• интервью из журнала «Театрон» • teatron-journal.ru • беседовал Егор Павлов •

Оксана Костецкая: «Артистам надо отвечать за своё дело!»

Актриса театра и кино об истфаке и выборе профессии, таланте режиссёра и Театре Мюзикла, бродвейских постановках и «Норд-Осте»… Она умеет быть органичной в любом жанре: драма, опера, оперетта, гротеск – всё подойдёт. Костецкая обладает таким диапазоном, что коллега Оксаны по сцене Ефим Шифрин сравнивает её со знаменитой Имой Сумак. Заняв достойную позицию среди артистов мюзикла, она, как лишь немногие из них, так искусно может соединить драматические сцены с музыкальными номерами, сохраняя безукоризненно высокий уровень своих работ. В разговоре с приверженкой русской театральной школы даже странно говорить об излишней гласности, столь присущей сегодняшним публичным личностям, упоминать об освоении ею медиапространства… Но именно с этого мы и начали нашу беседу. И на слова о том, что Оксана не имеет раскрученных аккаунтов во всевозможных социальных сетях и не рассказывает о том, во сколько она проснулась, что ела на завтрак, обед и ужин, Костецкая сказала, что на сцене ей интереснее, чем в социальных сетях, что дело интереснее быта.

«Я ГОРЛОПАНИЛА В КВАРТИРЕ, ПОКА РОДИТЕЛЕЙ НЕ БЫЛО ДОМА!» – Но ведь у вас нет даже официального сайта. Захочешь что-то узнать о театральных работах или фактах биографии, так и не будешь наверняка уверен, что это правда. Пришлось детально изучить все ваши личные странички на сайте театральных проектов, в которых вы работали. И там я нахожу одну любопытную вещь… Вы окончили истфак Московского педагогического госуниверситета? – Было дело, да. – И вы пошли туда преднамеренно? – Нет, совершенно случайно. Вообще, я поступала на факультет английского языка и не добрала баллов. Они там были очень высокие. А с этими баллами мне предложили пойти либо на филологию, либо на историю. И я, так как мне было шестнадцать лет, и я мало соображала в жизни, решила, что, если филология мне близка, я всегда хорошо писала сочинения, мне было интересно читать и, мне казалось, литературу я знаю, а историю – нет, решила: пойду-ка поучусь истории. Но это только в шестнадцать лет можно прийти к такому парадоксальному решению - руководствуясь не велением сердца, а школярской логикой... Тем не менее, пять лет я отучилась. А сейчас уже жалеть бессмысленно... Дало ли мне это какую-то пользу? Наверное, если говорить про умение учиться, умение информацию перелопачивать, в этом смысле – да. – Ведь вы выросли в театральной семье: папа - режиссёр, мама - актриса. – Всё очень просто: именно потому, что театральная семья - меня всячески отваживали от этого. А мне всегда исподволь хотелось заниматься театром. Но с детства мне говорили, что это не нужно, что это очень тяжелый путь, что я не подхожу для этого, потому что здесь прежде всего нужен талант, а у меня его нет. Хотя мы никогда не занимались с папой. Мама еще была помягче настроена, а папа всегда был категорически против. В соответствии с этим, я как послушная дочь, согласилась. Хотя сначала у меня была мысль и про театроведение, но это было очень страшно. Папа познакомил меня со своим Мастером, у которого учился режиссуре в ГИТИСе – гениальной Марией Осиповной Кнебель – она очень доброжелательно и терпеливо объясняла мне, что театроведение – это не просто критика увиденного на сцене, а помощь режиссерам, артистам, драматургам, что необходимо серьезное, углубленное изучение театральной науки, умение писать, оригинально мыслить, поэтому мне нужно заглянуть внутрь себя и понять, действительно ли я хочу быть «по ту сторону баррикад» или мне хочется на сцену и идея стать театроведом – это завуалированное желание быть поближе к театру.. Конечно, как опытный человек и педагог, она уловила эту мою двойственность и мягко направляла меня в нужное русло... – А сцена-то вас притягивала с детства… – Безусловно. Все, что связано с театром, было для меня слишком серьезно. И не поступить было бы для меня трагедией... Так что, видимо, подсознательно я себя оберегала, и трусость одержала верх над желанием быть при театре....

– А что тогда изменилось во взглядах по окончании истфака? Опыта больше?

– Опыт и смелость пришли с годами, и я лишний раз удостоверилась в том, как отвратительно заниматься делом, которое тебе не нравится, как это тяжело и как много энергии уходит на то, чтобы заставить себя осваивать чужеродное пространство... Душа требовала отдохновения - и я нашла его в музыке. У меня было много записей Марии Каллас – я её совершенно обожаю – и вот вместе с ней горлопанила в квартире, пока родителей не было дома. И в один прекрасный день я записала кассету со своими воплями и дала маме послушать. Мама сказала, что голос есть, что нужно заниматься… Это я и стала делать на последнем курсе педагогического. А потом поступила в училище Ипполитова-Иванова на академический вокал. – И даже по специальности не работали? – Ну как же. Работала. Целых два года. Вела историю в школе, девятый и десятый класс. Это же были советские времена, когда диплом нужно было отрабатывать. И я, как законопослушный человек, хотя сейчас понимаю, что это глупость полнейшая, не смогла ослушаться. Мне казалось, что у меня отнимут диплом, что меня посадят в тюрьму, если я не пойду. Нас очень стращали. Хотя, конечно, совершенно спокойно можно было этого не делать... Вот эти два года в школе я провела, очень стараясь, но без удовольствия. Вообще, когда я об этом думаю сейчас, понимаю, что это какая-то другая моя жизнь – там как будто бы не я, а какой-то другой человек... А вот с училища началась другая, осознанная жизнь.

«НАША ПРОФЕССИЯ – БЕЗ ПОТОЛКА!»

«Сон в летнюю ночь», Елена/Титания (реж. Н. Анастасьева) / Учебный театр ГИТИС

– Но почему не актриса драматического театра? – Есть такие замечательные слова… Фазиль Искандер сказал, что талант тебя позовёт, если талант есть. Я сейчас ни в коем случае не говорю о себе, как о таланте... – Другие скажут! – Это была потребность какая-то внутренняя. И я тогда об этом не думала. Мне хотелось петь, мне нравилось петь. А сейчас я понимаю, что таким образом во мне зрело и реализовывалось желание быть в театре. – Ведь ваша учеба будет довольно долгой – вокальное отделение Музыкального училища им. Ипполитова-Иванова, факультет музыкального театра ГИТИСа, аспирантура РАТИ по режиссуре и мастерству актера… – Потом еще и магистратура Щепкинского училища. Я просто всего этого не говорю, не пишу нигде, потому что не имеет смысла.. Артистка с восемьюстами образованиями… Возникает вопрос: что ж она всё учится – никак не научится? – Высокие требования к себе, значит. – Я люблю учиться, во-первых. Во-вторых, наша профессия – без потолка, чем больше времени посвящаешь ей, тем больше возникает вопросов, требующих разрешения. Бесконечный поиск... И, наконец, есть ощущение, что таким образом я отдаю долги – папе, Марии Осиповне, Георгию Павловичу Ансимову – моему Мастеру в ГИТИСе.. – По одному этому списку видно, что решение стать актрисой музыкального театра бесповоротное… – По большому счёту, да. Хотя училища мне оказалось мало, потому что такого предмета, как мастерство актёра, мне не хватало. Один раз в неделю по одному часу. Чему можно научиться за это время? Такой номинальный предмет, для галочки. А я понимала, что мне хочется соединить вокал с драматической составляющей – просто петь мне не интересно. – К окончанию учебы вы получили колоссальный опыт и профессиональный, и жизненный. Но, судя по тому, что в репертуарный театр не пошли, значит было желание двигаться дальше? – Так сложились обстоятельства. У нас был замечательный педагог – Карина Врамовна Вартанова, которая вела Зарубежный театр, именно она первая рассказала нам, что такое мюзикл. Умнейшая женщина, замечательный педагог. Все, кто у неё учился, до сих пор её вспоминают. Многограннейшая личность! И она нас увлекла. Во всяком случае, именно в ГИТИСе я услышала, что такой жанр вообще существует. Ведь у нас был академический вокал, который предполагает театр либо оперы, либо оперетты. В оперетту мне никогда не хотелось, даже несмотря на то, что моя мама закончила курс музыкального театра у Бориса Александровича Покровского – родоначальника российской режиссуры Музыкального театра. И, кстати, Мастера Георгия Павловича Ансимова – уже нашего Мастера – такая приятная преемственность получается...

– Но оперетта – это не ваш масштаб. – Да дело даже не в масштабе... В оперетте меня всегда смущала какая-то поверхностная история. Георгий Павлович Ансимов приучил нас к хорошей режиссуре. Да и курс у нас был актерско-режиссерский, очень талантливые режиссеры у нас учились – Сережа Терехов, Наташа Анастасьева... Мы много с ними работали, Георгий Павлович всегда давал нам возможность самовыражаться, каждый год выпускали по две-три самостоятельные работы, что, конечно, нас разбаловало в плане привычки к хорошему и качественному. Хотелось копнуть глубже, хотелось поработать с режиссером, которого на тот момент в оперетте не было. Да и сама тематика оперетты, как жанра, меня мало привлекала. Вообще, насколько я себя вспоминаю сейчас, уже тогда у меня были зачатки того ощущения, что в театре главный человек – это режиссёр. И всегда интересно идти за режиссёром.

«ТАКОГО КОЛЛЕКТИВА, КАК В "НОРД-ОСТЕ", Я НЕ ВСТРЕЧАЛА БОЛЬШЕ НИГДЕ И НИКОГДА!»

«Норд-Ост», Марья Васильевна Татаринова (реж. А. Иващенко, Г. Васильев) /

Театральный центр на Дубровке. Фото: Basil Pro – Вы глубже копнули. И получилось так, что первый, да и, по моему мнению, пока единственный в своём роде крупный проект в России, стал вашей первой крупной театральной работой…

– Абсолютная случайность. Это моя подруга и однокурсница – Вика Соловьёва – прочла где-то в газете объявление о наборе. И мы пошли с ней посмотреть, что же это такое. Хотя идея – переложенные на музыку «Два Капитана» – вызывала очень много вопросов. Так мы с ней пришли на кастинг, который, кстати, был достаточно обширным. Алексей Иващенко и Георгий Васильев придумали хорошую систему: кроме обычного кастинга, помимо трёх туров, они сделали из тех, кого отобрали, а отобрали гораздо больше, чем надо было для спектакля, группу, которая занималась два месяца на мастер-классах. В какой-то степени это был институтский повтор, но, тем не менее, уже с конкретной целью – понять, насколько мы им подходим, насколько нам нравится то, что происходит... Они давали нам музыкальный материал из «Норд-Оста», а мы пытались осваивать его этюдным методом. Неважно, у кого какие роли. Это была своеобразная лаборатория, в которой за эти два месяца мы друг с другом совпали. Понятно, что отсев был приличный, и что половина из нас осталась за бортом, но вот та половина, которая осталась на плаву, и Георгий Леонардович и Алексей Игоревич – мы все вместе так спаялись, что расставаться уже не хотелось. Они подобрали очень хороший коллектив, и я, пожалуй, скажу, что он был первый и единственный и по сегодняшний день. Могу сказать, что второго такого я не встречала больше нигде и никогда, и думаю, что и не встречу. Потому что это были какие-то специально отобранные люди. Мы все были практически одного уровня образования, среди нас не было только танцоров, только вокалистов. Это был коллектив именно на стыке драмы и вокала, что очень важно. Мы мыслили одинаково. Поэтому нам друг с другом было всегда очень интересно. При этом они еще отбирали людей, как ни странно это звучит, по человеческим качествам. Они проводили с нами собеседования, разговаривали, присматривались. Для них было очень важно, что человек из себя представляет. – Но это заметно и по работе. Ведь вас ждал ежедневный показ. – Мне тоже так кажется. Это вообще одна из очень важных составляющих серьезной работы в дальнейшем. А про ежедневный показ... Вот как сказать… Трудностей мы не боялись, нам было интересно вместе. Оно как-то само покатилось и сейчас я не могу сказать, что это был какой-то тяжелый труд, и в определенный момент начинало что-то раздражать или схватывала усталость. Конечно, это в любом случае труд тяжелый, но не батраческий, а тяжелый психологически. Но всё происходило с отдачей, и, видимо, она-то и компенсировала все сложности. – Которых, уж точно, было немало. Особенно с вбетонированными в фундамент здания декорациями. – Когда мы начали репетировать, нам выдали папки с пьесой и пометками нашего перемещения по сцене. У нас были четко расписаны все мизансцены, всё было выстроено на бумаге. Для всех нас – артистов – это был нонсенс какой-то. И мы, конечно, были возмущены и очень критически настроены по отношению к этой «бродвейской системе», так как никто из нас не сталкивался с таким подходом. Привычнее – застольный период, этюды, совместные режиссерско-актерские бдения, поиски, споры... А тут – будьте любезны, встаньте на цифру шесть и переместитесь на цифру один на седьмом такте своей арии...

– Но и в этом вы всё равно смогли существовать очень органично. – Я хорошо помню, как Георгий Леонардович нам тогда сказал, что авторы сделали схему, а наша задача – её оправдать и, так как мы все артисты и нас не случайно взяли, оживить её. Он сразу уточнил, что в нашу кухню не влезает. Ведь это не совсем традиционная, в нашем понимании, режиссура. И поэтому первое время мы зависали на репетициях до ночи, сговариваясь друг с другом, придумывая, как это сделать, как это оправдать. Очень серьезная работа была проведена. – Вообще, у меня очень прочно сложилось мнение, что Марья Васильевна – это актерский потолок, который вами, безусловно, был пробит… У вас ведь слезы с кулак каждый спектакль. – А как по-другому? Там иначе не сделаешь. Человек заканчивает жизнь самоубийством. Столько обстоятельств на него обрушилось, как это сыграть, не затрачиваясь, не потроша себя? Девятилетнее ожидание мужа, зависимость от его брата, который её любит и настойчиво ухаживает, его предательство... И, наконец, принятие решения, что ей нет места в жизни, что она сама – предательница... – На страничке «Норд-Оста» до сих пор хранятся ваши слова о том, что при всей любви к Марье Васильевне, вы бы хотели сыграть Николая Антоновича и Ромашова… – Как-то так получается, и не только в «Норд-Осте», что мужские характеры всегда лучше выписаны, у них шире диапазон и роли гораздо интересней. Оправдать положительную героиню куда проще, чем оправдать человека, который весь вроде бы соткан из недостатков. Заманчиво прожить на сцене жизнь такого персонажа!

«ХОЧЕТСЯ ПРОВАЛИТЬСЯ СКВОЗЬ СЦЕНУ!»

«Красавица и чудовище», Мадам де ля Комод (реж. Г. Казаль) / Stage Entertainment.

Фото: Basil Pro

– Сейчас вас слушаю и размышляю: а ведь в постановках «StageEntertainment», где вы тоже были заняты, столько придумывать и оправдывать не приходилось… Трудно воплощать образы исключительно в тех рамках, которые ставит лицензионный проект? – Трудно. Но нашего брата со своего пути не сбить. И мы всё равно будем своё дело протаскивать. Тут такая спорная, извечная для артиста мюзикла тема: что лучше – стабильная, четко выстроенная линия поведения, которую ты изо дня в день фабрично исполняешь, штампуешь эту деталь такой, какой она должна быть, и ни градусом меньше; или ты каждый день пытаешься пробить эту стену и учитываешь свое сегодняшнее состояние, настроение, улавливаешь состояние и настроение партнера, действуешь здесь и сейчас, каждый день ставя себе новые задачи и препоны для преодоления... Дело в том, что создатели стейджевских постановок не случайно и сами называют свои постановки «шоу». Ведь ни разу не было разговора о том, что это спектакль. Это совсем другая специфика существования. Я тут, кстати, прочитала интервью с Вячеславом Полуниным, где он рассказывает о своем опыте работы в Цирке дю Солей. Не мечта ли это для артиста – оказаться в первом мировом проекте, где заняты невероятно талантливые люди, все сливки собраны, и иметь при этом центральную роль?.. Но когда это происходит каждый день… И он говорит о том, как понял, через полгода, по-моему, что больше не может. Не то, что бы он устал физически, это ерунда, об этом никто не говорит, именно устал психологически – ему не интересно, потому что нет творчества. Нет какого-то прорыва, некуда расти, развиваться. Мы в Стейдже много работали с Леной Казариновой – Царствие ей Небесное – и всё время обсуждали эту тему. У нее не было одинаковых спектаклей. Каждый раз она выходила за эти рамки. И я прекрасно понимаю, почему она это делала. – Да потому что, в большинстве случаев, те идеалы и то поведение, которое нам диктует лицензия, не в менталитете русского человека. – По этому поводу есть смешная и в то же время грустная история. Во время одной из постановочных репетиций «Красавицы и Чудовища», где Катя Гусева играла роль Белль, мы с режиссёром-голландцем просто до крика спорили. Истерика была, причём взаимная. Он бесился, и мы бесились. Это была практически финальная сцена, когда якобы погибает Чудовище. Белль и Чудовище наверху башни, после признания в любви он погибает, она над ним недолго сидит, а потом должна из этой башни очень быстро сбежать, потому что башня начинает рушиться... И вот голландец Кате говорит, что здесь она должна убегать очень быстро. На что Гусева, и я подписываюсь под каждым её словом, возражает: «Подождите, как же так, мы только что объяснились с ним в любви. Вот он на моих руках умирает. Я ему только что сказала, что люблю его. И каким же образом я его брошу?». Режиссёр упирается: «Нет, подождите минуточку, башня рушится, вы сейчас погибните!». «Да я погибну, – говорит Катя, – но я не могу его бросить! Я возьму его на загривок, я потащу его с собой!». «Но он же умер!». «Но его же всё равно можно спасти! А вот как во время войны…». И Катя начинает рассказывать множество историй. Она вообще человек патриотичный, поэтому тогда сразу припомнила, как наши женщины с полей выносили тяжелораненых, забывая о себе, потому что это свой, потому что нужно вынести… – Потому что русскому человеку свойственно страдать. – Естественно. Да и потом, нужно отвечать за свои слова. Сказал «я тебя люблю», а потом пулей убегаешь с башни, потому что она сейчас обрушится? Как-то недостойно. В общем, голландец совершенно не понял, о чём мы говорим, думал, что мы его просто выводим из себя.

Почему-то именно так это воспринял. А нам всё равно некуда деться – постановка есть постановка. Но когда начался прокат, Катя какие только не предпринимала манёвры, чтобы донести до публики мысль, что она уходит с башни не от страха погибнуть, а бежит сейчас за водой для него, бежит за платком, что для неё неожиданность то, что башня рушится. – И как тут не запамятовать текст? – Бывали такие случаи. Это самые страшные моменты, какие только могут быть на сцене. И каждый из нас, из артистов, знает, что это может случиться с каждым, потому что мы все – живые. Есть тут такая история, что вообще это первый звоночек, когда ты забываешь слова. Звоночек, что ты не занят делом. Хотя, конечно, на то разные причины бывают... Но это, какие-то подкорочные вещи, которым нет объяснения. И тут только воля. Ведь, опять же, это проверка на вшивость серьезная. Потому что, если ты в теме, если ты наполнен, то, конечно, у тебя мгновенно найдётся какая-нибудь замена. И ты всё равно что-то, да споёшь. Хотя, повторюсь, это страшно… Хочется сразу крикнуть: «Занавес! Можно я переделаю? Пожалуйста, извините!». Хочется провалиться сквозь сцену…

«АРТИСТАМ НАДО ОТВЕЧАТЬ ЗА СВОЁ ДЕЛО!»

«Cabaret», Фрёляйн Шнайдер (реж. Н. Громушкина, А. Маракулин) / Musical Trade.

Фото: Наталья Даниловцева

– В «Musical Trade» вы поёте Фрёляйн Шнайдер, Леди Монтекки… «Кабаре» и «Ромео и Джульетта» ездят по стране. А все-таки зритель провинциальный от столичного отличается? – Конечно, разница есть, и довольно ощутимая. Я для себя еще во времена «Норд-Оста» заметку сделала… Мы месяц выступали в Нижнем Новгороде и в Тюмени были. И хотя это совершенно разные города и географически они на разных широтах, история повторилась практически точь-в-точь. На первом спектакле было примерно две трети зала, публика сидела очень тихо – просто муха пролетит. Не аплодировали в середине действия, смотрели очень внимательно и въедливо, такое было ощущение, а вот уж в финале – овации. И на следующий день пошёл вал. Так же было в Тюмени, один в один. Наверное, люди, во-первых, ждут, что их сейчас обманут, они сначала к тебе присматриваются: а те ли это декорации, как у вас, в столице, или это гастрольная версия? А это вы сами поёте или это фонограмма? Короче говоря, у них какие-то такие технологические вопросы. Но когда они понимают, что их никто не собирается обманывать и что всё по-честному, и что мы работаем так, как мы работаем, не важно, Москва это, Рио-де-Жанейро или Урюпинск, сразу и отдача у людей, пришедших в зал, другая. А это, конечно, вещь хорошая. – По мне, всё недоверие в регионах от безвкусия антреприз. – Это да, к сожалению. Но ведь не все антрепризы такие. Но лично я просто убеждена, что артистам всё-таки надо отвечать за своё дело. – И вы отвечали. – И все тратились. Кстати, я, так как люблю быть за кулисами больше, чем в гримерке, всегда обычно смотрю те сцены, в которых не занята. И скажу, что, кроме того, что я получала огромное удовольствие от увиденного, всегда находила массу вещей, которым надо поучиться. Так, в «Снах идиотки», в драматическом спектакле-антрепризе, где я участвовала, совершенно замечательно существовала Анна Терехова, Алла Юганова. И потрясающий Борис Невзоров – партнёр изумительный, который ловит с полувзгляда. Это опыт бесценный. – Ещё, что касается зрителя неместного… ведь вы были и на экране? – Ой, да, было дело такое. – Смотрел я одни и те же телепроекты без вас и с вами… но это же жутко приторно. То, что с появлением на экране артистки Костецкой фильм лишается провисов – это только лишнее доказательство того, что актёр мюзикла – актёр синтетический. – Спасибо, конечно, за добрые слова, но всё-таки определение «фильм» для тех сериалов, в которых довелось сниматься – это слишком. Конечно, хочется серьезной киношной работы, но это свой отдельный мир, в который не так легко попасть. И усилий для этого нужно приложить немало... А сериалы – это определённый жанр, где никакого зашага на территорию искусства нет. Смочь бы, во всяком случае, хотя бы органично существовать в этом.

«В "ГАМЛЕТЕ" ХИТ – ЭТО МОНОЛОГ "БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ"?..»

«Обыкновенное чудо», Эмилия (реж. И. Поповски)/ Театральный центр на Дубровке.

Фото: Basil Pro – В театре вы, безусловно, существуете вполне органично. Причём, не только в центральных ролях. Взять «Обыкновенное чудо», ведь вы выходили и не только в роли Эмилии? – Один раз я выходила в ансамбле, потому что у нас сложилась ситуация, когда выходить было некому. Девочка заболела, надо было подменить. Я же в «… чуде» была помощником режиссёра, поэтому, естественно, знала все линейки. Кстати, ставил спектакль Иван Поповски. Любимый, замечательный, чудесный. Даст Бог, и он опять обратится к этому жанру. Ведь он настоящий режиссёр, с которым любо-дорого работать. – А если про Эмилию… это же просто очередное попадание. И, если вы снова скажете, что это всего лишь так всё грамотно выстроил режиссёр, то я с вами не соглашусь. Потому что даже одну роль актрисы разного состава могут играть кардинально по-разному. – Да, могут, конечно… и хорошо, что мы все такие разные. Твердо убеждена, что роль, и спектакль в целом, от наличия составов только улучшается – каждый добавляет свою краску, свой нюанс, роль становится объемнее.

– Но, несмотря на это, за многими артистами очень прочно закрепились узконаправленные амплуа. Одни – герои-любовники, вторые – герои-герои... – А третьи – герои-неврастеники... Или инженю ... Я понимаю, что без амплуа никуда не деться, как бы мы – артисты – не переживали по этому поводу. И как бы я ни мечтала сыграть Нину Заречную – это нереально. Даже при условии, что мне двадцать лет. Если бы нашёлся режиссёр, который увидел бы меня в этом и сделал бы так, тогда – да. Но представляю, сколько споров и раздражения это вызвало бы у публики! Это, видимо, как раз то, о чём мы говорили в самом начале разговора, когда мой мудрый, опытный папа, всю жизнь работающий в Малом театре, знал, о чём он говорит. Это, конечно, очень хорошо, когда ты попадаешь точно на свою полочку. Но бывает так: «Я хочу вот это!». А тебе: «Нет, извините, куда ж тебе это». Все-таки должно быть какое-то соответствие внутренних и внешних данных для определенной роли… Но, тем не менее, стремление расширить рамки – это в нашей актерской природе. И я – за ломку стереотипов. – У вас такого клейма нет. Но если посмотреть на сыгранные вами роли, получается, что у всех героинь есть очень прочный внутренний стержень? – Назовём это так. Хотя лирических героинь, по сути дела, я и не так много играла. Если взять Эрмину, к примеру... Хотя её не могу рассматривать всерьёз, потому что, всё-таки, мало было сыграно. – Как раз про неё я и хотел. Не срослось? – Это не моё решение, поэтому мне и сказать тут нечего. Это обстоятельства, которые так сложились. Что-то наверху складывается так, что не надо мне там быть. Вот я и иду на поводу этого. Не надо, значит не надо. – А, между тем, «Монте-Кристо» вы смотрели больше остальных спектаклей… – На его примере я лишний раз убеждаюсь, насколько важен состав. Просто тот, кто на сцене, тот и создаёт, собственно говоря, какое-то своё впечатление и как-то цепляет меня или не цепляет, и тому подобное. «Монте-Кристо» я видела в разных составах. Это первое. А второе – мне очень нравится музыка. Мне вообще нравится Рома Игнатьев. Я считаю, что он очень талантливый человек и дай Бог, ему здоровья, пускай пишет, как можно больше. Это моё совершенно твердое убеждение. Он очень талантливый композитор. Я считаю, что спектакль удался. И хорошо, что у него жизнь сейчас продолжается. – Но с музыкой Игнатьева вас судьба в итоге свела? – Свела. Опосредованно, конечно… Я вообще к своему участию в «Орлове» всерьез не отношусь. Хотя, как не отношусь… Сама говорю, и сама же себя осекаю. Что значит: всерьез не отношусь? Это работа. Не могу сказать, что я делаю её без удовольствия. Просто мне в этих рамках тесновато и хочется какого-то простора и большей реализации.

– Кстати, говоря про композиторов, хочется заметить, что в том же «Орлове» музыкальная структура не позволяет песням расползтись и уйти в народ.

– А вот по поводу «хитов»… Это давнишняя тема, постоянно вызывающая у меня серьезный вопрос. Начиная с «Норд-Оста», после каждой премьеры обязательно находятся критики или же просто зрители, которые начинают говорить что-то вроде: «Ну что же… вот совершенно нет хитов! Я вышла и ничего не запомнила...». У меня всё время возникает вопрос: а в «Гамлете» хит – это монолог «Быть или не быть»? Я не могу понять, про какие хиты идёт речь. Ведь в данном случае, в мюзикле, музыка – это драматургия. Это же двигатель сюжета, двигатель истории. Почему это должно быть хитом? Я этого не могу понять.

«ТУТ БЫ УСПЕТЬ СЛЕДУЮЩУЮ СЦЕНУ ДОДЕЛАТЬ!»

«Всё о Золушке», Крёстная Фея (реж. О. Глушков) / Московский театр мюзикла

Фото: пресс-служба театра – А вот Паулсовскую «Золушку» сейчас многие поют. Так что театральная бомба-то взорвалась и публику покорила. Ожидали? – На самом-то деле, когда идёт какой-то творческий процесс, мало думаешь об успехе. Вообще, это тоже нас отличает от западных товарищей. У нас идёт работа. Тут бы успеть следующую сцену доделать, и чтоб к премьере здесь вот эта декорация пошла, а здесь, чтоб занавес закрылся, а тут чтобы артист ногу не подвернул, а здесь – правильно ли я режиссерскую задачу выполняю. Вот об этом думаешь. Что думать про успех. Будет – и хорошо. – Но пешка, все-таки, в ферзи-то вышла. – Дай Бог, дай Бог… – Сегодня наблюдаю очень интересную тенденцию: судя по всему, поведясь на какие-то внешние постановочные изыски, СМИ пишут, что Крёстная в Театре мюзикла – криминальный авторитет. Неужели я так плохо смотрел?

– Это, опять же, желание всё время навесить какие-то ярлыки, какое-нибудь клеймо поставить, как-то это обозвать, чтобы стало понятней. Люди должны для себя понимать, что же это такое. Это что-то новое и поэтому не очень понятное. Но если хочется видеть, что это криминальный авторитет, то пускай это будет криминальный авторитет. А по мне, так это просто человек, который, смертельно разочаровавшись, поранившись о любовь, выбрал сложный путь – доказать обидчику свою силу, стойкость, несгибаемость. Лишившись Любви, Крёстная выбрала Власть. По сути, всю свою жизнь она живет, доказывая Ему, тому самому – обидевшему, единственному, до сих пор любимому, но в то же время ненавидимому. По-моему, очень по-женски. – Это, конечно. Но ведь Крёстная вообще авторитет общепризнанный. – Я для себя так решила, что и Король, и Анна – это два сильных человека. Почему, собственно, и такое притяжение есть между ними. Вот он – король, и она поставила себе задачу: я тоже буду король. Для меня это именно символ власти. Ясно же, что аналогия простая: крёстный отец – крёстная мать. Это такая шутка, это такой ход Олега Глушкова и Сергея Плотова. – Значит, тоже живете по схеме «Не верь, не бойся, не проси»? – По схеме стараюсь не жить... "Не верь", конечно, сразу не про меня, сразу – нет. У меня "верь". "Не проси" – да. Здесь я согласна на все сто процентов. Абсолютно. Это меня характеризует. Я бы не сказала, что это моё кредо. Просто у меня не получается просить. А "не бойся" – я с этим абсолютно согласна, не надо ничего бояться, ничего страшного в жизни нет. Только, к сожалению, не всегда получается... Так что, по сути дела, только "не верь" не про меня. – Тут верь – не верь, бойся – не бойся, а все-таки в репертуарный театр вы пришли. Это факт. – И я этому очень рада! – Почему спустя столько лет? – Так случайно и счастливо для меня получилось. В Театр Мюзикла меня пригласили в спектакль «Времена не выбирают» на роль Мелиссы. Потом случился спектакль-концерт «Жизнь прекрасна», потом «Всё о Золушке»... Но несмотря на то, что театр репертуарный, мы всё равно проходим кастинги. К сожалению или к счастью, я уж не знаю, как это назвать. И с «Золушкой» так было, и сейчас с «Принцессой цирка», и с «Преступлением…», которое грядёт. – Вы ведь практически в каждой постановке Театра мюзикла заняты? – Пожалуй, только в «Растратчиках» не была. Когда был кастинг на «Растратчиков», я вводилась во «Времена…» и было не до кастинга.

«ПОЧЕМУ МЫ ВСЁ ВРЕМЯ ОГЛЯДЫВАЕМСЯ НА ЗАПАД?»

«Жизнь прекрасна!» (реж. М. Швыдкая) / Московский театр мюзикла. Фото: Екатерина Литвиненко

– Кстати, про буржуазное определение «мюзикл», которое всё чаще стало появляться на театральных афишах. Ведь большинство постановок – именно музыкальные спектакли, где огромное количество прозы перемежается с вокальными номерами… – Мне кажется, это просто более современное слово. Может, это определение притягивает зрителя, и он охотнее покупает билеты... Да, определение «мюзикл» – американское, да, жанр этот родился в Америке. Но почему мы забываем, что в русском театре существовало такое явление, как водевиль, где органично сочеталась психологическая углубленность игры с умением спеть куплеты и станцевать? А музыкальные спектакли Немировича-Данченко, Таирова... В наше время – постановки Марка Захарова – «Тиль», «Юнона и Авось». Не знаю, насколько это научно подтверждено, но мне кажется, что мюзикл – это, в любом случае, такое действие, в котором в музыкальных номерах развитие продолжается. Вот что такое оперетта? Поговорили – попели – станцевали. Причём поговорили и попели об одном и том же. Сейчас мы это сказали словами друг другу в диалоге, а потом этот диалог положен на музыку, и мы об этом же самом еще и поём. А в мюзикле мы поговорили и плавно перешли в музыку, которая продолжает действие. То есть в этом музыкальном номере может что-то произойти такое, чего не произошло в драматической сцене. Музыка является драматургией, а не просто фоном, она двигает сюжет.

– Я так понимаю, что вы человек более классических взглядов, и та же Ленкомовская «Юнона и Авось» вам будет ближе Вест-Эндовского «Фантома»? – Я человек, любящий театр в любом его проявлении. Жанровом, в том числе. Главное, чтобы это было талантливо, чтобы цепляло, заставляло плакать, подстегивало мое воображение и в итоге – вызывало восторг! Я видела «Фантома» в Лондоне – и это был восторг не меньший, чем «Юнона». И главным образом, благодаря удивительному артисту, который исполнял тогда главную роль. К сожалению, не назову его фамилии... Он для меня явился убедительным примером сочетания красивейшего тембра, владения голосом и драматически наполненного существования. У Николая Караченцева нет таких блестящих вокальных данных, как у артистов с Вест-Энда, но это не значит, что он не может вызвать подобный же восторг от воплощения графа Резанова… Потому что он не играет, а живет в роли, потому что поет его душа – и я, как зритель, покорена. Конечно, нам еще многому надо учиться у Вест-Энда. Но и Вест-Энду не мешало бы у нас поучиться: у нас сильная драматическая школа, умение подключаться без остатка, тратиться, не беспокоясь о своем здоровье, существовать в обстоятельствах и в партнере... Да много чего мы умеем, только стесняемся почему-то этого и все время оглядываемся на Запад. По привычке, наверное. – Вы одно время пели номера из культовых зарубежных постановок в шоу «Мюзикл.РУ». Огромное количество спектаклей, огромное количество ролей… Не об одной из них не грезите? – Грежу не о конкретной роли, а о встрече с интересным материалом, с Темой, с талантливыми режиссерами. Грежу, что русский мюзикл состоится, как театральное явление, что заинтересуются этим жанром талантливые авторы: композиторы, драматурги, балетмейстеры, сценографы, а те, которые уже заинтересовались и проявили себя, не оставят этот жанр без внимания и будут продолжать сочинять для него... А уж мы – артисты – с радостью и самозабвением станем соавторами!

беседовал Егор Павлов