АКАДЕМИЯ НАУК СССР

Ордена Трудового Красного Знамени Институт археологии

ДРЕВНОСТИ ЕВРАЗИИ

в скифо-сарматское время

Под редакцией

АИ. МЕЛЮКОВОИ, М. Г. МОШКОВОЙ,

В. Г. ПЕТРЕНКО

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

Москва 1984

КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ

СМИРНОВ

(1917—1980)

Рецензенты:

В. В. КРОПОТКИН, Ю. А. КРАСНОВ

0507000000-330 Д 65-84-IV

012(02)-84 Издательство «Наука», 1984 г.

Предисловие Савромато-сарматская проблематика

в работах К. Ф. Смирнова

Свою научную деятельность К. Ф. Смирнов начинал под руководством и в тесном содружестве с Б. Н. Граковым, стоявшим у истоков сармат­ской археологии в нашей стране. Школа Б. Н. Гракова заложила глу­бокий фундамент для многолетней плодотворной работы К. Ф. Смир­нова в области сарматской археологии.

Научное наследие К- Ф. Смирнова, насчитывающее более 120 работ, в том числе шесть монографий1, отличается широким хронологическим и тематическим диапазоном. Но направление его основных исследова­ний диктовалось, как правило, насущными нуждами в области изуче­ния сарматов — достаточно молодого направления советской археоло­гии— и той ситуацией, которая складывалась в археологической науке на отдельных этапах ее развития.

Начало 40-х годов. К. Ф. Смирнов только закончил Московский ин­ститут истории, философии и литературы и продолжает занятия архео­логией под руководством Б. Н. Гракова, работавшего в то время над созданием труда, который заложил основы сарматской археологии2. Одной из задач этой работы была систематизация всего известного сар­матского материала, характеристика его в пределах четырех истори­ческих периодов и уточнение дат этих периодов. Разработку двух пос­ледних этапов развития сарматов (среднего и позднего) Б. Н. Граков поручает К. Ф. Смирнову. Именно этому вопросу посвящена кандидат­ская диссертация К- Ф. Смирнова «Сарматские курганные погребения в степях Поволжья и Южного Приуралья»3. В ней автору удается «уд-' ревнить» на целое столетие (по сравнению с датировкой П. Д. Pay) 4

средне- и позднесарматский периоды, что впоследствии было принято всеми исследователями. Сделанное уточнение базировалось на блестя­ще проведенном сравнительном анализе всего известного к тому вре­мени поволжско-уральского и кубанского материала. Помимо решения основной хронологической задачи, в диссертации К. Ф. Смирнова были высказаны предположения и наблюдения, определившие постановку ряда проблем, не разработанных полностью и по сей день. Знамена­тельно, что накопившийся со временем огромный массовый материал во многих случаях подтвердил правильность интуитивных заключений К. Ф. Смирнова, высказанных им еще в 40-е годы (концепция о проис­хождении позднесарматской культуры, утверждение о существовании генетической связи среднесарматской керамики Нижнего Поволжья с местной савроматской посудой и др.).

Во второй половине 40-х годов возобновились прерванные войной полевые археологические исследования. К. Ф. Смирнов проводит их на

з

Кубани — территории, всегда интересовавшей его как исследователя, а затем в Дагестане. Выходят в свет его небольшие публикации по Приуралью, Кубани, Дагестану5 и статья, посвященная расселению од­ного из сарматских племен — роксолан6.

В 1950 г. появляется статья К- Ф. Смирнова «Сарматские племена Северного Прикаспия»7, подводящая итог всем работам и достижениям в области сарматской археологии. Здесь, как пишет автор, он пытается дать картину развития сарматских племен и их объединений в Север­ном Прикаспии в пределах намеченных четырех этапов (от VI в. до н. э. до IV в. н. з.) 8, используя не только имевшийся к тому времени архео­логический матерал, но также сведения письменных источников. Ему удается на основании изучения погребального обряда подтвердить гипо­тезу о существовании двух больших культурных областей — Нпжне-Волжской и Самаро-Уральской, выделенных Б. Н. Граковым и П. Д. Pay по погребальному инвентарю. Таким образом, была оконча­тельно сформулирована концепция о наличии двух локальных вариан­тов единой сарматской культуры. Эти варианты соответствовали, как считает К- Ф. Смирнов, «двум тесно связанным племенным массивам»9.

Почти в это же время он обращается к сарматским памятникам, расположенным на территории Украины. Результатом этих изысканий явился доклад, прочитанный им на конференции «Вопросы скифо-сар-матской археологии» (1952 г.) и оформленный затем в большую и очень важную статью «Вопросы изучения сарматских племен и их культуры в советской археологии»10. В ней впервые был полностью собран и си­стематизирован весь известный тогда сарматский материал из степей Северного Причерноморья между Доном и Южным Бугом и представ­лена карта сарматских памятников Северного Причерноморья. Для территории Украины работа такого рода была первой и послужила от­правным моментом для дальнейших исследований в этой области.

В начале 50-х годов советская археология переживает новый этап своего развития. В связи с развернувшимся повсюду промышленным строительством, особенно строительством гидроэлектростанций, появи­лась возможность проведения археологических исследований в неви­данных еще масштабах. Полностью раскапываются поселения и колос­сальные могильники, насчитывающие иногда сотни курганов. Идет бурное накопление археологического материала, что дает возможность приступить к решению целого ряда назревших проблем археологии уже на более высоком научном уровне, опирающемся на многократно воз­росшую источниковедческую базу.

Молодой, увлеченный и полный творческих сил К. Ф. Смирнов включается в эти работы и начинает полевые исследования в 1952 г. в Нижнем Поволжье, а с 1956 г. — в Южном Приуралье, где он продол­жал раскопки почти до своих последних дней. К- Ф. Смирнов очень лю­бил полевую работу, был прекрасным раскопщиком, и не одно поколе­ние археологов прошло полевую школу в его экспедициях.

Центральное место в творчестве К. Ф. Смирнова занимает история савроматов (конец VII—IV в. до н. э.), которой он посвятил более 30 исследований, в том числе три монографии11. К этой теме, окончатель­но сформулированной в начале 50-х годов, К. Ф. Смирнов приходит

4

уже зрелым ученым, вооруженным отточенной методикой сравнитель­ного анализа, который во всех его работах опирался на фундаменталь­ную источниковедческую базу и широкую эрудицию исследователя. Будучи убежденным сторонником комплексного источниковедения, К. Ф. Смирнов, помимо археологического материала, глубоко и твор­чески использовал письменные источники, данные антропологии, язы­кознания, работал в содружестве со специалистами в области естест­венных методов.

Накопившийся к концу 50-х годов массовый археологический мате­риал, особенно из Южного Приуралья, позволил К. Ф. Смирнову при­ступить к созданию монографического труда по истории савроматов на территории их первоначального расселения (Нижнее Поволжье, Юж­ное Приуралье). Однако выходу его в свет предшествовало появление книги «Вооружение савроматов» и ряда публикаций и статей12, тема­тика которых раскрывает перед нами сам процесс исследования, его этапы.

Историю савроматов невозможно было написать без тщательной разработки хронологии памятников, без создания дробной шкалы дат. Именно эта задача оказалась одной из основных в книге «Вооружение савроматов». Работа эта выявила локальность савроматского вооруже­ния при всей кажущейся близости его со скифским и сакским оружием и в то же время послужила эталоном для создания впоследствии типоло­гии и хронологии оружия саков из Приаралья и Семиречья, племен тасмолинской культуры, а также населения, граничившего с саврома-тами на севере, северо-востоке и востоке.

Важной вехой в исследовании савроматов стала статья К- Ф. Смир­нова «Проблема происхождения ранних сарматов». На основе анали­за всех видов источников он впервые выдвинул серьезно аргументиро­ванную концепцию происхождения кочевого населения поволжско-уральских степей. Основными участниками этногенетического процесса были, по мнению К. Ф. Смирнова, срубно-андроновские племена, при этом в культуре приуральских сарматов андроновские элементы значи­тельно более отчетливы 13. Участие в этногенезе приаральских саврома­тов, западносибирских и среднеазиатских племен К- Ф. Смирнов считал вполне возможным, но оставлял этот вопрос открытым из-за отсутствия массового археологического материала.

Достаточно четко различает К. Ф. Смирнов происхождение всего поволжско-приуральского массива племен от населения поздней брон­зы этой территории и происхождение придонских савроматов, которые сформировались в результате ассимиляции отколовшимися от своего основного ядра скифами какой-то группы приазовских меотов. Гипоте­за о происхождении придонских савроматов была выдвинута еще Ф. Г. Мищенко 14, почти так же сформулирована М. И. Ростовцевым 'г' и затем поддержана и развита Б. Н. Граковым16. К. Ф. Смирнов всег­да солидаризировался с этой точкой зрения.

Перенесение названия одного племени — «савроматы» — на целую группу родственных по происхождению или однородных по языку пле­мен, составляющих нечто целое в этническом и политическом отноше­нии, связано, по мнению К- Ф. Смирнова, с межплеменной борьбой,

5

имевшей место еще во время переднеазиатских походов скифов. Сав-роматы были частично вытеснены с места своего первоначального пре­бывания и поселились за Танаисом к северу от Меотиды, т. е. где-то в степях между Доном и Волгой 17. В статье «Проблема происхождения ранних сарматов», как и в книге «Савроматы», К. Ф. Смирнов подчер­кивал условность, относительность названия «савроматы» для всей группы поволжско-уральских раннесарматских племен, объединенных археологической культурой и, вероятно, родственностью языка. Собст­венно «савроматы» Геродота как отдельная этническая группа занима­ли более ограниченную территорию — западную часть ареала этого племенного массива18. Что касается восточной части, то соотнесение приуральских кочевников с каким-либо определенным названием пле­мен, известным по письменным источникам, представляется очень зат­руднительным и в высшей степени предположительным.

Однако К. Ф. Смирнов весьма осторожно говорит о возможности вхождения в этот союз племен «части загадочных исседонов, протоаор-сов и, по-видимому, роксолан19. Правда, позднее, в конце 70-х годов, К. Ф. Смирнов выступает с достаточно определенной позицией, отож­дествляя приуральских кочевников савроматского времени частью с исседонами, частью с ранними дахами или с дахо-массагетскими пле­менами 20. Но даже достаточная спорность этой гипотезы, особенно в от­ношении территориального деления, будит мысль исследователей, за­ставляет их более пристально относиться к массовому археологическому материалу, необычайно возросшему за последние годы.

Выход в свет в 1964 г. книги «Савроматы», главного труда всей жизни К. Ф. Смирнова, явился событием в скифо-сарматской археоло­гии. В 1965 г. монография была защищена в качестве докторской дис­сертации. Сейчас, почти через 20 лет после публикации работы, можно сказать, что она выдержала испытание временем. По сей день книга эта остается образцом монографического исследования, содержащего сведения почти по любому вопросу археологии и истории савроматов: исчерпывающая историография темы, дробная хронология савромат-ских памятников, уточнение границ как всей культуры, так и ее локаль­ных вариантов, развернутая характеристика погребального обряда и инвентаря савроматской культуры, проблема происхождения саврома­тов, территория их расселения. В других главах книги, каждая из ко­торых является самостоятельным исследованием, затронуты такие темы, как особенности общественного строя савроматов, звериный стиль в искусстве и религиозные представления, торговые связи савро­матов и их взаимоотношения с соседями. В них поднимаются важные и нередко дискуссионные вопросы — например, о существовании у сав­роматов матриархата, отдельных пережитков его или сохранения мат-рилинейного счета родства в сочетании с особым положением женщин в савроматском обществе (отправление религиозных культов, участие в войне). Последнее представлялось К- Ф. Смирнову наиболее вероят­ным, но определял он эти явления как пережитки матриархата. В выс­шей степени интересен и насыщен фактическим материалом раздел о торговых связях савроматов. Столь полный анализ по этой проблеме был проведен впервые. Оделось в археологическую плоть логически

б

выведенное предположение о различном направлении торгово-экономи­ческих связей волго-донского населения, ориентирующегося на запад, и самаро-уральского, тесно связанного с такими центрами, как Хорезм и ахеменидская Персия21. Почти во всех разделах книги затрагивается очень важная и всегда актуальная проблема — контакты и характер вза­имоотношений между кочевыми и оседлыми племенами. Какие бы сто­роны жизни кочевников ни попадали в поле зрения исследователя, про­блема эта в той или иной' форме возникает всегда.

Вопросам хозяйства савроматов К- Ф. Смирнов посвятил специаль­ную статью «Производство и характер хозяйства ранних сарматов»22, вышедшую в том же 1964 г. Это было первое исследование, где подвер­галось сомнению традиционное представление о савромато-сарматах как чистых кочевниках. Обработав все возможные источники, К- Ф. Смирнов приходит к выводу, что «отдельные родоплеменные груп­пы савроматов жили на постоянных и довольно ограниченных террито­риях» (в Поволжье — на площади протяженностью не более 200 км, в Южном Приуралье — 250—400 км) 23 и имели постоянные места зимовок, что означало «переход от полного кочевого образа жизни к полукоче­вому»24. Топография савроматских памятников на всей территории их расселения говорит, как считает К. Ф. Смирнов, о большей подвижности приуральских номадов по сравнению с поволжскими. Высказанные в статье суждения о полукочевом характере скотоводства савромато-сар-матов, при всей дискуссионное™ отдельных положений, имели доста­точную аргументацию для превращения в научную гипотезу.

После создания фундаментальных исследований по истории поволж-ско-приуральских савроматов К. Ф- Смирнов вновь обращается к севе­ропричерноморским сарматским памятникам. Его интересует проблема начала проникновения сарматов в Скифию25. Работа над ней перера­стает затем в его последнее монографическое исследование «Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии26.

К. Ф. Смирнова глубоко интересовали вопросы верований саврома-то-сарматов, и он неоднократно возвращался к их изучению, уделяя особое внимание культу огня, солнца, столь ярко выраженному в сар­матском обществе, особенно в савроматское время. Непосредственно к этой теме примыкает и исследование К. Ф. Смирнова о курильницах27.

Все эти и многие другие его статьи, посвященные частным вопро­сам,— разработкам по отдельным категориям вещей28 или спорным мо­ментам интерпретации типов погребальных сооружений29,— всегда от­личались исчерпывающей полнотой исследуемого материала и широким сравнительным фоном. Именно в этом заключается непреходящая цен­ность всех публикаций К. Ф. Смирнова.

Нельзя не сказать еще об одной стороне научной деятельности К. Ф. Смирнова. Удивительная организованность и пунктуальность, ко­торые были присущи ему всю жизнь, позволили К. Ф. Смирнову не только полностью обработать весь раскопанный им материал, но практи­чески и весь его опубликовать, что случается, к сожалению, далеко не часто. В одной из последних монографий К. Ф. Смирнова — «Сарматы на Илеке» — собраны воедино все памятники, раскопанные им на Иле-ке на протяжении нескольких полевых сезонов и составляющие единый

7

культурно-этнический массив (Тара-Бутак, Близнецы, Мечетсай, Увак, Пятимары). Все публикации К. Ф. Смирнова как своего материала, так и старых раскопок отличаются столь высоким научным уровнем, что могут служить отличной источниковедческой базой для любых специ­альных исследований. Одной из лучших работ этого плана является публикация великолепного памятника Прикубанья — Северского кур­гана3 0.

Перу К. Ф. Смирнова принадлежит также целая серия статей, как будто не связанных друг с другом, но объединенных единым замыс­лом,— дать читателю общие сведения о тех или иных савромато-сар-матских племенах в определенные периоды их существования. Рассмот­рение этих работ в порядке их написания, начиная с одной из первых — «Сарматские племена Северного Прикаспия»31 — и кончая двумя последними — «Сарматы Нижнего Поволжья и междуречья Дона и Волги в IV в. до н. э.— II в. н. э.»32, «Кочевники Северного Прикаспия и Южного Приуралья скифского времени»33,— наглядно демонстриру­ет колоссальные сдвиги, которые произошли в изучении истории савроматов и сарматов. Наибольшая заслуга в этом принадлежит К. Ф. Смирнову, всю жизнь увлеченно и самозабвенно работавшему в этой области.

* * * Редколлегия благодарит всех авторов, приславших свои статьи в

сборник, посвященный скифо-сарматской археологии, проблемами кото­рой всю жизнь занимался К. Ф. Смирнов. Из-за ограниченного объема сборника в него, к большому сожалению, не были включены статьи В. Б. Виноградова, О. А. Гей, Г. Б. Здановича, В. А. Иванова, И. Т. Кругликовой, Т. М. Кузнецовой, Т. В. Мирошиной, А. X. Пшенич-нюка, Б. А. Раева, М. А. Романовской, Э. А. Сымоновича, Н. Н. Тере­ховой.

М. Г. Мошкова

1 Смирнов К- Ф. Вооружение савроматов.—МИА, 1961, 101; Он же. Савроматы. М., 1964; Он же. Сарматы на Илеке. М., 1975; Он же. Сарматы и утверждение их поли­тического господства в Скифии. М., 1984; Смирнов К. Ф., Петренко В. Г. Сарматы Поволжья и Южного Приуралья,— САИ, 1963, вып. Д1-9; Смирнов К- Ф-, Кузьми­на Е. Е. Происхождение индоиранцев в свете новейших археологических открытий. М., 1977.

2 Траков Б. Н. rTNAIKOKPATOTMENOI (Пережитки матриархата у сарматов).— ВДИ, 1947, 3, с. 100.

3 Доклады и сообщения ист. факультета МГУ, 1947, 5, с. 75—82. 4 Rau P. D. Die Hiigelgraber Romischer Zeit an der unteren Wolga. Pokrowsk, 1927,

S. 64—79. 5 Смирнов К- Ф. Сарматские погребения Южного Приуралья.— КСИИМК, 1948, ХХ11,

с. 80—86; Он же. Пашковский могильник 3.—КСИИМК, 1949, XXVI, с. 86 ел.; Он же. Новые данные по сарматской культуре Северного Кавказа.— КСИИМК, 195U, XXXII, с. 113 ел.; Он же. Археологические исследования в районе дагестанского сел. Тарки в 1948—1949 гг.—МИА, 1951, 23, с. 226—273; Он же. О некоторых итогах исследования могильников меотской и сарматской культуры Прикубанья и Дагеста­на,—КСИИМК, 1951, XXXVI, с. 151—161.

6 Смирнов К- Ф. О погребениях роксолан.— ВДИ, 1948, 1, с. 213—219. 7 КСИИМК, 1950, XXXIV, с. 97—115. 8 Там же, с. 97. 9 Там же, с. 98.

8

10 ВССА, с. 195—220. 11 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов; Он же. Савроматы; Смирнов К. Ф-, Петрен­

ко В. Г. Савроматы Поволжья и Южного Приуралья. 12 Смирнов К. Ф. Курганы у сел Иловатка и Политотдельское Сталинградской обл.—

МИА, 1959, 60, с. 206—322; Он же. Быковские курганы.—МИА, 1960, 78; Он же. Проблема происхождения ранних сарматов.— СА, 1957, 3, с. 3—20.

13 Смирнов К. Ф. Проблема происхождения..., с. 10—12. 14 Мищенко Ф. Г. К, вопросу об этнографии и географии Геродотовой Скифии.— Уни­

верситетские изв., Киев, 1882, 11, с. 477. 15 Ростовцев М. И. Эллинство и иранство на юге России. Пг., 1918, с. 33, 34, 122. 16 Граков Б. Н. Каменское городище на Днепре.— МИА, 1954, 36, с. 14. 17 Смирнов К. Ф. Проблема происхождения..., с. 15, 16. 18 Смирнов К- Ф. Проблема происхождения..., с. 16; Он же. Савроматы, с. 194. 19 Смирнов К. Ф. Проблема происхождения..., с. 19; Он же. Савроматы, с. 197. 20 Смирнов К. Ф. Савроматы и сарматы.— В кн.: Проблемы археологии Евразии и Се­

верной Америки. М., 1977, с. 129—139; Он же. Кочевники Северного Прикаспия и Южного Приуралья скифского времени.— В кн.: Этнография и археология Средней Азии. М., 1979, с. 74—78.

2! Тема эта была продолжена К. Ф. Смирновым в дальнейших исследованиях. См.: Са­вельева Т. В., Смирнов К. Ф. Ближневосточные древности на Южном Урале,— ВДИ, 1972, 3, с. 106—123.

22 СА, 1964, 3, с. 45—63. 2 3 Там же, с. 53, 55. 2 4 Там же, с. 49. 25 Смирнов К. Ф. Начало проникновения сарматов в Скифию.— ПСА, с. 191—197. 2Ь Смирнов К,. Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М.,

1984. 27 Смирнов К- Ф. Сарматское святилище огня.— В кн.: Древности Восточной Европы.

М., 1969, с. 210—217; Он же. Сарматы-огнепоклонники.— В кн.: Археология Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1975, с. 155—159; Он же. Бронзовое зеркало из Мечетсая.—В кн.: История, археология и этнография Средней Азии. М., 1968, с. 116—122; Он же. Курильницы и туалетные сосудики Азиатской Сарматии.— В кн.: Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973, с. 166—179.

28 Смирнов К. Ф. О мечах синдо-меотского типа.— КСИА, .1980, 162, с. 38—45. 29 Смирнов К- Ф- Сарматские катакомбные погребения Южного Приуралья, Поволжья

и их отношение к катакомбам Северного Кавказа.— СА, 1972, 1, с. 73—81; Он же. Дромосные могилы ранних кочевников Южного Приуралья и вопрос о происхожде­нии сарматских катакомб.— В кн.: Вопросы древней и средневековой археологии Во­сточной Европы. М., 1978, с. 56—64.

30 Смирнов К- Ф. Северский курган. М., 1953. 31 КСИИМК, 1950, XXXIV; Смирнов К. Ф. Итоги и очередные задачи изучения сар­

матских племен и их культуры.— СА, 1953, XVII, с. 133—138; Он же. Repartition des tribus sarmates en Europe Orientale.— In: VI Congres international des sciences pre-historiques. M., 1962; Он же. Ранние кочевники Южного Урала.— АЭБ, 1971, 4, с 69—76; Он же. L'etude de histoire et de la civilisation des sarmates sur le territoire de L'URSS.—In: VII Congres international des sciences prehistoriques et protohisto-riques. Belgrad, 1971; Он же. Раскопки древних курганов под Орском.— ВИ, 1975, 7, с. 214—219.

32 СА, 1974, 3, с. 33—45. 33 Этнография и археология Средней Азии. М., 1979, с. 74—78.

К. Ф. Смирнов |

Раннесарматский курган под Новоорском Оренбургской обл.

В 1974 г. Оренбургской экспедицией Института археологии АН СССР и Оренбургского краеведческого музея под руководством автора в 3 км к юго-востоку от г. Новоорск Оренбургской обл. был обнаружен не известный ранее курганный могильник, состоявший из сильно рас­паханных насыпей. Для выяснения его времени и культурной принад­лежности был исследован один из курганов на северной окраине мо­гильника.

Насыпь кургана была сильно распахана, ее контуры расплывчаты, высота — менее 0,50 м. Плотная супесчаная насыпь кургана оказалась очень твердой. Уровень древнего горизонта был отмечен могильным вы-кидом, расположенным кольцом вокруг центральной могилы, и нахо­дился на глубине 0,6—0,8 м от нынешней вершины кургана. По плот­ности и цвету насыпь не отличалась от древнего почвенного слоя, постепенно переходящего в ярко-желтую твердую супесь — материк.

Значительное количество находок встречено в насыпи кургана и не­посредственно на древнем горизонте, вне могил. В западной части кур-i ана на глубине 0,72 м от вершины обнаружен раздавленный плоскодон­ный лепной горшок грушевидной формы (рис. 1, /) высотой 11,8 см. Диаметр устья горшка 10 см, дна — 9 см. Глина— с белыми известко­выми включениями, на сглаженной поверхности желтовато-серого цве­та— следы от выпавшей примеси, на одной из сторон — грубые верти­кальные бороздки от сглаживания пучком травы. У самого края юго-западной полы кургана на глубине 0,58 м от вершины найден брон­зовый уздечный набор, состоящий из звена небольших удил (рис. 1, 2), бляшки в виде плоской фигурки грифона (рис. 1, 3) и четырех полу­сферических бляшек с полукруглыми петлями. Шляпки двух бляшек риф­леные (рис. 1, 4). Неподалеку обнаружен обломок костяной пластинки непонятного назначения (рис. 2,3). В насыпи юго-восточного сектора кургана найден обломок разбитого в древности плоскодонного блюда с бортиком из серого песчаника (рис. 2, 1). В насыпи встречались так­же отдельные скопления камней. Под северо-восточной полой кургана обнаружена яма глубиной до 1 м, затекшая плотной землей, мало отли­чавшейся по цвету от материка. В ней найдены остатки черепа и от­дельные кости лошади. Это, вероятно, жертвенный комплекс, связан­ный, как и уздечный набор, с центральной могилой. В центре кургана над основной могилой на уровне древнего горизонта обнаружены об­ломки плоскодонного горщка, часть которого найдена в могильной за-

10

сыпке. Он имел яйцевидное тулово высотой до 10 см, диаметр дна 10 см. Верх сосуда не сохранился (рис. 2, 2). Глина грубая, без примесей, по­верхность красновато-коричневая с темными пятнами, сглажена.

В центре кургана обнаружено могильное пятно неправильных очер­таний, контуры которого нарушены,— погребение 1. Длина могилы на уровне зачистки составляла 2,5 м, ширина — 1,5 м. Она была ориенти­рована с запада на восток, сильно нарушена норами грызунов. В на­сыпи встречены кости человека, обломки не менее двух горшков, а так­же бронзовые наконечники стрел. Все находки располагались на глубине от 0,7 до 1,26 м от вершины кургана. Один из сосудов восста­новлен. Он оказался круглодонным, с прямым коротким горлом и труб­чатым носиком (рис. 1,5). Его высота 23 см, диаметр горла 12—13 см, наибольший диаметр — 22 см. Глина довольно грубая, без примесей, поверхность сглаженная, желтовато-коричневого цвета с темными пят­нами. По основанию горла — вдавленный орнамент в виде ряда острых косых треугольников; по горизонтальному краю горла — зигзаг. Здесь же найдено семь наконечников стрел с остатками древков (рис. 2, 4). Кроме того, в засыпке найдены стеклянная светло-синяя бусина с мел­кими синими глазками в белых ободках (рис. 2, 5), обломок железного ножа с плоской прямой железной рукояткой (рис. 2, 6) и бронзовая кольцевидная обоймочка (рис. 2,7). На глубине 1,26 м могила приобрела правильную прямоугольную форму и размеры 2X1 м. На этом уровне in situ уцелела часть скелета мужчины 25—30 лет1, лежавшего в вытя­нутой позе на спине, головой на запад. Находок, сохранившихся в нена­рушенном виде, при костяке не было.

Погребение 2 помещалось к западу от центральной могилы, под ка­менным завалом, лежавшим на глубине 0,3—0,75 м от вершины курга­на. Верхние камни были едва прикрыты дерном. Под каменным зава­лом оказалась грунтовая могила овальной формы, ориентированная в направлении север — юг. Ее длина на уровне дна 1,25 м, ширина — 0,6 м. На дне могилы на глубине 1,27 м от вершины кургана сохрани­лись остатки костяка ребенка, положенного в вытянутой позе на спине, головой на юг. Около черепа находился плоскодонный горшок яйцевид­ной формы с отогнутым венчиком и трубчатым носиком (рис. 1,6). Его еысота 15,4 см, диаметр устья 10 см, диаметр дна 8,8 см. Поверхность сосуда сглажена пучком травы, от чего остались вертикальные борозд­ки на тулове. Цвет — розоватый, с темными пятнами нагара, особенно в верхней половине тулова. По отогнутому венчику — неглубокие вдав-ления. Вдоль восточной стенки могилы лежало несколько стеклянных бу­син светло-синего цвета с иризированной поверхностью (рис. 2, 8), около костей рук — короткая костяная трубочка (рис. 2, 9). Вторая такая же трубочка была найдена у западной стенки могилы вместе с овальным бронзовым колечком с сомкнутыми концами, сделанным из круглого в се­чении стержня (рис. 2, 10), и подвеской из коренного зуба животного с отверстием (рис. 2, / / ) . В ногах кос.тяка стоял плохо сохранившийся большой плоскодонный горшок с суженным горлом. Глина его сильно слоится, имеет примеси мелких известковых частиц, возможно раковины. Поверхностные слои красновато-оранжевого цвета с темными пятнами. Оба погребения, судя по всему комплексу инвентаря, относятся к

11

РИС. I. Глиняные сосуды (/, 5, 6) и уздечный набор (2—4) из кургана у г. Новоорск

1—4 — насыпь; 5 — погребение 1; 6 — погребение 2

РИС. 2. Вещи из кургана у. г. Новоорск / — обломок каменного блюда: 2 — фрагментированный плоскодонный горшок; 3 — обломок костя­ной накладки; 4 — бронзовые наконечники стрел; 5, 8 — бусы; 6 — железный нож; 7—бронзо­вая кольцевая обоймочка; 9 — костяные трубочки-пронизки; 10 — бронзовое колечко; // — амулет из зуба животного; 1—3 — насыпь; 4—7 — погребение 1; 8—// —погребение 2

12

13

началу прохоровской культуры, т. е. к IV в. до н. э., может быть, к пе­реходному времени от савроматской к прохоровской культуре, т. е. к рубежу V и IV вв. до н. э. Это уже полный комплекс сложившейся про­хоровской культуры. В погребальном обряде типично сочетание эле­ментов земляных и каменных курганов, характерное для Южного Приуралья еще с эпохи бронзы и савроматского времени. Каменные наброски над отдельными погребениями прохоровской культуры изве­стны в могильниках у пос. Нежинский под Оренбургом, в Мечетсай-ском на Илеке и Ново-Кумакском под Орском 2. Они покрыты насыпью и на поверхности кургана обычно не видны. Сочетание западной и юж­ной ориентировок вообще свойственно раннесарматскому времени.

Бронзовые удила в курганах савроматского и прохоровского време­ни встречаются редко, но все же они есть — например, в могиле V в. до н. э. Ново-Кумакского могильника3. Бронзовые полусферические бляшки с петлей от уздечного набора известны, например, у саврома-тов Заволжья и в раннепрохоровских могилах у пос. Нежинский \ Пло­ские бляшки в виде орлиноголового грифона в Приуралье не имеют аналогий. В савроматское и особенно раннесарматское время были весьма характерны плоские каменные жертвенные блюда, которые ча­сто разбивали при совершении погребений и клали в могилу или бро­сали в насыпь кургана6. Бронзовые стрелы описанных выше типов ти­пичны для ранней прохоровской культуры. С этим временем связаны близкие к найденным в кургане под Новоорском бусы и ножи. Что ка­сается глиняных лепных сосудов из публикуемого кургана, то их фор­мы и состав глины типичны именно для раннего прохоровского или переходного от савроматского к прохоровскому времени. Плоскодонные горшки с трубчатым носиком-сливом весьма характерны для саврома-тов Поволжья и Приуралья, встречаются они и в Липовском могильни­ке на р. Бузулук рубежа V—IV вв. до н. э. 6 , и у саков Приаралья, на­пример в Уйгаракском могильнике7. Круглодонные сосуды с носиком найдены в одном из погребений могильника Ак-Жар под Актюбинском 8

и в Ново-Кумакском могильнике9.

1 Определение Н. А. Дубовой. 2 Г раков Б. Н. Курганы в окрестностях пос. Нежинского Оренбургского уезда по ра­

скопкам 1927 г.—ТСАРАНИОН, 1928, IV, с. 145—155; Смирнов К- Ф. Савроматы. М., 1964, с. 61, рис. 41, 36; Он же. Сарматы на Илеке. М., 1975, с. 93, рис. 29; с. 107, рис. 36; Он же. Орские курганы ранних кочевников.— В кн.: Исследования по архео­логии Южного Урала. Уфа, 1972, с. 32.

3 Смирнов К- Ф. Орские курганы ранних кочевников, с. 8, рис. 3, 2. 4 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов.— МИА, 1961, 101, с. 154, рис. 52, 3—5;

с. 160, рис. 58, 6; Мошкова М. Г. Памятники прохоровской культуры.— САИ, 1963, вып. Д1-10, табл. 21, 8-

5 Смирнов К- Ф. Савроматы, с. 367, рис. 75, 8, 10—16; Он же. Орские курганы ранних кочевников, с. 9, рис. 10; с. 25, рис. 11, 7; с. 27, рис. 12, 27, 29; с. 34, рис. 14а.

6 Смирнов К- Ф. Савроматы, с. 352, рис. 66 (отдел VI); Он же. Савромато-сарматские курганы у с. Липовка Оренбургской обл.— В кн.: Памятники Южного Приуралья и Западной Сибири сарматского времени. М., 1972, с. 7, рис. 3, 3, 4.

7 Вишневская О. Н. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII—V вв. до н. э. М., 1973, с. 76, рис. 46; с. 143, табл. XI, 21; с. 154, табл. XXII, 9—11.

6 Сорокин В. С. Археологические памятники северо-западной части Актюбинской обл.— КСИИМК, 1958, 71, с. 82, рис. 21, 1.

9 Смирнов К- Ф. Орские курганы ранних кочевников, с. 33, рис. 14, 5.

14

Б. Ф. Железчиков

Вероятная численность савромато-сарматов Южного Приуралья и Заволжья

в VI в. до н. э. —I в. н. э. по демографическим и экологическим данным

3 Древности Евразии 65

1 тыс.—I в. до н. э.—I в. н. э. Дополнительно были введены следующие поправки: 1) исходя из данных проведенных разведок, в настоящее вре­мя исследована примерно только пятая часть всех погребений; 2) толь­ко какая-то часть всех погребений дошла до наших дней, а остальные могли быть уничтожены, распаханы, развеяны и т. д. С этими допуска­ми вероятное количество населения в Южном Приуралье и Заволжье, по данным демографии, было следующим: в VI—IV вв. до н. э.— около 10 тыс. человек; в III—II вв. до н. э.— около 20 тыс.; в I в. до н. э.—I в. н. э.— около 5—7 тыс. Оговорюсь, что это не количество живущих за приведенные хронологические отрезки времени, а число живших в лю­бой год этого периода.

Приведенные вычисления можно проверить по данным экологии. Я уже рассматривал вопрос о кочевом обществе савроматов и сармагов Южного Приуралья и Заволжья в связи с природно-географической сре­дой, в которой они обитали 10.

Вся территория Южного Приуралья и Заволжья составляет прибли­зительно 1 млн. кв. км. С учетом того, что в этой зоне только 60—70% всей площади пригодно для пастьбы домашних животных11, а поедаемая часть кормов составляет 60% (данные по овцам, которые съедают кор­мов значительно больше, чем лошади и особенно крупный рогатый скот1 2), находим, что пастбищные угодья достигают около 3,7 млн. га. На такой площади можно выпасать либо около 4 млн. овец, либо около 300 тыс. лошадей, либо около 240 тыс. голов крупного рогатого скота. Приняв ежесуточное потребление мяса на душу населения в 1 кг, полу­чим, что один человек съедал в год 25 овец. Таким образом, с учетом ми­нимального прироста стадо для поддержания жизнедеятельности толь­ко одного человека должно быть в 100 голов овец, а если допустить, что половина стада обеспечивала потребности обмена и торговли, то мини­мальное стадо для обеспечения жизни только одного человека возрас­тает до 200 голов овец, для содержания которого необходимо пастбище в 180—190 га.

Правда, по этому вопросу есть и другие исходные данные, которые несколько отличаются от приведенных выше. В. Г. Горшков и В. А. Дольник считают, что пастух съедает в год восемь своих весов, т. е. около 10 овец, при времени воспроизводства овец порядка трех лет. По их мнению, пастух должен иметь стадо в 30 голов 13. Но эти цифры авторами ничем не подтверждаются и выглядят сомнительными. По­скольку средний убойный вес одной овцы считается 18—20 кг, пастух, по их вычислениям, должен весить 25—27 кг, что невероятно.

Из расчетов, предложенных мной, получается, что описываемая зона способна прокормить только 20 тыс. степных кочевников. Но и эти по­казатели не учитывают определенную степень имущественного неравен­ства, сложившегося в VI в. до н. э.— I в. н. э. А с учетом этого фактора можно сократить количество одновременно живущих здесь сарматов в среднем в два раза, т. е. до 10 тыс. человек.

Опережая возможных оппонентов, которые усомнятся в таком малом количестве савромато-сарматов, живших в Южном Приуралье и За­волжье, хочу подчеркнуть, что приведенные вычисления, конечно, весь­ма приблизительны, и колебания их допустимы как в одну, так и в дру-

66

гую сторону. Но отклонения не будут значительными. В любом случае при экстенсивной форме скотоводства степная часть Евразии, и особен­но Северный Прикаспий, могут прокормить строго ограниченное коли­чество голов скота, а значит, и ограниченное число живущих людей. Поэтому не может идти речи о сотнях тысяч и даже миллионе кочев­ников, которые постоянно держали в страхе своих соседей, в том числе и оседлоземледельческие центры.

Оседлоземледельческое население не нуждается в такой большой площади, как кочевники. С. Н. Бибиков на основе анализа материалов из трипольских поселений определил, что средняя норма потребления зерна на одного человека составляла 16 кг в месяц14. На неолитическом поселении Джейтун с населением 150—180 человек потребление зерна в год составляло 44 тонны, и для воспроизводства его необходима была площадь в 20 га1 5. Таким образом, для поддержания простой жизнедея­тельности кочевника нужна площадь в 180—190 га, а земледельцу необ­ходимо всего 0,1—0,15 га. Для последнего в этом кроется не только воз­можность иметь лимит лишнего времени, но и следующие за этим имущественное неравенство и социальная дифференциация общества. Для кочевников и в том числе сарматов соответствующая природно-гео-графическая среда не только ограничивала рост численности населения, но и препятствовала активному социальному прогрессу, так как сосре­доточение большого количества скота в руках немногих приводило к сокращению необходимой территории у других. Создавалось положение «относительного перенаселения», а это приводило, по К- Марксу, к «вынужденной эмиграции» избыточного населения 16.

В истории савромато-сарматов можно выделить несколько этапов, когда особенно сильно проявлялась подвижность кочевого населения. Каждому из этих этапов, или периодов, свойственна определенная со­циально-политическая или экологическая ситуация.

Первый этап (середина V в. до н. э.) характеризуется разложением первобытнообщинного строя, ростом имущественного неравенства и социальной дифференциацией общества. Произошло значительное уве­личение стада, а значит, и пастбищ в руках немногочисленной знати за счет сокращения того и другого у остальной части общества.

Второй этап (конец V—IV в. до н. э.) —время формирования и рас­пространения прохоровской культуры, в сложении которой приняли участие пришлые группы населения. В это время также могло появиться избыточное население.

Третий этап (III—II вв. до н. э.) характеризуется относительно бла­гоприятной природно-географической обстановкой, создается возмож­ность для быстрого развития производительных сил у кочевников сарма­тов и в первую очередь для увеличения состава стада. По всей вероят­ности, в это время был высок процент рождаемости населения, произо­шел своеобразный «демографический взрыв», и как результат его появи­лось «избыточное» население.

Четвертый этап (I в. до н. э.—I в. н. э.) отличается тем, что Южное Приуралье и Заволжье становятся зоной с катастрофическими засуха­ми. Существующее здесь население уже не может прокормить себя. Наблюдается поразительное запустение степных глубинных районов, и

67 3*

памятники того времени группируются, как правило, вдоль левых, реже правых, берегов крупных евразийских рек и их притоков (Волга, Урал, Дон, Самара, Белая).

1 Смирнов К- Ф. О начале проникновения сарматов в Скифию.— Тезисы докладов и со­общений на конференции по вопросам скифо-сарматской археологии. М., 1967, с. 46; Мачинский Д. А. О времени первого активного выступления сарматов в Поднепровье по данным письменных свидетельств.— АСГЭ, 1971, 13, с. 46—54; Он же. О культу­ре Среднего Поднспровья на рубеже скифской и сарматской эпох.— КСИА, 1973, 133, с. 4.

2 Гумилев Л. Н. Хунну. М., 1960, с. 236—249; Плетнева С. А. Закономерности разви­тия кочевнических обществ в эпоху средневековья.— ВИ, 1981, 6, с. 51, 52.

3 Бичурин Н. Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Л., 1950, II, с. 190.

4 История Татарии в документах и материалах. М., 1937, с. 47; Каргалов В. В. Внеш­неполитические факторы развития феодальной Руси. М., 1967, с. 75, 76.

5 Акишев К. А., Кушаев Г. А. Древняя культура саков и усуней долины р. Или. Алма-Ата, 1963, с. 139—144, 257—263.

6 Сорокин С. С. О хронологических формулах и значении термина «могильник».— В кн.: Успехи среднеазиатской археологии. Л., 1975, 3, с. 20.

7 Там же, с. 17. 8 Курс демографии. М., 1967, с. 147. 9 Там же, с. 7.

10 Железчиков Б. Ф. Ранние кочевники Южного Приуралья. Автореф. канд. дис. М, 1980, с. 9, 10; Он же. Экология и некоторые вопросы истории сарматов Приуралья— Заволжья в VI в. до н, э.— I в. н. э.— В кн.: Древности Нижнего Поволжья. Сара­тов, 1983.

11 Динесман Л. Г. Изменение природы северо-запада Прикаспийской низменности. М., 1960, с. 78.

12 Абатуров Б. Д. Биопродукционный процесс в наземных экосистемах. М., 1979, с. 87. 13 Горшков В. Г., Дольник В. А. Энергетика биосферы.— В кн.: Успехи физических

наук, 1980, 131, 3, с. 475, 476. 14 Бибиков С. Н. Хозяйственно-экономический комплекс развитого Триполья.— СА,

1965, 1, с. 53. 15 Массон В. М. Экономические предпосылки сложения раннеклассового общества.—

В кн.: Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения, феодализма. М., 1970, с. 51.

16 Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 8, с. 568.

И. П. Засецкая

Дата мелитопольского комплекса в свете проблемы

хронологии памятников гуннской эпохи

В 1948 г. в карьере Кизиярской балки близ г. Мелитополь Запорожской обл. рабочими были обнаружены древние вещи: диадема, обкладки сед­ла, накладки и бляшки от уздечных ремней, полуовальные пластинки, 17 камней сердолика и граната (часть из них — в золотых оправах), 32 обрывка золотого тонкого листка, зеркальце и удила с псалиями (рис. 1). По словам рабочих, вещи находились при человеческом кос­тяке.

68

РИС. 1. Комплекс вещей, обнаруженных близ Мелитополя / — диадема; 2 — золотая обкладка от бляшки; 3, 9 — обкладки седла; 4— зеркало; 5, 6 — накладки от уздечньгх ремней; 7 — удила; 8 — золотая пластинчатая подвеска; 10 — котелок; /, 2, 5, 6 — брон­за и золото со вставками; 3, 8, 9 — золото; 4 — белый сплав; 7 — железо и бронза; 10 — бронза

69

Тогда же этот участок карьера обследовали К. Ф. Смирнов и сотруд­ники Запорожского и Мелитопольского краеведческих музеев В. Ф. Пе-шанов и Н. И. Волчкова. Заложив на месте находки раскоп площадью 12 кв. м, они обнаружили лежащие цепочкой кости коня и козы и рядом опрокинутый бронзовый котелок, а также три узенькие накладки, анало­гичные найденным ранее (рис. 1, 5, 6). Таким образом, наличие здесь единого погребального комплекса не вызывает сомнения. Все предметы были переданы в Мелитопольский краеведческий музей вместе с сохра­нившимися костями человеческого скелета, в том числе с лобной костью черепа, сжатой с боков в результате искусственной деформации, и бер­цовой костью с застрявшим в ней железным трехлопастным наконечни­ком стрелы'. На лобной кости, кроме того, отчетливо видны следы окис­лов меди.

В 1961 г. В. Ф. Пешанов, публикуя мелитопольскую находку, отнес ее к сармато-аланским древностям2. Позднее М. А. Тиханова3 и И. П. Засецкая4 включили этот комплекс в круг памятников гуннской эпохи первой половины V в. А. К- Амброз, согласно разработанной им периодизации памятников раннего средневековья Восточной Европы, объединив мелитопольскую находку с другими известными в литературе комплексами гуннской эпохи в единую хронологическую группу III, связал их с историей хазар и болгар5. Опираясь на характерные для данных комплексов полихромные украшения, визуально определив их стилистические особенности как выражение позднейшего варианта по-лихромного стиля эпохи переселения народов, А. К. Амброз пришел к выводу, что время бытования полихромных украшений относится лишь к VII в., а следовательно, тем же временем датируются и содержащие их комплексы.

Однако, чтобы объявить ту или иную категорию вещей ранним или поздним вариантом, необходимо представить всю цепочку, весь эволю­ционный ряд данной группы предметов. Получив шкалу относительной хронологии, можно судить о том, какие же из этих предметов ранние, а какие-—поздние. Ничего подобного в исследовании полихромных украшений до сих пор не было. Не сделал этого и А. К- Амброз. Но пока хронология полихромных украшений эпохи переселения народов оста­ется спорной, они не могут служить датирующим материалом. В мели­топольском погребении таким спорным предметом является диадема. Оставляя ее в стороне, посмотрим, как датируются остальные вещи это­го комплекса. Большой интерес представляют золотые обкладки седла — парные треугольные пластины с одной выгнутой стороной и чешуйчатым штампованным орнаментом (рис. 1, 9) и две полудуговидные обкладки с одним расширенным концом, украшенным пунсонной зигзагообразной линией (рис. 1,5). Широкий конец одной из них окантован узкой, инкру­стированной вставками накладкой (длина полудуговидных пластин 27,5 см, ширина — 2—6 см, ширина накладки 1,3 см). Золотые пластины служили украшением седла. Как убедительно показал А. В. Дмитриев, автор раскопок могильника на р. Дюрсо близ г. Новороссийск, где были обнаружены захоронения коней, треугольные пластины облицовывали выступающие впереди ленчики, а полудуговидные — переднюю луку седла6.

70

В настоящее время известно 19 находок близких по форме и орна­менту золотых пластин от ленчиков (табл.)- Однако пластины далеко< не идентичны, что позволило выделить среди них несколько типов и вари­антов. В основу выделения типа положены особенности формы, на ва­рианты они распадаются по различию коэффициента соотношения дли­ны и высоты, на разновидности — по размерам. Общим признаком для всех пластин является срезанный с одной стороны по наклонной линии угол.

Тип 1—пластины треугольной формы (рис. 2, /, 2). Вариант «а» — пластины, высота, которых равна l/z длины (табл., № 1, 2, 4), вариант «б» — пластины, у которых высота равна !/з длины (табл., №5). Тип 2— пластины почти треугольной формы с одной выгнутой стороной (рис. 2, 3). Высота их равна 7г длины или немного более (табл., №3, 6—8), Тип 3 — пластины неправильной полусферической формы (рис. 2, 4). Высота их равна '/2 длины (табл., №9). Тип 4— пластины сегментовидные (рис. 2, 5—9). Они представлены тремя вариантами. Вариант «а» — высокие, коэффициент соотношения длины и высоты равен 2,2—2,5. Среди них различаются крупные (рис. 2, 6; табл., № 10, И) и более мелкие (рис. 2, 5; табл., №15). Вариант «б» — средние, ко­эффициент равен 2,6—2,8 (рис. 2, 7; табл., № 12, 13). Вариант «в» — коэффициент равен 2,9—3,3. Среди них также имеются более крупные (рис. 2, 9; табл., № 14, 17, 18) и мелкие (рис. 2, 8; табл., № 16).

Как свидетельствуют даты комплексов, из которых происходят об­кладки описанных типов, развитие их шло от треугольных варианта «а» и почти треугольных к сегментовидным. При этом изменению формы пластин сопутствует и изменение в орнаменте. Так, накладки варианта «а» типа 1 и типа 2, как правило, покрыты штампованным или пунсон-ным чешуйчатым узором (рис. 2, 11, 13). Исключение составляет плас­тина из Печюсёг (Венгрия), которая украшена сетчатым рисунком, на­несенным пунсоном (рис. 2, 10). Сегментовидные пластины, украшенные чешуйчатым штампованным или пунсонным орнаментом, дополнительно декорированы бордюрами из полос разнообразного узора. Наиболее распространенными элементами полос являются 3-образные фигуры и треугольники (рис. 2, 12, 15, 17, 19, 20, 21, 23). Поясок из 3-образных фигур и пунсонный чешуйчатый орнамент украшает также треугольную обкладку варианта «б» типа 1, которая, кроме того, сближается с низки­ми сегментовидными пластинами по пропорциям (рис. 2, 12).

Наиболее ранние комплексы, в которых обнаружены треугольные и почти треугольные накладки седла, датируются первой половиной V в. (табл., № 1—4, 6, 7), в то время как низкие и наиболее крупные сегмен­товидные обкладки найдены в погребениях первой половины VI в. (табл., №17, 18). Этому не противоречат и находки из могильника на р. Дюрсо, откуда происходит четыре пары сегментовидных пластин раз­личных вариантов (табл., №11—14). А. В. Дмитриев предварительно датирует конские захоронения с золотыми обкладками V в. и связывает их с погребениями воинов7. Конь 4 соответствует погребению 300, конь 9 — погребению 479 и конь 10 — погребению 500. Погребения 300 и 500, судя по погребальному инвентарю, синхронны и типологически близки комплексам боспорских склепов первой половины V в. 8 Однако по срав-

71

РИС. 2. Эволюционный ряд золотых обкладок от ленчиков седла (1—23)

74

нению с последними, для которых характерно наличие вещей IV в., они относительно более поздние. Наиболее близок им комплекс из погребе­ния 3 в склепе 165, который датируется серединой V в. по фибуле типа «смолен», но значительно меньших размеров9. Аналогичные фибулы найдены и в погребениях 300 и 500. Кроме того, в этих погребениях ве­щи боспорского типа сочетаются с предметами кочевнической культуры причерноморских степей гуннской эпохи, что также может указывать на более позднее происхождение могильника на р. Дюрсо по сравнению с керченскими склепами и погребениями типа новогригорьевских. Дата погребений 300 и 500, вероятно, определяется серединой — второй поло­виной V в. Несколько более поздним временем — концом V и, может быть, началом VI в.— датируется погребение 479, в котором наряду с предметами, встреченными в двух предшествующих погребениях, появ­ляются вещи новых типов. Соответственно и уздечный набор коня 9 от­личается от наборов коней 4 и 10. Среди находок при коне 9 имеется пряжка с неподвижным кольцом и треугольным щитком с округлыми выступами. Такие пряжки бытовали на Северном Кавказе в V в.10 Не­сколько видоизмененные, они встречаются и в памятниках VI—VII вв. Аналогичная пряжка- найдена при коне 5 вместе с низкими сегментовид-ными накладками. К сожалению, конь 5 пока не отождествлен с каким-либо всадническим погребением.

Все изложенное подтверждает, что время бытования металлических накладок ленчиков описанных типов ограничивается первой половиной V—первой половиной VI в., при этом наиболее поздними являются крупные сегментовидные пластины удлиненных пропорций.

Возвращаясь к мелитопольской находке, можно с уверенностью кон­статировать, что обнаруженные здесь почти треугольные обкладки лен­чиков с чешуйчатым орнаментом по всем признакам относятся к типо­логически более ранним образцам. Наиболее близкими аналогиями по форме, пропорциям, размерам и орнаменту являются новогригорьев­ские пластины (табл., №6—8). Так же, как последние, они сочетаются с парой полудуговидных обкладок от луки седла, которые в свою очередь совпадают по форме и размерам. Несомненно, что в обоих случаях мы имеем дело с идентичными как по конструкции в целом, так и в деталях, седлами, бытовавшими в V в. На древнюю форму седла указывает и форма передней луки в виде дуги без выемки в нижней части ".

Мелитопольские пластины, происходящие именно от такого рода сед­ла, должны датироваться тем же временем, т. е. V в., скорее — его пер­вой половиной. Таким образом, категорическое заявление А. К. Амброза об отсутствии в мелитопольском комплексе предметов группы I (по периодизации А. К. Амброза — V в.) представляется неверным12. Отме­тим, что в указанных комплексах из могильника на р. Дюрсо обкладки луки седла не встречены.

Кроме золотых украшений седла, в мелитопольском погребении най­дены удила и накладки уздечных ремней. Удила в виде железных стерж­ней с загнутыми в кольцо концами снабжены бронзовыми кольчатыми псалиями (рис. 1,7). Подобной конструкции удила с кольцами-псалиями были широко распространены в гуннскую эпоху. Отличительной особен­ностью их было сочетание железных удил с псалиями из серебра или

75

бронзы и при этом небольшого диаметра (3,5—4,0 см). Соответствуют им и узкие накладки от уздечных ремней со вставками граната и сердо­лика и рубчатым штампованным орнаментом, имитирующим зернь (рис. 1, 5, 6). Они состоят из бронзовой основы, обтянутой с лицевой стороны тонким золотым листком, гнезда напаяны из узкой полоски золота. Уздечные накладки по форме, размерам, орнаменту и технике не отличаются от обычных стандартов подобных изделий гуннской эпо­хи. Ближайшие аналогии мелитопольским накладкам (рис. 1, 6) обна­ружены в Новогригорьевке13, Новой Маячке1 4 и погребении у совхоза им. Калинина15. Последние представлены узкими пластинками, разде­ленными орнаментальными поперечными рубчатыми поясками (одно­рядными и двурядными) на квадраты, в каждом из которых помещена вставка в напаянном гнезде. При этом у одних рубчик более частый и мелкий, имитирующий мелкорубленую проволоку (Новогригорьевка и совхоз им. Калинина), а у других, напротив,— более крупный и редкий, имитирующий зернь (Новая Маячка, Мелитополь) 1в.

Возможно, к украшениям узды относятся две круглые золотые бляш­ки со вставкой сердолика в центре и штампованным орнаментом в виде расходящихся линий и ободков ложной зерни. Вставки помещались в гнезде-чашечке, сделанной из круглой пластинки и напаянной на нее ребром узкой ленточки. К бляшке гнездо крепилось посредством четы­рех штифтов (рис. 1,2). Такая техника гнезд широко применялась мас­терами Боспора в позднеримекую и гуннскую эпохи.

Показателем гуннского времени может служить большое количест­во обрывков тонкого золотого листка — вероятно, от ножен меча 17. По­добные находки зафиксированы в большинстве комплексов первой половины V в. причерноморских степей, Боспора, Венгрии (в частности, и в комплексах с седельными золотыми накладками первых двух ти­пов). Типичны для данной эпохи и найденные в мелитопольском комп­лексе вставки граната и сердолика разнообразных форм, выпавшие, вероятно, из каких-то не сохранившихся изделий. Некоторые из них были в золотых оправах.

Происходящие из мелитопольского погребения зеркальце и котелок характерны для комплексов позднесарматского периода (II—III вв.). Зеркальце, литое из белого сплава, с боковым выступом-петелькой, ук­рашено с оборотной стороны тамгообразным орнаментом (рис. 1, 4). Подобные зеркальца-подвески встречены в многочисленных погребениях Нижнего Поволжья и степей Северного Причерноморья, а также Куба­ни и Крыма18. С III в. их повсеместно вытесняет новый тип зеркал с петелькой на оборотной стороне19, и в комплексах IV—V вв. они практи­чески неизвестны. Бронзовый котелок найден с костями жертвенных животных, что может указывать на использование его в качестве куль­тового предмета во время погребальной тризны (рис. 1, 10). Котелок состоит из двух частей: верхней цилиндрической со слегка вдавленными боками и нижней конусовидной. Верхняя и нижняя части сделаны от­дельно и затем приклепаны. Линия соединения образует ребро. Дно не-' большое, слегка вогнуто, край отогнут. По бокам — железные петли, сквозь которые продевалась железная дужка. На поверхности есть сле­ды древних починок. Котелок из мелитопольской находки представляет

76

собой местный вариант котелков типа «Дебелт», бытовавших в Восточ­ной Европе с конца I по III в.2 0

Таким образом, рассмотренные нами древности в основном относят­ся к гуннской эпохе и частично — к позднесарматской. Ни одного пред­мета, типичного для VII или даже VI в., здесь не обнаружено. Следова­тельно, -если исключить диадему (рис. 1,1), которую А. К. Амброз про­извольно датирует VII в., дата мелитопольского комплекса не выходит за пределы V в., а наличие в нем вещей, восходящих к образцам I I — III вв., скорее указывает на первую половину V в. как наиболее вероят­ную. Не противоречит этому и обряд погребения, более всего характер­ный для гуннской эпохи. Мелитопольское погребение относится к так называемым изолированным бескурганным захоронениям, расположен­ным, как правило, в укромных местах: оврагах, балках, по берегам не­больших рек или даже в пещерах21. Если же считать датой комплекса VII в., то он окажется состоящим почти исключительно из предметов, опоздавших на 200—400 лет, что само по себе абсурдно.

1 Форма наконечника определена нами при изучении материалов из погребения у г. Ме­литополь в Мелитопольском краеведческом музее. Третья лопасть сохранилась не­полностью, что привело к ошибочному определению данного наконечника как двух­лопастного. См.: Пешанов В. Ф. Мелитопольская диадема.— КСИА АН УССР, 1961, 11, с. 74.

2 Пешанов В. Ф. Мелитопольская диадема, с. 70—74. 3 Тихонова М. А., Черняков И. П. Новая находка погребения с диадемой в Северо-За­

падном Причерноморье.— СА, 1970, 3, с. 117—127, табл. I, 12. л Засецкая И. П. О хронологии и культурной принадлежности памятников южнорусских

степей и Казахстана гуннской эпохи.— СА, 1978, 1, с. 53—71, рис. 1, 15. 5 Амброз А. К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Ьвропы.— СА,

1971, 2 и 3, с. 96—123, 106—134. 6 Дмитриев А. В. Погребения всадников и боевых коней в могильнике эпохи переселе­

ния народов на р. Дюрсо близ г. Новороссийска.— СА, 1979, 4, с. 212—229. Форма ленчиков в реконструкции мелитопольского седла, предложенной А. В. Дмитриевым, неточна.

7 Там же, с. 221, 222, рис. 7, 8, 10. 8 Засецкая И. П. Боспорские склепы гуннской эпохи как хронологический эталон для

датировки памятников восточновропейских степей.— КСИА, 1979, 158, с. 5—17. 9 Там же, с. 13, 14.

10 Ковалевская В. Б. Северокавказскис древности.— В кн.: Археология СССР. Степи Ев­разии в эпоху средневековья. М., 1981, с. 83, рис. 60, 12 (V в.), 34, 46 (VI—VII вв.).

11 Гаврилова А. А. Могильник Кудырге как источник по истории алтайских племен. М.; Л., 1965, с. 85, рис. 17.

12 Амброз А. К- Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины VIII в.— В кн.: Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981, с. 13.

13 Засецкая И. П. Золотые украшения гуннской эпохи. Л., 1975, с. 70, 71, каталог, № 76. 14 Там же, с. 60, каталог, № 50. 15 Высотская Т. Н., Черепанова Е. Н. Находки из погребений IV—V вв. в Крыму.— СА,

1966, 3, с. 187, рис. 3, /, 5—7. 18 Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981, рис. 3, 13, 24

(накладки из Новогригорьевки и Мелитопольского комплекса воспроизведены не­точно) .

17 По словам рабочих, в 1947 г. на месте находки разрушенного погребения в Кизияр-ской балке были найдены железный меч и украшения с камнями красного цвета в зо­лотой оправе. См.: Пешанов В. Ф. Мелитопольская диадема..., с. 70.

18 Соломоник Э. И. Сарматские знаки Северного Причерноморья. Киев, 1959, с. 140— 151, № 93, 94, 96—119, 121—128; Хазанов А. М. Генезис сарматских бронзовых зер­кал.—СА, 1963, 4, с. 58—71.

77

19 Хазанов А. М. Генезис сарматских бронзовых зеркал, с. 67. 20 Raev В. A. Chaudrons marteles traditions italique dans les ateliers des provinces.— In:

Actes du 6e Colloque international sur les ЬгопгеБ antiques. Berlin, 1982, pi. 1, 7, 14. 21 Засецкая И. П. Особенности погребального обряда гуннской эпохи на территории,

степей Нижнего Поволжья и Северного Причерноморья.— АСГЭ, 1971, 13, с. 71, 72..

М. А. Итина

Загадочные ограды на курганных группах низовьев Сырдарьи

и Южного Приуралья

Исследуя савроматские памятники Южного Приуралья, К. Ф. Смирнов обратил внимание на существование культурных контактов между древ­ним населением приуральских и среднеазиатских приаральских степей в VI—V вв. до н. э. * Эти контакты далеко не исчерпывались культурны­ми связями, они имели глубокие корни, уводящие нас в эпоху бронзы. В основе их, по-видимому, лежали общность хозяйственно-культурного типа населения евразийских степей в эпоху бронзы и раннего железа и общность идеологических представлений, основанных на едином индо­иранском происхождении савроматов Южного Приуралья и сако-масса-гетских племен Приаралья. Раскопки курганных могильников Уйгарак и Южный Тагискен достаточно убедительно продемонстрировали многие элементы сходства культуры савроматов Южного Приуралья и саков Приаралья2. Необычайно интересный аспект этого сходства дают соору­жения курганной группы Шиханы у с. Липовка \ с одной стороны, и по­гребальный комплекс на территории могильника периода поздней брон­зы Северный Тагискен — с другой.

К югу и западу от мавзолеев Северного Тагискена Хорезмской экспедицией были обнаружены курганы и две прямоугольные ограды (рис. 1, / ) .

В Шиханах эти валообразные сооружения (мы называем их ограда­ми) имели кольцевую и прямоугольную форму и были слабо выражены в рельефе. Раскопано было кольцеобразное сооружение А, которое К. Ф. Смирнов интерпретировал как «святилище огня»; прямоугольное сооружение Б было прорезано траншеей. В Северном Тагискене таких прямоугольных сооружений было два, причем одно из них — ограда I — располагалось к югу от некрополя, на самом плато Тагискен, над древ­ним руслом Инкадарьи; другое — ограда II — стояло в непосредствен­ной близости от мавзолея 5а. К западу от оград зафиксирована группа курганов, три из которых(8, 9, 13) были раскопаны.

Ограда I, ориентированная по оси северо-запад — юго-восток, в плане близка к квадрату, ее площадь 60X60 м. Там, где вал различим, его высота колеблется в пределах 0,5—1 м. Заключенная внутри вала пло­щадка имеет тот же уровень, что и окружающая ограду площадь плато.

78

79

Ограда I была прорезана двумя пересекавшимися в ее центре траншея­ми шириной 1,5 м. Раскопки установили, что по внутреннему периметру вала на площади ограды шел ров. Его глубина достигала 2,5 м, ширина по дну— 1,75 м, по верху — до 4 м. Ров заполнен слоем песка и гравия толщиной до 1 м, возможно, ссыпавшегося в древности с вала, выше он перекрыт слоем песчано-глинистых натеков мощностью до 1,5 м. Такой же слой натеков мощностью 0,5—0,75 м образовался и с внешней сто­роны вала. Вал лежал на древнем такыре и был насыпан из земли, выброшенной из рва. Ширина вала в основании (на северном участке траншеи) 6,5—7 м, высота—около 1 м. Таким образом, оказалось, что рвом была окружена близкая к квадрату площадка со сторонами 32— 36 м. На ее площади под тонким слоем современного такыра ни куль­турных отложений, ни находок не было. В насыпи вала на глубине 0,3— 0,4 м от самой высокой его точки был найден небольшой бронзовый на­конечник стрелы — со скрытой втулкой, ромбический в сечении, но с очень сглаженными боковыми гранями (рис. 2, 1). В насыпи вала и во рву обнаружены мелкие фрагменты керамики тагискенского типа (позд­няя бронза), там же встречены мельчайшие обломки костей, принадлеж­ность которых определить невозможно.

Ограда II находится примерно в 5—7 м к западу от мавзолея; 5а. Она была прямоугольной формы, вытянута меридионально с отклонением к северу — северо-западу, ее площадь 50X45 м. На площади ограды были разбиты две пересекающиеся в центре оси и раскопана юго-восточная четверть сооружения. В итоге мы получили ту же картину, что и в слу­чае с оградой I. По внутреннему периметру насыпного вала шел ров, который был зачищен вдоль восточной стороны ограды на расстояние 11 м. Его глубина 0,8—1 м, ширина у дна — 0,65—0,7 м, по верху — 3,6 м. Ров полностью заполнен песчано-глинистыми намывами, поверх кото­рых идет слой намывов мощностью 25—30 см, образовавшихся за счет стекания воды 0 вала. С южной стороны вал имел высоту 0,4 м, ширину в основании — 5,2 м и лежал на скоплении песка с золой и углями (рис. 1, //). Тонкий горелый слой подстилает песчаные отложения, под­пирающие вал на восточном участке ограды. В обоих случаях можно уверенно считать, что следы горения связаны с комплексом мавзолея 5а, где совершался обряд трупосожжения. Никаких находок в ограде II не было. Площадка, окруженная рвом, никаких культурных отложений не имеет, ее уровень равен уровню окружающей поверхности плато.

Определить время сооружения обеих оград непросто. Единственный датирующий предмет —наконечник стрелы в валу ограды I — не может дать на это однозначный ответ. Ближайшие аналогии; ему дают костя­ные наконечники периода поздней бронзы и предскифского времени (но все они более крупные). Ближе других — костяной наконечник из Сад-чиковского поселения4, можно назвать также отдельные экземпляры с Чернолесского городища и из кургана Малая Цимбалка5, наконечник из нижнего слоя поселения Большереченское 16. Для всех этих наконеч­ников верхней датой считаются VIII—VII вв. до н. э. Наш наконечник бронзовый и, насколько можно судить по фотографии, близок наконеч­никам из кургана Аржан, которые М. П. Грязнов называет пулевидны-ми7. Не вступая здесь в спор о дате Аржана, но учитывая разные точки

80

РИС. 2. Погребальный инвентарь с плато Тагискен

1, 8— бронзовые наконечники стрел; 2. 4 — бусы; 3, 9 — бронзовые конские бляшки; 5—7, 10—12 — керамика; / — ограда I; 2—7 — курган 9; 8—12 — курган 13

зрения, мы снова получим VIII—VII вв. да н. э. Можно добавить, что в Приаралье эта форма бронзовых наконечников модифицируется в тип наконечников с выделенной ромбической головкой, который уже в VII в. до н. э. становится здесь одним из ведущих8. Таким образом, можно предположить, что наконечник из вала ограды I попал туда из погребе­ний мавзолеев Северного Тагискена, хотя там ведущей формой были втульчатые двулопастные наконечники со скрытой втулкой и узким пе­ром 9. Как бы то ни было, и горелый слой, и фрагменты тагискенской керамики, и рассмотренный наконечник, обнаруженные в насыпи зем­ляных валов оград I и II, по-видимому, позволяют относить обе ограды к более позднему времени, чем мавзолеи Северного Тагискена, верхняя дата которых — VIII в. до н. э.

Возникает вопрос: не связаны ли ограды с курганной группой к западу от них? Раскопанные в ней три кургана (8, 9, 13) имели сход­ную конструкцию. В настоящее время все они не сохранили никаких следов насыпи и снивелированы с окружающей поверхностью плато. При наземном обследовании они распознаются по двум признакам: кольцу кустиков, образующему круг диаметром 25—30 м, и светлому песчаному пятну прямоугольной формы, изрытому норами грызунов, в центре этого круга. Песчаное пятно — это погребальная камера, имев-

81

шая прямоугольную форму и вытянутая по оси восток — запад с чуть заметным отклонением (курганы 9 и 13) или северо-восток — юго-запад (курган 8). В 4—5,5, м от камеры на древней дневной поверхности был насыпан вал, окружавший камеру неправильным кольцом. Его ширина колеблется в пределах 2—4 м, сохранившаяся высота — от 0,5 до 0,7 м. Курган 8, и только он, имел еще канавку, вырытую с внешней стороны вала, у его основания. По углам всех камер были ямы типа столбовых, которые функционально не использовались. В курганах 9 и 13 соверше­но трупоположение, в кургане 8 — трупосожжение. Судя по заполнению камер, они были перекрыты деревянным накатом, поверх которого на­сыпали землю. Насыпь кургана, по-видимому, возводилась в пределах кольца вала, не покрывая его, ибо, если на древней дневной поверхности вокруг ямы следы засыпки зачищаются, то с внешней стороны вала их нет.

Как уже говорилось, курган 8 несколько отличается от остальных и по конструкции, и по ритуалу (рис. 1, III). Его могильная яма была за­полнена горелым слоем с включениями материковой засыпки, особенно заметной у прокаленных стенок. По-видимому, это результат обрушения наката при пожаре и сползания в яму лежавшей на нем засыпки. Мощ­ность горелого слоя в яме достигала 1,65 м. Вся площадь древней днев­ной поверхности в пределах вала была покрыта слоем интенсивного горения, в котором кое-где сохранились обгоревшие прутики и палочки. Его мощность колебалась в пределах 0,3 м. Канавка с внешней стороны вала (ее ширина по дну 0,5 м, по верху—1,8 м, глубина — 0,25—0,3 м) была забита сгоревшим хворостом. Таким образом, при совершении об­ряда пылали камера, пространство вокруг нее и огненное кольцо по ок­ружности. Насыпь возводилась уже на пожарище.

Никаких находок в кургане 8 не было, но при такой силе огня вряд ли что-нибудь могло сохраниться. Однако1 в кургане 9 обнаружены фраг­менты двух лепных сосудов с трубчатым носиком, лепной бокальчик со сломанной ножкой, две халцедоновые веретенообразные бусины с наве­денным (содовым) орнаментом, а в грабительском выбросе — бронзовая бляшка — деталь конской сбруи (рис. 2, 2—7).

Сосуды с трубчатым носиком разных типов — форма традиционная для Средней Азии и известная с глубокой древности. В сакских комп­лексах Уйгарака они датируются по сопутствующему инвентарю VII—• VI вв. до н. э. и лишь в одном случае (курган 49) — V в. до н. э. 1 0

Бокальчик на невысокой, по-видимому, ножке находит аналогии в тагарских древностях, где сосуды этого типа датируются VI в. до н. э . " Наконец, находка в Приаралье халцедоновых бус упомянутого типа, индийское происхождение которых признают большинство исследова­телей i2, теперь уже не заставляет сомневаться в том, что в савроматские комплексы VI—V вв. до н. э. Южного Приуралья они попали через Сред­нюю Азию. Находка бусины такого типа на городище Кюзели-гыр в слое VI в. до н. э. 1 3 , где были обнаружены псалии и обломок каменного жерт­венника VII-—VI вв. до н. э., а также золотая бляшка — все предметы явно сакского происхождения, может послужить основанием для дати­ровки бусин из кургана 9 тоже VI в. до н. э., что вполне увязывается с датой керамического комплекса. В грабительском выбросе кургана 13

82

были найдены фрагменты лепной посуды, две бронзовые пряжки для перекрестных ремней конской сбруи и бронзовый наконечник стрелы с трехгранной сводчатой головкой, скрытой втулкой и переходящими в шипы лопастями (рис. 2, 8—12). Такие наконечники часты в савромат-ских комплексах, где они датируются VI—V. вв. до н. э. w Этой дате не противоречит найденный здесь же фрагмент узкогорлого кувшина с ручкой.

Таким образом, курганы 9 и 13 и, видимо, курган 8 могут быть да­тированы VI или VI—V вв. до н. э. Как можно заметить, конструкция кургана 8 (исключая канавку и форму ямы) и ритуал сближают его с курганом А из группы Шиханы. К- Ф. Смирнов, однако, толкует послед­ний как святилище или жертвенное место, а не как погребение. Дума­ется, что и та и другая интерпретация вполне правомерны. Важно, что при любой из них речь идет о проявлении в погребальном ритуале куль­та огня. Поражает и сходство комбинации — курганы, прямоугольные обвалованные ограды, сооружения с кольцевым валом и остатками по­жарища,— как в группе Шиханы, так и на плато Тагискен. Однако к в том и в другом случае синхронизировать все элементы каждого из комп­лексов ни К- Ф. Смирному, ни нам не удалось. В нашем случае мы лишь знаем, что ограды моложе мавзолеев Северного Тагискена, но датиру­ются ли они, как и курганы 8, 9, 13, VI или VI—V вв. н. э.,— нам неиз­вестно.

И тагискенские, и савроматские ограды остаются загадкой, и это относится не только ко времени их возведения, но и к их назначению. Любопытно, что К. Ф. Смирнов упоминает об одном виде прямоугольных оград, со входом с одной из сторон, обнаруженных в урочище Пятима-ры1 5. В этой связи уместно вспомнить, что большой могильный комп­лекс Чаштепе (Туркменская ССР, Ташаузская обл.) содержит подобные ограды, ориентированные по оси северо-запад — юго-восток, но со вхо­дами по обеим коротким сторонам16. В этом же комплексе встречены и кольцевые валы, окруженные рвом с внешней стороны, правда, разомк­нутые с востока. Все эти сооружения сопровождают курганные могиль­ники, т. е. ситуация напоминает раннесакские и савроматские памятни­ки. То, что Чаштепе датируется первой половиной I тысячелетия н. э., не должно нас смущать. Напротив, это, видимо, свидетельство какой-то очень устойчивой традиции, связанной с идеологическими представле­ниями населения, родственного по происхождению сырдарьинским са­кам и савроматам Южного Приуралья.

Наконец, еще одно наблюдение. Ров с внутренней стороны вала в оградах Тагискена и прямоугольная площадка в их центре — явление примечательное. Вспомним канавки, обрамляющие прямоугольные пло­щадки в мавзолеях 5в, 6 и других Северного Тагискена (X—VIII вв. до н. э.) 17, канавки вдоль стен могильных ям и площадки в центре их, где лежал погребенный, в сакских курганах VII—V вв. до н. э. Южного Та­гискена и Уйгарака18, площадки и обрамляющие их канавки под курга­нами Чаштепе 1Э, и нам станет ясно, что связь прямоугольных оград Та­гискена, а может быть, и не только Тагискена, с каким-то погребальным культом весьма вероятна. Что же касается савромато-сакских совпаде­ний, одно из проявлений которых мы пытались проиллюстрировать, то

83

думается, что здесь речь может идти не только о сходстве идеологиче­ских представлений, связанных с единой индоиранской основой проис­хождения тех и других, но и о непосредственных контактах савроматов Южного Приуралья и саков Приаралья, о чем так много писал К. Ф. Смирнов.

1 Смирнов К. Ф. Савроматы. М., 1964, с. 277—280. 2 Вишневская О. А., Итина М. А. Ранние саки Приаралья.— ПСА, с. 207. 3 Смирнов К. Ф-, Попов С. А. Сарматское святилище огня.— В кн.: Древности Восточ­

ной Европы. М., 1969, с. 210 ел.; Мошкова М. Г., Попов С. А., Смирнов К- Ф. Рас­копки в Оренбургской обл.—АО 1966 г. М„ 1967, с. 115, 116; Смирнов К. Ф., По­пов С. А. Работы в Оренбургской обл.—АО 1967 г. М., 1968, с. 114.

4 Кривцова-Гракова О. А. Садчиковское поселение (раскопки 1948 г.).— МИА, 1951, 21, с. 164, рис. 14, 14.

0 Мелюкова А. И. Вооружение скифов.—САИ, 1964, вып. Д1-4, табл. 1А, 2, 3; 13, 5. 6 Грязное М. П. Памятники майэмирского этапа эпохи ранних кочевников на Алтае.—

КСИИМК, 1947, XVIII, с. 16, рис. 6, 10. 7 Грязное М. П. Аржан. Царский курган раннескифского времени. Л., 1980, рис. 11;

12 (нижний ряд). 8 Вишневская О. А. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII—V вв. до н.э.

М., 1973, с. 91. 9 Толстое С. П., Жданко Т. А., Итина М. А. Работы Хорезмской археолого-этнографи-

ческой экспедиции АН СССР в 1958-1961 гг.—МХЭ, 1963, 6, с. 44, рис. 18, 1—4. 10 Вишневская О. А. Культура сакских племен..., с. 81, 154, 155, табл. XXII; XXIII. 11 Членова П. Л. Происхождение и ранняя история племен татарской культуры. М.,

1967, с. 292, табл. 42, 8, 20. 12 См., например: Трудновская С. А. Об одной редкой серии индийских бус в юго-во­

сточном Приаралье.— В кн.: Этнография и археология Средней Азии. М., 1979, с. 89 ел.; Литвинский Б. А. Древние кочевники «Крыши мира». М., 1972, с. 80—82.

13 Приношу благодарность О. А. Вишневской за информацию об этой находке. 14 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов.— МИА, 1961, 101, табл. IV, тип VB. 15 Смирнов К- Ф., Попов С. А. Сарматское святилище огня, с. 210. 16 Рапопорт Ю. А., Трудновская С. А. Курганы на возвышенности Чаш-тепе.— В кн.:

Кочевники на границах Хорезма. М., 1979, с. 155, рис. 6. 17 Толстое С. П., Жданко Т. А., Итина М. А. Работы Хорезмской... экспедиции, рис. 14а. 18 Вишневская О. А., Итина М. А. Ранние саки Приаралья, с. 198, 199. 1а Рапопорт Ю. А., Трудновская С. А. Курганы на возвышенности Чаш-тепе, с. 164,

рис. 13.

| М. К. Кадырбаев|

Курганные некрополи верховьев р. Илек

Семнадцать лет спустя после первых раскопок К- Ф. Смирновым Тарабу-такского могильника, на том же левом берегу р. Илек, в 170 км вверх по течению, экспедиция Института истории, археологии и этнографии АН КазССР и Актюбинского областного музея начала исследования новой, ранее неизвестной группы больших курганов. Работами 1973— 1974 и 1976 гг. на территории совхоза Хлебодаровский Актюбинского р-на той же области полностью изучены могильники Бесоба и Сынтас. Вмес­те с тремя памятниками в урочищах Кумиссай и Жалгызоба раскопано 19 курганов, в которых насчитывалось 52 погребения.

84

Большинство исследованных курганов относится к крупным и сред­ним по размерам. В цепочке из 11 земляных курганов могильника Бесо-ба шесть имеют диаметры 40—60 м при высоте от 1,5 до 3 м. Диаметры курганов группы Сынтас колеблются от 21 до 35 м, а сохранившаяся высота — от 1 до 2 м. Еще более разнообразны погребальные сооруже­ния. Самые немногочисленные в этой серии пять могил в виде ям из курганов 6, 7, 10 Бесобы и кургана 4 урочища Сынтас. Могилы с дере­вянным перекрытием прямоугольной и овальной формы, глубиной от 1 до 2 м вытянуты длинной осью в широтном направлении. Погребенные ориентированы головами на запад и восток. В качестве жертвоприно­шений обязательны части туш лошади и барана. Почти все курганы с грунтовыми могилами относятся к категории малых: размеры насыпей 20—25 м, высота — до 0,7 м. Инвентарь грунтовых могил небогат: гли­няные сосуды, железные ножи, бронзовые зеркала — круглые или с ко­роткой ручкой, бусы. В заведомо мужском погребении отсутствует самый распространенный вид савроматского оружия — стрелы.

Среди этих памятников интересен курган 10 с деревянной построй­кой прямоугольной формы, впущенной в неглубокую яму. Расположен­ный в восточной части могильника Бесоба, он явно тяготел к двум боль­шим курганам 9 и 11, составляя с ними единый планировочный комплекс. Постройка, бревенчатые стены которой удерживались вертикально вры­тыми столбами, была подожжена и затем долго тлела под довольно толстым слоем земли, в результате чего под насыпью кургана на пло­щади 56 кв. м образовался мощный слой древесного угля. Человеческо­го захоронения здесь не было, зато сохранились кости жертвенной ло­шади, фрагменты кубковидного глиняного сосуда с высоким поддоном, остатки железной конской узды и акинака с брусковидным навершием и бабочковидным перекрестием. Все говорит о том, что перед нами свя­тилище, где совершались обрядовые церемонии, связанные с похорона­ми знатных людей в больших курганах. Памятники того же назначения открыты и в других местах Южного Приуралья '.

Наиболее распространенным видом погребального обряда в больших курганах Бесобы, Сынтаса и Кумиссая являются захоронения на древ­нем горизонте в крупных и нередко сложных по конструкции деревянных постройках. Погребальные площадки при этом разравнивались, и их поверхность обмазывалась жидкой глиной.

В двух из 14 больших курганов обряд был иным: круглая погребаль­ная камера глубиной 0,6 щ (Бесоба, курган 3) и захоронения на матери­ке в сочетании с погребением в яме полуметровой глубины (Сынтас, курган 1). Выявлено несколько типов монументальных бревенчатых построек из сосны и тополя: шатер или деревянная конструкция в форме цилиндра, опорой для которой служили земляной вал или деревянная рама-многоугольник (четыре случая), прямоугольное либо квадратное сооружение (два), восьмигранная постройка (два). Архитектура шести деревянных камер над погребальными площадками на материке из Бе­собы и Кумиссая осталась невыясненной.

В кургане 3 (Бесоба) шатер из нетолстых бревен опирался на невы­сокий вал, образованный выкидом земли при углублении круглой погре­бальной площадки2. Шатровое сооружение исследовано и под насыпью

85

кургана 1 (Сынтас) 3. Вариантом первого типа является, вероятно, и постройка из Бесобы в кургане 4. В основе круглой гробницы диаметром 17,5 м был многоугольный подклет, обрамлявший круглую погребаль­ную камеру площадью 12,6 кв. м. Крыша гробницы была плоской и состояла из бревен в один накат. Остатки подобной постройки зафикси­рованы и в кургане Жалгызоба.

Гробницы первого типа принадлежат к числу самых больших назем­ных культовых построек из исследованных на Илеке. Так, площадь шатра жрицы из кургана 3 (Бесоба) равнялась 227 кв. м, а в гробнице кургана 4 она достигала 240 кв. м. Этот тип монументальных наземных построек встречается довольно редко. Близкие по конструкции шатры известны в Северном Казахстане, у скифов на среднем Дону, в раннесар-матских курганах Южного Приуралья, Западной Сибири4. Но там они выполняли функции сложного перекрытия грунтовых могильных ям, в отличие от илекских шатров, которые чаще всего возводились как дома мертвых над погребениями на древнем горизонте. Большинство из них, к тому же, значительно моложе илекских по времени и относятся ко вре­мени не ранее, чем IV в. до н. э. Исключения составляют четыре плохо сохранившихся шатровых надгробия в скифских курганах Северного Причерноморья, два из которых синхронны Бесобинским (курганы Ме-деровский и Мастюгинский), а остальные (Криворожский и Мельгунов-ский курганы) —старше по возрасту5.

Все шатровые илекские постройки заключали погребения предста­вителей родоплеменной знати. Особенно велик здесь процент богатых жреческих женских захоронений со всем присущим этой категории лиц реквизитом: каменными алтарями, бронзовыми зеркалами, миниатюр­ными сосудами для благовоний, кожаными мешочками для ритуальной краски, гадательными камнями и т. д. Наиболее знатным жрицам соору­жали персональные курганы. Правда, гораздо чаще их погребали в коллективных могилах. Но в таких случаях им всегда отводилось место, подчеркивавшее религиозные привилегии и социальную автономность представителей этого сословия. В кургане Жалгызоба погребение жри­цы и ребенка было центральным, вокруг него группировались могилы воинов. Под деревянной усыпальницей кургана 4 (Бесоба) на круглой погребальной площадке размерами 28 кв. м размещались два погребе­ния. Северное принадлежало женщине, захороненной на меловой под­сыпке, головой к западу. У ее изголовья находились крупное бронзовое зеркало (рис. 1, 51), железные удила с бронзовыми высокохудожествен­ными псалиями (рис. 1, 23), фигурные пронизи и пряжки от узды лоша­ди (рис. 1, 1—7), колесико-амулет (рис. 1, 14), раковина и каменный терочник. У правого плеча стоял прямоугольный каменный жертвенник на четырех каменных ножках, а рядом лежали железный нож и три ри­туальные гальки (рис. 1, 44, 45; 2, 3). От головного убора сохранилась электровые нашивные бляшки с тисненым изображением головы грифо-барана (рис. 1, 10—13), а в области шеи найдена связка из сердолико­вых, халцедоновых, синих стеклянных и мелких пастовых бусин (рис. 1, 16—22).

Культовой привилегией жриц следует, очевидно, считать устройство в гробницах специальных очагов-кострищ прямоугольной формы (0,7X

/ 86

РИС. 1. Могильник Бесоба, курган 4. Инвентарь (1—57) Цифры над наконечниками стрел обозначают количество экземпляров данного образца

87

РИС. 2. Могильник Бесоба, курган 4. Керамика (/, 2, 4) и каменный алтарь (3)

Х0,8 м) глубиной 10—15 см. Эти очаги, горевшие, вероятно, в дни погребальных церемоний и поминок, сохранили мощный слой золы и древесного угля. Почва вокруг них несла следы интенсивного прокалива­ния. По краям таких очагов помещались части туш жертвенных живот­ных (крупный рогатый скот, лошадь) и глиняная посуда (рис. 2, 1, 2, 4; курган 4).

Погребение воина располагалось под прямым углом к костяку жри­цы. Он был ориентирован головой на юг. Ортогональные погребения в илекских коллективных гробницах приобретают канонические черты. Точно такой же порядок размещения умерших встречен в групповом за­хоронении кургана 8 с двумя женскими и тремя мужскими погребениями и в некоторых других курганах верховьев Илека из наших раскопок 1981 г. К поясу воина из кургана 4 был прикреплен железный акинак с брусковидным навершием и бабочковидным перекрестием (рис. 1, 47). Рукоять и эфес этого парадного кинжала были обтянуты золотым лис­том, а портупею украшали две золотые ворворки конической формы (рис. 1, 8, 9). У изголовья вооруженного мужчины были сложены два колчана, в которых насчитывалось 103 наконечника стрел. Более поло­вины бронзовых стрел относится к типу трехлопастных наконечников со сводчатой головкой и выступающей втулкой. Дату колчанов (не позднее V в. до н. э.) определяют три архаических двулопастных наконечника лавролистной формы с выступающей наружу втулкой (рис. 1, 32) и се-

88

рия из 26 трехгранных втульчатых стрел вариантов 5Б—Г по классифи­кации К. Ф. Смирнова (рис. 1, 26, 28, 39—41) в.

Погребальная постройка второго типа лучше других сохранилась в кургане 5 могильника Бесоба. Это была квадратная деревянная гроб­ница размерами 7X7 ы. Ее стены сложены из бревен без каких-либо следов врубки по углам, а устойчивость конструкции обеспечивалась 18 вертикально врытыми по обе стороны стен столбами. На выровненной и посыпанной мелом квадратной площадке находилось два погребения воинов в полном боевом облачении: с двумя колчанами со стрелами, железными акинаками с навершием в виде орлиных голов и бабочко-видным эфесом, конскими удилами с С-видными двудырчатыми псалия-ми, множеством фигурных бронзовых украшений от узды лошади, в том числе превосходно сохранившимися массивными бляхами со сценой про­тивоборства двугорбых верблюдов, и другими культовыми изделиями савроматского звериного стиля7.

Особенно впечатляющей выглядит архитектура бревенчатых сооруже­ний третьего типа — восьмигранных гробниц. Под земляной насыпью трехметровой высоты кургана 9 (Бесоба) вскрыта усыпальница разме­рами 11,2X10 м, стены которой состояли из горизонтально сложенных по четыре-пять штук в ряд бревен тополя, удерживавшихся от деформа­ции системой из вертикально вкопанных столбов. В каждой стене насчи­тывалось по 24 бревна длиной 6—8 м. Обращают на себя внимание огромные размеры постройки, площадь которой достигает 112 кв. м. Это одно из самых крупных среди раскопанных в восточной части Евразии наземных деревянных сооружений. Для сравнения укажем, что площадь самой большой «царской» усыпальницы Бесшатыра в Семиречье состав­ляет менее 30 кв. м8.

Внутри бесобинской гробницы находилась прямоугольная погребаль­ная площадка (17 кв. м) в виде земляного стола, ограниченного со всех сторон канавкой глубиной 50 см и шириной 30 см (рис. 3). От погре­бального ложа на юг отходил дромос длиной 10,5 м. Это был углублен­ный в землю на 1 м коридор шириной 1—1,5 м. Вход в дромос и выход из него на погребальную площадку осуществлялся при помощи двух ступенек, вырубленных в земле. Погребальный «стол» предназначался для захоронения двух знатных особ, которым были отведены места в его западной и восточной частях. Восточное погребение полностью раз­рушено грабителями. Тем не менее, хорошо сохранившееся западное захоронение мужчины-воина и анализ возможных вариантов позволяют рассматривать обряд двух погребений как сходный или даже аналогич­ный. В качестве средств транспортировки погребенных были использо­ваны деревянные носилки, каркас которых в виде длинных брусьев и решетки четко отпечатался на материке. Они же служили и погребаль­ным ложем. Видимо, на этих носилках покойников пронесли через дро­мос и поместили по краям земляной платформы головами на юг. Цент­ральная часть площадки была занята ритуальными подношениями: гли­няным сосудом, разрубленной частью конской туши и железным, ножом.

Погребенный мужчина, вероятнее всего, был племенным вождем. Его особый социальный статус подчеркивают массивная золотая гривна (рис. 4) и лежавший у изголовья железный предмет в виде плоского

89

РИС. 3. Могильник Бесоба, курган 9. Погребальная площадка и дромос после снятия деревянной постройки

жезла, обтянутого золотым листом с гравированным орнаментом (рис. 5, 3). Военная экипировка состояла из колчана со 194 бронзовыми и одним костяным наконечником, железного акинака с навершием из скульптурных головок орлов и бабочковидным перекрестием, деревян­ного копья длиной 1,7 м с хорошо сохранившимся втульчатым железным наконечником узкой лавролистной формы и железным конусовидным втоком. Основная масса наконечников стрел из колчана датируется вре­менем не позднее V в. до н. э. Среди них имеется большая серия (14 экз.) архаичных стрел с лавролистной головкой и выступающей на­ружу втулкой. Из образцов прикладного искусства, сохранившихся в восточном погребении, интересны бронзовые наременные бляхи с фигу­рой двугорбого верблюда и изображением свернувшегося хищника (рис. 5, /, 6).

Третье захоронение — женщины, также головой на юг — было совер­шено за пределами уже занятой погребальной площадки, у самой запад­ной стенки гробницы. На женщине сохранилось ожерелье из золотых пронизей и стеклянных бус, золотая серьга с подвеской на цепочке слож­ного плетения (рис. 4). Рядом находились бронзовое зеркало, несколько' глиняных сосудов, в том числе миниатюрная посуда для косметики.

Последним актом погребального ритуала было сооружение курган­ной насыпи. Восьмигранную усыпальницу и коридор-дромос заложили бревнами, затем гробницу и все пространство вокруг нее площадью 380 кв. м укрыли мощным слоем тополевых веток и сверху возвели зем-

90

РИС. 4. Золотые изделия. Гривна, трубочки-пронизки, серьга с цепочкой —- Бесоба, кур­ган 9; привеска, покрытая зернью,— Сынтас, курган 3; вторая серьга — Бесоба, курган 8

ляную насыпь. Огромное количество ветвей, использовавшихся для покрытия усыпальниц, срезалось с живых деревьев и сразу же шло в дело9. Следует заметить, что в ритуале похорон знатных представителей савроматского общества обряд покрытия построек и погребальных пло­щадок толстым слоем живых веток играл какую-то особую и не до конца выясненную роль. Он распространен во всех исследованных нами круп­ных курганах. Вероятнее всего, слои веток, уложенных на деревянные гробницы, ассоциировались в верованиях скотоводов Южного Приуралья с пылающим священным огнем, точно так же, как у древнеиранских пле­мен, судя по Авесте и надписи о «дэвах», жертвенные ветки — барас-ман — считались отражением небесного «вышнего» огня10.

Датировка памятников не представляет особых трудностей вследст­вие устойчивости вещевых комплексов и их многочисленных совпадений с материалами территориально близких курганов Южного Приуралья. Отнесение курганов к концу VI—V в. до н. э. уже обосновывалось в вы­шедших публикациях и следует из изложенных здесь материалов.

Памятники верховьев р. Илек представляют собой восточный аван­пост культуры ранних кочевников Приуралья, находившийся на стыке с культурой казахстанских племен сакского мира. Такое географическое положение не могло не отразиться на этнокультурном облике племен,

91

РИС. 5. Могильник Бесоба, курган 9. Инвентарь (/—6)

оставивших курганы Бесобы и Сынтаса. Восточные параллели генети­ческого порядка начинаются уже с архитектуры погребальных сооруже­ний и некоторых деталей обряда захоронения. Принцип организации наземного сооружения с прямоугольной гробницей и дромосом, способы и приемы перекрытия больших пролетов были разработаны и широко применялись в Казахстане предками саков — бегазинскими племенами поздней бронзы11. Наибольшие черты сходства заметны с могильником

92

Уйгарак в низовьях Сырдарьи. В Уйгараке третья часть всех погребе­ний относится к разряду могил на древнем горизонте12. Там, как и в Бесобе, распространены деревянные подкурганные постройки, известны ровики, обрамляющие погребальные площадки, и дромосы, идущие к постройке с юга. Применялись в Уйгараке и деревянные решетчатые но­силки. Учитывая более раннюю дату уйгаракских памятников, можно предположить, что истоки этого обряда ведут к сакам Южного Казах­стана. Близки к илекским деревянным постройкам и бревенчатые каме­ры с дромосом в Чиликтинском кургане (Восточный Казахстан) и на Бесшатыре (Семиречье) 13. Там же, на Бесшатыре, раскопана пока единственная наземная юртообразная постройка, отдельные детали ко­торой напоминают деревянные шатры Бесобы и Сынтаса 14. Сако-савро-матские связи подтверждаются также распространением в Приуралье акинаков казахстано-сибирского типа с навершиями в виде орлиных голов, глиняных сосудов с трубчатыми носиками-сливами, некоторых вещей звериного стиля, предметов конского убора и т. д.

Курганные некрополи верховьев Илека, как и его среднего тече­ния,— это без сомнения «Геррос» местной конфедерации племен — рай­он, где, по справедливому замечанию К. Ф. Смирнова, концентрирова­лись кладбища военной аристократии, жречества и племенных вождей кочевников Южного Приуралья середины I тысячелетия до н. э. '5

1 Кастанье И. А. Отчет о раскопках двух курганов в Уральском уезде летом 1911 г.— Труды Оренбургской ученой архивной комиссии, 1913, 29, с. 74—81; Смирнов К- Ф., Попов С. А. Сарматское святилище огня.— В кн.: Древности Восточной Европы. М., 1969, с. 210—216.

2 Кадырбаев М. К-, Курманкулов Ж- К- Погребение жрицы, обнаруженное в Актюбин-ской обл.—КСИА, 1978, 154, с. 66.

3 Кадырбаев М. К-, Курманкулов Ж. К. Захоронения воинов савроматского времени на левобережье р. Илек.— В кн.: Прошлое Казахстана по археологическим источникам. Алма-Ата, 1976, с. 140—143.

4 Лидеров П. Д. Памятники скифского времени на Среднему Дону.— САИ, 1965, вып. Д1-31, табл. 1, 4—5; Стоянов В. Е. О могильниках зауральско-западносибирской ле­состепи.— ВАУ, 1973, 12, с. 46, 54, 55; Мошкова М. Г. Проицождение раннесармат-ской (прохоровской) культуры. М., 1974, с. 18; Хабдулина М. Е. Курган раннего же­лезного века у с. Кенес.— В кн.: Прошлое Казахстана по археологическим источни­кам. Алма-Ата, 1976, с. 196—201.

5 Археология Украинской ССР. Киев, 1971, 2, с. 50; Мурзин В. Ю. Степная Скифия VII—V вв. до н. э. Автореф. канд. дис. Киев, 1979, с. 5.

8 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов.—МИА, 1961 101, с. 38—40, 52, 53. I Kadyrbaev М. К. Denkmaler des Sauromatenadels in Westkasachstan.— Das Altertum,

1981, 1, S. 36. 8 Акишев К. А., Кушаев Г. А. Древняя культура саков и усуней долины р. Или. Алма-

Ата, 1963, рис. 15. а Определение Е. И. Садомскова, старшего научного сотрудника Научно-исследователь­

ского ин-та судебных экспертиз Министерства юстиции КазССР. 10 Струве В. В. Этюды по истории Северного Причерноморья, Кавказа и Средней Азии.

Л., 1968, с. 120. II Маргулан А. X. Бегазы-дандыбаевская культура Центрального Казахстана. Алма-

Ата, 1981, с. 72, 82, 87, 88. 12 Вишневская О. А. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII—V вв. до н.э.

М., 1973, с. 60—63. 13 Черников С. С. Загадка Золотого кургана. М., 1965, с. 22, 23. 11 Акишев К- А., Кушаев Г. А. Древняя культура саков..., с. 65—67. 15 Смирнов К. Ф. Сарматы на Илеке. М., 1975, с. 154.

93

к одному типу), имеют более широкую дату. Наиболее поздними находка­ми следует считать бронзовые колокольчики, которые в других севе­рокавказских памятниках датируются VII—VIII вв. (рис. 1, 24, 25).

Анализ керамики подкрепляет положение об одновременности ма­териала из разных погребений. Из 13 погребений (керамику по комп­лексам мы можем расчленить прежде всего по материалам К. Ф. Смир­нова) происходит 28 сосудов, промеры и индексы которых сведены нами в таблицу и рисунки 2 и 3.

По характеру глиняного теста и примесей, обжигу, обработке по­верхности эта керамика указывает на генетическую связь с местной посудой. Вместе с тем основные типы керамики по форме, размерам и индексам соответствуют керамике, характерной для памятников VI— VII вв. более восточных территорий Северного Кавказа. Следовательно, керамика Пашковского могильника 1 входит в этот широкий круг, неся на себе ряд локальных отличий. Особенностью керамики Пашков­ского могильника 1 следует считать высокий процент маленьких кубы­шек и горшочков, в чем мы видим вклад болгар 6. По аналогии с Чир-юртским могильником это тоже подкрепляет датировку Пашковского могильника VII в.

1 Покровский М. В. Пашковский могильник 1.— СА, 1936, I, с. 159—169; Анфимов Н. В. Река Кубань.— В кн.: Археологические исследования в РСФСР 1924—1936 гг. М.5 Л., 1941, с. 217—219; Смирнов К. Ф. О некоторых итогах исследования могильников меотской и сарматской культуры Прикубанья и Дагестана.— КСИИМК, 1951, XXXVII, с. 155—161; Архив ИА, р-1, № 255, с' 22—96; № 329, с. 65—75. Я очень благодарна К. Ф. Смирнову за то, что еще в 50-х годах весь материал в рисунках и фотографиях он предоставил мне для работы над сводом поясных наборов дружинников Евразии.

2 Анфимов Н. В. Река Кубань, с. 218. 3 Анфимов N. В. Зихские памятники Черноморского побережья Кавказа.— В кн.: Се­

верный Кавказ в древности и в средние века. М., 1980, с. 110. 4 Смирнов К. Ф. О некоторых итогах..., с. 159. 5 Амброз А. К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы.— СА,

1971, 1, с. 107. " Ковалевская В. Б. Археологические следы пребывания болгар на Кавказе.— В кн.:

Плиска — Преслав. София, 1981, II.

Г. Т. Ковпаненко

«Червона могила» у с. Флярковка

Среди погребальных памятников скифского времени на днепровском лесостепном правобережье встречаются курганы с пережженной «до верха» насыпью, сожженным деревянным склепом, находящимся на уровне древнего горизонта или в грунтовой яме различной глубины. Считают, что обожженность грунта, составляющего насыпь, является результатом сожжения деревянного сооружения путем разведения над ним огромного костра и засыпки его в состоянии горения. Производи­лось это в ритуальных целях. Отсутствие графической фиксации по­добных курганов не позволяет получить отчетливое представление об их устройстве и обряде погребения. Восполнить этот пробел в какой-

107

то степени удалось раскопками курганов у сел Флярковка и Жаботин Каменского р-на Черкасской обл., проведенными экспедицией Инсти­тута археологии АН УССР в 1981 г. под руководством автора1.

Курган у с. Флярковка, названный «Червона могила», наиболее по­казателен. Он располагался в 200 м к северу от села, справа от доро­ги, входил в группу из пяти насыпей. На кургане в свое время стояла мельница, частично разрушившая его центр. Насыпь с крутыми склона­ми высотой 2 м, диаметром 40 м распахивалась, поэтому на ее поверх­ности четко выделялось пятно обожженной глины.

Курган раскапывался вручную с центральной бровкой по линии вос­ток—запад и дополнительными — одной параллельной основной, а дру­гой — по линии север—юг (рис. 1).

Насыпь состояла из чернозема, обожженной глины в центре и слож­ного, частично сгоревшего деревянного шатрового сооружения, построен­ного над могилой, вырытой в грунте (погребение 2). Северо-западная часть насыпи разрушена при постройке мельницы, грабительской во­ронкой и ограбленной впускной могилой (погребение 1), в засыпке ко­торой найдены необожженные кости погребенного и стенка амфоры. Погребенная почва обнаружена на глубине 2 м от репера. Рва в ос­новании кургана не было.

Шатровое сооружение имело форму круга диаметром 21 м. Оно сложено из бревен, помещенных по окружности кургана, на которые в свою очередь был уложен радиально, по направлению к центру, второй ряд бревен (около 200). Бревна у основания обуглены, местами полу­истлели, а к центру прослеживаются по золе и отпечаткам на глине. Длина радиально лежавших бревен 9—11 м, толщина — от 0,15 до 0,35 м (рис. 1).

Для сооружения шатрового перекрытия использован глиняный вы-кид с подсыпкой чернозема, который был равномерно разложен вокруг гробницы. В поперечнике выкид имел форму, близкую к треугольнику с округлой вершиной. Наибольшая высота его 1,5 м, ширина у осно­вания 7 м. Бревна шатрового сооружения были положены на выкид по его склону. Таким образом, центральная часть шатра должна была воз­вышаться над могилой примерно на 2 м.

Бревна покрывал слой обожженной глины размерами 16X15 м. Сте­пень обжига ее неравномерна. Наиболее сильно обожжена средняя часть. После того как сгорело перекрытие, огромные глыбы прокален­ной докрасна глины образовали в центре воронку диаметром около 10 м. Воронка была заполнена вторично, но поскольку огонь уже стих, глина здесь оказалась менее обожженной, ярко-желтого цвета, с ком­коватой и сыпучей структурой. Такого же цвета и структуры был внеш­ний край глиняной насыпи, относившейся к той же досыпке.

Между полуистлевшими и обугленными бревнами у основания пе­рекрытия встречены остатки тризны: обломки посуды и единичные ко­сти животных. Больше всего их было в юго-западном и юго-восточном секторах, с северной стороны попадались лишь мелкие фрагменты. Керамика представлена обломками стенок с заглаженной и — реже — лощеной поверхностью. Аналогичную посуду находят на поселениях VI в. до н. э. лесостепного правобережья.

108

РИС. 1. Курган у с. Флярковка. Общий вид глиняного купола. План и разрез кургана / — погребение I; // — погребенье 2; /// — разрушенная часть насыпи; / — пахотный слой; 2 —чер­нозем; $—• погребенный чернозем; 4 — материк и выкид; S — желтая обожженная глина; 6 — крас­ная пережженная глина; 7 — граница красной пережженной глины; 8 — обожженные бревна и зола перекрытия; 9 — необожженные бревна

109

Гробница была опущена в яму в центре кургана и шатрового соору­жения. Она имела почти квадратную форму, размеры 4,75X4,9 м и глу­бину 2 м от уровня древней поверхности. Ориентирована она по длин­ной оси северо-запад—юго-восток (рис. 1; 2, 5). Яма была вырыта уз­ким орудием типа тесла. На не поврежденных огнем участках стен (у дна) также были видны следы такого орудия шириной 4 см. По дну вдоль четырех сторон вырыты канавки шириной в среднем 0,4 м и глу­биной 1,1 м, плотно засыпанные глиной, в которых сохранились обуг­ленные основания 77 столбиков от облицовки стен. Толщина столбиков-примерно одинакова — 0,15—0,18 м, интервалы между ними 0,1—0,15 м.. Стены были обмазаны глиной, куски которой в виде сцементированных плиток с гладкой наружной поверхностью в большом количестве лежа­ли на полу вдоль канавок. Дно ямы покрыто деревянным настилом, а сверху обмазано глиной.

Внутри гробницы находилось восемь ям от столбов, поддерживав­ших крышу. Диаметр ям 0,35—0,48 м, глубина — 0,7—0,9 м. Они запол­нены горелым деревом, обожженной глиной и золой. В центре ямы на глиняном полу сохранились отпечатки шести досок от помоста размера­ми 1,43X1,4 м. На полу могилы в северо-западной половине обнаруже­но 12 ямок от колышков диаметром 1,5 см и глубиной 0,4—0,65 м. Мо­гила была перекрыта накатом из плах, отпечатки которых сохранились на глине по краю ямы с южной и западной сторон. Плахи выходили за пределы ямы на 0,6 м. Крыша, так же как пол и стены, была обма­зана глиной.

Яму заполняли зола, куски и огромные глыбы пережженной и ош­лакованной глины красного, фиолетового и желтого цвета от сгорев­ших и рухнувших стен, крыши и шалашевидного перекрытия. На мно­гих кусках были отпечатки бревен, жердей. Температура огня достига­ла 800—1000°. От досок под глиняной обмазкой пола сохранились золь­ные следы, а глина под ними прокалилась на 30—40 см. Прокаленным оказался и чернозем у края ямы, что затрудняло определение ее верх­них границ.

Устройство всего погребального сооружения было задумано таким образом, чтобы получить наиболее высокую и длительную температуру в процессе сожжения. Как представляется, огонь разводили между перекрытием ямы, которое, кроме обмазки, было покрыто утрамбован­ным слоем глины толщиной около 50 см, и верхом шатра. Вполне веро­ятно, что это пространство было заполнено бревнами. Огонь бушевал в центре, распространяясь и на периферию перекрытия по пустотам, образованным поперечными бревнами, уложенными на выкиде под ра-диально лежавшими стволами. Очевидно, в глиняном куполе, покры­вавшем деревянную конструкцию, были отверстия для доступа воздуха. Сначала в процессе горения на перекрытие ямы рухнула центральная часть глиняной насыпи, а затем обрушилось и само перекрытие. Обра­зовавшуюся в насыпи воронку заполнили свежей глиной, а весь купол покрыли черноземом.

Могила ограблена. В ней было два захоронения: мужчины (?) и" женщины. Кальцинированные кости первого скелета встречены в гра­бительской воронке. Второй, непотревоженный костяк находился в юго-

ио

РИС. 2. Курган у с. Флярковка. План и инвентарь погребения 2 / — навершия; 2— удила; 3— ножи; 4 — лсалии; 5 — план гробницы; 6, 7 — миски; 8 — блюдо; 9 — наконечник стрелы; 10, 12 — черпаки; // — бляшки; 13—18 — типы бус; / — отпечатки досок наката; // — деревянные столбики; /// —доски настила пола

111

западной части гробницы. Женщина лежала в скорченной позе на пра­вом боку, головой на юго-восток. Правая рука вытянута, левая согнута в локте. В области шеи, грудной клетки и рук обнаружена россыпь стеклянных бус (1564) и две бусины из раковин каури. Стеклянные бусы непрозрачные. Среди них есть цилиндрические с кольцевой на­резкой, мелкий рубленый бисер голубого, зеленого и коричневого оттен­ков, круглые кольцевидные красные и пять более крупных округлых бусин голубовато-зеленого цвета (рис. 2, 13—18). Между бусами у за­пястья правой руки лежал железный двулопастный наконечник стрелы с шипом на втулке (рис. 2, 9). Над черепом при расчистке найдены че­тыре золотые штампованные бляшки из тонкой фольги треугольной формы с тремя полусферическими выпуклостями, размерами 1,1X1 см (рис. 2, 11). Остальные сохранившиеся в могиле предметы лежали по краю площадки в разных местах. У середины северной стенки — два железных навершия длиной 49 см, представляющие собой длинные стержни с боковой петлей, завершающиеся прорезными бубенчиками с клювообразным окончанием вверху и шариком внутри (рис. 2, 1). Ря­дом — двое железных удил со стремечковидными и кольцевидными окончаниями стержней (рис. 2, 2) и четыре плохо сохранившихся же­лезных псалия с тремя боковыми петлями (рис. 2, 4). В северо-запад­ном углу найдена разбитая лепная миска с загнутым внутрь краем (рис. 2, 7), в 50 см к югу от нее — раздавленный невысокий черпак с плоским дном (рис. 2, 10) и овальное каменное блюдо с невысоким бор­тиком и небольшим треугольным выступом с одной стороны (рис. 2, 8). V юго-западного края обнаружен еще один разбитый черпак с более глубокой чашечкой, чем упомянутый, с плоским дном, украшенный по грани на тулове косыми насечками (рис. 2, 12). Тут же найдена сде­ланная на гончарном круге миска (рис. 2, 6). В 30 см к востоку от нее лежали кости животных, и при них — два ножа в обломках (рис. 2, 3).

Найденные в погребении предметы характерны для памятников VI в. до н. э. лесостепного правобережья. Железные кольчатые удила и трехпетельчатые псалии распространены на протяжении всего VI в. до н. э. Удила с окончанием стержня в виде стремечка были известны с VII—VI вв. до н. э. и во второй половине VI в. до н. э. вышли из употребления 2. С середины VI в. до н. э. получили широкое распрост­ранение каменные блюда. Навершия, аналогичные найденным, извест­ны в кургане 407 у с. Журовка и в погребении 2 Репяховатой могилы близ с. Матусов, относящихся к середине и второй половине VI в. до н. э . 3 Черпаки находят параллели в материалах Трахтемировского го­родища. Близкие к ним по форме обнаружены в кургане середины VI в. до н. э. у с. Малая Офирна 4 и в погребении Репяховатой могилы 5. На основании приведенных аналогий погребение 2 «Червоной могилы» сле­дует датировать временем не раньше середины VI в. до и. э.

Этому не противоречит и погребальное сооружение. Подобные дере­вянные склепы, правда, имевшие некоторые конструктивные различия (наличие дромоса, количество столбиков, расположение и количество опорных столбов), были в VI в. до н. э. в бассейне р. Тясмин (курганы 346 у с. Теклино, 406, 407, 411 ус . Журовка, у с. Матусов и др.). На лесостепном днепровском правобережье шатровые сооружения извест-

112

ны с предскифского времени (погребение у с. Квитки на р. Рось) и встречались в VI и V вв. до н. э., особенно в бассейне р. Тясмин. Судя по далеко не полным сведениям, шатровые сооружения здесь имели округлую форму диаметром от 16 до 28 м и различались между собой конструктивными деталями и степенью сожжения. Некоторые совсем не обожжены.

В 1981 г. нами исследовано еще два кургана у с. Жаботин, располо­женные к юго-западу от села и в 500 м к северо-западу от кургана, рас­копанного у с. Флярковка. В одном из них (3) шатровое сооружение диаметром 19 м, сложенное из тонких жердей, не было сожжено. Лишь на уцелевших толстых бревнах были следы огня. В пятиметровом кур­гане у с. Жаботин, раскопанном В. В. Хвойко, в оставшейся насыпи обнаружено шатровое перекрытие, в котором бревна уложены в четыре яруса. Сожжена лишь треть сооружения.

1 В экспедиции, кроме автора, принимали участие старший лаборант ИА АН УССР Н. П. Шевченко и художник Г. С. Ковпаненко.

2 1ллшська В. А. Сюфська узда VI ст. до и. е.— Археолопя, Кшв, 1961, XIII, с. 43. 3 Ильинская В. А. Раннескифские курганы бассейна р. Тясмин. Киев, 1975, с. 59; Иль­

инская В. А., Мозолевский Б. И., Тереножкин А. И. Курганы VI в. до н. э. у с. Ма-тусова.— В кн.: Скифия и Кавказ. Киев, 1980, с. 63.

4 Петровська 6. О. Курган VI ст. до и. е. б1ля с. Мала Оф1рна на КиТвщиш.— Археоло­пя, Кшв, 1968, XXI, с. 171, рис. 6, 3, 4, 6.

5 Ильинская В. А., Мозолевский Б. Н., Тереножкин А. И. Курганы..., с. 53, рис. 7.

В. И. Козенкова

Погребения сарматского времени в ущелье р. Карца в Северной Осетии

Археологическими разведками 1974 г. в Куртатинском ущелье Север­ной Осетии, на пологой террасе левого берега речки Карца был обна­ружен грунтовой могильник. Погребения случайно открыты в срезе тер­расы в результате строительных работ.

Сопоставление данных о расположении могильника с сохранившим­ся описанием местоположения могильников, раскопанных в 1892 г. здесь же, в Карце (Корце), В. И. Долбежевым', показало, что исследован­ные в 1974 г. погребения скорее всего находились на площади «Могиль­ника на лесной поляне» (по В. И. Долбежеву).

В 1975 г. на выявленном нами участке могильника М. П. Абрамовой исследовано еще 10 погребений2. Таким образом, в настоящее время из «Могильника на лесной поляне» известно 18 погребальных комплек­сов. Материалы В. И. Долбежева и М. П. Абрамовой изданы 3. Нами были раскопаны четыре погребения.

из

1 Кропоткин В. В. Клады римских монет на территории СССР.— САИ, 1961, вып. Г4-4, с 15

2 ДАК, 1875, № 28, л. 2—6; 1884, № 17, л. 1—10; OAK за 1975 г., с. XXXVI; за 1882— 1888 гг., с. 7; Газ. «Голос», 1875, № 210; Иверсен Ю. Б. О кладах.—Труды V АС. М., 1887, с. 250; Архив отдела нумизматики ГЭ, тетрадь Ю. Б. Иверсена, 1875, № 13; Труды VIII АС. М., 1897, III, с. 43; Смщын А. А. Древности Пензенской губернии.— Труды Пензенского общества любителей естествознания и краеведения. Пенза, 1925, VII, с. 7, 8; Кропоткин В. В. Клады римских монет..., с. 48, № 249.

3 ДАК, 1884, № 17, л. 5. 4 Газ. «Голос», 1875, № 210. 5 Кропоткин В. В. Клады римских монет..., с. 49, рис. 11; Амброз А. К. Фибулы юга

европейской части СССР.— САИ, 1966, вып. ДГЗО, с. 86 ел., рис. 8, 2, 3, табл. 13, 13, 14.

6 Кропоткин В. В. Клады римских монет..., с. 48, № 248; с. 49, № 254, 255. 7 Лихачев А. Ф. Скифский след на билярской почве.— Изв. Общества археологии, исто­

рии и этнографии при Казанском университете. Казань, 1884, V, с. 11; Древности. Труды МАО, 1880, VIII, с. 148.

* Кропоткин В. В, Клады римских монет..., с. 49, № 256; Golenko К. V. Moneda din To-mis, descoperita la Ijevsk (URSS, Republica Autonoma Udmurta).— In: Studii §i cer-cetari de mimismatica. Bucure$ti, 1960, III, p. 39—41, fig. 1. Отмечу также, что мед­ная монета Александра Севера, чеканенная в Никомедии в Вифинии, была найдена у с. Старая Полтавка Старополтавского р-на Волгоградской обл. См.: Кропот­кин В. В. Клады римских монет..., с. 48, № 237.

9 Старостин П. Н. Отчет о раскопках V Рождественского могильника в 1973 г. Архив ИА, р-1, № 5140, № 3, 4, рис. 91.

ла Репейников А. М. Борьба племен Северного Причерноморья с Римом в III в. М., 1954, с. 7 ел.; Буданова В. П. Передвижения готов в Северном Причерноморье и на Балканах в III в.— ВДИ, 1982, 2, с. 155—174; Брайчевский М. Ю. Некоторые данные об участии восточных славян в событиях на Дунае 248—251 гг. н. э.— К.СИА АН УССР, 1954, 3, с. 8—13.

Е. Е. Кузьмина, С. А. Попов

Новый микрорайон андроновских памятников на р. Джарлы

Новый микрорайон андроновских памятников был обследован в 1955 г. в Адамовском р-не Оренбургской обл. отрядом под руководством со­трудника Оренбургского краеведческого музея С. А. Попова', работав­шим в составе Южноуральской археологической экспедиции, возглав­лявшейся К. Ф.-Смирновым. Отрядом было проведено обследование берегов Джарлы, впадающей в р. Кумак, левый приток Урала. Джар­лы и ее притоки Кунгурлюк и Кийма — маловодные речки, протекаю­щие в ковыльно-разнотравной холмистой сухой степи, граничащей с водоразделом Урала, Тобола и Тургая. На небольшом протяжении от пос. Подольский до устья Джарлы зарегистрировано два местонахож­дения кремневых орудий — Джарлы I и III, несколько средневековых и современных казахских кладбищ и ряд андроновских памятников; поселения с культурным слоем Джарлы II, IV (Айдарлы), Кийма, Кун­гурлюк, Купа, Джарлы VII (Белый Камень), местонахождения (веро­ятно, размытые стоянки) Джарлы V, VI (Аршалы), VIII (Джиланды) и могильники Нововинница, Красная Круча и Подольский.

141

Поселения расположены в одинаковых топографических условиях,, на крутом берегу излучины или мыса высотой 3—4 м при впадении ручьев (Джарлы II) или малых притоков Айдарлы (Джарлы IV), Ар-шалы (Джарлы V, VI), Джиланды (Джарлы VIII), Кунгурлюка, Кий-мы, Купы, рядом с очень широкой поймой, иногда вблизи от скальных выходов слоистых песчаников (Кийма, Кунгурлюк, Купа, Аршалы, Бе­лый Камень).

Стоянки вытянуты вдоль реки на 100 (Кийма), 150 (Кунгурлюк),. 200 (Белый Камень), 250 (Джарлы II) или 300 (Айдарлы) м. При­брежная часть поселений интенсивно разрушается подмывом реки, культурный слой — золистый чернозем — тонкий, лишь на Айдарлы он достигает 0,7 м, материк — желтоватый суглинок или песок. Только на' поселении Кийма зарегистрирована впадина жилища площадью 20Х Хб кв. м.

В настоящее время режим рек очень неустойчив: весной уровень воды поднимается, и площадь поселений заливается паводком, летом речки пересыхают или мелеют, превращаясь в озерки, соединенные протоками. По рассказам старожилов, раньше реки были более полно­водны. В андроновскую эпоху режим их, вероятно, был более стабилен,, и площадь поселков не затоплялась.

На всех стоянках собран весьма сходный инвентарь: керамика, ка­менные орудия (рис.), кости животных. В остеологических материа­лах представлены лошадь, крупный и мелкий рогатый скот, что полно­стью соответствует картине скотоводства, установленной на других андроновских поселениях2.

Каменный инвентарь немногочислен. Материалом служили яшма и кварцит темно-серого, беловатого или коричневого цвета. Орудия грубые, изготовлены на пластинах с односторонней краевой ретушью. Это главным образом ножи; иногда — скребки (Айдарлы, Джиланды); сверла (Айдарлы); отщепы (Джарлы II, Айдарлы, Кунгурлюк). Встре­чены также крупные каменные песты (Джарлы II); так называемые ка­менные мотыги с перехватом (длина 16 см, ширина лезвия 11 см, тол­щина 2,5 см); прекрасно сделанный, орнаментированный насечками утюжок (Айдарлы; рис., 31); лощила — плоские белые гальки длиной 2—3 см, толщиной 0,7—0,8 см с зашлифованным краем (Кунгурлюк I (рис., 16), Белый Камень).

Аналогичный набор каменных орудий обычен для других поселений андроновской общности3, в частности, соседнего Еленовского микро­района4.

Найдены также глиняное биконическое грузило или пряслице (Джарлы V), плоские глиняные крышки, украшенные треугольниками (Джарлы II, Айдарлы, Кунгурлюк; рис., 22).

На поселении Кийма найдена медная пластинка, на Кунгурлюке — слиток меди, вероятно, представляющий обломок плоской лепешки толщиной 0,8 см. Аналогичные фрагменты слитков были встречены на поселениях андроновских металлургов, разрабатывавших еленовско-ушкаттинские медные месторождения, а целые слитки весом 3350 и 3850 г вместе с андроновским сосудом обнаружены в Соль-Илецке5.

Кунгурлюкский слиток позволяет заключить, что на джарлинские

142

Находки на р. Джарлы 1—15, 17—21, 23—30 — фрагменты керамики с поселения Д ж а р л ы IV (Айдарлы); 16 — каменное лощило с поселения Кунгурлюк I; 22 — глиняная крышка с поселения Джарлы IV; 31 — каменный утюжок с поселения Д ж а р л ы IV; 32 — бронзовый нож с поселения Д ж а р л ы VII (Белый Камень)

поселения металл поступал с месторождений в виде готовых слитков, а металлообработка велась на месте.

Единственное металлическое орудие происходит с поселения Белый Камень (рис., 32). Это однолезвийный цельнолитой нож длиной 16,5 см, шириной рукоятки 1 см. Он отлит в односторонней форме, спинка сла­бо изогнута, рукоять длиной 9,5 см в сечении прямоугольная, рабочая

143

часть, в сечении треугольная, образована путем оттяжки и расковки лезния, конец лезвия обломан. Этот тип ножей сложился в результате эволюции распространенных от Поволжья до Семиречья пластинчатых однолезвийных полифункциональных орудий без выделенной рукоят­ки, служивших ножами, серпами и стругами, появившихся еще в пет­ровский период и бытовавших на памятниках алакульского и кожум-бердынского типа (Байту, Ушкатта VIII) 6. Он сменился в конце эпохи бронзы однолезвийными ножами с отверстием в рукояти, представлен­ными, например, в Алексеевке и Степняке в комплексах с керамикой с налепным валиком7, дата которых служит terminus ante quem джар-линского ножа8, позволяя отнести его к концу развитого этапа эпохи бронзы (конец XIV—XIII в. до н. э.).

Наибольший интерес в коллекциях Джарлы представляет керами­ка. Посуда (рис., /—15, 17—21, 23—30), найденная на разных поселе­ниях, единообразна, что позволяет дать ее суммарную характеристику.

Сосуды двух типов: баночные с почти прямыми стенками и горшко-видные с выделенным венчиком и раздутым туловом, иногда имеющим уступчик. Венчик сверху округлый, чаще — уплощенный, у банок — иногда с «воротничком»; под венчиком часто проходят широкие гори­зонтальные каннелюры. Баночные крупные сосуды господствуют. Тес­то грубое, плохо промешенное, содержит примесь талька и крупные зерна пирита, на Кунгурлюке — также белого кварца. Толщина стенок 0,5—1 см, кухонных — до 1,5 см. Горшки сформованы на шаблоне, дно подлеплено снизу к готовому тулову, венчик прилеплен отдельной лен­той (техника формовки и последовательность операций хорошо видны на крупных фрагментах). Поверхность сосудов тщательно замыта, в результате чего снаружи образовался слой тонко отмученной глины (ложный ангоб). Горшковидные сосуды снаружи залощены каменны­ми лощилами. Обжиг восстановительный черный, иногда окислитель­ный красноватый. Часть сосудов орнаментирована гладким, реже — среднезубчатым штампом. Банки чаще всего лишены декора или укра­шены лишь горизонтальными каннелюрами, иногда орнаментированы по венчику косыми насечками, треугольниками и ямками, изредка на плечике помещен зигзаг или «елка» гладкого штампа. Наиболее бога­тый декор украшает плечико лощеных горшков. Это равнобедренные треугольники, ромбы, Z-образные и меандровые фигуры из горизон­тально- или косозаштрихованных лент.

Ближайшие аналогии керамике поселений Джарлы составляет по­суда поселения Карабутак9, расположенного на р. Суундук, притоке Урала, и находящихся к югу от Джарлы поселения Тастыбутак 10 и группы поселений Еленовского микрорайона ". Эти памятники принад­лежат к орско-актюбинскому (географически — западноказахстанско-му) варианту андроновской общности. Посуда, изученная на поселени­ях и в могильниках этого варианта, относимая к кожумбердынскому типу, характеризуется устойчивым сочетанием ряда признаков, четко отличающим кожумбердынский керамический комплекс от посуды со­седних тобольского, уйско-увельского и верхнеуральского вариантов. Для нее характерно сочетание горшков с округлым плечиком и с пле­чиком с подчеркнутым уступом, нанесение декора как по прямой, так и

144

по косой сетке, господство Z-образных композиций и заполнение орна­ментальных лент косой штриховкой. В коллекции с Джарлы отсутст­вуют признаки, специфичные для ранних западноказахстанских комп­лексов ушкаттинского этапа. Наибольшее сходство керамика с Джар­лы имеет в материалах Шандаши и Атакенсая, что позволяет отнести памятники Джарлы к позднекожумбердынскому типу. Этот вывод под­тверждается данными могильников.

Могильник Нововинница находится выше устья р. Джарлы, неда­леко от поселения Джарлы II. Он состоит из девяти курганов диамет­ром 5—11 м, высотой 0,3—0,8 м (один курган диаметром 15 м, высотой 1,2 м). Насыпи земляные, местами с каменной наброской. Могильник Подольский в верхнем течении Джарлы, вероятно, относится к разру­шенному поселению Джиланды. Он состоит из двух групп, в левобе­режной—12, в правобережной — 10 земляных курганов диаметром 3— 10 м, высотой 0,3—0,5 м.

Могильник Красная Круча расположен недалеко от поселения Кий-ма. Он состоит из 20 курганов с расплывшимися земляными насыпями диаметром 6—13 м, высотой 0,2—0,6 м, вокруг которых местами видны стоящие на ребре плиты каменного кольца.

Раскопан курган 5. Насыпь овальная размерами 8,6X6,4 м, высотой 0,2 м. После раскопок под насыпью оконтурено каменное овальное коль­цо из поставленных на ребро плит, в центре — две могилы с каменными ящиками, ориентированные на юго-запад: могила 1—1,4X1 м, глуби­на 0,5 м; могила 2—1,8x1,13 м, глубина 0,63 м. Обе могилы разграб­лены, плиты перекрытий разбиты и смещены. Ограбление совершено в древности, когда конечности умерших еще были сочленены. Судя по останкам, в могиле 1 было парное захоронение ребенка и женщины (найдены бусы, на костях рук сохранилась окись браслетов), сопро­вождавшееся тремя сосудами и черепом барана; в могиле 2 было захо­ронение взрослой женщины (на черепе—следы медной серьги, в моги­л е — украшения из клыков и бусы), сопровождавшееся сосудом и дву­мя зернотерками из песчаника. Одна зернотерка овальная, размерами 36x15,5 см, толщиной 6—7 см, другая — прямоугольная, размерами 45x25 см, толщиной 6—10 см. Аналогичная зернотерка найдена в мо­гильнике Атакенсай под головой девочки 12. Эти факты, как и находка в женском погребении в Тулайкином ауле бронзового серпа13, указы­вают на развитие земледелия и сложение аграрных культов у андро-новцев.

Три сосуда из погребения 1 Джарлы — грубые сероглиняные баноч­ной формы. Один из них — с уступчиком на высоко расположенном плечике. По венчику он орнаментирован заштрихованной полосой, под которой расположены также заштрихованные острые углы.

По обряду погребения и керамике захоронения близки позднеко-жумбердынским захоронениям орско-актюбинского варианта, особенно Шандаше и Атакенсаю. Для них также характерны небрежно состав­ленные вытянутые каменные ограды, небольшие по величине могилы, содержащие скорченные захоронения, ориентированные на юго-запад и сопровождающиеся иногда черепом барана, а главное, грубая, бедно орнаментированная керамика вытянутых пропорций. Этот комплекс

145

приходит в конце развитого бронзового века на смену раннекожумбер-дынским могильникам, для которых типичны большие земляные кур­ганы с мощным, иногда двойным кольцом, большие могилы, жертво­приношения лошади и коровы и великолепная тщательно лощеная по­суда, покрытая богатыми разнообразными орнаментами.

Таким образом, на р. Джарлы открыт новый андроновский микро­район памятников кожумбердынского типа западноказахстанского варианта андроновской общности. Джарлинские памятники позволяют установить восточную границу распространения западноказахстанско­го варианта. За ней простирается необжитая полоса Урало-Тобольско­го водораздела. Открытия на Джарлы подтверждают правильность на­блюдения, что андроновские памятники распределяются по террито­рии расселения андроновской общности неравномерно, они концентри­руются компактными группами по малым рекам, составляя микрорайо­ны. Несколько микрорайонов, тяготея друг к другу, образуют локаль­ный вариант, памятники которого характеризуются устойчивым соче­танием ряда признаков погребального обряда и традиций гончарства, отличающим их от памятников других локальных вариантов, причем густозаселенная территория одного варианта отделена значительным незаселенным пространством от соседних.

Эти наблюдения имеют большое значение для изучения андронов­ской демографии и социальной структуры общества. Поскольку тради­ции женского домашнего гончарного производства и детали погребаль­ного обряда в условиях родового строя передаются в пределах рода, то выделение групп памятников, характеризующихся единством керами­ческого производства, позволяет рассматривать создателей этих па­мятников как сородичей, а в группе микрорайонов, составляющих ло­кальный вариант, видеть территорию отдельного племени.

1 Попов С. А. Отчет о работах археологической экспедиции Чкаловского областного краеведческого музея за 1955 г. Архив ИА, р-1, № 1207.

2 Цалкин В. И. Фауна из раскопок андроновских памятников в Приуралье.— В кн.: Основные проблемы териологии. М., 1972, с. 66—81.

3 Маргулан А. X., Акишев К- А., Кадырбаев М. К-, Оразбаев А. М. Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата, 1966, с. 260, табл. XXIII; XXXII; XXXIII; XL; XLIII; XLVII; XLVIII.

4 Кузьмина Е. Е. Новый тип андроновского жилища в Оренбургской обл.— ВАУ, 1962, 2, с. 14, рис. 3.

5 Попов С. А. Археологические находки на территории Оренбургской обл.— АЭБ, 1964, 2, с. 262, рис. 1,6.

6 Сальников К. В. Очерки древней истории Южного Урала. М., 1967. рис. 51, 8, 9,23; Оренбургский музей, инв. № 25/57.

7 Кривцова-Гракова О. А. Алексеевское поселение и могильник.— Труды ГИМ, 1948, XVII, рис. 27; Оразбаев А. М. Северный Казахстан в эпоху бронзы.—ТИИАЭ АН КазССР, 1958, 5, Археология, табл. X, 1—7.

s Близкий по форме нож найден в Боровом (ГЭОИПК, инв. № 2003/1). 9 Андроновская культура,—САИ, 1966, вып. ВЗ-2, с. 44, табл. XVIII; XIX.

>и Там же, с. 61, табл. XXXV. 11 Кузьмина Е. Е. Археологическое обследование памятников Еленовского микрорайона

андроновской культуры.— КСИА, 1962, 88, с. 84—92; Она же. Андроновское поселе­ние и могильник Шандаша.—КСИА, 1964, 98, с. 102—108; Она же. Относительная хронология андроновских поселений Еленовского микрорайона.— СА, 1965, 4, с. 40— 51

146

12 Кузьмина Е. Е. Периодизация могильников Еленовского микрорайона андроновской культуры.— В кн.: Памятники каменного и бронзового веков Евразии. М., 1963, с. 127.

13 Граков Б. Н. Работы в районе проектируемых южноуральских гидроэлектростан­ций.—ИГАИМК, 1935, 110, с. 105.

Ж

А. М. Лесков

О хронологическом соотношении памятников начала железного века

на юге европейской части СССР

Среди широкого круга научных интересов К. Ф. Смирнова важное ме­сто занимали вопросы, связанные с изучением истории всадничества.. Его работа, посвященная исследованию конской узды периода поздней бронзы в степях Евразии', и сегодня сохраняет свое значение и широко используется специалистами. Большой интерес к предметам конского убора не случаен — уже давно установлено, что эти вещи имеют важ­нейшее значение для решения вопросов относительной и абсолютной хронологии памятников поздней бронзы и раннего железного века.

Так, уточнение датировки черногоровско-камышевахских комплек­сов в сравнении с кругом памятников типа Новочеркасского клада 1939 г.2 стало возможно благодаря углубленному изучению памятни­ков Прикубанья3, района Пятигорска (где были открыты могильники Эчкивашский и Султангорский) \ а также бассейна Северского Донца (курганы Стрижена Могила и Веселая Долина) 5, откуда происходят великолепные наборы конской сбруи. Опираясь на перечисленные памят­ники, используя материалы старых раскопок, учитывая аналогии среди находок в Центральной Европе, а также ассирийские дворцовые релье­фы, я предложил датировать черногоровско-камышевахские комплек­сы и соответствующие им памятники на Северном Кавказе (Никола­евский могильник в Адыгее, Эчкивашский могильник под Пятигорском) в пределах середины VIII—начала VII в. до н. э.6 Несколько более поздним временем — концом VIII — началом последней четверти VII в. до н. э.— я датировал памятники типа Новочеркасского клада7. Таким образом, получается, что на каком-то этапе (конец VIII—начало VII в. до н. э.) памятники черногоровско-камышевахского круга и типа Новочеркасского клада сосуществовали.

Иначе датировал интересующие нас памятники А. И. Тереножкин. Не касаясь сейчас предложенной А. И. Тереножкиным нижней даты черногоровско-камышевахской группы, отмечу лишь, что по представ­лениям этого исследователя 750 год до н. э. является датой, отделяю­щей время существования памятников черногоровско-камышевахского и новочеркасского типов8, т. е. две анализируемые группы памятников не сосуществовали на каком-то этапе, а сменили одна другую.

Такое расхождение может показаться не столь существенным, но это только на первый взгляд. Дело в том, что еще в 1971 г., после откры-

147

тия наборов конской узды в курганах Веселая Долина и Стрижена Mo-хила, я расчленил черногоровско-камышевахские и новочеркасские па­мятники, связав первые с киммерийцами, а вторые — с древнейшими скифами периода начала переднеазиатских походов9. По мнению А. И. Тереножкина, обе группы этих памятников типичны для кимме­рийцев и характеризуют два хронологических этапа развития их куль­туры. Если это действительно так, то более древние памятники черно-горовско-камышевахского круга сменяются новочеркасскими, и сосу­ществовать они не могут. Идею о смене черногоровско-камышевахских памятников новочеркасскими А. И. Тереножкин отстаивал, рассмат­ривая, в частности, конские уборы обоих этапов. Так, он подчеркивал, что «бронзовые удила со стремечковидными концами еще ни разу не встречены совместно с бронзовыми удилами с двукольчатыми конца­ми» 10.

Важный материал для решения вопроса о хронологическом соотно­шении памятников черногоровско-камышевахского и новочеркасского типов дал недавно открытый А. Д. Резепкиным грунтовой могильник на р. Фарс, недалеко от ст. Новосвободная Майкопского р-на Адыгей­ской АО. Здесь в 1980 г. А. Д. Резепкин открыл два погребения, а в 1981 г. с его любезного согласия раскопки этого могильника велись со­

трудниками Государственного музея искусства народов Востока. Всего исследовано 14 погребений, содержавших разнообразный погребальный инвентарь. Особый интерес для нашей темы представляют детали кон­ского убора, встреченные в этом могильнике. Среди многочисленных бронзовых бляшек, пуговиц, лунниц в могильнике найдены семь брон­зовых удил разных типов, пять бронзовых и одна пара роговых псали-ев. Все перечисленные детали конского \'бора представлены в пяти по­гребениях (2, 6, 9, 13, 14). В четырех из них (2, 6, 9, 13) найдены также предметы вооружения — бронзовый и железные наконечники копий, бронзовый боевой молоток, железный наконечник дротика, т. е. перед нами — типичные погребения конных воинов начала железного века.

Судя по конскому убору, могильник на р. Фарс возник еще на черно-горовско-камышевахском этапе. Ярче всего об этом свидетельствуют материалы из погребения 9. Здесь найдены двое бронзовых удил — стремечковидные архаического типа (дужка петли замыкается «поднож­кой») и и однокольчатые (рис. 1, /, 2). Такое сочетание удил встречено также в Николаевском могильнике, где наряду с несколькими экзем­плярами однокольчатых удил, имеются и стремечковидные12. Хотя об­наружены они в разных погребениях, синхронность их не вызывает со­мнения. Такое убеждение лучше всего подтверждается находкой удил в Эчкивашском могильнике, у которых одно звено стремечковидное, а другое — однокольчатое'3. Такие же удила встречены в окрестностях Кисловодска14.

В погребениях 6 и 13 обнаружены однокольчатые удила (рис. 1, 5, 8). Вместе с ними найдены однотипные трехпетельчатые пластинчатые псалии (рис. 1, 6, 7, 9, 10), встреченные и в погребении 9 (рис. 1, 3, 4). Тем самым псалии также подтверждают одновременность всех трех по­гребений (6, 9, 13). Обращает на себя внимание разница в форме отвер­стий в однокольчатых удилах. Если удила из погребений 6 и 13 имеют

148

РИС. 1. Бронзовые удила и псалин из могильника на р. Фарс 1—4— из погребения 9; 5—7— из погребения 6; 8—10 — из погребение 13

149

круглые отверстия (рис. 1, 5, 8), то удила из погребений 9 (рис. 1, 1 )> и 2 (рис. 2, 1), судя по форме отверстий, могут быть названы переход­ными от стремечковидных к однокольчатым. Особый интерес представ­ляет находка в погребении 2 не только однокольчатых удил, но и дву-кольчатых (рис. 2, 2). Здесь же найден железный наконечник копья с двумя маленькими круглыми отверстиями, расположенными у осно­вания пера (рис. 2, 5). Такие наконечники широко представлены в па­мятниках новочеркасского типа15. В частности, два аналогичных нако­нечника копий входят в состав комплекса предметов из погребения у с. Бутенки на Полтавщине, откуда происходят также шесть двуколь-чатых удил, 12 стержневидных трехпетельчатых псалиев со шляпкой на одном конце и изогнутой расширенной плоской лопастью — на дру­гом 16. Псалии в погребении 2 представлены лишь одной парой — это трехпетельчатые пластинчатые псалии, аналогичные тем, что были об­наружены в погребениях 6, 9 и 13. Трехпетельчатые, но не пластинча­тые, а стержневидные псалии найдены в погребении 14 вместе с дву-кольчатыми удилами (рис. 2, 6—8).

Таким образом, могильник на р. Фарс — первый памятник на юге европейской части СССР, где встречены все три типа удил раннего же­лезного века. Принципиально новым является сочетание в едином па­мятнике стремечковидных удил архаического типа и двукольчатых. Та­кое сочетание нельзя считать случайным. Ведь в Абинском могильнике среди находок имеются однокольчатые удила, двулопастный втульча-тый наконечник стрелы (третий черногоровский тип по А. И. Теренож-кину) 17—вещи, типичные для памятников черногоровско-камышевах-ского времени, и двукольчатые удила с парой псалиев (первый тип по А. А. Иессену)18—наиболее яркие предметы новочеркасского типа19. Подобное сочетание известно и в Березовском могильнике I 2 0 , где в погребении 15 найдена пара бронзовых псалиев (первый тип по А. А. Иессену), а в погребении 24 — бронзовые однокольчатые удила. В этой связи неменьший интерес представляет погребение 5 из кургана Высо­кая Могила в Запорожской обл.21 Здесь в одном комплексе оказались колчанный набор, состоящий из 24 бронзовых наконечников стрел чер-ногоровско-камышевахского типа, и бронзовые удила, бывшие, как справедливо заметил А. И. Тереножкин22, разновидностью двукольча­тых удил.

Приведенные примеры, подкрепленные новыми находками из мо­гильника на р. Фарс, надежно свидетельствуют о том, что как на Се­верном Кавказе, так и в причерноморской степи на каком-то этапе памятники черногоровско-камышевахского и новочеркасского типов со­существовали. Исходя из предложенной мной абсолютной датировки памятников обеих групп23, могильник на р. Фарс следует датировать второй половиной VIII — началом VII в. до н. э., т. е., появившись еще на черногоровско-камышевахском этапе, он продолжал использовать­ся и в новочеркасское время.

Таким образом, в свете новых данных факт сосуществования на од­ной и той же территории памятников черногоровско-камышевахского и новочеркасского типов очевиден и не согласуется с точкой зрения А. И. Тереножкина об их принадлежности к одной культуре. Этнокультурное

150

единство черногоровско-камышевахских памятников с позднесрубными (белозерскими) уже давно и убедительно доказано, что и позволяет считать их киммерийскими. Культурная принадлежность памятников типа Новочеркасского клада может быть определена как древнескиф-ская, т. е. они принадлежали скифам, когда те, согласно Диодору (II,

151

43—47), жили в предкавказских степях, откуда затем «подчинили себе обширную страну за рекой Танаисом до Фракии, и, направив военные действия в другую сторону, распространили свое владычество до еги­петской реки Нил».

1 Смирнов К. Ф. Археологические данные о всадниках поволжско-приуральских сте­пей.—СА, 1961, 1.

2 Лесков А. М. Заключительный этап бронзового века на юге Украины. Автореф. докт. дис. М„ 1975, с. 7—9, 51, 52, 66 ел.

3 Анфимов Н. В. Сложение меотской культуры и связи ее со степными культурами Северного Причерноморья.— ПСА, с. 170—177.

4 Виноградов В. Б., Рунич А. П. Новые данные по археологии Северного Кавказа.— В кн.: Археолого-этнографический сборник. Грозный, 1969, III, с. 104 ел., рис. 13; Виноградов В. Б-, Рунич А. П., Михайлов Н. Н. Новое о кобанской культуре Цен­трального Предкавказья.— В кн.: Археолого-этнографический сборник. Грозный, 1976, IV, с. 48, рис. 6.

5 Татаринов С. Отчет о раскопках у хут. Веселая Долина в 1968 г. Архив ист. фа­культета Харьковского университета; Шаповалов Т. А. Погребение предскифског» времени в кургане Стрижена Могила.— АИУ, 1968 г. Киев, 1971, 3, с. 191—193, рис. 192.

в Лесков А. М. Заключительный этап..., с. 51, 52. 7 Там же. Подробнее об этом см.: Leskov A. M. Die Skythischen Kurgane.— In: Antike

Welt, 1974, S. 48—55. 8 Тереножкин А. И. Киммерийцы. Киев, 1976, с. 208. a Лесков А. М. Погребение конных воинов VIII—VII вв. до н. э. в степях Причерно­

морья.— Третья всесоюзная конференция историков оружия. Тезисы докладов и со­общений. Л., 1972.

10 Тереножкин А. И. Киммерийцы, с. 149. 1 1 Там же, с. 150. 12 Анфимов Н. В. Протомеотский могильник у с. Николаевское.— В кн.: Сборник мате­

риалов по археологии Адыгеи. Майкоп, 1961, II. 13 Виноградов В. Б., Рунич А. П., Михайлов Н. Н. Новое о кобанской культуре..., с. 48,

рис. 6, 12. 14 Виноградов В, Б., Дударев С. Л., Рунич А. П. Киммерийско-кавказские связи.—

В кн.: Скифия и Кавказ. Киев, 1980, с. 194, рис. 6, 25. 15 Тереножкин А. И. Киммерийцы, с. 143. 16 Ковпаненко Г. Т. Погребение VIII—VII вв. до н. э. в бассейне р. Ворсклы.— КСИА

АН УССР, 1962, 12, с. 66—72. 17 Тереножкин А. И. Киммерийцы, с. 134. 18 Иессен А. А. К вопросу о памятниках VIII—VII вв. до н. э. на юге европейской ча­

сти СССР.—СА, 1953, XVIII, с. 54. ,а Анфимов И. Н. Древнемеотский могильник близ г. Абинска.— В кн.: Вопросы архео­

логии Адыгеи. Майкоп, 1981, с. 48 ел., рис. 8, 10, 11. 20 Виноградов В. Б., Дударев С. Л., Рунич А. П. Киммерийско-кавказские связи, с. 193,

рис. 6, 3, 12. 21 Бидзиля В. И., Яковенко Э. В. Киммерийские погребения Высокой Могилы.— СА,

1974, 1, с. 151—155, рис. 5, 1—5; 6, 9. 22 Тереножкин А. И. Киммерийцы, с. 155. 23 Лесков А. М. Заключительный этап..., с. 51, 52.

-*

152

Б. А. Литвинский

Бронзовые наконечники стрел

из Тахти-Сангина

Мы публикуем небольшую коллекцию наконечников стрел из городища Тахти-Сангин (Бактрия). Тахти-Сангин находится в Южном Таджики­стане, у слияния рек Вахш и Пяндж. Отряд (начальник И. Р. Пичикян) Южнотаджикистанской экспедиции раскапывает здесь «Храм Окса», посвятительные дары (в том числе многочисленные предметы вооруже­ния) в котором относятся ко времени от VI—V вв. до н. э. до II в. н. э. Сам же храм построен в греко-бактрийское время, но продолжал функ­ционировать и позже, вплоть до начала «великокушанской» эпохи '.

При раскопках найдено около двух десятков бронзовых наконечни­ков стрел, абсолютное большинство которых трехлопастные.

Ниже дается характеристика целых экземпляров. а. Наконечник стрелы двулопастный со сводчатой шипастой голов­

кой и выступающей втулкой, с отверстием на втулке (рис., 1). Общая длина 30 мм, длина боевой части 23 мм, максимальная ширина нако­нечника 14 мм. По классификации К. Ф. Смирнова наконечник отно­сится к типу 8 савроматских двулопастных наконечников. В Скифии редкие наконечники такого типа датируются VI в. до н. э., у саврома-тов — VI—V вв. до н. э. 2

б. Трехлопастный наконечник с лавролистной в плане головкой и выступающей втулкой. Длина общая 45 мм, длина головки 31—34 мм, ширина головки 12 мм (рис., 2).

В Средней Азии отмечен ряд находок таких наконечников: Кайрак-кумы3, Маргиана4, Хорезм и Приаралье5. В Афганистане они имеются в слоях II (VI—V вв. до н. э.) и III (V—IV вв. до н. э.) Нади Али; в Иране преобладают в слое I Суз (VII—VI вв. до н. э.) 6; много найдено их в Персеполе (V—IV вв. до н. э.) 7. Как видим, они были популярны в скифо-савроматском мире и у соседних народов, где распространи­лись преимущественно в VII—VI вв. но изредка продолжали употреб­ляться и в V в. до н. э.8

М. Г. Воробьева разделила эти наконечники на два варианта — с длинной и с короткой втулкой, выделив внутри них две разновидности. с овальной в очертаниях головкой и с расширяющейся в нижней части.

Описываемый тахтисангинский наконечник относится к варианту с ко­роткой втулкой и с расширяющейся в нижней части головкой.

в. Трехлопастные наконечники со сводчатой головкой и выступаю­щей втулкой (см. табл. на ел. с ) .

Такие наконечники стрел в Скифии появляются с начала VI в. до н. э.9, на территории, населенной савроматами,— с конца VII до II в. до н. э. Особенно обильны они в VI—IV вв. до н. э. У наконечников этого времени края лопасти четко отделялись от втулки, возвышаясь над ней, причем обрез лопастей обычно делался под острым углом к втулке, образуя как бы шипы. В Самарско-Уральской области с IV в.

153

до н. э. преобладают наконечники, у которых втулка проходит через-всю головку стрелы, а лопасти превращаются в короткие ребра, ниж­ний обрез их по отношению к втулке нередко прямой или тупой (что, впрочем, встречается и в более ранних сериях) 10. Пять наконечников такого типа есть в персепольской коллекции и.

Большое количество аналогичных наконечников найдено и на тер­ритории Хорезма 12. В Уйгараке семь подобных наконечников обнару­жено в комплексе VI в. до н. э., и один —VI—V вв. до н. э.13 Среди на­ходок из Хорезма встречаются все представленные у нас разновидно­сти, в том числе с прямым и тупым обрезами лопасти, а также со сла-бовыступающими, почти сливающимися со втулкой лопастями (рис., 4) и. Опираясь на закономерности эволюции савроматских наконечни­ков, тахтисангинские наконечники рассматриваемого типа следовало бы скорее датировать V—IV вв. до н. э., хотя несколько более позднюю дату для отдельных экземпляров15 исключить нельзя.

г. Трехлопастный наконечник с треугольной головкой, выступающей втулкой, небольшими жальцами. Общая длина 51 мм, длина головки 40 мм, ширина головки 11 мм. Грани головки почти прямые, выпук­лость очень незначительна (рис., 8). По классификации К. Ф. Смирно­ва это тип 9 трехлопастных бронзовых наконечников 16; по А. И. Мелю-ковой — тип 4 скифских наконечников стрел 17.

В Средней Азии такие наконечники встречены в погребениях Ак-тамского могильника в Фергане, могильников Андемин и Тегермансу 1, где они могут датироваться VI—V (может быть, и IV) вв. до н. э.18, а также в Хорезме19 и Мерве 20. Три наконечника этого типа есть в пер­сепольской коллекции ".

В Скифии и у савроматов эти наконечники получают широкое Рас-пространение с V в. до н. э., особенно характерны для IV — начала III в. до н. э.22 Данный наконечник можно поместить в этих хронологи­ческих пределах.

д. Трехлопастный наконечник с треугольной головкой, жальцами, вместо втулки — три выступа-лапки, отходящие от наружного обреза скрытой втулки, в промежутках между лопастями (рис., 2). Длина головки 28 мм, лапок—12 мм, ширина головки 13 мм. В Актамском мо­гильнике найден аналогичный наконечник. Исследователь памятника Н. Г. Горбунова датирует его V—IV вв. до н. э. (хотя VI в. до н. э. то­же не исключен) 23. Аналогичный актамскому наконечник найден и на

154

Алае, в могильнике Пшарт, кото­рый А. Н. Бернштам датировал VI—V вв. до н. э. 2 4

В свое время мне пришлось писать: «Особенностью памир-ских и некоторых других типов является разрезная (лопастная) втулка. Вытгупы-лапки актамских наконечников типологически при­мыкают к разрезной втулке па-мирских. Этот прием не находит аналогий в других местностях и является, по-видимому, специфи­кой памиро-ферганских наконеч­ников. Можно предположить, что

-определенную роль в их возник­новении сыграло подражание длинношипным наконечникам»25. Сейчас следует внести один, но весьма существенный корректив: наконечники с выступами-лапка­ми применялись также на терри­тории Хорезма26 и, как показыва­ет тахтисангинский наконечник, Бактрии ".

е. Наконечник с ромбическо-лавролистной головкой, скрытой втулкой и шипами. Длина нако­нечника 32 мм, максимальная ширина — 14 мм (рис., 10).

Точно такого наконечника в скифо-савроматских сериях нам обна­ружить не удалось. В савроматском мире наиболее близки ему нако­нечники типов 5 и 12 по классификации К. Ф. Смирнова, относящиеся к концу VI — первой половине V в. до н. э.28. В Средней Азии три та­ких наконечника с шипами встречены в Хорезме (Дингильдже) 29. С учетом времени существования исходного типа 5 наиболее вероятная дата для тахтисангинского наконечника —V в. до н. э.

ж. Трехлопастные наконечники со сводчатой головкой, внутренней втулкой, с опущенными ниже втулки шипами (три экз.). Размеры: 1 — длина 35 мм, ширина 11 мм (рис., 11); 2—длина 38 мм, ширина 10 мм (рис., 12); 3—длина 30 мм, ширина 12 мм (рис., 13). У первых двух на­конечников контур лопастей слабовыпуклый, у последнего напоминает контур башневидных наконечников.

В Средней Азии наконечники такого типа известны в Маргиане30 и Хорезме31. Есть они и в Персеполе32. У савроматов они существовали с VI до II в. до н. э., пора же наибольшего распространения их—V в. до н. э.33

з. Трехлопастный наконечник с треугольной головкой, внутренней втулкой с опущенными ниже втулки шипами. Длина 33 мм, ширина 12 мм (рис., 14).

155

Бронзовые наконечники стрел из Тахти-Сангина (1—15)

Эти стрелы у савроматов появляются на рубеже VI—V вв. до н. э., широко распространяются в IV в. до н. э. В Скифии они отмечены для IV—III вв. до н. э.

е. Трехлопастный черешковый наконечник с треугольным профилем головки и длинными жальцами. Длина головки 27 мм (жалец—5 мм), ширина—15 мм. Черенок обломан в верхней части (рис., 15), В Уйга-раке трехлопастные наконечники стрел с головкой треугольной формы входят в комплексы VII—VI вв. до н. э.34, восемь экз. таких же нако­нечников есть в персепольской коллекции V в. до н. э.35, но, возможно, они существовали и позже.

Следует отметить, что все типы тахтисангинских наконечников при­надлежат к числу слабо представленных в Персеполе, за исключением первого (б) из описанных трехлопастных наконечников, который при­надлежит к одному из двух наиболее распространенных в Персеполе типов.

Вместе с тем тахтисангинские наконечники очень близки другим среднеазиатским и савроматским. Тахтисангинские наконечники рас­ширяют все еще скудные представления о бронзовых наконечниках Бактрии.

1 См., например: Пичикян И. Р. Раскопки на Каменном городище.— АО 1979 г. М., 1980; Литвинский Б. А., Пичикян И. Р. Археологические открытия на юге Таджики­стана.— Вестник АН СССР, 1980, № 7; Они же. Ножны акинака из Бактрии.— ВДИ, 1981, 3; Litvinskiy В. А-, Pichikiyan 1. R. The Temple of the Oxus.—In: Journal of the Royal Asiatic Society of Britain and Ireland, 1981, N 2.

2 Смирнов К. Ф- Вооружение савроматов.— МИА, 1961, 101, с. 43. 3 Литвинский Б. А., Окладников А. П., Ранов В. А. Древности Кайраккумов. Душанбе,

1962, с. 218, табл. VIII, 6—8; 53, 6—8. 4 Массон В. М. Древнеземледельческая культура Маргианы.— МИА, 1959, 73, табл. 34,

Я 12. 5 Воробьева М. Г. Дингильдже. Усадьба I тысячелетия до н. э. в древнем Хорезме. М.,

1973, с. 196, табл. \,А6—11; Б26, 28, 57, 63, 70, 79, 84, 86 (здесь же указания на дру­гие находки).

6 Ghirshman R. Village Perse-Achemenide,— MMAI, 1954, t. XXXVI, pi. XLIII, G. S. 1964; XLIV, G. S. 1108, G. S. 2361a.

1 Schmidt E. F. Persepolis. Chicago, 1957, II, p. 99, pi. 75, 8. 8 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов, с. 44, 45. а Мелюкова А. И. Вооружение скифов.— САИ, 1964, вып. Д1-4, с. 19—23, тип 3.

1д Смирнов К- Ф. Вооружение савроматов, с. 46, 47, табл. II, 31—38. •« Schmidt E. F. Persepolis, II, р. 99, pi. 75, 10. 12 Толстое С. П. Древний Хорезм. М, 1948, с. 79, рис. 17; с. 89, рис. 26; с. 121, рис. 63;.

с. 129. рис. 73; Воробьева М. Г. Дингильдже..., с. 197, 198 (типы V—VI), табл. 1, А20—22; Б54, 69, 101; А23—26; Б48, 49, 90, 102; Толстое С. П. По древним дельтам Окса и Яксарта. М., 1962, с. 98, рис. 344, 11—15.

13 Вишневская О. А. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII—V вв. до н.э. М, 1973, с. 89, 90, табл. V, 4; XIII, 36-42; XXV, /, 4, 5.

!4 Воробьева М. Г. Дингильдже..., с. 197, 198. Нам представляется спорным выделение в качестве отдельного типа наконечников с нижним обрезом лопасти под тупым уг­лом к втулке, проведенное М. Г. Воробьевой.

15 Мошкова М. Г. Памятники прохоровской культуры.— САИ, 1963, вып. Д1-10, табл. 14. 18 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов, с. 48, табл. III. 17 Мелюкова А. И. Вооружение скифов, с. 21. 18 Литвинский Б. А. Древние кочевники «Крыши мира». М., 1972, с. 96, 97, табл. 30, 17,

19; 34, 10, 12. 19 Воробьева М. Г. Дингильдже..., с. 199, табл. I, A37; Б22, 34, 43.

156

20 Услшнова 3. И. Эрк-кала (по материалам ЮТАКЭ 1955—1959 гг.).— Труды ЮТАКЭ,. XII, Ашхабад, 1963, с. 65, 66, рис. 33а, / / /£ .

" Schmidt E. F. Persepolis, II, р. 99, pi. 75, //. 22 Мошкова М. Г. Памятники прохоровской культуры, табл. 14. 23 Гамбург Б. 3., Горбунова Н. Г. Актамский могильник.— КСИИМК, 1967, 69, с. 86,.

рис. 29, 10; Горбунова Н. Г. Культура Ферганы в эпоху раннего железа.— АСГЭ, 1962, 5. с. 100. рис. 3, 44, 46. Хранится в Ферганском музее.

24 Горбунова Н. Г. Культура Ферганы..., с. 104, 105. 25 Латвийский Б. А. Древние кочевники..., с. 97. 26 Кой-Крылган-кала — памятник культуры древнего Хорезма. М., 1967, с. 134, рис. 53, 3. 27 Как нам любезно сообщил Ф. Грене, этот тип наконечников представлен и на

Ай-Ханум. 28 Мелюкова А. И. Вооружение скифов, с. 21, табл. 7; Смирнов К. Ф. Вооружение сав-

роматов, с. 46, табл. II, В14—17. 29 Воробьева М. Г. Дингильдже..., с. 197, табл. I, A18, 19; Б14, 23, 58. 30 Массон В. М. Древнеземледельческая культура..., табл. XXXIV, 13, 14; Усманова 3. И.

Эрк-кала, табл. 32а, 111а. 31 Толстое С. П. По древним дельтам..., с. 98, рис. 44; Воробьева М. Г. Дингильдже...,

с. 199, 200. 32 Schmidt E. F. Persepolis, II, р. 99, pi. 75, 9 (сходство частичное, у персепольского на­

конечника перо почти ромбическое). 33 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов, с. 50; Мошкова М. Г. Памятники прохоров­

ской культуры, табл. 15. 34 Вишневская О. А. Культура сакских племен.... с. 92, 93, табл. XXV. 35 Schmidt E. F. Persepolis, II, р. 99, pi. 75, 15, 16.

А. В. Лукашов

Новый памятник VIII—VII вв. до н. э. в Заволжье

В 1981 г. Заволжская экспедиция Волгоградского педагогического ин­ститута им. А. С. Серафимовича проводила исследования курганного могильника на северо-западном берегу оз. Эльтон у с. Красная Деревня1.

В кургане 7, возведенном в срубное время, было обнаружено 10 впускных погребений раннего железного века. Детально остановимся на одном из них (5). Оно было впущено в центральную часть насыпи и представляло собой небольшую грунтовую могильную яму прямо­угольной формы с округлыми углами, ориентированную по линии за­пад—восток. Длина могильной ямы 1,60 м, ширина—0,80 м, глубина от современной поверхности кургана—1,80 м. На дне ямы лежал ске­лет мужчины 30—35 лет на левом боку в скорченном положении, че­репом ориентированный на юго-восток. Череп лежал на левом виске лицом на юг—юго-запад. Левая рука погребенного вытянута перед ту­ловищем и кистью направлена к коленям. Правая рука согнута в локте под тупым углом, кисть ее согнута и направлена к бедренным костям. Ноги согнуты в коленях (рис., 9).

У верхней крышки черепа найдено два бронзовых трехдырчатых ду­говидных псалия. Отверстия овальной формы, равноудаленные друг от друга, расположены в широкой части псалия, в одной плоскости. Отвер-

157

стия оформлены муфтообразными выступами. Концы заканчиваются грибовидными шляпками. Длина псалия 14 см (рис., 7).

Рядом лежало одно звено бронзовых кольчатых удил с перпендику­лярно расположенными кольцами и гладким круглым стержнем. На большом конце сохранились прикипевшие остатки ремня. Общая дли­на 8,4 см, диаметр большого кольца 2,3 см, диаметр малого—1,8 см. Толщина прута 5—7 мм (рис., 8).

У затылочной части черепа лежали костяные бляшки от уздечного набора. Часть из них была пропитана зеленым окислом. Общее коли­чество бляшек 35. Среди них выделяется несколько типов: а) крупные бляхи в виде пуговицы с умбоном в центре, диаметр 2,5 см (рис., За); б) аналогичные, но несколько меньших размеров, с точечным орнамен­том по краю, диаметр 1,8—2,0 см (рис., 36); в) такие же, но без умбо-на в центре (рис., Зв); г) крупные бляхи бабочковидной формы, длиной 5,5 см (рис., Зг); д) продолговатая фигурная бляшка с выступающим язычком, длина 6,2 см (рис., 3d).

В северо-восточном углу ямы стоял глиняный лепной горшок с уп­лощенным дном, туловом шаровидной формы, невысоким цилиндри­ческим горлом и резко отогнутым наружу венчиком. Поверхность горш­ка розоватого цвета, тесто в изломе темное, с примесью шамота. Высо­та горшка 29,8 см, диаметр по верхнему краю венчика—13 см, диа­метр горла 10,5 см, высота горла 5 см, наибольший диаметр тулова 28 см, диаметр уплощенного дна 9 см (рис., 4).

У локтя левой руки лежал бронзовый нож с горбатой спинкой и слабо выделенной пластинчатой прямоугольной рукоятью. На конце рукояти имеется небольшое круглое отверстие. Длина ножа 18,2 см, ширина лезвия 1,8 см (рис., / ) . Рядом найден каменный тщательно за­полированный оселок прямоугольной формы с круглым отверстием в одном конце. Длина его 11,2 см, ширина —2,8 см (рис., 2).

На черепе погребенного обнаружен обломок бронзовой бляшки, ви­димо, имевшей форму овальной пластинки с двумя полусферическими выпуклинами, длина около 1,6 см (рис., 6).

В ногах погребенного найдены ребра, лопатка и кости ног барана. V локтя правой руки найден кусок желтой массы (серы?). На груди погребенного среди ребер обнаружена костяная трехжелобчатая за­стежка длиной 2,1 см (рис., 5).

Однокольчатые удила, по мнению А. А. Иессена, были формой мест­ной для Северного Кавказа. Время их бытования он ограничил в пре­делах первой половины VII в. до н. э.2 К. Ф. Смирнов упоминает лишь один экземпляр удил этого типа в Нижнем Поволжье (случайная на­ходка у ст. Марычевка), определяя их северокавказское происхожде­ние. Однокольчатые удила Южной Сибири и Алтая, по его мнению, не связаны с кавказскими образцами, а ведут свое происхождение от форм, общих с иранскими3. М. К. Кадырбаев относит время появле­ния однокольчатых удил в Казахстане и Южной Сибири к середине VI в. до н. э.4 Для северокавказских образцов отмечено наличие попе­речной нарезки стержня, в то время как сибирские экземпляры имеют в основании гладкий стержень. Н. В. Анфимов встретил в Николаев­ском Старшем протомеотском могильнике однокольчатые удила как с

159

гладким, так и с нарезным стержнем. Эта находка отодвинула время их появления на Северном Кавказе в VIII в. до н. э.5 Аналогичные уди­ла найдены М. П. Грязновым в кургане Аржан6.

Точные аналогии эльтонским псалиям в бронзе мне неизвестны. Ближе всего к ним стоит костяной трехдырчатый псалий из кургана VIII в. до н. э. (6/9) у хут. Жирноклеевский7. Можно считать, что эль-тонские псалий являются прямым подражанием ранним дуговидным ро­говым и костяным псалиям.

Костяные бляшки, аналогичные эльтонским, встречены в том же Жирноклеевском кургане, в погребении 31 Николаевского могильни­ка и в кургане Аржан8. Костяной предмет, опубликованный Н. В. Ан-фимовым как обломок костяного псалия9, скорее всего является об­ломком продолговатой фигурной бляшки с выступающим язычком, входящей в уздечные наборы из кургана 6/9 у хут. Жирноклеевский и кургана 7/5 у с. Красная Деревня. Трехжелобчатые застежки из кости, камня или дерева встречены в погребениях Высокой Могилы, в курга­не 1/25 у с. Васильевка Донецкой обл. и в кургане Аржан10.

Длинные бронзовые ножи с горбатой спинкой и пластинчатой пря­моугольной рукоятью встречаются в памятниках VIII—VII вв. до н. э. в Подонье, Поволжье и на Северном Кавказе". Они не связаны с но­жами эпохи бронзы, и, видимо, следует предполагать их восточное про­исхождение. Ножи близких форм, часто с круглым отверстием в рукоя­ти, широко распространены в раннем железном веке в Казахстане и Южной Сибири. Каменные, тщательно заполированные оселки, состав­ляют почти непременный атрибут инвентаря раннекочевнических по­гребений VIII—VII вв. до н. э.12 Керамика близких форм встречается в предскифских памятниках Украины и Нижнего Дона. Наиболее пол­ной аналогией является глиняный сосуд из погребения 27 кургана 9 в могильнике Ясырев 113.

В целом погребальный обряд (скорченное положение на боку, юго-восточная ориентировка) и набор сопровождающего инвентаря позво­ляют датировать погребение в пределах VIII—первой половины VII в. до н. э.

К. Ф. Смирнов отнес погребения этого времени в Нижнем Поволжье к так называемым переходным и определил их как протосавроматские, отметив, что протосавроматы далеко не тождественны геродотовым савроматам14. Тем самым он выделил период VIII—VII вв. до н. э. как особый этап в развитии ранних кочевников Нижнего Поволжья. После раскопок Аржана М. П. Грязнов предложил выделить в формировании культур скифосибирского типа ранний период VIII—VII вв. до н. э. по всей зоне евразийских степей, отметив чрезвычайную близость памят­ников этого времени15. Интересно отметить, что временем не позже VIII в. до н. э. следует, по мнению Э. А. Грантовского, датировать рас­пад восточноиранского языкового единства 16.

В Нижнем Поволжье пока известны единичные погребения VIII— VII вв. до н. э. «раннекочевнического типа». Они не образуют компакт­ных групп, изредка встречаясь в виде впускных в курганы эпохи брон­зы. К. Ф. Смирнов объединил их в рамках «переходных» памятников с погребениями, в которых явно прослеживаются традиции срубных пле-

160

мен Нижнего Поволжья. Но эти памятники, видимо, следует рассмат­ривать на общем фоне развития культур ранних кочевников евразий­ских степей VIII—VII вв. до н. э.

г Лукашов А. В. Отчет о работах Заволжской экспедиции ВГПИ 1981 г. Архив ИА. 2 Иессен А. А. К вопросу о памятниках VIII—VII вв. до н. э. на юге европейской части

СССР.— СА, 1953, XVIII, с. 105; Он же. Некоторые памятники VIII—VII вв. до н. э. на Северном Кавказе.— ВССА, с. 127.

3 Смирнов К- Ф. Вооружение савроматов.— МИА, 1961, 101, с. 81, 82. 4 Кадырбаев М. К. Памятники тасмолинской культуры.— В кн.: Маргулан А. X., Аки-

шев К. А., Кадырбаев М. К., Оразбаев А. М. Древняя культура Центрального Ка­захстана. Алма-Ата, 1966, с. 384, 385.

5 Анфимов Н. В. Протомеотский могильник у с. Николаевского.— В кн.: Сборник ма­териалов по археологии Адыгеи. Майкоп, 1961, II, с. 118—121, табл. III, 4, 5.

6 Грязное М. П. Аржан. Царский курган раннескифского времени. Л., 1980, с. 41, рис. 27,5.

7 Смирнов К. Ф. Савроматы. М., 1964, с. 294, рис. 2, За. 8 Смирнов К. Ф. Савроматы, рис. 2, 36; Грязное М. П. Аржан..., рис. 24, 3, 4; Анфи­

мов Н. В. Протомеотский могильник..., табл. III, 3. 9 Анфимов Н. В. Протомеотский могильник..., табл. III, 1. ™ Бидзиля В. И., Яковенко Э. В. Киммерийские погребения Высокой Могилы.— СА,

1974, 1, рис. 5,/; Тереножкин А. И. Киммерийцы. Киев, 1976, с. 36, рис. 10, 3; Гряз­ное М. П. Аржан..., рис. 12, 2—4.

11 Тереножкин А. И. Киммерийцы, с. 162. 1 2 Там же, с. 146. 13 Мошкова М. Г., Федорова-Давыдова Э. А. Работы Цимлячской экспедиции 1970 г.—

В кн.: Археологические памятники Нижнего Подонья. М., 1974, I, с. 58, табл. XXII, 6. 14 Смирнов К. Ф. Савроматы, с. 26. 15 Грязное М. П. Аржан..., с. 56 и дополнение. 16 Грантовский Э. А. О восточноиранских племенах кушанского ареала.— В кн.: Цен­

тральная Азия в кушанскую эпоху. М., 1975, II, с. 83, 85.

С. И. Лукьяшко

О караванной торговле аорсов

Исследование обмена и торговли древних обществ — один из наиболее сложных вопросов. Тем более важно использовать дошедшие до нас данные письменных источников. В связи с этим остановимся на анали­зе известного сообщения Страбона о караванной торговле аорсов: «Абе-ак, царь сираков, выставил 20 000 (в то время, когда Фарнак владел Боспором), Спадин же, царь аорсов, даже 200 000; однако верхние аорсы выставили еще больше, так как они занимают более обширную область, владея почти что большей частью побережья Каспийского мо­ря. Поэтому они вели караванную торговлю на верблюдах индийскими и вавилонскими товарами, получая их в обмен от армян и индийцев; вследствие своего благосостояния они носили золотые украшения. Аорсы, впрочем, живут по течению Танаиса, а сираки — по течению Ахардея, который вытекает с Кавказских гор и впадает в Меотиду»'.

Приведенный отрывок уже неоднократно позволял исследователям

б Древности Евразии 161

утверждать существование караванной торговли одного из крупных сарматских племенных объединений, но с развернутой аргументацией этого положения нам не приходилось встречаться. Это заставляет нас обратиться к критике источника.

В проверке достоверности приведенный отрывок не нуждается. Существование определенных контактов у сарматов Нижнего Повол­жья с южными соседями неоднократно отмечалось на археологичес­ком материале 2, и вряд ли имеет смысл перечислять импортные для Поволжья предметы. Отметим лишь сравнительно широкое распрост­ранение в Поволжье парфянских монет3. Поступление их в Поволжье начинается с монет Митридата II, затем следуют монеты Орода I, Фра-ата III, а после почти векового перерыва появляются монеты Готарза II, Вологеза и др.

Достоверность источника не вызывает сомнения, но обращает на себя внимание тот факт, что археологически торговые контакты про­слеживаются уже с IV—III вв. до и. э., в то время как, судя по тексту, данные Страбона относятся к середине I в. до н. э . 4

Обратимся теперь к смысловому анализу текста, из которого ясно следующее:

1. Логическая нить отрывка не четка. Начало и конец связаны смыслом и логикой повествования, в то время как сообщение о торгов­ле верхних аорсов делит отрывок.

2. В сообщении о верхних аросах не указано точное количество вы­ставленных войск, хотя сведения о сираках и танаисских аорсах кон­кретны.

3. Страбон неоднократно говорит о «непригодности» кочевников-сарматов к торговле5, а в отрывке, напротив, сообщается об активной торговле одного из сарматских племен.

4. Сведения о торговле конкретны («вели караванную торговлю на верблюдах индийскими и вавилонскими товарами, получая их в об­мен от армян и мидийцев»). Последующие слова производят впечатле­ние непосредственного наблюдения аорсов («вследствие своего благо­состояния они носили золотые украшения»).

Противоречия в тексте объясняются, по-видимому, тем, что Стра­бон, оставаясь верным своему исследовательскому методу, ввел в текст данные разных источников.

Принимая во внимание, что в начале отрывка подробно пишется о танаисских аорсах и сираках, а также то, что это сообщение датировано временем правления Фарнака, следует признать его автором Гипсик-рата Амисского6. В Амисе зимой 48—47 гг. до н. э. находился Фарнак, чем может объясняться компетентность источника в сведениях о коли­честве сарматских войск.

Фраза «вели караванную торговлю на верблюдах индийскими и ва­вилонскими товарами, получая их в обмен от армян и мидийцев; вслед­ствие своего благосостояния они носили золотые украшения» принад­лежит автору, о котором мы знаем следующее: он мог жить от рубежа IV—III по I в. до н. э.; он достаточно компетентен в торговых делах Прикаспия и не исключено, что он непосредственно наблюдал аорсов. Кто мог быть автором этих сведений? Многочисленная историография

162

tie дает ответа на этот вопрос. М. П. Абрамова предположила, что ис­точником Страбона в рассказе об аорсах был перипл Артемидора Эфесского7, но такое суждение не убедительно8. М. И. Ростовцев и А. И. Болтунова отдают предпочтение Эратосфену9.

К. Нейман, В. Фабрициус, Л. А. Ельницкий10 считают, что глава V книги XI «Географии» Страбона написана на основе работы Феофана Митиленского. Рассмотрим последовательно эти точки зрения.

Феофан, признанный знаток Закавказья, принимал участие в по­ходах Помпея по Албании, Иберии и Колхиде в 67—65 гг. до н. э. Меж­ду Страбоном и Феофаном существовали дружеские связи11. Страбон неоднократно цитирует Феофана. В то же время большинство исследо­вателей сходятся во мнении, что осведомленность Феофана «резко со­кращается с каждым шагом в сторону от победоносного марша рим­ских войск»12. Было отмечено и то, что характеристика Дарьяльского прохода, приписываемая Феофану, основана уже не на личных наблю­дениях, а на расспросах местных жителей13. Из-за этого признать при­надлежность сообщения о караванной торговле аорсов Феофану Ми-тиленскому почти невозможно.

Перу Эратосфена, по мнению большинства историков, принадле­жит в главе V «Географии» общее географическое описание страны 14. Но конкретное этноисторическое содержание отрывка ставит под сом­нение авторство Эратосфена. С другой стороны, Страбон упоминает имя Эратосфена в связи с иным торговым путем, что может служить с известными оговорками доказательством интереса Эратосфена к тор­говым путям. «Аристобул,— пишет Страбон, — даже объявляет Оке са­мой большой из виденных им в Азии рек, кроме индийских. По его сло­вам, эта река судоходна (и он и Эратосфен заимствовали его известие у Патрокла), и много индийских товаров привозят вниз по ее течению в Гирканское море; откуда их переправляют в Албанию и через реку Кир и следующие затем местности доставляют в Евксинский Понт» 15.

Судя по тексту, известия о торговом пути по Амударье Эратосфен и Аристобул заимствовали у Патрокла, правителя юго-восточных про­винций царства Селевкидов, которому Селевк Никатор поручил изу­чение Каспийского моря. Цель экспедиции Патрокла становится яс­ной из сопоставления следующих фактов. По свидетельству Арриана, Александр Македонский планировал исследование торгового пути че­рез Каспийское море, а также его географическое изучение. С этой целью было поручено Гераклиду, сыну Аргея, рубить лес в горах Гир-кании для постройки кораблей16. А спустя несколько десятилетий Се­левк Никатор поручает Патроклу составить перипл Каспийского моря, в котором, очевидно, следуя планам Александра и учитывая неустой­чивое политическое положение в Малой и Передней Азии в конце IV в. до н. э., значительное место отводилось изучению существующих тор­говых путей. Труд Патрокла был известен Страбону, который считал Патрокла внимательным исследователем. «Патрокл,— пишет Страбон,— особенно заслуживает доверия как в силу его высокого положения, так и потому, что он не является профаном в географии» 17. Тем самым ясно подчеркивается конкретность знаний Патрокла. Столь высокая оценка в устах резкого критика, каким был Страбон, явно указывает

163

на то, что труд Патрокла в работе Страбона был не на последнем ме­сте. Имя Патрокла встречается в тексте «Географии» чаще, чем имя Феофана Митиленского. Особенно часто Страбон ссылается на Пат­рокла при описании каспийского побережья.

Не менее важно для нас и то, что Патрокла совершенно очевидно интересовали вопросы мореплавания и возможности использования Каспия для торговли. Небезынтересно и то, что Эратосфен и Аристо-бул черпали сведения о Средней Азии и Каспии из труда Патрокла. Итак, Патрокл — правитель юго-восточной части царства Селевкидов— по поручению царя изучает Каспийское море, его сведения о торговых путях Средней Азии и Каспия пользуются доверием у древних геогра­фов, Страбон высоко ценил его за географические знания, имя Патрок­ла чаще всего встречается в «Географии» при описании Прикаспия, пе-риплом Патрокла пользовался Страбон и, наконец, время создания пе-рипла Патроклом соответствует времени проникновения в Прикаспий южных импортных предметов. Таким образом, Патрокл является наи­более вероятным автором сведений о торговле аорсов.

Итак, часть аорских племен, кочевья которых были расположены на удобных торговых путях, занимались посреднической торговлей меж­ду Закавказьем и районами Индо-иранского нагорья, с одной стороны, и сарматскими племенами Волго-Донских степей — с другой. Аорсы перевозили товары на верблюдах, т. е. вели караванную торговлю. Данные этнографии показывают, что сама по себе она далеко не одно­родна и имеет различные формы '8. Закономерно возникает вопрос о со­отношении известных форм ведения караванной торговли со сведения­ми Страбона. Опираясь на них, можно сказать, что аорсы вели само­стоятельную посредническую, меновую торговлю.

Страбон связывал господство аорсов над каспийским побережьем с торговлей, тем самым указывая, что путь шел через Дербентский про­ход. Это подтверждается и археологически. Исследование распростра­нения парфянских монет в Закавказье позволило утверждать, что именно через Прикаспий эти монеты попадали в Поволжье 19. И не сов-сом понятно, почему Я. Манандян проводит маршруты аорских кара­ванов по меото-колхидскому тракту20.

1 Страбон, XI, V, 8. Цит. по кн.: Страбон. География в 17 книгах. Перев. Г. А. Стра-тановского. М., 1964.

2 Смирнов А. П. Железный век Чувашского Поволжья. М., 1961, с. 92; Халиков А. X. Железный век Марийского края. Йошкар-Ола, 1963, с. 100; Мошкова М. Г. Памят­ники прохоровской культуры.— САИ, 1963, вып. Д1-10, с. 30, 44, 45; Она же. Произ­водство и основной импорт у сарматов Нижнего Поволжья. Автореф. канд. дис. М., 1956, с. 9.

3 Зайковский Б. Из монетной летописи Нижне-Волжской области. Топография наиболее достоверных монетных кладов и отдельных монетных находок древнего времени до XIII в. включительно.— Труды Нижне-Волжского областного научного общества краеведения. Саратов, 1926, 35. 1, с. 41 ел.

4 Фарнак владел Боспором с 63 г. до я. э. до поражения в битве при Зале, т. е. по 47 г. до н. э. Помощь сарматских племен Фарнаку, очевидно, приходится на время мало-азийского похода боспорского царя.

5 См., например: Страбон, XI, II, 2. в Подробнее см.: Виноградов В. Б. Описание Северного Кавказа в «Географии» Стра­

бона (XI, V, 1—8).—ИСКНИЦВШ, сер. общест. наук, 1975, 4.

164

7 Абрамова М. П. Новые погребения сарматского времени из Кабардино-Балкарии.—• СА, 1968, 3, с. 129.

8 Виноградов В. Б. Описание Северного Кавказа... а Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Л., 1925, с. 30; Болтунова А. И. Описание Иберии

в «Географии» Страбона.—ВДИ, 1974, 4, с. 148—159. ,и Ельницкий Л. А. Знания древних о северных странах. М., 1961, с. 34, 94, 146, 154. " Арский Ф. Н. Страбон. М., 1974, с. 26. 12 Ростовцев М. И. Скифия и Боспор, с. 140 ел.; Виноградов В. Б. Описание Северного

Кавказа..., с. 37, 38. 13 Болтунова А. И. Описание Иберии..., с. 150—153. 14 Berger H. Die geographischen Fragmente der Eratosthenes. Leipzig, 1880; Ростов­

цев M. И. Скифия и Боспор, с. 30 ел.; Болтунова А. И. Описание Иберии..., с. 148— 159.

15 Страбон. География, XI, VII, 3. 1В Арриан, VII, 16, 1, 2. Цит по кн.: Латышев В. В. Известия древних писателей грече­

ских и латинских о Скифии и Кавказе.— СПб., 1896. " Страбон. География, II, 1, 2. 18 См., например: Бернар О. Северо-Западная Африка. М., 1949, с. 342; Першиц А. И.

Общественный строй туарегов Сахары в XIX в.— В кн.: Разложение родового строя и формирование классового общества. М., 1968, с. 326.

19 Голенко К. В.. Раджабли А. М. Али-байрамлинский клад и некоторые вопросы обра­щения парфянских монет в Закавказье.— ВДИ, 1975, 2, с. 74.

20 Манандян Я. О торговле и городах Армении в связи с мировой торговлей древней­ших времен (V в. до н. э.— XV в. н. э.). Ереван, 1954, с. 58, 59.

*

В. Е. Максименко

Савроматские кенотафы Сладковского могильника

В 1980 г. в Сладковском курганном могильнике, расположенном на пра­вой высокой террасе р. Быстрая в Тацинском р-не Ростовской обл., в кургане 25 был вскрыт уникальный погребальный комплекс из трех единовременных ложных захоронений'.

Высота кургана, сильно потревоженного распашками, 0,5 м от уров­ня древнего горизонта. Диаметр 15—16 м. Насыпь состояла из одно­родного серого гумусированного грунта. Под ней на древнем почвен­ном слое лежал мощный, до 0,4 м, слой глинистого выкида, который кольцом опоясывал три могильные ямы, фиксируемые первоначально на уровне древнего горизонта в виде темного гумусного пятна разме­рами 5,5x2,2 м, с нечеткими очертаниями, вытянутого по линии за­пад—юго-запад—восток—северо-восток. На уровне древнего горизонта у юго-восточного угла этого пятна, за его пределами был обнаружен бронзовый котел (рис. 1,1), стоявший в специальном углублении. Под котлом и в ножке его было много золы и угольков. У южной границы пятна, по центру, стоял в углублении еще один бронзовый котел, укра­шенный по тулову волнистой рельефной линией (рис. 1, 2). К западу от пятна были собраны остатки сильно поврежденного третьего котла (рис. 1, 3).

165

РИС. J. Вещи из кургана 25 Сладковского могильника

1—3 — котлы; 4 —дротик; 5—7 — к о п ь я ; 8—10 — мечи; // — лепной сосуд; /—3 —бронза; 4—10 —же­лезо; // — глина

166

На уровне материкового слоя на фоне общего пятна выявились контуры трех могильных ям. Центральная яма 1 была сильно потрево­жена грабительской воронкой. В ее заполнении в перемешанном грун­те попадались обломки железных предметов, лепная керамика, кости животных. В восточной части общего пятна выделялись очертания про­долговатой ямы с очень темным гумусным заполнением (яма-кенотаф 3). В западной части общего пятна фиксировались очертания ямы-ке­нотафа 2. Заполнение ее отличалось большим количеством золы, уголь­ков, поломанных и побывавших в огне железных предметов и костей животных.

Яма-кенотаф 1 (рис. 2, /) четырехугольная с сильно скругленны­ми углами (скорее близка по форме к овальной). Длина ее 3,5 м, ши­рина—2,4 м. Ориентирована длинной осью по линии запад—юго-за­пад—восток—северо-восток. Глубина дна в центре ямы 2,05 ма. По уг­лам ямы у дна были устроены глубокие ниши-подбои бобовидной в плане формы. У западной стены ямы на дне было сделано углубление (глубина 2,23 м) овальной в плане формы.

Яма подвергалась неоднократным попыткам ограбления, но уже значительно позже ее сооружения, так как обнаруженные в заполне­нии кости животных и предметы ко времени ограбления ямы были яв­но в трухлявом состоянии. Ограблению были подвергнуты северо-за­падная часть ямы и ее восточная половина, а также северные ниши Б и В. Полностью не затронуты грабителями оказались юго-западная часть ямы и ниши А и Г.

На дне ямы, покрытом толстым слоем истлевшего камыша, и в ни­шах было найдено большое количество инвентаря и остатков заупокой­ной пищи.

У ниши А лежало два колчанных набора с бронзовыми и железны­ми наконечниками стрел различных типов (рис. 3, 1, 2). От колчанов сохранились остатки дерева и красной краски. Длина колчанов не ме­нее 45 см, ширина—15—18 см. Колчан 1 украшала бронзовая кресто­видная (четырехлепестковая) бляха (рис. 4, 8). От колчана 2 сохра­нился бронзовый крючок, выполненный в зверином стиле (рис. 4, 7). Рядом с колчанами обнаружены бронзовая и железная ворворки (рис. 3,5, 7).

Вход в нишу-подбой А был закрыт тремя воткнутыми вертикально железными копьями. Сравнительно хорошо сохранилось одно (рис. 1, 5). Дно подбоя ниже дна основания ямы на 0,2 м. Размер подбоя по линии запад—восток 1,9 м, ширина—0,8 м, высота—0,5 м. На дне под­боя лежали три плохо сохранившихся железных кинжала. Удалось уста­новить форму лишь одного из них (рис. 1,8). Здесь же находился тре­тий колчанный набор с железными и бронзовыми наконечниками стрел (рис. 3, 3). Юго-западнее колчана и кинжалов лежали кости барана и конечности молодой лошади (?) б. В глубине ниши-подбоя А стояли два деревянных полусферических сосуда с золотыми обкладками (рис. 4, 9—12). В восточной части ниши лежали сероглиняная амфора с ча­стично отбитым в древности венчиком (рис. 5). а Здесь и далее все замеры глубины даны от вершины кургана. 6 Определение костей животных сделано автором раскопок.

167

РИС. 2. Планы и разрезы могильных ям кургана 25 Сладковского могильника

1—3— ямы; Л—£ — ниши; а —колчанные наборы; б — железные копья; в — железные кинжалы; г — кости животных; д — остатки деревянных сосудов, е — амфора; ж — лепные сосуды; з — дере­вянный поднос; и — камыш; к — древко копья

В углублении на дне ямы у западной стенки лежали короткий аки-нак (рис. 1, 9), бронзовые и железные наконечники стрел (колчан 4; рис. 3, 5) и фрагменты железного ножа.

В нише-подбое Б в северо-западном углу ямы найдены только ко­сти крупных животных: конечности и ребра. Длина этой ниши 1,4 м, ширина—0,9 м, высота—0,5 м, глубина—2,15 м.

Ниша-подбой В в северо-восточном углу ямы 1 имела длину 1,6 м, ширину 0,65 м, высоту 0,4 м. На дне (глубина 2,2 м) в перемешанном заполнении найдено два ребра крупного животного.

168

РИС 3. Стрелы и ворворки из кенотафов кургана 25 Сладковского могильника 1а—е, 2а—ж, За—и, 4а—и, 5а—г, 7, 8а — бронза; 1ж, 2з, Зк, л, 6, 86 — железо

169

РИС. 4. Вещи из кенотафов кургана 25 Сладковского могильника

1—3 — лепные сосуды; 4, 5, 9—12— обкладки деревянных сосудов; 6 — нож; 7, 8 — детали колчанов; 1—3 — глина; 4 — электр; 5, 7, 8-— бронза; 6 — железо; 9—12 — золото (10 — три экз.; //, 12 — по четыре экз.)

170

В юго-восточном углу ямы 1 на дне были собраны фрагменты трех лепных сосудов. Форму двух удалось восста­новить. У большого лепного сосуда с туловом яйцевидной формы, изготов­ленного из грубого теста с вкраплени­ями шамота, под шейкой нанесен ряд пальцевидных вдавлений-ямок. Высо­та сосуда 36 см (рис. 1, 11). На боку маленького, высотой 13 см, округлобо-кого черноглиняного сосуда нанесено два вертикальных ряда ногтевых на­сечек (рис. 4, / ) .

У входа в нишу Г на дне ямы 1 найдены электровая пластина струч-ковидной формы (рис. 4, 4), бронзо­вые обкладки деревянного сосуда (рис. 4, 5) и золотые проволочки-скрепки.

В нише Г (длина 1,9 м, ширина 0,9 м, глубина 2,10 м, свод не сохра­нился) в юго-западной части были ко­сти крупных животных, а в северо-вос­точной — на деревянном овальном (30X40 см) подносе лежали кости (ребра и конечности) молодой лошади, барана и железный нож (рис. 4, 6).

Яма-кенотаф 2, видимо, по форме близка к овалу (рис. 2). Длина ее по линии север — юг — не менее 2,3 м, ширина — около 1,5 м, глуби­на — 1,7 м. Эти данные приблизительны, так как восточные границы сме­каются с контурами ямы 1, а южная стенка частично обрушена. В за­падной стенке по всей длине находилась ниша-подбой. Глубина дна под­боя в северной части 1,85 м, в южной — 1,7 м. Ширина подбоя 0,6— 0,8 м. Свод пологий. Высота входа 0,3 м. Вход в подбой был закрыт ло­зой и камышом. Камышовая подстилка устилала и дно ямы. На дне ямы 2 в южной половине было найдено железное копье (рис. 1, 6). По цент­ру ямы фиксировались остатки деревянного древка копья, поломанного на три части. Возле одного из фрагментов лежали две крупные стеклян­ные бусины от темляка (рассыпались при зачистке).

У входа в подбой лежали фрагменты меча, возможно, поломанного в древности, и бронзовые и железные наконечники стрел (рис. 3, 4).

В подбое отмечены три скопления костей крупных и мелких живот­ных. По углам подбоя стояло по одному черноглиняному лепному сосу­ду грубой выделки. Поверхность сосудов шероховатая, пятнистая от плохого обжига. Тесто тяжелое, с примесью шамота. Высота одного со­суда 14,5 см (рис. 4, 2), другого — 12,8 см (рис. 4, 3). В северной части подбоя у входа фиксировались остатки деревянной чаши с бронзовыми скрепками.

РИС. 5. Сероглиняная амфора из ни­ши А ямы 1 кургана 25 Сладковско-го могильника

171

Яма-кенотаф 3 размерами 2,2X1,1 м, глубиной 1,8 м по форме близ­ка к овалу (рис. 2). Ориентирована по линии север — северо-запад — юг — юго-восток. Дно ямы было устлано камышом. В юго-восточной час­ти ее находилась ниша-подбой. Ширина подбоя 0,3—0,5 м. Свод пока­тый. Высота входа 0,3 м. В подбое находились кости различных круп­ных животных (возможно, лошади и быка), передние и задние конеч­ности, позвонки и лопатки.

На границе подбоя и ямы, у входа в юго-восточном углу, помещался массивный однолезвийный меч с костяной рукояткой (рис. 1, 10). Дли­на меча 50 см. Около меча находились железные втульчатые трехло­пастные наконечники стрелы, аналогичные обнаруженным в яме 1, и один бронзовый (рис. 3, 8).

В южной части подбоя лежали наконечник железного копья длиной около 40 см (втулка частично обломана; рис. 1, 7) и дротик плохой со­хранности (рис. 1,4).

Ни в одной из ям следы человеческого захоронения не обнаружены. Дату всего комплекса кургана 25 определяют наиболее выразитель­

ные вещи, хронологический диапазон бытования которых не очень ши­рок. В первую очередь это относится к сероглиняной амфоре (рис. 5), вероятно, малоазийского происхождения, верхняя дата которой не мо­жет быть определена позднее V в. до н. э. Известно, что производство сероглиняных амфор, близких по технологии изготовления сладковской, относится к VI—V вв. до н. э.2 Подобная амфора, обнаруженная в кур­гане «Бабы», датируется V в. до н. э.3 К тому же времени относится и амфора, близкая по форме сладковской, из Елизаветовского могильни­ка 4.

К хорошо датируемым вещам из кургана 25 следует отнести два брон­зовых черешковых наконечника стрел с трехгранной (рис. 3, 16) и трех­лопастной (рис. 3, 1а) головками. Эти стрелы являются типичными об­разцами архаических черешковых стрел, появившихся у племен савро-матской культуры на рубеже VI—V вв. до н. э.5 Такие наконечники хо­рошо известны по материалам из могильников в Средней Азии6.

К V в. до н. э. относятся и золотые обкладки деревянных сосудов, идентичные пластинкам из кургана 29/21 у с. Мастюгино на среднем Дону \

В целом дате V в. до н. э. не противоречат и другие находки из кур­гана 25: бронзовые котлы и стрелы, типичные для памятников савромат-ской культуры того времени, мечи, копья, украшения колчана, лепная керамика и т. д., хотя некоторые из перечисленных вещей могут быть от­несены и к IV в. до н. э.

Курган принадлежит к числу самых ранних савромато-сарматских памятников, обнаруженных в этом районе8. Он безусловно требует бо­лее детального анализа и осмысления.

1 Максименко В. Е. Работы Тацинского отряда.— АО 1980 г. М., 1981, с. 109. Регуляр­ные исследования Сладковского могильника производятся с 1976 г.

2 Зеест И. Б. Керамическая тара Боспора.— МИА, 1960, 83, с. 72 ел. 3 Онайко Н. А. Античный импорт в Приднепровье и Побужье в VII—V вв. до н. э.—

САИ, 1966, вып. Д1-27, табл. IV, 1.

172

4 Брашинский И. Б. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону в V—III вв. до н. э. Л., 1980, с. 138, 227, табл. XIX, 222.

5 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов.—МИА, 1961, 101, с. 61 ел., рис. 40, 8—13. о Активе К. А. Саки Семиречья.— ТИИАЭ АН КазССР,. 1959, 7, Археология, с. 210,

табл. 1; Вишневская О. А. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII—V вв. до н. э. М., 1973, табл. XXV, 28, 29.

1 Лидеров П. Д. Памятники скифского времени на Среднем Дону.— САИ, 1965, вып. Д1-31, с. 95, табл. 28, 11.

8 Смирнов К. Ф-, Максименко В. Е., Лукьяшко С. И., Горбенко А. А. Исследования в междуречье Дона и Северского Донца в пределах Ростовской обл.— АО 1976 г. М., 1977, с. 120; Смирнов К. Ф.. Максименко В. Е. Раскопки курганов в междуречье Дона и Северского Донца.— АО 1977 г. М., 1978, с. 142; Максименко В. Е. Раскопки курга­нов в Тацинском р-не Ростовской обл.— АО 1979 г. М., 1980, с. 116.

А. М. Мандельштам

Заметки о сарматских чертах в памятниках кочевников

южных областей Средней Азии

Исследования савроматских и сарматских памятников, неразрывно свя­занные с конца 40-х годов с именем К. Ф. Смирнова, заметно расшири­ли и углубили наши представления об истории древнего населения за­падных областей степного пояса Евразии. Многие результаты этих ис­следований имеют и более широкое значение; так, разработанная К. Ф. Смирновым классификация вооружения савроматов1 стала осно­вой для датировки и изучения оружия многих других областей, а четко выявленные культурные комплексы — базой для интерпретации архео­логических материалов соседних и более удаленных территорий, в том числе Средней Азии.

В пределах ее южной части раскопано значительное количество кур­ганных могильников, свидетельствующих о наличии здесь в последние века до нашей эры и первые века нашей эры сравнительно многочислен­ного кочевого населения. Это согласуется с сообщениями письменных источников, благодаря которым удается во всяком случае часть памят­ников увязать с упоминаемыми в них племенными группами. Подтверж­дая правильность сведений древних авторов, археология вместе с тем ставит перед исследователем новые вопросы, которые в значительной степени связаны с сарматской проблематикой.

В южной Туркмении к указанному времени относятся земляные кур­ганы, под которыми находятся глубокие ямы с катакомбой, расположен­ной по одной оси с входной ямой, в ее южной стенке2. Погребенные здесь похоронены на спине в вытянутом положении, головой на юг. Со­провождающий инвентарь включает керамику (преимущественно изго­товленные на круге сосуды, связанные с центрами гончарного производ­ства, но также лепные, обычно круглодонные), оружие из железа (мечи и

173

1 Рикман Э. А. Этническая история населения Поднестровья и прилегающего Поду-навья в первых веках нашей эры. М., 1975, с. 30, рис. 1; Гросу В. И. Периодизация памятников сарматской культуры Днестровско-Прутского междуречья.— АИМ (1977—1978), 1982, с. 5, рис. 1.

2 Мелюкова А. И. Поселение Надлиманское III на берегу Днестровского лимана.— В кн.: Исследования по античной археологии юго-запада Украинской ССР. Киев, 1980, с. 5—23.

3 Хазанов А. М. Генезис сарматских бронзовых зеркал.— СА, 1963, 4, с. 64. * Алексеева Е. М. Античные бусы Северного Причерноморья.— САИ, 1978, вып. Г1-12,

с. 18, табл. 22, 2, тип, 84. 5 Костенко В. И. Сарматы в междуречье Орели и Самары.— В кн.: Курганные древ­

ности степного Поднепровья. Днепропетровск, 1979, с. 136, табл. 6. К сожалению, автор не указывает, из какого именно погребения происходит кувшин.

6 Абрамова М. П. Сарматские погребения Дона и Украины.— СА, 1961, 1, с. 103; Ко­стенко В. И. Сарматы..., с. 128; Археолопя Украшськой РСР. Кш'в, 1971, 2, с. 190.

7 Кетрару Н. А. Археологические исследования в Катульском р-не в 1958 г.— В кн.: Далекое прошлое Молдавии. Кишинев, 1969, с. 47—49.

8 Абрамова М. П. Сарматские погребения Дона и Украины, с. 107. 9 Мелюкова А. И. Скифские курганы Тирасполыцины.— МИА, 1962, 115, с. 163.

В. А. Могильников

Меч с зооморфными изображениями из Верхнего Приобья

Среди находок оружия в Верхнем Приобье, в степной и лесостепной ча­стях Алтайского края, мечи представляют значительную редкость. Мне известны следующие находки. Два длинных меча прохоровского типа происходят из степного левобережья Оби (Калистратиха и Ключи) \ Они имеют прямое перекрестие и серповидное навершие, датируются IV—III вв. до н. э. Оба меча снабжены прорезными рукоятками, что ти­пично для сибирских бронзовых и железных кинжалов2. Длинный меч с брусковидным навершием и почковидным перекрестием савроматско-го типа встречен в комплексе второй половины VI — первой половины V в. до н. э. вместе с бронзовыми втульчатыми наконечниками стрел в кургане у д. Новообинка Петропавловского р-на в степной предгорной части Алтая3. На рукояти меча сохранились следы золотой инкруста­ции. В северо-западных степных предгорьях Алтая, близ границы с Ка­захстаном, в кургане 1 группы Гилево X обнаружены фрагменты меча с прорезной рукояткой, серповидным навершием и сломанным под углом перекрестием в комплексе с костяными втульчатыми наконечниками стрел4 и глиняным кувшиновидным сосудом. На рукояти меча также имеются следы золотой инкрустации. По форме навершия и перекрестия комплекс можно датировать IV в. до н. э.

В лесостепной равнинной части Алтайского края на левобережье Оби короткий меч с дуговидным навершием и перекрестием неясной формы (уничтожено коррозией) найден в комплексе погребения 1 кур­гана 1 Старо-Масляхинского могильника (близ границы с Новосибир­ской обл.), датируемого III—II вв. до н. э.5

191

Все указанные находки происходят с левобережья Верхнего Приобья. Принимая во внимание их размещение на довольно обширном прост­ранстве, можно сказать, что они найдены в Обь-Иртышском степном междуречье. "^ В лесостепной части правобережья Оби известно пять находок корот­ких мечей или, говоря точнее, кинжалов. Железный кинжал с бабочко-видным перекрестием происходит из комплекса V в. до н. э. кургана 8 у с. Быстрянское6. Второй, близкий по типу кинжал с бабочковидным пе­рекрестием и плохо сохранившимся навершием — вероятно, конца V— IV в. до н. э.— обнаружен в могильнике Раздумье7. Два меча найдены в могильнике у с. Новотроицкое Тальменского р-на на р. Чарыш. Один из них длиной 55 см с дуговидным перекрестием, прорезной рукояткой и, очевидно, плоским трапециевидным или полукруглым навершием (ис­порчено коррозией) происходит из погребения 1 кургана 15, которое можно датировать временем около IV в. до н. э.8 Другой — короткий кин­жал с прямым перекрестием, ребром вдоль клинка и навершием в виде рожков — встречен в погребении 5 кургана 5, которое по форме меча правомерно отнести к III—II вв. до н. э.9

К этому же времени относится кинжал из могильника Бийск I. Про­резная рукоятка его сохранилась фрагментарно, а перекрестие имеет вид валика, что сближает его и мечи с прямым перекрестием III—II вв. до н. э.'°

Перечисленными экземплярами ограничиваются находки мечей I ты­сячелетия до н. э. в степной и лесостепной частях Алтайского края. От­носительная малочисленность их связана, вероятно, с тем, что мечи из-за ценности или по соображениям ритуала редко клали в погребения. Опре­деляющую роль играло скорее второе обстоятельство, поскольку вообще находки оружия, в том числе наконечников стрел, и даже костяных, в погребениях Верхнего Приобья второй половины I тысячелетия до н. э. редки.

В Горном Алтае находки длинных мечей неизвестны. Обломки двух коротких мечей типа акинаков с бабочковидным перекрестием представ­лены в Туэктинских курганах второй половины VI—V в. до н. э . и Обло­мок железной рукоятки кинжала в виде двух обращенных друг к другу грифоньих головок обнаружен в Берельском кургане 21 2. Известно зна­чительное число других находок бронзовых и железных кинжалов, дан­ные о которых собраны А. С. Суразаковым 13, а также помещены в ряде публикаций последних лет14. Отсутствие здесь находок длинных мечей объясняется тем, что основным оружием ближнего боя у населения Гор­ного Алтая, как и в соседней Туве, и в Минусинской котловине, и в Мон­голии, были насаженные на длинные рукоятки чеканы, в то время как в степи, находившейся в сфере западных, сакских культурных контактов, преобладали длинные мечи, хотя чеканы также использовались, на что указывают их единичные находки в погребениях лесостепного При­обья 15.

В свете изложенного каждая новая находка мечей или кинжалов в рассматриваемом регионе, особенно в приалтайских степях, представ­ляет особый интерес. М К числу таких новых находок относится хранящийся в Алтайском

192

краеведческом музее железный меч, поднятый на пашне около станции Ук­ладочная на правобережье Оби (рис.). К сожалению, меч сломан. Сохранились рукоятка и небольшой фрагмент клинка. Перекрестие и навершие декорированы исполненными с большим мастерством сопоставленными изображениями голов баранов. Клинок откован вместе с ру­коятью. Длина рукояти вместе с пере­крестием и навершием 11,6 см, ширина навершия 5,7 см, высота — 2 см, ширина перекрестия 5,9 см, высота—1,6 см, ши­рина рукояти 1,7—2 см, сохранившаяся длина клинка 2,7 см, ширина в основа­нии 3 см. В сечении клинок ромбовид­ный. Для прочности он усилен ребром по средней линии с обеих сторон, что ха­рактерно для сибирских экземпляров16. Рукоятка двумя желобками с каждой стороны расчленена на три смежных ва­лика. Крайние валики украшены насеч­кой. Подобные рукояти с боковыми ва­ликами были распространены у ранних акинаков ", а рукояти с тройными вали­ками известны среди находок на Алтае и в Минусинской котловине18, как и на­резка на боковых валиках рукояти19. Навершие меча по типу приближается к брусковидному и моделировано в виде двух стилизованных голов баранов, обращенных затылками друг к дру­гу, а мордами — в противоположные стороны. Кольца на закрученных рогах декорированы мелкими треугольными углублениями. Детали мор­ды, ноздри подчеркнуты валиками.

Перекрестие по общей конфигурации приближается к дуговидному и также выполнено в виде двух голов баранов, расположенных на навер-шии. Правда, проработка деталей здесь менее четкая и сильнее повреж­дена коррозией. В целом же сохранность предмета хорошая.

Полных аналогий данному мечу — в частности, изображениям голов баранов на навершии и перекрестии — неизвестно, хотя мечи и кинжа­лы с подобными композициями в виде сопоставленных фигур различных животных или их голов, обращенных мордами друг к другу или в проти­воположные стороны, представлены в значительном количестве среди находок из Минусинской котловины и Саяно-Алтая20. Однако в таком же стиле оформлены там перекрестия, в то время как на навершии изо­бражены преимущественно головы грифонов, редко — единичная фигу­ра животного21, или же оно исполнено просто, не в зверином стиле. Ру­коятка меча с перекрестием в виде двух голов лосей (?), обращенных затылками друг к другу, происходит с территории ананьинской культу-

7 Древности Евразии 193

ры (городище Грохань) гг. На этой же территории найден меч с навер-шием в виде двух сопоставленных фигурок животных (б. Висимскач дача на Каме) 2 3 . Определенные параллели прослеживаются также с ме­чами марычевского типа 24.

Отсутствие полных аналогий на какой-либо определенной террито­рии делает логичным предположение о местном, алтайском производстве меча из Укладочной. Это тем более вероятно, если учесть, что образ ба­рана был одним из наиболее распространенных в искусстве племен Алтая пазырыкской эпохи25. К тому же, рога у отдельных изображений барана оформлены подобно изображению рогов на рассматриваемом кинжале26.

Датировка описываемого меча устанавливается на основании анало­гий с мечами и кинжалами, имеющими рукоятку с подобным оформле­нием. Кинжалы с перекрестием и навершием, выполненными в виде со­поставленных фигур и голов животных, Н. Л. Членова относит к V и V—IV вв. до н. э.27 Меч с дуговидным перекрестием и сопоставленными фигурками животных из Висимской дачи К. Ф. Смирнов датировал IV— III вв. до н. э.28 При определении хронологии меча из Укладочной следу­ет учитывать также форму самой рукояти, расчлененной на три валика, что, как отмечено, является архаическим признаком.

Принимая во внимание указанные особенности формы и аналогии, меч из Укладочной наиболее вероятно относить к концу V—IV вв. до н. э.

На Алтае железное оружие в V в. до н. э. уже прочно вошло в оби­ход29. Однако, учитывая железные кинжалы из Туэкты30 и меч из Ново-обинки31, можно говорить о достаточно широком знакомстве населения-Алтая, вероятно, преимущественно степных районов, с железом уже в, VI в. до н. э. В V—IV вв. до н. э. здесь уже освоили ковку из железа вы­сокохудожественных изделий. Одним из них и является рукоятка меча из Укладочной. Для ее изготовления необходимо было владеть техни­ческими приемами, базирующимися на достаточно длительном знаком­стве с обработкой железа.

С большим искусством выполнены сцены героического эпоса на пе­рекрестии, навершии и рукоятке кинжала из долины Ачик32. А. С. Су-разаков датировал кинжал III—I вв. до э. н.33 Представляется, что эта дата несколько завышена. Перекрестие кинжала имеет дуговидный про­гиб, приближающий его к мечам с дуговидным перекрестием IV в. до н. э. Треугольно-овальная форма навершия напоминает плоское овальное-навершие мечей IV в.34 Способ крепления перекрестия и навершия пу­тем кузнечной сварки был известен еще с VI—V вв. до н. э.35 Отмеченные-особенности позволяют отнести кинжал из долины Ачик к IV или IV— III вв. до н. э.

1 Уманский А. П. Случайные находки предметов скифо-сарматского времени в Верх­нем Приобье.— СА, 1970, 2, рис. 6, 1,7.

2 Смирнов К- Ф. Вооружение савроматов.— МИА, 1961, 101, с. 11. 3 Могильников В. А., Медникова Э. М. Находки из Новообинки.— СА, 1983, № 4. * Могильников В. А. Отчет о работе Алейской экспедиции в 1974 г. Архив ИА, р-1,

№ 5698, рис. 51. 5 Могильников В. А. Отчет о раскопках курганов у сел Масляха и Новотроицкое а

Алтайском крае в 1980 г. Архив ИА, р-1, № 7763, рис. 4.

194

9 Завитухина М. П. Курганы у с. Быстрянского в Алтайском крае.— АСГЭ, 1966, 8, рис. 2, /.

77 Уманский А. П. Новые памятники раннего железного века в Верхнем Приобье.— В кн.: Пленум Института археологии АН СССР 1966 г. Секция ранний железный век (тезисы докладов). М., 1966, с. 30.

f Могильников В. А. Отчет о раскопках курганов у с. Новотроицкое Алтайского края в 1981 г. Архив ИА, р-1.

9 Могильников В. А. Отчет о раскопках курганов... в 1980 г., рис. 12. 10 Завитухина М. П. Могильник времени ранних кочевников близ г. Бийска.— АСГЭ,

1961, 3, рис. 3, 9. 11 Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, табл. XXVIII, 8. 12 Сорокин С. С. Большой Берельский курган.— ТГЭ, 1969, 10, рис. 21. 13 Суразаков А. С. О вооружении ранних кочевников Горного Алтая.— В кн.: Вопросы

истории Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1979, 1. 14 Кубарев В. Д., Гребенщиков А. В. Курганы Чуйской степи.— В кн.: Сибирь в древ­

ности. Новосибирск, 1979; Савинов Д. Г. О завершающем этапе культуры ранних кочевников Горного Алтая.— КСИА, 1978, 154; Могильников В. А., Суразаков А. С. Археологические исследования в долинах Боротал и Алагаил.— СА, 1980, 2.

15 Завитухина М. П. Курганы у с. Быстрянского..., рис. 2; Она же. Могильник времени ранних кочевников..., рис. 3, 5; Могильников В. А., Куйбышев А. В. Курганы Ка­мень II (Верхнее Приобье) по раскопкам 1976 г.— СА, 1982, 2, рис. 5, 11.

16 Смирнов К- Ф. Вооружение савроматов, с. 10. 1 7 Там же, с. 11. 18 Могильников В. А., Медникова Э. М. Находки из Новообинки, рис. 1; Киселев С. В.

Древняя история..., табл. XXX, И; Суразаков А. С. О вооружении ранних кочев­ников..., рис. 1,7,9; Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история племен татар­ской культуры. М., 1967, табл. 4, /, 2; 11, 4, 9, 12.

!" Martin F. R. L'age du bronze au Musee de Minoussinsk. Stockholm, 1893, pi. 24, 2. 20 Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история..., табл. 4, 9—12; 11, 9—12; Рад-

лов В. В. Сибирские древности.— MAP, 1891, 5, с. 69, 71, 72; Грач А. Д. Древние ко­чевники в центре Азии. М., 1980, вкл. III, табл. II, 55.

21 Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история..., табл. 4, 9—12. 22 Збруева А. В. История населения Прикамья в ананьинскую эпоху.— МИА, 1952, 30,

табл. XXXII, 8. 23 Там же, табл. XXII, 19. 24 Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов, рис. 1, 10. 25 Руденко С. И. Культура населения Центрального Алтая..., рис. 140, б, г, к; табл.

CXVI, 2. 2 8 Там же, рис. 140, б. 27 Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история..., табл. 2. 28 Смирнов К. Ф- Вооружение савроматов, с. 27. 29 Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история..., с. 23. 30 Киселев С. В. Древняя история..., табл. XXVIII, 8. 31 Могильников В. А., Медникова Э. М. Находки из Новообинки, рис. 1.

32 Суразаков А. С. Железный кинжал из долины Ачик Горно-Алтайской автономной области.—СА, 1979, 3, рис. 1, 2.

3 3 Там же, с. 268, 269. 34 Смирнов К. Ф- Вооружение савроматов, с. 23.

35 Скорый С. А. Меч из собрания Крымского краеведческого музея.— СА, 1979, 3.

195 7*

М. Г. Мошкова

Культовые сооружения Лебедевского могильника

В широкий круг интересов К- Ф. Смирнова входили и вопросы, связан­ные с культами и религиозными воззрениями савромато-сарматских пле­мен. В своих исследованиях он неоднократно возвращался к этому сю­жету1. Именно К. Ф. Смирнов впервые обратил внимание на земляные сооружения-ограды, разбросанные среди насыпей курганного могильни­ка Шиханы в Оренбуржье. Это были круглые или прямоугольные пло­щадки, обнесенные невысокими валами2. Одно из таких сооружений было исследовано. Вал оказался пустым, а на внутренней площадке в-центре находилась большая яма, заполненная остатками костра. Вокруг нее располагалось мощное (в некоторых местах толщиной до 0,6 м) кольцо красной ошлакованной земли. За исключением двух небольших галек-терочников, в сооружении не было обнаружено никакого датирую­щего материала. Однако К. Ф. Смирнов счел возможным соотнести его с савромато-сарматскими курганами могильника и рассматривать как «святилище», или «храм огня», связанный с погребальными церемо­ниями3.

Последние годы на территории Западного Казахстана ведутся ис­следования одного из крупнейших могильников Южного Приуралья — Лебедевского4. Могильник насчитывает более 300 курганов, образующих восемь более или менее компактных групп. Деление на группы достаточ­но условно, поскольку крайние насыпи групп нередко смыкаются. В на­стоящее время раскопано 148 курганов, главным образом в группах IV—VI (130 из 163 курганов). В состав каждой из этих групп, помимо курганных насыпей, входят кольцеобразные земляные ограды. Они представляют собой круглые, реже — овальные площадки, окруженные невысокими валами. В трех группах (IV—VI) насчитывается 28 соору­жений-оград. Четыре из них были исследованы: две (1, 2) в группе V; одна (24) —в группе IV; одна (12) —в группе VI. В таблице представ­лены все данные об этих оградах, а на рис. 1 — чертежи двух из них (2 и 12).

Конструктивно все сооружения-ограды выполнены одинаково: невы­сокие валы насыпаны прямо на древней поверхности и состоят из твер­дой коричневато-серой супеси, не отличающейся от почвенного слоя. Ограды 2 и 12 имели неглубокие (0,12—0,20 м) ровики, окружавшие валы по всему внешнему периметру (12) или частично (2). Видимо, из них и брали землю для сооружения валов. Ни под валами, ни под цент­ральными площадками материк не был нарушен. За исключением со­оружения 2, где на глубине 0,3 м поблизости от центра площадки нахо­дился небольшой (диаметр 1 м, толщина 10 см) зольник, нигде никаких следов огня не обнаружено. Однако в двух оградах найдены мелкие об­ломки кальцинированных костей животных: в ограде 1 —овцы, в ограде 12 — овцы и лошади (определение А. А. Джубанова). Поскольку каль­цинированным костям не сопутствовали следы огня, надо думать, что в

196

Ограды Лебедевского могильника

ограду они попали уже в таком виде. Правда, ограды содержали и необу-гленные кости животных. Но лишь в одной (2) было множество мелких обломков, в том числе 17 фрагментов костей овцы и 42 — лошади. В ог­радах 1 и 24 сохранилось только по одной кости овцы.

На всех обследованных объектах в большем или меньшем количестве была найдена керамика. Во всех случаях все находки (как и кости жи­вотных) располагались только на территории центральных площадок, иногда сразу же под дерновым слоем (24) и почти до материка. Валы не содержали никаких находок. Такая ситуация дает возможность утверждать, что какие-то определенные действия совершались только на площадках и только после того как валы уже были насыпаны.

Наибольшее количество керамики (более 500 фрагментов) и других находок обнаружено в ограде 1, исследованной в 1977 г. За исключени­ем очень малого количества (не более 10) мелких обломков лепных чер-нолощеных сосудов (только стенки), все остальные фрагменты гончар­ные— светлоглиняные, красноглиняные и серолощеные. Из почти сотни фрагментов серолощеной керамики ни одного сосуда собрать не удалось. Светлоглиняные обломки (главным образом стенки) принадлежали амфорам. Среди них оказалось несколько фрагментов горла (в одном случае со следами ручки), сильно профилированных ручек и небольшая узкая ножка в виде кольцевого поддона. По определению Д. Б. Шелова, это светлоглиняные узкогорлые амфоры типа С, датирующиеся II в. н. э. Они в большом количестве найдены в Танаисе и, как считает Д. Б. Ше-лов, являются продукцией малоазийских, скорее всего синопских, ма­стерских5.

Из красноглиняных фрагментов удалось собрать два кувшина (рис. 2, / ) . Один из них, высотой 27 см, имеет яйцевидное тулово, широ­кое устойчивое дно, невысокое горло с нависающим, почти квадратным в сечении краем венчика, и небольшую лентовидную ручку с желобком

19?

РИС. 1. Планы и разрезы культовых сооружений

/ — ограда 12 (/ — кости животного; 2 — дно сосуда; 3 — фрагмент ручки сосуда; 4 —фрагменты керамики); // — ограда 2 (/ — кости овцы; 2 — фрагменты керамики); а — границы раскопа; б —зольник; в — дерновый слой; г — серая супесь; д — материк

посредине. Глина сосуда очень плотная, буро-оранжевая, с примесью мельчайших темных и светлых включений. Поверхность кувшина покры­та буро-коричневым ангобом.

Другой кувшин больших размеров — высотой 35,5 см (рис. 2, 2), со­хранился неполностью. Отсутствуют край горла с венчиком и ручка. След от нижнего конца ее имеется на плечиках. Под ним четко читается

знак в виде буквы *J_ с длинной перекладиной, сделанный по сырой

глине. Тулово сосуда сильно раздуто, дно массивное, широкое, горло узкое и, очевидно, было невысоким. Глина кувшина красно-оранжевая, очень плотная. Поверхность покрыта буро-коричневым ангобом со сле­дами лощения.

Как считает Е. Е. Неразик, любезно ознакомившаяся с материалом, оба восстановленных красноглиняных сосуда имеют прямые аналогии среди хорезмийской керамики первых веков нашей эры. Кувшины и горшки с довольно массивным, выступающим, иногда желобчатым во-ротничковым венчиком многочисленны среди хорезмийской керамики на поселениях и городищах как правобережья (Джанбаскала), так и лево­бережья (Куня-Уаз) Хорезма. Особенно близки лебедевскому кувшину (рис. 2, /) кувшин, обломок горла которого найден на поселении Куня-Уаз (№ 8034), и сосуды, венчики которых найдены в Джанбаскале

198

РИС. 2. Гончарные красноглиняные сосуды из ограды 2 (/, 2)

(№2347, дом 2, помещение 8, нижний пол; №2920, дом 2). По форме тулова, глине и отделке поверхности узкогорлому лебедевскому кувшину (рис. 2, 2) особенно близок сосуд из дома 2 поселения Джанбаскала (№ 2890), который, по мнению Е. Е. Неразик, датируется временем не позже, чем II в. н. э.6

Сочетание в одном комплексе двух одинаково датированных предме­тов, происходящих из очень удаленных друг от друга регионов (Хорезм и, по-видимому, Танаис), позволяет с уверенностью говорить о функцио­нировании этого сооружения во II в. н. э. и, видимо, не позднее рубежа или самого начала III в. н. э.

Помимо керамики, на площадке этой ограды найдены пять неболь­ших (15X20; 8X12 см) песчаниковых плит различной формы. Одна из плоскостей каждой плиты имеет следы сточенности. На небольшой плит­ке сохранились следы красной охры. Юго-восточнее центра найден же­лезный предмет, более всего напоминающий язычок с петлей от круглой или прямоугольной пряжки.

На площадках всех остальных оград обнаружена лишь керамика, но в несравненно меньшем количестве. В ограде 2 найдено около 50 фраг­ментов лепных и гончарных сероглиняных сосудов, форма которых не восстанавливается. По фактуре и рельефному орнаменту эти сероло-щеные обломки идентичны обнаруженным в ограде 1. По всей площади ограды 12 были рассеяны очень мелкие обломки лепного плоскодонного

199

кувшина с ложновитой ручкой и невысоким валиком по тулову. Здесь же найдена небольшая бесформенная песчаниковая плитка. Наконец, в ограде 24 сохранилось около 30 мелких обломков стенок гончарного красноглиняного и лепного сероглиняного сосудов, аналогичных най­денным ранее.

Совокупность и идентичность всех признаков как в строении оград, так и в находках, обнаруженных на их площадках, говорит об их одно­временности и функционировании в пределах II — начала III в. н. э. Сле­довательно, все они соотносятся с позднесарматскими комплексами мо­гильника. Последние содержат исключительно представительный для та­кой датировки материал: фибулы, включая римскую с эмалью, оружие, зеркала, бронзовые котлы, керамику7.

Видимо, так же датируются и все остальные, еще не исследованные сооружения-ограды. Косвенным доказательством этого служит их рас­положение на территории курганных групп, что наиболее отчетливо проявилось в группе Лебедевка V, которая вскрыта практически полно­стью (53 из 54 насыпей). Группа состоит из четырех компактных скопле­ний насыпей. В двух из них позднесарматские курганы составляют основ­ное ядро (12 из 15 и 8 из 13), и именно здесь расположены все четыре ограды Лебедевского могильника V. В двух других скоплениях этой группы (17 из 8 насыпей) нет ни одного позднесарматского комплекса и ни одной ограды. В группах IV и VI все зафиксированные ограды также находятся поблизости или в окружении позднесарматских курганов. В среднем, таким образом, на каждые два — четыре позднесарматских кургана (могильники IV—VI) приходится одна ограда-сооружение. Рас­положение оград среди погребальных памятников, тяготение их к одно­временным курганам — все это говорит о несомненной связи сооружений с погребальным обрядом и с культом предков. Количество оград и раз­меры внутренних площадок (100—200 кв. м), где и совершались какие-то обряды, свидетельствуют об использовании их небольшими коллекти­вами людей.

Верования кочевников позднесарматского времени, т. е. периода раз­ложения первобытнообщинного слоя, связаны с анимистическими пред­ставлениями. С этих позиций и следует интерпретировать исследованные ограды. Очень близкие лебедевским сооружения были обнаружены сре­ди погребальных памятников кочевников, обитавших на северо-восточ­ных границах левобережного Хорезма. Это были очень большие прямо­угольные и меньшие круглые площадки, окруженные невысокими вала­ми с одним (у круглых) или двумя (у квадратных) входами. Исследовав­шие Чаштепинские курганы Ю. А. Рапопорт и С. А. Трудновская предла­гают рассматривать эти ограды как место обитания, убежище для душ членов рода, погребенных вокруг. Внутри ограды собирались соплемен­ники для совершения обрядов в память умерших (ритуальные трапезы, агонические игры и т. п.). Валы должны были ограждать тело умерше­го в момент совершения над ним каких-то обрядов, предшествовавших окончательному захоронению8.

Однако при сравнении лебедевских оград с чаштепинскими и с соору­жениями могильника Шиханы наряду с определенным сходством памят­ников выступает и своеобразие каждого из них. Лебедевские ограды,

200

как и чаштепинские, практически не содержат следов обрядов, связан­ных с огнем (лишь одно небольшое кострище). Ограда в Шиханах, на­против, представляет собой наиболее яркое выражение этих обрядов; размеры площадок в Лебедевке и Шиханах сравнительно невелики (100—200 кв. м), тогда как в Чаштепе площадь колоссальна (более 7000 кв. м); наконец, на площадках Чаштепе и могильника Шиханы не найдены ни вещи, ни кости животных, в отличие от лебедевских оград, где есть обломки костей овцы и лошади, в том числе кальцинированные, а также большое количество обломков разнообразной керамики. Лебе-девские ограды использовались, видимо, и как место ритуальных тра­пез. После окончания погребальных церемоний площадки внутри оград не засыпались (насыпной грунт отсутствует) и в дальнейшем могли ис­пользоваться для совершения умилостивительных обрядов, связанных с культом предков и устраиваемых членами семьи или рода в честь умер­шего прародителя или сородича9. Тесная связь погребального культа и культа предков, по-видимому, не исключала возможности использова­ния площадок внутри оград для совершения сначала одних, затем, по прошествии какого-то времени,— других культовых церемоний. Судя по составу и количеству обломков керамики из оград, можно думать, что сосуды, употребляемые при совершении последних обрядов, оставляли на месте целыми. Именно в них могли содержаться умилостивительные дары в виде еды и каких-то напитков.

Рост числа могильников, на территории которых, помимо захороне­ний, находятся какие-то культовые сооружения, заставляет изменить наши представления о кочевнических погребальных памятниках в це­лом. Это не только группы определенных курганов, а единый комплекс, включающий в себя как насыпи, так и сооружения или отдельные на­ходки, связанные с совершением погребально-поминальных обрядов10.

1 Смирнов К- Ф. Савроматы. М., 1964, с. 247—257; Он же. Сарматы-огнепоклонники.— В кн.: Археология Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1975, с. 155—159.

2 Смирнов К- Ф-, Попов С. А. Сарматское святилище огня.— В кн.: Древности Восточ­ной Европы. М., 1969, с. 210—216.

3 Там же, с. 214—216. 4 Мошкова М. Г., Железчиков Б. Ф., Кригер В. А. Работы Западноказахстанской экспе­

диции.—АО 1978 г. М., 1979, с. 538, 539; Железчиков Б. Ф., Кригер В. А. Раскопки в окрестностях с. Лебедевка.— АО 1979 г. М., 1980, с. 432, 433; Мошкова М. Г. Позднесарматские погребения Лебедевского могильника в Западном Казахстане.— КСИА, 1982, 170.

5 Шелов Д .Б. Узкогорлые светлоглиняные амфоры первых веков нашей эры. Класси­фикация и хронология.— КСИА, 1978, 156, с. 17, 18, рис. 6.

6 Приношу глубокую благодарность Е. Е. Неразик, любезно ознакомившей меня с не­опубликованными материалами.

7 Мошкова М. Г., Железчиков Б. Ф., Кригер В. А. Работы Западноказахстанской экс­педиции, с. 538, 539; Мошкова М. Г. Позднесарматские погребения ..., с. 82—86, рис. 1; 2.

8 Рапопорт Ю. А., Трудновская С. А. Курганы на возвышенности Чаш-тепе.— В кн.: Кочевники на границах Хорезма. М., 1979, с. 155—158, 162—164.

9 Токарев С. А. Ранние формы религии. М., 1964, с. 266, 267. 10 Сорокин С. С. К вопросу о толковании внекурганных памятников ранних кочевни­

ков Азии.—АСГЭ, 1981, 22, с. 23—39.

*

201

Второй сосуд, по-видимому, кувшин. Прямые аналогии ему мне не­известны, но как сама форма, так и элемент орнамента в виде невысоко­го горизонтально расположенного валика достаточно часты в сармат­ской керамике.

Следует отметить большое сходство погребения с погребениями сар­матской культуры Поволжья не только по инвентарю, но и по ритуалу. Узкая могильная яма, положение погребенного на спине, со слабо по­догнутыми ногами, с кистью руки под тазом, юго-западная ориентиров­ка умершего — все эти черты обряда характерны для поволжских сар­матских погребений I—II вв. н. э . 7 Этими хронологическими рамками, по-видимому, и следует датировать публикуемое погребение.

1 Смирнов К. Ф. Вопросы изучения сарматских племен и их культуры в советской ар­хеологии.— ВССА, с. 209.

2 Абрамова М. П. Сарматские погребения Дона и Украины.— СА, 1961, 1. 3 Ковпаненко Г. Т. Сарматское погребение в Соколовой Могиле.— В кн.: Скифия и

Кавказ. Киев, 1980, с. 168 ел. •* Алексеева Е. М. Античные бусы Северного Причерноморья.— САИ, 1978, вып. Г1-12,

с. 69, табл. 33, 29. * Абрамова М. П. Сарматская культура II в. до н. э.— I в. н. э.— СА, 1959, 1, с. 60,

65, рис. 2, 2; Шилов В. П. Калиновский курганный могильник.— МИА, 1959, 60, с. 466; Хазанов А. М. Генезис сарматских бронзовых зеркал.— СА, 1963, 4, с. 64, рис. 3, 5.

* Шилов В. П. Калиновский курганный могильник.—МИА, 1959, 60, с. 454 ел., рис. 53, 6, 12; 63, 4, 5.

7 Абрамова М. П. Сарматская культура..., с. 52 ел.; Шилов В. П. Калиновский курган­ный могильник, с. 454.

М. Н. Погребова j

Кобанская пряжка «восточного типа»

Контакты, издревле существовавшие между населяющими землю наро­дами, всегда были мощным фактором развития культуры. Влияние это­го фактора проявляется по-разному, в зависимости от условий, в кото­рых он осуществляется, и тех сторон культуры, которые он в каждом конкретном случае затрагивает. При обращении под этим углом зрения к памятникам древности становится очевидным, что влияние подобных контактов сказывалось не только и, может быть, не столько в появлении в рамках определенной культуры импортных, чуждых для нее вещей, сколько в создании подражаний, введении отдельных инокультурных элементов. Это обстоятельство объясняется, очевидно, тем особым зна­чением, которое придавалось вещи в традиционных культурах. Тща­тельный отбор при заимствовании «чужих» форм и включении их в ме­стный культурный комплекс хорошо прослеживается и на этнографиче­ских материалах '.

Примером такого частичного заимствования может служить извест­ная кобанская поясная пряжка в виде двух предстоящих животных {рис., 1) г. Восточный характер этой вещи общепризнан. Высказывалась

205

мысль о месопотамском влиянии 3, но еще Ф. Ганчар сравнивал ее с лу-ристанскими штандартами 4. Оснований считать эту пряжку импортной нет как по отсутствию полных аналогий ей за пределами кобанской культуры, так и по ее стилистическим особенностям. Прежде всего, стоя­щие на задних лапах друг перед другом животные близко напоминают «собак», представленных в колхидо-кобанском искусстве, главным об-разом в графическом исполнении 5. Распространены в обеих культурах и плоские фигуры животных разных типов. Наконец, и большие поясные пряжки — предмет, характерный для кобанской культуры на разных эта­пах ее развития. Все подобные детали не только подчеркивают местный характер этой уникальной вещи, но и позволяют уточнить ее дату.

Хронологические рамки кобанской культуры определяются ее иссле­дователями XII—VI вв. до н. э. Расцвет ее, как и близкой по ряду дета­лей и прежде всего по искусству колхидской культуры, приходится на IX—VII вв. до н. э. Однако установление хронологии отдельных пред-

206

метов, стилистических особенностей, сюжетов и т. п., существовавших в обеих культурах, вызывает определенные трудности, что объясняется большим количеством беспаспортных, нестратифицированных и внеком-плексных вещей. Л. Н. Панцхава, подробно изучившая колхидо-кобан-ские гравированные топоры, пришла к выводу, что они производились лишь в VIII — начале VI в. до н. э." Изображение «собак» на кобанской пряжке по стилю относится к выделенной Л. Н. Панцхава первой груп­пе, которую она датирует VIII—VII вв. до н. э., но плоские скульптуры как на Северном, так и на Южном Кавказе особое распространение по­лучают в VI в. до н. э . 7 Это позволяет датировать описываемую пряжку в пределах VIII—VI вв. до н. э.

Однако очевидно, что, несмотря на местное изготовление этой вещи, влияние инокультурной традиции прослеживается в ней достаточно чет­ко, и определение источника этого влияния и времени его действия пред­ставляет безусловный интерес.

Мотив предстоящих друг другу животных в искусстве Кавказа и За­кавказья крайне редок8. В Передней Азии, напротив, мотив этот изве­стен на протяжении длительного времени и встречается в разных обла­стях. Впервые он отмечен в искусстве Месопотамии раннединастическо-го периода, где часто изображается пара животных, главным образом диких козлов, стоящих симметрично по обеим сторонам дерева. Сюжет этот с большей или меньшей интенсивностью и разными стилистически­ми особенностями живет вплоть до сложения христианского искусства, в котором он также находит отражение. Особенно широко предстоящие животные представлены в глиптике 9. На печатях урукского периода изображались пары львов или леопардов, стоящих на задних лапах и сцепившихся хвостами и передними лапами 10. Встречается и компози­ция с человеком-деревом в центре во второй раннединастический пери­од ". Особого развития мотив дерева со стоящими по его сторонам жи­вотными достиг в митаннийском искусстве. Предполагается, что именно из Митанни мотив этот перешел в Ассирию, где приобрел свой собствен­ный стиль 12. Изображение священного дерева с симметрично располо­женными около него фигурами людей или фантастических животных известно в искусстве Урарту. Стилистически урартские изображения близки ассирийским.

В редких случаях мотив этот зафиксирован в скифском искусстве 13. Очень широко фигуры противостоящих животных, как правило, без центрального изображения или с его рудиментами, использовались в лу-ристанских бронзах. Для этого искусства характерно выделение проти­востоящих фигур в отдельный сюжет и в самостоятельный предмет, че­го в других областях Передней Азии почти не наблюдается. Очевидно, не последнюю роль в популярности этой композиции сыграла характер­ная для луристанского искусства тяга к симметрии. Еще Э. Герцфельд обратил внимание на сходство стиля, в котором исполнены известные луристанские навершия, или штандарты, со стилем митаннийских печа­тей Киркука 14, что послужило еще одним аргументом для подтвержде­ния его тезиса о местных, переднеазиатских истоках луристанского сти­ля. Позже Э. Порада, также отметив несомненную близость митанний-ского и луристанского стиля, предположила, что близость эта объясня-

207

ется не непосредственными контактами между знаменитыми культур­ными областями, а перенесением митаннийского влияния на Луристан через Элам 15.

Хотя, как уже отмечалось выше, кобанские пряжки нигде не имеют прямых и полных аналогий, наибольшее число сходных особенностей может быть прослежено именно в луристанских навершиях. Так, и здесь и там изображение предстоящих животных выделено в самостоятельный сюжет и представлено в виде отдельного предмета. И для пряжки, и для штандартов характерны вытянутая и несколько геометризованная фор­ма. Животные в обоих случаях расположены строго симметрично с сое­диненными передними и задними конечностями, что особенно характер­но для луристанских наверший. Врезные круги, подобные тем, которыми покрыты тела животных на кобанской пряжке, нередко украшают и жи­вотных луристанских штандартов (рис., 2—6).

И однако все указанные предметы различаются и функционально, и по технике изготовления, и по типу изображаемых животных, так что предположение о луристанском влиянии может быть высказано лишь в качестве гипотезы. Правда, в какой-то степени гипотеза может быть подкреплена доказательством возможности такого влияния. Прежде всего это хронологическая возможность, которая в данном случае нали­чествует. Хотя понятие «луристанское искусство» достаточно расплывча­то и имеет большой хронологический диапазон 16, расцвет культуры, ко­торую условно можно назвать культурой луристанских бронз, относится к IX—VII вв. до н. э. Эту культуру, сложившуюся на базе древней мест­ной традиции, характеризует набор своеобразных бронз совершенно осо­бого стиля, яркими представителями которых являются упоминавшиеся выше навершия или штандарты.

Э. Порада на основании стилистического анализа отнесла сложение наверший со львами к X—IX вв. до н. э., отметив, что их появление зна­менует сложение собственно луристанского стиля 17. Датировка расцвета культуры луристанских бронз IX—VII вв. до н. э., подкрепленная ре­зультатами полевых исследований 18, представляется пока убедительной, и очевидно, если даже навершия со львами стали оформляться несколь­ко раньше, в эту эпоху они должы были использоваться наряду с навер-шиями с центральной фигурой. Таким образом, с хронологической точки зрения соприкосновение кобанской культуры и культуры луристанских бронз возможно.

Вторым подтверждением высказанной гипотезы могли бы быть дру­гие примеры взаимовлияния или взаимовстречаемости этих культур. На­блюдения, сделанные на этот счет Ф. Ганчаром и Р. Гиршманом 19, не нуждаются в повторении. Особое значение в этом аспекте имеет находка на о-ве Самос, где в одном комплексе обнаружены типичный луристан-ский штандарт и навершие в виде двух симметричных головок живот­ных, в пастях которых зажаты головы барана и, очевидно, козла 20. Бли­жайшую аналогию этому навершию представляет навершие известного кобанского кинжала с фигурками двуглавых баранчиков, зажатых в зу­бах симметрично расставленных «ослиных» головок **. Подобное сочета­ние убедительно показывает, что вещи кобанского и луристанского типа не только существовали одновременно, но и встречались.

208

Третье подтверждение высказанному предположению должно заклю­чаться в наличии такой исторической ситуации, при которой были бы возможны контакты, прямые или косвенные, между носителями кобан-ской культуры и культуры луристанских бронз. Представляется, что та­кая ситуация в VIII—VI вв. дон. э. существовала, но размеры данной за­метки не позволяют останавливаться на этом вопросе.

Широкое распространение мотива противостоящих животных свиде­тельствует о том, что его символика была хорошо понятна разным на­родам, хотя, очевидно, в каждой области могла иметь свою специфику.

X. Фрэнкфорт, правда, считает противостоящих животных построени­ем чисто декоративным, в противоположность изображению животных у дерева, имеющему смысловую нагрузку, но связь сюжетов может быть прослежена достаточно четко.

Изображение животных у дерева нередко связывается с идеей пло­дородия 22. П. Мури на основании анализа дополнительных изображе­ний, встречаемых на навершиях со львами, и аналогий в месопотамских материалах пришел к выводу, что в Луристане эти навершия были сим­волом местной богини-матери, возможно покровительницы деторожде­ния 23.

Неоднократно высказывались и предположения, что образ «собаки» в колхидской и кобанской культурах связан с представлениями о мате­ри-природе, размножении и плодородии 24.

Однако же очевидная принадлежность кобано-колхидских топоров к погребальному инвентарю ставит под сомнение возможность преимуще­ственной связи их основного декора с идеей плодородия. Анализ элемен­тов этого декора скорее позволяет связывать их с тремя зонами миро­здания, а весь декор в целом — с картиной строения вселенной. Эти со­ображения заставляют вспомнить интерпретацию композиции дерева и предстоящих животных как отражения представлений о строении все­ленной 25. Это последнее значение особенно четко проявляется в тех слу­чаях, когда дерево изображается как небесная опора. Возможно поэто­му, что при создании кобанской пряжки не механически заимствовалась чуждая композиция, а выбиралась определенная, наиболее близкая, по­нятная и соответствующая сути изображаемых животных. Однако эта композиция осталась чуждой искусству кобанской культуры, чье богат­ство и разнообразие, очевидно, создало достаточно полный образный язык, не испытывавший потребности в дополнениях.

1 Чвырь Л. А. Таджикские ювелирные украшения. М., 1977, с. 84—88. 2 Уварова П. С. Могильники Северного Кавказа.—МАК. М., 1900, VIII, табл. XXII, /. 3 Крупное Е. И. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960, с. 349. 4 Hancar F. Kaukasus-Luristan.—ESA, 1934, IX, S. 94. 6 См., например: Chanlre Е. Recherches anthropologiques dans le Caucase. Paris; Lion,

1885, t. II, pi. II; III, с. р. 6 Панцхава Л. Н. К истории художественного ремесла колхидской и кобанской куль­

тур. Автореф. канд. дис. Тбилиси, 1975, с. 26. 7 Цитланадзе Л. Г. Археологические памятники Хеви. Тбилиси, 1976, табл. XXIX;

Барамидзе М. В. Мерхеульский могильник. Тбилиси, 1977, табл. VII, /. 8 См., например: Техов Б. В. Очерки древней истории и археологии Юго-Осетии. Тби­

лиси, 1976, с. 210, рис. 74. 9 Frankfort H. Cylinder Seals. London, 1939, pi. Ill, a; IV.

209

ло Ibid., pi. IV, с. 11 Ibid., pi. X, i; XI, m. 12 Ibid., p. 203 ff. 13 См. подробно: Пиотровский Б. Б. Ванское царство. М., 1959, с. 248 ел. 14 Herzfeld E. Iran in the Ansient East. London, 1941, p. 163, fig. 278—281. 15 Porada E. Nomads and Luristan bronzes.— In: Dark Ages and Nomads. Istanbul,

1964, p. 28. 16 См., например: Vanden Berghe L. Het archeologisch onderzoek naar de bronscultur

van Luristan, opgravingen in Pusht-i Kuh. Brussel, 1968; Moorey P. Catalogue of the Ancient Percian bronzes in the Ashmolean Museum. Oxford, 1971, p. 17 ff.

17 Porada E. Nomads and Luristan bronzes. is Vanden Berghe L. The Chronology of Luristan bronzes from Pusht-i Kuh, Luristan.—

In: The Sixth international congress of Iranian art and archaeology. Oxford, 1972. 19 Hancar F. Kaukasus-Luristan; Ghirshman R. Persia. London, 1964, p. 314, fig. 380. 20 Moorey P. Ancient Persian Bronzes from the Island of Samos.— Iran, 1974, XII,

p. 190—194. 21 Крупное Е. И. Древняя история..., табл. L. 22 Frankfort H. Cylinder Seals, pi. XXXII, d; XXXIII, a, c; XLII, a, b, i, p. 275. 23 Moorey P. Catalogue..., p. 149, 150. 24 Панцхава Л, Н. К. истории..., с. 19; Траши М. М. Труды. Сухуми, 1970, I, с. 117. 25 См., например: Топоров В. Н. К происхождению некоторых поэтических символов.—•

В кн.: Ранние формы искусства. М., 1972, с. 94.

А. И. Пузикова

Акинак из с.Ключ Курской обл.

Весной 1974 г. в Курский областной краеведческий музей поступила •случайная находка — железный акинак скифского времени. В сопрово­дительной записке говорилось, что он происходит из с. Ключ Горшечен-ского р-на и был найден механизатором колхоза им. Орджоникидзе В. Т. Климовым при вспашке поля '. Находки мечей-акинаков на терри­тории Курской обл. случались и раньше, многие из них опубликованы2. Все ранее обнаруженные мечи относились к отделу II мечей, которые характеризуются антенным навершием и датируются, как правило, VI— V вв. до н. э . 3

Найденный акинак, целиком изготовленный из железа, имел оваль­ное навершие и перекрестие так называемой ложно-треугольной формы. Сохранность акинака прекрасная, лишь в нижней части лезвия заметен след перегиба вследствие переезда трактором. Общая длина меча 50 см длина рукояти вместе с навершием и перекрестием 10 см, ширина лез­вия в верхней части 4 см. Лезвие меча плавно сходит к острию. Вверху, несколько ниже рукояти, наблюдается утолщение, получившееся в про­цессе присоединения рукояти к клинку. Весь меч имеет изящные пропор­ции (рис. I, if).

Необычен для Посеймья декор рукояти, исполненный в зверином сти­ле. Плоская поверхность рукояти вдоль краев была украшена бортика­ми, рассеченными поперечными нарезками. Поверхности навершия, ру­кояти и перекрестия с обеих сторон покрыты изображениями головок ло­ся. На навершии и перекрестии помещено по одной головке, на рукоя-

210

ти — две, следующие одна за другой. Изображение лося сильно стилизовано: представлены чрезмерно развитые уши и губы, а голова зверя оформлена в виде огромного выпуклого глаза. Все изобра­жения лося индивидуальны и отличают­ся друг от друга деталями в рисунках глаз, в пропорциях губ, в количестве вет­вей рогов (рис. 1, 2). Точной аналогии среди известных изображений данным изображениям назвать невозможно*.

Более всего сходны, на мой взгляд, изображения лося на курском акинаке с рисунками на рукояти меча из кургана Солоха5. По форме навершия, рукояти и перекрестия меч из с. Ключ относится к третьему типу отдела I по классифика­ции А. И. Мелюковой6. Аналогии им до­вольно многочисленны в комплексах IV— III вв. до н. э.: мечи из Чертомлыцкого кургана7, из склепа мирзы Кекуватско-го8, из кургана 8 у ст. Елизаветовская (раскопки В. П. Шилова) ' и т. д. Только в материалах из Северного Причерно­морья А. И. Мелюкова насчитала более 20 таких мечей. Из аналогичных нахо­док, обнаруженных на памятниках, рас­положенных территориально более близ­ко, следует назвать меч из кургана 3 группы Частых курганов (раскопки ВУАК в 1911 г.) 10, а также три меча из курганов 9 и 10 у с. Дуровка Белгород­ской обл. (раскопки автора в 1965 г.), комплексы которых датируются также IV—III вв. до н. э. н Названные пять ме­чей, включая и курский, происходят с северо-восточной окраины скифского мира и являются классическими образ­цами мечей с овальными навершиями и «ложно-треугольными» перекрестиями, хотя по оформлению рукояти каждый из них представляет собой отдельный вари­ант (рис. 2, /—4). Вполне возможно, что данный тип мечей был наиболее характе­рен именно для этой периферии скифско­го мира. И еще один вывод вытекает из географии находок акинаков: все они происходят из восточных районов Курской обл.— Горшеченского и Тимского, непосредственно граничащих с территорией Воронежского Подонья. Эти факты еще раз подтверждают вывод, сделанный при из-

РИС. 1. Акинак из с. Ключ / — общий вид; 2 — рукоять

211

РИС. 2. Рукояти акинаков 1 — из кургана 3 группы Частые курганы; 2, 3 — из кургана 9 у с. Дуровка; 4 — из кургана 10 у с. Дуровка

учении городища Марица: отношения между племенами Подонья и По-сеймья были враждебными 12. Видимо, часто происходили межплеменные стычки, отражением которых и являются эти случайные находки аки­наков.

Небезынтересен металлографический анализ акинака, сделанный Л. С. Хомутовой 13. В четырех местах были взяты пробы, которые пока­зали, что клинок откован из высокоуглеродистой стальной заготовки хо­рошего качества. Многократный нагрев металла привел к выгоранию углерода на поверхности клинка.

Изучение конструкции кинжала показало, что рукоять была изго­товлена отдельно от клинка. Для соединения рукояти с клинком в ру­кояти пробивалось отверстие, после чего рукоять насаживалась на кли­нок и закреплялась при помощи двух железных пластинок, приваренных к клинку, отчего и получилось утолщение ниже перекрестия.

Изображение рисунка на рукояти выполнено ковкой по горячему ме­таллу при температуре желтого каления (1000°) инструментом типа зу­била. На рукояти при визуальном наблюдении видны следы этого ин­струмента. Штамповка рисунка при помощи пунсонной матрицы исклю­чается ввиду того, что различны размеры и изображения голов лосей: каждый рисунок индивидуален.

Создается впечатление, что рукоять и клинок изготовлены различ­ными мастерами, так как рукоять — изделие высшего класса, которое изготовил мастер-ювелир, имевший навык работы с цветными металлами.

212

1 Осенью 1974 г. после окончания стационарных работ на городище Марица сотруд­ники экспедиции съездили и осмотрели место находки акинака. В. Т. Климов под­твердил, что действительно акинак он выпахал трактором, но заметил его не сразу, а после того как переехал машиной. Меч от этого согнулся, и пришлось его раз­гибать (на лезвии акинака есть след перегиба). Полагая, что меч происходит из разрушенного кургана, мы тщательно осмотрели место находки. Никаких следов курганов на поле мы не обнаружили. Однако на краю дороги сохранились остатки курганной насыпи, подрезанной с четырех сторон. Видимо, курганы на поле, если они и были, исчезли в результате систематической тракторной вспашки.

12 Воронина Р. Ф. О некоторых кинжалах и акинаках К\'рской обл.— МИА, 1962, 113, с. 131, рис. 1, 1,4, 8.

3 Мелюкова А. И. Вооружение скифов.— САИ, 1964, вып. Д1-4, табл. 20. -* Ильинская В. А. Современное состояние проблемы скифского звериного стиля.—

ССЗС, рис. 2, 1—11; Шкурко А. И. О локальных различиях в искусстве лесостепной Скифии.— Там же, рис. 2, 5, 13; 3, 7, 8, 9, 10; Петренко В. Г. Правобережье Сред­него Приднепровья в V—III вв. до н. э.— САИ, 1967, вып. Д1-4, табл. 31, 5, 9, 12, 19.

5 Мелюкова А. И. Вооружение скифов, табл. 20, 6. 6 Там же, табл. 18, 18, с. 51. 7 ДГС, табл. XXXVII, 2; XL, 9, 12, 14; Мелюкова А. И. Вооружение скифов, табл. 18, 3. 8 Мелюкова А. И. Вооружение скифов, табл. 19, 7. ** Шилов В. П. Раскопки Елизаветовского могильника в 1959 г.— СА, 1961, 1, рис. 11. iu Миберов П. Д. Памятники скифского времени на Среднем Дону.— САИ, 1965,

вып. Д1-31, табл. 17, 12. *' Пузикова А. И. Раскопки могильника скифского времени у с. Дуровка в 1965 г.—

МИА, 1969, 151, рис. 6, 1—5. 12 На территории городища Марица был обнаружен грунтовой могильник, где один

из погребенных оказался ранен двумя железными стрелами широко распространен­ного в Подонье типа.

i3 Приношу Л. С. Хомутовой искреннюю благодарность.

Д. С. Раевский

От киммерийского орнамента к скифскому звериному стилю

Б современной скифологии существуют, как известно, два основных тол­кования проблемы происхождения скифов и их культуры. Согласно пер­вому, скифы приходят в Причерноморье, где до них обитали киммерий­цы, из глубин Азии, принося с собой уже сложившуюся культуру (А. И. Тереножкин, В. Ю. Мурзин и другие). Другая концепция видит предков скифов в населении Причерноморья эпохи бронзы, а скифскую культуру трактует как сложившуюся на местной основе с некоторыми внешними привнесениями (Б. Н. Граков, А. И. Мелюкова, И. В. Яценко, А. М. Лесков и другие). Обе точки зрения подкрепляются анализом ши­рокого набора элементов скифской культуры, но с различной трактовкой их генезиса. В частности, защитники первой концепции, исходя из тези­са, что искусство как одно из высших проявлений культуры имеет ре­шающее значение при постановке и решении «основных проблем скифо-ведения, в том числе и проблемы происхождения скифов» ', видят в ко­ренном различии искусства Причерноморья предскифской («киммерий­ской») и скифской эпох одно из доказательств «механической смены

213

А. С. Скрипкин

Два погребения раннего железного века

из Прикубанья

Кубань, находившаяся на стыке античной и варварской культур, насы­щена интересными археологическими памятниками, дающими возмож­ность осветить этническую историю не только Северо-Восточного При­черноморья, но и более отдаленной периферии, населенной ираноязыч­ными кочевыми народами. Летом 1981 г. экспедиция Волгоградского-университета провела раскопки в Краснодарском крае, в зоне строитель­ства Понуро-Калининской оросительной системы. В ряде мест Калинин­ского р-на было вскрыто несколько курганов. Особый интерес представ­ляет курган 1, расположенный на землях колхоза «Советская Кубань»,, в 4 км к юго-западу от хут. Северный. Насыпь кургана была поврежде­на при сооружении рисовых чек: со всех сторон оказались подрезанны­ми его полы. Высота кургана 7 м, диаметр — около 90 м. В кургане, со­оруженном в бронзовом веке, обнаружено 52 погребения, значительную часть которых составляли средневековые захоронения. Мы остановимся на описании двух погребений раннего железного века.

Погребение 3 обнаружено в насыпи кургана на расстоянии 8,3 м на юго-запад от центра и на глубине 2,15 м от современной поверхности. На дне могилы прослежены остатки органической подстилки, посыпанной мелом. Судя по подстилке, яма имела вытянутую форму длиной около 2,4 м и шириной 0,8 м. На подстилке лежал скелет женщины. Кости сох­ранились плохо. По их остаткам можно определить, что погребенная ле­жала в вытянутой позе, головой на юго-восток (рис. 1, /) .

На ее шее находилась гривна, изготовленная из золотой гладкой трубки с запаянными концами (рис. 2, 8). Справа от черепа обнаружена, золотая подвеска в виде ажурного цилиндра, состоящего из диска, ук­рашенного филигранью, и трех колец, соединенных поочередно шестьк> золотыми шариками. К нижнему кольцу крепились шесть плетеных це­почек, заканчивающихся круглыми маленькими дисками. Сверху подвес­ка имела петлю для крепления (рис. 2,4). У правого плеча найдена раз­давленная стеклянная чаша полусферической формы со слегка вогнутым дном (рис. 1, VII). Цвет стекла коричневатый. В области груди и ног найдены 43 золотые штампованные нашивные бляшки крестообразной. формы. В центре бляшек изображены 13-лепестковые розетки. На бляш­ках имеется по два отверстия для крепления (рис. 2, 5). На том месте,, где должны были быть кости рук, найдены два золотых браслета в три оборота, изготовленные из трубок с запаянными концами (рис. 2, /, 2). У колена правой ноги лежало бронзовое зеркало с валиком по краю-(рис. 1, VI). В районе стоп находились два браслета из золотых трубок (рис. 2, 6, 7). Около стопы правой ноги найдены фрагменты лепного со­судика с широким устьем. Форма его полностью не восстанавливается. Вероятно, это была курильница. Между стопами лежал сероглиняный-флакон веретенообразной формы (рис. 1, III). В ногах погребенной сто­ял гончарный красноглиняный кувшин (рис. I, II). Рядом с ним находил-

218

РИС. 1. План погребения 3 кургана 1 у хут. Северный в Прикубанье и вещи из него / — план и разрез погребения (/ — золотая гривна; 2 — золотая подвеска; 3— стеклянная чаша;

-4— золотые бляшки; 5, 6 — золотые браслеты; 7 — бронзовое зеркало; 8, 9 — ножные браслеты; :10 — фрагменты лепного сосуда; П — сероглиняный флакон; 12, 13 — красноглиняные кувшины; .14 — железный нож; 15 — мелкие стеклянные бусы; 16—гальки); //, IV—гончарные кувшины; ЛИ — флакон; V — нож; VI — зеркало; VII — чаша; II—IV — глина; V — железо; VI — бронза; W1I — стекло; а — подстилка; 6 — мел

ЛЯС 2. Золотые украшения из погребений 3 и 9 кургана 1 у хут. Северный в Прику-

г р е б е 1 7 9 ~ б Р а С Л е Т Ы ; 3' * - Г Р И В Н Ы ; '-"ОДвеска; 5-бляшки; /, 2, .-«-погребение 3; 3 - по-

220

ся другой красноглиняный кувшин с низким горлом и биконическим ту-ловом. На дне его в центре имелось небольшое круглое отверстие. По­средине ручки и у ее основания просверлены два отверстия (рис. 1, IV). Около кисти левой руки лежал железный ножичек с горбатой спинкой и со следами дерева на черешке (рис. 1, У). Здесь же обнаружены 12 мел­ких стеклянных бусин катушковидной формы. Рядом со стопой правой ноги лежали две гальки.

Погребение 9 находилось в насыпи кургана на расстоянии 13,95 м к югу—юго-востоку от центра на глубине 3,15 м от современной поверхно­сти. Форма и размеры могильной ямы не выявлены. На дне сохранился темный тлен от подстилки. На подстилке лежал женский скелет на спи­не, головой на запад с небольшим отклонением к югу. Руки погребенной были согнуты в локтях, а кисти положены на таз. Ноги согнуты в коле­нях и завалены влево. Яма, видимо, перекрывалась деревом, остатки ко­торого обнаружены на костяке (рис. 3, / ) .

На шее погребенной находилась низка бус: три крупные бусины из горного хрусталя, две ребристые и одна гладкая (рис. 3, IV а, б); четыре плоские стеклянные ромбовидные бусины (рис. 3, IVe) и 69 мелких сер­доликовых бочонковидных бусин (рис. 3, IVг). Здесь же найдены два обломка золотой гривны из четырехгранного крученого дрота. На сохра­нившемся конце имелась петля (рис. 2, 3). На груди с левой стороны на­ходилось плоское бронзовое зеркало со слегка загнутым и заостренным краем (рис. 3, //) . Слева от погребенной лежал красноглиняный флакон (рис. 3, IX). В ногах обнаружена перевернутая вверх дном сероглиняная гончарная миска на кольцевом поддоне и со слегка скошенными внутрь бортиками (рис. 3, VIII). Здесь же находилась сероглиняная чашечка круговой работы. Она имела уплощенное дно и широкий верхний край (рис. 3, V//). Рядом стояло ведерко, изготовленное из тонкого кованого бронзового листа. Верх его сохранился плохо. Ведерко имело отогну­тый вечник, под которым находился железный обруч с двумя ушками. К ушкам крепилась, видимо, железная дужка. Дно ведерка было изго­товлено отдельно и приклепано к корпусу таким образом, что образовал­ся поддон (рис. 3, III). Здесь же находился гончарный красноглиняный кувшин с узким высоким горлом и широким туловом (рис. 3, VI). Около него стоял большой двуручный сероглиняный кувшин, горло которого за­канчивалось носиком-сливом. Кувшин богато орнаментирован. Горло ук­рашено рядом рельефных желобков. По плечикам проходят две линии из двойных желобков, заполненные оттисками треугольной палочки. Про­странство между двойными линиями желобков украшено волнообраз­ными прочерченными линиями. От нижнего пояска вниз опускаются сла­бо прочерченные линии, образующие треугольники (рис. 3, V). На поясе погребенной обнаружены три стеклянные ребристые бусины с позолотой диаметром 0,5 см (рис. 3, IVd).

Анализ вещевого материала, а также некоторые детали обряда поз­воляют определить приблизительную дату этих погребений. Погребение 3, вероятно, несколько древнее погребения 9. В нем найдено бронзовое зеркало с валиком по краю. Такой тип зеркал более всего характерен для сарматских погребений прохоровской культуры '. Глиняные кувши­ны с биконическим туловом и коленоизогнутой ручкой типа рис. 1, IV в.

221

222

некрополях Керченского полуострова и Тамани распространяются с пер­вой половины III в. до н. э . 2 Они, вероятно, бытуют до I в. до н. э. Тож­дественный по размерам кувшин происходит из погребения 207 Танаис-ского некрополя, которое Т. М. Арсеньева считает возможным датиро­вать I в. до н. э . 3 Глиняные веретенообразные флаконы — весьма ха­рактерная находка для погребений Северного Причерноморья эллини­стического времени. Аналогичные флаконы, в том числе и сероглиняные, происходят из Артюховского кургана, датирующегося третьей четвер­тью II в. до н. э . 4 , и из погребений Ольвийского некрополя конца III — начала II в. до н. э . 5 Наиболее вероятная дата погребения 3 — III—II вв. до н. э. Погребальный обряд захоронения не противоречит этой дате. Так, Н. В. Анфимов, исследовавший грунтовой могильник меото-сармат-ского времени у ст. Усть-Лабинская, отмечал, что южная ориентировка преобладала в нем до I в. до н. э . 6

Погребение 9 по набору вещей может быть датировано I в. до н. э . — I в. н. э. Весьма выразителен двуручный кувшин со сливом. Кувшины со сливами широко распространяются в среднесарматское время, орнамен­тация его также характерна для сосудов того времени 7. Бронзовое ве­дерко близко ведеркам так называемого баргфельдского типа, датирую­щимся I в. до н. э. — I в. н. э . 8 Такие ведерки входили в экипировку римских легионеров. Лекифообразные кувшины, аналогичные найденно­му в погребении 9, встречаются в Северном Причерноморье в комплек­сах I в. н. э . 9 Небольшое бронзовое зеркало со слегка загнутым краем (загиб настолько слаб, что на отдельных фрагментах воспринимается как результат деформации) занимает как бы промежуточное положение между зеркалами с выраженным загибом края и плоскими. Первые осо­бенно характерны для погребений Кубани конца III — начала I в. до н. э . 1 0 , вторые — широко известны в сарматских памятниках I в. до н. э. — I в. н. э. и Несколько выпадают из рамок предложенной даты чашеч­ка и миска с кольцевым поддоном (рис. 3, 6, 7), которые по материалам Усть-Лабинского могильника датируются III — началом I в. до н. э. i2, а также красноглиняный флакон III—II вв. до н. э. Однако, как извест­но, отдельные ранние находки могут встречаться в более поздних архео­логических комплексах. В пользу предложенной даты говорит и запад­ная ориентировка, которая в Усть-Лабинском могильнике начинает пре­обладать с I в. до н. э . 1 3

Что касается этнической интерпретации погребений, то меловая под­сыпка дна могилы и бронзовое зеркало с валиком свидетельствуют в. пользу сарматской принадлежности погребения 3. То же, вероятно, мож­но сказать и о погребении 9, так как распространение на Кубани запад­ной ориентировки в последние века до нашей эры и на рубеже нашей эры исследователи связывают с сарматским влиянием в лице сираков,

РИС. 3. Погребение 9 кургана 1 у хут. Северный в Прикубанье и вещи из него / — план погребения (/ — низка бус; 2 —обломки золотой гривны; 3 — бронзовое зеркало; 4 — красноглиняный флакон; 5 — сероглиняная миска; 6 — сероглиняная чашечка; 7 — бронзовое-ведерко; 8, 9 — кувшины; 10 — стеклянные бусы); // — з е р к а л о ; /// — ведерко; IVa — д — бусы; V, VI — кувшины; VII, VIII — миски; IX — флакон; //, /// — бронза; IV — стекло; V—IX — глина;

а — подстилка

223

потомков геродотовых савроматов и. Поскольку письменные источники позволяют поселить сираков в Прикубанье, следует предположить, что оба погребения принадлежат сиракским знатным женщинам или сарма-тизированным меоткам.

1 Мошкова М. Г. Памятники прохоровской культуры.— САИ, 1963, вып. Д1-10, с. 48. 2 Капошина С. И. Некрополь в районе поселка им. Войкова близ Керчи.— МИА, 1959,

69, с. 138, рис. 46, 4; 47, 1; Марченко И. Д. Раскопки восточного некрополя Фана-гории в 1950—1951 гг.—МИА, 1956, 57, с. 108, рис. 2, 1.

3 Арсеньева Т. М. Некрополь Танаиса. М., 1977, с. 33, 34, табл. XIX, 5. 4 Максимова М. И. Артюховский курган. Л., 1979, с. 7—9, 108, 109. 5 Парович-Пешикан М. Некрополь Ольвии эллинистического времени. Киев, 1974,

с. ПО 6 Анфимов Н. В. Меото-сарматский могильник у ст. Усть-Лабинской.— МИА, 1951, 23,

с. 192. 7 Шилов В. П. Калиновский курганный могильник.— МИА, 1959, 60, рис. 55, 6—8;

Синицын И. В. Археологические исследования Заволжского отряда (1951—1953 гг.).— МИА, 1959, 60, рис. 1, 15.

8 Шилов В. П. Очерки по истории древних племен Нижнего Поволжья. Л., 1975, с. 154. 9 Шелов Д. Б. Некрополь Танаиса. М., 1961, с. 26, табл. XXVIII, 4; Козуб Ю. И.

Стеклянный ритон из Ольвии.— В кн.: История и культура античного мира. М., 1977, с. 69—74.

10 Шилов В. П. Очерки по истории древних племен..., с. 122. 11 Шилов В. П. Калиновский курганный могильник, с. 464. 12 Анфимов Н. В. Меото-сарматский могильник..., с. 169—-191. 13 Там же, с. 192.

а* Смирнов К. Ф. Сарматы Нижнего Поволжья и междуречья Дона и Волги в IV в. до н. э.— II в. н. э.— СА, 1974, 3, с. 40, 41; Виноградов В. Б. Об интерпретации сарматских памятников Предкавказья III в. до н. э.— I в. н. э.— СА, 1968, 1, с. 48— 50.

*

К. А. Смирнов

Костяные наконечники с Мутенковского городища

Памятники лесной полосы Восточной Европы, относящиеся к раннему железному веку, представляют большой интерес. Хотя при исследовании этих памятников получены огромные материалы, освещающие различ­ные стороны жизни здешних обитателей, остается еще много нерешен­ных проблем, и новые находки не теряют важности. Интересно рассмот­реть пока почти не опубликованные костяные наконечники с Мутенков­ского городища. Памятник находится на правом берегу Оки, на притоке р. Мутенка, в нескольких километрах от Старшего Каширского городи­ща. Установлено, что поселение однослойное и относится к раннему пе­риоду дьяковской культуры. Получена небольшая, но весьма интерес­ная коллекция находок, близких по характеру находкам из Старшего Ка­ширского городища. Это касается костяных предметов, грузиков дьякова типа, миниатюрных сосудиков.

Особого внимания заслуживают костяные наконечники. Всего най­ден 21 наконечник (целые и поврежденные; заготовки с нечетко выра­женными признаками в это число не включаются). Из них шесть — гар-

224

Костяные наконечники с Мутенковского городища (1—10)

пуны и обломки гарпунов, а 15 — наконечники стрел. Все наконечники гарпунов относятся к одному типу, для которого, по нашей классифика­ции, характерен один зубец, отделяющийся муфтой (рис., 6) '. Такие наконечники были найдены на ряде памятников лесной полосы. Среди них надо отметить городища Старшее Каширское, Щербинское, у Ка-лязина, Мамоново. Гарпуны с такими наконечниками применялись для охоты на крупную рыбу и водяного зверя. Наконечник прикреплялся к древку длинным ремнем. При ударе наконечник отделялся от древка, а ремень удерживал добычу и помогал ее найти.

Из 15 наконечников стрел пять имеют шип, мешавший стреле выйти из раны. Среди находок на других памятниках такие наконечники всег­да исчисляются единицами. Наконечники с шипом распадаются на три типа. К первому типу относится большая плоская стрела с линзовидным сечением, имеющая с одной стороны шип, а с другой — характерный скос (рис., 3). В. А. Городцов назвал такие наконечники «однокрылые каширского типа», рассматривал их как подражание скифским бронзо­вым образцам и датировал VII—V вв. до н. э . 2 Б. Н. Граков считал та­кое сопоставление правильным3. Однако многократно высказывались сомнения и в правомерности сопоставления, и в правильности датиров­ки. По-видимому, новая находка с Мутенковского городища позволяет вернуться к этому вопросу. Надо отметить, что мутенковский наконеч­ник чрезвычайно близок к найденному на Старшем Каширском городи­ще и по форме, и по размерам, что заставляет предположить, что масте­ра в обоих случаях подражали одному, вероятно бронзовому, образцу. Кроме того, на Старшем Каширском городище были найдены костяные наконечники, которые в ряде деталей безусловно подражают металли-

8 Древности Евразии 225

ческим образцам. Это однотипные шпорцевые стрелы, имеющие оваль­ное сечение. У них одна сторона прямая, а на другой — шип. На череш­ке имеется второй шип («шпора»). Эта деталь совершенно лишняя при наличии основного шипа, который мешает наконечнику выйти из раны. Она очень неудачна, так как при изготовлении шипа приходилось резать кость поперек волокна, и шип получался хрупкий. Эти стрелы позволя­ют с уверенностью говорить, что при изготовлении некоторых типов ко­стяных наконечников стрел мастера стремились подражать скифским бронзовым образцам.

Три наконечника относятся к типу однотипных (рис., 4, 5). От «од­нокрылых» они отличаются отсутствием скоса на стороне, противопо­ложной шипу. Они имеют характерный шип на одной стороне. Наконеч­ники такой формы появляются еще в эпоху неолита, известны по мате­риалам памятников III—II тысячелетий до н. э. и периода раннего же­леза. В лесной полосе это городища Старшее Каширское, Щербинское, Графская Гора, Мамоново. Все они имеют ранние слои, и наконечники рассматриваемого типа залегают в основании слоя 4.

При изучении наконечников этого типа бросается в глаза, что по тща­тельности изготовления они четко делятся на две группы. Один нако­нечник изготовлен из массивного куска кости. Он имеет правильную об­текаемую форму и тщательно заполирован. Два других наконечника из­готовлены из тонких костяных пластин, на одной стороне которых сох­ранилась пористая фактура и выступы. Хорошо заполированы только колющая часть и боковой шип.

Естественно, описанные наконечники обладали разными баллистиче­скими свойствами. Чем обусловлена такая разница в изготовлении? По-видимому, первый, тщательно заполированный образец, являлся нако­нечником стрелы. Два других, вероятно, были наконечниками остроги, применявшейся для добывания рыбы.

Значительный интерес представляет двушипный наконечник (рис., 7). Аналогичные образцы известны на ряде памятников, среди которых сле­дует назвать городигца Старшее Каширское, Троицкое, Круглица. Рас­сматриваемый образец имеет правильную форму и хорошо заполирован. По сравнению с аналогичными наконечниками он имеет более вытяну­тую форму. По-видимому, его надо рассматривать как один из наиболее ранних образцов данного типа.

Большой интерес представляют два массивных наконечника с оваль­ным сечением и длинным пером (рис., 1, 2). Оба тщательно отполирова­ны. Наконечники данного типа на дьяковских городищах являются од­ними из наиболее ранних и развиваются из наконечников шигирского типа, бытовавших в эпоху неолита 5. Они были найдены на ряде памят­ников раннего железного века, среди которых можно назвать городища Старшее Каширское, Щербинское, Сатуньское. По-видимому, такие на­конечники предназначались для охоты на крупного зверя.

Четыре наконечника имеют ланцетовидную форму, овальное сечение, хорошо заполированы (рис., 8). Наконечники аналогичной формы изве­стны на ряде памятников. Представляет интерес обломок конического наконечника, круглого в сечении, прекрасно заполированного. Такие на­конечники были найдены на ряде памятников, причем самая большая

226

серия — на Старшем Каширском городище. Они предназначались для охоты на крупного зверя. В коллекции имеются также два небольших, великолепно заполированных наконечника довольно неопределенной формы (рис., 9, 10).

Рассмотренная серия наконечников позволяет сделать некоторые вы­воды относительно времени памятника и хозяйства его обитателей. По-видимому, исследованный памятник следует относить к числу ранних. К такому выводу приводит форма рассмотренных наконечников и тща­тельность изготовления большинства из них. Исключение составляют два наконечника, которые, вероятно, являлись частью остроги. Шесть из най­денных наконечников (21 экз.) принадлежит гарпунам и два, по-види­мому, являются деталями остроги. Таким образом, более трети всего ма­териала связано с промыслом рыбы и водяного зверя. Четыре массивных наконечника с овальным сечением предназначались для охоты на круп­ного зверя с толстой кожей. Таково же назначение конического наконеч­ника. Таким образом, 11 наконечников предназначались для охоты и рыбного промысла. Такой набор орудий характерен для ранней стадии укрепленных поселений. Можно сделать вывод, что исследованный па­мятник оставлен коллективом, находившимся на стадии сложения про­изводящего хозяйства. Охота и рыбная ловля играли еще большую роль в его жизни. Но мощные укрепления говорят о том, что в руках коллек­тива уже имелись излишки продукции, которые могли образоваться только при производящем хозяйстве.

Смирнов К. А. Дьяковская культура.— В кн.: Дьяковская культура. М., 1974, с. 35. * Городцов В. А. Старшее Каширское городище.—И ГАИМК, 1933, 85, с. 23, 25. 3 Траков Б. Н. Старейшие находки железных вещей в европейской части территории

СССР.— СА, 1958, 4, с. 3. 4 Смирнов К- А. Дьяковская культура, с. 31. 5 Там же, с. 30.

*

М. К. Хабдуллина, А. А. Рубе

Кинжал раннесакского времени из Петропавловского Приишимья

Весной 1977 г. во время пахоты механизаторами совхоза «Рассвет» Ле­нинского р-на Северо-Казахстанской обл. был найден бронзовый кин­жал, переданный позднее в фонды Областного историко-краеведческо-го музея (г. Петропавловск). К сожалению, прежде он попал в руки к школьникам, которые повредили его, разломав рукоятку. Место наход­ки расположено в 5—6 км от правого берега р. Ишим (в 60 км к югу от г. Петропавловск). Визуальный осмотр местности не дал никаких резуль­татов, так как это район 30-летних распашек. Возможно, что вещь про­исходит из кургана.

Бронзовый кинжал с зооморфным навершием и «шипастым» перекре­стием (рис.) имеет длину 32 см, длина клинка 18 см, ширина лезвия

227 8"

3,2 см, ширина рукояти 2,5 см*. Перекрестие — в виде изломанной посредине прямоугольной рамки (6x3 см), изломы образуют лопас­ти, опущенные вниз. В выступаю­щей части лопастей—-овальные про­рези. Навершие представляет собой уплощенные скульптурные изобра­жения двух голов животных, развер­нутых в противоположные стороны. Сверху по месту слияния их нало­жен валик с суживающимися кон­цами. Основание навершия имеет прямоугольный выступ, оформлен­ный узким выпуклым кантиком, не выходящим за пределы ширины ру­кояти. На зооморфных скульптурах рельефной полуокружностью с ямоч­кой посредине обозначены глаза и очертания черепа. Снизу эта линия переходит в углубленный зигзаг, на­мечающий, вероятно, характерные особенности челюстей (клыки?). Изображения выполнены условно, без какой-либо дополнительной под­чистки, что затрудняет отождествле­ние конкретного образа. Однако об­щие контуры и фиксируемые дета­ли—могучая шея или холка, тупая, срезанная внизу под прямым углом морда, расположение глаз — более всего напоминают головы кабанов

или медведей. Определенную смысловую нагрузку несет и рельефный кантик основания. С одной стороны, он подчеркивает внутреннюю линию шеи и морды, с другой, взятый как отдельный обобщенный мотив,— ве­роятнее всего, является своеобразной имитацией ног. Причем правая сторона его более выразительна и заканчивается небольшим наплывом, напоминающим копытце. Эта деталь и форма резного зигзага в нижней части морды и являются признаками, заставляющими связывать звери­ные образы с кабанами. Итак, кинжал венчают скульптурные изображе­ния противостоящих голов кабанов, выполненные в обобщенной стили­зованной манере. Головы наклонены вниз, передние «конечности» разме­щены у морды.

Неясно назначение валика, опоясывающего фигуры сверху. Наиболее вероятной может быть трактовка его как плечевого сустава. Тогда зве­ри спокойно лежат, опустив головы на передние конечности. Моделиров-

а Рисунок этого кинжала, опубликованный Н. Л. Членовой без разрешения Г. Б. Зда-новича, неверен. Ср.: Членова Н. Л. Четыре древних кинжала из Казахстана.— КСИА, 1982, 170, с. 36, рис. 1, 6 {Примеч. ред.).

Кинжал из Петропавловского Прии-шимья / — фотография; 2 — прорисовка

228

ка плечевого сустава в виде нешироких наплывов или резких рельефных выступов — довольно распространенный прием в искусстве звериного стиля Минусинской котловины, Южного Приуралья, Северного Кавка­за '. Однако в данном случае передача валика в технике высокого релье­фа, законченность формы, обособленность от выпуклой прямоугольной окантовки основания не исключают возможности воспринимать его как самостоятельный мотив — возможно, как одну из условных схем изо­бражения головы или клюва хищной птицы (в фас). Правда, в такой стилистической трактовке образ хищной птицы неизвестен.

В целом акинак очень своеобразен и не имеет точных аналогий. Ос­новные детали его—форма перекрестия, прорезная рукоять, мотивы и стилистическая трактовка звериных образов — напоминают прежде всего бронзовые кинжалы Минусинской котловины 2. По сравнению с традиционными сплошными лопастями несколько необычным выглядит рамчатое перекрестие, имеющее прорези на концах. В известных, но до­вольно редких случаях оно всегда сочетается с прорезями на рукояти. Наибольшую близость по этому признаку обнаруживает бронзовый кин­жал из Таганрогского музея, датируемый Н. Л. Членовой позднекара-сукским временем 3. Еще два кинжала с фигурными прорезями проис­ходят из Прикамья (Котловский могильник — VI в. до н. э.) 4 и Тувы (могильник Даган-Тэли I, курган 1 — IV—III вв. до н. э.) \ Какую-либо функциональную необходимость этой детали трудно предположить. Воз­можно, это просто один из способов украшения кинжала. Сибирские па­раллели и совокупность признаков, слагающих индивидуальный облик предмета, позволяют датировать его VII—VI вв. до н. э.

Архаичность кинжала подтверждается материалом, из которого он сделан, перекрестием в виде «шипов» 6 и формой клинка с параллель­ными лезвиями. Привлекают внимание овальное сечение рукояти и тон­кая полоска шва по внутреннему краю прорези. Думается, что это не просто результат небрежного изготовления, а оставлено специально для крепления двусторонней чуть выпуклой накладки из кости или дерева. В противном случае необязательна овальная в сечении рукоять. Эти ма­ленькие детали служат дополнительными признаками относительной древности нашего кинжала.

Акинак крайне интересен для уточнения некоторых особенностей тех­нологии и как вещь, демонстрирующая определенный этап эволюции сако-сибирских кинжалов. Судя по рамчатой форме перекрестия, кинжал имитирует в литье более древнюю технику изготовления, связанную с предшествующими изделиями эпохи бронзы 7. В данном случае видно, что когда-то перекрестие, выполненное из дерева или кости, насажива­лось со стороны рукояти и частично заходило на клинок. Это ярко ил­люстрируют ширина и ромбическое сечение клинка, заключенного в полой части перекрестия. При таком способе верхнее и нижнее отвер­стия для насада на заготовке перекрестия имели различные размеры. Нижнее, которое входило в клинок, было более широким, верхнее, уз­кое, пропускало только рукоять и упиралось в плечики лезвия. Насажен­ное перекрестие необходимо было надежно закрепить. С этим обстоя­тельством и могло быть связано появление прорезных рукоятей. В про­резь вставлялся длинный штифт (дерево, кость?) с небольшим расшире-

229

нием снизу. Торец, упираясь в центральную часть рамки, заклинивал перекрестие на кинжале. Существование насадных перекрестий под­тверждается находкой бронзового ножа в Восточном Казахстане, имею­щего отдельно наклепанное пластинчатое перекрестие (Зевакино, погре­бение 87а)8.

Предложенный вариант возникновения сако-сибирских кинжалов с прорезными рукоятями, в отличие от точки зрения Н. Л. Членовой о происхождении формы карасукских кинжалов из Передней Азии 9, пред­полагает местные истоки этого вида вооружения и подтверждает мне­ние некоторых исследователей об их позднесрубной и позднеандронов-ской основе 10.

Несмотря на сибирский облик, наш акинак, вне сомнения, — произ­ведение местных литейщиков. Явным заимствованием может быть толь­ко сама идея зооморфного оформления навершия, геральдическая схе­ма противопоставления. Для воплощения взят знакомый образ кабана. Следуя импортным образцам, мастер, однако, не справился с деталями. Поэтому затруднено восприятие конкретного образа, позы зверей, непо­нятно назначение валика и рельефного кантика основания. Может быть, последнее следует воспринимать как результат неудачной попытки изо­бражения ног, а валик сверху — как местную модификацию общего уха, увиденного на предметах сибирского звериного стиля. Но при всей не­умелости художественного воплощения выдержаны общие сегментовид-но-треугольные очертания навершия, а это в сочетании с уплощенностью представляет форму, известную в раннесакское время на территории Ка­захстана ". Изломанное посредине перекрестие само по себе является одним из наиболее удобных и прочных и вполне могло быть естествен­ным изобретением техники насадных перекрестий. Тем более что про­тотипы этой формы представлены серией бронзовых кинжалов с шипа­ми андроновского времени 12. К числу местных особенностей следует от­нести раскованное уплощенное лезвие, хотя, судя по сохранившейся верхней части клинка, заключенного в рамке перекрестия, форма для отливки предполагала ромбическое сечение.

Высказывая мнение о казахстанском происхождении нашего акина-ка, нельзя не учитывать некоторых моментов. В данном случае неоспо­римо только его местное производство. Что касается формы, то тут, к сожалению, нельзя исключать такого мощного фактора, как влияние си­бирской моды. Именно это сочетание признаков составляет тип, широко распространенный в раннетагарское время и имеющий надежные исто­ки в изделиях предшествующей карасукской эпохи.

Однако интересно, что на территории Казахстана уже в VII—V вв. до н. э. типы бронзовых кинжалов многообразны. Появление их обус­ловлено географическим положением Казахстана между западным сав-роматским и восточным сако-сибирским миром. Местные мастера на ос­нове старых традиций и учета новых достижений соседей создавали свое­образные формы казахстанских кинжалов.

1 Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. М., 1967, табл. 23, 10а, Па; 27, 20; Смирнов К- Ф. Савроматы. М., 1964, рис. 79, 1; 81, 6.

2 Членова Н. Л. Происхождение..., табл. 3.

230

3 Членова Н. Л. Карасукские находки на Урале и в Восточной Европе.— СА, 1973, 2, с. 192, рис. 1, 6.

4 Збруева А. В. История населения Прикамья в ананьинскую эпоху.— МИА, 1952, 30, с. 37, табл. IV, 12.

5 Грач А. Д. Древние кочевники в центре Азии. М., 1980, с. 197, рис. 59, /. 6 Членова Н. Л. Происхождение..., с. 15. 7 Акишев К. А. Саки азиатские и скифы европейские (общее и особенное в культу­

ре).— В кн.: Археологические исследования в Казахстане. Алма-Ата, 1973, с. 46. 8 Арсланова Ф. X. Памятники авДроновской культуры из Восточно-Казахстанской об­

ласти.—СА, 1973, 4, с. 167, рис. 5. 9 Членова Н. Л. Происхождение..., с. 17—20.

10 Грязное М. П. Казахстанский очаг бронзовой культуры.— В кн.: Казаки. Л., 1930, вып. 15, с. 149—162; Акишев К. А. Саки азиатские..., с. 45, 48.

11 Грязное М. П. Северный Казахстан в эпоху ранних кочевников.— КСИИМК, 1956, 61, с. 12, рис. 3, 2; Кадырбаев М. К. Некоторые итоги и перспективы изучения архео­логии раннежелезного века Казахстана.— В кн.: Новое в археологии Казахстана. Алма-Ата, 1968, с. 25, рис. 1, 9, 12, 31, 32.

12 Акишев К. А. Саки азиатские..., с. 46, табл. I, графы «Восточный Казахстан», /, 2; «Северный Казахстан», 3.

Е. В. Черненко

Длинные копья скифов

Основным и наиболее распространенным оружием скифов были лук и стрелы. Следующее за ними место в составе скифской паноплии зани­мали копья и дротики. В настоящее время известны находки наконеч­ников копий и дротиков более чем в 600 погребениях, а число экземпля­ров приближается к тысяче.

Общую длину копья, положенного в могилу, удается восстановить крайне редко. Причин на то несколько. Дерево сохраняется в скифских погребениях плохо — как правило, не остается даже его тлен. Поэтому определить длину копья можно только в тех случаях, когда оружие име­ло подток. А. И. Мелюкова, собрав, пожалуй, весь имевшийся к мо­менту написания ее обобщающей работы об оружии скифов материал, смогла привести данные о замерах длины только семи копий \ Длина их колебалась в пределах от 1,75 до 2,2 м. Отмечу, что даже замер рас­стояния от острия наконечника до конца подтока не всегда может дать представление о реальной длине оружия. О причине этого речь пойдет ниже.

Из тех немногих данных об общей длине копий, которые находились в распоряжении исследователей к концу 50-х годов, был сделан вывод о том, что у скифов были только короткие копья 2. Этот вывод в общем справедлив. Действительно, в Скифии значительное распространение по­лучили копья длиной до 2,2 м.

Были ли на вооружении воинов Скифии более длинные копья? Т. Су-лимирский сообщил о находке копья длиной 3,5 м в кургане VI в. до н. э. у с. Новоселки в Западной Подолии 3. Эта находка была един­ственной и выходила за рамки привычных представлений о небольшой длине скифских копий. Поэтому А. И. Мелюкова и написала, что «боль-

231

шое расстояние между наконечником и подтоком, отмеченное Т. Сули-мирским, кажется просто случайным», и «исключается возможность предположения об удлинении скифских копий с течением времени и тем самым превращения их в длинные штурмовые копья, аналогичные сар­матским, изображенным в руках сарматских конных воинов в росписи боспорских склепов» \

Появляющиеся в последние годы данные позволяют внести значи­тельные коррективы в это привычное представление. Замеряя расстоя­ние между острием копья и концом подтока с целью выяснения общей длины оружия, надо особое внимание обращать на то, совпадают ли ось копья и ось подтока. Они могут не совпадать, когда инвентарь по­тревожен при ограблении. Но они не совпадают и в том случае, когда копье ломали и клали в могилу с поломанным древком, если размеры могилы не позволяли положить копье целым. Есть явные примеры этого. В одном из погребений Верхнехортицкого могильника, раскопки кото­рого проводил А. В. Бодянский, расстояние между острием наконечника и концом подтока лишь ненамного превышало 1,1 м. Безусловно сло­манными были два копья (а не дротика, как ошибочно написали О. Г. Шапошникова и Г. П. Ребедайло) в погребении скифского воина-дружинника у с. Ново-Розановка. Расстояние между втулкой наконеч­ника и подтоком равнялось 57 см. Если к этому прибавить длину на­конечников и подтоков (соответственно 44—46,5 см и около 15 см), то расстояние между острием наконечника и концом подтока будет равно 115—120 см5. В погребении 2 кургана 6 могильника Шевченко 2 расстоя­ние между острием наконечника и концом подтока равнялось 1 мв. В не­ограбленном погребении кургана 432 у Журавки «за головой остова было железное копье, нижняя оправа которого (подток.— Е. Ч.) лежала близ правой руки» 7. Таким образом, расстояние между острием и под­током вряд ли намного превышало 1 м. Из публикации следует, что это впускное погребение имело небольшую яму, инвентарь его очень скромен, а копье скорее всего было положено в могилу в поломанном виде. Не вызывает сомнения положение копья в поломанном виде в мо­гилу у с. Широкое. При расчистке этого погребения, произведенной мною, было хорошо зафиксировано положение наконечника и подтока не на одной оси. Подобные примеры можно увеличить. Но даже из при­веденных данных ясно, что копий, длина которых лишь ненамного пре­вышала 1 м, в Скифии не было. Изображение очень короткого копья в руках всадника на солохском гребне не опровергает вывод. Более длин­ное копье просто нельзя было изобразить на гребне — его окончание выходило бы за пределы четко ограниченной композиции.

В ряде случаев, когда размеры могилы не позволяли положить копье целым, для наконечника или подтока в одной из стенок камеры выры­вали специальное углубление — нишу. В могилу кургана 11 у с . Нагор­ное копье (длина 2,95 м) положили целиком, сделав в стенке углубле­ние для подтока 8. В кургане 1 у с. Калиновка на Херсонщияе (раскоп­ки Г. Л. Евдокимова) копье и дротик длиной 2,1 м не помещались в мо­гильной яме и для наконечников и подтоков вырыли небольшие углуб­ления. Такое же углубление было сделано в одном из погребений Ели-заветовского могильника. В погребение 2 кургана 4 группы Страшна*1

232

Сведения о копьях, длина которых измерена вместе с подтоком

9 Древности Евразии 233

Могила под г. Орджоникидзе, не желая ломать древко копья, его поло­жили не рядом с погребенным, а по диагонали камеры, поперек погре­бенных. Копье имело длину 3,1 м 9.

Выше приведена сводка данных об измерениях длины наконечников копий вместе с подтоками (табл.).

В сводке учтено 28 копий длиной от 1,65 до 3,2 м из курганов, иссле­дованных на территории Скифии. Из этих копий 12 имеют длину более 2,2 м, т. е. выходят за пределы обычной длины. Весьма любопытно, что все они происходят из раскопок последних лет, когда уже стали обра­щать внимание на их длину. Почти все они относятся к IV в. до н. з. Изменение наших представлений о большей, чем предполагалось ранее, длине копий, позволяет с большим доверием отнестись к свидетельству Т. Сулимирского о находке столь длинного копья.

Сейчас есть все основания утверждать факт бесспорного увеличения длины скифских копий к IV в. до н. э., говорить о появлении у скифов длинных «штурмовых» копий-пик 10, подобных тем, которые обычно свя­зывают с сарматским временем ". Для скифского времени можно при­влечь гораздо более надежный материал, чем изображения воинов на склепах Боспора. Это достоверно документированные находки не толь­ко длинных копий, но и наконечников больших размеров и веса, при­годных для таких копий. По данным А. И. Мелюковой, наконечники скифских копий, имевшие длину 50 см и более,— не редкость 12. У савро-матов таких наконечников немного '*. Наконечников длиной более 50 см нет вообще. А у сарматов есть только одно копье, наконечник которого имеет длину 44,2 см. Длина основной массы не выходит за пределы 24 см '4. Длинное — более 2,5 м — копье изображено у всадников на ножнах чертомлыцкого и пятибратнего мечей.

Сам факт существования у скифов длинных «штурмовых» копий-пик вносит существенные коррективы в представления о скифской тактике конного боя. Длинным копьем можно было не только пользоваться на охоте, как это делали скифы, вооруженные короткими копьями, пред­ставленные на сосуде из Солохи и бляшке из Куль-Обы, или сражаться с пешим воином, держа копье в одной руке. Им можно было сражаться конному с конным противником, достать пешего воина, вооруженного коротким копьем, оставаясь вне пределов досягаемости его оружия. Но копьем, имевшим в длину 3 м и более, нельзя сражаться, держа его в одной руке. Его надо держать обеими руками. Использование такого приема скифами отрицалось, как это теперь видно, совершенно необос­нованно 15.

1 Мелюкова А. И. Вооружение скифов.— САИ, 1964, вып. Д1-4, с. 43. 2 Блаватский В. Д. О боспорской коннице.— КСИИМК, 1949, XXIX, с. 94; Мелюко­

ва А. И. Вооружение скифов, с. 43. 3 Sulimirski Т. Scytowie na zachodiniem Podolu. Lwow, 1936, s. 45. 4 Мелюкова А. И. Вооружение скифов, с. 43. 6 Шапошникова О. Г., Ребедайло Г. П. Курганная группа у с. Ново-Розановкн.— В

кн.: Древности Поингулья. Киев, 1977, с. 70. 6 Бунятян Е. П. Курганная группа Шевченко-2.— В кн.: Курганы юга Херсонщины.

Киев, 1977, с. 100. 7 ИАК, 1905, 17, с. 88, 89.

234

* Мозолевский Б. Н. Скифские погребения у с. Нагорное близ г. Орджоникидзе на Днепропетровщине.— В кн.: Скифские древности. Киев, 1973, с. 204—206.

9 Там же, с. 145, рис. 25. 10 Черненко Е. В. О времени и месте появления тяжелой конницы в степях Евразии.—

МИ А, 1971, 177, с. 36. 11 Хазанов А. М. Очерки военного дела сарматов. М., 1971, с. 49. 12 Мелюкова А. И. Вооружение скифов, с. 36. 13 Смирнов К- Ф. Вооружение савроматов.— МИА, 1961, 101, с. 71. 14 Там же, с. 120, 121. 15 Блаватский В. Д. О боспорской коннице, с. 96; Хазанов А. М. Очерки..., с. 50.

Ж

Н. Л. Членова

Могильник VI в. до н. э. Султан-гора III под Кисловодском

В 1976, 1977 и 1980 гг. Кабардино-Пятигорскрй экспедицией Института археологии АН СССР под руководством автора статьи найден и раско­пан интереснейший трехслойный памятник периода раннего железа — Султан-гора III. Его нижний слой — это поселение каменномостской культуры (по терминологии В. И. Козенковой — западного варианта кобанской культуры) VIII—VII или VII в. до н. э. Выше расположен могильник VII в. до н. э., сохранившийся плохо, так как во второй по­ловине VI в. до н. э. он был разрушен, и на его месте возник новый мо­гильник. Публикации именно этого, прекрасно сохранившегося могиль­ника — сооружения 1 — и посвящена настоящая, очень краткая статья.

Памятник Султан-гора III расположен в 6 км к юго-востоку от Кис­ловодска (Предгорный р-н Ставропольского края), на правом берегу безымянного притока р. Ольховка, на первой надпойменной террасе, на высоте 7—8 м над уровнем реки, у подножия безымянной горки. На другом берегу реки находится Султан-мыс, или Султан-гора.

Сооружение 1 могильника Султан-гора III представляет собой почти правильную прямоугольную ограду размерами 10,8X9,2 м, внутри ко­торой расположено шесть могил (рис. 1). Западная стена ограды со­стояла из двух рядов врытых на ребро массивных каменных плит (тол­щиной до 32 см). Пространство между ними забутовано глиной с при­месью мелких камней. Северная стена ограды одинарная. Ее средняя часть сложена из двух ярусов поставленных на ребро плит, перемежаю­щихся кладкой из горизонтально лежащих плит, а боковые части — из одного яруса поставленных на ребро плит. В верхней части северной стены на всем ее протяжении — кладка из горизонтально лежащих плит. Высота северной стены до 1,40 м. Снаружи она была подперта кучами булыжника высотой до 60 см и отдельными крупными камнями. Восточ­ная стена ограды состояла из двух рядов каменной кладки, в нескольких местах соединенных поперечной кладкой. Пространство между рядами кладки забутовано землей. Высота восточной стены до 80 см. Южная стена сохранилась плохо, видимо, она, как и западная, состояла из двух врытых на ребро плит.

235 9*

РИС. 1. Вид с юга на погребальное сооружение 1 могильника Султан-гора III (с эле­ментами реконструкции) Цифрами обозначены номера могил

Внутри ограды симметрично расположены четыре могилы (1, 3, 4, 6) — каменные ящики, прямоугольные в плане, из поставленных на реб­ро массивных плит, в верхней части дополненных кладкой и перекрытых также плитами. Еще одна могила (2) — каменный ящик неправильной формы — была пристроена к южной стене ограды. Ориентировка моги­лы 1 — северо-запад — юго-восток; могил 2, 3 и 6 — запад — северо-за­пад — восток — юго-восток; могилы 4 — запад — восток. Размеры могил: 1-0,82X1,15X0,49-0,57 м; 2-0,80X1,95X0,30 м; 3-0.75Х1.30Х Х0,51 - 0,58 м; 4 - 0,98X1,22X0,70-0,80 м; 6 - 1,40X1,60X0,65-0,70 м. В могилах 1 и 2 погребены женщины соответственно 30—40 и 25—35 лет; в могилах 3 и 4 — мужчины, оба 35—45 лета. В могиле 6 было парное погребение мужчины 40—50 лет и женщины 25—30 лет. Покойники были ориентированы головами на запад — северо-запад (в могилах 2, 3, 6) и северо-запад (в могиле 1). Могила 4 ограблена. Все погребенные ле­жали в скорченной позе на правом боку (за исключением женщины в парном погребении 6, лежавшей на левом боку, лицом к мужчине). Степень скорченности костяков средняя (бедренные кости образуют с линией позвоночника почти прямой угол), за исключением женщины из погребения 2, похороненной в сильно скорченном положении.

Дно всех могил — грунт. Перед сооружением ящиков на их месте разжигали костры (под всеми ящиками и вокруг них — прокаленные площадки) и устраивали тризны (сохранились черепки разбитых сосу­дов и кости животных). Пространство внутри ограды между могилами а Определение пола и возраста произведено А. Г. Козинцевым.

236

вымощено массивными плитами толщиной 9—13 см. Вокруг могил 1 и 4 были построены маленькие овальные оградки из плит, положенных друг на друга в несколько рядов. Размеры оградки вокруг могилы 1—2,7X3 м, вокруг могилы 4—3X3 м, высота — до 0,60 м. В ногах по­гребенных в могиле 6 была могила-пристройка 5, где похоронен верхо­вой конь. Он был положен на живот, ноги подогнуты под живот, шея завернута назад и вбок. Конь ориентирован хвостом на юг. В зубах ко­ня—железные удила (рис. 2, 9), в засыпке могилы — бронзовый «ку­бик» от перекрестия ремней (рис. 2, 10).

В могильнике найдено оружие скифского типа. На поясе мужчины из могилы 6 висел железный акинак (рис. 2, 1), у плеча — железный то­порик (рис. 2, <?), в углу могилы за головой женщины — бронзовые и железные наконечники стрел, все втульчатые, дву- и трехлопастные. Три из них — шипастые (рис. 2, 4, 5). Еще один втульчатый шипастый трех­лопастный бронзовый наконечник был найден в засыпке могилы 3 (рис. 2, 14). Комплекс стрел находит хорошие параллели в скифских и савроматских погребениях. Сочетание некрупных трехлопастных втуль-чатых стрел с треугольным и листовидным пером (последние обычно шипастые) характерно для скифских памятников второй половины VI в. до н. э. (Аксютинцы, курган 4; Басовка, курганы 481 и 482; Волковцы, курган 478 и др.)1 и для савроматских, также VI в. до н. э. (Абрамов-ка — Черная гора)2. На Северном Кавказе близкие комплексы стрел (включая и железные) происходят из могильников Тамгацик и Кызыл-

кала и Карачаево-Черкессии (VI—V вв. до н. э.) 8. Характерно отсутствие в султангорском комплексе крупных двулопастных втульчатых стрел с ромбовидным и овальным пером, типичных для скифских памятников первой половины VI в. до н. э. (Старшая Могила; Гуляй-город, курган 38 и др.)4.

Акинак из могилы 6 (рис. 2, /) — длиной 40,3 см, с брусковидным навершием длиной 6,5 см, ручкой с желобком, почковидным перекрести­ем шириной 4,8 см и максимальной толщиной клинка 0,7 см —ближай­шие аналогии находит в окрестностях Кисловодска. Так, акинак, най денный на пахоте в Первомайском совхозе-техникуме в Малокарачаев ском р-не Ставропольского края (рис. 2, 2)6, имеет те же детали формы и очень близкие размеры. Другая аналогия — акинак из могилы 5 мо­гильника Уллубаганалы II (Малокарачаевский р-н Ставропольского края, раскопки В. Б. Ковалевской 1978 г.) — отличается лишь меньшей длиной и более широким и плоским навершием. Акинаки, подобные сул-тангорскому, известны среди скифского оружия конца VII — начала VI в. до н. з. (курган 77 у с. Куриловка; Кармирблур), первой полови­ны VI в. до н. э. (Старшая Могила) и середины — второй половины VI в. до н. э. (Райгород, где акинак датирован по ионийскому килику, и пять экз. — в архаическом некрополе Ольвии5). Поскольку в Султан­горском могильнике нет архаических скифских стрел VII — начала VI в. до н. э., султангорский акинак, очевидно, синхронен акинакам из Оль­вии и Райгорода второй половины VI в. до н. э. Terminus ante quem для него служит акинак из могильника Тамгацик VI—V вв. до н. э. с теми

6 Фонды ЧМ. Случайная находка В. И. Попандопуло в 1976 г.

237

238

же деталями формы, «о значительно более короткий и тонкий, с расши­ренной кверху ручкой в, что указывает на рубеж VI—V вв. до н. э . 6

Боевой топорик из могилы 6 (рис. 2,3) находит довольно близкие аналогии в погребениях могильника Уллубаганалы II (раскопки В. Б. Ковалевской 1977 г.), в Кабарде и Осетии7. Боевые топоры с тер­ритории Украины более далеки по форме 8, но характерно, что топор наряду с акинаком входят в комплекс скифского вооружения VI в. до н. э. как на Кавказе, так и на Украине.

Удила и «кубик» от перекрестия ремней (рис. 2, 9, 10) находят мно­гочисленные аналогии в памятниках VI в. до н. э. как «а Кавказе, так и на Украине. Таким образом, все оружие и конский убор Султангор-ского могильника — скифских типов. Чрезвычайно интересно, что и аки->нак, и топорик, и нож и даже удила Султангорского могильника — не железные, а стальные 9.

Бронзовые украшения — браслеты, спиральные подвески, прорезная подвеска, булавки с цепочками (рис. 2, 6—8, 11—13, 15, 17, 18) — мест­ных, кавказских типов. Местной является и керамика (рис. 3). Обычай ставить кружку в горло кувшина характерен для ряда могильников Северного Кавказа скифской эпохи (Каменномостский могильник10; Уллубаганалы II и др.). Вся посуда из могил сооружения 1 Султангор­ского могильника III — без орнамента (за исключением кувшина из мо­гилы 1; рис. 3, 5, 11), что отличает ее от керамики более ранней, VII и начала VI в. до н. э. (Султан-гора III, Комаровский, Каменномостский и даже Минераловодский могильники). Кухонная керамика, найденная среди остатков тризн, — с грубым орнаментом, ногтевым и нарезным. Также местным является и погребальный обряд — скорченное положе­ние покойников, могилы — каменные ящики. Само погребальное соору­жение с прямоугольной каменной оградой, вымосткой между могилами и дополнительными кольцевыми оградками вокруг могил — уникально, хотя отдельные его детали находят аналогии в ближайших северокав­казских памятниках (кольцевые обкладки могил в могильниках Тамга-цик, Кызылкала и, вымостки из плит вокруг могил и каменные ограды в могильнике Уллубаганалы 12 и др.).

Судя по инвентарю, можно было предполагать, что публикуемый могильник был оставлен смешанным каменномостско-скифским населе­нием и представляет собой одно из свидетельств длительного пребыва­ния скифов на Северном Кавказе. Причем скифский компонент этого памятника, вероятно, восходит к скифам не Северного Причерноморья, а Северного Кавказа. Однако, по предварительному заключению науч­ного сотрудника ЛОИЭ АН СССР А. В. Шевченко, наряду с антрополо­гическим типом, который может характеризовать население Северного

в Экспозиция ЧМ.

РИС. 2. Находки из сооружения 1 могильника Султан-гора III (/, 3—21) и Мало-Ка­рачаевского района (2) /, $—8 — могила 6; 9, 10— могила 5; 11—13 — могила 2; 14 — могила 3; 15—17, 1-9—21 — могила ); 18 — могила 4; 1—3, 9. 16, 21 — сталь; 4—8, 10—15, 17, 18 — бронза; 19 — раковины каури; 20 — белый бисер

239

РИС. 3. Керамика из сооружения 1 могильника Султан-гора III /, 3, 4, 6 — могила 6; 2, 7 — могила 3; 5, 8, 10 — могила I; 9 — могила 2; // — развертка орна­мента, затертого белой пастой, на сосуде могилы 1

Кавказа, здесь присутствует и другой тип, близкий к закавказскому. Это чрезвычайно интересно, поскольку совпадает с мнением специалиста по древней черной металлургии Н. Н. Тереховой о том, что высокая тех­ника обработки железа на Северном Кавказе в раннескифский период имеет закавказское происхождение 13.

240

1 Мелюкова А. И. Вооружение скифов.— САИ, 1964, Д1-4, табл. Та, б; Ильинская В. А. Скифы Днепровского лесостепного левобережья. Киев, 1968, табл. XIX, 14—21; XXVII, 1—5; XXXIX, 8—23.

2 Смирнов К- Ф. Савроматы. М., 1964, рис. 9, 2а. 3 Алексеева Е. П. Древняя и средневековая история Карачаево-Черкессии. М., 1971,

табл. 126, 10—14; 136, 15—25. * Ильинская В. А. Скифы..., табл. II, 2—39; Она же. Раннескифские курганы бассейна

р. Тясмин. Киев, 1975, табл. II, 2—20. 5 Мелюкова А. И. Вооружение скифов, с. 47, табл. 15, 2—10; Онайко Н. А. Античный

импорт в Приднепровье и Побужье в VII—V вв. до н. э.— САИ, 1966, вып. Д1-27, с. 60, № 129; Ильинская В. А. Раннескифские курганы..., с. 20, 21, табл. VI, 13, 14.

6 Шкурко А. И. Скифский кинжал из Днепропетровского музея.— В кн.: Историко-археологический сборник. М., 1962, с. 97—100.

7 Виноградов В. Б. Центральный и Северо-Восточный Кавказ в скифское время. Гроз­ный, 1972, рис. 31, 7; 29, 6.

8 1ллтська В. А. Сюфсью сокири.— Археолопя, KH'I'B, 1961, XII, рис. 6, 7. 9 Терехова Н. Н. Кузнечная техника у племен кобанской культуры Северного Кавказа

в раннескифский период.— СА, 1983, 3, с. ПО—127. 10 Батчаев В. М. К вопросу о датировке Каменномостского могильника.— МАД, 1974,

5, с. 101, 102. 11 Алексеева Е. П. Древняя и средневековая история..., табл. 11,2; 13а, /. 12 Ковалевская В. Б., Коэенкова В. И. О работах Мало-Карачаевского отряда.— АО

1978 г. М., 1979, с. 128. 13 Терехова Н. Н. Кузнечная техника..., с. 127.

Д. Б. Шелов

Антропоморфный амулет из Танаиса

Летом 1981 г. при раскопках древнего Танаиса Нижне-Донской экспе­дицией Института археологии АН СССР и Ростовского областного му­зея краеведения ' был найден публикуемый здесь антропоморфный аму­лет. Это бронзовая пластинка, представляющая схематическую челове­ческую фигуру; характерно геометризованное изображение туловища, конечностей и фаллоса в виде прямоугольных пластинок, изгибающихся и пересекающихся под прямыми углами; на оборотной стороне пластин­ки имеется петелька для подвешивания. Высота фигурки 54 мм, шири­на — 19 мм, толщина пластинки 22 мм (рис.).

Подобные бронзовые амулеты хорошо известны в древностях Во­сточной Европы позднеантичного и раннесредневекового времени. Впер­вые группу этих антропоморфных изображений рассмотрела И. Т. Круг-ликова в связи с публикацией такого амулета из погребения у с. Айва­зовские в Крыму 2. Она датировала такие амулеты концом IV—V в. до н. э. и связала их появление в Восточной Европе с продвижением гун­нов. Издавая такую же фигурку из Донецкой обл., Б. Ю. Михлин прямо именует ее гуннским амулетом 3. Недавно к этой группе памятников об­ратилась В. Б. Ковалевская, объединившая их в тип I северокавказских антропоморфных амулетов. Основываясь на датировках северокавказ­ских памятников, она относит все амулеты типа I к VII—VIII вв. и при­писывает их не гуннам, а аланам 4. Очевидно, имеет смысл вновь рас-

241

Бронзовая антропоморфная статуэтка из Танаиса

смотреть основания для датировки и атри­буции этой любопытной группы амулетов, тем более что число их за последнее вре­мя значительно возросло.

Прежде всего следует четко ограничить круг рассматриваемых памятников, так как и И. Т. Кругликова, и Б. Ю. Михлин, и В. Б. Ковалевская вводят в этот круг ме­таллические фигурки, обладающие разны­ми признаками и выражающие, по-видимо­му, разные представления, и в то же время упускают из вида некоторые амулеты, явно принадлежащие к интересующей нас груп­пе. Мы включаем в рассматриваемую груп­пу только плоские бронзовые фигурки, об­ладающие указанными выше характерными особенностями. Нам известны следующие экземпляры: 1) амулет из катакомбы 52(3) 1909 г. в Керчи5; 2) амулет из гробницы 87(34) 1909 г. на Глинище в Керчи6; 3, 4) два амулета из разрушенных детских по­гребений некрополя на Глинище в Керчи 7; 5, 6) два амулета из склепа 78 1907 г. в Керчи8; 7) амулет, приобретенный К. Е.

Думбергом в Керчи 9; 8) амулет из раскопок В. Ф. Гайдукевича в Тири-таке, 1947 г. 10; 9) амулет из детской гробницы 1897 г. в Сююр-Таше"; 10) амулет из детского погребения в с. Айвазовское, 1956 г.12; 11, 12) два амулета, найденные «в могилах древнего Херсонеса» 13; 13) амулет с косы Белосарайской Донецкой обл.14; 14) амулет из склепа 118 мо­гильника Чуфут-Кале, 1961 г15; 15, 16) два амулета из Пашковского могильника 1 <6; 17) амулет из разрушенной катакомбы 1937 г. на р. Подкумок 17; 18) амулет из катакомбы 4 1969 г. в Мокрой Балке iS; 19) амуле: из катакомбы 3(13) 1973 г. могильника у Лермонтовской скалы1Э; 20) амулет из окрестностей ст. Филипповская на Дону2 0; 21) амулет из балки Простильной у хут. Тимохина в окрестностях ст. Цимлянская, 1903 г.2'; 22—24) три амулета, найденные Э. Я. Ни­колаевой при раскопках Ильичевского городища на Фонталовском по­луострове в 1980—1981 гг.22; 25) издаваемый амулет из Танаиса.

Перечисленные амулеты отличаются друг от друга рядом деталей. Так, развернутые в стороны кисти рук могут лежать на бедрах, как у амулетов 1, 2, 7, 12, 15, 16, 22, или могут быть отделены от нижней части тела, как у многих других фигурок. Голова человечка имеет то округ­лую, то овальную, то суживающуюся кверху форму, у амулета из Та­наиса она почти ромбическая. Различна степень моделировки лица: от весьма рельефной и выразительной (13) до совершенно гладкой плоско­сти (танаисский амулет). У некоторых фигурок (1, 2, 7, 12, 13, 15, 16, 23) на плечах (а у амулета 13 —и в области бедер) проведены глубо­кие горизонтальные полосы, другие амулеты этой особенности не имеют.

242

Рассмотренным антропоморфным амулетам чрезвычайно близки точно такие же бронзовые фигурки другой группы, отличающиеся от описанных лишь тем, что у них отсутствует изображение фаллоса в виде прямой пластинки, опущенной между ногами. Признаки пола выполне­ны у них в виде одного или трех рельефных бугорков у основания бе­дер. Впрочем, такие же бугорки имеются и у многих фигурок первой группы (2, 7, 12, 14, 18, 21 —24) наряду с изображением фаллоса. Общ­ность всех этих бронзовых амулетов бесспорно свидетельствуется еди­ными приемами изображений и некоторыми одинаковыми деталями, вроде расставленных в стороны кистей рук или горизонтальных борозд на плечах. Фигурки второй группы найдены преимущественно на Север­ном Кавказе: в Кисловодске, в Камунте, в Чегеме. Здесь они нередко бывают включены в металлический обруч с выпуклинами или утолще­ниями (находки в катакомбах 1 у Лермонтовской скалы и 39 у Мокрой Балки, амулеты из Камунты, Нальчика, Гиляча и др.) 23. За пределами Северного Кавказа можно назвать находку амулета второй группы в юрте ст. Нижнекундрюченская на Дону24. Амулетам второй группы иногда подыскивают аналогии и в более отдаленных районах — в При-аралье, на средней Волге, в Прикамье. Но эти аналогии лишь прибли­зительны и не могут способствовать выяснению вопроса о хронологии и происхождении рассматриваемых памятников25.

Многие из интересующих «ас амулетов первой группы датируются археологическим контекстом, в котором они найдены. Это относится прежде всего к памятникам Керченского полуострова. Катакомба 52(3) 1909 г. на горе Митридат, в которой найден амулет 1, датируется инвен­тарем, в частности характерной пряжкой, IV в. н. э . 2 6 Амулет 2 в кер­ченской гробнице 87(34) на Глинище сопровождался монетой Рискупо-рида VI первой трети IV в. Видимо так же должен быть датирован и склеп 78 на горе Митридат, где встречены амулеты 5 и 6. Условия на­ходки тиритакского амулета (8) неизвестны, но В. Ф. Гайдукевич со­общает, что он был найден «наряду с массовым керамическим материа­лом IV—VI вв.» Детская гробница на Сююр-Таше, содержавшая амулет 9, датируется надписью на лоскутке ткани, в которой упомянут 602 г. боспорской эры, т. е. 305 г. н. э. Датировка погребения у с. Айвазовское с амулетом 10 достаточно твердо определена И. Т. Кругликовой концом IV — началом V в. Таким образом, по-видимому, все интересующие нас памятники с Керченского полуострова по условиям находки не выходят за пределы IV и V вв. н. з.

Датировка двух бронзовых амулетов (15 и 16) из Пашковского могильника должна соответствовать времени существования всего мо­гильника, которое определяется в пределах IV—V или V—IV вв.27 По­пытка датировать этот могильник VII в. 2 8 не имеет пока достаточных оснований и противоречит твердо установленным датам многих происхо­дящих из могильника вещей. Две из трех ильичевских фигурок (22 и 24) найдены в условиях, датирующих их V—VI вв. Более позднему времени принадлежат амулеты из Ставропольского края: катакомбу 3(13) мо­гильника у Лермонтовской скалы (амулет 19) В. Б. Ковалевская дати­рует по инвентарю VI—VII вв., а катакомбу 4 в Мокрой Балке (амулет 18) —даже временем «не ранее рубежа VII—VIII вв.» Несколько более

243

древним считает она погребение на р. Подкумок, в котором находился амулет 17 2Э. Время амулета 14 из склепа 118 могильника Чуфут-Кале установить трудно. В. В. Кропоткин датирует склеп то VI—VII, то VII— VIII вв., но в том же склепе найдет статер Рискупорида VI 325 г. н. э . 3 0

Не исключено, что и амулет может иметь сравнительно раннее проис­хождение. Таким образом, можно считать установленным, что интере­сующие нас амулеты первой группы появились еще в первой половине IV в. н. э. на Керченском полуострове и продолжали бытовать на до­вольно обширной территории в течение нескольких столетий, до VII в. При этом представляется, что в древностях предгорного Кавказа они появились относительно поздно. Здесь в VII—VIII вв. возникли и их модификации в виде фигурок второй группы, иногда заключенных в ма­гический круг ".

Танаисский амулет по условиям находки должен принадлежать к сравнительно ранним экземплярам. Он найден в помещении ДО, отно­сящемся к последнему периоду существования Танаиса, т. е. к концу IV — первой трети V в. 3 2 Поскольку никаких следов жизни после сере­дины V в. н. э. в Танаисе до сих пор не обнаружено, танаисский амулет не может быть датирован более поздним временем. По форме он ближе всего фигуркам 3, 4, 8, 21 нашего списка.

Уже хронологическое определение рассматриваемых амулетов гово­рит против гипотезы об их гуннском происхождении, поскольку наибо­лее ранние из них появляются на Боспоре, видимо', еще до прихода туда гуннов. В. Ф. Гайдукевич предполагал, что эти фигурки проникли на европейский Боспор с Кавказа через алано-сарматскую среду33. Хро­нологическое распределение находок свидетельствует как будто бы в пользу обратного пути проникновения — с Керченского полуострова на Северный Кавказ. Но высказанная В. Ф. Гайдукевичем мысль о сарма-то-аланской принадлежности амулетов, разделяемая и некоторыми дру­гими исследователями 3\ представляется более плодотворной, чем при­писывание этих памятников гуннам. В пользу такой этнической принад­лежности амулетов говорят и ареал, и многовековое развитие этого сю­жета в аланских древностях Северного Кавказа 35.

1 Начальник экспедиции Т. М. Арсеньева. Приношу ей глубокую благодарность за разрешение опубликовать амулет.

2 Кругликова И. Т. Погребение IV—V вв. н. э. в д. Айвазовское.— СА, 1957, 2, с. 254 ел. 3 MixMH Б. Ю. Гуннськ-ий амулет э Ждановського музею.— Археолопя, 1972, 5, с. 95—

96. Гуннская принадлежность таких амулетов признавалась ранее и автором настоя­щей заметки. См.: Шелов Д. Б. Волго-Донские степи в гуннское время.— В кн.: Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М., 1978, с. 87.

4 Ковалевская В. Б. Антропоморфные амулеты VI—IX вв. на Северном Кавказе.^-КСИА, 1983, 176; Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981, с. 89, рис. 64.

6 Шкорпил В. В. Отчет о раскопках в г. Керчи и окрестностях в 1909 г.— ИАК, 1913, 47, с. 19; Кругликова И. Т. Погребение IV—V вв..., рис. 2, 6.

6 Шкорпил В. В. Отчет о раскопках в г. Керчи и окрестностях..., с. 31; Круглико­ва И. Т. Погребение IV—V вв. ..., рис. 2, 1.

1 Шкорпил В. В. Отчет о раскопках в г. Керчи и окрестностях..., с. 31, примеч. 1; Кругликова И. Т. Погребение IV—V вв. ..., рис. 2, 2.

8 Шкорпил В. В. Отчет о раскопках в г. Керчи и на Таманском полуострове в 1907 г.— ИАК, 1910, 35, с. 32, 33.

244

9 Кругликова И. Т. Погребение IV—V вв. ..., с. 255, рис. 2, 4. 10 Гайдукевич В. Ф. Раскопки Тиритаки и Мирмекия в 1946—1952 гг.— МИА, 1958, 85,

С. 172, рис. 27. При раскопках Кыз-аульского могильника на Керченском полуострове в 1930 г. были найдены еще два бронзовых антропоморфных амулета, но они утра­чены, а сохранившееся описание не позволяет установить их тип. См.: Гайдуке­вич В. Ф. Некрополи некоторых боспорских городов.— МИА, 1959, 69, с. 203, 204.

11 Шкорпил В. В. Три христианские надписи, найденные в окрестностях Керчи.— ЗООИД, 1898, XXI, протоколы, с. 10, 11.

12 Кругликова И. Т. Погребение IV—V вв с. 254, рис. 1,3; 2, 5. 13 V АС в Тифлисе. Труды предварительных комитетов. М., 1882, табл. VIII, А, В. 14 ЬМхлт Б. Ю. Гуннський амулет..., с. 95, 96, рис. 1. 15 Кропоткин В. В. Могильник Чуфут-Кале в Крыму.— КСИА, 1965, 100, рис. 44, 6. 16 Покровский М. В. Пашковский могильник 1.— СА, 1936, I, с. 160. В тексте упомя­

нута находка лишь одного амулета, но на фотографиях представлены два очень похожих, но несомненно различных экземпляра (там же, рис. 5 на с. 164 и рис. 6 на с. 165).

17 Ковалевская В. Б. Антропоморфные амулеты..., рис. 1, 2. 18 Ковалевская В. Б. Антропоморфные амулеты..., рис. 1, 3; Афанасьев Г. Е. Дохри­

стианские религиозные воззрения алан (по материалам амулетов могильника Мокрая Балка).—СЭ, 1976, 1, рис. 1, 10.

19 Рунич А. П. Отчет о полевых исследованиях в районе Кавминвод в 1973 г. Архив ИА, р-1, № 5009, с. 3, рис. 8, 7.

20 Попов X. И. Описание археологического отдела Донского музея. Новочеркасск, [б. г.], с. 151, № 1931, табл. 12, 3; Раев Б. А. Каталог археологических коллекций. Музей истории донского казачества. Новочеркасск, 1979, с. 57, № 217 (1986).

21 Попов X. И. Описание археологического отдела ..., с. 114, 115, № 1586, с. 151, № 1930; Раев Б. А. Каталог..., с. 57, № 221.

22 Амулеты не опубликованы. Знакомством с ними я обязан любезности Э. Я. Нико­лаевой, которой выражаю искреннюю признательность.

23 V АС..., с. 264, табл. VIII; Уварова П. С. Могильники Северного Кавказа.— МАК, 1900, VIII, с. 314, рис. 244; Минаева Т. М. Археологические памятники на р. Гиляч в верховьях Кубани.— МИА, 1951, 23, рис. 14, 4; Она же. Из истории алан верх­него Прикубанья по археологическим данным. Ставрополь, 1971, рис. 37, /; Ру­нич А. П. Аланский могильник в «Мокрой Балке» у города Кисловодска.— МАДИ-СО, 1975, III, с. 142, рис. 4, 35; Ковалевская В. Б. Антропоморфные амулеты..., рис. 1, 11, 16.

24 Попов X. И. Описание археологического отдела..., с. 150, 151, № 1929, табл. 12, 2; Раев Б. А. Каталог..., с. 57, № 219 (1984).

25 Бесполезно и сопоставление общей иконографической схемы наших амулетов со схематизированными наскальными изображениями итифаллических фигурок (см., например: Хлобыстина М. Д. К семантике карасукских лапчатых подвесок.— СА, 1967, 1, рис. 2). Такие почти идентичные друг другу наскальные рисунки существуют в разное время в совершенно различных культурах, никак не связанных между со­бой (например, в Минусинской котловине и в сицилийской провинции Трапани), они возникают конвергентно и не имеют никакого отношения к рассматриваемым амулетам. В качестве реальной аналогии нашим памятникам может быть указан лишь каменный рельеф, случайно найденный в Донецкой обл. См.: Шевцов М. Л. Стела V—VII вв. из Приазовья.—СА, 1980, 4, с. 268.

26 Шкорпил В. В. Отчет о раскопках в г. Керчи и окрестностях..., с. 19. Ср.: Репни-ков Н. И. Некоторые могильники области крымских готов.— ИАК, 1906, 19, табл. X, /; Амброз А. К- Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы.— СА, 1971, 2, рис. 2, 9.

27 Покровский М. В. Пашковский могильник 1, с. 167, 169; Смирнов К- Ф. О некото­рых итогах исследования могильников меотской и сарматской культуры Прику­банья и Дагестана.—КСИИМК, 1951, XXXVII, с. 155.

28 Археология СССР. Степи Евразии..., с. 90. 29 Ковалевская В. Б. Антропоморфные амулеты... 30 Кропоткин В. В. Могильник Чуфут-Кале..., с. ПО, 114. 31 Афанасьев Г. Е. Классификация и хронология некоторых категорий украшений ран-

несредневекового могильника Мокрая Балка.— Пятые Крупновские чтения по архео­логии Кавказа (тезисы докладов). Махачкала, 1975, с. 81, 82; Он же. Дохристиан-

245

ские религиозные воззрения..., с. 130; Ковалевская В. Б. Антропоморфные амулеты...; Археология СССР. Степи Евразии..., с. 89—91, рис. 64.

32 Шелов Д. Б. Танаис и Нижний Дон в первых веках нашей эры. М., 1972, с. 327, 328. 33 Гайдукевш В. Ф. Раскопки Тиритаки и Мирмекия..., с. 172. 34 Maenchen-Helfen О. The Worlds of the Huns. Los Angeles; London, 1979, p. 285, 286;

Афанасьев Г. Е. Дохристианские религиозные воззрения...; Ковалевская В. Б. Ан­тропоморфные амулеты...

35 В этой связи необходимо упомянуть об аналогичных антропоморфных фигурках, вышитых на кожаных мешочках-амулетах, находимых в средневековых аланских мо­гилах. См.: Уварова П. С. Могильники Северного Кавказа, с. 316, 217, табл. VIII, 248, 249; Кузнецов В. А. Аланские племена Северного Кавказа.— МИА, 1962, 106, с. 39.

В. П. Шилов

Стратиграфическое соотношение

«жертвенного места» и погребения 8

кургана 9 группы Три брата I

в Калмыкии

Благодаря значительным размерам и, главное, двум замечательным комплексам с двумя деревянными повозками, видимо четырех- и двух­колесной, с ярмом и дышлом, а также остаткам тканого красочного рас­писного ковра и глиняной модели повозки, курган 9 группы Три брата I получил мировую известность'. Однако материалы этого интересного памятника, раскопанного П. С. Рыковым в 1934—1935 гг., до сего вре­мени полностью не опубликованы 2. Из восьми обнаруженных П. С. Ры­ковым погребений и «жертвенного места» были введены в научный обо­рот материалы лишь двух памятников: 1) погребение 8, находившееся в большой материковой яме, где обнаружены две деревянные повозки, ярмо, дышло и тканый расписной ковер, и 2) «жертвенное место», най­денное в насыпи кургана на глубине 1,30 м.

Оба памятника П. С. Рыковым и И. В. Синицыным были объедине­ны в единый хронологический горизонт как погребение и его жертвен­ник на основании единственного довода: жертвенное место находилось над погребением 8, что, как мы увидим ниже, не соответствует действи­тельности.

Поскольку «жертвенное место» было обнаружено в насыпи кургана, естественно, что при доследовании этого кургана в 1980 г. мы не смогли увидеть его остатки в раскопе П. С. Рыкова. Однако некоторые данные, сохранившиеся в архиве ЛОИА, позволяют уточнить местонахождение «жертвенника». Судя по данным архива П. С. Рыкова, общий план по­гребений и разрез кургана в свое время не были вычерчены 3. Сохранив­шиеся дневники раскопок этого кургана с описанием открытых им по­гребений, находок в насыпи и «жертвенного места», схематические чер­тежи, планы и профили стратиграфических узлов, а также имеющиеся

246

Курган группы Три брата. «Жертвенное место»

в документах данные привязок позволяют более или менее точно вос­становить план погребений кургана и разрез «глухой» траншеи (рис.). Согласно дневникам П. С. Рыкова, «жертвенное место» находилось в 27 м к западу от восточной полы кургана, в то время как восточная стенка захоронения 8 появилась на расстоянии 31 м от той же полы кургана, т. е. «жертвенник» находился не над могилой 8, а был смещен от нее к востоку на 4 м.

Далее, как сообщает автор раскопок, «жертвенник» был помещен не на выровненной площадке насыпи, а в шестиугольной яме, размеры ко­торой не указаны. Очевидно, прослеженное основание ямы свидетель­ствует, что яма для «жертвенника» была вырыта после того как была сооружена большая насыпь над погребением 8. Если бы «жертвенник» сооружался одновременно с насыпью, не было бы необходимости рыть яму.

Самым существенным аргументом в пользу разновременности погре­бения 8 и «жертвенного места» является анализ материалов обоих ком­плексов.

247