Книга ГИГИЕНА... САНИТАРИЯ... ВЛАСТЬ...

В книге изложены факты из жизни санитарного врача, который прошел путь от районной до республиканской санэпидстанции МОЗ Украины.

Описаны встречи с партийными и советскими работниками, руководителями санитарно - эпидемиологической службы различных уровней управления, медицинских институтов и научно - исследовательских учреждений гигиенического профиля.

Автор книги профессор Н. И. Хижняк

Содержание книги

От автора……………………………………………….............................................5

Глава 1. Гигиена сознания личного…………………..............................................8

Глава 2. Интеллект до востребования………………………………....................20

Глава 3. Пирамида власти: “товарищ правильно понимает”...............................36

Глава 4. На приеме у Ющенко: первое назначение..............................................50

Глава 5. Пробы томатные и пробы на профессиональную честь.........................62

Глава 6. Переезд в Борисполь: по семейным обстоятельствам.............................76

Глава 7. “Диверсию” отменили, а министра легпрома принудили......................89

Глава 8. Как Ленин меня спас...................................................................................93

Глава 9. “Вынести строгий выговор с занесением…”............................................96

Глава 10. В поисках работы……………………….................................................102

Глава 11. Пестицидная война с чиновниками………………................................111

Глава 12. Сибирская язва и… прокурор на нашу голову………..........................119

Глава 13. Ожог и партийные бурьяны………………............................................134

Глава 14. Фазы развития мухи и… сознания.........................................................155

Глава 15. Штраф для брата министра……………….............................................159

Глава 16. Галя из чайной в “заговоре” со мной против председателя…….........164

Глава 17. Как ликвидировали под Киевом очаг брюшного тифа …………........171

Глава 18. Диагноз туберкулеза: сломанная ветка ивы на аллее ……...................177

Глава 19. Как прокатили первого секретаря райкома партии………...................181

Глава 20. Пестициды, учет и коварный зельц………............................................184

Глава 21. Холера в Киеве……………......................................................................191

Глава 22. Крысы и правительственная связь….......................................................199

Глава 23. Бешенство в селе Дударков…………......................................................202

Глава 24. Отравление VIP-персоны……………......................................................207

Глава 25. За зерно посадили, а за индейку восстановили в партии……...............213

Глава 26. Как специалисты ВОЗ опыт Украины перенимали………....................216

Глава 27. Подземный туалет будет открывать Хижняк ...........................................222

Глава 28. ЧПК уполномочена заявить, а санврач – проинформировать…….........225

Глава 29. Вас ошибочно вызвали …………...............................................................232

Глава 30. Иванковская птицефабрика: дело – труба…………..................................235

Глава 31. На посту председателя избирательной комиссии….................................240

Глава 32. Увеличить надои молока на… 1 литр…….................................................243

Глава 33. Спецоперация: не допустить попа в церковь…….....................................247

Глава 34. А на кладбище все спокойненько…............................................................250

Глава 35. Как я стал партсекретарем не по своей воле…...........................................253

Глава 36. Встреча с маршалом Чуйковым…...............................................................258

Глава 37. Как председателя райисполкома по квартирному кругу пустили ...........261

Глава 38. Назначение на должность главного врача санэпидстанции…..................265

Глава 39. Первые шаги на новой должности...............................................................268

Глава 40. Хождение по мукам – кандидатская диссертация…...................................277

Глава 41. Немного о личном………………....................................................................290

Глава 42. В ресторане всегда сажусь спиной к залу……..............................................295

Глава 43. Новое назначение. Первые успехи…….........................................................297

Глава 44. Вечные жилищные проблемы ……................................................................304

Глава 45. В нашей работе главное – мелочи .……........................................................309

Главы из книги ГИГИЕНА... САНИТАРИЯ... ВЛАСТЬ...

которые рекомендовал автор профессор Н. И. Хижняк

Глава 1.

Гигиена сознания личного

Очевидно, мне сразу же придется оставить всякие попытки представить обстоятельства этой,

так быстро пролетевшей “личной и общественной” жизни, как некий единый, разумный,

последовательно происходивший и непротиворечивый процесс. В том сумбуре и хаосе событий,

которые так или иначе произошли со мной либо вне меня, как в условном метафизическом

пространстве, обозначаемом отвлеченным символом (кликухой) “Хижняк”, то и дело

обнаруживаются какие-то бездонные провалы – “черные дыры”, где пространство уже вовсе не

пространство, а небытие, да и с временем весьма неблагополучно, ибо оно не просто “течет”,

“замирает”, или “летит”, но постоянно “шалит” и “лукавит”. То есть, обретает вдруг свойства

пропадать, скручиваться, вибрировать, взрываться и лишь весьма условно помещаться в тот миг -

отрезок, юридически фиксируемый стартовой датой 3 апреля 1936 года и длящийся сегодня,

сейчас…

Но мне ничего другого не остается, как оправдываться, поскольку десяток увесистых папок

составляют серьезнейший “компромат” на упомянутого Хижняка. Он тщательно подобран самим же

Хижняком, родившемся 3 апреля 1936 года в с. Червоном Яготинского района, Киевской области в

семье колхозника, – именно так написано самим Хижняком в его автобиографии. А далее следует

уточнение: “В 1954 году закончил Лозовояровскую среднюю школу Яготинского района. В 1951

году поступил в члены ВЛКСМУ. После окончания школы работал в колхозе им. Челюскинцев”.

И попробуй я вдруг искренне воскликнуть: “О, Господи! Да какой же из меня колхозник!

Я вообще никакой не колхозник!” – как тут же последует родное и знакомое предупреждение

об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. А здесь ведь и возразить-то нечего,

поскольку даже по кантовскому императиву клятвопреступник – предатель, грешник.

Мне же попадать в Иуды уже в начале повествования и вовсе не с руки, так как попытаюсь

рассказать о тех временах предельно честно. То есть даже не так, как помнится, а скорее,

как видится сейчас, как ощущаются события той давности.

А ведь наше время становится былью. И превращается в сказку. Чтоб не предстать неудобною

былью? Нет, мы, кажется это уже проходили. И не уходили от упрека молодых: что, мол, вы все

как поколение исторически не состоялись, поскольку на жизнь обыкновенную, человеческую у вас

просто не хватило времени, ибо вы только и делали, что “строили” то, от чего потом всячески

открещивались да отряхивались.

Что ж, если поразмыслить, то и здесь ответ найдется. Та же молодежь подарила мне его в качестве

анекдота, где просто невозможно сфальшивить: “Папа на полу лежит – весь от крови розовый!

Это сын играет с ним в Павлика Морозова!”. Отношения поколений выяснены не так ли?

Не скрою, обидно мне пользоваться такими аргументами. Обидно и цитировать нечто банальное,

например, “за державу обидно”. Впрочем, я надеюсь выстоять. Без помощи, без спасительных слов,

в контексте: “Гигиена… санитария… власть…”, может быть, и ненужных.

Сам чувствую, что недостаточно… Поэтому остается добавить последнее: личность!

Не слышу возражений. Поэтому и говорю дальше, как бы самому себе…

Впрочем, ничего не говорю - просто не успеваю, поскольку почему-то вдруг возникают слова что-то

вроде: “ЖИЗНЬ ТАК МУДРА И ПРОЗРАЧНА, ЧТО В НЕЙ, КАК НЕ ЛУКАВЬ И НЕ ПРЯЧЬСЯ,

А ПРЕДСТАНЕШЬ ТЫ НЕПРЕМЕННО ТАКИМ, КАКИМ…”. Господи! Да откуда же это?

Неужели из Библии? Так ведь я в общем-то материалист, хотя и боюсь гневить Бога.

Но, если вдуматься: КАКИМ ПРЕДСТАНЕШЬ?

А еще не менее существенно: ПЕРЕД КЕМ?

Видимо, не остается ничего другого, как “самому же себе” сообщить дату сегодняшнюю…

Она сама по себе непримечательная: седьмое ноября 1993 года. Однако почему-то из моей детской

памяти немедленно “выстреливает” стишок: “День Седьмое Ноября – красный день календаря!”

А затем разворачивается целая какофония из разных хоралов: “Вище прапор підіймайте, щоб як

сонце майорів! Перше травня – наше свято! Свято всіх пролетарів!”. И завершается эта

нечеловечески мощная оратория, протяженностью почти во всю мою жизнь, бесконечно

оптимистичным и резонирующим рефреном: “Бу-ду-у-вать! Життя но-о-ве!”.

Как гигиенист я, конечно, отдаю отчет в том, что возможности адаптации человеческого сознания

к резко изменяющимся социальным условиям не беспредельны, ибо находятся в узком диапазоне

между терминами неопределенными: “выживание” – “вымирание”. Однако в данном случае,

проникая в тайны собственного сознания, я пытаюсь постичь: почему же все-таки мне так плохо

помнится раннее мое детство? Непосредственные впечатления так скудны и размыты, словно детства

никакого и вовсе не было. А остались в памяти лишь разговоры старших о таковом да подробности,

о которых могу судить лишь вторично. То есть, как о чем-то малореальном, что навсегда забылось,

но все же болезненно бередит сознание. Невольно приходится рассматривать это “забывание” как

защитную реакцию сознания – своеобразное “вытеснение” негативных впечатлений из памяти.

Это, впрочем, блистательно исследовал в своих работах еще Зигмунд Фрейд.

И, видимо, лишь страхом перед беспамятством можно было бы объяснить социальный пафос

некоторых моих ровесников, громогласно сообщающих о “зверствах НКВД 1937 года” как о личных

впечатлениях. Руководствуясь одним лишь здравым смыслом, можно было бы легко опротестовать

подобные “воспоминания'': мол, господа, имейте совесть! Когда вам было от роду годик или

несколько месяцев, вы вряд ли способны запомнить, не говоря о том, чтобы “осознать”, такую

сложную аббревиатуру, как “НКВД”.

Нам, например, известно нынче множество лиц, более ста человек, которые в своих воспоминаниях

не просто “Ленина видели”, но и лично несли вместе с ним знаменитое бревно на субботнике в

Московском паровозном депо. Однако подобные факты для меня интересны прежде всего, как

диагностические свидетельства гигиенического неблагополучия общественного сознания, частью

которого является и мое собственное сознание.

А потому мне видится единственный путь не просто оздоровление, но хотя бы выживание “сознания

личного” в некоем решительном отстранении от дня сегодняшнего, от всего сиюминутного, насквозь

политизированного и непраздничного бытия. Для чего вполне достаточно центр мироздания

поместить в географической точке, именуемой уже в 50-х годах XVIII столетия как “хутор

Пречиський” (по данным археологической комиссии АН Украины) и расположенной в 125

километрах от Киева, если двигаться строго на юго-восток, а затем взять чуть на север.

Из архивных документов можно узнать, что в далекие времена там дислоцировалась Яготинская

сотня Переяславского полка, где, по-видимому, славно служили мои пращуры, так же как и мы,

мечтая о богатстве и свободе. И уж наверняка были они не из “последних”, поскольку так хочется

нам верить в достойные и высокие фамильные идеалы прошлого. Но поскольку зафиксировать

стройное и красивое генеалогическое древо рода Хижняков мне за всю мою долгую жизнь так и не

представилось возможным, то остается только предположить, что отец мой, Иван Тарасович, и мать,

Евдокия Александровна, всего-то в шести-семи поколениях отстоят от героических и романтических

времен упрямого яготинского сотника, темной ночкой согрешившего с чернобровой красавицей,

моей пра-пра-пра… бабкой.

Смена явлений света и тьмы, тепла и холода, сытости и голода еще не представляет философское

разделение мира на добро и зло. Но это уже является частью моей жизнью, ибо существуют в раннем

моем сознании в виде обычной сельской хаты с глинобитным полом, малой площадкой где-то между

порогом, входом в дом из сеней и печкой. Уже точно зафиксировано, что от двери тянет холодом,

там неуютно, а у печки приятно и тепло. Известно также, что у порога находиться интереснее -

оттуда приходят новости.

Важным жизненным опытом станет и окно, но это произойдет несколько позднее. А пока не уйти от

острого восторга по поводу ТВОРЕНИЯ сознания человеческого. Кем? А вот это и есть абсолютно

непостижимая тайна.

Несомненно: “тайна сия великая есть”, ибо к ней и ныне не существует ни малейшего доступа, кроме

намека: “Сохрани нас, Господь, и помилуй! И спаси от лукавого!”. Ну, а как гигиенисту, мне

остается лишь подозревать, как бережно и терпеливо ТВОРЕЦ (иначе здесь выразиться невозможно,

поскольку ничтожно мало достоверных и научных сведений объективного характера) принимал и

любовно, ласково развивал это самое раннее мое сознание. Он так осторожно, деликатно, но

неумолимо предоставлял мне сведения об этом сложнейшем окружающем мире, возвращаясь к

одним и тем же открытиям многократно и непрерывно открывая и расширяя пространство,

исповедуя гуманные принципы от простого к сложному и “не навреди”.

Находясь в таком непрерывном и динамичном поле постижения и развития, я уже на склоне лет могу

позволить себе сокровенное признание о собственном интимном воспоминании или, возможно,

интуитивной догадке, – о внутриутробном ощущении жизни. Оно воспринимается, как тепло, уют и

безопасность в какой-то совершенно особой, генетической сенсорике, ограниченной минимальным

физиологическим объемом, где ты только сладко спишь. И все время тебе хорошо. Но где-то вокруг

уже зреет беспокойство, что-то вроде отрывистой и неявной мысли, которую нельзя высказать

словами.

Это беспокойство не исчезает, но постоянно меняет свои формы, непрерывно пульсирует,

разрастается и становится все ощутимее. Оно становится похожим на зуд, приобретая едва ли не

эротический характер… Наконец резкое ощущение дискомфорта, зловещее предчувствие боли.

А вот уже сама боль возникает совсем близко, как будто бы вращается вокруг тебя. Она вот-вот

ворвется и уничтожит тебя. От испуга и ужаса начинаешь задыхаться. И задыхаешься!

Однако вся твоя микровселенная неожиданно захватывается движением. Внезапная вспышка и

ослепительное озарение! Ты еще изумлен и ничего не можешь сообразить, но это уже и есть

ТО САМОЕ – да, да это ОНО! ТО САМОЕ ОНО, которое и будет постигаться непрерывно и

ежечасно, как постигается сейчас, неважно как, будучи сказанным вслух или же произнесенным

мысленно.

И слово это - ЖИЗНЬ!

Стало быть: “аз есьм…”.

Однако все свое восхищение этим величайшим таинством невозможно высказать иначе, чем

метафорой библейской: “Ныне, Господь, Ты - Отец наш; мы - глина, а Ты - образователь наш,

и все мы - дело рук Твоих”.

Ну, а теперь, легко и грустно вздохнув, замечу, что весь этот трепетный и нежный мир моего детства

все же был строго ограничен двором, огородом, улицей в селе Червоном (бывший “хутор

Пречиський”). И далеко не зразу стало понятным, что мир этот подневольный, вынужденный жестко

подчиняться не просто каким-то известным законам или твердым правилам игры, но и любым

ветрам, переменчивым и капризным в этом нашем закоулке мироздания. Однако, при кажущейся

примитивности и понятности этот мир, как и мир любого детства, так плотно насыщен собственной

символикой, что пробиться в него непосвященному практически невозможно. А все эти

многочисленные пароли, знаки, сигналы – ничто иное, как биологическая защита столь уязвимого

раннего человеческого сознания.

Но для того, чтобы стало понятней, о чем, собственно, идет речь, достаточно представить себе

обычную сельскую улочку. И если оказаться на ней, обратится лицом к закату, то справа, совсем

неподалеку окажется наша хата, а слева очень важное для нас место – выгон, который густо зарос

спорышом и полынью. Однако это не просто бурьян, спорыш в этом случае весьма сложный знак -

как пароль.

Но чтобы хоть как-то приблизиться к такому пониманию, надо дождаться дождя, обильного и

теплого. Разумеется, это должно происходить в конце июня или в июле. Когда же гроза отгремела,

но дождь еще не совсем утих, а выгон уже заполнен водой, вот тут-то и надо брать обычный мешок.

Согнуть его и слегка подвернуть внутрь, чтобы получился капюшон. А потом накинуть на голову,

прикрыв и плечи. А далее наиважнейшее священнодействие: надо идти на выгон, обязательно молча,

чтобы побродить по спорышу, залитому водой. Спорыш не просто ласкает ступню, он излучает

нечто, формирующее характер и душу, так как пронизывает тебя насквозь и запоминается навсегда.

Трава спорыш дает силу преодолевать житейские невзгоды и угадывать счастливый случай.

Она приносит удачу – еще бы, встретить в нужный момент хорошего человека! И уберегает от

скверного глаза. Впрочем, много чего еще может трава спорыш. Это детское открытие с годами

переросло в твердое знание - убеждение. Это - выдающееся лекарственное зелье, ибо, если его

правильно приготовить да вовремя принимать внутрь, она становится уникальным регулятором и

профилакторием для печени, почек и мочевыводящих путей. Если еще в него верить. Так вот, в траву

спорыш я верю с самого раннего детства, поскольку именно эта трава - один из любимых и заветных

моих паролей. Само же бытие моего детства определялось, как и в большинстве семей, матерью.

Хотя времени у нее на меня оставалось немного, она тяжко работала в колхозе.

Отец вообще редко появлялся дома, вечно мотаясь по делам.

В те времена он был кооператором, а позже - председателем колхоза.

К слову замечу, что в моем детстве нищета не воспринималась как таковая, то есть этакой

непрерывной и нудной угнетенностью. Хранящиеся в памяти отрывистые кадры радости, обиды и

печалей как бы взаимно погашаются и поглощаются, поскольку хрупкое детское сознание обладает

особой гибкостью, а вернее сказать – защищенностью. К несомненным “радостям” относилось,

например, появление в доме ношеного белья и обмундирования, которые отец раздобывал путями

неисповедимыми. Из этого белья мать шила мне рубашки – предмет особенной моей гордости.

Сельчане носили, в основном, домотканную одежду, стало быть, самодельную, а у меня - некая

абсолютная привилегия. А привилегии, как известно, избаловывают. Однако не успел я еще как

следует войти во вкус такого баловства, как тут же возникли новые обстоятельства, поскольку хата

наша, как уже говорилось,продувалась разными ветрами. Ветрами, которые несут в основном

нищету и прекрасно вылечивают не только от избалованности, но и от ложного самомнения.

Возможно, поэтому с детства у меня засело где-то в сознании сомнительное представление: быть

нищим – это значит быть честным. Короче говоря, быстро наступили времена, когда в доме нет уже

ничего: хлеба, белья, мать надевает на меня что-то вроде кольчуги, да еще и цинично называет ее

“новая рубашечка”. Если провести по голому телу напильником, то это даст приблизительное

впечатление от примерки такой рубашки. Естественно, я, избалованный, впервые матери не

подчинился и рубашку ту не надел, хотя она меня и щипала, и деркачем огреть грозилась, но я

устоял. “Отож треба, щоб таке уперте було! А що ж з нього виросте…”, – печалилась мать, так как я

всю ночь ревел и всхлипывал от обиды: как же трудно, оказывается, отстаивать свои законные права

и вообще справедливость! Но все же, ту рубашку я так и не надел. Хоть малая, да победа!

И почему-то же это так запомнилось…

Но вообще-то я никак не могу похвастать детским своим бесстрашием, поскольку в том моем

детском пространстве преобладали страхи. И естественным для меня оказывалось держаться за

мамкину юбку и помалкивать, а никак не совершать подвиги. Ну, а при любой угрозе главная защита

– пускаться в рев. Страхи различались существенно. Бывали, например, страхи с привкусом жалости

к себе, почти сладкие – им и особый рев соответствовал. Допустим, весьма жутко воспринимались

сгущавшиеся сумерки. Особенно глухой порой – в декабре, когда будто бы от холода тяжелеют по

углам фиолетовые тени, где-то часам к четырем, а то и к пяти и вовсе мир исчезает в сплошном

зловещем мраке, а мы с младшим братишкой Ваней остаемся в хате одни, так как мать дает корм

свиньям и уходит в сарай к корове.

Перед этим она говорила нам: “Хлопці! Я пішла пораться, швидко буду”. Заведомо предвкушая

страх одиночества и кусая губы, я слежу из окна, как мать идет по двору, минует его и скрывается за

углом. В этот момент остается лишь представить, что она никогда больше не вернется,- и хата

оглашается дружным ревом.

У нас с братом дуэт возникал мгновенно, при абсолютном взаимопонимании. Мать, конечно,

возвращалась, когда концерт наш был в разгаре, сердито” цикала” на нас, и жизнь быстро

возвращалась в привычную колею. А если поесть еще сала с луком и хлебом, да запить молоком или

домашней ряженкой, то благодать снизойдет на душу.

Однако существовали страхи и намного хуже. Это когда я попадался в лапы палача Гришки, своего

соседа. Он был лет на семь-восемь старше меня, разница по тем временам несоизмеримая.

При одном только его появлении я бросался наутек. Но уж если я попадался ему, то замирал и

цепенел под его взглядом,вылавливая и угадывая предстоящее мучение по его мимике. Дело в том,

что сама физиономия Гришки, худая и плоская с блеклыми злыми глазами, будто была создана

единственно для того, чтобы корчить рожи. Когда он феноменально сводил глаза к носу и высовывал

язык, еще можно было стерпеть, хотя и уходила душа в пятки. Но кошмар происходил, когда он

как-то совершенно фантастически умудрялся пальцами растягивать себе рот и одновременно двигать

ушами. При этом он чудовищно и зловеще рычал: “О-обэ-эражу уши!”. Потом он шипел и плевался,

менял гримасы, а затем снова это: “О-обэ-эражу уши!”.

В конце концов, эти слова и не произносились полностью, достаточно было намека: “Бэ-э-э! Уши

БЭ-Э-Э!”. Я колотился в истерике, а он внимательно смотрел, склонив голову набок, достаточно

ли я искренен. И если считал необходимым, то вяло поддавал: “Бэ-э-э! ”, а потом слегка оттопыривал

уши. Я и сейчас не могу точно сформулировать характер этого кошмара: то ли боязнь лишиться

собственных ушей казалась мне чем-то более серьезным, чем смерть, то ли само унижение моего

достоинства заставляло меня так страдать… Но, скажите, какое представление “о смерти” или, тем

более, “о достоинстве” могло быть в сознании четырехлетнего человечка? Этого я не знаю.

Так какой же из меня гигиенист…

От всех же страхов, неуверенности и неубежденности в собственном бытии, сознании и душе

уберегало меня, утешало, укрепляло и успокаивало, вплоть до стабилизации иммунных начал

организма, все то же неумолимое и неточно понимаемое “нечто”, что уже несколько определилось в

нашем свободном повествовании как особая некая система, – “сигналы”, “знаки” и “пароли” детства.

Сложно объяснить все это внятно и наглядно, мол, “сигналы” – чего, “знаки” – чьи? Или, допустим:

“пароли” – для кого? Сигналы, знаки и символы детства – ни что иное, как особая кодовая система,

не имеющая достаточно серьезного научного обоснования, однако внушающая мне, как гигиенисту,

надежду на новый поиск нетрадиционных путей в нашей науке и непосредственно подступов к слову

“выживание”.

Итак, если вновь отправиться более чем на полстолетие в прошлое и оказаться на той, наверное, и

ныне существующей улочке, обратится лицом к закату, то слева, как уже упоминалось, будет выгон.

А через него, если пройти метров пятьдесят, уткнешься прямо в школу, рядом с которой магазинчик

и что-то вроде клуба. Над улочкой будет вздыматься густая пыль и празднично звучать разноголосое

и мощное мычанье коров под азартные крики двух пастухов, лихо щелкающих кнутами.

Классическая идиллия сельской жизни - стадо возвращается с пастбища.

Наша хата почти напротив школы, на противоположной стороне улочки. Надо открыть калитку и

пройти через двор мимо колодца, погреба и сарая, чтобы оказаться как раз перед огородом. Слева

будет неглубокая канава, как бы боковая граница огорода. В нем растут низкие вишни, обильно

плодоносящие. Когда поднимаешься на бровку канавы и идешь вдоль ряда этих волшебных деревьев

в середине июня, то огромные, почти черные, изнывающие от собственной спелости вишни, будут

сами приставать к и проситься в рот, переполненные соком и сладостью.

Понизу растет конопля, а чуть поодаль - пышные кусты черной бузины. Летом, и особенно осенью,

здесь полно щеглов и зябликов. В самом конце огорода ряд верб, старых и огромных, - это застава,

граница моего тогдашнего мира. Место, конечно, насквозь мистическое, всегда тревожное, но

манящее. Оно-то и станет для меня местом действия несомненно ритуального, хотя слова “ритуал”

в том моем скудном лексиконе не существовало.

Всякий мой день тех времен понятен и прост, ибо возникал он и тянулся не иначе, как часть

рутинного домашнего уклада, естественно, патриархального и консервативного, с целью доступной

и единственной - работать. Понятия же более сложные, как бы определяющие этот мой день

несколько иначе, просто не возникали. И хотя иногда отрывисто угадывались какие-то

категорические требования морального характера, они органично существовали лишь как часть

уклада.

Например, я очень хорошо помню, что надо было всегда как-то себя вести, чтоб все было “как у

людей”. Но как это? Я не понимал. Но этого, оказывается, и не требовалось. Чтоб “как у людей”

- и все! Это надо было просто знать. И слушаться старших. И закрыть рот. Недоумение мое росло

внутри меня и заставляло таиться. Потому что, если спросишь чего невпопад, можно и по уху

получить, а там уже и неважно, от кого именно.

Однако в каждом таком дне, где нехитрые мои обязанности составляли сущность моей жизни, я в

общем-то легко справлялся с работой и легко находил ответы на собственные вопросы. Хотя и

вопросы толком не складывались, я просто испытывал иногда потребность задавать их. А напоить,

допустим, свиней и бежать на выгон, где паслось “теля”, чтоб перевести его на новое место, или

помогать мазать хату, или “подводить” глиной полы - это все было понятно и без вопросов. А

подоить корову - это вообще интересно. Одним словом, совершенно стихийно сложился у меня

некий тайный ритуал: часам к одиннадцати, когда я успевал сделать по дому все необходимое,

тайком пробирался к той самой границе мира, которая проходила в самом конце огорода, и влезал на

самую большую вербу. А там, замерев, наблюдал за всем с высоты. И мне открывалось такое

грандиозное величие пространства, что на глазах выступали слезы.

Да, именно отсюда мир распахивался передо мной во всем его величии и великолепии.

Солнце стояло празднично высоко, как раз за моей спиной: в небосводе торжественно голубом

и прозрачном, насыщенном щедрой лаской тепла и света, ощущались легкость и величие.

Явно сознавая собственное совершенство, застывали редкие облака, вдалеке дрожала трепетная

дымка, небрежно смазывая сизые дали горизонта. Прозрачный и отчетливый простор бесконечно

открывался и открывался передо мной, опьянял меня своей ложной подвластностью и покорностью,

а вместе с тем неудержимо и неумолимо будто бы втягивал и впитывал мой зачарованный взгляд в

себя. Он тем самым словно гипнотически растворял мое ничтожное, но единственное в таком

безлюдье “я”, коварно скрывая, что все это действо, или, скорее, таинство, в моем неокрепшем

сознании - это представление о будущем. Да, да, именно так, и никак иначе.

Разумеется, мне пришло такое озарение не сразу, не могу даже определить приблизительно, в какой

именно момент во мне вспыхнуло это предчувствие будущего. Ну а тогда, когда сидел на вербе я

этаким беспомощным птенчиком и щекой прижимался к шершавой коре ствола, повидавшего

всякого в этом самом просторе, я просто обмирал: да что же это оно передо мной? Что? Как оно

называется, допустим, у взрослых? Степь? Ну, степь: репейники, ковыль, полынь, спорыш… Но это

же не то, не то! Так что же? Может, равнина? Ага, равнина. Не горы ведь, - равнина. Конечно,

равнина. Ан, нет - не равнина! Тут что-то должно быть совсем другое, более ясное и… великое!

То, что определит это мое таинство пребывания здесь и объяснит ощущение пространства, должно

быть самым великим словом во всей человеческой речи.

И слово такое в конце концов нашлось. Пришлось, конечно, ахнуть, замереть, чтоб не быть

испепеленным самим значением и магией этого великого Слова. Потому и спешу его выписать здесь

торжественно и свято, поскольку много лет ушло у меня на то, чтоб это слово наконец предъявить

каждому, кто вдруг нечаянно им заинтересуется.

Итак, слово это всем в принципе известное-преизвестное. И слово это, конечно же, СВОБОДА!

Да, да, именно так и больше никак: CВО – БО – ДА! ДА!

А потому и остается здесь завершить эту главу лишь кратким комментарием, в котором бы

уместилась трактовка такого важного детского пароля, как “свобода”.

В детстве это понятие действует весьма жестко, всего лишь на интуитивном уровне, поскольку

теоретически не осмысляется не только из-за отсутствия терминологии, специфических навыков и

житейского опыта, но и зачастую из-за отсутствия, в силу возраста, склонности к анализу.

Однако это совсем не значит, что его можно вообще проигнорировать. Насколько могу судить по

своему собственному запомнившемуся детскому опыту, настолько искренне свидетельствую здесь:

даже неосмысленный теоретически пароль “свобода” - важнейший элемент формирования личности,

поскольку она - мотив в детском поведении. И как же часто серьезный поступок ребенка оценивается

взрослыми, к сожалению, как немотивированный, то есть безоговорочно квалифицируется как

“каприз” и, стало быть, подлежит наказанию в целях самых благих, воспитательных то есть.

В результате именно такие наказания, “чтобы не капризничал”, и уродуют личность ребенка,

неизбежно формируя в нем психологию раба - ненавидящего, раба - разрушителя.

Увы, сегодняшнее наше трагическое бытие во многом предопределено той самой конфликтной

основой: раб и свобода. Таким образом, мне ничего другого и не остается, как представить

ослепительное понятие “СВОБОДА” в столь неромантическом и весьма ограниченном контексте:

“гигиена сознания личного”.

Глава 4.

На приеме у Ющенко: первое назначение

Начиналось лето 1962 года. Буднично прошло последнее дежурство на Киевской станции скорой

помощи, где я работал на должности фельдшера выездной бригады. Передав смену, направился на

улицу Чкалова, 65, где должен был сдать и последний государственный экзамен по эпидемиологии.

Академик Л. В. Громашевский принимал его не индивидуально: очертив какую-то отдельную

проблему, приглашал для решения 3-4 студента.

Это была последняя четверка студентов и речь шла о заборе материала для исследования от больного

дифтерией. Разговор затянулся. Предыдущие коллеги охарактеризовали клинические проявления

болезни, были названы основные правила заполнения направлений в лабораторию: наличие

пробирки для сохранения материала, консерванта и др. Однако академик требовал назвать еще один

элемент, который был необходим при заборе материала.

Трое моих предыдущих однокурсников, как часто бывает в таких случаях, ответить на вопрос не

смогли. Дошла очередь до меня. Я уверенно сказал - “тампон”. Это было то слово, которое ожидал

академик. Дальше были детали: с какого материала изготавливают тампон, кто его изготавливает,

в каком количестве, как проводится стерилизация, транспортировка собранного материала, сроки

доставки в лабораторию и др. За сравнительно небольшой промежуток времени экзамен был сдан,

оценка - “удовлетворительно”.

Бессонная ночь и нервное напряжение дали о себе знать - страшно хотелось спать. Проезд с улицы

Чкалова на улицу Копыленко, где находилось общежитие, занял около часа. Пообедав в столовой,

я завалился спать. Проснулся под вечер, съел 200-250 граммов колбасы “Докторская”, выпил

бутылку молока и снова лег спать. Такой алгоритм учебы в институте и работы на станции скорой

помощи выработался с годами: и когда я работал санитаром - 7-8 суток в месяц, и когда - медбратом

и фельдшером, через два дня - день, а через три - ночь. Отсюда легко можно подсчитать и

количество отработок, которые постоянно плелись “хвостом” за мной с сентября 1958 года

до окончания учебы в институте.

А подсчет простой. Если я шел на дежурство санитаром, то “зарабатывал” четыре отработки за одно

дежурство. А если дежурств было 8 (это полная ставка санитара, за которую платили 65 руб.)

в месяц, то соответственно - 32 отработки. Однако часто количество отработок за месяц

увеличивалось, что, в первую очередь, зависело от физической нагрузки. Специалистам скорой

помощи известно, что ящик с инструментарием и медикаментами имел общий вес 16 кг, его

необходимо было нести санитару на каждый вызов. Хорошо, когда машина скорой помощи

подъезжала к самому дому да еще и работал лифт, - в таких случаях проблем не возникало.

А каково было, когда машина не подъезжала, а требовалось нести ящик 50-100 метров к дому,

да еще если не работал лифт?

За 12 часов работы днем принималось от 10 до 12 вызовов, немного меньше - ночью.

А если возникала необходимость в госпитализации больного? Тогда был задействован и врач:

больного несли вдвоем санитар и фельдшер, а ящик, если не было у больного родственников или

соседей, - врач. Ночью, как правило, количество вызовов уменьшалась. Однако все чаще

проявлялись симптомы усталости, особенно с 3 до 5 часов ночи. Если честно, то врагам своим бы

не пожелал такого состояния души и тела даже на час.

После окончания работы необходимо было вымыть машину. Мороз, ветер, жара в расчет не берутся.

Потом сдать смену, которая начиналась около 7.30, а заканчивалась в 8 часов утра. После всего этого

хотелось одного - спать. Никакие комсомольские собрания, вызовы в деканат, отметки об

опозданиях со стороны старосты курса или группы не действовали. Только хотелось спать и все.

Сон! Какое это прекрасное состояние. Он захватывает тебя как наркотик, как невеста в первую

брачную ночь, как выстраданная свобода после многолетнего пребывания за решеткой.

И здесь ловишь себя на мысли, что лекция, на которую ты так спешишь, будет неинтересна, что ее

можно с успехом прочитать завтра у соседей по комнате, что троллейбус приедет не по графику,

что практическую работу будет проводить другой преподаватель и разумно сразу отпахать не две,

а четыре отработки вместе. А в это время ноги твои становятся тяжелыми и ты идешь не на лекцию,

а в общежитие. Есть тебе не хочется. И пить тоже. И вот она, милая и нежная, твоя единственная и

желанная… койка. Глаза закрываются сами, а ты не успеваешь отсчитать даже раз, два, три…

И погружаешься в сон. А проснешься только после шума в комнате - соседи пришли с занятий.

Отдохнув еще ночь, на другой день идешь со всеми на занятия, как обычный студент.

Однако через день все начинается сначала.

2 июня 1962 года из рук ректора Киевского медицинского института доцента Братуся Василия

Дмитриевича я получил долгожданный и выстраданный диплом санитарного врача и был направлен

на роботу в Киевскую область. Пока отдыхал и участвовал в проводах однокурсников, прошло дней

десять. Необходимо было идти в Киевский областной отдел здравоохранения: он находился на улице

Круглоуниверситетской, возле Бессарабки. Зашел однажды в приемную. Секретарь, женщина лет

45-ти, узнав причину посещения, спросила:

- Почему так поздно? Все уже получили назначения в районы области.

- А я отдыхал! - признался честно.

- Отдыхал! Ну и ну… Откуда родом будете?

- Из Яготинского района, - ответил поуверенней.

- Плохо, что опоздали, на Яготинской райсанэпидстанции было одно место санитарного врача.

Но туда направили Верпету Василия Андреевича. Вы его знаете?

- Конечно, знаю!

- Подождите минуточку, я доложу заведующему о вашем прибытии,

- сказала секретарь и скрылась за дверью.

Минута - две и меня пригласили в кабинет.

За большим столом сидел мужчина 40-45 лет, склонный к полноте.

Это и был заведующий отделом здравоохранения Киевского облисполкома

Герасимов Виктор Тихонович. Поздоровавшись, он сказал:

- Хижняк, я тобой не распоряжаюсь, езжай в Боярку в областную санэпидстанцию к Евдокии

Романовне Ющенко, она тебя трудоустроит на работу. Сейчас напишу ей записку.

Взяв листок бумаги, он быстро написал текст и передал мне. Я поблагодарил и вышел из кабинета.

В голове звучала одна фраза, сказанная Герасимовым: “Я тобой не распоряжаюсь”.

Прочитал записку: “Уважаемая Евдокия Романовна! В соответствии с Вашей просьбой направляю к

Вам т. Хижняка Н. И. С уважением, В. Герасимов”, подпись и число. Признаюсь, пожалел, что не

пошел со всеми, кто был направлен на работу в область. Выйдя из здания облздравотдела, я

направился на железнодорожный вокзал. Благополучно доехал электричкой до платформы

“Тарасовская”. В 50 метрах от нее, в двухэтажном здании, размещалась Киевская областная

санитарно-эпидемиологическая станция. Здание было новое.

Как позже я узнал, это было одно из первых областных учреждений, которое вынесли за пределы

города Киева в соответствии с постановлением Совета Министров Украины.

В приемной Евдокии Ющенко никого не было. Передо мною сидела немолодая женщина с

болезненным лицом и громко разговаривала по телефону.

- Здравствуйте, Евдокия Романовна. Я от Виктора Тихоновича, протягиваю письмо хозяйке кабинета.

Не отрываясь от разговора по телефону, она указала рукой на стул. Я сел, а она уверенно довела

разговор до логического конца. Голосом, свойственным курящим женщинам, спросила:

- Почему так поздно приехал?

И принялась пристально рассматривать меня.

- Отдыхал, провожал друзей на работу в другие области.

- Отдыхать хорошо, - сказала назидательно Ющенко. - А теперь, Хижняк, слушай меня внимательно.

Я тебя направляю в Дымер на должность заместителя главного врача района по санэпидработе, в ее

голосе была непреклонная строгость.

Услышав такое предложение, я испугался, хотел возразить: мол, еще молодой и лучше назначить

меня на должность санитарного врача. Заметив мое волнение, Ющенко решительно продолжала:

- Там, в Дымере, уже работают три бывших бездельника. Последний из них занял должность врача-

эпидемиолога, все остальные должности санитарных врачей укомплектованы. Так что выбора у тебя

нет. Ты в армии служил? - cпросила она мимоходом.

- Да служил.

- Слушай меня дальше, - продолжала Ющенко.

- Поедешь сегодня в Дымер, познакомишься с главным врачом района Иванчой Василием

Яковлевичем, он по специальности хирург. Посмотришь санитарно-эпидемиологическое отделение,

отдохнешь, и я тебя жду на работе в конце июля. Я была недавно в районе и обо всем договорилась.

Там заканчивается строительство 16-ти квартирного жилого дома, получишь квартиру, женишься и

будешь работать, сколько твоей душе будет угодно. К концу строительства поживешь в комнате на

территории Центральной районной больницы. А если захочешь, снимешь у хозяина комнату с

питанием, - там все недорого. Желаю успехов, - Ющенко устало подала руку. Я поблагодарил за

назначение и красный, как рак, вышел из кабинета.

Теперь мой путь лежал в Дымер. Без затей добрался до улицы Хоревой, что на Подоле, а оттуда

отправился автобусом на Дымер. Свободные места еще были, я купил билет. Ехали около полутора

часов, автобус остановился в центре поселка городского типа. Прохожий детально нарисовал место

расположения районной поликлиники, где, с его слов, принимает главный врач.

Действительно, пройдя метров 150 к почте и свернув направо, я увидел здание с белыми занавесками

на окнах. Это и была поликлиника. Главный врач принял меня любезно, кратко рассказал о

Дымерском районе, лечебно-профилактических учреждениях, недостатках врачебных кадров и др.

Направление, которое я ему передал, он небрежно сунул в папку с надписью “В приказ”.

Я пообещал, что приеду в Дымер в конце июля. Попрощался с главным и выехал в обратном

направлении, полагая, что санэпидотделение расположено на другой территории. Теперь мой путь

лежал в совхоз “Хмелевик”, вернее поселок, куда из села “Червоное” Яготинского района переехали

мои родители - отец и мать, купив хату по соседству с Марией, моей родной сестрой. Она была

замужем за Григорием Петровичем Гуцало и проживала в совхозе с 1947 года. Гриша работал

санитаром в ветеринарной лечебнице совхоза, которая находилась на территории фермы, в трех

километрах от поселка.

Мария работала телятницей, а ее зычный голос было слышно на всю округу.

- Куды пошла га-а?.. Куды? Щоб ты cдохла! А ну, назад! Я шо сказала?

Все уже знали, что это Мария после обеда выгоняет телят из сарая на пастбище. Поженились они с

Гришей в 1946-ом, а познакомились в Германии, куда их обоих вывезли в 1942 году. Гриша после

освобождения был призван в армию, а Мария возвратилась в село в 1945-ом. Вскоре возвратился и

Гриша. Мария вышла за него замуж и они переехали на родину Гриши в Велико-Писаревский район

Сумской области. Однако, как часто бывает, невестка не сошлась характером со свекровью, и Мария

возвратилась сначала в село, а потом уехала в совхоз “Хмелевик”, куда вскоре приехал и Гриша.

Санитарно-эпидемиологическое отделение Центральной районной больницы в Дымере

располагалось в одной большой комнате в здании районной поликлиники. При входе в комнату

слева, за большим двухтумбовым столом, сидел помощник санитарного врача, он же завотделением

профилактической дезинфекции Анатолий Тищенко. Это был знающий специалист, который легко

мог оформить не только акт обследования и протокол о санитарном нарушении, но и другие

материалы, касающиеся работы службы, в том числе отделения профилактической дезинфекции и

других лечебно-профилактических учреждений. Потому санитарные врачи, не имевшие большого

опыта, радовались, когда с ними шел на объект Тищенко.

Помимо сугубо медицинских знаний, он хорошо знал и финансовые нюансы, поскольку

продолжительное время работал в отделении профилактической дезинфекции, у которого был

специальный счет наравне с зубопротезным кабинетом. Контроль за взысканием штрафов, за

выполнением предложений, указанных в актах обследования, велся им педантично. Сроки

выдерживались, своевременно посылались напоминания, что имело положительное значение при

направлении дел в прокуратуру и суд.

Далее в углу комнаты сидела санитарный врач, которая приезжала на работу из г. Киева. Она была

когда-то завотделением, но после негласных указаний РК КП Украины в связи с “пятой графой”

вынуждена была освободить занимаемую должность. Напротив входа в комнату место было

свободно, стола там не было. Ждали главного врача.

Справа от входа один стол занимали инструктор по дезинфекции (дезинструктор) и дезинфектор.

Должность дезинфектора занимал пожилой мужчина лет 65. Он был одним из старейших

сотрудников отделения. Он хорошо знал все тонкости проведения дезинфекции и дезинсекции в

очагах инфекционных заболеваний, часто обследовал общежития на предмет “заселенности”

мухами, клопами, тараканами и др.

При обследовании приходилось писать акты обследования, так сказать, для внутреннего

употребления, поскольку образования он имел всего ничего - неполный курс церковно-приходской

школы. Читать его акты было чрезвычайно интересно, поскольку можно было уловить такие

особенности в поведении насекомых и др., которых не найдешь ни в одном учебнике.

Но бывали и погрешности в написании актов, которые потом предавались гласности и не без иронии

цитировались. Их было много. Вот один пример: “Акт обследования общежития для женщин

мебельной фабрики с. Катюженка. Мною, Левкутником О. П. проверено санитарное состояние

общежития рабочих мебельной фабрики. Установлено, что в ночное время сквозь ПОЛОВУЮ щель

залазят насекомые и беспокоят женщин в ночное время”.

Далее в углу стоял двухтумбовый стол, за которым сидел врач-эпидемиолог Анатолий Харитонович,

который в недалеком прошлом возглавлял санитарно-эпидемиологическое отделение. После приказа

об его освобождении он передвинулся со столом, расположенным напротив входа, в угол комнаты.

При этом главному врачу района сказал: “Для нового главврача стол найдется”.

Поскольку Главный врач и являлся инициатором смены заведующего отделением,

то с высказыванием Анатолия Харитоновича с трудом, но согласился.

Харитонович был хорошим специалистом, долго работал в районе в должности эпидемиолога, знал

особенности эпидемиологической ситуации. Было бы все хорошо, если бы однажды он не согласился

занять должность заведующего санитарно-эпидемиологическом отделением. Тихий, скромный

Харитонович, не обладавший ораторскими способностями, продолжал вести разговоры в одинаковом

тоне и с нарушителями санитарных правил, и с видавшими виды строителями.

При этом фактически нигде не оставлял своих “следов”, т. е. актов обследования сам не писал и не

просил никого, чтобы за него писали. Организовать все отделение на выполнение каких-то

мероприятий он не мог. Потому и руководил не он отделением, а его коллеги, что вызывало

недовольство не только главного врача района, но и отдельных принципиальных сотрудников

отделения. Как итог - предложение об освобождении должности.

Между поликлиникой, расположенной в центре Дымера, и территорией районной больницы

находилось отдельное помещение санитарно-бактериологической лаборатории. В нем было

бактериологическое отделение, возглавляемое врачом-бактерио-логом и санитарно химическое во

главе с лаборантом со средним образованием. Заведующей лабораторией была врач Назарова,

которая более 30 лет проработала на одном месте.

Отдельное рабочее место в поликлинике занимал и помощник санитарного врача Василий Иванович

Шелудько 35 лет от роду. Это был знающий специалист, успешно заменявший и санитарного врача

по общей гигиене, и других специалистов среднего звена. Высокий шатен крепкого телосложения он

летом и зимой не снимал галифе и сапоги. Поскольку он был председателем местного комитета, то и

его рабочее место находилось там же. Таким образом, комната отделения была не слишком

заставлена столами. А если учитывать то обстоятельство, что после 10.00 часть специалистов

уходила на объекты, а другая - в очаги инфекционных заболеваний, в целом обстановка была вполне

сносной. Расстояние между поликлиникой и центральной районной больницей составляло около

3 км.

Центральная районная больница фактически располагалась впритык к большому лесному массиву на

окраине Дымера. Ходячие больные могли свободно посещать окраину леса, где в большом

количестве росли грибы: маслята, лисички, грузди, попадались и белые. После приезда 31 июля 1962

г. в Дымер на работу меня временно поселили в одной из комнат в аптеке. Комната была площадью

15 кв. м, в которой стоял платяной шкаф, стол, три стула и больничная кровать. Здание аптеки

располагалось в стороне от главной дороги больницы, по которой каретой скорой помощи поступали

больные, потому в нем стояла гнетущая меня тишина.

Врачи дежурили в соответствии с графиком. Когда поступал больной с травмой (а на трассе Киев -

Иванков они встречались часто) или с “острым животом”, тогда вызывали главного врача

Иванчу Василия Яковлевича, который одновременно занимал должность хирурга (с разрешения

МЗ Украины). Он решал: оперировать больного или оставить под наблюдением до утра.

Телефонной связи с ним не было, поэтому всегда направлялась карета скорой помощи.

Жил Иванча в с. Казаровичах, что в 5 км на юго-восток от Дымера.

Бывали случаи, что Иванча уезжал из района (свадьбы, похороны, проводы в армию), тогда судьбу

больного решал средний медицинский персонал или просили меня разобраться с диагнозом.

Специалисты знали, что я долгое время работал на станции скорой медицинской помощи в г. Киеве.

После нескольких подтвердившихся диагнозов меня все чаще и чаще привлекали для их постановки.

Сначала я к этому относился положительно. Бывало, что работаешь неделю-две на СЭС, а то и

больше, и не услышишь слова “спасибо, доктор”. А здесь за одну-две ночи тебя все благодарят.

Спасибо за то, что посмотрел. Спасибо за совет, который дал. Спасибо за катетер, который поставил

больному. Спасибо за инъекцию, которую сделал.

Спасибо за то, что с первого раза ввел внутривенно раствор лекарства хроническому больному,

у которого на руке не было живого места от “уколов”. Спасибо… спасибо… спасибо…

Это первое и далеко не последнее различие между работой врача санитарного и лечащего врача.

Поэтому даже сегодня, читая лекции в военной академии, я предупреждаю первых, что “спасибо”

они будут слышать не часто.

Однако через некоторое время и дежурные врачи, и медицинские сестры начали злоупотреблять

моей готовностью помочь в трудную минуту. Не устраивало меня и следующее: если приходил

позже 19 часов, ужин в больнице заканчивался, и я оставался, не солоно хлебавши, а если и

оставляли еду, то она была холодной. Поэтому мне посоветовали снять “угол” - комнату со столом.

И вскоре я поменял “прописку”.

Это была пожилая пара, у них было свое хозяйство. Площадь комнаты составляла около 11 кв. м,

но главное заключалось в том, что Агриппина Петровна любила готовить еду и делала это хорошо.

В доме было 4 комнаты. Была у хозяев и дочка, которая закончила 10 классов, никуда не поступала

и работала санитаркой в районной поликлинике. Переехал я за день, поскольку своей мебели,

постельных принадлежностей и утвари у меня не было. Таким образом, питание мое было налажено

отлично. Я полноценно завтракал, в обеденный перерыв, в точно установленное время, приходил на

обед, своевременно ужинал. Все это обходилось мне в 70 рублей из 110 рублей, которые я получал.

Дверь в комнату не закрывалась и войти в нее можно было только из общего зала.

Там стоял неплохой телевизор, так что последние новости я привык слушать, как правило, вечером.

Первые дни работы были насыщенными, необходимо было направить врачей на объекты,

организовать бригаду на случай выезда в очаг инфекционного заболевания, обеспечить ее машиной

(дезинфекционной камерой АПДК), дезинфекционными растворами, посудой и др. Кроме того,

в отделении фактически не было бумаги, врачи ценили каждый листик. Но это было не самое

неприятное. Нервозность в работу вносила очередь за печатью. Печать требовали и торговые

работники, которым была сделана запись в санитарной книжке врачом-бактериологом, и работники

коммунальных предприятий - сантехники, слесари. Печать хранили, как зеницу ока.

Поработав в таком, кем-то давно заведенном режиме неделю, я внес свои изменения.

Приказом по ЦРБ свою печать я передал медицинскому статистику Марии Ивановне Бутейко,

честнейшему специалисту, работа которой была связана с регистрацией случаев инфекционных

заболеваний. Кроме того, Мария Ивановна всегда была на месте. Злопыхатели, а их всегда можно

обнаружить невооруженным глазом в любом коллективе, ехидно посмеивались, бросая на ходу:

“Що вони там їй роблять, що така черга стоїть? Напевно, санітарний мінімум відділенням

приймають”.

Бывший заведующий отделением Харитонович всегда напоминал мне, что я делаю “велику

помилку” в отношении печати. “Николай Иванович! Если печать исчезнет, вы будете нести

персональную ответственность в соответствии с Уголовным кодексом”.

Однако уже через месяц все эти разговоры прекратились.

Очереди исчезли, я стал абсолютно свободным, печать никуда не исчезла - она хранилась в сейфе.

Плохо работал один единственный телефон в санитарно-эпидемиологическом отделении.

Причем, у всех на слуху была одна фамилия - Ледин.

- Вот если бы Ледин вмешался - и телефон у нас бы работал, а так - черта с два.

Я спросил Харитоновича: был он лично у этого Ледина? Он ответил виновато:

- Не был. Правда, звонил, однако результата нет…

В один из дней я вместо поликлиники направился в центр Дымера, где на самом видном месте стояло

здание районного узла связи. Вид его был замечательный.

Новое типовое здание с хорошей отделкой сверкало чистотой. Удачная гамма красок придавала

зданию какую-то величественную красоту среди одноэтажных частных домов.

Попав в приемную начальника, я попросился на прием.

- Кто Вы? Как доложить Ивану Ивановичу? - спросила молоденькая секретарша, осматривая меня с

головы до ног.

- Я вновь назначенный заведующий санитарно-эпидемио-логическим отделением Центральной

районной больницы, Хижняк Николай Иванович, - отчеканил я по форме.

Прошла минута и на пороге появился красавец-мужчина, выше среднего роста, лет на 10-12 старше

меня, в темно-синем, аккуратно отутюженном костюме, с желтоватыми крупными пуговицами с

гербом СССР.

- Здравствуйте, Николай Иванович, - сказал он и протянул руку.

- Здравствуйте, Иван Иванович, очень рад с вами познакомиться. Вот шел на работу, дай думаю,

посмотрю на этого Ледина, фамилия которого у всех на слуху, - начал я издалека.

- Да что Вы, Николай Иванович, - мы скромные люди. Это Вы начали “шерстить” все магазины и

фермы. Говорят, спасу от Вас нет. Какие у Вас проблемы? Телефон на дому поставить?

Или что-то с почтой?

- Да нет, Иван Иванович, телефон на дому мне пока не нужен. Я хочу, Иван Иванович, чтобы мой

телефон на работе работал, как часы. Вот и вся моя просьба. А познакомиться хотел, как мне

сказали, с лучшим руководителем района.

- Спасибо, спасибо, Николай Иванович! Я думаю, Вы первый, кто посетил меня на рабочем месте.

Не беспокойтесь, телефон будет работать. А Вы сегодня меня проверять не будете?

- Нет, этого не требуется, Иван Иванович. И не потребуется в ближайшее время. До свидания.

- До свидания, - ответил он, повеселев.

Это был второй урок, который я вынес за время работы в Дымере, - личное общение.

Его не может заменить ни телефонный разговор, ни обмен телефонограммами, телеграммами,

факсами и др. Поэтому в дальнейшем я всегда отдавал предпочтение личному знакомству с

руководителями любого ранга.

Глава 7.

“Диверсию” отменили, а министра легпрома принудили

Поздно вечером на прием попросился заведующий санитарным гигиеническим отделом Киевской

областной санитарно-эпидемиологической станции Н. И. Филоненко. В руках он держал четыре

толстых папки. Со словами: “Вот эти вопросы вы решите, Николай Иванович!”, - бросил папки на

стол. Я попросил его задержаться на 15 минут и раскрыл первую из них.

В папке была переписка пятилетней давности о строительстве очистных сооружений в городе

Богуславе. Подробно были подшиты акты обследования Богуславской фабрики жаккардовых

изделий, предписание Богуславской районной и Киевской областной санэпидстанций об отсутствии

очистных сооружений на предприятии.

Приводились результаты анализов сточных вод фабрики, заключения на них и другие материалы.

Пятилетняя переписка санитарно-эпидемиологической службы с дирекцией фабрики ни к чему не

привела. Более того, она грозилась “поставить на место молодого руководителя санитарно-

эпидемиологической службы области”.

После этого я попросил Н. И. Филоненко зайти ко мне по этому вопросу через неделю.

Что я мог сделать по этому вопросу?

Ведь и до меня руководитель службы был знающим специалистом.

Что я должен был сделать в таком случае?

Специалисты свою работу выполнили. Необходимо было решать вопрос радикально.

Но как?

Зная, что в обкоме партии за строительство отвечал Ю. М. Соколов, бывший первый секретарь

Бориспольского райкома и Броварского горкома партии, я попросился к нему на прием.

Начал издалека:

- Юрий Михайлович, Вы хотите, чтобы вам каждую неделю звонил из Москвы

Министр легкой промышленности Тарасов?

Соколов внимательно посмотрел на меня:

- Ты знаешь, что Тарасов игнорирует даже Первого (то есть, Цыбулько В. М.).

Так что звонить он мне никак не может.

- А мы его заставим, если вы мне окажете помощь.

- Какую помощь?

Я предложил нестандартный ход:

- Для того, чтобы Тарасов выделил капитальные вложения на проектирование очистных сооружений

города Богуслава, необходимо закрыть тамошнюю фабрику жаккардовых изделий.

- Как закрыть?

- Ну, не закрыть, а вынести постановление о закрытии и о перепрофилировании фабрики в другое

предприятие, которое не имело бы сточных вод.

- А что дальше?

- А дальше будем ждать.

- Какая помощь нужна от меня?

- В-первых, Юрий Михайлович, предупредить руководителя отдела легкой промышленности обкома

о том, что он получит постановление о закрытии фабрики.

Во-вторых, сказать, что постановление о закрытии фабрики не отменят до тех пор, пока не

будетподписан акт о выделении капитальных вложений на проектирование очистных

сооруженийгорода. Объясните Тарасову, что документ о закрытии подписал молодой руководитель,

малоопытный, но на первых порах обком партии решил его поддержать.

Возвратившись в ОблСЕС, я попросил Филоненко Н. И. зайти с материалами ко мне.

На его лице было неподдельное любопытство.

- Николай Иванович, - обратился я к нему.

- Готовьте материалы по Богуславской фабрике жаккардовых изделий.

На закрытие!

В том числе и мероприятия по реализации постановления.

Он удивленно посмотрел на меня:

- А вы там? - и показал пальцем вверх.

- Пока нет, - заметил я и передал ему все материалы переписки.

Через двадцать минут по селекторной связи заведующий спросил:

- Какой срок закрытия им даем - месяц?

- Нет, до сентября.

- Это же нарушение законодательства, Николай Иванович.

- Пишите срок, который я сказал, - сентябрь!

Через неделю конверты с постановлением о закрытии и о мероприятиях, которые необходимо

провести в связи с этим, были разосланы в Москву (Тарасову), Киевскому обкому (начальнику

управления легкой промышленности), Киевскому облисполкому (начальнику управления легкой

промышленности), прокурору (Киевской области), финансовому управлению (Киевского

облисполкома). Теперь нужно было ждать. Волновались не только специалисты санитарно-

гигиенического отдела, но и я. Неприятный холодок проникал в мою душу при воспоминании

о затянувшейся тяжбе.

По истечении месяца наконец последовал звонок Ю. М. Соколова:

- Зайди сегодня, лучше к 17.00.

Встреча была короткой.

- Звонил-таки Тарасов! - начал Соколов.

- И не только мне. Он звонил Первому. Тот нас поддержал.

Ждали еще долгих три месяца об окончательном решении союзного министра. 25 августа на

вышеперечисленные адреса был направлен комплекс мероприятий по реконструкции фабрики

жаккардовых изделий, по обновлению оборудования, по увеличению штатных нормативов и,

наконец, последние акты для выделения капитальных вложений на проектирование очистных

сооружений города Богуслава. На финише следовало подписать акт, определить проектный институт

и отослать материалы в Москву. Пока же заведующему отделом надо было подготовить еще четыре

материала, которые решались на протяжении последующих месяцев.

Были и другие трудности в начале деятельности главного санитарного врача области. Вот одна из

них. В феврале 1977 года пришло сообщение из приемной Лысенко о готовности службы к работе по

обеззараживанию насекомых в Кагарлыкском районе. Были задействованы СНЛК области и

республики. Предполагалось, что насекомые были выброшены из особого контейнера, который

отыскать не удалось. Краткое сообщение Начальника ГО республики требовало незамедлительного

ответа. Докладывая, мой заместитель по противоэпидемиологическим вопросам Н. Ф. Григоренко

побледнел. Такого в его практике никогда не было. “Неужели диверсия?” - спросил он меня

озабоченно. Он знал, что вся ответственность за своевременное проведение противоэпидемических

мероприятий ляжет на него.

Однако я был спокоен. Почему? Да потому что в моей практике такое уже было в районе села

Кучаково Бориспольского района. Тогда, в феврале, подозревали тоже диверсию со сбросом

контейнера. И тогда были подняты СНЛК района, области и республики.

При выезде на место мною было установлено наличие конусообразного красного пятна на белом

снегу. Оно постепенно расширялось от железной дороги в глубину пахотного массива. Энтомолог,

присутствовавший при обследовании указанного пятна, вид насекомых (красного цвета) не

установил.

Причину их появления в зимнее время также не знал. И только благодаря тому, что в

санэпидстанции работал агроном-садовод О. Г. Кравченко, удалось установить, что это насекомое

относится к такому-то роду, а их появление связано с перепадом температур и увлажнением почвы

под снегом. Такое явление возникает крайне редко. Но его, как правило, связывали с диверсионным

завозом.

Помня это, я связался с “приемной Лысенко” и попросил председателя.

Он взял трубку:

- Иван Петрович, срочно отмените готовность номер один, это не содержимое контейнера.

В моей практике такой случай был.

- Николай Иванович ты в своем уме?

Это распоряжение начальника ГО республики и отвечать за последствия будешь ты.

Я рассказал о случае под Кучаково. Он внимательно выслушал и спросил:

Ты меня не подведешь?

- Нет! - ответил я уверенно. Через пятнадцать минут последовал повторный звонок уже от

председателя исполкома:

- Да, ты прав, Николай Иванович, такой случай начальник медицинской службы ГО республики

вспомнил. И, доложив начальнику ГО республики, дал отбой.

С тех пор отношение к молодому главному врачу кардинально изменилось: любое его предложение

рассматривалось и принималось.

Глава 8.

Как Ленин меня спас

Последовал очередной вызов в комиссию обкома партии. Как исключенный из членов КПСС,

я должен был выстоять длинную очередь для получения пропуска. Делалось это с таким расчетом,

чтобы бывший член КПСС, посещая обком, чувствовал разницу: одно дело иметь почетный

партбилет, и другое - быть рядовым гражданином.

Тогда членам КПСС достаточно было предъявить партийный билет, и дверь в обком была открыта.

А при его отсутствии необходимо было проходить унизительную процедуру ожидания звонка в

отдел пропусков, выписки пропуска с определением цели посещения, его получение и обязательное

прохождение двух охранных постов при входе в обком партии. Такую процедуру на протяжении

трех месяцев я проходил почти каждый день. И на сей раз спокойно ждал своей очереди при

получении очередного пропуска на комиссию. В приемной двух комиссий (городской и областной)

посетителей, таких же, как я, было немного. Через 15 минут ожидания меня пригласил партийный

“следователь”. К моему удивлению он был не один. Я понял: будет перекрестный допрос.

Сев на предложенный мне стул, он приступил к экзекуции.

Какое ваше материальное положение, товарищ Хижняк?

Хорошее, - отвечаю.

Какую зарплату вы получали, будучи главным врачом Бориспольской районной санитарно-

эпидемиологической станции?

- Сто девяносто три рубля пятьдесят копеек.

- Вот видите, - заметил “следователь”, - когда вас перевели в область, у вас зарплата намного выше.

Правду я говорю?

Да, выше, но не намного, всего на один рубль пятьдесят копеек. Как, на один рубль пятьдесят

копеек? - недоумевает “следователь”. А так… Моя ставка в районе определялась на десять процентов

ниже ставки главного врача района. Отсюда и такая разница.

Вы получили квартиру в Киеве?

- Да, получил.

Вы имеете цветной телевизор?

- Нет, не имею.

Вы имеете машину?

- Нет, не имею.

Вы имеете дачу?

- Нет, не имею...

Но месяц назад написал заявление о выделении мне участка.

У вас есть библиотека?

- Есть, но небольшая.

Какие книги в ней имеются?

- Большую часть составляют книги по специальности, несколько собраний сочинений.

Каких авторов?

- Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Чехова, Стендаля, - ответил я, припоминая расположение

произведений в книжном шкафу.

Есть ли у вас сочинения В. И. Ленина или классиков марксизма-ленинизма?

- последовал еще вопрос.

- Нет, не имею.

А как же и когда вы советуетесь с Лениным?

- “следователь” пристально посмотрел мне в глаза.

Немного наклонившись, я ответил:

- В основном, по вечерам.

Два “следователя” переглянулись.

Такой поворот дела вызвал у них прилив энтузиазма:

Когда именно по вечерам? - спросил второй.

- Дело в том, что я работаю на полторы ставки с 8.00 утра до 18.00 вечера,

- начал объяснять я,

- выполняю функции главного врача (когда не в командировках).

А с 18.00 и до 20.30 - исполняю функции санитарного врача по коммунальной гигиене.

Учитывая большой практический опыт, - продолжал я,

- всю работу заканчиваю через полтора часа.

Остальное время я советуюсь с В. И. Лениным.

Полное собрание сочинений имеется в кабинете.

- И какие же работы вы читали?

Какой том сочинений вам больше всего понравился?

Не успел следователь закончить очередную фразу, как я ответил:

- Шестнадцатый том.

Опять следователи посмотрели друг на друга.

И первый подал голос:

- Что же вас заинтересовало в шестнадцатом томе В. И. Ленина?

- Больше всего мне понравились в этом томе подстрочные ссылки на другую литературу.

Без прочтения литературы, указанной в ссылках, невозможно полностью уяснить написанное

Лениным.

- И каким образом Вы выходили из этого положения?

- Заказывал дополнительную литературу в библиотеке.

- Какие еще темы или авторы фигурируют в этом томе?

Я перечислил основных авторов, которых критиковал Ленин.

Читатель может спросить: откуда взялся шестнадцатый том?

Это длинная история, но я расскажу ее вкратце.

Как известно, в 1948 году была проведена денежная реформа. Я тогда жил в глухом и забытом

хуторе Червоном Яготинского района. Больших денег в семье не было, поэтому реформа для нашей

семьи мало что значила, - оставалось десять-пятнадцать рублей. На второй день, когда в сельмаге все

было куплено, мать настояла, чтобы отец пошел в магазин и приобрел еще что-нибудь на эти деньги.

Через час он возвратился и принес шашки, домино и шестнадцатый том Ленина - это все, что

осталось в магазине. Вот почему с 1948 года и до окончания медицинского института я читал

шестнадцатый том Ленина. Он мне помогал при написании рефератов на кафедре КПСС по

философии. Он мне помогал и после окончания института, когда я учился в школах партийного

просвещения. Он мне помогал и тогда, когда я заканчивал в 1968 году двухгодичный университет

марксизма-ленинизма при Киевском горкоме партии.

На этом одна из моих аудиенций у партийных “следователей” закончилась.

И я с чистой совестью возвратился домой.

Глава 15.

Штраф для брата министра

В одной из поездок по селам я остановился в селе Рогозов. Других врачей санэпидстанции машина

повезла на Старинскую птицефабрику, в села Старое и Мирное. В центре было малолюдно.

Кое-какое оживление было возле продовольственного магазина. В селах меня мало кто знал, поэтому

я направился в магазин. На пороге магазина на грязном полу стояло три бидона: два с молоком и

один со сметаной. Отбиваясь руками от назойливых мух, женщина 34-36 лет периодически

нагибалась и разливала молоко. В случае необходимости отходила вглубь (за дверь) и взвешивала

сметану. Солнце прилично пригревало, мухи активнее делали свое незатейливое дело.

Лицо продавщицы порозовело, появились капли пота.

- Как идет торговля?

- Ничего. Скоро закончу! - ответила мимоходом, осматривая меня.

Мысль продавщицы, как легко предположить, крутится вокруг сокровенного:

- Кто Вы? Инструктор райкома?

Не похоже, те людей боятся.

Только остановится машина - сразу в кабинет директора совхоза.

В сельсовет не пошел, а возле магазина остановится.

Похоже, ОБХСС.

Нет, те более нахальные: едва подойдет - и уже тычет под нос удостоверение.

Но это молодой сотрудник, а видавший виды, глядя под ноги, скажет:

“Я с ОБХСС”. А может райСЭС?

Вряд ли, те всегда с сумками.

Если бы увидели, как я торгую, стали бы ногами закрывать бидоны, кричать на весь магазин.

Не только бы мне досталось, но и продавщице промтоваров, что по соседству.

Нет!

Это не райСЭС!

И чего же он стоит, ждет!

Дай спрошу!

- Молодой человек, Вы что-то хотели? - смело, даже с вызовом смотрит в глаза (такая кого угодно

сведет с ума, видно, опытная бестия).

- Да, хотел переговорить с Вами. Заканчивайте торговлю, пожалуйста.

- Я мигом, вот дед Иван подойдет, отпущу и свободна.

Подходит дед Иван.

- А почему сегодня так поздно, дед? - спрашивает, одновременно берет бидончик и наливает молоко.

- Свежее? - уже обращается дед к продавщице.

- А когда я продавала не свежее, только с фермы, Гриша привез, -спокойно и деловито отвечает она.

Дед ушел.

Один бидон закрыт, другой… Руки вытерла, халат сняла, бросила в корзинку, там же и деньги.

- Ну, давай знакомиться, - подаю руку.

- Марина! - Отвечает уже тихо.

- А отчество?

- Борисовна, можно просто Марина, - бросает взгляд то на мою папку, то пристально заглядывает в

глаза.

- Марина Борисовна! Я главный санитарный врач Бориспольского района Хижняк Николай

Иванович, хочу попасть к председателю совхозробкопа. Вы меня проведете?

- Конечно, конечно проведу, - уже настороженно поглядывая на меня. - Пойдемте, здесь рядом!

Правильно ли я поступил? Мнения специалистов, думаю, будут разные. Но мой подход к простому

продавцу для меня очень важен. В таких ситуациях говорят: надо немедленно запретить торговлю,

ибо может быть отравление, да наказать продавца не мешает и т. д. Новый мой контраргумент:

отравиться да еще парным молоком, привезенным с фермы -такого не было в истории и быть не

может. Если бы в городе продавалось такое молоко, я бы согласился на сокращение штатов

санитарных врачей. Касательно наказания продавца - да, она виновата. Но только в том, что

выполняет неправильные распоряжения своего начальника. Это он определил ей рабочее место.

И надеется на одно, если попадется, -накажут ее, а он будет, как всегда, в стороне. Нет, это матерый

и даже нахальный председатель, думал я, еле поспевая за приятной, дышащей здоровьем

продавщицей.

Перед входом в кабинет остановился. Сказал “спасибо” и протянул руку. А потом повернул ее руку

ладонью вниз, чтобы увидеть состояние ее ногтей. Не выпуская руки, подчеркнуто вежливо, но

наставительно заметил: “В следующий раз ногти у Вас должны быть короче. И не только черного, но

и серого налета под ногтями не должно быть! Волосы Ваши отличные, но косыночку следует, когда

продаете, одевать!”. И отпустил ее руку. Она стояла пунцовой. Ее руки то опускались, то

поднимались. А, когда она пыталась их скрыть за спиной, бортики ее кофты расходились, открывая

пышущую здоровьем грудь.

Попрощавшись, она рванула с места, как спринтер на старте, и скрылась за углом. Эта продавщица

уверен, никогда не будет нарушать правила личной гигиены. И не потому, что так хочется, а потому,

что у нее сохранилась Совесть! Это главное. Совестливый человек всегда сделает правильные

выводы.Постучав в дверь и получив разрешение, оказался в прохладном, небольшого размера,

кабинете.

- Здравствуйте! Я Хижняк Николай Иванович - Главный санитарный врач Бориспольского района.

Приехал посмотреть Ваше хозяйство.

- Председатель совхозробкопа Братусь Анатолий Дмитриевич. Очень приятно, -ответил он.

- Я хотел, чтобы Вы лично провели меня по “точкам”, - попросил я.

Его, видимо, немного удивило, что я не отреагировал ни на фамилию Братусь, ни на его отчество -

Дмитриевич. Читатель, возможно, догадался, что передо мной стоял родной брат Министра

здравоохранения Украины Братуся Василия Дмитриевича.

Село Рогозов - одно из компактных населенных пунктов, в котором проживало до 5 тыс. человек.

Один совхоз “Рогозовский”, один совхозробкоп, один универмаг, несколько продовольственных и

промышленных магазинов, расположенных в центре села.

Поинтересовался выполнением планов, какие трудности имеются при комплектовании кадров.

Спросил: имеются ли какие-либо претензии к главному врачу участковой больницы на 50 коек с.

Рогозов. Задавая этот вопрос, я знал, что претензий к главному врачу больницы на 50 коек не будет,

- работала Анна Сергеевна хорошо. Замечаний не было, медицинские осмотры среди работников

торговли и молочно-товарных ферм проводятся своевременно. Транспортом больница обеспечена.

Знал я и то, что муж главного врача больницы Соколовой является главным инженером совхоза.

Складывалось в целом хорошее впечатление.

Однако меня беспокоило другое: почему председатель заставляет так торговать?

В такие простые вопросы он должен вникать.

Пришли в контору, я попросил у него некоторые справочные документы и начал писать акт.

Его, кстати, можно писать и час, и два.

- Анатолий Дмитриевич!

Если у Вас есть какая-то срочная работа, занимайтесь.

Я останусь, с вашего позволения, в Вашем кабинете.

Акт будет готов через 45 минут.

Вы его должны подписать.

- Я выйду на 30 минут и возвращусь!

Обедать будете, Николай? - Замечаю:“Иванович”.

- Нет, Анатолий Дмитриевич, через час будет машина из с. Старого и я возвращусь со своими

специалистами.

Вскоре я подготовил все необходимые документы - акт обследования с предложениями.

Они для председателя были не новыми, поскольку предлагал их по ходу проверки - он не возражал.

Да и копий актов в кабинете было много, однако мер по выполнению предложений санитарной

службы не принималось. Я положил заполненные бланки: протокол о санитарном нарушении,

постановление о наложении штрафа, предложение об уплате и др.

Через 45 минут мы встретились снова.

Он поверхностно прочитал акт и быстро подписал. Подписался и в акте, получил копию.

Акты я спрятал в папку. Всем своим видом Братусь подчеркивал, что все закончено, однако я

подчеркнул:

- Анатолий Дмитриевич! Я еще не закончил работу, - и протянул ему протокол о санитарном

нарушении. Ознакомьтесь, пожалуйста.

Он удивленно посмотрел на меня и начал читать! Было указано то, о чем я ему говорил.

А дополнительно приведен перечень актов, предложения и предписания, которых он не выполнил.

Посмотрев на меня озабоченно, он обиженно, как мне показалось, изрек:

- Первый раз и сразу штраф, – но протокол подписал.

Взял протокол, перевернул его и сказал:

- Теперь я заполню пустующие графы… Возраст? Заработная плата? Где проживаете?

Внес данные в протокол и постановление и, буквально через 5 минут, вручил ему эти документы с

гербовой печатью и напоминанием. Он был ошарашен.

Попутно попросил добровольно уплатить штраф, а копию квитанции передать в СЭС мне лично,

предварительно позвонив по телефону.

Если не будет звонка, то по ошибке могут повторно высчитать из зарплаты.

На том и расстались.

На следующий день утром, как всегда, встречаемся с Яцютой А. А.

Он как-то виновато улыбается. Зашли в кабинет:

– Николай! Ты знаешь, кого ты оштрафовал вчера в селе Рогозове?

– Знаю, наверное, брата министра?

– Да! Министра. Не выносить постановления, слышишь, Николай, не выносить.

– Антон Александрович! Но постановление не только вынесено, но и вручено нарушителю. А номер

постановления занесен в книгу регистрации вынесенных постановлений.

Кстати, эти книги регулярно, один раз в два года, проверялись представителем Верховного Совета

Украины.

– А разве Анатолий Дмитриевич не сказал Вам об этом? – спросил я Главного.

Но он машинально, думая о чем-то своем, ответил:

– Нет!

Председатель совхозрабкопа звонил Главному врачу района и просил посодействовать об отмене.

– Николай Иванович! Я тебя прошу, сделай доброе дело, не настаивай на уплате штрафа, пусть все

будет так.

– Нет, Антон Александрович, тогда мне не работать в районе, – сказал я.

– Но ты и так можешь не работать! – позвонит брату и найдут повод, чтобы снять. И я еще получу в

придачу, – заключил он.

В душе он конечно надеялся, что я “перегорю”, а утром следующего дня в пятницу соглашусь с его

позицией. Однако я стоял на своем. И только по истечении многих лет, когда я стал профессором,

Антон Александрович рассказал продолжение этой истории.

В те выходные дни он и брат министра Анатолий Дмитриевич встретились у министра дома,

праздновали его день рождения. После нескольких рюмок вышли в коридор.

И Анатолий Дмитриевич рассказал в присутствии Антона Александровича, своему брату-министру

историю с наложением штрафа. Василий Дмитриевич внимательно выслушал и спросил:

– Толя! У тебя к главврачу есть какие-либо претензии?

Тот подумал и честно ответил:

– Нет.

– Если нет, надо платить, это его работа и выполняет он ее (имея ввиду меня) судя из твоего

рассказа, хорошо, – подытожил министр.

Больше к этому вопросу никто из нас не возвращался. Квитанция об уплате была доставлена

своевременно. А могло все быть и по-другому. Правда? Да! Могло быть и по-другому.

Глава 21.

Холера в Киеве

Шел 1970-й. В этот год, кто знает или помнит, впервые прозвучало почти открыто слово “холера”.

Первые случаи на Украине появились в Одессе. Возвращающиеся из Одессы отдыхающие

рассказывали жуткие истории. Каждого из них фактически изолировали, 3-4 раза обследовали, как

возможных носителей бактерий, затем – карантин. И только после карантина поезда прошедшие

обсервацию ехали в разные города Советского Союза.

Как-то зазвонил телефон. Было восемь часов вечера, я пришел домой, еще не успел поужинать.

Врач скорой помощи взволнованным голосом поведал: из аэропорта передали пакет, в котором

главным врачам района и районной санитарно-епидемиологической станции сообщалось, что рейсом

из Москвы летит самолет, на борту которого имеются больные с подозрением на Ф-30 (холера).

Необходимо было принимать срочные меры. Я перезвонил главному и он поручил мне срочно

заниматься этими вопросами. Сам же взял на себя миссию сообщить возникшем ЧП в райком партии

и в исполком.

Должен заметить, что мероприятия по предупреждению “завоза” холеры в СССР составлялись четко

и научно обоснованно, фактически областные специалисты принимали мало участия в их

подготовке. Готовили эти планы представители особо опасного отдела (управления) Министерства

здравоохранения СССР. Они же и проверяли выполнение тех мероприятий, которые намечались.

Приехав в Борисполь, узнал: заболевшего холерой, чумой или другими особо опасными инфекциями

будут госпитализировать в инфекционное отделение Бориспольской центральной районной

больницы. По типовому проекту там должно быть 16 коек, а фактически было развернуто 40.

В отделении имелись три спецбокса, но разделив остальную часть отделения на две половины, и,

“выклеив” их, в него можно было положить еще пять больных с пятью разными инфекциями.

Однако врачи-инфекционисты из Центральной районной больницы не могли взять ответственность

за постановку окончательного диагноза, например, “холера”, ведь первые случаи, как правило,

бывает очень трудно дифференцировать. В таких ситуациях необходимо обязательно вызывать

консультанта из Киева. И представьте себе, каково больному холерой, который “тает” на глазах,

госпитализироваться в Бориспольскую центральную районную больницу, в инфекционное

отделение. Потом, дозвонившись до главного инфекциониста области, а дальше – в Киев, в

республику, в научно-исследовательский институт, следует собрать людей и привести опять в

Борисполь? Мне представлялось, что так можно потерять больного, поэтому я всегда выступал

против эвакуации больного особо опасной инфекцией в район, а значит и протии плана,

составленного МОЗ СССР.

Меня упрекали: вы, мол, опасаетесь, что если возникнет в районе холера или чума, то вам предстоит

большая работа, поэтому и предлагаете везти больного из аэропорта непосредственно в Киев.

И тут же вопрошали: как можно вести в Киев, например, больного чумой? Я все время доказывал:

больного чумой фактически никогда не будет здесь, потому что первые случаи следует ожидать в

другом месте, а не в аэропорту. А в отношении холеры меры принимаются такие же, как и при

дизентерии, только более строгие. К тому же холера не “летает” и не передается воздушно-

капельным путем, не попадает в дыхательные пути человека. Такого больного можно везти в любой

город, с любым количеством населения.

Однако эта утвержденная практика сохранялась не один год. Через каждые пять лет менялись планы,

затем доводились и до исполкомов, и до других служб. В аэропорту была сделана специальная

площадка для самолета, на борту которого пребывал больной с подозрением на особо опасную

инфекцию, там же выделялась охрана. “Контактные”, которые были в самолете, но не

контактировали с больным, направлялись в гостиницу аэропорта.

Гостиница сразу же после получения сигнала освобождалась от жильцов, которые были в гостинице.

Попутно “выклеивались” отдельные палаты в помещениях четырехэтажного здания и т. д.

Задействовались и автобусы для перевозки лиц, контактирующих с больным, от самолета до

гостиницы. В гостинице также выставлялась охрана, соответственно было организовано и питание

тех, кто контактировал, и т.д.

Все это было четко распланировано и утверждено. И все прекрасно знали: не надо ничего лишнего

говорить, доказывать и писать письма. Каждый, прочитав спецпослание, изучал его и ставил свою

подпись. Поэтому я не переживал о том, что приеду в аэропорт и ничего не буду знать. В аэропорту

мне сообщили: самолет сделал посадку, его отрулили на подготовленное место, установили охрану и

ждут дальнейших распоряжений. Каких распоряжений – никто не знал.

Безусловно, эти распоряжения должен отдавать я. Приехал на летное поле с врачом-бактериологом,

помощником врача, лаборантом с высшим образованием и увидел: вокруг самолета охрана

выставлена в соответствии с определенным в плане количеством – четыре человека. Когда машина

подъехала к трапу самолета, а врач-бактериолог и лаборант были одеты в противочумные костюмы,

те пассажиры, которые сидели ближе к иллюминатору, увидели их. Заметила врача и лаборанта

медик СКП (санитарно-контрольного пункта) – она первой вместе с пограничниками и ветеринарной

службой зашла в самолет.

Врач СКП пожаловалась, что она уже не может оказывать там помощь и нуждается в том, чтобы ее

вместе с пассажирами перевезли в гостиницу на так называемую обсервацию. Я сказал, что понимаю

ее, однако она повторяла одно и то же: я недееспособна, я недееспособна. В соответствии с планом

прибыли два автобуса. Как потом оказалось, в этом самолете было 60 человек иностранцев, в

основном, канадцы, часть пассажиров из Средней Азии, а также лица, которые cледовали в Одессу.

И вот случилось то, что не было предусмотрено планом мероприятий. Еще не успели подать трап, а

только открыли дверь самолета, как пятеро здоровых пассажиров выпрыгнули из самолета и без

багажа убежали в поле. Больными оказались студенты – парень и девушка. Они были помещены

мною в санитарную машину “Волга”, а всех остальных, которые прилетели вместе с больными,

отправили автобусом в гостиницу.

В гостинице полным ходом шла работа: первый этаж был полностью готов к приемке пассажиров.

Невыясненным был вопрос: куда везти больных – в Борисполь или в Киев? Я подъехал машиной на

СКП, поднял трубку по положенному сигналу и доложил заведующему областным отделом

здравоохранения Герасимову: заболевшие холерой, дескать, в машине, а мне как действовать?

По общему плану или плану, который отстаивали мы? Он спросил: – А как ты считаешь?

– Я считаю, что больных необходимо немедленно везти в инфекционное отделение, – оно

располагалось на улице Дегтяревской, по соседству с первым таксопарком Киева.

– Делай, как считаешь нужным. Я тебя поддержу, – пообещал Герасимов.

Я попросил его, чтобы он (пока больного будут транспортировать в Киев) вызвал консультанта,

Льва Васильевича Громашевского. Он был в Союзе до войны и после нее лучшим специалистом по

диагностике холеры. Кроме того, высказал пожелание, чтобы инфекционное отделение оперативно

подготовилось к приему больного. А дальше дал распоряжение медицинской сестре, которая

сопровождала больных, ехать на Киев. Герасимов между тем дал команду: “Коля, вези в Киев,

я все сделаю”. Таким образом, десятилетнее, жесткое плановое предписание по предупреждению

“завоза” холеры в Киев с госпитализацией больного в Бориспольскую ЦРБ было изменено в течение

трех минут.

Больных отправили, но появились сигналы от иностранцев: у них в десять часов вечера положен

ужин, за который они заплатили деньги, но его не было. Бухгалтер аэропорта не знал, что делать:

выделять деньги на питание иностранцам или нет. Этот нюанс в плане отсутствовал.

К тому же количество возникавших вопросов с каждым часом увеличивались.

Их пришлось решать мне.

Я на ходу бросаю бухгалтеру:

– Давайте деньги на питание иностранцам!

Он в ответ:

– Кто будет отвечать за то, если деньги используют, а мне не вернут?

– Вернут! – успокаивал я, хотя понимал, что это не моя парафия.

– Но ведь надо, чтобы из Министерства иностранных дел нам позвонили. Если что, я скажу, что это

Вы отдали такое распоряжение, – причитал бухгалтер.

– Сейчас Вам из Министерства иностранных дел звонить никто не будет. Я Вам говорю – давайте

деньги на питание пассажиров. И такие вопросы множились с каждым часом. Но главными были

постановка диагноза, забор материала, который необходимо было брать у всех пассажиров, и т. п.

Служба забора материалов у нас в санэпидстанции была отработана, я думаю, на отлично.

Буквально через 1,5 часа материал на всех – и на канадцев, и на отечественных пассажиров был в

бактериологической лаборатории. Уже далеко за полночь я возвратился из аэропорта.

Утром, придя на работу, доложил главному врачу о состоянии дел. Он сказал:

– Тебя, Николай, уже ищет областной эпидемиолог Мария Ивановна.

Она, кстати, в этой ситуации никакого участия не принимала. Затем позвонила мне повторно.

Я взял трубку.

- Николай Иванович, где пассажиры?

- После забора анализов на холеру пассажиры поужинали и были отправлены мною самолетом в

Одессу. Одесса предупреждена, что это пассажиры контактные, с холерой.

Необходимое медицинское наблюдение установлено. Фамилии все переписаны и переданы в Одессу,

наблюдение ведется.

- Как Вы могли их отпустить? По плану мы их должны держать неделю. Что же теперь делать?

Ведь они заболеют, разнесут болезнь в другие республики, тогда будет переполох на всю страну.

Я ответил:

- Врач СКП хорошо знала, где был больной в самолете, на каком расстоянии от него сидели другие

пассажиры.

Разъяснил, почему эти двое холерных больных сели отдельно от других пассажиров и т. д.

Она не унималась:

- Николай Иванович, они сидели отдельно. А когда им носили сладкую и обычную воду, конфеты, их

брала больная, брал больной, брали пассажиры и брали канадцы?

Говорю:

– Да, брали, но Вы знаете, какие конфеты в самолете сейчас дают?

– Не знаю.

– А я знаю, что “Театральные”.

– Ну, так что?

– Они в бумажной, золотистого цвета, обертке.

Она не унимается: – А если в уголке обертка была порвана?

Я опять успокаиваю Марию Ивановну:

– Там есть вторая обертка белого цвета, ну, не может человек заразиться от конфеты.

– А если от бокала?

– Бокалы стоят отдельно. И даже, если будут соприкасаться, то стекло к стеклу, а не рука к руке.

А если появятся симптомы, больных выявят.

В общем, договорились до обычного финала.

Мария Ивановна в таких случаях говорила:

– Вы, Хижняк, получите дисциплинарное взыскание. Сказала об этом и сейчас.

– Хорошо, согласен на дисциплинарное взыскание, – поставил я точку.

Что же установило расследование? Студент одного из киевских вузов решил жениться на студентке

другого вуза. Они расписались. В общежитии молодожены отыграли свадьбу.

На ней присутствовало около 30 человек: 10 студентов одного вуза, 10 другого, коменданты и другие

лица, которые помогали готовить стол, и т. д. После того, как они сыграли свадьбу в Киеве, решили

сыграть вторую - в Одессе, где уже был очаг холеры. На свадьбе было большее количество гостей, до

60 человек. Как было установлено расследованием, там же они и заразились. Дальше молодожены

переехали к родственникам невесты в Житомирскую область и там сыграли свадьбу. После этого

направились в Москву.

Когда подлетали к Белокаменной, невесте уже было плохо. Но поскольку они еще мало знали друг

друга, невеста все время пыталась скрыть свое состояние. Однако, когда они вышли из самолета и

подошли в зал, она повторно потеряла сознание. Понос не прекращался. Перепугавшись, они взяли

билет обратно и не сказали никому ни слова. Предполагая, что это может быть холера, они забились

в угол самолета, где не было пассажиров. Когда подошла проводница, она опять плохо себя

почувствовала. Пыталась пройти в туалет, но скрыть свое состояние не могла - лужа уже была и под

сиденьем, и на сиденье. Тогда и рассказала стюардессе. Стюардесса окончила курсы, которые мы

проводили, и знала, как необходимо поступать в случае выявления больного на борту самолета. Она

немедленно сообщила командиру корабля, а тот срочно отбил телеграмму.

Позже было установлено, что молодожены-студенты оба заболели холерой, диагноз был

подтвержден лабораторией. Больных вылечили, выписали в хорошем состоянии из инфекционного

отделения. Позже я много читал о вспышке холеры в городе Одессе. Читал диссертацию Александра

Варламовича Павлова, который, будучи начальником главного санитарно-эпидемио-логического

управления Минздрава СССР, защитил ее в Москве. Он знал ситуацию в стране и руководил

противоэпидемиологическими мероприятиями по ликвидации холере в Союзе.

После этого случая планы проведения мероприятий по предупреждению особо опасных инфекций

были, наконец-то, изменены. Читая другие материалы, я нигде не встречал, чтобы указывалось о

случаях холеры в Киеве, и что консультантом на них выступал Л. В. Громашевский.

К концу года пришло распоряжение. Лиц, которые участвовали в проведении

противоэпидемиологических мероприятий, необходимо было представить к наградам. Кого же

наградили? “Орден Трудового Красного Знамени” получил заведующий областным здравотделом

Герасимов. Орден “Знак Почета” – инспектор обкома партии Демидов. Медаль “За трудовое

отличие” получил главный эпидемиолог Мария Ивановна. О нас, специалистах Бориспольской

санэпидстанции, никто и не вспомнил…

Глава 42.

В ресторане всегда сажусь спиной к залу

Были и другие факты в моей жизни. Много приезжало проверяющих из Москвы, поскольку на

территории района был аэропорт международного и союзного значения. Безусловно, я должен

встречать гостей и я их встречал. Приезжали из республики, из областной санэпидстанции - сидели,

обсуждали разные проблемы, но я знал одно, что за нами наблюдают, всегда наблюдают, это так

кажется, что ты свободный. Кто хорошо знает службу, тот знает, что наблюдение ведется и за

руководителями, и за другими гражданами.

И примером тому было следующее. Когда проводился медицинский совет района, на котором

отчитывались за работу главные врачи участковых больниц и амбулаторий, то после отчетов, как

водилось в то время, было модным встретиться и поговорить по душам в другом месте.

Этим местом для сбора у нас был ресторан в аэропорту.

В аэропорту в общем ресторане не было отдельных комнат, там был общий зал, а слева при входе и

дальше до кухни были отдельные открытые кабины. Там стояли такие же столики, как и в общем

зале, – было 4 или 5 кабин. Одной кабины было достаточно, чтобы руководители медицинских

учреждений района сели все за один стол вместе с главврачом Центральной районной больницы и

его заместителями, всего 20–25 человек.

О том, что за кабинами ведется наблюдение из зала, знал и главный врач, однако он пользовался

колоссальным авторитетом в районе. Он был и главным врачом санэпидстанции, и заведующим

райздравотделом, и главным врачом Центральной больницы объединенных Бориспольского и

Броварского районов. После разъединения с Броварским районом он опять был главным врачом

Центральной больницы - главным врачом Бориспольского района. Поэтому он садился на углу стола,

как положено руководителю, а все остальные занимали места в соответствии с рангом.

Я, как правило, садился первым после главного врача, спиной к залу, а напротив меня - тоже первый

после главврача, но уже лицом к залу, потом второй заместитель, а дальше все главные врачи

участковых больниц, и в конце - главные врачи медицинских амбулаторий.

Безусловно, я знал, что в зале есть кто-то из компетентных органов, которые фотографируют

собрания специалистов или собрания других групп, которые хотят уединиться в этих нишах.

И когда меня назначали главным врачом областной санэпидстанции, заведующий отделом науки,

здравоохранения и образования показывал мне фотографию, где с рюмкой в руках сидит главный

врач района и другие руководители. Там же сижу и я, с рюмкой в руках, но сфотографирован со

спины. Он меня спрашивает:

– Вы себя здесь находите?

– Да, нахожу.

– Где Вы?

– Вот я сижу, – говорю, – первый от главного врача, спиной к фотоаппарату.

– А почему спиной?

– А потому что знаю, что фотографируют из зала, поэтому всегда сажусь спиной к залу.

– Ну и ну, – сказал он и забрал фотографию.

Есть много нюансов относительно поведения руководителя и относительно служб, которые

выполняют свою работу, – работу по обеспечению безопасности страны. Были и другие случаи,

когда ты не знаешь, что в конверте, передаешь этот конверт кому-то, а там решена твоя судьба.

На одном из заседаний медицинского совета главный врач выступил с докладом, начались дебаты,

в обсуждении доклада принял участие и я. В проеме двери появился человек, который попросил,

чтобы главный врач вышел, но главный врач сказал: “Подойди, Николай, забери то, что он хочет мне

передать”.

Я вышел, забрал конверт и передал главному врачу Антону Александровичу. Конверт был открыт,

я мог прочитать записку, однако я не прочитал ее, я только передал. Это заметил главный врач.

Когда он раскрыл конверт и начал читать, его глаза расширились и он как-то странно посмотрел на

меня. Я, не обращая внимания, продолжал слушать выступления.

Когда после всего мы шли вместе домой, он спросил:

– Ты не читал записку?

– Нет, не читал.

– А тебя интересует, что там было написано?

– Нет, не интересует.

– А там, между прочим, было написано о тебе.

– А что там было написано обо мне?

Это была записка заведующего областным отделом здравоохранения Герасимова Виктора

Тихоновича, в которой было написано следующее: “Антон Александрович, направляю тебе двух

специалистов – гигиениста и акушера-гинеколога. Освободи Хижняка от должности главного врача

райсанэпидстанции, а ее назначь на должность заведующей отделением акушерства и гинекологии”.

Вот такие пироги. На другой день с этой запиской был ознакомлен секретарь райкома партии и все

встало на свои места.

Можно привести много примеров и других чрезвычайно интересных фактов поведения не только

руководителей, но и обычных людей.

Всем кто заинтересован в этой книге, я предлагаю вам купить авторские права на любые иностранные публикации печати всей этой книги, которая состоит из 309 страниц.

Контактная информация:

Украина, г.Киев

моб.тел.: +380 (67) 402 50 94

дом.тел.: +380 (44) 242 02 55

e-mail: khizhniak.ua@gmail.com

Сайт: book-hygiene.esy.es