Нина Савушкина

Небесный лыжникКнига стихов

СПб ОО «Союз писателей Санкт-Петербурга»«Геликон Плюс»

Санкт-Петербург · 2015

Савушкина Н. Небесный лыжник. Книга стихов (Серия «Петроградская сторона») — Санкт-Петербург, СПб ОО «Союз писателей Санкт-Петербурга» / «Геликон Плюс», 2015. — 256 с.

ISBN 978-5-000-98-005-7

© Савушкина Н., текст, 2015.© «Геликон Плюс», макет, 2015.

ISBN 978-5-000-98-005-7

УДК 82.32.161.1ББК 84(2Рос=Рус)6 С 13

УДК 82.32.161.1ББК 84(2Рос=Рус)6

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации

Санкт-Петербурга

Художник Виктор Меркушев

В новую книгу стихов известной петербургской поэтессы Нины Савушкиной вошли избранные стихи, написанные за несколько деся-тилетий, в том числе из книг «Стихи» (1996), «Пансионат» (1999), «Про-щание с февралём» (2005) и «Беседка» (2011). Также в книгу включены новые, ранее нигде не опубликованные стихи.

Савушкина — мастер поэтического портрета и пейзажа, что в полной мере отразилось в данной книге.

Книга «Небесный лыжник» в рукописи получила премию имени Анны Ахматовой в 2015 году.

С 13 В. А. Лейкину — моему литературному гуру

Часть 1

ВНУТРИ ЧАСОВ(стихи восьмидесятых

и девяностых)

7

ВНУТРИ ЧАСОВ

Мне кажется, я в этот мир попала,как бабочка в настенные часы,где стрелок заострённые усыслегка дрожат в предчувствии обвала

внутри часов, где циферблат распух,отведав будто времени пощёчин,где маятник летает, скособочен,царапая мой запотевший слух.

Но, оказалось, время истекло,как спелый плод, раздавленный пятою,и точка, вытянувшись запятою,налипла трещиною на стекло.

Так расшатался мир свинцовых гирь,прогнулся, точно ветхие подмостки.Растерянно застыл на перекрёсткеавтоинспектор, толстый, как снегирь,

не ведая, куда направить лётвсех бабочек, оставшихся без крова,пока потоком воздуха сырогоих времени корова не слизнёт.

А мне осталось, зацепившись тут —внутри часов, как в избранном застенке,разглядывать узор пыльцы на стенке,где мои крылья также отцветут.

8

* * *

Осенний стих, написанный зимой,является некстати, как хромойпроситель за похлёбкой даровою.Почти на четверть года запоздав,встаёт в дверях он — скромен и лукав,с котомкой, полной старою травою.

Жгуты травы поддерживают связь,осеннюю желтеющую грязьмешая с зимним заревом с востока.Доброжелателен, как аноним,былого голос. Я иду за ниммеж частных дач и бурых водостоков.

Здесь даже снег ложится под угломк строеньям, предназначенным на слом.В снежинках пропылённого фарфорастоит природа, как настенный пласт,и пробивают сумерки и настстеклянные затылки светофора.

Но осень не вернуть, не возвратить.И взгляд нельзя от снега отвратить.Осенний стих — нескладный переросток, —испарину листвы и луж хранивнутри. Перед презрением бронивсё стянуто чугунною коростой.

9

Мы вспять идём. Постукиванье ног,и сказочной зимы стеклянный рог,и оторопь февральских красных пальцевотщёлкивают в такт: «Пляши, пляши».Но памятник стоит вверху. В тишинад ним горит звезда. Звезда скитальцев.

10

* * *

В тот год вневременной и незаконныйзима не вышла на дежурство в срок.Её сосульки голубой шнурокпока не тяготил карниз оконный.А воздух был — как плавленый сырок —бесформенный, размякший и зловонный...Темнело, впрочем, вовремя. Но мглав тот год крещенским холодом не жгла.

Мы собирались в Комнате досуга —в тот год нам дозволялась эта блажь.Нас жизнь не била — это был массаж,но руки сами скручивались туго,как выжатые простыни. Фиксажпохож на память, как на гроб — фрамуга.Черта здесь обнаружится одна —добротны крышки, нет, однако, дна.

Мы собирались... Тишина меж намиступала в грубых шерстяных носках.И треугольной жилкою в вискахподрагивала в нас (как в лампах пламя)надежда. Мы на низеньких мосткахусловились встречать своё цунами...Волна прошла, и треть из нас на дне.Что ищут остальные в прошлом дне?

11

* * *

В трамвайном стекле отразился мой скошенный глаз.Он смотрит на дом, чья окраска напомнила квас —коричневый, в белых потёках; и так одинок он,что в крайнем из окон представить мне хочется вас.

Вы там почему-то сидите почти стариком,задумавшим вспомнить всех тех, кто был с вами знаком.Душа ваша в прошлом, а тело пока с настоящимпытается сладить, как ключ с проржавевшим замком.

Зимою, спросонья, мерещится в дальнем углу,что тот, кто меняет пластинку и ставит иглу,почти что телесен... Но звук механических песенстарательней ножниц надкусит пятнистую мглу.

Потёртые тени в эпоху больших сквозняковбесформенной пылью стирает со стен, потолков.На месте, согретом тенями, — отныне портреты.Художник, исполнивший их, не совсем бестолков.

Портреты, истлев, принимают обличья теней.И эти постигнет такая же участь, но в нейне будет резона. Плоды грозового сезонане делают тени. При жизни им было темней...

Чугунный фонарь возле вашего дома рогат...Вкушая кофейный напиток — плохой суррогат,Вы смотрите вдаль, где лиловый, как пламя спиртовки,мигает рассвет — подогретый вчерашний закат.

12

* * *

Комнату помню и розовый свет на обоях,россыпь дешёвых конфет на столешнице гнутой.Чашки фаянсовый край остывал под губою,и становилось отчётливей с каждой минутой —я проскользнула вам в то, что зовётся судьбою,словно в разношенный тапок ногою разутой.

В мире, где все мы покрыты текстильной корою,ставнями тусклых очков, занавесками чёлок,душу свою вы любили проветрить порою.«Мне ли не быть сквозняком — порождением щёлок.Где, как не там, я незримую шахту пророю,дабы пыльцу собирать с трудолюбием пчёлок?» —

думала я, а мои нестерильные пальцыв вашей судьбе копошились проворно, как в тесте.И, в анекдот добавляя шипящего сальца,разве я знала, что всё загорится на месте?Я только ситчик продела в железные пяльцы,вышила крестик, не зная, что выпадут крести.

В Доме крестовом, как прежде, всё в должном порядке.Ваше жилище отныне спокойно, пустынно...Переступив через вас, как межа через грядки,я удаляюсь, поскольку ни в чём не повинна.И, уходя, обещаю не делать закладкив Книге судьбы, как бы ни были повести длинны.

13

* * *

Осенней аллеи наборный паркетвыводит на берег крутой.Весь парк с высоты, как прозрачный пакет,упругой налит пустотой.

Отсюда берёз вертикальная дрожьвидна, как в пробирках вода.И башни вокзальной игрушечный ножне делает тучам вреда.

Но вдруг из угла, где прозрачная мглащекочет затылок сосны,свернувшись в спираль, облетает игла —концы её странно красны.

Сквозняк обрывает обои листвы,аллею закрыв на ремонт,но сверху в заплатах сквозной синевына нас надвигается зонт.

Под крышей его — страшноватый уют,где каждый прохожий — изгой.Лишь поздние птицы без пользы клюютпредплечье скульптуры нагой.

14

ОТРАЖЕНИЕ

Вы всегда относились с опаскою к чёрной воде,к безразмерной реке и пустынным домам на пригорке.Только пруд — не река. Словно ключ, он висит на гвоздеостровка. И должно быть, на вкус металлически-горький.

Впрочем, пруд никого не поил, не растил, не рожал,не держал на себе ни парома, ни лодки, ни флота,незнакомые лица на водах своих отражали себя выражал через эти мгновенные фото.

Наклоняясь к нему, мы имели четыре лицаи вполне походили на карты из общей колоды.И задумали мы ни начала не знать, ни концаи остаться такими, какими нас видели воды.

Мы исчезли в пруду. И ушли вместо нас двойникив переменчивой дрожи прозрачны, пусты и незорки...Вы не стали бояться скользящей куда-то рекии купили себе заколоченный дом на пригорке.

Моя новая жизнь незатейлива, тихо проста, как сухого листа к неизменной земле приближенье.Только чья-то фигура под вечер стоит у моста —так былую меня посещает моё отраженье.

15

* * *

Наступают холода, когдавоздух либо сворачивается, не достигая носа,либо впивается в щёку, словно заноза.Земля скользит под ногой ледяной бутылью.Спина принимает форму знака вопроса,сопротивляясь непрошеному усильюветра и притяженью льда.

Глазам остаётся смотреть,как ветер ломает кустарника тонкие трости,вбивает в почву травы заржавелые гвоздии тем оголяет газон розовато-ветчинный.Губам остаётся слагать стихи о норд-осте,весьма отдающие мертвечинойнаполовину или на треть.

Мёртвая книга, читаемая везде,темнеющая, как прорубь, зовущая наклониться —вот что такое холод. На каждой страницене буквы хрустят — ледяные осколки бутылки.Книгу читают вслух ученики, ученицы.Лиц их почти не видно, зато затылкиопрятны, как первый снег в борозде.

Бывшие мысли плывут в ледяную пыль.Тело стремится забыть себя, как основу,и привыкает с ветром играть в подкидного.Мерно кочует кровь по стеклянной вене.Белыми трубками, лампами света дневногона небесах декабря повисают мгновеньяжизни, закупоренной в бутыль.

16

* * *

Мне снился сон, где было нам теплои белый торт нас ожидал на кухне.Сидели мы. А шкаф возьми и рухни.И одиноко звякнуло стекло.И по стеклу потёк пурпурный джем...Тогда квартиросъемщица налевозабила по стене незнамо чемв припадке истерического гнева.Неясный шум оформился в скандал.И, взяв из разоренного комодачервонец задубелый, как сандал,я вышла вон. Навязчивая модана ногти наносить лиловый лаксмутила мою нежную натуру.Купив его в галантерее сдуру,я села в электричку — просто так...Я точно помню — был осенний день,вдоль окон плыли жёлтые равнины,закат цветов разделанной свининысгонял в канавы сумерки и тень.Но я, сойдя на полустанок свой,шагала почему-то по сугробам(во сне бывает всякое, особокогда ты спишь на запад головой).Я, бережно размешивая снег,несла свою, пусть мелкую, удачу.Как вдруг — внезапный шок, обратный бег —забыты в электричке лак и сдача...Примчался поезд — бешен и огнист.

17

Я шарила под каждою скамейкой.Меня жалел красивый машинист —так создалась вагонная семейка.Я, памятуя свой давнишний сон,теперь спала к востоку головою.Пятнадцать лет мы жили в унисон.Не помню, как я сделалась вдовою.Я продолжала жить в своём купеуже одна. Нет, кажется, с потомком,когда однажды за окошком тонкимвозник мой городок на букву «П».Я спрыгнула в сугроб, пришла домой,нажала кнопку, мне открыла мама.Я ожидала возгласов, но прямоона спросила: «Где червонец мой?»...Вот каковы бывают наши сны —причудливы, как роспись на эмалиони всегда, с какой бы стороныот полнолунья мы ни задремали.

18

* * *

Никто среди нас не умел так уютно страдать:выдавливать фразу, как пробку из полной бутыли,лицо запрокидывать блюдцем и так ожидатьчьего-то плевка, вопрошая безмолвно: «Не ты ли?» —как будто мы вас обокрали, раздели, убили.Под этаким взглядом, не кравши, захочешь отдать.

Отдать что угодно: богатство, талант, красоту.В присутствии вашем пятак — показатель излишка.Красивость бестактна. Еда застревает во рту,и скорость рождает одышку, а сытость — отрыжку.В смущенье талант маскируется в серую мышку.У норки мышиной вы чертите мелом черту.

Вы любите слово «душа». Ваше сердце — сосуд,в котором вы холите боль, как хозяйка — герани.Глаза обнажённые жалость из встречных сосут,поскольку умеют задеть сокровенные грани.Вы в каждой руке принесёте по колотой ране,явившись однажды на свой заключительный суд.

И судьи заявят, что с миру по нитке у всехиз жизни тянули, беспечно прорехи латая.Но вас оправдают за этот единственный грех...И вот Вы живёте вторично, уже процветая.В глазах ваших — твёрдых и выпуклых, словно орех,проносятся птицы, как щепок обугленных стая.

19

* * *

Кариатида опускает веки,внезапно ощутив себя в отсекезатопленной врагом подводной лодки.Но скорчившись, как будто от щекотки,взирает сверху проходящим в темя...Она была и с этими, и с теми,поскольку каждый движимый — хозяиндля мраморного торса, что припаян.А ныне ей владеют люди, коине смеют ночью посещать покои.Они (конечно, ни во что не веря),стыдливо опечатывают двери,боясь, что донесётся им вдогонкуущербный смех безвинного ребёнка...Торчат в окне обрубленные ветки,и чуть пониже инвентарной меткина зеркале старательно замазанстремительный, как выстрел, след алмаза.Немые вещи в лабиринте комнатподольше нас живут, побольше помнят.Кариатида вспомнит лодку, стоя,затоплена по горло темнотою.Дворец себя увидел в сетке мракав обличье пленного речного ракаи, боковым крылом прикрыв фасады,пытается прорваться из засады.

20

* * *

Ноябрь умирает. Сосны прошлогодний укропприветствует нас на одной из предложенных троп,и зуд словопрений, творений, неярких горенийведёт нас по ней до условленной надписи «Стоп!».Дойдём и за это получим благие советы,как делать из времени липкий домашний сироп.

Желающий мудрую песню сложить, не забудьслова: благодать, бытие, человечество, суть.Нет песни бесценнее той, что звучала на сцене.Так слушай солистку, чей взор беспокоен, как ртуть.Дробится лицо у певицы, однако ключицыпрочны, словно балки строенья под вывеской «грудь».

Пишите картину, где воздух свернулся, как суп,где божья коровка похожа на вырванный зуб.Сутулая мышь собирает на грядке остаткиневидимых круп, но темней, чем мышиный тулуп,спускается туча, дырявый картуз нахлобучана купол церковный и фабрику в несколько труб.

А ты, убедившись, что гомон воскресный затих,поведаешь нам тот рецепт, по которому стихберётся из пальца, с добавкой горчицы и сальца(но в меру, чтоб был целомудрен, как в сказке жених).Пегас твой — он благонамерен, как истинный мерин.Здесь каждому жребий отмерен, но ты не из них.

21

* * *

Когда год Крысы подходил к концу,из недр провинциального вокзалазастенчивая крыса выползалаи, скорчившись как вязаная гетра,вонзала треугольную ноздрюв сырой поток приземистого ветра,который тёк навстречу январю...

Когда год Крысы подходил к концу,переплавляя в сумерки усталость,мне часто снился сон, где я пыталасьспасаться бегством... Что меня влеклоотсюда? Я в сугробе закопаласвой разум и в истории влипала,как будто снег в оконное стекло.

22

* * *

Вокзальный сквер. Зелёная канава.Обмылки плесени конкретны, как отравав бокале забродившего вина.Безвреден яд, и все мы живы. СлаваБогу.... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Лишь памятник рукой, подобной рогуили трубе для стока талых вод,который годщекочет небосвод.Он ждет,когда луна покатится в рукав.Его чугунный ротнезыблем и лукав.Своею тенью перстпронзил кирпичный склади башню, где отверстбелёсый циферблат.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На циферблате вспыхивает «три».Ночной вокзал процежен изнутри.Стеклянный, герметичный, как колпак,он воздух обращает в душный лак.И этот лак фиксирует навекскамью с десятком спящих человек.... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Открой глаза. Под веками песок.И мысли потекут наискосок...Настало утро.

23

Надо выпить сок,смыть пудруи подумать о билете...Цыганки моют ноги в туалете.В губах у них дрожит по сигарете...Переполняется терпенья чаша.И вот,продолговатый, словно пищевод,пришёл состав, и нам сказали: «Этидва места будут ваши...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Познали радость мы сполна,когда широкая спинавполне любезной проводницысокрылася за дверью, длятого чтоб приготовить чай.... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Наш поезд ехал (так шершавая петлясползает по вязальной спице).Плясал в окошке иван-чай.

24

* * *

В доме прежней подруги, где я перестала бывать,где высок потолок, а внизу распласталась кровать, —представляю тебя за столом со множеством трещин.Крутолобых поклонников в мирный кружок собрав,демонстрируешь новый, ещё тесноватый нрав,подгоняя свой сложный взгляд под простые вещи.

Кто из басен твоих нацедил через марлю мораль?Кто тебя надоумил закручивать нервы в спираль?Это тело доступное — кем оно ныне ведомо?Кем твой выпуклый взгляд запланирован был на ожог?Кто вложил в эти губы свистящий металлом рожок?Бог? Навряд ли. Скорее, сердитый божок коммунального дома...

Пролистав каталог разномастных своих королей,ты на скатерть вино или слёзы в жилетку пролей,или пух тополей наблюдай в привокзальном канале.Расчленяй пауков, изучая природы нутро.Ублажай стариков, подселяя им беса в ребро.Согреши. Но прошу, не пиши сочинений на темы морали.

25

* * *

Как гости без подарка,по направленью к паркумы шли, ища скамью —она к холму, как марка,крепилась на клею.

Поход наш с остановкойбеседою неловкойтоски не разогнал...Цветочною перловкойпрокашлялся канал.

Закат померк до срока —так угасает окозабитого быка.И смертной поволокойсомкнулись облака.

Так неостановимопрошелестела мимоещё одна среда.И зубы херувимаблеснули в два ряда.

В сплетении растениймелькнули наши тении разбежались врозь.И более нигде невстречались... Не сбылось.

26

ПАНСИОНАТ

Однажды, совершая променад,случайно забреду в пансионатзаброшенный, поскольку сзади онявляет заржавевший стадион.На финише дорожки беговой —без шеи, но с квадратной головойизображён стремительный спортсмен.А в глубине, среди бетонных стенстоловой — надломившийся плакат,где повар, красномордый, как закат,спешит сказать невидимой толпекурортников: «Приятного аппе...» —и воздух рядом, кажется, согретполузабытым запахом котлет.Вот корпус. Он захлопнут, как сундук.Внутри лежит невыветренный духзастоя с лёгкой примесью тоски.Разрезан этажами на куски,он вытек, как рассол из огурцов.Там в глубине знакомое лицо впурпурной рамке, вытертый ковер спятном от швабры, кресел пыльный ворс.Здесь хочется застыть и замеретьи, жизнь свою поворотив на треть,купить путевку в давешний покой,остаться здесь — ничьей и никакой...Так гипсовый олень без головыуже не слышит запахов травы,но, к постаменту намертво прибит,обломком горла в небеса трубит.

27

* * *

Воздух тёплый, как безумие,как плевок в лицо зиме.Сосны, словно рыбьи мумии,греют кости на холме.

В ожиданье стынут супницыпараллельных двух озёр,но в руке весны-отступницыскоро треснет их фарфор.

Под лучами непокорнымив муке выгнется двореци взорвётся окон зёрнами,как сопревший огурец,

потечёт слоёной охроюс яйцевидного холма...Ах! Такой весною мокроюхорошо сходить с ума!

28

* * *

Мне не прорваться через сон,он опечатывает жилы,и пустота со всех сторонменя, как вата, обложила.

Как видно, далеко зашласудьбы неумная насмешка.Я загадала на орла,а мне в ладонь упала решка.

Был горизонт мой как стекло,а ныне пятнами залапан.И ты, как будто бы назло,мне перекрыл последний клапан.

Какое право ты имелсовать пронырливые пальцыв тайник прошедшего, где мелвоспоминаний осыпался?

Твоё лицо мне застит свет,как будто яблоко гнилое.Его я сбить пытаюсь с ветки,и припорошить золою.

Ты, впрочем, был со мной знакомтак мало, что не стоит вякать,когда хрустит под каблукомнедораспавшаяся мякоть.

29

* * *

Я читаю громко — из своего,когда нужно шёпотом — из чужого.Все вокруг обратились в слух, но еготак же сводит, как челюсть от долгого жёва.

Девочка с глазами бассет-хаунда,нетерпеливо покачивая носком ботинка,ждёт окончания первого раунда,но я сдамся ещё до конца поединка.

Ибо мозг мой вял, словно чайный гриб,что осел на дне запотевшей банки.Замолчать бы, но имидж ко мне прилип,надоев, как струп на подсохшей ранке.

Как бессильны комнату отразитьзеркала, что гаснут под чёрным крепом,так и я навряд ли смогу сразитьваши души слогом своим нелепым.

И поскольку оно ничего не даствам, услышать это почти хотевшим,ваши лица крошатся, как пенопластв кулаке реальности запотевшем.

30

* * *

Где ты — полузабытая подруга,в теченье года слывшая такой,с кем дружба, словно конская подпруга,порвалась, перетёртая тоской?

Прозрачным и неясным, как медуза,бывал твой взор к двенадцати часам.Душа была раскрыта, словно луза,и странный ток бежал по волосам.

И ты, прижав своё цыплячье темяк холодной неокрашенной стене,всё слушала, как уплывает время,сверкая, как лосось на быстрине.

Оконце заволакивало тиной,а лампочек осталось только две.Приятель твой отсвечивал щетинойна абсолютно круглой голове.

Плохой портвейн в неподходящих чашкахтемнел, как передержанный фиксаж.Все вспоминали о каких-то Сашкахи тут же посылали на фиг Саш,

Валериков, Марин и прочих с ними,чуть позже говоря о них тепло...И на губах задерживалось имя,а время между тем текло, текло

из этих стен, как будто бы из плена,не ведая, длинна ли, короткабывает жизнь. И коридор коленосгибал, как для прощального пинка.

31

РЫБА

В снегу, где каждый отпечаток шагаотсвечивал подобием ушиба,валялась на крыльце универмагаприхваченная изморосью рыба.

Глядело смерти тридцать сантиметровв сухую тьму слоёными глазами,и не вода, а лишь осколки ветрасквозь треугольный рот в неё вползали.

Та, что подобно лезвию кинжалапронзала плоть (пусть бывшую морскою),сейчас настолько явно выражалато, как мечта становится тоскою,

что собственная кровь казалась белойи не текла, а проносилась, вея,к последней проруби, что стекленелачуть ниже ворота и чуть левее.

32

ПОЧИТАТЕЛЮ

Вы мои стихи, как почитатель,почитав, сглотнёте, словно слизь.Я не знаю, кстати ли, некстати льнаши мысли вдруг переплелись.

Вы напрасно морщите над книжкойзлые скобки воспалённых губ —вход туда для вас закрыт задвижкой.А реальный мир настолько груб,

что любое соприкосновеньес ним дарит очередной синяксердцу, изнемогшему в биеньев теле, словно ласточка в сенях.

Не изобразить вам, впрочем, фавнапо лесам безудержный полёт.Эти ногти — мягче целлофана,им не надломить запретный плод.

Не пристало пяткам носорогавытворять классические па...Вам от жизни перепало много,но судьба была не столь слепа,

разливая души в оболочки,словно во флакончики духи.Если вы не стоите и строчки,то на кой вам чёрт мои стихи?

33

* * *

Он рос, как новый сорт, что в буреломобронен пьяным селекционером.И, повзрослев, ни под каким угломне проходил там по своим манерам.

Он умер, ибо слишком был серьёзен,хоть легче жить пытался и хотел,но от несовпаденья душ и телон каждый раз потел до самых дёсен.

Вдруг стало больно несколько иной,доселе не изведанною болью,как будто обтянул он шар земнойвсей кожей, истекающею солью.

День канул, как лимон, что утопилив стакане чая, и настал покой,когда висит над каждою строкойедва заметный столбик лунной пыли.

А мыслящее мясо в пиджакахуже вовсю протискивалось в двери.Но это был ещё не полный крах,а только страх. Внезапный страх потери.

34

СТАРУХА НОЧЬЮ

Старуха спит. Ей надоеловсё, что упорно не даётеё грузнеющему телув последний двинуться полёт.

Старухе хочется наружу.Она сама себе тесна,но снова в жизнь, как будто в лужу,она ныряет после сна.

Спускает ноги. Мир, враждебен,теснится с четырёх сторон.Ей надо заказать молебенсебе на случай похорон.

Глаза, вспухая мокрой гречейсквозь розоватый пар волос,всё ищут тех, кого сберечь ейдавным-давно не удалось.

Расталкивая тьму повсюду,она мечтает, чтоб ночникот электрического зудавзорвался светом, как гнойник.

Она застряла в коридоремеж этой жизнию и той.Ей слышится дыханье моряза предпоследнею чертой.

35

И в коридоре, будто в горле,она трепещет, как кадык,покуда стены не растёрлиеё невырвавшийся крик.

Скорей у жизни на излётев прощальном приступе тоскистянуть с себя излишки плоти,как пропотевшие носки...

Она уже почти у цели...Вдруг — свет. За дверью унитазжурчит. Она бредёт к постели.Она жива — в который раз.

36

ДЕВУШКА ИЗ МАССОВКИ

Зачем вы, девушка, пришли в кино —не зрителем, а в качестве объекта?Вам впору прославлять прокладки, новдруг захотелось старины. И некто

любезно снизошел до ваших ран,навязчивой мечте сумел помочь. Вырастерянно блестите сквозь экран,как полустёртый гривенник из почвы.

Вы так торчите среди чуждых сфер,как те корсетом вздыбленные бюсты,что призваны заполнить интерьерсреди шпалер под цвет морской капусты.

Ваш кавалер ценою в пятачокподавлен, словно в пальцах сигарета,его лица унылый кабачоксвисает из-под жёлтого берета.

Вам эта жизнь придуманная жмёт,как жмут недоразношенные туфли.Вы залпом проглотили этот мёд,а после погрустнели и опухли.

Послушно отвыкаете мечтать,и рёбра в одеянии старинномскрипят, как та железная кровать,покрытая атласным балдахином.

37

* * *

Я уже не вернусь в эту синюю комнату,где торшер от пыли махров, словно шмель,и в прихожей на наступлю каблуком на тупрошлогодней мастикой залитую щель.

Я осталась бы здесь, словно в лампе запаяна,разгорелась бы ровной электродугой.Только времени нет, ведь по воле хозяинапослезавтра меня заменяют другой —

Той, что будет хранить вековое молчаниеэтих стен, чей размах ей немного велик,и пугаться в момент, когда из-за плеча еёпроскользнёт в зеркалах то ли взгляд, то ли блик,

как намёк на безумства, какие могли бы мыздесь устроить, когда б ты меня отыскал...Я ушла, но глаза мои сонными рыбамипритаились в густой амальгаме зеркал.

38

В ТРАМВАЕ

Трудно понять — мы едем или плывем,если трамвай в густой слюне атмосферы,как леденец, засасывают в проёмчелюсти улиц, в которых все зубы серы.

Здесь умирают, как зубы, дома. Одинвесь потемнел изнутри, веками подточен.Он заразит соседний, что невредим,ибо они растут из одних обочин.

Город-кроссворд, сплетение чёрных дырмёртвых квартир, чьи окна давно погасли,и золотых, в которых мерцает мир,плавают тени, как шпроты в янтарном масле.

Бегло считая клетки — каких большинство —по вертикали, затем по горизонтали,не догадаешься, мрак или свет из чегопроистекали, откуда произрастали.

Кажется, близко разгадка. Пока пряманаша дорога. Но вдруг — поворот, кривая...Времени нет на то, чтоб сойти с ума, —лишь соскочить с него, как с подножки трамвая.

39

РАЗМЫШЛЕНИЯ ВОЗЛЕ ГАРДЕРОБА

Мне неприятен свет в начале марта,когда лицу, затёртому, как карта,неоднократно бывшая в игре,не позволяет спрятаться в колодеи вынуждает обращаться к моденаперекор безжалостной заре.

Моё пальто — из синего холста.Я в нём похожа на почтовый ящик.Но я не вызываю чувств щемящих —скорее не изящна, но толста.И в нём не угадаешь даже тыни Золушки во мне, ни сироты.

А впрочем, у меня ещё есть шуба.Но я её почти что не ношу. Ба-бахнет кто-нибудь по головев глухом проулке — поминай как звали.Очнёшься утром где-нибудь в подвале,а может, не очнёшься, но в Неве.Не стоит нынче мне идти на риск.К тому ж весна. И слишком много брызг.

Скорее бы закончился сезон,где выбор меж мехами и холстиной,как будто меж грехами и рутиной,едва ль не к философским отнесён.И прислонился май, признав ничью,к однообразно голому плечу.

40

ВСТРЕЧА

Увижусь с одноклассницей, с котороймы оказались некогда в друзьязачислены неведомой конторой.И твой зрачок, как лампочка за шторойзасветится, навстречу мне скользя...

В своих игривых радужных лосинахпохожая на толстого пажа,ты затмевала более красивых,когда в глазах, как в переспелых сливах,мерцала мысль, загадочно дрожа.

Мне помнится, тогда ты в жизнь впиваласьсо всем азартом молодых зубов.Откуда появилась эта жалость?Куда девалось то, что выражалосьв двух терминах: «природа» и «любовь».

Твой детский нрав изрядно истрепал их,любя до неприличия, взахлёб,то юношей печальных, длиннопалых,то город, что спасается в каналах,как беглый сумасшедший из трущоб.

Теперь ты полюбила насекомыхи, оплывая мозгом, как свеча,растроганно следишь за косяком их,пока они в пространствах незнакомыхне растворятся, крыльями суча.

41

За ними ты пытаешься взлететь ивдруг ощущаешь сумрачную плоть,в которой ты застряла, как в корсете,случайно унаследовав вот этидва их рефлекса — жалить и колоть.

42

БУКЕТЫ

В доме моем догорают букеты —жертвенники юбилея —скомканы, встрёпаны, полураздеты,кожей несвежей белея,

словно не выспавшиеся кокоткипосле лихой вечеринки,что по коврам разбросали колготки,шляпки, подвязки, ботинки.

Плещут во лбу — тяжелы, монотонны —волны ночного угара.Листья подёрнуты пеплом, бутоныскручены, словно сигары.

Прежде мясистый, тугой гладиолуспористым стал, точно губка.Видно, внутри у него раскололасьжизни зелёная трубка.

И в подтвержденье, что праздник не вечен,вот уже чайная розаследом за ним набухает, как печень,ржавчиной злого цирроза.

Каждой тычинкой назойливо тычутв небо сухие растенья,словно бы там уже сделали вычет,словно для них — только тень я.

43

Мне-то казалось, что финиш далёк ився не исчезну я, сгинув.Но с каждым днём всё бестактней намёкиастр, маттиол, георгинов.

44

МИМО ВАШЕГО ДОМА

Осенний ветер мне в лицо впиталсяподобно косметическому крему.Я чувствую: во мне заряд осталсяна три стиха или одну поэму.Но как мне поступить с таким зарядом,когда я вас не ощущаю рядом?

Я поднимаю взгляд на занавески,что росписью своей подобны Гжели.Наверное, причины были вескименя не принимать там. Неужелия с ваших губ отныне буду стёрта,как жирный крем от съеденного торта?

Возможно, я поддерживать некстатипыталась груз чужого разговора —так сломанная ножка у кроватипорой трещит, не выдержав напора.И, чтобы успокоить треск в затылке,я присосалась лишний раз к бутылке.

Я поломала умную беседу,чем вас повергла в состоянье злости.Пускай сюда я больше не приеду.А как же ваши нынешние гости,чьи думы, величавы и мудрёны,безмолвно зреют, словно эмбрионы?

45

Приятели, что могут быть приятнылишь тем, что в эту жизнь в иную порувошли, невыводимые, как пятна,а также дамы, что любезны взорузадумчивостью несколько судачьей, —неужто лучше справятся с задачей?

Вы с ними будете почти счастливымв гармонии молчания и звука,пока заплесневелым черносливомиз ваших глаз не вывалится скука.Вы захотите «Спрайта», спирта, спортаи дискомфорта, Боже, дискомфорта!

И вот тогда я не отдам вас преснымгостям, забившим место рядом с вами.Я заявлюсь, как прежде, днем воскресным,пусть не телесно — мыслями, словами.Я впрыснусь, как инъекция под кожу,и вашу душу дивно унавожу...

46

* * *

Мальчик душою, телом не слишком юныйночью в июне застигнут в своей постелисном, от которого нервы его, как струныарфы Эоловой, скорбно зашелестели.

В гулкой пещере тела сердечный клапанзатрепетал крылами летучей мыши.Мальчик лежит, предательским потом заляпан,и, приходя в себя, аккуратно дышит.

Мальчику снилось, будто его всосалов бездну, где нам зачтется за каждый промах, —в небо ночное, что летом белее сала,даже белее сладких плевков черемух.

Видел, как в раскаленной вселенской пиццетело его растворялось, как ломтик сыра,и, пробудившись, думал, во что вцепиться,чтобы остаться частицей этого мира.

Надо сказать, он не то что боялся Геенны,но одинокому, не отраженному в детях,сложно продвинуть в грядущее бедные гены,ибо не знаешь, в какую лакуну продеть их.

Как он в ребяческом страхе мечтал прислонитьсяк людям известным — актёрам либо поэтам.Сколь куртуазно склонялась его поясницак ним за обедом, когда за неведомым бредом

47

Он устремлялся вослед, как за тем крысоловом,что неразумных детей увлекает в глубины.Званым гостям — нелогичным, сумбурноголовым —сложно постигнуть, за что они были любимы.

Как замирало нутро в сладострастной щекотке,обожжено, словно искрой, внезапным созвучьем,как откровенья, что были нетрезвы, нечетки,он собирал со стараньем почти паучьим.

Кем он себя окружал на любительских снимках,вспышке навстречу лицом расцветал, словно астра.Но никогда не узнают стоявшие с ним, какон их выстраивал в столбики, в строчки кадастра,

чтобы взыскать с них в грядущем, когда они канут —раньше ли, позже ли, в кущи ли, в пламень адов, —строфами, главами, где наш герой упомянут.Ибо зачем он тогда привечал этих гадов?

Мальчик спокойно уснул, ибо выход был найдениз лабиринта пугающей абракадабры.Вечность застыла, как рыба в густом маринаде.Он не упустит теперь ее скользкие жабры.

48

ОСЁТР

Припомни, как готовились, когдак нам ожидался из Москвы чиновник,как размещались рюмки и блюда,как размышлялось — положить чего в них?

К полудню пропитались этажитвердокопченым запахом халявы.Перетирались вилки и ножи,а те из табуреток, что трухлявы,

поспешно убирались от греха —подалее от именитых чресел.В витрине эксклюзивные мехас продажной целью модельер развесил.

Как свет зари из вымытых окон,как жизни неизведанной попытка,лучился новорожденный беконсредь куполов алмазного напитка.

В аквариуме там живой осётрпарил, вообразив, что жизнь нетленна,над родичами, что свой смертный одрнашли в пакетах полиэтилена,

и тем гостям, что подошли впритыкк морским продуктам шагом торопливым,исподтишка показывал языкс белесоватым мраморным отливом...

49

...Всё изменилось через полчаса.В потеках коньяка ржавели рюмки.Припрятанная утром колбасаторчала у буфетчицы из сумки.

Фуршет окончен, свита отбыла,их ожидал ещё обед и ужин.подобно голограмме, из стекламерцал осетр, но был уже не нужен —

Ни всплеск хвоста, ни трепет плавника,ни погруженье в тёмные глубины...Мы интересны до тех пор, покасвежи, полезны и употребимы.

50

* * *

Зачем ты мне воображеньекогда-то даровал, Господь?Недужное его броженьемне выворачивает плоть.

Я в ожидании проваламолчу, фантазию зарывпоглубже, чтобы не прорвалоеё внезапно, как нарыв.

Но где в кругу несоответствийя воплотить её смогу?Вот так порою дарят в детствене шоколадку, а фольгу.

Что ж я не радуюсь подарку,не относясь к числу обжор?Зачем увлёк меня под аркунеугомонный ухажёр?

Его я тотчас обложилаза то, что был ко мне влеком.Во лбу его набухла жилалилово-бурым червяком.

Из этих слов, как бы из кучи,он будет долго выползать...А на дворе мороз трескучий,и слова некому сказать.

51

МОЛИТВА

Господи, пошли мне жизнь вторуюили первой новый вариант.Я свое нутро отполирую,словно лакированный сервант.

Я из жизни исключу ошибки,всяческих соблазнов избегу,чтобы мыслей золотые рыбки,вспыхивая, плавали в мозгу.

Вместо неопрятного овалак подбородку стёкшего лицавыточи мне то, что чароваловсех бы — от начала до конца

этой новой, непохожей жизни.голос дай — чтоб нежен и певуч,плоть мою расхристанную втиснив оболочку хрупкую, как луч.

Помоги мне избежать уценки, прикоснуться к таинствам позволь,а из сердца, словно гвоздь из стенки,выдерни заржавленную боль...

Но учти, Господь, что я такая —обновленный облик заселив,как червяк, инстинктам потакая,словно белый прогрызу налив,

сызнова в душе своей загажуяблочную сладкую дыру,из-под век на мир просыплю сажу,перестану жить, но не умру.

Из родимых пятен, червоточин,из зрачков, в которых свет потух,выползет — ленив и скособочен —застарелый, неизжитый дух.

Буду я весьма живой персонойлезть в глаза, вторгаться в диалог,и тебя в молитве полусоннойумолять о третьей жизни, Бог.

Часть 2

ОСЕННИЙ САД

55

НЕБЕСНЫЙ ЛЫЖНИК

1

Наш самолет вознёсся наконец.Иллюминатор, словно леденец,расплавился в малиновых лучах,аэродром качнулся и зачахи закружился сорванным листомвнизу в потоке воздуха густом.И мы, с изнанки облака прошив,глядим, как ослепительно фальшивзнакомый мир с обратной стороны.В небесной кухне стряпаются сныиз сумрачного теста облаков. Они преобразуются легков любой предпочитаемый фантом.Их будто выдувает пухлым ртоммладенец, запеленатый внутризари и мглы. Сверкают пузыри и тают в соответствии с игрой. И облака меняют свой покрой.И лепит за стеклом летучий дымто бабочку, то льва с лицом седым,то памятник неведомо кому,чьи стопы запечатаны во тьму.Но почему, фантазию дразня,по небесам проложена лыжня?Не лайнер, пролетающий внизу,похожий на железную слезу

56

на атмосфере делает надрез,а человек, что некогда исчезиз жизни, с нею больше не знаком,за горизонт шагает с рюкзаком. И снег под ним непрочен и красив…Вдруг, воздух лыжной палкою пронзив,он вздрогнет, словно подмигнув спиной…Что он узрел за рваной пеленой?

2

…Что хочет разглядеть он в мутном илевнезапно приоткрывшейся реки?Внизу под ним снуют автомобили —в чешуйках металлических мальки.

Деревья там, как водоросли, вьются,как ракушки сверкают скаты крыш.Там водоемов треснувшие блюдца, фабричных труб заржавленный камыш.

Для тех, кто в нижних плещется озёрахи загорает меж прибрежных трав,исчезнувшее имя — только шорох.Порой, случайно голову задрав,

они заметят в облаках рисунок — бесформенная куртка, капюшон.Небесный лыжник понаделал лунок и сверху наблюдает, отрешён.

Он понимает — мир многоэтажен.Осталось ждать на третьем этаже, когда навстречу вынырнут из скважинте, кто внизу о нём забыл уже.

57

РЕАНИМАЦИЯ ПРИРОДЫ

Природу, выходящую из комы,тревожат проявления весны.Просторны небеса, но незнакомы.Сосуды рек становятся тесны,взрываясь под напором новой крови. И морщат травы пепельные брови.

Где снежный холм отсвечивал плешинойв родимых пятнах бурого песка, горошек закудрявился мышиный. Так жизнь, как смерть, ползёт исподтишка. Так пруд, как глаз искусственный и карий,блестит во мшистом вытертом футляре.

И вот из непонятного раствораводы и почвы, воздуха и тьмыопять реанимируется флорадля нас непостижимая. Ведь мыуверены, что раз перегорим иуже ни в ком не будем повторимы.

А посему не ждём, чтоб нам вернуливсех тех, кого, однажды потеряв,не обретём ни в марте, ни в июле,пусть мир без них — непрочен и дыряв —трещит, как марля. В старом перегноесуществованье вызреет иное.

58

НАВОДНЕНИЕ

Недавно город был продуттаким нездешним ураганом,что где-то в недрах наших телкровь опрокинулась, застыв,как будто рухнувший редутвдруг обнажил лицо врага нам,враг приближался и свистелнепредсказуемый мотив.

Нёс ветер музыку, дробяеё по каменным изгибам.Мазуркою сменялся марш,вой волка — блеяньем козла.И переросшая себявода в каналах встала дыбоми, как из мясорубки фарш,через решётки поползла.

Река стремилась расколотьсвои гранитные границыи, запрокинувшись как мост,на нас обрушиться с небес.Её раздавшаяся плотьмечтала с небом породниться —так, чтоб песок колючих звёздв ней растворился и исчез.

А нам казалось, что с Луныза нитку дёргает приливы

59

хозяин ветра и судьбы —неуловимый кукловод.Он нам глагол «обречены»переменил на слово «живы»,переиграл, как будто бымы недостойны этих вод.

Река ушла, прополоскавпустые коридоры улиц,лишь кое-где на мостовойцветут ажурные плевки.И город, словно батискаф,всплывает медленно, сутулясь,сверяя пульс неверный свойс сердцебиением реки.

60

СНЕЖНЫЙ КОРОЛЬ

Когда замрёт на дне Летейского проспектагремучая волна,на каменный балкон выходит бледный Нектопод нимбом цвета льна.

Он издали похож на Кая-аутиста —ему не надо Герд.Он небожитель, но лицо его землисто.Лицо его — конверт.

Оно почти мертво, поскольку рот запаянзастывшим сургучом.Он — ледяных словес единственный хозяин —на вечность обречён.

Мы ждём, когда слетят фонемные фантомыиз уст его — на наст.Из снежной шелухи, что подберём потом мы,фанатик воссоздаст

снежинок чертежи, конструкции фигурок,глаголы изо льда,пока не упадёт, как брошенный окурок,Полярная звезда.

И местный неофит, стремясь к светилу ближе,решит: «Постиг, достал».Но в потном кулачке растает мутной жижейблистательный кристалл.

61

МАРТ

Март. Авитаминоз.Снег, растоптанный в прах.Перхоть пыльных мимоз.Вспышки солнца и слёзв непривычных глазах.

Как фарфор костяной,беззащитны виски.Каждый звук за стенойвызывает веснойдребезжанье тоски.

В этом гуле — разрывкристаллических льдов,запредельный мотив —если ты ещё жив,то к нему не готов.

Значит, смог доползтидо весны сквозь январь,чтоб глядеть, как блеститв складках кариатидпрошлогодняя гарь.

А судьба, что предрёкдля себя наперёд, — лишь прозрачный намёк —пустоты пузырёк,запечатанный в лёд.

62

* * *

Невоплотившееся лето,засыпанное снегом в мае, —так композицию балетавнезапно режиссёр ломает.

Зачем встречаются стихиии происходит сдвиг в сезонах?Ветра холодные, сухиешуруют в листьях потрясённых.

Иные слышатся мотивы,где флейта тянется к гобою.Вы так же, как природа, лживы,вам надоело быть собою.

Вы бредите, изнемогая в пелёнках выцветших иллюзий,что где-то есть душа другая,она затопит, словно в шлюзе,

пустоты жизни и сквозь холод вас напоит, как вы хотели, чтоб таял разум, перемолот, как льдинка в огненном коктейле.

Две темноты, желая слиться, плывут, как шёпот, к изголовью. Неузнаваемые лицаобезображены любовью.

63

И луч Луны глядит, пришпиливвас рядышком в один гербарий,как будто бабочку, чьих крыльевразмах возможен только в паре.

Так проще долететь до раяи не заметить при полётетот миг, когда душа втораязатянет вашу и проглотит.

Вы сморщитесь и ускользнёте,в чужой судьбе себя сжимая,как пузырьки воды в болоте,как снег посередине мая.

64

ОНДАТРЫ

На чужой стороневспомни сказку про Город лжецов.Купол храма здесь непозолочен, а серо-свинцов.

Всякий встречный соврёт.Извергает не правду, а прахискорёженный рот,словно кратер в заросших горах.

А когда побредёшьнаугад к перекрёстку границ,будет путь твой похожна прощальную вспышку, на блиц.

Там река — это шрам,что незримым клинком нанесли,распоров пополамзаскорузлую кожу земли…

Под мостом, в глубиненаблюдая миграцию крыс,не трясись, — это не Апокалипсис, просто — эскиз.

Мириады хвостовПо теченью к запруде скользят.На восход, на востокиль на запад плывут — на закат?

65

Куст навис, бородат,растрепав паутинки ветлы,над потоком ондатрв шерстяном шелестении мглы.

Тектонический гудвозникает, напасти суля.Вот и крысы бегутпрочь из города — не с корабля…

И пронзает насквозьто ли грусть, то ли боли фантом,как ондатровый хвост,исчезающий там — под мостом.

66

* * *

Георгию Чернобровкину

На закате в окрестных лесах не гуляй, не ныряй в неположенном месте. Здесь река воровата, — сорвёт невзначайи утянет серебряный крестик.

Померещится вдруг, что погибель сладкав ржаво-илистой ванне-нирване,над которой безмолвно парят облака —невесомые, словно дыханье.

Ты вослед за лучом, по теченью, ничейпоплывёшь, уносимый стремниной,к берегам, где в сиянии сосен-свечейхолм пылает, как торт именинный.

Здесь разлит стеариновый свет сентября,словно рислинг в незримых бокалах,и ползёт вдоль просёлка сквозняк, теребязанавески в домах обветшалых.

Здесь внезапно поймёшь, робко переступив, переплыв заповедные грани:жизнь и смерть — это просто прилив и отливв нескончаемом чередованье.

67

СМЕРТЬ ЗИМЫ

Ты засыпал зимою заворожённымс той, чьи уста искрились вьюжным крюшоном,сочно сверкали, как виньетки в Версале,чьи лобызанья в кожу твою вмерзали.Ты был обкормлен липким снежным попкорном,Намертво упоён вином иллюзорным.

Поторопись — до разрыва, до разлива ручьясбрось снежинки брезгливо, словно перхоть с плеча.

Ты поклонялся холмикам белым, млечным,одолеваем вечным желанием — лечь намягкое нечто, вроде перины или трясины,не замечал сосулек оскал крысиный,не понимал пока, что финал фатален,скоро повеет падалью из проталин.

Это в спазмах больного ума, миазмах гнилых зубовумирает зима, надоевшая, словно любовь.

Храм твой нерукотворный лежит в руинах,словно сугроб в крестах следов воробьиных.Где поутру в любом проёме оконномобраз зимы сиял подобно иконам,тает лицо, что было неповторимо,стёкла марает потёками слёз и грима.

Скоро снаружи сад загремит листвой.Окна открой, обживай новый рай — он твой!

68

ПРОЩАНИЕ С ФЕВРАЛЁМ

Скоро — апрель, но ты не спешишь уйти.Скомканный снег в низине зажат в горстижелтой травы — платком в кулаке больного.Что ж ты среди весны упрямо застрял —тянешь к себе изодранный материалжизни, как будто надеясь вернуться снова.

Сложно постичь, зачем тебе эта ложь.Вышел из пустоты и уйдешь в неё ж. Но не сгниёшь, а лишь переменишь имя.Облик обрушится — вычурный, как каскад.Волосы упадут с каменного вискаталыми струями — некогда ледяными.

Так уплывай же, речь свою воплотивв пенье воды, поскольку время — мотив.Ты отыграл его, совершил обряд, носолнечный луч, как ретушёр, придастяркость былым чертам, и сквозь бледный наст,словно сквозь кожу, вылезут неопрятно

пятна песка, щетина осенних трав.Поздний февраль, ты хочешь, судьбу поправ,вспять побежать и смерть обмануть. Едва ли!Время сломалось, ты из него изъят.Ржавые листья в юной траве звенят,словно часов разрозненные детали.

69

ДАЧНИЦА

Твой сад — цветной лоскут,пришпиленный к бетону.Гамак плывёт, как спрут, качаясь монотонно,

сквозь моросящий дождь,весь в чешуе черёмух.Ты здесь под вечер ждёшького-то из знакомых.

Должно быть, гость застрялна сотом километре.Наскучил сериал,как бутерброд, заветрен.

Глядишь с веранды вниз — усталая пейзанка,как королева иззаброшенного замка.

Вдали, где лунный светблестит в компостной яме,дрожит куста скелет,изъеденный червями.

Вдруг страх в тебя проник —внезапный, словно птица,влетевшая в парник,чтоб о стекло разбиться.

70

Мерещится — внутритебя звенят осколки…Молчи, не говори —нет никого в посёлке.

Ты, косы распустив, лежишь нагой Годивой,но искажён мотивкакой-то нотой лживой.

Напрасно не гадай — всё выпадают крести.Такой вот вышел май.В затерянном предместье.

71

* * *

Воздух раскалённый, воспалённый,влажный и солёный, словно море,куполов седые шампиньонымаринует в солнечном растворе.

Плющ сползает чешуёй змеинойпо руинам мраморным барокко.Разрезает небо над равнинойкипарисов острая осока.

Мы с тобой склонились над фонтаном,мы сюда пробились через зимы.Южная густая красота нам —бесталанным — непереносима.

Вот сейчас каррарской скорлупоютреснут Купидона ягодицы,промахнётся он стрелой слепою,и любовь меж нами не родится.

Оттого в лирическом пейзаже, ощущая пульс подземной дрожи,мы сгорим не в лаве — в лжи и лаже,не сейчас, не здесь, но — дальше, позже…

72

ГЛУБИНА

Осень затянет на глубину.Напоследок вдохнунеповторимый курортный бриз,взгляд опуская вниз — на водяные знаки судьбы.Берег встал на дыбы,И накренились домов борта.Глубина. Глухота…Волны сомкнулись. К горлу приниквспененный воротник. Сердце растает на глубине,словно льдинка в вине.Рыбы рябин на подводном ветрукрасную мечут икру. Солнце плывет погребальным венком, Памятью — ни о ком…

73

ОСЕННИЙ САД

Не возвращайтесь к былым возлюбленным...

А. Вознесенский

Забудь дорогу в Эдем, в оазис,к растерзанным в хлам цветам.Старуха-осень, безбожно красясь,тебя поджидает там.

Весна упущенная, былая,рок отсроченный твой, шурша, сухим румянцем пылая,отхаркиваясь листвой,

шепнёт: «Останься!» Обломок речив мозгу прорастёт плющом.Да будет разум твой человечийв биоценоз вовлечён!

Люпин в пыльце, ноготки в маникюре, в закатном глянце камыш.И ты де факто уже, де юрепейзажу принадлежишь.

Ты никуда не сбежишь отсюда,от сада неотличим.Чело подёрнется, как запруда,волнистой сетью морщин.

74

Кровь заржавеет, как будто к венебыл привит гепатит.Неостановленные мгновеньясадовница не простит.

За то что приторней и притворнейцветение с каждым днём,и увядают бесплодно корни,запаяны в глинозём.

За то, что некогда ей наскучил,не сделав навстречу шаг, украсят плечи истлевших чучелжакет её, твой пиджак.

Так извивайтесь в древесном вальсепод ветром — в стужу и в зной.Ты был её шансом, но не сбывался —Не оставался весной…

75

* * *

Водопады оранжевых ягод,воспалённые гроздья рябиноторвутся от веток и лягут, упадут, будто гемоглобин,

потому что над кромкой заливаветер перемесил облака,и таращится сверху плаксивонекрасивый портрет старика,

прокутившего время идиллий,одинокого — так же, как я.Не припомнить, когда приходилив парадиз мой фанерный друзья.

Опасаясь разрыва, развала,я бы вас удержала в быломи на память замариновалана веранде, за мокрым стеклом,

и под крышкой, в растворе весёломпоэтический дух берегла…Дружба треснула банкой с рассолом.Подметаю осколки стекла.

76

ПЛЯЖ

Не следует нырять в заплесневелый пруд.Он вечен, как судьба. Следов не ототрутвсе те, кто в эту жизнь, как в эту жидкость, вхожи.Но ты нашла здесь рай. С тех пор всё время тытаскаешь за собой убогие мечты,как запах нищеты, впечатавшийся в кожу.

Ты, каждодневный свой закончив променад,лежишь на берегу и воспаряешь надрасплавленной водой навстречу потным кущам.Ты видишь на холме забитые дома.В них, словно в сундуках, складируется тьма.Ты сочинишь судьбу здесь некогда живущим.

Ты слепишь им тела из бликов и теней,затеплишь в окнах свет и станешь им родней,чем все, с кем до сих пор тебя объединялиминутный интерес, случайные слова...Вдруг некое лицо, забытое едва,всплывёт, и вздрогнешь ты на пляжном одеяле.

Что за внезапный страх висок тебе прожёг?Отхлынула жара. Звенит в ушах рожок.Но то не ангел был и вовсе не тебе пел.А тот, кто промелькнул, давно погас, исчез —он стал игрой воды, гримаскою небес,остывшим под тобой песком, седым, как пепел.

77

БЕСЕДКА

Ты накрываешь стол — в беседке, не в гостиной.Там воздух оплетён осенней паутиной.Холодный луч порой сквозь кокон просквозит,озноб в тебя вонзит, но не сорвёт визит.

Съезжаются друзья к обеду, что обещан.Под скатертью льняной не видно сетки трещинв столешнице гнилой. Но каждый за столомпод локтем ощутил зияющий разлом.

Витает тень пчелы над расчленённой дыней.Шампанского глоток, колючий, словно иней,тебя не веселит — кристаллами обидцарапает гортань, под языком свербит.

Здесь некому шепнуть на брудершафт: «Останься!»Здесь не с кого сдоить романсы или стансы.Никто не изумил, оваций не снискал,не взбудоражил ил на дне глазных зеркал.

В заржавленных кустах горчат соски малины —скукожены, как жизнь, как страсть, неутолимы.Не влиться им в компот, наливкою не стать.Никто не обретет в беседке благодать.

Хромает разговор, бессмысленностью ранен.Ментоловым дымком ползёт туман с окраин,сгущается во мрак и тряпкой половойстирает лунный нимб над каждой головой.

78

БИБЛИОТЕКА

Вечером в библиотеке районаимени Пушкина или Толстогодам два десятка и два кавалера —пенсионера, сухих, как фанера, —встретились, чтобы заняться любовьюк литературе. На улице клёны в окна скребут. На часах — полшестого. Льётся беседа, как дождь, постепенно.«Веточки вербы, согласно фэн-шую,если поставить букет к изголовью,вам обещают удачу большую…» —«Вера Петровна, сыграйте Шопена!» —«Будьте любезны, две ложечки кофе» — «Музыка лечит…» — «Еще рафинада?» —«Помилосердствуйте, больше не надо.Сахар губителен при диабете!» —«Я сочинила вчера два сонетао посещенье дворца в Петергофе». —«Ждём с нетерпением!» — «Будем как дети,чтобы действительность в нас не растёрланеугасимую искорку божью…»Дама читает. Над бронзовой брошьюпрошелестело слоёное горло:«Взвейтесь, хрустальные струи фонтана!Вновь я брожу под ажурною сенью…» —«Дивные строки! Спасибо за это!» —«Главное — оригинальная тема!» —«Образ пленительный не поясните ль?» —«Будем искусству служить неустанно!» —

79

«Надо шарлотку испечь к воскресенью» —«Нет упоения словом дороже!» —«Наговорились. Одухотворились».На пианино цветет амариллис. «Скоро замкнутся ворота Эдема,Вот и явился наш ангел-хранитель!»Мнётся на лестнице сторож Серёжа —редкобородый приветливый даун.Дам по домам провожает всегда он.

80

ДК

Неужто дежавю? На переломе векаты вновь даёшь концерт в обшарпанном ДК.Под лескою струны раздолбанная дека отчаянно дрожит обломком плавника.

Пусть каждый нотный знак знаком, как заусенец,но всё ещё болит, цепляет и свербит.Выплёскиваешь в зал — немолодой младенец —звенящую струю хронических обид.

Скрежещут каблуки твоих ретроботинок,и оседает пыль на ноздреватый пол.С действительностью ты вступаешь в поединокза всё, что потерял и что не приобрёл.

А в кинозале всё так сумрачно, так тихо, и занавес разверз два бархатных крыланад сценою, где бард, и залом, где бомжиха,которая сюда погреться забрела.

Ей снится фильм цветной с чернявым Чакраборти*,«Над тамбуром горит полночная звезда»,сентиментальный спирт струится по аорте,и «синий иней лёг на струны-провода».

В судьбе, как в макраме, переплетенье линий —ДК, ВЛКСМ, районный фестиваль.

* Индийский актёр, исполнитель главной роли в фильме «Танцор диско».

81

Ты — пухлый вундеркинд, она — богиня в мини…Друг друга вы с тех пор узнаете едва ль.

Вы повстречались вновь, и нет бы — всё былое,как классик завещал… Увы, не ожило.Лишь в призрачном фойе засохшее алоэ,как ржавое стило, царапает стекло.

82

ПАНТЕОН

В круглом чайнике-храмевсе мы — люди-чаинки,Непричастные к драме:свадьбы или поминкипроисходят не с нами.

Здесь мы — просто туристы.Над свечой запятаявспыхнет. Взглядом упрись ты,любопытство питая,в образ Девы Пречистой,

в стены, в сцены Геенны.Тут тебя и нащупал,просочившись мгновенносквозь разверзнутый купол,острый лучик рентгена.

В небе незастеклённом —сумрак цвета какаос жёлтой долькой лимона.Плещутся облака оПантеона колонны.

Луч блестит у подножьяв пёстрой гальке мозаик.Сквозь подводную дрожь явижу, как ускользаетв небо удочка Божья…

83

ЛАБОРАТОРИЯ

Псевдозамок, ныне — корпусинститута. Напоследокпредстаёт он, кровлей горбясь,взору местных краеведок —

Особняк в английском стилецвета высохшей горчицы.Балки ржавые застылиугловато, как ключицы

притаившегося зверя,потревоженного псарней...Облаков осенних перьязасверкали лучезарней,

блеск даря лабораторныминструментам на каминеи сухим гибридным зёрнам,не проросшим и поныне.

Луч взбирается по жезламэкзотических растенийи на зеркале облезломперемешивает тени.

Вспоминает пожилаядева в бежевом берете:«В прошлом веке здесь жила я,перед тем как умереть и

84

быть насильственно вонзённойчеренком заморской туив эту жизнь, как в сквер казённый,в эту почву холостую,

где за прутьями ограды,незаметны ниоткуда,вянут плети виноградасеткой лопнувших сосудов.

И звенят в чертополохеледяными семенамисквозняки другой эпохи,не срастающейся с нами».

85

* * *

Воспоминаньями отнесёнлет на десять назад,под Рождество вселись в пансион,чей занесён фасад

сплошь алебастровой скорлупой —затвердевшей пургой.Двери открой и живи с любой,словно тогда — с другой.

Память о ней — что снежная взвесь,облетела с ветвей.Но оттого, что она не здесь,воздух не стал мертвей…

Пенную жижу в бокал разлив,скажешь: «Год удался!»Дамы напротив шёлковый лифрозов, как колбаса.

Хрен она к студню тебе подаст,следом — к месту сострит.В горле твоём вместо смеха — наст,а в желудке — гастрит.

Хлопни петарду «Made in Китай»,выдохни залп амбре,и, выбегая прочь, заплутайтапочками в ковре.

86

В холле — евроремонт, хай-тек,каллы в кашпо цветут.Стёрты с зеркал отраженья тех,с кем ты однажды тут

рюмки сдвигал, уходящий веквесело отпевал…В небе ночном померк фейерверк.Кончился карнавал…

87

ПРИМОРСКИЙ ГОРОД

Лиман мелковат, население хамовато,фольклор небогат — едва ли пяток историй.И к вечеру тянет лечь простыня закатас заплатами туч над вечным матрасом моря.

Вообразив себя Афродитой в пене,простив себе недалёкий полёт фантазий,на берег вползи, о камни содрав колени,замыленным взором местный пейзаж облазай.

За водной стеною, пеленою степною,меж сумерками и светом падёт запруда,и вспыхнет Луна, как будто глазок в иноепространство недосягаемое, откуда

приходят такие ветры, что сносит разум,такие картины, от коих давно отвыкли:то крейсер в порту щетинится дикобразом,то байкер летит на сумрачном мотоцикле.

Электрокардиограмма огней портовыхпульсирует вдалеке, не видны разрывы.Не думай о затонувших судах, о вдовах —на грани волны и мглы все условно живы.

Сбиваемся в небесах, будто тени — в стаи,из-под воды мерцаем — бледны, как бликив том городе, что разлёгся, волны листая,над морем, над миром, на сломе — точней, на стыке.

88

ВЫХИНО

Мерцание ларьков, мелькание маршруток,втекание толпы в окраинный район,скопление домов, чей вид довольно жуток, — здесь следует ходить как минимум втроём.

Пятнадцать лет назад, когда на фестивалемы рифмовали вслух различные слова, по вечерам мы там порою гостевалиу бабушки одной (она ещё жива).

Мы покупали ей тушёнку по талонам.Она варила нам лиловый самогон.Сушились небеса, подобно панталонам,на мёрзлых проводах, как было испокон.

Тёк за окном бульон осеннего застоя,чей безмятежный дух теперь неповторим.И меркли чувства в нас, особенно шестое.И был неясен путь, который проторим

сквозь тесный текст судьбы, обламывая рифмы,как ногти, об углы, толкаясь, мглу кляня,как будто с давних пор, от солнца прикурив, мыне ведаем других источников огня.

Теперь другой состав летит в Москву средь ночина новый фестиваль. Там новый стихоплётстихи без запятых, тире и многоточий,как водопад значков, в притихший зал сольёт. И девушка с лицом совиным и невиннымглядит. Так смотрят те, кто прожил только треть.А мы, кто жизнь свою догрыз до сердцевины,уже ни на кого не сможем так смотреть.

89

ВЕНЕЦИЯ

Закрою глаза и откуда-то сверху увижуцветных берегов ожерелье, упавшее в жижулимонно-зелёную, цвета сухого мартини.Рассыпались бусы — их не удержать, не найти, не

вернуть их Венеции — неуловимой сеньоре, скользящей по кромке стихии, роняющей в мореи туфлю гондолы, и пояс из мраморных кружев,небрежным движеньем границы природы нарушив.

Блестит её влажная грудь сквозь корсетные доски.Каналы свиваются косами в тёмной причёскенад маской застывшей. Солёные мухи туманащекочут фарфоровый лоб, шелестя иностранно

о том, что порой для красавиц губительно утро —по лицам палаццо сползает размокшая пудра,и в язвы кирпичные, что нанесла непогода,фонарный вонзается свет наподобие йода.

Чугунные веки с трудом поднимают мосты, исветлеет вода, заливая глазницы пустые.И прочь отплывает из сна, перспективы сужая,Венеция, словно фантазия чья-то чужая.

90

* * *

В Адриатическом море ночной заплывлучше всего вспоминать порою осенней,все закоулки памяти перерывв поисках ускользающих потрясений.Воздух касался лба, а вода — коленей.Словно прилив, к губам подплывал мотив,

что раздавался вечером из однойсумрачной лавки в зарослях винограда —жалобный блюз журчал из уст заводнойрыбы резиновой пятые сутки кряду... Там, обретая радужный цвет распада,сизые ягоды падали в перегной.

Если уплыть совсем далеко отсель,пенье почти не кажется иностранным.Скоро совсем умолкнет. Дальний отель,Залитый светом, привидится вдруг стаканом.Словно чаинки, в цилиндре его стеклянномчёрных фигурок вертится карусель.

Мир исчезает, как виноград в грязи.Чавкает океан, берега сжирая.Если от горизонта смотреть, вблизинет ни земли, ни воды, ни ада, ни рая.Лишь розоватый свет подмигнёт, сгорая,и темнота сомкнётся, как жалюзи.

91

ЛИДО ДИ ЕЗОЛО

Издали смотрится Лидо ди Езолокак натюрморт, будто солнце нарезалобрынзу отелей на ломти лучами,и разложило на хлебе песчаном,словно тартинки на завтрак мещанамили туристам, чей быт беспечален.

В супнице бухты, приливом облизанной,плещет медуза прозрачною лысиной,в зеленоватом растворе всплываяклёцкой морской из солёного теста.И нескончаемо, словно сиеста,тянется линия береговая.

Там вдалеке обрывается пьяцца, и,скованы прутьями ржавой акации,фермы пустые стоят без хозяев — стены рябые поклёваны ветром.И год за годом, и метр за метромводы уходят, отсель отползая

в дальнюю заводь. Сквозь влажные зарослиокна глядят — не виднеется парус ли,что там белеет в застывшей лагуне?Плещется лебедь — невзрачен и мелок.И жестяным циферблатом без стрелокна горизонте встаёт полнолунье.

92

МЕЖСЕЗОНЬЕ 

В Коктебеле — разгар межсезонья,обрушенья седых виноградин,ощущенья похмелья спросонья,сожаленья, что праздник украден.

Здесь давно не звучит караоке,все уткнулись в свои ноутбуки.И диджей — пожилой, одинокий —фонограмму врубает со скуки.

О курганах поёт опалённых,о любви, что бывает слепою,и на шее кадык, как цыплёнок,оживающий под скорлупою.

Завершает гастроли в шалманетрясогузка — тире — одалиска.Море стонет и щупальца тянетк шароварам её слишком близко.

Не желают туристы сниматьсяна причале с плешивой шиншиллой.Доморощенные папарацци вслед прохожим косятся уныло.

Истекает закат «Изабеллой»(здесь её — изобилье, излишек).Веет туей слегка перепрелойиз ущелий — из горных подмышек.

93

Остаётся из края идиллийнам отчаливать минимум на год.Искушения перебродили в едкий уксус раздавленных ягод.

94

ПАССАЖИРКА

Автовокзал. Рассвет. Парапет канала.Солнце с трудом вставало, вода воняла,город качая, собранный из кусков…Ты ожидала свой автобус на Псков,

сидя на лавке с клетчатым саквояжем.Флигель напротив казался сердцем говяжьимиз морозилки. Лопнули волдырирадужных окон… Лучше в них не смотри.

Между тобой и домом пустым моста нет.Взгляд твой застынет, никого не застанет.Каменный гриф наставит чугунный клюв,слева под грудь прицельно тебя кольнув.

Вакуум изнутри растворится аркой.Всё, что доселе жизнью казалось яркой,как тополиный пух, засосёт в провал,будто бы этот город тебя сжевал.

Лучше залезть в автобус. Во мгле салонаможно укрыться пледом и бредом сонным, духом, что источают соседи все —хмурые мужики в жестяной джинсе.

Чтобы пейзаж, мелькающий на сетчатке, не оставлял дрожащие отпечатки, можно закрыть глаза, но, сквозь сон скользя,помнить, что возвращаться тебе нельзя.

95

И, выходя вдогонку за остальными,город забудешь утренний, только имямежду зубов зажёвано, как беляш.Сплюнешь мираж и больше не воссоздашь.

96

С ТОЙ СТОРОНЫ

С той стороны вокзала нет ни колонн, нет ни аркад, ни фризов, ни капителей.Это — культурный слой, что в пыль истолчён,это — подмышки фрака, что пропотели.

Не менуэт, наполнивший павильон, —неистребимый шансон из ларька «Хычины». Мир на изнанке звучен и заселён —стая собак, торговки, макет мужчины

кверху лицом, воспалённым, словно нарыв,лишь отдалённо схожим с сухим пионом,что обронили наземь, не подаривздесь никому — ни мёртвым и ни влюблённым.

Ярмарка, секонд-хенд, гламур нищеты,липкой синтетики — блузы, чулки, лосины.Вечные тётки, крепкие, как щиты, тащат свой скорбный скарб непереносимый.

Есть и невеста — в ней под тугой джинсойспереди утолщение типа капа.И, зачарован таинством, чуть косой,смотрит в грядущее потенциальный папа.

Жизнь в полусне отлёжана, как щекана заскорузлой наволочке традиций.Кажется, что отложена смерть, поканекто неведомый им завещал плодиться.

97

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЕ

Тётка жуёт в купе, яйцо колупая, —чаю стакан, салфеточка голубая,хлебные крошки в складках юбки плиссе,вечное напряжение на лице.

Поза статична, выработана годами — руки на сумке, ноги на чемодане. Бархат купе, потёртый, как кошелёк,тёмен, поскольку свет за стеклом поблёк.

Сзади за стенкой струнные переборы.Песни поют там барды, а может, воры.Голос, срываясь, словно листва с куста,шепчет: «Конечная станция — Пустота».

Площадь в ларьках — гниющая, как грибница.Вырвана жизнь отсюда, а запах длится —выстуженный, грибной, печной, дровяной,пепельно-горький и никакой иной.

Тётка лежит в купе, как ручка в пенале.Снится ей, будто рельсы все поменяли.Очередная станция проплыла.Не угадаешь — Мга или Луга… Мгла.

Ждёт её муж на станции столь же дикойс ржавой тележкой и пожилой гвоздикой,в потных очках и вылинявшем плаще.Вдруг не пересекутся они вообще?

98

Утренний выход грезится ей иначе —мрамор ступеней, пляж, кипарисы, мачо,будто бы поезд вдруг повернул на юг…Падает с полки глянцевый покетбук.

99

ПАМЯТИ ЛИГОВКИ

Переезжаем. Офис наш разорён.Ветхие бланки, жёлтые, как тоска,мнутся в углу, вбирая со всех сторонзапахи пыли, кофе и табака.

Новый хозяин, всё здесь переиграй,перелицуй, но дух этих мест тайкомпамять царапнет, будто бы губы — крайчашки казённой с треснувшим васильком.

Ты оглянись тогда, в окно посмотри.Город красив, как торт, в канун Рождества.Мы сметены из центра на пустыри,чтобы понять — краюшка его черства.

Масло реклам вот-вот потечёт на лёд,вспыхнет снежинок радужная икра.Кто-то с небес искусственный свет нальёт,словно коньяк, в глубокий бокал двора.

Город — банкет, где проданы все места.Лиговской плоти непостижим размах.Новые зубы жаждут урвать мясцакаменного в доходных её домах.

Жирный кусок не даётся тем, кто ослаб.Вычислив их, Фортуна лягнёт бедроми усмехнётся, за нами вослед пославк чёрту — за Комендантский аэродром.

100

ПУТЕШЕСТВИЕ

Нам показалось, что с изнанки вокзалажизнь исчезала, словно бы ускользала.Рельсы сливались в Стикс, в стальной водосток.Время сгущалось. Поезд тёк на восток

меж берегов-перронов, где на развале,пели сирены торговые, зазывалижареной курой, стопками из стекла…В окнах всплывали странные чучела —

сумрачные трофеи таксидермиста:заяц, сова — желтоглаза, мертва, плечиста.Парочка белок, как символ вечной любви,влипли в фанерку — попробуй их разорви!

Думали, расставаясь с театром чучел,кто бы нас после жизни переозвучил,участь улучшил и от распада спас…В этот момент я вдруг пожалела вас.

И пожелала, чтоб путь оказался долог.Избы в платках деревянных, в сосульках чёлоккончатся там, где рельсы сплелись узлом.Всех ожидает выход, разрыв, разлом.

Пусть нас друг с другом склеят, как этих чучел…Снилось — союз наш вечен, но он наскучил.Скоро ли остановка, конец пути,клейстер избытых связей с душ отскрести?

101

Радиоточка, кашляя в ритме вальса,нас разбудила. За шторой рассвет взорвался.Серого утра треснула скорлупа,хлынула в окна снежная степь, слепа.

102

ФОНТАН

Меж деревянной дачей и тощей чащейесть закуток пугающий, но манящий.Там средь кирпичной пыли, люпина, дрока,стынут руины фонтана в стиле барокко.Не различить скульптуру в потёках бурых —что там — стрела амура, штырь арматуры?..

Здесь зависала компания над поляной.Каждая длань, подобно клешне стеклянной,в свете костра то булькала, то блестела,выхлопы смеха так и рвались из тела. Жирно смердел шашлык над газоном смятым,сдобренный «Русским шансоном» и смачным матом. Пеной пивною дым стоял над долиной.День не кончался длинный. Пух тополиныйвесело догорал, как зёрна попкорна.В трубах фонтана стонали кларнет, валторна. В огненном танце кружились кустов плюмажи,кланялись, осыпаясь клочьями сажи.Руки вздымала мраморная наяда,словно хотела вынырнуть прочь из сада,но замирала, соскользнув обречённов пекло по опалённым хвостам тритонов…

Кончился бал, лишь только дождь по осинампрогромыхал раздолбанным клавесином. Бездна сомкнулась, как раздвижное кресло.Треснул костёр, погаснув, и всё исчезло.

103

Смылась компания в полночь в стальных гондолах,тьма засосала пьяных и полуголых,стёрла, как с хлеба плесень, с листа — помарки.Больше никто их песен не слышал в парке…

Только Нептун, ошпаренный рот ощерив,чует, как в бородатой его пещеревлага искрится, ворочаются мокрицыкаплями ртути, в тень норовя укрыться,будто, дробясь по каплям на чёт и нечет,в чреве фонтана вечность течёт, щебечет…

104

СЪЁМНАЯ КВАРТИРА

Чиркнув спичкой в тёмной прихожей,на пороге замри. Смотри,как жилище меняет кожу,мимикрирует изнутри,

подчиняется квартирантам,словно крепость, сданная в плен.Скрипнет шкаф или всхлипнет кран там,и вспорхнёт с порыжелых стен

эхо прошлого — звон фарфора,морды бархатных оленятна ковре. Где тот год, в которомкраски детства начнут линять?

Быт, казавшийся нам весёлым,сменит старческий неуют,и, пропахшие корвалолом,на балконе цветы сгниют.

И потянется вереницапришлых, ушлых, чужих жильцов.Дух теснится ли, свет лоснится,что нам снится, в конце концов?

Смуглый сумрак в углы забрался.Тени прошлого — ни при чём.И пришелец неясной расыдефлорирует дверь ключом.

105

ГОСТИ НА ЛОШАДИНОМ КЛАДБИЩЕ

Я охраняю мёртвых лошадей…

В. Лейкин

Лунный осколок в окнах красного замка.Отблески на стекле. На земле — вязанка. Чёрный, как лошадиная грива, хворост.Наст под ногами нынче бугрист и порист.

Сумрак безбрежен, вечер бесснежен, душен.Не добрести до бывших царских конюшен,где вы, служа на кладбище лошадином, нас развлекали некогда: «Погляди на

мрамор плиты, где сколота позолота…»Вдруг, как тогда, я вновь распознаю что-тотипа: «Здесь погребен жеребец Бухарец».Я рассмеюсь над кличкой, и мы, не парясь,

в смысле, не размышляя над бытом сущим,хлебом насущным, масло на нем расплющим,водку расплещем в пластиковые стаканы.Дождь за окном озвучит наш тост стеклянно.

Выгнется водный купол подобьем лупы,мир искажая, будто не клумбы — крупыстарых коней, чьи кости истлели втуне,рвутся наружу, звенят бубенцы петуний,

106

корни копыт сквозь почву белеют… Впрочемдождь завершит иллюзию многоточьем,смыв отраженья наши с окна сторожки.Свет задрожит внутри, как джем из морошки.

Он и сейчас — без нас — озаряет скупоузкий топчан, заскорузлый рукав тулупа,ретроплакат «Семёновские солдаты»…Время свернуло в сторону… Тпру! Куда ты?

107

ЧУЖОЙ ОГОРОД

Как очутились мы на огороде, насотках ничейных, на самой окраине? Словно витраж, стекленеет смородина —не потревожена, как при хозяине.

Тёплый сквозняк полусонною мухоюбьётся в тигровых заржавленных лилиях.«Жили здесь раньше старик со старухою.Так друг за другом и похоронили их», —

Ты произнёс, наблюдая за тучею:Дедушка в небе дымит своей „Примою”,и улыбнулся в надежде на лучшуюжизнь — безразмерную, неповторимую.

Ты протянул мне цветные горошиныягод — лиловые, красные, синие,и удивилась я, как искорёженыв липкой ладони судьбы твоей линии.

108

* * *

Мы оставляем загородный дом.Всклокоченные астры, как болонки,над бывшею водою, ставшей льдом,трепещут у заржавленной колонки.

Ещё осталось время, чтобы светзажечь и выпить чаю на террасе,покуда дома тонущий корветне растворился в сумеречной массе.

Стекляшки витража, как монпансье,облизанные вспышкою электро-светильника, расколоты на всеоттенки вечереющего спектра.

Природа надвигается на быт, его в объятьях холода сжимая.И огород знобит, и дом забитдо марта, до цветения, до мая.

Нам пастораль, увы, не удалась.Сомкнулись за спиной ворота рая.Лишь тень в тумане, словно водолаз,плывёт к вокзалу, меж огней ныряя.

109

КОНЦЕРТ

Только такие, задвинутые судьбойпод плинтуса мирозданья подобно пыли,здесь ожидают чуда, когда гобойразворошит их души, словно прибой —кучи песка, щепы и прибрежной гнили.

Только такие здесь и сидят, дрожа внеактуальном шифоне или муаре,и поглощают, бинокли к глазам прижав,взбитые сливки штор, желток витража,в уши вливая густые отвары арий.

Как в ателье, приходят сюда лататьвоспоминаний трепетные лохмотья и обретают странную благодать —словно бы изнутри себя наблюдать за перемирием между душой и плотью.

На воспаленный лоб намотав мотив,мазью мелодий укусы тоски замазав —так они лечатся, прежде чем уползти в зимние сумерки, звуки в себе утаив,словно невольники с прииска — горсть алмазов.

110

В ФИЛАРМОНИИ

С программкой в сумке, с биноклем у глаз,с надменной нижней губойты в кресло уселась — почти улегласьпод скрипку, фагот, гобой.

Звенит карильон, и река времёнсмыкается, как браслет,и застывает взгляд, отнесёнвспять на десятки лет.

Там в зеркалах, в череде колоннплатье твоё пестро. Забытый мальчик — смущён, влюблён —подносит стакан ситро.

И ты — юна и пока тонка,вспыхнув, словно свеча,его поглаживаешь рукав,отчаянно хохоча.

Расплавься и до фитиля дотлей,тоскуя под клавесинв помпезном зале, где лепет флейтнавязчив, невыносим.

Пусть плоть обвисла и дух прокис, нырнёшь в волшебную ложь —и грациозней иных маркизв купальне звуков плывёшь…

111

А когда тебя усыпит Люллии всё это рококо,ты оторвёшься вдруг от землии воспаришь легко.

112

КОНЦЕРТ НА ФОНЕ БИТВЫ

Вошли вы в некий зал, где примадонны пели,и здесь уже, ютясь на кресле откидном,узрели на стене дубовые панелине с пасторальным, нет — с батальным полотном.

Гадали весь концерт, кто там — сарматы, гунны? Чьи дикие зрачки блестят из глубины?Почти не увлекал вокал певицы юной,в чьи прелести слегка вы были влюблены.

В зелёном декольте на фоне поля битвытак трепетна она, что выглядит ботвой.И слышите, косясь на живописный вид, вы не сладостную трель, а дальний топот, вой

в краю, где зелень с гор стекает вялой лавойи в полнолунье мгла глядит кривой совой.Вы там уже — герой фантазии кровавой.Внутри таких картин непросто быть собой.

Вы там — не меломан, а непокорный пахарь,схвативший под уздцы чужого скакуна —напряжена рука, распахнута рубаха,разорван криком рот, и грудь обнажена.

Нацелил в сердце сталь яйцеголовый ворог.А девушка поёт… Но кто ж её спасёт?Окаменели вы в свои неполных сорок,как город над Невой, доживший до трёхсот.

113

Пусть стёртые до дыр мозолистые почвыпронзит глухая дробь взбесившихся копыт,покинете сюжет и удалитесь прочь вы,но взор ваш, словно гвоздь, в картину напрочь вбит.

114

КАРНАВАЛ

Пригород. Публика ждет карнавала,кормит попкорном мартышек в зверинце.За горизонтом гроза миновала…Небо салютом должно озариться.Сказка тебя никогда не покинет…Золушка вдруг от небритого принцак озеру мчится в лиловом бикини,трогает воду ногою босою.Принц ей вослед невпопад матерится.Пахнет черёмухой и колбасою…Чудо должно непременно случиться.Прочь из загона стремится волчица, ржавою грудью ложится на прутья.Так же фантазия глухо, незримомечется под черепною коробкой,изнемогая любовью к фантому,ищет пропажу среди многолюдья…Сторож приземистый, выплюнув «Приму»,дверцу защёлкнет щеколдой короткой. …Здесь полагается жить по-простому.Праздник придуман давно и не нами —платья из марли, мечи из пластмассы.Маски сползают с лица вместе с потом.Все запечатаны под именами. Полон сундук, только ключик сломался…Ловишь мечту, тормошишь за одеждуи замираешь, почувствовав междупальцами воздух… Опять никого там.

Часть 3

ПЕРСОНАЖИ

117

СТРАННИК

Загромыхав ключами в тесной прихожейстарой квартиры на Обводном канале,видишь, как на пороге стоит понуронемолодая дама с несвежей кожей —столь испещрённой, будто стрелы Амурацелили в сердце, да не туда попали.

Ты ей поведаешь, будто в привычном руследвигался к дому, да завела кривая, и засосало в душный карман подвала.Сорные мысли крошились в мозгу, как мюсли,ты их пытался склеить довольно вяло,в мутный стакан забвение наливая.

Ты был захвачен острым, проникновенным,внутренним диалогом с самим собою —будто с душою тело соединили.Взгляд заметался, словно паук по стенам,по лепесткам заляпанных жиром лилий,что украшали тёмной пивной обои.

Скрипнула табуретка, подсела тётка —глазки блеснули, словно изюм в батоне,вспыхнула сигарета, включился голос.И от вопроса, заданного нечётко,лопнул мираж и музыка раскололасьи зазвучала глуше и монотонней.

118

Лень было переспрашивать, откликаться.И, ощутив потребность уединиться,позже ты сбился с курса, лишился галсаи пробудился в сквере, в тени акаций —там, где на веках солнечный луч топталсясуетно и навязчиво, как синица…

Улица, двор, подъезд, жена в коридоре.Что-то в лице у ней хлюпает, как в болоте.Ты — её приз, обретённый под старость странник,вечный Улисс, выныривающий из моря.Вот поцелует чёрствую, словно пряник,щёку и свет погасит. И вы уснёте.

119

СТАРИК В ИНТЕРЬЕРЕ

Вы пробудились в комнате, где когда-тобыли вы молоды, дважды как неженаты, в годы, когда казались себе счастливым —словно на фото с бледно-стальным отливом, где вы под кипарисом, ампир подпирая, словно Адам, не выдворенный из рая,клеите дам, заедая коньяк эклером.Мир чёрно-белый ещё не сделался серым…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .В комнате душно, будто в банке варенья.В пыльном кашпо цветы не ласкают зренья.Сохнет в углу единственный хлорофитум, тень на стекле висит пауком убитым. За занавеской ночь становится мельче.Солнце вспухает справа, как сгусток желчи,напоминая — следует выпить но-шпы.Надо зайти в аптеку. Припрятать нож быпоаккуратней где-нибудь за подкладкой.Страшно снаружи. По ленте асфальта гладкойв банках железных — розовы, как консервы,мчатся бандиты. Кто же собьёт вас первый?Мир — кегельбан, призы — молодому мясу. Небезопасно стало ходить в сберкассу. Продали вас враги со страною вкупе.Вам из сачка не выскользнуть, вы — не гуппи. Скоро придут покупатели. Вы в прихожей,дверь подпирая креслом с треснувшей кожей,думаете: «Пришли. Совсем озверели».Ждёте, сжимая ручку электродрели.

120

БЕЗУМЕЦ

Я помню дом во время оно,когда мы собирались в нём.Был эркера стакан гранёныйнаполнен светом, как вином.Но тот, кто нам махал с балкона,теперь находится в ином,

зеркальном мире. Он — хозяинплантаций, где цветёт недуг.Сгорает мозг его, запаянкак в лампе, меж электродуг. Когда он тянется в бреду кбылым друзьям — мы ускользаем,

поскольку неприятен факт нам, что разум может стать чужим.Ведь ты безумием бестактным разрушил всё, чем дорожим.И вот, в спектакле одноактномне доиграв, мы прочь бежим.

Ты сделал нас несовершеннейи уязвимей вместе с тем.И вот мы на манер мишенейвокруг тебя скользим вдоль стен,шушукаясь: «А был ли гений?А если был, при чём здесь тлен?».

121

Тебя здесь нет. В окно напротиввоображенье унеслось.Там, разбухая, как в компоте,взирает люстры абрикосна царство блюд, на праздник плоти.Тебе там места не нашлось.

Когда же имя станет сплетнейи в разговорах заскользит,мы нанесём тебе последний,как полагается, визит....Осиротевший плащ в передней, как мышь летучая, висит.

122

ЗОЛОТАЯ РЫБКА

Старуха была потлива и хлопотлива.Худою рукой в кобальтовых прожилках венона собирала щепки в момент отлива,и ветер взбивал ей волосы, словно фен. Старик поутру — в движениях слишком зыбок —побрёл на причал, до вечера там торчал.Закат нерестился икрою солнечных рыбок,и взгляд старика нездешний свет излучал.

Пришёл он домой — стремительный, точно циркуль, цветущий, как фикус, будто сквозь быт пророс, уселся за стол и странные строчки чиркална старых газетах, пачках от папирос.

Старуха мала, как нэцке, лишь веки-клёцкинабухли, плывя в солёном бульоне слёз.Она обижалась по-детски, а дед по-скотскис ней поступал — не воспринимал всерьёз.

Она бормотала: «Рукопись золотая,волшебною рыбкой вынырни под пером!Тогда, чешуёй монет прорехи латая,мы премии всевозможные соберём.

Нахлынут халява, слава, эссе, буклеты,в глазах зарябит хвалебных статей петит.Мы так на волне взлетим, что в лакуны Летызабвенье нас не затянет, не поглотит».

123

Глаза старика моргали, с трудом вникали,застыл в них непонимания вязкий ил,а после прикрылись веками-плавниками…Он снова схитрил — он раньше неё уплыл.

124

ПОРТРЕТ ВДОВЫ

В зеркале, как сковородка, прогретоммасляным светом фонарным,ты отразилась обрывком портрета —бывшего некогда парным.

Прежней улыбки осколки в оскале,ямочка под подбородком,словно тебя всю жизнь протаскалина поводке коротком.

Вдруг отпустили, но не приучили Плавать в свободном стиле. Что за плечом твоим — пламя свечи ли,тени, что не остыли?

Не обольщайся, что встретишься вдруг тыс мужем весьма потёртымв комнате, где поминальные фруктывыглядят натюрмортом.

Не различишь силуэт в коридоре —сумерки грифель затёрли.Лишь пустота подступает, как море,и застревает в горле.

Ты — затонувшая каравеллав бархатной пене кресла. Кажется, только вчера овдовела…До сих пор не воскресла.

125

СВАДЕБНЫЙ БОМЖ

У крыльца районного загсана паях с гламурным амуромзаскорузлый бомж оказался,угнездился на лавке в буром

секонд-хендовском полушубке,сам — мохнатый, будто шиншилла.Может, это генетики шутки?Может, мать его с йети грешила?

Попрошайка статичен, скрюченв олигофренической спячке,но рука — веслом без уключинвсё гребёт навстречу подачке.

В бороде его — крошки пиццы,взгляд сочится гнильцой укоравслед за парой, что откупитьсяне успела, — настолько скоро

нёс невесту — всю из фаянса,кавалер в румянце амбиций,улыбался и не боялся,что альянс их может разбиться…

Вот пойдут все в цветах обратно,бомж, как фатум, вспухнет нарывом на пути, где неоднократноон обламывал кайф счастливым

126

нескончаемым брачным свитам,посылая их смачным матом…А в стакане неба разбитомвеет спиртом, миртом и мартом.

127

СТАРОЙ ПОЭТЕССЕ

Между пыльных страниц, где когда-то мерцала пыльцаотлетевшего лета, фантазией детской согрета,уподобившись бабочкам, ваши глаза в пол лица сквозь туман монохромный вспорхнули навстречу с портрета.

…Вы пропали с Парнаса, мелькали порой в новостях —над стальными очками топорщилась чёлка седая.В узловатой руке вы сжимали невидимый стягили посох пророка, в апокалиптичность впадая.

Но однажды на party, блуждая меж потных тату,что змеились, сползая по голым девичьим предплечьям,вы, зелёнку абсента прижав к воспалённому рту,исцелить немоту попытались и поняли — нечем…

Тишину не прервать, провиденье не переиграть,у фортуны не выклянчить перед последней раздачейте заветные знаки, что сами слетали в тетрадьи звенели, как зёрна, под вашею лапкой цыплячьей.

Отчего порвалось полотно, что ткалось и плелосьв завитушках чернил? Где чутьё, что звалось восприятьем?Где весёлая злость, погружение в бездну насквозь —всё, чем в старости мы за непрошенный опыт заплатим?

128

ИЗМЕНА

Проснёшься, нарвёшься своей утончённой ноздрёюна приторный запах подаренной мужем сирени, и — сердцебиенье, смятенье в душевном настрое.Итак — уравненье с одной неизвестной: «Нас — трое».Итог — подозренье в измене.

С тобою он важен, небрежен, с ней — нежен, вальяжен.Трещат отношенья, что были прозрачны, стеклянны. Лишь похоть, как нефть, из глазных изливается скважин.Разрушен красивый марьяж, безнадёжно изгажен.Наружу всплывают изъяны.

Пока эдельвейсом ты произрастала над бездной,то плоть утончала, то творческий дух источала,супруга манило в объятия той — неизвестной,не слишком духовной, местами излишне телесной —иное — земное начало.

Тебе удавались эссе, экзерсисы, этюды,а ты все букеты, буклеты, конфеты, наградысложила к ногам ренегата, зануды, Иуды…Теперь между вами — соперницы груди, как груды,как горные гряды…

Ты — на высоте, и тебе там не то чтобы тошно, но душно, как в туче, пока не пробило на ливень.Ты тише голубки, но есть голубиная почта.Клейми же неверных небесным помётом за то, что их рай примитивен.

129

МОНОЛОГ ГУСЕНИЦЫ

С ажурного листа слетев на дно оврага, ползу упорно ввысь, проталкивая слизь, туда, где в облаках вальсируют имаго, которые давно на небо вознеслись.

Парящие вверху достигли озаренья.И мне издалека мерещится впотьмах —жасмина перламутр, александрит сирени,горящий на крылах, чей вдохновенный взмах

мой приземлённый торс ввергает в злые корчи.Я ненавижу тех, которым удалось,распотрошив хитин, стать ярче, легче, зорчев обличье нимфалид, лимонниц и стрекоз,

за то, что не постичь курсирующим в кущах,сосущим задарма нектар иных миров,как чешутся во мне осколки крыл растущих, скребущих изнутри не продранный покров.

130

АССОЛЬ

Девушка на причале, чёлка косая.Пыльные пятки, с парапета свисая,чертят узоры на пляжном песочке сером.Девушка встречи ждёт с благородным сэром,

чтобы приплыл, сложил мадригал без мата.Школьницы сердце — что промокашка, смятовзрослой тоскою, в лифчике тесном парясь.Щит «Кока-Кола» алеет вдали, как парус.

Нет в перспективе Грея, сплошь — гамадрилы…Зря она, что ли, зону бикини брила? Новый купальник купила... Не для него же —персонажа с сизым тату на коже,

что, приближаясь шагом весьма ленивым,ибо от шорт до кепки наполнен пивом,плюхнется рядом, скинув смрадные сланцы.Вряд ли о нем напишут в журнальном глянце.

Хоть бы скорей слинял, отвял, отцепился!Лучше весь век одной проторчать у пирса,библиотечную книжку в руках сминая,где паруса трепещут, ревёт волна иткётся судьба — пусть лживая, но иная.

131

РОВЕСНИЦА

Вот ты идёшь, близоруко глаза прищурив.Кажется, я знакома была с тобой.Ноги твои в голубом венозном ажурешаркают мне навстречу по мостовой.

Мы ведь когда-то вместе стихи писали.Впрочем, а кто их в детстве не сочинял? Строчку оттуда припомнить можешь? Едва ли.Ты закрываешь на ночь читальный зал

и — на метро. В авоське — пакет сосисок,зонтик, очёчник, но-шпа и Пастернак.Неисчерпаем книг классический список,где ты пыталась выловить некий Знак.

Но, отразившись как-то лицом овечьимв мутном, словно вчерашние щи, трюмо,вдруг поняла, что больше заняться нечем,и срифмовала жизнь не вполне bon mot.

Твой суицид завершился мелким поносом,лишь на мгновенье склеила веки мгла. Смерть наклонилась, душная, как опоссум,дёрнула носом и стороной прошла.

Возобновилась жизнь в затяжном вояже старым маршрутом: библиотека — домс очередною книгой — чужой… Твоя же стынет в душе, как лужица подо льдом.

132

АНТИЗОЛУШКА 

Вялые гости, куда вы спешите с бала?Температура счастья пока не спала,шарики смеха под потолком не сдулись.Что же вас тянет в тесные трубы улиц, в чрево маршрутки — жёлтой железной тыквы.Как семена, поедете там впритык вык дому, чтоб испытать расслабленье в теле,будто бы ноги в мягкие тапки вдели… Первым ушёл король, кивнув головою,и за его улыбкою восковою,словно приклеена, прошелестела свита.Стихли шаги. Дрожит вино, недопито.Зал обезлюдел, будто спустили воздух.В грязных тарелках, как в разорённых гнёздах,роются феи, со скатертей стираярадужные объедки былого рая.Рушатся пирамиды из карамели.Пальцы в хрустальных туфельках онемели.Вы мне финала сказки не показали,Что ж так поспешно гасите свечи в зале?…Если семь фей, как семь добровольных нянекВыволокут меня наконец в предбанник,Я потеряю туфли, мобильник, клипсы,Чтоб до утра вы их сыскать не могли, псы!Чтобы меня забыли, предавшись крику.Спрячусь за шифоньер, заползу за фикус,Хоть на минуту счастливый билет просрочу…Просто осточертело мне бегать ночью!

133

ВОЛЬНЫЙ СТРЕЛОК

Выпала карта мне — карма — вольный стрелок.Выстрел в десятку, прочие — в потолок,веерный фейерверк, салют за победу!Знает народ, что я — такой Робин Гуд,только приеду, все враги убегут (если, конечно, дождутся, когда приеду).

Из Комарово звонит пиит: «Беспредел!Пансионат захвачен, лес поредел.В сумрачной зоне писательских резерваций,бесцеремонно вторгаясь в чужой уют,С бейджиками секьюрити там снуют.Нам остается интеллигентно плеваться

из-за забора — туда, где под кличкой Боссбродит невразумительный альбинос —торс недоношен, нос перекошен, пиджак несносен. Офисный солитёр чернильных кровейзаслан сюда, чтоб сделать наш быт новей,выстроить рай меж корабельных сосен.

Вольный стрелок бессилен, когда в прицелсамодовольный щурится имбецил —заплесневел в глазницах кисель черничный. Немы поэты, будто губы спеклись.Нас затопила чиновничьей речи слизь,в ней захлебнулся бунт наш косноязычный.

134

Царствуй, несостоявшийся нувориш!Зданье разрушив, что взамен сотворишь? Лоб твой покат, фантазия небогата. Ты обречён в комарином краю тоски —все одалиски с виски, все шашлыки,все пикники утонут в борще заката.

135

ТАНДЕМ

Вы так давно вдвоём, что портрет семейныйвпору писать охрою или сиеной.Краски поблекли, иллюзия износилась.Так с разнотравья вы перешли на силос.Сжата до строчки литературная нива.Вы за чужой межой следите ревниво,оголодавший дух надеждой питая —вдруг прорастет там свежая запятая. Творческий мезальянс обречён — он вечен.Вечер. Ночник сочится желчью, как печень.Ты зависаешь профилем остроносымнад эпопеей, пьесой, эссе, доносом.Невдалеке супруги затылок пегийзимним кустом дрожит над листом элегий.Стынут анорексичные ручки-ветки —эти обломки облика злой нимфетки, что поджигала строчку, как шнур бикфордов,смесью игривых рифм, нетвёрдых аккордов. Хочешь спросить: «Где стиль, дорогая? Что тыныне таскаешь рифмы мои, как шпроты?Снова две вилки сцепились в одной тарелке.Наши размолвки, словно обмылки, мелки…»Пьесу в четыре руки разыграем рядом.Мы над листом, над Кастальским ключом, над кладом роем вдвоём. О лопату звенит лопатанеповторимой музыкой плагиата.

136

* * *

Смолоду бледность к челу твоему пристала.Не оттого ли яркая жизнь влекла?Ты разбивала радугу на кристаллыи замирала, слушая дрожь стекла.

Лопался в небе солнца рыжий физалис,ливни плескались, вспыхивала трава,краски взрывались, блики в глаза вонзались,буквы связались вдруг в кружева-слова.

Это не стих, плывущий над залом сонным,это — мираж, впечатанный в полотно.Публика сметена, как песок — муссоном.Лица слились в одно сплошное пятно.

Не обольщаясь слухом недостоверным,будто избыток зоркости — это зло, каждый поклонник хочет стать Олоферном,чтоб откровенье головы им снесло,

словно их просканировали рентгеномили прооперировали насквозьвечным пером и на витраже Вселеннойнесовершенным, тленным место нашлось.

И подмигнёт со сцены высокомерно,чуть искривив гранит ледяных ланит,кариатида северного модерна,та, что в стихах и красках вас сохранит.

137

ЧУЖОЙ 

Любили мы в тот год встречаться на озёрахи, запалив костёр, взирать за пикником,как зубом золотым кусает пламя ворохлиствы, и в этот миг не думать ни о ком.

Ведь были мы тогда, как будто в гамме — ноты,и гирьки наших душ слагались в разновес.В такой момент всегда приходит лишний кто-то,чтоб выверенный мир качнулся и исчез.

Зачем, соседка, ты, волнуясь, ждёшь кого-то, кому по капле ты свой разум передашь?И вот его лицо — внезапное, как рвота,блеснув из-за кустов, запачкало пейзаж.

И в этот самый миг чутьём почти собачьим вдруг ощутила я, что значит нелюбовь.Так ветер сентября скользит по мокрым дачам дыханием гнилым несобранных грибов.

Гляжу в глаза друзей, но всё заволокло таммерцающим пятном нетрезвой пелены.Как озеро, цветя, становится болотом,так присмирили вы, в пришельца влюблены.

Почуяв новизну, закопошились нервы.Нарушился баланс в присутствии чужом.И каждое нутро запахло, как консервы,открытые большим зазубренным ножом.

138

Нас стало больше, но мы стали как-то мельче. От кислого вина безрадостно знобит. И солнце в облаках застряло сгустком желчинад пыльной мошкарой амбиций и обид.

На дно чужой души отчаянно ныряя,Жаль, запоздало я уразуметь смогла,что не нащупать там ни истины, ни рая, лишь запотевший ил да слипшаяся мгла.

На мутной глубине там плесневеют корнидекоративных крон, цветущих напоказ.И следует отсель выныривать проворней,покуда огонёк иллюзий не погас.

139

ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ 

Школьной подруги черты так нечётки,будто спешит, прихвативв библиотеке по блату у тёткиимпортный детектив.

Точно на фото выцветшем старомтебя представляю какдевочку в клёшах кошмарных клошара,в бифокальных очках.

Словно в зрачках отмороженных Кая,льдинкой сверкает стекло.Впрочем, ты с детства была такая — про всех говорила зло.

Втайне от тётки стащив Мопассана,ты просветила класс.Авторитет возрос несказанно,вылазка удалась.

Позже влюбилась в нонконформистав джинсах и бороде,чей перманентный протест был неистови неуместен везде.

Словно за мастером — Маргарита,за Монте-Кристо — Гайде,ты ускользнула… Где ты укрыта?Вечный покой твой — где?

140

Сплетни ходили — либо на Пряжке,либо за рубежом.Мы не даём ностальгии поблажки,воспоминанья жжём…

Но вдруг заскрежещет ключ, открываязапасники небытия,из вечных фондов, вечно живая,выйдет тётка твоя,

шаркая, горбясь, как сказочный гном,в колпачке из седых волос,и выдаст нам то, что казалось сном,но не сбылось…

141

* * *

Новый год неизбежен, фатален, нетлен…Сдёрнешь бежевой шторы несвежий кримплен и в узорах обещанной стужинаблюдаешь картину всё ту же.

Ты и сам непригоден для новых картин:пухлый нос — мандарин, бороды серпантин.Ты в трюмо запылённом, белёсомотражаешься Дедом Морозом.

За окном разливается ночи мазут.В гастроном запоздалые тени ползут,семеня меж заснеженных линийбестолковой походкой пингвиньей.

Под искусственной ёлкой, в сиянье шутихты узришь не прелестниц — ровесниц своих, —нарочито хохочущих, бодрыхснежных баб, чуть подтаявших в бёдрах.

Хлопнешь стопку ерша под салат оливье.Лопнет ёлочный шар у тебя в голове,пустотою весь череп налит твой. Если б знал, отыгрался молитвой…

А теперь ты желанье сумей загадать,и бумажку спалить, и словить благодать,чтоб она разливалась и креплав пузырьках алкоголя и пепла.

142

Год Змеи наползает — должно быть, с Луны.Ты слегка ухмыльнёшься, и змейка слюны,словно жизненный вектор короткий,заблестит на твоем подбородке…

143

ИСТЕРИКА

Когда я была ребёнком с солнечными кудрями,ни один режиссер не заснял меня в мелодраме, —в каком-нибудь сериале, где бы меня потеряли, потом отыскали, ласкали… Слёзы бы утирализрители, уткнувшиеся в экраны,ибо мои таланты безмерны и многогранны.

После, созрев, я себе завела обычайв гости ходить с истерикою девичьей.Усесться за стол набычась, в тарелку тычась,и вдруг зарыдать, как будто украв сто тысяч,бойфренд надул и слинял на последнем сроке…Да мало ли что? Ведь люди вокруг жестоки! Короче, дома — шаром покати, и скоро начнутся схватки…К тому же умерли все — львы, орлы, куропатки,бабушка с дедом, гуппи, морские свинки…А поскольку, как сказано выше, украли сто тысяч,то не на что справить поминки…Заплакать, и Золушкой — в ночь,но не быстро, а так, чтобы следомуспели выскочить все —прощупать пульс мой, укутать верблюжьим пледом,отпоить корвалолом, сунуть в рот сигарету с ментолом,потому что мир без сочувствия кажется голым…

Чтобы понравиться всем вам — пресыщенным и сердитым,стану хоть ренегатом, хоть гермафродитом.Я согласна на смену ориентации, внешности, пола,только бы безразличие ваше душу мне не кололо!

144

Я вообще-то гуманна, не приемлю угроз.Просто в школе меня всегда волновал вопрос, —что случится, если в дачный сортир зафигачить дрожжи?Всё равно я взорву этот мир, но позже!

Сколько вспухнет мозгов, сколько сломано будет копий!О, скандала пьянящий настой, драгоценный опий! Наговорилась за всё бессловесное детство!Цыц, Иуды, к ноге! Куда вы посмели деться?!Некого пнуть — разве что колоннаду пустых бутылок.Но кто там с картонной иконки уставился мне в затылок?Что ж! Плюй мне в седое темя, отлучай, презирай!А я напялю перчатки и выполю весь твой рай!

145

ГЛАЗА

Вечеринка закончилась. Кажется, удалась.Там был модный художник, что всех рисовал без глаз.Лишь пустой анфас малевал, продавал на Запад.Ни к чему глаза — напрасная грусть и слизь.Мы и так словесно, телесно, тесно срослись.Как подопытных крыс, нас можно ловить на запах

или звук. Однако не следует плыть на свет —на блесну глазную, — влипнешь в стеклопакет.В золочёной оправе — мгла, туда не пробиться. Обладатель очков острит, слегка нарочит.За стеклянной дымкой укрыт, почти не торчитв полынье зрачков ледок разбитых амбиций.

А казалось, меж нами незримая связь сплелась.Я сквозь толщу толпы навстречу, как водолаз, поплыла, теряя дыхание в разговорах…Взор твой неуловим, поскольку — уже не здесь.Отражается в нём электрической пыли взвесь,где мерещился жемчуг, песка остывает ворох.

В живописную группу — хрупкую, как сервиз,где смеются тонко, глаза опуская вниз,и вибрируют звонко, стоит повысить голос,за тобой вослед я вряд ли на раз вольюсь, —промахнусь, не зная, с кем заключен союз,с кем содружество склеилось, с кем — опять раскололось.

146

Подойдешь к ним с рюмкой и свежим тостом: «За ложь!»,фразу произнесёшь, содрогнёшься, глаза зальёшь…Головные уборы глубже на лоб надвиньте —до бровей, чтобы сразу стало совсем темно,притушили титры в глухонемом кино.Всё равно не нащупать выхода в лабиринте.

147

ПОЭТЫ

Вы не стихи, не цветы — всего лишь поэты,и потому не понять, из чего растете —из легковесного сора, словесного сюра?Лица тянутся к свету, ноги вязнут в болоте.Кто вы де-факто, вообще-то? Кто вы де-юре?

Каждый из вас — трагичен и нарочит,точно на Страшный суп обречённый кочет,чьи под враждебными вихрями крылья смяты. Что он там ямбом кричит, хореем бормочет, вечным пером расчёсывая стигматы?

Всякий здесь ждёт — придёт и его черёд,выложив на сукно свой козырный опыт,выиграть реноме в борьбе с временами.Вот он взойдёт на сцену и прооретновое слово в искусстве, и всех затопитНекое откровенье, сродни цунами…

148

ВОСПОМИНАНИЕ О ПОЭТИЧЕСКОМ ВЕЧЕРЕ В КОКТЕБЕЛЬСКОМ КАФЕ «БОГЕМА»

Южная ночь, пропахшая табаком.Много поэтов, каждый — малознаком. Строчки скользят, как стрелки на циферблате.Сцена: кому — погост, а кому — танцпол.Отрокотав верлибры, с неё сошёлюноша в чёрном… Дама в цветастом платье,дёргаясь, будто образ насквозь пророс,стих декламирует, что не лишён угроз —юбку задрать и двинуть за молодёжью.Вдруг мимикрирует, резко помолодев, и, вызывая тремор у здешних дев, в зал презентует улыбку свою бульдожью.Пафос понятен, но что ж она так вопит?Публика, забывая про общепит,вилки роняет и застывает в коме…Море снаружи ворочается, как спрут.Волны, гремя, последние строфы жрут.Им не нужны сторонние звуки, кромеплеска медуз, пощёлкиванья камней —незарифмованной песни природы. В нейне суждено застрять ни одной строкой нам —тем, кто в кафе приморском бубнит с листатекст, как пароль для вечности, где местане застолбить нам — праздным и беспокойным.

149

НЕБОЖИТЕЛЬ

Он говорит мне: «Это — моё эссе.В нем размышленья собраны о спасе-нье литературы, сжёванной постмодерном. Словно могильные черви, кишат слова.Гибнет поэзия, проза давно мертва.Я оставляю их в состоянье скверном.

К чёрту стихи! Я взялся вчера за кисть.Интуитивно мне удалось прогрызтьсквозь подсознанье некий тоннель… Внимаямузыке сфер, я краски бросал на холст,изобразил пещеру, в неё заполз.Там обитают духи племени майя.

Живописал я охрою божество.Но дилетанты, не опознав его,пробормотали: „Что это — пассатижи?”.Этот народ искусство не проберёт.Пусть он живёт, лишённый моих щедрот!Двину я вслед за Солнцем — к Западу ближе.

Ибо драматургию моей душиприняли адекватно лишь латыши.Пьеса моя на днях прогремела в Риге.Публика пала, Паулс пустил слезу!Я ж по России творческий воз везу,а в благодарность — сплетни, плевки, интриги.

150

Не обретя собеседников здесь, сейчас,я прикоснулся, сквозь времена сочась,к судьбам великих. (Книгу уже сверстали.)Я обустроил там живой уголок,дабы со мной могли вступать в диалогБродский, Шаляпин, Бунин, Нижинский, Сталин,

Дягилев, Блок, один и другой Толстой.С каждым из них разговор веду непростойо миражах мирозданья, издержках славы.И под пером, как устрица под ножом,корчится классик, мыслью моей сражён,И восклицает: „Сударь, о, как вы правы!”».

151

МАЭСТРО

Мы к вершинам горним с вами пошли, поверив.Но в глухие дебри вы своих подмастерьевзаманили и на пленэре решили бросить,где в курчавых лесах водопада сверкает проседь.

Растопырив плащ, вы уселись квёлою птицей.И неведомо нам — воспарить ли, обратно спуститьсяв приземлённый дол, расчерченный на полоски,где неброски краски, словно на фреске — плоски.

Мы вам подражали, за вами бежали радиобретения сумасшедшей искры во взгляде —той, что кисти, будто свечи воспламеняла, и сияла палитра, как жертвенник идеала.

Мы уже сполоснули зрачки в небесной лазури.К нашей коже присох навечно закатный сурик. Неужели нам, что кастальской влаги испили, суждено опять ваять фантомы из пыли?

Мы достигли вершин. Стремиться теперь куда ж нам, если путь обломился грифелем карандашным? Вы безмолвны, профиль застыл, обратился в слепок,на оскал светил полуночных взирая слепо.

152

МУЗА

Я для тебя не просто жена, но — Муза.Сладостный статус не уступлю никому запризрачный ворох долларов или евро.Я прописалась в текст любого шедевра.

Помнишь свою подружку в юности ранней —Локти в зелёнке, латки на сарафане?Как мы клубнику трескали на террасе?В сердце проник твой образ и не стирался.

Ты на лассо из строчек ловил Пегаса.Я наблюдала, млея… Ты не пугался. Вслед за тобой меж крыльев коню на спинупрыгнула с криком: «Я тебя не покину!»

Мы воспарим, и в творческие чертогия залечу в хорошем смысле в итоге,где я сумею, утлый быт озаряя,тщательно обустроить пространство рая

и развлеку тебя под чай с пирогамисветской беседой о творчестве Мураками.Черновики мы, как кабачки, засолим…Тяжко влачить котурны моим мозолям.

Я перестану есть, похудею очень.Будет мой копчик, как карандаш, заточен,нервные метки чиркать по табуреткесредь презентаций, где фанатки нередки.

153

Я бы со всех сторон тебя облепила,словно Харибда — слева, а справа — Сцилла,уберегла в объятьях своих, оковах от утончённых дамочек — кобр очковых.

Не ностальгируй вслед им — порыв обманчив,раз ореол отцвёл, что твой одуванчик,ямбы увяли, хрустнул хребет хорея.В зарослях букв лишь я цвету, не старея!

154

* * *

Ты приземлился на все четыре строки,выправив рифму в скользком анжамбемане, и уцелел — один, всему вопрекив мире — в кефире снежном, в слепом тумане.

Вытянешь руку — и не видать ни зги.Где акварели, школьные пасторали?Смолкли звонки, осыпался мел с доски,радужные каракули постирали.

В Лету плывёт заброшенный плот-приют,вдаль волочёт секонд-хенд заношенной жизни.Тихо в каютах — там не поют, не пьют. Выйди на ют, удивись, печально присвистни.

Те, у кого гостил ты на пикнике,сгинули вдалеке — различишь едва ли,взмыли в пике, обрушились в тупике, жизни финал с началом не срифмовали…

Вспомни сентябрь, заветренный апельсинсолнца. На скатерть в винных пятнах закатаставил корзину яблок хозяйский сын,ты ему улыбался подслеповато.

Женщина пела, её конопатый зобдёргался в такт, пульсировал, как цесарка.Как хохотали вы — в унисон, взахлёб!Заросли осени вас обнимали жарко.

155

Реанимируй рай, растерянный Ной,пазл собирай, где каждой твари по паре.Перелопатив памяти перегной,звуки и запахи намертво вклей в гербарий.

Припоминай птичий щебет, блеянье коз,конский навоз и ласточку над конюшней.Местный наркоз, впаденье в анабиоз,В жизни вялотекущей, почти ненужной.

156

ЛАКРИМОЗА

Твой трагический вид всех страшит, лишь тебя — веселит. Вставишь в губы мундштук, в декадентский корсет — целлюлит,чтоб, удобрив дыхание смачным табачным дымком,басовито рыдать о себе, о судьбе, ни о ком.

Вдруг замрёшь, словно статуя скорби у траурных врат,из-под век упоённо сливая солёный субстрат. Васнецовской Алёнушкой скорчишься в чаще лесной,поселян завлекая слезой, словно рыбу — блесной.

Сквозь миазмы болот, очарованный музыкой сфер,до тебя доползёт птицелов, рыболов, браконьер.Ты заманишь их в сеть, в дождевую прозрачную клеть.Будет каждый охотник тебя там желать и жалеть.

В организм анемичный живительных соков вольют.Вы займётесь взаимообменом текучих валют. Но иссякнет любовь, выйдет горе из всех берегов —Ты привычно навзрыд фонтанируешь, как Петергоф!

157

КОЛЛЕКЦИЯ

Ваша свежая протеже — престарелая травестис ногами кривыми настолько, что хочется заплестиих в косичку, а снизу бантик — морским узлом,чтоб не ползла вослед в кураже полупьяном, злом,

чтоб не зудела в ухо, к телу не льнула вьюном.Впрочем, это неважно. Она явилась в иномэлектрическом свете, где охрой вымазан коридор,где в туалете школьном — один на всех «Беломор»,

треснувший кафель, бессильный смех, инфантильный грех,где мушкетёры — один за всех, и миледи — одна на всех.Кочерыжка в фартуке мятом, малолетняя моль.Надо лбом конопатым — чёлки взбитая пергидроль.

Из перламутровых уст — портвейна амбре,след рифлёной резинки на рельефном бедре…Память тасует рифмы, и вот он — промежду строкострый, как пот в подмышках, юношеский порок.

Вы — зажёванный жизнью мальчик, в узких джинсах, с наплывшей килой.В тесном кляссере сердце прилеплен облик былой. То есть это не просто несвежая травести,а ностальгии короста, которую не отскрести.

Оттого-то вы их и ловите — безотрадных, ничьих, чужих,маргинально-фатальных кисок, убогих полубомжих.В их миру вы — писатель, классик, гуру, сотрясатель основ,воспаривший Парис, кипарис среди кочанов.

158

Посвящая им вирши с подтекстом, будто всуе судьбы верша,коронуете ту сегодня, в ком чуть слышно шуршит душа, сентиментальная слизь случайно слилась из глаз?Забирайте свой приз! Подростковая травма срослась…

159

НЕДОСТИЖИМЫЙ

Когда он втянул тебя в богемную тьму,он был твой гуру, а ты для него — Муму.Когда вас накрыл вдохновенья девятый вал,он выплыл скорей, — он лучше всех рифмовал.

Пришёл он, собранье улыбкою оросив.Не более мелок, не менее некрасив —ты тоже включил обаянье на триста ватт.Недооценили. Тогда ты стал хамоват.

Уже не лиричный — харизматичный герой,хабарик тушил в жестянке с чёрной икрой. «Бифитер» глушил, поблёвывал на палас…Недооценили. Тогда ты стал ловелас.

Поклонниц завёл, как будто ручных шиншилл,брутальною лирикой души им потрошил.Приятель молчал, но казус необъясним —в финале банкета они уходили с ним.

Ты столь же пузат, носат, бородат, броваст,но если в контексте упомянут про вас,то, встретив на фото лица твоего овал,заметят: «И этот рядом с ним стартовал».

Вы строили вместе лестницу из словес.Вдруг он воспарил — без перил на Парнас залез!Исчез его силуэт. Ты, прищурясь зло,так бы и плюнул вслед, да челюсть свело.

160

КОРОЛЕВА ЧЕРВЕЙ

Здравствуй, поэзии новой императрица!Свите твоей не надобно мыться, бриться,ибо при каждом всплеске воздушной вониты возбуждённей становишься, просветлённей.

Ныне на троне паришь над орущей кучей,дёргая носом, качая ножкой паучьейнад головами дам в париках блошиныхи кавалеров с плесенью на плешинах,

над неофитом, что зудом налит, как чирей,ждёт, чтобы в свиту его поскорей включилив качестве ангела, чёрта, поэта, барда.Юная морда светится, как петарда,

глядя, как на помосте для инсталляцийты начинаешь творчески оголятьсяи, разливаясь матом витиеватым,опус очередной выдаёшь фанатам.

Черви словес ползут по яремной вене.Публика, замирая, ждёт откровений. Вирши о том, как мир прожжён и загажен, —терпкий бальзам для ваших глубинных скважин.

Вот потому придёте сюда не раз выпощекотать свои потайные язвы, чтобы в экстазе струйкой слюны и желчивыдоить комплексы, сделаться легче, мельче,

161

словно вас прокрутили, как кур на гриле,пережевали, после переварили. И, возродившись в форме иных субстанций,вы Королеве червей слагаете стансы.

162

ТАЛАНТЫ И ПОКЛОННИКИ

И явно так выверен каждый выверт —Читатель уснет, адресата вырвет!

В. Лейкин

Ты слышишь, как стих декламирует femme fatale?Приталенный лиф, в глазах ледяная сталь.Духовное мясо — дичь весьма дорогая.В ней детский наив, а рядом — дамский надрыв.Сплошной креатив! Вместительный рот открыв,красиво кричит, истерику исторгая.

Рифмачка, циркачка, скульптура девы с весломвещает о том, что мир обречён на слом,пророчествует, вибрируя и потея.Глухие удары пульса в конце строкив тебя проникают, физике вопреки,и вдруг прозреваешь: «Вот она — Галатея,

Придуманная, изваянная собой!»Ты здесь ни при чем, подвинься, уйди в запой,любуйся, бухой и рыхлый, как чижик-пыжик,на сливочный лоб, что болью фальшивой смят,на алый браслет, сочащийся, как стигмат…Проникнись и рухни к подножью литых лодыжек!

Лежи, вожделей и млей, истекай слюной,скупую Фортуну о жизни моли иной,укладывай в рифму злой подростковый лепет.

163

Очнись, убедись — с души твоей слезла слизь,сложился пасьянс, дан шанс, позвонки срослисьи творческую судьбу тебе Муза лепит.

Взопрел, озарился, катарсис поимел, очистился, протрезвел, приобрел e-mail.По-прежнему от поэзии ты далёк, ностал критиком, в анатомию текста вник,и вот расчленяешь тщательно, как мясник,останки стихов на кости, хрящи, волокна.

164

ВЫИГРЫШ

Когда была в моде лёгкая хрипотца,болгарский «Опал», опавший овал лица,ты был идеал… И пухлая канарейка —уютная дама, с которой едва знаком,в пиджак твой вцепилась розовым коготком,да так и застряла… Теперь ускользнуть посмей-ка —

непризнанный гений, свободолюбивый бард.Небесная манна в перхоти бакенбардпочудилась ей, едва очутилась рядом.С тех пор ты её невзначай на пути встречал —оставленный тыл, постылый ночной причал,привал на развилке промежду раем и адом.

Она тебя всё ждала, западню ткала,взлелеяла образ, вставила в зеркала,где спаяны вы, как в пазле, друг друга возле,когда променад по западным авеню, визиты поддатых друзей, податливых ню, затормозит внезапный цирроз, тромбоз ли.

Ей лет через тридцать грезится при грозе, что ступни свои, опухшие, как безе,пихает в ботинки и движется к той больнице,где идол поверженный к ней одной обратитсвой профиль обледенелый, как сталактит, и больше не улетит, и мечта продлится.

165

Ты кашляешь, реагируешь на бульон,слегка оживлён, ей кажется, что влюблён,сложилась в конце марьяжная лотерея.На лестнице чёрной скрипит целлофан бахил,её провожает сражённый хромой Ахилл.Уходит она, от выигрыша дурея.

166

МЕРИЛО

Вы многогранны и блестящи, как стакан,налитый до краёв божественным нектаром.И на челе лучом начертано — вам данлитературный дар недюжинный. Недаром

вы здесь — «среди миров, в мерцании светил» —мерило из мерил, возвышенного символ.Сам серафим парил над вами, шестикрыл, слезинку обронил и ничего не вырвал.

Повсюду вижу вас — подвижен, востроглаз,на творческих пирах снуёте с рюмкой бренди, то к мэтру подольстясь, то с юношей делясь,как стиль приобрели задаром в секонд-хенде.

Сюжеты свежих пьес вынюхивали средьлежалого белья чужих опочивален,не замечая, что заплесневела снедь,зажёван монолог и занавес засален.

Поэта пожурив тепло, что твой Зоил,уроки мастерства даёте, как прозаик.Здесь — прыщик раздавил, здесь — пафос подоил, здесь — сленг употребил, и катарсис — пронзает!

Внимает неофит, чей рот полуоткрыт,и думает навзрыд: «Вот снизошла звезда ведь…»Любого поразит ваш импозантный вид,лирический флюид, уменье к месту вставить

то строчку из Кокто, то хокку из Басё,взирать поверх очков взыскательно и строго.Всё ждёте, чтоб о вас сказали: «Наше всё».Скажу: «Вы — кое-что. Вас просто слишком много».

167

ЛЕВ И ГИЕНА

Маститый Лев, рванув за хрупким крупом ланьим,всерьёз не соотнёс возможности с желаньем —забыл про свой склероз, одышку и артрит.К чему ему теперь надежды, упованья,раз труп его смердит не в саване — в саванне, не лаврами, увы, а мухами покрыт?..

Невдалеке впотьмах фланирует гиена.Прыжок — и в хладный прах впилась самозабвеннои принялась его с урчанием глодать.Но загрустила вдруг, дожёвывая печень:«Покойник был велик, но он — не бесконечен. А хочется продлить подольше благодать!»

И озаренье вдруг пронзило мозг гиений:«Всем тварям сообщу, что был усопший — гений.Я — ближе всех к нему, а значит — всех святей!Купила копирайт, договорилась с прайдом.За маленькую мзду всем контрамарку в рай дам —обсасывать елей с классических костей.

Мне жребий выпал — бдеть над знаменитой шкуройвселенскою вдовой, лианою понуройи терпеливо ждать, таясь в тени ветвей,когда ещё одно закатится светило,рычать: «Пойдите прочь! Я первая схватила!»Мне всякий корифей — тем слаще, чем мертвей».

Морали в басне нет, как нет её в гиене,Снискавшей вдохновение в гниенье…

168

РЕЦЕПТ

Падает солнце, за горизонт скользя,влажный туман занавешивает глаза.Больше никто твой взор не назовёт оленьим.Так, словно ртуть, утекает блеск из-под век.Грянувший век испытанью тебя подверг — быть интересной будущим поколеньям.

Не различить их, даже раздув огонь.Стонут суставы. Если разжать ладонь,видно, что линия жизни зашла за сорок.Детских фантазий мёд дососав до сот, муза впадает в кому и чушь несёт.Сыплются строчки вниз, лишены подпорок.

Как подобрать их, как уложить в формат?В каждую брешь ты врежь классический мат,слово «сайт» или «чат», латынь, логарифмы,чтобы читатель, смысла не раскусив,пробормотал задумчиво: «Эксклюзив». Как исключенье, можно немного рифмы.

Если лоб невысок, внутри неглубок,взлётной площадкой Пегасу служит лобок. Стих стартовал, споткнувшись слегка на взлёте.Ложе, смятое вдрызг, вздрыг оголённых ног.Это не страшно, если хромает слог.Здесь отступает мозг под напором плоти.

169

Мертворождённый опус идёт с лотка.Свежая падаль, как карамель, сладка,благоухает, эстетам нюх обжигая,смачно смердя, откликаясь на всякий зов.Дальше со всех прорех, изо всех пазовбудет торчать твоя пустота нагая.

170

ПИГМАЛИОН

Галатея в истерике — всем раздаёт оплеухи, раздирая лиф, телеса оголив, вроде шлюхи в порнухе.Смотрят слуги, застыв, словно суслики, удивлённо,как ожившая кукла мордует Пигмалиона, злясь за то, что слепил, да забыл наделить душою,за парнасский бомонд, где считают её чужою,за плебейские формы, унылую вялость линий,за несбывшийся понт — восхитительной стать богиней. Я — твой Пигмалион — снова вынужден хмурить бровинад вопросами «где просчёт?» и «в чём я виновен?»,обмирать перед идолом, в нём с трудом узнавая очертания той, что однажды была живая. Как ты пела толпе, трепеща на ветру, словно парус!Надрывалась гортань, куафюра твоя растрепалась.Как от воплей восторженных ты загоралась шустро —возомнить себя Солнцем готова любая люстра… Сколько лет мне еще, называясь Пигмалионом,притворяясь вечно в несбыточное влюблённым, зреть проёмы и щели в скульптуре новой богини,те, сквозь кои святое мерцание их покинет,реставрировать прах, не щадя ни клея, ни воска,чтоб жила Галатея, чтоб очередная тёзкавновь служила искусству для декоративных целей,и следить, вдув им в души амбиций кипучий гелий,за нелепым и жалким излётом своих изделий.

171

* * *

Помнишь, как стекались друзья к застолью —к берегам узорным, по горным тропам. Голоса звучали неповторимо.Посыпало небо нас звёздной солью,омывало море густым сиропом,и степные ветры летели мимо.

Флирт невинный, шёпот проникновенный,вдохновенное купанье в нирване —воссоздать не попробуй в затёртом пазле.В почве перетоптанной ойкуменыпросквозили трещины между вами,атмосфера сдулась, цвета погасли.

Здесь мы пели, пили, еще не знали,что сценарий будущего расписан,и, бездумно реплики повторяя, не предполагали, что нам в финале,суждено сцепиться подобно крысамза клочок мечты, за огрызок рая.

С губ родных срывается речь чужая.Станет эхом всё, что сегодня скажем —искажённым, ибо судьба – кривая.Задержи мгновение, уезжая,нацарапай в памяти под пейзажем: надпись: «Повторение убивает».

172

ГАДАНИЕ

В сквере вокзальном вспыхнула позолота,яблоки в сонных лужах запахли сидром,и проступила юность, словно на фото-кадре, что из альбома школьного выдран.

Там, где сбежав с урока физики ли, труда ли,мы занимались делом почти запретным, —карты достав, на судьбу друг дружке гадалии замирали, думая, что за бред нам

выдаст фортуна, скалясь цветным раскладом -туз золочёный или чёрную метку? Плоские наши спины теснились рядом,словно изнанка колоды в серую клетку.

Помню, как самая дерзкая, козырнаяв нашей компании, на короля гадая,жмурилась, будто заветную тайну зная, и хохотала в голос — потом, когда я

вдруг предсказала одной из невзрачных, странных,мелких, что кнопка, которую в стул вдавили,будто она заблистает звездою в Каннах,рыбкою золотою сверкнёт в Довиле.

В окнах окрест пламенели алые бубны,невдалеке на погосте чернели крести.Масти нам сообщали, что недоступныбудем для связи, вряд ли сойдёмся вместе.

173

Нас разнесёт по свету, словно соринки,Что предсказали карты, — не помним сами…Я козырную даму встречу на рынкев роли Фемиды с заржавленными весами.

Пальцы свекольные мёрзнут в митёнках рваных,взгляд отрешённый — монахини ли, вдовы ли…А девочка та исчезла… Вдруг она в Каннах, или в Довиле?

174

ВЕРСИЯ МАРСИЯ

Что скривил чело, лучезарный Феб-кифаред -фаворит Фортуны, сияньем светил согрет,над кифарой поник, капризно гриф теребя?Неужели постиг, что я переиграл тебя?

Пусть, от шеи до паха распоротый, как хот-догупаду во прах у твоих золочёных ног.Уничтожь меня, боже, кожу мою сдери,только музыку не достанешь, - она внутри.

По мотивам нашего мифа роман сочинят. Снимет фильм Голливуд, назовут - «Молчанье ягнят»,как один маньяк, драпируясь кожей чужой,щеголял своей заштопанною душой.

Обдери весь мир, семь шкур на себя напяль,завладей моей флейтой, но всё же поймёшь едва ль,как согретый дыханьем, звонко запел тростник,из каких пустот пленительный звук возник.

Пусть твой гордый профиль выбит в мраморе плит,но внутри тишина, она тебя испепелит.На твоё выступленье проданы все места,но коварная флейта ужалит тебя в уста.

А когда народ тебя вознесёт на щит,скорлупой оболочка заёмная затрещит,и пред взорами публики радужное нутро,вывернется блистательно и пестро.

175

МАНИФЕСТ

— Я неожидан и парадоксален, — думает некто, снискав зуботычин, —крепко просолен, местами засален,спьяну скандален, с утра элегичен.

Я не терплю пасторалей, идиллий,сентиментально-слюнявых лобзаний.Бескомпромиссный оскал крокодилийс яркостью я сочетаю фазаньей.

Вроде не стар ещё, к веяньям чуток,в выпадах точен, не тучен, не бледен.Что ж на чужих выступленьях торчу, такмалозаметен, не годен для сплетен?

Где ты, моя очумелая Муза?В гости куда бы с тобой снарядиться?Там начудим, а потом — хоть в тюрьму запренебреженье и ломку традиций.

Мы упоённо сольёмся в верлибре.Мы, если надо, умеем хореем.С кем-нибудь тяпнем, чего-нибудь стибрим.От невнимания только хиреем.

Муза моя завопит, подбоченясь,как привидение в сумрачном замке.Пенистый трёп или трепетный пенисвстретятся в строфах растрёпанной самки.

Плюйте нам вслед, трепещите ноздрями,но, прогоняя наш запах из комнат,знайте, что мы приобщили вас к драме.Мир потрясённый о нас ещё вспомнит.

Часть 4

ALTER EGO

179

ALTER EGO

Не возвращайся вспять по моим следам —вряд ли они тебе ныне придутся впору.Ты велика, но я тебе не отдамстрофы и рифмы, что мы словили в порурайских блужданий по пригородным садам.Я воссоздам их, не обращусь к дублёру. Мне без тебя просторнее будет там.

Летний пейзаж, всю его глушь и тишь,вдоль по тропе ленивый транзит улитокв модном размере сызнова ты скроишь.Пристальный взгляд с годами сделался прыток,как «Полароид», воспроизводит лишьрадужный студень, гламурную слизь открыток.Что ж ты на перепутье стоишь и бдишь,

очи воздев, персты сцепив на груди, —прима Ла Скала, оперная Сивилла?Не голоси о брошенном позади.Ты натрудила связки, ты раздавиладетский калейдоскоп. Заклей его, погляди —ты разложила стёкла не так, как было.Лучше молчи. Не засти просвет. Уйди…

Вдень силуэт в начальственный кабинет,стянутый кожей, будто нутро питона,где, нарушая старой игры запрет, ты в телефон «да» и «нет» бубнишь монотонно, не замечая, как падает вниз с балконанаш угасающий, некогда общий свет…

180

SILJA LINE

Я в этот мир проникла с чёрного ходу,я нелегально влезла в трюм кораблю.Здесь голоса почти не слышны сквозь воду.Много народу. Я никого не люблю.

Тут всё логично: каждой твари — по паре.Каждому ложу положен комплект белья.Вилки, ножи и ложки лежат в футляре.Свёрстан сценарий. Но где же здесь роль моя?

Не суждено попасть ни в одну каюту.Там, наверху, не выдала мне ключапри дележе Фортуна. И вот стою тутв плюшевом коридоре — одна, ничья.

В поисках счастья была я нетороплива.Что же тогда я праздную на борту?Губы мои холодны, как жестянка пива, —не отличишь, когда поднесёшь ко рту.

Время течёт сквозь меня потоком солёным.Мысли скользят в мозгу на манер медуз.Если вся жизнь — корабль, по её салонами потаённым палубам я пройдусь.

И возносясь наверх на лифте стеклянноми застревая в нём, как щепка в глазу,вдруг угадаю — зовётся рай рестораном,всё остальное давно осталось внизу.

181

И не понять Фортуны, что сочинилаэтот круиз и этот ночной пароми, погружая его в морские чернила,пишет слепые буквы стальным пером.

182

ПРОГУЛКА

Велосипед скользит по дорожкам парка.Солнце меж сосен вспыхивает неярко.Нынче оно находится в знаке Овна.Близится праздник. Холмы линяют неровно:с юга — кулич, а с севера — творог пасхи.Небо синеет, словно глаза у хаски.Впрочем, не хаски, а просто стаи собачьинежатся всюду — полумертвы, незрячи,чуть возвышаясь клумбою меховоюнад прошлогодней вытертою травою… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Что я увижу дальше, сквозь парк проехав? Россыпь домов в долине, как горсть ореховпод черепичной ржавою кожурою.Кованую калитку я приоткрою.Ты во дворе — предчувствия не солгали —жаришь не для меня шашлык на мангале.Я на минутку. Мы обойдёмся кофе.Льётся беседа… Твой заострённый профильсмутно белеет, сумраком занавешен.Тучи висят на голых ветвях черешен…Наш диалог бессмыслен, что ни скажи я…Скоро сюда приедут гости чужие.Надо прощаться… В костре почернели угли,низкие небеса темнотой набухли.Скоро кофейную жижу, что нам налита,град подсластит горошинами ксилита.День растворится, словно у нас украден,как ледяной коктейль из кофе и градин.

183

КАРТИНА МАСЛОМ

Писана маслом ваша картина мира.Ноту любую ваша исторгнет лира.Рифмы в порядке, финал вполне ожидаем.Это — стихи sans doute*. И от них мы таем.

Истинная поэзия, нам сказали, — нечто навроде фуги в Колонном зале.В ней неизбежны храмы, поля, приволье,и на пяток берёзок — щепотка боли.

Голос взмывает ввысь на волне оваций.Вы — небожитель. То есть пора сдаватьсявсем, кто малюет бледные акварели,в ком ощущенья жизни перегорели.

Ваши баллады — подлинные полотна.Впрочем, мазки положены слишком плотно.Ни ветерка иронии — мир невесел…Публика чахнет в жаркой трясине кресел.

Люстры пылают сотнями злых конфорок.Нас постепенно одолевает морок.Мы слишком долго вязли в большом и малом,чтобы понять, как душно жить с идеалом.

* Sans doute — несомненно (франц.).

184

СОН В РОЖДЕСТВО

Встреча на вокзале и пикник.

В. Пугач

Всё в жизни у неё случалось так некстати.Однажды даже смерть приснилась в Рождество.Ей скучно было жить. Куда занятней спать и, сквозь дрёму наблюдать, что наяву мертво.

Привычно в забытьё впадала, словно в Лету.Но, вдруг отяжелев, обрушилась в такойблестящий белый зал, подобный туалету,по кафелю скользнув немеющей щекой.

Тут воздух зазвенел и стал вокруг вращатьсяи облекать её блестящим пузырём.И лопнула душа, и вылупилось счастье,доступное для нас лишь раз, когда умрём. Как будто бы в груди волдырь тоски взорвался,и высыпался свет из глаз, как конфетти.И побрела она, петляя, словно в вальсе, покуда странный дом не встретила в пути:

то — башня, то — вокзал, то — павильон в Версале, то — сталинский ампир лечебницы в Крыму.В калейдоскоп времён осколки не влезалии ускользали прочь, распарывая тьму.

185

Но вдруг сложилось всё, как в надоевшем пазле,образовалась снедь на вычурном столе.И люди, чьи глаза, казалось бы, погасли,сюда сходились из разрозненных аллей.

И долго ни о чем беседа их велась там, и разливал вино лукавый ловелас,и на лице его, румяном и брыластом как вишня в пироге, улыбка запеклась.

Горел фонтан в лучах, тритоны щебетали,как тёмный мех, блестел заплесневелый пруд. Всплывали из глубин сознания детали,которые к утру из памяти сотрут

рассветные лучи, сметая сквозь гардины,раздробленную пыль строений из теней. И дверь в нездешний дом, где были все единына неизвестный срок замкнётся перед ней.

186

ВЕЧНЫЙ РЫЦАРЬ

Смолоду, будучи романтической дурой,я призывала мечту: «Прилети, приди,голубь мой белокрылый, рыцарь мой белокурый,с верным мечом в руке, со стрелой Амура в груди,

чтобы, меня от напастей и бед спасая,ты, потрясая оружием, рвался в бой.Я же — простоволосая и босаяс жертвенною улыбкой шла за тобой».

Мне говорили: «Бойся своих желаний,не оглашай их, лучше язык отрежь».Всё, что казалось сказкой в юности ранней,время преобразует в жестокий трэш.

Стану я равнодушна к постельным ласкам,не совершу балетные антраша,но заржавелый рыцарь с костыльным лязгомвстанет в дверях, идиллию сторожа.

Он меня спрятал от мира назло погоням.Нас не найдёт никто, побег удался. Город лежит под нами трупом драконьим,в небо смердят фабричные корпуса.

Форточка в замке забита листом фанернымот мириад фонарных, коварных глаз.Мы — легковерная дама, ревностный кавалер. Намв полуфинале сказки выпало впасть в маразм.

187

Думалось мне за вашим плечом картонным:«Стоило нам плутать, заплетать маршрут?Мы безразличны всем, в том числе — драконам.Немолодое мясо они не жрут».

188

ПРОЩАЛЬНЫЙ УЖИН

Мы пригласили тишинуНа наш прощальный ужин.

А. Вертинский

Это — не ужас, просто — прощальный ужин.Репертуар курортных кафе заслушан.Местный пейзаж исхожен… Упрись в менюи препарируй трепетных устриц — ню.

Мы, отвергаемы взятым в аренду раем,как виноградник заброшенный, выгораем.Бархат сезонный зелёный облез, исчез —впрочем, как обоюдный наш интерес.

Жребий любого — ветром быть унесённымиз атмосферы шавермы, самсы, шансона,В стороны раскидает нас волнолом.Рушатся волны, как сервант с хрусталём.

Море перетасует место и время.Вынырнем в мире, где все нелюбимы всеми.Вновь пасторальный сценарий не воплощён.Холод сползает по позвонкам плющом.

189

ЗВУК

В детстве меня разбудил необычный звук, будто возникший от столкновенья двухрюмок — верней, опрокинутых куполов.И расплескался в небе ликёр — лилов.

А на сатиновой шторе, лучом прожжён,жёлтый нарцисс обернулся винтажным пажом, затанцевал, склоняясь под сквозняком.Мир предрассветный сделался незнаком.

Солнце с Луной качались верхом на шпиле.Воздух звенел, как будто вдали разбиливазу. Сцепились ноты в единой точке.Сердца брегет скользнул с золотой цепочкии, зависая меж адом и раем,Рухнет вот-вот на стылую твердь земли. Что там вдали? Замираем, гадаем…А его подхватили, спасли, цветным раскидаемв небеса вознесли…

Что это было? Эхо над мостовой? Солнечный спазм? Вдохновенья зуд мозговой? Предгрозовое затишье перед стихами?Всё уместилось в давней, случайной гамме,расшифровать которую позже я не смогла. Только в затылке волны воздушной дрожи,словно заколки бархатная пчела,заблудившись, жужжит в причёске.Крошится мир в глазах — привычный и плоскийна отголоски, осколки цветного стекла.

190

ПРОБУЖДЕНИЕ

Осенью прошлой яблоки были слаще,заросли гуще, грибы не вмещались в чаще.Мы на балконе на облака глазели,губы лакали заката густое зелье.

В полночь мы заползали под одеяло…Утром проснулись, видим — листва слиняла,окна со всех сторон обложили тучи.Фильм переснят, сценарий переозвучен.

Мы задремали, словно цветы на воле,а пробудились — нас уже пропололи,тщательно по ранжиру пересадилис поля в геометрический сад идиллий.

Где купидон, что нас опекал исконно?Гипсовый пупс с крылами из силиконацелится сверху лазерною указкой,вклеивает в гербарий слюною вязкой,

сооружает новый миропорядокс помощью формуляров, скрепок, закладок. Исключены здесь жалобы и восторги.В кафельном небе — светло и тихо, как в морге.

Перепаяли клавиши на рояле,заново Зодиак отсортировали — выдоен Млечный путь и пастеризован,Лев дрессирован, стерилизован Овен.

191

Нам выдают порой порционный воздух.Те же, кто очутились случайно в звёздах,обречены блистать в небесных каналахдатчиками в пупках идеально впалых.

192

ДУБЛЬ

Зачем ты взяла мой облик, ведь он — не рублик,который вынешь, подкинешь и тратишь дальше. Опознаю себя в скороспелом дублекарикатурой в ржавой патине фальши.

Мерещилось мне, что я отражаю время,строкой без наркоза вспарываю нарывы.Но раны твои горят, как цукаты в креме,а стоны меццо-сопрано звучат красиво.

Над траурными глазами спущены брови,а голос, что твоя цыганка с вокзала,вонзается в ухо: «Мы с тобой — одной крови!»Не помню, какое животное так сказало.

Мы миру предъявим души свои нагие,сольём голоса в сплошном пятистопном плаче, состряпаем столь густой настой ностальгии,что всем по слезе достанется при раздаче.

То детского пупса в песочнице мы хороним, то юности клеим треснувшие браслеты.Мы схожи, но лишь снаружи, о, мой омоним —двоимся, плывём, не тонем в затоне Леты.

193

* * *

Не сотвори себе близких духовнобратьев или сестёр.Не умиляйся похожести, словнограни меж вами стёр

ластиком некто и вы — два листика —слиплись к челу челона общем кустике. Это — мистика,более — ничего.

Не опыляйся чужим откровеньем,веки плотней прикрой,чтобы в глазах не мелькали тени —мелкий мушиный рой,

праздные сплетни, напрасные жалобы,плесень, прах, сорняки,чтобы глядеть ничего не мешало быв небо из-под руки.

Вдруг чья-то сущность вслед за словамив уши перетечёт?Тотчас фортуна, жонглируя вами,сделает переучёт.

Так осыпаются — снизу ли, сверху лина амальгаме слои. Сентиментальные буркалы в зеркале —видишь, уже не твои.

194

Между тобой и теми, кто тонков душу твою проник,образовалась мутная плёнка,сверху возник парник.

Скоро всех вас, цветочки двуногие,свяжут в один букет.Это — банальная биология,здесь вариантов нет.

195

* * *

Я сюда вошла, привычно веряваших глаз заиндевелым дыркам,не почуяв сразу — в атмосферепахнет потом, похотью и цирком.

Будто возвратилась с перекураи не опознала интерьера.Отчего так лица ваши хмуры?Отчего так стены эти серы?

Откровенья сделались надрывней,дамские наряды — откровенней.Демиурги, впарывайте бивнив мякоть остановленных мгновений!

Я в дверях присутствую незримо,вашим словесам безмолвно вторя,рыболовы модного мейнстрима.кружевницы тонких аллегорий.

Муза, волооко соловея,за столом взгрустнула, над которымвзмыли трели хриплого Орфея — перегар с гитарным перебором.

Ваши групповые танцы-стансымне давно до судорог знакомы.Игнорируя приказ: «Останься!» —я из дома выйду, как из комы…

196

* * *

Приснилось, что мы играем за детским садом.К чему эти прятки, когда мы — давно не детки?Вожу, выхожу и вижу, что вы не рядом,лишь пыльные пятки мелькают вдали сквозь ветки.

Туда, где в саду — скульптура гипсовой тёти,спешите, поверив, что это — добрая фея.Когда вы, робея, ближе к ней подойдёте,она расцвётет в закате, вся бронзовея.

Слегка пожурит вас с материнским укором,но после за послушание всё отдаст вам. В руке с маникюром блещет бокал с ликёром,в плетёной корзине тесно слоёным яствам.

Обнимет, затопит складками целлюлита,как будто волнами сладкого мармелада,и будет отныне в ваших глазах разлитахроническая лирическая услада.

Мотив, что когда-то вам представлялся китчем,затянете хором, будто молитву «Отче!».Обряжены в однотипный сиротский ситчик,вы мимо пройдёте (веки склеены скотчем).

А я всё стою у стенки, твержу считалку,и ноздри щекочут частицы кирпичной пыли.Чихнуть, хохотнуть, вдохнуть? Почему ж так жалкотого сновиденья, где мы играли… были?

197

В ГОСТЯХ

Нынче не на балконе среди бегоний,в спальном районе избранные гостили,а в пантеоне, где жрица — всех утончённей,в полупрозрачном хитоне, в античном стиле

опустошила кубок и длань простёрлак свите — сатирам пузатым, сухим наядам. Следом из раскалённого жерла горлахлынула ода огненным водопадом.

Тянешься за шампанским рукою робкойи, упуская нить философской темы,думаешь: «Как мелки пузырьки под пробкой,словно перед искусством — буквально все мы».

Пробуешь воспарить, хотя бы привстать иглянуть на фреску, но вязнешь в пучине кресла.А над тобою — мускулистые стати,древних героев маскулинные чресла.

Вы — неказисты, статисты, не потянули на персонажей мифов. Пора сливатьсяв многоголосый хор, закулисный улей, дабы умастить жрицу мёдом оваций.

Финиш. В сухом остатке — боль в подреберье.Думаешь снова: «Там хорошо, где нас нет». В сердце шуршит тоска, как в подушке перья. Хлопают двери. Лампа за шторой гаснет.

198

НЕКРОИХТИОФОБИЯ

В классе мне поручили подшефных рыб,но ежедневно новый питомец гиб,как дирижабль, взлетая вверх животомк лампе, в отваре аквариума густом.

«Не умирайте, рыбки!» Слезой давясь,я засучу рукав, дотянусь до васи налеплю на водоросль, чтоб листоктельце кружил, чей жизненный срок истёк.

Пробормочу молитву: «Рыбка, живи!Дальше плыви на липком листке любви»…Но от слиянья столь разнородных телрыбка не оживала, листок желтел…

Фокус не удался, но лет с десятия перманентно искала — кого б спасти. Из подсознанья всплыл депрессивный тип,как пожилой налим на меня налип,

чтобы своей энергией молодойя вознесла его над водой, бедой,и над унылым илом вязкой тоскизасеребрились в ряске седой виски.

Так по сюжету мы и плывём вдвоём,пересекая сумрачный водоём,спаяны тесно на смертном рыбьем клею…Если б ты знал, как я под тобой гнию!

199

* * *

Покуда полудетские чертыне вытравлены уксусом печали,беги! Ты станешь сгустком пустотынастолько, чтоб тебя не замечалите, кто способны, жизнь перекрутив,нарушить безмятежности мотив.

Ты стань для них упущенной, как шанс,фигурой с фотографии на фоне пейзажа Комарова или Канн, слетевшей фразой, мыслью посторонней,минутным сожаленьем о былом,мелькнувшей занавеской за стеклом.

Гляди на море, что, как простыня,топорщится в потёках белой хлорки,и дожидайся окончанья дня,когда глаза становятся незорки,чтоб, захлебнувшись этой тишиной,увидеть сон, желательно цветной.

А поутру весь мир — как водоём,очищенный приливами от грязи.Так мы реальность переиздаёмвсегда в своём заветном пересказе, так оставляем тех, кто к нам привык,кто видел нашей жизни черновик.

200

ЧУМНАЯ ВЕСНА

Мне тяжело смириться с этой весной —слишком горластой, ветреной, расписной,в пегих кустах, чернеющих у корней,в талых ручьях, чей запах слегка пивнойноздри щекочет… Мне невесело с ней.

Лучше — домой, где был мой досуг убог:триллер смотрела, трескала сухари.Рядом со мною, словно из песни сурок,в кресле собака мне согревала бок…Нынче собачий холод жрёт ее изнутри.

Может, у жизни со смертью опять ничья?Мне остаётся один поворот ключа,прежде чем я в квартиру решусь войти.Сверху навстречу сыплются, грохоча,дети, как разноцветное ассорти.

В доме темно и тихо, как под водой.Страшно туда нырять, хоть считай до ста, —омуты, гроты, гибельные места.Что там — собака или валун седой слабо колышет водорослью хвоста?

Если хоть на мгновение под иглойвздрогнет сухая, точно фанера, плоть,значит, судьба была не настолько злой,чтоб всё живое близ меня прополоть,перелопатив почву за слоем слой.

201

Иллюминатор Луны вплывает в астрал…Кто ты — надмирный сумрачный адмирал?Я ничего уже тебе не отдам.Ты постепенно всех вокруг отбирал,чтобы мне стало пусто здесь уже, а не там.

202

ДВЕРЬ В ЗАСТОЙ

Зашел я в чудный кабачок.

Из песни

Мы с вами набрели на павильон,что каменным забором обнесён,как панцирем. Вокруг автомобили скользили, исчезая за угломобшарпанного дома, что на сломбыл обречён, потом о нём забыли.

Мы словно приоткрыли дверь в застойи в ресторан вошли полупустой —туда, где в блеске люстры стосвечовом,фанерный украшая интерьернадменной безмятежностью манер,буфетчица спросила: «Что ещё вам?»

…Мы не одни. Безрукий инвалид,губами взяв стакан, что недолит,в себя вдыхает водку, словно воздух.Сжав коробок обглодышами плеч, огонь из спички пробует извлечь —недостижимый, словно пыль на звёздах.

Сюда лазейку не прогрыз прогресс.по радио доносится Бернес —в той песне ночь темна и свищут пули.

203

И вы, лежалый бутерброд схватив,жуёте вместе с колбасой мотив.И мы уже не здесь, мы утонули

во времени и там на глубинекачаемся, довольные вполне, и не хотим наружу возвращаться —туда, где не хватало одного —покоя… И неловко оттого, что слишком неказисто наше счастье.

204

ИЛЛЮЗИЯ

Схоронив кота на газоне летом,удивишься снова, как тяжелоэто тело, ставшее вдруг макетом,будто в жилах кровь звенит, как стекло.

Даже в Лувре будет тебе казаться,если заберёшься так далеко,у изображенья мертвого зайцана картине, кажется, Жерико,

что не вспыхнет свет золотым бульономв глубине застигнутых смертью глаз.Так в больнице вдруг выдают бельё намтех, что не успели дождаться нас.

Вот тогда попробуй найти кого-то,кто бывал спасительным поплавкоми тебя выдёргивал из болотазабытья, а нынче едва знаком.

В узловатых венах, в седой коросте,заржавев лицом, как репчатый лук,он всё чаще думает о погостеи не ритуальных бежит услуг.

Машинально он живёт, прорастая,словно куст, корнями в пологий быт.Жизнь его невзрачная, непростая,но, как гвоздь в картину, в неё он вбит.

205

Он уже не бог, потому что выдалсам себя — никем не храним, раним.Пыль в глаза пустил, рассыпаясь, идол,и не виден путь, что лежит за ним.

206

* * *

Если после полночи, после пьянкипробужденье встретишь на полустанке,то, припав к заиндевелым перилам, не скользи вдогонку за тупорылым,

заскорузлым скорым, во мгле летящим,даровавшим облик окрестным чащам, на одну секунду лучом пронзёнными погасшим за последним вагоном.

Поезд не задержится на равнинах.Желтизна в железных глазах змеиных,промелькнув, расплавится без остатка. Темнота сжимается, как перчатка,

свет и звук в себе заглушая сразу.Здесь не место мифу, легенде, сказу:не русалка плещет хвостом в грязи, некавалер к тебе гремит на дрезине.

Не гляди окрест, не горит костёр ли.Не кричи — лишь воздух взорвётся в горле. Потому что нет слиянья кромешнейпустоты внутри с пустотою внешней.

А когда пойдёшь по камням корявым,бесконечным шпалам, стеклянным травам,разъяснит природа тебе любезно,что горизонтальной бывает бездна.

207

СТАРАЯ ЗОЛУШКА

Золушка в старости сделалась экспрессивней,разум её вскипел и борьбы взалкал,и засверкал во рту фарфоровых бивнейбескомпромиссный, беспощадный оскал.

Тащит на вечный бой пожилого принца, дёргая поводок проворной рукой. Тот забывает бриться, ему не снится более ничего, в том числе покой.

Неистребима прихоть Золушек старых —в полночь, достав перо, нацепив очки, зёрнышки букв просеивать в мемуарахсентиментальных… Попробуй их не прочти!

Грезит она, воскрешая в образах зыбкихпахнущий самогоном отчий очаг:«Всем отомщу за тощие руки в цыпках,ноги в топорных сабо, щёки в прыщах!»

Золушка бредит, в пальцах перебирая,ветхую карту мира, точно канву:«Где-нибудь здесь я вышью картину рая,заново воплощая сон наяву.

Перелицую мир по своим законам,пусть перезрелой тыквой треснет земля,и засквозит свободой в мире, пронзённомострыми каблуками из хрусталя!»

208

РЕШЁТКА

Мы с тобой внутри тире, мы внутри…

Т. Алфёрова

Жизнь движется, хотя сломалась шестерёнка,прокручивая дни на холостом ходу.Но снова я с тупой покорностью телёнкана чтение стихов, как на убой, иду.

Что обрести хочу в литературных спорах,в столпотворенье пчёл над облаком пыльцы,когда внутри себя я слышу только шорох,как в доме, что давно покинули жильцы?

Здесь слишком ярок свет, здесь воздух слишком громок,здесь, в сущности, никто мне толком не знаком,и хочется домой сбежать среди потёмок,глотая их настой, как кофе с коньяком.

А дома поскорей забыться, словно с целью — увидеть сон, где я — средь близких, не одна…И вдруг, утратив вес, зависнуть над постельюи медленно поплыть на белый крест окна,

легко пронзить стекло, скользнуть промеж домами,как между двух миров, ужавшись до тире,туда, где помогу живой, как прежде, мамевыгуливать собак на лунном пустыре.

209

Мы подзовём собак, погладим их по шерсти…Но электрички визг распорет сна покров. И мой полночный взгляд увязнет средь отверстийтемнеющей в окне решётки от воров.

Её не проломить, поскольку кости хрупки.Но если из себя я выйду навсегда,меж прутьями стальной решётки-мясорубкисвободно просочусь — как воздух, как вода…

210

ИНЦИДЕНТ

Это не киносъёмка боевика,не мизансцена «Смерть в метрополитене»:чёрная плёнка, скрюченная рука,серая униформа, статистов тени.За полосатой лентой — ничейный торс,как безголовый бройлер, в платформу вмёрз.

Люди идут по стеночке вдоль крови —несколько бутафорской, как соус «Чили»,Тело безмолвно, как его ни зови…Голову, словно лампочку, отключили.С миром наружным порваны провода.Не уловить последний сигнал, когда

в клетке для мозга чувствуя тесноту,невмоготу таскать её над плечами,как, прорастая в горле, свербит во ртуи засыхает речь, становясь молчаньем.Следует лишних мыслей два-три килоскинуть, чтоб окончательно отлегло!

Чтобы весь мир — громоздок и бестолков —хлынул навстречу поездом из тоннеля,свет раскололся тысячей мотыльков,искры на рельсы сыпались и звенели.Прошлая биография — ни при чём.Это — стоп-кадр, надорванный за плечом.

211

ИНТЕРЬЕР

Командировка. Через Москву транзит.Вечер в чужой квартире, где луч скользит по фотоснимку бывшей геологини —то есть хозяйки, месяц тому назаджизнь, словно дом, покинувшей… Лишь фасадвесь в слюдяных прожилках инея стынет.

В парке напротив чёртово колесовстроено в небо, как циферблат часов.Ветка в окне мелькает секундной стрелкой.Время струится вспять, словно я вползластарой хозяйке в быт, надломила пласт,расшифровала трещины под побелкой.

И приоткрыло передо мной жильёпенсионерки облик, досуг её —как наливает рюмку, за стол садится.Блещут в углу пирит, опал, турмалинвозле икон, поскольку неодолимужас перед последней из экспедиций.

Яшма, слюда, нефрит, портрет под стеклом,и в чёрно-белом взгляде — не то что злом,опустошённом, скорее прицельно-трезвом —некая тайна, будто бы вы нашлиглавный трофей и с той стороны землинедра явили свой драгоценный срез вам.

212

ПОДМАСТЕРЬЕ

Ты полагаешь, мастер, шедевр творя,мир поразить собою? Вот это зря!Думаешь — уникален вплоть до молекул?Вот из угла за тобой следит неофит —вечный отличник, — скромен, но плодовит.Он про тебя всё понял, давно скумекал.

Ты не заметил, творчеством увлечён,как он врастал в тебя, обвивал плющом,выждал момент, когда ты обронишь посохтам, где ловил внезапный приход зари.Зри, как в твою палитру вросли угрив амбициозных юношеских расчёсах.

Как он тайком мечтал, что, отбросив гнёт,он тебя переварит и отрыгнётв виде мазка на свежих своих полотнах,чтобы кумир, пропущен сквозь решетоинтерпретаций, понял, что он — никто.Вот и блуждай в неверных огнях болотных,

опознавай пейзаж, вертя головой.Этот сюжет знакомый — уже не твой.Здесь подмастерье всё скопировал чинно.Он возлюбил тебя и возвёл в квадрат.Так и живи, себе самому не рад,будучи отражённою мертвечиной.

213

* * *

В детский садик строгого режимаоказались мы помещены.Там лежим — безмолвны, недвижимыв свете электрической луны.

Смотрят надзиратели уныло,не способны отсортировать —кто из нас терпилы, кто — дебилы,как стелить Прокрустову кровать?

В мире заоконном, незаконномлистья, как страницы, шелестят.Тянет самосадом, самогоном,кое-кто читает самиздат.

И у нас здесь выделена зонатворчества. Кто чтит её уют,тем в библиотеке порционно книжки разрешённые дают.

Под обложкой нет ответа — где мы,чья мечта в один котёл слилабледных небожителей богемыи пейзан, румяных от бухла.

Гражданин начальник, выйдя в массы,чётко сформулировал вопрос:чтобы из общественного мяса эффективный эмбрион пророс.

214

Он уже созрел для скотобойни,сон его бессмысленно глубок.Оттого и дышит всё спокойней,солнцем поцелованный в пупок.

215

БУНТ ДАУНШИФТЕРА*

Вы — мой начальник, надо глядеть вам в рот —в грот, из которого тянет запахом шпрот,корпоративно выпитым коньяком.Что вы там говорите — о чём, о ком? Голос звучит монотонно, трещит картонно…В ваш бизнес-ланч из офисного планктона

я не гожусь как закусь. Я ни при чём.Взгляд мой застрял в стекле за вашим плечом.Там — небеса над шершавым торцом стены,чьи кирпичи красны и воспалены,в измороси слюны, словно ваши дёсны…Следует нам расстаться, пока не поздно!

Или остаться… Выслужить новый чин,расшифровать стенограмму своих морщин,вдоль по щекам сползающих вниз — к нулюбледного рта… Но как же я не люблюмертвенный свет, струящийся в коридорах,шорох бумаг, их однообразный ворох!

Всё, решено! Зеркальную полынью,потусторонним взглядом я разобьюи ускользну, как рыба, на глубину, лишь уловлю, выплёвывая блесну,

* Дауншифтер — человек, сознательно выбирающий меньшее количество работы и меньшие доходы ради большей свободы, жизни в собственное удовольствие или самоусовершенствования, каких-либо видов неофициальной духовной жизни, творчества, путешествий и т. п.

216

как за стеной в зеркальном калейдоскопекрошатся ксерокс, факс, автомат для кофе…

Связи канал давно обмелел, зарос.Все позабыли меня, кроме вас, мой босс.Может, вернуться вспять, ступая след в след?Премию получить за выслугу лет,бонус-блокнот в дизайнерском переплёте…Вы улыбнётесь, плотоядно сглотнёте.

217

* * *

Маленький век играет похоронами —ловит нас, пряча, словно жуков в панаме.Бойкий ребенок! Мы и не угадали, кто угодит под подошвы его сандалий.

Хочется ускользнуть отсюда, да не с кем.Кладбище представляется садом детским,где средь просторных комнат, безлюдных летом,койки надгробий тесно стоят валетом.

Так утекает время по водостокам.Это — поток, но в блеске его жестокомвидится шанс — замкнув дыханье на вдохе,броситься вниз, пронзая собой эпохи.

В парке версальском вынырнуть за Латоной —рыбкой фонтанной — бронзовой, золоченойи, присосавшись к вечной экосистеме,снова глотать и вспять отрыгивать время.

218

УЖИН

Зачем так поздно ждёшь на площади трамвая?В тот низменный район не ходит ничего.Останься здесь, пока ты тёплая, живая.Туда стекает всё, что стыло и мертво.

Там снег — и тот в пыли. Там в горле у каналазастряли, как слова, куски лежалых льдин.Что за нужда опять сюда тебя пригнала?Какой давнишний друг скучает здесь один?

Ты оживишь в уме несвежий образ, ибофантазия твоя не сделалась бедней.Плывёт твоё лицо, мерцая, словно рыба, —то вынырнет из тьмы, то растворится в ней.

Ведь ты уже не здесь, а в глубине романа.Ты стряпаешь сюжет, ты им увлечена.Там ждёт тебя герой, оскалившись румяно —твой полуфабрикат, сырой, как ветчина.

И сердце прорастет любовью, как картофель,согрето изнутри дыханием химер.Герою без лица ты изваяешь профильи бульканьем страстей наполнишь интерьер.

Ты пустоту в душе попробуешь заштопать, протаскивая шёлк в убогую канву.А поутру, с ресниц стряхнёшь ночную копотьи сон очередной листаешь наяву.

219

ДВОЙНИК

Стужа. Я обернулась. Царапнул щёкусловно бы из стекла скроенный воротник.Воздух застыл, как зеркало. Где-то сбокув сумрачной амальгаме возник двойник.

Как тебя называть? Может быть, alter ego?Ты — не моя душа. Я ведь пока жива.Я не пойду с тобой. На канве из снеганаши следы не свяжутся в кружева.

Не искушай меня. Ты — не моя фортуна.Не утолить мне твой изощрённый вкус. Пусть замерзает речь у тебя во рту насередине слова. Вряд ли я увлекусь.

Ты не моя сестра. Облик твой беззаботен.Как леденцы, в зрачках тают огни реклам. Скалятся мне вослед челюсти подворотен.Мы этот мир, как торт, режем напополам.

Я ведь хотела быть на тебя похожей,с чёрствых пирожных слизывать пенный крем.Разная кровь струится у нас под кожей.Мы повстречались всё же... Боже, зачем?

Мне не постичь тебя. Проще зайти уму заразум, нежели влезть в твой потайной мирок. Я тебе — не поэт, да и ты — не муза.Вязнут глаза твои в паутине строк.

220

Ты поглотила меня, ибо ты всеядна.Праздник чужой возбуждает твой аппетит:новые люди — прилипчивые, как пятна, новые блюда, от коих меня мутит.

Что так подёрнут взор плёнкою майонезной? Сослепу ты не тем адресуешь страсть.Не увлекай меня кукольной этой бездной —В новую связь, как в ряску, нетрезво пасть.

Так в пустоте, друг друга не задевая,мы заскользим параллельно, как два трамвая.Зеркало тает. Булькает темнота,словно чернила, в горло мне налита.

221

ПАМЯТЬ

Успокойся, память! Ты не нужна мне.Ты течёшь во мне, задевая камнипрошлых дней, дробясь на осколки, стёкла.Я тону в тебе, я устала, взмокла.

Но, глотая ржавые воды Леты,вижу — следом память влачит приметытех людей, кто был мне когда-то дорог.И всплывают тени — бледны, как творог.

Кто навеки вычеркнут из пейзажа —не заштопать свет, не заполнить скважин.Кто успел себя изменить внутри иуцелел при помощи мимикрии.

Но не стоит думать, к ним подплывая,будто между нами — ещё живаясвязь, едва заметная, словно леска.Там — обрыв, там берег чернеет резко.

Это — горизонт, это знак предела,что за ним душа, как изнанка тела,покрываясь ряской, холодной сыпью,обретает кожу седую, рыбью.

В мираже, размноженном многократно,вы никто уже — золотые пятна.Там взорвался свет, словно банка масла……И память моя погасла.

222

ЮНОСТЬ (или Картинки с выставки некрореалистов)

Смолоду не любя романы о пылкихавантюристах, что ночью в тени олив с трепетной героини сдирают лиф,адреналин заимствовала в страшилках.

Девою бледной, готической стать хотела,бдела ночами, не ела конфет и вафель,лишние килограммы сгоняла с тела,цинковой мази тюбик втирала в лицовечером, чтобы ночью оно блестело в лунном сиянии, как унитаз или кафельв морге — транзитной гостиницемертвецов.

Стих сочинила про сумерки над кладбищем,позже его прочитала в одном ДК.Вдруг близ кулис возникли два чудака,пробормотав: «Вас-то как раз мы ищем

и поздравляем с тем, что вы с текстом этимочень удачно встряли в струю мейнстрима.Вы нам близки. Давайте это отметимлитературной акцией. Фонарёмжёлто-зелёным снизу мы вас подсветим,некрореальность выпишем грубо, зримои на перформанс полный зал соберем…

223

Мы — живописцы. Зовемся Олег и Женя.Нам надоели Дали или Пикассо.Мы на полотнах изображаем всёв вечной, конечной стадии разложенья!»

Позже они в контору ко мне припёрлистранный портрет, завёрнутый в одеяло.В нимбе червей, с кровавым жабо на горлечереп зиял провалом глазниц пустыхпрямо в дверной проём, где как раз стоялаглавный бухгалтер, на чьей щеке не с тех пор ли, словно родник, пульсирует нервный тик.

Дама вопила, эхо гнуло стропила,холст содрогался, сыпалась вниз гуашь. Смылись мазилы, забыв бесценный багаж,словно святой водой их вдруг окропило…

Так я не стала музою некрофила.Нынче б висела в Мраморном во дворцев виде картины, где меня раздавилос оттиском изумления на лице.

224

RETRO-FM

Хочешь, уедем в молодость, словно в лифте,влезем в квартиру, где теперь никого.Вспомним былые девичники и, налив в тепыльные рюмки, выпьем за Рождество.Выстрелит пробка, развеется струйка газа, номожно дурить, курить, сорить безнаказанно.

Нас не осудят. Больше ругаться не с кем.Можно плясать, от зеркала удалясь,и наблюдать лицо своё дерзким, детским,твёрдым, как яблоко, в пчёлах колючих глаз.Близкие наши, считавшие нас отпетыми,Так далеко… Греми в пустоте кассетами.

Юность вопила «Шарпом», воняла «Шипром»,Кожзаменителем, трехрублёвым вином.Вооружённые этим нехитрым шифром,мы очутились в сдвинутом, чуть иноммире, который позже куда-то денется.Сердце тоска цепляет, как заусеница.

Мы на минуту стали моложе, вхожив зал, где блажные рожи, «Ласковый май».Звуки и запахи, вросшие плотно в кожу,как пропотевший блейзер, с себя снимай.Мы оторвались, сорокалетние гопницы.Нас не догонят! А впрочем, никто и не гонится…

225

БАЛКОН

Мы в том году необратимо взрослели,но по привычке детской плевали вниз,где золотой фольгою горели ели,птичьи следы расчерчивали карниз,чёрные крестики вязли в снежной канве,город пестрел, как праздничный оливье.

Мы разводили спирт вишнёвым компотом,благо родителей не было. За дверьмишастал сквозняк, и вместо вопроса: «Кто там?»мы бормотали сдавленно: «Чёрт возьми!»Звуки чужих шагов удалялись вверх.Где-то над крышей лопался фейерверк…

После пирожных мы, как всегда, гадали —в ковшик кидали плавленый парафин,но неизвестность не распахнула дали,не показался суженый из глубинмутных зеркал и не обнажил оскал,не прошептал словечко, не приласкал.

Мы запускали тапки в полёт с балкона,чтобы прохожих выяснить имена.Первый сказал: «Людей пугать незаконно!»Номер второй промямлил: «Пошли вы на…»Третий заржал: «Меня зовут Фантомас!»и пригрозил тотчас долететь до нас.

226

Не долетит! Ведь не суждено сбыватьсядетским страшилкам, что мы себе творим.Наши приколы вспомню лет через двадцать,в сумерках под балконом пройдя твоим.Там наверху — фанерной лоджии клетьхламом забита. Окон не рассмотреть…

Где тот январь, в котором так далеко нам до превращенья в рыхлых кариатид,где мы плывём сквозь ночь на плоту балконном,и веселит салют, и балкон блестит,словно над бездной высунутый язык…И Рождество, и звёзды стоят впритык.

227

КУКЛА НА КРЫШЕ

Дом возле церкви, напротив канала,где проживала ты, я потеряла.Улица Тюшина… Кто этот Тюшин?Свет за окном, вероятно, потушен.Ты не живёшь там, коль мне не солгали.Ты не пройдёшь через садик Сан-Галли,не отразишься в засохшем фонтане.Ты изменила среду обитанья. Где поселилась теперь, у кого хоть?Что тебя гонит — тоска или похоть,грёзы о вечной любви, идеалах,что воскрешают в чертах полинялыхбледный аналог «Весны» Боттичелли?..Вспомнилось вдруг, как сквозь губ твоих щелисладко сочился душок «Амаретто».Что бормотала ты в кухне, согретойвязким подсолнечным маслом заката,глядя на флигель, чья крыша покатонад окруженьем своим возвышалась?А на коньке (чья-то странная шалость)голая кукла валялась, бесстыженоги раскинув над городом… Ты жеглупо хихикала, предполагая,как очутилась здесь кукла нагая. …Скоро, я знаю, беседа затухнет, смех оборвётся. Появится в кухнетвой небожитель, затянется «Явой», муху прихлопнет ладонью корявой.Ты же от слов его вялотекущих

228

вся затрепещешь, как бабочка в кущах,и улетишь за фантазией следом.Впрочем, дальнейший твой путь мне неведом,как непонятна та странная сила,что нас за скобки порой выносила,словно над пропастью приподнимая…Знает о том только кукла немая,что у себя наверху в полнолуньесмутно белеет, как сыр «Сулугуни».Лишь по глазницам — пластмассовым дырамсвет иногда пробегает пунктиром.

229

ПЕРЕБИРАЯ ФОТОГРАФИИ

Радужной вспышкой, потерянным раембудут казаться вчерашние фото.Это случается, если теряемвремя, пространство, кого-то, что-то.

Так на веранде, пропахшей вишней,кашляет в щели снежный сквозняк.Воспринимаю это как знак —летом я буду на даче лишней.

Я не войду также в сумрачный дворикдома, куда созывались поэты,чтобы стихами, как скажет историк,тешить себя в ожиданье банкета.

Нынче там пусто. Веет хворобой.Окна темнеют, стёкла знобит.Восстановить ускользающий быт,как расшатавшийся зуб, не пробуй.

Где собеседница, с коей недавнозаполночь мы проболтали в отеле?Тешит, небось, мокрогубого фавнакаждой ложбинкой в податливом теле.

Вот ещё фото — сквозь дымчатый глянецв память вплывает чужая квартира,где в окруженье восторженных пьяниця — на коленях былого кумира.

230

Где же теперь он с прищуром отчимпотчует свежую протеже?Он не услышит меня уже — губы обида мне склеит скотчем.

Новые кадры в июльском пейзаже — тени, скользящие над водоёмом, —время метельною кистью замажет.Мне через снег не пробиться к знакомым.

Стынут в альбоме зеркальные блики.В них погружая, как в полынью,взгляд удивлённый, не узнаюжизни обрезки, что так безлики.

231

* * *

В дворике старом, некогда образцовом,я окажусь, влекомая смутным зовом —выцедить через прутья стальных решётокдетства приметы, чей контур и цвет нечёток, —

сизой катальной горки спину слоновью,стену с двумя именами перед любовью,лиственный сор в засохшей чаше фонтанаи уцелевший с давешних пор нежданно

тот постамент с облупленным дискоболом.Краткая надпись гвоздём на копчике голомявно не к месту и не содержит смысла.Голень из гипса на проволоке повисла.

Помню — блестел каток на месте парковки.Были мои движенья на льду неловки.Маму в толпе искала, чтобы вцепитьсяв вязаные снежинки на рукавице.

Но силуэт растаял за пеленою,окна погасли, картинка стала иною.Крошится флигель кирпичный, будто печенье.Только пластинка поёт, что «лёгкий, вечерний

вьётся снежок», и в пепле метельных перьевгибнет моя оставленная Помпея, где в ледяной пустыне, гремя коньками,я ковыляю вслед уходящей маме.

232

* * *

Я видела сон, будто я в рестораневнушительном, как Колизей,приветствую нечто, что годы-пираньиоставили мне от друзей.

Зачем я пытаюсь вернуться на кругисвоя? Чтобы встретить фантомподруги с захлопнутым вроде фрамугимолчащим презрительно ртом.

Она, вероятно, меня не узнает,узнать меня не захотев.Меж нами воздушная стенка сквознаятрещит, как стекло в пустоте.

В стекле отражается образ, похожийна школьницу в красном пальто.Но ближе нельзя — под знакомою кожейв ней плещется что-то не то.

Халдейка-судьба, твои руки разлилив тела наши разную кровь.Друзья, ваши души темны, как бутылив дыму среди дальних столов.

Багор моей памяти, Лету облазайв надежде — а может, всплывётзабытое детство, как пупс белоглазый,из толщи бензиновых вод.

233

* * *

Ставши клиентами жизни-мошенницы,мы подписали просроченный вексель.Думали, видно: куда она денется —эквилибристка, чей юмор невесел.

Сколько иллюзий ей было завещанодля неофитов младенчески пухлых!Но неизбежности острая трещинаспрятана в нас, как в пластмассовых куклах.

Нынче ты платишь за каждый дарованныймиг, за судьбы мимолётную милость.Словно каблук от туфли лакированной,юность твоя от тебя отломилась.

Кажется, будто недавно бежала с нейрядом, в свою бесконечность поверив,не замечая, что всё безжалостнейветер сквозит меж седеющих перьев.

Где перманента померкшая платина?Старость подкралась походкой звериной,чтобы распять это тело в халате набуром диване, пропахшем уриной.

Бывшая шея бумажными складкамиот подбородка стекает каскадом.Веют уста не помадами сладкими —стылой микстурой, осенним распадом.

234

Жизнь расфасована фото квадратными —«На вечеринке», «С подругой», «С блондином»,«Школа», «Блокада»... Зеркальными пятнамивспыхнут они, если луч по гардинам

перелетит электрической пчёлкою,яркость даря выцветающим розам.Это судьба, выключателем щёлкая,крутит кино перед вечным наркозом.

Так, завлекая весёлою съёмкою,жизнь изначально сгибает хребет нам,пряча от нас интонацию ломкуюв наглом, ребяческом крике победном.

235

ОДНОКЛАССНИКИ

Лет через тридцать встретились возле школы мы.Вы толковали мне про чьи-то поминки,были немного пьяными, невесёлыми, полыми, как фантомы на фотоснимке.Джинсовых курток чёрный, колючий хлеб.Мальчики, вы похожи! Любой — нелеп…

Здравствуй, ма шер! Шузы из кожзаменителя,ржавый загар, словно нагар на кастрюле.Кажется, вас лет тридцать назад похитилии, не помыв, не переодев, вернулив наш переулок — краснокирпичный анус.Это не фильм, где «Все умрут, я останусь».

Это — альбом, где вечно живём, пришпилены, как мотыльки, в засохший гербарий братства,словно элементарных судеб извилиныскручены намертво — так, что не разодраться.Здесь — лабиринт зеркальный, где за угломмы отразились в чёрно-белом, былом

фото, на коем — однообразный выводокслипся в брикет с букетом в каждой ладони.Что же вы нынче курите торопливо так,словно вот-вот вас насовсем прогонятв пекло забвенья, в адский июньский зной.Продребезжит вослед звонок выпускной…

236

ОТКРЫТКА ШКОЛЬНОЙ ПОДРУГЕ

В Рождество в твоём городе тоже горят гирляндымеж кирпичных домов, розовеющих, словно гланды,где из гастронома путём знакомым, истёртымты шагаешь домой, должно быть, с вином и с тортом.

Жаль, что праздничный торт не с тобой нам сегодня резатьи не пить вино — тебе показана трезвость,ибо новой жизни тугая, мясная завязьзацвела внутри, навязчиво в плоть вонзаясь.

Вот хозяин твой, распаренный после бани,ест салат свекольный малиновыми зубами,запивает водкой, и профиль его кабанийвынуждает меня блуждать средь иных компаний.

В вашем доме теперь мое место — на школьных фото,если лет через двадцать на них и посмотрит кто-то —даже тот, кто пока изнутри следит за тобою,не признает тебя в пионерке с пухлой губою.

А соседке твоей с улыбкою полусонной —то есть мне — суждено застыть картонной персонойперед прессом времени, ибо, увы, ничто такне сжижает кровь, превращая девчонок в тёток.

Догорели свечки, осталась одна игра нам —ослепительный мир закрыв голубым экраном,за мерцаньем теней, прислонившись к торсу мужскому,наблюдать в покое, слегка похожем на кому.

237

Но пока ты в его объятьях чадишь, оплывая,к берегам иным вывозит меня кривая.В привокзальном ларьке я куплю и торт, и кагор, отваших брачных игрищ уехав в соседний город.

На чужом пиру я попробую, став глупее,возвратить на минуту юность, но сколь ни пей я, сколь ни бей шампанского ток по холодной вене,невозможно, как муху, зажать в кулаке мгновенье.

...Телевизор мигает... Тебе предстоит раздеться.Будь неладна любовь — она пожирает детство.Если это — благо, обещанное судьбой нам,не дыши мне, утро, в лицо перегаром хвойным.

238

ДОН ТОРРЕН

В детстве советском в ветхом ДК областномнас затопило цветным мексиканским сном,как водопадом с экрана. Водопроводчик — тётушкин хахаль по кличке Толька-Мосолвздрогнул в соседнем кресле, будто вошёлв тело кинжал, пронзая до самых почек.

Сердце стучит. Помолвка. Рояль раскрыт.Танго звучит. Над бухтой гроза искрит.Брошены кольца. Протест невесты неистов.Сорвана свадьба. Отец — седовласый граф —позеленел, завещание разорвав. Дочери мил предводитель контрабандистов!

Прочь от позора скачет жених, бестолков.Ночь. Криминальный мачо скользит в альков —алый палас, лакированные ботинки,смятая шаль… Пересуды прислуги злы.Шторм. Героиня бросается со скалы.Вспышка. Изящный шрам на виске блондинки.

Титры. Финал. Мы покинули кинозал.Сентиментальный морок в глаза вползал.Детской душе потребен герой интриги. Толька-Мосол, назову тебя Дон Торрен!Кепка, усы, нетрезвой походки крен.Ты — не водопроводчик, пират на бриге.

239

Хочешь, я сочиню о тебе роман,где ты не от портвейна — от страсти пьян?Нынешний романтизм дыряв от вакансий… Годы спустя, раскрывая другой «Рояль» —не инструмент, а спирт, мой герой едва льчто-то подозревал об ушедшем шансе.

В ноздри дохнёт сорокаградусный бриз.Выплыви в ночь, в перила балкона упрись.В сумерках силуэты домов рогаты.Там океан зовёт тебя вниз, Торрен!Там сквозь туман всплывают кресты антенн —мачты полузатопленного фрегата.

240

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Помню, когда мне было года четыре,в детском саду у нас завелись глисты.Я в карантине скучала одна в квартире.И наконец в прихожую к нам влез ты —Борька-сосед семи с половиной лет. Мой Робин Гуд перочинный принёс стилет.

«Спрячь за высоким забором, — пропел, — девчонку.Выкраду!» — и в замке ковырнул ножом. Если с засовом справишься чётко, тонко,мы убежим и детский сад подожжём.Я не вернусь обратно. Пускай сгоритхлоркой облитый питомник для аскарид.

Жду я в пижаме из линялой фланели,словно принцесса — расколдуй и кради. Мы обманули всех, убежать посмели.Грезятся приключения впереди. Через подъезд веди меня, паладин.Зубом драконьим цыкнет вослед камин.

Ночью сквозь сон процокает кавалькадарыцарей, за которой рванём вдвоёмпрочь из детсада, туда, где квадрат закатакрасным флажком заправлен в дверной проём.Не угадать, что скрыто в тени за ним.Лучше в себе неведенье сохраним…

241

Вырастешь. Проиграешь квартиру в карты.Женишься на гречанке. Расставшись с ней,женишься снова. Только огрызка «Старта»с липкой ладони твоей не ела вкусней.Детской свободы привкус под языкомслипся с тобой, что ныне малознаком.

242

ГРОЗА В ДЕТСТВЕ

Мама, не оставляй меня здесь одну —ночью на даче, иначе я утонув небе лиловом, в чёрной воде ручья,там, где горит шиповник, как помада твоя. Солнце на тучах намазано, как горчица.Мечутся птицы. Что-то должно случиться…

Вечером выйду в сад, возле клумбы сев,буду срывать петуньи и львиный зеви в тайниках закапывать под стеклом…В небе — разлом. В электрическом свете зломморды цветов оскалятся по-собачьи.Я убегу, заплачу, спрячусь на даче.

Свет раскололся. Осколки рухнули в лес.На горизонте алый набух надрез.Ширмой дождя завешены все пути.Мама, ты завтра не сможешь меня найти.Гром — перебой в небесном сердцебиенье.Дом погребён под мокрым пеплом сирени.

Утром я не узнаю в окне пейзаж.Водорослями задушен просевший пляж.Встала дорога дыбом, её изгибвыгнулся позвонками колючих рыб —в ракушках, тине, трещинах перламутра…Мама, мы потеряемся здесь под утро!

243

* * *

Что притащить со свалки воспоминаний,чтоб напитать стихи объедками ранней жизни в Зеленогорске, летних каникул,чтобы по горлу смычок тоски запиликал,вспыхнуло отраженье в воде стоячейдетского дома, бывшего финской дачей.

Из разноцветных окон ажурных башендети глазели ночью. Казался страшенидол вождя, светившийся алебастром.Тень от руки тянулась к петуньям, астрами, надломившись об горизонт над заливом,вдруг растворялась в свете зари блудливом.

Пляж завершался каменною косою —словно к воде склонившеюся борзою.Острыми позвонками торчали камни,и возникало чувство, что никогда мнене оказаться за отдалённым мысом,ни за холмом кривым, ни за лесом лысым.

Вот почему я там сочинила город, что, как лоскут, от эпохи другой отпорот: башни в пейзаже, пажи, витражи, корсажи…

Я оказалось позже на этом пляже, и отразился он в моём взгляде вялом просто линялым байковым одеяломв пятнах, как будто кто-то курил в постелиили страницы книги в костре сгорели.

244

Почва местами скукожилась, где-то вздулась,вылезли корни, ландшафт приобрёл сутулость.В доме забытом — бомжи и ржавые плиты,рухнули этажи, витражи разбиты.

Воображенье, что в детстве меня томило,тает, как будто мозг превратился в мыло. Сказка моя закончилась некрасиво.Скучились облака на краю залива.Что там за тени бродят за горизонтом? Мы им не снимся, к счастью, спокойней сон там.

245

ПУПСИК

Очередь за пайком у школы. Февраль. Блокада.Небо беременно бомбами и покато.Розовой рвотой огненного дождявсех вас накроет пять минут погодя.

Скучно стоять. «Сгоняю домой за куклой», —скажешь соседке… Дрогнув щекой припухлой,девочка в капоре лишь подмигнёт едва —бледные зубы дырявы, как кружева.

Мимо лотка, где пломбиры вам продавалис вафельным оттиском: «Дима», «Марина», «Валя»,ты побежишь, довоенной слюной давясь,к дому, где мёрзнет пупс, замотанный в бязь.

Всхлипнут ступени под ботами, словно слизни,тянет тебя к гуттаперчевой форме жизни.розовый пупс — теплей, чем сестра и брат,что охладели две недели назад.

Мама сказала: «На небе сестра и брат», нотам ничего, кроме бомб, и пора обратно, куклу укутать в муфту и — на мороз,где возле школы взрыв сорняком пророс.

Треснуло небо. Очередь стала редкой.Два санитара несут носилки с соседкой —капора одуванчик, но нет ноги…Крестится завуч: «Господи, помоги!»

246

ЛИЦО

Это лицо с трудом живёт на свету,словно медуза, тающая на суше,влагу теряя, впуская внутрь пустоту,между собой и жизнью связи нарушив.

Будто бы кто неведомый смял эскизмелких морщин, начерченных прихотливо,и потому черты опустились вниз,как отступают волны в момент отлива.

Чем удалённей теперь от тебя земля,тем отчуждённей профиль — нездешний, Дантов.Лодка твоя отчалила, шевеляв сумерках плавниками траурных бантов...

Я отыщу тебя позже, на берегу,где ты любила сиживать с детективом.Сзади к тебе бесшумно я подбегу,чтобы прикрыть ладонями неучтиво

веки твои. И кожа будет тепла,как и должно быть. Ты ведь сюда на отдыхехала в электричке, а не плылаиздалека в тяжёлых, подземных водах.

247

РЕПИНО

Светлой памяти мамы

Скучно… Не съездить ли в Репино? Я тамс мамой жила по путёвке в июлегде-то году в девяносто девятом…Если направо свернуть от вокзала,в памяти сразу всплывают детали:над наклонённое к заливу равнинойвысился гордо, как торт именинный,кремовый корпус, где мы обитали. Вид из ротонды был великолепен:брошенный взгляд не терялся в заборах…Что же действительность мне показала?Щурится в сквере изгвазданный Репин.Каменный торт рассыпается. Шорох.Ветер колышет цветы иван-чая,что пламенеют, руины венчая,будто не все ещё свечи задули…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В этом году мне исполнилось сорок.Ты не поздравишь меня. На пригорокне заберёмся с тобой, как когда-то,чтобы глядеть, как за линией плоскойплавятся шпили и трубы Кронштадта,в небо впиваясь неровной расчёской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Я искупаюсь, пожалуй. Тебе же впредь не зайти в эту жизнь, словно в воду.С прошлого века здесь всё измельчало.

248

Пляж, как положено, нежен и бежев.И отчего-то не кажется страннымздесь одиночество в гуще народу. Стелятся запахи над рестораном.Жарится в собственном масле светило.Но почему в этой местности мне такхочется верить, что перекрутилапамять, как плёнку, немного в начало,корпус заветный узрев из-за веток?

249

* * *

Когда бы не отсутствие судьбы,я наплела бы вам таких сюжетов.Но почерк жизни — бледно-фиолетов,как на рецепте, а глаза слабы.

И предстоит протискиваться межкорявых строчек за ответом: «Кто ты?»Чужие судьбы склеены, как соты, — там сложно для себя нащупать брешь.

Я в эту жизнь, как на приём к врачу,явилась незаконно, без талона.Я стану бесталанно-эталоннойсалонной дамой, если захочу.

А после превращусь случайно в тустаруху, что сидит в бистро напротив,подмигивая, вишенки в компотевылавливая, теребя тафту

на кофте, будто пробуя привлечьк себе вниманье, роясь в ридикюле,звеня ключами, кашляя… Смогу лиЯ пустоту облечь в такую речь,

чтоб убедились все, что я — жива,сама себя придумав на халявупо некогда украденному праву —отсутствие судьбы сплетать в слова.»

250

Содержание

Часть 1. Внутри часов

Внутри часов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .7«Осенний стих, написанный зимой...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .8«В тот год вневременной и незаконный...» . . . . . . . . . . . . . . . . . .10«В трамвайном стекле отразился мой скошенный глаз...». 11«Комнату помню и розовый свет на обоях...» . . . . . . . . . . . . . . . .12«Осенней аллеи наборный паркет...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .13Отражение. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .14«Наступают холода, когда...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .15«Мне снился сон, где было нам тепло...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .16«Никто среди нас не умел так уютно страдать...» . . . . . . . . . . . .18«Кариатида опускает веки...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .19«Ноябрь умирает. Сосны прошлогодний укроп...». . . . . . . . . . .20«Когда год крысы подходил к концу...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .21«Вокзальный сквер. Зелёная канава...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .22«В доме прежней подруги, где я перестала бывать...» . . . . . . .24«Как гости без подарка...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .25Пансионат . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .26«Воздух тёплый, как безумие...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .27«Мне не прорваться через сон...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .28«Я читаю громко — из своего...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .29«Где ты — полузабытая подруга...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .30Рыба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .31Почитателю . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .32«Он рос, как новый сорт, что в бурелом...» . . . . . . . . . . . . . . . . . .33Старуха ночью . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .34Девушка из массовки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .36«Я уже не вернусь в эту синюю комнату...» . . . . . . . . . . . . . . . . . .37В трамвае . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .38Размышления возле гардероба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .39

251

Встреча . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .40Букеты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .42Мимо вашего дома. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .44«Мальчик душою, телом не слишком юный...» . . . . . . . . . . . . . . .46Осётр . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .48«Зачем ты мне воображенье...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .50Молитва . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .51

Часть 2. Осенний сад

Небесный лыжник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 55Реанимация природы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 57Наводнение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 58Снежный король . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60Март. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 61«Невоплотившееся лето...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 62Ондатры. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64«На закате в окрестных лесах не гуляй...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66Смерть зимы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67Прощание с февралём. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 68Дачница . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 69«Воздух раскалённый, воспалённый...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71Глубина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 72Осенний сад . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 73«Водопады оранжевых ягод...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75Пляж . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76Беседка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 77Библиотека . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 78ДК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80Пантеон . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 82Лаборатория . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 83«Воспоминаньями отнесён...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 85Приморский город . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 87Выхино . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 88Венеция . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89

252

«В Адриатическом море ночной заплыв...» . . . . . . . . . . . . . . . . . 90Лидо Ди Езоло . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91Межсезонье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92Пассажирка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 94С той стороны . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96Железнодорожное . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 97Памяти лиговки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99Путешествие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100Фонтан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 102Съёмная квартира . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 104Гости на лошадином кладбище . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 105Чужой огород . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 107«Мы оставляем загородный дом...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108Концерт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 109В филармонии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 110Концерт на фоне битвы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 112Карнавал . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114

Часть 3. Персонажи

Странник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 117Старик в интерьере. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 119Безумец . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 120Золотая рыбка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 122Портрет вдовы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 124Свадебный бомж . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 125Старой поэтессе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 127Измена . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 128Монолог гусеницы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 129Ассоль. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 130Ровесница . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 131Антизолушка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 132Вольный стрелок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 133Тандем. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 135«Смолоду бледность к челу твоему пристала...». . . . . . . . . . . . 136

253

Чужой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 137Читальный зал  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 139«Новый год неизбежен, фатален, нетлен...»…. . . . . . . . . . . . . . 141Истерика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 143Глаза. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145Поэты. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 147Воспоминание о поэтическом вечере в коктебельском кафе «Богема». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 148Небожитель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 149Маэстро . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151Муза. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 152«Ты приземлился на все четыре строки...» . . . . . . . . . . . . . . . . . 154Лакримоза. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 156Коллекция . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157Недостижимый . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 159Королева червей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 160Таланты и поклонники. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 162Выигрыш . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164Мерило. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 166Лев и гиена . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 167Рецепт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 168Пигмалион . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 170«Помнишь, как стекались друзья к застолью...» . . . . . . . . . . . . 171Гадание. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172Версия марсия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 174Манифест . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175

Часть 4. Alter Ego

Alter ego . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .179Silja Line . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .180Прогулка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .182Картина маслом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .183Сон в Рождество. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .184Вечный рыцарь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .186

254

Прощальный ужин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .188Звук . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .189Пробуждение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .190Дубль. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .192«Не сотвори себе близких духовно...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .193Я сюда вошла, привычно веря . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .195«Приснилось, что мы играем за детским садом...» . . . . . . . . .196В гостях . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .197Некроихтиофобия. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .198«Покуда полудетские черты...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .199Чумная весна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .200Дверь в застой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .202Иллюзия. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .204«Если после полночи, после пьянки...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .206Старая золушка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .207Решётка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .208Инцидент. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .210Интерьер . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .211Подмастерье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .212«В детский садик строгого режима...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .213Бунт дауншифтера . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .215«Маленький век играет похоронами...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .217Ужин. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .218Двойник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .219Память . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .221Юность (или Картинки с выставки некрореалистов). . . . . . .222Retro-FM . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .224Балкон. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .225Кукла на крыше. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .227Перебирая фотографии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .229«В дворике старом, некогда образцовом...». . . . . . . . . . . . . . . .231«Я видела сон, будто я в ресторане...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .232«Ставши клиентами жизни-мошенницы...» . . . . . . . . . . . . . . . . .233Одноклассники. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .235

Открытка школьной подруге . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .236Дон Торрен . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .238Первая любовь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .240Гроза в детстве . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .242«Что притащить со свалки воспоминаний...». . . . . . . . . . . . . . .243Пупсик. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .245Лицо. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .246Репино . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .247«Когда бы не отсутствие судьбы...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .249

Нина Юрьевна Савушкина

Небесный лыжникКнига стихов

Верстка А. А. ЖитинскаяКорректор Ю. Б. Гомулина

Оформление серии Е. О. Шварёвой

Подписано в печать 14.09.15. Формат 70х100 1/32

Гарнитура Мириад. Печ. л. 8Тираж 500 экз. Заказ 12-07

СПб ОО «Союз писателей Санкт-Петербурга»

Издательство «Геликон Плюс»Изд. лицензия ЛР № 065684 от 19.02.98

Санкт-Петербург, В.О., 1-я линия, дом 28http://www.heliconplus.ru

Отпечатано в ООО «Геликон Плюс»191028, Санкт-Петербург, ул. Моховая, д. 31, лит. А, пом. 22 Н

http://www.heliconplus.ru