1

МИНИСТЕРСТВО НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования

«УЛЬЯНОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Лобин А. М.

АВТОРСКИЕ КОНЦЕПЦИИ

РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XXI ВЕКА

2-е издание, исправленное

Ульяновск УлГТУ 2019

2

УДК 94(470+571):821.161.1.09 ББК 63.3(2):83.3(2) Л 68 Ренцензенты: Дырдин А. А., доктор филологических наук, профессор; Архангельская Е. С., кандидат филологических наук, доцент

Научный редактор: Ванюков А. И., доктор филологических наук, профессор

Лобин, Александр Михайлович Авторские концепции российской истории в русской литературе

XXI века / А. М. Лобин ; под ред. проф. А. И. Ванюкова. – 2 изд., испр. – Ульяновск : УлГТУ, 2019. – 282 с.

ISBN 978-5-9795-1948-7

Как и почему на политической карте мира появилась Россия? Кто и какими средствами ее создал? В чем причина большинства трагических событий и национальных катастроф, которые регулярно происходили в истории Российского царства, затем империи, а впоследствии СССР? Какое место занимает она в современном мире и есть ли у нашей страны позитивные перспективы развития?

Эти вопросы интересуют не только профессиональных историков, но и все российское общество. Одним из средств поиска ответа на них традиционно является художественная литература. Каждый из авторов, в соответствии со своими представлениями об истории (цели и движущих ее силах, роли личности в ней, а также природе времени в целом), дает свой ответ на эти вопросы. В начале XXI века историю России и проекты ее будущего описывали Б. Васильев, А. Иванов, Д. Гранин, В. Сорокин, А. Волос, В. Пелевин и другие авторы. В моно-графии проанализированы художественные концепции истории, на основе которых они создали свои произведения.

УДК 94(470+571):821.161.1.09

ББК 63.3(2):83.3(2) © Лобин А. М., 2015 © Лобин А. М., 2019, с изм. ISBN ISBN 978-5-9795-1948-7 © Оформление УлГТУ, 2019

Л 68

3

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ .................................................................................................................... 5

ГЛАВА 1. ИСТОРИЯ И ЛИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ ИСТОРИЧЕСКОМ РОМАНЕ ........................................................................ 27

§ 1.1. «Норманская теория» российского политогенеза

и проблема личности государственного деятеля в романе

Б. Васильева «Князь Святослав» ....................................................................... 27

1.1.1. Художественные принципы творчества Б. Васильева ..................... 27

1.1.2. Долг, свобода воли и образ истинного правителя

в романе Б. Васильева «Князь Святослав» ................................................. 35

§ 1.2. Сакрализация истории в романе А. Иванова «Сердце Пармы» ........... 51

1.2.1. Жанровая специфика романа «Сердце Пармы» ............................... 51

1.2.2. Этнорелигиозная интерпретация истории А. Иванова ................... 59

§ 1.3. Гений и история в романе Д. Гранина «Вечера с Петром Великим» ... 73

1.3.1. Художественные принципы творчества Д. Гранина и структура романа «Вечера с Петром Великим» ...................................... 73

1. 3.2. Проблема «гениальности и злодейства»

в художественной философии Д. Гранина .................................................. 82

ГЛАВА 2. СУДЬБА РОССИИ В АНТИУТОПИЯХ НАЧАЛА XXI ВЕКА ......................................................................................... 96

§ 2.1. Идея исторической травмы и ее художественное воплощение

в дилогии В. Сорокина «День опричника» и «Сахарный Кремль» ............... 96

2.1.1. «Метафизика России» и мифологема Опричнины

в творчестве В. Сорокина ............................................................................. 96

2.1.2. Опричнина как универсальная художественная модель

«травмы» российской истории .................................................................... 106

§ 2.2. «Маскав» и «Гумунистический край» – две версии развития России

в романе А. Волоса «Маскавская Мекка» ........................................................ 122

2.2.1. Преодоление отчаяния и ностальгия как ведущие мотивы

прозы А. Волоса ........................................................................................... 122

2.2.2. Метафизика насилия в романе «Маскавская Мекка» ..................... 127

4

§ 2.3. Новый мир тотальной несвободы в либерпанковской анти-утøпiи

В. Пелевина «S.N.U.F.F.» ................................................................................... 148

2.3.1. Роман «S.N.U.F.F.» в контексте творчества В. Пелевина ............... 148

2.3.2. Сакральная реальность снафа как цивилизационный проект

и его реализация в «Эре насыщения» ............................................................. 159

ГЛАВА 3. МИФОЛОГИЗАЦИЯ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ БЕЛЛЕТРИСТИКЕ XXI В. ..................................... 179

§ 3.1. Популярная конспирология Б. Акунина в контексте современной исторической беллетристики ............................................................................ 179

3.1.1. Жанр ретро-детектива в творчестве Б. Акунина ............................. 179

3.1.2. Мифологемы порядка и хаоса в конспирологических ретро-детективах об Эрасте Фандорине ............................................................... 186

§ 3.2. Проблема взаимодействия человека и общества

в утопиях В. Рыбакова ....................................................................................... 203

3.2.1. Творчество В. Рыбакова в контексте российской фантастики

рубежа XX–XXI вв. ...................................................................................... 203

3.2.2. «Глобальная» этическая утопия Хольма ван Зайчика

«Евразийская симфония (Плохих людей нет)»

как цивилизационный проект .......................................................................... 207

§ 3.3. Альтернативные версии Великой Отечественной войны

в современной исторической беллетристике ................................................... 219

3.3.1. Великая Отечественная война

в общественном сознании XX–XXI веков ................................................. 219

3.3.2. Великая Отечественная война в альтернативно-исторических

романах «Первым делом самолеты» А. Баренберга

и «Мы из будущего» А. Шевцова .................................................................... 233

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ...................................................................................................... 251

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ .................................................................................... 262

5

ВВЕДЕНИЕ

Масштабные политические, социальные и экономические перемены, произошедшие в мире на рубеже II и III тысячелетий, стали закономерной причиной масштабных изменений в сфере культуры и коренной ломки национальных и индивидуальных мировоззрений. Формирующийся буквально на глазах новый образ жизни требует принципиально нового понимания природы человека, целей его существования и принципов взаимодействия с окружающей средой и техносферой.

Аналогичные процессы происходили на всем протяжении истории человечества: возникновение и распространение христианства, Реформация, философия Нового времени и эпохи Просвещения, позитивизм, марксизм, экзистенциализм – эти и другие этапы развития человеческой мысли становились ответом на те вызовы, которые ставила перед человечеством История. В начале XXI века таким вызовом стала утопическая концепция глобализации, выдвинутая образом жизни так называемого «золотого миллиарда», которая сопровождается ломкой европоцентристских концепций развития, господствовавших в общественном сознании до недавнего времени.

При всей привлекательности этой идеи современная экономико-политическая ситуация не подтверждает ее истинности. Уязвима она для критики и с историко-философской точки зрения: последней наиболее убедительной попыткой представить мировую историю как единый процесс, генеральным вектором которого является формирование англосаксонской модели развитого индустриального общества, стала работа Ф. Фукуямы «Конец истории и последний человек». Но в настоящее время более популярны теории, отрицающие однополярность мира и единство исторического процесса, такие как философия истории О. Шпенглера, утверждавшего своеобразие мировых культур, и А. Тойнби, который рассматривал всемирную историю как систему локальных цивилизаций.

Для России в контексте этих общемировых проблем наиболее важными задачами на данный момент являются оценка перспектив вхождения нашей страны в мировое глобализованное сообщество и определение ее места в нем. Осмысление этой проблемы требует ответа на ряд других вопросов: о природе российской государственности, принципах модернизации страны, специфике национального менталитета,

6

возможности интеграции нашей культуры в более широкое культурное поле и пр.

Эти вопросы встают перед русским обществом далеко не впервые: «Москва – Третий Рим», «Западничество», «Славянофильство» («Панславизм»), «Марксизм-ленинизм», «Правовое государство» – вот далеко не полный перечень идеологем, актуальных для российской культуры XVII–XXI вв., ставших основой государственной политики догоняющей модернизации. Все они были выработаны на базе различных по своей природе философских учений, которые могут быть условно разделены на две большие группы: «Россия – часть Европы» и «Особый путь России». Активная борьба и взаимодействие этих крайних точек зрения во многом составляют содержание религиозного, философского, научного, государственно-политического, публицистического и литературно-художественного дискурсов в России начала XXI века.

Решение названных задач включает два одинаково значимых и взаимосвязанных аспекта: переоценка исторического опыта прошедших периодов развития нашей страны и создание проекта ее позитивного будущего. Эта работа активно и целенаправленно производится на всех уровнях культуры: философском, религиозном, научном и публицистическом. Художественная литература также играет заметную роль в этом процессе.

Об интересе к истории в российской культуре начала XXI века свидетельствуют несомненная востребованность научных и научно-популярных работ рядовыми читателями, высокая популярность исторической и мемуарной прозы, а также исторической беллетристики. Вносит свою весьма существенную долю телевидение и кино: миллионную аудиторию собирают такие телепрограммы, как «Намедни», «Российская империя», «Старая квартира» и др. Большим спросом у зрителей пользуются исторические фильмы и мини-сериалы, счет которых идет уже на десятки: «Империя под ударом», «Гибель империи», «Господа присяжные», «Баязет», «Фаворит», «Тихий Дон». Особенно популярна тема Великой Отечественной войны: «Диверсант», «Штрафбат», «Эшелон», «Александровский сад», «СМЕРШ», «Военная разведка», «Чужие крылья», «Второе восстание Спартака», «Истребители», «Ночные ласточки», «Разведчицы» и др.

Востребованность такого высокобюджетного продукта, как телесериал, свидетельствует о высоком интересе к истории, кроме того, в последние годы вышли такие фильмы, как «1612», «Царь», «Орда»,

7

«1812. Уланская баллада», «Матильда», «Сталинград», «Матч», «Собибор» и др. Объектом изображения в этих фильмах стали наиболее сложные и драматические страницы российской истории, и активнее всего звучит проблема свободы и насилия, революции и государственности, патриотизма и нравственности.

На книжном рынке жанр исторической прозы также представлен достаточно широко: новую серию романов о русских князьях создал Б. Васильев («Ольга, королева русов», «Князь Святослав», «Александр Невский», «Владимир Мономах», «Владимир Красное Солнышко» и др.); Б. Акунин под псевдонимом А. Брусникин написал романы «Девятный спас», «Герой иного времени», «Беллона»; вышли романы таких известных мастеров, как А. Антонов («Анна Ярославна. Русская королева», «Адашев. Воевода», «Елена Иоанновна. Государыня», «Воевода Шеин» и др.), Н. Молева («Петр I. Любовь тирана», «Семь загадок Екатерины II, или Ошибки молодости», «Марина Мнишек. Царица смуты» и др.), Б. Тумасов («Усобники», «Вздыбленная Русь», «Гурко», «Краснов», «Иван Молодой» и др.); В. Седугин («Князь Игорь», «Князь Рюрик», «Князь Кий», «Князь Гостомысл – славянский дед Рюрика»), В. Поротников («Битва на Калке», «Куликовская битва», «Ледовое побоище. Разгром псов-рыцарей», «Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли», «Русь против Орды. Крах монгольского Ига»), Н. Павлищева («Княгиня Ольга», «Ярослав Мудрый») и др.

Однако, кроме непосредственного отражения событий прошлого, литература располагает и другими средствами осмысления истории. Сам исторический процесс в общественном сознании неразрывно включает оценку прошлого (сформированную из внешних источников, семейных преданий и пр.), отношение к настоящему (в значительной мере субъективному) и представление о будущем. Этот образ будущего, ожидания общества и индивида, так же как и отношение к настоящему, служат, в свою очередь, критерием оценки прошлого, так же как оценка прошлого и настоящего дают основания для футурологических прогнозов: «прошлое – только грань исторического сознания, которое концептуализирует связь между всеми тремя модальностями времени: прошлым, настоящим и будущим», – писал М. Барг1. Таким образом, в историческом сознании «утверждается представление о неразрывной связи времен, вследствие чего настоящее и будущее включаются в общую

1 Барг М. Эпохи и идеи: становление историзма. – М.: Мысль,1987 – С. 24.

8

историческую перспективу, необходимую для оценки и осмысления всех временных состояний»1.

Литературным жанром, выполняющим эту функцию, стал жанр антиутопии, который в отличие от утопии – принципиально находящейся вне исторического времени и географического пространства – в XXI веке, напротив, приобрел вполне историческую содержательнось. Антиутопия, как считают исследователи, посвящена переоценке идеала, который предлагает утопия2. Кроме того, «антиутопия <…> концентрирует и выплескивает наружу страхи интеллектуалов – современных потомков библейских пророков и античных предсказателей»3. В результате этих процессов антиутопия в кризисные для общества моменты становится более востребована, чем утопия. Первое десятилетие XXI века относится именно к таким периодам: жанр антиутопии в России начал бурное цветение. Критики к числу таких антиутопий относят произведения Дмитрия Быкова («ЖД», «Эвакуатор»), Ольги Славниковой («2017»), Сергея Доренко («2008»), Владимира Сорокина («День опричника»), Андрея Волоса («Аниматор», «Маскавская Мекка»), Е. Чудиновой «Мечеть парижской богоматери» и многие другие.

Временная дистанция между описываемым миром и моментом его создания довольно часто оказывается минимальной (2008 год у В. Доренко, 2017 – у О. Славниковой и пр.), а из произведений, рассматриваемых во второй главе, два («День опричника» и «Маскавская Мекка») относятся к текущему веку, и только В. Пелевин поместил свой «S.N.U.F.F.» в век XXVII. В итоге, по мнению Л. Фишмана, современным авторам «<…> полноценную антиутопию оказалось создать невозможно. Получилась только экстраполяция сегодняшнего дня в будущее <…> Завтрашний день у Быкова в "Эвакуаторе", Доренко в "2008", Волоса в "Аниматоре", Славниковой в "2017", Минаева в "Медиаsapiens" отличается от сегодняшнего только количеством терактов или даже вовсе ничем», – утверждает Л. Фишман4. 1 Лыскова М. И. Художественная литература как источник формирования массового исторического сознания: социально-философский анализ. – Тюмень. Издательство ТюмГУ, 2007. – С. 11. 2 Воробьева А. Н. Русская антиутопия XX – начала XXI века в контексте мировой антиутопии. Автореф. дисс… доктора филол. наук. – Саратов: СГУ, 2009. – С. 14. 3 Ланин Б. Воображаемая Россия в современной русской антиутопии [Электронный ресурс] URL: src-h.slav.hokudai.ac.jp/coe21/publish/no17_ses/18lanin.pdf (дата обращения 15.12.2016) 4 Фишман Л. В системе «двойной антиутопии» // Дружба народов. – 2008. – № 3. – С. 198.

9

Содержание антиутопий (так же как и утопий) эволюционировало в общем русле развития общественного сознания начала XXI в. Так, произведения 1980–1990-х годов – «Москва-2042» В. Войновича, «ФССР. Французская Советская Социалистическая республика» А. Гладилина, «Невозвращенец» А. Кабакова, «Записки экстремиста» А. Курчаткина и др. – были сосредоточены на негативной переоценке предреволюционного и советского прошлого. В подтексте антиутопии 1990-х в то время лежал либеральный «рыночный» идеал западного образца, предполагающий эволюционное построение лучшего «правового» общества.

Причины повышенной актуальности антиутопий по сравнению с утопиями, характерной для литературы начала XXI века, очевидны, и оценка современного общественного сознания как катастрофического в работах критиков, литературоведов и культурологов является общим местом. В частности, А. Эткинд определял его как меланхолическое, обусловленное ощущением потери: «<…> о какой потере идет речь? Для одних – это непохороненные миллионы советских жертв; для других, наоборот – величие советской империи <…>»1.

Субъектом, осуществляющим эту работу, является коллективное общественное сознание, которое является творцом и носителем мировоззрения в целом, в том числе и исторической памяти, служащей базовой константой национальной и культурной самоидентичности. В качестве одной из важнейших составляющих общественного сознания следует рассматривать такой его аспект, как общественное историческое сознание, представляющее собой отражение, познание, осмысление, интерпретацию, вынесение оценок, выражение эмоций, постижение человеческой истории как процесса, протекающего во времени, в единстве прошлого, настоящего и будущего. Историческое сознание охватывает все многообразие стихийно сложившихся или созданных наукой форм, в которых общество осознает, воспроизводит и оценивает своё движение во времени и складывается в определённую систему взаимодействия различных форм социальной памяти: народных преданий, литературных текстов, мифологических представлений и научных данных.

Историческое сознание – категория собирательная, его отдельными субъектами выступают как обычные люди (не-историки), так и специалисты. Понимание исторического процесса как массовым, так и отдельным сознанием изначально ограничено состоянием общественного

1 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 176.

10

сознания в целом, во многом определяется внутри и внешнеполитическим состоянием страны, уровнем развития экономики, сложившимися историческими мифами. Историк как носитель тех же установок, что и окружающий его социум, ограничен в возможностях интерпретации событий прошлого и характере футурологических прогнозов, которые опираются на общую систему мировоззренческих и ценностных установок, свойственных данной культуре.

Роль художественных произведений в формировании общественного исторического сознания неоспорима. Историческое сознание россиянина второй половины XIX–XX веков сформировано не только содержанием школьных и институтских учебников, но и историческими произведениями А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого и А. Н. Толстого и других.

Но чтобы писать об истории, недостаточно только знания прошлого. Необходимо ещё и своё понимание этого прошлого, нужна определённая историко-философская идея, лежащая в основе системы сюжетных конфликтов и художественных образов. Формирование этой идеи происходит в художественном историческом сознании автора, определяющем подходы к изображению действительности, формирующем авторскую версию истории, нередко не только не совпадающую с общепринятой точкой зрения, но и значительно опережающую теоретические концепции. Именно наличие в произведении продуманной и оригинальной исторической концепции делает его подлинно историческим и значимым для культуры.

Художественному историческому сознанию свойственны целостность и системность, тенденция строить концепции и прогнозы, поиск цели в истории, но в то же время и субъективность, образность, стремление к осовремениванию событий, наличие устойчивых символических схем, тяготение к персонификации событий и явлений. Поэтому историческое сознание автора нельзя рассматривать как нечто статичное и самодостаточное – оно формируется в конкретно-исторической культурной среде, и каждый писатель, несомненно, испытывает влияние актуального социокультурного контекста. По мере накопления системных изменений в общественном историческом сознании эволюционирует и художественное историческое сознание как отдельных авторов, так и целых литературных направлений.

Так, пушкинская концепция истории во многом определялась полемикой с научно-историческими трудами Н. М. Карамзина, автор

11

«Войны и мира неизбежно испытал влияние философии Г. Гегеля1, а А. Н. Толстой, создавший несколько различных произведений о Петре I, прошел последовательную эволюцию от модернисткой поэтики до критического реализма.

Процесс создания художественного произведения на историческую тему осложняется спецификой предмета изображения. Как писал Б. А. Успенский: «что касается термина «история», то и он также может иметь по меньшей мере два смысла – под «историей» может пониматься либо res gestae, т. е. совокупность происшедших событий, либо historia rerum gestarum, т. е. повествование о происшедшем, своего рода нарративный текст»2. Поэтому сама история как предмет отражения имеет двоякую природу: она может пониматься либо как совокупность происшедших событий, либо как повествование о происшедшем, своего рода нарративный текст, обладающий собственной эстетикой.

Вследствие этого перед автором встаёт ряд проблем содержательного плана, таких как выбор исторических событий и действующих лиц, описываемых в произведении, а также первоисточников, из которых он черпает фактическую информацию. Ему приходится решать проблемы неполноты и противоречивости исходного материала, устанавливать приоритеты их оценки. Ещё более важным становится выбор историко-философской или религиозно-философской концепции, на которую он вынужден ориентироваться в этом процессе, так как в отдельном конкретном произведении в принципе не может быть отражено все многообразие точек зрения, существующих одновременно в общественном историческом сознании.

Концепция истории – одна из наиболее значимых составляющих ху-дожественно-философской картины мира автора. Понятие «концепции» рассматривается как «термин философского дискурса, который выражает акт схватывания, понимания и постижения смыслов в ходе речевого обсу-ждения и конфликта интерпретаций, или их результат»3, или как «<…> определённый способ понимания, трактовки какого-либо предмета, явле-

1 См. Скафтымов А. П. Образ Кутузова в романа Л. Толстого «Война и мир» // Нравственные искания русских писателей. – М. : Художественная литература, 1972. – С. 182–217. 2 Успенский Б. А. Семиотика истории. Семиотика культуры // Избранные труды, том I. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. – С. 11. 3 Концепция // Новая философская энциклопедия в 4 тт. Т 2. – М. : Мысль, 2010. – С. 308.

12

ния, процесса, основная точка зрения на предмет и др., руководящая идея для их систематического освещения»1.

В этих определениях выражен активный, процессуальный характер концепции истории, выражающей акт схватывания, понимания и постиже-ния смыслов и точку зрения на такой динамичный и неоднозначный пред-мет, как исторический процесс. Концепция история является продуктом деятельности определенного субъекта – сознания автора, которое служит «<…> объединяющим началом эпического текста»2.

Историческое сознание автора формируется в конкретно-исторической культурной среде и является частью общественного истори-ческого сознания, поэтому «исторические теории и концептуальные по-строения лишь в той мере осмысляют историческую реальность, в какой им позволяет это сделать их собственная историческая эпоха – с ее норма-тивными представлениями о движущих механизмах исторического процес-са, исторических закономерностях, цели и смысле истории <…>»3. Со-держание произведений определяется актуальным социокультурным кон-текстом, так как «<…> группы неомифов, возникших и упрочившихся во внелитературной сфере, самым активным образом воздействуют на творче-ство писателей <…>»4.

И. С. Кон определял общественное историческое сознание как «<…> осознание обществом, классом, социальной группой своей идентичности, своего положения во времени, связи своего настоящего с прошлым и будущим <…>»5. Историческое сознание формирует картину мира: «<…> это информация поистине непреходящего, экзистенциального для общества значения; в ней по сути в той или иной форме постоянно совмещены все три временные проекции данного общества: его родовое прошлое (генезис), его видовое настоящее (данная фаза общественной эволюции) и его прозреваемое будущее (вытекающее из явного и неявного целеполагания) <…> Таким образом, было бы ошибочно сводить истори-ческое сознание к "исторической памяти", поскольку это значило бы отождествить

1 Концепция // Большая советская энциклопедия в 30 тт., т 13. – М. : Советская энциклопедия, 1973. – С. 270. 2 Прозоров В. В. Автор // Введение в литературоведение / ред. Л. В. Чернец, В. Е. Хализев, С. Н. Бройтман. – М. : Высшая школа, 1999. – С. 17. 3 Кондаков И. В. История как феномен культуры // Культурология XX века. Энциклопедия. Т. 1. – СПб. : Университетская книга; OOO «Алетейя», 1998. – С. 283. 4 Хализев В. Е. Мифология XIX–XX веков и литература // Вестник Московского госу-дарственного ун-та, сер. 9, Филология. – 2002. – № 3. – С. 10. 5 Кон И. С. Социология личности. – М. : Политиздат, 1967. – С. 9–10.

13

его лишь с опытом прошлого, лишая его измерений настоящего и будущего <…>», – так охарактеризовал историческое сознание М. А. Барг, исследовавший эволюцию европейской культуры V–XVIII вв.1.

Проблема «познавания» имманентного смысла истории, «<…> пред-ставленного в произведениях искусства и верифицируемого посредством слова, впервые была поставлена крупнейшим отечественным философом Г. Г. Шпетом в самом начале ХХ века. В своих историософских работах («История как проблема логики», 1916; «История как предмет логики», 1917) ученый доказывал диалектическое единство исторического познания (как активного личностно-волевого акта субъекта, направленного на объект рефлексии) и исторического сознания (как концентрации уже отрефлекти-рованных представлений субъекта об объекте)»2.

А. В. Гулыга определил историческое сознание как «<…> память о прошлом, знание, понимание и переживание его характеризуют собой ис-торическое сознание <…> Это ретроспектива, необходимая для перспекти-вы»3. С. Н. Носов отмечал специфические характеристики в «<…> разви-тии общественно-литературного сознания России»4, а К. Г. Исупов в одной из своих работ назвал предметом исследования «<…> образ исторического самосознания в литературе»5.

Представление о природе исторического сознания в литературе фор-мировалось в рамках изучения историзма, понимаемого как «<…> худо-жественное освоение конкретно-исторического содержания той или иной эпохи, а также ее неповторимого облика и колорита <…> способность ху-дожника охватить жизнь в ее движении и развитии»6. В отличие от исто-ризма научного, представляющего собой философский принцип, требую-щий рассматривать любое явление в его возникновении, развитии и изме-нении, историзм художественный нацелен не на анализ событий прошло-го, а на репрезентацию авторской концепции истории. «Задача художника

1 Барг М. А. Эпохи и идеи: становление историзма. – М. : Мысль, 1987. – 348 с. 2 Урюпин И. С. Историческое сознание и историческое познание в русском историческом романе ХХ века: теоретические контуры проблемы // Филологические науки (Научные доклады высшей школы) . – 2015. – № 3. – С. 50. 3 Гулыга А. В. Искусство истории. – М. : Современник, 1980. – С. 9. 4 Носов С. Н. Исторический катастрофизм в общественно-литературном сознании сере-дины XIX – начала XX века // Литература и история / Стенник Ю. В. – СПб. : Наука, 1992. – С. 179. 5 Исупов К. Г. Философия и эстетика истории в литературной классике XIX века // Ли-тература и история. Вып. 2 / Стенник Ю. В. – СПб. : Наука, 1997. – С. 110. 6 Кожинов В. В. Историзм в литературе // Литературная энциклопедия терминов и поня-тий / ред. А. Н. Николюкин. – М. : НПК «Интелвак», 2001. – С. 321.

14

состоит не в том, чтобы сформулировать закономерности исторического развития, а в том, чтобы запечатлеть тончайшие отражения общего хода истории в поведении и сознании людей <…>», – утверждал В. В. Кожинов1.

Главным критерием различия между историзмом художественным и научным является их цель. Историзм научный ориентирован на познание истории, тогда как историзм художественный, прежде всего, нацелен на ее изображение. Это различие ясно видно в целевых установках таких разновидностей биографии, как научная и художественная. Если в первой «<…> хронологически последовательно, начиная со дня рождения, излагаются до мельчайших деталей все известные на данное время и зафиксированные, документально подтверждаемые факты жизни и деятельности человека, ставшего объектом жизнеописания <…>», то во второй, построенной по законам художественного произведения, допускается «<…> в соответствии с замыслом писателя нарушение хронологии <…> включение в повествование вымышленных персонажей, описание встреч с людьми, которые <…> вообще не могли произойти по ряду объективных причин, однако их изображение помогает писателю нарисовать правдоподобную картину эпохи и создать зримый, художественно полноценный образ исторического лица как человека своего времени с присущими ему и веку страстями, слабостями, личными и общественными интересами и т. д.»2.

Большинство исследователей рассматривают художественный историзм как неотъемлемое свойство авторского сознания, как «<…> закрепленное в тексте <…> представление о действительности как закономерно, в принципе прогрессивно развивающейся, о связи времен и их качественных различиях <…>»3. Такое понимание историзма представлено в работах советских исследователей исторического жанра: Л. П. Александровой, И. Р. Варфоломеева, С. И. Кормилова, Г. В. Мака-ровской, В. Д. Оскоцкого, А. И. Пауткина, С. М. Петрова, З. В. Удоновой.

В более общем значении понятие «историзма» может быть понято как свойство мышления, включающее ту или иную систему представлений о времени и смысле истории. В этом значении «историзм» чрезвычайно

1 Кожинов В. В. Историзм в литературе // Литературная энциклопедия терминов и поня-тий / ред. А. Н. Николюкин. – М. : НПК «Интелвак», 2001. – С. 321. 2 Панин С. В. Жанр биографии в русской литературе XVIII – первой трети XIX в.: истоки, формирование, типология: дис. … канд. филол. наук. – М., 2002. – С. 9. 3 Кормилов С. И. Историзм художественный // Современный словарь-справочник по литературе / С. И. Кормилов. – М. : Олимп: ООО «Фирма Издательство АСТ», 1999. – С. 206.

15

близок «историческому сознанию», поэтому С. И. Кормилов пришел к выводу, что исследовательские работы, дающие расширительные определения историзма, посвящены понятию, «<…> имеющему более обширный статус как во времени, так и по количеству охватываемых аспектов <…>»1.

Общественное историческое сознание представляет собой сложное многоуровневое явление. Ю. А. Левада утверждал, что «<…> историческое сознание охватывает все многообразие стихийно сложившихся или созданных наукой форм, в которых общество осознает (воспроизводит и оценивает) свое прошлое, точнее – в которых общество воспроизводит свое движение во времени. В каждую данную эпоху историческое сознание представляет собой определенную систему взаимодействия "практической" и "теоретической" форм социальной памяти, народных преданий, мифологических представлений и научных данных <…>»2.

Это многообразие форм, в которых общество осознает свое прошлое, выражается в различных концепциях истории, типология которых обусловлена уровнем развития философской исторической мысли, исторической памятью и актуальным состоянием общества.

В основе понимания прошлого лежат модели времени, космологиче-ская и историческая, которые строятся на одном из двух наглядных обра-зов: круга или линии. Первая модель называется циклической, такое пони-мание истории преобладало в культурах древности и Средневековья, оно свойственно сознанию космологическому: «<…> если время циклично, прошлое и будущее предполагаются существующими. Это означает, что прошлое не уходит вовсе, но повторяется <…> циклически оживает в на-стоящем – или, что то же, настоящее, стремясь к будущему, периодически возвращается к прошлому <…>»3. В этом случае прошлое представляется не как последовательное прохождение условных единиц времени, веков или тысячелетий, а в виде конкретных событий, перечня предков и их свершений. Будущее, в свою очередь, также воспринималось не в качестве абстрактных дней или лет, а как то, что непременно случится, как осущест-

1 Кормилов С. И. Теоретические аспекты художественного историзма // Проблема историзма в русской советской литературе. – М. : Наука, 1986. – С. 90. 2 Левада Ю. А. Историческое сознание и научный метод // Философские проблемы исторической науки / А. В. Гулыга, Ю. А. Левада. – М. : Наука, 1969. – С. 191–192. 3 Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. – М. : Школа «Языки русской культуры», 1996. – С. 42.

16

вление божественных предначертаний, исполнение предсказанного прови-денциального плана.

Космологическая концепция «<…> предполагает соотнесение событий с каким-то первоначальным, исходным состоянием, которое как бы никогда не исчезает – в том смысле, что его эманация продолжает ощущаться во всякое время. События, которые происходят в этом первоначальном времени, предстают как текст, который постоянно повторяется (воспроизводится) в последующих событиях. Этот первоначальный, онтологически исходный текст, который так или иначе соотносится со всем тем, что случается впоследствии, соответствует тому, что мы понимаем обычно под мифом <…>» 1. Такая модель времени является первичной, в частности, она была характерна для античной философии: «<…> античное понимание историзма будет складываться по типу вечного круговращения небесного свода <…> Здесь именно природа будет моделью для истории, а не история – моделью для природы <…>», – утверждал А. Ф. Лосев2.

Историческая (линейная) модель «<…> организует события прошлого в причинно-следственный ряд. События прошлого последовательно предстают при этом как результат каких-то других, относительно более ранних событий <…>», – считает Б. А. Успенский3. А. Ф. Лосев такое понимание истории назвал чистым историзмом «<…> когда отдельные ее моменты представляются чем-то небывалым и уникальным, когда мыслится та или другая цель и направленность исторического развития и вообще когда историзм является повествованием о чем-то неповторимом»4.

Линейная модель времени ориентирована от прошлого к будущему, этот «<…> психологический поворот лицом к будущему начался… в сере-дине первого тысячелетия до нашей эры, под влиянием мессианских уче-ний и эсхатологических ожиданий, благодаря которым и высшая значи-мость, и главное внимание людей были перенесены с прошлого на буду-щее. Завершился же он лишь в Новое время <…>»5. Для исторической

1 Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. – М. : Школа «Языки русской культуры», 1996. – С. 26. 2 Лосев А. Ф. Античная философия истории. – М. : Наука, 1977. – С. 20. 3 Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. – М. : Школа «Языки русской культуры», 1996. – С. 26. 4 Лосев А. Ф. Античная философия истории. – М. : Наука, 1977. – С. 19. 5 Михайлов А. В. Ангел истории изумлен [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/nov_yun/1996/13-14/mihailov.html (Дата обращения 19.01.2017)

17

концепции, основанной на линейной модели времени, центральной являет-ся идея эволюции, в процессе которой постоянно возникает принципиаль-но новое состояние. Эта модель в конечном итоге представляет собой «<…> принцип научного мышления, рассматривающий все явления как развивающиеся на основе определенных объективных закономерностей»1.

В общественном историческом сознании космологическая и истори-ческая модели могут функционировать одновременно: «<…> историческая и космологическая модели восприятия времени – это именно абстрактные модели, которые в принципе могут сосуществовать друг с другом в реаль-ном опыте», – утверждает Б. А. Успенский2. Космологическая модель вос-приятия времени может актуализироваться в оценке тех исторических со-бытий, которые открывают новую эру, значимую для всего человечества или народа.

С. Л. Франк рассматривал неразрывную связь временного, преходя-щего и вечного, вневременного через категорию вневременности: «<…> вневременность естьотрицание времени; но это именно и значит, что оно отрицательно конституируется временем (или моментом, образую-щимсущество времени). Как понятие не-белого, будучи отрицани-

ембелого, предполагает последнее, так и вневременность предполагает за

своими пределами время и в этом смысле опирается нанего»3. Таким об-разом, историзм мышления и способность выделить в процессах развития общества постоянные составляющие взаимо дополняют друг друга.

Историческая и космологическая концепции истории по-разному ре-шают вопросы об историческом статусе событий (значимые или незначи-мые, случайные – закономерные и т. д.) и движущих силах общественного развития. Принципиально различаются и формы их репрезентации: если в историческом типе преобладают поиск причин, анализ закономерностей и прогноз последствий, то в космологическом – прозрение скрытых метафи-зических сущностей, интуиция и предсказание будущего на основе космо-логических представлений об устройстве вселенной. Таким же образом автор может угадывать и прошлое. Если в первом типе принципиально важна объективность изображения исторического процесса и точность деталей (вплоть до воссоздания реалий быта и особенностей речи), то во

1 Кон И. С. Историзм // Советская историческая энциклопедия в 16 тт., т. 6 / Гл. ред. Е. М. Жуков. – М. : Советская энциклопедия, 1964. – С. 557. 2 Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. – М. : Школа «Языки русской культуры», 1996. – С. 84. 3 Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека. – СПб. : Наука, 1995. – С. 310.

18

втором на первый план выходит истинность метаисторических сверхобоб-щений и субъективная глубина прозрения, а точность и объективность описания становятся необязательными.

Опираясь на эти модели времени, индивидуальное и общественное историческое сознания формируют свой образ, оценку прошлого и отно-шение к нему. Критерием такой оценки становится отношение к настояще-му: если оно положительно – прошлое рассматривается как правильно и закономерно развивающееся, а оценка исторических лиц и событий дается в зависимости от их роли и степени участия в этом процессе. Если же на-стоящее оценивается негативно – начинается поиск момента «порчи», вы-явление его причин и конкретных виновников. Оценка исторического про-цесса невозможна без понимания целей (смысла) исторического процесса. Ответ на этот вопрос дает телеология – «<…> учение о цели и целесооб-разности <…> постулирует особый вид причинности, отвечающей на во-прос для чего, ради какой цели совершается тот или иной природный про-цесс <…>»1. Телеология является антропоцентрической, если она полага-ет, что все существует для человека; метафизической – если исходит из конечной цели, господствующей над всем мировым процессом; трансцен-дентная телеология признает наличие потустороннего целеполагающего существа, находящегося вне мира.

Разница между видами телеологии проявляется, в частности, в пони-мании принципов детерминированности исторического процесса. В рамках антропоцентрического подхода события определяются желаниями и по-ступками отдельных людей (исторических лиц, прежде всего), метафизи-ческий предполагает реализацию внутренних закономерностей жизни об-щества, воздействие законов истории, а трансцендентный допускает пря-мое вмешательство высших сил в ход событий.

Еще одним типологическим признаком концепции истории является оценка образа будущего, который представляет собой «<…> мысленный, виртуальный образ, воспроизводящий в символической форме основные черты будущего <…> на основе философского смысла прошлого и будуще-го <…>»2. Человеческому сознанию всегда был свойственен интерес к грядущему, поэтому первые прогнозы в форме эсхатологических проро-честв были выработаны еще мифологическим сознанием. Циклическое

1 Телеология // Философский энциклопедический словарь / Л. Ф. Ильичев, П. Н. Федо-сеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов – М. : Сов. Энциклопедия, 1983. – С. 673. 2 Ракитянская Л. В. Позитивная модель будущего как фактор формирования культуры самосознания: дис. … канд. филос. наук. – Ставрополь, 2005. – С. 13.

19

время не представляет принципиально иного будущего, но все же не ис-ключает возможности какого-либо прогресса или регресса. Возвращение к исходной точке развития в этом случае совершается вследствие закономер-ных и неизбежных эсхатологических катастроф.

В рамках линейной модели времени можно выделить пессимистиче-ский и оптимистический образы будущего. Путь к их достижению зависит, прежде всего, от оценки исходной точки развития. Если она представляется идеальной, то вся дальнейшая история рассматривается как цепь трагиче-ских происшествий, все более удаляющих людей от исходного совершен-ства1. Будущее могло в этом случае рисоваться как вырождение и конечная гибель (пессимистический вариант) или возвращение к истокам (оптими-стический). Во втором случае путь человечества представлялся как непре-рывное восхождение от начального несовершенства к будущему благу, но прогресс мог вести человечество и к процветанию, и к катастрофе. В лите-ратуре эта тенденция формирует эсхатологический акцент, то есть «сосре-доточенность на провидческих и сверхъестественных особенностях чело-века, обеспечивающих реализацию ценностной системы в большинстве социумов, с одной стороны, и наличие ситуации-катастрофы, требующей незамедлительного решения для предотвращения природного, экономиче-ского, политического, социального, экологического и подобного катаклизма»2.

Проблема постижения будущего является традиционным объектом внимания для различных религиозных и художественных течений, фило-софских направлений и научных школ на всем протяжении человеческой культуры. Эсхатологические прогнозы являются обязательной составляю-щей религиозной доктрины, определяющей ее телеологию. При этом рели-гиозные эсхатологии представляют Конец света не как окончательное за-вершение Бытия, а скорее как закономерный и предсказанный переход его в иное качество, начало нового этапа. Таким образом, эсхатологичность мышления обязательно включает представление о развитии или порче мира.

В нерелигиозных (художественных, конспирологических и пр.) кон-цепциях истории Конец света предстает либо как отдаленная закономерная гибель, либо как результат катастрофы. В художественной литературе эс- 1 См.: Лотман Ю. М. Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII – начала XIX столетия // Ю. М. Лотман. О русской литературе. – СПб. : Искусство, 1997. – С. 284–291. 2 Гусейнова И. А. Жанр апокалипсиса: сценарии будущего? // Вестник МГЛУ. – 2014. –№ 18. – С. 26.

20

хатологичность может присутствовать в различных функциях, но наиболее востребована идея катастрофы, ставшая основой для отдельного направле-ния фантастики т. н. «постапокалиптики».

Являясь неотъемлемой частью исторического сознания, образ буду-щего также включает в себя несколько уровней: обыденное предугаданное будущее; религиозное предопределенное будущее (конец света); утопиче-ское желаемое будущее; фантастическое возможное будущее; в классиче-ских научно-философских концепциях – вероятное будущее; в постнеклас-сической науке – конструируемое будущее1.

Образ будущего основан на предсказании либо телеологическом про-гнозе, но, в то же время, неразрывно связан с оценкой и анализом прошло-го: «<…> будущее определенно и линейно, то есть поступательно, про-грессивно и т. д., лишь при условии прошлого, взятого как базовое время, как точка отсчета <…> вне своей однозначной воплощенности в качестве "будущего прошлого" будущее ветвится возможностями и вариантами, <…> теряя качество всякого пути <…>» 2.

Концепция истории включает также представление о силах, движу-щих и направляющих исторический процесс. В их понимании сложилось два подхода: историософский и научный.

Первый базируется на космологическом типе сознания: «<…> чело-век архаических эпох склонен изгонять из мира случайность. Последняя представляется ему результатом некоторой неизвестной ему, более таинст-венной, но и более мощной закономерности»3. Такое сознание предполага-ет наличие в мире трансцендентных провиденциальных сил, направляю-щих и движущих исторический процесс, поэтому оно нацелено на поиск в истории тайны, подлинного смысла, сокрытого за эмпирическим покровом событий. В историософской концепции движущей силой исторического процесса является человек, мотивируемый внутренними прозрениями, откровениями свыше и т. д. Метаисторическая движущая сила истории заложена в самой природе человека и общества, Бытия в целом. Случайно-сти, контакты с иными сущностями, предсказания, мистические открове-ния являются не столько причинами событий, сколько знамениями статуса событий.

1 См.: Асеева И. А. Образы прогностического опыта в науке и культуре: на пути к инте-гративной модели: дис. … докт. филос. наук. – М. : 2010. – 344 с. 2 Касаткина Т. Литература после конца времен // Новый мир. – 2000. – № 6. – С. 189. 3 Лотман Ю. М. Культура и взрыв. – М. : Гнозис, 1992. – С. 92.

21

Научный подход к пониманию истории сложился в процессе секуля-ризации религиозной концепции истории. Уже в представлениях филосо-фов Нового времени история мыслилась как обладающая имманентной необходимостью прогрессивного развития, в котором соучаствуют индиви-ды, внося свой вклад в движение ее целостности. При отсутствии внешних направляющих метаисторических факторов цель и смысл истории видится в самореализации тенденций, заложенных в самой природе человека и общества: классовой борьбы, научно-технического и культурного прогрес-са и пр. Это привело к возникновению антропологического принципа, ко-торый рассматривает человека в качестве обновляющего начала истории. История в данном случае понимается как творение, результат активности действующего в истории субъекта, который в своих поступках исходит из идеала, т. е. поступает императивно. Движущей силой истории выступает определяемая идеалом творческая мысль человека. Историческая действи-тельность становится результатом свободного действия автономной лично-сти, которая воспринимается как цель сама по себе.

Ключевыми вопросами, актуальными для всех концепций истории, становятся проблемы роли личности в истории, вариативности или безаль-тернативности хода истории, общности или уникальности исторического процесса для разных типов культур и государств (например, идея «особого пути России»), перспективах исторического процесса и, конечно же, оцен-ка исторических событий и лиц.

Попытка описания истории литературными средствами неизбежно

предполагает возможность её более или менее объективной интерпретации, создает предпосылки для неточностей и анахронизмов. Авторская концепция истории в произведении представляется в виде нарративного текста, в котором мысль автора выражается в конкретной жанровой форме, посредством образов, через систему сюжетных конфликтов и другие элементы поэтики.

В ряду произведений, избранных для анализа в этой работе, присутствуют произведения нескольких жанров: исторические романы Б. Васильева «Князь Святослав», А. Иванова «Сердце пармы» и Д. Гранина «Вечера с Петром Великим»; антиутопии В. Сорокина «День опричника» и «Сахарный Кремль», А. Волоса «Маскавская Мекка» и В. Пелевина «S.N.U.F.F.»; а также исторические детективы Б. Акунина из серии «Приключения Эраста Фандорина», цикл альтернативно-исторических романов Хольма ван Зайчика «Плохих людей нет» и два фантастических

22

романа «Первым делом самолеты» А. Баренберга и «Мы из будущего» А. Шевцова, относящиеся к популярному в современной исторической фантастике жанру «попаданцы на Великой Отечественной войне».

Подбор произведений при всей их видимой пестроте содержания и формы не является случайным. Эти тексты включают в себя все наиболее типичные варианты понимания истории массовым общественным сознанием. Содержание работы определяется теми запросами и проблемами, которые интересуют современного читателя. Здесь также не могла не отразиться специфика современного литературного процесса, для которого характерны прежде всего, децентрализация, деидеологизация и установка на гарантированный коммерческий успех.

Общеизвестно, что для его получения автор должен учитывать запросы читающей публики, что особенно важно в современной ситуации мультикультурности и многоуровневости литературного процесса. Поэтому современный автор – «интеллигент, человек начитанный, относящийся к своему труду если и несерьезно (во всяком случае, как сам утверждает), то по крайней мере с интересом и удовольствием» должен совершить новое, осмысленное "хождение в народ": угадать язык той, второй литературной системы, овладеть им в совершенстве и заговорить на нем так, чтобы "уши не торчали". Интеллигент – подобно народнику семидесятых годов XIX века – отправляется "в глухие массы", и цель его похожа на прежнюю. Он чает успеха. Понимания. Для этого надо, прежде всего, читателя заинтересовать»1.

Симптоматично, что в ходе исследования этой проблемы многие авторы (критики и культурологи, главным образом) вместо термина «беллетристика» все чаще используют понятие «миддл-литературы» (от англ. middle – середина). К миддл-классу с равными основаниями можно отнести как «облегченные» варианты высокой литературы, усвоение которых не требует от читателей особых духовных и интеллектуальных усилий, так и те формы массовой литературы, которые отличаются высоким исполнительским качеством и нацелены отнюдь не только на то, чтобы потешить публику. Для писателей этого типа характерно подчинение собственно эстетических функций произведения задачам коммуникативным, когда ценятся не столько философская глубина и многослойность художественных смыслов, сколько собственно сообщение

1 Загидуллина М. «Новое дело» интеллигенции, или Хождение в народ-2 [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2003/8/zagid.html (дата обращения 15.12.2017)

23

и остроумие, сюжетная и композиционная изобретательность, проявленные автором при передаче этого сообщения. Эта литература не может быть ни аутичной, ни депрессивной, зато обязана быть занимательной <…> общей чертой миддл-литературы можно назвать в разной степени отрефлектированный отказ от так называемого языка художественной литературы (с его установкой на стилистическую изощренность и опознаваемую авторскую индивидуальность) в пользу языка нейтрального или, если угодно, никакого – безусловно грамотного, но не создающего проблем для понимания даже и при торопливом чтении»1.

Из этого высказывания следует, что основным категориальным признаком в данном случае следует считать характеристику целевой группы (этот рекламно-издательский термин здесь представляется более уместным, чем, например, читательская аудитория) – то есть «средний класс». Ее оценку еще в 2001 г. дала И. Роднянская: «это основательные, обеспеченные, продуктивные люди, для которых натренированность ума, цивилизованность вкуса, эрудированность в рамках классического минимума так же желанны, как здоровая пища, достойная одежда и занятия в фитнес-центрах <…> Но бодрая готовность к безотказному функционированию плохо совместима с разными там метафизическими запинками вроде вопросов жизни и смерти. Хотя отлично совмещается с любопытством к таинственному и чудесному, развеивающему скуку, не навевая тревоги»2.

Г. Юзефович для обозначения этой категории читателей исполь-зовала признак социально-экономический и определила их как «офисную интеллигенцию»3. Г. Циплаков предложил в качестве основного критерия уровень образования и духовных запросов, поэтому его миддл-читатели обозначены как «офисные интеллектуалы», то есть наиболее сознательная часть клерков <…> их духовные запросы после вуза были намного сложнее, чем их работа для заработка на начальном этапе <…> Это, если угодно, духовный авангард среднего класса в нашей стране. Неудивительно, что героем этой литературы становится облагороженное отражение, идеальный образ самого читателя, который много размышляет,

1 Чупринин С. Жизнь по понятиям [Электронный ресурс] URL: http://polit.ru/article/2006/12/13/chuprinin/ (дата обращения 15.12.2016) 2 Ирина Роднянская. «Гамбургский ежик в тумане» [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2001/3/rodn.html (дата обращения 15.12.2016) 3 Юзефович Г. Литература по имущественному признаку: что читает средний класс?// [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2005/9/iuz12.html (дата обращения 15.12.2016)

24

не бедствует сам, но при этом имеет активную и конструктивную позицию по улучшению общественных условий и старается ее утвердить среди равнодушного и пассивного окружения. Он хочет жить хорошо и, что немаловажно, честно. Этим, по большому счету, он интересен и симпатичен.

Такой тип читателя не является единственно-преобладающим, однако потребность в какой-либо позитивной идеологии испытывает вся читающая общественность. Поэтому одной из функций миддл-литературы является поиск новой идеологии, базовые константы которой вполне удачно определил культуролог Г. Циплаков: «это направление ориентировано на конструктивное и по возможности скорое решение актуальных социальных противоречий сегодняшней России <…> Положительным героем этого направления является честный интеллектуал, уважающий приватность, добродетель и долг. Как правило, мы застаем его в ситуациях добровольного подчинения, служения. Соответственно, отрицательный герой – интеллектуал бесчестный, который стремится любой ценой доминировать, манипулировать, зомбировать. Неоромантическое противостояние положительного и отрицательного героев возможно, но не обязательно <…> Главный конфликт миддл-арта есть борьба цивилизации терпимого и разумного улучшения <…> и цивилизации нетерпимого и бесчеловечного разрушения»1.

Различные аспекты изучения исторической литературы привлекают внимание исследователей с первого момента её возникновения. Одним из наиболее продуктивных подходов в изучении литературы является выявление художественной философии истории отдельных периодов, литературных направлений и групп, выявление общих для них исторических и историософских концепций. Данное исследование носит типологический характер, целью которого является выявление специфики авторской концепции истории и художественных средств ее реализации.

Как писала исследовательница Г. В. Макаровская: «задачи типологического анализа, конечно, не сводятся к отысканию в произведении одинаковых и неизменных компонентов времени или к указанию на общие организующие функции повествователя <…> Типологическое направление исследования открывает свои пути к

1 Георгий Циплаков. Битва за гору Миддл [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2006/8/cy11.html (дата обращения 15.12.2016)

25

решению проблемы в связи истории и современности <…> исследование этого вопроса требует тонкого инструмента анализа»1.

Методологической базой, на которой выполнена данная монография, являются работы саратовского исследователя А. П. Скафтымова. Наиболее интересна в этом отношении его статья «Образ Кутузова в романа Л. Толстого «Война и мир», где он полемизирует с широко распространенной в литературоведении точкой зрения на образ М. И. Кутузова. Большинство исследователей, начиная с первых критиков Толстого, приводя многочисленные цитаты из текста, обвиняли его Кутузова в бездеятельности и пассивности, что по их мнению, являлось прямым следствием идеи стихийности исторического процесса, воспринимаемого Л. Н. Толстым как совокупность случаев, исключающего целенаправленную руководящую деятельность исторического лица.

А. П. Скафтымов, напротив, утверждает, что «<…> по Толстому в историческом процессе осуществляется скрытая ведущая целесообразность. Для каждого человека деятельность в ее субъективных целях является сознательной и свободной, но в сложении многих и разных деятельностей получается не предусматриваемый и не сознаваемый людьми результат, осуществляющий волю "провидения"»2. В конечном итоге автор статьи приходит к выводу, что «вся система мыслей, охватывающих содержание образа Кутузова, направлена к выявлению исторического значения прославленного полководца, всею своею деятельностью осуществлявшего и осуществившего задачу спасения народа от иноземного захватчика <…> Особенность Кутузова по сравнению с другими историческими деятелями <…> состоит по Толстому в особом характере его деятельности, сознательно подчиненной внеличным, народным целям, сообразно исторической необходимости»3.

Для обоснования этого вывода автор статьи, прежде всего, предпринял анализ толстовской концепции истории в сравнении ее с модной тогда философией Г. Гегеля и выявил главное их отличие – нравственно-этическую составляющую, преобладающую у русского писателя. Кроме того, А. П. Скафтымов рассмотрел не только историю развития вопроса в литературоведении, высказанные и ставшие общим местом критические

1 Макаровская Г. В. Типы исторического повествования. – Саратов : Издательство Сара-товского университета, 1972. – С. 5, 9. 2 Скафтымов А. П. Образ Кутузова в романа Л. Толстого «Война и мир» // Нравственные искания русских писателей. – М. : Художественная литература, 1972. – С. 187. 3 Там же. – С. 217.

26

замечания по поводу Л. Н. Толстого и его героя, но и выявил их позицию и первоисточники. Большое внимание также уделяется собственно историческому материалу: идея «пассивности» М. И. Кутузова как полководца во многом базировалась на неполных и нелояльных к фельдмаршалу исторических первоисточниках, вызванных отрицательным отношением к нему как правящего императора, так и иностранных историков. Обращение к новому, более полному научному материалу по истории 1812 г., ставшему доступным к моменту создания статьи, и объективный анализ первоисточников позволил исследователю коренным образом переоценить и ход событий, и роль своего героя в истории.

Таким образом, анализ типологии авторской концепции истории, отраженной им в созданном произведении, обязательно должен включать анализ авторской концепции истории, выраженной им в более ранних произведениях или прямых высказываниях, рецензии и оценки как профессиональных критиков, так, в отдельных случаях, и читателей. Кроме того, представляется необходимым анализ научно-исторических первоисточников и аналогичных работ, с которыми полемизирует или солидаризируется автор.

В монографии «Авторские концепции российской истории в русской литературе XXI века» также широко применяется критический и исторический материал, позволяющий более полно выявить точку зрения автора. Особое внимание уделяется работам литературоведов, рецензиям и критическим обзорам, а также статьям социологов и культурологов, исследующих современные тенденции в развитии современной культуры. Произведения, избранные для анализа, носят различный характер и относятся к разным жанрам. Некоторые из них прошли практически незамеченными и не вызвали серьезного отклика в читательской среде, другие стали своеобразной сенсацией и поводом для многочисленных споров. Но в сумме они выражают мировосприятие современного россиянина, его представление о собственной стране и ее месте в мире.

27

ГЛАВА 1. ИСТОРИЯ И ЛИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ ИСТОРИЧЕСКОМ РОМАНЕ

§ 1.1. «Норманская теория» российского политогенеза и проблема личности государственного деятеля в романе Б. Васильева

«Князь Святослав»

1.1.1. Художественные принципы творчества Б. Васильева В советскую литературу писатель Борис Львович Васильев (1924–

2013) впервые вошел в 1969 году как создатель военной прозы. В ряду многочисленных произведений о войне, созданных в 1960–1980-е гг., повести Б. Васильева («А зори здесь тихие», «В списках не значился», «Завтра была война») занимают особое место. Исследователи отмечают акцент на философско-нравственной проблематике и повышенный интерес к личности героя1. Военной темой Б. Васильев не ограничивался, его интересовали проблемы современного ему общества и послевоенная судьба своего поколения.

К собственно исторической теме этот писатель обратился несколько позже. История русской интеллигенции нашла воплощение в романе «Были и небыли» (1980), повествующем об участии двух прадедов автора в Русско-турецкой войне. Это произведение открывало серию «История рода Олексиных», описывающую жизнь России от пушкинских времен до середины ХХ века. Этот цикл романов органично входит в тот пласт исторической прозы 1980–1990-х гг., который был нацелен на переосмысление, прежде всего, советского периода истории, попытку объективного изображения предреволюционных событий, Октябрьского переворота и последующей судьбы нашей страны.

Серия «Романы о Древней Руси» (1997 – 2010), начатая «Вещим Олегом» и продолженная «Александром Невским», «Ольгой, королевой русов», «Князем Святославом», «Владимиром Красно Солнышко» и «Владимиром Мономахом», заметно отличается от его предыдущих произведений. Здесь основным объектом изображения стали не трагические события XIX и XX веков, а героическая эпоха становления Русского государства, реконструированная по весьма неполным и противоречивым источникам. На этом материале Б. Васильеву удалось сформулировать и представить художественными средствами собственную оригинальную концепцию истории.

1 Гуральник 3. Н. Поэтика военной прозы Б. Васильева: дис. … канд. филол. наук. – Л., 1990. – 185 с.; Карнюшин В. А. Проза Бориса Васильева о фронтовиках после войны, 70–80-е гг.: дис. … канд. филол. наук. – Смоленск, 2000. – 75 с.

28

Тема становления Российского государства представляется достаточно сложной и неоднозначной. Несмотря на неоспоримую значимость этого периода в истории государства, в художественной литературе он отражен недостаточно полно. Исторических романов о первых князьях Рюрике и Олеге создано не было. О княгине Ольге писали А. И. Антонов – («Княгиня Ольга», 1999) и С. Кайдаш-Лакшина – («Княгиня Ольга», 2002). Образ князя Святослава представлен в произведениях Н. А. Полевого («Пир Святослава Игоревича, князя киевского», 1828), А. Ф. Вельтмана («Райна – королева болгарская», 1843), С. Скляренко – («Святослав», 1958), В. В. Каргалова – («Черные стрелы вятича», 1989) и В. Поротникова («Князь Святослав. „Иду на вы!“», 2009; «Последний подвиг Святослава», 2011). Произведений, посвященных ранней истории нашего государства в целом, написано больше (в их числе можно отметить роман В. Иванова «Русь Изначальная», 1961), тем не менее, дохристианский период Руси полноценного отражения в литературе еще не получил.

Но в отечественной историографии эта тема занимает весьма заметное место, так как спор о причинах создания Киевской Руси и ходе этого процесса стал одним из наиболее значимых для историков «норманистов» (Г. Байер, Г. Миллер, и А. Шлецер) и «антинорманистов» (М. Ломоносов, В. Татищев, В. Соловьев и др.).

«Норманисты» считают создателями русской государственности «варягов» – норманских (этнических скандинавов) конунгов Рюрика, Трувора и Синеуса, приглашенных на княжение новгородцами, уставшими от межплеменных распрей. Будучи более культурными и просвещенными, «призванные варяги», опираясь на военную силу своих профессиональных воинских дружин, создали новое государство в Новгороде, затем наследник Рюрика князь Олег захватил Киев и перенес в него столицу нового княжества и передал власть сыну Рюрика Игорю, основавшему династию Рюриковичей, правивших нашей страной до конца XVI века. По мнению «норманистов», деятельность «варягов» становится решающим фактором в создании Российской монархии. Эту точку зрения с некоторыми незначительными оговорками принял и Н. М. Карамзин, так как она вполне укладывалась в его теорию цивилизационной роли монархии в русской истории, а также доказывала естественность такой формы правления и ее изначальную легитимность.

Их противники настаивают на идее самостоятельного зарождения государства у восточных славян. «Антинорманнисты» (В. Татищев,

29

Д. Иловайский, Б. А. Рыбаков и др.) в целом не отрицают историчность Рюрика и его наследников, но утверждают наличие у восточных славян собственных государств. Кроме того, они оспаривают этническую принадлежность варягов к скандинавским народам. По мнению «антинорманистов», варяги, называемые в некоторых источниках «русами», принадлежали к одному из балтославянских племен и были родственны «призвавшим» их славянским племенам. Таким образом, варяги, во-первых, не признаются «норманнами», а во-вторых, их роль оказывается достаточно скромной: они не создавали Киевской Руси, а всего лишь выступили как военная сила, способствующая исторически назревшему объединению племен.

Обе этих теории представляют собой только крайние полюсы научного дискурса, в рамках которых существует множество промежуточных вариантов. Все они опираются на общий круг источников: тексты «Повести временных лет» и других летописей, свидетельства византийских источников (хроники, трактат «Об управлении империей» императора Константина Багрянородного, договоры русов и византийцев 911 г. и 944 г. и др.). Имеются также косвенные данные из арабских и хазарских исторических документов. Однако основной корпус русских летописей был составлен только в начале XII века по материалам дружинных преданий и доработан летописцами, пытавшимися создать прямую генеалогическую линию от Рюрика и далее. В них имеются большие пробелы в описании событий и фактологические противоречия, особенно в части датировки событий, которые уточняются по косвенным данным.

Современные исследования в области археологии и лингвистики подтверждают каждую из этих теорий лишь частично, поэтому вопрос об этнической принадлежности русов-варягов и их роли остается спорным. Сомнителен также статус Новгорода как первой столицы Рюрика, так как в тот момент он еще не был основан (предлагается альтернативный вариант – Ладога), а сопоставление годов жизни и правления первых князей почти исключает возможность предположения об их кровном родстве и пр. Все эти споры, как уже было отмечено выше, с самого начала возникновения вопроса служили обоснованием какой-либо религиозной или историко-философской концепции. В таком контексте даже попытка расшифровки имен первых князей (Олег/Хельг, Ольга/Хельга, Святослав/Сфендослейф и пр.) и определение таким способом их национальной принадлежности приобретают уже не только академический, но и идеологический статус.

30

Современная точка зрения, изложенная во втором томе «Всемирной истории в 6 т.»1, носит умеренный промежуточный характер. В главе «Древняя Русь» указывается на наличие нескольких «княжений» восточнославянских племен (полян, древлян, северян, радимичей и пр.), возглавляемых собственными князьями и родовой знатью. Утверждается, что эти этнополитические объединения в IX веке уже начали перерастать в раннефеодальные государства. Одним из ведущих стимулов для этого послужило развитие торговли и формирования трансконтинентальных торговых путей, в функционировании которых были равно заинтересованы все племена.

По мнению авторов «Истории», именно для их защиты от набегов викингов, а также для прекращения внутренних раздоров местная знать пригласила на роль правителя Рюрика (предводителя одного из многих торгово-военных варяжских отрядов) с дружиной как нейтральную военную силу, способную блюсти общие интересы. Вопрос об этнической принадлежности варягов решается в пользу «норманнской» версии: спорный этноним «русы» расшифровывается как финское «Ruotsi» или древнескандинавское «rõp(e)R – гребец, участник похода на гребных судах»2. Таким образом, это слово сначала было скандинавским самоназванием участника военных походов (и именно в этом смысле оно фигурирует в договорах с Византией), а позднее стало обозначать национальность.

Дальнейшая история образования Киевской Руси (поход Олега на Киев, убийство Аскольда и Дира, подчинение окрестных племен, походы Олега и Игоря и т. д.) в целом вполне соответствует хрестоматийной версии. Утверждается мысль, что в сложной внутриплеменной борьбе первых славянских княжеств, происходившей на пересечении нескольких межрегиональных торговых путей, варяжские князья и их немногочисленные, но профессиональные дружины сыграли роль объединяющего фактора, способного навязать соседям свою волю. Им, в частности, удалось прекратить давнюю кровопролитную борьбу полян и древлян, подчинив последовательно тех и других (кульминацией этого процесса стало убийство древлянами Игоря и последующее уничтожение Ольгой их столицы Искоростень). Созданное Олегом, Игорем и Ольгой

1 Мельникова Е. А. Древняя Русь. Расселение и формирование государственности восточных славян. Всемирная история. В 6 тт., т. 2. Средневековые цивилизации Востока и Запада / отв. ред. П. Ю. Уваров. – М. : Наука, 2012. – С. 372–381. 2 Там же. – С. 375.

31

государство было уже качественно иным, нежели княжество Рюрика, выполнявшего всего лишь роль вождя наемного отряда при Ладожско-Новгородской племенной знати.

Конец IX и первая половина X веков стала переходным периодом в процессе создания действительно централизованного русского государства. Воинственный характер новой элиты, в которой преобладали наемники-варяги, а также ограниченность ресурсов и недостаточный объем контролируемых территорий, определили преобладание роли внешней торговли и военной добычи для получения средств на содержание дружины. Поэтому большинство военных предприятий Олега и Игоря носили еще характер грабительских походов. Это положение изменилось только в конце X века, в годы правления княгини Ольги, когда контролируемая территория увеличилась, а сбор даней был регламентирован и упорядочен: вместо архаичного «полюдья» (во время одного из которых и был убит князь Игорь) стал применяться их централизованный сбор в специально определенные «погосты». Именно с этого момента внешняя торговля и набеги на соседние страны перестали служить основными источниками доходов, а внутренняя политика киевских князей оказалась направлена преимущественно на удержание и защиту собственной территории.

В прозе Б. Васильева эта эпоха представлена в первых трех романах серии: «Вещий Олег», «Ольга – королева русов» и «Князь Святослав». Представленная художественная версия этих событий отражает научную версию истории только частично. Автор сохранил основную событийную канву и перечень действующих исторических лиц (Рюрика, Трувора, Синеуса, Олега, Аскольда, Дира, Игоря, Ольгу, Свенельда, Святослава) и дополнил систему персонажей такими легендарными личностями, как посадник Гостомысл, Вадим Храбрый, Соловей-разбойник, а также ввел необходимое количество вымышленных действующих лиц.

Спор о национальной принадлежности варягов он решил в пользу их норманнского происхождения, причем эти разбойники и наемники у него представлены как изгои и отщепенцы, навсегда покинувшие родину ради воинской славы и добычи. Но назвать эту концепцию «норманнской» все же нельзя, так как главную роль в создании славянского государства у него сыграли отнюдь не варяги, а русы. Б. Васильев представил этот народ как осколок германского племени росоманов, оттесненных готами в скудные болотистые земли, что вынудило их совершать регулярные набеги на соседей и грабить торговые караваны на Балтике. Описание славянского

32

мира (племен северян, вятичей, радимичей, рузов, полян, древлян и пр.) представлено как конгломерат родственных, но враждующих племен.

Художественное воплощение образов героев в романе Б. Васильева отличается крайней субъективностью, следствием чего становится резкое обострение межличностных конфликтов и динамика сюжета. Так, князь Рюрик представлен как коварный варяг, главным смыслом жизни которого была борьба за власть. Место новгородского князя он захватывает ценой многочисленных предательств и тайных убийств (не брезгуя даже и отравлениями) – в итоге, большую часть первых двух романов занимает история мести Рюрику за совершенные злодеяния. По версии автора он не умер, а был убит одним из мстителей весьма изощренным образом – разорван надвое между двумя деревьями. Его сын Игорь (также коварный, но слабовольный, а кроме того – наркоман и гомосексуалист), ставший одним из главных героев второй книги, отравил в ходе борьбы за власть воспитавшего его князя Олега, а также убил его друга Сигурда, но в финале также был казнен тем же способом внуком Сигурда Мстишей.

Описание этого мира также весьма субъективно и содержит множество анахронизмов. Так, славянские племена представляют собой уже не просто племенные объединения, а феодальные государства, находящиеся на достаточно высоком уровне развития. Еще не существовавший в тот период Новгород, представлен как богатая торговая республика, какой в реальной истории он стал не ранее XI в. У славян есть не только князья и собственная элита (бояре), но и административный аппарат, и даже собственная письменность.

Здесь налажены активные дипломатические и торговые связи между племенами, причем в качестве основного платежного средства выступает золото. Воспитание и образ жизни как таковой носят вполне светский характер, поэтому девушки из правящих семей учат три языка, умеют читать и писать, врачевать раны, петь, танцевать и даже вести застольные беседы на пирах. В целом автор представил не картину разложения родоплеменного строя, а реконструировал период развитого Средневековья, превосходящего по уровню развития европейские государства описываемого времени.

В конечном итоге Б. Васильев создает вполне оригинальный социум, противоречивый, но целостный художественный мир, напоминающий в некоторых отношениях скорее мир рыцарского романа или героического средневекового эпоса. В поле зрения автора находится, как правило, элита этого общества – князья, их друзья и родственники, дружинники – поэтому

33

культура и этика здесь также являются вполне универсальными. Всем им, в большей или меньшей степени, свойственно стремление к славе и жажда добычи, очень ценятся воинская сила и храбрость, дисциплина и верность, все свято соблюдают данные клятвы и очень серьезно относятся к вопросам мести, поэтому эти мотивы занимают в романе такое большое место.

Эта воинская по преимуществу культура чрезвычайно аскетична, особенно у варягов: они избегают женщин и пиров (зато многие употребляют наркотики в виде настоев из мухоморов), а все время посвящают войне, свято соблюдая традиции воинского братства. Нравы русов более свободны, поэтому пиры они, наоборот, очень любят, однако перечисленные доблести в почете и у них, а брачные обычаи достаточно строги. Славяне в этом отношении уступают, и тем и другим, что является следствием их более свободной и зажиточной жизни.

Характеристика нравов и обычаев дается автором весьма обобщенно, однако по содержанию романа можно заключить, что какого-либо существенного разрыва в уровне социального и культурного развития между разными племенами нет. Отмечено, что варяги (которые, собственно, не народ, а просто наемники), более организованы, жестоки и коварны, чем русы, которые все же превосходят в этих качествах славян. Но эта разница объясняется объективными обстоятельствами, а отнюдь не национальным характером, поэтому и те из славян, кто прошел соответствующую школу, не уступают при необходимости своим учителям.

Форму репрезентации, используемую автором для художественной реализации своей исторической концепции, наиболее удачно охарактеризовала В. Бокова: «это не очень обычная историческая проза <…> нет никаких этнографических описаний и музейных перечней <…> книги написаны очень просто, нормальным современным языком, скупо обозначают место действия, которое читающий вправе представлять, как ему угодно, и вообще почти лишены реалий, за исключением необходимейших – меч, плащ, кубок. В этом есть что-то шекспировское: выносится табличка с обозначением "лес", "город" – а дальше концентрация страстей и правда характеров <…> автор исходит из того, что люди во все эпохи были примерно одинаковы <…>»1.

Однако за беллетризованным сюжетом и условностями васильевского Средневековья нельзя не заметить того факта, что версия истории,

1 Бокова В. 85 лет со дня рождения Бориса Львовича Васильева [Электронный ресурс] URL: http://www.club366.ru/books/html/121588.shtml (дата обращения 23.01.2017)

34

предлагаемая им в этих произведениях, в основных своих чертах совпадает с установленными историческими фактами. В основе межплеменных конфликтов, описанных в этих романах, лежат естественные экономические противоречия: стремление к удержанию сельскохозяйственных угодий и контролю над торговыми путями. Все племена в большей или меньшей степени конфликтуют друг с другом, но наибольшую агрессивность вынуждены проявлять именно русы, живущие на бесплодных побережьях Балтики, а желание Олега захватить Киев представляется автором как попытка обрести новые территории, необходимые для выживания.

Это намерение возникает не сразу. Первопричиной, подвигнувшей русов и варягов на этот поход, стало стремление новгородцев чужими руками избавиться от киевлян – их основного торгового конкурента. Поэтому они обращаются к Рюрику с просьбой разорить Киев, но Рюрик на тот момент уже слишком стар и не способен возглавить этот поход. Поэтому он передает свою дружину и золото, полученное от новгородцев, князю русов Олегу, который ценой сложнейших политических комбинаций формирует многочисленную и разноплеменную армию, идет на Киев, убивает в поединке Аскольда и без всякого штурма захватывает город.

Для воплощения этого плана Олегу пришлось приложить большие организационные и дипломатические усилия, и здесь на первый план выходит личность вождя как человека, способного создать и воплотить столь масштабный проект. Таким образом, геополитический, экономический в своей основе конфликт переходит на уровень личных сюжетных конфликтов. Многочисленные шпионско-любовные перипетии, заметно осложняющие ход дела, с этой точки зрения можно рассматривать уже не столько как средство обострить сюжет, а как средство реализации авторского представления о механизмах политогенеза.

По мысли Б. Васильева, создание Киевской Руси стало не результатом удачного стечения обстоятельств и не реализацией изначального превосходства русов и варягов в военной силе. Напротив, он подчеркивает, что организация этого похода потребовала согласованных усилий многих племен и стала возможна только благодаря долгой и целенаправленной подготовке, а успешный результат не был неизбежным или хотя бы закономерным. Здесь в концепции автора косвенно проявляется мысль о возможной альтернативности исторического процесса.

35

Вследствие этого на первый план в исторических романах Б. Васильева выходит образ правителя, обладающего подлинно государственным мышлением, а главным стимулом политогенеза становится фактор организационный, представленный как воля подлинного правителя, направляющего к определенной цели стремления и поступки остальных действующих лиц. И хотя варяг Рюрик (как и правители славян) в «Вещем Олеге» регулярно именуется князем, а Олег назван так только один раз в самом конце, после того как он осуществил задуманное, создателем Киевской Руси становится именно Олег. Эти образы князя-организатора и конунга-захватчика, варяга и руса, противопоставляются и в этом, и в следующих романах серии как воплощение двух принципиально разных политических подходов и методов управления.

1.1.2. Долг, свобода воли и образ истинного правителя

в романе Б. Васильева «Князь Святослав» Киевский князь Святослав – одна из самых легендарных и

харизматичных фигур в русской истории. Сложившаяся в русской культуре традиция представляет его как внука Рюрика, сына Игоря и Ольги, отважного воина и знаменитого полководца, победителя Хазарского каганата, успешно воевавшего с самой Византией и нелепо погибшего от рук печенегов. Из «Повести временных лет» хрестоматийно известны воинская доблесть Святослава, приписываемая ему рыцарская традиция посылать своим противникам вызов «Иду на вы!» и его аскетизм: спал без шатра, постелив конский потник и подложив под голову седло, питался только зажаренным на углях мясом, что позволяло ему воевать, не обременяя себя обозами, и обеспечивало его войску высокую мобильность.

Жизнь и деятельность князя Святослава представлены в первоисточниках гораздо полнее, чем Рюрика, Олега, Игоря и Ольги. Кроме русских летописей, его деяния (особенно в части дунайских походов) отражены в византийских хрониках, а историк Лев Диакон даже описал его внешность, которую имел возможность наблюдать во время переговоров Святослава с императором Иоанном Цимисхием в 971 г. Таким образом, историкам достаточно достоверно известны происхождение Святослава, годы жизни, хронология военных походов и обстоятельства его смерти.

Есть, однако, и спорные вопросы. До сих пор не утихает дискуссия, была ли гибель Святослава трагической случайностью или кто-то подтолкнул печенегов к нападению? Роль подстрекателя (без приведения

36

серьезных доказательств) приписывается, как правило, византийцам, хотя «Повесть временных лет» предлагает на эту роль болгар. Кроме того, хрестоматийный образ героя и патриота не вполне подтверждается при более внимательном изучении исторических фактов.

По мнению современных историков, деятельность Святослава «<…> являлась отчасти продолжением внешней политики Олега и Игоря <…> Святослав продолжил покорение восточнославянских племен, расширяя территорию Руси <…> Несомненным успехом был разгром Хазарского каганата, в результате чего Древнерусское государство получило доступ на Дон <…> Главные же интересы Святослава лежали в другом регионе <…> Святослав захватил северо-западную часть Болгарии и сделал своим опорным пунктом Переяславец на Дунае <…> куда намеревался перенести столицу Руси»1. Это место было им выбрано как стратегически и экономически важный перекресток торговых путей между Византией, Чехией, Венгрией и Русью.

Успехи киевского князя вызвали противодействие византийского императора, и после долгих кровопролитных сражений киевский князь был вынужден отступить. Но «осенью 971 года ослабленное войско Святослава не смогло прорваться через засаду печенегов (видимо, подстрекаемых Византией) у Днепровских порогов и зазимовало в устье Днепра. Весной следующего года войско вернулось на Русь, но сам Святослав был убит печенегами. С его смертью закончилась "героическая эпоха" в истории Древней Руси, отмеченная собиранием восточнославянских племен под рукой киевского князя и широкомасштабными походами на Византию»2.

Н. М. Карамзин, отмечая воинскую доблесть Святослава и пользу его первых походов, оценил стремление перенести столицу на Дунай как «<…> безрассудное намерение <…> Кроме самолюбивых мечтаний завоевателя, Болгария действительно могла нравиться ему своим теплым климатом, изобилием плодов и богатством деятельной, удобной торговли с Константинополем <…> но для таких выгод долженствовал ли он удалиться от своего отечества, где был, так сказать, корень его силы и могущества?»3.

1 Мельникова Е. А. Древняя Русь. Расселение и формирование государственности восточных славян // Всемирная история: в 6 тт., т. 2. Средневековые цивилизации Востока и Запада / отв. ред. П. Ю. Уваров – М. : Наука, 2012 – С. 380. 2 Там же. – С. 381. 3 Карамзин Н. М. История государства Российского в 4 кн., кн 1. – Ростов н/Д : Феникс, 1994. – С. 140.

37

Действительно, увлекшись «болгарским проектом», Святослав увел дружину и оставил родной Киев без защиты, чем не замедлили воспользоваться печенеги, вынудившие его на время прервать поход и вернуться в Киев. Однако после смерти матери он вновь отправился воевать на Дунай, поэтому упрек, высказанный в адрес Святослава Карамзиным: «Святослав, образец великих Полководцев, не есть пример Государя великого: ибо он славу побед уважал более государственного блага и, характером своим пленяя воображение Стихотворца, заслуживает укоризну историка»1, – представляется заслуженным.

В военно-политической деятельности князя Святослава можно усмотреть нравственное противоречие между стремлением к захвату новых земель и долгом правителя, обязанного, прежде всего, защищать собственную землю. Неудивительно, что столь противоречивая личность привлекла внимание Б. Васильева, ищущего в истории, прежде всего, нравственные примеры и уроки, поэтому все содержание романа «Князь Святослав» посвящено, главным образом, художественному осмыслению этой проблемы.

Аннотации от издательств, опубликовавших это произведение, характеризуют его следующим образом: «сын княгини Ольги и князя Игоря вошел в историю как отважный воин, победивший хазар, успешно воевавший с Византией и присоединивший к Великому Киевскому княжеству множество земель. Автор не ограничивается описанием подвигов Святослава, его герой – личность трагическая, испытавшая и нелюбовь матери, и предательство друзей. Мучительные раздумья о судьбе родной земли не покидали его вплоть до случайной и загадочной гибели» (Вагриус, 2006); «мужественный военачальник и тонкий дипломат, Святослав предстает перед читателем героем поистине шекспировского масштаба, пережившим нелюбовь матери, измену соратников, коварство приближенных. Но его характер воина и патриота лишь закалился в этих испытаниях» (ПРОЗАиК, 2009).

Однако прочтение романа убеждает, что в данном случае аннотации не соответствуют содержанию. Прежде всего, по версии Б. Васильева, Святослав был рожден княгиней Ольгой от друга ее детства и фактического соправителя воеводы Свенельда. Во-вторых, гибель Святослава не является ни случайной, ни загадочной: он попал в хорошо подготовленную засаду и был убит княжичем радимичей Бориськой, а

1 Карамзин Н. М. История государства Российского в 4 кн., кн 1. – Ростов н/Д : Феникс, 1994. – С. 149.

38

организатором этой акции стал Свенельд, его родной отец. И, наконец, Святослав в этом романе никак не может быть назван патриотом, о чем прямо заявлено в тексте: «он завоевывал себе собственное государство на Дунае по примеру наиболее удачливых варяжских конунгов недавнего прошлого<…>» (165–166)1. В итоге остается отважный воин, мужественный военачальник и трагическая личность, пережившая нелюбовь и предательство – в отношении шекспировского накала страстей в романе обе аннотации совершенно справедливы.

Предложенная версия событий, с одной стороны, не является принципиально невозможной и вполне укладывается в рамки описанных в летописях событий, а с другой – представляется произвольной и недоказуемой. При этом общая концепция развития общества в романе основана на идее экономической детерминированности социальных процессов. Автор подчеркивает важность торговли и контроля над торговыми путями: новгородское купечество снабжает Святослава всем необходимым для похода на Хазарию именно для того, чтобы он разгромил поволжских булгар, грабящих их караваны, а в организации военных походов постоянно учитывается экономический аспект проблемы: необходимость дорогой брони, плата наемникам, ценность добычи и пр.

Автор не утомляет читателей сложными расчетами: экономический аспект событий не выдвигается на первый план, однако на его наличие и значимость систематически указывается, поэтому мотивация исторических процессов объясняется вполне материалистически, с позиций современной теории развития общества.

Тематика произведения, в отличие от избранной версии истории, вполне традиционна: мудрая княгиня Ольга с помощью воеводы Свенельда выполняет историческую миссию объединения славянских племен и ассимиляции их с русами в рамках централизованного государства. Для выполнения этой задачи она ограничивает власть Боярской Думы и проводит административную реформу: устанавливает единую систему налогов, определяет разумный размер дани, организует административные центры (т. н. «погосты») для ее сбора. Ольга ведет политику умиротворения подконтрольных племен и развивает внешнеполитические связи: совершает поездку в Константинополь, принимает Крещение, сватает в жены своему сыну Святославу европейскую принцессу.

1 Текст романа цитируется по изданию: Васильев Б. Л. Князь Святослав // Б. Л. Васильев. Собрание сочинений в 12 тт., т. 9. – М. : АСТ : Астрель, 2011. – С. 7–182.

39

Святослав, в свою очередь, с раннего детства готовится к военной деятельности, собирает дружину и совершает несколько походов на племена вятичей и радимичей, буртасов и волжских булгар, а главным его успехом стал полный разгром Хазарского каганата. Последующие походы на Дунай, захват болгарских городов и сражения с армией императора Иоанна Цимисхия отличались большим размахом и ожесточением, однако закрепиться на Дунае Святославу так и не удалось.

Таким образом, в романе описаны почти тридцать лет российской истории, в течение которых правящая княгиня Ольга укрепляла и объединяла Киевскую Русь, а ее сын, великий полководец Святослав, разгромил наиболее опасных на тот момент противников. Дунайские походы Святослава существенной пользы не принесли, но прославили Русь так же, как походы Олега и Игоря на Царьград. Именно так и оценивали эти события все российские историки, начиная с XVIII века. Возникает закономерный вопрос: зачем автор выбрал столь нетрадиционную версию происхождения Святослава?

Оригинальность романа Б. Васильева выразилась не только в скандально-эпатирующей трактовке событий и оценке исторических лиц. Принципы отражения художественного мира в его исторических романах заметно отличаются от сложившейся литературной традиции. Так, автор уделяет минимальное внимание описаниям быта, нравов, образа жизни, местности, культурологическим и религиозным аспектам. Исторические лица описаны в минимально-необходимом объеме: так, не названы ни булгарский, ни хазарский правители, и даже имя жены Святослава, родившей ему двоих детей, осталось неизвестным.

Автор сообщает о перемещениях, но не указывает времени и расстояний, опускает некоторые эпизоды, не сообщает о смене сезонов – в итоге продолжительность описываемых событий может быть выявлена только косвенно, а их общий масштаб без привлечения внешних источников неопределим в принципе. Так, в главе 9 автор сообщает о женитьбе Святослава на некой европейской принцессе и последующем разводе с ней – но только в следующей главе упоминается, что она успела родить ему двоих сыновей. Таким образом, на трех с половиной страницах (с. 97–100) описаны события двух, по меньшей мере, лет, причем ни прямых, ни косвенных указаний на их продолжительность в тексте нет.

Такое пренебрежение пространственно-временными характеристиками и систематическое отсутствие детализации в описаниях создают некий абстрактный хронотоп, лишенный конкретного содержания

40

и масштаба, характерный не для исторического романа, а, скорее, для средневекового героического эпоса. Описывая художественный мир такого произведения, Д. С. Лихачев отмечал как одно из его свойств «<…> степень быстроты действования лиц <…> большее или меньшее сопротивление окружающей, физической же, среды»1, а в характеристике «Слова о полку Игореве» отметил, что «Мир "Слова" – это мир легкого и незатрудненного действования <…> стремительно совершающихся событий. Герои "Слова" передвигаются с фантастической быстротой и действуют почти без усилий <…> Автор легко переносит повествование из одного пункта в другой <…>»2.

То же самое можно с полным правом сказать и о художественном мире Б. Васильева. Кроме того, его героям свойственно устойчивое пребывание в одном определенном психологическом и социальном состоянии, поэтому, выпав из сюжетного действия на долгие годы, они могут вновь включаться в него совершенно в том же качестве. Например, княжич радимичей Бориська был продан Святославом в рабство задолго до похода на Хазарию, то есть не позднее 964 г. Бежав, княжич примкнул к печенегам и много лет дожидался случая отомстить. По тексту романа создается впечатление, что все эти семь или восемь лет Бориська так и провел возле днепровских порогов в засаде, не пытаясь вернуться домой или как-то иначе устроить свою судьбу. В целом пространственно-временная организация художественного мира этого романа напоминает свойство хронотопа «Песни о Нибелунгах», которое отметил А. Я. Гуревич: «<…> нет представления о непрерывно текущем потоке времени, оно дискретно, прерывисто. Время эпоса – время шахматных часов <…>»3.

Одним из важнейших элементов концепции истории является критерий оценки важности исторических событий, поэтому представляется необходимым рассмотреть роль тех событий, которые сам автор рассматривает как значимые и ключевые. Такие эпизоды маркированы в тексте риторическими авторскими отступлениями: «неизвестно, что

1 Лихачев Д. С. Сюжетное повествование в памятниках, стоящих вне жанровых систем XI–XII вв. // Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повест-вования в древнерусской литературе / отв. ред. Я. С. Лурье – Л. : Наука, 1970. – С. 200. 2 Там же. – С. 201. 3 Гуревич А. Я. Хронотоп «Песни о Нибелунгах» // А. Я. Гуревич. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства: монография. – М. : Искусство, 1990. – С. 123.

41

произошло бы дальше и как бы повернулась история всего Киевского княжения, если бы <…>» (26), «<…> как бы повернулась не только дальнейшая судьба самого князя Святослава, но и вся история Руси, если бы <…>» (65), «<…> откажись тогда упрямец Святослав <…> и историческая карта Европы <…> была бы иной <…>» (75), «<…> это рукопожатие и изменило в будущем весь исторический путь России <…>» (81), «<…> не случись тайного гонца, так и вся наша история пошла бы по-иному <…>» (95), «<…> неизвестно, как бы повернулась история Древней Руси, а значит, и наша, если бы в стан не прибыл посланник новгородского посадника <…>» (100).

О каких же событиях идет речь? Первый такой эпизод – это установление контроля над Боярской думой княгиней Ольгой. Далее следуют: поражение в войне, заставившее нового императора Византии искать союза с Русью; согласие Святослава стать новгородским князем; договор с новгородским посадником о совместном походе на Булгарию; решение Ольги женить Святослава. Очевидно, что все эти события являются, безусловно, значимыми, но ни одно из них не является случайным. Так, решение о походе на буртасов и Хазарию Святослав принял сам, задолго до того, как новгородцы предложили ему свою помощь в организации похода. Можно предположить, что без этой помощи поход все равно состоялся, хотя и завершился бы менее успешно. Таким образом, эта помощь стала всего лишь необходимым средством, а не причиной.

И хотя Б. Васильев охотно указывает на Случай или Удачу как причину успеха: «в истории правит Его Величество Случай» (75), «<…> история пошла бы по-иному. Ею правит случай, которого чаще всего либо не замечают, либо забывают о нем <…>» (95), «<…> спасла его только удача. В городе вдруг, сразу во многих местах, вспыхнул пожар <…>» (100–101), «<…> далеко не всем улыбается богиня удачи <…> Но порой удача улыбается столь незаметно, что поди ее разгляди <…>» (119) – все же упомянутые случаи случайными отнюдь не являются. Трудно назвать случайностью согласие Святослава принять почетное и выгодное княжение в Новгороде или решение Ольги и Боярской думы женить своего князя. Что же касается Удачи, то Святослава спасла все же не она, а воевода Морозко, проникший в булгарский город и устроивший пожар; а княжич радимичей Бориська смог сбежать из рабства не милостью «богини удачи», а благодаря собственной смелости и умению плавать.

42

Поскольку биография князя Святослава представляет собой, прежде всего, историю войны, то проблему соотношения средств, целей и успешности их достижения наиболее логично рассматривать именно на военном материале. Итак, в чем же, по мнению автора, секрет успеха походов Святослава?

Первый его поход на вятичей закончился неудачей из-за отсутствия основательной разведки, но следующее сражение с варягами у Новгорода удалось выиграть благодаря точному расчету и неожиданности удара; поход на Булгарию и Хазарию оказался победоносным опять-таки вследствие тщательной подготовки. Святослав обучил достаточное количество «метальщиков ножей», сыгравших важную роль в этой битве; новгородский посадник снабдил его лодками и «харалужными мечами»; боярин Неслых (начальник киевской разведывательной службы) обеспечил знающим проводником и сведениями о противнике, а весь план кампании был предварительно продуман в Киеве воеводой Свенельдом и другими боярами. Существенной оказалась и поддержка союзников (черных клобуков, берендеев и печенегов), так как именно их фланговая атака решила исход схватки с хазарами. Но войну с византийским императором Иоанном Цимисхием киевский князь проиграл, потому что «<…> если великий князь Святослав был непревзойденным тактиком, то Цимисхий прекрасно разбирался в стратегии. И, в конце концов, навязал захватчикам русам маневренную войну <…>» (170).

Анализ содержания романа приводит к выводу, что главным условием достижения цели в художественном мире Б. Васильева являются точный расчет и тщательная подготовка, решительность и дисциплина, а вовсе не удача вождя или счастливая случайность. В этом мире нет места ни мистическим предопределениям, ни идеям изначального превосходства русских воинов над другими, а также чьей-то исторической правоты или прогрессивности.

Таким образом, основным фактором, решающим судьбу государств и народов становится человеческая воля. Это, прежде всего, воля правителей, но не только: так, отрок Глеб, сумевший вызвать подмогу, спас Киев от набега печенегов; стойкость болгар, оказавших Святославу самое ожесточенное сопротивление, позволила византийцам собрать войска. Можно назвать и другие аналогичные примеры.

На чем же основана эта воля? На осознании героем исторической необходимости или влиянии каких-то других внешних и высших сил? На этот вопрос автор отвечает вполне определенно: «писаная история

43

учитывает факты, игнорируя страсти человеческие. А ведь миром, в конечном итоге, правят именно страсти <…>» (103). А поскольку главным героем этого произведения является великий киевский князь Святослав Игоревич, то именно его страсти, его характер, мотивы поведения и должны стать главным объектом анализа.

Итак, что сообщает нам автор о Святославе? Самые заметные его качества – это аскетизм и жестокость, которые автор описывает часто, охотно и в деталях. Образ жизни Святослава хрестоматийно известен, но под пером Б. Васильева он принимает даже несколько преувеличенный вид: даже на отдыхе он «<…> повелел не строить никаких укрытий, даже шалашей, спать на голой земле, подстелив попону, и не варить никакого хлебова <…>» (67); а в походах «<…> спал на попоне, положив голову на седло, а меч – под правую руку. Вставал с первыми проблесками утренней зари, когда его дружина еще досматривала манящие утренние сны. Раздувал костер, чуть поджаривал на угольях тонкие куски конины, ставил на рогатину над костром котел с хлебовом. А пока варилось это хлебово, неистово, до седьмого пота занимался приемами ручного боя. Потом снимал рубаху, окатывался холодной водой и будил своих соратников» (113).

То же самое и с жестокостью: «<…> огнем и мечом прошел по всей Волжской Булгарии, сжигая дома и беспощадно убивая мужчин» (120); «<…> девять дней закалывали хазарских воинов, девять дней лилась кровь <…>» (154); «<…> прибег к широкому захвату заложников <…> Свыше трехсот женщин и детей было обезглавлено <…>» (71). Такая свирепость никак не может быть объяснена природной дикостью русов или славян, поскольку княгиня Ольга, воеводы Свенельд и Морозко, «европейская супруга» Святослава и даже его дружинники – все были возмущены его образом действий: «<…> личная дружина Святослава <…> распалась по возвращению из Хазарского похода <…> устрашенная непонятной жестокостью своего вождя» (157). Следовательно, даже для тех суровых времен он представлен чрезмерно беспощадным.

В то же время эти душевные качества вовсе не являются врожденными, поскольку при необходимости он вполне способен смягчаться. В частности, воевода Морозко все же убедил его пощадить буртасов: «<…> великий князь на копье взял город, спалил его дотла, но из захваченных мужчин казнил только сорок человек <…>» (123). Не стал он чрезмерно зверствовать и во втором своем походе на вятичей, которые когда-то нанесли ему поражение: «вятичи сопротивлялись вяло <…> Взяв

44

с них умеренное полюдье <…> Святослав вернулся в Киев <…>» (156). Что касается аскетизма, то в детстве он «<…> по княжеской традиции вставал не рано. К моменту его обильного завтрака дружина <…> уже махала мечами до седьмого пота <…>» (54).

Очевидно, что в обоих случаях мы видим не черты характера и не традиционный образ жизни, а осознанную линию поведения. Эта линия была избрана после встречи юного князя со старым варягом, который завещал ему несколько заповедей истинного вождя: вставать раньше всех, спать на попоне, не возить с собой никаких обозов, питаться тем, что убьешь на охоте, быть жестоким, но справедливым и всегда сражаться впереди своих воинов.

В конечном итоге выходит, что князь Святослав, третий законный правитель Киевской Руси, которую он должен был укреплять и беречь, принял кодекс поведения варяжского конунга: «отныне моя семья – моя дружина <…> я соберу молодцов со всей земли и завоюю себе собственное княжество <…>» (100) – заявил он матери. Принятие этих заповедей было закреплено убийством своей собаки по приказу старого варяга и отказом от любимой девушки, поскольку «конунг русов не имеет права на слабость. Никакой любви – она отдана дружине» (69).

По сюжету романа, этот духовный переворот мотивирован получением известия о том, что он не Игоревич, а сын Свенельда (о чем ему сообщили византийцы). Эта новость произвела на княжича неожиданно сильное впечатление: «<…> казалось, что его подлинный отец словно бы крадет у него не только княжескую наследственную преемственность <…> будущие победы, будущую славу. Прижитой на стороне сын не мог быть великим князем <…> Значит, надо строить свое собственное княжество <…>» (88). Однако это все же не причина такого решения, а только последний толчок, и, чтобы выявить собственно причину, следует рассмотреть остальные черты характера Святослава.

В том, что касается характеристики героя, автор не скупится на прямые и нелицеприятные оценки: «<…> всю жизнь хотел быть лучше всех, удачливее всех, а самое главное, хотел прославиться, стать знаменитым <…>» (56), «<…> не в меру упрям и капризен <…> чудовищно честолюбив <…>» (75). Автор также указывает на изначальную необычность его характера: «<…> странно, но он и вправду ничего не боялся <…> Место страха с самого раннего детства заняло в нем чувство настороженности, предупреждавшее об опасности <…>» (9),

45

«<…> он не играл <…> заставить его улыбнуться еще никому не удавалось <…>» (11).

Эти задатки формировались под влиянием специфических обстоятельств: не случайно Б. Васильев отмечает, что первым ярким впечатлением в его жизни стала война: «<…> вряд ли еще какому-либо наследнику престола к пятилетию выпадала в подарок война <…> Вся детская душа Святослава радостно пела незатейливый и торжествующий гимн: "Я иду на вас! Я иду на вас!" <…>» (7).

Жизнь во дворце, в центре внимания множества взрослых, но в то же время без родительской ласки, так как Ольга, занятая государственными делами и любовью к Свенельду, не уделяла ему достаточного внимания, закономерно сформировала достаточно специфичный характер: «<…> с раннего детства он привык только повелевать и командовать <…>» (19), «<…> жаждал независимости, стремился к полной личной свободе <…>» (46). Именно это природное стремление к неограниченной власти и свободе и определило его цель и образ жизни.

Здесь, вероятно, уместно было бы уточнить задачи, которые ставил перед собой автор, поскольку без учета его понимания истории корректная оценка содержания невозможна: «<…> историю пишут люди, но <…> написанная история <…>, есть всего лишь видимая часть айсберга, есть только то, что можно хоть как-то истолковать, чтобы получилось внятно, а главное – научно <…>» (74). Можно предположить, что «писаная история», эта «видимая часть айсберга», для Б. Васильева – всего лишь внешняя канва событий, рамка, а основной его интерес привлекают именно «страсти», с помощью которых он пытается истолковать поступки своих героев. Количественное соотношение эпизодов, описанных в романе, также указывает на то, что автор стремится не к тому, чтобы описать быт и нравы или реконструировать события, – главным объектом его внимания, безусловно, является жизнь и смерть великого киевского князя Святослава Игоревича.

Очевидно, что именно смерть, как закономерный итог жизни, вызывает наибольший интерес: «<…> великий князь вяло отбивал удары скорее по воинской привычке, нежели стремясь спасти свою жизнь. Он потерял ее смысл <…> утратил свою мечту – так и не завоевал себе собственного княжества <…> И княжич Бориська удачным выпадом снес голову великого князя Святослава с плеч <…> Так закончил жизнь один из самых выдающихся полководцев раннего Средневековья. Варяг не построил собственного государства, но погиб – как варяг» – описывает ее

46

Б. Васильев (182). Если оценить содержание романа с финальной точки, то «странности» хронотопа, а следовательно, и типологическое сходство «Князя Святослава» с средневековым эпосом представляются вполне закономерными.

Главным содержанием романа следует считать описание судьбы его главного героя, поэтому все герои, события и обстоятельства занимают в тексте ровно столько места, сколько они значат в жизни Святослава. Его жена осталась безымянной именно потому, что для мужа она вообще ничего не значила. По той же причине отсутствуют описания местности, быта и прочие детали окружающего мира – они и не важны, и описаны многократно в более ранних исторических романах. Автор уделяет внимание только тем обстоятельствам, которые играют роль в сюжете: «харалужные мечи», вооружение степняков, характеристика нравов славян и пр.

Устремленность произведения к финалу проявилась и в его композиции, точнее – в объемном соотношении частей: небольшой (175 стр.) роман разделен на 3 части, каждая из которых делится на главы (в первой части – 10 глав, во второй – 5, в третьей – 3), разделенные, в свою очередь, на нумерованные отрывки очень небольшого объема. Так, завершение балканской кампании и смерть Святослава описаны в эпилоге на двух страницах. Такая дробность произведения вызвана и масштабом описанных событий – ведь на этих 175 страницах представлена, пусть поверхностно и фрагментарно, российская история с 945 по 972 годы.

Композиция романа создает эффект ускорения сюжетного времени. А дискретность хронотопа и почти полное отсутствие «сопротивления среды» приводят к «сгущению», уплотнению всего художественного мира в целом, что избавляет сюжетное действие от избыточных подробностей и акцентирует внимание читателя на ключевых эпизодах и поступках героев, а в конечном итоге – на судьбе князя Святослава.

Акцентированность сюжета на личности главного героя характерна и для саг, и для средневекового эпоса1, аналогичными свойствами обладает и агиографическая литература. В какой же степени исследуемый роман родственен этим архаичным жанрам? Если учесть, что основной движущей силой в сагах является Судьба как «всеобщая детерминированность

1 См.: Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе: монография. – М. : Наука, 1974 – С. 190–191; Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства: монография. – М. : Искусство, 1990. – С. 69–71.

47

социальной жизни <…> внутреннее предназначение человека», которая «нередко представляется персонализованной в облике девы – хранительницы удачи»1, а в мире Б. Васильева события определяются все же социально-экономическими процессами, то сходство это следует считать только типологическим и, по большей части, случайным.

Оно определяется, прежде всего, типом главного героя: активного, одержимого одной целью, непрерывно борющегося за свою Судьбу2. Скандинавскую Судьбу (Удачу, Долю или Счастье) Б. Васильев заменил социально-экономической детерминированностью исторического процесса и поместил архаичного в своей типологической основе героя в иную среду: Святослав, с его одержимостью и первобытной жестокостью, выбрал судьбу варяжского конунга, искателя удачи, и представляет собой иной, не соответствующий времени тип государственного деятеля, что во многом объясняет причину его отчуждения как от родных отца и матери, так и от общества в целом.

В чем же причина его неудачи: неужели он был нерешителен или прикладывал недостаточно много усилий? Такой причиной представляется сопротивление среды, того мира, в котором действует герой. Легко и без видимых усилий в романе происходят только перемещения в пространстве и физические действия (сражения, походы), а на события социальные, серьезно меняющие ход истории, эта легкость не распространяется. В романе нет ни одного героя, который смог бы добиться своей цели без посторонней поддержки: княгине Ольге удалось удержать власть и реформировать Русь только при поддержке друзей (Свенельда, главным образом); сам Свенельд также добивался своих целей благодаря помощи близких ему людей; княжич Бориська смог отомстить Святославу только вместе с печенежским ханом Курей. Список таких примеров можно

1 Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства: моно-графия. – М. : Искусство, 1990. – С. 89, 92. 2 «Удача выявляется в поступках человека, поэтому активное, решительное действие – императив его поведения. Нерешительность и излишняя рефлективность расценивают-ся как признаки отсутствия счастья и осуждаются. Кроме того, и это очень важно, "сча-стье", "удача" у скандинавов не нечто столь неотъемлемое и постоянно сопутствующее индивиду, чтобы он мог позволить себе не подкреплять их систематически своими поступками, не испытывать их в действии. От степени, характера счастья, везения че-ловека зависит благоприятный исход его поступков, но лишь при постоянном напряже-нии всех моральных и физических сил он может добиться обнаружения своей удачи». – См.: Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства: монография. – М. : Искусство, 1990. – С. 89.

48

продолжить, ведь и Святослав, как уже было написано, побеждал только с чужой помощью.

А качества одного человека в романе решающей роли практически не играют: Свенельд и Ольга, какими бы мудрыми они ни были, так и не смогли решить проблему с собственным сыном. Другой наглядный факт: князь Святослав заявлен великим воином, значительную часть времени и сил тратящим на личную боевую подготовку, но во всем романе нет ни одного значимого эпизода, где это его умение повлияло бы на исход событий. Да и вообще, автор описал всего один поединок с участием Святослава – тот, в котором его убили. Также в романе нет практически ни одного случая, чтобы чья-то смелость, или мудрость, или меткость полностью решили бы исход дела.

Можно утверждать, что любое событие в романе осуществляется не в результате усилий одного человека, каким бы великим он ни был, а только в результате совместных усилий многих людей. Но успешный результат возможен только тогда, когда в нем заинтересовано достаточно много участников. Разгром Булгарии и Хазарии стал возможен только потому, что у хазар хватило противников среди кочевников, а Ольга и Свенельд выделили для похода киевскую дружину.

Провал последнего похода, напротив, оказался неизбежен, потому что в этот раз никто из близких не оказал Святославу существенной поддержки, и ему для осуществления своей мечты пришлось набирать наемников. Когда же византийцы выступили против него, военное счастье немедленно покинуло Святослава. Дело ведь не только в том, что опытный стратег Цимисхий сумел навязать невыгодный русам вариант маневренной войны, – тут и сам Святослав, и его мудрый отец, воевода Свенельд, утратили вдруг полководческое мастерство: «<…> о возможной осаде армии Цимисхия никто не подумал – ни решительно безрассудный великий князь, ни опытнейший и все оценивший полководец Свенельд» (174). Так армия Святослава попала в долгую осаду, причем в сражениях, предпринятых для прорыва, погибли поочередно Сфенкл и Икмор, его ближайшие друзья и побратимы с детских лет.

Почему же в этот раз победа досталась византийскому императору – неужели только потому, что он был более опытным полководцем? Нет, этот фактор существенный, но не решающий: «Цимисхий неторопливо, продуманно стягивал войска в один кулак <…> Перед ним стояла благородная задача полностью разгромить захватчиков, ворвавшихся в его страну <…>» (175). Но эту задачу он решал не один: «<…> болгары не

49

желали сдаваться. Жертвуя своими крепостями, они выигрывали время для Византии <…>» (171).

Таким образом, следует учитывать и фактор сопротивления: каждое действие Святослава вызывало активное противодействие не только врагов, но и близких – в частности, его план раздела Киевской Руси вынудил родного отца организовать ту роковую засаду у днепровских порогов. И гибель Святослава произошла именно из-за того, что у него оказалось слишком много влиятельных и деятельных врагов.

В концепции истории Б. Васильева, представленной им в первых трех романах серии «Романы о Древней Руси» («Вещий Олег», «Ольга – королева русов» и «Князь Святослав»), все события выстроены в причинно-следственную цепь и общий ход исторического процесса направляется логикой социально-экономического развития. Высшие провиденциальные силы (Провидение, Судьба и т.п.) в художественном мире роли не играют. Образ будущего у Б. Васильева традиционен, поэтому авторская оценка событий вполне соответствует общепринятому со времен Н. М. Карамзина мнению о прогрессивности киевских князей от Рюрика и далее как основателей централизованного русского государства. Однако его создание не предполагается обязательным и неизбежным – не случайно автор так часто напоминает, что история могла бы пойти другим путем.

Решающим фактором, определяющим выбор Пути истории, становятся поступки героев, выбор их личного Пути, совершаемый по личным побуждениям в конкретных условиях. Поэтому наиболее существенным отличием концепции истории Б. Васильева следует считать заметное повышение роли личности как движущей силы исторического процесса. Вследствие этого резко возрастает роль «страстей» (в частности, поэтому автору понадобилась интрига с незаконным происхождением Святослава), а каждый герой у него выступает не как типичный представитель какого-либо класса или народа, а именно как личность, имеющая собственные личные цели и интересы.

Можно даже утверждать, что детерминизм социально-экономический в романе заменен на детерминизм психологический: автор не делает рефлексию героев основным объектом изображения, однако в основе всех ведущих конфликтов лежат не столько объективные причины, сколько психологические (так, вражда Святослава с родителями основана исключительно на отсутствии контакта в детстве).

50

Если считать, что главным объектом изображения в романе «Князь Святослав» становится судьба человека (но судьба не как нечто предписанное изначально высшими силами, а как реализация личности в конкретных исторических обстоятельствах), то ведущей становится проблема нравственности, этического выбора, определяющего судьбу человека и успешность его деятельности. Судьба Святослава, описанию которой посвящен весь роман, наглядно этот принцип демонстрирует: избрав путь варяга-завоевателя, киевский князь потерпел закономерную неудачу, поскольку достаточного количества людей, разделяющих его цели, он не нашел, а вот противников приобрел множество – в итоге совместные действия вторых и бездействие первых и привели его к гибели.

Этические критерии автора опираются на представление о необходимости и благотворности государственного строительства. Так, в романе нет ни одного героя, которого можно было бы с полным правом назвать бескорыстным или гуманным, – все они в той или иной мере жестоки и эгоистичны. Однако есть герои, которые действуют не только для своей, но и для общей пользы (их судьба в этом случае складывается сравнительно благополучно), и те, кто добивается только личных целей и терпит неудачу, как Святослав. Первые избегают бессмысленной жестокости, учитывают чужие интересы и оказываются окружены друзьями и активными помощниками, вторые никого не щадят и идут напролом, поэтому закономерно оказываются в одиночестве. В итоге, на первый план выходит проблема противостояния общественного долга и личной выгоды. Так, Ольга и Свенельд (как ранее князь Олег) успешно строили процветающее государство в интересах всего населения и прожили долгую жизнь в любви (хотя и тайной) и согласии.

В конечном итоге, историческая концепция Б. Л. Васильева более всего соответствует исторической концепции Л.Н. Толстого, в рамках которой скрытая целесообразность истории (создание Русского государства) осуществляется через сложение многих субъективных волевых поступков людей, стремящихся к достижению собственных результатов. Однако удовлетворительный результат они могут достигнуть, только если их воля не противоречит явно стремлениям других людей и сливается с их волевыми устремлениями.

Формы репрезентации этой исторической концепции: условность изображаемого мира, беллетризация сюжета и явная модернизация психологического мира действующих лиц (сгущение хронотопа, фрагментарность в описании мира, ускорение сюжетного действия и

51

другие) становятся необходимыми и закономерными средствами реализации авторской концепции истории образными средствами.

§ 1.2. Сакрализация истории в романе А. Иванова «Сердце Пармы»

1.2.1. Жанровая специфика романа «Сердце Пармы» Одним из наиболее ярких и неоднозначных произведений начала XXI

века, написанных на историческую тему, стал роман пермского писателя А. Иванова «Сердце Пармы»1. Признание это произведение получило далеко не сразу. Сначала автор безуспешно попытался опубликовать его в Перми, в 2002 году «Сердце Пармы» было выдвинуто на конкурс «Российский сюжет» московского издательства «Пальмира», но не было допущено к участию. Только в следующем году это издательство изменило решение, причем большую роль здесь сыграл земляк Иванова – писатель Леонид Юзефович. В конечном итоге этот роман был опубликован практически одновременно и в Пермском книжном издательстве под названием «Чердынь – княгиня гор»2, и в «Пальмире» – в сокращённом варианте, озаглавленном как «Сердце Пармы. Роман-легенда»3. В после-дующих изданиях он значится уже как «Сердце Пармы, или Чердынь – княгиня гор»4. Роман был замечен и критикой, и читателями, его успех открыл автору путь в большую литературу.

Трудности, которые испытал А. Иванов в процессе публикации «Сердца Пармы», вполне закономерны. Как позднее признался он сам в одном из интервью: «"Парму" я писал, не оглядываясь ни на кого. Как хотелось, так и делал – пускай даже это никому не понравится <…>»5.

1 Парма – разновидность ландшафта, характерного в прошлом для Северного Урала. В своем письме издателю романа О. Дарку автор описывает ее следующим образом: «смешанный берёзово-елово-сосновый лес на болотистых почвах. Почвы здесь болотистые от того, что эти места приходились на правое русло древней пра-Камы, некогда превратившееся сначала в старицу, потом в болото, а теперь в этот лес <…> Но всё-таки это – древняя парма, которой в окрестностях нигде больше нет». – См.: Дарк О. Поручение Мяндаша [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru/krug/kniga/20030508_dark.html (дата обращения 21.10.2016) 2 Иванов А. Чердынь – княгиня гор: роман. – Пермь : Пермское книжное издательство, 2003. – 528 с. 3 Иванов А. Сердце Пармы. Роман-легенда. – М.: Пальмира, 2003. – 479 с. 4 В большинстве современных изданий слово Парма в заглавии пишется с большой буквы. 5 Иванов А. «Время покажет, кто Гомер, а кто хрен с горы» [Электронный ресурс] URL: http://www.polit.ru/article/2005/12/22/ivanov/ (дата обращения 21.10.2016)

52

Такая установка, а также острота избранной темы проявились в художественной форме этого произведения.

Издательство «Пальмира» определило его жанр как «роман-легенду» и дополнило аннотацией: «Алексей Иванов давно не считает себя фантастом, более того, довольно нервно реагирует на попытки отнести эту книгу к жанру фэнтези. Однако история Перми XV века (как подсказывают специалисты, истории во многом "альтернативной") в его пересказе полна сверхъестественного, чудесного, мистического. Граница языческого мира и православной Руси, где разворачивается действие романа, превращается в настоящий фронтир, на котором сосуществуют деревянный резной Христос и "Золотая Баба"-Вагийрома с ветхозаветным лицом, где стоят бок о бок церкви и капища, где сталкиваются мировоззрения и боги»1.

Л. Данилкин в первой рецензии, написанной еще до выхода произведения в свет, оценил его как «литературный курьез, не влезающий ни в какие ворота: исторический роман с элементами фэнтези <…>»2, а издатель О. Дарк утверждает, что здесь «<…> исторический роман естественно переходит в фэнтези (и обратно) <…>»3. Их мнение о фэнтезийной природе «Сердца Пармы» разделяют А. Филиппов: «<…> гибрид фэнтези и исторического романа, да еще и написанного на местном, пермском колорите <…>»4.

Есть и более умеренные точки зрения: критик С. Кузнецов определил этот роман как исторический, но отметил, что «Алексей Иванов рассказал о средневековом уральском мире так, как и рассказывают о неведомых мирах в книгах последователей Толкиена <…>»5; А. Гаррос и А. Евдокимов считают, что это «<…> в лучшем смысле традиционный и консервативный роман <…> Вполне убедительный с исторической и бытовой точек зрения.

1 Иванов А. Сердце Пармы: роман. – М. : Пальмира, 2003. – С. 3. 2 Данилкин Л. Диагностика Пармы [Электронный ресурс] URL: http://www.afisha.ru/book/453/review/147498/ (дата обращения 21.10.2016) 3 Дарк О. Где живет хумляльт. О романе Алексея Иванова «Чердынь – княгиня гор» [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru:8080/krug/20020926_dark.html (дата обращения 21.10.2016) 4 Филиппов А. Сердце третьей свежести [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/ SERDCETRETEJJSVEZHES/ (дата обращения 21.10.2016) 5 Кузнецов С. Кровь империи и печень врага [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru/krug/20030508_sk.html (дата обращения 21.10.2016)

53

С некоторым (не определяющим) элементом мистики <…>»1. Большинство читателей также рассматривают это произведение как историческое, но осложненное мистикой, магией, элементами фэнтези (в данном контексте все эти определения можно считать синонимами). Однозначно относящих его к исторической прозе или, напротив, к фэнтези сравнительно немного2.

Литературоведы, в конечном итоге, стоят на тех же позициях: Г. М. Ребель оценила содержание романа как эпическое, включающее в себя «<…> и исторический, документально подтверждаемый материал, и собственно легендарный <…> пласт повествования <…>»3, а Г. В. Чудинова делает вывод, что А. Иванов написал «<…> не исторический, а мифопоэтический роман, сочетающий в себе хроникальность и вымысел, подобно магическому реализму латиноамериканской литературы <…>»4. В целом, точку зрения С. Белякова: «“Сердце Пармы” <…> трудно отнести к какому-либо известному жанру»5, – можно считать общей. В данной работе исследуемое исследуемое произведение рассматривается как роман исторический, но осложненный элементами мистики и магии.

К такому выводу, в частности, приводит анализ фактической составляющей содержания. В основу сюжета положены реальные

1 Гаррос А., Евдокимов А. Одинокий голос крови [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/ODINOKIJJGOLOSKROVI/ (дата обращения 21.10.2016) 2 Неоднозначность жанровой типологизации романа «Сердце Пармы» прослеживается в отзывах читателей на сайте «Лаборатория фантастики»: «сочетание исторического сюжета и мистики» (ivan2543); «исторический роман с «вкраплением» мистики и мифологии» (Iskatell); «исторический роман про Русский Север <…> никакое это не фэнтези» (Stan8); «роман относится к жанру исторической прозы <…> от фэнтези в нем нет ничего. Присутствуют элементы мистики» (Okapi); «эпическо-историческая приключенческая проза» (alex33); «читается не как исторический роман, а как фэнтези в экзотических уральских декорациях» (Мисс Марпл); «впечатление скорее исторической, нежели фэнтезийной литературы» (Басик); «исторический роман с мистическими вставками» (Pupsjara); «нетипичный, но, тем не менее, классический исторический роман с элементами магического реализма» (Vitality); «исторический роман с элементами мистики» (Katy) и др. – См.: Лаборатория фантастики: сайт [Электронный ресурс] URL: http://fantlab.ru/work18431 (дата обращения 15.06.2015) 3 Ребель Г.М. «Пермское колдовство», или роман о Парме Алексея Иванова [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/meth_learn/koldovstvo/ (дата обращения 21.10.2016) 4 Чудинова Г. В. Интерпретация миссионерской деятельности подвижников православия в романе Алексея Иванова «Чердынь – княгиня гор» // [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/meth_learn/interpritazija/ (дата обращения 21.10.2016) 5 Беляков С. Географ и его боги // Вопросы литературы. – 2010. – 2. – С. 8–22.

54

исторические события: набег вогулов на Усть-Вым, крещение пермяков, поход за Урал, пленение Асыки, захват Чердыни московским войском воеводы Ф. Пестрого, нападение вогулов на Чердынь и гибель князя Михаила в 1481 году – действительно произошли на обширных территориях Верхнекамья и описаны в «Вычегодско-вымской летописи»1.

В числе героев романа активно действуют известные исторические лица: Великий князь Иван III, московский воевода Федор Пестрый, епископы Питирим, Иона и Филофей, а также менее известные пермские князья Ермолай, Михаил и его сын Матвей, вогульский (мансийский) хакан Асыка и его сын Юшман, а также местные князья Качаим, Бурмот, Зырян и др., упомянутые в том же источнике.

В процессе работы А. Иванову пришлось опираться главным образом на исследования краеведов, этнографов и археологов2, поскольку современных научных исторических работ по данной теме написано немного3. Эти события не нашли отражения ни в новой шеститомной «Всемирной истории» Института всеобщей истории РАН (Т. 2, М. : Наука, 2011), ни в современных учебниках по истории России, так как на фоне больших внешнеполитических успехов Ивана III (окончательное освобождение от Ордынского ига, покорение Твери и Новгорода, женитьба на византийской принцессе Софье) эпизод с подчинением Москве окраинного пермского региона не представляется действительно значимым. Достаточно подробно он описан в IV–VI томах

1 Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись // Историко-филологический сборник Коми филиала АН СССР. – Сыктывкар, 1958. Выпуск 4. – С. 257–271. 2 Бахрушин С. Х. Остяцкие и вогульские княжества в XVI-XVII вв. Москва, 1935; Зенько А. П., Фролов Н.К. Накануне присоединения к России // Очерки истории Тюменской области. Тюмень, 1994; Коников Б. А. Тайны древних курганов. Омск, 1990; Косарев М. Ф. Западная Сибирь в древности. Москва, 1984; Соловьев А. И. Военное дело коренного населения Западной Сибири (эпоха средневековья). Новосибирск, 1987; Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов. Новосибирск, 1980; Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири (1032-1882). Сургут, 1993 и др., а также работы обзорного характера, размещенные на специализированных сайтах: Мельников А. Военное дело таежных народов Западной Сибири [Электронный ресурс] URL: http://www.parabellum.vzmakh.ru/n8_s3.shtml (дата обращения 21.10.2016); Эпоха борьбы с русской колонизацией: Урало-Сибирский регион в 15 в. – период русско-югорских войн: сайт [Электронный ресурс] URL: http://nativeurals.narod.ru/warhistoryXV.htm (дата обращения 21.10.2016)и др. 3 См.: Шумилов Е. Н. Пермь Великая – арена борьбы московского государства и татар-ских ханств в XV-XVI вв. // Вопросы истории. – 2014. – № 2. – С. 142–148.

55

фундаментального труда Н. М. Карамзина «История государства Российского»1.

Литературовед Г. В. Чудинова указывает, что в «Сердце Пармы» есть некоторое количество сознательно допущенных неточностей: так, епископ Иона (впоследствии канонизированный) умер в 1470 г. и не мог принять участие в событиях 1472 г; некоторые упомянутые населенные пункты (Акчим и др.) появились только в XIX веке; на переезд от Вильгорта до Камгорта убегавший от погони епископ Питирим никак не мог потратить целые сутки, ибо расстояние между ними всего около двух километров; Калина, один из героев романа, никак не мог тайным ходом спуститься с Троицкого холма, где и стояла Чердынская крепость, прямо к подножию Монастырского холма, потому что между ними расположены еще две огромных возвышенности2. Однако столь незначительное количество анахронизмов и географических неточностей все же не позволяет усомниться в историчности романа А. Иванова и не является определяющим критерием в оценке его концепции истории.

В этом плане гораздо более важны интерпретации, которые дает А. Иванов описанным реально-историческим событиям, и его трактовки образов исторических лиц. Скудность имеющейся исходной информации неизбежно подталкивает автора к активному домыслу, и здесь

1 «Стефан Пермский <…> водворил Христианство на берегах северной Камы: преемниками его в Епископстве сей еще малоизвестной страны были Исаакий и Питирим, ревностные наставники и благотворители тамошних обитателей. Дикие народы соседственные, омраченные тьмою идолопоклонства, возненавидели новых Христиан Пермских и тревожили их своими набегами: так Князь Вогуличей, именем Асыка, с сыном Юмшаном приходил (в 1455 году) воевать берега Вычегды и, вместе с другими пленниками захватив Епископа Питирима, злодейски умертвил сего добродетельного святителя» (с. 352); «1472 г. Полки <…> пришли к реке Черной, спустились на плотах до местечка Айфаловского, сели на коней и близ городка Искора встретились с Пермскою ратию. Победа не могла быть сомнительною: Князь Феодор рассеял неприятелей; пленил их Воевод, Кача, Бурмата, Мичкина, Зырана; взял Искор с иными городками, сжег их и на устье Почки, впадающей в Колву, заложил крепость; а другой Воевода, Гаврило Нелидов, им отряженный, овладел Уросом и Чердынью, схватив тамошнего Князя Христианской Веры, именем Михаила <…> Вероятно, что Пермский Князь Михаил возвратился в свое отечество, где после господствовал и сын его, Матфей, как присяжник Иоаннов» (с. 409–410). – См.: Карамзин Н. М. История государства Российского в 4 кн, кн 2. – Ростов н/Д : Кн. изд-во, 1994. – 608 с. 2 См.: Чудинова Г. В. Интерпретация миссионерской деятельности подвижников православия в романе Алексея Иванова «Чердынь – княгиня гор» [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/meth_learn/interpritazija/ (дата обращения 21.10.2016)

56

оригинальность его исторической концепции проявляется в наибольшей степени: «автору нужно было создать, прежде всего, образ самой земли – Пармы, которая сама по себе является своего рода главным действующим персонажем»1.

А. Иванов стремился, прежде всего, воссоздать историческую обстановку и характер своего героя: «я действовал по одной и той же модели. Вот князя Михаила, например, как я делал: выписал столбиком события, в которых принимал участие реальный князь Михаил в реальном XV веке, и попытался представить себе духовный мир человека, которому эти поступки были бы органичны»2.

Полученный им результат многим представляется весьма спорным. В частности, Г. В. Чудинова активно критиковала религиозную составляющую романа, особенно в отношении ивановской характеристики православных пастырей, действующих в «Сердце Пармы»: «<…> в романе Питирим изображен не православным подвижником, а глубоко греховным человеком <…> Другой православный епископ – Иона <…> сквернословит и совершает ряд убийств <…> Таким образом, все служители церкви в романе А. Иванова начисто лишены православной духовности, нравственных и этических качеств»3. Автор и сам позднее признавал некоторую однобокость такой интерпретации: «<…> Питирим и Иона из "Сердца Пармы" – это ведь тоже великомученики Православной Церкви, они почитаются так же, как Стефан Пермский. Здесь, пожалуй, я перегнул палку в этическом плане <…> Так уж получилось, – грешен, каюсь <…>»4.

Но в конечном итоге автору удалось сохранить в своем сюжете основную историческую канву событий, а также создать целостный и яркий образ изображаемой эпохи: «он убедительно реконструировал

1 Копейщиков П. Откуда есть пошла пермская земля [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce /OTKUDAESTPOSHLAPERMS/ (дата обращения 21.10.2016) 2 Гаврилов А. Интервью с А. Ивановым. «Все мы изнасилованы Голливудом» [Электронный ресурс] URL: http://ivanproduction.ru/intervyu/vse-myi-iznasilovanyi-gollivudom.html (дата обращения 21.05.2017) 3 См.: Чудинова Г. В. Интерпретация миссионерской деятельности подвижников православия в романе Алексея Иванова «Чердынь – княгиня гор» [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/meth_learn/interpritazija/ (дата обращения 21.10.2016) 4 Гаврилов А. Интервью с А. Ивановым. «Все мы изнасилованы Голливудом» [Электронный ресурс] URL: http://ivanproduction.ru/intervyu/vse-myi-iznasilovanyi-gollivudom.html (дата обращения 21.05.2017)

57

ментальность великой северной цивилизации, навсегда канувшей в Лету», – полагает критик Б. Кузьминский1.

Что же составляет содержание романа? В отношении темы данного произведения и критики, и литературоведы придерживаются общего мнения: «<…> про русскую колонизацию земель вокруг Перми при Василии Темном и Иване Третьем; местные русские князья, вогулы <…> пермяки, татары, новгородцы, московиты грабят, казнят, осаждают, вырезают друг друга в течение двадцати лет с диким средневековым остервенением <…>»2; «<…> про поглощение отчасти языческой, отчасти уже православной Перми Московским княжеством в XV веке <…> Про походы, осады, раздоры, тайгу, страсть, месть, кровь, любовь, судьбу, ворожбу – и так далее <…>»3. Можно утверждать, что тематика «Сердца Пармы» является исторической, а вот проблематика этого романа более сложна.

Первый, наиболее заметный ее уровень прямо вытекает из темы. Это очень актуальная для настоящего времени проблема государственно-национальная. Критик С. Кузнецов писал, что «Сердце Пармы» – это «<…> роман про построение империи, про создание русских как большой нации, про ту цену, которую за это платили <…> чтобы стать Россией, Русь покорила и инкорпорировала в себя множество других народов – причем колонизация шла как любая другая колонизация: с уничтожением чужой культуры, насильственной христианизацией, сжиганием святынь и массовой резней <…>»4. Ту же мысль высказывают А. Гаррос и А. Евдокимов: «"Сердце Пармы" – об имперском строительстве. О рождении имперской русской идеологии, о Москве – Третьем Риме, поглощающем и подчиняющем словом и мечом прекрасные и дикие

1 Кузьминский Б. Алексей Иванов. Чердынь – княгиня гор [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/ALEKSEJJIVANOV.CHERD (дата обращения 21.10.2016) 2 Данилкин Л. Диагностика Пармы [Электронный ресурс] URL: http://www.afisha.ru/book/453/review/147498/ (дата обращения 21.10.2016) 3 Гаррос А., Евдокимов А. Сердце империи и вес воздуха [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/SERDCEIMPERIIIVESVOZ/ (дата обращения 21.10.2016) 4 Кузнецов С. Кровь империи и печень врага [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru/krug/20030508_sk.html (дата обращения 21.10.2016)

58

окраинные территории <…> о возникновении, выплавлении новой нации <…>»1.

Актуальность «имперской» проблематики объясняется, прежде всего, состоянием современной культуры. И. Кукулин, исследовавший социальные фобии в современном русском романе, отметил, что автор «<…> задел "болевые точки» общества", и «<…> его книги представляют описываемые события как метафору современности <…> осуществляют своего рода очную ставку эпох, позволяющую увидеть их сходство и несходство»2.

Но автор изобразил не только поглощение Перми Москвой, его, прежде всего, интересует их духовное противостояние, и в художественном мире А. Иванова христианство и язычество сопоставлены как равные силы (не случайно в аннотации использовано слово «фронтир»). Этот пласт идей в романе представляется более важным, чем описание государственно-этнических конфликтов: «<…> одна из основных тем романа – столкновение двух мировоззрений: зрелого православия <…> и языческого начала, яростного, мощного, непокорного <…>»3. В «Сердце Пармы» за национально-религиозно-государственными проблемами скрывается экзистенциальная идея Судьбы, Рока, Предопределения, проблемы выбора и поиска пути: «<…> в Чердыни формально разворачивается битва с вогулами, а по существу – это битва с судьбой и по воле судьбы <…>», – полагает Г. М. Ребель4.

Анализ оценок, данных критиками и литературоведами роману «Сердце Пармы», приводит к выводу: в романе реконструированы подлинные исторические события, однако в произведении, кроме событийно-сюжетного, присутствует и второй, метафизический, план изображения, отражающий авторскую концепцию истории, а элементы фантастики, использованные автором в сюжете, служат художественным средством ее выражения.

1 Гаррос А., Евдокимов А. Сердце империи и вес воздуха [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/SERDCEIMPERIIIVESVOZ/ (дата обращения 21.10.2016) 2 Кукулин И. Героизация выживания // Новое литературное обозрение. – 2007. – № 86. – С. 302, 330. 3 Владимирский В. Душа пармы [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/DUSHAPARMY/ (дата обращения 21.10.2016) 4 Ребель Г. М. «Пермское колдовство», или роман о Парме Алексея Иванова [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/meth_learn/koldovstvo/ (дата обращения 21.10.2016)

59

1.2.2. Этнорелигиозная интерпретация истории А. Иванова Ситуация в пермском крае второй половины XV века, по версии

А. Иванова, выглядела следующим образом: парма была населена пермяками, промышляющими, судя по контексту, охотой и рыболовством, проживающими в небольших селениях и городках, которыми правят местные князья (упоминаются Бурмот, Качаим, Зырян, Мичкин и др.). Коренные жители края традиционно платили дань Казанскому ханству, их регулярно грабили воинственные вогулы и новгородские ушкуйники. В это же время началась активная колонизация края русскими. Незадолго до описываемых событий регион попал под власть Московского великого князя, который прислал своего наместника, верейского князя Ермолая, тем не менее, пермякам приходилось все же платить дань не только Москве.

Коренное население пармы было языческим и, несмотря на то, что Стефан Пермский крестил его еще в конце XIV века, продолжало поклоняться идолам. Князья Великопермские (и Ермолай, и позднее Михаил) активной миссионерской деятельности не вели, что порождало множество конфликтов с православным духовенством (особенно остро эта проблема встала, когда в Чердынь прибыл новый и очень энергичный епископ Иона).

Таким образом, несмотря на свое окраинное положение, Пермь все же оказалась втянута в большую московскую политику, в конфликты между Москвой, Казанью и Новгородом. Отношения с Москвой также были достаточно сложными, и все эти многочисленные политические, религиозные и этнические конфликты нашли свое отражение на страницах романа, поэтому его фабула не исчерпывается хроникой исторических событий, на которых она основана. Действие начинается с поездки хакана Асыки (ок. 1454 г.) к древнему святилищу вогулов с целью захвата Канской Тамги, священного для вогулов амулета, дающего его владельцу власть над всеми родами и право объявлять войну, а заканчивается гибелью князя Михаила при обороне Чердыни (1481 г.) от набега тех же вогулов.

Кроме уже упомянутых сражений и походов (именно они являются основными вехами, упомянутыми в летописях), содержание романа включает биографию князя Михаила и рассказ о его трагической любви к пермской княжне Тиче, повествование о деятельности и гибели епископов Питирима и Ионы, князей Ермолая и Василия (отца и брата Михаила), а также множество вымышленных вставных эпизодов (похищение ушкуйниками Золотой Бабы из святилища вогулов, строительство церкви храмоделом Калиной, трагическая любовь воеводы Полюда к пермячке

60

Бисерке и др.), превращающих историческую хронику в подлинное эпическое полотно, изображающее жизнь нескольких поколений. И в каждом из таких эпизодов на разном материале и на разных уровнях раскрывается многоплановая историческая концепция автора.

Она художественно воплощается в сюжетообразующих конфликтах, персонифицированных в образах главных героев, каковыми в «Сердце Пармы» являются Великий Московский князь Иван III, малоизвестный удельный князь Михаил Великопермский и полумифический хакан вогулов Асыка, упомянутый в «Истории» Н. М. Карамзина в качестве «ужаса Пермской области»1.

Несмотря на столь явную разность их роли в истории, в художественном мире А. Иванова они, хотя и занимают разное место в структуре произведения, являются идеологами различных по своим целям политических течений, столкнувшихся в непримиримом кровавом конфликте на просторах Северного Урала. Московскую идеологию ясно и недвусмысленно выразил Великий князь Иван: «Господь наш избрал нашу землю и наш народ <…> Во всем мире мы теперь главная твердыня праведной веры. И потому Русь должна быть великой державой <…> нужно единство. От княжьих усобиц я горя вволю натерпелся <…>»2 (376). Планам Ивана нельзя отказать ни в величии, ни в исторической прогрессивности, так как он преследует не только политико-государственные, но и религиозно-геополитические цели.

Его основным идейным и политическим антагонистом (если не брать в расчет их совершенно несопоставимый статус) является вогульский хакан Асыка, поставивший целью своей жизни борьбу с христианами-русскими. Этот герой, несмотря на наличие реального исторического прототипа, представлен у А. Иванова совершенно демонический фигурой: по фантастической версии автора Асыка еще в детстве поменял свою тамгу наследника на серебряный крест своего побратима Васьки Калины, который получил его из рук святого Стефана Пермского. Добровольно лишившись тамги наследника, Асыка был вынужден убить своего отца, чтобы самому стать хаканом, после чего посвятил себя Сорни-Най (Золотой Бабе, Вагийроме) и стал ее бессмертным хранителем и защитником – хумляльтом. Сверхчеловеческая сущность Асыки объясняет

1 Карамзин Н. М. История государства Российского в 4 кн., кн. 2. – Ростов н/Д: Кн. издательство, 1994. – С. 543. 2 Текст романа цитируется по изданию: Иванов А. Сердце Пармы, или Чердынь – княгиня гор. – СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. – 576 с.

61

уровень его амбиций: такое желание любой ценой отстоять этническую и религиозную самобытность Пармы выходит далеко за рамки «естественных» притязаний мелкого языческого хакана.

Асыку, как и князя Ивана, волнуют, прежде всего, глобальные религиозные проблемы, поэтому внешнюю угрозу со стороны Новгорода и Казани он оценивает довольно-таки пренебрежительно: «<…> можно мириться с набегами врагов, но нельзя мириться с их богами <…>» (18). Зато очень озабочен проблемой сохранения единства человека с землей, богами и судьбой, которое он видит главным условием выживания: «<…> русы не принесут нам другого бога <…> они просто уничтожат всех богов, и будет пустота!» (21)

А между этими двумя одержимыми автор помещает князя Михаила, человека, не имеющего собственной религиозной позиции и политических амбиций, однако, вынужденного бороться и с экспансией Москвы, и с давлением казанских правителей, и с вогульской угрозой. Поэтому Михаил, безусловно, оказывается центральным героем романа, основная сюжетная линия которого неразрывно связана с процессом возмужания князя, возглавившего Великую Пермь в возрасте четырнадцати лет и вынужденного самостоятельно искать свой путь в этом мире.

Следует отметить, что по своей натуре Михаил мало подходил для уготованной ему роли. Автор приписывает ему созерцательный и мечтательный характер, мало пригодный для административной деятельности: «<…> он учился прилежно, но ему было скучно. Только сказки овладевали его душой без остатка <…> неизъяснимые силы природы и судьбы <…> вот что поражало воображение княжича больше, чем хождение по водам, обращение камней в хлебы и вознесение <…>» (66–67).

Пережитая им трагедия – смерть отца, сожжение Чердыни вогулами, в ходе которого он сам спасся только чудом, – только углубила в нем эти качества, и жизнь ему стала «<…> привычно страшна до полного равнодушия <…>» (86). Никаких определенных целей он перед собой изначально не ставил: «<…> он не думал ни о женитьбе, ни о будущем. В глубине души <…> он вообще не верил в нужность, в действенность своих занятий <…> Он поступал так, как положено. Ему не имело смысла поступать иначе» (86).

В какой-то момент ему придала жизненных сил любовь к Тиче, дочери одного из пермских князьков, однако она оказалась ведьмой-ламией, очередным воплощением Золотой Бабы, и запутала судьбу

62

молодого князя еще больше. Михаил почти лишен нормальных человеческих слабостей и желаний, потому и поступки его слабо мотивированы с позиций обычной житейской логики: против воли идет в поход на вогулов и пленяет их князя Асыку, затем отпускает его, потом отказывается идти в поход на казанских татар, чем навлекает на себя гнев Великого князя.

В своих действиях Михаил руководствуется, как правило, внутренними порывами и смутными стремлениями, а главный смысл его жизни – это обретение судьбы: «князю требовалось какое-то сильное и яркое движение судьбы <…>» (153), «<…> здесь он <…> обрел свою родину, судьбу и достоинство <…>» (319), «<…> извилистые линии судьбы вдруг сложились в единый, ясный осмысленный узор <…>» (572), – в таких категориях автор описывает жизнь своего героя.

Жизненный путь князя Михаила был предопределен еще в детстве, и орудием Судьбы, основным действующим мистическим фактором в романе, стало влияние главного идола Пармы, известного у русских как Золотая Баба (Вагийрома, Сорни-Най) которое и определяет все течение сюжета. Так, причиной первого набега вогулов (во время которого погибли епископ Питирим, князь Ермолай и был сожжен городок Усть-Вым) стало похищение ушкуйниками Золотой Бабы, предпринятое как раз по инициативе епископа Питирима и князя Ермолая. Видевшие похищенную Сорни-Най испытали мистическое переживание, определившее их дальнейшую жизнь: «<…> все, кто был в горнице – сам Полюд, князь Ермолай, отец Иона, княжич Миша, – ощутили удар по душе, глянув в пустые и безмятежные глаза медленно улыбающегося истукана <…> Круглый солнечный лик показался дырой в горнило, в недра, и из недр страшным напором вылетел поток, сразу начавший наполнять порожний кувшин Мишиной души <…>» (68–69).

В рамках ивановского нарратива отдельные исторические события направляются воздействием метаисторических сил, поэтому к ним уже не применимы обычные критерии сюжетной логики. Золотая Баба как наиболее полное воплощение этих сил подталкивает всех, хотя бы раз видевших ее, к поступкам губительным, идущим вразрез с их волей и интересами. Так, первыми ее жертвами стали именно похитители-ушкуйники, чье сидение рядом с Золотой Бабой кончилось взаимной резней. Судьба княжича Михаила также оказалась тесно связана с этим идолом: во-первых, вогулы сожгли Усть-Вым, сделав его сиротой, и «<…> Миша чувствовал, что пламя этого пожара еще осветит всю его жизнь

63

<…>» (79); во-вторых, он женился на живом воплощении богини, ламии Тиче, и эта любовь превратила его жизнь в сплошной мистический кошмар: ее демонстративный отказ от крещения, уходы и возвращения представляют собой уже не отношения мужчины и женщины, а борьбу человека с волей Сорни-Най. Из-за той же Золотой Бабы Асыка стал личным врагом Михаила: «<…> ты видел Сорни-Най, и она притягивает тебя к себе. Ты идешь к ней и всем прочим торишь путь. Я должен тебя остановить, ведь я – хранитель Золотой Девы <…>» (494–495), – так объяснил ему свою миссию Асыка.

Таким образом, это проклятие Золотой Бабы приобретает в романе сюжетообразующую роль, поэтому историю у А. Иванова направляют не политика и не экономика, а некая метаисторическая судьба народов, вследствие чего тот мистический и фантастический элемент, о котором единодушно упоминают все исследователи, играет в сюжете романа весьма существенную, отнюдь не декоративную роль. Тем не менее, считать ее главным содержанием романа было бы все же неверно, так как этот идол существует и действует не сам по себе, и, несмотря на его власть над человеческими душами, он представляет собой лишь образное художественное воплощение той этнорелигиозной политической силы, идеологом которой становится хумляльт Асыка.

Фантастический сюжет в «Сердце Пармы» также представляет собой скорее средство фабульного разрешения реально существующего конфликта между христианской Москвой и Пармой, которая представляет собой нечто большее, чем тип ландшафта или место действия. Образ Пармы стал главным содержанием романа, намного более значимым, чем философские споры, построение империи, описание человеческих судеб, поскольку они в большинстве случаев только часть Пармы. Этот образ властно подчиняет себе и сюжет, и все остальное содержание романа.

«В прозе А. Иванова геопоэтический образ Урала становится фундирующим основанием художественного мира. Наследуя черты уральской геопоэтики Б. Л. Пастернака и П. П. Бажова, А. Иванов максимально их интенсифицирует и космизирует. Геопоэтической доминантой Урала у него становится вектор хтонических подземных глубин, задающий серию устойчивых мотивов: «древнее», «мистическое», «потустороннее», «могучее», «хранящее сокровище», «рубежное». Этим мотивам подчиняется и описание реалий уральского ландшафта – рек, гор

64

и Пармы (леса)», – так характеризует эту черту ивановской поэтики А. С. Подлесных1.

У А. Иванова пермская земля в романе занимает рубежное положение, причем не только между Русью и Зауральем, русскими христианами и язычниками вогулами, но и между небом и недрами, где спит Ящер: «<…> на Колве завелся страшный Ящер. Он пожирал людей и оленей, распугал всю дичь. Жил он под землей. Логово его находилось как раз под тем местом, которое сейчас пермяки зовут Пелиным полем <…>» (403).

Те, кто сравнивал А. Иванова с Д. Р. Р. Толкином, были во многом правы: мир Пармы по своим характеристикам близок к Средиземью. Эта земля переполнена нежитью и нечистью, богами и идолами, колдунами и оборотнями, мифами и преданиями «<…> о том, как был сотворен мир, и лебедь-Ен снес яйцо-солнце, а злой Омоль разбил его <…>» (111).

Кроме того, эта скудная северная земля предстает у Иванова еще и сказочно богатой: пермяки приносят в жертву своим богам не только животных и людей, но и золото: «<…> ушкуйники выколупывали из древесины драгоценные тамги, собирали посуду, срезали с ветвей серебряные и золотые амулеты <…>» (30), – так описывает автор ограбление вогульского святилища. Золотом также наполнены могильные курганы, а пермские князья кроют свои жилища восточными коврами. В итоге пермский край выглядит и сытым и обильным, хотя источников этого богатства А. Иванов не называет, а наглядного описания хозяйственной деятельности в романе нет, поскольку в его художественном мире они не имеют существенного значения.

Автор изображает особый мир, обладающий собственной волей, которую исполняют живущие в нем: «<…> Михаил, не шевелясь, смотрел, как несется на него вогул, целя острием ему в грудь <…> И вместе с Асыкой неслась на Михаила воля каменных гор, над которыми он осмелился себя поставить <…>» (171).

На создание образа Пармы нацелены все поэтические средства, использованные автором: пространные описания, специфический язык, переполненный многочисленными этнонимами, топонимами и финно-угорской лексикой2, обильное включение фольклорного материала: «<…>

1 Подлесных А. С. Геопоэтика Алексея Иванова в контексте прозы об Урале: Автореф. … канд. филол. наук. – Екатеринбург, 2008. – С. 14. 2 Кронгауз М. А. Раздвигающие язык: "эффект хонтуя" // Новый мир. – 2004. – № 5. – С. 160.

65

зеленое золото Вагийромы тускло отблескивало сквозь прорези в кожаном шатре, расшитом понизу багрово-красными ленточками. Шатер стоял на помосте, укрепленном на спинах двух оленей, что устало шагали за конем хонтуя. Позади остался длинный путь от родного Пелыма, путь извилистый и непростой: через многие хонты своей земли, через священное озеро Турват, на жертвенники у Ялпынга, по отрогам Отортена и на полдень по Каменной ворге до самых Басегов <…> Оставив плоты у последнего павыла перед устьем Туявита-Сылвы, хонтуй повел караван лесами напрямик к Мертвой Парме <…>» (7), – с этих строк начинается роман и далее автор описывает Парму в том же стиле.

С помощью этих художественных средств «<…> под его пером Пермь собирается в единый образ, обретает мистическое (виртуальное) тело и душу, обрастает художественной историей, мифологией и легендами и становится явлением национального масштаба <…> это – Пермский космос <…> населенный разноликими и разноязыкими народами, одухотворенный индивидуальными и коллективными человеческими порывами, страстями, схватками, преступлениями и подвигами», – утверждает Г. М. Ребель1.

Мифологизированному образу Пармы противостоит вполне реальный и совершенно не мистический образ Московского царства, резко отличающийся и по содержанию, и по характеру изображения. В хронотопе Москвы нет этой метафизической хтонической вертикали, она почти полностью характеризуется определениями «большая» и «хищная»: «<…> здесь была сотня Чердыней, здесь скопилась такая необоримая сила, что дико было бы встать на ее пути <…> из Москвы, как из переполненной щелястой бочки, хлещут тугие струи полков во все пределы Руси, и там без совести и сытости рвут куски из зубов, сдирают с плеч одежду, выворачивают карманы, чтобы привезти добро сюда, в этот самый большой, самый красивый, самый жадный и жестокий город вселенной <…>» (366).

Разность подходов в изображении Пармы и остального мира бросается в глаза и при сравнении двух стоящих рядом эпизодов: описания поездки князя Михаила к татарам в Афкуль и его визита в село Бондюг, где он встретил Тиче. В первом случае автор дает сухой рассказ, с упором на бытовые детали, во втором – эмоциональное подробное описание природы,

1 Ребель Г. М. Явление Географа, или Живая вода романов Алексея Иванова // Октябрь. – 2006. – 4. – С. 174.

66

образа жизни и обрядов: «<…> Шумели непролазные ельники на красных, глинистых крутоярах. Журчала вода в ветвях повалившихся с обрыва деревьев. Брызги с весел падали на лицо <…>» (88); «<…> плыли в небе среди облаков и солнца птичьи стаи. В урманах трубили пьяные, бешеные лоси. Пахло водой, слепила синева, и первая травка шелком светилась на округлых склонах древних курганов. Михаил, как молебну, внимал могучему гулу огромной весны и верил, что этой божьей буре нельзя не поклониться <…>» (94–95).

Отсутствие средств фантастической образности делает образ Русской земли менее ярким и выразительным, однако и она обладает собственной волей, которую несут Парме ее священники и воеводы. У Москвы есть ясная и конкретная цель: «<…> хакан московский Иван хочет, чтобы все народы этих земель слились воедино, чтобы вся земля стала Русью, а все народы стали русскими <…> Я был в Москве и вот что понял: либо с ней, либо против нее. Третьего не дано <…>» (476–477), – так увещевал пермяков князь Михаил, вернувшись из московского плена.

Острота конфликта Пармы и не-Пармы проявляется, прежде всего, в накале страстей, эпической мощи отдельных эпизодов, отчего «Сердце Пармы» напоминает уже не исторический, а скорее рыцарский роман или скандинавскую сагу: горят города и церкви, пленные вогулы казнят сами себя, здесь же жених перед казнью убивает невесту, чтобы спасти ее от плена: «<…> девушка плакала <…> Парень неловко прижался <…> обнял. Почти незаметный рывок могучего плеча – и девушка вдруг, как лента, тихо стекла на снег к его ногам <…> Он первым и пошел к огромной колоде, в которую был воткнут широкий лесорубный топор <…> Топор поднялся, тускло блеснув на закатном солнце, и канул вниз, тупо впившись в колоду. Голова вогула отскочила в снег <…> Тот вогул, что отрубил голову, выдернул топор, подал его следующему и сам встал у колоды на колени <…>» (175–176).

Следует отметить, что на такие подвиги способны не только язычники, поскольку победители не уступили побежденным в самопожертвовании, и на обратном пути раненые чердынцы, чтобы не отягощать выживших, добровольно прыгают под лед: «<…> не боись, княже, – прогудел в бороду угрюмый, косматый мужик с гноящимися язвами на распухшей шее – солевар. – Мы теперь своим не кормильцы, незачем и небо коптить. Сами уйдем. Баб наших и деток не оставь, а то с того света вернемся… Перекрестившись, он тяжело сел на краю проруби, спустил в воду ноги, вздохнул и соскользнул вниз <…>» (182), – не случайно

67

пятнадцатая глава, в которой описаны эти события, названа «Беспощадной».

Кроме того, очень показательна в этом плане жизнь епископа Ионы, одного из наименее привлекательных персонажей романа, поскольку приписываемые автором этому вполне историческому лицу деяния также выходят за рамки логики и правдоподобия: Иона настолько проникся религиозным пылом и ненавистью к язычникам, что не ограничился насильным крещением детей (которых после этого убили собственные родители), но и сжег чердынскую крепость при приближении московского войска, чем способствовал успешному завоеванию Перми воеводой Пестрым. После этого он организовал самый настоящий «крестовый поход», в ходе которого разорил несколько языческих святилищ, срубил священную Прокудливую березу и в конечном итоге погиб при очередном сражении с идолами: «<…> Иона завизжал и бросился на идолицу <…> Вокруг епископа затрещал воздух, края рясы начали обугливаться, но Иона этого не заметил. <…> рубил идола – последнего в своей жизни <…> русский епископ вспыхнул с головы до пят, как береста. Но и горящий он рубил идола <…>» (285).

В итоге, запредельная жестокость и великая жертвенность, любовь и предательство переполняют роман, задавая описанным событиям совершенно мифологический масштаб. Однако, следует отметить, что такая мистическая мотивация свойственна далеко не всем героям. Некоторые из них – великий князь Иван, его воевода Федор Пестрый, татарский шибан Мансур, последний пермский епископ Филофей – руководствуются в своих решениях вполне предсказуемой корыстной логикой и стремлением к власти. То есть рядом с героями, которых ведет судьба, есть герои, ведомые общей логикой истории, поэтому их поступки, даже самые бесчеловечные, вполне объяснимы и закономерны.

Критерием разграничения между ними вновь становится принадлежность к пермской земле, к Парме, так как и судьба, и боги всего лишь орудие ее. Эта идея выражена автором уже в третьей главе романа – «Канская тамга»: «<…> судьба – это весть земли, боги – вести судьбы, люди – вести богов, земля – весть людей <…>» – говорит верховный шаман вогулов (19). Метаисторическая сверхличная мотивация свойственна тем из героев, которые живут по закону Пармы. Предельным выражением этой тенденции становится хакан Асыка, а также ламия Тиче. Принял закон Пармы и князь Михаил, который «<…> точно перелицевался

68

из русича в пермяка: то же спокойствие, будто чуть тронулся умом, и тот же пермяцкий взгляд сквозь человека <…>» (195).

Кроме пермяков и вогулов, изначально являющихся частью этой земли, есть ряд героев, к ней не относящихся, но испытавших ее мощное духовное влияние. Московский дьяк Венец воспринимает этот мир совершенно иначе: «<…> огромный, великий простор со всех сторон давил душу Венца <…> Здесь и сами люди жили в вечности <…> они, словно бы слегка прижмурясь на свет, выходили из мрака в звездное свечение и, постояв немного, так же молча уходили во мрак <…>» (192).

Венец, как и епископ Иона, не принял правды Пармы, однако приняли ее воевода Нелидов и московский ратник Вольга. В итоге первый повернул свое войско назад с полпути, и автор отметил его последующее духовное преображение, а второй стал частью этого мира и погиб, защищая Чердынь от набега вогулов. В Парме даже скудельники [грабители могил – А. Л.] становятся фигурами романтическими: «<…> золото – так… Не оно манит. Тайна манит, понимаешь? Охота за грань времен заглянуть. Как жили люди? <…> Может, оттого и щадят меня демоны, что я не за кладами рыщу, а за истиной?..» (230) – рассуждает скудельник Лукьян Убойца

Здесь по-иному живут и умирают: ярко, трагически, в огне, в бою, жертвуя собой или принесенные в жертву: «<…> вогулы уже ворвались в острог, скакали по улочкам, бежали по валам и рубили, кололи всех подряд <…> Целые стога мертвецов громоздились на перекрестках. Вогулы убивали без меры и пощады, сами такие же сумасшедшие, как и те, кого они убивали <…>» (524), – так описывает автор захват вогулами крепости Покча.

И опять нельзя не отметить разницу с Москвой, где казнь князей Исура и Бурмота описывается сухо, торопливо, совершенно не по-ивановски: «<…> телеги отъехали, и Михаил увидел Исура с Бурмотом. Их посадили на колья. Колья торчали меж растопыренных голых ног, и по ним текла кровь. <…> Люди уходили прочь от казненных так, словно ничего не случилось <…>» (371).

Таким образом, конфликт между двумя различными по своей природе мирами – Пармой и не-Пармой – выражается автором не только на уровне сюжета, но и стилистическими средствами.

Чем же закончилась их борьба? На этот вопрос автор дает вполне однозначный ответ – превращением Пармы в Русь, и первым признал это именно Михаил, так долго боровшийся с Москвой: «<…> наша земля,

69

хоть и малолюдна, – тоже Русь. Мы свою маленькую Русь защищаем. Если каждый свой дом защитит – вся держава неприступной будет <…>» (563), – объявляет он своим воинам перед последним боем с вогулами. И чердынцы, глядя на вогульских воинов, столпившихся под стенами крепости, ждут подмоги от князя Ивана, и эта помощь приходит: «<…> струги и плоты выползали на отмели. С них сыпались воины с алыми вырезанными каплей щитами, в брызгах бежали по мелководью <…> Вогулы словно провалились сквозь землю» (569).

Но военные победы стали лишь закономерным итогом слияния пермской земли с московской. Ему предшествовал долгий процесс колонизации и смены менталитета, в котором многие сыграли свою роль: и священники (не случайно на смену одержимому Ионе автор ставит более мудрого и терпеливого Филофея), и те мужики-пахотники, которых так боялся хумляльт Асыка: «<…> они шлют сюда своих пахарей с женами и детьми, чтобы те своими трудом и кровью пустили в нашу землю свои корни. Если они сумеют это сделать, выкорчевать их отсюда станет невозможно <…>» (17). Сыграл свою роль и князь Михаил, после долгих метаний нашедший ценой многочисленных потерь свою судьбу, – его гибель также как и гибель Тиче, стала началом новой жизни, и языческая Парма стала русской и христианской Пермью. В конечном итоге борьба Михаила с Москвой стала не столько борьбой за политическую самостоятельность (ее исход ясен ему изначально) сколько отстаиванием своего права на свободу выбора – именно поэтому он не принял сразу предложения князя Ивана.

Процесс постепенной, очень трудной и кровавой, но необратимой ассимиляции Пармы и Руси происходил на нескольких уровнях и в несколько этапов. Он начался с формального признания главенства Москвы, обусловленного сугубо практическими соображениями: «<…> лучше откупаться соболями, чем кровью <…>» (17), поэтому пермяки так легко приняли московского ставленника князя Ермолая. Также легко они приняли и нового бога: «<…> пермяки крестились охотно: купались в Колве, надевали кресты, кланялись иконам <…>» (57), но спустя самое короткое время «<…> дверь в часовню была оплетена паутиной <…>», а Христу на старом языческом святилище «<…> нового идола поставили и дары ему щедрые принесли, золото <…>» (57). Административное подчинение как таковое еще не повлекло за собой существенного изменения менталитета (язычники просто включили Христа в свой пантеон

70

на общих основаниях) и только после того, как оно приняло необратимый характер, произошел подлинный синтез двух культур.

Становление новой ментальности также происходило в ходе серьезного идейного противостояния, и мысль: «<…> может быть, нашим народам судьбою как раз и уготовано покинуть своих богов?» (23), высказанная верховным памом, была первым шагом пермяков на этом пути. Ясно, что полноценного религиозного диспута здесь возникнуть не могло: Москва требовала полного и безоговорочного духовного подчинения, смены всех мировоззренческих религиозных установок, поэтому епископ Питирим «<…> в бешенстве <…> изрубил Христа-идола на щепки <…>» (57). Аналогичным образом внедрял христианство и его преемник Иона.

Попытка найти компромисс в этом вопросе вряд ли могла увенчаться успехом, слишком уж различны их исходные представления о мире: «<…> русский бог ничего не объясняет, попросту разрубая узел волшебных нитей равнодушным мечом прощения. А пермские боги похожи на половцев, что привязывали пленников к хвостам диких кобылиц – они мчатся по дороге судьбы и не остановятся, даже не задержат бега, если обессилевший человек споткнется и упадет <…>» (156), – так формулирует автор разницу между двумя религиями.

Однако проблемы свободы выбора, поиска судьбы и природы греха являются только частными вопросами, так как основа конфликта лежит гораздо глубже: «<…> наши боги рождены нашей судьбой, нашей землей <…>», – считает хакан Асыка (20). Пермяки не оспаривают наличие Христа как бога и не сомневаются в его силе – они сомневаются в его пригодности к их жизни, поскольку осознают Парму как особый мир, живущий по своим законам. Поэтому за противостоянием двух религий – христианства, которое основано на историческом мировоззрении, и языческого мистицизма – стоят два разных образа жизни.

А. Иванову удалось убедительно и вполне объективно воплотить обе этих модели в ярких художественных образах Пармы и не-Пармы. В не-Парме (Московском княжестве, главным образом) происходит закономерное создание будущего царства, одним из необходимых этапов которого является колонизация Перми. То есть здесь время течет линейно, события связаны в причинно-следственный ряд, действия героев, начиная с Великого князя Ивана и заканчивая русскими крестьянами, осваивающими пермскую землю, обусловлены экономической выгодой и политической необходимостью.

71

Перспектива создания «Москвы – Третьего Рима» как образ будущего ясно представлена автором, хотя и не занимает в романе большого места, так как является общеизвестной и менее ему интересна. Поэтому большинство критиков оценивают экспансию московской Руси, изображенную в романе, не как защиту и объединение, а как захват и поглощение. Хотя здесь надо отдать должное Алексею Иванову: как ни сильны его региональные симпатии, к идеализации язычества, столь популярной в современной беллетристике, он не стремится, вряд ли случайно одной из первых ярких сцен в романе стало описание человеческого жертвоприношения, где жертвами выступали именно пермяки.

Жизнь Пармы, напротив, представлена не как линейный исторический процесс, а как бытие мифологическое, в котором время течет по кругу. В жизни Пармы нет будущего как цели, к которой надо стремиться. Только один герой, хумляльт хакан Асыка, думает здесь о будущем, но и он, затевая новую войну, также хотел только сохранения существующего порядка вещей. Остальные обитатели Пармы живут так, как жили издавна, и никаких попыток изменить положение не предпринимают.

Создается впечатление, что пермякам, живущим в доисторическом мифологическом мире, ни защита Москвы (объективно необходимая), ни государственное величие, ни даже возможное экономическое процветание совершенно не нужны. Богатое историческое прошлое – сражения с монголами, войны «<…> людей вису и угру <…>» (21), заброшенные города, на руинах которых они строили свои святилища, – никак не влияет на настоящее народа и его будущее. Более того – в прошлом у пермяков были великие каны, способные возглавить весь народ, но они предпочли спрятать канскую тамгу, дающую право на верховную власть, и жить, разбившись на множество отдельных родов.

И жизнь в Парме течет как бы сама собой, потому что любая целенаправленная деятельность, любой решительный поступок, как бы обдуман он ни был, оборачивается катастрофой. Так, энергичный и деятельный князь Ермолай бесславно погибает в бою с вогулами, которые пришли, чтобы вернуть похищенную у них Сорни-Най, а его сын Михаил, не ставящий перед собой никаких целей и поступающий по обстоятельствам, правил четверть века и миссию свою (освоение пермской земли) выполнил более успешно. Очевидно, что Судьба, стоящая здесь выше богов, заметно отличается от скандинавской Судьбы-Удачи,

72

дающейся каждому человеку от природы, но приносящей успех только при максимальном напряжении сил.

Сопоставление двух принципиально различных подходов: изображения мира Пармы преимущественно образно-фантастическими художественными средствами и строго исторического подхода к описанию остального мира, их исходно разная концептуальная природа (историческая и мифологическая) – приводит к выводу, что специфика историзма художественного мышления Алексея Иванова заключается, прежде всего, в масштабе рассматриваемых явлений. Он изображает не подчинение одного слабого государства другому, более сильному, не процесс ассимиляции язычников в лоне христианской веры, а столкновение двух равноценных цивилизаций. Трагический пафос, которым пронизано повествование, обусловлен не оценкой количества принесенных жертв, а необратимостью гибели неповторимой культуры.

Таким образом, историческая концепция А. Иванова отличается глобальным подходом к оценке исторического процесса в масштабе не классов и сословий, не народов и государств, а целых цивилизаций – так, как воспринимали ее К. Леонтьев, А. Данилевский, К. Тойнби, Л. Гумилев и многие другие философы истории. Поэтому ведущим объектом описания в «Сердце Пармы» становится противостояние Перми натиску истории, которую несет ей весь остальной мир.

Такая постановка проблемы неизбежно влечет за собой вопрос о цене, вносит морально-этический критерий к оценке событий, что проявилось, прежде всего, в накале страстей и обилии пролитой на страницах романа крови. К прямым оценкам автор прибегает нечасто, но и они присутствуют: «<…> мысль твоя светлая, да руки твои одна в крови, другая в чужом кармане» (376), – заявляет князь Михаил Ивану III в ответ на его речь о будущей великой Руси. Еще одна цитата: «<…> Михаил задыхался, думая о московитах <…> Москва не пожелала заметить, что у него, у его людей, у их земли тоже есть душа. И потому, надменно торопясь, Москва попросту сожгла его город. Он, Михаил, стерпел бы все, примирился бы со всем – но не с грязным московским сапогом, наступившим на его душу <…>» (319). Специфика этой точки зрения даже не в том, что автор явно симпатизирует именно пермякам, а в том, что этот образ будущего он оценивает не как потомок (с большой временной дистанции, с оценкой положительных и негативных последствий), а как современник событий, которого волнует, прежде всего, этический аспект.

73

В такой позиции автора отразилась еще одна черта, присущая его художественно-исторической концепции истории. В отличие от большинства российских и советских авторов, описывающих историю создания централизованного российского государства, он не склонен оправдывать принесенные в ходе этой централизации жертвы как необходимые, неизбежные, а потому допустимые. В его изображении исторический процесс уже не выглядит изначально детерминированным, предопределенным волей времени, логикой экономического развития и пр., в истории А. Иванова присутствует элемент неопределенности, возможность альтернативы, что заставляет читателя вновь пережить прошедшее как происходящее впервые и не имеющее заранее обусловленного финала.

§ 1.3. Гений и история в романе Д. Гранина

«Вечера с Петром Великим»

1.3.1. Художественные принципы творчества Д. Гранина и структура романа «Вечера с Петром Великим»

Роман Даниила Александровича Гранина «Вечера с Петром Великим (Сообщения и свидетельства господина М.»)1 стал одним из наиболее значимых произведений о Петре I, в котором автор представил свои размышления не только о характере первого русского императора и его роли в истории России, но и о роли личности в истории в целом. Главный редактор журнала «Нева» Борис Никольский отметил как главную особенность этой книги ее необычайную актуальность, которая объясняется тем, что Гранин пишет не только о Петре, это книга «<…> о самом сегодня остром, злободневном и <…> повод для спора. И стимул к размышлениям – философским и историческим. О власти и человеке во власти <…>»2. «Вечера с Петром Великим» стали результатом многолетних творческих поисков автора, здесь представлен итог размышлений о Петре I, раскрытых в контексте современных представлений о личности реформатора и «вечных» гранинских тем.

1 Впервые полностью опубликован в журнале «Дружба народов». – 2000. – № 5–7; отдельным изданием его выпустило издательство «Историческая иллюстрация», СПб., 2000 г. Экранизирован в 2011 г. режиссером В. Бортко в виде мини-сериала «Петр Первый. Завещание». 2 Гранин Д., Оскоцкий В. Чему учит история // Вопросы литературы. – 2001. – № 3. – С. 176.

74

Д. А. Гранин дебютировал в середине прошлого века произведениями, посвященными изображению романтики научно-технического творчества и борьбы между ищущими, принципиальными учёными и людьми недаровитыми, карьеристами и бюрократами («Победа инженера Корсакова», 1949; «Искатели», 1954; «Иду на грозу», 1962). В дальнейшем Д. Гранин обратился к историческому материалу: «<…> конкретно-историческая укорененность прозы Гранина очевидна <…>», – писал Л. Финк1. Это потребовало новых форм творческой активности, и автор все больше обращается к жанру документальных биографических повестей о выдающихся научных деятелях («Эта странная жизнь», 1974; «Выбор цели», 1975; «Зубр», 1987).

Характер повествования в этих произведениях своеобразен: «<…> в нем запечатлевается интеллектуальный процесс, в который погружается автор <…> его вопрошания, раздумья создают интригу, направляют сюжет, задают общий эмоциональный тон <…>»2, – так оценили эту прозу Н. Л. Лейдерман и М. Н. Липовецкий. Они отнесли творчество Д. Гранина к «интеллектуальной тенденции» в русской литературе XX века, особенностью которой является «<…> поиск источников противостояния катастрофическим процессам в социальной действительности <…> Способен или не способен человек <…> сопротивляться гнету обстоятельств, идти против них, а возможно, и менять их?»3. Эти темы прошли красной нитью через все творчество Д. Гранина. Начиная с первых своих произведений, он размышляет о «<…> нравственных критериях, духовных ориентирах научного творчества»4.

Люди активного творческого духа, наделенные талантом созидателя, инстинктом творца становятся любимыми героями Д. Гранина5. В «Иска-телях» и «Иду на грозу» Д. Гранин пишет о людях одержимых творчеством6, «об ответственности личности <…> о долге перед наукой и

1 Финк Л. Необходимость Дон-Кихота. – М. : Советский писатель, 1988. – С. 5. 2 Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература в 3-х кн., кн. 2. Семидесятые годы (1968–1986): учебное пособие. – М. : Эдиториал УРСС. 2001. – С. 130. 3 Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература в 3-х кн., кн. 2. Семидесятые годы (1968 – 1986): учебное пособие. – М. : Эдиториал УРСС. 2001. – С. 130. 4 Оскоцкий В. В творческом мире Даниила Гранина // Гранин Д. Собрание сочинений в 5 тт., т 5. – Л. : Художественная литература, 1990. – С. 728. 5 Растопчина Н. Личность героя, личность автора // Нева. – № 2. – 1979. – С. 174. 6 Войтинская О. Даниил Гранин. Очерк творчества. – М.: Советский писатель, 1966. – С. 123, 127.

75

перед собственной совестью <…>»1. Его эстетический идеал: «<…> сочетание в облике ученого или солдата мудрости и бесстрашия, строгого расчета и душевной силы, совести и красоты <…>»2.

Оригинальность гранинской философии истории определяется его представлением о смысле истории и роли личности в ней. Писатель верит в улучшение человеческого рода, прогресс понимается им, прежде всего, как развитие культуры. Этот процесс направляется стремлением к творчеству и нравственному совершенству, изначально заложенному в человеческой природе. Наиболее полно творческий потенциал проявляется в гениях, которые становятся главным орудием прогресса и представляют собой «<…> совершенно особую породу людей»3. В самой природе гениальности, по мнению Д. Гранина, «<…> есть нечто мистическое, недоступное логике <…> Чутье приходит из глубин подсознания»4.

Концепция истории Д. Гранина универсальна и ориентирована не только на гениев: «<…> человек не может подобрать себе гены гения, но и того, что он получил от рождения, не использует <…> Ум все больше уходит в наживу, корысть <…>»5. Это стремление к творчеству можно определить как духовность, «<…> умение подчинять себя служению высоким общественным идеалам. Чтобы жить духовно, человеку требуется не гениальность, а «<…> какая-то вера, которая его воодушевляет»6. Поэтому ведущую роль в истории, по Д. Гранину, играет не природная гениальность, а нравственный выбор личности в определенных исторических обстоятельствах. Это представление о природе человека и человеческой культуры лежит в основе всех его произведений, и особенно ярко проявилось в содержании романа «Вечера с Петром Великим».

Другая важная особенность его творчества – отсутствие готовых ответов. Автор использует исторический, документальный материал как художественное средство изображения нравственных конфликтов. Он не объясняет историю, а переживает ее нравственно и эстетически. В творчестве Д. Гранина ясно прослеживается стремление заставить 1 Старков А. Нравственный поиск героев Даниила Гранина. – М. : Художественная литература, 1981. – С. 55, 63. 2 Финк Л. Необходимость Дон-Кихота. Книга о Данииле Гранине. – М. : Советский писатель, 1988. – С. 5. 3 Гранин Д. Я чувствую себя чужим [Электронный ресурс] URL: http://viperson.ru/articles/daniil-granin-ya-chuvstvuyu-sebya-chuzhim (дата обращения 19.01.2017) 4 Гранин Д. Страх. – СПб. : БЛИЦ, 1997. – С. 60–62. 5 Там же. – С. 76. 6 Гранин Д. Во что я верю // Аргументы и Факты. – 2000. – № 37. – С. 3.

76

читателя задуматься о жизни и о себе, оно рассчитано на активное восприятие жизни через литературу и приобщение к поиску истины1.

Художественному миру Д. Гранина свойственна субъективность описания и трактовок исторических событий, его интересуют исследование механизма совершения нравственного выбора героев, их мотивации. Поэтому история в представлении Даниила Гранина – «всегда версия»2.

Обобщение выявленных исследователями основных направлений и особенностей творчества Д. Гранина 1960-1990-х гг. позволяет утверждать, что эволюция его творчества проходила в русле общей тенденции развития советской исторической прозы последней трети XX века. Для Д. Гранина характерны стремление исследовать обобщенно-глобальные, вечные проблемы и конфликты на конкретно-историческом материале, поликонфликтность, демонстративная субъективность, органично сочетаемая с опорой на документальный и биографический материал3.

Закономерным итогом творческой эволюции Д. А. Гранина стал роман «Вечера с Петром Великим (Сообщения и свидетельства господина М.)». По мнению критика В. Оскоцкого, создавалось оно как «<…> роман раздумий, властно втягивающих читательскую мысль в свою орбиту»4. Сознательно предлагая читателю именно версию жизни Петра I, автор избирал особую жанровую форму для своего произведения. Предложенная издателями аннотация в полной мере раскрывает его своеобразие: «<…> роман <…> посвящен самой выдающейся и загадочной личности российской истории – императору Петру Великому. Череда героев и событий, таинственных и мистических случаев, придворных интриг, любовных историй и военных триумфов становится предметом обсуждения и жарких споров компании отдыхающих в санатории на берегу Финского залива. На страницах романа Петр предстает перед читателем не только Великим государем, Воином, Созидателем, Ученым, Писателем, но и Человеком со всеми его достоинствами и недостатками,

1 Старков А. Нравственный поиск героев Даниила Гранина. – М. : Художественная литература, 1981. – С. 198. 2 Гранин Д., Оскоцкий В. Чему учит история // Вопросы литературы. – 2001. – № 3. – С. 174. 3 Щедрина Н. М. Исторический роман в русской литературе последней трети XX в. Пути развития. Концепция личности. Поэтика: дис. … докт. филол наук. – Уфа, 1995. – С. 327. 4 Там же. – С. 204.

77

возвышенными и низменными страстями, жестокостью и милосердием <…>»1.

Следует, однако, отметить, что определение «исторический» в библиографическом описании отсутствует. Это не случайность – от традиционного исторического романа «Вечера» отличаются отсутствием фабулы и сквозного сюжета, здесь нет целостного и исторически достоверного (насколько это возможно для художественного произведения) изображения событий. Автор не стал строить романный сюжет вокруг Петра, загонять его в какую-то фабулу, и сюжетное обрамление повествования – вечерние беседы о Петре – нескрываемо условно.

Текст произведения представляет собой истории о Петре I, рассказанные одним из героев романа, учителем истории Молочковым, которые обсуждаются другими героями. В ходе этой активной полемики автор сталкивает множество различных точек зрения на изложенные Молочковым факты и события. Роман выстроен в форме свободного разговора с читателем, который предопределяет свободу композиции, позволяет отступать от хронологии, опускать широко известные факты, быть зависимым лишь от внутренней логики повествования и анализа личности Петра.

Такое вольное обсуждение позволило последовательно раскрыть отдельные черты характера, оценить поступки Петра, поэтому и «сообщения», и обсуждение их важны в романе в равной степени. В описании «вечеров» Гранин с большим тактом комментирует эти рассказы, при этом «сам автор слова не берет <…>»2, а в роли комментаторов выступают за него другие собеседники Молочкова. Это и есть тот процесс активного субъективного переживания прошлого, который моделирует автор для читателей. Кроме того, изложение материала в такой форме позволило Д. Гранину избежать назидательности, совершенно неприемлемой для «романа раздумий».

Однако переоценивать «вольность» этого обсуждения было бы неправомерно. Полемичность романа является скорее формой подачи материала, нежели подлинным плюрализмом, так как в действительности здесь представлена только одна версия истории – та, которую репрезентирует учитель Молочков. Полемика касается только

1 Аннотация // Вечера с Петром Великим (Сообщения и свидетельства господина М.). – СПб. : Историческая иллюстрация, 2000. – С. 4. 2 Барташевич Л. Петр Великий. Версия Даниила Гранина // Нева. – 2000 – № 11. – С. 180.

78

несущественных с научной точки зрения вопросов о характере Петра I, таких, например, как: «<…> разве он преступник?… В нем и злодейства нет <…>» (220-221) и пр. Очевидная пристрастность автора не противоречит его художественной цели: для Гранина важно не изображение истории, а сам процесс размышления над ней. Уже само название – «Вечера с…» – и его уточнение (Сообщения и свидетельства) предполагают установку на доверительность и на отказ от эпического размаха, а то, что это сообщения «господина М.», придает заглавию оттенок детективный, настраивает читателя на некий процесс поиска и размышления. Создавая роман, автор держался фактов, но при этом «<…> понимал, что они противоречивы, как противоречивы и документы, которые их удостоверяют <…>»1.

Автор исходил из того, что личность Петра – тайна: «<…> он мне видится сложной, спорной фигурой в истории России <…> из всех русских правителей он фигура наиболее интересная <…>»2. Не случайно из всех историков, писавших о Петре (Соловьев, Ключевский, Валишевский и др.), Д. Гранин особо выделил К. Валишевского: «<…> потому что Валишевский никак не мог остановиться на какой-то одной оценке <…> То он восхищается Петром, а то поносит. И каждый раз удивляется <…>»3. И в рассказах Молочкова ясно прослеживается то же удивление перед феноменом этой грандиозной личности, ясно видна интонация вопросительная: «<…> откуда такая тяга к просвещению, отказ от царской роскоши, как появился этот сгусток энергии, эта стрела, пущенная невесть кем <…>» (25)4; «<…> как у Петра сочетается несочетаемое. Стеснительность и распущенность, грубость и деликатность, простодушие и хитрость <…>» (224)5.

Отказавшись от однозначных оценок, автор предлагает читателю именно версию истории Петра. Уделяя основное внимание личности

1 Гранин Д., Оскоцкий В. Чему учит история // Вопросы литературы. – 2001 – № 3. – С. 184. 2 Там же. – С. 178. 3 Там же.– С. 182. 4 Текст романа цитируется по изданию: Гранин Д. А. Вечера с Петром Великим (Сообщения и свидетельства господина М.). – СПб. : Историческая иллюстрация, 2000. – 432 с. 5 Это «удивление» характерно не только для К. Валишевского. Еще В. О. Ключевский, исследуя многогранный характер реформатора, восхищался и ужасался его противоречивым проявлениям. – См.: Ключевский В. О. Петр Великий, его наружность, привычки, образ жизни и мыслей, характер // Ключевский В. О. Исторические портреты. – М. : Правда, 1991. – С. 174–192.

79

Петра, Молочков не стремится к научно достоверному описанию событий. Так, излагая версию его гибели, рассказывает о том, как император заболел, спасая тонущий бот с солдатами, он не забывает уточнить: «<…> скорее всего, это лишь легенда <…>» (368). При этом другой, исторически более обоснованной версии не приводит.

В своих «сообщениях» Молочков (за которым стоит автор) не пытается выдать свой субъективный взгляд за истину в последней инстанции. Рассказчик откровенно признает свою пристрастность: «<…> люблю его и стыжусь своей любви» (220), не настаивает на достоверности своих сообщений, поскольку, по его мнению, «<…> до конца понять смысл того, что творил Петр <…> мы не можем» (110). «Вечера с Петром Великим» имеют определенную полемическую направленность: автор через посредство Молочкова старательно разоблачает некоторые хрестоматийно известные мифы о «царе-плотнике», о «петровской дубинке», приводит малоизвестные факты, раскрывающие характер царя-реформатора с совершенно другой стороны.

Слова, приписываемые им скульптору Фальконе: «<…> перечень дел Петра – это не Петр» (23), – наиболее полно отражают подход Гранина к исследованию личности императора. Эта версия истории представляет собой не анализ социально-экономических обстоятельств эпохи, не изображение реформаторской деятельности Петра, а именно исследование противоречивого характера реформатора, цель которого – создать «<…> образ правителя, кого можно любить <…>» (32). Поэтому в основу «Сообщений» положен сборник исторических анекдотов «профессора Аллегорий» Якоба Штелина1, в которых зафиксированы наиболее яркие поступки и ситуации, где противоречивая натура Петра проявилась наиболее наглядно2. Их использование дало рассказчику возможность

1 Якоб Ште́лин (Jacob von Staehlin; 1709–1785) – выдающийся деятель российской Академии наук на раннем этапе её существования; действительный статский советник, гравер, «мастер фейерверков», мемуарист. Кроме сборника «Любопытные и достопамятные сказания о императоре Петре Великом, изображающие истинное свойство сего премудрого Государя и отца отечества, собранные в течение сорока лет действительным Статским советником Яковом Штелиным» (СПб.: М. Овчинников, 1787), опубликовал ряд других работ, в том числе: «Известия о музыке в России», «Известия об искусствах танца и балетах в России» и др. 2 Н. И. Павленко пересмотрел сборник Штелина и нашел в нем множество совершенно недостоверных фактов, в том числе версию гибели, историю с Петровским завещанием, смерти наследника Петра Петровича и др. – См.: Павленко Н. И. Петр Великий и его время. – М. : Наука, 1989. – С. 550–559.

80

вести разговор на конкретном, бытовом материале, на уровне доступном и интересном собеседникам Молочкова.

Так как в романе изложена заведомо спорная версия личности Петра, представленная не самим автором, а через посредство героя-рассказчика, постоянно оспариваемая остальными участниками «вечеров», необходимо выявить точку зрения автора и методы ее реализации в художественной ткани романа. И. Т. Рымарь и В. П. Скобелев рассматривают художественное произведение как «выражение авторского сознания», а автора – как «<…> субъект сознания, некий взгляд на действительность <…>»1.

В. В. Прозоров также полагает, что «<…> объединяющим началом эпического текста является авторское сознание, проливающее свет на целое и на все составляющие художественного текста»2, и наиболее часто автор выступает как повествователь, ведущий рассказ от третьего лица, во внесубъектной, безличной форме, так называемый «всеведущий автор».

Одним из приемов раскрытия авторской точки зрения является введение рассказчика с формальной передачей в речи авторской функции, и эта система повествовательных инстанций может быть очень сложной, многоступенчатой, формы передачи «чужой речи» отличаются большим разнообразием, авторское же начало проступает как авторские комментарии по ходу сюжета, как какая-либо характеристика героев.

Рассматривая роман «Вечера с Петром Великим» с точки зрения приемов реализации авторского взгляда на действительность, следует отметить, что Д. Гранин отказывается от позиции всеведущего автора. Эту функцию он передает своему герою-рассказчику Молочкову, который в своих «сообщениях и свидетельствах» (где также присутствует сложная система повествовательных инстанций, субъектов речи) ведет рассказ в третьем лице, с «авторскими» отступлениями, комментариями и оценками. Но в описании «Вечеров…», которые обрамляют рассказы Молочкова о Петре, автор постоянно использует местоимение «мы»: «<…> мы… шли на галерею <…>» (6), «<…> нас больше влекло прошлое <…>» (9), «<…> мы не увидели в его словах ничего странного <…>» (427). В списке собеседников автора нет, следовательно, можно предположить, что этим

1 Рымарь И. Т., Скобелев В. П. Теория автора и проблема художественной деятельности: монография. – Воронеж : Логос-Траст, 1994. – С. 103. 2 Прозоров В. В. Автор // Введение в литературоведение / Л. В. Чернец, В. Е. Хализев, С. Н. Бройтман. – М. : Высшая школа, 1999. – С. 17.

81

«мы» Д. Гранин отождествляет себя не только со всеми собеседниками, но и отчасти с читателями.

Роли каждого из собеседников и высказанных ими мнений в реализации авторского замысла различны. Молочков представляет версию истории Петра, остальные собеседники ничего существенного к «сообщениям» учителя добавить не могут. Все ключевые, «спорные» вопросы изначально заложены уже в самих «сообщениях» рассказчика. Это отмеченные Н. М. Карамзиным и Н. Я. Данилевским нравственные противоречия в деятельности Петра между благими целями и насильственными средствами их достижения1.

В отборе событий и фактов, которые излагает рассказчик, особенно ярко проявилась пристрастность писателя и его историческая концепция, репрезентированная всеми участниками полемики. Отождествлять его мнение исключительно с точкой зрения рассказчика было бы неверно: «<…> это принципиально. Молочков влюблен в Петра, а я им любуюсь. Это разное»2, – подчеркивает автор. Молочков объясняет жестокость Петра необходимостью и обстоятельствами, но для автора такой ограниченный подход неприемлем, поэтому его собеседник, профессор Челюкин, ставит вопрос значительно шире: «<…> убийца – и не злодей, что же тогда злодейство?» (221), а Петр «<…> сына родного убил <…>» (247).

Полемика собеседников с Молочковым постоянно переводит спор с конкретно-исторического на нравственно-этический уровень, в этих спорах ясно прослеживается разница в подходах, в критериях оценки. Рассказывая об Анне Монс, Молочков, который «<…> видел ее глазами Петра» (75), оценил ее измену Петру так: «<…> потому что дура!» (74). В ответ его оппоненты «<…> на его глазах и из его же сведений был составлен образ женщины, совершенно незнакомой ему <…>» (75), – бескорыстной и способной на самоотверженную любовь.

Передача оценочной функции героям романа позволила автору приблизить Петра к современности, изобразить его как живую личность. Идеологическая оценка Петра, данная в прямых авторских отступлениях, «<…> с некоторых абстрактных позиций, внешних по отношению к данному произведению»,3 неизбежно привела бы к некоторому академизму,

1 Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // Петр Великий. Pro et contra: антология. – СПб. : РХГИ, 2001. – С. 100–104. 2 Гранин Д., Оскоцкий В. Чему учит история // Вопросы литературы. – 2001. – № 3. – С. 182. 3 Успенский Б. А. Поэтика композиции: монография. – СПб. : Азбука, 2000. – С. 22.

82

однозначности оценок. Напротив, точка зрения автора, реализованная через субъективные мнения героев, позволила представить читателю весь комплекс противоречивых и неоднозначных взглядов на Петра, сформировавшихся к концу XX века.

1.3.2. Проблема «гениальности и злодейства»

в художественной философии Д. Гранина Уже в заглавии романа Даниила Александровича Гранина «Вечера с

Петром Великим (Сообщения и свидетельства господина М.)» указана его оценка императора Петр I – «Великий», таким образом, автор сразу определяет свою позицию в рамках петровского дискурса. Д. Гранин в своем романе предлагает читателю еще один мифологизированный образ великого государя-демиурга, и для него личность Императора – «<…> своего рода мерка – и положительная, и отрицательная»1 для оценки правителей. У Гранина Петр выступает как пример «просвещенного монарха», который «<…> много значил для всех русских царей» (33), но главным образом – для читателей.

В соответствии с этой концепцией он раскрывает черты характера Петра по принципу единства противоположностей «позитивных» и «негативных» черт характера: «<…> вспыльчив, но и дьявольски терпелив, умел ждать и не умел ждать, то скуп, то щедр, то остроумен, то пьяно-туп. Что он был за человек?» (24). Непостижимость Петра закономерно обусловлена его природой гения: «<…> гений Петра сложный, тайники его души не исследованы <…> Поступки его непредсказуемы <…>» (103), «<…> когда перед нами великан, мы видим лишь его башмаки, забрызганные грязью <…> Великан перекликается не с нами, а с другими великанами через века» (279).

Однако проблема постижения личности Петра I включает не только оценку характера, но, прежде всего, определение его роли в истории России. «Петровский вопрос» в русской культуре состоит фактически из нескольких проблемных вопросов: «должна ли Россия следовать за Европой?», «были ли закономерны петровские реформы?», «какова личная роль Петра в их осуществлении?», «следовало ли их осуществлять так торопливо и такими средствами?» и пр. Только ответив на них, можно определить: были ли это необходимые и закономерные, а потому благотворные перемены в жизни русского общества, осуществленные с

1 Гранин Д. Оскоцкий В. Чему учит история // Вопросы литературы. – 2001. – № 3. – С. 202.

83

излишней, может быть, но неизбежной степенью насилия гениальным государственным деятелем, или же это был бессмысленный и беспощадный переворот, личная прихоть царя-самодура?

Первые диаметрально противоположные оценки петровских реформ и личности Петра I были сформулированы еще современниками императора. В основу научно-исторического взгляда на Петра и его эпоху легли труды западных философов и историков XVIII века: Вольтера, Дидро, Руссо, Пуффендорфа, Мабли, Монтескье и др. Для них Петр олицетворял собой идеал государя-просветителя.

Особую роль вопрос о Петре играет в исторической концепции Н. М. Карамзина, а общее представление об особой роли петровской эпохи и личности сложилось уже к середине XIX века, когда были собраны и осмыслены основные исторические материалы и факты, относящиеся к этой проблеме. Это представление уже тогда было двойственным и легло в основу всех дальнейших исследований и оценок проблемы.

Так, в десятитомной «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева и прочитанных им в 1872 году «Публичных чтениях о Петре Великом» впервые проводится мысль о том, что реформы Петра были закономерным, необходимым этапом в развитии русского государства и были вызваны внутренней потребностью страны в экономическом развитии, осознанной Петром. Целью реформ было создание сильного в военном и экономическом отношении европейского государства: «<…> необходимость движения на новый путь была осознана… народ поднялся и собрался в дорогу… ждали вождя, вождь явился <…>»1. Новым стало, в первую очередь, понимание роли личности в истории: «<…> великий человек является сыном своего времени, своего народа… его деятельность теряет характер случайности, произвола <…>»2. Доказательством этого служила мысль о преемственности реформ, которые были начаты царями Алексеем Михайловичем и Федором Алексеевичем Романовыми, а Петр лишь продолжил и ускорил их.

Такая трактовка проблемы, в свою очередь, ставила закономерные вопросы об успешности петровских реформ с точки зрения достижения поставленных целей, оправданности применяемых средств и личной роли Петра в их осуществлении. Деятельность Петра была слишком противоречивой и многогранной, многие его акции с этой точки зрения были непонятны и уязвимы для критики. Так, Н. Я. Данилевский полагал,

1 Соловьев С. М. Публичные чтения о Петре Великом. – М. : Наука, 1984. – С. 38. 2 Там же. – С. 9.

84

что «<…> Петр <…> бесполезно затруднил свое собственное реформаторское дело; возбудил негодование подданных, усложнил себе задачу, сам устроил себе препятствия <…> К чему было брить бороды, загонять на ассамблеи, заставлять курить табак, учреждать попойки?»1.

В. О. Ключевский, развивавший идеи С. М. Соловьева, пытался разрешить эти противоречия, уточнив роль Петра и его личный вклад в организацию реформ. Он писал: «<…> подготавливались преобразования вообще, а не реформы Петра <…> Реформа была его личным делом, делом беспрецедентно насильственным и, однако, непроизвольным и необходимым»2. Бросающаяся в глаза «насильственность» петровской реформы создавала впечатление коренной ломки, революции (это отмечалось еще Н. М. Карамзиным). Ключевский развил и дополнил концепцию Соловьева ответом и на этот вопрос: «<…> она (реформа) была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и по впечатлению, которое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот»3.

Историк также отмечает несходство побуждений Петра с его образом действий, делает вывод о том, что реформы Петра носили характер импровизации, что объяснялось отчасти характером Петра, отчасти обстоятельствами. Отмечая многие непопулярные акции Петра, В. О. Ключевский писал и о цивилизаторском характере деятельности императора, и об идее Отечества, выдвинутой Петром как основе новой идеологии, подчеркивал самоотверженность Петра, с которой он воплощал эту идею в жизнь. Работы В. О. Ключевского оказали огромное влияние на все последующие исторические исследования эпохи Петра.

В исторической науке рубежа XIX–XX веков и в советское время исследование этой проблемы было продолжено и здесь также можно отметить ту же полярную двойственность в оценках, основанных на разных подходах к этой проблеме. В конце XX века современные историки Е. А. Анисимов, Н. И. Павленко, Я. Е. Водарский и др. пришли к негативным выводам относительно фактических результатов петровских реформ. По их мнению, меры правительства в целом, вопреки хрестоматийному мнению о развитии Петром промышленности и торговли, ущемляли интересы купцов и приводили их к упадку и

1 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. – М. : Книга, 1991. – С. 265. 2 Ключевский В. О. Русская история: в 3 кн., кн. 3. – М. : Мысль, 1993. – С. 57–58. 3 Там же. – С. 69.

85

разорению1, высказывается также обоснованное сомнение в необходимости завоевания Прибалтики Россией2, утверждается также, что его «<…> действия в максимально возможной степени затормозили прогрессивное развитие страны»3.

В этом плане версию Д. Гранина можно назвать не только хрестоматийной, основанной на авторитетном мнении Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и других известных историков, а в литературе представленной в таких произведениях, как «Полтава» А. С. Пушкина и «Петр Первый» А. Толстого, но и единственной, полноценно представленной в романе. Свой подход к оценке Петра автор ясно обозначил в беседе с В. Оскоцким: «<…> говорят, что Петр истощил Россию <…> Но куда важнее признать, что он воодушевил Россию <…> это было освобождение, духовный переворот, нравственная революция»4. И хотя «<…> не все получилось при нем <…>» (58), эта миссия была Петром успешно выполнена – переворот в общественном сознании состоялся: «<…> после его кончины никто не вернулся к прежнему <…>» (101), а «<…> перед Европой явилась Россия державой, оснащенная и флотом, и армией <…> страна, с которой следует считаться» (136).

Представление автора о закономерности реформ, их результатов раскрывается уже в первых главах романа: «<…> Петр выполнял завещанное отцом <…>» (57), «<…> не будь Петровских реформ, Россию поборола бы склонность к старым порядкам, и еще сто лет не стащить ее было бы с лежанки <…>» (34). Объясняя незавершенность реформ, автор подчеркивает то, что в наследство ему досталась страна отсталая – «<…> у Петра не было ни флота, ни сносного вооружения <…>» (129), пишет о препятствиях, мешающих осуществить задуманное: «<…> сколько лет отняла у него война, смута <…>» (58)5.

Социально-экономические предпосылки перемен (о которых так много писал в своем романе А.Толстой) Д. Гранин, видимо, считал общим местом, а потому подробно не рассматривал. Он ограничился 1 Павленко Н. И. Петр Великий: монография. – М. : Мысль, 1990. – С. 488–491; Анисимов Е.В. Время петровских реформ: монография. – Л. : Лениздат, 1989. – С. 167–237. 2 Анисимов Е. В. Петр I: рождение империи // Вопросы истории. – № 7 – 1989. – С. 9. 3 Водарский Я. Е. Петр I // Вопросы истории. – 1993 – № 6. – С. 77. 4 Гранин Д., Оскоцкий В. Чему учит история // Вопросы литературы. – 2001 – № 3. – С. 187. 5 Те же причины называл В. О. Ключевский: «война становилась тормозом реформ, а реформа затягивала войну». – См.: Ключевский В. О. Русская история: в 3 кн., кн. 3. – М. : Мысль, 1993. – С. 57.

86

утверждением, что «<…> страна давно уже томилась своей отсталостью от европейских народов <…>» (199). Это утверждение Молочкова прямо перекликается с приведенным ранее мнением С. М. Соловьева: «<…> народ поднялся и собрался в дорогу <…> ждали вождя, вождь явился»1. И по Молочкову, Петр также «<…> появился, как вулкан, из подземных сил, накопленных веками русской дремоты <…>» (34). В оценке реформ автор делает основной акцент не на военных и экономических реформах Петра, а на раскрытии его цивилизаторской миссии: «<…> он мечтал пестовать свое детище – Академию наук, посылать экспедиции, собирать чудеса природы, заниматься просвещением, науками <…>» (102).

У Гранина именно Петр – идеолог и инициатор реформ, только он самостоятельно осознает и ставит цели2. Окружающие, в том числе и ближайшие помощники реформатора, лишь следуют за ним, поэтому отношения Петра с подданными носят в романе характер противостояния: «<…> придворные не понимали царской страсти <…>» к морю (52). Тем более приближенные не понимали идеи Отчизны, которая «<…> была для них слишком новой, да и отвлеченной <…> понятие России дробилось на собственные вотчины, деревни <…>» (253). Но Петр обладает необходимым государю талантом знания людей и умения их использовать: «<…> находил он их как бы случайно и при этом безошибочно» (236). Меньшиков, Румянцев, Нартов, Ягужинский и другие – описанные Молочковым истории их возвышения свидетельствуют об умении Петра находить и увлекать за собой сподвижников: «<…> мощное поле Петра индуцировало в людях отклик. Общение с гением всегда возвышало людей» (117).

Поскольку идейным и волевым центром реформ становится Петр, истоком деятельности Петра становятся его личные пристрастия, сформировавшиеся еще в детстве: «<…> до пятнадцати лет торчал то в кузне, то столярничал, играл в войну, строил крепости, плавал на старом ботике» (47). Эти забавы сформировали его личность, а врожденные таланты и приобретенные знания стали средством осуществления реформ:

1 Соловьев С. М. Публичные чтения о Петре Великом. – М. : Наука, 1984. – С. 18, 38. 2 Это мнение вовсе не является общим: по версии А. Толстого ему в этом помог иностранец Ф. Лефорт, а историк П. Н. Милюков считал, что «стихийно подготовленная, коллективно обсужденная эта реформа… только из вторых рук, случайными отрывками проникала в его сознание». – См.: Милюков П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. – СПб. : тип. В. С. Балашова, 1892. – С. 732.

87

«<…> помогал Петру и его инженерный талант, поставив цель, он находил наилучшие пути к ней» (33). Невозможно разделить даже его развлечения и государственную деятельность, поскольку его излюбленные забавы – Всешутейший собор, шествия, фейерверки – стали культурными акциями: «<…> через эти представления он мог обращаться к народу» (102).

В трактовке Молочкова методы реформ, использованные Петром, выглядят как в целом необходимые и неизбежные: «<…> не употребил бы Петр палки, так еще двести лет дремала бы Россия на лежанке, упивалась бы своим святым невежеством и высокой миссией» (31). «Жесточь» Петра объясняется им и отчасти оправдывается общей грубостью нравов и психологическим потрясением, испытанным в детстве. Инертность подданных также «<…> ожесточала Петра… дубинка работала все энергичней… ЖЕСТОЧЬ… накапливалась в нем, порой доводила его до бешенства <…>» (220). Вследствие этого Петр был жесток не только по необходимости: «вспыльчивость, привычка чуть что хвататься за дубинку приводила не раз к трагическим последствиям <…>» (217).

В оценке поведения и образа жизни Петра Молочков снисходителен, постоянно подчеркивает, что «<…> Петр пил, гулял, озоровал, безобразничал, а дела не забывал <…>» (352). Рассказчик указывает и на привлекательные черты его характера: при необходимости смел, любознателен, любит пошутить, энергичен. Особую симпатию у современного читателя могут вызвать демократизм и рационализм Петра, беспощадная борьба с взяточничеством, стремление к искусству, образная речь. Немаловажны и мужские достоинства Петра: здоровье, сексуальная активность, умение «<…> пить не передергивая. Может пить два-три дня подряд, но это не запой» (100).

Д. Гранин стремится показать Петра как человека, не лишенного нормальных человеческих слабостей, страстей и увлечений. Царь любил шутки, розыгрыши, веселье. Молочков рассказывает о катании Петра на карусели в Дрездене (99), о том, как он угостил своих бояр «черепаховым супом» (99), как он развлекался «<…> прыгая с льдины на льдину <…>» (98). Скандально известная склонность к «грубым нечистым потехам» и даже пороки Петра выглядят в гранинской версии как вполне закономерные следствия, как оборотная сторона его достоинств. Вынужденный всегда во всем быть самодержцем, он тяготится этой ролью. Его игры в «бомбардира Петра Алексеева», его «потехи» и есть отдушина,

88

средство хоть изредка освободиться от этой роли. Петр нуждается в любви и дружбе, в человеческом участии: его любовь к Екатерине, к Марии Кантемир, дружба с Меншиковым, которому он в память этой дружбы прощает слишком многое, характеризуют самодержца как человека чуткого, ранимого, даже сентиментального.

Д. Гранин так же, как Д. Мережковский в «Петре и Алексее» и А. Толстой в «Петре Первом», показывает множество фактов, поступков, привычек, раскрывающих черты характера Петра. Но у Мережковского «зверские» и человеческие черты противопоставлены, что создает образ изначально двойственный. Толстой раскрывает Петра за счет отбора фактов, создавая целостный привлекательный образ Петра. А у Гранина противоречивые черты петровской натуры сходятся, как множество лучей в одной точке, и в результате прочтения «Вечеров с Петром Великим» читатель выносит представление о личности выдающейся, самоотверженной и по-человечески привлекательной.

Обаяние личности Петра, которому в интерпретации Молочкова невозможно не поддаться, ярче всего проявляется именно на личном, поведенческом уровне. Петр великодушен: «<…> когда Петру каялись, ничего не утаивая, он успокаивался… а то и вовсе прощал <…>» (187). В истории казни царевича Алексея Молочков вновь подчеркивает человечность Петра, указывает на его колебания, когда Петр «<…> никак не мог решиться, тянул время и не подписывал» (256).

Очевидно, что масштаб личности, приписываемый Петру Граниным, далеко выходит за пределы понятия «прогрессивный государственный деятель», и автор прямо называет своего героя гением: «<…> гений Петра сложный <…>» (103), ему свойственно «<…> превосходство гения, знающего себе цену <…>» (217. Эта мысль о гениальности Петра – основа авторской исторической концепции, и в романе поднимается постоянно. Она доказывается дружбой реформатора с Лейбницем и контактами с другими европейскими учеными (Ньютоном, Делилем, Реомюром, Рюйшем, Левенгуком и др.), его инстинктивным стремлением к красоте, созданием Петергофа и Монплезира. Эта гениальность психологически мотивирует реформаторскую деятельность Петра как свойственное ему от природы стремление к творчеству, к преображению мира.

Универсальность петровского гения является источником его неиссякаемой энергии, разнообразия его интересов. Увлечения Петра медициной, токарным и плотницким делом автор объясняет его страстью к научно-исследовательской деятельности. Петр сознательно культивирует

89

эти качества в себе и от других также требует работы творческой – основное и самое страшное обвинение, которое предъявляет он (по версии Молочкова) царевичу Алексею: «<…> дара к чему-либо не проявилось… не работник, не умен, нерешителен <…>» (249).

Еще одно, не менее значимое, чем гениальность, и также изначально присущее Петру качество – воля: «<…> феномен Петра заключается в его воле <…>» (33), именно эта черта его личности позволяет ему осуществить задуманное и выгодно отличает его от других «способных правителей». Зримо это качество воплощено в памятнике Фальконе: «<…> это был не просто конь – буря, пылающая жаром, никто, кроме Петра, не мог обуздать такого коня, эту стихию, сдержать его над бездной <…>» (24), – так видит идею «Медного всадника» Штелин в трактовке Молочкова.

Талант и воля – качества, необходимые и в полной мере присущие Петру, но в сравнении с другими историческими деятелями той эпохи – и сподвижниками Петра, и монархами – Д. Гранин выделяет еще одну грань его личности, делающую Петра истинно Великим. Это его бескорыстное служение Отечеству: «<…> считал себя всего лишь инструментом в руках Господа, он служил идее самодержавия» (205), поэтому осознавал свою ответственность перед Историей и потомками. Его нелюбовь к роскоши, колоссальное трудолюбие, готовность идти на риск – лишь внешние признаки его самоотверженного служения, подробно описанные в романе.

И напротив: король Карл XII также наделен и талантом, и волей: «<…> его любили – за что? В нем была идея служения. Не народу, не стране – войне <…>» (142). И в этом главное различие между ним и Петром: если Петр «<…> ведет войну, чтобы выйти к морю. Война – инструмент <…>» (130), то Карл «<…> мечтал прославиться на весь мир <…>» (131). В итоге Петр одержал Полтавскую победу, «<…> которая не разрушала, а созидала, приобщив к европейской жизни значительную часть земного шара <…>» (137), а Карл «<…> изнурил свою страну, разорил ее <…>» (142).

Идея о сверходаренности Петра Великого принципиально важна в исторической концепции автора, поскольку с этой точки зрения желание Петра реформировать Россию выглядят как свойственное универсальному гению стремление к творчеству, к преображению мира. Кроме того, такая позиция выводит роман за рамки собственно исторического дискурса о Петре, поскольку проблемы, рассматриваемые в романе намного шире, это

90

уже вечные нравственно-этические вопросы о соотношении Добра и Зла, допустимости насилия, соотношении Гения и Злодейства.

Нравственно-этическая концепция истории Д. Гранина, изложенная в его публицистике, реализована в романе «Вечера с Петром Великим», прежде всего, на примере самого Петра, но и другие герои также значимы. Показательна судьба Меншикова, который «<…> себя не берег… Но себя и не забывал… Брал по-крупному <…>» (268), и эта «<…> алчность до денег, до власти, безмерная, все растущая <…>» (276) в конце концов погубила его. Очень жестко и без всякой «многогранности и неоднозначности» оценен Петр Толстой: «<…> вор, злодей, преступник <…>» (8), «<…> навеки запятнал себя графским достоинством <…>» (396) полученным ценой преступления.

Достаточно подробно и нелицеприятно изображены предатель курфюрст Август, король Людовик, «<…> посредственность, превосходно поглощающая таланты <…>», изменница и взяточница Екатерина. Выявление истоков аморальности человеческой природы автор также осуществляет на примере петровской судьбы: вседозволенность и тщеславие, так же как присущее ему «<…> чувство личного превосходства <…>» (217), провоцировали в нем нетерпимость, деспотизм, грубость. Другая причина – в одержимости реформатора: «Петр надрывался, пытаясь сдвинуть с места русскую махину, хрустели кости, летели головы <…>» (254). Служение идее – это не только подвиг, но и искушение: «<…> идея Отчизны придавала силы, она же порабощала, снимала нравственные запреты <…>» (251), «<…> верность идее заставила его пойти на убийство <…>» [сына Алексея – А. Л.] (255). Таким образом, проблема вновь выходит за рамки конкретно-исторической, это спор не только о Петре, но в большей степени о нравственно-этическом выборе человека вообще: допустимо ли насилие в принципе?

И на этот вопрос автор отвечает вполне однозначно – не допустимо. Гибель царевича Молочков представляет как жертвоприношение (эта мысль вынесена в название главы), и Петр, конечно же, пожертвовал сыном во имя высшего идеала и другого решения не видел: «<…> сколько ни думал Петр, все склонялось к одному ужасному решению <…>» (250). Но как ни оправдывает рассказчик Молочков своего любимого героя, но логика его же повествования неумолимо доказывает: «виновен». Главным результатом этого диспута стало даже не осуждение Петра большинством собеседников (его фактически поставили в один ряд с Гитлером,

91

Наполеоном и Сталиным), – а высказанная профессором Челюкиным идея о прижизненном наказании, неизбежном для всякого, совершившего зло, как проявлении некой высшей закономерности.

Эту идею профессор назвал «законом возмездия», существующим в мире «<…> всякое зло, так или иначе наказывается, и это приводит историю к равновесию <…> возмездие всегда приходит <…>» (297).

Нравственно-этическая природа Закона возмездия требует от автора обязательного введения некоего «момента истины», и для Петра таким моментом становится именно гибель младшего сына. Смерть любимого наследника от шаровой молнии представлена в романе как кара Петру, который «всевышнего прогневил» сыноубийством, отчетливо звучит мысль, что «<…> несчастье не случайность… Высший суд свершился <…>» (297), «<…> шаровая молния всего лишь орудие <…> действовал закон возмездия <…>» (296).

По версии автора, жизнь Петра закончилась трагически: предательство Алексея, измену Екатерины, несчастную любовь петра с Марией Кантемир и др. – Д. Гранин представляет как трагедию человека, вынужденного принести личные отношения в жертву служению Отчизне. Остро осознаваемое одиночество стало наказанием Петру за совершенные ошибки: «Петр сгорбился, свесил голову <…> говорил, что нельзя жить так, словно жизнь бессрочна <…>» (403). Этот мотив прозрения, может быть, даже раскаяния Петра, совершенно необходим в романе автору. Осознание Петром своих ошибок многое прибавляет к этому образу и иначе позволяет увидеть сцену смерти Петра. В «Вечерах с Петром Великим» Д. Гранин возвышает своего героя до трагической фигуры. Мучительная смерть царя: «<…> слезы лились из его выпученных бессмысленных глаз, он скулил по-собачьи – огромный горячий кусок боли <…> Ничего не осталось от могучего грозного правителя <…>» (407), – выглядит как закономерная расплата за бескорыстное, самоотверженное, но и деспотичное по отношению к другим служение высокой идее.

Таким образом, концепция истории Д. Гранина является логическим развитием общей тенденции, характерной для советского исторического романа 1960–1980-х гг., основанной на позитивном образе будущего как закономерного результата социально-экономического и культурного прогресса. В оценке петровских реформ Д. Гранин также ориентируется на традицию, положительно оценивающую роль Петра в развитии российской государственности. Акцент на культурологической составляющей в анализе петровского наследия вполне соответствует современному

92

состоянию петровского дискурса, в котором военные и экономические достижения оцениваются весьма скромно, а в качестве главного результата реформ рассматривается именно формирование имперской идеологии и перестройка общественного сознания1.

Оригинальность же гранинской концепции заключается в оценке движущих сил истории: игнорирование социально-экономических факторов и акцент на личной воле Петра, а также специфика понимания природы и роли гениальности правителей в мировой истории. У Гранина появление феномена Петра представлено как результат некого метафизического промысла: «<…> происхождение гения неведомо – это вспышки Природы, ее озарение, ее собственность <…>». Такое понимание исторического процесса Д. Граниным в основных своих чертах созвучно предложенной Л. Н. Гумилевым т. н. «пассионарной теории этногенеза»2, в рамках которой он описывает исторический процесс как взаимодействие развивающихся этносов с вмещающим ландшафтом и другими этносами.

Д. Гранин не использует предложенной Л. Н. Гумилевым терминологии и не затрагивает таких аспектов его теории, как «этническая система», «пассионарный толчок» и др. Но авторское понимание природы гениальности вполне укладывается в гумилевскую концепцию «пассионарности». Гранинское определение гения как «вспышки Природы», по сути, мало чем отличается от гумилевской концепции «пассионариев»3.

В литературной традиции наиболее близкой Д. Гранину является историософская концепция Д. С. Мережковского, где Петр Великий представлен как орудие Божьего промысла, гениальный сверхчеловек, который для выполнения своей провиденциальной миссии «<…>

1 См.: Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции «Москва – третий Рим» в идеологии Петра Великого // Художественный язык Средневековья. – М. : Наука, 1982. – С. 236–250; Паламарчук П. Москва или третий Рим? – М. : Современник, 1991. – 365 с.; Успенский Б. А. Царь и Патриарх: харизма власти в России. – М. : Языки русской культуры, 1998. – 680 с. 2 См.: Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. – М. : Айрис-Пресс, 2016. – 516 с. 3 Пассионаии – особи, обладающие врожденной способностью абсорбировать из внешней среды энергии больше, чем это требуется только для личного и видового самосохранения, и выдавать эту энергию в виде целенаправленной работы по видоизменению окружающей их среды. – См.: Словарь понятий и терминов теории этногенеза Л. Н. Гумилева / Сост. В. А. Мичурин // Л. Н. Гумилев. Этносфера: история людей и история природы. – М. : Экопрос, 1993. – С. 493–542.

93

согласился принять на себя страшную тень Зверя, тень Антихриста»1. Философия «Нового религиозного сознания» Д. Мережковского строится на иных онтологических основаниях, нежели концепция истории Д. Гранина, но понимание роли личности в истории и оценка масштабов личности Петра Первого этими авторами приводят к сходным результатам.

Гранинское понимание исторического процесса как социокультурного прогресса, инициируемого социальной активностью человека под влиянием его врожденной потребности в творческой преобразовательной деятельности, органично дополняется верой в целенаправленность и конечную разумность Истории. Поэтому нравственность в художественной концепции автора, носит абсолютный и объективный характер, и ее нормы едины для всех эпох, а цели, в конечном итоге, не оправдывают средств. Гений и Злодейство, по версии Д. Гранина, совместимы, но и ответственность гения за свои поступки несоизмеримо выше.

В исследованных произведениях исторический процесс представлен как последовательное чередование взаимосвязанных и причинно-обусловленных событий, как результат многофакторного детерминизма (экономического, политического, социального и психологического). Поэтому ведущей является линейная модель исторического времени, хотя отдельные элементы циклического понимания истории присутствуют в описании мира Пармы у А. Иванова. Авторские версии истории в этих произведениях в основных чертах соответствуют традиции, сложившейся в российской историографии и актуальным научным концепциям.

Б. Васильев, А. Иванов и Д. Гранин исследуют различные этапы политогенеза Российского государства, как последовательные ответы на вызовы истории. В каждом из представленных художественных миров («Князь Святослав», «Сердце Пармы» и «Вечера с Петром Великим») экономические, культурные, военные и политические условия функционирования государства и общества решающей роли не играют, так как одновременное действие различных факторов создает возможность альтернативного развития событий, а выбор пути осуществляется волевым решением исторических лиц.

Сюжеты, созданные Б. Васильевым, Д. Граниным и А. Ивановым, моделируют ситуацию испытания для героя. Главной целью этого

1 Мережковский Д. С. Теперь или никогда // Мережковский Д. С. Больная Россия. – Л. : ЛГУ, 1991. – С. 58.

94

испытания становится совершение выбора, определяемого не только внешними причинами, но и внутренними психологическими потребностями.

Вследствие такого понимания история, авторов в первую очередь интересуют явления психологические (характер героев) и метафизические (столкновение национальных менталитетов, культурных стереотипов и политических амбиций). Так, деятельность заглавных героев романов «Князь Святослав» Б. Васильева и «Вечера с Петром Великим» Д. Гранина определяется, прежде всего, их внутренними потребностями, а образ действий обусловлен типом личности, сочетающей несгибаемую волю и жестокость.

В качестве силы, движущей исторический процесс, представлена сознательная и целенаправленная деятельность каждого отдельного человека, а ее результат (историческое событие) – как суммарную равнодействующую столкновений различных интересов и поступков. В каждом из романов представлен свой вариант взаимодействия воли правителей (и других исторических лиц) с устремлениями общества: князь Святослав, преследующий собственные эгоистические цели и противопоставивший себя обществу, что и стало причиной его трагической гибели; князь Михаил Великопермский, которому пришлось сделать нелегкий самостоятельный выбор собственной Судьбы в условиях столкновения двух различных миров; Петр Великий, осуществивший по собственной инициативе политику догоняющей модернизации насильственными методами, что стало причиной его личной трагедии.

В ходе исторических процессов, описанных Б. Васильевым, А. Ивановым и Д. Граниным, проявляются главным образом метафизические (то есть исходящие из общих закономерностей, функционирующих в процессе исторического развития) закономерности, которые формируются не под влиянием каких-то внешних трансцедентных сущностей, а как результат взаимодействия множества отдельных сознаний и волевых решений.

Оценка деятельности и личности главных героев в романах «Князь Святослав», «Сердце Пармы» и «Вечера с Петорм Великим» основана на принципах универсальной этики, главным критерием которой становится характер взаимодействия героя и общества. Самоотверженность и служение общему благу уже не является достаточным оправданием поступков героев, так как оно понимается значительно шире, чем достижение позитивного результата в будущем. Главным признаком

95

неправильного образа деятельности становится уровень насилия. Природная жестокость Святослава и «жесточь» Петра I, вынужденная жестокость князя Михаила (также, как и других действующих лиц) одинаково осуждаются, поэтому одиночество главных героев, деградация личности и трагическая смерть становятся закономерным итогом.

Целью российской истории, представленной в этих произведениях, является создание централизованного государства, а образ будущего ориентирован на ее достижение. Современные авторы считают результат такого развития закономерным, но не единственно возможным и допускают варианты альтернативного развития событий. Так, Б. Васильев рассматривает неудачную попытку князя Святослава создания нового государства на Дунае, А. Иванов показывает самодостаточный мир Пермского края, который мог бы существовать самостоятельно, а Д. Гранин подчеркивает принципиальную возможность консервации Московского царства.

96

ГЛАВА 2. СУДЬБА РОССИИ В АНТИУТОПИЯХ НАЧАЛА XXI ВЕКА

§ 2.1. Идея исторической травмы и ее художественное воплощение в дилогии В. Сорокина «День опричника» и «Сахарный Кремль»

2.1.1. «Метафизика России» и мифологема Опричнины в творчестве В. Сорокина

Одной из самых содержательных и сложных для интерпретации антиутопий, созданных в начале XXI века, стала дилогия В. Г. Сорокина, включающая повесть «День опричника» (2006) и цикл рассказов «Сахарный Кремль» (2008). Названные произведения стали закономерным этапом творческой эволюции этого известнейшего писателя.

Если его первые постмодернистские романы («Норма» (1983), «Очередь» (1983), «Тридцатая любовь Марины» (1984), «Роман» (1989) и др.) – были посвящены изображению современности, то действие написанного в 1999 году «Голубого сала» разворачивается уже в двух временных пластах: второй половине XXI века (в Сибири и Москве) и альтернативном прошлом (в сталинской Москве и гитлеровском рейхе 1954 года). Следующее его значимое произведение, «Трилогия» (2002–2005), включающая романы «Лед», «Путь Бро» и «23000», представляет собой глобальную мифологизированную версию всей истории Земли, в которой фигурируют Изначальный свет, Космический лёд и Братство Света. Но главное внимание автор уделяет все же истории века XX-го и особенно – Второй Мировой войне и современности.

Последний роман В. Сорокина, «Теллурия» (2013), также описывает Европу будущего, разделенную на княжества, ханства, республики и королевства, населенную псоглавцами, кентаврами, крестоносцами, православными коммунистами, одинаково стремящимися к поиску Абсолюта (республики Теллурия, к ее залежам волшебного металла теллура). Такая эволюция – переход от постмодернистского изображения советской действительности1 к антиутопической преимущественно репрезентации исторического процесса в целом – обусловлена, прежде

1 См.: Поздняков К. С. Гипертекстуальная природа прозы Владимира Сорокина: дис. … канд. филол. наук. – Самара 2003. – 181 c.; Умбрашко Д. Б. Роман В.Г. Сорокина "Голубое сало" как гипертекст: дис. … канд.. филол. наук. – Барнаул, 2004. – 171 с.; Ким Ын Кюн. Малая проза В. Г. Сорокина в контексте модернистских и постмодернистских тенденций современной русской литературы: дис. … канд. филол. наук. – Москва, 2005. – 194 с.; Голубкова Д. М. Эстетическая концепция В. Г. Сорокина и ее художественное отражение в малой прозе: дис. … канд. филол. наук. – Москва, 2009. – 171 с.; Марусенков М. П. Абсурдистские тенденции в творчестве В.Г. Сорокина: дис. … канд. филол. наук. – Москва, 2010. – 301 с. и др.

97

всего, теми социальными, экономическими и культурными изменениями, которые произошли в нашей стране на рубеже XX–XXI веков. Однако и в новой прозе В. Сорокина решаются те же проблемы, что и в более ранних его произведениях. В центре внимания этого автора всегда находились онтологическая проблема существования зла и насилия, тесно связанный с ней вопрос о природе Человека, а также феномена тоталитаризма1.

Решаются они в его творчестве специфически. Так, критик А. С. Немзер утверждал, что в произведениях этого писателя «со страстью поэтизируется зло. Со страстью разоблачаются величие, человечность, сила духа <…> Человек по природе низок, жесток, труслив и подл. Стихия его – дерьмо, приправленное кровью и спермой. Извращение – норма»2.

Критики П. Вайль и А. Генис объясняют это явление сугубо литературной природой сорокинской образности: «автор, обнажая границы стилевого поля, демонстрирует главный принцип авангарда: искусство всегда условность. Жизнеподобность произведения всегда мнимая <…>»3. В своих произведениях В. Сорокин «создает заведомо "нереальный" художественный мир <…> С другой же стороны <…> сознательно стремится к созданию иллюзии жизнеподобия, "телесной конкретности" создаваемых им <…> словесных образов <…>»4.

Феномен тоталитаризма получает у Сорокина скорее эстетическое, нежели идеологическое отображение. Сам автор утверждает: «я получаю колоссальное удовольствие, играя с различными стилями. Для меня это чистая пластическая работа – слова как глина. Я физически чувствую, как леплю текст. Когда мне говорят – как можно так издеваться над людьми, я

1 О важности этой темы в творчестве В. Г. Сорокина можно судить по содержанию и количеству данных им интервью: Сорокин В.Г. Насилие над человеком – это феномен, который меня всегда притягивал [Электронный ресурс] URL: [Электронный ресурс] URL: http: //www.russ.ru/journal/inie/98-04-03/voskov.html (дата обращения 10.11.2016); Сорокин В.Г. Россия остается любовницей тоталитаризма [Электронный ресурс] URL: http://grani.ru/Culture/Literature/p.86612.html (дата обращения 15.12.2016); Сорокин В.Г. Россия – это снег, водка и кровь // Аргументы и факты. – 2001. – № 49 (5 дек.). – С. 23.; Сорокин В.Г. Тоталитаризм – растение экзотическое и ядовитое, крайне редкое и опасное [Электронный ресурс] URL: http: //www.inosmi.ru/print/159243.html (дата обращения 15.12.2016) 2 Немзер А.С. Не все то вздор, чего не знает Митрофанушка // А. С. Немзер. Замечательное десятилетие русской литературы. – М. : Захаров, 2003. – С. 398. 3 Вайль П.Л. Поэзия банальности и поэтика непонятного // Звезда. – 1994. – № 4. – С. 191. 4 Голубкова Д. М. Эстетическая концепция В.Г. Сорокина и ее художественное отражение в малой прозе: дисс… канд. филол. наук. – М. : 2010. – С.17.

98

отвечаю: "это не люди, это просто буквы на бумаге"»1. Такое мироощущение «привело, с одной стороны, к тяготению к эстетике безобразного <…> С другой стороны, оно же вызвало пристальный интерес к величественным и монументальным формам тоталитарной эстетики»2.

Если признать тему тоталитаризма одной из ведущих в творчестве В. Сорокина, то смена масштаба и объекта художественного изображения представляется вполне закономерной. Обращение к феномену Опричнины дает не менее богатый художественный материал, нежели картина советской реальности: «приемы утопии и антиутопии в "Дне опричника"… (перенесения действия в будущее) создают необходимую историческую дистанцию по отношению к сегодняшнему дню»3, – утверждает М. П. Абашева.

Дилогия «День опричника» и «Сахарный Кремль» в ряду произведений, посвященных осмыслению исторического процесса, занимает центральное место. Здесь злободневная проблематика удачно сочетается с глубоким проникновением в тайны российской истории и национального менталитета: «узнаваемые черты путинской России перенесены в будущее с тем, чтобы показать их сверхдетерминированность прошлым. <…> Сорокин показывает возможность регресса постсоветской современности к далекому русскому средневековью <…>», – так охарактеризовал содержание романа А. Эткинд4.

Объектом изображения в этих произведениях вновь стало близкое будущее: Россия 2027 года, отгороженная от остального мира Великой Русской Стеной. В стране восстановлено самодержавие, процветают ксенофобия, протекционизм, лубочно-квасной патриотизм и всевластие карательных органов, а основными источниками дохода являются продажа природного газа и поборы с транзита китайских товаров в Европу. Таким образом, «День опричника» и «Сахарный Кремль» – это сорокинская антиутопическая версия проекта монархической России.

1 Генис А. Страшный сон [Электронный ресурс] URL: http://www.srkn.ru/criticism/genis.shtml (дата обращения 15.12.2016) 2 Марусенков М. П. Абсурдистские тенденции в творчестве В.Г. Сорокина: дис. … канд. филол. наук. – Москва, 2010. – С. 8. 3 Абашева М. П. Сорокин нулевых: в пространстве мифов о национальной идентично-сти // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. – 2012. – Вып. 1(17). – С. 203. 4 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 185.

99

Сатирическая составляющая дилогии лежит буквально «на поверхности», поэтому некоторые критики и литературоведы склонны рассматривать «День опричника» как политическую сатиру. Такой вариант предлагает, в частности, критик Л. Данилкин: «трудно квалифицировать «День опричника» как антиутопию… в будущем, устроенном по образцу XVI века, скорее весело, чем страшно. Это вообще очень смешной роман… «День опричника» есть отменная комедия – веселая история с сюжетом»1. Однако большинство исследователей все же рассматривают эту дилогию как антиутопическую2. И сам автор также настаивал именно на такой интерпретации текста: «<…> хотел сделать нечто большее, чем политическая сатира <…> это скорее попытка такой художественной футурологии»3.

Свой замысел автор объяснил следующим образом: «<…> я произвел для себя некий мысленный опыт. Что будет, если изолировать Россию от мира – если предположить, что будет выстроена Великая русская стена по образцу Великой китайской? России некуда будет погружаться, кроме как в свое прошлое. Это будет вызвано идеологической потребностью, поскольку все героические образы для массового сознания в прошлом, в глубоком прошлом. Но без современных технологий такая идеология будет нежизнеспособна. Поэтому, собственно, из моего умозрительного опыта и выводится такая формула – человек в кафтане, разъезжающий на "Мерседесе" с водородным двигателем»4.

Этот «эксперимент» является реакцией на современное состояние общественного сознания. Исходная идея В. Сорокина «изолировать Россию от мира» имеет давнюю историю. Генетически она восходит к взглядам, которые в XIX веке пропагандировали К. Н. Леонтьев, К. П. Победоносцев и некоторые другие религиозные философы консервативного направления. Идея изоляционизма является достаточно популярной и на сегодняшний день: «<…> тренд изоляционизма, нашедший выражение преимущественно именно в романах фантасмагорических, с элементами

1 Данилкин Л. Владимир Сорокин: День опричника [Электронный ресурс] URL: http://www. srkn.ru/criticism/ldanilkin.shtml (дата обращения 15.12.2016) 2 Воробъева А. Н. Русская антиутопия XX – начала XXI веков в контексте мировой антиутопии: дис. … докт. филол. наук. – Саратов, 2009. – 528 с.; Чанцев А. Фабрика антиутопий: дистопический дискурс в российской литературе середины 2000 // Новое литературное обозрение. – 2007. – № 86. – С. 269–301. 3 Сорокин В. Опричнина – очень русское явление [Электронный ресурс] URL: http://www.grani.ru/ Culture/Literature/m.110108.html (дата обращения 15.12.2016) 4 Там же.

100

антиутопии <…> популярен. <…> В основе его лежит <…> абсолютизация якобы уникального своеобразия России <…>», – утверждает критик Д. Стахов1.

И Владимиру Сорокину идея уникального своеобразия России отнюдь не чужда, и в своих интервью он вполне определенно высказывался на тему «русской метафизики»: «место, которое мы называем Россией, обладает уникальной метафизикой <…> магия географии, русская сакральность, анархия и деструктивность, – вот это все и образует для меня понятие "русская метафизика"»2.

Выбор Опричнины в качестве «глубокого прошлого», из которого современное массовое сознание должно черпать «героические образы», не случаен – она стала одним из знаковых событий российской истории.

Оценка причин, содержания и результатов Опричнины в российской историографии сложна и неоднозначна. Она во многом определяется исходной позицией историка, его отношением к личности Ивана IV Грозного, а также его представлениями о сущности российской государственности в целом3.

Объяснений этого явления предлагается множество, и Опричнина рассматривается как «<…> каприз полубезумного маньяка; организация, осуществлявшая в основном охрану царя и его семьи <…> высшая форма служения Богу и государю для русских православных людей; инструмент борьбы с ересями; аналог НКВД в XVI веке; проявление "вечного" и "естественного" для русского народа сочетания холопства с тиранией;

1 Стахов Д. Прыжок «Перигея» [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2009/12/st18.html (дата обращения 15.12.2016) 2 Витухновская А. Кольцо опричнины. О романе Владимира Сорокина «День опричника» [Электронный ресурс] URL: h ttp://www.russ.ru/pole/Kol-co-oprichniny (дата обращения 15.12.2016). 3 По мнению многих дореволюционных исследователей Н. М. Карамзина, Н. И. Костомарова, Д. И. Иловайского Опричнина была проявлением болезненного помешательства царя и его тиранических наклонностей. С. М. Соловьев, В. О. Ключевский и С. Ф. Платонов, напротив, рассматривают ее как в целом успешный этап установления самодержавия и видели ее смысл в борьбе с оппозиционной боярской аристократией. В советской историографии (Р. Ю. Виппер, И. Я. Фроянов, Р. Г. Скрынников и др.) преобладало представление о прогрессивном характере опричнины. Эта точка зрения была признана на государственном уровне и долгое время считалась основной. В 1970–1980-х гг. советские историки А. А. Зимин, В. Б. Кобрин и А. Л. Юрганов пересмотрели эти взгляды. По их мнению, Опричнина была, прежде всего, орудием установления личной деспотической власти Ивана Грозного, а традиционно декларируемые цели, такие как уничтожение реакционного боярства и усиление военной мощи страны, не были достигнуты.

101

зародыш истинно-самодержавных начал; историческая случайность; не слишком обоснованная и в итоге неудавшаяся военно-административная реформа»1. Современные историки оценивают ее именно как неудавшуюся реформу, целью которой, было подавление боярско-княжеской оппозиции и установление системы неограниченного самодержавия2.

Но кроме научно-исторического метода, в котором Опричнина рассматривается как конкретное историческое событие, существует и более широкий подход к изучению этого феномена, в рамках которого основное внимание уделяется оценке методов проведения этой реформы.

Все эти внутриполитические акции не только отличались крайней жестокостью даже по меркам того времени, но и сопровождались многочисленными злоупотреблениями властью со стороны опричников: «<…> новые Дворяне, которые из нищих сделались большими господами, хотели пышностию закрасить свою подлость, имели нужду в деньгах, обременяли крестьян налогами, трудами <…> Опричник <…> мог безопасно теснить, грабить соседа, и в случае жалобы брал с него пеню за бесчестье <…>», – так писал о них Н. М. Карамзин3.

Образ жизни царя и его фаворитов: элементы монастырского быта, в сочетании с пирами; широкое использование карнавальной по своей природе символики (метлы и собачьей головы) в атрибутике Опричнины; изощренные зрелищные казни – стал культурным шоком и для современников царя, и для его потомков.

В российской культуре Опричнина из конкретного исторического события – военно-административной реформы, проводимой царем Иваном IV Грозным в 1565–1572 гг., – превратилась в универсальную мифологему, воплощение государственного произвола как общей модели взаимоотношений общества и государства. И пока историки спорят о ее причинах, содержании и результатах, подсчитывают количество и социальный состав репрессированных, публицисты и литераторы

1 Володихин Д. М. Опричнина и «псы государевы». – М. : Вече, 2010. – С. 4. 2 «Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить систему управления, сделать ее полностью и безоговорочно подконтрольной государю, а также обеспечить успешное продолжение войны <…> Борьба с «изменами», как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным ее направлением <…> Отменили же опричнину, поскольку боеспособность вооруженных сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила и привела к катастрофическим последствиям», – См.: Воло- дихин Д. М. Опричнина и «псы государевы». – М. : Вече, 2010. – С. 4. 3 Карамзин Н. М. История государства Российского в 4 кн., кн. 3. – Ростов н/Д: Кн. издательство. – С. 331.

102

формируют совершенно иное по своей природе, мифологизированное понятие, символ террора и беззакония, основанное, прежде всего, на внешних ее проявлениях: пытки, казни, метлы и собачьи головы у седла и пр. Не случайно слово «опричник» в русской культуре стало нарицательным названием палача и злодея, а главный помощник Ивана Грозного Малюта Скуратов (Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский) стал одной из самых одиозных фигур в русской истории.

Начало этой традиции положил М. Ю. Лермонтов поэмой «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1837). Ее продолжил А. К. Толстой, романом «Князь Серебряный. Повесть времен Иоанна Грозного» (1863) и пьесой «Смерть Иоанна Грозного» (1866). Других масштабных литературных произведений об Опричнине создано не было, но эта тема звучит во многих произведениях об Иване Грозном: пьесах А. Островского («Василиса Мелентьева», 1867), А. Н. Толстого («Иван Грозный», 1943) и В. А. Соловьева («Великий государь», 1945).

В изобразительном искусстве наибольшую известность получили такие картины, как «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» И. Е. Репина (1885), чаще называемая «Иван Грозный убивает своего сына»; «Опричники» Н. В. Неверова (1904) (на которой изображено убийство боярина И. П. Федорова), а также «Иоанн Грозный у гроба убитого им сына» Н. С. Шустова (1860-е гг.), «Иван Грозный у тела убитого им сына» В. Г. Шварца (1864).

Отечественный кинематограф также посвятил этому историческому деятелю немало картин, начиная от немого короткометражного фильма «Смерть Иоанна Грозного» (1909) режиссера В. Гончарова (по мотивам пьес А. К. Толстого) и заканчивая мини-телесериалом «Иван Грозный» режиссера А. Демидова (2009). Наибольший интерес представляют фильмы С. Эйзенштейна «Иван Грозный» (1944), Г. Васильева «Царь Иван Грозный» (1991, экранизация романа «Князь Серебряный»), а также П. Лунгина «Царь» (2009), снятый по кинороману писателя А. Иванова «Летоисчисление от Иоанна».

Обилие произведений, так или иначе затрагивающих эту тему, свидетельствует о ее непреходящей актуальности. В кризисные для страны периоды, в том числе и в настоящий момент, «опричный дискурс» приобретает особую актуальность. Использовав эту мифологему в качестве заглавной и ведущей, В. Сорокин «<…> оказывается в прямой близости к главному нерву общественных дискуссий последних десятилетий: к

103

спорам о путях России, о национальной идентичности, о русской идее <…> идей – неоевразийства, "особого пути", соборности», – утверждает М. П. Абашева1.

Она также усматривает в этих произведениях пародийное воплощение евразийских идей А. Дугина о российском суперэтносе2 и позитивной роли опричнины в русской истории3, а также проводит прямую параллель с высказываниями писателя А. Проханова о необходимости «неоопричнины»: «<…> в борьбе с коррупцией не обойтись без "опричников", которые во времена Ивана Грозного, привязав к седлу метлу и собачью голову, скакали по Руси, искореняя крамолу»4.

В. Сорокину свойственно безусловно отрицательное понимание этого исторического феномена: «<…> Опричнина – это очень зловещее и очень русское явление. Когда Иван Грозный поделил своих подданных на Опричнину и на остальных… он выделил касту жрецов абсолютной власти, которым все позволено», – заявил он в одном из своих интервью5.

Вопрос о сущности и роли Опричнины содержит множество аспектов – политических, военных, экономических и пр., но для автора «Дня опричника» наиболее значимыми являются социально-психологическая и культурная составляющие: «Опричнина <…> хоть и просуществовала всего 6-7 лет, впрыснула в сознание народа своеобразный яд. Человек, приближенный к власти <…> может стать оккупантом в собственной стране. И вести себя, как оккупант, по отношению к населению <…>»6. 1 Абашева М. П. Сорокин нулевых: в пространстве мифов о национальной идентичности // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. – 2012. – Вып. 1(17) – С. 204. 2 Дугин А. Я за многополярную цивилизацию // Основы евразийства. – М. : Арктогея Центр, 2002. – С. 544–545. 3 Лекции А. Дугина «Метафизика опричнины» начиная с середины 2000-х активно размещаются на популярных сайтах. Дугин провозглашает опричнину фундаментально значимым, «исторически временным, но архетипически вечным явлением». Наделенная «чрезвычайными полномочиями» опричнина Грозного, по Дугину, «будучи отражением великого архетипа, оставила глубокий след в сознании русских людей», задала, по сути, парадигму национального мироустройства. – См.: Дугин А. Метафизика опричнины [Электронный ресурс] URL: http://arcto.ru/ modules.php?name=News&file=article&sid=125 (дата обращения 24.01.2017) 4 Проханов А. Пятая Империя: роман. – СПб. : Амфора, 2007. – С. 342. 5 Владимир Сорокин: Опричнина – очень русское явление [Электронный ресурс] URL: http://grani.ru/Culture/Literature/m.110108.html (дата обращения 15.12.2016) 6 Трефилова А. Сорокин В. Тень опричника. Владимир Сорокин как писатель и как предсказатель [Электронный ресурс] URL: http://www.diletant.ru/journal/327/ article_24124 (дата обращения 08.02.2018)

104

Такое понимание этой проблемы обусловлено характером мировосприятия, присущим В. Сорокину. В его основе исследователи выделяют понятие травмы – в таком контексте его творчество рассматривают М. Липовецкий, А. Эткинд, В Щербенок и другие. Травма в данном случае является не оценкой психологического состояния автора, а характеристикой состояния постсоветской культуры, обусловленном ощущением потери: «<…> о какой потере идет речь? Для одних – это непохороненные миллионы советских жертв; для других, наоборот – величие советской империи <…>»1.

Что же входит в понятие травмы для В. Сорокина, точнее – о травме чего пишет автор? В одном из своих интервью, данном после выхода книги, он заявил: «<…> если говорить всерьез об опричнине <…> то парадокс в том, что она не была описана в литературе <…> Что же произошло? Если вспомнить старика Фрейда, то произошло как бы вытеснение травмы – явление было вытеснено из народного сознания в подсознание <…> Опричнина, на самом деле, жива»2.

В. Сорокин понимает социальную травму именно как некую мифологему, как явление дискурсивное, как сознание, определяющее бытие: «“День опричника” содержит анализ не только (анти)модернизационных тенденций и травм, но и тех способов ухода от “травматизма”, которые, будучи укорененными в повседневной жизни, по сути, длят историческую катастрофу», – к такому выводу приходят М. Липовецкий и А. Эткинд3.

Стремление к поиску травматических состояний, определяющих ход исторического процесса, формирует специфику авторской концепции истории: «<…> лежащая в основе сорокинского восприятия истории травма делает невозможным концептуализацию истории как диалектического процесса <…> тексты Сорокина представляют собой артикуляцию российского исторического сознания, сформировавшегося на основании травматического опыта 80–90-х»4.

1 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 176. 2 Трефилова А. Сорокин В. Тень опричника. Владимир Сорокин как писатель и как предсказатель [Электронный ресурс] URL: http://www.diletant.ru/journal/327/ article_24124 (дата обращения 08.02.2018) 3 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 191. 4 Щербенок А.В. Сорокин, травма и русская история // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. – 2012. – Вып. 1(17). – С. 210–214.

105

Художественные средства, которые автор использовал для репрезентации своей исторической концепции, являются дальнейшим развитием приемов, применявшихся им в более ранних произведениях. Критик Л. Данилкин писал, что «<…> роман целиком, на все сто процентов, состоит из гэгов – классических сорокинских, проверенных временем <…> непременная гомосексуальная сцена, озорное групповое изнасилование, жаркий спор о мнимо общеизвестном, матерная интермедия, отрывок-"очередь", посещение эстрадного концерта <…> трехстраничная наркотическая галлюцинация, наконец, шутейное членовредительство под переиначенную советскую песню <…>»1.

Такое художественное решение не является неожиданным, так как «<…> сфера эротики и эпатаж сексуальностью человека, присутствие мазохистских и перверсивных сцен являются типичными элементами писательской манеры Сорокина»2. Роль этих эпизодов чрезвычайно важна, поскольку именно они и формируют картину жизни в опричной России XXI в.: «<…> у Сорокина дискурсивный исторический контекст как раз и составляет сюжет, а конкретные фабульные ходы – лишь форма, в которой выражаются исторические коллизии <…>»3.

Поэтику В. Сорокина исследователи оценивали по-разному: «гипертекст», «поэтика абсурда» и пр. Наиболее адекватным представляется такое определение, как «система реализованных метафор», однако и оно не дает полного представления о специфике писательской манеры этого автора. М. Липовецкий охарактеризовал его художественные приемы как «<…> перенос дискурсивности на уровень телесности» и предложил для его обозначения особый термин «карнализация»4. Именно таким методом автор воплощает свои идеи в тексте: «написанная

1 Данилкин Л. День опричника [Электронный ресурс] URL: http://www.afisha.ru/book/858/review/152421 (дата обращения 21.01.2017) 2 Собиянэк К. Прогнозирование будущего России в романе-антиутопии «День опричника» В. Г. Сорокина. // Политическая лингвистика. – Вып. 4(30). – Екатеринбург, 2009. – С. 136. 3 Щербенок А. В. Сорокин, травма и русская история // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2012. – Вып. 1(17). – С. 211. 4 «Перенос дискурсивности на уровень телесности, лишь отчасти описываемый категорией "материализация метафор", является центральным тропом – от самых ранних до самых недавних сочинений Сорокина. Этот троп в дальнейшем я буду называть карнализацией <…> Из этого тропа произрастают многие (хотя, понятно, не все) важные характеристики эстетики Сорокина, поскольку именно карнализация выступает как его индивидуальный метод деконструкции авторитетных дискурсов, символов и культурных нарративов». – Липовецкий М. Н. Сорокин-троп: карнавализация // Новое литературное обозрение. – 2013. – № 120. – С. 226.

106

Сорокиным страшная картина пыток, взяток, оргий и “гашений” складывается в цепь ритуалов <…> оформляющих танатологическую сакральность, основанную главным образом на экстатике насилия»1.

2.1.2. Опричнина как универсальная художественная модель

«травмы» российской истории Сюжет повести «День опричника», достаточно прост и полностью

соответствует названию: в ней описан день из жизни «коренного» московского опричника Андрея Даниловича Комяги, глазами которого мы видим Россию 2027 года. В этом произведении, несмотря на краткость его фабульного времени, В. Сорокину удалось наглядно показать образ жизни политической элиты новой монархии.

Написанный двумя годами позже «Сахарный Кремль» развивает эту тему и представляет собой уже целую «энциклопедию русской жизни», где в шестнадцати рассказах-главах показана жизнь мещан и крестьян («Марфушина радость», «Очередь», «Хлюпино»), следователей («Кочерга») и репрессированных («Харчевание», «Undergrоund»), артистов и режиссеров («Петруша», «Кино»), рабочих и палачей («На заводе», «Кабак»), бродяг («Калики») и проституток («Дом терпимости») и, конечно же, опричников («Дом терпимости», «Опала», «Сон»).

«Сахарный Кремль» представляет собой вполне самостоятельное произведение, в котором В. Сорокин дополняет популярную мифологему Опричнины собственно сорокинской метафорой, Сахарным Кремлем – леденцом, отлитым в форме башен Московского Кремля из сахара особого сорта. Именно Кремль становится ритуальной пищей, сцены поедания которой объединяют шестнадцать отдельных эпизодов в единый текст.

Это, как писала Е. Погорелая, характерное для В. Сорокина «<…> ритуальное потребление пищи, как правило – небывалой и фантастической <…>»2. Кремль здесь становится материальным воплощением коллективной ментальности, такой же как «норма» или «голубое сало» в одноименных произведениях. И если в «Дне опричника» Комяга только любуется, сколь «чуден Кремль при ясной погоде! <…> Рафинадом белеют стены и башни кремлевские <…>» (ДО, 137), то в «Сахарном Кремле» этот «рафинад» материализуется в квинтэссенцию государственности. Само

1 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 185. 2 Погорелая Е. Marche Funebre на окраине Китая [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/voplit/2012/1/po4.html (дата обращения 15.12.2016)

107

созерцание Кремля приводит россиян в коллективный экстаз, а поедание его сахарного аналога играет роль своеобразного причастия, метафизически объединяя разные слои общества в единый социум1.

«День опричника» и «Сахарный Кремль» можно рассматривать как единый текст, в котором представлено сюжетно завершенное описание сорокинской неоопричной России, где «особая метафизика России» художественно реализуется в метафоре «кнута и пряника», объединяющего страну, где Опричнина играет роль кнута, а Сахарный Кремль выполняет функцию пряника.

Главной характеристикой этого художественного мира становится его литературная условность, метафоричность, отмеченная большинством исследователей. Свою формулу «человека в кафтане, разъезжающего на "Мерседесе"», автор воплотил на всех уровнях своего произведения. В описании новой России в глаза, прежде всего, бросаются именно обилие анахронизмов, прослеживаемое во всех сферах быта. Так, в усадьбе «столбового», сожжённой опричниками, главный герой отмечает сочетание высокотехнологичных кухонных приборов и классической русской печки: «<…> печи замысловатые с лучами горячими да холодными, и хай-тек заморский <…>, а посередке – печь русская <…>» (ДО, 35–36)2.

Таких бытовых нелепостей в описанном мире чрезвычайно много. Например, наличие прислуги и приусадебного хозяйства в загородном доме первой трети XXI века: «<…> скотницы, кухарка, повар, дворник, псарь <…>» (ДО, 15– 16). Такое же смешение стилей представлено и в повседневном быту москвичей: у юной Марфуши (рассказ «Марфушина радость») имеются компьютер (умная машина) и сотовая связь (дальнеговоруха), автоматические зубная щетка и расческа, но чай ее семья кипятит в самоваре, а колыбель для будущего ребенка ее отец делает вручную.

1 «Избяная Россия ест кашу, но сидит в Интернете, в обязательном порядке изучает китайский и разговаривает по видео-мобиле; стучит на соседа, посещает церковь и буднично нюхает кокаин <…> А самое главное – все сосут. Куском цемента, хоть некрепко, но сплачивающим разрозненные главки романа, выступает сахарный кремль… Его сосут дети и взрослые, куски стен его кидают в бокалы со спиртным, за ним давятся в очередях. Это действие – сосание – сплачивает русский народ воедино… Наверное, государь будущей России все-таки нашел национальную идею: сосать кремль, каждый миг ощущая языком сладость любви к родине». – См.: Ткачева Е. Человек сосущий [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/continent/2009/140/tk21-pr.html (дата обращения 15.12.2016) 2 Здесь и далее текст романа цитируется по изданию: Сорокин В. День опричника. – М. : Астрель: АСТ, 2009. – 285 с.

108

Хотелось бы подчеркнуть, что речь идет не только о стилистической эклектике. Автор описывает технически невозможные гибриды современного коттеджа и помещичьей усадьбы, или городской квартиры и сельского дома: «за стеною – труба печная, общая, на весь их шестнадцатиэтажный дом <…>»1 (СК, 13–15). При таком наборе бытовых нелепостей уже не кажется странным, что петух у Комяги «кукарекает <…> в хлеву <…>» (ДО, 16).

В конечном итоге, автор представляет достаточно условную картину российской монархии вообще, где реалии XVI века дополняются приметами более поздних эпох. Весьма условной выглядит и другая чрезвычайно значимая составляющая этого мира, Великая Русская Стена, начало строительства которой знаменует начало Новой Эры: «как только восстала Россия из пепла Серого <…> шестнадцать лет назад заложил Государев батюшка Николай Платонович первый камень в фундамент Западной Стены <…>» (ДО, 48). Что же представляет собой это инженерное сооружение, возведенное, «<…> дабы отгородиться от смрада и неверия, от киберпанков проклятых, от содомитов, от католиков, от меланхоликов, от буддистов, от садистов, от сатанистов, от марксистов, от мегаонапистов, от фашистов, от плюралистов и атеистов <…>» (ДО, 274)?

О ее размерах и архитектуре ничего определенного не сказано. Строится она из легких пеноблоков и вряд ли является очень высокой: так, в концертном номере на злобу дня «Накось, выкуси!» с этой Стены «<…> спрыгивают <…> трое молодцов-удальцов-пограничников. Спрыгивают лихо, с переворотами, с посвистом молодецким <…>» (ДО, 86). Очевидно, что в эпоху лучевого оружия и водородных двигателей подобная конструкция никакого военного значения иметь не может, а представляет собой объект одновременно режимный и культовый, некий материальный символ Абсолютной Изоляции, аналог Берлинской Стены.

Ее закладке предшествовало еще одно знаковое событие – массовое добровольное сожжение загранпаспортов. Характерно также, что на книжных лотках отсутствуют иностранные книги, а «<…> отечественные отщепенцы… с большим трудом смотрят-слушают по ночам <…>» (ДО, 99) передачи из-за рубежа: «"Свобода России!" хнычет о "замордованной

1 Здесь и далее текст цитируется по изданию: Сорокин В. Сахарный Кремль. – М. : АСТ, Астрель, 2008. – 352 с.

109

воле", старообрядческая "Посолонь" бормочет о продажности высших иерархов РПЦ <…>» (ДО, 103).

При этом сам Комяга может слушать и смотреть запретные каналы без помех, а другой опричник, Балдохай, в описываемый момент находится в командировке в Амстердаме, поскольку торговой деятельности Стена не мешает: сквозь нее проходят газовые трубы, и через всю Россию проложена десятиполосная транзитная дорога «Гуанчжоу – Париж», построенная из-за того, что «<…> все мировое производство всех главных вещей-товаров потихоньку в Китай Великий перетекло» (ДО, 158).

Таким образом, в новой монархической России реставрирована политика культурной изоляции, известная как «железный занавес», однако «занавес» этот установлен исключительно с западной стороны, поскольку «<…> приличных людей <…> не осталось за Западной стеной <…> дала дуба Европа Агеноровна, одни киберпанки арабские по развалинам ползают» (ДО, 247-248), а вот со стороны Китая он весьма проницаем. И дело не в том, что русские едят китайский хлеб и ездят на китайских автомобилях, гораздо важнее культурная экспансия Китая: в моде китайские интерьеры, дети играют в китайские компьютерные игры и учат китайский язык.

В конечном итоге, Владимиру Сорокину не удалось полностью изолировать Россию, чтобы она «погрузилась в свое прошлое». Отгородившись «<…> от чуждого извне, от бесовского изнутри» (ДО, 48), его Русь просто сменила ориентацию на Европу (актуальную последние триста лет) равнением на Китай, поэтому, продолжая авторскую метафору, следует считать, что она не только «погружается в свое прошлое», но и активно «дрейфует на юго-восток».

Но эта культурная и экономическая экспансия при всей ее масштабности все же не затрагивает фундаментальных основ российского бытия. Великая Русская Стена консервирует систему отношений, основанных на государственном произволе, массовом терроре и всеобщей коррупции. Аналогичную роль играют и другие карнавальные аксессуары, такие как отрубленная собачья голова на капоте и метла на багажнике комягинского «мерина». Они не просто символизируют возвращение к старине, но выполняют роль культурных кодов, позволяющих реставрировать систему ценностей и моральных норм прошлого. Прием «карнализации», о котором писал М. Липовецкий, работает у В. Сорокина на всех уровнях текста, в том числе и на вещественно-бытовом.

110

В сфере общественных отношений таким глобальным анахронизмом становится институт Опричнины, прославившийся в русской истории именно установлением такой практики. Сорокинскую Опричнину нельзя рассматривать как государственный орган. Напрашивающаяся аналогия с какой-либо карательной организацией наподобие НКВД или гестапо будет неверной, поскольку никакими формальными признаками государственной службы, со всем ее бюрократическим антуражем, опричнина не располагает.

Классической «конторой» со всеми ее атрибутами и бюрократической рутиной является Тайный Приказ, описанный в рассказе «Кочерга»: «капитан госбезопасности Севастьянов приехал на работу в Тайный Приказ к 10:00. Поднявшись в свой кабинет на 4-й этаж, он послал персональный ТК-сигнал о прибытии, вошел в обстановку <…> и поехал на лифте вниз, в 5-ый подвальный этаж <…>» (СК, 69). Методы опричников принципиально иные: «<…> не один красный петух кукарекал на заре в столбовых усадьбах <…> не одного вестника спустили с башни Останкинской с крыльями утиными в жопе, не одного смутьяна-борзописца утопили в Москва-реке <…>» (ДО, 49).

В отличие от Тайного Приказа, в Опричнине нет званий (но есть коренные и молодые), нет отделов (а только правое и левое крыло), нет узаконенной формы – зато имеются многочисленные внешние атрибуты: серьга-колокол, собачья голова и метла, золоченые чубы, тесовые дубины и ножи, а также упомянутые красные «мерседесы»: «машины у опричников у всех одинаковы <…> четырехсотсильные «мерины»-купе цвета спелого помидора» (ДО, 155). Опричники выделяются не только внешне, необычны и их имена, стилизованные под разбойничьи клички «<…> Хруль, Сиволай, Погода, Охлоп, Зябель, Нагул и Крепло» (ДО, 23). Они хорошо гармонируют с их манерами: «у Самоси глаза чернявые бегают, кулаки сжаты. Ероха желваки гоняет по скуле широкой, поскрипывает зубами <…> Правда всегда за нож держится – привычка такая <…>» (ДО, 113–114). В культурном отношении опричнина также не блещет – главный герой, недоучившийся студент истфака МГУ, оказывается одним из немногочисленных интеллектуалов, которым поручают «умные дела» (ДО, 53).

Опричники встречаются и решают вопросы в церкви, за едой и в банях. Особенно важны последние два места, поскольку именно в бане прошли коллективный наркотический транс, гомосексуальная оргия ритуального характера, подсчет доходов и убийство графа Урусова.

111

Чем именно занимаются опричники? Об исторической миссии Опричнины главный герой высказывается так: «<…> опричное Кольцо Великое <…> Этим Кольцом и стянул Государь больную, гнилую и разваливающуюся страну, стянул, словно медведя раненого, кровью-сукровицей исходящего. И окреп медведь костью и мясами, залечил раны, накопил жира, отрастил когти. Спустили мы ему кровь гнилую, врагами отравленную. Теперь рык медведя русского на весь мир слышен» (ДО, 51). Этот исторический момент в романе называется «период Возрождения Святой Руси» (ДО, 49). Рассказчик полагает, что без опричнины с эти делом Государь бы не справился, – разве «<…> хватило бы ему стрельцов, да Тайного Приказа, да полка Кремлевского?» (ДО, 50).

Функции Опричнины поистине необъятны: они включают не только непосредственное уничтожение врагов, но и контроль за культурой, экономикой и внешней политикой, а также участие в официальных церемониях: «<…> на приеме Государем иноземных грамот верительных мы, опричные <…> держим чашу впополаме с посольскими» (ДО, 105–106).

Так, Комяга как один из московских «коренных» начинает свой день с «наезда» на усадьбу опального «столбового». Это понятие включает ритуальный поединок с охраной, групповое изнасилование его жены, сожжение дома и повешение хозяина: «<…> волокут опричники столбового за ноги от крыльца до ворот в последний путь <…> Встаем все под ворота, поднимаем столбового на руках своих <…> Миг – и закачался Иван Иванович в петле, задергался, захрипел, засопел. <…>» (ДО, 37). То есть в данном случае девять опричников выступили одновременно в качестве группы захвата, судей и палачей. Далее Комяга выполнял обязанности цензора, помогал «<…> с шутами-скоморохами разобраться, утвердить новый номер концерта праздничного», затем ему пришлось «<…> слетать к ясновидящей Прасковье Тобольской с поручением» от любвеобильной царицы Татьяны Алексеевны и «<…> погасить звезду» (ДО, 51), что в данном случае означало организацию срыва концерта диссидентствующего сказителя Артамонова.

По описаниям главного героя становится ясно, что Опричнина – это немногочисленная (почти все московские опричники могут собраться в Успенском соборе) группа доверенных лиц, подчиненная непосредственно Государю. Им поручаются силовые акции устрашения, в которых упор делается именно на демонстративную жестокость и зрелищность.

112

В то же время у Опричнины имеются и личные интересы, поэтому, кроме названных дел, Андрей Комяга успел получить взятку от балерины Козловой, а также слетать в Оренбург, чтобы заставить китайских торговцев, везущих транзитный груз через Россию в Европу, оформить трехпроцентную «опричную страховку»: «<…> на эти-то 3% казна опричная хорошо поправляется <…>» (ДО, 159). В этой бурной деятельности явственно просматривается хорошо знакомая практика узаконенной коррупции, использующая все средства обогащения: от прямых взяток до передачи опричникам усадеб опальных «столбовых».

Однако Опричнина для самих опричников все же нечто большее, чем банда, созданная для добывания денег, – это становится очевидным после того, как они отказались от предложенного опальным графом Урусовым в качестве взятки дома. Вместо этого они предпочли убить его прямо в бане, куда он приехал для беседы с ними: «<…> Комол рукой взмахивает: летит нож молнией, графу в спину сутулую впивается по самую рукоять <…> Метают ножи свои Елка и Авила – и тоже метко, тоже в спину голого графа <…>» (ДО, 269). Почему же в этом случае они отказались от столь щедрой взятки: «дом Урусова на Пятницкой… Это и домом-то назвать стыдно: дворец!» (ДО, 265)? Главный из опричников объяснил это следующим образом: «ты, граф <…> страсть свою выше государства поставил <…>. Был ты зятем Государя, а стал бунтовщиком. Да и не просто бунтовщиком, а гадом. Падалью гнилой» (ДО, 267–268).

В таком контексте многочисленные славословия, которые воздает Комяга Государю, и его же проклятия врагам уже не кажутся сплошным лицемерием. Здесь, конечно, много того, что А. и. Г. Вайнеры в аналогичном контексте назвали «радостным карьеристским криводушием выдвиженцев»1, тем не менее, трудно усомнится в искренности героя повести. Жизнь опричника во многом напоминает игру или карнавал, но правила этой игры и традиции карнавала его участники соблюдают истово, с полной серьезностью.

Жизнь в Опричнине – это совершенно особое мироощущение: «<…> так хорошо стало, так правильно, так целокупно в душе <…> понимаешь, что и жизнь удалась, и силушка имеется, и к делу великому ты 1 «Мы все говорили газетными словами, но в восторженных речитативах Лютостанского … не было радостного карьеристского криводушия выдвиженцев, отсутствовало и безмозглое попугайство остальных кретинов» – это высказывание по тексту принадлежит подполковнику МГБ Хваткину, инициатору «Дела кремлевских врачей. – См.: Вайнер А, Вайнер Г. Евангелие от Палача. – М. : ИКПА, КВАДРАТ, 1991. – С. 246.

113

сопричастен, и ждут тебя сообщники, парни удалые, и работы горячей невпроворот, и врагов не поубавилось, и Государь наш жив-здоров, а главное – Россия жива, здорова, богата, огромна, едина <…>» (ДО, 128–129), – размышляет Комяга после коллективного наркотического транса. Еще одна из его мыслей: «<…> в опричнину не уходят. Ее не выбирают. Она тебя выбирает. Или, точнее, как говорит сам Батя <…> "В опричнину вносит, как волной" <…> Но и вынести может волна та. Вынесет в одночасье, бесповоротно. Вот это – хуже смерти <…>» (ДО, 53).

«Комяга – утверждает А. Эткинд – занимается государственным бандитизмом не потому, что пятьсот лет назад кто-то в том же месте занимался тем же. Он грабит, насилует и убивает потому, что так приказало его начальство <…> а также потому, что он и сам по себе подонок»1. С этим утверждением трудно не согласиться, но следует, однако, уточнить, что Комяга (как и его сотоварищи) отнюдь не патологический садист и насильник, это совершенно заурядный аморальный тип, который изначально «<…> тихо подрабатывал на таможне с антиквариатом да ценными металлами, учась на вечернем отделении университета московского» (ДО, 152–153) и только впоследствии его «внесло в опричнину», где он и смог реализовать себя в новом качестве.

Очевидно, что основной ценностью для опричника являются все же не деньги, а власть, которая «<…> прелестна и притягательна, как лоно нерожавшей златошвейки» (ДО, 12). И эту власть дают «причастность к великому делу» и «сообщники, парни удалые», только вместе с которыми можно упиваться этой неограниченной властью и чувством вседозволенности, сознанием своей значимости. Следует подчеркнуть, что эти чувства не могут статично ощущаться как данность – они должны интенсивно переживаться в конкретных действиях и ситуациях, воплощаться в неких знаково-физиологических актах.

Такие акты проводятся в описанный день неоднократно: здесь и коллективное изнасилование, и массовое гомосексуальное совокупление в бане, и групповое убийство графа Урусова, а завершается день еще одной, теперь уже садомазохистской, игрой – «сверлением ног»: «<…> опускаем дрели под стол, включаем и стараемся с одного раза попасть в чью-то ногу <…>» (ДО, 278–279). Эти физиологические акты и связанные с ним ощущения и эмоции пронизывают весь текст и жизнь героев дилогии.

1 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 190.

114

День опричника Комяги начинается с капустного рассола, водки, затем кваса и умывания «<…> колодезной водою с плавающими льдинками <…>» (ДО, 8), а завершается кокаином с водкой и сверлением ног. В описанный день он совершил два половых акта и пять раз поел, пережил коллективный наркотический транс и дважды побывал в бане. Его жизнь оказывается переполнена острейшими физиологическими ощущениями, неудивительно, что он «<…> за эти два года <…> похудел на полпуда. Синяки под глазами стали нормой. Все мы хронически недосыпаем» (ДО, 12).

Столь насыщенную жизнь ведут не только опричники: Государыня Татьяна Алексеевна начинает свой день поздно вечером с понюшки табака и рюмки коньяка: «достает из табакерки щепоть табаку, запускает в ноздрю. <…> Чихает. Да так, что сиреневые подвески на люстре вздрагивают <…> Отирает ей приспешница нос платком батистовым, подносит рюмку коньяку. Без этого утро у Государыни нашей не начинается. А утро у нее – когда у нас вечер <…>» (ДО, 202). И сама она «<…> дородна <…> телом, высока, статна <…>» (ДО, 203), а опричник Комяга робеет в ее присутствии, любуется тайком, «<…> сколь пышно и белокоже тело Государыни нашей <…>» (ДО, 203), и вспоминает «<…> белую, нежную, несравненную, безразмерную, обильную грудь ее <…> Увидеть искоса грудь Государыни нашей <…> это восторг, господа хорошие!» (ДО, 221).

«Восторг» этот совершенно особого рода – из откровений Комяги становится очевидно, что любование грудью уже переходит границы эротики, и мотив телесности перерастает в метафизику тела, причем эротическая составляющая здесь является только частью общего смыслового ряда. Элементарные острые ощущения формируют некий постоянный эмоциональный подъем, который в некоторые моменты переходит в эмоции коллективные, а затем – в устойчивые чувства, переживаемые в массе и формирующие особое мировосприятие и даже философию.

Автор подчеркивает, что и коллективное изнасилование, и наркотический транс совершенно необходимы опричникам: «<…> дело это страстное, нам очень нужное. От него силы на одоление врагов государства Российского прибавляется» (ДО, 38); а «<…> после рыбок [коллективный наркотик – А. Л.] жить и работать хочется» (ДО, 129).

Эта метафизика плоти полнее всего проявляется именно в феномене Опричнины: «<…> она строится на коллективной вере, коллективной

115

ненависти, коллективном удовольствии. По этой и другим причинам сцены группового секса – почти непременная принадлежность антиутопий <…>», – утверждает М. Липовецкий1. Механизм перехода телесной чувственности в своеобразную духовность и последующая обратная ее редукция в элементарные физические ощущения (боль, страх и пр.) изображаются автором неоднократно. Особенно показательным является завершение вечера в бане, когда опричный «Батя» после гомосексуальной оргии и убийства графа за водкой и кокаином ведет с молодыми сподвижниками задушевные беседы: «после мокрого пробило Батю нашего на кокошу с водочкой <…> когда ему хорошо, он нам речи возвышенные говорит <…> про Государя, про маму покойную и про веру христианскую. Сегодня черед – про веру» (ДО, 271).

Эти «философские» отступления заметно выделяются в общем стиле повествования повышенной пафосностью и обилием устаревших слов: «<…> токмо мы, православные, сохранили на земле церковь как Тело Христово, церковь единую, святую, соборную, апостольскую и непогрешимую <…>» (ДО, 272–273). Следует отметить, что эта речь «Бати» стилистически ничем не отличается от аналогичных умствований Комяги и является общим местом, готовой формулой коллективной идеологии.

Действует эта метафизика и на более высоких уровнях. Так, «обширная грудь Государыни» трансформируется в наркотическом бреду Комяги в образ вытапливаемого из мертвецов жира: «<…> кипят котлы государственные. Жир, жир, жир почивших в бозе капает и льется на морозе. Жир человеческий, топленый <…> Грудь Государыни отлита из жира подданных ее <…> коснуться губами, припасть <…> чтобы никто <…> не отодрал от груди Государыневой <…>» (ДО, 281–282). В данном случае этот жир становится некой особой мистической субстанцией, аналогичной «сахарному кремлю», «норме» и «голубому салу».

Тенденция к тотальной метафоризации художественного мира проявилась и в хронотопе произведения. И первое, что здесь бросается в глаза – это условный характер художественного пространства. В отличие от А. Волоса и В. Пелевина, избравших биполярную структуру, автор «Дня опричника» и «Сахарного Кремля» представляет единый стилистически однородный мир России-2027, «целокупный», как его сахарный Кремль.

1 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 191.

116

Здесь и Москва, и деревня Хлюпино, и Восточная Великая Стена живут по одним и тем же обычаям.

Конечно, жилье царицы отличается от дома крестьянки – если в первом «<…> хоромы <…> комнаты и залы бесчисленные <…>» (ДО, 201), то во втором «<…> на заднем дворе было мокро и грязно <…> скупо освещенные сени <…>» (СК, 312–313). Но и в том, и в другом имеется сотовая связь, электричество, телевидение. Страна образует единое экономическое и культурное пространство с Китаем (сорокинский вариант «Евразийства»), а с якобы изолированной Европой также существует связь – туда можно уехать в командировку, туда идет газ, а москвичи могут принимать радио- и телепередачи. Кроме того, пространство сорокинской России легко проницаемо: в частности, опричник Комяга за несколько часов успевает слетать из столицы в Оренбург, а оттуда в Тобольск и обратно.

Главное, что отличает художественное время В. Сорокина, – это его насыщенность: количество произошедших событий и дел, которые успел совершить опричник Комяга с 6 часов утра и до 4 часов ночи, представляется совершенно невообразимым для одного дня. Достаточно напомнить, что с обеда и до ужина он успел побывать и на Урале, и в Сибири. Очевидно, что художественное время дилогии перегружено событиями и долго в таком режиме жить нельзя.

В этой чрезвычайной плотности хронотопа содержится ощущение катастрофы и оно, в конечном итоге, оправдывается финалом дилогии, где в последней главе «Сахарного Кремля» бывший вельможа Кубасов убивает опричника Комягу: «<…> вынул большой черный маузер, взвел курок, быстро прицелился в лоб Комяги и выстрелил <…> Комяга отшатнулся назад и рухнул навзничь <…>» («Опала», СК, 347).

Если же взглянуть на ситуацию шире, то напрашивается историческая параллель с 1920–1930 годами. Характер происходящего: резкая смена формы правления, массовый террор, тотальная смена культурных кодов – все отсылает нас к этой эпохе. Возрождение Руси также началось с некого «заговора Посольского Приказа и Думы», повлекшего за собой первый вал террора и основание Стены, а закончилось государственным переворотом 23 октября 2028 года, в результате которого: «<…> Батя арестован <…> задержан по приказу государя на сутки для выяснения» (СК, 341–342), – описал эту ситуацию Комяга.

Семнадцать лет существования Опричнины – период достаточный для больших перемен, так же, как в предыдущем веке те же семнадцать лет

117

отделяли Гражданскую войну от процессов над бывшими руководителями ВКП(б) и НКВД. Очевидно, что на последних страницах дилогии автор показывает начало эпохи нового Большого Террора. Пользуясь методом аналогии, можно предвидеть образ будущего Опричной России – очередную гражданскую войну и развал страны, описанный позже в «Теллурии». Таким образом, ни в прошлом, ни в будущем России (относительно описываемого момента) автор не видит какого-либо позитивного идеала мироустройства, поэтому любые перемены становятся всего лишь повторением пройденного. В данном случае трудно ожидать позитивных сдвигов или обновления, дело может кончиться только кровавым переворотом, в результате которого будет установлен новый режим, исключающий социальные и экономические реформы, но обновляющий культурные коды.

Но как же происходят перемены? В чем, например, причина столь резкой смены курса? Бывший окольничий Кубасов, объясняет ее банкротством режима: «<…> все потому, что газ кончился. Все повысосали, гады косоглазые! <…> Новый обруч нужен, дабы стянуть страну» (СК, 344). В условиях фактического отсутствия собственной промышленности, прекращение притока финансов извне вполне способно стать причиной политической катастрофы.

Другим важнейшим элементом содержания, репрезентирующим авторскую концепцию истории, является система сюжетообразующих конфликтов, посредством которых выражено авторское представление о движущих историю силах. Сразу следует уточнить, что серьезных межнациональных конфликтов в будущей России нет: «сумел Государь наш сплотить под крылом своим могучим все народы российские» (ДО, 248–249).

Разница между богатыми и бедными заявлена, однако это вряд ли стоит считать противостоянием классов, поскольку никто из бедных или состоятельных героев не осознает себя частью какой-либо социальной группы. Более того, в рамках высшего класса имеются существенные противоречия: «<…> жены столбовые, мне завидующие, юродивых настраивают, а те народ мутят <…>» (ДО, 216), – объясняет Государыня Комяге. Неудивительно, что главным объектом «внимания» опричников являются именно «столбовые», а также приказные и земские дьяки – то есть люди, причастные к власти.

Из сказанного, однако, не следует, что в опричной России все довольны жизнью, и никто не пытается протестовать или бороться.

118

Недовольных достаточно много, и формы их протеста весьма разнообразны: от классических диссидентов, читающих на зарубежном радио «Преступление и наказание» в похабном пересказе, до сектантов, проводящих магические обряды.

Первая группа представлена, прежде всего, интеллигенцией, методы протеста которой отработаны задолго до установления новой монархии. Это и сочинение «пасквилей» всех видов, и прием передач из-за рубежа и даже употребление мата: «<…> после <…> Указа Государева об уголовной ответственности <…> за нецензурную брань <…> интеллигенция никак не может смириться и все изрыгает и изрыгает матерный яд на кухнях, в спальнях, в отхожих местах <…>» (ДО, 104). Оппозиционность образованных кругов смыкается со стихийным недовольством низов – ведь жены столбовых настраивают юродивых, которые несут сплетни о разгульной жизни Государыни в народ, потому и обличительные былины сказителя Артамоши находят такой отклик: «<…> народ в зале уже дошел – спичку кинь, сейчас полыхнет <…>» (ДО, 190).

В тексте дилогии представлены и другие противники опричной власти. Прежде всего, это родственники репрессированных: Анастасия Петровна Штейн-Сотская, дочь думского дьяка Сотского, которого обезглавили на Красной площади после одного из первых «судебных» процессов, и Арина Лободина, дочь подьячего Земельной областной управы (был арестован, повесился в тюрьме, мать и братьев сослали). Случайное знакомство со Штейн-Сотской наталкивает Комягу на невеселые размышления о том, что «<…> таких людей после всего – сотни сотен. А с детьми да с мужьями-женами – тысячи тысяч» (ДО, 154).

А в рассказе «Underground» автор описывает, что именно делают «<…> люди плохо или скромно одетые, но не из низших сословий <…>» (СК, 277), пострадавшие от опричных чисток. Они коллективно принимают наркотик и, представляют себя стаей оборотней, врываются в Кремль: «<…> и раздался в темноте истошный женский крик предчувствия. Это кричала государыня <…> Они опережали, настигали, заваливали на ковер визжащих и воющих. Под их зубами затрещали кости государя, государыни, детей их <…>» (СК, 285). В сущности, эта сцена является зеркальным повторением опричных наркотических оргий. Следует также отметить, что эта группа хорошо организована и законспирирована. Таким образом, потаенная субкультура «жертв»

119

выстраивает такую же коллегиальную анти-Опричнину, также основанную на метафизике насилия.

Но высшим проявлением такой «борьбы» становится «коровье дело», предпринятое членами мистической антирусской секты «Яросвет», которые «<…> нарисовав на белой корове карту России <…> совершили некий магический ритуал, расчленили животное и стали развозить куски коровьего тела по отдаленным областям государства российского и скармливать иностранцам» (СК, 97). Смысл этого обряда очевиден – это попытка магического расчленения России. Практическая эффективность такой акции является сомнительной, но Тайный Приказ отнесся ко всему этому с полной серьезностью: «<…> все шестеро сектантов были арестованы, допрошены, все признались, назвали сообщников и пособников <…>» (СК, 97–98).

Таким образом, легальной или подпольной оппозиции, имеющей какую-либо политическую программу и способной возглавить организованное Сопротивление в России нет. Но есть скрытое недовольство существующим положением дел и угнетенное состояние психики, способные стать причиной социального взрыва. Источником тревоги и беспокойства является постоянное ожидание агрессии со стороны государства, в частности, опричников.

Общий уровень насилия здесь оказывается чрезвычайно высоким: систематические публичные порки являются нормой жизни, убийства совершаются демонстративно и бессудно, прилюдно жгут дома и торговые центры. Следует отметить, что объектом насилия могут стать не только дети, административные нарушители и преступники, но и «коренные опричники». И также любой может быть убит: история с графом Урусовым, который утром был государевым зятем, миллионером и знатным вельможей, а вечером был просто зарезан опричниками в бане, доказывает, что «<…> нет в России Новой неприкосновенных. Нет и быть не может» (СК, 244).

Именно такой образ жизни сорокинской России продлевает состояние социально-психологической травмы, неизбежно чреватый новым витком насилия и произвола. И такое положение дел является постоянным, не случайно обиженная пасквилянтами Государыня ищет главную причину общей ненависти к ней в характере народа: «<…> это народ наш дикий! <…> Завистливы они, потому как раболепны. Подъелдыкивать умеют. А по-настоящему нас, властных, не любят. И никогда уже не полюбят. Случай представится – на куски разорвут <…>» (ДО, 215).

120

В этом контексте коллективной национальной духовности, как ее представляет автор, теряет смысл вопрос о роли исторической личности. Ни один из описанных правителей, опричников или их противников не имеет позитивной программы действий, а потому не может совершить поступка, способного стать подлинно историческим. Борьба между отдельными группировками внутри правящей элиты вряд ли способна радикально изменить ситуацию.

Специфика исторической концепции В. Сорокина заключается не только в «метафизике места», но и в «метафизике времени» – особых периодах в истории России, в течение которых «травматические противоречия» в общественном сознании вырываются из общественного коллективного под-сознания (дискурсивного пространства) в область социального поведения, отменяя или приостанавливая социальные и экономические законы развития, и тем более – законы нравственные. В кризисные моменты включаются отработанные модели общественного поведения, когда одних «выносит в опричнину», а другие вдруг оказываются в роли обличителей режима.

В общественном сознании «метафизика времени» концентрируется в расхожей фразе «время было такое», призванной пояснить последующим поколениям возможность «ежовщины», «лихих девяностых» и других подобных катастроф прошлого. В русской литературе понятие «такого времени» также весьма популярно, в частности, его репрезентации посвящена повесть М. Кураева «Ночной дозор»: «<…> эпоха была прекрасная, каждый день приносил на алтарь новые успехи <…> Да, приходилось расчищать тухлятину, расчищать дорогу новому миру, чтобы люди могли спокойно веселиться и рукоплескать вождям <…> Когда <…> люди собирались вместе и все вместе поднимали руки, голосуя, допустим, за смертный приговор троцкистско-зиновьевским агентам фашизма, разве они крови хотели? <…> Нет, это они сливались с эпохой и творили историю <…>» – так вспоминал свою героическую молодость бывший сотрудник НКВД Полуболотов1, при этом трудно не заметить, насколько его слова созвучны рассуждениям Комяги. Звучит эта тема и в романе Ю. Домбровского «Факультет ненужных вещей», главный герой

1 Кураев М. Ночной дозор. Ноктюрн на два голоса при участии стрелка ВОХР товарища Полуболотова // Новый мир. – 1988. – № 12 . – С. 82.

121

которого пытается жить, игнорируя специфику «текущего момента», за что он, в конце концов, и был арестован1.

Мысль о том, что история России представляет собой циклическое чередование отдельных кризисных эпох, разделяемых вспышками произвола и государственного насилия, что исключает перспективу позитивного будущего, не является оригинальной. Собственно автору принадлежит идея «травмы», то есть помещение «внеисторической модели» такого общественного поведения в область общенационального сознания и реализация его средствами художественной «карнализации». Таким образом, в дилогии В. Сорокина идеи изоляционизма, неоевразийства, соборности и особого пути России предметно реализуются в проекте монархической державы, собранной воедино неким инстинктом государственности, воплощенным в мистической субстанции Сахарного Кремля и коллективной «духовности» Опричнины. В ее собирательном образе автор воплотил все худшее, что, по его мнению, было в русской истории и есть в национальном характере.

История у Сорокина весьма специфична: «<…> это последовательность четко очерченных и замкнутых эпох <…> Диалектическое понимание исторического процесса предполагает, что внутри каждой эпохи постоянно возникает что-то новое, взаимодействующее с устоявшимся, и именно это взаимодействие двигает историю вперед. Однако дискурсивные стратегии Сорокина исключают такое понимание <…>» – утверждает М. Н. Липовецкий2.

Движение истории у В. Сорокина не предполагает возможности последовательного и прогрессивного развития общества. Такое понимание исторического процесса обусловлено спецификой художественно-философской картины автора, в центре которой находится не социально-экономические и политические процессы, а состояние культуры и ее поведенческие коды. В качестве ведущих факторов их развития и функционирования он рассматривает состояние общественного сознания, и главным образом – их социально-психологические составляющие. А поскольку общественное сознание современной России (да и всей человеческой цивилизации в целом) автор оценивает как травматическое,

1 «<…> в наше время и слово считается делом, а разговор – деятельностью. Есть времена, когда слово – преступление. Мы живем сейчас именно в такое время», – так увещевает Зыбина любимая им женщина. – См.: Ю. Домбровский. Факультет ненужных вещей. – М. : Советский писатель, 1989. – С. 271. 2 Липовецкий М. Н., Эткинд А. М. Возвращение тритона: советская катастрофа и постсоветский роман // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. – 190.

122

то основным объектом его художественной рефлексии становится метафорическая репрезентация регулярно повторяющихся кризисных явлений в социальной практике общественных отношений. Поэтому Опричнина становится в его произведениях не временным состоянием катастрофы, неким «черным пятном» в нашей истории, а универсальным и устойчивым состоянием российской действительности, чреватым повторением в ближайшем будущем.

§ 2.2. «Маскав» и «Гумунистический край» – две версии развития

России в романе А. Волоса «Маскавская Мекка»

2.2.1. Преодоление отчаяния и ностальгия как ведущие мотивы прозы А. Волоса

«Маскавская Мекка», написанная Андреем Германовичем Волосом в 2003 году, стала одной из наиболее заметных антиутопий начала XXI века1. В этом романе представлен оригинальный образ будущего: два параллельно существующих художественных мира, воплощающих разные временные и культурные полюсы российской истории. В аннотации к роману сказано, что «<…> прошлое и будущее России сходятся здесь вплотную <…>»2. Эту особенность романа критик И. Кукулин охарактеризовал как «<…> восприятие советской и постсоветской истории в качестве двух несовместимых и борющихся кошмаров»3.

Советская линия истории реализована автором в описании Краснореченского Гумкрая, моделирующего советскую «глубинку» середины прошлого века, где наличествуют Гумунистическая Рать (аналог КПСС), гумхозы, УКГУ (аналог НКВД), обкомы, профкомы и другие атрибуты советской действительности, вследствие чего «<…> длинный ряд аллюзий и перекличек роднит роман Волоса с антисоветской, диссидентской традицией антиутопии. В гротескно-сатирическом и в то же время мрачном описании Гумкрая слышатся отголоски романов Владимира 1 См.: Ланин Б. А. Воображаемая Россия в современной русской антиутопии [Электронный ресурс] URL: http://src-h.slav.hokudai.ac.jp/coe21/ publish/no17_ses/18lanin.pdf (дата обращения 15.12.2016); Кукулин И. Гипсовые часы // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 68. – С. 260–269; Кабаков А. Предсказание настоящего // Октябрь. – 2004. – № 1. – С. – 188–189; Ермолин Е. Книжная полка Евгения Ермолина // Новый мир. – 2003. – № 10. – С. 190–195; Тернова Т. Сейчас намного позже, чем нам кажется <…> [Электронный ресурс] URL: http://koveco.info/koveco14/pole-boia.html (дата обращения 15.12.2016) и др. 2 Текст романа цит. по изданию: А. Волос. Маскавская Мекка. – М. : Зебра Е, 2005. – 416 с. 3 Кукулин И. Гипсовые часы // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 68. – С. 261.

123

Войновича <…> Основной идеологический и композиционный принцип, на котором построен роман Волоса, – сосуществование ультрасовременной России и “совка” – соответствует роману Василия Аксенова “Остров Крым”»1.

Постсоветская версия будущего представлена в описании Маскава: это бывшая Москва конца XXI в., глобализованная столица технически развитого государства, где разные этносы и религии объединены в Великом Слиянии под символами единого бога: «<…> верхнюю плоскость сооружения украшали семь небольших <…> Православная церковь, мечеть и пагода занимали ее центр, прочие лепились по краям <…>» (128), – так представляет автор символы новой мультирелигиозной культуры.

Самой заметной чертой этого мегаполиса становится резкое увеличение мусульманского влияния в культуре и экономике: и сам город называется на восточный манер Маскавом, и парламент – меджлисом, а центр города не Арбат, а Рабад-центр. Такая глобализация с «<…> исламско-азиатским акцентом»2 вызывает закономерный шок у читателей, поскольку в российском общественном сознании мусульманский Восток никогда не ассоциировался с прогрессом и цивилизацией.

Этот шокирующий фактор бросается в глаза с первой же страницы, так как роман начинается перекличкой на ломаном русском языке, когда курд, работник биржи труда, проводит перекличку безработных (преимущественно с русскими фамилиями): «<…> “Канкоф! - Голос у Махмуда был сиплый. Выкликнув, он поднимал на толпу лилово-черные глаза и хмурился – Здес Канкоф?” // – “Здесь Коньков, здесь”, – крикнул кто-то <…>» (7). И если автор рассчитывал на провокативный эффект, то он его, безусловно, добился, поскольку все критики начинают свои рецензии именно с этой особенности содержания, характеризуемой весьма иронично: «<…> вместо цивилизованного рынка на стогнах Третьего Рима перекипает восточный базар»3, «<…> наступление Востока в самых худших и внешних его проявлениях на европейскую цивилизацию <…>»4 и пр.

Столь неожиданное сочетание настолько разных по своей природе культурных полюсов истории не является случайным, и истоки его лежат, прежде всего, в биографии писателя. А. Волос родился в Душанбе, из 1 Кукулин И. Гипсовые часы // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 68. – С. 261. 2 Кабаков А. Предсказание настоящего // Октябрь. – 2004. – № 1. – С. – 188. 3 Ермолин Е. Книжная полка Евгения Ермолина // Новый мир. – 2003. – № 10. – С. 192. 4 Тернова Т. Сейчас намного позже, чем нам кажется <…> [Электронный ресурс] URL: http://koveco.info/koveco14/pole-boia.html (дата обращения 15.12.2016)

124

впечатлений детства и юности он вынес знание реалий исламского мира, и роль, которую играет тема Востока в его творчестве, невозможно переоценить. Большая часть его произведений – романы «Хуррамабад» (2000), «Маскавская Мекка» (2003), «Аниматор» (2005), «Победитель» (2008), «Возвращение в Панджруд» (2013), сборники рассказов «Команда 22/19» (1989), «Mymoon» (2005), «Таджикские игры» (2005) – включает исламскую проблематику.

Но особенно она значима в его первом крупном произведении, романе «Хуррамабад», замысел которого вырос из сборника рассказов, опубликованных в журналах «Новый мир» и «Знамя» 1996–1999 г. Книга представляет собой цикл рассказов, объединенных общим местом действия, хронологией событий и героями, которые кочуют из одного фрагмента в другой. Жанровую природу этого текста критик В. Губайловский определил как «<…> процесс своего рода срастания отдельных новелл в крупное полотно»1.

Непосредственным материалом художественного отображения послужили события, произошедшие в Таджикистане на рубеже 1990-х гг. в процессе развала Советского Союза, в результате чего перед читателем возникает широкая панорама той, ушедшей в прошлое жизни. Именно об этих рассказах критик Е. Ознобкина писала: «<…> в рассказах Андрея Волоса даже не так много событий и действия, сколько ландшафтов и атмосферы. Читая, погружаешься в этот растворяющий тебя мир <…>»2.

Последние главы, посвященные описанию кровавых межэтнических конфликтов в Таджикистане и особенно положению русских, оказавшихся вдруг нежеланными соседями на земле, где они прожили более семидесяти лет, носят уже откровенно трагический характер. Фрагментарная природа волосовского романа, пунктирность его построения, описывающая судьбы многих людей, отражают образ времени, когда единый некогда мир распадается на отдельные части, национальные окраины бывшего СССР.

Следует отметить, что А. Волос пишет не документальную хронику событий, в центре его внимания судьбы и душевное состояние людей, оказавшихся в критической ситуации. В рассказах-главах «Хуррамабада» показан развал привычного и безопасного мира, который от одного

1 Губайловский В. Книга о счастье Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2001/7/tech_gub.html (дата обращения 19.01.2017) 2 Ознобкина Е. Город радости и счастья // Новый мир. – 2000. – № 12. – С. 200–201.

125

рассказа к другому становится все более и более чужим и враждебным1. Сам автор объяснил свой замысел следующим образом: «я не писал книгу о положении русских в Таджикистане <…> старался показать, что полномасштабная трагедия, развернувшаяся в Таджикистане в начале 90-х, была в большей степени трагедией таджикского народа, нежели русского <…> Это не “роман обиды”, это, скорее, “роман отчаяния” – которое нужно преодолеть, и оно преодолевается <…>»2.

В этом социально-политическом контексте название романа приобретает символическое значение: как указывает автор в примечаниях3, «Хуррамабад» – это город счастья из турецких сказок и смысл произведения может быть расшифрован как описание потерянного рая: «<…> Волос <…> пишет роман отчаяния. Отчаяния бытового, рядового, повседневного и потому самого тяжелого <…> Но люди продолжают жить. Значит, жизнь в них сильнее. Значит, остается надежда <…>»4. Критик Т. Тернова придерживается аналогичного мнения: «<…> в тексте Волоса предлагается социально-историческая интерпретация апокалипсиса <…>»5.

«Хуррамабад», в конечном итоге, стал той книгой, в которой заложены все ведущие мотивы творчества А. Волоса: «<…> я полагаю, что

1 В одном из своих интервью А. Волос описывает эту ситуацию более подробно: «огромное количество русских (а точнее сказать – не таджиков; а еще точнее – и таджиков тоже) сорвалось с нажитых мест и под давлением ужасов гражданской войны и голода ринулось в Россию. Еще раз скажу здесь, что против русских таджики не воевали. В Таджикистане в последние годы (с весны 90-го, когда начался отсчет) вообще никогда не звучали громко антирусские настроения <…> Понятно, что в ситуации, когда тебя самого специально не бьют, но вокруг идет такая молотьба, что того и гляди по нечаянности сорвут голову, тоже хорошего мало. Например, в Курган-Тюбе шли танковые бои между представителями Народного фронта и Демократической оппозицией, и полагаю, что ни одного русского среди них не было. Однако танковые снаряды рвались в домах, где жили и русские тоже, – и поэтому в 92-м году они стихийно, в состоянии шока, все побросав, бежали оттуда кто как мог, неделями жили в Душанбе в аэропорту и возле него, в надежде как-нибудь выбраться в Россию. А вот у вокзала никого не было, потому что железнодорожные пути были взорваны и сообщение прервано», – См.: Луферов В. Душанбинские хроники. Андрей Германович Волос [Электронный ресурс] URL: http://dushanbe1.narod.ru/_chronicle/volos.html (дата обращения 15.12.2016) 2 Луферов В. Душанбинские хроники. Андрей Германович Волос [Электронный ресурс] URL: http://dushanbe1.narod.ru/_chronicle/volos.html (дата обращения 15.12.2016) 3 Там же. 4 Губайловский В. Книга о счастье [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2001/7/tech_gub.html (дата обращения 19.01.2017) 5 Тернова Т. Сейчас намного позже, чем нам кажется <…> [Электронный ресурс] URL: http://koveco.info/koveco14/pole-boia.html (дата обращения 15.12.2016)

126

"Хуррамабад"– лучшая моя книжка, по крайней мере на сегодняшний день, и есть у меня основания полагать, что и – навсегда. Она впитала в себя совершенно уникальный материал, который окрашен специфическим отношением к нему самого автора», – признался он в одном из своих интервью1.

И в первую очередь в нем отразилось авторское представление о российской истории: «<…> история России производит на меня гнетущее впечатление своей нескончаемой повторяемостью <…> Россия упорно следует назначенному ей пути – показывает другим, как жить не надо. Это заколдованная страна, в которой всё, что ни делается, всегда идет во вред народу. "Русский характер", отлакированный под "советский", – это вынужденные проявления необыкновенной изворотливости, тупого упорства и равнодушия к собственной судьбе»2.

Однако назвать волосовскую концепцию истории совершенно пессимистической было бы все же неверно: «<…> я далек от того апокалиптического пессимизма, проявления которого последние десять лет составляли большую часть публично озвученных мнений. Да, конечно, Россия с большим опозданием совершает переход в постиндустриальную эпоху и делает это очень и очень неловко <…> Потребуется не одно десятилетие, чтобы вернуть обществу нормальную температуру, выправить взгляды, восстановить сердцебиение, – но думаю, что это все-таки возможно», – полагает автор3.

В конечном итоге, все произведения этого автора художественными средствами утверждают мысль, сформулированную им следующим образом: «<…> да, жизнь соткана в основном из долгов, неприятностей, а зачастую и несчастий. И время от времени человек неминуемо впадает в отчаяние. Но чтобы жить дальше, чтобы остаться человеком, он должен найти в себе мужество это отчаяние преодолеть. Ценным для меня является именно момент его преодоления <…>»4. Эта проблема становится ведущей и для романа «Маскавская Мекка».

1 Вознесенский А. Волос А. Хуррамабад навсегда [Электронный ресурс] URL: http://www.ng.ru/person/2001-06-07/1_hurramabad.html (дата обращения 15.12.2016) 2 Иванов А. Победитель, который не судит [Электронный ресурс] URL: http://www.litrossia.ru/2009/23/04173.html (дата обращения 15.12.2016) 3 Луферов В. Душанбинские хроники. Андрей Германович Волос [Электронный ресурс] URL: http://dushanbe1.narod.ru/_chronicle/volos.html (дата обращения 15.12.2016) 4 Там же.

127

2.2.2. Метафизика насилия в романе «Маскавская Мекка» Фабулу романа составляют две параллельные событийные линии,

маскавская и голопольская, изложенные в последовательно чередующихся главах и смыкающиеся в эпилоге. Главным героем маскавской части является безработный физик Алексей Найденов, а в Гумкрае – секретарь райкома Александра Твердунина. Несмотря на очевидную разность характеров и образа жизни, между ними довольно много общего. Критики А. Кабаков и И. Кукулин в первую очередь отметили некоторую шаблонность этих образов: «<…> эта полная бабьих невостребованных сил партработница, вполне литературная пародия на соцреалистических томно-страстных райкомовок..»1, а «<…> изобретатель-одиночка <…> герой совершенно в духе оппозиционной советской литературы»2. Но, прежде всего, Твердунину и Найденова роднит то состояние глубокого разлада с миром, в котором они пребывают.

Жизнь Александры Твердуниной, если судить по внешним признакам, складывалась вполне успешно: простая станочница к сорока годам стала секретарем райкома, благополучно вышла замуж и достигла почти максимально возможного в Гумкрае уровня благосостояния. Тем не менее, ее никак нельзя назвать счастливой: «<…> Александра Васильевна время от времени обнаруживала себя лицом к лицу с самыми мрачными подозрениями насчет счастливости своей семейной жизни <…>» (62).

Причиной, которая привела к краху ее семейную жизнь, стала именно удачная карьера, поскольку для того, чтобы получить столь высокое назначение ей пришлось подвергнуться «Директиве Ч-тринадцать», включающей глубокую перестройку личности: каждого кандидата в соответствии с регламентом снимают с прежней должности (забивают винтовочными прикладами после гумдознания в подвале УКГУ), а труп погружают в болото. Спустя какое-то время убиенный рождается заново и появляется в болотном пузыре довольно далеко от места казни, откуда его вылавливают большим сачком. Затем функционера поят кровью петуха (как заменителя человеческой крови), и он вступает в новую должность, но при этом полностью забывает как саму процедуру, так и свое детство.

Такое превращение не могло не сказаться на ее отношениях с мужем и образе жизни: «<…> За все нужно платить; выходит, она платит за должностной рост <…> Ведь это было очень, очень серьезное событие – 1 Кабаков А. Предсказание настоящего // Октябрь. – 2004. – № 1. – С. 188. 2 Кукулин И. Гипсовые часы // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 68. – С. 263.

128

назначение на пост директивой Ч-тринадцать <…> до назначения по директиве они с мужем лучше понимали друг друга <…> Бояться Игнатий ее стал, что ли? А то еще подчас казалось – брезговать» (70–71).

Дело, таким образом, оказывается значительно сложнее, чем заурядная неудовлетворенность семейными отношениями, – это крах человека, который, утратил собственную личность и вынужден жить чужой жизнью: «<…> ей стало жалко себя <…> В конце концов, разве она только ломовая лошадь? <…> она еще и женщина <…> Да, она бы с удовольствием стала просто женщиной – женщиной, а не секретарем гумрайкома <…>» (62). Но именно этой нормальной жизни она и оказалась лишена.

Да и ее стремление улучшить жизнь, привести ее в соответствие с идеалами гумунизма, которым она была искренне предана, никак не удавалось воплотить в жизнь: «<…> а ведь как все славно можно было бы устроить!.. Ей представилось вдруг Богато-Богачево совершенно иным: ярко дробилось солнце на крепких железных крышах, реял флаг над сельсоветом, слышалось издалека задорное пение возвращающихся с поля гумхозниц, шелестел под колесами асфальт, сытный хлебный дух тянулся над селом» (26) – мечтает она временами. Вместо этого «<…> именно ей приходится таскаться по грязи, спорить с упрямыми и недобрыми людьми, унижаться <…> Почему именно она должна смотреть на всю эту разруху и из кожи вон лезть, чтобы хоть что-нибудь немного упорядочить!» (62).

Несчастья Найденова, напротив, вызваны тем, что он с самого начала находится в непримиримой внутренней оппозиции к обществу, в котором живет. Найденов – не просто физик, закончивший два факультета с красным дипломом, он человек, способный видеть энергетическую ауру человека и оценивать его душевное состояние. «<…> цветозона сузилась и стала фиолетовой, широкая зона турбулентности слева, под сердцем, отливала темной синевой, едва ли не опасной для жизни <…>» (124), – так видит герой психологическое состояние каждого человека.

Этот дар он унаследовал от отца, а исследование явления стало целью его жизни. В лабораториях так называемого «Института Северных Сияний», занимающегося на самом деле «<…> проблемами сканерной локации <…> незаменимой при создании систем космического слежения и боя» (11), он пытался тайком исследовать этот феномен, вследствие чего и был уволен: «к концу третьего года его успешной и поощряемой работы кто-то где-то сделал какие-то выводы <…> его попросту выгнали» (12–

129

13). Поэтому в начале романа он уже несколько лет перебивается случайными заработками и фактически живет на иждивении жены Анастасии, работающей врачом на «Скорой помощи». В данном случае талантливый физик оказывается на улице именно потому, что скрывает свой дар от руководства. Герой романа обоснованно опасается, что его способность будет использована для того, чтобы создать новое оружие: «<…> Направленный луч воздействует на души вражеских солдат. Вражеские солдаты с плачем лезут из окопов <…>» (343). Его же цель совершенно иная: «<…> выяснить закономерности развития, изменения <…> управлять человеческой душой <…> чтобы лечить душевные уродства <…> Прививать щедрость и милосердие <…>» (342).

Таким образом, перед нами герой, который мог бы заниматься любимой работой за достойную зарплату, но добровольно отказавшийся от этой возможности. Но, несмотря на твердость и непоколебимость этого решения, он переживает то состояние отчаяния, которое свойственно большинству героев А. Волоса. Во-первых, цель его жизни оказывается недостижимой, а, во-вторых, расплачиваться за нежелание идти на этот компромисс, приходится не только ему, но и его жене Насте, которая мечтает о ребенке, но такое право дается только состоятельным гражданам.

Такова исходная характеристика героев в начале повествования. По мере развития сюжета их положение и внутреннее состояние становятся все более и более катастрофическими. Начинается роман с того, что Найденов находит на улице билет кисмет-лотереи, в которой можно выиграть или проиграть огромные суммы. Но проигравший, который не может расплатиться деньгами, должен потерять в качестве проигрыша руку, ногу или жизнь (для этого в игровом зале установлена классическая гильотина, на которую и помещается игрок). Это шоу проходит в отеле «Маскавская Мекка», куда идет, поссорившись с женой, главный герой. Но игра ведется нечестно, так как организатор этой лотереи Цезарь Топоруков использует в игре монеты с двойным реверсом или аверсом. В итоге Найденов закономерно проигрывает жизнь и попадает в подземную тюрьму-зиндан для последующего исполнения приговора.

Однако он остается жив – его освобождают участники восстания, организованного маскавскими гумунистами, которых финансирует бывший сокурсник Алексея и безнадежный поклонник Анастасии, а ныне крупный делец Кримпсон-Худоназаров. Анастасия обращается к нему за помощью, он соглашается, но ставит условием ее уход к нему от мужа. Однако, в ходе начавшихся беспорядков нелепо погибает в авиационной катастрофе.

130

Анастасия, прихватив его бумажник, спешит в отель и успевает как раз к тому моменту, когда восставшие врываются в здание «Мекки».

В конечном итоге супруги Найденовы остаются живы и уезжают в Гумкрай, где, судя по контексту, попадают в фильтрационный лагерь. Таким образом, в маскавской части можно выделить два плана повествования: масштабное описание массовых беспорядков и историю с неудачной попыткой Найденова попытать счастья в кисмет-лотерее. Фабульно эта семейная драма очень тесно переплетается с давно подготавливаемым социальным взрывом, образуя целостный динамичный сюжет.

В Голопольской части автор использует аналогичное совмещение любовной интриги и событий общественной жизни. Здесь секретарь райкома Твердунина влюбляется во второго секретаря обкома Мурашина, изменяет с ним мужу, однако вместо счастливой любви чуть было не получает «персональное дело» об аморальном поведении, от которого ее спасает только своевременное назначение на более высокий пост.

Эта личная драма проходит на фоне общей мобилизации, объявленной для оказания братской помощи восставшим трудящимся Маскава, а кроме того, в разгар этих событий Мурашин и Твердунина ночью принимают по директиве Ч-тринадцать нового первого секретаря обкома Кандыбу. Кроме того, в Голопольске возникает еще одна проблема: по неосторожности пьяного маляра приходит в негодность статуя Виталину [так здесь именуют Ленина – А. Л.], стоящая перед райкомом. Починить ее невозможно, а выбросить нельзя по идеологическим причинам.

Твердунина и ее бюро принимают беспрецедентное решение: построить отдельный Мавзолей для памятника и захоронить его там, что и было исполнено со всей возможной торжественностью, хотя и закончилось новой катастрофой: «<…> оркестр ступенчато грянул <…> Подъемный кран задрал стрелу. Фигура, захлестнутая тросом за горло, качалась на этой стреле <…> Крак! Освободившийся крюк подпрыгнул <…> обезглавленное туловище начало медленно падать <…> и тяжело грянулось о крышу, брызнув пыльной крошкой и расколовшись <…>» (388–389).

Кроме названных событий и героев, в романе есть еще множество небольших, но содержательных эпизодов, придающих этой истории объем и глубину. А. Волос включает в повествование множество других героев и связанных с ними линий сюжета. Сюда можно отнести диалог с Сергеем

131

Худоназаровым, характеризующий его и причины, по которым он финансирует восставших: «<…> он хотел бы сказать [Анастасии – А. Л.], что страшно болен и что, некогда мгновенно пораженный ею <…> он лишь ею одной и может быть исцелен <…>» (183). Таким образом, несчастная любовь становится той причиной, по которой преуспевающий делец оказывается в роли нового Саввы Морозова. Большой интерес представляют и мини-сюжеты с участием соседа-алкоголика Найденовых Владимира Бабенко, ставшего одним из наиболее активных участников беспорядков; бывшим художником Сандро Габуния, который пробрался на кисмет-лотерею, чтобы убить своего партнера Топорукова, присвоившего его идею, и многими другими жителями Маскава.

В голопольской части романа такими эпизодами, изложенными в отдельных главах, становятся история случайной порчи памятника Виталину, рассказ о строительстве мавзолея и людях, участвующих в этом проекте, описание зоны заключения, а также вечеринки у капитана Горюнова. В сумме эти картины дают полное представление о жизни и Маскава, и Гумкрая, формируя масштабные картины антиутопического мира.

Что же представляют собой Маскав и Гумкрай? Маскав, как уже было сказано, – глобализованный и относительно благополучный вариант Хуррамабада, в котором Восток победил. Однако при более внимательном изучении текста выясняется, что все не так страшно с этим «исламским владычеством». Да, мусульмане угнетают славян, потому что «<…> вон сколько курдов в очереди <…> им работа нужнее» (8), но и тюрков в очереди на бирже труда довольно много, а среди богатых вполне достаточно и не-мусульман – например, уже упомянутый Кримпсон-Худоназаров.

Маскав в описании автора никак не напоминает ортодоксальный исламский город, живущий строго по законам шариата. Напротив, здесь церкви и мечети стоят рядом, женщины свободно ходят с открытыми лицами, не запрещены изображения людей, алкоголь и другие блага западной цивилизации. Здесь сформировалась очень пестрая и эклектичная, но вполне целостная культура: «<…> ресторанчик был отделан по-восточному <…> В дальнем углу сдержанно пировала компания каких-то арабов. Их стол был обставлен совершенно по-бедуински – в центре огромное блюдо с мясом <…> Чуть ближе ко входу расположились за кофейно-коньячной сервировкой две прекрасно одетые женщины <…>» (78–79), – в этом описании типичного ресторана в центре

132

Маскава причудливо сплетаются как восточные, так и вполне европейские черты.

В конечном итоге, причиной описанных в романе массовых беспорядков, стал все же не межнациональный, а социальный конфликт. Заявленный мотив национальной розни в романе дополняется острой проблемой классового неравенства: кроме блистающего роскошью Рабад-центра, в Маскаве есть и нищие окраины, где проживают безработные, положение которых описано как совершенно бесперспективное. Этот конфликт между роскошью и нищетой представлен буквально на первых же страницах романа и в «маскавском» сюжете становится одним из ведущих: «Волос настаивает на сохранении этих двух враждующих полюсов богатства и бедности именно потому, что деньги – главная сюжетообразующая сила в романе. По Волосу, мировое сообщество будущего сумеет преодолеть все розни, все неравенства, все несогласия, кроме этой извечной и элементарной, как инстинкт вражды богатых и бедных <…>», – полагает В. Е. Пустовая1.

Такой вывод буквально напрашивается, поскольку уже в первой же главе автор помещает прочувствованное рассуждение о деньгах: «<…> загадочная все-таки субстанция. Достаточно оглянуться, чтобы понять, что их бесконечно много вокруг <…> Деньги похожи на воздух – всюду их сверкающие молекулы. От них никуда не деться, они забираются в самые тонкие щели жизни <…> копошатся в мечтах <…> прогрызают покой <…> заводятся в любви <…> точат дружбу <…>» (14), – так размышляет Алексей Найденов, возвращаясь домой после безрезультатного стояния в очереди на бирже.

Тема денег получает дальнейшее развитие в сцене коллективной попытки богатейших жителей Маскава представить себе счастье с помощью идеоскопа [специального прибора для визуализации интуитивных представлений – А. Л.], результатом которой опять-таки стали деньги: «<…> изображение неумолимо прояснялось <…> крупицы золота тоже менялись <…> круглели <…> на них проступали буквы <…> цифры <…> какие-то профили <…> Деньги! <…>» (216), – здесь они представлены уже как субстанция метафизическая, некая культурно-поведенческая сверхценность, определяющая все помыслы и поведение даже и самых обеспеченных людей.

1 Пустовая В. Е. Скифия в серебре. «Русский проект» в современной прозе // Новый мир. – 2007. – № 1. – С. 176.

133

Однако, несмотря на значимость этой темы в романе, мнение В. Е. Пустовой все же представляется излишне категоричным. Быть ведущей, а тем более сюжетообразующей силой во всем произведении деньги никак не могут, хотя бы потому, что в Гумкрае они никакой особой роли не играют. Настолько не играют, что автор даже не упоминает об их наличии, и какая валюта используется жителями Края, так и остается неизвестным. Так, например, в «голопольской» части романа неоднократно описываются походы героев в магазин, но ни разу не представлен собственно процесс покупки чего-либо: «<…> он <…> направился к магазину <…> и скрылся за дверьми <…>» (47–48), «<…> они поднялись по ступенькам и вошли в магазин. Минут через десять дверь снова раскрылась, и разгоряченный Твердунин в облаке пара, как из бани, вывалился на крыльцо» (197). И только спустя три страницы становится ясно, что покупали они все, конечно же, водку.

Конфликта между бедными и богатыми, который оказывается столь значимым в Маскаве, здесь, пожалуй, тоже нет, поскольку нищета – вечное состояние всех жителей Гумкрая. Конечно, нищета эта относительна, поскольку у первого секретаря райкома имеются холодильник и радиоприемник, а для рядового сотрудника пуговичной фабрики и мясорубка – ценный подарок. Но все же разрыв между богатыми и бедными здесь не выглядит большим: так, секретарь райкома Твердунина завтракает весьма аскетично: «<…> отрезала небольшой кусок хлеба и достала из холодильника блюдце с половинкой вареной свеклы <…>» (20), а капитан Горюнов, сотрудник органов безопасности, в качестве закуски может предложить Твердунину, мужу секретаря райкома, только овощи с собственного огорода: «<…> буквально через минуту появились и огурцы, и капуста, и лоснящиеся помидоры <…>» (200).

Такая бедность – естественное следствие низкой эффективности гумунистического сельского хозяйства (регулярно упоминаются низкие удои, плохая урожайность и пр.), а также отсталости промышленности: на бетонном заводе систематически не работает кран, поэтому плиты грузят заключенные, железнодорожный транспорт представлен паровозами. Техническая отсталость и низкий уровень жизни советского общества давно стали общим местом в диссидентской литературе и в специальных обоснованиях не нуждаются. Но эта тотальная нищета (особенно в сравнении с Маскавом) еще не означает равенства, хотя бы и декларируемого. Здесь издавна сложился тип отношений, в рамках которых «<…> каждый должен свое дело сполна делать! Если секретарь

134

райкома – так одно, а если шофер – выйди и дверку распахни, не переломишься!» (24).

В данном случае закономерный социальный конфликт между начальством и рядовыми исполнителями выведен автором в совершенно иной, мистико-магический план: «коммунизм в романе Волоса приобретает мистический колорит: повышение гумкраевцев по партийной линии сопровождается жутким обрядом – проведением по Директиве Ч-тринадцать»1. Смысл этого магического акта, как уже было сказано ранее, заключается в перестройке сознания ратийных функционеров. Частичную потерю памяти следует полагать скорее побочным действием, нежели основным результатом, а главное – смена мотивации: все прошедшие через «Ч-тринадцать» переключают свои интересы на личную карьеру и аппаратную работу, почти полностью выпадая из сферы нормальной жизни.

Не случайно они забывают именно детство, во время которого формируются основные эмоциональные привязанности. В конечном итоге они не становятся сказочной нежитью – во всяком случае, базовые биологические потребности, основные эмоции, личная амбициозность и способность к злоупотреблениям остаются не затронуты, но какие-то важные и глубинные изменения в их психике все же происходят. Так, Твердунина, назначенная первым секретарем голопольского райкома, «<…> очнулась уже в кабинете, за столом с бумагами, с влажным ратбилетом в руке <…> полная бодрости, новых планов <…>» (238).

Эти изменения хорошо заметны со стороны, в частности, жители голопльского района считают, что «<…> на ней-то (Твердуниной – А. Л.) вместо креста лягушачья лапка <…> На ней вместо креста кикимора болотная зеленой жижей кукиш рисовала <…>» (33), и «<…> пупка-то у ней, говорят, нет <…>» (28). Можно предположить, что этот обряд повышает преданность партии и другие аналогичные качества, во всяком случае маскавский председатель партии КСПТ В. В. Зарац, коллега краснореченских ратийных функционеров, от этой процедуры отказался. Это фантастическое допущение, Директива Ч-тринадцать, придает данной антиутопии черты магического реализма, что заставляет несколько шире посмотреть и на весь роман в целом, и на его «советскую» составляющую в особенности.

1 Мишенина О. Сансара России, или гомункулы коммунизма [Электронный ресурс] URL:http://drugoynsk.ru/recenzii/literatura/item/267-sansara-rossii-ili-gomunkuly-kommunizma.html (дата обращения 15.12.2016)

135

Анализ основных сюжетообразующих конфликтов приводит к выводу, что названные фантастические допущения – зомбирование ратийных функционеров, так же, как и сверхспособности Алексея Найденова, – существенной роли в сюжете не играют. Здесь более значимы случайности: находка билета, гибель Худоназарова, порча памятника и пр. Но все же следует признать, что, хотя эти случайности и направляют движение фабулы, все же главным сюжетообразующим фактором становится выбор героев.

Да, Алексей Найденов находит на мостовой билет стоимостью в триста таньга и поход на эту лотерею стал вынужденным шагом человека, отчаявшегося найти работу. Однако в последний момент Найденов испугался и почти отказался от этой идеи, но инцидент с охранником, пытавшимся прогнать его от входа в гостиницу, стал последним толчком. Именно это оскорбление привело безработного физика в такое бешенство, что он решился-таки воспользоваться билетом: «Найденов понимал, что мамелюка сбил с толку его плащ <…> Если бы <…> охранник не принял бы его за оборванца и не стал взбадривать тычком дубинки, понуждая убраться <…> Найденов <…> выхватил билет и сунул его под нос остолбеневшему стражу» (133).

Случайность лишь создает нетипичную ситуацию, но поступки героев в этих ситуациях определяются их внутренними побуждениями. Наиболее заметной из таких побуждений, на первый взгляд, является стремление к деньгам, однако если считать целью именно их, то поведение большинства героев романа выглядит совершенно иррациональным: банкир Худоназаров тратит огромные средства на поддержку революции, которая лично ему никаких материальных выгод не сулит. Во всяком случае, в тексте нет никаких указаний на это. «Пусть все идет прежним порядком: глупость, злоба, жадность, деньги, власть, страх <…> истинная помощь при гангрене – не зеленка, а хирургическое вмешательство <…> Ампутация!» (189–190), – такова его политическая платформа.

Не выглядит разумным с этой точки зрения и поведение Анастасии, имеющей возможность в любой момент уйти к влюбленному в нее миллионеру, но вместо этого многие годы прозябающей в нищете, не позволяющей даже легально родить ребенка. Ей же «<…> втемяшилось, что без Алексея никак – и хоть ты кол на голове теши» (180), и для него она готова на любой риск и жертвы. Но мотивы поведения Анастасии не исчерпываются верностью мужу, у нее есть Мечта: эмигрировать в

136

Гумкрай, как переехал туда когда-то ее дядя Федор, который писал, что там «<…> живут себе люди <…> трудятся. Детей растят! <…> Отгородились от нас – и живут себе по-прежнему <…> По-человечески! Как было. Понимаешь? Никто никого не угнетает. У всех работа!» (41).

Эти «было» и «по-прежнему» ясно показывают, что советское прошлое, потерянный Хуррамабад, представляется для нее Золотым веком, во-первых, а, во-вторых, базовыми ценностями лично для Анастасии Найденовой являются полная семья и работа, а не только материальный достаток.

Показательна в этом плане история бывшего художника Сандро Габуния, который разочаровался и в искусстве, и в жизни вообще, поэтому решил для себя, что ничего ценного в жизни нет, кроме денег. Тем не менее, он же предпринял очень дерзкую и рискованную попытку покушения на организатора кисмет-лотереи Топорукова именно за то, что тот его обокрал: «<…> мы с ним вдвоем открывали дело – а когда пошло, он меня выставил <…>» (332), – вспоминал Габуния. Разумеется, первопричиной этой вражды стали деньги, однако стремление убить, не считаясь ни с какими трудностями и риском, свидетельствует о том, что он, прежде всего, хочет отомстить, а этот мотив уже трудно назвать меркантильным.

Сказанное выше отнюдь не означает, что деньги на самом деле не имеют в Маскаве реальной ценности. Имеют и очень большую, так как в этом мире деньги позволяют не только избежать ужасов нищеты, но и дают возможности поистине фантастические – так, Цезарь Топоруков, организатор и ведущий лотереи, планирует обрести новую жизнь, для чего ему выращивают новое тело для пересадки сознания. Тем не менее, и богатые не чувствуют себя достаточно комфортно в антиутопическом мире Маскава. Так в чем же дело, чего именно не хватает героям А. Волоса?

Чего хотят бедные, было заявлено буквально на первых страницах неким безымянным агитатором: «Они говорят, что теперь все равны! <…> мир счастлив! <…> все мы – братья в едином Боге! Да оглянитесь же! Нам просто заговаривают зубы! Мы – гнием в нищете! Они – купаются в роскоши! И это – равенство?!» (9). Можно предположить, что основным мотивом всех этих выступлений является не сама по себе нищета, а разочарование в итогах так называемого Слияния и остром чувстве бесправия. Не случайно наиболее осмысленными лозунгами демонстрантов стали такие, как «Не хватит совести хватит фанарей» и «Прикратите издиватся» (82).

137

Но и богатые не вполне защищены в этом мире: они, прежде всего, испытывают огромное психологическое давление и дискомфорт. Поэтому стремление маскавцев к деньгам объясняется не только тягой к комфорту и роскоши. Гораздо важнее их желание защититься от жестокости и несправедливости этого мира. Это свойство денег ярче всего проявилось именно в самой идее кисмет-лотереи: «<…> это последнее, чем можно заманить людей рисковать деньгами. Что появится вот такой лох, поставит бабки на кон – бабки, которых нет! – и проиграет! И ему прилюдно отрубят руку! <…> А все стоят вокруг и думают <…> Какое счастье, что у меня есть деньги! Какое счастье, что я смогу откупиться! <…>» (332) – так объясняет идею этой лотереи ее создатель. Это не социум либерпанковской антиутопии, в котором «<…> либеральные ценности И В САМОМ ДЕЛЕ почитаются»1, а общество азиатского произвола и коррупции, пронизывающей все общество: за деньги, например, можно купить бэби-мед и получить работу (7).

Не менее тоталитарен и Гумкрай, где даже руководители и функционеры совершенно беззащитны перед лицом Системы: так, председатель гумхоза Гнилозубов, не обеспечивший качества дорожного покрытия, может быть не только снят с работы, но и посажен в лагерь: «<…> Сядешь ко всем чертям за развал хозяйства! <…>» – обещает ему секретарь райкома Твердунина (32), а секретарь обкома Кандыба, в свою очередь, шантажирует Твердунину, чтобы склонить к интимной близости: «<…> давайте так <…> вечерочком <…> решим этот вопросец <…> В гостиничку <…> и спокойненько, без свидетелей <…>» (360–361).

Таким образом, в антиутопическом мире «Маскавской Мекки» основной проблемой является подавление человеческой личности со стороны общества, и ни деньги маскавцам, ни служебное положение жителям Гумкрая не могут гарантировать не только свободы, но даже и элементарной безопасности – хотя богатые и высокопоставленные лица все же находятся в более выигрышном положении. Тем более, что высокий общественный статус и сам по себе является немалой ценностью.

Это положение вполне осознается всеми жителями Маскавской России. Только если маскавцы представляют ущербность своей жизни как финансовую проблему и нищие ясно осознают свою ненужность: «<…> да вот он и сам-то, Фаридка <…> Так подумать – странно: если у отца с матерью денег не было, так ему и не жить, что ли?» (373), то в Гумкрае

1 Макаров В. Либерпанк – новое направление в фантастике // Реконкиста. Новая почва. – М. : Мануфактура, 2005. – С. 7.

138

каждый ценен, но ценен именно как винтик огромной машины: «<…> уж очень жить-то страшно <…> Ну, как будто моя жизнь – не моя <…> мне ею дали только попользоваться для общего блага <…>» (275) – объясняет художник Емельянченко приснившемуся ему Ленину-Виталину.

Те же, кто не испытывает страха, обречены на вечную тоску. В этом плане маскавцам несколько проще – им хотя бы есть, кого винить в своих бедах, тогда как краснореченцы даже и лучшей жизни представить себе не могут, а свои проблемы переживают только в подсознании. Поэтому сны занимают очень важное место в жизни жителей Края: тайный диссидент художник Емельянченко во сне беседует с Виталиным, там же сублимируют свои страхи и эротические фантазии секретарь Твердунина, строитель Бондарь и продавщица Верка-Магазинщица. Грезит о воинских подвигах капитан Горюнов, начальник лагерной охраны: «<…> там, во сне, осталась настоящая жизнь <…> Там – подвиг, а здесь? – тягомотина службы, тянучка обыденности, лямка, тоска!» (291).

Для завершения характеристики основных особенностей художественной картины мира в этом произведении представляется также необходимым определить ее временные и пространственные границы.

Точного времени действия автор не сообщает, но косвенные данные указывают вторую половину XXI века. Оценка степени благоустройства Маскава и уровня технического развития в целом (крыша над Рабад-центром, говорящие «газеты», ментальная аппаратура, электрические «скорчеры» в качестве оружия и пр.) приводит к тем же выводам – чуть более пятидесяти лет. Да и в Гумкрае остатки технических завоеваний социализма за больший срок пришли бы в полную негодность.

Но есть и другой критерий измерения времени – человеческая память. И если считать его основным, то время действия «Маскавской Мекки» резко отдаляется. Так, например, главный герой, глядя на аллею с памятниками Ленину (так называемый «Лысодром») – «<…> в общей сложности здесь располагалось никак не меньше тридцати тысяч истуканов <…>» (128), – уже не воспринимает его как конкретную историческую личность, а видит только «<…> довольно грубое изображение низкорослого широкозадого человека, одетого в мешковатые брюки и пиджак с круглыми плечами <…>» (129). И это при том, что одним из ключевых исторических событий, приведших к возникновению Маскава, был вынос праха из Мавзолея, который сопровождался серьезным кровопролитием: «<…> трехъязычная надпись на ней сообщала о приблизительном числе жертв кровавых и жестоких

139

беспорядков, случившихся когда-то при выносе праха из мавзолея <…>» (128).

В Гумунистическом крае дело обстоит совершенно иначе: здесь личность Ленина священна, только называется он теперь Виталиным и так же, как и в Маскаве, потерял все индивидуальные человеческие черты – то есть фактически забыт. Восприятие его двойственно: с одной стороны, его имя свято, и человек, захлопавший по ошибке в ладоши при рассказе о покушении на вождя, получает срок в лагере, а с другой – и сам он, и его памятник давно превратились в часть потерявшего смысл ритуала: «дважды в год шагали под ним колонны веселых нетрезвых демонстрантов <…> весной возле него принимали школьников в пионеры <…>» (46). Характерно, что миф о Виталине укоренился в самых недрах народной культуры, здесь бабушки рассказывают внукам, что «<…> Виталин был пяти метров росту <…> И что левой рукой трактор поднимал <…>» (195–196). Представляется сомнительным, чтобы такой тотальный миф смог бы сформироваться всего за полвека.

Столь же условно и географическое пространство, представленное здесь исключительно Маскавом и Гумкраем. Наличие в мире других стран упоминается, но они почему-то совершенно недоступны и эмигрировать из Маскава можно только в Гумкрай: туда бегут не только Найденовы, в эпилоге говорится именно о «потоке беженцев». И даже расстояние между ними является не вполне определенным, так проводник краснореченского поезда так и не смог сказать, сколько ехать до Краснореченска: «Да кто ж его знает <…> Это как дело пойдет. Посмо-о-о-трим <…>» (406).

Таким образом, если Маскав хотя бы имеет известные географические координаты, то о Крае и этого сказать нельзя: где-то в пределах российского Нечерноземья, если судить по климату и топонимам (Краснореченск, Голопольск, Богато-Богачево, Гнилозубово). Исходя из того, что между Краснореченском, его столицей, и райцентром Голопольск, по словам того же проводника, всего лишь шестьдесят километров, а входят в него всего шесть областей, можно предполагать, что Край не особенно велик. Структура его в целом однородна, а в его характеристике преобладают самые мрачные и унылые тона, постоянно упоминаются грязь и бездорожье: «<…> желтые березняки, корявые овражки и унылая чересполосица где буро-желтых, где распаханных и потому темно-серых, щедро расквашенных недавними дождями полей. Торчали черные стожки на опушках. Северный ветер трепал на них какие-то клочья <…>Мутное

140

утреннее солнце спряталось в полосу тянущихся с востока низких туч <…>» (25).

В конечном итоге весь Гумкрай со всеми его райкомами, гумхозами, памятниками, болотами и ржавыми рельсами напоминает некий этнографический заповедник, существующий исключительно по инерции в каком-то особом мифологическом пространстве1. Косвенным подтверждением этому служит тот факт, что устойчивых экономических связей между этими странами нет, хотя обмен туристами и официальными делегациями все же имеет место: «<…> в Край приехать проще, чем выехать из него <…> скольких нервов! проверок! бумаг! анкет! клятв в преданности идеалам гумунизма!» (269) – размышляет художник Емельянченко. Следовательно, и здесь, как в «Дне опричника», присутствует хорошо знакомый «железный занавес».

Однако и Маскав, занимающий место Москвы, также представляет собой некое достаточно абстрактное пространство. В нем есть не только Рабад-центр, с его искусственным солнцем, но и, как уже говорилось, нищие окраины: «<…> дорожка выскользнула к заплеванному пустырю <…> Настя потянула полуоторванную ручку двери парадного. Мощно шибануло мочой, грязью, кухонной гарью и луком» (106, 108), – эта картина не намного приятнее, чем унылые просторы Гумкрая. При этом следует отметить, что расстояние между полюсами бедности и богатства в топографическом плане не выглядит достаточно большим – если судить по тому факту, что колонна повстанцев смогла пешком дойти до самого центра и успела взять штурмом сначала Восточные ворота, а потом и «Маскавскую Мекку» буквально за несколько часов. Насыщенность событиями и скорость их протекания в этом романе чрезвычайно высоки: действие начинается утром в четверг, а заканчивается в пятницу днем, и за эти сутки с небольшим произошла не только неудачная революция в Маскаве, но и строительство Мавзолея для памятника Виталину в Голопольске.

Какие же значимые события, которые можно было бы назвать историческими, происходят здесь? Следует признать, что, несмотря на обилие сюжетных эпизодов, собственно исторических событий в конечном итоге не совершается. Таким событием могла бы стать революция в Маскаве, завершись она каким-нибудь определенным результатом – хотя бы явным провалом и последующим разгулом реакции. Но все закончилось

1 Повторение числа «6» в описании Края, а также зримый образ вечного ненастья гене-рируют в читательском восприятии апокалиптические мотивы.

141

достаточно рутинно: «<…> через год у Малахитовой арки состоялось торжественное открытие траурного мемориала, посвященного жертвам октябрьских событий и в неспокойном мире людей стало одним вечным огнем больше <…>» (414).

Тем более ничего действительно значимого не могло произойти в Гумкрае, поэтому строительство Мавзолея для памятника Виталину закончилось ничем. Так же как когда-то на памятник «<…> в будни <…> никто не обращал <…> никакого внимания» (46), так и мавзолей «<…> стоит на площади возле пустого облупленного постамента <…> О назначении этого сооружения <…> мало кто помнит <…>» (408–409). С окончанием маскавских волнений сама собой отменилась мобилизация, поэтому гумунизму так и не удалось «<…> выйти за пределы края» (171). Наиболее заметным следствием этих событий стала «<…> бурная деятельность, развитая УКГУ по организации новых благоустроенных фильтрационных лагерей» (414).

Циклический характер концепции времени очевиден по результатам описанных событий, но что стало их причиной, движущей и направляющей силами? Причина уже названа – это остро осознаваемые социальное неравенство и ощущение собственной ненужности. Одним из самых типичных представителей бунтующих низов в романе стал подросток Фаридка из числа тех рожденных без «бэби-меда» детей, которые «<…> растут, как трава» (374). Он точно знает, что во всех его бедах «<…> эти вот <…> виноваты» (374), и единственным его желанием стало добраться до игроков в лотерею и убить их: «<…> субчики-голубчики. Наигрались? Вот вам и кисмет – железкой по башке <…>» (373).

Эти постоянно действующие в мире Маскава негативные социальные факторы не может компенсировать пособие по безработице, однако для того, чтобы достаточно разогреть и направить постоянно существующее недовольство масс, требуется активная и целенаправленная пропаганда.

Так, десятую «махаллю», в которой жили Найденовы, поднял на борьбу некий Фитиль, который «<…> пел чего-то такое про справедливость там свою <…> ребята Фитиля зауважали – мол, дело говорит Фитиль <…> Жучило. Завел пацанов. Раскрутил» (306).

Из дальнейшего описания событий становится ясно, что этот Фитиль является одним из агитаторов «коммуно-социальной партии трудящихся», лидеры которой располагали транспортом в виде «<…> "форда-саладина" и двух тяжелых джипов сопровождения <…> утяжеленные

142

бронированные VIP-версии прототипов» (246–247). Именно функционеры КСПТ провели предварительную организацию беспорядков, используя все средства агитации: митинги, листовки и телевидение.

Им удалось организовать ряд демонстраций, колонны которых они возглавили: «со стороны Восточных ворот показалась довольно шумная процессия <…> красный флаг, пересеченный черной полосой, на которой виднелись белые буквы – КСПТ <…> Следом шествовала группа человек в сто пятьдесят» (81–82). Однако степень их влияния ограничена, упомянутый Фитиль не столько вел колонну на штурм «Мекки», сколько подогревал недовольство, так как толпа сама выдвигала вожаков: «<…> вся толпа, не теряя единства, поделилась внутри на похожие стайки: выдавила из себя мелких атаманов и сгустилась вокруг них» (305).

Только на первый взгляд можно предположить, что именно КСПТ представляет собой организованную направляющую силу революции, но сделать это не позволяют многие обстоятельства. Очевидно, что вся эта «революция» была организована на деньги Худоназарова, и его случайная гибель сразу же поставила на ней крест: «<…> правительство смогло взять события в Маскаве под контроль <…> благодаря трагической и нелепой гибели Кримпсона-Худоназарова С .М., повлекшей временный арест его авуаров и иссякание денежных потоков, шедших <…> на обеспечение финансовых механизмов восстания <…>» (413). Можно только гадать, о каких собственно «финансовых механизмах» идет речь, если восставшие действовали исключительно обрезками железных труб. Так на что же ушли выделенные покойным банкиром огромнейшие суммы, эти «полтора миллиона таньга» (179)? На зарплату пропагандистам? На оплату мобильной связи? На бронированные машины представительского класса?

В таком контексте КСПТ выглядит отнюдь не революционной партией, выражающей чьи-то классовые интересы, а скорее PR-агентством, специализирующимся на организации массовых беспорядков. Именно поэтому, лишившись источника финансирования, «Зарац В.В., руководивший коалицией левых сил, в конце октября неожиданно резко переменил политическую позицию <…>был кооптирован в парламент, возглавил вновь образованную "умеренную" фракцию КСПТ» (413).

На эту же мысль наводит безликость этих «пропагандистов»: Фитиль, о котором только и сказано, что у него «<…> мокрая кепка косо сидела на длинной, огурцом, голове <…>» (305), а также предводители демонстрации, «<…> трое мужчин», из которых «<…> один был

143

простоволос (поблескивала плешь), другой в кепке, третий – в чалме <…>» (82). Об их руководителе, Зараце, написано несколько больше и даже дан его подробный портрет: «<…> высокий лоснящийся лоб <…> Удивленно-приветливая улыбка <…> лицо <…> гладко выбритое, холеное, мощное <…> юркие масленистые глазки <…>» (254). Следует отметить, что «<…> масленистые глазки, шныряющие жуликовато <…>», и «<…> реснички, светлые, как у поросенка <…>» (254) представляются более значимыми деталями, нежели «высокий лоб» и «приветливая улыбка».

И что еще важнее, все маскавские гумунисты – люди ниоткуда, у них нет ни биографии, ни личной жизни. Вряд ли это можно считать случайностью, учитывая привычку автора давать краткую, но емкую характеристику любому сколь-нибудь значимому персонажу. Так, он охарактеризовал некоторых непосредственных участников этих беспорядков: бывшего десантника Владимира Бабенко, по кличке Бабец: «<…> окно его квартиры зимой и летом было настежь, оттуда тянуло табачной кислятиной, грязью, летел пьяный гам, песни или шум быстротечной драки. Единственное, чего никогда не происходило – так это хоть сколько-нибудь осмысленной трудовой деятельности <…>» (107).

За этим кратким описанием стоит явно бессмысленная и никому не нужная жизнь, однако именно Бабенко вдруг стал одним из вожаков восстания, причем только его находчивость помогла штурмующим прорваться в «Маскавскую Мекку» (он таранил строй полицейских на угнанной машине). Этот персонаж оказался в романе одним из наиболее значимых, и автор ясно показал читателю его судьбу: «<…> стремительная круговерть уже поволокла за собой Бабца, а совсем скоро должна была и вовсе подхватить и понести, понести все выше и выше <…>лишь для того, чтобы, улучив миг, в одночасье низвергнуть – и по торопливому приговору соцтрибунала последним брезгливым тычком поставить к стене, заляпанной пока еще чужими мозгами и кровью <…>» (303).

В интерпретации А. Волоса механизм революции совершенно не соответствует теории К. Маркса: вместо класса пролетариев основной силой становятся безработные люмпены, чье постоянное закономерное недовольство подогревают оплаченные безликие агитаторы. Воодушевляет их только инстинктивная ненависть к богатым, а отнюдь не идея справедливости – в тексте ясно показано, что призывы Фитиля и его коллег глубокого понимания не находят: «<…> надоели его песни <…> все одно и

144

то же – мол, то-се, надо по справедливости <…> Ежу понятно, что надо по справедливости. А толку что? По справедливости ему <…>» (306).

Такой настрой закономерно определил итоги штурма: грабеж и массовый разгул. Последним всплеском активности масс, брошенных своими вожаками, стала деятельность «<…> так называемых "соцтрибуналов", учрежденных в некоторых районах Маскава левым крылом КСПТ и взявших на себя, по их собственным декларациям, "народный контроль за порядком и законностью" <…> Этот страшный механизм крутился до двух часов ночи шестого ноября, когда на Миусской площади был осуществлен последний бессудный расстрел большой группы видных членов КСПТ и народных активистов» (413–414).

В конечном итоге, А. Волос описал типичный бессмысленный и беспощадный русский бунт. И провал его вполне закономерен, поскольку никакой зрелой идеологии, то есть позитивной программы построения нового будущего, не было ни у Худоназарова, планировавшего устроить всего лишь «<…> филиал Гумкрая!» (189), ни у «коммуно-социалистов» вовсе не намеренных подчиняться банкиру. Гумкрай, в котором поезда ходят на угле, действенной помощи оказать не мог: «<…> двести голодных придурков пришлет с винтовками. Интернациональную помощь <…>» (252). Рецептами построения справедливого общества гумунисты Края поделиться не могут, поскольку в изображении автора вся гумунистическая идея выродилась в некий языческий культ, главным обрядом которого стала директива Ч-тринадцать.

В целом описанная автором структура общества представляется несколько условной. В Маскаве есть очень бедные (безработные) и очень богатые (банкиры, торговцы), но почти не видно собственно работающих людей за исключением охранников и обслуги. На чем основана экономика Маскава, что, собственно, разворовывает в этой стране ее элита, если принять на веру слова Виталина? Эти аспекты автор сознательно игнорирует, поэтому в социальном и культурном отношении маскавское общество, несмотря на разницу в уровне доходов, выглядит достаточно однородным.

В Гумкрае, напротив, структура общества подробно описана от зеков до секретарей, однако секретарями здесь становятся бывшие станочницы (как Твердунина), да и степень иерархичности общества не особенно велика: так, в одной компании пьют капитан госбезопасности Горюнов, муж первого секретаря райкома Твердунин и заводской слесарь Кирюха

145

Попонов. В культурном же отношении разница между ними практически отсутствует.

Ни в Маскаве, ни в Гумкрае просто нет противоречий, способных стать причиной позитивного развития. Постоянно же существующий конфликт между социальным верхом и низом в Гумкрае эффективно подавляется существующей там репрессивной машиной, а в Маскаве социальные противоречия между безликой нищей массой и столь же безликой правящей верхушкой выливаются в регулярные, судя по всему, массовые погромы, не дающие существенных социальных и экономических перемен. Такая постановка проблемы закономерно смещает проблематику романа в область психологическую, сводит все многообразие социальных и культурных процессов к элементарным деструктивным коллективным эмоциям.

Это описание гипотетического «бессмысленного и беспощадного бунта» представляет собой вполне универсальную модель острого общественного конфликта, в котором нашли свое отражение и процессы, произошедшие на национальных окраинах СССР в начале 1990-х, и отголоски московских событий года 1993-го. С расстояния в десятилетие, прошедшее с момента создания романа, хорошо видно, насколько точно А. Волосу удалось предвосхитить и воплотить художественными средствами сценарий развития социальных взрывов, которые состоялись уже после выхода книги: «оранжевой революции», «Майдана» 2014 года и др.

Однако, несмотря на то, что в основу сюжета этой антиутопии были положены реальные исторические события и личный жизненный опыт автора, многие художественные особенности «Маскавской Мекки» – условность социальной структуры общества, циклическая модель времени, элементы фантастики, поляризация хронотопа – позволяют сделать вывод: концепция истории А. Волоса в основе своей является мифологизированной. И если в основе изображения Краснореченского Гумкрая автор использовал традиционный советский миф, то Маскавская составляющая его образа будущего является дальнейшим развитием Хуррамабадской темы.

Маскав по сути представляет собой глобальный Хуррамабад, которому вновь удалось слиться в единый мир. Однако в нем уже нет ничего от поэтического образа потерянного рая – только отдельные ностальгические ноты позволяют предположить, что когда-то, еще до раскола страны и Великого Слияния, все было лучше, чем сейчас. Великое Слияние

146

прекратило фазу острого конфликта, но тот кошмар, который надвигался на героев «Хуррамабада» откуда-то со стороны, в Маскаве стал хроническим состоянием реальности.

При этом в центре художественного мира «Маскавской Мекки» по-прежнему находится человеческая личность, живущая во враждебном и страшном мире. Несмотря на произошедшие в Маскаве культурные и политические изменения в основных своих чертах – картине мира, психологической мотивации, ценностных установках – эта личность практически осталась неизменной. И в ситуациях выбора, предлагаемых ей сюжетом, она руководствуется аналогичными чувствами и стремлением к нормальной человеческой жизни, семейному счастью, осмысленной работе.

Неизменным оказывается и то состояние отчаяния, в котором пребывает человек, которому общество не позволяет реализовать эти потребности. Нечто новое появляется только в способах преодоления этого отчаяния: наряду с попытками любой ценой сохранить в себе идеалы добра и справедливости, преодолев все соблазны, на первый план выходит стремление отомстить, вступить в жесткую и бессмысленную конфронтацию с миром и даже ценой своей гибели утвердить свою самоценность. В конечном итоге в обеих описанных версиях развития истории представлена ситуация стагнации острых и неразрешимых социальных конфликтов.

И. Кукулин интерпретировал идею произведения так: «<…> история России – не прогресс, а циклический круговорот рабства и бунта <…>»1; Е. Пустовая утверждает, что «<…> в романе не произошло ни одного судьбоносного сдвига»2. По мнению О. Мишениной, «<…> события развиваются согласно представлению о дурной бесконечности по-российски, где без конца воспроизводится цикл "революция – относительное благополучие – разворовывание – революция"»3.

Фактически рецензенты признают, что авторская концепция времени является циклической, и какой-либо устойчивый прогресс в этом мире невозможен в принципе. Основанием для такого вывода служат не только результат сюжетного действия, но и одна из ключевых сцен романа –

1 Кукулин И. Гипсовые часы // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 68. – С. 267. 2 Пустовая В. Е. Скифия в серебре. «Русский проект» в современной прозе // Новый мир. – 2007. – № 1 – С. 176. 3 Мишенина О. Сансара России или гомункулы коммунизма [Электронный ресурс] URL: http://drugoynsk.ru/recenzii/literatura/item/267-sansara-rossii-ili-gomunkuly-kommunizma.html (дата обращения 15.12.2016)

147

произошедшая во сне беседа художника Емельянченко с Виталиным: «<…> в этой стране идеи <…> гумунизма не умрут никогда! <…> потому что эта страна никогда не станет богатой. Никогда. На протяжении веков ее разворовывали – и будут разворовывать впредь. Как только здесь появляется что-то такое, что можно украсть, оно немедленно исчезает <…> Так было, есть и будет. А раз страна не станет богатой, значит, народ всегда будет готов к новой жизни <…> к той, в которой это богатство все-таки возникнет! Называйте это как угодно: хотите – сказкой про белого бычка, хотите – бессмертным духом переустройства и обновления <…>. только нищий телом способен проявлять богатство духа! Только он способен думать о будущем!!.. Ничто не кончается в этой стране <…> Россия страна мечтателей <…>» (272–273), – так объясняет покойный вождь причины и перспективы происходящего в стране.

Несомненно, что в данном монологе, приписанном Ленину-Виталину, автор непосредственно выразил свою художественную концепцию истории. Вывод о цикличности российского исторического процесса в данном контексте, действительно, просто напрашивается, а кроме того, можно заключить, что основной движущей силой этого возвратно-поступательного процесса он полагает менталитет страны, которую «разворовывали и будут разворовывать», точнее закономерно свойственный этому менталитету «бессмертный дух переустройства и обновления».

Таким образом, ни технический прогресс, ни какие-либо внешние метафизические силы в историческом процессе у А. Волоса роли не играют, а его главной целью и ценностью является «богатство духа», которое «способен проявлять только нищий телом». В речах основоположника гумунизма звучит уверенность в будущем: «<…> слышали, что в Маскаве?.. Может быть, сегодня революция там не победит, откатится, – и все равно ждите продолжения <…> потом опять баррикады <…>» (274), – однако такое будущее трудно назвать светлым, поскольку результат победы революции уже представлен в Гумкрае.

Следует признать, что образ будущего у А. Волоса является крайне негативным. Если поезд истории здесь идет по кругу, то это даже не эсхатология, чреватая неизбежным возрождением, а два глухих тупика, каждый из которых обладает своим комплексом неразрешимых проблем, но одинаково жесток к живущим в нем людям.

148

§ 2.3. Новый мир тотальной несвободы в либерпанковской анти-утøпiи В. Пелевина «S.N.U.F.F.»

2.3.1. Роман «S.N.U.F.F.» в контексте творчества В. Пелевина В характеристике такого яркого и самобытного явления в русской

литературе рубежа XX–XXI вв., как творчество Виктора Пелевина, нельзя не отметить такой его черты, как неоднозначность. Каждое его произведение, так же как и его поэтика в целом, стали поводом для оживленной дискуссии критиков и литературоведов.

В. Пелевин стал известен в начале 1990-х годов как автор фантастических произведений, вызвавших множество откликов. Рецензенты Р. Арбитман, Д. Бавильский и А. Немзер положительно оценили его романы «Омон Ра» (1992) и «Жизнь насекомых» (1993), определив основные тенденции развития пелевинской прозы1 как стремление создать ряд аутентичных картин современной жизни и сознания. Отмечена характерная для автора вариативность взглядов на окружающую действительность, а также использование так называемых «индивидуальных мифов».

Более неоднозначными оказались отзывы на роман «Чапаев и Пустота» (1996). Если И. Роднянская, С. Корнев и Д. Быков отметили свежесть подхода писателя к современным мифам, увлекательность фабулы и смелость в обращении с некоторыми литературными условностями2, то С. Кузнецов, П. Басинский, А. Архангельский и Н. Александров, в свою очередь, настаивали на несостоятельности В. Пелевина как прозаика ввиду низкого качества и явной конъюнктурности его текстов3.

1 См.: Арбитман Р. Виктор Пелевин. Омон Ра. // Литературная Газета. – 1992. – № 35 (26 августа). – С. 4.; Арбитман Р. Предводитель серебристых шариков. Альтернативы Виктора Пелевина // Литературная Газета. –1993. – № 28 (14 июля). – С. 4.; Бавильский Д. Все мы немного…: о романе Виктора Пелевина "Жизнь насекомых" // Независимая газета. – 1993. – 31 июля. – С. 7.; Немзер А. Возражения господина Ломоносова на энтомологические штудии господина Пелевина // Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е. – М. : 1998. – С. 309–311. 2 См.: Роднянская И. И к ней безумная любовь. Виктор Пелевин. Чапаев и Пустота // Новый мир. – 1996. – № 9. – С. 213–216; Корнев С. Столкновение пустот // Новое литературное обозрение. – 1997. – № 28. – С. 250–260; Быков Д. Побег в Монголию // Литературная Газета. – 1996. – № 22 (29 мая). – С. 4. 3 См.: Кузнецов С. Василий Иванович Чапаев на пути воина [Электронный ресурс] URL: pelevin.nov.ru/stati/o-voin/l.html (дата обращения 15.12.2016); Басинский П. Из жизни отечественных кактусов [Электронный ресурс] URL: pelevin.nov.ru/stati/o-dva/l.html (дата обращения 15.12.2016); Архангельский А. Пустота. И Чапаев // Дружба

149

Столь же полемичными оказались и оценки романа «Generation П» (1998): И. Роднянская, С. Костырко, А. Ройфе отстаивали достоинства этого произведения, указывая на его новаторство1. A. Генис и В. Курицын отметили «недоработанность» романа и чрезмерную ориентацию автора на читательские вкусы2.

Аналогичные споры вызвали и другие его произведения, в том числе и роман «S.N.U.F.F.». Рецензии А. Немзера («Сомелье ты мое, сомелье»)3 и Р. Арбитмана («Уронили в речку мячик»)4 смело можно назвать разгромными (это ясно уже из их заголовков), но и более лояльные критики оставили множество нелестных замечаний. Пелевина обвиняют в литературной вторичности: «<…> он не предлагает принципиально нового взгляда на вещи, потому что в рамках киберпанка и социальной фантастики темы конца мира, а также утопии/дистопии уже давно были разработаны»5; дурном вкусе: «<…> остроумие его на сей раз выглядит как-то уж слишком плоско: время от времени выскакивает “анекдот с бородой”, вроде “глобуса Украины” <…>»6; а также в плохом стиле: «<…> исполнен этот футурологический бред так грубо, что невозможно читать»7.

Существенные трудности в анализе и интерпретации произведений В. Пелевина также обусловлены недостаточной определенностью его места в современном литературном процессе. Критики и литературоведы высказывают различные мнения, относя писателя к турбореализму,

народов – 1997. – № 5. – С. 190–193.; Александров Н. Новая эклектика // Литературное обозрение. – 1997. – № 3. – С. 27–34. 1 См.: Роднянская И. Этот мир придуман не нами // Новый мир. – 1999. – № 8. – С. 207–217; Костырко С. Новый роман Пелевина – попытка прогноза [Электронный ресурс] URL: novosti.online.ru/magazine (дата обращения 15.12.2016); Ройфе А. Команданте Че и богиня Иштар // Если. – 1999. – № 5. – С. 289–290. 2 См.: Генис А. Феномен Пелевина [Электронный ресурс] URL: svoboda.org/programs/otb/1999/obt.02.shtm (дата обращения 08.02.2017); Курицын В. Русский литературный постмодернизм [Электронный ресурс] URL: http://www.guelman.ru/slava/postmodernism (дата обращения 15.12.2016) 3 Немзер А. Сомелье ты мое, сомелье [Электронный ресурс] URL: http://mn.ru/culture_literature/20111219/308832979.html (дата обращения 15.12.2016). 4 Арбитман Р. Уронили в речку мячик [Электронный ресурс] URL: http://www.profile.ru/article/uronili-v-rechku-myachik-61084 (дата обращения 08.02.2017) 5 Сиротин С. Будущая запрещенная книга [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/ural/2012/4/ss20.html (дата обращения 15.12.2016). 6 Володихин Д. Чума на оба ваших дома! // Знамя. – 2012. – № 9. – С. 217. 7 Кириллов А. Проблема Автора [Электронный ресурс] URL: http://siburbia.ru/culture/problema-avtora/. (дата обращения 08.02.2017)

150

постмодернизму, фантастике, философской фантастике, фэнтези и т. д.1. Наиболее распространенной и убедительной является точка зрения на В. Пелевина как на писателя-постмодерниста. В этом качестве он рассматривается в работах С. Корнева, В. Курицина, О. Богдановой, С. Скоропановой, Е. Тихомировой, Е. Тюленевой2 и др., а также в диссертационных исследованиях3.

Говоря о текстах В. Пелевина как о постмодернистских, те же авторы делают это с некоторыми оговорками. С. Корнев, относя Пелевина к «образцам» «русского классического постмодернизма», подчеркивает, что его творчество не является постмодернистским в западноевропейском понимании термина «постмодернизм», так как Пелевин использует постмодернистские формы «<…> для откровенной проповеди»4. О. Богданова отмечает только некоторые основные признаки постмодернистского текста: пародийность и иронию, деконструкции советских мифов, стирание грани истинного и иллюзорного, подлинного и

1 Пальчик Ю. В. Взаимодействие эпических жанров в прозе Виктора Пелевина: дис. … канд. филол. наук. – Самара, 2003. – 181 с. 2 Корнев С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? // Новое литературное обозрение. – 1997. – № 28. – С. 244–259; Курицын В. Русский литературный постмодернизм. – М. : ОГИ, 2000. – 288 с.; Богданова О. В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60–90-е годы XX века – начало XXI века). – СПб. : Издательство СПбГУ. 2004. – 716 с.; Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык. – Минск: Институт современных знаний, 2000. – 350 с.; Тихомирова Е.В. «Пустота» и литература (В. Пелевин // Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна. Ч. 1. – М. : 2000. – С. 54–77; Тюленева Е. М. В. Пелевин «Чапаев и Пустота»: пустота и виртуальность // «Пустой знак» в постмодернизме: теория и русская литературная практика. – Иваново: ОАО «Иваново», 2006. – С. 39–259. 3 Азеева И. В. Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин. – Ярославль, 1999; Дмитриев А. В. Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина – Волгоград, 2002; Воробьева Е.П. Литературная рефлексия в русской постмодернистской прозе: А. Битов, Саша Соколов, В. Пелевин. – Барнаул, 2004; Жаринова О. В. Поэтико-философский аспект произведений Виктора Пелевина «Омон Ра» и «Generation Р» – Тамбов, 2004; Репина М. В. Творчество В. Пелевина 90-х годов XX века в контексте русского литературного постмодернизма – Москва, 2004; Шульга К. В. Поэтико-философские аспекты воплощения «виртуальной реальности» в романе «Generation Р» Виктора Пелевина – Тамбов, 2005 и др. кандидатские диссерта-ционные работы. 4 Корнев С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? // Новое литературное обозрение. – 1997. – № 28. – С. 248.

151

поддельного, но раннюю прозу не считает вполне соответствующей «постмодернистскому канону»1.

Рассматривая произведения В. Пелевина в рамках постмодернистской культуры, исследователи констатируют тесноту этих рамок для его творчества. Пелевинская проза, на первый взгляд, так легко соотносимая с игровой культурой постмодерна, тем не менее уходит от него в попытке обнаружения вечных истин, в подлинном трагизме фантасмагорических игровых иллюзорных миров2. Да и сам автор свою принадлежность к этому направлению отрицает3.

Несмотря на многообразие точек зрения, существующих в рамках пелевинского дискурса, исследователям удалось выявить ведущие темы и доминанты художественного стиля В. Пелевина.

Первой такой стилевой доминантой следует считать «виртуальность»4 как обязательное качество всех его текстов: «Пелевин – поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты, связанные с интерференцией – одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух. Писатель, живущий на сломе эпох, он населяет свои тексты героями, обитающими сразу в двух мирах», – писал о нем А. Генис5. А. Коваленко, рассматривая творчество В. Пелевина в контексте модернистских экспериментов рубежа XX–XXI вв., соотнес его произведения с романами А. Белого, Ф. Сологуба и пришел к аналогичному выводу: «<…> центральной антиномической доминантой художественного целого В. Пелевина является антитеза мира реального и мира иллюзорного <…>»6.

Этот художественный эффект достигается самыми разнообразными средствами: «<…> все важнейшие техники современной культуры

1 Богданова О. В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60– 90-е годы XX века – начало XXI века). – СПб. : Издательство СПбГУ, 2004. – С. 319. 2 Репина М. В. Творчество В. Пелевина 90-х годов XX века в контексте русского литературного постмодернизма: дисс… канд. фидол. наук. – Москва, 2004. – 199 с. 3 Тойшин Д. Интервью со звездой [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/interview/o-toish/1.html (дата обращения 15.12.2016). 4 Исследованию этого аспекта пелевинской поэтики посвящена работа: К. В. Шульга Поэтико-философские аспекты воплощения «виртуальной реальности» в романе «Generation 'П'» Виктора Пелевина: дисс… канд. филол. наук. – Тамбов, 2005. – 158 с. 5 Генис А. Беседа десятая: поле чудес. Виктор Пелевин // Звезда. – 1997. – № 12 – С. 231. 6 Коваленко А. Г. Мир игры и игра мирами В. Пелевина // История русской литературы ХХ–начала ХХI века. Часть III. 1991–2010 годы. – М. : Владос, 2014. – С. 187.

152

привлечены Пелевиным как технологии по сочетанию миров. Искусство и психоанализ, философия и буддизм, сумасшествие и сомнамбулизм, шаманизм, трансвестизм, шахматы, компьютерные игры – все это для Пелевина лишь окна между мирами, лишь способы связи между параллельными измерениями»1. С их помощью автор осуществляет деконструкцию внешнего мира, всех социальных норм и предрассудков, всех конкурирующих идеологий и религиозных догматов. Но эта деконструкция, в отличие от писателей-постмодернистов, не является для В. Пелевина самоцелью: «<…> Пелевин не ломает, а строит <…> Проза Пелевина – это вещие сны, сны ясновидца <…> Окружающий мир для Пелевина – это череда искусственных конструкций <…> Ведь каждая версия мира существует лишь в нашей душе, а психическая реальность не знает лжи»2.

Деконструкция реальности позволяет автору создать мир тотальной многоуровневой иллюзии – психоделической, интеллектуальной, религиозной, исторической, – но сама иллюзия «<…> становится предметом неистощимой игры, правила которой диктует сама реальность»3. Реальность, оборачивающаяся иллюзией, так же, как и иллюзия, становящаяся для его героев реальностью, – одни из главных объектов авторской рефлексии. Реальностью, о которой пишет автор, в его романах является, прежде всего, культура, и в творчестве Пелевина «<…> художественно осмысливается путь самореализации отдельной творчески одаренной личности в избранном ею пространстве, а также взаимоотношения личности и общества, взаимосвязь человека и государства, шире – локальной цивилизации, к которой он принадлежит, в универсальном культурно-цивилизационном аспекте»4.

Такая постановка проблемы определила другое значимое качество пелевинской прозы – «мифологичность»5. Большинство исследователей отмечают, что пространство культуры в произведениях Пелевина – это мифологическое пространство, пространство чуда, поэтому объектом 1 Фрумкин К. Эпоха Пелевина [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-frum/1.html (дата обращения 15.12.2016) 2 Генис А. Беседа десятая: поле чудес. Виктор Пелевин // Звезда. – 1997. – №12. – С. 231. 3 Коваленко А. Г. Мир игры и игра мирами В. Пелевина // История русской литературы ХХ–начала ХХI века. Часть III. 1991–2010 годы. – М. : Владос, 2014. – С. 190. 4 Зарубина Д. Н. Универсалии в романном творчестве В. О. Пелевина: автореф. дис. … канд. филол. наук. – Иваново, 2007. – С. 10. 5 Дмитриева А. В. Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина: дис … канд. филол. наук. – Волгоград, 2002. – С. 3.

153

постмодернистской игры и иронического переосмысления становятся мифологические образы, существующие в общественном сознании. Автор активно использует прием наложения мифа на современную действительность, когда «рассказ о "достоверных событиях" смешивается с мифологическими образами, и затем получает последующую ироническую аранжировку <…>», – утверждает А. Коваленко1.

Мифологизация не является исключительно пелевинской находкой. А. Дмитриев пишет о «неомифологическом сознании», которое определяет как «свойство культурной ментальности всего XX века. Мифологические сюжеты, мотивы, структуры активно используются в ходе создания художественных произведений <…> неомифологизм правомерно определить как любое заимствование мифологических структур, в том числе и недавно сложившихся <…> Для творчества В. Пелевина характерен неомифологизм как особого рода поэтика, структурно ориентированная на сюжетно-образную систему мифа, своего рода разновидность интертекстуальности»2.

Пелевин использует все виды мифов, от самых древних до советских и постсоветских, активно их переосмысливает, разрушает и строит свои, авторские мифы. Так, в романе «Generation ″П″» он излагает некую социально-философскую концепцию, оценивающую современный западный мир и происходящую вестернизацию России, и создает новый миф о глубочайшем духовном кризисе современного общества.

Объекты мифологизации теснейшим образом связаны с тематикой пелевинской прозы. Начало его творческого пути пришлось на время Перестройки, поэтому в его произведениях прежде всего отразилась ломка общественного сознания. Объект его творческой рефлексии – меняющееся коллективное сознание постсоветского времени. Вследствие этого одним из важнейших для него образов стал образ России: «<…> он увидел и отразил в своих романах глубинное символическое значение перемен, потрясших Россию в эпоху цивилизационного кризиса, универсальный смысл произошедших социальных изменений», – полагает Д. Зарубина3.

Эта тема нашла свое отражение уже в самых первых его рассказах и романах «Омон Ра» и «Жизнь насекомых». Здесь в качестве объекта

1 Коваленко А. Г. Мир игры и игра мирами В. Пелевина // История русской литературы ХХ-начала ХХI века. Часть III. 1991–2010 годы. – М. : Владос, 2014. – С. 187–193. 2 Дмитриев А. В. Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина: дис. … канд. филол. наук. – Волгоград, 2002. – С. 4–5. 3 Зарубина Д. Н. Универсалии в романном творчестве В. О. Пелевина: автореф. дис. … канд. филол. наук. – Иваново, 2007. – С. 17.

154

деструктуризации выступает «специфическая "вторая" реальность… тоталитарная пропаганда <…> В Советском Союзе не были распространены компьютеры и наркотики, но была специфическая виртуальность – пропаганда и агитация»1. Именно поэтому эти романы наполнены образами, за которыми стоит метафизика советского общества, мифологемы советской пропаганды. К поднятой в «Омон Ра» теме тотальной имитирующей пропаганды Пелевин возвращается в романе «Generation П», но с одной существенной поправкой, вызванной к жизни распадом СССР2.

Но разоблачение фальши тоталитарного общества и фантомов постперестроечной действительности, ориентированной на усвоение «чуждых» западных идеалов, не составляет единственной художественной цели Виктора Пелевина в его романах «Омон Ра» и «Generation "П"»: «<…> главное для писателя – это утверждение идеалов истинной свободы как высшего смысла бытия, необходимости поиска Россией своего пути развития, отличного от проамериканского»3.

Названные темы получили идейно-художественное развитие в романе «S.N.U.F.F.» (2012). Особенно остро стоит проблема «Россия и Запад»: критики единодушно отмечают в нем предельное заострение актуальных политических и социальных проблем: «<…> автор не пропускает практически ни одного события в политической или культурной жизни РФ, отражая его в том или ином виде в романе»4, «<…> многие эпизоды романа – явная пародия на войну в Ливии, которая велась с помощью беспилотников <…>»5. «S.N.U.F.F.», с точки зрения большинства критиков, – «<…> это мощная сатира на современное общество <…>»6, где «<…> с той же прямотой, с той же эффектностью, с какими раньше Пелевин "деконструировал" СССР и РФ, он разносит Европу и Америку. В “S.N.U.F.F.’е” крепко достается либерализму, феминизму, “правам

1 Фрумкин К. Эпоха Пелевина [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-frum/1.html (дата обращения 15.12.2016) 2 Там же. 3 Жаринова О. В. Поэтико-философский аспект произведений Виктора Пелевина «Омон Ра» и «Generation 'П'»: дисс. канд. филол. наук. – Тамбов, 2004. – С. 13. 4 Лестева Т. Виктор Пелевин. S.N.U.F.F. Утопия или реальность? [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-lest2/1.html (дата обращения 15.12.2016). 5 Муриков Г. Конспирология нашего времени [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-murikov3/1.html (дата обращения 15.12.2016). 6 Климычева Ю. S.N.U.F.F.: компьютер сбегает с орком [Электронный ресурс] URL: http://carun.ucoz.ru/publ/ quot_zametkiknizhnogo_obozrevatelja_quot_julii_klimychevoj/ s_n_u_f_f_kompjuter_sbegaet_s_orkom/4-1-0-136 (дата обращения 15.12.2016).

155

меньшинств” и “демократической журналистике”» – считает критик Д. Володихин1.

Повествование ведется от лица «человека» Демьяна-Ландульфа Дамилолы Карпова, который работает оператором вооруженной беспилотной летающей видеокамеры. Текст романа включает фрагменты, написанные Дамилолой от первого лица, в котором он рассказывает о себе и мире офшара, а также главы, написанные от третьего лица, в которых излагается история молодого орка Грыма2.

События, описанные в «S.N.U.F.F.'е», происходят в постапокалиптическом мире XXVIII века, когда человечество уже пережило несколько глобальных катастроф: техногенных, ядерных, климатических и военных. Сюжет романа разворачивается вокруг взаимоотношений двух стран: технологически отсталой Уркаины (Уркаинского Уркаганата), которую населяют «орки», и висящего над ней высокотехнологичного искусственного гигантского шара Бизантиума (Big Byz), населенного «людьми». Таким образом, Виктор Пелевин ярко описывает две очень разные, но взаимосвязанные посткатастрофные цивилизации: «Бизантиум (либерпанковский аналог современной западной цивилизации, доведенной до предельного идиотизма) и Уркаганат (либертарианский аналог современной России <…> погруженный в грязь, кровь, нищету и дурость)»3.

В этом мире функционирует постантихристианская религия с верховным божеством Маниту и практикуется сакральная индустрия s.n.u.f.f''ов (гибрида военно-документальной видеопродукции и порнофильма), которые расшифровываются в тексте как «Special Newsreel/Universal Feature Film <…> "спецвыпуск новостей/универсальный художественный фильм"» (359). Их производству подчинен образ жизни всего населения этого мира: «люди» снимают и смотрят новости и снафы, поэтому большую часть времени проводят перед мониторами персональных компьютеров. А орки живут внизу на земле, в грязи и дикости, под дегенеративной властью Уркаганов и вертухаев, обеспечивая информационными поводами новостной блок, а также создавая массовку для ритуальных убийств в ходе так называемых «Священных войн».

1 Володихин Д. S.N.U.F.F. Чума на оба ваших дома! // Знамя. – 2012. – № 9. – С. 215. 2 Текст цитируется по изданию: Пелевин В. S.N.U.F.F. – М. : Эксмо, 2012 – 480 с. 3 Володихин Д. Виктор Пелевин. S.N.U.F.F. Чума на оба ваших дома! // Знамя. – 2012 – № 9 . – С. 217

156

В итоге, несмотря на активное использование элементов научно- фантастических технологий, автор создал вполне узнаваемый и отталкивающий мир: Биг Биз и Оркланд – это негативно оцениваемый мир будущего, где офшар олицетворяет собой современные развитые страны в целом, а его население – нынешний «золотой миллиард». Оркленд, в свою очередь, – собирательный образ стран «третьего» мира, а орки – их ущербное население.

«Если нижний мир вызывает у писателя горькую усмешку пополам с сочувствием к малым сим, то уж лощеная "либеральная демократура" небожителей для автора – беспримесное зло, подлая клоака, совокупность уродств. Здесь господствуют цинизм и чистоган, здесь правят бал убийцы, скупщики детей и сексуальные перверты из организации ГУЛАГ – от геев с лесбиянками до совсем экзотических, не поддающихся классификации существ <…>», – так оценивает содержание романа Р. Арбитман1.

Большинство романов В. Пелевина насыщено взаимными перекличками и отсылками к более ранним произведениям, что позволяет говорить о единстве его художественного мира, построенного на базе общих глобальных универсальных принципов. Роман «S.N.U.F.F.» в контексте его творчества не является исключением, так как, кроме тематического, в нем присутствует и содержательное единство: описание мира тотальной пропаганды, создаваемого средствами СМИ, автор начал еще в «Омон Ра» и продолжил в «Generation П». Боевые беспилотники уже были описаны в его повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби». Главным героем в «S.N.U.F.F.'е» выступает видеохудожник (как он сам себя называет) Дамилола – один из создателей виртуальной информационной реальности. Так же, как в подавляющем большинстве произведений В. Пелевина, ведущее место в романе занимают проблемы творчества, природы человеческого сознания и половых отношений.

Его излюбленная идея иллюзорности и множественности миров заявлена уже в заглавии романа. Слово «snuff» в английском языке имеет несколько значений. Во-первых, это «snuff movie», или «snuff film», – видеозапись настоящего убийства человека, сделанное с целью последующего распространения для развлекательных целей. Во-вторых – «понюшка» нюхательного табака, в жаргонном значении используемая для

1 Арбитман Р. Уронили в речку мячик [Электронный ресурс] URL: http://www.profile.ru/article/uronili-v-rechku-myachik-61084 (дата обращения 10.02.2017)

157

обозначения понюшки кокаина1. Эта игра слов позволяет воспринимать название романа в двух вариантах – и как видеопродукт, и как наркотик. Оба варианта понимания равноценны, так как в описываемой культуре информационные продукты выполняют не только культурную функцию, но и играют роль средства изменения сознания – в более ранних романах В. Пелевна эта цель достигалась с помощью наркотических веществ.

Структура снафа включает две части: «<…> ровно половину экранного времени в снафе занимал секс <…> часть снафов состояла из военных хроник <…>» (359). Эротическая составляющая снафов представляла собой ритуальные порнографические фильмы, порноблок, в котором снимались актеры не моложе сорока шести лет. Это обстоятельство определяется принятым в Бизантиуме законом о возрасте согласия, который запрещает вступать в публичный сексуальный контакт людям, не достигшим 46 лет. «Военная» часть включала кадры из хроник «Священных войн». Все эти «войны» очень тщательно срежиссированы (вплоть до подготовки специальных костюмов), и главной их целью является именно съемка видеоряда: «<…> оркская тактика оставалась той же самой: сначала водрузить флаг на Кургане Предков, а потом <…> отражать атаки <…> пока люди не отснимут нужный материал <…>» (363), – так описывает их ход один из героев, юный орк Грым.

Обе составляющих снафа представляют собой авторские мифы, которые символизируют и воплощают мистическое единство Эроса и Танатоса. Именно этот видеопродукт, объединяющий в одно целое любовь и смерть в постапокалиптическом информационном обществе Эры Насыщения, где «<…> практически не меняются технологии и языки, человеческие и машинные, ибо исчерпан экономический и культурный смысл прогресса <…>» (71), оказался единственным средством культурной саморегуляции общества.

Религия, главным таинством которой является производство снафов, названа «мувизмом», и в этом производстве задействована большая часть «людского» населения Биг Биза, а их просмотр – обязательный ритуал: «каждое воскресенье Дом Маниту показывал свежий, или, как здесь говорили, «virgin snuff» <…> Эта традиция была настолько фундаментальна для бизантийской identity <…>» (367).

Аналогичный культурообразующий смысл несут снафы и у орков, заставляя их ежегодно выходить на арену и тысячами там гибнуть в тщетных

1 Данилов С., Путилов В. СНАФФ – бизнес на крови [Электронный ресурс] URL: http://sovserv.ru/KA6AH/usatruth/usatruth.by.ru/oniimy55.htm (дата обращения 16.05.2017)

158

сражениях с порождениями «человеческой» военной мысли. Ключ к пониманию этого явления также лежит в области культуры и религии: оркское общество исповедует свой вариант манитуизма, где почитался только Маниту-Антихрист, имеется свой религиозный символ, «спастика», орки считают «людей» еретиками, что и составляет основу их культурной самоидентификации.

Но, несмотря на тематическое единство и многочисленные отсылки к более ранним произведениям, роман «S.N.U.F.F.» является самостоятельным и оригинальным произведением. Прежде всего, обращает на себя внимание жанр романа, который автор определил как «утøпiя» и дополнил интригующей аннотацией: «о глубочайших тайнах женского сердца и высших секретах летного мастерства»1. В данном случае авторская жанровая дефиниция является скорее литературной мистификацией. Какой бы смысл ни вкладывал В. Пелевин в этот графический конструкт – «УТØПIЯ», – большинство читателей и критиков относят этот роман к жанру антиутопии2. И это первое произведение В. Пелевина, действие которого происходит не в настоящем времени, соотносимом с мифологическим прошлым, а в будущем. Границы этого будущего весьма условны: формально автор описывает XXVIII век, но уровень развития техники, а главное, отмеченная критиками злободневность содержания, позволяет отнести «S.N.U.F.F.» к числу дистопий – то есть антиутопий «ближнего прицела» как определял этот жанр критик А. Чанцев3.

Перенос действия в будущее определил многие художественные особенности этого произведения. В данном случае автор конструировал совершенно новый, хотя и очень похожий мир, поэтому в его романе используются фантастические допущения преимущественно научно-фантастического характера. В тексте постоянно упоминается высшее божество Маниту, но какой-либо провиденциальной, метафизической или эзотерической составляющей в структуре мира здесь нет. Роль иллюзорно-виртуального пространства здесь выполняют снафы и другие

1 Пелевин В. S.N.U.F.F. – М. : Эксмо, 2012 – С. 3. 2 Кириллов А. Проблема Автора [Электронный ресурс] URL: http://siburbia.ru/culture/problema-avtora (дата обращения 15.12.2016); Саморукова И. УТØПIЯ мужского желания. О новом романе Виктора Пелевина [Электронный ресурс] URL: http://www.cirkolimp-tv.ru/articles/272/utopiya-muzhskogo-zhelaniya-o-novom-romane-viktora-pelevina (дата обращения 15.12.2016) 3 Чанцев А. Фабрика антиутопий: Дистопический дискурс в российской литературе середины 2000 // Новое литературное обозрение. – 2007. – № 86. – С. 269–301.

159

информационные продукты. В соответствии с этой установкой автор не использует архаических мифов, успешно применяя такие современные мифологемы, как «орки» и «офшар», а также элементы советских мифов: «GULAG», «Уркаина», «уркаган» и «вертухай», давая реалиям этого мира совершенно очевидную криминальную коннотацию.

С помощью этих художественных средств В. Пелевин создал оригинальный, целостный художественный мир, в котором была реализована его авторская концепция истории.

2.3.2. Сакральная реальность снафа как цивилизационный проект

и его реализация в «Эре насыщения» Новый мировой порядок, описанный В. Пелевиным, стал результатом

сложной многоэтапной эволюции современного постиндустриального общества, пережившего в ходе своего развития несколько глобальных войн.

Эти офшары стали вершиной технологического и экономического развития человечества: «<…> первоначально офшары были свободной от налогов экстерриториальной зоной, где не действовало наземное право <…> огромные летающие города, где жила элита человечества <…>» (66–67). Цивилизация офшаров пережила ряд крупных катастроф, в конечном итоге уцелел только последний из офшаров, Бизантиум, и созданный автором текст описывает именно историю его крушения, которое стало результатом террористического акта: «<…> они подвели бомбу через прорытый из Славы тоннель <…> Взрыв повредил опорный соленоид <…>» (466–467). Это событие стало моментом окончательной гибели всей цивилизации офшаров и, вероятно, началом нового «смутного времени» войн орков с людьми: «<…> идет эвакуация. Но мы не сможем за оставшееся время перенести наши критические технологии вниз. И это значит, что совсем скоро мы будем воевать с орками на равных» (469–470) – мрачно пророчествует рассказчик.

В изложении героя-повествователя – одного из жителей офшара, Дамилолы Карпова, который представлял себя как «видеохудожник <…> и боевой летчик CINEWS INC – корпорации, которая снимает новости и снафы» (13) – это представлено как результат неудачного стечения непредвиденных обстоятельств, так как люди многократно превосходили экономически зависимых орков по всем техническим показателям. Но анализ романа приводит к однозначному выводу: данная катастрофа была вполне закономерной, а учитывая трагическую судьбу всех остальных

160

офшаров, ее можно также считать неизбежной, непосредственно определяемой авторской концепцией исторического развития.

В описываемый предкатастрофный момент цивилизация офшара Бизантиума находилась на стадии так называемой Эры Насыщения, «<…> когда практически не меняются технологии и языки, человеческие и машинные, ибо исчерпан экономический и культурный смысл прогресса <…>. Есть все основания думать, что Эра Насыщения будет длительной и стабильной <…> в далеком будущем она вновь сменится витком бешеного роста <…>» (71), – предсказывал выдвинувший эту концепцию оркский пророк Хазм.

Достигнутый столетия назад уровень технического развития позволил людям обеспечить чрезвычайно высокий в сравнении с орками уровень бытового комфорта: «<…> в комнатах стояла изысканная человеческая мебель <…> Матрасы <…> не просто казались мягкими и теплыми, а как бы обволакивали тело, запоминая его форму и поддерживая нужную температуру <…> было постоянно чисто и свежо, как будто пол и стены мыли себя сами <…>» (259–260). Аналогичные картины будущего описывали А. и Б. Стругацкие и многие другие авторы, живописуя утопический техногенный мир светлого будущего.

Большинство этих достижений стало возможным благодаря развитию цифровых технологий, которые позволяли преодолевать главную проблему офшара – нехватку физического пространства. Весь этот мир представляет собой всего лишь умело сделанную иллюзию в формате 3D, превращающую тесные коридоры и комнаты без окон в пространство виртуальное – начиная от видов Лондона за «окном» и заканчивая «улицами» и «площадями».

Фактически люди живут в однотипных жилищах, различающихся почти исключительно изображением на экране, имитирующем окно, и это обстоятельство определило некоторые специфические особенности человеческой культуры: «<…> все живут в похожих боксах, где в каждый кубический миллиметр вбухано столько технологий, что жилище безработного мало чем отличается от дома богача. Вид за окном – это один из немногих параметров, позволяющих поддерживать в обществе некое подобие социальной стратификации. От него зависит арендная плата <…> Тоскана – это стильно <…> Лондон намного дороже <…>» (300). Да и во многих других отношениях их образ жизни, благодаря всеобщей глобализации, сильно унифицирован – все смотрят одни и те же новости и снафы, проводя большую часть жизни перед экранами персональных

161

компьютеров, посредством которых и осуществляется почти вся экономическая и культурная жизнь.

В политическом отношении Бизантиум представлен как высшее достижение западной демократии. Оно называется «либеративной демократурой в форме манитуальной демархии», и формально его политическая система определяется как «<…> двухпартийная ритуальная. Фронтмен Резерва Маниту, он же Презиратор и Авгуру Дженерал, выбирается из Рыжих или Белых сроком на шесть лет. По конституционной норме никто не знает его имени и не видит лица; его также запрещено упоминать в новостях» (69). Рассказчик же утверждает, что «государство <…> – это просто контора, которая конопатит щели за счет налогоплательщика. В презиратора не плюет только ленивый, и с каждым годом все труднее находить желающих избраться на эту должность <…>» (13). Это объясняется тем, что на самом деле Бизантиумом правят совершенно другие институты: «<…> за горло всех держит Резерв Маниту, ребята из которого не очень любят, чтобы про них долго говорили, и придумали даже специальный закон о hate speech. Под него попадает, если разобраться, практически любое их упоминание <…>» (13). Есть в офшаре и свои спецслужбы, вполне эффективно контролирующие население Биг Биза. В итоге, «свободные люди», живущие якобы в обществе либеральной свободы, на практике совершенно бесправны, и причиной этого во многом становится именно запредельное развитие гласности и толерантности, которые позволяют агрессивному меньшинству навязывать жесткие ограничения всем остальным.

Проблемы пола в этом произведении (как и во многих других антиутопиях) играет ведущую роль. В романе «S.N.U.F.F.» она достигает особой остроты, поскольку тесно переплетается с визуальной природой изображаемой автором культуры, поэтому «<…> современный человек <…> должен постоянно прикидывать, как он выглядит, и вести себя так, будто его снимают. Потому что съемка может начаться в любой момент» (234).

В соответствии с идеологией «мувизма», которой руководствуются люди, подлинной реальностью является только то, что запечатлено на видео, следствием чего и является жесткое соблюдение закона о «возрасте согласия». Его высокий уровень (сорок шесть лет!) объясняется давлением «киномафии»: «<…> власти повышают возраст согласия из-за постоянного давления киноиндустрии, которая яростно лоббирует этот

162

вопрос <…> Все в киномафии <…> не желают, чтобы у них появились молодые конкуренты» (53, 55).

Ограничения, связанные с «возрастом согласия», настолько существенны, что не только определяют информационную политику масс-медиа, но и почти полностью исключают нормальную семейную жизнь: «<…> беременность и роды <…> по закону легальны только после сорока шести <…> Поэтому, чтобы дети были легальными и здоровыми, их предпочитают усыновлять в Оркланде» (432). Систематический просмотр снафов, где крупным планом во всех медицинских подробностях «<…> показывают раздутую имплантами высокобюджетную грудь» (55), поменял психологию бизантийцев настолько, что для них порнографией становится изображение людей, просматривающих порнографию.

Следствиями такой финансово-религиозной политики в области культуры становится смена половых стереотипов и массовое развитие сексуальных комплексов у населения Биг Биза. Это во многом стало причиной широкого распространения половых извращений в Бизантиуме, где они уже только формально могут считаться секс-меньшинствами, а их ассоциация «GULAG» (геев, лесбиянок, зоофилов и пр.) играет важнейшую роль в политической и общественной жизни. Сексуальные проблемы (отнюдь не ограниченные понятием «половая жизнь») занимают в жизни людей огромное место, а производство интим-гаджетов и порно является весьма значимым сектором экономики, и расходы на секс являются важнейшей статьей бюджета как отдельного гражданина, так и государственного.

Высокая роль информационных технологий и весь образ жизни бизантийцев определяют и характер их общественного поведения. Дело в том, что как социальные индивиды жители Биг Биза существуют не столько в физической реальности, сколько в дискурсивной, поэтому деятельность их по большей части заключается в производстве новой информации, а качество этой информации определяется ее востребованностью: «<…> нормальный публичный интеллектуал предпочитает комфортно лгать вдоль силовых линий дискурса <…> Любое другое поведение экономически плохо мотивировано» (22). Дамилола Карпов прямо говорит, что «<…> как коммерческий визуальный художник я, безусловно, трусливый конформист – и меня вполне устраивает такое положение дел» (22).

В конечном итоге поведение бизантийцев целиком и полностью объясняется стремлением к финансовому успеху, потому что существовать

163

в Бизантиуме без денег невозможно. Так, Грыму, не сумевшему в конце концов вписаться в новую реальность и создать востребованный текстовый контент, пришлось вернуться в Оркланд: «Грым <…> неправильно понял свое место в нашей культуре. Вместо помпезных, дышащих варварской замысловатостью оркских фразочек, которые так нужны в снафах, он постепенно стал поставлять старшим сомелье свои подростковые фантазии о жизни <…> <…> Естественно, что ему насчитывали за это все меньше и меньше <…> Кончилось как всегда – отключили горячую воду» (430).

В основных своих проявлениях этот мир может быть определен термином «Информационное общество», понимаемое в настоящее время как закономерный этап исторического развития индустриально развитых стран (постиндустриального общества), характеризуемый основополагающей ролью информации во всех сторонах их жизнедеятельности, качественно новым уровнем ее производства, переработки и распространения. Телекоммуникационная система становится не менее важной, чем экономическая и производственная, а в политическом отношении и более значимой, поскольку позволяет человеку иметь статус «непосредственного члена» общества без всякого рода посредников. Информация становится продуктом и одной из главных ценностей общества, основным ресурсом наукоемкой экономики, поэтому контроль над информацией дает реальную власть как в экономической, так и в политической жизни1. Эта ситуация в полном объеме реализована в «S.N.U.F.F.'е».

И роман В. Пелевина уже далеко не первое произведение, посвященное негативному описанию такой исторической перспективы, так как на этой идеологической почве уже сформировалось целое литературное направление, называемое «либерпанком»: это «<…> антиутопия, построенная на описании гипертрофированного Запада и западного образа жизни <…> Либерпанк описывает общество, где либеральные ценности И В САМОМ ДЕЛЕ почитаются <…> Это мир "угнетающей свободы". Жизнь человека регулируется (притом довольно жестко) с помощью экономических и юридических механизмов, не оставляя ни малейшего пятачка для маневра. Мир глобализован – а значит, унифицирован. Поэтому бежать некуда, выбора нет, любая борьба за

1 Коновалов В. Н. Информационное общество [Электронный ресурс] URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/politology/70

164

модификацию существующего строя крайне рискованна и – в большинстве случаев – заранее обречена»1.

Проблемы, которые существуют в этом обществе, также вполне реальны и предсказуемы: ускорение поляризации мира и увеличение разрыва между богатыми и бедными; резкое увеличение военного потенциала технологически развитых стран и ужесточение конкурентной борьбы2. Этот тезис наглядно воплощен автором в описании Уркаины, или, как ее чаще называют люди, – Оркланда. Разница между ним и Бизантиумом бросается в глаза. Весь Оркланд по внешнему виду представляют собой нечто крайне неприглядное, навязчиво демонстрирующее дикость и убожество: «<…> местность была довольно депрессивной. Вернее, с одной стороны от дороги она была даже живописной, насколько это слово применимо к Оркланду, – там были конопляные и банановые плантации, речка и пара вонючих оркских деревень <…> через несколько сотен метров деревья редеют, и начинается огромное болото, которое по совместительству служит кладбищем» (26), – таково первое вполне типичное описание Оркланда, крайне невыгодно контрастирующее с стерильностью Бизантиума.

В Оркланде около трехсот миллионов населения, которое проживает в небольших убогих поселках, так как научный и экономический потенциал оркского общества чрезвычайно низок. Вершина их технической мысли – это производство низкокачественных мопедов, а секрет изготовления бетона уже утрачен. Изображаемое автором технологическое и военное неравенство –отсутствие у орков собственной сотовой связи, компьютеров, огнестрельного оружия и пр. – становится закономерным следствием информационной дискриминации со стороны людей. Только попав в Биг Биз, Грым получил возможность «<…> смотреть <…> те самые Древние Фильмы, которых практически не показывали внизу <…>» (356, 359). Кроме того, большинство орков лишено доступа в компьютерную сеть людей, а своей у них просто нет.

Неудивительно, что Уркаина, как это ясно уже из ее названия, представляет собой тоталитарное коррумпированное государство и для характеристики его администрации автор использует прилагательное «колониальная»: «<…> оркская вертухай-элита ухитрялась выполнять роль

1 Володихин Д. Требуется осечка: Ближайшее будущее России в литературной фантастике // Социальная реальность. – 2007. – № 1. – С. 82. 2 Чернова Е. Н. Критерии прогресса в информационном обществе: дисс… канд. филос. наук. – Саранск, 2011. – C. 2–3.

165

колониальной администрации даже в те годы, когда внешнего поработителя не было» (338–339). Эта колониальность во многом становится следствием экономической и политической зависимости оркской элиты от бизантийцев: «<…> богатство, которым обладает оркский вертухай, – это как бы очки, начисленные ему Резервом Маниту. Естественно, что хранить их можно только у нас» (468). В частности поэтому «<…> всем оркским династиям имена наверху выбирают» (31), и никто из подданных не знает нового кагана Рвана Контекса: «<…> никто не понимал, откуда вынырнул этот Рван Контекс и почему он теперь у власти, но это не обсуждали, словно смиряясь с тем, что оркам такие вещи знать не положено» (185).

Однако при всем их культурном и технологическом различии Оркланд и Биг Биз образуют единое общество, связанное в одно целое на всех уровнях, начиная с биологического, ведь большая часть людей – это оркские младенцы, воспитанные в офшаре. В экономическом плане «соревнование Уркаины с Бизантиумом бессмысленно, так как офшар и нижние территории являются одной культурно-экономической системой, своего рода "метроколонией" <…>» (72). Бизантиум и Оркланд ведут постоянную торговлю: Уркаина предсказуемо поставляет людям газ и другое сырье, а бизантийцы «<…> придумывают и строят дорогущие моторенвагены-говноезды для богатой оркской бюрократии <…>» (175), поставляют некоторые виды высокотехнологичной продукции (сотовую связь, в частности), а главное – обеспечивают работу банковской системы.

Хорошо развит туризм, в частности люди «<…> летают к оркским проституткам <…>» (175), существуют промежуточные Желтая и Зеленая зоны, где расположены промышленные предприятия и живут лояльные людям орки: «<…> яркими и чистыми красками сияла Зеленая Зона с раздвоенным зеленым шаром делового центра. Рядом раскинулась Желтая Зона с аккуратным Городком Нетерпил и канареечными бараками сборочных линий <…>» (107–108).

Но кроме экономических связей, есть еще и единство общего информационного пространства, где каждая из составляющих остро необходима другой. Для жителей Бизантиума весь Оркланд – это один большой информационный повод, занимающий важнейшее место в их новостях, выпуски которых строятся по одной схеме: «<…> взволнованный диктор в униформе CINEWS <…> сообщал человечеству про очередную совершенную в Славе мерзость – например, про массовое убийство журналистов <…> Следовали кадры с жуткими подробностями –

166

несомненно, реальные» (364), – после чего у людей появлялся законный повод начать бомбардировку, благо «<…> информационные каналы не врут. Орками действительно правит редкая сволочь, которая заслуживает бомбежки в любой момент <…>» (20). Поэтому каждая «священная война» становится главной новостью года.

Как выясняется по ходу повествования, весь Оркланд – это один большой медиапроект, а так называемый народ орков, – это не раса и не нация, а искусственно сформированная субкультура, необходимая для функционирования «человеческой» культуры: «<…> для того, чтобы кто-то мог быть хорошим, другой обязательно должен быть плохим. Поэтому пришлось объявить часть людей плохими. После этого добру уже нельзя было оставаться без кулаков. А чтобы добро могло своими кулаками решить все возникающие проблемы, пришлось сделать зло не только слабым, но и глупым. Лучшие культурные сомелье постепенно создали оркский уклад из наследия человечества. Из всего самого сомнительного, что сохранила человеческая память <…>» (377).

Бизантиум для орков, напротив, является волшебной страной, куда все они мечтают попасть: «<…> первую половину жизни глобальные урки борются друг с другом за право уехать из Уркаины в Лондон, а вторую половину – сидят в Лондоне и смотрят телевидение Уркаины» (342). Для семьи Грыма мерилом успеха стал его двоюродный дедушка Морд который смог «<…> стать в Биг Бизе настоящим лоером и работать оттуда на богатых вертухаев» (67), и даже крестьяне мечтают отдать своих детей бизантийцам для усыновления.

Следует уточнить, что Биг Биз это не только эталон материального благополучия, а именно идеал цивилизованной жизни, к которому все должны стремиться и все приметы этой «цивилизации» становятся статусным символом, указывающим на степень близости к людям. Мнение людей: «мы – лучшее, что есть в этом мире», – является общим, потому что «<…> так считаем не только мы, но и сами орки» (20). В то же время человеческая молодежь «<…> часто перенимает их моду <…> в знак протеста против менеджмента <…>» (280), в результате чего наверху «<…> модные девчонки <…> одеваются <…> как оркские шлюхи» (263).

Таким образом, техногенная утопия, мечта множества фантастов XIX–XX веков, превращается в свою противоположность, так как и этот мир не избавлен от множества острейших внутренних противоречий и проблем, которые, по законам диалектики, и дают этому обществу импульс, необходимый для жизнедеятельности.

167

Описанный автором механизм саморегуляции этой двуединой культуры представляется достаточно сложным и функционирует на всех уровнях: экономическом, психологическом, информационном и социальном. Взаимоотношения Оркланда и офшара Биг Биз, как уже было сказано, далеки от идеальных. Люди постоянно отслеживают положение дел на Уркаине посредством беспилотных летающих видеокамер, оснащенных также автоматическими пушками и ракетным оружием. Регулярно происходящие там нарушения прав человека обеспечивают информационными поводами новостной блок для жителей Биг Биза и дают бизантийцам моральное право проводить регулярные «гуманитарные бомбардировки». Но главным политическим событием, описанным в романе, становится очередная 221-я «Священная война», традиционно происходившая на «Арене Славы», расположенной в центре оркской столицы.

Основным событием этой «войны» становится однодневное побоище, которое устраивают оркам (вооруженным исключительно холодным оружием) люди, использующие упомянутые камеры-беспилотники и анимированных роботов (вампиров, черепашек-ниндзя и пр.). Все это действо чрезвычайно театрализовано и представляет собой яркое костюмированное шоу: «<…> на каждую войну орки надевали новую форму <…> Были войны туник, войны шортов, войны черных кожаных упряжей и войны строгих костюмов <…>» (361). Главной целью таких «войн» является именно создание видеохроники, в которой орки играли роль массовки, реально убиваемой в ходе съемок: «<…> в битве с танками великий маршал Жгун и погубил почти миллион орков <…> Орки бежали вперед, и каждый человеческий танк превращался в комок облепивших его тел» (361–362). Все «священные войны» предельно мифологизированы, освящены массой ритуалов (таких, как гадание перед боем, песнями пьяных каганов и пр.) и культом древних героев, а главное – представлением о том, что в результате каждой такой бойни «<…> урки опять отстояли свою горькую, пропитанную кровью землю – в какой уже раз <…>» (162).

Этот феномен трудно объясним: с одной стороны, всем оркам свойственен предельный цинизм, и, глядя на свою «спастику» в новостной пропагандистской заставке, они «<…> прикидывают, <…> сколько в Департаменте Культурной Экспансии украли на этом заказе» (75), а с другой стороны, каждый год идут в бой, проявляя чудеса героизма, понимаемого как предельное самопожертвование, и переживают, несмотря ни на что, мощнейший духовный подъем: «<…> с Грымом стало твориться

168

странное <…> Он словно раздвоился – как будто в его голову воткнули антенну, улавливающую чувства огромной оркской толпы <…> Он не понял еще, что видит, а уже сладко заныло сердце: растворилась дверь в древнюю сказку про героев <…>» (140) – так воспринимает это событие его непосредственный участник Грым.

Экономические и политические причины организации войн описаны достаточно подробно. Снафы – это не только религиозная акция, но и коммерческий продукт, в производстве которого заинтересована вся финансовая элита Бизантиума, поэтому в основе индустрии снафов лежит прежде всего финансовый интерес: «<…> если посчитать, сколько народу кормится вокруг кинобизнеса, получится, вокруг него кормимся мы все, а иные и по два раза» (129). Как утверждает рассказчик, «<…> эту войну мы начали для того, чтобы отснять четвертую часть франшизы, где он [порноактер Николя-Оливье – А. Л.] мочит орков деревянной дубиной возле Кургана Предков <…>. Ну не только из-за Николя-Оливье, конечно. Свободные люди не начинают войн из-за приближения менопаузы у одного-единственного актера, даже если пара телеканалов утверждает, что он всенародно любим <…> Но если его продюсер убедит других продюсеров доснять оставшиеся у них франшизные висяки с остальным сверхбогатым старичьем <…> вот тогда война вполне может начаться. Особенно с учетом того, что на оркских просторах постоянно происходит такое, с чем совесть порядочного человека никогда не сможет примириться <…>» (128).

«Сверхбогатое старичье» – это те самые порноактеры и боссы киномафии, которые имеют мощное политическое лобби. Поскольку снаф – это таинство, то и участие актеров в нем регламентировано Домом Маниту. Кроме того, «<…> по религиозным причинам новостные ролики снимаются на храмовую целлулоидную пленку» (24), что исключает использование компьютерного редактирования видеоряда – а это заметно усложняет технологию его производства. В их производстве есть и определенные жанровые и культурно-религиозные составляющие. Например, обязательное участие тех же порноактеров в «священных войнах», где ему «<…> полагалось лично убить для снафа хоть одного орка» (132). А это не так уж и безопасно (в частности, на описанной 221-й войне был убит газовой бомбой упомянутый Николя-Оливье Лоуренс фон Триер).

Как правило, после очередной войны, в результате которой изготавливалась очередная серия снафов, в отношениях Уркаины и

169

Бизантиума наступало некоторое затишье. Однако в этот раз убийство актера в ходе съемок повлекло за собой ряд политических акций возмездия, одной из которых стало убийство бывшего кагана Рвана Дюрекса, осуществленное в Лондоне людьми: «<…> убили Рвана Дюрекса, жившего в изгнании в Лондоне <…> Это был привет всем оставшимся внизу вертухаям, глобальным и не очень. Рван Дюрекс сильно ошибся со своей газовой бомбой. И другие должны были усвоить урок <…>» (334–335). Люди «<…> думали, они дадут всем будущим оркским каганам острастку, и никто больше не решится использовать газ в качестве оружия <…> А Рван Контекс сделал прямо противоположный вывод <…> И решил сыграть по-крупному <…> взорвал стену Цирка газовой бомбой <…>» (466–467).

Эта ситуация стала закономерным этапом развития экономических отношений между «людьми» и орками: «<…> в прежние годы глобальные урки могли воровать внизу и прятать вверху <…> так всю жизнь и делали. А потом вдруг <…> Вертухаи задумались: почему это они должны целыми днями воровать и вгрызаться друг другу в глотку, а верхние ребята по итогам года просто назначают себя в десять раз богаче <…> Ну и рвануло» (468). Следовательно, решительный поступок нового кагана стал не его личной авантюрой и не жестом отчаяния, а закономерным следствием изменения настроений оркской элиты, когда все вертухаи решили, «<…> почему бы их репрессивному режиму действительно не бросить вызов мировому сообществу?» (467).

В тексте романа неоднократно подчеркивается неравноправно-партнерский характер отношений между людьми и вертухаями, которые в конце карьеры массово эмигрировали в Биг Биз. Но за прошедшие два с лишним века их отношения обострились достаточно сильно, настолько, что орки использовали газовую бомбу, а люди впервые убили отставного кагана, после чего эта финансовая пирамида окончательно потеряла устойчивость.

В конечном итоге катастрофа, ставшая причиной гибели последнего офшара, стала результатом нескольких сложных социокультурных и экономических процессов, в которых никто из участников не планировал такого сокрушительного финала. Формальный медийный повод для войны обеспечили дискурсмонгер Бернар-Анри и оператор боевой видеокамеры Дамилола: именно они организовали столкновение кортежа Рвана Дюрекса с Хлоей и Грымом и спровоцировали конфликт, закончившийся массовым расстрелом телохранителей кагана. И таким же, видимо, способом они начали предыдущие 218-ю и 220-ю войны. Можно ли считать эту

170

конкретную акцию чьим-то сознательным целенаправленным поступком? Это представляется сомнительным: решение о начале войны было уже принято по названным экономическим причинам и событие это было скорее календарным, чем политическим. Дамилола и Бернар-Анри выступили всего лишь в роли исполнителей и виноваты в происходящем больше, чем Грым и Хлоя, исключительно потому, что получили за свою работу немалые деньги: «<…> война начинается, потому что это воля Маниту <…> У нас, художников и философов, только один выбор – заработать на этом денег или нет» (98), – цинично признается рассказчик.

Правящая элита Биг Биза – финансовая корпорация Резерв Маниту, теократический орган Дом Маниту, осуществляющий общий духовный надзор, и медиакомпания CINEWS – также действовали традиционными для них методами в достижении личных целей и также не могли предвидеть такого развития ситуации. Все эти правители мира, на практике отнюдь не всемогущи, поскольку эти небожители, обитающие «<…> в огромных виллах в верхней части офшара» (281), – сами такие же люди, подверженные тем же неврозам и подчиняющиеся тем же нормам и условностям.

Автор демонстрирует полное отчуждение личности от исторического процесса: отдельный человек, независимо от своего статуса (и тем более – орк), не имеет возможности повлиять на течение событий, а основные решения принимают безличные функционеры, руководствующиеся общими меркантильными соображениями и действующие под влиянием сиюминутной конъюнктуры. Такой способ управления возможен только в обществе, живущем по законам цикличного течения времени, где отсутствуют цели, а существенны лишь потребности.

Но эти потребности в большинстве случаев носят явно завышенный, нефункциональный характер и мало соотносятся с реальным качеством жизни, следовательно, основным противоречием здесь становится статусная конкуренция, осуществляемая посредством денег. Но говорить о приоритете денег «<…> в свободном гедонистическом обществе» (как называет его рассказчик) (268) можно только в том смысле, что деньги в нем являются универсальным регулятором всех сторон жизни.

Каждый отдельный представитель этой цивилизации живет не только и не столько в физическом пространстве, сколько в пространстве коллективно созданного мифа, который определяет как внутренний мир и поведение отдельного человека, так и состояние общества в целом. В романе «S.N.U.F.F.» таким мифом стал «мувизм», основанный на вере в Маниту,

171

который «<…> видит суть сквозь лохмотья любых слов» (13), «<…> покарает нас <…>. рано или поздно» (54), «<…> иногда <…> требует крови <…>» (98), и реализуемый в практике производства снафов и другой видеопродукции. И хотя отношение героев к этой религиозной доктрине трудно назвать истинно религиозным: «<…> мы про это давно не думаем. Людям просто не до того <…>» (323), – все же основой регуляции жизни человечества в исторической концепции В. Пелевина являются именно мифы, создаваемые с помощью новых информационных технологий.

Именно поэтому культурным основанием цивилизации «Эры Насыщения» стали снафы: «<…> люди решили создать "киновости" – универсальную действительность, которая единой жилой пройдет сквозь реальность и фантазию, искусство и информацию <…> Так появились снафы – и началась постинформационная эра, в которую мы живем» (200). Поэтому снаф в художественно-философской картине мира В. Пелевина оказывается главным культурообразующим элементом и основной фантастической посылкой в романе, а многозначное слово «S.N.U.F.F.» закономерно стало заглавным.

В тексте романа эта идея репрезентируется автором не только на глобально-цивилизационном уровне, но и на материале судьбы ее главных героев: Демьян-Ландульфа Дамилолы Карпова, его «суррогатной возлюбленной» Каи, орков Грыма и Хлои, а также дискурсмонгера Бернара-Анри Монтень Монтескье. Их образ жизни и история взаимоотношений вполне может быть рассмотрена в качестве модели симбиоза человеческой и оркской культур. В этой трагедии с участием человека, куклы и двух орков, секс, деньги и медийные технологии переплетены так тесно, что отделить здесь причины от следствий возможным уже не представляется, также, впрочем, как и в жизни всех прочих людей.

Дамилола, «военный летчик» и «оператор live news» (12), живет в Биг Бизе, практически не выходя из своего дома. Его главное занятие – это виртуальные полеты над Оркландом, так как зарабатывает он боевыми съемками новостей и снафов – и в этом деле он достиг заметного успеха. Однако главная составляющая его жизни – это общение с «сурой», суррогатной женщиной Каей: «<…> в жизни я по-настоящему люблю только две вещи – мою камеру и мою суру» (14). Этот роман с «резиновой женщиной», «резиновой куклой», «дочерью рисоварки», занимал в его жизни чрезвычайно большое место, потому что сам Дамилола «<…> служил этому миру как мог <…> презирал многое из того, что <…>

172

приходилось делать по службе – но за <…> труд полагалась награда, и Кая была самой важной ее частью» (409).

Кая – нечто большее, чем говорящая кукла для секса, так как «<…> суры бывают самыми разными – от налитых красной краской резиновых кукол <…> до таких совершенных чудес, как моя Кая, – «<…> самоподдерживающаяся биосинтетическая машина класса "премиум 1", как гордо называет ее инструкция по эксплуатации <…>» (56). Кроме сексуальной внешности, она обладает мощнейшим компьютером, заменяющим ей разум, и прямо связана со всеми банками данных, и «<…> все поведение суры, вся ее речь и реакции резонируют с древней мудростью человечества <…>» (94). Поведение суры определяется заданными настройками, поэтому Дамилола, чтобы достичь максимального эмоционально-сексуального эффекта от их общения, настроил Каю на максимальные «сучество», «духовность» и «соблазн»: «<…> я ее сам так настроил. Я ведь летчик. А у летчиков суры всегда с сумасшедшинкой, это у нас традиция <…> Поэтому у Каи соблазн <…> на максимуме. Она постоянно провоцирует и флиртует, такая у нее программа» (321).

Опция «сучество» вынуждает ее вести себя по отношению к партнеру с предельной психологической агрессией, а максимальная «духовность» приводит к тому, что Кая в общении с ним начинает выполнять культуртрегерскую функцию – ведь разговаривая со своей сурой, Дамилола имеет дело со всей мудростью человечества. И вряд ли следует переоценивать половую сторону проблемы. Да, философские споры с той же Каей в его жизни служат скорее прелюдией к сексу, но все же и духовная сторона их общения достаточно важна, если ради споров со своей «резиновой куклой» герой даже вынужден изучать справочную литературу. Также чрезвычайно значимы и его размышления о сущности ума, сознания, реальности и женской природе, поводом и материалом для которых становится именно Кая: «<…> вот в какие дебри приходится нырять человеку из-за того, что резиновая женщина пару раз хлопнет ресницами. Но ведь интересно, разве нет? Когда еще я обо всем этом задумался бы?» (179) – удивляется Дамилола.

Кроме философского и психологического аспекта, у этой истории есть и чисто финансовая подоплека, поскольку «<…> позволить себе такую модель, как <…> Кая, могут лишь весьма немногие обитатели нашего тесного маленького мира» (57). Точной стоимости рассказчик так и не назвал, но, зарабатывая на каждом вылете по полтора миллиона (а это был

173

максимальный достигнутый им финансовый результат), он «<…> мог бы купить себе внешнюю виллу в нижней полусфере <…> Или вернул бы кредит за Каю всего через три года…» (48). И ему, хорошо зарабатывающему профессионалу, приходится постоянно экономить из-за нее, что заставляет его мучительно комплексовать: «<…> может быть, она и правда считает, что я недостаточно для нее обеспечен?» (284) – и много работать.

Так выглядела ситуация в начале этого романа. Далее в их отношения невольно вторгся Грым, попавший в сферу профессионального внимания компании «CINEWS INC». И любовный треугольник Дамилола-Кая-Грым также стал следствием смешения личной и профессиональной жизни рассказчика. Дамилола выставил Кае режим повышенного интереса к его работе, отчего та стала активно интересоваться Грымом. Таким образом, Кая вынудила Дамилолу спасти Грыма и косвенным образом помогла ему подняться наверх в офшар.

Почти аналогичная история произошла и с Хлоей; в этом случае сыграли роль сексуальные пристрастия дискурсмонгера Бернара-Анри, который убивал своих оркских любовниц и коллекционировал их черепа, но Хлоя избранная на роль очередной «любимой», оказалась более проницательной, чем ее предшественницы, и сама убила дискурсмонгера.

Сделать это ей удалось благодаря тому, что Бернар-Анри очень неудачно оскандалился в истории с «пупарасом Трыгом», очередной медийной мистификацией, сфабрикованной им в качестве актуальной новости. Вследствие этого скандала руководству Бернара-Анри «<…> пришлось зачистить "Трыга" и свалить все на орков – так, чтобы можно было припомнить перед следующей войной. Дом был уничтожен вместе со всеми уликами» (275).

Впоследствии юные орки прошли довольно большой путь: от «деток», еще не закончивших школу, до вполне самостоятельных и зрелых жителей Биг Биза. Грым прославился в качестве поэта, в конечном итоге стал «<…> весьма раскрученной медийной фигурой <…>» (465), не сумев, однако, выдержать конкурентной борьбы, зато очень успешную карьеру сделала Хлоя, получившая «<…> роль второго плана в снафе, который начали снимать под фактуру следующей войны <…>» (465).

Все это время Кая постоянно общалась с Грымом, и у них начался полноценный любовный роман. Ее хозяин до последнего момента полагал, что она всего лишь провоцирует его на ревность, реализуя установки на «сучество» и «соблазн», однако Кая в конечном итоге сбежала не только от него, но и, построив воздушный шар, покинула пределы Оркланда. Затем

174

она связалась с Грымом и помогла бежать ему, и они присоединились к одной из общин, стоящих на нетехнологическом пути развития.

Дамилола, преследуя Грыма в поисках Каи, не рассчитал расстояния и потерял все, что любил по-настоящему: и свою видеокамеру, и свою суру, а главное – комфортное мироощущение конформиста. Поэтому, узнав о неизбежно предстоящем крушении офшара, он решил остаться и погибнуть со своим миром: «<…> все, что я любил в этом мире, уже в прошлом – так зачем мне будущее? Что будет с моим неуклюжим жирным телом в Оркланде? Нет, спасибо за предложение. Я слишком долго наблюдал эту жизнь сквозь прицел» (471).

В конечном итоге с помощью Каи Дамилола приходит к новому пониманию реальности, не столь комфортному, как оно было изначально, но, безусловно, более зрелому. Эта духовная эволюция была достаточно долгой и болезненной, однако именно описание этого психологического процесса является магистральным сюжетом романа.

Анализ текста романа «S.N.U.F.F.» позволяет сделать следующие выводы. Художественно-историческая концепция В. Пелевина, репрезентированная им в данной антиутопии, основана на представлении об истории как циклическом прерывном развитии локальных цивилизаций, переживающих стадиальные периоды зарождения, расцвета, упадка и гибели. В качестве одной из таких цивилизаций он моделирует офшар Бизантиум и Уркаину периода упадка постиндустриального информационного общества «Эры Насыщения».

В основе существования этой цивилизации лежат культура и «естественные» экономические потребности отдельных индивидов (личный комфорт, социальный престиж и развлечения), которые критик В. Сиротин назвал «меркантильными желаниями мельчающего в гигантском мире человека»1.

Их взаимодействие определяется некими универсальными законами существования социума, в котором потребности и природа человека являются неизменной составляющей, поэтому роль отдельной личности в движении исторического процесса является минимальной, а уникальность и образ жизни общества определяются коллективно создаваемыми и постоянно обновляющимися мифологемами, культурными кодами, образующими неподконтрольную создателям виртуально-информационную реальность.

1 Сиротин С. Будущая запрещенная книга. [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/ural/2012/4/ss20.html (дата обращения 15.12.2016)

175

Концепция истории автора базируется на негативной оценке современного состояния мирового сообщества и тенденции к его глобализации. В информационном постиндустриальном обществе, описанном В. Пелевиным, развитие информационных и других технологий приводит к деградации личности, отчуждению ее от исторического процесса и резкому обострению экономических, политических и межличностных отношений.

Общество, состоящее из меркантильных свободных гедонистов, превращается в свою противоположность: общество тотальной несвободы, функционирующее на основе коммерциализации самых примитивных инстинктов. Такая цивилизация неизбежно загнивает в культурном и экономическом отношении, что неизбежно приводит ее к гибели – в этом, собственно, и состоит антиутопическое предупреждение автора.

Главным объектом описания в антиутопиях «День опричника»

В. Сорокина, «Маскавская Мекка» А. Волоса и «S.N.U.F.F.» В. Пелевина является негативно оцениваемый образ будущего, созданный на основе рефлексии прошлого и настоящего нашей страны. На этом материале авторы рассматривают перспективы развития российской цивилизации в рамках всемирной истории.

Несмотря на существенную разницу в характеристике этих миров будущего – опричной российской монархии 2027 года, глобализованного Маскава и реликтового Гумкрая, а также биполярного мира офшаров и Уркаина – в центре внимания авторов традиционно оказываются вечные российские проблемы: низкая культура населения, высочайший уровень насилия и коррумпированный характер ее элиты. В. Сорокин, А. Волос и В. Пелевин изображают общества тотальной несвободы, которые нельзя оценить иначе, как катастрофические.

Заметной чертой этих произведений является их злободневность и наличие элементов политической сатиры. Представленный мир будущего является проекцией современного постиндустриального информационного общества, со всеми присущими ему экономическим, социальными и культурными проблемами, среди которых наиболее заметную роль играют проблемы межнациональные и социокультурные. В названных произведениях они нашли отражение в мотивах противостояния изолированной опричной России с Европой и Китаем у В. Сорокина, неудачного «Великого слияния» Востока и Запада А. Волоса, а в

176

«S.N.U.F.F.е» В. Пелевина «религиозные» войны Биг-Биза и Уркаины являются основным событием общественной жизни.

Предлагаемые футурологические прогнозы моделируют все аспекты жизни общества: кризисное состояние экономики, острое социальное неравенство, юридическое бесправие отдельных граждан, тоталитарная политика в области массовой информации и пр. Писатели-антиутописты рассматривают государство уже не как волевой центр позитивной модернизации, а как безликую структуру в состоянии стагнации, способную лишь поддерживать состояние тотальной несвободы.

В этом обществе будущего нет цели развития, нет позитивной культурной или национальной идеи, которые могли бы стать новым проектом модернизации, поэтому даже технический прогресс в нем невозможен. В качестве таких проектов рассматриваются Опричнина и политика тотальной изоляции, консервация Советской власти и «Великое слияние», а также производство «снафов», но ни одна из них не может решить проблем общества. Причина этого заключается в принципиальной порочности общественной морали, которая основана на идее подчинения человека императивам функционирования социума (экономическим, социокультурным и пр.), которые противоречат законам универсальной этики.

В описанном постиндустриальном обществе основным видом деятельности является деятельность дискурсивная, представляющая собой процесс производства и обмена информацией, а контроль над информационными потоками является одним из главных средств управления социумом. Характерно, что в описываемых обществах будущего нет сил, контролирующих эти потоки полностью. В конечном итоге информационное пространство превращается в самодостаточную виртуальную реальность, оказывающую непосредственное влияние на жизнь общества. Мифологемы общественного сознания и продуцируемые ими поведенческие модели приобретают тотальный метафизический статус и подчиняют себе как отдельную личность, так и все остальные социальные институты.

Эта тенденция особенно заметна в «S.N.U.F.F.е» с его массовой индустрией создания «кино-новостей» и тоталитарным всевластием СМИ. В «Дне опричника» эта информационная метафизика играют заметную роль – не случайно Опричнина и противостоящий ей Андеграунд реализуют себя в полной мере только в сфере подсознательного, а силовые акции опричников носят столь ритуальный и демонстративный характер, поддерживая тем самым состояние «исторической травмы».

177

В «Маскавской Мекке» идеология Гумкрая воплощается в культе Виталина и магической «директиве Ч-тринадцать», в Маскаве социальный протест обусловлен не столько экономическими, сколько психосоциальными мотивами, а традиционный культ денег также приобретает метафизический характер.

Вследствие этого в современных антиутопиях преобладает циклическая модель времени, так как жизнь общества определяется состоянием общественного сознания, в котором господствуют неизжитые социокультурные травмы, вытесненные в область социальной психологии, что и обрекает мир на постоянное повторение вечных кризисов и катастроф.

Роль личности в антиутопиях начала XXI века традиционно низка. Человек испытывает постоянное давление со стороны государства и общества, принципы функционирования которых исключают возможность изменения существующего порядка волевым решением или поступком одного человека. И опричник Комяга, и супруги Найденовы, и секретарь райкома Твердунина, и видеохудожник Дамилола, и орк Грым лишены, несмотря на разницу в общественном положении, возможности хоть как-то повлиять на общий ход событий. Свобода выбора, доступная для них, позволяет только принять общий порядок, или попытаться сохранить свою психологическую самостоятельность ценой самоубийственного протеста. Такую попытку предпринимают многие, но в полной мере реализовать ее удается только орку Грыму.

Варианты возможного будущего у В. Сорокина, А. Волоса и В. Пелевина выглядят совершенно по-разному, однако в их исторических концепциях есть и общие константы, делающие эти произведения во многом похожими. Прежде всего, это сходство бросается в глаза при оценке возможных перспектив всемирной глобализации и информатизации, а также том предельно низком уровне, на котором оказывается наша страна в новом мире.

Обобщив содержание рассмотренных произведений, можно прийти к выводу: авторы современных антиутопий оценивают глобализационную утопию как тупиковый и катастрофический вариант развития человеческой цивилизации и особенно скептически относятся к перспективе глобализации для России, которой традиционно отводится роль сырьевого придатка для более развитых стран, а специфика национального менталитета и система власти исключают возможность построения правового, демократического и экономически процветающего общества.

178

На репрезентацию этой идеи нацелены все художественные средства, использованные авторами. Прежде всего, это те средства социальной, а также научной фантастики, с помощью которых они воплощают свои футурологические прогнозы: описание технических достижений будущего и острейших социальных конфликтов, на которых строится сюжет. В романе «Маскавская Мекка» научная и социальная фантастика дополнены также элементами магического реализма (директивой «Ч-тринадцать») с помощью которого автор усиливает конфликт между рядовыми гражданами Гумкрая и ратийными функционерами.

Другим значимым художественным средством является биполярная структура хронотопа в этих произведениях. В «Дне опричника» это мир внутри и за пределами Великой Русской стены, в «Маскавской Мекке» это пространственное разделение Маскава и Гумкрая, а В. Пелевин в «S.N.U.F.F.е» разделил мир людей и орков по вертикали – его люди обитают вверху, в парящем над землей офшаре. Разница между ними представлена не только пространственной, но и культурной, поэтому описания быта, элементы стилевой эклектики (сочетание старого и нового, русского и китайского у В. Сорокина, восточных и западных мотивов, советского и постсоветского у А. Волоса, подчеркивание громадного технического разрыва и самой структуры пространства у В. Пелевина) играют в этих произведениях роль цивилизационного кода.

Не менее значимы в этих произведениях и описания пограничных состояний сознания (снов, наркотического транса и пр.), а также скрытые аллюзии на современные реалии и прецедентные тексты, такие, как буквальное воплощение мифологизированного образа опричнины в «Дне опричника», вторичность описания Гумкрая в «Маскавской Мекке» или обыгрывание культурных кодов (Уркаина, офшары, орки, вертухаи, GULAG) в «S.N.U.F.F.е».

179

ГЛАВА 3. МИФОЛОГИЗАЦИЯ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ БЕЛЛЕТРИСТИКЕ НАЧАЛА XXI В.

§ 3.1. Популярная конспирология Б. Акунина в контексте современной исторической беллетристики

3.1.1. Жанр ретро-детектива в творчестве Б. Акунина Борис Акунин (Григорий Шалвович Чхартишвили) –

профессиональный переводчик, заместитель главного редактора журнала «Иностранная литература» (1994–2000) – является одним из наиболее успешных современных беллетристов. Б. Акунин создал четырнадцать детективов о «Приключениях Эраста Фандорина», три «Провинциальных детектива» о монашке-сыщице сестре Пелагие, четыре «Приключения магистра» Николаса Фандорина (правнука Э. Фандорина), пять отдельных романов в проекте «Жанры» и десять повестей в сериале «Смерть на брудершафт», а также ряд произведений под псевдонимами А. Брусникин и А. Борисова.

Первые книги Б. Акунина посвящались «памяти XIX столетия, когда литература была великой, вера в прогресс безграничной, а преступления совершались и раскрывались с изяществом и вкусом», – так было заявлено в обшей аннотации к серии «Приключения Эраста Фандорина». В соответствии с этой концепцией действие первого романа («Азазель», 1998) начинается в 1876 году, однако удержаться в рамках любимого XIX века автор все же не смог, и заканчивается этот сериал в 1914 году («Черный город», 2012).

Таким образом, Б. Акунин отразил здесь всю эпоху пореформенной России, начиная от конца царствования Александра II и заканчивая фактически последним относительно благополучным годом правления Николая II. География приключений Эраста Фандорина также чрезвычайно обширна: большая часть его расследований проходит в России (в Москве и Петербурге, главным образом), но главному героя довелось побывать также в Англии и Турции, Японии и Америке, упоминаются и другие страны.

Такой обширный хронотоп закономерно определяется высокой вариативностью сюжетов. Фактически этот цикл представляет собой антологию детективного жанра, и все эти «новые детективы» даже снабжены дополнительными маркерами: «Азазель» – «конспирологический детектив», «Турецкий гамбит» – «шпионский детектив», «Левиафан» – «герметический детектив», «Смерть Ахиллеса» – «детектив о наемном убийце», «Особые поручения» – «повесть о мошеннике и повесть о маньяке», «Статский советник» – «политический

180

детектив», «Коронация, или Последний из романов» – «великосветский детектив» и пр.

Следует отметить, что некоторые из этих определений, такие как «великосветский» или «о наемном убийце», не являются общепринятыми в теории детективного жанра, но в большинстве случаев они достаточно успешно характеризуют тип сюжета и характер антагониста (тайная организация, иностранный шпион, маньяк, группа террористов и пр.). Воедино их объединяет только личность главного героя, Эраста Петровича Фандорина, который в «Азазеле» предстает двадцатилетним письмоводителем полицейского управления, а в «Черном городе» уходит (вероятно, гибнет) уже великим частным сыщиком, клиентами которого были американские миллионеры и российские великие князья.

Наиболее заметной чертой поэтики Б. Акунина является интертекстуальность и выдающееся мастерство стилизации автора. А. Ранчин писал, что «материал для своих романов писатель избирает не "сырой", а уже преломленный и запечатленный изящной словесностью <…> хитросплетение заговоров и интриг в романах о Пелагии вызывает в памяти антинигилистические романы того же Лескова – "Накануне" и особенно "На ножах". Или "Бесов" Достоевского»1. В основе описаний фандоринской Москвы, особенно Москвы трущобной, явно лежат очерки Гиляровского.

Романы Бориса Акунина одновременно принадлежат и «серьезному», и «массовому» искусству – для одного и того же читателя. Сложная поэтика аллюзий, интертекстуальных связей, включенность в контекст литературной традиции роднят их с «высокой» литературой; установка на «стабильность художественного языка, поэтику хорошего конца <…>»2 – черты «массовой» литературы, доминантные в нарративной поэтике акунинских текстов.

Именно эта постмодернистская в своей основе концепция творчества и обеспечивает Б. Акунину признанно высокий художественный уровень его беллетристики. Феномен Б. Акунина с самого начала привлек самое пристальное внимание литературоведов, поэтому интертекстуальная составляющая акунинских текстов стала основным объектом их научного

1 Ранчин А. Романы Б. Акунина и классическая традиция // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 67. – С. 235. 2 Там же.

181

поиска. Этой проблеме посвящено значительное количество научных статей1 и несколько диссертационных исследований2.

Главное произведение Б. Акунина – романы «фандоринской» серии – стилизуют английский викторианский классический детектив, действие которых происходит в дореволюционной России. Современное название этого сравнительно нового направления – ретро-детектив, который западные литературоведы обозначили как «historical mystery» (то есть, собственно «исторический детектив»). Основателем ретро-детектива признанно считается Роберт ван Гулик – голландский востоковед, дипломат, музыкант и писатель, один из самых эрудированных синологов ХХ в. Всемирную известность писателю принесли произведения о китайском судье Ди, герое средневековых китайских детективных романов эпохи Минь (1368–1644). Начав в 1949 г. с перевода одного из таких сборников («Знаменитые дела судьи Ди»), Ван Гулик к 1968 г. выпустил более двадцати стилизованных детективных романа, в которых широко представлены система правосудия, а также культура и быт средневекового Китая.

В России первооткрывателем исторического детектива можно считать Леонида Юзефовича, создавшего три романа о похождениях начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина (1830–1893). «Путилинский цикл» Юзефовича составляют «Костюм Арлекина», «Дом свиданий» и «Князь ветра», выпущенные как единая трилогия в 2001 г. В основе повествования у Л. Юзефовича лежат исторические документы, записки самого И. Д. Путилина «40 лет среди грабителей и убийц», а также серия детективных повестей конца XIX в. «Гений русского сыска И. Д. Путилин», автор которых скрывался под псевдонимом Роман Добрый.

Характерной чертой романов Л. Юзефовича, так же как и произведений Роберта ван Гулика, является выбор реального исторического лица в качестве главного героя и широкое включение бытовых и культурных подробностей. В настоящее время ретро-детектив

1 Потанина Н. Диккенсовский код «фандоринского проекта» // Вопросы литературы. – 2004. – № 1. – С. 41–48; Ребель Г. Зачем Акунину Ф.М., а Достоевскому – Акунин? // Дружба народов. – 2007. – № 2. – С. 192. 2 Менькова Н. Н. Языковая личность писателя как источник речевых характеристик персонажей: По материалам произведений Б. Акунина. – М., 2004; Красильникова Е. П. Интертекстуальные связи пьес Б. Акунина и А. П. Чехова «Чайка». – Тула, 2008; Бобкова Н. Г. Функции постмодернистского дискурса в детективных романах Бориса Акунина о Фандорине и Пелагии. – Улан-Удэ, 2010.

182

чрезвычайно популярен. Кроме Б. Акунина, в этом жанре пишут А. Бушков, Н. Александрова, Е. Топильска, И. Мельникова и многие другие.

Романы Акунина соответствуют уже сложившемуся жанровому канону. Здесь также присутствует элемент литературной стилизации, в них подробно расписана жизнь человека XIX столетия. «Как и в любом качественном детективе, мы узнаем массу интересных вещей, прямо не относящихся к сюжету, – особенности психологии самураев, систему соподчинения жандармерии и охранки, криминальную топографию первопрестольной. Среди прототипов действующих лиц множество реальных исторических деятелей <…> вместе с Фандориным мы ищем агента народовольцев в политической полиции, турецкого резидента в русской армии, московского Джека Потрошителя», – отметил в одной из своих рецензий Л. Лурье1.

Следует однако отметить, что в отличие от героев Р. ван Гулика и Л. Юзефовича главный герой Б. Акунина, Эраст Фандорин, является вымышленным лицом, а личности исторические, если они появляются, скрываются автором под псевдонимами. Так, вместо генерала Скобелева у него появляется генерал Соболев, Святейший Синод возглавляет не Победоносцев, а Победин и пр. Это ни в коем случае не ошибка и не небрежность, а сознательно избранная творческая установка: «<…> с историческими персонажами пытаюсь обращаться более бережно. Если они появляются у меня в романах, я слегка изменяю их имя и фамилию, чтобы было видно, что это все-таки персонаж, а не историческое лицо», – объяснил Г. Чхартишвили в одном из своих интервью2.

В конечном итоге автор «только моделирует исторический фон, населяя историческое прошлое вымышленными героями и препарируя образы реальных исторических персоналий <…>»3. Демонстративный отказ от детального соответствия известных исторических фактов в обмен на большую художественную свободу – вот принцип, используемый автором. Он дополняется установкой на злободневность, и в содержании

1 Лурье Л. Борис Акунин как учитель истории [Электронный ресурс] URL: http://expert.ru/northwest/2000/08/08no-akunin_53821/ (дата обращения 24.01.2017) 2 Шевелев И. Интервью с Г. Чхартишвили [Электронный ресурс] URL: http://www.god.dvoinik.ru/genkat/1069.htm (дата обращения 24.01.2017) 3 Рыжченко О. С. Леонид Юзефович и Борис Акунин: исторический детектив или ретро-детектив»? [Электронный ресурс] URL: http://nauka.hnpu.edu.ua/sites/default/files/ fahovi%20vudannia/2010/ literaturoznavstvo_63_3_2/15.html (дата обращения 24.01.2017) (дата обращения 24.01.2017)

183

его романов хорошо видны : «<…> приметы не столько века XIX, сколько наших дней. Разумею в данном случае даже не саму реальность, а современные мифы о ней»1.

Что же в конечном итоге предлагает читателю автор, создавая актуальные сюжеты с вымышленными персонажами на историческом фоне? По мнению критика В. Эрлихмана, «причина популярности «фандорианы» – пряный аромат прошлого <…> Читатель попроще млеет от уютных картин старинного быта, а более грамотный с удовольствием отыскивает в тексте литературные параллели и узнает реальных героев под прозрачными донельзя псевдонимами. И те, и другие ностальгически вздыхают о временах, когда самые жуткие преступления и громкие скандалы не могли подорвать мощь и стабильность Российского государства <…>»2.

В романах Акунина важны не исторические детали, а привлекательный образ России, представляемый автором: «писатель Б. Акунин <…> напрямую занимается Россией, которую мы потеряли. И которой никогда не существовало, разумеется, что не мешает нам по ней тосковать»3. Он художественно реализовал один из мифов о «старых добрых временах» и Великой России, который историк и критик Д. Володихин назвал по ассоциации с викторианской эпохой в Англии «Викторианской Россией»4.

В коллективном сознании Россия в последнее сравнительно спокойное и благополучное царствование Александра III также предстает как красивая, богатая, исполненная военной мощи, верная Богу и государю. Такой образ нашей страны представлен в фильмах «Сибирский цирюльник», сериалах «Империя под ударом» и «Гибель империи», во многих исторических детективах и даже в фантастике. Многое в романах Б. Акунина работает на этот новый миф: «<…> страну, где главными бедами всегда считались дураки и дороги, сам автор по-шулерски подменяет пряничной державой <…> абсолютно фантастическая картина

1 Ранчин А. Романы Б. Акунина и классическая традиция // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 67. – С. 259. 2 Эрлихман В. Муляж на фоне миража. «Исторические детективы» Бориса Акунина // Родина. – 2001. – № 10. – С. 18–20. 3 Топоров В. Б. Акунин: Любовь к трем Александрам [Электронный ресурс] URL: http://erastomania.narod.ru/toporov.htm (дата обращения 24.01.2017) 4 Володихин Д. М. Викторианская Россия // Реконкиста. Новая почва. – М. : Мануфактура, 2005. – С. 105.

184

российской действительности последней четверти XIX века <…>», – так оценил «фандориану» критик Р. Арбитман1.

В следующих произведениях автор существенно расширил тематику произведений, поэтому вскоре возникли и прямо противоположные мнения: «Петербург, императорская власть у Акунина почти всегда носитель зла. В «Смерти Ахиллеса» генерал Соболев <…> убит по приказу одного из великих князей – Владимира Александровича <…> В романе «Статский советник» вице-директор департамента полиции полковник Глеб Георгиевич Пожарский <…> направляет террористические акты народовольцев на своих конкурентов по службе <…> великий князь – напыщенный, самовлюбленный, жестокий, порочный идиот – один из главных отрицательных героев «Коронации». Не лучше относится автор и к молодому императору Николаю II»,2 – писал в свою очередь критик Л. Лурье.

Отчасти все это можно объяснить законами жанра: все-таки главным событием детективного сюжета всегда является убийство, а динамика сюжета прямо определяется остротой сюжетных конфликтов, что и вынуждает автора к сгущению красок. В соответствии с законами жанра карьеристам и мерзавцам у Акунина противостоят честные служаки, исполняющие свой долг перед родиной и людьми. Это сам героический Эраст Фандорин, дворецкий Зюкин, чиновник Анисий Тюльпанов и др. Как правило, такие люди оказываются в России Акунина в затруднительном положении именно потому, что честны и неподкупны.

Ностальгия по российской империи (обусловленная, прежде всего, предощущением революционной катастрофы, о которой читатель не может не помнить) отнюдь не сопровождается идеализацией монархии: в оценке правящей династии и государственного аппарата как ни в чем другом проявляются либеральные настроения автора, одинаково неприемлющего ни государственное насилие, ни революционный произвол: его «исторический фон» воспринимается именно как занимательный курс русской истории XIX века, который «<…> написан <…> с позиций российского либерализма <…> Беда лишь в том, что свои идейные взгляды автор подкрепляет прямо-таки шулерской игрой. Русская история лежит перед ним немая и беззащитная – вот он и кроит ее, как хочет <…>», – к

1 Арбитман Р. Бумажный оплот пряничной державы // Арбитман Р. Поединок крысы с мечтой. Сборник. – М. : Время, 2007. – С. 260. 2 Лурье Л. Борис Акунин как учитель истории [Электронный ресурс] URL: http://expert.ru/northwest/2000/08/08no-akunin_53821/ (дата обращения 24.01.2017)

185

такому выводу приходит профессиональный историк Г. Ульянова1, и ее оценку «истории по Акунину» разделяют многие другие критики2.

Следует отметить, что взгляды Г. Чхартишвили не высказываются прямо в авторских отступлениях, а излагаются как точка зрения одного из героев. А поскольку герои у Акунина разные, то и мнения получаются весьма неоднозначные. Так, его Фандорин – «приверженец законности и порядка, ценящий личную свободу и независимость. Почти либерал, готовый служить, но не прислуживаться. В "Статском советнике" устами Фандорина изрекается мысль о том, что горе России происходит из того, что благое дело защищают дураки и негодяи – представители власти, а за зло борются подвижники – революционеры»3.

Ситуация складывается парадоксальная: либералу Г. Чхартишвили удалось одновременно и романтизировать российскую монархию как «пряничную державу», и дискредитировать ее правительство, включая канонизированного святого Николая II Романова. Неудивительно поэтому, что два таких разных рецензента, как писатель Р. Арбитман и профессиональный историк Г. Ульянова, дружно обвинили автора в «шулерстве».

Резкость оценок и их неоднозначность представляется вполне закономерной. Дело в том, что в отличие от Л. Юзефовича4 и других, менее известных авторов5, Акунин не ограничивается «историческим фоном», а претендует на создание собственных концептуально-исторических построений. Его романы не просто изображают прошлое, они довольно часто объясняют его. Если отвлечься от детективной составляющей произведений Б. Акунина и взглянуть на его творчество с историко-философских позиций, то можно сделать вывод, что главным объектом его

1 Ульянова Г. Пародия на правду: Как обфандоривают историю России // Независимая газета. – 2000. – № 22. – С. 8. 2 См.: Чудинова Е. Смерть статуи Ахиллеса [Электронный ресурс] URL: http://elenachudinova.com/stati/smert-statui-akhillesa/; Арбитман Р. «Akiunin Pictures» не представляет [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/volga21 /2008/1/ar.html (дата обращения 08.02.2017). 3 Ранчин А. Романы Б. Акунина и классическая традиция // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 67. – С. 260. 4 Л. Юзефович традиционно описывал собственно уголовные преступления, не имеющие исторического значения, и не претендовал на раскрытие каких-либо «тайн истории» – См.: Данилкин Л. Сто сорок лет среди убийц и грабителей [Электронный ресурс] URL: http://www.afisha.ru/article/yuzevofich/ (дата обращения 24.01.2017) 5 Так, знаменитый беллетрист А. Бушков написал несколько романов о подвигах агента Охранного отделения Алексея Бестужева, представляющих собой достаточно типичные шпионские боевики в исторических декорациях.

186

творческой деятельности является или новое объяснение какой-либо загадки прошлого, или популяризация забытых сенсаций.

Так, «Турецкий гамбит» представляет собой шпионский роман, где Фандорин ловит турецкого агента, который сумел сорвать три первых штурма города-крепости Плевна в ходе Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Из текста романа следует, что именно благодаря проискам коварного Анвара-эфенди русской армии не удалось победить Турцию быстро и с минимальными потерями. А в «Статском советнике» Эрасту Фандорину пришлось принять участие в поимке группы террористов, совершивших несколько удачных террористических актов по устранению крупных чинов полиции. Как выяснилось в конце, ими негласно руководил протеже великого князя Симеона (Сергея), вице-директор департамента полиции полковник Пожарский. «Ходынская катастрофа», произошедшая во время коронации Николая II, неудачи Русско-японской войны, загадочная смерть генерала Скобелева — все становится материалом для сюжетов Б. Акунина.

Конечно же, далеко не все «Приключения Эраста Фандорина» посвящены столь масштабным событиям. Остальные произведения этой серии («Левиафан», «Пиковый валет», «Декоратор», «Любовник смерти», «Любовница смерти», «Нефритовые четки» и «Весь мир – театр») представляют собой детективы, не имеющие прямого отношения к истории. Однако и здесь автор предлагает преступления сенсационные, так или иначе связанные с какой-либо тайной: новую (российскую) версию происхождения знаменитейшего серийного убийцы «Джека Потрошителя» («Декоратор»), историю московского Клуба самоубийц («Любовница смерти»).

Такое отношение к прошлому характерно для конспирологического мышления, однако считать Б. Акунина типичным конспирологом было бы неверно, так как его конспирология – не самоцель, а средство для создания динамичного сюжета. Но создание такого сюжета невозможно вне рамок какой-либо авторской концепции истории, и эта концепция у Б. Акунина постепенно формируется в процессе создания «фандоринского цикла».

3.1.2. Мифологемы порядка и хаоса в конспирологических

ретро-детективах об Эрасте Фандорине В цикле романов «Приключения Эраста Фандорина» представлены

три эпохи в истории нашей страны: Россия императоров Александра II, Александра III и Николая II. В двух десятках произведений, составляющих

187

цикл, описаны многие значимые исторические события, которыми ознаменовались правления этих государей вплоть до 1914 года.

За эти тридцать восемь лет заглавный герой серии, Эраст Петрович Фандорин, прошел очень долгий путь: из румяного наивного юноши, письмоводителя в полицейском управлении, он последовательно вырастает в элегантного господина с седыми висками, статского советника и чиновника по особым поручениям при градоначальнике Москвы, а в последнем романе выступает уже всемирно известным частным сыщиком-джентльменом, мужем знаменитой актрисы. Он успел объехать практически весь свет от Японии до Америки, изучил искусство японских ниндзя и технические науки, раскрыл десятки преступлений и дважды женился.

И вместе с главным героем последовательно развивалась авторская мифологема российской истории. В первом романе (про всемирный заговор гениальных сирот «Азазелей») автор представляет ретро-детектив, в котором начинающий сыщик (способный юноша из приличной, но разорившейся фамилии) благодаря своей сообразительности, упорству, бесстрашию, а главное, удаче этот заговор раскрывает.

В основе идейного содержания «Азазеля» лежит этическая проблема совместимости «гения и злодейства». Так, главный антагонист этого романа, леди Эстер, утверждает, что «<…> нельзя вычистить авгиевы конюшни не замаравшись. Один погибший спасает тысячу, миллион других людей» (Аз, 198)1. Эраст Фандорин считает эту цену неприемлемой: «<…> если бы не пролитая кровь, я был бы целиком на вашей стороне, однако же ваши методы <…>» (Аз, 199). Это неразрешимое противоречие о цене крови, «слезинке ребенка» и пр. придает детективному роману «Азазель» статус чуть более высокий, чем только развлекательный.

Неудивительно, что рецензенты эту «версию истории» даже и не пытались всерьез критиковать: Т. Блажнова отметила, что «циничная идея – сделать благотворительную организацию международным спрутом – крутовата и для нашего времени»2, а Е. Чудинова, отметив несколько неточностей историко-бытового характера (уровень цен, этикет, незнание реалий викторианского быта и пр.), была разочарована разгадкой: «<…> во главе всемирной преступной организации стоит не интернационалка или

1 Текст романа цит. по изданию: Акунин Б. Азазель. – М. : Захаровъ, 1999. 2 Блажнова Т. Недолгое счастье Эраста Фандорина [Электронный ресурс] URL: http://www.guelman.ru/slava/akunin/blazhnova.html (дата обращения 24.01.2017)

188

нигилисты, а единоличная старуха Шапокляк. Сатанистка-любительница, так сказать»1.

Но уже в следующем романе, «Турецкий гамбит», представлены очень масштабные исторические события: Русско-турецкая война 1877–1878 годов. В этом «шпионском детективе» описан один из ключевых эпизодов: осада русской армией турецкой крепости Плевна (июль-декабрь 1877 г.). В числе действующих лиц: император Александр II, канцлер Горчаков, генерал Скобелев и другие исторические лица. Специфика детективного жанра не позволили автору представить широкой панорамы событий, сравнимой по масштабу хотя бы с романом В. Пикуля «Баязет» (представившему в 1960 г. советскому читателю другой эпизод этой войны). Но общий ход событий (успешное начало наступления и последующие три неудачных штурма крепости Плевна) и оценка результатов представлены в целом вполне объективно: «<…> проклятая Плевна съела драгоценное время и подмочила репутацию нашей армии <…> Автономия Болгарии да кусочек Кавказа – вот максимум прибытка, жалкая цена за десятки тысяч убитых и потраченные миллионы» (ТГ, 155),2 – такой вывод приписывает автор канцлеру Корчакову (Горчакову).

По Акунину, главной причиной неудач русской армии под Плевной стала деятельность турецкого шпиона Анвара-эфенди, выступившего под личиной французского журналиста д'Эвре, который сначала подменил шифровку с приказом о взятии Плевны, затем в ходе первого штурма дезинформировал русское командование относительно численности турецких войск, далее передал туркам диспозицию второго штурма, а во время третьего убил гонца, отправленного Скобелевым за подмогой.

За этим сюжетом стоят, во-первых, уверенность автора в абсолютном превосходстве русской армии над турецкой (русские легко взяли бы Плевну, если бы д'Эвре не удалось подменить шифровку), а во-вторых, представление о том, что один человек вполне способен несколькими диверсиями существенно изменить ход истории. Концептуальная модель истории, на которой основан этот сюжет, является, безусловно, конспирологической.

Она, в частности, заметно отличается от точки зрения В. Пикуля, который в своем «Баязете» сделал акцент на слабой подготовке русской армии к войне (устарелое вооружение, нехватка патронов, отсталая тактика

1 Чудинова Е. Смерть статуи Ахиллеса [Электронный ресурс] URL: http://elenachudinova.com/stati/smert-statui-akhillesa/ (дата обращения 24.01.2017) 2 Акунин Б. Турецкий гамбит. – М. : ЗахаровЪ, 2000.

189

и пр.), а также указывал на бюрократизацию военно-чиновничьего аппарата, что и стало, по его мнению, причиной недостаточной успешности этой войны.

Но амбиции Анвара-эфенди гораздо выше, чем только спасение Турции от неминуемого разгрома, и в предпоследней главе он излагает свое понимание истории: «я вижу спасение не в революции, а в эволюции <…> Надо помочь силам разума и терпимости взять верх, иначе Землю в скором будущем ждут тяжкие и ненужные потрясения<…>» (ТГ, 193). Россию турецкий шпион считает угрозой цивилизации: «<…> Россия таит в себе страшную угрозу для цивилизации. В ней бродят дикие, разрушительные силы, которые рано или поздно вырвутся наружу, и тогда миру не поздоровится. Это нестабильная, нелепая страна, впитавшая все худшее от Запада и от Востока. Россию необходимо поставить на место, укоротить ей руки. Это пойдет вам же на пользу, а Европе даст возможность и дальше развиваться в нужном направлении<…>» (ТГ, 194), – заявляет он.

Эта русофобская сентенция вложена в уста фанатику, который в ходе своей «акушерской», как он ее называет, деятельности – «<…> я помогаю ребенку родиться на свет, и руки у меня по локоть в крови и слизи» (ТГ, 197) – предал друга, подло убил несколько своих близких знакомых. Таким образом, главным антагонистом в романе выступает человек, одержимый какой-либо идеей, легко идущий на любые преступления и жертвы, поэтому его проигрыш закономерен, а неправота очевидна.

Но назвать позицию автора ура-патриотической также нельзя. Мотив изначальной преступности и губительности любых войн ясно прослеживается в романе, особенно в описаниях неудачных последствий штурмов Плевны: «<…> нескончаемой вереницей следовали повозки с ранеными <…> из строя убыло никак не менее семи тысяч<…>» (91). Весьма неоднозначно представлена и личность легендарного Белого Генерала Соболева [Скобелева – А. Л.]. Он, безусловно, храбрец и талантливый полководец, он верит в «<…> великую сильную Россию, объединившую славянские земли от Архангельска до Царьграда и от Триеста до Владивостока<…>» (ТГ, 172), но героизм его воодушевляется не только желанием освободить несчастных угнетенных славян, но и личным честолюбием и верой в свою особую судьбу.

Анализ текста приводит к выводу, что и в «Турецком гамбите» автор средствами художественной конспирологии разрешает ту же этическую

190

дилемму, что и в «Азазеле» (о цене реформ и пр.), но уже на конкретном историческом материале.

Следующим значимым этапом развития акунинской концепции истории стал детектив «Смерть Ахиллеса», в котором расследуется убийство генерала Соболева [Скобелева – А. Л.]. По версии автора, Белый Генерал был отравлен за подготовку военного переворота. Такая версия истории стала, по мнению Г. Ульяновой, первым случаем «обфандоривания» российской истории: «апофеоз такой клеветы – "Смерть Ахиллеса". Император тайно приговаривает к смерти национального героя, генерала от инфантерии Скобелева, и родной брат Александра III <…> лично нанимает киллера! <…> Это нонсенс! <…> царские сановники были внутренне законопослушными людьми, абсолютно не приспособленными для террора»1.

Не затрагивая принципиального вопроса об историческом правдоподобии акунинской конспирологии, следует отметить уже традиционную установку автора на поиск сенсационных и обязательно преступных истоков «тайн истории». И если обвинение Соболева в бонапартизме вполне вписывается в трактовку его образа, предложенную еще в «Турецком гамбите», то криминализация высших сановников Российской империи представляет собой нечто новое в исторической мифологии Б. Акунина. В предыдущих романах и император Александр II, и его ближайшие сподвижники (канцлер Корчаков, шеф жандармского корпуса Мизинов и пр.) показаны с определенной симпатией: они деятельны, энергичны и преданы интересам своей страны. Ни в «Азазеле», ни в «Турецком гамбите» ничего преступного они не совершают, Но уже в «Смерти Ахиллеса» этот шаг новые правители России делают.

Кроме расследования гибели Соболева, огромное место в романе занимает описание нравов коррумпированной московской администрации (многочисленные хищения в ходе строительства храма Христа Спасителя, взятки и пр.), а также интриги петербургской партии против губернатора Долгорукова. Именно в «Смерти Ахиллеса» акунинская Россия перестает быть «пряничной державой», о которой писал, основываясь на оценке первых романов «фандорианы», Р. Арбитман, а императорская власть начинает постепенно превращаться в «носителя зла».

Следующим значимым произведением стал «политический детектив» «Статский советник», в котором автор обратился к одной из

1 Ульянова Г. Пародия на правду: как обфандоривают историю России // Независимая газета. – 2000. – № 22. – С. 8.

191

наиболее популярных тем русской литературы – «революционеры и охранка». Изначально эта тема заявлена еще в «Азазеле» и «Турецком гамбите»: «<…> будут ваши идеалисты и вкрадываться в доверие, и шпионить, и обманывать, и убивать отступников – и все из-за идеи» (ТГ, 193), – предсказывает Анвар-эфенди за 10 лет до описываемых событий.

Созданный автором сюжет основан на реальных исторических событиях, в частности, на деятельности полковника жандармерии Г. П. Судейкина1. Акунин не стал воспроизводить эти события буквально, но основную фабулу событий сохранил. В его романе Боевая группа под руководством известного террориста Грина также совершила ряд убийств и ограбление кареты с ценными бумагами. В полном соответствии с предсказаниями турецкого шпиона, накал борьбы был, действительно. страшен: при захвате кареты были убиты чиновник-экспедитор и двое охранников, в одном из покушений погибла посторонняя женщина и ее сын-гимназист, в ходе неудачной попытки захвата Боевой Группы были убиты множество полицейских. Террористы была уничтожены, но счет погибших в итоге составил более двадцати человек.

Здесь можно отметить еще одну новую черту – изображение все усиливающейся конфронтации российского общества, чего не было в первых романах Акунина, причем причиной этой конфронтации в равной степени является и репрессивная политика властей, и нетерпимость революционеров. Внутренняя политика Александра III, в сравнении с реформаторской деятельностью его отца, действительно отличалась заметной антилиберальной направленностью. В романе эта смена курса наиболее явно продемонстрирована в авторской трактовке факта смены московского градоправителя, когда вместо «легкодоступного» и «патриархального» князя Долгорукова, который «<…> не понимал истинной природы власти <…>» (СС, 257), был назначен Великий князь Симеон, то есть «<…> власть <…> настоящая, крепкая, без всякой легкодоступности <…>» (СС, 257).

Но и в изображении революционного подполья автор столь же критичен. Его террористы безжалостно убивают провокаторов и агентов охранки, не останавливаясь перед случайными жертвами: «<…> это война. Мы воюем. Там, на той стороне всякие люди есть. Бывает, что 1 Полковник Судейкин с помощью перевербованного им террориста-народовольца Дегаева пытался контролировать деятельность революционеров. Ему приписывается подготовка убийства министра внутренних дел графа Толстого, а также ряда других влиятельных лиц. Аналогичным образом директор департамента полиции В. Плеве с помощью двойного агента Е. Азефа устранил ряд видных сановников.

192

добрые, хорошие, честные. Но на них другой мундир, и значит, они враги <…> Разве они наших гражданских жалеют?» (СС, 171) – так объясняет Грин начинающему террористу Снегирю. Сомнений в своей правоте они не испытывают: «<…> террористы <…> приносят свою жизнь в жертву, и потому вправе требовать жертв от других. Они убивают немногих ради благоденствия миллионов!» (СС, 177) – это говорит уже не Грин, а дочь миллионера Эсфирь Литвинова, активно сочувствующая террористам, и ее мнение, вероятно, является общей позицией подполья.

Демонстрация взаимной неправоты и революционеров, и охранителей устоев занимает в романе «Статский советник» центральное место. Эту этическую проблему допустимости насилия для искоренения зла или провокации и беззакония для защиты общества от революционного хаоса, автор решает на всех уровнях текста., в том числе и на уровне системы персонажей. Здесь представляется уместным процитировать еще одно высказывание Фандорина: «вечная беда России. Все в ней перепутано. Добро защищают дураки и мерзавцы, злу служат мученики и герои<…>» (СС, 178). Здесь, конечно же, есть явное преувеличение: и в революционном подполье, и в рядах защитников престола встречаются самые разные люди.

Так, в число «защитников», кроме беспринципного карьериста Пожарского, входят и благородный сыщик Фандорин, и жандармский ротмистр Смольянинов, искренне полагающий, что «<…> мы должны искоренять беззаконие и защищать слабых» (СС, 282), и бывший революционер Зубцов, ставший не просто сотрудником Охранного отделения, но и инициатором легальных экономических реформ1.

Количественный подсчет подлинно идейных боевиков, так же, как и честных служащих Охранки, сам по себе еще не отражает авторской концепции, хотя мнение Л. Лурье: «народовольцы <…> вызывают у автора романа больше симпатии, чем правительственная свора»2, – представляется вполне обоснованным. И наиболее полно концепцию личности настоящего революционера автор воплотил в образе Григория Гринберга, главы БГ, взявшего кличку Грин в память о цареубийце Гриневицком. Грин заявлен автором как фанатик террора, обладатель таких качеств, как «стальная 1 Прообразом этого героя, безусловно, послужил Сергей Зубатов, который в молодости сочувствовал народникам, стал впоследствии секретным агентом, а затем и начальником Московского охранного отделения. – См.: Перегудова З. И. Политический сыск в России. 1880 – 1917. – М. : РОССПЭН, 2000. – 431 с. 2 Лурье Л. Борис Акунин как учитель истории [Электронный ресурс] URL: http://expert.ru/northwest/2000/08/08no-akunin_53821/ (дата обращения 24.01.2017)

193

воля, богатырская сила, безупречная чистота» (СС, 42). В изображении Грина Б. Акуниным нельзя не отметить некоторой идеализации, в основе этого образа лежит установка на обязательное самопожертвование как источник пресловутой железной воли. Следует признать, что в «Статском советнике» Б. Акунину удалось представить достаточно сложную и неоднозначную картину возникновения и эволюции революционного движения в России.

Следующий акунинский роман, «великосветский детектив» «Коронация», заметно отличается от «Смерти Ахиллеса» или «Статского советника». Авторская комбинация исторической основы и детективной фабулы выглядит следующим образом: у Великого князя Георгия, приехавшего в Москву на предстоящую коронацию Николая II (май 1896 г.), международный преступник Линд похищает четырехлетнего сына и требует в качестве выкупа знаменитый бриллиант «Орлов» с коронационного скипетра. Похититель действительно поставил российскую монархию в трудное положение, поскольку, связанные «престижем власти», они не могут отдать бриллиант, сорвав тем самым коронацию, и вынуждены торговаться с преступником. При этом вся державная машина с ее мощнейшими карательными органами оказывается совершенно беспомощной в созданных автором обстоятельствах.

В этом романе представители правящей династии не совершают уголовных и других преступлений, напротив, они сами становятся жертвой преступления, однако в плане дискредитации российского самодержавия этот «последний из романов» (таким подзаголовком его дополнил автор) выглядит наиболее радикальным.

Достигается это прежде всего описанием нравов императорской семьи: эпатажный гомосексуализм московского генерал-губернатора Великого князя Симеона Александровича, слюнтяйство и душевная слабость самого императора и пр. Такая интерпретация действительно выглядит субъективной и спорной,1 но Б. Акунин здесь замахивается даже

1 «Известны и недостатки Великого князя Сергея Александровича, известны и слабости Николая II, абсолютно нетерпимые для правителя России. Но рисовать семью Романовых в виде какой-то коллекции жалких монстров – идиотов, развратников, безжалостных ко всем, включая маленького великого князя, – это уж чересчур. Были в царской семье и совсем другие великие князья – хотя бы поэт "К.Р." (великий князь Константин Константинович), историк великий князь Николай Михайлович, репутацию святой имела и жена того самого Сергея Александровича». – См.: Ульянова Г. Пародия на правду: как обфандоривают историю России // Независимая газета. – 2000. – № 22. – С. 8.

194

не на семью Романовых, а на идею самодержавия в целом. В «Коронации» государственная машина оказывается совершенно беспомощной и неэффективной. К этому выводу автор подводит читателя описанием исторического фона, главным событием которого стала «ходынская» трагедия1, которая существенно испортила репутацию новому императору. Во-первых, сам факт кровавой трагедии во время коронации был воспринят как дурное предзнаменование, во-вторых, подданных возмутило поведение царя, не отказавшегося в такой день от поездки на бал в посольство Франции2.

Следующий роман, «Алмазная колесница», также является шпионским, однако от «шпионского детектива» «Турецкий гамбит» он отличается достаточно сильно: здесь Эраст Петрович (при поддержке Жандармского корпуса и Охранного отделения) ловит уже не шпиона-одиночку, а противостоит целой шпионской сети, действующей в контакте с революционным подпольем в ходе Русско-японской войны 1904–1905 г.

Главой этой сети является некий штабс-капитан Рыбников [демонстративная отсылка к одноименному произведению А. Куприна – А. Л.], организовавший ряд диверсий на российских железных дорогах, а также обеспечивший оружием московский пролетариат для грядущего восстания в Москве. Основные эпизоды этой войны (сражение в Цусимском проливе, падение Порт-Артура и пр.) в романе только упоминаются как основной исторический фон, высокопоставленные исторические лица, в отличие от предыдущих романов, участия не принимают.

Но и в этом произведении все заявленные ранее темы – власть и общество, Россия и империя Романовых, война и революция – получили дальнейшее развитие и нашли свое художественное воплощение в целостном образе: «<…> Россия тяжко болела <…> дело здесь было не только в японской войне. Война лишь выявила то, что и так было ясно всякому думающему человеку: империя превратилась в анахронизм, в 1 «Ходынской катастрофой» называют массовую давку, произошедшую на Ходынском поле (в то время – окраина Москвы) в дни торжеств по случаю коронации Николая II, в которой погибли 1400 человек и были покалечены более 600. По свидетельству очевид-цев (в частности, В. Гиляровского) и мнению историков, главной причиной трагедии стала плохая организация и нераспорядительность московских властей, и спровоциро-вавшие буйство толпы слухи лишь усугубили ее. 2 Уже на следующий день новый император вместе с женой посетил больницы, выделил крупные личные средства для помощи пострадавшим, но, как писал Э. Радзинский: «страна отметила только одно: поехал на бал <…>» – См.: Радзинский Э. С. Николай II. Жизнь и смерть. – М. : Вагриус, 2003. – С. 70.

195

зажившегося на свете динозавра с огромным телом и слишком маленькой головой<…>» (АК, 52), – так рассуждает Эраст Фандорин в 1905 году. О том, что мнение Фандорина не является исключительным, ясно из рассуждений полицейского чина Евстратия Мыльникова1: «<…> лупцуют христолюбивое воинство в хвост и в гриву! И кто лупцует-то? Народишко мелкий, слабосильный. Оттого это, что за японцем Сатана стоит, это он желторожим силы придает. А от нашего государя Всевышний Вершитель отступился, не хочет помогать <…>» (АК, 79).

В этих высказываниях, где мнение «думающего человека» Фандорина дополняется обывательской точкой зрения Мыльникова, автор сконцентрировал свое представление и о самодержавии, и о самодержце, заметно отличающееся от того, что присутствовало в его более ранних текстах. Изменилась даже не их этическая оценка, изменилось представление о масштабе личности российских императоров: «покойный государь [Александр III – А. Л.] разумом был не востер <…> Ну а про сынка его Николашу и говорить нечего <…>» (АК, 113), – так утверждает Мыльников, да и по мнению Фандорина, Николай II был «<…> не семи пядей во лбу<…>» (АК, 52).

Но подобная деградация касается не только личности русских императоров: чрезвычайно изменились не в лучшую сторону и методы внешней политики, где стали использоваться откровенно террористические и диверсионные методы: «<…> этот демарш, неслыханный в практике европейских войн – спровоцировать в тылу врага революцию <…>» – сетует Фандорин (АК, 103). Изменились и российские революционеры. Если либералам 1870-х гг. были свойственны еще патриотические идеи, а народовольцам 1890-х разборчивость в средствах и установка на самопожертвование, то эсеровский террорист по кличке Дрозд, революционер нового поколения, готов сотрудничать с врагами собственной страны. Изменились и масштабы революционной деятельности – если двадцатью годами ранее для Грина каждый человек был на счету, то в Москве 1905 г. счет идет уже на тысячи: «<…> в городе двести тысяч голодных, озлобленных нуждой рабочих. Уж десять-то

1 Прототипом Мыльникова, вероятно, является Е. П. Медников – деятель российского политического сыска, соратник С. В. Зубатова, создатель школы агентов наружного наблюдения. В 1894 году при Московском охранном отделении был создан особый «Летучий отряд филёров» во главе с Медниковым, подчиненный непосредственно Департаменту полиции. – См.: Перегудова З. И. Политический сыск в России. 1880 – 1917. – М. : РОССПЭН, 2000. – 431 с.

196

тысяч бесшабашных голов среди них сыщутся, было бы оружие. Одна искра – и рабочие кварталы вмиг ощетинятся баррикадами» (АК, 84).

С точки зрения детективной фабулы этот роман заканчивается благополучно: Фандорину удалось предотвратить наиболее опасные диверсии на железной дороге, перехватить часть оружия и даже поймать японского шпиона. Однако эти отдельные успехи уже не могут исправить катастрофического положения вещей и вылечить больную Россию. В «Алмазной колеснице» России и миру угрожают уже не «азазели», стремящиеся установить тайную власть интеллектуальной элиты, а стихия слепого и бессмысленного разрушения: «Фандорин думал о страшной опасности <…> Черные толпы, вооруженные японскими (или какими там) винтовками, стянут переулки удавкой баррикад <…> Начнется затяжная, лютая резня, в которой победителей не будет, лишь мертвецы и проигравшие <…> Главный враг всей жизни Эраста Петровича, бессмысленный и дикий Хаос пялился на инженера бельмастыми глазами темных окон, скалился гнилой пастью подворотен» (АК, 150). Это ощущение надвигающегося Хаоса и образ «больной» России становятся основным содержанием концепции истории Б. Акунина в первом томе романа «Алмазная колесница».

А в последнем романе из серии «Приключений Эраста Фандорина», «Черный город»1, его представление о России и Революции находит окончательное воплощение. Здесь Б. Акунин описал не успешную погоню за убийцами, революционерами или иностранными шпионами, а собственно процесс наступления Хаоса. Катастрофичность описываемого художественного мира ощущается уже на фабульном уровне, и «Черный город» было бы правильнее называть не детективом, а боевиком. Фабула романа не ограничивается покушениями, погонями, драками и перестрелками, оно включает захват заложников и организацию диверсии на Насосной станции в Баку. Эраст Петрович раз за разом побеждает террористов, освобождает заложников, догоняет преступников, предотвращает взрыв – но, в конечном итоге, проигрывает.

И это не случайность, а закономерный итог, поскольку в этот раз против него и всей Российской империи выступают единым фронтом и нефтепромышленники, и весь уголовный мир Закавказья, и революционеры, и иностранные разведки. Такое могло произойти только в предреволюционном Баку, воистину в «черном городе», где «вращаются 1 Текст цитируется по изданию: Акунин Б. Черный город: роман. – М. : Захаров, 2012. – 368 с.

197

очень большие, притом шальные деньги <…> Нефтяные бароны грызутся между собой из-за барышей; тюрки и армяне враждуют; очень развит обычай кровной мести; повсюду шныряют иностранные агенты; революционеры всех оттенков занимаются экспроприациями и вымогательством, а кроме того, город кишит обыкновенными уголовниками» (ЧГ, 39–40)1.

Новая система финансирования революционных партий строилась уже не на экспроприациях – «<…> шума от такого финансирования было много, а проку мало <…>» (ЧГ, 84), – а на ««добровольных взносах» от крупного капитала<…>» (ЧГ, 85). При этом революционная деятельность на нефтепромыслах неожиданно оказывается выгодной и для дельцов: «забастовка грозится перерасти во всеобщую <…> <…> цены на нефть из-за дефицита растут <…> акции добывающих компаний подскочили <…>» (ЧГ, 105). К союзу капиталистов, революционеров и уголовников примыкает и полиция: «<…> за это Совет Съезда нефтепромышленников <…> ежегодно жертвует на содержание полиции шестьсот тысяч <…>» (ЧГ, 104), – откровенничает полковник Шубин, заместитель градоначальника.

Коррумпированные полицейские появляются в последнем романе Б. Акунина далеко не впервые: традиционно брали взятки околоточные на Хитровке, их пристав обкладывал данью проституток и скупщиков краденого, а более высокие чины столь же традиционно злоупотребляли «неподотчетными суммами». Но бакинские правоохранители образца 1914 года невыгодно отличаются от московской криминальной полиции и Охранного отделения еще и полной некомпетентностью: «<…> эта полиция только и умеет, что брать бакшиш» (ЧГ, 185). И если мыльниковские филера из «Летучего отряда» сражались с террористами пусть и за хорошее жалованье, но вполне профессионально и даже самоотверженно (в романах «Статский советник» и «Алмазная колесница»

1 Это не фантазии автора – Кавказ в начале XX века был чрезвычайно криминогенным регионом. Так, в донесении заведующего бакинским охранным пунктом в Департамент Полиции от 27 июля 1907 г. сказано: «город Баку почти с миллионным населением всех национальностей <…> представляет из себя такое место, где все преступные элементы от мелких воришек до видных революционных деятелей включительно могут иметь безнаказанно самый широкий простор для своей преступной деятельности, и в этом смысле можно без преувеличения сказать, что г. Баку занимает едва ли не первое место среди городов Российской империи по трудности работы розыскных органов» – См.: Эдельман О., Тольц В. Боевые организации первой русской революции [Электронный ресурс] URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/131726.html (дата обращения 24.01.2017).

198

описана гибель многих агентов), то в Баку полиция жизнью предпочитает не рисковать.

В таких условиях Эрасту Петровичу тоже пришлось сменить привычный ему образ действий. Проникнувшись бакинскими реалиями, он уже мало полагается на поддержку закона и совершает самые натуральные налеты, убивая противников без особого разбора и даже не брезгует пытками, уподобляясь, таким образом, уже не Шерлоку Холмсу, а скорее, Джеймсу Бонду. Отчасти поэтому его главным помощником вместо раненого Масы оказался азербайджанский «гочи» (благородный разбойник) Касым.

Очевидно, что в романе «Черный город» главным объектом внимания автора становятся не нравы царского двора, не происки вражеских шпионов и не провокации излишне честолюбивых полицейских, а общая деградация российского общества, выразившаяся в полной девальвации всех нравственных и духовных ценностей. Все негативные явления, которые он поочередно исследовал в прежних своих романах: разложение государственного аппарата, нравственное перерождение революционного движения и пр., – приобретают в «Черном городе» невиданные масштабы и перерождаются в нечто качественно иное.

В условиях одновременного обострения и «болезни России», и международной обстановки наивные мечты Грина о «всеобщем пожаре» приобретают вполне конкретные и реальные очертания: «<…> нынче ночью произойдет иллюминация на бакинской Насосной станции <…> Страна останется без нефти, мазута, машинных масел, а затем и без угля <…> Встанут станки и транспорт <…> в домах погаснет свет <…> наступит эпоха Великой Тьмы <…> На темных улицах городов вырастут баррикады <…> На темных просторах крестьянской страны вспыхнут помещичьи усадьбы. В темных казармах зашевелятся разагитированные солдаты <…> Слон самодержавия, трехсотлетний одряхлевший исполин, не устоит на своих тумбообразных ножищах. Рухнет, издохнет. И тогда всеобщая стачка прекратится. Свет воссияет вновь, озаряя бескрайнюю страну, наконец освободившуюся от рабства» (ЧГ, 323), – мечтает организатор этой акции, большевик по кличке Дятел.

В полном объеме его мечтам осуществиться не позволил предотвративший диверсию Фандорин, но это только отсрочило катастрофу: «<…> революция все равно грянет. Только сначала придется пройти через мировую войну. Вместо нефти на растопку пойдут миллионы жизней. И будет Тьма, а за нею – Свет» (ЧГ, 343), –

199

пророчествует на прощание Дятел. И, как известно из курса российской истории, в конечном итоге именно он оказался прав. Противостояние Порядка, хотя и плохо, но поддерживаемого государством, и Хаоса (или, по версии Дятла, Тьмы), который неизбежно принесет Революция, в романе «Черный город» приобретает качественно иной характер. Хаос угрожает уже не государству, и не стране, а всему обществу в целом.

В беллетристике любые конфликты решаются противостоянием героев, борющихся по разные стороны баррикады. Так было и в ранних романах Б. Акунина, так обстоят дела и в последнем из них. Здесь Порядок традиционно защищает «благородный муж» Эраст Фандорин, а его противником выступает революционер Дятел. Впервые он появляется в «Алмазной колеснице» как эсер Дрозд, обеспечивший с помощью японцев оружием восставший московский пролетариат. В «Черном городе» он уже главный финансист всего подполья и его неявный руководитель. Как и положено достойному Фандорина антагонисту, он от природы способен на многое: «<…> с карточки смотрел студент с веселыми глазами и крепко сжатым ртом. Лицо <…> умное, волевое, притом с чертовщинкой. Из таких юношей при определенном стечении жизненных обстоятельств получаются чрезвычайно опасные индивидуумы» (ЧГ, 9). Стечение жизненных обстоятельств привело его к фанатичному стремлению «убить Слона» (Российскую империю): «<…> всей этой разбойничьей (какой же еще?) деятельности придавала смысл и оправдание только великая цель: завалить Слона. Без нее Дятел был бы просто вымогатель и шантажист, главарь шайки бандитов. А со Слоном он – предводитель охотников» (ЧГ, 85).

Таким образом, по части идейной одержимости он не уступает старым революционерам, но отличается от них беспринципностью, жестокостью и неразборчивостью в средствах. Следует отметить также, что этот герой уже не утруждает себя, подобно романтику революции Грину, рахметовскими упражнениями, а манипулирует другими: «<…> масса времени и сил уходит на то, чтобы выстроить отношения между участниками охоты. Армянские «<…> маузеристы» грызутся с тюркскими робин-гудами, надутые эсэры уверены, что они главнее всех <…> меньшевики во всё суют нос и ни черта не делают, идиоты анархисты никому не желают подчиняться <…> Да, егеря бестолковы и неорганизованны. Но всё же удалось собрать их вместе» (ЧГ, 85) – именно последнее обстоятельство приносит ему победу.

200

За несколько лет талантливый подпольщик Дятел создал весьма разветвленную сеть, в которую, кроме упомянутых эсеров и «маузеристов», входили также крупнейшие бакинские капиталисты и даже помощник градоначальника полковник Шубин. Но главному герою удалось меньше чем за месяц сломать этот отлаженный механизм и даже поймать его создателя. Тем не менее, Фандорин все же проиграл, потому что его новый помощник, гочи Касым, оказался подослан Дятлом, и в решающий момент освободил своего истинного хозяина. Именно Касым оказался тем «черным человеком», который выстрелил в голову связанному Эрасту Петровичу. Таким образом, причиной поражения Фандорина, которому всегда и во всем везло, оказалось предательство – единственное оружие, которому он никогда не умел противостоять.

Проведенный анализ содержания романов из серии «Приключения Эраста Фандорина» позволяет утверждать, что в основе художественного мира Бориса Акунина лежит целостная и непротиворечивая мифологизированная концепция российской истории, которая была последовательно сформирована и воплощена в процессе создания его текстов. Начав с классической конспирологии («Азазель», «Турецкий гамбит», «Смерть Ахиллеса»), где вечные этические проблемы разрешались в рамках специально сконструированных псевдоисторических коллизий (тайные общества, заговоры и пр.), он перешел к анализу тех же этических проблем на конкретно-историческом материале («Статский советник», «Коронация»), а затем – к изображению масштабных общественных движений и социальных конфликтов («Алмазная колесница», «Черный город»).

Идеалом мироустройства, по Б. Акунину, является общество, основанное на законности и порядке, взаимном соблюдении прав и интересов, как отдельных граждан, так и целых социальных групп. В готовом виде такого общества в его романах не представлено, так как ни западные демократии, ни «сильные» монархические государства в его изображении идеальными не выглядят. Б. Акунин – сторонник постепенной эволюции, поэтому он в равной мере не одобряет ни революционного насилия, ни государственного произвола, ни даже тайного «прогрессорства» либеральной просвещенной элиты. Эта точка зрения высказывается автором, как через посредство его положительных героев, так и через систему персонажей и сюжетных конфликтов.

Авторская идея эволюции основана на представлении о мире как последовательно и постепенно изменяющемся на основе технического

201

прогресса и развития производства. Однако такой прогресс еще не обеспечивает качественных положительных результатов, и особенно хорошо это заметно на примере России, которая постепенно деградирует от относительного благополучия «пряничной державы» к хаосу Революции именно на фоне непрерывного технического прогресса. То же касается и других государств, поскольку результатом роста производительности в европейских странах становится обострение социальных и политических противоречий, заканчивающееся Мировой войной.

Такую оценку результатов прогресса следует считать катастрофической (будь позиция автора хоть немного религиозной, его концепцию можно было бы назвать апокалиптической). То есть образ будущего в романах Б. Акунина (и не только в фандоринском цикле) основывается на тотально-негативной оценке современного состояния мира. Таким образом, линейное движение времени в его произведениях представляет собой неуклонное приближение катастрофы, которую возрастание материального благосостояния только усугубляет.

То всеобщее падение нравов, которое демонстрирует автор, происходит вследствие изначального несовершенства общества, усугубляемого как революционным произволом, так и попытками насильственной модернизации со стороны государства. Ведущей силой в ходе исторического процесса, по Акунину, является не технический прогресс, а состояние нравственного климата в обществе, который приводит к культивированию радикальных революционных настроений, национализму, росту агрессии во всех видах и дальнейшей социальной и религиозной конфронтации. Все произведения Б. Акунина демонстрируют эту негативную тенденцию. При этом приоритет этической проблематики становится основой многочисленных аллюзий с современностью, вследствие чего коррупция, карьеризм, национальная рознь и пр. выглядят вечными, поэтому в его изображении прошлое России смыкается с ее настоящим.

В конечном итоге, объектом авторского анализа становится человеческая личность, делающая тот или иной выбор в конкретных исторических условиях. Деятельность и поведение человека в различных условиях может определяться как врожденным этическим императивом, так и воздействием внешних обстоятельств, формирующих его цели и систему ценностей. Но ведущей в романах Акунина является именно врожденная составляющая личности, а обстоятельства лишь дают ему возможность проявить свою внутреннюю суть.

202

Почему сын неудачливого игрока Петра Фандорина, получивший нормальное дворянское воспитание, стал человеком чести и опорой Порядка, а граф Зуров – бретером и профессиональным игроком? Что, кроме безграничного природного честолюбия, заставило князя Пожарского убирать конкурентов руками террористов – ведь он и так, своими талантами и упорством мог сделать блестящую карьеру? Таких вопросов может быть задано множество. Да, Григория Гринберга стать Грином заставила антисемитская политика правительства, однако и в этом случае автор подчеркивает, что именно природное стремление к справедливости и опять-таки врожденная воля сделали его лидером БГ. Автор, впрочем, не исследует глубоко бездны человеческой души, он всего лишь раз за разом ставит своих героев в ситуации, когда им приходится действовать тем или иным образом, и в конструировании таких положений он неистощим.

Свойственная беллетристике тенденция доводить все до предела стала причиной того, что у Б. Акунина действительно нет неталантливых героев. Тот же Эраст Фандорин, кроме исключительных способностей к дедукции, обладает и многими другими сверхчеловеческими способностями: мало того, что ему всегда везет в любой азартной игре, так его даже змеи не кусают. Доктору Линду приписывается феноменальная способность подчинять мужчин, а Грин видит в цвете ауру человека. Автор вообще любит награждать своих героев если не экстрасенсорными способностями, то хотя бы выдающимися талантами: фандоринские антагонисты, например, все как один люди исключительно способные.

Однако главным в романах Б. Акунина является этика: «<…> благородный муж помнит: достоинство не в том, что с тобой происходит, а в том, как ты себя ведешь!» (ЧГ, 119); «<…> почти всякому человеку хочется себя как-то возвысить <…> благородный муж, для этого стремится стать выше. Человек мелкий <…> норовит увеличить свой рост, принижая окружающих» (ЧГ, 153). Эти и другие подобные правила, которые, вслед за Конфуцием, формулирует для себя Эраст Фандорин, можно считать основой акунинской этики. Правда, в кодексе главного героя присутствует также и отрицание заповеди «Не убий», и оправдание мести, потому что «<…> оскорбление, оставшееся без ответа, нарушает баланс справедливости и пятнает карму благородного мужа» (ЧГ, 35), но установка на самосовершенствование и «стремление стать выше» в его системе ценностей все же преобладают. И все герои, которых можно назвать положительными, даже террорист Грин, который объективно нес Зло, не только постоянно закаляли характер (антагонисты

203

тоже постоянно «укреплялись во зле»), но и стремились кого-то спасти, защитить справедливость и пр., благодаря чему они улучшали не только себя, но и окружающий мир.

В этой не слишком оригинальной идее и заключается основа историко-философской концепции Б. Акунина: мир может стать лучше только благодаря нравственному и духовному развитию личности, которое не может быть осуществлено внешним воздействием ни государством, ни с помощью революционного взрыва. И если автору не удалось изобразить идеальной модели общественного устройства, то образ эталонного героя, «благородного мужа», ему вполне удался.

§ 3.2. Проблема взаимодействия человека и общества

в утопиях В. Рыбакова

3.2.1. Творчество В. Рыбакова в контексте российской фантастики рубежа XX–XXI вв.

Вячеслав Михайлович Рыбаков, доктор исторических наук, специализирующийся по средневековому Китаю, является в настоящее время одним из наиболее известных фантастов в России рубежа XX–XXI вв. Его романы «Гравилет "Цесаревич"» (1993), «На будущий год в Москве» (2003) и цикл романов « Евразийская симфония (Плохих людей нет)» (2000–2005), написанный под псевдонимом «Хольм ван Зайчик» в соавторстве с И. Алимовым, считаются классическими в жанре альтернативной истории.

Первые исследователи российского историко-фантастического романа, Е. Петухова и И. Черный, рассматривают его в ряду создателей этого жанра в России: «особенного же расцвета русская историческая фантастика достигла в 90-е годы, когда сформировалась целая плеяда авторов, работающих в этом направлении: К. Булычев, А. Валентинов, В. Звягинцев, А. Лазарчук, А. Мартьянов, В. Рыбаков, В. Свержин и др.». Исследователи относят В. Рыбакова к среднему поколению современных исторических фантастов (А. Валентинов, А. Лазарчук, М. Успенский) 1.

В жанре альтернативной истории первым заметным произведением В. Рыбакова стал роман «Гравилет "Цесаревич"»2. В большинстве

1 Петухова Е., Черный И. Современный русский историко-фантастический роман. – М. : Мануфактура, 2003. – С. 7. 2 За это произведение В. Рыбаков получил ряд престижных премий на конвентах писателей-фантастов: «Великое кольцо», «Интерпресскон», «Бронзовая улитка», «Беляевская премия».

204

критических работ, посвященных изучению этого направления современной фантастики, он обязательно упоминается хотя бы в общем списке. Все классические признаки альтернативной истории здесь есть: автор детально разработал модель Российской империи XXI века, какою могла бы она сегодня стать, пойди история другим путем. Эта альтернативная Россия Рыбакова (если не учитывать разницу в политическом устройстве) в основных чертах напоминает Мир Полдня Стругацких. Не случайно, А. Ройфе назвал ее «подлинной консервативной утопией»1, где не было Октябрьской революции и мировых войн, где все живут максимально разумно и нравственно, где революционные настроения в России конца XIX века утихли сами собой, а коммунизм стал религиозным учением нравственно-этического толка.

Критик Д. Володихин писал, что это произведение «представляет собой размышления о судьбе России на историческом материале. О несложившейся судьбе <…>»2. Следовательно, сюжетообразующий конфликт «Гравилета» следует искать не в противостоянии отдельных героев или государств, а значительно глубже – в области этики, в сфере борьбы Добра со Злом. И конфликт этот реализуется не в сюжете, а именно в системе персонажей, в рефлексии героя, в структуре мира.

Сформулированная в романе концепция коммунизма является квинтэссенцией этической концепции общества В. Рыбакова. Источником Зла, так же как и Добра, становится сама человеческая природа. Основным объектом описания в рыбаковской утопии становится не политическое устройство государства, а морально-этическая система общественных отношений. Благополучная Россия и весь мир в его романе стали такими естественным путем, без внешних и внутренних потрясений, именно в результате следования заложенным изначально нравственным императивам. Что касается «монархизма» этого проекта, то он рассматривается не как необходимое условие существования утопического миропорядка, а скорее как традиционный образ правления, который не нуждается в замене.

Иной вариант развития нашей страны автор представил в антиутопии «На будущий год в Москве», в которой описывается альтернативное настоящее России начала 2000-х годов, распавшейся на десятки отдельных карликовых государств, так, что Москва и Санкт-

1 Ройфе А. Из тупика, или Империя наносит ответный удар // Если. – 2000. – № 3. – С. 249. 2 Володихин Д. Призывая Клио // Если. – 2000. – № 10. – С. 237.

205

Петербург оказались разделены границей. Следствием потери государственного могущества стало полное культурное подчинение Западу: школьные учебники переписаны, советские фильмы и книги, свидетельствующие о великом прошлом России, запрещены. Кроме того, распущены армия и Академия наук, и последние «ученые» живут на иностранные дотации, занимаясь астрологией и теологией, а военные поголовно подались в наемники, зато в школьных буфетах новой России легально продают детям пиво.

Примечательно, что в этом построссийском пространстве, как называет его автор, нет явных примет разрухи, экономического упадка, экологической катастрофы, нет также ни терроризма, ни политических репрессий. Практически отсутствует страх перед государством, скорее автор создал атмосферу духовного вакуума, морального удушья, которую ощущают даже и отрицательные персонажи. То есть жизнь рядового обывателя изменилась скорее к лучшему, если сравнивать ее с эпохой застоя. Но, кроме обывателей, есть еще и творчески активная часть населения, для которых новая культурная реальность третьесортной страны – тотальная цензура и официальное вранье (такое же, как и при советской власти) – перекрывает все пути к творческой самореализации, к настоящей работе. Для них, немногих, очевидно, что существующее положение приводит к уничтожению культуры, научного и творческого потенциала, к застою и в итоге лишает народы распавшегося СССР перспективы нормального развития.

Столь нестандартная постановка проблемы по-иному структурирует сюжетообразующий конфликт. Да, есть за границей фонды и организации, целенаправленно разрушающие остатки советской культуры и науки, но эти фонды где-то далеко, а главными противниками последних неравнодушных и мыслящих людей становятся функционеры нового режима: бывшие прогрессивные журналисты, бывшие ученые, школьные педагоги и многие другие, охотно променявшие свободу творчества и идеалы юности на гарантированную высокую зарплату.

Что касается содержания, то оно не вполне типично. Это мир загнивающий, но еще не окостеневший, где внешнее благополучие остро контрастирует с духовным разложением. Как писал Б. Ланин, «антиутопия <…> концентрирует и выплескивает наружу страхи интеллектуалов –

206

современных потомков библейских пророков и античных предсказателей»1. В отношении романа В. Рыбакова это утверждение совершенно справедливо – автор создал антиутопию именно для людей, которым потеря творческой свободы, культурной идентичности и перспективы развития представляется не менее страшной, чем ядерная война или государственный террор.

Идеологическая позиция автора, выраженная в этих очень разных по жанру и содержанию романах, эволюционировала в общем русле развития общественного сознания рубежа веков. Так, его «Гравилет ″Цесаревич″» вполне укладывается в идеологические тенденции 1990-х годов: роман отличается отчетливым антисоветским настроем и посвящен, прежде всего, дискредитации идеи революционного пути развития общества, в противовес которому предлагается «естественное», эволюционное построение лучшего общества. При этом упор делается не на утверждение принципиальной невозможности революционного пути преображения мира вообще, а на демонстрацию его неэтичности.

В подтексте рыбаковской утопии лежала либеральная, «рыночная» модель общества2, однако эта модель заметно отличается от западных образцов. Парадоксально, но идеалом здесь стала утопическая монархия, которая предстает как «<…> некое оптимальное состояние государства, находящегося в зените могущества, наслаждающегося внутренним порядком»3. Эта тенденция характерна не только для русской и не только для исторической, а для всей мировой фантастики в целом4.

За те десять лет, что разделяют романы «Гравилет <…>» и «На будущий год в Москве» (1993–2003 гг.), многие иллюзии были разрушены, поэтому в новом романе автор оценивает итоги либерализации и внедрения свободного рынка уже как негативные. Антиутопия «На будущий год в Москве» содержит острую критику либерально-рыночного образа жизни, а кроме того, в нем звучат уже нотки ностальгии по славному советскому прошлому, которое воспринимается теперь как Эпоха Великой Империи. Окончательное воплощение либерпанковская и в то же время

1 Ланин Б. Воображаемая Россия в современной русской антиутопии [Электронный ресурс] URL: src-h.slav.hokudai.ac.jp/coe21/publish/no17_ses/18lanin.pdf (дата обращения 15.12.2016) 2 В русской литературе XX века эта утопия наиболее полно воплощена в романе В. Аксенова «Остров Крым». 3 Фрумкин К. Империи и спецслужбы в фантастике // Свободная мысль – XXI. – 2004. – № 2. – С. 76. 4 Каплан В. Заглянем за стенку. Топография современной русской фантастики // Новый мир. – 2001. – № 9. – С. 156–170.

207

монархическая концепция истории В. Рыбакова находит в произведениях, написанных под псевдонимом Хольма ван Зайчика.

3.2.2. «Глобальная» этическая утопия Хольма ван Зайчика

«Евразийская симфония (Плохих людей нет)» как цивилизационный проект

Цикл из семи романов, выпущенных с 2000 по 2005 годы («Дело жадного варвара», «Дело незалежных дервишей», «Дело о полку Игореве», «Дело лис-оборотней», «Дело победившей обезьяны», «Дело судьи Ди» и «Дело непогашенной луны»), создали, скрывшись за столь экзотичным псевдонимом, петербургские фантасты Вячеслав Рыбаков и Игорь Алимов.

Однозначно охарактеризовать эти произведения достаточно сложно. Критик Д. Скирюк определил первый роман, «Дело жадного варвара», как «фантастический детектив с уклоном в параллельную историю с немалой долей юмора и пародии»1. Да, если судить только по фабуле – это детективы, стилизованные под «китайские» детективы уже упомянутого Роберта ван Гулика. Однако динамика сюжета в них, невысока, да и собственно детективные построения достаточно просты. Различаются они главным образом темой и характером расследуемого преступления: первая цзюань [часть – А. Л.] цикла, в которую входят три романа – «Дело жадного варвара», «Дело незалежных дервишей», «Дело о полку Игореве», – цзюань детективная. Столичный розыскных дел мастер Багатур Лобо по прозвищу Тайфэн и ученый-законник Богдан Рухович Оуянцев-Сю расследуют разнообразные человеконарушения, которые имели место в Александрии Невской [Санкт-Петербурге – А. Л.]. Вторая цзюань цикла, которую составляют романы «Дело лис-оборотней», «Дело победившей обезьяны» и «Дело Судьи Ди», скорее цзюань мистическая, где расследуются дела странные и таинственные. Третья цзюань содержит роман «Дело непогашенной Луны», посвященный обсуждению национального вопроса.

В то же время цикл следует также считать и альтернативно-фантастическим: описанное государство Ордусь – это огромная страна, на просторах которой мирно живут люди сотен национальностей и десятков конфессий. По версии авторов история Ордуси началась в шестидесятые годы XIII века, когда Александр Невский и его побратим, сын Батыя Сартак, договорились о партнерском объединении Орды и Руси в новое,

1 Скирюк Д. Ван Зайчик, Хольм – «Дело жадного варвара» [Электронный ресурс] URL: http://fandom.rusf.ru/about_fan/skiryuk_06.htm (дата обращения 15.12.2016)

208

единое государство, где будет править единственно закон. Позже в него вошла Поднебесная (Китай), и Ордусь распространилась от моря и до моря. Это великая процветающая империя с тремя столицами: Ханбалык на востоке, Каракорум в центре и Александрия Невская (Санкт-Петербург – А. Л.) на северо-западе. В центре империи – Цветущая Средина, по краям – семь улусов. Во главе империи стоит император, управляющий страной волею народа и силою Небесного Мандата.

Таким образом, событие, ставшее причиной существования ордусской реальности, лежит в достаточно отдаленном прошлом, и герои воспринимают ее как единственно возможную. Принципиально важно также, что своим основанием Ордусь обязана не военному захвату, а добровольному и естественному государственно-политическому акту, осуществленному по воле двух побратимов. Таким образом, политический расчет и человеческие привязанности играют в этом событии равнозначную роль, что, вероятно, и заложило основы мирного сосуществования столь разных культур и народов.

Классическая утопия предполагает создание изолированного хронотопа, а Ордусь весьма определенно локализована и в пространстве, и во времени, окружена другими странами и активно сотрудничает/конкурирует с ними. Кроме того, утопия предполагает культурную однородность населения, а Ордусь – мультинациональная и мультикультурная держава, поэтому утопия ван Зайчика заметно отличается от классических образцов этого жанра. Ее было бы справедливо назвать глобальной, поскольку главной темой этих произведений следует считать не просто построение счастливого и разумного общества, но счастливого и разумного общества, объединяющего множество культур и цивилизаций, рецепт мирного сосуществования всех наций и конфессий. Определение, которое дал этим романам сам В. Рыбаков, – «этнокарнавальный роман»1 – представляется чрезвычайно удачным.

Этот литературный проект можно рассматривать как художественную реализацию идеи панмонголизма, впервые сформулированную философом В. Соловьевым. Но этот религиозный философ вкладывал в данный термин апокалиптическое содержание, рассматривая объединение азиатских племен как угрозу всей современной

1 Караев Н. Ван Зайчик спасает Россию – как умеет [Электронный ресурс] URL: http://orduss.pvost.org/pages/what_2.html (дата обращения 24.01.2017)

209

ему цивилизации, орудие уничтожения России как Третьего Рима1. У профессиональных востоковедов В. Рыбакова и И. Алимова это явление получило совершенно иную, позитивную, трактовку, став новой версией ответа на вопрос: частью Европы или Азии является Россия? Их «Ордусь» в географическом отношении почти равна Золотой орде в период ее максимально могущества, а в културом отношении соединяет высшие достижения Востока и Запада. Созданный ими проект художественно воплощает идеи «Евразийства»2.

Близость фантастической Ордуси и современной России обозначена совершенно явно с помощью многочисленных аллюзий и словесной игры. Например, гимн Ордуси звучит так: «Союз нерушимый улусов культурных сплотили навек Александр и Сартак <…>» (ДЖВ, 60), заштатным городом Мосыкэ, который «<…> был известен исключительно своими гигантскими чадными заводами по производству низкопробных дурманящих напитков<…>» (ДЖВ, 11)3, правит некий Лю Жоу-ке, в котором легко узнается бывший тогда мэром Ю. Лужков, столицей Урала является город Сверловск. Есть и другие многочисленные «совпадения» такого рода. Поэтому еще один вариант трактовки цикла: «политические памфлеты без точно определенного адреса»4, в которых «пытаться соотнести заковыристые имена и названия, а также видоизмененные факты с их реальными прототипами»5 гораздо интереснее, чем следить за сюжетом.

1 Такую трактовку этому явлению он дает в своем стихотворении «Панмонголизм»: «Панмонголизм! Хоть слово дико / Но мне ласкет слух оно // Как бы предвестием вели-кой / Судьбины божией полно /… Как саранча, неисчислимы / И ненасытны, как она, / Нездешней силою хранимы, / Идут на север племена. / О Русь! забудь былую славу: / Орел двухглавый сокрушен, / И желтым детям на забаву / Даны клочки твоих знамен. / Смирится в трепете и страхе, / Кто мог завет любви забыть <…> / И Третий Рим лежит во прахе, / А уж четвертому не быть». – Вл. Соловьев. Панмонголизм // Вл. Соловьев. Чтения о Богочеловечестве; Статьи; Стихотворения и поэма; Из «Трех разговоров»: краткая повесть об Антихристе / Сост. А. Б. Муратова. – СПб. : Художественная литера-тура, 1994. – С. 392. Тема панмонголизма поднималась также в стихотворениях В. Брюсова «Грядущие

гунны» и А. Блока «Скифы». 2 Дугин А. Я за многополярную цивилизацию // Основы евразийства. – М. : Арктогея Центр, 2002. – С. 544–545. 3 Текст цитирует по изданию: Хольм ван Зайчик. Дело жадного варвара. – СПб. : Азбука-классика, 2004. – 256 с. 4 Елисеев Н. Ниже уровня моря [Электронный ресурс] URL: http://orduss.pvost.org/pages/press_2.html (дата обращения 24.01.2017) 5 Юзефович Г. Дело лис-оборотней [Электронный ресурс] URL: http://orduss.pvost.org/pages/press_4.html (дата обращения 24.01.2017)

210

Но большинство критиков и литературоведов рассматривают этот цикл именно как утопию1, поскольку основным содержанием здесь является описание идеальной страны Ордусь, живущей «по законам фантастически высокой нравственности»2. Это монархия, которой правит китайский император, но монархия идеальная, где жизнь строится на принципах равноправия всех наций и конфессий, где основой взаимоотношений является веротерпимость, демократизм и взаимоуважение.

Жизнь в целом, а межличностные отношения в особенности в Ордуси тщательно регламентированы – здесь авторы взяли за образец уклад средневекового Китая, однако обилие церемоний и условностей не затрудняет (по мысли авторов), а облегчает человеческие взаимоотношения: «это просто уважение друг к другу. Ведь когда нет войны, нужды, страданий, позволяющих одному жертвовать собой для другого, как еще выказать уважение? Только соблюдая условности…» (ДЖВ, 158). Гуманизм и чувство долга – краеугольные камни ордусской государственности и общественной жизни, однако гуманизм в Ордуси довольно специфичен: смертная казнь заменена пожизненным заключением, но широко используются телесные наказания [так называемые «прутняки» – А. Л.], при этом злодеям в знак морального порицания бреют подмышки.

Очевидно, что В. Рыбаков и И. Алимов создали еще одну утопическую монархию, основанную на человеколюбии и высокой этике, а проблема взаимоотношений государства и личности является центральной во всем цикле. Одной из важнейших составляющих «Евразийской симфонии» становятся образы главных героев, которые каждым своим поступком утверждают заданный авторами идеал. Столь масштабный утопический проект не может обойтись без ключевого образа героя как основного носителя этических ценностей, и в романах ван Зайчика таких героев два: Богдан Рухович Оуянцев-Сю, чиновник Управления этического надзора (ордусской прокуратуры – А. Л.), типичный русский интеллигент с приступами рефлексии и обостренным нравственным чувством, а также сыщик Багатур Лобо, начальник отдела в

1 См.: Кукулин И. Шустрик и Мямлик из Великой Ордуси [Электронный ресурс] URL: http://exlibris.ng.ru/masscult/2001-02-01/6_cyberpunk.html (дата обращения 24.01.2017); Бережной С. Проверено – плохих людей нет [Электронный ресурс] URL: http://barros.rusf.ru/article209.html (дата обращения 24.01.2017) 2 Бережной С. Проверено – плохих людей нет [Электронный ресурс] URL: http://barros.rusf.ru/article209.html (дата обращения 24.01.2017)

211

Управлении Внешней охраны (аналог МВД-ФСБ), за неукротимый нрав и мертвую хватку получивший прозвище «Тайфэн» (китайский вариант японского слова «Тайфун»).

Авторы уделяют значительное место описанию их характеров, привычек и образа жизни. Эти герои каждый по-своему воплощают идеал «благородного мужа», который думает о морали и долге, а не о вещах и удобствах, и ежечасно печется о продвижении дела. Благородный муж – это идеал конфуцианской морали, поэтому он по умолчанию является человеком государственным, то есть чиновником. Оба они фанатики своего дела, но служба для них становится способом служения обществу, а не средством заработка или карьерного роста. При этом службу они несут в строгом соответствии с религиозными и нравственными установлениями, поскольку и тот, и другой – как и положено ордусским гражданам – люди глубоко верующие (Багатур – буддист, а Оуянцев – христианин), посещающие церковь и выполняющие все положенные обеты. Чтобы избежать схематизма в этих образах, авторы наделили их множеством индивидуальных особенностей, мелких слабостей и даже вредных привычек.

Так, буддист Багатур Лобо – представляет собой популярный в беллетристике тип «крутого» сыщика. В ходе расследований Багатур Лобо неоднократно в одиночку захватывает вооруженные банды. Этот мастер фехтования и рукопашного боя медитации и тренировки как-то сочетает с гурманством, курением и любовью к пиву, он к тому же – постоянный посетитель чатов и форумов. Багатуру Лобо свойственны нормальные человеческие слабости, определенные моменты душевного упадка, связанные с неудачами в личной жизни. Оуянцев-Сю воплощает тип сыщика-интеллектуала: непьющий и некурящий кабинетный работник, заботливый и нежно любимый муж, эстет, посещающий выставки и концерты, но пренебрегающий спортзалом. При этом также способен на поступок, а в некоторых отношениях даже более решителен, чем супермен Багатур Лобо1.

1 «Романы Вячеслава Рыбакова и опусы ван Зайчика обрели необыкновенную популяр-ность не в последнюю очередь потому, что в них видно стремление утвердить идеал, а не разрушить его. Во всех случаях этот идеал является в двухчастной форме. Во-первых, служить отечеству. Во-вторых, служить ближнему своему — любовью, уваже-нием, милосердием. Первое нигде не входит в противоречие со вторым. За это многие с благодарностью относятся к текстам Рыбакова и ван Зайчика. Вот как! Оказывается, можно служить отечеству и не быть безнравственным человеком!» – пишет критик Д.

212

Но в целом это натуры очень сильные и цельные. Оригинальность здесь заключается только в чрезмерной, запредельной концентрации положительных личных качеств: чувства долга, гуманизма, бескорыстия, личной скромности, интеллектуальной и физической (у Лобо) мощи. И эти их качества авторы постоянно «испытывают на прочность» – практически в каждом романе наши герои попадают в этически неоднозначные ситуации, требующие разрешения. Каждым своим поступком они утверждают авторский идеал подчинения интересов отдельной личности обществу, что в целом вполне характерно для утопии, и эта особенность определяет всю структуру взаимоотношений в Ордуси.

В характере героев нет серьезных внутренних противоречий, но противоречия есть в Ордуси, и служебные проблемы здесь часто переплетаются с личными. Художественный мир романов Хольма ван Зайчика представляет единую и целостную концепцию идеального мира, однако и в этом мире есть определенные противоречия и проблемы, разрешаемые в ходе каждого из семи сюжетов. В каждом из романов авторы последовательно испытывают на прочность ордусское общество. Сочетание утопического мира и детективного сюжета, в целом нехарактерного для утопии, служит средством акцентирования и раскрытия ключевых этических проблем – не случайно критик Н. Караев назвал ван Зайчика «моралистом в шкуре фантаста<…>»1.

Да, и в Ордуси случаются правонарушения, которые успешно пресекают главные герои. Прежде всего, это традиционные корыстные преступления (воровство, рэкет и др.), однако не они становятся основным объектом внимания авторов. Не случайно сюжетообразующим конфликтом большинства романов («Дело незалежных дервишей», «Дело о полку Игореве», «Дело победившей обезьяны», «Дело непогашенной Луны») становятся межнациональные и межкультурные конфликты между жителями Ордуси, которые перерастают в открытый национализм, а далее неизбежно следуют преступления на шовинистической почве, доблестно пресекаемые главными героями.

С. Бережной пришел к заключению, что «если в первых трех романах темой расследований были уродливые нравственные искажения, для жизненного уклада Ордуси совершенно неприемлемые – ксенофобия,

Володихин. – См.: Володихин Д. М. Мы могли бы служить в разведке // Если. – 2002. – № 1. – С. 264. 1 Караев Н. Ван Зайчик спасает Россию – как умеет [Электронный ресурс] URL: http://orduss.pvost.org/pages/what_2.html (дата обращения 24.01.2017)

213

национализм, алчность, порабощение человеческого разума и духа, – то в романах второй цзюани напарники сталкиваются с человеконарушениями, порожденными искренним стремлением ордусян к утверждению всеобщего блага»1.

Это детективы, но такие детективы, где преступники сами раскаиваются в совершенном, и сами судят себя, а доблестные «человекоохранители» только помогают им в этом. Рассмотрение всевозможных нравственных конфликтов, поиск грани, отделяющей благие намерения от неэтичных поступков и причин, толкающих людей на преступления, – вот основная цель авторов. По мере последовательного раскрытия авторской идеи глубина и сложность конфликтов последовательно обостряются.

Пилотный роман «Дело жадного варвара» содержит рассказ о первом совместном расследовании похищения креста святителя и великомученика Сысоя. В ходе поисков выясняется, что взлом был действительно лишь отвлекающим маневром, а крест похитил один из сотрудников ризницы, филолог Берзин Ландсбергис, шантажируемый своим братом Дзержином. А заказчиком похищения стал известный западный коллекционер Шморос [вероятно, Д. Сорос – А. Л.]. Несмотря на внешнюю простоту фабулы, это первое произведение уже содержит весь спектр проблем, ставших основным объектом художественного анализа во всем цикле. Здесь, прежде всего, интересен мотив, которым руководствовался старший из похитителей: «Ландсбергис разорен. А, судя по его повадкам, ничего ценнее денежного благополучия для него и нет в жизни. Конечно, он готов на все ради того, чтобы вновь приобрести богатство» (ДЖВ, 119).

Однако у преступления Дзержина Ландсбергиса, кроме корыстолюбия, есть и более глубокие причины. Банкротство табачного фабриканта стало следствием крупного судебного иска, поданного на него неким Лацисом, у которого в результате систематического злоупотребления табаком «<…> развился рак легких» (ДЖВ, 117). Примечательно, что такая история произошла именно в Даугавском уезде, самом «европейском» из улусов Ордуси. Авторы указывают, что в других регионах такого произойти не могло: «<…> у них там вообще диковато <…> вороватый народец. Себялюбцы, так и смотрят, где что плохо лежит <…>» (ДЖВ, 107), – так характеризует жителей Прибалтики Багатур Лобо.

1 Бережной С. Проверено – плохих людей нет [Электронный ресурс] URL: http://barros.rusf.ru/article209.html (дата обращения 24.01.2017)

214

Романы Х. ван Зайчика трудно назвать политкорректными, так как принципиальная разность между ордусянами и варварами демонстрируется во всех сферах жизни и поведении: «<…> у Медного Всадника <…> особенно неистово и шумно роились тут со своими фотоаппаратами-мыльницами гокэ – гости страны <…> со своим невыносимо шумным смехом, с громкими развязными прибаутками <…>» (ДЖВ, 15). Конечно, не все иностранцы обязательно были потенциальными преступниками, но мотив активного культурного и морального противостояния Ордуси западному миру, погрязшему в меркантильности и бездуховности, является одним из наиболее значимых во всем цикле. На Западе в основе всего лежит культ успеха и тотальный индивидуализм – именно в таком ключе авторы трактуют западную идею прав человека, свободы и демократии.

Наиболее полное раскрытие сложных и противоречивых этических и других проблем происходит в последнем романе цикла, «Дело непогашенной Луны», где В. Рыбаков и И. Алимов обратились к проблеме межнациональной розни в Ордуси, в частности – к «еврейскому вопросу». Здесь слились воедино оба отмеченных С. Бережным сюжетных конфликта: и «искреннее стремление к утверждению всеобщего блага», и «<…> уродливое явление национализма»1.

Основные события происходят в городе Теплисе (Тбилиси – А. Л.), изначально населенном родственными народами фузян и саахов. Много веков они вполне мирно уживались, пока вдруг не возник историко-культурный вопрос: кто из них воспевается как «<…> горный народ <…> наидобрейший, наихрабрейший и наигостеприимнейший <…> во всем известном мире» (ДНЛ, 168) в недавно найденном древнем манускрипте «Арцах-намэ». Эта историческая загадка породила сначала соревнование в гостеприимстве, а затем неожиданно привела к резкому обострению межнациональных отношений, массовой резне и ютайскому погрому [ютаями в романе названы евреи – А. Л.].

Эта вспышка национализма была обусловлена экономической успешностью ютаев, заметно превосходящих местных жителей в коммерческих вопросах, а также демонстративным равнодушием ютаев к конфликту между коренными народностями: «<…> в такое время нужно быть особенно твердыми. Пусть местные решают свои проблемы – у нас есть дела поважнее….» (ДНЛ, 154) – заявляет Давид Гохштейн. Более

1 Бережной С. Проверено – плохих людей нет [Электронный ресурс] URL: http://barros.rusf.ru/article209.html (дата обращения 24.01.2017)

215

важным делом, чем текстология «Арцах-наме», так волновавшая фузян и саахов, по его мнению – правильное соблюдение ютайских ритуалов. В результате этого давно назревавший конфликт был инициирован рядом случайностей: пятидневное заседание уездного меджлиса, призванного определить «самый гостеприимный народ», пришлось в разгар одного из ютайских праздников, и стремление ютаев соблюсти ритуал в полном объеме в любых условиях (они пытались передать праздничный обед своим соплеменникам, заседающим в меджлисе) было воспринято и саахами, и фузянами как оскорбление их национальных чувств, а попытка знатока древностей Левенбаума примирить эти нации, объявив их единым народом [к такому выводу он пришел, изучив первоисточники – А. Л.], – как обман меджлиса. Дело закончилось избиением и примирителя, и других оказавшихся рядом ютаев, а затем и классическим погромом в их квартале.

Другая не менее значимая сюжетная линия связана с личностью Мордехая Ванюшина и его жены Магды [здесь можно усмотреть явную отсылку к судьбе академика А. Д. Сахарова и его жены Е. Боннэр – А. Л.]. Как и академик Сахаров, этот ученый стоял у истоков создания водородной бомбы, а также многих других разработок в области физики. В частности под его руководством была создана установка «Снег», способная своим излучением дистанционно уничтожать крупные астероиды и другие небесные тела, способные в случае столкновения с Землей стать причиной планетарной катастрофы.

Оценив возможные последствия применения водородного оружия, Ванюшин стал одним из активнейших сторонников движения за разоружение, а затем пришел и к еще более радикальной идее всеобщего покаяния народов за нанесенные друг другу в прошлом обиды: «он отказался от идеи возмещения материальных убытков и физического ущерба <…> Но само душевное движение навстречу друг другу, само порывистое глобальное ″простите за все-все-все″ – оставалось неотменяемо. Без него нельзя было обойтись, нельзя было строить общее будущее<…>» (ДНЛ, 107).

Ни государственной, ни общественной поддержки его учение не получило, поэтому Мордехай Ванюшин стал активным оппозиционером, чрезвычайно популярным на варварском Западе, очень внимательно относящемся ко всем диссидентским движениям в Ордуси. Встреча с Магдой Гутлюфт, активной антиютайкой, привела к тому, что ютай Ванюшин стал исповедовать мысль о неизбывной вине ютаев перед

216

человечеством. Он, например, подготовил доклад «Худая роль ютаев в создании оружия всенародного истребления» (ДНЛ, 55).

С помощью Магды, которая «<…> говорила то, что он преступно не сумел и не успел сказать сам <…>. Точнее, понятней, резче<…>» (ДНЛ, 111), мечта о всеобщем покаянии превратилась в экстремистское учение, резко обостряющее все межнациональные конфликты. Именно резкое и тенденциозное выступление Магды на меджлисе в Теплисе: «<…> стоит лишь вглядеться повнимательней, поразмыслить непредвзято <…> и любому порядочному человеку становится ясно, что справедливость на стороне фузянов!» (ДНЛ, 249) – спровоцировало драку между депутатами и последующие кровавые события.

Кульминацией в романе стала неудавшаяся попытка Ванюшина (с помощью похищенной им из музея установки «Снег») прямо во время ютайского праздника Пурим уничтожить Луну, играющую столь важную роль в их религиозной практике, – таким методом он хотел наказать ютаев, искупить их вину, а также изменить национальный характер. К счастью, в последний момент он не выдержал груза сомнений и умер от разрыва сердца. Последнее дело закончилось также благополучно, как и все предыдущие: государство приняло меры к разрешению конфликта в Теплисе, Луна осталась непогашенной, а доблестный сыщик Оуянцев-Сю, идущий по следу Ванюшина, позаботился и о сокрытии тайны, и об уничтожении прибора.

Сюжет последнего романа вышел достаточно острым и запутанным: кроме основного конфликта, в романе присутствует сложная интрига с участием саахского националиста Зия Гамсахуева и германского шпиона фон Шнобельштемпеля, деятельность которых успешно пресекли Оуянцев-Сю и Багатур Лобо, однако анализ фабульной составляющей, как это всегда бывает у В. Рыбакова, мало связан с основной идей «Дела непогашенной Луны», поскольку это произведение, как охарактеризовала его редактор Ольга Трофимова, – «<…> роман идеалов и об идеалах <…> идеалы – единственный по-настоящему действенный и в то же время добрый способ уберечь человека от себя самого. Ведь большинство человеческих качеств оказываются хорошими или плохими лишь в зависимости от того, ради чего и во имя чего человек пускает их в ход <…> Их двойственности и трагичности и посвящена книга»1.

1 Трофимова О. От редактора // Хольм ван Зайчик. Дело непогашенной Луны. – СПб. : Азбука-классика, 2005. – С. 5.

217

Цикл романов Х. ван Зайчика (В. Рыбакова и И. Алимова) «Евразийская симфония (Плохих людей нет)» представляет собой неожиданный гибрид идеалов писателей советской эпохи: традиционалистов, уповающих на спасительность крестьянской общины, все члены которой связаны родственными и духовными узами, и прогрессистов, мечтающих о могучей державе1. Противоречие между ними снимается за счет пространственной и культурной глобальности этой утопии, реализующей утопический вариант концепции неоевразийства. Идеальный образ жизни в этой мультикультурной утопии строится не на достижении личного успеха в условиях всеобщей цивилизованной конкуренции (западная модель), а на достижении каждым отдельным человеком духовного совершенства и творческой самореализации.

Ни советская, ни рыночная модель развития такой возможности не дали, отсюда стремление к обществу, существующему на основе самоограничения, взаимоуважения и подчинения долгу – то есть идеалов патриархальной общины. Но в глобальном масштабе, в условиях мультикультурного общества такая утопия испытывает внешнее давление и переживает внутренние противоречия – таким образом, могучее государство, обладающее военной мощью, большой территорией, экономическим потенциалом и эффективными спецслужбами, становится необходимым гарантом сохранения стабильности. От государства реального оно, почти не различаясь по внешним признакам, принципиально отличается по целям. Если государство коммунистическое даже у таких гуманистов, как братья Стругацкие, было ориентировано на построение нового общества любыми средствами и расширение его до крайних пределов, то утопическое государство такой цели не ставит, оно само живет по законам высокой этики и удерживает своих подданных в ее рамках.

Идеальное государство Ордусь является силой хотя и человеколюбивой до крайности, но все же направляющей и охранительной: именно оно создает условия для нормального сосуществования в мультикультурном обществе, именно государственные чиновники пресекают деятельность националистов и религиозных фанатиков, а вот народ, население некоторых улусов и их выборное правительство (Асланивский улус из «Дела о незалежных дервишах» и город Теплис из

1 Ковтун Н. В. «Деревенская проза» в зеркале Утопии. – Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2009. – С. 480.

218

«Дела непогашенной Луны») легко становятся объектом манипуляций всевозможных политических экстремистов и желтой прессы.

Именно государственные чиновники демонстрируют высочайший уровень ответственности и личной этики, настолько высокой, что осознав неправомерность своих поступков, сами наказывают себя: например, московский градоначальник Возбухай Ковбаса («Дело победившей обезьяны»), будучи уличен Оуянцевым-Сю, покончил с собой, хотя юридически его вина была совершенно недоказуема. Государство обеспечивает защиту, в том числе и военную, от внешних посягательств: «<…> благодаря государству живущий в нем народ может обеспечить себе мирную жизнь и самостоятельность<…>» (ДНЛ, 96).

Концепция истории в романах В. Рыбакова представляет собой этическое учение, в котором главной движущей силой становится человек, обладающий врожденной этической доминантой в поведении, а также стремлением к самосовершенствованию. Явное преобладание этической доминанты в авторской концепции истории определяет все остальные ее характеристики. Концепция времени здесь, как и в большинстве альтернативно-исторических романов, является линейной, но эта линейность лишена обязательной устремленности к какому-либо принципиально иному будущему. В. Рыбаков не отрицает прогресс, в том числе и технический, поскольку его Ордусь – государство экономически развитое, и все современные атрибуты материального процветания (всеобщая компьютеризация, автомобилизация, Интернет, авиация и космос) присутствуют, но прогресс ограничен государством, и все изобретения проходят тщательную этическую экспертизу.

Потребление в Ордуси подчинено принципу разумной достаточности, и ордусянин никогда не купит новую машину, если старая еще пригодна к эксплуатации. В отличие от «варварских» стран, развитие науки и техники здесь происходит без жесткой экономической конкуренции.

Прогресс технический дает всего лишь необходимые возможности, а подлинный прогресс происходит в духовной сфере. Целью развития такого передового государства и его жителей является достижение всеобщей Гармонии, на основании уже известных принципов этической регулировки общественных отношений, которые уже сформулированы в форме религиозных учений, поэтому у ордусян нет необходимости в социальных экспериментах и поиске новых идеалов. Им необходимо лишь воплотить уже имеющиеся. Движущей силой в этом процессе является свойственное

219

от природы каждому человеку и каждой нации стремление к духовному совершенству.

Идеи, изложенные В. Рыбаковым в «Евразийской симфонии», можно рассматривать как наиболее полное воплощение его исторической концепции. Опираясь на научное представление о линейном течении исторического времени, об историческом процессе как культурной и этической эволюции человеческого общества, он создает идеальный вариант альтернативной истории, в котором это развитие происходит естественным и ненасильственным путем.

Утопическая концепция истории В. Рыбакова является художественной реализацией этических принципов конфуцианства и христианской религиозной философии. За экзотическими китайскими декорациями, за псевдомонархической романтикой его «Ордуси» можно усмотреть и популярные в настоящее время идеи Соборности и Всеединства как базовых принципов существования религиозного в основе своей общества.

§ 3.3. Альтернативные версии Великой Отечественной войны

в современной исторической беллетристике

3.3.1. Великая Отечественная война в общественном сознании XX–XXI веков

Одной из наиболее значимых в общественно-историческом дискуре России начала XXI века остается тема Великой Отечественной войны. О ее популярности можно судить по многим признакам, в частности, по количеству художественных фильмов, выпущенных российскими кинематографистами в новом веке1. Еще более востребована тема войны в жанре мини-сериала2. Некоторые из этих фильмов сняты по мотивам

1 С большим успехом прошли на российских экранах такие фильмы, как «В августе 44-го» (М. Пташук, 2001), «Звезда» (К. Шахназаров, Н. Лебедев, 2002), «Кукушка» (А. Рогожкин, 2002), «Сволочи» (А. Атанесян, 2005), «Перегон» (А. Рогожкин, 2006), «В июне 41-го» (А. Франскевич-Лайе, 2008), «Матч» (А. Малюков, 2012), «Шпион» (А. Андрианов, 2012), «Белый тигр» (К. Шахназаров, 2012), «Сталинград» (Ф. Бондарчук, 2013), «Битва за Севастополь» (С. Мокрицкий, 2015), «28 панфиловцев» (К. Дружинин, А. Шальопа, 2016) и другие. 2 См.: «Конвой PQ- 17» (2004), «Диверсант» (2004–2007), «Штрафбат» (2004), «А зори здесь тихие» (2005), «Последний бой майора Пугачева» (2005), «Последний бронепоезд» (2006), «Ленинград» (2007), «СМЕРШ» (2007), «Заградотряд» (2010), «СМЕРШ. Легенда для предателя» (2011), «Баллада о бомбере» (2011), «Чужие крылья» (2011), «Смерть шпионам» (2007–2012), «Военная разведка» (2010–2012), «Второе восстание Спартака» (2012), «Ночные ласточки» (2013), «Разведчицы» (2013),

220

произведений писателей-фронтовиков: В. Богомолова («В августе 44-го»), Э. Казакевича («Звезда»), Б. Васильева («А зори здесь тихие»), другие – на основе произведений современных авторов: А. Азольского («Диверсант»), М. Веллера («Баллада о бомбере»), В. Кунина («Сволочи»), И. Бояшова («Белый тигр»). Приведенный перечень свидетельствует о несомненном росте интереса общества к трагедии Великой Отечественной.

Новых крупных литературных произведений на военную тему в 2000-х годах появилось немного: уже упомянутые «Сволочи» В. Кунина (2003), «Баллада о бомбере» М. Веллера (2003), «Танкист, или Белый тигр» И. Бояшова (2008), «блокадный роман» А. Тургенева «Спать и верить» (2007). В то же время военная тематика оказалась неожиданно востребованной в новом направлении современной исторической фантастики: романах-боевиках о «попаданцах на ВОВ», как их обозначают в рубрикаторах современных электронных библиотек.

Появление такой фантастики не случайно. Есть еще одна сфера общественного сознания, где тема войны стала чрезвычайно востребованной, – это военно-историческая публицистика, научно-популярные исследования, обращенные к массовому читателю. Только за последние три года такие крупные коммерческие издательства, как «ЭКСМО»1, «Яуза»2, «Вече»3, «Центрполиграф»1 и др., опубликовали

«Истребители» (2013) и др. Появилась и новая разновидность военной кинематографии: фантастический боевик на военную тему: «Мы из будущего» (2008), «Мы из будущего-2» (2010), «Туман» и «Туман-2» (2010–2012). 1 См.: Рунов В. А. Гений войны Сталин против Гитлера. Поединок Вождей; Рунов В., Зайцев Л. Горячий снег Сталинграда. Всу висело на волоске!; Дайнес В. О. Фельдмаршал Манштейн – лучший полководец Гитлера; Дайнес В.О. Великий Жуков; Кузнецов К. А. Десантные планеры Сталина 1930–1955. "С неба – в бой"; Соколов Б. В. СССР и Россия на бойне. Людские потери в войнах XX века и др. 2 См.: Харук А. И. Яки против мессеров. Кто кого?; Харук А. И. Ударная авиация Второй мировой–штурмовики, бомбардировщики, торпедоносцы; Бешанов В. В. "Кроваво-Красная" Армия. По чьей вине?; Суворов В., Солонин М., Бешанов В. Упредить Гитлера! Сталин, бей первым!; Соколов Б. В. Все мифы о Второй мировой. Неизвестная война; Винтер Д. Виктор Суворов прав! Сталин проиграл Вторую мировую войну; Бешанов В. В. Горькая правда о поБЕДЕ. Кровавый 1945-й год; Бешанов В. В. Воевали на "гробах"! Упадок в танковых войсках; Бешанов В.В. Сталин – гробовщик Красной Армии. Главный виновник катастрофы 1941 года; Уланов А. А. Порядок в танковых войсках? Куда пропали танки Сталина; Пыхалов И.В. За что Сталин выселял народы. Сталинские депортации – преступный произвол или справедливое возмездие? и др. 3 Ржешевский А. А. Вторжение. Судьба генерала Павлова; Мухин М. Ю. Советская авиапромышленность в годы Великой Отечественной войны; Рунов В.А. Удар по Украине. Вермахт против Красной Армии; Марголин М. Холокост в Латвии. "Убить

221

десятки книг, посвященных исследованию самых разных аспектов истории Великой Отечественной войны.

Тематика здесь самая широкая: от исследования причин войны до сравнительного анализа качества советской и германской техники. Особое внимание вызывают такие вопросы, как причины разгрома Красной Армии летом 1941 г., личная роль Сталина в управлении армией и страной в целом, объемы помощи СССР со стороны союзников, вклад отдельных полководцев и цена, которую заплатил народ за Победу.

У читателя, недостаточно знакомого с военным дискурсом начала XXI века, сама постановка этих вопросов через семьдесят лет после завершения войны может вызвать недоумение: имеет ли смысл их обсуждать в настоящее время? После выхода сотен научных трудов и мемуаров, после разоблачений «Культа личности» на XX съезде КПСС, через четверть века после начала Перестройки – что еще принципиально нового может быть открыто в этой теме?

Исследование проблемы убеждает в ее несомненной актуальности. Память о Великой Отечественной становится одной из главных составляющих национального самосознания, поэтому актуальность этой темы не только не снижается, но и напротив – активно возрастает и приобретает большое политическое значение. Великая Отечественная война является центральным событием советского периода российской истории, поэтому значимость ее для национального и государственного самосознания переоценить невозможно2. Об этом свидетельствует популярность таких массовых акций как «Георгиевская ленточка» и «Бессмертный полк».

«Из всех советских мифов военный – самый стойкий. Его не смогли разрушить никакие разоблачения. Ни заградотряды, ни диссиденты, ни

всех евреев!"; Нарочницкая Н. А. Сталинград. Величайший провал Гитлера. 1942–1943 (сталинградская битва глазами американских и британских журналистов); Телицын В. Л. Маршал Говоров; Жирохов М. А. Истребители – на взлет!; Рубцов Ю.В. Маршалы Сталина; Ермолов И. Г. Под знаменем Гитлера; Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу: 1939–1941 гг. и др. 1 Дегтев Д. М., Борисов Ю. С., Зубов Д. В. Воздушные дуэли. Боевые хроники. Советские "асы" и немецкие "тузы". 1939–1941 год; Зубов Д. В. "Ишак" против мессера. Испытание войной в небе Испании. 2 «Главным событием российской истории ХХ века, по данным массовых социологических опросов конца 1980-х – начала 2000-х годов, суммированным выше, для россиян выступает победа в Великой Отечественной войне», – писал социолог Б. Дубин. – См.: Дубин Б. В. «Кровавая» война и «великая» победа [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/oz/2004/5/2004_5_5.html (дата обращения 24.01.2017)

222

мародеры не поколебали монумента народного подвига»,1 – так оценили роль Великой Отечественной П. Вайль и А. Генис. Уже в ходе войны начала формироваться концепция, «превращавшая схватку с фашистами в битву с мировым злом. Война народная переродилась в войну священную, в дело не только государственной или исторической важности, но и в событие мифологическое, вроде борьбы богов с гигантами»2.

Такое понимание сущности этой войны опиралось на такой непреложный факт, как неожиданное и вероломное нападение Германии на СССР, поэтому Победа, доставшаяся очень дорогой ценой, воспринималась как всенародный подвиг, как заслуженное и закономерное возмездие агрессору. Персональная ответственность за неудачный ход военных действий в 1941–1942 годах была возложена на И. В. Сталина, который репрессировал многих талантливых полководцев, «поверил Гитлеру» и не поверил ни советской, ни британской разведке, а также многочисленным перебежчикам.

Поэтому он неправильно оценил возможные сроки ожидаемого нападения и запретил «поддаваться на провокации», вследствие чего Красная Армия была фактически разгромлена в ходе летней кампании 1941-года. Эта точка зрения была закреплена и в исторической науке, и в художественной литературе, в частности, трилогии К. М. Симонова «Живые и мертвые»: «<…> концепция Симонова отличалась ясностью и видимостью правды: из-за отдельных ошибок Сталина мы встретили войну неподготовленными. Но ценой огромных жертв (может быть, слишком огромных, робко замечает автор) народ отстоял родину»3.

Все последующие годы, включая и время Перестройки, внимание исследователей и писателей было сосредоточено на уточнении потерь, оценке размера «просчетов», выявлении роли заградотрядов и прочих негативных явлений и злоупотреблений, допущенных руководством страны и самой Красной Армией в ходе войны. Наиболее ярким образцом разоблачительной литературы стала трилогия В. Аксенова «Московская сага», состоящая из трех романов: «Поколение зимы», «Война и тюрьма», «Тюрьма и мир». Уже из названий этих произведений ясно, какое место в них занимают темы борьбы с троцкизмом, коллективизации, войны с фашизмом, до- и послевоенных репрессий. Написанная в эмиграции,

1 Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. – М. : Новое литературное обозрение, 1998. – С 89. 2 Там же. – С. 90. 3 Там же. – С. 89.

223

«Московская сага» включает описание нравов советского руководства, а также многочисленных преступлений (убийств, изнасилований и грабежей), совершенных советскими военнослужащими на «освобожденных» территориях.

Однако обе эти концепции утверждали за Советским Союзом роль жертвы неспровоцированной агрессии. Заключение пакта «Молотова – Риббетропа», а также последовавший вслед за ним раздел сфер влияния («Зимняя война» с Финляндией, захват западных областей Украины и Белоруссии, а также Прибалтики и Бессарабии) представлялись как попытка обезопасить свои границы и обеспечить систему коллективной безопасности военно-политическими средствами. Как доказательство изначального миролюбия сталинского руководства рассматривался тот факт, что большинство частей Красной Армии, хотя и располагалось в непосредственной близости от новой советско-германской границы, не было приведено в состояние боевой готовности.

Эта точка зрения была оспорена в середине 1980-х годов военным историком В. Суворовым (бывшим советским разведчиком В. Б. Резуном, бежавшим в 1978 году в Великобританию). Оперируя теми же хорошо известными фактами, а также опираясь на анализ открытых публикаций в советской прессе 1917–1941 гг., он создал документально-публицистическую книгу «Ледокол», в которой утверждается, что СССР готовил вторжение в Германию уже в июле 1941 года, а следовательно, Гитлер, развязав Великую Отечественную войну, лишь упредил агрессию со стороны СССР.

Главной причиной Второй мировой войны в «Ледоколе» объявляется деятельность советского руководства, целью которой, согласно Суворову, был захват и советизация Европы. И. В. Сталину и его Коминтерну В. Суворов приписывает политическую и финансовую поддержку национал-социалистического движения, призванного дестабилизировать положение в Европе для морального оправдания последующего «освобождения» военными средствами.

Если верить Суворову, вся политика большевистской, а затем и коммунистической партии с первых дней советской власти была направлена на разжигание пожара Мировой революции любыми средствами. Все проведенные ею внутри- и внешнеполитические акции – поддержка революции в Германии и других странах в 1918–1920-гг., Польский поход, создание СССР, коллективизация, индустриализация, политические репрессии, участие в гражданской войне в Испании,

224

заключение «договора о ненападении» и пр. – рассматриваются как различные этапы подготовки Мировой революции.

Концентрацию советских войск на границе с Германией автор «Ледокола» рассматривает как главное доказательство запланированной агрессии, а очевидную неготовность Красной Армии к обороне объясняет ее изначальной нацеленностью на захватническую войну, а также незавершенностью подготовки к нападению.

За прошедшие десятилетия эта концепция последовательно отстаивалась автором в его следующих книгах: «Последняя республика», «День М», «Очищение», «Самоубийство» и др. «Сталин развязал Вторую мировую войну ради того, чтобы все государства континентальной Европы включить в состав Союза <…>. Вторая мировая война замышлялась как первый акт Мировой революции»,1 – так пишет он в одной из последних книг этой серии, «Святое дело» (2008).

Версия начала Великой Отечественной войны В. Резуна отличается простотой и убедительностью, пользуется достаточно высокой популярностью не только у массового читателя. Следует отметить, что и сам автор, и его последователи, приписываемые СССР агрессивные намерения вполне одобряют, И. В. Сталина, безусловно, считают гением, высоко оценивают руководство Красной Армии, уровень ее подготовки и качество техники, поэтому у В. Суворова так много последователей2.

К числу «резунистов» (как их называют другие участники этого дискурса) можно отнести популярного историка Э. Радзинского. В книге «Сталин» он полностью разделяет суворовскую точку зрения на цели и

1 Суворов В. Святое дело. – М. : АСТ: АСТ МОСКВА, 2009. – С. 8. 2 См.: Д. С. Хмельницкий. Правда Виктора Суворова. Переписывая историю Второй мировой /сост. Д. С. Хмельницкий – М. : Яуза-пресс, 2006; Д. С. Хмельницкий. Правда Виктора Суворова-2. Восстанавливая историю Второй мировой / сост. Д. С. Хмельницкий. – М. : Яуза-пресс, 2007; Д. С. Хмельницкий. Правда Виктора Суворова-3. Восстанавливая историю Второй мировой / сост. Д. С. Хмельницкий. – М. : Яуза-пресс, 2007; Д. С. Хмельницкий. Великая Отечественная катастрофа. Антология. (совместно с Ю. Мухиным, М. Солониным, М. Барятинским, М. Мельтюховым, М. Морозовым). – М. : Яуза, ЭКСМО, 2007; Д. С. Хмельницкий. Детектор правды Виктор Суворо» / сост. Д. С. Хмельницкий. М. : Яуза-пресс, 2011; Главная книга о Второй мировой (в соавторстве с М. Солониным и М. Веллером). – М. : Яуза-пресс, 2011; Виктор Суворов без цензуры. Против пещерного сталинизма / сост. Д. С. Хмельницкий. – М. : Яуза-пресс, 2011; 1941: Совсем другая война. Антология. В. Суворов, А. Исаев и др. / ред.-сост. Л. Незвинская. – М. : Яуза, ЭКСМО, 2011; "Про… войну!": Как Сталин угробил Красную Армию и погубил СССР (в соавторстве с М. Солониным). – М. : Яуза-пресс, 2012; Упредить Гитлера!: Сталин, бей первым! (в соавторстве с М. Солониным, В. Бешановым). – М. : Яуза-пресс, 2012.

225

причины этой войны: «<…> заключив пакт с Гитлером, Сталин толкнул его на новые завоевания. И пока Германия упоенно воевала, уничтожая капиталистическую Европу, Хозяин готовил Большую войну с Гитлером. Победив в этой войне, он становился освободителем обескровленной Европы и ее повелителем»1.

Версия В. Суворова, однако, была принята далеко не всеми историками. С первых же дней выхода «Ледокола» она подверглась очень жесткой критике, направленной как на саму основную идею, так и на псевдонаучный характер суворовской аргументации. М. И. Мельтюхов, А. Исаев, В. Чобиток, Б. Иринчеев, О. Рубецкий, Г. Пернавский и другие специалисты по данному вопросу последовательно разоблачали каждый из аргументов В. Суворова, отмечая в его работах многочисленные неточности, голословные утверждения полемического характера, явные алогизмы и прямые подтасовки2.

Опираясь на подлинные документы и мемуарную литературу, эти авторы настаивают на несостоятельности суворовской версии Великой Отечественной войны. Наиболее полно и аргументированно академическая точка зрения на этот вопрос представлена в первых двух томах новой двенадцатитомной истории Великой Отечественной войны, выпущенных в 2011–2012 годах.

В этом коллективном труде роль агрессора безоговорочно отводится Германии: «с призывами уничтожить СССР Гитлер выступал с самого начала свой политической карьеры <…> идея уничтожения СССР заняла особое место во внешнеполитической программе нацистской партии <…> Заключение германо-советских договоров о ненападении <…> рассматривалось в Берлине как тактический маневр»3. Здесь же развенчивается широко распространенная идея о том, что И. Сталин «<…> поверил Гитлеру» и «<…> не ожидал нападения». Напротив, утверждается, что «<…> советское военно-политическое руководство осознавало, что войны с Германией в самое ближайшее время не избежать <…> Сосредоточение и развертывание войск Красной Армии осуществлялось

1 Радзинский Э. С. Сталин // Э. Радзинский. СС в 7 томах. Т. 2. – М. : Вагриус, 2004. – С. 469, 484. 2 Мельтюхов М. И. Главная ложь Виктора Суворова: монография. – М. : Самиздат, 2007; Исаев А., Чобиток В., Иринчеев Б. Неправда Виктора Суворова: антология. – Яуза, ЭКСМО, 2007; Мельтюхов М., Рубецкий О., Байков А., Неправда Виктора Суворова-2: антология. – М. : ЭКСМО, 2010. 3 Великая Отечественная война 1941–1945 годов в 12 т., т. 1. Основные события вой- ны. – М. : Воениздат, 2011. – С. 44–45.

226

как реакция на становящуюся все более явной угрозу германского нападения и поэтому не могло не запаздывать по сравнению с аналогичными мероприятиями врага»1.

В 1-м томе также рассматриваются причины неудач Красной Армии в начальный период войны: «<…> советское руководство рассчитывало на то, что началу военных действий будет предшествовать выяснение отношений на дипломатическом уровне <…> разведсводки <…> содержали противоречивые сведения о планах Германии и сроках ее вероятного нападения на СССР»2.

Наиболее кратко и доступно эта проблема изложена в учебнике истории Н. В. Загладина и Н. А. Симония: «<…> советское руководство к 1941 г. создало армию, которая по основным видам техники и вооружения не уступала суммарной мощи войск Германии и ее союзников вместе взятых <…>»3; «<…> большая роль отводилась <…> деятельности зарубежных коммунистов <…> влияние которых <…> сильно преувеличивалось»4.

Для осуществления контрудара советские войска были выдвинуты в непосредственную близость к государственной границе, что и стало еще одной причиной поражения: «<…> грубейшим просчетом высшего руководства страны и армии оказалось размещение ее основных сил вблизи новой границы <…> это облегчило немцам разгром основных сил Красной Армии»5. Значительная доля вины за эти ошибки возлагается лично на Сталина: «<…> недооценка серьезности предостережений о готовящемся нападении относится к одному из величайших просчетов И. В. Сталина. Он отверг предложения советского Генштаба о нанесении упреждающего удара по развертывающимся германским войскам. Запрещалось принимать меры по повышению боеготовности приграничных округов, чтобы не спровоцировать немцев на нападение»6.

В 1-м томе «Великой Отечественной», учитывающем точку зрения оппонентов, особенно подробно рассмотрен вопрос о возможности нанесения «упреждающего удара», план которого был отвергнут И. В.

1 Великая Отечественная война 1941–1945 годов в 12 т., т. 1. Основные события вой- ны. – М. : Воениздат, 2011. – С. 85. 2 Там же. – С. 82, 84. 3 Загладин Н. В., Симония Н. А. История России и мира в XX–начале XXI века: учебник для 11 кл. – 6-е изд., испр. – М. : ООО ТИД «Русское слово – РС», 2007. – С. 192. 4 Там же. – С. 192–193. 5 Там же. – С. 194–195. 6 Там же. – С. 193.

227

Сталиным. Военные историки подчеркивают, что «СССР не разрабатывал планов агрессивной войны против Германии. А записка (в которой Г. К. Жуков и С. К. Тимошенко моделировали возможность нанесения превентивного удара – А. Л.) не вышла за пределы Генштаба и была отправлена в архив»1.

Обобщение данного материала приводит к выводу: историки современной России исключают версию агрессивной роли СССР в развязывании Второй мировой войны. Поражения первых двух лет военных действий объясняются (в противовес В. Суворову) именно изначально миролюбивой политикой советского руководства, следствием которой стала непоследовательность его действий: точно зная о готовящейся агрессии, Политбюро не приняло достаточно эффективных мер к ее отражению: «то, что война неизбежна, понимали в Советском Союзе и готовились к ней. Однако необъективная оценка реальных возможностей своих войск и противника, запоздалое приведение частей и соединений Красной Армии в боевую готовность имели тяжелые последствия. Неожиданный удар вермахта поставил наши войска в критическое положение», – такое объяснение произошедшему предлагает массовому читателю популярная иллюстрированная энциклопедия «Россия»2.

Столь подробное освещение данной проблемы объясняется его принципиальной важностью. Кем является СССР: жертвой вероломного нападения или несостоявшимся агрессором? Ответ на этот ключевой вопрос имеет не только моральное, но и политическое значение, вполне актуальное и в начале XXI века. Авторы 1-го тома «Великой Отечественной войны» во вводной части своего труда указывают на многочисленные обвинения в адрес Советского Союза. В частности «<…> принятая 3 июля 2009 г. резолюция Парламентской ассамблеи ОБСЕ, смысл и суть которой заключается в обвинении России, в то время Советского Союза, в соучастии совместно с нацистской Германией в развязывании Второй мировой войны и других преступлениях <…> дискредитирует и отчуждает Россию, сея недоверие и ксенофобию между народами»3.

1 Великая Отечественная война 1941–1945 годов в 12 т., т. 1. Основные события вой- ны. – М. : Воениздат, 2011. – С. 84. 2 Ржешевский О. Великая Отечественная война // Россия: иллюстрированная энциклопедия. – М. : ОЛМА Медиа Групп, 2007. – С. 96. 3 Великая Отечественная война 1941–1945 годов в 12т., т. 1. Основные события войны. – М. : Воениздат, 2011. – С. 29.

228

При такой постановке вопроса практически все аспекты военной истории, как широко известные, так и тщательно скрывавшиеся – деятельность контрразведки СМЕРШ, громадные потери, которые понес СССР в ходе этой войны, предвоенная торговля с Германией, массовые депортации и др., – могут рассматриваться либо как вина, либо как трагедия. Как роковые просчеты или как вынужденная мера. В этом дискурсе нет второстепенных вопросов. Даже такая узкоспециальная проблема, как сравнительный анализ качеств советской и немецкой военной авиации, неизбежно приводит к оценке технического и промышленного потенциала СССР и Германии, затем к сравнению технической культуры немцев и русских, боевых качеств и уровня подготовки пилотов, а далее, неизбежно, к разговору о русском и немецком национальных характерах. Иначе и быть не может: «<…> национальный характер имеют не только народы и армии, но и боевая техника, которая всегда несет на себе отпечаток национального склада ума и воинских традиций <…>», – пишет один из исследователей этой темы А. И. Харук1.

По этой и многим другим причинам тема Великой Отечественной войны не только не утратила актуальности, но, напротив, становится все более востребованной в современном общественном сознании. Указанный круг тем – от степени вины СССР и до анализа отдельных военных операций – активно функционирует во всех сферах военного дискурса, начиная от форумов любителей военной истории2 и заканчивая телесериалами.

Другой значимой причиной популярности темы Великой Отечественной войны является поиск духовных ориентиров в истории и примеров для подражания. Великая Отечественная и другие войны за свободу и независимость нашей страны служили неиссякаемым источником тем и сюжетов для русской и советской литературы. Эта тенденция актуальна и в наше время: «<…> авторы повестей конца XX – XXI вв. научились зорко видеть во "тьме" и "ураганах" военной действительности, в жизни человека "над бездной" неостановимую, бессмертную "стихию жизни", проникать в самое существо человеческой

1 Харук А. И. Яки против мессеров. Кто кого? – М. : Яуза, 2013. – С. 3. 2 Великая Отечественная: сайт [Электронный ресурс] URL: http://www.litcetera.net/forum (дата обращения 24.01.2017); Помни войну: сайт [Электронный ресурс] URL: http://www.pomnivoinu.ru/forum/ (дата обращения 24.01.2017); Военной истории форум: сайт [Электронный ресурс] URL: http://istorya.pro (дата обращения 24.01.2017) и др.

229

природы, правду жизни, "истину действительности", которые и обусловили "тайну нашей победы"<…>»1.

Современная историческая беллетристика продолжает этот поиск, поэтому ограничение ее проблематики исключительно социокультурной и политической конъюнктурой было бы неправомерно. В этой теме сплелись воедино не только собственно военно-историческая, но и вечно актуальные проблемы «человек и война», «власть и народ», «любовь и война» и многие другие. Закономерно, что современная историческая фантастика не могла не откликнуться на потребности общества.

Романы о «попаданцах на ВОВ», несомненно, можно отнести к романам альтернативно-историческим, однако так ли велика эта альтернативность, если учесть, что СССР выиграл эту войну и без помощников из будущего? В чем же заключается их смысл?

Главную мысль авторов и героев ясно выразил В. Звягинцев, ставший первооткрывателем этого направления: «<…> с самого раннего детства <…> лето этого года постоянно жило в нем как неутихающая, болезненная ссадина в душе <…> До последнего дня сохранилась возможность сыграть правильно. В разработках теоретиков содержались все варианты действий, позволявших отразить и сокрушить агрессора. И все делалось как раз наоборот»2. В этой цитате полностью изложена основа историко-фантастической концепции автора: СССР был сильнее Германии, и только роковые просчеты руководства стали причиной разгрома – такое понимание проблемы закономерно обусловлено представлениями, сформированными в ходе 1960-х годов и вполне актуальными для 1980-х, когда был написан роман «Одиссей покидает Итаку».

В ходе развития этого фантастического сюжета В. Звягинцев представил «правильный» вариант событий: сознания двух его героев, Андрея Новикова и Алексея Берестина, были перенесены инопланетянами в тела И. Сталина и комкора Маркова. Новым Сталину и Маркову удалось буквально за три месяца подготовить агрессору достойную встречу: реорганизовать войска, наладить производство «катюш», гранатометов и другой передовой техники. В итоге 22 июня «немцам нигде не удалось 1 Ванюков А. И. Великая Отечественная война в русской повести рубежа XX – XXI вв. // Изменяющаяся Россия – изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ – XXI веков: сб. науч. трудов / Сост., отв. Ред. проф. А.И. Ванюков. Саратов: Изд–во «Научная книга», 2006. – С. 14. 2 Звягинцев В. Одиссей покидает Итаку. – Ставрополь : Кавказская библиотека, 1992. – С. 489.

230

захватить стратегическую инициативу <…>» (ОПИ, 536). В альтернативной реальности, созданной усилиями Новикова и Берестина, эта война закончилась в середине 1943 г.

Кроме упоительной картины сокрушительного отпора захватчикам, в этом романе есть и другие значимые составляющие. В частности, характеристика И. В. Сталина как вождя партии: «<…> все <…> эволюции Сталина так или иначе вели к усилению его личной власти и сопровождались безудержным воспеванием прозорливости и дальновидности вождя<…>» (ОПИ, 460). Не менее жесткая характеристика дана Л. П. Берии: «<…> голова у него только в одну сторону работать способна, начинает он мне закидывать, какая обстановка тяжелая, враг, мол, не дремлет. Есть, говорит, у него материал еще на одну большую группу военных – Смушкевич, Штерн и так далее <…> лицо его круглое, глазки за стеклами поросячьи, но словно поросенок не просто так, а бешеный или вообще оборотень» (ОПИ, 460).

Трактовка образов этих исторических лиц у В. Звягинцева очевидно перекликается с оценкой, данной им А. И. Солженицыным: беспринципные, властолюбивые, жестокие, отнюдь не гениальные люди, в угоду личным амбициям извратившие «правильную» ленинскую линию построения социализма в отдельно взятой стране. Большое место занимает в романе описание быта 1930–1940-х годов и «открытия» из области реальной жизни тех лет, неизвестной современникам автора.

В романе В. Звягинцева «Одиссей покидает Итаку» уже заложены все темы, идеи и сюжетные ходы, которые были востребованы создателями альтернативно-фантастических романов 2000-х годов. В начале XXI века особую популярность в рамках этого направления приобрел сюжет «попаданца», открытый М. Твеном еще в романе «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889).

Суть его достаточно проста: наш современник неожиданно и против своей воли попадает вдруг в некий чужой мир, чаще всего – в близкое или отдаленное, свое или параллельное прошлое, где перед ним, прежде всего, встают проблемы выживания, адаптации и повышения статуса, после решения которых герой начинает более или менее активно изменять мир в соответствии со своим идеалом. Формально такие произведения относятся к жанру альтернативной истории, однако степень этой альтернативности может колебаться в значительных пределах.

Однотипность исходного фантастического допущения (ситуация переноса в незнакомый мир) все же позволяет авторам реализовать

231

большое количество сюжетных вариантов благодаря варьированию личностей героев и конкретных ситуаций, в которую они «попадают». При этом «какие-то бонусы вроде владения боевыми искусствами герою, отправляемому в прошлое, давать почти всегда необходимо. Но интерес ведь состоит в том, что изменить историю герой может <…> благодаря своим вполне обычным для нашего времени знаниям и способностям»1.

Тематика «попаданческой» беллетристики достаточно широка, но особое значение в рамках этого направления приобретают романы о «попадании» наших современников на Великую Отечественную войну, ставшие чрезвычайно популярными буквально в последнее десятилетие. В ряду «попаданческих» сюжетов они отличаются некоторыми особенностями, которые и дают основание рассматривать такие тексты как отдельное направление, к которому можно отнести десятки произведений: начиная от эпопеи В. Звягинцева «Одиссей покидает Итаку» и заканчивая сериалами А. Рыбакова, В. Конторовича, В. Конюшевского и др.

За недолгие годы активного развития этого направления беллетристики сформировались два основных сюжетных варианта, которые так или иначе реализуются в тексте: «прогрессорский» и «военный». В первом случае герои «предупреждают» Сталина о начале и ходе войны и тем самым оптимизируют ее ход, выступая в роли «прогрессоров» (А. Баренберг «Первым делом самолеты», Е. Буркатовский «Вчера будет война», В. Кононюк «Я меч, я пламя» и др.).

Во втором им выпадает незавидная, но героическая судьба принять участие в этой войне (В. Полищук «Зенитчик», А. Ивакин «Мы погибнем вчера», О. Верещагин «Клятва разведчика», Ю. Корчевский «Пилот штрафной эскадрильи» и др.). Здесь героям не удается изменить историю, но само участие их в этих трагических событиях становится художественным средством соотнесения настоящего и будущего, с целью поиска нравственного идеала в прошлом.

Как форма репрезентации авторской концепции истории эти варианты равноценны, идеология авторов в обоих случаях однотипна. Отмеченная разница в содержании обусловлена, прежде всего, различным пониманием исторического процесса, характером и масштабом его детерминированности: конкретно-историческим и метафизическим. Авторы «прогрессорских» романов (А. Баренберг, Е. Буркатовский, В. Конюшевский и др.) считают возможной «оптимизацию» хода войны силами одного хорошо информированного и активного человека. 1 См.: Фишман Л. Х. Мы попали // Дружба народов. – 2010. – № 4. – С. 200.

232

Создатели «военных» сюжетов (В. Полищук, А. Ивакин, О. Верещагин и др.), оценивают ход событий как закономерный, в котором причинно-следственная цепь событий не может быть радикально изменена внешним воздействием.

Сюжет «о попаданце на ВОВ» включает ряд уже традиционных фантастических посылок. Прежде всего, описание самого процесса переноса. Его принципиальная возможность легко укладывается в традицию мировой научной фантастики, а популярность попаданческого сюжета формирует общую интертекстуальную фантастическую посылку, легко принимаемую читателем на веру. Наш современник может быть перенесен в виде чистого сознания в чужое тело, либо в собственном теле, в одиночку, или в группе. Перенос иногда маркируется взрывом, аварией, травмой или смертью, но во многих случаях герои момента перемещения не осознают.

Для реализации варианта «прогрессор» автору следует снабдить героя доказательствами его иновременного статуса в том случае, когда он переносится полностью, если же герой переносится в виде сознания – актуальным становится вариант Предсказания. Для его реализации герой должен обладать, во-первых, достаточными конкретными знаниями, а во-вторых, – иметь возможность их продемонстрировать людям, обладающим определенной гибкостью мышления и возможностью принимать ответственные решения.

Конечно, критики ехидно отмечают «легкость, с которой герой разбирается в совершенно незнакомой ему жизни, интегрируется в тамошнее общество, буквально ногой открывает двери сильных мира того, а те внимательно прислушиваются к его рекомендациям и тщательно их выполняют»1. Но это одно из базовых фантастических допущений, на котором основаны все сюжеты таких произведений. Иногда этот процесс «легализации Пророка» может оказаться довольно тяжелым: так, герою Е. Буркатовского в романе «Вчера будет война» пришлось пройти через застенки НКВД, и только после длительных допросов и экспертизы его вещей он (со сломанными ребрами) был доставлен к товарищу Сталину.

Чтобы обосновать правдоподобность такого сюжета, большинство авторов предпочитают отправлять своих героев на оккупируемую территорию, где в суете отступления им легче затеряться, найти

1 Виноградов П. Марш «попаданцев», или Ностальгия по альтернативе [Электронный ресурс] URL:http://lgz.ru/article/N13-6316-2011-04-06-/Marsh-%C2%ABpopadants% D0%B5v%C2%BB15731/ (дата обращения 15.12.2016)

233

брошенные оружие, документы и форму, а также избежать несвоевременной встречи с сотрудниками НКВД. Герои «военных» фантастических романов попадают в прошлое теми же способами, но не стремятся легализовать свой иновременной статус, а стараются влиться в окружающий мир и принять активное участие в событиях. Эти варианты не исключают друг друга: в наиболее интересных произведениях героям удается и принять непосредственное участие в боевых действиях, и, если не «предупредить», то хотя бы как-то использовать имеющиеся у них знания, по крайней мере, в виде известных им тактических разработок будущего.

3.3.2. Великая Отечественная война

в альтернативно-исторических романах «Первым делом самолеты» А. Баренберга и «Мы из будущего» А. Шевцова

Роман А. Баренберга «Первым делом самолеты» (2012) является одной из наиболее типичных книг о «попаданцах на ВОВ», где автор реализует популярный сюжет с «предупреждением Сталина». Сознание менеджера станкостроительной фирмы, авиаинженера по образованию, в ходе компьютерной игры переносится из XXI века в 13 августа 1940 года в тело одного из его предков, летчика Андрея Воронова. Оказавшись в прошлом, герой принимает решение изменить историю. Он обращается к начальнику Главного управления ВВС РККА Павлу Рычагову, которому признался в своем иновременном происхождении и в доказательство предсказал ему «черный четверг Люфтваффе»1. После подтверждения этой информации Рычагов представил его И. В. Сталину, которого Воронов убедил, сообщив подробности предстоящего убийства Л. Троцкого.

Далее сюжет покатился по хорошо отработанной линии: Воронов стал одним из ближайших советников И. Сталина, консультировал его по вопросам выпуска авиационной и другой техники, а также дал ряд других ценных рекомендаций по подготовке к войне. Роман А. Баренберга, как и

1 Одно из крупнейших воздушных сражений II мировой войны между немецкими и британскими ВВС. В течение 15 августа 1940 г. самолеты Люфтваффе совершили более двух тысяч вылетов, проведя три массированных налета на Англию. Этот день стал пиковым по числу боевых вылетов в ходе всей битвы за Англию. Люфтваффе потеряли 76 самолетов. Это были огромные потери, и потому 15 августа 1940 г. затем прозвали в Германии «черным четвергом». Реальные потери англичан в течение 15 августа составили 36 истребителей. – См.: сайт «Стратегические операции люфтваффе. От Варшавы до Москвы. 1939-1941. Черный четверг люфтваффе» [Электронный ресурс] URL: http://arsenal-info.ru/b/book/2618251370/5 (дата обращения 24.01.2017)

234

В. Звягинцева, заканчивается описанием срыва блицкрига и картиной успешного для ВВС РККА воздушного сражения. Кроме того, «истребитель из будущего» женился, а в ходе войны совершил несколько боевых вылетов и даже сбил несколько немецких самолетов. В содержании романа есть также ряд боевых сцен, где герой сталкивается с костоломами из НКВД и немецкими диверсантами. Повлиял он и на культуру СССР: случайно встретив писателя И. Ефремова, подсказал ему идею написать ряд коммунистических утопий. Таким образом, в этом варианте истории «Час Быка» и «Туманность Андромеды» были созданы значительно раньше и по прямому указанию партийного руководства.

Сюжетное сходство романа «Первым делом самолеты» с написанным более чем двадцатью годами ранее «Одиссеем» Звягинцева несомненно, однако между ними есть и весьма серьезные различия, относящиеся, прежде всего, к оценке Сталина и Берии. Сталин представлен здесь как человек, обладающий достаточной гибкостью мышления и способный быстро ориентироваться при любом, даже самом невообразимом изменении картины мира: «Да, товарищ Сталин крут!.. Прагматик до мозга костей <…> Сразу, несмотря на всю абсурдность ситуации, вычленил главное <…>» (ПДС, 66)1, – рассуждает Воронов после первой встречи с вождем.

Обобщение высказываний автора в адрес Генерального секретаря приводит к выводу, что Сталин у А. Баренберга представлен как сильная волевая личность, преданная идеалам коммунизма, жесткий руководитель, способный вывести страну из любого кризиса. Мнение о гениальности вождя здесь не высказывается, но явно подразумевается. И этот Сталин, безусловно, не верит ни Гитлеру, ни кому-либо другому. Эволюция в трактовке личности И. В. Сталина по сравнению с данной В. Звягинцевым здесь несомненна.

Не менее интересна и характеристика Берии. Ничего общего с грубым, жестоким и сексуально озабоченным «главным палачом», каким он предстает в романах В. Аксенова и других шестидесятников, баренберговский Берия не имеет: «<…> приветливо поздоровался Берия <…>» (ПДС, 63), «<…> устало проворчал Лаврентий Павлович <…>» (ПДС, 164), «<…> устало потер глаза <…>» (ПДС, 185) – развернутых описаний наркому внутренних дел автор посвящать не стал, но из приведенных ремарок и анализа сцен с его участием вырисовывается

1 Цит. по изданию Баренберг А. Первым делом самолеты. Истребитель из будущего. – М. : Яуза : ЭКСМО, 2011. – 320 с.

235

портрет человека знающего, делового и чрезвычайно утомленного огромной ответственностью. Этот Берия задает вопросы «<…> технического характера <…>» (ПДС, 163), а «<…> сложный межведомственный проект организовать сможет только он <…>» (ПДС, 172).

Такая оценка Берии здесь не случайна. Дело в том, что внутриполитическая обстановка в стране, в частности важнейшая тема репрессий в этом романе представлена не так однозначно, как она трактовалась ранее, поскольку у Баренберга эти репрессии во многом обоснованы. Так, «<…> одной из причин, приведшей в тюрьму этого, действительно выдающегося авиаконструктора [А. Н. Туполева – А. Л.], как раз и была неспособность признавать собственные ошибки и недоработки <…>» (ПДС, 163). С. П. Королев был осужден за «<…> срыв программы создания крылатых ракет <…> когда выяснилось, что Королев параллельно, «<…> по-тихому», продолжал заниматься работами в области своих прежних интересов, используя выделенные ему ресурсы, последние сомнения в факте умышленного саботажа у следствия окончательно отпали <…>» (ПДС, 168–169). Генерала Рычагова также должны были расстрелять не за мнимый шпионаж, а «<…> за провал подготовки советской авиации к войне <…>» (ПДС, 50–51), – так предсказывал ему Воронов.

И уже в самом конце книги «<…> в результате следственных действий была арестована небольшая группа высокопоставленных работников НКВД. <…> С немецкой военной разведкой заговорщики наладили контакт <…> предполагая воспользоваться тяжелой ситуацией для захвата власти» (ПДС, 317–318). Можно сделать закономерный вывод, что по версии А. Баренберга подозрительность Сталина была обоснована, и деятельность НКВД (крайне жесткая по своим методам) была направлена на борьбу с реально существующей в СССР оппозицией.

Реабилитация прошлого, когда товарищи Сталин и Берия перестают считаться кровожадными монстрами, во многом объясняется спецификой сюжета. Это необходимая часть фантастической посылки, дающая «попаданцам» возможность реализовать свое послезнание, однако эта реабилитация идет в общем русле эволюции представлений о роли Сталина в мировой истории. Такое понимание ситуации в стране характерно не только для романа А. Баренберга.

Шестидесятники (В. Аксенов, А. Гладилин, В. Войнович и др.) изначально опирались на концепции XX съезда КПСС: Сталин установил

236

«Культ личности», извратил ленинские идеи и репрессировал «ленинскую гвардию» – именно поэтому коммунизм так и не удалось построить. Впоследствии упомянутые авторы пришли к отрицанию коммунистической идеи в целом, однако в отношении Сталина их мнение, ставшее уже хрестоматийным, изменилось мало – в этом ключе писал и В. Звягинцев. Но в XXI веке ошибкой считается уже не установление «Культа личности», а совершение Октябрьской революции, разгон Учредительного собрания и Гражданская война, виновниками которых становятся справедливо репрессированные при Сталине Троцкий, Каменев, Зиновьев и другие.

Сталин, покончивший с оголтелыми марксистами, напротив, начинает рассматриваться как новый Бонапарт, возрождающий страну из руин. В этом случае коллективизация, массовые репрессии и другие крайние меры, использованные им, начинают выглядеть как во многом оправданные и неизбежные. Такую точку зрения разделяют многие авторы, например, известный беллетрист А. Бушков, посвятивший Сталину книгу «Красный монарх» и многое сделавший для реабилитации Л. П. Берии.

В рассматриваемом произведении прямых выпадов против «ленинскй гвардии» и репрессированных в 1937–1938 гг. военачальников нет, однако в аналогичном романе В. Кононюка «Я – меч, я – пламя!» регулярно встречаются отступления такого характера: «Сталина давно, еще с Гражданской, Тухачевский раздражал своим зазнайством, безапелляционностью суждений, и <…>, наплевательским отношением к своей работе <…>»; «<…> Сталин все эти годы наблюдал, как бывшие революционеры превращались в новых бояр <…> Без боя, просто так, они свои привилегии не отдадут. А как эти товарищи умеют бороться с существующим режимом, совершенно наплевав на судьбу страны, это вождь знал не понаслышке. Поэтому цацкаться с теми, кто не поддержит линию партии, он не собирался»1.

«Сталин был реалистом. Он не был кремлевским мечтателем. Сталин рассматривал проблемы в конкретных исторических условиях, а не в рамках идеологических догм. Поняв в начале 20-х годов, что мировая революция в ближайшее время невозможна, Сталин сконцентрировался на проблемах построения и укрепления унитарного социалистического государства <…> Внешнеполитическая доктрина Сталина заключалась не в мифическом разжигании мировой революции ради торжества интернационального коммунизма, а в том, что на первом месте для 1 Кононюк В. Я – меч, я – пламя! – М. : АЛЬФА-КНИГА, 2011. – С. 58, 130–131.

237

Сталина стояли национальные интересы Советского Союза», – такое объяснение сталинской политики предлагает один из создателей сборника «Неправда Виктора Суворова» О. Рубецкий. А поскольку его статья выполняет в нем роль предисловия, можно предположить, что это мнение разделяют и другие авторы1.

В числе сторонников И. В. Сталина выступает и бывший фронтовик, писатель В. Карпов, также оказавшийся в числе репрессированных и тем не менее полагающий, что «<…> стратегическая гениальность Сталина проявилась в терпении и выдержке <…> Чистка партии и армии была нужна <…> Впрочем, пытки были, были массовые незаконные аресты и расстрелы, но их осуществляли работники НКВД, суда и прокуратуры из числа троцкистов, оппозиционеров, заговорщиков, которых, кстати, выявлял и обезвреживал Берия»2. В числе сторонников Сталина оказался и известный литературовед В. В. Кожинов3.

Можно утверждать, что А. Баренберг, используя старую сюжетную схему В. Звягинцева, вложил в свой роман новое «сталинистское» идейное содержание.

Наиболее полно общую для «попаданческой фантастики» концепцию истории воплощает кинороман А. Шевцова «Мы из будущего» (2010). Это произведение было написано автором по мотивам фильма «Мы из будущего» (2008, реж. А. Малюков, сценарий которого А. Шевцов написал на основе его же аудиоспектакля «Черные следопыты» (2004). В этом романе авторская идея получила окончательное воплощение. Принципиальных различий между романом и фильмом нет, но книжная версия получилась менее романтической и более трагичной, кроме того, в нее добавлено несколько новых значимых эпизодов.

Прежде всего, хотелось бы отметить, что этот текст не соответствует уже сложившемуся штампу: героям Шевцова не удалось предупредить Сталина, приблизить Победу, перепеть Высоцкого или хотя бы изобрести гранатомет. Здесь нет крутого героя, без раздумий и колебаний вступающего в борьбу с немцами и лихо побеждающего толпы врагов едва ли не в одиночку. Здесь, скорее, обратный случай: четверо «черных копателей», промышляющим сбором оружия и наград на месте давно

1 Рубецкий О. О главном. //Неправда Виктора Суворова: сборник / Исаев А., Чобиток В., Иринчеев Б., Рубецкий О., Пернавский Г. и др.; ред.-сост. Г. Пернавский. – М. : Яуза, ЭКСМО, 2007. – С. 13–14. 2 Карпов В. В. Генералиссимус. Том 1. – М. : Вече, 2005. – С. 83. 3 Кожинов В. В. Правда сталинских репрессий [Электронный ресурс] URL: http://fanread.ru/book/4227373/?page=1 (дата обращения 20.01.2017)

238

отгремевших боев, неведомым образом переносятся в август 1942 года, где им против воли приходится принять участие в боях за оборону Ленинграда. Таким образом, ломка «штампов» начинается в процессе выбора героев – не бывший герой спецназовец, или мечтающий о подвигах офисный работник – автор целенаправленно выбрал на роли героев откровенных подонков.

И за неполных четверо суток профессиональные «копатели» Борман и Спирт, бывший скинхэд Череп и наркоман Чуха превращаются в решительных и отважных бойцов, сознательно рискующих жизнью, чтобы выполнить свой долг – защитить родной Ленинград и свое будущее. Таким образом, основой этого сюжета становится процесс духовного преображения подонков в героев.

Разумеется, такое преображение не может произойти мгновенно, поэтому фабула этого романа оказывается более сложной, содержащей множество значимых эпизодов, ставящих героев в ситуацию выбора, вынуждающую их совершать осознанные поступки. В случае с «черными копателями» это обстоятельство усложняется краткостью их пребывания в прошлом – всего за четверо суток им пришлось осознать свое моральное ничтожество, сделать Выбор, и успеть совершить Подвиг. Профессиональному сценаристу А. Шевцову удалось создать такой текст.

Содержание романа четко делится на три части: первый день в XXI веке, ознаменовавшийся находкой разбитого блиндажа, своих документов в сейфе и встречей с женщиной, которой они опрометчиво пообещали отыскать могилу сына. А закончился он купанием в озере, из которого они вынырнули уже в августе 1942 года, где их сразу же направили в строй. Понятно, что желания воевать за Родину у них не возникло: «<…> тут все хреново. Скоро синявинская наступательная операция. Потери свыше полумиллиона человек. Полтора года тут будут топтаться <…>. Надо думать, как выбираться отсюда <…> Озеро во всем виновато <…> Надо еще раз в него нырнуть, и мы дома <…> Рано или поздно наши в атаку пойдут, а мы за ними – и бултых в воду<…>» (МиБ, 64–65), – решили попаданцы.

Осуществить этот план оказалось не так просто, как они рассчитывали. Второй, третий и четвертый дни они провели на передовой, где пережили минометный обстрел, неудачно сходили в атаку и в разведку, побывали в немецком плену и бежали из него, нашли портсигар Дмитрия Соколова – и каждый, даже самый мелкий эпизод менял их психологически. Разумеется, ни разносы политрука, ни общение с Ниной,

239

ни задушевные беседы старшины: «<…> не бойся. Вот будут у тебя сыны, какой ты пример им подашь? <…> Ты же сейчас их будущее защищаешь<…>» (МиБ, 68), – еще не сделали их бойцами, но чувство патриотизма и ненависть к врагам у них постепенно пробудились.

Что, впрочем, не помешало Чухе, несмотря на возникшую внезапно любовь к санитарке Нине, украсть у Емельянова награды из вещмешка, а всем им – каждую ночь бегать к озеру, пытаясь вернуться домой. И в плен они попали именно во время такого «купания» – на вторую ночь они опять пошли к озеру, хотя отправили их в разведку за «языком».

Итог такой «службы» был закономерен – утром пятого дня во время четвертой попытки вернуться в будущее их задержал патруль НКВД, после чего «копатели» были доставлены к Карпенко, который приказал их, наконец, расстрелять. Только своевременное появление немцев позволило следопытам бежать, и вот на этом моменте количество внутренних изменений перешло в качество: трусы и дезертиры начали воевать всерьез.

Вначале Чуха (самый слабый и трусливый из них) вынес из-под огня раненого красноармейца. Выяснилось, что родом тот из Ленинграда и зовут его Владимир Путин. Бывшие копатели решили спасти отца будущего президента и доставили его в эвакуирующийся медсанбат. Но следом за обозом с ранеными двигались наступающие немцы, и тогда Череп остановил мотоциклистов-разведчиков и убил их голыми руками, а затем расстрелял из добытого пулемета двигавшийся следом грузовик. Но добраться до озера им и в этот раз не удалось – их перехватил уже немецкий патруль. Здесь проявил себя Спирт, сумевший неисправной гранатой запугать фашистов: солдаты сбежали, а Череп зарезал офицера.

И здесь наши герои совершили следующий Поступок, хоть и не столь героический, но в психологическом плане более значимый и осознанный: они вернулись на передовую, чтобы передать Карпенко найденную у офицера карту, чтобы доказать, что они не такие уж и дезертиры: «надо ее Карпенко отдать. Пусть знает, что мы не фуфлыжники какие-то, тоже кое-что можем <…> Впервые чувствуя в своих сердцах особое единение людей, побывавших на краю смерти и связанных одной целью, следопыты пошли на шум боя, к ставшим по-настоящему своим позициям<…>» (МиБ, 170).

Реабилитироваться в глазах Карпенко им не удалось: и он, и санитарка Нина на их глазах погибли в разбитом снарядом блиндаже. Очередное общее решение – остаться и отбить прорыв немцев в безнадежной контратаке – выглядит уже закономерным и естественным.

240

Утверждение Бормана, что именно их участие может оказаться решающим фактором в предотвращении прорыва немцев к Ленинграду, то есть они должны защитить свое личное будущее, придает их действиям статус Поступка, столь же значимого, как и спасение Путина, но совершенного уже не случайно: «<…> нам, чтобы мы родились, важно, чтобы прошлое не изменилось <…> Так что, парни, мы тут не только Родину защищаем, но и, как говорил Емельянов <…> право на наше рождение <…> Может, и Ленинграда не взяли <…> в том числе из-за наших пяти копеек, вложенных в общее дело<…>» (МиБ, 180), – такова их общая позиция в финале. И она заметно отличается от той, с которой они начали эту войну. Контратака увенчалась успехом – прорыв они остановили, после всего все четверо последний раз двинулись к озеру. Однако просто взять и вернуться назад им вновь не удалось – к озеру прорвался немецкий бронетранспортер, и Борману-Филатову пришлось вернуться, чтобы взорвать его и ценой жизни спасти друзей. В итоге обратно в будущее попали только трое.

Пересказ содержания не позволяет раскрыть всего своеобразия авторской концепции, поэтому необходимо вновь рассмотреть некоторые ключевые эпизоды, оценивая их с точки зрения общей традиции романов о «попаданцах». В этом плане, прежде всего, следует отметить заметную мистическую составляющую как в мотивации «попадания», так и содержании в целом. Основной текст романа предваряется авторским вступлением: «<…> их называют черными следопытами потому, что они роются в самой грязи, в костях в могилах. Там, где проходят черные следопыты, память о прошлом обрывается. Но на братских могилах время перестает иметь значение <…>» (МиБ, 5).

Заявленная тема памяти о прошлом становится ведущей в этом романе – не случайно на месте своего раскопа черные следопыты встречают призраки павших бойцов. Это происшествие случилось вскоре после того, как пьяные следопыты решили опробовать найденное оружие на черепах погибших: «<…> спрыгнул в блиндаж, вылез оттуда, держа четыре черепа, и водрузил их на черенки <…> Разошедшийся Борман прицелился <…> Раздалось шесть выстрелов – при попадании черепа безвольно вращались на черенках<…>» (МиБ, 36). Далее среди найденных в отрытом блиндаже документов они находят четыре красноармейские книжки с собственными фотографиями и в страхе бегут к озеру, чтобы прийти в себя, но зачем-то берут их с собой.

241

Обещание матери найти сына инициирует процесс перехода, и только выполнение этого обещания открывает дорогу назад. А поскольку эти «попаданцы» – откровенные подонки, то здесь неявно присутствуют мотивы наказания и искупления. Потому закономерна и гибель Бормана: еще в первый день, в своем времени, обиженный на него Череп, «<…> коряво выцарапал в конце списка (на постаменте воинского захоронения – А. Л.) "Борман"» (МиБ, 24). Вернувшись обратно в будущее, они прочли «<…> в списке павших на том месте, где Череп выцарапал "Борман" <…> выгравированную надпись Красноармеец ФИЛАТОВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ» (МиБ, 188). Вряд ли можно считать случайным то обстоятельство, что следопытам, промышлявшим в свое время раскопкой захоронений, на войне пришлось несколько раз закапывать убитых, в том числе и расстрелянного немцами Дмитрия Соколова.

Следует также отметить, что А. Шевцов решительно отказывается от избитого сюжета с «предупреждением Сталина». Его герои попадают в самое пекло передовой, в часть, сражающуюся практически в окружении, и никакой возможности продемонстрировать свои обширные знания Борману, знатоку военной истории, автор не предоставляет. Проблему их легализации он решает с помощью найденных ими своих документов, а их неловкие объяснения – «<…> простите, мы <…> Мы из будущего» (МиБ, 55) – политрук Карпенко просто не принимает всерьез: «<…> где это парень тебя так шандарахнуло? Советую прийти в себя <…>» (МиБ, 55), и дальнейшие попытки убедить его успеха не имеют.

Такой поворот классического сюжета полностью укладывается в картину войны, которую представляет читателю автор. Здесь нет масштабных сражений, сложных диверсионных операций, стратегических решений и красивых поединков. А есть крохотный пятачок на подступах к Ленинграду, есть «<…> плохо одетые бледные худые красноармейцы<…>» (МиБ, 53) и «<…> жидкая перловая каша<…>» (Миб, 64), «<…> грязная жижа на дне окопов» (МиБ, 68), «<…> отрезанная голова сержанта <…>» (МиБ, 67), а также поднимающийся «<…> от обильно разлившейся крови <…> едва заметный пар» (МиБ, 67–68). Складывается впечатление, что в описании войны А. Шевцов следует за классиками военной прозы, а отнюдь не за создателями постсоветских военных боевиков.

При этом автор не скрывает и более неприглядных сторон военной жизни – заградительных отрядов и массовых расстрелов: «<…> у соседей за такое пачками расстреливают <…> Струсил – пуля! А в атаку пошел –

242

может, еще поживешь. Вот такой расклад» (МиБ, 59), – объясняет Борману старшина Емельянов. Но воюют здесь все же не из страха перед трибуналом. Почти в каждом эпизоде романа присутствуют сцены массового героизма советских бойцов. Особенно наглядно этот факт представлен в описании последней атаки, в которую бойцы пошли совершенно добровольно.

Таким образом, концепция А. Шевцова одинаково далека и от компьютерных игр в стратегию, и от научных споров о том, кто первый хотел на кого напасть. Руководящая роль партии, проблемы подготовки к войне, сравнение нашей и немецкой техники, вина или заслуга Сталина – все это в его романе оказывается на втором, а то и на третьем плане. Автора интересует, прежде всего, мотивация тех, кто сражается за Родину, стойкость и мужество наших предков, проблема долга и ответственности перед своим народом и будущим страны: «<…> те, кто дома нас ждет, тоже жить хотят. И те, кто еще не родился, дети наши, внуки, должны иметь право на эту жизнь» (МиБ, 69), – говорит Емельянов.

И то же самое говорит политрук Карпенко «попаданцам», в очередной раз задержанным возле озера, к которому они отправились прямо с поля боя: «<…> только не надо про будущее и про потомков. С такими, как вы, у нас нет будущего» (МиБ, 151). У А. Шевцова силой, решающей исход войны, становится сила духа русских людей, а основной составляющей его концепции является осознанно совершенный Поступок.

Проведенный анализ убеждает в том, что идейно-философской доминантой романа «Мы из будущего» становится сопоставление времен, весьма невыгодное для современности. Наиболее полно эта мысль выражена в словах, высказанных следопытами плененному немцами, но отказавшемуся служить им, Дмитрию Соколову: «<…> ты думаешь, потомки спасибо тебе скажут? <…> Скажут, что ты сталинский режим поддерживал. Забудут вас. Назовут винтиками и пушечным мясом <…>» (МиБ, 121), – в этой речи, вложенной в уста трусов и предателей, полностью изложена авторская позиция по вопросу о роли и характере Великой Отечественной войны. Это та самая народная точка зрения на нее как на войну именно «Священную».

И такое отношение к Великой Отечественной войне характерно, несмотря на разные формы выражения, для всех авторов этого направления фантастики. Не случайно даже «советник Сталина» Андрей Воронов (как и все остальные пророки и прогрессоры) в обязательном порядке принял личное участие в сражении с врагом. Немало произведений (А. Полищук,

243

«Зенитчик»; Ю. Корчевский, «Пилот штрафной эскадрильи»; А. Ивакин, «Мы погибнем вчера»; О. Верещагин, «Клятва разведчика»; и др.), где герои просто честно тянут военную лямку наравне с «дедами» и так же, как и они, гибнут в бою. Напрашивается вывод, что именно этот жертвенный порыв разделить риск и тяготы войны, в полной мере проявить свое мужество и патриотизм, доказать читателю, что мы достойны своих предков, является ведущим мотивом «попаданцев на ВОВ», а вариант с «предупреждением Сталина» и «прогрессорство» – всего лишь его частный случай.

Да, представления о ходе и причинах войны изменились очень существенно, однако неизменным осталось отношение к ней. Победа в Великой Отечественной войне является одной из самых славных страниц в нашей истории, поэтому у авторов постоянно возникает желание сократить этот разрыв, ощутить причастность к ней. Об этом хорошо сказал С. Лукьяненко: «для большинства из нынешнего поколения писателей и режиссеров та война остается важнейшим фактом коллективного сознания <…> Это как расписка в собственной глубокой убежденности: ″да, мы умеем воевать″»1.

Но что же нового, по сравнению с уже имеющейся литературой о войне, содержат эти историко-фантастические романы? Новым здесь, как ни парадоксально это звучит, является образ нашего современника. Авторы вновь и вновь обращаются к трагическим событиям прошлого для поиска нравственных образцов в прошлом. Они пытаются понять основополагающие черты характера своего народа, что опять-таки возможно только при обращении к собственной истории.

Так что же представляет собой типичный «попаданец»? При создании сюжета авторы исходят из того, что современный человек, обладающий знанием будущего, не может сосредоточиться только на проблемах личного выживания и остаться в стороне от исторических событий, поэтому практически все «попаданцы» активно участвуют в войне и как могут приближают общую Победу.

В сюжете обязательно присутствует момент сомнений и колебаний, когда герои теоретически рассматривают возможность уклониться от участия в войне. Наиболее явный случай – это шевцовские следопыты, представляющие собой наиболее убедительный с психологической точки зрения образ современника. И в романе «Первым делом самолеты»

1 Лукьяненко С. Попаданцы у Сталина [Электронный ресурс] URL: http://www.izvestia.ru/news/362106 (дата обращения 20.01.2017)

244

будущий советник вождя Воронов до встречи с «лаборантом» планирует «<…> выйду на свободу, уеду куда-нибудь подальше от будущей зоны оккупации <…> Устроюсь на завод <…> Пойду в вечерний институт <…> Так, через несколько лет и налажу жизнь» (ПДС, 23). Однако затем его точка зрения поменялась на противоположную, да и другим «попаданцам» обстоятельства и живость характера, которой щедро наделяют их авторы, не позволяет остаться в стороне от общей беды.

В целом можно выделить два типа героев: обычные люди и «спецназовцы». Однако разница между ними не принципиальна и обуславливается типом сюжета: «обычным» требуется время на психологическую адаптацию, а действия их зачастую носят вынужденный и не слишком эффективный характер, а «спецназовцы» ориентируются быстрее и практически с первых страниц начинают совершать подвиги, активно влияя на события. Разумеется, такая специфика героев во многом определяется жанром произведения: приключенческая литература никогда не тяготела к робким интеллигентам и рефлексирующим лентяям1.

Герой-«попаданец» относится к типу «крутого» героя, для которых личная смелость и активность являются базовыми характеристиками2. Но их «крутизна» может заметно различаться по стилю – это может быть и честный «мент» (как в повестях А. Кивинова), и герой-одиночка криминального боевика (Бешеный, Меченый, Слепой и т. д.), и элегантный шпион или сыщик (Джеймс Бонд, Эраст Фандорин и пр.).

Типичный «попаданец на ВОВ» – это, как правило, «средний человек», то есть не «маленький» и не «лишний» маргинал, а вполне успешно социализированный индивид, даже если речь идет о подростке. У него могут быть специфические увлечения (военная история, единоборства, ролевые игры), а также реальный боевой опыт и подготовка, но все это скорее уступка сюжету. Наиболее же общими чертами «попаданца» являются свойства совершенно не военно-спортивного характера.

Первой и ведущей чертой его является изобретательность, или, выражаясь современным языком, креативность: изначально предполагается, что человек будущего обладает более гибким мышлением, и не случайно в большинстве случаев он выступает как «генератор» идей. Превосходство «внуков» над «дедами» проявляется в противопоставлении

1 Володихин Д. Мы могли бы служить в разведке… // Если. – 2002. – № 1. – С. 263–269. 2 См.: Дубин Б. В. Испытание на состоятельность: к социологической поэтике русского романа-боевика // Новое литературное обозрение. – 1996. – № 22. – С. 252–274.

245

свободного незашоренного мышления «попаданцев» догматичному и некритичному типу мышления людей 1940-х гг. И если предки в сложных случаях идут в атаку напролом и гибнут до последнего солдата, то потомкам почти всегда удается использовать некий нестандартный и остроумный ход, позволяющий добиться цели с минимальными потерями.

Таких эпизодов довольно много, но наиболее характерным в этом плане является архетипичный эпизод с ложной сдачей в плен и последующим уничтожением противника. Этот сюжетный ход был использован в романах В. Поселягина «Я – истребитель», О. Верещагина «Клятва разведчика», А. Конторовича «Черные бушлаты», А. Шевцова «Мы из будущего», В. Конюшевского «Попытка возврата» и др. Вообще человек будущего очень высоко ценит свою жизнь: он готов рисковать в бою, но в безвыходной ситуации с собой кончать не будет (в отличие от предков), а лучше сдастся в плен и потом сбежит. Но в предельном варианте наш человек сдается, чтобы подобраться поближе к врагу, а затем без оружия победить нескольких вооруженных. И дело здесь не только в условности приключенческого жанра, дающего протагонисту неимоверную боеспособность, – здесь важен сам принцип. Предполагается, что для предков присяга – это святое, и, бросив оружие, они моментально превращаются в стадо. А вот потомок – нет. Он легко пренебрегает любыми условностями и добивается поставленной цели.

Здесь, пожалуй, стоит вновь вернуться к последним эпизодам романа «Мы из будущего»: до последнего дня «черные копатели» проявляли почти исключительно трусость и нравственную нищету, однако, преобразившись, за одно утро совершили сразу два подвига: без оружия уничтожили экипаж мотоцикла, а вскоре после этого – победили поисковую группу немцев. И дело не в том, что Череп оказался вдруг отличным каратистом. Показательнее тот факт, что проезжающих мимо немцев он остановил криком: «Хайль Гитлер!» – ни один из нормальных советских людей до такого бы не додумался. Спирт испугал немцев неисправной гранатой, а это уже прием из арсенала голливудских боевиков. И Борман, в свою очередь, сумел подобраться к бронетранспортеру, изобразив сдачу в плен. Превосходство людей XXI века в области креативной тактики здесь очевидно.

Другое их важнейшее качество – информированность, так как общий уровень знаний «среднего человека» из будущего достаточно высок и функционален. И хотя историки среди «попаданцев» встречаются нечасто, но почти все они владеют основными знаниями о ходе и характере войны,

246

знают базовые характеристики своей и вражеской техники, помнят много полезной информации военно-прикладного характера и вообще в среднем намного эрудированнее «предков».

Важнейшей чертой попаданцев является их коммуникабельность, способность разобраться в происходящем и влиться в иную реальность. Это не романтические одиночки, и в конечном итоге практически у каждого из «попаданцев» заводится близкий друг и/или любимая женщина. Встраиваясь в коллектив, они быстро занимают в нем особое, чаще всего лидерское место. Таким образом, и в прошлом им удается успешно вписаться в социум, реализовать себя и даже руководить другими. При этом герой постоянно сохраняет внутреннюю независимость и, как правило, способен вполне критично относиться к окружающему миру.

Это становится возможным во многом благодаря их лояльности к окружающим. В частности, как отметил Л. Фишман, «попаданцы могут занимать места князей, графов, прочей элиты, но ведут себя с людьми "демократично", в них нет и не может быть сословной спеси <…> Это получается не специально, таковы их привычки, социальные инстинкты. Они насаждают вокруг себя нормы цивилизованного отношения к рабочему человеку»1.

Но важно и то, что «попаданец» практически никогда не пытается полностью слиться с окружающим миром, он сознательно сохраняет менталитет человека нового поколения и позиционирует себя именно в этом качестве. Внутренняя независимость, способность оценить ситуацию «со стороны» позволяет ему изменять историю, на что автор с лихвой отпускает ему энергии и активности. Эта активность обуславливается таким его качеством, как патриотизм, однако этот патриотизм прекрасно сочетается с политическим цинизмом. Предполагается, что полвека послевоенной истории дают герою надежный иммунитет против всех форм идеологии, и поэтому герой редко испытывает действительно звериную или классовую ненависть к оккупантам – это скорее проявление профессиональной агрессии.

Возникает следующий закономерный вопрос – что же делает такой герой в прошлом? Прежде всего, они «оптимизирует его», что в данном случае означает выигрыш в войне с минимальными потерями, а в идеале – с перспективой либерализации и сохранения советского строя. Не всем из «попаданцев» удается переиграть войну, зато обязательно присутствует стремление героев лично сразиться с врагом, причем во всех без 1 Фишман Л. Мы попали // Дружба народов. – 2010. – № 4. – С. 206.

247

исключения вариантах, даже там, где в роли «пророка» и «прогрессора» они были бы более полезны. И сама устойчивость этого элемента наводит на определенные размышления. Да, содержательное разнообразие романов о «попаданцах на войну» обеспечивается вариативностью выбора главного героя, но, независимо от того, был ли он подростком-бойскаутом или отставным спецназовцем, «переиграл» ли он войну по новому сценарию или погиб бесславно, – логика магистрального сюжета превращает его в активного бойца, приближающего общую Победу.

Напрашивается вывод, что такой активный и социально успешный, хорошо информированный и креативно мыслящий человек все же испытывает в своем времени определенный социальный и психологический дискомфорт, поэтому нуждается в возможности достойной самореализации. Cопоставление образов людей прошлого и будущего, с одной стороны, демонстрирует некоторое превосходство «внуков» над «дедами», что является не их личной заслугой, а результатом социальной эволюции в условиях бурной российской истории1, а с другой стороны, признается и акцентируется моральное превосходство предков, их высокая стойкость и героизм – в частности, их вера в Победу этически выше, чем знание «потомков». То есть положение «попаданцев» как нельзя лучше характеризует образ «карликов, стоящих на плечах великанов». Историко-фантастические романы о «попаданцах на Великой Отечественной войне» представляют собой самостоятельное направление современной беллетристики и выражают настроение значительной группы читателей, активно интересующихся российской историей.

Историко-философская концепция создателей таких романов в основе своей является вполне научной, так как их концепция времени является линейной, а исторический процесс представлен как цепь взаимообусловленных событий, связанных причинно-следственными связями.

Образ будущего – в данном случае оценка актуального настоящего – в их произведениях представляется как явно негативный. Этих писателей не устраивают результаты российской истории, культурно-психологическое состояние современного общества и место, которое занимает в мире наша страна. Их идеалом является Россия Великая и Могучая, но величина и

1 «Ты меня с собою-то не равняй. Да и ребята ваши, не хочу худого слова сказать, мне тоже особо не противники. Я ТАКУЮ войну видел, что никому из вас и не снилась даже. Да и учителям вашим тоже <…>» – А. Конторович. Черные бушлаты. Диверсант из будущего. – Яуза, ЭКСМО, 2010. – С. 230.

248

могущество ее определяются не размером территории и обилием природных ресурсов, а силой духа русского/советского человека. Такое представление о должном и возможном состоянии страны определяет критическое отношение авторов к современной западной либеральной цивилизации и перспективах ее развития.

Поэтому авторы решительно отвергают (а точнее сказать – игнорируют) версию В. Суворова о причинах Великой Отечественной войны. Эта война представлена в их произведениях как эпоха героическая, время, когда духовные силы нашего народа проявились наиболее полным и явным образом. И неудачное начало войны также представляется результатом просчетов высшего партийного руководства, которые в их версиях, как правило, удается исправить, причем главным виновником допущенных ошибок оказывается не гениальный товарищ Сталин, а именно «ленинская гвардия», то есть революционеры, своим властолюбием и догматизмом приведшие страну на край гибели.

Главной же составляющей их концепции истории является Личность настоящего честного патриота, беззаветно любящего свою Родину и способного совершить Поступок, определяющий ход войны. В данной концепции ведущей является морально-этическая проблематика. Понимание роли личности в истории колеблется в довольно широких пределах: от представления о том, что хорошо информированный человек, обладающий достаточным авторитетом (тов. Сталин, например), способен кардинально изменить ход истории, до полного отрицания такой возможности в принципе. Наиболее общим является представление о том, что Историю творит каждый отдельный человек каждым осознанным поступком, поэтому такое важное значение приобретает проблема нравственного выбора личности в конкретных исторических обстоятельствах.

Анализ произведений Б. Акунина, В. Рыбакова, И. Алимова, А. Барен-берга и А. Шевцова позволяет утверждать, что современные беллетристы критически относятся к достижениям западной цивилизации и обращаются к поиску идеала в прошлом. Идеализация «викторианской России XIX века», китайской империи, а также сталинской эпохи, которая начинает восприниматься как пример государственного величия и активно мифологизируется в качестве героической эпохи, являются частными случаями этой тенденции.

Осуществление политики догоняющей модернизации возможно только в условиях постоянного научно-технического прогресса. Устранение ошибок

249

и коррекция истории также могут быть реализованы только при наличии жесткой причинно-следственной связи событий, поэтому в современной исторической беллетристике ведущей является линейная модель развития общества.

Модернизация требует постоянной целенаправленной работы, как отдельных людей, так и общественных и государственных структур. Это обстоятельство определяет высокую роль личности и государства в беллетризованной истории, которые становятся ее главной движущей силой. События, так же, как и состояние общества в целом, определяются деятельностью и поступками отдельных людей. Результат исторического процесса представляет собой равнодействующую отдельных поступков и волевых решений каждого человека. Но установка на исправление ошибок требует более активного воздействия, поэтому в историко-беллетристических произведениях становится возможным изменение истории силами одного человека, который осуществляет в истории направляющую функцию.

Масштаб деятельности героя определяется условиями, в которые помещает его автор. Так, главный герой Б. Акунина, Эраст Фандорин, не может повлиять на процесс разложения самодержавного строя и наступление Хаоса, но ему удается раскрыть заговор гениальных сирот, направляемых леди Эстер («Азазель»), спасти от международного скандала семейство Романовых («Коронация») и дважды предотвратить революцию («Алмазная колесница», «Черный город»).

В цикле В. Рыбакова и И. Алимова идеальное состояние общества представлено как данность, поэтому их героям, Багатуру Лобо и Оуянцеву Сю, достается роль охранителей мировой гармонии. Они предотвращают ряд крупных преступлений и даже спасают мир от глобальной катастрофы («Дело непогашенной луны»). Андрей Воронов, герой А. Баренберга в романе «Первым делом самолеты», успешно реформирует сталинский режим, а «черные копатели» А. Шевцова («Мы из будущего») участвуют в защите Ленинграда и спасают отца президента Путина от гибели.

В конечном итоге решающую роль в деле оптимизации беллетризованной истории выполняет компетентная и активная личность. Выбор и исходные качества героя определяется спецификой сюжета: от легендарного Эраста Фандорина, до вполне заурядных асоциальных личностей, таких, как «черные следопыты» А. Шевцова. Авторы, как правило, представляют героев в качестве рядовых представителей своего общества, и среди них нет гениальных реформаторов, наподобие

250

гранинского Петра, или легендарных полководцев, таких как князь Святослав у Б. Васильева, но нет также и маленьких людей или одиночек-маргиналов.

Тем не менее, определенный набор необходимых личных качеств такого героя заметно превосходит возможности обычного человека. Для выполнения поставленной автором цели герой должен быть активной творческой личностью, компетентной в необходимых пределах, обладающей высоким уровнем социальной ответственности, способностью к самоограничению и самоконтролю, а также сочетанием внутренней независимости и, в тоже время, лояльностью к обществу. Именно такой человек способен создавать новое успешное и «правильное» общество, а также жить в нем.

Этическая составляющая в исторической беллетристике играет решающую роль. Авторы предлагают читателю традиционные нормы высокой морали, основанные на соблюдении основных христианских или конфуцианских заповедей. Эти универсальные этические императивы используются для оценки прошлого и настоящего, на принципах высокой этики функционируют предлагаемые ими оптимальные варианты развития истории. По этим нормам строятся образы главных героев, в особенности эта черта заметна в романах Б. Акунина, В. Рыбакова и И. Алимова. Авторы осуждают насилие и произвол, в частности, отрицают террор, как личный, так и государственный. Они являются приверженцами либеральных ценностей свободы и равенства, их герои стоят на защите закона и справедливости.

Однако в ходе художественной репрезентации этих концепций авторам приходится отступать от провозглашаемых ими норм, поэтому их художественная этика носит прикладной сюжетообусловленный характер. Поскольку главной целью является достижение или сохранение идеального общества, то их герои в случае необходимости активно прибегают и к насилию, и к другим неэтичным методам.

Художественные средства, которые используют авторы – динамичный сюжет, широкое использование фантастики, анахронизмы и сознательное искажение исторических фактов – обусловлены их жанровой природой. К специфическим средствам поэтики в современной исторической беллетристике можно отнести только высокий уровень интертекстуальности, так как все они строятся на принципах переосмысления существующих текстов и мифологем общественного сознания.

251

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Политические, социальные и экономические вызовы, с которыми

столкнулось человечество в начале XXI века, радикально изменили картину мира, сформировавшуюся в историческом общественном сознании в конце XX века, сделав ее многополярной. Новые геополитические реалии и факторы, актуальные для начала третьего тысячелетия, требуют переоценки старых и выработки новых цивилизационных проектов, а также методов их осуществления. Эта переоценка происходит в рамках противостояния между актуальным в настоящее время монистическим проектом глобализации (Ф. Фукуяма) и цивилизационными концепциями (А. Тойнби, С. Хантингтон, А. Дугин, А. Проханов), с позиций которых ведется активная критика глобализации. В условиях постоянно обостряющегося политического кризиса эта историко-философская дискуссия становится особенно значимой.

Одним из наиболее эффективных механизмов, позволяющих решить эти задачи, становится переосмысление прошлого в процессе активного многоаспектного исторического дискурса. Вследствие резкого обострения внутриполитических, межнациональных и межгосударственных конфликтов споры о событиях прошлого приобрели повышенную актуальность и перешли из области научной теории в сферу политической практики. В этом контексте оценки исторических событий приобретают постоянную знаковую ценность, так как любое из них может стать аргументом политической дискуссии и информационным поводом для активного обсуждения в медиапространстве. Частные научно-исторические вопросы, еще недавно волновавшие исключительно академическое сообщество, такие как генезис русской государственности, генеалогия и национальная принадлежность Рюриковичей, стали объектом полемики на государственном уровне. Это обстоятельство повышает актуальность исторической темы не только в общественном, но и в художественном сознании.

Для российского исторического сознания эти вызовы становятся особенно значимыми, они вновь требуют переоценки роли России в истории и ее места в мире, что, в свою очередь, ставит проблему выбора критериев этой переоценки и принципов интерпретации исторических фактов. Объектом рефлексии становятся не только частные вопросы российской истории, но и базовые цивилизационные ценности, такие как либерализм, государственность, национальная и культурная самоидентификация. Острота дискуссий усиливается проблемами

252

внутриполитическими, а также общим разочарованием результатами реформ 1990-х годов. Этот процесс осложняется также состоянием перманентной догоняющей модернизации и государственной централизации в России, продолжающимся распадом постсоветского культурного пространства и внешнеполитическим давлением.

Условия функционирования исторического дискурса в настоящее время заметно отличаются от тех, что наличествовали в XX веке. Тотальная информатизация общества и формирование единого информационного пространства открыли доступ к первичному историческому материалу всем категориям пользователей и сделали их активными участниками процесса. Интернет практически стер все границы, кроме языковых, и сделал информационное пространство более проницаемым и доступным. Эти факторы отрицательно сказываются на уровне научности дискурса, но ускоряют процесс обмена информацией и повышают его актуальность.

Количественные изменения постепенно переходят в качественные. Так в XXI веке каждое значимое явление культуры – выход нового фильма, книги, мероприятие или акция – становится объектом обсуждения еще до его реализации или выхода в свет. Это заметно усиливает эффект обратной связи и в значительной мере стирает грань между профессионалами (писателями, режиссерами, критиками) и рядовыми пользователями. Процесс глобализации информационного пространства сопровождается его децентрализацией, поэтому авторитетные институты – книжные издательства, редакции журналов и научные организации – теряют лидирующую и организационную роль. При этом практически исчезает цензура, зато возрастает уровень плюрализма в ходе дискуссий.

В современном информационном пространстве возникают новые жанры, такие как публикации в блогах, комментарии и посты на форумах, использующие сочетающие текстовой и визуальной информации, а также систему ссылок, что превращает дискурс в непрерывно обновляемый гипертекст. В сфере художественно-исторического дискурса на первый план выходит функция переосмысления и переоценки имеющейся информации, как собственно научного знания, так и новых мифологем.

Каждый из перечисленных факторов в отдельности не является уникальным. Но их одновременное функционирование создало принципиально новую ситуацию, для которой характерно отсутствие достаточно авторитетной исторической концепции, представление об относительности истины и консенсусной природе научного знания, что не

253

могло не повлиять на историческое сознание авторов. На литературный и собственно научный процессы эти факторы повлияли в меньшей степени. Искусство, в частности художественная литература, продолжает выполнять функцию генерации новых смыслов, идей и образов, при этом сложившаяся ситуация существенно меняет статус художественных текстов, заметно снижая эффект их завершенности и самодостаточности.

Художественная историческая проза XIX–XX веков была ориентирована на поиск и демонстрацию движущих сил и закономерностей исторического процесса в первичном историческом материале. Писатели вводили в оборот новые знания о прошлом, реконструировали исторические события с позиции какой-либо готовой идеи и отражали ее проявления в созданных ими текстах, используя исторический материал в качестве иллюстрации. В произведениях второй половины XX века идея (религиозная, государственная, революционная, этическая и др.) сама становилась объектом рефлексии, в этом случае писатели показывали испытание и борьбу идей, а также процесс их формирования. Аналогичную функцию выполняли произведения антиутопические, нацеленные на критическое переосмысление советского образа жизни и идеологии.

В советской литературе историческая беллетристика не выделилась в отдельное направление, хотя отдельные элементы ее поэтики (приключенческий, детективный или любовный сюжет) активно использовались многими авторами (В. Пикуль, В. Иванов, Н. Соротокина), обращение к тайнам прошлого было характерно для фантастики И. Ефремова, детективов Е. Панова, Ю. Кларова и др.

В 1990-х годах сформировалась как отдельный жанр историческая фантастика. Ее развитие также шло в общем русле критического переосмысления российской и советской истории. В 2000-х годах это положение изменилось. Социокультурные и политические перемены рубежа XX–XXI веков заметно расширили границы ретроспективной прозы и создали стимулы для развития антиутопии.

Новое понимание исторического процесса начало складываться в первом десятилетии XXI века в ходе модернизации исторического сознания под влиянием актуальных социокультурных и политических факторов. Значительный вклад в формирование обновленной картины мира внесла художественная литература. Создателям ретроспективной прозы и антиутопий удалось выработать новые подходы к интерпретации исторического материала, оригинальные концепции истории и сделать

254

очередной шаг в развитии этих жанров. Широкое использование приемов контрафактического и конспирологического моделирования открыло перед авторами новые возможности и привело к отмеченному критиками и литературоведами смещению границ жанров1.

Для состояния, в котором находится общественное историческое сознание в России начала XXI века, характерны неудовлетворенность настоящим, критическое отношение к прошлому и антимодернизм, то есть решительный отказ от любых проектов качественной модернизации общества в будущем. Отсутствие достаточно авторитетной идеи развития нашей страны, продолжающиеся процессы дробления старых и создания новых исторических мифов в массовом историческом сознании делают литературные произведения особенно значимыми.

К настоящему моменту в русской литературе уже сформировался значительный корпус текстов, посвященных репрезентации исторического процесса и моделированию будущего, который позволяет выделить новые типологические черты этих жанров литературы. Проведенный многоаспектный анализ приводит к выводу, что за видимым жанровым и содержательным многообразием скрывается единство авторских позиций и сходство методологических принципов, обусловленных коренными изменениями общественного исторического сознания начала XXI века.

Анализ избранных произведений позволяет утверждать, что Б. Васильеву, А. Иванову, Д. Гранину, В. Сорокину, А. Волосу, В. Пелевину, Б. Акунину, В. Рыбакову, И. Алимову, А. Баренбергу и А. Шевцову удалось отразить ведущие тенденции художественно-исторического дискурса начала XXI века и представить свои художественные варианты ответов на наиболее злободневные вопросы, волнующие общество.

Современные писатели продолжают исследование спорных вопросов российской истории (о характере и роли исторических лиц, о генезисе Российского государства, о цене, которую пришлось заплатить за создание России), рассматривают альтернативные варианты нашей истории, генерируют новые образы будущего, пытаются создать новую концепцию

1 Иванова Н. В полоску, в клеточку и мелкий горошек. Перекодировка истории в современной русской прозе // Знамя. — 1999. — № 2. – С. 176–185; Ланин Б.А. Трансформации истории в современной литературе / Б. А. Ланин [Электронный ресурс] URL: http://www.km.ru/referats/ 5CBB9E5AAC6E40ADA2C679288E36E6EE (Дата обращения 20.11.2016); Новиков В. Невозможность истории // Дружба народов. – 1998. – № 11. – С. 188–194.

255

исторической личности и в конечном итоге исследуют метафизические закономерности исторического процесса.

Авторы исследованных произведений решают, главным образом, актуальнейшую проблему переоценки российской государственности и общества, а также определяют перспективы развития России в контексте общемировых тенденций. Для художественного воплощения этих проектов привлекаются самые различные идеи: неоевразийская (В. Сорокин, А. Волос, В. Рыбаков, И. Алимов), монархическая (В. Сорокин, В. Рыбаков, И. Алимов), советская (А. Баренберг, А. Шевцов), неоязыческая (А. Иванов). Несмотря на видимое многообразие исторических концепций, общим для всех авторов является представление о ценности и самодостаточности российской государственности, а также неявно декларируется идея «особого пути России».

Антиглобалистская и антилиберальная («либерпанковская») составляющие концепций А. Волоса, В. Пелевина, В. Рыбакова и А. Барен-берга обусловлены разочарованием состоянием дел в современном мире. Актуальная модель глобализации критикуется либо как недостаточно эффективная, либо неосуществимая в условиях российского общества. В конечном итоге консенсусным для современного художественно-историчес-кого дискурса является идеал цивилизованного образа жизни, в котором высокий уровень развития технологий и экономики соответствует столь же высокому уровню взаимной лояльности государства, человека и общества.

В современном художественно-историческом дискурсе прошлое предстает не как цепь известных событий, связанных причинно-следственными или другими отношениями, а как нечто, не вполне упорядоченное, непостижимое и способное к изменению. Интерес общества привлекают переломные моменты и точки неустойчивого равновесия, дающие возможность альтернативного развития истории. Поэтому внимание писателей оказывается направлено на поиск и интерпретацию спорных или малоизученных событий и лиц. Вследствие этого, современные художественные концепции истории носят дискуссионный характер и не претендуют на истинность.

Закономерным следствием этих изменений в авторском историческом сознании стало формирование новой стратегии репрезентации истории, ориентированной на моделирование исторического процесса. Произведения, созданные в XXI веке, представляют собой художественные версии исторических событий. Они нацелены на формирование нового

256

исторического сознания, поэтому отличаются ярко выраженной дискурсивностью и некоторой провокативностью.

Общность исходной задачи определила концептуальное единство их произведений. Б. Васильеву, А. Иванову, Д. Гранину, В. Сорокину, А. Волосу, В. Пелевину, Б. Акунину, В. Рыбакову, И. Алимову, А. Баренбергу и А. Шевцову удалось выработать и художественно воплотить целостные и оригинальные концепции истории, которые включают все необходимые традиционные составляющие: представление о смысле истории, движущих ее силах, роли личности, а также образ будущего и модель времени.

Авторское понимание движущих сил исторического процесса основано на метафизической идее многофакторного причинно-следственного детерминизма (экономического, политического, религиозного и пр.), но вследствие отсутствия единого ведущего метафизического или трансцендентального фактора, определяющего ход истории, на первый план выходит представление о доминирующей роли личности в истории. Это обстоятельство предопределяет обязательное наличие этических проблем и оценок в исследованных произведениях. Авторы повышают степень свободы поведения своих героев, делая их поступки результатом осознанного выбора.

Писателей, в первую очередь, интересуют конфликты психологические, которые в дальнейшем закономерно перерастают в метафизические (столкновение национальных менталитетов, культурных стереотипов и поведенческих моделей), определяющие ход событий. Но влияние метафизических факторов не является решающим, герои часто поступают вопреки законам истории.

На описание образа протагониста, который является главной составляющей исторического процесса, нацелены все художественные средства: базовые характеристики художественного мира, обострение сюжетных конфликтов, нарушения принципов правдоподобия, элементы мистики и фантастики, а также гиперболизация характеров. Сюжетообразующие конфликты рассмотренных произведений построены на столкновениях и взаимодействии характеров героев с объективными тенденциями развития общества.

Вследствие этого представление о целях и смысле истории в исследованных произведениях также основано на концепции доминирующей роли личности. Анализ исследованного материала позволяет утверждать, что в современных концепциях истории преобладает антропологическая

257

телеология. В отсутствие приоритетных религиозных или политических ценностей именно человек становится высшей ценностью.

На основе этого идеала был сформирован новый образ будущего. В качестве оптимального варианта развития рассматривается универсальный проект технически развитого общества, обеспечивающего своим гражданам высокий уровень жизни, безопасность и защиту, а также дающий возможность наиболее полной самореализации.

Реальных путей достижения этой цели писатели не видят. Авторы антиутопий последовательно соотносят этот идеал со всеми осуществленными когда-то или реализуемыми в настоящее время проектами (Российская монархия, Советский союз, глобализация) и демонстрируют невозможность их осуществления, что обрекает человечество на бесконечное повторение кризисов прошлого. В жанре исторической фантастики представлен ряд утопий синтетического характера, успешно сочетающих лучшие черты всех политических систем, но их воплощение возможно только фантастическими средствами.

В итоге какого-либо позитивного варианта развития русской истории современные авторы не представляют. Эта тенденция ярче всего проявилась в жанре антиутопии, но и утопические проекты носят достаточно спорный характер. Главной причиной этого стал антимодернизм, характерный для современного общественного исторического сознания. Все варианты качественного изменения российского общества были скомпрометированы в ходе социальных экспериментов, осуществленных в XX веке как в России, так и в мировой истории в целом. Вследствие этого ведущей стала установка на догоняющую модернизацию по уже испытанным моделям. Поиск или переоценка такого проекта стали ведущей интенцией авторов.

Противоречивость авторских концепций ярче всего проявилась в создан-ных ими моделях времени. Ведущей в творчестве современных писателей является представление о линейном развитии общества, которое предпола-гает последовательную реализацию объективных тенденций хода истории, осуществляющуюся в ходе закономерных причинно-следственных измене-ний и, в конечном итоге, качественное прогрессивное развитие общества. Наиболее полно линейная концепция представлена в романах историчес-ких, где ход описанных исторических событий приводит к осуществлен-ному настоящему. В конечном итоге творцы исторической прозы рассматривают причины и условия, приведшие к существующему положению, а также демонстрируют варианты его достижения наиболее оптимальным образом.

258

В антиутопиях, где негативно оцениваемое настоящее не может быть реализовано в качестве желаемого образа будущего, течение времени принимает цикличный характер, возвращая мир к уже существующим в прошлом кризисным состояниям. Стагнация, которую переживают описанные В. Сорокиным, А. Волосом и В. Пелевиным общества, закономерно приводит к регулярным социальным катастрофам. Опричная Россия, Маскав, Гумкрай, офшар Бизантиум и Уркаина представляют собой тупиковые модели будущего, основанные на дальнейшем развитии негативных тенденций, которые авторы усматривают в прошлом и настоящем, причем соотношение прошлого и настоящего в прогнозируемом будущем заметно смещается в сторону первого. И содержательно, и стилистически эти художественные миры ориентированы в большей степени на прошлое. И в техническом отношении, и в плане социальной модернизации художественные миры В. Сорокина, А. Волоса и В. Пелевина представляют собой фиксацию современного уровня развития общественных отношений.

В исторической беллетристике также преобладает идея линейного развития, в которой роль причинно-следственного детерминизма заметно возрастает. В историко-фантастических романах желаемый вариант будущего осуществляется средствами контрфактического моделирования, таким образом, воображаемая линия исторического прогресса дополняется концептом «развилки» или т.н. «точки бифуркации», в которой история становится альтернативной. Ретро-детективы Б. Акунина, как и современные исторические романы, нацелены на конспирологический поиск ошибок в прошлом или рассмотрение возможности иного, более благоприятного развития событий.

Специфика авторской концепции истории определяется задачами, которые ставит перед собой автор, они же оказывают решающее влияние на выбор средств репрезентации авторской концепции. Так, в произведениях Б. Васильева, А. Иванова и Д. Гранина были реализованы качественно новые творческие интенции и формы репрезентации. Авторы не стремились к открытию «новых страниц истории» или описанию целостной, объективной и фактически точной картины прошлого. В их произведениях создана условная модель исторического процесса, в которой одновременно действуют множество факторов (экономических, психологических, элемент случайности и т. д.), в рамках которой ставится «мысленный эксперимент» (как характеризует эту художественную стратегию В. Сорокин), нацеленный на оценку роли личности в истории, а

259

также выявление возможных альтернативных вариантов ее развития. Такая постановка задачи позволила авторам пренебрегать исторической достоверностью, отказаться от описательности и даже правдоподобия художественного мира. Поэтому Б. Васильев, А. Иванов и Д. Гранин использовали средства художественной репрезентации, не вполне характерные для исторического жанра.

В романе «Князь Святослав» Б. Васильева такими средствами стано-вятся отмеченные в ходе анализа анахронизмы в описании мира, специ-фика хронотопа и излишняя беллетризация авторской версии «норманнской теории» политогенеза Руси. В «Сердце Пармы» А. Иванова заметно сочетание сказочно-фантастических мотивов в описании художественного мира (наличие бессмертных героев и оборотничества, мифомагический образ Золотой Бабы, влияющей на поведение героев и пр.), анахронизмов и географических неточностей с точным соблюдением хроники основных событий. Для «Вечеров с Петром Великим» Д. Гранина характерны подчерк-нуто дискурсивная структура произведения, сложная система повествовательных инстанций, а также наличие фантастического элемента.

С помощью этих средств репрезентации авторы предельно обостряют заявленные конфликты, а также стремятся вывести их с конкретно-исторического и метафизического на более высокий трансцендентный уровень. Б. Васильев в «Князе Святославе» реализует эту интенцию в мифологеме Удачи, А. Иванов в «Сердце Пармы» объективирует ее в фантастических образах Золотой бабы и концепции Судьбы, а Д. Гранин в «Вечерах с Петром Великим» – в качестве «Закона возмездия». Такая форма репрезентации исторического материала позволяет оценивать события и поступки героев по законам универсальной этики.

Не менее значимые изменения произошли в жанре современной антиутопии. Жанрообразующие интенции антиутопии – негативная переоценка утопического идеала и моделирование негативного футурологического прогноза – качественно не изменились, но акцент был перенесен на вторую составляющую. Утопия, а вслед за ней и антиутопия, предполагают разрыв исторической преемственности и тотальную модернизацию человеческого общества, но в «Дне опричника» В. Соро-кина, «Маскавской Мекке» А. Волоса и «S.N.U.F.F.е» В. Пелевина этой модернизации не происходит.

Поэтика современных антиутопистов также тяготеет к моделированию исторического процесса. Не случайно В. Сорокин назвал создание «Дня

260

опричника» «мысленным экспериментом», суть которого составляет реализация идеи радикального изоляционизма в условиях высокотехнологичного монархического общества. Исламизация Москвы, ставшей Маскавом, и консервация советского общества в Гумкрае, военно-религиозное противостояние Уркаины и Бизантиума также представляют собой условные модели фантастического общества будущего, в которых воплощены негативные тенденции развития современного мира. Обилие подробностей и деталей, беллетризация сюжета, многочисленность персонажей и сюжетных линий позволяют авторам создать очень наглядную и подробную картину этого квазинового мира.

Ведущими средствами репрезентации авторских концепций стали тотальная поляризация художественного мира (Опричная Россия и Европа, разделенные Стеной у В. Сорокина; Маскав и Гумкрай А. Волоса; офшар Бизантиум и Уркаина у В. Пелевина), обострение социальных и политических конфликтов, проекция сюжетообразующий конфликтов в область подсознательного (особенно заметная в романе В. Сорокина), использование мистических мотивов (директива Ч-тринадцать А. Волоса), виртуальности (мир офшара Бизантиум), интерес к пограничным состояниям сознания (сна, наркотического транса), акцентирование тем сексуальности и насилия.

Но главным средством воплощения авторских концепций стало создание тотальных сюжетообразующих метафор. В. Сорокин в качестве такой метафоры выбрал Опричнину, одну из традиционных мифологем российского общественного сознания, дополненную ее символом изоляционизма – Великой Русской стеной. В романе А. Волоса представлены Маскав, как результат объединения худших черт европейского и исламского мира, а также Гумкрай, отреставрированный фрагмент советской реальности. У В. Пелевина аналогичную роль выполняют отсталая зависимая Уркаина и виртуальный мир офшара Бизантиум, в котором сконцентрированы все конфликты и проблемы современного постиндустриального общества.

Главным элементом всех антиутопических миров также является сфера социальной психологии, описание перманентной травмы общественного сознания. В. Сорокин художественно воплотил ведущую в его творчестве идею исторической травмы, лежащей в области коллективного подсознательного, в произведениях А. Волоса аналогичную функцию выполняют Кисмет-лотерея и «директива Ч-тринадцать», у В. Пелевина – сакральная реальность снафов и регулярные «Священные войны».

261

Современная историко-беллетристическая проза качественно отличается от исторической беллетристики века XIX, рассчитанной на малообразованного читателя и нацеленной на популяризацию истории. Уже во второй половине XX века это положение стало меняться, уровень эрудиции читателя и сложность рассматриваемых проблем постепенно выросли. Историческая беллетристика XXI века, в свою очередь, рассчитана на достаточно образованного и эрудированного читателя и ставит перед собой амбициозные задачи концептуального отражения прошлого и поиска новой идеологии.

Эти задачи решаются средствами художественной конспирологии и контрфактического моделирования. В сочетании с приемами создания фантастической реальности они дают возможность описания идеального варианта российской истории, который должен был или мог бы осуществиться при более удачном стечении обстоятельств. В итоге достижение желаемого уровня развития российского государства и общества становятся главной целью описываемого исторического процесса. Репрезентация этих концепций осуществляется путем описания альтернативных вариантов исторического процесса, в моделировании которых ведущими становятся детективные, шпионские и военно-прогрессорские сюжеты.

В итоге авторы создали ряд утопических художественных проектов: викторианская Россия, в которой живет Э. Фандорин, государство Ордусь Оуянцева-Сю и Багатура Лобо, а также СССР, спасенный и модернизированный «попаданцами» на Великой Отечественной войне. Исследованные произведения – ретро-детективы Б. Акунина, альтернативно-исторические утопии В. Рыбакова, И. Алимова и военно-приключенческие историко-фантастические романы А. Баренберга и А. Шевцова – образуют общее сюжетное пространство, обусловленное концептуальным единством.

Представленное диссертационное исследование обобщает результаты работы критиков, литературоведов, социологов, политологов и других специалистов, посвященной изучению исторического дискурса, выполненной на рубеже XX–XXI веков. Проведенный анализ концептуального содержания избранных произведений и средств художественной репрезентации открывает новые перспективы изучения современной исторической прозы, антиутопии и исторической беллетристики.

262

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. 1917. Свободная история: сайт [Электронный ресурс] URL: https://project1917.ru (дата обращения 07.07.2017) 2. Абашева, М. П. Сорокин нулевых: в пространстве мифов о национальной идентичности / М. П. Абашева // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. – 2012. – Вып. 1(17). – С. 202–209. 3. Аверинцев, С. С. Поэтика ранневизантийской литературы / С. С. Аверинцев. – М. : Наука, 1977. – 320 с. 4. Азеева, И. В. Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин : дис. … канд. культурол. наук / И. В. Азеева. – Ярославль, 1999. – 190 с. 5. Акунин, Б. Азазель: роман. – М. : Захаровъ, 2000. – 240 с. 6. Акунин, Б. Турецкий гамбит: роман. – М. : Захаровъ, 2000. – 224 с. 7. Акунин, Б. Черный город: роман / Б. Акунин. – М. : Захаров, 2012. – 368 с. 8. Александров, Н. Новая эклектика / Н. Александров // Литературное обозрение. – 1997. – № 3. – С. 27–34. 9. Александрова, Л. П. Советский исторический роман и вопросы историзма / Л. П. Александрова. – Киев, Изд. Киевского ун-та, 1976. – 156 с. 10. Анисимов, Е. В. Петр I: рождение империи / Е. В. Анисимов // Вопросы истории. – № 7. – 1989. – С. 3–20. 11. Анисимов, Е. В. Время петровских реформ: монография / Е. В. Анисимов. – Л. : Лениздат, 1989. – 496 с. 12. Антонов Ю. Г., Шеянова С. В. Историко-биографический жанр в национально-художественном дискурсе Мордовии // Вестник ЧГПУ им. И. Я. Яковлева. – 2014. – № 1 (81). – С. 31–36. 13. Арбитман, Р. Виктор Пелевин. Омон Ра / Р. Арбитман // Литературная газета. – 1992. – № 35 (26 августа). – С. 4. 14. Арбитман, Р. Предводитель серебристых шариков. Альтернативы Виктора Пелевина / Р. Арбитман // Литературная Газета. – 1993. – № 28 (14 июля). – С. 4. 15. Арбитман, Р. Поединок крысы с мечтой: сб. рецензий / Р. Арбитман. – М. : Время, 2007. – 416 с. 16. Арбитман, Р. Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать: сб. рецензий / Р. Арбитман. – М. : Центрполиграф, 2014. – 352 с. 17. Арбитман, Р. «Akiunin Pictures» не представляет / Р. Арбитман [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/volga21 /2008/1/ar.html (дата обращения 08.02.2017). 18. Арбитман, Р. Уронили в речку мячик / Р. Арбитман [Электронный ресурс] URL: http://www.profile.ru/article/uronili-v-rechku-myachik-61084 (дата обращения 08.02.2017) 19. Архангельский, А. Пустота. И Чапаев /А. Архангельский // Дружба народов. – 1997. – № 5. – С. 190–193. 20. Асеева, И. А. Образы прогностического опыта в науке и культуре: на пути к интегративной модели / И. А. Асеева : дис. … докт. филос. наук. – М. : 2010. – 344 с. 21. Бавильский, Д. Все мы немного …: о романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» / Д. Бавильский // Независимая газета. – 1993. – 31 июля. – С. 7. 22. Бадретдинов, В. З. Историческое сознание как социальный феномен и форма рефлексии / В. З. Бадретдинов : дис. … канд. филос. наук. – Уфа, 2009. – 147 с. 23. Барг, М. А. Эпохи и идеи: становление историзма / М. А. Барг. – М. : Мысль, 1987. – 348 с.

263

24. Баренберг, А. Первым делом самолеты. Истребитель из будущего: роман / А. Баренберг. – М. : Яуза : ЭКСМО, 2011. – 320 с. 25. Барковская, Н. В. Поэтика символистского романа: монография / Н. В. Барковская. Екатеринбург : УрГПУ, 1996. – 238 с. 26. Барташевич, Л. Петр Великий. Версия Даниила Гранина / Л. Барташевич // Нева. – 2000. – № 11. – С. 179183. 27. Басинский, П. Из жизни отечественных кактусов / П. Басинский [Электронный ресурс] URL: pelevin.nov.ru/stati/o-dva/l.html (дата обращения 15.12.2016). 28. Бауэр, Е.А. Идея «Москва – третий Рим» в русской общественной мысли конца XV – начала XVII вв.: отечественная историография XX столетия: монография / Е. А. Бауэр. – Нижневартовск: Изд-во Нижневартовского гуманит. ун–та, 2011. – 127 с. 29. Бахтин, М. М. Собрание сочинений в 7 т., т. 5.: Работы 1940-х – начала 1960-х годов / М. М. Бахтин. – М. : Русские словари, 1997. – 730 с. 30. Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики / М. М. Бахтин. – М. : Художественная литература, 1975. – 504 с. 31. Беляков, С. С. Географ и его боги / С. С. Беляков // Вопросы литературы. – 2010. – № 2. – С. 8–22. 32. Бердяев, Н. А. Смысл истории (опыт философии человеческой судьбы): второе издание / Н. А. Бердяев. – Париж : YMCA–PRESS, 1969. – 270 с. 33. Бережной, С. Проверено – плохих людей нет / С. Бережной [Электронный ресурс] URL: http://barros.rusf.ru/article209.html (дата обращения 24.01.2017) 34. Бешанов, В. В. Танковый погром 1941 года / В. В. Бешанов. – М. : Яуза, ЭКСМО, 2008. – 201 с. 35. Бешанов, В. В. Горькая правда о поБЕДЕ. Кровавый 1945 год / В. В. Бешанов. – М. : Яуза, 2013. – 544 с. 36. Блажнова, Т. Недолгое счастье Эраста Фандорина / Т. Блажнова [Электронный ресурс] URL: http://www.guelman.ru/slava /akunin/blazhnova.html (дата обращения 24.01.2017) 37. Блюмбаум, А. Б. «Восковая персона» Юрия Тынянова: творческая история, рецепция, поэтика: дис. … канд. филол. наук / А. Б. Блюнбаум. – СПб., 2007. – 185 с. 38. Бобкова, Н. Г. Функции постмодернистского дискурса в детективных романах Бориса Акунина о Фандорине и Пелагии: дис. … канд. филол. наук / Н. Г. Бобкова. – Улан-Удэ, 2010. – 189 с. 39. Богданова, О. В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60–90-е годы XX века – начало XXI века): монография / О. В. Богданова. – СПб. : Издательство СПбГУ, 2004. – 716 с. 40. Бокова, В. 85 лет со дня рождения Бориса Львовича Васильева / В. Бокова [Электронный ресурс] URL: http://www.club366.ru/books/html/121588.shtml (дата обращения 23.01.2017) 41. Большакова, А. Ю. Встреча модернизма и реализма в современной русской прозе /А. Ю. Большакова // Мир России в зеркале новейшей художественной литературы : сб. научн. трудов / сост. проф. А. И. Ванюков. – Саратов : Изд-во Саратовского ун-та, 2004. – С. 151–157. 42. Большая советская энциклопедия в 30 тт., т 13. / гл. ред. А. М. Прохоров. – 3–е издание (1969–1978). – М. : Советская энциклопедия, 1973. – 608 с. 43. Бородкин, Л. И. Моделирование исторических процессов / Л. И. Бородкин [Электронный ресурс] URL: http://www.soc-phys.chem.msu.ru/rus/prev/zas-2014-03-18/presentation.pdf (дата обращения 19.01.2017)

264

44. Бочаров, А. В. Возможности и ограничения контрфактической истории / А. В. Бо-чаров // Историко-экономические исследования. – 2008. – Т. 9. – № 3. – С. 5–30. 45. Бочаров, А. Г. Сквозь призму поликонфликтности / А. Г. Бочаров // Дорогой правды, дорогой гуманизма: Проблемы художественной литературы развитого социализма: сборник статей / Сост. Е. Сидоров. – М. : Художественная литература, 1978. – С. 196–227. 46. Бреева, Т. Н. Концептуализация национального в русской историософском романе ситуации рубежности: дисс… докт. филол. наук / Т. Н. Бреева. – Екатеринбург, 2011. – 452 с. 47. Бровцева, Н. Л. Историческое сознание как предмет исторического познания: дис. … канд. филос. наук / Н. Л. Бровцева. – Киров, 2003. – 163 с. 48. Быков, Д. Побег в Монголию / Д. Быков // Литературная Газета. – 1996. – № 22 (29 мая). – С. 4. 49. В тени великих: образы и судьбы. Сборник научных статей / ред. Л. П. Репина. – СПб. : Алетейя, 2010. – 399 с. 50. Вайль, П., Генис, А. 60-е. Мир советского человека / П. Вайль, А. Генис. – М. : Новое литературное обозрение, 1998. – 368 с. 51. Вайль, П. Поэзия банальности и поэтика непонятного / П. Вайль // Звезда. – 1994. – № 4. – С. 189–192. 52. Вайнер, А, Вайнер, Г. Евангелие от Палача: роман / А. Вайнер, Г. Вайнер. – М. : ИКПА, КВАДРАТ, 1991. – 512 с. 53. Валентинов, А. В. Нечто о сущности "криптоистории", или Незабываемый 1938-й / А. В. Валентинов // Созвездье Пса : Избранные произведения. – М. : Эксмо-Пресс, 2002. – С. 379–392. 54. Валентинов, А. В. Орфей и Ника: роман / А. В. Валентинов. – М. : АСТ. СПБ.: Терра-Фантастика, 1997. – 464 с. 55. Ванюков, А. И. К истории русской литературы XXI века: проблема периодизации и типологии. Введение методологическое / А. И. Ванюков // Русская литература XX–XXI веков: проблема теории и методологии изучения. Материалы второй междунар. научн. конф. / ред.-сост. С. И. Кормилов.– М. : Изд-во Московского ун-та, 2006. – С. 25–29. 56. Ванюков, А. И. Великая Отечественная война в русской печати рубежа XX–XXI вв. / А. И. Ванюков // Изменяющаяся Россия – изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ – XXI веков: сб. научн. трудов / сост., отв. ред. проф. А. И. Ванюков. – Саратов: Изд–во «Научная книга», 2006. – С. 5–14. 57. Ванюков, А. И. Россия – черная дыра: русский «роман катастроф» в конце XX века / А. И. Ванюков // Изучение литературы в школе. Вып. 4: сб. научных работ. – Саратов : Изд-во Саратовского ун-та, 2002. – С. 190–204. 58. Варфоломеев, И. П Советская историческая романистика / И. П. Варфоломеев. – Ташкент : Укитувчи, 1984. – 111 с. 59. Васильев, Б. Л. Князь Святослав: роман / Б. Л. Васильев // Б. Л. Васильев. Собрание сочинений в 12 тт., т. 9. – М. : АСТ : Астрель, 2011. – С. 7–182. 60. Введение в литературоведение: учебное пособие / Л. В. Чернец, В. Е. Хализев, С. Н. Бройтман. – М. : Высшая школа, 1999. – 556 с. 61. Великая Отечественная война 1941–1945 годов в 12 т., т. 1. Основные события войны / В. А. Золотарев, А. М. Соколов, П. И. Вещиков и др. – М. : Воениздат, 2011. – 848 с. 62. Великая Отечественная: сайт [Электронный ресурс] URL: http://www.litcetera.net/forum (дата обращения 24.01.2017)

265

63. Виктор Суворов без цензуры. Против пещерного сталинизма: антология /сост. Д. С. Хмельницкий. – М. : Яуза-пресс, 2011. – 576 с. 64. Виноградов, П. Марш «попаданцев», или Ностальгия по альтернативе / П. Виноградов [Электронный ресурс] URL: http://lgz.ru/article/N13--6316---2011-04-06-/Marsh-%C2%ABpopadants%D0%B5v%C2%BB15731/ (дата обращения 15.12.2016) 65. Витухновская, А. Кольцо опричнины. О романе Владимира Сорокина «День опричника»: интервью с В. Г. Сорокиным / А. Витухновская [Электронный ресурс] URL: http://www.russ.ru/pole/Kol-co-oprichniny (дата обращения 15.12.2016). 66. Владимирский, Б. М., Кисловский, Л. Д. Путями русского космизма / Б. М. Владимирский, Л. Д. Кисловский. – М. : Либроком, 2011. – 144 c. 67. Владимирский, В. Душа пармы / В. Владимирский [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/DUSHAPARMY/ (дата обращения 21.10.2016) 68. Водарский, Я. Е. Петр I / Я. Е. Володарский // Вопросы истории. – 1993 – № 6. – С. 5978. 69. Военной истории форум: сайт [Электронный ресурс] URL: http://istorya.pro (дата обращения 24.01.2017). 70. Вознесенский, А. Волос А. Хуррамабад навсегда / А. Вознесенский [Электронный ресурс] URL: http://www.ng.ru/person/2001-06-07/1_hurramabad.html (дата обращения 15.12.2016) 71. Войтинская, О. Даниил Гранин. Очерк творчества / О. Войтинская. – М. : Советский писатель, 1966. – 192 с. 72. Володихин, Д. М. S.N.U.F.F. Чума на оба ваших дома! / Д. М. Володихин // Знамя. – 2012. – № 9. – С. 215–218. 73. Володихин, Д. М. Викторианская Россия / Д. М. Володихин // Реконкиста. Новая почва: сб. статей / Сост. Д. М. Володихин. – М. : Мануфактура, 2005. – С. 100–108. 74. Володихин, Д. М. Война сценариев / Д. М. Володихин [Электронный ресурс] URL: http://www.apn.ru/publications/article1596.htm (дата обращения 16.01.2017). 75. Володихин, Д. М. Опричнина и «псы государевы»: монография / Д. М. Володихин. – М. : Вече, 2010. – 304 с. 76. Володихин, Д. М. Требуется осечка: Ближайшее будущее России в литературной фантастике / Д. М. Володихин // Социальная реальность. – 2007. – № 1. – С. 79–93. 77. Володихин, Д. М. Мы могли бы служить в разведке… / Д. М. Володихин // Если. – 2002. – № 1. – С. 263–269. 78. Володихин, Д. М. Призывая Клио / Д. М. Володихин // Если. – 2000. – № 10. – С. 231–238. 79. Волос А. Маскавская Мекка: роман /А. Волос. – М. : Зебра Е, 2005. – 416 с. 80. Воробьева, А. Н. Русская антиутопия XX – начала XXI веков в контексте мировой антиутопии: дис. … докт. филол. наук / А. Н. Воробьева. – Саратов, 2009. – 528 с. 81. Воробьева, А. Н. Русская антиутопия XX – начала XXI веков в контексте мировой антиутопии: автореф. дисс… докт. филол. наук / А. Н. Воробьева. – Саратов, 2009. – 48 с. 82. Воробьева, Е. П. Литературная рефлексия в русской постмодернистской прозе: А. Битов, Саша Соколов, В. Пелевин: дисс… канд. филол. наук / Е. П. Воробьева. – Барнаул, 2004. – 157 с. 83. Всемирная история: учебник для вузов / под ред. Г. Б. Поляка, А. Н. Марковой. – М. : Культура и спорт, ЮНИТИ, 2000. – 496 с. 84. Всемирная история в 6 тт., т. 1: Древний мир / Отв. ред. В. А. Головина, В. И. Уколова //. – М. : Наука, 2011. – 822 с.

266

85. Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись // Историко-филологический сборник Коми филиала АН СССР. – Сыктывкар, 1958, выпуск 4. – С. 257–271. 86. Гаврилов, А. «Все мы изнасилованы Голливудом»: интервью с А. Ивановым. / А. Гаврилов [Электронный ресурс] URL: http://ivanproduction.ru/intervyu/vse-myi-iznasilovanyi-gollivudom.html (дата обращения 21.10.2016) 87. Гайденко, П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного Века / П. П. Гайденко. – М. : Прогресс-Традиция, 2001. – 472 с. 88. Гаркавенко, О. В. Христианские мотивы в творчестве А. И. Солженицына: дис. … канд. филол. наук / О. В. Гаркавенко. – Саратов, 2007. – 223 с. 89. Гаррос, А., Евдокимов, А. Одинокий голос крови / А. Гаррос, А. Евдокимов [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce /ODINOKIJJGOLOSKROVI/ (дата обращения 21.10.2016) 90. Гаррос, А., Евдокимов, А. Сердце империи и вес воздуха / А. Гаррос, А. Евдокимов [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada- ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/SERDCEIMPERIIIVESVOZ/ (дата обращения 21.10.2016) 91. Генис, А. Беседа десятая: поле чудес. Виктор Пелевин / А. Генис // Звезда. – 1997. – № 12. – С. 230–233. 92. Генис, А. Феномен Пелевина / А. Генис [Электронный ресурс] URL: svoboda.org/programs/otb/1999/obt.02.shtm. (дата обращения 21.10.2016) 93. Генис, А. Страшный сон / А. Генис [Электронный ресурс] URL: http://www.srkn.ru/criticism/genis.shtml (дата обращения 15.12.2016) 94. Герасимова, Л. Е. Этюды о Солженицыне: монография / Л. Е. Герасимова. – Саратов: Новый ветер, 2007. – 130 с. 95. Голубков, М. М. Творчество А. И. Солженицына как итог литературного столетия / М. М. Голубков // А. И. Солженицын и русская классика: научн. докл. / Отв. ред. проф. А. И. Ванюков. – Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2004. – С. 13–23. 96. Голубкова, Д. М. Эстетическая концепция В. Г. Сорокина и ее художественное отражение в малой прозе: дисс… канд. филол. наук / Д. М. Голубкова. – Москва, 2010. – 171 с. 97. Гранин, Д. А. Вечера с Петром Великим (Сообщения и свидетельства господина М.)6 роман / Д. А. Гранин. – СПб. : Историческая иллюстрация, 2000. – 432 с. 98. Гранин, Д. А. Во что я верю / Д. А. Гранин // Аргументы и Факты. – 2000. – № 37. – С. 3. 99. Гранин, Д. А. Страх / Д. А. Гранин. – СПб. : БЛИЦ, 1997. – 244 с. 100. Гранин, Д. А. Я чувствую себя чужим / Д. А. Гранин [Электронный ресурс] URL: http://viperson.ru/articles/daniil-granin-ya-chuvstvuyu-sebya-chuzhim (дата обращения 19.01.2017) 101. Гранин, Д. А., Оскоцкий В. Д. Чему учит история / Д. А. Гранин, В. Д. Оскоцкий // Вопросы литературы. – 2001. – № 3. – С. 176204. 102. Губайловский, В. Книга о счастье / В. Губайловский [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2001/7/tech_gub.html (дата обращения 19.01.2017) 103. Гудков, Л. Д. Массовая литература как проблема. Для кого? / Л. Д. Гудков // Новое литературное обозрение. – 1996. – № 22. – С. 91–97. 104. Гудков, Л. Д. Дубин, Б. В. Раздвоение ножа в ножницы, или Диалектика желания / Л. Д. Гудков, Б. В. Дубин // Новое литературное обозрение. – 2001. – № 47. – С. 78–102.

267

105. Гуларян, А. От эсхатологии к либерпанку: эволюция жанра антиутопии в социальной фантастике / А. Гуларян [Электронный ресурс] URL: http://zhurnal.lib.ru/g/gularjan_a_b/ashatolojy.shtml (дата обращения 19.01.2017) 106. Гулыга, А. В. Искусство истории / А. В. Гулыга. М. : Современник, 1980. 288 с. 107. Гулыга, А. В. Историческое сознание и исторический роман / А. В. Гулыга. // Литературная учеба. 1980. № 4. С. 145155. 108. Гумилев, Л. Н. Этногенез и биосфера Земли / Л. Н. Гумилев. – М. : Айрис-Пресс, 2016. – 516 с. 109. Гуральник, 3. Н. Поэтика военной прозы Б. Васильева: дис. … канд. филол. наук / З. Н. Гуральник. – Л., 1990. – 185 с. 110. Гуревич, А. Я. Категории средневековой культуры / А. Я. Гуревич. – М. : Искусство, 1984. – 350 с. 111. Гуревич, А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства / А. Я. Гуревич. – М. : Искусство, 1990. – 396 с. 112. Гусейнова И. А. Жанр апокалипсиса: сценарии будущего? // Вестник МГЛУ. – 2014. – № 18. – С. 24–32. 113. Гюльназарян, И. Е. Художественные концепции личности в историческом романе конца XX века (А. Ю. Сегень, В. В. Личутин): автореф. дис. <…> канд. филол. наук / И. Е. Гюльназарян. – Краснодар, 2009. – 23 с.

114. Данилевский, Н. Я. Россия и Европа / Н. Я. Данилевский. – М. : Книга, 1991. – 576 с. 115. Данилевский, Н. Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому / Н. Я. Данилевский, сост. А. А. Галактионова. – СПб. : Изд-во «Глаголъ», 1995. – 552 с. 116. Данилкин, Л. День опричника / Л. Данилкин [Электронный ресурс] URL: http://www.afisha.ru/book/858/review/152421 (дата обращения 21.01.2017) 117. Данилкин, Л. Владимир Сорокин: День опричника / Л. Данилкин [Электронный ресурс] URL: http://www. srkn.ru/criticism/ldanilkin.shtml (дата обращения 15.12.2016) 118. Данилкин, Л. Диагностика Пармы / Л. Данилкин [Электронный ресурс] URL: http://www.afisha.ru/book/453/review/147498/ (дата обращения 24.01.2017) 119. Данилкин, Л. О «Коронации» / Л. Данилкин [Электронный ресурс] URL: http://www.guelman.ru/slava/akunin/danilkin1.html (дата обращения 24.01.2017) 120. Данилкин, Л. Сто сорок лет среди убийц и грабителей / Л. Данилкин [Электронный ресурс] URL: http://www.afisha.ru/article/yuzevofich/ (дата обращения 24.01.2017) 121. Данилов, С., Путилов, В. СНАФФ – бизнес на крови / С. Данилов, В. Путилов [Электронный ресурс] URL: http://sovserv.ru/KA6AH/usatruth/usatruth.by.ru/oniimy55.htm (дата обращения 30.01.2017) 122. Дарк, О. Где живет хумляльт. О романе Алексея Иванова «Чердынь – княгиня гор» / О. Дарк [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru:8080/krug/20020926 _dark.html (дата обращения 21.10.2016) 123. Дарк, О. Поручение Мяндаша / О. Дарк [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru/krug/kniga/20030508_dark.html (дата обращения 21.10.2016) 124. Дмитриев, А. В. Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина: дис. … канд. филол. наук / А. В. Дмитриев. – Волгоград, 2002. – 174 с. 125. Добренко, Е. А. Формовка советского писателя. – СПб. : Академический проект, 1999. – 557 с.

268

126. Добренко, Е. А. «Занимательная история»: исторический роман и социалистический реализм / Е. А. Добренко // Соцреалистический канон: сборник статей / под общ. ред. Х. Гюнтера, Е. Добренко [Электронный ресурс] URL: http://www.fedy-diary.ru/?page_id=4542 (дата обращения 05.12.2016) 127. Долгополов, Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург»: монография / Л. К. Долгополов. – Л. : Советский писатель, 1988. – 413 с. 128. Долгополов, Л. К. На рубеже веков: монография / Л. К. Долгополов. – Л. : Советский писатель,1985. – З51 с. 129. Домбровский, Ю. Факультет ненужных вещей: роман / Ю. Домбровский. – М. : Советский писатель, 1989. – 720 с. 130. Дронова, Т. И. Категория жанра в современном литературоведении (к проблеме идентификации историософского романа) / Т. И. Дронова // Известия Саратовского университета. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. – 2012. – Т. 12, вып. 2. – С. 49–56. 131. Дронова, Т. И. Историософский дискурс: объем понятия (к вопросу о жанровой специфике историософского романа) / Т. И. Дронова // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Филология. Журналистика. – 2014. – Т. 14. Вып. 1. – С. 83–88. 132. Дубин, Б. В. «Кровавая» война и «великая» победа / Б. В. Дубин [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/oz/2004/5/2004_5_5.html (дата обращения 24.01.2017) 133. Дубин, Б. В. Испытание на состоятельность: к социологической поэтике русского романа-боевика / Б. В. Дубин // Новое литературное обозрение. – 1996. – № 22. – С. 252–274. 134. Дугин, А. Конспирология /А. Дугин. [Электронный ресурс] URL: http://www.arcto.ru/article/166 (дата обращения 19.01.2017) 135. Дугин, А. Метафизика опричнины: тезисы выступл. Александра Дугина в рамках «Нового университета» / А. Дугин [Электронный ресурс] URL: http://arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=125 (дата обращения 24.01.2017) 136. Дугин, А. Основы евразийства / А. Дугин. – М. : Арктогея Центр, 2002. – 800 с.

137. Егоров, Б. Ф. Российские утопии: Исторический путеводитель: монография / Б. Ф. Егоров. – СПб. : «Искусство–СПБ», 2007 – 416 с. 138. Елисеев, Н. Ниже уровня моря / Н. Елисеев [Электронный ресурс] URL: http://orduss.pvost.org/pages/press_2.html (дата обращения 24.01.2017) 139. Ермолин, Е. Книжная полка Евгения Ермолина / Е. Ермолин // Новый мир. – 2003. – № 10. – С. 190–195. 140. Еськов, К. Кузница и гвоздь («альтернативная история» против «криптоисто- рии») / К. Еськов [Электронный ресурс] URL: http://fan.lib.ru/e/eskov /text_0060.shtml (Дата обращения 20.91.2016) 141. Жаринова, О. В. Поэтико-философский аспект произведений Виктора Пелевина «Омон Ра» и «Generation 'П'»: дис. … канд. филол. наук / О. В. Жаринова. – Тамбов, 2004. – 167 с. 142. Загидуллина, М. «Новое дело» интеллигенции, или Хождение в народ-2 / М. Загидуллина // Знамя. – 2003. – № 8. – С. 185–194. 143. Загладин, Н. В., Симония, Н. А. История России и мира в XX – начале XXI века: учебник для 11 класса, 6-е изд., испр. / Н. В. Загладин, Н. А. Симония. – М. : ООО ТИД «Русское слово – РС», 2007. – 480 с.

269

144. Зарубина, Д. Н. Универсалии в романном творчестве В. О. Пелевина: автореф. дис. … канд. филол. наук / Д. Н. Зарубина. – Иваново, 2007. – 20 с. 145. Звягинцев, В. Одиссей покидает Итаку: роман / В. Звягинцев. – Ставрополь : Кавказская библиотека, 1992. – 608 с. 146. Иванов, А. «Время покажет, кто Гомер, а кто хрен с горы» / А. Иванов [Электронный ресурс] URL: http://www.polit.ru/article/2005/12/22/ivanov/ (дата обращения 21.10.2016) 147. Иванов, А. Победитель, который не судит / А. Иванов [Электронный ресурс] URL: http://www.litrossia.ru/2009/23/04173.html (дата обращения 15.12.2016) 148. Иванов, А. Сердце Пармы, или Чердынь – княгиня гор: роман / А. Иванов. – СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. – 576 с. 149. Иванов, А. Сердце Пармы: роман / А. Иванов. – М. : Пальмира, 2003. – 480 с. 150. Иванов, А. Чердынь – княгиня гор: роман / А. Иванов. – Пермь : Пермское книжное издательство, 2003. – 528 с. 151. Иванова, Н. Ultra_fiction, или Фантастические возможности русской словесности / Н. Иванова //Знамя. – 2006. – № 11. – С. 3–7. 152. Иванова Н. В полоску, в клеточку и мелкий горошек. Перекодировка истории в современной русской прозе // Знамя. – 1999. – № 2. – С. 176–185. 153. Иванюшина, И. Ю. Утопическое сознание в русской литературе первой трети XX века: учебно-методическое пособие / И. Ю. Иванюшина. – Саратов : Издательство Саратовского университета, 1996. – 14 с. 154. Изменяющаяся Россия – изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ – XXI веков: сб. науч. трудов / сост., отв. ред. проф. А. И. Ванюков. – Саратов: Изд–во Научная книга, 2006. – 422 с. 155. Изменяющаяся Россия – изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ – XXI веков: сб. науч. трудов: Выпуск II / сост., отв. ред. проф. А. И. Ванюков. – Саратов: Изд. центр «Наука», 2008. – 384 с. 156. Изменяющаяся Россия – изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ – XXI веков: сб. науч. трудов: Выпуск III / сост., отв. ред. проф. А.И. Ванюков. – Саратов: Изд. центр «Наука», 2010. – 328 с. 157. Исаев, А., Чобиток, В., Иринчеев, Б. Неправда Виктора Суворова: антология / А. Исаев, В. Чобиток, Б. Иринчеев и др. – Яуза, ЭКСМО, 2007. – 384 с. 158. Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе : сб. научн. работ / отв. ред. Я. С. Лурье – Л. : Наука, 1970. – 599 с. 159. Исупов, К. Г. Диалог столиц в историческом движении / К. Г. Исупов // Москва Петербург: Pro et contra: антология / К. Г. Исупов и др. СПб. : РХГИ, 2000. – С. 678. 160. Исупов, К. Г. Русская эстетика истории: монография / К. Г. Исупов. – СПб. : Издательство ВГК, 1992. – 156 с. 161. Исупов, К. Г. Серебряный век в поисках смысла жизни / К. Г. Исупов // Литература и история : сб. научн. трудов. Вып. 3 / ред. Ю. В. Стенник. СПб. : Наука, 2002. – С. 294–358. 162. Кабаков, А. Предсказание настоящего / А. Кабаков // Октябрь. – 2004. – № 1. – С. 188–189. 163. Калашникова, С. М. «Красное колесо» А. И. Солженицына в контексте русской историософской прозы»: дис. … канд. филол. наук / С. М. Калашникова. – Ростов-на-Дону, 2009. – 215 с. 164. Карнюшин, В. А. Проза Бориса Васильева о фронтовиках после войны, 70–80-е гг.: дисс. … канд. филол. наук / А. В. Карнюшин. – Смоленск, 2000. – 175 с.

270

165. Каплан, В. Динамо-машина, или вечный двигатель фантастики / В. Каплан // Если. – 2003. – № 3. – С. 234241. 166. Каплан, В. Заглянем за стенку. Топография современной русской фантастики / В. Каплан // Новый мир. – 2001. – № 9. – С. 156–170. 167. Караев, Н. Ван Зайчик спасает Россию – как умеет: интервью с В. Рыбаковым / Н. Караев [Электронный ресурс] URL: http://orduss.pvost.org/pages/what_2.html (дата обращения 24.01.2017) 168. Карамзин, Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях / Н. М. Карамзин // Петр Великий. Pro et contra: антология /сост. К. Е. Нетужилов. – СПб. : РХГИ, 2001. – С. 100–104. 169. Карамзин, Н. М. История государства Российского в 4 книгах., кн. 1 / Н. М. Карамзин. – Ростов н/Д : Феникс, 1994. – 512 с. 170. Карамзин, Н. М. История государства Российского в 4 кн., кн. 2. / Н. М. Карам- зин – Ростов н/Д : Кн. издательство, 1994. – 608 с. 171. Карамзин Н. М. История государства Российского в 4 книгах., кн. 3 / Н. М. Карамзин. – Ростов н/Д : Кн. издательство, 1994. – 544 с. 172. Карпов, В. В. Генералиссимус. Том 1 / В. В. Карпов – М. : Вече, 2005. – 448 с. 173. Касаткина, Т. Литература после конца времен / Т. Касаткина // Новый мир. – 2000. – № 6. – С. 187–202. 174. Кацис, Л. Ф. Апокалиптика «Серебряного века» / Л. Ф. Кацис // Человек. – 1995. – № 2. – С. 143–154. 175. Ким Ын Кюн. Малая проза В.Г. Сорокина в контексте модернистских и постмодернистских тенденций современной русской литературы: дис. … канд. филол. наук / Ким Ын Кюн. – Москва, 2005. – 194 с. 176. Кириллов, А. Проблема Автора / А. Кириллов [Электронный ресурс] URL: http://siburbia.ru/culture/problema-avtora (дата обращения 15.12.2016). 177. Краткая литературная энциклопедия в 9 тт, т. 9. / Ред. колл. Х. Ш. Абдусаматов, А. А. Аникст, В. В. Борисенко и др. – М. : Советская энциклопедия, 1978. – 970 с. 178. Клеофрастова, Т. В. «Красное колесо» А.И. Солженицына в контексте русской историософской прозы: дисс… канд. филол. наук / Т. В. Клеофрастова. – Ростов-на-Дону, 2009. – 215 с. 179. Климычева, Ю. S.N.U.F.F.: компьютер сбегает с орком / Ю. Климычева [Электронный ресурс] URL: http://carun.ucoz.ru/publ/ quot_zametkiknizhnogo_obozrevatelja_quot_julii_klimychevoj/ s_n_u_f_f_ kompjuter_sbegaet_s_orkom/4-1-0-136 (дата обращения 15.12.2016). 180. Ключевский, В. О. Русская история в 3 кн., кн. 3 / В. О. Ключевский. – М. : Мысль, 1993. – 774 с. 181. Ключевский, В. О. Петр Великий, его наружность, привычки, образ жизни и мыслей, характер / В. О. Ключевский // В. О. Ключевский. Исторические портреты. – М. : Правда, 1991. – С. 174–192. 182. Коваленко, А. Г. Мир игры и игра мирами В. Пелевина / А. Г. Коваленко // История русской литературы ХХ – начала ХХI века. Часть III. 1991–2010 годы : учебник для вузов / сост. и научн. ред. проф. В. И. коровин. – М. : Владос, 2014. – С. 187–193. 183. Ковтун, Е. Н. Художественный вымысел в литературе XX века : учебное пособие для вузов / Е. Н. Ковтун. – М. : Высшая школа, 2008. – 408 с. 184. Ковтун, Е. Н. Поэтика необычайного: художественные миры фантастики, волшебной сказки, утопии, притчи и мифа: монография / Е. Н. Ковтун. – М. : Изд-во МГУ, 1999. – 308 с.

271

185. Ковтун, Н. В. Деревенская проза в зеркале утопии: монография / Н. В. Ковтун. – Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2009. – 493 с. 186. Ковтун, Н. В. Русская литературная утопия второй половины XX века: монография / Н. В. Ковтун. – Томск : ТГУ, 2005. – 452 с. 187. Кожинов, В. В. Правда сталинских репрессий / В. В. Кожинов [Электронный ресурс] URL: http://fanread.ru/book/4227373/?page=1 (дата обращения 20.01.2017) 188. Козлова, С.М. Альтернативы прошлого и будущего России в современной отечественной прозе / С. М. Козлова // Вестник Томского государственного университета. – 2008. – № 3 (4). – С. 73–81. 189. Костырко, С. Новый роман Пелевина – попытка прогноза / С. Костырко [Электронный ресурс] URL: novosti.online.ru/magazine (дата обращения 15.12.2016). 190. Кон, И. С. Социология личности: монография / И. С. Кон. – М. : Политиздат, 1967. – 383 с. 191. Кондаков, И. В. История как феномен культуры / И. В. Кондаков // Культурология XX века : энциклопедия. Т. 1. / Гл. ред. С. Я. Левит. – СПб. : Университетская книга. OOO «Алетейя», 1998. – С. 283–286. 192. Коновалов, В. Н. Информационное общество / В. Н. Коновалов [Электронный ресурс] URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/politology/70 193. Кононюк, В. Я – меч, я – пламя! : роман / В. Кононюк. – М. : АЛЬФА-КНИГА, 2011. – 380 с. 194. Конторович, А. Черные бушлаты. Диверсант из будущего: роман / А. Конто- рович. – Яуза, ЭКСМО, 2010. – 416 с. 195. Коняев, Н. М. Романовы. Расцвет и гибель династии / Н. М. Коняев. – Вече, 2003. – 544 с. 196. Коняев, Н. М. Русский хронограф. История России в датах / Н. М. Коняев. – Вече, 2008. – 1152 с. 197. Коняев, Н. М. Гибель красных Моисеев: Начало террора. 1918 год / Н. М. Коняев. – Вече, 2004. – 496 с. 198. Коняев, Н. М. Генерал Власов. Анатомия предательства / Н. М. Коняев. – Вече, 2008. – 480 с. 199. Копейщиков, П. Откуда есть пошла пермская земля / П. Копейщиков [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce /OTKUDAESTPOSHLAPERMS/ (дата обращения 21.10.2016) 200. Кормилов, С. И. Современный словарь-справочник по литературе / С. И. Корми-лов. – М. : АСТ, 1999. – 704 с. 201. Кормилов, С. И. Теоретические аспекты художественного историзма / С. И. Кормилов // Проблема историзма в русской советской литературе. 60-80-е годы: сборник научных трудов / ответ. ред. Н. М. Федь. – М. : Наука, 1986. – С. 67–97. 202. Корнев, С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? / С. Корнев // Новое литературное обозрение. – 1997. – № 28. – С. 244–259. 203. Кошкин, С. А. Художественная концепция личности в эпопее А. И. Солженицына «Красное колесо»: дис. … канд. филол. наук / С. А. Кошкин. – Москва, 2011. – 158 с. 204. Красильникова, Е. П. Интертекстуальные связи пьес Б. Акунина и А. П. Чехова «Чайка»: дис. … канд. филол. наук / Е. П. Красильникова. – Тула, 2008. – 214 с. 205. Красникова, М. Н. Роль фольклорной традиции в становлении типа исторического повествования: дис. … канд. филол. наук / Н. М. Красникова. – Астрахань, 2011. – 258 с.

272

206. «Красное колесо» А. И. Солженицына. Художественный мир. Поэтика. Культурный контекст: Международный сб. научн. трудов / Отв. ред. А. В. Урманов. – Благовещенск : Изд–во БГПУ, 2005. – 332 с. 207. Кронгауз, М. А. Раздвигающие язык: «эффект хонтуя» / М. А. Кронгауз // Новый мир. – 2004. – № 5. – С. 160–165. 208. Кузнецов, С. Василий Иванович Чапаев на пути воина / С. Кузнецов [Электронный ресурс] URL: pelevin.nov.ru/stati/o-voin/l.html (дата обращения 15.12.2016). 209. Кузнецов, С. Кровь империи и печень врага / С. Кузнецов [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru/krug/20030508_sk.html (дата обращения 21.10.2016) 210. Кузьминский, Б. Алексей Иванов. Чердынь – княгиня гор / Б. Кузьминский [Электронный ресурс]URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/ALEKSEJJIVANOV. CHERD (дата обращения 21.10.2016) 211. Кукулин, И. Героизация выживания / И. Кукулин // Новое литературное обозрение. – 2007. – № 86. – С. 302–331. 212. Кукулин. И. Гипсовые часы / И. Кукулин // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 68. – С. 260–269. 213. Кукулин, И. Шустрик и Мямлик из Великой Ордуси / И. Кукулин [Электронный ресурс] URL: http://exlibris.ng.ru/masscult/2001-02-01/6_cyberpunk.html (дата обращения 24.01.2017). 214. Куликов, Д. К. Историческое сознание как социокультурная универсалия: дис. … канд. филос. наук / Д. К. Куликов. – Ростов-на-Дону, 2008. – 131 с. 215. Кураев, М. Ночной дозор. Ноктюрн на два голоса при участии стрелка ВОХР товарища Полуболотова: повесть / М. Кураев// Новый мир. – 1988. – № 12 . – С. 80–114. 216. Курицын, В. Русский литературный постмодернизм: монография / В. Курицин. – М. : ОГИ, 2000. – 288 с. 217. Лаборатория фантастики: сайт [Электронный ресурс] URL: https://fantlab.ru/ (дата обращения 19.07.2017) 218. Ланин, Б. А. Воображаемая Россия в современной русской антиутопии / Б. А. Ланин [Электронный ресурс] URL: http://src-h.slav.hokudai.ac.jp/coe21/ publish/no17_ses/18lanin.pdf (дата обращения 15.12.2016). 219. Ланин, Б. А. Анатомия литературной антиутопии / Б. А. Ланин // Общественные науки и современность. – 1993. – № 5. – С. 154–163. 220. Ланин, Б.А. Трансформации истории в современной литературе / Б. А. Ланин [Электронный ресурс] URL: http://www.km.ru/referats/ 5CBB9E5AAC6E40ADA2C679288E36E6EE (Дата обращения 20.11.2016) 221. Ланин, Б. А. Русская литературная антиутопия XX в: дис. … докт. филол. наук / Б. А. Ланин. – М. : 1993. – 350 с. 222. Левада, Ю. А. Историческое сознание и научный метод / Ю. А. Левада // Философские проблемы исторической науки : сб. научн. трудов / отв. ред. А. В. Гулыга, Ю. А. Левада. – М.: Наука, 1969. – С. 186–224. 223. Лейдерман, Н. Л., Липовецкий, М. Н. Современная русская литература в 3-х кн., кн. 2. Семидесятые годы (1968–986) : учебное пособие / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. – М. : Эдиториал УРСС. 2001. – 288 с. 224. Леонтьев, К. Восток, Россия и Славянство / К. Леонтьев. – М. : Книга по требованию, 2011. – 430 с.

273

225. Лестева, Т. Виктор Пелевин. S.N.U.F.F. Утопия или реальность? / Т. Лестева [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-lest2/1.html (дата обращения 15.12.2016). 226. Линьков, В. Д. Типы русского исторического романа 20–30-х годов XIX века: дис. … канд. филол. наук / В. Д. Линьков. – Горно-Алтайск, 2001. – 176 с. 227. Липовецкий, М. Н. Сорокин-троп: карнализация / Н. М. Липовецкий // Новое литературное обозрение. – 2013. – № 120. – С. 225–242. 228. Липовецкий, М. Н. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики): монография / Н. М. Липовецкий. – Екатеринбург : Уральский. гос. пед. ун-т., 1997. – 317 с. 229. Липовецкий. М. Н., Эткинд, А. М. Возвращение тритона: Советская катастрофа и постсоветский роман / Н. М. Липовецкий, А. М. Эткинд // Новое литературное обозрение. – 2008. – № 94. – С. 174–206. 230. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. А. Н. Николюкин – М. : Интелвак, 2001. – 1600 с. 231. Лихачев, Д. С. Национальное самосознание Древней Руси: очерки из области русской литературы XI – XVII вв. / Д. С. Лихачев. – М., Л. : Изд-во АН СССР, 1945. – 121 с. 232. Лихачев, Д. С. Внутренний мир художественного произведения / Д. С. Лихачев // Вопросы литературы. – 1968. –№ 8. – С. 74–87. 233. Лосев, А. Ф. Античная философия истории: монография / А. Ф. Лосев. – М. : Наука, 1977. – 207 с. 234. Лотман Ю. М. Избранные статьи в 3 тт., т. З. / Ю. М. Лотман – Таллинн: Александра, 1993. – 1440 с. 235. Лотман, Ю. М. Культура и взрыв / Ю. М. Лотман. – М. : Гнозис: Прогресс, 1992. – 272 с. 236. Лотман, Ю. М. Карамзин: сб. научн. трудов / Ю. М. Лотман. – СПб. : Искусство-СПБ, 1997. – 832 с. 237. Лотман, Ю. М. Русская культура послепетровской эпохи и христианская традиция / Ю. М. Лотман // Труды по знаковым системам. Т. 24. Тарту, 1992. С. 5871. 238. Лотман Ю. М. О русской литературе: сб. научн. трудов / Ю. М. Лотман. – СПб. : Искусство-СПб, 1997. – 842 с. 239. Лотман, Ю. М., Успенский, Б. А. Отзвуки концепции «Москва – третий Рим» в идеологии Петра Великого / Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский // Художественный язык средневековья / ред. В. А. Карпушин. – М. : Наука, 1982. – С. 236–250. 240. Лукьяненко, С. Попаданцы у Сталина / С. Лукьяненко [Электронный ресурс] URL: http://www.izvestia.ru/news/362106 (дата обращения 20.01.2017) 241. Лурье, Л. Борис Акунин как учитель истории / Б. Лурье [Электронный ресурс] URL: http://expert.ru/northwest/2000/08/08no-akunin_53821/ (дата обращения 24.01.2017) 242. Луферов, В. Душанбинские хроники. Андрей Германович Волос / В. Луферов [Электронный ресурс] URL: http://dushanbe1.narod.ru/_chronicle/volos.html (дата обращения 15.12.2016) 243. Лыскова, М. И. Художественная литература как источник формирования массового исторического сознания: социально-философский анализ : монография / М. И. Лыскова. – Тюмень : Издательство ТюмГУ, 2007. – 143 с. 244. Макаров, В. Либерпанк – новое направление в фантастике / В. Макаров // Реконкиста. Новая почва: сб. статей / сост. Д. Володихин. – М. : Мануфактура, 2005. – С. 7–8.

274

245. Макаровская, Г. В. Типы исторического повествования: монография / Г. В. Макаровская. – Саратов : Изд. Саратовского ун-та, 1972. – 236 с. 246. Маркова, Д. А. Постмодернистский исторический дискурс русской литературы рубежа XX – XXI веков и его истоки: дисс… канд. филол. наук / Д. А. Маркова. – М. : 2004. – 174 с. 247. Марусенков, М. П. Абсурдистские тенденции в творчестве В. Г. Сорокина: дис. … канд. филол. наук / М. П. Марусенков. – Москва, 2010. – 301 с. 248. Мельников, А. Военное дело таежных народов Западной Сибири / А. Мельников [Электронный ресурс] URL: http://www.parabellum.vzmakh.ru/n8_s3.shtml (дата обращения 21.10.2016). 249. Мельникова, Е. А. Древняя Русь. Расселение и формирование государственности восточных славян / Е. А. Мельникова // Всемирная история в 6 тт., т. 2. Средневековые цивилизации Востока и Запада / отв. ред. П. Ю. Уваров. – М. : Наука, 2012. – С. 372–381. 250. Мельтюхов, М. И. Главная ложь Виктора Суворова : монография / М. И. Мельтюхов. – М. : Самиздат, 2007. – 41 с. 251. Мельтюхов, М., Рубецкий, О., Байков, А. Неправда Виктора Суворова-2: антология / М. Мельтюхов, О. Рубецкий, А. Байков и др. – М. : ЭКСМО, 2010. – 448 с. 252. Менькова, Н. Н. Языковая личность писателя как источник речевых характеристик персонажей: по материалам произведений Б. Акунина: дис. … канд. филол. наук / Н. Н. Менькова. – М. : 2004. – 175 с. 253. Милюков, П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого / П. Н. Милюков. – СПб. : тип. В. С. Балашова, 1892. – 780 с. 254. Мир России в зеркале новейшей художественной литературы / сост. А. И. Ванюков. – Саратов: Издательство Саратовского ун-та, 2004. – 228 с. 255. Мир истории: сайт [Электронный ресурс] URL: http://forum-history.ru/ (дата обращения 07.07.2017) 256. Михайлов, А. В. Ангел истории изумлен / А. В. Михайлов [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/nov_yun/1996/13-14/mihailov.html (Дата обращения 19.01.2017) 257. Михайлов, А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе: монография / А. Д. Михайлов. – М. : Наука, 1974 – 352 с. 258. Михайлова, И. М. Мифологизация русской истории в художественном творчестве Д. С. Мережковского: роман «Антихрист (Петр и Алексей)»: дис. … канд. филол. наук / И. М. Михайлова. – СПБ., 2009. – 198 с. 259. Мишенина, О. Сансара России или гомункулы коммунизма / О. Мишенина [Электронный ресурс] URL: http://drugoynsk.ru/recenzii/literatura/item/267-sansara-rossii-ili-gomunkuly-kommunizma.html (дата обращения 15.12.2016) 260. Муриков, Г. Конспирология нашего времени / Г. Муриков [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-murikov3/1.html (дата обращения 15.12.2016). 261. Немзер, А. С. Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е: сб. статей / А. С. Немзер. – М. : Новое литературное обозрение, 1998. – 432 с. 262. Немзер, А. С. Сомелье ты мое, сомелье / А. С. Немзер [Электронный ресурс] URL: http://mn.ru/culture_literature/20111219/308832979.html (дата обращения 15.12.2016).1 263. Немзер, А. С. Замечательное десятилетие русской литературы: сб. статей / А. С. Немзер. – М. : Захаров, 2003. – 608 с.

275

264. Нехамкин, В. И. Контрфактические исторические исследования / В. И. Нехамкин [Электронный ресурс] URL: http://www.socionauki.ru/journal/articles/134125/ (дата обращения 19.01.2017) 265. Николаев, Д. Д. Русская проза 1920–1930-х годов: авантюрная, фантастическая и историческая проза: дис. … докт. филол. наук / Д. Д. Николаев. – М., 2006. – 688 с. 266. Новая философская энциклопедия в 4 тт., т. 2. / В. С. Степин, А. А. Гусейнов, Г. Ю. Семигин и др. – М. : Мысль, 2010. – 634 с. 267. Новая правда Виктора Суворова. Продолжение супербестселлера: антология / сост. Д. С. Хмельницкий. – М. : Яуза-пресс, 2009. – 320 с. 268. Новейший философский словарь / ред. А. А. Грицанов. – Мн. : Книжный Дом, 2003. – 1280 с. 269. Новиков, В. Невозможность истории // Дружба народов. – 1998. – № 11. – С. 188–194. 270. Носов, С.Н. Исторический катастрофизм в общественно-литературном сознании середины XIX – начала XX века. С. Н. Носов // Литература и история : сб. научн. трудов / ред. Ю. В. Стенник. – СПб. : Наука, 1992. – С. 179–190. 271. Ознобкина, Е. Город радости и счастья / Е. Ознобкина // Новый мир. – 2000. – № 12. – С. 200–201. 272. Октябрьская, О. С. Русский исторический роман 70–80-х годов XX века (проблема жанра) : автореф. дис. … канд. филол. наук / О. С. Октябрьская. – М., 1993. – 23 с. 273. Оскоцкий, В. В творческом мире Даниила Гранина / В. Д. Осоцкий // Д. Гранин. Собрание сочинений в 5 тт., т 5. – Л. : Художественная литература, 1990. – С. 720–750. 274. Оскоцкий, В. Д. Роман и история: традиции и новаторство советского исторического романа : монография / В. Д. Оскоцкий. – М. : Художественная литература, 1980. – 382 с. 275. Павленко, Н. И. Петр Великий : монография / Н. И. Павленко. – М. : Мысль, 1990. – 591 с. 276. Паламарчук, П. Г. Москва или третий Рим? : монография / П. Г. Паламарчук. М. : Современник, 1991. 365 с. 277. Пальчик, Ю. В. Взаимодействие эпических жанров в прозе Виктора Пелевина: дис. … канд. филол. наук / Ю. В. Пальчик. – Самара, 2003. – 181 с. 278. Панин, С. В. Жанр биографии в русской литературе XVIII-первой трети XIX вв. : истоки, формирование, типология: дис. … канд. филол. наук / С. В. Панин. – М., 2002. – 247 с. 279. Панченко, А. М. Русская история и культура : сб. научных трудов / А. М. Панченко. СПб. : Юна, 1999. – 520 с. 280. Панфутов, А. В. Интерпретация Апокалипсиса в современной фантастической прозе / А. В. Панфутов // Вестник УлГТУ. – 2013. – № 3. – С. 8–9. 281. Пауткин, А. И. Советский исторический роман: монография / А. И. Пауткин. – М. : Знание, 1970. – 111 с. 282. Пелевин, В. О. S.N.U.F.F. : роман / В. О. Пелевин. – М. : ЭКСМО, 2012 – 480 с. 283. Перегудова, З. И. Политический сыск в России. 1880–1917: монография / З. И. Перегудова. – М. : РОССПЭН, 2000. – 431 с. 284. Петр Великий: Pro et contra: антология / гл. ред. Д. Бурлака. – СПб. : РХГИ, 2001. – 760 с. 285. Петров, С. М. Русский советский исторический роман: монография / С. М. Петров. – М. : Современник, 1980. – 413 с. 286. Петухова, Е., Черный, И. Современный русский историко-фантастический роман: монография / Е. Петухова, И. Черный. – М. : Мануфактура, 2003. – 136 с.

276

287. Платонов, С. Ф. Лекции по русской истории / С. Ф. Платонов. – М. : Летопись, 2000. – 742 с. 288. Плоткин, Л. Даниил Гранин : очерк творчества / Л. Плоткин. – Л. : Советский писатель, 1975. – 248 с. 289. Погорелая, Е. Marche Funebre на окраине Китая / Е. Погорелая [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/voplit/2012/1/po4.html (дата обращения 15.12.2016) 290. Подлесных, А. С. Геопоэтика Алексея Иванова в контексте прозы об Урале: автореф. дис. … канд. филол. наук / А. С. Подлесных. – Екатеринбург, 2008. – 24 с. 291. Поздняков, К. С. Гипертекстуальная природа прозы Владимира Сорокина: дис. … канд. филол. наук / К. С. Поздняков. – Самара, 2003. – 181 с. 292. Покусаева, Е. И., Жук, А. А. Александр Павлович Скафтымов // Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей: статьи и исследования о русских классиках / сост. Е. И. Покусаева. – М. : Художественная литература, 1972. – С. 3–23. 293. Помни войну: сайт [Электронный ресурс] URL: http://www.pomnivoinu.ru/forum/ (дата обращения 24.01.2017) 294. Потанина, Н. Диккенсовский код «фандоринского проекта» / Н. Потанина // Вопросы литературы. – 2004. – № 1. – С. 41–48. 295. Правда Виктора Суворова. Переписывая историю Второй мировой: антология /сост. Д. С. Хмельницкий – М. : Яуза-пресс, 2006. – 352 с. 296. Правда Виктора Суворова-2. Восстанавливая историю Второй мировой: антоло-гия / сост. Д. С. Хмельницкий. – М. : Яуза-пресс, 2007. – 323 с. 297. Правда Виктора Суворова-3. Восстанавливая историю Второй мировой: антология / сост. Д. С. Хмельницкий. – М. : Яуза-пресс, 2007. – 320 с. 298. Прозоров, В. В. Слово об авторе / В. В. Прозоров // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Филология. Журналистика. – 2015. – Том 15, вып. 3. – С. 56–62. 299. Проханов, А. Пятая Империя : роман / А. Проханов. – СПб. : Амфора, 2007. – 624 с. 300. Пустовая, В. Е. Скифия в серебре. «Русский проект» в современной прозе / В. Е. Пустовая // Новый мир. – 2007. – № 1 – С. 168–188. 301. Радзинский, Э. С. Николай II. Жизнь и смерть / Э. С. Радзинский. – М. : Вагриус, 2003. – 512 с. 302. Радзинский, Э. С. СС в 7 тт, т. 2.: Сталин / Э. С. Радзинский. – М. : Вагриус, 2004. – 640 с. 303. Ракитянская, Л. В. Позитивная модель будущего как фактор формирования культуры самосознания: дис. … канд. филос. наук / Л. В. Ракитянская. – Ставрополь, 2005. – 171 с. 304. Ранчин, А. Романы Б. Акунина и классическая традиция / А. Ранчин // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 67. – С. 235–266. 305. Растопчина, Н. Личность героя, личность автора / Н. Растопчина // Нева. – № 2. – 1979. – С. 173–82. 306. Ребель, Г. М. «Пермское колдовство», или роман о Парме Алексея Иванова / Г. М. Ребель [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/meth_learn/ koldovstvo/ (дата обращения 21.10.2016) 307. Ребель, Г. М. Зачем Акунину Ф.М., а Достоевскому – Акунин? / Г. М. Ребель // Дружба народов. – 2007. – № 2. – С. 201–210. 308. Ребель, Г. М. Явление Географа, или Живая вода романов Алексея Иванова / Г. М. Ребель // Октябрь. – 2006. – № 4. – С. 173–182.

277

309. Репина, М. В. Творчество В. Пелевина 90-х годов XX века в контексте русского литературного постмодернизма: дис. … канд. филол. наук / М. В. Репина. – Москва, 2004. – 199 с. 310. Ржешевский, О. Великая Отечественная война / О. Ржешевский // Россия: иллюстрированная энциклопедия / ред. Ю. Никифоров. – М. : ОЛМА Медиа Групп, 2007. – С. 96–101. 311. Роднянская, И. И к ней безумная любовь. Виктор Пелевин. Чапаев и Пустота / И. Роднянская // Новый мир. – 1996. – № 9. – С. 213–216. 312. Роднянская, И. Этот мир придуман не нами / И. Роднянская // Новый мир. – 1999. – № 8. – С. 207–217. 313. Роднянская, И. Гамбургский ежик в тумане / И. Роднянская // Новый мир. – 2001. – № 3. – С. 159–176. 314. Роженцева, Е. А. Историческая концепция А. П. Платонова: дис. … канд. филол. наук / Е. А. Роженцева. – Москва, 2003. – 306 с. 315. Ройфе, А. Из тупика, или Империя наносит ответный удар / А. Ройфе // Если. – 2000. – № 3. – С. 244–251. 316. Ройфе, А. Команданте Че и богиня Иштар / А. Ройфе // Если. – 1999. – № 5. – С. 289–290. 317. Русский позитивизм: В. В. Лесевич, П. С. Юшкевич, А. А. Богданов / сост.-ред. С. С. Гусев. – СПб. : Наука, 1995. – 362 с. 318. Русский проект исправления мира и художественное творчество XIX–XX веков: колл. монография / отв. ред. Н. В. Ковтун. – М. : ФЛИНТА: Наука, 2011. – 402 с. 319. Рыжченко, О. С. Леонид Юзефович и Борис Акунин: исторический детектив или ретро-детектив? / О. С. Рыжченко [Электронный ресурс] URL: http://lib.knigi-x.ru/23istoriya/637815-1-133-rizhchenko-leonid-yuzefovich-boris-akunin-istoricheskiy-detektiv-ili-retro-detektiv-kak-izvestno-p.php (дата обращения 2.07.2017) 320. Рыбаков В. Гравилет «Цесаревич»: роман. – М. : АСТ, 2000. – 352 с. 321. Рыбаков В. На будущий год в Москве: роман. – М. : Аст, 2003. – 352 с. 322. Рымарь, И. Т., Скобелев, В. П. Теория автора и проблема художественной деятельности : монография / И. Т. Рымарь, В. П. Скобелев. – Воронеж : Логос-Траст, 1994. – 265 с. 323. Саморукова, И. УТØПIЯ мужского желания. О новом романе Виктора Пелевина / И. Саморукова [Электронный ресурс] URL: http://www.cirkolimp-tv.ru/articles/272/utopiya-muzhskogo-zhelaniya-o-novom-romane-viktora-pelevina (дата обращения 15.12.2016) 324. Свирида, Н. Н. Историческое сознание как явление культуры: дис. … канд. филос. наук / Н. Н. Свирида. – Омск, 2004. – 151 с. 325. Семигин, В. Л. Дмитрий Мережковский: от литературы к религии / В. Л. Семигин // Вестник Московского Университета, сер. 8. История. – 2000. – № 3. – С. 3654. 326. Сиротин, С. Будущая запрещенная книга / С. Сиротин [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/ural/2012/4/ss20.html (дата обращения 15.12.2016). 327. Скафтымов, А. П. Поэтика художественного произведения: сб. науч. трудов / сост. В. В. Прозоров, Ю. Н. Борисов. – М. : Высшая школа, 2007. – 536 с. 328. Скепкина, А. К. Гносеологические аспекты структурирования исторического сознания: дис. … канд. филос. наук / А. К. Скепкина. – Барнаул, 2009. – 143 с. 329. Скирюк, Д. Ван Зайчик, Хольм – «Дело жадного варвара» / Д. Скирюк [Электронный ресурс] URL: http://fandom.rusf.ru/about_fan/skiryuk_06.htm (дата обращения 15.12.2016)

278

330. Скоропанова. И. С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык : монография / И. С. Скоропанова. – Минск : Институт современных знаний, 2000. – 350 с. 331. Словарь литературоведческих терминов / ред. С. П. Белокурова. – СПб. : Паритет, 2006. – 320 с. 332. Словарь философских терминов / Ред. проф. В. Г. Кузнецова. – М. : ИНФРА-М, 2005. – 745 с. 333. Собиянэк, К. Прогнозирование будущего России в романе-антиутопии «День опричника» В. Г. Сорокина. / К. Собиянек // Политическая лингвистика. – Вып. 4(30). – Екатеринбург, 2009. – С. 133–137. 334. Советская историческая энциклопедия в 16 тт., т. 6 / гл. ред. Е. М. Жуков – М. : Советская энциклопедия, 1965. – 521 с. 335. Соловьев, Вл. Панмонголизм // Вл. Соловьев. Чтения о Богочеловечестве; Статьи; Стихотворения и поэма; Из «Трех разговоров»: краткая повесть об Антихристе / сост. А. Б. Муратова. – СПб. : Художественная литература, 1994. – 528 с. 336. А. И. Солженицын и русская культура : межвуз. сб. научн. трудов / отв. ред. и сост. проф. А. И. Ванюков. – Саратов : Изд-во Саратовского пед. ин-та, 1999. – 200 с. 337. А. И. Солженицын и русская культура : научн. доклады / отв. ред. и сост. проф. А. И. Ванюков. – Саратов : Изд-во Саратовского ун-та, 2004. – 292 с. 338. А. И. Солженицын и русская культура: сборник научных трудов. Выпуск 3 / отв. ред. и сост. проф. Л. Е. Герасимова. – Саратов : Изд. центр «Наука», 2009. – 203 с. 339. Соловьев, С. М. Публичные чтения о Петре Великом / С. М. Соловьев. – М. : Наука, 1984. – 232 с. 340. Сорокин, В. Г. День опричника : повесть / В. Г. Сорокин. – М. : Астрель: АСТ, 2009. – 285 с. 341. Сорокин, В. Г. Сахарный Кремль : цикл рассказов / В. Г. Сорокин. – М. : АСТ, Астрель, 2008. – 352 с. 342. Сорокин, В. Г. Опричнина – очень русское явление / Борис Соколов [Электронный ресурс] URL: http://w ww.grani.ru/ Culture/Literature/m.110108.html (дата обращения 15.12.2016) 343. Сорокин, В. Г. Насилие над человеком – это феномен, который меня всегда притягивал / Т. Восковая [Электронный ресурс] URL: http: //www.russ.ru/journal/inie/98-04-03/voskov.html (дата обращения 10.11.2016). 344. Сорокин, В. Г. Россия – это снег, водка и кровь / В. Г. Сорокин // Аргументы и факты. – 2001. – № 49 (5 дек.). – С. 23. 345. Сорокин В. Г. Россия остается любовницей тоталитаризма / Б. Соколов [Электронный ресурс] URL: http://grani.ru/Culture/Literature/p.86612.html (дата обращения 15.12.2016). 346. Сорокин, В. Г. Тоталитаризм – растение экзотическое и ядовитое, крайне редкое и опасное / Пилар Бонэ, Родриго Фернандес [Электронный ресурс] URL: http: //www.inosmi.ru/print/159243.html (дата обращения 15.12.2016) (дата обращения 15.12.2016) 347. Сорокина, Т. Е. Художественная историософия современного русского романа: дис. … докт. филол. наук / Т. Е. Сорокина. – Краснодар, 2011. – 475 с. 348. Сорочан, А. Ю. Формы репрезентации истории в русской литературе XIX века : монография / А. Ю. Сорочан. – Тверь : Издательство Марины Батасовой, 2015. – 448 с. 349. Старков, А. Нравственный поиск героев Даниила Гранина / А. Старков. – М. : Художественная литература, 1981. – 200 с.

279

350. Стахов, Д. Прыжок «Перигея» / Д. Стахов [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2009/12/st18.html (дата обращения 15.12.2016) 351. Стенник, Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли второй половины XVIII века / Ю. В. Стенник // Литература и история : сб. научн. трудов / ред. Ю. В. Стенник. – СПб. : Наука, 1992. – С. 6–31. 352. Стенник, Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли второй половины XVIII века / Ю. В. Стенник // Литература и история : сб. научн. трудов / ред. Ю. В. Стенник. Вып. 2. СПб. : Наука, 1997. С. 748. 353. Стратегические операции люфтваффе. От Варшавы до Москвы. 1939-1941. Черный четверг люфтваффе // Техника. Оружие: сайт [Электронный ресурс] URL: http://arsenal-info.ru/b/book/2618251370/5 (дата обращения 24.01.2017) 354. Суворов, В. Святое дело / В. Суворов. – М. : АСТ: АСТ МОСКВА, 2008. – 349 с. 355. Суворов, В. Великая Отечественная катастрофа: антология / В. Суворов, Ю. Мухин, М. Солонин, М. Барятинский, М. Мельтюхов, М. Морозов. – М. : Яуза, ЭКСМО, 2007. – 384 с. 356. Суворов, В., Солонин, М., Бешанов, В. Упредить Гитлера! Сталин, бей первым! / В. Суворов, М. Солонин, В. Бешанов. – М. : Яуза-пресс, 2012. – 480 с. 357. Суворов, В. «Про … войну!»: Как Сталин угробил Красную Армию и погубил СССР / В. Суворов, М. Солонин. – М. : Яуза-пресс, 2012. – 416 с. 358. Суворов, В. 1941: «Совсем другая война»: Антология / ред.-сост. Л. Незвинская. – М. : Яуза, ЭКСМО, 2011. – 768 с. 359. Творогов, О. В. Хронографы Древней Руси / О. В. Творогов // Вопросы истории. – 1990. – № 1. – С. 36–49. 360. Тернова, Т. Сейчас намного позже, чем нам кажется… / Т. Тернова [Электронный ресурс] URL: http://koveco.info/koveco14/pole-boia.html (дата обращения 15.12.2016) 361. Тихомирова, Е.В. Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна. Ч. 1. : монография / Е. В. Тихомирова. – М. : Народный учитель, 2000. – 172 с. 362. Ткачева, Е. Человек сосущий / Е. Ткачева [Электронный ресурс] URL: http://magazines.russ.ru/continent/2009/140/tk21-pr.html (дата обращения 15.12.2016) 363. Тойшин, Д. Интервью со звездой / Д. Тойшин [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/interview/o-toish/1.html (дата обращения 15.12.2016). 364. Топоров, В. Б. Акунин: Любовь к трем Александрам / В. Б. Топоров [Электронный ресурс] URL: http://erastomania.narod.ru/toporov.htm (дата обращения 24.01.2017) 365. Трефилова, А. Тень опричника. Владимир Сорокин как писатель и как предсказатель / Т. Трефилова [Электронный ресурс] URL: http://www.diletant.ru/journal/327/article_24124 (дата обращения 08.02.2017) 366. Трофимова, О. От редактора / О. Трофимова // Хольм ван Зайчик. Дело непогашенной Луны : роман / В. Рыбаков, И. Алимов. – СПб. : Азбука-классика, 2005. – С. 5–8. 367. Трубецкой, Н. С. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока / Н. С. Трубецкой // Классика геополитики, XX век: антология / сост. К. Королев. – М. : АСТ, 2003. – С. 144–226. 368. Трубина, Л. А. Историческое сознание в русской литературе первой трети XX века : Типология, поэтика: дис. … докт. филол. наук / Л. А. Трубина. – М., 1999. – 328 с. 369. Тюленева, Е. М. «Пустой знак» в постмодернизме: теория и русская литературная практика: монография / Е. М. Тюленева. – Иваново: ОАО «Иваново», 2006. – 297 с. 370. Удонова, З. В. Основные этапы развития советского исторического романа: монография / З. В. Удонова. – М. : Знание, 1961. – 49 с.

280

371. Ульянова, Г. Пародия на правду: как обфандоривают историю России / Г. Ульянова // Независимая газета. – 2000. – № 22. – С. 8. 372. Умбрашко, Д. Б. Роман В.Г. Сорокина "Голубое сало" как гипертекст: дис. … канд. филол. наук / Д. Б. Умбарашко. – Барнаул, 2004. – 171 с. 373. Урманов, А. В. Поэтика прозы А. И Солженицына: дис. … докт. филол. наук / А. В. Урманов. – Москва, 2001. – 495 с. 374. Урюпин, И. С. Историческое сознание и историческое познание в русском историческом романе ХХ века: теоретические контуры проблемы / И. С. Урюпин // Филологические науки (Научные доклады высшей школы). – 2015. – № 3. – С. 48–56. 375. Успенский, Б. А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры: сб. научных трудов / Б. А. Успенский. – М. : Школа «Языки русской культуры», 1996. – 608 с. 376. Успенский, Б. А. Царь и Патриарх: харизма власти в России: монография / Б. А. Успенский. – М. : Языки русской культуры, 1998. – 680 с. 377. Успенский, Б. А. Поэтика композиции: монография / Б. А. Успенский. – СПб. : Азбука, 2000. – 348 с. 378. Фельштинский, Ю. Г. Вожди в законе / Ю. Г. Фельштинский. – М. : Терра, 2008. – 384 с. 379. Филиппов, А. Сердце третьей свежести / А. Филиппов [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/books_reviews/serdce/ SERDCETRETEJJSVEZHES/ (дата обращения 21.10.2016) 380. Философия: энциклопедический словарь / под редакцией А.А. Ивина. – М. : Гардарики, 2004. – 1072 с. 381. Философский энциклопедический словарь /Л. Ф. Ильичев, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов – М. : Сов. Энциклопедия, 1983. – 840 с. 382. Финк, Л. Необходимость Дон–Кихота. Книга о Данииле Гранине / Л. Финк. – М. : Советский писатель, 1988. – 318 с. 383. Фишман, Л.Г. Фантастика и гражданское общество: монография / Л. Г. Фишман. – Екатеринбург : УрО РАН, 2002. – 167 с. 384. Фишман, Л. Г. В системе «двойной антиутопии» / Л. Г. Фишман // Дружба народов. – 2008. – № 3. – С. 193–200. 385. Фишман, Л. Мы попали / Л. Г. Фишман // Дружба народов. – 2010. – № 4. – С. 200–208. 386. Форум об истории: сайт [Электронный ресурс] URL: https://history-forum.ru/viewforum.php?f=10 (дата обращения 07.07.2017) 387. Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека. – СПб. : Наука, 1995. – С. 310. 388. Фридлендер, Г. М. История и историзм в век Просвещения / Г. М. Фрилендер // ХVIII век. Выпуск 13. Проблемы историзма в русской литературе: сб. научн. трудов / отв. редакторы Г. П. Макогоненко, А. М. Панченко. – Л. : Наука, 1981.– С. 66–81. 389. Фрумкин, К. Г. Империи и спецслужбы в фантастике / К. Г. Фрумкин // Свободная мысль – XXI. – 2004. – № 2. – С. 76–83. 390. Фрумкин, К. Г. Эпоха Пелевина / К. Г. Фрумкин [Электронный ресурс] URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-frum/1.html (дата обращения 15.12.2016) 391. Фукуяма, Ф. Конец истории и последний человек / Фрэнсис Фукуяма, пер. с англ. М. Б. Левина. – М. : АСТ, 2007. – 588 с. 392. Фурсов, А. И. Конспирология – веселая и строгая наука / А. И. Фурсов [Электронный ресурс] URL: http://www.rikmosgu.ru/publications/3559/4210/ (дата обращения 19.01.2017)

281

393. Хализев, В. Е. Мифология XIX – XX веков и литература / В. Е. Хализев // Вестник Московского университета, сер. Филология. – 2002. – № 3. – С. 7–21. 394. Хализев В. Е. Теория литературы: учебник для вузов / В. Е. Хализев. – М. : Высшая школа, 2004. – 432 с. 395. Хантингтон, С. Столкновение цивилизаций / С. Хантингтон. – М. : АСТ, 2003. – 603 с. 396. Харук, А. И. Яки против мессеров. Кто кого? / И. Я. Харук. – М. : Яуза, 2013. – 256 с. 397. Хольм ван Зайчик. Дело непогашенной Луны: роман. – СПб. : Азбука-классика, 2005. – 506 с. 398. Хольм ван Зайчик. Дело жадного варвара. – СПб. : Азбука-классика, 2004. – 256 с. 399. Христолюбова, О. В. Русская историческая проза 40–50-х годов XIX века: проблема стилевой эволюции: автреф. … канд. филол. наук / О. В. Христолюбова. – Саратов, 1999. – 20 с. 400. Циплаков, Г. При чем тут маркетинг? Средний класс как вопрос русской литературы XXI века между жанрами / Г. Циплаков // Знамя. – 2006. – № 4. – С. 179–191. 401. Циплаков, Г. Битва за гору Миддл / Г. Циплаков // Знамя. – 2006. – № 8. – С. 183–196. 402. Чаадаев, П. Я. Избранные сочинения и письма / П. Я. Чаадаев. – М. : Правда, 1991 . – 560 с. 403. Чанцев, А. Фабрика антиутопий: дистопический дискурс в российской литературе середины 2000 / А. Чанцев // Новое литературное обозрение. – 2007. – № 86. – С. 269–301. 404. Чернова, Е. Н. Критерии прогресса в информационном обществе: дис. … канд. филос. наук / Е. Н. Чернова. – Саранск, 2011. – 181 с. 405. Черняк М. А. Феномен массовой литературы XX века: проблемы генезиса и поэтики: дис. … докт. филол. наук. – 2005, СПб. – 488 с. 406. Черняк, М. А. Массовая литература XX века: учебное пособие / М. А. Черняк. – М. : Флинта: Наука, 2009. – 432 с. 407. Чубарьян, А. О. Всемирная история: взгляд из XXI века // Всемирная история в 6 тт., т. 1: Древний мир / отв. ред. В. А. Головина, В. И. Уколова. – М. : Наука, 2011. – С. 5–10. 408. Чудинова, Г. В. Интерпретация миссионерской деятельности подвижников православия в романе Алексея Иванова «Чердынь – княгиня гор» / Г. В. Чудинова [Электронный ресурс] URL: http://www.arkada-ivanov.ru/ru/meth_learn/interpritazija/ (дата обращения 21.10.2016) 409. Чудинова, Е. Смерть статуи Ахиллеса / Е. Чудинова [Электронный ресурс] URL: http://elenachudinova.com/stati/smert-statui-akhillesa/. (дата обращения 21.10.2016) 410. Чупринин, С. Жизнь по понятиям / С. Чупринин [Электронный ресурс] URL: http://polit.ru/article/2006/12/13/chuprinin/ (дата обращения 19.01.2017) 411. Шаляпина, Л. В. Эволюция художественной концепции истории в современном историческом романе: автореф. … канд. филол. наук / Л. В. Шаляпина. – Барнаул, 2000. – 19 с. 412. Шевелев, И. Интервью с Г. Чхартишвили / И. Шевелев [Электронный ресурс] URL: http://www.god.dvoinik.ru/genkat/1069.htm (дата обращения 24.01.2017) 413. Шевцов, А. Мы из будущего. Черные следопыты: роман. – СПБ. : Амфора, 2010. – 192 с. 414. Шкуринов, П. С. Позитивизм в России XIX века: монография / П. С. Шкуринов. – М. : Изд-во Моск. ун–та, 1980.– 416 с.

282

415. Шульга, К. В. Поэтико-философские аспекты воплощения «виртуальной реальности» в романе «Generation Р» Виктора Пелевина: дисс. канд. филол. наук / К. В. Шульга. – Тамбов, 2005. – 158 c. 416. Шумилов, Е. Н. Пермь Великая – арена борьбы московского государства и татарских ханств в XV − XVI вв. / Е. Н. Шумилов // Вопросы истории. – 2014. − № 2. − С. 142 − 148. 417. Щедрина, Н. М. Исторический роман в русской литературе последней трети XX в. Пути развития. Концепция личности. Поэтика: дис. … докт. филол. наук / Н. М. Щед-рина. – Уфа, 1995. – 348 с. 418. Щедрина, Н. М. «Красное Колесо» А. Солженицына и русская историческая проза второй половины ХХ века : монография / Н. М. Щедрина. – М. : Памятники исторической мысли, 2010. – 336 с. 419. Щербенок, А. В. Сорокин, травма и русская история / А. В. Щербенок // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. – 2012. – Вып. 1(17). – С. 210–214. 420. Эпоха борьбы с русской колонизацией: Урало-Сибирский регион в 15 в. – период русско-югорских войн // Угры - Вогулы – Манси: сайт [Электронный ресурс] URL: http://nativeurals.narod.ru/warhistoryXV.htm (дата обращения 21.10.2016). 421. Эрлихман, В. Муляж на фоне миража. «Исторические детективы» Бориса Акунина / В. Эрлихан // Родина. – 2001. – № 10. – С. 18–20. 422. Юзефович, Г. Литература по имущественному признаку: что читает средний класс? / Г. Юзефович // Знамя. – 2005. – № 9. – 193–198. 423. Юзефович, Г. Дело лис-оборотней / Г. Юзефович [Электронный ресурс] URL: http://orduss.pvost.org/pages/press_4.html (дата обращения 24.01.2017)

283

Научное электронное издание

ЛОБИН Александр Михайлович

АВТОРСКИЕ КОНЦЕПЦИИ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XXI ВЕКА

Технический редактор А. В. Ганина

ЛР № 020640 от 22.10.97

Дата подписания к использованию 08.11.2019. ЭИ № 1365. Объем данных 2,47 Мб. Заказ № 785.

Ульяновский государственный технический университет

432027, Ульяновск, Сев. Венец, 32. ИПК «Венец» УлГТУ, 432027, Ульяновск, Сев. Венец, 32.

Тел.: (8422) 778-113

E-mail: venec@ulstu.ru venec.ulstu.ru