Переплетнастоящего изданиявыполнен вручную

из натуральной кожи.

Тираж — 120 нумерованных экземпляров,из которых первые двадцать —

с авторскимилитографиями

Экземпляр №

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 1

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 2

АнтонПавловичЧЕХОВ

ИЗБРАННОЕ

«Ламартис»Москва

2006

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 3

ИздателиЭ. Б. Лапкин, С. М. Макаренков

Литография (от греч.lithos – камень, и grapho – пишу,рисую) изобретена в конце XVIII века в Германии.

Печатная форма изготовляется на литографском камне(известняке). Художник наносит изображение на камень жир8ной литографской тушью или литографским карандашом, за8тем после травления кислотой, которая воздействует толькона непокрытую тушью поверхность, рисунок смывают. Типо8графская краска после этого пристает лишь к непротравлен8ным частям, в точности соответствующим рисунку.

Литографии присущи большая свобода авторского испол8нения, разнообразие художественных средств при большойточности воспроизведения.

ISBN 978 8 5 8 94532 8 043 8 7

© В. Власов. Иллюстрации, 2006© Издательство «Ламартис»,

переплет, оформление 2006

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 4

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие7

Палата № 643

Рассказ неизвестного человека113

Черный монах211

Моя жизнь253

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 5

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 6

Юрий АЙХЕНВАЛЬД

ЧЕХОВ

В споминается, что кончина Чехова произвела на мно8гих впечатление семейной потери: до такой степенироднил он с собою, пленяя мягкой властью своего

таланта. И тем не менее объяснить его, подвергнуть его стра8ницы анализу очень трудно, потому что в своих рассказах,обнимающих все глубокое содержание жизни, он сплеталчеловеческие души из тончайших нитей и обвевал их почтинеуловимым дыханием проникновенной элегии. Как один изего героев, живший в чудном саду, он был царь и повелительнежных красок. Писатель оттенков, он замечал все малейшиетрепетания сердца; ему был доступен самый аромат чужой ду8ши. Вот отчего нельзя, да и грешно разбирать по ниточкамлегчайшую ткань его произведений: это разрушило бы ее имы сдунули бы золотистую пыль с крылышек мотылька. Че8хова меньше чем кого8либо расскажешь: его надо читать. И,читая, мы в дорогой и благородной простоте его строк впи8ваем в себя почти каждое слово, потому что оно содержитв себе художественный штрих наблюдательности, необыкно8венно смелое и поэтичное олицетворение природы или ве8щей, удивительную человеческую деталь.

Он тем более держит читателя в плену своего тонкогописьма, что психологическая сила скорби, которой оно про8никнуто, своеобразна и велика.

...Нет, ничтоТак не печалит нас среди веселий,Как томный, сердцем повторенный звук.

Скорбь неотразима. Она всегда права. Когда радостьпридет к нам, можно ее не принять, и она исчезнет, вспугну8тая горем, которое живет кругом и внутри каждого из нас.Но когда печаль, томная или тяжкая, постучится в нашесердце, оно непременно откроется для нее, и она обниметнас и заговорит, и от ее прикосновения зарождаются слезы.Так именно подходит к сердцу Чехов: можно ли отказать

7

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 7

ему в приеме? «Для ощущения счастья обыкновенно требу8ется столько времени, сколько его нужно, чтобы завести ча8сы» — на чью душу не откинут тени эти слова и чья душа сними не согласится?..

Для скорби Чехова характерно то, что сперва она звуча8ла у него лишь робкою нотой задумчивой грусти и к ее преоб8ладанию он пришел от яркого комизма, который, впрочем,никогда не покидал его и впоследствии. Чехов писал в «Ос8колках» и «Стрекозе». Он начал анекдотом и кончил тоской.Человек, который прежде так смеялся и так смешил, потомокутал жизнь траурной пеленой.

Конечно, по существу здесь нет ничего поразительного.Глубокому духу скоро открывается внутреннее сродствомежду смешным и скорбным, и Чехов только повиновалсясвоей стихийной глубине. Несоответствие между идеей и еепроявлением в одинаковой степени может быть последнимисточником как смешного, так и трагического. Нелепые сло8ва, которые не покрывают своих понятий, бессмысленныепоступки, внезапные изменения хамелеона житейских ситу8аций, когда, например, в странной группировке человеческихфигур встреча «толстого» и «тонкого» принимает столь нео8жиданный оборот, — все это вызывает улыбку. И она сама посебе является великой разрешительной силой и производитнравственно8просветляющее влияние. Но когда ненужное,нестройное, неблагообразное заполняет все поры существо8вания, когда нелепица разрастается в несчастье и своей кари8катурой вытесняет правильные линии жизни, тогда одногосмеха уже недостаточно, и он естественно переходит вскорбь. Смех — это признак превосходства, силы, в нем естьнечто уверенное, и на вершинах Олимпа громовыми раската8ми звучал гомерический смех богов. Но боги могли смеятьсянад другими, над бедной землей и ее смертными обитателя8ми, а мы обречены высмеивать только себя. В мире человече8ском субъект и объект смешного совпадают. И горько нам да8ется ноша комика. Тяжелая драма — быть хотя бы тем смеш8ным чиновником, который умер от генеральского гнева.Смех очищает, и потому его признают за желанный и поло8жительный момент духа; но смешное — явление отрицатель8ное, явление горестное. От великого до смешного — одиншаг, и потому смешное печально. Так знаменательно, что фи8

8

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 8

зиологический смех на своей высоте разрешается в плач. Засмешного человека обидно, потому что он — вырождение ве8ликого, вырождение человеческого. Как бы невинна ни былаего комичность, но всякое смешное действие не есть ли все8таки посягательство и грех против Дела (im Anfang war dieTat)1, и всякое смешное слово не есть ли посягательство игрех против Слова? Смешное не может быть сущностью че8ловека, не может быть природой чего бы то ни было. Смеш8ное временно, проникновенный взгляд идет дальше его. КакПоликрат боялся того постоянного праздника, который пра8здновала его душа, как он для умилостивления небесной за8висти хотел печали, так и смеющийся почувствует наконецтревогу и раскаяние в том, что он забыл серьезное начало ми8ра, и тем внимательнее и вдумчивее обратится он к серьезно8му. Смех — грех. Правда, улыбка не оставит нас, и в грусти,которая нас осенит, все же будет слышен свойственный ейслабый отголосок радости, сладости...

И Чехов обратился к серьезному. На чем бы ни останав8ливал он взгляд своих задумчивых глаз, все принимало длянего очертания скорби. Мифический царь безумно выпро8сил себе у богов коварный дар своим прикосновением всеобращать в золото: и золотым слитком становился для негохлеб насущный. Чехов такого дара не просил, он его не хо8тел, он жаждал радости и жизни, но поневоле претворял онжизнь в золото печали, в осеннее золото увядающих листь8ев. Даже чарующие картины, даже благословенное появле8ние красоты разрешаются у него мелодией элегической.Дважды мелькнули перед ним прекрасные женские лица, ноон испытывал «не желания, не восторг, а тяжелую, хотя иприятную грусть». Ему становилось жаль и самого себя, икрасавицы, и тех, кто ее окружал, точно они навсегда «поте8ряли что8то важное и нужное для жизни». Он смутно по8мнил, что «капризная красота осыпается как цветочнаяпыль», и он переживал то «особенное чувство», которое про8буждается в человеке от созерцания настоящей красоты. Иникогда не покидало его это платоновское воспоминание,эта светлая печаль о далекой сфере идеала.

9

1 В начале было Дело (нем.).

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 9

Воспоминание вообще, его чары и его муки важной гра8нью входят во все творчество Чехова, нередко образуют глав8ный колорит и настроение его рассказов. Наши дни прохо8дят, и, проходя, они оставляют в душе свои смутные, слитныеобразы, и человек — по свидетельству Чехова, особенно рус8ский человек — любит вглядываться в эти реющие призракибылого, предпочитая их пестроте и шуму текущего дня. «Чтопройдет, то будет мило» и будет ласкать и печалить своей не8возвратимой прелестью. «Проходили мимо меня люди сосвоей любовью, мелькали ясные дни и теплые ночи, пели со8ловьи, пахло сеном — и все это милое, изумительное по вос8поминаниям, у меня, как у всех, проходило быстро, бесслед8но, не ценилось и исчезало, как туман... Где все оно?» «Все,что нравилось, ласкало, давало надежду, — шум дождя, раска8ты грома, мысли о счастьи, разговоры о любви — все это ста8новится воспоминанием», и впереди «ровная пустыннаядаль: на равнине ни одной живой души, а там на горизонтетемно, страшно».

Если в роковом увядании нашей жизни воспоминание омолодых и ранних днях само по себе волнует и томит, то про8тивоположность между счастьем прошлого и скорбью насто8ящего совсем уже разрывает сердце на части. И в ссылке, сы8рою, холодною ночью, на рыжем глинистом берегу ворчащейреки, неутешно рыдает молодой татарин, вспоминая своюродную Симбирскую губернию, свою Волгу, свою красивую,застенчивую жену, которая будет теперь «ходить по дерев8ням с открытым лицом и просить милостыню». Или бессроч8но8отпускной рядовой Гусев умирает в чуждых водах Тихогоокеана, и в бреду грезится ему родная деревня на севере(«Боже мой, в такую духоту какое наслаждение думать о сне8ге и холоде!»), вспоминаются ему дети8племянники, ката8ющиеся на санях, девочка Акулька, которая распахнула шубуи выставила ноги: «глядите, мол, люди добрые, у меня не та8кие валенки, как у Ваньки, а новые»...

Сердце человека обречено на то, чтобы разрываться. Ононе только, по слову немецкого поэта, не имеет голоса в злове8щем совете природы, но даже и вне стихии, в своих человече8ских делах, бьется болью. Ибо жизнь, как она и отразилась вкнигах Чехова, представляет собою обильный выбор всякогонесчастия и нелепости. Чехов показал ее в ее смешном, в ее

10

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 10

печальном, в ее трагическом обликах. У него есть ужасывнешнего сцепления событий, капризные и страшные выход8ки судьбы; у него еще больше незаметного внутреннего дра8матизма, имеющего свой источник хотя бы в тяжелом харак8тере человека, — например, в злобной скуке того мужа, кото8рый запретил своей жене танцевать и увез ее домой в разгаревеселого уездного бала. Вообще, вовсе не должна разразитьсякакая8нибудь особая катастрофа или тяжелая «воробьинаяночь» жизни, вовсе не должна произойти исключительная не8взгода, для того чтобы сердце исполнилось тоски. Чехов за8нят больше статикой жизни и страдания, чем их бурной дина8микой. В самом отцветании человеческой души, в неуклон8ном иссякновении наших дней, таится уже для него горькийродник страдания, и разве это не горе, что студент Петя Тро8фимов, недавно такой цветущий и юный, теперь носит очки, исмешон, и невзрачен и все говорят ему: «отчего вы так подур8нели? отчего постарели?»...

И страница за страницей, рассказ за рассказом тянетсяэта безотрадная панорама, и когда полное собрание сочине8ний Чехова, в таком странном соседстве с «Нивой», впервыесотнями тысяч экземпляров проникло в самые отдаленныеуглы русского общества и сотни тысяч раз повториласьучасть рядового Гусева, под которого нехотя и лениво под8ставляет свою пасть акула, — тогда многие, вероятно, лишнийраз почувствовали испуг и недоумение перед кошмаром обы8денности. Вот, например, люди сидят и играют в лото, и вдруграздается выстрел — это лопнуло что8нибудь в походной ап8теке или это разбилось человеческое сердце?..

И есть даже на первый взгляд что8то непривлекательноев той меланхолической равномерности, в той привычке, с ко8торою Чехов один за другим выпускал свои темные снимкимира. Без конца — только смерть положила конец — он рисо8вал эти страшные образы, и его глаза, раскрытые на ужас, какбудто сами не ужаснулись, только отуманились. Если ви8дишь то, что видел Чехов, нельзя быть спокойным. Хочетсякриком отчаяния прорезать эту невозмутимую тишину, этобесстрастие, с которым художник тщательно и мастерскивоспроизводит бесконечные перспективы страдания, всю че8ловеческую муку. Если мир таков, то с ним нельзя прими8риться, и надо биться головой об этот «унылый, окаянный»

11

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 11

серый забор с гвоздями, который окружает не только палату№ 6, но и всю земную действительность. «Человеческий та8лант», «тонкое, великолепное чутье к боли», соприкоснове8ние ужасу — все это обязывает; исполнил ли Чехов свое обя8зательство? Студент Васильев, когда увидал «живых жен8щин», которых продают, покупают, убивают, перенес мучи8тельный припадок, — он рыдал, терзался, он едва не сошел сума: острой болью охватило его недоуменье перед равнодуш8ной неправдой жизни, перед спокойствием этого снега, кото8рый своими белыми, молодыми пушинками так же весело па8дает в развратный переулок, как и во все остальные улицымира. Но затем товарищи, которые советовали ему «объек8тивно смотреть на вещи», и «полный, белокурый» доктор,прописавший ему бромистый калий, успокоили, вылечилиего; полегчало Васильеву, и он «лениво поплелся к универси8тету». Он будет теперь вообще лениво плестись по жизни, ибольше с ним не случится припадка, больше он не будет в от8чаянии. Он привыкнет, как это и рыдавшему в ссылке тата8рину жестоко предсказывал его привыкший товарищ. ЕслиВасильев — из лучших, он уже не станет сам ходить в ужас8ный переулок, который он проклинал, но все же будет свиде8телем того, как ходят в него другие и как «смоленские бух8галтеры» посылают в него все новые и новые партии жен8щин. И даже в общем тексте чеховского миросозерцанияможно прочесть, что и сам Васильев, пожалуй, в позорныйпереулок еще и еще пойдет... Он привыкнет.

И мы прокляли бы, трижды прокляли бы «замену счас8тья», миролюбивую привычку, если бы это только она туши8ла в людях припадки сострадания, настороженную впечат8лительность к добру и злу. Но то, что сохраняет людей длямира, и то, что сохранило в Чехове спокойствие, необходи8мое для поэтического творчества, это в конечном основании —та могущественная сила жизни, любви и света, которая по8беждает и рассеивает все тягостные фантомы ночи. Не бес8следно, не даром каждый день восходит солнце. Тольковрожденная привязанность к солнцу, источнику живого,только неисчерпаемый запас его, живущий в человеке, и мо8жет объяснить, почему Чехов, почему другие писатели скор8би впитали ее в себя, но не изнемогли от нее. Любовь силь8нее смерти. И она, любовь, просвечивает сквозь ту объектив8

12

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 12

ную строгость, в какую облекает Чехов свои произведения.Он часто рассказывает неумолимо и холодно — вспомните,например, поразительный тон «Старого дома». Но этим ху8дожник только дает свой суровый ответ суровой действи8тельности, которой он не хочет сдаваться. Он словно гово8рит ей: «Ты насылаешь горести и несчастья, ты смеешься иковарно сплетаешь для людей такие сети ужасов, от которыхстынет кровь в жилах, но я не буду сетовать и содрогаться, ия поведаю об этом спокойно. Того, что происходит в глубинемоего сердца, я не покажу тебе: это не твоя забота, не твоедело. Быть может, в меня и в моих ближних, как в Лаокоона,впиваются твои змеи, но я останусь спокоен, как это подоба8ет художнику, подобает творцу. И если тени и тени ложатсяна мое бледнеющее лицо, это не твоя забота, не твое дело. Ябуду спокоен до последнего дыхания и без жалоб и слез рас8скажу о тебе другим. Ты меня не удивишь, и я мужественноприму твои отравленные дары, твои смертоносные удары:величие моего сознания и моей художественной мощи япротивопоставлю твоей жестокости». Под слоем этого эпи8ческого спокойствия дышит, однако, глубокий, целомудрен8ный лиризм, и даже он сказывается иногда в самой формеизложения, в каком8нибудь сочувственном восклицании: «о,какая суровая, какая длинная зима!»

Вообще, удивительное сочетание объективности и тон8ко8интимного настроения составляет самую характерную ипрекрасную черту литературной манеры Чехова — этих сжа8тых рассказов, где осторожными прикосновениями взяталишь эманация человеческого, где оно звучит лишь своею«музыкой». К традиции нашего реализма примыкает Чехов,к плеяде наших великих писателей; но, чуткий и честный, неискажая реальности, он, однако, освещает ее больше изнутри,касается ее интимно, берет от жизненных фактов только ихлирическую квинтэссенцию. Мир остается миром, подлин8ный вид его не изменяется — лишь накинута на него дымкавпечатлений, и потому как будто улетучилась или, по край8ней мере, утончилась его материальная суть, его грубая веще8ственность, и владеет нами почти одна духовная стихия, про8зрачная и чистая, исполненная звуков Эоловой арфы. Элеги8ческое одухотворение действительности не навязчиво здесь,и целомудрен и деликатен лиризм писателя; но бесспорно,

13

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 13

что состоянию своего человеческого и авторского духа все жеподчиняет Чехов и самые натуры своих героев, и их поступ8ки, и все вообще житейские положения. Он выбирает, он со8бою окрашивает, собою обусловливает картину быта, психо8логию людей, и не всегда последняя необходима у него, невсегда господствует закон достаточного основания. Однаконе сетует читатель на произвол рассказчика — наоборот, онвсецело проникается его настроением, приобщается своейсубъективностью к его субъективности, так что уже совпада8ет с нею сама объективность, и не судишь милого победите8ля, и Чехову не сопротивляешься.

Он вообще обладает неотразимой силой, этот, казалосьбы, хрупкий и хрустальный лирик8реалист. Ему довольноминиатюры, двух строчек, набросанных в записной книжке,для того чтобы уже открылись перед нами целые перспек8тивы характеров и судеб. «Жена рыдала. Муж взял ее заплечи, встряхнул, и она перестала плакать» — разве этого недостаточно, разве это не готовое художественное произве8дение? Свои афоризмы, свои сжатые изречения имеет нетолько мысль, но и искусство. Впрочем, и сам Чехов иногдамог бы кончить, поставить точку раньше, чем он ее ставит.Но в общем он — мастер литературного афоризма, худож8ник8скупец. В своей нерасточительности и простоте он вме8сте с тем не отличается особенной густотою и насыщеннос8тью слов: легко он пишет, легко его читать, и не как ношу, акак легкую радость берешь его в свое сознание. Он незаме8тен. Между тем даже интонация его фраз полна содержа8тельности и как8то по8особому настраивает; самые фами8лии его персонажей так убедительны и характерны — всеэти Розалия Осиповна Аромат, провизор Проптер, актрисаГитарова, еврей Чепчик, жандармский унтер8офицер ИльяЧеред, М. И. Кладовая, Благовоспитанный, «маленькийкрошечный школьник по фамилии Трахтенбауэр»...

«Однозвучный жизни шум» томил Чехова, и он воспро8извел его в своем художественном отклике. Эта жизнь частогрезилась ему в виде движения или дороги: приходят и ухо8дят поезда, уезжают, приезжают люди, посещая, покидаясвои усадьбы, дома с мезонинами, новые дачи; мелькают го8рода и станции, звенят колокольчики. Иногда жизненная по8ездка весела, отрадна, сулит что8то в будущем, но чаще она

14

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 14

обманывает. Алехин долго таил от любящей и любимой жен8щины свое чувство, и вот наконец он признается ей в своейлюбви, и целует ее, и плачет («О, как мы были с нею несчаст8ны!»), и с жгучей болью в сердце понял он, как ненужно имелко было все то, что мешало им любить друг друга, — ноуже поздно, поздно, и через мгновенье поезд унесет ее дале8ко, умчит навеки; жизнь двинется дальше, она не ждет, и пер8вый поцелуй останется последним. Сладкое счастье любвиуже так близко коснулось другого молодого путника, и онуже обнял женщину, очарованную его белокурой головой, —но властно зовет его жизненное путешествие, у двери пока8зался ямщик, и надо из теплой комнаты опять двигаться вснежную дорогу, под завывание метели, и вот уже «ленивозазвучал один колокольчик, затем другой, и звенящие звукимелкой, длинной цепочкой понеслись от сторожки». Надюношей насмеялась жизненная поездка, как насмеялась онав родном углу над Верой, которую поглотило «спокойное зе8леное чудовище степи». И в той же степи, на затерянном по8лустанке, тоскует свидетель чужого передвижения, человек,которому некуда ездить и перед которым «женщины мелька8ют только в окнах вагонов, как падающие звезды». А сель8ская учительница, быть может, символ всей русской интел8лигенции, знающая только одну дорогу — от школы до горо8да, постаревшая, огрубелая, измученная своей жизнью в из8бе, где от сырости потускнела даже фотография матери,единственный остаток лучших дней, — учительница едет,едет весенним бездорожьем на тряской подводе, и лошадьвходит в реку, холодную, быструю, мутную; резкий холодпронизывает Марью Васильевну, калоши и башмаки полныводы, платье и шубка мокры, подмочены сахар и мука. А нажелезнодорожном переезде опущен шлагбаум: со станцииидет8мчится ликующий, счастливый курьерский поезд. Ма8рья Васильевна, дрожа всем телом от холода, смотрит на егоокна, отливающие ярким светом, «как кресты в церкви». «Наплощадке одного из вагонов первого класса стояла дама, иМарья Васильевна взглянула на нее мельком: мать! Какоесходство! У матери были такие же пышные волосы, такой жеточно лоб, наклон головы. И она живо, с поразительной ясно8стью, в первый раз за все эти тринадцать лет, представила се8бе мать, отца, брата, квартиру в Москве, аквариум с рыбками

15

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 15

и все до последней мелочи, услышала вдруг игру на рояле,голос отца, почувствовала себя, как тогда, молодой, краси8вой, нарядной, в светлой, теплой комнате, в кругу родных;чувство радости и счастья вдруг охватило ее, от восторга онасжала себе виски ладонями и окликнула нежно, с мольбою:мама! И заплакала, неизвестно отчего... Да, никогда не уми8рали ее отец и мать, никогда она не была учительницей, тобыл длинный, тяжелый, страшный сон, а теперь она просну8лась... И вдруг все исчезло. Шлагбаум медленно поднимался.Марья Васильевна, дрожа, коченея от холода, села в телегу».

Умчался курьерский поезд, рассеялся призрак матери,призрак былого счастья, и едет, едет учительница на тряскойподводе в свою школу, где ее ожидает грубый сторож, кото8рый бьет детей, и грубый попечитель, которого надо умолятьо присылке дров. Умчался курьерский поезд, и опять «длин8ной вереницей, один за другим, как дни человеческой жизни»тянутся вагоны товарные, и как будто нет им числа, нет кон8ца этой медленной «гусенице».

На дороге жизни, между прочим, интересуют Чеховалюди чужого движения, те, которых посылают, которые за8няты делом не своим. Характерно, что у него часто выступа8ют лишенные «обыкновенного, пассажирского счастья» поч8тальоны, кондуктора, сотские — все эти обреченные на дви8жение ради других. Они в большинстве относятся к разрядухмурых людей, они сердятся — «на кого они сердятся: нанужду, на людей, на осенние ночи?»; они бесчувственны кразговору, у них холодная кровь и неприветливая душа, какнеприветливо осеннее утро, когда солнце восходит «мутное,заспанное, холодное». Эти скитальцы жизни, которым гово8рят: «хлеб твой черный, дни твои черные», эти перекати8по8ле и странники, идущие, бредущие, вечные путники — онипривидением встают перед своими более счастливыми бра8тьями, и, например, судебному следователю Лыжину ночью,в теплом доме, грезится, что по снежной поляне идут, под8держивая друг друга, старый сотский и земский агент, пре8кративший самоубийством свое бесцельное жизненное дви8жение, свое тяжелое жизненное сновидение; они идут, соеди8ненные общностью человеческой судьбы, и вместе поют ка8кую8то жуткую песнь: «Мы идем, мы идем, мы идем... Вы втепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в метель, по

16

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 16

глубокому снегу... Мы не знаем покоя, не знаем радостей...Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей, и вашей...У8у8у! Мы идем, мы идем, мы идем»...

Но в каких бы формах ни совершалось движение людей —будет ли оно свое или чужое, отраженное, каждый из егоучастников одинаково несчастен, и недаром в сновиденииЛыжина в одну пару соединены сотский и самоубийца, ни8щий физический и нищий духовный. Все несчастны, и всечувствуют себя в мире безнадежно одинокими, как одинок встепи зеленый тополь. И не всегда он даже зеленый: осеньюон переживает, обнаженный, страшные ночи, «когда видишьтолько тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, серди8то воющего ветра»; а зимою, покрытый инеем, «как великан,одетый в саван», он глядит сурово и уныло на одинокогопутника, точно понимает и собственное одиночество. Имен8но тогда, когда жизнь срывает с нас зеленую листву молодо8сти и человеку, «как это ни странно», оказывается уже«пятьдесят один год», — тогда особенно думаешь не только отом, что всякая душа — сирота, но и о том «одиночестве, ко8торое ждет каждого из нас в могиле», и тогда «звезды, глядя8щие с неба уже тысячи лет, само непонятное небо и мгла,равнодушные к короткой жизни человека, гнетут душу сво8им молчанием». Равнодушный, однообразный, глухой шумморя, раздававшийся и тогда, «когда еще не было ни Ялты,ни Ореанды», говорит «о покое, о вечном сне, какой ожида8ет нас». В бессонные ночи думается о холоде смерти; «и по8темки, и два окошка, резко освещенные луной, и тишина, искрип колыбели напоминают почему8то только о том, чтожизнь уже прошла; что не вернешь ее никак». Чужое одино8чество сознает даже чуткая душа ребенка, и, когда над Его8рушкой в «Степи» склонилась прекрасная графиня Драниц8кая, «ему почему8то пришел на память тот одинокий строй8ный тополь, который он видел днем на холме».

Самое печальное в жизни, в уходящей жизни, это —нравственное опустошение, которое она производит в нас са8мих. Мы обманули собственные прекрасные надежды и обе8щания; потускнели все впечатления бытия, опошлились ипоблекли наши чувства, и духовная старость оледенила всепылкие стремления, все благородные замыслы. Каждый разприрода опять чиста и нова, и утром так свеж росистый сад,

17

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 17

а наше человеческое утро исчезает навсегда, и нет обновле8ния усталому сердцу. И как это грустно смотреть на белыйвишневый сад, на длинную аллею, которая блестит в лунныеночи, и думать о том, что детство и чистота улетели навеки, игрезить о том, что «покойная мама идет по саду в белом пла8тье», — но нет, это не мама, это «склонилось белое деревцо,похожее на женщину». «О, мое детство, чистота моя! В этойдетской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалосьвместе со мной каждое утро, и тогда уж он был точно таким,ничего не изменилось. Весь, весь белый. О, сад мой!.. Опятьты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя.Если бы снять с груди и плеч моих тяжелый камень, если быя могла забыть мое прошлое!»

Ангелы небесные не покидают вишневого сада, и к садувозвращается его белая молодость, его чистая весна. Но не8возвратимо белое человека. И сознание его утраты налагаетсвою тень на всю дальнейшую жизнь. Белые цветы вишнево8го сада и призрачная мама в белом платье оттеняют все, чтоесть темного в душе у Раневской, и горько и постыдно ей ду8мать о Париже, о том, что в нем было и что еще будет. Чисто8та умерла. Но, может быть, после того как умрет и сама Ранев8ская, на ее могиле, как и над бедной героиней «Старости», бу8дет стоять «маленький белый памятник» и будет смотреть напрохожих «задумчиво, грустно и так невинно, словно под нимлежит девочка, а не распутная, разведенная жена»?..

Чистота, белое умирает, и жутко и стыдно человеку за8глядывать в глубину совести. Ведь Страшный суд — собст8венный суд. Вот — Лаевский, герой «Дуэли». «Он вспомнил,как в детстве во время грозы он выбегал в сад, а за ним гна8лись две беловолосые девочки с голубыми глазами и их мо8чил дождь, они хохотали от восторга; но когда раздавалсясильный удар грома, девочки доверчиво прижимались кмальчику, он крестился и спешил читать: «Свят, свят, свят!»О, куда вы ушли, в каком вы море утонули, зачатки прекрас8ной чистой жизни? Грозы уж он не боится и природы не лю8бит, Бога у него нет, все доверчивые девочки, каких он зналкогда8либо, уже сгублены им и его сверстниками, в родномсаду он за всю свою жизнь не посадил ни одного деревца ине вырастил ни одной травки и, живя среди живых... толькоразрушал, губил и лгал, лгал...»

18

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 18

«Молодой, только что окончивший филолог приезжаетдомой в родной город. Его выбирают в церковные старосты.Он не верует, но исправно посещает службы, крестится околоцерквей и часовен, думая, что так нужно для народа, что вэтом спасение России. Выбрали его в председатели земскойуправы, в почетные мировые судьи, пошли ордена, ряд меда8лей — и не заметил, как исполнилось ему 45 лет, и он спохва8тился, что все время ломался, строил дурака, но уже переме8нять жизнь было поздно. Как8то во сне вдруг точно выстрел:«Что вы делаете?» — и он вскочил весь в поту...»

Раневская, Лаевский и все падшие имеют еще силы пе8реносить самих себя. Но семнадцатилетний юноша Володясебя не перенес. То нечистое, что в него проникло, наполни8ло его острым стыдом, и его убил этот стыд перед собою, пе8ред пошлостью родной матери, перед пошлостью любимойженщины, очарование которой исчезло в несколько мгнове8ний. Он видел солнечный свет и слышал звуки свирели;солнце и свирель говорили ему, что «где8то на этом светеесть жизнь чистая, изящная, поэтическая, — но где она?». Итолько вспомнились Володе Биарриц и две девочки8англи8чанки, с которыми он когда8то бегал по песку. И те же де8вочки, олицетворение всего чистого и прекрасного, вероят8но, пронеслись в его угасавшем воображении, когда он спу8стил курок револьвера и полетел в какую8то «очень темную,глубокую пропасть».

Так должен был Володя прервать короткую нить своихискаженных дней; но Чехов и вообще показал, как раноблекнут наши дети. Он любит ребенка; он ласково держитего за руку и глубоко, с доброй улыбкой заглядывает в егомаленькую душу. И есть нечто прекрасное и трогательное вэтой группе: Чехов и ребенок. Глаза, уже оскорбленные иутомленные жизнью, светящиеся вечерним светом юмора ипечали, — и глаза, на жизненное утро только что раскрыв8шиеся, всему удивленные и доверчивые. Но много печаль8ных страниц посвятил Чехов описанию того, как «невыра8зимо пошлое влияние гнетет детей и искра Божья гаснет вних и они становятся похожими друг на друга мертвецами».Искра Божья гаснет в детском сердце, потому что оно в ис8пуге и недоумении сталкивается с пошлостью взрослого че8ловека, с драмою жизни. Не только гибнут Варька и Ванька,

19

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 19

которым спать хочется и есть хочется и которые напрасновзывают о защите к своему и к мировому дедушке, но и тедети, которые вырастают в обеспеченной среде, моральнопогибают, зараженные неисцелимой пошлостью. И когда8тонежные, кудрявые, мягкие, как их бархатные куртки, онисделаются сами взрослыми людьми, и когда мертвые похо8ронят своих мертвых и равнодушный оратор произнесетнад ними свою нелепую речь, они, эти новые отпрыски ста8рых корней, пополнят собою провинциальную толпу чело8вечества и станут жителями чеховского города, продолжаю8щего традиции города гоголевского.

Если бы нас пристально блюла только чистая печаль,если бы страдание человеческое было благородно, то душапринимала бы их не оскорбляясь. «На катке он гонялся заЛ., хотелось догнать, и казалось, что это он хочет догнатьжизнь, ту самую, которой уже не вернешь, и не догонишь, ине поймаешь, как не поймаешь своей тени». Вот с тем, чтонельзя уже догнать Л. и дней своих, невозвратимо ускольз8нувших на катке жизни, мы в грустном смирении, в покор8ном отречении мирились бы и находили бы даже своеобраз8ную красоту в своем осеннем увядании. Но есть ненужное иоскорбительное горе жизни, есть унижающая бессмыслица,есть огромная власть и засилие вздора; и вот эта нравствен8ная пыль горшей мукой мучила Чехова и внушала ему без8радостные страницы — эпопею человеческой нелепости.Именно — всечеловеческой, а не только русской, пусть иносит она определенные родные названия, пусть и гласит унего в записной книжке один набросок: «Торжок. Заседаниедумы. О поднятии средств городских. Решение: пригласитьпапу римского перебраться в Торжок — избрать его рези8денцией»... Глупость международна. В ее державе, в нравст8венной провинции мира, в ее русском районе, нет ни одно8го честного, ни одного умного человека, «ни одного музы8канта, ни одного оратора, или выдающегося человека», «нипессимизма, ни марксизма, никаких веяний, а есть застой,глупость, бездарность», и бездарные архитекторы безвкус8ных домов строят здесь клетки для мертвых душ, и на всеналегает грузная, безнадежная, густая пелена обыденности.И пошлость, как спрут, обвивает каждого, и часто нет ника8ких сил бороться против ее насилия. По слову Тютчева, по8

20

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 20

шлость людская бессмертна; но, сама бессмертная, онамертвит все, к чему ни прикасается. Она останавливает жи8вое творчество духа, она силой бездушного повторения об8ращает в механизм и рутину то, что должно бы быть вечноновое, свежее, первое. Остановка духа именно потому и ос8корбительна, что подвижность составляет самое существоего. От пошлости стынут и гаснут слова, чувства, мысли;она заставляет людей употреблять одне и те же фразы иприбаутки, из которых вынуты понятия; она заставляет тя8жело переворачивать в уме одне и те же выдохшиеся идеи,и все цветы жизни, весь сад ее, она претворяет в нечто ис8кусственное, бумажное, безуханное. Особенно мертво то,что притворяется живым, и пошлое тем ужаснее, что выда8ет себя за живое. Оно считает себя правым, оно не сознаетсвоей мертвенности и самодовольно, без сомнений, распо8ряжается в подвластной ему широкой сфере.

Оттого пошлость и была лютым врагом изящного, безос8тановочно8духовного и творческого Чехова. В течение всейсвоей недолгой жизни он, как писатель, боролся с нею; онагналась за ним по пятам, и он постоянно слышал за собою еетяжелое дыхание. Ее не избыть, от нее не оградиться.

Вот на святках мать диктует Егору, отставному солда8ту, письмо к дочери и зятю, и она хочет, страстно хочет из8лить все свои лучшие материнские чувства, послать своеблагословение, сказать самые ласковые, дорогие, заветныеслова, а Егор, «сама пошлость, грубая, надменная, непобе8димая, гордая тем, что она родилась и выросла в трактире,сидит на табурете, раскинув широко ноги под столом, сы8тый, здоровый, мордатый, с красным затылком», сидит ипишет — что он пишет! «Въ настоящее время, какъ судьбаваша черезъ себя определила на Военое Попрыще, то мыВамъ советуемъ заглянуть въ Уставъ Дисциплинарныхъвзысканiй и Уголовныхъ Законов Военаго Ведомства, иВы усмотрите въ ономъ Законе цывилизацiю Чинов Вое8наго Ведомства»...

Вот пишут любовное письмо и прилагают на ответ мар8ку... Вот Андрей, «охваченный нежным чувством», сквозь сле8зы говорит своим сестрам, своим трем сестрам: «Милые моисестры, чудные мои сестры! Маша, сестра моя», — а в это вре8мя растворяется окно и выглядывает из него... пошлость, вы8

21

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 21

глядывает Наташа, и кричит: «Кто здесь разговаривает такгромко?.. Il ne faut pas faire du bruit, la Sophie est dormeґedeґja`. Vous eцtes un ours»1.

Вот идет архитектор под руку с дочерью, светлой девуш8кой, и говорит ей о звездах, о том, что даже самые маленькиеиз них — целые миры, и при этом он указывает на небо тем са8мым зонтиком, которым давеча избил своего взрослого сына.

Безутешна мать, у которой убили единственного ребен8ка; но священник, «подняв вилку, на которой был соленыйрыжик, сказал ей: «Не горюйте о младенце. Таковых естьцарство небесное»...

«Мама, Петя Богу не молился!» Петю будят, он молитсяи плачет, потом ложится и грозится кулаком тому, кто пожа8ловался.

И для многих университетов характерно «мнение про8фессора: не Шекспир главное, а примечания к нему». Как пи8сатель Чехов от этого последнего облика пошлости, от этогопредпочтения тексту примечаний, особенно страдал и прижизни, и посмертно...

Вообще, пошлость разнообразна. Ее не перечислишь, еене уловишь.

Только от девушек веет нравственною чистотою, и мно8гие сохраняют ее навсегда; прекрасные женские образывстают перед нами в произведениях Чехова, обвеянные лас8кой, какой они не знали со времен Тургенева, — эти тоскую8щие чайки, которых убили, эти женщины, которых разлюби8ли, эта Катя из «Скучной истории»: она прежде смеялась таквесело и бархатно, потом жизнь смяла ее, и она уж больше несмеялась... И, может быть, среди них, в кругу милых трех се8стер, которые стали нашими общими сестрами, около некра8сивой и обаятельной Полины Рассудиной из «Трех лет»,Анюты из «Моей жизни», и Ани из «Вишневого сада», и Ду8шечки, меркнут все эти попрыгуньи, супруги и Ариадны, на8поминающие своей холодной любовной речью «пение ме8таллического соловья», и барышни, которые в письмах вы8ражаются так: «мы будем жить невыносимо близко от вас»,и эти же барышни, которых имел в виду Чехов, когда давалсвой горький совет: «если боитесь одиночества, то не жени8

22

1 Не шумите, Софи уже уснула. Вы медведь (фр.).

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 22

тесь... я заметил, что, женившись, перестают быть любопыт8ными», и эта дочь профессора, которая когда8то девочкойлюбила мороженое, а теперь любит Гнеккера, молодого че8ловека с выпуклыми глазами, молодого человека, олицетво8ряющего собою пошлость.

Обыватели пошлого города, граждане всесветной глу8ши или уживаются, мирятся с обыденностью, и тогда онисчастливы своим мещанским счастьем, или они подавленыею, и тогда они несчастны, тогда они — лишние, обойденные.Но большинство счастливы, и на свете, в сущности, оченьмного довольных людей, и это на свете печальнее всего. Втишине вялого прозябания они мечтают о своем крыжовни8ке — и получают его; кислыми ягодами крыжовника отгора8живаются они от остального мира, от мира страдающего, ине стоит у их дверей человек с молоточком, который бы сту8чал, стучал и напоминал об окружающей неправде и несчас8тье. Были и есть люди с великими молоточками слова — Че8хов принадлежит к их благородному сонму; из8за них чело8вечество не засыпает окончательно, убаюканное шумом тус8клых дней, довольное своим крыжовником. Но многие,очень многие сидят в своих футлярах, и никакое слово непробудит их от вялой дремоты. Они робки в боятся жизни вее движении, в ее обновлении.

Впрочем, страх перед нею, перед тем, что она «трогает»,конечно, еще не влечет за собою нравственного падения. Врусской литературе есть классическая фигура человека, ко8торый пугался жизни, бежал от нее под защиту Захара, насвой широкий диван, но в то же время был кроток, нежен ичист голубиной чистотою. Пена всяческой низменностиклокотала вокруг Обломова, но к нему не долетали ее мут8ные брызги. А Беликов, который тоже смущался и трепеталперед вторжением жизни, из8за этого впадал не только в по8шлость, но и в подлость. И вот почему на могилу Обломова,где дружеская рука его жены посадила цветущую сирень,русские читатели до сих пор совершают духовное паломни8чество, а Беликова, читаем мы в рассказе, приятно было хо8ронить. Правда, Чехов совсем не убедил нас, что ославлен8ный учитель греческого языка должен был в силу внутрен8ней необходимости от своего страха перейти к доносам инизости. Этого могло ведь и не быть, это необязательно. Во8

23

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 23

обще, не без вульгарного оттенка издеваясь над тем, что Бе8ликов умиленно произносил чудные для его слуха гречес8кие слова, рассказчик совсем упустил из виду то мучение,которое должен был переносить человек, всего боявшийсяи страдавший бредом преследования; в этом смысле «Чело8век в футляре» — произведение слабое. Но зато на многихдругих страницах Чехов, к сожалению, слишком убедитель8но показал своих горожан в презренном ореоле трусливос8ти и мелочного приспособления к требованиям властныхлюдей и обстоятельств.

А те, кто не приспособляется, тоскливо бредут по жизни,которая кажется им скучной и грубой историей, сменой одно8образий, каким8то нравственным «третьим классом» или го8родом Ельцом, где «образованные купцы пристают с любез8ностями». Они тащат свою жизнь «волоком, как бесконечныйшлейф». И все, как приспособленные, так и неприспособлен8ные, не живут, а превращают свою жизнь в медленные, дли8тельные похороны самих себя. В длинном кортеже дней толь8ко и делают они, что приближаются к могиле.

Уныние неприспособленных чеховских героев многиекритики склонны объяснять характером русских восьмиде8сятых годов прошлого века. Но трудно этим истолкованиемудовольствоваться, потому что Чехова и его тоску можнопредставить себе в любое время, в любую, хотя бы и самуюгероическую, эпоху. Недаром Глеб Успенский, судья оченькомпетентный, не хотел признавать Иванова типичнымвосьмидесятником. Возможно и вероятно только то, что уг8нетенное общественное настроение, какое царило тогда виных кругах интеллигенции, более или менее отразилось вдуше и творчестве Чехова. Но было бы странно приписы8вать чеховской скорби только этот, случайный и времен8ный, характер и отказывать ей в более глубокой, общепси8хологической основе.

Нам кажется, что лишних людей Чехова и его самогов конечном основании удручал, безотносительно к особен8ностям русской жизни, закон вечного повторения, этоткошмар, который преследовал и Ницше. Все в мире ужебыло, и многое в мире, несмотря на истекшие века, оста8лось неизменным. Остались неизменными горе и неправ8да, и в спокойное зеркало вселенной как бы смотрится все

24

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 24

та же тоскующая мировая и человеческая душа. Под глу8боким слоем пепла лежали сожженные лавой древние Гер8куланум и Помпеи, но под этой пеленою картина прежнейжизни осталась такою же, как ее захватила, как ее остано8вила текучая лава. Так, и под слоем всех новшеств и нови8нок, какие приобрело себе человечество, Гамлет8Чехов ви8дит все то же неисцелимое страдание, как оно было и в то«бесконечно8далекое, невообразимое время, когда Бог но8сился над хаосом».

Самая беспрерывность и повторяемость людских про8исшествий уже налагает на них, в глазах Чехова, отпечатокпошлого. Праздничная атмосфера счастья и весны окружа8ет у Толстого девушку8невесту, Кити Щербацкую или Ната8шу Ростову; а чеховской невесте говорят слова любви, носердце ее остается холодно и уныло, и ей кажется, что всеэто она уже очень давно слышала или читала где8то в рома8не, в старом, оборванном, заброшенном романе. Она, тос8куя, проводит бессонные ночи, и ей невыносима эта вновьотделанная квартира, ее будущее жилище, эта обстановка икартина известного художника, которую самодовольно по8казывает ей счастливый жених.

Что же? Быть может, в самом деле человечество соста8рилось, и, хотя всякий живет за себя, начинает свою жиз8ненную дорогу сызнова, все же на каждом из наших состо8яний, на каждом событии нашего душевного бытия, лежитотпечаток того, что все это уже было и столько невест ужеиспытало свое весеннее чувство? Быть может, в глубиненашей бессознательной сферы созрел ядовитый плод уста8лости и плечи седого человечества утомились грузом исто8рии, тяжестью воспоминаний? Быть может, в самом делемир истрепался, побледнел и мы, наследники и преемникибесчисленных поколений, уже не имеем силы восприни8мать настоящее во всей свежести и яркой праздничностиего впечатлений?

Кто знает? Несомненно, что здесь Чехов подходит к са8мым пределам человеческой жизни в ее отличии от природы.Каждая весна, которая «в условный час слетает к нам светла,блаженно равнодушна», сияет бессмертием и не имеет «ниморщины на челе». О ней говорит глубокий Тютчев:

25

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 25

Цветами сыплет над землею, Свежа как первая весна; Была ль другая перед нею — О том не ведает она.По небу много облак бродят,Но эти облака — ея: Она и следу не находит Отцветших весен бытия.

Не о былом вздыхают розыИ соловей в ночи поет,Благоухающие слезыНе о былом Аврора льет,И страх кончины неизбежнойНе свеет с древа ни листа.Их жизнь, как океан безбрежный,Вся в настоящем разлита.

«Не о былом вздыхают розы и соловей в ночи поет», ачеловек — сплошное воспоминание, и былое тесно перепле8тается у него с настоящим, и то, что отмерло, кладет свои те8ни на минуту текущую. И как ни прекрасен май, «милыймай», но он — повторение прежнего; и теряет свою цен8ность, свою свежесть момента жизни, когда8то блестящая,когда8то драгоценная.

Впрочем, если верить старому пастуху, играющему на«больной и испуганной» свирели, и сама природа уже не об8новляется, она умирает, «всякая растения на убыль пошла, имиру не век вековать; пора и честь знать, только уж скорейбы! нечего канителить и людей попусту мучить». ВеликийПан, если он воскрес, опять умирает. После него остается бес8просветное уныние. Стареющий среди вечно юной природы,человек и ее затуманил своею старостью. «Обидно на непоря8док, который замечается в природе». Жалко мира. «Земля,лес, небо... тварь всякая — все ведь это сотворено, приспособ8лено, во всем умственность есть. Пропадает все ни за грош. Апуще всего людей жалко». И чувствуется не только для чело8века, но и для вселенной близость последней, уже вечной осе8ни, «близость того несчастного, ничем не предотвратимоговремени, когда земля, как падшая женщина, которая одна си8

26

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 26

дит в темной комнате и старается не думать о прошлом, то8мится воспоминаниями о весне и лете и апатично ожидает не8избежной зимы; когда поля становятся темны, земля грязна ихолодна, когда плакучая ива кажется еще печальнее, и постволу ее ползут слезы, и лишь одни журавли уходят от об8щей беды, да и те, точно боясь оскорбить унылую природу вы8ражением своего счастья, оглашают поднебесье грустной, то8скливой песней»... «Казалось, что роскошные зеленые коврына берегах, алмазные отражения лучей, прозрачную синююдаль и все щегольское и парадное природа сняла теперь с Вол8ги и уложила в сундуки до будущей весны, и вороны леталиоколо Волги и дразнили ее: «Голая! голая!»

Чеховские лишние люди изнемогают под гнетом повто8рения, и в этом заключается их нравственная слабость. Ибоповторение еще не пошлость. И душа богатая на однообраз8ность внешнего мира отвечает разнообразием внутреннихвпечатлений — непрерывно развертывается ее бесконечныйсвиток. Недаром Киркегор моральную силу человека пони8мает как способность и любовь к повторению. Для датскогомыслителя в первом, эстетическом периоде жизни мы поней порхаем, касаемся ее поверхности то в одной, то в дру8гой точке, все пробуем, ничем не насыщаемся, бежим от вся8кой географической и психологической оседлости, в каждуюминуту «имеем наготове дорожные сапоги»; мы требуем какможно больше любви, но не надо дружбы, не надо брака, и извсякой чаши сладостны только первые глотки. Этическийже период характеризуется повторением, его символизируетбрак, и тогда прельщает не пестрота и синева чужой дали, асвоя родная одноцветность, и тогда душа становится глубо8кой в своей сосредоточенности.

Чеховские лишние герои не находят себе удовлетворе8ния в этом втором периоде, не выдерживают искуса повторе8ния, и жизнь протекает для них как осенний дождь, как удру8чающая капель. Они не умеют взрастить своего внутреннегосада и сиротливыми тенями идут по миру. Изнеможенные по8вторением, его не осилившие сменою внутренних обновок,они пускают свою ладью на волю жизненных волн, потомучто их собственная воля бледна и слаба; она, «как подстрелен8ная птица, подняться хочет и не может». И в жизни, кипящейзаботами и трудом, они ничего не делают.

27

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 27

Чехов любит изображать людей неделающих. Недела8ние проникает у него в самые разнообразные слои обществаи даже в такую среду, демократическую и рабочую, где труд,казалось бы, является чем8то естественным и привычным.Студент Петя Трофимов зовет любимую девушку и всех лю8дей к новой жизни, к новой работе, к необычайному труду,но сам он никак не может кончить университетского курса,сам он ничего не делает и обидно беспомощен. Лишние ге8рои Чехова не веруют в дело своей жизни и плетутся по нейс потушенными огнями.

Но только ли словом укоризны должны мы бросить в егонеделающих людей? Или, быть может, их бездейственное от8ношение к миру имеет глубокий и глубоко чистый источник?

К «неделанию» призывал нас еще раньше великий Тол8стой. Он не хотел, конечно, проповедовать лени, он не требо8вал от нас, чтобы мы праздно ложили бездеятельные руки ипредоставили мир его собственному течению. Но Толстойговорил нам, что шумная сутолока дела, работы, профессииотвлекает нас от мысли о великом и важном. Подхлестывае8мые бичом нужды и реальных потребностей, мы бежим поземле, все время только строим жизнь, лепим из ее глинысвои хрупкие поделки, но о ней не думаем; мы только воз8двигаем подмостки для своей жизненной пьесы, и у нас ужене остается досуга и сил для того, чтобы сыграть ее самое.Нам некогда. В суете своего повседневного занятия и мура8вьиного строительства мы не размышляем о его последнейцели и не предаемся бескорыстному созерцанию. И на зака8те наших торопливых дней окажется, что, погруженные всвое дело, мы ни разу не взглянули жизни в ее мудрые, в еезагадочные глаза, и мы уйдем из мира без миросозерцания,уйдем в тягостном недоумении перед его смыслом и тайной.Зачем же дело без думы, зачем и куда мы спешили, во имячего мы работали не покладая рук и, склоненные к земле,никогда не смотрели в небеса?

Бесспорно, что подобные мысли о мудром неделаниидолжны были жить в созерцательной душе Чехова, и потомуон отворачивался от «ненужных дел», из8за которых жизньстановится «бескрылой». Устами своего художника он тре8бует, чтобы все люди имели также время «подумать о душе,о Боге, могли пошире проявить свои духовные способнос8

28

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 28

ти». Он любит «умное, хорошее легкомыслие», он рад зачудного старика о. Христофора, никогда не знавшего ни од8ного такого дела, «которое, как удав, могло бы сковать егожизнь». «Счастья нет без праздности; доставляет удовольст8вие только то, что ненужно».

Среди жизненной практики отыскивает Чехов непрак8тичных. Непрактичность способствует усилению чувстважизни как жизни, интереса к ней, к самому процессу ее беско8рыстного течения, потому что возникает чистейшая, платони8ческая, детская радость бытия, независимо от его содержа8ний, и любуешься на мир, как его благосклонный зритель, ивдыхаешь в себя живительный воздух Божьих дней...

Кроме того, делают деятели, но делают и дельцы. Чеховценен тем, что он не любит в человеке дельца. Он презира8ет «деловой фанатизм», который заставляет не только дядюЕгорушки, но и богатого Варламова озабоченно «кружить8ся» по степи, между тем как эта степь исполнена такой вол8шебной красоты, таких несравненных очарований. Но заотарами овец, за туманом житейских расчетов ее не чувст8вуют, не замечают, природы не видят, пейзажем не любуют8ся, и обиженная степь, тоскуя, сознает, что «она одинока,что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, ни8кем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостныйгул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца!певца!». Поэт Чехов услышал этот призыв и воспел ее див8ными словами, но что же большего может он сделать? — истепь все еще находится в плену у плантаторов и практиков,у Варламова, у тех, кто кружится по ней в деловой пляскехозяйственной заботы.

Да, Чехов как будто не любил, не понимал дела. Он нежаловал деятеля, который себя сознает и ценит, который су8етится и хлопочет; он не сочувствовал строгой Лиде, кото8рая бедным помогала вовсе не так грациозно и поэтически,как пушкинская Татьяна, и благодаря которой «на послед8них земских выборах прокатили Балагина». Он не воспроиз8вел гармонии между делом и мыслью, и в конце жизни зна8менитого профессора оказывается, что выдающийся ученыйне имел общей идеи, бога живого человека, что дух его какбудто не участвовал в искусной работе его знаний и таланта.Дело рисовалось Чехову в образе дельца, в неприглядном

29

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 29

виде Боркина, антипода Иванову; дело символизировалосьдля него ключами от хозяйства, крыжовенным вареньем, ко8торое так удобно для экономического угощения и которое вконце концов пропадает, засахаривается, как у Варвары из«Оврага». В каждом деле он чувствовал неприятный отте8нок суетности и низменности, привкус какого8то шумливогобеспокойства, которое недостойно медлительной и велича8вой думы человека. И хозяйственности, делячеству он про8тивополагал не деятельность, а безделие. Деловитость весе8ла, жизнерадостна, пошла, как Боркин, или же она тупа сво8ей «бездарной и безжалостной честностью», как докторЛьвов или фон Корен, а безделие изящно, меланхолично, за8думчиво, и оно поднимает своих жрецов высоко над озабо8ченной толпою.

Но Чехов и сам чувствовал, как несправедливо такое рас8пределение психологических красок; он сам сознавал, что неБоркиными ограничивается дело жизни и что далеко не вселишние люди — люди желанные. У него есть и случайные,правда, силуэты настоящих деятелей; например, не похож наБоркина и не похож на доктора Львова тот, другой, прекрас8ный доктор из «Беглеца», который притворной суровостьюмаскировал свою бесконечную доброту и ласку к бедномумальчику Пашке и, вероятно, ко всем бедным мальчикам насвете. И, что еще важнее, Чехов сам не раз карал себя за своехудожническое пристрастие к тоскующим героям безделия ибезволия. Ведь это он написал почти карикатурный образ Ла8евского из «Дуэли», ведь это у него Иванов горько насмехает8ся над своей «гнусной меланхолией», над игрой в Гамлета.Медлительной походкой идет чеховский Иванов по жизни, иот его мертвого прикосновения гибнут женщины; земля егоглядит на него «как сирота», вся русская земля глядит на не8го как сирота и ждет не дождется его, своего немощного паха8ря, — а он, ленивый и вялый, позорно жалуется на переутом8ление, на то, что поднял он бремя непосильное и не соблюлдушевной гигиены. Он не только лишний. Он не кроток, каклишний Обломов; последний только сам лег в безвременнуюмогилу, он никого не оскорбил, никого не убил, а Иванов в из8можденное лицо своей умирающей жены бросил «жидовку» ибросил смертный приговор. И доктор Андрей Ефимович тожене был деятелен: он много читал, он много думал, но в жизни

30

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 30

не принимал участия и оставался равнодушным зрителем то8го, что делалось в палате № 6, где над стихийным ужасом лю8ди воздвигли еще свое искусственное и ненужное страдание,поставили сторожа Никиту, «скопили насилие всего мира».Из8за того, что он не мог одолеть всего мирового зла и наси8лия, он и в окружающую жизнь не вносил ни крупицы по8сильного добра, и когда Иван Дмитрич, страстотерпец номерашестого, в минуту просветления мечтательно и трогательноговорил, что давно уже он не жил по8человечески, что хорошобыло бы теперь проехаться в коляске куда8нибудь за город ипотом полечиться от головной боли, — Андрей Ефимович всвоем преступном неделании, подавленный рассуждениями,не свез бедного мученика за город подышать весною и не сталлечить его от головной боли... Вообще, Чехов самоотвержен8но показал в близком его сердцу лишнем человеке все, чтоесть в нем отрицательного и жестокого, все, что есть в немзлополучного для себя и для других. Чехов знал все, что мож8но сказать против лишних, — особенно там, где нужны стольмногие, где нужно столь многое.

И все же иные его лишние в основном направлении инастроении своего духа выше полезных. Они погружены внеделание потому, что не спешат воспользоваться жизнью;они созерцают, они думают о ней, они чувствуют ее и тихоприближаются к ее фактическому содержанию — а тороп8ливая жизнь между тем ускользает, и они оказываются не8нужными, обойденными; и вишневые сады, и женские серд8ца переходят в другие, более расторопные и цепкие руки.Жизнь не терпит раздумья, созерцания, колебаний; нет, онаговорит человеку: «Люби меня без размышлений, без тоски,без думы роковой». И непосредственные натуры жадноприникают к ней своими немудрствующими устами. В этоместь особая красота и мудрость, но это может вырождатьсяи в элементарную привязанность к текущей минуте, к од8ной только заботе и злобе дня; это — источник всяческогомещанства, пошлости и рутины. И кто спешит навстречужизни, тот не станет думать о том, что будет через двести8триста лет, а лишние об этом грезят и тем возвышаются наджизнелюбивой толпой. Они не расчищают себе дороги в су8толоке человеческого действа, они не толкаются и не «раз8махивают руками». Они — аристократы духа, и в них таит8

31

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 31

ся благородное наследие датского принца. В траурныходеждах своей «тоски и думы роковой», не спеша, идут онисреди торопящихся и, занятые своим внутренним миром, незамечают пестрого говора жизни. Воля, направленная навнешнее дело, дремлет у них; зато не умолкает раздумье иутонченное чувство, и, «прижавшись к праху в сознаньигорького бессилия», они тоскуют по высшей красоте и прав8де. Они не удовлетворены, и благо им за их великую не8удовлетворенность! Они тяготеют к идеалу, к своей нравст8венной «Москве», и если, правда, не прилагают мощныхусилий к тому, чтобы осуществить свои «бескрылые жела8нья», если из8за этого они недеятели, то уж во всяком слу8чае они и не дельцы, не практики. На шумном торжищелюдской корысти, среди крикливых и суетливых, среди рас8четливых и умудренных они оказываются лишними людь8ми. Но как «премудрость мира — безумье пред судом Твор8ца» и не Марфа, пекущаяся о многом, а Мария знает единоена потребу, так, быть может, на высшую оценку, некоторыеиз лишних Чехова окажутся наиболее нужными.

И не будем их карать: ведь и без того они сами, они пер8вые падают жертвами своего безволия. Жизнь сама их нака8зывает, и они гибнут. Простим их бездеятельность. 22 авгу8ста продадут вишневый сад; люди предупреждают их обэтом, советуют что8нибудь предпринять — «думайте, ду8майте!» Но они ничего не предпринимают. Для каждого изнас настанет свое 22 августа, день расплаты, день разлуки;но мы противимся его грозящей тени и усердно его отодви8гаем. А лишние люди Чехова безропотно идут ему навстречу.И 22 августа продадут их сад, их дом, «старого дедушку», —а ведь расстаться с домом — это значит разбить свою душу,потому что «милый, наивный, старый» дом Чехов всегдаизображает как гнездо человеческой души (он «много видалих на своем веку — больших и малых, каменных и деревян8ных, старых и новых»): живыми глазами смотрят на негоокна мезонина, и на вещах оседает безмолвный отпечатокнаших интимных настроений. Доктор Андрей Ефимович неправ в своем безучастии к делу жизни, но ведь его и срази8ла жизненная Немезида: такой поклонник ума, он стал бе8зумен и сам попал в № 6, от которого никому нельзя заре8каться, и там погиб от ударов сторожа Никиты и от мучений

32

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 32

своей проснувшейся совести, которая оказалась такою же«несговорчивой и грубой», как и жестокий сторож. Не бро8сим камня в бездеятельного Иванова: он уже наказан, он самвычеркнул себя из списка живых и застрелил себя в день сво8ей свадьбы. И за то, что художник был празден, за то, что онбыл только пейзажист, Лида, жестокая в своей деловитости,услала от него прелестную Женю, его маленькую бледнуюкоролеву, которую он нежно целовал в грустную августов8скую ночь, когда светила луна и пугали обильно падавшиезвезды; и вот он теперь один, праздный пейзажист, и в тос8ке своего одиночества зовет свою любовь: «Мисюсь, гдеты?» Ему кажется, что она вспоминает о нем, что она егождет, — но, может быть, Лида выдала ее замуж за человекадеятельного, за энергичного земца?..

Наивные и бескорыстные, лишние люди Чехова ушлиот суеты, «не размахивают руками и бросили в колодезьключи от хозяйства» — эти ключи, из8за которых умираетне один скупой рыцарь жизни. Как Соломон из «Степи»,спаливший в печке свои деньги и за это ославленный сумас8шедшим, они свое равнодушие к реальности искупили сво8им страданием и своей нравственной чистотой. Чехов вло8жил им в души глубокое пренебрежение к выгоде и житей8скому расчету. Они действительно отбросили далеко ключиот хозяйства, эти роковые ключи, которые подчас гремучи8ми змеями гремят на поясе у хозяйки и отравляют чувстваи помыслы. Они знают, что, когда Бог призовет к себе ста8рого Федора Степаныча («Три года»), Он спросит его не отом, как он торговал и хорошо ли шли его дела, а о том, былли он милостив к людям. Для них мучительно смотреть, какэкономная тетя Даша, звеня браслетами на обеих крепких идеспотических руках, носится по своей хозяйственной дер8жаве, с очень серьезным лицом целый день варит варенье ицелый день заставляет прислугу бегать и хлопотать околоэтого варенья, «которое будет есть не она», прислуга. Лиш8ние люди не сеют и не жнут, но зато они и не хозяйничают.А для их духовного творца, Чехова, быть может, нет фигурыболее пошлой, чем самодовольный хозяин.

Но Чехов показал хозяйство не только в его обыден8ных низинах, не только в его чичиковской непригляднос8ти — он его нарисовал и в ореоле кровавом, в отблеске его

33

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 33

зловещих возможностей. Аксинья из «Оврага» — это во8площенное хозяйство в его трагизме, это кульминация де8ловитости в ее ужасе. Аксинья — хозяйка8преступница.«Красивое, гордое животное», «змея, выглядывающая измолодой ржи», она рано встает, поздно ложится и весьдень бегает в погреба, амбары и лавку, гремя ключами; иради них, ради этих ключей, ради денег, она сожгла кипят8ком ребенка Липы, единственное достояние кроткой, бе8зответной, бесхозяйственной женщины, — и после этого«послышался крик, какого еще никогда не слыхали в Ук8лееве», от какого, быть может, еще никогда не содрогалосьи сердце русского читателя... И, обваренный кипятком, ма8ленький Никифор, душа которого носится вверху, околозвезд, расскажет Богу, что творится на суетной земле, чтоделает на ней хозяйство. К тому же в конце концов хозяй8ство гибнет; оно распадается — все равно, в поэтическойли форме сада или в грязной лавке Цыбукина, который вконце своей темной торгашеской жизни не умеет отличатьнастоящих рублей от фальшивых, подаренных ему род8ным сыном. В конце хозяйственной жизни, при ее тускломи неправедном свете, нельзя отличить истины от лжи. От8того лишние люди и не этим жалким светочем руководят8ся в своем бездомном существовании. И всем завещаютони освободить свою душу от мелочных забот, от бес8смертной пошлости и хозяйственного сора; печально ухо8дя из ставшего чужим вишневого сада, изгнанники этогобелого рая, они оставляют глубокий завет — бросить в ко8лодезь ключи от хозяйства.

Непрактичные и неспособные к делу, лишние люди Че8хова любят слова — теплые, высокие, хорошие слова, кото8рые живут в каждой человеческой груди, но стыдливо пря8чутся, потому что окружающая жизнь примет их удивленнои холодно: ей довольно слов только будничных и обыкно8венных. Между тем хочется говорить. Хочется говорить очем8нибудь вечном и серьезном, «о Шиллере, о славе, о люб8ви». Душа взволнована и жаждет слова. Из рамок временно8го и низменного стремится она к высокому: это — один изобычных мотивов чеховской музы. И он слышится не столь8ко в тех умных разговорах и речах, которые нередко встреча8ются на страницах у Чехова, не всегда глубокие и ориги8

34

' '

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 34

нальные, — сколько в общем тоне идеализма, который зву8чит в сердцах его излюбленных героев.

Но в чеховском городе, среди людей, «говорящих своючепуху» и записывающих свои мысли в жалобную книгу,книгу мудрости обывателей, — в городе, где когда8то «былотакое поэтическое венчание, а потом какие дураки! какиедети!» — с кем же можно говорить о Шиллере, о славе, олюбви? В пошлом и мертвом царстве кто же отзовется натакой разговор? Для того чтобы удовлетворить свою тоскупо возвышенной беседе, свое желание говорить и слышатьвеликие слова, надо уйти от здоровых и счастливых, надоуйти от нормальных в палату № 6. Только там, среди безум8ных и несчастных, доктор Андрей Ефимович, которому ча8сто снились умные люди и беседы, говорил и слышал то, чтонужно человеческому духу; только там, в зловещей палатекошмара и страдания, нашел он сердце и великодушие, ко8торых не было в городе; и из одних безумных, но благород8ных уст изливались там пламенные речи «о насилии, попи8рающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем бу8дет на земле, об оконных решетках, напоминающих каждуюминуту о тупости и жестокости насильников», и получа8лось «беспорядочное, нескладное попурри из старых, ноеще недопетых песен».

И Коврин тоже сетовал, что его лишили счастья безу8мия. Он упрекал своих родных, что его лечили, что поэто8му исчезли для него экстаз и вдохновение и перестал к не8му являться в рамке смерча бледный черный монах соскрещенными руками на груди и, в благословенной галлю8цинации, перестал говорить ему дивные речи о том, что он,Коврин, гениален, что он бессмертен, что великий уделожидает человечество. Коврин хотел безумия, искал мира8жа. Правда, в свои предсмертные мгновения он возжаждалнормального, простого, «он звал Таню, звал большой сад сроскошными цветами, обрызганными росой, звал парк, со8сны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудеснуюнауку, свою молодость, смелость, звал жизнь, которая былатак прекрасна».

И Чехов тоже звал жизнь, и для него она тоже былапрекрасна. В этом заключается его благородное своеобра8зие. Писатель сумерек, он страстно любил солнце, и в мир

35

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 35

пришел он, говоря словами поэта, чтобы видеть это солнцеи синий кругозор. Он не брюзга и не пессимист. С печальюон как8то соединяет затаенную, застенчивую радость жиз8ни, и она переливается в его произведениях, и никто тонь8ше его не понимал и не чувствовал всего, что есть на землепоэтичного и отрадного. В лунном свете меланхолии, в еезадумчивом колорите изобразил он мир, но мир приобрелот этого только новую красоту. Ведь «так хорош и мягоклунный свет», и чарует даже его «колыбель» — кладбище сбелыми крестами и памятниками; на кладбище «в глубо8ком смирении смотрят с неба звезды, сонные деревьясклоняют свои ветки над белым, и здесь нет жизни, нет инет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувству8ется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, пре8красную, вечную». И среди могил думается о прекрасном,о живом: «сколько здесь зарыто женщин и девушек, кото8рые были красивы, очаровательны, которые любили, сго8рали по ночам страстью, отдаваясь ласке, и белеют уже некуски мрамора, а прекрасные тела, которые стыдливо пря8чутся в тени деревьев...»

Чехов имел, как он выражается, продолжительные очныеставки с тихими летними ночами; он любил ту природу, кото8рая боится «проспать свои лучшие мгновенья»; он любил теминуты ее, когда накануне праздника «собираются отдыхатьи поле, и лес, и солнце — отдыхать, быть может, молиться»; икогда он проезжал по унылой степи мира, ему приходили напамять степные легенды, все пленительные грезы, которымиживет и дышит мир, все прекрасные сказки бытия, и тогда вголубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем,что он видел и слышал, чудились ему «торжество красоты,молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни — душа да8вала отклик прекрасной, суровой родине, и хотелось лететьвместе с ночною птицей».

Полет ночной птицы над заснувшей землей был ему во8обще отраден и близок, потому что кроме солнца любил они ночь, «благополучную ночь», когда «ангелы8хранители,застилая горизонт своими крыльями, располагаются наночлег» и когда грезится Чехову какой8то млечный путь изчеловеческих душ. Он знал мистику ночи, и были понятныему тютчевские мотивы, стихийное веяние космоса. Ночью

36

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 36

мир являет иное зрелище. Ночью мир не пошл. Тогда спада8ет с него денная чешуя обыденности, и он становится глуб8же и таинственнее; вместе с звездами ярче и чище загорают8ся огоньки человеческих сердец — ведь «настоящая, самаяинтересная жизнь у каждого человека проходит под покро8вом тайны, как под покровом ночи», и Чехов вообще пони8мал людей глубже, чем они кажутся себе и другим. Ночьюземля принимает загадочные очертания, и все будничныепредметы, всю спокойную прозу современности душа оде8вает в идеальные покровы. Далекие огни в поле напомина8ют лагерь филистимлян; мнятся великаны и колесницы, за8пряженные шестерками диких, бешеных коней; в жизнь пе8реходят рисунки из Священной истории, и встречных вотьме спрашивает Липа: «Вы святые?» — и те, не удивлен8ные, отвечают: «Нет, мы из Фирсанова». Глубокий, истин8ный мир ночного разрушает все пределы времени и прост8ранства. Сближаются настоящее и прошлое. Одинокийогонь костра бросает свой мистический свет на далекое, наушедшее, и в нынешнюю ночь, близкую к Пасхе, воскресаетдругая, давнишняя, памятная миру ночь в Гефсиманскомсаду — «воображаю: тихий8тихий, темный8темный сад, и втишине едва слышатся глухие рыдания»; то рыдает Петр,трижды отрекшийся от Христа. А в пасхальную ночь Чеховпоминает того монаха Николая, «симпатичного поэтичес8кого человека», который выходил «по ночам перекликатьсяс Иеронимом и пересыпал свои акафисты цветами, звезда8ми и лучами солнца»; он был непонят и одинок, мечтает Че8хов, у него были мягкие, кроткие и грустные черты лица, ив его глазах светилась ласка и едва сдерживаемая детскаявосторженность. Чехов с невыразимой нежностью понима8ет всю скорбь смиренного Иеронима, который потерял вбезвестном сочинителе акафистов своего друга и теперь, всвятую ночь, должен перевозить на пароме богомольцев,вместо того чтобы самому быть в церкви, слушать песнопе8ния и «жадно пить своей чуткой душой красоту святой фра8зы». Чехов понимает его, потому что и сам он своей музы8кальной душою тоскует по нежной и сладкой красоте ака8фиста. И он тоже хотел бы воспеть его миру, пересыпать егоцветами, звездами и лучами солнца, «чтобы в каждой стро8чечке была мягкость и ласковость»...

37

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 37

И вообще в глазах Чехова, в его грустных глазах, мирбыл достоин акафиста. Певец трех сестер знал всю неуло8вимую отраду жизни, все обаяние молодости, всю негустрасти и любви, неотразимой и непобедимой, и прелестьутра, и наивную красоту, и умиление ребенка, и вечно све8жий росистый сад, и уют родного дома, и тонкие руки де8вушки, просвечивающие сквозь кисейные рукава, и востор8женную душу шестнадцатилетней Нади Зелениной, кото8рая вернулась из театра после «Евгения Онегина» и всядышит искрометным счастьем, вся полна молодого смеха.По его страницам разлита беспредельная нежность челове8ческих отношений, и все эти сестры и братья, невесты ивозлюбленные, дяди и племянницы говорят у него другдругу такие сладкие и ласковые слова, от которых замира8ет очарованное сердце, — слова, за которые полюбила Кон8стантина из «Степи» три года не любившая его красавица.И есть женщины, которые, «как пчелы, разносят оплодо8творяющую цветочную пыль». «Какое наслаждение ува8жать людей! Когда я вижу книги, мне нет дела до того, какавторы любили, играли в карты, — я вижу только их изуми8тельные дела». И нежностью дышит у него сама природа, иему кажется, что даже «сонные тюльпаны и ирисы тянутсяиз темной травы, точно прося, чтобы и с ними объяснилисьв любви». И степь для него так же «пряталась во мгле, какдети Моисея Моисеевича под одеялом»...

Все это он знал и чувствовал, любил и благословлял,все это он опахнул своею лаской и озарил тихой улыбкойсвоего юмора. И в то же время на него глядела и тонкая«красота человеческого горя», и вся его мрачная глубина; ив то же время он был на Сахалине и видел самый предел че8ловеческого унижения и несчастия; и многое в нашей зло8получной жизни, в нашей духовной каторге, было для негопродолжением Сахалина...

«Солнце легло спать и укрылось багряной золотой пар8чой, и длинные облака, красные и лиловые, сторожили егопокой, протянувшись по небу... У самого пруда в кустах, запоселком и кругом в поле заливались соловьи. Чьи8то годысчитала кукушка, и все сбивалась со счета, и опять начинала.В пруде сердито, надрываясь, перекликались лягушки, и да8же можно было разобрать слова: «И ты такова! И ты тако8

38

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 38

ва!» Какой был шум! Казалось, что все эти твари кричали ипели нарочно, чтобы никто не спал в этот весенний вечер,чтобы все, даже сердитые лягушки, дорожили и наслажда8лись каждой минутой: ведь жизнь дается только один раз!..О, как одиноко в поле ночью, среди этого пения, когда сам неможешь петь, среди непрерывных криков радости, когда самне можешь радоваться, когда с неба смотрит месяц, тожеодинокий, которому все равно, весна теперь или зима, живылюди или мертвы!»...

Море отражает в себе лунный свет и в сочетании с нимобразует «какое согласие цветов, какое мирное, покойное ивысокое настроение!». «Глядя на великолепное, очарователь8ное небо, океан сначала хмурится, но скоро сам приобретаетцвета ласковые, радостные, страстные, какие на человеческомязыке и назвать трудно», а в это время (мы уже видели) в во8дах океана происходит встреча Гусева и акулы.

Какой же здесь возможен синтез и как дать миру об8щую оценку, вынести ему определенный приговор? Вычувствуете, что где8то здесь поблизости, в степи, в непо8средственном соседстве с вами, есть клад, есть счастье, нокак его найти? Или счастье фантастично? И существуетоно где8то вне жизни? Быть может, в самом деле от прикос8новения к реальности блекнет всякий идеал, и «надо нежить, надо слиться в одно с этой роскошной степью, без8граничной и равнодушной, как вечность, с ее цветами, кур8ганами и далью, и тогда будет хорошо»? Внежизненное, по8стороннее, созерцательное отношение к жизни ведь такобычно для Чехова8писателя.

Он не оставил цельного мировоззрения, и нам прихо8дится самим выбирать между той радостью и той горестью,которые он одинаково изобразил в своих созданиях. Для умаздесь остается великое недоумение, и спокойные цвета океа8на, природу ликующую или природу равнодушную мы не мо8жем примирить с тоскою и слезами, с немолчным беспокой8ством человека. «Если бы знать... если бы знать...» — вздыха8ют сестры. Но мы не знаем. И тайна окружает нас. Порывы квечному, которое лучезарно, проникающая мир красота — иплен у смерти и ужаса, рабство у временного и пошлого, ко8торое так опасно для духа: через эту бездну, через это роковоезияние может перекинуть мост одна только вера.

39

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 39

И знаменательно то несомненное, что не те, кто стоитна берегу и видит чужую гибель, но сами гибнущие, самистрадающие все8таки славят у Чехова жизнь, надеются нанее и питают к ней глубокое доверие. В тихую ночь утихаетдаже безмерное горе Липы, в тихую и прекрасную ночь ве8рится, что, как ни велико зло, «все же в Божьем мире прав8да есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и все на землетолько ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сли8вается с ночью».

Все на земле терпеливо ждет слияния с правдой и милосер8дием — о, великое терпение человечества! И девушка, у которойразбили сердце, которая застенчиво пережила обиду и горе дур8нушки, находит в себе силы для того, чтобы утешать другого не8счастного — своего дядю Ваню. Она верует, верует горячо, стра8стно. И она кладет свою утомленную голову на руки дяде и уве8ряет его, что Бог сжалится над ними, что они увидят жизнь свет8лую и прекрасную, что они с умилением и с улыбкой оглянутсяна свои теперешние обиды, — они отдохнут.

«Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все не8бо в алмазах... Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди,дядя Ваня, погоди... Мы отдохнем. Мы отдохнем».

Все человечество, как бедный дядя Ваня, не знало в сво8ей жизни радостей — оно утомлено за свои долгие и страдаль8ческие века. Его усталость Чехов изобразил в красках про8никновенной печали. Но он заветно мечтал о бессмертном от8дыхе человечества.

В 1904 году смерть уложила на отдых его самого. Он от8дохнул от грубости, которая его оскорбляла, от человеческойскорби, которой питался его дух, от смешного и горького — онотдохнул. И мы не знаем, нам Чехов не скажет, действитель8но ли он увидел все небо в алмазах, действительно ли он ус8лышал пение ангелов: кто уходит из жизни, тот уносит с со8бою великую тайну, великую разгадку тайны... Но мы знаем,что, наверное, дано Чехову бессмертие у нас в душе, и онастремится к нему, писателю идеала, в идеальных порывах сво8их, когда не замыкают ее всякие ключи от хозяйства, когда,неудовлетворенная и неудовлетворимая, тоскует она по кра8соте и вечности, по светлой радости духа.

Он был другом живописца Левитана, который умерраньше его, и оба они встают перед нами в каком8то ореоле

40

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 40

мечтательной задумчивости, оба, исполненные лиризма игрусти, оба, безвременно отнятые у жизни и России. Войнаи революция заслонили от нас их прекрасные тихие обра8зы. Но раньше, до нашей кровавой бури, казалось, что не8выразимой тоскою тосковала по ним русская земля и рус8ская природа, полюбившая полюбившего ее художника8ев8рея, — все эти золотые плесы, незаметные церковки, тихиеобители, весь этот нежный фон для сиротливой чайки, дляусталого дяди Вани, для лишних чеховских людей с одухо8творенными лицами и больными сердцами. И звала Чеховарусская женщина, звала его степь, которая давно томится иждет своего певца; звали его юноши и дети. И особенногрезилось, что где8нибудь в доме с мезонином раскрывает8ся окно и выглядывает из него бледная девушка, типичнаячитательница Чехова, и держит она в руке томик его рас8сказов; и слышится ей, бледной девушке, будто в тишинелунного вечера играет Чехов на какой8то волшебнойскрипке, и несутся издалека меланхолические звуки, и пла8чет задушевная элегия — и сердце замирает в истоме подэтот пленительный напев...

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 41

ПАЛАТА № 6

больничномдворе стоит небольшой флигель, окруженный це8лым лесом репейника, крапивы и дикой конопли.Крыша на нем ржавая, труба наполовину обвали8лась, ступеньки у крыльца сгнили и поросли травой,а от штукатурки остались одни только следы. Пе8редним фасадом обращен он к больнице, задним —глядит в поле, от которого отделяет его серый боль8ничный забор с гвоздями. Эти гвозди, обращенныеостриями кверху, и забор, и самый флигель имеюттот особый унылый, окаянный вид, какой у нас бы8вает только у больничных и тюремных построек.

Если вы не боитесь ожечься о крапиву, то пой8демте по узкой тропинке, ведущей к флигелю, и по8смотрим, что делается внутри. Отворив первуюдверь, мы входим в сени. Здесь у стен и около печкинавалены целые горы больничного хлама. Матрацы,старые изодранные халаты, панталоны, рубахи с си8ними полосками, никуда не годная, истасканнаяобувь — вся эта рвань свалена в кучи, перемята, спу8талась, гниет и издает удушливый запах.

43

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 43

ББК 84(2 Рос=Рус) 184 УДК 821.161.1

4856

Литературно8художественное издание

Антон Павлович ЧеховИЗБРАННОЕ

Иллюстрации Василий Власов

Макет, оформление, компьютерная верстка, переплет Олег Смирнов

Трансформация изображений Евгений Колосков, Олег Смирнов

Редактор Анна Нарбекова

Корректор Наталья Витько

Технический редактор Елена Крылова

Формат 60х90/16Гарнитура «Петербург»Бумага «GardaPat»Печ. л. 23Тираж 120 экз

ООО «ЛАМАРТИС»101000, Москва, ул. Мясницкая, д.35, стр.2Изд. лиц. № 03699 от 09.01.2001 г.

Адрес электронной почты: info@lamartis.ruСайт в Интернете: www.lamartis.ru

ISBN 97885894532804387

Blok1a.qxd 26.11.2006 16:19 Page 368