ЭХ МОП Электронная хрестоматия по курсу «Методологические основы психологии» / Сост.Г.В.Акопов, Т.В.Семенова. Самара, 2016

Статьи по разделам:

СУДЬБЫСТР

Бакшутова Е.В., Рулина Т.К. Полипарадигмальность личности. К юбилею Г.В.Акопова // Методология и история психологии. - М., 2009. Том 4. Выпуск 3.

1

Фаликман М.В. Общаться с классиком: как? (К восьмидесятилетию Ю.Б. Гиппенрейтер) // Методология и история психологии. - М., 2010. Том 5. Выпуск 1.

5

В.П.Зинченко 75-лет (интервью В.И.Артамонова) // Методология и история психологии . - М., 2006. Том 1. Выпуск 2.

10

Золотова Н.В. Научное наследие и жизненный путь Б.В.Зейгарник. // Методология и история психологии . - М., 2007. Том 2. Выпуск 2.

25

Золотовицкий Р.А. Социометрия Я.Л. Морено. // Методология и история психологии . - М., 2007. Том 2. Выпуск 2.

35

Турецкий М.И. Орел из пригорода (к 70-летию со дня смерти А.Адлера). // Методология и история психологии . - М., 2007. Том 2. Выпуск 2.

46

Турецкий М.И. Шломо Зигмунд Фрейд (К 150-летию со дня рождения З.Фрейда) // Методология и история психологии . - М., 2006. Том 1. Выпуск 2.

57

ПОЛИПАРАДИГМАЛЬНОСТЬ ЛИЧНОСТИ.

Е.В.Бакшутова, Т.К.РулинаК юбилею Г.В.Акопова

// Методология и история психологии. Том 4. Выпуск 3. 2009 

В 2009 году — юбилей известного самарского ученого Гарника Владимировича Акопова. Почему-то юбилеи тех, кто дорог, переживаешь и проживаешь, как свои. Радуешься поздравлениям, гордишься успехами и достижениями, вспоминаешь, как все начиналось, удивляешься, как много успелось, понимаешь, как тебе повезло в работе с ученым, руководителем и другом, и надеешься, что и ты в этот мощный поток жизни добавил хоть капельку тепла.

Приехав в Самару (тогда Куйбышев) после окончания Ростовского государственного университета в 1974 г., Г.В.Акопов связал свою судьбу с высшим образованием сначала инженеров, а затем психологов. В калейдоскопе воспоминаний — холодный февраль 1974 г. — человек с юга приехал в зону резко-континентального климата без теплой одежды. Однако готовность всякий раз начинать этап жизни, опираясь на мудрость, переданную бабушкой, которая могла слушать и слышать каждого приходящего, и на мужество деда, учившего видеть и понимать молчание гор, в молодом ученом уже были сформированы. Вот что рассказал нам Геннадий Павлович Дорошко, доцент архитектурно-строительной академии:

«Конец 1980-х, теперь далеких лет, мы жили в общежитии строительного института — Самарская, 61. Единый большой коридор, ведущий к заветным и всегда посещаемым местам. В нем, как в коллекторе, сводили интересы жильцы и их гости, успевая обменяться последними интересами. Громадная кухня напоминала желудок, в котором переваривались головы, менялись отношения мыслей. Новенький!? Акопов появился! Выдержанный, всегда корректный в обращении и осторожный, немногословный. Улыбчивый, но с вежливой

1

скукой в глазах, если кто-то долго разговаривал. В его комнатку приходили многие, пили чай с яблочным повидлом. Тогда образ изобилия представляли гастрономы с выстроенными стеллажами из консервных банок. Темы были всегда высокими, потухший взгляд Гарника отсекал низшее. Иногда собирались и у меня, я варил густое какао, почти шоколад. В таких случаях наши дискуссии становились весьма широкими. Я не понимал тогда, но у этого была причина. Наш состав, как оказалось, тонко подобран. Олег Риттер, волевой и целеустремленный, разносторонний в своей активности, имел богатейшую библиотеку, математик неклассического типа с психологическим и историческим складом ума. В его присутствии никто не мог отмалчиваться и сказать неточность. Люда, его жена, — потомственный, и я бы сказал, родовой психолог, доброжелательнейшая из женщин, с ней всегда была атмосфера мягкости. Семен Пиявский, математик-прикладник, теоретик и организатор, с моделирующим типом мышления, очень дотошный и скрупулезный в вопросах. Гарник Акопов — он держал уровень только одному ему известный, это как в бассейне пол. Всегда оставалось ощущение, что он решает какую то задачу. Все это не просто так, и как потом оказалось действительно создавался проект структуризации ментального плана сознания методами социальной психологии как организационная структура в ортодоксальной схеме учебного процесса того времени. Он обнаружил во мне аналитические способности и умение оперировать элементами парадоксальных крайностей. Первый использовал это в бурном начале становления РПО и психологической школы менталитета при пединституте».

Жизнь в студенческом общежитии и спустя сорок лет представляется Г.В. Акопову естественным профессорским делом. В комнате общежития была написана кандидатская диссертация, а докторская — на кухне. И рядом с людьми, занятыми делами, иногда совсем другими, разрабатывались проекты международных конференций, которые очень скоро воплотились в научную практику. Ничто не могло помешать Г.В.Акопову прививать и продвигать психологическую науку в Самарском крае — хоть и не суровом, но весьма своеобразном. Мечта в судьбе целеустремленного профессионала решительно приобретала те контуры реальности, которые, кажется, и были начертаны ее знаками.

Г.В.Акопов в 1981 году защитил кандидатскую диссертацию на факультете психологии ЛГУ. В Самаре (Куйбышеве) работал сначала в Куйбышевском государственном университете. В 1985—1993 гг. стал заведующим кафедрой психологии Куйбышевского государственного педагогического института. В 1989 г. организовал специальный факультет практической психологии при Куйбышевском педагогическом институте. В 1991 г. принял участие в подготовке и открытии специальности на факультете дефектологии «Логопед — практический психолог». В 1993—1995 гг. - заведующий  отделением психологии Самарского государственного педагогического университета, заведующий кафедрой социальной психологии и психологии образования. В 1995 г. защитил докторскую диссертацию на факультете психологии Санкт-Петербургского государственного университета по теме «Социальная психология высшего образования». С 1996 г. по сегодняшний день — декан факультета психологии Самарского государственного педагогического университета и заведующий кафедрой социальной психологии, а также председатель Самарского регионального отделения Российского психологического общества, член президиума РПО, сопредседатель самарского отделения Лиги профессиональной психотерапии, действительный член Международной академии психологических наук, Международной академии социальных и педагогических наук и даже член Общественной палаты при Администрации городского округа Самары.

Занимаясь подготовкой специалистов, наш декан щедро делился опытом с другими вузами, в которых его ученики и соратники открывали кафедры психологии. Сегодня в Самаре более десяти вузов готовят психологов, и в этом несомненная помощь и участие Г.В. Акопова.

Акимова Муза Николаевна, одна из первых психологов в Самарской (когда-то Куйбышевской) области, доцент нашей академии, вспоминает о первых годах

2

сотрудничества с Гарником Владимирович: «Первая моя встреча с Гарником Владимировичем Акоповым произошла в начале 1970-х годов в обществе "Знание". В то время лекции по психологии пользовались большим спросом. Дипломированных же специалистов в области психологии для этих целей было явно недостаточно.

Мы друг друга знали наперечет и всеми силами стремились расширить круг психологического сообщества. И когда методист общества "Знание" попросил меня встретиться, поговорить и посмотреть материал молодого человека, недавно приехавшего в наш город и работавшего в одном из психологических вузов, я, естественно, согласилась. Мои ожидания оказались превзойденными по всем направлениям. За давностью лет, не могу точно вспомнить, по какой проблеме подготовил лекционный материал Гарник Владимирович, но меня приятно удивила исследовательская скрупулезность, точность и выверенность фактического материала, который был положен в основу текста лекции. Потом, когда я имела возможность не один раз слушать выступления или научные сообщения Гарника Владимировича, я заметила, что к этим качествам истинного исследователя и экспериментатора добавилось не только глубокое знание теории и практики, но и редкая интеллигентность в отношении, обсуждении самых острых дискуссионных вопросов и проблем. Сочетание этих качеств придавало и до настоящего времени придает Гарнику Владимировичу удивительную индивидуальность, творческую неповторимость почерка исследователя, человека, личности».

Г.В.Акопов в 1990-е годы сумел привлечь внимание научной общественности к проблеме провинциальной ментальное. В Самаре были проведены четыре международные конференции по исторической психологии российского сознания: «Провинциальная ментальность России в прошлом и настоящем» (1994), «Провинциальная ментальность России в прошлом и будущем» (1997), «А.С. Пушкин и российское историко-культурное сознание» (1999) и «Ментальность российской провинции в прошлом, настоящем и будущем» (2004). Кроме того, в 2000— 2002 гг. прошли конференции по психологии искусства. Сегодня ученый инициировал глобальный проект интеграции знания в сфере психологии сознания, что привлекло интерес многих исследователей России и зарубежья (в 2007 г. прошла Первая Всероссийская конференция «Психология сознания: современное состояние и перспективы»).

Во всех этих конференциях приняли участие более 1000 человек - от самых известных ученых (в разное время, а чаще всего одновременно на самарские конференции приезжали В.М. Аллахвердов, А.Г. Асмолов, А.Л. Журавлев, Ю.А. Забродин, В.П. Зинченко, В.В. Знаков, Е.А. Климов, В.А. Кольцова, В.А. Лабунская, Д.А.Леонтьев, А.П. Назаретян, В.Ф. Петренко, Л.М. Попов, А.О. Прохоров, А.Л. Свенцицкий, Т.П. Скрипкина, В.Е. Семенов В.А. Шкуратов и др.) до аспирантов и студентов, которые постепенно вырастают в настоящих исследователей в очень комфортной обстановке, создаваемой Г.В. Акоповым как гостеприимным хозяином, но, прежде всего — генератором идей. На 2010 год им запланирована еще одна конференция - «Созерцание - современная научно-теоретическая и прикладная проблема». Не случайно В. В. Знаков называет Самару «родиной слонов» — Г.В. Акопову удается самые смелые идеи (научные и организационные) претворить в реальность. И если в начале 1990-х годов проблема ментальности была очень «модной» повсеместно, в разных областях знания, заменив собой в вузовских программах истмат и диамат, то далее уже требовалось мужество для поддержания этой темы, поскольку исследования ментальностей очень трудоемки, а интерпретация результатов зависит от умения видеть историческую перспективу, и не всегда бывает безопасна уже с точки зрения политической, но в Самаре эта тема продолжает поддерживаться и развиваться.

Работа с проблематикой наибольшей социальной актуальности велась им и в социальной психологии образования. Роль учебно-профессиональной установки в контексте ее субъектных характеристик и форм профессионального сознания стала ключевой темой научной школы Г.В. Акопова, масштабно представленной в диссертациях его учеников.

3

Научные идеи Г.В. Акопова воплотились не только в содержании конференций, но и, естественно, в его научных работах — монографиях и статьях, две из этих статей были опубликованы в журнале «Методология и история психологии», и сегодня готова к изданию новая монография — «Психология сознания: вопросы методологии, теории и прикладных исследований». Очевидно, что в них отражены не только научная эрудиция, но и личностная эмерджентность автора. Г.В.Акопов, разрабатывая концепцию консолидирующего подхода в построении теорий, пишет о том, что «сегодня, в постнеклассический период, на первый план выходит не абсолютизация и не конвенция знаний или согласованное мышление, а консолидация усилий по свободному осознанному (рефлексированному) выбору регламента исканий и соответствующего дискурса. И если получен отклик (установлен контакт), то возможна и релевантная коммуникация с перспективой перерастания в научно-смысловое общение и метакоммуникацию различных исследовательских позиций» (2009). В этом определении и есть наш Акопов, который не только в анализе «различных подходов к определению и структурации сознания... обнаруживает связь различных структурных схем сознания с двухфакторной моделью безгранично развивающегося сознания: фактор контакта (коммуникации, смыслового общения) и фактор свободы (выбора, творчества)» (2002). Талант не просто общаться, но дружить, заботиться, принимать решения и отвечать за тех, кто рядом, не отнимая инициативы и права выбора на всех уровнях общения.

Самоотдача, субъектность позиции как ученого и организатора науки принесли Г.В. Акопову заслуженный авторитет среди всех, с кем ему приходится сотрудничать. И это не только ученые и коллеги-преподаватели, это самые разные люди. И здесь хочется отметить очень важные и не очень часто встречающиеся качества - умение помнить и благодарить. Помнить и знать ученых и новейшие научные разработки, помнить тех, кто помогал ему в жизни, кто работал рядом — студентов, пожилых сотрудников, или тех, кто перешел на другую работу, вышел замуж или женился, уехал куда-либо, - при любой возможности позвонить им, отправить подарок, чем-то помочь или просто передать привет.

Талант благодарить любого человека за идею, за сделанную работу, за приложенные усилия, за то, что просто пришел. Казалось бы, нет ничего проще, чем говорить «спасибо», но оказывается, что этому тоже нужно учиться, и хорошо, что есть у кого этому учиться.

И еще одно удивительное качество — заинтересованный взгляд к любому вошедшему в кабинет или встреченному человеку, как будто как раз его и ждали.

К юбилею Г.В.Акопова студенты факультета психологии собрали целый лист «записочек» с собственными высказываниями о декане: «Он самый милый человек. На его лекциях не заснуть. У него очень добрые глаза, а они — зеркало души», «Гарник Владимирович, на мой взгляд, очень хороший декан. Я считаю, что нам с ним очень повезло», «Импозантный и энергичный, завораживающий голос. Архетип профессора. Интеграция теорий вовне студентам и научному обществу и внутрь, в собственный образ жизни», «Незабываемым был тот день, когда во время пары Гарника Владимировича в аудиторию пробрался пес. Гарник Владимирович оставался невозмутим. Пес внимательно выслушал его лекцию, как и все мы. Как и всегда» и т.д. Конечно, к юбилею принято говорить добрые слова, и как хорошо, что бывают юбилеи, когда мы можем, не стесняясь и не боясь смутить

юбиляра, сказать, как студентам повезло с деканом и профессором, преподавателям и сотрудникам — с необыкновенным руководителем, с блистательным организатором науки, творческой личностью, верным другом.

И хотя сам юбиляр признавался, что с детства мечтал оставаться в тени, и мы, действительно, очень часто не сразу понимаем, сколь много он сделал, — целостность личности, профессиональная аттрактивность служат образцом ученого в профессии. Преданность профессорской идентичности сочетается в Г.В. Акопове с творческим энтузиазмом научного деятеля, за которым идут десятки коллег и сотни студентов.

4

Миссия создавать предпосылки для развития других — вот идеальная черта личности ученого для тех, кто пытается определить эмерджентные границы психогенеза специалиста.по человековедению.

 ОБЩАТЬСЯ С КЛАССИКОМ: КАК? (К восьмидесятилетию Ю.Б. Гиппенрейтер)

 Фаликман М.В.

//Методология и история психологии. - М., 2010. Том 5. Выпуск 1.   Миф о Юлии Борисовне настиг меня существенно раньше, чем я познакомилась с

нею лично. То есть все началось, разумеется, с книжки под названием «Введение в общую психологию», у которой был автор с труднопроизносимой фамилией, совершенно не откладывающейся в голове (во что мне же первой непросто поверить сейчас, когда любой попавшийся родитель на детской площадке перед домом воспроизводит эту фамилию безо всякого труда). Вполне закономерно думалось, что это какой-то автор из далекого прошлого: весьма потрепанный учебник на пожелтевшей бумаге, полученный в факультетской библиотеке", к тому же самый первый учебник по психологии, который мне, в принципе, довелось держать в руках, никаких других мыслей не наводил. Все мы со школы привыкаем думать, что автор учебника просто не может оказаться реальным человеком, с которым можно раскланяться в коридоре между занятиями, которому можно позвонить по телефону, а то и заехать в гости. Все это вполне могло оказаться правдой и в отношении автора моего первого учебника по психологии. Как оказалось, все иначе.

В первой половине 1990-х, начав проводить эксперименты под руководством В.Я. Романова, я впервые оказалась в 113-й комнате, где в то время работали или просто захаживали по старой памяти

 " Речь идет о факультете психологии МГУ им. М.В. Ломоносова (ред.). несколько поколений учеников Юлии Борисовны, «мальчиков», как она их называет

до сих пор (и действительно, когда они с горящими глазами принимаются рассказывать о своих давнишних исследованиях, невольно начинаешь видеть в них этих мальчиков). Лаборатория состояла из двух комнат: одна - узкая и длинная, заставленная стеллажами с уже вышедшим из употребления оборудованием, другая - каморка-фотолаборатория, к тому времени уже полностью переоборудованная в чайную комнату, о прежнем назначении которой напоминал только красный фонарь, красовавшийся на полке рядом с заварочным чайником. В этой-то фотокомнате как раз и кипела жизнь: обсуждалось преподавание курса общей психологии и рассказывались всякие факультетские истории, в которых то и дело звучало таинственное поначалу «Ю.Б.». Не сразу эти инициалы соотнеслись с надписью «Ю.Б. Гйппенрейтер» на обложке учебника «Введение в общую психологию». Но когда соотнеслись, у меня появилось незнакомое прежде ощущение принадлежности к традиции: подумать только, всего три шага до основателя факультета и его первого декана А.Н. Леонтьева, чья теория, по сути, лежала в основе любого из разделов университетского курса общей психологии, в создание которого внесла огромный вклад Юлия Борисовна.

Однако, несмотря на то, что я росла в «той самой 113-й», с Юлией Борисовной я не была знакома вплоть до выпускного курса, когда в начале осеннего семестра (а может быть, и весеннего, дипломного, когда никаких спецкурсов уже не было положено) на расписании обнаружилось объявление, что она будет вести недельный тренинг-интенсив по нейролингвистическому программированию. На четвертом курсе у нас уже был посвященный ему спецпрактикум, и не могу сказать, чтобы я, в те годы вплотную занимаясь

5

экспериментальной психологией познания, испытывала потребность в освоении этого набора техник, но разве можно было пропустить занятия, которые вела легендарная Ю.Б.? В те годы она большую часть времени проводила за рубежом, совершенствуя свои умения и навыки в новой области, освоению и дальнейшему развитию которой посвятила тогда все свои силы, и увидеть ее воочию казалось чудом.

Я была не очень хорошим студентом и не все помню (впрочем, хотелось бы верить, что что-нибудь да осталось). А лучше всего запомнила то, что, казалось, не имело отношения к тренингу: обеденные перерывы, во время которых почти никто не уходил в столовую, поскольку прямо в аудитории появлялся электрический чайник, печенье, коробки с бутербродами, сразу же становившиеся достоянием общественности, и начинались рассказы: о «принципе уподобления» и развитии музыкального слуха через пропевание (разумеется, с немедленной демонстрацией того, как и что пропевалось); о создании на факультете новой лаборатории восприятия, в которой поначалу числилось два сотрудника - руководитель лаборатории (сама Ю.Б.) и лаборант; о том, как лабораторий восприятия на факультете стало несколько, в результате чего развернулась самая настоящая научная конкуренция, как конструировались вручную сложнейшие приборы для проведения исследований и какие замечательные люди участвовали в их создании, как возникали идеи новых экспериментов, и о многом другом, включая, конечно же, новое направление деятельности Юлии Борисовны - невозможное, на первый взгляд, «гуманистическое НЛП», изрядно обогащенное представлениями из области психологической теории деятельности, которые в руках мастера оказались вполне применимыми не только в области сугубо академических исследований. Но главное, что в каждом рассказе и в каждом упражнении была видна сама Ю.Б., с тем удивительным сочетанием качеств, которые позволили ей осветить своим присутствием столь большое число областей психологического знания и практики: сильная и жесткая, мудрая и тактичная, чуткая и доброжелательная.

Происходившее во время тренинга было небесполезно и увлекательно, вот только немного печально думать, что мы с Юлией Борисовной столь досадно разминулись во времени. И все-таки «крутиться в 113-й» оказалось полезно во всех отношениях: когда несколько лет спустя Ю.Б. озадачилась поиском подспорья в подготовке переиздания знаменитых хрестоматий по общей психологии и взялась обсуждать этот вопрос со своими «мальчиками», мне повезло оказаться под рукой. Действительно повезло. Ибо опыт, приобретенный во время работы над этими хрестоматиями (особенно над первой, по психологии мотивации и эмоций, которая в силу сложившихся обстоятельств составлялась, по сути, «с нуля»), оказался поистине бесценным. Здесь трудно выделить что-то главное. И разработка структуры хрестоматии, и компоновка разделов, и работа с текстами, и редактирование переводов, и невероятно насыщенное общение вокруг проблемы преподавания общей психологии, сопровождавшее каждый из этапов, и отчаянные споры - все это день за днем заставляло меня пересматривать собственные представления о том, как следует преподавать общую психологию (мне кажется, Ю.Б., если бы ей было интересно, запросто могла бы выпустить бестселлер для академических кругов «Учить студентов. Как?»). А поскольку подготовка первой из хрестоматий совпала по времени с моей подготовкой к защите диссертации, Ю.Б. просто не могла не поработать со мной между делом и в этом направлении. Когда я путано и сбивчиво пыталась изложить ей основной результат диссертации (который, как мне казалось, перекликался с результатами ее собственных исследований перцептивного внимания) или хотя бы внятно описать метод быстрого последовательного предъявления зрительных стимулов, она одной фразой отучила меня от использования наукообразных оборотов, перенасыщенных терминологией. Фраза звучала так: «Бывают случаи, Петенька, когда перед мордой мелькает...» С тех пор, принимаясь за написание новой статьи или за работу с кем-нибудь из дипломников и аспирантов, первым делом вспоминаю эту фразу. Не могу сказать, что помогает всегда, но порой определенно помогает.

6

Пожалуй, эта ясность мысли и соответствующая ей ясность высказывания кажутся мне наиболее важной чертой

Юлии Борисовны. Видимо, именно эта черта позволила Ю.Б. стать автором целого ряда хрестоматийных исследований (в буквальном смысле слова: материалы не только диссертаций, но даже дипломной работы Ю.Б. вошли в хрестоматии по общей психологии). В науке есть понятие «красивого эксперимента». Бывают эксперименты качественные и добросовестные, к которым вроде бы и никаких претензий, но читать и даже рассказывать про них скучно. А бывают такие, дизайн которых настолько изящен, а результат настолько ярок и очевиден, что говорит сам за себя. Эксперименты Юлии Борисовны, начиная с самых первых, из области психологии мышления, и заканчивая экспериментами ее учеников и младших коллег, относятся преимущественно к таким вот красивым исследованиям, рассказом о которых можно увлечь не меньше, чем самым увлекательным тренингом — впрочем, последние тоже удаются Ю.Б. на славу. В наиболее близких мне работах группы Ю.Б. Гйппенрейтер, начатых в 1960-х гг. и посвященных проблематике зрительного восприятия, последовательно проводилась и экспериментально обосновывалась мысль об эвристическом потенциале метафоры построения движения, предложенной Н.А. Бернштейном, в исследованиях восприятия и перцептивного внимания человека (подробный анализ см.: Фаликман, Печенкова, 2010). Наиболее интересными были две проблемы: с одной стороны - уровни построения перцептивного акта и связанные с ними эффекты внимания, с другой - проблема оперативных единиц перцептивной деятельности и укрупнения этих единиц. Обе проблемы так или иначе наследовали бернштейнианскую традицию, а вторая включала в себя и классическую вундтовскую идею апперцепции как укрупнения единиц восприятия. Объектом исследования стали движения глаз человека в ходе решения различного рода задач. Однако анализировались движения глаз двояко: с одной стороны, изучались их внешние характеристики, функции и механизмы в зависимости от строения и динамики осуществляемой человеком деятельности; с другой стороны, сами движения глаз использовались как средство изучения процессов деятельности, их структуры и динамики. Предложив изучать перцептивную деятельность сразу в трех взаимосвязанных планах (деятельность, ее отражение в сознании и ее физиологические механизмы), Юлия Борисовна в своих исследованиях уделяла равное внимание и субъективным отчетам испытуемых о том, как они выполняли поставленную задачу, и чисто физиологическим индикаторам их деятельности - таким, например, как фиксационный оптокинетический нистагм, подробно исследованный в работах В.Я. Романова и оказавшийся крайне чувствительным индикатором как структуры, так и динамики деятельности (см., например: Гиппенрейтер, Романов, Самсонов, 1976).

Результаты множества проведенных исследований были обобщены Юлией Борисовной в докторской диссертации, защищенной в 1975 году. Основная идея диссертации заключалась в том, что характеристики движений глаз зависят от решаемой человеком задачи, в которую эти движения включены. Понятие задачи, центральное для исследований Ю.Б., и тесно связанное с ним понятие цели стали главнейшей точкой соприкосновения и основой синтеза представлений А.Н. Леонтьева о структуре деятельности и предложенной Н.А. Бернштейном теории уровней построения двигательного акта. Согласно этим представлениям, цель деятельности определяет, с одной стороны, задачу (которую А.Н. Леонтьев понимал как «цель, данную в определенных условиях»), а с другой стороны - состав деятельности. Именно задача задает ведущий уровень построения движений, что верно и в отношении движений глаз. Рассматривая спектр задач, в которых задействованы движения глаз как компоненты деятельности субъекта, Юлия Борисовна выделила три класса задач:

собственно глазодвигательные - например, фиксировать взглядом объект,зрительные - например, отслеживать изменение цвета или расположения объекта и 3)

незрительные, или общие - например, выявить закономерность в изменении цвета объекта (Гиппенрейтер, Романов, 1970) или решить движущийся по экрану арифметический пример,

7

который в случае глазодвигательной задачи может выступать просто как объект для отслеживания взором (Гиппенрейтер, Смирнов, 1971). Было неоднократно показано, что в разных классах задач как макро-, так и микродвижения глаз носят разный характер и определяются их местом в структуре деятельности. Понятие задачи стало основой и для разработки еще одного важного для исследований Ю.Б. Гиппенрейтер понятия - функциональных единиц деятельности субъекта. Если изначально в экспериментах Ю.Б. Гиппенрейтер рассматривались единицы именно зрительной перцептивной деятельности человека, то в дальнейшем спектр видов деятельности был расширен, и была выявлена связь микродвижений глаз с ее функциональными единицами, которые могут определяться как постановкой задачи, так и опытом субъекта в ее решении (Романов, Фейгенберг, 1975; Петрова, Романов, 1978).

Опубликовав основные результаты докторской диссертации в виде монографии «О движении человеческого глаза» (1978), Юлия Борисовна начала решительный поворот в сторону практической психологии и психотерапии. Об этом я много слышала и даже кое-что видела, включая две удивительные по силе воздействия семейные реконструкции, однако предпочту здесь остановиться и коснуться несколько более подробно той области, в которой последние полтора десятка лет работаю сама. Тем более что и Юлия Борисовна не забыла об этих своих работах: в 2004 г. она сделала обобщающий доклад «Движения глаз в деятельности человека» на Московском семинаре по когнитивной науке, вызвав, по своему обыкновению, бурную дискуссию среди слушателей[1].

Одной из ярких обобщающих публикаций периода, завершающего цикл исследований восприятия и перцептивного внимания человека, стала опубликованная в год 80-летия А.Н. Леонтьева программная статья «Деятельность и внимание» (1983), в которой был намечен оригинальный подход к рассмотрению и исследованию внимания с позиций психологической теории деятельности. Несмотря на то, что статья оказалась одной из последних публикаций Юлии Борисовны в данной области, эвристический потенциал этой работы заставляет исследователей вновь и вновь обращаться к обсуждению сформулированных в ней идей, касающихся места внимания в структуре деятельности и самой природы этого психического процесса (например: Романов, Дормашев, 1993; Фаликман, 2005). Синтезируя деятельностный подход А.Н. Леонтьева (1975) и уровневый подход к анализу решения двигательных задач Н.А. Бернштейна (1966), Ю.Б. определила внимание как «феноменальное и продуктивное проявление работы ведущего уровня организации деятельности» (Гйппенрейтер, 1983, с. 172). Тем самым она предложила рассматривать феноменологию внимания, его эффекты, свойства, ошибки как следствие строения деятельности, осуществляемой человеком в ходе решения практических и познавательных задач. К такой трактовке внимания подталкивали и данные многочисленных экспериментальных исследований, проведенных в лаборатории Ю.Б. Гйппенрейтер: например, результаты упомянутых выше экспериментов В.Я. Романова, в которых, в частности, бблыпая степень внимания к целевому объекту достигалась за счет изменения постановки задачи в отношении этого объекта (Гйппенрейтер, Романов, 1970). Сходные результаты были получены и в наших исследованиях перцептивного внимания 2000-х гг. (например, Фаликман, 2002; Степанов, 2009), в которых вместо движений глаз регистрировались продуктивные показатели деятельности испытуемых. Было показано, что «эффекты внимания» (уменьшение количества пропусков целевых стимулов в решении перцептивной задачи) прямо определяются постановкой задачи и используемой испытуемым стратегией ее решения.

С развитием новых методов регистрации движений глаз вновь становятся востребованными разработанные Ю.Б. Гйппенрейтер и ее сотрудниками методики и понятия, а гипотезы выходят на новый виток эмпирической проверки. В то же время не теряет актуальности и, соответственно, популярности серия книг про общение с ребенком, которую Юлия Борисовна недавно дополнила хрестоматией для родителей (Гйппенрейтер,

8

2010). Мне любопытно, какой области психологической практики Ю.Б. посвятит свой следующий проект.

 ЛитератураБернштейн Н.А. Очерки о физиологии движений и физиологии активности. М., 1966.Гйппенрейтер Ю.Б. О движении человеческого глаза. М., 1978.Гйппенрейтер Ю.Б. Деятельность и внимание // А.Н.Леонтьев и современная психоло-

гия / под ред. А.В. Запорожца и др. М., 1983. С. 165-177.Гиппенрейтер Ю.Б. (сост.) Родителям: как быть ребенком. Хрестоматия. М., 2010 (в

печати).Гиппенрейтер Ю.Б., Романов В.Я. Новый метод исследования внутренних форм

зрительной активности // Вопросы психологии. 1970. № 5. С. 36-52.Гиппенрейтер Ю.Б., Романов В.Я., Самсонов И.В. Метод выделения единиц

деятельности // Восприятие и деятельность. М., 1976. С. 55-67.Гиппенрейтер Ю.Б., Смирнов С.Д. Уровни следящих движений глаз и зрительное

внимание // Вопросы психологии. 1971. № 3. С. 31-45.Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.Петрова Г.Ю., Романов В.Я. Микродвижения глаз при решении слуховых задач //

Вестник Московского ун-та. Сер. 14. Психология. 1978. № 1С. 35-45.Романов В.Я., Дормашев Ю.Б. Постановка и разработка проблемы внимания с

позиций теории деятельности // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1993. № 2. С. 51-62.

Романов В.Я., Фейгенберг Е.И. О единицах графической деятельности // Новое в психологии. 1975. Вып. 1. С. 88-102.

Степанов В.Ю. Стратегия чтения как средство поддержания внимания при решении перцептивной задачи // Психология. Журнал ВШЭ. 2009. Т. 6, № 1. С. 159-168.

Фаликман М.В. Уровневые эффекты внимания в условиях быстрой смены зрительных стимулов // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ / под ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева. М., 2002. С. 365-376.

Фаликман М.В. Внимание и деятельность: двадцать лет спустя // Культурно-исторический подход и исследование процессов социализации. Материалы Пятых чтений памяти Л.С. Выготского / под ред. Е.Е. Кравцовой, В.Ф. Спиридонова, Ю.Е. Кравченко. М., 2005. С. 327-334.

Фаликман М.В., Печенкова Е.В. Принцип кольцевой регуляции в современной когнитивной психологии восприятия и внимания и проблема единиц перцептивной деятельности // Актуальные проблемы когнитивной науки. Материалы Международной научно-практи ческой конференции. Иваново, 2010 (в печати).

М.В. Фаликман 

[1] Аудиозапись этого выступления доступна в сети Интернет по адресу: http :// virtualcoglab . cs.msu.su/archive/Gippen.wma, а презентация к докладу с конкретными иллюстрациями из исследований - по адресу: http://virtua!coglab. cs.msu.su/files/Gippenreiter.pps.

 

 

9

 В.П.ЗИНЧЕНКО – 75 лет!

Интервью провел В.И.Артамонов

//Методология и история психологии. 2006. Том 1. Выпуск 2.  Владимир Петрович Зинченко родился 10 августа 1931 г в г. Харькове. Его отец -

известный психолог Петр Иванович Зинченко. В семнадцать лет В.П. Зинченко поступил на отделение психологии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, который успешно окончил. Затем — аспирантура в НИИ психологии АПН РСФСР, защита кандидатской диссертации об ориентированных движениях руки и глаз и их роли в формировании произвольных движений (1957), работа в том же институте под руководством А.В. Запорожца в лаборатории детской психологии. На этом этапе В.П. Зинченко занимался разработкой темы «Развитие восприятия и мышления дошкольников».

В 1961-1970 гг. В.П. Зинченко руководил организованной им же на базе НИИ автоматической аппаратуры первой в стране лабораторией инженерной психологии, в 1970-1982 гг. - созданной им кафедрой психологии труда и инженерной психологии на факультете психологии МГУ, параллельно на протяжении многих лет - отделом эргономики ВНИИ технической эстетики, а в последующем (с 1984 г. и по сегодняшний день) - организованной им кафедрой эргономики в Московском институте радиотехники, электроники и автоматики (МИРЭА).

В конце 80-х гг. В.П. Зинченко — заместитель директора Института философии РАН, руководитель Центра наук о человеке, директор-организатор Института человека РАН. В 1998 г. он организовал и возглавил кафедру психологии в Международном университете природы, общества и человека «Дубна». С 1998 г.- главный научный сотрудник Института содержания и методов обучения (ИСИМО) РАО, руководитель Центра наук о человеке при ИСИМО РАО, почетный профессор Самарского государственного педагогического университета. С 2006 г. В.П. Зинченко - профессор факультета психологии Государственного университета - Высшей школы экономики (ГУ-ВШЭ). В 1966 г. В.П. Зинченко защитил докторскую диссертацию («Восприятие и действие»); в 1969 г. — профессор, в 1974 г. - член-корреспондент АПН, в 1992 г. - действительный член АПН; в 1991-1998 гг. - член президиума РАО, академик-секретарь Отделения психологии и возрастной физиологии, с 2001 г. - академик Отделения образования и культуры РАО.

Круг научных интересов В.П. Зинченко широк: общая и инженерная психология, эргономика, человекомашинные системы, взаимодействие человека и компьютера, теория и методология психологической науки, проблемы психического и духовного развития, психологическая педагогика и развивающее обучение, культурно-историческая, возрастная, экспериментальная, когнитивная психология... В 60-е гг. XX в. В. П. Зинченко возглавлял (самостоятельно и в соавторстве) научные проекты по инженерной психологии для нужд оборонной промышленности. В 70-е гг. совместно с другими специалистами он проводил исследовательскую и координационную работу по развитию эргономики в СССР и странах СЭВ. С некоторой задержкой в 2007 г. эта работа была удостоена Премии Правительства Российской Федерации. В начале 90-х гг. при поддержке Фонда Дж. Сороса способствовал изданию более 25 учебников нового поколения по психологии.

Более полувека В.П. Зинченко ведет педагогическую деятельность, которую он начал еще в студенческие годы, преподавая психологию и логику в московских школах. В.П. Зинченко подготовил (в том числе в соавторстве) большое число учебных пособий по общей и инженерной психологии, эргономике, методологии психологии, психологической педагогике (например, «Живое знание», «Психология памяти», «Мышление и язык» и др.), неоднократно участвовал в разработке словарно-понятийного аппарата справочных изданий по психологии, например, «Большого психологического словаря», «Современного психологического словаря» (оба совместно с Б.Г. Мещеряковым), публиковал статьи в БСЭ,

10

в Философской и Педагогической энциклопедиях. В общем и целом он опубликовал более 400 работ - отдельных монографий, коллективных трудов, статей, эссе, увидевших свет в различных издательствах, сборниках, журналах. Вот только некоторые из них: «Восприятие и действие» (1967, совместно с А.В. Запорожцем, J1.A. Венгером, А.Г. Рузской и др.), «Формирование зрительного образа» (1969, в соавторстве с Н.Ю. Вергилесом), «Основы эргономики» (1979, в соавторстве с В.П. Муниповым), «Функциональная структура действия» (1982, в соавторстве с Н.Д. Гордеевой), «Методологические вопросы психологии (1983, в соавторстве со С.Д. Смирновым), «Возможна ли поэтическая антропология?» (1994), «Человек развивающийся» (1994, в соавторстве с Е.Б. Моргуновым), «Аффект и интеллект в образовании» (1995), «Образ и деятельность» (1996), «Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. К началам органической психологии» (1997), «Живое знание» (два издания, 1998), «Психология доверия» (1999, 2001), «Мысль и слово Густава Шпета» (2000), «Психологические основы педагогики» (2002)... Немалое количество его работ издано за рубежом. Соавторами В.П. Зинченко были его учителя - А.В. Запорожец, П.И. Зинченко (его отец), А.Н.Леонтьев, А.Р.Лурия, Н.Ф. Талызина, Д.Б. Эльконин, Д.Ю. Панов, а также многие коллеги-психологи — В.В.Давыдов, Б.Ф.Ломов, В.М. Муни- пов, В.Ф. Рубахин, В.М. Гордон, Н.Д. Гордеева, А. Б. Леонова, Б.М. Величковский и многие другие.

В.П. Зинченко работал совместно с представителями различных областей науки - физиком Е.П. Велиховым, математиком Б.В. Раушенбахом, философами В.А. Лекторским, М.К. Мамардашвили, физиологами Ф.Д. Горбовым, Г.М. Зараковским, В.И. Медведевым, инженерами А.А. Польским, П.Я. Шлаеном и многими другими, был руководителем и соруководителем ряда межведомственных научных советов - «Эргономика», «Сознание», «Человек», входил в Совет РФФИ, был председателем Экспертного совета по психологии и педагогике ВАК, многие годы - казначеем и вице-президентом Общества психологов СССР, является членом редколлегий журналов «Вопросы психологии», «Вопросы философии», «Человек», «Физиология человека», «Методология и история психологии», ежегодника «Системные исследования» и др. В 1988 г. В.П. Зинченко был избран почетным членом Американской академии искусств и наук. За годы своей педагогической деятельности В.П. Зинченко подготовил более 50 кандидатов наук. Награжден серебряной медалью Г.И. Челпанова и Золотым знаком Ч' за большой вклад в психологическую науку.

 ИНТЕРВЬЮ С ВЛАДИМИРОМ ПЕТРОВИЧЕМ ЗИНЧЕНКО[1]

Теперь моя жизнь разделяется на лекционную работу и работу авторскую.В.П. ЗинченкоРасскажите о детских годах своей жизни, родителях, отце-психологе, очевидно,

повлиявшем на выбор Вами профессии психолога.-     Как сказал P.M. Рильке, «Настал черед подумать самому о времени - и долгом, и

растратном, о пополудни детства невозвратном, куда заказан путь, — а почему?» Детство было замечательным. Наверное, у каждого человека, чем дольше он живет, тем оно лучше ему кажется, хотя там бывает, конечно, всякое. Предвоенные, школьные годы... И вдруг - неожиданное взросление. У меня перед глазами - 22 июня 1941 г. Это было воскресенье. Наша семья собралась ехать снимать дачу под Харьковом. Я вышел на балкон, и соседский товарищ мне сказал, что началась война (мы радио не включали). С того дня моя жизнь словно раскололась надвое: до войны и после. И это деление было более существенным, по сравнению с периодами до школы и после школы, до вуза и после вуза, до женитьбы и после женитьбы. Вот только когда пришли такие события, как рождение сына и смерть отца, это деление ушло на задний план.

Ну и, конечно, наиболее ярко помнится военное детство, это две эвакуации - одна под Сталинград, слобода Николаевская, напротив Камышина, там родина отца, село со своим бытом, языком, заселенное преимущественно украинцами.

А когда немцы подошли к Сталинграду, то мы уехали в Южный Казахстан... Там настигли меня болезни: местный климат в этой Голодной степи (таково ее название)

11

категорически мне не подходил. Я переболел и дизентерией, и желтухой, и брюшным тифом, и конъюнктивитом (от сбора хлопка). Как только Харьков был освобожден, мама решила, что нужно оттуда уезжать. Семья наша оказалась счастливой, потому что с фронта вернулся отец. Я помню его письма оттуда (на войне он был от начала до конца), они у меня до сих пор сохранились. Так вот, особенно помню те из них, в которых он поздравлял меня с днем рождения, и в каждом письме была уверенность, что очередной-то день рождения мы будем встречать вместе.

В то время - когда мы уже вернулись в Харьков - школы были раздельными - мужские и женские. Помню, приходит в класс секретарь райкома комсомола и говорит: «Ребята, девочки в соседней школе мерзнут, может быть, поедем за дровами». Поехали, напилили, накололи дров, привезли. Дружба нашего класса жива до сих пор. В 1998 г. однокашники позвонили мне из Харькова, напомнили о том, что мы пятьдесят лет тому назад окончили школу, и надо собраться. Нас из двух десятых классов 131-й школы собралось около 20 человек. Побывали в своем классе, повспоминали. Из собравшихся один я был гуманитарием, остальные - инженеры, врачи, военные, биологи... И немудрено: послевоенная страна нуждалась в восстановлении, потому-то многие выбирали «позитивные» профессии. И только я единственный стал гуманитарием. Чуть ли не половину времени мы вспоминали свою учительницу русского языка и литературы Надежду Афанасьевну Грановскую, у которой получить хорошую оценку было крайне трудно, но все говорили, что она и эмоционально, и интеллектуально ставила учеников на ноги. Это было приятное воспоминание, и оно нам дорого.

Отец, безусловно, повлиял на меня в смысле выбора профессии. Он занимался проблемой памяти, сам готовил какие-то нехитрые приспособления для экспериментов, как говорится, все делал сам. Иногда испытуемыми в его экспериментах были мои друзья, или подружки моей сестры Татьяны, впоследствии тоже психолога; отец приходил и к нам в класс и проводил там коллективные эксперименты. Мама была учительницей, впоследствии преподавала педагогику в Харьковской консерватории, а затем и психологию. Телефонной связи у нас не было, и я стал курьером между харьковскими психологами, носил им записочки от отца и ему от них. Вспоминаю замечательных психологов, Владимира Ильича Ленина, жившего недалеко от моей школы, Ольгу Михайловну Концевую и некоторых других.

Домой к нам из Москвы приезжали в послевоенное время создатели и участники харьковской психологической школы - А.В. Запорожец, А.Н. Леонтьев, П.Я. Гальперин... Как правило, они останавливались у нас. Вольно или невольно психологическая атмосфера влияла, впитывалась мною. Поэтому решение стать психологом я принял, учась еще в девятом классе. В Харькове не готовили психологов. Харьковская психологическая школа стала Московской, поэтому надо было отправляться за образованием в Москву, в МГУ. Отец меня отговаривал. Шутя говорил, что психология вообще еще не наука, или это наука, но еще не профессия, а всего лишь узкая специальность, что могут быть трудности. И советовал: «Лучше бы ты пошел в какой-нибудь сельскохозяйственный институт, стал бы лесником, а я бы, выйдя на пенсию, приехал бы к тебе и мы жили бы с тобой в лесу». Но этого не случилось. Я уехал в Москву.

Отец умер в 1969 г. в возрасте 66 лет (он 1903 года рождения). Надо сказать, что в послевоенное время он жил постоянно в Харькове, никуда не переезжал.

В свое время моя мать была исключена из партии. Во время эвакуации она, к счастью, скрыла это, иначе бы ее никогда не назначили директором школы, когда мы были в Южном Казахстане. После войны ее исключение опять вспомнили и уволили из Пединститута, где она была доцентом педагогики. Отец, слава богу, членом партии не был (в 30-е гг. его ис-ключили из комсомола).

Я уехал и был как бы связным в свои студенческие годы между Москвой и Харь-ковом. Журналов психологических тогда не было. «Вопросы психологии» появились в 1955 г. Возможности публикации ограничивались либо вузовскими «Научными записками», либо

12

журналом «Советская педагогика» - максимально всего лишь одной статьей по психологии в номере. Вот так я мало-помалу определился, сделал свой выбор. Забегая вперед, скажу: я не каюсь, если бы начиналось все сначала, я бы ничего лучшего, наверное, не придумал. Да и ничего другого не умею.

-     После окончания школы Вы поступили в университет, минуя, очевидно, произ-водственную практику. Как Вы считаете, что для будущего психолога предпочтительнее в смысле познания жизни — сначала поработать кем-нибудь, «окунуться с головой в жизнь», а потом уже пойти в науку, или сразу пойти в нее?

— Ну какая там была производственная практика?! В школе - только трудовое обучение, да и то в сомнительной форме. И в вузе отправляли на картошку, сеноуборку. А на производстве я не работал, в армии не служил. Это меня миновало. Мы были дважды в военных лагерях. В эвакуации, в том же Южном Казахстане, когда не болел, по осени собирал хлопок. Работа не из легких. Или там же - на рисовых полях, по колено в воде. И в деревне зимой - с дровами, в послевоенном Харькове - огороды. Так что какое-то познание жизни в этом смысле было.

Все же, думаю, для лучшего овладения чем-то целесообразнее всего не делать перерывов. Например, есть сензитивный период развития речи у ребенка, есть сензитивный период овладения чтением. В шесть лет это лучше получится, чем в девять. Если же в девять лет начнешь учить ребенка, то семь потов с тебя сойдет, пока его научишь читать. Это не то, что в шесть лет. И то же самое здесь - мозги «горячие», и интересы, склонности уже имеются к чему-то. И вдруг - бах! - на два-три года человека «вырвали» из обучения! Пример могу привести, связанный с моим другом В. В. Давыдовым.

Он учился в вечерней школе (окончил ее с золотой медалью) и два года работал лаборантом в металлургической лаборатории, которой руководил академик И.П. Бардин - известный металлург. Он и заметил этого способного паренька, сказав: «У тебя один ход - идти в Институт стали и сплавов». Давыдов и отнес туда документы. Но поехал отдохнуть на родину матери в деревню, где встретил семью ленинградских интеллигентов, которые по-советовали ему переквалифицироваться в гуманитария, поскольку, как они выразились, он - «до мозга костей гуманитарий». Может быть, он стал бы вторым академиком И.П. Бардиным, но он внял совету этих людей, отнес документы в МГУ на отделение психологии философского факультета. И, как мы знаем, это была яркая фигура в психологической науке. И его производственная практика оказалась невостребованной. Хотя «жизненный опыт», конечно, не пропал.

Вот мы говорим - самореализация, самореализация. Тут надо сказать, было бы что реализовывать. Но уж если есть что реализовывать, то это надо делать сразу. Два раза в одну и ту же воду не войдешь... Допустим, человек по каким-то соображениям «вынырнул» из науки на несколько лет, и снова «нырнуть» туда очень трудно. Некоторые так и не могут после какого- то периода чиновничьей карьеры вновь вернуться в науку. Да, конечно, с государственной точки зрения, всех «забрить» в армию или определить на производство хорошо. А дальше - хоть трава не расти? Способного, талантливого человека надо «вылавливать» и давать ему нужное направление. Отслужившие в армии в большинстве своем в начальники метят, а не в исследователи.

-     Но все же мало кто «вылавливает». Дело случая. Вот с Давыдовым — дело случая, ведь так?

— Конечно... Есть такая смешная теория вероятностного прогнозирования. А ведь судьбу определяют не вероятности, а превратности. Хотя, конечно, бывают и исключения. Борис Михайлович Теплов «по случаю» стал почти генералом в 20-е гг., но за научные заслуги в области светомаскировки. Но военная карьера его не привлекала. Возможно, она помогала ему скрыть дворянское происхождение, хотя с таким лицом скрыть его было довольно трудно. У него есть труд о музыкальных способностях, есть книга «Ум полководца». Он вернулся в психологию, обратился к проблематике способностей и одаренности, к индивидуальности и индивидуальным различиям. Во время отечественной

13

войны написал замечательную работу «Ум полководца». «Случай», который называется Октябрьской революцией, привел философа СЛ. Рубинштейна, занимавшегося проблемами этики, в психологию. Для нас, психологов, его приход оказался счастливым случаем.

-     Вероятно, с ранних лет Вы были уверены в себе? И преподавать Вы стали в двадцать лет. Интересно, как Вам это удавалось?

-     Мне не хотелось ходить на педагогическую производственную практику. Кто-то мне сказал, что неподалеку, напротив нынешнего американского посольства, есть 593-я школа и там нужен психолог. Я пошел туда (в сентябре 1951 г.) будучи студентом 4-го курса МГУ. Директриса мне говорит: «Хорошо, что пришел. А то у нас и психологию, и логику астроном преподает». Я сказал, что астрономия и психология - науки достаточно туманные, но это еще не основание, чтобы их преподавал один человек. Меня взяли. И я начал преподавать психологию и логику. Но если психологию я более-менее знал, все-таки уже 4-й курс, то логику знал едва ли на один урок больше своих учеников. Это была та еще закалка характера. У многих ребят отцы погибли на фронте. Школа находилась в Краснопресненском районе -рабочем, непростом, ребята трудные, шпанистые. И, кроме того, - это была мужская школа. Два года я попреподавал, а потом, когда оканчивал университет, из-за «большой любви» к истории партии меня лишили рекомендации в аспирантуру. А. Р. Лурия выхлопотал все-таки рекомендацию в заочную аспирантуру, которая, однако, не давала права прописки. А у меня же ни кола, ни двора. То снимал квартиру, то жил в общежитии. А деньги нужны, стыдно с отца тянуть, хоть он и не отказывался помогать. И тогда в районе Тверских-Ямских я «нашел» вторую школу - 598-ю. В двух школах уже преподавал психологию и логику. Я «упаковывал» в три дня все свои уроки; в субботу уроки были в две смены в одной и другой школе. Остальное время отводил на научную работу. Так что пять лет школе отдал и не жалею об этом. Иногда трудно приходилось. Одному даже пришлось по физиономии дать, после чего я пошел к завучу, чтобы подать заявление об увольнении. Но он меня все же оставил, сказав: «Иди, работай дальше».

Эти годы были взаимным ученичеством, серьезной подготовкой к преподавательской работе в вузе. Постепенно вырабатывалась и уверенность в себе как наставника. Прошел страх перед аудиторией. Перед новой аудиторией волнение, конечно, остается: завоюю или нет?

-     Вернемся к Вашей родословной. Вы - потомственный психолог, Ваш отец — Петр Иванович Зинченко — один из сподвижников А.Н. Леонтьева, А.В. Запорожца, предста-вителей харьковской школы. Помогало Вам такое родство на протяжении Вашей жизни или мешало ?

-     Не буду скрывать — больше помогало. О Харьковской довоенной школе у меня смутные детские воспоминания. Я стал их учеником, когда они уже были москвичами. И я много писал о Л.С. Выготском, А.Н.Леонтьеве, П.Я.Гальперине, А.В. Запорожце, А.Р. Лурии, Д.Б. Эль- конине... Всякая научная школа сильна своим разнообразием. Если все ее представители одинаковые, это уже не школа. Я примерно так характеризовал распределение функций между ними. А. P. Jlyрия - гений, он не откладывал ничего на завтра, А.Н.Леонтьев - прирожденный лидер, П.Я. Гальперин - учитель, его в шутку называли «ребе»; если возникала какая-либо сложность, надо было пойти посоветоваться к «ребе» (учителю). А вот кто к нему не ходил, так это А.Р. Лурия. Я как-то Гальперина спросил: «Почему же он к Вам не ходит советоваться?» Он пожал плечами и говорит: «А что я могу ему посоветовать, когда он пишет быстрее, чем я читаю». Я ходил к нему советоваться, причем, уйдешь обескураженный, так как он полностью развеет твои иллюзии. Д.Б. Эльконин — яркий, страстный научный темперамент. Он разбрасывал идеи, а я, например, ими «питался». Я говорю: «Что Вы такой щедрый?» А он говорил: «А идею украсть нельзя, ее только вместе с головой можно взять, а это затруднительно». А.В. Запорожец - совесть. При этом человеке невозможно было сделать что-то стыдное. Отец мой, П.И. Зинченко, был труженик. Много провел исследований. Отличался мягким природным юмором.

14

Вообще-то, наименования «школа Выготского» или «школа Леонтьева» достаточно условны. На деле свои школы создали Л.И. Божович, П.Я. Гальперин, Л.В. Занков, А.В. Запорожец, П.И. Зинченко, А.Р. Лурия, Д.Б. Эльконин. Иное дело, что все они с пиететом относились к своему учителю Л.С. Выготскому и к коллеге, другу и лидеру А.Н. Леонтьеву, и сами создавали подобную «генеалогию». К перечисленным ученым относилась и Б.В. Зейгарник, которая нас учила, например, таким вещам: «Патология мышления - вовсе не исключительно прерогатива психиатрической клиники, ее полно и снаружи, за ее пределами». Б.В. Зейгарник и Ф.Д. Горбов едины были в том, что сумасшедшие - хорошие, в общем-то, люди и не надо мерзавца называть сумасшедшим, что психиатрия - это не паноп-тикум моральных уродов. Урод есть урод, а сумасшедший есть сумасшедший. Это были простые по своей сути высказывания, но очень поучительные и полезные.

Один эпизод расскажу, когда отцу повезло на фронте, как раз в силу того, что он оказался психологом. Это произошло в районе между Сталинградом и Ростовом. Отец сначала был рядовым, потом офицером - заместителем командира саперной роты. Видимо, крестьянская хватка помогла ему стать сапером. Его рота навела мост через реку. И едет какой-то наш генерал. Остановился, спрашивает: «Кто строил мост?» Отец не успел еще со своими уйти, отвечает, что он строил. Генерал достает пистолет, говорит: «Застрелю! Это не мост, а двугорбый верблюд!» Отцу стало не по себе из-за того, что от своей же пули можно погибнуть. Но тут генерал неожиданно спрашивает: «Кем был на гражданке?» - «Доцентом психологии». — «Тьфу, черт возьми, - сказал генерал, убирая пистолет в кобуру, - спасибо и за такой мост». Вот вам и превратности судьбы. Это мне рассказывал П.Я. Гальперин со слов отца.

Отец был хорошим лектором. Впоследствии я встречал людей, учившихся у него, которые об этом мне говорили. Память о нем сохранилась в Харьковском университете, есть аудитория его имени.

Наш весь род состоит из психологов - отец, мама, сестра Татьяна (она умерла рано), жена Наталья Дмитриевна Гордеева (она работает на факультете психологии МГУ), сын Александр - выпускник факультета психологии МГУ (он в США работает психотерапевтом, в 2005 г. ему исполнилось 40 лет[2]), невестка Алла (сын из Москвы ее привез). Если бы мы собрались вместе, то могли бы создать свой психологический колледж.

Что касается - «помогало ли мне родство» в моей профессиональной деятельности, скажу так: оно меня очень стимулировало, направляло, заставляло.

—  По Вашему признанию, Вашими учителями, наряду с Вашим отцом, были П.Я. Гальперин, К.М. Гуревич, А.В. Запорожец, Б.В. Зейгарник, А.Н.Леонтьев, А.Р.Лурия, С.Л. Рубинштейн, Б.М. Теплое, А.А. Смирнов, Д.Б. Эльконин. Какое они на Вас оказали влияние?

-      Влияние они оказали огромное. Когда-то Николай Александрович Бердяев говорил: в моем Я больше от другого, чем от меня самого. Так оно и есть. Не надо себе представлять, чтодеятельностная Московская школа - это какой-то орден меченосцев. КМ. Гуревич работал и с А.Н.Леонтьевым, и с Б.М. Тепловым. Замечательные были отношения у членов Харьковско- московской школы с А.А. Смирновым, Б.М. Тепловым... И, кстати, Смирнову я обязан тем, что он меня из заочной аспирантуры М ГУ перевел в очную аспирантуру Психологического института. Он был у меня официальным оппонентом по докторской диссертации, которую я защищал в Ленинграде. Вторым оппонентом выступал Б.Г. Ананьев. Они написали отзывы страниц по четырнадцать. Я еще подумал: у меня не готово вступительное слово, может, взять мне, перемешать странички этих отзывов - Смирнова и Ананьева - и построить из них свое вступительное слово. Третьим оппонентом был Б.Ф. Ломов, к тому времени ставший доктором наук. Выступал Лев Маркович Веккер: такое «закрутил», что я совершенно растерянный стоял, думаю, чего ж он говорит-то и что я ему буду отвечать!

Первую курсовую работу на тему «Сеченов о памяти» — мне повезло — я писал у Сергея Леонидовича Рубинштейна. Я бывал у Рубинштейна дома, видел его замечательную библиотеку настоящей классической психологической литературы - и Вундт, и Марбе, —

15

оригинальная немецкая литература. Он был удивительно добрым человеком. Запомнились и его яркие лекции.

Я храню книги, подаренные мне Б.М. Тепловым, АА. Смирновым. Смирнов как директор Психологического института умел сохранять объективность, хотя и пристрастность тоже была в смысле конкуренции челпановской традиции и традиции Выготского. Смирнов занял промежуточную позицию, потому что сам-то он челпановский, а в его книге «Психология запоминания» и других книгах он исповедовал (в экспериментальных своих исследованиях) деятельностную позицию, с уважением относился к культур- но-исторической психологии Выготского, поддерживал равновесие. Он удерживал ситуацию в академических рамках.

Мы были большими друзьями с В.Д. Небылицыным, учеником Б.М.Теп- лова, Т.В. Кудрявцевым, учеником Н.А. Менчинской. И ученый совет был смешанный, однако обсуждаемые оценивались объективно, т.е. собственные противоречия не отражались на молодых ученых. А.А. Смирнов учитывал время поступления в аспирантуру или институт, соблюдал очередность при назначении на должности младшего научного сотрудника, старшего... У нас же много было в аспирантуре выпускников отделения психологии МГУ, являвшегося поставщиком кадров. И у Смирнова в карманчике был списочек с датой поступления, в котором отмечался переход сотрудников из лаборантов в младшие, из младших - в старшие. Как бы очередь была. И вдруг, совершенно неожиданно, два человека - Небылицын и я - обошли всю очередь. Он из конца списка двоих нас поставил во главу и сделал старшими научными сотрудниками.

Мы, аспиранты, были свидетелями проведения на высоком уровне ученых советов. И этому учились. Защита темы — на ученом совете, защита проспекта диссертации - на ученом совете, предзащита - на ученом совете. Не только на лаборатории. Это тренаж. Выступить перед А.А. Смирновым, Б.М. Тепловым, П.А. Шеваревым, Н.И. Жинкиным, Ф.Н. Шемякиным - нужно хорошо держаться, не «мычать». И это было без скидок. Кроме того, надо было и учителя своего не опозорить. Тем более что Б.М. Теплое очень требовательно относился к молодежи. «Утопающего подтолкни», - говорил он. Дескать, если аспирант не может учиться, зачем его тянуть. Над добряком А.В. Запорожцем подтрунивал: «Да, Александр Владимирович, этот человек, - так он говорил после какого-нибудь выступления на ученом совете, — требует интенсивного руководства», понимая под этим, что руководитель должен будет за своего подопечного писать диссертацию. А тогда, между прочим, жесткие правила существовали: не оболтус-аспирант, который вовремя не подготовил то-то и то-то, был виноват, а его научный руководитель.

То был счастливый период в моей жизни, но, к сожалению, короткий - с 1954-го по 1960-й гг., хотя ему на смену пришел не менее счастливый. В конце 1959 г. у меня произошла встреча с еще одним из моих учителей - дважды доктором, технических и физико-математических наук, профессором Дмитрием Юрьевичем Пановым. Он - организатор и создатель ВИНИТИ, первый декан Физтеха, однокашник будущего академика, ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского. Д.Ю. Панов к тому же художник и поэт. Мы с ним случайно встретились, и он пригласил меня работать в закрытую организацию (Почтовый ящик № 701), находившуюся в Уланском переулке, предложив мне заниматься инженерной психологией. Он сам уже на закате лет пошел в оборонную промышленность, возглавил там теоретический отдел. Поставил перед администрацией вопрос о том, что для средств вооружения и военной техники необходимо учитывать человеческий фактор. Я ему сказал, что для этих целей одного сотрудника будет мало, что есть человек из того же института, мой приятель - Владимир Дмитриевич Небылицын. Он говорит: «Нет проблем». И мы оба пошли туда. Несмотря на все запрещения совместительства, нас оформили на полставки.

В течение 1960 г. выяснилось, что нужно создавать лабораторию инженерной психологии. Д.Ю. Панов пригласил нас и говорит: «Вы оба хорошие ребята и сами должны решить, кто из вас возглавит эту лабораторию». Мы пошли к своим учителям, он - к Теплову,

16

я — к Запорожцу. Первый занял предельно жесткую позицию: «Ни в коем случае, у тебя перспектива академического, а не прикладного ученого». И Небылицын продолжал сотрудничать еще несколько лет на полставки у меня в лаборатории. (Гибель ВД. Небылицына в авиакатастрофе была трагедией и для психологии. Он совершенно неправдоподобно сочетал в себе качества динамичного А.Р. Лурия и чувствительного, в высшей степени основательного Б.М. Теплова.) А Запорожец оказался добрее, хотя предложил мне на выбор две лаборатории: одну - в Институте психологии (это его лаборатория, он должен был передать ее кому-то, поскольку создавал Институт дошкольного воспитания), вторую - в создаваемом им институте. Но я предпочел пойти в «ящик». Должен сказать, что идею этого перехода весьма энергично поддержал А.Н.Леонтьев. Так я организовал лабораторию в этом закрытом институте и почти десять лет ею заведовал, сотрудничая с военными, инженерами, математиками, потом с физиологами, гигиенистами...

Я тогда не вполне понимал, что такое инженерная психология, и сказать, что она меня сильно завлекала, не могу (хотя впоследствии она действительно завлекла меня). Но тут был вот какой момент. Я понимал, что все мои учителя представляют собой замечательное сообщество, что многие из них друзья моего отца, Петра Ивановича Зинченко, глубоко его уважают, и ко мне поэтому хорошо относятся. Но это как бы отраженный свет от отца, не являющийся моей заслугой. Тем более что я не переоценивал своих достижений в науке. И я тогда подумал: что ж я так и буду все время сыном П.И. Зинченко?! Надо попробовать себя там, где никто не знает, кто такой Петр Иванович Зинченко, кто такой Алексей Николаевич Леонтьев, кто такой Александр Владимирович Запорожец. То есть постараться приобрести самостоятельность. И я действительно ушел туда, где вообще никто не отличает Леонтьева от не Леонтьева, Рубинштейна от не Рубинштейна. Там и складывался мой характер и тип общения с людьми. Я почувствовал себя вполне самостоятельным, потому что никого уже не было за спиной, не было подстраховки.

Организация, в которой я стал работать, позднее получила открытое название НИИ автоматической аппаратуры. Тематика - противовоздушная оборона. Я понимал, что силами одной лаборатории инженерную психологию не построишь, необходима какая-то почва. В моих устремлениях помогал мне Дмитрий Юрьевич Панов. Потом директором стал (впоследствии академик АН СССР) Владимир Сергеевич Семенихин. Он поддержал инженерную психологию, с уважением к ней отнесся. И мы стали планировать достаточно обширные по психологическим масштабам научно-исследователь- ские работы. Я привлек к их выполнению Ленинградский университет (лабораторию Б.Ф. Ломова, кафедры еще не было, а потом - и кафедру), МГУ (Маргарита Исидоровна Бобнева была первым исполните-лем). Когда финансирование увеличилось, включились в исследования Олег Константинович Тихомиров, Владимир Яковлевич Дымерский, Ольга Васильевна Овчинникова, Юлия Борисовна Гиппенрейтер, да и сам Алексей Николаевич Леонтьев и др. В дальнейшем вовлечен был в работу Психологический институт, а именно лаборатории Б.М. Теплова, П.А. Шеварева. Потом я стал заказывать исследования по оперативной памяти Харьковскому уни-верситету - Петру Ивановичу Зинченко, университетам - Тартускому, Вильнюсскому, Тбилисскому. Люди стали приобретать технику, проводить эксперименты. По тем временам это были хорошие деньги. Например, Психологический институт приобрел энцефалограф; приплачивали по полставки в вузах, там тоже оборудование покупали. Для МГУ я добился первой вычислительной машины «Днепр», затем машины М-6000, поставку которой ор-ганизовал через Госплан. В Психологическом институте П.А. Шеварев вместе с Марком Семеновичем Шехтером заказали тахистоскоп за 100 тысяч рублей. То есть психологи впервые приобрели вкус к хоздоговорам. И стали получать заказы у других. Они поняли, что можно «питаться» от промышленности. А промышленность в свою очередь поняла, что есть польза от психологии. Не скрою, и психологи (в соответствии с давней шуткой) удовлетворяли свое научное любопытство за счет военного ведомства.

Я убедил Б.Ф. Ломова переименовать его лабораторию индустриальной психологии в ЛГУ (а она так первоначально называлась) в лабораторию инженерной психологии. Помню,

17

читая верстку его книги «Очерки индустриальной психологии», убедил переименовать и ее в «Очерки инженерной психологии». В 1964 г. на средства НИИ автоматической аппаратуры в МГУ была издана фундаментальная коллективная монография «Инженерная психология», в создании которой приняла участие вся перечисленная кооперация. Выход этой книги означал фактическое признание психологической общественностью инженерной психологии. В числе авторов были

А.Н. Леонтьев, Б.М. Теплов, Е.Н. Соколов, П.И. Зинченко, Ф.Д.Горбов, Л.А. Чи- стович, Б.Ф. Ломов, ВД. Небылицын, Ю.Б. Гиппенрейтер, А.И.Назаров и др. Она была издана под редакцией А.Н. Леонтьева, В.Г1. Зинченко и Д.Ю. Панова. С 1965 г. мы начали выпускать первые инженерно-психологические рекомендации, требования, стандарты. Военные и разработчики техники стали приобщаться к инженерной психологии.

Вот так развивалось это направление. В скором времени Б.Ф. Ломов организовал две конференции, потом еще две, на которых присутствовали военные инженеры, представители из разных оборонных министерств. Помню, на одну конференцию приехал летчик-испытатель Марк Лазаревич Галлай. Стали устанавливаться содержательные и дружеские отношения с людьми многих профессий, соответственно, расширился и круг учителей, которые оказывали на меня влияние. Это сюжет бесконечный. Если бы побольше было места для публикации этого интервью, я бы мог перечислить свои работы, посвященные прямым и косвенным моим учителям. Среди последних - Л.С. Выготский, Н.А. Бернштейн, М.М. Бахтин, Г.Г. Шпет,

A.        А. Ухтомский, М. Вертгеймер и др. Известно, что более верное представление о человеке составляется не по тому, что он говорит о себе, а по тому, что он говорит о других. К сожалению, пришлось писать и об ушедших друзьях-сверстниках М.К. Мамардашвили,Г.П. Щедровицком,

B. В. Давыдове, у которых я тоже многому учился.- Расскажите о периоде Вашего преподавания и заведования кафедрой в МГУ, что там

было замечательного и что огорчало Вас? Как изменилась жизнь факультета «после А.Н. Леонтьева», когда пришло новое руководство ?

-Хотя я стал, как упоминалось, и самостоятельным человеком, работая в закрытом учреждении, но все-таки продолжал находиться под гипнозом своего учителя - дорогого Алексея Николаевича Леонтьева, который, спасибо ему, предложил мне создать кафедру, но не дал сделать ее на чистом месте. Кафедра включала и психологию труда, и инженерную психологию. Она так называется до сего времени. И Леонтьев дал мне мою преподавательницу - классического психотехника, психолога труда Юлию Владимировну Котелову (она тогда уже не молоденькая была) со своими сотрудниками, которые занимались традиционными профессиями ткацкого, швейного и т.п. производства. Честно скажу, меня на них не хватало. К тому же за год до создания кафедры, в 1969 г., меня уговорили перейти из НИИ автоматической аппаратуры в Институт технической эстетики. Я говорю академику B.C. Семенихину, директору НИИ автоматической аппаратуры: «Владимир Сергеевич, мне предлагают отдел эргономики из трех экспериментальных лабораторий». К счастью, он меня понял, благословил на этот переход, дал «приданое» - технику, выгодный договор для Института технической эстетики, сохранил договора для МГУ. И я ушел туда. А на полставки (начиная с 1958-1959 гг.) продолжал преподавать в МГУ. Студенты меня гештальцевцем называли, - когда- то я увлекся гештальтпсихологией, читал спецкурс по психологии восприятия, занимался зрительными образами и до сих пор ими занимаюсь, это является моим хобби в науке. И лишь в 1970 г. после защиты докторской диссертации - кстати, по общей, а не по инженерной психологии, - была создана кафедра инженерной психологии в МГУ, которой я заведовал на полставки. И главное внимание я уделял инженерной психологии, а если быть точным, то ее когнитивным аспектам.

Когда у тебя висят на шее отдел эргономики, в котором несколько десятков человек, три лаборатории, да еще кафедра в МГУ, то, конечно, кафедре я уделял меньше внимания, чем надо было бы. Хотя, между прочим, кафедра щедро питалась деньгами, источником

18

которых была оборонная промышленность. На кафедре открылось целое направление исследований, являвшееся подразделом когнитивной психологии: это исследование кратковременной памяти и зрительного восприятия, исследование движений, микроструктурный анализ преобразований информации, осуществляющихся в кратковременной памяти, работы по оценке функциональных состояний, работы Юрия Константиновича Стрелкова, Натальи Дмитриевны Гордее- вой, Сергея Константиновича Сергиенко, Анны Борисовны Леоновой, Бориса Ивановича Беспалова и др. По сути дела, инженерную психологию я рассматривал как экспериментальную психологию, но повышенной ответственности. Надо было и выдавать на-гора всевозможные рекомендации, требования и т.п. И кафедра достаточно успешно, на мой взгляд, существовала, она и сейчас существует. Я работал на кафедре до 1982 г., т.е. 12 лет. Кафедра в какие-то интервалы времени становилась гигантской, потому что деньги были очень хорошие и было немало площадей и были всевозможные творческие коллективы. Курсовые, дипломные и диссертационные работы стали выполняться на компьютерной технике. Хотя эта техника и была похуже западной, но данный пробел компенсировался, как в России бывает, выдумкой, изобретательностью. Существовала тесная связь с отделом эргономики Института технической эстетики, который в свою очередь тоже укомплектовывался в основном выпуск-никами факультета психологии МГУ. А в Институте технической эстетики налажено было издание сборников трудов, мы выпустили их свыше 20. Было также 7-8 выпусков «Принципов и рекомендаций». Создали учебники и фундаментальное руководство по эргономике, вначале свое собственное, а затем и коллективное - для стран - членов СЭВ.

Одним словом, инженерная психология и в своей значительной части эргономика стали в нашей стране следующей за возрастной и педагогической психологией практической (или прикладной) отраслью психологии. Помню, как в середине 70-х гг. далеко видевший вперед Федор Дмитриевич Горбов - зачинатель космической психологии - в дружеской беседе говорил Б.Ф. Ломову и мне: «Ребята, вы молодцы. Инженерную психологию сделали, даже если захотите ее "закрыть", у вас не получится, она будет развиваться и без вас. А теперь возьмитесь за психотерапию, энергии у вас хватит, а с содержанием я помогу. Страна больная, и лет через 20 психотерапия станет самой актуальной отраслью психологии». Кто знает, может быть, напрасно мы его не послушали? Так или иначе, но сейчас больно смотреть на то, что распались многие коллективы, создававшие инженерную психологию и эргономику. С упадком промышленности слишком многим пришлось переквали-фицироваться.

Вернемся к истории. В 1979 г. скончался А.Н.Леонтьев. Факультет психологии МГУ возглавил А.А. Бодалев. Ленинградские психологи с «легкой руки» земляка из ЦК КПСС «захватывали» Москву - буквально на самых даже не очень значимых направлениях. А.В. Запорожец потешался над тем, как ленинградец Б.Ф. Ломов ко всем своим регалиям и должностям добавил руководство такой «пенсионной» организацией, как секция психологии при Доме ученых г. Москвы. Когда-то ею заведовал старик Н.Ф. Добрынин. Одним словом, сначала было даже забавно, но потом забавы кончились.

31 августа 1982 г., после отпуска, мы только вернулись с женой и сыном в Москву, когда раздался звонок, и Бодалев мне говорит, что он больше в моих услугах не нуждается, и что я уже не заведующий кафедрой и не профессор МГУ. Еще в 1981 г. без ведома заведующего кафедрой на ней появился Е.А. Климов, впоследствии ставший заведующим кафедрой. Я Ломову позвонил, говорю: «Боря, я к тебе обращаюсь как к президенту Обще-ства психологов». Он говорит: «Вести себя надо было иначе». Я спрашиваю: «Кому? А впрочем, с тобой бесполезно разговаривать».

Мне-то еще повезло, потому что я состоял на партийном учете в Институте тех-нической эстетики, а не в МГУ, и Институт был подчинен Комитету по науке и технике, поэтому «достать» меня там не так просто было. А вот В. В. Давыдова исключают из партии, снимают с должности директора Психологического института, а вместо него ставят A.M. Матюшкина. Это все одновременно происходило. А.А. Бодалев - академик-секретарь

19

Отделения психологии АП Н СССР, я при А. В. Петровском был заместителем академика-секретаря. Бодалев тут же освобождает меня и от этой должности, и вскоре же меня исключают из МГУ. Одним словом, и Академия образования, и Психологический институт, и Институт психологии АН СССР, и МГУ - все было «схвачено» ленинградцами и слепо им подчиненным A.M. Матюшкиным. Я позвонил в ЦК партии Всеволоду Петровичу Кузьмину - между прочим, вполне достойному и объективному человеку, когда речь не шла о психологии. Он был выпускником ЛГУ, откуда вышла вся эта компания, сюда же входила Е.В. Шорохова. Кузьмин был их шефом, «охранной грамотой» и, естественно, он отказал мне в моей просьбе разобраться во всем этом и как-то помочь. В конце концов я их всех переиграл - с Давыдовым. Я вновь обратился в ЦК, но уже к москвичам и на более высокий уровень. В результате Кузьмину «указали» на непорядок с Давыдовым, «крутанули» все назад, и Василию Васильевичу был возвращен партийный билет. Хотя бесследно это для него уже не прошло.

И дальше факультет стал катиться вниз, потому что Бодалев — никакой ведь не декан, он вообще никакой не профессор. Лекции за него то А.Г. Асмолов читал, то еще кто-то. Я как-то в Казахском университете послушал его лекцию, там две показательные лекции были: одна — его, другая - моя. Мы с ним в разных «весовых категориях» оказались, мне его даже жалко стало, когда он там что-то «лепетал» с апломбом... Из его научных достижений мне понравилась одна его рекомендация, видимо, для ворошиловских стрелков: в контексте проблемы восприятия человека человеком (и наоборот!) он определял, с какого расстояния человек видит пуговицу на сорочке. Самое трогательное в нем, что он откровенно рассказывал, какой человек, на какое место его поставил и для чего. Ну а потом Бодалев «передал» Е.А. Климову факультет. Но Климов хоть равнодушный, но не лишенный здравого смысла, человек. Я думаю, что у него не было никакого задания уничтожать кого- то или что-то. Скорее, он даже с любопытством относился к людям: а чего вы это делаете, а зачем? Не было у него стратегии развития факультета. Но это уже все было далеко от меня. Сменивший ленинградцев москвич оказался не лучше, рассовал науку по подвалам, расплодил вполне сомнительных психоаналитиков. Я как-то рассказал обо всем этом ректору - В .А. Садовничему, напомнил о внимании к факультету психологии великого ректора - И.Г. Петровского. Но для нынешнего ректора психология ниже порога различения. Ну да бог ему судья. Асейчас факультет еще дальше. У меня достаточно своих забот.

— Как сложилась Ваша дальнейшая судьба после ухода из МГУ и как сегодня поживаете - какие научные проблемы Вас интересуют, в каких учебных заведениях преподаете?

— Без лекций я жить не мог, поэтому спасибо Виталию Александровичу Сла- стенину, который дал мне курсы на своем факультете психологии в Педагогическом институте им. В.И.Ленина. Как известно, беда не приходит одна. Не слишком храброе руководство ВНИИ технической эстетики, видя мою тяжбу с ленинградцами, то ли само, то ли по звонку из ЦК КПСС, предложило мне покинуть институт. Но меня не забыла оборонная промышленность. B.C. Семенихин рекомендовал ректору МИРЭА Н.Н. Евтихиеву, и он предложил мне организовать кафедру эргономики в МИРЭА. Было, между прочим, испытание: одно дело читать лекции психологам, а другое - инженерам. Ты приходишь к ним, особенно к студентам 4-5 курсов, это уже почти состоявшиеся специалисты, а тут «какая-то психология» им читается. Так что было непросто овладеть этой публикой. Примерно так же, как когда-то «овладевал» школьниками старших классов. Конечно, без многолетнего опыта сотрудничества с инженерами я вряд ли справился бы.

А потом уже начиналась новая полоса -Совет по сознанию во главе с Е.П. Велиховым, Центр наук о человеке во главе с И.Т. Фроловым, - я работаю и в одном, и в другом. И вновь становлюсь «казначеем». Академия наук СССР выделяет Центру деньги, и мы создаем междисциплинарную корпорацию, начинаем ее финансировать. Что-то «перепало» и Психологическому институту; стали финансировать Институт антропологии МГУ, социоло-гическую службу Ю.А. Левады, словом те организации, которые входили в комплекс наук о

20

человеке, втом числе и Василия Васильевича Налимова за его эзотерические для того времени исследования сознания. В 1988 г. И.Т. Фролову удалось создать Институт человека, и он убедил меня стать его директором-организатором. Начало работы было интересным. В 1991 г. я вернул институт его создателю. Но время для науки оказалось тяжелым. Новые вожди решили, что науку можно ограничить финансово и вообще она может потерпеть.

Спасибо Дж. Соросу, он поддержал науку во время бескормицы в начале и особенно в середине 90-х гг.

В 1991 г. я получил предложение от А.В. Петровского стать академиком-секретарем Отделения психологии и возрастной физиологии Академии образования. Почти восемь лет я был в этой должности и довольно много сил отдал консолидации психологических и физиологических исследований в области образования. Стал налаживать контакты с отделениями физиологии и философии РАН. А после ухода из Академии образования — не хочу описывать всякие перипетии, которые в ней происходили, - жизнь моя стала свободной. Я работал всегда в вузах на полставки, а основная работа — во всевозможных институтах, офисах. И вот такой, казалось бы, парадокс: на службу, в офис прихожу в хорошем настроении, а ухожу почему-то - в плохом, на лекцию - в плохом, а ухожу - в хорошем.

-     Вероятно, лекции Вас как-то зажигали ?-     Очевидно, да. Я, наверное, подпитываю своих слушателей энергией, но и из них

черпаю какую-то энергию. Происходит энергетический обмен. И чувствуешь, что ты пользу людям приносишь.

-     У меня ведь давно пенсионный возраст. Спасибо, что разрешают преподавать. В РАО я остался работать в Институте содержания и методов обучения - подальше от психологии. Кстати, я ушел из Отделения психологии. Оказалось, что у меня с начальством Отделения и некоторыми его членами разные профессии. Мне значительно более комфортно в Отделении образования и культуры РАО. И, наконец, моим главным делом стало пре-подавание, а в свободное от него время - работа за столом: читаю и пишу. Никаких чиновно-бюрократических обязанностей! Читал в Москве, Самаре, Тобольске, Надыме. Заносило и в Набережные Челны (в Елабуге поклонился Марине Цветаевой), в Тулу, Иваново, Красноярск, Архангельск, Апатиты, Томск. Всюду, где есть учителя и студенты.

Это «вахтовый» способ преподавания: срок - обычно неделя по 8-10 часов ежедневно. Мой «личный рекорд» (теперь-то я не могу себе такого позволить) - 11 дней по десять часов ежедневно. Сам удивился, что не сошел с ума. Такую нагрузку мне компенсировали японцы. Я последний раз чувствовал себя полноценным профессором в Университете ЧУО близ Токио, где у меня была одна лекция в неделю. К сожалению, это продолжалось не семестр, а только месяц.

До недавнего времени читал много лет в университете, который раньше назывался Еврейский университет г. Москвы, а сейчас имеет другое название. Он находился на территории Института восточных языков МГУ. Именно там когда-то был философский факультет МГУ. Приятно учить в аудиториях, где учили тебя. Я читал также в Институте Святого Фомы Аквинского. Это католический институт в г. Москве, он тоже находится под «крышей» Педагогического университета и готовит философов, историков, религиоведов, и там есть курсы психологии и педагогики.

Сейчас я преподаю в Университете природы, общества, человека «Дубна», организовал сильную кафедру психологии (9 докторов наук). И уже несколько выпусков у нас было (кафедра выпускающая, там нет факультетов). По 20-25 человек в год мы выпускаем. Это такой губернаторский университет, единственный в Московской области. И там в основном преподают выпускники прежнего МГУ, доктора и кандидаты наук. То есть очень профессиональная команда. Преподаю также в Психолого-педагогическом уни-верситете у В. В. Рубцова, несколько лет читаю там курс «Методология психологии». Сейчас я, наконец, остепенился и приобрел постоянное пристанище на молодом факультете психологии ГУ—ВШЭ. Меня пригласили декан факультета

21

A.         К.            Болотова и его научный руководитель В.Д. Шадриков. Факультет для меня не вполне новый. С начала его создания я читаю там «Введение в психологию». Когда студенты подросли, я стал читать «Методологические проблемы психологии», готовлю «Психологию искусства».

Так что теперь моя жизнь разделяется на лекционную работу и работу авторскую. Меня часто публикуют в «Вопросах психологии». К 50-летию журнала я подсчитал, что умудрился за свою жизнь опубликовать там около 60 статей. Журнал с пониманием отнесся к моим изысканиям в сфере поэтической антропологии, к гипотезе о геноме духовного развития. Что касается моих размышлений о душе, то я не стал смущать академически настроенную редколлегию и публиковал их в журналах «Вопросы философии» и «Человек».

Я частенько вспоминаю слова О.Ключевского о том, что раньше психология была наукой о душе, а теперь- это наука об ее отсутствии. Непосредственным поводом для этих размышлений послужило предложение Японской ассоциации эстетического воспитания детей выступить с докладом о душе и ее развитии. Я им ответил: «Вы мне сделали подарок к 70-летию». Впервые в жизни ко мне обратились с вопросом по моей прямой специальности. Они перевели этот материал на японский язык и опубликовали его у себя в литературном журнале. Этот же материал был опубликован и у нас в «Вопросах философии» и других изданиях.

— Когда-то у Вас были «теплые» отношения с «Психологическим журналом», Вы печатались в нем, но потом это прекратилось. В чем причина ? Каково в целом Ваше отношение к Институту психологии РАН, к ее прежнему директору и главному редактору «Психологического журнала» А. В. Брушлинскому, и в чем была суть Ваших научных с ним разногласий ?

- Теплых отношений с «Психологическим журналом» у меня не было. В комнате, где мы сейчас с Вами беседуем, я помню, мы сидели в такой компании: Б.Ф.Ломов, В.Д. Небылицын, В.П. Кузьмин и я. Это было в период создания Института психологии АН СССР. Мне предлагалось возглавить отдел общей психологии института. Но я только что получил отдел эргономики ВНИИТЭ и вынужден был отказаться от предложения работать в ИП АН. Между прочим, я тогда же и по этой же причине не принял предложение академика О.Г. Газенко возглавить отдел психологии в Институте медико-биологических проблем Минздрава СССР.

Две-три мои статьи в «Психологическом журнале» прошли, но не более того. Это произошло, кажется, в начале 80-х гг. и несколько позже. А потом чуть ли не мораторий был на мои публикации в этом журнале. Вероятно, какая-то ревность была тому причиной. Я не думаю, что это была идея Б.Ф. Ломова, скорее, каких-то других сил. Когда с Ломовым, бывало, мы встречались, у нас нормальные отношения были, хотя не такие теплые, как в молодости. А вообще у меня нормальное отношение к Институту психологии. Я «издалека» интересуюсь им, у меня друзья в нем были... С Яшей Пономаревым, Кириллом Бардином мы с молодых лет были друзьями. С пиететом отношусь к Надежде Тарабриной, Татьяне Ушаковой, Лене Сергиенко, Ю.И. Александрову.. Я поглядываю за тем, что люди там делают.

Конечно, я не без иронии относился к претензиям нового института стать головным и главным в психологии. Справедливости ради должен сказать, что такую роль или функцию ему навязывали «сверху». Хуже, что это принималось всерьез. Первым актом для достижения цели было переименование челпановского Института психологии в Институт общей и педагогической психологии. Помню, один американский психолог, едва ли не президент Американской психологической ассоциации, рассказывал мне, что у него был заместитель директора Института психологии и интересовался, кто в США главный психолог. И, естественно, услышал в ответ: «Господь Бог». Я в тон коллеге сказал, что главный практический психолог в мире - Сатана, он нас видит насквозь. Помните, пушкинский Мефистофель: «Я - психолог. О вот наука».

22

Я понимаю, что соперничество, как и самозванство, неистребимо. А.Н.Леонтьев считал себя главным в теории и методологии. Подобного ощущения не было у С.Л. Рубинштейна, А.А. Смирнова, Б.М. Теплова. А ведь именно Б.М. Теплов для всех советских психологов был абсолютным, непререкаемым авторитетом, хотя никогда не был никаким начальником и, кажется, к этому не стремился. В нем удивительно гармонично сочетались его внешнее и внутреннее, он был самодостаточен.

А с Андреем Владимировичем Брушлинским у меня же вся жизнь вместе прошла. На пару лет он моложе меня. Мы непрерывно с ним пересекались. Больших противоречий у меня с ним не было. Правда, я не все понимал, что он пишет. С некоторой иронией относился к его почти болезненной заботе о памяти С.Л. Рубинштейна. Но я-то Сергея Леонидовича никогда не забывал. Я на него ссылался, говорил о его приоритете в той же проблеме единиц анализа психики, на его 110-летие свои заметки о нем в «Вопросах психологии» опубликовал. Мне напоминать о его значении не нужно было. Я с возмущением писал о нападках на С.Л. Рубинштейна со стороны А.Н. Леонтьева, которые он позволил себе в сталинское время.

Ну а что касается Л.С. Выготского, то Андрей Владимирович не любил, недооценивал его. У меня была своя точка зрения. Он же добивался, чтобы я «ответил» на критику в его книжке. Один раз я ответил, даже опубликовал, но он все равно добивался своего. Смысл моего ответа был такой: ты же свою книжку опубликовал до выхода полного собрания сочинений Л.С. Выготского; ну ты бы хоть новое что- то написал. А потом я говорю: слушай, ты должен быть благодарен мне за то, что я не отвечаю, потому что ты же знаешь, как я могу ответить! Мое перо беспощадным бывает.

Впрочем, я однажды выступил в защиту Л.С. Выготского от нападок «Пси-хологического журнала», и Андрей Владимирович «отказал мне от дома», хотя, насколько я помню, публично за журнал не вступился. И все же у нас был другой, давний пласт отношений, которые не затрагивали ни его, ни моих отношений к Выготскому и Рубинштейну. Мало кто знает, что после скоропостижной кончины Б.Ф. Ломова мне предложили стать директором Института психологии. Сейчас могу сказать, что такая угроза для института была вполне реальной. Но я отказался и без колебаний назвал имя А.В. Брушлинского. Потом я всегда спрашивал, как там Андрей Владимирович, всегда восхищал-ся - все-таки он молодец, институт при нем хорошо живет, никаких скандалов, склок нет, что он трудяга, его всегда можно застать на работе. Не часто, но я бывал в институте.

То, что с А.В. Брушлинским случилось, его гибель, я переживал, сочувствовал. Уж чего, чего, а такого врагу не пожелаешь, это же кошмар... Так что разговоры о наших якобы враждебных отношениях - явное преувеличение.

— Вы были дружны с философом М.К. Мамардашвили. Расскажите об этом, а также о том, какое значение имели его научные труды для психологической науки?

-    У меня многое в жизни связано с Мерабом Константиновичем. Познакомились мы с ним в начале 50-х гг. Мы учились в МГУ, по курсам он немного моложе меня, хотя по возрасту на год старше. Его кончина (1990 г.) - это невосполнимая утрата не только для философии, но и для всего гуманитарного знания, включая психологическое.

Наиболее тесные отношения у нас сложились в конце 60-х - начале 70-х гг.. Мы даже опубликовали с ним две совместные статьи, одна - об объективном методе в психологии (Вопросы философии, 1977, № 7), другая - о бессознательном (там же, 1991, № 10). Последняя - это доклад на конференции в 1979 г. в Тбилиси, которая была посвящена психологии установки и бессознательному.

В нескольких словах о М.К. Мамардашвили не расскажешь. Могу лишь с удо-влетворением отметить, что в последние годы в работах психологов все чаще и чаще встречаются ссылки на его труды. Их осознание еще впереди. Он ведь вернул душу не только в философский, но и в психологический дискурс. А психологи по простоте душевной решили, что проблематика духовности и души в лучшем случае относится к религии. Анализ М. Пруста, проделанный М.К. Мамардашвили, -это удивительный шаг в развитии

23

психологии искусства, не менее значимый, чем достижения Г.Г. Шпета, Л.С. Выготского, М.М. Бахтина, Н.Н. Волкова. Мы должны признать, что М.К. Мамардашвили (и, конечно, не только он) развивал философскую психологию. Последняя не менее почтенна, чем экспериментальная, физиологическая, социальная, педагогическая и т.д. и т.п. Казалось бы, после трудов Г.И. Челпанова, Г.Г. Шпета, С.Л. Рубинштейна, в несколько меньшей степени трудов Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, Л.М. Веккера — это очевидно. Но это почти отсутствует в психологическом сознании. А присутствует то, что психология стала экспе-риментальной наукой чуть не благодаря тому, что она отщепилась от философии. Между прочим, метафизика Аристотеля - это психология, причем психология души человека и животных. И то, что психология отщепилась от философии, вовсе не значит, что перестала существовать философская психология. Просто мы - отщепенцы. И мы сделали вид, что с нашим уходом психология из философии исчезла. Ничего похожего. Напомнюимена замечательных отечественных философов: В.С.Соловьев, П.А. Флоренский, С. Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк. Ведь у них невозможно разделить философские, теологические и психологические грани их творчества. То же, исключая теологию, можно сказать и о советских философах - ММ. Бахтине, Б.М. Кедрове, Э.В. Ильенкове, Г.П. Щедровицком, Г.С. Батищеве, Э.Г. Юдине, B.C. Библере, В.В. Бибихине. М.К. Мамардашвили, определявший философию как сознание вслух, напрямую обращался к психологам, и многие это обращение услышали. И психологи, которые хотят понять, что такое мысль, слово, сознание, свободное действие, обязательно обратятся к его трудам и трудам других философов, развивавших психологию. Наши отечественные философы развивали традиции Декарта, Спинозы, Канта, Гегеля.

Не надо забывать, что в первом издании «Феноменологии духа» Гегеля было написано, что это учебник психологии. Это труднейшая вещь, но там огромное число интереснейших психологических изысканий, которые надо знать, если мы хотим чего-то понять в духе, свободе, деятельности, личности, - это же общенаучные понятия. А мы берем какую-то проекцию этих понятий на «свою территорию», не обращаем внимания на кон-текст, обедняем себя. Ну вот, например, гегелевское определение деятельности: «Деятельность человека - потребность, побуждение, склонность и страсть». Эти субъективно-духовные моменты он подчеркивает в деятельности. Так что не в одном леонтьевском и рубинштейновском определениях есть потребности, мотивы, побуждения и страсти. Или гегелевское: «Истинное бытие человека есть человеческое действие, только в нем индивидуальность действительна», а все остальное - слова, мнения. Ну как без этого? Это значимо и для психологии, в том числе и для теории деятельности. Думаю, нелишне и для гуманистической и прочих видов психологии.

Возвращаясь к М.К. Мамардашвили, скажу, что ему я обязан расширением своего сознания. Насколько? Это не мне судить. Многие выпускники факультета психологии МГУ благодарны А.Н. Леонтьеву за приглашение М.К. Мамардашвили читать курс «Методология психологии». ЦК партии (больше ему делать было нечего) приказал А.Н. Леонтьеву уволить Мамардашвили. К чести Леонтьева, надо сказать, что он отказался это сделать. Тогда прика-зом ректората уволили. После него я начал читать этот «опасный» курс, кстати, советуясь с Мамардашвили. Вскоре он уехал в Тбилиси.

Мы с В.В.Давыдовым и В.М. Муниповым организовали его приезды в Москву для чтения курсов о Декарте и Канте. Я с радостью узнал, что сейчас начало выходить его собрание сочинений. Думаю, что к его трудам, как и трудам других психологически ориентированных философов, нужно относиться не как к методологии с привкусом обязательности, а именно как к размышлениям, которые учат тому, что можно думать, и так, как думает полюбившийся тебе автор. Как сказал бы А.С. Пушкин, можно думой думу развивать. Не нужно уподобляться ребенку, который на предложение экспериментатора (моего учителя А.В. Запорожца) подумать, ответил: не надо думать,- надо доставать.

Январь-февраль 2005 г.Интервью провел В. И. Артамонов

24

 

 

[1] Настоящее интервью было взято В. И. Артамоновым по просьбе «Психологического журнала» у В.П. Зинченко в начале 2005 г. Публикуется с минимальной авторской правкой.

[2] Интервью взято в январе-феврале 2005 года.

НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ И ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ Б.В. ЗЕЙГАРНИК

Н.В.Золотова

// Методология и история психологии. 2007. Том 2. Выпуск 2.

В статье анализируется творческий путь видного отечественного психолога Б.В. Зейгарник (1901-1988). Показана роль личности и вклад ученого в создании одной из отраслей клинической психологии - патопсихологии. Рассматриваются методологические основания разработанного Б.В. Зейгарник подхода к изучению психологических механизмов нарушения психической деятельности. Обсуждается вопрос о предметной специфике и перспективах развития патопсихологии.

Ключевые слова: Б.В. Зейгарник, К. Левин, Л .С. Выготский, научное наследие, научная школа, патопсихология, патопсихологический эксперимент, личностный компонент психической деятельности.

 Блюма Вульфовна Зейгарник относится к ярким представителям плеяды московской

школы психологии, является основателем новой самостоятельной отрасли психологии - патопсихологии, одним из создателей кафедры нейро- и патопсихологии в Московском государственном университете им. М.В.Ломоносова. К сожалению, о формировании научного мировоззрения ученой, к чьим работам относились как к классике еще при жизни автора, а также о многих драматических событиях, прошедших через жизнь Блюмы Вульфовны, известно узкому кругу специалистов-психологов.

Существующее в современной психологии противопоставление естественно-научного и гуманистического подходов, восточного и западного направлений психологической мысли; акцент на прикладной ориентированности науки, детерминированность тематики исследований прагматичными запросами приводят к ослаблению фундаментальных научно-теоретических разработок, которые всегда являлись сильной стороной советской пси-хологической школы, разрыву преемственности с результатами научной деятельности крупнейших исследователей советского периода: Б.Г.Ананьева, Л.С.Выготского, П.Я.Гальперина, В.В.Давыдова, А. В. Запорожца, Б.В. Зейгарник, А.Н. Леонтьева,

Б.Ф.Ломова, А.Р.Лурии, В.Н. Мясище- ва, С.Л. Рубинштейна, А.А. Смирнова, Б.М. Теплова и др. В сложившейся ситуации важным представляется освещение не потерявших актуальности вопросов истории отечественной психологической мысли и, в частности, обращение к теоретическому и клинико-эксперименталыюму наследию крупнейшего специалиста в области патопсихологии Блюмы Вульфовны Зейгарник.

Как профессиональный психолог Б.В. Зейгарник много сил и энергии отдала на борьбу за отстаивание самостоятельности, автономности практической ветви психологии - патопсихологии — от психиатрии, созданию научных основ патопсихологии. Научная деятельность Блюмы Вульфовны - это многолетняя упорная борьба с психиатрами за право психолога работать в клинике, исследовать патологию психической деятельности своими, специфически психологическими, методами и квалифицировать получаемые данные в своих, преимущественно психологических, понятиях. Вынужденная идти на компромисс в

25

некоторых вопросах, в отстаивании своей научной позиции, Блюма Вульфовна проявляла упорство, достоинство и принципиальность, что создавало для нее немалые жизненные трудности. Результаты научно-практических разработок Б.В. Зейгарник не только подтвердили некоторые значимые идеи общей психологии, но и, выходя за рамки предметной области патопсихологии, наметили вектор развития отечественной психологии в целом. При столь очевидной значимости рассматриваемых Б.В. Зейгарник проблемных направлений нельзя не заметить отсутствия специальных историко-психологических работ по анализу научного наследия ученой, позволяющих полноценно выявить глубокий потенциал содержащихся в нем идей для дальнейшего развития теоретических основ отече-ственной патопсихологии и возможностей ее практического применения.

Б.В. Зейгарник родилась единственным ребенком 27 октября 1901 г. (по новому стилю - 9 ноября) в еврейской семье Вульфа и Рони Герштейн в маленьком литовском городке Пренай. После окончания с золотой медалью женской гимназии в 1918 г. Блюма Герштейн готовится к поступлению в университет, проводит много времени в библиотеке, где знакомится со своим будущим мужем Альбертом Янке левичем Зейгарником и в 1919 г. выходит за него замуж. В 1922 г. молодые супруги приезжают на учебу в Берлин: Блюма поступает на философский факультет Берлинского университета, директором которого являлся Вольфганг Келер, Альберт начинает учебу в Политехническом институте.

Свободное посещение занятий в Берлинском университете привело к тому, что однажды Б.В. Зейгарник попала на лекцию профессора М. Вертгеймера, основоположника гештальтпсихологии, наиболее активно развивавшейся в 20-е гг. XX в. именно в Берлине. Блюма Вульфовна заинтересовалась идеями «триумвирата» гештальтпсихологии - М. Вертгеймера, В. Келера, К. Коффки, посещала лекции и таких ученых, как Э. Шпрангер, М. Дессуар, А. Эйнштейн. Гештальтпсихология, можно сказать, формировалась на ее глазах, с некоторыми преподавателями сложились теплые, доброжелательные отношения. По воспоминаниям Блюмы Вуль- фовны, атмосфера в университете была демократичной, открытой свободному общению, обсуждению научных вопросов. Была возможность постоянного диалога сторонников различных подходов, в том числе возможность непосредственного, личного общения начинающих исследователей с профессорами [11, с. 174]. Особый интерес у юной студентки вызвали лекции и семинары молодого приват-доцента Курта Левина - единственного, отважившегося посвятить себя экспериментальному изучению личности. Первоначальный интерес молодой исследовательницы к психологии «вообще» постепенно сконцентрировался на подходе К.Левина, разрабатывавшего динамическую теорию личности. В отличие от других гештальти- стов, работавших над проблемами восприятия (К. Коффка, Э.П. Рубин), мышления (В. Келер, М. Вертгеймер), К.Левин стремился распространить принципы гештальт- психологии на экспериментальные исследования личности. «Левин все время думал и говорил об одном: почему человек ведет себя так, а не иначе, что его побуждает?» - вспоминала через много лет Б.В. Зейгарник [11, с. 174]. Выступая против «шко- лярной» психологии, К. Левин считал, что психолога должны интересовать мотивы и потребности человека. Однако не только тематика исследований К. Левина была интересна, студентов привлекали в ученом его одаренность и личностные качества: бесконечная преданность науке, заражавшее окружающих горение, увлеченность, порядочность. Будучи всего на десять лет старше своих студентов, он значительно опережал своих современников в методологическом плане. Блюма Вульфовна вошла в кружок увлеченных молодых экспериментаторов, где сблизилась с выходцами из России Т. Дембо, Г. Биренбаум, а также с другими, ставшими в будущем известными, психологами Ф. Хоппе, М. Юкнат, А. Карстен, В. Малер.

Тепло и с большим уважением говорила Блюма Вульфовна о своем учителе: «Его школа стала как бы своего рода семьей, о которой он заботился. Главное же, что отличало Курта Левина, — это его большая и самозабвенная любовь к психологии. И поэтому все тянулись к нему. Он часами говорил о науке в любой обстановке» [11, с. 176]. Б.В. Зейгарник отзывалась о К. Левине, как о яркой личности, эрудите во многих вопросах биологии, физи-

26

ки, математики, знатоке художественной литературы, в том числе русской. По ее мнению, лидерские качества К. Левина в немалой степени способствовали тому, что именно у него, а не у других исследователей Берлинского университета возникла своя научная школа, в которую стремилось большинство начинающих исследователей. «Это объясняется его го-рением. Оно заражало, как заражает хороший режиссер», - высказывает свое мнение Б.В. Зейгарник, проводя аналогию между К. Левиным и КС. Станиславским и Г. Товстоноговым [11, с. 177].

Совместная работа со своим учителем, его подход к психологической науке, в первую очередь — исключительное внимание к методологическим основам исследования, а также активное использование эксперимента как метода исследования, вскрывающего детерминацию психического явления, осторожное отношение к математизации, формализации данных оказали немалое влияние на дальнейшую научную деятельность Б.В. Зейгарник как самостоятельной ученой. «Решающей в науке является теория, но всякая теория должна быть подтверждена экспериментом. Не от эксперимента к теории, а от теории к эксперименту - вот генеральный путь научного анализа. Всякая наука нацелена на нахождение закономерностей - психология должна тоже стремиться к нахождению психологических закономерностей», - приводила слова своего учителя Блюма Вульфовна [6, с. 16].

Под руководством К. Левина молодая ученая выполнила свою дипломную работу, посвященную изучению влияния мотивации на эффективность запоминания. Как вспоминала психолог, идея данной экспериментальной работы возникла у К. Левина как озарение, когда он «увидел» сам феномен «в действии», на практике. Дело происходило в кафе, где К. Левин со своими студентами пил кофе. Вдруг ученый подозвал официанта и задал ему несколько вопросов. Выяснилось, что официант помнит заказы тех, кто еще не расплатился, и не смог назвать заказы тех, кто уже ушел. «Тогда и появился замысел экспериментального изучения памяти на завершенные и незавершенные действия», - рассказывала в дальнейшем Блюма Вульфовна [11, с. 176]. Организация эксперимента, в котором Б.В.Зейгарник была предоставлена полная самостоятельность, оказалась нелегким делом, много усилий потребовалось для отработки «технической» части методики.

Результаты работы еще до защиты диплома (1926 г.) К. Левин включил в свой доклад на Международном психологическом конгрессе. Объяснение полученных фактов давалось на основе его концепции. Данное открытие под названием «Зейгарник-эффект», или «феномен Зейгарник», вошло в мировую психологию, стало классическим исследованием, устанавливающим определенные особенности функционирования психики. М.Г. Ярошевский отмечал, что открытие Блюмы Вульфовны стало наиболее известным открытием советского ученого, стимулировавшим мощный поток работ с разными испытуемыми в различных странах, где оно подтверждалось, опровергалось, получало новые объяснения - в психологической науке немногие результаты удостаивались того, чтобы им присваивалось имя получившего их исследователя [11]. Можно добавить, что у немногих ученых первая в их библиографическом списке публикация оказывается настолько серьезной в научном плане. К сожалению, возможность прочитать указанную работу на русском языке в официальном издании появилась только в 2001 г. [3], через три четверти века после ее опубликования в Берлине.

В 1927 г. Блюма Вульфовна оканчивает университет, но с работой возникают серьезные сложности: иностранцев неохотно брали в университет, близкие друзья разъехались (Т. Дембо - в Америке, Г. Биренбаум - в Москве), и, судя по письму, написанному в 1928 г. Тамаре Дембо, Б.В. Зейгарник испытывает сильную тоску, подавленность, одиночество: «Я сейчас совсем одна и до того тошно, что и писать никому не хочется...» [4J. Являясь доктором философии (ученая степень была присвоена после публикации работы о прерванных действиях), Б.В. Зейгарник работала до 1931 г. у К. Левина в качестве внештатного сотрудника: руководила семинарами, читала лекции, продолжала экспериментальную работу, которая так и не была впоследствии описана. Примерно за

27

полгода до переезда в СССР в жизни молодой ученой происходит несчастье - погибли двое ее детей, преждевременно рожденных в возрасте 7 месяцев. И снова одиночество, душевная боль. «Итак, родненькая, сижу у разбитого корыта... Я жила после выписки из клиники 10 дней у Левинов...; они страшно милы оба ко мне, но мне очень больно, что ни тебя, ни Гиты не было», - писала Б.В. Зейгарник Тамаре Дембо в январе 1931 г. [51.

По-видимому, решение поехать в Советскую Россию появилось под воздействием мужа Блюмы Вульфовны и его братьев, которые были настроены просоциалистически. «Они, как представляется теперь, не предвидели, что, избежав надвигающегося фашизма, попадут в страну, где государственный террор вскоре также обретет масштабный характер. Какая тяжелая расплата ждала их в сталинской России! Но в те годы их переезд восприни-мался по-другому. Блюма Вульфовна всегда называла его "возвращением", имея в виду, что в 1922-м они уезжали из того места, которое было по духу и образу жизни российским», - пишет А. В. Зейгарник (внук Б.В. Зейгарник) в статье, описывающей жизненный путь ученой [2].

В 1931 г. Блюма Вульфовна начинает работать научным сотрудником Института высшей нервной деятельности, реорганизованного в 1932 г. в отдел Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ). В те годы она знакомится с Л.С. Выготским, А.Р. Лурией, А.Н.Леонтьевым, С.Л. Рубинштейном и другими учеными, становится их соратницей и единомышленницей. Научная атмосфера 30-х гг. в нашей стране характеризовалась напряженной работой крупнейших отечественных ученых по созданию философ- ско-методологических основ советской психологии на основе марксистской фи-лософии, что являлось в те годы исключительно важной задачей. В ВИЭМе Блюма Вульфовна полностью была поглощена патопсихологией, интерес к которой, по ее словам, возник еще в Берлине, когда вместе с К. Левином она посещала клинику психических заболеваний.

Совместная работа с Л .С. Выготским в клинике и положения разрабатываемой культурно-исторической теории способствовали развитию представлений Блюмы Вульфовны о патопсихологии как особой отрасли психологического знания, имеющей свой предмет и свой метод. Экспериментальные исследования, выполненные Б.В. Зейгарник совместно с Л.С. Выготским в психоневрологической клинике ВИЭМ, послужили началом многостороннего изучения распада мышления психически больных, проводимого позже Блюмой Вульфовной и сотрудниками патопсихологической лаборатории

Научно-исследовательского института психиатрии МЗ РСФСР на базе Московской городской клинической психиатрической больницы № 4 им. П.Б. Ганнушкина.

Б.В. Зейгарник считала К.Левина и Л.С. Выготского величайшими психологами своего времени, мечтала познакомить их. В 1933 г. Блюма Вульфовна организовала встречу Курта Левина и Льва Семеновича Выготского, планировался перевод научных работ К. Левина на русский язык и их издание в СССР. Но вскоре Л.С. Выготский ушел из жизни, а К. Левин, после прихода к власти в Германии нацистов эмигрировавший в США, оказался по другую сторону «железного занавеса» и долгое время был практически потерян для советской психологии. «Она никогда не говорила впоследствии о той душевной пустоте, которая возникла в результате отрыва от своих бывших однокашников по Берлинскому университету и от своего учителя. Ранний уход Л.С. Выготского она также воспринимала глубоко трагично, считая, что великий ученый преднамеренно отказывался от лечения, вспоминала о нем с грустью. Портрет Л ьва Семеновича всегда стоял у нее за стеклом одной из книжных полок», - пишет А. В. Зейгарник |2].

В 1938 г. психиатрическая клиника ВИЭМа была преобразована в подразделение Института психиатрии Минздрава РСФСР, где Б.В. Зейгарник начала работать в должности психолога-невролога, являясь к тому времени кандидатом биологических наук (степень присвоена в 1935 г.). Немецкая научная степень в то время была не только не в счет, а наобо-рот, являлась «подозрительным» титулом, которую было уместно скрывать, т.к. она свидетельствовала о том, что его обладатель потенциально является носителем чуждых

28

буржуазных идей, с которыми повсеместно развертывалась идеологическая борьба. Летом 1936 г. выходит Постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов», за которым последовала идеологическая критика работ многих ученых, в том числе Л.С. Выготского; был нанесен удар по психологии в целом. В период с 1936 по 1939 гг. не было издано ни одной научной работы Блюмы Вульфовны, и лишь в 1940 г. публикуется исследование о посттравматическом слабоумии.

Летом 1940 г. мужа Блюмы Вульфовны арестовывают по обвинению в шпионаже, приговор — «десять лет без права переписки», многие родственники мужа был и также репрессированы. Она остается с двумя детьми, одному из которых меньше года, другому — шесть лет. Потеря мужа явилась началом нового этапа в ее жизни: душевная боль, походы на Лубянку, чтобы выяснить хоть что-нибудь о судьбе мужа, материальные трудности. При таком повороте событий оказалось, что далеко не все из-за боязни отвернулись от Блюмы Вульфовны. Она получала моральную поддержку от многих, и не только от тех, кто оказался в похожем положении. Александр Романович Лурия и тогда, и много лет спустя всячески поддерживал и помогал Блюме Вульфовне, а ближайший ее друг Сусанна Яковлевна Рубинштейн была настолько мужественной, что не только сопровождала Блюму Вульфовну на Лубянку, но и вызывалась ходить туда вместо нее. Лишь в 1942 г. удалось выяснить место ссылки Альберта Зейгарника, о чем сообщил в проникнутом большой теплотой и участием письме к жене своего брата Генрих Зейгарник. События этих лет отложили глубокий отпечаток на всю последующую жизнь Блюмы Вульфовны. «Основным в ее жизни стал страх, прежде всего за судьбу своих детей, внутренняя цензура. При необыкновенной открытости душевной, которая была так свойственна ее характеру, появилась закрытость ин-формационная. Внутри семьи она избегала тем о тех родственниках, которые жили за границей, о берлинском и доберлинском периодах ее жизни. Все, что связывало ее с западной наукой, фактически, было табу. Марксистское мировоззрение в семье было "официальным", а о том, что она действительно думает и чувствует, можно было только догадываться», - вспоминает А.В. Зейгарник [2|.

В первые годы Великой Отечественной войны научно-исследовательская деятельность Б.В. Зейгарник проходила на Урале, в Восстановительном госпитале г. Кисегач, где под руководством А.Р. Jlyрии группа научных сотрудников занималась лечением и восстановлением работоспособности тяжелораненых бойцов. Одним из направлений работ было изучение психической активности, соотношения органического и функциональных факторов при поражениях мозга. Б.В. Зейгарник проводила патопсихологические исследования больных с реактивной постконтузионной глухотой, в развитии которой были выявлены определенные психогенные факторы. Здесь находило практическое и научное воплощение ее гуманистическое отношение к больному, понимание важности сохранения его межличностных и профессиональных отношений в процессе реабилитации. К сожалению, опыт организации восстановительного отделения в госпитале и конкретная работа по восстановлению психической деятельности бойцов остались не описанными. Совместная деятельность особенно укрепила сотрудничество Блюмы Вульфовны с работавшими там отечественными учеными (Э.С. Бейн, С.Г. Геллерштейн, А.В. Запорожец, Л.Б. Перельман, Ф.В. Бассин и др.); оформлялось представление о па-топсихологии как науки о человеке, его потребностях и отношениях.

С 1943 г. Блюма Вульфовна вновь работает в ЦНИИ психиатрии в должности заведующей патопсихологической лабораторией, ставшей научно-исследовательским центром по разработке проблем патологии психики. Как указывает внук ученой, после войны Блюма Вульфовна подготовила диссертационную работу на основе некоторых исследований, проводимых в военном госпитале, но близкая к завершению работа исчезла, а именно была украдена одним из сотрудников института психиатрии, бывавшим у нее дома. Впоследствии Блюма Вульфовна уничтожила все черновики, боясь обвинения в плагиате, выходили лишь отдельные публикации, в основном посвященные исследованиям последствий травм голов-ного мозга.

29

Начиная с послевоенных лет, Б.В. Зейгарник все свои творческие силы посвятила созданию методологических основ патопсихологии, имеющей свой автономный предмет и методы и вместе с тем широкие междисциплинарные связи со всеми областями психологии и клинической практикой, разработке принципов и методов исследования.

Специфика патопсихологического эксперимента (понятия о котором до Б.В. Зейгарник не существовало) во многом обусловлена идеями и методическими приемами школы К. Левина, которые были успешно реализованы в исследованиях ученой - моделирование реальной ситуации эксперимента, установление причинно-следственных связей, активность экспериментатора. Патопсихологический эксперимент, по убеждению ученой, требует активного включения экспериментатора как важнейшего фактора воздействия на психическую деятельность пациентов. Устанавливаемый таким образом особый тип взаимодействия экспериментатора с испытуемым позволяет добиваться актуа-лизации его личностного отношения и эмоциональных реакций, критичности, самооценки; менять стратегию в соответствии с особенностями психического состояния пациента, учитывать поиски его решения, обнаружить потенциальные возможности. Именно поэтому эксперимент позволяет перейти от описания факта к анализу закономерностей его воз-никновения.

Проблематику патопсихологии, ее достижения и перспективы Б.В. Зейгарник рассматривала в тесной связи с развитием и состоянием общей психологии. Теоретические положения научных школ Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурии, ставшие для нее после берлинского периода важнейшими научными ориентирами, определили общепсихологический фундамент патопсихологических исследований. Именно с этих позиций ученая решала вопрос о патопсихологии как пограничной между психологией и психиатрией области знания. Являясь одним из разделов психологической науки, патопсихология подчиняется основным ее закономерностям и ассимилирует ее основные научные положения. Положение отечественной психологии о формировании высших психических функций в освоении мира, в общении с другими людьми выступало для Б.В. Зейгарник одним из принципиальных. В применении к конкретным исследованиям это означало переход от изучения распада отдельных функций к изучению изменений различных форм деятельности больного, в структуру которой включены и изменения отношений, личностных установок, мотивов человека.

Методологическое положение об опосредованности психических процессов личностью, являясь центральным в патопсихологии, определило необходимость учета личностного компонента познавательной деятельности в патопсихологическом исследовании. Изучение личностного компонента познавательной деятельности в работах Б.В. Зейгарник необходимо рассматривать как новое теоретическое и практическое направление клинических исследований, способствующее целостному видению психических нарушений, пониманию их сущности и детерминации. В дальнейшем закономерным этапом развития научных представлений Б.В. Зейгарник о роли личностного компонента в структуре познавательной деятельности явилась разработка проблемы саморегуляции субъекта.

Личностный компонент психической деятельности, связанный с мотивационно-потребностной сферой человека, проявляется в различных нюансах отношения испытуемого к исследованию. Измененное отношение, по Б.В. Зейгарник, может участвовать в построении психопатологического синдрома, являясь индикатором измененной личности. Мысль о том, что отношение больного к ситуации должно быть отражено в построении эксперимента, пронизывает все классические труды Б.В. Зейгарник. Такое понимание сущности и детерминации психической деятельности оказывается близким положению В.Н. Мясищева о единстве функции и отношения. Основополагающими для характеристики изменений личности для этих ученых выступали понятия деятельности, мотива, отношения, что позволяет рассматривать некоторые аспекты научных исследований первой в тесной связи с концепцией «психологии отношений личности» второго. Общей для Б.В. Зейгарник и В.Н. Мясищева была убежденность в том, что изучение отношения испытуемого к исследованию

30

дает богатый материал для дальнейших методологических разработок проблем психологии личности. Таким образом, исследовательский подход Б.В. Зейгарник к изучению психики можно рассматривать как творческий синтез передовых психологических идей первой половины XX столетия (К. Левин, Л.С.Выготский, А.Н.Леонтьев, А.Р. Лурия, В.Н. Мясищев, С.Л. Рубинштейн).

В начале пятидесятых Блюму Вульфовну ждали новые испытания: печально известные сессия ВАСХНИЛ и Павловская сессия, создавшие тяжелую атмосферу для работы, государственная антисемитская кампания, дело врачей и прочее.

В 1950 г. Блюма Вульфовна перестала руководить лабораторией, а в 1953 г. и вовсе оказалась без работы. В непростые для психологии 50-е гг., когда ставилось под сомнение само право психологии на существование, поддержка и уважение в лице психиатров «старой школы» (Д.Е. Мелехова, М.Я. Серейского, С.Г. Жислина, И.Г. Равкина, Г.Е. Сухаревой), их человеческая порядочность, безусловно, многое значили для Б.В. Зейгарник [9]. Только в 1957 г. Блюма Вульфовна была восстановлена в должности заведующей патопсихо-логической лабораторией и проработала в ЦНИИ психиатрии до 1967 г.

К 1958 г. Блюма Вульфовна подготовила свою третью (после берлинской и украденной кисегачской) диссертацию, материалы которой были отражены в работе «Нарушения мышления у психических больных» (1958), по результатам защиты которой ученой была присвоена степень доктора педагогических наук. В монографии «Патология мышления» (1962) обобщаются результаты предыдущих исследований ученой, посвященных классификации и сравнительному анализу расстройств мышления при различных заболеваниях психики. Впервые Блюмой Вульфовной была представлена психологическая квалификация расстройств мышления, основой создания которой стали общие закономерности мышления.

В 1965 г. Б.В. Зейгарник присваивают звание профессора по специальности «Психология», жизнь постепенно стабилизируется. Выходит серия публикаций по проблемам патопсихологии: «Пути исследования эмоционально-волевой сферы психически больных» (1965), «Приемы патопсихологического исследования отношения больного к ситуации» (1966), а также монографии «Введение в патопсихологию» (1969), «Личность и патология деятельности» (1971), «Основы патопсихологии» (1973), многие из них переведены на иностранные языки. В 1969 г., впервые после долгих лет, Б.В. Зейгарник получила возможность выехать за границу на Международный психологический кон- ipecc, где принимала участие в подготовке работы секции патопсихологии. Многие на Западе с удивлением обнаружили, что Б.В. Зейгарник - женщина, все еще работающий советский психолог, что круг ее интересов выходит далеко за рамки исследования прерванных действий. Изданная в 1986 г. «Патопсихология» является наиболее полным изложением имеющихся к тому времени теоретических идей и данных практических разработок по патопсихологии, ставших научным фундаментом всей отечественной патопсихологии. Тезис о единстве теории и практики никогда не был для Б.В. Зейгарник простой декларацией. Научные обобщения рождались в практической работе с больными и сразу же находили свое воплощение в решении повседневных вопросов психиатрической клиники. Высокая добросовестность, талант психолога-экспериментатора, ясность и логичность изложения являются основными характеристиками научного наследия Б.В. Зейгарник.

Расширение психологических проблем в медицине, как предвидела Б.В. Зейгарник, неизбежно должно привести к распространению патопсихологического эксперимента не только в психиатрии, но и в клинике соматических заболеваний. По убеждению ученой, практика соматической медицины выдвинет перед психологией большой круг исследований, которые главным образом будут сводиться к исследованию личности. Блюма Вульфовна всегда мечтала написать книгу о психологии личности, но, к сожалению, вследствие социально-политических условий, а также по причине приниженного положения психологии в психиатрии не имела возможности полноценно заниматься изучением всегда волновавшего ее вопроса: каковы механизмы, создающие искаженную деятельность мозга, аномальное

31

функционирование личности. Что касается персонологических разработок, то, по мнению ученой, проблема исследования личностных нарушений является одной из перспективных и в практическом, и в методическом плане для всей психологической науки. Она была уверена в необходимости сохранения традиций отечественных методов экспериментальной патопсихологии, и в первую очередь качественного углубленного анализа экспериментальных данных в противовес тестовому измерительному подходу.

Концепция Б.В. Зейгарник содержит глубокий эвристический потенциал для дальнейшей разработки ее теоретических основ и возможностей практического применения, свидетельством чему является в настоящее время расширение проблемного поля патопсихологии [10]. Несмотря на значительные научные достижения и дальнейшие перспективы патопсихологии, в огромной степени связанные с работами Б.В. Зейгарник, ученая с горечью писала о превращении науки в «методический придаток», об отсутствии возможности широкого разворачивания экспериментально-психологических исследований. Считая необходимым отстоять профессиональную независимость патопсихологов, она неоднократно обращалась к научной общественности, поднимала вопрос об укреплении сотрудничества между психологией и медициной. Данные мысли не потеряли своей актуальности и в наши дни.

Параллельно с исследовательской работой с 1949 г. Блюма Вульфовна ведет педагогическую деятельность, читает курс патопсихологии в Московском государственном университете сначала на отделении психологии философского факультета, с 1966 г. - на факультете психологии. Проводимые университетом совещания по психологии затрагивали и проблемы патопсихологии (благодаря обширным исследованиям, осуществляемым в экспериментально-психологической лаборатории НИИ психиатрии МЗ РСФСР Б.В. Зейгарник и ее сотрудниками). В 1967 г ученая становится профессором факультета психологии МГУ, ведущим специалистом в СССР по патопсихологии, много душевных сил отдает воспитанию молодого поколения психологов, читает лекционные курсы. Данью памяти и верности своему учителю К. Левину являлись ее лекции, а затем и монография, посвященная изложению теории личности К. Левина (1981), в которой ученая ввела читателя в «поле» К. Левина, показала глубину и многоаспектность его разработок [6]. Предполагается, что та поддержка, которую Б.В. Зейгарник оказывала только начинающей утверждаться на факультете кафедре социальной психологии, была не только проявлением широты научных взглядов, чувства товарищества, но и являлась следствием того, что К. Левин в американский период своего творчества стал заниматься проблемами социальной психологии [9]. В то же время Блюма Вульфовна очень сожалела, что экспериментальные интересы К. Левина сдвинулись в сторону исследования социальных процессов, а теория личности приобрела излишне формализованный характер.

Б.В. Зейгарник был внесен значительный вклад в разработку истории психологии. На высоком научном уровне ею были проанализированы методологические основания и теоретическое содержание основных концепций личности, разработанных зарубежной психологией в XX столетии (1982). Отличительной чертой историко-психологических исследований Б.В. Зейгарник является их компаративный характер, попытки проследить параллели в развитии отечественной и зарубежной психологической науки, стремление объективно отразить отдельные конструктивные элементы в «методологически чуждых» подходах. Особого уважения заслуживает тот факт, что указанная научная работа вышла в свет в то время, когда еще не отошли в прошлое черно-белое деление психологических тео-рий на «правильные» и «неправильные» и представления о стереотипном единстве теоретических воззрений всех западных ученых. Указанная работа способствовала более широкому ознакомлению советской научной общественности с трудами ведущих зарубежных исследователей в области психологии личности. Какутверж дала Б.В. Зейгарник, непрерывность научных и культурных традиций обеспечивает глубину и высокое качество научного познания.

32

В 1978 г. Блюме Вульфовне была присуждена Ломоносовская премия первой степени за цикл работ, посвященных проблеме нарушений психики при различных психических заболеваниях. В 1980 г. она участвовала в Международном конгрессе по психологии в Лейпциге, второй из двух конференций за рубежом. После этого конгресса интерес к Б.В. Зейгарник и ее работам существенно возрос. В 1983 г. по инициативе профессора Дж.Л. Тап- па, являвшегося председателем комитета по присуждению премий Курта Левина, Блюме Вульфовне присудили эту одну из самых почетных международных наград в области психологии. Он писал, обращаясь в основном к американским коллегам: «Я думаю, наш выбор должен послужить примером общественной и научной ответственности психологов за то, чтобы научные исследования были узнаны и оценены независимо от национальных границ. Только таким образом научное сообщество может сопротивляться идеологическому давлению как левых, так и правых, и продолжать осуществлять свою главную деятельность, состоящую в накоплении знаний и их распространении на благо всего человечества» [2]. Но для получения американской премии требовалось разрешение партийных инстанций. Партийные инстанции посоветовались с неким психологом-экспертом, сообщившим, что Курт Левин являлся сомнительной личностью и пособничал враждебным СССР элементам, и настоятельно не рекомендовали (что было равносильно запрету) выезд за получением премии. Чтобы получить разрешение на выезд за границу, партийное руководство предложило Б.В. Зейгарник на 83-м году жизни вступить в члены партии, но она предпочла отказаться, сказав, что в свои преклонные годы вряд ли чем может быть полезна партии (Е.Т. Соколова) [9].

Многие ученые оставляют после себя автобиографии, архивы, записные книжки, воспоминания. У Блюмы Вульфовны не осталось почти ничего, семейный архив очень скуден. Во-первых, при обыске во время ареста мужа была опечатана комната с многочисленными документами, папками, тетрадями, записками, которые так и пропали бесследно. Во-вторых, все последующие записи, черновики беспощадно уничтожались, причем в этом деле Б.В. Зейгарник по ее просьбе «помогали» близкие друзья, ученики. Не-многочисленные записи, которые сохранились, изобилуют неточностями. Часть из них - результат «конспиративной программы», которой придерживалась Блюма Вульфовна, часть - следствие того, что ученая не считала важными многие детали своей жизни, не придавала им значения. По этому поводу А.В. Зейгарник приводит несколько забавных примеров. Во всех биографических справках указывается, что ученая родилась в 1900 г., на самом же деле год ее рождения - 1901. «Разве это важно? - говорила она, - годом больше - годом меньше...». Другой пример связан с учебой в Берлинском университете, куда приезжали с лекциями многие ученые. В частности, Б.В. Зейгарник любила рассказывать, какое впечатление произвели на нее лекции Альберта Эйнштейна, но не его научные умозаключения, в которых Блюма Вульфовна ничего не понимала, а личность самого ученого, его глаза, зажигательная речь. В одном интервью финской газете Б.В. Зейгарник вдруг сказала, что приезжал не Эйнштейн, а Эйзенштейн с лекциями по теории искусства, и опять-таки ее интересовала не столько суть лекции, сколько личность лектора. «Может, это просто оговорка, а может, они оба гастролировали с лекциями, но она не считала эти детали важными» [2].

О личности, человеческой индивидуальности Блюмы Вульфовны известно немного, в основном из высказываний и воспоминаний ее ближайших современников. Коллеги и сотрудники Блюмы Вульфовны вспоминают о ней как о профессиональном психологе-клиницисте, с яркой человеческой индивидуальностью: «Она была необычайно доброй, скромной, с потрясающим чувством юмора и одновременно очень мужественной... Она умела вызвать доверие даже у тяжело психически больных» (Н.Л. Белопольская) [1, с. 8]. «Масштабные жизненные цели могут быть воплощены в жизни только человеком с сильным, стойким характером. Таким характером и обладала Блюма Вульфовна - маленькая женщина с заразительным смехом», - писали В.В. Николаева, 10.Ф. Поляков [8, с. 14]; и там же: «Жизненные трудности, казалось, закалили ее, она не утратила оптимизма, веры в людей и сохранила страстную жажду познания, прежде всего человека». 1лубокий интерес к

33

человеку, наблюдательность, интуитивность в сочетании с высоким профессионализмом, лаконичность и критичность высказываний, тонкое чувство юмора составляли магию человеческого обаяния Б.В. Зейгарник.

В людях одним из главных критериев для нее являлась порядочность, надежность, способность к саморегуляции, «опосредованность» (по ее собственному выражению). Она сама обладала такими качествами. Возможно, ее собственный опыт выживания в невыносимых условиях, нравственные выборы, которые ей приходилось совершать, не в меньшей степени, чем культурно-историческая концепция Выготского—Лурии— Леонтьева, способствовали развитию проблемы опосредствования и саморегуляции, смысловых образований личности (Е.Т. Соколова) 19]. Блюма Вульфовна была человеком, лояльность которой могла бы служить примером для многих. В оценках людей Б.В.Зейгарник не была однозначной и прямолинейной; одной и той же фразой («хороший человек»), но произнесенной с различной интонацией, она могла тонко передать свое отношение к человеку. Рассказывают, что у нее была способность определять людей по внешним признакам (лицу, походке, рукам), она могла почувствовать, например, что человек способен на подлость. Возможно, эта способность была наследием давно ушедших трудных времен, а может, это просто был великий опыт клинициста, человека-наблюдателя. Как и ее учитель К.Левин. Б.В. Зейгарник умела «вычерпывать» тонкое понимание натуры человека из самых обыденных фактов. Обладая тонким чувством юмора, Б.В. Зейгарник была мастером метких высказываний: «Есть хорошие люди с плохим характером и плохие люди с хорошим характером; главное - уметь отличать одних от других», - говорила она, и в ее устах подобное наставление было наполнено глубокой жизненной мудростью.

В ее квартиру в Большом Тишинском переулке всегда приходили многие - аспиранты, люди, нуждавшиеся в профессиональной консультации или просто искавшие человеческой помощи и участия. Она ко всем была внимательна, интересовалась их проблемами, принимала во всех живое участие. Хотя сама Б.В. Зейгарник и высказывалась скептично в адрес психотерапии («Психотерапия не должна быть костылем, человек должен ходить на своих ногах...»), но в своей жизни как профессиональный психолог и просто как душевно щедрый, отзывчивый человек она многим помогла в трудные минуты их жизни. Возможно, этому способствовал ее собственный опыт выживания в невыносимых (порой буквально на грани смерти) условиях, необходимость совершать нелегкий нравственный выбор.

Будучи очень проницательным человеком, с живым, не лишенным сарказма умом, Блюма Вульфовна могла позволить себе критические высказывания относительно социальных изменений, начавшихся в 80-е гг., предвидела масштабы будущих разрушений, сомневалась в их оправданности: «Личность теперь найдешь разве что среди сумасшедших», - говорила она с горечью (Е.Т. Соколова) [9]. Волновали ее и события культурной жизни, а литературные произведения часто служили иллюстрацией лекционного материала. С особым вниманием Б.В. Зейгарник читала произведения В. Быкова, Ч.Айтматова, В. Тендрякова, любила и умела «слышать» в литературных коллизиях и персонажах перекличку с созвучными ей идеями об «опосредствованности», «целеполагании», «смысловых образованиях личности», об ответственности человека за «выбор» и свои поступки, единственно только и определяющие, по ее глубокому убеждению, истинную цену его порядочности. До самого последнего момента Блюма Вульфовна думала о любимом деле, оставалась преданной ему.

Так прошла жизнь этого человека, с одной стороны, искалеченная эпохой, полная горестей и испытаний на прочность, а с другой стороны, наполненная радостью за сделанное дело, от встреч с замечательными людьми и знания настоящей, великой дружбы. Б.В. Зейгарник в полной мере разделила судьбу отечественной интеллигенции XX в.: обладая энциклопедическими знаниями и поразительной научной интуицией, она не смогла в полной мере реализовать свой научный потенциал. Слишком много выпало на ее долю испытаний, но своей несгибаемостью под ударами судьбы, душевной чистотой она подарила своим

34

коллегам и многочисленным ученикам живой пример человеческого достоинства, мужества и гуманизма.

Литература:1.  Белопольская Н.Л. Вступительная статья // Патопсихология: хрестоматия /сост.

Белопольская Н.Л. М., 1998.2.  Зейгарник А.В. Блюма Вульфовна Зейгарник (попытка воспроизведения жизненно-

го пути) // Московский психотерапевтический журнал. 2001. №4. С. 182-193.3.  Зейгарник Б.В. Запоминание законченных и незаконченных действий // В книге К.

Левин «Динамическая психология». Избранные труды. М„ 2001. С. 427-495.4.  Зейгарник Б.В. Письмо Тамаре Дембо от 1928 г., Берлин // Из личного архива семьи

Зейгарник.5.  Зейгарник Б.В. Письмо Тамаре Дембо от 9 января 1931 г., Берлин // Из личного

архива семьи Зейгарник.6. Зейгарник Б.В. Теория личности К.Левина. М„ 1981.7. Николаева В.В. Б.В. Зейгарник и патопсихология // Психологический журнал. 2003.

№ 3. С. 13-21.8.  Николаева В.В., Поляков Ю.Ф. Феномен Зейгарник // Патопсихология / под ред.

А.С. Спиваковской. М., 2000.9.   Соколова Е.Т. Феномен личности Б.В. Зейгарник (к 100-летию со дня рождения) //

Вопросы психологии. 2001. № 2. С. 94-99.10.  Тхостов А.Ш. Актуальные задачи современной клинической психологии // Пси-

хология перед вызовом будущего. Материалы научной конференции, приуроченной к 40-лет- нему юбилею факультета психологии МГУ. М., 2006. С. 148-149.

11.  Ярошевский М.Г. В школе Курта Левина. Из бесед с Б.В. Зейгарник // Вопросы психологии. 1988. № 3. С. 172-179.

СОЦИОМЕТРИЯ Я.Л. МОРЕНОР.Л.Золотовицкий

// Методология и история психологии. 2007. Том 2. Выпуск 2.

Статья посвящена социометрии - теории, практике и научной школе, оказавшей большое влияние на социологию, психологию и философию XX в. Ее создатель - Якоб Леви Морено (1892-1974) - и его прямые ученики вкладывали в эту практику совершенно иное содержание, чем то, что можно обнаружить в современных социологических технологиях, носящих название «социометрия» (сводящихся, как правило, к количественному анализу). Теория и практика группового действия требует общего и универсального подхода к группе - ключевому понятию и для социологии, и для психологии. Социометрия открывает свои настоящие возможности в движении, в действии - в со- циодраме. Поэтому триединая системаЯ.Л. Морено состоит из социометрии, социо- и психодрамы, а также групповой моренотерапии (например организационной арттерапии). Методология этой социально-философской системы принципиально отличается от методологии естественных наук (как противоположен индивидуализирующий метод обобщающему в науке (Г. Риккерт)). Метод Я.Л. Морено можно было бы также назвать художественным методом, использующим спонтанность человека и групп, «предохраняющим и стимулирующим механизмы саморегуляции естественной группы» и направленным на человечество в целом.

Ключевые слова: социометрия, социодрама, психодрама, Якоб Леви Морено, группа, отношения, социальное качество, социальное количество, выбор, мера общения, индивидуализирующий подход.

 35

Мы рассматриваем социометрию как метод, который при последовательном и широком применении поднимает нашу науку из состояния общественно-научной астрологии на высоту астрономии.

Леопольд фон Визе [8]Усвоение через забвениеСоциальная психология должна изучать и изменять общение. Общение как объект, как

процесс и как результат (созданную реальность). Люди, субъекты общения, взаимодействуя, создают общую реальность. Социальные психологи должны видеть, как сообщаются между собой субъективности субъектов, т.е. должны видеть реальность общения и должны участвовать в организации этого общения, участвовать в социальной организации. Любая субъективность (собственная или перенесенная кем-то на субъект) - это социальное качество. Спонтанный выбор (для общения) субъекта, имеющего социальные качества, - это социальное количество (плюс ситуация, дистанция и др.). Измерять отношения, регули-ровать общение, дистанцию, границы, лечить сообщества, социальную организацию и прочее может мера общения - наиболее точный перевод понятия «социометрия».

Капризы истории странным образом отделили социометрию от ее отца – Якоба Леви Морено (1892-1974), создавшего эту школу, а также Институт социометрии и психодрамы и давшего начало социометрическому движению, которое теперь получило распространение в мировом масштабе. Современная эпоха освоила его идеи так глубоко, что забыла имя их автора. Усвоение через забвение... Написанное им более 50-ти лет назад, внешне часто напоминающее притчи, очень точно объясняет любые современные события, происходящие в любой точке земного шара. Целые пласты театра и киноискусства несут на себе печать его стиля. На всех континентах растет число психодраматических групп и ширится социометри-ческое движение. То, что на Западе было точкой отсчета, что было глубоко усвоено (и благодаря этому ушло в подсознание), та мореновская основа, одна из основ западной социальной науки и терапии, воспринимается нами в обратном порядке - через многие последствия и последователей.

Его принято ассоциировать с представителями символического интеракционизма Шютцем, Блумером и др., что оправдывается прежде всего его теорией ролевого развития. Однако он опубликовал ее намного раньше их. И даже «Mind, Self and Society» Дж.Г". Мида, считающегося одним из столпов социологии ролей, были опубликованы на полгода позже «Who Shell Survive?1» Я.Jl. Морено. Давно уже теория ролей стала общим местом всех учебников по социологии и социальной психологии, но только в редких случаях есть ссылки на Я.Л. Морено и даже на Дж.Г. Мида, хотя Я.Л. Морено создал не только теорию (как Дж.Г. Мид), не похожую ни на какую другую, но и практику, в которой все понятия - «Я», «Мы», «ролевое развитие», «социальные и интегративные роли» и др. - становятся рабочими, являются частью терапии. «Теория ролей не ограничивается одним только измерением, социальным... Она распространяет концепцию ролей на все измерения жизни», - пишет Я.Л. Морено.

Курт Л евин говорил: «Если бы не Морено, я бы не занялся групповыми процессами». «Особая атмосфера Института Морено вдохновила также таких крупных ученых, как Фриц Перлз, основатель гештальттерапии, Эрик Берн, основатель трансакционного анализа, и Георг Бах, изобретатель марафонских групп» [4, с. 333]. Даже первые публикации пред-ставителей направления НЛП появились в журнале Я.Л. Морено «Социометрия». Подобно Жюлю Верну, он сделал то, что под силу нескольким научным коллективам вместе взятым. Он создал групповую психотерапию, социометрию, психодраму, социодраму, а также социатрию (как социальную терапию, пользующуюся методами и результатами социометрии), социономию (теоретическую основу социодинамики[1] и социогенетики', а также науку о том, какие бывают люди и группы, т.е. изучающую соционимы) и многое другое, что серьезно повлияло на несколько гуманитарных областей - социологию, психологию, философию, театр...

36

В самый разгар «холодной войны» Я.Л. Морено выступаете идеей организации прямого диалога двух мировых лидеров Д.Д. Эйзенхауэра и Н.С. Хрущева, в ходе которого предлагает им обменяться ролями (основные приемы в социопси- ходраме: дублирование, обмен ролями, «зеркало»), В это время социодрама уже использовалась Я.Л. Морено для работы по терапии социальных конфликтов, и Я.Л. Морено верил в ее возможности по предотвращению глобальных конфликтов и войн. Он был патриотом всего человечества... Дважды, в 1959 и в 1966 гг., Я.Л. Морено приезжал в СССР. Трудно объяснить, как могла в 1958 г. появиться его книга «Социометрия» (хотя и с купюрами и маленьким тиражом), открыто критикующая К. Маркса, В.И. Ленина и советское государство, впрочем, как и американское. Видимо, тут сказалось «обыкновенное чудо», неистребимая мистика, всегда окружавшая имя Я.Л. Морено.

Психодрама сейчас используется повсеместно и не только в групповой психотерапии. Что касается социологов, то степень знакомства с работой Я.Л. Морено или осознания его влияния на порядок ниже, чем у психологов. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что среди социологов, считающих себя его учениками, такие фигуры, как Г. Гурвич, И. Гоффман, Л. фон Визе, Т. Ньюкомб, Т. Сарбин, Л. Котрелл и др. Впрочем, в свое время Я.Л. Морено к этому и не стремился: «Пока я главным образом занимался созданием основ, которые позволили нам систематически и точно изучать коллективные явления в челове-ческих отношениях, я не удовлетворялся сложными размышлениями и изощренными мечтами относительно идеи коллективности, как бы благородны они ни были, представлениями о юридических, социальных или культурных институтах, хотя знал, что очутился бы в хорошей компании многих выдающихся социологов» [6, с. 292-293].

Теперь, открывая бесчисленное количество современных и давно изданных книг и учебников по социологии и психологии, заглядывая и в алфавитный указатель, и в систематический (за понятиями «малая группа», «групповая терапия», «социальная смерть», «групповой статус», «социальный атом» и др.), мы видим их широкое использование и чрезвычайно редкое упоминание имени самого Я.Л. Морено. Подавляющее большинство русскоязычных социологов не знают «такого социального психолога», но зато знают, «что такое социометрия», т.к. уже подсчитывали в таблицах «индексы популярности» членов какой-ли- бо группы. Мой учитель по социологии профессор В. В. Щербина когда-то заме-тил: «А ведь социометрия — единственный истинно научный метод в нашей науке». - «А как же другие?» - «Других пока не создано».

Почти за пять десятилетий, прошедших с выхода этой книги в России, попытки применить на практике методы социометрии не только потеряли счет, но и потеряли всякую связь с первоисточником. Впрочем, все по порядку. В 1970 г. в г.Ленинграде вышла брошю-ра И.П. Волкова «Социометрические методы в социально-психологических исследованиях». Не претендуя на передачу духа и идеологии метода, она сухо пересказывала «голую» технику, формулы вычисления групповых индексов и рисования стрелок выборов. Потом были статьи Я. Коломинского, Г.М.Андреевой, В. Паниотто и др., оживленные дискуссии в группе аспирантов первого набора Института конкретных социальных исследований АН СССР и па первой в истории России кафедре социальной психологии МГУ, рожденной первоначально на философском факультете, а позже оказавшейся в составе факультета психологии. Далее уже цитировались и копировались вышеупомянутые авторы, которых цитировали и копировали другие и т.д. Про Я.Л. Морено забыли. 

К середине 70-х гг. уже многие психологи и социологи имели общее представление о количественной методике диагностики малой группы, носившей название «социометрия» и потерявшей всякую связь с ее создателем и в особенности с его идеями. К этому времени появились гуманитарные специалисты прикладного характера деятельности: социологи и психологи на предприятиях и в учреждениях, педагоги-новаторы, стремящиеся к использованию социометрии или ролевых игр в своей работе. В методических брошюрах и изустно передавались рецепты «социометрических» замеров и различных смешанных и комбинированных методик (референтометрии, ранжировки предметно-ценностных

37

ориентации в сочетании с социометрией), подсчитывались «индексы популярности» и использовались потом для соответствующих обоснований.

Тогда и появились «социометрические» анонимные анкеты с вопросами в лоб: «С кем из перечисленных здесь членов вашего коллектива Вы пошли бы в разведку?», или «С кем Вы пошли бы в ресторан?», или «С кем Вы поехали бы на отдых?» Вопросы эти, кстати, всегда воспринимаются весьма абстрактно. «Разведку» каждый видит по-своему, но при этом, несмотря на анонимность, каждый чувствует, что какие-то отношения в группе (пусть не все) могут открыться. И от всего этого напряжение в сообществе только возрастает. «К со-жалению, большинство исследователей при использовании социометрических техник уделяли одностороннее внимание индексу выборов-предпочтений, который теперь применяется столь широко и поверхностно: от вопросов... «Кто Ваши друзья?» до адресованного детям вопроса «Кого ты больше любишь: отца или мать?» (для исследования эдиповой гипотезы 3. Фрейда), часто без упоминания социометрического отцовства... Количественный анализ выборов и отвержений прост и дает немедленный результат. Структурный анализ социограмм и психогеографических диаграмм труден, требует много времени... Без спонтанности и процесса разогрева всей группы в аспекте общей проблемы социометрические тесты становятся бесполезными» [6, с. 295-296].

Проблемой тех, кто хочет применять социометрию на практике, является не только полное отсутствие учителей, обучающих методам Я.Л. Морено как единому целому (социометрия, психодрама и групповая терапия), но и отсутствие первоисточников и учебни-ков на русском языке[2]. Личное участие в психодраме или социодраме, несомненно, продвинет больше, чем упражнения в подсчетах «индексов популярности» в группе. К душам вступающих на этот путь обязательно дойдут слова мэтра: «То, что мы действительно делаем во время социометрических операций, социометрического теста или социодра- мы, определяет и иллюстрирует наши термины и концепции. Это до известной степени компенсирует некоторые непоследовательности или, по крайней мере, исправляет представления, полученные из плохо сформулированных определений» [6, с. 293].

С чего начинается социометрия?Существует предание, которое из уст в уста передается социометристами. Я.Л.

Морено пригласили в учебно- воспитательную колонию в г. Хадсоне, близ Нью-Йорка, где жили, учились и работали 500 девушек из самых разных слоев общества, различные по своим национальным, культурным, религиозным и другим признакам. У колонии были хорошие попечители, которые пригласили добропорядочных организаторов, построили благоустроенные коттеджи, производственные мастерские, учебные классы и обучили воспитательниц, специально назначенных в каждый коттедж. Везде - во время учебных занятий, на работе, в столовой - девушки не были предоставлены сами себе, за ними следили воспитательницы. При этом руководители колонии находились в постоянном напряжении и недоумевали: «Ну чего им не хватает? Условия хорошие, масса возможностей для развлечений и спорта, учителя хорошие, а они - все время в оппозиции, все время в состоянии сопротивления, какого-то недоверия, а то и заговора, и все время хотят сбежать отсюда. Куда? В свои ужасные несчастные семьи, к нищим и пьющим родителям? И почему в каждом домике постоянные ссоры? Что им делить?». Руководители представляли себе, что врач-консультант побеседует с глазу на глаз, как психиатр, с зачинщиками постоянных конфликтов и даст им какие-то лекарства или внушит им что-то. Словом, попытается вылечить. Однако Я.Л. Морено, приехав со своей командой, не оправдал их ожиданий. Он просто пришел в столовую, где за столами по четверо чинно сидели девушки. Я.Л. Морено спросил воспитательницу, смотрящую не без удовольствия на эту чистоту и порядок: «Могу ли я обратиться к девушкам с предложением?» «Да, конечно, доктор!» - с готовностью ответила воспитательница. Тогда Я.Л. Морено попросил девушек встать и выбрать, с кем они хотели бы сидеть вместе за одним столом. Мгновенно весь внешний порядок исчез и в столовой наступил хаос.

38

Восьмеро бегут к одному и тому же столу, к девушке, с которой они все страстно желают сидеть вместе. Остальные распределяются по немногим притягивающим их «звездам» и одна - остается в изоляции, т.е. вообще без выборов, без внимания (см. социограмма laissez faire - анархическая [6, с. 139]). Но за каждым столом всего четыре места, и воспитательнице приходится приложить немало усилий, чтобы рассадить девушек принудительным образом. Она видит, к чему приводят такие «демократические» эксперименты и, не обращая внимания на чувства своих подопечных, назначает «лидеров» за каждым столом, и рассаживает всех гак, как ей удобно (см. автократическая социограмма [6, с. 141]). ТеперьЯ.Л. Морено проводит социометрический тест и после обработки результатов находит оптимальное размещение, учитывающее по возможности наибольшее число спонтанных выборов, выражающих искренние чувства предпочтения. Он добивается максимально возможной в данной ситуации взаимности и удовлетворения как можно большего числа взаимных выборов 1-го уровня предпочтения, потом 2-го, потом 3-го (у каждой - только три выбора). Полученное размещение, парадоксальным образом соединяя и групповые интересы, и частные, весьма интимные, создает группу с оптимальной структурой (см. демократическая социограмма, [6, с. 142]). Проведенный через несколько недель после изменения в размещении новый социометрический тест показывает, что удовлетворенность повысилась, климат в группе улучшился, да и у воспитательницы напряжение поубавилось.

Эти три социограммы - анархическая, автократическая и демократическая - символизируют собой две крайности в состоянии любой социальной структуры и оптимальный компромисс между ними, который требует постоянного поиска и перегруппировок. Крайности, конечно, порождают друг друга: стремление к ничем не ограниченной свободе приводит к жесткому упорядочиванию и диктатуре. «Закручивание гаек» рано или поздно приводит к взрыву спонтанности, обширному разрушению социальной структуры и общей культуры. Как же измерить в конкретной социальной структуре ее напряженность и степень близости к той или другой крайности (меру общения)? Культурные представления о демократии, например, оказываются лишь теоретическим идеалом и не могут дать обратной связи субъекту, действующему в конкретной ситуации. «Понятие "демократический" является расплывчатым, и каждый раз, когда оно используется в эксперименте, должно определяться операционально. Социометрический подход по своим целям не принимает ничьей стороны, он нейтрален, он открыт для всех типов социальной структуры» [6, с. 256-257]. Социометрический метод измерит социальную напряженность в конкретной ситуации по индивидуальной норме для данной группы «здесь и сейчас» (это и есть «met- rum — мера» в слове «социометрия») и спрогнозирует изменения в ней не по близости к декларируемым идеалам, а по конкретно направленным выборам и их критериям, а также по сплоченностям и их направленности.

Любой критерий (ситуация) социометрического выбора снаружи может показаться несущественным, если не видеть всего смысла, который так важен участникам данной ситуации. Критерий «столовая» может быть весьма условным для человека, не погруженного в ситуацию закрытого воспитательного заведения и привыкшего к широкому выбору людей для общения (например, в большом городе). Самым важным становится степень участия каждого в эксперименте. Социометрист «не может наблюдать их, как наблюдают небесные тела, а затем составлять диаграммы их движений и реакций. Он упустит сущность ситуаций, если будет играть роль ученого-разведчи- ка. Процедура должна носить открытый и явный характер. Члены коллектива должны стать в какой-то мере участниками проекта. Степень участия является минимальной, когда члены группы согласны только отвечать на вопросы относительно друг друга» [6, с. 69].

Максимально возможная мотивация участия в эксперименте возможна при слиянии измерения и преобразования, при переходе от диагностики к терапии, задачи которой ясны каждому. Для того чтобы дойти до глубины, до сути «здесь и теперь», социометрист должен полностью пофузиться в то, что уже происходит в фуппе, и в этом русле предложить новое групповое действие в социометрическом и социодраматическом духе. На какое-то время он

39

должен стать лидером этого действия, социодраматургом. Групповое действие выявляете помощью концентрации всей жизни группы (в форме игры) новые, еще более существенные критерии выбора и еще более важные ситуации, которые становятся явными с помощью социометрии[3] в движении, т.е. социодрамы, в которой фуппа видит пути решения своих проблем (см. ниже о единстве двух аспектов любого фуп- пового действия - социометрического и драматического).

МетодологияКак же социометрист может сочетать в себе полную вовлеченность в ситуацию и

групповую реальность с нейтральностью, беспристрастностью исследователя и терапевта? Ведь любой человек несет в себе какую-то культуру, какие-то ценности, а социальный уче-ный еще и концепции, понятия, которыми он оперирует, говоря об обществах и ситуациях. Более того, человеческая ситуация сама состоит из мыслящих, чувствующих и действующих людей, также имеющих свои представления и ценности. С обеих сторон - полная субъективность. Где же наука? Лучший ответ дает сам Я.Л. Морено. 

«Прежде чемприступить к построению основ теории социометрии, я решил начать с того, что подверг сомнению ценности, и, если нужно, отбросить все существующие социальные концепции, решил не принимать ни одной социологической гипотезы за достоверную, начать с пустого места, как будто ничего не было известно о человеческих и социальных отношениях. Это было радикальным искоренением, по крайней мере, из моего сознания всего знания, полученного из книг и даже из моих собственных наблюдений. Я настаивал на таком подходе не потому, что сомневался, что у других ученых до меня не было значительных идей, но потому, что их наблюдения были в большинстве случаев умозрительными, а не экспериментальными» [6, с. 51-52].

На самом деле Я.Л. Морено начинает не с пустого места. «У астронома имеется его вселенная звезд и других небесных тел, видимо распространенных в пространстве. Их география дана. Социометрист находится в парадоксальной ситуации, когда ему приходится строить и наносить на карту свою вселенную, прежде чем он может приступить к ее исследованию» [6, с. 294]. Дело в том, что социометрический подход использует не привычный обобщающий (или генерализирующий) метод, который считается универсальным для любой науки, а индивидуализирующий (по терминологии Г. Риккерта7

(табл. 1)).Это был вызов позитивистской традиции, оформленной Миллем и Контом и

впоследствии укоренившейся во всей социальной науке. И хотя практический и теоретический подход, предлагаемый Я.Л. Морено, и сейчас выглядит в глазах социологов, психологов и представителей всех социальных наук (может быть, кроме философов) новым и необычным, мы можем назвать предшественников (и единомышленников-современников) Я.Л. Морено из XIX в.: в философии и истории - неокантианцы Баденской школы (прежде всего Г. Риккерт) и такие мыслители, как М. Бубер, в социологии, например - русские социологи- субъективисты П.Л.Лавров, Н.К.Михайловский, С.Н. Южаков, Н.И. Кареев, С.Н. Кривенко. Вызов, который рядом с величественными зданиями социологических систем выглядел наивно, но это была наивность того, «кто пытается быть некомпетентным, чтобы освободиться от штампов и предрассудков, надеясь, что принятие роли наивного подстегнет его к новой постановке вопроса» [6, с. 52]. Подход (остающийся и сейчас достаточно непривычным и новым во многих гуманитарных науках, кроме, пожалуй, философии) проявляет себя во всем: в отношении к объекту исследования (субъекту), в первичности существования субъекта, во вторичности гипотез, в относительности истины, в необходимо-сти погружения в конкретную ситуацию и во многом другом.

Индивидуализирующим методом также можно получить научное знание. Но это больше, чем знание, это уже само по себе - прямое непосредственное отношение к конкретным людям, участвующим в эксперименте, сопричастность и вчувствование. Несомненно, в этом подходе исследователь также делает осознанный выбор изучаемых событий, людей, сфер, социальных групп и тогда, когда выбирает сферы своих интересов

40

(здесь случайности не так уж и часты). Если применяется социодрама, идя за группой,со- циодраматург помогает людям оформлять сюжеты, которые их волнуют (в социо- драме) в действие, помогает участникам опознать знакомые персонажи, проглядывающиеся в игре, концентрируя саму жизнь данной группы. Да, «субъективизм этой концентрации весьма ответственен, но невозможно адекватно сконцентрировать жизнь без таланта, а талант - всегда большая ответственность» [1, с. 255].

Я.Л.Морено впервые заговорил о необходимости погружения в ситуацию, пытаясь «устранить из своей памяти и особенно из своих действий такие термины и понятия, как "индивидуум", "группа", "массы", "общество", "культура", "мы"... » [6, с. 52], которые наши социологи априорно берут с собой как инструменты еще до погружения в реальность объекта. Он учился не рассуждать, не употреблять любые понятия вне конкретной ситуации, вне непосредственного общения с теми людьми, о которых он пишет или говорит. Так в социодраме может появиться конкретное «Мы» или обозначится конкретная общность (а не вообще «социальная группа»), которую можно здесь увидеть и сейчас с ней пообщаться, но не ради достоверной информации, а ради достоверного действия.

Социальная наука не может бесстрастно констатировать, будто речь идет о звездах или бактериях. Ни один добросовестный социальный эксперимент или наблюдение нельзя повторить и воспроизвести в точности тот же результат. Ее правда не в этом. Ни один добросовестный гуманитарий не сможет настаивать на универсальности полученного им знания. «Мы, однако, не должны забывать о том, что, как бы ни увеличились наши знания с течением времени и как бы точны ни были наши социометрические данные о некоторых участках человеческого общества , нет ни каких вы водов, которые могут "автоматически" переноситься с одного участка на другой, и никакие заключения не могут быть "автоматически" сделаны относительно той же самой группы в разное время. Каждая часть человеческого общества должна всегда рассматриваться в ее конкретности» [6, с. 66].

Однако социальный эксперимент имеет свою ценность и свою точность. Это точность концентрированной, художественной истины, которая не менее

ответственна, чем точность и достоверность естественно-научная. Это знание не ради знания. Здесь просто нельзя отделить получение знания от его использования. Это знание ради действия. «Я был абсолютно убежден в истинности моего восприятия. Оно, казалось, наделило меня пониманием жизни еще до того, как опыт и эксперимент проверили его точ-ность. Стоило мне увидеть какую-либо семью, школу, церковь, палату конгресса или любой иной социальный институт, я всякий раз восставал против него; я ощущал их внутренние противоречия и у меня уже была готова модель для их замены» [3, с. 9].

Социометрия - это не только особая школа социальной науки и практики, не только подход к изучениюлюбыхсоциаль- ных явлений, в том числе и в аспектах всех социальных наук, но и язык общения всех гуманитариев, на котором может быть сформулирована модель любой степени сложности, и которым можно пользоваться для поиска комплексного решения представителями всех без ис- i ключения гуманитарных наук. Гуманитарное знание (или целая наука) не может быть истинным или ложным, оно может лишь вести к действию правильному или неправильному при наличии множества условий, о которых говорит Я.Л. Морено, или которые называют М. Вебер, Г. Рик- керт, П.Л.Лавров, М. Бубер, И. Гофф- ман, Л. фон Визе и другие представители гуманитарных наук. Гуманитарная наука на наших глазах превращается в деятельность: 1) комплексную, преодолевающую разнопредметную разобщенность; 2) в полном цикле действия: исследова- ние-диагностика-терапия (консультирование); 3) диалогическую, т.е. вступающую в равноправный диалог со своим объектом, который таким образом сразу же превращается в субъекта; 4) имеющую субъекта, активно участвующего в эксперименте и использующего его

в своих интересах[4]; 5) постепенно сближающуюся с консультированием и все более тяготеющую к искусству.

Мы все влияем друг на друга. Полное исцеление каждого невозможно без исцеления всех. Мы родились из общения (как минимум из общения наших родителей), и жизнь наша

41

состоит из общения внешнего и внутреннего, и внешнего с внутренним. И мы продолжаем рождаться из общения, одновременно порождая других. Диалоги, нас породившие, живут в нас и в нас продолжаются, рождая новые отношения и новый социальный порядок. «Целью социометрического эксперимента является превращение старого социального устройства в новое социальное устройство и, если это необходимо, преобразование групп таким образом, чтобы формальная поверхностная структура как можно более соответствовала глубинной структуре. Социометрический тест в своей динамической форме является революционной формой исследования. Он изнутри меняет группу и ее отношение к другим группам; он вызывает социальную революцию на микроскопическом уровне» [6, с. 92].

Глубинной социометрическая матрица является (становится) потому, что социальные внешние структуры постепенно расходятся все дальше друг от друга, социальные игры разнятся, их разнообразие увеличивается, меняются «правила игры», раздвигаются рамки со-циальной реальности и становится все труднее это объединять в одной жизни. Энергия новой интеграции идет из глубины, из синкретически неразделимого мира «первой вселенной», из которой все произошло. Одновременно извне все человечество стремится к общению и к действию (хотя оно и бывает связано, заторможено), разворачивающемуся воб- щении. Именно через глубинную социометрическую матрицу общества связаны все, даже совершенно различные и несопоставимые между собой люди и группы. В поисках выхода мы идем на общение (даже если идем на конфликт - это тоже общение), ищем причины конфликтов и социальных болезней на глубине, чувства там становятся сильнее (поэтому их и называют «более глубокие»), приоткрытые отношения становятся прямее, самые сильные — любовь и ненависть приводят нас к истокам и к нашим противоположностям, к антиподам, антагонистам самых жизненно важных ситуаций. Любая ситуация с другой стороны, со стороны Другого и Других выглядит совершенно иначе и только социометрическим путем можно попасть на тот, другой полюс и драматическим способом на себе самом реально почувствовать то, что чувствует Другой (Другие). Полюса создают универсум, целостность. К ней и стремятся наше «Я» (подобно платоновской легенде о «половинках») и наше «Мы» в поисках утраченной целостности.

Триединая система Я.Л. МореноУ философов всегда так: или что безкто, или кто без что.Сигизмунд КржижановскимСоциометрия является частью триединой системы Я.Л. Морено: социометрия,

психодрама (социодрама), групповая моренотерапия (групповая терапия), где каждая часть может иметь широкое и узкое значение. В узком значении эти понятия используются в теории, в практике же они сливаются воедино, и тогда мы можем говорить лишь об акцентах, сделанныхвтерапевтическойработе. Сейчас в мире преобладает направление пси-ходрамы, которое в своей классической форме давно уже занимает достойное место среди других направлений психотерапии. Но дело в том, что психодрама - это первая попытка использования группы в психотерапии и, естественно, она раскрывает рамки собственно психологии и рамки малой группы. И социометрия становится групповым действием именно в психо- и социодраме, в движении, а социометрическое движение имеет самостоятельное значение, раскрывающееся в философии Я.Л. Морено. Групповая психотерапия Я.Л. Морено (правильнее теперь было бы называть это «групповая моренотерапия», поскольку вслед за Я.Л. Морено появилось много видов групповой психотерапии) объединяет оба аспекта: драматический и социометрический и, кроме того, имеет более широкое значение, реализующиеся, например, в виде социальной терапии (Я.Л. Морено называет ее «социатрия») или организационной арттерапии.

Всякое групповое действие (любое жизненное, в том числе и не драматизированное концентрированное) имеет два главных аспекта - фактора, составляющих в отношении друг к другу диалектическую разность: драматический и социометрический (табл. 2).

42

Истинно групповое действие синтезирует диалектические противоположности своих двух факторов, групповая реальность создается в действии. Поэтому фупповая моренотерапия может пользоваться методами, берущими начало в каждом из аспектов: социодрама и психодрама- в драматическом, социометрия - в социометрическом. Именно поэтому фупповая моренотерапия может менять (или искать) сюжет, в котором меняются социометрические статусы, и искать новое в каждом субъекте, новые части и скрытые фигуры в известных фигурах и персонажах. Групповая моренотерапия идет одновременно и вглубь субъекта (и тогда она приобретает психодраматический уклон), и вовне субъекта (и тогда она приобретает социодраматический уклон), но в целом имеет в виду оба направления исследования и синтезирует их. Поэтому она всегда может связать часть и целое, например, индивида и семью или группу и группу. В любом случае: будь то индивид или группа, сообщество, организация - методология моренотера- пии едина (табл. 3).

В последние десятилетия стали развиваться качественные исследования, осмысляющие и даже измеряющие эти феномены, однако формализация остается за исследователем (считается, что объект сам себя не может формализовать, оформить свою спонтанность). Социометрия и социодрама связывают социальное качество и социальное количество через меру групповой реальности и они, может быть, связаны мерой общения. Социометрические критерии становятся общим социальным качеством участников, которые выбирают кого-то как бы по этому качеству. Но сам выбор - есть социальное количество, определяющее меру реальности этого качества. И выбранное «что- то» начинает действовать в социодраме, развивать всех «кто-то», изменять сюжеты, менять смысл и значение качеств, способствовать переоценке ценностей (отношений к вещам). Выходя из новых витков жизненной драмы, все «кто» (все «Я», «Мы», любые персонажи) смотрятся друг в друга и видят, что это уже новые «кто», с новыми групповыми статусами и, естественно, другими предпочтениями. Теперь они выбирают других «кто» для других «что». Меняется не только выбор, но и критерий выбора, а, значит, и сама ситуация. Меняется группа. Изменяется жизнь.

«Разделение социальной вселенной на три тенденции или измерения - на внешнее общество, социометрическую матрицу и социальную реальность — имеет эвристическую ценность. Под внешним обществом я понимаю все ощутимые и зримые группировки, большие или маленькие, формальные или неформальные, из которых состоит человеческое общество. Под социометрической матрицей я понимаю все социометрические структуры, которые невидимы для макроскопического глаза, но становятся очевидными в процессе социометрического анализа. Под социальной реальностью я понимаю динамический синтез и взаимное проникновение того и другого. Очевидно, что ни матрица, ни внешнее общество не являются реальными и не могут существовать сами по себе, одно является функцией другого. В качестве диалектических противоположностей они должны быть каким-то образом слиты друг с другом, чтобы производить действительный, событийный процесс социальной жизни» [6, с. 198] (табл. 4).

Иначе говоря, возможны два основных вида «ответов», которые дает социодрама, неразрывно связанных между собой (табл. 5). Здесь «кто» может быть любым (в психодраме дверь может разговаривать, а в социодраме страна может подать голос и ответить на вопросы), и у персонажа драматической игры могут быть любые качества (и вообще все «что», ведь в драме все возможно).

Каждая из трех составных частей триединой системы Я.Л. Морено, будучи отделенная от двух других, теряет свой смысл и эффективность. Социометрия, даже проведенная по самому важному критерию, встреченная группой с энтузиазмом и точно отражающая моментальные «движения душ», очень скоро становится мертвой схемой, если не переходит в продуктивное движение, ведомое самой группой и отвечающее ее потребностям и потребностям каждого. Пучок стрелок - это не группа. Группа - это не формально выделенный островок социальной реальности. Социометрия не замыкается собственно самой «малой» группой, она непрерывна и бесконечна.

43

Социометрия, лишенная драматического развития, становится сухим скелетом социальной организации общества, обреченным на анализ и констатацию. И именно из таких схем рождаются инженерные проекты полного переустройства общества и социальные авантюры. Истинно социометрическое знание обладает зажигательной, взрывной силой (намного сильнее, чем просто сплетни). И нужно уметь им правильно распорядиться, чего не может (как показывает опыт) ни один самый честный и самоотверженный исследователь, если он не расширит свою исследовательскую миссию. Да, такое знание ни одной минуты и не сможет остаться только знанием. Оно должно стать действием.

Переход к практикеНе умножай сущности без необходимости.ОккамИ все же у читателя может возникнуть вопрос: а нужна ли еще одна наука? И так вон

их сколько напридумали (вплоть до эзотерики и оккультизма). Социология и психология достаточно развиты, приняты правительствами и лидерами как руководство и огромным количеством образованных людей (особенно на Западе)как представление о социальной вселенной и душе. Те, до кого в разное время доходили разнообразные отголоски социометрии (с той или иной степенью искажения), часто относятся скептически к социаль-ной микроскопии: многого ли добьешься с микроскопом в руках? Бесконечно разбираться с двумя-тремя людьми, когда миллионы страдают от войн, нестабильности, бедности, социальных и психологических патологий? Ведь судя по описаниям в социометрических текстах, эта процедура так насыщена и так глубока, что, кажется, должна растянуться на долгие годы. Трудно представить себе такой заказ, скажем, в управленческом консультировании... Однако почему-то не вызывает уныния биологическая и медицинская микроскопии, использующиеся для решения глобальных задач. На каждом уровне увеличения используются свои понятия и представления, работающие на конкретную исследовательскую или диагностическую задачу. Современный социальный исследователь боится утонуть в бесконечной глубине исследуемого материала, раствориться до бесконечно малых величин. В социологии еще неистребим агностицизм, порожденный незнанием свойств конкретной социальной структуры. Трудно представить вне конкретной ситуации обратное движение - увеличение (вспомните название знаменитого фильма М. Антониони), переход от погружения к конструктивному выходу из ситуации, от анализа к синтезу, от диагностики к действию. Трудно открыть свое отношение, свои чувства, преодолеть дистанцию исследователя, экспериментатора «над» и сопротивление погружению, вживлению, наконец, переживанию ситуации субъекта (клиента) и на «объекте» как своей.

Конечно, легче понять современного психолога, социолога и организационного консультанта, зажатого в тисках современной экономической ситуации, а также ограниченного рамками воображения («бедного») лидера, руководителя, бизнесмена, заказчика («богатого»). Легче следовать, с одной стороны, логике современной моды в организационной культуре, а с другой - сложившимся традициям и понятиям в социальной логике, не замечая насколько они излишне дифференцированы и абстрактны. Удивительно, почему наивным считается заметить, что для целостных явлений нашей жизни не хватает емких слов, либо эти слова звучат старомодно или ненаучно? Искусство, художественные понятия заполняют этот вакуум, но не укладываются в прокрустово ложе позитивистской, социально-инженерной (прогрессист- ской) и вообще естественно-научной логики. Непонятно откуда брать эти понятия и как сделать их конвертируемыми. Поэтому и не видят «увеличителя» Я.Л. Морено, не верят в воображение, не замечают художественности его методов. Не видят целительных свойств его театра импровизации, который является «уве-личительным стеклом» в еще большей степени, чем тот театр, который имел в виду В. Маяковский в своих знаменитых словах: «Театр — не зеркало, а увеличительное стекло!» Именно «увеличительный взгляд» связывает людей, погруженных в разные ситуации, объединяет разные миры субъектов, науку и искусство, делает эти «неточные» полуобъективные полухудожественные понятия конвертируемыми.

44

Я.Л. Морено многие считают наивным сказочником, утопистом. Действительно, трудно представить себе, как же может социометрист нынешних циничных и рыночно озабоченных людей убедить полноценно участвовать в эксперименте. Снаружи мотивация неочевидна, а в наше время множество социальных и психологических технологий рекламируют как волшебные таблетки. Молчаливо подразумевается, что «чудо» должно быть «чистым», т.е. внешним для «подопытного», и тогда ищутся особые «пассы» для харизматической фигуры, швы на социограммах и рецепты в методологии. А Я.Л. Морено подозрительно просто говорит: сначала просто смотрите. Поймите, что происходит. Потом - структуру и границы события. Затем - с кем это что происходит, и кто хочет и должен встретиться. И только тогда может состояться Встреча.

Литература1.  Золотовицкий Р.А. Групповая реальность и ее синтез // Онтосинтез социальной

реальности. Труды методологического семинара/под ред. B.C. Дудченко. М.: Икар, 1998. С. 245-260.

2.  Золотовицкий Р.А. Социодрама как социологический метод управленческого консультирования // Онтосинтез социальной реальности. Труды методологического семи-нара/под ред. B.C. Дудченко. М.: Икар, 1998. С. 261-295.

3.  Золотовицкий Р.Л. Организационная аргтерапия и тренинг. Социодрама и социометрия в работе с организациями. М.: Морено- Институг, 2003.

4.  Лейтц Г. Психодрама: теория и практика. Классическая психодрама Я.Л. Морено. М.: Прогресс; Универс, 1994.

5.  Морено Дж. Театр спонтанности / пер. с англ. Красноярск: ФМЗ, 1993 [более адек-ватен перевод с немецкого: Морено Я.Л. Театр импровизации / пер. с нем. В. Зеньковского и В. Ильина // «Евразийский временник». Берлин, 1928].

6.  Морено Я.Л. Социометрия. Экспериментальный метод и наука об обществе. М.: Академический проект, 2001.

7.  Moreno J.L. The first Book of Group Psychotherapy. N.Y.: Beacon, 1932.8.  Von IViese L. Kolner Zeitschrift fur Sozio- logie 1, 1948.9. Who Shell Survive? Foundations of Socio- metry, Group Psychotherapy and Sociodrama.

N.Y.: Beacon House, 1953 (Wash./DC 1934) немецкое издание: Die Grundlagen der Sozio- metrie. Wege zur Neuordnung der Gesellschaft. Koln-Opladen:Wfestdeutscher Vferlag. 1954 (1967; 1974; Leskcund Budrich, 1996).

 3           Социогенетика - социометрическая (в т.ч. локо- метрическая и пр.) картина

генезиса социального пространства, происхождение, преемственность и архитектура различных форм социальной организации.

 

[1] Социодинамика - изучение, диагностика и трансформация социальных процессов, картина событий, картина дифференциации и ассоциации субъектов, группирование.

[2] Московское издательство «Академический проект» выпустило в 2001 г. новый, более полный перевод «Социометрии» с комментариями [4].

[3] Здесь термин «социометрия» использован в узком значении." В понятие «субъект» здесь может быть включен клиент, группа, сообщество,

человек и сам социометрист или социальный групповой терапевт (в социометрии и психодраме, например, вообще могут быть только субъекты).

45

ОРЕЛ ИЗ ПРИГОРОДА (к 70-летию со дня смерти А. Адлера)

М.И. Турецкий

// Методология и история психологии. 2007. Том 2. Выпуск 2.

В 2007 г. исполнилось 70 лет со дня смерти Альфреда Адлера - первого еретика в психоанализе, автора столь любимого современной публикой «комплекса неполноценности», отца-основателя и поныне здравствующей индивидуальной психологии. Круглая траурная дата - достаточный повод для воспоминаний о жизни и творчестве одного из самых заметных психологов того времени. А. Адлер жил в бурное время. Западный марксизм, российский большевизм, сионизм, эмансипация европейского еврейства, распад империй, взлет нацизма повлияли на его жизнь и творчество. Его конфликт с Зигмундом Фрейдом волнует и по сей день. Предлагаемый очерк рассказывает о жизни, концепции и времени Альфреда Адлера.

Ключевые слова: А. Адлер, 3. Фрейд, психоанализ, индивидуальная психология, Э.Джонс, стремление к превосходству, Л.Д.Троцкий, И.П. Павлов, бессознательное, невроз, неполноценность, фрейдо-марксизм, К. Маркс.

«...Не понимаю Вашей симпатии к Адлеру. Для еврейского мальчишки из венского пригорода смерть в Абердине — неслыханная карьера сама по себе и подтверждение того, сколь многого он добился. Мир воистину щедро вознаградил его за то, что он противоречил психоанализу...»

(Из письма Зигмунда Фрейда Арнольду Цвейгу, написанного после внезапной смерти профессора медицинской психологии Лонг-Айлендского медицинского колледжа (США) Альфреда Адлера от сердечного приступа 28мая 1937г.на улице в шотландском Абердине).

I. РодословиеАдлер - от орла, нарисованного на вывеске лавки в франкфуртском гетто (Adler - орел,

нем.). Есть, впрочем, и другое объяснение. На той вывеске был нарисован коэн[1], благословляющий евреев распростертыми руками. И кому-то он показался похожим на орла. Как бы там ни было, в Германское Возрождение орел с вывески стал фамилией. Сегодня уже никто не знает, состоят ли в родстве нынешние Адлеры с теми франкфуртскими торговцами. Возможно, во времена, когда евреи по распоряжению властей обзаводились фамилиями, называться Адлерами захотели и другие семьи.

Среди Адлеров были торговцы, каббалисты и знатоки Талмуда, английские, баварские, германские, чикагские, детройтские раввины, музыковед, чешский дирижер, американский и немецкий архитекторы, австрийские социалисты и коммунисты. Был Адлер - убийца премьер- министра и Адлер - министр иностранных дел. В России эту фамилию носили авиаконструктор и просветительница, в Израиле — профессор Еврейского универ-ситета, во Франции и Польше - художники. Среди Адлеров есть археолог, адвокаты, поэт, философ и множество прочих Адлеров, не попавших в энциклопедии и справочники. Есть даже одна практикующая ведьма - Марго Адлер. Послухам, она внучка героя очерка. Работала репортером Национального общественного радио в Нью-Йорке и написала знаменитую среди неоязычников книгу «Затмение луны».

Леопольд Адлер, отец Альфреда, родился в Бургенланде - самой восточной из девяти федеральных земель современной Австрии. Кроме германоязычного большинства - австрийцев-католиков, в Бургенланде всегда жили словенцы и венгры; с XVI в. поселились хорваты, бежавшие от турок, а после Реформации появились протестанты. В столице Бургенланда, Айзенштате, была, до объединения Австрии с «Третьим рейхом», еврейская община. Нынче евреи в Бургенланде не живут. Путеводители рассказывают о «тихих ро-мантических переулках» Айзенштадт-Унтерберга - района, где когда-то было гетто. Есть еще Государственный Еврейский музей, который вместе с сорока кладбищами Вены и Нижней

46

Австрии содержат в образцовом австрийском порядке на собственные средства венские евреи. Покинув в молодости Бургенланд, Леопольд Адлер поселился в Пенцинге - пригороде Вены. В наши дни - это уже австрийская столица. Торговал зерном. И, судя по всему, богатств не нажил. Ко времени рождения Альфреда, второго из шести детей, Паулина и Леопольд Адлеры переселились в Рудольфсхайм-Фюнфхаус - ныне пятнадцатый округ Вены. Там на Мариахильфештрасе, в доме 208 7 февраля 1870 г. и родился будущий создатель индивидуальной психологии.

II. Несчастливое детство — дорога к успехуПереживания и впечатления детства, особенно первых лет, пусть забытые и на

поверхностный взгляд незначительные, оставляют в душе свой след. Неявно они присутствуют в поступках, чувствах, мыслях, в убеждениях и творчестве; соучаствуют в возникновении болезней и душевных кризисов; определяют, а иногда и предопределяют судьбу. Имя человека, впервые высказавшего эту мысль, за давностью лет забылось. Неизвестно, и когда она стала общим местом. А вот первую попытку приземлить эту идею на грешную землю, приложить ее к отдельному человеку и его бедам, понять механизм воздействия обстоятельств детства, оценить их силу предпринял, похоже, Зигмунд Фрейд. И психотерапии, выросшие из психоанализа или его критики, не изменили этим поискам. Все они пытаются разглядеть в сегодняшних проблемах затерявшееся в житейском хаосе прошлое и извлечь из него актуальное знание.

«...На протяжении всего своего развития ребенку присуще чувство неполноценности по отношению к родителям, братьям, сестрам и к окружающим. Из-за физической незрелости ребенка, из-за его неуверенности в себе и несамостоятельности, вследствие его потребности опираться на более сильного и из-за часто болезненно переживаемого подчиненного положения среди других у него развивается чувство ущербности, которое про-является во всей его жизни. Это чувство неполноценности вызывает постоянную тревогу ребенка, жажду деятельности, поиск ролей, желание сравнить свои силы с другими, предусмотрительность, стремление к физическому и психическому совершенствованию» [1]. Чувство неполноценности, по А. Адлеру, - обязательное переживание детства. А вот «стремление к физическому и психическому совершенствованию» - это, если повезет. Не сложится - обязательная ущербность укажет на фиктивные цели (адлеровская лексика), иррациональные страхи заслонят реальность, а главная роль в борьбе за превосходство достанется злоупотреблениям привилегиями слабости.

Объяснительные возможности этой модели довольно ограничены. В нее просто не втискивается бесконечное многообразие человеческих душ, вариации конфликтов, кризисов и трагедий. Зато жизненный путь самого доктора Адлера вполне корректно иллюстрирует главную идею его жизни.

В раннем детстве беспомощность была чуть ли не единственным переживаниемАльфреда. Он переболел едва ли не всеми детскими болезнями, которые в конце

девятнадцатого века были куда опаснее, чем сегодня. Трехлетним стал свидетелем смерти брата, умершего в их общей постели. Из-за рахита до четырех лет не ходил. В пять перенес воспаление легких, убивавшее в те годы, до изобретения антибиотиков, более половины заболевших. Лечивший его врач был уверен, что малыш окажется в той самой половине, но Альфред выкарабкался. Встав на ноги, дважды едва не погиб в уличных происшествиях. В младших классах учился настолько плохо, что учитель посоветовал бросить школу и попытаться стать сапожником. Его мучили страхи и одиночество. С отцом Альфред не был близок, а материнская забота не создавала должной защиты. Всего этого, видимо, вполне хватило для развития устойчивого «чувства неполноценности по отношению к родителям, братьям, сестрам и к окружающим». Но он оказался везунчиком - этот хилый и упрямый Альфред. Сумел-таки превратить свою ущербность в «жажду деятельности, поиск ролей, желание сравнить свои силы с другими...». Не отгородился болезнями от жестокого мира, не подчинился принуждению обстоятельств, не использовал свою немощь для невротического шантажа близких, а в полном соответствии со своей будущей концепцией отыскал в

47

ущербности источник силы. Преодолев телесную свою неловкость, нашел правильную интонацию в общении со сверстниками и стал среди них весьма популярен. Желчная нотация учителя о сапожном ремесле, похоже, помогла осознать важность академических успехов в борьбе за превосходство. И он стал первым учеником класса.

Дорога в школу проходила мимо кладбищенского забора. Было страшно, но сильнее страха мучило осознание собственной ущербности: ведь никто из товарищей не боялся. Однажды, отстав от ребят, Альфред с дюжину раз пробежал мимо того забора. И своего добился: страх отступил. Через несколько лет, впрочем, выяснилось, что за забором никогда никакого кладбища не было. Но это уже не имело значения. Для утоления жажды со-вершенства противостояние фантомам не менее важно, чем преодоление реальных препятствий.

В гимназические годы Альфреда Адлеры перебрались в Леопольдштадт- район Вены, где когда-то жила семья Фрейдов. Будущие знаменитости посещали одну школу с разницей примерно в десятилетие. К восемнадцати годам Альфред Адлер уже вполне готов к само-стоятельной жизни. Его взгляды, вкусы и пристрастия определены. В 1888 г. Адлер поступил на медицинский факультет Венского университета. Психиатрия поначалу его совсем не интересовала.

III. Еврейские дорогив империи ГабсбурговВ год рождения Альфреда Адлера (1870) четырнадцатилетний З.Фрейд переставлял

флажки на карте Европы, отмечая продвижение прусских войск к Парижу. Он был за Вильгельма Гогенцоллерна, прусского короля и германского императора. Шатающаяся придунайская монархия не казалась юному Зигмунду и немецкоязычным евреям достойным олицетворением государственной идеи. Многие евреи тогда были за объединение Германии и Австрии. Невыразительность юдофобии в немецких землях тех лет рисовала евреям мираж их германского будущего если и не лучезарным, то вполне светлым.

В студенческие годы Адлера (1888-1895) идея объединения Австрии с рейхом Вильгельма II - внука победителя французов — для евреев заметно потускнела. Австрийские реформы, уравнивающие в правах народы, культуры и языки, вызвали жесткое сопротивление австрийских немцев, отстаивающих в «лоскутной» монархии свою «титульность» и национальную идентичность. Множество лиг, объединений - «народных ферейнов» энергично укрепляли и защищали от чужаков свою культуру, превращая германскую историю, национальных и литературных героев в почвеннические символы. В ходу были хоровое пение, гимнастика, пешие путешествия и языческие ритуалы на холмах и в дубовых рощах. Австрийскими немцами, как и их соплеменниками в Германии, овладевала мифология volkisch (от Volk — народ, нем.) - представление о Почве, пропитанной Кровью живших на ней Предков и создавшей неповторимый облик «исконных» ее обитателей. Для евреев, понятное дело, в таком мире места не было. Они и были теми чужаками, от которых предстояло защищаться. Но это лишь «немецкая» часть тогдашних забот австрийских евреев.

Из «Новейшей истории еврейского народа» С. Дубнова: «Австрия не имела единой преобладающей нации, а имела их несколько в разных частях государства. В немецкой Австрии (Верхней и Нижней) державной нацией считали себя немцы, в Богемии и Моравии чехи оспаривали этот титул у немцев, в Галиции господствовали поляки, а в автономной Венгрии - мадьяры. ...Евреи же, которым официально отказывали даже в титуле "нации", почти везде оказывались между двух огней. Чехи, поляки и венгерцы в своих областях не могли спокойно смотреть, как евреи в их среде ассимилируются с немцами и тем усиливают общего противника, а немцы возмущались полонизацией и мадьяризацией известных групп еврейства».

Неприязнь к евреям усиливали и социальные обстоятельства. По данным С. Дубнова, в последние десятилетия XIX в. еврейское население Австро-Венгрии достигло двух миллионов - 4,5 % всего населения Империи. А во многих городах доля евреев достигала 30-57 %. Обострение христиано-еврейской конкуренции в самых различных отраслях хозяйства

48

при такой демографии, относительно либеральных законах и укорененных в общественном сознании антиеврейских предрассудках, пожалуй, можно назвать закономерным.

Поколение Фрейда выбирало между Австрией и Германией, евреи поколения Адлера - между национальной идеей и борьбой за социал-демократическое будущее, где не будет ни евреев, ни немцев, ни французов, ни католиков, ни протестантов, ни иудеев, а лишь — Равенство, Братство и Справедливость для всех поровну. Был, впрочем, еще и путь большинства - частная жизнь. 14 февраля 1896 г. еврейская национальная идея, обрела свое имя, манифест и вождя. В тот день Биньямин Зеев Герцль (1860-1904) - венгерский еврей по рождению, венец по месту жительства и журналист по роду занятий — выпустил в свет свой бестселлер «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса». Родился сионизм. В этом же году 30 марта Зигмунд Фрейд впервые употребил слово «психоанализ».

К идее возрождения еврейского государства (в те годы вполне фантастической) Герцль пришел, как полагают его биографы, под влиянием процесса капитана Альфреда Дрейфуса - эльзасца и единственного еврея во французском генеральном штабе. Дрейфуса на основании подложных улик и лжесвидетельства обвинили в шпионаже в пользу Германии. Герцль, как парижский корреспондент венской «Neue Freie Presse», присутствовал в декабре 1894 г. на первом заседании суда. Был он в зале суда, когда Дрейфуса, признав виновным, приговорили к пожизненному заключению. В тот день толпа на улицах столицы культурного мира кричала: «Смерть предателю! Смерть евреям!» Герцлю этих впечатлений хватило, чтобы сделать свой выбор. А вот тезка злосчастного капитана - доктор Альфред Адлер - пошел по другой дороге.

Он разделил свой талант и энергию между больными, социально-гигиеническими исследованиями (первая его работа была об условиях труда портных - «Gesundheitsbuch fur das Schneidergewer- Ье» - «Учебник здоровья для портных») и социал-демократическим движением. Не берусь утверждать, что социал-демократические симпатии молодого Адлера были предтечей его «Индивидуальной психологии», но уж очень на то похоже. Излечения, полагал Альфред Адлер в зрелые свои годы, можно «добиться только путем разрушения политики превосходства и развития чувства общности» [ 1 ]. Контекст этой фразы вполне клинический. Писал Адлер о пациенте, но звучит она как лозунг мессианского движения, перестраивающего мир на основах принципа тотального равенства.

В студенческие годы Альфред Адлер уделял общественной работе, похоже, не меньше времени, чем учебе. Был членом Австрийского студенческого союза, а когда тот распустили, вступил в союз «Веритас». В 1892 г. прервал учебу и пошел добровольцем в армию. Отслужив часть положенного срока, вернулся в университет. В 1893 г. основал студенческое общество «Свободный союз». Получив в 1895 г. степень доктора медицины, Адлер заканчивает службу в армии, стажируется в больницах Вены и занимает должность ассистента заместителя главного врача.

IV. Рядом с ФрейдомВидимо, Адлер одним из первых обратил внимание на фрейдовские «Толкования

сновидений», вышедшие в 1900 г. В 1901 г. он опубликовал в газете доброжелательную рецензию на книгу Фрейда. С одобрения этой же книги, кстати, началось и знакомство Фрейда со швейцарцами Эугеном Паулем Блейлером и Карлом Густавом Юнгом. В 1902 г. Зигмунд Фрейд пригласил Альфреда Адлера вместе с Максом Кахане, Рудольфом Райтлером и Вильгельмом Штекелем в свой дом обсудить перспективы зарождающегося психоанализа. Адлер изначально не был безоговорочным сторонником Фрейда. Более всего Адлеру, кажется, не нравилась основополагающая идея психоанализа о роли сексуальности в формировании личности и этиологии неврозов. Произносимые нынче слова о его статусе любимого ученика основателя психоанализа - не более чем невнятная попытка свести конфликт Фрейда и Адлера к стереотипу бунта ученика, превзошедшего учителя. Интерес Адлера к влиянию физических ограничений на развитие личности возник еще до знакомства с Фрейдом. И их встреча в этом смысле ничего для Адлера не изменила. В психоанализе он

49

увидел лишь полезный для развития собственных идей инструмент и, возможно, способ построения общей теории.

В 1907 г. Адлер опубликовал книгу «Исследование неполноценности органов» («Studie tiber die Minderwertigkeit von Organen»). Он разглядел соответствие между аномалией органа и психической деятельностью. «Дефектное ухо Моцарта», «отосклероз Бетховена», «меченое ухо Брукнера», галлюцинации Шумана и предполагаемая детская глухота Клары Шуман - это примеры и лексика Адлера, использованные им для обоснования тезиса: «...осознание индивидом соматической неполноценности превращается в постоянную движущую силу развития его психики». Место либидо - гипотетической психической энергии - заняла анатомофизиологическая неполноценность органа, видимая и измеряемая. Эта адлеровская конструкция, посягающая на независимость психической субстанции, напоминала радикализм Карла Генриха Маркса, считавшего религию, искусство, саму историю вытекающими лишь из соотношения производительных сил и производственных отношений, а все человеческие беды - из неправильного распределения материальных благ. Надо думать, это формальное сходство случайным не было. Последний том «Капитала» вышел уже после смерти Маркса, в 1902 г., в том самом, в котором на Берггассе, 19 начали собираться психоаналитики. Марксизм и психоанализ развивались водной и той же культурной среде, в один исторический период. Нередко восторженные поклонники Маркса с пиететом относились и к работам Фрейда. Идея сопоставления столь разных по существу, но сходных своей революционностью концепций в те годы, видимо, носилась в воздухе.

10 марта 1909 г. «Общество по средам» - венское психоаналитическое объединение - обсуждало доклад Альфреда Адлера «К психологии марксизма». Из понимания Марксом причин эксплуатации Адлер сделал несколько неожиданный вывод: марксизм, как и психоанализ, выступает за «господство сознания». И поэтому эти два учения не только совместимы, но и дополняют друг друга. Фрейд по этому поводу заметил, что даже если счи-тать прогрессом расширение сознания, то марксизм никак не учитывает диалектики развития цивилизации. Ведь осознанию противостоит вытеснение влечений, которое никакими производительными силами и производственными отношениями отменить нельзя. И по мере развития цивилизации, сказал тогда Фрейд, человек в мышлении своем станет свободнее, в действиях же, если под ними понимать возможности следовать архаичным влечениям, ограниченнее. В тридцатом году в «Неудовлетворенности культурой» Фрейд высказался о коммунистической доктрине определеннее: «Коммунисты полагают, что они нашли путь к освобождению от зла. Человек, несомненно, добр, он желает добра ближнему, но институт частной собственности испортил его природу. ...Если частная собственность будет уни-чтожена... всякое недоброжелательство и вражда исчезнут... Психологическая предпосылка такой отмены - безмерная иллюзия. С отменой частной собственности у человеческой агрессивной страсти отнимается одно из орудий, сильное, конечно, но отнюдь не сильнейшее. Этим ничего не меняется в агрессивности, злоупотребляющей в своих целях различиями во власти, и влиянии, ничего не меняется в сущности агрессивности» [9].

Попытку Адлера объединить марксизм и психоанализ на основе «господства сознания», видимо, можно считать днем рождения того, что позже назвали фрейдо-марксизмом. Сам Адлер, кажется, к этой идее больше не возвращался. Через год после того заседания он нашел свою дорогу, и видимо, потерял вкус к подобным изысканиям. Истинным и, пожалуй, единственным фрейдо-марксисистом стал Вильгельм Райх (1897-1957). Сама же идея оказалось пустоцветом. Бурные дискуссии в начале - середине 20-х гг. в Советской России о соотношениях «фрейдизма», рефлексологии и научного материализма - не в счет. Научными те споры можно считать лишь с натяжкой. Остроту им придавали не поиски истины, а стремления авторов концепций и направлений доказать непротиворечивость своих изысканий Единственному учению. Сегодня попытка совместить психоанализ и марксизм - история. А вот звонкое слово прижилось. Фрейдо-марксистами стали называть левых интеллектуалов-гуманитариев, поминавших в своих работах в 30-60-е

50

гг. прошлого века бессознательное, вытеснение, либидо и не сводивших, несмотря на почтение к марксизму, все социальные кризисы к классовой борьбе.

В первые годы разногласия между Фрейдом и Адлером не были столь уж остры и сглаживались, похоже, обоюдным стремлением к сотрудничеству. «Фрейд, по-видимому, был довольно высокого мнения об Адлере, который, несомненно, являлся самым одаренным членом этой маленькой группы. Фрейд высоко ценил книгу о неполноценности органов, а также считал, что Адлер сделал несколько хороших наблюдений в отношении формирования характера», - свидетельствует биограф Фрейда и верный его последователь Эрнест Джонс [2]. Но к 1910 г. ситуация обострилась. Научные разногласия с Фрейдом стали фундаментальными. Адлер, как пишет Джонс, «...впал в крайность и интерпретировал все вещи в терминах воли к власти Ницше. Даже сам половой акт побуждался не столько сексуальным желанием, как чистой агрессивностью... Концепции вытеснения, детской сексу-альности и даже самого бессознательного оказались выброшены за ненадобностью, гак что от психоанализа мало что осталось» [2].

Немалую роль в конфликте сыграли особенности развития психоаналитического движения, честолюбие Адлера и страхи Фрейда. 30 и 31 марта 1910 г. в Нюрнберге проходил Второй Международный психоаналитический конгресс. К этому времени у психоанализа уже появились сторонники за пределами Вены. В повестке дня значился вопрос о создании международного объединения психоаналитиков. К началу работы конгресса раздоры среди венцев почти вытеснили продуктивную работу. Спорили чаше всего об авторстве той или иной идеи. Фрейду в этих склоках доставалась обычно роль судьи. Надо думать, ему это не очень нравилось.

На психоанализ уже обратили внимание во многих странах. В 1909 г. Фрейд прочел пять лекций в университете Кларка (Уорчестер, США) по приглашению его президента Стэнли Холла. Через год эти лекции были опубликованы на английском в «Американском психологическом журнале» и выпущены отдельным изданием на французском языках. А тут эти венские дрязги... Фрейд задумал перенести центр психоаналитического движения в Цюрих. Вена - рассудил он - «не только не свидетельствует в пользу нового движения, но и компрометирует его». Доводы отца психоанализа в пользу Цюриха малоубедительны, но еще менее понятно, во всяком случае, на первый взгляд, тогдашнее желание Фрейда «переместиться на задний план вместе с городом, породившим психоанализ». В своей «Истории психоаналитического движения» он пишет: «...я полагал, что другим препятствием [психоаналитическому движению] являлась моя персона, истинную оценку которой слишком осложняла борьба благожелателей с ненавистниками: меня или сравнивали с Колумбом, Дарвином и Кеплером, или обзывали паралитиком» [11].

Вслед за фрейдовским пожеланием заменить Вену Цюрихом, а швейцарца Юнга избрать пожизненным президентом международного объединения с правом цензуры любой психоаналитической статьи или лекции, озвученными в нюрнбергском отеле «Гранд», последовал, по словам Эрнеста Джонса, «шторм протестов». Бунт возглавили Альфред Адлер и Вильгельм Штекель. В знак протеста они собрали в номере Штекеля венцев. Фрейд, загнанный в угол, произнес страстную речь о злобе и вражде, их окружающих, о невоз-можности противостоять врагам без помощи извне. Сбросив сюртук, он воскликнул: «Моим врагам хотелось бы увидеть меня умирающим с голоду; мне не оставят даже этого сюртука». Фриц Виттельс позже опубликовал речь Фрейда, разъясняющую смысл его намерений и эмоциональность, с которой он безуспешно их отстаивал: «Евреи не могут завоевывать друзей для новых идей... я слишком стар, чтобы выдерживать постоянные нападки... Все мы в опасности... Швейцарцы спасут нас — спасут меня и вас всех тоже...». Страх выделиться и прославиться, страх за судьбу психоанализа, который мир обязательно отвергнет из-за еврейства его создателя... И надежда на молодого, сильного арийца

Юнга. Так в средние века, разбогатевший еврей выменивал на свое золото у сеньора защиту (нередко призрачную) от буйства толпы и фанатизма монахов.

51

Альфред Адлер верил в светлое социал-демократическое завтра, еврейские страхи ему были неведомы (вытеснены?), он, собственно говоря, уже и не был евреем, точнее не ощущал себя им. Ведь в десятом году крещение казалось еще надежной защитой от юдофобии2. Так зачем же сватать психоанализу в вожди этого самодовольного буржуя Юнга?!

Закончилось все, впрочем, довольно мирно. Пожизненное президентство Юнга в международном психоаналитическом сообществе заменили двухгодичным, а право контролировать содержание статей и лекций отменили. Адлер стал председателем венского психоаналитического объединения, а Фрейд - постоянным председателем научных собраний. Был основан новый ежемесячник «Zentralblatt fur Psychoanalyse» («Центральный журнал психоанализа»), где редакторствовать конгресс назначил Альфреда Адлера и Вильгельма Штекеля.

Но миролюбивые решения уже не могли предотвратить разрыва. Научные разногласия, видимо, усугублялись еще и личностными особенностями, предпочтениями, вкусами создателей психоанализа и индивидуальной психологии, не совпадающими буквально во всем. Адлер, по воспоминаниям Джонса, был мрачен и придирчив. Его настроение колебалось между сварливостью и угрюмостью. Он был крайне честолюбив и по-стоянно ссорился из-за приоритета своих идей. Адлеру, похоже, было неуютно в тени Фрейда. Косвенно это подтверждается наблюдением Джонса: «...когда я встретил его много лет спустя, я заметил, что успех вызвал у него определенную доброту, которую едва ли можно было заметить в прежние годы» [2].

Лу Андреас-Саломе, встречавшаяся с Адлером в 1912 г. (после разрыва с Фрейдом), увидела в нем склонность к незрелым, по-юношески жестким, приземленным и пристрастным суждениям[2]. «Он удивительно любезен и разумен. Меня раздражали только две вещи: то, что он уж слишком не по-деловому, затрагивая личность Фрейда, говорил о существующих между ними несогласиях. А, кроме того, то, что он выглядел как карапуз. Словно ему так и не удалось дорасти до чего-то большего» [12]. Эти же особенности звучат в адлеровских афоризмах, весьма похожих на догматы вероучения: «Все мы игнорируем целое и ценим только то, что соответствует нашей цели»; или «Быть человеком - значит обладать чувством неполноценности»...

Адлер - грубоватый мещанин, далекий от патрицианских манер Фрейда. Его политический радикализм столь же разнился с фрейдовским консерватизмом, как невнимание к своим усам с уважительным отношением Зигмунда Фрейда к собственной бороде: ее в течение десятилетий ежедневно подстригал парикмахер. Адлер курил дешевый табак и проводил время с социалистами в кафе Леопольд- штадта - малореспектабельного района, откуда Фрейды переехали, как только у них появились какие-то средства. Фрейд предпочитал толстые сигары, коллекционировал античные и восточные статуэтки и, выходя из дома, опирался на трость с ручкой из слоновой кости. Альфред Адлер, как вспоминал в своей автобиографии Лев Давыдович Троцкий, способен был изъясняться на жаргоне Fiakerkutscher (венских извозчиков, нем.) [7]. Фрейд же не владел лексикой улицы и счел бы непрактичной попытку ее освоить.

В январе и феврале 1911 г. состоялось несколько заседаний Венского психо-аналитического общества, посвященных концепции Адлера. В заключительной своей речи Фрейд назвал взгляды Адлера некорректными, ошибочными и потому опасными для психоанализа. Но ошибки Адлера, добавил он, были «почтенными», а не совместимые с психоанализом взгляды — «логичными и важными». Адлер отказался от президентства. Резолюция, принятая психоаналитическим сообществом, выразила Адлеру благодарность за службу на посту президента и выразила надежду, что Альфред Адлер не покинет общества. Последний раз Адлер и его сторонники присутствовали на заседании Венского психоаналитического общества 24 мая 1912 г. Адлеровская группа поначалу называлась «Обществом свободного психоанализа». Эрнест Джонс, описывая раскол «Психологического общества по средам», пишет: «Уместно заметить, что большинство сторонников Адлера,

52

подобно ему, являлись пылкими социалистами» [2]. Через непродолжительное время Адлер отказался от использования слова «психоанализ», заменив его «индивидуальной психологией». В 1914 г. в работе «К истории психоаналитического движения» Фрейд написал: «Адлер сделал достойный благодарности шаг к полному разрыву с психоанализом и обособлению своей теории в виде "индивидуальной психологии". На земле так много места, что вполне естественно, чтобы каждый, кто в состоянии, произвольно на ней резвился, но нет никакого смысла в том, чтобы жить под одной крышей, если больше не понимаешь и не принимаешь другого» [11].

V. Отцы ели кислый виноград...В 1897 г., через два года после окончания университета, Альфред Адлер женился на

иммигрантке из России Раисе Тимофеевне Эпштейн. По одной версии, они познакомились на митинге, по другой - в Москве, на международном медицинском конгрессе. Раиса Эпштейн разделяла социал-демократические пристрастия своего мужа. Возможно, ее политическая активность даже превосходила желание доктора Адлера переустраивать общество. Считается, что именно Раиса Тимофеевна познакомила своего мужа и Льва Дави-довича Троцкого. Эрнест Джонс пишет: «Жена Адлера, русская, была близким другом русских революционеров; Троцкий и Иоффе, например, часто посещали ее дом» [2]. Благодаря ее хлопотам Адольф Абрамович Иоффе[3] стал пациентом доктора Адлера.

Иоффе и Адлер привлекли внимание Троцкого к психоанализу и индивидуальной психологии. Вряд ли он познакомился с этими концепциями сколь-нибудь основательно. Возможно, именно поэтому Лев Давидович и решил, что новые знания вполне годятся для построения светлого будущего на развалинах старого мира. «Повышаясь, человек производит чистку сверху вниз: сперва очищает небо от бога, затем основы государственности от царя, затем основы хозяйства от хаоса и конкуренции, затем свой внутренний мир от бессознательности и темноты. До каких пределов самоуправляемости доведет себя человек будущего, - это так же трудно предсказать, как и те высоты, до каких он доведет свою общественную технику: оба эти процесса будут совершаться параллельно. Общественное строительство и самовоспитание станут двумя сторонами одного и того же процесса» [6]. Вполне в духе того времени и лично товарища Троцкого. Лев Давидович, по-видимому, не настаивал на исключительных возможностях психоанализа или индивидуальной психологии для революционной переделки душ. Его интересовал результат.

Из письма Троцкого академику И.П. Павлову: «Многоуважаемый Иван Петрович! Простите, что позволяю себе настоящим письмом оторвать вас от вашей, имеющей исключительное значение, работы. Оправданием да послужит мне то, что вопрос, хотя и дилетантски поставленный, имеет, как мне кажется, прямое отношение к созданному вами учению. Дело идет о взаимоотношении психоаналитической теории Фрейда и теории условных рефлексов. В течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами[4], читал их работы и даже посещал тогда их заседания. Меня всегда поражало в их подходе к проблемам психологии сочетание физиологического реализма с почти беллетристическим анализом душевных явлений. По существу, учение психоанализа основано на том, что психологические процессы представляют собою сложную надстройку на физиологических процессах и находятся в служебном положении к этим последним. Связь "высших" психических явлений с самыми "низшими" физиологическими остается в подавляющем большинстве случаев подсознательной и прорывается в сновидениях и проч. Ваше учение об условных рефлексах, как мне кажется, охватывает теорию Фрейда как частный случай. Сублимирование сексуальной энергии - из-любленная область школы Фрейда - есть создание на сексуальной основе условных рефлексов п+1, п+2 и проч. степени. Фрейдисты похожи на людей, глядящих в глубокий и довольно мутный колодезь. Они перестали верить в то, что этот колодезь есть бездна (бездна "души"). Они видят, или угадывают, дно (физиологию) и делают даже ряд остроумных и интересных, но научно-произвольных догадок о свойствах дна, определяющих свойство воды в колодце. Учение об условных рефлексах не удовлетворяется полунаучным,

53

полубеллетристическим методом вприглядку, сверху вниз, а спускается на дно и экспериментально восходит вверх» [6].

В Европе социалисты пытались совместить психоанализ и марксизм. В Советской России, слегкой руки Троцкого, - психоанализ с павловскими условными рефлексами: «...в России начинает складываться новое и оригинальное течение в психоанализе, которое пытается осуществить синтез фрейдизма и марксизма при помощи учения об условных рефлексах и развернуть систему "рефлексологического фрейдизма" в духе диалектического материализма» [10, с. 29]. Трудно все же представить, что Л.С. Выготский и А.Р. Лурия действительно пытались «развернуть систему "рефлексологического фрейдизма" в духе диалектического материализма». Скорее, уж эта странно звучащая сегодня фраза из предисловия к переводу фрейдовского очерка «По ту сторону принципа удовольствия» - отзвук борьбы в двадцатых - тридцатых за место под солнцем Единственного учения.

В 1898 г. у Адлеров родилась первая дочь - Валентина. Видимо, ей в наследство достался весь революционный пыл родителей. Повзрослев, она вступила в австрийскую компартию. В тридцатых, когда ведущей силой Европы стал нацизм, она вместе со своим мужем Дьюлой Шаш- Аквилой - единственная из всей родительской семьи - уехала в Москву. О ее жизни в стране победившего социализма практически ничего не известно. В 2002 г. общество «Мемориал» и Архив Президента Российской Федерации опубликовали «Сталинские списки» - осужденных по личному распоряжению Сталина и его ближайших соратников. Подавляющее большинство поименованных в тех списках расстреляли. В Архиве Президента сохранилось 383 списка (44 500 имен), рассмотренных членами сталинского политбюро. Оригиналы списков составляют 11 томов. Первый список датирован 27 февраля 1937 г., последний - 29 сентября 1938 г. Во втором томе на 319-й странице следственное дело № 11192, статья 58, пункты 10 и 11: «Адлер Валентина Альфредовна, 1898 г.р., ур. гор. Вены, дочь богатого врача, образование высшее, бывш. член КП Австрии с 1919 г., редакционный работник, немка, австрийского подданства, ранее не судимая. Жена Шаш-Аквила. ...Поддерживала непрерывно связь со своей матерью - известной троцкист- кой Р.Адлер... Работая редактором в издательстве Иностранных рабочих в Москве, замечена в троцкистской вылазке в печати ... переписывалась с троцкистами. ... Виновной себя не признала...». И резюме: «ТРОЦКИСТКА». Автор этого смертельного заключения - старший майор государственной безопасности Владимир Ефимович Цесарский, 1892 г.р., одессит, один из восьми детей еврейских родителей, окончивший четырехклассное народное училище, три класса ремесленного училища и курсы марксизма-ленинизма. Арестован девятого декабря 1938 г. Приговорен ВКВС СССР 21.01.40 г. к высшей мере наказания. Расстрелян. В реабилитации отказано. В этих же списках значатся еще два Адлера: Виктор Исаакович из Москвы и Рудольф Моисеевич из Чечено- Ингушетии.

VI. ЭпилогПосле разрыва в 1911 г. Адлер и Фрейд больше никогда не встречались и не

переписывались. В 1912 г. Адлер изменил название своей группы. «Общество свободных психоаналитических исследований» стало называться «Ассоциацией индивидуальной психологии». В этом же году он опубликовал книгу «О нервозном характере» («ОЬег den nervosen Charak- ter»), - по сути, манифест своей концепции. Основной движущей силой души Адлер объявил стремление к некоей, не всегда осознаваемой цели. Именно это стремление определяет все движения души. Цель же - это успех, достижение превосходства, ограниченное рамками культуры и способное смягчаться чувством общности, которое надлежит воспитывать. А человеческая жизнь — это выработка установок, соответствующих требованиям социальной жизни. Свою концепцию Адлер определил как психологию позиции, противостоящую психологии влечений. Позже, в 1920 г., тезис о значимости цели Адлер сформулировал жестче и назидательнее: «Мы не способны чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели» [ 1 ].

В 1915 г. Альфред Адлер представил свою работу «О нервозном характере» медицинскому факультету Венского университета, предполагая получить за нее докторскую

54

степень. Но коллегия профессоров во главе с Юлиусом Вагнером фон Яуреггом[5] не посчитала работу Адлера достойной столь высокой оценки. По одной версии отказ был мотивирован тем, что текст имеет отношение скорее к философии, чем к медицине, подругой - профессора назвали книгу Адлера «продуктом фантазии».

Мировая война приостановила развитие и психоанализа, и индивидуальной психологии. Альфред Адлер был призван в австро-венгерскую армию врачом и носил военную форму до восемнадцатого года. Служил в гарнизонном госпитале в Кракове, позже - в военном госпитале Грин- цинг в XIX округе Вены.

В 1918 г. Адлер выступил в Цюрихе с докладом о Достоевском. В этом же году доклад был опубликован. Жизнь Достоевского и его героев - неисчерпаемый материал для интерпретаций и иллюстраций к любым концепциям и моделям психики. Адлер увидел свое, «...он [Достоевский] говорит о себе: "Я непозволительно честолюбив". Однако ему удалось сделать свое честолюбие полезным для общества. И таким же образом он поступал со своими героями: он позволял им, словно безумцам, переступать границы, которые раскрывались ему в логике совместной жизни людей. Погоняя жалом честолюбия и себялюбия, он заставлял их перейти черту дозволенного, но затем навлекал на них хор эвменид и загонял обратно в рамки, которые, как ему казалось, были определены самой человеческой природой, где они, обретя гармонию, могли петь свои гимны» [ 1, с. 205].

Поражение Австро-Венгрии в Первой мировой войне привело к распаду империи Габсбургов. На карте Европы появились независимые Чехословакия и Венфия, а Австрия 12ноября 1918г. стала республикой. Связан ли с этим катаклизмом интерес Адлера к педагогике, сказать трудно. В 1918 г. (подругам источникам - в 1919 г.) он организовал консультационный пункт по проблемам воспитания в «Народном доме» (Volksheim) XV округа Вены. Адлера заинтересовали идеи пацифизма и проблемы «маленького человека». На шесть месяцев он даже становится депутатом окружного совета. Но, видимо, это все же не для Адлера. Не допущенный к чтению лекций в университете после провала попытки получить докторскую степень, он преподает в учебных заведениях, готовящих учителей для общества «Друзья детей - свободная школа» в Шёнбрунне. Читает доклады в венских народных вечерних университетах и консультационных пунктах по проблемам воспитания.

В 1919 г. в Австрии под руководством Отто Глёккеля[6] проводилась школьная реформа, открывшая возможность построения единой школы и перехода к всеобщему образованию. Реформа включала в себя улучшение профессиональной подготовки и материального положения учителей, расширение сотрудничества учителей и родительской общественности. Идеи Адлера в условиях реформы оказались востребованными. В 1921 г. при поддержке правительства Адлер организовал первую детскую реабилитационную кли-нику. Через несколько лет в Вене было уже три десятка подобных клиник. В них работали ученики Адлера. Видимо, впервые в одном учреждении работали врачи, психологи и социальные работники. Эта новация Адлера получила международное признание. Подобные клиники появились в Германии, Голландии,несколько позже - в США (Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес). Там они существуют и по сей день.

Идеи индивидуальной психологии заинтересовали многих и за пределами Австрии. В декабре 1922 г. в Мюнхене проходит первый международный конгресс по индивидуальной психологии. В 1923 г. Адлер приглашен на конгресс по психологии в Оксфорд. В этом же году выходит первый номер «Международного журнала по индивидуальной психологии» (Internationale Zeitschrift fur Individualpsychologie). В

1924   г. Адлера допускают к преподаванию на вечерних курсах Венского педагогиче-ского института, созданного в 1922 г. Отто Глёккелем. Адлер много ездит с докладами и лекциями по европейским странам. С

1925   по 1927 гг. проходит еще три международных конгресса по индивидуальной психологии в Берлине, Дюссельдорфе и Вене. В 1926 г. Адлер впервые едет с лекциями в США, а в 1929 г. получает приглашение на должность доцента в Колумбийский университет.

55

В 1930 г. Адлеру исполнилось шестьдесят. Вышел юбилейный сборник его работ «Selbsterziehung des Charakters. Alfred Adler zum 60. Geburtstag gewidmet» («Самовоспитание характера. Посвящается 60- летию Альфреда Адлера»). И еще Адлера удостоили звания Почетного гражданина Вены. В 1932 г. Лонг-Айлендский медицинский колледж приглашает Адлера на должность профессора медицинской психологии. Лето он проводил в Вене, зимой работал в Нью-Йорке.

1933 год. В Германии к власти пришли нацисты. Психология, психиатрия, пси-хотерапия реформируются в соответствии с потребностями «Третьего рейха». Книги Альфреда Адлера внесли в списки запрещенной литературы. Для нацистов он - недочеловек, и отказ от иудаизма ничего в этом изменить не мог. Ведь расовая полноценность определяется не вероисповеданием, а кровью. В 1935 г. Адлер с семьей эмигрировал в Соединенные Штаты, а 28 мая 1937 г. умер от сердечного приступа во время лекционного турне в Шотландии, в Абердине.

 (2) В 1904 г., в год рождения своего единственного сына Курта, Альфред Адлер стал

лютеранином. Литература1.  Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. М., 1995.2. Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1997.3.  Еврейская энциклопедия (Издательство «Брокгауз и Эфрон», репринтное воспро-

изведение издания). М., 1991.4.  Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа. СПб., 1995.5.  ТомэХ., КэхелеХ. Современный психоанализ. Т. 1. М., 1996.6.   Троцкий Л.Д. Собрание сочинений. М.-Л., 1927.7.  Троцкий Л.Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Берлин, 1930.8. Феррис П. Зигмунд Фрейд. Минск, 2001.9. Фрейд 3. Неудовлетворенность культурой // Избранное. Т. 1. Лондон, 1969.10.  Выготский Л.С., Лурия А. Р. Предисловие к русскому переводу работы «По ту

сторону принципа удовольствия» // 3. Фрейд. Психология бессознательного. М., 1989.11. Фрейд 3. К истории психоаналитического движения // Зигмунд Фрейд. По ту сто-

рону принципа удовольствия. М., 1992.12. Эткинд А. Эрос невозможного. СПб.,1993.13.  Nilzschke В. Marxismus und Psychoanalyse. Aspekte der Marx-Freud Debatte //Luzifer-

Amor - Zeitschrift zur Geschichte der Psychoanalyse. 1999. 2 (Heft 3). S. 108-138.

 

[1] Коэн - священник в древнем Иерусалимском храме.[2] О Лу Андреас-Саломе (1861 -1937) — дочери прибалтийского немца, генерала на

русской службе, и датской немки из Санкт-Петербурга, говорили, что мужчина через девять месяцев после знакомства с ней рождает идею. Обаяние, интеллект, образование, и все — в превосходной степени, - это о Jly Андреас-Саломе. Лев Николаевич Толстой, шведский писатель Август Стриндберг, австрийский драматург Артур Шницлер, поэт Райнер Мария Рильке, поэт и философ Фридрих Ницше, Зигмунд Фрейд считали знакомство с ней яр-чайшим событием своей жизни. На Фрейда Лу Андреас-Саломе смотрела покорно и обожающе. Дружба с ним продолжалась четверть века - до самой ее смерти. Самый частый мотив двухсот писем их переписки - взаимное восхищение и обоюдная благодарность (см. [12]).

[3] Адольф Абрамович Иоффе (1883-1927) - революционер, дипломат, друг и политический союзник Л.Д. Троцкого, родом из Симферополя.

56

[4] Никогда психоаналитики не называли себя фрейдистами. Термин, по-видимому, запущен в оборот коммунистами по аналогии с марксизмом.

[5] Юлиус Вагнер фон Яурегг (1857-1940) - венский профессор неврологии и психиатрии, сверстник и приятель со студенческих лет Зигмунда Фрейда.

[6] Отто Глёккель (1874-1935) - австрийский педагог. В 1919-1920 гг. второй статс-секретарь по просвещению. С 1920 г. руководил городским школьным советом Вены. Разработал (совместно с группой педагогов) проект школьной реформы в Австрии, был инициатором создания Педагогического института Вены (1922 г.). По инициативе О. Глёккеля принят Закон о главной и средней школе (1927 г.), распространивший принципы единой школы на среднее образование.

 ШЛОМО ЗИГМУНД ФРЕЙД(К 150-летию СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ 3. ФРЕЙДА)

М.И.Турецкий

//Методология и история психологии. 2006. Том 1. Выпуск 2.

Очерк написан к стопятидесятилетию со дня рождения Зигмунда Фрейда. Вопреки юбилейным традициям, внимание в основном уделено не «вехам славного пути», а историческому контексту судеб психоанализа и его создателя. Становление современной цивилизации в конце девятнадцатого - первой половине двадцатого веков - это, с одной стороны, кризис создававшегося веками миропонимания, с другой - теории, гипотезы и практики, формирующие иное отношение к окружающему миру, человеческому сообществу, задающие беспрецедентно высокий уровень самоосознания. Психоанализ - одна из этих концепций. История его создания и житейские обстоятельства самого Фрейда теснейшим образом переплелись с тогдашними войнами, революциями, крушением империй, эмансипацией европейского еврейства, обострением конфликта между рационально-космополитическим восприятием мира и национально-мистическими прозрениями.

Ключевые слова: 3. Фрейд, Ж.-М. Шарко, ассимиляция, раса, психоанализ, Сальпетриер, Э. Джонс, истерия, невроз, сексуальность, гипноз, свободные ассоциации, А. Адлер, Э.П. Блейлер, К.Г. Юнг, Иерусалим, М. Эйтингон.

 1 апреля 1925 г. в Иерусалиме под председательством президента Британской

академии графа Артура Джеймса Бальфура (Balfour, Arthur James, 1848— 1930) состоялось официальное открытие Еврейского университета. Руководил торжеством сэр Джеймс, надо полагать, не только по должности (в 1925 г. Палестиной по мандату ООН управляло Соединенное Королевство), но и из-за особых своих заслуг перед евреями. В ноябре семнадцатого года, будучи министром иностранных дел, он оповестил мир о благосклонном отношении правительства короля Великобритании и императора Индии Георга V к созданию в Палестине national home еврейского народа. В церемониальной речи Бальфур особо отметил трех ученых мужей: философа Анри Бергсона (Henri Bergson, 1859-1941 ),физика Альберта Эйнштейна (Albert Einstein, 1879-1955) и психотерапевта Зигмунда Фрейда (Sigmund Freud, 1856-1939). Все трое из первого за полтора тысячелетия поколения евреев, уравненных в правах с согражданами- христианами'.

КорниФрейды родом из галицийской Тыс- меницы. Ныне это украинский город с

десятитысячным населением в одиннадцати километрах от Ивано-Франковска. Там родился отец создателя психоанализа - Яков. В 1772 г. по Петербургской конвенции между Марией Терезией Габсбургской и Екатериной II Галиция, до того принадлежавшая Польше, отошла к Австрии. Бурные реформы в национальной политике римского императора и австрийского

57

короля Иосифа II, преемника Марии Терезии, вынудили галицийских евреев выбирать себе немецкие фамилии. За благозвучные - вроде Блюменталь («долина цветов») или Шенберг («прекрасная гора») — австрийские чиновники брали взятки. Платил ли мзду безвестный предок знаменитого доктора за фамилию Фрейд (Freud по-немецки - радость) неизвестно, но, похоже, выбирая эту фамилию, он надеялся на незамутненное будущее своих потомков.

Мать Зигмунда Фрейда, Амалия Натансон, родилась в Бродах, юность провела в Одессе. Ко времени сватовства торговца шерстью Якова Фрейда Натансоны жили в Вене. Старший сын Зигмунда Фрейда Мартин называл свою бабушку «торнадо» и рассказывал, что в ней «было мало изящества и совсем не было манер». Молодожены поселились в моравском Фрайберге, принадлежавшем тогда Австрии. Там в 1856 г. родился Зигмунд Фрейд. В наши дни это чешский Пршибор. Он совсем недалеко от польского Освенцима, где в сорок втором были убиты четыре престарелые сестры Фрейда. У Амалии и Якова родилось семеро детей. Первенцем и любимцем матери был Зигмунд. Слава сына не удивила ее - Амалия и без всей этой шумихи знала, что ее «золотко Зиги» - гений. В тридцатом году ей исполнилось девяносто пять. Она была вдовой, бабушкой четырнадцати внуков, девятнадцати правнуков и матерью «знаменитого профессора Фрейда». Такая подпись красовалась под ее портретом в газете. Фотография Амалии не понравилась: «Я тут выгляжу так, словно мне сто лет».

На чистом листе филиппсоновской[1] Библии Яков Фрейд записал: «Мой сын Шломо Зигмунд родился во вторник, в первый день месяца Ияр 5616 года, в половине седьмого после полудня: 6 мая 1856 года. Знак Еврейского союза был запечатлен на его теле во вторник на восьмой день Ияра: 13 мая 1856 года. Моэлем был г-н Самсон Франкл д'Острау...» [2]. Этой записи на немецком предшествовала другая, на иврите о смерти отца Якова — «раби Шломо, сына раби Эфроима Фрейда», умершего за несколько месяцев до рождения своего зна-менитого внука, 21 февраля 1856 г.

Свобода и комплексы галута[3]

Фрейды поселились в Вене, когда Зигмунду было четыре года. Лет в двенадцать он услышал от отца историю о брошенной на землю шапке. Однажды, еще во Фрайбурге, Яков Фрейд, одев в честь субботы новую меховую шапку, вышел на улицу. Повстречавшийся католик сбил ее с головы Якова и грубо потребовал убраться с тротуара. Зигмунд спросил отца: «А что ты сделал?» - «Подобрал шапку и вышел на дорогу».

Разочарование негероическим поведением отца и приобщение к ущемленному национальному самосознанию юный Зигмунд, похоже, компенсировал фантазией. Много лет он представлял себя Ганнибалом, предводителем семитов-карфагенян. Его отец Гамилькар потребовал от сына клятвы мести Риму перед алтарем. В этой фантазии - и упрек отцу, и бунт против «Рима» - истока европейского империализма, и попытка преодолеть ущербность национальной идентичности, отождествлением себя с несуществующим уже народом. Ведь не представлял же он себя одним из Маккавеев - сыновей старого Маттатиягу, поднявшего в Иудее во втором веке до новой эры победоносное восстание против правителя Сирии Анти- оха Эпифана. Хотя о Маккавеях юный Фрейд, надо полагать, знал не меньше, чем о войне Карфагена с Римом. Отзвук этой детской фантазии чувствуется в происшествии 1901 г. Фрейд был на рыбалке со своими сыновьями - одиннадцатилетним Мартином, названным в честь Шарко (Jean-Martin Charcot, 1825-1893), и десятилетним Оливером, носившим свое имя в память о почитании Фрейдом в юности лорда-протектора Англии Кромвеля (Oliver Cromwell, 1599-1658). Возвращаясь, они повстречали компанию, попытавшуюся преградить дорогу «евреям-ворам». Разъяренный Фрейд поднял трость и пошел прямо на них. Выглядел он, видимо, столь решительным, что нападавшие, умолкнув, расступились и дали им пройти.

* * *Юридическое равенство евреев с другими народами, конечно же, не уничтожило

копившиеся веками предрассудки, не избавило от оскорблений, неприязни и фактического ограничения прав. Но все же конец девятнадцатого - начало двадцатого веков было временем больших еврейских надежд. Казалось, что успехи, образование, усвоенная культура хри-стианской Европы наконец-то уравняют вчерашних изгоев с другими народами не только

58

юридически. Расовая «теория» тогда еще не стала частью немецкого национального сознания. Хотя именно в те годы были заложены ее основы. Вильгельм Марр (Wilhelm Marr, 1819-1904) уже изобрел «антисемитизм», превратив миф о крови и почве в политический лозунг, Густав Стюарт Чемберлен (Houston Stewart Chamberlain, 1855-1927) издал двух-томный катехизис юдофобов — «Основы XIX в.», а озлобленный неудачник Евгений Дюринг (Evgeniy Dyurinh, 1855-1927) излил на сотнях страниц свою ярость против евреев. Выходило множество книг и статей о «неполноценности» евреев. А в австрийском парламенте в 1900 г. слушалось предложение о добавлении к закону о содомии, запрещавшее евреям иметь половые сношения с христианами. Но все это казалось малозначимым, лишенным будущего. Ни один тогдашний еврей даже в кошмарном сне не мог увидеть черного жирного дыма, возносящегося к небу из труб крематориев.

***Немецкоговорящие евреи поколения Фрейда воспитывались патриотами Германии.

Австрия была в упадке и тяготела к Германской империи. В августе 1870 г. между Германией и Францией началась война. Переживания четырнадцатилетнего Зигмунда, следившего за отступлением французов, были весьма патриотичны. Он повесил в своей комнате карту и флажками отмечал продвижение немецких войск к Парижу. Поражение Франции, продемонстрировав Европе растущую мощь Германии, укрепило немецкое самосознание, поколебленное наполеоновскими завоеваниями несколькими десятилетиями ранее, и по странной логике военных побед укрепило надежду венских евреев на свое светлое будущее в Великой Германии.

Стремительная ассимиляция в немецкой культуре и разрушение национального самосознания означали для евреев среди всего прочего и усвоение европейских предубеждений против своих соплеменников с Востока. Галицийские евреи виделись венцам неряшливыми дикарями, говорящими на странном диалекте, идише, а не на порядочном немецком. Фрейд, видимо, разделял эти распространенные тогда среди «немцев Моисеева вероисповедания» взгляды. В июне 1875 г., познакомившись со студентом, знавшим четыре языка и писавшим литературные эссе, Фрейд с похвалой отозвался о его уме и добавил: «Но, к сожалению, он польский еврей».

Еврейская дорогаВ Вене 1873 г. (год окончания Зигмундом Фрейдом школы) для еврея из семьи со

средним достатком выбор будущей профессии ограничивался коммерцией, промышленностью, юриспруденцией и медициной. Юношеские мечты 3. Фрейда о политической или военной карьере оказались просто детскими фантазиями. Не испытывая влечения к работе врача, он выбрал медицинский факультет Венского университета, лишь как соответствующий его наклонностям более других возможностей.

Из автобиографии 3. Фрейда: В университете «...я столкнулся с представлением, будто мне следует чувствовать себя неполноценным и национально чуждым, поскольку я был евреем. Первое я со всей решительностью отверг. Я не мог понять, почему мне следует стыдиться своего происхождения или, как тогда начали говорить, расы. Что касается отказа признать мою принадлежность к народной общности, то с этим я расстался без сожаления. Я считал, что для добросовестного работника всегда найдется место в рамках человечества даже и без причисления к ней».

* * *Вена в те годы была, пожалуй, самым юдофобским городом Европы. Объединение

домом Габсбургов под своей короной части западнославянских земель и Венгрии, установление в австрийских владениях империи в 1866 г. законодательного равенства всех подданных Франца-Иосифа I привели в Вену немалое число евреев с Востока - «Ostjuden». Нашествие этих суетливо-шумливых и подозрительно- пронырливых сограждан заметно оживило у венцев антиеврейские настроения. Из «Автобиографии» Зигмунда Фрейда: «...я стал понимать, что значит принадлежать к чуждой расе, и антисемитские настроения среди остальных подсказали мне, что нужно занимать твердую позицию ... от меня

59

ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, чужаком, поскольку я еврей. Я отказался унижаться».

Твердая позиция в защите своего достоинства студенту-еврею в Венском уни-верситете была, безусловно, необходима. Юдофобские силлогизмы звучали порой с самых высоких кафедр. Профессор Христиан Альберт Теодор Бильрот (Christian Albert Theodor Billroth, 1829-1894), один из создателей современной хирургии, чьи операции на желудке до сих пор изучают студенты-медики во всех университетах мира, блестящий ученый, недурной композитор, почитатель и добрый знакомый Иоганнеса Брамса, публично предложил ввести квоту на медицинских факультетах для «культурно недоразвитых» евреев. «Ведь даже если евреи говорят и думают на более богатом немецком языке, чем многие чистокровные тевтонцы, они не могут считаться настоящими немцами. Между чистой немецкой и еврейской кровью — огромная разница», — так говорил профессор. Л студенты-христиане, возбужденные рассуждениями учителя, иногда начинали буйствовать: били евреев и изгоняли их из аудиторий.

Конечно же, не каждый ариец того времени разделял взгляды великого хирурга. Профессор физиологии Эрнст Вильгельм фон Брюкке (Ernst Wilhelm von Briicke, 1819-1892) в течение многих лет выказывал Фрейду то, что можно было бы назвать расположением. К этому рыжеволосому протестанту с севера Германии окружающие относились с опаской из-за его идеализма, нескрываемого презрения к слабостям и неорганизованности. Студенты ежились под его взглядом. У Фрейда же почтение к Эрнсту Вильгельму фон Брюкке, похоже, обернулось, если воспользоваться психоаналитической лексикой, появившейся позже, интроектом «Хорошего Отца». На протяжении всей своей жизни, как пишет ученик и биограф З.Фрейда Э.Джонс (Ernest Jones, 1879— 1958), основателю психоанализа суждено было видеть перед собой «стальные голубые глаза» профессора Эрнста Вильгельма фон Брюкке всякий раз, когда его одолевало «искушение пренебречь собственным долгом». Эрнст, младший сын Фрейда, родившийся в год смерти Эрнста Вильгельма фон Брюкке, получил свое имя в его честь.

Окончив медицинский факультет, Зигмунд Фрейд занялся изучением центральной нервной системы в физиологической лаборатории профессора Эрнста Вильгельма фон Брюкке, что вполне удовлетворяло его интеллектуально, но, увы, приносило весьма скудный доход. Знакомство Зигмунда Фрейда в апреле 1882 г. с Мартой Бернайс усилило его не-довольство своей бедностью. Зарплаты демонстратора лаборатории не хватило бы на содержание семьи, даже при самой жесткой экономии.

***Марта была на пять лет моложе Зигмунда. Она жила с матерью-вдовой, сестрой

Минной и братом Эли. Дедушка Марты, Исаак Бернайс, был главным раввином Гамбурга. Его имя неоднократно упоминал в своих письмах Генрих Гейне, с которым семья Бернайсов состояла в родстве. Поэт называл рава Исаака «geistreicher Mann» - мудрый, ученый человек. Старший сын Исаака Бернайса, Михаэль, крестившись, стал профессором истории литературы Мюнхенского университета и личным учителем (Lehr- Konsul) баварского короля Людвига. В 1866 г. Михаэль Бернайс издал книгу о Гете. Второй сын Исаака Бернайса, Яков преподавал латынь и древнегреческий в Гейдельбергском университете. Он не захотел, подобно брату, заплатить отступничеством за профессуру. После крещения Михаэля Яков в соответствии с традицией соблюдал траур, как если бы его брат умер. Третий сын Исаака Бернайса, Берман, отец Марты, был не вполне удачливым торговцем. Он даже сидел в тюрьме за злостное банкротство. Умер Берман Бернайс, когда Марте было восемнадцать.

13 сентября 1886 г. в ратуше Ванде- бека, близ Гамбурга, «родовом гнезде» Бернайсов, состоялось гражданское бракосочетание Марты и Шломо-Зигмунда Фрейда. На следующий день после этой церемонии, по настоянию Бернайсов, была хупа[4]. Дядя Марты Элиас научил Фрейда говорить на иврите: «Вот, ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по Закону Моше и Израиля!» — эти слова жених произносит во время бракосочетания,

60

надевая кольцо на палец невесты. Зигмунд и Марта прожили вместе пятьдесят три года, до смерти Фрейда 23 сентября 1939 г. Марта дожила до девяноста лет и умерла в 1951 г. У них было три дочери и три сына. Ни у Зигмунда Фрейда, ни у его жены никогда не было внебрачных связей. Во всяком случае никто из многочисленных биографов создателя теории о сексуальном происхождении неврозов не обнаружил тому доказательств.

* * *Туманные перспективы карьеры физиолога привели Фрейда к тяжелому решению -

отказу от науки в пользу практической медицины. Из «Автобиографии»: «Поворот произошел в 1882 году, когда мой безмерно почитаемый учитель исправил великодушное легкомыслие моего отца и, видя мое плохое материальное положение, настоятельно предостерег от карьеры чистого теоретика. Я последовал его совету, оставил физиологическую лабораторию и поступил аспирантом в поликлиническую больницу».

К психоанализу30 мая 1885 г. 3. Фрейд выиграл конкурс младших врачей и получил стипендию для

шестимесячной стажировки в Париже у тогдашней знаменитости профессора Жана Мартена Шарко, руководившего клиникой нервных болезней в самой, кажется, известной психиатрической больнице Европы — Сальпетриере. За предоставление стипендии 3. Фрейду проголосовали тринадцать из двадцати одного члена комиссии. Как пишет Эрнест Джонс, победу 3. Фрейду принесло «страстное ходатайство Брюкке, которое вызывало общую сенсацию». В 1956 г., в столетний юбилей Фрейда, в Сальпетриере была установлена памятная доска в честь той давней стажировки.

25 апреля 1886 г. венская «Neue Freie Presse» напечатала объявление: «Д-р Зигмунд Фрейд, приват-доцент невропатологии Венского университета, возвратился из Парижа, где он находился в течение шести месяцев, ныне проживает по адресу: Рат- хаусштрассе, 7». И еще 3. Фрейд разослал двести визиток известным венским врачам. Кроме организации своей практики, Зигмунду Фрейду по возвращении из Парижа предстояло отчитаться перед Обществом врачей о своей работе и учебе у Шарко. Зигмунд Фрейд рассказал ученому собранию о мужской истерии. Приняли доклад плохо. Один из оппонентов, которого Фрейд в своей «Автобиографии» называет «старым хирургом», даже вышел из себя: «Но, уважаемый коллега, как вы можете говорить такую чушь! Ведь Hysteron значит матка. Как может мужчина быть истеричным?». Но основным оппонентом Фрейда в дискуссии о суще-ствовании истерии у мужчин был, пожалуй, профессор неврологии и психиатрии Венского университета Теодор Мейнерт (Theodor Meynert, 1833-1898). Лекции Мейнерта Фрейд слушал в студенческие годы, в лаборатории Мейнерта изучал анатомию мозга, более полугода работал в отделении Мейнерта, когда в восемьдесят втором году отказался от науки ради заработка практического врача. Профессор Мейнерт - один из основателей анатомо- физиологического направления в психиатрии, первым описал аменцию - острую галлюцинаторную спутанность. В своей «Автобиографии» Фрейд пишет о Мейнерте: «...Его труды и личность еще в студенческие годы привлекали меня».

Мейнерт потребовал отыскать в Вене случаи мужской истерии и продемонстрировать их Обществу. Сделать это оказалось непросто. Подмоченная радикальной идеей репутация Фрейда оставляла мало шансов на добросовестное сотрудничество венских врачей в этих поисках. Из «Автобиографии»: «...Старшие врачи, в отделениях которых я нашел такие случаи, отказались разрешить мне наблюдать за ними или их исследовать». В конце концов Фрейд все же нашел и представил Обществу мужчину с убедительными признаками истерической парестезии. «На этот раз мне аплодировали, но дальнейшего интереса ко мне не проявили», — написал он в «Автобиографии». Описание мужской истерии следует считать одним из самых значительных шагов к освобождению невротической психопатологии от жестких анатомо-физиологических соответствий, без которых, по господствующим в то вре-мя представлениям, невозможно было научное понимание болезни. Несколькими годами позже, заговорив о сексуальном происхождении неврозов, 3. Фрейд, по сути, описал сексуальность как психический феномен, освободив ее тем самым от слишком тесных связей

61

с гениталиями. Это дало возможность, во-первых, рассматривать детскую сексуальность, половые перверсии, «традиционную» сексуальность взрослых и ту, которую нынче именуют альтернативной, в одних и тех же понятиях, а во-вторых, позволило (и позволяет до сих пор) говорить о психологии и психопатологии сексуального влечения как о сущностях, относительно независимых от анатомических и физиологических влияний.

За революционные идеи обычно денег не платят. Места в университетской клинике Фрейд не получил и мог рассчитывать лишь на свою практику. В конце девятнадцатого века болезни, интересовавшие Зигмунда Фрейда, называли нервными. Сегодня чаще говорят о пограничных психических расстройствах. Они проявляются странными привычками, нарушениями поведения, меланхолией, навязчивыми мыслями и фантазиями, сниженной социальной адаптацией, сексуальными, функциональными и психогенными расстройствами внутренних органов, двигательными нарушениями без внятной телесной патологии. 

Эта область медицины во времена 3. Фрейда делала лишь первые шаги. Успехи в лечении нервных расстройств были весьма скромны. Фрейд жаловался Марте на стыд из-за своего незнания, неловкости и слабости. Он пытался лечить своих пациентов массажем, ваннами, диетой, длительным отдыхом, электричеством. Как и многих из его коллег, Фрейда очаровал мираж гипноза. Летом 1889 г. он побывал в Нанси (Франция) - тогдашней Мекке психотерапевтов — для совершенствования техники гипноза у отцов-основателей гипнотерапии Амбруаза-Огюста Льебо (Ambroise-Auguste Liebeault, 1823-1904) и Ипполита Бернгейма (Hippoyte-Marie Bern- heim, 1837-1919). Позже наступило разочарование. Отдаленные результаты гипнотерапии, как выразился со свойственной ему жесткостью Фрейд, были жалкими. Но именно из гипнотерапии выросло представление о катарсисе — «очищающем» воспоминании. Гипнотическое состояние необходимой для катарсиса глубины, возникает, как сегодня известно, не более чем у десяти процентов людей. Пациентов, не способных к такому гипнотическому состоянию, Фрейд пытался побуждать к воспоминаниям расспросом, убеждением, неотличимым подчас от внушения. Трудно установить точную дату открытия метода свободных ассоциаций[5]. Джонс полагает, что где-то между 1892 и 1895 гг. первый шаг к новому методу Фрейду помогла сделать его пациентка фрейлина Элизабет фон Р. Она как-то сказала Фрейду, что своими вопросами он мешает свободному потоку ее мыслей. Нужно было быть Зигмундом Фрейдом, чтобы услышать в этих словах нечто большее буквального их смысла и недовольства врачом капризной девицы. Правда, не сразу. Прошло время, прежде чем Фрейд отказался от расспросов и подталкивания пациентов к воспоминаниям, оставив за собой лишь анализ мыслей и образов, всплывающих в сознании пациентов. Шаг этот, как пишет Эрнст Джонс, «...мог показаться странным, ибо он означал замену систематического и целенаправленного поиска слеп ым и бесконтрол ьным блужданием без какой-либо определенной цели». Но к открытиям нередко ведут именно «странные шаги». Современный немецкий исследователь психоанализа Альфред Jlo- ренцер (Alfred Lorenzer) назвал это «блуждание» переворотом в отношениях врача и пациента. Фрейд отказался от шаблонов медицинской диагностики, унифицирующих страдание, и предоставил пациенту возможность свободно о нем высказаться. Врачу же взамен привычной власти над больным доставалась лишь роль интерпретирующего слушателя. Впрочем,широкой известности ни в академических кругах, ни среди больных эти новации Фрейду поначалу не принесли. Немногочисленный круг его тогдашних пациентов ограничивался венскими и русскими евреями, приезжавшими на лечение по рекомендациям своих немецкоговорящих родственников.

Годы с 1901 по 1906 Э. Джонс назвал временем выхода из изоляции. В октябре 1902 г. в Вене, на Берггассе, 19 собралась небольшая компания врачей-евреев. Макс Кахане, Рудольф Райтлер, Вильгельм Штекель и Альфред Адлер пришли к Фрейду обсудить новый подход к лечению нервных расстройств. Суть идей, обсуждавшихся тогда в доме Марты и Зигмунда

Фрейдов, в нынешней лексике. Осознаваемое не образует самодостаточной не-прерывности. Разрывы в нем заполняются качественно иными, бессознательными

62

психическими процессами. Одни из них легко осознаются, от других же сознание защищается вытеснением, делая их недоступными непосредственному наблюдению. Вытесненное, его влияние на поведение и переживания можно обнаружить, интерпретируя свободные ассоциации, симптомы болезни, сновидения, ошибочные действий, перенос. Цель психоанализа, как ее обозначил Фрейд, - осознание бессознательного. Сегодня чаще говорят об интеграции - восстановлении или создании единства Эго с вытесненными переживаниями.

* * *Среди множества проблем новорожденной науки была одна, с которой вряд ли

сталкивались другие области человеческого знания, во всяком случае, в новейшей истории. Не только Зигмунд Фрейд, но и большинство психоаналитиков первого призыва были евреями. Евреями также были и многие их пациенты. А неочевидность и умозрительность интерпретаций сновидений, ошибок, описок, свободных ассоциаций и симптомов имели отчетливый привкус талмудических штудий. Психоанализ, вопреки желанию его создателя, приобретал репутацию «еврейской науки». Это не радовало. Во-первых, этнический акцент оценки снижал научное значение психоанализа и возможности практического его использования, а во-вторых, противоречил космополитическим устремлениям самих психоаналитиков. Страх перед разрушительными, как полагал 3. Фрейд, последствиями «ев-рейской» репутации психоанализа преследовал основателя новой науки в течение многих лет. Пик этого страха, выросшего из переживаний отчужденности и гонимости, - эмоциональная вспышка Фрейда перед вторым конгрессом в Нюрнберге в 1910 г. Тогда он в довольно-таки истеричной манере заявил психоаналитикам- евреям, протестующим против предпочтения, выказанного им швейцарцам: «...Евреи не могут завоевывать друзей для новых идей... я слишком стар, чтобы выдерживать постоянные нападки... все мы в опасности, а швейцарцы спасут нас — спасут меня и вас всех тоже».

Первым иностранным ученым-неевреем, проявившим интерес к психоанализу, стал цюрихский профессор психиатрии, будущий создатель концепции шизофрении Эуген Пауль Блейлер (Eugen Paul Bleuler, 1857-1939). В 1904 г. он сообщил Фрейду, что уже в течение двух лет изучает со своими сотрудниками психоанализ. Интерес Блейлера означал не только начало международного признания, но и давал возможность избавить психоанализ от «еврейского клейма».

Карл Густав ЮнгВнимание Блейлера к психоанализу привлек его главный ассистент Юнг (Carl Gustav

Jung, 1875-1961). Прочитав в 1900 г. фрейдовское «Толкование сновидений», Юнг, по его собственным словам, обнародованным, правда, почему-то только после его смерти, «обнаружил тесную связь между этой книгой и собственными идеями». Карл Юнг был протестантом, сыном швейцарского пастора и внуком политэмигранта-католика из Германии, отказавшегося от религии предков, кажется, по революционно-романтическим мотивам.

До личного знакомства в марте 1907 г. 3. Фрейд и К. Юнг почти год переписывались. Юнговские письма той поры начинались обращением «Глубокоуважаемый господин профессор/» и содержали, кроме деловой части, всевозможные выражения восхищения, признания авторитета Фрейда и готовности следовать за ним: «. ..Ясчитаю себя энтузиастом Вашей теории и высоко ценю ее замечательные успехи. И вообще Ваше учение сегодня означает для нас крупнейший прирост знаний и открывает новую эру великих перспектив». Подписывал швейцарский неофит свои письма обычно: «Сердечно преданный Вам Юнг». (Из письма от 4 декабря 1906 г.). В ответ он получал: «Высокочтимый коллега!» и «С глубоким уважением всецело преданный Вам д-р Фрейд».

Они были очень разными. Высокий, широкоплечий, громкоголосый тридца-тидвухлетний швейцарец и едва достигавший его подбородка пятидесятилетний венский еврей, сын, внук и правнук галицийских торговцев. Но они были нужны друг другу. Молодой, честолюбивый, талантливый Юнг получал место среди отцов-основателей новой

63

науки. Фрейда же в Юнге привлекали не только его энергичность и «неограниченное вооб-ражение» - оценка Эрнеста Джонса, но и арийская респектабельность, способная разрушить столь неприятный Фрейду «еврейский» имидж психоанализа. Вскоре после знакомства Фрейд решил, что Карл Густав Юнг со временем возглавит психоаналитическое движение и стал называть его «сыном, наследником и кронпринцем психоанализа».

Идиллия длилась недолго. Юнгу не понравилась компания венских психоаналитиков. Его швейцарскую добропорядочность скандализировали «богемные» широкополые шляпы и плащи, шумливая бесцеремонность венцев, их склоки, комнаты, полные табачного дыма. От кое-кого даже пахло алкоголем... (Юнг, как и его учитель Блейлер, был решительным противником курения и употребления алкоголя даже в самых умеренных количествах.) Были, конечно же, разногласия и посерьезнее фасона шляп. Фрейд тяготел к рациональному пониманию феномена души, полагая оккульт- но-мистические умствования «мутнымпотоком грязи», которому сексуальная теория неврозов должна противостоять. Юнг с этим категорически не соглашался. В «Воспоминаниях, снах, размышлениях», вышедших после его смерти в 1961 г., он написал: «Эти слова [о мутном потоке грязи, - М.Т.] погубили нашу дружбу. То, что Фрейд имел в виду под «оккультизмом», на деле представляло собой всю совокупность учений о психической субстанции, разработанных религией, философией, а также новорожденной наукой парапсихологией». Это утверждение не вполне точно. Слова Фрейда о «мутном потоке» прозвучали в 1910 г.

Еще почти три года Фрейд и Юнг общались, переписывались, обсуждали, спорили, сглаживали взаимные недовольства и непонимания интерпретациями собственных слов, снов и поступков. Переписка их в тот период была по большей части вполне дружелюбна. Юнг писал о своих занятиях астрологией, о понимании знаков зодиака как символов либидо, отражающих его свойства (из письма от 12 июня 1911 г.). А Фрейд в ответном письме, рас-суждая об оккультизме, пообещал «...верить всему, что хоть как-то согласуется с доводами разума»... В одиннадцатом году по свидетельству Джонса «Фрейд и Юнг все еще находились в наилучших отношениях». Лишь к январю 1913 г. напряженность их противоречий достигла критической величины. «...Я предлагаю вообще прекратить наши личные отношения... Мы едины в том, что человек должен подчинять свои чувства интересам общего дела. У вас никогда не будет повода обвинить меня в недостатке корректности, когда дело касается рабочего сотрудничества и преследования научных целей; у вас их не было раньше, не будет и впредь. Этого же ожидаю от вас...». (Из письма 3. Фрейда). Из ответного письма К. Юнга: «...Я подчиняюсь вашему желанию разорвать личные отношения между нами, ибо никому не навязываю свою дружбу...» Общие дела у 3. Фрейда и К. Юнга продолжались только до октября 1913 г.: «Глубокоуважаемый господин профессор ... дальнейшее сотрудничество с вами я считаю невозможным. Поэтому я слагаю с себя возложенные на меня вами обязанности редактора "Ежегодника"1... С искренним уважением д-р К.Г. Юнг».

Несходное отношение к религиям и мистике - важная составляющая ссоры Зигмунда Фрейда и Карла Юнга, но не единственная. Ее предопределило еще многое: онтологии психоанализа и юнгов- ской аналитической психологии, житейские частности и тогдашние обстоятельства. Фрейд, кажется, не смог простить Юнгу его отказа от статуса «наследного принца психоанализа». А Юнг, исчерпав все возможности своего положения в тени Фрейда, похоже, решил (и, кстати сказать, не ошибся), что добьется большего, став от него независимым. Определенную, хотя вряд ли определяющую, роль сыграли расовые предрассудки.

Различия психоанализа и аналитической психологии, понятные поначалу лишь узкому кругу посвященных, после тридцать третьего года обрели плоть. Тогдашние властители немецких душ провозгласили венского еврея Шломо Зигмунда Фрейда «предателем человечества» и сожгли его книги, а Юнг, как пишет современный исследователь его творчества гарвардский профессор Ричард Нолл (Richard Noll), «...внезапно обрел совершенно беспрецедентную популярность к северу от швейцарской

64

границы. Немецкие ученые с невиданной прежде настойчивостью искали его расположения. Он проводил семинары в Берлине и других немецких городах». В 1934-1939 гг. Юнг был редактором нацистского психотерапевтического журнала «Zentralblatt fur Psychotherapie und ihre Grenzgebiete». Основной его задачей на этом посту, пишет Эрнест Джонс, было установление «различия между арийской и еврейской психологией и подчеркивание ценного значения первой». После начала Второй мировой войны Юнг отказался от сотрудничества с нацистами. В 1945-1946 гг. он довольно энергично оправдывался. Называл нацизм массовым психозом. Утверждал, что увиденному в Германии он не придал поначалу «решающего значения... поскольку целый ряд известных мне лиц, в чьем идеализме я не имел никаких оснований сомневаться, пытался доказать мне, что все это — не более чем перекосы и злоупотребления, неизбежные при любой великой революции» (Из «Эпилога» к «Вотану»), Доводы эти убедили многих. Роман Карла Густава Юнга с национал-социализмом забылся. Да и сам Юнг, кажется, больше никогда не сравнивал арийское бессознательное с еврейским. «Вторая мировая война и холокост вынудили Юнга приглушить свой народнический утопизм и арийский мистицизм, ибо международное сообщество стало однозначно связывать этот набор идей с Гитлером и нацизмом» (Р. Нолл).

От идеи к международному движению«Вначале был Фрейд», - пишет современный его биограф Пол Феррис. Потом - Фрейд

и несколько коллег в Вене, а к 1910 г. возникло международное сообщество психоаналитиков. Вопреки опасениям Фрейда, еврейская тональность его идей не помешала ни их развитию, ни их распространению в мире. В 1911 г. в психоанализе появился первый, но, увы, не последний еретик. С резкой критикой Фрейда выступил Альфред Адлер (Alfred Adler, 1870-1937). Свою «индивидуальную психологию» он построил на стремлении чело-века к достижению превосходства. Столь социально ориентированное понимание феномена души в совокупности с пренебрежением сексуальной основой переживаний и поведения сближали адлеровскую модель с марксизмом в западно-европейской его редакции, выводившим человеческие стремления из его социального бытия.

Сегодня ортодоксальные адлерианцы - затерянное племя среди психотерапевтов. А вот идеям Альфреда Адлера повезло больше. Ко второй половине двадцатого века они стали частью психоаналитического мышления. Сегодня лишь историки психотерапии обсуждают соотношение между адлеровской «компенсацией» и психоаналитической «конверсией». Большинство же современных психотерапевтов в своей работе используют не только «комплекс неполноценности» Адлера, но и юнговские «архетипы», «коллективное бессознательное», наряду с психоаналитическими «вытеснением», «переносом» и «сублимацией», видя в них скорее не лексику конфликтующих учений, а взаимодополняющие понятия.

В 1908 г. в Зальцбурге состоялся первый международный психоаналитический конгресс, на котором было принято решение об основании «Ежегодника пси-хоаналитических и психопатологических исследований». Директорами стали Блейлер и Фрейд, а редактором - Юнг. В 1910 г. в Нюрнберге собрался второй конгресс, в 1911 г. в Веймаре - третий. В январе 1912 г. вышел первый номер «Imago» - журнала, основанного Фрейдом, Ранком и Заксом, для публикаций о немедицинском применении психоанализа. В США работало отделение «Международного психоаналитического объединения» и начал выходить «Журнал девиантной психологии», позже ставший официальным органом Амери-канской психоаналитической ассоциации. Появились, по словам Джонса, «признаки развития психоанализа» в Швеции, Франции, Польше и Голландии. Начавший выходить в 1909 г. в Москве журнал «Психотерапия», публиковал, по оценке Джонса, «огромное количество психоаналитических работ и обозрений». В 1910 г. флорентиец Роберто Ассаджиоли (Roberto Assagioli, 1888-1974), известный ныне как автор «Психосинтеза», выступил перед итальянским конгрессом по сексологии с работой о сублимации. В феврале 1914 г. Фрейд получил приглашение от ректора Лейденского университета, профессора психиатрии Г. Елгерсма прочитать лекции по психоанализу. По этому поводу Фрейд

65

написал: «Подумать только. Должностной психиатр, ректор университета, прогла-тывает психоанализ с рогами и копытами. Какие сюрпризы нам еще преподнесут!».

Психоанализ, вариации и «ереси», им порожденные, бурно распространялись по миру. И столь же энергично развивалось противодействие этим необычным идеям. Фрейд, как пишет Джонс, жил во времена, когда религиозная нетерпимость сменилась нетерпимостью сексуальной, но еще не возникла нетерпимость политическая. Поэтому в основном критика велась с морализаторских позиций. Теорию Фрейда недоброжелатели воспринимали как пря-мое подстрекательство к пренебрежению нравственностью, к возвращению дикости и распущенности. На конгрессе немецких неврологов и психиатров в 1910 г. профессор Вильгельм Вейгант при упоминании теории Фрейда закричал, стуча кулаком по столу: «Это не тема для обсуждения на научной встрече, этот вопрос имеет отношение к полиции». В Будапеште заявили, что работы Фрейда — порнография, а психоаналитикам место в тюрьме. Профессор Герман Оппенгейм (Hermann Oppenheim, 1858-1919), известный невропатолог, автор ведущего учебника по этому предмету предложил организовать бойкот любому учреждению, где будут терпимо относиться к взглядам Фрейда. Пресвитерианский священник из Австралии Дональд Фрейзер лишился места из-за сочувствия к работам Фрейда. В 1909 г. в Берлине уволили с работы «за психоанализ» Моисея Вуль- фа, российского последователя Фрейда. Сперберу, шведскому филологу, не дали звания доцента из-за написанного им эссе о сексуальном происхождении речи.

Все это бурление было прервано Мировой войной.* * *В первые недели войны, пишет Джонс, отклик Фрейда на события «заключался в

юношеском энтузиазме... Он сказал, что впервые за тридцать лет ощущает себя австрийцем». Старший сын Фрейда Мартин записался добровольцем в австро-венгерскую армию и стал стрелком. Вскоре он получил лейтенантские погоны, был ранен и попал в плен на итальянском фронте. На том же фронте воевал его младший брат - Эрнст. Оливер, второй сын Фрейда, был военным строителем и сооружал туннель в Карпатах. Двадцатилетний племянник Фрейда, единственный сын его сестры Розы, Герман Граф погиб в бою. В начале войны Фрейд явно симпатизировал центральным державам. По свидетельству Джонса, он принял немецкую версию, гласившую, что Германия окружена завистливыми соседями, которые плетут заговоры и хотят ее уничтожить. И лишь позже к Фрейду вернулся обычный его скепсис, позволивший встать над схваткой. Потеряв веру в справедливость германских притязаний, он не стал сочувствовать союзникам. В конце войны его порадовали лишь сообщения с палестинского фронта. Экспедиционный корпус под командованием британского генерала Алленби, разбив войска османской Турции, захватил Иерусалим. И еще Фрейду понравилась декларация Англией готовности к появлению еврейского госу-дарства.

КатастрофаВ 1923 г. у Фрейда на небе появился нарост. Доктор Маркус Гаек, проведя ги-

стологическое исследование, обнаружил в нем раковые клетки. Такое расположение опухоли, кстати, нередко встречается у курильщиков сигар и трубок. А Фрейд сигары курил почти что непрерывно.

Была сделана первая из тридцати трех предстоящих ему операций. (В тот самый год газеты, кажется, впервые писали о тридцатичетырехлетнем отставном ефрейторе германской императорской армии, кавалере Железного креста 2-го класса и медали за ранение, активисте партии Антона Дрекслера Адольфе Гитлере. После «пивного путча», показавшегося тогда потешным, его арестовали, судили и приговорили за государственную измену к пяти годам тюрьмы. Мало кто тогда на это обратил внимание.) К тридцатому году у Фрейда уже была удалена большая часть мягкого неба и значительная часть твердого. Дефект прикрывал специально сконструированный протез, который Фрейд называл чудовищем. Постоянные прижигания и удаления подозрительных мест в ротовой полости доставляли Фрейду невероятные мучения.

66

30 января 1933 г. Фрейд записал в дневнике: «Гитлер - рейхсканцлер». 23 марта рейхстаг принял акт, дающий Гитлеру диктаторские полномочия. В мае в германских университетах запылали костры из книг. Профессора произносили патриотические речи, а студенты бросали в огонь книги, выкрикивая обвинения против их авторов. Вместе с книгами Томаса Манна, Альберта Эйнштейна, Элтона Синклера, Эмиля Золя, Марселя Пруста, Гавелока Эллиса сожгли и книги Фрейда. «За унижающее душу преувеличение инстинктивной жизни» - так звучало обвинение. Евреи-психоаналитики покидали Германию. Ганс Закс, Елена и Феликс Дойч уехали в США, Макс Эйтингон и Моисей Вульф - в Палестину, другие - в Австралию, Южную Америку...

12 марта 1938 г. Австрия стала провинцией Третьего рейха. Завоевание национал-социализмом германского мира, родного Фрейду по языку и культуре, вызвало у него стремление подчеркнуть свое еврейство. Он не верил в Бога, с пренебрежением относился к религиозным традициям, ни одному из своих сыновей, по всей видимости, не сделал обрезания. И назвал их в честь почитаемых им неевреев, а не именами умерших родственников, как то рекомендует еврейская традиция. Но времена менялись. В 1931 г., принимая поздравление к своему семидесятипятилетию от главного раввина Вены,он, видимо, удивляясь самому себе, сказал: «Где-то в душе, в потайном уголке, я — ев- рей-фанатик». Из интервью 1935 г.: «Я всегда сохранял верность своему народу и никогда не притворялся не тем, что я есть: евреем из Моравии, родители которого родом из австрийской Галиции».

13 марта 1938 г., на следующий день после потери Австрией независимости, на Берггассе, 19, в доме Фрейда последний раз собрались члены правления Венского психоаналитического общества. Решили продолжить свою работу там, где поселится Фрейд. Он по этому поводу заметил: «После разрушения Титом Храма в Иерусалиме Иоханан бен Заккаи попросил у императора разрешения открыть в Явне школу для изучения Торы. Мы собираемся сделать то же самое. В конце концов мы знакомы с преследованиями по нашей истории, традиции, а некоторые из нас и по личному опыту»[6]. Выехать из нацистской Австрии даже знаменитому Фрейду было непросто. Потребовалась помощь посла США во Франции и личного друга Рузвельта Уильяма К. Буллита (William Christian Bullitt, 1891-1967). В тридцать восьмом году Гитлер еще побаивался портить отношения с американским президентом.

* * *Уильям Буллит был пациентом Фрейда, поклонником его идей. Фрейд и Буллит

вместе написали книгу «Томас Вудро Вильсон. Американский президент. Психологическое исследование». Редчайший, если не единственный, случай соавторства в творчестве Фрейда. В 1933-1936 гг. Уильям Буллит был послом США в Москве. Приятельствовал в границах своего положения, разумеется, с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым; пытался ему помочь выехать из Советского Союза. Как полагает Александр Маркович Эткинд, портрет Воланда из «Мастера и Маргариты» списан с Буллита. А по воспоминаниям Елены Сергеевны Булгаковой (в записи В.А. Чеботаревой), описывая бал у Сатаны, Булгаков воспользовался впечатлениями от приема в американском посольстве 22 апреля 1935 г., на котором он был вместе с супругой по приглашению Буллита.

* * *В 15.25 в субботу 4 июня 1938 г. с Западного вокзала Австрийской столицы отошел

«Восточныйэкспресс», увозивший Фрейда навсегда из города, где прошла его жизнь. На следующий день поезд достиг Кале, откуда Фрейд и его семья на ночном пароме отплыли в Англию. Обосновались Фрейды в Лондоне на Мэрсфилд-Гарден, 20. В этом доме создатель психоанализа прожил свой последний год. Там же до своей смерти в 1982 г. жила хранительница наследия Зигмунда Фрейда, его дочь Анна. А в 1986 г. был открыт музей. Библиотека, кабинет Фрейда и сегодня выглядят такими же, как при его жизни.

В середине января 1939 г. у Фрейда в ротовой полости выше и глубже последнего места операции появилась новая злокачественная опухоль. Операция была бы слишком

67

рискованной и, по общему мнению, участвовавших в консилиуме врачей, бесполезной. Была начата радиотерапия. Фрейду стало лучше, но ненадолго. С августа, пишет доктор Шур (Max Schur, 1897-1969), состояние Фрейда стало стремительно ухудшаться. Он был вынужден отказаться от приема пациентов. Кабинет превратился в больничную палату.

Последняя книга, написанная Фрейдом, - «Человек Моисей и монотеистическая религия». «...Я готовлюсь к ожесточенному сопротивлению, которое эта книга встретит среди евреев» — из письма Фрейда Максу Эйтингону. Последняя прочитанная - «Шагреневая кожа» Бальзака. «Эта книга как раз для меня; в ней об усыхании и голодной смерти» - прокомментировал Фрейд. Из воспоминаний доктора Шура: «27 сентября ... он сжал мою руку и сказал: "Мой дорогой Шур ...Вы обещали не покидать меня, когда придет мой срок. Теперь в моей жизни не осталось ничего, кроме бессмысленных мучений".

Я подтвердил, что не забыл своего обещания. ... Когда у него началась агония, я ввел ему подкожно морфий. ... После двенадцати ночи я повторил инъекцию. Фрейд, несомненно, уже исчерпал все ресурсы своего организма. Он впал в кому, сознание к нему больше не возвращалось. Он умер в три часа ночи 23 сентября 1939года». Из книги Э. Джонса: «Тело Фрейда было кремировано в Голдерс-Грин утром 26 сентября в присутствии большого количества скорбящих людей... его прах покоится в одной из его любимых греческих урн». По просьбе родных прощальную речь произнес Э. Джонс. С речью на немецком языке выступил Стефан Цвейг.

Литература:1.Дадун Р. Фрейд. М.: Х.Г.С., 1994.2. Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М.: Гуманитарий, 1997.3.                    Дубнов    С.М. Новейшая история еврейского народа. Т. 1—3. М.-

Иерусалим: Геша- рим - Мосты культуры, 2002.4.  Еврейская энциклопедия. Т. 1-16. Репринтное воспроизведение издания Общества

для научных еврейских изданий и Издательства Брокгауз-Ефрон (СПб). М.: ТЕРРА, 1991.5. Лоренцер А. Археология психоанализа. М.: Прогресс-Академия, 1996.6.   Нолл Р. Арийский Христос. Тайная жизнь Карла Юнга. М.: Рефл-бук; К.: Вак- лер,

1998.7.  Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа. СПб.: Восточно-Европейский

институт психоанализа, 1995.8.  ТомэХ., Кэхеле X. Современный психоанализ. Т. 1—2. М.: Прогресс-Литера; Яхт-

смен, 1996.9. Феррис П. Зигмунд Фрейд. Минск: Попурри, 2001.10. Фрейд 3. Автобиография // По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс,

1992. С. 91-148.11.  Фрейд 3. К истории психоаналитического движения // 3. Фрейд. По ту сторону

принципа удовольствия. М.: Прогресс, 1992. С. 149-200.12 Шур М. Зигмунд Фрейд: жизнь и смерть. - М.: Центрполиграф, 2005.13. ЭткиндА. Эрос невозможного. СПб.: Медуза, 1993.14. Юнг К.Г. Вотан // Карл Густав Юнг о современных мифах. М.: Практика, 1994.15.  Юнг К.Г. Воспоминания, сны, размышления // Карл Густав Юнг: дух и жизнь. М.:

Практика, 1996. С. 7-369. 

 1 На родине А. Бергсона, во Франции, юридическое равенство евреев существует с

1848 г., в Вюртенберге, где родился А. Эйнштейн, - с 1869 г. В Моравии, принадлежавшей в год рождения Фрейда Австро-Венгрии, - с 1866 г. В России законодательное неравенство национальностей и вероисповеданий было отменено в марте 1917 г.

7 «Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований», редактором которого был в то время К. Юнг.

68

[1] Людвиг Филиппсон (1811-1889) - еврейско- немецкий общественный деятель, писатель, раввин, либерал, борец за равноправие евреев. В течение полувека издавал журнал «Allgemeine Zei- tung des Judentums», где печатались философские, исторические статьи, обсуждались религиозные и злободневные еврейские проблемы. Еврейские общественные организации поручили Л. Филипп- сону перевести Библию с иврита на немецкий и снабдить перевод необходимыми комментариями. Эту работу Л. Филиппсон завершил в 1853 г., за три года до рождения Фрейда. Филиппсонов- ская Библия пользовалась большим успехом и выдержала несколько изданий.

[2] Знак Еврейского союза, брит мила (иврит) - обрезание. Ритуальная операция - удаление частицы кожи полового члена. У евреев ей подвергаются все новорожденные мальчики на восьмой день. Символизирует союз между Богом и Израилем. «...Обрезайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знаменем завета между Мной и вами. Восьми дней от рождения да будет обрезан у вас в роды ваши всякий младенец мужского пола...»(Книга Бытия 17:11,12). Моэль - специалист, совершающий обрезание.

[3]              Буквально - изгнание. В древности — наказание, вынуждавшее жить только в городах-убежищах. После разрушения Римом в начале новой эры еврейского государства, галут — вынужденное пребывание евреев за пределами страны Израиля, противопоставляемое добровольному рассеянию - диаспоре. Религиозное осмысление изгнания привело евреев к осознанию себя бездомной нацией. А галутом стали называть скорее состояние гонимости, чем изгнание как таковое. Для мистиков в XIV-XVII вв. галут - состояние еврейского народа, в котором он не способен воспринимать непосредственно присутствие Творца. Исторически же представления о галуте стали одним из инструментов сохранения национального самосознания; религиозно-идеологическим и коллективно-психологическим основанием для возрождения еврейской государственности на древней Родине.

[4] Балдахин, под которым в соответствии с религиозной еврейской традицией происходит свадебный обряд, шире - религиозное еврейское бракосочетание.

[5] «Свободные ассоциации» — словосочетание, укоренившееся в русском языке - следствие неточного перевода на английский фрейдовского «freier Einfail». Немецкое Einfall означает внезапное вторжение, обвал, внезапную мысль, идею или затею, а вовсе не ассоциацию (assozia- tion — объединение, нем.).

[6] Иоханан бен Заккаи - еврейский богослов и законовед времен разрушения Второго Храма римлянами. Нет точных сведений о годах его жизни. Родился, по приблизительным подсчетам, в 25-30 г. до новой эры. Умер, как утверждает традиция, в возрасте ста двадцати лет, т.е. около восьмидесятого года. Был членом последнего синедриона. Основным принципом вероучения считал любовь к Богу и исполнение Его заповедей из любви, а не из страха. Бежал из осажденного римлянами и раздираемого гражданской войной Иерусалима. Был принят римским главнокомандующим Веспасианом, будущим императором и основателем династии Флавиев. Произвел на него столь благоприятное впечатление, что тот выполнил просьбу старого рабби: пощадил город Ямнию и его ученых. Для еврейства это имело огромное значение. Решения синедриона не считались законными в глазахевреев, если они не принимались в Иерусалиме. Иоханану бен Заккаи и его сподвижникам, не имевшим после разгрома Римом Иудеи никаких юридических, административных или финансовых возможностей, удалось отделить иудаизм от разрушенного Иерусалима, добиться признания еврейством правомочности решений Ямнии и их исполнения. Хотя по законам Римской империи они были лишь теоретическими изысканиями, не имевшими никакой юридической силы. Фрейд допустил ошибку. Веспасиан и Иоханан бен Заккаи встретились почти за год до разрушения Иерусалима. И Веспасиан тогда еще не был императором. Похоже, фрейдовское «после разрушения» указывает на его стремление оправдаться в нежелании покинуть Вену еще до вхождения Австрии в Третий рейх и неверие в катастрофические последствия нацистского правления. Ошибкой он уравнивает свой неоправданный оптимизм с мудрой предусмотрительностью Иоханана бен Заккаи.

69

 

70