторонам. Липы чередовались с берёзами вокругнас. Девочка сорвала одно липовое сердечко изажала его между ладонями, ощущая тепло ишершавость зелёного листа. Я показал моейспутнице большое дупло на уровне её роста. Оназаглянула в него, поворошила труху внизу,посмотрела вверх. В этом старом дереве дупло былостоль огромно, что достигало противоположнойстороны ствола, и имело там щель, сквозь которуютонкой струйкой сочился свет. Так старые деревья изколонн превращались в шатры, состоящие из однихстенок.

– Как пещера в горах. – Нутро дерева легко гниёт от старости –

ведь оно-то образуется самым первым, а кора неможет вырасти на внутренней стороне, и потому

185

дупло, разрастаясь, съедает растение изнутрицеликом.

Потом мы увидели такую изведную штучку:посреди небольшой лесной поляны, образуя мятое,но непрерывное кольцо, росло около сотни поганок,ничуть не отвратительных на вид,.

– Вот, новый подарок Леса, – останавливаясь,сказала Девочка и с изведой стала разглядыватьнаходку.

– Не думаю, что это он нарочно; такоеявление встречается и в обычном Лесу. Зовётся оно –ведьмин круг.

Моя спутница встала в центр круга и помахаларуками, как будто летит – шутит. Лепестки её кистейпоходили на маленькие крылышки.

– Хорошо – летать. – Полетаем ещё, – пока что мы с Девочкой

ни разу не поднимались в воздух.Тропинка вилась, больше не меняясь и не

раздваиваясь. Мы увидели гриб вроде прежнегогриба фунтика, но одинокий и с куда более широкимконусом. Он был целиком наполнен какой-то водой.

– Грибной сок? – с надеждой спросила Девочка,принюхиваясь. Пахло приятно.

Попробовав, я убедился, что это простопропитавшаяся грибом влага, но не та самая слизь.

Аккуратно сорвав гриб-чашу, Девочка поднеслаего ко рту и пригубила, но пить не стала.

Выливать содержимое было жалко, и Девочканесла некоторое время грибную чашу в руках.

Я заметил нечто сходное с ведьминым кругом,но уже явно искусственное. Вместо давно невстречавшейся стрелки Лес нарисовал из сыроежеккрестик. Мы не поняли, что он этим хочет намсказать: концы крестика не завершались зелёнымисыроежками и никуда не указывали; только одназелёная сыроега сидела в центре. Внимание моейспутницы переключилось, и она прислонила грибок сжижицей к неизвестному пеньку куста –обломленному стволику, торчавшему из-под земли.

Тут же последовал новый непонятный символЛеса – тот же крестик, но уже в кольце. Затем – парамаленьких пустых кружков.

186

На тропинку эти выкрутасы никак не влияли, иона вела себе нас куда-то дальше и привела ккрупному чёрному грибу, похожему на набухшуюпочку тополя, увеличенную в размерах.

От него исходил вполне определённый запах,который я, конечно, сразу узнал.

Когда Девочка стала срывать плотно вросшийгриб, из его носа вытекло немного слизи.

– Вот он! – грибной сок! – воскликнул я.Девочка языком слизнула его.

Внутри гриба оказалась пустота, целикомзаполненная этой замечательной жидкостью.

– Теперь я понял, что она собирает дляних.

– Кто? Что? Для кого? – не поняла Девочка. – Да Чёрная Кошка. Она любит дарить

своим существам грибную слизь. Я-то думал, онавыдавливает её по капле из обыкновенных грибов,что, впрочем, тоже не исключено, а она, наверное,знает место, где такие штучки растут.

Девочка, вместе со мной, употребила почтивесь грибной сок; размазавшись тонкой плёнкой, онблестел около её рта. На будущее мы оставилинедооблизанную оболочку гриба, которая сама посебе, конечно, была съедобной.

Акт 6

Лес продолжал давать нам знаки, о значениикоторых мы не имели ни малейшего понятия. КогдаДевочка увидела два вложенных одно в другоекольца, она предположила: – “Лес говорит нам:Привет.” – но голос её прозвучал неуверенно. Шестькрасных сыроежек и под ними одна зелёная залезлина дерево, словно указывая нам с неба на землю.

Снова попалось несколько кругов, некоторыеиз них были с точками внутри и напоминалисоответствующие гласные алфавита.

За ними последовали восьмёрка и двойнаявосьмёрка.

Тропинка постепенно иссыхала, хотя иоставалась хорошо видимой; на ней появились сучкии корни. Творческая сила Леса ослабла: никаких

187

новых грибов он нам не покидывал, лишь толькооднажды разменявшись на один подберёзовик.

Девочкин пыл к грибам тоже стал ослабевать.Лес неправильно вёл себя в качестве дарителя,слишком разнообразя свои подарки; Девочка быстропривыкла к их многообразию, и трудно было теперьнайти что-нибудь новое, что могло бы её поразить. Яже действовал не так.

Но вот, наконец, Лес снова разродился чем-тонеобыкновенным. Девочка, как ни в чём ни бывало,стала выковыривать новый гриб из земли, я жезамедлил шаг, ибо вспомнил, что уже видел нечтоподобное.

– Постой-ка, разве не похоже это накишку в яме от упавшей ёлки в той чаще?

– Похоже... Но пахнет грибным соком!Девочка выкопала из земли основание мягкого

тела “гриба”, обладавшего совершенно прозрачнойоболочкой и такими же цветными пластинкамивнутри, как та, давешняя, кишка. Их было штукшесть или семь – красных, зелёных и синих плоскихромбиков, кружочков и треугольников, плававших внаполнявшей гриб прозрачной среде, которая, судяпо запаху, была одной из разновидностей грибногосока. Не долго думая, Девочка попробоваланадкусить гриб: но тщетно её зубы скользили по егогладкой поверхности – она была слишком прочна.Тогда моя спутница решила положить находку в моюкорзинку, почти уже наполнившуюся до верха, ночто-то во мне тихо сказало решительное нет.

– Я эту штуку с собой не возьму.– Почему? – спросила Девочка, сильно

удивившись. – Она не нравится мне. Почему-то. Очень.Моя спутница не знала, как быть.– Мы могли бы разрезать её чем-то и выпить

грибной сок, – продолжала настаивать она не оченьуверенно, ибо её пресытившаяся изведа к грибамугасала.

– Впрочем, делай с ним, что хочешь, – не сталаспорить она и, отдав «гриб» мне, пошла вперёд.

Я, разглядев находку из простого изведа,кинул её на то место, где она была обнаружена.Недовольно хрюкнув, она вздрогнула в едва

188

наметившемся движении уползти обратно в землю,но, постеснявшись моего присутствия, замерла. Я жене стал наблюдать за странной штукой, а поспешилза своей товарищницей.

Лес снова попытался нам что-то сказать. Онначертил новый крест на нашем пути, состоявший издвух резко пересекавшихся линий.

Мы снова ничего не поняли и пошли потропинке, которая внезапно совсем высохла,растворившись в усыпанных травинками и сучкамиложбинках; вместо неё Лес, словно одичав, опятьпредложил нам стрелку, по цвету – целиком синюю( кончик – совсем фиолетовый ) и весьма короткую подлине. Девочку даже не привлекли новые для нассиние сыроежки, и я решил взять на будущее хотьодну; однако когда я перевернул сорванный гриб, тообнаружил – по жёстким и редким рёбрамнездорового серого цвета, что это – поганка.

Девочка шла всё медленнее, довольнонеуверенно оглядываясь вокруг и не присматриваясьособенно к земле; в поле её зрения случайно попалановая шуточка Леса – ветка куста, вся увешаннаясеровато-коричневыми зловонными поганкамивместо листьев. Девочка резко отвернула взор.

Ещё в нескольких местах, я заметил, словнокивая нам вслед, покачивались ветки с такими жедурацкими каламбурами,.

Лес нарисовал новую синюю стрелку – почтипоперёк дороги, вправо. Мы по инерции повернули.Тогда Лес нарисовал круг из расходящихся стрелок,на которые у него почему-то нашлись красные изелёные сыроежки. Мы не знали, как его понять, ипрошли вперёд, где наткнулись на новую синююстрелку, которая указывала почти назад. Мыустремили наши взгляды по ней – и что же? – неболее, чем в двадцати шагах, увидели последнююстрелку, которая ехидно указывала ровно навстречупредыдущей.

– Лес больше не хочет нас никуда вести, –сказал я Девочке.

– Ну и не надо. Я тоже не хочу по нему никудаидти. Мне это всё стало надоедать – она мернооглядывалась по сторонам и тут заприметиланевдалеке среди деревьев столб рассеянного света,

189

в центре которого что-то темнело, – и направиласьупрямым шагом к нему. Я – за ней. Напоследок Леспоказал нам сложной формы спираль без начала иконца из разноцветных сыроежек – как бы хороводиз них.

Девочка по дороге раздавила ногаминесколько сыроег и, встретив пень, пнула его ногой –и пробила насквозь, ибо от него осталась одна труха.Девочкина нога застряла в обломках коры, и,повернувшись ко мне, она принялась её очищать.

– Я, кажется, насобиралась грибов на всё нашебудущее путешествие вперёд. Уже в глазах от нихрябит. Давай передохнём вон там, – она махнуларукой в сторону намечавшейся поляны, – и будемвыбираться из Леса.

Отряхнувшись наконец от всех облепивших еёза время гонки соринок, Девочка повернулась вперёд– и я тоже от её фигурки – но просвета в кронах какне бывало – стволы склонились, деревьяпододвинулись, и всё заполнили своими ветвями, нополяна всё же проступала сквозь их строй.

Девочка была поражена новой наглостью Леса,она только и нашла, что сказать: “Ну и ну... Я,кажется, сейчас икну.”

Указующий в небо скальный перст поднималсяв центре свободного пространства, не давая емубыть затопленным Лесом, в котором, я заметил,теперь преобладали хвойные элементы: помимососен и елей попадались иногда и лиственницы,один раз я видел также пихту.

Мы приблизились к привлёкшему нас месту.Одинокая, покрытая мхом скала, как рог пронзилаизнутри землю. Несколько крупных, – почти вДевочкин рост камней лежало рядом, не давая растидеревьям. Видимо, это был выход скальных пород отросших глубоко под землёй гор, почти недостигавших своими гребнями поверхности.

Девочка села на камень и сказала, что дальшеидти не хочет.

Повсюду был Лес. Девочка оглянулась: ниодного просвета не было видно в окружавшей насчаще; плотной стеной охватывал поляну частоколвысоких стволов; земля снизу была оплетена густойсетью корней ближайших деревьев. Даже сверху

190

висела над нами тяжёлая сосново-еловая туша; сукидеревьев сплетались, чтобы вернее друг за другадержаться.

Лишь одинокий камень стоял посреди зелёногоморя, неподвластный его тягучей, засасывающейстихии; и подобно ему, мы были заброшены в самуюглубь Леса.

– Снова переменился гадкий Лес, – вымолвилаодними губами Девочка, – И теперь даже без моря.Взял, да и вывернулся наизнанку. А я опять такувлеклась им...

– Да и я как-то увлёкся. Не знаю уж, чтона меня нашло.

Девочка увидела, что острые носики вновьвылупившихся ёлочек, которым ещё хватало землимежду камней, отделяли её от меня, – и поманиламеня рукой поближе.

Удивительно скучным казался Девочке Лес. Всёодно и то же, одно и то же повторялось в нём безконца: ветки, стволы, корни – глаза рябило от них.Быстрое движение по Лесу утомило Девочку; ейхотелось простора – простору не было. Только двевещи тут не имели отношения к Лесу, и она могла наних спокойно глядеть – я и камень. Она погладиласкалу рукой и сказала медленно и тихо:

– Хорош серый камень: спокоен и тёпл –приятно пощупать руками. Его покрываетголубенький мох мягчайшим своим одеялом. Тяжелаяглыба растёт из глубин, чтоб к свету скорееподняться. Я тоже хочу вместе с ней – лететь, соскалою обнявшись.

Напоследок она потёрлась локами рук ошершаво-мохнатую поверхность и повернулась комне. Я видел, как постепенно бледнеет зелёная нитьна Девочкиных носках, словно она растворялась вводе.

– Видишь, как Лес ловко нас развлекал? Нотеперь мне это надоело, да и он сам что-тоизменился в себе. Посидим тут немного, а потомбудем выбираться – мне хочется в какое-нибудьместо по-свободнее… Где мы вообще находимся? –перестав повествовательно покачивать в воздухеладонью, спросила Девочка.

И тут меня осенило: этого как раз я и не знал.

191

– В Лесу... В хвойном смешанном лесу, –как-то машинально попытался ответить я.

– Нет, я имею в виду, где твой ручей и на какомрасстоянии мы вообще от моря? – В смысле, какдолго нам ещё идти? – пальцы её протянутой рукипочти достигали меня.

Я не знал. Не спеша выдавать своё неведение,я стал быстро вспоминать, как мы шли. Подождавнемного, Девочка попросила:

– Ну скажи же. – Я не могу точно сказать, – выдохнул я.– Ты не знаешь? – вечно прищуренные её глаза

сузились ещё больше. – Знаю, но не могу сразу точно сказать. Я

знаю, где находится тот участок смешанного леса, вкотором мы сейчас.

– Но разве Лес не движется?Девочкин вопрос попал в точку и выбил

последнюю опору из-под моей уверенности в себе ипроисходящем. Полное удивление самим собойовладело мной: как мог я, даже не знай мы всегонового о Лесе, во время столь долгого и извилистогопути ни на миг не задуматься о том, где же мы икуда идём? Со стороны моей разумности кажетсянепонятной та лёгкость, с которой я согласилсяпокинуть вполне, вроде, определённый путьмусорной реки и скользнуть вглубь по неизвестнокуда ведущей дорожке из слишком даже прелестныхгрибов. Девочка то что? – она, понятно, увлеклась, идаже в голову ей не пришло задуматься, что,собирая так удачно попадающиеся грибы, мы приэтом кое-что теряем – а именно, наш путь. Но некажется ли более удивительным, что я, наделённыйспособностью извлекать все возможные следствия изданных фактов, я, чья разумность вошла в поговорку,в течение всей этой гонки за грибами (иначе я немогу это назвать), – содержавшей множествоостановок и разговоров, ни разу, не помыслил онепродуманности нашего поведения перед лицомуже проявившегося коварства Леса в случаях скорзинками, с палками. Я поверил, что Лес хочет насодарить, – несмотря на множество явныхпредупреждений о зле его замысла. Однако этодействительно так. Не столько сами грибы, сколько

192

Девочкино увлечение ими настолько завлекло меня,что вырваться из его пут, взглянуть напроисходящее со стороны, вплоть до самого конца,было невозможно. И когда начался смешанный лес, ясовершенно естественно воспринял его какследующую за сосновой полосу деревьев согласноизначальной структуре Леса, представляя,соответственно, своё местоположение по ней – тоесть «недалеко от ручья». Но это не могло бытьпростой полосой – слишком большие наши петлипомещались в ней. Я мысленно оценил, что во времягонки за грибами, за счёт скорости, мы одолелипочти такое же расстояние, как и за всё время донеё. Но я тешил себя внутренним ощущением того,что всё же контролирую ситуацию в лесу.

– Куда нам идти? – снова спросила Девочка,немного погодя.

– К ручью и затем к морю.– Где же они? – Девочка повернула голову

направо, словно ожидая моего указания следоватьтуда.

– Ручей будет налево, если стоять в этовремя лицом к солнцу, – очень осторожно отвечал я,лихорадочно соображая.

– Ну, а где Солнце? – продолжила свой опросмоя спутница.

– Там.– А разве не там? – Девочка указала в почти

противоположную сторону. Ровное серое облакопросвечивало сквозь колеблющуюся хвою, ничего неговоря нам в ответ.

– Ты думаешь, что там? – удивился я.– Конечно. – Да нет же, оно не там.Неожиданно чёткое осознание случившегося

взорвалось передо мной: – “Мы заблудились!” Почвакак будто закружилась у меня под ногами, уходя вглубину, и я сразу потерял уверенность в себе и всвоих знаниях. Мир стал ближе и резче; я былзатерян в нём.

– Ты знаешь, мой друг, мы с тобойзаблудились, – тихо и отчётливо сказал я Девочкепосле некоторой паузы.

193

– Значит, мы потерялись в Лесу? – онавопросительно опрокинула мне навстречу ладонь.

– Да, видать, это так, – сказал я и затемвоскликнул: – Доигрались!

– И мы не сможем теперь вовремя выйти кморю, наблюдать бурю и закат? – наклонила онаголову, прикасаясь согнутым пальцем к груди.

– Как получится...– Но как же так случилось? – приподнялась на

своём месте Девочка, – ты ведь только что знал, гдемы находимся, – ты такой внимательный, ты такойхитрый!

Я обхватил голову крыльями, – провисшиеперья закрыли от моих глаз внешний мир, имедленно, спустя мгновение, сказал примерноследующее:

– Заблудиться, значит, в первую очередь,не забыть своё местоположение, а жестокоошибаться относительно него. Двое ошибаются по-разному, и в этом их счастье – они могут своюошибку заметить. Но в одиночестве ещё долго незнаешь, что ты заблудился, что путеводная нитьпотеряна среди множества других нитей, и тыбредёшь, всё больше теряясь в глубинах неведомого,всё больше заблуждаешься в нём. Заблудиться вЛесу можно двояко – по месту и по направлению, тоесть знать только одну из этих компонент. И то, идругое нехорошо. Мы же заблудились вдвойне.

Мне было удивительно своё состояние и слегкаизведно, что будет дальше.

– Значит, Лес устроил весь это парад грибов,чтобы затащить нас в свою глубину?

– Действительно, – прозрел я, – мы лизаблудились в Лесу, или Лес заблудил нас в себе?

Девочка, раздумывая, вздохнула и затемвзвилась:

– Да, это Лес, конечно! Я-то думала, с чего онраздобрел на столько подарков! А он специально наскружил-кружил, плутал, завлекая грибами, чтобы мызабыли дорогу назад. Вот, оказывается, каково былозаветное желание Леса, его цель – он хотелзаблудить нас! Но что за странная идея...

– Ты много ещё увидишь существ, все онибудут в той или иной мере странны. Мы с тобой ещё

194

очень похожи. А существа бывают самые странные –и желания их тем более, – сказал я между делом, изатем воскликнул: – Но каково коварство, а?! Послекургана Лес всё вёл к тому, чтобы нас заблудить:сначала он искал то, что могло бы на насвоздействовать, – помнишь все эти полоски изшишек, поганки, деревья. Как ловко он потом словнобы невзначай ткнул первый белый гриб, за нимдругой, третий, и увлёк нас с дороги, на которой мыещё представляли себе, где находимся; как завлекалон нас своими грибами, подбирая их нам по вкусу, и,разнообразя их, не давал нашему изведу угаснуть!Как потом, уверившись, что мы уже хорошенько в егоглубине потерялись, он издевался над намиуказывающими друг на друга стрелками и ветками споганками вместо листьев. А я-то был хорош! Язабыл, действительно забыл, что нужно следить заместом, за направлением, за длиною пройденногопути и числом сделанных поворотов, и увлёкся, какне знаю кто, этими грибами, – и тобой, мой друг, иботвоё возбуждение передалось мне, и мне было такизведно за тобой наблюдать.

– Но мы ведь и вправду заблудились, – поняласо всей отчётливостью Девочка, – как же мы теперьбудем?

– Надо подумать. Вот что я тебе скажу,моя вертлявка: Лес, в котором нельзя заблудиться, –это не Лес. Это надо было иметь в виду с самогоначала. Та же история с грибами могла произойти и вобыкновенном лесу – достаточно сильной изведы иопределённой плотности расположения грибов;– ипроисходила не раз, – уверяю тебя. Более того,несмотря на все факты, мне временами и сейчаскажется, что дело не в Лесе, а в нас, – и мы самизапутываем себя в нём. Давай-ка я попробуювосстановить в памяти всю нашу дорогу с тогомомента, как мы свернули с мусорной реки ипопытаюсь примерно установить, где же мы теперьесть. У нас в руках ещё много козырей.

– Есть ещё, да все уж битые давно. Но скольковремени ты будешь вспоминать наш путь? – схватилапальцами в воздухе Девочка мысль.

Я задумался, прикидывая предстоящийпроцесс.

195

– Долго, боюсь. Ещё на мусорной реке мычувствовали себя немного заблудившимися – значит,путь придётся вспоминать с самого начала или, покрайней мере, с солнечной поляны, – ведь к озеру мытак и не вышли. Но невозможно идти по лесу, неблуждая, не петляя, не сворачивая каждые десятьшагов то за каким-то похожим на гриб листочком, топросто обходя попавшееся дерево или группуразлапистых кустов, следовательно, мы шли,отклоняясь от своего пути, медленно, но верно.Невозможно сохранять прямое направление в лесу,если солнце не служит тебе ориентиром. И плюс ктому, Лес нарочно ставил каждую стрелку под угломк предыдущей, чтобы запутать нас. Короче, точноевосстановление в памяти нашего пути будет неменее длительно, чем было его прохождение. Легчеуж заново постараться его пройти.

– Да... – Но ещё у нас есть карта.– Что? – Изображение местности этой планеты

на бумаге. В том числе у меня есть и подробнаякарта Леса.

– Покажи скорей!Покопавшись в своём запасничке, я достал

лист, соответствующий Лесу. Это был квадрат,длиной с Девочкину руку, зеленоватое пятно Лесаумещалось на нём почти целиком; синим бокомвыступало море, коричневым бордюром снизу –отроги гор. Ломаной кривой поперёк всей плотностишла красная линия плана нашего путешествия. Внижней части карты, в горах, вокруг неё плясаласиняя отметина нашего действительного пути,которую я набросал вчера ночью. Пространство Лесаво многих местах было испещрено надписями,выведенными моим корявым, но разборчивымпочерком. Имя Леса широко шагало поперёк карты.Не заметив его, Девочка стала присматриваться кмелочам, водя пальцем по бумаге. Во многих местахна изображении Леса были оттушёваны пятнышкижёлтого, красного, коричневого оттенков.

– Что это? – Грибы: наиболее важные и крупные

грибницы, зоны распространения.

196

– Ишь ты, хитрый какой! Всё у тебя, значит,заранее расписано.

Потом палец Девочки скользнул по краснойчерте и достиг моря. Дальше прямая шла по берегувверх и обрывалась краем бумаги.

Тонюсенькие линии отделяли друг от другачасти леса, которые действительно шли полосами;никаких канав между ними не было. Более тёмныеоттенки зелёного означали хвойные, самый светлый– берёзы.

– Озеро, – нашла Девочка, – вот оно,оказывается какое.

Ручей, загибаясь, образовывал вместе с озеромогромный зигзаг, похожий по форме на некий стакан,занимавший почти четверть Леса. Я указал, что мынаходимся как раз внутри него.

– А мы не могли проскочить мимо озера воттак, снизу?

– Нет, не думаю, – там болота, – видишькружочки – да к тому же мы сразу шли сильновглубь.

– Скажи мне, а где мы, по-твоему, сейчаснаходимся?

– Гляди. Вот это пятно – хвойный лес, вкотором мы сейчас. Будь он на том же месте, дородника было бы рукой подать – хотя неизвестнокуда. А по-твоему, – где?

– Вот, – Девочка ткнула в совсем другой,нижний конец стакана.

– Да-а... Заблудились ж мы с тобой.– А почему у тебя Лес исписан неравномерно? – На этой карте – результаты только моих

наблюдений. Я же не исследовал весь Лес целиком,всегда стараясь оставить себе что-то на будущее, даи не было моей задачей его исчерпать. Впрочем,немного теперь толку от этой карты, – настолькопеременился Лес.

Девочка напряжённо водила по ней носом ипальцем.

– Но достаточно будет нам выйти хоть водном месте к ручью, – а он ( или хотя бы его русло )должен был сохраниться, ибо изменения Леса нагеологию не влияют, то мы сможем подняться дородника, а это даст нам и место, и направление.

197

Поскольку мы находимся внутри “стакана,” – скореевсего, – то три четверти направлений приведут нас кручью, – а если даже промажем, то – горловинастакана направлена прямо к морю... А теперь я скажуглавное правило, которому нужно следовать, когдазаблудился в Лесу.

– Да? – Нужно всё время идти по одной прямой.– Это разумно. – Если идёшь по прямой, то из Леса рано

ли, поздно ли – выйдешь. Иначе в нём можнокружить неограниченно долго. Обычно яориентируюсь по солнцу – это довольно точно даётнаправление и возможность придерживаться его. Нонужно ещё уметь учитывать суточное движениесолнца, то есть знать время дня. Однако хитрый нашЛес заботливо припрятал солнце за облаками.Может, он уже когда-нибудь встречался ссуществами –гувана – и знает их порядки?

“Но как хитёр, как коварен оказался всё жеЛес, – думал я, – Как ловко стащил он нас с тропинки,как быстро приноравливался к нашим изменениям...Разве я мог бы на его месте выработать столь жебыстро такой хитрый и толковый план? Конечно, наего месте Я оказаться не могу, но... И чего стояттогда все наши планы против него – если он можетшевелить каждым деревцем, каждым листом, как япальцами?! Мы – в полной его власти! Но нет, камниему недоступны и двигаться, пока мы его видим, онтоже не может. Так-так. И главный вопрос – чего онхочет? Он хотел нас заблудить – если, конечно,хотел, – и это ему удалось. Но для чего? – или этобыла его конечная цель? Ещё он хотел разделить насс Девочкой – тот расходящийся ряд грибов – выдумкаконечно, великолепная, я в восторге, но... – славанебу, что я не поддался. Однако если он так силён, унего ещё много средств против нас. Конечно, онможет всячески препятствовать нам идти прямо.Нужно быть осторожным. Как я мог так сглупить?!Хотя, что мне оставалось? Остановить её, когдагрибы шли прямо в руки? Это невозможно. Бытьможет, и к лучшему, что моя разумность вовремяотключилась – сделать она всё равно ничего немогла. За день или два, впрочем, этот мир-тень

198

рассеется – так подсказывает мне чутьё – и мынеизбежно победим, но всё же мы вступили в некуюигру, и надо действовать по её правилам.

– Ты знаешь, мой друг, Лес хотел насразлучить.

– Как это?Я объяснил.Девочка замерла, подперев кулаками голову,

только губы её напряжённо шевелились.– Не выйдет! – решила она. – Нам нужно держаться вместе. Не отходи

от меня далеко.– Нет, я с тобой.Мы подсели ещё ближе друг к другу. Я

заметил: – Остаётся только удивляться его

желаниям.– Его ли, или, может быть, её, или это вообще

всё само собой? – Последнее было бы хуже. – А ведь Лес мог бы открыть перед нами

просеку к самому своему краю. – Ну, где же твоя власть над ним теперь?– Утратилась... Может быть, пойдём, –

осторожно предположила Девочка, – назад по нашимследам – по беловатым от грибниц выемкамвырванных грибов, по вмятинам во мху от наших ног.

– Сомнительно, однако, чтобы Лессогласился нам это позволить, – помнишь, как было вчаще?

– Да-да, конечно, он, наверное, уже давнорассеял их.

– Но вот у меня идея получше – мы знаем,ветер дует с моря, – давай последим, как колышутсявершины деревьев.

– А это мысль, – Девочка задрала голову вверх.Во много слоёв обнялись еловые лапы, а выше

– сосновые сучья – никакого ветра не проникалосквозь них вниз. Но через промежутки и колодцы вхвое было видно, как там, на высоте, в ужевозникшем послеполуденном ветре колеблютсяветки. Однако не из стороны в сторону, а кольцами ивосьмёрками скользили их окончанья, сочетаядвиженья ствола, ветви в целом и собственные

199

колебания её конца. Но вот, сорвавшись с одной изверхних еловых лап, медленно полетело внизночевавшее на ней двойное крылышко кленовогосемени, кружась как пропеллер, и сразу по углу егополёта мы поняли, что ветер дует слева и сзади. Ноне успело семечко одолеть и десятой доли своегопути, как справа по деревьям прошла волна шума, ивместе с ним налетел тугой порыв ветра, которыйувлёк наше крылышко влево. Когда он прошёл,сильно потянуло откуда-то спереди и семечко, ужеприближавшееся к нижним, неподвижным слоямвоздуха, полетело прямо на нас – оно приземлилосьоколо Девочкиных ног. Моя спутница столь долгосмотрела на него, терпеливо ожидая падения, что немогла не заметить его красоты, и сразу же взяла егов руки, чтобы разглядеть.

Оно было уже сухое: зелёный цвет сменилсямягкой желтизной. В центре два треугольных семенисрослись своими основаниями; ручейки жилокбежали по ломким, жёстким крылышкам, зеркальноповторявшим друг друга, – они как будто готовилисьвот-вот взмахнуть, – и полетит новорождённыймотылёк. Покатое и гладкое с переднего края,подобно Девочкиным плечам, семечко было чуть-чутьизрезано сзади. Коротким усиком торчал из егосередины обломок черенка.

– Что это? Я ответил.– Какая замечательная вещь! Мне так надоели

все эти склизкие грибы и зелёные листья, – а туттакое.

Девочка спрятала кленовое крылышко к себе вкарман, где зелёная каёмочка уже успела сменитьсяжёлтой, и взамен достала оттуда ягодку, которуютут же и съела.

– Но, мой друг, – что же получается, –ветер дул всё время по-разному.

– Да.. Но почему же?Судя по карте, Лес был более чем наполовину

окружён горами основного массива, по которым мыгуляли последние несколько дней, и кроме того, ещёнесколько останцев отделяли его от пустыни наперешейке. Поэтому ветер закручивался в этойестественной котловине, разбиваясь на множество

200

больших и малых, борющихся друг с другомводоворотов. Благодаря этому коловращению воздухне покидал пределов долины, и Лесу удавалосьудерживать её под прикрытием облачной шапки.

– Итак, – заключил я, – найти направлениепо ветру нам не удаётся.

Девочка ещё посматривала наверх, наблюдаяполёт каких-то других семечек и чешуек, которыекружились, не желая раскрывать никаких тайн.

– Придётся идти наугад, стараясь всёвремя держаться прямой. Пойдём вон туда? – яуказал в сторону, как мне казалось, родника.

– Нет, давай туда, – у Девочки были своипредставления о пути к морю: её рука указывала внаправлении, почти противоположном моему. Мывзглянули друг на друга.

– Тогда давай выберем средний путьмежду двумя нашими представлениями. Быть может,наши ошибки скомпенсируются.

– Хорошо бы они не сложились. – Главное теперь придумать, как бы идти

прямо, – у меня есть идея по этому поводу, – я какраз думаю сейчас над ней.

– Расскажи мне о ней потом. А сейчас я хочуотдохнуть. Дай мне шарик мой.

Поднявшись, Девочка пересела на болееудобное место среди камней, как будто специальновыточенное для неё, и устроилась, выставив ногивперёд треугольником, уткнув лицо в колени иобхватив его руками. Я сел напротив неё. Девочкастала вспоминать небо, произнося время от времениотдельные фразы о нём. Пальцы её правой рукимедленно перебирали шарик. Я, хотя и внимательнослушал, что она говорила, был предоставлен самомусебе:

– Я вижу небо синее кругом. Оно охватываетсферу целиком. Я чую глубину его и пью его среду, исколько я ни пью – напиться не могу.

Девочкины глаза были закрыты. Тонкие,сложенные из многих складок зажмуренные веки,видневшиеся между пальцев, прятали их отвнешнего мира, позволяя видеть ненаблюдаемое.Глаза, несомненно, были главным органом Девочки,как и у большинства существ, населяющих наш мир.

201

Какое разнообразие форм принимает глаз по волеТворца! Есть существа, имеющие только один глаз,другие же обладают неисчислимым множеством их;у одних существ глаз может только видеть, у других– ещё и слышать, и кушать, и кусаться и даже чутьли не летать; некоторые существа целиком состоятиз одного глаза, а у некоторых они малы, как мушкив огромном рою. У Девочки были ничем непримечательные глаза – ни большие, ни маленькие,ни кусачие, ни летучие; тем не менее эти глаза былипрекрасны.

– Небо синее, небо прекрасное! Бесконеченпростор твой прозрачный, но могу я достать тебяпальцем – небо милое, небо ясное.

Девочкины глаза выражали её душу – голубоена белом, белое за голубым, и в самом центре –чёрное пятнышко загадки. Словно проводя свет, набелках всегда сверкала влага, придавая глазамсобственное свечение. Их подвижность выдаваланаправление взгляда, и пристальность его, и дажемысль, которую Девочка сейчас скажет. То её глазамедленно крадутся по почве, выискивая какой-нибудь грибок; то расширяются, впитывая в себянебо, то резко взглянут на меня, то ласково спросят«в чём дело?». Уверенность и неуверенность,желание и отвращение, вопрос и ответ – всёвыражали Девочкины глаза.

– Небо и только небо, и ничего кроме небавокруг; как из воды рождается пена, так и я из тебя –вдруг.

Как хороши Девочкины взгляды искоса, когда,по её мнению, я их не замечаю! Но как замечательныи долгие в упор, в лоб, когда пара параллельныхпрямых, проходящих через её зрачки и мои,становится пульсирующей от напряжения. Какприятно случайно скреститься глазами, ненарокомвзглянув друг на друга, или, сев за стол, вечераминеотрывно разглядывать друга. Хорошо вдругпочувствовать взгляд на спине, – ласковый взгляд,мимолётный... Но больше всего я люблю наблюдатьза её глазами, когда она того не замечает,простодушно разглядывая нечто иное.

202

– Я с тобой, синева ты прозрачная, нерасстанусь, куда ни пойду. Ты у нас ровная, чистая,гладкая; искры в тебе я видеть могу.

Мне случалось наблюдать, как Девочка читает:её глаз, дрожа, идёт по строке, прячется от меня вямочке около переносицы, и затем – раз! – скачет вначало новой строчки, чтобы снова продолжить свойпуть. Я видел, как Девочкины глаза бегают, когдаона весела и возбуждена, как они ловят налету всеновые вещи, как скачут по окружающим наспредметам, стригут впечатления. Я люблю смотреть,как щурится Девочка на ярком солнце, прикрываяглаза и снова их приоткрывая, но ещё мне нравитсявидеть, как расширяются её зрачки в темноте. Мнеизведно наблюдать, как навостряются её глаза привзгляде вдаль и как широко раскрываются они, еслиона глядит на маленькую крошку. Любопытновидеть, как по утрам в них бродят ещё неразвеявшиеся сонные токи и часто моргают ресницы.Когда Девочка сосредотачивается, её глаза намертвоприлипают к какой-нибудь вещи, смотря сквозь неё впространство, и только дрожание век выдаёт работумысли. Если же она насторожена чем-то, её бровинахмуриваются и глаза брызжут из глубины товправо, то влево. Прелесть Девочкиных очей простакак трепещущий солнечный зайчик, пробравшийсясквозь листву. В них нет драматизма Герциныхглазков, предназначенных, чтобы метать молнииразных чувств, прижигать тебя к месту, пронзать доглубины души, завораживать и поражать. В них нетвнимательности глаз Котёнка, чьи взглядыбуквально растворяют вещь своим пониманием,впрочем, с точки зрения объективности, весьмаспецифичным, в них нет и торжественной глубины –как у бездонного хрустального озера в темноте, кудадавным-давно канула некая искра, как у шахты,которая манит в себя упасть и тем подобна ночномунебу – подобно глазу Творца на Арсомене.

– Сколько неба, – но всё больше и шире чую яего полноту, – лишь, когда всё быстрей и быстреесквозь тебя, моё небо, лечу. Я лечу и не пролетаю, ялечу, не касаяся стен, я лечу – и я отдыхаю.Отдохнула – настал новый день.

203

Девочка подняла голову, и глаза, о которых ядумал сейчас, радостно зыркнули по камням и помне.

– Ну как, готова ли ты идти?– Почти. Мы посидим ещё. Созрела ль твоя

мысль? – Да. Чтобы идти прямо, сделаем так. Раз

мы всё время смотрим вперёд, то будем выбиратьдва дерева впереди на одной прямой с нами идержать их постоянно в поле зрения, чтобы они недвигались. Дойдя до первого из них, будем выбиратьтретье, всё на той же прямой, и снова действоватьтаким же образом, используя в качестве 1-го и 2-годеревьев уже 2-ое и 3-ее. Тогда все эти деревьябудут лежать на одной прямой, мы будем двигатьсяпрямо, и нам не важно будет, как мы дошли допервого из них, только бы не терять их из виду.Главное, – дойти до него, чтобы правильно выбратьтретье, а поэтому можно обходить стволы, кусты ипрочее – и не терять направления. Впрочем, этосложнее рассказать, чем сделать.

– Ну, раз ты такой хитрый – тебе и глядеть. – Я и готов.– Что же, идём? – Девочка вскочила и

встрепенулась своими членами, сгоняя с нихдремоту. Её способность познавать, отправив взапасник непереваренные впечатления, снова былаготова к будущему. Рука протянула мне шарик.

Затем Девочка взяла корзинку, но обнаружила,что куча грибов мешает нести её, удобно перекинувчерез локоть. Тогда она наклонила её на камень,высыпала часть грибов и выкинула несколькосыроежек и объемистых подберёзовиков изпоследнего набора, – первые грибы были дороги еёпамяти. Теперь горки не стало, и её корзина былапросто полна по края. Я обнаружил, что моя корзинатоже наполнилась.

– Да, грибов мы теперь набрали достаточно идаже слишком. Больше уж не будем брать. Тыожидал, что мы наберём такой урожай?

– Не знаю. По-разному бывает. Иногда вЛесу не сезон, и ни одного гриба найти не удаётся.Тогда нужно заходить в него с другими целями, илиесть ещё маленькие лесные участки в разных частях

204

этой планеты – не говоря уже о других вселенных.Случалось, Лес был завален грибами, и я тогдасобирал, для сохранения игры, какой-нибудь один ихвид, – например, зеленушки.

Лес не был Девочке непреодолимо скучен, какв момент прихода на поляну, – она была бы готовабыть к нему равнодушной, если бы он не вселял внеё известную настороженность. Поэтому онавнимательно приглядывалась к нему и предложилапосмотреть, как движется Лес.

Напоследок, перед тем как закрыть глаза, явнимательно взглянул на облик леса: всё было видноотчётливо, хотя и не ярко – пятнистые стволырыжеющих в вышине сосен, сбежистые основанияелей, впившиеся в землю когтями двоящихся итроящихся корней, серый туман от нижних,безыгольчатых их веток, потом зелёный потолокхвои, редкие чёрные стволы лиственных деревьев.

Тёплая Девочкина ладошка легла на меня – ноперемещений не было.

– Верно, Лес уже так всё хорошо подготовил,что ему нечего больше делать, и он ждёт, когда жемы войдём в него, – улыбнулась Девочка и добавила,указывая направление рукой: – Ну что, вот так?

– Чуть правее.– Ну хорошо. Вперёд? Да? Засекай деревья. – Я уже выбрал их заранее. Стоило нам войти в лес, как обнаружились

новые его бяки – то ли пыл издеваться в нём ещё неугас, то ли это были незамеченные нами ранеепродукты его воображения.

На вершине пня белый гриб невозможнымобразом сомкнулся шляпкой с бледно-зелёнойголовкой поганки на тонкой, вертляво изогнутойножке, которая срослась внизу с его толстым,солидным основанием.

Семейство невероятно огромных, бледногоцвета поганок, с чрезвычайно мелкими и обильнымидетёнышами под куполами старших грибов, ожидалонас под ёлочкой.

Покачивалась поросшая мухоморами ветка.Среди нескольких опутанных елями берёз я

внезапно увидел красный квадрат длиной шага вдва. Он сплошь состоял из красных сыроежек, – к

205

счастью, нам теперь не нужных, – росших одна кодной.

– Во как, – оценила его Девочка. – Для любителя красных сыроежек это

был бы удар.– Сколько же и откуда он их стянул!?Все эти находки как будто окружали поляну,

отдаляясь друг от друга шагов на двадцать, – неболее. Последней из них был благородный (бывший)гриб непонятной породы, с бородою трубчатой, нокак будто промодулированной ребристым рельефомдна пластинчатого гриба.

Дальше только красные грозди невкусных ягодсмущали наш взор. Медленно шевелили ветвями ипокачивали недовольно верхушками ели; леснойчастокол неохотно размыкался перед нами, сновасходясь плотной стеной позади; папоротники густымслоем покрывали землю однообразного и скучноголеса. Девочка петляла, стараясь обходить ихособенно густые бугры и, задумавшись, глядела себепод ноги; потом она посмотрела на меня.

– Ну, как тебе? – начала она свой расспрос. – Со мной давно не было таких проколов.

(расскажи, какие – вставила Девочка). Я большеудивляюсь себе, чем Лесу.

– Тебе часто случалось заблуждаться? – Приходилось.– Тут, в Лесу? – Нет, вообще.– В других лесах? – Не только. Можно заблудиться и не в

Лесу. Можно потеряться на ровном месте, – оченьбольшом и ровном. Можно заблудиться в лабиринте –там-то это чаще всего и бывает; в системе дверей, вмыслях, в городе, в теневых мирах, в пещерах. Всеэти случаи имеют свои особенности.

– Я слышу от тебя столько новых слов, что незнаю, с какой стороны начать спрашивать.

– Погоди, я всё тебе расскажу, – попорядку, смакуя подробности.

– Но мне всё равно хочется спросить, да глазаразбегаются. Нравится тебе наша прогулка?

– Спрашиваешь!– Но ведь мы заблудились...

206

– Зато сколько изведного узнали...– Ты давно последний раз был в Лесу? – Когда разрабатывал этот маршрут.– Как же это? – Я гулял и предвкушал всё заранее, и

теперь сравниваю, как всё идёт, – мне хотелосьполучше показать тебе этот мир, и мне приятнослагать перед тобой цепочку из его драгоценностей.Мне было с чем соотнести, и я знаю, что этот мирдействительно, без иллюзии привычки, хорош,восхитительно хорош, причём хорош именно для нас,жителей его, – мы подходим друг другу, как бабочкаи цветок – наш мир, я знаю, бесконечно хорош, ибокак быстро ни будет расти моя потребность в егобогатствах, прелесть мира ответно будет возрастатьещё скорей. Этот мир не только прекрасен, он ещё ктому же приходится мне по душе, – разумеется, невесь, поскольку есть ещё много других существ, нозато всей душе целиком. Поэтому я люблю его. Ипоэтому мне было приятно по нему просто гулять, неузнавая ничего нового вообще, но многое – вчастности, и представлять, растягивая до последнейстепени натяжения блаженство, как я буду вести поэтому миру кого-то другого – а именно тебя.

– Так... Так... Ага, – постепенно уразумела моюдлинную речь Девочка. – И то, что мы заблудились,тебе тоже по душе?

– Не знаю... Если так судить, по крайнеймере, я не против. Это – изведно.

– Ну что же... И мне, наверное, так. Скажи, какты находишь, мой друг, наше путешествие посравнению с тем, что ты представлял?

– Хорошо.– Нет, не в том смысле: это понятно само собой,

– ничего не зная о мире, Девочка обладала каким-товнутренним чувством его, которое позволяло ейверно судить о совсем незнакомых вещах, – видимо,Творец заранее позаботился об этом, и я зрястарался, занимаясь повторением азбучных истин: –Какова сама разница?

– Гм, – этот вопрос волновал меня самого.Но чтобы на него ответить, нужно было разобратьсяво всём происходящем, так как, я чувствовал, мыподошли к одному из самых изведных моментов

207

нашего путешествия. Это было так же сложно, какответить на вопрос: – “Где ты находишься?” – в тотмомент, когда ты прыгаешь с земли на дерево. –Поэтому я ограничусь описанием того, как япредвкушал. Я шёл вдоль Леса. Был золотистый,мягкий и тёплый вечер. Временами я бросал взглядыв даль между деревьями, хорошо прожигаемуюсолнцем, и спрашивал себя, о чём мы будемразговаривать, когда станем коротать эту дорогу. Явыбрал одну выступавшую из опушки сосну и решил,что мы войдём в Лес за ней. Потом вошёл. Я думал,что ты спросишь, что такое Лес, и я расскажу тебе. Япредставлял себе, как буду говорить: – “ Взгляни наэто... А теперь посмотри туда.” – а ты будешь идтирядом. Потом, думал я, я увижу хороший гриб ипредложу тебе собирать их. Мне попался моховичок.На своей изогнутой ножке он торчал из бугорка мха,как рукоятка или рычажок. Я сначала углубился вЛес, но потом вернулся к опушке, думая, что спервалучше идти вдоль неё, поддерживая контакт междулесом и равниной с обступающими её горами,который бы лучше выявил природу Леса.

– Ну, я даже на них и не глядела. – Зато это нам позволило постепенно

познавать разнообразие мира Леса и его грибов. Яостановился тогда перед раздвоившейся сосной идолго наблюдал за тем, как воздух перебирает еёветки. Мне попались ещё два гриба – сыроежка ирыжик, – я положил их себе. Я представлял, как мыбудем стоять под этим деревом, – которое сегоднятак и не попалось нам, – и я буду говорить тебе оприроде сосны и вообще растительной жизни в этоммире. У нас же получилось, что я всё рассказывалтебе заранее, потому что приходилось к слову.

– Ну да, – уже всю меня прозудел разговорамио море.

– Я понимал, что мы будем говорить почтивсё время, но не представлял себе о чём, ипродумывал возможные варианты разговоров, твоихвопросов и моих ответов.

– Какие же? Мне, наверное, ещё о многом неприходит в голову спросить.

– Я рисовал себе беседы о том, какустроен этот мир и почему это так. О том, каков я

208

сам и что делал до того, как повстречался с тобой. Отом, что ещё есть в этом мире изведного.

– Ну, расскажи мне о себе, когда закончишь освоих планах относительно меня.

– Хорошо... Я представлял себе, как мыдоберёмся до озера и, сев на бережку в траве,станем наблюдать маленькие волны, колышущиевысокие стебли водной осоки у самого берега.Полоска леса будет зигзагом обрамлять водоём,который он прячет в себе. Этот номер, должныйпредвкушать сидение на море, у нас не вышел, но мыуже и так достаточно предвкусились им в своёмвоображении. Возможность заблудиться даже немигнула у меня в голове. Затем, думал я, мы выйдемк роднику. Ты подставишь руку под струю, и снопискр-капель обдаст всё вокруг.

– Нет, так бы я никогда не сделала. – Ну, я же не знал, что ты не любишь

воды.– Нет. – А до того я долго гулял по горам. Утром,

проснувшись, я пошёл по пустырю, постепеннопереходившему в медленно поднимающийсятравянистый склон с редкими цветами. Огромныегоры перед собой, как рябь от камня в воде,выпустили волны небольших зелёных холмов,которые я, стекая по ложбинкам, взбираясь навершины и выискивая самые низкие перевалы, не безудовольствия преодолел. Дальше начиналисьпредгорья.

– Помню, помню, – мне так понравилосьсобирать там цветы!

– Чего я совсем не предположил.– Да? – Я совсем мало представлял себе, какова

ты: ну, существо: две щупки, две топки, голова,глаза, лоб. Белое с голубым платье, – я ещё не зналтогда, что оно у тебя меняет цвет, как небо отпогоды. Благодаря тебе, я гораздо лучшепредставляю себе особенности одежды. Я думалтакже, что ты не знаешь ещё очень многих слов, – ибыл готов тебя учить им.

– Но всё же ты написал мне письмо, – значит,ты полагал, я смогу его прочитать?

209

– Да, у меня были основания к тому. Ещё яне ожидал от тебя такого большого пониманияприроды вещей.

– Что в них понимать? – Кроме того, я не представлял себе весь

мир твоих желаний – точнее, я просто незадумывался о нём, – сам того не замечая, я свернулна крутую тропинку сравнительного анализа, хотя вначале хотел этого избежать, но вовремяспохватился, – Так вот, вернулся я к прерваннойистории, – вступив в предгорья, я стал подниматьсяпо склону, который становился всё менее пологим ивсё меньше травы попадалось на нём. Постепенно онперешёл в каменистый откос. Мне не привыкать кгорам, и я даже люблю неровную почву; но язадумался, каково придётся тебе, и стал выбиратьдорогу по мягче.

– Ну, к крутым скалам меня особенно не тянет,но поскакать по камням я совсем не против.

– Я добрался до усыпанной камнямивершины возвышенности, и с неё мне открылсявторой, ещё больший разбег предгорий,поднимавшихся по возрастающей, с наступлениями иоткатами, за ним третий, и только потом – настоящиегоры. Как ты помнишь, так они подготавливали нас ксебе.

– Да, так мы и шли. – Я окинул глазами массив и понял, что

нам надо посетить ледник, беседку, гейзер, пещеру,посмотреть на разные виды камня, скальныхобразований – чёртовых пальцев, провалов, ущёлий.Кроме того, нужно было встретить восход солнцатам и взобраться на какую-нибудь вершину. Главныхгор, ты знаешь, всего семь. Я не стал выбиратьсамую высокую из них – она вся ушла в рост и оченьоднообразна, а остановился на той, которую мы вконце концов и посетили, – на Упавшей Капле. Моейзадачей было так провести путь через разбросанныепо горам замечательности, чтобы всё изведней иизведней было по нему идти – так же, короче, каксделал я это в своё время в Лесу. Я прикинулмысленно, как мне тут следует поступить иподнялся, перейдя через каменный мостик,небольшой ручеёк внизу, на следующую волну

210

предгорий. Ближе и величественнее стали горы. Ихкомпактная, но сложная, устремлённая ввысь массаувлекала за собой двигаться вверх. Множествовершин привлекало меня, но я знал, что нужноограничиться немногими, чтобы частностями незатмить суть. В сомнениях остановился я, не знаякуда дальше двинуть себя. Позади последнейбезликой полосы предгорий три горы привлекалименя, выступая своими вершинами. Одна, левая,была как бы сделана из нашлёпанных друг на другапластов горных пород, – на неё мы и поднялисьвместе с тобой. Другая, которая повыше, в центре,была острым пиком, иссечённым линиямивертикальных разломов и трещин. Я знал, какзабраться на неё; я знал, что ближе к вершине тампопадаются замечательные вкрапления серого камняс сетчатыми прожилками, подолгу разглядываякоторые, можно примечать в них всякие узоры. Но,конечно, не с них нужно было начинать познаниегор. Третья, округлая, гора вся заросла мелким лесомили кустарником, а на вершине её было небольшоекруглое озеро с чистой, до дна прозрачной водой.Эти первые три горы были ещё не настоящими посравнению с главными хребтами и вершинами, ккоторым они присоединялись седлообразнымиперешейками, но вполне подходили для начала. Явыбрал в тот день гору с озером и поднялся на неё.Это поистине удивительное и замечательное место.Я полдня наблюдал, как струится в глубине вода,бьющая из подземных ключей, и кружится, икружится соринка по одной и той же дуге, иподыскивал простые и ясные слова, чтобы описатьтебе прелесть этого ледяного на ощупь ихрустального на вид озера.

– Это очень изведно... Почему же мы не пошлитуда?

– Озеро настолько прекрасно, что заслуживаетотдельной прогулки. Нужно быть готовым к нему, кего требованиям, к его неспешности. Подойди бы мык нему тогда, мы бы смазали последующиевпечатления, которым следовало бы бытьизначальными чистыми константами восприятия,точками отсчёта, по сравнению с которыми будутпознаваться другие вещи. Нужно знать, что такое

211

озёра вообще, чтобы понять в чём красотаконкретного озера. Увидь ты лесное озеро послегорного, рассуждал я, оно бы показалось бы тебеменее изведным, а это бы противоречило принципунарастания, который я положил в основу нашейпрогулки. Её конструкцию я представлял себе, какпостепенно раскручивающуюся спираль, каждый изкругов которой охватывал бы всё разнообразие мирас большей и большей полнотой. Разумеется, мояжизнь, – и в будущем твоя, – не была и не будетопределяться какой-либо фигурой, кроме, разве что,одной: то направление, в котором ты смотришь иидёшь, – всегда будет “вперёд”. По определению. Идаже когда ты будешь возвращаться, то старое иродное будут маячить всё же перед тобой, – Девочканавострилась, с изведом улавливая, что ещё я скажуо своей жизни, но я вернулся к теме:

– Дорога к горному озеру шла черезмелкий, плотный кустарник, покрывавший гору иокруглой стеной обступавший берег. Эти зарослипредставляли собой жалкое подобие Леса и совсемне соответствовали суровому и возвышенному стилюгор. Они внесли бы неудобоваримый диссонанс в тусистему впечатлений, которую я хотел создать тебе,и поэтому ещё я отказался от озера. Я провёл на нёмнезабываемый день. Солнце начало клониться кзакату, когда я вспомнил, зачем, собственно, сюдапришёл, и сообразил это всё насчёт зарослей. Я знал,что озеро от нас никуда не уйдёт, и отсрочил его наболее дальнее будущее, – в конце концов, тысможешь посетить его сама, когда нашепутешествие закончится.

– Как же я узнала бы о нём? – Я бы сказал.– Но я ведь даже не знала бы, о чём

спрашивать. – Ну, тогда бы я составил для тебя карту,

отметив на ней все замечательные местакружочками. Впрочем, это была бы невозможнаяработа и совсем ненужная. Во-первых, подобныекарты уже есть, во-вторых, все существа, с которымиты ни будешь общаться, знают массу такихзамечательных мест, и, в третьих, куда приятнеенаходить такие места самому. Кроме того, для

212

каждого своя прелесть, и я не мог бы в точностиугадать, что будет изведно тебе.

– Однако мы сможем сходить на это озеровместе?

– Конечно, да. Мы сами решим, когдазакончится наше путешествие, – ничто не мешаетего нам удлинить.

Девочка смахнула со своего лица коварновыскользнувшую прядь волос. Я отметил глазамиочередное дерево и продолжил:

– В тот день я вернулся назад в дом, чтобыназавтра предпринять новый поход в горы так, какбудто предыдущего вовсе не было. Я снова одолелтри гребня предгорий и стал подниматься на ту гору,которая слева. Там было множество самыхразнообразных пород камней – ты тоже увидела ихпотом. Добравшись до вершины, я внимательноосмотрел горы и решил, что буду рассказывать тебео них – помнишь? За той горой был узкий перешеек,постепенно переходивший во всё возрастающийхребет, который вливался в огромную, но весьмапологую гору. Мой взгляд естественно устремился кней. Помнишь, мы прошли по этому перешейку? – поузкой тропинке, которая вилась то по правую, то полевую сторону гребня, давая нам увидеть панорамуокрестных гор, и взяли вершину – не самую высокуюсреди других, но зато удобную и свободную ото льда,который был только на её северном склоне. Такой жепуть проделал и я в тот день. Поиски тропинки вгорах – это тоже как бы лабиринт, несмотря на то,что, вроде бы, всё видно. Сколько раз заходил я втупик, прежде чем выработал ту тропу, по котороймы прошли; тем не менее, я успел на вершинузасветло.

– А помнишь, как мы играли в лавины? – Да-да! Это было на правой стороне

склона, мы шли над осыпью, и вдруг у тебя из-подноги выскользнул камень, побежал, поскакал, цокаяпо другим, качая их и увлекая за собой, те –следующих, всё более и более крупные, а крутизнасклона всё возрастала, и вниз, в долину, извергсянаконец целый поток земли, щебёнки, окатышей,камней, валунов, оставив на всём пути за собойогромный хвост пыли, постепенно сносившийся вбок

213

ветром. Лавина быстро затихла на ровном месте, ноотдельные большие, в полтора обхвата, валуныпродолжали медленно катиться, расходясь веером вразные стороны. Движение лавины сопровождалосьграндиозным гулом, всё более усиливавшимся помере роста лавины и повторения его эхом, котороепотом ещё долго не затихало, прилетая откуда-тоиздалека в виде волн громовых раскатов. Тогда тышагнула и как бы невзначай подпихнула носомботинка новый камень – и ещё одна лавинапрокатилась по склону хребта. Ты задержала меняжестом, предлагая на время остановиться здесь, икинула рукой третий камень. Но почему-то оннеловко ударился сначала и вместо того, чтобыначать ускоряться, стал замедляться от трения итолчков других камней, движение его затихло, илавины не получилось. Ты сделала несколько шаговвперёд по тропинке – я пропустил тебя пред собой –и, с усилием подняв хороший валун, бросила еговниз. Какая это была лавина! Казалось, целый пласткамней, неустойчиво замерших на склоне, пришёл вдвижение. Как раз всего этого я от тебя и не ожидал.Потом мы пустили, уже вместе, ещё множестволавин; но я был удивлён.

Мы незаметно перешли к перебору общихвоспоминаний, – занятию, в котором из тканипережитого выскакивают алмазики не замеченнойранее новизны, а “старая” новь оживает свежимблеском.

– Чего же удивительного в моём изведе клавинам?

– Но ведь у тебя на Лепёшке нет ничегоподобного.

– Вот именно. – Положим, так. Но факт: ведь ничего не

предрасполагало тебя к такому буйству.– Кто знает... – Как!?– Нет, я только дразню тебя... Мне нечего

скрывать. Но, наверное, во мне есть задатки и ктакому роду вещам.

– Да, похоже, что... Потом ты насытиласьлавинами, но, продолжив путь, временамипродолжала пускать камни снова, однако огонь уже

214

кончился, и прежней силы аффекта не получалось.Мы поднимались всё выше в горы. Стало холодать.Ты признала, что шубка здесь как раз хороша.

– Я сначала не хотела её надевать, потому чтоона мне, вообще-то, не нужна. Но с шубкой оно былокак-то правильней, гармоничней.

– Я тоже так чувствовал. Поэтому я исшил её тебе – вот изведное-то было занятие –сколько я узнал про всякие ткани, иголки, нити... Подороге я показывал тебе редкую горнуюрастительность, которая тебя очень изведовала. Мынашли маленькие голубые цветы в скалах, и ты такбыла рада им.

– Они же такие замечательные! – Кто спорит? Но как это сочетается с

твоей любовью пускать лавины? – Девочкаулыбнулась, прищурив глаза, и пожала плечами. Поеё наущению эти цветы были закатаны мной вспециальную банку – термотемпу, – лежавшую вмоём запасничке, где они сохранялись нетронутыми.

– Склон стал скалистей и круче: ты приняласьпомогать себе идти руками. Потратив время налавины и разговоры, мы оба были на вершине толькопосле заката. Тебе уже стал наскучивать подъём, новершина вознаградила за всё.

– А то как же иначе...– Видишь ли, некоторая скука есть средство к

ещё большему изведу. Ведь если бы не было тени,как бы мы могли различать предметы? Но тень – этоне тьма, которая целиком поглощает их, делаяневидимыми, а только градация света.

– Но ведь есть ещё и цвета. – Ты далеко видишь, мой друг: действительно,

есть миры, где нет тени. Но и на тень можносмотреть как на ещё один цвет... Мы решилизаночевать на вершине и, не смыкая глаз, караулитьвосход. Вечернее небо постепенно бледнело, икотловины внизу начали наполняться тьмой. Завсякими историями, которыми я тебя потчевал,время прошло незаметно.

– И потом я увидела солнце.– Не кажется ли тебе, что оно стало для тебя

изведнее благодаря тому, что ты его ждала? – Не кажется, а знается: это так.

215

Пережёвывание воспоминаний, особенновдвоём, удивительно приятное занятие: в нём нампредстаёт воедино то, что мы накапливалипостепенно. И как изведно, когда оказывается, чтопри общности фактического материала в рассказахобоих выделяются совершенно разные вещи.

– Но я-то как раз не думал сначала, чтомы останемся на вершине. Когда я добрался до неё,то тоже провёл там ночь, однако предполагал, чтомы, зная дорогу, достигнем её быстрее и спустимсязатем вниз, к домику, который там есть; оттуда тожевидно рассвет, хотя, конечно, не так: ведь там, навысоте, воздух чист и разрежен, а простор простодушу захватывает.

– Летать и летать... – Хочется?– Почему нет? – Знай, будем летать.– Это хорошо. – Потом мы продолжили путь по горам:

нам предстояло много спусков и подъёмов в тотдень. Мне не пришлось заранее выбирать тропинку,потому что дальше путь стал ровнее, а излучиныразбегавшихся ветвями хребтов – отрогов горы, – ихолмы в котловине за ней я знал хорошо. Сколькосамых разных камешков мы собрали в тех местах, иони не прятались, не одурманивали нас всякимиловушками, а скромно лежали и ожидали, когда мывозьмём их. Почти все виды рельефа были там – какбудто в музее. Я, знаешь, не мыслю себя без гор.Широкое, но не ровное пространство – моя среда.

– На Лепёшке нет ничего подобного, а я живу. – То – ты. У всякого своё.– Нет, мне главное небо. Остальное – потом, –

это уже обстоятельства, которые только занимаютменя в настоящий момент.

– Я не думал сначала, что эта связь такглубока. Все перечисленные мною различия – это нето. Так ли ты поступала или иначе – не это удивляетменя. Я составил себе в уме схему, а встретил живоесущество – в этом вся разница! Или...? Неясныемысли кружатся у меня в голове. Я правда не знаю...Потом всё будет видно.

216

– У тебя такой изведный вид, когда ты чего-тоне знаешь – говорили тебе когда-нибудь? Тыдумаешь, что знаешь всё, и вдруг наталкиваешься нанекую мысленную стенку.

Мы прошли какое-то расстояние молча: тольковетки хрустели у нас под ногами, и ветер перебиралсучья наверху. Папоротники стали реже. Кончилисьсосны; лишь отдельные берёзы разменивали почтичистый ельник; я понадеялся, что мы вышли изстакана ручья и теперь приближаемся к морю. Самлес вокруг мне был совершенно незнаком.

– Быть может, вот-вот мы увидим выходиз Леса, – не очень уверенно предположил я.Девочка всмотрелась вперёд и инстинктивноускорила шаг. Одни и те же стволы по– прежнемуплыли мимо нас. Издалёка по лесу пронёсся глухойудар; что-то ухнуло, завыло и заскрипело. Мы молчапереглянулись, подумав о рухнувшем дереве иликамне, сорвавшемся в обрыв.

– Э, нет, – решила она, замедляя ход, – не всётак просто.

– Да, боюсь, нам идти ещё далеко.Мы прошли ощетинившийся сучьями

полуобломленный ствол засохшей когда-то ёлки.Ныне его наполовину покрывали лишайники.

Девочка вздрогнула от шороха. – Что? – спросил я.– Я жду чего-то от Леса, – тихо отозвалась она,

– Не может быть, чтобы он о нас совершенно забыл, иего кажущаяся обыкновенность – болееподозрительна, чем мириады издевающихся стрелок.Такое ощущение, что ему пока что нравится, как мыидём – значит, мы идём не туда. Но, зная, куда мыидём, он может приготовиться к нашему приёму. Егомолчание не может продлиться вечно, ибо своимсуществованием мы исключаем его. Тем не менее,наш прямой путь рано или поздно нас куда-товыведет – и в какой-то момент Лес постараетсяэтому воспрепятствовать. Бди!

Теперь её взгляд внимательно скользил подеревьям вокруг. Прежнее настроение апатиикончилось вместе с разговором, сменившисьнедобродушной наблюдательностью, и не исключенобыло, что какое-то изменение могло синхронно

217

произойти и в настроении Леса. Шаг стал болееосторожным, крадущимся. На глаза Девочке началипопадаться разные мелкие вещи, которых онараньше не замечала, занятая сбором грибов, и непридавала им значения. Она настороженноприглядывалась к окружающим её предметам.

Девочкины глаза всё острее кололиокружающее пространство, мечась от одной вещи кдругой. Вот скрутился отворот коры у дерева, подним лоснился мертвенно жёлтый волокнистый ствол.Бородавчато вспух влажноватый корень. Качнуласьнадломленная ветка. Зелёный, с торчащимицветочками или плодами мох облепилподнимавшееся напряжёнными валами подножьеёлки. Вдалеке среди деревьев мелькали какие-тостволы странного цвета, но не было поводавозвращаться их осматривать. Острыми своимистрелами копошились от движения воздухаотдельные сохранившиеся папоротники. Тупотыкавшаяся в разные стороны ветвь пронзала воздухнад нами; выше мягко взмахивали крыльями ели.Обгрызенный черенок одиноко торчал из земли.Какой-то серповидный лист злодейски покачивалсяна приютившей его веточке. Одинокий плющ по-змеиному карабкался по стволику берёзы, но затемжалобно повисал, тычась в воздух беспомощнымиусами.

Местами в Лесу попадались круглые ямы, прилюбой оказии могущие заполниться водой. Вокругодной ожерельем росли берёзы. Они нависали вразные стороны, словно оплетая эту воображаемуючашу своими корнями.

Когда Девочка проходила мимо одногокосматого пня, рядом с ней что-то резкошевельнулось, вспрыгнуло в траве, приковав к себенаши встревоженные взгляды. Я пригляделся ипонял:

– Это всего лишь изогнутый сук, – тынаступила на него, и он подпрыгнул.

– Хорош сук!Я отбросил с дороги сухой клубок пупырчатых

еловых веток. Мелкая листва, как прозрачный туман,окутывала разбросанные по лесу небольшиедеревца. Подобно натянутой катапульте изогнулась

218

молодая берёзка, придавленная обломившейсястарой серой елью. Словно выгоревшие, темнелибестравные места между кустов, плотно заваленныемелкими чёрными сучочками. Озираясь, мы молчашли по неприветливому, но столь изведному в своихмолчаливых мелочах Лесу. Потом остановились:перед нами в полном одиночестве росло дерево,совершенно сухое. На нём не было коры, и чутькосоватые чёрные трещины взбегали вверх поскрученному стволу, огибая дырки от выпавшихкогда-то сучьев. Вверху разбегались, множась ираспадаясь на чёрные штришки, лысые светло-тёмные ветви. А над всем этим тянулось плотноесерое небо, не ровное, каким оно было вначале, а сгустыми вкраплениями отдельных туч, сизых бугров,каких-то хлопьев, расползшихся нитями своихшлейфов, обманчивых просветов в более яркое, но неменее серое нечто – плывущее неизвестно куда,закручивающееся водоворотами и просто стоящее наместе.

– Засохло, – охарактеризовала Девочка дерево. – Ага... Но стоит.– И какой странный ветер там, наверху. – Да, – то дует, то кружит.– Чу, слышишь? – Девочка приподняла палец и

затем опустила в воздухе ладонь, словно приглушаячто-то, – призвала к молчанию.

Сквозь рассеявшуюся тишину моегоневнимания проступил шорох иголок и листьевнаверху, а на его фоне – далёкий и тихий, нопронзительный и надсадный скрип.

– Что это?Казалось, нечто вывинчивало из земли дерево,

или какая-то машина пыталась выдраться из западнив чаще, или фентрарник занудно занимался своимделом – целый рой представлений пронёсся в моейголове. Звук исходил слева и спереди.

– Не знаю, увидим.Я повернул свой ход навстречу неведомому, не

забывая контролировать сохранность нашегоисходного направления. Это было явно нечто, ещё невстречавшееся нам в Лесу, и потому оно особеннотревожило моё сердце.

219

Мы прорвались сквозь какие-то кусты, которыеобдали нас потоком своих листьев, и оказались вдовольно частом, по– прежнему елово-берёзовомлесу. Звук исходил откуда-то сверху. Мы прошлинемного вперёд, и закружились, опрокинув головы ивсматриваясь в вышину. Я увидел, что старая,треснувшая у основания берёза прижалась кновенькой ёлке – скрип шёл от них.

– Всё оказалось проще, чем можно былоожидать – два дерева трутся друг о друга, качаясьот ветра.

Девочка подозрительно оглядела их ядовитымвзглядом. Я сориентировался с направлением иуказал путь. Иногда нам попадались обломленныестволы вроде высоких, выше нашего роста, пней, ступыми обрубками глядящих в разные стороныветок.

– Гляди, – указала Девочка на сук на верхушкеодного такого полудерева, – Как клюв:

– А точно!Под ногами потянулись какие-то мхи, иногда

столь высокие, что их можно было бы счесть травой.Среди них я вдруг заметил бруснику: цепляясь завоздух овальными листками, наверх выступалигрозди красных, с белыми недоходками ягод.

– Ну-ка, смотри, – вот ещё съедобнаяягода.

– Это хорошо, – Девочка наклонилась к ней, –но кушать сейчас и здесь ничего не буду. Вот этавот, да? – Она сорвала один стебелёк, вырвала скорешком другой и пристроила их где-то у себя вкорзинке; потом выпрямилась и пошла вперёд меня,помахивая свободной рукой и провожая взглядом тоодно, то другое приглянувшееся ей дерево. Затемобернулась:

– Ну что же, что ты мне хотел рассказать? – Ты спрашивала обо мне...– Да-да. Вот ты свалился мне на голову, – такой

чёрный, такой пернатый. Где ты был до того? Чтопредставляешь собою сам? Что прячется в твоейголове?

В ответ на эти вопросы передо мной единымхором промелькнули десятки существ, которых язнал, сотни миров, где был, тысячи снов, что видел. Я

220

обвёл крыльями около головы круг, показывая, чтовсё соединено у меня внутри, и я не знаю с чегоначать.

– Ну-ка, – Девочка пришла мне на помощьнеожиданным образом , – представься мне.

– Я... – замялся, было, я и затемотрапортовал: – Меня зовут Гавел. Я – наместникАрнпрацейской страны Творца.

– Гавел. Га – вел, – пробовала на вкус моё имяДевочка и взглядывала на меня, словно примеривалаего к моей наружности, – Г-а-в-е-л. И что это значит?

– Ничего. Это же ведь имя. Оно нужно,чтобы звать или упоминать. Если тебе нужно кого-токликнуть, ты пользуешься его именем.

– Ну-ка... Гавел! Я встрепенулся, оборачиваясь вплотную к ней. – Да?– Действует! – Не употребляй имён зря. Имена есть у

очень многих вещей. Зачастую, даже помногу имён.Ведь даже название любого предмета есть его имя.Но помимо расхожих, есть и тайные имена, – чемболее они тайные, тем больше проникают в сутьвещей и тем большую власть над ними имеют.

– Правда? У чего же есть ещё имена? – У страны, где мы есть – я только что

сказал его – Арнпрацея. И у Леса – впрочем, то же,что и у всей этой планеты – Лотарингский Лес.

– А планета? – Лотарингма.– Что, и даже у меня есть имя?Я взял с земли шишку и стал заглядывать ей

вовнутрь через расступившиеся лепестки. Изучаямоё молчание, Девочка постепенно лукавоулыбнулась:

– Значит, есть?Я согласно моргнул. Потом собрал

воодушевление и произнёс: – Но погоди. Сейчас я его тебе не скажу –

нет. Может быть, я сам его ещё не знаю, а можетбыть, как-нибудь утром или за едой я шепну его тебетихо на ушко – “что это?” – на миг, ещё не понимая,задумаешься ты. Ведь, правда, так будет изведнее?Или торжественно, в огромном зале с белыми

221

колоннами, в точно отмеренный промежутоквремени я напишу его перед тобой огромнымбуквами на чёрной доске? Нет, так я его тебе нескажу – пусть это будет наша первая загадка, тайна,которой предстоит разрешиться. Возможно, я знаюего не на самом деле, – только ты можешь обладатьдействительным его знанием.

– Право, мне моё имя очень изведно. – Особенно после того, что я тебе сказал?– Да... – Тем лучше. Видишь, как разжёг я твою

изведу? Нарочно. Погоди, всё узнаешь.– Ну что же. Представься-ка мне ещё раз, – мне

понравилось, как это звучит. – Хорошо. Пожалуйста, – я с поклоном

представился: – Гавел, наместник Творца вАрнпрацее.

– А... Ага. Первое и последнее мне понятно. Чтотакое “наместник Творца?”

– Про наместника мне будет объяснитьдовольно сложно, а про Творца давай сейчаспоговорим. Вот это всё, – повёл я крылом, – Мир.Планета, на которой мы находимся, – это уже своегорода мирок; затем все те другие такие мирки, где мыбыли с тобой до того, в том числе и твоя Лепёшка –это всё одна страна, которая тоже целый мир. Но этастрана вместе со множеством других стран – и естьтот Мир, о котором мы говорим с большой, с дваждыбольшой буквы. Так вот, Мир создан Творцом. ( Приболее подробном рассмотрении оказывается, что этоне совсем и не во всём так, но в первом приближении– это твёрдая истина.) Творец потому Творец, что онсоздал Мир. И не просто создал: он продолжаетсоздавать его в каждый конкретный момент.

– И у Творца есть имя?Я замялся: вопрос бил в точку, которая была,

собственно, не точка, а дыра – ответа я не знал. – Гм... “Творец” – это уже как бы имя. Но

оно, если так можно выразиться относительносущества, стоит на уровне названия – хотя в нём ужезаключается известная мощь. Кстати, на такомуровне и у тебя есть имя – Девочка. Здесь никакойтайны нет.

222

– Конечно! Кто же я, как не Девочка? Девочка.Я всегда знала, что я – Девочка, правда никогда обэтом не задумывалась... – она сама удивиласьсказанному парадоксу, точнее, его истинности, – Какже?.. Я знала это слово, но оно ни разу не приходиломне в голову, не представало ясно передо мной – ивсё же я знала его...

– Точно так же, – по внезапному наитиюзаговорил я неожиданно для себя, – ты носишь всебе неразгаданным и своё настоящее имя. Что жекасается имени Творца, я никогда не задумывался отом, что оно есть – но теперь чувствую, что онодолжно быть. Ведь, как без него?

Тем временем Девочка пыталась припомнитьсвоё настоящее имя; она водила глазами посторонам, словно его можно было увидать. Её губышептали возможные слова и комбинации букв. (Я жени на минуту не забывал думать о Лесе и следить запрямизной нашего пути.)

– Галоко, Марос... Квадрат... Пантохема... Хрем,Хнем... Ливорг... Акала, Азала, Азала... Зал, Роза, Зол,Лоза... Кхент... Брунсвик... Багот... Молонце, нет...Молодус... Нет, нет! Марогхем. Во, во! Махем – нет....

Я заметил, что Девочка кружит кругами вокругискомого сочетания букв и не может приблизиться кнему ни на шаг.

– Нет, милочка, не выйдет. Так ты его ненайдёшь.

– Варохем, Врохем, Вло, Воло, Вололо – «В»ничего не даёт.

– И не даст. Слово хорошо запрятано, хотяпотом ты увидишь, – оно лежало просто наповерхности. То, что вызывает у тебя ассоциациюсходства, – на самом деле лишь дальние отблески,ближние же запрятаны лучше и вовсе не видны, – идаже наскочив на само слово, – ты можешь его неузнать – ибо Имя чуждо случайности... В одинмомент, скажу тебе по секрету, ты была оченьблизка к нему – и мне казалось, ты вот-вот егоназовёшь.

– Виндижог, горшок. Спрятано, моё хитрое, –никак не найдёшь. Горг – нет. Так, хватит.

Мы перешагнули хрустящее, изгрызенноегнилью бревно, мох на котором местами

223

предупредительно зацвёл красными точками. Какноги чудовища-дракона напряжённо шли вверхдеревья.

– Вернёмся к Творцу. Он создал Мир, и оннаселил его существами. Собственно говоря, онсоздал мир для этих существ, то есть для нас стобой, например. Или ещё умнее сказать, что Мир нальвиную свою долю состоит из самих существ, а неиз пространств. Так?

– Ага... – Таких существ много, но число их

вполне ограниченно – несколько сот или тысяч, –смотря как считать. Я зову их “творёными”существами – гувана. Обычно говорят просто“существо”. Однако под словом “существо” вообщеможно подразумевать всё, что угодно... Вовсе не всё,что встретится на твоём пути и будет живым иразговаривающим, будет творёным существом, длякоторого всё происходящее, собственно, и делается.Творёные существа носят на себе своего рода метинуТворца, – это, можно сказать, луч, падающий на нихи освещающий их, куда бы они ни пошли. На самомделе здесь может быть очень много сравнений, но,скорее, сравнивать нужно было бы наоборот. Особаявыделенность гувана подчёркнута отчётливымобразом. Что ни говори, их нельзя спутать спростыми вещами. Хотя и простые вещи не просты.Мир, созданный Творцом, в отличие от других миров,которые существуют сами по себе, движется позаконам Творца и освещается его теплом,непосредственно ощутимым.

– А в эти другие миры, существующие помимоволи Творца, можно добраться?

– Да, есть входы и выходы. Я был там, –это так чужеродно и странно... Можно не замечатьособенности Мира, пока находишься в нём, но поконтрасту они сразу становятся явны.

– А мы побываем там? – Поверь мне, нам там делать нечего. Это

действительно скучно. Впрочем, всё будет так, какмы захотим.

– Пока что хочешь только ты.

224

– Будет и твоя очередь хотеть. Сначаланадо подготовить почву для твоих желаний, чтобыим было, из чего выбирать.

– Хорошо, а откуда взялись существа,населяющие мир?

– Нас создал Творец. Он запускает в мирнечто вроде зародыша, – кристалла, вокруг которогонарастает мясо жизни, некий неразвёрнутый наборсвойств – своего рода душу. У кого-то это ядро то же,что и у самого Творца, не полностью, конечно, но вкакой-то частной проекции, иначе бы мы,наместники, были очень похожи, тогда как известнаясущностная разница всё же есть. Впрочем, я, Чёрнаякошка, другие, называемся наместниками Творца изиных соображений – об этом потом. Другие существавозникают потому, что Творец отправляет в мирдуши, отличные от своей, источник их неизвестен, номежду некоторыми из них, однако, так жепрослеживается странное сходство, – ибо у Творца,видимо, есть излюбленные типы существ, внутрикоторых он перебирает различные варианты.Рождение существа происходит в одной из стран.Эта страна – его родина, его наиболее подходящееместообиталище: – создавая мир, Творец не могугодить всем своим существам, и поэтому поделилего на страны, годные для самых разных обитателей.Твоё рождение случилось нежданно и вне всего, иникто о нём, даже я, до поры, не знал, да и теперьоно только мне известно. Бывает и иначе, – как былосо мной. Рождение – но не думай, что всесуществующие существа были рождены, возможно ииное, – происходит в назначенном месте и время;весть о нём облетает многих существ, которыесползаются, чтобы любоваться на нового,любопытствовать и выглядывать из-за углов. Когда яродился, я выглядел почти так же, как и сейчас:только перья были чуть покороче и тонко облегалиспинку, а туловище было потолще. Тоже, верно, былои с тобой, хотя ты своего рождения не помнишь, ивообще неизвестно, было ли оно в собственномсмысле слова. Другие же, возникнув, проходят всвоём внешнем развитии множество стадий, этапов,скорость движения через которые всё замедляется,но само движение не кончается никогда.

225

– Скажи мне, а каков был сам тот момент,когда ты возник? Из чего вышло твоё тело? Извоздуха?

– Было целое представление, с огнями испускающимся с неба фиолетовым смерчем. Мнетрудно это описать, ибо я сам сего не видел –спросим у Чёрной Кошки. Она занималась мной. Онаразослала вестников к существам, которые пришлина меня смотреть. Правда, среди пришедших не быложителей её страны – Фаргона – ибо это довольнозакрытая, хотя и обширная область, с особымиусловиями существования; Чёрная Кошка оберегаеттамошних существ от внешних контактов, дозволяяим вариться в собственном соку. Впрочем – теперь японимаю – это происходит само собой. Дело в том,что в этой стране нет времени. Поэтому если тыпосетишь её раз, а затем повторно, то не факт, чтонайдёшь следы своего предыдущего визита. Этоподобно тому, как если взять бесконечную прямую, ина ней точку, затем прямую отпустить и взять на нейпроизвольно вторую точку. Тогда между первой ивторой точкой окажется бесконечное расстояние, и,следовательно, с точки зрения второй точки перваябудет так удалена, как будто её и вовсе не было.

– Что-то я не совсем улавливаю... – Неважно. Это я загнул какую-то

сложную метафору из области математики. СутьФаргоны в том, что там не может произойтиникакого кардинального события, которое могло быпозволить разделить прошлое и будущее междусобой. Это не значит, что там вообще ничего непроисходит – наоборот, – но ничего при этомокончательно не меняется. Существа Фаргоны,конечно, не заперты у себя дома, но и своей страныим хватает с избытком. Это не мешало, однако,Котёнку, тамошнему жителю, посещать сей Лес.

Лес тянулся мимо нас порослями и стволами,мхами и кустарниками, разворачивая свою глубину.Доходя до каждого отмеченного дерева, яостанавливался на шаг, выбирая новое, столь жепохожее на предыдущее, как лес за нами на лесвпереди. Местность медленно поднималась вверх.

– И сами мы увидим Котёнка, надеюсь, исможем пообщаться с ним.

226

– Он там один? – Как? Нет, конечно же... Котёнок живёт в

Шестёрке неразлучных друзей, – Капля, Луковица,Засыхающий Дубовый Листочек, Жёлудь, Филин и онсам. Ещё там есть семейство юрзиков – про которыея рассказывал тебе немало забавных историй. Потомтам есть ещё одна тройка (Шестёрка состоит из двухтроек) и несколько самостоятельных существ, –встречающихся, и почти непрерывно, друг с другом.Просто тройка так по природе устроена, что в нейесть нечто общее от всех существ, они как будтонанизаны на одну ось. Они могут разделяться,меняться внешне, но затем сходиться вновь. Вообще,запомни, число три – одно из любимых чисел Творца.То же касается и степеней числа три.

– Чего? – То есть 9 или трёх троек, 27 или трёх

троек троек и так далее. Впрочем, больше 27 числа,делящиеся только на три, попадаются редко. ЗатемТворец любит число 56 – недаром оно положено воснову нашего счёта, – первые пятьдесят шестьцифр, включая ноль, имеют собственные названия, аимена остальных чисел в системе пятидесяти шестиуже составные.

– А ноль что такое? – Ноль – это когда, допустим, у нас одна

корзинка, а потом её убрали, – сколько у насосталось корзинок?

– А куда убрали корзинку? – Неважно! Сколько осталось?– Где? – Здесь.– Нисколько. – Значит, каково число корзинок?– Никакого. – Но для особого удобства говорят в таких

случаях, что число корзинок равно нулю.– Только такой извратитель, как ты, мог такое

выдумать. – Нет, отнюдь. Что же касается любви

Творца к числам, то есть даже такая страна –Триания – где принцип троичности поставлен воглаву угла. А когда Творец строит большой дом, внём, например, может быть пятьдесят шесть этажей.

227

Семёрок Творец не признаёт. Впрочем, признаёт – непризнаёт – это слишком простой подход; отношениеТворца к числам гораздо сложнее: каждое из нихиграет у него свою роль, отличную от просточисленной, имеет свой оттенок, в котором только послучайному сходству мы можем признать симпатию,и хотя некоторые числа мы действительно встречаемчаще других, это не значит, что те, которые мывидим редко, имеют меньшее значение. В известноймере он недолюбливает двойки – уж слишком онибанальны, – ведь каждая вещь по умолчаниюдвоична. Впрочем, такого простого числа трудноизбежать, и здесь никогда нельзя сказать, идёт речьо паре или о простом сочетании предметов. Но, если,например, Творец решил сделать больше, чем один,ключ от замка, он никогда их не сделает два. Скореетри или шесть. Точно так же поступлю я. Ещёотмечена его симпатия к числу 17. Есть и другиепристрастия Творца. Он находит красоту внесоответствиях и избегает столкновенияпротивоположностей. Это заложено и в нас и потомунам очевидно. Но логика говорит, что могло быть ииначе. Несоответствие – это тонкая разница; когдапонятие слегка выступает за свои пределы иодновременно местами не достаёт до них, – яначертил в воздухе, – как-нибудь так, например.Разумеется, не всякое несоответствие нас радует, атолько особенное – неуловимо сказать какое.Страннота, короче говоря. Наш мир полон странноты,и излюбленнейшие её виды есть то, что отличаетмногие страны друг от друга – кстати, отметь, –отсюда и само слово “страна”. Весь наш Мир естьмир Странности – скажем, странный мир. Мы неулавливаем это прямо, ибо и сами в нём – подобнотому, как не видишь собственного лица.

– Ой! Ну конечно. – Но, упорно размышляя о природе вещей,

замечаешь, что она должна быть вовсе не такова,какой мы её наблюдаем. Наш мир не естественен –он сотворён. Идея странноты, как и остальные идеи,пронизывает весь Творёный мир, актуализируясьбольше или меньше в разных странах, и лишь водной достигая максимума, где она и являетсяопределяющим свойством – в Друнг-Фу. Однако в

228

Фаргоне несоответствий ничуть не меньше. Дело втом, что многие страны содержат в себе различные(но отнюдь не все) комбинации свойств, вроденесоответственности, троичности, безвременности ипрочих, – о них речь впереди, – среди которых толькоодно является главным. Так, оказалось, чтобезвременье очень удачно сочетается снесоответнственностью и троичностью в Фаргоне,которые хотя и не определяют суть этой страны, нопроявляются в ней гораздо ярче, чем вообще в Мире.Поэтому страны объединяются в особые ряды,которые называются почему-то “полосками”, –например, Фаргон и Друнг-Фу лежат в одной“несоответственной” полоске стран. Разумеется, этиполоски пересекаются, как лыки в твоём лукошке.Мы же, не принадлежа к этой полоске, можем видетькрасоту и в гармонии, когда каждая частьсоответствует другой, а все они вместе – целому: – ввеликолепии распускающегося цветка, в точностиработы некого механизма, в слаженностиархитектурного сооружения, ладности чей-топоходки или в выверенности пейзажа. Нельзя неотметить и особую любовь Творца к машинам, кразным приборчикам и устройствам – от нашейстраны, впрочем, довольно далёкую.

– Ага. – Есть, однако, страна, буквально

замешанная на этом. В ней живут 3 существа – Тол,Тур и Таал, три неразлучных друга, а такжеВзрывничий по имени Рогон. Какие они там строятмеханизмы! Не всегда, кстати, знаешь всехобитателей какой-нибудь страны. Некоторыескрываются в разных далёких местах, и даже ихдрузья должны напрягаться несколько дней, чтобыпросто вспомнить об их существовании. В Фаргонеувлечение Творца машинами весьма заметно. Тамнаходится знаменитая пустыня машин, – по сути,свалка космических масштабов. Кстати, обративнимание, как всё хитро связывается: свалка машин,предназначенных для чего-то – вот тебе инесоответственность. Вот такие у нас есть страны. Иещё целая куча всяких.

– Вернёмся к нашему разговору. О чём,бишь, шла речь? В отличие от тебя, я помню момент

229

своего рождения. Это, скорее, исключение, чемправило: обычно существо зарождается,наклёвываясь из самых простейших проявленийсуществования. Исчерпывая простейшие формыбытия, оно переходит в более сложные, и только накаком-то позднем этапе возникает память.Собственно, именно рождение памяти следуетсчитать возникновением существа, ибопроисходившее ранее оно не помнит, какфактически не имеющее к нему отношения. Однакоранее оно всё же существовало и ощущало.Рождение существа подобно всплеску на золотойповерхности абсолютного счастья, последующемумедленному всплыванию и разрастанию пузыря всреде его жидкости. Ибо счастье, достигнув своейполноты в чистоте абсолюта, растёт дальше ирастекается в окружающие абсолют возможныечастности.

– Вот загнул! Лучше говори скорее, как самрождался.

Я взглянул вверх, и внутренне как быопустился в самое своё начало, а когда ощутил себяв нём, заговорил.

– Я возник мгновенно. Внезапно я началвидеть, – как будто зажёгся свет. Затем ударомвозник слух, – и я стал слышать. Видимое мною былоярко ужасно и вызывало бурю чувств, неясно,впрочем, каких. Я до сих пор также не могу понять,что в точности я видел, хотя по логике знаю, какиеэто должны были быть предметы. Появившись, я неуспел опомнится, как слух сразу оглушил менямножеством невыразимых звуков. Если я и могдумать в этот момент, то напор ощущений смывалдаже самый незаметный горбик мысли. Мой чистыйум удивительно резко и отчётливо воспринималокружающее и впитывал его со всей всасывающейспособностью пустоты. Нельзя сказать, какиепромежутки времени это продолжалось, – здесь былоне до него. Но всё же это – с моей точки зрения –было очень длительно. Потом я спал, а когдаочнулся, понял, что могу двигаться. Впрочем, нельзясказать, что я спал. Сон пришёл потом и это былсладостный опыт. Просто я как-то переставал быть,может быть, даже телесно, свершал скачок во

230

времени и возникал заново, уже будучи чем-тобольшим, нежели раньше. Моё существование будтобы ещё не устоялось. “Понял” – неправильно сказать.Просто ощутил в себе действенную способность кдвижению – желание поразмяться так сказать.Однако я ещё не знал, как двигаться. Дальшевозникло желание пройтись. Не пытайся меняспросить, что именно я делал. Просто я ощутил всебе побуждение к движению и наблюдал, какблагодаря им меняется видимое мной. Послеследующего пробуждения я услышал голос, которыйсказал: “Тебя зовут Гавел. Ты существуешь”. Когдаему показалось, что я это осознал, он добавил: ”Подойди, сядь к столу”. Оказавшись за столом, яосознал, что могу мыслить словами. (Я кратко исхематично тебе сейчас это рассказываю. На самомделе можно написать большое эссе о каждом первоммоём – Первый вид, Первый звук, Первое слово,мысль, запись, существо, друг. Первая гора, Впервый раз море...) Сначала слова проскакивали, какотдельные искры в моём уме, потом сталисоединяться парами и цепочками и, наконец, слилисьв единые мысли. Очень быстро все вещи вокругначали обретать контуры и названия – я взглядывал,и вещь как бы представлялась мне, – я слышал еёназвание и понимал, что это такое. Посидев за стол,я постепенно увидел сидящую ко мне боком, ноглядящую в упор Чёрную Кошку, и понял, что этоотдельный предмет. Так же оказалось, что я могуговорить. Я сказал – ну что я ещё мог сказать? –“Привет!”.– “Я – Чёрная Кошка”, – важно ответиламне она. Я же не замечал, что в комнате есть ещёкто-то помимо неё. Моё внимание было сужено и невоспринимало мир целиком.

Беседуя таким образом, мы продвигалисьсквозь Лес. Девочка старалась не обгонять меня,следя за моей речью. – Она как-то сказала, что взависимости от моего настроения меняетсявыражение моего лица, и даже клюв открывается по-разному, – я же смотрел почти всё время передсобой, наблюдая свою спутницу боковым зрением –она то возникала, вырываясь вперёд, топревращалась в туманное пятно на самом краювидимости.

231

Раз сучок зацепил снизу Девочкино платье,резко натянув его назад, и преобразил нежныйрельеф складок, равномерно метавшихся по егоповерхности, в резкие расходящиеся лучами черты.Она с размаху остановилась с задранной ногой, иизогнутые морщины удивления – как продолжениятех, что вспыхнули на её платье – скользнули по еёлбу, но тут же рассеялись, когда она, взмахнувбровями, быстро оглянулась и, моргнув ртом, хотела,было, что-то сказать, но только поправила платье иобломила разбойника в наказание. Лёгкая усмилкаудовлетворённо возникла на её лице.

– Так его!Острый, но мягкий Девочкин нос снова

повернулся вперёд. Заглубившийся подбородокначал постепенно выдвигаться наружу – сталанабираться воля: кончики губ намереватоизвивались. Походка Девочки сделаласьподпрыгивающей, размашистой – при каждом шагевздрагивали бугорки плеч. Весело взмахнув головой,она сдула мешавшие ей волосы, затем поправила ихрукой.

Местность постепенно поднималась, иногдаплавно, иногда наплывами. Под ровным строемвысоких елей изредка встречались группымаленьких деревьец, среди которых мы пробирались,ныряя под их щетинистые кущи или просто разводяруками.

– Смотри, дерево! – Дерево?... Да-а. Ну и штука!Мы не могли понять, какой породы растение

виднеется слева от нас. Его сухой гладкий ствол былсовершенно лишён коры, и по цвету, блестящему,серебрящемуся скорее напоминал какое-нибудьдеревянное изделие; таковы же были и ветви,росшие вверх тысячью острых вил, и (что сразупривлекло взор) покрытые тёмно-коричневойлиствой.

Приблизились. Я сбил палкой нескольколистьев с нижнего отростка: они были совершенносухи и рассыпались в слабо шуршащую клочь.Девочка с простым изведом смотрела, какразлетаются по земле их коричневые трушинки; вскладках кожи на её наклонённой шее собирались

232

тени. Затем Девочка подняла голову, и из её ворота,как солнышко с глазами, выглянула пуговичка.Некоторые пряди её волос немного завивались насамых концах, не желая завершаться и создаваливокруг головы своеобразный лёгкий ореол,пополняемый отдельными волосками разной длины,взметнувшимися от порывов ветра. Не имея почтиникакого веса, волоски колыхались в воздухе, покаДевочка не приглаживала их рукой.

– Мне странно, что такие сухие и ломкиелистья до сих пор все остаются на этом вязе – такназывается сие дерево, – а сам он такой сухой.

– К тайнам не привыкать, – махнула рукойДевочка.

– Разве это тайна? Так – теневая шутка, ивсё. Пойдём, – я смахнул на прощание ещё рядоксухих листьев, которые будто только меня идожидались, чтобы покинуть сей вяз, иссохшиймного вёсен назад, – В теневых мирах бывают иногдалокальные подвижки (– не знаю уж, что в данномслучае), – когда в одном таком мире находитсякусочек другого. Это говорит о непрочности мира-тени и намекает на грядущие перемены. Приизвестной ловкости такими подвижками можнопользоваться для перемещений туда-сюда.

– Бывает? – Девочка вопросительно потянулако мне голову.

– Да. Вообще, запомни, – бывает всё. Нона самом деле всё не так просто, как оно звучит.Цель нашего путешествия – показать, что именностоит за этими словами, то есть КАК это всё бывает,и ГДЕ.

Мы вернулись к двум елям, отмеченным мнойзаранее и удерживаемым короткими выстреламиглазами всё время пока мы стояли у вяза; я выбралтретью ель, почти такую же на вид, как и двепредыдущие. Мы пробовали несколько раз закрыватьглаза – наблюдался слабый хаотичный дрейф всехвидимых растений неизвестно куда. Но это ничего незначило.

За третьей елью последовали четвёртая, пятаяи шестая, я временами начинал считать отмечаемыемной стволы, но всякий раз за разговором сбивался ипринимался за счёт сначала: пятнадцатая,

233

шестнадцатая, ... , первая, вторая, пятая. – Идтибыло трудно: выбранные мной ели терялись,сливаясь в своём однообразии, и мне приходилосьнапрягать глаза, чтобы различить и запомнить их. Нои этого не хватало. Местами по лесу шли заросликустарника, – как рубцы от ран давних битв,соответствуя каньончикам и складкам на его теле, изрению было не за что уцепиться в них. Тогдаприходилось отмечать кусты, расположенные одинот другого в трёх шагах. Десять, одиннадцать,двенадцать, тринадцать...

– Край!Девочкин палец взметнулся вперёд на

вытянутой руке – от напряжения его первая фалангадаже чуть отогнулась вверх.

– Вон, просвечивает! Там, там!Позади елового леса просвечивала, казалось,

полоска затянутого облаками неба.Мы с Девочкой ускорили шаг, забыв даже

отметить последнее дерево. Всё ближе, всё ближебелизна, – казалось, даже светлее стало в Лесу. Ночто это? Вдруг совершенно неожиданно вся картинкаперевернулась в моём уме – впереди, средипросветов в елях и соснах, стояли серовато-белыеберёзы, вызывая у нас иллюзию раскинувшегося надбескрайним полем неба, полосками проступающегосквозь лесное решето. Я встал на полушаге.

Девочка в порыве воодушевления обогналаменя на пару мер, но, удивившись моей остановке,сама замерла, наполовину обернувшись ко мне.

– Ты что? – Да это же берёзы.Девочка перевела взгляд на них и сразу поняла

свою оплошность.– Ой! – воскликнула она, – какой изведный

эффект. Я, мы оба, приняли одну вещь за другую! – Да, нам просто хотелось увидеть опушку

– и мы превратили берёзы в неё. Во снах усилиемволи действительно можно преображать предметы.Но желание требует сопротивления себе, и безнеожиданностей было бы скучно.

Я обернулся в поисках забытых стволовпрямизны пути, и, использовав, в качестве подспорьяберёзы-обманщицы, выбрал путь.

234

Скоро мы добрались до них. Они толпилисьнеровными кучками, как будто толковали о чём-тоили стеснялись нас, и странно неяркие их кроныбыли нахлобучены вкось и вкривь, и у всех по-разному. Этот берёзовый лес разительно отличалсяот виденных нами ранее, тем более, что по немучёрными штришками там и сям мелькали какие-толипы и клёны. Высокие тощие стволы тянулисьвверх, но всюду за них цеплялись маленькие, словновыродившиеся собратья. Как изменчивые облакапоочерёдно скрывают чистое небо, так зеленьлистьев над нами попеременно прятала и открываласерую, клубящуюся массу облаков вверху. Тысячичёрных, похожих на галочки, рубцов от опавшихветок покрывали белые стволы, как улыбки; из них,как крючки для подвешивания, торчали обрубкисуков. Чернота оснований переходила всомнительную белизну берёст чередой вьющихсяромбиков. Когда мы проходили мимо некоторыхцеликом чёрных телом деревьев, мы видели на ихбоках бархатную изморозь мха, как будто их лизнулозелёным языком.

– Гляди-ка, вон тот камень, который был окологриба-соковика! – Девочка словно бросила в негорукой воображаемую стрелочку.

Я, правда, припоминал, что там действительноимелся какой-то подёрнутый дымкой наростов валун,вроде даже той именно формы: большая блямба и наней такая же поменьше – но сказать ничегоопределённого не мог, ибо в тот моментвоспринимал вещи неадекватно.

– Значит, мы описали круг, – очертив его ввоздухе сказала Девочка.

– Что ж, заблудиться и бродить кругами– это почти синонимы. Поди ж, мы описали и не однуокружность. Но, скорее, это другой камень –наткнуться на тот же самый куда труднее, чембродить по кругу.

Между тем, камни попадались в Лесу нередко –из-за близости недалёких отсюда гор, а так же моря,которое в незапамятные времена придало иммягкостью своих вод такую округлую форму и, в порудоисторических войн с Лесом, забыла их в егоглубине. Мелкие камни были целиком зарыты в

235

землю, либо плохо видны среди травинок и пали,крупные же – или лежали поодиночке округлымисгустками, облюбованными разными породами мха,или даже собирались группами по нескольку, какнекие существа для беседы, самые же большие –обломки скал – остроугольно торчали наполовину из-под земли. Некоторые были похожи на ежей и имелисеро-коричневую щетину из высохшего мха –который есть, собственно, трава в миниатюре, –другие покрывались лишь тонкой плёнкой каких-тосине-зелёных организмов, жадно впитывавших свет,– но ни один камень не мог избежать отложений насебе Леса. Девочка подцепила и перевернула ногойодин булыжник, – под ним оказалась округлаявлажная ямка, вся оплетённая изнутри сеткойразнородных корней.

Я обратил внимание на сухую,покачивающуюся на лоскутке коры обломленнуюветку одной из берёз.

– Гляди, как будто недавно упал сук иобломал её.

– Но откуда?Мы посмотрели вверх – ничего. Вниз – то же. – Уползло?Мы принялись крутить головами по сторонам,

постепенно всё медленнее и медленнее –безрезультатно. Затем Девочка стала споверхностным любопытством разглядыватьгигантскую ель вдалеке. Я, пооглядывавшись ещё,усмотрел другую обломленную веточку, поменьше.Под ней даже в сухих листьях и траве имелосьуглубление, как будто след от упавшего предмета.Впрочем, несколько таких углублений имелось ирядом, без какой-либо связи с обломленнымиветочками и нависающими деревьями. Девочка, темвременем, пошла куда-то между стволами, и ядогнал её, утратив последний извед к каким-тоямкам и сучкам.

Я продолжал счёт деревьев, на чётныхномерах огибая их справа, а на нечётных – забираллевее, – ибо, когда я испытал свой умозрительныйметод, выяснилось, столь же неожиданно, сколь иочевидно, что первый из выбранных мною стволов

236

заслоняет второй, который всё время следуетдержать на виду, чтобы не забыть.

Девочка шла, вертя головой по сторонам.Потянувшись, она выгнула назад спину – линияпозвоночника исчезла и вместо неё на платьеотчётливо отпечатались лепестки лопаток. Глаза еёбегали, как зверьки в клетках. Кожа крепостнымибашнями поднималась у их основания, опираясь навысокие, но не выступавшие шершавые скулы.Плавные дуги верхних и нижних век сходилисьвместе у боковин переносицы, и, прирастая к ним,изгибались, образую свой маленький носик –закорючку, похожую на запятую. В следующеемгновение Девочка случайно вдохнула свои волосы(те, – которые были длинней справа) – и, фыркнув,расчесала их пятернёй.

Нам преградил путь очередной оазис кустов,особенно густых и низкорослых, и мне нечего быловыбрать среди их мельтешения. Помедливмгновение, я двинулся внутрь оазиса, решивориентироваться по пройденным стволам. Но вот мыдостаточно углубились, а конца всё не намечалось, ипрежние берёзы уже начали теряться из виду. Яхотел, было, двинуться прямо, полагаясь на своёчувство направления, но из принципа не рискнул, а,подумав, решил отмечать остающиеся позадидеревца,– чтобы они были лучше видны.

Для этого я, покопавшись в своей кладовке,достал нож. Девочка с изведом взглянула на то, чтоя делаю, но её не привлёк уже виденный ею кинжал.Я полоснул кору соседней осинки, и почти абсолютноострое лезвие ножа смахнуло вниз широкий иокруглый пласт коры и древесины. Образовалсясветло-белый волокнистый овал с зеленоватымободком от рассечённой коры. Я быстро отошёлназад и на одной прямой с прежним ещё видимымдеревом и последней осинкой сделал новый надрезна каком-то стволе, а затем двинулся вперёд,стараясь держать обе отметины на одной оси, изаставляя Девочку неотрывно глядеть назад. Чтобывыбраться из зарослей молодняка, потребовалосьещё несколько зарубок.

Я отёр влажную испарину сока рассечённыхстволов с лезвия и, смахнув мелкие крошки,

237

наколовшиеся на острую грань кинжала, спряталего.

Выйдя из чащи осинок, мы оказались впросторном сосновом лесу, куда она затекала однимкраем, скрывая мерцающей мишурой своих листьевгромады стволов. Сосны здесь были несколькостранными: сверху их не охватывала обычнаярыжина; выпуклая и растрескавшаяся кора походилана панцирь из лоснящихся черепиц на каком-точудовище. Сверху над нами темнела, нависаягроздьями и комками, колючая недоступная хвоя.

– Какая-то странная, новая роща... – Это – корабельный лес.– Как это? – Потому что стволы его прямы, как мачты

хорошего корабля.С щёлканьем проскакав по ветвям сосны слева

от нас, на землю с лёгким свистом и глухим стукомупала крупная шишка. За ней, как мотыльки, оседалишелушинки и падал небольшой чёрный сучок.Девочка взяла в руки шишку, которая была размеромс её ладонь. Тревога её по поводу Леса постепеннозалегла на дно, не подтвердившись никакимиособенными его злодеяниями, но оставив после себяобострённую внимательность ко всему – такподводная лодка, погружаясь в глубины, оставляетна поверхности перископ в форме плавающейкоряги. Эта внимательность даже доставляла ейудовольствие через общение с мельчайшимидеталями мира. Детали эти были не простофизически самыми малыми вещами в лесу – они ещёбыли слишком значительными в своей ювелирности,истинные же, незаметнейшие, дуновейнейшиедетали были тончайшими обстоятельствамивзаимоотношения самых удалённых друг от другапредметов, соотношениями десятков разнесённых впространстве цветовых пятен, силуэтами просветовмежду деревьями, сочетаниями форм расходящихсясуков. – Всё это непрерывно бросалось Девочке вглаза во время нашего последнего разговора, играя вних множеством неизмеримых, неподдающихсяописательной силе грубых клещей-метафор иневыразимых отзвуков, переплётов, созвучий,песнопений, украдких сходств, биений живых струй.

238

Рационально Девочка отмечала только то, что формапросветов между стволами куда изрезаннее иразговорчивее, чем сами они, хотя последние тожезаставляют душу взлетать вверх по их изрезаннымрекам, будоража колючими очертаниями выступовкоры, что черты деревьев – линии их стволов иосновных сучьев – так фантастичны подчас, чтоготовы читаться как буквы, что виды берёзовых исосновых крон настолько различны у всех деревьев,настолько индивидуальны, что каждое можно былобы даже узнать по одной фактуре распределениялистьев. Постепенно множество деталей мира,обрушившегося на Девочку всей мощью своихорудий, стало взвинчивать её внутреннюю энергию,одновременно переполняя все возможные складызрительных впечатлений и естественноподготавливая её к новой перемене настроения.

Я поднял пучок жёлтых иголок, стлавшихся унас под ногами – они были пятикратные.

– Гляди-ка, это, наверное, какой-нибудькедр, а не сосна.

– Да, деревья другие. – Куда забрели! И типические очертания у

них не те.Девочка подняла свою корзинку, и тут только

догадалась отдать её мне, отчего сразупочувствовала себя свободнее и зарезвилась междудеревьями: её белый силуэт замелькал средистволов, обнимая их и закручиваясь. С хрустомщёлкая сучками, поддавая шишку ногой, – так, чтоона катилась и, как в бильярде, попадала в другую,Девочка бежала от кедра к кедру, стараясь каждыйхлопнуть рукой или стукнуть ногой, приседала,хватая с земли шишку, запускала её в соседнийствол, палкой поддавала другую, подбрасывала еёвверх, ловила рукой и тоже куда-нибудь кидала,крича: “Ну-ка мимо пролети, ну-ка мимо пролети –или в кедр попади!” – её звонкий голос далекоразносился в пустом лесу, и эхо звякало издалека вответ. Затем Девочка даже перекувыркнулась наруках, подняв вверх облако иголок, и её ноги, какножницы, стригнули воздух. “Полетать, покидать,поскакать, постучать, – пела она, – постучать,постуча-а-ать, посту-у-у-чать, не скучать, не

239

скучать», – напевая, она искала различные звучанияодних и тех же слов. Разбежавшись затем, Девочкаподпрыгнула и повисла на суке, болтая ногами,качнулась там раза два-три и спрыгнула на землю.Потом подпрыгнула снова, ухватилась за сукполучше и стала перебираться по нему ближе кдереву, изведно размахивая ногами, как будтосчитавшими, что они всё ещё помогают идти, иизвиваясь всем телом, чтобы суметь перехватитьруку. Тело её раскачивалось, как маятник, со всёбольшими оборотами от избытка энергии, которуюона прикладывала к движению, и временами ейприходилось останавливаться, чтобы дать утихнутькачанию. Густые складки пробегали при каждомпорыве по всему её платью, из-под скрежетавших покоре пальцев сыпались щепотки шелухи, ботинкипровисали на ногах, готовые упасть. Наконец, онадобралась до тела кедра и, обхватив его, сползлавниз, вся в сучках и задоринках.

Потом она сделала ещё один круг междукедрами и, на цыпочках подбежав ко мне, сталакружить меня на месте, что не очень-то удавалосьиз-за моей физической и моральной инерции.

– Что ты! Я же забуду все направления.– Ну и забывай, ну и забывай, – веселилась

Девочка, забрасывая меня охапками иголок, вкоторых она уже была вся сама.

Затем, схватив меня за клюв обеими руками,она пригнула мою голову вниз, и не успел я ипикнуть, оказалась уже сидящей на мне верхом,приговаривая: “ А теперь покатаемся, а теперьпокатаемся...” Я старался не упустить два последнихдерева «прямизны»: одно, раздваивающеесянаверху, как вилка, и другое, с прямым отводомстранного сука с полуобвисшей хвоей где-топосредине.

Опустив корзинку на землю, я расправилкрылья и побежал по лесу, как того, наверное,Девочка и хотела. Она то откидывалась назад,цепляясь за мои бедные перья, то наклоняласьвперёд, обнимая мою голову и при этом случайнозакрывая мне глаза – я мотал клювом, чтобы ихосвободить.

240

Потом я замедлил ход, Девочка ловкоспрыгнула с меня, но по-прежнему продолжаладержать меня за одно перо.

– Жалко, я не могу покататься на тебе так. – Потом как-нибудь сможешь.Девочка нагнулась, повернулась ко мне спиной

и оттопырила назад руки, принимая позу, похожуюна мою во время катания. Пятясь, она постараласьподцепить меня руками, но они тщетно скользили. Яоттолкнулся лапками от земли, пробуя ей помочь исесть сверху, но она сразу согнулась под моим весоми присела на корточки.

– А ведь вроде ты не настолько больше меня...Но, наверное, я просто пока не научилась достаточнонапрягаться, – последняя фраза была типично моя –Девочка то ли набралась моего стиля, то ли в нейбыло это заложено изначально. Моя спутницадобавила, грозя ладошкой:

– Я тебя ещё подниму.Мы отправились назад к моей корзинке – благо,

она прекрасно виднелась среди редких стволов, –точнее, я пошёл первым, а Девочка двинулась замной, держа меня за хвост и качая его из стороны всторону-. – Снова упала в отдалении шишка, но ужене привлекла нас. Постепенно разгуливался ветер.Его порывы приходили издалека, наплывами, гуделипрямо над головой или огибали нас, скрываясь тамже, откуда пришли. Далёкий шорох вырастал измягкого общего гула, пропитывавшего лес, ипостепенно накатывал, как волна, распадаясь намножество отдельных звуков, уже не сомкнутыхвоедино эхом: скрипов, щелчков, потрескиваний,гудений, шедших над нами, как будто некоесущество ехало по верхам кедров. Иногда волнаветра обходила нас краем, и мы не ощущали на себедаже слабого дуновения, отражавшего в глубинелеса движение воздушных масс, а иногда сразу двапорыва, приходя с разных сторон, огибали нас,слегка закручиваясь один вокруг другого, подобнокосмическим планетам, когда их пути сближаются втемноте – и расходятся. Нам было видно, как внабежавшем ветерке мечутся мелкие сучки, каксолидно, подобно крыльям, поднимающим дерево изземли, взмахивают более крупные, и как вдалеке

241

сами стволы раскачиваются вразнобой, словноопрокинутые маятники, – почти незаметно у земли ивполне ощутимо там, наверху.

– Гул справа, гул слева; начинается, проходити уходит, – обронила тихим синеватым голосомДевочка, медленно проводя рукой словно поповерхности фразы и очерчивая закругляющимсяжестом её конец.

Вот и корзинка. Лес и не подумал её утащить. Кедровая полоса продолжалась недолго, и мы

вскоре снова попали в лиственный смешанный лес,который красиво прорезали почти чёрные в неяркомсвете стрелы пушистых елей, наряженныеотдельными цветными пятнышками сухих листьев,нанизавшихся на длинные ёжики их ветвей. Девочкас изведой подобрала похожую на бумеранг длиннуюи изогнутую еловую шишку, которая затем сословами “ иди обратно” была отправлена врасходящиеся лучами мохнатые ветки возможнойпрародительницы.

По причине отмечания деревьев, я сталобращать пристальное внимание на их форму и,чего, впрочем, следовало ожидать, увидел гораздобольшее их разнообразие, чем раньше: то, чтоберёзы двоились и троились на любой угодной имвысоте, что все стволы росли немного, но наклонно,что извивались они иногда, как взбесившиеся змеи иотбрасывали от себя сучья под любыми углами, каким хотелось, – говорить не приходиться. Но то, скольмногие деревья напоминали начертанные в воздухезнаки, сколь непохожи они все были друг на друга,сколько странностей заключали в себе (вот одинстволик выскакивает сбоку и стелется вдольглавного тела берёзы, напоминая носик кувшина встиле Х, и пискляво брызжет вокруг себя жалкимиветками, а вот, как окна на этажах, ритмично скачутмаленькие дупла на теле клёна; вот другое деревоподпирает суком, как локтем, свой бок – что толькокажется, ибо та же ветка выскальзывает с другойстороны и разбегается там разлапистой пятернёй вбледно-зелёной перчатке листьев и перстняхпросветов.) – удивляло меня раз от раза к разу. Вкаждом дереве я старался отметить какую-нибудьглавную деталь, всё более наторея в этом занятии, и

242

по этим признакам давал им имена ( “однобокаямногоножка”, “вертлявая коряга”, “полуобломанныйвторой ствол”) – не всегда, впрочем,непосредственно проговаривая ощущаемые мнойпонятия. Многие фигуры стволов уже напоминалимне предыдущие, и тогда я замечал только само этосходство.

На лесном горизонте забрезжили очередныекусты; подобно зелёным взрывам они взметалисьсреди торчавших группами вислогубых берёз,разбрасывая вокруг себя лоскуты зародышевыхкустиков. Постепенно берёзы измельчали и сошли нанет, сровнявшись по высоте с раздобревшейлещиной.

Нам не долго пришлось двигаться, отклоняяверхи упругих стеблей, ибо отогнув очереднойвозникший впереди зелёный занавес, я увиделплотную темно-зелёную стену леса, – и тольковторым, и главным, что я заметил, – была широкая ировная гладь поля перед ней. Я посмотрел посторонам.

– Опушка? – спросила с надеждой Девочкасзади меня.

– Поляна... Но какая!Девочка вынырнула вперёд, и я отпустил за

собой куст.После некоторой невнятной прогалины,

следовавшей за опушкой, высоко поднималасьгустая трава. Через неё я указал путь напрямик пополю к другой стороне поляны, отметив там сосну сгусевидным выростом-стволом.

Девочка вступила в траву, которая почтидостигала кончиков её опущенных рук, и поплыла,аккуратно ступая лодочками ботинок ираспространяя за собой, как движущийся по водекорабль, небольшую волну. Позади моей спутницыоставался след из согнутых и примятых травинок.Среди общей массы колосков, рожков, хохолковмелькали неярким светом скромные цветы лютиков ивасильков. Иногда Девочка машинально стаскиваларукой гребень какого-нибудь «петушка» иливытаскивала стебель бугорочника и немногопокрутив-повертев его, бросала за собой.

243

Густота травы стала убывать, верно, так же,как и лес, из-за подступавшего снизу песка, которыйпроглядывал кое-где глазками. Девочка присмотрелакакой-то незамеченный мною цветок, и сорвав,принялась играть.

– А ведь Лес слышит всё, о чём мы междусобой говорим, – неожиданно вспомнил я: – И онзнает всё, что мы против него замышляем. Однако онвряд ли понимает что-либо, кроме того, что касаетсянепосредственно его, – так, по крайней мере,говорит мне чутьё.

– Да, да! – подхватила Девочка. – И, следовательно, остальные наши

разговоры могут быть вне угрозы. Что касаетсянаших планов, – мы уже обсудили их – и, стало быть,разболтали всё, что могли. Остаётся действовать какраньше – идти вперёд. Хорошо, он сейчас нас неслышит – мы вне его, хотя и внутри, – я указал настену Леса вокруг; мы как раз вышли к центруполяны, где и остановились. Точка нашего выхода изЛеса была также мною запомнена и отмеченавысоким раздвоившимся кустом, – Когда мы войдём вЛес снова, нам надо будет как-то скрывать значимыедля него мысли. Тогда я их тебе напишу – не на мху,– нет, конечно, он почувствует, а на своей шкуре –вот так, – я показал, – Или ещё лучше выражатьсясравнениями и метафорами: Лес называть морем,деревья – колоннами и так далее в том же духе. Всёможет быть, но не стоит думать, что Лес понимаетнас полностью. Надо пользоваться тем, что онсовершенно чуждое нам существо.

Девочка медленно потирала руки, и тозагибала ногу за ногу, то покачивалась, переминаясьс носков на пятки и обратно. Потом она обхватилаголову руками, заломив локти к затянутому серымоблаком небу, и стала чуть-чуть кружиться на месте.

– Странно, однако, – подумав, добавил я, –что Лес, зная наши планы, никак не препятствует им.

– Может быть, он заснул? – с выкатывающимсяжестом руки спросила Девочка.

– Заснул? С чего бы? Не-ет. Как он могзаснуть? Лес не спешит. Лес знает свои цели и верноидёт к ним, то действуя быстро, как в гонке сгрибами, то ждёт. Чего? – “Ждёт ночи?” – пронеслось

244

у меня в голове, – Может быть, его вполнеустраивает то направление, в котором мы движемся.

– Что ж, давай пойдём в противоположном, –улыбнувшись, риторически предложила Девочка.

– Глупо возвращаться назад. Есть соблазнповернуть под прямым углом... Но мы уже не малопрошли и давай дойдём по этой прямой до упора –куда-нибудь она нас приведёт, хотя не верится, что копушке, и, если встретим препятствие, пойдём вдольего края – и выберемся, – в конце концов Лес ненастолько большой – если «тенность» его неисказила масштабов.

– Да, – сказала Девочка, – попали мы в Лес. ВЛес хмурый, тягучий, просторный, иголки, колючки,сучки, и даже для Гавела странный, и выйти никакне могли. В Лес мутный, запутанно серый, иголки,колючки, сучки, в усыпанный рухлядью прелой ислышащий мысли мои, – говоря, она как будтоукладывала рукой слова вдоль воображаемойнаклонной плоскости одно на другое.

Девочка обошла меня кругом и сорвала одинцветочек, за ним другой. Потом нашла третий. Онапетляла по полю, шаря глазами среди травы впоисках изведных ей цветов – возможно в той же,несознаваемой ею манере, в которой она когда-то, сутра, искала грибы. ( С того момента, я думал,прошло уже, наверное, две трети дня.)

Я хотел подозвать её, но увидел, что онаувлечена этим занятием и с какой-то упрямойравнодушной весёлостью порхает от одного ёжикатравы к другому, пополняя уже довольно большойбукетик, и противопоставляя его, как мне казалось,всем вместе взятым чащам Леса, всем найденным иненайденным грибам, всей серости растянувшегося,как попона, над поляной неба.

Тёмная, с синевой, окружала нас со всехсторон стена леса. Как флаги на крепостных башняхкачались верхушки елей. От того, что поляна быланесколько вогнутой, Лес казался ещё выше, ещёгрознее; а сверху плотной крышкой лежалосвинцовое небо. Лес представлялся мне – и не толькомне – сомкнувшейся вокруг нас, данной нам какзадача оградой, чтобы её разорвать, пронзитьнасквозь – собой, – и выйти туда, где Лес будет не

245

завертевшимся вокруг нас колесом, а ровной грядкойвдоль горизонта, тёмным фоном для сверкающего насолнце поля.

– Вот, – сказала Девочка, подходя ко мне сбукетиком: длинные цветы в центре, и множествомаленьких вокруг. Глаза её улыбчиво мигали.

– Хорошие, – я погладил головку однойромашки. Девочка положила цветы поверх моейкорзинки.

– Ну что Лес? – Всё растёт.Слева на поляну молчаливой, неприступной

стеной выдвигался огромный ельник; его чёрная,набухшая, как грозовая туча масса вдвое превышаласоседние деревья. Гигантские стволы стояли плотноодин к одному, и казалось, что двигаться междуними можно было бы только огибающимиполукружьями.

– Вот это – Настоящий лес, – показал яДевочке.

– Глухой... большой... и тёмный, – оценила онаего, загибая поочерёдно пальцы. Потом долгоглядела на него молча и наконец добавила: – Хоро-ош, – и, очертив в воздухе контур идеи, словноощупывая её мягкое тело, сказала: – Мы на поляне, –как на необитаемом острове в море. Ладно, пойдёмже.

Пошли. Я, на прощанье, снова стал оглядыватьполяну, наслаждаясь простором перед тем, какскрыться в Лесу. Справа мрачнел ельник. Слева,подобно морскому прибою, лиственный лесразбивался на острые языки, всплески отдельныхберёз, лужицы кустарников на бархатном пляжеполя.

Словно высеченная из гранита поднималасьпред нами стена Леса: бугристая, ноздреватая,крупчатая, – так, бывает, встаёт пред путниками вущелье непроходимая скала. Только медленное, номерное покачивание ветвей выдавало егоподвижную, но всё же непроницаемую природу –природу некой трясины, в которую мы попали, идолжны были найти ключик, чтобы её разомкнуть. Помере нашего приближения эта стена медленно, нонеуклонно, становилась всё выше и выше, без

246

возвратов и отступлений, надвигаясь на нас иготовясь нас проглотить.

Как всегда, сосны и ели на самой опушке былипокрыты ветвями «с головы до ног», ибо наличиебокового света освобождало их от необходимостибросаться всеми силами вверх.

Одолев лужок, сплошь состоявший из ёжиковтравы, которая росла округлыми, выпуклымипучками, окружёнными сединой жухлых полосок ужевысохших листьев, мы нырнули в лесной сумрак икак будто сразу перешли в другое пространство:тень вымела траву, простор исчез, и сверху свилсяпотолок из ветвей.

– Прощай, поляна! Недолго мы были вместе стобой.

Девочка пошла молча, перекидывая из руки вруку маленькую шишечку и затем, наклонившись,тронула пальцем корешок-сучок, который торопливозавибрировал от этого.

Я же загляделся на прислонившуюся к телуберёзы чёрную ветку, странно – впрочем, чегостранного? – напомнившую мне своими очертаниямиГерцу, и чуть не споткнулся об обгрызенный пень усебя на пути.

Потом мы с Девочкой вернулись к разговору,который вели до поляны. Глаза наши продолжаливоспринимать Лес.

Вот ёлки, такие симметричные, особенномаленькие; на верхушках некоторых светлеютгирлянды молодых шишек; в шатрах, образуемых ихнижними ветками, где в иные времена моглипрятаться грибы, совсем темно.

Я для изведа приподнял одну еловую лапу,стлавшуюся по земле и… под ней действительносидел грибок – маленький круглый белый.

– Смотри-ка, грибчик.– Белый! – наклонилась к нему Девочка и не

могла не удержаться, чтобы не сорвать, хотянедавно грибы совершенно нам надоели. Пришлосьприткнуть его в корзинку – раз понравился – небросать же.

Потом мы увидели красную сыроежку. Девочкаподбежала к ней, даже наклонилась, даже сорвала, –но оставила лежать на месте – брать её нам было ни

247

к чему. Я подумал, что за долгий путь по лесу отСкалы первый раз стали попадаться грибы.

Следующая пара синих сыроежек сильнодёргала глаза, притягивая к себе, но затем мыпривыкли к грибам просто как к украшениям леса,хотя непроизвольно продолжали искать ихвзглядами и отмечать.

Красным огоньком красовался на пенькемухоморчик; из-под ёлки глядела оконтуреннаябахромой волнушка.

– Как пёрышки перо, иголки обнимаютпупырчатые веточки свои, – сказала Девочка,ощупывая маленькую конусообразную ёлочку, какраз ту, под которой была волнушка. Зародышидеревьев, перед тем, как стать полноправнымирастениями, проходили несколько стадий роста:сначала они торчали из земли как маленькие прутья,что так любили цеплять нас за ноги и мешали идти,затем уподоблялись кустам, и так и называлисьнами, и лишь потом очерчивались как небольшие, ноуже вполне выраженные деревья. Девочканаклонилась к волнушке, чтобы потрогать её рукойи, присев, тихо сказала сама себе, перебираяпальцами так, как будто поднималась по лесенкесвоей фразы:

– Сухие травинки, листочков огрызки, красныецветом ольхи черенки; чешуйки, землинки, коряжки,былинки валялись, лежали, росли и цвели...

Она сорвала понравившуюся ей верхушку ёлки,ветвящуюся по бокам на четыре, и стала помахиватьею перед собой.

Большой кучей в выемке между тремя клёнамилежали нанесённые туда ветром или ещё чем сухиеветки, ветви и суки.

– Валежник, – отметил я. Затем я показал Девочке маленькую пихту, на

нижние стороны мягких и плоских иголок которойбыл нанесён – видимо, чтобы не перепутали её сёлкой, – сизый налёт.

Мы прошли несколько сотен деревьев инеожиданно попали в одну из модификацийогромного ельника. От наших преждевременныхвзглядов его оберегал неровный строй каких-тообвисших осинок. Пройдя их, мы увидели зрелище:

248

от восторга и удивления Девочка дажеприсвистнула: “ Вши-ув-шить”

Одни деревья Девочка могла обхватитьладонью, другие – рукой, третьи – в один или дваобхвата. Эти же были так велики, что она могла бынаходиться внутри них, расставив руки. Однидеревья могли бы подпирать навес веранды, другиенести крышу, третьи – держать купол храма – эти жемогли служить опорами скальных массивов внутриогромных пещер.

Гигантский Лес даже уровнем почвы своей,пробуравленной его могучими корням, возвышалсянад остальными деревьями, и подняться в него мысмогли, лишь найдя лестницу из корней, всюдуторчавших густыми нависающими взростами изсклона.

Колоссальное пространство открылось нам:под большими деревьями маленьким не жилось, иидти было пусто. Высота этих елей была, наверное, втри-четыре раза больше, чем у обыкновенных, нодело, конечно, не в разах, а в колоссальности силыскачка, в котором взлетали эти деревья, почтидостигавшие неба, и взмывавшие, унося нас вместе ссобой. Громадные лапища их, начинавшиеся тольковысоко наверху, как у сосен, разветвлялисьнеизмеримо большее число раз, чем обычно, наводяна мысли не о десятках, а о сотнях этажах лесногостроения. Не было даже ни травинки вокруг, словносвоею тяжестью эти елищи выдавили из земливсякую возможность какой-либо иной живности.Серые, как будто выточенные из скалы башни елейстояли не так часто, как в том лесу, что мы видели споля, не заслоняя вид друг на друга. Как сопларакет, ещё на большой высоте намечались отводыкорней, которые, двоясь и троясь, сходили в землю,где продолжали ветвиться, расходясь поповерхности огромными множащимися валами,покрытыми самой настоящей корой, через которыенам с Девочкой в иных случаях было и неперешагнуть. В некоторых корнях были даже своидупла, из которых веяло сгущённой темнотой.

Многие корни отделялись от стволов ещё ввоздухе, образуя под собой своего рода гроты или

249

пещеры, и напоминали подпорки, которымиподдерживали себя огромные ели.

– Вот это да, – выдохнула Девочка. Гигантизмлеса явно поразил и захватил её.

– Да, огромна толщина Леса, не толькопоперечная и продольная, но и вертикальная, –говоря это, я почему-то подумал, что когда-то, вбудущем, Девочке очень полюбится путешествоватьпо странным и страшным теневым мирам иужасникам.

– Какая высота!Только там, в вышине, ели начинали ветвиться

и окутываться хвоей, подробности которой снизуразличить было нельзя. На дне Леса иголки лежалисамые обыкновенные, но шишки! Шишка была одна,она лежала прислонившись к корню, но какая этобыла шишка! – в ней было, наверное, обхватаполтора. “Точно вроде той, о которой Девочкарассказывала историю в начале прогулки в Лес,” –подумал я.

Сами ели так и запрокидывали наши головывверх.

От огромности пространства в ельникеказалось даже светлее, чем в предыдущем лесу, хотяна самом деле было, наверное, наоборот. Он не былширок: не успел скрыться предыдущий лес, каквпереди зазеленел новый.

Было жалко покидать сразу такое чудо, и мыостановились, впитывая его в себя и вдыхая егоособую атмосферу.

– Хорошо бы забраться на такое дерево иоглядеться вокруг, – без всякого намеренияпроизнесла Девочка, оглядывая безнадёжногладкие, уходящие в поднебесье стволы, –единственное, что мне нравиться, это величина Леса,– она взмахнула от себя рукой, делая шаг ногоюпротивоположной, и закончила этот жестнаправленной вверх дугой распростёртой ладони, –и, как бы то ни было, я хочу постичь и понять Лес,пройти его вдоль и поперёк, заблудиться ивыблудиться, отыскать его сокровенные сердца ивыудить его тайны, – говоря, она резала ладоньювоздух, рассекая на части воображаемый Лес.

250

Зелень приближалась, и вот уже почва подногами стала опускаться, – мне было приятно, чтогигантский Лес начинался и кончался так сразу, безпереходов – от этого он казался действительноиным, чем всё остальное.

Последовавшие за гигантским ельникомзаросли были царством мха.

Высокий и кружевной мох стлался междудеревьями. Местами гроздьями торчали колбаскисфагнума. Иногда мох охватывал подножье дерева,пряча в себе какой-нибудь моховичок, и дажезабирался вверх по стволам, свисая лишайником снижних веток. Среди мхов мелькали полосыпапоротников, и курчавился вереск.

Девочка ойкнула сзади, – её волос навился наветочку; шурша руками, она принялась егоразматывать. Справившись, она подбежала ко мне,вскочив с разбегу на пенёк, чтобы подпрыгнуть, нотот с пуфом сдулся под её ногой, оказавшись толькооблепленной мохом коробкой из коричневойвлажноватой коры, и моя спутница упала на колени,смеясь.

– Как бы ни редок был Лес, – подумалвслух я, – рано или поздно наш взгляд неизбежнонаткнётся в нём на ствол какого-нибудь дерева. Но вреальности, будь подстил идеально гладок – безмолодых деревьец, кустов, поваленных стволов, – мымогли бы видеть в Лесу невероятно далеко: конечно,большей частью наши взгляды обломились бы тутже, рядом с нами, но почему бы тогда хоть одному ненащупать в лесном частоколе чуть ли небесконечный коридор – ведущий куда? Далеко вглубь, в неизвестное, или напрямик, к краю.

Мы, естественно, начали неосознанновсматриваться в глубь в поисках самых дальних,видимых нам, деревьев, и заметили, что наш взглядкак бы тает в Лесу, не упираясь во что-нибудьнепосредственно, а просто замирает не в силахвыделить из далёкой массы отдельный ствол иливетвь, всё время соскальзывая на более ближниепредметы. Наконец, Девочка воскликнула, указываявправо-вперёд:

– Посмотри, какая изведная штучка!

251

Я подумал, что если сместить прямуюдвижения немного вбок – параллельным переносом –то ничего не изменится, и, сделав дваперпендикулярных поворота, вышел к толстому, ноне высокому дереву. Всего несколько сотен листковпокрывали единственную живую его ветвь. Но затосреди них было два-три плода.

Груша была очень, очень стара. Глубокиетрещины дробили её кору на тянущиеся вверхполоски. Тощие облезлые ветви жалобно тянулисьвверх. Окружающие берёзы и ели почтительно, но иравнодушно отступили от неё.

Девочка с напряжением вгрызлась в твёрдуюзелёную грушу, и наконец обглодала её целиком.Оставшийся огрызок отправился в траву, мы женаправились вперёд.

Взгляд Девочки привлёк кустик с маленькимибледно-розовыми ягодами, которые, она помнила, якак-то назвал несъедобными. “Чем же они несъедобны?” – подумала она. “ Ведь так просто, –взять и скушать. Такие розовенькие.” Однако особоговлечения к ягодам она не чувствовала: тольколюбопытство к “несъедобности.” Странноенедоумение овладело ей, когда она украдкойпротянула руку к бледно розовому шарику, – онасовершенно не представляла себе, чего ей ожидать,– и что бы ни случилось, удивило бы её. Онараскусила ягоду и – у неё не было вкуса! Это былоболее, чем странно.

Ободренная и одновременнонеудовлетворённая опытом с ягодами, Девочкарешила попробовать поганку и стала её искать.Щетинились бахромой иголок колкие лапы елей, подкоторые она заглядывала, но поганки не было. “Дочего я дошла, – думала она, – искать поганку!” Но вотнаконец одна обнаружилась – росла прямо на пне –юбочка на ножке, укрытая островерхим зонтиком.

Взяв в ладошку, она поднесла её ко рту,откусила – и вдруг с удивлением увидела, какотъеденный кусочек выскочил изо рта обратно наруку. Она снова взяла его в рот и опятьпочувствовала, как её губы и язык, независимо отнеё, сами, выбросили– выплюнули кусочек наружу.

252

Удивление её было столь велико, что его не мог незаметить и я.

– Что случилось?Она показала мне объедок поганки, сделала

губами жест, который он у неё вызвал и удивлённовзглянула на меня в упор широко раскрытымиглазами.

– Это же поганка! Нет ничего странного вэтом... моя непослушница. Я же говорил, что грибнесъедобен.

Девочка подробно рассказала мне про ягоду.– Не всё вкусное, что блестит. Я не стал тебе

рассказывать о разных видах несъедобности, не видяв этом какого-либо изведа, но несъедобностьдействительно бывает всякая: одни штучки простонеизведно есть – их большинство, – другие обладаютбезобразным, неприемлемым в пределах нашего ЛИ-Е вкусом или же действие данного вкусанежелательно для нас в данный момент – особенноэто касается вещей с острым и эффектным вкусом –третьи просто невозможно скушать. Кроме того,только в теневом мире можно встретить такой виднесъедобности, как у этой поганки – в обычном Лесуего нет. Просто этот гриб так устроен, что вызываету тебя желание, чуждое тебе – а именно, выплюнутьего – а мог бы нечто более хитрое и масштабноевызвать... – по мере моих слов Девочка отодвигала отсебя руку и затем с силой бросила гриб в траву:

– Несъедобный!Девочка подхватила с земли какую-то палку и

стала сбивать все поганки, которые попадались напути, дойдя так скоро до десятка. Её глаза бегали,как пузырьки в кипятке, выслеживая врагов. Нос еёнавострялся то туда, то сюда; крылья его от дыханияслегка напрягались.

– Загадала? – отвлёк Девочку от Леса я.– Да, давай. Мне? – Да, наверное.– Я загадала. – Так быстро?– Мне ещё раньше пришло в голову. – Хорошо. Большое ли это?– Нет совсем. – В Лесу есть?

253

– Почти что. – Это как?– Считай – есть, а там видно будет. – Можно ли это сорвать?– Да. – Значит, – гриб?– А вот – нет! – Но это растение?– По сути – да. – А не по сути?– Нет. – Ты – путанница!– Не путанница я. А ты спрашивай дальше. – Как же мне спрашивать, если я не знаю,

растение это или нет?– Это – растение. – Точно?– По сути – да. – О кошмар! Ну ладно... Видел ли я это?– Да. – Трогал ли это?– Ты – нет. Сегодня, как я помню. – А ты трогала?Девочка посмотрела на меня.– Ну... Немного. – А я видел ли, как ты это трогаешь?– Да, ты тут же был. – А ты ела это?– Нет, не пробовала. Ты мне не сказал, будет

ли это вкусно. А надо было. – Может быть, есть вкусные вещи, о

которых я не знаю... Мы проходили мимо них, и всё.Чего бы такого спросить... Оно больше твоей руки?

– Нет, поменьше будет. – А вне Леса это есть?– Мне не встречалось. – Понятно. Я бы, конечно, мог поделить

весь наш путь по Лесу на кусочки и поспрашиватьтебя по ним, но это, конечно же, нехорошо. Онотвёрдое?

– Ну, не знаю... – А! Нет, нет. – Значит, ты сгибала его?– Нет, отнюдь. Но чувствовалось – мягкое. – Как же ты узнала?

254

– Мой ответ лишь да и нет. – Ах, да. Оно гнулось само?– Нет. – Но как же? Ага, значит, ты знала, что

оно может гнуться?– Да. – Ты уже видела, как оно может гнуться?– По сути – да. – Опять по сути! То есть оно было сделано

из мягкого материала?– Вот! – утвердительно высказала Девочка. – Значит, это не часть дерева?– Нет. – ... Не шишка ли какая-нибудь... Если это

не часть гриба или дерева, значит, из породы трав?– Я тебе нигде не сказала, что это не часть

гриба. И есть ещё кустарники. – Но это из трав?– ...Да, – сказала, помявшись, Девочка. – Хорошо. Это, верно, цветок?– Нет. – Нет? Это какая-то целая порода травы?– Тоже не. – Что ж ещё... Какая-то отдельная

травинка?– И не это. – Ладно. Это имеет листья?– Нет, если называть листьями именно листья. – А что ещё?– Ну всякое... Оставим, а то раскроется. – Хорошо. Но а корень у него есть?– Корня тоже нет. – А цветка?– Ну... И цветка нет. – Что же есть? Стебель есть?– Да. – Ну наконец-то, хоть что-то

положительное я узнал. А ягоды у этого есть? – Есть, – подумала и сказала она. – А больше ничего?– Нет, ещё есть. – Ягода красная?– Нет. – Синяя?

255

– Нет. Ты не гадай, я тебе и так скажу – ведьвсё равно наконец угадаешь.

– Ладно.– Коричневая. – Да... Не знаю я такой ягоды. Это растёт

само по себе?– Нет. – На чём-то?– Да. – Значит, это часть некоторого растения?– А-га, – в раскладку ответила она, зевая. – Хорошо... А то я уже впал в полную

неизвестность, и придумать ничего не мог. Оносверху растёт?

– Да. – Но это не цветок?– Говорю, нет. – Может быть, это часть цветка?– Во-о! – Угадываю?– Приближаешься! – Значит, это часть цветка... Осталось

вспомнить, какие мы сегодня видели цветы.Началось всё с незабудки.

– Да, я по привычке оставила её, там, гдезахотелось.

– Потом ты плела венок из жёлтыходуванчиков, ну и ромашка ещё была наконец. Ну?

– Что? – Всё ли я назвал?– Нет. – И загаданное тобой не назвал?– Не совсем. – Но это был такого же рода цветок, да?– Наверное, да. – Погоди... Ага, ты ещё сдувала пушинки с

белых одуванчиков, – вспомнил я.Она согласно кивнула. – Пушинка, значит?– Угадал.Девочкин взгляд, танцевавший по мне всё

время диалога, снова скользнул в лес и быстронашёл для себя пищу:

– Смотри-ка! Это что-то новое.

256

Непомерно косматая и пушистая внизу елькверху лысела, расходясь по небу чёрнымиобломанными сучьями. Рядом с ней рос огромныйраскидистый дуб – одно из тех деревьев, которыебыли местными центрами тяготения в лесу, и времяот времени попадались нам.

– В неё попала молния, – это болеередкий, чем лес или горы, и весьма изведныйфеномен, с которым нам предстоит познакомитьсякак-нибудь в другой раз, – так что с вопросами покамолчи и копи вдохновение их задавать... Я думаю,что эта ель нарочно выше всех окружающихрастений, чтобы притягивать к себе молнии –громоотвод.

Между тем в лесу происходило нечто странное:во множестве валялись обломанные суки, грудамилежали, как будто наметённые огромным веником,кучи валежника, через которые иногда дажеприходилось перебираться, сверху торчалиизмученные, измятые деревья, с которых это всёпопадало, – да и некоторые из них сами рухнули ипересекали нам путь то наполовину впитавшимися вземлю, то ещё опиравшимися на обломки сучьев икорней брёвнами.

Справа среди редеющих стволов засветиласьполяна.

– Да-а... – открыла рот Девочка, вскочив наполуобломанную сосну, под которой я предпочёлпронырнуть.

– Что там?– Погляди сам.Я вскарабкался на ствол и встал рядом с

Девочкой. Огромное озеро из раскинутых вбеспорядке тел берёз, елей, сосен, навалившихсядруг на друга аж в четыре слоя, и походившие накегли, сбитые гигантским шаром, предстало предомной. Всюду торчали, как ветки, концывывороченных камней. Казалось, огромный молотхватил с размаху по лесу. Убитый, искореженный,пожухший он являл мрачное зрелище, и чёрная сила,павшая на него, даже не вызывала симпатии.

– Это бурелом. Здесь, наверное, огромный– впрочем, даже не очень-то огромный – вихрьобрушился на лес и выворотил все деревья подряд.

257

Наверное, он шёл вот так, – я показал справа налево,как лежали многие брёвна, – это было довольнодавно – видишь, уже успели высохнуть листья берёз.

Бурелом начинался постепенно: всё меньшерастений оставалось стоять, – да и те, чтооставались, торчали наклонно и были безжизненны, –без листка, без ветвей, – и всё больше мёртвыхпереломанных брёвен громоздилось между ними,нависая друг над другом, как стволы пушек илимачты потонувшего корабля. К счастью, наш путьпроходил по касательной к мёртвому лесу, но намвсё равно приходилось преодолевать немалостволов, завязая в кучах их обломленных веток.

Оседлав очередное полено, Девочка, шаркнув,перенесла ноги на другую его сторону и, ожидая,пока я перелезу со своей корзинкой, которую язакрыл большими кусками коры, чтобы ничего невыпало, сказала:

– А хорошо было бы посмотреть, как рушилсятакой лес.

– Хорошо бы. Только вот не понятно, гдеты будешь находиться в этот момент. Если прямовнутри, то трудно будет обрести устойчивую точкузрения.

– А я буду облаком... или птицей, как ты, – ибуду вместе с вихрем носиться над самым лесом.

– Что ж, попробуй.Мы выбрались в чистый, преимущественно

еловый лес. Лишь отдельные занесённые сюда сучьянапоминали о буреломе. Покачивающимисякуполами-опахалами накрывали нас нижние ярусыелей; выше же сучья, отходя от ствола, сначаласгибались под собственной тяжестью вниз, а потомтянулись к верху. Жёлтыми пятнышками междуёлочек зажглись лисички, и Девочка сорваланесколько штук, сочтя, что набранных нам мало.

Краснели ягоды рябины; рядом с ними рыжеликончики листьев.

Девочке понравилась пара берёзы и ёлочки,как она сказала, «в обнимку», – их стволы почтикасались, – и принялась просовывать между нимируки, путаясь в еловых лапках, сплетать их веткимежду собой и тянуть берёзку за вершинку, чтобыона догнала по росту ель. Кончилось тем, что

258

верхушка берёзы обломалась, и Девочка, отковырявеё, принялась размахивать ею перед собой, какфлагштоком со множеством маленьких знамён.

Я увидел впереди, сквозь лес, новуюпрогалину, плотно покрытую маленькими елями. Ихверхушки, и даже тела, широко раскачивались отсильного ветра. Я спокойно направился к ним,размышляя о том, как буду отмечать направление,минуя их, но тут увидел, что почва под ногаминачинает резко опускаться.

– Гляди-ка, спуск! – Да, я вижу.– Куда это он? – Хотел бы я знать... Ага, значит, те

ёлочки впереди – вовсе не елочки, а вершинывзрослых растений! – сообразил я, по мере того, какперед нами раскрывался покрытый лесом склон,конца и края которому не было.

– Какие ёлочки? – Девочка проглядела“прогалину”, отвлекшись на свою веточку.

– Вон те, что были... – гряда кустовуспела их скрыть, – Давай-ка вернёмся, поглядимвнимательнее, что нас ждёт впереди.

Ошибка оказалась совершенно очевидной –только непонятно, как можно было её совершить.

Взглянув подальше, Девочка ахнула: “ёлочки”кончались и начинались снова далеко-далеко,виднеясь сине-тёмно-зелёным крошевом нагоризонте, а перед ними, в невидимый провал,сходило медленно вращающимся расплывчатымязыком облако, то ли засасываясь туда, то ли тамвозникая.

“Что там, и насколько это глубоко?” – подумалимы, – “Удастся ли сохранить направление? Стоит лиспускаться туда или надо обойти?” – я поглядел посторонам. Яма была очень широка.

– Но, наверное, если есть яма, в глубинедолжно быть что-то изведное, – предположилаДевочка.

– Вероятно, на дне будет озеро, – хотя необязательно: мы до того только и делали, чтоподнимались, – и, может быть, находимся весьмавысоко.

259

Спуск начался довольно полого и даже имел вначале небольшой уступ, где росли ёлки, чьиверхушки мы наблюдали недавно, но потом сделалсякруче. Однако у нас был опыт недавнего лазанья погорам; чтобы было сподручней, я спрятал к себе вкладовку и вторую корзинку, полагая, что игра всобирание грибов закончена. Несмотря на крутизну,Лес продолжал покрывать спуск густой сетью. Всюдуторчали не находящие себе места корни; хватаясь заних, как за поручни, мы нащупывали себе дорогу.Сделалось темнее и влажноватее, и вместе с намивниз спускались, нарастая в длине и объёме, разныемхи, густой шкурой облепляя кору, землю и корни;многие из последних не уступали в диаметрепородившим их стволам, и углообразно вздымались,обвисая кучей своих мелких собратьев. Опятагигантскими стаями покрывали по несколькодеревьев за раз.

Вскоре появились камни. Они выходили наружудробящимися пластами, вываливались из них,застревали в корнях, покрывались мхом, сливалисьиногда в огромные скалистые уступы. Ёлки и берёзытянулись вверх, безжизненные на три четверти своейвысоты, и лишь там, у вершины, имели немного, еслиможно так её назвать, зелени; их корни в поискахопоры по-пластунски ползли по другим корням,местами вгрызаясь в них и пробивая туннели. Мы неудивились, когда обнаружили, что здесь Лес потерялвсякую способность к движению.

Вдруг мы услышали некий звук, отдающий тоглухим шорохом, то тихим звоном; он преследовалнас, скользя между деревьями и наводя на самыестранные мысли.

– Чтобы бы это могло быть? – встревоженозасверкала глазами Девочка.

– Сейчас увидим, – я твёрдо взял вправо, имы наткнулись на его источник: им оказался ручеёк,бегущий параллельно нам водопадами – небольшимидугообразными скачками с одного наклонного уступана другой – дальше, вниз. Тут же неопознанный звукобрёл контуры привычного для нас журчания.

Начал чувствоваться непонятный запах, – толи кора берёз, то ли камни, то ли сама глубина –источали его. Первой принялась принюхиваться

260

Девочка, забавно поводя носом и морща его кончик,потом что-то почувствовал и я. Запах сталпостепенно проясняться, становясь знакомым мне, –и я сообразил, что это:

– Сероводород! Он бывает на болотах и вовсяких загнивающих местах.

Мы спускались перебежками от одного деревак другому: их извилистые стволы тормозили нашразбег, спрыгивали с уступов, корней и скал,соскальзывали между корней и смотрели наокостеневшие ребристые тела древних грибов и нагоревшие красными огоньками своих малюсенькихцветочков мхи.

Но вот крутизна склона стала спадать: видимо,приближалось дно. От деревьев остались однифантастически вздыбленные или наоборот, чахлыеостовы, которые, казалось, выросли такими иникогда не имели ни листьев, ни игл– . Сверхусинело облако, а впереди что-то темнело. Запах сталособенно резким.

Последний ряд взявшихся за руки рыбьихскелетов ёлок пал, и мы увидели свободно открытоевверх почти круглое пространство, заполненноеостатками какой-то архитектуры. «“Ого” –воскликнет про себя Девочка», – подумал я.

Сложенные из камня замшелые арки,основания башен, изломанные профили стен, какие-то неопределённые обломки невысоко поднималисьиз покрывавшей всё это воды. Удовлетворённожурчал впадающий сюда ручеёк.

– Каково?– Теневые штучки, ты скажешь? – Вроде того. Как будто в доисторические

времена под лесом был город, который потомзанесло, а затем заново отрыло часть, когда какая-тосила создала котловину. Прогуляемся, – я указал наодну выходящую к самому берегу арку.

– Пойдём, почему нет?Девочка дошла до центра арки и стала

подхваченной палкой баламутить воду.– Что это? – спросила она, когда я подошёл. – Это ряска – мелкое растение,

плавающее на поверхности воды.

261

Ряска покрывала почти всю гладь озера – еслиэто можно так назвать, – оставляя лишь несколькотёмных пятен.

Раздался «пук», за ним другой, – и мы увидели,как из глубины поднимаются огромные пузыри,окружённые свитой маленьких спутников, и, лопаясьна поверхности, распугивают ряску и создаютощутимые волны. Сразу сильнее запахлосероводородом.

– Так вот откуда запах! И пузыри.Я заметил на камнях отметки уровня воды в

разное время в виде соляных и водорослевыхполосок.

– Видишь, уровень озера менялся.– Да, – и вот там, на склоне, ещё такая полоска,

– углядела внимательная Девочка. – Значит, когда-то вода стояла на три

меры выше…Я попробовал Девочкиной палкой глубину, и не

достал дна. Мы стали перебираться по стенам иаркам над озером, то двигаясь гуськом и нацыпочках, балансируя руками, то рискованно прыгаянад чёрными, чёрно-зелёными провалами.

– Посмотри, – позвала меня Девочка, указываякуда-то вниз.

– Что там? – спросил я, заглядывая в воду.– Я! И теперь ты. Ой, какие мы! – Это отражения. У тебя же есть зеркало.– Там совсем не так. Там я вижу родинку у себя

на щеке с другой стороны. И ряби там нет, котораяздесь подёргивает мочку моего уха и заставляет такковарно подмигивать глазом. И рясинки в видетомных движущихся родинок там не проплывают.Или это не я там в воде...?

– Ты, ты – не беспокойся. Просто у тебя незеркало, а целый механизм на Лепёшке – онизображает тебя такой, какая ты есть. Когда жепроисходит обычное отражение, лучи светаотталкиваются от гладкой поверхности и попадают кнам обратно в глаз – но уже вывернутыми наизнанку.Поэтому в простом зеркале право и лево меняютсяместами.

– Почему же тогда там не меняются местамиверх и низ?

262

– Почему... – словно башкой в стенкустукнулся я. – Не знаю пока. Подумаю и скажу.

– Ну ты и оболтус! Вечно ничего не знаешь, –Девочка резко повернулась и случайно что-топоддала ногой, – оно закрутилось, пролетело по аркеи замерло почти у края.

– Не вечно, – начал было оправдываться я,но замер, привлечённый задетым Девочкойпредметом, – постой-ка, что это?

– Это оно, – презрительно сказала Девочка ипододвинула его носком ботинка к воде.

– Подожди! Это что-то действительноизведное.

– Где? Что? – Девочка возвратилась в себя и сприсущим ей любопытством внимательней взглянулавниз, – вижу.

– Дай-ка я её подниму. Я взял предмет. Он был круглый, из чистого

золота, с опаловым камнем в центре и шестьюрёбрышками радиусами по краям:

С первого взгляда он мне не понравился. ЕслиЛес был абсолютно чужероден нам в проявленияхсвоей разумности, но при этом вызывал у меняизведу и даже определённую симпатию, то это былотворением “прямого” разума, близкого мне поприроде, – и было оно мне неприятно.

– Тут что-то не так. Этот предметсовершенно лишний здесь.

– То есть? – Он природою своей противоречит всему

остальному, что есть тут. Его здесь быть не должно.– Но он есть. – Да. Как будто его кто-то обронил.

Именно кто-то – такие вещи – а это нечто среднеемежду бляшкой-украшением и аналогом твоегошарика – обычно принадлежат существам. Хотя...Такого рода вещи обычно не роняют. Всё можносписать на теневые штучки, но любому объяснениюесть предел. В конце концов, тени тоже не случайны,просто мы не всё знаем.

– И какое же другое объяснение тыпредложишь? – Девочка взяла у меня из рук бляшку.

– Никакого.– Опять ты ничего не знаешь! Ну ладно с тобой.

263

– Оставим это на будущее, как заковырку.Девочка к бляшке особого стремления не

испытывала, я же, относясь к ней без какой-либосимпатии, не жаждал брать её с собой. Оставлять еётоже было жалко, – надо было с ней что-то сделать,и я для изведа решил полить её чистином – может,так она станет лучше. Достав бутылку, я плеснулвниз белую струю, и раздалось громкое шипение, вкотором, я с удивлением увидел, как быстровращается и съёживается моя штучка.

– Ну и фокус – сгорела, – сказал яДевочке, искоса внимательно следившей за мной. Наповерхности арки осталось одно чистое место, даоблако чистина расходясь, поднималось над нами,смешиваясь с общим туманом, ощущавшимся надозером, – Ладно, в памяти моей она осталась,большего же я от неё не хочу.

Мы подошли к противоположному берегу. – Смотри, вот – водяной гриб – бывает и

такой. Поганка.– Без сомнения.Под водой, в чистом от ряске месте, виднелась

белая аморфная шляпка, похожая на медузу,прикреплённая несколькими нитевидными ножкамико дну.

Внезапно вода в озере ухнула и осела пальцевна пять, заволновавшись и заплескавшись у берега;вверх поднялось множество пузырьков. Видно, тампроисходили какие-то глубинные процессы.

Посмотрев на это зрелище, Девочка сказала:– Пойдём отсюда. Мы сошли на берег и стали подниматься по

сразу начавшемуся склону. Путь вверх, как всегда,был сложнее. Однако древеса служили хорошимипоручнями, которых у нас не было в горах.

Подо мной покатился и грохнулся вниз камень.Другой, выскользнувший из-под Девочки, долготрещал среди еловых скелетов внизу, пока небулькнулся в озеро. Двигаясь по отдельности, мы сДевочкой разбрелись довольно далеко, хотя ипродолжали вести разговор. Затем наш путьперерезал плоский уступ, на котором сосныукоренились своеобразным коридором, позволившемнам пройти по нему рядом друг с другом.

264

– Что-то больно долог был подъём. – Так всегда кажется. Но, может быть,

другой край котловины выше? Вниз от моей спутницы струйками поскакали,

словно только того и ожидавшие, накопившиеся вложбинке шишки, – поскользнувшись на них,Девочка ухватилась за ствол, чтобы удержатьравновесие. Чем выше мы поднимались, тем сильнееощущался разгулявшийся наверху ветер.

Но вот подъём стал более пологим, и его конецнаметился в плавном изгибе почвы высокогососнового леса вокруг. Всюду бугорками поднималимаслята толстый слой мягкого, светло-жёлтого сена.Усиливая желтизну леса, сосновые стволы здесьначинали рыжеть и шелушиться в самом низу, мигаяпятнами выглядывающих друг из-под другаразнокрасных слоёв коры, только теперь ставшихдоступными испытливому Девочкиному взгляду.

Мы обвели глазами покинутую нами котловину:она почти так же выглядела и с другой стороны,только слегка раздвоился облачный кончик,втекавший в неё.

Местность начала постепенно опускаться – какесли бы котловина была кратером на вершинеотлогой горы, – что так же было не исключено.

Девочка, размашисто шагая вперёд,подхватила с земли длинную ветвящуюся на концепалку, которой начала ощупывать все попадавшиесяпредметы – не минула эта участь и меня. То Девочкаскользила ею по какому-нибудь суку сверху, товорошила подол Леса, заставляя испуганноразбегаться по сторонам всё те же сосновые шишки;то соскребала завитки коры с соснового ствола, товыковыривала и подбрасывала вверх маслёнок.

Сильно завертев палку над головой, онапослушала раздавшееся шипение, затем, перехвативеё, как копьё, – над головой в согнутой руке инаперевес – она долго целилась во все попадавшиесясосны, наконец запустила её в одну – и попала.

Подобрав палку, она, расслабив рукуповолокла её за собой, как хвост, потом, подхватив,стала раскачивать, зажав двумя пальцами, и,наконец, взяла с земли шишку и приняласьвыстукивать на ней какой-то мягкий ритм.

265

Сосновый лес кончился. Вялые, бледно-зелёные берёзы тянулись за ним; сухие листьязашуршали под ногами. Я заметил, что слабая зеленьна кончиках обвисающих прядей берёз ужепревращается в желтизну.

– Смотри, близится осень.– Как? – Девочка замечала всё очень по

отдельности, но не обладала достаточнымипознаниями, чтобы точно суммировать своивпечатления.

– Вот, видишь – желтизна. Значит, мывступаем в сменяющий свой покров лес. Сначалалистья деревьев желтеют – из них впитываются вовнутрь все питательные вещества, – потом онипадают вниз. На их месте из вот таких, тольконабухших, почек вырастает молодая и зелёнаялиства.

Но осень касалась не только берёз: онапостепенно охватывала все растения в Лесу: вяли,пожухнув жёлтыми полосками, травы, сбрасывалилишнюю хвою сосны, чернели и отваливались мхи.Появились липы, осины, тополя – они тоже начиналижелтеть, но каждое дерево – по-своему. Девочкастала приглядываться к кронам, сравнивая их междусобой.

– Какие изведные!Большой вяз на нашем пути принялся желтеть

сверху: его верхушка уже целиком утратила зелёныйцвет. Нижние листья лип наливались спелойжелтизной, тогда как те, что были ближе к стволу,ещё поблёскивали остатками зелени вдоль жилок.Тревожно покраснели по краям ещё живые листьябоярышника.

– Что это? – указала на них Девочка. – Боярышник. А листья могут не только

желтеть, но и вообще меняться в цвете – мало ли чтоостаётся в них, когда зелень уходит.

Действительно, один куст был покрыт бледно-розовыми кружевными листками, а фиолетовыелисточки на другом торчавшем из земли пруте почтисливались по цвету со своим стеблем. Красныеогоньки затесались в разнообразную желтизнутополей, которые мерцали на ветру, поворачиваясь к

266

нам то одной, то другой стороной своих листьев.Пурпурными миражами плясали молодые осинки.

Девочка, увлечённая осенью, незаметнобросила свою палку. Отдельные жёлтые вспышкипронзали теперь всю зелень, какую только могохватить наш взгляд, но и её становилось всёменьше. Как алые цветы в гроздьях плодов мелькаликрасные листья в жёлтых прядях берёз: казалось,что лес освобождает золото солнца, накопленноедолгими и яркими днями, добавляя к нему частичкукрасности от зорь и закатов. Благодаря осени иззелёной гущи леса выступило каждое дерево, обретясвой особый тон – от фиолетового до красного, черезтысячу жёлтых, – и издали называя свою породу:клён, орех, ракитник, вяз... С каждым шагом Девочкавсё больше проникалась преображением Леса,которое нельзя было назвать чисто внешним: ведьколи одна чёрточка в рисунке может переменить егоцеликом – что же говорить о случившемся.

– Листья – как бы одежда деревьев, как этоплатье на мне; ветром они колышутся тоже, так жемягки и тонки. Так же они цвет свой меняют, когданаступает пора, так же они не всё закрывают, как наруке рукава.

Красные, пунцовые, пурпурные, розовые, алыеи багровые листочки, как пограничный пунктир,оконтуривали желтизну блестящих тополей, хрупкихберёз, пушащихся лиственниц, копьемётных лип икриволистых вязов, – желтизну лисичковую,сыроежковую, подосинниковую, одуванчиковую,ромашковую, апельсиновую, лимонную, банановую,чайную, яичную; желтизну золотую, огненную,рыжую, палевую, карюю, смуглую, янтарную,лунную, фиолетовую, иссинюю, розовеющую,бледнеющую, уходящую в коричневый тон; желтизнугустую, спелую, сочную, уютную, тончайшую,стелющуюся или светящуюся; желтизну монаковец,балаюнщиков, каверсиц, гобанных летунцев, маков-альданов, вещерегих несурьец, мазовитых какаброватки галосов, комурагира кхаран, аглебен;желтизну, истекающую каплями отдельных листьев,ниспадающую градом сверкающих бисеринок,облегающую кружевами и ожерельями; желтизну,жёлтую, как оплывший за долгую ночь воск на свече,

267

как напитавшийся досыта Жёлудь, как только чтоутратившее красноту восходящее солнце, какнекоторые звёзды в космосе; желтизну жёлтую,желтеющую, желтоватую, желтотканную,желтящуюся....

Девочкины глаза разбегались на небольшихпрогалинах, между которыми кучковался лес. Когдамы вышли на одну из них, она схватила меня заплечо:

– Что за дерево новое вижу я? – Какое? Это? Это же клён. Я показывал

тебе его раньше.– Разве? Слово слышала... Но он стал совсем

другим. Он только теперь стал настоящим!Девочка подошла к первому, небольшому

клёну на опушке за новой прогалиной, открывавшейвид на целую кущу этих растений, и пропустиламежду рук спускающуюся вниз ветвь, всю в большихжёлтых и красных листьях.

– Какой он, – Девочка распластала пальцы поповерхности кленовой звёздочки, обняв её руками сдвух сторон. Сверху она была гладкой, а снизу –жильчатой и шершавой. Все листья на ветке былиодного общего тона, но разных размеров и оттенков;чёрные точки и штрихи покрывали их.

Девочка перебирала руками и не могланаглядеться на кленовые пятипалые лапки, с пятьюже коготками на каждом конце. От этой ветки онаперешла к другой, бросив сверкающий взгляд посторонам, затем к следующей, и к следующей –клёны явно вселяли в неё веселье.

– Какой же ты жёлтый, клён! – разбежавшись,она подпрыгнула и повисла, обняв ствол соседнегодерева, поджав ноги и покачивая ими туда-сюда.Сверху в набегавшем ветре плавно колыхалисьперепончатые лепестки множества листьев.

– Вот какое дерево я буду любить большевсего, такое разнокрасное, с такими цветкамилистьями. Вот мой новый союзник в Лесу. Сколько яшла, чтобы встретить тебя, клён – но и сколькожёлтых листьев накопил ты для меня – не собрать.

Она с новой силой оплела ствол руками имедленно закружилась вокруг него. Я не ожидал, чтов поднадоевшем нам лесу найдётся что-либо,

268

могущее её так возбудить. Оторвавшись от ствола,Девочка снова примкнула к исходившим от неговеткам; целое море разноцветных флажков шуршалонад нашими головами подобно звону бумажныхколокольчиков.

Конечно же, Девочка принялась собиратьнаиболее изведные листья, отдирая от ветокцелующие их кончики черенков, и скоро набралабукет красных, коричневых, фиолетовых и всехперечисленных жёлтых тонов. Она даже съела одинкленовый лист, выплюнув черенковую кочерыжку инесколько его пластинок, застрявших в зубах.

– Можно было пойти специально в Лес за этимилистьями, а не мучиться с проклятыми грибами!

Множество кленовых семян-крылышекотдыхало от ветра на земле. Девочка узнала их,вспомнила тот камень и принялась оглядываться надсобой. Вот из ребристой тучи своих собратьеввылетел лист, жёлтый в центре и слегка сиреневыйна концах. Он парил, кружась и покачиваясь,покачиваясь всё сильнее, пока случайно не вставална ребро и не скользил быстро вниз зигзагом,переходящим в новую плоскость, в которой онпродолжал, кружась и покачиваясь, медленнооседать. Подпрыгнув, Девочка схватила его ввоздухе за черенок, и присоединила к уженабранному букету. Мысленно продолжив его полёт,она обнаружила на земле много других листьев,кляксами накапавших на мелкую зелёную травумежду разбросанными тут и там крылышками–семенами, – до того они выпадали не то что бы изполя её зрения, но из поля её деятельности. “Как жея не замечала их раньше? Ведь они упали с самойвысоты, и многие из них совсем другие.”

Девочка выбирала самые маленькие, самыебольшие и самые жёлтые листья. Один из них былтакой крупный, что целиком закрывал её лицо, –только глаз блестел сквозь прогнившую овальнуюдырочку.

Вот ветром сорвало ещё два листа, – и они,извиваясь, покатились по воздуху к точкам своегопадения. Вдалеке можно было видеть косой дождьиз желтых огоньков,– когда там гребешком проходилпорыв ветра, – начинался листопад. Густеющей

269

желтизной с красными извилинками уходил вдалькленовый лес, простреливаемый чёрными штрихамистволов (“черенков деревьев” – сказала Девочка).Всё больше листьев подбирала моя спутница и никакне могла остановиться; они же густой охапкойрассыпались над сжимавшим их стебельки кулачком.

Тут Девочка увидела красивую сценку:гонимый ветром кленовый лист с размаху напоролсяна прут и нанизался на него, обретя, таким образом,вторую родину. Она тоже, было, подхватила с землиострую палочку, но затем пожалела свои листья,цветастый бугор которых стало уже неудобнодержать, и, присев, попробовала как-нибудь сплестиих черенки. Но стоило ей приняться скручивать их,как у неё сам собой получился кленовый венок,почерпнувший лучшую треть листьев; остальные оназаткнула себе за пояс, откуда они стали постепенновыветриваться, падая неравномерной цепочкойнеразличимых следов, когда она, любознательноулыбаясь и приподнимая голову, пошла навстречуещё более осеннему лесу. Кленовый венок,игольчатый, подобно короне, частично нависал, какполя шляпы, частично дыбился над её головой,совершенно скрывая светлые пряди Девочкиныхволос.

Последние остатки зелени погасли средиветвей, и палые листья вместе с процессомвысыхания во всё большей мере скрадывали остаткизелёной травы под ногами; только мхи стойкосопротивлялись разгулявшейся желтизне. Наряднымреликтом затесалась сюда одна стройная ёлка, но водиночестве её зелень казалась чем-то иным, чемисконный цвет леса. Жёлтый, с оранжевымиожогами пожар пожирал Лес, уничтожая всё живое внём. Но как красиво было зрелище этого медленногоогня! Разве сама жизнь – не огонь? Разве сгорая, онане проживает себя же, но в тысячу раз быстрее,разве не освобождает за мгновение уготованную намногие и многие дни красоту? Что был бы лес безосени? В ней он, подобно Девочкиному клёну, вполнеобретает себя. Искрами падают горящие листья; кактлеющие угли тянутся их полосы по земле; целыерощи полыхают единым заревом; танцуют по кустам

270

трепещущие на ветру жёлтые языки, и обгорелочернеют уже оголившиеся ветви.

Всё сильнее становился листопад, но хотя наверхушках отдельных растений уже чернели голыесучья (осень шла по телам деревьев сверху вниз),большая часть листьев была ещё наверху. Внизу, наземле начал удваиваться и утраиваться слой листвы,теперь уже не только кленовой. Вот резкий порывветра, как стаю перелётных птиц, сорвал с липыоблако дождавшихся своей очереди листьев, и онипомчались по лесу, разлетаясь и оседая на земле, напнях, даже на стволах. На нас тоже налетело такоеоблако: один кленовый лист прилип к груди Девочки,и она, сочтя это за знак, прицепила его к своейшляпке.

Клёны вокруг нас всё больше разбавлялисьлипами и берёзами. Листья последних, как отсветыих желтизны, лежали у подножий, приблизительноповторяя форму крон; в других местах конфеттиосенних листьев было столь разнообразно, чтосливалось в один невообразимый цвет. Между тем, ястал меньше обращать внимания на отмечаниедеревьев, поскольку мне казалось, что я и без нихнаучился достаточно хорошо придерживатьсяпрямизны, – видимо, мои глаза сами отмечалинужные стволы и направляли меня к ним, неапеллируя для этого к сознанию, – однако я понимал,что наш путь, как бы то ни было, с течением временипостепенно отклонялся.

Видимо, осень давно уже царила в этихучастках леса: всё больше стало попадаться сухих иподвижных листьев; они скапливались в выемках укорней, местами образуя глубокие кленовые лужи,слоились и шелушились от ветра. Многие из нихвысохли совершенно и свернулись, волнообразноскукожились, выставив наружу изогнутые хвостикичеренков и загнув вовнутрь свою бахрому.

– Шаг: шелест и хруст листьев раздавленных, –отчеканила Девочка. Вот она поймала вращающийсяв воздухе берёзовый листок с коричневой родинкойна боку:

– Маленькая ёлочка он, – разглядев его напросвет, решила она. И правда, удивился я, было что-то ветчатое в его жилках, что-то игольчатое в его

271

бахроме. Девочкины сравнения были поразительноточны подчас; я бы сам никогда не придумал бытаких, но будучи услышанными, они, как шарики,сразу находили подготовленную для них лунку вомне и прочно западали в неё. И теперь, при взглядена берёзовый листок, у меня всегда будет вставать вуме ёлочка, и Девочка между ёлочкой и листком.Девочка умела находить в вещах что-то такое, чтобыло именно моим в них, но до чего я сам дойти немог, и тем самым она как бы продолжала меня в мир.Поэтому я старался как можно больше показать ей,чтобы послушать, что она скажет. Подобноеразвлечение, как я смутно сознавал, не могло неиметь последствий.

Слева от нас, я видел, побежал вихорёкопавших листьев: пританцовывая, он то крутилсявокруг стволов, увеличиваясь и уменьшаясь, то,мелькая, шёл между ними, рассеивая одни листки иподбирая новые, то быстро стлался вперёд скачущимбегом позёмки, – как будто что-то шло по лесупараллельно нам. Но и мы не оставались в долгу:шаркая ногами, Девочка поднимала облакаоблетевшей берёзовой мишуры, которая, кружась,опускалась за ней вслед, ласково привлекаясь на мигк ботинкам или цепляясь за какую-нибудь голуючёрную веточку, заброшено торчавшую из- земли.

В осеннем лесу было много, удивительно многогрибов: почти под каждым растением прятался одинили два. Но как они прятались! Лишь теперь мысмогли оценить всю эффектность их окраски:скрывая ножку в палой листве, они высовывалинаверх только шляпку, такого же цвета, какого могбыть любой листок рядом, – и совершенно исчезали.

– Вот где нужно было их собирать, – вздохнулаДевочка, – а в зелёном, незрелом лесу они тольколазутчики осени.

Мы замечали эти создания, лишь поддавая ихногой, или когда они особенно высоко торчали средилиствы, – как вон тот облепленный палью белый срыхлой зелёной губкой на обратной стороне шляпки,– да – конечно же – их с головой выдавал запах,смешанный с прелой прелестью листьев, – Девочкаглотала этот запах широко открытым ртом и

272

выпускала через нос. Отвечая на мой немой вопрос,она сказала:

– Запах – это вкус воздуха. – И испарение грибного сока.– Пожалуй... Ля! – зачерпнула она нагнувшись

большую осиново-кленовую охапку и подбросила еёфейерверком в воздух, обсыпая себя и меня.

Одинокая ель, попавшаяся нам, была от верхадо низа украшена цветными крапинками листьев.Проследив взглядом всю её высоту, я вздрогнул отмелькнувшей надежды, когда желтящаяся вершинасоседнего клёна показалась мне светящейся всолнечных лучах – но тщетно.

Девочка снова взметнула салют из опавшейлиствы, когда по колено провалилась в еёсгустившуюся в одном месте топь, и окружала себяфонтаном из неё до тех пор, пока не исчерпала весьтак коварно подстерегавший её запас. Теперь нетолько её голова, но и вся она была покрыта листвой,как давешняя ёлка. С исчезновением зелени в лесукак-то сразу стёрлась граница, исчезла стекляннаястена, присутствовавшая между ним и Девочкой, иначался один их общий праздник.

Краснела рябина – сначала ягоды, а теперь илистья. Многие же её алые шарики упали на землю иказались растущими на ней, не раз обманывая нашвзор. Трепыхались, алея и розовея, перья еёнедопревратившейся в иголки, узкой листвы.Несколько терпких ягод попало к Девочке в рот.

Листья какого-то плодового дерева сохли иморщились на концах, сохраняя в серединеживительную желтизну, но висели все до единого насвоих местах, не желая падать.

Запах грибов сделался сильнее; сам воздух,казалось, стал тяжёлым; поплотнели, покоричневеливалявшиеся листья, уже не вздымаясь весело подпорывами ветра, но вяло перекатываясь и шурша;даже чернота стволов стала гуще.

Девочка косо поглядывал на менявшийся лес,постепенно отряхивая отдельные удерживавшиесяна платье листы:

– Что-то новое он готовит нам.Местность, как и раньше, понемногу

спускалась, обнаруживая всё новые и новые

273

сочетания лиственных пород, пожираемых осенью,которые и составляли Смешанный Лес, выполнявшийфункцию– то ли полигона, где испытывались новыесорта леса, то ли неких его внутренних органов, толи чего-то ещё, – что нам было не дано понять.

– Ба! Вот так штука.В земле, между корней, имелась круглая, двух

шагов в диаметре яма, целиком наполненная чистойпрозрачной водой, которая током внутреннегоколовращения сметала к краю все оседавшие в нейлистья. На дне, видимом, как сквозь прозрачныйкристалл, между ветвящимися трубами выступавшихкорней с бородами свисающих нитей, наполовинузакопавшись в слой серого ила, лежало несколькопочерневших и свернувшихся в трубочку листов.

– Так вот оно что! – понял я. Всё сразувстало на свои места. Под покровом осени надземлёй невидимой взвесью распространиласьсырость, подняв в воздух запахи, впитавшиеся влистья и тонкой плёнкой влаги осев на кору. Теперьвода стала заметна везде.

– Фи, – сказала Девочка. Но озерцо ейпонравилось. Скоро обнаружилось ещё несколькотаких водяных линз – удачнее слова не подберёшь, –более или менее крупных.

Девочка осторожно шагала нога к ноге: хрустсухих листьев сменил шелест влажных, ужедостаточно сырых, чтобы матово поблёскивать впасмурном предвечернем свете. В отдельных местахможно было заметить мерцавшие крупинки росы; вотя уже увидел, как стекает по желобку листа целаякапля. Но нельзя было сказать, что стало совсемсыро: просто вода появлялась кое-где, выступая какзаконная часть целого.

Всякий спуск прекратился. Стало многоизломанных и поваленных чёрных стволов, чья болеевлажная кора была маскарадно заляпана листвою,местами почерневшей и слившейся с фоном, – верно,Лес давно не делал здесь уборку. Мхи всех цветов,кроме зелёного, облекали их. Толстый и густой слойлиствы пружинил под ногами, издавая жалобныйзвук, и прилеплялся толстыми пачками к Девочкинымподошвам, примагничиваясь даже к бокам обувок –Девочка с возмущением отцепляла непрошенных

274

гостей. Кроны заметно поредели, и местамисовершенно голые ветви вспарывали облако, какрога. Наверно, уже половина одежд спала срастений, неравномерно обнажив их скелеты. Почвалеса вся покрылась кочками и бороздами,способствуя возникновению в углублениях луж: ихредкие затуманенные зеркальца, поросшие вялойтравой, мы старательно обходили. Зато грибыразыгрались вовсю – не знаю, сколько их было подлиствой, но, куда ни брось взгляд, везде над нейторчал хотя бы один, – однако стало много поганок,очень мерзких и разнообразных, но не такихотвратительно-хитрых, какие попадались недавно;хорошие грибы стали жалкими, маленькими исклизкими и не вызывали никакого аппетита.

Начался плотный липовый лес, молодыеодинаковые деревья стояли так часто, что Девочкане смогла бы между ними пройти, расставив руки –зачастую, даже выставив вбок одну руку; но зато онитак тянулись вверх, что ни один отросток внизу немешал нам идти; наверху же их ветки сплетались,как пронзающие друг друга облака; уже внескольких десятках шагов стена леса чернеланепроницаемо для взора; ну а над ней, сквозьостаточную желтизну, серело небо.

– Глянь: осиновое дерево. – Почему ты его так? – не понял в чём

дело я.– Вот... – одна из лип, не примечательная ничем

– стебель как стебель, – имела круглые, но неосиновые даже, а странные какие-то листья, с однимтолько кончиком посередине.

– Это не осина. Даже не знаю, что этотакое.

– Ну, что-то вроде породы осины. – И не порода.– А я сказала не осина, а осиновое дерево! – Хорошо, назовём его так – условились?– Осиновое дерево!Среди лип замелькали эти новые растения,

которых я ещё никогда не встречал, раскрашенныеосенью точно так же, как их собратья, но в каких-точастных признаках совершенно иные.

275

Чёрная гуща слева нарушилась каким-тосвечением, привлекая к себе прищурчивыеполумесяцы Девочкиных глаз. Она поманила менясредним пальцем.

– Ещё одна поляна? – Похоже... Посмотрим.Чернота частокола стволов внезапно

рассеялась, и мы вступили в просвет.Перед нами было озеро.Круглое, как блюдце, оно было в ширину с

хорошую поляну, – вроде той первой, котораяпопалась нам по пути и на которой мы играли вшляпку. Озеро начиналось сразу, как кончался лес, иего чёрная, усыпанная по краям жёлтыми листьямивода стояла вровень с берегом, червивым от корней.Мелководье по краям нешироким слоем застилалаосока; местами из воды торчали голые веткинесостоявшихся кустов. Сразу же за озером жёлто-чёрной стеной вставал густой лес, – его матовогоотражения как раз хватало на то, чтобы достать донашего берега. Ветки многих осин и лип слегканависали над озером. Вот с них соскользнула паралистьев и беззвучно присосалась к воде. Несмотря насвою зеркальность, вода в озере была чёрной, каксмола или нефть, и нисколько не отражалаблекнущую серизну неба над головой.

– А вот тебе и озеро; – правда, совсем нето, к которому мы должны были выйти когда-то. Онодолжно было быть длинное и светлое, с пологимберегом. А этого я никогда не видел.

– Осиновое, – назвала его Девочка.Было очень тихо. Позади остался шум ветра,

неустанно глодавшего умиравший от осени лес. Ещёне прибившиеся к берегу листья медленно велихоровод вокруг зияющего чернотой центра озера,лишь только слегка посоленного рябымиотражениями пурпурно-жёлтых крон, –чувствовалось, что озеро очень глубоко.

Девочка присела на корягу и подпёрла головурукой, смотря на воду. Затем запустила в озеро сучок– шлепок без брызг, и он медленно, ныряя тоголовой, то хвостом, поплыл, расталкивая листья, покасательной к черноте озерного зрачка, мохнатогопо краям от нескольких спиралевидных отростков

276

чистой воды в разметавшихся листьях и подобногопоэтому Галактике. Вода была столь густой инедвижной, что даже волны от сучка затухли нарасстоянии, не превышавшем его длину. Девочкалениво запустила ещё две-три палочки, явно целясьв центр, но так в него и не попала.

– Изведное озеро, – сказал, чтобы сказать,я.

– Именно, – помяв губами, медленно ответилаДевочка.

Затем, сняв свой венок, она вытащила из негонесколько разных листьев, которые со словами: “Спрячь на память.” – отдала мне (так у нас собралсяуже целый музей нашего путешествия) и, осторожноопустив его в воду у самого края, подтолкнула ногой.Венок медленно отплыл, распластываясь и намокая,и, покачавшись, замер среди плывуна из листьев.Девочка смотрела, как, погружаясь в воду,постепенно меняют цвет его нижние листья; верхниеже, как зубчатые горы, топорщились по сторонам.Один кленовый лист продолжал сидеть у Девочки наголове, незаметно заткнувшись за ухо.

К оставленным на память моя спутницадобавила несколько липовых, берёзовых и прочихлистьев, оказавшихся у неё в весьма раздавшемсякармане.

Чавкнув ботинком, она обернулась, оперлась околено рукой и возвратилась от воды к коряге. Навлажной прибрежной земле остался след и узорподошвы, как знак или надпись.

Прямо около того места, где Девочкаспускалась к воде, рос из кочки обломленныйполустволик некогда бытовавшего здесь деревца;его окружали с десяток волосков осоки.Потрескавшаяся, обросшая зеленоватым мхом корана нём еле держалась, как рваный свободный рукавнекой одежды, только внизу, где смачивала еёпросачивавшиеся из озера вода, она плотноприлипала к древесине. Облупленный, с намёками нацилиндрические уступы от годовых колец,потрескавшийся по радиусам кончик ствола немноговозвышался над окружавшей его редкой травой. Дваобломленных сучка лукаво торчали из него посторонам, – и кора не отваливалась, вися, пожалуй,

277

только на них. В осоке запуталось жёлтое липовоесердечко.

Наши с Девочкой взгляды независимопритянулись к этой кочке, и мы долго молчарассматривали её, как будто в ней было нечтоособенное – до тех пор, пока она не начала двоитьсяв глазах, утрачивая всякое подобие своего обычногооблика и распадаясь на множество цветовых пятен.Моя спутница постепенно вытягивала шею, и глазаеё расширялись, впитывая образ полустволика.

– Бр-р...! Наваждение! Так можно и обалдеть.Странная все-таки коряга. Засасывающая.

– Есть красота и в самых маленькихвещах.

– Дело не в этом.Девочка бросила в воду комок земли, который

безвозвратно канул в её глубину. Слева мягкокачнулось под слоем листвы нечто продолговатое икруглое – это, как крокодил, шевельнулось,обнаруживая себя, полузатопленное в озере бревно.Из воды поднялся, подобно плавнику, егоединственный сук. Постояв, он так же беззвучноубрался назад в воду.

Девочка встала и осторожно пошла вдольозера, переступая с корня на корень, – я за ней. Восоке запутались, взгромоздившись друг на другалесенками, множество листьев. По извилистомуущелью между кочек к озеру беззвучно кралсямаленький ручей. Сенная трава понурыми чёлкамисвисала в него. Цепочкой облаков плыли средистволов полуоблетевшие кроны каких-то деревьец.Подальше просвечивал ещё один такой же их рядок.

Скрипнула липа. Порыв ветра затрепетал парумолодых осинок, коснулся трёх других, зашелестел вбольшой старой берёзе и растворился среди вершин.Упала, обломившись, засохшая веточка. Снова подулгде-то высоко ветер. С маленького клёна оторвалсялист: он падал, вращаясь, отклоняясь то вправо, товлево, перекувырнулся пару раз, соскользнул и,задрожав, замер, уже неотличимый среди другихтаких же. Стало тихо.

Утрамбовавшиеся у берега листья хорошоскрывали воду там, где она могла проникнуть сквозьзаросли осоки: только узкая кромка её выступала у

278

самой границы озера, да местами натекала она вовнутрь изогнувшихся перед утоплением листьев,барахтавшихся, во все стороны размахивая своимичеренками. Размякший от влаги гриб плоско лежална земле с оторванной шляпкой; мозговито-морщинистая голова соседнего моховика гиганта,прогибаясь под своей тяжестью, со всех сторондостигала земли.

Перешагнув напоминающий пень обрубокствола, Девочка сильно схватилась за тоненькийстволик целиком ушедшей в рост липы, идрогнувшее от толчка дерево обсыпало насмедленным жёлтым дождём.

Постепенно мы обошли озеро с другойстороны. Но и там не было ничего нового. Всё так жевокруг чёрного центра желтела плавь, и всё так жечастые и тощие чёрные стебли вокруг уходили всвою осыпающуюся желтизну.

Девочка засмотрелась на огромную чёрнуюрогатину, торчавшую у берега из самой воды. Листьяпочему-то не прилипали к ней, и она, слегка нависаянад озером, стояла как страж, покрытая извилистойкорой. Чувствуя, что её опять начинает поглощатьнекий предмет (подобно тому, как само озерообладало засасывающей способностью поотношению к листьям и брёвнам), я тронул Девочкуза плечо.

– А? Что? Бр-р, наваждение, брысь! – Девочкавстряхнула руками и ногами, помотала головой,сгоняя с себя пелену дурмана.

– Странное всё же озеро. – Да, правда, пожалуй, – разминая пальцы рук

и покачиваясь в коленях, отозвалась она, и, наконец,целиком повернувшись ко мне, спросила:

– Пойдём дальше, что ли? Я сверил направление, и мы стали пробираться

среди частых стволов. Чернота липо-осин сноваобступила нас, оставляя позади зарево озера. Непрошли мы и сотни шагов, как осиновые деревьясовсем исчезли – значит, озеро оправдало своёназвание.

Осень над нами стала багровой: всё чащезамелькали красные стежки в лесном покрове, и вотуже сам свет, проходящий сверху, приобрёл этот

279

оттенок. Кроны деревьев спустились; в лесу сталошире: кряжистые стволы осанистых вязов и клёновокружали нас. Тела настоящих осин вертикальнопроходили межу ними, ослепительно трепещакрасными своими знамёнами.

Неожиданно я обнаружил под листвой,вспорхнувшей от Девочкиной ноги, лоскуты зелёнойтравы.

– Глянь-ка, – трава. – Ну и? – Ага, зелёная. Значит, мы

выходим из осени?– Да, наверное; но куда? Или в весну, или

просто в обычный лес, где осень ещё не началась, –Девочка расширила ногой пятно, но изразглядывания кожурок травы никакого вывода ясделать не мог, – Гм... Пойдём; дальше посмотрим.

Нам снова попалось озеро. По размеру онопредставляло собой нечто среднее между самымипервыми попадавшимися на нашем пути колодцами счистой водой и чёрным Осиновым озером; по цветутоже. Высокая трава избороздила его по краям;небольшой просвет посередине никак не позволялопределить его глубину. Рядом с ним, но дальше отнас, имелось ещё одно озерко, такое же, только натреть меньше и менее примечательное.

Вот – новое чудиво предстало перед нами:наша дорога упиралась прямо в него. Девочка точноохарактеризовала его:

– Торс берёзы оброс, как ушами, всякимиразными гнило-грибами.

В этом загнивающем растении живого места небыло от разных губок, подков, бород, выветришейвсяких древесных грибов; веток же, даже сучьев, неосталось никаких: – один только раздваивающийсянаверху ствол, ещё сохраняющий кое-где остаткибелизны.

Девочка поддала его ногой, но он стоялтвёрдо.

Всё больше становилось зелёной травы, но этоникак пока не распространялось на желтизну лип,вязов и берёз, трава же становилась всё выше: извзгорков каких-то ошкурков, повисших по сторонамдугами маленьких осочек выскакивали вверхдлинные телескопические колоски, вроде

280

бугорочниковых. Зелень, как наступающаяпостепенно вода, захватывала уже и многиенебольшие кусты.

После короткого спуска зелень сразу сталавыше. Какие-то странные, мохнатые плющиспирально взбегали выше нашего роста по стволамклёнов и вязов. Опавшая листва под ногами ужедавно почти исчезла; зато её сменили мхи: столь жечасто зелёные, как и цветные. Гривы светло-жёлтоговереска тянулись рядом со сгустками зеленимохнатых колбасок сфагнума. Как выходы гранита вскалах, вставали резкие очертания бугров красногомха. Подражая по форме соседям, тут же ветвилсясветло-голубой гриб рогатик; чёрно-зелёнымивзрывами расхлёстывался среди многих стволовхвоистый можжевельник.

Я отомкнул его плоскую лапку и далразглядеть Девочке. Она повернула её туда-сюда,понюхала и провела ею по лицу – пощекотавчувствительные малюсенькие волоски, покрывавшиееё матовую кожу, совсем незаметные на глаз и чутьшершавые на ощупь. Они были ещё меньше, чеммельчайший рисунок сеточки, словно тончайшимрезцом нанесённый на её кожу – кожу лица, рук, ног,– сложнейший рисунок, – то равномерно плоский, какна щеке, то устремлённый в одну сторону, как напальцах, но в первом приближении складывающийсяиз множества треугольничков, квадратиков ипятиконечников. Местами в точках схода многихмикроскладочек свежели пятнышки пор, из которыхи росли, собственно, или совсем рядом – я точно неуспел ещё разглядеть – волоски.

Мелкими бусинками на траве наметилисьягодки росы; земля стала мягкой под ногами – явностановилось сырее. Счастливая пора постепеннонараставшей осени закончилась, как будто мы всвоём неуклонном следовании прямизне сошли с еёпути.

– Вот, – показал я, – вот это – съедобнаяплесень – алиумина.

Я принялся соскребать жёлтое, как накипь,бархатное пятно с чёрной коры старой берёзы.Девочка, стоя справа, искоса наблюдала за моимзанятием, с изведом, но без восторга, поэтому я не

281

стал ни предлагать ей надранные лоскутки, нипробовать их сам, а, подморгнув своей подруге,сразу их спрятал.

Почва всё глубже оседала между деревьев,поднимаясь у их оснований кочками или буграми;вокруг, заслоняя обзор, танцевали кусты – вот ониразомкнулись, и перед нами нездоровым блескомсверкнула вода. Это было озерцо – даже не озерцо всобственном смысле слова, не чаша с водой,закинутая в пространство Леса, а размягчение почвывплоть до жидкого состояния, не круглая, но сизрезанным, исчезающим в траве краем чаша, неглубокая, но мелкая, как лужа и тем не менеелишённая дна – лишь постепенное сгущениевзвешенной грязи в мягкий ил, тину и затем в торф.

Перед нами, в кольце разбежавшихсядеревьев, предстало самое настоящее болотце – дачто там говорить – болото: – уже давно, вместе сначалом позеленения болотистость постепеннопронизывала лес – и вот теперь достигла своегоестественного завершения.

Мы остановились, опираясь с двух сторон наодин и тот же ствол и глядя на воду – онапреграждала нам путь. Я щупал её палкой, пускаякруги.

– Это не озеро, а так – лужа по колено –на вид, но на самом деле – топь и трясина. И еслипустить по нему машину, она завязнет и встанет, ичем быстрее будут вращаться её колёса, тем вернеетолько она будет погружаться, хоть и медленно.

– Гадкая штука. – А всё от скопления влаги. Если есть сток

или вмятина, образуется ручей или, соответственно,озеро, иначе же вода рассасывается по плоскости исоздаёт это засасывающее ни то, ни сё – болото. Намже остаётся только эту трясину обходить.

Обошли. Справа и слева снова тревожнозасверкала между кустов вода. Покрытые высокойтравой мягкие кочки проседали, сдуваясь, когда мынаступали на них ногой, и неприятно выпускали сок.Трава становилась всё выше, кусты – чаще, деревья –тоще и реже.

282

Мы остановились, выбирая дальнейший путь.Подозрительно ровная прогалина пред нами былапокрыта густой травой.

– Вот, и так может маскироваться болото –никогда не знаешь, лужок перед тобой или топь, –мох под Девочкиным ботинком постепенно проседал,и наконец вокруг него ободком выступила вода, –Пойдём справа, там чаще деревья. Правилохождения по болоту таково: от дерева к дереву, –ибо там, где они растут, земля твёрдая – кроме того,корни их, сплетаясь, создают мостики междустволами. Другие правила очевидны: в воду ненаступать (ну мы и не наступим), ровных местизбегать – ибо гладкость – откровеннейший признакводы, который она не может скрыть маскировкой –травою, мхом, налетевшими листьями. Двигаться мыбудем цепочкой – мне идти впереди, ибо я тяжелее.За мной!

Шаг за шагом, нога в ногу, с корня на корень,то прыгая, то крадясь, медленно перебирались мы поболоту. Стало труднее сохранять направление, но ярассчитывал скоро одолеть мокрый участок. Многихмест можно было бы не остерегаться, и другой чапалбы по ним спокойно, но я строго подчинялсяправилам болота, Девочка же в точности повторяламои шаги, обращая свою изведу на разглядываниеформы моих ног.

Прыжок, скачок, затем на цыпочках вокругствола, обхватив его рукой; вдоль по корню, оттудапрямо в середину куста, разбрасывая его стебли посторонам (ведь обычный куст это, собственно, то жедерево, но без ствола – только ветви и корни), затемновый куст – придавить его ветви вниз и пройти понему как по мосту, держась для равновесия заотростки соседних, допрыгнуть до новой осины, сразмаху обняв её ствол, и потом, нащупывая во мхукорень, вперёд по нему – а дальше осторожныйпереход – но всего 2-3 шага через ничем необоснованное пустое пространство, которое чавкаеттебе в след – и вот благодать – густой островокберёз, по которому можно широко шагать, не боясьвстречи с водой.

Кусты развеялись. Через десяток редких дерев,из которых почти все были наклонными и

283

извилистыми. – ибо почва была слишком мягкой,чтобы прямо держать их на себе, виднелся резкийподъём, где-то на две меры высоты, плотноусаженный елками и отдельными соснами – этоговорило мне, что там сухо. “Что ж, хорошо, –подумал я, – конец болоту”, но произнёс только:

– Болото, вроде, кончается.– Наконец-то.Но не тут-то было. Переплетясь до подъёма,

который оказался вовсе не таким крутым, каквиделся издали, как оно всегда и бывает, – причёмодин раз забредя по корню в такую мокрятину, чтопришлось возвращаться на десяток шагов назад, – иподнявшись наверх, мы обнаружили, что это неначало просторного и сухого леса, а тольконеширокий – шагов двадцать – вал. А за ним былопространство – пространство широкое, елеобозримое, – и ему не было видно конца –пространство гигантского болота.

После склона лес в несколько приёмов иссякал,завершаясь редкой опушкой, за которой утопала втуманной дали изъедено неровная болотная гладь.Серое облако густеющими наплывами кружилосьнаверху, неразличимо смыкаясь с далёкой стенойтумана, в котором серели сполохи отдельных кустови целые стада более мелких кустиков, – или, простолишаясь опоры деревьев, оно ложилось своейвлажной грудью на не менее влажное тело болота.Ещё дальше сквозь туман, всплывая и поникая,неясно темнели некие пятна – тени ли далёкихдеревьев, проблески земли или нежданныххолмов?... Туман скрадывал вещи, и кустыпревращались в разбросанные по сухому полю камни– но это было не так.

Видно было не на одну тысячу шагов (хотя и нена три). Что готовилось нам там, за болотом,задёрнутым колышущейся завесой тумана, заболотом, свинцовым блеском своих вод столь вескоподтверждавшим цвет неба? Сможем ли мы одолетьего напрямик, что найдём за ним? Ни справа, нислева не видать обхода. Да, мы вышли из Леса, нововсе не туда, куда хотелось бы. И нельзя сказать,вышли ли мы из Леса окончательно, или там, за

284

туманной стеной, он снова простирает к нам своиобъятия, – так говорил я Девочке. И продолжал:

– Впрочем, теперь я знаю, где мы. Такоебольшое болото в Лесу – если мы во всё том же лесу– только одно. Но оно – – не у моря, оно – совсем вдругом конце леса; оно далеко за озером, к которомумы должны были выйти в начале, оно как быпредвестник его, питаемый множеством ручьёв изатем стекающий одним ручьём к нему.

– Вот! Значит, ты вёл меня совсем не туда. – Но и ты предлагала отнюдь не

правильный путь, – отозвался я. – Правда, совсем неясно, с какой стороны мы подошли к болоту, и вкаком месте – а оно велико. Сдаётся мне, что еслиего пересечь, то мы выйдем из лесу на той жеопушке, что и вошли в него, только несколькодальше.

– Вечно тебе что-то кажется! Ты всегда такогонавоображаешь, до чего лес со всем своимковарством никогда не додумается.

– Попробуем всё же пройти по болоту:мне бы из принципа не хотелось отклоняться отвыбранной раз прямой – поводов повернуть всегдабудет много, прямая же только одна.

– Валяй! – всё равно ты идёшь первым.Болото не состояло только из одних озёрец и

кустов: чахоточный лес редеющей щетиной сползалсо склона в топь на первых порах; совершеннонезависимо от него по болоту чёрными антеннамиподнимались вверх погибшие гиганты; группками наредких пригорках росли хорошие сосны и берёзки, докоторых было бы очень приятно дойти – для привала.

Я взмахнул палкой, осторожно спустился истал пробираться по услужливым дорожкам изкорней. Впереди я наметил три сосны – совсемнедалеко, если судить по меркам леса. Когда мыоказались внизу, панорама резко сузилась, и из видаисчезли блёстки воды, похожие на опустившиесяотдохнуть клочки-облака. Каждый Девочкин шагболото выпускало с надсадным чавком и хлюпаньем,как будто хотело сожрать; этот звук преследовалнас, видоизменяясь в разных местах, но непрекращаясь.

285

Я пошёл сквозь густую траву совсем как полугу, ощущая под собой мягкую почву. Палка моя –верный поводырь – скользила впереди и пружинилаземлю. Десяток шагов – и вот вода – извилистаяканава с обвисающей в неё травой. Вдоль и вперёд –обойдена. Снова вода – ещё один огиб. Я обернулся:Девочка осторожно шагала мне вслед, поджав руки ипокачивая оттопыренными ладонями – то либалансируя, то ли символически изгибая воды. Слевамы миновали кучку частых тощих берёзок. Наклонноподнимался из травы высокий пень неизвестногодерева. По сторонам всё чаще мерцала вода.Отдельные озерки влаги обменивались между собойручьями, которые медленно текли, скрываясь вгустой траве – мы перешагивали их, оставляя следыв набухавшем по их берегам мясистом перегное: всмешанных с землёй траве, тине, иле, и, конечно,воде. Приглашающий мостик полузатопленногостволика-крокодила звал нас в зелёное никуда осокипосреди воды. Другое бревно сонно качнулось поднашими ногами, помогая одолеть бездонный наощупь палки оазис землянистой жижи.

Вот мы добрались до большой и сладостно-твёрдой кочки с одинокой берёзкой в центре иприкорнувшей под ней красной сыроежкой.Оглянулись назад: изрезанный лес разбегалсянеровной опушкой и вправо и влево, где тожеисчезал в тумане. Завеса впереди по-прежнемунепроницаемо колыхалась.

– Смотри!Огромное дерево, из серии тех, чьи скелеты

упрямо торчали по всему болоту, выдавая, что издесь когда-то был мощный и огромный лес,медленно, чуть наклоняясь, погрузилось вниз, в воду– без всплеска, без шелеста или стона – совсем какдекорация в театре.

– А какова глубина там... – сказал я, когдаот дерева осталась одна сухая верхушка – вроде кусткак куст, каких тут много.

– Кто знает, а почему бы ему потом невсплыть?

Мы переглянулись и осмотрелись вокруг.На просторе гораздо сильнее стал ощущаться

ветер, и чёрное отражение засохшего куста в

286

соседнем озерце мерцало, разбиваясь от мелкойряби. Серые полосы вились в облаках, отдельные ихклоки отрывались и плыли под основной массой,виднеясь более сильными сгущениями тени, и почтизацепляли за редкие попадавшиеся вершины; онисталкивались между собой, закручивались, как будтознакомясь, и медленно уходили в туман. Трепетвременами налетал на поднимавшуюся над намиберёзку.

Мы снова пошли, цепляясь руками за стержникустов, которые цепочками указывали нам путь.

– Не находишь ли ты, что в болоте какая-тоодна черта леса достигает своей полноты? –спросила Девочка, когда я, повернувшись,предложил ей попятиться шагов на пятнадцать попримятой нами траве от топи, из которой я вытащилсочащуюся грязью палку.

– Возможно. Ведь болото – символнепроходимости.

Первое, что съедал туман, были цвета – леспозади уже казался чёрной стеной – и поэтому мы незаметили на расстоянии грядущего изменения вболоте: оно стало, если этот эпитет позволит мнеупотребить его в таком отношении, осенним – какбудто нечто огромной кисточкой смахнуло с негозелену. Природа его от этого не изменилась:множащиеся, почкующиеся окошки воды, сразбегающимися от них мостками– лабиринтами изосоки, скрывающей под собой неизвестность – ту жеводу или сомнительную, вязкую и податливую твердь(хорошо, что Девочка не замечала, какие густыебугры грязи и жёваной травы налипли на еёбашмачки); отдельные островки, расползающиеся отвыпирающих водных пятен, ли связанные сматериком, то ли нет; чахлые вехи померкшихберёзок, являющие какие-то подобия устойчивости;затопленные коряги, перекинувшиеся коварнымимостиками; гнёзда кустов, столь же верноуказывающие твёрдую землю, сколь и поглощающиееё; кочки, в древности – пни былого леса;ноздреватые прогалины с медленнопрогибающимися под ногой, как натянутая попона,поверхностью; целые большие озёра, сливающиесяиз всё более частых маленьких вод – ведь болото

287

постепенно превращалось из земли, усыпаннойводными пятнами, в воду, иссеченную полосамичего-то вроде земли.

Мы остановились на пороге ровного,редкотравного лужка. Я ткнул его своей палкой,оперся на неё, и – проткнул его насквозь – палкавязко уходила вниз, всё больше замедляясь, но невстречая конечной преграды – как льдины сковываютокеан, так мох сплетается на поверхности озера,твердея, сгущаясь и вступая посредством своейтолщины в контакт с поддонной почвой, где он затемоседает, спрессовываясь в торф. Я рассказалДевочке, какая хитрая ловушка перед нами. Онавыразила это на своём языке так:

– Гадкое наслоение ряски и тины под именеммерзким трясины.

Начали обход. До отмеченной группы сосенбыло пройдено уже две трети пути, и они успели нампоказаться и с одного бока, и с другого – что, еслиони на острове? Между тем до туманного горизонтабыло ещё очень далеко.

Не в силах добраться до нашего островка, мынаконец оказались сзади него, что нас вполнеустраивало – прямизна была соблюдена. Опятьпозеленела трава, стала ершистей и жёстче – мягкоевлажное сено осталось позади. Я ткнул в сторонутемневшего тела большого дерева впереди:

– Теперь нашей целью будет оно.Девочка скептически скользнула взглядом по

блёсткам воды от нас к нему и обратно. Мы прошли по берегу первого встречного

озерца вправо – до того места, где высокийчерноголовый камыш спокойно переходил вброд нату его сторону, чего не было дано нам. Я в утешеньеДевочке обломил вместе со стеблем одинкамышовый плод, который она стала ерошить,поглаживая и выпуская отдельные пушинки; редкаяроса, в силу тумана покрывавшая болото, тут жеисчезала с камыша от тепла её рук; сам я сталоглядываться вокруг в поисках идей длядальнейшего пути. Одна такая «идея» лежала натраве сзади, уткнувшись носом в землю, – это былоотносительно сухое бревно, усыпанное прямымиотростками былых сучьев, которые должны были не

288

позволить ему вращаться. Я приподнял его, приволокпоближе и, сделав усилие, перекинул через воду.Мост был готов. В сомнении наклонив голову,Девочка наблюдала за моими действиями. Взяв палкукак шест-опору, я в три шага оказался напротивоположной стороне и поманил Девочку засобой. Она наклонила голову на другой бок, обведямост глазами.

– И дальше так же будем? – Надеюсь, нет.Я бросил ей палку, она схватила её налету и,

взяв горизонтально, спокойно перешла ко мне,держа камыш во второй руке.

Из воды поднимались, качаясь, коряги;набегавшие порывы ветра высекали из озёрец иколодцев мелкую рябь, которая мерцала вприбрежной осоке; высоко в воздухе одиноко летелосенний лист. На краю подковообразного водоёмарос бледный гриб.

Из серой мути вдали донёсся протяжный стон,– как будто треснуло сверху вниз высокое дерево.Было видно, как влага испаряет себя, и отдельныекочки прямо курились туманом, шепелявопроизраставшим ввысь и прилипавшем к надменномуоблаку сверху.

Слева, за бегущими рядами луж и кустов,высоко и одиноко поднималась тонкаясуховершинная сосна, недостижимо удалённаянепроницаемостью топких болот и мимоходностьюнашего пути – нам не предстояло добраться до неё, иот того она казалась зачарованной в кристалл иногобытия, манящий глаз далёкой новизной. Но жаждаодолеть, покинуть болото была сильнее желанияприблизиться к дереву, а оттого недоступность, и,следовательно, красота сосны ощущалисьнестерпимо острей. (Так остр булавочный укол, хотяв нём и нет силы).

Бредя по болоту, мы долго косились наизведное дерево вдалеке, пронзавшее временамимутные клоки тумана своей такой высокой и такпропитавшейся небом – во всём его разнообразии –верхушкой.

Одни озерца были почти лужами,разлившимися в траве, другие зияли бездонной

289

глубиной, и, приподняв луковицы корневищ, в нихуходили гигантские, сотого калибра стволы,напоминая утоляющих жажду чудовищ. Ближе ктуману болото превращалось в разбросанныецинковые листы озёр среди грязно-бурой,сгущающейся колтунами шерсти растений. Мелкиеозерца выдавали себя издалека высокими зарослямиосоки с камышом, а относительно чистая вода быласвойственна только более глубоким, – но и тепокрывала крупная, разнообразная ряска. Не раз и недва на нас вылуплялись болотные глаза – пузыри.Один их фонтан был настолько долгим, что Девочказапустила в него палку – попала и прервала его!

– Вот клюква – ягода болота – нашанаграда за путешествия, – нашёл я.

– Где?Внизу, среди травы скользил зеленоватый ус,

цепляясь завитками за красные ягоды. Я сорвал его ипреподнес Девочке. Красные ягоды тихо болтались.

– Отложи на вечер, – она вернула их мне. “Гдеже он будет-то?” – подумал я.

Залитые водой луга сменились кочками,пляшущими среди изрезанных вод. Я широко шагал содной на другую, Девочка прыгала за мной. Кочкипружинили и мялись.

Раз – я вскочил на новую кочку, ничем не хужепредыдущих, но она резко поддалась подо мной, ивода уже лизнула меня холодным огнём, когда яотпрыгнул назад, где Девочка схватила меня заперья.

– Нетушки, – заявила она, не теряя момента, –так я дальше не пойду.

– Плавучая кочка оказалась, – бормоталмежду тем я.

– Баста – твоему болоту. – Моему?...– Ты от одного ужаса меня к другому ведёшь: в

Лесу заблудил, теперь в болоте искупать хочешь, – свидимым удовольствием выговаривала мне Девочка,– сколько можно ещё идти? Я по такому местудальше не пойду – удовлетворилась!

– Так как же, – сдался я, – назад в Лес?– Ты предлагаешь вдоль леса по краю болота?

290

– Нет, конечно. Ведь у болота нет края –оно само сплошное переплетение краёв, граней,поверхностей, всеобщее смешение и опосредование.Но что в лесу?

– В лесу? Там – вправо или влево тоже вдолькрая.

– Пока, то есть, не начнёт закруглятьсяболото?

– Именно. Или не возникнет что-нибудь ещё. Ноболото, я вижу, нам не перейти, и что мы найдём заним – тоже вопрос.

А между тем туманная завеса не стала ближе –только одни серые пятна, выйдя наружу группкамидеревьев, сменились другими, а третьи так иостались на месте; сзади пелена почти сомкнулась вкольцо, оставив лишь самый ближний фронтвыступавшего леса, из которого мы, как раз, ивышли.

Мы развернулись, и Девочка пошла “впереди”.К счастью, болото было не под властью Леса, и нашиследы отчётливо отпечатались в примятой траве.Пройти предстояло – не осторожничая и не выбираяпути – всего каких-нибудь пятьсот шагов. Предметыповторялись в обратном порядке.

Вот возникло из-за кущ обильных кустов (вкоторые превращались, мельчая и вырождаясь наболоте, большие лесные деревья – и какой-нибудьползучий хвощ оказывался на разгляд карликовойберёзкой), выпрямившись своею непознаваемойвысотой, далёкое и неприкосновенное дерево нашихмечтаний; снова возвысился усыпанный иголкамиостровок сосен; качнулся, булькая, брёвно-мост.Удалось увидеть изначально пропущенные болотныецветы – лилии – и понять, что красота бываетзаключена в самых неподходящих местах – да иболото было по-своему красиво и многое роняло внаши глаза – только приятнее было бы над нимпарить, лишь иногда спускаясь в полюбившиесяместа или же, нарочно собравшись путешествоватьпо нему, экипироваться соответственно.

– Не лучшее развлечение, – хотя для тебяэто, наверное, первый опыт, возвращаться тем жепутём, что и пришёл. Я всегда соблюдаю правило –не знаю уж, откуда оно у меня, – приходить и

291

уходить разной дорогой. Так, конечно, изведнее; нохотя путь между дверью и домом я проделываюсотни раз, у меня всё равно есть несколько дорожек– туда, и – несколько – обратно. Впрочем, часто яхожу по ним наоборот – но никогда подряд по одной.Есть и третьего рода дорожка – для особых случаев.Я зову её “Обветшалая” – её устилают неровные,мшистые камни.

Мы с облегчением поднялись на вал и пообщему согласию решили двигаться вправо. Однакок нашему удивлению он вскоре сузился и стал виденусыпанный чахоточными соснами его конец,подобный концу длинной стрелки в море. Приличнаяполоса вполне насыщенного болота справа отделяланас от чего-то похожего на настоящий лес. Каким-точудом мы перешли к нему по полузатопленным вводе стволам, которые полегли рядами (может, отнекогда шумевшей здесь бури), утешая себя тем, чтомы познаём реальность во всём чудесномразнообразии её проявлений, когда она говорит намбольше, чем можно было даже помыслить, что онаспособна сказать, но и там нас ждали лишь зарослиосоки, мягкие бугры вечного сфагнума и различныеотражения серых небес. Мы пошли вдоль опушки,шагая по корням и скача от берёзки к берёзке, ноболото снова и снова запускало свои щетинистыещупальца в лес, преграждая нам путь.

– Давай махнём назад, – смирился я сполным пренебрежением к идее прямизны – идеестоль надёжной, сколь и невозможной в Лесу, – гдебудет посуше, а там продолжим путьперпендикулярно нашему изначальномунаправлению. Дальше будет видно: выйдем ли мыкуда-нибудь так или снова повернём туда, – я махнулпо направлению к болоту.

– Да, – улыбнулась Девочка, – дальше всегдабудет видно.

Местность незаметно (но не для нас) сталарасти; её наклон не совпадал с линией нашегодвижения; воды становилось всё меньше; вотнаконец стало совсем сухо. Начавшийся высокий,плечистый лес, лес, чьими пленниками, прямоскажем, были мы – свободнейшие из сущих существ –стал нам опять в радость.

292

Тихим морем по нему разлилась глубокаяосень. Выцвела нарядная листва внизу, голымиподнимались вверх ветки неопределённыхлиственных пород, постепенно заменивших могучийбор. Зелень и вода болота остались позади нас.Подъём полого тянулся и звал либо подниматьсяпрямо вверх, либо идти вдоль, но мы упрямодвигались наискосок.

Уже нельзя было определить породы многихрастений – так глубоко зашла осень. Лишьневозмутимо чернели ели, и сосны качали наверхуостатками хвои. Вот слева, один торчащий-висящий,словно забытый, кленовый лист объявлял породусвоего дерева; целая гроздь листвы желтела справапо пути на берёзе, да отдельные листки притаилисьгде-то там, на вершинах, неразглядно далеко. Внизунемало валялось пали, но цвет её, налившиськоричневостью, уже не радовал глаз буйствомразнообразия.

Чем выше мы поднимались, тем заметнеестановился ветер. Он легко скользил в полысевшемлесу. Всё, что он мог сдуть, было им уже сдуто, илишь иногда от спрессованной массы влажноватыхлистьев на земле отрывался один и стремительнолетел, тяжело отталкиваясь от земли и мелькаясреди деревьев.

Утратив цвет, листья потеряли и форму, идаже по ним мы не могли порой понять, какиедеревья над нами. Оказалось, что как бы ни былисхожи стволы лиственных деревьев, они всё жеразличны, – чередой трещинок и бороздок коры,цветом, конечно, узловатостью формы – а мынастолько плохо их знали, что не могли без помощилиствы их различить. Только старые огромные дубы,возможно, главные растения для неких своихучастков, отчётливо узнавались нами, – да берёзы.

Очистившиеся вершины деревьев метёлкамиподметали заоблоченное небо, но расчистить его немогли.

В набегавшем ветру зябко дрожали скелетыоблетевших растений, вторили им сухие веточкижилок от рассыпавшихся листьев, уцепившиеся где-то внизу. Девочка подобрала свернувшийся улиткой

293

листок, чей черенок проколол его самого,попыталась расправить и разломила в мелкую труху.

Ветер всё усиливался, начиная срывать всёбольше припавших к земле листьев, которые, надосказать, по мере нашего удаления от болотаделались всё легче и суше. Вот высоким фонтаномвзмыл их вихрь в теперь уже отчётливо видимомдалёке, снова поднимая давно опавшее туда, откудаоно кануло вниз; затем этот вихрь расширился иворонкой побежал по земле, разбился о липу, сновавосстал, выбросил стайку листков, которая улетелакуда-то, пошевелил палку, подбросил две маленькиеи, лопнув, рассеялся так же внезапно, как и возник.

Деревья шумели. Их голоса сливались в одиннегромкий, но грозный хор, в котором проступалиотдельные речи: вздыхали, качаясь, берёзы;потрескивали, проходя друг сквозь друга, облачкаоблетевших крон; стучали, ударяясь, тяжёлые ветви;монотонно шелестели ёлки, и над всем этим стоялголос самого ветра, звучавшего от соприкосновенияс каждой иголкой, веточкой, почкой однимнеразделимо-неслиянным воем, всё быстреенабиравшим мощь.

Издалека временами прилетали красные ижёлтые листья леса молодой осени. Иногда целые ихреки мчались по какой-нибудь “просеке” междудеревьев, где мог разгуляться свободно ветер.

Постепенно до меня дошло, что, собственно,значит для нас эта разыгрывающаяся буря.

– Глянь-ка, у ветра появилосьгосподствующее направление. Какой подарок!Теперь мы можем точно знать, где мы находимся икуда идём. Конечно, этого следовало ожидать: ветерстал сильнее, мы поднялись выше, и всякиеколовращения уже не смогли ему противостоять.Наша цель достигнута, мы знаем, где мы.

– Где? – Где? Где, собственно... Итак, что мы

имеем... Болото было вон там, ветер дует оттуда, аветер дует с моря, значит мы идём вот так...

– Кончай эту безумную жестикуляцию. Короче,правильно ли мы идём?

– Конечно нет, мой друг. Ну могли ли мы стобой, учитывая всё предыдущее, пойти правильно?

294

Раз ветер дует примерно справа, значит и море там,туда нам и надо идти.

– Значит, всё это время мы шли от моря!? – Выходит.– Ну, знаешь. И далеко мы ушли? – Да. В подстаканнике – помнишь карту? –

ручья мы находимся на самом донышке. Повернёмтуда? – я указал в сторону моря.

– Что ж, давай. Дай Небо, чтобы ты опять неошибся.

Девочка веселее пошла вперёд. Её ногипританцовывали, вздрагивая при каждом шаге,легко одолевая малозаметный подъём.

На нас налетел и умчался дальше вихрьлистьев. Со стуком где-то обломился и упал большойсук.

Девочка размахивала руками при ходьбе, играяпальцами и перегоняя волны по платью от одногоплеча к другому. Их фронт растягивался по спине докушака, который елозил туда-сюда в такт движению.Внизу на платье поочерёдно вырисовывались еёноги, и мелькали поджилки колен.

Мы шли очень быстро, несмотря на подъём, ипрямо в лицо нам бил налетавший ветер, кусаясоринками и обжигая шумом своих порывов. Нонаверху, в мечущихся ветках, он был гораздосильнее. А ещё выше, видно было, что облакоперестало быть ровной гладью и покрылосьскладками, распалось сгустками и клочками,которые все тоже двигались по направлению ветра.

Девочка с разбегу перепрыгнула суровоебревно, кончавшееся многоярусным изломом, ибыстро пошла дальше. Я бревно обошёл.

Кряхтя, продиралась обломившаяся веткасквозь своих соседей. Положив на дерево руку,Девочка ощутила мягкую пульсацию в нём в такткачанию верхушки. Наверху подвывал ветер. Она ссилой шагала навстречу ему, – казалось, он толькоускорял её движение вперёд, волосы её полыхали, аплатье прижималось спереди к телу.

Поскольку мы двигались в сторону,практически противоположную тому пути, покоторому дошли до осинового озера, только снекоторым смещением в бок, лес постепенно

295

претерпевал обратные изменения: мы возвращалисьв более отчётливую осень.

Звёздным шатром рассыпались над нами неулетевшие ещё жёлто-красные листы; за стволамидеревьев, защищаясь от ветра, бугоркамипритаились горсти ещё не высохшей пали, по одномутерявшей своих товарищей; жёлтым мехомшевелилась на очищенных ветром местах некогдавысокая, но опавшая теперь трава. В потемневшемпросторе леса растянутой дугой-полосой был виденприближающийся порыв ветра, взмётывавшийволной не успевшую укрыться, не уцепившуюсянакрепко черенками за землю, не прилипшую ккорням листву, вот он налетел, обдал, оглушил ипрошёл, и только покатился, подпрыгивая на своёмбугорке, короткий сучок. Затем ветер ослабевал истановился почти незаметен, – вплоть доследующего порыва.

– Представляю, что делается сейчас на море. – Не представляешь... Дул ветер и наверху. Облако сгибалось

гармошкой, обваливалось вниз тёмными сгустками,вздувалось, гнулось туда-сюда, покрывалосьморщинами.

Вдруг ветер резко прошёл новой волной, изатрещали наверху ветки. Целые облака сухихлистьев, так много, сколько мы и не видели наверху,снялись со своих мест и полетели; зашумели,взревели берёзы и клёны. Вниз полетели мелкиечёрные сучки и даже одна крупная ветвь – верно,буря сегодня была не из рядовых. Я утешил Девочку,что сейчас сезон их, и мы сможем наблюдать завтране меньшую – очевидно было, что когда мы выйдемиз леса, нам останется только спать, и никакого морясегодня не будет.

И тут мы увидели, как пошла пятнами, смяласьи разорвалась облачная завеса над Лесом.

– Небо, небо, – закричала, подпрыгивая,Девочка, протягивая руки вверх. Лес пыталсяудержать облачную завесу, но напиравший с моряветер рвал её в клочья, и в просветах мелькаломчащимися шёлковыми лоскутами голубое небо, всёбольше, больше, всё крупнее становились дыры всерой пелене, смыкались друг с другом, и облако

296

превращалось в кучу мчавшихся серых обрывков,верхушки которых подсвечивало, желтя и беля,Солнце.

– Солнце!Его не было видно, но прорвавшиеся лучи

зажгли отдельные деревья над нами, облако тут жепогасило их, но они вспыхнули снова, и яркий косойлуч, продравшись сквозь кроны, ударил Девочке вглаза, зажмурил их, закрыл их её ладонями ируками, отбросив от елей и берёз длинные тени сдрожащей сеточкой отпечатков ветвей вокруг них,снова погас и зажёгся вновь, ничем больше непрерываясь.

Последние клоки пролетели над нами иголубое небо безмятежным простором раскинулосьнаверху. Девочка, опустив полусогнутые руки,любовалась им, выбрав место между берёзками,откуда было видно больше всего голубизны. Но этобыло уже не то сочное, полнокровное небо, которое сутра провожало нас в лес. Только теперь я заметил,как низко стоит Солнце: его большой жёлтый диск,плескаясь, барахтался в толще ветвей многих клёнови берёз, и поэтому так мало его лучей достигало днаЛеса.

– Какое нежное и тонкое оно стало, – сказалаДевочка о небе и, обратив внимание на Солнце: – Аоно такое большое...

– Видишь, я прав – ветер дует с запада, тоесть со стороны Солнца, – нам надо идти прямо кнему.

– Да, ты всегда прав. Только вот если море нена западе – это будет смешно – а с тебя станется.

– Море действительно не на западе. Тоесть море на западе, но кратчайший путь к нему – наюго-запад. Однако там нам дорогу преграждаетручей, и его всё равно нужно обходить.

– Найди мы ручей, даже если его нельзяперейти, мне было бы гораздо спокойнее.

– Может быть, мы его и найдём. Ведьпоскольку мы не на экваторе, Солнце висит не точнонад западом, а движется по небу под углом, итеперешнее его положение смещено несколько кюгу.

297

– Ах, я знаю, что мы хорошо заблудились вЛесу, ибо, чем умнее ты говоришь и чем чащеразводишь свою геометрию, тем больше мы петляеми не можем никуда прийти.

– Не знаю, что бы ты делала тут одна.– Одна? – улыбнулась Девочка, – Одна бы я тут

ничего не делала – меня бы здесь просто неоказалось.

– Ладно, закончим этот торг. Солнце,между прочим, садиться, и...

– Что “и”? – Ничего, пойдём скорее.Снова появившиеся свет и тени удивительно

разукрасили Лес: мы уже и забыли, что он можетбыть такой. Нежный свет не резал глаза, ноблагодаря отсутствию листвы проникал вдостаточном количестве вниз, разбрызгиваясьбольшими жёлтыми пятнами, в которых яркосветились осенние листья. У стволов оказалисьдлиннющие тени, которые нигде не кончались, нотаяли в сгустках отпечатков имевшихся кое-гдекрон. Солнце, хотя уже и не яркое, всё же слепилоглаза, заставляя их моргать, но приятно было идти,не задумываясь о направлении, а просто следуяпутеводной звезде.

Ветер, о котором давно уже не было сказано нислова, между тем не унывал. Благодаря поднятой импыли стали видны солнечные лучи, как стальные –или, лучше сказать, бронзовые – рельсы,рассекавшие лес. Деревья, шевеля ветвями,перебирали ими как спицами, создавая особый,неверный лесной свет, сбивающий с толку ипревращающий беспрерывно одни картинкизарослей в другие. Подхваченные ветром листьяослепительно вспыхивали в солнечных лучах,туманили их, сами отбрасывали маленькие тени,которые роились на земле. Разгоняясь в пустом лесу,ветер с хрустом разбивал поднятые им листочки оствол попадавшегося дерева; вершины монотонновыли не переставая, ходя ходуном вместе иливразнобой. Жёсткие порывы ветра как невидимыеэкраны разбивались о нас, холодные, зыбящие,кусаче-колючие, и Девочка наклоняла голову,закрывая глаза, чтобы сквозь них пронырнуть – так

298

опытный ныряльщик встречает океаническую волну.Чем выше мы поднимались, тем ощутимеестановился ветер – но, кроме того, я знал, онусиливался и сам по себе, собираясь достичьмаксимума к закату.

Грибы же совсем исчезли в лесу. Мы как-то недумали о них и не замечали после болота. Но те дваили три, которые попались нам теперь, былиотчётливо заметны благодаря длинным теням,убегавшим от их подножий. Вспомнив о подспудныхсвойствах Леса, мы решили проверить, не движетсяли незаметно он, – но ничего, кроме раскачиваниядеревьев, не заметили – видимо, он понял, чтолучше, чем мы сами, нас никто заплутать не может.

Мы вышли на небольшую поляну. Выделяясьосокой, её пересекал полувысохший ручеёк. Полянавытягивалась вперёд, и мы первый раз после долгогоперерыва увидели ничем не заслоняемое солнце,твёрдо висевшее над дрожащей паутинкой берёз.Протянув руки, Девочка взяла его в кружок изпальцев и словно ласкала. Густая тень леса, вкотором по контрасту с поляной было совсем темно,доходила почти до наших ног. Войдя в него снова,мы спотыкались о корни, ибо глаза ещё не привыклик его полутьме.

Солнце постепенно садилось, и всё болеепологие его лучи-ручьи слались над лесом, уже недоходя до земли: – моргнув пару раз своею искройгде-то там, между крон, оно окончательно для наспогасло, продолжая, однако, освещать верхушки, покоторым мы и ориентировались, по-прежнемунаискось поднимаясь вверх.

Мы вступили в редкий, усыпанный множествомсредних ёлок сосновый бор, шумно раскачивавшийсяв бледно-голубом небе. Солнце постепенно краснело,и его новый цвет хорошо приставал к верхушечнойрыжине сосен, доводя её до багрового накала.Множества оттенков красного цвета, разныхсочетаний жёлтой коры и полыхающего светилазавлекали Девочку, и она их считала:

– Розовый раз, розовый два, алый и снова алый,розовый три, розовый раз, красный, багровый,румяный; пунцовый, кирпичный, багряный, бордовый,пурпурный, оранжевый; рябиновый там, розовый два,

299

красный такой и сякой и обратный; стелются тамлоскутки незримо сходящихся красок, нежных,розоватых и алых. А там вон какой цвет, погляди!Даже не знаю, как его назвать... Но, кстати говоря,ты не находишь, что Солнце садится?

– Нахожу. Но мы уже много прошли. Икотловина, и поляна, остались, вероятно, где-тосправа.

– А дальше что? – Посмотрим. В этом-то и весь смысл

игры, чтобы действовать, точно будущего не зная, аполагаясь на свой страх и риск и интуицию. Незагадывая, надо смело идти вперёд – и обязательнокуда-нибудь придёшь...

Резкий порыв ветра сорвал мою речь, вырвализо рта голос и унёс его куда-то далеко, и, непрекращаясь, долго не давал мне что-либо сказать,обжигая холодом, соринками и всеокружающимвоем. Скомканный клубок ветвей прокатился,подскакивая, мимо нас; упал и воткнулся в землюсук; распушились и захлопали ветвями, выворачиваяих наизнанку, ёлки. Сосны изогнулись в воздухедугами и уже не разгибаясь – ибо ветер непрекращался – продолжали так колебаться. “ Что же,изведно узнать будет, когда мы минем гребень этогоподъёма, который рано или поздно наступит –бурелом, что ли?” – подумал я и велел сам себе неунывать. Но каждый шаг давался мне со всё большимтрудом, как будто я лез в высокую гору, и скоростьсоответственно замедлялась. Девочке жеприходилось ещё труднее, и она рывкамиперебиралась от дерева к дереву, за которыми былохоть какое-то укрытие от стремительноговоздухопотока. В некоторые моменты, казалось,ветер сдувал её, и она пятилась назад. Шли мыпритом не совсем навстречу ветру, а немногозабирая влево, на юг, и так было легче.

– Ветер всё усиливается, что же это такое? – Закатная буря – ты знаешь это;

отголоски её мы замечали с тобой в горах.

Акт 7

300

Внезапно что-то враз съело отблески Солнцанад нами, и Лес сразу сник, словно палитра, изкоторой вынули краски.

– Что случилось? – остановилась, прячась захорошим дубом, Девочка, недоуменно поворачиваяголову, – Что, Солнце погасло?

Я в том же недоумении смотрел по сторонам.Нет, по-прежнему безмятежно голубело небо, дул,надрываясь, ветер, гудели, как натянутые струны,ветви.

– Нет, не погасло – ведь небо светло – ионо не могло зайти так сразу – ему ещё оставаласьдесятая доля пути до горизонта. Наверное, что-тозаслонило его – конечно – на него там нашло облако.

– Какое облако? Оно же рассеялось. – Нет, не лесное, а с моря.– И долго так будет? – Девочка обняла дуб

рукой, подчёркивая силу налетавшего ветра,который ей порядком надоел.

Я жестом показал, что не знаю.В ожидании Солнца мы стояли и смотрели

наверх, хотя можно было продолжать идти. Тут яувидел огромное серое, даже почти чёрноезазубренное лезвие, мчавшееся над землёй с западаи срезавшее голубизну. Оно двигалось чрезвычайнобыстро, но не сразу закрыло от нас небо, ибо шлоочень высоко. Катящиеся, кипящие, вьющиеся тучинеслись изрезанной стремительными языкамиволной, переливаясь розовым наверху и переходя втёмно-фиолетовый книзу, бурля и выплёскиваявперёд авангардные клоки – это вместе с ветром шлас моря бешеная масса бури. Когда край тучищипромчался над нами, сильный удар ветра обрушилсяна лес, жёсткой расчёской продираясь средидеревьев – как будто реактивный самолёт обдалразодранным им воздухом. От его толчка вздрогнулии мы. В каждый момент времени нам казалось, чтоветер уже достиг максимальной силы,превратившись в бушующий ураган, но новый порывубеждал нас, что это ещё не предел; вместе с тучейветер стал не то что бы быстрее – он сделалсяувесистей, тяжелей.

– Вот тебе и раз! – опустила и развела рукиДевочка.

301

– Не долго музыка играла... Ну что ж – мыимеем теперь то, что и было – затянутое облакаминебо без Солнца – но зато знаем, где оно, и ветернам это продолжает показывать.

Девочка пошла тяжёлыми упрямыми шагаминаперекор ветру, сгибавшему нам навстречу Лес. Сисчезновением чистого неба, в первое время, пока непривыкли наши глаза, заботливо засоряемые всякоймчащейся шелухой, в лесу стало гораздо темней;когда же он снова посветлел для нас, мы увиделиего совсем иначе – ибо вид предмета очень зависитот того, что его освещает.

Ветер не давал говорить, и мы шли молча, нодовольно недолго. Увидев мощнейший кряжистыйдуб, Девочка подбежала, спряталась за его широкуюспину, где относительно не дуло, и предложилапередохнуть, – я согласился.

Мы видели, как струйки всякого лесногомусора мчались, обвиваясь вокруг стволов; треснув,обломилась живая ещё ветвь, вырвав лоскут коры иоставив зиять белую рану; её тело повисло средисоседних ветвей.

– Много мы так не пройдём. – Давай я пойду впереди, как паровозик, а

ты за мной, прячась от ветра – я тяжелее, и на меняветер действует меньше.

– Зато как лохматит. Сколько нам ещё идти? – Не менее, чем ещё столько же. Ведь

этот косой подъём пока не прекратился, а нам надоещё спускаться.

– А когда кончится буря? – Не знаю. Но уже где-то ночью.– Значит, надо ещё столько же так идти? – Или ещё веселее: до заката ветер будет

крепчать, после заката станет темно.– А если не идти, то заночевать?Эта идея уже давно крутилась на дне моего

сознания, однако теперь, будучи выговоренной, онавстала передо мной чёрной громадой – но я понял,что в черноте её ничего страшного нет, ибо она естьпросто тьма ночной ткани, когда та в надлежащеевремя задёрнет горизонт; спешить теперь некуда,можно заночевать; или – мне представилосьфакельное шествие по ночному лесу.

302

– Но не здесь же – смотри, как тут дует. – Да, влипли. Но ведь ночевали же в

горах. Почему там не было ветра, умник ты мой?!– Наверху и на севере потому что. Внизу ветра

тоже меньше, ибо воздух трётся о землю – ветер восновном в средних слоях.

– Умный! Ведь скоро стемнеет –правильно я поняла эту систему, да? Успеем ли мыдо заката дойти до сторожки?

– До заката... Нет.– А после заката будет темно? – Ну, ещё не сразу.– А в темноте мы сможем идти? – Можно попробовать, – мялся я.– А если не пробуя? – Трудно: не видно ничего и заплутаться

можно.– Куда уж больше... Итак: или мы очень быстро

идём к сторожке, или ищем места, где бы заночеватьтут. Но в любом случае на море уже не пойдём.

– Да, ... пожалуй. Зачем приходить наконец спектакля, когда можно поглядеть егосначала. Нет, не нужно меня убеждать, можнозаночевать в Лесу; даже изведно попробовать этобудет. Давай, как ты хочешь: идти или оставаться.Ничего не мешает продолжить движение спокойно ис удовольствием с утра, раз направление мы ужезнаем. Тут или тень рассеется – или Лесу опятьзахочется поиграть с нами в кошки-мышки.

Но пока Лесу было не до нас; нашим общимврагом стал бурлящий, копошащий, пробирающийветер, поглощающий не нежными своими касаниямивсё внимание – и именно с ним нужно было теперьиграть в прятки.

– Что нас ждёт в сторожке, кроме укрытия ответра? А что больше всего не нравится мне тут, такэто он. Если бы здесь была возможность от негоспрятаться, надо было бы воспользоваться ею. Этотдуб так обтекаем, что толку ноль. Не говоришь, аорёшь. Посмотри свою карту.

– Мысль.Лист бумаги трепетал и бился у меня в руках,

всячески изгибаясь. Я нашёл на нём болото ипримерно нарисовал наш путь. К сожалению, в

303

нашей части карты не были указаны высоты, иопределить теперешнее наше местоположение былотрудно.

Спрятав карту, я вышел из-за дуба и попятилсяназад от пронизывающего и давящего ветра.

– Пожалуй, у нас уже нет другого выбора,кроме как идти назад, – вперёд нам просто непройти. Идти же назад, вниз, это единственныйвыход, ибо только внизу, под горой, ветер можетослабнуть. Там нам надо будет найти какую-нибудьукрытую плотными ёлками ложбинку, где и залечьдо утра; надеюсь, удастся развести костёр.

Ветер налегал на Лес воющей массой, сдуваявсё, что только можно было содрать – уже не былоникакой листвы под ногами, и голые деревьяодиноко полоскались над головой, сливаясь по цветус темнеющим, сливающимся в неразличимостьнебом; мимо нас пролетали даже травинки, –Девочка поймала одну, замешкавшуюся на миг,рукой. Возможно, лес поочерёдно перемещал разныесвои участки на вершину холма, чтобы прочистить ихветром.

– Сколько ненужных метаний! Теперь опятьтащиться назад.

– Оказывается, правда, что заблудиться вЛесу означает именно это – ходить кругами,блуждать... Даже если сопротивляться этому.

– То Лес нас прятал, теперь мы от ветрапрячемся. Куда же делась вся теневатость Леса?Деревья, сколько мы ни смотрели, неподвижны.

– Что-то я не чувствую, чтобы онарассеялась. Есть нутряное чувство тени – и оно сомной. Разве ты ощущаешь себя там, где мы быливчера?

– Нет, наверное... – Вот поэтому здесь и ветер сильнее, и

всё как-то не так, и концы с концами не того...Пойдём!

Девочка неохотно встала.Мы двинулись опять цепочкой, только в

обратном порядке: Девочка шла впереди меня, а я,распушив крылья, закрывал её от ветра сзади. Идтибыло легко, ветер налетал со спины, и мы почтибежали, подгоняемые им – но благодаря тому

304

меньше чувствовали его силу. Двигаясь теперьпрямо вниз по склону, точно по ветру, с этим склономсогласовывавшимся, мы не повторяли полностьюпрежнего пути и видели вокруг совершенно новыйлес. Вдалеке слева мелькнули знакомые ужепредметы: раздвоившийся пень, обломленный стволсо свисающими лоскутками, огромный мухомор,величаво приподнимающий края своей шляпки.

Мы успели добраться, наверное, почти догребня, ибо по мере спуска ветер начал быстрослабеть, уходя своей силой в верхушки деревьев.Последние, казалось, гораздо плотней взялись заруки, ведя над нами свой хоровод. Но ветер всё жедул, и, хотя Девочка оглядывалась в поисках какого-либо местечка, остановиться нам было пока негде.

***Серело. Уже невидимыми стали далёкие

предметы. Девочка стала часто спотыкаться опредательские корни.

По мере угасания света всё большуюотчётливость приобретали подглазины теней,начиная путаться уже с реальными вещами. Серыйцвет перекочевал из неба в Лес и тронул всепредметы. Из него, как вода из тумана, кое-гденачала конденсироваться мгла. На небе мчащиесяфиолетовые обрывки отливали всё большейтемнотой, и грани между ними сливались. Если бы неперст ветра, уже невозможно было бы сохранятьнаправление, отмечая стволы.

Я оглядывался вокруг в поисках места дляночлега: какой-нибудь глубокой выемки между деревили берлоги в корнях, подобных тем, что уже не разпопадались нам в лесу, но пока тщетно. Чёрнымипятнами на границе видимости что-то густело,привлекая к себе, – ибо это могла быть отмеченнаякустами впадина, пригодная для ночёвки, – но поприближении оно превращалось в сгустки обычнойтени, какие-нибудь неясные заросли или простоисчезало, не предлагая ничего.

То, что ветер ощутимо слабел, подгоняло нашедвижение – мы всё время стремились найти ту точку,где он будет ещё более слабым.

305

К вечеру от долгих прогулок в Девочке началинакапливаться покой и усталость. Наблюдая за нейсзади, я видел, как замедлился её шаг, как угасларазмашистость движений; слышал, какой редкой имягкой сделалась речь. Серо-голубые тона облачныхсумерек легли на её белизну.

Глубокая осень в лесу благодаря ветру вошла впоследнюю стадию: он был абсолютно пуст. Исчезлинапрочь грибы, ни единого листочка, даже жёлтого исухого, не осталось на деревьях, – мало их было и наземле – да и те скорее представляли собойпереходившую в перегной прель.

Я думал: «Лес думает, что проглотил, съел нас,и мы в его “руках”. Как бы не так. В нас есть то, с чемможно столкнуться, – та сила, благодаря которой мы– это мы, а Лес – одно дуновение. Но пусть он незнает о ней. На что Сила, если силы ещё неисчерпаны? Сила в неисчерпаемости сил. Есть ещёодно, что мы можем противопоставить Лесу, то, чеммы должны его одолеть – холодный разум. О, я неговорю, что Лес не умён, не хитёр, напротив, – он такхорошо доказал обратное... Но Лес безумен, слеп игоряч. Столкновение сил банально. Высшая битваначинается, когда на поля боя выходят умы, какглавные танки. Я буду думать! И я пойму его... Пойму– вот будет моя победа».

Неотличимые друг от друга поднималисьчёрные громады деревьев, их цвет повторялаобнажившаяся до последней степени земля. Воющиммаршем, как сдвигающееся пространство, шёл полесу ветер.

Кусты превратились в воткнутые в землюпрутья, которые нагло цеплялись за что попало,мешая идти. Одна хлеставшая по ветру ветвь вдругпопала Девочке за шиворот, и та в резком удивлениинеожиданностью дёрнулась в сторону. Поняв, в чёмдело, она обломила нарушительницу и бросила её наземлю.

Костлявые ветви гигантского дуба вдалекемрачно стремились к слепому небу; из набухшихкаповых бугров его соседей брызгали веерамипрутья. Другой дуб, возможно, давно сухой,извилисто треснул вдоль; сквозь трещинупросвечивала серая даль; обломившаяся его ветвь

306

раскачивалась от ветра, как маятник. Подойдя ближек нему, мы услышали, что дерево тихо урчало в себе– скрипело. Впрочем, весь лес был полонперекликающегося свисту: высоко пели, извиваясь,ветви, тускло кряхтели большие стволы, надрывно итонко стонали сухие обрубки. Эхо этих звуков гасло вмрачном гудении ветра.

Поверху лес казался чище, однако внизу, унаших ног, вовсю разыгралась маленькая, нобешеная чаща из жёстких кустов, сучьев идревесных обломков, уже неподвластных ветру,который, может быть, докатил их сюда в прошлыйраз; местами между ними притаились наполненныемягкой влажной листвой капканы провалов, вкоторые проваливались ноги. Мы медленно ковылялипо этому пространству, стараясь переходить такиеместа по мосткам длинных брёвен.

Вот ногам стало легче, но чаща разметаласьуже на уровне наших голов. Как куст, перед намилегла переломившаяся посередине ёлка.Осознаваемая зелень её игл выглядела совсемчёрной; снизу её уже пожирала подкравшаясябахрома лишайника, только на концах ветокоставляя жалкие игольчатые кисточки побегов; нонаверху ель – а обойти её было негде – встретила насморозно-колючим строем “уколок-иголок”, каквыразилась Девочка, добавив:

– Твёрже стали иголки елей и жёстче кололисьони.

Одна сосна схватила в ветви ёлку и давит,давит: два растения сплелись в противоборстве,опираясь на общие корни. Слева раскинулось лесноепривидение, – собственно, это был обрубок однойнеудавшейся ёлки, но до того страшный со своимкоротким стволом и широко распростёртыми серыми,в пупырышках, ветвями, что его нельзя было несчесть призраком дерева. Но вот чаща поредела, исуровые глыбы деревьев маячили перед намивдалеке.

Время шло, Солнце заходило за край неба, ивсё меньше света поступало вниз. Пятнами,постепенно, сумерки переходили в ночь: серизна покапле превращалась во мглу, накапливавшуюсямежду стволов и сливавшуюся понемногу в сгустки.

307

Дальше деревья начали сглаживаться свыступавший из-за них темнотой и путаться глазах –смеркалось.

– Мгла, загнанная в узкие щели, к вечерувыползла оттуда и превратилась в длинные серыетени, которые, густея и сливаясь друг с другом,постепенно образовали ночь.

Становилось темно. Обрезки уже ничего неосвещавшего неба ещё светлели над нами, мелькая всудорогах ветвей.

Спуск почему-то кончился, и местность сталапологой. Злобнее разыгрался ветер. Плотный стройдеревьев сменился каким-то редколесьем, восновном состоявшим из мелких берёз, перебитыхизогнутыми вышками сосен, и ветер падал на наспрямо сверху. Правда, временно посветлело. Ноостановиться здесь было негде; червивое, волнистоенебо быстро двигалось над нами.

Впереди, после этой своеобразной поляны,чёрной полосой ночи вставал суровый еловый лес, –ничего не оставалось, как идти прямо в него.Позакатный мир явил нам силуэтность вещей: ничегоне освещавшее небо могло служить только фономдля фантастических очертаний. Суховерхая сосна,подобно стражу, подымала перед ельником свойштык-сук, тянувшийся вдоль обломка нацеленного внебо ствола; рядом скелет вяза разымал ветви кнебу; один его спирально измождённый сук, почтизавязанный узлом, полусвисал, полуторчал куда-то внеясность; чернел разлапистый пень как капнувшаяклякса ночи. Ещё левее набычилась рогатая сосна.Извитые суки соседней, схожей с многосвечнойлюстрой, дрожали. Последними вещами, ещёсохранившими подобие цвета, были медные трубысосновых органов: их низкие голоса размеренноперекликались между собой. Полыхали своимичёрными языками косматые короны елей,вздымавшихся отдельными головами над общеймассой. Хмурый, понатыкавшийся во все стороны Лесвстречал нас. С каждым нашим шагом, покачиваясь,он приближался прямо к нам, и вот, приподняв, какзавесу, нижнюю лапу первой ели перед Девочкой, явместе с ней вступил в ночь.

308

Было совершенно темно – на первый взгляд, –и, ожидая окончания эффекта этого первого взгляда,пока привыкали глаза, мы стояли неподвижно,взявшись за руки. Однако стало ненамного светлее:Девочкины зрачки выросли до предела, и большетьме противопоставить было нечего. С шумом ветербил и мочалил ёлки над нами. Круг видимыхдеревьев сжался – до двух-трёх, не более, – ипотому, казалось, они плотнее обступили нас. К томуже, колонны елей были темны и однообразны внизу,и сухие их сучья не отличались по цвету от стволов.

Мы пошли, осторожно оглядываясь посторонам и не отпуская друг друга. Внезапнобледными тенями вырисовывались из тьмы ели –прутья решётки, за которую засадил нас лес. Мы шлив десять раз медленнее, чем днём, выщупываяногами дорогу – ибо стекавшая между корнейтемнота казалась нам бездонными дырами, – и темне менее всё время натыкались на что-либо.Разлитая по ельнику тревога постепенно началапроникать и в нас. Ничего не узнавая, чем меньшемы видели, тем большее предполагали сокрытым.

Во тьме предметы утрачивали своюнеподвижность; грани их расплывались; ониколебались, шевелились; некоторые вдруг выступалииз темноты, другие в неё погружались. Глазам быловсё меньше дела: только слух мог бы не подвестинас. Но вместе с ветром в лесу всё время что-тошуршало, утробно чавкало, обламывалось или,надсадно кряхтя, хрустело, капало, мерно цокало,чем-то шелестя, ухало и трещало.

А ветер рос. Ураган настигал нас, и огромныееловые лапы ходили ходуном, сражаясь над нашимиголовами; сучья сшибались, сзади на нас налеталсухой дождь из отживших иголок; плюхались шишки.Глухой рёв бури, казалось, заглушал гораздо болееважные, но тихие звуки, которые могли нам что-тосказать. Среди общего шума сверху доносилисьглухие удары от сталкивающихся главных стволовелей, подобные шуму крушения айсбергов вогромном океане.

После того, как стемнело, деревья, весь лес,весь мир вокруг сделались неведомее. Самыеобыкновенные вещи в лесу было невозможно узнать.

309

Неведомое в лице темноты приблизилось к нам истало ощутимым.

Между тем, как ни медленно мы шли, леспостепенно менялся. Ели становились крупнее и,одновременно, старше; всё больше их было сухими,поломанными; узловатыми очертаниями проступалидубы.

Они не были столь огромны, сколь стары,кривы и изломаны, – возникал даже вопрос, а дубыли это? Их треснувшие, отклонившиеся куски,перегнувшиеся ветки и отвалившиеся обломкисоздавали местами непроходимую чащу. Во всестороны дразнящими языками извивались горстикустов папоротника.

У меня возникла дурацкая идея, что Лес будетхватать нас своими сучьями. Мне вдругпомерещились тянущиеся к нам, раздваивающиеся ирастраивающиеся для захвата лапы. Девочкаплотнее прижалась ко мне.

– Вон, вон – то дерево смотрит на нас! –взорвала меня резким вскриком она. Выступавшее издырки в коре тело ели действительно походило наглаз.

– Это только изгиб коры.– Изгиб, да... А это тоже изгиб? – указала она

на свой глаз.Мы сделали несколько шагов, чтобы изменить

ракурс, но вдруг уткнулись в незамеченное дерево,ударившееся о наши руки.

– Началась ночь иголок, – сказала Девочка,отодвигая свисшую откуда-то еловую ветвь.

И верно, – с погружением во тьму какое-тобезумие овладело Лесом: всюду виделись пружинамиизгибающиеся стволы с многослойными наплывамикоры; тела, опирающиеся то ли на ветки, то ли навыдранные корни; какие-то сумасшедшие броскивсех ветвей в одну сторону, в другую; воздетые вмольбе сучья; готовые взметнутся, но пока безвольноопущенные отростки; побеги, вьющиеся, как пучкиогня; пронзающие их, подобно световым лучам,стрелы сучей; чёрный туман уцелевшей кое-гдездесь листвы; напряжённые мускулы бугров подкорой; заломленные в отчаяньи костлявые ветви,раскачивающиеся и трещащие в ураганных порывах;

310

сжавшиеся, свинтившиеся, душащие друг друга вобъятьях стволы; огрызки пней; в беспорядкеветвящиеся, как разбрызганные струи воды,изуродованные берёзы; плетень из наглых молодыхкустов кое-где; замершие будто в падении лещины свытянутыми, словно чтобы спружинить, ветвями;членистые, как у насекомых, отростки припавших кземле брёвен; зияющие бездны дупел; застывшие вбашенном развороте, готовые к прыжку, согнутые втри погибели дубы; вспухшие, как бочки, готовыевзорваться, основания отдельных сосен…

Мы почти бежали по Лесу, одним чутьёмугадывая, где перескочить через ствол, где – черезразверзшуюся между корнями дыру, – хотяфизически двигались по Лесу не быстрее, чем днём.На Девочку, я чувствовал, напало фантастическоенастроение, и вместе с ней оно овладело мной, и,возможно, ибо ночью грань сознания и мирастирается, оно же владело Лесом.

– Деревьев клещи и усы тянулись к нам изтемноты, зубцы обломленных ветвей стремилисьукусить скорей. Бревна расщелина свилась, какпасть раскрытая для нас, – поднялись щепки, какклыки, из обломившейся сосны. Ножи обломленныхсучат, щипцы раздвоенных коряг, массивные телакамней – всё, чем темнее, тем страшней; когтямицапали кусты, взирали дырками стволы; изпритаивших себя пней змеились щупальца корней.Ползти готовы уж они, да ждут лишь полнойтемноты!

Девочка переводя дух, замолкла.Тьма опустилась на Лес целиком. Трудно было

сказать, почему мы ещё продолжаем что-либовидеть. Могло показаться, что ураган начал слабеть,но это не утешало.

– Всё шевелилось в темноте, незримо изменяяформы, и поднималися кусты, и, извиваясь, ползликорни. Глазам всё виделось крупней, подвижнее,коварней, злей – и надо двигаться быстрей средипроснувшихся вещей.

В темноте перед нами возникла стена. “Откудаздесь дом?” – подумал вслух я, но, приглядевшись,увидел, что это только строй каких-то кустов.Девочка на ощупь поняла, что перед нами нечто

311

хвойное, и стала определять, ёлочки это или сосны –но чувство осязания, лишённое помощи глаз, неимело опоры и говорило, что перед нами что-тобольшое и незнакомое. Я полагал, что это ёлки;оставив их на произвол судьбы и неведомого, мыобогнули их справа. Ужасы леса внушали намсвоеобразный восторг, ибо, в конечном счёте, никакне касались нас.

– Как вспышек груда тьма мерцала, и ветвьсвисала неведомо откуда, – и, переведя дух,продолжила, – Как краб усатый, ствол горбатыйвзрос – косматый лучами сучьев, – затем, втянув всебя побольше воздуха, она завела: – Расплетённымикосами ёлка на ветру шипит и ветвями, как зубами,недовольно шевелит... – и продолжала так далее, всёжутче и протяжней.

Во тьме виделись борющиеся туши дубов,поваленные, перевёрнутые, кажется, вставшиедыбом, куда-то стремящиеся; с каждым нашимшагом возникающие, вращающиеся, меняющиеся.Впрочем, не удивительно бы было, пройдясь здесьутром, обнаружить совсем обыкновенный, ну, чуть-чуть гнилой, лес – всё дело было во тьме,раскрепостившей предметы.

– ...Ветви змеятся, сучья бугрятся, корнинабухли в земле, – и шевелятся, и шевелятся деревьяв лесной глубине...

Я споткнулся и чуть не упал. С глухим стукомчто-то похожее на огромную шишку рухнуловпереди.

– Как молот сук сухой навис, вот-вот сорвётся,сгинет вниз, – своими фантазиями Девочкапревращала и так теневой Лес вообще неизвестно вочто, и я уже не знал, где мы: не в Девочкинойфантазии ли? И вообще, откуда у неё столько всего –в смысле всяких диких мыслей? Я представлял себетогда душу её чистой, как белый лист, подобнопреобладающему цвету её платья.

– Во тьме чернеющий провал, казалось,медленно вздыхал, – продолжала Девочка – я виделтолько очерк её лица, видел даже слабее, чемпризраки окружавших деревьев. В какой-то моментэто меня удивило – ведь Девочка – белая, и должнабыть ярче коричневатых стволов! Я взглянул наверх

312

– остатки неба совсем погасли, и ничто не нарушалогудящую тьму ветвей, кроме искр, мелькавших вмоих глазах. Затем я пригляделся к рухнувшимвокруг стволам: они были видны благодаряпокрвавшим их местами пятнам света. Замедлив шаги присмотревшись, я, к своему удивлениюобнаружил, что этот свет был зеленоватым.

– Ну-ка, – прервал я Девочкину речь,чтобы обратить её внимание на странное явление, иподошёл к одному бревну. От него доносился запахсильного тления. Нагнувшись, я увидел, что светисходит от маленьких головок мха, разлившегосяместами по поверхности.

– Флюоресценция! Гляди!– Что это? – Свечение само собой. Особого рода, не

как у огня, – оглядываясь, я повсюду видел толькоеё: искорки мха тлели, чуть мерцая, на земле,взбегали по стволам, особенно ярко полыхали нарухнувших брёвнах – отдельные суки и пни яркосветились, даже можно было заметить разныеоттенки; странное расположение пятен усиливалофантастичность мира вокруг, – “Гнилушки” – вот, явспомнил, как это называется.

– Опять плесень, – отозвалась задумчивоДевочка, сменившая уже своё настроение, испросила: – А почему бы нам не зажечь огня?

– Действительно! – стукнул себя по лбу я,– как же это я раньше не вспомнил?!

– Зато вот я теперь придумала. Я начал копаться на ощупь в кладовке, и,

наконец, извлёк искомый предмет. Это было моёогниво. Чиркнув его, я сразу зажмурился от света, акогда смог раскрыть глаза, увидел красное ототблесков пламени Девочкино лицо, с распушённымиволосами и растерянно хлопающими веками. Яподумал, как давно я не видел его – с самого заката.

Горящую половину огнива я поднял над собой,засветив вокруг, и взглянул окрест. Флюоресценциимха как ни бывало – он оказался обычным бледно-зелёным лишайником, какой мы уже много развидели в Лесу. Мне показалось, что есть нечтоэтакое в облике существа, стоящего в самом сердцечернющего ночного Леса с поднятым над головой

313

огнём, с другим существом по правую руку и скорзинкой грибов за душой.

Фантастические очертания Леса рассеялись –но только вблизи: отброшенная тьма клубилась покраям медноцветной световой поляны, ёжась в лучахи мечтая сомкнуться вновь; из неё неясно выступалимногоярусные взбрыки корней, отдельные ветви;сама чернота дальше, за световым кругом стала ещёнепроглядней, гуще, и сзади, за ней, чёрная массаЛеса лежала как всё впитывающая губка. Междутем, я чувствовал, ветер слабел, ещё заставляяразвеваться и полыхать пламя от огнива, но ужеприближаясь к уровню, при котором можно было бызаночевать. Однако место вокруг доверия невнушало. А ветер, проходя сквозь миллионыдеревьев леса, нёс всякую его шелуху: и брошеннымкопьём мелькал одинокий тополиный лист из осени,и катилась по земле, подскакивая неким насекомым,веточка от берёзы, и маленькое семечко вдругприлипало к ткани Девочкиного платья, чтобы,скользнув по нему, помчаться вновь.

Держать огниво было неловко, и света от негоне хватало, поэтому я предложил (сам себе) сделатьфакел. Девочка сразу заизведывалась этой идеей.

Сначала я нашёл довольно длинную прочнуюпалку с пупкообразным бугорком от сука на конце, ипринялся надирать вьющиеся, как свитки тайнописи,куски бересты с полусухого, полуодетого ствола,нанизывая их на конец и прочно, по меревозможности, утрамбовывая. Потом я взял огниво уДевочки и стал выпаривать в буквальном смыслеслова пахучую кору на палке, пока, наконец,импровизированный факел не загорелся. Вверх отнего хлынуло облако дыма и пара, зачиркали,отрываясь с характерным треском, искры. Внизкапнуло несколько горящих кусков; с шипениемкипела вода в капиллярах бересты, уступая пламенивсё новые её части, а оно пробиралось вверх, встороны, испуская сначала синих низкорослыхлазутчиков, а потом охватывая лоскут за лоскутком иполоща в воздухе красными пересекающимисялезвиями. Ветер раздувал огонь. Маленькие кусочкибересты отрывались и вместе с пламенем уносилиськуда-то вверх и вперёд. Не успели мы оглянуться,

314

как на сухих нижних ветках соседней ели ужесидели красные птички нового огня. Я ужеиспугался, не устрою ли пожара в лесу – не знаю уж,чтобы мы тогда делали, – но вместе с неким стономиз окрестностей на нас налетел усиленный порывветра, который буквально смыл всё лишнее пламя сдерев. Я стал держать факел пониже.

Отброшенная ещё чуть подальше тьманепроницаемо глядела на нас всей чернотой своегонеобъятного ока. Освещённые стволы теснотолпились вокруг, отсечённые от остального лесагранью света и ночи. Мы шли, и причудливо скакаливверх-вниз фантастические тени в такт колебаниюпламени. Иногда спускавшиеся сверху ивнимательно ощупывавшие нас берёзовые прутья тутже вспыхивали, тлели и гасли от нашего факела.

– Вот светлый круг, за ним стена, – деревьевближних полоса; кустов невидимый бугор – подобиевеликих гор – в нём открывается проход, какпоглощающий нас рот, который наше пламя рвёт.

Растительность поредела, как будтоиспугалась факела, а по ощущениям местность сталаопять немного снижаться.

Акт 8

– Всё, – сказал я, – Дальше идти некуда: обрыв.Ёлки-берёзы расступились, и глубокий мрак,

непросвечиваемый факелом, раскрылся впереди.Опустив огонь, я увидел уходящий вниз спуск, за нимуступ, и дальше – совсем непроглядный мрак.Царапая землю и выворачивая камешки, я спустилсяпо первому склону, который был немногим вышемоего роста, на уступ, и увлёк за собой Девочку.Здесь относительно не дуло. Заглянув вниз, я увиделначало почти вертикального обрыва, терявшегося внедостатке света, и торчавшие из его серогопесчаника сучья одеревеневших корней, поросшиекакими-то нитями, на которых качались комья земли.

– Вот и конец нашему сегодняшнемупутешествию. Но зато благодаря уступу тут и ветрасовсем нет. Чем плохой дом? Здесь и заночуем.

Девочка стояла, подперев руками бока, иоглядывалась по сторонам.

315

– Посмотрим, как глубоко здесь, – я взялкамень поувесистее и швырнул вниз и вперёд – споправкой на возможный уклон обрыва. Мелькнув, онулетел, и я уже стал бояться, что звук ударапогаснет в шуме ветра в деревьях над нами, иутешал себя мыслью, что чем дольше он падает, темсильнее стукнется, но вот глухой рокот поднялся кнам из глубин, возвещая совершившеесястолкновение.

– Вот, значит, как мы высоко, и как далеко,следовательно, ушли от родника и от моря! Но чтоэто за обрыв? Гигантская трещина в Лесу, подобнаявиденной нами давеча котловине? Или каньон,который проложил себе ручей, и к которому мытеперь вышли? Утром всё будет видно, нам остаётсятолько дождаться его. В любом случае, мы недалекоот ручья, и, двигаясь вдоль него, выйдем кисточнику.

– Мне нравится твой оптимизм. – По большому счёту для него есть

основания. А теперь давай разведём костёр.Последнее предложение оживило Девочку,

которой все разговоры о способах выбраться из Лесапорядком надоели.

– Давай! Нам надо, верно, набрать какого-нибудь топлива? Что мне искать? Вот этот каменьподойдёт, нет? Бросаю его в обрыв... А земля негорит? Ну да, слава небу, иначе бы всё сгорело.Давай я вот этот корень вытащу... Ой, застрял... Чтобы такого ещё схватить? Вот веточка... Кладу еёсюда. Ещё...

Девочка в беспорядке хваталась за разныепредметы, не совсем представляя, что может хорошогореть, а что только погасит пламя. Поэтому сословами “Свети мне”, я отдал ей уже догорающийфакел, а сам выкарабкался назад к Лесу. В полнойтемноте я начал обламывать наугад какие-то сучья,ветки, прутики, зажимая их подмышкой, – светафакела совершенно не хватало, – и наконец, когдауже не смог их больше держать, спрыгнул вниз – носовершенно неожиданно для себя, попав в какую-токучу веток, упал, – не в обрыв, а просто на землю, – ирассыпал всё принесённое. Но зато оказалось, чтоместами в выемках на уступе лежат ворохи

316

нанесённого ветром из леса хвороста, в один изкоторых я и попал.

– Что с тобой? – подбежала ко мне Девочка. – Упал я. Но зато, смотри, сколько дров

тут – и искать не надо. Хватит на всю ночь. А топришлось бы всё время бегать наверх, – явыкарабкался из кучи хвороста и отряхнулся отприлипших ко мне веток.

– Где будем жечь костёр? – Давай прямо тут. Тогда топливо таскать

будет не надо.В этот момент факел окончательно развалился,

и на нас обрушилась полная тьма, в которойкружевцами дотлевали куски бересты, ифиолетовыми сполохами носились отпечатавшиеся вглазах языки пламени. Девочка инстинктивноприжалась ко мне – чтобы не потеряться.

– Без паники, – произнёс я, достал огнивои зажёг. Его язык взмыл вверх, рассыпался намножество лоскуточков и заструился, полощасьветерком, в сторону от Леса. Девочка схватила кучухвороста, кинула её на землю и кликнула:

– Поджигай! – Не всё так просто, моя милая. Сначала

надо подготовить место. Впрочем, посмотрим, чтобудет, если так зажечь.

Я поднёс огниво к хворосту. Мгновенновспыхнули тонкие еловые прутья, и огонь заскакалпо ним, огибая все толстые палочки. Вокруг сразусделалось светло – или, скорее, красно.

– Горит!Но пламя, мгновенно выжрав тонкие веточки,

стало гаснуть и скоро сошло на нет, оставив красныегнущиеся тельца угольков и не затронув толстыхпальцеобразных сучков.

– Чем тоньше кусок древесины, тем быстреенагревается она, и тем скорее может вспыхнуть,поглощая кислород из воздуха, окисляясь и даваяновое тепло, части которого будет хватать нанагревание следующих её кусков. Но и тем меньшееё возможность прогреть остальное. Поэтому всехтонких прутьев не хватает ни на один толстый.Кроме того, чем быстрее вспыхивает тростинка, тембыстрее она и сгорает. Нам же важно получить

317

долгогорящий и тёплый костёр, – поэтому мы ихотим в итоге разжечь толстые поленья. Толстые жеможно разжечь только с помощью средних, асредние – с помощью мелких. Поэтому костёр естьцелая особая игра по разжиганию и долженобладать хитрой структурой.

Девочка посветила мне огнивом, я выбросилостатки первого костра и стал расчищать место,соскабливая влажную еловую хвою, словноспёкшуюся на камнях. Появилась каменистая почва средкими белесовато-зелёными слепыми корешками,впервые вышедшими на свет. Так я сделал круг шагав два диаметром. Огниво, между тем, слишкомсильно нагрелось, чтобы дозволительно было егодержать в руках, а потому Девочка стала зажигатьодна о другую веточки, которые прогорая, давалинезначительный, но всё же достаточный свет.Выкопав из обрыва овальные окатанные камни, яврыл их в землю, образовав круг-забор поменьше.Затем я наломал сучков и сложил из них сруб-колодец этажей в шесть; вокруг и внутри него яразместил множество тонких прутьев, разложив ихвеером, а так же сделав из них крышу. В щели междупрутьями я насовал кусочки бересты, сухие листики,просто какие-то высохшие волоконца, вроде сена, иещё всякую мелочь. Затем я сделал торжественнуюпаузу, освещённый глубоким взглядом Девочкиныхглаз, и, воспламенив на мгновение раскалённоеогниво, зажёг от него тонкую лучинку, которуюотщепил от обломка большой расколотой деревяшки.Эту лучину, как скальпель, я аккуратно поднёс кдомику за оградой камней, и полоснул секущимпламенем его фундамент в двух-трёх местах. Тонкаяветошь сразу занялась. Я бросил наполовинусгоревшую лучину в центр колодца и стал следить,как пламя, поднимаясь снизу вверх, охватывает всёновые легко загорающиеся кусочки. Вот его язычкиуже взмыли над складнем, засверкав отдельнымилоскутками в воздухе, обогнули его со всех четырёхсторон, проникли внутрь, и тут пламя начало, было,спадать – всё самое горючее прогорело. Однакоснизу стали раздаваться характерные щелчки,потрескивания, сопения – это занялся понатыканный

318

туда хворост. Специально заведённой палкой япоправил выпавшую из общего пламени веточку.

– Огонь должен слагаться вместе, всеязычки один к одному, только тогда жар будетнакапливаться, и костёр будет расти. Наоборот,желая загасить, его нужно разбрасывать, разбиваяна части, чтобы холодная стихия воздуха подошла ккаждому огоньку со всех сторон и остудила его. Норазбрасывать надо осторожно – чтобы не поджечьокружающие предметы.

Между тем хворост полыхал, деревянныеветочки превращались в огненные и, мне ужеказалось, начали темнеть сложенные в сруб палочки.Но ветер, столько раз кусавший нас за вечер, какназло временно стих, и язычкам не хваталодвижения, чтобы плясать и воспламенять новуюдревесину. И хотя костёр ещё рвался вверх, я увиделв нём потенцию к убыванию – пламя стало ниже,темнее и держалось только на уцелевших тонкихветочках. Костёр надо было спасать.

– Подуй на него!– А зачем? – Воздух питает огонь... Дуй скорее, а то

он погаснет.– Погаснет?... – Девочка пристроилась,

наклонившись, к костру и принялась его раздувать.Но воздуха из её рта, сколько ни надувались щёки,шло слишком мало.

И тут я догадался раздувать пламя крылом.Делая им летательные движения, я поднял такуюбурю воздуха, что чуть не сдул весь наш костёр вобрыв.

– Сколько у тебя пёрышек разных там, под ним,и по краю, – и маленьких, и беленьких!

– Каждое не случайно: это ведь непростое дело – летать.

Огонь сразу стал развиваться живее; воздухвырывал из него шёлковые лоскутки и кидал втемноту; взлетали отдельные искры.

В сверкании костра бархатной завесойколебалась, набегая, как колышущаяся вода,окружавшая тьма, подобная перине, которойокутывала нас ночь. Сполохи огня отбрасывали её,вырывая на миг стволы поднимавшихся над нами, на

319

краю обрыва, ёлок, которые красноватыми полосамимерцали, теряясь где-то наверху. Больше разглядетьне удавалось ничего, однако тьма на местахпредметов была различной, хотя я и не мог сказать,что чернее: Лес ли, или небо над нами. Затем подулветер – было слышно, как его сухая волнаприближается к нам среди взаимно одинокихберёзок и елей, – и вдруг я увидел нечто: оновыскочило прямо на нас, упало, зашевелилось,встало.

– Ой!То была, как оказалось при внимательном

рассмотрении, только скомканная сухая ветка,которая упала как раз туда, где уже собралсяхворост для нашего костра, – который, видимо, такимобразом и попадал сюда в ненастные дни, скользя понекой проторенной дороге в лесу, как по давнеймусорной реке, только подгоняемый почему-товетром, а не движением почвы: – понять Лес ипричины происходящего в нём не представлялосьвозможным.

Задувший ветер развеселил наш костёр, ипламя смеялось, вороша осторожно подкидываемыемной деревяшки.

– Главное: – не загасить, не засыпатькостёр, перекормив его. Каждая веточка в нёмдолжна быть окружена достаточным потокомвоздуха, чтобы хорошо гореть. Прогорая, большиедеревяшки образуют угли, которые оседают на днокостра и дают главный жар, разогревая поленьяповерх. Образование углей – заключительная фазакостра, – а у нас их пока почти нет. Угли не горят, атлеют, ибо выделять газы, порождающие пламя, ониуже не могут. Тление – это просто другой видгорения, и почти всякая вещь может каквоспламеняться, так и тлеть. (Возможны и иные видыогня – даже взрыв – он… но это уже следующаяистория). Вот видишь, – как тлеет справаотвалившийся от костра кусок коры? Вот я кидаю егов огонь, и он горит. Обычно тление происходит сменьшей температурой, чем пламенение – угли вкостре не в счёт, ибо тлеют по-другому. Вон, тотуголёк, видишь, не кромкою тлеет, а переливаетсяпульсирующим сиянием.

320

Костёр наш уверенно разгорался. Я хрустелсучьями, разламывая их на подходящие по размерукуски, в том числе и такие толстые, которым в огоньлезть было ещё рано, и откладывал их на будущее.Поверх огня я стал складывать уже достаточнокрупные деревяшки, чтобы они, прогреваясь,готовились стать частью костра. Жар от него ужесделался тем временем столь ощутимым, что мыотодвинулись и прислонились спинами к откосу.

Для того чтобы руководить костром, я завёлспециальную палку-кочергу, которой подкатывалотвалившееся, разгребал завалы и так далее. Когдая швырял в костёр новые поленья, всё болееувесистые с течением времени, он в ответ мнефыркал снопами искр, которые струящимися нитямиулетали во тьму. Вместе с ними иногда всплывалавверх тлеющая шелушинка, сотканная из серогопепла и только призрачно напоминающая листик,или коринку, или то, чем она была раньше, и тожегасла. Поглощая дрова, костёр подвывал, как живоесущество, жадно требующее есть, да, собственно, они был им; огненные челюсти и языки с яростьюпоглощали всё горючее, что попадалось им в пасть имечтали пожрать вообще всё сущее: весь Лес, всюпланету, океаны из нефти и бензина, грезившиеся имгде-то там, пустыни из пороха, залежи динамита –всё, от чего они были ограждены полосою валунов ибезбрежными пространствами всех мыслимыхводяных морей. Пережёвывая дрова, костёр громкотрещал, расхрустывая их на маленькие кусочки-угольки, и полешки, чернея, покрывалисьхарактерными рубцами с серым налётом и краснойполосой посередине, как обгрызенные кости.

Между тем, пламя костра достигло нашегороста, а его поленья выпирали местами за каменнуюограду – и этого было более, чем достаточно, – яперестал его кормить. Напрасно он хрустел, ворочаядеревяшками, сопел водою в порах и выплёвывал стреском снопы вьющихся искр, которые вставали надним дыбом на миг – как пряди волос.

Тем временем Девочка, пристально глядевшаяна костёр, уже давно внимательно принюхивалась кнему: оказалось, конечно же, что вместе с огнём ввоздух вошло множество самых разных запахов,

321

аккумулированных изначально в деревьях и теперьпреображённых и освобождённых огнём. Всякоедерево (и куст, и травинка), горели по-своему – иотличались даже по цвету огня – и все вместе онигудели своими запахами, которые клубамиподнимались вместе с дымом, уходившимподсвеченной снизу красноватой струёй, но ираспространялись в достаточном количестве вокруг,щекоча наши носы.

Нарвав какой-то травы, Девочка бросила её вогонь – она не долетела, и я пододвинул её палкой,желая испытать её запах, но трава, вместо того,чтобы гореть, долго парила, жухла и наконецистлела, затеряв свой аромат в общем дыму иоставив только серый пепел, подобный тому, что ужеокружал кольцом куст пламени нашего костра.Трудно сказать, что различала в ухающем гарьюшуме Девочка, но, прослушав сонату запахов,которую сыграл огонь, она бросила в пламя, как вспектроскоп, следующий попавшийся предмет, затемследующий и так далее. То были: лист подорожника,очень дымная шишка, коричневый ком земли, ещёкакая-то мелочь, нашаривая которую Девочкавслепую закидывала ищущую руку во тьму, неотрывая глаз от костра, и наконец вытащила наружудва каких-то отвратительного вида гриба, сросшихсянижними клубнями-головами и подпоясавшимисягаденькими юбочками мембран, которые оказалисьпревкусными шампиньонами – я еле удержалДевочку, чтобы она их не выбросила в костёр. Вынувразгоревшуюся с одного конца головешку, мынаклонились туда, где она их схватила, иобнаружили целое их семейство: бледноголовых, счёрными пластинками и розоватыми клубнями.Прогулявшись безрезультатно ещё, мы вернулись наместо, и я (рискуя вызвать пожар) швырнулдогоравшую головешку куда-то наверх в лес, где онастукнулась о ёлку, рассыпалась на множество искр,упала и скрылась из виду. Для симметрии я запустилдругую хорошо горящую головешку вниз, но, долголетев и наконец упав, она превратилась в маленькуюогненную точку, которая ничего осветить не могла ивскоре погасла. Тогда я швырнул головню побольше,однако она, долетев до дна, потухла мгновенно.

322

– Возможно, там вода.– Да? – Тогда это ручей, и мы спасены, – утром

отправимся вдоль него.Шампиньоны я присовокупил к остальным

грибам, и еле их укрепил на вершинеподнимающейся вплоть до самой рукояти горки. Этомне намекнуло, что пора приступить к ихреализации. Для этого я извлёк заранее спасённуюмной от огня пару рогатин и стал всверливать их вземлю по бокам костра, отмахиваясь от жара; междутем Девочка быстро вынимала грибы, раскладываяих с другой стороны костра по рангам. Многие из нихпомялись, особенно предпоследние, натыканные ужекое-как. Я наломал тонких прутьев, обжарил их накостре, чтобы убрать зазубрины и ответвления, ипоказал Девочке, как надо нанизывать грибы.

Ближе всего к костру моя спутница клаласамые мелкие грибы, которых наверху корзинки былонемного; своими тенями они полоскали собратьевпокрупней, а за ними тяжёлыми бронзовыми дискамиподнимались громады подосиновиков; ещё дальшележали грудой головы белых, увенчанные коронамикрасноватых отсветов на глянце шляпок. Вообще,всё, благодаря недневному свету костра, приобрелодругую окраску, укладываясь в короткий красно-жёлтый спектр, и даже само Девочкино платье, бытьможет, белое ещё, полыхало вокруг неё придвижении багровым огнём. (Спрашивать, было лионо действительно белым тогда, равносильновопрошанию о цвете хамелеона в комнате,освещённой зелёной лампой.) Девочка доставалагрибы только из моей корзины и уже дошла где-то дополовины её глубины, когда начали попадатьсясыроежки, доводя разнообразие вынутых грибов додостаточной полноты; количество извлечённого ужепревосходило потребности нашего ужина – и подругамоя могла выбирать, какие именно нам съесть.Отдельно лежали необыкновенные грибы.

Вооружившись острой палочкой, онанеуверенно надела на неё один гриб, затем другой,разглядывая каждый, насколько это позволялпеременчивый свет костра; потом сталаоглядываться вокруг, как будто ей чего-то не

323

хватало. Я протянул ей зелёную сыроежку, которуюбрал подержать, думая что она ищет именно её, ивопросительно взглянул на Девочку в упор.

Наши взгляды совпали и вдруг, соединённыеобщим силовым полем, начали притягиваться один кдругому. Её глаза стали разрастаться, наплываяменя, становясь всё больше, больше – вот я уже немог глядеть сразу на оба и сосредоточился на одном,левом, как вдруг мой клюв, ткнувшись в её нос,дёрнулся вниз, уступая ему дорогу, и страшная сила,медленно и упорно сжимавшая нас в свой овал, нето, чтобы исчезла, но переменилась, прекратив своёдавление и превратившись в трубу, представлявшуюсобой канал наших спаянных взглядов, оживших, ноне отрывавшихся от соседа. Мы просто смотрелидруг на друга.

Смотрели. В её зрачках, в овальной рамкеплёночки-радужки, отражалась треугольная, вкрасных блёстках костра, чернота моей головы;позади мерцал в неверном свете огня склон обрыва.Костёр горел сбоку, и левый глаз Девочки, казалось,просвечивал в его косых лучах – и кривое отражениепламени дужкою изгибалось по выпуклой гладиповерхности ока – которую можно было бы назватьхрустальной, если бы она не была живой.

Я видел, насколько расширившиеся зрачкипотеснили пористую, волокнистую на глубокийразгляд, радужку, которая ощутимо сжаласьгармошкой, особенно по бокам. Её голубизна, почтиутратившаяся в темноте, не была однородной:жёлтая, с зазубринками, с чёрными точечкамикаёмочка отгораживала её от белка, покрытоговместе с ней прозрачной и влажноватой на видмягкой линзой роговицы, заключавшей в себе всюсилу блеска её глаз. От чёрной бездны зрачка, ещёподчёркивавшейся существовавшим над нейотражением, вбиравшим в себя любой намёк на лучизнутри, по радужке шли радиальные желтовато-синие прерывистые штришки, как будто скрывавшиепод собой те нити, которыми оттягивалисьрасписные шторы этого своеобразного окна в нутроДевочки. Между штрихами и иногда накладываясь наних, проглядывали странные, набросанные белымузоры – вроде тех, что иногда бывают на

324

минеральных камнях – вложенные во множествеодин в другой повторяющиеся звёздчатые контуры.Местами сквозь синеву проступали коричневые – какбудто родинки – пятнышки.

Девочка иногда моргала, и верхние ресницысхлопывались на миг с нижними, а затем взлеталиснова и торчали, как поднятое забрало, неровнымпереплетённым строем.

Зрачки её, неподвижные в начале, теперьвздрагивали, плясали, скакали своимимикродвижениями, как будто что-то читали: мояспутница не теряла времени даром, она изучала всвою очередь мои глаза и преимущественно вслух:

– Какая хитрая у тебя форма зрачка... Ввиде такого разреза, расходящегося на три:трёхконечного креста. А в другом глазе тоже самое,только перевёрнуто остриём вниз. И чёрные... Тыговорил, зрачки всегда чёрные. Потому что онипоглощают... А треугольники между углов зрачка,как некие крылышки, которые то шире, то уже... Ивсё – внутри некой капли, такой жидко-кристальной,и так сверкает... А потом снова шторки – век... Глаза– это целая система занавесей. И даже на веках утебя ма-аленькие пёрышки – как завитки, замечал литы сам это, или нет? И, ты мне рассказывал, зрачокэтот ведёт в шар, где вся сфера мира опятьповторяется, только вывернутая наизнанку, – так яговорю? ( – Так... ) Шар этот иссечён широтами имеридианами, как мяч, положенный в сетку илисобранный из гранита дом.

Девочка постепенно говорила всё медленнее иреже, сила уходила от нас, Девочкины глаза сталиопускаться, соскальзывать вниз, на предметы, искоро мы оказались просто сидящими рядом исмотрящими в костёр, которому я подкинул хорошуюпорцию дров. Мы казались мне парою мотыльков,примостившихся по краям стеклянистого, новьющегося цветка.

А костёр представлял собой зрелищедействительно притягательное до неотрывности иразнообразное настолько, что наблюдать за нимможно было бы до середины времён, как за моремили водопадом. Вечно живое, изменчивое пламянепрерывно одолевало древесину, как та ни

325

сопротивлялась ему, и расцветало над нейсверкающим кустом, от которого отрывались иногдастремящиеся вверх ромбики-язычки огня и, сверкнув,подобно искрам, гасли, тут же возобновляясь где-товнизу. Лижущее воздух пламя каждый мигдемонстрировало новые формы, и каждое мгновениев ответ сказочная страна полыхающих углей под нимменялась, кряхтя и вздыхая, рассыпаясь золотоюроссыпью и иногда оглушительно стреляяразрывающейся внутренними силами деревяшкой,маленькие тлеющие осколки которой, именуемыеискрами, взлетали вьющимся фейерверком вверх,как из разбивающейся банки с икрой.

От новой подпитки пламя разгорелось сильнее,быстрее, и более острыми и колючими стали егоформы. Обрывки огня светящимися лентамиуносились так далеко в попытке достичьбесконечности, что, казалось, и впрямь её достигали– а не таяли в воздухе в нескольких мерах от нас.

Девочка (как всегда, между делом) сталапробовать грибы – занятие, которое она обещаласебе давно и теперь смогла реализовать. Поочерёдноона подносила их к лицу, лизала и надкусывала,после чего окончательно решала, нанизывать их напрут или нет. Я же вернулся к тому разговору,который с отливами и приливами продолжался у насдовольно давно; иногда Девочка поднятием рукизаставляла меня замолкнуть на миг, пока онапрочувствовывала вкус особо изведного гриба.

Перепробовав все, она нанизала пятьшампуров, что составило примерно половинувынутого, остальное вернулось обратно. На прутьяхв результате висели тушки самых разных грибов: отмаленьких свежевылупившихся сыроежек доразлапистых бородатых белых, вперемешку. Этобыло красиво композиционно, но не совсем разумно сточки зрения жарения, что и выяснилось, когда мыположили первый шампур на полуобгоревшиерогатины.

Огонь принялся кусать грибы, обволакивая ихсвоими щупальцами, в большей степеницентральные, чем крайние, а грибы в ответ началибурно парить, источая редкими шипящими каплямигрибной сок; тлели прилипшие к ним соринки – сухие

326

листки, вилки и ножи иголок, веточки и чешуйки;утрачивали постепенно свой цвет похожие на яблокисыроежки; при этом выяснилось, что края грибов ужепригорают, чернеют в жарком пламени, тогда каквнутри они ещё были явно не готовы – не проявленыогнём до полного раскрытия вкусовых качеств;маленькие сыроежки, обгорая, грозили обуглитсясовсем. Как только грибы задымили, а капли их соканачали достигать костра и шипеть, сталраспространяться совершенно чудотворный их запах,чудотворный, в первую очередь, по отношению кДевочкиному носу, который принялся неимоверновытягиваться, трепетать, всасывая флюиды грибов,метаться вместе с лицом от одного положения кдругому, словно аромат шёл неравномерно, аразнородными лучами в разные стороны, стал, инымисловами, всячески улавливать запах и поглощатьего, как насос, будто мечтая вытащить его весь изокружающего пространства, сконденсировать где-тотам внутри и насытится им одним.

(Есть всё же что-то завершающе-торжественное в запахе готовящихся грибов,призывное и удовлетворительное, оканчивающеедело и дающее ему начаться сначала, ласкающеедушу как бальзам и готовящее приступить к чему-тоиному. Проходя сквозь пространство самых разныхпомещений, где готовятся грибы, этот запах щекочетноздри и в итоге вызывает воспоминания обо всёмпроделанном пути.)

Одна сыроежка, порвавшись, упала в костёр истала там гореть, дополняя ароматовую гамму;другие грибы постепенно съёживались, превращаясьв маленькие чёрные тельца.

Первая порция грибов по запаху и ощущениюбыла уже готова, и сняв её, мы положили сразу двеновые, вставив для этого ещё пару рогаток.Сморщившиеся, потемневшие, пахучие и дымящиесягрибы были столь горячими, что я сначала аккуратнопомахал ими в воздухе, сдувая жар, и потом тольковыложил на спрессованную листву между нами.Девочка стала подхватывать и ронять один белыйгриб пинцетами пальцев, так как он был ещёслишком жарок, а потом ухватила маленькуюсыроежку и, перекатывая её из ладони в ладонь,

327

поднесла ко рту, – и, раз, проглотила. Затем ейудалось ухватить ещё одну, поменьше, и, вставив еёножку в рот, она всосала в себя немножкосохранившегося там увара. Я тоже приложился кгрибам, палочкой разделив подберёзовик на кусочкии клацая их то одной стороной клюва, то другой, ипомогая себе язычком. Девочка тоже сталаоперировать щепочкой, предаваясь свободнойстороной языка воспоминаниям о том, где, как икакой гриб был найден, и тот ли это в конечномсчете гриб, который она ест.

Не успели мы поделить первый шампур, какдва других были готовы, и последние – положены наогонь. Особенно удались подосиновики и лисички,которым их схожий цвет придавал, видимо, красивуюостроту вкуса.

* * *Но вот грибы были съедены. Определённую их

часть, правда, мы оставили на завтра или на случайночного оголодания кого-нибудь из нас, а также,чтобы было к чему приложиться ещё в течениевечера.

Я бросил в костёр охапку листьев из тех, чьиспрессованные слипки служили нам столом во времяеды. Плюхнувшись, они прижали собой огонь, ипламя начало наступать на них по краям, побрасываялиповые кончики копий и берёзовые пилочки вверх итут же их сжигая, так что едва успевал вспыхнутькрасным узором жильчатый силуэт листка. Кленовыелапки скручивались, зажатые пламенем в кулак,трескались и распадались; только черенки ещёползли извивающимися змеями, волоча на себераковины огня.

Окаймлённые дужками тления медленносходили на нет плотные дубовые листья,превращаясь в чёрные лепестки золы. Вот наконецпламя, выжав парящую воду, доело последние листыи ночь наконец сомкнулось над поляной. Тогда я сословами – “Пламя, не скучай!” швырнул в негоприличную еловую ветвь, найденную где-то средихвороста. Пух! – прихлопнутое пламя опало вниз и встороны, но затем с бешеной злобой, синея и треща,кинулось пожирать подсыхающие иголочки,превращая каждую из них с сухим щелчком в

328

улетающую искру, – которыми заполнилось всё небо.Всё новые и новые куски еловой лапы прорасталисиними зубьями, рвавшимися на волю со скоростьюпули. Огромные клубы дыма хлынули вверх,заполняя окружающее пространство и заставляяДевочку отмахиваться от них своими маленькими – всравнении с моими пришедшими на помощькрыльями – ладошками. Но очень быстро еловаяветвь сгорела, оставив только шевелящиеся красныеусы обугленных прутьев.

Девочка вытащила из костра тлеющий наконце прут, может быть из числа тех, на которых мыжарили грибы и, взмахнув им, увидела, что оноставляет в темноте светящийся след, бархатно-рассыпчатый и тихо гаснущий. Тут же она приняласьчертить линии в пространстве, которые постепеннопереросли в причудливые завитки и странные знаки,как будто посылаемые в темноту бездны пред нами.Девочка чертила сложнейшие фигуры над собой ивокруг себя и сама даже чуть не вращалась. Отвзмахов прут тлел сильнее и стал несколько корочена глаз. Выдохшись, или высказав пространству всё,что хотела, она протянула палочку мне, и япотянулся ей навстречу.

– Пуф!... – сказала Девочка, отирая лицо оттонкого слоя сажи, как ей казалось, осевшей на него,– Дай мне теперь мой цай-цай!

Покопавшись, я извлёк этот её любимыйпеньетвор: длинную деревянную трубочку – флейту снатянутой вдоль неё струной. Взяв её кончик в губы,Девочка заиграла. Я же, ускоряя свои движения,пытался удержать в воздухе как можно большеечисло линий, целую картину: море, солнце, кораблик,горы на фоне, но всё время получалось, что когда ядорисовывал последний элемент, первые полтора-два гасли и оставались только в моём воспоминании.Неизбежность непрерывной линии тоже осложнялавсё. Я пробовал моргать, чтобы лучше удерживать вглазах остаточное свечение и не видеть не нужныхдвижений палочки, но постепенно Девочкинамелодия, разгораясь и расширяясь, завлекла меня, яслушал всё внимательнее, скользя по волнам еёперепадов, и движения палочки в моих рукахугасали.

329

Долго она играла просто так, и привычныетемы возникали, как стволы в лесу из шевелящегосяразлива листьев; потом она остановилась и перешлак новым мелодиям, навеянным, видимо, уже самимЛесом. В них я находил и нежность колышущейсятравинки, и красоту издальних просторов, и грознуюмощь ощетинившегося против нас ельника.Колебания трубки передавались струне, даже когдаДевочка не трогала её, та всё равно подпевала.

– Ёлочка, – сказала, сделав паузу, Девочка, ипустилась в сложный пируэт, поднимаясь вверх иотсчитывая отходящими темами развилкивоображаемых веток, и так вплоть до той самойвершины, которую она обозначила тоненькойструйкой затихающей ноты.

Потом был обрисован кружевными контурамилистьев и кроны небольшой дубок.

Помогая Девочкиной игре, над нами негромкошелестел Лес. Вот новый звук наполнил его – как разкогда Девочка опять отложила свою трубу, ираздувая щёки, впускала и выпускала из них воздух,– звук, подобный легкому шипению, который мог быиспускать некий содержащий газ баллон, ностранного, непонятного нам, на самом деле,происхождения. Мы оглядывались, смотря то в однусторону, то в разные, и, нам казалось, на порогемрака что-то мелькало.

Объяснение пришло из костра. В него стайкоюиз темноты ринулись несколько осенних листьев; онивспыхнули и распались на тлеющие кусочки, которыепонесло вместе с дымом. Проследив их путь, мыувидели зрелище.

Множество осенних листьев, только теперьпришедших из глубины чащ, странной волной сшорохом продирались сквозь голые сучья нынешнеголеса и слетали в овраг, где кружились в свете кострапрямо перед нами на волне восходящего снизу токавоздуха.

– Смотри, падают, падают в темноту жёлтыелистья, и кружатся, вращаются. Падают вниз, нониза нету, и они кружатся, кружатся, падая всёниже, ниже, или, может быть, выше.

330

– Падают, падают жёлтые листья, падаютниже, ниже крутясь. Верно ли ниже? Во тьму просто– или же? Выше? Иль просто лежат?

– Очень темно под нами внизу, хотя низа нет,но сами листья ярко желты. Они кружатся вместе ипо отдельности; их черенки двигаются взад ивперёд. Черенки тоже жёлтые, плотные и упругие;их кончики полурасплющены – полураздавлены; ониимеют конусовидную вырезку на одном боку.Черенки, или стебли листьев, кружатся, движутсявзад-вперёд, покрытые чёрными точками неизвестночего.

– Кружатся листья над бездной. Без-дна – зато, что черна. Всё чернотою этой окруженажелтизна.

– Листья продолжают безмолвный свой танец,пока не упадут, но нет конца их движению. Этолистья клёна, ёлки, осины, берёзы...

– Листья кружатся венком, водя хораводчеренков – своих тонких прямых стебельков. Воткаков.

– Через плоскость листьев проходят стройныерусла прожилок, испещряющих вокруг себяжелтизну тоненькими трубочками отводов. Краялистьев, в зависимости от их рода, по-разномузазубрены, исколоты наружу иголочками или торчаттреугольничками. Каждый лист находится не выше ине ниже другого, но все они движутся довольноглубоко. В черноте чьего взора происходит этовращательное падение?

– У листьев черенки с точечками, с ножечками,выточенными в форме лодочки.

Девочка перепонимала каждоё моёвысказывание на своём языке, а листья вылетали изЛеса, мелькая невидимыми стрелами, и поглощалисьвоздушным водоворотом, который кружил их рядом снашим уступом. Они плясали, взмывая и опадая,гоняясь друг за другом, сбиваясь в стайки; устраиваядруг другу затмения, слагаясь в созвездия; вилисьотдельными вихорьками; гасли наконец, уходя вотьму, или возникали из неё снова; кружились вокругсвоей оси или, помимо того, вокруг общего центра.Дым от костра втягивался в оборот, закручивалсяспиралью, лизал листья и рассеивался, образуя

331

лёгкий туман. Горящие искры втыкались впорхающую листву, но не причиняли ей вреда.

Костёр между тем древнел, и основательнеестановилось возвышавшее его кострище. Золалежала под ним, как серое одеяло. Полузарывшиесяв неё раскалённые угли краснели как румяные щекии выгорали слоями; местами глубокие, как отневидимого топора, рубцы иссекали их: на самом жеделе, от жара древесина стягивалась и рвалась. Вот,мы видим, оторвался от костра язык пламени,обхватив веточку, вращая её и грызя, и тащит куда-то, вместе с ней перемещаясь.

В ночной темноте над нами выглядывалосьчёрное облако сосновой хвои, от которого осталсятолько контур, напоминающий странныйразлапистый материк. Ёлка слева нависаланеподвижно, как ледниковая масса.

Разглядывая мельтешение листьев, Девочкапостепенно затихала. Она ещё несколько разприкладывала к губам цай-цай, испуская в темнотукороткие трели, но вскоре отдала своюсвистодзыньку мне, и стала просто покачивать наруке веточку, ища её центр равновесия. Когда это ейудалось, она стала полировать её пальцем. Былоясно, что она засыпает. Чтобы укрыть её от ночногоразнообразия воздуха, я дал ей надеть светлуюшерстяную кофточку с длинными рукавами, которуюсделал сам.

Нужно было приготовить ложа. Для этого яподнялся наверх, нашёл рядом молодую ёлочку иоборвал с неё много мохнатых лап. Девочка снизумягко следила за мной, и на её лице полоскалось двамаленьких, ярких отражения пламени костра. Ясбросил вниз несколько охапок лап, источавшихяркий запах свежесрезанного дерева. Спустившисьназад, я накидал на ветки шелковисто-мягких сухихлистьев, в достатке занесённых к нам ветром, исоорудил таким образом нам с Девочкой два ложа –круглое и продолговатое.

Мне одеяло было не нужно, Девочке же на негопошла оставшаяся часть еловых лап. Между темветер угасал, шёл между стволов тише, и за егошумом послышался звук, опознанный нами, какотдалённое журчание.

332

– Ручей.– И правда. Значит, на берегу. Завтра – к морю. – Конечно, – я переменил опору с одного

крыла на другое и стал неопределённо смотретькуда-то в ночь.

– Ну что же, ко сну? – спросила она, и села,поджав ноги на свою крапчатую перину, полностьюпопав таким образом в объятия леса. Шерстянаякофточка никак не могла привыкнуть к её телу, иДевочка всё время передёргивала плечами.

– Давай... Желаю многих снов!– Благодарю...Девочка легла на спину ногами к обрыву и к

лесу головой, я укрыл её еловыми лапами и отошелна свою, левую, сторону костра. Моя спутница сладкопотянулась и улыбнулась от полноты выпитого дня.Глаза её захлопали, вместе и поочерёдно, как будтозамелькали голубые огоньки, готовясь закрытьсяокончательно, но всё никак не желая. Волосы еёореолом растрепались по листве и торчащим из неёветкам, целыми прядями проваливаясь в какие-тодыры, руки шевелились, меняя положение: то совсемв стороны, то вдоль тела, то одна на груди. И вот,поглубже вдохнув, она окончательно закрыла глаза,направляя их в сторону сна.

Ночь

Как только Девочка заснула, я оказался всвоеобразном одиночестве, которое нельзя назватьполным, но всё же я был предоставлен самому себе.

Костёр замедлял свой разбег, изредкавыплёвывая длинные полосы пламени, но я не давалему нового топлива. Теперь я мог спокойноосмыслить всё случившееся за день.

День был такой сытный, прямо под завязку –после него бы спать да спать. Сколько всегопеременилось, стало другим. Но что именнослучилось? Мы с Девочкой заблудились в Лесу,заночевали в нём. Ну да. И что? А как я потерялкарту в Красных Каньонах, и после этого потерялсясам на гораздо более долгий срок, как охотились наменя тупые эти жужелицы там, не понимая, что я исам есть охотник, как неминуемо, но верно

333

приближалась вулканическая волна, и гарь издалеканарастала с каждой ночью, освещённой заревамидалёких пожарищ и наполненной невыразимомедленно нараставшим гулом и топотомпробегавших кентавров? Мысли расползались.Всплывал разворот Девочкиного лица, нависший сук,тлеющая деревяшка. Как из рога изобилияпосыпались картинки грибов.

Но что же собственно произошло? Что заделоменя так? Отчего ночь гудит, как будто я вижу еёвпервые? Я вспомнил Девочкину улыбку, её вопрос оформе моих хваток, игры в слова, далёкое эхо в Лесу,опять грибы.

Мысли разбегались или, сосредоточиваясь накаком-то предмете, рассеивали его в пустоту.“Прошедшее становится самим собой в будущем”, –вспомнились мне слова из одной книги. Может,нужно дождаться того, чтобы теперешнее сталопрошлым, и не спешить с пониманием?

Я знал, что засыпаю не скоро и не надолго, ипоэтому не торопил переход ко сну, растягивая этополуобморочное состояние, которое в своём родебыло приятным. Отправив Девочку в царствообразов, я предавался размышлениям ивоспоминаниям, что было основным моим занятием вночное время, да и вообще. Не знаю, что обязаночему: мои ночные бдения разуму, или он им, но отвсего этого какая-то жилка моего ума развиласьчрезвычайно и радовала меня этим, – хотя сейчас, вмешанине образов и ощущений, она вращаласьвхолостую, как колесо в болоте. Жилка эта билась вомне, играла, извиваясь злым червячком, и проедалапредметы, называя это познанием. Мне нравитсяразгадывать секреты вещей, проходить их насквозь,или же, взглянув в пустоту, заполнять еёвозносящимися дворцами воображения. Немало,однако, гудели и мои прочие жилки, сплетаяськлубком труб в одно моё существо.

Я вспоминал, разбегаясь по тропинкамсобытий. Передо мной заново раскручивалсяпрошедший день, но не подряд, а отдельнымикусками и полосами. Мне вспоминались пророческиеречи Девочки в самом начале нашей прогулки, обожившем Лесе и том, что он готовит нам – как всё

334

исполнилось! Но пророчества – хитрая вещь, и, какбыло сказано: “Пророчество становится таковым,только когда оно сбылось.” Накликала ли Девочкачто-то, или предчувствовала, или кажется мне этовсё?... Я подумал, что по-прежнему живой Лес стоитпозади нас, и, хотя он бездействует, но игра ещё незакончена, несмотря на так призывно, утешительно иласкающе переливающийся внизу через порожекручей.

Ветерок угасал, и вместе с ним затихал танецлистьев передо мной. Вот, только отдельные жёлтыеогоньки продолжали взлетать и нырять вшевелящемся воздухе. Пунцовые отсветы углейделали желтизну листьев всё более багровой; ихредкие плавные движения уходили краями во тьму,подобно моим мыслям. В глазах вместо листьевпролетали иногда выхваченные отдельно грибы,накрепко запечатлевшиеся там. Временамивсплывали даже целые картинки Леса: сначалавозникал один, преобладающий её цвет; потомначинали проступать крупные цветовые массы:деревья, подол, пень. Неожиданно вспыхивалакакая-нибудь маленькая деталь, – одна, другая, –кусочек травы, засохший листок, расстелившийся покорню бугорок мха – как будто в малопрозрачномстекле открываются оконца. Одновременноизображение генерализовалось, яснело “сверху”,весь процесс ускорялся, и наконец два пути егосоздания сливались в полную картинку. Онаустойчиво висела перед моими глазами, и её можнобыло разглядывать и так, и этак, всматриваясь,насколько это возможно, в какую-нибудь её часть.Можно было даже заметить гриб, незамеченныйранее, или подозревать его наличие – поди узнай,был ли он там. Движения в картинках-воспоминанияхтакого рода нет, но оно ощущается. Определённымусилием можно их оживить и медленно-медленносдвинуть, перетянуть во времени вперёд или назад.Память моя абсолютна. Я могу вспомнить всё, чтозахочу, по крайне мере, всё, что я порешил себезапомнить, что почти одно и тоже. Но средствадоставки, так сказать, относительны: весь вопрос вусилии, которое надо произвести. До некоторыхвещей нужно двигаться по памяти несколько дней,

335

не зная ни точного адреса их, ни имени, ни вида.Ведь память это не кино, а структура мысли. Поэтомуещё я так люблю книги, тетради и фильмы. Язапоминаю всё, но одни вещи откладываются ближе,другие дальше – в этом всё дело. То, что частовспоминаешь, подходит вплотную и почтизавладевает сознанием, присутствуя в нём то явно,то подспудно, как подводные рифы илипослезакатное солнце, – как теперь Девочка во мне.Но чтобы пройти в памяти нашу сегодняшнююпрогулку, мне бы потребовалось несколько дней –конечно, постепенно бы этот механизм ускорился, иесть в моей жизни некоторые моменты, которые янаучился вспоминать с почти адекватной скоростьюих течения, – а они стоят того. Но в смысле картинок,отдельных лоскутков прогулки – тысячи горятпередо мной прямо сейчас, вспоминаются без усилияи даже сами эти усилия прикладывают, чтобы зановопробраться в явь. Вот Девочка утром. Вот дуб подороге в поле. Вот мы входим в Лес – передо мнойкаждое слово и шаг. Вот первый гриб. Вот козлёнок.А это речь Девочки о сосне. Лужайка...

Я встряхнул головой. Время растаяло ввоспоминаниях, и тело скользнуло в будущее оченьглубоко. Костёр почти прогорел; перевалив за своювторую половину, ночь казалась ещё темней. Ветерсовсем утих, воздух был неподвижен, и толькобурчал в недоступной глубине ручей. Дотлевающиеголовешки едва выделялись в смыкающейся черноте.Я кинул в них веточку. Полудомысливаемым пятномприсутствовал Девочкин силуэт. Она теперь спалалицом к обрыву на животе. Её щека лежала налистьях среди разбросанных еловых лап, а закрытыеглаза смотрели в сторону кострища. Волосы вбеспорядке разбегались по лицу, сплетались сподстилкой, рисовали зигзаги на шее.Приглядевшись, я заметил, что один носок наДевочкиной ноге сполз, сконденсировавшись нащиколотке, и во мне возникло непреодолимоежелание поправить его. Подсев, я зацепил егохватками по бокам и подтянул наверх. Девочка непроснулась. Я кинул ещё несколько веток в костёр ибездумно подождав, пока они превратятся в угли,погрузился в сон...

336

Проснулся я по-прежнему в глубокой ночи,хотя по ощущениям спал долго. Снились сны, и онинадувшимися шарами теснились в мозгу, но мне нехотелось их вскрывать. Раздув подёрнувшиеся былопеплом угли, я заново разжёг костёр. Девочка спалана боку, ко мне лицом. Что-то странное было в еёвиде – словно лучи костра не приставали к ней – искладки её одежды выделялись тёмной грядой нафоне отсветов позади. Я понял: её платье сталочёрным. “ Мимикрия к ночи,” – почти услышал еёвозможный ответ я. Но чувство удивления язычкомвдвинулось в мою душу, ибо я не понимал смысла еёслов и не ждал увидеть её такой. Между тем, что-топодземной рукой снова потянуло меня вниз, вынимаяшарик из чаши, и я опять погрузился в сон, так и нерастратив своего удивления.

Утро

Я открыл глаза: только-только начало светлетьнебо, приобретая тот глубокий синий тон, черезкоторый ему предстояло пройти к предрассветнойголубизне, и пока лишь намекая на своёсуществование; все предметы ещё окутывалатемнота.

Откуда-то снизу потянуло сыростьюрастворённых в воздухе вод; к Девочке, впрочем,влага не приставала, а я только поёжился пару раз иуспокоился.

Медленно-медленно синел небосвод. Уже былопонятно, что на нём нет почти облаков. Я чувствовалвремя, как проходящую сквозь меня неспешную,упругую и могучую струю.

Дотлевшее кострище не давало света, однакоглубоко-молочно-голубые очертания Девочкиугадывались сами собой. Тьма вокруг не рассеялась,но приобрела какой-то белёсый оттенок, как будтосквозь неё что-то проступало.

Вместе с наступавшим утром пришла глубокаятишина, ни ветринки не было в округе, и толькоголос ручья, не нарушая её, стоял где-то отдельно.

В голове не было мыслей, и всё, что я в иныхслучаях желал бы сказать себе, протекало в формевоздушных ощущений. Я чувствовал, что небо

337

безоблачно, и, значит, Солнце послужит нампутеводной звездой. Я ощущал Девочку рядом ссобой и неисчерпаемую событийную полнотупредстоящего дня; в нём присутствовали и море, исосны, и дубы, залитые солнцем. Ощущения моиплавно перетекали, сменяясь, как восходящие изаходящие лепестки какого-то странного цветка. Втакт им я вынимал из кладовки и разглядывалнекоторые свои предметы.

Всё больше светало. Синева распространяласьвыше и шире, заняв уже полкупола неба, а с востока,который находился почти напротив обрыва, еёподгоняла светящаяся голубизна. Однако допоявления красного – признака прямых солнечныхлучей, пронзающих небо, – было ещё далеко, итолько десятикратно рассеянный свет, огибаягоризонт, касался моих глаз.

Начали рождаться цвета. Я увидел, чтоутреннее платье Девочки было действительноголубым. Край его, изрезанный, в крупныйтреугольничек, изведно свешивался межразбросанных будто бы в шаге ног. Девочка спала набоку с полуоткрытым ртом, и лицо её было не таким,как днём. Поперечные складки губ завлекаливовнутрь, нос заострился и жил своей жизнью; щекарастеклась по подстилке и прилипла к ней. Вомножестве мест моя спутница была покрытаприставшими к ней во сне иголочками и чешуйками.Листья из-под неё почти совсем растрепались, аёлочное покрывало исчезло вовсе; однакоприкатанные иглы, видимо, её не кололи. Ботинки,не нужные на ночь, растворились вплоть до лёгкихочертаний на фоне носка и, может быть, слились сними; тонкая, изгибающаяся как полумесяц ступня,похожая на лепесток или лопасть, стала теперьвидна мне; вторая, такая же, но отражённая взеркале, разделявшем всю Девочку пополам – как этоимеет место у многих других гувана, – скрывалась втемноте. Симметрия Девочки была проведенаособенно полно: ни одного лишнего пальца, изгибаили крупного пятна справа или слева.

Её глаза скакали под веками – я наблюдал этопо движущимся бугоркам – она видела сны. Пальцыеё иногда вздрагивали, и одна нога машинально

338

чесала другую. Отчётливее становилась формаплатья. Оно менялось всегда и особенно каждуюночь, всякий раз принося сюрприз, и разнообразясьот простейших форм, как вчера, до сложнейшихкружев, почти поглощавших её тело; сегодня оно вовсём было в меру. Цвет соответствовал туманностинаступавшего утра; розовый узор из треугольничкови колечек появился на рукавах; неизменным осталсяпоясок.

Правая рука её была выброшена ко мне, ипальцы её подушечками касались листьев,временами слегка их поглаживая. Я приметил, чтодавешний заусенец, который я высмотрел ещё вчера,раздвоился на конце и стал длиннее.

Я приподнялся, чтобы глянуть вниз. Переднами впереди был не лес, не горы, а огромное,упирающееся в горизонт равнинное пространство.Чёрной скатертью оно расстилалось слева направо;на нём угадывались более светлые пятна, но деталибыли ещё не видны.

В светлеющем небе начали намечатьсяоблачка. Бледными синеватыми очерками онигруппировались у горизонта. (Бессолнечному небуразнообразие цветов ещё не дано – и облако кажетсякляксой той же краски, которой выписана гладьнеба.)

Через невыразимо долгий промежуток времения понял, что уже отчётливо вижу панорамуместности за обрывом. Кратко её можно былоописать так:

Прямо за ним справа налево шёл глубокий – втри-четыре роста сосны – каньон, с почтивертикальными каменистыми склонами. По дну егопротекал ручей, укрытый теперь белёсой пеленойтумана.

На широкой, слегка холмистой равнине позадиканьона распрокинулся во всю ширь огромной чёрно-зелёной тучей Лес; плотной шубой он накрыл еёнескончаемый простор; протянулся языкамищупалец своей звездящейся формы и взад, и вперёд.Местами на нём лежали огромные озёра тумана;густой сумрак гнездился между деревьями, сливаяих в единую непроглядную массу; там, в Лесу, по-прежнему властвовала ночь.

339

Русло каньона было очень изрезанно инеровно; далеко справа и слева оно терялось извиду, загибаясь в нашу сторону. Местами его почтиперегораживали каменистые останцы; зубчатымиврезами впадали в него пролегавшие между лесныххолмов овраги. Голубыми парусами слева угоризонта угадывались вершины далёких гор.

Наконец начали розоветь неразличимобелевшие перистые облачка на востоке. Под ниминебо как будто лизнули огненным языком иликапнули киноварью по стеклянному ободу огромногостакана – и в стороны растекалась узкая, но всёутолщающаяся красная полоса. В символическомветре предутрия небольшая ёлочка на краю обрывазашевелила лапами своих ветвей, каждой –независимо от других. Вот верхушка её поддаласьналево, потом качнулась ко мне и назад, дальше –направо, помедлила и качнулась ещё правей, потомснова пошла вперёд; тем временем средние ветвидерева, не забывая каждая о своём собственномдвижении, попятились от меня назад – без причины,без повода, без системы. Ветви медленно и плавнокачались, восьмерили, кружили, пересекались,расходились по сторонам; их неторопливоенеобъяснимое движение завораживало меня. Но илюбое другое дерево, если приглядеться,покачивалось так же. Так же внезапно, как и возник,слабый ветерок погас, и ни движенья нельзя былоуловить нигде.

Наливавшаяся, расцветавшая пурпурно-оранжевыми знамёнами голубизна делала видимымивсё большее число деталей, но на появление Солнцаеё далеко не хватало: огромная световая разницаделила ночь и день. Между тем всё болеераскалялись перистые облака, и их свечениераспространялось по всему небу, уподобляясьполярному сиянию. Однако маленькие кучки-тучкивнизу, зависшие над Лесом, как чего-то выжидающиесущества, были ещё синевато-серы.

Я подсел ближе к краю и заглянул вниз.Огромные массы тумана, разбросанные то тут, то тамво всех низинах, странно сочетались с удивительной,линзоподобной прозрачностью воздуха над ними,охлаждённого и отстоявшегося за ночь. Особый

340

рассеянный свет помогал увидеть каждую деталькувнизу каньона вплоть до границы дымки, по-прежнему укрывавшей его дно: выщерблены камней,песчаные осыпи, примостившиеся кустики на уступе,провалы выветренных пещер, чёрные туширухнувших вниз деревьев, размётанные ветром посклону осенние листья, свисающие вниз корни елей исосен, истончающиеся на концах до нитей, накоторых висели комочки земли. Туман внизу не былнеподвижен: он медленно плыл вниз по течению, иотдельные его хлопья, вращаясь, поднималисьбуграми вверх. Зашевелились от рассвета и другие,далёкие поля тумана в лесу: от них, растворяясь ввоздухе, поднимался, подобный огромнымзамедленным всплескам или нитям, пар.

Красными огоньками вспыхнуло, наливаясь,кружево одного кучевого облака, затем другого. Этословно стало сигналом для Девочки. Оназашевелилась во сне, перевернулась на спину,потянулась, протянулась, растягивая тело во всюдлину и упираясь ногами в стену уступа, а руками – ввоздух за его краем, улыбнулась пару раз, повеланосом и, всё ещё не открывая глаз, сказала:

– Чувствую запах восходящего Солнца.Затем по её телу прошла волна пробуждения,

складки платья заколыхались, она перевернулась наживот и открыла глаза, которые широко вылупилисьнаружу и, испугавшись яркого света, заморгали.

– Ах, как я соскучилась по тебе, голубое небо, –сказала она, потягиваясь изо всех сил, дажеизгибаясь, и шевеля в воздухе пальцами. Потом онастала растирать руки, покрытые красноватымиотпечатками еловых веточек, постепенно сводя их нанет. Ногами – а именно народившимися незаметнодля меня, как оно всегда бывает, подошвами ботинок– она почёсывала одна другую, собирая при этомноски в гармошку. Глаза её с непривычки частоморгали, формируя капельки засонулек в углах –этакой отработанной материи сновидений – и однабольшая складка века превращалась во множествомаленьких, зажмуренных; щека её при морганиивздрагивала.

341

– Какая красота, – сказала она, обозреваяогромный, лежащий под нами Лес, – мы ведь пойдёмтуда, правда?

– Пойдём. Но не сегодня. Сегодня насждут другие приключения по эту сторону обрыва. Мыведь ещё в плену.

– Да ну? А зато какие были сны... – И у меня...Девочка согнула под собой колено, на миг

оказавшись на четвереньках, и села, подобно мне, насамом краю обрыва, чтобы быть ближе кнарождавшемуся Солнцу. Заметив, она поправиланаиболее обмякший носок. Несколько голубых ижёлтых колечек опоясывали его сверху. Ботинокбудто бы состоял из десятка белых и несколькихсиних кусков кожи, сшитых между собой. Прижатая уколена к бедру кожа надулась, как мячик – всяДевочка состояла из огромного моря дуг и изгибов,подобно соединению длинных воздушных шариков,заполненных жидкостью и натянутых на жёсткийкаркас – истёки лок, налитая мягкость бёдер, тонкиетуловищные изгибы, обод шеи, отрицательныевыемки у щиколоток, ключиц, а также под коленямии локтями, невидимая кривизна голени, округлостьщёк с мельчайшими капельками пор, овальныепоперечья рук, рябь сухожилий, сосудов, струйкипальцев, капельки ногтей, провисающие озеркиплатья, бурные его рельефы вокруг рифов-колен,колючие локти, плавучие родинки, фонтанчикикожных волосков, математическая бесконечность( гляди – не хочу ) изогнутостей подвижного носа,пересекающиеся пряди волос, отливавших медью вэтот предутренний час, предколенная припухлостьикр и аккуратное их сужение книзу, снова щёки,вздувающиеся как пузыри, – чтобы затем сдуться откасания моего протянутого пальца с заветным “пуф”,завивающийся спиралью кончик одного безумноговолоса, как пружинка часов, пульсировавший теперьот движений; облегающая мякоть ладошки, которая,касаясь меня, обволакивает мою щупку множествомсмятых подушечек; острые, как кончики карандашей,чувствительные острия пальцев, обжигающие присвоём пробегании, пальцев, которые так удобноохватывают любой округлый предмет, подходящий

342

им по размерам; полукруглые шарики глаз, готовыенамотать на себя бесконечность и являющие собойто место, откуда сквозь чёрные отверстияпроступает начинка; тончайшая выпуклость, будтоот прикосновения ложки, внутренней сторонызапястья; пара рук, как симметричный противовеспарности ног; волосы, в которых купается голова,как линейные продолжения кожи, и, наконец, самаголова, похожая на наклонённое под острым угломяйцо, верхушкой которого был в этом случаеподбородок, а тыльной стороной – шароватаявыпуклость затылка – всё это, вся Девочка, все еёчерты круглилось, -лась, -лись, исходило дугами,сферами, овалами, окружностями, которые я любилосязать и созерцать.

– Слушай. В самом начале снов я была оченьдалеко от местных событий, и мне снилось что-тонеопределённо зыбучее и голубое – нечто вроденеба, по которому вместо облаков плыли,перемещаясь под разными углами, кусочки моря. Яскользнула сквозь них, ощущая их как тёплые ихолодные слои своею кожею – странно, кожа-тобыла, собственно, не моя, а огромной птицы-птеродактиля, отдалённо похожей на тебя, но поприроде, по консистенции – схожею с моей. Парениеэто длилось достаточно долго, и я нигде не чувствуюни начала, ни конца этого сна, как будто он замкнутв круг, или, скорее, в шар. Отдельно от него в моейпамяти присутствует следующий, скажем, сон. Я издалёкого голубого пространства – или это и естьконец предыдущего сна? – лечу на свою роднуюЛепёшку, и вижу её, как она есть – миг, и явоплотилась на ней в своём нелетучем беленькомтеле. Дальше вижу совершенно отчётливо своюжизнь на Лепёшке, как будто она до сих порпродолжается там. Хожу, глажу растения; качаюсь вгамаке, гляжу на небо; катаюсь на качелях,наблюдаю мелькание почвы; разглядываю узорыволосяного дерева, держу в руках свой камень. Каквсё до тебя. Потом подпрыгиваю, перевоплощаюсь,улетаю – как ты говоришь – в межсонье. Новый сонначинается с отчётливого чувства Леса – тяжёлого,смыкающегося у тебя над головой, одуряющегомиллионами запахов; перед глазами – густое

343

ощущение чего-то чёрно-зелёного, вязкого инеухватимого, как кисель, но и, как кисель, вкусно-съедобного. Это ощущение длится довольно недолгои, наконец, как лопнувший пузырь, исчезает, явозвращаюсь в ту себя, что гуляла сегодня – то естьвчера – по лесу – и сама оказываюсь в лесу. Точнее,не я, а мой взгляд. Он скользит – или перед нимскользят – фантастические, исключительно грибныеместа, все, как на подбор, но без системы, и в нихвсегда во взгляде присутствует хотя бы один – аобычно и не один – гриб, который я отмечаю и как быуже этим беру. Грибной подол скатертьюразматывается передо мной, и теперь я в нём узнаюнекоторые действительно найденные нами грибыили их подобия; а иногда – не узнаю. Грибы плавятсяво взгляде, разрастаются – цветут, сменяются одиндругим... Да?

– Позволь сказать. Это происходитпотому, что в глазах от долгих усилий накопилосьогромное количество грибов, и они, как воздух изнакачанного сверх всякой меры шара, стремятсявыйти обратно; глаз так привык видеть грибы, что оннаходит их даже в пустоте, создавая. Ведь мы, ищагрибы, продуцируем грибную картинку всоответствии с тем, что привыкли видеть раньше, ипримериваем её к наблюдаемому лесу; отсюдаошибки: лист, на миг притворившийся грибом и томуподобное.

– А, да, я теперь вспомнила: ночью, перед темкак заснуть, и уже закрыв глаза, я виделамельтешащие над бездной жёлтые листья, накоторые мы смотрели весь вечер. Они кружились повнутренней стороне моих век, как кораблики,снующие по странному морю...

– Мне тоже, позволь сказать, виделисьперед сном эти листья.

– Продолжу. Листья эти чирикали по глазномуполю, зависали, увеличивались в размерах,претерпевали всякие пертурбации, приобретаяформы вплоть до самых невероятных: кленовыелистья расползались щупками и щупальцами,которые превращались в лучи, рассекавшие всёполе, липовые сердечки клевали носом, рассыпалисьв сквозной узор, превращались в соцветия.

344

Постепенно это утратило даже отдалённое сходствос чем-либо возможным, и где-то тогда я совсемзаснула. Потом, после уже рассказанного места воснах, – или это было ответвление того тревожнососущего чувства зелёной массы, – мне стал виденвесь лес целиком, но не так, как он есть, а так, что ятолько сейчас догадываюсь, что это был он, в виде,как бы это сказать...

– Аллегории?– Не знаю, возможно... В виде огромного

дерева, которое снилось мне; оно было столь велико,что веточки, отходящие от его суков, походили накрупные дерева этого Леса – более того, они и былиими. На одном суку, колыхаясь, росли во все стороныкоренастые, колченогие дубы с густо-зелёнымигривами, другой покрывали сосны, на третьемпетушились берёзы... И это было не дерево вовсе, асущество. Оно шло. Оно было перевёрнуто наоборот– самое главное-то я и забыла сказать, и шло своимигигантскими веточками по земле, – тысячамиветочек, перебирая их одна за другой, – и страшношуршало, – звук был тихий, но очень громкий. Ой!Как это я сказала? Ну да, хотя не знаю как. Он был негромкий даже, а многоголосый. Оно шло, какогромный клубящийся смерч – на меня или куда-томимо, а я, сидя в специально вырытой в ямке вземле...

– В окопе...?– ...Я с тревогой и замиранием наблюдала за

ним, слушая его отдалённый рокот и гул – вот какэто надо назвать. Потом всё опять слилось в некоегустое лесное чувство. И вдруг оно разорвалосьзвенящей струёй и бешено закрутилось вокруг меня.Множество хороводов деревьев, не условных, аочень чётких, как в ярком свете, мчались, сплетаяськончиками ветвей, в разные стороны, чередуясьвкруг меня...

– Постой-постой... Ты это рассказываешьмой сон – и я видел что-то подобное. Они мчались вомного рядов под звуки дикого вихря-вальса,сплавленного с тяжёлой поступью некого марша,приседая, подпрыгивая, прокатываясь волной,словно издеваясь, запутывая, окружая...

345

– Да-да! Так оно и мне виделось, и некоторыеёлочки, выплёвываясь из одного хоровода,вплетаются в другой и почти щекочут лицо шаляминижних веток, подбрасывая их вверх-вниз...

– Да, оно конечно, объяснимо, но изведно:совпадение снов всегда неспроста. И ещёсовпадение наших предснов: танцующие листья.Бывает, одинаковые (или схожие) сны видят разныесущества в разных местах и в разное, насколькоможно об этом судить, время, и узнают об этомдалеко апостериори, зачастую случайно, – но часто,ибо рассказывать друг другу сны любят все. Ноиногда один и тот же сон видится двум, трёмсуществам, собравшимся вместе. Это мой друг, неслучайно, это что-то значит, – я поднял указательныйкончик щупки, – запомним это и будем иметь в виду,– я не знал в точности, как понимать это самому и нестал пускаться в спекуляции, – Есть существа,видящие одинаковые сны почти всегда. У некоторыхони беспрерывно перекликаются, как две мелодии.Причём совпадение снов можно понимать, и бываетоно, соответственно, двояко: или же однасовершенно совпадающая картинка, снящаясякаждому в отдельности, или же сон как некое общее,где существа встречаются друг с другом впространстве, приближающемся к теневому миру.

– Лесная чехарда была очень мутным сном,отражавшем наше блуждание в Лесу и егоиздевательства над нами, и я рада была вскорепокинуть его ради величественных лесных картин,торжественными рядами медленно встававшихпередо мной, взятых, как я теперь понимаю, ссовершенно немыслимых точек зрения и похожих насрезы некого волокнистого и пузырчатого камня,сделанные алмазной пилой, – вплоть до рассечённыхпродольно стволов, напоминавших в строениикарандаши.

– Правильно: кора, лубок, твердина,сердцевина. Карандаш: краска, древко, графит.

– И блестящие, как помазанные алмазом. Этиволны торжественно шли одна за другой, и ячувствовала, что в промежутках между ними я почтидостигаю бодрствования; моё сознание наливалось,как надувающийся воздушный шарик. Постепенно я

346

поняла, что что-то тянет меня наверх, и япочувствовала Солнце – о чём и сказала тебе,раскрывая глаза. Девочка задумалась на мгновение,уперев подбородок в грудь и смяв на коже под ниммаленькую складочку: – Так прошла моя ночь. Атвоя?

– Я долго не спал. И наблюдал тебя, себяи темноту, в которой мы приютились. Потом я имелсон дважды, проснувшись посередине, и оба разавидел сны. Сон без снов – абсурд, и бывает оченьредко. В первый засып я видел фантастическуюинтерпретацию Леса, но на свой лад. Описать еётебе, не показав соответствующих вещей, непобывав в Пустыне Машин, на великих свалках, внекоторых музеях, я не могу, – позволь отложить этодо будущих времён.

Вспомнив о сне, я сразу оживил его передсобой: стальные ржавые трубы, лесом встающие изсыпучих железняковых насыпей и круч, с трубчатымиотростками и перекинутыми через них цепями;покручивающиеся со скрипом от знойного ветраблоки, похожие на вздыбленные остаткиперевёрнутых вагонных колёс; гайки, болты-грибы,муфты, пружинки, невыразимые загогулины,разбросанные по поверхности и опавшие, видимо, состальных прутьев антенн, волосативших, подобноветкам, трубы; выржавленные дупла в их стволах;обрывки проводов как корневые системы; бурелом,осколки, подтёки, развесистые механизмы;слоящаяся скорлупа заржавелых подшипников;нагревательные спирали лиан, детали ещё многихизвестных мне механизмов, сориентированныестолбами вдоль вертикальных осей; в качестве ихплодов – огромное разнообразие всяких деталей, –короче, фантастическое перевоплощение Леса вкакой-то, возможно, реальный, ибо сон частооказывается косвенным путешествием, кусокПустыни Машин, быть может, в перевёрнутогомеханического, со вспоротым брюхом, жука смиллионом ног, погребённого песком и вечностью.

– Позволяю, – сказала тем временем Девочка, –но не забуду напомнить. А дальше что?

– Дальше мне снились параллельные сны.– Это как это?

347

– Оно и у тебя было. Засыпая, мыраспадаемся на разные свойства, способности исклонности; каждая из них может видеть присущиеименно ей сны, и совершенно независимо оттого, чтовидит другая. При пробуждении они сливаются, нонельзя определить, что снилось раньше. Поэтомупараллельные сны по природе своей разнородны.Схожие же сны идут, как правило, последовательно.

– У, страсть как сложно! А я-то думала, чтопросто засыпаю...

– Что я сказал, очень важно, – увидишьвпоследствии.

– Когда оно ещё будет... У тебя столькообещаний мне, что мы никогда не расстанемся, покаты их исполнишь.

– А хочешь расставаться?– Нет, не хочу. – Ну вот.– Ладно, валяй, рассказывай свой сон. – Параллельных сна было два. Первый

тот, что совпал у меня с твоим – незачем егоповторять. Второй состоял, условно говоря, из трёхпоследовательных частей. Значит так. Представьсебе: чёрный ровный пол – насколько его можнобыло видеть – а видеть было недалеко, и из него – впределах обзора несколько чёрных гладких столбов,идущих вверх, в темноту. И моё медленное движениесреди всего этого. Потом – раз – вижу, на “ полу”лежит жёлтый лист. Он так ярок, как будто освещёнсверху лучом, в срезе совпадающим по форме с ними не задевающим ничего во вне. Все чёрные вещиабсолютно гладкие, хотя и не скользкие – я знаю это,не касаясь их. Лист проплывает мимо, темнота, сновалист, опять тьма, затем я вижу первый гриб. Онподобен консистенцией листу и ярок, как днём, хотятемнота вокруг не даёт ему на то никакихоснований. Я беру его – это красная сыроежка; подней ещё маленький грибок. Так я нахожу ещёнесколько грибов. Их материальность преувеличенноотчётлива на ощупь. Потом я вижу один гриб,висящий на завязанной бантиком ленточке с чёрной,как и всё прочее, ветки. Неожиданно передо мнойраскрывается не очень большое зелёное озеро наполяне. По нему, внешне беспричинно и не достигая

348

берега, идут довольно крупные волны. Озеро словносветится изнутри – и даже бросает отсвет на чёрныестволы вокруг. В озере, далее, я вижу, плаваеткакой-то предмет, то скользя по поверхности, тоныряя под волны. Он похож на промокший кусокдревесины. Пока я смотрю на него, почему-то сбольшим изведом, он исчезает. Потом я опять иду почёрному лесу, в котором местами валяютсясветящиеся соринки, и вижу чёрное дерево (впрочем,только не у многих чёрных столбов есть ветки ) сомножеством ярко-красных листьев, по формеклассических – таких, как скажем, у тополя илилипы. Впрочем, множество их относительно – их небольше ста, и они все внизу. Срываю один – он ярковспыхивает, вскрикивает в этот миг, – и кладу к себев лукошко, которое, ощущая, во сне не вижу. Наодном столбе ослепительно горит гриб-нарост. Вижуещё несколько штуковин. Выхожу на опушку. Поле.Оно, – как плавно изогнутая верхушка свинцовогогигантского шара; горизонт недалеко. Над ним такоеже небо, не высокое – по ощущению, мер десять. Идупо полю, на нём тёмный предмет. Это та самаядеревяшка, что была в озере, уже полусухая. Онавросла в землю. Я касаюсь её, и она тает; земля –свинцовая гладь – чисто смыкается над ней. Японимаю, что иду по застывшему морю. Чувствуюприближение бури. Почва сообщает ногам мягкиеколебания, выдавая приближение волн – бегу к лесу.Он лежит огромной, неподвластной тяготению тучей,всклокоченной фантастическими изгибами.Приближаясь к лесу, я таю сам и перехожу вмежсонье.

Я остановился, переводя дух и избавляясь отстарого сна, чтобы иметь возможность вспомнитьновый. Девочка молчала, перебирая руками.Нарастала заря.

– Продолжаю. Межсонье разрешаетсякартинкой, – грань начала сна всегда неощутима,подобно грани засыпания, и вечно кажется, что доначала было что-то ещё – а именно данные условиязадачи. (И когда просыпаешься, кажется иногда, чтосон ещё продолжается где-то там мгновенье, но тыуже не можешь его ухватить) Итак, я вхожу вкомнату, как будто откуда-то пришёл – и если

349

напрячь память, можно выудить ещё пару кадровпредшествовавшего, хотя это могут уже быть плодыфантазии – и вижу её так: она прямоугольна изаставлена простейшей подвижной мебелью: столпосреди, сидения разных родов вокруг и по стенам,всякие хранилища вещей как-то: шкафы, сундук,комод, бюро и подобное – какие-то полки,наставленные кособокой пирамидой ящички, ещёчто-то – освещение сумрачное, как часто бывает восне, чтобы скрыть недостаток деталей, и в нём явижу, что из щели в дощатом полу растёт, лукавонаклонив голову, сыроежка. Я не удивляюсь ей,наоборот – она должна быть здесь, и как раз её яищу. Но в кабинете должны быть и другие грибы. Яоглядываюсь, и они мне мерещатся во многихместах. Однако это происходит не так, как оно былоу нас в Лесу: там, где мне чудится гриб, я сначаладействительно его вижу, точно и во всехподробностях, но уже через несколько мгновений онначинает таять и сходить на нет, превращаясь или вдругую вещь ( которых в комнате много иназначение их зачастую неясно ), или совсемисчезает. И вот, оборачиваясь по комнате, я нахожу-таки на подоконнике, среди цветов, ящичковнеизвестной природы, деталей машин, статуэток ичастично обточенных камней, смешанных с ещёвсякой дребеденью, нахожу, значит, упитанныйборовичок, который, потрепетав, не решается всё жеисчезнуть и остаётся реальным. Однако это меня неудовлетворяет. Я внимательно заглядываю за дверь,произвожу разведку под шкафами (там какие-токристаллы, рогатки, прозрачные шарики спятнышками внутри, бумажные кораблики) и,наконец, приступаю к ящикам. В одном обнаруживаюискомую сыроегу – она, изогнув ногу, растёт из следасучка под внутренней стороной рукоятки.Понимаешь, да? Затем, отделившись временно отпристенных хранилищ, я, благодаря какому-тонаитию, нащупываю крупный белый, повисший внизголовой на обратной стороне стола, – это не спасаетего. Пара рыжиков – я развиваю идею растущих внизголовой грибов –замечены мной на потолке. Явыдираю их с корнем так, что сыпется какая-тошелуха... Потом мой сон почему-то прервался,

350

сжавшись гармошкой от какой-то помехи, и затемначался с новой силой уже в качестве третьего посчёту виденья, в том же ключе, но уже с болеесложной обстановкой. Обычная комната прошлогосна, которая была лишь комнатой самой по себе,самым простым предметом, соответствующим этомупонятию, сменяется многообразно-сложнымпомещением. Слева 3/4 потолка его покрывал свод, адальше рос, видимо, купол, изнутри напоминавшийкороткую, широкую трубу, завершаемую темнотой изакруглением. Кладка была каменной, местамикирпичной. Невероятным образом сложенная изкамня лестница (сон есть сон, и на то он и есть сон,чтобы в нём было то, чего нет) шла вдоль длиннойстены с пола до чёрного отверстия под потолкомсправа в торце. С другого бока в комнату – позволюсебе употребить этот термин относительно того, чтопочти превосходило его рамки – выступалнеизвестного рода цилиндр, создававший под собойсоответствующую нишу. В центре был “высечен”прямоугольный куб, в одной из граней которогоимелось прямоугольное же углубление. (И ещё кучанебольших отверстий разного рода – от выпавшихкирпичей, вставленных трубок и тому подобного –которые, впрочем, были везде). В целом “комната”отдавала древностью и запустеньем, и, если бы сонподумал об этом, в ней должно было бы бытьпрохладно и сыро. Сообразно с тем, как измениласькомната, поменялись и грибы. На шляпках ихвозникли многозначительные рисунки, по бокам –отростки самой странной формы: какие-то чёрныегирьки на полупрозрачных хвостиках, бахромыплесени, бороды, листки, ягодки, небольшиевоздушные шарики, тянущиеся вверх на тонких,упругих стебельках, наплывы, щупальца и прочее.Ножки плодов ветвились. И всё же можно былопонять, что это грибы: соответствующий запахнаполнял комнату. (Во сне зачастую знаешь кое-что овещах, помимо того, что следует из видимого). Как ив первом сне, но меньше, грибы обладали особымцветовым нажимом, выделявшим их из фона, нонельзя было сказать, что они не прятались – ихскрывала не мимикрия, а запутанная форма самогопомещения. Мебели тут почти никакой не было,

351

только свисал с потолка похожий на разрезанныйплод абажур лампы, и из одной стены выдвигалсядеревянный ящик. Было разбросано так же немноговещей: книг, кружек, шестерёнок, свёртков, рядочень редких предметов из дальних стран, где я ихмельком видел – или не видел вовсе (Познание во сненеизвестных, но реальных наяву предметов, егоособые условия, ограничения и важные частныеслучаи заслуживают отдельного разговора). Итак,грибы. Из переплёта книги, лежавшей на приступкеу стены, нагло тянули вверх свои ребристые головы –парашютики на ниткообразных упругих ножках – двепоганки. В щели кладки примостился подберёзовик,а в прямоугольном отверстии центрального кубатоже жили (и почему-то трудно было сомневаться,что они там будут ) какие-то грибы. Свисал с потолкамоховик. Несколько странных созданий былиразбросаны по полу. За стаканом пряталась весёлаярозовая сыроежка, её края в светлом порыве слегкатопорщились вверх, а под посудиной набухло что-точёрное, непонятное, со множеством тонких нитей,отходящих в бок. Странные многоногие диски,напоминавшие то, чем дразнил нас Лес, кляксамираскатались по полу; цветы в многоокой вазе тожеоказались грибами; выпавшие кирпичи быливыдавлены напористыми подосиновиками, крепковвинченными в специальные гнёзда, наподобиеэлектролампочек. Циркулируя по комнате, я непреминул забраться по лестнице и заглянуть вчёрное отверстие – за ним скрывался узкий,выложенный в камне туннель, терявшийся втемноте; вместо освещения с его потолкакнопочками свисали через равные промежуткиопята. Постепенно мне стало казаться, что самакомната – это огромная полость в теле гигантскогогриба, в стену которого и надо врубиться. Пройдясквозь смутный коридор подобных ощущений, японял, что просыпаюсь. Ты ещё спала.

Я замолчал, глядя на восток. Девочкарастирала ладошками щёки.

– Благодаря нашей высоте мы увидимСолнце раньше.

– Раньше, чем кто?

352

– Чем мы сами, если бы мы были внизу. Атак больше некому. Восход – только для нас.

– А закат? Его, ведь, не видел никто. – Закат был для себя.Льющийся отовсюду свет мягко облекал

Девочку в свои перины, не оставляя теней и рождаянежные краски. В набегавших предутренних токахвоздуха тихо вздрагивала высокая травинка-хохолок,поднимавшаяся из самого края уступа.

Светлело, и прояснялась размытая дымкойдаль: горы из простых сиреневых очертаний на фоненеба превращались в объёмные массивы,удалённость которых от нас становилась всёотчётливее; вершины расслаивались на отдельныегряды, у подножий проступали холмы, хребтыразделялись, разнясь градациями цвета;проявлялись логи и заросли.

Пробуждение коснулось не только нас, но ирастений. Они на глазах оживали, хотя и не совсемпонятно, в чём это проявлялось физически.

– ... Та трепетная верность, – говорила Девочка,которая во всём видела своё, – с которой небольшой,лилового оттенка цветок на опушке леса поднимаетв предутренней тишине голову навстречу Солнцу...

Я скользнул взглядом вверх: из глубинытлеющего парой угольков костра вертикальноподнималась волнистая струя дыма, теряясь ввысоте – неподвижность воздуха ничем не нарушалаеё.

Отчётливо, как днём, стала видна местностьпозади обрыва: один вал леса, за ним другой инаконец третий, преувеличенно огромный благодарясокрытому в его глубине холму, набегал на нас,подгоняемый рассветом, из необъятных, нонедоступных нам пространств. Как барашки,зыбились всклокоченные верхушки деревьев нагребнях холмов, а в низинах, подобно пене,шевелился туман. Шпильки верхушек более тёмныхёлок, местами выскакивавших из общей массылесного пирога, походили на зубцы крепостных стен,в которые были заключены мы.

Пульсирующие гряды холмов, перекрывая однадругую, где в три, где в пять рядов отделяли нас отгоризонта, на котором, шестернёй выкатываясь в

353

светящееся небо, плотной чёрной массой крепилсяельник, переваливался с одной вершины на другую:гордый, непроходимый, стройный – и скрывалнезримо присутствовавшее за Лесом настоящееГолубое море.

Целина леса приветствовала наш взгляд. Ясомневался, бывал ли вообще кто-нибудь там, ибоувиденная нами “равнина” лежала в стороне отобычных дорог, и вообще, возможно, принадлежалатеневому миру. Её ощутимая новизна, подобнооблегавшему её туману, нуждалась в солнце нашихглаз, чтобы её спорхнуть. Лесной гребешок вдалекетак и требовал причесать его мохнатую шерстьнекой колоссальной щупкой наших сердец, авысокая, неподвижная в безветрии пихта, в два-трираза возвышавшаяся надо всем окружающим, вместесо своими горизонтально-ровными ветвями казаласьлестницей в небо, какой-то дверью в иное, ипризывно маячила, завлекая. Три еловых зуба вдымке лесной на фоне каких-то серых деревьевторчали и, казалось, вперёд выступали своею яркоюновизной, нанизывая на свои острия нашприкованный взгляд. Они звали, манили меня,выпадая из общей массы редкой чёткостью простыхочертаний. Туманные поля дымились, и по горизонту,мне казалось, цепочкой призраки брели.

Околодовано застыл предутренний Лес. Чтоготовит он нам опять, чем разменяет грядущий день?Вопросы, вопросы... Но красота зрелища искупала их.Я мечтал, когда вернусь домой, написать огромнуюкартину с видом Лотарингского леса с обрыва.Ближние, зелёные слои Леса – узорное крошево,накинутое на утыканные в землю штырьки, и синиеполосы вдали, в бугорках от крупных деревьев...

Вспыхнули уже с обратной нам стороныкучевые облака над Лесом – были видны толькосветящиеся бока крайних из них. Красная полосашироким глянцевым мазком растянулась угоризонта, и мы пытались угадать, откуда именновзойдёт светило, но оно всё никак не моглосконденсироваться из горящих небес. Зависшее угоризонта облачко буквально плавилось и сгорало встелящихся над землёй лучах, и мы уже почтиугадывали место восхода, но чуть было не

354

пропустили его, ибо неяркий краешек солнца стольнеспешно зажёгся огоньком среди деревьев, что мыпомедлили от удивления миг, прежде чем начатьскакать и кричать:

– Вот! Вот! Вот оно! Солнце встаёт! Наконец-то! Ура-а!

А оно медленно восходило, громадное инеяркое – в сравнении с силой сияния, которое онопорождало по всему небу – как колоссальныйнадувающийся гриб-подосиновик из почвы, и мыувидали множество маленьких ёлочек, дубков иберёз, высвечивавшихся чёртиками на его фоне, покаоно, огромный глаз отоспавшихся небес, всёподнималось и поднималось наискосок, не в силахоторваться от горизонта.

Девочка сложила руки в трубочку – кулачок ккулачку – и смотрела прямо на него. Глаза еёжмурились, рассеивая вокруг себя реснички складок,а кончик носа от любопытства крутился так, как еслибы в нём был маленький шарик.

Мы неотрывно следили за поднимающимсяСолнцем, размножая его отпечатки в своих глазах,пока оно не поднялось на две или три своих высоты.

По мере возвышения Солнца движениевосторга волнами охватывало Девочку, и отвозбуждения она фантастически изгибала руки заспиной, касаясь волос и охватывая шею, кусаласырой гриб, фигурно объедая ножку-кочерыжку,ловила в воздухе безвестную пушинку,подпрыгивала, стукая в воздухе ногами одна одругую и закручивая винтом подол платья, раз дажезагнула голень за голову, балансируя на краюобрыва; приподнималась на руках, качая согнутымиколенками, кидала вниз камень – он гас в тумане ивлажно стрекотал по дну, пела на разные лады однои тоже слово, заламывала руки, строя сложныефигуры из пальцев, проявляла нетерпеливоестремление куда-либо скорее двигаться, желательнона восток, примеривалась взглядом к склону.

– Что бы ты делал, – спросила, усаживаясь,наконец, она, – если бы из-за той горы показалсякорабль, размахивающий вёслами и сразвевающимися парусами?

355

– Хлопнул бы от удивления тебя помакушке.

– А я бы так запела, что корабль сдуло бы всамое поднебесье, и он бы, вращаясь, упал прямо нанас, и мы бы, сев в него, полетели. Полетели быпрямо навстречу солнцу... А мы бы ошпарились?

– Да... Пожалуй, если бы долетели. – А паруса сгорели бы? – Н-нет – воздуха там нет.– Сгорели бы, сгорели. А солнце во сколько

обхватов? Я думаю, в три. – Солнце большое. Оно колоссально

велико, больше Леса, больше планеты всей, но стольже далеко, как велико, и кажется маленьким. Мыувидим это относительно другого солнца, когдаполетим в космос.

– Да оно же вот такое, – Девочка взяла красныйшарик в щепотку пальцев. Но пальцы началираздвигаться, перейдя в обхват рук, который достиг,разойдясь во всю ширину, моей головы – идеягигантизма Солнца явно завладела Девочкой.

– А может, оно и вправду большое, – она,видимо, полагала, что я могу фантазировать,обманывая её, и не всегда доверяла моимсуждениям, – такущее, такущее... – казалось, размерСолнца переполняет её, не давая говорить. Глаза еёскользили по небу, очерчивая всё нарастающуюсолнечную величину, пальцы беспомощношевелились, – такущее, что в нём весь Лес купатьсяможет! – наконец родила она образ, достигавшийпределов её способности воображать размеры.Какое-то время она продолжала мысленно созерцатьсолнце, а потом задалась новым вопросом:

– А вдруг Солнце утопнет в море? – Нет, оно же большое.– То есть, вдруг море утопнет в Солнце? – Нет, далеко. Но если море попадёт в

Солнце, будет громкое шипение.– Пш-ш...ш... Пш-ш...ш... – вообразила его

Девочка, клубя над головой, как дым, руками. Такпродолжалось довольно долго, пока вся вода неиспарилась. Потом последовало:

– А скажи мне, откуда в траве сок?

356

– Он образуется из воды при соединенииеё с веществами из той же земли, а так же извоздуха под воздействием солнечных лучей.

– А в камне сок есть? – В камне сока нет. По крайней мере в

том, что мы называем камнем нет того, что мыназываем соком. Но есть живые камни, и есть особыекамни. Какой бы ни была система, всегда найдётсячастный случай, в котором всё возможно.

– Скажи, Гавел, а ты можешь съестьбулыжник?

– Нет, – честно признался я, – Только встрашном сне.

– А два булыжника? – Тем более.– Ну, а три? – Три могу.– Как это? – Так это. Вопрос всегда достоин своего

ответа.– Ответ всегда достоин своего вопроса, –

задумчиво повторила Девочка, пытаясь понятьсмысл, который она сама уничтожила.

За время восхода вид долины совершеннопреобразился: встречный свет сгладил её очертания,но было видно, как пришли в движение огромныемассы туманов, накопившиеся за ночь в скрытых отнас анклавах. Росшие вверх языки водно-капельнойваты полыхали в свете бодрого красного Солнца,поднимавшегося между ними. Зацепив одинбелоснежный горб, висевший над Лесом, оно в миграстворило его своими лучами, лишь слегкапобледнев с нижнего края, и продолжило своёдвижение по проторенному, но скрытому от насвоздушному пути, напоминая нагревающийся вневидимой печи от вишнёвого до оранжевого цветаогромный чугунный шар. Жёлтый ободок каёмочкойсиял вокруг него, обозначая синтез Солнца и неба.

Красной солнечной пыльцой рассыпались поредким травинкам каменистого уступа сияющиеягодки росы, разглядывая мир любопытнымиглазками.

Наклонившись, можно было видеть наш склонобрыва. Не было никакой надежды спуститься по

357

нему – плотной каменистой массой он спадал вниз,будучи наклонным лишь настолько, чтобы его можнобыло разглядеть. Серой тенью на красном фонележал на нём солнечный отпечатокпротивоположной стены леса. И сам видимый Леснаполовину был в тени от другой своей половины.

Появился и начал набирать силу утреннийбриз. Его свежий и солёный вкус намекал на скрытоесуществование недалёкого моря.

По ложбине ручья медленно, но быстрее, чемраньше, тёк огромный поток тумана: с волнами,айсбергами и отдельными, вздымающимися, подобнолетучим льдинам, хлопьями, которые отрывалисьветром и, поднимаясь, таяли в воздухе.

Оврагами из леса в каньон стекалидополнительные туманные притоки, – Лес стряхивалпелену сна – и, казалось, сам каньон создан нетечением жалкого ручья, а этим движением. Прямона нас внезапно выполз из леса клок тумана и,окутав серой дымкой, скрыл на мгновение всюкартинку, а затем упал водоподобной каплей вниз –мы видели, как она летела, раскинув тающие крылья,– дополнительно посеребрив траву росой. Даже всамой глубине леса тьма уже спряталась под корнитрёхобхватных деревьев.

– Ну что же, пора шевелиться, устроим и мысвой рассвет, – сказал я, выискивая в пепле костраещё тёплые угли, зарытые как картошки в золе, исобирая их вместе. Накидав туда веточек и поднявпыль крылом, а также не без помощи огнива, яразжёг костёр. Его язычки не светили, как ночью, нотепло явственно ощущалось в холодном воздухеутра. Девочка положила грибы греться на костёр.

Когда Солнце поднялось повыше, снова сталхорошо виден лес напротив, почти уже чистый оттумана. Тысячи, миллионы, десятки миллионоврастений были доступны нашему взгляду, и всёвозможное разнообразие лесных явлений былопредставлено здесь – знай лишь, куда смотреть.Вмятинами и светло-зелёными полумесяцамивиднелись пятна полян; цветной мозаикой лежалиучастки осенних лесов; скакал, изгибаясь дужками,по своему овражку маленький ручей, огромнаячерноствольная ива охраняла его покой.

358

Чёрными зигзагами поднимались над лесомкончики суховершинных деревьев, возможно,обожжённых когда-то молнией; торжественнорасцветали длинные звёзды елей; одна из них, каккорона, выступала точно над растекающейсяберёзкой; как вязь неведомых букв, тянулсяизрезанный край Леса, такой манящий,недостижимый.

Поглядев вниз, мы увидели, что туманоходкончился: ещё тянулись, волочась по камням,запоздалые паровые льдины, оставляя за собойгаснущий шлейф, но в целом уже стало видно дно.

– Сколько тумана там, на озере-то, накопилось,– представила себе Девочка.

– А ручей гораздо шире, чем у истока: вот,значит, сколько притоков его пополняло. Целаяречка. Но всё равно его можно вброд перейти.

– Вот ещё! Не пойду. Только по камешкамготова скакать.

Мы с Девочкой заразились мечтой обязательнопопасть в правосторонний лес, и поклялись когда-нибудь обязательно побывать у трёх еловых зубей,так призывно манивших нас, и у тянувшейся в небопихты.

Противоположный склон и, особенно, дноканьона были обильно раскраплены жёлтыми икрасными капельками красок, как будто над нимистряхивали акварельные кисти – это лежали листья,нанесённые ночью ветром; на нашей стороне их былогораздо меньше. Некоторые листки налипли наспины камней, переходящих воду стадом, другиерассыпались по каменистой отмели меж двухизлучин; многие были намыты теченьем у самогокрая воды или скопились в затонах.

Звук ручья, слышимый нами в ночи,порождался небольшим порожком-водопадомсправа. Белёсость его струй продолжалась в потокахпостепенно сходившей на нет пеной; брызгитуманились вокруг ореолом. Затем ручей тёкплавной змейкой, отдыхал на отмели и кидался вбыстрину, по которой бурлил и скакал узкой струёй.За торчавшими из воды корягами тянулись, каккометы, шлейфы. Стоячими волнами вода бугриласьна перекатах, показывая свою действительную силу,

359

и танцевали призраки камней в её изменчивыхлинзах. (Дно было очень каменистое, – течениепромыло песчаник до самого их основания, оставивтолько большие камни).

– Какой в твоей жизни был самый большойгриб? – вынырнула Девочка из своих мыслей спузырьком вопроса.

– Вчерашний.– И только?... – Ну, если подумать...– Подумай! – Были разные вещи... О них можно

говорить, как о грибах: было огромное растение водном месте, с гору, но вполне реальное, не сон, оносостояло из гигантской ноги и огромной сучковатойтучи там, наверху.

– Но оно пахло грибом? – Нет.– Так причём здесь оно? – Все его называли Гриб.– А до вчера, в этом лесу? – Был, был один подосиновик, он лежал

под кустом, как огромный шар – так он выглядел, аножки было не видно, и он гулко гудел, когда я егосорвал и поднял обеими руками, такой он былтяжёлый. Я сначала даже не понял, что это гриб иткнул его палкой, полагая, что это странный такойкамень – но даже не повредил его. Края шляпкибыли такими тяжёлыми, что совсем обвисли вниз,подобно кроне дерева или дождевой туче, идлинная-длинная борода от старости совсемпочернела. Он не лез в корзинку, я прекратил сборгрибов и вместе с ним вернулся домой.

– Солнце в горах взошло только такое, каксейчас.

– Ну конечно: там скалы его долгозаслоняли.

– Но как роились, как переплавлялись, какнамекали о нём в тысячи голосов облачка, танцуя изавихряясь, а сегодня не так – только лежитнесколько полос на горизонте, и спешат эти кучкинавстречу нам вместе с восточным ветром.

– Ничего не могу сказать. Облака изменчивы,как аюрци, и всегда иные. Вчера не было ни одного

360

вплоть до наших приключений. Сегодня, наверное,будет солнце с облаками – обычно их число кполудню увеличивается раз в пять по отношению ктому, что было с утра.

Припёкшиеся с одного бока грибы у кострабыли вполне готовы, избыточная сырость покинулаих, и вкус достаточно обострился. Чтобы смыть с нихналёт пригоревшей золы, я достал из кладовкибутыль с водой. Девочка попросила её у меня попить.Стекло радостно заблестело на солнце, передаваясвой блеск ожившей воде, которая плескаласьовальным озерцом в наклонной середине бутыли, и,когда Девочка опрокинула её себе в рот,поверхность воды повернулось лицом в сторонулинзосветного донца, танцуя волнами, которые былиподсвечены змейкообразными отблесками Солнца, ипринимая взбегавшие от Девочкиного рта пузырьки,пополнявшие воздушное пространство и забиравшиеводу. Пять раз глотнув, Девочка удовлетворённовздохнула и обтёрла рот рукой, размазывая блеск полицу. Замкнутые водоёмы ей претили, но она немогла отрицать, что в воде есть своя красота. НаЛепёшке был родник, и, хотя трудно назвать вязкую,но хрустально-холодную и прозрачную его влагуводой, она всё же была ей, и служила для поливарастений, питья, брызганья и прочих веселий;купаться Девочка ещё никогда не пробовала.

Бутыль получила на место свою вожделеннуюпробку, которая, чмокнув обратно звуку своегооткрывания, заперла выход воде, ещё стекавшейполосами по стенкам.

От прохладной воды Девочка ощутила все своизубы вместе взятыми и каждый в отдельности, изаелозила ими, издавая характерный скрежещущийзвук и улыбаясь. Потом Девочка сморщила нос,опоясав его валиками складок и задрожав трепетнойкожей под глазом (там, где нижнее веко отделяетсяот щеки.) Сделав так пару раз, она наконец засунулав нос мизинец, и, поковыряв, извлекла маленькуюеловую иголку, которую невесть как туда засосало.

Кожа Девочки была словно чуть прозрачна вглубину и впитывала свет, обретая от того мягкиеочертания, в отличие от ткани платья, или резкоотражавшей его, или просто просвечивавшей – и

361

тогда тёмный силуэт руки вспыхивал на абажуреплатья, как на экране. Девочкино платье походилона замкнутое в цилиндр крыло бабочки – и ничто немешало ему, как я узнал впоследствии, приниматьсоответствующую окраску и очертания. Ткань, изкоторой слагалось платье, состояла из нитей (яощутил её шершавость, протянувшись к Девочкерукой – совсем иного рода, чем у кожи, покрытойвулканчиками пор и мурашек), но они, нити,отражали скорее не природу его, а видимость, ипредставляли собой, правильнее сказать, вид узораили рисунка. Под кожей у Девочки тоже быласложная структура,– я ощущал, например, трогаялоку её руки (которая извивалась и цапаласьпальцами) перекатывающуюся пару костей, какие-тонити, сосуды. Они не были неподвижны: мчащимсяпоездом или походным маршем по ним разносилсяпульс – набор ритмов, циркулировавших внутриДевочки и отражавших какие-то её состояния. Вотсейчас: “Пуф – тук-тук-тук – си – тук-тук-тук – тук-тук– пуф”, – и так далее. А иной раз по-другому. Каксвоя музыка в кармане. Впрочем, я знавал существ,просто непрерывно звучавших некой мелодией, да исам, гуляя в горах, насвистываю голосом. ВнутриДевочки я нащупывал самые удивительныеприспособления, желёзки или нечто ещё, которыевзгоняли моё любопытство и заставляли желатьобъёмного видения. Девочка в отместку сверлиламеня пальцем, будто хотела добыть нефть, инажимала, как на кнопки, на косточки рёбер, верно,ожидая некого особого эффекта.

При определённом расположении волосДевочка сама казалась похожей на птичку: волосы-хохолком, клювиком нос, любопытствующимимагнитиками – глаза. Я любил мысленно играть в еётело, угадывая переклички частей: ступня естьголова ноги, и щиколотка выступает как заправскоеухо; ботинки соответствуют волосам; руки схожи сногами множеством деталей, а пять пальцевсоответствуют пяти отросткам тела; скулывыступают, как два маленьких подбородка, а волосысуть линейное продолжение кожи; лоб подобензабралу, готовому надвинуться на лицо, и если

362

мысленно продолжить его поверхность, лицо ляжеткак раз под ним на один палец в глубину.

Бросив недоеденный гриб в бездну, Девочкавстала у дотлевающего костра и приняласьнетерпеливо встряхивать поочерёдно ногами,подпрыгивая то на одной, то на другой. Потом онарасчесала одной рукой другую вплоть до длинныхтающих полос по всей локе и замерла,торжественно-выжидающе глядя на меня.

– Она упёрла руку в бок, другую опустивспокойно, и вниз скользили крылья лок, и ног вратастояли ровно, – описал я экспромтом Девочкину позу.Она засмеялась, широко моргая глазами ивздрагивая кончиками показавшихся ушей, а затемподломилась в коленях, и села на корточки.Протянувшись туловищем вдоль бёдер, она по-прежнему внимательно смотрела на меняпупырышками глаз, почти серых в этот момент.

– Что ты на меня ногу, как пушку уставила? –Девочкино колено, превратившись в рельефныйовал, скрыло от меня в перспективе всё тело ноги иглядело, как недоброе жерло орудия. Девочка,вытянувшись головой и переступив ногою, резкоукусила меня за палец протянутой над костромщупки и тут же, взметнув исшлёпанный нашимиследами песок под собой, отпрыгнула, приглашаяменя к игре. Пальцы её делали щупательныедвижения в воздухе. Затем она стала быстротрепыхать расслабленной рукой, отчего пальцыболтались, как подвешенные сосиски. Я медленноприподнялся около костра, но мгновенный пыл еёостыл, и глаза утянулись куда-то туда, за бездну, врасщелину между двумя мирами – лесом и небом, апальцы стали задумчиво наматывать на ухо прядь иотпускать, наматывать и отпускать.

– Небо! – сказала Девочка глубоким и округлымголосом. Чаще её голос был мягким, высоким итаким, как будто она ставила “Ь” после каждойсогласной. Им она говорила: “Ньеть...” Этот голосбыл немного лукавым, похожим на вьющийся поветру пучок травы или глоток чуть солёного светлогои лёгкого раствора; в нём всё время была затаенамягкая и влажная улыбка. Голос “для неба” былгрудной и глубокий; им она не общалась; собственно,

363

он был создан только для восклицаний, для неба,звёзд и луны, пока не виденной ею. Был ещё тихий,последних красок заката, шёпот.

Девочка, глядя вдаль, – нос её, как ледоколраскрывающихся пространств, прямым остриёмвыступал наружу, – стала разбирать и расчёсыватьволосы, пришедшие в большую путаницу за ночь.Первым делом она стала копаться в них, вытряхиваясоринки (которые из последних сил цеплялись залюбые волоски, только б остаться) и выщупываялинию пробора, шедшего извилистой змейкой отолба к макушке. Огибая лицо, волосы нависали надним серповидной осыпью отдельных нитей и густымисплетениями перепутанных. Девочка отбросиланаступавшую прямо на самые глаза прядь, та упала иразбилась о шею. Вечный водопад волос, истекавшийиз Девочкиной головы, подобно потоку её речи, имелтенденцию спутываться в густые струи, колтуны,сложнейшие структуры переплетений и каждое утродоставлял развлечение Девочкиным пятерням.Миллионы действительно тончайших волос – а я всвоей жизни видел много видов разного меха – тоболее жёсткого, каскадами покидающего голову, тосовсем мягкого, льнущего к поверхности, как вода, –с ловкостью мельчайших существ опутывали другдруга, затягивались в малюсенькие косички,расползались по всей голове. Я видел, как подповерхностной оболочкой волос, слежавшейся измалюсеньких их пучков, идёт другой их слой,направлением почти перпендикулярный, а внизуидёт наискосок третий.

Девочка выделила наконец пробор, хлопаяниспадающими половинами волосяной массы, каккрыльями, но на самой макушке, там, гденаправление уклада менялось на противоположное,осталось стоять вертикально несколько короткихволосиков, не зная, куда им упасть и нависая то водну, то в другую сторону. Много отдельных нитейпробуравливали себе путь в воздухе из самых разныхмест, отправляясь в одиночное плавание. Слева (гдеволосы были короче) стояла в одном местевоздушная стенка из взбитых волос. Уши, подобноморским рифам, скользили в двигающихся волосах, авозникавшая иногда изворотная сторона шеи

364

открывала посреди себя ложбинку,соответствовавшую на самом деле вогнутостипритаившихся позвонков. Грань волосяного покровасзади не была резкой, и можно было углядетьпереход от шершавого пушка на коже к волосам а ляволосы на верхней стороне локи руки, и затем уже кнастоящим, всё более длинным прядям.

Я не смог удержаться и ущипнул Девочку; она,не прерываясь, погрозила мне пальцем. Самопричёсывание ограничилось несколькими жестамипятернёй вверх-вниз. Запутавшиеся волосы мягкозаскрипели, наматываясь кольцами на пальцы, новыскользнули из взаимных оков, разбившись наболее мелкие пряди, по-прежнему спутанные вожидании запретной расчёски.

Окончательно несколько раз встряхнув головойи пригладив растрепавшиеся кончики волос, Девочкавстала, полусогнув руки и улыбнуласьразгоравшемуся дню; в свете поднимающегосяСолнца по волосинкам бежали пульсирующиеискорки, золотым ломтиком рефлекса протянувшисьот самой макушки до изрезанного фьордамимежпрядий низа волос и прерываясь лишь«родинками» уцелевших ещё в волосах с ночиошкурок. Трудно было поверить, что этот блескобращён не только ко мне, но и разбрасывается вовсе стороны, всюду оказываясь иным, безжалостнодарит красоту и серым скалам обрыва, и соседнимкорням, и далёкой ёлочке в сигаретном кольцетумана, – однако каждый поворот головы, вздрог,неуловимое иначе шевеление обращали этот блескко мне всё новыми сторонами, всё новыми тысячамигорящих нитей, до того невидимых мне иоправдывающих этим своим появлением прежнеемолчание.

Недвижной стеной стоял, дожидаясь нас, Лес.Поднимаясь к нему, Девочка предложила наполнитьхорошими грибами место в корзинках,образовавшееся за ночь.

А Солнце всё поднималось, расправляя плечисвоих лучей и заливая собой такие яркие, почтидневные просторы утренних равнин.

365

18 января 1992 г. – 31 августа 1994, 1 час27 минут.

366

Послесловие

Это издание приурочено к 20 годам с того дня,когда были написаны первые семь страниц текста,что произошло в июле 1991 года. Однако идея о том,что текст должен стать именно романом, появиласьтолько в январе 1992.

Основная идея романа в том, что онгерметичен. Он был написан нарочно не обращённымни к какому читателю. Я отказался от соблазнавывернуть его наизнанку при редактировании исделать более понятным. Но отчасти этопослесловие – нарочно послесловие, чтобы ничего необъяснять заранее – и в топку тех, кто читает сконца – это послесловие кое-что о объясняет.

Это послесловие – попытка заключитькомпромисс с потенциальным читателем, объяснитьему, что же это такое за книга перед ним.

Итак, в январе 1992 года я решил создатьописание совершенного мира, в котором нетстраданий, и сделать это с целью получениясобственного удовольствия. Таким образом, текстдолжен был приносить удовольствие от написания,не от прочтения.

Однако при этом за ним стояла идея «спастимир» – то есть открыть ворота в счастье для каждогочеловека на Земле. Этими воротами должно былостать творчество по созданию «своего мира». Яхотел показать, что каждый может создатьполностью герметичный мир, то есть полностьюотделённый от невзгод внешней жизни, и внутриэтого мира иметь гарантированный кусочек счастья.

Этот мир должен был спасать в первуюочередь от боли неразделённой любви. Думаю, чтоесли составить рейтинг причин человеческихстраданий, то неразделённая любовь будет на одномиз первых мест наравне с болезнями, смертью инехваткой денег, а также гневом.

Идея была не в том, чтобы фантазироватьобщение с любимым человеком – это несовершеннаяидея. А в том, чтобы придумать совершенногочеловека и совершенную взаимную любовь к нему, –в совершенном мире, разумеется, – и в ней жить.Таким существом стала Девочка.

367

Может быть, в наш век ролевых игр, фанфикшн и толкинизма идея о создании «своего мира»не выглядит чем-то революционным. У каждого естьмножество своих миров, как лично выдуманных, таки тщательно приготовленных мировой культурой.Однако большинство из них нацелено наразвлечение, а не на создание счастья. Счастьеподразумевает абсолютную внутреннююцелостность и полную изолированность отстраданий. Но большинство современныхфэнтезийных миров строится на эксплуатациинизменных человеческих чувств-инстинктов. Этоудовольствие от сцен насилия, секса и резкогоизменения социального статуса.

Для идеального мира нужно было придуматьновую систему ценностей, в которой не было быместа страданиям. Следовательно, в этом мире немогло бы быть смерти и насилия. Очевидно, что илюбовь в нём бесплотна, и лишена ревности иразлуки.

Итак, я решил создать модель идеальногомира, и частью этой модели должен был стать роман«Прогулка в лес». Это далеко не единственная частьэтого мира, просто остальное существует в видеобщих схем, описывающих устройство мира,особенности населяющих его существ, принципов ихвзаимодействия. Есть ещё несколько готовых кусков– в первую очередь поэма «Обитание», котораяповествует о дальнейшей жизни Гавела и Девочки влесном домике через несколько недель послеописываемых событий. Впрочем, из диалогов внутриромана устройство мира становится постепеннопонятно.

И поскольку в этом мире нет старой системыценностей, неизбежно ведущей к страданиям, товзамен предложена новая система ценностей, воснове которой лежит «извед» – то есть чистаяформа любопытства и интереса. Отметим, что в этоммире так же нет времени – ведь счастливые часов незамечают, – и нет единиц его измерения, вроде часови минут, и самих часов со стрелками и цифрами тоженет. Тоже касается и единиц длины. Также нетнадоедливых насекомых и вообще животных,поскольку мир животных полон страдания и сам

368

причиняет вечные неприятности или провоцирует наагрессию.

Естественное ограничение такого подхода –это трудность создания сюжетов, особенно таких,которые будут интересны земному читателю (а нежителю этого мира). В этом смысле я был спасенсаморазвитием сюжета романа «Прогулки в лес»,который вышел за рамки моих планов и сталподлинным диалогом с моим собственнымподсознанием, как я теперь понимаю.

В период написания я был под влияниемДжойса, Набокова, Кастанеды, Платонова, что,вероятно, чувствуется. Возможно, я соревновался с«Улиссом» в медлительности развития сюжета.

Стилистической особенностью всего циклаявляется «дисфункционализм» – эстетическаядоктрина нарочитой неточности, удовольствия отискажения слов, сдвигов смысла. Мой редакторОльга Артемьева героически пыталась адаптироватьтекст к нормам русского языка, чему я позволилслучиться только отчасти.

Теперь я вижу связь этого проекта с другими,которые делал в своей жизни: с исследованиемюнгианского активного воображения, с интересом комножественности миров в вероятностной вселеннойи с «парадайзинжинирингом» из трансгуманизма. Идля поддержания равновесия я должен былкачнуться от неистового описания рая к наиболееотрицательным из возможных картин будущего вкниге «Структура глобальной катастрофы».

Итак, данный фолиант служитдоказательством того, что возможно создать мир,ценностно независимый от данного мира, и нанесколько лет погрузится в него, и переживатьвнутри него счастье. Я могу подтвердить, чтопережил много радости и счастья, живя внутри этихстраниц.

Но этого не хватит на всю жизнь, и занесколько лет проект вышел на насыщение, сталоинтересно другое. Насыщение было столь велико,что 15 лет я вообще не открывал роман. Сейчас японимаю, что мой долг вернутся к нему и дать емунезависимую от меня жизнь.

А.Турчин, 2010

369

370

371

372