Фархад АЛИЕВ

ЕВРАЗИЙСТВО:геополитический

дискурс

(монография)

Баку 2010

2

Научный редактор:

доктор исторических наук, профессор Намик Ахундов

Научные рецензенты:

доктор политических наук, профессор Хиджран Гусейнова

кандидат философских наук, доцентАйбала Намазова

Фархад Бахтияр оглу Алиев. ЕВРАЗИЙСТВО: ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ

ДИСКУРС (монография). – Баку: Мутарджим, 2010. – 163 с.

В монографии исследуется геополитическая концепция евразийства сквозь призму культурно-цивилизационной проблематики. Прослеживаются истоки и исторические предпосылки возникновения евразийских взглядов, рассматриваются соответствующие подходы российских, американских и западноевропейских специалистов. Монография может быть полезна для лиц, занимающихся геополитической наукой, политическими проблемами международных отношений, вопросами политологии и политической философии, преподавателей и студентов.

А 02-10

© Ф.Б.Алиев, 2010

3

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ...........................................................................................................4

ГЛАВА 1: ЕВРАЗИЙСТВО: INITIUM ET ESSENTIA

§ 1.1. Истоки и основы.................................................................................14

§ 1.2. «Географическая ось истории»........................................................35

§ 1.3. Евразийство в культурологическом преломлении.....................55

ГЛАВА 2: ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: ЕВРАЗИЙСКИЙ ПОДХОД

§ 2.1. Евразийский ренессанс.....................................................................70

§ 2.2. Глобализационно-геополитическая дихотомия...........................86

§ 2.3. Евразийство в эпоху глобальной «культурной революции».....96

ГЛАВА 3: КАВКАЗ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЕВРАЗИЙСТВА

§ 3.1. Геополитические особенности кавказского региона.................107

§ 3.2. Южный Кавказ в евразийском контексте..................................117

§ 3.3. Азербайджан: евразийское осмысление.......................................127

ЗАКЛЮЧЕНИЕ................................................................................................137

БИБЛИОГРАФИЯ.............................................................................................148

4

ВВЕДЕНИЕ

Обозримая история человечества свидетельствует о том, что законы природы действуют равно и в социально-политическом преломлении, когда, согласно Гераклиту, «смерть одних есть жизнь других» [93, с. 46]. Необратимость конца какого-либо феномена объективной действительности есть первейшая детерминанта начала другого. Распад, многим казавшейся вечной, советской империи послужил толчком для начала соответствующих процессов в пределах евразийской эйкумены - в очередной раз подтвердилась мудрость упомянутых выше слов: мир лицезрел, как «смерть» одной державы дала «жизнь» другим.

Однако указанный распад способствовал не только появлению новых государств на постсоветском пространстве. Как известно, советское государство было сцементировано идеологией «большевистского марксизма» («большевизма»). Соответственно, распад государственности непосредственно связан и с идеологическим кризисом. Впрочем, указанный момент отличается некоторой компликативностью, то есть, представляется несколько затруднительным четко и однозначно определить, какой из указанных фактов – распад или идеологический кризис – является причиной, а какой следствием. Тем не менее, с достаточной степенью уверенности мы можем констатировать, что после развала Советского Союза на лицо был своеобразный «идеологический вакуум», образовавшийся на какое-то время в пределах новых государств, которые попытались «позаимствовать» идеологию западной цивилизации.

Образовавшийся вслед за дезинтеграцией СССР в пределах постсоветской Евразии упомянутый выше «идеологический вакуум» послужил причиной поиска новой идеологии, можно сказать, нового «смысла жизни», ибо согласно Э. Торричелли «природа не терпит

5

пустоты». В этих условиях интеллектуальные элиты различных стран на постсоветском пространстве, и в первую очередь, России, начав поиски альтернативной идеологии, обратились к евразийству, после десятилетий анабиоза вновь ставшему актуальным и явившемуся базисом современного неоевразийства.

Сегодня, как отмечает Д. Н. Степанов, «мы все являемся свидетелями того поворота к евразийству, которым ознаменовалось последнее десятилетие…» [237]. Евразийство вновь актуально и на сегодня являет собой одну из немногих четко изложенных научно-мировоззренческих концепций, альтернативных соответствующей западной парадигме.

Актуальность настоящего исследования, наверное, трудно переоценить, если принять во внимание, как минимум, нижеследующее:

(1) На сегодня именно евразийство рассматривается, в том числе и западной наукой, как некая альтернатива системе мировосприятия, ценностей и устроения общества, которые предлагаются западной цивилизацией – предлагались романо-германским миром в прошлом и предлагаются сегодня со стороны США;

(2) Евразийские концепции порою обобщённо толкуются отдельными (в основном западными) исследователями в качестве российской геополитической доктрины; посему важность исследования первых в контексте понимания потенциальных «геополитических маневров» России невозможно недооценить (тем не менее, в указанном контексте осмелимся усомниться в том, что в настоящее время Россия придерживается евразийской геополитической стратегии).

В западной науке интерес к исследованиям евразийства возродился буквально по окончании второй мировой войны, в

6

частности, уже в 1946 году вышла работа Б. Ишболдина [156], посвященная рассмотрению евразийского движения начала прошлого века. Впоследствии в 60-70 годы на Западе появляются соответствующие исследования Г. Е. Оркарда [165] о евразийской школе российской историографии, Н. В. Рязановского [168] о возникновении и начальных периодах развития евразийства и [169] о взаимопроникновении азиатского и европейского начал в российской истории и культуре. Историю российской эмиграции, в среде которой зарождалось евразийство прослеживает в своей работе М. Раэф [166]. Немецкий исследователь О. Босс [38] анализирует предпосылки возникновения евразийских идей. Отдельных аспектов рассматриваемой нами концепции касается в своих работах З. Бжезинский [34]. О непрекращающемся интересе к евразийской тематике свидетельствует продолжение по сей день соответствующих исследований на западе. В частности, особо хотелось бы отметить последние работы Д. Шлапентоха [173] и А. Сенгупты [171], посвященные вопросам развития евразийских течений современности и геополитических процессов на постсоветском пространстве, а также монографию М. Ларюэль [160], посвященную разновидностям неоевразийства и «мутациям» классической доктрины в контексте политических процессов, происходящих в современной России.

В советской науке ввиду известных обстоятельств возрождение научного интереса к евразийству происходило в конце 80-х - начале 90-х годов. Как отмечает И. А. Тугаринов, «первыми заговорили о евразийстве <…> политологи-прогнозисты. Евразийские мотивы постоянно звучали на заседаниях клуба «Постпеpестpойка», начиная, по крайней мере, с 1988 года в связи с предсказаниями о распаде страны» [243]. Евразийская доктрина во всём ей многообразии рассматривалась в исследованиях А. Г. Дугина [59, 60, 62, 63 200] и прежде публиковавшего работы, «расширяющие славянско-туранские корни евразийства до древних Ариев и Гипербореи» [243]. Начало перестройки послужило толчком

7

актуализации серьезных обсуждений проблем евразийства в России. В 1989 году появились статьи С. С. Хоружего о Л. П. Карсавине в [140, 141], работы И. А. Исаева [70, 71] о геополитических и культурологических воззрениях евразийцев; О. С. Широков организовал серию публикаций материалов евразийцев в Вестнике МГУ (филология) начиная с 1990 года [См.: 57, 95, 121, 125, 127, 129]. В Институте философии в 1990 году прошла конференция по евразийству, организованная А. В. Соболевым. Проблемы евразийства обсуждались на Конгрессе соотечественников в Москве в августе 1991 года. В том же году Комиссия СССР по делам ЮНЕСКО также провела конференцию по евразийству [См.: 64]. В Институте восточных языков МГУ весной 1992 года прошел научный симпозиум по евразийству, осенью 1992 года прошли Каpсавинские чтения в Санкт-Петеpбуpге. В феврале 1993 года Аналитический Центр РАН по проблемам социально-экономи-ческого и научно-технического развития провел конференцию «Биосферная теория и евразийство, общие истоки», посвященную памяти В. И. и Г. В. Вернадских. В 1990 году был опубликован диалог Л. Н. Гумилева, А. М. Панченко и К. П. Иванова в «Литературной учебе» [117], в январе 1991 года в «Новом мире» увидела свет публикация А. В. Соболева [118]. Одним из самых ярких представителей тогда еще советских исследователей евразийства был основоположник теории пассионарности Л. Н. Гумилев [51, 52, 53, 54, 55, 195], исследовавший в своих работах географические особенности евразийского сухопутного массива, этногенез народов (в частности и в особенности тюрков) его населяющих и исторические трансформации, происходившие в пределах указанного ареала. Среди современных российских авторов, занимающихся исследованиями указанной темы, помимо упомянутых выше, хотелось бы также выделить И. А. Тугаринова [243], Д. И. Дорошенко [57], Т. А. Айзатулина [182, 183], Д. Ф. Терина [240], Г. А. Югая [251]. Отдельные аспекты евразийства в своих исследованиях затрагивает О. А. Арин [26]. В работах

8

указанных авторов содержится тщательный анализ доктрины, рассматриваемой в настоящей работе, анализируются ее различные аспекты. Вышеуказанные исследования, также как и работы классиков евразийского движения имели особое значение при выработке собственной позиции автора, соответствующих выводов и заключений.

Таким образом, как показывает анализ научной литературы по рассматриваемой проблеме, хотя её отдельные (в том числе геополитические) аспекты изучались в различных ракурсах, однако, в комплексе анализ геополитических составляющих данной проблематики в синтезе с культурно-цивилизационными вопросами в указанной форме не предпринимался. В этой связи настоящая работа, на наш взгляд, может явиться определённым шагом в устранении имеющихся в этой области пробелов.

Объектом настоящего исследования является евразийская доктрина, предметом - её геополитические аспекты в контексте текущих глобальных культурно-цивилизационных трансформаций в постбиполярную эпоху.

В рамках данной работы анализируются и исследуются следующие вопросы:

- истоки и основы доктрины;- евразийская репульсия евроцентризма;- концепция личности;- идеологические аспекты евразийства (евразийский

этатизм);- подходы западных исследователей относительно

указанной доктрины;- культурологические взгляды евразийцев в

геополитическом контексте;- точки соприкосновения и различия во взглядах советских,

позднее российских и западных специалистов касательно геополитического феномена Евразии как особого геополитического и культурно-цивилизационного ареала;

9

- геополитические воззрения классиков евразийского движения;

- особенности сухопутного массива евразийского материка в качестве уникального ареала («географической оси истории»);

- причины евразийского ренессанса в конце прошлого века и современные интерпретации доктрины;

- феномен глобализации ввиду необходимости последующего анализа смены современной схемы глобального противостояния и введения понятия компаундных обществ;

- евразийский подход в контексте глобальной «культурной революции»;

- взгляды евразийцев сквозь призму современных глобализационных процессов;

- геополитическая специфика кавказского региона, а также «кавказский фактор» с точки зрения классической евразийской доктрины и ее современных интерпретаций;

- геополитическое положение Азербайджана с учетом, в том числе, евразийской концепции «цветущей сложности».

Настоящее исследование базировалось на тщательном анализе методологических и общетеоретических положений, содержащихся в работах ведущих специалистов и исследователей – геополитиков, специалистов в области международных отношений, политологов, историков, социологов, философов, культурологов.

Особо хотелось бы отметить, что большое количество необходимой информации удалось почерпнуть «из первых рук», то есть, в ходе работы над книгой были задействованы труды классиков евразийства – Н. С. Трубецкого [125, 126, 127, 128, 129], П. Н. Савицкого [113, 114], Л. П. Карсавина [82], Н. Н. Алексеева [25], Г. В. Вернадского [44, 45, 46], П. П. Сувчинского [121]. Были проанализированы соответствующие взгляды современников эпохи

10

возникновения доктрины: Н. А. Бердяева [29, 30, 31, 32], А. А. Кизеветтера [83], Г. Флоровского [136], П. Н. Милюкова [94]. Также использовались данные из работ современных исследователей – Ф. А. Степуна [120], Е. Чиняевой [249], В. Сендерова [115, 116] и других. Труды Л. Н. Гумилёва («последнего евразийца») [51, 52, 53, 54, 55, 195] были использованы при работе над сегментами работы, посвящёнными вопросам географической и этнической истории евразийского континентального массива.

Иностранные источники ввиду специфики предмета рассмотрения были наиболее полно использованы в процессе работы над вторым и третьим параграфами первой главы и второй главой.

При анализе, так называемого, «взгляда на Евразию с Запада» и культурно-цивилизационных аспектов применительно к указанным выше метаморфозам «культурного измерения» современности в глобальном масштабе автор опирался на исследования проблем кризиса европейской культуры А. Вебера [42], геополитические труды К. Хаусхофера [139], работы в области геополитических и геокультурных трансформаций в масштабах обширных геоэкономических пространств И. Валлерстайна [179, 180, 181], исторические исследования Ф. Броделя [152], анализ М. Элброу [151], посвящённый освещению феномена глобализации, а также работы Р. Робертсона [170] и К. Доусона [153].

Исследования Ф. Ратцеля [84], Р. Челлена [144], А. Мэхана [84], Х. Макиндера [162, 163], Д. Спайкмана [175], Г. Кернса [158] имели особую ценность при работе над частями работы, посвященными рассмотрению вопросов геополитики.

Работы Н. Данилевского [84], О. Шпенглера [147, 148], Дж. Тойнби [122, 123], С. Хантингтона [137, 248], Р. Осборна [104], Ф. Фернандес-Арместо [134] были широко использованы при освещении феноменов цивилизации и культуры.

Сегменты, посвященные анализу видоизменений общественного сознания, готовились с учётом исследований в том

11

числе Г. Ле Бона [161], С. Кара-Мурзы [76, 77, 78, 212, 213], В. Лисичкина и Л. Шелепина [88, 89], А. Кара-Мурзы [80, 210].

При работе над освещением современных течений евразийства были использованы работы Д. Шлапентоха [172, 173, 174], А. Цыганкова [178], И. Исаева [70, 71], М. Ларюэль [160, 218, 219], В. Чкуасели [145], Е. Чиняевой [249]. Именно при анализе современных интерпретаций евразийства, а также при рассмотрении особенностей процесса глобализации много ценной информации удалось почерпнуть из электронных источников.

Структурно настоящая работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.

В первой главе рассматриваются концептуальные основы евразийства с учетом взглядов pro et contra. В первом параграфе указанной главы анализируются возможные истоки, обстоятельства, детерминировавшие возникновение подобной доктрины. Также отдельно говорится о репульсии евроцентризма в евразийстве, о взглядах классиков евразийства и их «концептуальных» предтеч на роль туранского фактора в ходе развития российской государственности и в целом в процессе развития форм централизованного государства в пределах сухопутных массивов Евразии. Во втором параграфе рассмотрены геополитические аспекты евразийской доктрины, также как и истоки географического детерминизма в политической науке. Особо анализируется концепция «месторазвития». В третьем параграфе первой главы рассматриваются феномены культуры и цивилизации, отдельно рассматриваются культурологические взгляды евразийцев.

Вторая глава посвящена анализу причин, обусловивших ренессанс евразийства на рубеже столетий, рассмотрению особенностей неоевразийства и базисных положений евразийства в контексте процесса глобализации. В первом параграфе данной главы рассматривается специфика и возможные причины евразийского ренессанса на рубеже столетий, анализируются современные интерпретации евразийства. Во втором параграфе затрагиваются

12

вопросы, связанные с современным процессом глобализации, предложена концепция «компаундных общностей» и произведена приблизительная идентификация указанных «компаундных общностей» в рамках подразделения последних не на «Восток» и «Запад», но на «Запад» и «не-Запад». В третьем параграфе затрагиваются изменения в глобальном «культурном измерении», имеющие место сегодня. Автор касается феномена так называемой «глобальной культуры». Особо в параграфе анализируется культурологическая концепция идеолога евразийства Н. С. Трубецкого в контексте современной глобальной «культурной революции» как проявления геополитического противостояния.

В третьей главе рассматривается геополитическая специфика кавказского региона как пограничной зоны Евразии, расположенной на пересечении осей Север-Юг и Запад-Восток, в частности, рассматриваются геополитические характеристики Азербайджана как проявления феномена «цветущей сложности» на «дисконтинуальном» уровне. Первый параграф упомянутой главы посвящен рассмотрению Кавказа как традиционной зоны стратегического противостояния теллурократической и талассократической осей. Аспекты «евразийского» видения Кавказа анализируются во втором параграфе указанной главы. В третьем же параграфе предпринято рассмотрение геополитической характеристики Азербайджана сквозь призму евразийской доктрины. Применительно к Азербайджану транспонируется евразийская концепция «цветущей сложности», даётся краткая этническая характеристика Азербайджана.

В заключении подводится общий итог рассмотрения темы. Библиография содержит перечень всех источников,

использованных в ходе исследования.Принимая во внимание то обстоятельство, что с учетом

многогранности предмета исследования и широкого спектра философских, политических, экономических и иных вопросов, охватываемых евразийством, возможность раскрыть подобную тему

13

в рамках одной работы во всей полноте представляется маловероятной, хотелось бы, подытоживая, привести известное изречение древнекитайских мудрецов - «говорить о Дао значит не знать Дао», и отметить, что в настоящем исследовании евразийство анализировалось без претензии «объять необъятное», ибо автор ни в коем случае не претендовал на всецелое и полное рассмотрение последнего, поскольку таковое, наверное, невозможно применительно к любому феномену объективной действительности. Кроме того, особо хотелось бы подчеркнуть, что поскольку претензия достичь абсолютной объективности в исследовании того или иного предмета выглядела бы утопично, мы осмелимся заметить, что, на наш взгляд суть любого исследования заключается не столько в том, насколько автор был близок к так называемой «абсолютной объективности», но в том, насколько четко и осмысленно он смог представить свое собственное видение и понимание предмета.

В преддверии начала исследования хотелось бы отметить, что доминирование Запада на сегодня является аксиомой. Однако принимая во внимание классический трюизм «ничто не вечно под луной», и вспомнив (применительно к нынешнему «триумфу атлантизма») о том, что Нечто, достигая апогея, начинает стремиться по нисходящей, осмелимся предположить, что в перспективе имеются значительные предпосылки для того, чтобы самые разные парадигмы, альтернативные современной западной, и в том числе евразийство, проявили себя в той или иной форме.

Не хотелось бы представать в образе апологета очередной утопии, утверждая о тотальной применимости всех положений рассматриваемой в настоящей работе доктрины, ибо, как известно, любая теория в процессе имплементации претерпевает порою весьма значительные метаморфозы, однако, возможность реального применения в будущем тех или иных положений указанной теории в контексте глобализационных и интеграционных процессов, имеющих место в современном мире, представляется вероятной, пусть и в долгосрочной перспективе.

14

ГЛАВА 1

ЕВРАЗИЙСТВО: INITIUM ET ES-SENTIA

§ 1.1. Истоки и основы

Предваряя разработку предмета исследования, считаем целесообразным в качестве «информации к размышлению» дать краткую общую характеристику евразийству, после десятилетий анабиоза переживающему с конца 80-х - начала 90-х годов XX века свое второе рождение. Подойти к освещению указанного вопроса мы постараемся с учетом взглядов pro et contra.

Коллектив авторов издания «Основы евразийства» следующим образом отвечает на вопрос относительно сущности доктрины: «Евразийство – идейное и общественно-политическое течение первой волны русской эмиграции, объединенное концепцией русской культуры как неевропейского феномена, который обладает в ряду культур мира уникальным соединением западных и восточных черт, а потому одновременно принадлежит и Западу и Востоку, в то же время не относясь ни к тому, ни к другому» [105, с. 77].

По мнению американского историка Д. Шлапентоха «суть евразийства заключается в том, что Россия не является Европой или Азией, но политическим организмом, сформировавшимся из всех народов, проживающих в России и имеющих как славянские, так и не славянские корни» [См.: 174]. В своей работе «Евразийство: прошлое и настоящее» он также характеризует его как «квази-политическое и интеллектуальное движение» [См.: 174], появившееся в 20-х годах прошлого века в качестве оппозиции большевизму. Далее он пишет: «В ходе своей эволюции евразийство становилось все ближе и ближе советской разновидности марксизма.

15

В своем смешении марксизма с национализмом евразийство было предтечей сегодняшней постсоветской российской идеологии» [См.: 174]. Д. Шлапентох считает, что «евразийство основывалось на двух основных идеях. Первой была идея единства славянских и не славянских народов СССР; в этой перспективе евразийцы отличались от традиционных славянофилов. Второй идеей было то, что евразийцы, как многие другие «пост-революционеры», понимали большевистскую революцию не как аберрацию, но как событие, произошедшее в непосредственном контексте политической традиции страны» [См.: 174].

Лидер российской партии «Евразия», философ и политолог А. Г. Дугин видит евразийство как «…объемное, многомерное, открытое ко всестороннему развитию национальное мировоззрение, глубоко патриотическое по сути, но заключающее в себе заведомо действенное противоядие против вырождения до вульгарного шовинизма» [126, с. 24 – 25]. По его мнению, это - «мировоззрение, приветствующее модернизм, жесткость и авангард социальных технологий большевиков, но отбрасывающее порочную загипнотизированность экономико-материальными формулами. Мировоззрение христианское и православное, но преодолевшее двухсотлетнее синодальное отчуждение и формалистский официоз, а вместе с тем открытое к созидательному и веротерпимому диалогу с иными традиционными евразийскими конфессиями» [126, с. 25].

Историк и географ Марк Бассин полагает, что «в важнейших аспектах своего мышления евразийское движение двадцатых–тридцатых годов (по его мнению, являвшееся националистическим – прим. автора) испытало на себе также сильнейшее влияние из-за пределов России, в особенности влияние Западной Европы» [253, p. 1]. Он считает, что евразийцы предложили «новое определение российской уникальной идентичности, используя западные концепции и категории» [253, p. 10].

В. Сендеров, известный своей критикой евразийства, считает, что последнее было исполненной самоотверженности попыткой

16

эмигрантской среды осмыслить революционную катастрофу начала прошлого века и разработать новое, своё собственное пореволюционное русское мировоззрение» [См.: 115]. В своей статье «Евразийство – миф XXI века?» он подчёркивает, что западные авторы оценивают евразийство трезво и критично, рассматривая его как одну из классических российских религиозно-национальных доктрин, наряду со славянофильством и философией Серебряного века [См.: 115]. Указанный исследователь называет его «антиевропейским тоталитарным учением» [См.: 115]. Как «мыслительное движение на опасной грани философствования и политики» [64, с. 213-227] понимает евразийство филолог и историк С. Аверинцев. А. Ильин считает евразийство «выражением православной национальной патриотической мысли» [105, с. 71].

По мнению Е. Чиняевой евразийство в научном отношении являет собой попытку «осмыслить развитие континента в рамках системного подхода, а в идеологическом – опыт создания основ российского консерватизма» [249].

Один из критиков евразийства историк и публицист А. А. Кизеветтер понимает под последним настроение, которое мнит себя системой [См.: 83]. По его мнению, появление евразийских идей вполне объяснимо, учитывая ситуацию, возникшую на тот момент в результате первой мировой войны и захвата большевиками власти в России [См.: 83].

Своеобразную трактовку евразийства дает крупнейший российский философ Н. А. Бердяев, описывавший евразийство как не столько интеллектуальное, сколько эмоциональное движение, выводя при этом эту эмоциональность из реакции патриотических и национальных начал на катастрофу, произошедшую в России. Более того, по мнению Н. А. Бердяева, подобная идеологическая конструкция чревата в некоторой степени своеобразным русским фашизмом [См.: 32]. Он связывает истоки евразийства с идеями старых славянофилов (в особенности Н. Данилевского), а также некоторых мыслителей начала XX века. В. Ф. Эрна, например,

17

которому Н. О. Лосский дал характеристику борца с «западноевропейским рационализмом и тенденцией механизировать весь строй жизни и подчинить её технике» [90, с. 415], Н. Бердяев называет «типичным евразийцем по настроению» [См.: 32]. Можно в какой-то мере согласиться с бердяевской аналогией в характеристике рассматриваемого нами в настоящей работе учения. Некоторая связь со славянофилами у евразийцев улавливается. По мнению Верховного Муфтия России и Европейских стран СНГ Талгата Таджуддина, «евразийство было логичным этапом развития русской патриотической мысли – линии славянофилов Данилевского и Константина Леонтьева» [105, с. 65]. Славянофилы были, наверное, первым оформившимся идейным движением, заговорившим о самобытности России. Однако, учитывая, что «для мировоззрения славянофилов характерны: отрицательное отношение к революции и монархизм» [36, с. 550], а у евразийцев, напротив, как отмечал Г. Флоровский, «есть воля и вкус к <…> революции; и евразийцы приемлют ее, как обновление застоявшейся жизни» [136], необходимо отметить, что с последними славянофилов роднит помимо подчеркивания особенной стати России лишь упор на важную роль Православной Церкви в жизни российского общества и становлении российской государственности. Стоит отметить, что евразийцы были одними из немногих представителей эмигрировавшей российской интеллигенции, трактовавшими революцию как «глубокий и существенный процесс», но не «историческое недоразумение» [См.: 136]. К тому же, в отличие от славянофилов, понимавших Россию как славянское государство, евразийцы одними из первых заговорили о туранском факторе в российской истории и его решающей роли в становлении российской государственности, поставив под сомнение превалирование «славянства». Кроме того, в отличие от евразийцев, выступавших против нивелировки всего мира под «европейский стандарт», славянофилы, по мнению Ф. А. Степуна, были, по сути, теми же западниками: «не случайно же их журнал назывался не

18

«Москвитянином», а «Европейцем». Отличались славянофилы от западников не отрицанием Европы как таковой, а лишь враждой к той просвещенской рационально-позитивистической Европе, что, родившись в XVII веке в Англии и Франции, привела последнюю к революции. Симпатии славянофилов, как и симпатии немецких романтиков и французских традиционалистов, были на стороне побежденной христианской Европы» [120]. Более того, сами евразийцы в своих работах также указывали на фундаментальные отличия своих взглядов от романтических убеждений славянофилов. В частности, П. Н Савицкий отмечал, что славянофильская доктрина делает ставку на «славянство», как начало, определяющее культурно-историческое своеобразие России. Славянофилы, на его взгляд, отстаивают весьма зыбкие позиции, поскольку, согласно евразийским концепциям, историко-географическая и культурно-цивилизационная специфика России никак не детерминируется её принадлежностью к славянскому миру [См.: 113]. Таким образом, разнополярность евразийцев и славянофилов заключалась также и в том, что «в отличие от последних евразийцы предпочитали не выделять значение какого-то одного этнического элемента для евразийского мира, а рассматривали его как единый культурно-исторический и экономический комплекс, разработав систему взглядов по различным аспектам развития Евразии» [249].

Несмотря на то, что как движение евразийство оформилось в начале прошлого века, а некоторые американские исследователи, в частности, А. Троянов, считают, что «евразийство принадлежит к единственному, особому поколению, которое не имело реальных предшественников» [130], истоки евразийских концепций и формирование, если угодно, «евразийского» образа мышления можно констатировать еще в эпоху Петра Великого, когда появление подобных идей явилось своего рода реакцией на экспансию Запада в России. Однако «…явные, очевидные истоки евразийского цивилизационного проекта, - по мнению В. Чкуасели - отыскиваются только в первой половине XIX века, когда сын создателя первого

19

российского учебника по арифметике Леонтия Магницкого Михаил Леонтьевич – попечитель Казанского учебного округа, стал выступать против масонско-космополитической системы образования, которую насаждали при поддержке Александра I в России масоны» [145].

Кроме того, среди отдельных исследователей бытует мнение, что истоки евразийства уходят даже к Александру Невскому, который «еще в XIII веке сделал тот геополитический выбор, который был понят далеко не всеми его современниками и принят далеко не всеми его потомками» [105, с. 72]. Имеется в виду тот факт, что Александр Невский, действовавший, как отмечает А. Ильин, «в условиях конфликта двух цивилизационных проектов» [105, с. 72], сделал выбор в пользу союза леса и степи - Руси и Орды, предпочтя последнюю в качестве союзника европейским державам.

Многие великие умы России, так или иначе (осознанно или не осознанно), придерживались «евразийских» взглядов. Учитывая, что евразийцы выступали за «единую и неделимую» Россию или, говоря современным языком, утверждали о необходимости прочной «вертикали центральной власти», следующее высказывание выдающегося российского ученого М. Ломоносова также можно истолковать в «евразийском» ключе: «…разномысленною вольностию Россия едва не дошла до крайняго разрушения; самодержавством как с начала усилилась, так и после несчастливых времен умножилась, укрепилась, прославилась…» [Цит. по: 182]. Из сего кто-то придет к заключению, что евразийцы являлись сторонниками самодержавия, однако, учитывая, что после крушения царского режима евразийцы, будучи в оппозиции большевикам, не желали реставрации монархии в России, признавая положительную роль российской революции, можно назвать их и по другому - державниками, ратующими за симбиоз, в широком смысле слова, всей евразийской Эйкумены, сторонниками идеократии, «власти идеи», примата соборности над эгоцентризмом, понимающими

20

общество и государство как реальности, призванные осуществить «важную духовную и историческую миссию» [126, с. 18]. То, что в центре подобного «союза народов» евразийцами мыслится Россия объясняется тем, что на протяжении нескольких веков именно она выступала в качестве консолидатора самых разных этнических и культурно-конфессиональных групп евразийского континентального массива.

На характеристике евразийцев как державников сходятся многие исследователи. Подобные «великодержавные наклонности» объясняются ими как осознание евразийцами того факта, что объединение огромных евразийских пространств требует «сильной центральной власти, которая была общей чертой евразийских государств» [249]. Как отмечает процитированный выше Т. Таджуддин, «евразийскую идеологию выработали и сформулировали русские мыслители православной державной ориентации. С самого начала это была идея державности и патриотизма» [105].

Было бы уместным, на наш взгляд, упомянуть и о своеобразных западных «предшественниках» евразийцев, положивших начало европейской традиции идентификации России не как Восточной Европы, но как части Азии. Речь идет об Анри Мартэне – авторе книги «Россия и Европа» (увидевшей свет в 1865 году) и об Анри Масси (чья книга «Защита Запада» была опубликована после первой мировой войны), утверждавших, что россияне (или русские в широком смысле слова) суть не славяне и не индогерманцы, но туранцы, принадлежащие к тюрко-алтайскому племени.

В свою очередь, как отмечал Ф. Степун, О. Шпенглер был убежден в том, «что созданная Петром Великим империя представляет собою лишь некую «псевдоморфозу» национального русского бытия, с неизбежным распадом которой Россия быстро вернется к исконным основам своей азиатской сути» [120]. «Неевропейскую» сущность России О. Шпенглер характеризует

21

следующими словами: «все европейское встречалось в штыки с поистине апокалиптической ненавистью. А «Европой» считалось все, что находилось за пределами России…» [147, с. 246]. Да и известнейший немецкий историк и социолог А. Вебер высказывался на этот счет не менее категорично, утверждая, что «…не только Передняя Азия, регион арабов, персов и турок, но и Россия не входят в мировой Запад, невзирая на духовное, экономическое и политическое соприкосновение с ним. Это другие духовные миры. Они лишены европейского динамизма, симптома особой душевной и духовной сущности европеизма, которая стала основой стиля западной жизни во всем мире» [42, с. 387]. «В унисон» с указанными немецкими авторами писал и известный российский ученый Н. Я. Данилевский, придерживавшийся славянофильских взглядов, и считающийся одним из основоположников цивилизационного подхода к истории. В частности, в своей знаменитой работе «Россия и Европа», вышедшей в 1868 г., он отмечал следующее: «Европа не признает нас (россиян – прим. автора) своими, европейцы видят в России и славянах не только чуждое, но и «враждебное начало» [197].

В указанном контексте любопытны и взгляды Сюлли Максимильена де Бетюна (1560-1641)1, еще в XVI – XVII веках выступавшего с идеей европейской интеграции: как отмечает И. Г. Усачев в примечании к трудам К. Хаусхофера, «Сюлли исключал Московию из содружества христианских государств Европы» [196, с. 289]. Далее исследователь, основываясь на работах Сюлли, пишет следующее: «её (Московии – прим. автора) необозримое пространство раскинуто более в Азии, чем в Европе, своим положением она тесно связана с Татарией, Турцией и Персией, чтобы бороться против них вместе с европейцами; обитающие в ней народы – дикари и варвары, христианство русских слишком не похоже на европейское, и, напротив, слишком похоже на азиатское,

1 Французский государственный деятель эпохи Генриха 4.

22

то есть, на христианство греков и армян, пребывающих «под турком» [139, с. 289].

С учетом сказанного выше весьма близкой к истине выглядит точка зрения князя Н. С. Трубецкого, подчеркивавшего сложный эклектизм российской культуры и общества (можно сказать, своеобразную их парадоксальность), и разделявшего российскую культуру на, так называемые, ярко выраженные «верхи» и «низы», подразумевая под каждой из указанных групп приверженцев различных цивилизационных укладов, то есть, отмечая перманентный антагонизм «европейских» малочисленных «верхов» и «азиатских» многочисленных «низов».

Имея в качестве официальной исторической даты своего рождения выход в 1921 году в Софии сборника «Исход к Востоку: Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» и претерпев в своем развитии три этапа становления и развития -

первый: 1921-1925 годы, прошедший по преимуществу в Восточной Европе и Германии,

второй: 1926-1929 годы с центром в Париже,третий: 1930-1939 годы, период затухания,евразийство, как цельная доктрина, зиждется, на наш взгляд, на

следующем теоретическом «фундаменте»: Репульсия евроцентризма, Туранский «акцент», Этатизм, Концепция личности.

Репульсия евроцентризма. Евразийство характеризуется пониманием исторического процесса, альтернативным романо-германскому, то есть неприятием концепции «столбовой дороги цивилизации», основанной на евроцентризме, принявшем в XIX веке форму прогрессизма - теории, согласно которой все человечество как целое развивается по единой эволюционной линии - от примитивных форм культуры, основанных на религиозных представлениях, к

23

культуре секуляризованной, основанной на науке и машинной технике, иными словами, к цивилизации европейского типа. Теория прогресса, оформившаяся в эпоху Просвещения, а впоследствии разработанная Г. Гегелем и О. Контом, вот уже триста лет образует официальную западную философию истории. Можно сказать, что евразийство, отличающееся репульсией политических и социально-экономических моделей общества, предлагаемых западной наукой в качестве универсальных, представляет собой форму сопротивления культурно-цивилизационной экспансии Запада. В этой связи можно привести и слова Кизеветтера, писавшего, что «евразийцы отрицают идею линейного прогресса и отказываются мыслить исторический процесс, как единый целостный процесс, как развертывание некоего единого предустановленного плана мирового развития» [83]. Критикуя утрированный подход евроцентристкого взгляда на мир, П. Н. Савицкий отмечал, что евроцентризм трактует как «дикость» и «отсталость» не то, что по каким-либо объективным признакам может действительно находиться ниже него, но то, что просто не похоже на европейскую манеру видеть и действовать. В указанном контексте евразийцы также напоминают и о том, куда уходят корни, так называемых, «западной образованности» и «цивилизованности» (хотя, следует признать, что по сей день не выработано единого подхода к пониманию сущности того, что стоит за такими понятиями как «цивилизованность», «цивилизация» и пр.). Тем не менее, характеристика евразийцев как «радикальных европоненавистников» будет однобокой и не соответствующей действительности, поскольку последние выступали не столько «против» Европы, сколько «за» Азию. Помимо этого, обвинение последней в «ущербности» совершенно безосновательно и в значительной степени зиждется на присущем западному мировоззрению эгоцентризме, вооружившись которым, представитель западного мира смотрит на все остальное человечество как на заметно отставшее в «эволюционной гонке» большинство.

24

Туранский «акцент». Понимая этнические группы как цельные сложноорганизованные образования, формирующиеся в пределах конкретного месторазвития, евразийцы особо подчёркивают в истории России значение одной из них - тюркской. Согласно евразийской доктрине, этнические группы, образовывавшие домонгольские государственные и псевдогосударственные образования восточнее Валдайской и Среднерусской возвышенностей Восточноевропейской равнины, лишь получив «имперский импульс» от «наследников Чингисхана», начали постепенное созидание тех форм государственного устройства, которые позже трансформировались в Российскую Империю. Евразийцы подчёркивают, что корни российской имперской государственности уходят не в легендарную Киевскую Русь, но в монгольскую империю, созданную Тэмуджином из рода Борджигинов, вошедшим в историю под именем Чингисхана. Следующие строки вполне характеризуют отношение евразийцев к российской истории и к становлению российской государственности: «без «татарщины» не было бы России. Нет ничего более шаблонного и в то же время неправильного, чем превозношение культурного развития дотатарской Киевской Руси, якобы уничтоженного и оборванного татарским нашествием. Мы отнюдь не хотим отрицать определенных - и больших - культурных достижений Древней Руси XI и XII веков, но историческая оценка этих достижений есть оценка превратная, поскольку не отмечен процесс политического и культурного измельчания, совершенно явственно происходивший в дотатарской Руси от первой половины XI века к первой половине XIII века. Это измельчание выразилось в смене хотя бы относительного политического единства первой половины XI века удельным хаосом последующих годов…» [114].

Основоположники рассматриваемой в настоящей работе доктрины одними из первых показали, что корни российской государственности, сиречь, Московского Царства, по сути, первого

25

российского централизованного государственного образования уходят в Золотую Орду, но не в Киевскую Русь, которая раскололась на восемь государственных и квазигосударственных образований еще в XII веке, то есть, за сто лет до появления монголов и за триста лет до создания русского национального государства. По мнению евразийцев, утверждение о «централизованности» и «целостности» Киевской Руси в качестве предтечи Московского Царства весьма спорно. По этой причине, русское государство XVI-XX веков является в значительной степени продолжением именно скифской, гуннской и монгольской держав, нежели государств дотатарской Руси. Согласно евразийцам, это подтверждается «наблюдениями из области социальной истории. Тот строй, в котором все классы общества являются «служилыми», несут «тягло», где не существует настоящей частной собственности на землю и где значение каждой социальной группы определяется ее отношением к государству, - этот строй глубоко коренится в историческом укладе кочевых держав. Он был воспринят Московской Русью и дал ей огромную политическую силу. Только неполно и частично отошла от него в сторону европейских образцов императорская Россия» [234]. Историческая ретроспектива показывает, что группа мелких, более или менее самостоятельных княжеств, объединяемых под названием Киевской Руси, не совпадает с государством, вошедшим в историю под именем Российской Империи. Киевская Русь, как утверждает Н. С. Трубецкой, была «группой княжеств, управляемых князьями варяжской династии и расположенных в бассейне трех рек, которые почти непрерывной линией соединяют Балтийское море с Черным, и начальная летопись совершенно точно определяет географическую сущность этого государства как «путь из Варяг в Греки»2. Площадь этой Киевской Руси не составляла и двадцатой доли общей площади

2 «Путь из Варяг в Греки» проходил от Балтийского моря по Неве, Ладожскому озеру, реке Волхов, озеру Ильмень, реке Ловать, до рек Западная Двина и Днепр, а затем в Черное море и далее в Константинополь(см.: http://www.vostlit.info/Texts/rus4/Fletcher/primtext1.phtml).

26

той России, в которой родились все мы. Киевская Русь не только не была по территории своей тождественна хотя бы с так называемой Европейской Россией, но даже не являлась на территории этой Европейской России самой значительной единицей в политическом или хозяйственном отношении. Государства Хозарское (в низовьях Волги и на Дону) и Болгарское (в среднем течении Волги и по Каме), существовавшие одновременно с Киевской Русью, были хозяйственно и политически едва ли не значительнее её. Государство (политическое или хозяйственное) на территории Европейской России в те времена было невозможно ни для одного из этих оседлых, привязанных к тому или иному речному бассейну государств, ибо на пути к Черному и Каспийскому морям лежала широкая полоса степи, а по ней кочевали воинственные кочевники, которых никто вполне подчинить себе не мог и которые делали невозможным всякое стремление оседлых государств к господству и расширению.

27

Карта 1.1: Русь в IX – начале XII веков 3

3 Источник: http://www.ruskerealie.zcu.cz/images/mapa-201.jpg

28

Потому-то из Киевской Руси и не могло развиться никакого мощного государства, и представление о том, будто бы позднейшее русское государство есть продолжение Киевской Руси, в корне неправильно. Киевская Русь не могла ни расширить своей территории, ни увеличить свою внутреннюю государственную мощь, ибо, будучи естественно прикреплена к известной речной системе, она в то же время не могла вполне овладеть всей этой системой до конца; нижняя, самая важная часть этой системы, пролегающая по степи, оставалась всегда под ударами степных кочевников, печенегов, половцев и пр. Киевской Руси оставалось только разлагаться и дробиться на мелкие княжества, постоянно друг с другом воюющие и лишенные всякого более высокого представления о государственности. Это было неизбежно» [126, с. 224]. Таким образом, как мы видим, географическим предназначением Киевской Руси являлось поддержание экономического обмена между Балтийским и Черным морями. Указанная миссия в силу упомянутых выше причин оказалась невыполнимой, что явилось причиной нежизнеспособности Киевской Руси.

Карта 1.2: Киевская Русь 4

4 Источник: http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/f/fb/Kievan_Rus_en.jpg

29

В подобных условиях перманентные междоусобицы были неизбежны, поскольку осознавать себя составляющими неделимого целого разрозненные субъекты Киевской Руси не могли ввиду того, что подобное государственное целое не имело физической возможности следовать своей геоэкономической миссии. Таким образом, согласно евразийству, возникновение Московского Царства (позднее трансформировавшегося в Российскую Империю) из Киевской Руси было исторически невозможным.

Принимая во внимание тот факт, что «…выделение строгой дихотомии между Западом и Востоком является отличительной чертой евразийства в целом и восходит к формуле Н. С. Трубецкого «Европа и Человечество», где «Европа» (=«Запад») противопоставляется остальному человечеству, как агрессивная, претендующая на уникальность и полноту моральной и физической власти аномалия» [59, с. 7], мнение, что евразийцы были апологетами «азиатчины» и выступали против «просвещения и прогресса», которые нес Запад, свойственное большинству оппонентов евразийства по сей день, собственно говоря, и составляет основу критики, направленной против него.

В трудах первых евразийцев подробно раскрываются механизмы транспонирования монгольской государственной системы, созданной Чингисханом, на Московскую Русь, из которой, в свою очередь, впоследствии выросла Российская Империя. Вот что пишет по этому поводу Н. С. Трубецкой: «…влияние монгольской государственности на русскую остается совершенно невыясненным. Достоверно известно, что Россия была втянута в общую систему монгольского государства, и тот факт, что целый ряд русских слов, относящихся к финансовому хозяйству и продолжающих жить в русском языке даже и поныне, являются словами, заимствованными из монгольского или татарского (например, казна, казначей, деньга, алтын, таможня), свидетельствует о том, что монгольская финансовая система в России не только была воспринята и

30

утвердилась, но и пережила татарское иго» [126, с. 240-241]. При этом подчеркивается, что наряду с финансовой сферой большое количество заимствований имело место в сфере почтовых сношений и путей сообщения в государственном масштабе. Далее он пишет: «…татары ввели Россию в общегосударственную монгольскую сеть почтовых путей, и монгольская система организации почтовых сношений и путей сообщений, основанная на общегосударственной ямской повинности (от монгольского слова «ям» - «почтовая станция»), сохранялась в России еще долго после татарского ига» [126, с. 241]. Отсюда Н. С. Трубецкой заключает, что поскольку в таких важных отраслях государственной жизни, как организация финансового хозяйства, почты и путей сообщения между русской и монгольской государственностью существовала непререкаемая связь, то логично предположить подобную связь и в других отраслях, включая структуру административного аппарата, организацию военного дела и прочее.

Несмотря на то, что идейные основы монгольской государственности воспринимались как чуждые и при этом вражеские, тем не менее, величие этой идеи, особенно, как пишет Н. С. Трубецкой, по сравнению с примитивной мелочностью удельно-вечевых понятий о государственности, не могло не произвести неизгладимого впечатления. Осознавая величие монгольской государственной идеи, но в то же время, понимая ее как вражескую, в тех условиях «русская национальная мысль обратилась к византийским государственным идеям и традициям и в них нашла материал, пригодный для оправославливания и обрусения государственности монгольской» [126, с. 243]. Выражаясь метафорически, дух Чингисхана ожил вновь, но на этот раз, претерпев внешние метаморфозы, он предстал уже в совершенно новой, казалось бы, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское обоснование.

31

Отдавая дань истине, следует отметить, что влияние монгольской государственности на становление российского самодержавия было предметом активных обсуждений в русской исторической науке задолго до евразийцев. В качестве примера можно привести известного российского ученого XIX века К. Д. Кавелина, отмечавшего, что «монгольское иго усилило власть великого князя и тем воссоздало видимый центр политического единства Руси» [73, с. 136] и приходившего к следующему выводу: «Монголы разрушают удельную систему в самом основании, воссоздают политическое единство, словом, действуют в наших интересах, сами того не подозревая!» [73, с. 136]. Как отмечает П. Н. Зотов, «о влиянии «монгольского права» на развитие русской государственности писал в середине XIX века признанный знаток этой проблемы профессор К. А. Неволин» [204]. Кроме того, в эпоху зарождения евразийства, независимо от него, к идентичным, по сути, выводам пришел выдающийся российский историк-востоковед академик В. В. Бартольд, писавший: «Несмотря на опустошения, произведенные монгольскими войсками, несмотря на все поборы баскаков, в период монгольского владычества было положено начало не только политическому возрождению России, но и дальнейшим успехам русской культуры… После исчезновения или ослабления татарских ханств на русского царя отчасти была перенесена татарская государственная идея; его стали называть «великим беком», «белым ханом» [28, с. 171-172].

Правоту евразийцев, можно сказать, признавал и один из критиков концепции «слева» - либерал-кадет П. Н. Милюков, писавший относительно «туранских приоритетов» евразийства следующее: «В своей «Евразии» они (евразийцы – прим. автора) помещают особый русский культурно-исторический тип. Если угодно, - вполне научна та черта, что они отличают этот тип от «славянского» и ищут в нем родства с «туранским» [94]. Кстати, именно П. Н. Милюков в пику евразийцам назвал их «Евразию» «Азиопой» - дурным синтезом Востока и Запада. В контексте

32

настоящего рассмотрения интересны и строки, принадлежащие перу классика мировой литературы Ф. М. Достоевского, писавшего, что «Россия не в одной только Европе, но в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!» [227]. Чем не «евразийский» образ мышления? Да и следующие бердяевские строки звучат вполне по «евразийски»: «Россия не Запад и не Восток. Она есть великий Востоко-Запад, встреча и взаимодействие восточных и западных начал. В этом сложность и загадочность России» [См.: 30].

Этатизм. Как отмечал А. Кизеветтер, «системы без настроения всегда плоскодонны и мертворожденны» [83], для евразийцев же, как отмечал Г. Флоровский, сама жизнь есть конкретность единой идеи. Особое ударение на идеологию (если угодно, «душу» государства) в целом является краеугольным камнем евразийства. Вероятно, из акцентирования на идеологии («душе») проистекает и понимание евразийцами симфонической личности (государства как неделимой на атомы целостности). Ведь душа у любой индивидуальности (в метафизическом смысле) может быть лишь одна. Между симфонической личностью и идеей («душой») существует взаимная причинно-следственная связь, то есть они составляют диалектическое единство, то есть, когда у какой-либо целостности (в евразийском понимании) наличествует «душа», то это означает, что данная целостность уже является личностью симфонической, если же на лицо какая-либо целостность (в евразийском понимании), то это значит, что подобная «целостность» достигла своего «целостного» состояния за счет «сцементировавшей» ее идеи («души»). «Безыдейного», не идентифицирующего себя тем или иным образом государственного образования быть не может. Подобное государство есть суть фантом, ибо при всей важности экономических аспектов функционирования государства, они не являются исключительным основанием для

33

полноценного и надежного функционирования последнего. Скажем больше: идеология и социально-экономические аспекты сквозь призму евразийства взаимообусловлены, поскольку, по мнению евразийцев, «всякое жизненное движение определяется некоторой идеологией и вытекающей из нее системой конкретных задач (программой), которые, с другой стороны, обусловлены данной исторической обстановкой» [113, с. 13]. Кроме того, следует заметить, что евразийцы подчеркивали обусловленность той или иной идеологии объективным историческим процессом и спецификой соответствующих этнических групп, условиями их возникновения и эволюции. Помимо этого, они объясняли «приживаемость» той или иной идеологии (иерархии ценностей, формы восприятия мира и своего в нем места) и с точки зрения географического детерминизма, то есть, подчеркивали, что окружающая среда, климатические условия, географическое положение наряду с иными факторами оказывают непосредственное влияние на процесс этногенеза, в ходе которого вырабатывается собственная уникальная идеологическая парадигма. Исходя из этого, они приходят к заключению, что не может существовать универсальных, общечеловеческих идеологических моделей, применимых ко всем этническим группам, образующим государственные целостности. Поэтому евразийцы подчеркивали, что «с точки зрения должного, единственно жизненной <…> формулой национального существования может быть следующая: своя идеология – безразлично, свои или чужие техника и эмпирическое знание…» [113, с. 145].

На основании указанного выше евразийцы разработали теорию политического строя, предполагающего постановку высшей идеи в качестве доминирующей ценности, назвав последний «идеократией» (от греческого - «власть идеи»). Вопреки утверждению Г. Флоровского, что не от Духа, но от плоти и земли хотят они набраться силы, евразийцы подчеркивали, что спасение государственного целого предполагает стимулирование не только

34

социально-экономической активности последнего. «Через духовное просветление и через духовное горение пролегают пророческие пути. Но, поднимаясь к Духу, было бы грешно и безумно презирать Богом данную плоть» [114] - эти строки, принадлежащие перу П. Н. Савицкого, подчеркивают рационально-прагматичный подход евразийцев, утверждавших превалирование «высшей идеи» («души») и в то же время признававших важность «плоти» (окружающей среды, мира эмпирического, объективной реальности). Как видим, в евразийстве получает новую жизнь известный гегелевский тезис о разумности действительного и действительности разумного. Связывая специфику и уникальные черты того или иного государственного строя с особенностями культуры и биогеоценоза, «евразийский государственный строй» понимается авторами доктрины как демотический или народный. То есть, на лицо неприятие ими европейской демократии как формальной, основанной на атомистической трактовке государства, которое механически объединяет индивидов, являя собой некую «олигархию парламентариев».

Критика евразийского подхода в трактовке государства базируется на том утверждении, что «утопический этатизм евразийцев приводит их к той ложной и опасной идее, что идеократическое государство должно взять на себя организацию всей жизни, то есть организацию всей культуры, мышления, творчества, организацию и душ человеческих…» [31].

Как уже отмечалось выше, российское государство, по мнению евразийцев, возникло в результате «оправославливания» государственно-административной системы монгольской империи. Таким образом подчеркивается, что именно отсутствие цельной идеологической парадигмы в пределах т.н. «монголосферы» в значительной степени не позволило наследникам Чингисхана предотвратить развал империи, то есть, «идеологический плюрализм» (не путать с конфессиональной толерантностью), отсюда отсутствие единой (цементирующей) идеологии, явились

35

одной из основных причин распада империи степняков. Вот что пишет в этой связи Н. С. Трубецкой: «Одним из наиболее важных несовершенств «системы» Чингисхана оказалась форма связи государственности с религией» [126, с. 248]. Из чего следует, что государи московские получили преимущество перед ордынскими ханами ввиду того, что первыми была найдена государственная идеология, которой стало православие. Поскольку же религию можно понимать как форму общественного сознания, мировоззрение и мироощущение, то есть, в общем и целом, как систему взглядов, а идеология – это и есть «система взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности и друг к другу…» [135, с. 199], то естественно предположить, что именно религия (в данном случае православие) явилась той идеологией, что послужила фундаментом для создания сильного московского государства. Евразийцы приходят к выводу, что существует неразрывная связь между наличием базисной идеологии и потенциальными возможностями для созидания сильной державы. Отсюда делается вывод: любая целостность, находящаяся в «идеологическом вакууме», будет пребывать в состоянии перманентной энтропии до тех пор, пока указанный «вакуум» не будет «заполнен». При этом следует учитывать, что длительная продолжительность подобного эндогенного хаоса может со временем поставить вопрос о дальнейшем существовании самой целостности как таковой.

Концепция личности. Рассматривая государство как целостную систему, не расщепленную на «атомы», евразийцы не могли обойти стороной вопрос о месте личности в подобной централизованной государственной системе. Ими была выработана собственная, в какой-то мере уникальная, концепция личности. Евразийцы ввели понятие «многочеловеческой» («симфонической») личности, которая, в свою очередь, может быть «частнонародной» и «многонародной» [См.: 126, с. 93-96]. То есть, государственное объединение одной («частнонародная многочеловеческая личность»)

36

или нескольких («многонародная многочеловеческая личность») этнических групп также понимается ими как некая личность вопреки западной трактовке государства как договора между отдельными индивидуумами («атомами»). В противовес западной традиции, трактующей личность обособленно, евразийцы (в частности, Карсавин) постулировали, что «реальность личности проявляется лишь в многообразии ее деятельности и связей с другими личностями. Поэтому личность может рассматриваться лишь как симфония множественности, входящая в целостную иерархию более сложных симфонических личностей – социальных групп, народов, культур» [184]. Вот что говорится по этому поводу в одной из коллективных монографий евразийцев: «…понятию отделенного и замкнутого в себе социального атома – мы противопоставляем понятие личности как живого и органического единства многообразия…» [113, с. 21]. Далее там же указывается, что «личность – такое единство множества (ее состояний, проявлений и т.д.), что ее единство и множество отдельно друг от друга и вне друг друга не существуют. <…> Личность – единство множества и множество единства» [113, с. 21]. Евразийцы признают реальностью не только индивидуальную личность, но и социальную группу, и не только сословие или класс, но и этническую группу в целом. Симфоническая личность, по их мнению, отличается от индивидуальной тем, что ее многообразие не является множеством разнонаправленных стремлений, но множеством самих индивидуумов. Указанная симфоническая личность понимается ими не как некое пространство и среда, которые содержат в себе индивидуальные личности, но как неразрывное единство последних. Индивидуум для евразийцев есть не замкнутая в себе и отграниченная от других единица, но в значительной мере индивидуация симфонической личности, проявление определенной целостности. То есть, в противовес подходу западному, базирующемуся на атомизме, евразийцы холистически трактовали личность, понимая ее как неотъемлемую часть неделимого целого.

37

§ 1.2. «Географическая ось истории»

Формирование любой цивилизации, любого государственного и/или этнического образования помимо иных факторов непосредственно обусловлено и географическими детерминантами. Будучи далекими от мысли абсолютизировать последние (тем более в эпоху высоких технологий и глобального антропогенного воздействия на биосферу), мы все же возьмем на себя смелость с достаточной степенью уверенности рассматривать государства, как отмечал В. Максименко, в том числе и как пленников географической среды, в пределах которой они рождаются, растут и погибают. К тому же, как отмечал известный немецкий государствовед Г. Еллинек, «территория, как элемент государства, имеет решающее влияние на весь жизненный процесс государства» [66, с. 54].

Принимая в качестве основания определение геополитики как науки, данное Р. Челленом, писавшим, что «геополитика – это наука о государстве как о географическом организме, воплощенном в пространстве» [См.: 144], мы позволим себе заключить, что геополитический анализ какой-либо ситуации, геополитическая характеристика того или иного государства, рассмотрение процессов онтогенеза и филогенеза в цивилизационном преломлении сквозь призму геополитики предполагают базирование на положениях географического детерминизма: обусловленности эволюции цивилизаций и этносов географическими факторами, а именно, очертанием границ ландшафтов их вмещающих, почвенной структурой определенной местности, климатическими условиями, выходами или отсутствием оных к океанам, эндогенной гидрологией и пр.

Традиция «гео-анализа» насчитывает века, ибо, по словам Т. Айзатуллина, «не только геоматериализма, но и геодетерминизма (определяющей роли географии) придерживались в своих взглядах

38

еще философы древности – Геродот, Платон, Аристотель» [182]. При этом, как отмечает вышеупомянутый исследователь, «границы народов и государств, в общем, совпадают <…> с природно-климатическими границами» [182]. В качестве иллюстрации можно привести рассуждения Аристотеля, дававшего следующую характеристику геополитическому положению Крита: «остров Крит как бы предназначен к господству над Грецией, и географическое положение его прекрасно: он соприкасается с морем, вокруг которого почти все греки имеют свои места поселения; с одной стороны, он находится на небольшом расстоянии от Пелопоннеса, с другой - от Азии...» [27, с. 434-435].

Г. Зюганов в книге «География победы: основы российской геополитики» также отмечает, что «идеи о влиянии географической среды на историю и человека встречаются уже у античных авторов» [205]. В частности, он приводит в пример Полибия, объяснявшего «суровость нравов жителей Аркадии господством холодного и туманного климата. По этой, а не по какой-либо иной причине народы представляют столь резкие отличия в характере, строении тела и в цвете кожи, а также в большинстве занятий» [205].

Об обусловленности общественного строя, психологии и менталитета народов внешней средой писали и крупнейшие ученые средневековья и нового времени. К примеру, Роджер Бэкон в своей работе «Большой труд» отмечал, что «география, помимо ее практических приложений, важна и для других наук. Нельзя знать людей, не зная климата и страны, в которой они живут, так как климат влияет на произведения растительного и животного царства и еще больше на нравы, характеры и учреждения» [Цит. по.: 182]. Известный немецкий философ и гуманист Иоганн Готфрид Гердер, подчеркивая важность учета природных факторов, отмечал, что развитие цивилизации обусловлено помимо прочего климатом, характером почвы и географическим положением. Как отмечают И. Пархоменко и А. Радугина, «согласно Гердеру, человеческая история берет свое начало из истории развития природы, является ее

39

продолжением, постепенно достигая более высоких ее ступеней» [229]. Шарль Монтескье «в своем основном сочинении «О духе законов» (1748 г.), объясняя различие законодательного устройства государств, <...> подобно Бодену, видел главную причину в особенностях климата» [См.: 205], а перу немецкого географа Карла Риттера принадлежат следующие строки: «каждый человек является представителем родной природы, которая его произвела на свет и воспитала. В народах отражается их отечество. Местные влияния ландшафта на характерные черты жителей, включая внешний вид и телосложение, форму черепа, темперамент, язык и духовное развитие, несомненны... Существование человека целиком связано с землей тысячами цепких корней, которые невозможно вырвать» [Цит. по: 235]. Фридриху Ратцелю, представителю школы немецкой «органической» социологии, без которого не мыслил развитие геополитики Отто Маулль, назвавший его «отцом геополитики», автору фундаментальной «Антропогеографии», принадлежат следующие строки: «государство складывается как организм, привязанный к определенной части поверхности земли, а его характеристики развиваются из характеристик народа и почвы. Наиболее важными характеристиками являются размеры, местоположение и границы. Далее следуют типы почвы вместе с растительностью, ирригация и, наконец, соотношения с остальными конгломератами земной поверхности, и в первую очередь, с прилегающими морями и незаселенными землями, которые, на первый взгляд, не представляют особого политического интереса. Совокупность всех этих характеристик составляют страну (das Land). Но когда говорят о «нашей стране», к этому добавляется все то, что человек создал, и все связанные с землей воспоминания. Так изначально чисто географическое понятие превращается в духовную и эмоциональную связь жителей страны и их истории» [Цит. по: 61]. Еще один классик геополитики, Н. Д. Спайкман, отмечал, что «…в географии лежат ключи к проблемам военной и политической стратегии. Территория государства — это база, с которой оно

40

действует во время войны, и стратегическая позиция, которую оно занимает во время временного перемирия, называемого миром. География является самым фундаментальным фактором во внешней политике государства потому, что этот фактор — самый постоянный. Министры приходят и уходят, умирают даже диктатуры, но цепи гор остаются непоколебимыми» [См.: 175].

В трудах евразийцев географический детерминизм наличествует в значительной степени, по сути, являясь одним из формообразующих элементов доктрины. Н. С. Трубецкой, в частности, подчеркивал, что «всякое государство жизнеспособно лишь тогда, когда может осуществлять те задачи, которые ставит ему географическая природа его территории» [126, с. 224], и, несмотря на то, что, вопросов геополитики в той или иной степени в среде российской интеллигенции касались уже в XIX веке, в частности, Н. Я. Данилевский и К. Н. Леонтьев, все же именно евразийцев было бы вернее назвать «основателями» российской геополитики, разработавшими соответствующую цельную геополитическую систему.

В целях настоящей работы, на наш взгляд, в первую очередь необходимо выявить различия между «Евразией» географической, так сказать, общепринятой, и «Евразией» в ее «евразийском» понимании. В Большой Советской Энциклопедии в этой связи указывается следующее: «Евразия - самый большой материк Земли, состоящий из двух частей света – Европы и Азии. Вместе с островами Евразия занимает площадь около 53,4 миллионов квадратных километров, из них на острова приходится около 2,75 миллионов квадратных километров. Крайние материковые точки Евразии: на севере – мыс Челюскин, на юге – мыс Пиай, на западе – мыс Рока, на востоке – мыс Дежнёва. <…> Евразию омывают океаны: на западе – Атлантический, на севере – Северный Ледовитый, на юге – Индийский, на востоке – Тихий, и их окраинные моря. На юго-востоке австрало-азиатские моря отделяют Евразию от Австралии, на северо-востоке Берингов пролив от Северной

41

Америки, на юго-западе – Гибралтарский пролив, Средиземное и Красное моря от Африки, с которой Евразия соединяется Суэцким перешейком» [35, с. 6]. Согласно указанному выше источнику, термин «Евразия» был введен в геологию и географию в 1883 году австрийским геологом Эдуардом Зюссом (1831–1914). Другими источниками называется немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник Александр Гумбольдт (1769-1859).

Прежде чем приступить к рассмотрению взглядов самих евразийцев, было бы целесообразным начать несколько издалека, рассмотрев процесс развития научных взглядов, которые способствовали в конечном итоге выработке евразийской концепции. Л. Н. Гумилев в своей статье, посвященной рассмотрению взглядов князя Н. С. Трубецкого, в небольшой своего рода «преамбуле» предпринимая краткий экскурс в историю развития географических и геополитических взглядов, пишет следующее: «Отец истории, а стало быть, и исторической географии, Геродот разделил известную в его время сушу на три части: западнее Эгейского моря – Европа, восточнее – Азия, а южнее Средиземного моря – Африка. Для его времени такого деления было достаточно, но через две тысячи лет, в эпоху великих открытий, выяснилось, что Европа – просто западный полуостров огромного континента, как Индия – южный, Китай – восточный, Япония, Филиппины и Зондские острова – прибрежные архипелаги, а Средиземное море – залив, образовавшийся в недавнюю геологическую эпоху из-за грандиозного землетрясения. До тех пор, пока география была служебной сферой практической деятельности, такого деления было достаточно, но с появлением научной географии, включившей в себя биосферу и даже антропосферу, стало ясно, что деление Геродота неконструктивно, а принцип его – контуры литосферы – взят произвольно и неудачно. В самом деле: ландшафты Сирии и Ливии похожи друг на друга, тогда как Северная Африка и леса Судана разделены подлинной биосферной границей – Сахарой. Чтобы сохранить номенклатуру Геродота, приходится писать: «Африка севернее Сахары» и «Африка

42

южнее Сахары». А не проще ли удобный термин «Афразия»? Еще нагляднее необходимость деления континента на крупные регионы: Индия, ограниченная Гималаями, джунглями Бирмы и пустыней Белуджистана, «Срединная равнина», которую мы называем «Китай» - субтропическая область, орошаемая муссонами, и Великая степь от Хингана до Карпат, ограниченная с юга пустынями и горными хребтами, а с севера широкой полосой леса – «таежным морем», за которым расположилась особая циркумполярная область тундры со специфическими экологическими условиями. Западный полуостров континента от внутренней его части отделяет атмосферная граница – положительная изотерма января. Гольфстрим смягчает климат Европы и делает его непохожим на резко континентальные условия Евразии – страны, лежащей между Желтым и Балтийским морями. Эта физико-географическая разница была столь очевидна еще в древности, что китайцы в III веке до нашей эры соорудили Великую китайскую стену между двумя природными регионами; то же самое сделали персы около Дербента и в Средней Азии. <…> Романо-германские народы, составлявшие мозаичную целостность, постоянно осуществляли натиск на Восток, пределом этого натиска искусственно избрали Уральский хребет» [195]. Далее Л. Гумилёв заключает, «что широко распространенные понятия «Запад» и «Восток» бессмысленны, точнее, неверны. Под «Западом» обычно понимается романо-германская суперэтническая общность, а под «Востоком» вся остальная ойкумена, включающая в себя пять суперэтнических регионов: Островной, Дальний Восток, Китай, Индию, Афразию и Евразию. Кроме того, существовали и поныне существуют понятия: Черная Африка южнее Сахары, Черная Австралия, Меланезия, индейские регионы в Америке и Циркумполярный регион» [195].

Таким образом, необходимость детальной конкретизации историко-географических данных и выяснения географической и этнической специфики тех или иных регионов и цивилизаций способствовали развитию альтернативных официальной географии и

43

истории концепций, одной из которых, применительно к самому большому материку мира, и стало евразийство.

Теперь же, после столь пространного «вступления», обратимся к собственно евразийцам, которые в пределах огромного сухопутного массива евразийского материка, традиционно подразделяемого на Европу и Азию, стали различать особый срединный континент - Евразию. П. Н. Савицкий, отмечает, что «в чисто географическом смысле понятие «Европы» как совокупности Европы, западной и восточной, бессодержательно и нелепо. На западе, в смысле географических очертаний, - богатейшее развитие побережий, истончение континента в полуострова, острова; на востоке – сплошной материковый массив, имеющий только разъединенные касания к морским побережьям; орографически – на западе сложнейшее сочетание гор, холмов, низин; на востоке – огромная равнина, только на окраинах окаймленная горами; климатически – на западе приморский климат, с относительно небольшим различием между зимой и летом; на востоке это различие выражено резко: жаркое лето, суровая зима; и так далее, и так далее» [113, с. 81]. Те же моменты подчеркивал и Н. С. Трубецкой: «внешние очертания ее (Евразии – прим. автора) характеризуются отсутствием выхода к открытому морю и отсутствием той изорванности береговой линии, которая так типична, с одной стороны, для Западной и Средней Европы, с другой, - для Восточной и Южной Азии» [113, с. 226]. П. Н. Савицкий также отмечает, в свою очередь, следующее: «Восточно-европейская <…> равнина по географической природе гораздо ближе к равнинам Западно-Сибирской и Туркестанской, лежащим к востоку от нее, нежели к Западной Европе. Названные три равнины (см. рис. 1.1. – прим. автора), вместе с возвышенностями, отделяющими их друг от друга (Уральские горы и так называемый «Арало-Иртышский» водораздел) и окаймляющими их с востока, юго-востока и юга (горы русского дальнего Востока, Восточной Сибири, Средней Азии, Персии, Кавказа, Малой Азии), представляют собой особый мир, единый в

44

себе и географически отличный как от стран, лежащих к западу, так и от стран, лежащих к юго-востоку и югу от него» [113, с. 82].

Если же, - по мнению П. Н. Савицкого – к первым приурочить имя «Европы», а ко вторым – имя Азии, «то обрисованному выше миру, как срединному и посредствующему, «будет приличествовать имя «Евразии»...» [113, с. 82]. Выделяемый по географическим признакам в основном массиве земель Старого Света этот особый географический мир совпадает (приблизительно), как писал П. Н. Савицкий, «с политическими пределами России (а ныне СССР)» [113, с. 279].

Во избежание неверного толкования и разночтений далее в настоящей работе, за отдельными, особо отмеченными исключениями, «Евразия» географическая будет называться евразийским материком, а «Евразия» евразийцев – непосредственно Евразией.

Евразия таким образом обособляется от Европы и Азии. В качестве Европы в евразийстве понимаются территории, общепринято называемые Западной и Центральной Европой, Азией же выступает система восточных, юго-восточных и южных периферий евразийского материка, включающая Японию, Монголию, Индокитай, Загималайскую и Загиндукушскую Индию, Иран, Ближний Восток и Южный Кавказ [См.: 113, с. 280].

45

Рис. 1.1. Географические контуры Евразии

(границы и очертания указаны условно)

1 Восточноевропейская равнина

2 Западносибирская равнина

3 Туркестанская равнина

4 Среднесибирское плоскогорье

5 Чукотское нагорье

6 Корекское нагорье

7 Срединный хребет

8 Алданское нагорье

9 Становое нагорье

Верхоянский хребет

Хребет Черского

Уральские горы

Отмечая «мозаически-дробное» строение западных и южных окраин материка, евразийцы констатируют, что лесные, в естественном состоянии, местности сменяются на западе и на юге евразийского материка в причудливой последовательности, с одной

46

стороны, степными и пустынными областями, с другой – тундровыми районами (на высоких горах). «Этой «мозаике» противостоит на срединных равнинах Старого Света сравнительно простое, «флагоподобное» расположение зон. <…> В направлении с юга на север здесь сменяют друг друга пустыня, степь, лес и тундра (см. рис. 1.2 – прим. автора).

Рис. 1.2. Базовые географические полосы Евразии

(границы и очертания указаны условно)

1 Пустынная полоса

2 Степная полоса

3 Лесная полоса

4 Таежная полоса

Каждая из этих зон образует сплошную широтную полосу» [113, с. 298]. Обобщая, можно констатировать, что «срединный мир» евразийского материка определяется евразийцами как область преимущественно степной и пустынной полосы, простирающейся

47

непрерывною линией от Карпат до Хингана, взятой вместе с горным обрамлением (на юге) и районами, лежащими к северу от указанной зоны (лесная и тундровая зоны). Именно этот срединный мир, по мнению евразийцев, и являет собой Евразию в точном смысле этого слова – Eurasia sensu stricto – отличающуюся от старой (общепринятой) Евразии А. Гумбольдта, которая охватывает весь евразийский материк – Eurasia sensu latiore.

В зональном строении евразийского материка евразийцами подчеркиваются «черты своеобразной восточно-западной симметрии, сказывающейся в том, что характер явлений на восточной его окраине аналогичен такому же на западной окраине и отличается от характера явлений в срединной части материка. И восточная и западная окраины материка (и Дальний Восток, и Европа) – в широтах между 35 и 60 градусами северной широты в естественном состоянии являются областями лесными.

Здесь бореальные леса непосредственно соприкасаются и постепенно переходят в леса южных флор» [113, с. 298]. В срединной же части Евразийского материка, как отмечает П. Н. Савицкий, «леса южных флор имеются только в областях его горного окаймления (Крым, Кавказ, Туркестан). И они нигде не соприкасаются с лесами северных флор или бореальными, будучи отделены от них сплошною степно-пустынною полосою» [113, с. 299]. Иными словами, как пишет В. Чкуасели, под Евразией в данном случае понимается «не материк, объединяющий Европу и Азию, а некая срединная его часть, как бы нанизанная на Великую Степь, с ее географически пространственными, климатическими особенностями, растительным и животным миром» [143].

На примере ботанико-географических границ П. Н. Савицкий проводит западную границу Евразии, которая, по его мнению, проходит «по черноморско-балтийской перемычке, то есть в области, где материк сужается (между Балтийским и Черным морями). По этой перемычке, в общем направлении с северо-запада на юго-восток, проходит ряд показательных ботанико-географических

48

границ, например, восточная граница тиса, бука и плюща. Каждая из них – отмечает он далее – начинаясь на берегах Балтийского моря, выходит затем к берегам моря Черного. К западу от названных границ, то есть там, где произрастают еще упомянутые породы, простирание лесной зоны на всем протяжении с севера на юг имеет непрерывный характер. К востоку от них начинается членение на лесную зону на севере и степную на юге» [113, с. 299]. Этот рубеж, по мнению П. Н. Савицкого, и является западной границей Евразии.

Отдавая дань справедливости, необходимо отметить, что утверждение о существовании не двух, но трех «географических» (шире - «культурно-цивилизационных») ареалов в пределах евразийского материка не является «открытием» евразийцев, поскольку подобные взгляды высказывались до них различными географами. В частности, профессор В. И. Ламанский (1833-1914) говорил об этом в одной из своих работ, вышедших еще в 1892 году. Можно сказать, что «евразийцы обострили формулировку; и вновь «увиденному» материку дали имя, ранее прилагавшееся иногда ко всему основному массиву земель Евразийского материка, к старым «Европе» и «Азии» в их совокупности» [113, с. 82].

Одним из основных постулатов евразийской доктрины является утверждение об изначальной связанности в единое неразрывное целое всей срединной сухопутной массы евразийского материка. Евразийцы выявили географическую схожесть трех равнин восточно-европейской, западносибирской и туркестанской. Подчеркивая «мозаически-дробное» строение Европы и Азии, способствующее «возникновению небольших замкнутых, обособленных мирков» евразийцы подчеркивают, что в Европе и Азии «есть материальные предпосылки для существования малых государств, особых для каждого города или провинции культурных укладов, экономических областей, обладающих большим хозяйственным разнообразием на узком пространстве» [113, с. 301]. Иначе, по их мнению, обстоит дело в Евразии, где «широко выкроенная сфера «флагоподобного» расположения зон не

49

содействует ничему подобному» [113, с. 301]. В силу объективных причин на протяжении многих столетий «этнические и культурные элементы пребывали в интенсивном взаимодействии, скрещивании и перемешивании. В Европе и Азии временами бывало возможно жить интересами своей колокольни. В Евразии, если это и удастся, то в историческом смысле на чрезвычайно короткий срок. <…> Природа Евразии в гораздо большей степени подсказывает людям необходимость политического, культурного и экономического объединения, чем мы наблюдаем то в Европе и Азии» [113, с. 301].

Об особом положении и особой роли Евразии в истории говорил и один из крупнейших западных исследователей, классик геополитики, придерживавшийся даже своеобразной геополитической концепции так называемого «евразийского центризма» - подчеркивания особой роли не-Европы в ходе исторического процесса и, в частности, в формировании западной цивилизации - английский географ, сэр Хэлфорд Джон Маккиндер (1861-1947), трактовавший мировые исторические процессы, исходя из идеи о предопределенной диверсификации мирового пространства на обособленные ареалы, каждому из которых предначертана в истории своя роль. Х. Д. Маккиндер полагал, что продвижение и экспансия западной цивилизации были стимулированы необходимостью ответной реакции на давление, оказываемое на нее из центра евразийского материка. По его мнению, двигателем всемирной истории является перманентное давление сухопутного массива евразийского материка (Хартленда) на периферию5. Структурируя планетарное пространство системой концентрических кругов, Х. Д. Маккиндер в центре системы располагал «осевой ареал» («pivot area»), включающий бассейны рек - Волги, Енисея, Амударьи и Сырдарьи, и двух морей - Каспийского и Аральского, то

5 В своей первой работе Макиндер еще не использует термин Heartland, который впервые был введен не Макиндером, а его соотечественником, географом, Фэйргривом в 1915 году (см.: Тихонравов Ю. В. // Начала геополитики // http://www.i-u.ru/biblio/arhiv/books/geopolitika/2.asp)

50

есть, частично пределы современных Российской Федерации, Центральной Азии и Южного Кавказа.

Рис. 1.3. 1-ая (базовая) версия геополитического деленияHeartland, предложенная Маккиндером в 1905 г. [См.: 61, с. 45]

В 1943 году в своей работе «Круглая планета и завоевание мира» территории восточнее Среднесибирского плоскогорья (бассейн реки Лены) Маккиндер выделил в отдельный регион – Lenaland. Обособление указанного пространства от Хартленда можно объяснить исторической не связанностью данной зоны с территориями к западу и югу от Уральских гор (пространства восточнее Среднесибирского плоскогорья были освоены много позже образования сердцевины последнего по Х. Д. Маккиндеру осевого государства – Российской Империи).

51

Рис. 1.4. 2-ая (пересмотренная) версия геополитического деления Heartland, предложенная Маккиндером в 1943 г. [См.: 61, с. 45]

Кроме того, что еще более важно, Х. Д. Маккиндер в 1943 году предложил рассматривать данные территории в качестве одной из составных частей «внутреннего полумесяца» - берегового пространства, которое может быть использовано державами «внешнего полумесяца» в борьбе против «географической оси истории». Вслед за Хартлендом Х. Д. Маккиндер выделяет «внутренний полумесяц» («inner crescent») – пояс, совпадающий с береговыми пространствами Евразии, зону наиболее интенсивного, на его взгляд, развития цивилизации, куда входят географические регионы западной, центральной, северной, южной и частично восточной Европы, Южная и Восточная Азия и Северная Африка. Затем он располагал «внешний полумесяц» («outer crescent»), включающий Северную и Южную Америку, Великобританию, Южную Африку, Австралазию и Японию - зоны, и географически, и

52

культурно чуждые материковой массе «Мирового острова», в который Х. Д. Маккиндер включает Азию, Северную Африку и Европу. Исходя из указанного выше, Маккиндер полагал, что необходимы превентивные меры для оказания воздействия на ситуацию в «осевом ареале» и удержания её под контролем, в том числе посредством контроля «внутреннего полумесяца».

Именно Х. Д. Маккиндеру, считавшему, что ключом к дверям Срединной земли является Восточная Европа, принадлежит следующее известное высказывание: «Кто господствует в Восточной Европе, тот управляет Срединной землей. Кто господствует в Срединной земле, тот правит Мировым островом. Кто господствует на Мировом острове, тот управляет миром» [Цит. по: 61].

Из всего указанного выше можно заключить, что, учитывая объективные реалии, географическое положение и этническую характеристику Евразии, появление собственной геополитической школы было предопределено самим ходом исторического развития. Иными словами Евразия была «обречена» на выработку самобытной геополитической и идеологической доктрины, которой и стало евразийство.

К проблеме места Евразии и ее характеристики как геополитического субъекта евразийцы подошли основательно. С учетом всего многообразия географических, политических, этнических и культурных факторов, формирующих те или иные общности, и на основании детального анализа рассматриваемого предмета ими была разработана категория месторазвития, понимание которой чрезвычайно важно для понимания всей геополитической концепции евразийства.

Известно, что для объяснения тех или иных феноменов реальности в самом широком смысле слова, например, тех же этносов или государств, необходимо учитывать данные различных научных дисциплин. Подобное «соприкосновение» наук позволяет намного расширить общую картину. Введение категории «месторазвития» и стало результатом такого «соприкосновения». В

53

целях более цельного понимания и возможности более детального анализа, подчеркивают евразийцы, необходимо восприятие различных, на первый взгляд, не связанных друг с другом, частей социально-исторического мира в их совокупности и понимание их как «общежитий…широкого порядка», построяемых на основе «генетических вековечных связей» между растительными, животными и минеральными царствами, с одной стороны, человеком, его бытом и даже духовным миром – с другой» [113, с. 282]6. В подобных «общежитиях» элементы находятся во взаимосвязанном состоянии и приспособлены друг к другу, находясь в тоже время под влиянием внешней среды, образуя уникальный в каждом конкретном случае биогеоценоз. Как отмечали В. В. Докучаев и Г. Ф. Морозов, «взаимное приспособление живых существ друг к другу… в тесной связи с внешними географическими условиями, создает… свой порядок, свою гармонию, свою устойчивость…» [Цит. по: 113, с. 282]. Исходя из вышеуказанного, евразийцы пошли дальше, введя положение, что «такое широкое общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде» [Цит. по: 113, с. 283] (по В. В. Докучаеву и Г. Ф. Морозову) и ее к себе приспособивших следует понимать как «месторазвитие». Рассматривая сущность «месторазвития», в котором, по словам А. Г. Дугина «объективное и субъективное сливаются в неразрывное единство, в нечто целое» [60, с. 86], П. Н. Савицкий в «Географическом обзоре России-Евразии», исходя из положений, выдвинутых В. В. Докучаевым и Г. Ф. Морозовым, пишет: «Социально-историческая среда и ее территория «должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум или ландшафт» [113, с. 283]. Не мысля социально-историческую среду без территории, евразийцы постулировали, что невозможно понять явления того или иного состава, особенности «образа жизни» той или иной социально-исторической общности, не зная свойств местности,

6 Курсивом выделены выражения В. В. Докучаева и Г. Ф. Морозова, использованные П. Н. Савицким в указанной работе.

54

в пределах которых последняя возникла и развивалась и специфики сочетания данных биогеоценоза, включая абиотические факторы среды. Проводя параллели между чертами духовно-психического уклада, отличиями государственного строя, особенностями хозяйственного быта и «географической сеткой», евразийцы отмечают: «Не присущи ли отдельным месторазвитиям определенные формы культуры, независимо от «генетической близости» и расового смешения народов, населявших и населяющих каждое из них? Нужно заметить, что заимствование и подражание, независимое от «генетической близости» и «расового смешения», также должно быть относимо к началам месторазвития. Ведь если культура есть принадлежность «месторазвития», то каждая социальная среда, появляющаяся (будь то в силу «необходимости» или «свободного «выбора») в пределах данного месторазвития, может испытать на себе влияние этого месторазвития и со своей стороны приспособить его к себе и «слиться» с ним не одним, но двумя путями: 1) путем непосредственного взаимодействия между названной социальной средой и внешней обстановкой; 2) путем того же взаимодействия, осложненного привступлением культуры, уже ранее создавшейся в данном месторазвитии» [113, с. 289]. В пример П. Н. Савицкий приводит наряду с прочими фактами следующие:

«китаизацию» народов и групп, проникавших в китайское месторазвитие,

«индизацию» пришельцев в Индию, «иранизацию» народов – пришельцев в Иране, «мессопотамизацию» пришлых элементов,

проникавших в Мессопотамию (этот процесс продолжался до тех пор, пока не была разрушена оросительная система Мессопотамии, что привело к ее уничтожению как уникального месторазвития»),

«романизацию» германцев, проникших в латинский orbis terrarum, также понимаемый как особое месторазвитие,

55

«степизацию» пришельцев из лесной полосы в степи (пример - казаки).

Как и в случае с любым новаторством в любой сфере человеческой деятельности, введение евразийцами категории «месторазвития» было «взлелеяно» предшествовавшим ходом развития научной мысли. Доработав во многом и углубив уже разработанное, они четко и ясно изложили в системной форме все то, что уже предуготовлялось до них несколькими поколениями как российских, так и западных ученых. Среди первых, в частности, следует упомянуть А. П. Щапова, который занимался изучением «влияний, оказываемых естественными условиями на интеллектуальное развитие народа <…>, выясняя, «как данная природа влияет на интеллект данного народа» [250]. Указанный автор также исследовал формы взаимосвязи и взаимозависимости между климатом, почвой, характером населения, его законами и духовным развитием.

Одним из самых ярких и оригинальных предшественников евразийцев был Н. Я. Данилевский. Мысли, во многом сходные изложенным последним в своем фундаментальном труде «Россия и Европа», мы можем обнаружить и в известной работе О. Шпенглера «Закат Европы», вышедшей почти на полвека позже. Н. Я. Данилевский анализировал естественные условия развития государств и цивилизаций, их местонахождение, особенности той или иной эпохи с учетом различных специфических факторов, характерных для того или иного этапа развития той или иной цивилизации, присовокупляя к этому движение идей в общей системе мировой истории. Он предложил теорию культурно-исторических типов – своеобразных культурно-исторических субъектов истории. По его мнению, субъект истории есть величина живущая, познающая и, кроме того, самопознающая, то есть, он говорит о влиянии человеческой инициативы и целеустремленности, в то же время, подчеркивая взаимодействие антропогенного фактора

56

со средой в ходе исторического процесса. Отмечая цельность и взаимосвязанность составляющих любого биогеоценоза, а также фактор внешней среды в процессе развития этносов и государств, Н. Я. Данилевский подчеркивал, что «цивилизация, то есть, раскрытие начал, лежащих в особенностях духовной природы народов, составляющих культурно-исторический тип» испытывает на себе непосредственное влияние своеобразных внешних условий в течение всей своей жизни. Отмечая временность любого субъекта истории, Н. Я. Данилевский говорит о необходимости био-исторической периодизации, подобной существующей в растительном и животном мире, и предваряя в отдельных аспектах «последнего евразийца» Л. Н. Гумилева, предлагает различать периоды зарождения, расцвета и умирания указанных субъектов истории, отмечая, что «всему живущему, как отдельному неделимому, так и целым видам, родам, отрядам животных или растений, дается известная только сумма жизни, с истощением которой они должны умереть» [197]. По сему же он делал следующее сравнение: «ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним одноплодовым растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения – относительно короток и истощает раз навсегда их жизненную силу» [197].

На связь понятия «месторазвитие» с культурно-историческими типами Н. Я. Данилевского указывает и П. Н. Савицкий, приводя в качестве примера следующие строки, принадлежащие перу первого: «Формы исторической жизни человечества, как формы растительного и животного мира, как формы человеческого искусства...разнообразятся по культурно-историческим типам... Эти культурно-исторические типы или самобытные цивилизации суть: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) новосемитический или

57

аравийский и 10) германо-романский или европейский... каждый развивал самостоятельным путем начало, заключающееся как в особенностях духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни, в которые он был поставлен (курсив мой)» [Цит. по: 113, с. 290].

Существует и ряд параллелей между концепциями некоторых западных ученых и пониманием евразийцами месторазвития. В частности, указанный термин, как отмечает А. Дугин, является точным аналогом понятия «Raum» из «политической географии» Фридриха Ратцеля и немецкой геополитики. По мнению российского геополитика «в этом понятии отражается «органицизм» евразийцев, точно соответствующий немецкой «органицистской» школе и резко контрастирующий с прагматизмом англосаксонских геополитиков» [60, с. 86], согласно которым подобные категории представляют собой лишь «метафизический нонсенс». На близость евразийского понятия «месторазвитие» и используемого немецкими исследователями понятия «культурный ландшафт» указывал и немецкий исследователь евразийства, историк Отто Босс. Можно также указать и на некоторое в данном случае сходство взглядов евразийцев с подходом Видаля де ля Блаша, который обосновывал неделимость Франции посредством единства культурного типа, понимая последнюю как уникальное «месторазвитие» (если использовать терминологию евразийства), вне зависимости от этнической принадлежности жителей тех или иных областей страны. Понимание евразийцами Евразии как цельного интегрирующего «месторазвития», включающего большое количество таксонных единиц, близко также и концепции «Grossraum» Карла Шмитта, который включает в последний целую иерархию меньших «раумов» («Raum»).

58

§ 1.3. Евразийство в культурологическом преломлении

Не вдаваясь в расширенный анализ феноменов культуры и цивилизаций, ибо таковой не является предметом настоящей работы, можно обобщённо констатировать (не вдаваясь в метафизику и религиозные аспекты), что и цивилизация, и культура есть творения самого человека, характеризующие индивидуальность и уникальность той или иной человеческой общности вне зависимости от того, выводится ли цивилизация из культуры, понимается также или же трактуется как феномен, отличный от культуры.

В общем и целом, дабы хотя бы в целях настоящей работы как-то решить вопрос о специфике культуры и цивилизации в их соотнесении и с учетом их фундаментальной взаимосвязи, мы примем следующую формулировку – цивилизация и культура суть две стороны функционирования любого человеческого сообщества, характеризующие, первая – его социально-политическое и технологическое измерение, а вторая – духовность, искусство и религиозные аспекты. То есть, понятие цивилизации в таком контексте указывает на функциональность, технологичность и институциональность, понятие же культуры – на ценности и смыслы. То есть, как отмечают И. Т. Пархоменко и А. А. Радугин, «цивилизация есть реализация определенного типа общества в конкретных исторических обстоятельствах, культура же – отношение к этому типу общества на основе различных духовно-нравственных и мировоззренческих критериев» [229].

Как отмечает Н. Н. Алексеев, «Евразийство всегда подчеркивало огромное значение духовных предпосылок культуры - тех духовных эмоций, которые являются движущими пружинами всякого культурного развития, тех "идей-сил", без наличности которых культура не только не может развиваться, но и существовать. Евразийство противопоставляет себя всем натуралистическим или

59

биологическим теориям культуры, как экономический материализм, расизм и т.п. Но в то же время евразийство не отрывает "идей" от "материи", не впадает в отвлеченный идеализм, противопоставляемый отвлеченному материализму. Для евразийства всякая идеальность неотделима от некоторой связанной с нею реальности, даже "материальности". Идеальность и материальность суть диалектические моменты целостного бытия, так же как форма и содержание, непрерывность и прерывность, единство и множество, сила и масса. Оттого в целостности евразийской культуры, в относительном преломлении ее земного бытия материальный момент является вечным спутником идеального, который от этого не только не теряет своей ценности, но приобретает плоть и энергию, необходимую для реальной жизни и для реального исторического действия» [25, с. 142]. Следуя в русле идей Зенона Элейского, утверждавшего, что «все есть движение», евразийцы рассматривают «духовное», являющееся порождением энергии и силы, вечно пребывающим в перманентном движении. Как пишет упомянутый выше Н. Н. Алексеев, духовному содержанию культуры «обязательно присущи подвижность и динамичность. Духовная сторона <…> культуры никогда не есть простая «данность» - она в то же время всегда вечная заданность, задача и цель. <…> человек не только существует, но и творится в процессе культурного развития» [25, с. 142]. Процесс же творчества культурного никогда не проходит безболезненно и мирно, поскольку культура претерпевает те же болезни роста, что и физический организм. «Отрицательный момент истории, о котором говорил Гегель, всегда дает себя знать и в культурном развитии. Его реальным проявлением являются культурные революции и «скачки», столь же неотделимые от истории человеческих обществ, как и от истории физического и животного мира» [25, с. 143]. Можно также привести более детальную формулировку понимания евразийцами культуры, предложенную Н. П. Карсавиным, писавшим, что культура есть некоторое органическое единство культурных ценностей,

60

определяющих смысл существования, которые хранит и многообразно видоизменяет субъект развития. Из указанного выше следует, что евразийцы понимают культуру не просто как случайную совокупность различных составляющих, но как органическое и в каждом случае уникальное единство, живой организм, который рождается и развивается как органическое целое, проявляя себя, как отмечал П. Н. Савицкий, «конвергентно» в формах политических и социально-хозяйственных, в бытовом укладе, в этническом типе и в географических особенностях соответствующей территории. Несмотря на кажущуюся «географическую детерминированность» евразийства, именно «категория культуры, понимаемой, - как отмечает П. Н. Зотов - в органическом единстве духовных и политических начал, является основой всей теоретической конструкции» [204].

В основе всякой культуры, по мнению евразийцев, лежат духовные ценности, которые наполняют созидающих культуру людей стремлением к творческой реализации. При этом, указанные ценности, как правило, не осознаются самими носителями культуры. Отсюда делается заключение, что культура является неким продуктом подсознательного творчества.

Как отмечалось в первом параграфе настоящей работы, евразийство, будучи целостной и систематизированной доктриной, характеризуется неприятием так называемого «линейного унитаризма» в трактовке феноменов объективной реальности, в том числе в понимании культуры и цивилизации. В этом контексте евразийская концепция «звучит» в «унисон» со шпенглеровской критикой теории «линейного прогресса», при котором история уподобляется «ленточному глисту, неустанно откладывающему эпоху за эпохой» [147, с. 151]. Иными словами, как пишет П. Н. Савицкий, «евразийская концепция знаменует собой решительный отказ от культурно-исторического «европоцентризма»; отказ, проистекающий не из каких-либо эмоциональных переживаний, но из определенных научных и философских предпосылок... Одна из

61

последних есть отрицание универсалистского восприятия культуры, которое господствует в новейших «европейских» понятиях... Именно это универсалистское восприятие побуждает европейцев огульно квалифицировать одни народы как «культурные», а другие как «некультурные» [113, с. 86]. По мнению процитированного автора, точно определить, чего достигла каждая культурно-цивилизационная среда, возможно лишь посредством расчлененного по отраслям рассмотрения той или иной культуры-цивилизации. Порою оказывается, что культурно-цивилизационная среда, низко стоящая в одних отраслях, в других предстает высоко стоящей. И это притом, что в подобных случаях следует принимать во внимание относительность любых критериев, по которым происходит оценка. П. Н. Савицкий приводит весьма оригинальный и убедительный пример: «нет никакого сомнения - пишет он, что жители острова Пасхи в Великом Океане «отставали» от современных англичан по весьма многим отраслям эмпирического знания и техники; это не помешало им в своей скульптуре проявить такую меру оригинальности и творчества, которая недоступна ваянию современной Англии» [113, с. 86]. Еще один пример приводит уже Н. С. Трубецкой: «нам говорят: сопоставьте умственный багаж культурного европейца с умственным багажом какого-нибудь бушмена, ботокуда или веддаса – разве превосходство первого над вторым не очевидно? Однако мы утверждаем, что очевидность тут только субъективная. Лишь только мы дадим себе труд добросовестно и без предубеждения вникнуть в дело – очевидность пропадет. «Дикарь» - хороший дикарь-охотник, обладающий всеми качествами, которые ценит в человеке его племя (а только такой «дикарь» и может быть сравним с настоящим культурным европейцем), - хранит огромный запас всевозможных познаний и сведений. Он в совершенстве изучил жизнь окружающей его природы, знает привычки животных, такие тонкости в их поведении, которые ускользают от пытливого взора самого внимательного

62

европейского натуралиста. Все эти познания хранятся в уме «дикаря» далеко не в хаотическом беспорядке. Они систематизированы, правда, не по тем рубрикам, по которым расположил бы их европейский ученый, но по другим, наиболее удобным для практических целей охотничьего быта. Кроме этих практическо-научных познаний ум «дикаря» вмещает в себе зачастую довольно сложную мифологию его племени, кодекс его морали, правила и предписания этикета, иногда тоже весьма сложного, наконец, более или менее значительный запас произведений изустной литературы своего народа. Словом, голова «дикаря» «набита» основательно, несмотря на то, что материал, ее «набивающий», совершенно иной, чем у европейца. А вследствие этой разнородности материала умственной жизни «дикаря» и европейца их умственные багажи следует признать несравнимыми и несоизмеримыми между собой, поэтому вопрос о превосходстве одного над другим надо считать неразрешимым» [113, с. 59].

Из сказанного явствует, что лишь рассматривая культуру расчленённо (по отраслям) возможно хоть сколько-нибудь приблизиться к более или менее полному познанию её эволюции и характера. Согласно евразийской концепции, несмотря на свою целостность любая культура, в целях ее максимально объективного постижения, должна рассматриваться и анализироваться в то же время как дифференцированная совокупность. При этом следует учесть, что оперировать мы будем тремя основными факторами: «культурной средой», «эпохой» ее существования и «отраслью культуры». Но даже в этом случае при рассмотрении, приуроченном к определенной «культурной среде» и конкретной «эпохе», проведение границы между двумя последними будет страдать известной долей субъективности, поскольку будет непосредственно зависеть от точки зрения и цели исследования.

В целом, справедливости ради стоит отметить, что в евразийстве критике подвергается не сам западный мир, как таковой,

63

обладающий своей естественной самобытностью и уникальностью, но «его агрессивное отношение ко всем остальным культурам, его колониализм, доминаторство, склонность к цивилизационному геноциду и порабощению всего инакового по отношению к нему» [60, с. 505].

Касаясь природы западного эгоцентризма, Н. С. Трубецкой отмечает следующее: «германские и кельтские племена, подвергшиеся в различной пропорции воздействию римской культуры и сильно перемешавшиеся между собой, создали известный общий уклад жизни из элементов своей национальной и римской культуры. В силу общих этнографических и географических условий они долго жили одною общей жизнью, в их быте и истории благодаря постоянному общению друг с другом общие элементы были настолько значительны, что чувство романо-германского единства бессознательно всегда жило в них. Со временем, как у столь многих других народов, у них проснулась жажда изучать источники их культуры. Столкновение с памятниками римской и греческой культуры вынесло на поверхность идею сверхнациональной, мировой цивилизации, идею, свойственную греко-римскому миру. <…> эта идея была основана <…> на этнографически-географических причинах. Под «всем миром» в Риме, конечно, разумели лишь orbis terrarium (лат. - круг земель), то есть народы, населявшие бассейн Средиземного моря или тянувшиеся к этому морю, выработавшие в силу постоянного общения друг с другом ряд общих культурных ценностей и, наконец, объединившиеся благодаря нивелирующему воздействию греческой и римской колонизации и римского военного господства» [126, с. 35]. Отсюда мы можем заключить, что античные космополитические идеи, сделавшись в Европе основой образования и попав на благоприятную почву бессознательного чувства романо-германского единства, породили теоретические основания линейно-унитарного, «иерархического» или если угодно, «прогрессистского» подхода в

64

понимании мировых процессов и тех или иных феноменов реальности.

Продолжая мысль К. Леонтьева, писавшего, что «однообразно настроенное и блаженное человечество – это призрак и вовсе даже не красивый и не привлекательный» [87, с. 48] и понимавшего культуру как своеобразие, евразийцы утверждали невозможность общечеловеческой и одинаковой для всех культуры. Осуждая любую форму культурно-цивилизационной нивелировки и агрессии, Н. С. Трубецкой постулирует: «при пестром многообразии национальных культур и психических типов <…> «общечеловеческая культура» свелась бы либо к удовлетворению чисто материальных потребностей при полном игнорировании потребностей духовных, либо навязала бы всем народам формы жизни, вытекающие из национального характера какой-нибудь одной этнографической особы» [126, с. 111]. Эти строки с поразительной точностью иллюстрируют все то, что происходит сегодня: и стремление «обездушить» жизнь, введя потребление и удовлетворение физических и материальных потребностей в культ, и попытку культурно-цивилизационной нивелировки всего мира по единому «стандарту».

По мнению сторонников рассматриваемой в настоящей работе доктрины, культура у каждого народа может быть лишь своя и соответственно каждая этническая общность должна перманентно проявлять свою собственную индивидуальность при условии гармонии элементов данной конкретной культуры. Принятие же или насильственное насаждение элементов иной культуры чревато для культуры «принимающей» или подвергнувшейся «культурно-цивилизационной» агрессии исчезновением как уникального культурно-цивилизационного субъекта или, как минимум, потерей собственной самобытности. Утрируя, можно отметить, что евразийцы постулировали формулу «познай самого себя». То есть, самопознание и сохранение самобытности в данном случае есть

65

единственная и наивысшая цель для любого народа. Евразийцы, как отмечал В. Чкуасели, «настаивали на том, что каждый народ имеет культуру, которую он выстрадал и выстроил в общении с окружающей природой и соседями. Навязывание чуждых ценностей либо отторгается народом, если у него хватает сил, либо народ исчезает (пруссы, ацтеки, древние тюрки и т.д.)» [145]. Именно из подобного подхода проистекает и приверженность евразийцев идее «цветущей сложности»7 - всего многообразия уникальных и в каждом конкретном случае единственных в своем роде культурно-цивилизационных парадигм. Постулируя чрезвычайную важность подобного самопознания, евразийцы утверждали, что именно оно «укажет человеку (или народу) его истинное место в мире, покажет ему, что он – не центр Вселенной, не пуп земли… Это же самопознание приведет его и к постижению природы людей (или народов) вообще, к выяснению того, что не только сам познающий себя субъект, но и ни один другой из ему подобных не есть центр или вершина. От постижения своей собственной природы человек или народ путем углубления самопознания приходит к сознанию равноценности всех людей и народов» [126, с. 105].

Н. С. Трубецкой, особо останавливаясь на «иерархическом» подходе западной науки к рассмотрению цивилизаций и культур, постарался разъяснить указанный момент графически. Следуя за автором, изобразим круг, расположив в центре последнего (в точке «А») современную европейскую культуру. Радиус этого круга будет показывать максимальное отличие от западной культуры-цивилизации: то есть, всякая на данный момент «недоразвитая» (не дошедшая до «уровня» западной) культура-цивилизация может быть изображена точкой «В» на окружности. Следует учесть, что в эту точку таковая культура-цивилизация попала сейчас, а в прошлом имела другой вид. Посему изобразим раннюю стадию этой культуры-

7 Данное словосочетание, подразумевающее многообразие в широком смысле слова, было введено К. Н. Леонтьевым еще в середине XIX века.

66

цивилизации точкой «С», которая не будет совпадать с точкой «В». Отсюда возможны три варианта расположения точки «С». Во-первых, как замечает Н. С. Трубецкой, «С» может лежать на каком-нибудь месте окружности того же круга.

67

Рис. 1.6.

Рис. 1.5.

В этом случае согласно положению расстояние АС будет равно АВ (рис. 1.5). Другими словами, получится, что куль-тура «недоразвитой» культуры-цивили-зации в предшествующую историческую эпоху отличалась от современной евро-пейской культуры максимально. Пос-кольку же все отличное от западной культуры-цивилизации наука западная располагает в одну общую группу «первобытных», то западный специалист в данном случае не уловит никакого прогресса, но признает неподвижность, застой, как бы ни велика была дуга СВ, изображающая путь, пройденный «недоразвитой» культурой-цивилизацией в течение подобного исторического периода времени.

Теперь рассмотрим второй воз-можный случай: «С» лежит внутри круга. В таком случае расстояние АС окажется меньше расстояния АВ (рис. 1.6), другими словами, получится, что движение «от-сталой» культуры-цивилизации шло, удаляясь по отношению к точке, изображающей современную культуру Запада.

Отсюда становится ясным, что за-падный ученый, считающий свою куль-

туру-цивилизацию наивысшим творением человека, достигнутого на земле, скорее всего, назовет такое движение либо «регрессом», либо же «упадком».

68

Рис. 1.7.

И, наконец, третий случай: «С» располагается за пределами круга (рис. 1.7). Здесь расстояние АС оказывается больше радиуса АВ, то есть, больше максимального расстояния от современной культуры-цивилизации Запада. Однако в таком случае следует принять во внимание, что «величины большие, чем максимальные, человеческому уму и ощущениям

недоступны» [126, с. 35].Кругозор представителя западной культуры-цивилизации,

стоящего в точке «А» указанного чертежа, ограничен окружностью круга, и все, что стоит вне этого круга, им уже не различается. Поэтому ему, естественно, придется проецировать точку «С» на окружность в виде «С’», и третий случай сведется к первому – к представлению о неподвижности или к застою. Из проиллюстрированного выше следует, что не может быть «народов огульно «культурных» и «некультурных» [113, с. 87] и нет никаких оснований «вешать» ярлыки на те культуры-цивилизации, которые по каким-либо признакам разнятся с западной, поскольку, подходя реалистично и непредвзято, мы можем обнаружить в различных культурах-цивилизациях лишь черты большего или меньшего сходства между собой. На основании же этих черт, все, что мы можем сделать, оставаясь объективными, – это сгруппировать все культуры земного шара так, чтобы из них наиболее сходные друг с другом, стояли рядом, а малосходные – в отдалении друг от друга.

Евразийцы подчеркивают кардинальное различие, существующее между отдельными группами «культурных ценностей», которые понимаются в евразийстве как ценности «субъективные», но не «объективные». Таким образом, устраняется вопрос «объективных доказательств» совершенства или несовершенства той или иной ценности. Отсюда выводится

69

существование «универсальных ценностей», к которым, в частности, относятся военная техника, механические и технические приспособления и прочие научные достижения, позволяющие повысить, скажем так, эмпирико-технологический уровень существования той или иной культуры-цивилизации, а это, по мнению евразийцев, играет огромную роль, поскольку придавая первостепенное значение силе как движущему фактору той или иной культуры-цивилизации, они подчеркивали, что «выживают и приобретают историческое значение только те культуры, которые при соприкосновении с другими оказываются достаточно сильными, чтобы отстоять свое существование» [113, с. 148].

Также было бы уместным затронуть деление евразийцами культуры на различные сферы – аспект, особо разрабатывавшийся известным российским философом, Л. П. Карсавиным. Рассматривая культуру как целое, как органическое единство, евразийцы указывали, как отмечалось выше, что последняя в то же время не представляет собой нечто недифференцированное, актуализируясь как целое в определенных сферах, которые при этом находятся в неразрывной связи и взаимопереплетении. Поэтому каждая сфера культуры не может быть резко отделена от других. «...Надо всегда помнить, - писал Л. П. Карсавин, - что данная сфера культуры не может быть резко отделена от других не только по определяющему ее частному соборному субъекту, но и в силу органического взаимопереплетения ее с другими сферами» [82, с. 382].

Определяя области актуализации культуры как целого, евразийцы установили следующие основные ее сферы:

1. сферу государственную или политическую, в которой преимущественно осуществляется единство культуры и личное бытие ее субъекта;

2. сферу духовного творчества, или духовной культуры, духовно-культурную сферу;

3. сферу материально-культурную или сферу материальной культуры.

70

Указанные сферы относятся друг к другу в иерархическом порядке, определяемом значением их в культуре как целом, а порядок этот выглядит следующим образом:

Низшее место принадлежит сфере материально-культурной, которая занимает в иерархии культур низшее место потому, что она существенно определена отношением субъекта культуры, и его соответствующих индивидуаций, к миру природы, которые используют этот мир (природу) ради высших духовных «заданий культуры» (в эти «духовные задания», по П. Н. Карсавину, входит, в том числе и одухотворение, «лицетворение», в частности - познание самой природы). Ценности материально-культурной сферы, отмечает Л. П. Карсавин, предстают как разъединенные и сравнительно легко определимые. При этом их нельзя считать материальными, поскольку в культурной деятельности само материальное одухотворяется. «Потому и может быть устанавливаемо взаимоотношение наиболее «материальных» ценностей, ибо даже связь двух материальных тел уже духовна и познается и осуществляется вполне только в сознании» [82, с. 382].

В материальной сфере, в свою очередь, необходимо различать определенный ряд частных сфер, главным образом технику и хозяйство.

Согласно евразийству, техника, с одной стороны, носит служебный характер по отношению к хозяйству, а с другой - стоит рядом с ним, являясь, как и хозяйство, служебной по отношению к духовной культуре. Несмотря на то, что в хозяйственной сфере имеются в наличии и материальные, и духовные блага, тем не менее, хозяйство по отношению к духовной культуре играет служебную роль.

Культура духовная занимает срединное место в иерархии сфер культуры. Сфера духовного творчества есть сфера свободного познания и самопознания культуро-субъекта в различных областях: в религии, морали, праве, науке, философии, литературе, искусстве и т. п. Как вполне свободная и в то же время единая, эта сфера, по

71

мнению Л. П. Карсавина, существует лишь в религии. Таким образом, по его мнению, необходима самоорганизация духовной сферы культуры, то есть, самоидентификация её соборного субъекта.

На первое место в иерархии сфер культуры евразийцы ставили государственную сферу, экспрессирующую посредством своего субъекта, то есть правящего слоя. По их мнению, организация духовной культуры предполагает соучастие в ней и направляющую роль именно государства (правящего слоя).

Подчеркивая первенствующее значение государственной сферы, евразийцы вместе с тем настаивали на том, что ошибочно всякое обоготворение государства и всякое признание его последней целью культурного развития и бытия. Они подчеркивали, что как «личная форма» культуро-субъекта государство подчинено его целям. Как форма, «само по себе», государство не обладает творчес-кой силой, хотя через него и осуществляется творческая деятельность культуро-субъекта. Кроме того, по мнению евразийцев, государство, будучи способным мешать культурному развитию, в то же время не может создавать, являясь лишь орудием субъекта культуры, который его создает и через него действует.

Сдерживать же развитие культуры государство может уже по той простой причине, что по самой своей природе любая государственность обладает большей устойчивостью и косностью и меньшей гибкостью, чем прочие сферы культуры. В то же время подмена примата культуры приматом государства неизбежно ведет к непомерному расширению политической сферы, а в связи с этим к вредному формализму.

Таким образом, государство в евразийстве выступает вторичным по отношению к культуре, являясь лишь формой ее бытия. Оно осуществляет направление развития культуры, будучи преимущественно выразителем воли культуро-субъекта. Подчиняя государство культуре, евразийцы отрицают эмпирическую возможность совершенных форм государственности. Поскольку, как отмечает Н. П. Карсавин, «государство могло бы стать совершенным,

72

если бы стала совершенною сама культура. Совершенной же эмпирической культуры мы не только не знаем, но не можем даже ее помыслить» [214].

73

ГЛАВА 2

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: ЕВРАЗИЙСКИЙ ПОДХОД

§ 2.1. Евразийский ренессанс

Своеобразное «возрождение» евразийства в эпоху крушения биполярного мироустройства или, если угодно, рождение неоевразийства на рубеже двух веков было детерминировано естественным ходом развития процессов в советском обществе 80-х - начала 90-х годов.

Следует отметить, что по сей день не существует однозначной оценки событий тех лет. Ряд исследователей считает, что развал державы был обусловлен ходом развития, а точнее, стагнации самой системы, которая по своей сущности со временем была обречена на распад, поскольку отсутствовали механизмы соответствующей трансформации на определенных временных участках и с учетом меняющихся объективных условий. Другие же полагают, что процесс развала проходил на основании специального плана, заранее разработанного геополитическими противниками и проведенного в жизнь как посредством экстернального, так и интернального воздействия (существует версия, что большую роль в развале «красной империи» сыграла тщательно разработанная стратегия ведения информационно-психологической войны, проводившаяся посредством так называемых «агентов влияния», пятой колонны и прочих «дестабилизирующих» элементов внутри страны).

Принимая во внимание тот факт, что рассмотрение различных точек зрения по данному вопросу не входит в предмет настоящей

74

работы, мы лишь вкратце коснемся последнего в преддверии рассмотрения непосредственно неоевразийства.

В современной историографии бытует мнение и, можно сказать, общепризнанным является подход, согласно которому в советском государстве уже в течение приблизительно последних полутора десятилетий его существования помимо всего прочего имели место, в том числе, и следующие процессы:

1. постепенно нарастающая экономическая стагнация и вытекающее отсюда снижение уровня жизни населения,

2. технологическое отставание от западных стран, приведшее, в частности, к поражению в гонке вооружений, которая стала подлинным олицетворением эпохи «холодной войны»

3. идеологическая «деградация» большевистского марксизма.

Помимо этого выделяются следующие факторы:1. «экстенсивная» внешнеполитическая стратегия

(провал в Афганистане, «бремя» содержания «братских» коммунистических партий в самых разных странах, начиная от восточноевропейских и заканчивая африканскими и латиноамериканскими; не следует также сбрасывать со счетов поддержку различных «народно-освободительных» движений и пр.);

2. аморфность высшего советского руководства, оказавшегося неспособным учитывать меняющиеся объективные реалии в условиях общего системного кризиса.

В контексте перечисленного выше, тем не менее, следует отметить, отдавая дань истине, что существуют и альтернативные точки зрения, в частности, на действительное состояние дел в технологической и хозяйственно-экономической сферах в СССР в

75

течение указанного периода. В свете упомянутой в начале настоящего параграфа версии о, так называемой, «информационно-психологической» войне, которая велась, по мнению ряда исследователей, против советского государства и общества, поражение которых в указанной войне и явилось в конечном итоге причиной развала евразийской империи, можно, в качестве примера альтернативных взглядов, привести исследования С. Кара-Мурзы, который на основании достаточно детального анализа процессов, происходивших в самых различных сферах советского государства накануне его развала, а также на основании многочисленных соответствующих примеров, заключает, что «огромная идеологическая программа по внушению обществу стереотипного убеждения в том, что советское хозяйство было неэффективным и неконкурентоспособным, основана на большом подлоге и искажении смысла слов и понятий» [76, с. 247].

Далее, с учетом того, что:1. идеология представляет собой главное средство

«господства и социальной власти в современном мире» [79, с. 26], а

2. язык идеологии был создан как «замена религии в атеистическом обществе промышленной цивилизации» [79, с. 26],

а также, принимая во внимание, что в настоящей работе евразийство рассматривается как цельная идеологическая конструкция, мы, оставив в стороне прочие факторы (что никоим образом не умаляет их чрезвычайной важности для комплексного понимания процессов тех лет), вкратце остановимся на идеологическом кризисе и пертурбациях в сознании советского общества накануне развала Советского Союза, способствовавших рождению неоевразийства. Указанный процесс мы попытаемся проанализировать как реактивный эффект на крах идеологии «советского марксизма» («советизма» / «большевизма»). Для этого

76

нам придется начать несколько издалека, коснувшись, в том числе, отдельных социологических аспектов.

Известен тезис о том, что в историческом разуме каждое учение и каждая теория занимают свое собственное особое место и являются частью всеобщей истины, выполняя свою определенную временем историческую роль. То есть, «канонизация» или «консервация» той или иной теории, сыгравшей на определенном этапе исторического развития решающую роль, могут иметь негативные последствия. Сказанное относится к «канонизации» в Советском Союзе большевистской интерпретации марксизма, которая, начиная приблизительно со второй половины 70-х годов, находилась на стадии постепенного «самоисчерпания». Указанный процесс уже к середине 80-х – началу 90-х годов привел к практически полной «деградации» идеологической конструкции, в результате чего общество начало терять ориентацию, что, в свою очередь, способствовало росту чувства необходимости перемен. Однако, как показали последующие события, ни общество, ни тогдашнее руководство страны, не имели четких представлений относительно специфики подобных перемен, того, какими должны быть реформы и в какой сфере они подлежат проведению.

По мнению авторов издания «Основы евразийства», именно к середине восьмидесятых годов советское общество стало утрачивать связность и адекватность рефлексии и саморефлексии, а «модели советского самосознания рушились» [105, с. 85], то есть, другими словами, актуализация проблемы поиска некоей новой «не-западной» альтернативной идеологической системы была обусловлена, в том числе, указанными выше факторами.

В свете настоящего рассмотрения также следует принять во внимание, что общественное сознание, как известно, имеет тенденцию к изменению согласно «принципу маятника», то есть, по своеобразной схеме «теза – антитеза». Это говорит о том, что сама жестко-централизованная и порою гипертрофированно упорядоченная советская система неминуемо предуготовляла в

77

сознании общества почву для последующего «рывка» в противоположную сторону к хаосу. Иными словами, в советском обществе, начиная в особенности с начала 80-х годов (после десятилетий существования в условиях жестко-централизованного государственного управления), подспудно назревал «переход» к «антитезе» тоталитарной системы – крайней форме либерал-демократии (неудивительно, что такие символы западного общества как демократия, свобода слова, рыночные отношения и прочее стали пониматься в крайне уродливой и гипертрофированной форме как беспредел, бесконтрольность и беззаконие на всех уровнях общественно-политической жизни). В отличие от стран, в которых стихийность подобного процесса, как правило, сглаживается, к примеру, наличием отлажено функционирующей двухпартийной системы, в советском государстве не был разработан соответствующий механизм эволюционной трансформации.

Как отмечал П. Чаадаев, важно правильно понимать развитие мысли в смене поколений» [153], а как пишет Х. Ортега-и-Гассет, «изменения жизненного мироощущения, являющиеся решающими в истории, предстают в форме поколений» [103, с. 5]. Посему необходимо остановиться еще на одном, на наш взгляд, важном моменте, также связанном с изменениями общественного сознания и мировосприятия у различных поколений, а именно на разнице, указанной упомянутым выше Х. Ортега-и-Гассетом, между чисто «историческим» прошлым, «скрывшимся за горизонтом», и относительным прошлым, в какой-то степени являющимся настоящим. Относительным является такое прошлое, с которым у нынешнего поколения имеется своего род «осязаемый» контакт. Как отмечают В. А. Лисичкин и Л. А. Шелепин, «для общества временной лаг, отделяющий «историческое» прошлое от относительного (которое можно определить как современный период или настоящее в расширенном смысле слова) составляет примерно сорок лет. Это период, доступный непосредственному восприятию общества в целом, за который человек, вышедший из школьного

78

возраста, вступает в пенсионный. То, что лежит за его пределами, уходит за горизонт» [88, с. 27], то есть по истечении этого периода времени возрастает вероятность аберрации в анализе и трактовке тех или иных событий прошлого, поскольку в связи с активностью новых поколений происходят неизбежные изменения в общественном сознании и в отношении общества к тем или иным феноменам объективной реальности. По мнению указанных авторов, данные факторы следует учитывать в первую очередь при анализе метаморфоз общественного сознания. Как пишет Г. Ле Бон, «истинная причина великих потрясений <...> есть кардинальное обновление образа мыслей… Все сколько-нибудь значительные исторические события – видимые результаты невидимых сдвигов в человеческом мышлении…» [159, p. 13].

Мы можем констатировать, что именно во второй половине 70-х, а особенно в 80-х годах, то есть, в период постепенного «ухода» с исторической сцены «революционного» поколения, а также поколения эпохи Великой Отечественной войны, в советском обществе начался необратимый процесс «брожения» в сознании общества, что неминуемо должно было привести либо к соответствующей трансформации системы, либо же к ее полному фиаско. Как отмечалось выше, классическая марксистско-большевисткая символика необратимо утрачивала свою привлекательность в глазах новых поколений, что, соответственно, сказывалось и на постепенных метаморфозах стереотипов поведения и мировосприятия новых поколений.

Указанные выше факторы требовали на тот момент соответствующих шагов и конкретного выбора в рамках четко выраженной дилеммы:

(1) реформирование системы,(2) развал государства.

Как показала история, тогдашнее руководство страны оказалось неспособным (или не пожелало) реформировать систему.

79

В пределах распадающейся империи началось искусственное разделение на «силы прогресса» и «силы реакции», на «реформаторов» и «защитников старого», когда одна часть советского руководства говорила о системном кризисе, другая же утверждала о неуместности подобных заявлений, то есть, на лицо был «коллапс» в высших эшелонах власти. Тем не менее, отдавая дань истине, следует отметить, что так называемая «антиреформаторская» часть руководства страны (и общества в целом) на тот момент практически полностью утратила «связную мировоззренческую систему (на основе марксизма и советизма) и, действительно, противилась «реформам», скорее, по инерции, чем по убеждению» [105, с. 85].

С учетом изложенного выше, явствует, что на тот момент созрели все предпосылки, дабы любые необходимые политические, социальные, культурные и экономические преобразования стали пониматься в обществе и в руководстве страны как преобразования, которые следует осуществлять в рамках «антитезы» советской системы, то есть, на примере соответствующей западной парадигматики. Таким образом, «реформаторами» естественным образом стали апологеты западной модели развития, которая стала преподноситься в качестве универсальной «панацеи».

Однако, как показали последующие события, проведение «реформ» еще более усугубило ситуацию в стране, в результате чего неадекватность простой реакции становилась все более очевидной. Естественным образом в сложившихся условиях уже в период 1989-90 годов в России начался процесс формирования «национально-патриотической оппозиции», искавшей альтернативу надвигающемуся хаосу. По своему составу указанная «оппозиция» была весьма разнородной и включала сторонников самых разных, казалось бы, взглядов, в том числе часть «советских консерваторов» <…>, ряд «реформаторов», разочаровавшихся в «реформах» или «осознавших их антигосударственную направленность», ряд представителей патриотического движения, сформировавшегося уже

80

в перестройку и пытающегося оформить державные эмоции в некоммунистическом контексте (православно-монархическом, националистическом и т.д.)» [105, с. 87].

Таким образом, уже в первые годы после развала СССР, как отмечает М. Ларюэль, евразийство «привлекло внимание некоторых интеллектуалов и политиков – как способ осмыслить катастрофу и по-новому обосновать пространственную преемственность государства» [219]. По мнению же других исследователей, стремительно возросший на определенном историческом рубеже интерес к идеологии евразийства обусловлен следующими факторами: «во-первых, рухнувшая идеологическая плотина открыла русло для мощного потока исследований о русской эмиграции» [184], то есть, началось возвращение ее духовного наследия. «Во-вторых, коллапс коммунистической идеологии, на протяжении многих десятилетий служившей основой мировосприятия советского народа, породил необходимость поиска нового основания для самоидентификации, наконец, развал Советского Союза, межнациональные конфликты, вспыхнувшие на его территории, остро поставили проблему выработки новой геополитической концепции, способной интегрировать вновь образовавшиеся независимые государства и приемлемой для них» [184].

Таким образом, обобщая указанное выше, мы можем заключить, что:

1. идеологический крах «советского марксизма», стагнация, в которую со второй половины 80-х годов все больше входила советская система,

2. увеличивающееся отставание в технологической гонке с Западом и в первую очередь с США,

3. непродуманная политика советской геронтократии и ее неспособность трансформировать систему, вкупе с прочими факторами в условиях стадии пертурбаций общественного сознания привели к развалу Советского Союза.

81

Необходимо также отметить, что указанный выше в 1-ом пункте, крах «советского марксизма» предварялся ослаблением идеологического «прессинга» в советском государстве в последние годы, предшествовавшие развалу, что неминуемо способствовало росту внимания к прежде запрещенным или отведенным к разряду «реакционных», в том числе, философско-идеологическим концепциям, возвратившимся из небытия времени. Впоследствии же неудачное «реформирование» вначале советской системы, а затем (после развала СССР) России, способствовавшее образованию «идеологического вакуума», дало толчок процессу поиска альтернативных путей его «заполнения». То есть, определенные интеллектуальные круги, в первую очередь в России, осознали нецелесообразность и бесперспективность абсолютного «копирования» западных цивилизационных образцов без учета автохтонных особенностей и проведения стратегии «догоняющего развития». Таким образом, в научной среде в пределах бывшего СССР возрождение интереса к евразийству началось именно со второй половины 80-х – начала 90-х годов прошедшего века.

Как мы видим, ренессанс евразийства, явившийся своего рода реакцией на широкомасштабное насаждение аллогеничных моделей развития в различных сферах жизни в пределах евразийской эйкумены, вполне объясним.

Вслед за анализом обстоятельств, обусловивших рассмотренное выше «возрождение» на рубеже веков, было бы целесообразным отдельно коснуться различных направлений в неоевразийстве.

Существует несколько различных, хотя во многом схожих, взглядов относительно подразделения современной интерпретации рассматриваемой в настоящей работе доктрины на те или иные разновидности. В целом, с учетом широкого спектра различных подходов к указанному вопросу, мы могли бы условно выделить следующие направления в неоевразийстве:

1) синтетическая концепция неоевразийства А. Дугина;

82

2) «академическое» неоевразийство: цивилизационно-историческая школа (А.

Панарин, Б. Ерасов); культурная школа (Э. Баграмов);

3) исламское направление (Г. Джемаль, М. Шаймиев);4) туранское направление (Н. Назарбаев, О.

Сулейменов);5) антисоветская модель Евразийской Конфедерации

академика А. Сахарова.Попытаемся рассмотреть указанные выше концепции в

отдельности.

1. Синтетическая концепция неоевразийства.Указанное направление, возглавляемое А. Дугиным, в

настоящее время, благодаря хорошей организационно-финансовой поддержке, созданию партии «Евразия» под руководством последнего и ее активной деятельности представляет собой наиболее известный вариант неоевразийства. Именно благодаря указанным выше фактам неоевразийство a la А. Дугин у многих ассоциируется с собственно классическим евразийством.

Данное течение представляет собой достаточно четко изложенную геополитическую концепцию, рассматривающую мировые процессы, базируясь на дихотомии по линии «талласокартия - теллурократия». В свою очередь, культурно-философские аспекты дугинского неоевразийства, по мнению некоторых исследователей, более спорны. Так, Э. Зибницкий, характеризуя синтетическую теорию А. Дугина словами А. Лосева о том, что «все на свете живет противоречием» [Цит. по: 202], отмечает: «эклектичность и парадоксальность неоевразийского национал-большевизма была с самого начала осознана как базовый принцип проекта (синтетической концепции неоевразийства – прим. автора)» [202]. Ч. Кловер, касаясь особенностей рассматриваемого течения, следующим образом высказался относительно последнего:

83

«в искусных руках его идеологов евразийство (имеется в виду неоевразийская концепция А. Дугина – прим. автора) преуспело в примирении зачастую противоречащих философий коммунизма, религиозной ортодоксии и националистического фундаментализма… Оно стало философией – прикрытием, вбирающим все радикальное в кипящем котле постсоветской политической мысли… надуманный «третий путь» [84]. Как указывает упоминавшийся уже Э. Зибницкий, «следуя принципу плюрализма, стихийного взаимообогащения и синтеза, с самого начала в неоевразийский проект были вовлечены различные традиции. В фундамент антиглобалистской идеологии Дугин закладывает классических евразийцев, русскую старообрядческую традицию, опыт революции и национального социализма в России, богоискательство Серебряного века, а также западное контр-либеральное направление: Ницше, Юлиуса Эволу с его «языческим империализмом», Рене Генона, Германа Вирта, пропагандирующего древнегерманскую традицию. В стратегические союзники привлекается и консервативный иудаизм и «континентальный» ислам мистических направлений» [202]. По мнению французской исследовательницы М. Ларюэль, основными идейными «столпами» синкретической концепции неоевразийства являются «…и ярый антиамериканизм, и апелляция к западным «новым правым» и геополитикам Третьего рейха, и традиционный русский мессианизм, и спиритуалистские и оккультистские раздумья» [219]. Вообще, следует признать, что «обвинения» в евразийском «экспансионизме», выдвигаемые против Дугина его «прозападными» оппонентами, в какой-то мере не лишены оснований. Подобную черту дугинской концепции отмечает, в частности, А. Цыганков, указывая, что, несмотря на совпадение антизападных убеждений А. Дугина с таковыми у Г. Зюганова и Н. Нартова, «он не разделяет их основного положения о цивилизации как пространственной единице, пребывающей в состоянии геополитического, экономического и культурного постоянства. По его мнению, тот факт, что Россия расположена между Западом и

84

Востоком подразумевает необходимость расширения тех границ, которые цивилизационисты рассматривают в качестве традиционных или исторических границ России» [259]. В качестве подтверждения можно привести следующее высказывание самого А. Дугина: «Существование русского народа как органической исторической общности немыслимо без имперостроительного, континентального созидания. Русские останутся народом только в рамках Новой Империи. <…> Новая Империя должна быть евразийской, великоконтинентальной, а в перспективе – Мировой» [60, с. 213].

В целом, синтетическую концепцию неоевразийства можно было бы назвать политическим или, если угодно, эмпирическим, неоевразийством, достаточно четко ориентированным на достижение «земных» целей. В пользу данного предположения об «осязаемости» рассматриваемого неоевразийского направления говорит и активность его лидера, А. Дугина в деле создания вначале евразийского движения, а впоследствии партии «Евразия».

2. «Академическое» неоевразийство.Переходя к представителям цивилизационно-исторической

школы, так называемого, академического неоевразийства, хотелось бы отметить, что указанные представители в отличие от рассмотренного выше А. Дугина «делают упор не столько на практическую политику, геополитику или идеологию, сколько на обоснование социо-культурной и исторической самобытности Российской государственности, исходя из принципов «полицентричности» и «многополярности» [190]. Можно сказать, что в отличие от вторых первые выступают больше с политологическо-теоретических позиций, нежели политико-эмпирических. Как отмечает ряд исследователей, указанное «академическое» неоевразийство, в частности, в лице профессора А. Панарина, несет в себе элементы «просвещенческой парадигмы (отрицаемой в евразийской ортодоксии)» [105, с. 91] и «эволюционирует в сторону радикализации антизападных, антилиберальных, антиглобалистских

85

позиций» [105, с. 91]. По мнению цитировавшейся выше М. Ларюэль, данное направление «пытается защитить понятие «империи», доказать, что империя не является ни узким национализмом, ни агрессивным империализмом, а особой формой «государственности», которая покоится на ценностях и принципах, а не на культе нации, и потому реализует в политическом плане национальное многообразие Евразии» [219].

Представители культурной школы цивилизационно-исторической концепции неоевразийства во главе с Э. Баграмовым объединяются под эгидой журнала «Евразия». Данное направление основной упор делает на культуру и фольклор, касаясь таких вопросов, как «славяно-тюркское смешение и славяно-тюркский союз, реабилитация Монгольской империи и тюрко-мусульманских меньшинств в русской истории, сопоставление православной религиозности с суфийским мистицизмом» [219].

86

3. Исламское направление.Учитывая, что специфической особенностью неоевразийства в

целом является своеобразное «обращение» к Исламу, появление подобного исламского течения не случайно, тем более в эпоху своеобразного глобального возрождения Ислама. Кстати, сам факт появления исламского направления в неоевразийстве свидетельствует об определенных существенных различиях между «ортодоксальным» евразийством и его современными течениями. Сегодняшние «концептуальные метаморфозы» свидетельствуют о том, что неоевразийство являет собой достаточно прагматичную доктрину, учитывающую силу и роль Ислама на сегодняшний день в качестве не-западной цивилизационной парадигмы. Отсюда ряд исследователей заключает, что неоевразийство стремится к «установлению русско-исламского альянса против Запада» [221]. Несущей конструкцией исламского неоевразийства является тезис о том, что «тюрко-мусульманские народы – единственные, кто действительно воплощает собой Евразию и составляет ее стержень» [219]. Русский же народ в данном контексте рассматривается сторонниками указанного направления как «элемент исключительно европейский, чуждый Евразии, а Россия – уже не как великая держава, а лишь как наиболее отсталая часть Европы» [219]. В числе «активистов» исламского неоевразийства можно упомянуть имена Г. Джемаля, М. Шаймиева, А. В. Ниязова. При этом, следует признать, что все указанные лица не являют собой представителей «монолитного учения», но имеют порою отличающиеся друг от друга подходы. В частности, известный российский философ Г. Джемаль на заре возрождения евразийства разделял взгляды А. Дугина - лидера синтетической концепции неоевразийства. Позднее он же, как отмечают отдельные исследователи, выступил с критикой «евразийства» с позиций радикального исламизма.

4. Туранское направление.

87

С позиций, близких исламскому неоевразийству (то есть, как бы редуцируя «славянско-православный фактор» в Евразии) выступает и туранское направление. Как мы знаем, в классическом евразийстве «тюрко-мусльманские народы были лишь предметом ориенталистского дискурса» [219]. Сегодня, по прошествии эпохи «парада суверенитетов», в условиях активизации «исламского фактора», а также с учетом в какой-то степени все еще продолжающегося процесса «национального самосознания» этнических составляющих бывшего СССР, ситуация складывается иным образом и представители тюркского этноса, также как и этнические группы, исповедующие Ислам (в основном, в пределах евразийской эйкумены к указанным группам относятся представители именно тюркского этноса) все более претендуют на свою собственную особую евразийскую идентичность и даже своего рода евразийское «цивилизационное верховенство». Можно сказать, что самым ярким представителем туранского неоевразийства является президент Казахстана Н. Назарбаев, выступивший с собственной неоевразийской интеграционной доктриной буквально сразу после того, как прекратил свое существование Советский Союз. Как отмечает Г. Гавриш, «Назарбаев взял на вооружение и по-своему использовал национальную евразийскую традицию, сложившуюся вокруг мыслителя и поэта Олжаса Сулейменова, автора известной книги «Аз и Я», опубликованной в 1974 году, где обосновывалась ведущая роль тюркского мира в древней русской истории» [190] и именно последнее обстоятельство, как отмечает исследователь, стало определяющим. То есть, Казахстан начал рассматриваться в качестве государства, способного под эгидой евразийства, а если быть более точным, то туранского неоевразийства, консолидировать тюркские народы бывшего СССР. Как отмечает С. Серикбай, «евразийство Казахстана и России – это две стороны одной проблемы, суть которой заключается в длительном неравноправном совместном сосуществовании» [236]. Характерной чертой назарбаевского туранского неоевразийства

88

является его прагматизм, используя который предпринимается попытка преодолеть последствия распада СССР посредством многосторонней экономической, а затем и политической интеграции постсоветского пространств.

5. Концепция Евразийской Конфедерации академика А.Сахарова.

В период существования Советского Союза указанная доктрина предполагала создание Евразийского Союза вместо Союза ССР. Сегодня данная модель неоевразийства не имеет «своего актуального субъекта-носителя, так как изначально разрабатывалась с одной единственной целью – добиться смены формы государственного устройства в «тоталитарном» СССР («концлагере народов»), посредством обсуждения альтернативных государственных схем. Поэтому проект Сахарова должен рассматриваться, скорее, ретроспективно и не включаться в современное понятие «неоевразийства» [190].

Подытоживая изложенное, мы можем выделить следующие основные черты современных концепций евразийства:

1. Вслед за классиками евразийства неоевразийцы понимают «евразийскую цивилизацию» не как некий синкретичный феномен, состоящий из нагромождения элементов западного и восточного (в основном, тюркско-степного) «культурных ареалов», но как ядро (месторазвитие), как некий монолитный культурно-географический комплекс, в котором политэтничность и поликонфессиональность олицетворяют собой «цветущую сложность», единство в многообразии, в то же время не лишая рассматриваемую Евразию цивилизационной цельности.

2. «Неоевразийцы выдвигают теорию существования двух Востоков: внешнего, на который Россия должна опираться на международной арене (мусульманский мир и особенно страны Юго-Восточной Азии), и внутреннего, собственно российского Востока, в котором открывается ее

89

неевропейская идентичность» [219].3. Характерной чертой неоевразийства является своеобразный

«исход» к Исламу, не свойственный собственно евразийству. Если последнее можно было трактовать как доктрину «православного толка», то неоевразийство практически на равных рассматривает важность исламского и православного факторов, что является проявлением его прагматичности в условиях нынешней «активизации» Ислама как философско-конфессионально-культурной доктрины, альтернативной западной. То есть, Ислам выступает уже в качестве важнейшего союзника ортодоксального христианства в пределах постсоветского пространства. В этих целях неоевразийцы постулируют даже близость между православными и мусульманами, поскольку, по их мнению, и славяне, в подавляющем большинстве являющиеся православными, как этническая группа, и мусульмане, в пределах Евразии в большинстве являющиеся представителями тюркского этноса, как единая Умма, будучи «молодыми» (первые - этнически, а вторые – конфессионально), обладают высокой пассионарностью по сравнению со «старыми» народами Европы [См.: 108, с. 75]. В частности, по мнению А. Панарина, будущее евразийское государство не может ограничиться православием, но должно вобрать в себя и ислам, и православие, постигнув сущность обеих религий. Таким образом, во имя высшей цели будут защищены православная и мусульманская культуры и обеспечено их согласие [См.: 109].

4. Следует отметить также следующий любопытный факт: географический детерминизм, на котором в значительной степени базировались евразийцы, лишь в малой степени присущ неоевразийцам. Детерминизм же неоевразийцев выступает «либо биологическим и этническим (Гумилев, Дугин), либо историческим и культурным (Панарин,

90

Баграмов)» [219]. По сути, геополитика, которой так много внимания уделяли классики евразийства, масштабно используется в неоевразийстве лишь А. Дугиным. Можно сказать, что современные «интерпретаторы» евразийства тяготеют больше к рассмотрению вопросов культурно-цивилизационного и философского характера, нежели географических аспектов. Впрочем, следует признать, что географический фактор в какой-то степени теряет свою актуальность в современную техногенную эпоху тотального антропогенного воздействия на биосферу.

5. Кроме того, в отличие от классиков современные евразийцы одновременно с диагональю «Восток-Запад» особо выделяют вертикаль «Север-Юг», поскольку именно по ней, согласно их мнению, в современном мире проходит главный водораздел, определившийся после окончания «холодной войны». Можно предположить, что подобное акцентирование на вертикали «Север-Юг» проистекает из тройственности нынешнего положения России, когда (условно) географически она находится на Севере, экономически близка Югу, а в культурном аспекте – Востоку.

6. Неоевразийцы вслед за классиками не приемлют западных цивилизационных моделей в качестве универсальных парадигм, применимых в любой этно-конфессионально-культурно-географической «среде». Запад, как носитель собственной уникальной цивилизационной мифологемы, отталкивается, поскольку неоевразийцы, также как и отцы-основатели движения в начале 20 века, рассматривают мир не как «монолитное» человечество, но как комплекс различных этно-культурно-конфессиональных составляющих (цивилизаций, «культурных ареалов»), отношения между которыми строятся согласно гумилевскому принципу отрицательной и положительной

91

комплиментарности.

§ 2.2. Глобализационно-геополитическая дихотомия

Актуализация проблемы поиска альтернативной идеологической парадигмы в пределах постсоветского пространства совпала с актуализацией процесса глобализации, особенно ярко выделившегося в пределах Евразии после крушения системы биполярного мироустройства, когда, по мнению ряда специалистов, падение «железного занавеса» способствовало началу непосредственного соприкосновения евразийской эйкумены с окружающим миром, благодаря чему глобализация выступила как феномен подлинно глобального масштаба, но не как некий процесс «стирания границ» в пределах западного мира.

Однозначно определить, что являет собой процесс глобализации представляется несколько затруднительным. Как отмечает Д. Сорос, «глобализация – это слишком часто употребляемый термин, которому можно придавать самые различные значения» [119]. В. Ошеров, в свою очередь, саркастически назвал глобализацию попыткой «втиснуть <…> разные культурные, политические и экономические традиции в прокрустово ложе неолиберализма» [228]. По мнению М. Интрилигейтора, под глобализацией подразумевается «огромное увеличение масштабов мировой торговли и других процессов международного обмена в условиях все более открытой, интегрированной, не признающей границ мировой экономики. Речь идет, таким образом, не только о традиционной внешней торговле товарами и услугами, но и о валютных потоках, движении капитала, обмене технологиями, информацией и идеями, перемещении людей» [207]. Вслед за указанным выше автором многие исследователи понимают глобализацию как процесс, основанный на постоянно растущем обмене товарами, услугами, финансовыми потоками, информацией и пр. между различными государствами и даже

92

континентами [См.: 151], другие же считают, что глобализация - это еще и идеология, имеющая черты дальнего родства с неолиберализмом и технократическим подходом к экономическому развитию и реформам [См.: 163, 170]. Кроме того, в ряде случаев проводятся параллели между глобализацией и международным активизмом в области защиты прав человека, окружающей среды, равноправия женщин или мира. Под знаменем глобализма выступают также экологические движения. [См.: 159]. Достаточно распространенным является и подход, при котором «глобализация <…> изображается как безличная - и потому несущая неизбежность - сила, используемая для оправдания тех или иных действий (даже если сами по себе они достойны всяческой поддержки)» [191].

Не преследуя в настоящей работе целью рассмотрение сущности и особенностей феномена глобализации, мы можем условно свести все многообразие ее трактовок к трем относительно обособленным, а именно:

1. Глобализация есть объективный процесс, обусловленный спецификой технического прогресса, развитием средств передачи информации и иными достижениями науки и техники, а также увеличением объемов международной торговли, роли транснациональной экономики и ростом количества и влияния «надгосударственных» структур, задействованных и непосредственно заинтересованных в том или ином развитии международных экономической и политической систем;

2. Глобализация не является объективным феноменом, но представляет из себя искусственный «процесс навязывания всем странам и государствам мира западного экономического, политического, культурного, технологического и информационного кода» [200];

3. Глобализация - это парадоксальный необратимо-объек-тивный феномен, детерминированный самим процессом исторического развития, но используемый, однако, узким

93

кругом действующих субъектов международных отношений (ввиду их «привилегированного» положения и сильной военно-политической и экономической базы) для достижения своих четко обозначенных эмпирических целей.

Процесс глобализации, если его рассматривать как объективный феномен, переплетаясь с процессом вестернизации, понимаемым, в свою очередь, не синонимично с первым, послужил своеобразным толчком к возрождению поисков этно-культурно-конфессиональной идентификации среди различных общностей в пределах не-западной эйкумены, что явилось своеобразной реакцией на попытку унификации всего мира по западному образцу, а подобная попытка вызывает мало сомнений при любом из подходов к пониманию феномена глобализации.

Как известно, в период политико-идеологического противостояния этно-культурно-конфессиональным составляющим тех или иных единиц объективной реальности не придавалось особого значения, поскольку указанная идентификация в биполярную эру стояла на втором месте после идентификации политико-идеологической, когда во главу угла ставилась, если утрировать, дихотомия «Капитализм – Советизм», в пределах которой на двух полюсах концентрировались те или иные страны, консолидируясь вокруг двух действовавших на тот момент «центров силы». В этой связи заслуживают внимания следующие слова К. Джовита, приведенные А. И. Уткиным в книге «Глобализация: процесс и осмысление»: «почти половину столетия границы в международной политике и в идентификации ее участников напрямую определялись наличием ленинистского режима с центром в Советском Союзе. Его исчезновение явилось фундаментальным вызовом существующим границам и идентичностям... Исчезновение границ чаще всего имеет травматический эффект, тем более что они были определены в столь категорических формах... Теперь мир снова вступил в период Творения, переходя от централизованно

94

организованного, жестко скрепленного и истерически болезненно относящегося к непроницаемости своих границ состояния к новому, характеризующемуся неясностью и всеобщим смешением. Теперь мы живем в мире, хотя и не лишенном формы, но находящемся в состоянии Творения» [Цит. по: 132].

С крахом биполярной схемы начался временный период иллюзии «объединения» мира под эгидой «победителя», которым выступил Запад в лице США. В частности, одним из проявлений подобной временной «иллюзии» стала известная теория В. Фукуямы о «конце истории». Однако, как отмечал А. Тойнби, «всякая вера в окончательную победу – иллюзия вдвойне» [Цит. по: 67, с. 300]. Эволюционный процесс свидетельствует, что на определенных исторических рубежах сменяются лишь действующие субъекты, применяемые «слоганы» и пропагандируемые «идеалы», однако, остается неизменным перманентное противостояние как сущность взаимоотношений между различными действующими субъектами эмпирической реальности. Иными словами, канувшую в небытие «социалистическую систему заменили весьма неясные структуры, не сумевшие на историческом переломе выстроить стабильную государственную пирамиду в соответствующих странах, но на словах обозначившие свою приверженность сближению с «новым Западом» на основе ослабления роли государства в экономике, приватизации, перехода к рыночным отношениям» [132, с. 50].

В создавшихся условиях в подтверждение известного тезиса Гераклита о войне как начале всего заявили о себе иные способы идентификации стран и народов, а именно, сквозь этно-культурно-конфессиональную призму, в частности, именно этим можно объяснить «ренессанс» классической цивилизационной дихотомии «Восток – Запад», заменившей собой указанную выше «Капитализм – Советизм». К тому же, противостояние по диагонали «Восток – Запад» имеет, скажем так, более глубокую историческую «традицию», нежели глобальная идеологическая борьба, поскольку, как отмечает Д. Ф. Терин, «представления о коренном различии

95

между Западом и Востоком (поначалу в почти интуитивной, неотрефлексированной форме) сложились в европейской науке об обществе еще в XVIII в.» [240] (в качестве примера одного из истоков подобной традиции указанный выше автор приводит "Персидские письма" Ш. Монтескье) [См.: 240].

Принимая во внимание слова А. Лосева о том, что «все в мире живет противоречием», а также мысль Э. Торричелли о том, что «природа не терпит пустоты», мы можем констатировать, что конец биполярной эры символизировал смену дихотомической схемы, в результате чего, как отмечал С. Хантингтон, идеологическо-политические «слоганы» уступили место этно-культурно-конфессиональным, что в очередной раз подтвердило верность диалектического закона о единстве и борьбе противоположностей. История свидетельствует, что перманентное противостояние на любых уровнях взаимодействия, как индивидов, так и общностей ими формируемых, выступает в качестве своеобразного perpetum mobile процесса эволюции. Тут напрашивается некоторая аналогия с известным тезисом Т. Гоббса о «войне всех против всех». Правда, Т. Гоббс использовал указанную формулу в несколько ином контексте, отмечая, что «при отсутствии гражданского состояния всегда имеется война всех против всех. <…> пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. <…> война есть не только сражение, или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения» [См.: 193]. Здесь же данная формула применима в качестве метафоры, характеризующей извечную сущность процессов взаимодействия на любом уровне.

Следуя в русле указанных выше рассуждений, позволим себе, тем не менее, усомниться в правомерности поляризации всех процессов по диагонали «Восток – Запад» и абсолютизации самого понятия «Восток». Более приемлемым, на наш взгляд, было бы подразделение мира на «Запад» и диверсифицированный «Не-

96

Запад», включающий огромное количество специфических культур и этнических групп и характеризуемый своеобразными формами социального, политического и экономического устроения общества.

Принятое в современной науке деление мира на Запад и Восток, на наш взгляд, упускает из виду специфику составляющих так называемого «Востока». Ведь, по сути, то, что принято называть Востоком включает в себя достаточно отличные друг от друга и самобытные этно-гео-культурно-конфессиональные ареалы, как правило, называемые цивилизациями (несмотря на многозначность данного понятия). Принимая же во внимание отсутствие однозначных и общепринятых определений таких терминов, как «цивилизация» и «культура», чтобы избежать терминологических и этимологических двусмысленностей было бы более целесообразным, на наш взгляд, деление мира, в целом, и Не-Запада, в частности, на «компаундные общности».8 Под ними в каждом конкретном случае понимается сложноорганизованная этно-гео-культурно-конфессиональная общность, отличающаяся специфическими историческими традициями государственно-институционального устройства, а также мировосприятия у индивидов, ее составляющих. В свою очередь, каждая компаундная общность идентифицируется (самоидентифицируется) на основании раздельного или совокупного в тех или иных сочетаниях примата конфессионально-культурных, этноязыковых и географических особенностей. Как видно из нижеследующей таблицы, Буддистская, Индуистская, Исламская и Иудаистская общности идентифицируются по конфессиональному признаку, учитывая специфику их конфессиональной принадлежности и соответствующей эволюции данных общностей, в то время как Евразийская – в основном, по географическому, а

8 Понятие «компаундный» (от англ. сущ. compound – образование сложных структур) использовал в контексте рассмотрения вождеств и применительно к ним Р. Карнейро для характеристики «процесса вторичной инкорпорации более мелких целостных образований» (См.: Карнейро Р. Процесс или стадии: ложная дихотомия в исследовании истории возникновения государств. Альтернативные пути к цивилизации - М.: Логос, 2000 г., стр. 91).

97

Синская и Японская – по этно-культурно-языковому. Итак, в пределах, так называемого, «Востока», а точнее «Не-Запада» на сегодняшний день возможно условное выделение следующих семи компаундных общностей (см. таблицу 2.1):

98

Таблица 2.1. Компаундные общности

Компаундные общности

(в алфавитном порядке)

Характеристики

Доминирующаялингвистическая

Доминирующаягеографическая

Доминирующаяконфессиональна

я

1. Буддистская

Различные группы алтайской и сино-тибетской языковых семей,

индоарийская группа индоевропейской языковой

семьи.

Восточная,Юго-Восточная

Азия.

Буддизм, ламаизм.

2. Евразийская

Тюркская группа алтайской языковой семьи, славянская и

иранская группы индоевропейской языковой

семьи, финно-угорская группа уральской языковой семьи,

кавказско-иберийская языковая семья.

Восточно-европейская,

Западно-сибирская, Туркестанская

равниныЕвразии.

Ислам,православие.

3. Индуистская

Индоарийская группа индоевропейской языковой

семьи, дравидийская языковая семья.

П-ов Индостан, Южная Азия.

Индуизм.

99

4. Исламская

Семитская группа семито-хамитской языковой семьи, тюркская группа алтайской языковой семьи, иранская группа индоевропейской

языковой семьи.

Ближний и Средний Восток,

Северная Африка, Юго-Восточная

Азия.

Ислам.

5. Иудаистская

Различные группы семито-хамитской языковой семьи (иврит), западногерманская

подгруппа германской группы индоевропейской языковой

семьи (идиш) (всего свыше 20 еврейских языков).

Ближний Восток, Северная Америка, Западная Европа.

Иудаизм.

6. СинскаяРазличные группы сино-

тибетской языковой семьи.

Юго-Восточная, Восточная Азия,

Азиатско-Тихоокеанский

регион.

Конфуцианство, даосизм, буддизм.

100

7. ЯпонскаяЯпоно-рюкюсская группа

алтайской языковой семьи.

Японский архипелаг, Азиатско-

Тихоокеанский регион.

Синтоизм, буддизм.

101

Африканский континент не является обособленной компаундной общностью в контексте указанного условного структурирования «Не-Запада» ввиду того, что одна его основная часть находится под влиянием мусульманского мира, а друга – христианского; кроме того, указанный континент, культурно-цивилизационно являющийся уникальным и масштабным образованием, в геополитическом ракурсе пока что не играет активной «субъектной» роли на мировой арене.

Придется признать, что даже при поверхностном анализе весьма трудно будет провести параллели между такими «восточными» странами как, например, Индия и Россия или же, например, Китай и Турция.

Проблема видится глубже, а именно не в сравнении модусов Запада и Востока, но Запада и Не-Запада. Причем в данном случае необходимо учитывать тот факт, что Не-Запад обладает сложной этно-гео-культурно-конфессиональной структурой в отличие от практически «цельно-монолитной» Западной Европы и «отпочковавшихся» от нее впоследствии США (на протяжении длительного исторического периода своеобразным консолидирующим «расовым» фундаментом для представителей западного мира в чуждой им среде, то есть, в эпоху колониализма, было так называемое «бремя белого человека»). Таким образом, на сегодня с одной стороны выступает западная компаундная общность, а с другой - «цветущая сложность» «не-западных» цивилизаций, одной из которых, в частности, является евразийская. Указанная многополюсная конструкция находится на стадии формирования в условиях сегодняшнего Pax Americana.

В свете рассмотренного выше «столкновения цивилизаций» в контексте глобализации следует отметить, что вне зависимости от объективности или искусственности самого феномена глобализации, последний, даже будучи рассматриваемым объективным, на данный момент предстает в виде процесса «разрушения инфраструктурного комплекса духовных, культурных, экономических, политических,

102

этнических, правовых и этических компонентов, которые вырабатывались столетиями, по-особому в разных уголках мира и являются жизненноважными для традиционного общества» [233]. Таким образом, глобализация, даже трактуемая как объективный процесс, используется западной цивилизацией в качестве весьма действенного инструмента вестернизации, или же, иными словами, как отмечает А. Зиновьев, «тот мировой процесс, который называют идеологически нейтральным словом «глобализация», есть на самом деле новая мировая война. Ведет ее западный мир во главе с США. Война идет за обладание всей планетой и, более того, за контроль над всей социальной эволюцией человечества. Пройдя стадии «холодной» и «теплой» войны, эта война уже вступила в стадию «горячей» войны с использованием всей мощи вооруженных сил США и стран НАТО и с превращением всей не-западной части планеты в арену актуальных (фактических) и потенциальных военных действий» [203].

§ 2.3. Евразийство в эпоху глобальной«культурной революции»

103

Рассмотренный выше, комплексный и не поддающийся однозначному определению, процесс глобализации помимо всего прочего послужил своеобразным стимулом и в то же время явился олицетворением эпохи, во временных рамках которой «обострилась» со всей очевидностью проблематика идентификации и самоидентификации этно-культурно-конфессиональных общностей в глобальном масштабе, в целом, и в пределах территории бывшего СССР, в частности. В условиях имеющей сегодня место попытки культурной унификации всего мира, евразийство приобретает специфическую актуальность как одно из возможных средств сохранения собственной культурной идентичности для выделенной выше евразийской компаундной общности.

Как бы мы не трактовали цивилизацию, благо подобным определениям несть числа, не подлежит сомнению (вопреки картезианству), наверное, лишь одно, а именно: культура, понимаемая как совокупность специфических, порою уникальных, особенностей духовного и материального порядка, присущих той или иной комплексной общности людей, будь то этнос, или группа этносов, является стержневой, базисной структурой, если угодно, фундаментом любой цивилизации, и это при том, что рядом специалистов культура и цивилизация вообще понимаются тождественно. Именно поэтому при рассмотрении нынешнего «столкновения цивилизаций», глобализационной унификации Pax Americana, призванной нивелировать огромное количество сложных этно-культурно-конфессиональных образований, подогнав их под известный «стандарт», актуализируется проблематика так называемой «культурной революции» в глобальном масштабе.

Еще в XIX веке Ф. Ницше, гениально предугадывая развитие событий в будущем, пророчески указывал: «Понятие политики совершенно растворится в духовной войне, все формы власти старого общества взлетят в воздух <…> будут войны, каких еще никогда не было на земле» [97, с. 461]. В начале же 90-х годов

104

прошлого века, когда постепенно «рассеивался дым» на «развалинах» биполярного мира, символизируя начало новой эпохи, контуры которой тогда еще только вырисовывались, С. Хантингтон, наверное, одним из первых отметил смену дихотомической схемы (о которой мы говорили выше), заявив, что «мировая политика вступает в новую фазу, когда идеология и экономика не будут больше служить главным источником конфликтов» [248] и подчеркнув, что «великим водоразделом внутри человечества и доминирующим источником конфликтов станет культура» [248]. В свою очередь, основатель теории мир-системного анализа, И. Валлерстайн подчеркивал следующее: «мы живем в эпоху перехода от существующей глобальной системы общественного устройства - капиталистической мировой экономики - к другой или другим глобальным системам. Мы не знаем, к добру это или нет, и не будем знать, пока новая эпоха не наступит, а произойти это может лет через пятьдесят. Нет сомнения, однако, что переходный период будет исключительно трудным для тех, кто живет в это время. Это будет период обострения конфликтов и усиления беспорядков, сопровождающихся, по мнению многих, крушением нравственных ценностей» [180, p. 35]. Можно сказать, что именно указанное выше «крушение нравственных ценностей» вкупе с глобальной вестернизацией и являют собой абрис и сущность сегодняшней всемирной «культурной революции».

Как известно, такие феномены, как культура, конфессия, этнос связаны друг с другом и, как правило, взаимопереплетаются. Мыслить ту или иную этническую группу без конкретных, присущих ей культурных и конфессиональных особенностей невозможно, ибо именно культура и религия, наряду с лингвистической спецификой придают неповторимость той или иной совокупности лиц, называемых этносом или компаундной общностью, частью которой данный этнос является. Следовательно, метаморфозы в «культурном» измерении, также как и агрессия на «культурном» фронте, способны повлиять на дальнейшее существование той или

105

иной общности в целом, а в отдельных случаях привести к серьезной деформации, а порою и к элиминации последней.

А. Ашкеров, характеризуя современную стадию исторического развития, пишет: «…и ранее, во времена мыслителей, взрастивших замыслы грандиозного философского преобразования мира, стремление вести разговор об определенных аспектах становления современного общества с точки зрения их последствий для всемирной истории было проникнуто духом глобализации. Так было и в случае с Кантом, выдвинувшем идею абсолютной неприкосновенности автономии человеческого существа (за которым скрывался homo oeconomecus) и всеобщей морализации социальных отношений (что попросту предполагало этическую легитимацию существовавших экономических отношений) (либеральная версия глобализма); и в случае с Гегелем, провозгласившим в качестве единственного всемирно-исторического процесса Нового времени процесс формирования национальных государств (которые мыслил как образования, основанные на сочетании частной - прежде всего предпринимательской - инициативы и коллективной - прежде всего политической - воли) (консервативная версия глобализма); и, наконец, в случае с Марксом, наделявшим универсальным смыслом для истории грядущий акт устранения разделения труда и, соответственно, революционного освобождения тех, кто трудится (что предполагало отождествление совершенного социального устройства с гармонией между характером производства и характером распределения экономических благ) (коммунистическая версия глобализма)» [185]. Однако, как отмечает исследователь, прежде ставка на глобализацию предполагала унификацию, базирующуюся на стремлении привести социальное устройство и жизнь индивидов в соответствие с логикой перманентного противостояния то «Непросвещенности» и «Нецивилизованности», то отжившими свое «мирами» (Восточным, Греческим, Римским), которые перестали играть всемирно-историческую роль, то капиталом и его владельцами, отчуждающими результаты трудовых

106

усилий от тех, кто их осуществляет. Сегодня ситуация изменилась – указанные «антитезы» прекратили свое существование, унификация строится не на противопоставлении, но на утверждении всеобщей неразличимости. «Унифицировать - значит сделать неразличимыми различия, присутствующие в обществе, и одновременно проникнуться индифферентностью по отношению к любым аспектам жизни окружающих. Имя первой формы современной глобалистской унификации - «мультикультурализм», имя второй ее формы - «солидарность». Канули в Лету философские преобразовательные замыслы, в той или иной мере преданы забвению их творцы. Острый дефицит глобальных политических проектов привел к тому, что глобализм как бы сам собой оказался объявленным достоянием реальности, заявив о себе как об осуществленной мечте» [185]. Таким образом, как мы видим, стремление к «глобальной унификации» не будучи порождением западного общества эпохи 20 века, является примордиально присущим, в силу тех или иных причин, представителям западного мира.

В этой связи любопытны слова цитировавшегося выше Э. Валлерстайна, который, подчеркивая двусмысленность и спорность такого понятия как «культура» в лексиконе социальной науки, отмечал, что, добавляя прилагательное «глобальная» перед словом «культура», мы еще более усугубляем замешательство.

Как бы то ни было, непреложным на сегодня остается тот факт, что в качестве упомянутой «глобальной культуры», объективное существование которой на сегодняшний день одними исследователями оспаривается, другими же признается как данность, выступает некое, если использовать терминологию упомянутого выше И. Валлерстайна, «страшилище» (hobgoblin) - порождение американо-западной культуры эпохи «декаданса» (здесь: упадок). Кстати, именно «некоторая примитивность» [34, с. 36], по словам З. Бжезинского, американской или, в целом, современной западной культуры (которая, собственно говоря, испытывая на себе тотальное американское влияние, постепенно становится практически

107

тождественной последней) в значительной степени обеспечивает ей успех в ее «победоносном шествии» по миру, поскольку, как отмечает Ю. Каграманов, «онтологически устойчивым в этом мире является все грубое и простое» [209], а как отмечал М. Шелер, процитированный вышеуказанным автором, «низшее изначально является мощным, высшее бессильным» [Цит. по: 209].

В связи с упомянутой выше попыткой глобальной унификации и в свете предстоящего рассмотрения т.н. «евразийского видения» проблемы глобализации в контексте т.н. «глобальной культурной революции», призванной «сотворить» некую «глобальную культуру», следует отметить, что «один из отцов-основателей евразийства крупнейший русский филолог и мыслитель Н. С. Трубецкой в своей статье «Истинный и ложный национализм» с порога отвергал стремление к «общечеловеческой культуре», полагая, что под этим словосочетанием скрывается либо диктат материальных потребностей (как мы бы сейчас сказали, универсализация поведенческих практик экономического человека), либо навязывание уклада жизни определенного этноса всем остальным этническим группам (говоря по-другому, этноцентризм главенствующего этнического сообщества, мнящего собственный социокультурный опыт источником пресловутых всеобщих ценностей)» [185].

Согласно культурологической теории евразийства, «процесс унификации несет с собой угрозу для человечества» [89, с. 83], поскольку с одной стороны, как и в экологии, утрата соответствующего многообразия ведет к потере устойчивости системы, а с другой – «возникающие побочные процессы ведут к неустойчивости общественного сознания, нарастанию иррациональности» [89, с. 83]. Понимая саму культуру как «…исторически непрерывно меняющийся продукт коллективного творчества прошлых и современных поколений данной социальной среды» [123, с. 369] и отмечая, что «каждая отдельная культурная ценность имеет целью удовлетворение определенных (материальных

108

или духовных) потребностей всего данного социального целого или входящих в его состав индивидов» [123, с. 369], Н. С. Трубецкой в своей статье «Вавилонская башня и смешение языков», в которой, как отмечает Л. Н. Гумилев, «довольно полно изложена концепция евразийства о развитии национальных культур» [195] связывает так называемую общечеловеческую культуру с духовно-нравственным одичанием. По мнению князя Трубецкого, «установление единой культуры и отсутствие разнообразия и возможности зарождения новых культур явилось бы смертью для человечества» [Цит. по: 182].

Любопытно рассмотрение основателем евразийской культурологии отдельных аспектов теории систем, а именно постулата о необходимости соответствующего уровня многообразия для сохранения устойчивости системы, в своеобразной метафорической форме с использованием библейской символики: «смешение языков, то есть, установление множественности языков и культур, рисуется в Священном Писании <…> как кара, как Проклятие Божие, аналогичное проклятию «труда в поте лица», наложенному в свое время на человечество в лице Адама. И то и другое проклятие выражается в установлении естественного закона, против которого человечество бессильно. <…> Законы эволюции народов устроены так, что неминуемо влекут за собой возникновение и сохранение национальных отличий в области языка и культуры. <…> Сколько бы люди ни стремились противоборствовать факту множественности национальных различий, эти различия всегда будут существовать. <…> Диалектическое дробление языка и культуры настолько органически связано с самой сущностью социального организма, что попытка уничтожить национальное многообразие привела бы к культурному оскудению и гибели» [123, с. 367-368]. Сама попытка создания некоей единой «общечеловеческой» культуры понимается Н. С. Трубецким как кощунственная и противоестественная, поскольку, согласно его концепции, «при кажущейся анархической пестроте отдельные национальные культуры, сохраняя каждая свое неповторимое

109

индивидуальное своеобразие, представляют в своей совокупности некоторое непрерывное гармоническое единство целого» [123, с. 376]. Попытка их синтеза не только противоречит естественному закону многообразия и дробления культур, а, следовательно, по сути, бесперспективна, но и чревата соответствующими «культурными эксцессами» и иными последствиями отрицательного характера.

Обосновывая в указанном контексте евразийский подход, Т. А. Айзатулин отмечает: «общий знаменатель различных проявлений исторического процесса – культура. Уже в 1920-е годы, когда концепция экологии Э. Геккеля (1866) еще не получила широкого распространения, а понятие экосистемы еще не появилось, евразийцы поняли и сформулировали экологический принцип истории, культуры и безопасности, в основе которого лежат разнообразие (ныне более или менее осознанное благодаря экологическому просвещению), сукцессия (последовательная смена культур) и «неумолимая» цикличность (обусловленная в конечном счете универсальностью вращательных движений в космосе)» [182].

Таким образом, соответствующий евразийский подход в контексте рассмотрения перспектив создания «глобальной культуры» постулируется следующим образом: невозможно синтезировать культуры, «отвлекаясь от их индивидуального своеобразия, ибо именно в сосуществовании этих ярко индивидуальных культурно-исторических единиц и заключается основание единства целого» [182]. Попытка же человеческими руками разрушить указанную «цветущую сложность» дискретного типа и «заменить естественное органическое единство живых ярко индивидуальных культур механическим единством безличной общечеловеческой культуры, не оставляющей места проявлениям индивидуальности и убогой в своей абстрактной отвлеченности» [126, с. 377], также как и стремление доминирующей на сегодня западной цивилизации упразднить индивидуальные этнические различия посредством введения унифицированных форм быта и общественно-государственного устройства, базирующихся на

110

материальных основаниях, противоречит естественному порядку вещей. Н. С. Трубецкой заключает, что «если представить себе культуру, творцом и носителем которой является все человечество, то ясно, что безличность и расплывчатость в такой культуре должны быть максимальными. В этой культуре должны воплощаться лишь те психические элементы, которые общи всем людям. Вкусы и убеждения у всех людей различны, индивидуальные колебания в этой области чрезвычайно сильны – но логика у всех одна, и материальные потребности в питании, экономии труда и т. д. тоже у всех более или менее одинаковы. Поэтому ясно, что в однородной общечеловеческой культуре логика, рационалистическая наука и материальная техника всегда будут преобладать над религией, этикой и эстетикой, что в этой культуре интенсивное научно-техническое развитие неизбежно будет связано с духовно-нравственным одичанием» [123, с. 370].

Любопытно рассмотрение концепции Н. С. Трубецкого Л. Н. Гумилевым сквозь призму общей теории систем: «известно, что отличаться жизнеспособностью и успешно функционировать может лишь система достаточно сложная. Общечеловеческая «культура» возможна лишь при предельном упрощении (за счет уничтожения национальных культур). Предел упрощения системы - ее гибель. Напротив, система, обладающая значительным числом элементов, имеющих единые функции, жизнеспособна и перспективна в своем развитии. Такой системе будет соответствовать культура отдельного «национального организма» [195]. Таким образом, подытоживает со ссылкой на евразийские культурологические концепции, автор теории пассионарности, «из национальных культур составляется «радужная сеть, единая и гармоничная в силу непрерывности и в то же время бесконечно многообразная в силу своей дифференцированности» [195].

Л. Н. Гумилев трактует «радужную сеть» Н. С. Трубецкого как ряд этносов, находящихся на различных стадиях этногенеза. Совокупность же этносов, «связанных единой исторической судьбой,

111

составляет суперэтносы, которые соотносимы с «культурно-историческими зонами» Н. С. Трубецкого» [195]. По мнению Л. Н. Гумилева, именно этнос, являясь дискретной системой, которая состоит из субэтносов и перманентно возникающих консорций, обеспечивает культуре дифференцированность и необходимое единство ее носителей. Как подчеркивает Л. Н. Гумилев, при решении культурологических, исторических и политических проблем, Н. С. Трубецкой в своих исследованиях отыскивал категорию этнологически значимого «целого». «Анализируя (i) класс, (ii) отдельный народ и (iii) целое человечество, Н. С. Трубецкой приходит к выводу, что они данной категории не соответствуют. Подобным же «целым» в действительности является «совокупность народов, населяющих хозяйственно самодовлеющее (автаркическое) месторазвитие и связанных друг с другом не расой, а общностью исторической судьбы, совместной работой над созданием одной и той же культуры или одного и того же государства» [123, с. 521]. Именно подобная «общность исторической судьбы» наряду с географическими характеристиками, а также с учетом специфики построения экономических отношений в пределах единого сухопутного массива понимаются евразийцами как основа основ, как обусловленность интеграции евразийского пространства.

С учетом рассмотренного выше в контексте евразийства можно выделить следующие основные «антитезы» западной глобализационной модели:

1. Мондиалисткой направленности западной парадигмы глобализации противопоставляется «стратегическая концептуальная альтернатива Новому Мировому Порядку, постулирующая политическую многополярность» [233].

2. Глобальной экспансии концепции безальтернативности рыночной экономики противостоит «экономический прагматизм, базирующийся на хозяйственной солидарности и самодостаточности больших пространств

112

(открытость рынка гарантирует всего лишь наличие импортных товаров, а при современных технологиях они могут быть произведены и отечественными производствами, история полна примеров, когда при закрытой экономике происходило хозяйственное развитие). Необходимым условием является и создание нескольких самостоятельных геоэкономических зон в мире и обеспеченных товарами и золотым запасом валют» [233]. В данном случае можно привести в качестве примера теорию автаркии больших пространств Фридриха Листа.

3. Глобальной «культурной революции» и духовной «унификации», проводимым под эгидой Запада, противостоят комплиментарные отношения различных религиозных конфессий, сохранение самобытности этносов и конструктивный диалог культур.

4. Современному информационному полю, создаваемому и контролируемому представителями западной политической, экономической и научной элит, пропагандирующими и внедряющими в сознание индивидов посредством подконтрольных СМИ соответствующие «ценности», противопоставляется развитие собственных информационных сетей и технологий, которые могут со временем послужить «фундаментом» для создания альтернативного информационного поля.

5. Тотальному расширению НАТО и открытой агрессии США в пределах Евразийского материка в качестве альтернативы может быть предложено создание евроазиатского военного блока, не зависящего от США, с целью адекватного урегулирования возможных конфликтов.

113

С учетом сегодняшних реалий, подобные «антитезы» выглядят, конечно, несколько утопично, однако, принимая во внимание тот факт, что евразийство на сегодня рассматривается, как правило, в качестве одной из цивилизационных теорий (определенным аспектам которой, вполне возможно, по прошествии некоего исторического периода времени будет уделено более пристальное внимание), но не как средство достижения конкретных политических целей, перечисленные выше «антитезы» могли бы послужить еще одним средством лучшего понимания сущности евразийства, в частности, в его «эмпирическом преломлении» в будущем.

114

ГЛАВА 3

КАВКАЗ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЕВРАЗИЙСТВА

§ 3.1. Геополитические особенностикавказского региона

Кавказ с древнейших времен представлял собой объект пристального внимания со стороны как европейских государств, так и восточных империй. В целях установления своего контроля над этим регионом на протяжении последних двадцати веков соперничали между собой в разное время Персия, Римская империя, Византия, Османская империя, Российская империя, Британская империя.

Занимающий малую часть территории евразийского материка, Кавказ отличается разнообразием природных условий (меняющихся от субтропических до полярных) и конфессий (на протяжении веков здесь сосуществуют иудаизм, христианство и ислам).

Рассматриваемый регион в течение вот уже трех веков является сферой стратегического противоборства России и Запада (в прошлом – в основном Британской империи, ныне – США). Как отмечают отдельные исследователи, «смысл позиционной геополитической войны состоял в следующем: Россия стремилась выйти к теплым морям, к Югу, к Индии и Индийскому океану, Англия стремилась всячески противостоять этому. Кавказские войны, Крымская война, все русско-турецкие и русско-иранские войны имели именно этот геополитический смысл. С обратной от России стороны всегда находилась Англия» [60, с. 803]. По итогам соперничества России и Великобритании в позапрошлом и прошлом веках за влияние на Кавказе и в Средней Азии рассматриваемый

115

нами регион в начале позапрошлого века вошел в зону жизненных интересов царской, а затем советской России, в то время как Великобритания сконцентрировала свои усилия на Ближнем Востоке и Индии. Как отмечает А. А. Громыко, «конец второго тысячелетия преподнес неожиданные сюрпризы. <…> На политической карте мира появились новые страны, а регион Каспийского бассейна оказался источником, из которого все уважающие себя державы рассчитывают получать энергию в недалеком будущем. Из региона, долгое время находящегося далеко от центра внимания мирового сообщества, Закавказье и Центральная Азия (бывшие советские территории) неожиданно превратились в «многослойный пирог» местных, региональных и глобальных интересов, представляя собой громадные «территории-проливы» с двойственной цивилизационной ориентацией. Здесь сходятся христианство и ислам, Запад и Восток, Европа и Азия, евразийство и атлантизм. Региону не приходится жаловаться и на недостаток активных соседей. Все они без исключения стоят перед необходимостью решать жизненно важные для своего дальнейшего развития задачи. На севере Россия пытается вырваться из заколдованного круга экономических и политических потрясений; на западе Турция балансирует между светским режимом, подпертым штыками, и умеренным исламизмом; на востоке уверенно набирает мощь Китай; на юге Иран, нависающий над Персидским заливом...» [50]

С учетом того, что «великое противостояние Запад - Восток, в течение столетий базирующееся на фундаментальном законе геополитики - дуализме теллурократии и талассократии, протекало в основном как военно-политическое соперничество двух культурно-исторических цивилизаций: демократии и идеократии» [198], можно констатировать, что одним из «эпицентров» подобных «цивилизационных потрясений» был и остается кавказско-каспийский регион. В данной связи П. Дарабади подчеркивает, что рассматриваемый регион «наряду с бассейнами Северного Ледовитого океана и Аральского моря, входит в «осевую зону» (Pivot

116

area) - Heartland, то есть во внутриконтинентальные евразийские территории, вокруг которых происходило пространственное геоисторическое развитие. Историческая же динамика геополитических процессов вокруг этого региона теснейшим образом связана с тем, что на протяжении последних двух тысячелетий здесь тесно контактировали три могучих суперэтноса: тюркский, славянский и арийско-иранский, в более же широком цивилизационном смысле, начиная с VII века, - христианский и мусульманский миры, а частично и буддизм» [198].

Являясь «пограничной» зоной, Кавказ на протяжении всей обозримой истории самим своим географическим положением был обречен на перманентные конфликты, как узко регионального характера, так и с участием внешних сил. По мнению ряда исследователей, для политического ландшафта и менталитета народов Кавказа почти во все времена было характерно существование весьма сложного и запутанного клубка проблем и противоречий, которые слишком часто становились причиной ожесточенных споров и кровавых конфликтов и войн между различными народами и странами региона. В контексте исторической ретроспективы регион являл собою либо буферную зону между конкурирующими империями, либо составную часть последних. Именно в пределах указанного региона историей были проложены границы, разделяющие ареалы обитания этносов, принадлежащих порой к различным культурно-цивилизационным кругам, нередко враждебным друг другу.

В то же время, несмотря на указанную выше «конфликтность» региона, Кавказ следует рассматривать и как некое цельное культурно-цивилизационное полотно, как регион, представители которого тем или иным образом связаны друг с другом общностью исторических судеб, спецификой менталитета, образом жизни. В контексте своеобразной перманентной «конфликтности» региона примечательна мысль Г. Зиммеля: «на почве родственной общности возникает более сильный антагонизм, чем между чужими. Взаимная

117

ненависть мельчайших соседних государств, у которых вся картина мира, локальные связи и интересы необходимым образом весьма сходны и нередко должны даже совпадать, часто намного более страстна и непримирима, чем между большими нациями, пространственно и по существу совершенно чужими друг другу» [69, с. 505].

Специфической особенностью рассматриваемого региона является его чрезвычайно сложное этнолингвистическое наполнение. В пределах «постсоветского» Кавказа (относительно небольшая географическая площадь которого составляет 440 тысяч квадратных километров) [См.: 36, с. 113] население, общая численность которого составляет около 30 миллионов человек [49, с. 40], состоит из представителей более чем 50 народов, говорящих на языках 3 лингвистических семей [36, с. 116]:

грузины, горские народы Дагестана, народы вайнахской и адыгской групп и другие относятся к иафетической или кавказско-иберийской языковой семье;

азербайджанцы, балкарцы, карачаевцы, кумыки, ногайцы и др. – к тюркской группе алтайской языковой семьи;

армяне, горские евреи, курды, осетины, талыши, таты – к индоевропейской языковой семье.

Принимая во внимание условность любых классификаций, в контексте структурирования рассматриваемого региона, на наш взгляд, существует, как минимум, два подхода:

Первый подход: принятое в российской (советской) науке деление завоеванного Российской Империей Кавказа на две части: Северный Кавказ и Закавказье (Южный Кавказ), границу между которыми проводят по Главному, или Водораздельному хребту Большого Кавказа. В данном контексте западную оконечность Большого Кавказа относят к Северному Кавказу целиком. Тем не менее, «с физико-географической точки зрения эти понятия не считаются единицами территориального деления».

118

Второй подход: концепция, предложенная Э. Исмаиловым и З. Кенгерли, согласно которой, указанная российская (советская) модель деления кавказского региона на две части исчерпала себя, поскольку, по мнению указанных выше авторов, во-первых, «исчезла ее основа – геополитическая реальность периода монопольного доминирования России на Кавказе, а во-вторых, указанная модель, по мнению исследователей, базируется на неверном отражении исторически сложившихся социально-экономических, социокультур-ных и этнических параметров Кавказа» [72, с. 292-293]. Исследователи, считая неправомерным сужение данных параметров и включая в пределы кавказского региона северо-восточные области Турции (Карс, Ардаган, Артвин, Игдыр и др.), а также северо-западные области Ирана (Восточный Азербайджан, Западный Азербайджан и др.), предлагают следующую схему деления региона:

1) Центральный Кавказ (Азербайджан, Армения, Грузия)2) Северный Кавказ (автономные образования в пределах

Российской Федерации)3) Южный Кавказ (приграничные с Азербайджаном,

Арменией, Грузией илы Турции - Юго-Западный Кавказ и северо-западные останы Ирана – Юго-Вос-точный Кавказ).

Включение указанных в пункте третьем илов и останов обосновывается ими тем, что данные сегменты задолго до завоевания Россией Кавказа находились в едином социально-экономическом и культурном ареале.

В целях настоящей главы мы будем использовать общепринятое в современной международной научной литературе разделение Кавказа на Северный (Российский) и Южный (Азербайджан, Армения, Грузия).

Если оперировать терминологией американского геополитика С. Б. Коэна, то кавказский регион, в целом, являет собой своеобразный дисконтинуальный пояс Евразии – зону неопределенной, колеблющейся геополитической ориентации

119

(которая может устремиться как к теллурократической оси, так и к талассократической), контроль над которой имеет стратегическое значение для геополитических субъектов глобального масштаба.

Собственно говоря, подобная геополитическая характеристика обусловила тот факт, что «с незапамятных времен Кавказ рассматривался как один из важнейших геостратегических регионов, отделяющих Восточную Европу от азиатских степей, православие от ислама, как барьер между Византийской, Османской, Персидской и Российской империями и арена борьбы империй и межнациональных конфликтов. В то же время расположенный на стыке Европы и Азии Кавказ представляет собой удобный плацдарм для продвижения в глубь Среднего и Ближнего Востока, а также в бассейны Каспийского, Черного и Средиземного морей. Одновременно он является связующим звеном между этими регионами» [49, с. 10]. Таким образом, расположившись на юго-западе Евразии, рассматриваемый регион контакта ведущих мировых религий, прежде всего христианства и ислама, и цивилизаций - Запада и Востока, являет собой, как бы, стыковое звено между различными мирами, проявляя свою лимологическую (лимология – наука о границах), то есть, «пограничную» сущность.

С учетом современной политической карты мира кавказский регион соприкасается с Российской Федерацией, Украиной, Болгарией и Румынией (через Черное море), Центральной Азией (через Каспий), Ираном, Турцией и далее с арабским миром. Имея выходы к трем морям – Каспийскому, Черному, Азовскому, рассматриваемый регион располагает развитой транспортно-коммуникационной сетью.

Актуализация проблемы кавказского региона в конце XX – начале XXI веков объясняется целым рядом факторов, из числа которых мы хотели бы выделить следующие:

1. Изменение геополитической конфигурации в глобальном масштабе. Распад Советского Союза открыл доступ в данный регион для всех «заинтересованных сторон», то есть, помимо России,

120

доминировавшей в бывшем СССР, на ту или иную степень контроля над регионом (особенно это касается Южного Кавказа, не являющего в отличие от территорий Северного Кавказа частью Российской Федерации) стали претендовать, в первую очередь, США, Турция, Иран и страны Западной Европы.

2. Природные ресурсы региона . Как отмечалось выше, в период нахождения Кавказа в пределах советского государства, «конфликтность» указанного региона особо себя не проявляла, явственно выступив в качестве своеобразного «камня преткновения» в соперничестве различных стран и политических сил именно после распада СССР, поскольку помимо прочего регион стал рассматриваться целым рядом действующих геополитических субъектов в качестве источника широкого спектра природных, прежде всего углеводородных, ресурсов. С учетом первого пункта следует отметить, что в период существования СССР вопрос о природных богатствах региона не стоял с такой актуальностью в международном масштабе, поскольку распоряжение указанными ресурсами находилось в пределах исключительной юрисдикции советского государства. Именно природные ресурсы, по мнению С. Корнелла, являются важнейшей причиной возрастания интереса к кавказско-каспийскому региону со стороны крупнейших мировых политических и деловых кругов [См.: 254]. Общеизвестно, что в XX веке особым значением стал обладать фактор нефти как движущей силы индустриальной цивилизации, а по своим энергетическим запасам Кавказско-Каспийский регион является вторым в мире после Саудовской Аравии. Только в бассейне Каспийского моря «на сегодняшний день разведанные запасы нефти и газа достигают соответственно 30 миллиардов баррелей и 7 триллионов кубических метров. При текущем мировом потреблении нефти в 70 миллионов баррелей в день и газа в 2,2 триллионов кубических метров в год только эти сырьевые кладовые полностью покрыли бы мировой спрос на нефть в течение 14 месяцев и на газ в течение 3 лет. По этим показателям Каспий уступает Персидскому заливу, но опережает

121

запасы Северного моря. Еще большее впечатление производят прогнозируемые запасы нефти и газа в недрах Каспия. Согласно самым осторожным подсчетам, они составляют 100 миллиардов баррелей нефти и 10 триллионов кубических метров газа» [50]. Таким образом, контроль над кавказско-каспийским регионом приобрел стратегическое значение. По мнению многих исследователей, в ближайшем будущем будет усиливаться влияние в мировом сообществе государств или групп государств, осуществляющих контроль над крупными центрами добычи и производства стратегически важных энергоресурсов и над регионами, через которые будет производиться их транспортировка и транзит. При этом большую роль будет играть и обеспечение функционирования комплекса инфраструктуры, необходимой для безопасности системы добычи и транспортировки энергоносителей. Указанный подход предполагает установление в соответствующих регионах благоприятных политических условий: создание и поддержка подконтрольных режимов, устранение конкурентов, полное подчинение этих территорий интересам своей политики. Кавказ, занимая выгоднейшее геополитическое положение, как связующее звено между Востоком и Западом, является сегодня одним из тех регионов Евразии, которые в XXI веке еще больше упрочат свое положение в качестве зон столкновения геоэкономических интересов упомянутых выше государств или их групп. Как отмечает П. Дарабади, рассматриваемый регион и «его огромные углеводородные ресурсы - важнейшие геостратегические и геоэкономические факторы, которые оказывают существенное влияние на мировую политику и экономику. Особенно это проявляется после известных событий 11 сентября 2001 года, когда пришли в движение мощные тектонические силы, способные коренным образом изменить всю конфигурацию геополитического ландшафта на Евразийском пространстве. В наступившем столетии непосредственную роль в определении геополитических позиций той или иной страны играет уровень ее контроля над топливно-

122

энергетическими ресурсами и средствами их транспортировки...» [198]. Кроме того, указанный регион богат запасами железной, медной и хромовой руды, глауберовой соли, хлоридов, фосфоритов, асбеста и биоресурсов. Помимо этого, следует принимать во внимание и тот факт, что Каспий «обеспечивает 90% мирового потребления осетровой икры» [50].

3. Специфика географического расположения . Само географическое («пограничное») расположение региона «обрекает» последний на повышенный интерес со стороны различных геополитических субъектов глобального масштаба, будь то государства, военно-политические блоки или определенные силы, консолидирующиеся на конфессионально-этнической основе. После распада СССР в очередной раз в истории проявилась лимологическая сущность рассматриваемого региона, расположенного на южных рубежах политически и экономически ослабленной России - «осевой», как отмечалось выше, республики бывшего Советского Союза (выступавшего в качестве сухопутной империи, противостоявшей талласократичному Западу, в частности, США). Таким образом, появилась возможность «внедрения» в пределы указанного региона в целях дальнейшего ослабления российского влияния и вывода кавказско-каспийского региона из сферы контроля нынешней России, в значительной степени уступающей в позиционной борьбе за верховенство в рассматриваемом регионе ввиду целого ряда факторов. Если базироваться на концепциях А. Мэхэна, то контроль над кавказско-каспийским регионом стратегически важен в контексте имплементации тактики «анаконды», то есть, сужения «кольца», подконтрольного США, «внедрения» в пределы «дисконтинуального пояса» и соответствующего «вытеснения» России (принцип «анаконды» был применен американским генералом Мак-Клелланом в североамериканской гражданской войне 1861-1865 годов. Суть его заключается в блокировании вражеских территорий с моря и по

123

береговым линиям, что приводит к постепенному стратегическому истощению противника).

4. Фактор «транзитной зоны» . Помимо указанных выше пунктов, кавказско-каспийский регион следует рассматривать и как важный узел комплексных транснациональных транспортных систем по вертикали Юг – Север и горизонтали Восток – Запад.

С учетом лишь перечисленных выше факторов, которыми, естественно, не исчерпывается соответствующий перечень, можно констатировать, что еще длительное время до окончательного установления новой системы международного порядка, то есть, до тех пор, пока нынешняя монополярная система не будет сменена новой, более приемлемой для большинства геополитических субъектов, данный регион будет серьезно влиять на мировую экономику и межгосударственные отношения.

По мнению В. Котилко, на сегодняшний день ситуация в пределах кавказско-каспийского региона характеризуется следующими факторами:

«специфические природные условия, в том числе не до конца освоенные запасы полезных ископаемых;

неэффективно используемый продовольственный и рекреационный потенциал, большие потенциальные возможности в развитии сельского хозяйства;

экологические проблемы; высокий риск обострения этнических и религиозных

проблем; долговременное отрицательное воздействие внутренних

вооруженных конфликтов; появление неурегулированных приграничных

конфликтов вследствие распада СССР; непрекращающиеся попытки Запада и США

формировать и поддерживать прозападную ориентацию в кавказских и центрально-азиатских государствах» [215].

124

Несмотря на политическое разделение Кавказа, было бы в известной степени целесообразным рассматривать указанный регион как единое целое безотносительно к государственным, административным, этнонациональным и иным границам, разделяющим его изнутри. По мнению ряда исследователей, подобный подход обоснован, как минимум, ввиду общности на протяжении столетий тесных экономических, культурных и политических, определенной схожестью стереотипов поведения и особенностями менталитета. При этом, однако, в целях комплексного понимания специфики кавказского региона было бы нецелесообразным сбрасывать со счетов и широкий спектр противоречий между его составляющими, проистекающих из природно-географических условий, наличия тех или иных ресурсов, факторов и видов хозяйственной деятельности, транспортной инфраструктуры и геополитической специфики.

§ 3.2. Южный Кавказ в евразийском контексте

125

Относительно небольшую территорию Южного Кавказа (186,1 тысячи квадратных километров) отличает большое разнообразие ландшафта и природно-географических условий [См.: 33, с. 37]. Расположенный на перешейке между Черным и Каспийским морями, граничащий с Россией, Ираном и Турцией, Южный Кавказ в контексте классификации региональных систем Р. Вэйринена являет собой периферийный регион, обладающий, имманентной всем указанным зонам, гетерогенностью в этнолингвистическом и религиозном отношении. Как отмечает Р. Гачечиладзе, рассматриваемый субрегион, связанный «тесными историческими, географическими и экономическими узами, делающими три страны взаимозависимыми, сплетая их друг с другом» [153, p. 114] в своеобразное единое целое, в то же время не является гомогенной цивилизацией, поскольку лингвистически и конфессионально доминирующие этнические группы рассматриваемого субрегиона значительно разнятся между собой, что вкупе с богатой этнической палитрой на протяжении многих веков служило как синтезу самых различных культур и народов, так и вызывало (и, увы, до сих пор взывает) антагонизм в тех или иных формах.

Касаясь вопроса конфессиональной гетерогенности рассматриваемого субрегиона, следует отметить, что Южный Кавказ является «одним из регионов исторически конфликтного соприкосновения, или, выражаясь словами С. Хантингтона, столкновения христианского и исламского миров» [149, с. 164]. Ислам в субрегионе представлен двумя основными течениями и несколькими школами внутри этих течений. Шиизм исповедуется большинством этнических азербайджанцев (75-85%), талышей, а также незначительными группами дагестанских этносов, проживающих в Азербайджане. В рамках суннизма в пределах рассматриваемого субрегиона можно выделить школу Ханафи, к которой относятся около 15-25% азербайджанцев и мусульманского населения Аджарии (Грузия). Основные направления христианства

126

представлены в первую очередь грузинской православной и армянской монофизитской церквами. Русская православная церковь пользуется относительно незначительным влиянием в субрегионе (2,2% в Азербайджане, 2% в Грузии, 0,5% в Армении) [См.: 253, 257].

Своеобразной характерной чертой Южного Кавказа, на наш взгляд, является и тот факт, что при этно-конфессиональной мозаичности двух из трех составляющих рассматриваемый субрегион субъектов (Азербайджан и Грузия), все они в то же время отличаются практически тотальным доминированием титульных наций.

Евразийство с его пропагандой «цветущей сложности» культур и народов и критикой всех видов «центризма» (будь то цивилизационный или узко-национальный центризм) особо актуализируется именно с учетом сегодняшних реалий рассматриваемого региона, где, по словам Н. С. Трубецкого, «сложность национального вопроса <…> усугубляется тем, что отдельные национальности враждуют между собой» [123, с. 474]. Несмотря на то, что данные строки были написаны в 20-х годах прошлого века, они, увы, не теряют своей актуальности и сегодня.

С. Дерев, подчеркивая чрезвычайную опасность любых форм экстремизма на Кавказе и отмечая «интеграционный» характер евразийской идеологии, считает, что последняя – есть реальная возможность «сохранить в многонациональном регионе мир не только потому, что он лучше доброй ссоры, но и потому, что это единственное условие для творческого взаимодействия между братскими народами» [92].

Учитывая, что в период зарождения евразийства на заре XX века Южный Кавказ в целом не выступал еще в качестве независимого геополитического субъекта, но являл собой скорее совокупность «пограничных» территорий, оспаривавшихся на определенных исторических рубежах как евроазиатскими державами (Персидской, Османской и Российской империями), так и

127

западными, в трудах классиков евразийства не уделяется специального внимания южно-кавказскому региону. Однако, несмотря на это, в отдельных работах классиков евразийства проявляется понимание ими стратегической важности указанного ареала, и анализируются географические особенности рассматриваемой зоны. В частности, в одной из работ П. Н. Савицкого рассматриваемые территории называются «областью горного окаймления» «срединного мира» [См.: 112, с. 298-299], то есть, Евразии. На геополитической карте Евразии Кавказ видится классиками учения одним из горных хребтов широтного простирания, окаймляющих три «осевые» равнины Евразии с юга, вместе с Крымским хребтом, Копетдагом, Парапамизом, Гиндукушем, основными хребтами Тянь-Шаня, хребтами на северной окраине Тибета, Ин-Шань, в области Великой китайской стены [113, с. 298-299].

В целях настоящей работы в качестве, так называемого, «евразийского видения» геополитической картины южно-кавказского региона, а также с учетом комплексности этнолингвистической характеристики последнего было бы целесообразным привести взгляды одного из основателей движения, Н. С. Трубецкого, предпринявшего анализ базовых этнических групп Южного Кавказа, их наиболее возможной, с его точки зрения геополитической ориентации [См.: 126].

В контексте настоящей работы мы условно разделим рассмотрение Н. С. Трубецкого на три составные части, каждая из которых будет посвящена анализу одной из трех основных этнических групп Южного Кавказа:

Азербайджанцы.По мнению одного из основоположников евразийства,

азербайджанцы по своей численности представляют наиболее важный элемент Южного Кавказа. С учетом особенностей рассматриваемой этнолингвистической группы и, принимая во внимание исторические данные этногенеза последней, Н. С.

128

Трубецкой отмечает определенную русофобию, якобы, присущую, по его мнению, населению Азербайджана. По мнению указанного исследователя, подобные настроения идут рука об руку с настроениями туркофильскими, питаемыми идеями исламизма и туранизма. Автор подчеркивает экономический потенциал (нефть, шелк, хлопок) территорий, занимаемых на Южном Кавказе азербайджанцами и чрезвычайную важность привлечения указанной этнической группы к интеграционным процессам в Евразии. Ставя во главу угла необходимость диалога, Н. С. Трубецкой отмечает первостепенную важность создания «национально-азербайджанской формы евразийства», предлагая выдвинуть шиизм в качестве альтернативы туранизму и исламизму, что, естественно, объясняется его стремлением видеть Азербайджан в фарватере российской внешней политики и в целом в сфере российского политического и экономического влияния.

Армяне.Начиная анализ указанной этнической группы, исследователь

отмечает, что они, ввиду известных обстоятельств (как минимум, соседство Турции, наличие мусульманского населения Азербайджана и неоднозначные отношения с Грузией) всегда были и будут придерживаться русской ориентации, вне зависимости от существующего российского правительства. По мнению исследователя, серьезного армянского сепаратизма быть не может. Однако далее Н. С. Трубецкой подчеркивает, что «ставка на армян была бы ошибкой. Сильные экономически, сосредотачивая в своих руках руководство всей экономической жизнью Закавказья, они в то же время обладают всеми чертами народа-паразита и раба и пользуются всеобщей антипатией, доходящей до ненависти у своих соседей. Солидаризировать себя с ними значило бы навлечь на себя эту антипатию и ненависть» [126, с. 472]. Любопытно, что в данном контексте мнение Н. С. Трубецкого практически совпадает с мнением известного российского исследователя Кавказа В. Л. Величко, отмечавшего, что «об армянах издревле сложилось плохое

129

мнение, - и это, само собой разумеется, не лишено основания, так как иначе оно не могло бы возникнуть у целых народов и притом в разные времена» [43, с. 64]. В качестве примера бесперспективности «ставки на армян» Н. С. Трубецкой приводит политику российских властей в предреволюционный период, которая, по его мнению, привела к тому, что «русские остались с одними армянами и восстановили против себя все прочие национальности Закавказья» [126, стр. 472]. К тому же, по мнению ученого, армянский вопрос до известной степени является вопросом международным, отношение же российского правительства к армянам на Кавказе должно быть скоординировано с отношениями между Россией и Турцией.

Грузины.В контексте рассмотрения указанной этнической группы Н. С.

Трубецкой отмечает, что грузины во времена февральской революции добились признания прав, как минимум, на автономию, ввиду чего эти права оспаривать у них невозможно. Однако поскольку это положение дает повод к возникновению грузинского сепаратизма, всякое российское правительство, по мнению исследователя, обязано с подобным сепаратизмом бороться. Комплексное геополитическое видение рассматриваемого региона в перспективе (с учетом нынешней геополитической ситуации на Кавказе в целом и на Южном Кавказе, в частности) четко проявляется в тезисе Н. С. Трубецкого о необходимости для России (с учетом стратегической важности бакинской нефти для контроля над Кавказом) продуманной и грамотной политики в отношении Грузии. По мнению классика евразийства, с учетом вышеизложенного должна быть выбрана некая срединная линия поведения и притом такая, которая не давала бы повод развитию в грузинской среде русофобских настроений. В контексте своей же критики евроцентризма Н. С. Трубецкой подчеркивает необходимость усвоения положения о том, что грузинский национализм принимает вредные с точки зрения централизованного евразийского образования формы, лишь проникаясь известными

130

элементами европеизма. Исходя из этого, указанный автор заключает, что правильное решение грузинского вопроса возможно лишь при условии возникновения подлинно грузинского национализма, то есть особой формы евразийской идеологии.

Н. С. Трубецкой указывает, что три национальных вопроса данного региона (грузинский, азербайджанский и армянский) переплетаются с проблемами внешней политики.

Подытоживая сказанное, исследователь отмечает, что западным державам «предначертано» «интриговать в Грузии», поскольку последние прекрасно осознают, что независимость Грузии создаст все предпосылки для превращения ее в сателлит Запада в пределах «дисконтинуального пояса» Евразии. Подчеркивая «неизбежность» подобной интриги в Грузии, Н. С. Трубецкой отмечает нецелесообразность усиления прозападной ориентации среди армян и увеличения, таким образом, предпосылок для западной экспансии на Южном Кавказе. В то же время, как отмечает ученый, ставка исключительно на армян «повела бы к туркофильской ориентации азербайджанцев и к русофобскому настроению Грузии» [126, стр. 474].

В противовес имперской концепции «разделяй и властвуй» Н. С. Трубецкой отмечает, что там, где задачей государственной власти является создание органического объединения для совместной работы, то принцип «разделяй и властвуй» не применим. Именно поэтому и на Кавказе, по его мнению, не следует углублять трения и противоречия между отдельными национальностями. Идеолог евразийства подчеркивает, что в стремлении не допускать дезинтеграции евразийского пространства, следует учитывать все психологические факторы, питающие соответствующие сепаратистские стремления. Прогнозируя последствия распада в пределах евразийского сухопутного массива, исследователь отмечает, что в простом народе «сепаратистские настроения», как правило, не развиты. Главной же, по мнению исследователя, носительницей сепаратистских стремлений являются представители

131

местной интеллигенции. При этом, как отмечает Н. С. Трубецкой, немаловажную роль в психологии этой общественной страты играет принцип «лучше быть первым в деревне, чем последним в городе».

В неоевразийстве место и геополитическая роль Кавказа и, в частности, Южного Кавказа, рассматриваются с несколько большим вниманием. Впрочем, на то есть свои объективные причины (ряд которых был рассмотрен выше), в частности, выход последнего из пределов непосредственного контроля России, осуществлявшегося в рамках бывшего Советского Союза, когда «право контроля» в отношении указанного региона не оспаривалось другими геополитическими субъектами.

Крах биполярного мира положил начало новому «переделу собственности» в глобальном масштабе в контексте современной геополитической реконструкции мира, в эпоху, по словам К. Джовита, очередного «творения». Упомянутый «передел собственности» естественным образом коснулся и рассматриваемого нами в настоящей главе региона, а посему появились непосредственные предпосылки для выработки геополитической стратегии в отношении Кавказа, альтернативной американской, шире - западной.

Абрис геополитической конструкции неоевразийства заключен в рамках так называемой «синтетической» концепции неоевразийства А. Г. Дугина, что, впрочем, не удивительно, поскольку, именно его направление можно назвать наиболее «геополитическим» в ряду современных трактовок евразийства. Остальные направления неоевразийства, как правило, следуют в русле дальнейшей разработки и расширения, в основном, цивилизационно-культурных и исторических аспектов классической евразийской доктрины.

А. П. Цыганков, характеризуя труд А. Г. Дугина «Основы геополитики», в котором последний, в том числе, излагает и свою «неоевразийскую» геополитическую стратегию в отношении Кавказа, понимает его как «ответ наиболее радикально

132

консервативной части российского общества на дилеммы России в Евразии» [259]. В указанной работе лидер наиболее политически активного направления неоевразийства подчеркивает необходимость учета общего геополитического контекста на Кавказе при выработке современной евразийской стратегии в указанном регионе.

Специфической особенностью геополитической картины современного Кавказа А. Г. Дугин считает существование в пределах последнего двух разновидностей сепаратизма, а именно:

«Национал-сепаратизм с опорой на автохтонность и с ориентацией на не-западный, «традиционалистский» путь развития» [60, с. 809], ориентированный против любых видов «универсализма». Как правило, заключает исследователь, это мусульмане-фундамен-талисты суфийской или шиитской ориентации, с явными симпатиями к Ирану.

Кавказский мусульманский сепаратизм с ориентацией на Запад, Саудовскую Аравию и официальную Турцию, причем моралистический суннитский «ваххабизм», по его мнению, здесь вполне может соседствовать с либерал-демократическими, откровенно атлантистскими темами.

Тут было бы уместным сделать небольшое отступление и отметить, что указанный автор, увы, не упомянул один из ярчайших примеров сепаратизма в регионе - армянский, по сей день являющийся сильнейшим деструктивным фактором, исторически дестабилизирующем общую обстановку в регионе. Указанный деструктивизм препятствует комплексным интеграционным процессам на Южном Кавказе и изолирует саму Армению.

В данный момент, согласно А. Г. Дугину, происходит активный слом одной модели влияния и контроля над регионом и возникает насущная потребность в другой модели. Новая же модель помимо традиционной методологии поощрения пророссийских настроений у региональных элит и игры на внутренних

133

противоречиях, должна учитывать, по его мнению, совершенно новую, не существовавшую ранее ситуацию, а именно существование упомянутых выше двух разновидностей сепаратизма, первый из которых, как предполагает исследователь, может быть в долгосрочной перспективе использован в положительном для «сухопутной цивилизации» ключе, второй же является абсолютно неприемлемым и отрицательным как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. Таким образом, считая противоречия между евразийством и атлантизмом неснимаемыми, А. Г. Дугин предлагает «гибкую стратегию», при которой «фундаменталисты» проиранской ориентации - нынешние противники России, понимаемой А. Г. Дугиным как ось единой Евразии, - могут быть в дальнейшем использованы для ее же пользы.

Три независимых на сегодняшний день республики Южного Кавказа, по мнению основоположника синтетической концепции неоевразийства являются наиболее важными компонентами геополитической карты Кавказа. Представляются любопытными (тем более, после аналогичного анализа Н. С. Трубецкого и в дополнение к нему) краткие геополитические характеристики, данные А. Г. Дугиным трем южно-кавказским республикам:

«Христианская Армения, - по мнению А. Г. Дугина, - начав с проатлантистской политики «независимости от Москвы», воспроизводя историю начала века (XX века – прим. автора), когда армяне предпочли большевистской Москве «белую» атлантистскую Антанту, быстро осознала все минусы своего геополитического местонахождения в окружении исламских государств при отсутствии выхода к морю и качественных безопасных путей сообщения, и заняла однозначно промосковскую стратегическую позицию. Вместе с тем активно развиваются региональные связи с Ираном, что вытекает из общей антиатлантистской евразийской концепции оси Москва-Тегеран» [60, с. 808].

Отдавая дань усилению позиций Запада в Грузии, А. Г. Дугин все же считает, что со временем «религиозно-топографическая

134

рефлексия» в Грузии будет пробуждаться, способствуя росту осознания «необходимости альянса с Евразией».

Сложнее всего, по мнению исследователя, обстоит дело с Азербайджаном, который, будучи наиболее «просоветской» и «промосковской» республикой в то время, когда в Армении и Грузии бушевали антимосковские страсти, в настоящее время ориентирован в значительной степени на США. Ваххабитское влияние в Азербайджане, по мнению А. Г. Дугина, минимально, ибо азербайджанцы исповедуют ислам шиитского толка, однако атлантическая ориентация, заключает исследователь, поддерживается посредством политического и экономического присутствия Анкары, а также ввиду известных этнических параллелей с Турцией. Кроме того, по мнению ученого, не следует сбрасывать со счетов и тот факт, что напряженности во взаимоотношениях с Ираном способствует также проблема Южного Азербайджана, находящегося на иранской территории и, время от времени муссирующаяся в прессе, проблема нарушения прав азербайджанцев в Иране.

Подытоживая, хотелось бы отметить, после развала Советского Союза и начала нового «раздела сфер влияния», а также с учетом специфики исторического развития в пределах рассматриваемого региона, последний в очередной раз выступил «камнем преткновения» в глобальном геополитическом противостоянии. Увы, развитие событий на Кавказе в целом не дает оснований надеяться на скорейшую комплексную стабилизацию ситуации. Впрочем, ожидать таковой было бы наивно до тех пор, пока, в частности, страны Южного Кавказа окончательно и однозначно не определятся со своей геополитической ориентацией или, если угодно, до тех пор, пока подобная ориентация не будет «определена» на основании результатов противостояния геополитических игроков глобального и регионального масштабов, а также пока России не удастся стабилизировать ситуацию в пределах Северного Кавказа, априори пресекая действия дестабилизирующих групп на Кавказе,

135

функционирование которых на руку определенным кругам как за рубежом, так и в самой России, ввиду чего указанные группы поддерживаются определенными как внутренними так и внешними силами.

§ 3.3. Азербайджан: евразийское осмысление

Азербайджан, по мнению З. Бжезинского, наряду с Ираном и Турцией, относится к числу так называемых «геополитических опорных точек» («geopolitical pivots») – стран, чья важность проистекает не столько из их могущества и мотиваций, сколько из их географической дислокации и значимости их потенциально уязвимого положения для поведения геостратегических игроков. Рассматриваемый геополитический субъект после распада Советского Союза по сей день находится в поиске определенности относительно своей геополитической ориентации, то есть, однозначного стратегического выбора между евразийством и атлантизмом. Можно сказать, насущным вопросом является вопрос о том, «как долго нам удастся лавировать <…> между этими двумя основными геополитическими теориями <…> ?» [131]. Хотя следует отметить, что позиции западных (культурно-цивилизационной и политико-экономической) парадигм на сегодня однозначно устойчивее и прочнее, поскольку Азербайджан неоднократно декларировал приверженность построению независимого правового и демократического государства.

С геополитической точки зрения Азербайджан, как неотъемлемая часть южно-кавказского субрегиона, есть ярчайшее проявление так называемой «дисконтинуальности», своеобразный «мост» между различными культурно-цивилизационными ареалами. Как отмечал Г. Алиев в своей речи на международном симпозиуме на тему «Исламская цивилизация на Кавказе», проходившем 9 декабря 1998 года, «Азербайджан является страной, объединяющей

136

западную цивилизацию с восточной – как с географической точки зрения, так и с духовной» [Цит. по: 110]. По мнению Р. Мусабекова, именно «страна огней» в течение многих тысячелетий являлась «местом встречи цивилизаций и ареной соперничества мировых держав. На территорию Азербайджана неоднократно вторгались и переселялись массы кочевых народов. Захватывавшие Северный Азербайджан государства активно использовали в целях укрепления своего господства переселенческую политику. В древности и средневековье массовые переселения народов здесь осуществляли иранские властители, а в новое время - администрация царской России» [223]. Азербайджан является «осевой зоной» («сердцевиной») Южного Кавказа. Таким образом, становится ясным, что контроль над Азербайджаном – «связной точкой» между Севером и Югом с одной стороны и Западом и Востоком – с другой, имеет огромное стратегическое значение, в частности, в условиях сегодняшнего геополитического противостояния.

Двумя основными, на наш взгляд, факторами, влияющими на геополитическую характеристику страны (которыми, естественно, не исчерпывается соответствующий перечень), являются:

1. Указанное выше «ключевое» географическое расположение страны на стыке горизонтали Восток – Запад и вертикали Север – Юг (Фактор «транспортного коридора»), и

2. Природные, по большей части, углеводородные ресурсы (Фактор природных ресурсов).

Фактор «транспортного коридора». По мнению ряда политологов, ключевая геополитическая дислокация в контексте транспортного коридора «Север-Юг» принадлежит именно Азербайджану. Сегодня рассматриваются, в частности, идеи направления «контейнерной реки» через Суэцкий канал к коридору «Север-Юг», дабы достичь объема перевозок по этому коридору в 100 миллионов тонн ежегодно. Помимо экономической

137

составляющей, проект «Север-Юг» заключает в себе и политическую, поскольку три центра силы - США, Россия и Иран – преследуют целью получение возможности для тесной экономической интеграции. Таким образом, с учетом указанного выше аспекта, трудно переоценить возможную роль Азербайджана, в частности, в контексте ирано-российского стратегического альянса, примером чего служит согласие трех упомянутых стран относительно строительства железной дороги, призванной соединить транспортные пути России, Азербайджана и Ирана в единую сеть. Подобным решением было положено начало реализации проекта транспортного коридора «Север-Юг». Согласно указанному проекту «железная дорога длиной 355 километров должна быть построена между азербайджанским городом Астара и иранским Казвин. Из них 175 километров построит Иран, а 180 - Россия при участии Азербайджана» [224]. Согласно экспертным оценкам, предполагаемая прибыль участников проекта от транзита грузов по новому транспортному коридору должна составить 260 миллионов долларов в год.

Фактор природных ресурсов. Объективные реалии сегодняшнего дня свидетельствуют о том, что в XXI веке Азербайджан продолжит играть существенную роль в поставках энергоносителей на мировой рынок. В настоящее время азербайджанская нефть поступает к черноморским портам по двум нефтепроводам, имеющим пропускную способность в 25 миллионов тонн в год. С другой стороны, территория Азербайджана является важным транзитным путем для транспортировки нефти из закаспийского региона. В конце 90 годов прошлого века ежегодно танкерами через Каспийское море и далее по железной дороге через территорию Азербайджана перевозилось около 2 миллионов тонн нефти. По некоторым данным нефтяные запасы Азербайджана составляют около 30 миллиардов баррелей [См.: 226]. Несмотря на то, что в последнее время часто звучат мнения о «раздутости»

138

указанных цифр, данный фактор в любом случае используется в геополитических целях, причем, может быть, не столько Азербайджаном, сколько более влиятельными «игроками».

Рассматривая сухопутный массив евразийского материка в качестве специфического географического и культурного целого, обладающего, как минимум, следующими уникальными особенностями:

лимологичность (пограничность), этно-конфессиональная вариативность

(многообразие), своеобразие форм правления и государственного

устройства, возможность относительной экономической автаркии,

мы осмелимся заключить, что все вышеперечисленные особенности, за исключением разве что последней, присущи, в частности, и Азербайджану.

Если рассматривать Южный Кавказ в качестве уменьшенной копии Евразии, то Азербайджан предстает в качестве уже южно-кавказского субрегиона в миниатюре. Может быть, подобное покажется парадоксальным, тем более с учетом разницы в территориальных масштабах, но подобное сравнение обусловлено рядом важных параллелей, к числу которых, в частности, можно отнести следующие:

наличие нескольких природно-климатических зон, что естественным образом сказывается на особенностях этногенеза в том или ином масштабе, а также на специфике экономической системы, выстраиваемой в конкретном сообществе людей;

исторически обусловленная синкретичность населения;

139

указанная выше лимологическая (пограничная) культурно-цивилизационная сущность (и Евразия в целом, и Азербайджан по сути выполняют роль некоего связующего звена между двумя целостными культурно-цивилизационными мирами – Востоком и Западом, причем, в случае с Азербайджаном было бы уместным также отметить связь и между Севером и Югом).

Особую актуальность евразийство приобретает в контексте сегодняшней западной, а если быть более точным, то американской политической и культурно-экономической экспансии в регионе и в Азербайджане, в частности. Как отмечает исследователи, «Соединенные Штаты дают высокую оценку геополитического потенциала Азербайджана в стратегически важном для американских интересов районе, указывая на его возможную ключевую роль регионального «опорного элемента» политики США не только на Кавказе, но и в Центральной Азии, Иране, на Ближнем Востоке» [194].

Согласно рассматриваемой в настоящей работе доктрине, пограничной цивилизацией является собственно Евразия в целом, понимаемая как сухопутный массив евразийского материка, консолидаторами которого на протяжении истории являлись Империя Чингисхана, Российская Империя и Советская Россия. С учетом вышеуказанного, в настоящем параграфе мы будем трактовать Азербайджан в качестве своеобразного проявления упомянутой «пограничной цивилизации» в миниатюре.

Словосочетание «цветущая сложность» являет собою, наверное, наиболее точную этническую характеристику Азербайджана. По словам М-С. М. Гусаева, на территории Азербайджана «проживают многочисленные этнические и национальные группы, которые прошли долгий исторический путь формирования и становления» [195]. Согласно же А. Мамедову,

140

«самые древние источники, содержащие сведения об Азербайджане, указывают на разноплеменной характер здешнего населения. Многочисленные тюркские, кавказские, иранские племена на различных этапах исторического сосуществования становились соучастниками общих военно-политических и социально-экономических процессов, что являлось основой межэтнической интеграции на этой территории» [220]. Кроме того, «в связи с особым географическим положением Азербайджана на стыке Азии и Европы, через его территорию издавна проходили пути переселения народов и постоянных миграций, что не могло не оставить свой след на этнической карте. В силу этого Азербайджан был зоной активных контактов народов, культур и языков...» [232]. В частности, любопытны слова немецкого путешественника Адама Олеария, посетившего Шемаху в 30-х годах XVII века, который отмечал, что кроме автохтонного населения «живут здесь персы, армяне и немного грузин; хоть каждая из этих наций и имеет свой особый язык, все они, как и вообще жители Ширвана, говорят по-турецки (то есть, по-азербайджански – прим. автора)» [102, с. 462]. Однако, несмотря на указанную этническую разнородность населения, Азербайджан нельзя рассматривать как некий «этнический паноптикум», ибо длительное смешение самых различных этносов в пределах нынешнего Азербайджана как в результате войн и завоеваний, так и в результате мирного сосуществования, не стало своеобразным «водоразделом», но способствовало появлению уникального по своему этническому происхождению нынешнего населения страны.

На основании данных соответствующих исследований мы можем заключить, что базисными факторами, способствовавшими интеграционным процессам в Азербайджане являлись [См.: 220, 195]:

1. Исламское вероисповедание, широко распространившееся среди большинства этносов

141

Азербайджана начиная с VII века. В эпоху господства религиозной идеологии и перманентно изменявшихся политических границ принцип общности веры во многом являлся определяющим;

2. Сходство видов хозяйственной деятельности. Живя в одинаковых природно-климатических условиях, представители различных этнических групп в пределах Азербайджана занимались идентичными видами хозяйства, что определяло интенсивность контактов между ними;

3. Азербайджанский язык, который в ходе длительного исторического процесса стал основным средством общения между представителями этнических общностей страны.

Касаясь вопроса полиэтничности населения Азербайджана, было бы целесообразным привести некоторые статистические данные. Как отмечает А. Юнусов, «последняя перепись, проведенная в СССР в 1989 году, зафиксировала тогда в Азербайджане представителей 112 национальностей и малых этнических групп, всего 7 миллионов 21 тысяч человек. При этом основную часть населения республики 5 миллионов 805 тысяч человек или 83% населения составляли азербайджанцы. Далее по численности в стране шли русские, армяне и лезгины. В конфессиональном отношении более 87% населения составляли в тот период мусульмане (шииты и сунниты), 12% - христиане (православные и григориане) и 0,5% - иудеи» [252]. По данным же переписи 1999 года, в Азербайджане проживало 7 миллионов 953,4 тысяч человек, из них 7 миллионов 205,5 тысяч или 90,6% составляли азербайджанцы. То есть, за истекшие десять лет число азербайджанцев в стране возросло почти на 8% и стало еще более преобладающим. По последним данным на сегодняшний день население страны составляет более 8,2 миллионов человек, из них

142

9,4%, то есть, около 0,8 миллиона человек составляют этнические меньшинства [142, с. 41]. При этом в сельских районах, а также в Нахчыванской Автономной Республики и крупных городах азербайджанцы составляют в среднем 96-99% населения. Лишь в столице республики, согласно официальной статистике, азербайджанцев зафиксировано относительно мало - 88% населения города. В конфессиональном измерении число исповедующих в Азербайджане ислам составляет около 7,9 миллиона человек, то есть 95,6%, христианство – 0,35 миллиона человек, то есть, 4,2%, приверженцев же иных конфессий (в основном иудаизм) – 0,05 миллиона человек, то есть, 0,2%. Основываясь на данных переписи 1999 года, а также, принимая во внимание существующие на сегодняшний день приблизительные данные по населению страны, мы получаем следующие ориентировочные выкладки касательно этнической характеристики современного Азербайджана:

143

Таблица 3.1.Этническая характеристика населения Азербайджана

[См.: 142, 223, 252]

Национальность Количество человекАзербайджанцы более 8 млн. чел.

Лезгиныболее 180 тыс. чел.

(по неофициальным даннымболее 260 тыс. чел.)

Русские около 141,7 тыс. чел.Армяне около 120,7 тыс. чел.

Талышиоколо 76,8 тыс. чел.

(по неофициальным даннымоколо 200-250 тыс. чел.)

Аварцы около 50,9 тыс. чел.Турки-месхетинцы около 43,4 тыс. чел.

Татары около 30 тыс. чел.Украинцы около 29 тыс. чел.

Цахуры около 15,9 тыс. чел.Грузины около 14,9 тыс. чел.

Курдыоколо 13,1 тыс. чел.

(по неофициальным данным около 50-60 тыс. чел.)

Таты около 10,9 тыс. чел.Евреи около 8,9 тыс. чел.Удины около 4,2 тыс. чел.

144

Согласно переписи 1999 г. в Азербайджане насчитывается 14,9 тыс. грузин. За вычетом 2,5 тыс. грузин, которые проживают в основном в Баку, а также в Гяндже, остальные, проживающие в районах, являются ингилойцами, представителями одного из древних автохтонных народов, которые в раннем средневековье приняли православную (грузинскую) ветвь христианства и со временем перешли на грузинский язык. Позже, в 17-18 веках грузиноязычное население здесь приняло ислам и получило азербайджанское имя ингилой (новообращенные). В 19 веке после покорения Кавказа Российской империей многие ингилойцы опять приняли христианство. В настоящее время мусульманская часть ингилойцев считает себя азербайджанцами, христианская - грузинами. Быт и многие черты культуры народов абсолютно схожи. В советское время ингилойцы не фиксировались в переписях, но по некоторым данным, в 1989 г. в Азербайджане проживало до 10 тысяч ингилойцев. Таким образом, можно говорить о грузиноязычных ингилойцах, живущих в сельских районах, а именно - Гахском (7,5 тыс. чел.), Закатальском (3 тыс. чел.) и Белаканском (2 тыс. чел.)

Таким образом, как мы видим в «евразийском контексте» Азербайджан являет собой яркий пример «цветущей сложности» или, если угодно, своеобразной «этнической симфонии» на уровне дисконтинуального пояса Евразии.

Подытоживая изложенное в настоящем параграфе и дабы вкратце охарактеризовать сегодняшнюю геополитическую ориентацию Азербайджана, хотелось бы отметить, что, несмотря на то, что, казалось бы, «Азербайджан держит путь на интеграцию с евроатлантическим пространством» [131], и, как отмечает И. Умудлу, «в основе его политики лежит евроатлантизм» [131], Азербайджан по-прежнему (особенно на гуманитарном и экономическом уровнях) тесно связан с так называемым постсоветским пространством и, в частности, с Россией, выступающей, по мнению многих специалистов, носительницей

145

евразийских идей, что впрочем, на наш взгляд, ни в коей мере не означает, что последняя сама окончательно определилась со своей собственной геополитической ориентацией. Отсюда можно заключить: на сегодня весь, так называемый, евразийский мир (постоветское пространство = сухопутный массив евразийского материка) все еще пребывает в своеобразном энтропийном состоянии, не сделав своего окончательного выбора, что, естественно, в полной мере относится и непосредственно к Азербайджану.

146

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В своих размышлениях «о пользе и вреде истории для жизни» Фридрих Ницше, связывая страдания человека с неспособностью предавать забвению прошлое, пишет следующее: «непрерывно от свитка времени отделяются отдельные листы, выпадают и улетают прочь, чтобы внезапно снова упасть в самого человека. Тогда человек говорит: «Я вспоминаю» - и завидует животному, которое сейчас же забывает и для которого каждое мгновение действительно умирает, погружаясь в туман и ночь и угасая навсегда. Столь неисторически живет животное: оно растворяется в настоящем, как целое число, не оставляя по себе никаких странных дробей <…>. Человек же, напротив, должен всячески упираться против громадной, все увеличивающейся тяжести прошлого; последняя или пригибает его вниз, или отклоняет его в сторону, она затрудняет его движение, как невидимая и темная ноша, от которой он для виду готов иногда отречься, как это он слишком охотно и делает в обществе равных себе, чтобы возбудить в них зависть. Поэтому-то его волнует, как воспоминание об утраченном рае, зрелище пасущегося стада или более знакомое зрелище ребенка, которому еще нет надобности отрекаться от какого-либо прошлого и который в блаженном неведении играет между гранями прошедшего и будущего. И все же играм ребенка также наступает конец: слишком рано отнимается у него способность забвения. Тогда научается он понимать значение слова «было», того рокового слова, которое, знаменуя для человека борьбу, страдание и пресыщение, напоминает ему, что его существование, в корне, есть никогда не завершающееся Imperfectum» [96, с. 7-8].

Не хотелось бы подобным философским «введением» вводить в замешательство, но, на наш взгляд, лишь размышляя в указанном русле, возможно понимание всей глубины слов о том, что ничто

147

вокруг нас не умирает, но лишь претерпевает некие «морфологические» метаморфозы, представая каждый раз под новыми личинами, которые лишь на первый взгляд кажутся новыми. Дабы не углубляться далее в абстракцию, осмелимся предположить, что ренессанс евразийства показал, что никакая доктрина, никакое течение мысли, никакая идея никогда, раз появившись, не умирает, но (в худшем случае) лишь пробыв некоторое время в состоянии «анабиоза», впоследствии «воскресает», возвращаясь подобно бумерангу в форме некоего «эхо» из прошлого или своеобразного «хорошо забытого старого». Именно на рубеже столетий суждено было «воскреснуть» евразийству, дабы напомнить казавшиеся давным-давно забытыми, истины (конечно, если что-то в подлунном мире может именоваться истиной). С другой стороны ренессанс евразийства можно связать и с упомянутым Ницше «давлением прошлого», когда вопросы, требующие ответа, остаются открытыми.

Несовершенство мира эмпирического является притчей во языцех, наверное, с тех самых пор, когда начался процесс зарождения сознания. Трудно не согласиться с тем, что претендовать на абсолютно объективное, всеобъемлющее, если угодно, тотальное постижение хотя бы одного конкретного феномена действительности практически тождественно признанию собственного невежества. Посему хотелось бы особо оговориться, что анализ доктрины евразийцев в настоящей работе был предпринят сквозь призму субъективного понимания такового автором, хотя объективность анализа и была поставлена последним в качестве цели. Тем не менее, несмотря на то, что даже с учетом предпринятого исследования не представляется возможным однозначно определить или «идентифицировать» евразийство, мы можем констатировать, что последнее представляет собой:

1. Политико-социально-философскую доктрину, базиру-ющуюся на принципах холизма и системного подхода,

148

2. Первую оригинальную геополитическую школу, появившуюся вне пределов западного мира,

3. Идеологию особой лимологичной (пограничной) цивилизации, связывающей Запад и Восток, при этом не являясь ни тем ни другим и не принадлежа ни первому, ни второму.

При этом необходимо подчеркнуть, что указанные выше стороны понимаются как проявления единого и уникального учения, как некие части, составляющие диалектическое целое и не мыслимые порознь и вне такового.

Особо хотелось бы отметить, что практически любые «формы проявления» евразийства в той или иной степени пронизаны мощной культурологической прослойкой, то есть, культурологические аспекты, вопросы о сущности и феномене культуры, о проблемах взаимоотношения культур тесно увязаны в евразийстве со всеми сферами человеческой деятельности; более того, осмелимся заключить, что таковые мыслятся как имеющие фундаментальное значение в контексте развития любого человеческого сообщества.

Основными, так сказать, «базисными характеристиками» евразийства (отдельно рассмотренными в работе), на наш взгляд, являются,

Во-первых, постулирование уникальности любой культуры и невозможности «аксиологического» подхода к последней.

Евразийцы подчеркивают невозможность оценки той или иной культуры как определенного «цельного» феномена в рамках постановки «хорошая – плохая» или «развитая – отсталая», оговаривая, что лишь в контексте развития технологий, понимаемых как некое составляющее звено любой культуры, возможны более или менее точные определения относительно соответствующих качественных показателей. Можно сказать, евразийское учение о культуре получило наиболее глубокое философское обоснование и теоретическую стройность в трудах Л. П. Карсавина и Н. С. Трубецкого. Первый, в частности, исходит из посылки, согласно

149

которой смысл существования детерминируется культурными ценностями, которые хранит и многообразно изменяет та или иная культура-цивилизация (компаундная общность). Также следует отметить, что особое место уделяется евразийцами феномену национальной культуры. Н. С. Трубецкой в данном контексте указывал, что «только вполне самобытная национальная культура есть подлинная, только она отвечает этическим, эстетическим и даже утилитарным требованиям, которые ставятся всякой культуре» [126, с. 110]. Особого внимания, на наш взгляд, заслуживает органическая связь, устанавливаемая в евразийстве между национальной культурой и подлинным национализмом, который мыслится «...истинным, морально и логически оправданным» [126, с. 111] только в том случае, если «исходит из самобытной национальной культуры или направлен к такой культуре» [126, с. 111].

Во-вторых, репульсия теории линейного прогресса.Базируясь на принципе уникальности любой культуры и

опираясь на теорию культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского (которая дает модель философии истории, альтернативную схеме смены формаций К. Маркса), евразийство последовательно полемизирует с идеями «линейного прогресса» человечества на пути к «глобальному сверхобществу», противопоставляя концепции «столбовой дороги» «общечеловеческой цивилизации» концепцию «цветущей сложности», рассматриваемой в том числе и с учетом такого феномена как «месторазвитие». Таким образом, согласно евразийству, уникальность и неповторимость целого ряда факторов, в том числе, природно-климатических и географических непосредственно оказывает влияние на процесс этногенеза, формируя в каждом конкретном случае оригинальный антропологический тип и соответственно данную уникальную целостность (этнос, «культурный ареал», «компаундную общность» и т. д.). Соответственно, подчеркивается невозможность существования универсальных форм политического, социального,

150

экономического устроения человеческого общежития, приемлемых для имплементации в любом уголке земного шара. Подчёркивая системный взгляд на вещи, присущий евразийству, было бы целесообразным привести слова Т.Айзатулина, отмечавшего, что, как правило, «обществоведы, политэкономы и политики игнорируют геолого-геогpафические, биосферные и космические (астрономические) факторы, адекватность которых нащупана тысячелетним практическим опытом самоорганизации жизни народов различных регионов Земли. <…> упорно и безжалостно <…> навязывают народам <…> умозрительные или заимствованные неадекватные <…> социально-экономические и политические конструкции, одновременно нейтрализуя, со времен просвещения, религиозные основы адаптации и терпимости, т. е. закодированный в кодирующих мифах многотысячелетний опыт человечества» [182]. Указанная выдержка приведена, дабы отметить, что евразийцам удалось избежать «игнорирования», указанного процитированным выше исследователем.

В-третьих, утверждение существования нескольких цивилизаций (компаундных общностей, культурно-исторических типов, «больших пространств», культурных ареалов и т. д.).

С учетом указанного выше тезиса об уникальности любой культуры и не приятия концепции «столбовой дороги» развития «общечеловеческой цивилизации», евразийцы, выделяя соответствующую теллурократическую цивилизацию, отмечают факт существования целого ряда последних, отношения между которыми строятся на основе принципа комплиментарности, являющей собой сложное проявление, проистекающее из целого ряда факторов, как то: специфика исторического развития, этногенез, менталитет того или иного этноса и пр., надлежащих быть рассматриваемыми в совокупности, в том числе, с данными биогеоценоза.

В-четвертых, выделение принципа «цветущей сложности» как основы полноценного и относительно стабильного

151

функционирования человеческого социума, в частности, культурного измерения человеческого бытия, трактуемого как определенная система.

В контексте теории систем евразийцы подчеркивают жизненную важность разнообразия (диверсификации) как основы основ существования любой системы. Как отмечает Н. С. Трубецкой, «установление единой культуры и отсутствие разнообразия и возможности зарождения новых культур явилось бы смертью для человечества» [Цит. по: 182]. По словам же В. Богомякова, «за образом «цветущей сложности» видится Древо Жизни, ветки которого гнутся от плодов и цветов, гобзование щедрот, многоплодие и пёстрое многообразие культурных, политических, национальных и социальных форм» [187].

В-пятых, уделение особого внимания религии и межконфессиональным отношениям.

А. Дугин, характеризуя отношение евразийства к религии, пишет следующее: «тонкие материи религии, духа, метафизики, которыми часто пренебрегают при решении экономических и социально-политических задач, играют огромную, подчас решающую роль. Религиозный фактор - не предрассудок, чудом сохранившийся с древнейших времен. Это активная, глубокая жизненная позиция, формирующая основы человеческой культуры, психологии, социальные и даже хозяйственные рефлексы» [59]. Понимая религию как феномен, непосредственно переплетающийся с культурой, или как некое не материальное проявление культуры, и базируясь на своего рода «экуменическом» подходе мы осмелимся заключить, что, по мнению основателей учения, фундаментом стабильности в пределах сухопутного массива евразийского материка является именно диалог культур и соответственно религий. Вообще, следует отметить, что евразийцами очень тонко подчеркивается взаимосвязь (которую вряд ли кто-то станет отрицать) между религией и культурой. И первую, и вторую можно трактовать в том числе как формы проявления неких человеческих

152

стремлений или как некие формы имплементации тех или иных человеческих способностей и, наконец, как средства экспрессии. Причем, нам представляется, что на глубинном уровне будет весьма затруднительно «расставить» культуру и религию «по местам» согласно формуле «причина – следствие». Как отмечал еще С. Н. Булгаков, «культура исторически имеет религиозные корни <…> На атеистическом фундаменте не была еще воздвигнута ни одна цивилизация в истории» [39, с. 205] (в данной связи хотелось бы отметить, что сегодня мы в какой-то степени становимся свидетелями, наверное, первой в обозримой истории попытки построить «нерелигиозное» или, если угодно, «внерелигиозное» «глобальное общество» - среду обитания «homo economicus» - некоей «мутации» человеческого вида). С другой стороны, религию также можно трактовать как результат именно человеческого творчества, стимулируемого неким внутренним стремлением к систематизации, кодификации, толкованию и экспрессии, то есть, всем тем, в результате чего творится культура как комплексная совокупность проявлений материального и не материального порядка.

В-шестых, тезис о естественной предрасположенности Евразии к интеграции.

Как отмечает ряд исследователей, указанный тезис является чрезвычайно важным в евразийстве, подчеркивая своеобразную «генетическую предрасположенность» сухопутных массивов евразийского материка к интеграции. Некоторые российские ученые в этой связи ссылаются, в частности, на Н. С. Трубецкого, писавшего, что «государственное объединение Евразии было с самого начала исторической необходимостью» [126, с. 222]. Д. Жмуров и И. Радионов, опираясь на закон о цикличности истории, описанный Г. Вернадским, указывают, что «открытием стала обнаруженная <…> двухфазная схема политического и государственного строительства на пространстве Евразии. Первая фаза - это объединение земель. Вторая - распад Евразии на отдельные государства. Затем снова первая фаза… и так далее»

153

[201]. Таким образом, вся обозримая история сухопутной Евразии условно разбивается на определенные циклы в пределах «амбивалентного» разделения, где каждый этап состоит из двух фаз:

Первая фаза - интеграция Вторая фаза – распад

В результате мы получаем следующую последовательность [См.: 201]:

Первый этап:Фаза 1 - Интеграция (Скифская держава);Фаза 2 - Распад (государственные образования сарматов, готов,

саков).

Второй этап:Фаза 1 – Интеграция (Гуннская империя);Фаза 2 – Распад (система государственных образований аваров,

хазаров, камских болгар, восточных славян, печенегов, половцев).

Третий этап:Фаза 1 - Интеграция (Монгольская империя);Фаза 2 - Распад: первая ступень распада Монгольской империи

- Золотая Орда, Улус Джагатая, Персия, Китай; вторая ступень распада - Литва, Русь, Казанское ханство, Казахские ханства, Центральноазиатские ханства, государство Ойратов и Монголов.

Четвертый этап:Фаза 1 - Интеграция (Российская империя);Фаза 2 – Распад: независимые республики в период 1917–1920-

х гг., а также отделившиеся Польша, Финляндия и страны Балтии.

Пятый этап:Фаза 1 - Интеграция (СССР);

154

Фаза 2 – Распад: СНГ и страны Балтии.

С учетом указанного выше двухфазового подхода к пониманию процессов, происходящих в пределах сухопутного массива евразийского материка, а также, принимая во внимание

факт смены дихотомической схемы в эпоху глобализации (о чем говорилось во второй главе),

переход интеграционных трендов на стыке 20 и 21 веков в социально-экономическую плоскость и с учетом, в первую очередь, именно экономической целесообразности,

следует отметить, что очередная фаза трансформаций в современной Евразии в рамках амбивалентного процесса видится как возможное усиление в будущем интеграционных тенденций именно на базе социально-экономической целесообразности, поскольку ввиду целого ряда объективных причин вероятность возникновения «имперских образований» в форме тех или иных централизованных государственных систем в 21 веке практически равна нулю.

Реалии современного все более глобализирующегося мира подтверждают верность тезиса о том, что рассмотренная в настоящей работе доктрина не может приниматься в качестве набора закосневших выводов и правил. Крах биполярной схемы мироустройства, сегодняшнее доминирование западной цивилизации во главе с США, относительное ослабление геополитических и геоэкономических позиций России, активизация ислама в ряду прочих факторов свидетельствуют о продолжающейся коренной ломке системы международных отношений. Даже при рассмотрении евразийства исключительно в качестве российской имперской геополитической доктрины (что, на наш взгляд, никоим образом не соответствует действительности) сегодня в контексте объективных процессов в экономической, геополитической и культурно-цивилизационной плоскостях практически невозможна имплементация указанной концепции как свода застывших вне

155

времени норм. Сегодня любые варианты жёстко-централизованного объединения сухопутного массива евразийского материка изжили себя, а перспективы их более чем туманны, поскольку примат принципа социально-экономической целесообразности диктует новые условия в процессах интеграции.

В качестве культурологической концепции рассмотренная нами доктрина предстает достаточно логичной и аргументированной. То же самое в ещё большей степени относится к её положениям о роли географического фактора в этногенезе и становлении культур-цивилизаций, в частности, к разработанной евразийцами категории «месторазвития».

Тем не менее, несмотря на то, что рассмотренная в настоящей работе доктрина, может показаться не более чем сводом аргументированных и логично связанных теорий, частичная имплементация которых в столь сложной геополитической реальности как современная Евразия может показаться затруднительной в обозримой перспективе, следует принять во внимание, что процессы, имеющие место на постсоветском пространстве, свидетельствуют об определённых трансформациях указанного геополитического ареала и возможном закате эры безраздельного доминирования западных геополитических акторов, в частности, США, как в рамках упомянутого региона, так и в глобальном масштабе и возможном усилении российских позиций на постсоветском пространстве. При подобном же (пусть пока и не чётко проглядывающем в ближайшей перспективе раскладе) неминуемо обращение в том числе российского политического истэблишмента к тем или иным евразийским идеям. Более того, следует принять во внимание, что евразийская проблематика сегодня разрабатывается и привлекает внимание не только в России, но и в других странах на постсоветском пространстве, в частности, в Казахстане, а евразийские концепции открыто или завуалировано упоминаются во время выступлений на самых высоких трибунах. Одним словом, будучи интеграционной доктриной евразийство всё

156

больше приковывает внимание в качестве поля исследования и возможного источника каких-то альтернативных путей развития на постсоветском пространстве.

Кроме того, существует и иная точка зрения на события, происходящие сегодня в мире, которая рассматривает утверждения о переходе интеграционных процессов в экономическую плоскость лишь в качестве некоей полемической или академической «вуали» - некоего стратегического прикрытия вечной борьбы в ходе отстаивания перманентных геополитических интересов соответствующих заинтересованных сторон, находящихся в состоянии не снимаемого противостояния. Конечно, при подобном раскладе евразийство (с его ярко выраженным идеократическим уклоном и этатизмом) несколько уступает западным моделям интеграции в условиях повсеместного распространения поп-культуры и тотальной пропаганды ценностей и стереотипов поведения homo economicus, в какой-то степени представая в форме очередной идеократической утопии, однако, нельзя отвергать возможность имплементации в перспективе отдельных положений евразийства с условием естественных его трансформаций в целях подведения соответствующих положений под требования геополитических реалий будущего.

Завершая настоящую работу, хотелось бы отметить, что евразийство, возникнув в начале прошлого века в форме своеобразной философско-идеологической реакции российской интеллектуальной элиты на развал Российской Империи, не случайно стало актуальным после распада советского государства, выступив новой и своеобразной формой нового осмысления действительности на постсоветском пространстве.

157

БИБЛИОГРАФИЯ

Источники на азербайджанском языке:

1. Abbasov N. Müasir şəraitdə Azərbaycan dövlətinin mədəniyyət siyasəti və mənəvi dəyərlərin inkişaf amilləri, Bakı: Təknur, 2008, 239 səh.

2. Abdullayev F. Müasir Azərbaycanda miqrasiya siyasəti və beynəlxalq əməkdaşlıq, Bakı: Elm, 2009, 328 səh.

3. Azərbaycanın xarici siyasəti. Sənədlər məcmuəsi - 2007, Bakı: Garisma, 2008, 704 səh.

4. Azərbaycanın xarici siyasəti. Sənədlər məcmuəsi - 2006, Bakı: Garisma, 2008, 848 səh.

5. Baxışov M. Beynəlxalq münasibətlər tarixi, Bakı: Şirvannəşr, 2008, 408 səh.

6. Dаrabadi P. Xəzər bölgəsində geosiyasi rəqabət və Azərbaycan, Bakı, 2001, 276 səh.

7. Dövlət idarəçiliyində varislik, novatorluq və dinamizm. İlham Əliyevin prezidentlik fəaliyyətinin xronikası: rəsmi qəbul və səfərlərinin icmalı (Elmi Redaktor: R.Ə.Mehdiyev) (2003 – 2006). Bakı: Azərbaycan nəşriyyatı, 2007, 944 s.

8. Əfəndiyev M. Şəxsiyyət-mədəniyyət sistemi. Sosial fəlsəfi təhlil, Bakı: Elm, 2008, 384 səh.

9. Əliyev H. Müstəqilliyimiz əbədidir. 18-ci kitab (oktyabr, 1998 – dekabr, 1998). Bakı: Azərnəşr, 2006, 552 s.

10. Həsənov Ə. Azərbaycanın xarici siyasəti: Avropa dövlətləri və ABŞ (1991 – 1996). Bakı: Azərbaycan Dövlət Nəşriyyatı, 1998, 315 s.

11. Həsənov Ə. Azərbaycanın ABŞ və Avropa dövlətləri ilə münasibətləri (1991 – 1996). Bakı: Elm, 2000, 368 s.

12. Hüseynova H. Azərbaycan Avropa inteqrasiya prosesləri sistemində. Bakı: Hərbi Nəşriyyat, 1998, 280 s.

13. Qəndilov S. Dövlət İdarəçilik Akademiyası Heydər Əliyev dühasının bəhrəsidir. Bakı: Çaşıoğlu, 2005, 444 s.

14. Qaraoğlu F. Türk millətinin tarixi qurduğu dövlətlər və ata-babaları, Bakı: Nurlar, 2007, 384 səh.

15. Qasımov M. Beynəlxalq münasibətlərdə Azərbaycan məsələsi. Bakı: Azərnəşr, 1993, 91 s.

16. Mehdiyev R. Azərbaycanın inkişaf dialektikası. Bakı: Azərbaycan Milli Ensiklopediyası Nəşriyyatı, 2000, 288 s.

158

17. Mehdiyev R. Milli məfkurə, dövlətçilik, müstəqillik yolu ilə. 2 cild. Bakı: XXI – Yeni Nəşrlər Evi, 2006, 1-ci cild, 624 s.

18. Mehdiyev R. Milli məfkurə, dövlətçilik, müstəqillik yolu ilə. 2 cild. Bakı: XXI – Yeni Nəşrlər Evi, 2006, 2-ci cild, 672 s.

19. Mehdiyev R. Yeni siyasət: inkişafa dogru, I cild, Bakı: Oskar NPM, 2008, 581 səh.

20. Mehdiyev R. Yeni siyasət: inkişafa doğru, II cild, Bakı: Oskar NPM, 2008, 342 səh.

21. Muxtarova Ə. Türk xalqlarının tarixi, Bakı: Adiloğlu, 2008, 448 səh.22. Tağıyev Ə., Şükürov M. Etnopolitologiya, Bakı: Elm, 2000, 389 səh.23. Sivilizasiyaların dialoqu: siyasi partiyaların rolu, Bakı: Şərq-Qərb,

2008, 408 səh.24. Xəlilli X. Azərbaycan türklərinin etnogenezi və milli inkişaf tarixi,

Bakı: MBM, 2007, 384 səh.

Источники на русском языке:

25. Алексеев Н. Н. Духовные предпосылки евразийской культуры. Русский народ и государство, М.: Аграф, 2000 г., 640 c.

26. Арин О. А. Мир без России, М.: Эксмо, 2002 г., 479 c.27. Аристотель. Политика. Сочинения в 4 томах, М.: Мысль, 1984 г., т.

4., 830 c.28. Бартольд В. В. История изучения Востока в Европе и России.

Лекции, читанные в университете и Ленинградском институте живых восточных языков. Издание второе, Л.: Издание Института Живых Восточных Языков имени А. С. Енукидзе. 1925 г., 320 с.

29. Бердяев Н. А. Русская идея. Судьба России. М.: Издательство В. Шевчук, 2000 г., 351 с.

30. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства, М.: Искусство, 1994 г., в 2 т., т. 2, 509 с.

31. Бердяев Н. А. Утопический этатизм евразийцев. Путь, 1927 г., № 8, с. 141 - 144

32. Бердяев Н. А. Евразийцы. Путь, 1925 г., №1, с. 134 - 13933. Беридзе Т., Исмаилов Э., Папава В. Центральный Кавказ и

экономика Грузии, Баку: Нурлан, 2004 г., 256 с.34. Бжезинский З. Великая шахматная доска, М.: Международные

отношения, 1999 г., 256 с.35. Большая Советская Энциклопедия, т. 9, М.: Советская

Энциклопедия, 1972 г., 624 с.36. Большая Советская Энциклопедия, т. 11, М.: Советская

Энциклопедия, 1973 г., 608 с.

159

37. Большая Советская Энциклопедия, т. 23. М.: Советская Энциклопедия, 1976 г., 639 с.

38. Босс О. Учение евразийцев (пер. с нем. первой главы Н. А. Никоновой и А. А. Троянова). Начала, 1992, № 4. с. 89-98

39. Булгаков С. Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов, СПб.: РГХИ, 1997 г., 589 с.

40. Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада, М.: Аст, 2003 г., 448 с.41. Валлерстайн И. После либерализма, М.: Москва, Едиториал УРСС,

2003 г., 256 с.42. Вебер А. Прощание с прежней историей. Избранное: кризис

европейской культуры, СПб.: Университетская книга, 1999 г., 565 с.43. Величко В. Л. Кавказ. Русское дело и междуплеменные вопросы,

Баку: Элм, 1990 г., 224 с.44. Вернадский Г. В. Русская историография, М.: Аграф, 2000 г., 448 с.45. Вернадский Г. В. История России. Монголы и Русь, Тверь: ЛЕАН,

М.: Аграф, 1997 г., 480 с.46. Вернадский Г. В. Монгольское иго в российской истории.

Евразийский временник, 1927 г., книга V, Париж, с. 153 - 16447. Видеман В. Континентальная интеграция: евразийская правовая

модель, Философия права, 2001 г., № 2, с. 68 - 7548. Воронцова Л., Филатов С. Татарстанское евразийство: евроислам

плюс европравославие. Дружба Народов, 1998 г., № 8, с. 130 - 13949. Гаджиев К. С. Геополитика Кавказа, М.: Международные

отношения, 2003 г., 464 с.50. Громыко А. А. Новая Великая игра: Каспий стал средоточием

геополитических интересов государств регионов. Независимая газета, 20 августа 1998 г.

51. Гумилев Л. Н. Древние тюрки, М.: Рольф, 2002 г., 560 с.52. Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь, М.: АСТ, 2008 г., 848

с.53. Гумилев Л. Н. От Руси до России, М.: Айрис-Пресс, 2008 г., 320 с.54. Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации, М.: Кристалл,

2003 г., 608 с.55. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли, М.: Айрис-Пресс, 2008

г., 560 с.56. Д’Анкос Э. К. Евразийская империя (История Российской империи

с 1552 года до наших дней), М.: Росспэн, 2007 г., 368 c.57. Дорошенко Д. И. К украинской проблеме. По поводу статьи кн. Н.

С. Трубецкого. Вестник МГУ, 1990 г., серия 9 (филология), №5, с. 55-77

160

58. Достоевский Ф. М. Дневник писателя, М.: Азбука-Классика, 2008 г., 464 с.

59. Дугин А. Евразийство: от философии к политике. Независимая газета, 30 мая 2001 г.

60. Дугин А. Континент Россия, Советская литература, 1990 г., № 8, с. 107 - 116

61. Дугин А. Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить пространством, М.: Арктогея-центр, 2000 г., 928 с.

62. Дугин А. Г. Преодоление Запада (эссе о Н. С. Трубецком). Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана, М.: Аграф, 2000 г., 560 с.

63. Дугин А. Г. Теория евразийского государства. Н. Н. Алексеев, Русский народ и государство, М.: Аграф, 1998 г., 640 c.

64. Евразийская идея: вчера, сегодня, завтра (из материалов конференции, состоявшейся в Комиссии СССР по делам ЮНЕСКО). Участники: С. Аверинцев, А. Чубарьян, П. Палиевский, И. Просвирин, Г. Померанц, И. Роднянская, В. Иванов, В. Лакшин, Р. Гальцева, С. Земляной, А. Черкизов, Д. Пюрвеев, Р. Отунбаева). Иностранная литература, 1991 г., №12, с. 213- 227

65. Евразийская идея и современность (антология), М.: Издательство Российского Университета Дружбы Народов, 2002 г., 272 с.

66. Еллинек Г. Общее учение о государстве, М.: Юридической Центр Пресс, 2004 г., 784 с.

67. Ерасов Б. С. (составитель) Сравнительное изучение цивилизаций (Хрестоматия), М.: Аспект пресс, 2001 г., 560 с.

68. Зимин П. Мы говорим – Евразия, подразумеваем – Путин. Утро, 24 апреля 2001 г.

69. Зиммель Г. Созерцание жизни. Избранное, в 2 т., т. 2:, М.: Юрист, 1996 г., 608 с.

70. Исаев И. А. Геополитические аспекты тотальности: евразийство. Тоталитаризм как исторический феномен, М., 1989 г., с. 203 - 222

71. Исаев И. А. Идеи культуры и государственности в трактовке евразийства. Проблемы правовой и политической идеологии, М., 1989 г., с. 6 - 36

72. Исмаилов Э., Кенгерли З. О категории Кавказ. Доклады Национальной Академии Наук Азербайджана, № 5 - 6, 2002 г., Баку: Элм, с. 292 - 293

73. Кавелин К. Д. Наш умственный строй, М.: Правда, 1989 г., 656 с.74. Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое

пространство, М.: Новое Литературное Обозрение, 2001 г., 576 с.

161

75. Капица С. П., Курдюмов С. Д., Малинецкий Г. Г. Синергетика и прогнозы будущего, М.: Едиториал УРСС, 2001 г., 288 с.

76. Кара-Мурза С. Г. Идеология и мать ее наука, М.: Эксмо, 2002 г., 256 с.

77. Кара-Мурза С. Г. Истмат и проблема Восток-Запад, М,: Эксмо-Пресс, 2002 г., 256 с.

78. Кара-Мурза С. Г. Евроцентризм – эдипов комплекс интеллигенции, М.: Алгоритм, 2002 г., 256 с.

79. Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием, М.: Алгоритм, 2000 г., 734 с.

80. Кара-Мурза А. А., Панарин А. С., Пантин И. К. Духовно-идеологическая ситуация в современной России: перспективы развития. Полис. Политические исследования, 1995, №4, с. 6 - 18

81. Карнейро Р. Процесс или стадии: ложная дихотомия в исследовании истории возникновения государств. Альтернативные пути к цивилизации, М.: Логос, 2000 г., 368 с.

82. Карсавин Л. П. Основы политики. Основы Евразийства, М.: Арктогея-Центр, 2002 г., 800 с.

83. Кизеветтер А. А. Евразийство. Русский экономический сборник, 1925 г., №3, с. 50 - 65

84. Классика геополитики (сборник трудов П. Чаадаева, Ф. Ратцеля, А. Мэхана, Н. Данилевского), М.: АСТ 2003 г., 720 с.

85. Кловер Ч. Мечты о евразийском Heartland. Возрождение геополитики. Завтра, 27 апреля 1999 г.

86. Колесниченко Ю. В. Опыт евразийства: тема личности в отечественной философии. Вестник МГУ, серия 12, Социально-политические исследования, 1994 г., № 1, с. 71 - 77

87. Леонтьев К. Н. Византизм и славянство, М.: Эксмо-Пресс, 2000 г., 736 с.

88. Лисичкин В. А., Шелепин Л. А. Третья мировая (информационно-психологическая) война, М.: Эксмо, Алгоритм, 2003 г., 448 c.

89. Лисичкин В. А., Шелепин Л. А. Глобальная империя Зла, М.: Форум, Крымский Мост-9Д, 2001 г., 448 с.

90. Лосский Н. О. История русской философии, М.: Советский писатель, 1991 г., 480 с.

91. Люкс Л. Евразийство (пер. с нем. Н. Бурихина). Вопросы философии, 1993 г., № 6, с. 105 - 114

92. Максаков И. Евразийство на юге России: убеждения и сомнения. Северокавказские лидеры о новом течении в российской политике. Независимая газета, 8 июня 2001 г.

93. Материалисты Древней Греции, Госиздат, 1955 г., 240 с.

162

94. Милюков П. Н. Третий максимализм. Последние новости, 2 мая 1925 г.

95. Николай Сергеевич Трубецкой (к 100-летию со дня рождения). Вестник МГУ, серия 9 (филология), 1990 г., № 3, с. 3 - 9

96. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни; Сумерки кумиров, или как философствовать молотом; О философах; Об истине лжи во вненравственном смысле (сочинения), Минск: Харвест, М.: АСТ, 2000 г., 384 c.

97. Ницше Ф. Ecce Homo. Как становятся сами собою. Сочинения, Минск: Поппури, 1997 г., 544 с.

98. Новикова Л.И., Сиземская И. Н. Евразийский искус. Философские науки, 1991 г., № 12, с. 103 - 108

99. Новикова Л., Сиземская И. Политическая программа евразийцев: реальность или утопия? Общественные науки и современность, 1992 г. №1, с. 104 - 109

100. Нухаев Х-А. Евразия на распутье между варварством и цивилизацией. Независимая газета, 17 апреля 2001 г.

101. Окара А. Новая конфигурация для Евразии. Независимая газета, 7 октября 2002 г.

102. Олеарий А. Описание путешествия в Московию, М.: Русич, 2003 г., 480 с.

103. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия?, М., Наука, 1991 г., 408 с.104. Осборн Р. Цивилизация, М.: АСТ, 2008 г., 784 с.105. Основы евразийства, М.: Арктогея-Центр, 2002 г., 800 с.106. Очирова Т. Н. Геополитическая концепция евразийства.

Общественные науки и современность, 1994 г., № 1, с. 47-55107. Панарин А. С. Искушение глобализмом, М.: Русский

Национальный Фонд, 2000 г., 384 с.108. Панарин А. С. Евразийский проект в миросистемном контексте.

Восток, 1995 г., №2109. Панарин А. С. Россия на перепутье: расколы западничества и

синтезы евразийства. Россия и мусульманский мир, 1995 г., №8110. Пашаев М., Гурбанлы Ч., Гаджиев А. Низами и Гете – те, кто

остановят войну культур. Зеркало, 27 марта 2004 г.111. Полищук В. И. Культурология, М.: Гардарики 1999 г., 446 с.112. Рашковский Е. Россия и сопредельный Восток в

культурологической перспективе. Pro et contra, 2000 г., т. 5, № 3, с. 141 – 161

113. Савицкий П. Н. Континент Евразия, М.: Аграф, 1997 г., 464 с.114. Савицкий П. Н. Степь и оседлость. На путях: утверждение

евразийцев, Москва, Берлин, 1922 г., с. 341 – 356

163

115. Сендеров В. Евразийство – миф XXI века? Вопросы философии, 2001 г., № 4, с. 47 – 57

116. Сендеров В. Евразийство: за и против, вчера и сегодня (материалы «круглого стола»), Вопросы философии, 1995 г., № 6, с. 3 - 48

117. Славянские ль ручьи сольются в Русском море (беседа Л. Н. Гумилева, А. М. Панченко, К. П. Иванова). Литературная учеба, 1990 г., № 6, с. 69 - 79

118. Соболев А. В. Полюса евразийства. Л. П. Карсавин (1882-1952), Г. В. Фроловский (1893-1979). Новый мир, 1992 г., №1, с. 180 - 192

119. Сорос Д. Тезисы о глобализации. Вестник Европы, 2001 г., №2, с. 38 - 49

120. Степун Ф. А. Россия между Европой и Азией. Новый журнал, 1962 г., №269, с. 251 - 277

121. Сувчинский П. П. Типы творчества (Памяти А. Блока). Вестник МГУ, серия 9 (филология), 1991 г., № 3, с. 53 - 68

122. Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. Сборник, М.: Рольф, 2002 г., 592 с.

123. Тойнби А. Дж. Исследование истории. Цивилизации во времени и пространстве, М.: АСТ, 2009 г., 864 с.

124. Тоффлер Э., Тоффлер Х. Революционное богатство, М.: АСТ, 2007 г., 576 с.

125. Трубецкой Н. С. К украинской проблеме. Вестник МГУ, серия 9 (филология), 1990 г., №4, с. 64-79

126. Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана, М.: Аграф, 2000 г., 560 с.127. Трубецкой Н. С. О туранском элементе в русской культуре Вестник

МГУ, серия 9 (Филология), 1990 г., № 6, с. 60-80128. Трубецкой Н. С. Предисловие к сборнику Исход к Востоку. Об

истинном и ложном национализме. Верхи и низы русской культуры (этническая основа русской культуры). Вестник МГУ, серия 9 (филология), 1991 г., №1, с. 74 - 98

129. Трубецкой Н. С. Религии Индии и христианство. Вестник МГУ, серия 9 (филология), 1991 г., № 2, с. 23 - 45

130. Троянов А. Изучение евразийства в современной зарубежной литературе. Начала, 1992 г., № 4, с. 99 - 103

131. Умудлу И. Азербайджан на перепутье: евразийство или евроатлантизм? Зеркало, 7 февраля 2004 г.

132. Уткин А. И. Глобализация: процесс и осмысление, М.: Логос, 2002 г., 254 c.

133. Фадеев П. Пустые трубы как политический инструмент. Независимая газета, 30 января 2004 г.

134. Фернандес-Арместо Ф. Цивилизации, М.: АСТ, 2009 г., 792 с.

164

135. Философский энциклопедический словарь, М.: Советская энциклопедия, 1983 г., 836 c.

136. Флоровский Г. Евразийский соблазн. Современные записки, Париж, 1928 г., Кн. 34, с. 312 - 346

137. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций, М.: Аст, 2003 г., 576 с.138. Хара-Даван Э. Русь монгольская: Чингисхан и монголосфера, М.:

Аграф, 2002 г., 320 с.139. Хаусхофер К. О геополитике. Панидеи в геополитике, М.: Мысль,

2001 г., 426 с.140. Хоружий С. Карсавин и де Местр. Вопросы философии, 1989 г., №

3 с. 79 – 92141. Хоружий С. Лев Платонович Карсавин, Литературная газета, 22

февраля 1990 г.142. Центральная Евразия – 2007 (Аналитический ежегодник), Швеция,

CA & CC, 2008 г., 452 с.143. Чаадаев П. Философические письма. Апология сумасшедшего, М.:

Терра-Книжный Клуб, 2009 г., 464 с.144. Челлен Р. Государство как форма жизни, М.: Российская

политическая энциклопедия, 2008 г., 320 с.145. Чкуасели В. Неизбежность евразийства. Независимая газета, 15

марта 2001 г.146. Шнирельман В. А. Евразийство и национальный вопрос (вместо

ответа В. В. Карлову). Этнографическое обозрение, 1997 г., № 2. с. 112 - 125

147. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории, т. 1. Образ и действительность, М.: Попурри, 2009 г., 656 с.

148. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории, т. 2. Всемирно-исторические перспективы, М.: Попурри, 2009 г., 704 с.

149. Эйвазов Д. Безопасность Кавказа и стабильность развития Азербайджанской Республики. Баку: Нурлан, 2004 г., 140 с.

150. Яковец Ю. В. История цивилизаций. М.: Владос, 1997, 352 с.

Источники на английском языке :

151. Albrow M. The Global Age: State and Society beyond modernity, Stan-ford University Press, 1997, 256 p.

152. Braudel F. On history, University Of Chicago Press, 1982, 236 p.153. Dawson С. Dynamics of world history Intercollegiate Studies Institute,

2002, 180 p.

165

154. Gachechiladze R. Geopolitics in the South Caucasus: local and external players. Geopolitics. Vol. 7, No. 1, Summer 2002, pp. 113 - 138

155. Halperin Ch. J. George Vernadsky, Eurasianism, the Mongols, and Rus-sia. The Slavic Review, 1983, Vol. 41. pp. 477-483

156. Ishboldin B. The Eurasian movement. The Russian Review, Vol. 5, No. 2, 1946, pp. 64-73

157. Karlov V. V. The idea of Eurasianism and Russian nationalism (in con-nection with the article by V. A. Shnirel'man. The Idea of Eurasianism and the Theory of culture). Anthropology and archaeology of Eurasia, 1998, Vol. 36, No. 4. pp. 8-30

158. Kearns G. Geopolitics and Empire: The Legacy of Halford Mackinder (Oxford Geographical and Environmental Studies), Oxford University Press, USA, 2009, 320 p.

159. Keck M. E., Sikkink K. Activism beyond borders: Advocacy networks in international politics, Cornell University Press, 1998, 228 p.

160. Laruelle M. Russian Eurasianism: An Ideology of Empire, The Johns Hopkins University Press, 2008, 296 p.

161. Le Bon G. The Crowd: A study of the popular mind, Dover Publications, 160 p.

162. Mackinder J. The Geographical Pivot of History. Geographical Journal, 1904, No. 23, pp. 421 – 437

163. Mackinder, H. J. Democratic ideals and reality. A Study in the Politics of Reconstruction, National Defense University Press, Washington D.C., 1996 (reprint of 1942), 213 p.

164. McMichael P. D. Development and social change: A global perspective (Sociology for a New Century Series), Pine Forge Press, New York, 4th

edition, 2007, 376 p.165. Orchard G. E. The Eurasian School of Russian Historiography. Lauren-

tian University Review, 1977, Vol. X. No. 1. pp. 97-106166. Raeff M. Russia Abroad: A Cultural History of the Russian Emigration,

1919-1939, Oxford University Press, USA, 1990, 256 p.167. Reinicke W. H. Global public policy: Governing without government?

Brookings Institution Press, Washington D.C., 1998, 320 p.168. Riasanovsky N. V. The emergence of Eurasianism. California Slavic

Studies, 1967, Vol. 4, pp. 39-72169. Riasanovsky N. V. Asia through Russian eyes. Russia and Asia. Essays

on the influence of Russia on the Asian peoples, Stanford, 1972, pp. 3 - 29

170. Robertson R. Globalization: Social theory and Global culture, Sage Pub-lications Ltd., 1992, 224 p.

166

171. Senqupta A. Heartlands of Eurasia: The Geopolitics of Political Space, 2009, 220 p.

172. Shlapentokh D. V. Eurasianism: past and present. Communist and Post-Communist Studies, Vol. 30, No. 2, 1997, pp. 129 - 151

173. Shlapentokh D. V. Russia Between East and West: Scholarly Debates on Eurasianism (International Studies in Sociology and Social Anthropol-ogy), Brill Academic Publishers, 2006, 198 p.

174. Shlapentokh D. V. The illusions and realities of Russian nationalism. The Washington Quarterly, Winter 2000, 23, pp. 173-186

175. Spykman, J. N. America's Strategy in World Politics, Transaction Pub-lishers, New Brunswick (USA) and London (UK), 2007, 500 p.

176. Stiglitz J. E. Globalization and its discontents, Penguin Books, 2002, 288 p.

177. Trenin D. The end of Eurasia: Russia on the border between geopolitics and globalization, Carnegie Endowment for International Peace, Wash-ington, D.C., and Moscow, 2005, 354 p.

178. Tsygankov А. P. Pathways after Empire: National Identity and Foreign Economic Policy in the Post-Soviet World, Rowman & Littlefield Pub-lishers, Inc., 2002, 240 p.

179. Wallerstein I. Geopolitics and Geoculture: Essays on the changing World-System, Cambridge University Press, 1991, 252 p.

180. Wallerstein I. Utopistics: Or Historical Choices of the Twenty-First Cen-tury, N.Y., 1998, 93 p.

181. Wallerstein I. The Decline of American Power: The U.S. in a Chaotic World, New York Press, 2003, 160 p.

Интернет-ресурсы на русском языке:

182. Айзатулин Т. А. Евразийская геоподоснова особенной стати России. Евразийский Вестник, http://www.e-journal.ru/p_euro-st1-2.html

183. Айзатулин Т. Евразийцы и евраши, http://www.aizatulin.chat.ru/aizatul2.html

184. Антощенко А. В. Споры о евразийстве, http://www.politology.vuzlib.net/book_o291_page_4.html

185. Ашкеров А. Глобализация и евразийство: Н. С. Трубецкой, http://www.traditio.ru/ashkerov/global.htm

186. Бицилли П. М. Восток и запад в истории старого света. Наука, 1993 г., http://www.philosophy.ru/iphras/library/evrasia/bic1.html

187. Богомяков В. Константин Леонтьев: цветущая сложность как идеал. Сибирская православная газета, http://www.ihtus.ru/233.shtml

167

188. Бычков Р. В. Евразийский миазм. Эра России, 2002 г., №8 (76), http://www.nationalism.org/aziopa/bychkov-miazm.htm

189. Волков С. Н. Культурология, Пенза: Пензенский технологический институт, 1999 г., http://www.pti.ru/org/lito/prayslist/demo/gn/cultur/index2.htm#2.3

190. Гавриш Г. Б. Философия неоевразийства в контексте парадигм пространства и времени, Ростов-на-Дону, 2001 г., http://arctogaia-kavkaz.virtualave.net/arcto/files/eurasia_t_p.htm

191. Глобализация (обзор). Неприкосновенный запас, 2002 г., № 3 (23), http://magazines.russ.ru/nz/2002/3/glob-pr.html

192. Гловели Г. Производительные силы как парадигмальная категория российской школы экономической мысли, http://www.bogdinst.ru/HTML/Resources/Bulletin/5/Gloveli.htm

193. Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского, http://www.philosophy.ru/library/hobbes/13.htm

194. Грунин В. Ф. Азербайджан: этот нелегкий суверенитет http://www.e-journal.ru/p_bzarub-st2-3.html

195. Гумилев Л. Н. Историко-философские сочинения князя Н. С. Трубецкого. Наше наследие, 1991 г., №3, http://gumilevica.kulichki.net/articles/Article46.htm

196. Гусаев М-С. М. Этнические дагестанцы в ближнем зарубежье. Проблемы правового, социально-экономического и национально-культурного развития Дагестана. История, политика, религия. Геополитика, http://dhis.dgu.ru/geo1-2.htm

197. Данилевский Н. Я. Россия и Европа, http://www.patriotica.ru/history/danil_ruseur_.html

198. Дарабади П. Каспийский регион в современной геополитике. Центральная Азия и Кавказ, 2003 г., №3, http://www.ca-c.org/journal/rus-03-2003/09.darprimru.shtml

199. Дуванов С. Евразийство – философия оправдания неполноценности, http://www.iicas.org/articles/library/10_07_02_libr_rusev.htm

200. Дугин А. Г. Тезисы о глобализме. Интернет-сайт партии Евразия, www.evrazia.org/modules.php?name=News&file=print&sid=557

201. Жмуров Д., Радионов И. Методология к математической модели геополитического закона Г. Вернадского http://evraz-info.narod.ru/6.htm

202. Зибницкий Э. Неоевразийство и вера отцов, http://www.pravoslavie.ru/jurnal/ideas/contrdugin.htm

168

203. Зиновьев А. Новый этап глобализации. Война за господство в мире перешла в стадию горячей. Доклад на Международной конференции по глобальным проблемам всемирной истории (26-27 января 2002 года), http://www.pravda.ru/politics/2002/01/31/36396.html

204. Зотов П. Н. Евразийская идея: политические аспекты в прошлом и настоящем. Социально-гуманитарные знания, М., 2000 г., http://www.auditorium.ru/books/289Glava1.htm

205. Зюганов Г. География победы: основы российской геополитики, М., 1997 г. http://www.tomsk.ru/Books/Zjuganov/Text_2_1.htm

206. Иванов Д. В. Эволюция концепции глобализации. Интернет-сайт Факультета Социологии Санкт-Петербургского Государственного Университета, http://www.soc.pu.ru:8101/persons/ivanov/evolution.shtml

207. Интрилигейтор М. Глобализация как источник международных конфликтов и обострения конкуренции. Проблемы теории и практики управления, http://www.ptpu.ru/issues/6_98/6_6_98.htm

208. Каганский В. Невменяемое пространство. Отечественные записки, 2002 г., №6, http://www.strana-oz.ru/?article=285&numid=7

209. Каграманов Ю. Какое евразийство нам нужно. Новый мир, 2002 г., №3, http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2002/3/kag-pr.html

210. Кара-Мурза А. А. Кризис идентичности в современной России: возможности преодоления. Реформаторские идеи в социальном развитии России, М., 1998 г. с. 113 – 131, http://www.philosophy.ru/iphras/library/reform/06.htm

211. Кара-Мурза А. А. Между Евразией и Азиопой. Иное. Хрестоматия нового российского самосознания, http://www.russ.ru/antolog/inoe/krmr32.htm

212. Кара-Мурза С. Г. Евразийская цивилизация - или этнический тигель? http://www.tuad.nsk.ru/~history/index.html

213. Кара-Мурза С. Г. Россия: что значит не быть Западом?, http://www.aizatulin.chat.ru/karamur2.html

214. Карсавин Л. Основы политики. Институт Философии РАН, http://luxaur.narod.ru/biblio/2/tr/karsavin01.htm

215. Котилко В. Россия и Каспий: геополитические интересы http://www.nasled.ru/pressa/obozrev/N07_00/07_09.HTM

216. Кузьмина Т. А. Секулярное сознание и судьбы культуры. Реформаторские идеи в социальном развитии России, М., 1998 г., с. 24 – 66, http://www.philosophy.ru/iphras/library/reform/02.htm

169

217. Лавров С. Б. Евразийство: современность концепции. Москва Соборная, 1999 г., № 10, http://gumilevica.kulichki.net/LSB/lsb2004.htm

218. Ларюэль М. Мыслить Азию или мыслить Россию? Неприкосновенный запас, 2003 г., № 3 (29), http://magazines.russ.ru/nz/2003/29/lar-pr.html

219. Ларюэль М. Переосмысление империи в постсоветском пространстве: новая евразийская идеология. Вестник Евразии, 2000 г., № 1, http://www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/docs/forumruss11/4Laruelle.pdf

220. Мамедов А. Некоторые аспекты современной этнической ситуации в Азербайджане. Центральная Азия и Кавказ, 1999 г., № (5) 6? http :// www . ca - c . org / journal / cac -06-1999/ mamedov . shtml

221. Масанов Н., Чеботарев А. Политические аспекты евразийства. Центральная Азия и Кавказ, http://www.ca-c.org/journal/cac07_2000/18.masanov.shtml

222. Межуев Б. Геокультурное наступление, http://www.archipelag.ru/text/471.htm

223. Мусабеков Р. Становление независимого азербайджанского государства и этнические меньшинства http://www.sakharov-center.ru/azrus/az_012.htm

224. МТК Юнитранс Новости, http://www.utrans.ru/r/article.asp?ArticleID=399

225. Немного геополитики: проблемы и перспективы Азербайджана. Тема дня, http://www.temadnya.ru/spravka/16oct2003/3252.html

226. НСН: Рынок аналитики. Некоторые аспекты экономического развития Азербайджана, http://www.nns.ru/analit/pol/ims/obzory/0105_26.html

227. Образ России. Наше Время, http://www.gazetanv.ru/article/?id=275228. Ошеров В. Глобализация и/или глобализаторство? Новый мир, 2001

г., №1, http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2001/1/osher-pr.html229. Пархоменко И. Т., Радугин А. А. Культурология в вопросах и

ответах, М.: Центр, 2001 г., http://www.countries.ru/library/terms/civp.htm

230. Радышевский Д. Соблазн евразийства, http://www.mn.ru/2001/18/141.html

231. РИА Новости, http://www.rian.ru/rian/intro.cfm?nws_id=322530232. Роль азербайджанского языка в этноязыковых контактах на

Кавказе. Азербайджан-Инфо, http://www.azeri-info.com/lingva.htm

170

233. Савин Л. В. Становление феномена глобализма и контрглобализм текст выступления на международной научной конференции «Глобализм глазами современника: блеск и нищета феномена» (25-26 сентября 2002 г., Сумы) // http://www.eurasia.iatp.org.ua/globalism.html

234. Савицкий П. Н. Евразийская концепция русской истории, ГАРФ, Фонд П. Н. Савицкого, №5783 (1938-1939 гг.), http://gumilevica.kulichki.net/SPN/spn11.htm

235. Самарова Л. Р. Географический детерминизм в современных религиоведческих исследованиях, http://www.nbuv.gov.ua/Articles/KultNar/knp79/pdf/knp79_134-138.pdf

236. Серикбай С. Евразийство и Казахстан. Навигатор, 5 августа 2002 г., www.navigator.kz/articles/tribune050802a.shtml

237. Степанов Д. Н. На евразийском пути: камни и тернии (евразийство и неоевразийство), http://www.e-journal.ru/p_euro-st2-4.html

238. Степанянц М. Т. Россия в диалоге культур Восток-Запад, http://www.philosophy.ru/iphras/library/reform/04.htm

239. Тезисы международной конференции «Евразийство – будущее России: диалог культур и цивилизаций», (Москва, 31 октября - 1 ноября 2001 г.), www.hrinstitute.ru

240. Терин Д. Ф. Запад и Восток в институциональном подходе к цивилизации. Социологический журнал, 2001 г., №4, http://nationalism.org/library/science/sociology/terin/terin-sj-2001.htm

241. Тихонравов Ю. В. Начала геополитики http://www.i-u.ru/biblio/arhiv/books/geopolitika/2.asp

242. Торбаков И. Идея Евразии может объединить былых врагов – Турцию и Россию, http://www.eurasianet.org/russian/departments/insight/articles/eav031902ru.shtml

243. Тугаринов И. А. Евразийство в круге нашего внимания http://itugarinov.chat.ru/evraz1.html

244. Украинская государственность в ХХ веке - Украина в геополитических концепциях первой трети ХХ века, http://litopys.org.ua/ukrxxr/a07.htm

245. Умланд А. Постсоветские правоэкстремистские контрэлиты и их влияние в современной России, Неприкосновенный Запас, 2008 г., № 1 (57), http://magazines.russ.ru/nz/2008/1/um8-pr.html

246. Уткин А. И. Евразийская точка зрения, http://www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Russ/U/UtkinAI/vZap/glava8.htm

171

247. Фадеев П. Вызов Джейхана. Политком, http://www.politcom.ru/2004/zloba3619.php

248. Хантингтон С. Война цивилизаций: победитель определится на культурном фоне. Нью-Йорк Таймс (Еженедельное обозрение), №13(32), 6 - 19 июля 1993 г., http://www.rvps.ru/r_doc.php?id=19

249. Чиняева Е. Евразийские парадоксы. Континент, 26 сентября – 9 октября 2001 г., №18 (56), http://www.continent.kz/2001/18/19.html

250. Чхеидзе К. А. Из области русской геополитики, http://www.evraz-info.narod.ru/26.htm

251. Югай Г. А. Средний путь России и евразийство (концепция конвергенции) (научный доклад), Московский Общественный Научный Фонд, , 1998 г., http://www.politology.vuzlib.net/book_o165.html

252. Юнусов А. Этнический состав Азербайджана (по переписи 1999 г.), http://demoscope.ru/weekly/2004/0183/analit05.php

Интернет-ресурсы на английском языке:

253. Bassin M. Classical eurasianism and the geopolitics of Russian identity, Dartmouth College, http://www.dartmouth.edu/~crn/crn_papers/Bassin.pdf

254. Cornell Svante E., Geopolitics and strategic alignments in the Caucasus and Central Asia Perceptions. Journal of International Affairs, June-Au-gust, 1999, Volume IV - No. 2, http://www.sam.gov.tr/perceptions/Volume4/June-August1999/cornell.pdf

255. Hahn, Gordon М. The rebirth of Eurasianism. The Russia Journal, No. 14, July 12-18, 2002, http://www.cdi.org/russia/215-14-pr.cfm

256. Keston Survey of Religion in Russia Goes on Sale. Keston Institute Press Release, http://www.keston.org/020426-Sbornik.htm

257. National Statistical Service of the Republic of Armenia: The results of census in Republic of Armenia in 2002 http://docs.armstat.am/census/engcontent.php

258. State Department for Statistics of Georgia, http://www.statistics.ge/main.php?pform=145&plang=1

259. Torbakov I. Russia in search of new paradigm: Eurasianism revisited, http://www.eurasianet.org/departments/insight/articles/eav032400.shtml

172

260. Tsygankov А. P. Mastering space in Eurasia: Russian geopolitical think-ing after the Soviet break-up (review essay). Communist and Post-Com-munist Studies, 2003, Vol. 35, No. 1, http://bss.sfsu.edu/tsygankov/Research/RusEurasPap.htm

173

Директор издательства - Тельман ВЕЛИХАНЛЫИсполнительный директор - Алиш МИРЗАЛЛЫТехнический редактор и оформление обложки –

Метанет ГАРАХАНЛЫ

Книга сверстана и отпечатанав издательско-полиграфическом центре «Мутарджим»

Подписано к печати 08.01.2010Формат: 60х84 1/16. Гарнитура: Times

Объем: 10,25 п.л. Тираж 100. Заказ № 12Цена договорная

ИПЦ «Мутарджим»AZ 1014, г. Баку, ул. Расула Рзы, 125

тел./факс: (99412) 596 21 44e-mail: mutarjim@mail.ru

174