1

5. В поисках мужицкого рая (1861 – 1900 гг.) В Сибири счастье многие нашли, В Сибири – жизнь совсем иного ода: Там не народ страдает без земли, А там земля тоскует без народа. Там так ведется испокон веков – Ни в чем не знают люди недостачи. И если есть на свете рай для мужиков То этот рай в Сибири, не иначе. Михаил Исаковский.

Эпоха капитализма для Сибири – это время массового переселения на ее земли крестьян из Европейской России, когда счет переселенцев идет уже не на десятки и даже сотни тысяч человек, а на миллионы. Со времени похода Ермака и до отмены крепостного права, т. е. без малого почти за три века в Сибирь переселилось 1,5 миллиона человек. А за период с 1861 по 1900 год – сразу 2 миллиона человек. Если же добавить к этому, что за следующие 17 лет двадцатого века к ним успеют присоединиться еще свыше 4 миллионов переселенцев, то читателям нашей хроники станет совершенно очевидным, что мимо подобного массового явления просто невозможно пройти. Тем более все, о чем далее пойдет речь, будет, как мы увидим, иметь самое прямое отношение к истории Ордынского района. Дело в том, что подавляющее большинство жителей Ордынского района, если покопаться в их родословных, либо потомки этих переселенцев в шестом, пятом или четвертом поколениях, либо состоят в родстве с таковыми, что сегодня, если разобраться, практически почти одно и тоже. Более того, по горькой иронии российской истории, освоение нашего района переселенцами продолжается и по сей день. Только сегодня это уже не просто переселенцы, а переселенцы вынужденные, и не из европейской части России, а из бывших советских республик Казахстана, Средней Азии и даже Северного Кавказа. Поэтому давайте попытаемся заглянуть в туманную даль второй половины 19 века, чтобы это время обрело необходимую историческую четкость в фактах, цифрах и людских судьбах, совокупность которых должна в итоге стать ответом на главный вопрос – что значило в то время переселиться в Сибирь? А заодно попробуем разобраться и с другим вопросом, вытекающим из первого – какой вклад в историю Ордынского района внесли те люди, которые получили право называть себя ордынцами уже во второй половине 19 века? …На нашем календаре 60-70 годы позапрошлого века. Длинна и нечеловечески трудна для каждого, кто решил переселиться в Сибирь, дорога, по которой ему суждено пройти. Попасть сюда можно через Оренбург, либо через Челябинск, но главные ворота в Сибирь – это Тюмень, город, через который тогда проходили две

2

трети всех переселенцев. Из Тюмени по старому Московскому тракту путь надо держать на Омск, а из Омска на Томск. Если ты добрался до Томска, считай, что дело уже наполовину сделано. Здесь, в Томской губернии для 70 процентов всех переселенцев их дорога наконец-то заканчивалась, оставалось только подыскать себе село или деревню на жительство. Идти на восток дальше, в бескрайнюю дикость Восточной Сибири, вплоть до берегов Амура, тогда решались только самые отчаянные головушки. Переселенцы, решивщие осесть на землях Томской губернии, пробирались на ее юг и окончательно заканчивали свое путешествие или на территории современной Новосибирской области, или на землях Алтая, который в это время был основным районом, как тогда писалось в казенных бумагах, «водворения переселенцев». Кратчайший путь из Томска на Алтай – это как раз территория Ордынского района. Для многих, пришедших в наши места из-за Урала, именно он и стал в конце концов конечным пунктом их путешествия, а их потомкам – малой Родиной. Но все это будет потом. Сначала нужно было сюда добраться, доехать, дойти любой ценой. Картина с натуры, запечатленная современником: «Целые караваны повозок по 100 и более семей, человек в 300 и 400 душ, за раз двигаются по сибирским дорогам. Переселенцы не имеют нигде крова, они останавливаются под открытым небом в поле. Здесь располагаются целые семьи под телегами, больные и дети находятся тут же. Нередко приращение семей, как и смерть, застают людей во время путешествия тоже среди дороги». (1) Для того, чтобы пройти сибирским маршрутом, переселенческой партии требовался примерно год. Но чтобы сохранить лошадей и остаться живыми самим, необходимо было любой ценой успеть уложиться в теплое время года. Поэтому настоящими счастливчиками среди переселяющихся в Сибирь считались те, кто выходил в путь в марте-апреле, а заканчивал его в ноябре. Пусть читатель представит себе ночевку под телегой с малыми детьми, скажем, в середине октября, и тогда он сможет в полной мере оценить такое счастье. Промедлишь, застрянешь в пути – и ночевать придется уже в снегах и метелях, а это верная гибель. Кстати говоря, сколько таких бедняг закончило свою жизнь безымянной могилой на обочине дороги, мы не узнаем, видимо, уже никогда, так как власти предержащие начали сколько-нибудь систематически учитывать переселенцев лишь спустя четверть века после отмены крепостного права. А до этого внимания на них практически не обращалось, не говоря уже об оказании переселенцам хотя бы какой-то помощи. Все дело в том, что до конца 80-х годов 19 века царское правительство было не только не заинтересованно в переселении крестьян в Сибирь, но и всячески тормозило его. Помещики Центральной России не желали терять

3

дешевые рабочие руки. Поэтому по закону Российской империи 1865 года за самовольное переселение в Сибирь полагался арест, до трех месяцев тюрьмы, а потом возвращение в родные края под конвоем по этапу. Так что уходили крестьяне в Сибирь первоначально на свой страх и риск. Уходили в самом прямом смысле слова, как, например, родители Н. Н. Медведева, знаменитого директора совхоза «Приобский». Николай Федорович Медведев и Анисья Мироновна Медведева, которые пришли в Сибирь пешком, подобно тысячам других переселенцев. В пути они познакомились, а потом и поженились. Оценку современника, отметившего, что «положение значительной части переселенцев нищенское», подтверждают факты, приводимые в многотомной «Истории крестьянства Сибири». В 80-е годы 19 века больше половины переселенцев, двигавшихся на Алтай через территорию Ординской волости были либо безлошадными, либо однолошадными, а в 90-х годах доля таких переселенцев возросла уже до 70 процентов. (2) На единственной лошадёнке, главной крестьянской «надёже», везли лишь нехитрые пожитки, необходимый скарб, малышей, да заболевших в дороге. Остальные шли следом, босиком, чтобы не трепать даром лапти. Потеря в дороге любого члена семьи переселенца являлась, конечно, большим горем, но потеря лошади зачастую перерастала в самую настоящую трагедию. Приходилось прекращать путь и наниматься в первой попавшейся деревни в батраки, чтобы заработать на новую лошадь, в результате чего переселенческая эпопея затягивалась еще на год, а то и более. Но вот, наконец, все позади. Слава Богу, мы прибыли на место. И место это называется, как читатель уже догадался, Ординской волостью. В восьмидесятые годы девятнадцатого века перед семьей переселенца открыта дорога во все 45 сел и деревень этой волости и вольно ему выбрать любую из них на постоянное жительство. Самое главное потрясение для такого переселенца состояло в том, что в Ординской волости по меркам Центральной России, где любая лишняя десятина земли уже богатство, этих самых десятин кругом паши – не хочу! И не абы каких, что еще предстоит отвоевывать у лесов и болот, а земли самой что ни на есть удобной, никем доселе не паханой. В 20-е годы 19 века до Ординской волости наконец-то добрались чиновники-землеустроители и, как они выражались, «обмежовали границы». По плану земельных угодий, который они, составив, увезли в Барнаул, в волости насчитывалось 259288 десятин удобной земли и 62148 десятин земли неудобной. Из удобной земли ордынцы собственными силами обрабатывали всего 21 тысячу десятин или менее десятой части. Остальные земли оставались под сенокосами, пастбищами, лесными угодьями. Земельные резервы волости поражали воображение своей огромностью. Чтобы не обременять воображение читателей лишними цифрами, приведем только две. На реального работника мужского пола, который тогда

4

именовался «бойцом», в начале 80-х годов 19 века приходилось по 71 десятине земли, а фактически такой «боец» был способен обработать и обрабатывал в среднем 6 десятин. Остальная земля, как тогда было принято говорить, «лежала в пусте за недостатком рабочей силы». Но это в среднем, в масштабе всей волости. В деревне Рогалевой на каждую душу приходилось, например, аж по 265 десятин! (3) Рай! Вот он, мужицкий рай! Мутится ум переселенца, глаза разбегаются. Зря они разбегаются, ох, зря… Недаром у ордынских старожилов, как официально и повсеместно именовались тогда потомки первопоселенцев 18 века, была тогда в большом ходу ехидная поговорочка, смысл которой не сразу доходил до переселенца, без вина пьяного от лежащих перед ними великих земельных богатств только что обретенного мужицкого рая: - Твоё, паря, не моё, но и моё – не твоё! Во-первых, вспомним, что вся земля вокруг – отнюдь не мужицкая, а кабинетная, принадлежащая императорской фамилии. Во-вторых, вся она уже размежевана по сельским общинам, каковых в Ординской волости на 45 селений насчитывается 22. И поскольку есть ты никто иной, как человек, «незнамо кто и откудова пришедший», то никакой земли тебе, соколик, не положено до тех пор, пока ты не приписан к обществу. Вот припишешься, скажем, к той же деревне Рогалевой, примут тебя в рогалевскую общину, вот тогда бери соху и паши до потемнения в глазах хоть все лежащие «в пусте» 265 десятин. А пока ты прибываешь в «неприписанном состоянии», ты, фактически, никто. И не то что лошадёнку свою не выгонишь на общественное пастбище, куренка тебе выпустить на улицу ни один рогалевец не позволит. Не приписан к «миру», не принят в «обчество»? Тогда – не моги! Оставался один выход: остаться в «старожильческой деревне» и, употребляя опять-таки, выражение того времени, постепенно к ней «допреселиться». Ведь надо же где-то перезимовать. Нужно хотя бы временное, но пристанище. Нужна, наконец, работа, чтобы «раздобыться средствами», обзавестись всем необходимым и постепенно встать на ноги. А где все это найдешь, кроме как ордынских старожилов? Нигде. Так что иди-ка ты, мил человек, по дворам, прости Христом-Богом вспоможения, авось какую-нито работенку себе и намолишь. Ордынцы - народ хороший, отзывчивый, батраки многим нужны, авось кто-нибудь и поможет. Главное не забывай кланяться пониже.

5

Переселенец начинал с того, что снимал у одного из старожилов пустующую избушку-развалюшку, на крайний случай, баню. Да, бывало и такое, причем довольно часто, живали люди и в банях, топившихся тогда сплошь по-черному, и это считалось вполне приемлемым. У кого на дворе переселенец останавливался, к тому и приходилось наниматься. Благо на рабочие руки среди зажиточных ордынцев спрос был велик. Соответственно он и оплачивался. Давайте познакомимся с расценками на разные виды работ в Ординской волости в 1882 году для тех, кто решил заработать «на обзаведенье» батрачеством:

- «Годовой работник на всем хозяйском» или, как тогда говорили, «с жильем и харчами» - 60 рублей;

- «Скосить и убрать 100 копён сена» - до 15 рублей; - «Сжать десятину пшеницы, ржи или овса» - от 4 до 5 рублей; - «Страдная подёнщица мужская на своих харчах», проще говоря,

стоимость рабочего дня мужчины на уборке урожая – 70 копеек; - «Подёнщица грузовая, при нагрузке барж, мужская или женская» - от 4

до 50 копеек; - «Отработать по найму неделю на ремонте почтовой дороги» - 4 рубля.

(4) Пуд овса стоил в это время 30 копеек, пуд ржи – 40 копеек, пуд пшеницы – от 60 до 65 копеек. Купить корову можно было за 15 рублей, лошадь стоила от 20 рублей и больше. Для того чтобы купить или построить дом требовалось 100-150 рублей. Мелкий скот, домашняя птица и самый необходимый инвентарь в общей сложности обходились еще в 30 рублей. По подсчетам современников, чтобы обустроиться на новом месте и завести собственное хозяйство, в Ординской волости переселенцу требовалось 250-290 рублей. Конечно, кое-какие средства при себе переселенцы имели, но, как правило, средства весьма незначительные. В итоге в Ординской волости «сильная многодушная семья» (более-менее зажиточная и многочисленная) могла «устроиться самостоятельно в 2-3 года», а середняку, отмечали современники, «приходилось биться на чужой работе 5-7 лет». (5) И бились, и даже разбивались – а что еще оставалось делать? Суметь заработать на обустройство в старожильческой деревне, было первой половиной дела. Нужно было еще и «приписаться» - добиться, чтобы сельский сход вынес в отношении переселенца «приемный приговор». Для такого приговора требовалась, прежде всего, репутация «справного хозяина». Легкомысленного человека, лодыря, пьяницу, равно как и голого бедняка, старожилы отвергали сразу. Раз такой «нестаточный» человек податей платить не сможет, то за него платить придется односельчанам по принципу круговой поруки. А кому это нужно? Кроме репутации требовалось еще и то, без чего на Руси ни одно начинание испокон веков не обходилось, плохое это начинание или хорошее.

6

Мы тебе поверили, берем тебя в свою деревню, вот и докажи, что ты нас уважаешь. Заворачивай, паря, полу, вынай кошель – с тебя ведро водки за приписку! Если кандидат в односельчане внушал какое-то подозрение или же у него просто водились лишние денежки, то ведром дело не ограничивалось. В этом случае сход назначал уже «коромысло». Ставили, конечно, и ведро и «коромысло»: против «обчества» не попрёшь. Позже, по мере того, как поток переселенцев начал все более возрастать, а количество свободной земли, соответственно, уменьшаться, условия приема в сельскую общину стали все более ужесточаться Если в 60-70 годы 19 века «большинство сельских обществ брали переселенцев охотно», то уже в начале 80-х годов кроме традиционного ведра водки с них стали требовать «за приписку» от 5 до 10 рублей. В конце 90-х годов, как отмечали современники, «вряд ли какое сельское общество примет в свой состав новосела бесплатно. Обыкновенно переселенцы платят обществу за приемный приговор от 15 до 75 рублей, а в некоторых случаях до 100 рублей с ревизской души, кроме обычного ведра водки на угощение обществу». (6) Забегая вперед, скажем, что в начале 20 века эта сумма могла доходить уже до 200 рублей и стала просто непосильной для переселенцев-бедняков, которые оставались вечными «неприписанными» старожильческих ордынских деревень. (7) А это вносило известное напряжение и разлад в отношения между старожилами и переселенцами, которые в разные годы складывались по-разному, но всегда оставались далеко не простыми. В 80-е годы 19 века от 70 до 80 процентов переселенцев составляли крестьяне из центральных черноземных губерний, в которых земельный голод был особенно силен. Прибывая в наши края, они предпочитали селиться компактно: так было легче устроиться на новом месте и проще отстоять свои интересы, которые часто не совпадали с интересами старожилов. В районе Чингисов и на правобережье Оби селились рязанцы и тамбовцы, которых местные жители именовали «тамбарями». Любопытно, что, по мнению Чингисского волостного правления, последние резко отличались от рязанцев своей зажиточностью и поэтому быстрее устраивались на новом месте. (8) Выходцы из Курской губернии предпочитали другим деревням Усть-Алеус и Верх-Алеус. Воронежские переселенцы определялись на жительство преимущественно в Ординском и Козихе. Переселенцы из Пермской губернии селились либо в деревнях Старо-Шарапская и Ново-Шарапская, либо в Красноярской. (9) Постепенно в старых ордынских селах и деревнях образовались целые улицы, на которых проживали сплошь одни переселенцы.

7

Эти улицы, как бы, они сегодня не назвались официально, до сих пор именуются в разговорах то «тамбовкой», как в Кирзе, то «пензенской» или «калужской», как в Верх-Ирмени. В самом Ординском, как уже известно читателям, одна из улиц именовалась «Волгой». Жить без земляков на новом месте переселенцы считали до того трудным, что все 20 семейств переселенцев, уехавших из Ординской волости с 1883 по 1887 гг., в качестве единственной причины своего отъезда указали - «не понравилось без своих». (10) С течением времени доля переселенцев среди населения Чингисской и, особенно, Ординской волостей стала весьма значительной. В конце 80-х годов 19 века, например, в Ординской волости на 3924 двора насчитывалось уже 1142 переселенческих. Кроме этого, в волости проживала тогда 571 переселенческая семья, не успевшая обзавестись собственным жильем и потому ютившаяся по чужим дворам «в услужении». (11) В целом же из 14 тысячи человек, составлявших тогда население Ординской волости, переселенцев насчитывалось 1354 человека еще «непричисленных» и 6842 человека уже «причисленных». Что составляло уже 58 процентов всего населения волости. (12) Эта цифра позволяет автору хроники сделать следующий вывод – если для переселенцев на первом месте по привлекательности в этот период был, как сказано, Алтай, то второе место, судя по всему, прочно удерживала Ординская волость. Факт, согласимся, многозначительный. И хотя с каждым годом обосноваться в Ординской волости становилось все труднее, в 80-е годы 19 века здесь ежегодно оседали 300 – 600 человек. (13) Вернемся к теме взаимоотношений переселенцев и старожилов. Конечно, сибиряк, особенно зажиточный, «справный», никогда не ровнял себя с вчерашним батраком-переселенцем, гнувшим на него спину от темна и до темна, хотя и сам запросто мог работать вместе с ним, причем нисколько не меньше. Чингисское волостное правление вынуждено было констатировать в 1887 году, говоря об отношении старожильческого населения к переселенцам, следующее: «…Отношения в большинстве случаев плохие, в чем виноваты сами же переселенцы, которые во всем несогласны со старожилами, как в общественных, так и в частных делах, по-видимому, из-за нежелания подчиняться местным обычаям». (14) Это, конечно, явное лукавство, за которым явно чувствуется позиция старожилов - чингисцев, упорно гнувших свою линию и не желавших считаться с интересами новоселов. Разница в обычаях, приемах ведения хозяйства, самом укладе жизни, конечно, имела место и даже бросалась в глаза, иногда очень заметно: «Дивились сибиряки жизни переселенцев. Больно уж живут не по-людски. Зимой в избу телят затаскивают, а кое-кто умудрялся и жеребенка втащить. А для чего?» (15)

8

Эта колоритная сценка из жизни деревни Рогалевой, сохраненная для нас местным краеведом, Михаилом Александровичем Хромовым, объясняется очень просто. Допустим, на дворе стоит лютый мороз, теплых скотных дворов в Сибири еще не изобрели, а жеребенок или теленок у переселенцев единственный, на нем держатся все планы на будущее. Именно поэтому скотинку и втаскивали в избу. Крайнее неодобрение вызывал у старожилов и старый обычай выходцев из Центральной России мыться и париться в русской печке: «Да баня-то на што?» А гордые ордынские девицы на выданье, совсем недавно сменившие традиционный сарафан на короткую кофту с длинной юбкой, те и близко не подпускали к себе на вечерках робкого кавалера-лапотника:

- Сапогами сначала обзаведись, неумытик! Это, что называется, внешняя сторона вопроса. Дело заключалось не столько в каких-то привычках и обычаях, а совершенно в ином. Вот как сформулирован ответ на этот вопрос в третьем томе капитальной «Истории Сибири с древнейших времен до наших дней», посвященном эпохе капитализма: «Многие переселенцы создавали более крепкое хозяйство по сравнению с тем, которое было у них на родине. Но все же большинство из них составляло основную массу бедняцких слоев сибирского крестьянства». (16) А у бедных и богатых, «обычаи», а тем более, «ндравы», действительно, всегда почему-то разные. Настолько, что ладить друг с другом им удавалось далеко не всегда даже при всем желании. Социально-классовый водораздел то сглаживался в относительно спокойные времена, то вновь заявлял о себе в годы социальных потрясений, пока не расколол сибирскую деревню в трагическую годину революции и гражданской войны. Именно тогда большинство старожилов поддержали Колчака, а большинство вчерашних переселенцев – советскую власть. Окончательный разрыв произошел во время коллективизации. Не навсегда, но очень надолго, на целые десятилетия, да так, что отзвуки и последствия этого раскола остаются в памяти ордынцев и по сегодняшний день. Крестьяне среднего достатка, а тем более беднота, конечно, могли при случае отпустить острое словцо в адрес новоявленных односельчан. Но как раз именно они быстрее других догадались, что у новичков можно, оказывается, многому научиться «себе на пользу и прибытку для». Первыми об этом догадались ордынские женщины, быстро уразумевшие, что огороды переселенцев не идут ни в какое сравнение с традиционными сибирским огородами, на которых традиционно произрастали такие известные лакомства, как репа с редькой да огурцы с капустой. А у переселенцев, точнее у их жен, так как огородничество тогда считалось делом исключительно женским, на огородах росли диковины, ранее в Сибири невиданные, поражающие одновременно воображение и вкус – помидоры, дыни и даже арбузы. Тут поневоле прикусишь острый язычок и пойдешь к соседке на поклон и выучку.

9

Их мужья, «лапотники и неумытики», удивили ордынцев еще больше. Многие из них оказались отличными мастерами, и скоро у них не стало отбоя от заказов соседей-старожилов. «Шубники, пимокаты, столяры, слесаря, швецы (портные) и даже плотники – в подавляющем большинстве новоселы», - читаем мы в одном из документов Ординской волости того времени. (17) Самой модной вещью во второй половине 19 века стала стала в Ординской и Чингисской волостях, как ее тогда все называли, «барнаульская шуба». В отличие от традиционного овчинного полушубка белого цвета, такая шуба была выкрашена в черный цвет. Казалось бы, ну какая в этом разница, но мода – всегда мода, как говорится, вынь да положь. Заказать «барнаульскую шубу» можно было на Алтае, в Сузуне и… в волостном селе Ординском! Скоро в черных шубах щеголяли все, кому не лень: за дубление одной овчины мастера из переселенцев брали вполне по-божески – гривенник, а за окраску – 40 – 45 копеек. В это же время сибирские глинобитные печи начинают быстро вытесняться кирпичными. Новоселы сами изготавливали кирпич, сами клали из него печи. Стоило это удовольствие, надо сказать, не дешево – 12 рублей или целую корову, но печники в Ординской волости в описываемое время едва успевали справляться с заказами. (18) Самые богатые ордынцы начали осваивать тогда такое неслыханное новшество - взять да и оштукатурить изнутри стены своего дома, чего до появления переселенцев вообще никто не пробовал сделать. И, наконец, самые первые железные плуги привезли на ордынскую землю тоже переселенцы. Они же первые начали удобрять поля навозом. До их появления на ордынской земле местные крестьяне, кроме работы в поле и разведения скота, занимались охотой, рыбалкой, зимним извозом (возили, в частности, грузы и товары в Томск и даже далее, соль с Бурлинского озера и соляных складов в селе Спирино), либо гоняли ямщину. Правда, жители того же Спирино и окрестных деревень строили еще грузовые барки, плавали с грузами по Оби и вообще кормились от речных перевозок. (19) Вот, пожалуй, и все, что умели ордынские крестьяне-старожилы. «Других промыслов, равно и кустарной промышленности в Ординской волости нет», - отмечали губернские власти в самом начале 80-х годов 19 века. (20) Мед ордынцы любили, он уже тогда был в цене, но даже пчеловодством никто из них толком не занимался, все как-то руки не доходили. «Пчеловодством в волости, как промыслом, не занимаются, у немногих крестьян лишь незначительное число ульев». (21) С приходом переселенческой волны ситуация изменилась буквально на глазах. Менее чем за десять лет лет в Ординской волости объявились десятки, сотни мастеров и промысловиков, буквально в каждой деревне. Только одних пчеловодов в 1889 году в Ординской волости насчитывалось 69 человек, а в Чингисской 99 человек, а количество ульев достигло к тому времени почти 4 тысячи!

10

Что же касается полного перечня всех ремесел, то к 1889 году он стал выглядеть применительно к территории современного Ордынского района следующим образом: (22) Занятия и промыслы Ординская волость Чингисская волость Щепной промысел (изделия из дерева – посуда и т.п.)

45 человек 6 человек

Плотники 48 человек 49 человек Смолокуры и углежоги 7 человек 22 человека Гончары и каменщики 11 человек 19 человек Шерстобиты и пимокаты 64 человека 56 человек Шубники 24 человека 2 человека Кожевники 7 человек 1 человек Маслобойцы 10 человек 6 человек Кузнецы 43 человека 20 человек Конечно, какая-то часть этих умельцев состояла и из мастеров-старожилов, но то, что большинство их принадлежало к новоселам, сомнений не вызывает. Пройдет еще десяток лет и слава новых ордынских мастеров разнесется далеко за пределы, уже ставших для них родными, Чингисской и Ординской волостей. Их изделия будут охотно раскупаться на сельских ярмарках в Ординском, Сузуне, Крутихе и расходиться по всей Томской губернии. Например, известно, что к концу 90-х годов 19 века Ординская и Чингисская волости специализировались на «экипажном промысле». Чингисские мастера изготавливали сани стоимостью от 20 до 40 рублей, телеги на деревянных осях (20 – 30 рублей) и на железных (от 40 до 80 рублей), кошевки (от 15 до 45 рублей). (23) Суммы, как мы видим, по тому времени изрядные. Объяснение может быть одно – хорошую цену запрашивают и получают только отличные мастера. Вроде чингисских и ордынских. Особо следует отметить, что ордынские умельцы славились на всю губернию своими крытыми летними и зимними повозками. Такие повозки являлись изделием достаточно сложным и потому дорогим. Стоимость отдельных повозок доходила до 160 рублей, поэтому над изготовлением такого крытого экипажа работали, как правило, сразу несколько мастеров – столяр, колесник, кожевник и, разумеется, кузнец. Известно, что в селе Ординском в эти годы жили два кузнеца, специализировавшихся исключительно «на оковке» таких экипажей. (24) В деревне Миловановой процветало гончарное производство, благо отличной горшечной глины там и сегодня огромные запасы, да только разучились нынче миловановцы этому немудреному, но исправно кормившему их прадедов, ремеслу. Годовой заработок гончара в Миловановой составлял 60 – 70 рублей в год. Это был надежный подсобный

11

промысел, правда, очень трудоемкий - сотня готовых горшков шла на ярмарке в Ординском всего за 1 рубль. (25) Итак, первопоселенцы начали хозяйственное освоение территории Ордынского района, а переселенцы второй половины 19 века дали хозяйственному развитию территории дополнительный, причем очень существенный, импульс. Благодаря новой переселенческой волне ордынские села и деревни стали многолюдными, заметно расстроились. В жилищах ордынцев прибавилось комфорта, если, конечно, это понятие хотя бы отчасти применимо к описываемому нами времени, а в быт старожильческих сел вошло немалое количество полезных хозяйственных и бытовых новшеств. За 20 лет, с начала 80-х и до конца 90-х годов 19 века население Ординской волости выросло с 14 до 24 тысяч человек, а население Чингисской волости увеличилось с 6 до 12 тысяч человек. (26) С еще более разительными переменами мы сталкиваемся при анализе роста численности населения в конкретных населенных пунктах Ординской волости, если сопоставить численность населения в каждом из них на момент отмены крепостного права с данными 1893 года. Получается, что вторая волна переселения крестьян на территорию современного Ордынского района принесла старожильческим селам то, что поэты-лирики традиционно именуют второй молодостью. Дело в том, что после приписки ордынских деревень к алтайским заводам поток переселенцев на эти земли стал год от года слабеть, а перед отменой крепостного права фактически прекратился. Кому была охота терпеть всевозможные и многочисленные лишения по дороге в Сибирь, чтобы, попав сюда, убедиться, что ты угодил из огня да в полымя. И только отмена крепостного права изменила население ордынских деревень до неузнаваемости. Анализируйте и делайте соответствующие выводы на примере таблицы – «Численность населения в селах и деревнях Ординской волости во второй половине 19 века»: (27) № Название

населенного пункта Статус Ревизских

душ в 1861г Ревизских душ в 1893г

Всего населения в 1893г.

Дворов в 1893 г.

1. Алексеевская деревня 108 152 322 68 2. Антонова деревня 92 145 266 57 3. Базова деревня 12 65 133 21 4. Быструхинская деревня 101 241 504 83 5. Вагайцева деревня 34 312 608 78 6. Верх-Алеусская в 1861-м

деревня, в 1893-м село

179 407 810 177

7. Верх-Ирменское село 144 151 315 92 8. Верх-Чиковская деревня 161 392 786 105 9. Елбанская деревня 70 207 422 81 10. Ерёмина деревня 99 361 719 174 11. Зырянская деревня 50 190 388 54

12

12. Ирменское село 129 253 510 126 13. Кирзинская деревня 292 478 989 220 14. Козихинская деревня 93 330 657 89 15. Красноярское в 1861-м

деревня, в 1893-м село

165 564 1142 198

16. Луговая деревня 66 191 401 58 17. Мало-Ирменская деревня 93 370 742 104 18. Мало-Чиковская деревня 115 206 416 56 19. Ново-Кузьминская деревня 36 177 348 60 20. Ново-Шарапская деревня 91 634 741 133 21. Ординское волостное

село 218 786 1577 253

22. Пичугова деревня 176 300 603 195 23. Поваренская деревня 209 265 545 111 24. Половинная деревня 57 131 266 36 25. Понькина деревня 63 231 470 69 26. Поперечная деревня 50 106 219 36 27. Пушкарева деревня 44 196 405 60 28. Рогалева деревня 35 196 385 62 29. Спиринское село 17 73 162 49 30. Средне-Алеусская деревня 132 339 673 160 31. Старо-Шарапская деревня 84 601 1195 101 32. Сушихинская деревня 129 311 634 74 33. Темнова деревня 74 169 332 50 34. Тихонова деревня 140 229 463 102 35. Усть-Алеусская деревня 77 118 228 46 36. Усть-Луковская деревня 115 229 596 64 37. Устюжанина деревня 36 193 411 78 38. Федосихинская деревня 97 298 594 96 39. Федосовское село 149 250 517 100 40. Филиппова деревня 133 281 584 116 41. Черемшанская деревня 19 156 300 51 42. Шагалова деревня 278 410 839 153 43. Шляпова деревня 89 329 663 100 44. Яркова деревня 70 89 174 65

Самый яркий пример произошедших изменений – деревня Вагайцева, в которой на момент отмены крепостного права числились всего 34 ревизские (т.е. мужские) души. Можно предположить, что взрослых мужчин, «бойцов» в этой деревне проживало максимум десяток. А это, если прикинуть, население всего нескольких крестьянских дворов. В 1893 году в той же самой деревне насчитывалось 312 ревизских душ, а все население ее составляло, как мы видим, 608 человек, проживавших в 78 крестьянских дворах. Следовательно, за 32 года население деревни Вагайцевой увеличилось на 917 процентов! Такой рост никакой рождаемостью, даже самой высокой, объяснить невозможно. Напрашивается вывод – благодаря притоку переселенцев деревня Вагайцева из старожильческой фактически превратилась в деревню переселенческую. Подобных примеров в таблице много. За тот же самый временной отрезок численность мужского населения деревни Черемшанской выросла на 821

13

процент, деревни Старо-Шарапской – на 715 процентов, деревни Ново-Шарапской – на 685 процентов. Деревня Рогалева увеличила численность ревизских душ на 560 процентов, Устюжанина – на 536 процентов, Пушкарева – на 445 процентов. Видимо, именно эти населенные пункты являлись наиболее привлекательными с точки зрения переселенцев, так как в других деревнях Ординской волости численность мужского населения с 1861 по 1893 годы увеличилась, как правило, в 2 – 3 раза. К сожалению, автор не располагает аналогичными сравнительными данными по Чингисской волости, в которой в 1893 году числилось 29 населенных пунктов. Большая часть из них на сегодняшний день не входит в состав Ордынского района. Что же касается тех населенных пунктов Чингисской волости, которые находятся в границах современного Ордынского района, то вот какими данными мы располагаем сегодня по каждому из них: (28) № Название населенного

пункта Статус Ревизских

душ в 1893г. Всего населения

Дворов в 1893г.

1. Абрашино Деревня 87 185 38 2. Ерестна Деревня 56 125 25 3. Милованова Деревня 107 226 45 4. Нижне-Каменская Деревня 88 202 47 5. Усть-Хмелевская Деревня 83 190 36 6. Чингисское волостное

село 174 407 112

К концу второй половины 19 века численность населения в двух селах (Ординское и Красноярское) и одной деревни (Старо-Шарапская) превысила тысячу человек. Если в 1861 году самым крупным населенным пунктом Ординской волости считалась деревня Ерестна (современная Ерестная) с ее 258 ревизскими душами, а в самом селе Ординском проживало 218 ревизских душ, то в 1893 году все встало снова на свое привычное место. Всего сел в Ординской волости, как мы видим, стало шесть. Перемена статуса, как уже известно, читателям, предполагала возведение храма и создание церковного прихода. При полном отсутствии в сибирских селах и деревнях того времени какого-либо намека на учреждения образования и культуры, именно русская православная церковь играла в сельской глубинке, помимо своих прямых, чисто религиозных функций, важнейшую роль первого очага просвещения. Трудно представить, особенно сегодня, в самом начале 21 века, что в те времена грамотных людей на территории Ордынского района можно было буквально пересчитать по пальцам, хотя вся их грамотность зачастую сводилась к простому умению читать по слогам и с горем пополам накарябать нечто вроде подписи.

14

В описании Ординской волости, относящемуся к началу 80-х годов 19 века, черным по белому сказано: «С мая 1882 года волостным старшиной служит крестьянин села Ординского, Наум Михайлович Абрамов; неграмотный». Единственным официальным грамотеем при Науме Абрамове состоял писарь, «томский мещанин Севастьян Прокофьевич Зенков, бывший учитель в Барнаульском городском училище» (29) Удивляться не следует – даже в начале 20 века на три-четыре ордынские деревни едва находился один грамотный человек. По Оби уже давно плавали пароходы, через Сибирь на Дальний Восток по транссибирской железнодорожной магистрали шли поезда, а грамотность ордынцев, если разобраться, все еще оставалась ниже уровня грамотности Древней Руси. Печально, парадоксально, но - факт! Что же тогда говорить о 70-80-х годах 19 века, когда единственным грамотным человеком на все село был местный священник, паства которого представляла собой кондовую массу, неграмотную в нескольких поколениях. О консерватизме сибирского села уже говорилось. На хозяйственное новшество сибирский мужик еще мог откликнуться, если оно сулило ему очевидную и быстро достигаемую выгоду. На все остальные новации, выходящие за пределы его традиционного мировосприятия, да к тому же требующие еще и раскошелиться, он реагировал чрезвычайно тяжело. Точнее, не реагировал вообще. Судьба первых церковно-приходских школ, о которых рассказывалось в предыдущей главе этой хроники, может служить классическим примером тогдашних ордынских «ндравов». Но эпоха капиталистических отношений властно требовала прежде всего грамотных людей и с этим велением времени вынуждено было смириться даже царское правительство, заранее видевшее в каждом грамотном простолюдине потенциального смутьяна. Скрепя сердце, приходилось реагировать на это требование и брать на себя частичное финансирование работы школ в краях сплошной неграмотности, вроде Сибири. В 1872 году в селе Ординском по решению волостного схода была открыта сельская волостная школа. Это учебное заведение считалось для своего времени настоящим светочем знаний – в нем можно было учиться целых три года! Содержание школы целиком возлагалось на жителей волости. Годовой сбор на эти цели был определен в 310 рублей, сумме, по тем временам, признанной «довольно значительной». Еще 40 рублей было решено собрать единовременно – «на обзаведение» самым необходимым. Из собранных на школьные нужды 310 рублей, ордынцы решили 60 рублей «положить священнику Ординской Никольской церкви, чтобы он преподавал детям Закон Божий», 50 рублей были определены на закупку учебных пособий, а оставшиеся 200 рублей составляли годовое жалованье учителя. (30)

15

Кто был первым учителем ордынской волостной школы, автору выяснить не удалось. Известно только, что в начале 80-х годов 19 века в ней учительствовала Мария Осиповна Борейш, выпускница Томской женской гимназии. В 1881 году из этой школы было «выпущено со свидетельством» 7 учеников, в 1882 году – 6 учеников. По этим более чем скромным цифрам можно судить о том, с каким огромным трудом приживалось на ордынской земле первые ростки народной грамотности. Главными противниками школы были сами родители. Вся их нехитрая житейская философия на сей счет сводилась к железной формуле, за которую сибирский мужик держался при всех царях и даже в первые годы Советской власти, как слепой за стенку. Вот как ее сформулировал один из жителей деревни Мало-Ирменки, который сам в школе никогда не учился и своим детям не давал на это разрешение даже тогда, когда в районе началась ликвидация неграмотности: - Нам надо пахать и боронить, сеять и убирать. А без грамоты прожить можно. (31) «Отношение населения к школе равнодушное, - отмечали губернские власти. – Сочувствие к грамотности среди крестьян не заметно». (32) И все-таки ростки нового пробивали себе дорогу. В 1882 году в Ординскую волостную школу поступили учиться уже 23 мальчика, «по одному от сельского общества» и, кроме того, «один добровольный». (33) «По одному от общества», это понятно. Должен же быть хотя бы на несколько деревень один грамотный. А вот «один добровольный» - это уже знамение времени. Молодец, парень! Будущее всегда будет принадлежать таким, как ты. В 1886/87 учебном году в Ординской волостной школе учились уже 42 мальчика и 2 первых девочки. В 1888/89 учебном году – 39 мальчиков и уже 15 девочек. К этому времени волостная школа финансировалась, в основном, уже государством, а волостью только частично. 310 рублей в год на ее содержание поступало «из казны», а еще 80 рублей платило «общество». В школе было «277 штук учебников» и 90 книг «внеклассной литературы». При всем этом в 1886/87 учебном году волостная школа смогла выпустить «со свидетельством» об окончании полного трехлетнего курса обучения по-прежнему только 6 мальчиков! (34) Остальные бросали школу, проучившись примерно год, при полном одобрении родителей, считавших такое времяпровождение в лучшем случае баловством, а в худшем просто отлыниванием от «трудов по хлебопашеству». Читать по слогам научился, считать умеешь? И – будя с тебя! В 1888 году школы открываются в ряде других населенных пунктах Ординской волости. Речь идет о знаменитых ЦПШ, церковно-приходских школах, действовавшие при сельских храмах. Преподавали в них священники и, если

16

в школе имелись хотя бы азбука и учебник арифметики, то такая школа считалась в то время едва ли не образцово-показательной. Обычным явлением было как раз полное отсутствие таковых: вместо азбуки употреблялся псалтырь, а для изучений правил арифметики использовались пальцы самих учеников. Проучившись в ЦПШ год, который большей частью уходил на изучение догматов православия, «выпускник» считался в своей деревне вполне образованным человеком. Но даже такое образование стоило весьма недешево. Так в Нижне-Каменке «земский сбор» на содержание школы составлял в 1888 году 45 рублей, а в Чингисах и Красном Яру доходил 95 рублей в год. (35) Учились десятки, а тысячи оставались по-прежнему в беспросветной темноте. Никакого преувеличения в этом утверждении нет, поскольку эта вековая темнота, передающаяся из поколения в поколение, доходила подчас до полной дикости. В чем читателям хроники предстоит сейчас убедиться в полной мере. На этих страницах нам еще не раз предстоит познакомиться с кровавыми и страшными событиями, вписанными навечно в историю нашего района, вычеркнуть которые невозможно. Но самый жуткий эпизод Ордынской истории – это, без всякого сомнения, события 1892 года, произошедшие в волостном селе Ординском и его окрестностях. Сегодня они совершенно забыты. А это была целая трагедия, в которых темнота ордынских крестьян сыграла поистине роковую роль. Летом 1892 года на Западную Сибирь обрушилась эпидемия холеры, охватившая территорию современных Омской, Тюменской, Новосибирской областей и Алтайского края. Занесла ее сюда очередная партия переселенцев. А так как многие из них шли через Ординскую волость, то она мгновенно превратилась в один из эпицентров эпидемии. Медицинское обслуживание в Томской губернии находилось в еще худшем состоянии, чем народное образование. В губернии с населением более чем миллион человек, врачей имелось меньше, чем их сейчас работает в Ордынской районной больнице. В сельской местности врачи отсутствовали совершенно. Удар эпидемии оказался страшен. Она накрыла 7 городов и 345 селений губернии. На каждую тысячу человек пришлось 12 заболевших и 6 умерших. А теперь сопоставьте этот показатель со следующим фактом - в волостном селе Ординском с населением в полторы тысячи человек во время эпидемии заразилось и заболело 336 человек, из них умерло 213 человек. Причем очень быстро, в течение буквально пары недель! (36) Ордынцы никогда не были трусами. Попадались среди них и настоящие храбрецы, вроде крестьян Андрея Храпова, Леонтия Устюжанина и их земляка, крестьянина Ермакова, не побоявшихся кинуться в ледяную воду Оби осенью 1861 года, чтобы спасти пятерых утопающих односельчан. Их подвиг получил столь широкую огласку, что указом императора Александра

17

Второго все трое были награждены серебряной медалью «За спасения погибающих», которая носилась на груди, на ленте ордена Святого Владимира. (37) Но летом 1892 года помутился ум самых храбрых, не говоря об остальных. Хуже всего было то, что никто просто не понимал, отчего все это происходит и как себя нужно вести, чтобы выжить. А объяснить было некому. Воду для питья никто и не думал кипятить, заболевших не изолировали от живых. Все ели и пили, как водится, из одной посуды. Более того, известно, что с умерших снимали одежду и тут же одевали на себя – ну помер тятенька, так мы-то живы, нешто пропадать новенькой поддевке? А тут еще какой-то умник сумел убедить ордынцев, что «водка от этой пропасти есть первое лекарствие, чем больше пьёшь, тем здоровше будешь». Пока до Томска дошли известия об ордынской трагедии, пока власти раскачались и направили в волость врача, народ совершенно обезумел от ужаса и водки. Вот какую картину увидел врач, прибывший в конце лета 1892 года в волостное село Ординское: «Ординское волостное правление все разбежалось со 2 августа, остался один только староста, который ничего не может сделать; между жителями распространилось мнение, что все медицинские меры не принесут никакой пользы, так как настоятель прихода объявил им, что они должны только молиться, исповедываться и причащаться». Поняв из этой проповеди только одно, что не сегодня - завтра наступит конец света, деморализованные люди поступили с точностью наоборот: «Вследствие этого жители бросили все занятия, пьянствуют и страшно буйствуют, никто не хочет хоронить умерших и даже делать гробов, так что все это приходиться исполнять одному старосте вместе с сотскими». (38) Мертвые лежали без погребения, зато в Ординском и окрестных селах по ночам творился настоящий шабаш. Ополоумевшие от водки мужики, заняв с наступлением темноты за поскотиной круговую оборону, палили из ружей в белый свет, как в копеечку, «отпугивая» холеру, которая, как им было совершенно достоверно известно, бродила ночью по селу в облике «худой бабы с дырявым ведром». А их не менее пьяные жены, нарядившись пострашнее и намазав себе лица сажей, бегали по улицам, колотя, чем попало по сковородкам и чугункам. Все с той же целью. В деревне Половинной, ныне уже не существующей, а тогда находившейся на левом берегу Оби между селами Ирмень и Красноярское, местные жители выказали себя людьми более просвещенными. Они не стали охотиться на «худую бабу», зато подвергли самосуду и «едва не ухайдакали кольями» своего односельчанина, обвинив его в колдовстве. В селе Ирменском, жители которого, как уже известно читателям, не боялись ни начальства, ни нечистой силы, толпа наиболее решительно настроенных и наименее трезвых мужиков раскопала могилу умершей от холеры женщины, давно подозреваемой в том, что она «волхитка».

18

И чтобы колдунья не смогла выйти из гроба и наслать на односельчан «порчу», в сердце умершей вбили осиновый кол. На всякий случай. Трудно представить, чем бы закончилась вся эта дикость, если бы в волость не прибыл из Томска врач, точнее студент медицинского факультета Томского университета Михаил Оксенов, который навел здесь порядок и, можно сказать, спас ордынцев. Его приезд совпал с наступлением первых холодов, начавших постепенно уничтожать холерный вибрион в колодцах и реках, отчего эпидемия пошла на спад. Ордынцы, поняв это опять-таки по-своему, чуть не молились на своего избавителя, и все его приказы выполняли беспрекословно. Оксенов, назначенный губернскими властями «заведующим холерным участком Ординской волости», сутками не слезая с коня, объезжал деревню за деревней, лечил больных, а здоровым объяснял, как вести себя, чтобы не заразиться. Надо думать, ордынцы были немало поражены, узнав первый раз в жизни, что холера это не страшная баба с дырявым ведром, а такая же болезнь, как все прочие, только опаснее. А вскоре ударили самые настоящие заморозки, после чего эпидемия закончилась сама собой. Те из ордынцев, кому посчастливилось остаться в живых, как сказано в отчете о ликвидации эпидемии 1892 года, «ободрились и поехали в поле убирать уже осыпающиеся хлеба». Да, чуть не забыл! Ордынцы долго уговаривали Михаила Оксенова остаться у них навсегда. А когда поняли, что уговорить судента не удастся, провожали его всем селом «до шарапского моста». Происходили все эти события, если вдуматься, совсем недавно. Чуть более века назад или за полвека до того, как СССР обзавелся ядерным оружием. И за 33 года до того, как в Ордынском приземлился первый самолет и открылся первый кинотеатр. Сейчас крайне модной является точка зрения, что до 1917 года в России, а, особенно, в Сибири царили тишь, гладь, Божья благодать и благорастворение воздухов. Потому что, мол, русский мужик обладал тогда великими духовными сокровищами и смиренной православной душой. Не то что при Советской власти. Что обладал, сомневаться не приходиться. Но и на холеру с ружьем, оказывается, запросто хаживал. И в осиновых кольях, оказывается, тоже здорово разбирался. Чтобы не закончить этот раздел нашей хроники столь мрачным сюжетом, автор намерен перевести повествование на вопросы простые, чисто житейские и рассказать читателям кое-что о семейной жизни ордынцев в конце 19 века.

19

Тема эта большая и интересная и вполне заслуживает она отдельного разговора. Мы только прикоснемся к ней по причинам вполне понятным: хроника – это всего лишь хроника, а никак не энциклопедия. О том, что свадьбы в сибирской деревне начинались после окончания уборочных работы, сегодня знают, кажется, все. Но это представление ошибочно, как большинство красивых легенд и расхожих представлений «о прежней жизни». Новосибирский историк Владимир Ильич Баяндин, проанализировав метрические книги Никольской церкви села Ординского за 1894-1900 годы, в которых тогда фиксировались браки, рождения, крещения и смерти, пришел к следующему выводу. Из 647 браков, заключенных в эти годы на осень пришлись 152 брака, на зиму – 348 браков, на весну – 61 брак и на лето 85. Таким образом, жениться ордынцы предпочитали не осенью, а зимой, обычно в январе и феврале. Свидетелей со стороны жениха и невесты, подписями подтверждавшими достоверность сведений о лицах, вступающих брак, было не по одному, как сегодня, а по два и даже три человека с каждой стороны. Вступающие в брак должны были, во-первых, знать молитвы и «десятисловие» (десять заповедей). Во-вторых, жениху должно было быть не менее 18 лет, а невесте – не менее 16 лет. Занятно, что тогда существовал еще и максимальный возраст для вступающих в брак. Стукнуло тебе шестьдесят – все, сиди, как говориться, и не рыпайся, батюшка с таким греховодником даже и разговаривать не станет. Хватало в те времена решительных влюбленных, венчавшихся и вступавшие в брак без согласия родителей или, как тогда говорилось, «убёгом». Правда, через день-другой молодожены возвращались домой и «падали в ноги», прося прощенье. Их, конечно, корили, ругали, могли легонько и побить по обычаю. Но, в конце концов, прощали – куда их девать, супостатов окаянных, раз они теперь муж и жена? Но чаще всего родители прекрасно знали, что парочка собирается «в убег». Такая ситуация была характерна для бедных семей, которым не на что было справлять свадьбу. А после «убега» свадьбу уже не гуляли – ограничивались простой вечеринкой. И о приданном невесты можно было не беспокоиться, потому при «убеге» приданное не полагалось. Большинство ордынцев вступали в брак только с родительского благословения. Про таких тогда говорили с уважением: «Вступили в брак добропорядочно». Автору приятно сообщить своим читателям, что вступали в брак ордынцы, как правило, по любви. Это известно совершенно точно. Обычным явлением считались и повторные браки. Вообще-то русская православная церковь разрешала вступать в брак до трех раз, но при одном железном условии - если в двух первых браках не было детей. Третий брак уже не признавался церковью «таинством» и потому вступившие в него отлучались от церкви на пять лет. Серьезнейшее наказание, между прочим -

20

если за это время неожиданно помрешь, то гореть тебе в адском огне вечно, и никакие молитвы ближних твоих тебе, брат, заведомо уже не помогут. Но отчаянные головушки не боялись ничего. И третий брак чем-то из ряда вон выходящим в Ординской волости никогда не считался. Тем более, кто не без греха, если разобраться? Зато развод во второй половине 19 века был делом трудным, и разрешался он церковью только в случае «прелюбодеяния», «неспособности ко брачному сожитию», при лишении всех прав по приговору суда за преступление, а также в случае «безвестного пятилетнего отсутствия» одного из супругов. Все прочие причины расторжения брака, вроде стандартных нынешних «не сошлись характерами», «мы оказались разными людьми», «кто же знал, что он (она) окажется таким(такой)?» церковью не признавались. К тому же деревенские моралисты считали разведенных последними людьми, особенно женщин. И не только в девятнадцатом веке, а гораздо позже, скажем, в первой половине века двадцатого. Автор подобные разговоры, которые он слышал в детстве, по крайней мере, прекрасно помнит до сих пор. Если за 7 лет, с 1894 по 1900 гг., в Никольской церкви было зарегистрировано 647 браков, то крещений было зарегистрировано 4095. Самыми распространенными, а значит, популярными мужскими именами в те годы были Иоанн (не Иван, а именно Иоанн), Николай, Петр, Феодор, Василий, Александр, Георгий, Павел, Михаил и Андрей. Каждый третий ордынский мальчишка в конце 19 века получил при крещении одно из этих десяти имен. А такие популярные ныне имена, как Анатолий, Борис, Виталий, Вячеслав, Геннадий, Олег, Юрий были в Ординском совершенно неизвестны. Зато хватало в приходе Никольской церкви всяческих Анисимов, Аристархов, Андроников, Агафоников, Авраамов, Авксентиев, Агапиев, Вонифатиев, Евлампиев, Калинников, Карпов, Иокимов, Иовов, Лазарей, Михеев, Самуилов, Пантелеймонов, Памфилов, Фаддев, Феофилактов. У девочек наиболее распространенными именами были Евдокия, Евфросинья, Анастасия, Матрона, Пелагея, Мария, Анна, Татьяна, Екатерина. Совершенно не были известны такие имена, как Галина, Зинаида, Людмила, Лариса, Римма, Нина, Тамара, Юлия. Но никому бы не пришло в голову удивиться, если девочке давали при крещении имя вроде Апполинарии, Агрипины, Глафиры, Домны, Капитолины, Ираиды, Манефы, Ненилы, Павлы (вполне, оказывается, женское имя), Харитины. Самыми же любимыми именами в Ординском во второй половине 19 века, как выяснил В. И. Баяндин, считались Иоанн, Анна и Мария. В ордынских семьях часто рождались близнецы. В 1894 году их родилось три пары, в 1896 – семь, в 1897 – восемь, в 1898 – восемь, в 1900 – десять. Обычно детей крестили дней через пять – семь после рождения. И только близнецов их родители обязательно стремились окрестить как можно

21

быстрее, считая, что тем самым оберегут их от всяческих житейских напастей. Вот как это происходило, к примеру, в 1897 году. 28 февраля в деревне Сушиха у крестьянина Сампсона Дмитриевича Соловьева и его законной жены ( общепринятая официальная формулировка) Параскевы Алексеевны родились близнецы, получившие 2 марта при крещении имена Феодота и Алексея. 13 июля мальчик и девочка родились у крестьянина деревни Вагайцевой Спиридона Евлампиевича Пшеницына и его супруги Ирины Николаевны. Два дня спустя близнецов крестили. Мальчик получил имя Кирика, девочка Улиты. 9 августа два мальчика родились в семье ордынского крестьянина Ивана Сидоровича Вяткина и его жены Анастасии Пудовны. Уже 12 августа их окрестили как Тихона и Маркела. 18 августа мальчик и девочка появились на свет в деревне Ново- Шарпская в крестьянской семье Романа Семеновича и Анны Прохоровны Половниковых. Их окрестили три дня спустя, и они получили имена Фаддея и Вассы. А вот семья крестьянина Николая Алексеевича Расторгуева из Рогалева крестила своих близнецов прямо в день рождения. 11 сентября Степанида Павловна и ее супруг приехали в Ординское и окрестили своих ненаглядных Филиппа и Феофана. (39) Пора завершать тему. О взаимоотношениях старожилов и переселенцев остается добавить, что постепенно, они находили взаимопонимание, роднились друг с другом, дружно трудились на полях и растили детей. Те, в свою очередь, несли трудовую эстафету дальше, из девятнадцатого в двадцатый век. Мужицкого рая никто, конечно, на берегах Оби не нашел. Но жизнь на ордынской земле оказалась для многих, хотя и не для всех, не в пример зажиточнее и свободнее, чем до переселения в Сибирь. При условии, если у т голова на плечах, руки на месте и удача хоть изредка, но улыбалась тебе. И уж коли речь у нас зашла о делах семейных, давайте познакомимся напоследок всего лишь с одной семьей переселенцев и ее потомками, подобно многим выбравшим в качестве новой малой Родины именно ордынскую землю. …Жил в начале 19 века в деревне Липяги Пензенской губернии русский крестьянин и звали его Иван Кандиков. Было у Ивана Кандикова, как и положено, трое сыновей – Филипп, Николай и Григорий. Сыновья отца уважали и каждый из них, в свою очередь, назвал одного из своих сыновей тоже Иваном. В конце 19 века представители третьего поколения Кандиковых, внуки деда Ивана, Иван Филиппович, Иван Николаевич и Ефимия Николаевна Кандиковы перебрались в Сибирь. На жительство они выбрали Ординскую

22

волость, где осели в селе Верх-Ирмень среди точно таких же, как и они, переселенцев-пензенцев, или, как их называли старожилы Верх-Ирмени, «пензяков». Кандиковы жили, пахали землю, роднились с односельчанами, ничем особым не отличаясь от остальных крестьян села Верх-Ирмень и его окрестностей. Постепенно их труды стали давать отдачу, и семья прочно встала на ноги. В 1916 году семья Ивана Филипповича Кандикова состояла уже из пяти человек мужского и пяти человек женского пола. В его хозяйстве по данным переписи 1916 года имелись 8 лошадей, 4 коровы, 9 овец, 4 барана, 4 свиньи, 10 поросят и 3,2 гектара земли. Спустя одиннадцать лет после переселения в Сибирь, Иван Филиппович обзавелся добротным двухэтажным домом, построенном собственными руками, в котором после жили его внукам и правнуки. (40) Шло время, дети Кандиковых, повзрослев, отселялись от родителей, строили дома в других деревнях волости, женились и выходили замуж, меняли фамилии и места жительства. И вот сравнительно недавно один из представителей этого рода, уроженец Верх-Ирмени, а ныне житель города Бердска, Валерий Иванович Кандиков, кавалер двух орденов Мужества и медали «За отвагу», полученных им за участие в боевых действиях в Чечне, решил разобраться в своей родословной. После долгих и упорных поисков ему удалось воссоздать свое фамильное древо, в которое вошли – вдумайтесь и оцените - десять поколений Кандиковых и их родни. Получилась в результате целая книга, которую Валерий Иванович Кандиков так и назвал – «Родословная Кандиковых». Авторский вариант родословной Кандиковых, набранный на компьютере, автор хроники хранит в своем архиве. Мало сказать, что книга получилась интересной, она получилась интереснейшей и очень, очень поучительной, дорогой читатель. Оказывается, Иван Филиппович Кандиков и его супруга Авдотья передали в последующих поколениях свою кровь более тремстам потомкам! Иван Николаевич Кандиков и его жена Наталья Феофановна подарили жизнь еще четырем сотням внуков и правнуков. А Ефимимя Николаевна Кандикова, вышедшая замуж за Гаврилу Ивановича Макарова, стала основательницей целой династии Макаровых, которых со всей их родней автор книги насчитал тоже за триста человек. Вот так и выяснил Валерий Иванович Кандиков, что во всех поколениях его рода насчитывается на сегодняшний день более 1200 человек. Это, кроме самих Кандиковых, еще Макаровы, Чекины, Носовы, Рудневы, Шишкины, Мартюшовы. А еще записаны в «Родословную» Валерием Ивановичем, кстати говоря, представителем шестого поколения Кандиковых, фамилии украинские, немецкие, белорусские, татарские, грузинские, еврейские. (41) В. И. Кандиков не только установил со всей своей дальней и ближней родней связь, но и собрал, кого смог, в марте 1999 года в родном селе Верх-

23

Ирмень. Из четырех сотен его родственников, проживающих в Новосибирской области, в сельском Дворце культуры агрофирмы «Ирмень» собрались сто тридцать человек. И был в этот день у Кандиковых всем праздникам праздник. Праздник людей, ощутивших и прочувствовавших свою кровную и духовную связь, протянувшуюся через времена и расстояния, от переселенцев конца 19 века до наших дней. До живущих на той же самой сибирской земле хлеборобов, военных, ученых, шахтеров, врачей, учителей, предпринимателей, спортсменов, инженеров и рабочих. Но большинство потомков Кандиковых, как выяснилось на встрече, оказывается, и ныне связаны с хлебопашеством. И все они, как и положено людям честным и трудолюбивым, как говорится, были и остаются среди односельчан на хорошем счету. Вот так в нашей жизни завязаны история и современность. Завязаны воедино семья и род, малая Родина и Родина большая, наша Сибирь и наша Россия… 4 – 13. 01. 2002 г.

24

Источники и литература

1. Н. М. Ядринцев. Сибирь как колония., Санкт-Петербург, 19882, стр. 51. 2. История крестьянства Сибири. Крестьянство Сибири в эпоху

капитализма., Издательство «Наука», Новосибирск, 1983, стр. 33 – 34. 3. Эти и другие данные взяты автором хроника из интересного и крайне

ценного для нашего повествования документа, хранящегося в Ордынском районном музее. Документ представляет из себя несколько страниц печатного текста,

вырванных из какого-то статистического сборника, название которого пока так и не установлено. Из приводимых в его тексте данных следует, что он был выпущен после 1882 года. Документ носит название «Ординская волость», нумерация страниц начинается с 103 и заканчивается 109. Для удобства его цитирования, впредь будем именовать его условно по заголовку – «Ординская волость». Только что приведенные цифры взяты со стр. 104-105.

4. Ординская волость, стр. 106. 5. Алтай. Историко-статистический сборник по вопросам экономического

и гражданского развития Алтайского горного округа., Томск, 1890, стр. 346. 6. там же, стр. 341. 7. Переселенцы, приселившиеся к старожилам Алтайско – Томской части Сибири., Томск, 1927, стр. 11. 8. Алтай., стр. 348. 9. Ординская волость., стр. 103 – 104. 10. Алтай, стр. 355. 11. там же, стр. 171, 435. 12. Ординская волость, стр. 103. 13. Ноздрин Г. А. Село Бердское во второй половине 19 – начале 20 века. Сибирский плавильный котел. Социально – демографические процессы в Северной Азии 16 – начала 20 века., Новосибирск, 2004, стр. 175. 14. Алтай, стр. 343. 15. М. Хромов. Село наше – Рогалево. Ленинский призыв., № 29 от 5 марта 1967 г. 16. История Сибири с древнейших времен до наших дней., Издательство «Наука», Ленинград, 1968, Том третий, стр. 26. 17. Алтай, стр. 355. 18. там же, стр. 101 – 102. 19. О жизни села Спирино см. приложение к настоящей главе. 20. Ординская волость, стр. 106. 21. там же, стр. 105. 22. Алтай, стр. 437. 23. Волости и населенные места. Выпуск 12. Томская губерния., Санкт – Петербург, 1984, стр. 167. 24. Алтай, стр. 101. 25. 23. Волости и населенные места., стр. 167.

25

26. Ординская волость., стр. 103; Волсти и населенные места., стр. 248 – 249. 27. Подсчитано по: Государственный архив Алтайского края, ф. Д-11, оп. 1, д. 37, л. 1; Волости и населенные места., стр. 32 – 34. 28. Волости и населенные места., стр. 32 – 34. 29. Ординская волость., стр. 107 – 108. 30. Алтай., стр. 268. 31. Ленинский призыв., 119 от 5 октября 1991 г. 32. Ординская волость., стр. 108 33. там же, стр. 108. 34. Алтай., стр. 252. 35. там же, стр. 252. 36. В. А. Зверев. Холерная эпидемия 1892 года в Верхнем Приобье и жизнесохранительное поведение крестьян. Страницы истории Новосибирской области. Люди, события, культура., Москва, 1995, Часть 1, стр. 148 – 149. 37. Томские губернские ведомости., № 17 от 4 мая 1862 г. 38. В. А. Зверев. Холерная эпидемия 1892 года.., стр. 149. 39. В. И. Баяндин. Село Ордынское, сто лет тому назад… Ордынская газета., ; 101 – 105 от 23 августа – 6 сентября 1996 г. 40. Алексей Мальков. Древо жизни., Издательство «МАСиК», Пенза, 2002, стр. 56. 41. Советская Сибирь., № 50 от 19 марта 1999 г.

26

ЖИВЫЕ ГОЛОСА ИСТОРИИ: От первого лица – 4

1. О жизни села Спирина Ординской волости в 1872 году рассказывает князь Николай Александрович Костров, чиновник для особых поручений при губернаторе Томской губернии В « Списке населенных мест Томской Губернии», изданном Центральным Статистическим Комитетом МВД ( СПб, 1868г.), между прочим, показано, что заводская деревня Спирино, при реке Оби в 230 верстах от уездного города, в 30 верстах от квартиры участкового заседателя, имеет 7 дворов, 17 душ мужского пола и 13 душ женского пола, всего 30 душ. Сведение это неверно, по крайней мере, для настоящего времени, и мы считаем нужным исправить его, тем более что Центральный Статистический Комитет, вполне сознавая трудность и важность такой работы, как составление списка населенных мест известной губернии, приглашает сам всех, знакомых с делом, доставлять ему поправки и замечания, которые могли бы встретиться в его полезном и в высшей степени добросовестном труде. Село Спирино, находящееся в Барнаульском округе, на берегу Оби, в 190 верстах от г. Колывани и в таком же расстоянии от г. Барнаула, существует лет 50 или 60 ( здесь Костров ошибается – авт.). Названием своим оно обязано одному бродяге Спиридону, который первым тут поселился. Теперь в нем до 70 душ обоего пола и до 30 домов, из которых некоторые совершенно городской постройки, лавки две или три с красным товаром, церковь во имя Св. Николая – чудотворца и главное – казенные оптовые соляные магазины. Устройству этих последних Спирино и обязано своим заметным процветанием, сравнительно с другими селениями, расположенными между Колыванью и Барнаулом: оно едва ли не самое лучшее из них. В Спиринские соляные магазины в течение целого лета идет поставка соли с Алеутских озер; отсюда она перегружается с открытием навигации на барки и баржи для доставления по Оби и Томи не только до Нарыма и Томска, но и даже далее по Чулыму до Ачинска и отсюда сухопутно до Минусинска; здесь довольно удобная пристань и центр весьма хлебородной местности, где скупается хлеб, сплавляемый также реками Обью и Томью до Нарыма и Томска, и часто доставляемый сухопутно до

27

Семипалатинска. Понятно, что все это придает особенную жизнь небольшому селению и особенно выгодные заработки его жителям. Можно предполагать, что с увеличением народонаселения, особенно если правительству угодно будет отдать соляные озера в арендное содержание частным лицам, Спирино будет одним из лучших торговых пунктов в губернии. Так как в Спирино главный склад соли, выламываемой с Алеусских озер, то здесь же существует Комиссионерство Соляной Операции, заведующее выломкою, перевозкой, хранением и сплавом соли. Оно состоит из чиновников, подведомственных Акцизному Управлению – из Комиссионера, двух его помощников и Пристава оптовых магазинов. В распоряжении Комиссионера состоит военная команда из 20 инвалидов. Эти последние, а равно и отставные из этой команды – составляют главное население села Спирина. Кроме того, здесь проживают два или три купца, два или три мещанина и духовенство, составляющее причт местной церкви. С начала великого поста съезжаются несколько артелей плотников из соседних деревень для устройства барок, на которых, с открытием навигации, должны быть сплавляемы хлеб и соль. Несмотря на обыкновенный в это время холод, работа кипит, приостанавливаемая только самыми иногда безобразными попойками. Лес рубят в Алеусском бору, прилегающем к самому Спирину, за попенные деньги, так как лес этот принадлежит горному ведомству. Обыкновенно, известный крестьянин из соседних селений – Кирзинского, Ординского, Алеусского, - берется у торговца хлебом или сплавщика соли построить две или три барки, ценою, смотря по вместимости, от 150 до 200 рублей серебром за барку. Плотников он нанимает уже от себя. Прежде всего, подрядчик считает нужным выманить как можно более задатка у поставщика соли; этот задаток немедленно пропивается. Потом, после неоднократного похмелья, люди отправляются в бор для заготовления леса и, перевезя его поближе к берегу Оби, занимаются пилкою. Иногда, в течение поста, подрядчик успевает выманить у промышленника все деньги, следующие за барку и, оканчивает тем, что она все- таки не бывает готова во- время: тогда промышленнику не остается ничего более, как дать ему денег вперед, в задаток постройки барок в будущем году.

28

Закладка и самая постройка производятся весною. Как только прошел лед, барки спускаются на реку и тут хозяин барки должен уже непременно угостить на свой счет до безчуствия всех, принимавших участие в постройке. При самом спуске барок бывают иногда смертные случаи – конечно, от неосторожности, столь свойственной нашему простому народу. Дно барки, во время постройки, лежит на толстых « стульях» или столбах, вышиною аршина на полтора или несколько более от поверхности земли. Один из этих « стульев» или столбов, главным образом поддерживающий барку, называется попом. При спуске барки, от самого ея борта до воды наваливается покатью круглый лес, по которому она должна соскользнуть в воду. Но для того, чтобы она соскользнула, необходимо подрубить « стулья». Эта подрубка производится в одно время по команде мастера. Наконец, все « стулья» подрублены и тяжелая, неуклюжая барка висит только на одном попе. Попа берется подрубать обыкновенно сам строитель. Вся хитрость с его стороны заключается в том, что когда поп уже подрублен, когда слышен уже треск барки, спускающейся на накатник, строитель должен выскочить из - под барки. Случается, что он не успевает сделать этого и тогда погибель его неизбежна. Форма здешних барок – ни дать, ни взять утюг: нос несколько заостренный, корма усеченная. По бортам приделываются громадные весла для гребли, а на корме неуклюжий руль для управления. При такой неуклюжей постройке, барка тяжела на ходу и часто с трудом слушается руля. Груз барок обыкновенно простирается от 15 тыс. до 30 тыс. пудов. В Спирине строится средним числом не более 10 барок каждогодно. Как только барки готовы и спущены на воду, в Спирине начинается новая деятельность – погрузка хлеба и соли. Село Спирино находится на довольно обрывистом и высоком берегу; поэтому нагрузка – дело нелегкое. Средним числом каждогодно нагружается от 10 тыс. до 20 тыс. пудов хлеба и от 50 тыс. до 100 тыс. пудов соли. Цена за нагрузку от 3 до 5 рублей за тысячу пудов. С начала до половины мая, Спирино наводнено народом, прибывших из окрестных селений для нагрузки. В особенности в этом труде принимают участие женщины. Мы сказали, что нагрузка – дело нелегкое; это преимущественно должно заметить о соли; мешки, в которые она нагружается, делаются влажными, корявыми и

29

соленою влагою разъедают плечи носильщиков и носильщиц. Нас всегда удивляло, каким образом они, проработав целый день с 7 часов утра до 8 вечера, имеют еще силы петь песни и плясать потом целую ночь, а это бывает постоянно, причем, водка, конечно, играет роль освежающего и прохладительного средства. В 1866 году в Спирине было три питейных заведения, следовательно, приходилось по одному на 23 души обоего пола. За селением, параллельно берегу Оби, сейчас за соляными магазинами, тянется бор. Во время нагрузки соли, это место обыкновенно бывает сценою самого широкого разгула, притом Бахуса и Венеры… Около половины мая барки отплывают по назначению, отплывает и пароход со своими баржами. Пароход стал ходить сюда постоянно лет пять тому назад. На некоторое время небольшое селение делается тихим, подобно всем другим соседним селениям. Но в начале июня, а иногда несколько позднее, длинною вереницею к нему потянулись вощики с солью или солевозы, как их называют. Опять началась работа – выгрузка соли с возов в магазины. Впрочем, эта работа не столь трудна, как нагрузка на баржи и исполняется самими поставщиками, без всякого участия посторонних лиц. Поставка соли продолжается до глубокой осени, а иногда прихватывает и часть зимы. Лет пять тому назад соль в Спиринские магазины доставлялась с Бурлинского озера, отстоящего в 275 верстах от Спирина. В последнее время садка соли на этом озере прекратилась, а потому доставка ея производится с Таволгинских озёр, находящихся в 90 верстах далее Бурлинского, к границе Тобольской губернии. Соль с Бурлинского озера считается самой лучшею для соления впрок, а самое озеро имеет 25 верст в окружности и давало обыкновенно, в хорошую садку, до 300 тыс. пудов. Притоки пресной воды искоренили содержащейся в нем рассол. Есть ли какая- нибудь возможность поправить это дело, решать не беремся. Хлебопашеством в Спирине занимается не более трех человек; сено заготавливают все жители, но только для своего ограниченного скотоводства; рыбу ловят также не более трех человек, несмотря на то, что Обь находится у самого селения и раскинулась здесь на версту шириною. «Томские губернские ведомости», 1872г, № 2, стр. 6-7 (с небольшими сокращениями)

30

2. Рассказывает житель села Ордынского Кондратий

Исаакович Реутов

Было это в девятисотых годах ( девятнадцатого века – Авт). Не от радости и счастья, а от бесчеловечной жизни ехали крестьяне в Сибирь. Но и здесь не радостно им было. Приезжающий, бывало, сколотит немного деньжонок на избенку и коровенку, а на приписку в обществе денег и нет. А староста, сотский до сборщик говорят ему: - Ну, чаво, паря давай, пой нас вином, землей- то ведь пользуешься, плати подножное- то. Корову пасешь на нашей земле да и избенку поставил. И вот бедняк лез из кожи, шел к купцу просить в долг вина и поил « гостей». Солоно обходились эти « гости». Для приписки в общество собиралась сходка. Здесь богатеи обычно устраивались у столика старосты, а беднота держалась в сторонке. Староста спрашивал богатых мужиков:

- Ну, как, старички, примем его в общество- то? - Дак чаво, мужик- то он хорош, давайте примем. - Ну а теперь,- начинал снова староста, - надо установить плату за приписку. Сколько положим ему по бедности? И вот назначалась плата деньгами и « в натуре» - вином. Если видели, что с приписываемого можно побольше взять, устанавливали плату в сто рублей. - А вина сколько с него в честь его радости? – следовал вопрос старосты. - Да уж скупиться нечего для такого дела, давай побольше! Назначали три – четыре коромысла ( шесть – восемь ведер) вина. Некуда было деваться бедняку – повиновался. Морщился, но приходилось угощать. «Ленинская трибуна», № 84 от 25 ноября 1937г.