Эмиль ЗоляЖерминаль

Серия «Ругон-Маккары», книга 13

текст предоставлен правообладателемhttp://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=131536

Эмиль Золя. Жерминаль: Правда; Харьков; 2010ISBN 978-966-03-5461-6, 978-966-03-7109-5

АннотацияЭмиль Золя (1840–1902) – выдающийся французский

писатель, подаривший миру грандиозную 20-томнуюэпопею «Ругон-Маккары». «Жерминаль» (1885) занимаетособое место в эпопее. Это роман о тяжелой,безрадостной жизни шахтеров, которых непосильныйтруд и голод превратили в животных. Но даже вэтих нечеловеческих условиях зарождаются светлыечувства – расцветает любовь Этьена Лантье и КатриныМаэ. И хотя Катрина гибнет в завале, финал романа,как и его название, звучит оптимистично: жерминальв республиканском календаре – месяц весеннегопробуждения, месяц молодой поросли.

СодержаниеРоман о борьбе труда и капитала 5Часть первая 41Часть вторая 147Конец ознакомительного фрагмента. 210

Эмиль ЗоляЖерминаль

© Д. С. Наливайко, предисловие, 2008© Н. Д. Билык, примечания, 2008© В. Н. Карасик, художественное оформление,

2015© Издательство «Фолио», марка серии, 2010

Роман о борьбе

труда и капитала

Среди французских писателей второй половиныXIX века почетное место принадлежит Эмилю Золя.Именно он в своих произведениях, прежде всего в 20-томном цикле романов «Ругон-Маккары», стремилсяотразить современную ему Францию в такой же пол-ноте и обстоятельности, как изобразил Францию пер-вой половины XIX века Бальзак в своей «Человече-ской комедии». Во многом ему удалось осуществитьэтот грандиозный замысел. «По романам Золя можноизучать целую эпоху», – писал Максим Горький.

У автора «Ругон-Маккаров» были все основаниясказать о своем наследии: «Здесь есть и социальноеисследование: мелкая и крупная буржуазия, прости-туция, преступность, земельный вопрос, деньги, бур-жуа, народ – тот, который гниет в клоаках пригоро-дов, и тот, который поднимает восстания в крупныхпромышленных центрах, – весь бурный поток побе-дившего социализма, который несет в себе зародышновой эры… здесь все: прекрасное и отвратитель-ное, низкое и высокое, цветы, грязь, рыдания, смех –словом, весь поток жизни, который куда-то постоянно

несет человечество».В самом обширном и разнообразном изображе-

нии этого потока, в этом течении жизни и видел Зо-ля основную цель своего творчества, направленнуюпрежде всего на объективный мир, социальную дей-ствительность, на их тотальное художественное по-знание и воспроизведение. В конце XIX – началеXX века он принадлежал к самым известным писа-телям, к тем, которые оказали весьма значительноевлияние на тогдашнюю европейскую литературу и ду-ховную культуру – наряду с Г. Ибсеном и Ф. Ниц-ше, Ш. Бодлером и А. Стриндбергом, открытыми в товремя на Западе русскими Л. Толстым и Ф. Достоев-ским. Но его творчество имело иную векторность идоминанту, чем у названных писателей (за исключе-нием разве что Толстого), активно причастных к со-зданию модернистской литературы. Основной смысли пафос произведений Золя заключался в художе-ственном освоении объективной действительности, ив этой области он сделал очень много, больше, чемкто-либо из тогдашних литераторов. Но это отнюдь неисключает связей и совпадений его творчества с до-минирующими тенденциями литературного процесса,даже значительного влияния его натуралистическойпрозы на их развитие.

Родился Эмиль Золя 2 апреля 1840 года в городе

Экс, на юге Франции, в семье инженера-строителя,итальянца по происхождению. Там же, в Эксе, кото-рый впоследствии в «Ругон-Маккарах» станет прооб-разом города Плассана, прошли его детство и юность.Золя был еще мальчиком, когда умер отец, и семьяоказалась в трудном материальном положении. Учил-ся будущий писатель в местном лицее, самое при-мечательное событие его школьных лет – дружба сПолем Сезанном, которую оба пронесли через всюжизнь.

Восемнадцатилетним юношей Золя переезжает вПариж с твердым намерением стать писателем. Жи-вет бедно на случайные заработки, в неотапливаемойзимой мансарде, но непреклонно идет к своей цели.Дела немного улучшились, когда ему удалось устро-иться в парижское издательство «Ашетт», удачей бы-ло и то, что эта служба открывала ему доступ в лите-ратурные круги столицы.

Писать Золя пробовал еще в лицее, причем начи-нал как поэт-романтик. В первые годы пребывания вПариже он создал масштабные по замыслу романти-ческие поэмы. Далее эстетико-литературные ориен-тиры Золя быстро меняются: в середине 60-х годовон становится сторонником реализма, а к концу тогоже десятилетия приходит к натурализму. В 1864 годупоявляется его первый прозаический сборник «Сказ-

ки Нинон», романтический по своему характеру, на-веянный легендами и преданиями родного Прованса.Романы середины 60-х годов, в частности «ИсповедьКлода» и «Завещание умершего», отражают эстети-ко-художественную эволюцию молодого писателя, по-иски своего пути в литературе. Первым зрелым произ-ведением Золя справедливо считается роман «Тере-за Ракен» (1868), который, вместе с «Жермини Ласер-те» Э. и Ж. Гонкуров, был одним из первых натурали-стических романов во французской литературе. Да-лее появляется роман «Мадлен Фера» (1869), и в этоже время возникает замысел значительного творенияроманного цикла «Ругон-Маккары». До франко-прус-ской войны 1870–1871 годов был написан первый ро-ман цикла «Карьера Ругонов», но книга вышла уже по-сле окончания войны и Парижской коммуны, осенью1871 года.

Когда прусские войска начали продвигаться в Па-риж, Золя уехал на юг Франции, где оставался до мар-та 1871-го. Республиканец и демократ по убеждени-ям, он приветствовал падение ненавистной Второйимперии; дальнейшие драматические события фран-цузской истории вызывали у него замешательство.Восприняв Парижскую коммуну как взрыв разруши-тельной стихии, Золя не стал ее сторонником; возму-щала его и политика версальцев и их террор: «Это от-

вратительно. Идет братоубийственная война, и у наспрославляют тех, кто убил больше своих сограждан!Абсурд!» К Третьей республике Золя сначала отнессяблагосклонно, однако прошло немного времени, и онубедился, что коренных изменений не произошло, чтобогатство и власть принадлежат тем же людям, что ипри Второй империи.

Разочарованный в общественно-политических де-лах, Золя на некоторое время отходит от них и со-средоточивается на творчестве, постепенно возво-дя гигантское сооружение «Ругон-Маккаров». Отли-чаясь необыкновенной собранностью, Золя методич-но осуществляет свой план, ежегодно выдавая пороману: «Добыча» (1872), «Чрево Парижа» (1873),«Завоевание Плассана» (1874), «Проступок аббатаМуре» (1875), «Его превосходительство Эжен Ру-гон» (1876), «Ловушка» (1877)… Романы появляютсяодин за другим, но желанный успех не приходит, нет иматериальной обеспеченности. С каждым новым про-изведением критика все с большим рвением набра-сывается на Золя. В каких только грехах его не обви-няют! В безнравственности и развращенности, в па-тологической страсти ко всему грязному и низменно-му; в органической неспособности замечать в жизнисветлое и высокое и т. д. Один из критиков утверждал,что Золя – явление скорее не литературы, а психопа-

тологии и заняться им должны ученые-медики.В чем же причина таких ожесточенных нападок на

Золя, которые по резкости своей превзошли даже на-падки на Бальзака и Флобера? Конечно, для многихкритиков был неприемлем принцип бескомпромисс-ной правды в изображении действительности, а егопоследовательно придерживался автор «Ругон-Мак-каров». Помимо того, Золя, утверждая новую эстети-ку, новое понимание художественной правды, реши-тельно ломал ограничения и запреты в отношенииопределенных сфер жизни, которые считались «неэс-тетичными», противопоказанными искусству. В част-ности, вводил в литературу «человека физиологиче-ского», что в то время считалось недопустимым и ка-тегорически осуждалось критикой.

Однако, несмотря на ожесточенное противодей-ствие критики, авторитет Золя в литературе неуклон-но рос. После публикации «Ловушки» в 1877 году кнему наконец приходит слава, отчасти скандальная.Критики прямо-таки набросились на этот роман, где снеимоверной правдивостью показана беспросветнаяжизнь парижского рабочего предместья; впрочем, этинападки только разжигали интерес читателей, и в те-чение года «Ловушка» выдержала несколько изданий.

В середине 70-х годов творчество Золя получилопризнание у лучших мастеров художественного сло-

ва – Г. Флобера, Э. Гонкура, А. Доде, И. С. Тургенева,он становится участником знаменитых «обедов пя-ти». И хотя в этот период Золя много внимания уделялобоснованию и защите натурализма, это не отрази-лось на интенсивности его художественного творче-ства. Работа над «Ругон-Маккарами» продолжается стой же методичностью, и в 80-х и в начале 90-х годоввыходят романы «Дамское счастье» (1883), «Жерми-наль» (1885), «Земля» (1867), «Деньги» (1891), «Раз-гром» (1892). «Ругон-Маккары» были завершены в1893 году романом «Доктор Паскаль».

Вскоре Золя начинает работать над двумя новы-ми циклами, связанными между собой: над трилогией«Три города» – в нее вошли романы «Лурд» (1894),«Рим» (1896) и «Париж» (1898) – и тетралогией «Че-тыре евангелия» с романами «Плодовитость» (1899),«Труд» (1901), «Истина» (выходит посмертно в 1903году) и «Справедливость», который не был написан.В обоих циклах проявляется активный интерес Золя кнасущным общественным проблемам. Однако рома-ны последних лет все больше смещаются в плоскостьсоциальной утопии, перенасыщены умозрительнымипостроениями и проповедью. Опираясь на эволюци-онную теорию развития общества, Золя утверждаетздесь веру в неизбежное торжество труда и науки, вих способность преобразовать общество.

Высокое гражданское мужество проявил Золя в де-ле Дрейфуса, которое в конце прошлого века вско-лыхнуло всю Францию. Капитан Дрейфус, еврей попроисхождению, был заподозрен в шпионаже в гене-ральном штабе и приговорен военным трибуналомк пожизненной каторге. Убедившись по переданнымему документам, что Дрейфус невиновен, Золя опуб-ликовал открытое письмо президенту республики Фо-ру под заголовком «Я обвиняю», где разоблачил ре-акционную военщину и во имя справедливости тре-бовал пересмотра дела. Письмо вызвало настоящуюбурю во Франции и преследования писателя, кото-рый вынужден был уехать в Англию. По этому поводуА. П. Чехов писал: «Золя вырос на целых три арши-на, от его протестующих писем будто свежим ветромповеяло, и каждый француз почувствовал, что, славаБогу, есть еще справедливость на свете и, когда осу-дят невиновного, есть кому заступиться».

Умер Эмиль Золя 29 октября 1902 года, угорев всвоей парижской квартире.

Утверждая своим творчеством натурализм вофранцузской литературе (поскольку Золя был веду-щим мастером этого художественного направления,натурализм часто называли «золяизмом»), Золя в 70—80-х годах большое внимание уделял также его

теоретическому обоснованию – публиковал сборни-ки теоретических и критических работ – «Эксперимен-тальный роман» (1880), «Натурализм в театре» (1881)и другие. У него появляются последователи среди мо-лодых писателей, в конце 70-х годов создается «Ме-данская группа», в которую вошли Ги де Мопассан,П. Алексис, А. Сеар, Л. Энник и К. Гюисманс и которуюЗоля возглавил.

Натурализм был закономерным порождением ли-тературного процесса второй половины XIX века, ко-гда неоспоримо доминировала наука в интеллекту-альной и духовной жизни, интенсивно воздействуяна другие виды духовно-творческой деятельности.Вкратце перечислим его фундаментальные черты: а)сциентизм, т. е. ориентация художественного мыш-ления на научное, тенденция приближения задач ифункций литературы к научным (наблюдение, изуче-ние и «точное» отражение жизненных явлений); б)объективность, т. е. изображение действительностикак таковой, что якобы сама себя разворачивает ирассказывает, без самовыражения автора, которыйпостулируется внесубъективно, как сознание эпохи;в) мировоззренческий монизм, включающий челове-ческий мир в мир природы, охватывающий их еди-ным взором и подчиняющий общим законам, сочета-ние в мотивациях изображаемого природных (физи-

ческих, биологических, физиологических и др.) и со-циальных подходов и моментов; г) принцип жизнепо-добия, что, с одной стороны, порождает интенцию длядокументальности повествования или изображения,а с другой – к воспроизведению жизни в повседнев-но-бытовом правдоподобии, известной натуралисти-ческой фактографичности.

Генетически и типологически натурализм связанс реализмом, особенно с его французским вариан-том; он продолжил и довел до завершенности прису-щие ему интенции и структуры. На европейском фонетип реализма, развившийся во французской литера-туре, характеризуется такими специфическими черта-ми, как ориентированность на естественные науки иметодологию научного мышления и связанный с ними«объективный метод». Они наблюдаются уже у Стен-даля и Бальзака, но проявляются у них по-разному.У Стендаля, которого особенно интересовала психо-логия человека, появляется интерес к физиологиче-ской основе психических процессов, и он записывает:«Чтобы познать человека, нужно мужественно начи-нать с самых основ, с физиологии». У Бальзака сци-ентистские интенции в основном направляются в дру-гую сторону – в сторону поисков научных основ ре-алистического метода. А во второй половине XIX ве-ка Флобер, провозглашая свой «объективный метод»,

уже прямо призывает писателей брать за образец на-уку и вдохновляться примером ученых в стремлении кобъективному и беспристрастному изображению дей-ствительности и человека.

Завершенное воплощение все эти тенденции на-шли в натурализме, в частности у Золя. Следует от-метить, что сам Золя выводил натурализм непосред-ственно из реализма XIX века, а Стендаля, Бальзакаи Флобера считал своими прямыми предшественни-ками и наставниками. Но вместе с тем он указывал,что между ним и Бальзаком и Флобером существуети важное различие, а именно: в отличие от предше-ственников, которые не освободились окончательноот романтических «преувеличений» и «фантазий», оних преодолел и поставил литературу на прочную ос-нову «научного метода».

Отметим, что именно натуралисты, и прежде все-го Золя, ввели в литературу и литературную критикупонятие «метода» и начали широко им пользоваться.Оно было заимствовано из науки и как бы свидетель-ствовало о «научности» их художественной системы,ее задач и целей, принципов и приемов.

Упрощенно понимая связь между литературой и на-укой, натуралисты приходили к прямолинейному пе-реносу научных методов и приемов на литературноетворчество. Они считали, что все отношения, вклю-

чая и общественные, являются составляющими при-роды и должны истолковываться на основе единых,прежде всего биологических, законов и принципов.Но при этом они, в частности Золя, не редуцирова-ли сферу общественной жизни и присущих ей специ-фических законов и отношений, точнее, они стреми-лись социальное познание дополнить и углубить «на-учным», биолого-физиологическим познанием чело-века и общества, опираясь на достижения естествен-ных наук. По крайней мере, для Золя в этом заключа-лась центральная проблема его творчества. В ней оншел от изучения человека как физиологической осо-би к изучению ее в общественной среде и к изучениюобщества в целом, существующих в нем законов и от-ношений.

В натурализме приобрела завершенное развитиеи другая характерная тенденция реализма XIX ве-ка – тяготение к «жизнеподобию», к «изображениюжизни в формах самой жизни». Наблюдать, изучать,точно описывать – так формулировали натуралистыосновной принцип своего творческого метода. Пер-востепенное значение они придавали развернутомуи точному описанию фактов действительности, «кус-ков жизни» по их терминологии, видя в таких опи-саниях, согласно методологии позитивистского мыш-ления, необходимое условие правдивости искусства.

Они считали, что истина жизненных явлений полно-стью заложена в них самих, и раскрыть ее можнотолько путем их точного описания.

Кстати, Золя на протяжении всей жизни считал, чтосамое ценное в его романах – богатство и точностьописаний, тогда как настоящее его величие начинает-ся там, где он вырывается из плена этой точности напространство масштабного осмысления и интерпре-тации действительности.

Вершина творчества Золя – двадцатитомная эпо-пея «Ругон-Маккары»; как отмечалось, замысел эпо-пеи приходится на конец 60-х годов, в феврале 1869-го Золя опубликовал проспект тогда еще десятитом-ного сериала, где сформулировал его главные зада-чи. Во-первых, «научное» состояло в том, чтобы «напримере одной семьи изучить вопрос наследствен-ности и среды. Шаг за шагом проследить ту сокро-венную работу, которая наделяет детей одного отцаразличными страстями и различными характерами взависимости от скрещивания наследственных влия-ний и неодинакового образа жизни». Во-вторых, «со-циальное» имело следующие задачи: «Изучить всюВторую империю от государственного переворота донаших дней. Воплотить в типах современное обще-ство, негодяев и героев. Описать, таким образом, со-циальный возраст человечества – в фактах и пережи-

ваниях, – изобразить в бесчисленных конкретностяхобычаев и событий».

С этими формулировками перекликается подзаго-ловок, который Золя дал «Ругон-Маккарам» – «Есте-ственная и социальная история одной семьи в эпо-ху Второй империи». Хронологические рамки всегоцикла четко определены историей: это период Вто-рой империи, установившейся во Франции в результа-те государственного переворота 1851-го и потерпев-шей позорный крах во франко-прусской войне 1870–1871 годов. Сама история замкнула этот период, ко-гда Золя начал работу над «Ругон-Маккарами», и темсамым дала ему «жестокую и необходимую развяз-ку» (предисловие к «Карьере Ругонов»). Хотя Золяне выходил за хронологические рамки Второй импе-рии, мы то и дело встречаемся с «внутренними» вы-ходами: осмысливая и интерпретируя важные явле-ния и проблемы, писатель постоянно опирался и наобщественно-исторический опыт 1870–1880 годов, ив значительной мере отражал его. Так, в «Жермина-ле» фактически отражена стадия рабочего движения,достигнутая им в первой половине 80-х годов; то жеможно сказать об отражении процесса концентрациикапитала в «Дамском счастье» или «Деньгах» и т. д.

Как писатель-натуралист, Золя включает семью Ру-гон-Маккаров в ряд природных явлений и подчиняет

ее действия общим законам природы. Но одновре-менно выделяет социальный мир, общество из ми-ра природы, осознавая автономность существующихв нем отношений и факторов; они у Золя, так сказать,действуют параллельно с природными, не растворя-ясь в них. Семья для него – это клетка «социально-го организма», подлежащего действию как биологиче-ских, так и социальных законов.

Следует указать на существенное отличие биоло-гизма Золя по сравнению с биологизмом многих позд-них натуралистов, испытавших сильное влияние со-циального дарвинизма, который механически распро-странял на общество законы живой природы – борьбуза существование, естественный отбор и т. д., и этоприводило к подмене общественных законов биоло-гическими. Золя же интересовало прежде всего (еслине исключительно) действие механизма наследствен-ности, и именно раскрытие его составляло основную«научную проблему» цикла. Писатель ставил своейнепременной задачей найти «генетический код» каж-дого персонажа и показать его в действии – как онпроявляется в склонностях и пристрастиях, в характе-рах и поступках, в жизненных судьбах разных членовсемьи. Да и весь огромный сериал должен был проде-монстрировать неумолимое действие закона наслед-ственности – в том, как в конечном итоге по-разно-

му складывались судьбы потомков Ругона, имевшихздоровую наследственность, и потомков Маккара снеполноценной наследственностью, пораженной ал-коголизмом. Нельзя забывать и о том, что наслед-ственности Золя не придавал абсолютного значения– это «следствие скрещивания наследственных вли-яний и неодинакового образа жизни», то есть обще-ственной среды.

Не менее важной задачей Золя было «изучить всюВторую империю», «воплотить в типах современноеобщество», изобразить целый «социальный возрастчеловечества». А это уже не что иное, как продолже-ние бальзаковской традиции, бальзаковской социаль-ной эпики, и не случайно, как свидетельствуют оче-видцы, на рабочем столе Золя лежали тома «Чело-веческой комедии» – для вдохновляющего примера.Вместе с тем Золя беспокоился, чтобы «Ругон-Мак-кары» не производили впечатления простого продол-жения «Человеческой комедии», отсюда его заметки«Различия между Бальзаком и мной». Основным от-личием Золя считал то, что сам он последователь-но придерживается «научного метода», тогда как со-здатель «Человеческой комедии» грешил романтиз-мом; отмечал он также и структурно-композиционныеразличия, указывая на то, что главным героем «Ру-гон-Маккаров» выступает одна семья, тогда как «кни-

ги Бальзака заселяет весь мир».Впрочем, принципиального различия здесь на са-

мом деле нет, поскольку Золя позаботился о том, что-бы семья Ругон-Маккаров, чрезвычайно разветвлен-ная, была связана со всеми слоями общества, разны-ми его уровнями и могла представлять всю его соци-альную структуру. Итак, история семьи Ругон-Макка-ров является также полем широкого социального ис-следования. Поскольку для Золя семья – это клетка«социального организма», все то, что в ней происхо-дит, должно характеризовать общество в целом, фо-кусируя в себе его интересы и стремления, доброде-тели и пороки, контрасты и противоречия. Республи-канец и демократ, Золя очень критически относился котраженной им эпохе (широко известно его определе-ние Второй империи как «эпохи безумия и позора»).Разгул эгоизма и корысти, жажда богатства и насла-ждений, моральная растленность, характерные дляэтой эпохи, захватывают и семью Ругон-Маккаров,представители которой «будут гнаться за быстрым инеразборчивым в средствах обогащением». Одни изних разбогатеют, другие, как писал Золя в анализи-руемом проспекте, «останутся бедными, но болезньвремени тоже не пощадит их ума и тела». А в итогевсе они «своими личными драмами рассказывают оВторой империи», проявляют ее низменную сущность

и объясняют неизбежность ее позорного краха.Весь цикл «Ругон-Маккары» можно условно разде-

лить на определенные проблемно-тематические груп-пы. К первой из них отнесем романы о крупной бур-жуазии: «Добыча», «Дамское счастье» и «Деньги».Здесь связь Золя с бальзаковской традицией, его«преемственность» особенно очевидны. По словамП. Лафарга, Бальзак был «не только историком обще-ства своего времени, но и творчески предвосхитил тефигуры, которые при Луи-Филиппе находились еще взачаточном состоянии и только после смерти Бальза-ка, при Наполеоне III, достигли полного развития». Какгласит статья Золя «“Человеческая комедия” Баль-зака», этот факт осознавался автором «Ругон-Макка-ров», и он, ставя целью «воплотить в типах современ-ное общество», нашел «бальзаковских» персонажейв действительности, «только они стали еще наглее ибесстыднее» в новом «социальном возрасте челове-чества», изобрели еще более эффективные средства«ограбления общественных богатств».

Вторая тематическая группа – это романы о мелкойбуржуазии, сытое и самодовольное французское ме-щанство, которое было верной опорой режима Вто-рой империи. К этой группе в значительной степенипринадлежит целый ряд романов, а сердцевину ее со-ставляют «Чрево Парижа» и «Накипь» (1882).

Принципиально важную тематическую группу со-ставляют романы о трудовом народе – о ремеслен-никах и рабочих парижских пригородов («Ловушка»,1877), об углекопах и борьбе труда и капитала («Жер-миналь», 1885), о французском крестьянстве и властиземли над его жизнью и сознанием («Земля», 1887).Тема народа входит и в ряд других романов, занимаяв некоторых из них значительное место, как в «Карье-ре Ругонов», где изображено выступление крестьяни ремесленников в защиту республики в 1851 году, в«Разгроме», где Золя одним из первых в мировой ли-тературе показал народ на войне. Во всех этих произ-ведениях раскрывается глубокий демократизм писа-теля, его искренняя симпатия к трудовому народу. На-род изображен в «Ругон-Маккарах» жертвой социаль-ной несправедливости, «добычей» буржуа-хищников,всевозможных аферистов, спекулянтов, которым ре-жим Второй империи открыл широкие возможности.В то же время Золя, все глубже задумываясь о пер-спективах движения общества, постепенно приходитк осознанию народа как великой исторической силы,без которой невозможно представить будущее («Жер-миналь»).

В «Ругон-Маккарах» охватываются и другие сфе-ры тогдашней французской действительности, жиз-ни других общественных слоев и групп. Значитель-

ное внимание уделено церкви и церковникам в ро-манах «Завоевание Плассана» и «Проступок абба-та Муре»; в первом разоблачено неприглядную об-щественно-политическую практику духовных лиц, аво втором показано, насколько христианско-аскетиче-ские догмы противоречат законам природы, стихиижизни, насколько они чужды и враждебны им. Правя-щую верхушку Второй империи изображено в романе«Его превосходительство Эжен Ругон», которым Золяположил начало жанровой разновидности политиче-ского романа во французской литературе. ПрисущиеВторой империи моральная растленность, жажда чув-ственных наслаждений отражены в «Нана» – романео жизни куртизанок; и одновременно, по определениюавтора, это роман о «растлении, идущем с низов, ло-вушке, которой правящие классы дали свободно раз-виться». Артистической среде, проблемам искусствапосвящен роман «Творчество» (1886), который даеточень много для выяснения эстетических взглядов Зо-ля периода творческого расцвета.

Кроме того, в цикл «Ругон-Маккары» входят рома-ны, где Золя ставит научные или научно-философ-ские проблемы, – в какой-то степени они являютсяаналогом «философских этюдов» в «Человеческойкомедии», по крайней мере, на них возлагаются близ-кие или схожие задачи. Отчасти это присуще уже «Аб-

бату Муре», но особенно характерны в этом отноше-нии романы «Радость жизни» и «Доктор Паскаль»,где Золя стремился истолковать научно-философскиогромный эмпирический материал. В ряде романов«научная» и «социальная» тематики сочетаются; по-казательный в этом плане роман «Человек-зверь», вкотором изображение железной дороги и труда желез-нодорожников переплетается с изучением ужасногоневроза, которым болеет главный персонаж Жак Лан-тье.

И, наконец, есть небольшая группа романов, ко-торую автор определил как «лирические» – в проти-вовес основному массиву «экспериментальных». Этироманы («Страница любви», «Мечта», отчасти «Про-ступок аббата Муре» и «Радость жизни») отличают-ся и по содержанию, которое характеризуется опре-деленной камерностью и тонким психологизмом, ипо колориту – они написаны как бы акварельнымикрасками; в них отсутствует, говоря словами Горь-кого, «мрачная, нарисованная темными маслянымикрасками, живопись Золя». Вкрапленные в цикл, онидолжны были несколько разнообразить его и изобра-жением светлых сторон человеческой души нарушатьгнетущую монотонность тяжелых картин суровой дей-ствительности, ее жестокости и грязи. Этими романа-ми Золя также доказывал, что он не только «грубый

физиолог», как о нем говорила критика, но и «пси-холог», ему доступны деликатные стороны человече-ской души, сфера одухотворенных переживаний и на-строений.

Особое место в структуре цикла принадлежит ро-манам «Карьера Ругонов» – с одной стороны, и «Раз-гром» и «Доктор Паскаль» – с другой. «Карьера Руго-нов» – это пролог к циклу или, точнее, его развернутаяинтродукция; как свидетельствует авторское преди-словие, этому произведению Золя дал второе назва-ние – «Происхождение», поскольку речь в нем идетоб истоках режима Второй империи и о происхожде-нии семьи Ругон-Маккаров. Он сочетает в себе чертыромана социально-политического и семейно-бытово-го с очевидным преимуществом элементов первого.«Разгром» и «Доктор Паскаль» – двойной итог цикла– социально-исторический (позорный крах Второй им-перии) и научный (действие закона наследственностив семье Ругон-Маккаров).

Особое место в «Ругон-Маккарах» и во всем твор-честве Золя занимает «Жерминаль» – роман о жизнишахтеров, о борьбе труда и капитала. Вместе с темэтот роман – принципиально важная веха на пути ху-дожественного освоения рабочей темы во француз-ской и европейской литературе.

Рабочая тема достаточно широко вошла в запад-

ноевропейскую литературу еще в середине XIX ве-ка. Ведущая роль в ее разработке принадлежала то-гда английской литературе, где под влиянием чар-тистского движения в конце 40—50-х годов появляют-ся такие известные романы, как «Шерли» Ш. Брон-те, «Тяжелые времена» Ч. Диккенса и «Мэри Бартон»Э. Гаскелл. Их авторы главной своей задачей стави-ли изображение бедственного положения рабочих, ихугнетения и эксплуатации с тем, чтобы пробудить мо-ральную совесть общественности, вызвать возмуще-ние социальной несправедливостью и сочувствие кее жертвам. Собственно, этим и исчерпывалась их об-щественно-идейная программа. Узость кругозора непозволяла взглянуть на рабочий класс и его борьбув перспективе социально-исторического развития че-ловечества.

В конце XIX века наступает новый этап в разработ-ке рабочей темы: в европейских литературах появля-ются произведения, характеризующиеся новыми ти-пологическими чертами. Принципиальное их отличиев том, что в них рабочее движение уже связывает-ся с социализмом и в той или иной степени трактует-ся в свете социалистических идей. В рабочих видятуже не только жестоко притесняемую мученическуюмассу, но и большую общественно-историческую си-лу, которая со всей убедительностью заявит о себе в

будущем. Первыми такими произведениями были ро-ман И. Франко «Борислав смеется» (1881) и романЗоля «Жерминаль» (1885). Поскольку роман Франконе знали тогда за пределами украинской литературы,то практически новый этап разработки рабочей темыв европейских литературах берет начало из «Жерми-наля».

Здесь необходимо вспомнить, что широкое вхожде-ние рабочей темы в литературу связано именно с на-турализмом, и немалую роль в этом сыграл «Жерми-наль» Золя. Этот роман пользовался высоким авто-ритетом среди французских писателей-натуралистов,которые в разработке рабочей темы придерживалисьзаложенной им традиции (Л. Декав, Ж. Рони-старший,В. и П. Маргериты, О. Мирабо и другие). То же са-мое следует сказать и о романе «Клещи» классикабельгийской литературы К. Лемонье. Еще более зна-чительным было влияние «Жерминаля» на немецкуюлитературу, здесь он, по словам Р. Гаманна, «подей-ствовал на немецких адептов Золя как откровение,как библия правды, которая придала совсем другойоборот «пролетарскому» искусству». Дошло до того,что на границе 80—90-х годов немецкая социал-де-мократическая партия, которая считалась тогда об-разцовой в Европе, склонялась к взгляду на натура-лизм как художественное выражение рабочего и со-

циалистического движения, что отразилось и в ста-тьях Ф. Меринга, написанных в этот период.

Золя так формулировал замысел романа, его идей-ную программу: «Роман – восстание наемных рабо-чих. Обществу нанесен удар, от которого оно трещит;словом, борьба труда и капитала. В этом весь смыслкниги: она предвещает будущее, ставит вопрос, кото-рый станет самым важным в XX веке». На то же вре-мя приходится известное признание писателя: «Те-перь, когда я берусь за изучение какого-либо вопро-са, я неизменно попадаю на социализм». Сами же этистудии охватывали преимущественно труды о рабо-чем и социалистическом движении, писатель ознако-мился также с марксизмом (но не примкнул к нему),проявлял также интерес к деятельности I Интернаци-онала.

Натуралисты ввели в творческую практику пред-варительную подборку и изучение жизненного мате-риала. Неуклонно придерживался этой практики иЭмиль Золя. Так, написанию романа «Ловушка» пред-шествовало изучение жизни трудового народа в Сент-Антуанском предместье, приступая к роману «Дам-ское счастье», он тщательно знакомился с функцио-нированием большого парижского универмага, заду-мав роман «Деньги», Золя посещал биржу и интере-совался финансовыми операциями и т. д. Подготови-

тельные студии к «Жерминалю» включили посещениеАнзена – каменноугольного района на севере Фран-ции, где весной 1884-го произошли события, которыелегли в сюжетную основу романа. Попасть туда былонепросто, потому что правительство закрыло доступ кэтому району, и Золя пришлось оформиться секрета-рем знакомого парламентария, члена комиссии, кото-рая расследовала дело. В Анзене писатель тщатель-но изучал условия жизни и труда шахтеров, посещалих семьи, спускался в шахты и ползал на четверень-ках в тесных забоях, расспрашивал о забастовке ирасстреле забастовщиков войском. Это все дало про-изведению особую убедительность, в нем ощутимогорячее дыхание жизни, его трепет.

В романе находим широкие и подробные описанияшахтерского поселка, помещений шахтеров, их бытаи обычаев, условий труда и т. д. Конфликт намеча-ется постепенно и развивается медленно, вырастаяиз аналитически описанной среды, из структуры дан-ного «куска жизни», как это и определено принципа-ми «экспериментального романа», разработаннымиЗоля. В такой эстетико-художественной системе, ко-торой придерживался автор «Жерминаля», без этихразвернутых и подробных описаний, без этого основа-тельного бытового оснащения сюжета изображенныев романе события, конфликт между шахтерами и ка-

менноугольной компанией считались бы недостаточ-но мотивированными и достоверными.

Сюжет «Жерминаля» на длительное время стал вевропейской литературе сюжетной моделью романовна рабочую тематику. В шахтерский поселок прибы-вает молодой рабочий, парижанин Этьен Лантье, но-ситель более высокого рабочего сознания. Стремясьпомочь своим «братьям по классу», он организует нашахте забастовку, к которой присоединяются другиешахты. Один из кульминационных моментов произве-дения – сцена шахтерской сходки, где было принятоколлективное решение о совместном выступлении. Сэтого времени внимание Золя все больше переключа-ется на рабочую массу, которая пришла в движение,появляется все больше мастерски выписанных сцени картин, которые свидетельствуют о появлении мас-сового героя – пролетариата, поднявшегося на борь-бу. Рисуя массовые сцены, писатель снова, как и в«Карьере Ругонов», прибегает к романтическим крас-кам и тональностям, как, например, в сцене рабочейсходки в лесу: «На сходку собралось около трех тысячшахтеров; народ толпился, мужчины, женщины, детимало-помалу заполнили всю поляну вплоть до даль-них деревьев. То и дело подходили запоздавшие; оку-танные мраком фигуры маячили в ближних зарослях,и по неподвижному застывшему лесу, словно ветер в

бурю, проносился гул голосов». И далее «…луна за-ливала всю прогалину вплоть до отдаленной леснойпоросли, резко вычерчивая волнующееся море голови серые стволы исполинских деревьев. В морозномвоздухе мелькали возбужденные лица изголодавших-ся людей – мужчин, женщин, детей, с блестящими гла-зами, раскрытыми ртами, готовых ринуться вперед ивзять с бою отнятое у них исконное добро».

В момент наивысшего обострения борьбы верх бе-рут стихийные силы рабочего движения, разыгрыва-ется грозная стихия гнева, мести, уничтожения. Разъ-яренная толпа, отчаявшись от голода, хлынула отшахты к шахте, все разрушая на своем пути, и этотвзрыв стихии вызывает у Золя сложную реакцию вос-хищения и страха. Он рисует такую апокалиптическуюкартину гибели старого мира: «То был красный при-зрак революции. В этот кровавый вечер на исходе ве-ка он увлекал всех, как неотвратимый рок. Да! Придетвремя, и предоставленный самому себе своевольныйнарод будет так же метаться по дорогам и проливатькровь богачей, рубить им головы и сыпать золото израспотрошенных сундуков. Так же будут вопить жен-щины, и мужчины будут щелкать волчьими челюстя-ми. Такие же лохмотья, такой же грохот сабо, такоеже страшное месиво грязных тел и чумного дыханиясметут старый мир в жестокой схватке».

Здесь будущая революция изображается как свое-образный катаклизм, близкий по своему характеру ккатаклизмам мира природы. Однако не следует этотромантический образ революции воспринимать какпрямое выражение социально-философских взгля-дов автора, отразившихся здесь односторонне в ху-дожественно заостренной форме. С уверенностьюможно сказать только то, что Золя был склонен ак-центировать элемент стихийности в рабочем движе-нии и, соответственно, недооценивать значение егополитической организованности. Отсюда его придир-чиво-критическое, а то и уничижительное изображе-ние представителей различных течений тогдашнегосоциалистического движения, которых находим сре-ди персонажей романа. Это и Раснер, главный со-перник Этьена Лантье, представляющий посибилизм,чисто реформистское течение, и гедист Плюшар, ианархист Суварин, бывший российский народоволец,программа которого восходит к тотальному разруше-нию существующей цивилизации, что является необ-ходимой предпосылкой появления будущего обще-ства, свободного от зла и пороков уже существующе-го. Ни один из них не способен возглавить рабочуюмассу, к тому же, как подчеркивает Золя, каждый изних, поднявшись над этой массой, внутренне от нееуже оторвался. Наибольшую симпатию вызывает у

автора Этьен Лантье, свободный от партийного поли-тиканства, слитый с шахтерской массой. Но и он неявляется настоящим вожаком масс, о чем прямо го-ворится в романе: «…он никогда не руководил ими, –они сами вели его, побуждая на такие поступки, кото-рых он никогда бы не совершил, если бы на него ненапирала сзади смятенная толпа».

Как отмечалось, натуралистический метод Золясовмещал «естественное» и «социальное исследо-вание», физиологические и социальные мотивацииизображаемого. И в двадцати романах цикла «Ру-гон-Маккаров» находим различные соотношения этихэлементов и мотиваций. В одних романах, например,таких, как «Земля» или «Человек-зверь», на переднийплан выходят «естественные» задачи, и в персонажахэтих романов «физиологический человек» явно тес-нит «социального». Роман «Жерминаль», в которомписатель поднимал насущные общественные пробле-мы, прежде всего – проблему «борьбы труда и капи-тала», – принадлежит к романам другой группы, ко-торые продолжают традицию французской реалисти-ческой прозы. Социальная доминанта этого романабесспорна, но это не означает, что мотивы «биологи-ческой истории» семьи Ругон-Маккаров в нем отсут-ствуют. Главный его персонаж Этьен Лантье тоже отя-гощен наследственностью ветки Маккаров, он явля-

ется родным братом «человека-зверя» Жака Лантье,и в нем тоже просыпается «зверь», когда он яростносражается с Шавалем. Об этом он вспоминает «с чув-ством жгучего стыда и раскаяния: дикий хмель, мож-жевеловая водка на голодный желудок в сильный мо-роз, и сам он, бросающийся с ножом на Шаваля. Отэтого он приходил в неведомый дотоле ужас. Это былродовой недуг, долгая наследственная цепь пьяногоразгула…» Этот мотив находит в романе развитие изавершается убийством Шаваля в заваленной шахте.

Теоретически Золя считал, что в идеале литератур-ное произведение должно быть «протоколом жизни»,который не оставляет места выдумке и воображению.Однако писателю было тесно в собственных теорети-ческих прописях, и более того – в рамках реалистич-но-натуралистической художественной парадигмы. Внем жил темперамент романтика, постоянный порывк далеко идущим проекциям и масштабным обобще-ниям проявляется почти во всех его романах. Отсюдаобращение к символике и мифологическим мотивам иобразам, к специфическому мифотворчеству, котороеявляется существенным элементом поэтики его рома-нов. Достаточно примечателен в этом плане и роман«Жерминаль».

Всего в художественной системе реалистично-на-туралистической литературы миф и мифотворчество

не относятся к ее конституирующим составляющим.Ее ведущая установка заключалась в том, чтобы, какписал Л. Толстой, «быть до мельчайших подробно-стей верным действительности». Однако это не озна-чает, что потенции, заложенные в мифе и мифотвор-честве, оказались ей чуждыми и не использовалисьею. Ведь «миф – определенный сверхобраз, выраже-ние того, что содержат природа и история… В мифеизгоняется на поверхность вся скрытая жизнь явле-ния, будь то силы положительные или разрушитель-ные» (Н. Берковский). К этому потенциалу мифа ча-сто прибегал и Эмиль Золя, вводя в свои натурали-стические романы мифические образы и параллели,реминисценции и аллюзии. Они проливали неожидан-ный свет на изображаемую обыденность и придавалитривиальным фигурам и драмам новые измерения исмыслы.

Так, финал романа «Завоевание Плассана», в кото-ром Франсуа Муре ночью поджигает свой дом, сжига-ет ненавистного аббата Фожа и сам погибает в пламе-ни, вызывает параллель с библейским мифом о Сам-соне, создает мифологический подтекст и выводитизображаемое на пространство универсально-симво-лического обобщения. Мифологические аналогии, об-разы, аллюзии появляются почти в каждом его рома-не: это и парк Параду («паду» – рай по-провансаль-

ски) в «Проступке аббата Муре», и центральный ры-нок, «чрево Парижа» в одноименном романе, и паро-воз «Лизон» в «Человеке-звере», и Нана – «АстартаВторой империи» в романе «Нана» и т. д.

Не является исключением в этом плане и роман«Жерминаль». В нем особое место занимает мифи-ческий антропоморфный образ шахты – допотопно-го чудовища, требующего постоянных человеческихжертв. Ему присуща упомянутая обобщающе-симво-лическая функция подобных образов и мотивов в ро-манах Золя. Этот образ шахты – современного Моло-ха – начинает вырисовываться уже на первых страни-цах произведения: «Эта шахта с приземистыми кир-пичными зданиями, осевшая в ложбине, выставив-шая кверху дымовую трубу, словно грозный рог, ка-залась ему притаившимся ненасытным зверем, гото-вым поглотить весь мир». Это чудовище с разинутойпастью каждое утро поглощает людей и изрыгает ихвечером, уставших и выжатых, если не оставляет всвоем чреве. Разрушение и завал шахты, устроенныйСувариным, патетически изображается Золя как ги-бель живого мифического чудовища: «Мужество по-кинуло Негреля; при одной только мысли о человеке,совершившем это, у него волосы встали дыбом. Онпохолодел от мистического страха перед всепожира-ющим злом, как будто виновник такого невероятного

преступления находился еще здесь, прячась во мра-ке». И «хищному зверю, притаившемуся в этом лого-ве, пожравшему столько человеческих жизней, при-шел конец».

В последних частях романа сокращаются разверну-тые и достаточно статичные описания, действие уско-ряется и приобретает все большее драматическое на-пряжение. Одновременно писатель все дальше отхо-дит от принципа жизнеподобия, появляются теорети-чески осуждаемые Золя «романтические» преувели-чения и драматические эффекты, не без мелодрама-тического обострения. Характерен в этом плане эпи-зод, в котором умирающий дед Бессмертный душитпоследним усилием Сесиль, дочь буржуа Грегуаров.Вполне романтическая по своему духу и стилю «брач-ная ночь» Этьена и Катрины в заваленной шахте воз-ле трупа Шаваля.

Распространенным является толкование «Жерми-наль» как «романа-предупреждения» – предупрежде-ния общества о возможности взрыва, «социальногокатаклизма», если не будут приняты меры для улуч-шения положения трудового люда, в частности ра-бочих. На этот идейный мотив указывал и сам Зо-ля в письме к журналисту Ф. Меньяру. Собственно,его красноречивым выражением является финал ро-мана, где появляется весенний пейзаж с символиче-

ским подтекстом, который проясняет и название про-изведения. В республиканском календаре, введен-ном французской революцией конца XVIII века, жер-миналь – месяц весеннего пробуждения природы, ме-сяц поросли. Финал переносит это понятие на изоб-раженные события и, переводя их в символическийплан, придает им масштабное социофилософское со-держание. Оставляя шахту, Этьен Лантье идет по по-лям, пробужденным весной к жизни, и везде слышитглухие, упорные удары шахтерской кирки из-под зем-ли. Этьену кажется, что это его товарищи поднимают-ся вверх, «растут из-под земли люди, черные рядымстителей прорастают медленно, зреют в бороздахдля жатвы грядущего века». Изображенные в рома-не события приобретают символику «красной лестни-цы» (один из предыдущих вариантов названия произ-ведения) большой общественно-исторической силы,которая властно заявит о себе в будущем. Так художе-ственно реализуется идея, декларированная авторомв наброске романа: «Надо закончить грозным утвер-ждением, что это поражение случайно, что рабочиесклонились только перед силой обстоятельств, но вглубине души они мечтают о возмездии».

Подводя итоги завершенного цикла «Ругон-Макка-ры», Золя писал в 1896 году: «Вопрос лишь в том, уда-лось ли мне обобщить то, что носилось в воздухе в на-

ше время, сумел ли я твердой рукой собрать колосьяв сноп, смог ли охватить весь предмет, правдиво пере-дать атмосферу, изобразить людей и явления, убеди-тельно поставить проблему завтрашнего дня и пред-видеть будущее». Можно с уверенностью сказать, чтоэта титаническая задача была реализована писате-лем в высокохудожественной форме, о чем свиде-тельствует негаснущий интерес к его творчеству какна родине Золя, так и в разных странах мира, в томчисле и в Украине, где его романы были всегда попу-лярны и издавались массовыми тиражами.

Дмитрий Наливайко

Часть первая

I

В густом мраке беззвездной ночи, по большой до-роге из Маршьенна в Монсу, пролегавшей совершен-но прямо между полями свекловицы на протяжениидесяти километров, шел путник. Он не видел передсобою даже земли и лишь чувствовал, что идет по от-крытому полю: здесь, на безграничном просторе, нес-ся мартовский ветер, подобный ледяному морскомушквалу, начисто подметая голую землю и болотистыетопи. Ни деревца не было видно на фоне ночногонеба; мощеная дорога тянулась среди непрогляднойтьмы, как мол в порту.

Путник отправился из Маршьенна часа в два. Оншел большими шагами, в поношенной куртке из бу-мажной материи и в бархатных штанах, и дрожал отстужи. Его очень стеснял небольшой узелок, увязан-ный в клетчатый платок; то и дело он перекладывалего из одной руки в другую, стараясь зажать под мыш-кой так, чтобы легче было засунуть в карманы оберуки, закоченевшие от восточного ветра и потрескав-шиеся до крови. В опустошенной голове этого безра-ботного, бездомного человека шевелилась одна лишьмысль, одна надежда, что с рассветом, может быть,потеплеет. Так он шел уже целый час и вот в двух ки-лометрах от Монсу увидел слева красные огни; ка-залось, в воздухе висели три жаровни с раскаленны-ми угольями. Сперва это даже испугало путника, и онприостановился; однако он не смог побороть мучи-тельного желания погреть руки, хотя бы одно мгнове-ние.

Дорога спускалась в ложбину. Огни исчезли. Спра-ва тянулся дощатый забор, за ним проходило полот-но железной дороги; налево был откос, поросший тра-вою; смутно выделялось селение с низкими однооб-разными черепичными крышами. Путник прошел ещешагов двести. Внезапно на повороте перед ним сновапоявились огни. Он не мог понять, как они могут го-реть так высоко в темном небе – точно три туманные

луны. Но в это время внимание его привлекла другаякартина: внизу он увидел сгрудившиеся строения; надними высился силуэт заводской трубы; в потускнев-ших окнах кое-где мерцал слабый свет; снаружи, налесах, уныло висели пять или шесть зажженных фо-нарей, так что едва можно было различить ряд почер-невших бревен, похожих на гигантские козлы. Из этойфантастической громады, тонувшей в дыму и мраке,доносился один только звук – могучее, протяжное ды-хание незримого паровика.

Путник понял, что перед ним угольные копи. Егоохватило уныние: стоило ли туда идти? Там не най-дешь работы. Вместо того чтобы направиться к шахт-ным постройкам, он взобрался на насыпь, где в трехчугунных жаровнях горел каменный уголь, освещая иобогревая место работ. Рабочим здесь приходилосьтрудиться до глубокой ночи, так как из шахт все ещеподавали отбросы угля. Тут путник расслышал грохотвагонеток, которые катили по мосткам; он различалдвижущиеся силуэты, люди сгружали уголь у каждойжаровни.

– Здорово, – сказал он, подходя к одной из жаровен.Повернувшись спиной к огню, там стоял возчик, ста-

рик в лиловой шерстяной фуфайке и в шапке из кро-личьего меха. Большая гнедая лошадь как вкопаннаятерпеливо ждала, когда освободятся шесть привезен-

ных ею вагонеток. Тощий рыжий малый неторопливоопоражнивал их, механически нажимая рычаг. А ввер-ху ледяной ветер свистал с удвоенной силой, проно-сясь, точно взмах косы.

– Здорово, – ответил старик.Наступило молчание. Почувствовав недоверчивый

взгляд возчика, путник поспешил назвать свое имя.– Меня зовут Этьен Лантье, я механик… Не найдет-

ся ли для меня здесь работы?Пламя освещало его; ему было, вероятно, не боль-

ше двадцати одного года. Черноволосый, красивый,он казался очень сильным, несмотря на небольшойрост.

Возчик на его слова отрицательно помотал головой:– Работы для механика? Нет-нет. Вчера тоже двое

приходили. Ничего нет.Порыв ветра заставил их умолкнуть. Затем Этьен

спросил, указывая на темную груду зданий у подно-жия холма:

– Это копи, не правда ли?Старик не мог сразу ему ответить: его душил силь-

ный приступ кашля. Наконец он отхаркнул, и в том ме-сте, где плевок упал на землю, в красноватом отсветепламени виднелось черное пятно.

– Да, это шахта Воре… А вот и поселок. Вон там!И он указал во тьму, где была деревня; ее черепич-

ные крыши путник заметил раньше.Но вот все шесть вагонеток были опорожнены; ста-

рик бесшумно последовал за ними, с трудом передви-гая больные, ревматические ноги. Большая гнедаялошадь без понукания тащила вагонетки, тяжело сту-пая между рельсов; внезапный порыв ветра взъеро-шил ей гриву.

Теперь шахта Воре стала виднее. Этьен, казалось,забыл, что ему нужно отогреть у жаровни потрес-кавшиеся до крови руки. Он все вглядывался в каж-дую деталь шахты: просмоленный сортировочный са-рай, башню над спуском в шахту, большое помещениедля подъемной машины и четырехугольную башенку,в которой находился водоотливной насос. Эта шах-та с приземистыми кирпичными зданиями, осевшая вложбине, выставившая кверху дымовую трубу, словногрозный рог, казалась ему притаившимся ненасытнымзверем, готовым поглотить весь мир. Продолжая всеразглядывать, он вспомнил, что вот уже целую неде-лю в Лилле, ищет работу и живет, как бродяга; при-помнилось, как он работал в железнодорожной ма-стерской, как дал пощечину начальнику, был уволени как потом его изгоняли отовсюду. В субботу он при-шел в Маршьенн, где, по слухам, можно было полу-чить работу на металлургических заводах; но там онне нашел ничего ни на заводах, ни у Сонневилля, и

ему пришлось провести воскресенье на лесных скла-дах при экипажной мастерской, прячась за бревнамии досками, сложенными в штабеля; в два часа ночиего выгнал оттуда сторож. Теперь у него не было ни-чего – ни единого су, ни ломтя хлеба; что он будет де-лать, бродя по большим дорогам, не зная даже, кудаукрыться от холодного ветра? И вот он попал на ка-менноугольные копи; при свете редких фонарей мож-но было рассмотреть глыбы добытого угля, а в рас-пахнувшуюся дверь он увидел ярко пылающие топкипаровых котлов. Он слышал беспрерывное, неустан-ное пыхтение насоса, могучее и протяжное, словносдавленное дыхание чудовища.

Рабочий, выгружавший вагонетки, стоял сгорбив-шись и ни разу не взглянул на Этьена, который нагнул-ся, чтобы поднять свой узелок, упавший на землю. Вэто время послышался кашель, возвестивший о воз-вращении возчика. Он медленно выходил из темноты,а за ним – гнедая лошадь, тащившая шесть вновь на-груженных вагонеток.

– Есть в Монсу фабрики? – спросил Этьен.Старик отхаркнул черным, а затем ответил под

свист ветра:– Фабрик-то здесь предостаточно. Надо было ви-

деть, что тут делалось года три-четыре назад! Трубыдымили, рабочих рук не хватало, люди никогда столь-

ко не зарабатывали, как в те времена… А теперь сно-ва пришлось подтянуть животы. Сущая беда: рабочихрассчитывают, мастерские закрываются одна за дру-гой… Император-то, может быть, и не виноват, но за-чем он затеял войну в Америке? Не говоря уже о том,что скот и люди гибнут от холеры.

Оба продолжали перебрасываться короткими, от-рывистыми фразами. Этьен рассказывал о своих бес-плодных скитаниях в течение целой недели: неужелиостается только подохнуть с голоду? Скоро и так вседороги будут запружены нищими. Да, говорил старик,все это может, пожалуй, плохо кончиться, – не по-бо-жески столько христиан выкинуто на улицу.

– Теперь не каждый день ешь мясо.– Был бы хоть хлеб!– Правда, был бы только хлеб…Голоса терялись, порывы ветра заглушали их сво-

им унылым воем.– Смотрите! – громко прокричал возчик, поворачи-

ваясь лицом к югу. – Вон там Монсу…Протянув руку, он стал называть невидимые во

мраке места. Там, в Монсу, сахарный завод Фовелляеще на полном ходу, но вот сахарный завод Готонауже сократил часть рабочих. Остаются только вальцо-вая мельница Дютийеля да канатная фабрика Блеза,поставляющая канаты для рудников. Лишь они уцеле-

ли. Затем он указал широким жестом на север, охва-тив добрую половину горизонта: машиностроитель-ные мастерские Сонневилля получили еле две третиобычных заказов; из трех доменных печей на метал-лургическом заводе в Маршьенне одна погашена; на-конец – стекольному заводу Гажбуа грозит забастовка– там поговаривают о снижении заработной платы.

– Знаю, знаю, – повторял молодой человек при каж-дом сообщении. – Я сам только что оттуда.

– У нас-то дело покуда еще идет, – прибавил воз-чик, – хотя угля стали добывать против прежнегоменьше. А посмотрите прямо перед вами, на шахтуПобеда, – там работают только две коксовые печи.

Он сплюнул, впряг свою осовелую лошадь в пустыевагонетки и опять поплелся за нею.

Теперь Этьен имел полное представление о целойобласти. По-прежнему кругом лежала мгла, но рукастарого рабочего как бы наполнила ее образами ве-ликих бедствий, которые молодой человек в эту ми-нуту ясно ощущал повсюду вокруг себя на огромномпространстве. Казалось, над голой равниной вместес мартовским ветром катился вопль голода. Бешеныепорывы ветра словно несли с собою смерть труду. Томчалась нужда, грозящая гибелью множеству людей.И, стараясь блуждающим взором проникнуть во мрак,Этьен терзался желанием и страхом увидеть все во-

очию. Но окрестность тонула в непроглядной ночнойтемноте, и только вдали он различал доменные и кок-совые печи.

Сооружения со множеством труб, расположенныхпо диагонали, горели красными языками пламени; ле-вее две башни светились под открытым небом синимогнем, словно исполинские факелы. Все словно былоохвачено зловещим заревом; на мрачном небосклонене было ни звезды – светились только ночные огни встране угля и железа.

– А вы, случайно, не из Бельгии? – раздался за спи-ной Этьена голос вернувшегося возчика.

На этот раз он привез только три вагонетки. Мож-но не спешить с выгрузкой: в клети подъемной маши-ны сломалась какая-то гайка, и работа приостановле-на на целых четверть часа. Внизу наступила тишина,не слышно было грохота выгружаемых вагонеток, откоторого сотрясались балки. Из глубины шахты доно-сились только отдаленные удары молота о железныйлист.

– Нет, я с юга, – ответил молодой человек.Рабочий, разгрузив вагонетки, присел на землю,

очевидно, довольный перерывом. Он продолжалугрюмо молчать и только поднял большие тусклыеглаза на возчика, как бы изумляясь такой словоохот-ливости. Правда, возчик говорил обычно очень мало.

Но ему понравилось лицо незнакомца, и у него развя-зался язык, как это бывает у стариков; тогда они гром-ко разговаривают даже наедине с собою.

– А я, – промолвил он, – из Монсу, зовут меня Бес-смертный.

– Это ваше прозвище? – спросил удивленныйЭтьен.

Старик усмехнулся с довольным видом.– Да-да… – сказал он, указывая на Воре. – Меня

трижды вытаскивали оттуда, изодранного в клочья:поначалу у меня вся кожа была обожжена, другой разменя по горло засыпало землей, а в третий раз я такнаглотался воды, что у меня брюхо раздулось, как улягушки… Тогда-то, видя, что я все не спешу поды-хать, меня и прозвали Бессмертным.

Он еще больше развеселился, но смех его походилна скрип несмазанного колеса и кончился страшнымприступом кашля. Жаровня ярко освещала его боль-шую голову с редкими седыми волосами и бледноеплоское лицо, покрытое синеватыми пятнами. Он былнебольшого роста, с крепкой шеей, с вывороченнымиикрами и пятками; длинные руки с толстыми коротки-ми пальцами доходили до колен. Как и лошадь, непо-движно стоявшая, несмотря на ветер, на месте, он ка-зался каменным; словно нипочем ему были и холод, ивихрь. Кашель раздирал ему горло и надрывал грудь.

Когда приступ кончился, он сплюнул, и на земле, воз-ле жаровни, снова показалось темное пятно. Этьенвзглянул сначала на старика, потом на пятно.

– Давно вы работаете в копях? – спросил он.Бессмертный широко развел руками.– Давно, ой давно!.. Мне не минуло и восьми лет,

когда я спустился в шахту, как раз здесь, в Воре, атеперь мне пятьдесят восемь. Посчитайте-ка… Спер-ва я был там подручным у забойщика, потом, когдавошел в силу и смог возить вагонетки, меня сделалиоткатчиком, а потом я восемнадцать лет проработалзабойщиком. Затем, из-за проклятых ног, меня оттудаперевели, и я стал ремонтным рабочим, делал насы-пи и крепил галереи; и так до тех пор, покуда не при-шлось убрать меня из-под земли: доктор сказал им,что иначе я там и останусь. И вот пять лет тому назадпоставили меня возчиком… Ну, что скажете? Недур-но, а? Пятьдесят лет в шахтах, да из них сорок пятьпод землей.

Пока он говорил, куски раскаленного угля, вывали-вавшиеся порою из жаровни, озаряли красноватымотсветом его бледное лицо.

– Они все твердят, чтобы я отдохнул, – продолжалстарик, – но я-то не хочу: я ведь не так глуп, как онисебе думают!.. Продержусь еще годика два, до шести-десяти лет, и буду получать пенсию в сто восемьде-

сят франков. А если я с ними теперь распрощаюсь, тоони пенсию мне дадут всего в сто пятьдесят франков.Хитрый народец! К тому же я еще крепкий, вот толь-ко ноги подводят… Это, видите ли, оттого, что слиш-ком много воды набралось у меня под кожей: там, подземлей, вас все время поливает. Бывают дни, когда ябез крика клешней пошевелить не могу…

Приступ кашля опять прервал его.– От этого-то вы так и кашляете? – спросил Этьен.Бессмертный отрицательно замотал головой. От-

дышавшись, он сказал:– Нет-нет, это я простудился в прошлом месяце.

Раньше этого не было и в помине, а вот теперь никакне могу откашляться. И то сказать – харкаю и харкаюбез конца.

Мокрота снова подступила ему к горлу, и он опятьсплюнул черный сгусток.

– Это кровь? – решился спросить Этьен.Старик не спеша вытер рот тыльной стороной руки.– Это уголь… У меня внутри его столько, что он бу-

дет согревать до самой смерти. Вот уж пять лет я неспускался под землю; но в груди у меня, должно быть,накопился целый склад, о котором я и не подозревал.Хе, хоть это поддерживает…

Наступило молчание; издали из шахты доносил-ся равномерный стук молота; ветер проносился над

равниной, словно усталый вопль голода из недр но-чи. Освещенный трепетным пламенем, старик про-должал, понизив голос; он вспоминал. Да, и он, и егосемейство не со вчерашнего дня работают в каменно-угольных копях компании Монсу, а с самого их осно-вания; а было это давно, очень давно, – тому уже стос лишком лет. Дед его, Гийом Маэ, тогда еще пятна-дцатилетний мальчишка, обнаружил каменный угольв Рекийяре, первую – заброшенную теперь – шахтукомпании, что возле сахарного завода Фовелля. Всезнали это, и открытая дедом шахта в честь него быланазвана «шахтой Гийома». Сам он деда не помнит, ноему рассказывали про него: он был большого роста,очень сильный и умер шестидесяти лет. Потом рабо-тал отец, Никола Маэ, по прозвищу Рыжий; он осталсяв Воре, да тут и погиб, всего сорока лет от роду. В Ворев то время копали, случился обвал, земля вдруг осе-ла; она выжала из отца всю кровь, а кости были раз-дроблены камнями. Затем двое его дядьев и три бра-та тоже сложили там головы, – только это уже позд-нее. Сам он, Венсан Маэ, выбрался почти целехонек– ноги не в счет; оттого-то и слывет ловкачом. Что по-делаешь? Работать-то нужно. У них в семье это пе-реходит от отца к сыну, как и всякое ремесло. Теперьвнизу работает его сын, Туссен Маэ, да и его внуки,все члены семьи, которые живут в поселке напротив.

Одно поколение за другим, сыновья за отцами, – такони и работают сто шесть лет на одного и того же хо-зяина! Каково?

Немногие буржуа могли бы рассказать так обстоя-тельно свою родословную!

– Хорошо, кабы еще при этом всегда было чтоесть, – сказал Этьен.

– Вот и я говорю: коли хлеб есть – жить можно.Бессмертный умолк, устремив взгляд в сторону по-

селка, где в домах начинали загораться огоньки. Наколокольне в Монсу пробило четыре часа; стало ещехолоднее.

– А богатая у вас компания? – спросил Этьен.Старик вздернул плечами, потом поник, как бы под

тяжестью золотого мешка.– Ну, конечно!.. Она, может быть, и не так богата,

как соседняя компания в Анзене, но миллионов тут,во всяком случае, немало. И не сосчитать… Девятна-дцать шахт, из них тринадцать разрабатываются: Во-ре, Победа, Кручина, Миру, Сен-Тома, Мадлена, Фет-ри-Кактель и другие, затем еще шесть, уже отрабо-танных или открытых для вентиляции, как Рекийяр…Десять тысяч рабочих, концессии в шестидесяти семикоммунах, добыча по пять тысяч тонн в сутки, желез-ная дорога между всеми шахтами, мастерские, фаб-рики!.. Эх! Денежки у них есть!

Услыхав грохот вагонеток по мосткам, гнедая ло-шадь насторожила уши. Клеть подъемной машины ис-правили, и приемщики снова взялись за работу. Пере-прягая лошадь, чтобы двинуться обратно, возчик лас-ково промолвил к ней:

– Нечего слушать болтовню, ленивая дрянь! Что ес-ли бы господин Энбо узнал, как ты транжиришь вре-мя?

Этьен задумчиво смотрел в темноту.– Стало быть, шахта эта принадлежит господину

Энбо? – спросил он.– Нет, господин Энбо – всего только главный дирек-

тор, – пояснил старик. – Ему платят, как и нам.Указывая вдаль, молодой человек спросил:– Кому же принадлежит все это?Но Бессмертный некоторое время не мог ответить:

его снова душил приступ кашля, такой сильный, чтоон еле отдышался. Наконец он сплюнул и обтер с губчерную пену. Ветер усиливался.

– Гм!.. Кому принадлежит все это? Никто не знает.Господам.

И он протянул руку, как бы указывая во мраке надалекое невидимое место, где живут те, на кого бо-лее ста лет трудились поколения Маэ. Казалось, в го-лосе его звучал религиозный трепет, словно он гово-рил о недоступном святилище, где таилось тучное и

ненасытное божество; все они приносили ему в жерт-ву свою силу, но никогда не видали его.

– Если бы хоть хлеба было вволю… – в который разпроговорил Этьен без видимой связи.

– Ну да, черт возьми! Если хлеба вволю – все лад-но!

Лошадь тронулась; за ней ушел и возчик, тяже-ло ступая больными ногами. Рабочий, оставшийся наместе, и не пошевельнулся; он сидел съежившись,уткнувшись подбородком в колени, устремив в пусто-ту большие тусклые глаза.

Подняв с земли свой узелок, Этьен все не уходил.Порывы ветра леденили ему спину, а грудь припека-ло огнем. Может быть, все-таки спросить, нет ли ра-боты на копях? Старик мог и не знать; теперь он сампоразмыслил и готов был взяться за любую работу.Куда ему идти и что делать в этом краю, изголодав-шемуся от безработицы? Издохнуть под забором, какбездомному псу? Но он колебался, его страшила эташахта Воре среди голой равнины, тонувшей во мракеночи. Ветер крепчал с каждым порывом; казалось, оннесся с безграничных просторов. Ни проблеска зари втемном небе; одни доменные и коксовые печи пыла-ли во мраке кровавым заревом, ничего не освещая. АВоре по-прежнему лежало, распластанное в глубине,словно злой хищный зверь, залегший в норе, и дыша-

ло все протяжнее, глубже, упорно переваривая чело-веческую плоть.

II

Среди полей, засеянных хлебом и свеклой, спалпод покровом черной ночи поселок Двухсот Сорока.Едва можно было различить четыре огромных кварта-ла, груды домишек, которые напоминали своими пря-молинейными очертаниями казарменные или боль-ничные корпуса. Расположены они были параллель-ными рядами, а между ними проходили три широкиеулицы, разделенные на одинаковые участки с сади-ками. На пустынной равнине лишь завывал ветер дахлопали по заборам сорванные решетки.

У Маэ, в шестнадцатом номере второго кварта-ла, стояла тишина. В единственной комнате верхнегоэтажа было совершенно темно, и тьма эта как бы да-вила на спящих своей тяжестью; все спали вместе, соткрытыми ртами, изнуренные усталостью. Несмотряна стужу на дворе, в комнате было душно и жарко, –такой тяжелый воздух, насыщенный животным теп-лом и людским запахом, присущ комнатам, где спитмного народа, как бы чисто их ни содержали.

В комнате нижнего этажа часы с кукушкой проби-ли четыре, но никто не пошевелился; слышалось тя-

желое дыхание с присвистом, сопровождаемое звуч-ным храпом. Катрина внезапно поднялась и, как обыч-но, услыхав снизу бой часов, насчитала четыре; од-нако она была до того утомлена, что не могла заста-вить себя проснуться окончательно. Затем, высвобо-див ноги из-под одеяла, нащупала спички, зажгла све-чу, но все не вставала; в голове она ощущала такуютяжесть, что снова прилегла, повинуясь неодолимойпотребности.

Свеча разгорелась и осветила квадратную комна-ту в два окна, в которой стояли три кровати. Там бы-ли еще шкаф, стол, два старых ореховых стула, рез-ко выделявшиеся темными пятнами на фоне свет-ло-желтых стен. На гвозде висело платье, на полу сто-яли кувшин и красная миска вместо умывального таза– больше ничего. На левой кровати спал старший сынЗахария, парень двадцати одного года; рядом с нимлежал его одиннадцатилетний брат Жанлен; на пра-вой кровати спали обнявшись двое меньших – Ленораи Анри, первая шести, второй четырех лет, на третьейкровати – Катрина вместе с сестрой Альзирой, девя-тилетней чахлой девочкой, которой она бы и не ощу-щала возле себя, если бы горб маленькой калеки недавил ее в бок. Стеклянная дверь была открыта. Вид-нелись лестница и узкий коридор, где стояла четвер-тая кровать; на ней спали отец и мать, и тут же была

пристроена люлька новорожденной дочери Эстеллы,которой только что исполнилось три месяца.

Катрина мучительно силилась стряхнуть дремоту.Она потягивалась и теребила обеими руками свои ры-жие волосы, растрепавшиеся на лбу и на затылке. Де-вушка казалась очень хрупкой для своих пятнадцатилет; из-под узкой сорочки виднелись только ноги, по-синевшие и как бы татуированные углем, и нежныеруки, молочная белизна которых резко отличалась отмертвенно-бледного лица, уже успевшего увянуть отпостоянного умывания черным мылом. Она зевнулав последний раз – рот с великолепными зубами ибледными, бескровными деснами был у нее чуть-чутьвелик, – слезы проступили на серых невыспавшихсяглазах, измученных и скорбных, и все ее обнаженноетело, казалось, было полно усталости.

С лестницы послышалось ворчание; сердитый го-лос Маэ пробормотал:

– Черт возьми! Самая пора… Это ты засветила, Ка-трина?

– Да, отец… Внизу только что пробило.– Попроворнее, бездельница! Кабы ты вчера по-

меньше плясала, то и разбудила бы нас пораньше…Лентяи!

Он продолжал браниться; но сон опять одолел его,ворчание прекратилось, и снова послышался храп.

Девушка стала босыми ногами на пол и, как была,в одной сорочке, принялась расхаживать по комнате.Проходя мимо кровати Анри и Леноры, она накинулана них соскользнувшее одеяло; они крепко спали, какспят в детстве, и не пошевельнулись. Альзира, с от-крытыми глазами, не говоря ни слова, перелегла натеплое место старшей сестры.

– Эй, Захария! И ты, Жанлен! – повторяла Катри-на перед кроватью братьев; они лежали лицом вниз,уткнувшись в подушку.

Ей пришлось схватить старшего брата за плечо ипотрясти его, – тот начал ругаться; тогда она стянулас них одеяло. Это развеселило ее, и она засмеялась,глядя, как мальчики отбивались голыми ногами.

– Оставь глупости! – недовольно ворчал Захария,садясь на постели. – Не люблю я таких проделок…Господи, как вставать не хочется…

Тощий, неуклюжий, с длинным лицом и реденькойбородкой, с белесыми волосами, он казался мало-кровным, как и вся семья. Рубашка задралась у негодо живота, и он ее одернул, но не от стыдливости, апотому что продрог.

– Внизу уже пробило четыре, – повторила Катри-на. – Живей, ну! Отец сердится…

Жанлен, свернувшийся клубком, опять закрыл гла-за:

– Отстань, я сплю!Девушка звонко расхохоталась. Жанлен был такой

маленький, его тонкие руки и ноги распухли в суста-вах от золотухи. Катрина легко подняла его на руки;мальчик стал бить ее ногами, и его бесцветное обе-зьянье лицо, обрамленное шапкой курчавых волос, сзелеными глазами и большими ушами побледнело отзлости; его сердило, что он такой хилый. Он изловчил-ся и укусил сестру в грудь.

– Злюка! – проговорила она рассерженно и опусти-ла его на пол.

Альзира тоже проснулась, но лежала молча, на-тянув одеяло до подбородка, и больше не засыпа-ла. Она следила умными глазами за сестрой и обои-ми братьями, которые стали одеваться. Теперь ссоравспыхнула возле умывальной миски; братья толкалии отгоняли сестру – та слишком долго мылась. Скинуврубашки, еще не вполне проснувшись, они отправля-ли свои надобности, нисколько не стыдясь, непринуж-денно и спокойно, как щенята, выросшие вместе. Ка-трина собралась первой. Она надела штаны углеко-па, холщовую блузу, синий чепец на голову; в рабочейодежде она казалась мальчиком-подростком, тольколегкое покачивание бедрами выдавало ее пол.

– Когда старик вернется, – злобно проговорил За-хария, – постель совсем остынет; то-то он будет вор-

чать… А я ему скажу, что это ты ее выстудила.«Старик» – то есть дед Бессмертный. Ночью он ра-

ботал, а днем спал, так что постель никогда не осты-вала: на ней всегда кто-нибудь храпел.

Катрина, не отвечая, подняла одеяло и прибралапостель. За стеною послышался шум из соседнего до-ма. В этих кирпичных домиках, построенных компани-ей с соблюдением величайшей экономии, стены бы-ли так тонки, что сквозь них проникал малейший шум.Люди во всем поселке теснились бок о бок; ничто издомашней жизни не могло быть скрыто, даже от де-тей. По лестнице раздались тяжелые шаги, потом по-слышалось падение чего-то мягкого и затем – вздохнаслаждения.

– Недурно! – сказала Катрина. – Левак вышел, а кего жене заявился Бутлу.

Жанлен захихикал, даже у Альзиры заблестелиглаза. Они каждое утро потешались над этим сосед-ским супружеством втроем: у забойщика жил на квар-тире ремонтный рабочий, и у женщины оказалось двамужа – один ночной, другой дневной.

– Филомена кашляет, – заметила Катрина.Она говорила о старшей дочери Левака – девятна-

дцатилетней девушке, любовнице Захарии, котораяуже прижила от него двоих детей; она была слабогру-да и состояла сортировщицей, так как не могла рабо-

тать под землею.– Пустяки! – возразил Захария. – Филомена и знать

ничего не хочет, спит себе!.. Свинство – спать до ше-сти часов!

Он надел штаны, потом отворил окно, словно что-то задумав. Поселок просыпался, в прорезах ставнейзамелькали огни. Брат и сестра снова заспорили: За-хария высунулся, чтобы подстеречь, не выйдет ли издома Пьерронов, что напротив, старший надзиратель.Говорили – он живет с женою Пьеррона; Катрина жеуверяла, что Пьеррон накануне заступил на очеред-ное дневное дежурство по загрузке, и Дансарт поэто-му никак не мог сегодня там ночевать. В комнату про-никал холодный воздух, но брат и сестра были слиш-ком увлечены спором: они этого даже не почувство-вали, каждый отстаивал правильность своих догадок.Но вдруг раздались крики и плач: Эстелла озябла всвоей люльке.

Маэ сразу проснулся. Почему он так обессилел?Вот, опять заснул, как настоящий бездельник… Ион стал так браниться, что дети притихли. Захарияи Жанлен закончили умываться и как бы утихоми-рились. Альзира все лежала с широко раскрытымиглазами. Двое младших – Ленора и Анри, – обнявдруг друга, не пошевельнулись и спали по-прежнему,несмотря на шум, тихо дыша во сне.

– Катрина, подай свечу! – крикнул Маэ.Она застегнула блузу и понесла свечу в лестнич-

ный проход. Братья продолжали разыскивать своюодежду при скудном свете, проникавшем в дверь.Отец вскочил с постели. Не останавливаясь, Катринаспустилась ощупью по лестнице, как была, в грубыхшерстяных чулках, и в нижней комнате зажгла другуюсвечу, чтобы сварить кофе. Вся обувь стояла под бу-фетом.

– Замолчи, гаденыш! – вспылил Маэ, выведенныйиз себя криками Эстеллы, которая все не унималась.

Он был приземистый, как и старик Бессмертный, скрупной головой, с плоским бледным лицом; белесыеволосы были коротко острижены. Ребенок, перепугав-шись, заорал еще громче, когда отец принялся разма-хивать над ним своими огромными жилистыми рука-ми.

– Оставь ее, ведь знаешь, что она не уймется, –проговорила жена Маэ, потягиваясь в постели.

Она тоже только что проснулась и досадовала, чтоей никогда не дают как следует выспаться. Неужелиони не могут тихо уйти! Она лежала, закутавшись водеяло так, что видно было только ее длинное лицос крупными чертами, сохранившее следы грубой кра-соты; к тридцати девяти годам она уже поблекла отвечной нужды и семерых детей: Глядя в потолок, она

медленно заговорила; муж тем временем одевался.Ни он, ни она не обращали больше внимания на ре-бенка, надрывавшегося от крика.

– Знаешь, я сижу без гроша, а сегодня только ещепонедельник: до получки шесть дней… Как дальшебыть? Вы все вместе приносите девять франков. Какмне на них обернуться? В доме ведь десять ртов.

– Ох уж и девять франков! – воскликнул Маэ. – Яда Захария получаем по три франка – всего шесть…Катрина и отец по два – вот еще четыре; четыре дашесть – десять… Да еще Жанлен получает франк: воттебе одиннадцать.

– Одиннадцать-то одиннадцать, а праздников ипрогулов ты не считаешь? Говорю тебе: больше девя-ти никогда не получается!

Маэ не отвечал, ища на полу свой кожаный пояс.Затем, разгибаясь, промолвил:

– Нечего жаловаться, я еще здоров. А сколько в со-рок два года на ремонтную работу переходят!

– Может быть, может быть, старина, но от этого нахлеб у нас не прибавляется. Что же мне делать, скажина милость? У тебя-то ничего нет?

– Два су есть.– Ну и оставь себе, выпьешь кружку пива… Госпо-

ди! А мне что делать? Шесть дней еще – конца не ви-дать. Мы в лавке у Мегра шестьдесят франков задол-

жали. Он меня позавчера за дверь выставил, а я все-таки к нему опять пойду. Но если он упрется и отка-жет…

И она продолжала унылым голосом, не поворачи-вая головы, жмурясь порою от скудного света свечи.Она говорила о том, что в доме ничего нет, а дети про-сят хлеба; даже кофе не хватает, от воды делаетсярезь в животе; и сколько еще придется им есть варе-ную капусту, обманывая голодный желудок. Она гово-рила все громче, так как рев Эстеллы заглушал слова.Этот истошный крик становился невыносимым. Маэ,казалось, только теперь услыхал его, вне себя выхва-тил ребенка из люльки и бросил его на кровать к ма-тери, яростно бормоча:

– На тебе, а то я ее пристукну!.. Ну и ребенок, про-сти Господи! Ей-то ни в чем недостатка нет, сосет се-бе грудь, а орет громче всех!

В самом деле, Эстелла тотчас принялась сосать.Закутанная в одеяло, успокоенная теплом постели,она только почмокивала губами.

– Разве господа из Пиолены тебе не говорили, что-бы ты к ним пришла? – спросил он, помолчав.

Жена с сомнением уныло сжала губы.– Да, я их встретила, они носили одежду бедным

детям… И правда, сведу-ка я к ним сегодня Ленору иАнри. Хоть бы сто су дали!

Опять наступило молчание. Маэ уже собрался. Сминуту он постоял, потом глухо промолвил:

– Что поделаешь? Уж как есть… Постарайся сва-рить хоть супу… Словами делу не поможешь, лучшеуж мне идти на работу.

– И то верно, – ответила она. – Задуй свечу: нечегодаром жечь.

Он погасил свечу. Захария и Жанлен уже спуска-лись по лестнице; отец пошел за ними; деревяннаялестница скрипела под их тяжелыми ногами, обутымив одни шерстяные чулки. Лестничный проход и комна-та снова погрузились во мрак. Дети спали, даже Аль-зира смежила веки. Только мать лежала в темноте соткрытыми глазами. Эстелла жадно сосала ее отвис-лую грудь, мурлыча, как котенок.

Внизу Катрина прежде всего позаботилась разжечьогонь; в камине с чугунной решеткой посредине и сдвумя печными трубами по бокам постоянно горел ка-менный уголь. Компания выдавала на каждую семьюпо восемьсот литров угля в месяц. Но это был твер-дый уголь, подобранный в штольнях, – он с трудомразгорался, и поэтому девушка прикрывала огонь повечерам, чтобы утром оставалось только разгрестижар и подбросить несколько мелких кусков отборно-го угля. Поставив на решетку котелок, она присела накорточки перед буфетом.

Весь нижний этаж занимала довольно большаякомната. Стены ее были выкрашены зеленой краской,пол, выстланный плитами, вымыт и посыпан белымпеском. Здесь царила фламандская чистота. Мебель,кроме полированного соснового буфета, состояла изтакого же стола и стульев. На стенах были наклее-ны яркие лубочные картинки: портреты императора иимператрицы, раздававшиеся компанией, солдаты иизображения святых с позолотой. Все это резко выде-лялось на фоне светлых голых стен. Кроме розовойкартонной коробки на буфете и стенных часов с гру-бо размалеванным циферблатом не было больше ни-каких украшений; громкое тиканье гулко раздавалосьпод потолком. Возле двери на лестницу была еще од-на дверь, которая вела в погреб. Несмотря на чисто-ту, в комнате со вчерашнего дня стоял запах жареноголука; в спертом, тяжелом воздухе постоянно ощуща-лась едкость каменного угля.

Сидя на корточках у раскрытого буфета, Катринараздумывала: оставалась только краюха хлеба, прав-да, еще достаточно сыра, но капля масла; между темнадо было приготовить бутерброды на четверых. На-конец она решилась: нарезала хлеб ломтиками, поло-жила на один сыр, мазнула другой маслом и сложилаих вместе, – это было «огниво», – двойная тартинка,которую рабочие брали ежедневно в шахты. Вскоре

четыре таких бутерброда были разложены на столе;размеры их были строго определены: самый большой– для отца, самый маленький – для Жанлена.

Катрина, казалось, с головою ушла в хозяйствен-ные заботы; и все же она продолжала думать о том,что рассказывал Захария про старшего надзирате-ля и про жену Пьеррона; приотворив входную дверь,она выглянула наружу. Ветер бушевал по-прежне-му, в низких домиках поселка светилось уже многоокон, слышался глухой предутренний шум. Отворя-лись двери; темные вереницы рабочих удалялись вомраке ночи. Как глупо морозить себя: нагрузчик, ко-нечно, преспокойно спит и пойдет на работу к шестичасам! И все-таки девушка продолжала стоять, глядяна дом по ту сторону садика. Дверь отворилась, и лю-бопытство Катрины разгорелось еще больше. Нет, этоЛидия, младшая дочь Пьеррона, уходила на работу.

Шипение пара заставило Катрину обернуться. Оназахлопнула дверь и побежала бегом: вода вскипела изалила огонь. Кофе больше не было, пришлось разве-сти вчерашнюю гущу; она подсыпала в кофейник са-харного песку. Отец и оба брата сошли вниз.

– Тьфу, черт! – ругнулся Захария, хлебнув из своейкружки. – От такого пойла не повеселеешь!

Маэ покорно пожал плечами:– Что ж! Горячо – и ладно.

Жанлен подобрал крошки хлеба и ссыпал их в чаш-ку. Кончив пить, Катрина разлила остаток из кофейни-ка по жестяным фляжкам. Все четверо поспешно гло-тали кофе стоя, при слабом свете нагоревшей свечи.

– Скоро ли, наконец? – воскликнул отец. – Можноподумать, что тут все богачи.

Сверху послышался голос – дверь на лестницуосталась открытой, – это кричала мать:

– Забирайте весь хлеб, у меня есть для детейнемного вермишели.

– Да, да! – ответила Катрина.Она прикрыла огонь и поставила на угол решетки

котелок с остатками супа, чтобы дед, вернувшись вшесть часов, нашел его теплым. Каждый достал из-под буфета свою пару деревянной обуви, перекинулчерез плечо фляжку на веревке и засунул, между ру-башкой и блузой свой ломоть хлеба. Затем вышли –мужчины впереди, девушка за ними; уходя, она пога-сила свечу и повернула ключ в замке. Дом опять по-грузился во тьму.

– Эй, вы! Пойдемте-ка вместе, – проговорил чело-век, запиравший дверь соседнего дома.

Это был Левак со своим двенадцатилетним сыномБебером, большим приятелем Жанлена. Катрина уди-вилась и чуть не прыснула со смеху.

– Что такое? – шепнула она Захарии на ухо. – Бутлу

даже не дождался, пока муж уйдет!Теперь огни в поселке начали гаснуть. Захлопну-

лась последняя дверь; все снова погружалось в сон;женщины и дети досыпали, разлегшись на освободив-шихся кроватях. По дороге от затихшего поселка к тя-жело пыхтящему Воре тянулась под налетающим вет-ром медленная вереница теней: это шли на работу,толкая друг друга, углекопы; они не знали, куда деватьруки, и скрещивали их на груди; за спиною у каждоготопорщился горб от запрятанного ломтя хлеба. Оде-тые в блузы из тонкого холста, они дрожали от холо-да, но не торопились; толпа в беспорядке двигаласьпо дороге, топоча, словно стадо.

III

Этьен наконец спустился с холма и направился вВоре. Люди, которых он спрашивал насчет работы, ка-чали головой и советовали ему дождаться главногоштейгера. Этьена никто не останавливал, и он рас-хаживал среди слабо освещенных строений со мно-жеством черных пролетов; расположение этих мно-гоярусных зданий было очень запутанное. Взобрав-шись по темной полуразрушенной лестнице и перей-дя шаткий мостик, он очутился в сортировочной; здесьбыл полный мрак, и Этьен пошел, вытянув руки, что-

бы не наткнуться на что-нибудь. Внезапно перед нимво тьме вспыхнули два огромных желтых глаза. Онбыл в башне, в приемочной, у самого спуска в шахту.

Один из штейгеров, дядюшка Ришомм, толстяк сседыми торчащими усами, похожий на жандарма, во-шел в эту минуту и направился в приемочную контору.

– Не требуется ли здесь рабочий, все равно на ка-кую работу? – спросил Этьен.

Ришомм собирался уже сказать «нет», но раздумали, проходя дальше, ответил, как и другие:

– Дождитесь главного штейгера, господина Дансар-та.

Горели четыре фонаря с рефлекторами; весь светбыл сосредоточен на входе в шахту; виднелись яркоосвещенные железные перила, ручки сигнальных ап-паратов и тормозов, толстые доски, между которымискользили две клети подъемной машины. Вся осталь-ная часть громадного помещения, похожего на внут-ренность церкви, тонула в полумраке, и там двига-лись большие тени. Светло было только в ламповомотделении в глубине, а в приемочной конторе горе-ла, словно меркнущая звезда, лишь небольшая лам-па. Доставка угля снизу только что началась. По чу-гунным плитам с сильным грохотом непрерывно кати-лись вагонетки с углем; за ними шли откатчики, и мож-но было различить их длинные согнутые спины; кру-

гом в общем гуле все эти черные грохочущие предме-ты и фигуры двигались безостановочно.

Этьен с минуту стоял неподвижно; его оглушилои ослепило. Он совсем закоченел, так как отовсюдупроникали струи холодного воздуха. Затем он сделалнесколько шагов: внимание его привлекла машина,сверкавшая стальными и медными частями. Она на-ходилась в более высоком помещении, в двадцати пя-ти метрах от спуска в шахту, и работала на всех парах,развив всю свою мощь в четыреста лошадиных сил,плавно вздымая и опуская огромный шатун; она бы-ла так прочно установлена на кирпичном фундамен-те, что не ощущалось ни малейшего дрожания стен.Машинист, держась за рычаг регулятора, прислуши-вался к сигнальным звонкам, не спуская глаз с указа-тельной таблицы, на которой были изображены раз-личные этажи шахты; по вертикальным желобкам, пе-ресекавшим таблицу, поднимались и опускались гирь-ки на шнурках, представлявшие клети подъемной ма-шины. При отправлении, как только машину пускали вход, начинали вращаться два громадных барабана, впять метров радиусом каждый; колеса их наматывалии разматывали в противоположном направлении двастальных каната; они вращались с такой быстротой,что казались столбом серой пыли.

– Эй, берегись! – крикнули трое откатчиков, тащив-

ших громадную лестницу.Этьена чуть не раздавили. Глаза его освоились

с темнотой, и он смотрел, как в воздухе скользилистальной лентой канаты, более тридцати метров дли-ны; они взвивались в высоту башни, перекидывалисьчерез шкивы, а затем отвесно опускались в шахту сприцепленными к ним клетями подъемной машины.Шкивы были укреплены на железных стропилах, по-добных стропилам на колокольне. Канаты скользи-ли бесшумно и плавно, как птица в полете; это бы-ло стремительное движение, безостановочный подъ-ем и спуск огромной толстой проволоки, которая мог-ла поднять со скоростью десяти метров в секунду груздо двенадцати тысяч килограммов.

– Эй, ты там, берегись! – снова закричали откат-чики; они устанавливали лестницу с другой стороны,чтобы проверить левый шкив.

Этьен медленно вернулся в приемочную. Он былошеломлен этим мощным полетом над его головою.Дрожа от сквозного ветра, он стал смотреть, как дви-гались клети подъемной машины; в ушах у него звене-ло от грохота вагонеток. У самого спуска в шахту дей-ствовал сигнальный аппарат – тяжелый молот с рыча-гом; когда снизу дергали за веревку, он ударял в било.Один удар означал остановку, два удара – спуск, триудара – подъем; эти тяжелые удары непрестанно раз-

давались посреди общего гула; вслед за ними сейчасже слышался звонкий колокольчик. Приемщик, управ-лявший движением подъемной машины, еще увели-чивал шум, выкрикивая в рупор приказания машини-сту. В этой суматохе появлялись и опускались клети,их опоражнивали, и они снова поднимались нагружен-ными. Этьену трудно было разобраться в этой слож-ной работе.

Он понимал только одно: пасть шахты непрерывнопоглощала от двадцати до тридцати человек разом,притом с такой легкостью, что это, казалось, прохо-дило совершенно незаметно. Спуск рабочих началсяс четырех часов. Они приходили из барака босикомс лампочками в руках и стояли небольшими группа-ми, ожидая, пока не наберется достаточное количе-ство людей. Бесшумно, мягким крадущимся движени-ем ночного хищного зверя, из темноты всплывала же-лезная клеть и, затормозив ход, останавливалась. Вкаждом из четырех ярусов клети стояло по две ваго-нетки, наполненных углем. Откатчики вытаскивали ихпо особым мосткам и заменяли другими, порожнимиили с заранее нагруженными досками. В пустые ва-гонетки становились рабочие, по пять человек в каж-дую; порою спускали сорок человек сразу, если онизанимали все свободные вагонетки. Раздавалось глу-хое и невнятное мычание – это выкрикивался в ру-

пор приказ; четыре раза дергали сигнальную веревку,ведущую вниз, – это называлось «говядина едет» –предупреждение о человеческом грузе. Клеть, слегкадрогнув, бесшумно погружалась, падала, как камень,не оставляя за собою ничего, кроме бегущего вниздрожащего каната.

– Глубоко? – спросил Этьен у одного шахтера, ко-торый стоял возле него и с сонным видом ждал своейочереди.

– Пятьсот пятьдесят четыре метра, – ответил тот. –Но там проходят четыре яруса один над другим, пер-вый на глубине трехсот двадцати метров.

Оба замолчали, глядя на поднимающийся канат.– А если он оборвется? – спросил Этьен.– Ну, ежели оборвется…Шахтер закончил фразу жестом. Пришла его оче-

редь; клеть опять поднялась легко и плавно. Он влез внее вместе с другими товарищами; клеть погрузилась,и не прошло четырех минут, как она появилась снова,чтобы поглотить другую партию людей. В течение по-лучаса шахта таким образом проглатывала людей тобыстрее, то медленнее, смотря по глубине яруса, ку-да они опускались, но безостановочно и алчно, как бынабивая свои исполинские кишки, способные перева-рить целые толпы. Клеть все наполнялась и наполня-лась, а мрак оставался по-прежнему беспросветным,

и она поднималась из бездны все так же беззвучно ижадно.

Время шло, и Этьеном овладела прежняя трево-га, которую он уже испытал там, на откосе. Чего до-биваться? Старший штейгер ответит ему то же, чтои другие. Безотчетный страх заставил его внезапноповернуться и уйти; он остановился только перед ко-тельной. Дверь ее была широко распахнута, и Этьенувидел семь котлов с двумя топками. Утопая в клубахбелого пара, вырывавшегося со свистом из щелей, ко-чегар подкладывал уголь в одну из топок; жар дохо-дил до самого порога. Обрадовавшись, что можно по-греться, Этьен хотел подойти ближе, но в это времязаметил новую партию углекопов, направлявшихся вшахту. Это было семейство Маэ и Леваки, отец с сы-ном. Когда Этьен увидел Катрину, которая шла впере-ди и показалась ему приветливым мальчиком, у негоявилась суеверная мысль – попытаться спросить впоследний раз.

– Скажите, товарищ, не требуется ли тут где-нибудьрабочий, на любую работу?

Катрина с удивлением поглядела на него, немногоиспуганная голосом, который так внезапно раздалсяиз темноты. Но Маэ, шедший за нею, тоже слышал; онприостановился и ответил Этьену. Нет, тут никого нетребуется. Бедняга-безработный, переходящий с ме-

ста на место в поисках работы, отвлек его. Маэ вздох-нул, повернувшись к другим:

– Да, это со всяким может случиться… Что толкужаловаться: тут кругом без работы ходят, хоть подох-ни…

Рабочие направились в барак. Это было обширное,грубо оштукатуренное помещение. По стенам стоялишкафы, запертые на висячие замки; в середине – же-лезная жаровня, нечто вроде печки без заслонки, рас-каленная докрасна; она была доверху набита углем,так что куски его с треском вываливались на землянойпол. Барак освещался только этой жаровней; крова-вые отсветы дрожали на замусоленном дереве шка-фов и на стенах вплоть до самого потолка, покрытогочерной пылью.

Когда семья Маэ вошла в жаркий барак, там разда-вался громкий хохот. Человек тридцать рабочих стоя-ли и грелись с довольным видом, повернувшись спи-ной к огню. Перед спуском все заходили сюда погреть-ся, набраться как следует тепла, чтобы бодрее при-ступить к работе в сырой шахте. В то утро в бара-ке царило веселье. Рабочие подтрунивали над восем-надцатилетней откатчицей Мукеттой: у этой девушкибыли такие огромные груди и зад, что ее блуза и шта-ны, казалось, вот-вот треснут. Она жила в Рекийяре сотцом – старым конюхом Муком и братом Муке – от-

катчиком; но часы работы у них не совпадали, и по-тому она отправлялась в шахту одна. Обычно летом– забравшись в рожь, а зимою – у какой-нибудь огра-ды она забавлялась без особых последствий со своимочередным дружком, которые менялись каждую неде-лю. У нее перебывали все шахтеры; это была настоя-щая дружеская «круговая чаша». Однажды ее упрек-нули в том, что она гуляла с кузнецом из маршьенн-ской гвоздарни. Мукетта была вне себя от гнева и кри-чала, что до этого она не опустится; она готова датьруку на отсечение, что никто никогда не видал ее нис кем, кроме углекопов.

– Так ты уж больше не с долговязым Шавалем? –спросил ее подсмеиваясь один из шахтеров. – Тогокарапуза подцепила? Да ведь ему лестницу подстав-лять надо. Я вас обоих за Рекийяром видел; он на ка-мень влезал!

– Ну и что дальше? – добродушно отвечала Мукет-та. – Тебе какое дело? Тебя ведь не звали, чтобы тыего подсаживал.

Эти грубоватые, незлобивые шутки вызывали у ра-бочих, вдоволь пожарившихся у огня, новые взрывысмеха, от которого тряслись их плечи. Мукетта самахохотала, расхаживая среди них с забавно смущен-ным видом в своей тесной одежде, обтягивавшей ееокруглое, чересчур полное тело.

Но веселье кончилось, как только Мукетта сообщи-ла Маэ, что Флеранса – долговязая Флеранса – боль-ше не придет: накануне ее нашли мертвой в постели;одни говорят – от разрыва сердца, другие – от лит-ра можжевеловой водки, которую она выпила за раз.Маэ был в отчаянии: опять незадача – он лишился од-ной из своих откатчиц и не мог в одночасье ее заме-нить. Он работал в артели с четырьмя забойщиками:он, Захария, Левак и Шаваль. Если у них останетсяоткатчицей лишь Катрина – работа пострадает. Вдругон вспомнил:

– Постойте-ка! А тот парень, что искал работу?Мимо барака проходил Дансарт. Маэ сообщил ему

о случившемся и попросил разрешения нанять этогочеловека; он особенно упирал на то, что компания са-ма склонна заменять откатчиц мужчинами, как в Ан-зене. Главный штейгер сперва подмигнул: отстране-ние женщин от работы в шахтах вызывало отпор у са-мих же углекопов: они стремились пристроить к рабо-те своих дочерей; вопросы морали и гигиены мало ихзанимали.

Наконец после некоторого колебания Дансарт со-гласился, с тем, однако, что окончательное разреше-ние даст инженер Негрель.

– Что толку! – проговорил Захария. – Уж он, верно,далеко, раз нигде не мог найти работы!

– Нет, – возразила Катрина, – я только что видела,как он остановился у котельной.

– Так сбегай же за ним, бездельница! – крикнул Маэ.Девушка бросилась бежать. Поток углекопов на-

правился тем временем к шахте, уступая место у огнядругим. Жанлен, не дожидаясь отца, пошел за своейлампочкой в сопровождении толстого простодушногопаренька Бебера и тщедушной десятилетней девочкиЛидии. Мукетта шла впереди них; на темной лестницеона обозвала их паскудниками и пригрозилась нада-вать оплеух, если они будут щипаться.

Этьен в самом деле оказался в котельной; он раз-говаривал с кочегаром, который подкладывал в топкууголь. Ему стало холодно при мысли, что опять при-дется брести во мраке ночи. Он уже решил уйти, нов этот миг почувствовал, как на плечо ему легла чья-то рука.

– Идите-ка за мною, – сказала Катрина. – Там естькое-что для вас.

Сперва он не понял. Потом его охватила безудерж-ная радость, и он крепко пожал руку девушке.

– Спасибо, друг… Какой же вы, кстати сказать, доб-рый малый!

Катрина засмеялась, разглядывая его при красномсвете топок. Ее забавляло, что парень принимал ее замальчика, – она была очень худощава, а длинные во-

лосы скрывал чепец. Этьен тоже смеялся от удоволь-ствия, и оба с минуту стояли друг перед другом, весе-ло хохоча; щеки у них пылали.

Тем временем в бараке, присев на корточки передсвоим шкафом, Маэ снимал обувь и грубые шерстя-ные чулки. Когда Этьен подошел, они обсудили все сдвух слов: тридцать су в день; работа утомительная,но он скоро втянется. Забойщик посоветовал Этьенуостаться в башмаках и дал ему старую кожаную шап-ку, чтобы предохранить голову от ушибов; отец и сынпренебрегали этой мерой предосторожности. Затемиз шкафчика были вынуты инструменты; там же нахо-дилась и лопатка Флерансы. После этого Маэ, спря-тав в шкаф обувь, чулки, а также узелок Этьена, вдругразозлился от нетерпения:

– Куда он запропастился, эта негодная кляча Ша-валь? Опять, наверное, повалил какую-нибудь дев-чонку на кучу камней!.. Мы и так на полчаса сегодняопоздали.

Захария и Левак преспокойно грели себе спины.Наконец первый сказал:

– Это ты Шаваля ждешь?.. Он пришел раньше нас,только что спустился в шахту.

– Как? Ты это знал и до сих пор мне ничего не ска-зал? Идемте! Живей!

Катрине, гревшей у огня руки, пришлось идти вме-

сте со всеми. Этьен пропустил ее вперед и пошел занею. Он опять очутился в лабиринте лестниц и тем-ных переходов, где босые ноги ступали мягко, слов-но в стоптанных туфлях. Ламповое отделение горе-ло ярким светом; это было застекленное помещениесо стойками, на которых рядами в несколько ярусовстояли сотни лампочек Дэви, накануне проверенныхи вычищенных; все они пылали, словно свечи в сияю-щей часовне. У окошечка каждый рабочий брал своюлампочку, помеченную его номером, осматривал ееи собственноручно закрывал, а сидевший за столомтабельщик отмечал в регистрационной книге времяотправления в шахту. Маэ пришлось самому выхло-потать лампочку для своего нового откатчика. Затембыла еще одна процедура: рабочие проходили мимоособого контролера, проверявшего, хорошо ли закры-ты лампы.

– Брр!.. Не очень-то здесь тепло, – пробормоталаКатрина, дрожа от холода.

Этьен только кивнул головой. Они очутились у спус-ка в шахту, посреди обширного помещения, где раз-гуливал ветер. Он считал себя человеком мужествен-ным, но все же неприятное чувство страха стесни-ло ему грудь, когда вокруг него снова загрохотали ва-гонетки, раздались глухие удары сигнального моло-та, сдавленный рев рупора, и когда он увидал перед

собою непрестанно бегущие канаты, которые быстронаматывались и разматывались барабанами подъем-ной машины. Клети поднимались и опускались, без-звучно скользя, словно крадущийся ночью хищныйзверь, унося все новые и новые партии людей; ка-залось, их проглатывала пасть шахты. Теперь насту-пал его черед; ему было холодно, он напряженно мол-чал. Захария и Левак подсмеивались над ним: они неодобряли найма этого незнакомца, в особенности Ле-вак, задетый тем, что с ним предварительно не посо-ветовались. Катрина обрадовалась, услыхав, как отецпринялся объяснять Этьену устройство машины:

– Вот смотри: над клетью устроен парашют, а ес-ли канат лопнет, эти железные зубья вопьются в де-ревянные брусья. Ну да это не так часто случается…Шахтный колодец разделен на три части; они отгоро-жены друг от друга досками сверху донизу; посрединедвижутся клети, а слева идут лестницы…

Но тут он прервал свои объяснения и начал вор-чать, не решаясь, однако, слишком возвысить голос:

– Чего же это мы тут канителимся, черт возьми! Недело этак морозить людей!

Штейгер Ришомм, с яркой, без сетки, лампочкой,прикрепленной к кожаной шапке, тоже собирался спу-ститься в шахту; он услыхал ворчание Маэ.

– Полегче… У стен есть уши! – отеческим тоном

проговорил старый шахтер, который и теперь, сделав-шись штейгером, не перестал быть товарищем длясвоих. – Все должно идти своим чередом… Ну вот, те-перь и нам можно; влезайте все.

В самом деле, перед ними была клеть, обитая же-лезными полосами и забранная с боков частой решет-кой; она остановилась и ждала их. Маэ, Захария, Ле-вак и Катрина влезли в одну из нижних вагонеток, а таккак в ней должно было поместиться пять человек, ток ним присоединился и Этьен. Но все удобные местабыли уже заняты, и ему пришлось кое-как втиснутьсявозле девушки, локоть которой упирался ему в живот.Лампочка мешала ему; кто-то посоветовал прицепитьее к пуговице блузы. Он не расслышал и продолжалдержать ее в руке, хотя это было неудобно. Загрузкапродолжалась, людей напихивали все больше и боль-ше, как скот. Клеть все не отправляли. Что там про-изошло? Этьену казалось, будто он ждет бесконечнодолго. Но вот клеть встряхнуло, все померкло, окру-жающие предметы стали уплывать, голова его закру-жилась от быстрого спуска, и он испытывал мучитель-ную тошноту. Так продолжалось, пока они двигалисьна свету, проходя два яруса приемочной, где вокругних, казалось, кружились и бежали железные пере-плеты. Затем клеть погрузилась во мрак шахты. Этьенбыл совершенно ошеломлен и уже не мог дать себе

ясного отчета в испытываемых ощущениях.– Вот и отправились, – спокойно проговорил Маэ.Все чувствовали себя как ни в чем не бывало. А

Этьен порою не понимал, опускаются они или подни-маются. Иногда наступали мгновения как бы полнойнеподвижности, – это было, когда клеть падала отвес-но, не задевая боковых брусьев; но вслед за тем на-чинались резкие толчки, словно клеть плясала междудосками, и Этьен стал бояться крушения. В скудномсвете лампочек он различал только сгрудившиеся те-ла. Лишь в соседней вагонетке яркая лампочка штей-гера сверкала, как маяк.

– Здесь четыре метра в диаметре, – продолжалобъяснять Маэ. – Обшивку давно следовало бы почи-нить, – вода просачивается отовсюду… Вот! Мы какраз на этом уровне, слышите?

Этьен недоумевал, откуда этот шум: будто шелпроливной дождь. Сначала на крышу клети упалонесколько крупных капель, как при начале ливня; по-том дождь стал все усиливаться и перешел в насто-ящий поток. Крыша клети, очевидно, продырявилась:струя воды падала на плечи Этьену и промочила егодо нитки. Холод становился нестерпимым; клеть по-гружалась в сырой мрак. Но вот перед ними внезапно,как молния, промелькнула освещенная пещера, по ко-торой двигались люди, и все снова утонуло во мраке.

– Это первый ярус, – сказал Маэ. – Мы на глубинетрехсот двадцати метров… Смотрите, какая скорость!

Подняв лампочку, он осветил один из боковыхбрусьев, который убегал, словно рельсы из-под поез-да, мчащегося на всех парах; кроме этого, по-преж-нему ничего не было видно. Внезапными просветамимелькнули еще три яруса. В потемках не переставаяшумел проливной дождь.

– Как глубоко! – пробормотал Этьен.Ему казалось, что спуск длится уже несколько ча-

сов. Было мучительно неудобно, он не мог пошевель-нуться, да еще локоть Катрины не давал ему покоя.Она не произносила ни слова. Этьен только ощущалее возле себя, и это его согревало. Когда клеть на-конец остановилась на глубине пятисот пятидесятичетырех метров, он очень изумился, узнав, что спускпродолжался ровно минуту. Грохот задвижек, привыч-ное ощущение твердой почвы под ногами внезапноразвеселили его, и он шутя заговорил с Катриной на«ты»:

– Что у тебя там под кожей, что ты такой горячий?У меня до сих пор в животе от твоего локтя неладно.

Она тоже расхохоталась. Ну как он глуп, что всееще принимает ее за мальчишку! Что у него – глаз, чтоли, нет?

– Это у тебя в глазах неладно, – проговорила она

смеясь; молодой человек изумился, но опять ничегоне понял.

Клеть опустела, рабочие перешли в помещениедля нагрузки угля. Это было нечто вроде зала, высе-ченного в скале и укрепленного кирпичным сводом;его освещали три больших лампы без предохрани-тельных сеток. Нагрузчики поспешно катили по чугун-ным плитам полные вагонетки. От стен исходил запахпогреба, селитряная сырость; из соседней конюшнипорою тянуло теплым воздухом. Отсюда расходилисьчетыре зияющие галереи.

– Сюда, – сказал Маэ, обращаясь к Этьену. – Мыеще не на месте, нам надо пройти добрых два кило-метра.

Рабочие разделились на группы и стали постепен-но исчезать в глубине черных проходов. Человек пят-надцать направились налево, Этьен шел последним,вслед за Маэ, а перед ним – Катрина, Захария и Ле-вак. Это была прекрасная галерея, удобная для от-катывания, пробитая в таком твердом пласту, что еелишь кое-где приходилось укреплять. И они все шлии шли – один за другим, не говоря ни слова; лампоч-ки еле освещали путь. Молодой человек спотыкалсяна каждом шагу, рельсы мешали ему идти. Он с тре-вогой прислушивался к глухому шуму, подобному гулуотдаленной бури; шум все усиливался, – казалось, он

вырывался из недр земли. Вдруг это грохот обвала, ион сокрушит у них над головами всю огромную толщу,отделяющую их от дневного света? Но вот в потем-ках что-то замерцало, и Этьен почувствовал, что поч-ва дрожит. Он и его спутники выстроились вдоль сте-ны, и мимо них прошла большая белая лошадь; онатащила поезд из вагонеток. На передней вагонетке,держа вожжи, сидел Бебер; за последней, упершисьруками в борт, бежал босиком Жанлен.

Они снова пошли. Через некоторое время показал-ся перекресток; от него ответвлялись две новые гале-реи. Рабочие опять разбились на более мелкие груп-пы и разошлись мало-помалу по всем ходам шахты,где производились работы. Здесь галерея была ужевся укреплена; рыхлый свод, обшитый досками, под-держивался дубовыми подпорками; между ними вид-нелись слои шифера с блестками слюды и грузныемассы тусклого шероховатого песчаника. Поезда ва-гонеток – то нагруженных, то пустых – беспрестаннос грохотом проходили мимо них, встречались и ухо-дили в темноту; их тащили лошади, которые двига-лись, словно призраки. В одном месте путь раздваи-вался. Здесь дремал остановившийся поезд, похожийна спящую черную змею; лошадь фыркала; во мра-ке ее едва можно было различить: туловище ее каза-лось глыбой, выпавшей из свода. То и дело отворя-

лись и медленно затворялись вентиляционные две-ри. По мере того как углекопы продвигались вперед,галерея становилась все уже, все ниже; потолок былнеровный, и приходилось беспрестанно нагибаться.

Этьен больно ушиб голову. Если б не кожаная шап-ка, он раскроил бы себе череп. Он стал внимательноследить за всеми движениями Маэ, шедшего передним: его сумрачный силуэт обрисовывался при мер-цании лампочек. Из рабочих никто не ушибся, – они,верно, знали каждую перекладину деревянных креп-лений, каждый выступ камня. Этьена сильно затруд-няла скользкая почва под ногами; чем дальше, темона становилась сырее. Но больше всего изумлялиего резкие скачки температуры. В глубине шахтногоколодца было очень свежо, а в галерее, по которойпроходил поток воздуха, дул резкий, холодный ветер,ревевший в узких стенах, словно буря. По мере тогокак они углублялись в другие штольни, куда проника-ло лишь немного воздуха из вентиляторов, ветер пре-кращался, наступала удушливая, гнетущая жара.

Маэ молчал. Только поворачивая направо, в новуюгалерею, он не оборачиваясь сказал Этьену:

– Жила Гийома.На этом пласту работала их партия. С первых же

шагов Этьен расшиб себе голову и локти. Покатый по-толок спускался так низко, что на протяжении двадца-

ти или тридцати метров ему пришлось идти, согнув-шись вдвое. Вода доходила до щиколоток. Так онипрошли двести метров, и вдруг Левак, Захария и Ка-трина исчезли у него на глазах, как будто их поглотилаузкая расщелина, открывшаяся перед ним.

– Надо подняться туда, – сказал Маэ. – Прицепилампочку к пуговице и лезь, держась руками за брев-на.

Сам он исчез. Этьен должен был следовать за ним.Эта расщелина в пласту служила проходом для угле-копов; через нее можно было попасть во все боковыештольни. Расщелина была не шире самого угольногопласта и едва достигала шестидесяти сантиметров.Хорошо еще, что Этьен был худощав; и все же он,с непривычки, затрачивал очень много сил, подвига-ясь вперед. Весь съежившись, он толкался плечами ибедрами о стенки и хватался за бревна. Поднявшисьметров на пятнадцать, они достигли первого боковогопрохода; но пришлось пробираться еще дальше: за-бой Маэ и его товарищей находился в шестом ярусе– в преисподней, как они выражались. Штольни сле-довали одна над другой, приблизительно через каж-дые пятнадцать метров, а конца этой щели все не бы-ло. От подъема надрывались спина и грудь. Этьен вы-бился из сил, как будто порода своей тяжестью разда-вила ему все тело; руки у него покрылись ссадинами,

ноги были разбиты, к тому же он задыхался и чувство-вал, как кровь приливает к голове. В одной штольнеон смутно различил два скрюченных существа, катив-ших вагонетки, – одно щуплое, другое толстое: то бы-ли Лидия и Мукетта, уже начавшие работать. А емуоставалось лезть еще два яруса! Пот слепил глаза, онотчаивался догнать своих спутников, чьи ловкие тела,казалось, так и скользили по пласту.

– Ну вот, мы уже пришли! – послышался голос Ка-трины.

Но когда он действительно добрался до цели, дру-гой голос закричал из глубины штольни:

– В чем дело? Что вам – на других наплевать, чтоли? Мне из Монсу два километра идти, а я раньше васна месте!

Это крикнул Шаваль, высокий худой парень два-дцати пяти лет, костлявый, с резкими чертами лица.Он злился оттого, что его заставили ждать.

Увидав Этьена, он спросил удивленно и презри-тельно:

– Это еще кто?И когда Маэ рассказал ему о случившемся, он про-

цедил сквозь зубы:– Так… Значит, теперь парни у девок хлеб отбива-

ют!Этьен и Шаваль обменялись взглядом инстинктив-

ной, внезапно загоревшейся ненависти. Этьен безот-четно почувствовал, что его оскорбили. Воцарилосьмолчание; все принялись за работу. Галереи мало-по-малу наполнились, партии людей заработали в каж-дом ярусе, в конце каждой штольни. Прожорливаяшахта поглотила свою ежедневную порцию – околосемисот рабочих. Теперь они все трудились в этом ис-полинском муравейнике, прокладывая повсюду в зем-ле ходы, кроша ее, словно гнилое дерево, источенноечервями. В тягостном молчании дробили они глубокиепласты. Приложив ухо к скале, можно было бы услы-хать движение этих людей-насекомых, свист каната,поднимающего и опускающего клети с углем, и звукорудий, высекающих каменный уголь в самых глубо-ких ходах.

Случайно повернувшись, Этьен оказался сноваприжатым к Катрине. Но на этот раз он ощутил округ-лость ее зреющей груди и сразу понял, откуда исходи-ла теплота, пронизывавшая все его существо, когдаон касался ее тела.

– Так ты… девушка? – тихо проговорил он, крайнеизумленный.

Она весело ответила не краснея:– Ну да!.. Не скоро же ты сообразил, парень!

IV

Четверо забойщиков разместились, один над дру-гим, во всю вышину забоя. Их отделяли друг от дру-га доски с крюками, на которых задерживался отби-тый уголь; каждый рабочий занимал участок прибли-зительно в четыре метра длины. Пласт был так тонок,что едва достигал в этом месте пятидесяти сантимет-ров, и забойщики, пробираясь на коленях и на локтях,были как бы сплющены между сводом и стеной и прикаждом повороте больно ударялись плечами. Во вре-мя работы в шахтах им приходилось лежать на боку,вытянув шею, подняв руки и орудуя кирками.

Внизу находился Захария; над ним разместилисьЛевак и Шаваль, и наконец на самом верху работалМаэ. Они кирками пробивали борозды в шиферномслое, затем делали два вертикальных надреза в са-мом угольном пласту и наконец отсекали верхнюючасть глыбы железным заступом. Уголь был жирный,глыба разбивалась на мелкие куски, которые скаты-вались по животу и по ногам рабочего. Когда эти кус-ки, задерживаемые досками, накапливались у них подногами, забойщики исчезали, словно замурованные вузкой щели.

Хуже всех приходилось Маэ. Наверху температура

достигала тридцати пяти градусов, приток воздуха от-сутствовал, духота становилась невыносимой. Чтобывиднее было в темноте, ему пришлось повесить лам-почку над самой головой; и лампочка эта так силь-но припекала голову, что, казалось, вся кровь разли-валась по телу жгучей лавой. Но особенное мучениепричиняла сырость. Как раз над Маэ, в несколькихсантиметрах от его лица, просачивалась грунтоваявода, быстро падая в какому-то упорном ритме круп-ными каплями на одно и то же место. Тщетно повора-чивал он шею и закидывал голову назад: вода капалабеспрерывно, заливая ему лицо. Через четверть часаон совершенно промок от пота и воды; от его одеждыподнимался дымящийся влажный пар, как от белья вовремя стирки. В то утро капля попала старику прямо вглаз, и он даже выругался. Маэ не хотел бросать ра-боту и продолжал ударять киркою изо всех сил, так чтовсе тело его сотрясалось. Лежа между двумя пласта-ми угля, он похож был на тлю среди страниц толстоготома, которую вот-вот раздавит тяжесть.

Никто не произносил ни единого слова. Все рабо-тали; кругом слышались одни лишь неровные, заглу-шенные удары, доносившиеся как бы издалека. Зву-ки приобретали особую четкость, не будя отклика взастывшем воздухе. Мрак казался еще черней от ле-тучей угольной пыли и газа, от которого темнело в

глазах. Лампочки, прикрытые металлическими сетка-ми, бросали лишь слабый красноватый отсвет. Ничегонельзя было различить; штольня зияла, уходя ввысь,как широкая печная труба, плоская и косая, в кото-рой накопилась густая многолетняя сажа. В кромеш-ной тьме этой трубы копошились какие-то призрачныефигуры. Слабый, мерцающий свет вырывал из тем-ноты то округлость бедра, то жилистую руку, то сви-репое лицо, измазанное до неузнаваемости, словно узлодея, идущего на разбой. Порой выступали из тьмывнезапно освещенные глыбы угля, деревянные пере-городки и углы, сверкавшие, словно грани кристалла.И снова все погружалось во мрак; только раздавалисьглухие удары кирок, тяжелое дыхание да воркотня отусталости, невыносимой духоты и грунтовых вод.

Захария, обмякший после воскресной попойки,вскоре оставил работу под предлогом, будто ему надоподставить подпорки; это дало ему возможность от-дохнуть, и он тихонько насвистывал, рассеянно глядяв темноту. Позади забойщиков осталось пустое про-странство метра в три; тем не менее рабочие не по-заботились укрепить глыбу, не думая об опасности ижалея рабочее время.

– Эй ты, белоручка! – крикнул молодой человекЭтьену. – Давай сюда подпорки.

Этьену, которого Катрина обучала, как надо орудо-

вать лопаткой, пришлось подавать доски – оставалсянебольшой запас еще со вчерашнего дня. Доски былинарезаны по размеру каждого слоя угля, и обычно ихспускали сюда по утрам.

– Да поворачивайся же, лентяй, черт тебя возьми! –крикнул Захария, видя, как новый откатчик неловкопробирается между грудами угля, неся в руках четыредубовых бруска.

С помощью кирки забойщик делал одну зарубку всводе и другую в стене; затем с двух концов запихи-вал бруски, которые подпирали глыбу. После обедаремонтные рабочие расчищали галерею и засыпалиотработанные слои жилы вместе с остатками брусков,оставляя свободными только верхние и нижние про-ходы, необходимые для откатки.

Маэ перестал ворчать. Ему удалось наконец отбитьглыбу угля. Он отер рукавом обильный пот и обернул-ся взглянуть, что делает Захария у него за спиной.

– Брось, – сказал он. – После завтрака поглядим.Примемся лучше за работу, а то у нас не наберетсяположенного числа вагонеток.

– Дело в том, – промолвил молодой человек, – чтотут начинает оседать. Посмотри, уже трещина. Боюсь,как бы не обрушилось.

Но отец пожал плечами. Какие пустяки! Ничего необрушится! А потом им ведь не впервой, вывернут-

ся как-нибудь. В конце концов, он рассердился и по-слал сына в глубь штольни. Впрочем, остальные то-же оставили работу. Левак, лежа на спине, бранил-ся, рассматривая палец левой руки, ободранный докрови упавшим камнем. Шаваль с ожесточением ста-щил с себя рубашку и оголился по пояс, чтобы не бы-ло так жарко. Все они уже почернели от тонкой уголь-ной пыли; смешавшись с потом, она текла с них тем-ными струйками. Первым принялся за работу Маэ. Го-лова его приходилась ниже, на одном уровне с глы-бой; вода каплями падала на лоб, и казалось, что онав конце концов просверлит ему череп.

– Не надо обращать на них внимания, – сказала Ка-трина Этьену. – Они вечно грызутся.

Девушка снова терпеливо принялась его обучать.Каждая нагруженная вагонетка, появлявшаяся навер-ху, была отмечена особым жетоном, по нему прием-щик мог занести ее в счет артели; поэтому надо на-гружать очень внимательно, и только чистым углем,иначе вагонетку могли не принять.

Молодой человек, глаза которого начинали привы-кать к мраку, глядел на ее белое, бескровное лицо. Онникак не мог определить ее возраста; на вид ей мож-но было дать двенадцать лет – до того она была хруп-ка. А между тем она казалась старше, держалась по-мужски развязно, с наивной дерзостью, и это несколь-

ко смущало Этьена. Ему не понравилась ее мальчи-шеская голова с бледным личиком, стянутая на вис-ках чепцом. Но его поражала сила этой девочки, ееупругость и ловкость. Она наполняла свою вагонеткубыстрее, чем он, равномерными и легкими взмахамилопатки; затем одним толчком плавно продвигала еедо ската, нигде не зацепляя и легко пробираясь поднизкими сводами. Этьен же ушибался на каждом ша-гу, вагонетка сходила у него с рельсов. Он впадал вотчаяние.

В самом деле, дорога не отличалась удобством. Отзабоя до ската было метров шестьдесят, и ход, кото-рый рабочие еще не успели расширить, представлялсобою настоящую траншею с очень неровным сво-дом и с частыми выступами. В некоторых местах на-груженная вагонетка едва могла пройти, и тогда от-катчику приходилось пробираться на коленях, чтобыне размозжить себе голову. К тому же подпорки про-гнулись и кое-где уже потрескались. Они были рас-щеплены в середине и местами торчали, как сломан-ные костыли. Надо было проходить крайне осторож-но, чтобы не исцарапаться; и под тяжелым грузом осе-давшей породы, от которого толстые дубовые брусьямогли разлететься в щепы, люди ползали на животе ввечном страхе сломать себе шею.

– Опять! – произнесла смеясь Катрина.

Вагонетка Этьена сошла с рельсов в самом тяже-лом месте прохода. Он никак не мог катить ее прямопо рельсам, врезавшимся во влажную землю; он бра-нился, выходил из себя и выбивался из сил, тщетностараясь невероятными усилиями поставить колесана место.

– Да погоди, – продолжала девушка. – Если будешьзлиться, ничего не выйдет.

Она ловко скользнула под вагонетку и одним уси-лием, спиной, приподняла ее и поставила на рельсы;вагонетка весила семьсот килограммов. Этьен, пора-женный и пристыженный, лепетал какие-то извине-ния.

Катрина показала ему, как расставлять ноги, чтобылучше упираться в подпорки, стоящие по обе сторо-ны галереи. Тело должно быть наклонено вперед, ру-ки вытянуты так, чтобы можно было толкать вагонет-ку соединенными усилиями всех мускулов рук и ног.Во время одного из таких путешествий Этьен после-довал за ней и видел, как она шла, изогнувши все те-ло и держа руки так низко, что казалось, будто онаползет на четвереньках, подобно карликам, которыхпоказывают в цирках. Пот лил с нее градом, девуш-ка задыхалась, суставы хрустели, но она продолжалаработать без единой жалобы, с привычным безразли-чием, как будто жизнь на четвереньках – общий удел

этих несчастных. Ему же работа не давалась: баш-маки жали, тело изнемогало оттого, что приходилосьдвигаться скорчившись, низко опустив голову. Черезнесколько минут такое положение становилось насто-ящей пыткой, мучительной и нестерпимой; и он опус-кался на колени, чтобы разогнуть спину и передохнутьхотя бы на мгновение.

В боковой штольне Этьена ждала новая работа:Катрина стала учить его, как прицеплять вагонетки.Вверху и внизу ската, обслуживавшего штольни вовсех ярусах, находилось по одному подручному –один спускал вагонетку сверху, а другой принимал еевнизу. Эти двенадцати- и пятнадцатилетние сорван-цы перебрасывались непристойными словами; чтобыпредупредить их, приходилось выкрикивать еще бо-лее яростные ругательства. Как только внизу появля-лась пустая вагонетка, приемщик тотчас давал сиг-нал, откатчица прицепляла полную вагонетку, прием-щик нажимал рычаг, и вагонетка опускалась, подни-мая своей тяжестью другую, пустую. В нижней гале-рее образовывались целые поезда из нагруженныхвагонеток; лошади подвозили их к подъемной маши-не.

– Эй вы, чертовы клячи! – крикнула Катрина в укреп-ленную балками галерею длиной в сто метров, гдекаждый звук отдавался, словно в гигантском рупоре.

Подручные, вероятно, отдыхали, – ни один не от-кликнулся. Во всех ярусах перевозка прекратилась.Послышался тонкий детский голос:

– Верно, они балуются с Мукеттой.Отовсюду раздался громовой хохот, откатчицы во

всей шахте держались от смеха за бока.– Кто это? – спросил Этьен у Катрины.Девушка ответила, что это Лидия, девчонка, про-

шедшая огонь и воду; вагонетку она катает не хужевзрослой женщины, несмотря на свои кукольные руч-ки. Ну, а Мукетта способна гулять с несколькими сразу.

Но вот снова раздался голос приемщика: он кричал,чтобы прицепляли. Вероятно, внизу проходил штей-гер. Во всех девяти ярусах закипела работа; толькои были слышны равномерные оклики подручных дасопение откатчиц; они добирались до галереи, запа-ренные, как кобылы, изнемогая под непомерной тяже-стью груза. В этом было что-то скотское; шахтерамиовладевала внезапная ярость самцов при виде деву-шек на четвереньках с выпяченным задом, в мужскихштанах, обтягивающих бедра.

Возвращаясь, Этьен каждый раз попадал в духо-ту забоя, слышал глухие прерывистые удары кирок иглубокие, тяжкие вздохи забойщиков, изнемогавшихна работе. Все четверо разделись догола и с головыдо пят были вымазаны углем, превратившимся в чер-

ную грязь. Раз пришлось высвободить задыхавшего-ся Маэ, поднять доски, чтобы спустить уголь. Захарияи Левак проклинали угольный пласт, который стано-вился все тверже, отчего работа с каждым днем дела-лась тяжелее. Шаваль иногда оборачивался, ложилсянавзничь и принимался бранить Этьена, чье присут-ствие явно его раздражало.

– Настоящий уж! У него меньше сил, чем у любойдевчонки!.. Так-то ты думаешь нагрузить свою ваго-нетку? А? Ты, верно, бережешь руки… Помяни моеслово! Я у тебя вычту десять су, если по твоей мило-сти у нас не примут хотя бы одну вагонетку!

Молодой человек не отвечал ни слова, счастливыйтем, что ему удалось найти хотя бы эту каторжнуюработу, и терпеливо сносил грубую брань откатчика истаршего рабочего. Но он не в силах был больше дви-гаться: ноги его стерлись до крови, все тело сводилистрашные судороги, туловище, казалось, стягивал ка-кой-то железный пояс. К счастью, было десять часов,и забойщики решили, что пора завтракать.

У Маэ имелись часы, на которые он, впрочем, и непосмотрел. В этом беспросветном мраке он никогда,даже на пять минут, не ошибался. Все надели рубаш-ки и блузы. Спустившись из штольни, они присели накорточки, пригнув локти к коленям, в привычном дляшахтеров положении, обходясь без камня или бревна.

Затем каждый принялся за свой завтрак, медленно от-кусывая от толстого ломтя; изредка углекопы переки-дывались отдельными словами относительно утрен-ней работы. Катрина ела стоя; через некоторое времяона подошла к Этьену, который лежал поодаль, меж-ду рельсами, прислонясь к подпоркам. Там было по-чти сухо.

– Ты ничего не ешь? – спросила она с набитымртом, держа в руке ломоть хлеба.

Вдруг она вспомнила, что он шел пешком всю ночьбез гроша, а может быть, и без куска хлеба.

– Хочешь, я поделюсь с тобой?Этьен дрожащим от голода голосом принялся уве-

рять ее, что совсем не хочет есть. Тогда Катрина ве-село проговорила:

– Ну, если ты брезгуешь!.. Погоди, я откусила толькос одной стороны, а тебе отломлю отсюда.

Она разломила хлеб пополам. Молодой человекполучил свою долю, и ему стоило большого труда несъесть всей порции сразу; он прижал руки к бокам,чтобы девушка не заметила, что он дрожит. Катри-на спокойно, как добрый товарищ, растянулась возленего на животе; одной рукой она подпирала подборо-док, а в другой держала бутерброд, от которого отку-сывала кусок за куском. Стоявшие между ними лам-почки освещали их.

Катрина молча посмотрела на Этьена. Ей, видимо,нравилось его красивое, тонкое лицо с черными уса-ми.

По губам ее бегло скользнула улыбка.– Значит, ты механик и тебя прогнали с железной

дороги. А за что?– За то, что я дал пощечину начальнику.Катрина остолбенела от такого ответа: она унасле-

довала понятия о подчинении и безусловном послу-шании.

– Должен сознаться, я тогда был пьян, – продолжалЭтьен, – а когда я напиваюсь, то делаюсь бешеными готов съесть и себя и других… Да, мне достаточноопрокинуть две рюмки, чтобы у меня явилось желаниесожрать человека… А потом я дня два отхожу…

– Не надо пить, – серьезно проговорила она.– Не беспокойся, уж я себя знаю!И Этьен покачал головой. Он ненавидел водку, в

нем говорило отвращение младшего отпрыска цело-го поколения пьяниц, которое алкоголем подорваловесь его организм; каждая капля водки становиласьдля него ядом.

– Мне только матери жаль… что теперь с ней бу-дет, – сказал он, проглотив кусок. – Ей живется небольно сладко, а я все же посылал ей время от вре-мени немного денег.

– А где живет твоя мать?– В Париже… на улице Гут-д’Ор. Она прачка.Наступило молчание. Когда Этьен вспоминал о ма-

тери, сознание беды, которую он натворил, и даль-нейшая неизвестность острой тоской наполняли егоздоровое молодое тело и затуманивали черные глаза.На мгновение он устремил взор в темную даль штоль-ни. И вот здесь, в этой глубине, под душной тяжестьюземли, перед ним встали образы детства: мать, ещемолодая, красивая, брошенная отцом, снова вернув-шимся к ней, когда она была уже женой другого; жизньмежду этими двумя мужчинами, которые обдирали ее,с которыми она опускалась в пьяном угаре все ниже иниже, на самое дно. Этьен припомнил улицу, где онижили, и все подробности: грязное белье посреди пра-чечной, беспробудное пьянство, оплеухи, от которыхтрещали скулы.

– А теперь, – проговорил он медленно, – с тридца-тью су в кармане не очень-то я ей помогу. Помрет, на-верное, от нужды.

В безнадежном отчаянии он съежился и снова от-кусил от своего ломтя.

– Хочешь? – спросила Катрина, показывая фляж-ку. – Тут у меня кофе, он тебе не повредит. А то еслибудешь есть всухомятку, у тебя пересохнет в горле.

Но Этьен отказался; довольно и того, что он взял

половину ее хлеба. Катрина продолжала настаиватьи наконец со своим обычным радушием промолвила:

– Хорошо, я выпью первая, раз уж ты такой цере-монный… Но зато теперь тебе нельзя уже больше от-казываться, это было бы свинство с твоей стороны.

И, приподнявшись на коленях, Катрина протяну-ла ему фляжку. Этьен увидел тогда совсем близкоот себя эту девушку, освещенную двумя лампочка-ми. Почему раньше она показалась ему некрасивой?Теперь, когда все лицо ее покрылось черной уголь-ной пылью, она показалась ему намного привлека-тельней. Полные губы полураскрыты; сверкали осле-пительные зубы, оттеняя темный овал лица; боль-шие глаза горели зеленоватым огнем, словно у кош-ки; прядь рыжих волос, выбиваясь из-под чепца, ще-котала ей ухо, и она смеялась. Она уже не казаласьтакой малолеткой, ей смело можно было дать лет че-тырнадцать.

– Разве чтоб доставить тебе удовольствие… – ска-зал он, отпив из фляжки и отдавая ее Катрине.

Она хлебнула еще раз и заставила его проделатьто же самое, чтобы обоим досталось поровну, как онасказала; странствование узкого горлышка фляжки отуст к устам забавляло их. Внезапно ему пришла в го-лову мысль схватить ее и поцеловать. Ее бледно-ро-зовые полные губы, потемневшие от угля, вызывали в

нем мучительное желание. Но он не решался, робея.В Лилле ему приходилось иметь дело только с про-ститутками, да притом еще самого низкого пошиба, ион совершенно не знал, как ему вести себя с девуш-кой, которая, к тому же, живет в семье.

– Тебе, верно, лет четырнадцать? – спросил Этьен,снова принимаясь за хлеб.

Она слегка рассердилась. Это ее удивило.– Как четырнадцать? Мне уже пятнадцать!.. Прав-

да, я мала ростом, у нас девушки растут очень мед-ленно.

Он продолжал ее расспрашивать, а она рассказы-вала ему все без бахвальства и не стыдясь. Ей, по-видимому, были хорошо известны отношения меж-ду мужчиной и женщиной, но в то же время Этьенчувствовал, что тело ее нетронуто, она еще совсемребенок, задержанный в своем развитии вследствиенездоровых условий, в каких ей приходилось жить.Когда он опять заговорил о Мукетте, думая смутитьКатрину, она спокойно и весело принялась ему рас-сказывать самые невероятные истории. Да, Мукеттавыкидывает такие штуки! А когда он спросил, нет лиу нее самой дружка, Катрина шутя ответила, что нехочет огорчать мать, но в один прекрасный день это сней неминуемо случится. Она сгорбилась, слегка про-дрогнув, ведь одежда ее промокла от пота, и гляде-

ла покорно и нежно, готовая подчиниться обстоятель-ствам и людям.

– Когда живешь рядом со всеми, легко ведь найтисебе парня, не так ли?

– Конечно.– И потом, – ведь это никому не приносит вреда,

ведь так? Кюре об этом не рассказывают.– Подумаешь, плевать мне на кюре!.. Но у нас тут

бродит Черный человек.– Что еще за Черный человек?– Старый шахтер – он появляется в шахте и свер-

тывает шеи наблудившим девушкам.Этьен посмотрел на нее, думая, что она над ним

смеется.– И ты веришь таким глупостям? Значит, ты ничего

не знаешь!– Как же, я умею читать и писать. Это нам полезно;

а вот когда папа и мама были детьми, их не учили.Положительно, она очень мила. И Этьен решил: как

только она покончит со своим бутербродом, обнять ееи поцеловать в полные розовые губы. Но он робел,мысль о такой дерзости сдавливала ему горло. Муж-ская одежда – куртка и панталоны на этом девиче-ском теле возбуждали и смущали его. Он проглотилпоследний кусок. Напившись из фляжки, он отдал еедевушке, чтобы допила. Теперь наступил решитель-

ный момент, и Этьен с беспокойством покосился насидевших углекопов, как вдруг из глубины показаласьчья-то тень, заслонившая проход.

Шаваль уже несколько минут смотрел на них изда-ли. Он приблизился и, убедившись, что Маэ его невидит, подошел к сидевшей на земле Катрине, схва-тил ее за плечи, запрокинул голову и зажал рот де-вушки грубым поцелуем. Он проделал это совершен-но спокойно, притворяясь, что не замечает Этьена.В этом поцелуе было сознание собственника, реши-мость, движимая ревностью. Девушка возмутилась.

– Оставь меня, слышишь!Шаваль, придерживая ее голову, глубоко заглянул

ей в глаза. Рыжие усы и бородка, казалось, пылалина его черном лице с большим крючковатым носом.Наконец он отпустил ее и молча отошел.

Холодная дрожь пробежала по всему телу Этьена.Как глупо, что он чего-то выжидал. И уж, конечно, те-перь он ее не поцелует: Катрина еще, пожалуй, поду-мает, что он это сделал в подражание тому, другому.Оскорбленный в своем тщеславии, он испытывал на-стоящее отчаяние.

– Зачем ты солгала? – тихо спросил Этьен. – Онтвой дружок?

– Да нет же, клянусь тебе! – воскликнула она. –Между нами ничего такого нет. Это просто смеха ра-

ди… Он даже и нездешний, а всего только полгода,как прибыл из Па-де-Кале.

Надо было снова приниматься за работу; оба под-нялись. Катрина как будто огорчилась, видя, что онзамкнулся. Она, несомненно, находила Этьена краси-вее Шаваля и, быть может, предпочла бы его. Жела-ние сказать ему что-нибудь ласковое и утешить его недавало ей покоя, и, заметив, что молодой человек судивлением смотрит на свою лампочку, горящую си-ним огнем, окаймленным широкой бледной полосой,она попробовала немного отвлечь его.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – дружеским то-ном сказала она.

Она отвела его в глубь забоя и показала ему тре-щину в слое угля. Там, казалось, что-то клокотало, до-носился слабый звук, похожий на щебетание птицы.

– Приложи руку, чувствуешь, как дует?.. Это руднич-ный газ.

Он был поражен. Так вот оно, это ужасное веще-ство, от которого все взлетает на воздух! Она засмея-лась, говоря, что на этот раз его очень много, – неда-ром лампочки горят синим огнем.

– Перестанете ли вы наконец болтать, бездельни-ки? – грубо крикнул Маэ.

Катрина и Этьен поспешно нагрузили свои вагонет-ки и стали толкать их по направлению к скату, согнув

спину, пробираясь ползком под неровными сводамиштольни. Уже после вторичного захода пот лил с нихградом и кости снова хрустели.

В шахте забойщики возобновили работу. Часто онисокращали время завтрака, чтобы не простудиться;бутерброды, жадно съеденные вдали от солнечно-го света, ложились на желудки свинцовой тяжестью.Вытянувшись на боку, рабочие все сильнее рубилиуголь, охваченные одним желанием – наполнить воз-можно большее число вагонеток. Все меркло передбешеной жаждой заработка, добываемого таким тя-желым трудом. Углекопы уже не замечали стекавшейводы, от которой распухали руки и ноги, не чувство-вали судорог от неудобного положения, душного мра-ка, где они чахли, подобно растениям в подземелье.Но время шло, воздух становился все ядовитее, нака-лялся от закоптевших лампочек, от человеческих ис-парений, от газа, туманя взор, словно паутина, – воз-дух, который только вентилятор сможет ночью очи-стить. А они там, в своей кротовой норе, под тяжестьюземли, ощущая огонь в груди, все долбили и долбили.

V

Маэ, не глядя на часы, которые он оставил в кар-мане блузы, остановился и сказал:

– Скоро час… Готово, Захария?Молодой человек только что принялся за крепле-

ние балок. В самый разгар работы он лежал на спинес блуждающим взглядом и вспоминал о том, как нака-нуне играл в шары. Он очнулся и ответил:

– Да, хватит пока, завтра будет видно.И он вернулся на свое место в забое. Левак и Ша-

валь тоже бросили кирки. Наступил перерыв. Все оти-рали лица голыми руками и смотрели на расщеплен-ную глыбу, нависшую сверху. Они говорили только освоей работе.

– Такое уж нам счастье, – проворчал Шаваль, –как раз попасть на породу, которая обваливается!.. Неприняли мы этого в расчет при подряде.

– Мошенники… – проворчал Левак. – Только и ду-мают, как бы нас провести.

Захария рассмеялся. Ему было наплевать на ра-боту и на все прочее, но его всегда забавляло, когданачинали бранить компанию. Маэ невозмутимо при-нялся объяснять, что качество породы меняется че-рез каждые двадцать метров. Надо быть справедли-вым, ничего нельзя предвидеть. Но так как те двоепродолжали ругать начальство, он беспокойно осмот-релся по сторонам:

– Тише, вы… Хватит!– Ты прав, – сказал Левак, тоже понижая голос, –

это опасно.Страх перед доносчиками преследовал их даже

здесь, на такой глубине, как будто у пластов камен-ного угля, принадлежавших акционерам, могли бытьуши.

– Тем не менее, – громко заявил Шаваль с вызыва-ющим видом, – если эта свинья Дансарт опять заго-ворит со мной таким тоном, как в тот раз, я залеплюему кирпичом в брюхо… Я ведь не мешаю ему тра-тить деньги на потаскушек с нежной кожей.

На этот раз Захария опять покатился со смеху. Всяшахта подтрунивала над любовными похождениямиглавного надзирателя с женой Пьеррона. Даже Катри-на, стоявшая внизу штольни, опершись на лопатку,держалась за бока от смеха; она в двух словах объяс-нила Этьену, в чем дело. А Маэ, охваченный нескры-ваемым страхом, рассердился:

– Ты замолчишь!.. Ну попадись мне только под руку!Не успел он кончить, как из верхней штольни по-

слышался шум шагов. Тотчас же появился инженер– заведующий копями, – малыш Негрель, как звалиего между собою рабочие, – в сопровождении главно-го штейгера Дансарта.

– Что я вам говорил? – прошептал Маэ. – Они все-гда вырастают, словно из-под земли.

Поль Негрель, племянник г-на Энбо, был худоща-

вым красивым юношей лет двадцати шести, курча-вым, с темными усами. Острый нос и живые глазапридавали ему сходство с хорьком, а любезность инесколько скептический ум приобретали властный,надменный оттенок в обращении с рабочими. Он былодет, как они, и так же перепачкан углем. Чтобы вну-шить уважение к себе, Негрель старался проявлятьнеобычайную отвагу – пробирался в самые опасныеместа, всегда впереди, под угрозой обвала или взры-ва рудничного газа.

– Здесь, не правда ли, Дансарт? – спросил он.Старший штейгер, бельгиец, человек с жирным ли-

цом, мясистым носом и чувственными ноздрями, от-ветил преувеличенно вежливо:

– Да, господин Негрель… Вон тот человек, которогонаняли сегодня утром.

Оба спустились на середину штольни. Этьену ве-лели подойти. Инженер приподнял свою лампочку ивзглянул на него, ни о чем не спрашивая.

– Хорошо, – промолвил он наконец. – Терпеть немогу, когда берут с улицы совершенно неизвестныхлюдей… Проследите, чтобы этого больше не было.

И он не слушал, что ему говорили о характере ра-боты, о необходимости заменить откатчиц мужчина-ми. Забойщики снова взялись за кирки, а Негрель при-нялся осматривать свод штольни. Вдруг он закричал:

– Послушайте, Маэ, вам жизнь не мила, что ли? Давы все здесь останетесь на месте, пес вас возьми!

– Ничего, выдержит, – спокойно ответил рабочий.– Да какое там выдержит! Порода уже оседает, а вы

вбиваете подпорки на расстоянии более двух метроводну от другой, да и то нехотя! Все вы на один лад –предпочитаете размозжить себе череп, чем оставитьхоть на минуту забой и укрепить свод. Немедленновсе укрепить! Увеличьте число подпорок вдвое, слы-шите!

Возражения углекопов, говоривших, что они воль-ны располагать своей жизнью, привели его в бешен-ство.

– Так! А вы будете отвечать за последствия, еслиразмозжите себе головы? Разумеется, нет! Поплатит-ся за это компания, которой придется обеспечить васи ваши семьи… Я хорошо вас знаю: чтобы добыть вдень две лишних вагонетки, вы готовы пожертвоватьсобственной шкурой!

Маэ, несмотря на гнев, накипевший внутри, тихосказал:

– Если бы нам достаточно платили, мы бы лучшеделали крепления.

Инженер молча пожал плечами. Он прошел всюштольню и в самом низу крикнул:

– У вас остается час времени, принимайтесь за ра-

боту! Предупреждаю: ваша артель будет оштрафова-на на три франка!

Слова инженера были встречены глухим ропотом.Шахтеров удерживала только дисциплина – та желез-ная дисциплина, которая заставляла всех – от под-ручного до главного надзирателя – подчиняться без-ропотно. Впрочем, Шаваль и Левак не могли скрытьсвоего негодования; Маэ старался унять их взглядом,а Захария насмешливо пожимал плечами. Этьен былвзволнован, быть может, больше всех. С тех пор, какон попал в этот ад, в нем поднималось глухое возму-щение. Он смотрел на покорную, согбенную Катрину.Неужели следует убивать себя таким тяжким трудомсреди вечного мрака, чтобы заработать какие-то гро-ши на хлеб?

Негрель между тем удалился с Дансартом, которыйто и дело одобрительно кивал головой. Вскоре опятьпослышались их голоса; они остановились и сталирассматривать подпорки в десяти метрах ниже тогоместа, где работали шахтеры.

– Говорю вам, что им на все наплевать! – кричалинженер. – А вы тоже хороши, черт вас возьми! Вы,значит, ни за чем не следите?

– Как же, как же, – лепетал главный штейгер, – всевремя слежу. Постоянно приходится твердить им однои то же.

Негрель громко крикнул:– Маэ, Маэ!Все спустились. Он продолжал:– Взгляните сюда. Это, по-вашему, держится?.. Все

сделано кое-как. Эта подпорка ни к черту не годится:видно, что вбита наспех. Теперь я понимаю, почемунам так дорого обходится ремонт. Вам бы только елепродержалось, пока на вас ответственность! А потомвсе рушится, и компания вынуждена посылать целуюармию ремонтных! Взгляните-ка сюда – ведь это вер-ная смерть!

Шаваль хотел было что-то сказать, но Негрель за-ставил его замолчать.

– Бросьте, знаю я, что вы мне скажете! Чтобы вамбольше платили, да? Хорошо, только предупреждаю,вы заставите правление сделать следующее: вам бу-дут выплачивать за крепления отдельно, но пропор-ционально снизят плату за каждую вагонетку. Посмот-рим, выгоднее ли это вам будет… А пока что переде-лайте все немедленно. Я завтра зайду.

И он ушел среди общего волнения, вызванного егоугрозами. Лебезивший перед ним Дансарт задержал-ся на несколько секунд и грубо рявкнул рабочим:

– Вот как вы меня подводите! От меня-то вы не от-делаетесь тремя франками штрафа! Берегитесь!

Лишь только он ушел, Маэ, в свою очередь, разра-

зился:– Ну уж что несправедливо – то несправедливо, ей-

богу! Я люблю говорить спокойно – только так и мож-но договориться; но ведь кончается тем, что челове-ка выводят из терпения… Слыхали? Снизить платуза вагонетку и платить отдельно за крепления! Новыйспособ вытянуть у нас деньги!.. Эх, проклятье!

Он искал, на ком бы сорвать гнев, и вдруг увидел,что Катрина и Этьен стоят сложа руки.

– Будете вы подавать мне доски или нет? Разве этовас не касается? Запляшете вы у меня!

Этьен отправился за брусьями, нисколько не оби-жаясь на грубость, сам до того возмущенный началь-ством, что шахтеры показались ему слишком покла-дистыми.

Левак и Шаваль выругались и утихомирились. Все,даже Захария, яростно принялись укреплять штоль-ню. В течение получаса слышались только частыеудары да потрескивание дерева. Они не произносилини слова и только тяжело дышали: глыба раздражалаих, им хотелось столкнуть ее, выбить одним напоромплеча, если бы это было возможным.

– Довольно, – сказал наконец Маэ, совершенноразбитый от усталости и гнева. – Полтора часа… Ну иденек! Мы не получим и пятидесяти су!.. Я ухожу, мневсе опротивело.

И хотя осталось еще полчаса до окончания работы,он стал одеваться. Остальные последовали его при-меру. Один вид штольни выводил их из себя. Откат-чица опять принялась за работу; они окликнули ее,их раздражало ее усердие: если бы у угля были ноги,он вышел бы сам. И все шестеро, сунув инструментыпод мышку, направились прежней дорогой к подъем-ной машине, до которой предстояло пройти два кило-метра.

В узком проходе штольни Катрина и Этьен задер-жались и отстали от забойщиков, продолжавших спус-каться вниз. Им повстречалась маленькая Лидия; онаостановилась посреди дороги, чтобы пропустить их,и сообщила об исчезновении Мукетты: у нее пошлакровь носом, да так сильно, что она побежала делатьсебе примочки; куда она провалилась – неизвестно,но только ее нет вот уже целый час. Когда они ото-шли, девочка продолжала катить тележку, надрыва-ясь, вся испачканная, напрягая свои хилые руки и но-ги; она походила на черного муравья, который борет-ся с непосильной ношей. А Этьен с Катриной спуска-лись на спине, горбя плечи, боясь содрать себе кожуна лбу; стремительно съезжая по гладкой скале, отпо-лированной телами шахтеров, они время от временизадерживались у бревен, – чтобы у них не загорелсязад, как говорили смеясь забойщики.

Внизу никого не было. Красноватые огоньки мель-кали вдали, исчезая за поворотом галереи. Весельемолодых людей исчезло, и они шли тяжелыми, уста-лыми шагами – она впереди, а он позади. Лампочкикоптели. Этьен едва различал Катрину в мглистом ту-мане. Мысль, что она – девушка, была ему теперьнеприятна; глупо, что не он ее поцеловал, а подкатил-ся этот другой. Несомненно, Катрина солгала ему: онбыл ее любовником, она отдавалась ему в потаенныхуглах; сама поступь ее была порочной. Этьен дулсяна нее, как будто она его обманула. Между тем онапоминутно оборачивалась к нему, предупреждая обопасных местах, и, казалось, приглашала его быть сней полюбезнее.

Кругом не было ни души, – вот бы хорошо побол-тать и посмеяться! Когда они наконец вышли в гале-рею с рельсами, Этьен вздохнул, словно избавился откакой-то муки; она же грустно взглянула на него ещераз, и во взгляде ее было сожаление о радости, кото-рую им не суждено обрести.

Вокруг них рокотала подземная жизнь, беспрестан-но сновали штейгеры, проносились взад и впередпоезда, которые тащили лошади. Во мраке повсюдумерцали лампочки. Поминутно приходилось прижи-маться к стенам штольни, уступая дорогу людям и ло-шадям, чье горячее дыхание обдавало лицо. Жанлен

бежал босиком за своим поездом и крикнул им вследкакую-то гнусность, но за грохотом колес они ее нерасслышали. Они все шли. Девушка молчала; Этьенне узнавал ни извилин, ни проходов, по которым шелутром, и представлял, что они все глубже уходят подземлю. Больше всего страдал он от холода, которыйближе к выходу становился особенно нестерпимым.По мере того как Этьен приближался к шахтному ко-лодцу, он дрожал все сильнее. В узких каменных про-ходах снова слышался свист и вой ветра. Молодо-му человеку казалось, что они никогда не выберутся,как вдруг, совершенно неожиданно, они очутились уподъемной машины.

Шаваль покосился на Этьена и Катрину, подозри-тельно скривив рот. Тут же были и остальные; они сто-яли потные, на ледяном сквозняке, безмолвные, как ион, тая гнев: они пришли слишком рано, их поднимутлишь через полчаса, тем более что в это время про-изводились сложные приготовления для спуска лоша-ди. Нагрузчики продолжали устанавливать вагонетки;слышался оглушительный лязг железа, и клети взви-вались под проливным дождем, хлеставшим из чер-ной дыры. Внизу находилась сточная яма в десятьметров глубиной, наполненная жидкостью; из нее то-же поднималась гнилая сырость. Люди беспрестаннотолпились вокруг шахтного колодца, дергали сигналь-

ные веревки, нажимали рычаги; их обдавала водянаяпыль, от которой насквозь промокала одежда. Красно-ватый свет от трех лампочек без предохранительнойсетки бросал длинные движущиеся тени и придавалэтому подземелью вид разбойничьего притона, убе-жища бандитов, вблизи которого ревет горный поток.

Маэ решился на последнее средство. Он подошелк Пьеррону, который явился на вечернюю смену.

– Послушай, тебе ведь ничего не стоит велеть под-нять нас.

Но грузчик – красивый, крепко сложенный малый сдобродушным лицом – испуганно отказался.

– Невозможно, попросите штейгера… меня оштра-фуют…

Пришлось подавить новый взрыв гнева. Катринанаклонилась и шепнула на ухо Этьену:

– Пойдем посмотрим конюшню. Вот где хорошо-то!Они проскользнули в конюшню незаметно, так как

вход туда был воспрещен. Конюшня помещалась на-лево, в конце короткой галереи. Это была пещера скирпичными сводами, высеченная в скале, длиной вдвадцать пять и вышиной в четыре метра; в ней моглопоместиться двадцать лошадей. И в самом деле, тамбыло хорошо: воздух, согретый животным теплом, за-пах свежей, чистой подстилки. Единственная лампоч-ка, словно ночник, струила ровный неяркий свет. От-

дыхавшие лошади повернули головы, глядя больши-ми детскими глазами, затем снова принялись за овес– не спеша, как сытые, всеми любимые, здоровые ра-ботники.

Катрина вслух читала клички, написанные на цин-ковых дощечках, прибитых над кормушками; но вдругона слабо вскрикнула: в глубине стойла поднялась ка-кая-то фигура, – то была Мукетта, которая с испуган-ным лицом вылезла из-под вороха соломы, где онаспала. По понедельникам, утомленная после воскрес-ной гулянки, она обычно сильно ударяла себя по пе-реносице, чтобы пошла из носа кровь, и убегала изштольни – будто бы за водой; на самом же деле онапробиралась в конюшню и ложилась там, среди ло-шадей, на теплую подстилку. Отец, из любви к ней,допускал это, хотя и рисковал нажить себе неприят-ность.

В это самое время вошел старый Мук, коротконогийплешивый мужчина лет пятидесяти, истомленный, хо-тя и толстый, что было редкостью для шахтера еговозраста. С тех пор как его перевели на должностьконюха, он до того пристрастился к жеванию табака,что его почерневшие десны кровоточили. Увидев, чтос его дочерью еще двое, он рассердился.

– Чего вы тут все шляетесь? Эй вы, плутовки, зачемпритащили сюда мужчину?.. Небось для того, чтобы

проделывать все ваши мерзости у меня на соломе?Мукетта нашла, что это очень забавно, и держалась

за живот от хохота. Этьен же, смущенный, отошел.Катрина улыбнулась ему. Когда все трое вернулисьв приемочную, туда же прибыли с поездом вагоне-ток Бебер и Жанлен. Вагонеткам пришлось дожидать-ся подъемной машины. Девушка подошла к лошади,приласкала ее и стала расхваливать своему спутнику.Это была Боевая, самая старая из всех лошадей шах-ты, белой масти, уже целых десять лет пробывшаяпод землей. Десять лет прожила она в этой яме, все водном и том же стойле, постоянно выполняя ту же ра-боту в темных подземных галереях, и уже больше ни-когда не видала дневного света. Разжиревшая, с глад-ко лоснящейся шерстью и добрыми глазами, она веласпокойную жизнь мудреца вдали от земных бедствий.Впрочем, за время пребывания во мраке она сталаочень сметливой. Она так хорошо изучила свой путь,что сама отворяла головой вентиляционные двери,наклоняясь в низких местах, чтобы не ушибиться. Иконечно, она тоже считала проделанные ею концы;после положенного числа поездок она отказываласьот дальнейших, и ее приходилось отводить в стойло.А теперь приближалась старость, и кошачьи глаза еевременами подергивались дымкой скорби. В темныхсновидениях она, быть может, видела свою родину в

Маршьенне на берегу Скарпы, мельницу в густой зе-лени, колеблемой легким ветром. Что-то горело в воз-духе – огромный светильник, точное представление окотором ускользало из ее лошадиной памяти. И онапереступала дрожащими от старости ногами, понуривголову и тщетно силясь вспомнить солнце.

Между тем у подъемной машины продолжалась ра-бота; сигнальный молот ударил четыре раза – спус-кали лошадь. Это всегда вызывало волнение, так какпорою случалось, что перепуганное животное опус-калось уже мертвым. Наверху опутанная сетями ло-шадь отчаянно билась, но как только она чувствова-ла, что почва уходит из-под ног, она как бы застывалаи цепенела; ни малейший трепет не пробегал у нее покоже, глаза оставались широко раскрытыми и непо-движными. На этот раз лошадь была слишком великаи не помещалась в подъемнике; пришлось поместитьее над клетью, пригнув голову и прикрутив набок. Изпредосторожности спуск замедлили; он продолжалсяминуты три.

Волнение внизу все нарастало. В чем дело? Неуже-ли ее так и оставят висеть в этом мраке? Наконецлошадь появилась, совершенно окаменелая; остано-вившиеся глаза ее были расширены от ужаса. Это бы-ла гнедая кобыла, без малого трех лет, по кличке Тру-ба.

– Осторожнее! – крикнул старый Мук, которому по-ручено было принять лошадь. – Снимайте ее, толькопока еще не развязывайте.

Вскоре Трубу, как тушу, уложили на чугунные пли-ты. Она не шевелилась и, казалось, все еще не мог-ла оправиться от кошмарного видения этой темной,нескончаемой ямы, от гулкого шума и грохота, разда-вавшихся в обширном помещении приемочной. Когдаее начали развязывать, к ней подошла Боевая, кото-рую только что распрягли; вытянув шею, она сталаобнюхивать свою новую подругу, спущенную в шахтус поверхности земли. Рабочие расступились и шути-ли: «Ну что? Хорошо от нее пахнет?» Но Боевая, ка-залось, не слышала насмешек. Ею овладело волне-ние. Она вдыхала дивный запах свежего воздуха, за-бытый запах солнца и травы и вдруг звучно, ликующезаржала, – но в этом послышалось умиленное рыда-ние. Казалось, вновь прибывшая несла ей привет; тобыло веяние радости из былого мира, скорбь темнич-ного коня, которому суждено вновь подняться на зем-лю только мертвым.

– Ну и стерва же эта Боевая! – кричали рабочие,развеселившись от выходок своей любимицы. – Гля-дите, как она разговаривает со своей новой товаркой!

Между тем Труба, которую развязали, все еще нешевелилась. Она продолжала лежать на боку, оцепе-

нев от страха, как будто чувствовала на себе сеть. На-конец ее, оглушенную и дрожащую, подняли на ногиударом бича. Старый Мук увел обеих подружившихсялошадей.

– Ну что, придет наконец наш черед? – спросилМаэ.

Надо было освободить клети, а кроме того, оста-валось еще десять минут до окончания работ. За-бои постепенно пустели, со всех штолен возвраща-лись углекопы. Их собралось уже до пятидесяти че-ловек. Все они были мокрые и дрожали от холода подвечной угрозой схватить воспаление легких. Пьеррон,несмотря на свою слащавую внешность, дал поще-чину дочери за то, что она ушла из штольни раньшевремени. Захария исподтишка щипал Мукетту, что-бы согреться. Между тем недовольство росло. Ша-валь и Левак рассказывали об угрозе инженера сба-вить плату с вагонетки и назначить отдельную платуза крепление. Проект этот был встречен сердитымивозгласами; в узкой щели, на глубине шестисот мет-ров под землей, назревало возмущение. Скоро гово-рившие перестали сдерживаться; испачканные углем,продрогнув от ожидания, шахтеры обвиняли компа-нию за то, что она губит под землей половину своихрабочих, а остальных заставляет подыхать с голоду.Этьен слушал и весь дрожал.

– Скорее, скорее, – говорил штейгер Ришомм, об-ращаясь к загрузчикам.

Он торопил с подъемом и, не желая принимать кру-тых мер, делал вид, будто ничего не слышит.

Однако ропот до того усилился, что он принужденбыл вмешаться.

Позади него кричали, что так не может продолжать-ся вечно и что в одно прекрасное утро вся эта лавочкаполетит к черту.

– Ты человек рассудительный, – обратился он кМаэ, – заставь их помолчать. Раз не можешь бытьвсех сильнее, надо по крайней мере быть всех умнее.

Маэ, который было успокоился, начинал уже тре-вожиться; но обошлось без его вмешательства. Всесразу умолкли: у входа одной из галерей показалисьНегрель и Дансарт, возвращавшиеся с обхода, тожесовсем потные. Привычка к дисциплине заставиларабочих посторониться, и инженер прошел мимо, несказав ни слова. Он сел в одну вагонетку, старшийштейгер – в другую; сигнальную веревку дернули пятьраз, возвещая, что едет «жирная туша», как говорилио начальстве, – и клеть поднялась среди угрюмой ти-шины.

VI

Поднимаясь в клети вместе с четырьмя шахтерами,Этьен решил снова пуститься в голодное странствиепо дорогам. Не все ли равно: околеть теперь же иликаждый день спускаться в этот ад, где он даже не мо-жет заработать себе на хлеб? Катрина поместиласьвыше; она теперь не прижималась к нему, и он не ощу-щал усыпляющей теплоты ее тела. Он предпочиталне думать о пустяках и отправиться дальше. Как че-ловек сравнительно развитой, Этьен чувствовал, чтоне сможет покоряться, подобно этой толпе; кончитсятем, что он придушит кого-нибудь из начальства.

Вдруг его ослепило. Подъем совершился так быст-ро, что дневной свет, от которого он уже успел отвык-нуть, совершенно его ошеломил; он невольно зажму-рился и почувствовал облегчение, когда один из при-емщиков отворил дверь: рабочие выскочили из ваго-неток.

– Послушай, Муке, – прошептал Захария на ухоприемщику, – пойдем нынче вечером в «Вулкан», а?

«Вулканом» назывался кафешантан в Монсу. Му-ке подмигнул левым глазом и осклабился во весь рот.Это был парень низкорослый и толстый, как его отец,с нахальной физиономией; видно было, что он готов

на все и не больно заботится о завтрашнем дне. Вме-сте с ними выходила Мукетта, и он, в приливе брат-ской нежности, звучно шлепнул ее по спине.

Этьен едва узнал высокую приемочную, котораяутром, при тусклом свете фонарей, представляласьему такой мрачной. Теперь это было просто голоегрязное помещение. В запыленные окна глядел пас-мурный день. Только машина ярко поблескивала мед-ными частями; стальные канаты, обильно смазанныемаслом, тянулись, словно ленты, окунутые в чернила;шкивы и переплеты в вышине, клети, вагонетки и ещемногие другие металлические части, потемневшие отвремени, заполняли помещение. По чугунным плитамнеумолчно грохотали колеса; от угля, который приво-зили в вагонетках, поднималась тонкая пыль, оседав-шая черным налетом на полу, на стенах, вплоть доверхних балок башенного сруба.

Шаваль, взглянув на табель, висевший в неболь-шой застекленной приемочной конторе, пришел вярость. У них не приняли двух вагонеток: в одной ока-залось меньше установленного количества угля, вовторой уголь был недостаточно чист.

– Славный денек, что и говорить! – воскликнул он. –Еще двадцать су долой! Нечего было нанимать лен-тяев, которые орудуют руками, как свинья хвостом.

И он посмотрел исподлобья на Этьена, как бы в до-

полнение к своим словам. Этьену очень хотелось от-ветить ему хорошим тумаком. Но он решил, что это ник чему, раз он все равно уходит.

– Нельзя делать все хорошо с первого же раза, –примирительно возразил Маэ. – Завтра он будет ра-ботать лучше.

Тем не менее, все были раздражены и только ис-кали повода к ссоре. Отдавая лампочку, Левак пору-гался с ламповщиком из-за того, что лампочка буд-то бы была плохо вычищена. Они немного успокои-лись только в бараке, где всегда топилась печь. Долж-но быть, положили слишком много угля: жаровня бы-ла раскалена докрасна, и большое помещение безокон казалось объятым пламенем; на стенах дрожа-ли кровавые отблески. Все стали греться, повернув-шись спиной к огню и весело ворча. От тел валил пар,как от суповой миски; когда спину напекало, принима-лись греть живот. Мукетта преспокойно спустила шта-ны, чтобы просушить рубашку. Парни начали балагу-рить, все захохотали, потому что она вдруг заголилазад; этим она всегда выражала крайнее свое презре-ние.

– Я ухожу, – сказал Шаваль, заперев инструментыв шкафчик.

Никто не тронулся с места. Одна Мукетта броси-лась за ним – под предлогом, что им обоим идти в

Монсу. Но это вызвало только новые насмешки: всезнали, что Шаваль к ней охладел.

Между тем Катрина озабоченно подошла к отцу ишепотом стала ему что-то говорить. Тот сначала уди-вился, потом одобрительно кивнул головой; подозвавЭтьена, он отдал ему узелок и сказал:

– Послушайте, если у вас нет денег, вы с голодуподохнете до пятнадцатого числа… Хотите, я помогувам где-нибудь призанять?

В первую минуту молодой человек смутился. Онтолько что собирался потребовать свои тридцать су иуйти. Но его удержал стыд перед девушкой. Она смот-рела на него в упор: вдруг она вообразит, что он бо-ится работы?

– Обещать наверняка я, конечно, ничего не могу, –продолжал Маэ. – Возможно, что нам и не дадут.

Этьен решил согласиться. Им, наверное, откажут.Впрочем, это его ни к чему не обязывает, – немногоперехватив, он может в любое время уйти. Но вследза тем ему стало досадно, что он не отказался: Катри-на обрадовалась, мило улыбалась, дружески погля-дывая на него, – она счастлива была, что пришла емуна помощь. К чему все это?

Отогревшись, достав обувь и заперев шкафчи-ки, углекопы стали выходить из барака; последнимиушли все Маэ. Этьен последовал за ними; Левак с сы-

ном присоединились к ним. Проходя мимо сортиро-вочной, они услыхали яростную перебранку и остано-вились.

Сортировочная представляла собой большой са-рай с балками, почерневшими от угольной пыли, сбольшими решетчатыми окнами, в которые постояннотянуло сквозным ветром. Вагонетки с углем доставля-лись сюда прямо из приемочной; их опрокидывали вдлинные железные желоба, а по обеим сторонам же-лобов на приступках стояли сортировщицы – они вы-брасывали лопатами и граблями камни, отделяя чи-стый уголь, падавший затем через воронки в вагоныжелезной дороги, подведенные по рельсам прямо поднавес.

В сортировочной работала Филомена Левак – хруп-кая, бледная девушка с покорными глазами; она хар-кала кровью. Голова ее была повязана синим шер-стяным лоскутом, черные руки обнажены до локтей.За работой рядом с нею стояла старая ведьма, те-ща Пьеррона, по прозвищу Прожженная. Это быластрашная баба – с глазами, как у совы; губы у нее бы-ли плотно сжаты, словно кошель скупца. Они-то и ссо-рились: молодая обвиняла старуху, что та отгребаету нее куски угля, так что она, Филомена, и за десятьминут не может набрать корзины. Им платили за каж-дую корзину отсортированного угля; из-за этого посто-

янно возникали ссоры. Волосы у обеих были растре-паны, черные пальцы всей пятерней отпечатывалисьна разгоревшихся лицах.

– Дай ты ей, дай как следует по зубам! – крикнулсверху Захария своей любовнице.

Все сортировщицы захохотали. РассвирепевшаяПрожженная накинулась теперь на молодого челове-ка:

– Ах ты, паскудник! Ты бы лучше признал детей,которыми ее наградил!.. Восемнадцать лет дылде, спозволения сказать, а едва на ногах стоит!

Чтобы удержать Захарию, потребовалось вмеша-тельство Маэ, а то он уже собирался спуститься в сор-тировочную и по-свойски разделаться со старой кар-гой, как он выразился. Подошел надзиратель, и граб-ли опять заработали, сортируя уголь. Возле желобовснова виднелись только согнутые спины женщин, состервенением отбивавших друг у друга куски.

Ветер стих, небо было серое, моросил холодныйдождь. Углекопы, подняв плечи и скрестив руки нагруди, шли вразброд, раскачиваясь на ходу; под вет-хим холстом обрисовывались костлявые спины. Придневном свете они казались неграми. Некоторые нес-ли домой несъеденный завтрак; ломоть хлеба, засу-нутый сзади между рубашкой и блузой, оттопыривал-ся, словно горб.

– Смотрите! Вон идет Бутлу, – насмешливо объявилЗахария.

Левак не останавливаясь перекинулся нескольки-ми словами со своим жильцом, рослым темноволо-сым малым лет тридцати пяти, с добродушным и чест-ным лицом.

– А что, обед у нас есть, Луи?– Есть, кажется.– Стало быть, жена сегодня добрая?– Думается мне, добрая.Другие шахтеры – ремонтные рабочие – уже при-

бывали новыми партиями и постепенно спускались вшахту. Спуск дневной смены начинался с трех часов;шахта поглощала и этих людей, которые расходилисьгруппами по тем же самым штольням, где до них ра-ботали забойщики. Шахта никогда не пустовала, деньи ночь в ней трудились люди-муравьи, роя землю наглубине шестисот метров под полями свекловицы.

Молодежь шла впереди. Жанлен сообщал Беберусложный план, как добыть в кредит табаку на четыресу. На почтительном расстоянии от них держалась Ли-дия, затем следовали Катрина с Захарией и Этьеном.

Все шли молча.Только у самого кабачка «Авантаж» их нагнали Маэ

и Левак.– Вот мы и пришли, – сказал Маэ, обращаясь к

Этьену. – Не зайдете ли с нами?Этьен простился с Катриной. Она приостанови-

лась, посмотрела на него своими большими глазами,зеленоватыми и прозрачными, как родник; на почер-невшем лице они казались еще глубже. Затем онаулыбнулась и удалилась вместе с другими по дороге,ведущей в поселок.

Кабачок стоял на перекрестке двух дорог, междудеревней и копями. Это был двухэтажный кирпичныйдом, выбеленный известью, с большими окнами, об-веденными широкой голубой каймой. Прибитая наддверью четырехугольная вывеска с желтыми буква-ми гласила: «Авантаж» – питейное заведение Рас-нерa. Позади дома виднелся кегельбан, окруженныйживой изгородью. Компания безуспешно принималасамые разнообразные меры для приобретения этогоклочка земли, вклинивавшегося в ее обширные вла-дения; досадно было, что кабачок, выросший средиполя, оказывался на виду тотчас при въезде в Воре.

– Заходите, – повторил Маэ, обращаясь к Этьену.В небольшом светлом зале все сияло чистотой, на-

чиная с белых стен, трех столов, дюжины стульев икончая сосновой стойкой величиной с кухонный шкафдля посуды. На стойке помещалось около десяткакружек, три бутылки с ликерами, графин и оцинкован-ный бочонок с оловянным краном для пива; больше

в зале ничего не было – ни картинок, ни полочек, ниигорного стола. В чугунном очаге, отполированном иблестящем, ровным пламенем горел каменный уголь.Пол был посыпан тонким слоем белого песка, кото-рый впитывал вечную влагу сырой почвы.

– Кружку пива, – заказал Маэ толстой русой девуш-ке; это была дочь соседки, иногда прислуживавшая взале. – Раснер здесь?

Девушка повернула кран, чтобы нацедить пива, исказала, что хозяин сейчас должен вернуться. Угле-коп медленно, не отрываясь, осушил половину круж-ки, чтобы прополоскать горло от осевшей в нем пыли.Он не угощал своего спутника. Кроме них, в зале былвсего один посетитель, тоже углекоп, мокрый и пере-пачканный; он молча сидел за отдельным столиком ив глубоком раздумье пил пиво. Затем вошел еще ра-бочий, жестом заказал кружку пива, выпил, распла-тился и ушел, не сказав ни слова.

Но вот появился человек лет тридцати восьми, упи-танный, гладко выбритый, с круглым лицом и добро-душной улыбкой. Это и был Раснер; прежде он рабо-тал забойщиком, но три года назад, после забастов-ки, компания его уволила. Он был отличный рабочий,отличался красноречием и каждый раз отправлялсяво главе депутации предъявлять требования началь-ству; таким образом, он в конце концов стал вожаком

недовольных. Его жена еще раньше держала лавочку,как и многие жены шахтеров; поэтому, когда Раснеравыбросили на улицу, он решил сделаться кабатчиком,раздобыл денег и открыл кабачок прямо против Воре,желая досадить этим компании. Дела его процветали;кабачок «Авантаж» стал излюбленным местом угле-копов; и Раснер наживал деньги, раздувая мало-по-малу недовольство в сердцах бывших товарищей.

– Вот этого молодца я нанял нынче утром, – сейчасже объявил ему Маэ. – Нет ли у тебя свободной ком-наты? И еще: не можешь ли ты открыть ему кредит доближайшей получки?

Круглое лицо Раснера сразу изменилось. Он подо-зрительно взглянул на Этьена и, не находя нужнымвыразить хотя бы сожаление, ответил:

– У меня обе комнаты заняты. Невозможно.Молодой человек ожидал услышать отказ, но вдруг

стал жалеть, что придется уходить. Ну что ж, он уйдет,как только получит свои тридцать су.

Углекоп, в одиночестве пивший пиво, ушел. Дру-гие посетители входили, прополаскивали себе горлои удалялись все той же нетвердой походкой. Ни весе-лья, ни удовольствия, – это было именно только по-лоскание горла, простое удовлетворение определен-ной потребности, без лишних слов.

– Так, значит, ничего нет? – каким-то особенным то-

ном спросил Раснер, обращаясь к Маэ, который ма-ленькими глотками допивал пиво.

Тот окинул взглядом комнату и убедился, что, кромеЭтьена, нет никого.

– Нет, пошумели еще порядком… Все из-за крепле-ния забоев.

Маэ рассказал, в чем дело. Кабатчик раскраснелсяот волнения: щеки у него пылали, глаза загорелись.

– Вот как! – проговорил он наконец. – Такие мерзав-цы только и мечтают о снижении платы.

Присутствие Этьена, видимо, стесняло его. Тем неменее, он продолжал, искоса поглядывая на него.Раснер ограничивался намеками, недомолвками. Онговорил о директоре Энбо, о его жене, о племянни-ке-малыше Негреле, – никого не называя по имени; онповторял, что долго так не может продолжаться: черезнесколько дней должна произойти серьезная вспыш-ка. Нужда достигла крайних пределов. Раснер сталперечислять, сколько фабрик и заводов закрылось,сколько рабочих оказалось на улице. Он уже целыймесяц раздает неимущим больше шести фунтов хле-ба ежедневно. Вчера он слыхал, что Денелен, владе-лец соседней шахты, не знает, как избежать кризиса.Кроме того, он получил письмо из Лилля со множе-ством тревожных подробностей.

– Знаешь, – проговорил он вполголоса, – это мне

писал тот человек, которого ты видел здесь как-то ве-чером.

Тут в разговор вмешалась вошедшая в зал женаРаснера – высокая, сухопарая, порывистая женщинас длинным носом и багровыми пятнами на щеках. Вполитике она держалась гораздо более радикальныхвзглядов, чем ее муж.

– А, письмо Плюшара! – сказала она. – Да если быон был здесь и руководил делом, все сразу пошло былучше!

Этьен, прислушивавшийся к разговору, все понял;его возбуждали мысли о нужде и о мщении. Неожи-данно прозвучавшее имя заставило его вздрогнуть.Затем он, как бы невольно, произнес вслух:

– Я знаю Плюшара.Все уставились на него, и он пояснил:– Дело в том, что я механик, а он был моим бли-

жайшим начальником в Лилле… Способный человек,я много с ним беседовал.

Раснер снова испытующе посмотрел на Этьена; ли-цо его быстро приняло иное выражение – в нем отра-зилась внезапная симпатия.

Наконец он сказал жене:– Этого человека привел Маэ, он работает у него

откатчиком. Он спрашивает: нет ли наверху свобод-ной комнаты и не можем ли мы открыть ему кредит до

ближайшей получки?Все быстро уладилось. Наверху нашлась свобод-

ная комната: жилец, оказывается, утром уехал. Кабат-чик, все больше возбуждаясь, стал говорить во все-услышание, что он требовал бы от хозяев только воз-можного и не стал бы, как многие другие, добивать-ся того, что трудно получить. Жена его пожимала пле-чами и находила, что надо более решительно отстаи-вать свои права.

– Постушайте, – перебил их Маэ. – Все это нисколь-ко не мешает людям по-прежнему спускаться в шах-ты; а раз люди работают в шахтах, то они и будут дох-нуть… Посмотри на себя: ты стал молодцом за три го-да, как ушел оттуда.

– Да, я очень поправился, – самодовольно подтвер-дил Раснер.

Этьен проводил углекопа до дверей, поблагодаривего за хлопоты; но тот молча кивнул головою и ниче-го не ответил. Стоя на пороге, молодой человек смот-рел, как Маэ медленно шагает по дороге к поселку.Жена Раснера была занята с посетителями и попро-сила Этьена немного обождать, пока она проводит егов комнату. Стоило ли тут оставаться? Им снова овла-дело сомнение. Ему жаль было расстаться со свобод-ной жизнью бродяги: когда человек сам себе господин– и поголодать не страшно. Этьену казалось, что про-

шли уже годы с той бурной ночи, когда он взобралсяна отвал, до того времени, которое он провел под зем-лею, ползая по темным галереям. Ему противно бы-ло начинать снова то же самое. Это несправедливо ижестоко, его человеческое достоинство возмущалосьпри мысли о том, что его низводят до степени скоти-ны, которую ослепляют и запрягают в работу.

Обуреваемый такими мыслями, Этьен окидывалблуждающим взором необъятную равнину: мало-по-малу он рассмотрел ее всю. Странно: когда старикБессмертный показывал ее во мраке, он не представ-лял себе, что она такая. Прямо перед ним, в узкойложбине, виднелась шахта Воре со множеством дере-вянных и кирпичных строений: просмоленный сорти-ровочный сарай, башня с аспидной крышей, машин-ное отделение и высокая красноватая труба. Все этосгрудилось в кучу и казалось неприветливым. Но емуи в голову не приходило, что вокруг этих строений рас-стилается такое большое пространство, похожее начерное озеро, – до того оно было завалено рыхлымигрудами каменного угля. Между ними тянулись высо-кие мостки с рельсами железной дороги, целый уголбыл занят складом строительных материалов – слов-но там вырубили лес. Вид справа был закрыт отва-лом, похожим на исполинскую баррикаду. В той части,которая образовалась раньше, он уже порос травою,

а на другом конце оставался совершенно голым: всепожирал подземный пожар, продолжавшийся целыйгод; от него расстилался по поверхности густой дым,оставляя ржавые следы в серых слоях шифера и пес-чаника. Дальше развертывались бесконечные поля,засеваемые хлебом и свеклой, сейчас оголенные; бо-лота с жесткой щетиной, на которых кое-где росличахлые ивы; вдали – луга, разделенные рядом тощихтополей. За ними белели пятна городов: Маршьенн насевере, Монсу на юге; а на востоке – Вандомский лесзамыкал горизонт лиловатой чертой безлистых дере-вьев. В пасмурном свете зимних сумерек казалось,будто вся черная копоть Воре, вся летучая угольнаяпыль опустилась на равнину, осыпала деревья, устла-ла дороги и усеяла пашни.

Этьен все смотрел. Больше всего привлекал еговнимание канал, которого он не разглядел ночью, – тобыла река Скарп, превращенная в канал. Он тянулсяот Воре до Маршьенна прямой лентой из матового се-ребра в два лье длиною, уходящей вдаль меж зеле-неющих берегов, окаймленных большими деревьями,словно аллеи. В бледной воде отражались плывущиебаржи; корма у них была выкрашена в красный цвет.Недалеко от шахты находилась пристань; возле неестояли суда, на которые вагонетками грузили уголь,перевозя его прямо по мосткам. Затем канал изгибал-

ся и наискось прорезал болото. Казалось, вся душаобширной равнины отражалась в этой полосе воды,проходившей по ней, словно большая дорога, по ко-торой возили уголь и железо.

Этьен перевел взгляд с канала на поселок, скры-тый за пригорком, так что видны были только егокрасные черепичные крыши. Затем он снова обратилвзгляд в сторону Воре. У подножия глинистого холмаон заметил огромные груды кирпичей, изготовленныхи обожженных на месте. За забором проходили рель-сы железнодорожной ветки, проведенной компаниейдля обслуживания копей. Теперь, наверное, спусти-ли последних ремонтных рабочих. Люди подталкива-ли один из вагонов, и он пронзительно скрипел. Та-инственный мрак, необъяснимый грохот, неведомыесветила имели теперь определенный смысл. Высокиедоменные и коксовые печи вдали померкли при све-те дня. Оставался один воздушный насос; он работалбезостановочно и дышал все тем же протяжным и глу-боким дыханием, выпуская серый пар, валивший изпасти этого ненасытного чудовища.

И Этьен бесповоротно решил остаться. Можетбыть, он вспомнил глаза Катрины, уходившей в посе-лок; возможно, причиною этого был дух возмущения,исходивший из Воре. Он и сам не знал, – ему простохотелось снова спуститься в шахту, чтобы страдать

и бороться; и он неотступно думал о людях, про ко-торых ему рассказывал Бессмертный, о том тучномненасытном монстре, которому тысячи голодных при-носили себя в жертву, не зная его.

Часть вторая

I

Усадьба Грегуаров Пиолена находилась в двух ки-лометрах на восток от Монсу, по дороге в Жуазель.Это был большой четырехугольный дом без всякогостиля, построенный в начале прошлого столетия. Отимения, когда-то обширного, теперь остался толькоучасток в тридцать гектаров, обнесенный стеною. Ве-сти здесь хозяйство было легко. Особенной славойпользовались плодовый сад и огород; фрукты и ово-щи оттуда считались лучшими во всей округе. При до-ме не было парка, его заменяла небольшая роща. Ал-лея старых лип – целый свод листвы на триста мет-

ров – тянулась от ограды до крыльца и принадлежа-ла к числу редкостей на этой голой равнине, где всебольшие деревья от Маршьенна и до Боньи были из-вестны наперечет.

В тот день Грегуары встали в восемь часов утра.Обыкновенно они поднимались на час позже, так каклюбили долго и сладко поспать; но буря, разбушевав-шаяся ночью, им помешала. Г-н Грегуар тотчас от-правился посмотреть, не произвел ли вихрь каких-ли-бо опустошений. Тем временем г-жа Грегуар – в фла-нелевом капоте и в туфлях – прошла на кухню. Об-рамленное ореолом седых волос лицо этой полной,небольшого роста женщины пятидесяти восьми летсохраняло детски-изумленное выражение.

– Мелани, – обратилась она к кухарке, – тесто подо-шло, вы могли бы сейчас уже посадить сдобный пирогв печь. Барышня встанет не раньше чем через полча-са и откушает его с шоколадом. Вот будет приятныйсюрприз!

Кухарка, худощавая старушка, тридцать лет при-служивавшая Грегуарам, засмеялась.

– Правда, отменный будет сюрприз!.. Печь у менятопится, и духовка, наверное, уже горячая. Оноринамне поможет.

Онорина, двадцатилетняя девушка, с детства вос-питанная Грегуарами, служила теперь у них горнич-

ной. Кроме этих двух женщин, был еще кучер Фран-сис, выполнявший также всю черную работу. У садов-ника и его жены были на попечении овощи, фрукты,цветник и птичник. Прислуга жила уже с давних вре-мен, и весь этот мирок пребывал в добром согласии.

Госпожа Грегуар еще в постели задумала сюрпризсо сдобным пирогом и пришла на кухню посмотреть,как посадят тесто в печь. Кухня была громадная, ипо ее завидной опрятности, по целому арсеналу ка-стрюль, различной утвари и горшков угадывалось, ка-кое место она занимает в жизни дома. Все говорилоо том, что тут любят хорошо поесть. Лари и шкафыбыли переполнены запасами провизии.

– Главное – проследите, чтобы пирог хорошенькоподрумянился, – сказала г-жа Грегуар, уходя в столо-вую.

Несмотря на паровое отопление во всем доме, в ка-мине еще весело потрескивал уголь. Но вообще в сто-ловой не видно было особой роскоши: большой стол,стулья, буфет красного дерева; и только два глубокихкресла изобличали любовь к уюту, к долгим, блажен-ным послеобеденным часам. После обеда никогда непереходили в гостиную; вся семья оставалась в сто-ловой.

Одновременно с женой вошел одетый в плотнуюбумазейную куртку г-н Грегуар, шестидесятилетний

старик, румяный и свежий, как и его жена, с крупны-ми чертами степенного и добродушного лица, с кур-чавыми белоснежными волосами. Он пообщался и скучером, и с садовником: буря не причинила никакихсерьезных повреждений, только повалена печная тру-ба. Г-н Грегуар любил совершать по утрам обход Пи-олены: имение было не настолько велико, чтобы до-ставлять какие-то хозяйственные хлопоты, но дава-ло приятную возможность вкушать все блага помещи-чьей жизни.

– А Сесиль? – спросил он. – До сих пор не встава-ла?

– Не знаю, что с ней, – ответила жена. – Мне пока-залось, что я вроде слышала шум у нее в комнате.

Стол был накрыт; на белой скатерти стояли тричашки. Онорину послали узнать, скоро ли будет гото-ва барышня. Девушка сейчас же вернулась, с трудомсдерживая смех, и, понизив голос, будто она все ещенаходилась наверху, в комнате Сесили, сказала:

– Ах, если бы вы только видели барышню!.. Онаспит… как младенец… Этого представить себе нель-зя. Одно удовольствие смотреть на нее.

Отец и мать обменялись умиленными взглядами, иг-н Грегуар с улыбкой спросил жену:

– Ты пойдешь взглянуть?– На мою крошку? – улыбнулась мать. – Конечно.

Они вместе поднялись наверх. Комната дочери бы-ла единственной нарядной комнатой в доме. В угодуизбалованному детищу, которому ни в чем нет отка-за, стены обтянули голубым штофом, поставили ла-кированную мебель, белую с голубыми полосками. Вполумраке спущенных штор на белоснежной постелиспала девушка, подложив под щеку голую руку. Этобыло пышущее здоровьем, упитанное существо, раносозревшее для своих восемнадцати лет. Она не отли-чалась красотой, но у нее было прекрасное тело, хо-леное и белое, каштановые волосы, круглое личикос задорным носиком и пухлыми щеками. Одеяло со-скользнуло; девушка дышала так тихо, что ее пышнаягрудь казалась недвижной.

– Видно, проклятый ветер не давал ей спать всюночь, – прошептала мать.

Отец жестом заставил ее умолкнуть. Оба склони-лись над кроватью и с обожанием смотрели на дочь,раскинувшуюся во всей своей девственной наготе; имочень хотелось иметь дочь, и она родилась слишкомпоздно, когда они уже перестали надеяться. В гла-зах Грегуаров она была совершенством: они не за-мечали ее полноты, – им казалось, что она все ещенедостаточно упитанна. Сесиль продолжала спать, нечувствуя, что родители возле нее, не ощущая на се-бе их взгляда. Но вот легкая тень пробежала по ее

неподвижному лицу. Родители, боясь, как бы она непроснулась, на цыпочках вышли из комнаты.

– Тише! – прошептал г-н Грегуар, закрывая дверь. –Если она не спала всю ночь, надо дать ей выспаться.

– Пусть спит себе на здоровье, моя дорогая крош-ка, – подтвердила г-жа Грегуар. – Мы подождем.

Они спустились в столовую и уселись в кресла.Прислуга, посмеиваясь над крепким сном барышни,безропотно унесла шоколад, чтобы держать его по-догретым на плите. Г-н Грегуар взял газету, а женапринялась вязать большое шерстяное одеяло. Былоочень жарко; в доме всюду царила полная тишина.

Состояние Грегуаров, приносившее около сорокатысяч франков годового дохода, заключалось в од-ной акции каменноугольных копей в Монсу. Они охот-но рассказывали о его происхождении, которое отно-силось к самому основанию компании.

В начале прошлого столетия всю область от Лил-ля до Валансьена внезапно охватила каменноуголь-ная горячка. Успех концессионеров, учредивших позд-нее Анзенскую компанию, вскружил всем головы. Вкаждой коммуне исследовали почву, в одну ночь со-здавались компании и получались концессии. Меж-ду упорными предпринимателями в то время особен-но выделялся своими знаниями и героической пре-данностью делу барон Дерюмо. В продолжение соро-

ка лет он с неослабной энергией вел розыски, невзи-рая на постоянные препятствия. Первые его розыс-ки оказались неудачными, приходилось бросать копипосле долгих месяцев работы: обвалы засыпали хо-ды, рабочие гибли от внезапных наводнений, сотнитысяч франков уносило ветром. К этому присоединя-лись осложнения с администрацией, с акционерами,охваченными паникой, борьба с землевладельцами,которые не желали признавать королевских концес-сий и требовали, чтобы предприниматели предвари-тельно вступали с ними в соглашение. Наконец ба-рон основал «Общество Дерюмо, Фокенуа и Ко» поэксплуатации залежей угля в Монсу. Открытые им ко-пи начали давать некоторый доход. Но соседние шах-ты Куньи, принадлежавшие графу Куньи, и копи Жу-азель, принадлежавшие «Обществу Корниль и Же-нар», чуть не погубили всего дела жестокой конку-ренцией. К общему благополучию 25 августа 1760 го-да владельцы трех копей вошли в соглашение и сли-лись воедино, образовав «Компанию каменноуголь-ных копей в Монсу», ту самую, которая существовалаи поныне. Для более удобного распределения имуще-ства вся стоимость его была разделена, согласно то-гдашней денежной системе, на двадцать четыре пая,или «су», как их назвали. Каждое «су» подразделя-лось на двенадцать «денье», что составляло всего

двести восемьдесят восемь «денье»; стоимость каж-дого «денье» была определена в десять тысяч фран-ков. Таким образом, весь капитал компании достигалтрех миллионов франков. Дерюмо, обессиленный, новсе же вышедший победителем, получил при разделешесть «су» и три «денье».

В те годы барон владел Пиоленой; у него было три-ста гектаров земли. В качестве управляющего он дер-жал у себя на службе Оноре Грегуара родом из Пи-кардии, прадеда Леона Грегуара. Как только в Мон-су был подписан договор, Оноре, хранивший в чул-ке пятьдесят тысяч франков сбережений, с трепетомрешился последовать примеру хозяина, который за-разил его своей несокрушимой верой в дело. Он об-ратил деньги в звонкую монету и приобрел одно «де-нье», с ужасом думая, что ограбил на эту сумму своихдетей. Его сын, Эжен, действительно получал лишьскудные дивиденды; а так как он вздумал жить на ши-рокую ногу и имел глупость потерять в одном рис-кованном предприятии остальные сорок тысяч фран-ков отцовского наследства, ему пришлось вести весь-ма скромный образ жизни. Но дивиденды на «денье»постепенно увеличивались, и Фелисьен смог осуще-ствить мечту, которую издавна лелеял его дед, быв-ший управляющий имением: он приобрел в собствен-ность за баснословно дешевую цену как националь-

ное имущество уже урезанную Пиолену. Затем пошлитяжелые годы, приходилось ожидать развязки рево-люционных потрясений, потом произошло кровавоепадение Наполеона. И только Леон Грегуар стал по-лучать сказочно быстро возраставшую прибыль с ка-питала, который предок его некогда робко и с опаскойвложил в акционерное предприятие. Доходы с этихничтожных десяти тысяч франков росли и увеличива-лись по мере того, как расширялась деятельность Об-щества. С 1820 года они приносили сто на сто, то естьдесять тысяч франков. В 1844 году они дали двадцатьтысяч франков; в 1850 году – сорок тысяч. Наконецбыло два года, когда дивиденды достигли очень вну-шительной суммы – пятидесяти тысяч франков! Сто-имость «денье» по биржевой котировке в Лилле опре-делялась в миллион франков; за сто лет она возрос-ла в сто раз!

Грегуару советовали продать свое «денье», когдакурс достигнет миллиона; но он, благодушно улыба-ясь, наотрез отказался. А полгода спустя разразилсяпромышленный кризис, и стоимость «денье» упала дошестисот тысяч франков. Грегуар по-прежнему улы-бался и ни о чем не жалел: все Грегуары были отнынепроникнуты несокрушимой верой в копи. Цена подни-мется, как Бог свят! К этой вере присоединялась глу-бокая благодарность по отношению к кладу, вот уже

целое столетие питавшему семью без всякой затра-ты труда. То было как бы некое божество, которое ихэгоизм окружил настоящим культом, – фея домашне-го очага, обеспечивавшая им просторное ложе лени,угощавшая лакомыми блюдами. Так велось от отца ксыну; к чему искушать судьбу и сомневаться в ней?В этой фамильной преданности была и доля суевер-ного страха: они боялись, что миллион, который бу-дет выручен за «денье», вдруг растает, как только ониреализуют акции и положат деньги в ящик. Им каза-лось, что они будут более сохранны в земле, откудаих извлекают углекопы, – целое поколение изнурен-ных людей, – понемногу каждый день, в меру их по-требностей.

Счастье осыпало этот дом своими дарами. Г-н Гре-гуар в ранней молодости женился на дочери мар-шьеннского аптекаря – некрасивой девушке без гро-ша приданого; он обожал ее, и она платила ему темже. Г-жа Грегуар вся ушла в хозяйство и восхищаласьмужем; его воля была для нее законом. Супруги нико-гда не расходились во вкусах; идеалом их была спо-койная жизнь; и так они прожили сорок лет, испол-ненных взаимной нежности и заботливости во всем,вплоть до мелочей. Это было размеренное существо-вание; сорок тысяч франков проживались без шума,а все сбережения тратились на Сесиль, позднее рож-

дение которой на время опрокинуло их расчеты. Нотеперь они исполняли всякую ее прихоть: купили вто-рую лошадь, два новых экипажа, выписывали туале-ты из Парижа – все было для них радостью; они незнали, чем только угодить дочери.

Сами они, однако, сохранили приверженность мо-де времен своей юности – у обоих было отвращениек щегольству. Каждая трата, ничем не окупавшаяся,казалась им безрассудной.

Вдруг дверь распахнулась, и громкий голос вос-кликнул:

– Как? Вы позавтракали без меня?Это была Сесиль; она только что вскочила с посте-

ли, глаза у нее запухли от сна. Она наскоро подобра-ла волосы и накинула белый шерстяной капот.

– Нет-нет, – ответила мать. – Видишь, мы тебя до-жидались. Противный ветер не давал тебе спать, моябедная крошка?

Девушка изумленно поглядела на нее.– Разве был ветер?.. Я ничего не слышала, всю

ночь не просыпалась.Все расхохотались; кухарка и горничная, подавав-

шие завтрак, тоже засмеялись: мысль, что барышняспала без просыпу двенадцать часов подряд, разве-селила весь дом. При виде сдобного пирога лица увсех окончательно расцвели.

– Как! Вы уже успели его испечь? – проговорила Се-силь. – Вот сюрприз!.. Свежий, горячий пирог с шоко-ладом – чудесно!

Все уселись за стол; в чашках дымился шоколад;разговор долго шел только вокруг сладкого пирога.Мелани и Онорина остались в столовой и сообщалиразные подробности выпечки, глядя, как родители идочь набивали себе рот и сидели с жирными губами.Прислуга приговаривала, что это сущее удовольствие– испечь сдобу, когда видишь, с каким аппетитом ку-шают ее хозяева.

На дворе громко залаяли собаки; все решили, чтоэто учительница музыки, которая приходила из Мар-шьенна по понедельникам и пятницам. Кроме нее,ходил еще преподаватель словесности. Девушка по-лучала образование, живя в Пиолене в счастливомневежестве избалованного ребенка, выбрасывающе-го за окно книгу, как только она начнет надоедать.

– Господин Денелен, – доложила Онорина, возвра-щаясь в комнату.

Следом за нею появился г-н Денелен, двоюрод-ный брат г-на Грегуара. Он развязно вошел в комна-ту походкой бывшего кавалерийского офицера, гром-ко разговаривая и оживленно жестикулируя. Хотя емуминуло пятьдесят, его коротко остриженные волосы ипышные усы были совершенно черными.

– Да, это я, здравствуйте… Не беспокойтесь, пожа-луйста!

И он присел к столу. Семейство, встретившее еговосклицаниями, снова принялось за шоколад.

– Тебе нужно о чем-нибудь поговорить со мною? –спросил Грегуар.

– Ни о чем решительно, – поспешно ответил Дене-лен. – Я отправился верхом немного проветриться и,проезжая мимо, решил вас навестить.

Сесиль осведомилась о его дочерях, Жанне и Лю-си. По словам Денелена, обе чувствовали себя пре-красно: одна увлекается живописью, другая, старшая,сидит с утра до вечера за фортепьяно и упражняетсяв пении. Он говорил с легкой дрожью в голосе, словнохотел под напускной веселостью скрыть тревогу.

– А как идут дела в копях? – спросил г-н Грегуар.– Ох, и на мне, и на других отзывается этот про-

клятый кризис… Да, мы теперь расплачиваемся захорошее время! Слишком много понастроили заво-дов, слишком много провели железных дорог, слиш-ком много было вложено капиталов в надежде нанесметные барыши. А теперь деньги ушли, и не хва-тает даже на то, чтобы пустить все это в ход… К сча-стью, положение еще не безнадежное; я-то, во всякомслучае, сумею вывернуться.

Денелен, как и его двоюродный брат, получил в на-

следство одну акцию – «денье» каменноугольных ко-пей в Монсу. Будучи предприимчивым инженером итомясь желанием нажить огромное состояние, он по-спешил продать свое «денье», как только стоимостьего поднялась по курсу до миллиона. Он давно ужевынашивал один план. Его жена получила от своегодяди право на разработку угля близ Вандама, где бы-ло открыто всего две шахты: Жан-Барт и Гастон-Ма-ри. Они находились в таком запущенном состоянии ибыли так плохо оборудованы, что эксплуатация их ед-ва покрывала расходы. И вот Денелен загорелся меч-той восстановить шахту Жан-Барт, поставить новуюмашину и расширить штольни, чтобы в них могло ра-ботать большее количество людей, сохранив шахтуГастон-Мари лишь в качестве резервной. Тогда, гово-рил он, золото можно будет загребать лопатой. Мысльбыла правильна. Однако миллион оказался израсхо-дованным, а проклятый промышленный кризис разра-зился как раз в то время, когда эта затрата должнабыла окупиться крупными доходами. К тому же Дене-лен был плохим администратором, очень неровно от-носился к своим рабочим и после смерти жены давалсебя грабить всем, кому не лень; да и дочерей своихон избаловал донельзя; старшая только и мечтала осцене, а младшая мнила себя художницей, хотя триее пейзажа и не приняли в Салон. Обе оставались хо-

хотушками, несмотря на разорение, но угроза нуждызаставила их сделаться очень расчетливыми хозяйка-ми.

– Видишь ли, Леон, – продолжал Денелен нереши-тельно, – ты прогадал, не продав своего пая одновре-менно со мной. Теперь все летит кувырком, ты оченьрискуешь… Вот если бы ты доверил мне свои деньги,я бы показал тебе, что можно сделать из наших ван-дамских копей!

Грегуар спокойно ответил, допивая шоколад:– Ни за что. Ты отлично знаешь, что я не хочу спе-

кулировать. Я живу спокойно; и было бы очень глупос моей стороны забивать себе голову делами и забо-тами. Что же касается Монсу, то курс может падатьсколько угодно, – у нас на жизнь хватит. Не надо толь-ко слишком жадничать. А потом я вот что скажу: тебе,а не мне придется в один прекрасный день кусать лок-ти с досады – Монсу скоро опять поднимется; я убеж-ден, что и внуки Сесили будут получать с него деньгина белый хлеб.

Денелен слушал его с натянутой улыбкой.– Значит, – проговорил он, – если бы я предложил

тебе вложить тысяч сто франков в мое дело, ты быотказался?

Заметив встревоженные лица Грегуаров, он пожа-лел, что поторопился; вопрос о займе пришлось отло-

жить на самый крайний случай.– О! Я еще не дошел до такого положения! Я по-

шутил… Но ты, может быть, и прав: скорее всего че-ловек жиреет, живя на деньги, которые зарабатываютдля него другие.

Разговор переменился. Сесиль снова заговорила окузинах, вкусы которых очень ее занимали и в то жевремя смущали. Г-жа Грегуар обещала свезти дочь кэтим милым крошкам в первый же солнечный день.И только г-н Грегуар, сидевший с рассеянным видом,не принимал участия в разговоре. Но вот он громкосказал:

– Я на твоем месте не стал бы больше упорство-вать и вступил бы в переговоры с Монсу… Они оченьэтого хотят, и ты вернул бы свои деньги.

Он намекал на давнюю вражду между компаниейМонсу и владельцем Вандамской шахты. Несмотряна ничтожное значение последней, ее могуществен-ная соседка была в ярости оттого, что в эксплуатиру-емые ею земли шестидесяти семи коммун вклинива-ется этот крохотный участок, не принадлежащий ей.Тщетно испробовав все средства уничтожить Вандам-скую шахту, компания мечтала купить ее по дешевойцене, как только предприятие Денелена лопнет. Вой-на велась без передышки; при любой эксплуатацииподземные галереи противников должны были оста-

навливаться на расстоянии двухсот метров друг отдруга. Это была борьба до последней капли крови,хотя между директорами и инженерами сохранялисьизысканно вежливые отношения.

Глаза Денелена загорелись.– Ни за что! – воскликнул он в свою очередь. – По-

ка я жив, Монсу не получит Вандама… В четверг яобедал у Энбо и прекрасно заметил, что он обхажи-вает меня. Еще прошлой осенью, когда все эти важ-ные особы съехались в правление, они заигрывали сомною на все лады… Да-да, знаю я их, всех этих мар-кизов и герцогов, генералов и министров! Разбойникиони, и ограбят вас до рубашки, коль вы попадетесь имв лесу!

Теперь его нельзя было унять. Г-н Грегуар, впро-чем, не защищал правления копей Монсу, которое с1760 года состояло из шести директоров, деспотиче-ски распоряжавшихся всей компанией; всякий раз, ко-гда один из них умирал, пятеро оставшихся избиралинового члена из числа наиболее богатых и влиятель-ных акционеров. Владелец Пиолены, человек уме-ренных желаний, находил, что эти господа действи-тельно порою не знают меры в погоне за наживой.

Мелани пришла убрать со стола. На дворе сновазалаяли собаки. Онорина направилась было к двери,но Сесиль, задыхаясь от жары и переполненного же-

лудка, встала из-за стола.– Не надо, не ходи, – обратилась она к Онорине. –

Это, наверное, учительница.Господин Денелен также поднялся. Глядя вслед

уходившей девушке, он спросил улыбаясь:– Ну, а как дела насчет женитьбы молодого Негре-

ля?– Пока еще нет ничего определенного, – ответила г-

жа Грегуар, – только носится в воздухе… Надо поду-мать.

– Еще бы, – продолжал он, лукаво посмеиваясь. –Мне кажется, племянник и тетушка… Меня особеннопоражает, что госпожа Энбо так вешается Сесили нашею.

Но г-н Грегуар вскипел. Такая почтенная дама, даеще на четырнадцать лет старше молодого человека!Это чудовищно! Он не любит, чтобы при нем говорилиподобные вещи, хотя бы и в шутку. Денелен, продол-жая смеяться, пожал ему руку и удалился.

– Это все еще не учительница, – сказала Сесильвозвращаясь. – Пришла та женщина с двумя детьми;ты, наверно, помнишь, мама: жена шахтера, которуюмы встретили… Позвать их сюда?

Грегуары колебались. Не наследят ли они? Нет, онине слишком грязны, а сабо оставят на крыльце. Отеци мать уже расположились в больших креслах, чтобы

переварить завтрак; им не хотелось двигаться с ме-ста.

– Проводите их сюда, Онорина.В столовую вошла Маэ с детьми; иззябшие и голод-

ные, они оробели в комнате, где было так тепло и такславно пахло сдобой.

II

В запертую комнату сквозь решетчатые ставни ста-ли проникать серые полосы дневного света, вееромрасполагаясь на потолке. В спертом воздухе станови-лось тяжело дышать, но, несмотря на это, все досы-пали ночь. Ленора и Анри лежали обнявшись, Альзи-ра откинула голову на свой горб, а старик Бессмерт-ный лежал один на освободившейся постели Захариии Жанлена и храпел, раскрыв рот. С площадки, где впроходе стояла кровать супругов, не доносилось низвука. Маэ покормила Эстеллу, привалившись на боки положив ребенка поперек живота; так она и заснула;девочка насытилась и уснула вместе с нею, уткнув-шись лицом в мягкую грудь матери.

Внизу часы с кукушкой пробили шесть. В поселкепослышалось хлопанье входных дверей и стук дере-вянных башмаков по плитам тротуара: это уходили наработу сортировщицы. Затем снова наступила тиши-

на до семи часов. В семь распахнулись ставни, сквозьтонкие стены стали доноситься громкие зевки и ка-шель. Где-то поблизости давно уже скрипела кофей-ная мельница, а в комнате у Маэ все еще никто непросыпался.

Вдруг послышались громкие крики и звуки пощечин.Шум разбудил Альзиру; сообразив, что уже поздно,она вскочила с постели и босиком побежала будитьмать.

– Мама, мама, пора вставать! Тебе надо идти…Осторожнее, ты раздавишь Эстеллу.

И она взяла ребенка, который задыхался под тяже-стью огромных грудей.

– Фу ты, пропасть! – с трудом проговорила Маэ,протирая глаза. – Так измаялась, что, кажется, про-спала бы весь день… Одень Ленору и Анри, я их возь-му с собой; а ты присмотри за Эстеллой, – я не хочуее тащить, еще захворает в такую собачью погоду.

Она наспех умылась, надела старую синюю юбку,самую чистую, и серую шерстяную кофту, на которуюположила накануне две заплаты.

– А обед-то, пропасть этакая! – снова пробормота-ла Маэ и стала спускаться по лестнице, то и дело начто-нибудь натыкаясь.

Альзира тем временем вернулась в комнату и от-несла туда Эстеллу, которая снова стала кричать. Ма-

ленькая горбунья привыкла к крикам девочки и в во-семь лет, как настоящая женщина, умела унять и раз-влечь ребенка, – она тихонько положила малютку насвою постель, еще сохранившую теплоту, и убаюка-ла ее, дав ей пососать свой палец. Это было как развовремя: снова поднялась возня – Альзире пришлосьводворять мир между Ленорой и Анри, которые нако-нец проснулись. Дети никогда не жили в ладу междусобою и только во время сна нежно обнимались. Ше-стилетняя девочка, едва встав, нападала на мальчи-ка, который был двумя годами моложе ее и перено-сил колотушки, не пытаясь дать сдачи. У обоих былинепомерно большие, словно раздутые, головы с коп-ною растрепанных белокурых волос. Альзира оттащи-ла сестру за ноги, пригрозив, что выпорет ее. Потомначалось умывание и одевание детей; они не дава-лись и топали ногами. Ставней не открывали, чтобыне будить деда. Он продолжал храпеть, невзирая наужасающую суматоху, поднятую детьми.

– У меня готово! Скоро вы там, наверху? – позваламать. Маэ открыла ставни в нижней комнате, разгреб-ла огонь, подбросила угля. Она надеялась, что ста-рик оставил немного супа. Но котелок был выскоблендо дна; пришлось сварить горсть вермишели, которуюМаэ три дня держала про запас. Дети съедят ее и безмасла – все равно ничего не осталось со вчерашнего

дня; но она была крайне изумлена, увидав, что Катри-на ухитрилась оставить от бутербродов кусок маславеличиной с орех. Буфет на этот раз был совершеннопуст: ни корки хлеба, ни остатков какой-нибудь еды,ни даже кости, которую можно поглодать. Как они бу-дут жить, если Мегра откажется отпускать им в кредити если господа в Пиолене не дадут ей ста су? Когдамужчины и дочь вернутся из шахт, им непременно на-до будет поесть; люди, к сожалению, не изобрели ещеспособа жить без еды.

– Да идите же вы наконец! – крикнула Маэ, начинаясердиться. – Мне пора уходить.

Когда Альзира и дети сошли вниз, мать разлилавермишель по трем маленьким тарелкам. Ей самой,уверяла она, не хочется есть. Хотя Катрина уже раз-бавляла водой вчерашнюю кофейную гущу, Маэ до-лила ее еще раз и выпила две больших кружки кофе,до того светлого, что он больше напоминал ржавуюводу. Все-таки это подкрепит ее.

– Слушай, – сказала Маэ, обращаясь к Альзире, –не буди дедушку, смотри за Эстеллой, чтобы она неупала, а если проснется и начнет уж очень орать, товот кусок сахару – разведи в воде и давай ей с ложеч-ки. Я знаю, ты девочка умная и не съешь его сама.

– А как же школа, мама?– Школа? В школу пойдешь в другой раз… Ты мне

дома нужна.– А обед? Хочешь, я сварю – ты, может быть, поздно

вернешься?– Обед… обед… Нет, подожди меня.Альзира, как большинство болезненных детей, бы-

ла не по летам развита. Девочка отлично умела гото-вить, но она все поняла и не настаивала. Весь посе-лок проснулся, дети кучками шли в школу, шаркая по-дошвами по тротуару. Пробило восемь часов; слевачерез стену, от Леваков, все громче слышались раз-говоры. Начинался бабий день – женщины распива-ли кофе и, подбоченившись, без устали мололи язы-ками, словно жернова на мельнице. К оконному стек-лу прильнуло поблекшее лицо с мясистыми губами иприплюснутым носом, послышался голос:

– Новость какая, послушай-ка!– Нет, нет, после! – ответила Маэ. – Мне надо ухо-

дить.И, боясь, как бы не соблазниться предложением

зайти и выпить горячего кофе, она накормила Лено-ру и Анри и вышла с ними. Наверху дед Бессмертныйвсе еще спал, убаюкивая мерным храпом весь дом.

Маэ с удивлением заметила, что ветер прекратил-ся. Наступила внезапная оттепель; небо было зем-листого цвета, стены покрылись зеленоватой сыро-стью, дороги стали грязными. То была особая грязь

каменноугольных местностей – черная, как разведен-ная сажа, до того густая и липкая, что в ней вязлаобувь. Сейчас же пришлось нашлепать Ленору: оназабавлялась тем, что набирала слой грязи на башма-ки, словно на лопату. Выбравшись из поселка, Маэ по-шла вдоль отвала, а затем по дороге к каналу; для со-кращения пути она пересекала пустыри, обнесенныеобомшелыми изгородями. Сараи сменялись длинны-ми заводскими корпусами, высокие трубы извергаличерную копоть, загрязнявшую эту деревню, превра-щенную в фабричное предместье. За кучкой топо-лей показалась старая шахта Рекийяр с обрушившей-ся башней, от которой уцелел лишь мощный остов.Свернув направо, Маэ вышла наконец на большуюдорогу.

– Постой, постой, поросенок! – закричала она. – Вотя тебе задам.

На сей раз попался Анри: он набрал в горсть гря-зи и мял ее. Маэ без разбора надавала оплеух обоимребятам; те стихли и только поглядывали искоса намаленькие следы, остававшиеся на дороге. Они шле-пали по грязи, уже утомленные, ведь им приходилосьна каждом шагу вытаскивать ноги.

От Маршьенна на протяжении двух миль шла мо-щеная дорога; она пролегала среди красноватых по-лей, прямая, точно лента, смазанная дегтем. Дальше

она тянулась тонким шнуром, пересекая Монсу, сто-явшее на отлого спускавшейся равнине. Дороги насевере протянуты между промышленными городами,словно бечева; порою они делают легкие изгибы, елезаметные подъемы и мало-помалу обустраиваются,превращая целую округу в рабочий поселок. Справаи слева, до самого конца спуска, тянулись кирпичныедомики. Чтобы хоть чем-нибудь оживить уныние окру-жающей местности, их покрасили – одни в желтую,другие в голубую, третьи в черную краску – в черную,вероятно, из того соображения, что в конце концоввсе они почернеют. Несколько больших двухэтажныхдомов для заводского начальства прорезывали ли-нию скученных домишек. Церковь, также кирпичная,своей четырехугольной колокольней, уже потемнев-шей от угольной пыли, напоминала новенькую модельдоменной печи. Наряду с сахарными заводами, канат-ными фабриками и мельницами видное место зани-мали здесь танцевальные залы, кофейни, пивные; натысячу домов их приходилось более пятисот.

Но вот пошли заводские корпуса, принадлежавшиекомпании, – длинный ряд складов и мастерских. Маэвзяла Анри и Ленору за руки. Позади зданий находил-ся дом директора Энбо, выстроенный в виде швей-царской горной хижины и отделенный от дороги ре-шеткой, за которой виднелся сад с чахлыми деревья-

ми. У подъезда остановился экипаж; из него вышелгосподин с орденом и дама в меховом манто – веро-ятно, гости из Парижа, приехавшие с маршьеннскоговокзала. В полуосвещенном вестибюле показалась г-жа Энбо, удивленно и радостно приветствовавшая их.

– Нечего смотреть, идите, бездельники! – ворчалаМаэ, таща за руки детей, увязавших в грязи.

В большом волнении приближалась она к лавкеМегра. Лавочник жил рядом с директором; только сте-на отделяла богатый особняк от его домика. Тут женаходился склад товаров, помещавшийся в длинномздании; в нем была устроена и лавочка, выходившаяпрямо на улицу. Там продавалось все: бакалейные то-вары, колбаса, фрукты, хлеб, пиво, кастрюли. Меграслужил прежде в Воре надзирателем и начал своюдеятельность с того, что открыл кабачок; потом бла-годаря протекции начальства торговля его расшири-лась, и мало-помалу он разорил мелких лавочников вМонсу. Торговлю всякими товарами он сосредоточилв своих руках, а большое число покупателей из завод-ских поселков давало ему возможность продавать де-шевле других и оказывать более широкий кредит. Ме-гра и впоследствии не переставал пользоваться под-держкой компании, которая выстроила для него и до-мик и склад.

– Я опять пришла, господин Мегра, – смиренно про-

говорила Маэ, увидав лавочника, стоявшего у дверей.Он молча посмотрел на нее. Это был толстяк, дер-

жавшийся со всеми сдержанно и вежливо; он гордил-ся тем, что никогда не изменял раз принятому реше-нию.

– Послушайте, ведь вы не прогоните меня, как вче-ра? Нам нужно как-нибудь прожить до субботы. Прав-да, мы уже два года должны вам шестьдесят фран-ков…

Она изъяснялась короткими мучительными фраза-ми. То был старый долг, еще со времени последнейзабастовки. Сколько раз Маэ давали себе слово за-платить его, но не могли, потому что ни разу не удава-лось скопить за получку хотя бы сорок су. К тому же сними позавчера приключилась беда – пришлось упла-тить двадцать франков сапожнику, который грозилсяподать в суд. И вот они сидят без гроша. А то они про-тянули бы до субботы, как все другие товарищи.

Мегра, выпятив живот и скрестив на груди руки, от-рицательно качал головою в ответ на каждую ее моль-бу.

– Два хлеба, не больше, господин Мегра. Я ведь че-ловек рассудительный, я не прошу кофе… Только дватрехфунтовых хлеба в день!

– Нет! – крикнул он наконец изо всех сил. Показа-лась его жена, болезненная женщина, проводившая

целые дни за счетными книгами, не смея ни на ми-нуту оторваться. Она в испуге скрылась, увидав, чтонесчастная женщина устремила на нее глаза с горя-чей мольбой. Говорили, что ей приходится уступатьместо на супружеском ложе откатчицам из числа по-купательниц. Это было общеизвестно: если углекопхотел продлить свой кредит, ему стоило только по-слать в лавку дочь или жену – красивую или некраси-вую, все равно, только бы она была поуступчивее.

Маэ продолжала с мольбою глядеть на Мегра ивдруг почувствовала себя неловко. Она заметила, чтоон смотрит на нее раздевающим взглядом тусклыхглазок. Это ее взорвало; добро бы еще в то время,когда у нее не было семерых детей, когда она быламолода! И она ушла, сердито потянув за собою Лено-ру и Анри, которые принялись было вылавливать изканавы ореховые скорлупки и рассматривать их.

– Не принесет вам это счастья, господин Мегра, по-мяните мое слово!

Теперь у нее оставалась надежда только на господиз Пиолены. Если они не дадут ей ста су – тогда хотьложись и помирай. Она повернула налево по дороге вЖуазель. Там, где дороги сходились углом, стояло ка-менное здание правления – настоящий дворец; знат-ные господа из Парижа, князья, генералы, чиновникидавали там каждую осень парадные обеды. Продол-

жая идти, она уже расходовала мысленно эти сто су:прежде всего хлеб, потом кофе, затем четвертушкамасла, мера картофеля для утреннего супа и для ве-чернего варева и наконец, может быть, немного студ-ня, потому что Маэ необходимо мясное.

Прошел аббат Жуар, священник из Монсу, подо-брав сутану и осторожно ступая, словно жирный от-кормленный кот, боящийся замочить шкурку. Этоткроткий человек старался ни во что не вмешиваться,чтобы не восстанавливать против себя ни рабочих, нихозяев.

– Здравствуйте, господин кюре.Маэ вовсе не была набожной, но ей вдруг предста-

вилось, что священник непременно должен ей чем-нибудь помочь. Не останавливаясь, он улыбнулся де-тям и прошел мимо женщины, которая стояла как вко-панная посреди дороги.

И она отправилась дальше по черной липкой гря-зи. Оставалось еще два километра; теперь приходи-лось тащить за собою детей; они страшно устали, иничто их больше не занимало. Справа и слева от до-роги простирались все те же пустыри, обнесенные из-городями, поросшими мхом, те же закопченные фаб-ричные корпуса с высокими трубами. А затем тяну-лись поля – беспредельные поля, неоглядное про-странство бурой земли; ни деревца кругом до само-

го горизонта, где виднелась лиловатая черта Вандам-ского леса.

– Мама… возьми меня на руки.И Маэ попеременно брала детей на руки. На шоссе

стояли лужи, и она подбирала юбку, боясь явиться кгосподам слишком грязной. Три раза она чуть не упа-ла – до того скользко было на этой проклятой дороге.Когда они наконец подходили к дому, на них накину-лись две собаки с таким лаем, что дети со страху под-няли крик. Кучеру пришлось пустить в ход кнут.

– Снимите сабо и входите, – сказала Онорина.Войдя в столовую, мать и дети словно приросли к

полу; их сразу одурманило тепло и сильно смутилипожилой господин и пожилая дама, которые развали-лись в креслах, внимательно их разглядывая.

– Дитя мое, – произнесла дама, – исполни свойнебольшой долг.

Грегуары возложили на свою дочь обязанность по-могать бедным. Это входило в их понятия о хорошемвоспитании. Надо быть милосердным, говорили они,считая, что их дом – Божий дом. Притом они былиуверены, что разумно помогают ближним, и постоян-но боялись обмана, боялись оказать поддержку поро-ку. Поэтому они никогда не давали денег, никогда! Нидесяти су, ни двух су, – известно ведь, что стоит ни-щему получить два су, как он тотчас же их пропьет. И

они всегда подавали милостыню натурой, преимуще-ственно теплым платьем, раздавая его зимою детямнеимущих.

– Ах, бедные крошки! – воскликнула Сесиль. – Онисовсем посинели от холода! Онорина, достань из шка-фа узел.

Прислуга тоже с жалостью смотрела на несчаст-ных; но то было сострадание женщин, которым ненужно заботиться о своем пропитании. Когда горнич-ная ушла наверх за вещами, кухарка взяла былоостатки пирога, но опять положила их на стол и, сло-жив руки, осталась в столовой.

– У меня как раз есть два шерстяных платьица итеплые платки, – продолжала Сесиль. – Вы увидите,как будет в них тепло вашим бедным крошкам!

Тем временем Маэ оправилась и робко проговори-ла:

– Большое вам спасибо, барышня… Вы очень доб-ры…

На глазах у нее выступили слезы. Ей казалось, чтоона непременно получит сто су, и она обдумывалатолько, как их попросить, если ей не предложат самигоспода. Горничная все еще не возвращалась; насту-пило тягостное молчание. Уцепившись за юбку мате-ри, дети жадными глазами смотрели на сдобу.

– У вас только эти двое? – спросила г-жа Грегуар,

прерывая молчание.– Нет, сударыня, у меня их семеро.Грегуар, снова принявшийся за газету, даже при-

вскочил от негодования.– Семеро детей, о Боже! Но зачем так много?– Это безрассудно, – пробормотала пожилая дама.Маэ сделала неопределенный жест, как бы извиня-

ясь. Что же делать? Об этом и не думаешь, оно вы-ходит само собой. И потом, когда дети вырастут, онистанут работать и помогать семье. Впрочем, они и те-перь жили бы сносно, если бы у них не было деда,который совсем состарился, да еще если бы все де-ти были постарше; а то всего два сына и дочь достиг-ли того возраста, когда разрешается работать в копях.Как-никак, маленьких тоже надо кормить – они ведьничего не зарабатывают.

– Вы, значит, давно уже работаете в копях? – спро-сила г-жа Грегуар.

Бледное лицо Маэ озарилось безмолвной улыбкой.– О да! О да… Я работала до двадцати лет. Но ко-

гда родила во второй раз, доктор сказал, что я там ипомру, если буду продолжать работать: у меня дела-лось что-то неладное в костях. К тому же я в это вре-мя вышла замуж, у меня и дома стало довольно де-ла… А вот из семейства мужа все работают в шахтахс незапамятных времен. Это началось еще с деда его

деда – словом, никто не помнит, когда, – с тех самыхпор, как нашли залежи в Рекийяре.

Господин Грегуар задумчиво смотрел на женщинуи ее жалких детишек, на их восковые лица и беле-соватые волосы. Он видел в них признаки вырожде-ния: низкий рост, малокровие, убогий облик голодаю-щих! Снова наступило молчание, слышалось толькопотрескивание угля в камине. В жаркой столовой сто-ял тяжелый воздух сытого благополучия; оно запол-няло все уголки обывательского уюта.

– Что она там возится? – нетерпеливо воскликнулаСесиль. – Мелани, сходи и скажи ей, что узел лежитв шкафу, внизу налево.

Между тем г-н Грегуар вслух докончил размышле-ния, на которые навел его вид этих бедняков.

– На свете много горя, это правда; но согласитесьсами, моя милая, что и рабочие далеко не всегдапоступают разумно. Вместо того чтобы откладыватьденьги на черный день, как наши крестьяне, углеко-пы пьянствуют, залезают в долги, и в конце концов имнечем кормить семью.

– Вы правы, – степенно отвечала Маэ. – У нас ино-гда живут не так, как надобно. Я постоянно твержу обэтом бездельникам, когда они жалуются… Мне-то по-везло – мой муж не пьет. Ну, иной раз в воскресеньена гулянке пропустит лишнее, но дальше никогда не

заходит. И это с его стороны тем милее, что до на-шей женитьбы он напивался, с позволения сказать,как свинья. Но хоть он и блюдет себя, а дела нашиоттого идут не лучше. Бывают дни, вот как сегодня,например, когда, кажется, весь дом обыщешь, а все-таки ни гроша не найдешь.

Она хотела намекнуть, что ей нужны сто су, и пото-му продолжала рассказывать неуверенным голосом,объясняя, как образовался у них роковой долг; сперваон был совсем ничтожен, но со временем все рос и по-глощал все сбережения. Они аккуратно платили каж-дую получку. Ну, а как-то задержали выплату – и ко-нец: с той поры так и не собрались с деньгами. Невоз-можно было заткнуть эту дыру, и они приходили в от-чаяние: работаешь, работаешь, а выходит, что даже сдолгом не расквитаешься. Да пропади все пропадом!Видно, до смерти не выбьешься. К тому же надо ска-зать, что углекопу кружка-другая пива очень полезна,чтобы прополоскать горло от угольной пыли. Тут и на-чинается, а потом, когда случаются неприятности, онуж и не выходит из кабака. Она никого не винит, толь-ко происходит это, должно быть, оттого, что рабочиевсе-таки маловато зарабатывают.

– Компания дает вам, кажется, квартиру и отопле-ние, – заметила г-жа Грегуар.

Маэ искоса поглядела на уголь, ярко пылавший в

камине.– Да-да, уголь нам выдают; не больно хороший,

правда, но все-таки он горит… А вот насчет квартиры– за нее приходится платить всего шесть франков вмесяц – пустяки, кажется, а между тем часто бываеточень трудно выкладывать… Вот сегодня, например,хоть на куски меня режь – все равно и двух су не вы-тянешь. Где ничего нет, там уж ничего не добудешь!

Господин и дама молчали, нежась в креслах; имстановилось скучно и неприятно видеть перед собойтакую нужду. Маэ испугалась, не задела ли она их, и,как женщина практичная, добавила спокойным, твер-дым тоном:

– Да я говорю это не с тем, чтобы жаловаться. Та-кова уж, видно, судьба, приходится с ней мириться;сколько ни бейся – все равно ничего не переменится.А по-моему, главное, сударь, – это жить, как Бог по-слал, и по совести делать свое дело.

Господин Грегуар весьма одобрил ее:– С такими убеждениями, моя милая, человек нико-

гда не пропадет.Онорина и Мелани принесли наконец узел. Сесиль

сама развязала его и достала два платьица. Потомприбавила к ним платки, даже чулки и перчатки; онауверяла, что все это будет детям впору, и велела гор-ничной завернуть отложенные вещи. Сесиль очень

торопилась: учительница музыки наконец пришла, ипотому она спешила выпроводить из дому и мать, идетей.

– Мы совсем без денег… – робко проговорилаМаэ. – Если бы у нас было хотя бы сто су…

Слова застряли у нее в горле, потому что Маэ былигорды и никогда еще не просили милостыни. Сесильс беспокойством взглянула на отца, но он наотрез от-казал с таким видом, будто исполнял некий долг:

– Нет, это не в наших правилах. Мы не можем.Тогда девушка, тронутая отчаянием, которое отра-

зилось на лице матери, решила дать что-нибудь де-тям: они все время пристально смотрели на пирог; Се-силь отрезала два ломтя и протянула им.

– Вот! Это вам.Но затем она взяла их обратно и велела подать се-

бе старую газету.– Погодите, поделитесь с братьями и сестрами.И она выпроводила их, а родители между тем с уми-

лением смотрели на дочь. Бедные малютки, у которыхне было хлеба, ушли, благоговейно неся в озябшихручонках два куска сдобной булки.

Маэ тащила детей за руки по шоссе; она не виде-ла ни пустынных полей, ни черной грязи, ни тускло-го неба: все кружилось у нее в глазах. Проходя сно-ва через Монсу, она решительными шагами вошла к

Мегра и так умоляла его, что в конце концов не толь-ко раздобыла два хлеба, кофе и масло, но даже по-лучила желанную монету в сто су: Мегра занимался,между прочим, и ростовщичеством. Ему нужна былане она, а Катрина. Маэ поняла это, когда он сказал,чтобы она присылала за провизией дочь. Там виднобудет. Катрина отхлещет его по щекам, если он даструкам волю.

III

На колокольне кирпичной церковки поселка Двух-сот Сорока, где аббат Жуар служил по воскресеньямобедню, пробило одиннадцать. Рядом с церковью на-ходилась школа – кирпичное здание, откуда слыша-лись протяжные голоса детей, хотя окна были от холо-да закрыты. На широких улицах с садиками, прилегав-шими к одинаковым домикам четырех больших квар-талов, не было ни души. Деревья были еще по-зим-нему голы; грядки в каменистой почве изрыты, и по-следние овощи горбились грязными кучками. В кухняхстряпали, трубы дымились. Порою возле домов появ-лялась женщина, отворяла дверь и исчезала. Дождьпрекратился, но небо оставалось серым, и воздух былдо того насыщен влагою, что из водосточных труб всееще стекали капли, падая в кадки, стоявшие на мо-

щеных тротуарах. И весь этот однообразный посе-лок, построенный на обширной плоской возвышенно-сти и опоясанный черными дорогами, словно траур-ной каймой, оживляли только правильные ряды крас-ных черепичных крыш, которые беспрестанно омы-вал дождь.

На обратном пути Маэ сделала крюк и зашла ку-пить картофеля у жены одного надзирателя, у которойсохранился еще прошлогодний запас. За сплошнымрядом чахлых тополей – единственным деревом этихравнин – находилась кучка одиноких построек; домабыли соединены группами по четыре и окружены са-дами. Компания сохранила этот участок для штейге-ров и надзирателей. Углекопы прозвали его поселком«Шелковых чулок», свой же район они назвали посел-ком «Плати долги» – в насмешку над горькой нище-той.

– Уф! Вот и мы наконец, – сказала нагруженная па-кетами Маэ, пропуская вперед Ленору и Анри, гряз-ных, с окоченевшими ногами.

У огня сидела Альзира с кричащей Эстеллой наруках; девочка старалась убаюкать малютку. Сахарууже не было; не зная, как заставить ее замолчать,Альзира задумала обмануть Эстеллу, дав ей своюгрудь. Это часто удавалось. Но теперь, однако, ничегоне выходило: сколько девочка ни расстегивала пла-

тье и ни прикладывала Эстеллу к своей тощей дет-ской груди, та не унималась и яростно кусала кожу нагруди, ничего не получая.

– Дай мне ее! – крикнула мать, освободившись отпакетов. – Она нам слова не даст сказать!

Маэ высвободила из корсажа свою грудь, тяжелую,словно полный бурдюк. Приникнув к ней, крикуньясразу стихла. Теперь можно было разговаривать. Вдоме все обстояло благополучно; маленькая хозяй-ка смотрела за огнем, подмела и прибрала столовую.Наступила тишина; наверху храпел дед все тем жемерным неумолчным храпом.

– Сколько хороших вещей! – проговорила Альзира,с улыбкой рассматривая съестные припасы. – Еслихочешь, мама, я теперь сварю суп.

Стол был завален; на нем лежали сверток с пла-тьем, два хлеба, картофель, масло, кофе, цикорий иполфунта студня.

– Ах да, суп! – разбитым голосом сказала Маэ. –Надо будет сходить набрать щавелю и надергать по-рею… Нет, для мужчин я приготовлю потом… Поставьварить картошку, мы поедим с маслицем… Да, ещекофе – не забудь и кофе сварить.

Тут она вдруг вспомнила о сдобной булке и погля-дела на Ленору и Анри, которые успели отдохнуть ивесело возились на полу. Неужели эти обжоры втихо-

молку съели ее по дороге? И Маэ надавала им под-затыльников. Альзира, уже поставившая котелок наогонь, успокоила ее:

– Оставь их, мама. Если это было для меня, – товедь ты знаешь, что мне все равно, а они так далекоходили, что успели проголодаться.

Пробило полдень. По улице зашлепали ребята,возвращавшиеся из школы. Картофель сварился, ко-фе, на добрую половину смешанный с цикорием, то-же был готов и переливался на плиту крупными кап-лями, с протяжным бульканьем. Очистили угол сто-ла; но за столом сидела только мать, а дети пользо-вались собственными коленями. Анри, отличавшийсябольшой прожорливостью, молча поглядывал на сту-день, завернутый в промасленную бумагу, вызывав-шую у него чрезмерное волнение.

Пока Маэ пила небольшими глотками кофе, дер-жа стакан обеими руками, чтобы согреться, сверхуспустился Бессмертный. Обычно он вставал гораздопозднее и завтрак дожидался его на плите. Но тут онпринялся ворчать, потому что не было супа. А когданевестка заметила ему, что не всегда можно делатьтак, как хочется, он замолчал и стал есть картофель.Время от времени он вставал и сплевывал в кучу зо-лы, чтобы не пачкать пол, затем снова опускался настул и продолжал пережевывать пищу, опустив голо-

ву, с бессмысленным взглядом.– Ох, я совсем забыла, мама! – воскликнула Альзи-

ра. – Приходила соседка…Мать перебила ее:– Уж и надоела она мне!Она втайне досадовала на соседку Левак, которая

накануне плакалась на свою бедность, чтобы ничегоне дать ей взаймы. Между тем Маэ отлично знала, чтоименно сейчас она не нуждается, потому что их жи-лец Бутлу только что заплатил им за две недели впе-ред. Впрочем, в поселке люди никогда не давали другдругу взаймы.

– Постой-ка! Ты мне напомнила, – сказала Маэ. –Заверни в бумагу немного кофе… Я отнесу Пьеррон-ше, я должна ей с третьего дня.

Когда девочка приготовила пакетик, мать сказала,что она сейчас же вернется и сварит обед для муж-чин. Затем вышла с Эстеллой на руках. Старик Бес-смертный все еще жевал картофель, а Ленора и Анридрались из-за шелухи, которую они подбирали и ели.

Вместо того чтобы обходить кругом, Маэ пошлапрямо садами, боясь, как бы ее не окликнула женаЛевака. Участок Маэ примыкал к саду Пьерронов, и врешетчатой ограде было широкое отверстие, так чтососеди могли легко общаться между собой.

Тут же был и колодец, которым пользовались четы-

ре семьи. Сбоку, за кустами чахлой сирени, находил-ся небольшой низкий сарай, заваленный старой рух-лядью; там же держали кроликов; их откармливали, апотом съедали в праздники. Пробило час. В это вре-мя обыкновенно пили кофе, и потому ни у дверей, ниу окон не было видно ни души. Только один ремонт-ный рабочий, перед тем как идти в шахту, не подни-мая головы, вскапывал на своем участке грядки дляовощей. Подходя к дому напротив, Маэ с удивлениемувидала возле церкви господина и двух дам. Она при-остановилась и тотчас узнала их: это была г-жа Эн-бо, показывавшая поселок своим гостям – господинус орденом и даме в меховом манто.

– Ну чего ты беспокоилась? – воскликнула женаПьеррона, когда Маэ отдала ей кофе. – Вовсе это нек спеху.

Ей было двадцать восемь лет; в поселке она слылакрасавицей. Брюнетка, с низким лбом, большими гла-зами, маленьким ртом, она была большой кокеткой,опрятной, словно кошечка. Она не имела детей, и унее прекрасно сохранилась грудь. Ее мать, по прозви-щу Прожженная, вдова углекопа, погибшего в шахте,отправила свою дочь работать на фабрику и покля-лась, что никогда не позволит ей выйти замуж за угле-копа. Она страшно рассвирепела, когда дочь доволь-но поздно вышла за вдовца Пьеррона, у которого бы-

ла восьмилетняя девочка. Супруги жили очень счаст-ливо, хотя про них ходили сплетни и россказни о снис-ходительности мужа и о любовниках жены. Пьерроныникому не были должны, два раза в неделю ели мясо;дом их содержался в такой чистоте, что в любую ка-стрюлю можно было бы смотреться, как в зеркало. Кдовершению их благополучия, начальство разрешиложене Пьеррона благодаря протекции продавать кон-феты и печенье собственного изделия, которые онавыставляла в стеклянных вазах на двух полках, устро-енных в окне. Это приносило лишних шесть-семь сув день, а по воскресеньям иной раз и двенадцать су.В их безмятежной жизни темным пятном оказаласьтолько Прожженная, вечно ворчавшая с яростью ста-рой бунтарки, что она должна отомстить хозяевам засмерть мужа, да еще маленькая Лидия, которую ча-сто поколачивали все члены семьи, расходуя на этозанятие избыток своей энергии.

– Как она у тебя выросла! – промолвила Пьеррон-ша, забавляя Эстеллу.

– Ох, мучение мое, и не говори лучше! – возразилаМаэ. – Какая ты счастливая, что у тебя нет малышей.По крайней мере, можешь дом в чистоте содержать.

Хотя у Маэ дома тоже все было в порядке и каждуюсубботу мылись полы, она все же завистливым окомхозяйки окинула светлую, ослепительно чистую и да-

же нарядную комнату с золочеными вазами на буфе-те, зеркалом, тремя гравюрами в рамках.

Молодая женщина как раз собиралась приняться закофе; ей приходилось пить одной: вся семья находи-лась в шахте.

– Выпей со мною стаканчик, – предложила она.– Нет, спасибо, я только что пила у себя.– Ну так что же из того?В самом деле, это ничего не значило. Обе женщи-

ны стали не спеша пить кофе. В просветы окна меж-ду стеклянными вазами с печеньем и конфетами вид-нелся на противоположной стороне ряд домов с зана-весочками на окнах; бо́льшая или меньшая белизнаэтих занавесок свидетельствовала о степени чисто-плотности хозяек. У Леваков занавески были оченьгрязные и казались просто тряпками, которыми толь-ко что обтерли донышко кастрюли.

– Как только люди могут жить в такой грязи! – про-бормотала Пьерронша.

В ответ Маэ начала говорить без умолку. Вот еслибы у нее был такой жилец, как Бутлу, она показалабы, что значит вести хозяйство! Если умеючи взятьсяза дело, квартиранта иметь очень выгодно. Незачемтолько с ним сожительствовать. Потому-то муж и пьетзапоем, колотит жену и бегает к певичкам в Монсу.

На лице Пьерронши изобразилось глубокое отвра-

щение. Ох уж эти певички! От них всякие болезни. ВЖуазели одна перезаразила всю шахту.

– Меня поражает, как ты допустила, чтобы твой сынсошелся с дочерью Леваков!

– А как ты это не допустишь, хотелось бы мнезнать?.. Их сад рядом с нашим. Летом Захария посто-янно торчал с Филоменой под сиренью. Ну хоть быпостеснялись людей да забрались в сарай, а то ведь,бывало, как ни пойдешь к колодцу за водой – всякийраз застаешь их вдвоем.

Такова была обычная история всех связей в посел-ке. Парни и девушки развращали друг друга; по вече-рам они возились, как они это называли, на низкой по-катой крыше сарая. В сарае же все откатчицы и рожа-ли в первый раз; а некоторые отправлялись для этогов Рекийяр или в рожь. Обычно все проходило без тя-желых последствий; пары вскоре венчались, и толькоматери сердились, если сыновья начинали отделять-ся слишком рано, ведь женатый сын ничего не прино-сил в семью.

– На твоем месте я не стала бы больше противить-ся, – рассудительно продолжала Пьерронша. – ТвойЗахария уже наградил ее двумя детьми, и они ни зачто не разойдутся… А денежки его для вас все равноуже пропали.

Маэ с гневным лицом простерла руки.

– Да я прокляну их, если они окрутятся! Разве Заха-рия не должен нас уважать? Он ведь нам кое-чего сто-ил, верно? Вот пусть и расплатится прежде с родите-лями, а потом уж обзаводится женой… Что же будет,если наши дети с этаких пор начнут работать на дру-гих? Нам тогда только с голоду подыхать останется!

Впрочем, она скоро успокоилась.– Я это говорю так, вообще; там видно будет… Ка-

кой у тебя крепкий кофе: верно, завариваешь, сколь-ко нужно.

Посудачив еще с четверть часа, она поднялась,спохватившись, что ей надо еще варить обед длямужчин. Дети возвращались из школы, кое-где в две-рях показывались женщины и с любопытством смот-рели на г-жу Энбо, проходившую с гостями по ули-це, объясняя им расположение поселка. Это посеще-ние начинало занимать обитателей. Рабочий пере-стал даже вскапывать грядки, где-то в садике испуган-но закудахтали две курицы.

Возвращаясь домой, Маэ столкнулась с женой Ле-вака, которая вышла, чтобы подкараулить на улицедоктора Вандерхагена, состоявшего при копях. Этотнизенького роста человек вечно куда-то спешил, за-валенный делами; рабочим он давал советы на ходу.

– Господин доктор, – обратилась к нему Левак, – ясовсем не сплю, у меня все болит… Надо бы посове-

товаться с вами.Он обращался ко всем на «ты» и ответил не оста-

навливаясь:– Оставь меня в покое! Слишком много кофе пьешь.– Да и мой муж тоже, – сказала, в свою очередь,

Маэ. – Вам бы зайти и посмотреть его… У него всевремя ноги болят.

– Это ты его заездила. Отстань!Обе женщины с минуту стояли на месте, глядя в

спину убегавшему доктору.– Зайди! – произнесла затем Левак, безнадежно по-

жав плечами. – Знаешь, есть новости… Кстати, кофевыпьешь. Совсем свежий.

Маэ хотела отказаться, но искушение было слиш-ком велико. Чтобы не обидеть соседку, она решилазайти и выпить хоть глоток.

В комнате была невероятная грязь: на полу и настенах – жирные пятна, буфет и стол засалены; стоя-ла вонь, как всегда в неопрятном помещении. У печки,положив на стол локти и уткнув нос в тарелку, сиделБутлу. Это был дюжий широкоплечий малый, оченькроткий на вид, тридцати пяти лет, но казался он моло-же. Он спокойно доедал кусок вареного мяса. Противнего стоял маленький Ахилл, первенец Филомены, ко-торому пошел уже третий год; ребенок молча умоляю-ще смотрел на Бутлу, словно прожорливый звереныш.

Добродушный жилец, обросший густой темно-русойбородой, время от времени совал ему в рот кусок го-вядины.

– Погоди, я положу сахару, – сказала Левак, подсы-пая в кофейник сахарный песок.

Эта отвратительная потасканная женщина, с отвис-лой грудью и с таким же отвислым животом, с плоскимлицом и вечно растрепанными волосами с проседью,была на шесть лет старше Бутлу. Он, видимо, считал,что иною она не может быть, и обращал на ее недо-статки не больше внимания, чем на суп, в котором по-падались волосы, или на постель, простыни которойне менялись по три месяца. Она входила в число по-лучаемых им удобств, а муж любил говорить, что доб-рый счет идет дружбе впрок.

– Я тебе вот что хотела рассказать, – продолжалаЛевак. – Вчера вечером видели, как жена Пьерронабродила вокруг да около «Шелковых чулок». Извест-ный тебе господин поджидал ее недалеко от Раснера,и они вместе прогуливались вдоль канала… Каково?Хороша замужняя женщина, нечего сказать!

– Что ж, – сказала Маэ, – до женитьбы Пьеррон уго-щал штейгера кроликами, а теперь угощает собствен-ной женой, оно и дешевле.

Бутлу расхохотался и сунул в рот Ахиллу кусок хле-ба, обмакнув его в соус. Обе женщины принялись на-

перебой злословить насчет Пьерронши: и вовсе-тоона не лучше других, а просто отчаянная кокетка –только и делает целыми днями, что любуется на се-бя в зеркало, моется да помадится. В конце концов,это дело мужа: коли ему так нравится, ну и пусть его.Бывают такие тщеславные люди, что они, кажется, го-товы подтирать за начальством, только бы им за этоспасибо сказали. Болтовня была прервана приходомсоседки, которая принесла девятимесячную девочкуДезире, второго ребенка Филомены. Самой Филоме-не приходилось завтракать в сортировочной, и пото-му она сговорилась, чтобы ей туда приносили ребен-ка; там она и кормила его, присев на кучу угля.

– А я вот не могу отойти от своей ни на минутку:тотчас принимается кричать благим матом, – сказалаМаэ, глядя на Эстеллу, уснувшую у нее на руках.

Но ей не удалось уклониться от ответа на вопрос,который она прочла в глазах у Левак.

– Слушай, надо же как-нибудь с этим покончить.Первое время обе матери безмолвно соглашались

между собою, что брак заключать не стоит. Маэ хо-телось как можно дольше пользоваться заработкомсына, а мать Филомены тоже выходила из себя примысли, что ей придется отказаться от заработка доче-ри. Торопиться не к чему, и Левак предпочитала дажедержать у себя ребенка, пока у ее дочери был только

один; но ребенок подрастал, начал есть хлеб, а темвременем народился и другой. Мать нашла, что длянее это убыточно, и с тех пор стала усиленно торопитьсо свадьбой, не желая, чтобы интересы ее страдали.

– Захария уже тянул жребий, – продолжала она, –и теперь больше нет препятствий… Так когда же, а?

– Повременим, пока не будет полегче, – в смуще-нии ответила Маэ. – Такая досада, право, эти дела!Будто они не могли потерпеть, пока не повенчаются!..Честное слово, я, кажется, готова задушить Катрину,если узнаю, что она тоже сделала такую глупость!

Левак пожала плечами.– Брось, в свое время и с нею будет то же, что со

всеми!Спокойно, как человек, который чувствует, что он

у себя дома, Бутлу подошел к буфету и стал искатьхлеб. Овощи для супа, картофель и порей лежали,наполовину очищенные, на конце стола; хозяйка раздесять принималась за них, но поминутно бросала,увлекаясь беседой. Наконец она совсем было собра-лась приняться за чистку, но сейчас же опять бросилаи подошла к окну.

– Что такое?.. Посмотри-ка! Госпожа Энбо с каки-ми-то господами. Вон они пошли к Пьерронам.

И обе снова обрушились на жену Пьеррона. Ее-тоникогда не обойдут, когда показывают поселок приез-

жим, – ведут прямо к ней, потому что там чисто. Го-стям, разумеется, ничего не рассказывают об ее ис-тории со старшим штейгером. Когда имеешь любов-ников, которые зарабатывают по три тысячи франковв месяц да еще получают квартиру и отопление, несчитая подарков, – нехитрая штука – держать дом вчистоте. Снаружи-то чисто, зато внутри грязь. И всевремя, пока гости оставались в доме напротив, обеженщины судачили про Пьерроншу.

– Выходят, – сказала наконец Левак. – Поворачива-ют… Посмотри-ка, милая, не к тебе ли они пошли?

Маэ взволновалась. Успела ли Альзира убрать состола? Да и обед еще не готов! И, пробормотав «досвидания», она в смятении убежала домой, не глядяпо сторонам.

Но дома все так и сияло чистотой. Видя, что матьне возвращается, Альзира надела фартук и с серьез-ным видом принялась за приготовление супа. Она на-дергала на грядках остатки порея, набрала щавеля истала чистить овощи. Между тем на огне в большомкотле подогревалась вода для мытья мужчинам, когдаони вернутся с шахты. Анри и Ленора, против обык-новения, вели себя тихо, занявшись старым календа-рем, который они рвали по листику. Дед Бессмертныймолча курил трубку.

Не успела Маэ войти, запыхавшись от бега, как в

дверь постучалась г-жа Энбо.– К вам можно зайти, милая?Высокая, белокурая, немного отяжелевшая сорока-

летняя женщина приветливо улыбалась, скрывая подулыбкой боязнь испачкать свое шелковое платье цве-та бронзы, на которое она накинула черное бархатноеманто.

– Входите, входите, – приглашала она своих го-стей. – Мы тут никого не стесним… Какая у них чисто-та, не правда ли? А у этой женщины семеро детей!И во всех домах у нас так… Я уже говорила вам, чтокомпания сдает им дом за шесть франков в месяц.Большая комната внизу, две наверху, погреб и сад.

Господин с орденом и дама в меховом манто, при-ехавшие с утренним поездом из Парижа, таращилиглаза, дивясь всему, что им показывали.

– И даже сад? – повторила дама. – Да они, должнобыть, отлично здесь живут, это просто прелесть!

– Мы даем им угля больше, чем они в состояниисжечь, – продолжала г-жа Энбо. – Доктор посещает ихдважды в неделю, а когда они состарятся, то получа-ют пенсию, хотя у них и не вычитают из заработка впенсионную кассу.

– Блаженный край! Поистине земля обетованная! –в восхищении бормотал господин.

Маэ услужливо предложила стулья. Дамы отказа-

лись. Г-же Энбо уже надоела роль проводника по зве-ринцу, которою она развлекалась на первых порах всвоем уединении; скоро взяло верх отвращение к тя-желому запаху нищеты, хотя она и решалась захо-дить только в самые опрятные дома. К тому же онаповторяла лишь обрывки слышанных фраз и никогдане снисходила до того, чтобы получше ознакомитьсяс бытом рабочего люда, который трудился и мучилсятак близко от нее.

– Какие славные дети, – проговорила дама, в душенаходя их ужасными: у них были непомерно большиеголовы и всклокоченные волосы соломенного цвета.Маэ пришлось сказать, сколько им лет. Из вежливостиее спросили и об Эстелле. Дед Бессмертный в знакуважения к посетителям вынул изо рта трубку. Этотчеловек, измученный сорокалетней подземной рабо-той, с больными ногами, с подточенным организмом иземлистым цветом лица, вызывал беспокойство. Ко-гда его начал душить кашель, он вышел из комнаты,чтобы сплюнуть на улице, боясь, как бы гостям егочерный плевок не показался неприятным.

Альзира имела полный успех. Какая прелестнаямаленькая хозяйка в фартучке! Посетители поздрав-ляли мать, что у нее такая понятливая для своего воз-раста дочка. И никто ни словом не обмолвился об еегорбе. Сострадательные взгляды, в которых чувство-

валась какая-то неловкость, то и дело останавлива-лись на бедном, убогом создании.

– Теперь, – сказала в заключение г-жа Энбо, – есливас будут расспрашивать в Париже о наших поселках,вы сможете многое рассказать. Здесь всегда так жетихо, как сегодня, – нравы патриархальные; все, каквидите, счастливы и здоровы. Вообще – это местечко,куда и вам следовало бы приехать поправиться, по-дышать дивным воздухом и пожить среди безмятеж-ной тишины.

– Удивительно! Удивительно! – в полном восторгеповторял господин.

Они вышли с такими восхищенными лицами, с ка-кими люди покидают кунсткамеры. Проводив их, Маэостановилась на пороге и глядела, как они удаляются,громко разговаривая между собой. Улицы оживились,навстречу гостям попадались кучки женщин, которыеузнали о приезде парижан и разносили эту весть издома в дом.

Жена Левака остановила у своей двери Пьеррон-шу, выбежавшую из любопытства на улицу. Обе онибыли неприятно поражены. В чем дело? Что эти при-езжие ночевать, что ли, собираются у Маэ? Это со-всем не казалось им смешным.

– Всегда они без гроша, сколько ни зарабатывают!Ну, да у таких людей оно и понятно!

– Я как раз узнала, что Маэ нынче утром ходилаклянчить к господам в Пиолену, а Мегра, который сна-чала отказался отпускать им хлеб, дал ей потом про-визии в долг… Известное дело, чем у Мегра распла-чиваются.

– С нею… нет! У него на это выдержки не хватит…За все рассчитается Катрина.

– Да! Послушай только, у нее хватило наглости за-явить мне, что она готова задушить Катрину, если сней это случится! Будто мы не знаем, что долговязыйШаваль путается с девкой, да еще с каких пор!

– Тише!.. Они идут.Обе женщины, Левак и Пьеррон, со спокойным ви-

дом, не выказывая непристойного любопытства, по-глядывали украдкою, как из дома выходили посети-тели. Потом они знаком быстро подозвали Маэ, кото-рая вышла за дверь с Эстеллой на руках. Все три,стоя неподвижно, долго смотрели вслед нарядной г-же Энбо и ее гостям. Когда те отошли шагов на трид-цать, снова начались пересуды, еще оживленнее, чемраньше.

– Недешево стоит то, что на них надето; пожалуй,дороже, чем стоят они сами!

– Наверняка даже!.. Той я не знаю, но за эту, здеш-нюю, я бы и четырех су не дала, будь она еще толще.Интересные вещи про нее рассказывают…

– Ну? А что такое?– Да про то, сколько у нее мужчин… Во-первых, ин-

женер…– Этот-то, щупленький?.. Да он так мал, что его и не

сыщешь под одеялом!– Неважно, раз ей так нравится… Мне всегда подо-

зрительно, когда я вижу, как дамы строят брезгливыерожи и делают вид, будто все им не по нраву… Погля-ди, как она задом вертит, хочет показать, что всех наспрезирает. Разве это, по-твоему, ладно?

Посетители удалялись тем же медленным шагом,продолжая разговаривать; но вот на дороге, передцерковью, остановилась коляска; из нее вышел госпо-дин лет сорока восьми, в черном сюртуке, очень смуг-лый, с правильными чертами властного лица.

– Муж! – проговорила Левак, понизив голос, как буд-то он мог ее услыхать; чувствовался страх, которыйдиректор внушал всем своим рабочим. – А все же иему рога наставили!

Теперь весь поселок высыпал на улицу. Любопыт-ство женщин возрастало, группы сливались в целуютолпу, измазанная детвора толкалась по тротуарам,разинув рты. Из-за школьной ограды на мгновение по-казалось бледное лицо учителя. Рабочий в саду пе-рестал вскапывать грядки и таращил глаза, поставивногу на заступ. Еле слышное шушуканье постепенно

превращалось в громкую трескотню, похожую на ше-лест ветра в сухой листве.

Больше всего народа собралось у дома Лева-ков. Сперва подошли две женщины, потом их ста-ло десять, потом двадцать. Пьерронша благоразумноумолкла – было слишком много ушей. Маэ, неизмен-но рассудительная, также довольствовалась тем, чтонаблюдала. Эстелла проснулась и начала кричать, иМаэ, чтобы унять ее, спокойно вынула на виду у всехотвислую грудь – грудь здоровой кормящей женщины,набухшую и как бы удлинившуюся от непрерывногопритока молока. Когда г-н Энбо усадил дам и экипажпокатил по направлению к Маршьенну, послышалсявзрыв болтливых голосов; женщины жестикулирова-ли и говорили все сразу, суетясь, как муравьи в потре-воженном муравейнике.

Пробило три часа. Бутлу и другие ремонтные ра-бочие ушли на работу. Вдруг из-за угла церкви пока-зались первые углекопы, возвращавшиеся из шахты.Лица их почернели, одежда вымокла; они шли сгор-бившись и скрестив руки. Среди женщин подняласьсуматоха. Все без памяти бежали домой, застигнутыеврасплох за бесконечным распиванием кофе и пере-судами, из-за которых они забросили домашнюю ра-боту. Со всех сторон слышались тревожные крики,предвещавшие ссору:

– Господи! А обед-то? Обед не готов!

IV

Когда Маэ вернулся домой, оставив Этьена у Рас-нера, Катрина, Захария и Жанлен сидели за столоми кончали есть суп. Углекопы возвращались из шах-ты до того голодными, что садились обедать в мок-рой одежде, даже не вымыв лица. Никто не дожидал-ся остальных, и потому стол был накрыт с утра до ве-чера, – за ним всегда кто-нибудь сидел и поглощалсвою порцию, смотря по тому, как распределялось егорабочее время.

Едва успев войти, Маэ заметил припасы. Он ничегоне сказал, но сумрачное лицо его прояснилось. Всеутро, пока он работал, задыхаясь в штольне, его му-чила мысль, что буфет пуст и в доме нет ни кофе, нимасла. Как-то обойдется жена? Что если она вернет-ся с пустыми руками? А оказывается, у них все есть.Потом она расскажет ему, каким образом это устрои-лось. И он радостно улыбался.

Катрина и Жанлен уже встали из-за стола и стояпили кофе. Захария, не насытившись супом, отрезалсебе большой ломоть хлеба и намазал его маслом.Он видел студень, лежавший на тарелке, но не трогалего: мясное всегда оставляли отцу, его хватало только

на одного человека. После супа все выпили по стака-ну холодной воды; чудесный напиток этот всегда упо-треблялся в последние дни перед выдачей жалова-нья.

– Пива у меня нет, – сказала Маэ, когда отец уселсяза стол. – Я не стала тратить все деньги… Но еслихочешь, Альзира сбегает и возьмет пинту.

Муж посмотрел на нее, и лицо его расцвело. Как! Унее и деньги есть?

– Нет-нет, – ответил он. – Я уже выпил кружку, хва-тит с меня.

И Маэ, не спеша, ложку за ложкой, принялся естьпохлебку из хлеба, картофеля, порея и щавеля, намя-тых в плошке, служившей вместо тарелки. Жена, неспуская с рук Эстеллу, помогала Альзире прислужи-вать за столом – подала Маэ масло, студень и поста-вила кофе на плиту, чтобы он был погорячей.

Тем временем у печки началось мытье в лохани,сделанной из бочки, распиленной пополам. Катринамылась первою; она налила в лохань теплой воды,спокойно разделась, сняла чепец, блузу, штаны – вседо рубашки. Девушка привыкла к этому с восьмилет-него возраста и выросла в убеждении, что тут нет ни-чего стыдного; она только повернулась животом к ог-ню и начала усиленно намыливаться черным мылом.Никто на нее не смотрел, даже Ленора и Анри пе-

рестали любопытствовать, как она устроена. Вымыв-шись, Катрина, совершенно голая, поднялась по лест-нице, оставив мокрую рубашку и другую свою одеж-ду в куче на полу. Тут началась ссора между братья-ми. Жанлен хотел первым влезть в лохань под пред-логом, что Захария еще не кончил есть; а тот отталки-вал брата и доказывал, что теперь его очередь. Еслион позволяет Катрине мыться первой, то отсюда во-все не следует, что ему приятно полоскаться в помо-ях после мальчишки, тем более что после Жанленавода годится разве на то, чтобы разлить ее в школепо чернильницам. В конце концов, они стали мытьсявместе, повернувшись к огню и помогая друг другу те-реть спину. Затем, как и сестра, они ушли наверх со-вершенно голые.

– Экую грязь развели! – ворчала Маэ, подбираяс пола платье, чтобы просушить. – Альзира, подо-три-ка.

Шум за стеной у соседей заставил ее умолкнуть.Послышались ругательства, женский плач – насто-ящее побоище, сопровождаемое глухими ударами,словно били кулаком по пустой тыкве.

– Жена Левака получает свою порцию, – спокой-но заметил Маэ, выскребая ложкой донышко миски. –Странно, Бутлу ведь говорил, что обед готов.

– Нечего сказать, готов! – ухмыльнулась Маэ. – Я

сама видела овощи на столе; они даже не были очи-щены.

Крики становились все громче; раздался страшныйтолчок, от которого задрожала стена; затем наступилагробовая тишина. Тогда, проглотив последнюю ложкусупа, шахтер спокойно и наставительно промолвил взаключение:

– Если обед не готов, это вполне понятно, – и, вы-пив полный стакан воды, принялся за студень: отре-зал небольшие квадратные куски, брал их остриемножа и съедал, положив на хлеб, без вилки.

Когда отец обедал, никто не разговаривал. Маэ былголоден и ел молча; свинина была не такая, как обыч-но, от Мегра, – вероятно, это взято в другом месте. Ноон не стал расспрашивать жену; узнал только, домали старик и спит ли. Нет, дед вышел уже, как всегда,на прогулку. И снова водворилась тишина.

Запах мяса привлек Ленору и Анри, которые забав-лялись тем, что размазывали по полу ручейки проли-той воды. Теперь они подошли к отцу, младший сталвпереди. Они провожали глазами каждый кусок, за-гораясь надеждой, когда отец брал его с тарелки, иомрачаясь, когда кусок исчезал во рту. Отец заметилнаконец, с какой жадностью смотрят на него дети, –они даже побледнели, и слюни потекли у них изо рта.

– А детям давали? – спросил он.

И так как жена замялась, прибавил:– Ты знаешь, я не люблю несправедливости. У меня

пропадает весь аппетит, когда они стоят возле меня ивыпрашивают кусочек.

– Да я же им давала! – сердито воскликнула Маэ. –Если ты станешь их слушать, то придется отдать ими твою долю, да и долю других тоже, а они все будутнапихиваться, пока не лопнут… Правда ведь, Альзи-ра, мы все ели студень?

– Конечно, мама, – ответила маленькая горбунья.В таких случаях она лгала уверенно, словно взрос-

лая, а Ленора и Анри стояли в полном оцепенении,возмущенные такой ложью, – ведь их всегда секли,если они говорили неправду. Их детские сердечкикипели негодованием; им очень хотелось возразить,сказать, что их не было в комнате, когда другие елистудень.

– Убирайтесь вы! – прикрикнула мать, отгоняя де-тей на другой конец комнаты. – Как вам не стыдноторчать все время перед отцом, пока он ест, и счи-тать каждый кусок! А если бы даже студень подавалиему одному! Кто работает? Он работает, а вы, лоды-ри, только и умеете, что жрать, и даже больше, чемнужно!

Отец подозвал их, посадил Ленору на левое коле-но, Анри на правое и стал доедать студень вместе с

ними. Он отрезал маленькие кусочки и давал каждо-му. Дети были в восторге и жадно поглощали еду.

Кончив обедать, Маэ обратился к жене:– Нет, не наливай мне кофе. Я хочу сперва вымыть-

ся… Помоги только вылить эту грязь.Муж и жена вместе подняли лохань за ручки и вы-

лили воду в сточную канаву за дверью. В это вре-мя сверху спустился Жанлен, переодевшийся в сухоеплатье – в шерстяные штаны и блузу; они болталисьна нем, потому что перешли от старшего брата, кото-рый из них уже вырос. Видя, что Жанлен хочет украд-кой улизнуть в открытую дверь, мать окликнула его:

Конец ознакомительного

фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».Прочитайте эту книгу целиком, купив полную ле-

гальную версию на ЛитРес.Безопасно оплатить книгу можно банковской кар-

той Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильноготелефона, с платежного терминала, в салоне МТСили Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.День-ги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другимудобным Вам способом.