UdUpMMV»'* ' ..................... ................ ............... .................... ................. ** 4эдства ;;снвотно- ских учре]>дукиш* Литва М Г Т П О и и Г П /^ Г я много хор

в* стране одно из ве- п Ь Ш Г п I L t l l f f L # р Т Т Г * П Т ТТ/Т Т/Г по вопР°сД = ч е с т . Несмотря на не- ■ I L mtI m A экономики& £ “ лятйые условия про- редозого <ш яМ I л рта. выполнены все л _ в республ!й- 5 3 5 Г П ання Но от- определенный срок партийный го коммунисты министерства. о 1нам S ? /n a e tn a e , "время комитет вновь заслушал того Большое внимание уделяет- спецнаЛ1,с. q O l 82ьнейшего совер- n w 1 И 1 1 1 Г 1 П Л П СЯ парторганизации в иувшись „•,щШ fssssrs: ВалерииШАМБАРОВ "»•“ •

Ш £шл% Д"** звышение эффек- ммммтмммммшмммммммвмммммнниммммммммммттмшммтммвмм этих рекоI J J : “ > *iboдетва и каче- по старинci V A # ЯЕС колхозов и сов- am Щ Ш ШШЖ Ш Ш жен не р оgggO B^Bc^axo приобретает Я^^ШШЖШ Ш Ж ЖЖЯ Ж Ж штаба от г

в свете реше- ЯШ Я Ж Ж Ж Я Ж Ж отдачу не]Ш н н о я о р ск о го (1978 г.) Ш Щ Щ Шш®* ШатШ Ж ЖЖк Ж жег быть

^ КПСС. я Д Я Я Ш И Я Я Щ Р | Я этот ВОЙед сельским ко- я кШ ю Ш Ж Ж В Ш Ж Я Ж парторган;твы поставлены ШГщ| Я Жяашз Я Я Ш ^^ ^Я Ж ЯХ?концу пятилетки Я В Я 1Я Я ш Я Я Я Ясайность зерво-

*Швшш ^тнеров. На каж- ■ h « J | шэи производить ■Wme ивера свинины,

юы в республике и единой фермы,

Ч м м ! на фуражную ниже трех тысяч

молока. Чтобы Ч м м стало реально-

опт многое сде- S S Z h э нроизволствен- i jni работникам сфе-

L

грасли по ораву и^^ЭР гнистерство. Ве-__ здесь — комму-

/яеь правом feoii- >той аппарата по директив партии тва, партком и низания провели гриод значитель-

БЕРНИвпщцшГЕСТАПО

су ж дались на двух соораниях коммунистов, но довольно по­верхностно. И, что особенно удивляет,— ход выполнения директив партии по магист­ральному направлению сель- скохозя й ственной политик ибыл снят парткомом с контро­ля. Явно преждевременно!

Теперь, после собрания, члены парткома ведут обстоя­тельный разговор о том, как быстрее решать проблемы специализации и концентра­ции производства, что м о г у т

венностн? Теперь, на заседа­нии парткома, его члены сооб­ща думают оо этом. Делови­тость и оперативность, твор­ческий подход к делу — важ­нейшие качества современного организатора. Какие средства помогут развивать их у со­трудников аппарата управле­ния? Товарищи единодушны: важно не оставлять без стро­гой оценки ни один случай не- д и с ц и и л и н и ро ва н н ости, не ч ет~ кости или расхлябанности, ру­ководствоваться при этом лс-

ршm

a

АГЕНТЫБЕРИИ

вт ш щ шГЕСТАПО

эксмоалгоритм

Москва2010

УДК 94(47) ББК 63.3

Ш 19

Шамбаров В. Е.Ш 19 Агенты Берии в руководстве гестапо / Валерий Шамба­

ров. — М .: Эксмо : Алгоритм, 2010. — 496 с. — (Историче­ские сенсации).ISBN 978-5-699-42699-7

Прообразом знаменитого Штирлица из киноэпопеи «Семнадцать мгновений весны» стали многие члены руководства Третьего Рейха, завер­бованные советской разведкой. Известный историк Валерий Шамбаров в своей новой книге доказывает на основе фактов, что одним из информато­ров всесильного Лаврентия Берии являлся сам глава гестапо, человек, отве­чавший за борьбу со шпионами внугри Германии.

Открытия, сделанные в этой книге, поражают воображение даже дей­ствующих сотрудников спецслужб.

УДК 94(47) ББК 63.3

© В. Шамбаров, 2008 © ООО ♦Алгоритм-Книга*, 2008 © Оформление. ООО «Издательство

ISBN 978-5-699-42699-7 «эксмо., 2010

ОТ АВТОРА. ПРОЛОГ ПЕРЕД ЗАНАВЕСОМГоворят, что «театр начинается с вешалки». Впрочем, это

не совсем точно. Ведь в летнее время для большинства пуб­лики вешалка не требуется. А по-настоящему театр начина­ется, наверное, с программки, которую зритель берет у би­летерши в фойе или на входе в зал. Занавес еще закрыт, а люди рассаживаются по своим местам, с тихим шорохом листают эти программки и уже начинают углубляться в ат­мосферу предстоящего спектакля. По именам, титулам дей­ствующих лиц представляют колорит эпохи, которая вскоре возникнет на сцене. Могут догадываться о фабуле сюжета. Если знают исполнителей, могут примерно ожидать, как ста­нет вести себя тот или иной персонаж... Что ж, перед нами пройдет драма не театральная, а историческая, вполне ре­альная и документальная. Тем не менее я приглашаю и вас устраиваться поудобнее. А программку пусть вам заменит предисловие, которое вы сейчас читаете. Итак...

Главным героем этой драмы будет ГЕНРИХ МЮЛЛЕР. Тот самый. Начальник гестапо, группенфюрер СС, чье имя было в нашей стране малоизвестно до 1970-х гг., но ста­ло чрезвычайно популярным после выхода в свет романа Юлиана Семенова и фильма «Семнадцать мгновений вес­ны». Мы с вами проследим его непростую (и, смею вас за­верить, очень нелегкую) жизнь, его взлеты и падения, попы­таемся оценить, как складывались и изменялись его поли­тические взгляды, принципы, характер, профессиональное мастерство.

5

Конечно же, на страницах книги будут действовать и его начальники — Генрих Гиммлер, Рейнхардт Гейдрих, Эрнст Кальтенбруннер, да и прочие лидеры Третьего рейха: Гитлер, Геринг, Гесс, Борман, Геббельс, Кейтель, с которыми так или иначе оказалась связана судьба главного персона­жа. Будут действовать и коллеги Мюллера — руководитель абвера адмирал Канарис, начальники других управлений имперской службы безопасности Бест, Небе, Шелленберг, Олендорф, Йост, Хансен. По ходу сюжета мы познакомим­ся и с рядом колоритных подчиненных начальника геста­по — штандартенфюрером Майзингером, Карлом Гирингом, Вилли Бергом, Хайнцем Паннвицем и т.п.

Уже из самого перечня действующих лиц читателю не­трудно догадаться, что кульминацией сюжета неизбежно должен стать смертельный поединок нацистских и совет­ских спецслужб в годы Второй мировой войны. Да, в книге будет представлена и противоположная сторона. Например, выдающийся руководитель советской разведки Лаврентий Павлович Берия (нет, я не оговорился, именно выдающий­ся руководитель — потому что за принятыми в нашей ли­тературе традициями окарикатуривания этого деятеля, за наслоениями обвинений, иногда справедливых, а в значи­тельной мере клеветнических, оказались скрыты его реаль­ные и очень даже весомые заслуги). В данной работе перед нами также пройдут непревзойденные мастера наших спец­служб Павел Судоплатов, Александр Коротков, Мария По­лякова и др. Героями книги будут и агенты разведыватель­ных групп «Красная капелла» Леопольда Треппера, «Крас­ная тройка» Шандора Радо, структур Рихарда Зорге, Ольги Чеховой, Шульце-Бойзена, Вилли Лемана...

Добавьте в список действующих лиц еще и западных политиков, военных, дипломатов, разведчиков и контрраз­ведчиков, «массовку» из многих сотрудников гестапо, СД, чекистов, мелких чиновников и простых граждан различ­ных государств... Ивее это оказывается связанным очень сложными хитросплетениями политических игр, разведыва­

6

тельных операций, порой образуя столь запутанные и про­тиворечивые клубки, что на первый взгляд они способны показаться невероятными.

Так, например, Вальтер Шелленберг в своих мемуарах упоминает, что Мюллер на заключительном этапе войны переметнулся к работе на русских. Правда, здесь есть одно большое «но». Шелленберг являлся заклятым соперником и личным врагом Мюллера, а свидетельства врага сами по себе недорого стоят. Да и его мемуарам следует доверять с очень большой осторожностью. Начальник внешней развед­ки СД начинал их писать в британской тюрьме в годы «хо­лодной войны». Завершал на воле, но все равно старался обелить себя и подольститься к новым хозяевам. Неточно­стей и явной лжи в его книге предостаточно. А утверждения об измене Мюллера голословны. Они либо совсем не под­крепляются доказательствами, либо, допустим, цитируются отрывки бесед, происходивших без свидетелей, с глазу на глаз. Хотя если даже подобные беседы имели место, ни ма­лейшим доказательством они являться не могут — Мюллер по своему исключительному служебному положению мог говорить все что угодно (скажем, провоцируя партнера).

Впоследствии данной сенсационной темы касались не­которые наши периодические издания и телепередачи. Что тоже нетрудно понять. Уж очень симпатичным получился «киношный» Мюллер в исполнении Броневого, ну как тут не захотеть, чтобы он вдруг оказался «нашим»? Однако и упомянутые публикации, передачи строили свои сюжеты на одной-единственной фактической опоре — на высказывани­ях Шелленберга весьма сомнительной достоверности.

Но, если уж разобраться в вопросе более внимательно и объективно, данная версия вовсе не выглядит чем-то па­радоксальным и невозможным. Потому что на различных этапах войны изменниками стали... все начальники спец­служб Третьего рейха. Абсолютно все, без исключения! Ка- нарис вовсю наводил контакты с англичанами. Небе и Хан­сен примкнули к антигитлеровскому заговору. Гиммлер и

7

Шелленберг искали связи с американцами. То же самое, но менее умело, пытался делать недалекий Кальтенбруннер... И это, кстати, вовсе не случайно. В любой стране глава го­сударства получает многократно просеянную, отлакирован­ную и отретушированную информацию, которая часто от­ражает не истинное состояние дел, а ту картину, каковую со­чли нужным преподнести ему подчиненные. Или, что тоже бывает, картину, которую он хотел бы видеть сам. В наци­стской Германии подобная специфика была выражена очень сильно. Поэтому руководители ее спецслужб гораздо лучше, чем политическое руководство, представляли себе реальное положение страны, гораздо раньше увидели грядущий ис­ход войны и принимались искать выход.

Стоит ли удивляться, что Мюллер, один из самых ин­формированных людей рейха, не был исключением? И если для его коллег-«интеллектуалов» в критической ситуации было логично искать покровительства у западных держав, то для него, человека «от сохи», оказались ближе русские. Прямых подтверждений этому нет, и, может быть, не поя­вится никогда. Операции разведок всегда окутаны тай­ной. Но и тайны бывают разного уровня. Одни вскрыва­ются через годы, другие через много лет, третьи обречены быть похороненными без следа... Тем не менее совершенно «без следа» не проходит ничто. И из сопоставления фактов, из косвенных данных, различных документов, можно сде­лать достаточно обоснованный вывод, что Генрих Мюллер с 1943 г. перешел на сторону противника и начал действовать в контакте с советскими спецслужбами. Причем любопыт­но, что некоторые его дела были потом приписаны Юлиа­ном Семеновым... Исаеву-Штирлицу.

Но, пожалуй, тут мы уже забежали далеко вперед. Ведь пока мы с вами только еще «читаем программку». А чтобы понять, как, почему, под влиянием каких факторов проис­ходили главные события в жизни Мюллера, целесообразно проследить его биографию с самого начала. А значит, будем считать, что прозвучал третий звонок. И пошел занавес...

8

ДЕТСТВО ПОД БАРАБАНЫБудущий начальник гестапо родился 28 апреля 1900 г. в

бедной крестьянской семье под Мюнхеном. Как и большин­ство простонародья Баварии, семья была католической. Ра­зумеется, младенец был окрещен по католическому обряду и получил имя Генрих. Сведений о его детских годах мало. Сперва он был слишком незначительной фигурой, чтобы кому-то понадобилось ворошить его прошлое. А когда воз­главил тайную государственную полицию Третьего рейха, желающих интересоваться этим прошлым и подавно не ста­ло. Сам же он был человеком крайне скрытным и о своем детстве не распространялся. Впрочем, сведения-то, конеч­но, есть. Последующие германские историки даже защища­ли диссертации, поднимали документы, метрические книги, школьные ведомости. Но только вряд ли это представляет интерес для широкого читателя.

Ведь когда начинают «под лупой» исследовать первые жизненные шаги человека, завоевавшего ту или иную из­вестность, это обычно выглядит довольно нудно, вспомните хотя бы истории из советских учебников для младших клас­сов про пай-мальчика Володю Ульянова. А особенно глупы­ми получаются попытки на основании случаев из детства делать далеко идущие выводы. Вот, дескать, человек в ран­нем возрасте стекла из рогаток бил и кошек мучил, и стал злодеем. Или наоборот — стекла бил, но потом за ум взял­ся и вырос гением...

Но маленький Генрих Мюллер стекол не бил. Для бавар­ского мальчика это считалось бы просто дикостью — стек­ла денег стоят. А немецкие крестьяне всегда умели считать пфенниги. Разве позволительно за здорово живешь разру­шать материальные ценности? И разве можно нарушать за­кон? И гением он не был. Хотя, ясное дело, учился. Это так­же подразумевалось само собой: долг каждого немецкого мальчика — учиться как можно лучше, чтобы впоследст­

9

вии принести пользу и стране, и своим родным, и само­му занять приличное место в жизни. Судя по ведомостям Мюллера, где трудно, со скрипом, перемежаются удовлетво­рительные и хорошие оценки, он и учился по-крестьянски, брал не способностями, но цепкостью и усидчивостью. Есть работа — значит, надо ее сделать...

Однако для нашей темы гораздо полезнее рассмот­реть ту обстановку, в которой рос Мюллер. Все его детст­во прошло, так сказать, «под барабаны». Германия интен­сивно готовилась к большой войне. Она и образовалась-то всего за тридцать лет до его рождения, Германия. Образо­валась под гром пушек, поскольку объединение множест­ва немецких королевств, мелких княжеств и вольных го­родов стало возможным лишь в итоге трех победоносных войн. Локальной — с Данией, и двух больших, с разгромом претендовавшей на первенство в германском мире Австро- Венгрии, а потом и Франции. Но в результате возникла не только новая Германская империя. Успехи вскружили голо­вы немецким политикам, военным, обывателям, и побоч­ным результатом объединения явились мечты о дальней­шей экспансии.

Строились проекты не более ни менее как европейской (а тогда это значило и мировой) гегемонии. Для чего глав­ным препятствием была Россия. И уже в 1871 г. начальник генштаба Мольтке разработал первый план войны против нее. В 1875 г. — второй. В 1879 г. — третий. В 1882 г. созда­ется нацеленный против России и Франции Тройственный союз с Австро-Венгрией и Италией. А когда в 1888 г. на трон взошел агрессивный и обуянный болезненными комплек­сами кайзер Вильгельм И, общеевропейская война стала практически неизбежной. В 1905 г. генштаб разрабатывает окончательный вариант «плана Шлиффена», учитывавшего разницу сроков мобилизации и хорошую пропускную спо­собность германских железных дорог. Пока Россия будет со­средотачивать войска, львиная доля немецких сил должна была двинуться на запад, стремительным «блицкригом» со-

ю

крушить Францию, а затем быстро перебрасывалась на вос­ток против русских.

Кстати, почему-то принято считать, что программы ми­ровой экспансии и расовые теории возобладали в Герма­нии при нацистах и каким-то непонятным образом, вот так вдруг, сразу, охватили умы немецкого народа. Ничего по­добного. Все эти теории родились и стали популярными ох как задолго до Гитлера! И Второй рейх уже очень и очень многими чертами смахивал на Третий. Облик, дух и поли­тика Германии определялись тремя составляющими — пан­германизмом, культом кайзера и культом армии. Пангерма­низм, по сути, перенял идеи социал-дарвинизма, но довел их до «логического» завершения. Если английские и фран­цузские колонизаторы говорили о превосходстве «цивили­зованных народов» над «дикарями», то пангерманисты про­водили градацию уже внутри «цивилизованных народов», делая вывод о превосходстве германской нации над осталь­ными. Ведь она являлась самой образованной, самой дис­циплинированной и самой развитой, раз смогла легко одо­леть соперников и в короткий срок достичь впечатляющих успехов в экономике.

А раз так, то ей по праву должно было принадлежать не просто «достойное», а ведущее место в мире. Ну а война становилась всего-навсего аналогом естественного отбора в человеческой среде. Способом народа получить свое «ме­сто под солнцем». Возникали и пропагандировались планы «Великой Германии» или «Срединной Европы», в которую должны были войти Австро-Венгрия, Балканы, Малая Азия, Прибалтика, «родственная» Скандинавия, Бельгия, Голлан­дия, часть Франции. Все это соединялось с «Германской Центральной Африкой» — ее предполагалось образовать за счет присоединения португальских, бельгийских, француз­ских, части британских колоний. Предусматривалось соз­дание обширных владений в Китае, распространение влия­ния на Южную Америку — в противовес США. Одна за дру­гой выходили книги идеологов пангерманизма: профессора

11

Г. Дельбрюка — «Наследство Бисмарка», генерала П. Рорба- ха — «Немецкая идея в мире», «Война и германская поли­тика», Т. фон Бернгарди — «Германия и следующая война». А надо отметить, что в кайзеровской Германии подобного рода пропаганда могла быть только официальной. Массиро­ванное и легальное распространение идей, противоречащих взглядам государственной верхушки, в милитаризованной и очень дисциплинированной стране было просто невозмож­но. Содержимое таких изданий было весьма впечатляющим. Например, Дельбрюк доказывал, что от Северного и Балтий­ского морей до Персидского залива и Красного моря дол­жен простираться будущий «район приложения немецких экономических сил».

А книга Бернгарди, вышедшая в 1911 г., стала настоя­щим бестселлером и неоднократно переиздавалась огром­ными тиражами. Кстати, и сам он был лицом вполне офици­альным — возглавлял военно-исторический отдел генштаба. Он писал: «Война является биологической необходимостью, это выполнение в среде человечества естественного зако­на, на котором покоятся все остальные законы природы, а именно закона борьбы за существование. Нации должны прогрессировать или загнивать. Германия в социально-по­литических аспектах стоит во главе всего культурного про­гресса», но «зажата в узких, неестественных границах». От­куда вытекали следствия — не надо избегать войны, а на­оборот, надо готовиться к ней, чтобы доказать свое право на победу в «естественном отборе». Характерны даже назва­ния глав: «Право вести войну», «Долг вести войну», «Миро­вая держава или падение»...

А вот некоторые выдержки из его труда: «Мы должны обеспечить германской нации и германскому духу на всем земном шаре то высокое уважение, которое он заслужива­ет... и которого он был лишен до сих пор». Каким спосо­бом? Разумеется, военным. «Мы должны сражаться за то, чего мы сейчас хотим достигнуть»... «завоевание, таким об­разом, становится законом необходимости». За что сражать­

12

ся? Он и это указывал: «В штормах прошлого Германская империя претерпела отторжение от нее огромных террито­рий. Германия сегодня в географическом смысле — это толь­ко торс старых владений императоров. Большое число гер­манских соотечествеников оказалось инкорпорированным в другие государства или превратилось в независимую нацио­нальность, как голландцы, которые в свете своего языка и национальных обычаев не могут отрицать своего германско­го первородства. У Германии украли ее естественные грани­цы; даже исток и устье наиболее характерного германского потока, прославленного Рейна, оказались за пределами гер­манской территории. На восточных границах, там, где мощь Германской империи росла в столетиях войн против славян, владения Германии ныне находятся под угрозой. Волны сла­вянства все ожесточеннее бьются о берег германизма».

Поэтому «требуется раздел мирового владычества с Англией. С Францией необходима война не на жизнь, а на смерть, которая уничтожила бы навсегда роль Франции как великой державы и привела бы ее к окончательному паде­нию. Но главное наше внимание должно быть обращено на борьбу со славянством, этим нашим историческим врагом». «Славяне становятся огромной силой. Большие территории, которые прежде были под германским влиянием, ныне сно­ва подчиняются славянам и кажутся навсегда потерянными нами. Нынешние русские балтийские провинции были пре­жде процветающими очагами германской культуры. Герман­ские элементы в Австрии, нашей союзнице, находятся под жесткой угрозой славян... Только слабые меры предприни­маются, чтобы остановить этот поток славянства. Но оста­новить его требуют не только обязательства перед нашими предками, но и интересы нашего самосохранения, интере­сы европейской цивилизации». При этом автор призывал не ограничивать «германскую свободу действий предрассудка­ми международного права». «Мы должны постоянно созна­вать, что ни при каких обстоятельствах не должны избегать войны за наше положение мировой державы, и что задача

13

состоит не в том, чтобы отодвинуть ее как можно дальше, а, напротив, в том, чтобы начать ее при наиболее благопри­ятных условиях». «На нас лежит обязанность, действуя на­ступательно, нанести первый удар».

Последователей у подобных идей было множество. Дру­гой идеолог пангерманизма, Гибихенфельд, утверждал: «Без войны не может существовать общественная закономер­ность и какое-либо сильное государство». Профессор Фукс в своей газете «Ди пост» вопрошал: «Кто же возвышает­ся и прославляется в национальной истории? Кому отда­на глубочайшая любовь немца? Может быть, Гете, Шилле­ру, Вагнеру, Марксу? О, нет... Барбароссе, Фридриху Вели­кому, Бюхнеру, Мольтке, Бисмарку..., ибо они в свое время сделали то, что мы должны сделать сегодня». Фельдмаршал фон дер Гольц (тоже пребывавший на действительной служ­бе) в книге «Нация с оружием» доказывал: «Мы завоевали наше положение благодаря остроте наших мечей, а не умов». А в 1912 г. на заседании «Пангерманского союза» в Эрфурте один из его руководителей генерал-лейтенант фон Врохем провозглашал: «Оружие надо постоянно держать в готовом состоянии и неустанно испытывать разящую силу герман­ского клинка... Теперь же мы обязаны подготовить нашу мо­лодежь к военным походам, к будням великих испытаний, когда судьба Германии будет решаться на полях брани». Го­дом позже он же говорил: «Нации, которая быстрее развива­ется и мчится вперед, подобно нации немцев, нужны новые территории, и если их невозможно приобрести мирным пу­тем, остается один лишь выход — война». В берлинских ма­газинах пользовались большим спросом фотографии крон­принца с его изречением: «Только полагаясь на меч, мы мо­жем добиться места под солнцем. Места, принадлежащего нам по праву, но добровольно нам не уступленного».

В итоге пангерманизм начала XX в. сводился к формуле: «Пруссия под руководством короля, Германия под руково­дством Пруссии, мир под руководством Германии». По всей стране создавались соответствующие общественные орга­

14

низации — «Пангерманский союз», «Военный союз», «Не­мецкое колониальное товарищество», «Флотское товари­щество», «Морская лига», «Союз обороны», ведущие про­паганду этих идей. Министр образования Пруссии в 1891 г. давал указания вести процесс обучения таким образом, что­бы «сердца молодых людей могли облагораживаться энту­зиазмом за германский народ и за величие германского ге­ния». И под теми же лозунгами возникали студенческие, мо­лодежные, даже детские организации. Например, движение «Wandervogel». В 1910 г. по указу кайзера возник «Югендвер» («юношеская армия»), затем появился еще и «Юнгдойчланд бунд», призванный сочетать усиленную физическую подго­товку с пропагандистскими задачами. В воззваниях этой ор­ганизации детям внушалось: «Война прекрасна... Мы долж­ны встречать ее мужественно, это прекрасно и замечательно, жить среди героев в церковных военных хрониках, чем уме­реть на пустой постели безвестным». И песня «Дойче, Дойче юбер аллее!» уже существовала, это был официальный кай­зеровский гимн, очень популярный среди студентов.

Сплошь и рядом повторялись высказывание Мольтке: «Вечный мир — некрасивая мечта», ходовые выражения вроде «кровь и железо», «сверкающая броня». Провозглаша­лось, что на немцах лежит «историческая миссия обновле­ния дряхлой Европы» и утверждалось «превосходство выс­шей расы». Да-да, еще тогда. В работах Бернгарди, Рорбаха, в газетных статьях Франция объявлялась «умирающей», а славяне — «этническим материалом» и «историческим вра­гом». И Мольтке (действующий начальник генштаба!) пи­сал: «Латинские народы прошли зенит своего развития, они не могут более внести новые оплодотворяющие элементы в развитие мира в целом. Славянские народы, Россия в осо­бенности, все еще слишком отсталые в культурном отноше­нии, чтобы быть способными взять на себя руководство че­ловечеством. Под правлением кнута Европа обратилась бы вспять, в состояние духовного варварства. Британия пре­следует только материальные интересы. Одна лишь Герма-

15

ни я может помочь человечеству развиваться в правильном направлении. Именно поэтому Германия не может быть со­крушена в этой борьбе, которая определит развитие челове­чества на несколько столетий». «Европейская война разра­зится рано или поздно, и это будет война между тевтонами и славянами. Долгом всех государств является поддержка знамени германской духовной культуры в деле подготовки к этому конфликту».

Как нетрудно увидеть, антирусская направленность пангерманизма вообще была преобладающей. Сам кайзер заявлял австрийскому представителю: «Я ненавижу славян. Я знаю, что это грешно. Но я не могу не ненавидеть их». В 1912 г. он писал: «Глава вторая Великого Переселения на­родов закончена. Наступает глава третья, в которой герман­ские народы будут сражаться против русских и галлов. Ни­какая будущая конференция не сможет ослабить значения этого факта, ибо это не вопрос высокой политики, а вопрос выживания расы». Идеолог К. Кранц требовал расстаться с «наивным наследием Бисмарка» и послать войска на Вар­шаву, Ригу и Вильно. А пангерманист В. Хен утверждал, что «русские — это китайцы Запада», их души пропитал «веко­вой деспотизм», у них «нет ни чести, ни совести, они небла­годарны и любят лишь того, кого боятся... Они не в состоя­нии сложить дважды два... ни один русский не может даже стать паровозным машинистом... Неспособность этого на­рода поразительна, их умственное развитие не превышает уровня ученика немецкой средней школы. У них нет тради­ций, корней, культуры, на которую они могли бы опереть­ся». Поэтому «без всякой потери для человечества их мож­но исключить из списка цивилизованных народов».

Была популярна идея Бернгарди: «Мы организуем вели­кое насильственное выселение низших народов». А в период Балканских войн германская пресса начала кричать о «рез­ком оживлении расового инстинкта» у славян, требовала «всех славян выкупать в грязной луже позора и бессилия» и доказывала, что грядущая война будет расовой, станет «по­

16

следним сражением между славянами и германцами». Ну а Рорбах в своей книге «Война и политика» призывал под­нять на эту битву все антироссийские силы и рассуждал: «Русское колоссальное государство со 170 миллионами на­селения должно вообще подвергнуться разделу в интересах европейской безопасности, ибо русская политика в течение продолжительного времени служит угрозой миру и сущест­вованию двух центральных европейских держав, Германии и Австро-Венгрии».

Очень благоприятным считался и союз с Турцией. Рор­бах, Грейнфельд и другие пангерманисты полагали вполне реальным отторжение от России Кавказа, видели его вы­годным объектом колонизации, а видный экономист Г. Гро­те указывал: «Овладение Арменией даст нам большое пре­имущество для овладения Месопотамией... для господства даже над всем Ближним Востоком». Адмирал Лобей утвер­ждал, что «Черное море должно стать немецким озером», а для этого следовало захватить «мост» на Кавказ через Ук­раину. Другой идеолог, Де Лагард, был вполне с ним согла­сен и призывал очистить от русских Польшу, Прибалтику и Черноморское побережье. Дескать, это «миссия Германии», и ради этого немцы «имеют право применить силу». Гра­ница, по его разумению, должна была установиться по ли­нии Нарва — Псков — Витебск, но, кроме того, к рейху надо присоединить Украину, Крым и район Саратова, где прожи­вают «этнические немцы».

Нет, конечно, не все немцы были пангерманистами. В стране были очень сильны и позиции социалистов, на вы­борах в 1913 г. им досталась треть мест в рейхстаге. Одна­ко и германская социал-демократия брала на вооружение те стороны марксистского учения, которые, как казалось, под­ходили к требованиям текущего момента. А Маркс еще в 1870 г. горячо поддержал Франко-прусскую войну как «про­грессивную». Вдобавок Маркс и Энгельс были ярыми русо­фобами и главным препятствием для победы социализма в Европе считали «реакционную» Россию. А потому полагали,

17

что любая война против нее заслуживает безусловной под­держки. Во времена Крымской кампании Энгельс доказы­вал, что даже режим султанской Турции в данном случае не имеет значения, так как «субъективно реакционная сила мо­жет во внешней политике выполнять объективно револю­ционную миссию». И лидеры социал-демократии А. Бебель, В. Либкнехт тоже выступали за то, чтобы «встать на защи­ту европейской цивилизации от разложения ее примитив­ной Россией». А левые провозглашали Германию... лидером «мировой революции против плутократического Запада».

Так что стремление к войне в начале XX в. в Германии стало в полном смысле слова общенародным. И даже бу­дущий великий гуманист Т. Манн в то время считал, что война должна быть «очищением, освобождением, великой надеждой. Победа Германии будет победой души. Герман­ская душа противоположна пацифистскому идеалу циви­лизации, поскольку не является ли мир элементом, разру­шающим общество?» Вероятно, при другом раскладе сил в государственном руководстве подобные настроения не по­лучили бы столь широкого развития и остались достояни­ем узкого круга прожектеров. Но во главе Германии стоял Вильгельм II со своей невыдержанностью и склонностью к аффектации. Юридически — будучи конституционным мо­нархом, а фактически — неограниченным. И как раз такие теории соответствовали его личным взглядам. Но, с другой стороны — и сам он со всеми крайностями своей натуры попадал в струю «общественных чаяний», так что воинст­вующий пангерманизм и культ кайзера оказывались двумя сторонами одной медали.

Генерал Вальдерзее сравнивал Вильгельма с его отцом: «Я считал кайзера Фридриха крайне тщеславным госуда­рем — он любил драпироваться и позировать; но нынешний государь превзошел его во много раз. Он буквально гонит­ся за овациями, и ничто не доставляет ему такого удоволь­ствия, как «ура» ревущей толпы... так как он чрезвычайно высокого мнения о своих способностях». Да, о себе он был

18

очень высокого мнения. Еще будучи ребенком, удивлял всех высказываниями, вроде: «Горе тем, кому я буду приказы­вать». А став императором, заявлял: «Немецкую политику делаю я сам, и моя страна должна следовать за мной, куда бы я ни шел». К министрам мог порой обратиться — «ста­рые ослы», адмиралам сказать: «Вы все ни черта не знае­те. Что-то знаю только я, и решаю здесь только я». В путе­шествиях на яхте заставлял «старых перечниц» генералов делать зарядку, подбадривая тумаками. Тем не менее перед ним пресмыкались и слушались его беспрекословно.

В парламенте «правые» и «левые» могли как угодно ру­гаться между собой, но стоило высказать мнение кайзеру, и вопрос решался почти единогласно. Культ кайзера пронизы­вал всю жизнь Германии. Монарх красовался на портретах не только в общественных местах, но и в каждой «прилич­ной» немецкой семье, изображался в статуях, аллегориях, о нем слагались стихи и песни. Художники, поэты, музы­канты соревновались в самой низкопробной лести. Извест­ный ученый Дейсен провозглашал, что «кайзер поведет нас от Гете к Гомеру и Софоклу, от Канта к Платону». Историк Лампрехт в одном из трактатов утверждал, что Вильгельм — это «глубокая и самобытная индивидуальность с могучей волей и решающим влиянием, перед которым... раскры­вается все обилие ощущений и переживаний художника». А выдающийся физик Слаби выводил доказательства, что не было случая, когда бы кайзер ошибся. И о натуре Виль­гельма можно судить хотя бы по тому, что с доводами Сла­би он вполне согласился, заявив: «Да, это правда, моим под­данным вообще следовало бы попросту делать то, что я им говорю; но они желают думать самостоятельно, и от этого происходят все затруднения». Перед войной вышла и кни­га «Кайзер и молодежь. Значение речей кайзера для немец­кого юношества», где в предисловии указывалось, что им­ператор — это «источник нашей мудрости, имеющий обла­гораживающее влияние».

19

А все это дополнялось культом военной силы. Еще в на­чале своего правления Вильгельм провозглашал: «Солдат и армия, а не парламентские большинства и их решения объ­единили империю. Я надеюсь на армию». Военные имели в империи высочайший статус. И школьники, и студенты оце­нивали сами себя главным образом с единственной точки зрения: насколько они способны стать военными. Сталели­тейные магнаты, фирмы Тиссена, Круппа, Сименса вклады­вали огромные средства в пропаганду армии и флота. В дела армии не позволялось вмешиваться никому, военнослужа­щие были неподсудны для гражданских властей. Все ключе­вые решения принимал сам Вильгельм, и начальник геншта­ба имел к нему прямой доступ в любой час дня и ночи.

Но и армию он воспитывал по-своему. Еще во Франко­прусской войне немцы отличились чрезмерной по тому вре­мени жестокостью. Эти качества культивировались и позже. В 1891 г. в речи перед новобранцами кайзер поучал: «Мо­жет случиться так, что я отдам вам приказ стрелять в сво­их родственников, братьев, знакомых, и даже тогда вы долж­ны выполнять мои приказы безропотно». Когда случилась забастовка трамвайщиков, он выразил пожелание частям, направленным подавлять беспорядки: «Я рассчитываю, что при вмешательстве войск будет убито не менее 500 чело­век». А в 1900 г., отправляя в Китай экспедиционный кор­пус, призвал солдат вести себя «как гунны»: «Пощады не давать, пленных не брать. Тот, кто попадет к вам в руки, в вашей власти». И они приучались действовать именно так. В 1904—1907 гг. произошло восстание племен гереро в Юго- Западной Африке. Германские войска под командованием Лотера фон Тротта «подавили» их настолько круто, что из 200 тысяч человек, составлявших народ гереро, в живых ос­талось около 15 тысяч, да и тех загнали в малопригодные для обитания пустыни Намибии... Да, нацизма еще не было, а это уже было. Только протестов еще не вызывало, так как, по «цивилизованным» понятиям начала XX века, «дикари» за людей не считались.

20

Наложили ли отпечаток «военные барабаны» на душу Генриха Мюллера? Наверняка. Конечно, как все дети, он тоже играл в «войнушку» — тем более что в Германии в то время ни во что другое дети и не играли. И о военных под­вигах все дети мечтали... Но Генриху, судя по всему, долго играть не пришлось. И его мечты, если и сохранялись, то в глубине сознания. Не до того было. Он и образование су­мел получить только начальное. Семья была бедной, мало­земельной. Правда, отцу повезло, он считался толковым, де­ловым и трезвым работником, и его взяли управляющим в чужое имение. Однако баварские поместья были не чета ог­ромным восточнопрусским латифундиям, тут хозяева сами порой еле сводили концы с концами. Тем не менее оклад управляющего был большим подспорьем.

Но надо ведь было и свое хозяйство вести, собственный земельный участочек обрабатывать, за скотиной ходить. Да и отцу в делах управляющего помочь — не ровен час, что-то не доглядит. А дальнейшее образование — оно денег стои­ло. И, закончив обязательные в Германии классы начальной школы, мальчик Генрих оставил учебу. Включился в нелег­кие крестьянские труды...

А кроме обычных юношеских чаяний героизма, в сре­де баварских бедняков обычно вынашивались другие меч­ты относительно детей. Более скромные, но основатель­ные. Чтобы сын стал государственным чиновником. Что­бы со временем, под старость, выслужил твердую пенсию. Очень престижной, например, считалась должность учите­ля в государственной школе. Это — уже величина, «в люди» вышел! Но для достижения подобной вершины требова­лось высшее образование. Куда уж тут с начальным? Иное дело — если устроиться мелким служащим куда-нибудь на таможню. Или в полицию... Полицейский в Германии тоже считался «величиной», его уважали, его замечания беспре­кословно исполнялись.

Такие установки, конечно, внушались и Генриху. Имел ли он еще в детстве интерес к полицейской службе, мы не

21

знаем. В этот период, кстати, как раз завоевали популяр­ность детективы, выходили все новые книжки о похожде­ниях Шерлока Холмса, Ната Пинкертона... Но неизвестно, читал ли их Мюллер. Правда, впоследствии он очень лю­бил «полицейские» произведения Чапека. Но это было уже много лет спустя, когда стали другими и время, и социаль­ное положение Мюллера, да и сам он в значительной мере изменился. А в детстве — кто знает, было ли у него время читать книги? И деньги на них?

ДОБРОВОЛЕЦ ИМПЕРСКОЙ АВИАЦИИВойна могла вспыхнуть намного раньше, чем это случи­

лось. Вильгельм II провоцировал ее, пойдя на сближение с Турцией и объявив себя покровителем мусульман всего мира. Провоцировал в 1905 г., потребовав своей доли при разде­ле Марокко. И в 1911 г., направив в Марокко канонерскую лодку «Пантера». Провоцировал и в 1912 г., чуть не вмешав­шись в Балканские войны. Избежать столкновения не мог­ли ни Франция, ни Россия. Решали не они, а Германия. А она давно нацелилась нанести удары по обеим «соседкам». По­пытки Николая II создать механизм мирного урегулирования конфликтов через Гаагский конгресс поднимались кайзером на смех, а уступки на Балканах воспринимались лишь в ка­честве доказательства слабости России. И если бы царь даже совсем бросил на растерзание Сербию и отказался от сою­за с Францией, это привело бы только лишь к тому, что ва­риант «пакта Молотова — Риббентропа» реализовался бы на четверть века раньше. Разгромив западных союзников, нем­цы все равно напали бы на Россию, и ей пришлось бы вести борьбу даже не один на один, а против мощной коалиции из Германии, Австро-Венгрии и Турции, к коим при таком рас­кладе почти наверняка примкнули бы Румыния, Италия, с большой долей вероятности Швеция и Япония.

Останавливали Вильгельма не уступки, а программа строительства собственного большого флота. Он опасался,

22

что если сокрушит Францию, ее колонии достанутся не нем­цам, а англичанам. Ну а наращивание флота, в свою очередь, неизбежно втягивало в грядущий конфликт Великобританию.8 декабря 1912 г., в период Балканского кризиса, Вильгельм созвал совещание военного руководства. Тема совещания была сформулирована как «Наилучшее время и метод раз­вертывания войны». По мнению кайзера, начинать надо было немедленно. Мольтке соглашался, что «большая война неиз­бежна, и чем раньше она начнется, тем лучше». Но указывал, что надо провести пропагандистскую подготовку: «Следует лучше обеспечить народный характер войны против России». И лишь гросс-адмирал Тирпиц возразил, что моряки еще не совсем готовы: «Военно-морской флот был бы заинтересован в том, чтобы передвинуть начало крупномасштабных воен­ных действий на полтора года». С его мнением согласились. А через полтора года — получалось лето 1914-го.

Как раз перед этим, в 1911—1912 гг., были приняты за­коны о чрезвычайном военном налоге, увеличении армии и программа модернизации вооружений. Рассчитана она была на 5 лет, до 1916 г. Но после данного совещания решили, что программа должна быть выполнена раньше — к весне1914 г. И добавили к пакету еще несколько законов — о по­вышении расходов на вооружения путем введения налога на доходы и об очередном увеличении набора в армию.

Соседи отреагировали адекватно. Франция приняла за­кон о трехлетней военной службе— и к 1916 г. ее армия должна была увеличиться в полтора раза. А в марте 1914 г. программу перевооружения приняла Россия. И Мольтке пи­сал, что «после 1917 г. мощь России окажется неодолимой», она будет «доминирующей силой в Европе», а, следователь­но, «всякое промедление ослабляет шансы на успех». Была еще одна важная причина поскорее начинать войну. Как подсчитал профессор Лондонского университета Джолл: «Стоимость вооружений и экономическое напряжение гер­манского общества были так велики, что только война, при которой все правила ортодоксального финансирования ос­

23

танавливались, спасла германское государство от банкрот­ства». И начаться война должна была именно на Балканах, чтобы союзная Австро-Венгрия не вильнула в сторону. Кай­зер указывал канцлеру Бетман-Гольвегу, что для этого тре­буется «хорошая провокация», и «при нашей более или ме­нее ловкой дипломатии и ловко направляемой прессе тако­вую можно сконструировать».

Но от «конструирования» провокации немцев избави­ли сербские заговорщики. Когда прозвучали выстрелы в Са- раеве, Вильгельм находился в Киле на праздновании «Не­дели флота». И на полях доклада о теракте он обрадованно начертал: «Jetzt oder niemals» («Теперь или никогда»). А бан­кир Варбург, тоже приглашенный на праздник, был крайне удивлен, когда кайзер, узнав об убийстве сербами эрцгер­цога Франца Фердинанда, заговорил вдруг о «предупреди­тельной» войне... против Франции.

В германском обществе объявление войны вызвало еди­нодушный восторженный порыв. Рейхстаг почти единоглас­но проголосовал за военные кредиты. По всей стране про­катились шовинистические манифестации и «факельцуги». Взахлеб повторялось выражение кронпринца Вильгельма «frischfrolich Krieg», что можно перевести, как «освежаю­щая веселая война». Многие вступали в армию доброволь­цами. Одним из них, кстати, стал австриец Адольф Гитлер. От призыва в многонациональную австро-венгерскую ар­мию он уклонился, поскольку сражаться за разношерстную империю Габсбургов, зараженную «славянством» и «еврей­ством», не желал. Но войну считал необходимой и писал, что «само существование германской нации было под во­просом». Перебравшись в Мюнхен, он 3 августа 1914 г. подал петицию с просьбой принять его волонтером на имя коро­ля Баварии Людвига III (в Германии наряду с императором еще сохранялись престолы королей и герцогов отдельных земель, хотя власть их была уже чисто номинальной). Про­шение уважили, и Гитлер был призван добровольцем в за­пасной полк, вскоре направленный в Бельгию.

24

Но первые жертвы и «пленные» появились не на фрон­те. Если Россия позволила свободно выехать всем поддан­ным враждующих государств, очутившимся на ее террито­рии к началу войны, а Франция и Англия интернировали их, то в Германии дело обстояло иначе. Было лето, многие россияне приехали сюда отдохнуть на немецких курортах, подлечиться в здешних клиниках, ехали поступать в герман­ские университеты. В одном лишь Берлине оказалось свыше 50 тысяч русских. А в Восточную Пруссию прибыли десятки тысяч сезонников из Русской Польши, Литвы, Белоруссии. И в Германии началась дикая русофобская истерия.

Из клиник вышвыривали на улицы послеоперационных больных. Озверевшие толпы ловили и избивали «шпионов», некоторых до смерти. Очевидцы описывают факты, как одну женщину буквально растерзали, другую, студентку — не ус­пели, с нее только сорвали всю одежду и в таком виде сда­ли подоспевшей полиции. Русских арестовывали всюду, по­лицейских участков не хватало, и людей свозили в казармы воинских частей. Мужчин призывного возраста объявля­ли даже не интернированными, а сразу военнопленными. Били, глумились. Свидетель пишет, что в казармах драгун­ского полка под Берлином офицеры «обыскивали только женщин, и притом наиболее молодых. Один из лейтенан­тов так увлекся обыском молодой барышни, что ее отец не вытерпел, подбежал к офицеру и дал ему пощечину. Несча­стного отца командир полка приказал схватить, и тут же, на глазах русских пассажиров его расстреляли».

При посредничестве нейтральных государств женщи­нам, детям и старикам все же позволили выехать. Стани­славский, очутившийся в Германии со своим театром, опи­сывает, как массу людей, измученных и голодных, гоняли с поезда на поезд, высаживали на станциях. При этом лупили, подгоняли пинками, заставляли ходить строем. Конвоиры, сопровождающие их до границы Швейцарии, не уставали издеваться. Офицеры и тут периодически развлекались обы­сками женщин, требуя от них при этом раздеваться догола.

25

А солдаты с винтовками сопровождали дам в уборную, не разрешая закрывать за собой дверь. Жене Станиславского актрисе Лилиной, пытавшейся противиться, когда ей при­казали обнажиться для «обыска», офицер разбил лицо ру­кояткой револьвера. А ехавшей с ними московской старуш- ке-баронессе офицерам очень понравилось давать пощечи­ны. И она кричала: «Что вы делаете? Я же приехала к вам лечиться, а вы меня избиваете...» С массами рабочих-сезон- ников обошлись еще проще, чем с «культурной публикой». Всех обобрали, мужчин объявили пленными, а женщин от­правили на работы в те же прусские поместья, но уже на рабских условиях. Тех, кто пробовал протестовать и требо­вать отправки в Россию, расстреливали на месте...

Что ж, если кайзер уже во многом выглядел как бы «эс­кизом» фюрера, то и поведение германской армии и адми­нистрации в Первую мировую войну стало как бы «репети­цией» того, что будет во Второй мировой. Масштабы пока были поменьше, еще отбрасывались не все «условности», но черты «белокурой бестии», которая зальет кровью Европу, уже просматривались. Еще Клаузевиц ввел в свое учение о войне «теорию устрашения». Писал, что «нужно бороться против заблуждений, которые исходят из добродушия». Он доказывал, что мирное население должно испытывать все тяготы войны — тогда оно будет воздействовать на прави­тельство, чтобы поскорее запросило мира. Шлиффен допол­нил эти мысли «доктриной устрашения». И в 1902 г. герман­ский генштаб издал «Kriegsbrauch im Andkriege» — офици­альный кодекс ведения войны. В нем разделялись принципы «Kriegsraison» — военной необходимости, и «Kriegsmanier» — законы и обычаи военных действий, причем подчеркивалось, что первые всегда должны стоять выше вторых.

По планам «блицкрига» оставлять крупные силы в тылу для поддержания порядка было нельзя. А значит, требова­лось сразу же так запугать местное население, чтоб и пик­нуть не смело. Никакого партизанского движения еще и в помине не существовало, но везде, куда вступали герман­

26

ские войска, на людей обрушивался «превентивный террор». Так было, например, в оставленном русскими частями За- висленском крае — Ченстохове, Калише и др. С городов взимали контрибуции, брали и расстреливали заложников, грабили. Взрослых мужчин объявляли военнопленными и угоняли в Германию. Мирный Калиш бомбардировали из орудий, перебив сотни жителей.

В Бельгии за «враждебные акции» или просто за «нело­яльность» приказами ставки и командующих армиями Клю­ка, Бюлова и Хаузена прямо предписывались «жестокие и непреклонные меры», «расстрел отдельных лиц и сжигание домов». Во исполнение этих приказов шли казни заложни­ков в Варсаже, Визе, Баттисе, Вавре. Сперва брали трех за­ложников с населенного пункта, потом стали брать по од­ному с улицы, потом по десять с улицы. В Аэршоте рас­стреляли 150 человек, в Анденне — 110, в Белгстуне — 211, в Сейле — 50, в Тилине — 384, в Динане — 612 от стари­ков и старух до трехнедельного младенца Феликса Феве. Го­род Лувэн сожгли полностью, перебив поголовно население вплоть до женщин и детей. Во Франции аналогичные рас­правы над мирными жителями шли в Бразейле, Санлисе, Монмеди, Этене, Конфлане, Реймсе, Номени.

Кстати, в подобных акциях получали свой первый «опыт» обращения с населением оккупированных терри­торий будущие нацистские военачальники. Например, рот­мистр фон Клейст, который, по свидетельству его подчинен­ного Блома, приказывал брать в каждом населенном пункте «от каждого двора... по мужчине, а если мужчин не было — то женщин». Если чудились какие-то враждебные акции, «заложников казнили». Отметился и будущий фельдмаршал Манштейн (Левински) — он служил адъютантом в гвардей­ском резервном полку, устроившем бойню в Намюре, где расстреляли по 10 человек с каждой улицы. Поучаствовал в терроре и командир роты полка кронпринца Вильгельма лейтенант Геринг... «Культурная» нация в 1914 г. вытворяла и другие неприглядные вещи. Так, в Лотарингии (в немец­

27

кой ее части, на своей территории) разрыли могилы предков французского президента Пуанкаре, и офицеры (да, офице­ры!) испражнялись на их останки. В отместку за поражение на Марне по приказу фон Бюлова подвергли жестокой ар­тиллерийской бомбардировке г. Реймс (находившийся в гер­манском тылу и оккупированный), разрушили знаменитый Реймский собор, место коронации королей Франции.

Еще в те годы, задолго до нацизма, вырабатывался и опыт «особого» обращения с русскими пленными. Содержа­ние их было жутким. На день полагалось 100 г. эрзац-хлеба с массой примесей и жиденькая баланда из картофельной ше­лухи и кормовой брюквы, изредка давали тухлые селедоч­ные головы. Бараки не отапливали, людей размещали впо­валку на голой земле, выдавая один трухлявый соломенный матрац на троих. Санитарного и медицинского обслужива­ния не было, и первые умершие пленные зафиксированы в сентябре 14-го в Виттенбергском лагере (50 км от Берлина). За побег переводили в штрафные лагеря, за неподчинение приказам лагерного начальства расстреливали. А вдобавок направляли на тяжелые работы, в том числе и запрещенные международным правом — на военные заводы, строитель­ство укреплений. Причем таким было обращение только с русскими. Англичане и французы жили в куда более челове­ческих условиях, работ для них не предусматривалось, они могли получать письма и продовольственные посылки через Красный Крест. Русским посылки тоже отправлялись, но не доходили никогда. Их употребляли сами немцы, а пленным внушали, будто родина от них отказалась, и при возвраще­нии домой их ждет только Сибирь.

Вот только германские планы войны с самого начала пошли насмарку. События Первой мировой в истории по­лучили очень искаженное и одностороннее освещение. Все западные авторы писали свои труды о русском фронте су­губо на основании немецких данных, а они зачастую были лишь пропагандой военного времени — столь же далекой от истины, как и любая другая пропаганда. Советская ли­

28

тература по понятным причинам тоже поддерживала леген­ду об «отсталости царизма» и неудачах русской армии. Да и эмигрантам-либералам требовалось оправдаться, зачем же они все-таки свергали Николая II. Вот и создалась иллю­зия «объективности». И получается, что читателю хорошо известно лишь о русских поражениях, хотя побед было го­раздо больше.

Допустим, каждый знает о разгроме двух корпусов Сам­сонова в Восточной Пруссии. Но замалчивается, что пред­шествовала этому блестящая победа Ренненкампфа под Гум- бинненом, в результате которой германскому командованию пришлось снимать из Франции 2,5 корпуса и задержать от­правку туда резервов. А в итоге немцев попятили на Мар­не, и рухнул весь план Шлиффена. Замалчивается, что в том же 1914 г. русские войска в пух и прах разбили несколь­ко австро-венгерских и турецких армий, да и Гинденбурга основательно потрепали на Висле и под Лодзью... В 1915 г. германское руководство решило перенести главный удар на Россию, перебросив на восток львиную долю своих сил. В условиях катастрофического дефицита боеприпасов и от­сутствия помощи союзников наши войска понесли очень большие потери, им пришлось оставить значительную тер­риторию — Польшу, Литву, Галицию, часть Латвии и Бело­руссии. Но план окружить и уничтожить царские армии и вывести Россию из войны все же сорвался. Отход был осу­ществлен в относительном порядке, была сохранена цело­стность фронта и боеспособность, и враг выдохся, получая отпор на новых рубежах.

И на Западном, и на Восточном фронтах установилась позиционная война. Война на истощение, по сути, гибельная для блока Центральных держав, поскольку людские и мате­риальные ресурсы Антанты значительно превосходили их. И как раз тогда германское командование и правительство сделали ставку на внутреннее разрушение противоборст­вующих государств. Оказывади поддержку ирландским се­паратистам, инициируя их восстание против англичан. Под­

29

кармливали французских оппозиционеров и пацифистов. Но главные усилия были направлены на расшатывание Рос­сии. Возглавил эту деятельность Израиль Лазаревич Парвус (Гельфанд), бывший российский революционер, служивший финансовым экспертом турецкого правительства.

Он составил для германских высших кругов меморан­дум, где указывалось: «Русская демократия может реализо­вать свои цели только посредством полного сокрушения ца­ризма и расчленения России на малые государства. Герма­ния, со своей стороны, не добьется успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России. Русская опасность будет, однако, существовать даже после войны, до тех пор, пока русская империя не будет расколота на свои компоненты. Интересы германского правительства совпада­ют с интересами русских революционеров». Его идеи понра­вились в Берлине, их поддержали канцлер Бетман-Гольвег, министр иностранных дел Ягов, генералы Фалькенгайн, Гин- денбург, Людендорф, одобрил и сам кайзер. Парвусу сразу же было выделено 2 млн. марок на работу по разрушению России, потом еще 20 млн., а осенью 1915 г. еще 40 млн.

Парвус централизовал деятельность всех антироссий- ских сил: большевиков, части меньшевиков, националистов, сепаратистов. Для координации их акций возник штаб в Ко­пенгагене, налаживались каналы финансирования. Однако и эти меры поначалу приносили скромные результаты. Пото­му что подавляющее большинство населения России было настроено патриотически. Антивоенная пропаганда успеха не имела, и тем же большевикам если и удавалось возбуж­дать массы, то только под патриотическими лозунгами — мол, царь и правительство «продались немцам».

Впрочем, и методы, которые использовались в войне Центральными державами, пропаганде интернационализ­ма никак не способствовали. Османская империя учинила чудовищный геноцид христиан, вырезав 2 миллиона армян, айсоров, сирийцев. Австрийцы, вернувшие Галицию после отступления царской армии, зверствовали над местными

30

жителями, хорошо встретившими русских. Для расстрела и виселицы было достаточно одного доноса. Истреблялось православное духовенство. А всю галицийскую интелли­генцию за исключением националистов-«мазепинцев» объ­явили «русофильской» и ссылали в страшный концлагерь Телергоф. Газовых камер там еще не было, но были голод, побои, болезни, изнурительный труд. Были поверки с мно­гочасовым стоянием на «аппельплаце» под зноем, дождем, на холоде. Был быстрый суд, выносивший смертные приго­воры за любую мелочь. Были карцеры с кандалами, порка­ми, подвешиванием за руки и ноги в горизонтальном поло­жении, бастонадой по пяткам. Были садисты-надзиратели, забивавшие людей насмерть. Словом, только техника пока «отставала», но из Телергофа мало кто возвращался.

В оккупированной Сербии австрийцы учинили массо­вый террор. Военно-полевые суды казнили людей сотнями, считая это местью за Франца-Фердинанда. Объявлялось, что каждый серб — бандит или родственник бандита. Ко­гда американский корреспондент Шепперт, ставший свиде­телем этих зверств, обратился к офицерам штаба генерала Потиорека с вопросом, зачем же казнят мирных женщин, ему, не особо подумавши, ляпнули: дескать, ничего подоб­ного, из мирного населения уничтожают только мужчин. И скабрезно шутили, что женщинам можно найти другое применение. В российском Луцке австрийцы тоже первым делом возвели в городском саду шеренгу виселиц — они в армии строились профессионально, саперами. И не пусто­вали никогда. Были дни, когда вешали по 40 человек.

Безобразия творились и в германских зонах оккупации. По-прежнему казнили заложников, грабили. Даже Люден- дорф признавал, что «у населения отбирали лошадей, скот, продовольствие, брали все что придется». Германские соеди­нения, отводимые в тыл для отдыха, оттягивались так круто, что превращали любой город в большой бордель. Солдатня безобразничала, била стекла и витрины, а всех французских или польских женщин считала бесплатным «персоналом за­

31

ведения», предоставленным в их полное распоряжение. Хва­тали первых попавшихся дам и девушек на улицах, врыва­лись в дома. Начальник французской разведки Нюдан, де­монстрируя генералу Игнатьеву донесения агентуры об этих оргиях, отмечал: «Без пьянства и разврата немцы не могут воевать». Российское правительство образовало чрезвычай­ную следственную комиссию по расследованию зверств ок­купантов, и в 1916 г. она выпустила обзор собранных мате­риалов, где приводились многочисленные факты убийств и истязаний гражданских лиц и пленных, использования мир­ных жителей в качестве «живого щита».

А германские политики и военные уже начинали «де­лить пирог». Министр иностранных дел фон Ягов, предста­вил кайзеру меморандум, где писалось: «До сих пор гигант­ская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ре­сурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар. Несмотря на влияние западной циви­лизации, открытое для нее Петром Великим и германской династией, которая последовала за ним, ее фундаментальная византийско-восточная культура отделяет ее от латинской культуры Запада. Русская раса, частично славянская, частич­но монгольская, является враждебной германо-латинским народам Запада...» Как видим, терминология уже очень сма­хивала на грядущие труды доктора Геббельса.

Рекомендовалось отделить от России национальные ок­раины и создать из них марионеточные государства, управ­ляемые Германией «на римский манер». А Литву, Курлян­дию, часть Польши сделать объектами прямой «германи­зации». Тайный советник МИД М. Серинг в своем докладе отмечал, что в Курляндии это будет легко, 10% немецко­го населения, уже имевшихся там, «будет достаточно для германизации крестьян, рабочих и интеллигенции. Эконо­мические меры и германские средние школы сделают свое дело». А из Литвы предполагалось депортировать поляков, сделать «немцами» «наиболее производительных крестьян».

32

Предусматривалось и переселение в «германизируемые» об­ласти колонистов из Германии и «фольксдойче» из внутрен­ней России.

Практическая реализация данных планов была времен­но возложена на командование Обер-Ост во главе с Гинден- бургом и Людендорфом. И Людендорф писал: «Я был полон решимости восстановить на оккупированной территории цивилизаторскую работу, которой немцы занимались здесь многие столетия. Население, представляющее собой такую смесь рас, не может создать собственную культуру, оно под­вергнется польскому доминированию». По воспоминаниям современников, Людендорф в своем штабе «изучал демогра­фическую статистику, как боевые сводки». А началась «ци­вилизаторская работа» с назначения генерал-интенданта ок­купированных земель Эрнста фон Айзенхарта-Роте, повсе­местного внедрения военно-полевых судов и... разрушения системы образования. Согласно приказам германского ко­мандования, отныне учителями могли быть только немцы, а преподавание разрешалось только на немецком языке. Все прочие учебные заведения закрывались — русские, поль­ские, литовские, латышские. В том числе и польский уни­верситет в Вильно, учрежденный Александром I. Немецкий язык был объявлен и единственным официальным языком в оккупированных областях — на нем должны были писать все вывески, говорить в местных административных и хо­зяйственных учреждениях. Соответственно, и руководящие посты могли занимать только немцы или лица, свободно владеющие этим языком.

Но пока берлинские политики, возбужденные успехами, перекраивали границы Европы, а генералы слали победные реляции о захваченных огромных территориях, внутреннее положение Германии ухудшалось. На затяжную войну не рассчитывало ни одно государство, и в первую очередь это коснулось Германии и Австро-Венгрии, очутившихся в ус­ловиях, близких к блокаде. В 1915 г. стратегические запасы продовольствия и сырья, заготовленные на время конфлик-2 Агенты Берии... 3 3

та, стали иссякать. В связи с призывами в армию и огром­ными потерями ощущался острый дефицит рабочих рук, особенно в сельском хозяйстве. Нехватку трудовых ресур­сов пытались восполнить угонами людей с оккупирован­ных территорий. Гинденбург и Людендорф в приказах вой­скам особо требовали: «Берите пленных». Специально для использования на полях и на заводах. Почтальонами, кон­дукторами, железнодорожными служащими, делопроизво­дителями, курьерами стали работать женщины (что преж­де было немыслимо).

Германия первой из воюющих держав, уже в феврале 1915 г., ввела хлебные карточки. По ним полагалось 225 г муки в день на взрослого человека, а детям старше года — 100 г. Хлеб начали выпекать суррогатный, смешивая с карто­фелем. Яйца стали предметом роскоши. А газеты по прави­тельственным подсказкам писали о вреде сливок и расхва­ливали «тощий сыр» из снятого молока. Людей призывали к экономии. Пресса рекомендовала не чистить картошку, по­скольку при этом теряется 15 % веса. Граждан уговаривали не крахмалить воротнички и манжеты, отложить до побе­ды переклеивание обоев — на клейстер расходовался пита­тельный крахмал. Советовали не стирать часто белье — на изготовление мыла нужны жиры. А лаборатория профес­сора Эльцбахера публиковала результаты своих исследова­ний, что резервы еще можно изыскать, поскольку каждый немец ежедневно выбрасывает в отходы до 20 г жиров при мойке посуды. И чем дальше, тем труднее становилось гер­манскому обывателю.

А Россия очень быстро оправилась от ударов. Преодоле­ла кризис с вооружением и боеприпасами. В 1915—1916 гг. она совершила гигантский промышленный рывок, по масшта­бам своего времени сопоставимый с рывком 1941—1943 гг. По подсчетам академика Струмилина, производственный по­тенциал России в период Первой мировой вырос на 40%. Производство машинного оборудования всех типов воз­росло более чем втрое, а химической промышленности —

34

вдвое. По выпуску артиллерии Россия обогнала и Англию, и Францию, производство орудий увеличилось в 10 раз, сна­рядов в 20 раз, винтовок в 11 раз. Возникло 3 тыс. новых заводов и фабрик, проложено более 5 тыс. км железнодо­рожных магистралей, был построен новый незамерзающий порт Мурманск. Летом 1916 г. генерал Брусилов нанес со­крушительное поражение врагу на Юго-Западном фронте. Юденич наголову разгромил турок, заняв территории, пре­вышающие все российское Закавказье. А на западе немцы ввязались в такие кровопролитные многомесячные «мясо­рубки», как сражения у Вердена и на Сомме...

Росли потери. Кстати, данные о потерях русской ар­мии в литературе часто приводятся неточные, основанные на слухах и германской пропаганде. В действительности же на февраль 1917 г. Россия потеряла на всех фронтах убиты­ми и умершими от ран около 600 тысяч солдат и офицеров (ЦГВИА СССР, ф. 2003, on. 1, д. 186, л. 98). Во Франции на тот же период погибло 850 тысяч, в Германии — 1 миллион 50 тысяч, по Австро-Венгрии и Турции точные данные от­сутствуют, но и у них повыбило немало. В связи с катастро­фической ситуацией кайзер осенью 1916 г. снял начальника генштаба Фалькенгайна, назначив на его место популярного Гинденбурга. Впрочем, сам Гинденбург мало занимался дела­ми, он был, скорее, лишь авторитетной «вывеской». Реально же при нем в полной мере распоряжался энергичный и та­лантливый Людендорф. Оба они поставили условие своего назначения — диктатура. И Вильгельм II фактически ото­шел от дел. В руках Гинденбурга и Людендорфа сконцентри­ровалось руководство как фронтом, так и тылом.

Был выдвинут лозунг «durchalten» — продержаться. Держаться и выиграть время в надежде, что какие-нибудь перемены откроют для Германии благоприятный выход из катастрофической ситуации. Была принята «программа Гин­денбурга» — «Закон о конфискациях и реквизициях в во­енное время», практически перечеркивавший право собст­венности, «Закон об отечественной вспомогательной служ­

35

бе» — все мужчины, не призванные в армию, от 16 до 60 лет, считались мобилизованными, их разрешалось без огра­ничений привлекать на любые работы, и никаких протес­тов и забастовок не допускалось. Теперь каждый немец был обязан жить и умирать «только на службе отечеству». В ар­мию призывали уже лиц от 17 до 45 лет, а на производстве их заменяли рабами с оккупированных территорий, из од­ной лишь Бельгии пригнали 700 тысяч рабочих.

Но ресурсы Германии были исчерпаны. Для производ­ства снарядов и патронов не хватало меди — германские женщины по призывам правительства сдавали даже мед­ную посуду. Упала добыча угля — его некому стало добы­вать. Все, что удавалось выжать из шахт, шло на военные заводы, жилые дома не отапливались. Из-за нехватки рабо­чих рук, тягловой силы, удобрений, урожайность снизилась до 60—40% довоенной. И при этом урожай еще и не могли собрать. В 1916 г. в дополнение к хлебным карточкам поя­вились карточки на масло, жиры, картофель, мясо, одежду. Для крестьян, фермеров, помещиков была введена полная сдача сельхозпродуктов государству.

Как писали современники, «к концу 1916 г. жизнь для большинства граждан стала временем, когда прием пищи уже не насыщал, жизнь протекала в нетопленных жили­щах, одежду было трудно найти, а ботинки текли. День на­чинался и кончался эрзацем». Зимой 1916—1917 гг. в Герма­нии не стало даже картофеля. Его заменяли брюквой, и эту зиму прозвали «брюквенной». А к весне было произведе­но очередное урезание карточек, по ним теперь полагалось 179 г муки в день или 1,6 кг суррогатного хлеба на неделю. Недоедание вызывало падение производительности труда. Ослабленные люди болели, подскочила смертность. И ста­новилось ясно, что если даже выдержит фронт, то следую­щую военную зиму Германия вряд ли вытянет. Людендорф писал: «Виды на будущее были чрезвычайно серьезны», а «наше положение — чрезвычайно затруднительным и поч­ти безвыходным».

36

Нарастали усталость и общее уныние. В победу больше не верили. Возникали и внутренние трения. Так, Бавария и другие южные земли возмущались, что много продоволь­ствия вывозится на север страны. В баварских деревнях с населением 300—400 человек насчитывалось по 20—30 по­гибших на фронте.

Генрих Мюллер все эти тяготы не только видел, но и ис­пытал на себе. Правда, баварские крестьяне все же не го­лодали — несмотря на принудительную сдачу скота и все­го урожая, «на земле», при своем хозяйстве можно было подкормиться. Но все равно приходилось затягивать пояса, ужиматься во всем. Тем не менее юный горячий патриотизм Мюллера отнюдь не угас. Может быть, как раз со времен войны он стал презирать интеллигенцию — которая спер­ва легко загорелась «на подвиг», а потом, обжегшись и раз­очаровавшись, ударилась в пацифизм и оппозицию властям. С подачи В. Шелленберга и ряда исследователей, например, Ж. Деларю, почему-то принято представлять Мюллера эда­ким ограниченным, низменным человеком, чьи помыслы не шли дальше угождения начальству и примитивных житей­ских благ. Вот уж нет. При изучении его биографии нетруд­но увидеть совершенно иное. Оказывается, он умел мечтать. И еще как мечтать!

Точно так же, как во Вторую мировую кумирами пуб­лики становились разведчики, в Первую мировую ими были летчики. Военная авиация была совершенно новым видом войск. Ее тактика, искусство ведения боев только-только на­рождались, большинство пилотов еще имели о них смут­ное понятие. Зато те, кто первым освоил это мастерство, почитались настоящими героями. На всю Германию греме­ли имена братьев Рихтгофен, Фосса и других асов, десятка­ми сбивавших самолеты врага. О них взахлеб писали газе­ты, их фотографии бережно вырезали и вешали на стены, о них грезила ребятня и вздыхали женщины. О них ходи­ли легенды.

37

Например, как за голову Рихтгофена-старшего англи­чане назначили вознаграждение. А он сбросил им пись­мо — мол, чтобы легче было меня найти, я выкрашу свой аэроплан в красный цвет. Но на следующий день покраси­ла красной краской самолеты вся его эскадрилья — один за всех и все за одного. Или история, как Рихтгофен сошелся в жестокой схватке с британским асом. В критический момент у одного из них заклинило пулемет (у кого именно, в раз­ной передаче различается), и противник, поняв это, тоже не стал стрелять, помахал рукой и ушел — встретимся в дру­гой раз. Казалось, в лице летчиков возрождается дух древ­него рыцарства...

И Мюллер, недоучившийся крестьянский мальчишка, вознамерился тоже стать пилотом! По закону, введенному Гинденбургом и Людендорфом, в армию брали семнадца­тилетних, хотя в большинстве их направляли на тыловую и охранную службу. Но Мюллер, едва ему стукнула семна­дцать, подал прошение о зачислении его добровольцем в авиационную группу. Подал и... ему повезло. Причем, мо­жет быть, повезло чисто случайно. Потому что фактический диктатор Людендорф, высоко оценивая значение авиации, как раз в это время поставил перед промышленностью за­дачу повысить выпуск самолетов до 300 в месяц. Но для рез­кого наращивания авиации требовались не только аэропла­ны, для них требовались летчики. Подготовку авиационных кадров также было решено значительно расширить, произ­водились дополнительные наборы. И 17 июня 1917 г. Генри­ха Мюллера приняли в учебный отряд.

Уж конечно же, ему пришлось очень тяжело. Предстоя­ло освоить сложную технику— о которой он прежде не имел ни малейшего представления. Мало того, наверняка должны были наложиться психологические проблемы. Ведь авиация в Германии считалась «аристократическим» видом войск. В нее шли отпрыски родовитых фамилий, «золотая» молодежь. Порой переквалифицировались в летчиков пе­хотные, кавалерийские офицеры — уже понюхавшие поро­

зе

ху, имеющие награды. В таком обществе зеленый баварский пацан, грубоватый и малокультурный, неизбежно выглядел «белой вороной» — угловатый, с «квадратной» головой, с непропорционально большими натруженными ладонями и толстыми пальцами...

Очевидно, были и насмешки, и унижения, и оскорбле­ния. Но Мюллер выдержал. Преодолевал эти унижения. Точ­нее — умел таить в себе. Он был человеком злопамятным. Хотя в то время было не до злопамятности. Главное было выучиться. Выйти в небо. А значит — и в «люди». И он ста­рался. Ухаживал за своей учебной машиной так же тща­тельно, как за лошадью или за свиньями. А его большие руки брали рукоятку управления так же твердо и уверен­но, как привычную рукоять лопаты... И Генрих добился сво­его. Пусть не сразу. Пусть через упорство, через огромный труд. Но труда он не боялся никогда. И добился. Мощный бомбардировщик покорился мальчишке.

ПЕРВЫЙ ВЗЛЕТ И ВЕРСАЛЬСКОЕ КРУШЕНИЕОчень многие «действующие лица» Второй мировой

войны вышли из Первой мировой. На ее фронтах впер­вые блестяще проявили себя унтер-офицер Георгий Жуков, штабс-капитаны Василевский и Толбухин, ефрейторы Мали­новский, Батов, Красовский, рядовой Рыбалко, унтер-офи­церы Рокоссовский, Тюленев, Тимошенко, Конев, полковник Шапошников, подпоручик Баграмян, вахмистр Буденный. Водили в атаку эсминцы будущие адмиралы Галлер и Иса­ков. Храбро дрались будущие командармы Сафонов, Бол­дин, Кузнецов, Белов, Богданов. А в конце 1916 г. был при­зван в состав 15-го Сибирского запасного полка рядовой И.В. Джугашвили...

В составе Чехословацкой бригады участвовал в Бруси­ловском прорыве и заслужил два Георгиевских креста ко­мандир взвода Л. Свобода, будущий командир Чехословац­кого корпуса и президент страны. В российском Польском

39

легионе воевал М. Жимерский, будущий главнокомандую­щий Войска Польского. Во Франции после ухода с поста Первого лорда адмиралтейства толково командовал солда­тами У. Черчилль, проявил себя талантливым офицером мо­лодой Монтгомери. Под Верденом попал в плен де Голль, по­сле нескольких попыток побега был брошен в тюрьму — и может быть, как раз из этого опыта вынес твердое убежде­ние на будущее, что сдаваться немцам нельзя.

В штабе 2-й румынской армии выделялся в лучшую сто­рону деловитостью и энергией (и в худшую — прогермански­ми симпатиями) капитан Йон Антонеску. На Итальянском фронте бывший редактор левой газеты Бенито Муссолини дослужился до капрала и был ранен. А поскольку флот Авст­ро-Венгрии всю войну проторчал без дела, то ничем не смог отличиться капитан I ранга Миклош Хорти. Ну а в Герма­нии школу Первой мировой прошли фактически все воена­чальники войны грядущей — Браухич, Рунштедт, Манштейн, Клейст, Лееб, Клюге, Кюхлер, T?jjiдер, Паулюс, Редер, Рихтго­фен, Геринг, Шперле, Шернер, Вейхс, Бок, Кейтель, Фалькен- хорст, Томас, Гудериан, Рейхенау, Рейнхардт, Лист, Вицлебен, Мильх, Кессельринг, Хубе, Штеммерман и т.д. и т.п.

Неплохо воевал и Гитлер. В армии ему вообще понра­вилось. Один из офицеров потом вспоминал, что полк стал для него «словно дом родной». А сам он писал: «Я огляды­ваюсь на эти дни с гордостью и тоской по ним». Он заслу­жил репутацию образцового солдата, выполнял обязанно­сти связного и был известен способностью доставить по на­значению донесение даже под самым жестоким огнем, за что был награжден Железным крестом II степени. Гитлер счи­тался «везунчиком». Ведь на войне нередко бывает, что од­них убивает или ранит в первых же обстрелах и атаках, а другие приспосабливаются, становятся опытными бойцами и подолгу остаются в строю. И в то время как на Западном фронте солдат выкашивало целыми ротами и батальонами, Гитлер два года провоевал без единой царапины. Лишь в ок­тябре 1916-го его ранило в ногу. После излечения в госпита­

40

ле он получил отпуск, посетил Берлин и Мюнхен. Но тыло­вые города произвели на него ужасное впечатление царив­шими там пораженческими настроениями. Гитлер отнес это на счет евреев и вражеской пропаганды. И именно тогда ему пришла мысль после войны заняться политикой.

Как ни парадоксально, выручили немцев западные союз­ники России. Центральные державы вот-вот должны были сломаться. В войну готовилась вступить Америка. Победа Антанты виделась не позже осени 1917 г. Но англичане и французы сочли, что при грядущем переделе мира им будет удобнее вести дела не с царским, а с либеральным прави­тельством. Добавили свою лепту США, видевшие в усилив­шейся России своего главного конкурента. Америка вына­шивала собственные планы, вела собственные игры. В окру­жении президента Вильсона впервые стали вырабатываться планы достижения мирового лидерства. Государства Европы были ослаблены и разорены войной, а США, напротив, раз­богатели на поставках в период нейтралитета, добились ко­лоссального экономического подъема. Теперь, чтобы продик­товать свои условия мира, им требовалось вступить в схват­ку, оказаться в лагере победителей. Но... исключить из числа победителей Россию. При активной поддержке Запада, при участии американо-британских спецслужб развернулась мас­сированная легальная, думская пропаганда против царя. При­чем направленность этой агитации совпала и с нелегальной, прогерманской. И грянула Февральская революция. Послед­ствия ее были катастрофическими. Временное правительство, подобно всем «перестроечникам» хорошо умевшее болтать, но не способное ни к каким действиям, своими горе-рефор­мами мгновенно развалило и страну, и армию.

Вот тогда-то и пришла пора реализации подрывных программ, намечавшихся германским руководством, и в российский хаос и неразбериху был брошен идеологический десант во главе с Лениным (этой операцией лично руково­дил начальник германской разведки полковник Николаи). Многие видные большевики были кадровыми немецкими

41

шпионами — Коллонтай, Радек, Раковский, Ганецкий и др. Усилилось финансирование, осуществлявшееся через Шве­цию и Норвегию при посредничестве Парвуса.

Обстановка теперь вполне способствовала успехам большевиков — митинговщина, упадок промышленности и хозяйства, паралич правоохранительных органов, разгул преступности. А на фронтах пошло такое разложение и бес­толковщина, что подобная война была уже совершенно не­понятна и не нужна никому. И это, в свою очередь, создало прекрасную почву для лозунгов «Штык в землю!». Меньше чем за год сменяющиеся кабинеты Временного правительст­ва утратили всякую поддержку народа, и большевики смог­ли захватить власть. За что расплатились с Германией Бре­стским миром. По условиям позорного договора от России были отделены Украина, Польша, Прибалтика, Финляндия, Закавказье. Германии и Австро-Венгрии возвращалось более 2 миллионов пленных, отходили огромные запасы оружия и боеприпасов в прифронтовых складах. Советская Россия заключала с немцами кабальный торговый договор, обязу­ясь поставлять сырье и продовольствие...

Все это позволило Центральным державам продер­жаться еще год, одержать ряд побед. Весной 1918 г. гер­манское командование наметило мощнейшее наступление во Франции. Это была решающая битва, последний шанс немцев одержать победу — разгромить англичан и фран­цузов, взять Париж и принудить противников к капиту­ляции до того, как в Европу прибудут значительные аме­риканские контингенты. Подготовка к удару велась очень тщательно. На французском фронте сосредотачивались все германские силы. Пополнялись части, потрепанные в про­шлых боях, стягивались вновь созданные соединения, пере­брасывались войска, высвободившиеся в России.

В апреле 1918 г. прибыл на фронт и Мюллер — перед наступлением Людендорф собрал на западе все сформиро­ванные авиагруппы. И, как описывают участники этого сра­жения, оно началось настоящей мешаниной в воздухе. Тре­

42

щали моторами сотни самолетов — «ньюпоры», «сопвичи», «вуазены», «фокке-вульфы», «месершмитты», «альбатросы», «спады», «бристоль-файтеры», «юнкерсы». Бросали бомбы, резали друг друга пулеметными очередями. Но битва раз­вернулась не только в прифронтовой полосе. Новейшие гер­манские тяжелые бомбардировщики «гигант» нанесли удары по глубоким тылам, в том числе по неприятельским столи­цам, Лондону и Парижу. Как раз на этих самолетах дове­лось летать Мюллеру.

Родоначальницей бомбардировочной авиации являлась Россия. К началу Первой мировой войны во всех западных странах — Англии, Франции, Германии, бытовало мнение, что выгоднее строить легкие многоцелевые самолеты, ко­торые могут использоваться для разведки, связи, коррек­тировки артиллерии, ну а попутно брать небольшие бомбы (их пилот бросал вручную). А функции дальних бомбарди­ровщиков в Германии возлагались на цепеллины (дирижаб­ли). В России в то время бомбардировщики уже имелись — четырехмоторные машины Сикорского «Илья Муромец». Они были способны нести 1,5—1,7 т полезной нагрузки, могли ле­теть до 5 часов на высоте 3000 м со скоростью 100—115 км/час, имели сильное бортовое вооружение: 5—8 пулеметов. Од­нако и русское командование, глядя на Запад, относилось к их применению скептически.

Энтузиастом, способствовавшим их внедрению, стал штабс-капитан Георгий Горшков. Он добился, чтобы на фронт отправили эскадру бомбардировщиков, и 28 февраля1915 г. они нанесли первый удар по врагу — три часа утю­жили немецкие батареи. Применение таких самолетов до­казало их высокую эффективность, их производство стало расширяться. Но на успехи русских бомбардировщиков об­ратили внимание и немцы. Тем более что их цепеллины при налетах на глубокие тылы противников несли огромные по­тери. Их очень даже легко сбивали французские и британ­ские летчики, уже появилась специализированная зенитная артиллерия. А дирижаблю много ли надо? И к 1917 г. Герма-

43

ни я пошла по иному пути, создала и запустила в серийное производство свой тяжелый бомбардировщик «гигант».

А Мюллер, получивший боевое крещение в рейдах «ги­гантов», оказался блестящим пилотом. «Гадкий утенок» пре­вратился — нет, не в лебедя, а в орла. Сильного и уверенного в себе хищника. Хотя эти операции были крайне опасными. Авиатехника была еще несовершенной, нередко выходила из строя. В таких условиях дальний полет на несколько сот ки­лометров сам по себе был подвигом. А вдобавок французы и англичане уже вовсю разворачивали систему ПВО. После предшествующих налетов цепеллинов их столицы и круп­ные центры прикрывались истребителями, зенитными ба­тареями и пулеметами. Или обычные трехдюймовые пуш­ки устанавливались на специальные станки и били в небо шрапнелью, ставя на пути атакующих смертоносное загра­ждение. Большие тихоходные машины, летевшие со скоро­стью 100—120 километров в час, были прекрасными мише­нями. И на свои аэродромы возвращались далеко не все.

Но в авиационной службе, пожалуй, проявились и сыг­рали важную роль главные качества Мюллера. Проявилась его дотошность и основательность, эдакое неутомимое «кре­стьянское» трудолюбие. Он не брезговал сам вместе с ме­ханиками проверять мотор, вооружение и другие системы. Несмотря ни на какую усталость от прошлых боев сам тща­тельно готовил машину к новым вылетам. И в то время как его сослуживцы из «золотой» молодежи погибали из-за мел­ких отказов двигателя или поломки пулемета, он продолжал летать. Проявилась обманчивость его натуры и хитрость. Он мог заставить пилота вражеского истребителя поверить, что перед ним туповатый медлительный увалень — а по­том неожиданно сделать какой-нибудь замысловатый ма­невр, которого от него никак не ожидали.

Проявилось и его баварское упорство и упрямство. Та самая бульдожья хватка, которой он будет позже известен в полиции. Ведь прицельные приспособления были еще край­не примитивными. Для точного бомбометания требовалось

44

снизиться, подставляясь тем самым под вражеский огонь. Нередко бывало, что пилоты спешили освободиться от гру­за абы как, лишь бы побыстрее. Но не Мюллер. Он очень тщательно выбирал цель. А уж «вцепившись» в нее, не вы­пускал. Встав на боевой курс, не обращал внимание ни на очереди с земли, ни на разрывы зенитных снарядов — пока его бомбы не накрывали выбранный объект. А если не на­крывали, шел на второй заход. Привозил дыры в плоско­стях, осколки в фюзеляже, но задание выполнял всегда.

Впрочем, в этих операциях проявилось еще одно нема­ловажное качество Мюллера. Потому что рейды бомбарди­ровщиков «гигант» на Париж и Лондон имели цель не во­енную, а психологическую. Вызвать панику среди населения, активизировать оппозицию, подтолкнуть неприятельские правительства к переговорам о мире. И удары следовали в основном не по военным заводам или тыловым базам про­тивника, а по улицам, площадям, жилым кварталам. Но до тех времен, когда бомбардировки мирных городов Югосла­вии и других стран станут считаться вполне нормальным средством «утверждения демократии», было еще далеко. В Первую мировую такие деяния по всем нормам между­народного права квалифицировались как военные престу­пления. Поэтому летчики самолетов, сбитых над Франци­ей, рисковали попасть под военно-полевой суд и расстрел. А экипажи бомбардировщиков и цепеллинов, упавших в море, британские моряки вообще не спасали — предостав­ляли тонуть или добивали из пулеметов.

Так что для подобных полетов требовалась особая сме­лость. И не только смелость, а еще и известная «толстоко­жесть». Мюллер ею обладал. Ему не было никакого дела до тех конкретных людей, на головы которым сыпались его бомбы. Главное было — выполнить задание и отличиться самому. Отличиться, чтобы выдвинуться и возвыситься.

И он выдвигался. Старательного и умелого юношу на­чальство заметило. Потери в личном составе были значи­тельными. Одних сбивали, другие возвращались ранеными.

45

И уже вскоре 18-летний Мюллер повышается в должности, из второго пилота становится командиром экипажа. И по­лучает Железный крест II класса. А еще через несколько ме­сяцев за отчаянные и самоотверженные бомбардировки Па­рижа его награждают Железным крестом I класса! «Нижним чинам» такой орден давали очень редко, при исключитель­ных отличиях. Крест I класса по рангу считался офицерской наградой. И тех, кто сумел ее заслужить, обычно производи­ли в офицеры или направляли в офицерские училища. Но... у Мюллера было только начальное образование. Поэтому он был произведен в звание вице-фельдфебеля.

Однако в мечтах и надеждах наверняка он уже возно­сился выше. В восемнадцать лет — вице-фельдфебель, кава­лер высочайших наград. Такого и после войны наверняка ос­тавят на службе. А значит, и будущее определилось — авиа­ция. Что же касается образования, так кто ему помешает потом подучиться? И крестьянский паренек станет блестя­щим офицером-летчиком. То-то будут гордиться родители, качать головами бывшие учителя и одноклассники, загля­дываться девушки...

В жесточайших боях, которые кипели в 1918 г. на по­лях Франции, снова сумел отличиться и Адольф Гитлер. По­сле ранения он, по свидетельству современников, вернулся в полк с радостью, «как в родную семью». Вскоре он был удостоен грамоты за храбрость, а в августе его тоже награ­дили Железным крестом I класса. Причем ему-то для даль­нейшей карьеры образования вполне хватало. Но, по иро­нии судьбы, начальство сочло, что ему «не хватает коман­дирских качеств», и он, в отличие от Мюллера, не поднялся выше ефрейтора. Позже Гитлер попал под обстрел химиче­скими снарядами и ослеп. Едва сумели вылечить...

Однако, несмотря на героизм солдат и офицеров, на ре­шительный натиск, на применение новейшей техники, Гер­мания так и не смогла переломить ход войны в свою пользу. Из-за начавшегося в России партизанского движения нем­цам и австрийцам пришлось держать 50 дивизий на восто­

46

ке. А прибывающие из России пополнения, вчерашние плен­ные, были далеко не лучшего качества. Они уже привык­ли в лагерях к мысли, что война для них кончилась, что им повезло — уцелели, и вторично лезть в пекло они не стремились. Трусили, дезертировали. Многие бывшие плен­ные были заражены большевизмом. А советские представи­тельства в Германии и Австро-Венгрии стали «крышами» для распространения революционной пропаганды и орга­низации коммунистических «пятых колонн». В общем, Цен­тральные державы получила обратно свой «подарок» рус­ским. И их тылы стали разрушаться, нарастали волнения, антиправительственные выступления.

На фронте войска продолжали заливать землю своей кровью и устилать ее своими трупами. Казалось, победа близка, надо дожать еще чуть-чуть. Ценой огромных потерь и усилий германские соединения смогли было прорваться к Парижу. Но дорогу им преградили Марокканская дивизия и Русский легион — из отправленных на помощь союзникам еще раньше, при царе, российских солдат. От этих частей мало что осталось, но они остановили и перемололи шес­тикратно превосходящего врага. А когда германское коман­дование израсходовало все резервы, когда были повыбиты лучшие силы, армии Антанты перешли в контрнаступление, в сентябре прорвали «линию Гинденбурга».

В это же время был нанесен удар на Балканах. И, как ра­нее предсказывало русское командование, этот удар оказал­ся решающим. Англо-французские войска прорвали Сало­никский фронт, выходя на подступы к Стамбулу и границам Болгарии. И пошла цепная реакция. 29 сентября капитули­ровала Болгария. Разорвала союз с немцами и перекинулась на сторону Антанты Румыния. 30 октября сдалась Турция. В итоге у Австро-Венгрии оказалась оголенной вся восточ­ная граница, прикрыть которую было уже нечем. 3 нояб­ря она тоже капитулировала. Кайзер Вильгельм II пытал­ся предпринимать лихорадочные усилия, чтобы выправить положение. Даровал Германии конституционное правление,

47

создал коалиционное правительство с участием социал-де­мократов. Но стабилизации это не принесло. Наоборот, уси­лило раскачку страны. Выступления против власти нарас­тали, а как только пришли известия о капитуляции послед­ней союзницы, Австро-Венгрии, Германия будто взорвалась изнутри. 3 ноября взбунтовались матросы в Киле. 7 ноября вспыхнуло восстание в Мюнхене, свергшее баварского ко­роля Людвига III. Митинги и манифестации покатились в Берлине, Гамбурге, Бремене. Любеке.

9 ноября кайзер Вильгельм быстренько отрекся и в тот же день сбежал в Голландию — повторять судьбу русского царя ему, ясное дело, не хотелось. А руководители послед­него правительства Второго рейха, принц Макс Баденский, канцлер Эберт и министр Эрцбергер обратились к державам Антанты с просьбой начать переговоры о перемирии. При этом германские деловые и политические круги наивно со­чли, что западные страны более снисходительно отнесутся к демократическому правительству, и социал-демократ Шейде- ман с балкона рейхстага провозгласил республику. 11 нояб­ря 1918 г. в Компьене было подписано перемирие, согласно которому Германия демобилизовывала армию, выдавала по­бедителям свой флот, оставляла Эльзас и Лотарингию.

Но начавшаяся в Германии заваруха успокоилась не ско­ро. Точно так же, как в России, падение монархии откры­ло дорогу дальнейшему раздраю, борьбе между различны­ми партиями и лидерами, между умеренными и радикалами, между централистами и сепаратистами. Нашлись силы, жа­ждущие углублять революцию, причем они активно подпи­тывались из Советской России. Большевики сразу разорва­ли Брестский договор, в Германию и Австро-Венгрию хлыну­ли идеологические десанты, коммунистические активисты из числа бывших пленных и эмигрантов. Несмотря на нищету и разруху в самой России, за счет награбленных у «буржу­ев» ценностей пошло финансирование «спартакидов» и дру­гих левых течений. В Германию были направлены высокопо­ставленные эмиссары во главе с Радеком. Карл Либкнехт 21

48

ноября объявил себя большевиком и проговорился, что он обладает «неограниченными средствами». Большевики гото­вились поддержать своих ставленников и штыками. Ленин писал: «Армия в три миллиона должна у нас быть к весне для помощи международному рабочему движению».

Правда, немецкие умеренные социал-демократы оказа­лись более организованными и дееспособными, чем россий­ские соратники Керенского, да и основная масса народа не поддержала экстремистов. Январское восстание «спартаки- дов» в Берлине быстро было разгромлено. Их лидеров Кар­ла Либкнехта и Розу Люксембург нашли в канаве убитыми. Радека 2 февраля 1919 г. арестовали и упрятали в Моабит- скую тюрьму. Тем не менее ситуация оставалась напряжен­ной. В марте в Москве прошел I Учредительный съезд Ко­минтерна. В Германии «спартакиды» подняли второе восста­ние, возникла советская республика в Бремене. Вспыхнула революция в Венгрии, тоже провозгласившей советскую республику. И Ленин с Троцким бросили войска на запад, чтобы пробиться к этим очагам революции.

А в апреле полыхнуло в Баварии. Социал-демократиче­ское правительство этой земли во главе с Гофманом бежало в Бамберг, а в Мюнхене была провозглашена Баварская совет­ская республика. Но долго существовать ей не пришлось. Цен­тральное правительство Эберта — Шейдемана — Носке бы­стро разделалось с Бременской советской республикой и на­целило верные части на Баварскую. Гофман в Бамберге тоже собирал силы, формировал добровольческие части «фрайко- ра». Уже 1 мая 1919 г. на Мюнхен с нескольких сторон двину­лись войска под командованием генералов фон Эппа и фон Лоссова. После трехдневных боев «баварская красная армия» во главе с моряком Рудольфом Эгльхофером была разгром­лена, несколько сот человек было убито или расстреляно, и порядок восстановлен. С помощью румынских и чешских войск удалось подавить и восстание в Венгрии. Ну а рос­сийская Красная Армия прорваться в Центральную Евро­

49

пу так и не смогла, поскольку львиную долю сил вынужде­на была отвлечь против Колчака и Деникина...

Казалось бы, весенние рецидивы революций в Цен­тральных державах благополучно ликвидированы, обош­лись без тяжелых последствий... Но нет, было не совсем так. Болыиевикам-то в Германии и Австро-Венгрии и впрямь ничего не обломилось, зато раздраем в этих странах очень лихо воспользовались... державы Антанты. С побежденны­ми они обошлись, скажем так, не очень-то честно. При под­писании капитуляции в ноябре 1918 г. молчаливо подразу­мевалось, что на последующей мирной конференции речь пойдет лишь о юридическом оформлении условий, выдви­нутых в Компьене, и уточнении разных частностей. Но когда эта конференция собралась в Версале, победители предъя­вили уже другие условия, гораздо более жесткие. Немцы, ав­стрийцы, венгры взвыли, однако деваться им теперь было некуда — они уже разоружились, сдали пограничные кре­пости, перевели флот на британские базы. И оказались на­столько взбаламучены и ослаблены внутренними потрясе­ниями, что об отказе от предъявленных требований, о во­зобновлении сопротивления даже думать не приходилось.

Болгарию по Нейискому договору круто обкорнали, на­ложили огромные репарации, лишили армии. По Севрскому договору расчленялась Османская империя, а по Сен-Жер- менскому и Трианонскому договорам — империя Габсбур­гов. Вместо нее появились Австрия, Венгрия, Чехословакия, часть территорий отошла к Польше, Югославии, Румынии, Италии, причем границы были нарезаны так произвольно, что это заложило повод ко многим будущим конфликтам. УЧерчилль писал: «Другой важнейшей трагедией был пол­ный развал Австро-Венгерской империи в результате заклю­чения Сен-Жерменского и Трианонского договоров... Каж­дый народ, каждая провинция из тех, что составляли когда- то империю Габсбургов, заплатили за свою независимость такими мучениями, которые у древних поэтов и богословов считались уделом лишь обреченных на вечное проклятие».

50

А Германия по Версальскому договору, подписанному 28 июня 1919 года, теряла восьмую часть своих террито­рий. Эльзас и Лотарингия отходили к Франции (хотя ис­торически эти земли были немецкими, французы их захва­тили в XVII в.), часть Силезии передавалась Чехословакии, несколько районов уступались Бельгии, часть Пруссии и Померании — Польше, выделялись вольные города Данциг (Гданьск) и Мемель (Клайпеда). Кроме того, у немцев от­бирались все колонии — их, в основном, прибрала Англия. Германская армия ограничивалась численностью в 100 тыс. человек и должна была стать сугубо профессиональной — чтобы ее нельзя было увеличить за счет подготовленных ре­зервистов (как видим, профессиональная армия, о которой столь восторженно разглагольствуют нынешние российские либералы, вполне справедливо считалась не шагом к повы­шению обороноспособности страны, а, напротив, к ее сни­жению, навязывалась в качестве наказания). Для Германии вводились жесткие ограничения по флоту, ей запрещалось иметь танковые, химические войска, военные академии и высшие училища.

Область вдоль Рейна объявлялась демилитаризован­ной — там вообще не должно было находиться никаких войск, а Саарская область передавалась под управление Лиги Наций (фактически — Франции). Немцев обязывали выплатить гигантские репарации в 132 млрд. золотых ма­рок. Такая сумма для послевоенной Германии была заведомо нереальной, но французы лелеяли надежду, что за неупла­ту можно будет в дополнение к Эльзасу и Лотарингии при­брать к рукам Саар и Рур. В общем, договор выглядел не на­казанием агрессора, а просто грабежом по праву сильного. И немцы были не дураками, они это хорошо поняли.

А вдобавок ко всему (точно так же, как в ситуации с постсоветской Россией) панацеей от всех бед, политических и экономических, западные державы объявили «демократи­зацию» побежденных государств и принялись насаждать в них модели управления по собственным образцам. На чу­

51

жую почву? Без учета местных условий? Ну и что из того! Как известно, господа европейские и американские демокра­ты до сих пор упорно возводят свои принципы в ранг аб­солютных ценностей и внедряют их всеми методами вплоть до применения военной силы, хотя исторический опыт по­казывает, что ни одной стране Азии, Африки и Латинской Америки западные модели не принесли ничего, кроме бед­ствий и развала...

Так было и в Германии. Под давлением победителей в августе 1919 г. здесь была принята демократическая Веймар­ская конституция. Откуда и пошло название государствен­ного режима — Веймарская республика. Слабенькая, рых­лая, аморфная. Наряду с другими ограничениями вооружен­ных сил, иметь военную авиацию Веймарской республике тоже запрещалось. Соответственно, все планы и мечты Ген­риха Мюллера рухнули. Рухнули из-за условий, продикто­ванных англичанами, французами, американцами. Такое не могло не оставить болезненную зарубку в памяти. И, надо полагать, во многом определило его будущее отношение к западным державам.

РЕСПУБЛИКИ ВЕЙМАРСКАЯ И СОВЕТСКАЯГерманские вооруженные силы восприняли Версаль

очень болезненно. Немецкий флот был уже интернирован на британской базе в Скапа-Флоу. Но когда его командую­щий адмирал фон Ройтер узнал, как западные державы об­манули немцев и какие условия мира предъявили, он в от­чаянии приказал морякам затопить свои корабли. Подобные эксцессы имели место и в авиации — некоторые пилоты, подняв в воздух машины, направляли их вертикально в зем­лю... Болезненной была и демобилизация. Во взбаламучен­ную, ослабленную, надорвавшуюся в годы войны Германию разом выплескивались миллионы мужчин. Безработных.

Пристраивались, кто как может. Например, Генриху Гиммлеру после демобилизации довелось жить «альфонсом»

52

на содержании берлинской проститутки Фриды Вагнер, ко­торая была намного старше его. Потом пришлось идти на поклон к отцу, с которым Гиммлер был в ссоре, и тот уст­роил его управляющим на птицеводческую ферму. Герман Геринг, сумевший сохранить боевой самолет, показывал воз­душное искусство на праздниках и ярмарках, катал публику. Некоторые пополняли ряды преступного мира. Другие спи­вались, кончали с собой. Третьи пошли в политику. Вступа­ли в ряды красных. Или наоборот, в отряды боровшегося с красными добровольческого «фрайкора». А когда эта борь­ба угасла, потянулись к различным общественным движе­ниям и течениям. Политическая жизнь в постреволюцион- ной Германии бурлила. Возникали многочисленные микро­скопические партии, о большинстве из которых никто не знал за пределами «своей» пивной. Впрочем, как возника­ли, так и исчезали, едва успев провозгласить свои «програм­мы». Тут были и националисты, и демократы, и коммуни­сты, и сепаратисты (напомним, что с объединения Германии тогда прошло всего полвека).

Адольф Гитлер после выписки из госпиталя оказался в трудном положении. На некоторое время устроился конвой­ным в лагерь военнопленных в Траунштейтене. Но в марте 1919 г. этот лагерь ликвидировали, пленных распустили по домам. И безработный ефрейтор, не зная куда приткнуть­ся, вернулся в Мюнхен, в опустевшие казармы своего род­ного 2-го баварского полка, где и поселился с разрешения офицеров. Участие в его судьбе принял капитан Эрнст Рем, являвшийся в это время доверенным лицом баварского ко­мандующего фон Эппа.

В армии все было вверх дном — шли сокращения, де­мобилизации, реорганизация от всеобщей воинской повин­ности к профессиональному рейхсверу. И многие офицеры сами по себе, частным порядком, строили собственные про­жекты на будущее — а как бы это увильнуть от версаль­ских условий? А нельзя ли создать некую «скрытую» армию? В рамках подобных проектов по инициативе Рема возникли

53

курсы «бильдунгсофициров» — «офицеров-воспитателей», что-то вроде пропагандистов (но слово «офицер» в назва­нии было условным, офицерских званий курсы не давали). На эти курсы Рем и направил ефрейтора Гитлера, проявив­шего столь похвальную привязанность к армии.

По окончании курсов Гитлер отирался при политиче­ском отделе баварского рейхсвера. Без должности, без оп­латы, но хоть кормили по солдатской норме и сохраняли за ним крышу над головой и койку в казарме. Функции по­литического отдела были совершенно неопределенными, и офицеры сами выдумывали, чем бы им заняться. И 12 сен­тября непосредственный начальник Гитлера капитан Майр послал его в пивную «Штернекерброй», где происходило со­брание Немецкой рабочей партии Дрекслера. Просто разуз­нать, что это за организация, кто за ней стоит, каков ее вес, имеет ли смысл с ней связываться.

И на самом-то деле в тот момент можно было отве­тить — не имеет. Она являлась одной из ничего не знача­щих маргинальных партий, а Дрекслер был известен толь­ко тем, что накропал и сумел издать брошюру «Мое поли­тическое пробуждение», потом в соавторстве с инженером Федером выпустил еще одну — «Как сбросить ростовщиче­ство?» И присутствовало на собрании всего 46 человек. Но когда один из ораторов заговорил об отделении и сувере­нитете Баварии, Гитлера это задело, он выступил с горячей отповедью. И его первая в жизни публичная речь Дрекслеру понравилась. Он подарил ефрейтору свою брошюру, а через несколько дней прислал открытку, что тот принят в партию (что характерно, даже не спрашивая согласия принимаемо­го). Однако Гитлер согласился. Он уже понял, что в полити­ческом отделе перспективы у него вообще нулевые.

Рем поддержал его. И Гитлер вдруг очутился «в своей среде». Ведь масса германских партий почти не отличалась друг от друга: все немцы протестовали против Версаля, и на этом все строилось. А мелкие частные различия и масса лидеров лишь дробили политический мир на недееспособ­

54

ные группки. Да в общем-то кто их читал, партийные про­граммы? Гитлер же совершенно неожиданно выдвинулся в качестве талантливого оратора. А это привлекало. В октяб­ре 1919 г. в пивной «Хофбройхаузкеллер» его слушало 100 человек, потом — 180, потом — 200, а к февралю 1920 г. он снимает для митинга уже самый большой зал этой пивной, и собирает 2000 человек.

Прежние лидеры партии — Дрекслер, Федер, Харрер, постепенно отходят в тень. А сама «микропартия» растет. И растет за счет приверженцев Гитлера, от 86 членов до 3 ты­сяч. Сказывалось и то, что через Гитлера — Рема партия по­лучила поддержку рейхсвера. Точнее, Баварского военного министерства и штаба Четвертого (баварского) военного округа. Личные связи Рема позволили получать некоторое финансирование. Так, из фондов рейхсвера Гитлеру уда­лось получить 60 тыс. марок, когда Немецкая рабочая пар­тия решила купить разорившуюся газету «Фелькишер бе- обахтер» — остальное собирали по подписным листам. Ну а офицеры рейхсвера во главе с Ремом через партию полу­чили возможность воплотить свою идею о создании «скры­той армии», как бы «общественной», а не государственной. И возникают штурмовые отряды — СА. Рем сумел их даже обеспечить униформой. Нет, еще не коричневой, а серо-зе­леной. Пошить собственную форму для партии в то время было абсолютно не по карману. Но на военных складах ос­талось множество комплектов формы старой армии, их все равно девать было некуда.

А форма сама по себе привлекала, обращала на себя внимание, выделяла партию из других. В это же время в Гер­мании возникали многочисленные организации, в той или иной мере близкие гитлеровской. Организовывались разные «союзы», «боевые группы», «вольные стрелки», общество ве­теранов войны «Стальной шлем», крестьянское молодеж­ное движение «Артоманс». В Нюрнберге Штрейхер создал близкородственную Немецкую социалистическую партию,

55

в Мюнхене капитан Хейсс собрал организацию «Рейхскриг- флагге» — одним из ее активистов стал Гиммлер.

Со складов рейхсвера подобные группировки нередко доставали оружие — не по указаниям правительства и ко­мандования, а через личные связи. Все равно по условиям Версаля излишки вооружения требовалось выдать победи­телям. И офицеры, заведовавшие складами, когда к ним об­ращались бывшие сослуживцы, махали рукой — не лучше ли «своим» отдать? А Немецкая рабочая партия в это время наводила контакты со всеми близкими ей группами, партия­ми, организациями. Так что нацисты на первых порах сво­его существования были собственно не «партией», а «дви­жением». Впрочем, именно так они себя и называли.

Безрадостный процесс принудительных демобилизаций напрямую коснулся и Генриха Мюллера. В период массовых сокращений вооруженных сил некоторым офицерам удава­лось остаться или задержаться в армии — они использовали связи и знакомства, переводились в воинские части и шта­бы, которые не должны были расформировываться. У Мюл­лера, несмотря на его боевые отличия и летное мастерст­во, таких шансов не было. Но и в отчаяние он не впал. И в политику не полез — это было слишком зыбко, ненадежно. Мы не знаем, что он переживал, сдавая на слом свой за­служенный бомбардировщик. Но после этого Мюллер мо­билизовал все свое упорство, весь свой «капитал», и пошел искать работу. А его «капиталом» были молодость, вынос­ливость, трудолюбие, прекрасные характеристики, чин вице­фельдфебеля и высокие награды.

Очевидно, это и выделило его из массы других безра­ботных. 1 декабря 1919 года он был принят на службу в баварскую полицию. В описываемое время получить такую работу было редкостной, поистине чрезвычайной удачей. Ведь и для других отставных военных полиция являлась очень привлекательным местом трудоустройства. Для вче­рашних офицеров, унтер-офицеров это было самое подхо­дящее поле приложения сил, так что конкурс был ой-ей-

56

ей какой. Но Мюллер сумел показать себя и зацепиться на полицейском поприще. Естественно, взяли его всего лишь рядовым агентом. Куда же еще без образования, без опыта? То есть пришлось участвовать в облавах по грязным при­тонам. Пришлось возиться с найденными трупами, сбивать ноги и отмеривать километры в слежках, мерзнуть и мок­нуть в засадах, по приказу комиссара обходить улицы и дома в поисках свидетелей преступлений... Но Мюллер не роптал, не кочевряжился, выполнял все задания с обычным своим старанием и трудолюбием. Теперь у него была рабо­та, был твердый заработок и уверенность в будущем. Поли­ция — она всегда потребуется, всегда нужна будет, при лю­бых правительствах!

Не исключено, кстати, что Мюллер тоже успел «позна­комиться» с капитаном Ремом. Хотя и со своей, полицей­ской стороны. Поскольку правоохранительные органы дер­жали под надзором злачные места Мюнхена, а Рем был по­стоянным клиентом клуба «Эльдорадо», где собирались гомосексуалисты. Но данный притон считался заведением «высокого класса», публика там тусовалась только «избран­ная», поэтому облав там не проводилось, и до конфликтов с полицией дело у Рема никогда не доходило.

Но оставим на время нашего героя, проходящего нелег­кую полицейскую науку, перенимающего у ветеранов пра­воохранительных органов ее тонкости и хитрости. И кос­немся еще одного вопроса, немаловажного для нашей темы. Уже после Второй мировой войны в массовом сознании (и исторической литературе) сложился довольно нелепый сте­реотип постоянного антагонизма между СССР и Германией, нацизмом и коммунизмом. И в свете таких представлений, например, последующий пакт Молотова — Риббентропа или сотрудничество Мюллера с советской разведкой выглядят дико и неожиданно. На самом же деле все обстояло как раз наоборот. Сотрудничество большевиков с немцами было не отклонением от правила, а постоянной тенденцией. Они и

57

к власти-то пришли при поддержке германских спецслужб, на деньги, переводимые через германские банки.

И если в конце 1918-го— начале 1919 г. «дружба» на­рушилась попыткой Советского правительства раздуть и поддержать революцию в Германии, то уже вскоре ситуа­ция изменилась. После того как Антанта ошарашила нем­цев условиями Версальского мира, многие германские влия­тельные круги стали видеть в Советской России потенци­ального друга и союзника, снова начали прощупывать пути к сближению. Это проявилось даже в ситуации с аресто­ванным Карлом Радеком. Поначалу его держали в Моабите в строгой изоляции, подвергали допросам. Но сразу после Версаля условия его заключения резко улучшились. Он по­лучил хорошую камеру, стал принимать посетителей. При­чем не абы каких посетителей, его камеру называли «поли­тическим салоном Радека», поскольку к нему заглядывали и представители политических партий, и деловых кругов, и рейхсвера. А потом его и вовсе выпустили.

Правда, в начавшемся «потеплении» отношений как со­ветская, так и германская сторона были отнюдь не беско­рыстны. Каждая преследовала собственные цели. Немцы надеялись за счет России в какой-то мере компенсировать материальные убытки, политические и геополитические по­тери, понесенные в результате поражения. Рассчитывали внедриться в разрушенную Гражданской войной советскую экономику, а если получится, то и подмять ее под себя, по­лучить рынки сбыта, торговые выгоды. А людские и сырье­вые ресурсы русских делали их ценными союзниками на бу­дущее, в случае нового конфликта со странами Антанты.

Для большевиков Германия тоже выглядела естествен­ным партнером, чтобы можно было противостоять западным державам. При помощи немцев Советское правительство рас­считывало восстановить свое разваленное хозяйство. Но при этом и коммунистические руководители сохраняли увеси­стый «камень за пазухой». Стоит напомнить, что тогдашние советские лидеры, как Ленин, так и Троцкий, рассматрива­

58

ли свою победу в России лишь в качестве завоевания пер­вого плацдарма для грядущей мировой революции. Согласно тогдашним марксистско-ленинским теориям победа в одной стране могла быть только временной. А упрочиться, получить постоянную основу она должна была в международном мас­штабе. И именно Германия считалась потенциальным эпи­центром следующей революционной вспышки, будущим со­юзником в войне с «мировым империализмом».

Те же самые теории марксизма, доработанные Лениным, учили, что настоящий, полноценный социализм возникнет на базе развитого капиталистического производства, мно­гочисленного и организованного рабочего класса. А кон­центрация капитала и промышленности в руках монопо­лий признавалась предпосылками для создания общества «нового типа» — для революционеров достаточно будет за­хватить власть, взять в свои руки руководство монополи­ями, и они станут готовыми структурами социалистическо­го производства. То есть в какой-нибудь отсталой Индии или Румынии социализм еще предстояло строить и строить из «феодальных пережитков», подобные страны могли слу­жить разве что человеческим резервом, могли своими вос­станиями привести к косвенному ослаблению главных им­периалистических держав, но в материальном и идеологиче­ском плане СССР пришлось бы тащить их «на буксире», как Монголию или республики Средней Азии. Иное дело — Гер­мания, где все теоретические предпосылки были налицо.

Кстати, если уж разобраться, то при любом развитии событий эти планы были авантюрой. Ведь теория быстрого перехода к социализму путем захвата власти и использова­ния готовых государственных и производственных струк­тур уже показала несостоятельность в самой России. Наша страна до революции ничуть не отставала от Германии и успешно конкурировала с ней на мировом рынке. И толь­ко хаос Гражданской войны да радикальные революцион­ные реформы, разрушившие экономику, отбросили Россию далеко назад. Но Ленин почему-то полагал, что в Германии

59

все будет не так, что там его теории реализуются в полной мере, и страна перейдет под коммунистическую власть эда­ким спелым яблоком с нетронутой мощной промышленно­стью и научно-технической базой.

Может быть, это объяснялось тем, что сам Ленин питал очень теплые чувства к немцам. Многими исследователями уже отмечалось, что он благоговел перед германской дисци­плиной, организованностью, аккуратностью, ученостью. На­пример, А.Г. Латышев приводит богатую подборку докумен­тов, где вождь прямо противопоставляет достоинства этой нации «русским дуракам», «русским дикарям», а то и «пар­шивой российской коммунистической обломовщине», ко­торую призывает «брать в учителя немцев» («Рассекречен­ный Ленин», М., 1996). Не исключено, что данный пунктик давал Ленину объяснение, почему в России внедрение его моделей вызывает негативное действие, а в Германии тако­вого быть не должно.

Но как бы то ни было, планы «мировой революции» сохранялись, а начавшееся политическое и экономическое сближение с немцами создавало благоприятную почву для деятельности в данном направлении. В сентябре 1919 г. было принято решение создать в Берлине постоянную резиден- туру Коминтерна. Ее руководителем был назначен Яков Са- муэлович Рейх. Как он вспоминал впоследствии, задачу ему ставил сам Ленин: «Вы должны ехать в Германию... Ставить работу Коминтерна надо именно на Западе, и прежде все­го в Германии».

И вторая попытка экспорта революции в Европу не за­ставила себя ждать. Весной 1920 г. панская Польша, государ­ство молодое, дерзкое, агрессивное, пользуясь поддержкой французов и англичан, решила округлить свои владения и отхватить у ослабленной Советской республики ее западные области. Но поляки просчитались, на полях Украины и в ле­сах Белоруссии они понесли жестокие поражения и, пресле­дуя разбитого врага, красные армии неудержимо ринулись на запад. Цели наступления даже не скрывались. И Поль­

60

шей большевики ограничиваться не собирались. Тухачев­ский в своих приказах прямо указывал: «Вперед, на Варша­ву! На Берлин!»

Эти события привели к резкому изменению политиче­ской ситуации вокруг Германии. Черчилль и другие даль­новидные политики Запада предлагали срочно пересмот­реть свои отношения с немцами — уменьшить репарации, отказаться от дискриминационной политики, ущемляющей германские национальные интересы, смягчить позицию по вооруженным силам, то есть сделать из Германии своего союзника, способного стать барьером на пути советского вторжения. С немцами начались переговоры о возрожде­нии и усилении их армии, отмене ряда пунктов Версаль­ского договора.

Между прочим, столь резкие повороты европейской и германской политики косвенно отразились и на карьере скромного, еще незаметного мюнхенского полицейского Ген­риха Мюллера. Естественно, планы советских вождей рас­пространить революцию «на штыках» своих войск не могли не озаботить Берлин. Наметившееся было сотрудничество рухнуло, отношения ухудшились. Да еще бы не ухудшиться, если в связи с советским наступлением активизировались коммунистические группировки в самой Германии — те са­мые, которые создавались и подкармливались Радеком, Рей­хом и другими резидентами. И в полиции было решено соз­дать специальные структуры для наблюдения за такими ор­ганизациями и борьбы с ними. В частности, при управлении полиции Мюнхена для этого стала формироваться так на­зываемая служба безопасности. В новое подразделение на­бирали лучших сотрудников, среди которых был и Мюлле­ра. 16 октября 1920 г. его перевели в службу безопасности. Начальником Мюллера стал В. Фрик — будущий министр внутренних дел в правительстве Гитлера. Впрочем, его во все времена характеризовали как фигуру «бесцветную».

Вероятно, как раз тогда Мюллер впервые познакомил­ся с коммунистическими доктринами, литературой, оценил

61

сущность и человеческие качества тогдашних германских большевиков. Но в целом результаты деятельности служ­бы безопасности оказались более чем скромными. Точнее, взялась она за порученное дело грамотно, профессиональ­но. Собирала ценную информацию, обзавелась агентурой в революционных кругах. Но серьезной борьбе даже с откро­венно подрывными левыми группировками препятствовала беззубая сверхдемократичная конституция Веймарской рес­публики. Попробуй-ка арестуй каких-нибудь революционе­ров и привлеки к ответственности, если это невозможно «за отсутствием законодательной базы»? И представляется ха­рактерным один случай. Когда журналисты как-то спроси­ли полицай-президента Мюнхена Пеннера, знает ли он, что в Баварии существуют террористические группы, готовящие убийства левых лидеров, он грустно вздохнул: «Да, сущест­вуют, но их еще слишком мало...» Словом, даже полицай- президент осознавал, что законными методами разделаться с антигосударственными структурами нереально.

Ну а потом все попытки борьбы с революционерами и вовсе были парализованы — потому что политическая ситуация снова резко изменилась. В Польше красные вой­ска были разгромлены, прорыв на запад захлебнулся. Но едва исчезла эта опасность, в правительствах держав Ан­танты опять возобладала элементарная мелочность и жад­ность. Они уже не видели причин, почему нужно отказы­вать себе в ограблении немцев подчистую и в удовольст­вии по любым предлогам возить их физиономией по столу. Мало-мальски уважительный тон в обращении с Германи­ей мгновенно исчез. На всех международных встречах, кон­ференциях, в Лиге Наций ее по-прежнему держали на по­ложении государства «второго сорта», поминутно унижая и оскорбляя.

В общем, немцев поманили надеждами на смягчение их положения, но тут же эти надежды и отняли, Берлин сно­ва оказался в фактической международной изоляции. А раз так, то Германия снова стала налаживать контакты с Со­

62

ветской Россией. И охлаждение отношений сменилось... да, опять сближением. В условиях национального оскорб­ления, кризиса экономики и беззастенчивого диктата по­бедителей немцы потянулись к единственному реальному союзнику, видя в этом шансы на возрождение своей дер­жавы... Вот и как смогли бы полицейские разгромить ком­мунистические организации, арестовать их руководителей, если они были напрямую связаны с дипломатами дружест­венной Советской России? Только тронь — и тебя самого в порошок сотрут.

Заинтересованность в восстановлении и поддержке дружбы с русскими была слишком уж большой. И всеоб­щей. Это требовалось и германскому правительству, и по­литикам, и дипломатам, и банкирам, и крупным промыш­ленникам, и армии. Только налаживание взаимоотношений с русскими открывало пути к новому утверждению Герма­нии, к реанимации ее экономики. И к восстановлению воен­ной мощи. Причем в данном плане интерес оказывался вза­имным. Как уже отмечалось, лидерам Советской России Гер­мания виделась потенциальной союзницей в случае войны с державами Антанты. А союзницу желательно иметь дейст­вительно сильную. В советском руководстве сторонниками прямого союза с Германией были Ленин, Фрунзе, Дзержин­ский, Сталин, Радек, Чичерин, Красин, Крестинский, Куй­бышев, Ворошилов, Тухачевский, Егоров, Уборевич, Корк, Уншлихт, Якир, Берзин и др. Но и в немецком руководстве хватало сторонников союза с Москвой — фон Сект, Вирт, Брокдорф-Ранцау, Ратенау, фон Хассе, фон Гаммерштейн-Эк- ворд, Гренер, фон Бломберг.

Уже в 1921 г. Советская республика заключила с Герма­нией торговое соглашение. И в том же году в рейхсвере для взаимодействия с Красной Армией была создана специаль­ная группа во главе с майором Фишером. Важной сторо­ной сотрудничества стала для немцев возможность обой­ти некоторые пункты Версальского договора — в обмен на услуги по совершенствованию материально-технической

63

базы советских войск. Для решения подобных вопросов под фиктивным коммерческим флагом была создана совместная фирма ГЕФУ («Гезельшафт фюр Фердерунг Геверблихер Ун- тернемунген» — «Общество по развитию промышленных предприятий»).

11 августа 1922 г. было подписано временное соглашение о сотрудничестве рейхсвера и Красной Армии. Немцы полу­чали право создавать на советской территории объекты для проведения испытаний техники, накопления тактического опыта и обучения личного состава тех родов войск, которые были им запрещены — танковых, авиационных, химических. Советская сторона получала за это материальное вознагра­ждение и право участия в испытаниях и разработках. Обой­ти запрет иметь высшие военно-учебные заведения Моск­ва тоже помогла Германии, широко распахнув для офицеров рейхсвера двери советских училищ и академий. Для взаимо­действия с РККА в Москве было открыто неофициальное представительство рейхсвера, так называемый «Московский центр» во главе с полковником фон Нидермайером.

В общем, дружба установилась самая закадычная. Рас­сматривались даже проекты о переселении в Россию полу­миллиона немцев с выделением им земли (в тех районах, где жители вымерли от голода 1921—1922 гг.), что позво­ляло бы Германии решить проблему безработицы, а Совет­ской власти — проблему восстановления сельского хозяй­ства. В обмен на германские научно-технические патенты Москва предлагала немцам наладить на советской террито­рии выпуск любого вооружения и техники в обход между­народных санкций. Велись переговоры о совместном про­изводстве самолетов с заводами «Альбатрос» и подводных лодок — с промышленниками Бломом и Фоссом, о строи­тельстве завода боеприпасов с Круппом. Ему же предлага­лись в концессию крупнейшие оборонные заводы Петро­града — Путиловский и Охтинский.

15 марта 1922 г. был подписан договор с фирмой «Юн­кере» на поставку самолетов и строительство военных пред­

64

приятий в СССР — эти предприятия должны были служить и для производства вооружения для рейхсвера, поэтому в проекте участвовало германское правительство, выделившее «Юнкерсу» 600 млн. марок. В рамках данного проекта нача­лось оборудование авиационных заводов в Филях и Харь­кове. На подобных условиях было достигнуто и соглашение о строительстве совместного предприятия по производству боевых отравляющих веществ, и в г. Иващенково планиро­валось создание завода «Берсоль» с производительностью до 6 тонн иприта в день.

Впрочем, в начале 1920-х гг. международная обстановка для большевиков сложилась вообще благоприятно. Несмот­ря на их проекты «мировой революции», несмотря на звер­ства «красного террора», западные державы решили свернуть антисоветскую подитику и пропаганду. Поскольку сочли, что Россия серьезно ослаблена Гражданской войной и в качестве конкурента больше не представляет для них опасности. Зато Европу лихорадили послевоенные экономические кризисы, переходящие и в политические — то в одной, то в другой стране правительственные кабинеты вынуждены были пода­вать в отставку или висели на волоске. А налаживание связей с Советским правительством давало надежду на улучшение ситуации — и, соответственно, на спасение своих портфелей. Мало того, в создавшихся условиях возникала надежда по­ставить Россию под свой контроль и прибрать ее под запад­ное влияние мирными, экономическими методами.

Торговые соглашения с Москвой заключили англича­не, итальянцы, республики Прибалтики. Европейские сред­ства массовой информации очень даже заметно сменили тон. Прекратили изображать большевиков карикатурны­ми убийцами-комиссарами и принялись внушать читате­лям, что некоторые из этих комиссаров, оказывается, име­ют высшее образование, знают иностранные языки, умеют остроумно пошутить — то есть в принципе, люди-то «куль­турные»... И стоило большевикам в ноябре 1921 г. поманить Запад одной лишь «возможностью» признания долгов цар-3 Агенты Берии... 65

ского правительства, выгодами освоения своего огромно­го рынка сырья и сбыта в обмен на признание Советско­го правительства, как все претензии, международные нор­мы и вопросы «прав человека» были забыты и отброшены окончательно. В январе 1922 г., состоялась Каннская конфе­ренция Верховного Совета Антанты, принявшая решения «о взаимном признании различных систем собственности и различных политических форм, существующих в настоя­щее время в разных странах». И о созыве Генуэзской обще­европейской конференции по экономическим и финансо­вым вопросам — с участием Советской России.

На этом форуме коммунисты обставили европейских политиков, как детей. Конференцию, задуманную как чисто экономическую, они быстро превратили в свою политиче­скую трибуну. И били западных дипломатов на их поле их же традиционным оружием — юридическим крючкотвор­ством, требуя пунктуального выполнения международных законов и правил. Раз Верховный Совет Антанты уже при­знал «различные системы собственности» и «различные по­литические формы», то иностранная поддержка белогвар­дейцам и другим антибольшевистским силам оказывалась ничем не спровоцированной агрессией. А вместо возврата царских долгов ошеломленные «партнеры» получили вну­шительный ответный счет за ущерб, нанесенный иностран­ной интервенцией.

И уж совсем позорно обделалась западноевропейская дипломатия, вздумав пресечь складывающиеся советско- германские связи. Немцы прибыли на конференцию в наде­жде добиться смягчения наложенных на их страну экономи­ческих требований. Но не тут-то было — державы Антан­ты на уступки не шли, да еще и всемерно демонстрировали унизительное отношение к германской делегации, разбив все иллюзии о нормализации отношений. Зато Советскую Россию французы и англичане готовы были даже включить в число стран-победительниц и предложили за признание

66

дореволюционных долгов уделить ей «законную» долю не­мецких репараций.

Авторам этого плана он казался чрезвычайно хитрым. Во-первых, торпедировалось сближение между Москвой и Берлином. А во-вторых, к 1922 г. уже становилось ясно, что получить такую огромную сумму репараций с Германии вряд ли получится. Так что более надежным выглядело со­рвать куш с России, а она уж пусть сама у немцев вытрясет, если сможет. Да только советская делегация на столь прими­тивную приманку не клюнула. Вместо этого Чичерин, вос­пользовавшись грубой ошибкой держав Антанты, открыл их предложения представителям Германии. Вот, мол, гля­дите, как под вас копают. И в результате уговорил немцев в ночь на 16 апреля 1922 г. подписать Раппальский договор о взаимном отказе от претензий и восстановлении в полном объеме дипломатических отношений и торгово-экономиче­ских связей. Пораженные таким сюрпризом страны-победи­тельницы не нашли ничего лучшего, как отреагировать но­выми оскорблениями и угрозами в адрес Германии. И тем самым, как нетрудно понять, дали дополнительный толчок ее сближению с Москвой.

ГИТЛЕР В СОЮЗЕ С ТРОЦКИМТот факт, что Веймарская республика пала в 1933 г., аб­

солютно не удивляет. Куда более удивительно, что она смог­ла просуществовать до 1933 г. Потому что это аморфное об­разование все время балансировало на грани «правых» и «левых» переворотов. В марте 1920 г. «Национальное объ­единение» Пабста предъявило ультиматум правительству Эберта, на Берлин двинулись отряды, сформированные Паб- стом, Лютвицем и Эрхардом. Правительство бежало, и во­енные установили свою власть во главе с Каппом. Но в от­вет коммунисты и социал-демократы начали в стране все­общую забастовку, и Капп подал в отставку. Однако после правых, в том же году, левые подняли восстание в Руре. А в

67

1921 г. учинили серьезные волнения и беспорядки в Сред­ней Германии.

Очень активно вели себя и националисты, национал-со­циалисты и т.п. 8 августа 1921 г. Немецкая рабочая партия Дрекслера объединилась с Немецкой национальной социа­листической партией Юнга и Немецкой социалистической партией Шлейхера — возникла Национал-социалистская не­мецкая рабочая партия, НСДАП. Признанным ее лидером стал Гитлер. В рядах новой партии было 3 тыс. членов, поя­вился уже партийный значок, партийный флаг — свастика в белом круге на красном поле. Появилась программа, со­ставленная Дрекслером, Гитлером и Федером, — «двадцать пять пунктов». И эта программа тоже носила весьма ради­кальный, революционный характер.

Но революциями тогда вообще пахло по всей Европе. Она переживала последствия военного перенапряжения: финансовые и экономические кризисы, массовую безрабо­тицу, политический разброд, да еще и результаты Версаль­ских решений и переделов. После революционной вспыш­ки никак не могла успокоиться Венгрия. В Австрии шли за­прещаемые победителями стихийные плебисциты — после расчленения империи Габсбургов многие австрийцы жела­ли воссоединиться с соседней Германией. В только что воз­никшей Югославии накалялись межнациональные проти­воречия — силовым решением Антанты в одно государство были объединены совершенно разные народы, православ­ные, католические, мусульманские, с совершенно разными традициями и историческими путями развития.

Территориальные потери, репарации и «демократиза­ция» создали революционную ситуацию в Болгарии. В Ру­мынии волновались крестьяне. А Турция подала пример, что унизительных условий мира можно и не соблюдать, если противопоставить им силу. Попытка расчленения страны по Севрскому договору была воспринята как националь­ное оскорбление, народ сплотился вокруг Мустафы Кемаля, греческие оккупационные войска были разгромлены, фран­

68

цузские и английские интервенты позорно бежали, и Ан­танта предпочла заключить с турками другой договор, Ло­заннский, «возвратив» им территории, уже возвращенные кемалистами. Другая революция, фашистская, произошла в Италии. Бенито Муссолини в 1922 г. начал свой знаменитый марш «чернорубашечников» на Рим и победил. Принял ти­тул «дуче» итальянского народа, ввел диктатуру и на первых порах добился заметных успехов. Навел порядок в стране, преодолел кризис, даже сумел искоренить мафию — боль­шинству ее членов пришлось эмигрировать в США.

В таких условиях российские большевики снова разра­батывали планы «мировой революции». Относительно нее существовали две теории — «индустриальная» и «аграрная». Согласно первой, самым подходящим объектом для следую­щего взрыва признавалась Германия. Сторонники второй теории оперировали понятиями «слабого звена» и счита­ли, что легче организовать революции в слабо развитых, аг­рарных странах. В 1921—1922 гг. этот вариант казался более вероятным, и самым подходящим государством для ини­циирования революции выглядела Болгария. Там сложилась ситуация, очень напоминающая Россию 1917-го. Из-за про­диктованных победителями «демократических реформ» фи­гура царя получилась чисто номинальной, а правящей пар­тией стал Болгарский земледельческий союз — что-то вроде российских эсеров. Слабенькое правительство Стамболий- ского заняло соглашательскую позицию, постоянно шло на уступки ультралевым.

Вовсю орудовала коминтерновская «пятая колонна», финансируемая из Москвы, в качестве полномочных эмис­саров в Болгарию были присланы X. Боев и Б. Шпак, приез­жали видные коммунистические руководители Пятницкий и Комиссаров. Вся страна была опутана большевистской агентурой — вплоть до начальника жандармерии Муста- нова и софийского градоначальника Трифонова. Из Одес­сы перебрасывалось оружие и боевые отряды. А поскольку Болгария очутилась среди проигравших войну, по условиям

69

мира ее вооруженные силы были распущены. Так что и по­давить готовящееся восстание было бы некому — в то вре­мя как на помощь революции готовилась прийти Красная Армия. Этот взрыв должен был сомкнуться с очагом граж­данской войны в Турции, перехлестнуть в Румынию, Венг­рию, Югославию, Италию, а уж дальше, с востока и юго-вос­тока, «поджечь» Австрию и Германию. Но выявилось одно неучтенное препятствие — по договоренности правитель­ства Стамболийского и генерала Врангеля в Болгарии раз­местились русские белогвардейские части. И восстание при­шлось отложить. Коммунисты решили сперва развернуть «антибелогвардейскую» кампанию, в результате которой эти части были разоружены, расформированы, а их командова­ние выслано за рубеж.

А между тем в 1923 г. стремительно начала обостряться обстановка в Германии. Тут огромные репарации, конверсия экономики с перестройкой промышленности с военной на мирную продукцию, конвертация валюты, курс которой в войну поддерживался искусственно, и прочие подобные яв­ления вызвали чудовищный хозяйственно-экономический и финансовый кризис. Марка обвалилась. Произошел беспре­цедентный скачок инфляции — за шесть недель курс мар­ки упал в тысячу раз. Состояния и накопления улетучива­лись мгновенно, рынок оказался парализованным, фирмы прогорали, а заводы останавливались.

Когда же германское правительство приостановило вы­плату репараций победителям, Франция сочла это хорошим предлогом, чтобы хапнуть немецкие земли. Беспардонно ок­купировала Рурскую область и попыталась окончательно закрепить за собой Саар, переданный на 15 лет под управ­ление Лиги Наций. Конечно же, это возмутило всех нем­цев. В Руре даже начали возникать партизанские отряды и террористические группы для борьбы с французами. Ок­купанты отвечали репрессиями, пойманных боевиков рас­стреливали. Но социал-демократическое правительство Вей­марской республики на эти безобразия, на убийства своих

70

граждан не реагировало никак. Оно провозгласило поли­тику «пассивного сопротивления» — проще говоря, поджа­ло хвост и помалкивало в тряпочку, позволяя победителям вытворять что угодно. Такая линия властей усилила всеоб­щее недовольство. Все более открыто проявлялись сепарати­стские тенденции, особенно заметные в Баварии. Ее прави­тельство начало себя вести фактически независимо от Бер­лина. Раз центральное правительство не желает защищать интересы страны, то чего ж с ним считаться?

И в Москве решили, что революция в Германии назрела. Начались переговоры Исполкома Коминтерна, ЦК РКП(б) и руководства компартии Германии. 23 августа 1923 г. со­стоялось заседание Политбюро по данному вопросу. При­сутствовали Сталин, Каменев, Зиновьев, Троцкий, Радек, Бухарин, Цюрупа, Пятаков. Радек как член Исполкома Ко­минтерна сделал доклад о революционной ситуации в Гер­мании. Троцкий горячо отстаивал необходимость исполь­зовать столь благоприятную возможность и доказывал, что пришел момент поставить на карту все — то бишь само Со­ветское государство. Дескать, международные империали­сты не допустят победы революции у немцев, обрушатся на них своими военными силами. Ну а СССР поможет «гер­манскому пролетариату» — вот тут-то и произойдет решаю­щая схватка. Сталин, Зиновьев и Каменев, высказывались более осторожно. В принципе не возражали — возражать против «мировой революции» в ту пору по коммунистиче­ским доктринам не полагалось. Но призывали все взвесить, оценить, чтобы не ввязаться в гибельную авантюру.

В итоге была создана комиссия ЦК в составе Радека, за­местителя председателя ВСНХ Пятакова, заместителя пред­седателя ГПУ Уншлихта и наркома труда Шмидта, немца по национальности. Все они отправились в Германию. Радеку вменялось руководство германской компартией, Шмидту — организация революционных ячеек в профсоюзах, чтобы после переворота превратить их в Советы, Пятакову — об­щая координация работы и связь с Москвой, Уншлихту —

71

снабжение оружием, организация боевых отрядов, местного ЧК и кампании «красного террора» после победы (это тоже было запланировано заранее). Позже в комиссию был кооп­тирован и советский полпред (т.е. посол) в Германии Кре- стинский — для финансирования революции из коммерче­ских фондов Госбанка, депозированных в Берлине.

Кроме них для подготовки и руководства восстанием были откомандированы в Германию Ларин, Берзин, Туха­чевский, Крылов (Соболевский), Ягода (Иегуди), направ­лялись выпускники и слушатели спецфакультета академии РККА для закладки баз с оружием и формирования крас­ногвардейских отрядов. Было мобилизовано для переброски за границу около 20 тысяч коммунистов, владеющих немец­ким языком. А Троцкий возглавил подготовку к внешнему вторжению. Для грядущей революции было решено также выделить зерно, продовольствие, и подтянуть эти запасы к границе. Деньги выделялись практически без счета. И рас­ходовались тоже без счета — секретарша берлинского рези­дента Рейха при последующем разбирательстве давала по­казания, что чемоданы, сумки и коробки с деньгами валя­лись у них повсюду, мешали проходу, загромождали столы и стулья, путались под ногами.

В сентябре состоялось еще одно заседание Политбюро, на котором была определена дата восстания — 9 ноября, в пя­тую годовщину германской революции. Сценарий предпола­гался такой: 7 ноября, в годовщину российской революции, предписывалось организовать манифестации. При их прове­дении «красные сотни» Уншлихта должны были спровоциро­вать беспорядки и вызвать полицию на столкновения, чтобы пролилась кровь. Ну а потом следовало раздуть «народное возмущение» по этому поводу и нанести главный удар.

Красные части, в основном — кавалерийские, начали выдвижение к западным границам. Советский эмиссар Копп вел в Варшаве тайные переговоры о пропуске войск через польскую территорию. За это Польше обещали отдать Вос­точную Пруссию, а также обеспечить беспошлинный тран­

72

зит ее товаров через Советскую Россию. Так что за 16 лет до того, как Риббентроп и Молотов поделили Польшу, поля­кам тоже предлагали поделить Германию. При этом в ком­мунистическом руководстве строились умозаключения, что Восточная Пруссия — юнкерская и крестьянская область, в период революции здесь может образоваться мощный центр сопротивления, так же как в России — на Дону. Вот пусть поляки и возятся с немецкими «беляками». А очутив­шись между Советской Россией и советской Германией, сама Польша от большевиков никуда уже не денется.

Впрочем, варшавским политикам, участвующим в пере­говорах, предлагаемые условия казались очень заманчивы­ми. К территориальным приобретениям они вообще были неравнодушны, а тут, шутка ли — вон какую огромную об­ласть можно прибрать к рукам! И все же, несмотря на со­блазн, завершить тайные переговоры не удавалось. Мешало одно маленькое «но» — поляки не доверяли большевикам... И имели для этого все основания. Потому что массирован­ную подготовку к «мировой революции» разные советские ведомства вели кто во что горазд, и «правая рука не знала, что делает левая». Если по линии Наркоминдела шли пе­реговоры с Варшавой, то Разведуправление РККА в это же время активизировало своих «партизан» в Польше. А руко­водство ГПУ решило, что раз в Германии намечается пере­ворот, то и Польша должна «подтянуться» к революцион­ной ситуации. А развернулось это «подтягивание» с помо­щью терроризма.

Взрывы бомб загремели то в помещении правой пар­тии, то левой, чтобы внести дезорганизацию и дать свободу домыслам и взаимным обвинениям. Осуществляла теракты боевая организация под руководством польских офицеров- коммунистов Багинского и Вечоркевича, действовавших под контролем чекистов Логановского и Уншлихта. Несколько раз организовывались покушения на Пилсудского. Мощ­ный взрыв готовился при открытии памятника Понятов- скому, на котором должны были присутствовать правитель­

73

ство и иностранные делегации, в том числе французский маршал Фош. Но произошла утечка информации, и теракт пришлось отменить.

Несогласованность действий в Польше была не един­ственной накладкой. В сентябре наконец-то поступила ко­манда на революцию в Болгарии — хотя это направление становилось теперь второстепенным. Но время здесь было упущено. Пока возились с белогвардейцами, правые силы сумели сорганизоваться и устроили свой переворот, сверг­ли соглашательское правительство Земледельческого союза. Причем коммунисты получили приказ ни в коем случае не поддерживать социал-демократов, а сохранять боевой по­тенциал для собственного восстания. Когда же они сами вы­ступили, то власть была уже посильнее, чем при Стамболий- ском, и революционеров разгромили без особого труда.

Однако на неудачу в Болгарии махнули рукой. Главное было — Германия. Карл Радек, проезжая со своей женой Ла­рисой Рейснер через Варшаву, устроил инструктаж для со­трудников советского полпредства. Как вспоминал дипломат Беседовский, Радек разъяснил, что после победы революции немцы тут же разорвут Версальский договор и начнут вой­ну с Францией. А посему следует ориентироваться на со­трудничество не только с коммунистическими, но и нацио­налистическими кругами. По данному поводу Радек поучал: «Немецкая социал-демократия гораздо опаснее для нас, чем националисты. Она отнимает у нас рабочие массы, без ко­торых мы не можем раскачать революционного движения в Германии. Националисты сыграют положительную роль. Они мобилизуют большие массы и бросят их на Рейн про­тив французского империализма вместе с первыми красно­гвардейскими отрядами немецкого пролетариата».

В рамках этой программы в Германии большевики ус­танавливали контакты с националистическими организа­циями, чтобы выступить вместе. И с нацистами тоже. В ча­стности, в этом направлении работал Рихард Зорге. Так что

74

первый случай союза Гитлера с коммунистами имел место не в 1939 г., а в 1923-м.

А вот с компартией Германии вышла еще одна наклад­ка. В ней шли фракционные раздоры между так называе­мой «группой Брандлера», представлявшей официальное руководство, и группой «Маслова — Рут Фишер», держав­шейся особняком от Коминтерна. В преддверии надвигаю­щихся событий конфликт решили срочно устранить. Лиде­рам второй группировки угрожали, что Уншлихт их ликви­дирует, предлагали взять отступного и уехать за границу. Но они оказались «идейными» и не соглашались ни в ка­кую. Однако попутно выяснилось, что руководство КПГ в качестве «боевого штаба» вообще никуда не годится, и уро­вень его работы оставляет желать много лучшего. Поэтому было признано, что «компартия не подготовлена к быстрым и решительным действиям». И из ЦК КПГ центр подготов­ки восстания переместился в советское полпредство — на аппарат берлинского представительства во главе с Крестин- ским легли теперь и закупка оружия, и его транспортиров­ка, и оргработа.

А тут еще и с финансами вышла накладка — значитель­ная часть тех сумм, которые поступали по разным каналам на нужды революции, испарилась в результате безудержной германской инфляции. Поскольку не все удавалось обратить в твердую валюту. Впрочем, на самом-то деле ситуация об­стояла гораздо проще — ленинский доверенный Рейх про­воровался, только и всего. Сколько он прикарманил, поль­зуясь такой исключительной возможностью, навсегда оста­лось тайной. Ну а какую-то часть денег оставил в жертву инфляции, чтобы потом уже никто и никогда не разобрал­ся, что и по каким причинам пропало. В дальнейшем было назначено расследование, благодаря покровительству «ста­рых ленинцев» вроде Крупской и Радека Рейх сумел выкру­титься. Но сразу после оправдания удрал в США, где и за­жил весьма состоятельным человеком.

75

Хотя подготовка восстания и его дата считались стро­жайшей тайной, но при таком размахе секреты то и дело просачивались наружу. Германское правительство встрево­жилось переговорами Коппа в Польше, слало запросы. Не­мецкий посол в Москве Брокдорф-Ранцау требовал от Чи­черина немедленного отзыва Радека из Германии, угрожая разрывом дипломатических отношений. При угрозе нового взрыва в самом центре Европы всполошились и державы Антанты. Французская контрразведка стала оказывать по­мощь Берлину, снабжая его информацией из своих источни­ков. Приводились в боевую готовность французские войска. Англия начала дипломатические демарши против СССР.

Получая поддержку Запада, и германское правительст­во Штреземана наконец-то повело себя более решительно. В конце сентября оно ввело на всей территории государ­ства чрезвычайное положение. Обратило оно внимание и на деятельность нацистов в Баварии. И потребовало от ба­варского министра-президента Густава фон Кара «норма­лизации» положения. Приказало арестовать руководителей добровольческого «фрайкора» капитана Хейса, лейтенан­та Росбаха, капитана Эрхарда, закрыть нацистскую газету «Фолькишер беобахтер».

Не тут-то было! Баварский сепаратизм показал зубы. Кар закусил удила и выполнять требования Берлина отка­зался. Квалифицировал их как наступление Берлина на пра­ва Баварии — и, в свою очередь объявил на ее территории «осадное положение». Во главе земли встал «чрезвычайный триумвират» из Кара, командующего военным округом ге­нерала фон Лоссова и начальника полиции полковника фон Зайссера. Командующий рейхсвером фон Сект отстранил Лоссова от должности, но триумвират не подчинился. И за­ставил войска округа принести новую присягу — не берлин­скому, а баварскому правительству. То есть фактически эта земля брала курс на отделение от Германии. Фон Сект гро­зил послать на Мюнхен части рейхсвера, но «триумвират» по-прежнему саботировал распоряжения из столицы.

76

А коммунисты по своим каналам продолжали «активи­зировать» революцию. В Польше 12 октября мощный взрыв разнес склады боеприпасов и воинской амуниции в Варшав­ской цитадели. Он был такой силы, что роту солдат, стояв­ших на плацу за 500 метров от крепости, подняло в воздух и бросило в Вислу. Пострадали сотни людей. Осуществил операцию чекист Казимир Баранский (Кобецкий), числив­шийся вторым секретарем советского полпредства. Впослед­ствии его вычислили, но, обладая дипломатической непри­косновенностью, он был лишь объявлен персоной нон грата, а в Москве получил орден Красного Знамени. Другим руко­водителям террористов, Багинскому и Вечоркевичу, так лег­ко отделаться не удалось. Правда, после ареста их решили обменять на содержавшихся в СССР польских шпионов, но конвоиры, возмущенные тем, что убийцы уйдут безнаказан­ными, прикончили их по дороге к границе.

Чем ближе была дата готовящейся революции, тем ин­тенсивнее разворачивались действия. Произошли инспири­рованные Коминтерном волнения в Литве и Эстонии. А в начале ноября вспыхнуло восстание в Кракове, вылившее­ся в баррикадные бои. Мятежники разбили уланский полк, разоружили краковский гарнизон. В полпредство СССР в Варшаве посыпались телеграммы от Троцкого и Уншлих- та, требующие немедленно взять руководство восстанием в свои руки, создавать отряды красной гвардии и начинать польскую революцию. Но в эти же самые дни, 5—8 ноября, коммунисты устроили всеобщую забастовку железнодорож­ников! И агитаторы из Варшавы не смогли попасть в Кра­ков... Они прибыли туда уже слишком поздно, когда депу­таты сейма Марек и Бобровский сумели уговорить восстав­ших разоружиться.

В Прибалтике тоже ничего не получилось. Большеви­кам удалось здесь поднять лишь несколько сот люмпенов и чернорабочих, и войска сразу их разогнали. А в Германии меры, предпринятые Штреземаном и фон Сектом, дали свои результаты, да и большинство рядовых немцев сообрази­

77

ло, что дело пахнет очередной смутой, от участий в массо­вых акциях стало уклоняться. И ситуация во многих рай­онах нормализовалась. В общем «мировая революция» за­путалась и потонула в неразберихе.

Чему, надо сказать, имелись весомые причины. И не только в Германии, но и в Москве. В самом советском руко­водстве не было единства. Ленин находился в Горках в без­надежном состоянии, было уже ясно, что ему не выкараб­каться. И в верхах разворачивалась борьба за власть между Троцким с одной стороны — и триумвиратом Сталин — Зиновьев — Каменев с другой. А в отличие от космополи­та Троцкого, отводившего российскому народу лишь роль «охапки хвороста» для разжигания «мировой революции», Сталин был «государственником». Считал главной задачей хозяйственное восстановление и усиление России. Совет­ской — но России. И безоглядно бросать ее в катастрофу новой мировой войны ради призрачных идеологических це­лей он не считал нужным. Зиновьев и Каменев особым пат­риотизмом не отличались, но экспорт революции в Герма­нию и большая война автоматически выдвигали на первое место в руководстве Троцкого. В чем эти деятели никак не были заинтересованы.

Просто отменить и запретить начинание, выгодное для конкурента, Сталин и его временные союзники в 1923 г. еще не могли, «мировая революция» была краеугольным камнем марксизма-ленинизма. Но они догадались пустить дело на самотек, чтобы само развалилось из-за ведомственной несо­гласованности и дезорганизации. После чего, накануне ре­шающих событий, собралось Политбюро и констатировало, что «революционная волна» спадает, подготовку закончить не успели, а англичане и французы явно готовы вмешаться. Значит, шансов на успех нет. И было решено отложить вос­стание до лучших времен. Разгорелась ссора. Троцкий ка­тил бочки на Зиновьева, Каменева и Сталина, что они за­тянули подготовку, а в критический момент просто «сдрей­фили». Кричал, что надо было отдать приказ на восстание,

78

и дело само пошло бы как надо. Они, в свою очередь, об­винили Троцкого, что он «переоценил» революционную си­туацию в Германии. А в Коминтерне всю вину свалили на «группу Брандлера», объявили ее «правой» и исключили из компартии. И решено было делать отныне ставку на «груп­пу Маслова — Рут Фишер». (Которая, кстати, продолжала вести себя своевольно, а в 1927 г. вообще откололась и об­разовала троцкистскую компартию Германии — после чего и выдвинули в вожди Тельмана).

Ну а общая неразбериха и впрямь царила такая, что дальше некуда. После решения Политбюро об отмене вос­стания даже команда «отбоя» прошла не пойми как. Куда-то не дошла вообще, куда-то запоздала, где-то ее не послуша­лись, и в нескольких местах все же произошли вооружен­ные выступления. Три дня гремели уличные бои в Гамбур­ге. Образовались «советские правительства» в Саксонии и Тюрингии. В Лейпциге возникла даже ЧК во главе с Крыло­вым и готовила списки для расправы. Части рейхсвера под командованием фон Секта и Меркера были брошены на по­давление этих очагов. А в Баварии подняли восстание на­цисты — как нетрудно увидеть, оно было четко скоордини­ровано с проектами Троцкого и Радека и произошло именно в те дни, на которое назначили революцию коммунисты.

Хотя гитлеровцы при этом действовали отдельно, по своим планам. Примеры борьбы турок против навязанных им условий мира и похода Муссолини на Рим были све­жими. И предполагалось организовать аналогичный поход на Берлин, чтобы свергнуть «капитулянтское» правительст­во. 8 ноября, когда баварский министр-президент фон Кар выступал перед промышленниками в пивной «Бюргерброй- келлер», ее окружили 600 штурмовиков. Гитлер ворвался в зал с револьвером, вскочил на трибуну и, выпалив в воздух, провозгласил: «Национальная революция началась!» Выхо­ды заняли вооруженные штурмовики, в вестибюль вкатили пулемет. А Гитлер в отдельной комнате принялся уговари­вать баварских правителей Кара, Лоссова и Зайссера войти

79

в руководство этой революции. Они мялись, отнекивались, лидер НСДАП грозил револьвером. После долгих споров вырвал согласие. И объявил нацистам, собравшимся в пив­ной, о создании «временного правительства» и предстоя­щем походе на Берлин.

Была организована присяга этому «правительству». Но затем Кар, Лоссов и Зайссер благоразумно удалились — яко­бы для того, чтобы отдать распоряжения о подготовке похо­да. Как только они вырвались из-под контроля Гитлера и его молодчиков, «правители» поспешили выехать из Мюнхена в соседний город, где выпустили и принялись распростра­нять прокламации, что их согласие было вынужденным, под дулом пистолета. Объявили распущенными НСДАП, сою­зы «Оберланд» и «Рейхскригфлагге», а полиции и рейхсверу приказали подавить мятеж. Аналогичный приказ из Берли­на прислал воинским частям фон Сект. И парламентеры, на­правленные Гитлером в казармы мюнхенских полков, были арестованы. Правда, к нацистам примкнул популярный ге­нерал Людендорф, а Рем с отрядом из боевиков «Рейхскриг­флагге» захватил штаб военного округа. Но его блокирова­ли солдаты и полицейские.

Само начало похода намечалось на 9 ноября. Однако силы нацистов оказались разобщенными и разбросанными по городу. Да и не слишком организованными. В НСДАП насчитывалось уже 56 тыс. членов, но к пивной «Бюргер- бройкеллер», на место сбора, прибыло лишь 3 тыс. Оста­валась надежда, что к маршу присоединятся сочувствую­щие, а войска подчинятся Людендорфу, а не приказам сво­их начальников. И колонна двинулась к центру Мюнхена, чтобы соединиться с отрядом Рема. Во главе шли Гитлер, Геринг, Людендорф, знамя организации «Рейхскригфлагге» нес Гиммлер. Часть штурмовиков была вооружена, на ма­шине везли пулеметы. Мост через Изер был перекрыт поли­цейскими, но Геринг, выбежав к ним, объявил, что в колонне находятся заложники, баварские министры, пообещав пере­стрелять их при сопротивлении. Шествие пропустили че­

80

рез мост. Штрейхер в этот день привез нацистов из Нюрн­берга и митинговал с ними на площади Мариенплатц. Они влились в шествие.

К полудню колонна вышла на Резиденцштрассе, которая вела к осажденному штабу округа. Но эту узкую улицу пе­рекрыло около 100 полицейских под командованием майо­ра Хунглингера. Пропускать нацистов он отказался. После недолгих переговоров и переругиваний Людендорф с адъю­тантом пошел вперед. За ним двинулась было часть колонны. Но раздался чей-то выстрел, то ли Гитлера, то ли Штрейхе- ра, и полиция тут же открыла огонь. Перестрелка длилась всего несколько минут. Погибли трое полицейских и 16 на­цистов, и сработал эффект паники. В голове колонны стре­ляли, кричали раненые, в хвосте не видели, что происходит. Голова подалась назад, напирая на хвост, и люди побежали. Людендорф как шел, так и продолжал идти — полицейские направляли оружие в сторону, чтобы не задеть известного генерала. Прошел сквозь цепь и был арестован. Рем капиту­лировал через два часа. Гитлера взяли в пригородном поме­стье, куда его вывезли и лечили — он в давке упал и сломал ключицу. Раненый Геринг и Гесс бежали в Австрию...

Генрих Мюллер во всех этих событиях тоже участвовал. Разумеется, добросовестно выполняя обязанности полицей­ского. В схватке на улице Резиденцштрассе его не было. Но потом работы хватило через край — выслеживать и задер­живать разбежавшихся штурмовиков, проводить обыски в их штабах, закрывать и опечатывать помещения партии. И хоронить погибших коллег... И коммунистов точно так же ловили, вычисляли их базы, тайные склады оружия и снаряжения. После столь явной попытки переворота прави­тельство все же опомнилось и наконец-то дало своим пра­воохранительным органам более широкие полномочия по борьбе с экстремистами.

Впрочем, полиция-то поработала на совесть, сделала все, что от нее зависело, но... суд над участниками мюн­хенского «пивного путча» получился вполне «демократич­

81

ным». То бишь беззубым. Популярного Людендорфа оп­равдали, остальные руководители получили минимальные сроки, рядовых участников не судили вообще. Гитлер был приговорен к пяти годам условно с испытательным сроком четыре года. А реально пробыл в тюрьме Ландсберга 13 ме­сяцев и 20 дней. Которые с успехом использовал для напи­сания книги «Майн кампф». Какое впечатление могла про­извести подобная «демократия» на сотрудников полиции, доблестно сражавшихся, отстоявших конституцию и по­рядок, потерявших троих товарищей, потративших столь­ко времени и сил для поимки мятежников, представить не так уж трудно...

Но тут, пожалуй, стоит отметить еще одну черту Мюл­лера. Дело в том, что все эти годы он не только усердно слу­жил, но и... учился. Хотя работа полицейских в Германии была вовсе не «от и до» — а «вынь да положь». С ненор­мированным рабочим днем, бессонными ночами — дежур­ствами, тревогами, операциями. Да и оклады полицейских в бедном послевоенном государстве были очень низкими. А бесплатных вечерних школ, как в Советском Союзе, в Гер­мании не существовало. Хочешь учиться — нанимай в част­ном порядке преподавателей и плати им. Но Мюллер, ока­зывается, каким-то образом выкраивал для этого и нужное время — за счет отдыха, и деньги — за счет самого необхо­димого. Упорно, невзирая на усталость, просиживал за уро­ками. Упрямо одолевал дисциплины, которые ему не сужде­но было пройти в детстве. И в том же самом 1923 г., несмот­ря ни на какие кризисы, инфляцию, политические встряски и мятежи он добился своего. Сумел сдать экзамены и полу­чить аттестат о среднем образовании.

«ВЕСЕЛАЯ» ГЕРМАНИЯКоминтерновская авантюра не осталась без последст­

вий. После нее российско-германское сближение серьезно затормозилось. В немецком руководстве сформировалось

82

мощное антисоветское крыло во главе с бывшим министром иностранных дел и рейхсканцлером Г. Штреземаном, считав­шим, что ориентироваться надо не на СССР, а на Запад. В во­енной среде сторонниками западной ориентации выступили известные полководцы Первой мировой войны Гофман и Лю­дендорф. Они лучше других знали большевиков — один был начальником штаба Восточного фронта и возглавлял герман­скую делегацию на переговорах в Бресте, другой фактически командовал Восточным фронтом. А промышленному королю Тиссену удалось повлиять на своего коллегу Круппа, перема­нив его из «восточного лагеря» в «западный».

Со своей стороны и западные демократии обеспокои­лись опасностью революции в Германии. Под давлением Англии французам пришлось вывести оккупационные вой­ска из Рура и Саара. А 16 августа 1924 г. на Лондонской кон­ференции Антанты был принят американский план Дауэса, предусматривающий для облегчения бремени репараций и восстановления экономики Германии предоставить ей зай­мы и кредиты.

Тем не менее в немецкой верхушке сохранялось и силь­ное просоветское крыло — министр иностранных дел барон Мальцан, посол в СССР граф Брокдорф-Ранцау. Не прервал отношений с Москвой и рейхсвер. Военный министр фон Сект предпочитал подходить к вопросу сугубо прагмати­чески и считал, например, более важным, что через СССР можно решать проблему обеспечения боеприпасами, по­скольку и это тормозилось ограничениями Версаля — и в 1924 г. через подставную фирму «Метахим» советской про­мышленности был передан заказ на 400 тыс. трехдюймовых снарядов к полевым орудиям, выполненный в течение двух лет. Продолжало развиваться и сотрудничество по достиг­нутым прежде договоренностям в военно-технической об­ласти. В 1924 г. начал функционировать авиационный центр в Липецке для совместных испытаний техники и обучения германских летчиков.

83

В пользу «пророссийской партии» сыграл тот фактор, что и в Кремле в это время произошло охлаждение к преж­ним подрывным проектам. Провал заговора 1923 г. вызвал сомнения в быстрой победе революции в Германии. Не ста­ло уже такого ярого германофила, как Ленин, а вслед за ним был отстранен от активной деятельности Троцкий. И в это же время рост рабочего и забастовочного движения во Франции породил новые теории, что предпосылки к побе­де социализма сильнее именно в этой стране (а Троцкий, следовательно, ошибся). Ну а дальше взяла верх линия Ста­лина на построение социализма в одной стране...

Однако в руководстве Германии в это время возобла­дали «западники». А стабилизации положения в стране не­мало способствовали проведенные в 1925 г. президентские выборы, на которые деловые круги выдвинули заведомо вы­игрышную фигуру фельдмаршала Гинденбурга. Альтерна­тиву ему попытался составить Людендорф, поддержанный Гитлером, но потерпел сокрушительное поражение, набрав всего 1% голосов. И германская нация на какое-то время объединилась авторитетом популярного президента-фельд- маршала. Ему верили обыватели, с ним связывала надеж­ды на лучшее армия. Политическая нормализация, в свою очередь, привлекла иностранных предпринимателей. Пошли займы по плану Дауэса. Германия преодолела кризис, нача­лось бурное оживление ее экономики, хозяйства, финансов. И середина 1920-х гг. характеризовалась расцветом Веймар­ской республики. Возникали, как грибы, новые предприятия, фирмы, акционерные общества...

Хотя на самом-то деле этот расцвет во многом был эфе­мерным. Да и авторитет Гинденбурга был в действительно­сти всего лишь продуктом беспардонной рекламы, не более того. Он и во время войны особыми талантами не отличал­ся, все победы его войск обеспечил молодой начальник шта­ба Людендорф. Но в связи с тяготами войны, многочислен­ными неудачами, потерями, кайзеровское правительство со­чло, что народу нужны «герои». Не станешь же объяснять

84

обывателям, что без своего начальника штаба Гинденбург, «победитель при Танненберге» — ноль без палочки. Да и во­обще для сентиментальной немецкой публики «добрый де­душка Гинденбург» подходил как нельзя лучше. И была раз­вернута мощная пропагандистская компания по его про­славлению — его фронтовые успехи всячески раздувались и преувеличивались, его именем называли улицы, города, его портреты продавались всюду, школьникам задавали сочи­нения: «Почему я люблю дедушку Гинденбурга».

Ну а когда он стал президентом, ему уже исполнилось 78 лет. Он впадал в маразм, безвылазно «работал с доку­ментами» в своем поместье Нойдек, а дела решались с по­дачи окруживших и «приватизировавших» его приближен­ных и советников. Ясное дело, отнюдь не бескорыстных. И «расцвет демократии» стал, по сути, разгулом хищников и спекулянтов, как в России начала 1990-х. Германию захле­стнула коррупция. Самыми сомнительными путями нажи­вались скороспелые состояния. И блеск «возрождения стра­ны», воспеваемый демократической прессой, в реальности оказывался лишь блеском огней ресторанов, кафешантанов, варьете и публичных домов.

Да, Германия стала «веселой». Если в кайзеровские вре­мена она славилась довольно суровой нравственностью, и строгие таможенники даже у путешественников, следующих через немецкую территорию из Франции, вырывали из книг картинки фривольного содержания, то теперь страна пре­вратилась чуть ли не в европейский центр развлечений, пе­реплюнув в этом и Францию. Парижские заведения демон­стрировали публике кордебалеты в дюжину полуголых де­виц, а на сценах берлинских соответствующих «театров» одновременно сверкали телесами по 100—200 баб в чем мама родила. Потому что здесь это было дешевле, хозяева имели возможность нанять женщин лишь за еду и надежду, что потом их «снимет» кто-то из зрителей. А в более тайных притонах можно было найти такие зрелища и очаги такого

85

разврата, что ни в каких других странах подобное еще и не снилось любителям самых грязных извращений.

Все это обслуживало тот же мир спекулянтов и нуво­ришей. И иностранцев, хлынувших осваивать Германию. Пе­ред ними стелились, унижались. Американцы развлекались, швыряя сигареты из окон отеля — глядя, как немцы и нем­ки давятся и дерутся за их «подарки». На улицах манили пальцем понравившихся женщин, даже не поинтересовав­шись, являются ли они проститутками. Чиновники и слу­жащие присутственных мест сгибались в поклонах при виде американского либо британского паспорта. Естественно, в такой обстановке круто скакнула вверх преступность.

Для Мюллера замеченные в нем профессиональные ка­чества и полученное среднее образование открыли дорогу к повышению по служебной лестнице. Он становится ин­спектором криминальной полиции. Что ж, в атмосфере «ве­селой» Германии скучать и бездельничать ему не приходи­лось. Он расследовал убийства, кражи, случаи разборок ме­жду преступными группировками, в облавах по притонам задерживал сутенеров, прожженных шмар и юных девиц, впервые попавших в среду городского «дна» ради вожде­ленной долларовой бумажки.

Мюллер не был талантливым криминалистом, в отли­чие, скажем, от своего коллеги Артура Небе. Но обладал другими ценными качествами. Все теми же трудолюбием и упорством. Там, где другой пасовал, Мюллер продолжал «ко­пать» в надежде, что не сегодня, так через месяц найдутся нужные улики. Проявлял он и «бульдожью» хватку. Мюн­хенские преступники знали: если уж Мюллер вцепился — пиши пропало, не отстанет. Он обладал превосходной про­фессиональной памятью. Досконально изучил преступный мир, знал все тонкости и особенности своей профессии. Французский исследователь Ж. Деларю так характеризует его методы: «малоинтеллигентный, но чрезвычайно упор­ный и упрямый», он «как опытный ремесленник преследо­

86

вал свою жертву прямолинейно, с упорством сторожевого пса, загоняя ее в круг, из которого не было выхода».

Что ж, он и впрямь был детективом не «шерлокхолмсов- ского» типа. Заумных «дедуктивных методов» не применял. Больше он походил на полицейских инспекторов Чапека — романы которого, как уже говорилось, ему нравились. Ин­спекторов на вид «серых», невзрачных. И расследующих пре­ступления без логических хитросплетений, без эффектных ходов, а по-простому, кропотливо, на основании только лишь собственного опыта. Уже знающих по почерку преступления примерный круг подозреваемых. И где искать этих подоз­реваемых. Умеющих «дожать» на допросе, чтобы виновный раскололся. Но при этом добивающихся куда более эффек­тивных результатов, чем высокоученые интеллектуалы с их «дедукцией» и «индукцией»... Так же действовал и Мюллер. Не брезговал он и информаторами из преступной среды — там уже знали, что с этим инспектором лучше не ссориться. Иначе может отомстить. А если ладить с ним, что-то подска­зать, то и он, глядишь, отблагодарит. Допустим, после оче­редной кражи «не заметит» тебя и пройдет мимо — если ее расследует не он, а кто-то другой. Или при задержании смяг­чающие обстоятельства в протоколе учтет...

На рожон Мюллер не лез никогда. Если нити расследо­вания вели слишком высоко, и «сверху» приказывали при­крыть дело — что ж, прикрывал. Но ведь наверняка имел и свое мнение об окружающей действительности. Возможно, как раз работа в условиях Веймарской республики вырабо­тала в нем ненависть к «демократическим ценностям», ко­торые в то время широко пропагандировались. Он-то видел не пропагандистское «лицо», а самую грязную «изнанку». Которая могла вызвать только отвращение к правительст­венным и парламентским болтунам, к носившейся с этими «ценностями» либеральной интеллигенции, к продажным политикам, нередко связанным все с тем же преступным миром. Полиция об этом знала лучше других. Знала, кто из

87

«столпов демократии» в какой бордель ходит, в каких тем­ных махинациях замешан...

А в это же время и в том же Мюнхене Гитлер заново создавал свою партию, фактически прекратившую сущест­вование после разгрома. Вокруг него формировалось новое окружение. Баварские власти он заверил, что прошлое не повторится, получив разрешение на деятельность партии и на возобновление издания «Фелькишер беобахтер». Гитлер и впрямь сделал серьезные выводы из ошибок. Нацелился на завоевание власти не путем переворота, а постепенно. Че­рез легальные механизмы выборов и парламент.

Вместо прежнего рыхлого «движения», годного лишь в качестве детонатора революции — инициировать, а там, глядишь, само взорвется, он берет курс на создание партии типа коммунистической. Массовой, организованной, спаян­ной единой дисциплиной. И на повестку дня как раз и ста­новится задача организации — в этом деле незаменимым по­мощником Гитлера стал Гесс. Партия мыслилась уже не как баварская, а общегерманская, территория страны была по­делена на «гау» и «крайсы» с назначением во главе их опыт­ных функционеров. При посредничестве респектабельного Геринга нашлись состоятельные спонсоры — то, к чему при­вел разгул «демократии», очень многим было не по душе.

Гитлер восстанавливает и штурмовые отряды. Посколь­ку Рему после путча пришлось уехать в Боливию, где он устроился военспецом для формирования местной армии, их временно возглавил фон Эпп. Однако поведение в «пив­ном путче» разношерстных и мало дисциплинированных штурмовиков оставило у Гитлера неприятное впечатление. И во вторую годовщину этих событий, 9 ноября 1925 года, он решил выделить из СА особую группу для своей лич­ной охраны. Из самых надежных и верных. Так возникли СС — Schutz StafFel («Охранные войска»). Первым команди­ром этой группы стал Юлиус Штрекк, потом ее подчинили начальнику штаба СА Пфефферу фон Заломону.

88

Но в руководстве Веймарской республике об опасности, исходящей от новых нацистских структур, пока даже и не задумывались. Воспринимали как нечто несерьезное, «дет­ские игры». Куда большее значение здесь придавали борьбе между «западниками» и «русофилами». Причем немецкие «демократы» грешили теми же привычками, что российские «правозащитники» образца 1990-х — норовя настучать За­паду на соотечественников, виновных, по их мнению, в тех или иных нарушениях. В 1926 г. Штреземан инициировал кампанию скандальных разоблачений в парламенте, высве­тив контакты рейхсвера с Москвой, в частности упоминав­шуюся поставку из СССР 400 тыс. снарядов. И в результа­те международного скандала о «нарушении санкций Верса­ля» вынужден был уйти в отставку фон Сект.

На основании данных разведки Уншлихт докладывал Сталину, что Германия пытается использовать проявленные к ней послабления и через своих представителей ведет пере­говоры в Англии и Франции, надеясь добиться разрешения на создание собственной военно-технической базы вместо обходных маневров с СССР. Такие переговоры вел крупный промышленник Рехберг, являвшийся политическим совет­ником генерала Гофмана. Предлагался вариант возрождения германской армии для совместной с Антантой борьбы про­тив коммунизма. Гофман вообще считал необходимой ок­купацию России «по крайней мере» до Урала. На базе этих предложений Рехберг контактировал с главой французской контрольной комиссии генералом Ноллером, британским генералом Малькольмом, президентом Франции Пуанкаре и маршалом Фошем.

И опять очень быстро пришло отрезвление. Фош в прин­ципе не возражал против увеличения германской армии до 60% от французской. Но... при условии, чтобы в штаб каж­дого соединения и объединения от дивизии и выше вклю­чался французский советник. Аналогично и флот можно было бы наращивать — но с условием, чтобы он находился «под взаимным контролем Англии и Франции». То есть Ан­

89

танта была не против попросту подмять под себя герман­ские вооруженные силы. Чтобы использовать их в качест­ве собственных «вспомогательных» войск — как в Первую мировую использовала сербов, марокканцев, индусов, вьет­намцев, мальгашей, загребая жар чужими руками. Рейхсве­ру, конечно, такое совсем не подходило. В «дружбе» с Запа­дом разочаровался Людендорф, снова примкнув к нацистам. А Гофман вскоре умер.

Начали задумываться и деловые круги. У них тоже на­шлись весомые причины для недовольства политикой За­пада. В 1926 году был заключен «союз» между немецкой и французской калийной промышленностью, потом предста­вители немецкой, французской, бельгийской и люксембург­ской тяжелой промышленности образовали «Международ­ное общество сырьевых материалов». Но вскоре стало ясно, что и здесь «партнеры» отводят германским фирмам второ­степенное место. Что же касается англо-американских кре­дитов по «плану Дауэса» и сменившему его «плану Юнга», то отчетливо обрисовалось, что они вовсе не являются панаце­ей от всех бед. И сами по себе закабаляют страну не хуже ре­параций, а попутно ставят национальную экономику и фи­нансы в зависимость от США и Великобритании. Американ­ская компания «Дженерал электрик» принялась заглатывать германскую электротехническую промышленность, до вой­ны занимавшую первое место в мире. Британская «Шелл» оккупировала рынок горюче-смазочных материалов. Фирма «Истмен-кодак» урвала 50 % акций заводов по производству фотопленки «Один-верке», «Интернэшнл телефон энд теле­граф корпорейшн» полезла в дела компаний радиопромыш­ленности и производства средств связи...

Наложился и важный внешнеполитический фактор. В раздираемой внутренними смутами соседней Польше в ав­густе 1926 г. произошел переворот — к власти пришел мар­шал Пилсудский и установил жесткий режим «санации», то есть «оздоровления» государства, в результате чего Польша быстро стала оживать, превращаясь в довольно сильную и

90

милитаризованную страну. И задиристую, строящую внут­реннюю и внешнюю политику на принципах откровенного национального шовинизма. Причем во всех спорных между­народных вопросах поляки неизменно получали поддержку Франции, делавшей на них ставку. А отношение западных держав к Германии по сути оставалось таким же, как при подписании Версальского мира. Высокомерным, грубым и заведомо предвзятым.

И усиление Польши превращалось в новое демонстра­тивное орудие диктата и запугивания немцев. А Германия была настолько ослаблена в военном отношении, что даже полякам противостоять не смогла бы. Теоретически созда­валась угроза, что если державы Антанты сочтут целесо­образным, они Германию попросту разделят. Кстати, в то­гдашней ситуации «однополярного мира», угроза была ре­альной — не постеснялись же позже правительства Англии и Франции разделить Чехословакию.

Поэтому преемник фон Секта на посту военного мини­стра генерал фон Хайе продолжил курс на дальнейшее со­трудничество с Советским Союзом. Кроме совместного авиа­ционного центра в Липецке, в 1926 г. открылся аналогичный центр для танковых войск под названием «Кама», под Каза­нью. А в местечке Подосинки был создан центр обучения и полигон для химических войск. Впоследствии этот центр переместился в окрестности г. Вольска Саратовской области, где возникла база «Томка». Все немецкие офицеры, обучае­мые в этих заведениях, временно увольнялись из рейхсвера и становились «служащими частных предприятий».

Но справедливости ради стоит отметить, что многочис­ленные статьи и труды западных псевдоисториков о том, как Советский Союз вооружил врага всего «цивилизован­ного мира», очень далеки от истины. Потому что большин­ство проектов военно-технического сотрудничества, рож­денных в эйфории начала 1920-х, так и остались на бумаге или зависли на уровне переговоров. Например, для Круппа предлагавшиеся ему условия концессии ленинградских за­

91

водов оказались неприемлемыми. Недалеко продвинулись и планы химического предприятия по производству иприта. Переговоры о совместном производстве самолетов «Альбат­рос» и подводных лодок кончились ничем. А строительст­во заводов «Юнкерса» в Филях и Харькове хотя и началось, не было доведено до конца. Там год за годом накапливались взаимные претензии по срокам, финансированию, качеству работ, разразился грандиозный скандал со взяточничеством советских и германских ответственных лиц, и в 1927 г. Рос­сия расторгла договор. Выплатила «Юнкерсу» 3,5 млн. руб., а превратившиеся в «долгострой» недооборудованные заво­ды взяла под свое управление.

Проекты выпускать на советских заводах вооружение и военную технику для Германии в обмен на патенты тоже не были реализованы. В 1920-х, до сталинской индустриализа­ции, Советский Союз был страной, очень отсталой в про­мышленном отношении. Возможности его заводов не со­ответствовали уровню производства современного оружия. Поэтому рейхсвер закупал его в Швеции, Бельгии и других западных странах — так что нашумевший заказ трехдюймо­вых снарядов был единственным в своем роде.

Но Москва оставалась заинтересованной в налажива­нии и расширении связей с Германией. Польша выступа­ла вероятным противником не только для немцев, а и для СССР. Ее тогдашние притязания распространялись не толь­ко на Данциг и Померанию, но и на Белоруссию с Украиной. И коммунистов Пилсудский преследовал не менее настой­чиво, чем немецких националистов. В итоге стремление к возобновлению союзнических отношений было обоюдным. В феврале 1927 г. устаревшая «крыша» для операций в об­ласти военно-технического сотрудничества, ГЕФУ, была ре­организована в ВИКО («Виртшафсконтор» — «Экономиче­ская контора»). Ее представителями в СССР стали полков­ник фон дер Лит-Томсен и доктор Цур-Лойс.

Так и не найдя взаимопонимания у держав демократи­ческого лагеря, опять потянулись к контактам с Россией не­

92

мецкие промышленники. В апреле 1929 г. с фирмой «Крупп» было достигнуто соглашение «в области специального воен­ного производства». Фирма обязалась предоставить «в рас­поряжение русской стороны накопленный опыт в лаборато­риях и на полигонах, во внешней баллистике, в области про­изводства материалов для военного снаряжения, обработки и режима обращения, а также в области взрывчатых веществ и порохов». Предлагалась и консультативная помощь рус­ским заводам специалистами фирмы. За все это Крупп про­сил 1 млн. 850 тыс. долларов, а также чтобы «опыт, накап­ливаемый в русских условиях по системам, сконструирован­ным в КБ фирмы, или по системам, в разработке которых принимали участие германские конструкторы в Советском Союзе, взаимно передавались бы фирме «Крупп».

В том же году был заключен договор с фирмой «Рейнме- талл», которая обязалась наладить на советских заводах вы­пуск некоторых своих разработок — 3-дюймового зенитного орудия, 150-мм миномета, 37-мм противотанковой пушки, 20-мм пулемета, 6-дюймовой гаубицы и 37-мм автоматиче­ской зенитной пушки. Фирма гарантировала начало серий­ного выпуска данных систем в 1931 г., обеспечивая всю не­обходимую техническую помощь и консультации, запросив за это 1 млн. 125 тыс. долларов. Кроме того, предлагалось в конструкторских бюро «Рейнметалла» производить раз­работки по советским заказам на сумму 200 тыс. долларов ежегодно. Как нетрудно увидеть из условий сделок, и здесь речь не шла о «вооружении будущего агрессора». Просто фирмам по производству военной техники, оказавшимся в трудном положении из-за отсутствия сбыта, требовались деньги. А вооружалась при этом не германская, а советская сторона, преодолевая постреволюционную отсталость.

Существовали и контакты спецслужб. Со стороны раз­ведки рейхсвера неофициальные связи с большевиками под­держивал полковник в отставке Николаи — тот самый, ко­торый в войну возглавлял разведку кайзеровского геншта­ба. Но были и связи официальные. До нас дошло принятое

93

в 1929 г. постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О суще­ствующих взаимоотношениях с рейхсвером», где один из пунктов был посвящен работе спецслужб. В графе «Слуша­ли»: пункт «в) О контакте разведывательной деятельности РККА и рейхсвера против Польши с целью обмена разве­дывательными данными о Польше и совместной разработ­ки данных мобилизации и развертывания польской армии». В графе «Постановили»: «Обмен разведывательными дан­ными о Польше и совместное обсуждение развертывания польской армии признать целесообразным. Предложение об установлении совместной организационной работы обеих разведок отклонить». То есть немцы были готовы даже на «организационное» объединение шпионских сетей для про­ведения совместных операций, хотя советская сторона по­остереглась допускать их в свои структуры.

Впрочем, и без контактов с разведкой рейхсвера «ве­селая» Германия, где все продавалось и покупалось, была буквально нашпигована агентурой Москвы. В частности, именно по этой причине Берлин был выбран для одной очень важной операции ОГПУ Дело в том, что белая эмиг­рация имела в Советском Союзе свою разведывательную сеть. И довольно информированную, добывавшую порой даже сверхсекретные материалы из Кремля. Через нее ста­новились известными в Европе некоторые планы Комин­терна, распространялась правда о кампаниях раскулачива­ния и коллективизации. Одной из организаций, добывав­шей такие данные, было частное «Информационное бюро» созданное в Берлине бывшим асом русской контрразведки Орловым. В ходе операции ему через подставное лицо под­сунули фальшивку, а после ее публикации привлекли к от­ветственности.

Орлова и его коллегу Павлуновского судили за «мо­шенничество». И для этого германские судебные чиновни­ки были куплены с потрохами. Процесс вообще очень круп­но подпитывался, столь плевенькое дело получило вдруг ши­рокое освещение в печати. Обвинение «до кучи» навесило

94

подсудимым несколько скандальных коминтерновских доку­ментов, ставших к этому времени известными, но объявлен­ных «фальшивками» (к которым Орлов и Павлуновский не имели никакого отношения). А авторитетный эксперт доктор Фосс перешел от частного случая к обобщениям и выдал за­ключение, что «от русских эмигрантов нельзя брать никаких сообщений о русских делах». В результате обвиняемые полу­чили по нескольку месяцев тюрьмы, но главное — на Западе было подорвано доверие к белогвардейским источникам.

Советская разведка успешно внедрилась и в германскую полицию. Самым ценным агентом здесь стал Вилли Леман. По окончании Первой мировой он устроился в контрразве­дывательный отдел берлинского полицай-президиума и за­нимал должность начальника канцелярии, в числе прочих своих обязанностей обеспечивая наблюдение за посольства­ми. В 1927 г., симпатизируя русским, он связался с ними че­рез своего друга, тоже полицейского, а через два года стал постоянным советским агентом (кличка «Брайтенбах»).

Не оставляли без внимания и нацистов. Одним из тех, кто работал в данном направлении, был Рихард Зорге. Он в 1923—1928 гг. установил тесные контакты с националиста­ми, ультраправыми партиями и НСДАП, завел «дружбу» с высокопоставленным руководителем СА Стинесом, позна­комился с Геббельсом, очень близко сошелся с оккультистом и геополитиком профессором Хаусхофером — с которым постоянно консультировались Гесс, Гиммлер, а иногда и Гит­лер... В Москве продолжали видеть в нацистах возможных союзников против западных «империалистов», и Сталин в1929 г. подтвердил указание КПГ считать главным врагом не гитлеровцев, а социал-демократов. Эта линия была ут­верждена на VI конгрессе Коминтерна, и Тельман дисцип­линированно провозглашал: «Нельзя допустить, чтобы за нацистскими деревьями мы не видели социал-демократи­ческого леса!» А позже один из руководителей Исполкома Коминтерна Пятницкий, хотя и призывал расширить и за­крепить некий «единый фронт, сложившийся в драках с фа­

95

шистами», но одновременно подчеркивал, что этот «единый фронт» должен быть направлен против социал-демократов и «профбюрократов».

Нацистская партия в это время добилась первого ре­ального успеха на легальном поприще. На выборах 1928 г. она сумела завоевать 800 тыс. голосов избирателей и 12 мест в рейхстаге, сформировать свою парламентскую группу во главе с Герингом. А в январе 1929 г. в НСДАП произошло еще одно событие, внешне малозаметное, но очень важное. Возглавлять отряд СС был назначен Генрих Гиммлер, пре­жде являвшийся секретарем у идеолога НСДАП Грегора Штрассера. Гитлер назначил его командиром своей охраны за личную преданность. В отряде СС тогда насчитывалось всего 280 человек. Однако Гиммлер усиленно занялся его реорганизацией. По некоторым данным, эта идея принадле­жала Штрассеру — расширить СС и превратить в самостоя­тельную силу, противовес плохо управляемым и ненадеж­ным формированиям СА. Как бы то ни было — перехватил идею его экс-секретарь или выносил самостоятельно — он взялся воплощать ее.

При этом Гиммлер внес некоторые особенности в фор­мирование отряда СС. Во-первых, если вожди штурмови­ков Эпп и Рем гнались за количеством, вербуя в свои отря­ды всех желающих, Гиммлер сделал упор на качество. При нем СС становятся отборными, элитными частями партии. Во-вторых, они перестали быть просто охраной. Гиммлер со своей склонностью к мистике и историческим изыска­ниям превратил СС в некий «рыцарский орден» НСДАП — с соответствующей атрибутикой, ритуалами, духовными ус­тановками. Быть членом СС стало престижно. А в-третьих, он умело применил «кадровые методы», проталкивая чле­нов своего ордена на ключевые посты. Или привлекал в СС лиц, занимавших такие посты. И таким образом начал брать под контроль внутрипартийную жизнь. За год чис­ленность СС выросла до 2 тыс. человек.

96

ВЕЛИКАЯ ДЕПРЕССИЯРазгул спекуляции, коррупции и неприкрытого хищни­

чества был характерен не только для Веймарской Германии, а для всего западного мира в эпоху «промышленного бума» 1920-х. И в первую очередь, для США, где власть подмяли под себя финансово-промышленные олигархи. Нет, не рос­сийские Мавроди и Властилины, а вполне солидные Рок­феллеры, Морганы и иже с ними стали основоположника­ми системы «финансовых пирамид». Первые «пирамиды» возникли как раз в Америке. Широко пропагандировались лозунги строительства «общества равных возможностей» и доказывалось, что путь к этому обществу лежит через по­купку акций — в результате чего, мол, все граждане станут предпринимателями. Рекламные кампании акций захлестну­ли страну, и американские обыватели раскатывали на них губы еще и похлеще Лени Голубкова. Скупкой и перекупкой акций заразился весь народ, в них вкладывались все средст­ва. Чтобы набрать побольше акций, люди закладывали дома и имущество, влезали в долги под жалованье за несколько лет вперед. И биржевые спекуляции приняли такой размах, что даже акции вполне реальных и прибыльных фирм пе­рестали, по сути, отличаться от «билетов МММ» — в ходе этих бесконтрольных спекуляций и перепродаж накручи­валась стоимость, намного превышающая реальное обес­печение. А в целом на массе акций, оседающих в частном владении и в сейфах организаций, по мере вздувания их биржевой стоимости накапливался гигантский фиктивный капитал, не обеспеченный ничем.

Итогом стал «черный вторник» 23 октября 1929 г., ко­гда система дала первую трещину, и мыльный пузырь это­го фиктивного капитала сразу лопнул. Катастрофа приня­ла лавинообразный характер и вылилась в общегосудар­ственный кризис, а затем и мировую Великую депрессию. По немцам она ударила очень больно, поскольку их страна4 Агенты Берии... 97

оказалась уже очень тесно связана с американским капита­лом, внешний долг Германии достигал 28 млрд. марок. Ста­ли закрываться, вылетать в трубу или сворачивать произ­водство совместные предприятия, крушения покатились по связанным с ним фирмам и фирмочкам. Скакнула безрабо­тица — за год число зарегистрированных безработных воз­росло вдвое, достигнув 1,5 миллионов. И продолжало быст­ро увеличиваться.

Все это вело людей к окончательному разочарованию в «демократических ценностях». И, соответственно, усилива­лись позиции самых радикальных партий, коммунистов и нацистов. Численность НСДАП за тот же год возросла на 70%, со 108 до 178 тыс. членов.

Чем же объяснялся стремительный рост ее рейтинга? Не только унижением Версаля и кризисом — ведь на тех же факторах играли и другие партии. Решающую роль сыгра­ли сами теории и пропагандистские лозунги Гитлера. В них объединились три составляющих — пангерманизм, антисе­митизм и... социализм. Три теории, совершенно разнород­ные, но оказавшиеся самыми популярными в Германии. Ка­ждая из них имела многочисленных сторонников, а в итоге каждый имел возможность найти в нацизме что-то свое.

О пангерманизме уже говорилось в первой главе. Его сходство с учением Гитлера вовсе не случайно. Его уста­новки были переняты нацистами целенаправленно, полу­чили дальнейшее развитие. И точно так же, как довоенный пангерманизм был неразрывно связан с культом кайзера, так и в нацизме он был связан с культом фюрера. Гитлер достигал персональной популярности теми же методами, что Вильгельм II, только делал это более умело и целена­правленно. А все это вместе было очень знакомо герман­ской публике, на этом воспитывалось не одно поколение немцев! Это было в крови, само по себе вызывало носталь­гию по прошлому величию страны и пробуждало надежды на возрождение оного. Поэтому рассуждения о том, будто нацизм за 12 лет каким-то загадочным образом сумел «из­

98

менить душу» немцев, лишены основания. Он преднамерен­но базировался на давних традициях. И не изменил душу, а заведомо пришелся по душе.

Хотя антисемитизм в прежней Германии не имел проч­ных позиций. Наоборот, в империях Гогенцоллернов и Габс­бургов евреи занимали более прочное и более привилегиро­ванное положение, чем в царской России, и в Первую миро­вую немцы пытались в пропагандистских целях обыгрывать «еврейский вопрос», считая его «третьим по значению по­сле украинского и польского». 17 августа 1914 г. под эгидой правительства был создан «Комитет освобождения евреев России» во главе с профессором Оппенхаймером. Верховное командование германской и австрийской армий выпускало обращения, призывавшие евреев к борьбе против русских и обещавшие «равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем Центральные державы». Сам Гитлер познакомился с теория­ми антисемитизма, когда жил в Вене — из журналов и бро­шюр бывшего монаха Георга Ланца.

Но точно так же, как в России многие евреи симпати­зировали в ходе войны немцам и австрийцам, а то и по­дыгрывали им, так и в Германии в 1917—1918 гг., когда ход боевых действий склонился не в ее пользу, часть евреев за­няла пораженческую позицию и принялась исподволь наво­дить контакты с англичанами, французами и американцами. В период Веймарской республики представители этой на­ции стали одними из самых горячих сторонников демокра­тии по западным образцам. А разгул спекуляции, корруп­ции, черного рынка, внедрения иностранного капитала тоже вынес «наверх» часть евреев. Конечно, далеко не всех — но в качестве нуворишей, политиков, депутатов рейхстага они были очень уж заметны. Поэтому и настрой против них стал принимать «национальный» характер.

Что касается социалистических лозунгов, то нацизм не­редко в исторической литературе противопоставляют ком­

99

мунизму. Объявляют двумя противоположными полюсами тоталитарных систем. На самом деле это не так. Изначаль­но нацисты сами считали себя «продолжателями» дела ком­мунистов. Что не мешало им враждовать точно так же, как все революционные партии враждовали со своими предше­ственниками: коммунисты с социалистами, социалисты с либералами. Гитлер, например, рассказывал приближенным: «В молодости, находясь в Мюнхене вскоре после войны, я не боялся общаться с марксистами всех мастей. Я всегда считал, что всякая вещь для чего-нибудь пригодится. И к тому же, у них было много возможностей развернуться по-настоящему. Но они были и остались мелкими людишками. Они не дава­ли ходу выдающимся личностям. Им не нужны были люди, которые, подобно Саулу, были бы на голову выше их сред­него роста. Зато у них было много жидишек, занимавшихся догматической казуистикой. И поэтому я решил начать что- то новое. Но ведь из бывшего рабочего движения тоже впол­не можно было бы сделать что-то вроде нашего...»

Суть своей «реформы коммунизма» фюрер изложил в разговоре с гауляйтером Данцига Раушнингом: «Я не про­сто борюсь с учением Маркса. Я еще и выполняю его заве­ты. Его истинные желания и все, что есть верного в его уче­нии, если выбросить оттуда всякую еврейскую талмудист­скую догматику». А когда собеседник пришел к выводу, что в этом случае получится большевизм российского образца, Гитлер его поправил: «Нет, не совсем. Вы повторяете рас­пространенную ошибку. Разница — в созидательной рево­люционной воле, которая уже не нуждается в идеологиче­ских подпорках и сама создает себе аппарат непоколебимой власти, с помощью которого она способна добиться успе­ха в народе и во всем мире». Таким образом, Гитлер про­сто постарался довести марксизм-ленинизм до «логического завершения». Отбросил «идеологические подпорки», отмел фразеологическую шелуху, в которой постоянно путались и сами большевики — поскольку в борьбе с конкурентами сегодняшние истины назавтра приходилось объявлять «оп­

100

портунизмом» или «уклонизмом». Германский фюрер изба­вился от всего этого, а оставил лишь главное — борьбу за власть. И методы неограниченной власти.

Во многих отношениях нацисты были близки коммуни­стам. Пункт 17 программы НСДАП предусматривал нацио­нализацию промышленности и банков, аграрную реформу с безвозмездной экспроприацией собственности. Геббельс в публичных речах неоднократно заявлял о глубоком род­стве национал-социализма и большевизма. Причем имен­но российского большевизма — немецких коммунистов он уличал в отступлении от революционных принципов и пре­дательстве интересов бедноты, а социал-демократов укорял в забвении марксизма. В историческом перечне революцио­неров, дело которых якобы продолжали нацисты, фигури­ровал и Ленин.

Ярко выраженной левой ориентации придерживались такие видные нацисты, как идеологи партии Отто и Грегор Штрассеры, вожди штурмовиков Рем, Хайнес, Эрнст, круп­ные региональные руководители — Кох, Кубе, Брюкнер, Ке­лер. Да и сам Гитлер преемственности не скрывал. Напри­мер, в беседе с Гессом и командиром штурмовиков Линкс- майером в 1932 г. он говорил: «Революционное учение — вот секрет новой стратегии. Я учился у большевиков. Я не боюсь говорить об этом. Люди в большинстве своем всегда учатся у собственных врагов. Знакомы ли вы с учением о государ­ственном перевороте? Займитесь этим предметом. Тогда вы будете знать что делать». Известны и другие его высказы­вания на этот счет: «Я всегда учился у своих противников. Я изучал революционную технику Ленина, Троцкого, прочих марксистов. А у католической церкви, у масонов я приобрел идеи, которых не мог найти ни у кого другого».

Многие коммунисты в разные времена переходили под знамена Гитлера и, как правило, оказывались там вполне «на месте». Скажем, будущий председатель Народного суда Р. Фрейслер, прославившийся своей кровожадностью, в гра­

101

жданскую войну был в России и служил в ЧК. И впослед­ствии фюрер не в шутку, а в качестве похвалы говаривал: «Фрейслер — это наш Вышинский». Ярым большевиком в начале 20-х был и лидер норвежских нацистов Квислинг. К гитлеровцам перешла часть компартии Франции во главе с Ж. Дорио и компартии Швеции во главе с Н. Флюгом.

Ну а в Германии в ту пору различия между коммуни­стами и нацистами выявить было не так-то легко. Обе пар­тии использовали одни и те же методы — сочетание легаль­ной агитации и борьбы за голоса избирателей с подготов­кой силового переворота. Одни формировали для этого отряды штурмовиков СА, другие — отряды штурмовиков «Рот фронта». Обе партии представляли себя выразителя­ми интересов рабочих. Но главный контингент и для СА, и для «Рот фронта» составляли безработные и городское от­ребье — люмпены, деклассированные элементы, шпана без определенных занятий.

В данном случае характерен пример с Хорстом Бессе­лем, автором нацистского гимна. Он был сутенером, собрал из своих приятелей отряд «Штурм-5» и в результате ряда кровавых потасовок одержал верх в одном из злачных квар­талов Берлина, который прежде контролировался комму­нистами и считался их «вотчиной». А убит был в феврале1930 г. в драке с Али Хелером — тоже сутенером, но активи­стом компартии. На его похоронах Геббельс заявил, что он умер «за Гете, за Шиллера, за Канта, за Баха, за Кельнский собор... Мы вынуждены драться за Гете пивными кружка­ми и ножками стульев, но когда придет час победы, мы сно­ва раскроем объятия и прижмем к сердцу духовные цен­ности».

Да, драк хватало. За годы, предшествующие приходу к власти, в столкновениях с разного рода противниками по­гибло 300 нацистов и 40 тыс. получили увечья и ранения. Против членов НСДАП было заведено 40 тыс. уголовных дел, по которым обвиняемые получили в общей сложно­сти 14 тыс. лет тюрьмы и 1,5 млн. марок штрафов. Одним

102

из тех, кому довелось расследовать эти разборки и прочие преступления, был Мюллер.

В годы Великой депрессии он тоже отнюдь не оставал­ся без работы. Наоборот, спектр «клиентуры» полиции те­перь значительно расширился. Приходилось ловить воров и убийц, совершивших преступление от голода и безработи­цы. В участки пачками таскали девочек и матерей семейств, пошедших на панель ради куска хлеба. Но Мюллер, в отли­чие, скажем, от книжного комиссара Мегрэ, сентименталь­ностью отнюдь не отличался. Наоборот, загрубел на служ­бе среди той грязи, в которую ежедневно окунался. Возмож­но, имел какое-то собственное мнение. Но внешне для него не было разницы, по каким мотивам совершено преступле­ние — из корысти или чтобы семью накормить. Кто попал­ся — того арестовывал. А душеспасительными беседами за­ниматься, в психологии копаться — не его дело. Не отличал­ся он и разборчивостью в средствах. Если подозреваемому при задержании или в участке «случайно» намнут бока, ну и что? Главное, чтобы скандалов и неприятностей потом не было. И чтобы вело к нужному результату. Чтобы дела, ко­торые на нем висят, были раскрыты. Чтобы можно было бы в срок отчитаться о проделанной работе.

И дела Мюллер раскрывал. Начальство это ценило. Он постепенно, ступенька за ступенькой, поднимался по слу­жебной лестнице. Стал старшим инспектором. Потом ко­миссаром полиции. Потом его профессиональная репутация еще больше упрочилась, и он перешел в политическую по­лицию. Где точно так же, как и в уголовной, ему пришлось возиться все с теми же нацистами и коммунистами. Ведь, несмотря на «солидные» парламентские методы борьбы за власть, как те, так и другие не упускали случая использовать приемы, запрещенные законом. На политическом поприще Мюллер действовал по своему обыкновению: квалифициро­ванно, основательно. Например, внедрил в НСДАП своего подчиненного инспектора Майзингера, который прикинулся

103

убежденным поклонником Гитлера, информируя шефа о тай­ных замыслах и закулисных делах в нацистской партии.

Между тем в условиях углубляющегося кризиса герман­ские власти предпринимали свои меры. И в марте 1930 г. Гинденбург назначил «сильного канцлера», Брюннинга, при­званного навести в стране порядок. Но программу жестких антикризисных мер с урезанием расходов на социальную сферу, сокращением окладов государственным служащим, некоторым ограничением политических свобод, разношер­стный «демократический» рейхстаг единодушно провалил. Тогда Брюннинг, заручившись согласием президента, объя­вил чрезвычайное положение и провел эти законы без пар­ламента. А рейхстаг, начавший по данному поводу мутить воду, канцлер разогнал. Новые выборы в сентябре 1930 г. стали триумфом нацистов. Вместо прежних 12 они завое­вали 107 мест в рейхстаге! На первое заседание эти 107 де­путатов вошли строем в главе с Герингом — в ногу, печатая шаг, в партийной форме.

Кризис способствовал и дальнейшему сближению Гер­мании с СССР. К Москве наперебой стали обращаться не­мецкие промышленники в надежде получить заказы для своих предприятий. Развивалось и военное сотрудничест­во. В своем донесении за 1930 г. британский посол в Берлине Гумбольд сообщал министру иностранных дел Гендерсону: «В минувшем году все выглядело так, как будто сторонники сближения с восточным соседом взяли верх в военной по­литике Германии. И что политика эта концентрируется во­круг более тесного сотрудничества с Россией. Советские офицеры неоднократно присутствовали на маневрах в раз­личных частях Германии, а генерал фон Бломберг с группой штаб-офицеров отправился с какой-то секретной миссией в Россию... Хотя политические отношения между Германи­ей и Советской Россией в данный момент и не отличают­ся особой сердечностью, тем не менее, создается впечатле­ние, что военные германские власти намерены поддержи­

104

вать тесную связь со своим будущим могучим союзником в случае возможного конфликта с Польшей».

А в докладе преподавателей академии им. Фрунзе, пред­ставленном ими после командировки в Германию и направ­ленном начальником академии Эйдеманом на имя Воро­шилова, говорилось: «Германский генштаб, по нашим на­блюдениям, видит единственную реальную силу, могущую дать прирост его военной мощи, это — дружеские отноше­ния с Советской Республикой. Наличие общего противни­ка — Польши, опасного для Германии вследствие географи­ческих условий, еще более толкает германский генштаб на пути тесного сближения с Советской Россией. Средние кру­ги офицеров генштаба, состоящие в министерстве рейхсве­ра на службе штаба, не скрывают своего враждебного от­ношения к Франции и Польше и своей искренней симпа­тии к Красной Армии».

И если история с «вооружением будущего агрессора» Москвой, как уже отмечалось, на поверку оказывается все­го лишь мифом времен холодной войны (хотя и живущим до сих пор), то с подготовкой армейских кадров Советский Союз немцам действительно очень помог. Успешно продол­жали функционировать те же учебно-испытательные цен­тры «Липецк», «Кама» и «Томка». В Липецке прошли обу­чение почти все асы и военачальники будущих Люфтваф­фе. В «Каме» учился танковому делу Гудериан. В 1931 г. на обучении и стажировке в СССР находился сразу целый бу­кет военачальников грядущей войны — Кейтель, Манштейн, Браухич, Модель, Кестринг, Горн, Крузе, Файге, Кречмер. Гер­манские делегации часто приезжали в рабочие командиров­ки для обмена опытом, приглашались на все учения и ма­невры Красной Армии. И, например, генерал фон Бломберг, будущий военный министр Гитлера, признавался, что в пе­риод сотрудничества стал «почти большевиком». Многим офицерам в ходе таких стажировок и маневров довелось познакомиться с местами, где они впоследствии будут вес­ти сражения. Кейтель и Браухич побывали на учениях Бе­

105

лорусского военного округа, Модель был прикомандирован к советским частям на Дону, Кестринг — в Курске, Гудери- ан — на Украине.

Советских военачальников и командиров тоже регуляр­но приглашали в Германию. В разное время там побывали в командировках Тухачевский, Уборевич, Якир, Триандафил- лов, Егоров, Корк, Федько, Белов, Баранов, Меженинов, Кат­ков, Зомберг, Даненберг, Степанов, Венцов, Калмыков, Дубо­вой, Примаков, Левандовский, Левичев, Лацис, Лонгва, Ко­тов, Германович и другие. Правда, вот им-то полученные знания о Германии и ее вооруженных силах уже не приго­дились, поскольку к началу войны никого из них не оста­лось в живых. Но до войны было еще далеко, и в то время она показалась бы невероятной не только «товарищам по оружию», но и опытным политикам.

Куда уж было немцам воевать, если кризис лихорадил их все сильнее. В 1931 г. лопнул один из крупнейших гер­манских банков, Дармштадтский национальный (Данат). За этим, как водится, пошла «цепная реакция», и оказалось, что бедствия прошлых лет выглядели лишь «цветочками» по сравнению с новыми. Количество безработных подско­чило до 3 миллионов. Только зарегистрированных — а мно­гие уже и перестали обращаться на биржу труда. Прави­тельственные меры и программы не помогали. По-преж­нему стремительно рос рейтинг коммунистов и нацистов. Хотя НСДАП раздирали идейные разногласия и персональ­ное соперничество между Гитлером, Ремом, Штрассерами. Несмотря на социалистическую составляющую своих про­грамм, фюрер был все же благоразумнее более радикаль­ных товарищей по партии — понимая, что революция по большевистскому образцу приведет, как и в России, к кру­шению самого государства, экономики, вооруженных сил. А значит, и реализация задуманных им геополитических проектов станет невозможной.

Поэтому Гитлер переориентировался на более умерен­ную линию. Что приносило полезные плоды — связи с гер­

106

манскими банкирами и промышленниками, которые начали спонсировать нацистов в качестве возможной альтернати­вы коммунистам. По этому поводу фюреру пришлось вы­держать жесточайшую борьбу внутри партии. Его обвиняли в «предательстве дела революции», и от НСДАП откололся со своими сторонниками Отто Штрассер, основавший но­вую организацию «Черный фронт» (и быстро вошедший в контакт с «Красным фронтом»). Зато, с другой стороны, Гит­леру в это же время удалось преодолеть разногласия с по­пулярным Ремом. Вот ему-то на политические программы было плевать — его заботила только возможность личного возвышения. И когда ему уступили, предложили вновь воз­главить отряды СА, он охотно согласился, сочтя, что будет отныне контролировать главную силу партии.

Канцлера Брюннинга усиление революционных партий крайне тревожило, и он повел решительную борьбу как с коммунистами, так и с нацистами. В рамках «чрезвычайно­го положения» полиции предписывалось строго отслеживать их деятельность. А в случае выявления нарушений закона — не останавливаться перед применением самых жестких мер. И на НСДАП посыпались удары. Особенно эффективными они оказались в Пруссии и Баварии. Мюллер через Майзин- гера хорошо знал о тайных складах оружия и снаряжения СА и СС, их планах, агентуре, печатании нелегальной лите­ратуры. И в результате тщательно спланированной операции фактически разгромил нацистские структуры в Мюнхене.

В условиях острой борьбы, которую одновременно при­ходилось вести и с конкурирующими партиями, и с собст­венной оппозицией, и с полицией, рейхсфюрер СС Гиммлер тоже решил предпринять соответствующие меры. Количест­во его подчиненных достигло уже 10 тысяч. В полках и ба­тальонах СС Гиммлер приказал назначить по 2—3 челове­ка, ответственных за «обеспечение безопасности», то есть занятых вопросами разведки и контрразведки. Это оказа­лось малоэффективным, каждый действовал по своему ра­зумению, кто во что горазд. Что ж, тогда рейхсфюрер взял­

107

ся за дело более основательно. В конце 1931 г. отделил этих людей от остальных подразделений СС и свел их в новую организацию, «службу безопасности» — СД.

Во главе ее был поставлен Рейнхардт Гейдрих. Быв­ший лейтенант, служивший в политическом секторе раз­ведки Балтийского флота. Карьеру его оборвали чрезмер­ные сексуальные аппетиты — в результате скандальной свя­зи с дочерью старшего офицера он попал под суд чести и был исключен со службы. Околачиваясь в Киле без рабо­ты, он через приятелей вступил в СС, был замечен Гиммле­ром, а когда тот задумал создать собственную разведслуж­бу, вспомнил о профессионале, вызвал в Мюнхен и повы­сил в звании сразу до штурмбаннфюрера.

АБрюнинг в начале 1932 г. попал в неприятное поло­жение. С кризисом справиться никак не удавалось. Оппози­ция усиливалась. И ко всему прочему, в этом году истекал семилетний президентский срок Гинденбурга! Возникала опасность, что при таком раскладе избиратели его прока­тят. И Брюнинг задумал продлить срок полномочий прези­дента на два года под тем предлогом, что Гинденбург уже стар, и треволнения избирательной кампании могут отри­цательно сказаться на его здоровье. Но для такого серьез­ного нарушения конституции следовало заручиться согла­сием лидеров крупнейших оппозиционных партий. В пер­вую очередь — нацистов. Гитлер ответил твердым отказом. Он уже и сам чувствовал себя настолько уверенно, что на­меревался претендовать на президентский пост.

Да, намеревался. Выставил свою кандидатуру. Выбо­ры состоялись. Фюрер на них проиграл. Но как проиграл! И кому! Самому Гинденбургу! Гитлер набрал 11,5 млн. голо­сов против 18,5 млн. И вышел вместе с президентом во вто­рой тур. Где за фюрера проголосовало 13,4 млн. — а за Гин­денбурга 19,4 млн. Такая популярность нацистов не в шут­ку озаботила Брюннинга, и он решил попросту разгромить НСДАП. Предыдущие полицейские операции дали мно­гочисленные доказательства ее незаконной деятельности.

108

И канцлер добился принятия закона о роспуске СА и СС, запрете ношения членами НСДАП военизированной пар­тийной формы. 13 апреля 1932 г. по всей Германии полиция приступила к грандиозной операции в рамках этого закона. Закрывались базы, штабы, казармы, учебные центры СА и СС, конфисковывалось имущество. И снова отличились на­чальник политической полиции Берлина Рудольф Дильс, а в Баварии — Генрих Мюллер. Несмотря на то, что после про­шлых провалов и обысков места нацистских складов и баз были изменены и содержались в тайне, мюнхенской поли­ции они оказались известны. А поскольку с СА и СС были неразрывно связаны партийные механизмы, то Мюллер еще раз разгромил всю баварскую организацию НСДАП.

Как раз тогда впервые проявило себя СД во главе с Гейдрихом. Стало ясно, что полиция имеет информатора в партии, и в поединке спецслужб Гейдрих победил своего бу­дущего подчиненного. Начал расследование и довольно бы­стро вычислил Майзингера. Прижал его уликами. Очутить­ся где-нибудь в канаве с проломленным черепом Майзин- геру совсем не улыбалось, и он предпочел согласиться на сотрудничество. То есть фиктивно по-прежнему работал на полицию, а на самом деле стал информировать СД о планах и замыслах полиции. Гиммлер высоко оценил успех своей службы безопасности, произвел Гейдриха в штандартенфю­реры и поручил ему провести дальнейшую реорганизацию и расширение СД, которая отныне превращалась в единую внутрипартийную службу разведки и контрразведки.

Впрочем, бороться с правительственными гонениями больше не потребовалось. Потому что песенка Брюннин- га была спета. Преодолеть или хотя бы смягчить кризис­ные явления правительство не смогло, весной 1932 г. коли­чество безработных достигло 6,5 миллионов. А «дамоклов меч» выборов больше не висел над Гинденбургом, он по­лучил полномочия на следующий семилетний срок. И бли­жайшее окружение президента — его сын Оскар, начальник

109

канцелярии Мейснер, Папен и Шлейхер уговорили его сде­лать «козлом отпущения» канцлера, пожертвовать им. 30 мая Брюннинг был снят. Его пост занял фон Папен.

МЮЛЛЕР МЕНЯЕТ ХОЗЯЕВНа 1932 г. пришелся пик советско-германской «закадыч­

ной дружбы». Рука об руку действовали спецслужбы двух стран. В архивах сохранилась записка полпреда в Берлине Хинчука в Москву от 1 марта 1932 г., касающаяся новых гер­манских предложений о совместном ведении разведки про­тив Польши (ЦГАСА, ф. 33987, оп.З. д.342, л. 180). И Воро­шилов дал на это согласие своим письмом от 12 марта (там же, л. 179—180). СССР и Германия действительно считали себя вероятными союзниками. В Генштабе РККА под руко­водством Тухаческого в том же году был разработан деталь­ный план войны против Польши. Вести ее предполагалось вместе с немцами. Правда, малочисленному и ограниченно­му в вооружениях рейхсверу отводилась вспомогательная роль, основной удар наносился советской стороной. Но не­которые элементы этого плана впоследствии были исполь­зованы германским генштабом — массированные бомбар­дировки Варшавы, расчленение польской обороны удара­ми механизированных бригад и корпусов. В приложенной к плану пояснительной записке для Сталина Тухачевский обосновывал, что готовность к реализации «может быть достигнута уже к концу 1932 г». Также указывалось: «В на­стоящей записке я не касался ни Румынии, ни Латвии. Ме­жду прочим, операцию подобного рода очень легко подго­товить против Бессарабии».

Однако Сталин его планы, естественно, похерил. В от­личие от чрезмерно увлекающегося Тухачевского, он не был авантюристом. По меркам начала 30-х Польша сама по себе была для СССР серьезным противником, да и западные дер­жавы тут уж в стороне никак не остались бы. Механизи­рованных бригад и корпусов, которые в плане Тухачевско­

110

го лихо громили противника на бумаге, в действительности еще не существовало, их только предлагалось создать. При­чем «к концу 1932 г.» это было абсолютно нереально. Мало того, именно в это время в результате коллективизации и раскулачивания разразился голод на Украине, в Белоруссии, Поволжье, Казахстане. То там, то здесь вспыхивали восста­ния и волнения.

Поэтому Иосиф Виссарионович был озабочен отнюдь не тем, как бы напасть на Польшу, а наоборот, как бы по­ляки, пользуясь столь благоприятным моментом, не напали на СССР — вымирающие от голода и загоняемые в колхозы украинские крестьяне стали бы для них лучшими союзника­ми. Чтобы предотвратить такое развитие событий, на запа­де размещались дополнительные войска, но и они оказыва­лись малобоеспособными. Г.К. Жуков, назначенный в Бело­руссию командовать некогда знаменитой 4-й кавалерийской дивизией вспоминал, что она превратилась в «плохую ра­бочую команду».

И потенциальной союзнице, Германии, тоже было не до войны. Она погрязла в политических дрязгах и неразберихе. За 7 лет в стране прошло 30 выборных кампаний! У наро­да подобная «демократия» уже в печенках сидела, тем более что экономическое положение государства не улучшалось, а только ухудшалось. Углублялся и политический раздрай. Удары Брюннинга по нацистам сыграли на руку коммуни­стам. Они тоже значительно усилились, за 7 лет их электо­рат увеличился на 3,3 млн. избирателей, а численность от­рядов «Рот фронта» достигла полумиллиона. Вели они себя не лучше штурмовиков СА, нередко красные боевики в от­крытую кричали о скором захвате власти. Вдобавок разра­зился скандал — вдруг выяснилось, что коммунисты широ­ко проникли в прусскую полицию, фактически взяв ее под контроль. Значительное влияние они приобрели и в прус­ском социал-демократическом правительстве Зеверинга.

И преемник Брюннинга на посту канцлера фон Папен резко сменил курс. 4 июня он распустил рейхстаг. Отменил

111

закон о запрете СА и СС, назначил в обход конституции нового премьер-министра Пруссии Брахта, нового поли­цай-президента и разогнал прежнее прусское правительст­во. Очередные парламентские выборы обернулись победой нацистов. За них проголосовало 13,7 млн. человек, они ста­ли крупнейшей фракцией рейхстага, и на пост председате­ля рейхстага выдвинулся Геринг. Со столь весомой партией нельзя было не считаться. С Гитлером и его приближенны­ми начали консультироваться Папен, Гинденбург, Шлейхер, представители рейхсвера, тузы промышленности. Предла­гали составить коалиционное правительство из нацистов и партий центра. Но фюрер требовал себе пост канцлера и еще ряд ключевых портфелей для НСДАП, а ему предлагали только вице-канцлера. Альянс не состоялся. И правительст­во Папена «зависло в воздухе» — большинство парламента находилось в оппозиции к нему. Канцлер опять распустил рейхстаг, опять назначил выборы.

Для нацистов это чуть не кончилось плачевно. Одни об­виняли Гитлера в том, что он не взял «синицу в руках», по­гнавшись за «журавлем в небе». А с другой стороны, «уме­ренная» политическая линия фюрера, его контакты с про­мышленниками, финансистами, военными были крайне негативно восприняты «революционной» частью электо­рата. И на ноябрьских выборах в рейхстаг НСДАП поте­ряла 2 млн. голосов и 34 депутатских мандата. А на регио­нальных выборах в ландтаг Тюрингии нацисты потеряли аж 40% голосов. Причем значительная доля разочаровавшихся в национал-социалистах голосовала за коммунистов.

Такие результаты «соглашательства» вызвали взрыв внутри НСДАП. Ей вообще грозил распад. Фюрер оказался в катастрофическом меньшинстве, и само его лидерство по­висло на волоске. Сторонники углубления революции вся­чески клеймили его «оппортунизм». А выигрыш от сотруд­ничества с высшими государственными и деловыми круга­ми Германии выглядел сомнительным. «Реакционеры» пока еще отказывались воспринимать Гитлера на равных, отво­

112

дя ему лишь роль потенциального надсмотрщика и укро­тителя разгулявшейся черни. И обращались с ним прибли­зительно как с ассенизатором, которого готовы нанять на сдельную работу.

По свидетельствам современников, Гитлер в тот момент колебался, не возглавить ли ему самому радикальное крыло своей партии и с лозунгами «новой революции» взять курс на путч. Но и это было уже проблематично — в революци­онном крыле оказалось «все схвачено», и вряд ли его при­няли бы в прежнем качестве лидера. Там уже верховодил и задавал тон Грегор Штрассер, руководитель политической организации НСДАП. Он и по своему имиджу куда больше импонировал крайне левым — эдакий рубаха-парень, строя­щий из себя типичного работягу, не дурак пожрать и вы­пить, ввернуть соленое словцо, и по-простому, по-рабочему, поливавший «предательство» Гитлера. И фюрер, несмотря на все трудности и сомнения, удержался на прежней позиции, заявив, что революция — «это вовсе не значит, что следует руководствоваться примером Советской России и ликви­дировать частных собственников как класс. Наоборот, надо всячески поощрять их способности в строительстве новой экономики. Я не допущу, чтобы Германия прозябала в ни­щете и голоде, подобно Советской России».

Ну а для Папена новый состав рейхстага оказался еще более неприемлемым, чем прежний. Опору среди депутатов он так и не обрел. Выступил с инициативой еще раз рас­пустить парламент, назначить еще одни выборы. Седьмые в одном году! Но тут уж воспротивился Гинденбург и его советники. Выборная чехарда всех достала и грозила окон­чательной политической раскачкой государства. 17 ноября подал в отставку сам Папен. Пошли консультации и заку­лисные интриги, и канцлером стал фон Шлейхер. Он тоже вынашивал идею создания коалиционного правительства. Повел переговоры со Штрассером, предлагая ему то, от чего отказался Гитлер — посты вице-канцлера и министра-пре- зидента Пруссии.

113

Это грозило окончательным расколом в НСДАП. Но и у Штрассера в партии было много врагов: Геринг, Геббельс, Фрик, Рем, Гиммлер. Опираясь на них, фюрер провел пар­тийное решение: запретить идеологу прямые переговоры с канцлером. Рем сделал все, чтобы вывести из-под влияния Штрассера «революционных» штурмовиков. А в декабре на встрече со Штрассером в отеле «Кайзерхоф» Гитлер вдруг закатил совершенно безобразную сцену с истерикой, ката­нием по полу и кусанием ковра, обвиняя сподвижника в раскольничестве и попытке узурпировать партийное руко­водство. Тот был шокирован, счел, что с таким «психом» разумный компромисс невозможен, и сгоряча подал в от­ставку. Что Гитлеру и требовалось. Он отстранил Штрассе­ра от всех постов, а когда недавний главный идеолог уехал отдохнуть и развеяться за границу, его вообще исключили из партии и распропагандировали, что все неудачи объяс­няются его «предательством».

Между тем позиции у правительства Шлейхера оказа­лись еще слабее, чем у Папена. Антикризисная программа, обнародованная канцлером, по сути, повторяла программу Брюннинга и вызвала недовольство как рядовых граждан, так и промышленников. Опоры в рейхстаге это правитель­ство тоже не получило, что объяснялось на самом деле кри­зисом не правительства, а самой Веймарской парламентской системы. И сразу же против Шлейхера начались закулисные интриги в окружении дряхлого президента. Под него уси­ленно принялся «копать» фон Папен в отместку за собст­венную отставку. Подключились промышленники, финан­систы. А сына Гинденбурга, Оскара ловко нейтрализовал Геринг, вскрывший махинации с «восточной помощью» — правительственной поддержкой разорившимся землевла­дельцам Восточной Пруссии, на которой хорошо погрел руки Гинденбург-младший.

28 января 1933 г. президент отправил правительство Шлейхера в отставку, и окружение убедило его, что новый дееспособный кабинет способен возглавить только Гитлер.

114

30 января фюрер становится рейхсканцлером. Правда, пра­вительство составилось сперва коалиционное, вместе с Не­мецкой национальной партией Гугенберга. И большинством в парламенте оно опять не располагало, имея 247 голосов из 608. Но Гитлер распустил рейхстаг, назначив выборы на5 марта. И в течение месяца, оставшегося до этих выборов, нацисты принялись действовать очень оперативно, не до­жидаясь их результатов.

2 февраля были запрещены митинги и демонстрации компартии. Ход оказался мастерским. Поскольку как раз и спровоцировал красных на открытые выступления. Руково­дство КПГ восприняло запрет как вызов, и через три дня, когда в Берлине состоялся парад штурмовиков по случаю победы Гитлера, коммунисты устроили массовые ответные акции, вылившиеся в беспорядки и столкновения в Берлине, Бреслау, Лейпциге, Данциге, Дюссельдорфе, Бохуме, Страс- фурте с погромами, ранеными и убитыми. После этих собы­тий, 9 февраля, полиция (еще не нацистская, а полученная в наследство от республики) произвела обыски в штаб-квар­тирах компартии, обнаружив несколько складов оружия и массу компрометирующих документов.

Одновременно Геринг, назначенный в новом кабинете государственным министром без портфеля и министром внутренних дел Пруссии, начал массовую чистку в самой полиции, освобождая ее от приверженцев республики, ев­реев, от лиц, сочувствующих коммунистам. Начальник по­литического отдела прусской полиции Рудольф Дильс, все­го год назад отличившийся при разгроме организаций НСДАП, при этом сумел не только сохранить свое место, но и возвыситься. Он еще осенью 1932 г., за несколько ме­сяцев до торжества нацистов, смекнул, куда ветер дует, и стал подстраиваться к будущим победителям. Геринг счел, что столь квалифицированный сотрудник принесет пользу, и сделал его своим помощником. Именно Дильс консуль­тировал его, кого из полицейских стоит оставить в право­

115

охранительных структурах, а кого уволить. А места изгнан­ных заполняли нацистами.

22 февраля Геринг подписал декрет, согласно которо­му СА и союз фронтовиков «Стальной шлем» объявлялись вспомогательными формированиями полиции, получив та­ким образом государственный статус. Но и коммунисты, в свою очередь, приступили к мобилизации сил. 25 февраля отряды «Рот фронта» и боевые группы так называемой «Ан­тифашистской лиги» были объединены под общим командо­ванием для перехода к активным действиям. А 26 февраля их руководство выступило с воззванием к «широким массам встать на защиту коммунистической партии, прав и свобод рабочего класса», провозглашая «широкое наступление в ти­танической борьбе против фашистской диктатуры».

В общем, этого было уже достаточно, чтобы обвинить коммунистов в подготовке переворота. Но для пущего эф­фекта (и еще — чтобы вернее подействовало на 86-летне­го Гинденбурга, подтолкнуло его поставить нужные подпи­си) в столь накаленной атмосфере была организована про­вокация. 27 февраля группа штурмовиков подожгла здание рейхстага. Нацисты своего добились. 28 февраля президент подписал «чрезвычайные законы для защиты народа и го­сударства», отменявшие или урезавшие конституционные свободы: свободу прессы, собраний, неприкосновенность жилища, личности, переписки, объявлялись наказуемыми «подстрекательство к вооруженной борьбе против государ­ства» и «подстрекательство ко всеобщей стачке». А как толь­ко нацисты получили чрезвычайные законы, последовала «неделя пробудившегося народа» с арестами политических противников.

Это, разумеется, очень даже благоприятно сказалось на результатах мартовских выборов в рейхстаг. За нацистов проголосовало 17 млн. избирателей. Они получили 288 де­путатских мандатов, коммунисты — 81, социалисты — 118, националисты — 52. И 24 марта вновь избранный парла­мент 441 голосом против 94 принял решение о предостав­

116

лении Гитлеру чрезвычайных полномочий на четыре года. (После голосования фюрер крикнул социалистам: «А теперь вы мне больше не нужны!») Засим последовали новые ак­ции. 1 апреля нацисты выдвинули призыв к бойкоту еврей­ских магазинов и товаров, вылившийся в погромы.

Правда, столь бурные перемены, начавшиеся в Берли­не, поддержала не вся страна. По конституции Германии ее земли обладали значительной самостоятельностью, поэто­му правительства и ландтаги некоторых из них попытались протестовать против вводимых порядков. В частности — в Баварии, где были сильны сепаратистские тенденции. Но декретами от 1 и 7 апреля ландтаги всех земель за исклю­чением Пруссии были распущены, вместо них назначались наместники-рейхсштатгальтеры, получившие право отстра­нять от должностей любых местных чиновников по полити­ческим или расовым мотивам. В Пруссии таким штатгаль­тером Гитлер назначил себя и делегировал свои полномо­чия Герингу.

26 апреля 1933 г. Геринг издал декрет о создании тай­ной государственной полиции — «гехайме штатсполицай». То есть гестапо. Номинальное руководство ею Геринг оста­вил за собой, а своим заместителем, фактическим шефом гестапо, назначил Дильса. И гестапо подключилось к рас­правам с противниками нацистов, которые, порой незави­симо друг от друга, вели СА, СС, обычная полиция. В этот период различные отряды штурмовиков создавали собст­венные «дикие» тюрьмы, концлагеря. Первым из них стал лагерь около Штутгарта, потом был открыт лагерь Орани- енбург близ Берлина, лагеря в Вуппертале, Хохштайне, Бре­дове. Некоторые из тех, кого штурмовики считали своими врагами, и до лагерей не добирались. Их просто находили убитыми на пустырях или в подворотнях. Так погиб, в ча­стности, майор полиции Хунглингер, руководивший подав­лением «пивного путча» в 1923 г.

Возможно, подобная судьба ожидала бы и Мюллера. Но он оставался в Баварии. А в этот ключевой регион, «родину

117

партии», Гитлер счел нужным направить Гиммлера. В мар­те он стал полицай-президентом Мюнхена, а через месяц — всей Баварии. Тут образовалась «вотчина» не СА, а СС. Эта организация тоже завела собственный концлагерь, в Дахау. А политическую полицию рейхсфюрер СС отделил от обще­го управления полицией Мюнхена и руководство ею пору­чил Гейдриху. И вот тут-то Мюллеру пришлось понервни­чать. На роль правой руки Гейдриха пытался претендовать Майзингер, вроде бы уже проявивший себя, работая на на­цистов. Усиленно интриговал против прежнего начальника, надеясь уничтожить его и выдвинуться самому.

Однако Гиммлер и Гейдрих рассудили иначе. Перевер- тыша-Майзингера они ставили невысоко. Понимали, что по­добный тип столь же легко может изменить снова. А вот Мюллер будет землю рыть и из кожи вон лезть, чтобы вы­служиться перед новыми хозяевами и загладить прошлую вину перед ними. Гиммлер вообще ценил хороших профес­сионалов. И качества Мюллера тоже оценил — его высокую компетентность, добросовестность, дисциплинированность. Плюс выработавшееся за годы службы весьма условное от­ношение к совести и прочим моральным барьерам. Поэто­му его оставили на службе. И Гейдрих нацелил его на борь­бу с нелегальными политическими организациями, в пер­вую очередь — коммунистическими.

Что ж, расчеты оправдались. Мюллер воспринял дове­рие нового начальства с радостью (наверняка и с облегчени­ем) и рьяно принялся за дело. Опыт в выявлении подполь­ных структур он имел немалый. И какая разница, нацистов преследовать или коммунистов? Кого приказано, того и бе­рет. Он быстро добился успехов по поиску и уничтожению групп КПГ. Тем более что компартия, подвергшаяся полно­му разгрому, пыталась создавать подполье наспех, из людей, в значительной мере случайных, не знающих правил кон­спирации или пренебрегающих таковыми. А многие члены партии после обрушившихся на нее ударов запаниковали и метались в поисках выхода — как бы суметь «перекрасить-

118

с я» и сменить политическую ориентацию? Среди таких лег­ко было найти осведомителей и провокаторов. Одним из сотрудников, которых Мюллер привлек к этим операциям, стал все тот же Майзингер. О том, что он в прошлом был агентом-«двойником», Мюллер узнал. Как и о том, что Май­зингер метил на его место. И затаил против него увесистый «камень за пазухой» — Мюллер зла не забывал. Но внешне продолжал относиться к Майзингеру очень хорошо, не про­сто как к старому коллеге, а вообще как к близкому другу.

Переход на позиции нацистов и вступление в их ор­ганизации не из идейных, а из карьерных или материаль­ных соображений были в 1933 г. характерны не только для Мюллера, но и для очень значительной части немцев. Про­стонародье охотно записывалось в СА — там было чувст­во «братства», революционные лозунги, шумные сборища в пивных. Интеллектуалы и аристократы предпочитали СС — им импонировала элегантная черная форма, дух «рыцарско­го ордена», да и нравы эсэсовцев выглядели менее грубыми, чем у штурмовиков. Таким образом, например, вступил в НСДАП и СС нищий студент Боннского университета Валь­тер Шелленберг. Он вел полуголодное существование на со­держании жены-портнихи (с которой разведется, как толь­ко выбьется в высокие чины), и к нацизму его подтолкну­ло желание выхлопотать государственное пособие. А за это первым его заданием в рамках службы в СС стала «осведо­мительская» работа среди товарищей-студентов.

Мюллер тоже попытался подстроиться к новым вла­стям и подал заявление о вступлении в партию. Но не тут- то было. Среди баварских функционеров и чиновников НСДАП слишком многие помнили, как он их отлавливал и допрашивал в полиции, и Мюллеру дали от ворот пово­рот. Хотя в 1933 году в нацистскую партию принимали даже бывших коммунистов. Репрессии коснулись в основном их руководящей верхушки и активистов. Да и то не всех. Тех из них, кто выражал готовность к сотрудничеству, отпус­кали и привлекали к работе. К гитлеровцам переметнулись,

119

например, Торглер, руководитель коммунистической фрак­ции рейхстага и второе лицо в партии после Тельмана, вид­ные красные деятели Фрей, Карван.

А уж о рядовых коммунистах и говорить нечего — мно­гие формирования «Рот фронта» вливались в СА в полном составе, целыми отрядами. Для того сброда, который состав­лял основу и красных, и коричневых штурмовиков, особой разницы не было, кому служить. Те и другие были «за ре­волюцию» и «против капиталистов». Сохранялась возмож­ность пофорсить в униформе, она у СА была даже красивее, чем у ротфронтовцев. Сохранялась и возможность подрать глотки на митингах, помаршировать, потешить силушку, да еще получить за участие в шествиях и потасовках несколь­ко марок на пиво — так не все ли равно, из какой кассы их получать, из коминтерновской или нацистской? В одном лишь Берлине таких перевертышей насчитывалось около 300 тысяч, немцы прозвали их «бифштексами» — коричне­выми снаружи и красными внутри.

И Гитлер до поры до времени приветствовал это явле­ние. Он говорил: «Германия не станет большевистской. Ско­рее большевизм станет чем-то вроде национал-социализма. Впрочем, между нами и большевиками больше сходства, чем различий. Прежде всего — истинный революционный на­строй, который еще жив в России, свободный от происков всякой пархатой социал-демократии. Я всегда принимал во внимание это обстоятельство и отдал распоряжение, чтобы бывших коммунистов беспрепятственно принимали в нашу партию. Национал-социалисты никогда не выходят из мел­кобуржуазных социал-демократов и профсоюзных деятелей, но превосходно выходят из коммунистов».

В 1933 г. силы и помыслы фюрера были направлены на строительство государства нового типа. В мае были ликви­дированы профсоюзы — их заменили «Комитетом дейст­вий в защиту немецких трудящихся» (позже — «Трудовой фронт») под руководством доктора Лея. Затем устранили все конкурирующие политические партии и группиров­

120

ки — одни обвинили во всех грехах и разогнали, как со­циал-демократов, другие, как Народная партия и Католиче­ская партия центра, вовремя осознали, к чему дело клонит­ся, и предпочли быстренько «самораспуститься». Некоторые вчерашние союзники, вроде «Стального шлема», пробовали возмутиться установлением однопартийного режима — их тоже распустили. И 7 июля был опубликован закон: «На­ционал-социалистская немецкая рабочая партия является в Германии единственной политической партией. Лицо, ока­зывающее поддержку какой-либо иной политической орга­низации или пытающееся создать какую-либо новую поли­тическую партию, наказывается каторжными работами на срок до 3 лет или тюремным заключением от 6 месяцев до3 лет, если иное наказание не предусмотрено в текстах дру­гих законоположений».

Началось и объединение партийной системы с государ­ственной. Германия делилась на 32 области — гау, во главе с гауляйтерами, гау — на районы-крайсы во главе с крайс- ляйтерами, районы — на группы (ортсгруппен), группа — на ячейки-целлен, ячейка — на блоки. Совершенствовалась репрессивная система. 22 июня была издана инструкция Ге­ринга для государственных чиновников, а 30 июня для ра­бочих и служащих, в которых предписывалось следить за высказываниями друг друга и сообщать в соответствую­щие инстанции о критике властей. Деятельность каратель­ных структур фактически была выведена из-под судебной юрисдикции, закон от 2 августа гласил, что правительство могло остановить любое расследование и прервать рассмот­рение дела судом на любой стадии.

Между прочим, и в практике построения нацистского государства Гитлер не скрывал, что перенимает опыт боль­шевиков. Он говорил Раушнингу: «Я многому научился у марксистов. И я признаю это без колебаний. Но я не учил­ся их занудному обществоведению, историческому материа­лизму и всякой там «предельной полезности». Я учился их методам. Я всерьез взглянул на то, за что робко ухватились

121

их мелочные секретарские душонки. И в этом вся суть на­ционал-социализма. Присмотритесь-ка повнимательнее. Ра­бочие, спортивные союзы, заводские ячейки, массовые ше­ствия, пропагандистские листовки, составленные в доступ­ной для масс форме — все эти новые средства политической борьбы в основном берут свое начало у марксистов. Мне достаточно было взять эти средства и усовершенствовать их, и мы получили то, что нам надо...»

Социалистические лозунги в нацистских программах остались. Но на «углубление революции» по ленинскому типу фюрер не пошел. В начале июля в Бад-Рейхенгалле он провел совещание высших чинов СА и СС, где впервые объ­явил, что «национальная революция» в Германии закончена, и теперь пора заняться «мирной работой». Что же касает­ся социалистических установок, то Гитлер придал им иную трактовку и разъяснял: «Мой социализм — это не марксизм. Мой социализм — это не классовая борьба, а Порядок...». Или: «Зачем нам социализировать банки и фабрики? Мы социализируем людей».

ИГРИЩА ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИЧто касается агрессивных планов Гитлера, то и они на

первых порах во многом копировали проекты Ленина и Троцкого о «мировой революции». В Германии, ослабленной кризисом и ограничениями Версаля, возможность одолеть соседей чисто силовыми методами казалась еще малореаль­ной. В это никто не поверил бы. И сперва проекты строи­лись на сочетании армейских операций с «революционны­ми методами». Как свидетельствует Раушнинг, Гитлер «и его генералы опирались на опыт взаимоотношений Людендор- фа с Россией. Они изучали опыт германского генерального штаба, накопленный при засылке Ленина и Троцкого в Рос­сию, и на основе этого выработали собственную систему и доктрину — стратегию экспансии». Предполагалось, что в любой стране существуют силы, недовольные своим прави­

122

тельством, и надо лишь разбудить их, раскачать и активи­зировать. А в нужный момент они выступят против «плу­тократов» и нанесут удар изнутри, подрывая способность государства к сопротивлению. Следовательно, и агрессия должна была разворачиваться под флагом цепочки рево­люций — только не социалистических, а «национальных».

Любопытно отметить, что после прихода нацистов к власти разрыв между Германией и СССР произошел дале­ко не автоматически. И не сразу, несмотря на разгром ком­партии. Впрочем, большевикам это было не впервой. В ходе турецкой революции Мустафа Кемаль Ататюрк компартию в своей стране вообще вырезал, однако его борьба счита­лась «антиимпериалистической», и Советская Россия про­должала поддерживать с ним дружбу и оказывать помощь.

Правда, Гитлер допускал и откровенно враждебные выпады, в своей речи 2 марта 1933 г. он заявил: «Я ставлю себе срок в 6—8 лет, чтобы совершенно уничтожить мар­ксизм. Тогда армия будет способна вести активную внеш­нюю политику, и цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероят­но, Восток». Но сразу же после такого выступления он счел нужным смягчить тон. Разъяснить, что он, вроде бы, вовсе не угрожал, а всего лишь уточнил изменившиеся правила игры. В интервью газете «Ангриф» он выразил убеждение, что «ничто не нарушит дружественных отношений, сущест­вующих между обеими странами, если только СССР не бу­дет навязывать коммунистических идей германским граж­данам или вести коммунистическую пропаганду в Германии. Всякая попытка к этому немедленно сделает невозможным всякое дальнейшее сотрудничество».

И Москва тут же ответила передовицей «Известий»: «Советское правительство, оказавшись в состоянии под­держивать в мире и гармонии торговые отношения с фа­шистской Италией, будет придерживаться такой же поли­тики и в своих отношениях с фашистской Германией. Оно требует только, чтобы гитлеровское правительство воздер­

123

жалось от враждебных актов по отношении к русским и к русским учреждениям в Германии». Речь шла о том, что со­ветских сотрудников в Германии, в значительной доле свя­занных с Коминтерном и привыкших к совершенно от­крытой деятельности в этой стране, нередко арестовывали заодно с немецкими коммунистами. Иногда в качестве пре­дупреждения, чтобы впредь не наглели, а чаще по личной инициативе наиболее ретивых штурмовиков и полицейских, стремящихся продемонстрировать свою бдительность. Все­го было 47 таких арестов — но всех задержанных отпусти­ли с извинениями.

А когда «недоразумения» были улажены, сотрудниче­ство некоторое время еще продолжалось. 10 мая 1933 г. по приглашению Тухачевского в СССР прибыла военно-тех­ническая делегация во главе с начальником вооружений рейхсвера фон Боккельбергом. Ее провезли по стране, по­казали ЦАГИ, 1-й авиазавод, артиллерийский ремонтный завод в Голутвино, химзавод в Бобриках, Красно-Путилов- ский завод, полигон и оружейные заводы в Луге, Харьков­ский тракторный, 29-й моторостроительный завод в Запо­рожье, орудийный им. Калинина в Москве. На приеме у германского посла Ворошилов говорил о стремлении под­держивать связи между «дружественными армиями», а Ту­хачевский указывал: «Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Ар­мии к рейхсверу. И всегда думайте вот о чем: вы и мы, Гер­мания и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если мы будем вместе».

Военный атташе в Берлине Левичев в докладе Вороши­лову от 12 мая 1933 г. сообщал: «Часто просто недоумева­ешь, когда слышишь, как фашистский оркестр наигрыва­ет «Все выше и выше», «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу»... Немцы самым последовательным образом стре­мятся показать всему свету, что никаких серьезных изме­нений в советско-германских отношениях не произошло... Со стороны рейхсверовцев встречаю самый теплый при­

124

ем. Не знаю, что они думают, но говорят только о дружбе, о геополитических и исторических основах этой дружбы, а в последнее время уже говорят о том, что, мол, и социаль­но-политические устремления обоих государств все боль­ше будут родниться: «Вы идете к социализму через мар­ксизм и интернационализм, мы тоже идем к социализму, но через национализм»... И поэтому главной основой дружбы, включительно «до союза», считают все тот же тезис — об­щий враг Польша».

Делались попытки сближения и на партийном уровне. В конце мая почва для этого зондировалась через полпреда в Берлине Александровского — в качестве одного из вари­антов предлагалось организовать рабочий визит в Москву Геринга. Среди руководителей НСДАП, как и среди генера­литета, также существовало сильное просоветское крыло. Целый ряд гауляйтеров считали союз между двумя страна­ми единственно возможным политическим решением, кото­рое позволило бы Германии возродить свою мощь и избе­жать опасности со стороны Запада. А уж объединение сил против Польши считалось само собой разумеющимся. Гау- ляйтер Данцига Раушнинг установил хорошие личные от­ношения с советским полпредом Калиной, напрямую обра­щаясь к нему за помощью, когда поляки пытались ущемить немецкие интересы в данном регионе. И советская сторона всегда шла навстречу, оказывая на Варшаву требуемое дав­ление. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох (будущий палач Украины) шел еще дальше — он разработал гранди­озный план создания «транснационального трудового го­сударства» путем полного объединения Германии и СССР. Карты такой союзной державы с детальными расчетами всех выгод и проектами внутреннего устройства демонст­рировались в его кабинете, представлялись наверх, пропа­гандировались в партийном окружении. И его план находил очень много сторонников, особенно среди молодых военных и инженерно-технических работников — уж больно все ка­залось логичным и выигрышным.

125

В июне 1933 г. германский генштаб провел военно-штаб- ную игру. По ее исходным данным предполагалось, что меж­ду Берлином и Москвой заключен тайный союз. СССР начи­нает войну против Польши. Франция, не знающая о сущест­вовании союза, вмешивается на стороне поляков. Но в этот момент Германия занимает позицию вооруженного нейтра­литета и неожиданно для Запада объявляет всеобщую мо­билизацию (заодно перечеркивая тем самым Версальский договор). В результате Франция и ее союзница Чехослова­кия оказываются в замешательстве, в связи с новой внезап­ной угрозой не могут оказать Польше реальную помощь, и она подвергается быстрому разгрому со стороны Красной Армии, а ее разбитые войска вынуждены отступать в Вос­точную Пруссию, где их интернируют.

А 8 июля на приеме в советском полпредстве военный министр генерал фон Бломберг говорил: «Несмотря на все события последних месяцев, рейхсвер по-прежнему, так же, как и германское правительство, стоит за политическое и военное сотрудничество с СССР». Причем текст его речи был предварительно согласован с Гитлером...

И только к осени советско-германский альянс распался. Способствовали этому несколько факторов. В Москве Гитле­ра недооценили. Сочли, что его правительство будет таким же кратковременным, как кабинеты Папена или Шлейхера. Аналогичного мнения в то время придерживались многие, в том числе французские и английские эксперты, а писатель Томас Манн известие о приходе к власти нацистов встре­тил с широкой улыбкой: «Тем лучше, они не продержатся и восьми месяцев». Советская сторона считала, что наци­стское правление лишь будет способствовать дальнейшей раскачке Германии — и откроет путь коммунистам. Амери­канский посол в Берлине Додд докладывал в МИД США: «Россия со своей стороны согласна подождать до быстрого падения Гитлера и видит в германском коммунистическом движении преемника его власти».

126

Подобные прогнозы имели под собой основания. Поло­жение в стране оставалось очень нестабильным. Хотя КПГ была разгромлена, но роль «революционной партии» с ус­пехом перехватило... левое крыло самой НСДАП. Проком­мунистические тенденции в партии были очень сильны. На­пример, президент Верхней Силезии Брюкнер обрушивался на капиталистов вполне по-ленински, утверждая, что сама жизнь их «есть непрерывная провокация». Один из лидеров нацистской Рабочей федерации Келер проповедовал: «Капи­тализм присвоил себе исключительное право давать трудя­щимся работу на условиях, которые сам же и устанавли­вает. Такое преобладание аморально, его нужно сломать». Председатель нацистской фракции ландтага Пруссии Кубе (будущий палач Белоруссии) требовал экспроприации зем­ли: «Национал-социалистское правительство должно заста­вить крупных помещиков разделить свои земли и передать большую часть их в распоряжение крестьян». А особенно радикально была настроена огромная армия штурмовиков, насчитывавшая 4,5 миллиона человек. Уж они-то, войдя во вкус буйства, останавливать «революцию» никак не желали, охотно подхватывали все экстремистские лозунги. На чем играл Рем. Самого его коммунистические теории мало инте­ресовали, но он (не без основания) полагал, что его обошли при дележке руководящих постов, рвался к власти и охотно поддерживал оппозицию, приняв на себя роль ее лидера.

Но если позиции Гитлера оставались непрочными, то и фюрер, в свою очередь, считал в это время положение Ста­лина шатким. В СССР продолжался голод, в городах из-за «затягивания поясов» нарастало недовольство Сталиным, в партии и комсомоле поднималась стихийная оппозиция, а изгнанный Троцкий расписывал в интервью западным га­зетам, какой поддержкой он пользуется в коммунистиче­ских массах и сколько у него в России сторонников. И по­скольку нацисты, как и коммунисты, идеализировали свое учение, в Германии возникли даже теории, что в Советском Союзе грядет новая революция, «национальная». В апреле

127

1933 г. немецкий посол в Москве Дирксен писал Гитлеру: «Большевизм в России не вечен. Процесс развития нацио­нального духа, который показывается теперь во всем мире, охватит, в конце концов, и Россию. Большевизм с его ну­ждой и ошибками сам подготовляет почву для этого». Это донесение было перехвачено советской разведкой и, дойдя до Сталина, сердечному согласию между державами отнюдь не способствовало.

Впрочем, это было не главным. Для Гитлера в данный момент союз с Россией был бесполезен. Даже вреден! Во- первых, такое сближение вело бы к усилению левого, оппо­зиционного крыла НСДАП, которое грозило свергнуть фю­рера. Во-вторых, союз с СССР стал бы, мягко говоря, не­равноправным. Как видно из приведенного выше сценария военно-штабной игры, Германия в 1933 г. могла в нем играть лишь вспомогательную роль. С соответствующим распреде­лением плодов побед. И при существовавшем «весовом не­равенстве» возникала опасность, что Москва подомнет под себя «младшего союзника». Поэтому фюрер говорил при­ближенным: «Я не боюсь разлагающего влияния коммуни­стической пропаганды. Но в лице коммунистов мы имеем достойного противника, с которым надо держать ухо вос­тро. Германия и Россия удивительным образом дополняют друг друга. Они просто созданы друг для друга. Но именно в этом и заключается опасность для нас: Россия может за­сосать и растворить наш народ в своих просторах... Что до меня, то я, очевидно, не стану уклоняться от союза с Росси­ей. Этот союз — главный козырь, который я приберегу до конца игры. Возможно, это будет самая решающая игра в моей жизни. Но нельзя начинать ее преждевременно, и ни в коем случае нельзя позволять всяким писакам болтать на эту тему. Однако если я достигну своих целей на Западе — я круто изменю свой курс и нападу на Россию. Никто не сможет удержать меня от этого. Что за святая простота — полагать, что мы будем двигаться все прямо и прямо, ни­куда не сворачивая!»

128

То есть, Гитлер видел возможность сыграть на противо­речиях между западными державами и Советским Союзом. Для того чтобы Германия усилилась и могла играть само­стоятельную роль в мировой политике, требовалось попус­тительство Запада, которое позволило бы избавиться от ог­раничений в военной области. Следовательно, требовалось не союзничать, а, напротив, демонстративно поссориться с Москвой! Чтобы бывшие победители Германии уверились в исключительно антисоветской направленности нацизма.

И подобные шаги начали предприниматься. В Англию поехали делегации во главе с Герингом, Розенбергом, Гуген- бергом. Они заявляли, что из-за кризиса в Советском Союзе возможен его распад, а стало быть, неплохо заранее догово­риться о разделе «шкуры русского медведя». 4 июля 1933 г. советская военная разведка доложила Ворошилову, что в Британии Розенберг ведет секретные переговоры. «Особый проект предусматривает раздел русского рынка. По мнению германских кругов, следует ожидать скорого изменения по­литического положения в России и соответственно этому же­лательно заблаговременно разделить эту громадную область сбыта». Конечно, это тоже было доложено Сталину. Резко из­менился и тон немецкой пропаганды. Советское полпредство в Берлине сообщало: «С июля 1933 г. развертывается продол­жающаяся до сих пор кампания о так называемом «голоде» в СССР. По размаху и широте эта кампания беспрецедентна в истории антисоветских кампаний. В августе развернулась бешеная персональная травля тов. Литвинова».

Что ж, Сталин ответил адекватно. Как уже отмечалось, он и сам опасался, что соседи могут воспользоваться ката­строфическим положением в СССР. Поэтому Польше и Ру­мынии было предложено заключить пакты о ненападении. Поляки согласились с радостью — альянс Москвы и Берли­на они считали нешуточной угрозой, теперь же в него вби­вался клин. Румыны тоже согласились. А через них пошло демонстративное сближение с Францией — она в любой си­туации не доверяла Германии и продолжала считать ее глав-5 Агенты Берии... 129

ным потенциальным противником. В Наркомате иностран­ных дел Сталин дал «зеленый свет» Литвинову, стороннику «западнической» ориентации, который соперничал с «гер­манофилами» (отсюда, кстати, и нападки германской прес­сы на Литвинова).

Военное сотрудничество было резко свернуто. Очеред­ные приглашения советских военных в Германию были от­клонены. А относительно набора немецких офицеров в со­ветские училища и академии был дан ответ об «отсутствии возможности». ЦК приняло постановление «О прекращении деятельности всех предприятий, организованных рейхсве­ром в СССР», в результате чего были ликвидированы все три совместных учебно-испытательных центра: «Томка» —15 августа, «Кама» — 4 сентября, «Липецк» — 14 сентября. И в том же сентябре был организован пышный прием фран­цузской военной делегации во главе с Пьером Котта. Ее, как несколькими месяцами раньше делегацию фон Боккельбер- га, повезли по всем оборонным заводам, а Тухачевский дал в ее честь грандиозный банкет с тостами, не менее выра­зительными, чем недавние тосты в честь немцев. Тухачев­ский и стал основным выразителем новой линии в воен­ных кругах. Он был наименее политизированным из вое­начальников. По большому счету, ему было без разницы, с кем блокироваться. А при контактах с французами он со своим дворянским воспитанием, образованием и безукориз­ненным знанием языка, уж конечно же, выходил на первый план по сравнению с рубаками типа Ворошилова.

Гитлеру все это было на руку. Он получил возможность охладить своих левых товарищей по партии — нацистская пресса принялась вопить о «предательстве» русских, сбли­жающихся с заклятыми противниками немцев, поляками и французами. Дескать, «окружают»! И у самого фюрера те­перь оказались развязаны руки для любых контактов и до­говоренностей с западными державами. Они теперь выгля­дели естественными маневрами, чтобы разорвать гипотети­ческое «окружение».

130

Дальнейшему ухудшению отношений с СССР способ­ствовал громкий Лейпцигский процесс против «поджигате­лей рейхстага», проходивший с сентября по декабрь. Обви­нялись в этом преступлении даже не немецкие коммунисты, а представители Коминтерна, то есть камень открыто бро­сался в московский огород. Процесс, как известно, был це­ликом высосан из пальца, и из-за слишком грубых подта­совок окончился для обвинения позорным провалом. Но... был ли он на самом деле неудачей фюрера? Вот уж нет. На­оборот, принес сплошную выгоду! Ведь явно дутый харак­тер обвинений, то и дело вскрывающаяся ложь были в гла­зах западных политиков лучшим доказательством непри­миримого отношения нацистов к коммунизму. Надо ж, мол, как усердствуют, ни перед чем не останавливаются, только бы русским насолить!

И лидеры ведущих держав Европы клюнули. Пошли на первые уступки Германии. В октябре, в период процесса, она демонстративно вышла из Лиги Наций — на это посмотре­ли сквозь пальцы. А в конце 1933 г. было образовано мини­стерство авиации — пока еще вроде бы гражданской, но под данным флагом уже можно было развернуть разработки для воссоздания запрещенных военно-воздушных сил. Но и на это Запад предпочел не реагировать. В начале 1934 г. Гитлер стал устанавливать контакты с Польшей, встретился с Пил- судским и подписал с ним пакт о ненападении. На что анг­личане и французы тоже посмотрели благосклонно, расценив этот шаг как подтверждение антисоветской направленности германской политики. А уж Польша в результате данных со­бытий сочла, что выиграла больше всех — обрела двух новых «союзников», могла выбирать между ними и в спорных во­просах использовать одного из них против другого...

Хотя на самом деле пакт был выгоден только для Гер­мании — поскольку ее армия была еще значительно слабее польской. И Гитлер, разумеется, вел свою хитрую игру. Уже много позже, 22 августа 1939 г., на совещании с военачаль­никами в Оберзальцберге он признавался: «С осени 1933

131

года... я решил идти вместе со Сталиным...», то есть разрыв «дружбы» с Советским Союзом был одним из стратегических ходов данной игры. А когда после подписания пакта с Пил- судским приближенные поинтересовались у фюрера, соби­рается ли он теперь объединиться с поляками и напасть на СССР, тот ответил: «Советская Россия — это очень трудно. Вряд ли я смогу с нее начать... Все договоры с Польшей име­ют лишь временную ценность. Я вовсе не собираюсь доби­ваться взаимопонимания с поляками. Мне нет нужды делить власть с кем бы то ни было... В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией. Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом...»

РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИТУАЦИЯ 1934-гоСтроительство Третьего рейха сопровождалось расо­

выми «чистками» и усиленной пропагандой расовых тео­рий. Для немцев, как уже отмечалось, они были не новы, на них базировалось учение пангерманизма. Теперь же эти тео­рии углублялись, усугублялись и возводились в ранг офици­альной государственной доктрины. Хотя, если разобраться, представляли собой откровенную чепуху. Ведь ни один на­род не может существовать без той или иной степени смеше­ния с другими народами. А уж германская нация подверглась на своем историческом пути особенно сильному смешению. Во-первых, немцы в свое время осуществляли экспансию на земли славянских племен, привлекая их вождей в союзы и постепенно вбирая в себя. Поэтому, например, население По­мерании и Восточной Пруссии составилось из обращенных в католичество, а потом и германизировавшихся славян. Точ­но так же, как население Силезии и Австрии.

А во-вторых, в 1618—1648 годах на территории Герма­нии гремела Тридцатилетняя война. Велась она армиями на­емников, оставлявших за собой разграбленные и сожженные города и села и резавших всех подряд. Различные немецкие княжества потеряли тогда от трети до трех четвертей жите­

132

лей. Заселяли опустошенные территории те же демобилизо­ванные или дезертировавшие наемники всех мастей: фин­ны, швейцарцы, шотландцы, итальянцы, поляки, французы, испанцы. И, как ни парадоксально, евреи, массами бежав­шие в это время с Украины и Польши, где их принялись ис­треблять повстанцы Богдана Хмельницкого. Великий кур­фюрст Пруссии Фридрих-Вильгельм специально привлекал их для заселения земли разными льготами, и многие, пере­жив украинский кошмар, предпочитали отказаться от преж­ней веры, сменить язык и превратиться в немцев.

Но авторы учений о «нордической расе» в такие «ме­лочи» не вдавались. Далеко не все верили в их теории. Мог ли в них поверить, скажем, Гейдрих, чья бабка была еврей­кой? Но сомнения оставляли в себе, а на словах большинст­во народа приняло «правила игры». Одни искренне, другие во избежание неприятностей. Впрочем, нацистское руково­дство умело иногда и смотреть сквозь пальцы на отклоне­ния от своих теорий. Очень многие представители генера­литета и офицерства находились, как и Гейдрих, в той или иной степени родства с евреями — когда финансовые дела германских дворянских фамилий шатались, весьма распро­страненным выходом из положения были браки их отпры­сков с дочерьми банкиров и торговцев. Но с рейхсвером Гитлер ссориться не хотел, и «расовую чистку» там прове­ли довольно условно: из армии и флота было исключено всего 7 офицеров, 6 курсантов и 35 унтер-офицеров, сол­дат и матросов.

Однако Гиммлер в расовые теории верил свято. И в лице СС видел не только военизированные формирования, но и некий банк элитного арийского генофонда. Отбор вел­ся на строгих расовых принципах, специальными комиссия­ми, куда кандидат должен был представить данные о сво­их предках начиная с XVIII века. Кучей формальностей об­ставлялось и вступление членов СС в брак — они должны были представить аналогичные документы о расовой чис­тоте невесты. А 102 самых рослых и самых видных бойца,

133

таких, чтобы выглядели настоящими «белокурыми бестия­ми», рейхсфюрер отобрал лично и сформировал из них роту «Ляйбштандарте» для охраны фюрера и его резиденции. Это было первое подразделение СС, получившее официальное право носить оружие. Всего же численность «ордена» дос­тигла в 1933 г. 52 тысяч.

А вот в полицейской сфере в это время все еще царило «многовластие». В Пруссии — Геринг, в Баварии — Гиммлер, в остальных землях собственные начальники. И, допустим, в полиции Саксонии все еще господствовало оппозиционное отношение к нацистам, приказы центральной власти там спускали на тормозах или саботировали. Подобное поло­жение вызывало серьезные проблемы. Геринг стал важным партийным и государственным вельможей, ездил за рубеж, сам принимал разные делегации, вращался в среде крупных промышленников, занялся вопросами возрождения авиа­ции. Полицейские дела после разгрома коммунистов ото­шли для него на второй план, были пущены на самотек. Зло­употреблений в гестапо и без того было множество, а вра­гов у Дильса хватало — штурмовики помнили его работу против нацистов.

В сентябре эти злоупотребления постарались выта­щить наружу, разразился скандал. Герингу пришлось уво­лить Дильса и назначить вместо него руководителем геста­по некоего Хинклера, которого подсунул председатель фрак­ции НСДАП в ландтаге Пруссии Кубе. Но Хинклер оказался запойным алкоголиком, за месяц развалил всю работу, и Геринг вернул на прежний пост Дильса. А 30 ноября из­дал указ, выводящий гестапо из подчинения министерства внутренних дел, отныне оно подчинялось только министру- президенту Пруссии, то бишь лично Герингу.

Ну а Гиммлер в это же время стал использовать «кадро­вые методы». Его люди подкатывались к местным властям в тех или иных регионах и доказывали, что им выгоднее от­дать правоохранительные органы под власть рейхсфюрера СС. И такая агитация имела успех. Хотя бы из-за того, что

134

альтернативой Гиммлеру были представители буйных СА. Эсэсовцы выглядели куда более благопристойными, органи­зованными и предпочтительными. Гиммлер при этом зару­чился и поддержкой Гитлера, обратившись к нему с прось­бой отдать «продажную старорежимную полицию» под кон­троль «лучших сыновей народа» — СС, поскольку было бы «справедливо, своевременно и необходимо бороться с вра­гом общими для всего Рейха методами». В октябре 1933 г. в дополнение к Баварии он стал шефом полиции Гамбурга, в ноябре — Мекленбурга и Любека, в декабре — Тюрингии, Гессена, Бадена, Вюртемберга, Анхальта.

Мюллер, кстати, сработался с новым начальством дале­ко не сразу И даже не из-за того, что ему не доверяли. Про­сто Гейдрих был по натуре очень жестоким человеком и лю­бил издеваться не только над поверженными врагами, но и над собственными подчиненными. Он любил, чтобы они боялись его, дергались, нервничали. И зависели от него. Поз­же он будет точно так же издеваться над Шелленбергом. На­пример, подтолкнув к разводу с женой-портнихой, которая станет ему «не по чину». А когда Шелленберг захочет же­ниться на польке, испросит для этого разрешения началь­ства и проверки ее расовой чистоты, Гейдрих разрешит — дескать, женись смело, все в порядке. Зато потом якобы слу­чайно подбросит ему результаты проверки с указанием, что один из родственников его новой супруги — еврей...

Ну а сперва, в 1933 г., он всласть помурыжил Мюлле­ра. Хотя тот продолжал работать в полиции и всеми сила­ми старался доказать свою лояльность, Гейдрих в период реорганизации баварского аппарата почти полгода держал его за штатом, в «подвешенном» состоянии. Чтобы изводил­ся, переживал. Только в сентябре подписал приказ, узако­нивший пребывание Мюллера в политической полиции и только в ноябре утвердил его в должности криминаль-ин- спектора. Правда, постепенно начал оказывать ему знаки до­верия. Ведь такой сотрудник, как Мюллер, не мог переори­

135

ентироваться на другого нацистского руководителя, он це­ликом зависел персонально от Гейдриха.

Способствовали сближению и некоторые привычки на­чальника СД. Он любил очень крупно оттянуться по злач­ным местам. А Мюллер знал мюнхенские притоны как никто другой. И начальник стал брать его в компанию, совершая свои знаменитые «вылазки». Начинались они по рестора­нам, с выпивки а заканчивались в потаенных заведениях, где женщины готовы были предложить самые экзотические сексуальные изыски. Гейдрих во время таких загулов голо­вы не терял, уже на следующий день бывал вполне работо­способен. И оценил, что Мюллер тоже пить умеет. Проводит куда надо «инкогнито», и язык за зубами будет держать.

Между тем ситуация в Германии оставалась очень на­пряженной. Заявления Гитлера, что «революция оконче­на», штурмовики не приняли. Мало того, подобное заяв­ление их возмутило. Рем выдвинул лозунг: «Не снимайте поясов!» Нацистская «старая гвардия» возмущалась: «Разве о такой революции мы мечтали?» Как свидетельствует Ра- ушнинг, «ни один партийный лидер не встречал у револю­ционно настроенных штурмовиков такого пренебрежения, как Адольф Гитлер». О нем выражались «от мертвого Гит­лера больше пользы, чем от живого». Кричали: «Долой пая­ца!» Были популярными сопоставления с 1917-м годом в России: «Может быть, Гитлер — быстротечный вступитель­ный эпизод настоящей немецкой революции, что-то вроде Керенского, после которого пришел Ленин?» (В. Раушнинг. «Зверь из бездны», М., 1993) А уж в кругу своих единомыш­ленников Рем вообще не считал нужным сдерживаться и поносил фюрера последними словами: «Адольф — подлец, он нас всех предал. Он общается теперь только с реакцио­нерами и выбрал себе в наперсники этих генералов из Вос­точной Пруссии».

Словом, положение Гитлера и впрямь было шатким. Ре­ально он мог опереться только на часть партийной верхуш­ки и малочисленные отряды СС. Он не мог популистски­

136

ми методами угодить широким народным массам, посколь­ку его социалистическая часть программы так и осталась нереализованной. А вздумай он ее реализовать, подобное «углубление революции» и в самом деле смело бы его, как Керенского, выдвинув на первый план более левых лиде­ров. Ну а вкусить другие блага его правления — ликвида­цию безработицы, выход из кризиса, активизацию экономи­ки, стабилизацию цен, население еще не успело, для их пре­творения в жизнь требовалось хоть какое-то время. Даже об элементарном порядке на улицах в условиях разгула штур­мовиков говорить не приходилось!

Промышленные и великосветские круги продолжали относиться к Гитлеру презрительно, свысока, все еще счи­тая его «наемником», которого можно будет рассчитать, ко­гда в нем отпадет нужда. Не имел он еще надежной опоры и в армии. Военная верхушка требовала возрождения пол­ноценных вооруженных сил, перевооружения, введения все­общей воинской повинности. Однако это значило бы бро­сить вызов западным державам, чего Германия еще не могла себе позволить. Да и те же штурмовики первыми взбун­товались бы против воинской повинности, поскольку го­товой «революционной армией» считали себя. И удержать­ся у власти на первом этапе правления Гитлеру удавалось лишь непрерывным лавированием между всеми этими си­лами. А также благодаря тому, что верных ему лично пар­тийных функционеров он успел расставить на ключевые го­сударственные посты.

Попытался он достичь компромисса и с Ремом. В де­кабре назначил его министром без портфеля. Но тот не удовлетворился и даже счел себя оскорбленным, посколь­ку в тот же день такое же назначение получил Гесс, чьи за­слуги и «вес», по мнению Рема, были неизмеримо меньше. Сам же он считал, что достоин должности военного ми­нистра и главнокомандующего. Для чего требовалось разо­гнать рейхсвер и заменить массовой «народной армией» из СА. На это фюрер пойти не мог. Понимал, что эдакая «ар­

137

мия» в боевом отношении будет близка к нулю. Однако и для Рема компромисс стал уже проблематичен. Тон задавал не он, а революционный настрой штурмовиков. Если бы их лидер пошел на соглашение с Гитлером, его тоже объявили бы «предателем» и нашли себе другого вожака. И Рем, на свою беду, предпочел остаться на гребне волны их чаяний. Авось вынесет куда-нибудь повыше!

В борьбе против него Геринг и Гиммлер оказались со­юзниками. В «диких» тюрьмах и концлагерях СА (их было уже более сорока) творились безобразия — пытки, избие­ния, убийства. Правда, то же самое происходило в геста­по и лагерях СС, но они это делали менее демонстратив­но и более умело «прятали концы». А относительно штур­мовиков оба соратника фюрера встали вдруг на позиции защиты «законности». В судах и в прессе была раскручена кампания разоблачений. Часть лагерей СА Геринг закрыл. А Гиммлер добился, чтобы управление и охрана оставшихся лагерей целиком были переданы в ведение СС. И для этого создал в своей организации полки «Тотенкопф» — «Мерт­вая голова».

Рейхсфюрер СС продолжал прибирать к рукам право­охранительные органы. В начале 1934 г. он стал начальни­ком полиции Бремена, Ольденбурга, а потом и Саксонии, где устроил полную перетасовку аппарата, так долго сопротив­лявшегося нацистам. 30 января 1934 г. полицейская служба была выведена из-под юрисдикции отдельных германских земель и поставлена под юрисдикцию рейха. А декретом от 8 марта 1934 г. было узаконено «превентивное» заключение в концлагеря.

Тем не менее у полиции все еще оставались два «хозяи­на». И Геринг, надо сказать, оказался в затруднении. С од­ной стороны, став фельдмаршалом и министром авиации, он физически не мог вникать в полицейские вопросы. А при контактах с деловыми кругами и представителями Запада столь грязное поприще деятельности портило его имидж и репутацию. А с другой, полиция была реальной силой, ко­

138

торую не хотелось выпускать из рук. Гиммлер и здесь про­бовал применить «кадровые методы», назначив своим пред­ставителем в Восточной Германии группенфюрера Курта Далюге — он тогда считался вторым лицом в СС, тоже поль­зовался персональным покровительством Гитлера. И пред­полагалось, что через него осуществится переход прусской полиции к Гиммлеру.

Но Геринг переманил Далюге. Назначил генералом по­лиции и сделал промежуточным звеном между собой и Дильсом. Да вот только в делах своего ведомства новоис­печенный генерал Далюге совершенно не разбирался, и эти дела по-прежнему шли через пень-колоду. И положение за­путалось. Гиммлер снова закидывал удочки фюреру о кон­центрации управления полицией в своих руках. Далюге вме­сто союзника стал его конкурентом, полагая, что возглавить политическую полицию Пруссии и рейха должен он. Однако и Геринг пока еще не собирался уступать руководство ею — а Гитлер не хотел его обижать. Разрешилась междоусобица тем, что Далюге неосторожно выбрал в союзники минист­ра внутренних дел Фрика. А с ним Геринг был в отврати­тельных отношениях. И группенфюрера совместными уси­лиями двух сторон отпихнули в сторону.

После чего фюрер принял компромиссное решение. От­дал полицию Пруссии Гиммлеру — но с подчинением его Ге­рингу. Дильс 1 апреля 1934 г. получил отставку — его пере­вели на должность помощника начальника полиции Кельна. А 20 апреля он сдал свои дела рейхсфюреру СС. Который, став таким образом во главе всей германской полиции, возложил руководство центральной службой гестапо на Гейдриха. Раз­местилось это заведение по адресу Принц-Альбрехтштрассе, дом 8. Но при реорганизации Гиммлер прихватил и несколь­ко соседних домов — музей фольклора и профессиональную промышленную школу. Из них и сложился изолированный мрачный комплекс зданий берлинского гестапо.

В биографии и карьере Мюллера переезд его покровите­лей в Берлин тоже стал важной вехой. Состав гестапо Гимм­

139

леру и Гейдриху достался малонадежный и разношерстный. Тут были и «люди Дильса», и «люди Далюге», многие со­трудники были связаны с СА. Ведь всего год назад штур­мовиков объявили вспомогательными силами полиции, и как раз из их среды добирались кадры после нацистских чисток и увольнений. Новым начальникам требовалось ук­репить аппарат «своими» людьми. А как раз Мюллеру при данном раскладе можно было доверять безоговорочно — в случае победы Рема штурмовики уж конечно не пощадили бы его, припомнив гонения на них в начале 1930-х. Оста­валась еще проблема подчинения Герингу. Но тут помогла запутанность нацистской иерархии. Ведь Гиммлер в допол­нение к посту начальника полиции остался рейхсфюрером СС, а Гейдрих — начальником СД. А эти структуры Герин­гу не подчинялись.

И столь ценного специалиста, как Мюллер, они взяли с собой в Берлин. Не просто взяли. В тот же самый день, ко­гда рейхсфюрер принял дела по руководству столичной по­лицией, 20 апреля, Мюллер был принят в СС, получил зва­ние штурмфюрера (лейтенанта) и одновременно зачислен в главное управление СД. То есть официально стал «челове­ком» Гиммлера и Гейдриха. В гестапо его определили в от­дел, занимавшийся борьбой с коммунистами, марксистами, профсоюзами. Но в СД его нацелили на другое направле­ние — назначили в секцию II 1 Н, ответственным за «внут­ренний» контроль над НСДАП и СА. Для этого он годился как никто лучше — сам в партии не состоял и ни с кем из ее деятелей заведомо не был связан. Фактически Гейдрих сде­лал его своей «правой рукой» в деятельности против штур­мовиков и внутрипартийной оппозиции.

Еще одним сотрудником, на которого Гейдрих обратил внимание, стал Артур Небе. Это был очень талантливый и высокообразованный криминалист, автор книги о полицей­ской технике, которая высоко ценилась среди специалистов. В свое время он создал великолепную лабораторию экспер­тизы, где разрабатывалась новая техника. При Веймарской

140

республике он выдвинулся на должность начальника кри­минальной полиции Берлина. Но, в отличие от Мюллера, рано примкнул к нацизму, тайно вступил в партию. И после прихода Гитлера к власти стал заместителем Дильса. Гейд­рих его тоже обласкал, Небе получил возможность собрать в лабораториях гестапо многих своих старых специалистов, даже из числа уже «вычищенных» из полиции, создать груп­пу квалифицированных экспертов.

Противостояние Гитлера с Ремом тем временем обо­стрялось. Глава штурмовиков сделал своей главной базой Мюнхен. А после переезда Гиммлера в Берлин захватил там под контроль и полицию, ее возглавил активист СА Шнайд- хубер. Рем вел себя вызывающе. Демонстративно окружал себя юношами отборной красоты. По-прежнему позволял себе высказывания одно резче другого. Но уж в Баварии- то у Мюллера было «все схвачено»! И прежние осведоми­тели там остались, и новых привлечь было нетрудно. Каж­дый шаг Рема, каждое его слово немедленно становились известны Гейдриху. Тем более, что штурмовики особо и не скрытничали. 18 апреля в выступлении перед представи­телями иностранной прессы Рем заявил: «Революция, ко­торую мы совершили, не является только национальной — это революция национал-социалистская. И мы настаиваем даже на особом подчеркивании второго слова — социалист- ская». Ему вторил первый помощник Хайнес: «Мы взяли на себя долг революционеров. Мы стоим в начале пути. И от­дыхать мы будем тогда, когда германская революция будет завершена». А командир берлинских отрядов СА Эрнст гро­могласно называл Гитлера «черным иезуитом».

Продолжались неуправляемые бесчинства штурмови­ков — пьяные дебоши, драки, манифестации, угрозы, экс­тремистские лозунги. Унять их требовали и армия, и дело­вые круги, и политики. В конце концов, такое положение затрудняло и контакты с западными державами — можно ли всерьез иметь дело со страной, пребывающей на грани революционного взрыва? Чтобы подтолкнуть фюрера к ре­

141

шительным действиям против соратника, Геринг собирал материалы на Рема через институт телефонного подслуши­вания (который при передаче прусской полиции оставил в собственном ведении), Гиммлер — через гестапо и СД. Эти материалы умело компоновали, сгущая краски. Все препод­носилось так, будто переворот уже вовсю готовится, путч уже запланирован и вот-вот начнется...

Рем, видимо, тоже смекнул, что над ним собираются тучи. И сделал миролюбивый жест — 19 июня опубликовал в «Фелькишер беобахтер», что с 1 июля весь состав СА от­правляется на месяц в отпуск. Без права носить в это вре­мя форму. Но в целом он чувствовал себя в безопасности, за ним стояло 4,5 миллиона штурмовиков! И чтобы отметить отпуск, пригласил все руководство СА на банкет в бавар­ском курортном городке Бад-Висзее. Но было уже поздно. Гитлер в это время отправился в Вестфалию, в Бад-Годес- берг, и 29 июня там, в отеле «Дрезден», произошло совеща­ние с участием Геринга, Геббельса, Гиммлера, Дильса, Лют- це и еще нескольких чинов партии и СС.

Были представлены материалы, «подтверждающие», что под предлогом банкета Рем как раз и начнет путч. И Гитле­ра убедили. Точнее, он сам принял решение нанести удар, поэтому позволил себя убедить — «доказательства» ему вы­ложили довольно хлипкие. Фюрер с Геббельсом вылетели в Баварию, Геринг и Гиммлер отправились руководить опе­рацией в Берлине. Она была хорошо подготовлена и разра­ботана. Гестапо и СД заранее подготовили списки для аре­стов и расправ. Причем один список составлялся Герингом, к нему добавился список Гиммлера, а Гейдрих к этим двум приложил еще и третий, свой.

Силы СС в это время насчитывали 200 тысяч человек. Всего ничего по сравнению с численностью СА. Но СС бы­ли хорошо организованы, дисциплинированны и обучены. А рейхсвер, хотя и предпочел остаться в стороне от крова­вой акции, был на всякий случай приведен в боевую готов­ность и снабдил СС оружием. Рано утром 30 июня, аресто­

142

вав руководителей СА в Мюнхене, Гитлер в сопровождении колонны машин с эсэсовцами, агентами гестапо и военны­ми нагрянул в Бад-Висзее. В отеле «Гензльбауэр» Рема и его окружение захватили «тепленькими». Не думая ни о каком путче, они отсыпались после вчерашней попойки и гомо­сексуальных удовольствий. Хайнеса и нескольких смазли­вых «адъютантов», вытащенных нагишом из постелей, Гит­лер брезгливо приказал расстрелять тут же. Остальных от­везли в Мюнхен, в тюрьме рассортировали, и верхушку во главе с Ремом тоже перебили.

В Берлине расправы приняли куда более широкий раз­мах. В течение двух дней шли аресты по спискам, схвачен­ных свозили в тюрьму гестапо в Колумбиа-хауз и в казар­му «Ляйбштандарте». Заседал «военный трибунал», мгно­венно выносивший приговоры, а затем на учебном полигоне СС в Лихтерфельде обреченных расстреливал взвод эсэсов­цев. Некоторых никуда не везли, пристреливали сразу, на дому. Всего было перебито более тысячи человек, многие из которых не имели к СА и Рему никакого отношения — про­сто «заодно» нацистское руководство решило избавиться от ряда неугодных лиц. В их числе были убиты Грегор Штрас- сер, бывший канцлер Шлейхер, генерал Бредов, не поддер­жавший «пивной путч» бывший глава баварского прави­тельства фон Кар, префект полиции Магдебурга Шрагмюл- лер, министр связи Клаузенер и другие.

Но и «революция» штурмовиков — точнее, революцион­ная ситуация, так и не реализовавшаяся в революцию, была раздавлена. Начальником штаба СА Гитлер назначил Викто­ра Лютце, численность штурмовиков сократили до 1,5 мил­лиона — они стали чем-то вроде «военобуча». Приказ фюре­ра, изданный по данному поводу, бичевал «тех революцио­неров, отношения которых с государством были поставлены с ног на голову... которые потеряли всякое представление об общественном порядке и, посвятив себя революции, за­хотели, чтобы она длилась вечно». После этих событий, по­лучивших название «Ночь длинных ножей», вице-канцлер

143

фон Папен, все еще входивший в правительство, подал в от­ставку — его помощник фон Бозе тоже оказался среди уби­тых. А дряхлому президенту Гинденбургу, безвылазно сидев­шему в своем поместье Нойдек, его окружение внушило, что все было оправданно — он послал Гитлеру телеграмму с вы­ражением «признательности и искренней благодарности».

В Москве информация о случившемся была более точ­ной. Советский агент Вилли Леман («Брайтенбах»), служив­ший в полиции Берлина, благополучно пережил все ее чи­стки. Он был близок к Дильсу, который представил его Ге­рингу. Тот высоко оценил Лемана и при создании гестапо привлек в эту организацию. При последовавшей смене ру­ководства в 1934 г. агент по-прежнему сумел сохранить свои позиции, вступил в НСДАП и СС, получив звание штурм- фюрера, а в событиях «Ночи длинных ножей» участвовал, находясь в свите самого Геринга. Поэтому советскому ру­ководству поступили сведения «из первых рук». И Сталин, надо отметить, действия фюрера одобрил, сказав на этот счет: «Гитлер, какой молодец! Он нам показал, как следует обращаться с политическими противниками». Что ж, при­оритет в данной области принадлежит действительно на­цистам — в Советском Союзе в 1934 г. бывших соратников по партии еще не расстреливали.

А Гинденбургу к концу июля стало совсем плохо. Шли споры, кого он назначит своим преемником — поскольку президент был монархистом, называли имена принцев Ав­густа Вильгельма Прусского, Оскара Прусского, толковали, что старый маршал может хотя бы в завещании высказаться за реставрацию монархии. Но чтобы исключить непредска­зуемость развития событий, поместье в Нойдеке взял под охрану отряд СС. 1 августа фюрер издал закон о совмеще­нии функций рейхсканцлера и президента — его подписал и военный министр Бломберг, войдя в соглашение с нацис­тами. А когда 2 августа Гинденбург умер, была организова­на присяга рейхсвера по новой форме — персональная, на

144

верность Гитлеру: «Я клянусь перед Богом безоговорочно подчиняться Адольфу Гитлеру, фюреру Рейха и германско­го народа, верховному главнокомандующему...»

12 августа было оглашено завещание Гинденбурга — в литературе чаще всего утверждается, что подложное, но оно вполне могло быть и подлинным: к концу жизни 87-летний военачальник впал в совершенный маразм и мог подписать все, что ему подсунут. И, разумеется, в завещании все наде­жды на возрождение страны и народа связывались с Гитле­ром. Но фюрер отнюдь не хотел выглядеть узурпатором и 19 августа провел плебисцит, одобряет ли народ его новые полномочия и концентрацию власти в его руках. 38,4 мил­лиона голосов было подано «за», 4,3 миллиона «против» при 872 тыс. недействительных бюллетеней. Так что поддержку он получил и впрямь близкую к всенародной. И теперь-то уж всякие «революции» кончились. Начался Третий рейх.

МЮЛЛЕР ВОЗГЛАВЛЯЕТ ГЕСТАПО«Ночь длинных ножей» значительно укрепила пози­

ции СС и нацистских спецслужб. 20 июля 1934 г., «учиты­вая выдающиеся заслуги сил СС, особенно во время собы­тий 30 июня», Гитлер возвел СС в ранг самостоятельной ор­ганизации. Отныне она не являлась составной частью СА, и Гиммлер подчинялся теперь только напрямую фюреру. А СД была превращена в «единственную разведывательную служ­бу партии».

В это же время произошла первая попытка внешней экс­пансии нацистов. Как отмечалось в предшествующих главах, по изначальным планам фюрера эта экспансия должна была осуществляться с помощью цепочки «революций». В Авст­рии, где было очень много сторонников «аншлюса» — воссо­единения с Германией, уже создавались отряды СС, и 25 июля1934 г. они предприняли попытку переворота. Захватили ре­зиденцию канцлера Дольфуса, смертельно ранив его, но были окружены верными правительству частями армии и поли­

145

ции, а главное, вмешался Муссолини. Он тогда еще смотрел на Гитлера свысока, как на «выскочку», пытающегося копи­ровать итальянские методы. Дуче двинул к австрийской гра­нице 5 дивизий, и этого оказалось достаточно. Германия не посмела поддержать заговорщиков, и они сдались.

29—30 сентября 1934 г. в Бад-Эйблинге Гитлер провел совещание нацистских руководителей, на котором, в част­ности, обсуждались итоги недавних событий в Германии и Австрии. И были даны инструкции полиции и разведке по совершенствованию их деятельности. Гиммлер и Гейд­рих взялись за усиление и реорганизацию своего хозяйства. Точнее, непосредственно этим занимался Гейдрих. Оба ру­ководителя спецслужб были по своему складу людьми со­вершенно разными. Гиммлер обладал своеобразным «ком­плексом несамостоятельности». Он всегда стремился быть не первым, а вторым, следуя в фарватере за более сильны­ми личностями. Сперва за Ремом, потом за Штрассером, по­том за Гитлером. Был крайне многословным, витал в мис­тических учениях. А во взаимоотношениях с подчиненными походил, по воспоминаниям современников, на школьного учителя. С такой же дотошностью проверял представлен­ные ему документы, цепляясь к формальным мелочам. Од­ним из любимых его приемов было не выражать вслух ни поощрения, ни порицания, чтобы подчиненный помучил­ся в неведении, как же к его работе относится рейхсфю­рер? В личной жизни Гиммлер стремился выглядеть «идеа­лом», был весьма щепетилен в денежных вопросах, ни разу не позволив себе запустить руку в огромные фонды подве­домственных организаций. И хотя жену свою он не любил, жил с другой женщиной, имевшей от него детей, но офор­мить развод не пожелал — считая, что это может стать дур­ным примером для других.

Гейдрих был руководителем иного плана. Он всегда стремился быть лидером. Был жестоким, неразборчивым в средствах, циничным. Как уже говорилось, любил, чтобы подчиненные боялись его. Преднамеренно подстраивал им

146

провокации, стравливал между собой. Отличался он и мо­ральной распущенностью. В Берлине продолжил свои пе­риодические «турне» по злачным местам, тут ассортимент подобных развлечений был куда больше, чем в Мюнхене. А «гидом» теперь выступал Небе. Хотя и Мюллера шеф СД нередко прихватывал с собой. Но при всем при том Гейд­рих был отличным организатором, обладал завидной энер­гией и целеустремленностью.

Юридические взаимоотношения в Третьем рейхе были чрезвычайно запутанными. Так, Геринг в качестве шефа прусской полиции должен был подчиняться министру внут­ренних дел Фрику. Но поскольку он являлся министром-пре- зидентом Пруссии, то Фрик подчинялся ему. Гиммлер в ка­честве главы полиции был поставлен в подчинение Герингу. Но в качестве рейхсфюрера СС подчинялся напрямую Гит­леру. Все эти противоречия разрешались только в рамках не государственной, а нацистской иерархии. Все знали, что Ге­ринг, «наци номер два», выше Фрика. А Гиммлер в это время только еще начал обходить Фрика, но уступал Герингу.

Ну а Гейдрих, поскольку СД ни Герингу, ни Фрику не подчинялось, направил значительные усилия как раз на раз­витие и расширение СД. Для этого он привлек талантли­вого организатора и администратора доктора Вернера Бес­та, а тот, в свою очередь, нашел очень ценного и квалифи­цированного сотрудника доктора Мельхорна. Росли штаты СД, росло и количество «добровольных членов» — что со­ответствовало советским «сексотам». В Германии их позже переименовали в «доверенных людей» СД, и число их уве­личилось до 30 тысяч. Учитывая уроки неудачного путча в Австрии, была создана также служба «СД-аусланд», сек­ретная служба для работы за границей. Через нее началась активная работа с австрийскими нацистами, с судетскими немцами, с прогерманскими «пятыми колоннами» в Поль­ше, Франции, скандинавских странах.

А учитывая уроки «Ночи длинных ножей», Гейдрих при помощи Мельхорна завел обширную картотеку, куда при­

147

нялся собирать материалы не только на политических вра­гов нацизма, но и на высокопоставленных лиц НСДАП, го­сударства, армии. Мало ли кто из них впоследствии может стать «врагом»? Или кого понадобится сделать «врагом»? Гейдрих лично занимался подбором для СД ценных кад­ров. В частности, принял 27-летнего нациста, приехавшего из Австрии, Адольфа Эйхмана. Начальнику понравились его скрупулезность и трудолюбие. Обратил Гейдрих внимание и на одаренного выпускника университета Вальтера Шеллен- берга и также взял его на службу к себе.

Но у СД в то время имелся существенный недостаток. Она была не государственным, а только партийным орга­ном. Не имела исполнительной власти. Не имела, например, права совершать аресты. Это компенсировалось в симбио­зе с гестапо. Начальник-то у них был общий. В результате СД собирала информацию о врагах рейха, которая исполь­зовалась гестапо для принятия мер против них. Непосред­ственное руководство тайной полицией Гейдрих передове­рил Мюллеру. Хотя формально он был назначен начальни­ком не всего гестапо, а только 2-го отдела этой организации (ведавшего внутриполитическими вопросами). Но при этом Мюллер стал заместителем Гейдриха. Быстро рос он и в чи­нах СС — за «Ночь длинных ножей» стал гауптштурмфюре- ром, потом штурмбаннфюрером. Однако очередные попыт­ки Мюллера вступить в партию опять кончились неудачей. Гейдриха такое устраивало — пусть остается «с пятныш­ком», пусть ощущает свою зависимость от шефа.

Германия тем временем заметно оживала. Прекраще­ние политических свистоплясок и революционной раскач­ки принесло стабильность и порядок. Страна вышла из эко­номического кризиса — он как раз и во всем мире кончился, а успехи гитлеровского режима и его заигрывания с Запа­дом оказались заманчивыми для иностранных инвесторов. Фюрер направил все усилия на развитие германской эконо­мики, привлек к сотрудничеству промышленников и финан­систов, предприятия стали получать значительные государ­

148

ственные заказы. Начали реализовываться широкомасштаб­ные строительные программы — например, строительства имперских автобаннов (высококачественных шоссейных до­рог). Организовывались «трудовые лагеря» для юношей и девушек, где молодежь участвовала в стройках, сельскохо­зяйственных работах, а заодно проходила военную подго­товку. Безработица быстро сходила на нет.

И фюрер, укрепив таким образом государство и свою власть, взялся играть по-крупному, чтобы отменить после­военные ограничения. По условиям Версальского договора Саарская область была на 15 лет передана под управление Лиги Наций, а здешние угольные копи переходили в собст­венность Франции, которая и пыталась несколько раз за­крепить область за собой. Но срок международного контро­ля завершился. И 13 января 1935 г. в Сааре был организо­ван плебисцит. Потрудились все — и пропаганда Геббельса, и СД. Одни открыто, другие тайно. Да и впечатляющие успехи нацистского режима говорили сами за себя. Поэтому более 90% населения высказалось за воссоединение с Германией.

Оно осуществилось 1 марта, вылившись в общенацио­нальный праздник. Впрочем, не для всех. С 1933 г., со вре­мени прихода к власти Гитлера, Саар, сохранявший особый статус и международный режим управления, стал естест­венным убежищем для немецкой оппозиции, стекавшейся сюда из других германских земель. Через Саар эмигранты пересылали в Германию нелегальную литературу. Все по­добные центры были заранее взяты на заметку спецслуж­бами Гейдриха, составлены списки противников гитлеризма. И после присоединения области гестапо немедленно учини­ло в ней капитальную «зачистку».

Ну а фюрер, едва удалось вернуть «залог», удерживае­мый победителями прошлой войны, на волне патриоти­ческого подъема отбросил и другие версальские условия. 10 марта 1935 г. было объявлено о создании военно-воздуш­ного флота, командование им поручалось Герингу. А 16 мар­та Гитлер подписал закон о всеобщей воинской обязанности.

149

Вместо 100-тысячного рейхсвера, формируемого на профес­сиональной основе и не имеющего подготовленных резерви­стов, родился вермахт. С призывом в армию дееспособного мужского населения. Состав вооруженных сил определялся в 36 дивизий — 500 тысяч человек. Правда, это была пока лишь серия «пробных шаров». При энергичном противодей­ствии любому из них со стороны англичан и французов Гер­мании не поздно было пойти на попятную. Но диагноз, по­ставленный Гитлером западным державам — «близорукость и импотенция», оказался верным, и они ограничились толь­ко пустословными дипломатическими протестами.

История, увы, наука очень политизированная. В наше время оказывается, что даже в истории князя Владимира Красное Солнышко невозможно разобраться без учета со­временных политических симпатий и антипатий авторов. Что уж говорить о столь недавнем прошлом? Сперва мы изучали, что вооружению Германии способствовал оголте­лый антисоветизм империалистического Запада. Потом, в эпоху демократии, нас стали пичкать сенсациями, что сре­ди англо-французских политиков просто возобладал «па­цифизм», а вооружал немцев Советский Союз. То и другое, мягко говоря, неверно.

Антисоветизм не был на Западе самодовлеющей вели­чиной. Допустим, в 1919 г. в Прибалтике англичане усиленно разоружали и вытесняли немцев, противостоявших больше­вистскому натиску. Главной признавалась «германская опас­ность», а советская при этом отходила на второй план. Не была оказана достаточная помощь белым армиям — потому что белогвардейцы стояли за возрождение «единой и неде­лимой» России, а западные антироссийские силы (те же са­мые, что способствовали свержению царя) сочли, что боль­шевики сами расшатают, ослабят и развалят страну соци­альными экспериментами. Не пахло антисоветизмом и в 1920-х гг. Наоборот, великие державы наперегонки кинулись устанавливать дипломатические и торговые связи с Моск­вой, чтобы завладеть огромным российским рынком, полу­

150

чить выгодные концессии. Для этого закрывались глаза и на ужасы «красного террора», и даже на подрывную деятель­ность Коминтерна.

Зато в 1930-х ситуация изменилась. Сталину удалось преодолеть внутренний кризис. И начала давать плоды его программа индустриализации. Вот тут-то и реанимировал­ся старый жупел: «Россия усилилась!» Даже не Советский Союз, а именно Россия, поскольку тезис «русской угрозы» возник и вовсю эксплуатировался задолго до большевиков, еще в XVIII—XIX вв. Первой озаботилась Англия. Как раз она до революции чаще всего выступала носительницей ан- тироссийских тенденций, в Британии они доходили до уров­ня прочной политической традиции. А антисоветизм стал всего лишь дополнительным фактором, поскольку комму­нистическая пропаганда в странах Азии угрожала британ­ским колониям и зонам интересов. Германию же англий­ские политики стали рассматривать в качестве противове­са «усилившейся России». Предполагая, что Германия, если ее поддержать, станет младшим партнером Англии, послуш­ной «цепной собакой».

В одной упряжке с Лондоном действовали США. С при­ходом к власти Рузвельта Америка изменила прежней поли­тике изоляционизма и пыталась активно включиться в ме­ждународные дела. Но влияние на мировой арене было уже распределено между более старыми и опытными участника­ми внешнеполитических игр, и чтобы занять в них достой­ное место, требовалось приспосабливаться к признанным «первым скрипкам». А обновившаяся Германия представля­ла нетронутое поле деятельности, где можно было свободно утвердиться и захватить прочную нишу. К тому же амери­канские предприниматели, чьи интересы определяли поли­тику, увидели в гитлеровской милитаризации возможность выгодного вложения капиталов. А раз дело пахло крупны­ми прибылями, то о чем разговор? Теперь в отношениях с Германией точно так же, как в начале 1920-х в отношени­

151

ях с СССР, закрывались глаза и на террор, и на нарушения прав человека.

Концлагеря, гестапо, пытки, убийства политических противников никого на Западе не смущали и не шокиро­вали. Если информация о них и попадала в прессу, то мель­ком, вскользь. А разоблачения со стороны эмигрантов за­бивались потоками противоположного направления. Ска­жем, «Дейли мэйл» в 1934 г. писала: «Выдающаяся личность нашего времени — Адольф Гитлер... стоит в ряду тех вели­ких вождей человечества, которые редко появляются в ис­тории». Видный американский политик С. Уоллес в книге «Время для решения» провозглашал: «Экономические кру­ги в каждой отдельной западноевропейской стране и Но­вом Свете приветствуют гитлеризм».

В сентябре 1935 г. в Германии были приняты расовые Нюрнбергские законы, лишавшие евреев гражданства, вво­дившие многочисленные профессиональные ограничения. Но даже это осталось за кадром «общественного мнения» и контактов с англичанами и американцами не омрачило. Концерн «Дженерал моторе» вошел в единый картельный организм с фирмой «Опель». Морган принялся финансиро­вать заводы «Фокке-Вульф». Структуры компании «Стан­дарт ойл оф Нью-Джерси» были связаны со структурами «ИГ Фарбениндустри» и т.п. Так что современные скандаль­ные сенсации о том, будто Советский Союз вскормил и воо­ружил германскую агрессию, являются лишь подтасовками фактов. Те совместные советско-германские разработки, ко­торые велись в 1920-х гг., к началу Второй мировой войны давным-давно устарели. А в оснащении современным воо­ружением и техникой Германии куда больше помог Запад.

Ну а Франция в данный период в своей политике со­вершенно запуталась. С одной стороны, ее интересам «уси­ление России» вроде бы не угрожало, а усиление Германии было очень опасно. Но, с другой стороны, если бы Герма­ния стала коммунистической и вступила в союз с коммуни­стической Россией, это представлялось полным кошмаром.

152

А Гитлер от такого кошмара французов, казалось, избавил. С третьей стороны, Франция испытывала сильное давление Англии, своего главного стратегического партнера, и пыта­лась держаться с ней в одном строю...

А Гитлер всем им морочил головы. Чего стоило, напри­мер, «морское соглашение» с Британией! Ее премьер-ми- нистр Чемберлен, поощряя вражду к СССР, которую демон­стрировал фюрер, согласился подписать договор, согласно коему немцам разрешалось строить столько же военных ко­раблей, сколько будет строить Англия. И считал, что круп­но перехитрил Гитлера, привязав его таким щедрым на вид «подарком» к западной коалиции. А на самом деле не дав ничего, потому что равное с англичанами количество крей­серов и линкоров Германия строить все равно не могла. Од­нако для Гитлера важность соглашения состояла в совер­шенно другом: в самом факте его подписания! Ведь Англия таким образом собственноручно перечеркнула ограничения Версальского договора, юридически признала отказ от этих ограничений! А строить крейсера с линкорами Гитлер и не собирался. Он намечал строительство подводных лодок без всяких соглашений.

Беззубость и беспомощность политики Запада фюрер имел возможность изучить не только на собственном опы­те, но и на примерах других государств. Так, в 1935 г. Мус­солини начал войну против Абиссинии. Случай был вопию­щим, и Лига Наций после долгих прений и колебаний все же сочла нужным ввести санкции против Италии. Но санк­ции оказались очень мягкими, в основных пунктах как бы и «щадящими» — ради галочки. Ведь до какой-то там Абис­синии великим державам дела не было. Отсюда Гитлер сде­лал справедливый вывод, что на риск серьезного конфлик­та Англия и Франция идти не хотят. И не захотят до тех пор, пока для них самих не запахнет жареным. Но тогда уже поздно будет...

Надо отметить, что внешнеполитическим успехам Гер­мании косвенно способствовала и деятельность Мюллера.

153

При «чистках» в воссоединенном Сааре обнаружились нити, ведущие к коммунистическому подполью. Да и агентура гес­тапо не зря хлеб кушала, постепенно набиралась профессио­нального опыта. В результате удалось выявить крупные под­польные структуры, которые германская компартия смогла воссоздать после своего официального запрета. Их профес­сионально отследили, обнаружили все связи и ответвления. А потом и взяли — под руководством Мюллера прокатились массовые аресты коммунистов. Их подполье практически прекратило существование. Ну а недалекие западные поли­тики воспринимали это все в том же единственном клю­че — как лишнее доказательство антироссийской направ­ленности политики Гитлера.

Советский Союз, в свою очередь, тоже учитывал враж­дебную позицию Германии и возможность ее альянса с За­падом. Активизировалась наша разведка, достигшая в се­редине 1930-х очень значительных результатов. Зорге, ус­певший поработать в Китае, был направлен в Японию. Учитывая его прежние связи с националистами и нациста­ми, в Токио он поехал через Берлин. Он легко получил ак­кредитацию от влиятельной «Франкфуртер цайтунг» — лю­бимого детища Геббельса, и от ДНБ — Немецкого Инфор­мационного Бюро, представлявшего собой одну из «крыш» СД. И на обед в честь его отъезда в Японию пожаловали даже Геббельс, его заместитель Функ и начальник информа­ционного отдела партии Боле.

В самой Германии многие разведывательные структуры, так или иначе связанные с коммунистами, оказались раз­громленными. И взамен стали создаваться новые. Легаль­ную (то есть действовавшую под дипломатическим при­крытием) резидентуру в Берлине возглавлял один из асов советского шпионажа Б. Гордон, нелегальную — В. Зару­бин, действовавший под видом чешского инженера Кочека. Специальную поездку по Германии совершила блестящая разведчица Мария Полякова (она же «Гизела», «Милдред», «Вера», «Мэг»). Их усилиями в 1935—1936 гг. русской раз­

154

ведке удалось завербовать значительное количество агентов, занимавших высокие посты в государстве и армии: обер- лейтенанта генерального штаба Шульце-Бойзена, советни­ка министерства экономики Харнака, первого секретаря ми­нистерства иностранных дел фон Шелиа, полковника инже­нерной службы Беккера...

Причем члены этой группы, которую возглавил Шуль- це-Бойзен, были не платными агентами и не просто оппо- зиционерами-антинацистами. Несмотря на аристократиче­ское происхождение большинства из них, они были убеж­денными и искренними коммунистами. Не членами КПГ, но коммунистами в душе. А по своему служебному положению имели доступ к информации первостепенной важности. Так, Харнак ведал в министерстве вопросами планирования и распределения сьфья, Беккер занимался разработками но­вейших боевых самолетов, Шелиа собирал в своей кварти­ре вечеринки дипломатического корпуса.

Еще одним агентом, внедренным в самые «верхи» на­цистского руководства, была Ольга Чехова. Русская эмиг­рантка, перебравшаяся в Германию. Великолепная актриса, она завоевала огромную популярность, стала кинозвездой первой величины и гордостью немецкого кинематографа. Ее взял под покровительство лично Геббельс, представил ее Гитлеру. И фюреру она тоже чрезвычайно понравилась. С одной стороны, Ольгу считали уже не российской, а не­мецкой звездой, представляющей на мировом экране Герма­нию и помогающей пропагандировать германскую культуру. А с другой стороны, фюреру импонировало именно то, что она русская, родственница великого писателя А.П. Чехова. В его глазах актриса была наглядным примером, что лучшее из России перетекло к немцам, в германских условиях смог­ло проявить себя и реализовать свои таланты. И приняло установки нацизма. Близкими подругами Чеховой стали Ева Браун и Магда Геббельс. Ольга вошла в самое близкое окру­жение фюрера, бывала на вечеринках, праздниках, банкетах нацистского руководства. Прекрасно пела, танцевала, мог­

155

ла поддержать интеллектуальную беседу. От очарователь­ной, но, как и все актрисы, «недалекой» дамочки не считали нужным таиться, при ней лидеры рейха обменивались мне­ниями, замечаниями по тем или иным вопросам...

Хотя она была отличной разведчицей. Операцией по ее внедрению и ее работой руководил ас советского шпиона­жа Павел Судоплатов. В Советском Союзе у Ольги остал­ся любящий муж. А ее работа в Германии была засекречена сверхстрого. С другими агентурными сетями Чехова ника­ких связей не имела, а в центральном аппарате ИНО НКВД о ней знали единицы сотрудников. В Берлине под руково­дством Чеховой была сформирована самостоятельная груп­па, в которую вошли ее друзья, они же коллеги — князь Рад- зивилл, чемпион мира по боксу Миклашевский. Оба поля­ки, но, несмотря на натянутые отношения между Германией и Польшей, они сумели «реабилитировать» свое происхож­дение. Давно высказывали пронацистские и прогерманские симпатии, жили и адаптировались среди немцев, демонстри­руя пренебрежение и равнодушие к судьбам своей родины. То есть, как и Чехова, могли служить живыми доказательст­вами, что лучшие и «здоровые» силы различных наций тя­нутся к гитлеровскому режиму. Например, князь Радзивилл был вполне «своим» человеком в кругах «близкой» ему гер­манской аристократии, озвучивал взгляды куда более наци­стские, чем немецкая знать. А при этом специализировался на «салонном шпионаже». И тоже добывал для Москвы не­мало ценной информации.

Успешно продолжал действовать и Вилли Леман. Он по­лучил звание гауптштурмфюрера СС, устроился в контрраз­ведывательном отделе гестапо и отвечал там за противо­действие экономическому шпионажу. А советские спецслуж­бы получали от него своевременную информацию обо всех контрразведывательных мероприятиях и операциях, кото­рые планировались против них. И в течение 12 лет наша разведка не имела в Берлине ни одного провала. С помощью Лемана в соответствующие органы шло проникновение и

156

других агентов. Таким образом, например, попала под кон­троль русских контрразведывательная служба в Бреслау.

Создавались разведывательные сети и в государствах, сопредельных с Германией. Все та же Мария Полякова от­правилась в Швейцарию и Францию, где возникли груп­пы Урсулы Хамбургер («Соня»), Генри Робинсона, Рашель Дубендорфер («Сисси»). От них в Третий рейх потянулись новые нити — к группам супругов Мюллер во Фрайбурге, Агнессе Циммерман («Микки») в Мюнхене. Для работы во Франции и Бельгии Москва стала готовить также группу Леопольда Треппера.

Гитлер же совершил следующий шаг по слому ограни­чений Версаля. По навязанному немцам Локарнскому дого­вору 1925 г. о неприкосновенности германо-французской и германо-бельгийской границ предусматривалось сохранение демилитаризованной Рейнской зоны, где Германия не име­ла права располагать свои воинские части. 7 марта 1936 г. фюрер односторонним решением денонсировал этот дого­вор и ввел войска в Рейнскую зону. Это тоже было «проб­ным шаром», даже можно сказать — брошенной в физионо­мию перчаткой. Возмутятся или утрутся? И, кстати, на слу­чай возмущения фюрер готов был извиниться. Хотя слово «вермахт» означает в переводе «военная мощь», до «мощи» было еще ох как далеко! Реорганизация и перевооружение армии только начинались, Германия могла выставить всего30—35 тыс. боеспособных солдат без танков, без самолетов, со слабой артиллерией. Поэтому командирам частей строго- настрого указывалось: если французы двинут на них хоть одну роту, боя ни в коем случае не принимать и отходить обратно на исходные рубежи.

Однако французы не сочли нужным пальцем о палец ударить. В результате все тех же политических игрищ. Пред­почли вспомнить, что гарантом Локарнского договора явля­ется Англия. А раз так, пусть она и принимает решения. Ну а о позиции Англии выше уже говорилось. Короче, опять были налицо «близорукость и импотенция». Лишь спустя 13

157

дней после ввода войск Совет Лиги Наций приступил к го­лосованию — нарушила ли Германия границы Рейнской зоны? После долгих дебатов все же большинством голосов пришли к выводу, что нарушила. И приняли резолюцию о нарушении статьи 34 Версальского договора и Локарнского соглашения. Но резолюцию совершенно аморфную, лишь констатирую­щую факт этого нарушения, даже без формального осужде­ния, не говоря уж о более решительных выводах.

А Гитлер опять морочил западным политикам головы, убеждая их, что все его мероприятия направлены только против СССР. Одним из таких доказательств стало заклю­чение в 1936 г. «антикоминтерновского пакта» с Японией. В общем-то, в Москве с ним разобрались очень быстро. Сек­ретные приложения к пакту, добытые через Зорге, показа­ли полную неконкретность и декларативность в части анти­советской направленности. Союз немцев с японцами угро­жал в первую очередь англо-американским интересам. Дело в том, что в Первую мировую войну германские колонии и концессии в Восточной Азии и Тихоокеанском регионе захватила Япония, но потом, по решениям Вашингтонской конференции, Великобритания и США крепко ее потесни­ли, отобрав приобретения. Теперь обе «обиженные» держа­вы объединяли усилия. Сталин впоследствии говорил: «Ан- тикоминтерновский пакт на деле напугал главным образом лондонское Сити и мелких английских лавочников», да и в Берлине ходила шутка: «Сталин еще присоединится к анти- коминтерновскому пакту». Зато само слово «антикоминтер- новский» совершенно загипнотизировало Запад...

Но особенно выигрышной оказалась для нацистов на­чавшаяся в Испании гражданская война. Гитлер вместе с Муссолини, как известно, принялись оказывать всемерную помощь Франко. Эта поддержка выглядела вроде бы чисто «рыцарской», бескорыстной, только из идейных соображе­ний. Фюрер не просил ничего взамен. И на Пиренейском по­луострове схватились с одной стороны советские военные советники, самолеты, танки, с другой — германские и италь­

158

янские... Однако действия Гитлера, разумеется, не были бес­корыстными. Только прибыль он имел «косвенную». Полу­чил возможность уже без всяких ограничений производить и совершенствовать боевую технику — англичане и фран­цузы видели, что она направлена совсем не против них, а против «Советов». Фюрер обкатывал свою армию, позволяя ей набраться боевого опыта. А его «бескорыстие» служило новым весомым доказательством ненависти Гитлера к ком­мунизму. Как раз участие нацистов в испанской войне про­ложило дорогу грядущему Мюнхену...

И о нарушениях «демократических свобод» и «прав че­ловека» в Германии западное общественное мнение даже не заикалось. Несмотря на то, что были уже приняты анти­семитские Нюрнбергские законы, что существовали Бухен- вальд, Равенсбрюк, Дахау, гитлеровским представителям на самых высоких уровнях без колебаний и брезгливости по­жимали руки, с ними вовсю велись переговоры, заключа­лись взаимовыгодные (или считавшиеся таковыми) согла­шения. В 1936 г. в Германии прошли Олимпийские игры — и ни одна страна не отказалась в них участвовать (в отличие, скажем, от игр 1980 г. в Москве). А французская спортив­ная делегация, выйдя на стадион Мюнхена, приветствова­ла зрителей «немецким», то бишь нацистским приветстви­ем. В 1937 г. Франция пригласила немцев принять участие во Всемирной выставке...

Германские спецслужбы в этот период получили окон­чательное юридическое и структурное оформление. 2 мая1935 г. Административный суд Пруссии вынес решение, что тайная полиция не подлежит судебному контролю, и приказ о «превентивном» заключении в концлагерь не может быть опротестован судом. 10 февраля 1936 г. за подписью Герин­га и Франка был опубликован закон, получивший название «основого закона гестапо», подтвердивший те же положе­ния и определивший функции тайной полиции: «На гестапо возлагается задача разоблачать все опасные для государст­ва тенденции и бороться против них, собирать и использо­

159

вать результаты расследований, информировать о них пра­вительство, держать власти в курсе наиболее важных для них дел и давать им рекомендации к действию».

С подачи Гейдриха в закон был введен и пункт: «Гестапо управляет концлагерями» — Гейдрих понимал, что это мо­жет принести большие выгоды, и не хотел упустить их. Но это понял и Гиммлер. Характер и амбиции своего замести­теля он знал, по своему обыкновению спорить не стал, од­нако тут же издал другое распоряжение, передав управле­ние лагерями не гестапо, а административно-хозяйственно­му управлению СС под руководством Поля.

Геринг теперь обрел другую реальную силу, Люфтваф­фе, за полицию, «пачкающую» его имидж на международной арене, цеплялся все меньше, и законом от 17 июня 1936 г. она была окончательно выведена из его подчинения. Закон передавал все полицейские дела из компетенции земель под контроль рейха, формально подчиняя их министру внут­ренних дел Фрику. Но одновременно тем же законом рейхс­фюрер СС превращался в практически независимого «ми­нистра полиции» — ему вменялось присутствовать на засе- дениях кабинета министров всякий раз, когда обсуждались вопросы, связанные с его ведомством. В руках Гиммлера со­средотачивалась отныне вся германская полиция.

Своим первым распоряжением от 25 июня он объявилоб объединении служб СС и полиции. И ввел новую струк­туру. Свое ведомство он разделил на две ветви: орпо — «по­лиция порядка», и зипо — «полиция безопасности». Орпо возглавил обергруппенфюрер Далюге. В ее состав вошли шупо (городская полиция), жандармерия, административ­ная, речная, береговая, железнодорожная полиция, граждан­ская оборона и пожарники. Во главе зипо был поставлен Гейдрих, сохранивший за собой и руководство СД. А зипо подразделалась на крипо (криминальная полиция) и геста­по (государственная тайная полиция).

Определялся и статус «врагов государства». Они под­разделялись на «1) Лиц, которые в связи со своим физиче­

160

ским или моральным вырождением отрезали себя от народ­ной общины и в своих личных интересах идут на наруше­ние правил, установленных для зашиты общего интереса. Против этих злоумышленников будет действовать крими­нальная полиция. 2) Лиц, которые, являясь ставленниками политических врагов национал-социалистского германско­го народа, хотят разрушить национальное единство и по­дорвать мощь государства. Против таких злодеев будет не щадя сил бороться гестапо».

Руководителем крипо был назначен оберфюрер СС Ар­тур Небе, руководителем гестапо — Генрих Мюллер, также получивший звание оберфюрера. В августе 1936 г. Гиммлер издал циркуляр, согласно которому с 1 октября название «гестапо» присваивалось всей политической полиции не только Пруссии, но и других германских земель. А 20 сен­тября распоряжением министра внутренних дел Фрика все эти региональные службы были подчинены центральной, берлинской. Таким образом, Мюллер стал шефом гестапо всей Германии. Но в партию его все еще не приняли! Лю­бопытная ситуация, правда? Только представьте, если бы у нас заместителю Ежова или Берии отказывали в приеме в партию! Так что Мюллер, даже возглавив гестапо, продол­жал чувствовать себя ущемленным. А ведь он был челове­ком злопамятным...

АГЕНТ «ФЕРМЕР» И ДРУГИЕВесной 1937 г. Мюллеру, как и другим чинам тайной по­

лиции и СД, пришлось участвовать в одной очень необыч­ной операции. Началась она с подачи далеко не обычно­го агента — белогвардейского генерала Скоблина. Но здесь, наверное, целесообразно сделать отступление, поскольку для читателей может представлять интерес личность само­го Скоблина и его деятельность.

Как известно, в 1920-х гг. развернулась ожесточенная тайная война между ОГПУ и центрами белой эмиграции.6 Агенты Берии... 161

Чекисты провели целый ряд операций — «Трест», «Синди­кат», «Синдикат-2», «Синдикат-3», 4, 5 и других. В резуль­тате их в Китае был убит атаман Дутов, удалось заманить в СССР и впоследствии уничтожить генерала Слащева, Савинкова, украинского генерала Тютюнника, британско­го шпиона Сиднея Рейли, арестовать видного монархиста князя Долгорукова, склонить к возвращению на родину ге­нералов Болдырева, Секретева, похитить атамана Анненко­ва. В Париже был убит Петлюра и бесследно исчез генерал Монкевиц, ведавший подпольными связями Русского Об­щевоинского Союза (РОВС) с Россией. Было несколько по­кушений на Врангеля.

В 1928 г., после смерти Врангеля, его сменил на посту председателя РОВС талантливый полководец и организа­тор, генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов, в Гражданскую войну командовавший корпусом и армией. Именно его войска, легендарные «именные» дивизии корни­ловцев, марковцев, дроздовцев, считались у белогвардейцев лучшими и добивались самых значительных успехов. Куте­пов в отношении большевиков взял курс на террор. Но сде­лать в этом направлении сумел немного. Лишь одна группа, Мономахов и Радкевич смогла добраться до Москвы. Броси­ли бомбу в бюро пропусков на Лубянке, а затем в перестрел­ке на Каширском шоссе Радкевич был убит, а Мономахов арестован. Остальные агенты даже и того не добились, про­валивались сразу — поскольку ОГПУ уже внедрило своих людей в белые организации и держало их под контролем.

А 26 января 1930 г. в Париже Кутепов вышел в 10 часов 30 минут из дома, направляясь в церковь Галлиполийского союза. И не вернулся. Французская полиция работала ква­лифицированно и установила многие обстоятельства дела. Около 11 часов на углу улиц Русселэ и Удино остановились две машины, из которых вышли два человека, один в штат­ском, другой — в форме полицейского. Когда мимо прохо­дил Кутепов, его втолкнули в автомобиль и тут же рванули на полной скорости. Случайные прохожие не придали ин­

162

циденту особого значения, решив, что имело место задержа­ние преступника. Один свидетель обратил внимание на ка- кую-то борьбу, происходившую в ехавшем автомобиле. На мосту Альма машины попали в пробку, и из соседних транс­портных средств видели, как в серо-зеленом «альфа-ромео» пассажиру прижимали к лицу платок. Из той же машины выскочил полицейский и начал энергично регулировать дви­жение, чтобы вырваться из затора. А на вопрос любопытных граждан он ответил, что его пассажиру только что перебило ноги в аварии, поэтому ему дают дышать эфиром.

Потом оба автомобиля видели на дорогах, ведущих в Нормандию. А на пустынном пляже между Кабургом и Ту- виллем пристроившаяся в дюнах пара влюбленных около16 часов наблюдала, как к берегу подрулили серо-зеленая «альфа-ромео» и такси. Женщина и трое мужчин, из кото­рых один был в полицейской форме, вытащили длинный предмет, обернутый мешками, перегрузили в поджидавшую моторную лодку — и она понеслась к пароходу, стоявше­му на якоре далеко в море. Как выяснилось впоследствии, это было советское судно «Спартак», накануне покинувшее Гавр. Каким образом закончилась жизнь генерала, в точно­сти не известно. А.И. Солженицын утверждал, что Кутепов погиб уже во внутренней тюрьме на Лубянке. А хирург И.А. Алексинский, пациентом которого был председатель РОВС, считал, «что вследствие ранений в грудь во время войны Кутепов не мог выдержать действия наркотиков».

Когда происходили эти события, многие обратили вни­мание на странное обстоятельство, хотя и не придали ему должного значения. Сразу после похищения генерала от его жены не отходила знаменитая певица Надежда Васильевна Плевицкая — которая, собственно, никогда не была с Ку- теповой в близких отношениях. А тут вдруг всячески вы­ражала сочувствие, не жалея сил и времени взялась под­держать, горячо сопереживала каждому известию, стараясь узнать самые свежие новости расследования... Мужем Пле- вицкой был генерал-майор Николай Владимирович Скоб-

163

лин. Типичный выдвиженец Гражданской войны — чело­век отчаянной храбрости, хладнокровный и решительный. Но одновременно известный и другими своими чертами: жестокостью, крайним честолюбием и неразборчивостью в средствах. Звание генерала он получил в 28 лет, а закончил войну, командуя одним из лучших белогвардейских соеди­нений — Корниловской дивизией.

В эмиграции Скоблин оказался в привилегированном положении. Большинству его соратников в материальном плане пришлось весьма туго — работали грузчиками, шо­ферами такси. Перед Скоблиным таких проблем не стоя­ло. В 1919 г. его дивизия захватила фронтовую концерт­ную бригаду, выступавшую перед красными. В ее составе была известная исполнительница народных песен Плевиц- кая, удостоенная почетного звания Солистки Его Величе­ства. С тех пор она находилась при Скоблине, а в 1921 г. он стал ее третьим по счету мужем. Плевицкую знали далеко за пределами России, и она с успехом гастролировала по разным странам. В США ей даже вызвался аккомпанировать сам Рахманинов. А при ней безбедно существовал и Скоб­лин в качестве «импресарио».

Именно Плевицкая первой склонилась к работе на ОГПУ, как только ее слава и доходы пошли на убыль — за границей возникшая было мода на русское искусство быст­ро прошла, а с ностальгирующих эмигрантов много ли по­лучишь? Женщина малокультурная, не получившая ника­кого образования (успехом она была обязана лишь природ­ному таланту, проявившемуся еще в деревенском детстве), Плевицкая тем не менее обладала незаурядным практиче­ским умом, расчетливостью и умением приспосабливаться. Это умение тоже было отточено на разных этапах ее арти­стической карьеры. Поэтому и сотрудничество с советскими спецслужбами рассматривалось ею в первую очередь с точ­ки зрения материальной выгоды — оно сулило деньги, обес­печение хорошими ангажементами. Опять же, открывалась возможность блеснуть своим артистизмом, талантом к теат­

164

ральным перевоплощениям, которым она тоже славилась... Ну а вслед за женой в работу на ОГПУ втянулся Скоблин.

Ничего удивительного в этом нет. В 1914 г. он попал на фронт совсем молодым офицером, а дальше у него ничего и не было, кроме сплошной войны. Какие-либо идеологи­ческие убеждения сформироваться у него так и не успели, а характер лепила только война всеми своими естественны­ми и противоестественными факторами. И стоило ему ли­шиться единственного дела, которым он жил и которое хо­рошо знал, стоило потерять ореол своей боевой славы, как он сразу сломался — и целиком попал под влияние житей­ски опытной, практичной и способной хорошо зарабаты­вать супруги, которая, к тому же, была на 7 лет старше его. Он стал штатным агентом, которому был присвоен номер ЕЖ /13, и работал под кличкой «Фермер»

Хотя кто знает — возможно, молодого генерала мани­ла и надежда на новую славу? На тайном фронте он опять попадал в родную стихию войны — и не все ли равно, про­тив кого? Он снова мог в полной мере проявить свои спо­собности. И даже одерживать победы над признанными и заслуженными полководцами!.. Потому что одним из ор­ганизаторов и исполнителей похищения Кутепова стал его бывший подчиненный Скоблин. Кроме него в операции уча­ствовали чекисты Янович, Пузицкий и Гельфанд (племян­ник Парвуса). Первые двое были потом расстреляны в пе­риод сталинских чисток, а третий благоразумно успел сбе­жать в США.

После Кутепова РОВС возглавил генерал от кавалерии Евгений Карлович Миллер. В Гражданскую войну он нахо­дился в Архангельске, командуя Северной белой армией, личные качества Скоблина, воевавшего на Юге, знал пло­хо. И «Фермеру» удалось при Миллере значительно выдви­нуться. В 1935 г. он был назначен начальником «внутренней линии» — контрразведки РОВС, занимавшейся не только выявлением советских интриг, но и подбором кадров для нелегальной работы в СССР. Нетрудно понять, какие бога­

165

тейшие возможности это открывало для чекистов! Правда, вскоре Скоблин на чем-то «засветился». Военная разведка Финляндии, находившаяся в хороших отношениях с Мил­лером, предупредила его, что подозревает Скоблина в свя­зях с ОГПУ. Это обвинение разбиралось судом чести гене­ралов, однако доказательств обнаружено не было, а по од­ним лишь косвенным подозрениям возложить такую вину на заслуженного боевого товарища не сочли возможным. Ограничились тем, что в конце 1936 г. отстранили Скобли­на от работы во «внутренней линии», а в остальном — даже дружеских отношений не порывали... А между тем, он стал уже «двойником», работая не только на ОГПУ, но и на СД и гестапо.

Как уже отмечалось, после разрыва с Германией Совет­ский Союз переориентировался на сближение с Францией и Англией. Но очень быстро был разочарован. За несколь­ко лет попытки политических и военных контактов почти не продвинулись, оставшись на декларативном уровне. В от­личие от немцев, у которых слово обычно не расходилось с делом, с французами и англичанами шли бесконечные пе­реливания из пустого в порожнее, позиция того или иного должностного лица не значила практически ничего, а любые достигнутые договоренности поминутно могли измениться в зависимости от правительственной, парламентской конъ­юнктуры и других мелочных соображений.

Англия вообще не желала идти на сближение, явно де­лая ставку на Гитлера. Франция колебалась: с одной сто­роны, ей было заманчиво иметь в лице России противовес Германии, а с другой, она не решалась противоречить анг­личанам. Французские офицеры и генералы стали вместо немецких появляться в советских дивизиях, проходить ста­жировку, обмениваться делегациями, но вся «дружба» ог­раничивалась взаимными любезностями и тостами на бан­кетах. А французские политики двурушничали, прикиды­вая, что союз с Россией, конечно выгоден, но еще выгоднее, если, например, эта союзница подерется с немцами одна, без

166

Франции. Последовательной выглядела лишь позиция Чехо­словакии, которая панически боялась усиливающейся Гер­мании и выступила сторонницей создания «оси» Париж — Москва — Прага. Однако «вес» Чехословакии на междуна­родной арене был ничтожным.

Между тем в советском руководстве сидели далеко не дураки. Видели, как антисоветизм Гитлера способствует по­пустительству Запада к немцам. Но видели и другое. После ремилитаризации Рейнской области достаточно было взгля­нуть на карту, чтобы понять: против СССР Германия смог­ла бы воевать только в союзе с Польшей или Чехословаки­ей — что было весьма сомнительно из-за их антагонизма. Либо в случае, если Запад предаст своих польских и чеш­ских союзников (как оно и случилось). А вот пути для уда­ра на Запад были уже открыты...

Поступали и данные разведки, что антисоветизм нацис­тов может иметь не только идейную, но и чисто практиче­скую сторону, нацеленную на обман англичан и французов. И уже в 1935 г. Тухачевский в одной из своих публикаций довольно точно обрисовал ближайшие стратегические цели фюрера: «Гитлер пытается успокоить Францию... Гитлер усы­пляет Францию, ибо он не хочет давать повод к росту фран­цузских вооружений... Антисоветское острие является удоб­ной ширмой для прикрытия реваншистских планов на за­паде (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)».

Но если Тухачевский пытался такими разъяснениями подтолкнуть французов к более активному сотрудничест­ву — чего не получилось, то Сталин, убедившись в неис­кренности Запада, сделал другие выводы. И НКВД начал беспрецедентную операцию, которую заодно решили свя­зать с намечавшимися «чистками» в самой советской вер­хушке. Исполнителем явился агент «Фермер» — Скоблин. Через него к Гейдриху были запущены материалы, что мар­шал Тухачевский совместно с рядом офицеров германского генштаба составил заговор с целью свержения Сталина.

167

Янке, один из лучших экспертов немецкой разведки, сразу отметил, что располагает данными о связях Плевиц- кой с советскими спецслужбами, а значит, и материал о Ту­хачевском сфабрикован ими же. Сфабрикован с двоякой це­лью — либо для того, чтобы вызвать у Гитлера недоверие к своему генштабу, либо — чтобы компромат на Тухачевского поступил в СССР извне. Однако такая оценка вызвал лишь крайнее недовольство Гейдриха, который даже посадил Янке на три месяца под домашний арест. Шеф полиции безопас­ности и СД счел, что он покрывает закулисные интриги сво­их генштабовских дружков. Сам же Гейдрих в подлинность материалов Скоблина поверил и доложил о них фюреру.

Любопытно, что некоторые западные историки до сих пор выражают сомнения, что акция с компроматом на мар­шала разыгралась по советскому сценарию. Так, И. Пфафф писал: «Если бы Сталин действительно сам хотел устранить Тухачевского, то ему не потребовалось бы выбирать такой сложный и рискованный путь. В условиях нарастания ре­прессий можно было бы найти материалы для обвинения маршала значительно проще, прямым путем в Советском Союзе, при этом И.В.Сталин весь ход дела держал бы под своим непосредственным контролем». Да, действительно. Большинство обвиняемых, проходивших по одному делу с маршалом, было арестовано еще раньше, в августе 1936 г. А имя Тухачевского уже прозвучало на процессе в январе 1937 г., когда судили Радека.

Однако сейчас уже нетрудно понять, что тщательно выверенный ход чекистов был многоцелевым. Позволяя не просто уничтожить неугодного маршала, но и... получить при этом важнейшую стратегическую информацию! Ком­промат стал как бы «лакмусовой бумажкой». Если немцы промолчат о полученных сведениях, тем самым поощряя мифический заговор, или тем паче попробуют поддержать его, выходя на контакты с Тухачевским (что не могло ус­кользнуть от внимания Лубянки), это означало бы непри­миримое и бескомпромиссное отношение Гитлера к стали­

168

низму. А следовательно, первый германский удар будет на­несен на восток. Если же фюрер сочтет за лучшее заложить Тухачевского, значит, он предполагает удар на запад и до­пускает возможность альянса со Сталиным.

Впрочем, тут вышла некоторая накладка. Гитлер рас­сматривал материалы Скоблина под иным углом, нежели ав­торы плана, и оценивал политические реалии по-другому. Он рассудил, что пассивно или активно поддержать заговор означало бы поощрить удар по политической системе СССР, но одновременно это привело бы к усилению Красной Ар­мии. А выдача Тухачевского вела к удару по армии и усиле­нию политической системы. Но как раз советская полити­ческая система однозначно считалась в германских верхах фактором, ослабляющим Россию — вызывающим недоволь­ство народа и снижающим его волю к сопротивлению! По­этому решение настучать Сталину выглядело вдвойне вы­годным — и с точки зрения временного альянса с Совет­ским Союзом, и с точки зрения будущей войны с ним.

Правда, по признанию Шелленберга, информация Скоб­лина обладала важным изъяном: она не содержала никаких фактических доказательств. Но коли уж сам фюрер придал ей такое значение, подкрепить ее расстарались сами немцы. По указанию Гейдриха Мюллер и Небе создали две опера­тивные группы, в состав которых вошли специалисты гес­тапо и профессионалы-взломщики из уголовной полиции. Ночью они вскрыли сейфы генштаба и абвера. Выгребли от­туда материалы, способные в умелой подборке прямо или косвенно подтвердить контакты вермахта с руководством Красной Армии. А таких материалов было предостаточно, учитывая тесное сотрудничество германских и русских во­енных в 20-х и начале 30-х гг. Чтобы замести следы взлома, в нескольких местах устроили пожар. И в поднявшейся су­матохе обе группы скрылись.

За четыре дня было состряпано убедительное досье. Че­рез штандартенфюрера СС Беме был установлен контакт с доверенным лицом президента Чехословакии, и Бенеш пе­

169

репугался, что в случае переворота в СССР и альянса Туха­чевского с немцами Чехословакия останется перед ними без­защитной. Впрочем, решил на всякий случай устроить про­верку, но не придумал ничего лучшего, как послать своего начальника тайной полиции Новака в Берлин для встречи и консультации с... Мюллером. И, естественно, начальник гес­тапо дал самые что ни на есть «весомые» подтверждения.

Бенеш поспешил довести информацию до Сталина — и личным письмом, и через полпреда в Праге Александров­ского. Отправил и паническое послание президенту Фран­ции Леону Блюму — об опасности переворота в СССР и ус­тановления там военной диктатуры (!). Москва на сигнал от­реагировала, и контакты советских и германских спецслужб установились уже напрямую. В Берлин прибыл личный пред­ставитель Сталина и Ежова. Немцы настроились преподне­сти документы в качестве акта доброй воли и были немало удивлены, когда советский уполномоченный сразу поинтере­совался, в какую сумму они оценивают досье. Гейдрих сори­ентировался и с потолка запросил 3 млн. «золотых» рублей — предполагая, что это стартовая цена для торга. Но русские и торговаться не стали, заплатили безоговорочно, не отходя от кассы. Разве что потом почти все эти деньги пришлось унич­тожить. Как пишет Шелленберг, они были в крупных купю­рах, чекисты переписали номера, и несколько агентов, попы­тавшихся использовать их в СССР, сразу провалились.

Кстати, это может свидетельствовать и о том, что недав­но созданная политическая разведка СД работала еще со­всем по-детски. Если не знала, например, что в Советском Союзе существуют рубли двух типов, «золотые», то бишь конвертируемые, валютные, и «деревянные». И что «золо­тые» рубли внутри страны хождения не имеют — с ними агент засыпался бы и без переписи номеров. Принимали их только в «Торгсине» (магазинах для торговли с иностранца­ми), где персонал был напрямую связан с «органами».

Ну а Тухачевский 11 мая 1937 г. был снят с должно­сти, a l l июня осужден и расстрелян вместе с «сообщника­

170

ми» — Якиром, Уборевичем, Корком, Эйдеманом, Медведе­вым, Путной, Фельдманом, Примаковым. И перед смертью маршал вряд ли подозревал, что к его судьбе имеют какое- то отношение начальник гестапо Мюллер и белый генерал Скоблин. Который в это время уже готовил еще одну опе­рацию. Тоже связанную с началом установления контактов советских и германских спецслужб.

Небезынтересно отметить, что в белой эмиграции неза­урядные детективные способности проявил Антон Ивано­вич Деникин. В отличие от большинства соратников по Бе­лому движению, любая тайна которых оказывалась видной за версту, он показал себя отличным конспиратором. И если мы многое теперь знаем о «врангелевской», «савинковской», «кутеповской» организациях, то о «деникинской» (она же — комитет Мельгунова) сведений почти не сохранилось. Раз­говоров на темы ее деятельности Деникин никогда не вел, а все записи своевременно уничтожались. Кроме того, на ос­новании косвенных доводов и систематизации фактов он еще в 1926 г. четко определил, что якобы существовавшая в России обширная подпольная организация «Трест», с ко­торой связался Кутепов, является провокацией ОГПУ. А с 1927 г. пришел к выводу, что на советскую разведку рабо­тает Скоблин. Правда, неоднократные предупреждения об этом, высказываемые Кутепову, Миллеру и другим деятелям, не дали практических результатов. Прямых доказательств у Деникина не было, а косвенные заключения и логические выводы воспринимались как излишняя подозрительность старого перестраховщика. Однако самому Антону Иванови­чу его подозрения спасли жизнь. Плюс — счастливое стече­ние обстоятельств...

Семья Деникиных, как и многие тогдашние парижане, проводила лето и начало осени в деревне — не только из со­ображений отдыха, но и более дешевой жизни. В 1937 г. ге­нерал вернулся в Париж раньше своих близких из-за юби­лейных торжеств в честь 20-летия Корниловского полка. А попутно решил к приезду жены и дочери привести в по­

171

рядок квартиру. На следующий день после празднества, 20 сентября, к нему домой внезапно явился Скоблин и предло­жил отвезти его в деревню за семьей на своей машине. Де­никин отказался от его услуг. Скоблин принялся настаивать, и чем дальше, тем упорнее, уже переходя границы светских приличий.

Видимо, предусматривался и силовой вариант — как потом выяснилось, в машине Скоблина ждали двое незна­комцев. Но тут неожиданно пришел здоровенный казачи­на, с которым Деникин договорился о натирании полов и расстановке мебели. И Скоблин поспешил удалиться. В по­следующие дни он еще дважды подкатывался насчет поезд­ки на автомобиле — готов был в деревню отвезти, зазывал прокатиться в Брюссель на торжества тамошних корнилов­цев. Но теперь он навязывался в менее опасной обстановке и оба раза получал отказ.

А 22 сентября около 12 часов генерал Миллер ушел из канцелярии РОВСна деловую встречу— и исчез. В 12.50 один из свидетелей видел его вместе со Скоблиным и неиз­вестным мужчиной на бульваре Монморанси возле пустого здания, купленного советским посольством под школу для детей своих служащих. Скоблин приглашал Миллера войти в этот дом. Через 10 минут туда подрулил закрытый грузо­вик с дипломатическими номерами. Около 16 часов та же машина появилась на пристани в Гавре и остановилась воз­ле парохода «Мария Ульянова». На судно погрузили боль­шой деревянный ящик с печатями дипломатической почты, а потом «Мария Ульянова», не успев даже закончить раз­грузку, неожиданно для портовых властей вышла в море — капитан сообщил лишь, что получил радиограмму с прика­зом срочно вернуться в Ленинград.

Но, как оказалось, Миллер все же опасался подвоха и оставил своему помощнику генералу П.В. Кусонскому за­печатанное письмо, которое надлежало вскрыть, если он не возвратится в канцелярию. Оно гласило: «У меня сегодня встреча в половине первого с генералом Скоблиным на углу

172

улицы Жасмен и улицы Раффэ, и он должен пойти со мною на свидание с одним немецким офицером, военным атташе при лимитрофных государствах Штроманом, и с господи­ном Вернером, причисленным к здешнему посольству. Оба они хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по лич­ной инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, и на всякий случай я оставляю эту записку».

Вот только Кусонский проявил себя далеко не лучшим образом — он забыл про письмо, и вскрыл его лишь в 23 часа, когда жена Миллера хватилась мужа и забила трево­гу. А потом он и вызванный им заместитель председателя РОВС адмирал Кедров допустили вторую промашку: реши­ли до поры до времени «не паниковать», не будоражить под­чиненных, а сперва выяснить все обстоятельства и перего­ворить со Скоблйным. За ним послали дежурного офице­ра — которого тоже о положении вещей не информировали. В час ночи он привез Скоблина в канцелярию. Здесь «Фер­мер» сначала вообще отрицал факт встречи с Миллером. Когда ему предъявили письмо, он невольно выдал себя, из­менившись в лице, но продолжал отказываться. Кусонский и Кедров решили сдать его в полицию. Однако перед этим им понадобилось посовещаться между собой с глазу на глаз. И как только они оставили Скоблина одного, он вышел из кабинета, спокойно миновал приемную, где находились де­журный офицер и жена Кедрова — они были не в курсе дела и не пытались его задержать. Уходит, значит, так надо. И он проследовал на лестницу.

А когда спохватились, ринулись в погоню — его уже и след простыл. Бегали, искали — вроде далеко уйти он не мог. Скоблин как в воду канул! Что было совершенно не трудно. Квартира этажом выше принадлежала бывшему промыш­леннику С.Н. Третьякову, который тоже являлся советским агентом. Скоблин у него пересидел суету, и поминай как звали... Как установила полиция, этой ночью Скоблина ви­дели еще дважды. В 4 часа утра с ним разговаривал сторож гаража, где работал муж его сестры. Не застав родственни­

173

ка, он ушел. А в 4.15 в Нейи разбудил жену одного офицера и занял у нее 200 франков «до завтра» под предлогом поте­ри бумажника. И пропал уже окончательно.

При обыске в доме Скоблина и его супруги было най­дено вполне достаточно доказательств для ареста Плевиц- кой по обвинению в шпионаже — в частности, ключом для шифров служила у них семейная Библия. От НКВД в похи­щении, по-видимому, участвовали Арнольд и Лидия Грозов- ские, он — работавший под легальной «крышей» посольст­ва, она — числившаяся секретарем торгпредства. Грозовский сразу после операции выехал в Москву. А его жена оказа­лась замешанной еще в одной акции, убийстве в Швейца­рии невозвращенца Рейсса. Дипломатическим иммунитетом она не обладала и была арестована. У полиции имелись в ее отношении подозрения и по делу Миллера. Но ее выпус­тили под залог, запретив до окончания следствия покидать Париж. Да только подчиняться этому запрету она не стала. В один прекрасный день выехала в автомобиле прогулять­ся по городу, добралась до пустынного шоссе и дала газ, а мощный двигатель позволил ей оторваться от сопровож­дающей полицейской машины и скрыться...

Собственно, доказательств для дипломатического скан­дала у французских властей хватало. Но Советский Союз все еще рассматривался как потенциальный союзник про­тив Гитлера, и все спустили на тормозах. Трагедия Миллера разве что спасла жизнь невозвращенцу Бармину и отсрочи­ла убийство невозвращенца Кривицкого. Как раз в это вре­мя готовились операции по их устранению, но после по­хищения генерала в МИД Франции был вызван советский поверенный в делах Гиршфельд, и ему неофициально на­мекнули, что общественность возмущена, и если на фран­цузской территории чекистам вздумается повторять такие вещи, это приведет к разрыву дипломатических отношений. А дело о похищении Миллера свели к персональной вине Скоблина и Плевицкой, которой и пришлось отдуваться за все. Суд, открывшийся 5 декабря 1938 г., полностью дока­

174

зал вину певицы во многих преступлениях, в том числе и соучастие в похищении Кутепова и Миллера. Она получи­ла 20 лет каторги и вскоре умерла в тюрьме.

Для эмигрантских исследователей так и осталось загад­кой, зачем же чекистам понадобилось тратить колоссальные силы и средства на попытку захвата 65-летнего Деникина и захват 70-летнего Миллера, уже не представлявших реаль­ной угрозы для советской власти? Ответ на этот вопрос на­прямую связан с делом Тухачевского. Поскольку в прошлой операции Гитлер сделал выбор, предупредив Сталина, был сделан вывод о возможности контактов. И чтобы повлиять на позицию фюрера, более определенно нацелить ее к удару на запад, а не на восток, советские спецслужбы решили сде­лать нацистским коллегам «подарок» — превратить в про­германскую «пятую колонну» во Франции русскую эмигра­цию (заодно и нашпигованную собственной агентурой). Но этому мешали, во-первых, позиция Миллера, хоть и прибал­тийского немца, но горячего патриота России, а во-вторых, антифашистская деятельность Деникина, который как раз в это время в лекциях и брошюрах активно предостерегал русских изгнанников от сотрудничества с нацистами.

Но этот план удался лишь отчасти. Как и рассчитыва­лось, председателем РОВС вместо Миллера стал прогерман­ски ориентированный генерал Ф.Ф. Абрамов, однако вскоре он вынужден был покинуть этот пост из-за крупного сканда­ла — агентом НКВД оказался его сын. А потом РОВС окон­чательно распался. Впрочем, если бы даже этого не произош­ло, проект все равно был нереальным, так как сам эмигрант­ский контингент совершенно не годился для подрывной и террористической работы — насколько никудышными кон­спираторами и подпольщиками являлись белогвардейцы, не­трудно понять из всего изложенного выше.

О Скоблине имелись сведения, что он пробрался в Ис­панию, где шла гражданская война, и объявился в распо­ложении республиканцев. Где и сообщил о себе действо­вавшим там советским чекистам, понадеявшись на их по­

175

кровительство и новое применение своим талантам. Но его предпочли сразу же ликвидировать как фигуру уже не нужную и способную скомпрометировать русскую развед­ку. Правда, нельзя исключать и версию, что он попытался найти убежище у других своих хозяев — немецких. И с тем же конечным результатом. Во всяком случае, известно, что сразу после германской оккупации Парижа гестапо аресто­вало и расстреляло С.Н. Третьякова, работавшего в контак­те со Скоблиным.

СПЕЦСЛУЖБЫ БЬЮТ «ПО СВОИМ»Портрет Мюллера в описываемое время приводит Шел­

ленберг: он был «сухим и скупым на слова, которые он про­износил к тому же с сильным баварским акцентом», низко­рослый, приземистый, «с угловатым крестьянским черепом, узкими, крепко сжатыми губами и насквозь пронизываю­щими карими глазами, которые почти всегда были полупри­крыты постоянно мигающими веками... особенно неприят­но подействовал на меня вид его массивных широких рук с толстыми узловатыми пальцами».

Вообще же в отношении видных деятелей Третьего рей­ха можно отметить парадокс. Все они, как водится, стара­тельно прятали свои личные грехи. Пытались творить их подальше от людских глаз, скрытничали, обзаводились для этого загородными виллами и другими убежищами. Тем не менее, о них известно все. Правда всплывала через слежку друг за другом, через секретные досье, копившиеся в СД и гестапо. Поэтому мы знаем, что Геринг прочно сидел на наркотиках, Лей был алкоголиком, Геббельс в своем поме­стье одну за другой «приходовал» киноактрис, за что полу­чил прозвище «бабельсбергского бычка», что Функ был го­мосексуалистом, а Тербовен, став наместником Норвегии, устраивал пьяные оргии, во время которых его секретар­ши ездили на велосипедах по залу, попутно освобождаясь от обмундирования...

176

А вот Мюллер был всегда на виду. Никогда не прягал- ся — почти постоянно на людях. Но о его личной жизни, слабостях, пристрастиях не известно ничегошеньки! Хотя и за ним тщательно наблюдали враги и конкуренты. Этого аспекта никогда не упускал Гейдрих, потом добавился Шел- ленберг, подслеживал за шефом Майзингер. И — ничего. Все, что мы знаем, не выходило за рамки приличий обыч­ного «среднего» немца. Выпить он любил, но головы при этом не терял и алкоголиком не был. Предпочитал простую водку. Курил дешевые сигареты, иногда баловал себя сига­рами, тоже самых дешевых сортов. Оставался старым холо­стяком. Но не был ни импотентом, ни гомосексуалистом — такое его крестьянской натуре вообще претило. Когда Гейд­рих во время «оттягиваний» по злачным местам брал его в качестве компаньона, бывало, что и Мюллер развлекался с кем-нибудь из дамочек. Однако каких-либо постоянных приятельниц он не имел.

О причинах мы можем только догадываться. То ли за этим стояла какая-то давняя любовная драма. То ли так вы­шло случайно — сперва не нашлось подходящей женщины, а потом не до того стало. То ли он пришел к выводу, что от­сутствие прочных житейских связей делает его менее уяз­вимым. Может, в глубине души сомневался в прочности на­цистского режима и считал, что в таких условиях целесооб­разно заботиться только о себе, не обременяя себя лишней «обузой»? Истинного ответа на эти вопросы мы не узнаем никогда. А для всех окружающих он всецело связал себя с работой. Нередко дневал и ночевал у себя на Принц-Альб- рехтштрассе, и все сослуживцы и начальство привыкли к этому. Его фигуру и не мыслили в отрыве от работы, он по­лучил прозвище «Мюллер-гестапо».

Как ни удивительно, никто даже не интересовался его боевым прошлым. Хотя летчики были у нацистов в чести. Этим хвастались Геринг, Гесс, а Гейдрих очень гордился, нау­чившись водить самолет. Во время войны он специально ез­дил в Норвегию, чтобы совершить несколько боевых выле­

177

тов и получить причитающуюся награду. За Мюллером по­добного не замечалось. Он никогда не хвалился прежними подвигами. И вообще о прошлом не распространялся. Был человеком «в себе». А другим, получалось так, никакого дела не было до его личности. Точнее — его, пожалуй, и не пред­ставляли в качестве «личности».

Наверное, во многом авторы таких оценок ошибались. Ведь о чем-то он думал кроме дел, которые приходилось вести. Какие-то личные планы вынашивал. Какие-то меч­ты... И многие его высказывания выдают в нем человека довольно начитанного. То есть какой-то досуг у него был и посвящался не только бутылке «кюммеля». Но «крестьян­ская» внешность и нарочито грубоватые манеры сбивали с толку разных интеллектуалов, вроде Шелленберга. Они по­баивались, но и презирали Мюллера. Наверное, даже и не представляли, что этот неотесанный мужлан может о чем- то думать и мечтать. Везет свою грязную работу — ну и везет, большего от таких ожидать не приходится. Пример­но так же «тонкая публика» относилась к нему во время его полицейской службы в Мюнхене— грязный «мусор»... Впрочем, он отвечал ей не меньшим презрением. По словам Шелленберга, «хотя он и проложил себе дорогу к вершине власти, он никак не мог забыть своего происхождения. Од­нажды он сказал мне с присущим ему грубым баварским акцентом: «Всех этих интеллигентов нужно загнать в уголь­ную шахту и взорвать!»

Если мог, Мюллер мстил тем, кто относился к нему свы­сока. Например, очень хорошо развлекся, подбросив Гейд- риху материал о встрече Шелленберга с его женой. А по­том они оба развлеклись. Неизвестно, вправду ли Гейдрих приревновал или просто решил поиздеваться над подчинен­ным, но он взял Мюллера и пригласил Шелленберга в тур­не по кабакам. И в одном из них объявил, будто дал ему яд, потребовав во всем признаться, за что обещалось противо­ядие. Шелленберг так испугался, что даже во время напи­сания мемуаров верил, что яд ему дали всерьез (а потом, в

178

тот же бокал плеснули «противоядие» — мартини). Надо ду­мать, Мюллер при этом потешался от души.

Сфера деятельности гестапо постепенно расширялась. В «Гитлерюгенде» разразилось несколько скандалов о гомо­сексуализме, и в ведение гестапо передали «расследование дел, связанных с нарушением норм нравственности». Летом 1937 г. в подчинение Мюллера вошла пограничная стража. Это понадобилось не только для контроля за проникнове­нием «врагов рейха», но и для организации провокаций на границах Австрии, Чехословакии, Польши, засылки туда боевиков, диверсантов, связи с «пятыми колоннами» в со­седних странах. А приказом министра внутренних дел Фри­ка от 25 января 1938 г. гестапо получило право осущест­влять «превентивное интернирование» в концлагеря само, без санкции министерства. Разрабатывалась новая техни­ка, создавались лаборатории, технические отделы и инсти­туты гестапо и СД.

Появлялись новые методы разведки и контрразведки, в том числе «экзотические». В частности, по инициативе Гейдриха возник знаменитый «Салон Китти». В некоторых источниках его изображают откровенным публичным до­мом, но на самом деле «Салон Китти» являлся «домом сви­даний». То бишь, по сути, публичным домом, но шикарным и пристойно завуалированным. Через Небе в разных горо­дах Европы сюда навербовали не обычных девиц легкого поведения, а самых дорогих и изысканных куртизанок. И, как пишет Шелленберг, «довольно большое количество жен­щин из высших кругов германского общества также более чем охотно изъявили желание служить своей родине по­добным образом». Бар, ресторан, комнаты свиданий были оборудованы устройствами для звукозаписи и фотосъем­ки, а слух о «хорошем заведении» распространили среди дипломатов. Сюда захаживал даже Риббентроп, не подозре­вая, что в этом доме контролируется каждый шаг и каждое слово посетителей. Но Мюллеру в салоне было появляться запрещено. Сочли, что он со своей «грубой натурой» мо­

179

жет здесь наломать дров и все испортить. Поэтому органи­зацией и эксплуатацией столь «тонкого» инструмента, как дипломатический бордель, занимались исключительно ин­теллигенты — Шелленберг и Небе.

Дело Тухачевского, как уже отмечалось, послужило сво­его рода «приглашением к танцу» от советских спецслужб — германским. И если пакт Молотова — Риббентропа в авгу­сте 1939 г. стал для западных политиков полнейшей неожи­данностью, то в действительности первые контакты Москвы и Гитлера начались гораздо раньше. Г. Хильгер, сотрудник германского посольства в Москве, подтверждает в своих записках, что «оба государства шли навстречу друг другу весьма постепенно». Уже в 1937 г., после того, как «лакму­совая бумажка» сработала, в обстановке глубочайшей сек­ретности прошли переговоры, которые вел полпред СССР в Германии К.К. Юренев, его приняли в личной резиденции фюрера Берхтесгадене. Какие-то переговоры велись и через торгпреда в Германии и Швеции Д.В. Канделаки, встречав­шегося с нацистским руководством «вне рамок официаль­ных государственных отношений» — в качестве личного по­сланца Сталина. О чем шла речь на этих встречах, какие до­говоренности были достигнуты, навсегда осталось тайной. Оба посланца погибли в репрессиях 1938 года.

Со стороны Советского Союза предпринимались и дру­гие шаги к сближению. Например, в репрессивных кампа­ниях 1937—1938 гг. были уничтожены все руководители компартии Германии, нашедшие убежище в СССР и про­должавшие по инерции нацеливаться на «борьбу с фашиз­мом». Гитлеру не могла не импонировать и другая сторона тогдашних чисток в советском руководстве — ведь уничто­жалось поколение «старых большевиков», а оно в значитель­ной доле состояло из евреев. Фактически в кремлевском ок­ружении остались только такие представители этой нации, кто готов был демонстративно отказаться от своей этниче­ской принадлежности, вроде Кагановича или Мехлиса, заяв­лявшего: «Я не еврей, я коммунист». А в сентябре 1937 г. По­

180

литбюро вдруг приняло решение, строго запрещавшее сво­ей разведке засылать агентов в Германию и создавать там агентурные сети, причем решение было почти немотивиро­ванным, якобы из опасения «провокаций». Была приоста­новлена и заброска групп, готовившихся к работе в других странах, но нацеленных на разведку против Германии — так была «заморожена» на полгода операция с засылкой в Бель­гию Леопольда Треппера.

А со стороны Германии был сделан ответный «реве­ранс». Транзитом через ее территорию — во Францию, а от­туда в Испанию, ехало много советских военных специали­стов: летчиков, танкистов, командиров других родов войск. Ехали под чужими фамилиями, с вымышленными легенда­ми. Но профессиональными разведчиками они не были, а конспирации учились наскоро. В штатских костюмах евро­пейского покроя люди, привыкшие к сапогам и гимнастер­кам, чувствовали себя неуютно, языки знали плохо, и их зачастую было видно за версту. При массовой засылке у некоторых оказались неверно оформленными документы. И несколько десятков таких военных было в 1936—1937 гг. арестовано германской полицией и попало в гестапо. Так что Мюллер в этот период близко познакомился с русски­ми. Причем не с европейской «интернациональной» агенту­рой, завербованной русскими, а с самыми настоящими «со­ветскими», с обычными строевыми офицерами. И, судя по всему, они оставили у него благоприятное впечатление. Но в начале 1938 г. в ходе каких-то тайных договоренностей, достигнутых на дипломатическом уровне, гестапо выпусти­ло их, и они были возвращены Советскому Союзу.

В 1937 г. обозначилось еще одно поле для советско-гер- манских контактов. Дело в том, что игры спецслужб — вещь сложная и неоднозначная, связанная с внешней политикой государств. А она тоже бывает далеко не «линейной», разные державы в различных регионах преследуют свои цели. И ес­ли в Испании советская и нацистская разведка активно бо­ролись друг против друга, то в Китае они... стали союзница­

181

ми. Против... Японии. Узел международных противоречий там вообще завязался сложнейший. Еще раз напомню, что японцы в ходе Первой мировой войны захватили герман­ские колонии и концессии в Китае, в частности — крепость и крупный порт Циндао (его называли то немецким Гон­конгом, то немецким Порт-Артуром). Однако США и Анг­лии усиление японского влияния в Китае очень не понра­вилось, и на Вашингтонской конференции в 1922 г. они про­возгласили политику «открытых дверей», лишавшую Токио всех приобретений. Теоретически всем державам предостав­лялись равные возможности, но практически Япония кон­курировать с американцами на равных не могла.

В 1924—1925 гг. в Китае началась революция и граж­данская война под национальными и «антиимпериалисти­ческими» лозунгами, то есть нацеленная против политики западных держав, превративших страну в свою полуколо­нию. Сперва СССР поддержал революционную партию Го­миньдан, но после ссоры Чан Кайши с коммунистами объ­явил его врагом. А Япония подыгрывала противникам Чан Кайши. В 1931 г. она произвела прямое вторжение, захва­тила Маньчжурию, свергла там своего прежнего ставлен­ника Чжан Сюэляна и организовала марионеточную импе­рию Маньчжоу-го. Причем международная реакция на акт агрессии была более чем сдержанной. По той же причине, по которой мировые державы смотрели сквозь пальцы на вооружение Германии — японцы в Маньчжурии вышли к советским границам, и предполагалось, что они вскоре схле­стнутся с русскими. Ну и пусть схлестнутся.

Однако нацистское понятие реванша включало в себя не только возврат прежних позиций в Европе, а еще и ут­раченных колоний. И в Берлине прекрасно понимали, что захваченными территориями японцы делиться с немцами не станут. Поэтому Германия стала поддерживать Чан Кай­ши, слала инструкторов, оружие, технику. Ситуация совсем запуталась в 1937 г. — вопреки прогнозам англичан и аме­риканцев, Япония вместо нападения на советский Дальний

182

Восток развернула войну за покорение всего Китая. Но для СССР она и в самом деле представляла угрозу, была сосед­кой крайне неудобной, на границе то и дело происходили вооруженные провокации. И Кремль решил поддержать ее противников. Через посредничество Москвы в этом году был заключен договор о создании «единого антияпонского фрон­та» между Гоминьданом и коммунистами, и Советский Союз возобновил помощь Чан Кайши. К нему поехали и наши со­ветники, военные специалисты, направлялось оружие и сна­ряжение (с условием, чтобы определенная часть этого иму­щества передавалась коммунистическим соединениям).

Вот и получился парадокс. Германия и Япония, союзни­цы по «антикоминтерновскому пакту», на китайском театре боролись друг против друга. И при этом немцы действова­ли совместно с Коминтерном (по линии которого шла со­ветская поддержка китайцам). Кстати, одним из военных со­ветников у Чан Кайши стал небезызвестный генерал Власов. Там он наверняка должен был познакомиться с германски­ми коллегами. И, может быть, это тоже сыграло определен­ную роль в преодолении им психологического барьера для перехода во время войны на сторону немцев. Ну а что ка­сается «парадоксальной» борьбы между союзниками, то ни­чего удивительного в этом нет. Уж такова специфика спец­служб. Японцы впоследствии платили Германии той же мо­нетой и после оккупации немцами Польши финансировали и поддерживали структуры польского сопротивления, полу­чая за это разведданные как о России, так и о Германии.

Ну а Мюллеру в данный период русская разведка хло­пот не доставляла. Не только из-за наметившегося было «по­тепления», а в основном из-за того, что в ходе покативших­ся репрессий советские спецслужбы принялись ожесточен­но громить и уничтожать сами себя. Наложилось несколько факторов. Во-первых, в Советском Союзе существовало не­сколько разведок — по линиям Разведупра РККА (IV управ­ление), ИНО НКВД, Коминтерна, Наркомата иностранных дел. И еще с 1920-х гг. между ними существовало не менее

183

острое соперничество, чем впоследствии между абвером, гестапо и СД. Известно, скажем, что НКВД порой внедрял шпионов в агентурные сети своей же армейской развед­ки. Для работы против нее. В условиях «чисток» все кон­куренты попали во власть НКВД, что и аукнулось для них огромными потерями. А во-вторых, действовали общие за­кономерности сталинских репрессий — уже без разницы, к какому ведомству относились разведчики. После расстрела Ягоды начинали вычищать «людей Ягоды», после устранения начальника ИНО НКВД Трилиссера — «людей Трилиссера», после ареста начальника Разведупра РККА Урицкого — «лю­дей Урицкого», после Берзина — «людей Берзина».

Для заграничных разведывательных сетей результаты ока­зались жуткими. Берлинский легальный «резидент» Б. Гордон был отозван в Москву и расстрелян. Следом за ним был ото­зван нелегальный резидент В. Зарубин («инженер Кочек») — он остался в живых, но был снят с должности и загремел за решетку. А ведь через них шла информация от ценнейшей агентуры— группы Шульце-Бойзена, гауптштурмфюрера Лемана. В итоге связь с Шульце-Бойзеном и его товарищами прервалась совсем. А Леман стал поддерживать контакты с Центром только через «почтовый ящик», находившийся на квартире некой Клемане. Естественно, оперативность его ин­формации чрезвычайно снизилась. Да и неизвестно, кого ин­тересовала его информация в такой свистопляске?

Из Швейцарии была отозвана Мария Полякова. Тоже сумела остаться в живых, но обширная сеть, созданная ею, распалась на отдельные звенья. «Зависли» без связи, без ука­заний Центра, без денег для агентов группы Рашель Дубен- дорфер и Урсулы Хамбургер в Швейцарии, Генри Робин­сона во Франции. Резидент в Британии Мар, осуществляв­ший связь с Кимом Филби, был отозван и расстрелян. Та же судьба постигла сменившего его Федора Малого. А сменив­ший его Александр Орлов, получив вызов в Москву, пред­почел сбежать и стать невозвращенцем. И контакты с Фил­би тоже оборвались. Всего в этой вакханалии было унич­

184

тожено 40 одних только резидентов в разных странах — не считая рядовых агентов, связных, курьеров. И великолепно отлаженная — пожалуй, лучшая в мире — сеть советской разведки практически перестала существовать...

Но и германским спецслужбам в данный момент до­велось ударить «по своим». Хотя далеко не так больно и в куда менее скромных масштабах. Гитлер счел, что пора пе­реходить к программам внешней экспансии. В чем не нашел взаимопонимания у части государственного руководства и генералитета. Пока его шаги касались слома версальских ограничений внутри страны, возрождения военной про­мышленности, армии, флота, его поддерживали. Да и то ре­милитаризацию Рейнской области многие считали очень рискованной. Но во всех этих случаях не поздно было ос­тановиться. А вот дальнейшие проекты уже явно пахли вой­ной. Генералы и политики еще хорошо помнили прошлое поражение и откровенно боялись. Полагали, что стоит ос­тановиться на достигнутом.

Военный министр Бломберг представил отчет, где ука­зывал: «Общая политическая ситуация оправдывает пред­положение, что Германии не грозит нападение с чьей-либо стороны. Причина тому, помимо отсутствия желания совер­шить агрессию со стороны почти всех стран, особенно за­падных держав, заключается в слабой подготовленности к войне многих государств, в том числе и России». Вывод сле­довал, что раз Германии ничего не угрожает, то и ей не сто­ит лезть на рожон. Проекты Гитлера вызывали недоверие и считались авантюрными.

Хотя остановиться на достигнутом он, в общем-то, не мог. Ведь тогда он потерял бы ореол «фюрера», единствен­ного и неповторимого. А стал бы просто одним из выдаю­щихся германских политиков, даже меньше Бисмарка. По­думаешь — из кризиса страну вывел, армию восстановил. Долго ли это будут помнить? А завтра, глядишь, новый кри­зис, и начнут хаять так же дружно, как благословляли. Кро­ме того, Гитлер верил, что его ведет само «провидение». По­

185

этому надо и дальше следовать в его струе — идти против воли «провидения» нельзя, оно жестоко отомстит. Ну а что­бы в дальнейшем не вступать всякий раз в споры и уго­варивать сомневающихся (как было перед вводом войск в Рейнскую область), фюрер решил убрать их. Нечего под но­гами путаться.

Но и просто так поснимать их в 1937 г. было еще нель­зя. Операцию провернули через гестапо. Вот тут-то и при­годилось, что в эту организацию передели дела по «нару­шению норм нравственности». Тайну там хранить умели, а Мюллер был человеком не брезгливым и исполнительным. Раз приказали — сделает. На пути вдовца фон Бломберга вдруг возникла смазливенькая Ева Грун. Совершенно оча­ровала его и вскружила голову. Дело пошло к браку. Блом- берг, как полагалось по расовым законам, попросил прове­рить прошлое невесты. Справки оказались благоприятными.12 января 1938 г. состоялась свадьба, свидетелями выступи­ли сам Гитлер и Геринг. А 22 января всплыло досье на Еву Грун. О том, что ее мать содержала «массажный салон», Н а ­

ходившийся под надзором полиции нравов, дважды была судима. А сама Ева задерживалась за проституцию полици­ей семи городов, в 1933 г. привлекалась к ответственности за позирование для порнографических фотографий, а еще проходила по делу о краже. Бломбергу после такого скан­дала пришлось уйти в отставку.

Вторым лицом в армии был главнокомандующий су­хопутными силами фон Фрич. И тогда же, в январе, было извлечено старое дело некоего Шмидта, пребывавшего в тюрьме. Он являлся проституирующим гомосексуалистом и одновременно шантажистом, вымогавшим деньги у высоко­поставленных «голубых» под угрозой разоблачения. Среди таких своих клиентов он назвал и Фрича. Правда, обвине­ние было не доказано и похоронено по распоряжению само­го Гитлера, но теперь его снова подняли. Вторично предста­вили фюреру, и оно попало «в струю». Шмидта соответст­вующим образом обработали, устроили при Гитлере очную

186

ставку с фон Фричем, и мошенник признал: «Это он». 4 фев­раля генерал был уволен «по состоянию здоровья».

Хотя в действительности обвинение было шито белыми нитками. Возмущенные военные провели собственное рассле­дование, без особого труда выяснили, что клиентом Шмид­та был не Фрич, а капитан в отставке Фриш. На созванном в марте военном совете Геринг допросил свидетеля снова, и тот признал, что «ошибся». Решением совета Фрича реабили­тировали, но на службе не восстановили. Как бы «забыли». А крайними оказались Шмидт, которого вскоре расстреляли в тюрьме, и... подручный Мюллера Майзингер. Шеф гестапо при видимом проявлении «старой баварской дружбы» давно имел на него зуб. И как только представилась возможность, отомстил. Понимая, что дело Шмидта — Фрича — Фриша слишком грязно й чревато неприятностями, поручил его именно Майзингеру. Словом, подставил. Майзингер попал в опалу и загремел с понижением на низовую работу.

Гитлер же после устранения первых лиц в армейской верхушке на пост главнокомандующим сухопутными вой­сками вместо Фрича назначил фон Браухича. А военное ми­нистерство упразднил совсем. Вместо него был создан но­вый орган, объединивший все службы генерального шта­ба — Верховное командование вермахта (ОКВ). Во главе его Гитлер поставил известного своим послушанием генерала Кейтеля. Но он становился лишь помощником фюрера, в законе о создании ОКВ Гитлер указал: «Отныне я беру на себя непосредственно и лично командование всеми воору­женными силами».

Образование ОКВ дало повод к «реорганизации», в ходе которой были отстранены от командования 13 генералов. Еще 44 генерала и значительное количество старших офи­церов были перемещены на малозаметные должности или отправлены в отставку. Развернувшаяся кампания отставок коснулась и гражданских лиц. Был уволен министр ино­странных дел фон Нейрат — его заменили Риббентропом, министр экономики Шахт — его место занял Функ, убрали

187

и трех послов: Гасселя в Италии, Папена в Австрии и Дирк- сена в Токио. Таким образом Германия была подготовлена к новому повороту в ее истории.

ЗАКАТ ЕВРОПЫОперации Германии по захвату Австрии и Чехослова­

кии готовились долго и капитально. И подготовка к той и другой акции шла, кстати, не поочередно, а параллельно, так что о планах Гитлера догадаться было не столь уж слож­но. Близ границ с Австрией формировался Австрийский ле­гион, близ чешских — Добровольный корпус, и тот и дру­гой якобы созданные из эмигрантов-добровольцев. В обе­их странах росла активность прогитлеровских элементов. В Австрии — местных нацистов и отрядов СС, в Чехосло­вакии — Германской партии Судетов Генлейна. Поскольку граница перешла в ведение гестапо, она с германской сто­роны стала прозрачной для разного рода партийных эмис­саров, курьеров, агентов спецслужб.

Начиная с 1936 г. Берлин оказывал на Вену неприкры­тое и усиливающееся давление. Канцлера Шушнига Гитлер начал уже вызывать к себе, будто подчиненного, позволял себе кричать на него, сыпать угрозы. И тот шел на уступ­ки — назначал на некоторые административные посты на­цистов, допустил ряд их организаций в правящий Патрио­тический фронт, по требованиям Германии выпустил из тю­рем несколько тысяч преступников. Но это лишь подливало масла в огонь. Тон фюрера становился все жестче. А акти­висты нацистских группировок в открытую бесчинствовали на улицах. Короче, страну просто затерроризировали.

Для западных демократий такое положение дел отнюдь не было секретом. Например, посол США в Вене Мессер- шмит доносил: «Перспектива захвата власти нацистами не позволяет властям проводить по отношению к ним эффек­тивные полицейские и судебные действия из боязни репрес­сий со стороны будущего нацистского правительства про­

188

тив тех, кто, пусть даже правомерно, принял бы против них меры». Но для защиты суверенитета Австрии ни Англия, ни Франция, ни Америка даже пальцем о палец не удари­ли. И нимало не озаботились этой проблемой, предоставив Гитлеру полную свободу рук. Не последовало ни одного ди­пломатического демарша (не говоря уж о более серьезных шагах). До поры до времени Вену поддерживал лишь Мус­солини, как бы взявший ее под покровительство. Но союз­ничество в Испании сблизило его с немцами, и постепенно фюрер уломал дуче.

А тем временем и «плод дозрел». 12 февраля 1938 г. Гит­лер вызвал к себе в Берхтесгаден Шушнига и под угрозой немедленного вторжения продиктовал ему условия: назна­чить министром внутренних дел и главой полиции руко­водителя австрийских нацистов Зейсс-Инкварта; объявить общую амнистию нацистам, осужденным за те или иные преступления; ввести австрийскую нацистскую партию в Патриотический фронт. Что, по сути, означало капитуля­цию. Шушнигу пришлось согласиться, но 9 марта он решил преподнести Германии неприятный сюрприз — назначил на13 марта плебисцит: хотят ли австрийцы сохранить незави­симость? Счел, что мировое общественное мнение увидит истинное настроение большинства граждан и вмешается.

Но Германия и ее ставленники спровоцировали поли­тический кризис, 11 марта Шушниг ушел в отставку. Тем не менее, на требования Гитлера поручить формирование кабинета Зейсс-Инкварту президент Миклас ответил отка­зом. Последовал новый нажим, и он уступил во всем. И на рассвете 12 марта германские войска вступили в Австрию. Без боя. Одними из первых в Вену прибыли руководители спецслужб — Гиммлер, Гейдрих Мюллер и Шелленберг вы­летели самолетами, их сопровождал транспортник с эсэсов­цами. В 4 часа утра они были на месте, и сразу, при участии уже находившейся в стране агентуры и местных СС нача­лась «чистка». А 13 марта, вместо назначенного плебисцита, в Вену въехали Гитлер и Кейтель.

189

Толпы народа встречали их овациями и цветами. Мно­гие действительно радовались, что они, как до поражения в Мировой войне, оказались не в крошечном государстве, а снова в составе большой и сильной империи. Ну а те, кто думал иначе, благоразумно сидели по домам. Или уже «си­дели» в других местах. Было арестовано 80 тысяч человек. И для содержания большого количества заключенных в Ав­стрии тоже создали концлагерь — Маутхаузен. Сформиро­валось «правительство» во главе с Зейсс-Инквартом. Мини­стром безопасности в нем стал шеф австрийских СС Эрнст Кальтенбруннер. И «не отходя от кассы», 13 марта был при­нят закон о присоединении Австрии к Германии. Страна по­лучила название Остмарк. А 18 марта министр внутренних дел Третьего рейха Фрик распространил на Австрию юрис­дикцию гестапо и прочих служб Гиммлера, предоставив ему право принимать «все меры безопасности, которые он со­чтет необходимыми». Для организации гестапо в Вене был оставлен Мюллер. И только когда он отладил карательные структуры, 20 мая, ему разрешили вернуться в Берлин, а в Австрии его сменил Франц Шталекер.

После «аншлюса» опомнились советские спецслужбы. Разумеется, с ведома Сталина. Весной возобновились опе­рации, замороженные в сентябре 1937 г. И вновь пошла за­сылка на Запад агентуры — в том числе нацеленной против Германии. Чем объяснялся такой поворот? Тем, что пред­принятые Москвой попытки сближения с немцами не на­шли должного отклика. Гитлер продолжал заигрывать с За­падом. А англичане по-прежнему рассматривали его в ка­честве ударной силы против России. Сталин об этом знал. То есть направление германской агрессии все еще остава­лось неоднозначным. А раз так, то не мешало и подстрахо­ваться. И вообще, куда бы ни ударил фюрер, на запад или на восток, в преддверии надвигающейся войны в Европе желательно было иметь свои «глаза и уши».

Как раз тогда Разведупр РККА направил в Бельгию для создания агентурной сети Леопольда Треппера («Жильбер»),

190

которому суждено будет сыграть важную роль в событиях, описанных в этой книге. По национальности он был поль­ским евреем, в прошлом — одним из активистов Коминтер­на. Являлся опытным конспиратором, выполнял различные задания в Польше, Германии, Палестине. Ну а в Бельгии он привлек к работе нескольких прежних товарищей по комму­нистическим организациям и создал в Брюсселе «крышу» но­вой резидентуры. Ею стала фирма «Форин экселент тренчко- атс компани» (ЭКС) — «экспортное общество», официально занявшееся международной торговлей одеждой. В распоря­жение Треппера было передано несколько опытных развед­чиков, прежде действовавших в Испании — Виктор Сукулов (он же Гуревич, «Кент»), Михаил Макаров («Аламо»).

Кроме того, Треппер установил контакты с компартия­ми Бельгии и Франции, где у него имелись знакомые. Вооб- ще-то это было нарушением практики ГРУ РККА — в целях конспирации разведка всегда дистанцировалась от слиш­ком уж заметных коммунистов. Но в данном случае сроки были поставлены жесткие, события торопили, а в Центре вместо прежних расстрелянных начальников сидели диле­танты и слали приказы создавать организацию как можно шире. И чтобы поскорее навербовать достаточное количе­ство агентуры, использовались партийные связи. Сеть дей­ствительно получилась широкой, вскоре «Форин экселент тренчкоатс компани» охватила своими «отделениями» Гол­ландию, Францию, Швецию, Данию, Финляндию.

Но с другой стороны, в СССР все еще шли репрессии, и на разведке это по-прежнему отражалось отрицательно. Гауптштурмфюрер Леман, как уже отмечалось, поддержи­вал контакты с Москвой через «почтовый ящик» — госпожу Клемане. А со стороны «легальной резидентуры» при бер­линском посольстве связь с этим «ящиком» осуществля­ли сотрудники разведки Эрвин и Мария. Однако и их тоже отозвали, и они канули в неизвестность. Вместо них связь стал обеспечивать А.И. Агаянц. Но он вдруг заболел и вско­ре умер. И связь с Леманом вовсе оборвалась. Отозвали и

191

парижского резидента по кличке «Коля» — свою агентуру в Швейцарии он передал в подчинение мало подготовлен­ному Шандору Радо («Дора»). Готовились отозвать и Зорге из Японии... Словом, если что-то начали вновь создавать, то остальные разведывательные структуры в это же время успешно доламывались.

А фюрер в данный период, если бы даже захотел, никак не мог пойти на сближение с Москвой. Когда на Запад бе­жал советский дипломат и разведчик Бармин, французская газета «Пари суар» заказала ему статью, и в мае 1939 г. он написал: «Есть все основания считать, что Сталин уже дав­но стремится к союзу СССР с германским рейхом. Если до сих пор этот союз не был заключен, то только потому, что этого пока не хочет Гитлер». И еще в мае 1939-го это сочли настолько диким абсурдом, что статью не опубликовали (в августе того же года схватились за головы, вспомнив об упу­щенной сенсации). Но причина «пока не хотеть» была оче­видной. Если бы, скажем, в 1938 г. фюрер переориентировал­ся на Советский Союз, то неужели ему так запросто позво­лили бы проглотить Австрию?

И разве стало бы в таком случае возможно Мюнхенское предательство? Причем на такую «щедрость» фюрер спер­ва даже и не надеялся. Сразу после «аншлюса», 30 мая, он подписал план «Грюн» — военного нападения на Чехосло­вакию. Начальник генштаба Бек ужаснулся, сочтя это ка­тастрофической авантюрой, и подал в отставку. В надеж­де на коллективную «демонстрацию отставок» со стороны других генералов. Не тут-то было! Остальные цепко держа­лись за свои кресла и эполеты. А фюрер прошение Бека не принял, но вскоре уволил просто так, без прошения. Заме­нил Гальдером.

Начали, как и в Австрии, с провокаций и «народного волеизъявления». В Судетской области компактно прожи­вали 3 млн. немцев. Их уже давно нашпиговали агентурой и создали массу пронацистских организаций — таковыми стали спортивные, культурные, музыкальные, профессио­

192

нальные общества, союзы ветеранов войны. В один голос они подняли хай о предоставлении национальной автоно­мии, о преобразовании Чехословакии в федерацию напо­добие швейцарских кантонов. 12 сентября Гитлер на пар­тийном съезде в Нюрнберге обвинил президента Бенеша в ущемлении и даже в намерении истребить судетских нем­цев. Чехи в ответ на угрозы и буйство арестовали несколь­ких нацистских активистов. Только этого и ждали в Герма­нии. Гестапо арестовало 150 чешских граждан. А 19 сентября начал действовать Добровольный корпус судетских немцев. Он был разбит на боевые группы по 12 человек, которые принялись с германской территории совершать вылазки в Чехословакию, убивать полицейских и пограничников, за­хватили и увели 1500 «пленных»... Нацистскими спецслуж­бами готовился и повод к войне — им должно было стать убийство германского посла в Праге.

Однако послу повезло. И не только ему, а нацистам во­обще. Поскольку план «Грюн» был и в самом деле невыпол­нимой авантюрой. Той мощной моторизованной армии, ко­торая вскоре начнет громить поляков и французов, у нем­цев еще не существовало. Танковый корпус был только один, 16-й (Гудериана). Вооруженный слабо бронирован­ными танками Т-I (с пулеметным вооружением) и T-II (с малокалиберной пушкой). Практически это были броне­вики, а не танки. Если в Германии заводы Круппа только- только перестроились для производства вооружения, то в Чехословакии огромные заводы «Шкода» функционирова­ли вовсю, поставляя оружие и военную технику во многие страны мира (как раз эти заводы во многом помогут соз­данию немецких бронированных «кулаков»).

Все вооруженные силы Германии насчитывали 47 диви­зий, и из них 8 приходилось на всякий случай оставить на французской границе. А у Чехословакии было 45 дивизий. Лучше вооруженных и лучше обученных, чем германские. К тому же, в Судетах в течение многих лет чехами создава­лась мощнейшая полоса укреплений с системами бетонных7 Агенты Берии... 193

дотов, казематов, тяжелой артиллерией. Конечно, людские и материальные ресурсы Германии были намного больше. Но ведь и маленькая Финляндия на укреплениях «линии Ман- нергейма» смогла продержаться против СССР четыре ме­сяца. А прорвать судетские позиции немцы не смогли бы вообще. Потому что, как признавались впоследствии гер­манские генералы, у них и снарядов было накоплено еще недостаточно, их хватило бы лишь на две недели боев.

Сталин на чехословацкий кризис тоже отреагировал. Привел в боевую готовность несколько округов, выдви­нул к границе 30 дивизий, 3 танковых корпуса, 4 авиаци­онных бригады. Было заявлено о готовности прийти на по­мощь. Почему Сталин от попытки найти взаимопонимание с Гитлером перешел к вооруженной демонстрации, понят­но. Сговор западных держав с Германией был налицо. И си­туация становилась опасной для Москвы. Ее официальные французские «союзники» вели себя уклончиво. И немцы на «дружбу» не шли. Возникала угроза, что они объединятся. Да и движение в Чехословакию географически вело на вос­ток, а не на запад. Правда, согласно договору с чехами, Рос­сия могла вмешаться лишь в том случае, если ее офици­ально об этом попросят и если в войну вступит Франция. И общей границы с Чехословакией СССР не имел. Для ре­ального применения силы войска должны были пропустить через свою территорию Польша и Румыния. А их полити­ка целиком зависела от Запада. Но Москва дала понять Бе­нешу, что готова обойтись и без французов. И проблему с пропуском войск «как-нибудь» решить. Но только при ус­ловии, что сама Чехословакия будет защищаться и призо­вет русских.

Такие шаги, во-первых, могли подтолкнуть французов к более активному сотрудничеству — и тем самым раско­лоть предполагаемый альянс западных держав с Гитлером. Во-вторых, напомнить фюреру, что дружить надо бы не с Парижем и Лондоном, а с Москвой. В-третьих остановить его агрессию в том невыгодном для СССР политическом

194

раскладе, который получился в 1938 г. А в-четвертых, в слу­чае конфликта вывести Чехословакию из-под французского влияний — под советское.

Однако кризис разрешился иначе. Еще с марта в пра­вительственных и военных кругах Англии было решено — когда немцы нацелятся на Чехословакию (а о том, что они вскоре нацелятся, хорошо знали), отдать ее. Проводились встречи и консультации в рамках закулисной дипломатии. И возник так называемый «план Z» — вмешаться с посред­ничеством, но в самый последний момент. Чтобы щедрыми уступками ошеломить Гитлера, погасить готовую вспыхнуть войну и очутиться в роли «миротворцев». Такой «послед­ний момент» настал 22 сентября, к фюреру примчался «ми­ротворец» Чемберлен. А 29 сентября в Мюнхене открылась конференция, где британский премьер Чемберлен и фран­цузский президент Даладье при участии Гитлера и Муссоли­ни решили судьбу Чехословакии даже без участия ее пред­ставителей. Просто поставили перед фактом, что их стра­ну расчленяют и Судетскую область отдают немцам. А от Праги при этом потребовали разорвать договор о взаимо­помощи с СССР. Между прочим, и следующая жертва на­цистов, Польша, тоже поучаствовала в разделе Чехослова­кии. Ей отстегнули Тешинскую область с богатыми уголь­ными копями и четвертьмиллионным населением, и она не отказалась, взяла.

Да и чехи, несмотря на упоминавшуюся возможность обороняться, даже не пытались что-то предпринять само­стоятельно. Вели себя, как незаслуженно обиженные, но по­слушные детишки. Раз «старшие дяди», Англия и Франция, сказали — значит все, тут уж ничего не попишешь. Дого­вор с Москвой правительство Чехословакии дисциплини­рованно расторгло, мобилизацию отменило, войскам отдало приказ сниматься с позиций и оставить западные районы. Бенеш выразил протест только тем, что... ушел в отставку. А германские генералы, осматривая доставшиеся им задар­ма укрепления в Судетах, задним числом содрогались и вы­

195

тирали пот — понимая, что тут они точно разбили бы себе лбы. Гитлер это тоже признал, сочтя лишним доказательст­вом, что его ведет «провидение». Чемберлена и Даладье он вполне оценил, назвав «жалкими червями». И уже 21 октяб­ря он издал приказ, где определил следующие задачи ОКВ: обеспечить безопасность новых границ; ликвидировать то, что осталось от Чехословакии; оккупировать территорию Мемеля (Клайпеды).

Все это и впрямь походило на безумный «закат Евро­пы». Лидеры ведущих держав тупо и близоруко позволяли агрессору сожрать одно суверенное государство, потом соб­ственными руками кромсали и скармливали ему другое — в надежде сохранить его «дружбу». Пусть дальше не нас, а других грызет — на востоке. А народы праздновали и лико­вали, что их политики в последний момент «спасли мир». И разве есть разница, какой ценой?

Когда нынче демократические средства массовой ин­формации клеймят пакт Молотова — Риббентропа, без ко­торого не смогла бы начаться Вторая мировая, то стоит вспомнить, что она не смогла бы начаться и без Мюнхена. Ситуация-то была, по сути, элементарной. СССР и Запад не доверяли друг другу, относились друг к другу враждеб­но. А Гитлер блестяще сыграл на этом, лавируя между ними. И представляется даже непонятным, зачем Горбачев, буду­чи президентом, скрывал от общественности и стыдливо прятал в своей секретной папке пакт Молотова-Риббентро­па? Ведь Мюнхенского соглашения никто не прятал — Чем­берлен размахивал им перед толпой, вернувшись в Англию. И справедливости ради стоит отметить, что попустительст­во в ремилитаризации Рейнской области, «аншлюс» и Мюн­хен были раньше, чем пакт Молотова — Риббентропа.

10 ноября 1938 г. случилось еще одно знаковое собы­тие — «Хрустальная ночь». От законодательного лишения евреев гражданства и административного притеснения на­цисты перешли к их физическому уничтожению. Старт этой политике по инициативе Геринга, Геббельса и Гейдри-

196

ха дала кампания погромов еврейских магазинов и домов. Взаимоотношений с Англией и Францией это также не на­рушило, они о «правах человека» и не заикнулись. Самый громкий протест выразили... страховые компании, которым пришлось оплачивать нанесенные нацистами убытки. А из великих держав отреагировали лишь США, отозвав своего посла из Берлина. Но и они фактических связей с Гитлером не прервали. После разрыва дипломатических отношений в Германию продолжали ездить их правительственные деле­гации. А американские фирмы так и остались связаны с не­мецкими, их взаимоотношений ничто не омрачило.

Генрих Мюллер знал о закулисных сторонах «мюнхен­ской политики» побольше, чем британские или немецкие обыватели. Надо думать, эти впечатления тоже наложили отпечаток на его отношение к Западу... Руководство рейха высоко оценило участие спецслужб в австрийской и чеш­ской операциях. Закон от 14 сентября 1938 г. обязал все ор­ганизации НСДАП сотрудничать с гестапо. А СД 11 нояб­ря получила статус не только партийной, но и государст­венной организации.

Произошла перемена и в советских спецслужбах. В де­кабре Ежов отправился вслед за своими жертвами, на пост начальника НКВД пришел Берия. И как раз он-то обратил внимание, что накануне надвигающихся грозных событий от советской разведки мало что осталось. Кстати, стоит об­ратить внимание, что сама личность Лаврентия Павловича в истории оказалась в значительной степени искаженной. В 1950-х гг., когда Хрущев совершил «дворцовый» перево­рот, коварно убив соперника и захватив власть, официозной пропагандой была создана черная «легенда о Берии». Он об­винялся во всех грехах, объявлялся главным «сталинским палачом», и с тех пор его было принято изображать абсо­лютным чудовищем. При этом совершенно затушевывались реальные факты. Например, что Берия во главе НКВД про­был очень недолго, с конца 1938 г. по 1942 г. И, приняв этот пост, не раздувал, а, наоборот, сворачивал разгулявшуюся

197

кампанию террора. Мало того, устранившие Берию коллеги по Политбюро постарались навесить на него собственные преступления. Молотов, Каганович, Маленков и тот же Хру­щев руководили массовыми репрессиями, когда они были в самом разгаре, и по праву должны были занимать «достой­ное» место рядом с Ежовым.

Лаврентий Павлович, напротив, провел широкомас­штабный пересмотр дел, были освобождены сотни тысяч невинно арестованных. Неоспоримы и его заслуги в подго­товке государства к войне. Например, были реабилитиро­ваны многие военачальники и офицеры, попавшие под гре­бенку террора и очутившиеся в местах не столь отдаленных. В результате репрессий оказалась фактически парализован­ной и военная промышленность, за решеткой пребывали Туполев, Мясищев, Петляков, Королев, Томашевич и дру­гие талантливые конструкторы, инженеры, ученые, директо­ра заводов. Их реабилитация и поддержка, оказанная им по отлаживанию работы своих предприятий — тоже на счету Берии. В 1939 г., по указанию Сталина, он в своем ведомст­ве прекратил преследования по религиозным мотивам, ор­ганизовал пересмотр приговоров и освободил из заключе­ния более 5 тысяч православных священников и монахов.

И именно благодаря Берии в предельно сжатые сроки, всего за два года, оставшиеся до войны, смогла возродить­ся и вернуться на должный уровень разгромленная развед­ка. Лаврентий Павлович предпринял для этого экстренные и решительные меры. Он вернул к работе мастеров своего дела, таких, как Зарубин, Судоплатов, Коротков, Полякова и др. По заявкам, которые они составили, Берия скопом ос­вободил всех еще уцелевших сотрудников, находящихся в тюрьмах и лагерях. Добился того, чтобы и в Политбюро ему поручили курировать стратегическую разведку. Таким обра­зом, Лаврентий Павлович подчинил себе спецслужбы раз­ных ведомств, централизовал их деятельность под своим об­щим руководством. И начались энергичные мероприятия по реанимации зарубежных сетей.

198

ДИПЛОМАТЫ, СПЕЦСЛУЖБЫ И НАЧАЛО ВТОРОЙ МИРОВОЙ

В результате Мюнхена многим стала ясна истинная цена западных союзников. Ведь и Чехословакия считалась союз­ницей «европейских демократий». Как раз после того, как с ней подло обошлись англичане и французы, начали посте­пенно переориентироваться на немцев Румыния, Венгрия, Болгария. Для Сталина это тоже стало аргументом, показы­вающим, что с англичанами и французами дела иметь нель­зя — предадут, едва лишь сочтут выгодным. Тем более, что вскоре добавился еще один красноречивый пример.

В Мюнхене Чемберлен и Даладье пообещали чехам, что остатки их государства будут приняты под «международ­ную гарантию». Но зимой 1938/39 г. через Судеты началась засылка в Чехословакию многочисленной агентуры, в основ­ном из студенческих нацистских организаций. Были также инспирированы волнения словаков. Чешское правительство Гахи шло уже на любые уступки, предоставило Словакии ав­тономию с образованием собственного парламента и каби­нета министров. Тогда агенты СД вывезли словацкого пре­мьера Тисо в Берлин, и он там 14 марта 1939 г. провозгла­сил независимость. А 15 марта без всякого предупреждения на чешскую территорию вступили германские войска. Ук­репленной пограничной линии, способной остановить или задержать их, больше не было. Страна была оккупирована мгновенно. А наводнившие ее немецкие агенты сразу заняли все стратегические посты, парализуя любые попытки сорга­низоваться и дать отпор. При захвате Чехии Гиммлер впер­вые применил такое формирование, как айнзацгруппа, — в нее входили представители гестапо, СД, отряд СС. Она дви­галась сразу за войсками, в Праге немедленно прибрала к рукам архивы полиции и произвела ряд «чисток».

Чехию объявили «протекторатом Богемии и Моравии», протектором стал Нейрат, а шефом полиции был назначен

199

группенфюрер СС Франк. В это же время и так же быст­ро немцы заняли и присоединили к рейху Мемель, полу­чивший по Версальскому договору статус вольного города. И никто ни о каких международных гарантиях и догово­рах опять не вспомнил. Что можно было объяснить только одним — надеждой Лондона и Парижа подтолкнуть Гитле­ра к нападению на Россию. Западные политики тоже разби­рались в географии и видели, что для нападения на Фран­цию или Польшу у него есть все возможности, а на пути в СССР, к сожалению, лежат другие страны. Так надо ли ме­шать фюреру туда продвигаться?

Однако нацисты, разделавшись с одной жертвой, сра­зу же обозначили следующую! 21 марта Риббентроп вы­звал польского посла Липского и выдвинул тяжелые тре­бования о присоединении к Германии Данцига (Гданьска) и экстерриториальных железных и шоссейных дорогах через всю Польшу, которые связали бы Берлин с Восточной Прус­сией. То есть полностью повторялась история с Судетской областью Чехословакии. Теперь уже и коню было ясно, что мюнхенскими уступками Гитлер не удовлетворился. Запад­ные державы сочли, что его наглость зашла слишком дале­ко. 31 марта Великобритания, а за ней и Франция предоста­вили гарантии военной помощи Польше на случай агрессии. Аналогичные гарантии были даны западными державами Румынии и Греции.

Фюреру давали понять, что больше дармовых кусков он не получит. А раз так, то дальнейшая игра на сугубо анти­советских лозунгах стала для него ненужной. Требовалось переходить к другой игре — с русскими. И из предшествую­щих контактов он уже знал, что такая игра у него получит­ся! Откуда это видно? Разработка плана «Вайс» — нападе­ния на Польшу, завершилась 3 апреля 1939 г. И данный план не предусматривал даже гипотетической возможности, что германские войска в ходе операции столкнутся с Красной армией! Кстати, к этому моменту фюрер Сталина очень за­уважал. Особенно за репрессии 1937—1938 гг. Впоследствии

200

он не раз говорил, что если бы сам аналогичным образом избавился от слишком возомнивших о себе генералов, ос­тавив только молодых, обязанных всем и преданных лично ему, то и война пошла бы по-другому.

Что ж, Сталин был готов к диалогу. Он также понял, что в сложившейся ситуации Гитлер уже может отказаться от антисоветизма. 17 апреля произошли сразу два события. В Москве нарком иностранных дел Литвинов вызвал бри­танского посла и вручил ему советские предложения о соз­дании единого фронта с Великобританией и Францией. И в тот же день в Берлине поверенный в делах Астахов посе­тил статс-секретаря МИДа Вайцзеккера. Предлогом для ви­зита стала необходимость уточнить судьбу военных заказов, размещенных на заводах «Шкода» еще в бытность Чехосло­вакии независимой. Но после разговора по данному пово­ду Астахов вдруг сделал заявление: «Идеологические разно­гласия почти не отразились на русско-итальянских отноше­ниях, и они не обязательно должны явиться препятствием также для Германии. Советская Россия не воспользовалась нынешними трениями между западными демократиями и Германией в ущерб последней, и у нее нет такого желания. У России нет причин, по которым она не могла бы поддер­живать с Германией нормальные отношения. А нормальные отношения могут делаться все лучше и лучше».

От своего лица дипломаты таких заявлений не делают. А поскольку одновременно с Астаховым Литвинов вел про­тивоположную линию, разве трудно было понять, что оно сделано «через голову» министра? Следовательно, инициа­тором мог быть только Сталин. То есть формально «двери» еще оставались открытыми для обеих сторон. Но уровень различался. И судьба двух обращений была различна. Фю­рер, похоже, «подачу» принял. 28 апреля он вдруг денонси­ровал германо-польский пакт о ненападении. Под предло­гом того, что англо-польские и франко-польские гарантии, допускающие возможность войны с Германией, противо­речат этому пакту. А заодно, в ответ на «политику окру­

201

жения», как окрестил фюрер данные гарантии, разорвал и морское соглашение с Великобританией. Ранее уже упоми­налось, что это соглашение практических выгод немцам не давало, а лишь юридически закрепляло попустительство на­рушениям Версальского договора. Но сам факт разрыва зна­чил много — Гитлер продемонстрировал, что в попуститель­стве уже не нуждается и подстраиваться к западным инте­ресам больше не хочет.

А в предложении Литвинова к англичанам о «едином фронте» сразу выявился нешуточный камень преткновения. Им стало условие, что государства, которым угрожает напа­дение Германии, должны принять гарантии о военной помо­щи не только от Запада, но и от СССР. Следовательно, в слу­чае войны Советский Союз имел бы право ввести войска на их территорию, чтобы не получилось такой же неопределен­ности, как с Чехословакией. Но это не устраивало ни анг­личан, ни французов. 3 мая Литвинов, лидер прозападного направления в советской политике, был отстранен от долж­ности. На его место назначили Молотова. А Астахов в Бер­лине через день заявил высокопоставленному дипломату Ю. Шнурре, что отставка Литвинова, «вызванная его полити­кой альянса с Францией и Англией», может привести к «но­вой ситуации» в отношениях между СССР и Германией. Ну а Молотов был свободен от заверений и инициатив предше­ственника. И, в отличие от Литвинова, не был евреем.

Германия отреагировала и сделала еще несколько ша­гов навстречу. По команде Геббельса вся пресса мгновен­но сменила тон, прекратив нападки на «большевизм» и об­рушившись на «плутодемократию». В партийных изданиях последовали разъяснения, что геополитические установки фюрера некоторыми понимаются неверно: мол, «лебенсра- ум» (жизненное пространство) на Востоке, о котором он так часто говорил, на самом деле заканчивается на совет­ских границах. И причин для конфликта с СССР у Германии совершенно нет, если только Советы не вступят в «сговор об окружении» с Польшей, Англией и Францией. А посол

202

в Москве Шуленбург, вызванный в Берлин для консульта­ций, вернулся оттуда с предложениями о выгодных товар­ных кредитах на долгосрочной основе.

Отставка Литвинова подтолкнула к действиям и анг­личан. 8 мая их правительство наконец-то соблаговоли­ло ответить на советские предложения. Но в ответе все­го лишь... «приветствовало инициативу» создания единого фронта. И постаралось в округлых фразах обойти вопрос о советских «гарантиях». На следующий день этот ответ был в пух и прах раскритикован в заявлении ТАСС, а потом в «Известиях». 19 мая по данному вопросу состоялись слуша­ния в британском парламенте, с речью выступил премьер- министр Чемберлен, соглашаясь с необходимостью союза с русскими, однако снова не ответив на связанные с этим ус­ловия. А 31 мая прозвучало ответное выступление Моло­това, расставившего точки над «i». Он указал, что Москва стоит за эффективное сотрудничество, а не сотрудничество на словах. А эффективное сотрудничество возможно только после подписания соответствующего договора с Англией и Францией. И непременным условием должно стать приня­тие советских гарантий Польшей, Румынией, странами При­балтики и Финляндией.

Государства, о которых шла речь, запаниковали. Пере­пугались, что с ними тоже устроят «Мюнхен», но отдадут не Гитлеру, а Сталину. Поляки кричали, что для них лучше уж немцы, чем русские. Финляндия с Эстонией предупреждали Лигу Наций — дескать, если подобные гарантии будут даны без их согласия, они расценят это как акт агрессии. А разъ­яснения Молотова вогнали их в такой шок, что в этот же день, 31 мая, Латвия и Эстония поспешили подписать пак­ты о ненападении с Германией (вот наивные-то!). Немцы же вели себя куда солиднее и основательнее, по-деловому. В архивах германского МИДа обнаружена инструкция, на­правленная 30 мая послу в Москве: «В противоположность ранее намеченной политике мы теперь решили вступить в конкретные переговоры с Советским Союзом».

203

В переговоры, вроде бы, согласились вступить и англи­чане. 12 июня направили в Москву специального представи­теля Стрэнга. По рангу — второстепенного чиновника. Что для советской стороны было оскорбительно. И переговоры быстро зашли в тупик. Во-первых, из-за нежелания Польши и Прибалтики, чтобы их «спасали коммунисты». А во-вто­рых, из-за отсутствия у Стрэнга мало-мальски весомых пол­номочий. Он норовил лишь «консультироваться». 15 июня Москва прервала бесцельное переливание из пустого в по­рожнее, предложив перевести переговоры на уровень воен­ного командования. И опять Запад тянул резину... Прошел июнь, июль. Немцы были намного оперативнее и гораздо более заинтересованы в сотрудничестве.

Да еще бы им не быть заинтересованными! Ведь напа­дение на Польшу намечалось на 25 августа. Конечно, доку­менты такого ранга, как пакт Молотова — Риббентропа, го­товятся не за день — прилетел, показал и подписали. Хотя для военной операции требовалась широкомасштабная под­готовка. А ну как Риббентроп не договорился бы со Стали­ным? А ну как Сталину что-то в договоре не понравилось бы? И вся операция — насмарку? Потому что к войне про­тив СССР Германия была еще не готова... Но все прошлое поведение англичан и французов лишь подкрепило убеж­денность Иосифа Виссарионовича, что блокироваться надо не с ними, а с немцами. По данным дипломата и сталин­ского переводчика В.М. Бережкова, конкретная подготовка пакта началась с 3 августа в Берлине — между Астаховым и Шнурре, и в Москве, между послом Шуленбургом и Мо­лотовым. Однако переговоры шли настолько секретно, чтоо них не знали даже члены сталинского Политбюро и гит­леровские военачальники.

Англичане и французы раскачались только 10 августа. Причем Лондон направил адмирала Дрэкса, не имевше­го даже письменных полномочий, а французскую миссию возглавил генерал Думенк, начальник не слишком высокого ранга, не способный выходить за узкие рамки данных ему

204

инструкций. Они настолько не спешили, что отправились в Россию не на самолете или поезде, а на корабле... Перего­воры с ними все же начались. Во-первых, выяснить, с чем приехали новые гости. Во-вторых, показать миру, по чьей вине сорвались переговоры о едином фронте. А в-третьих, немцев на пушку взять, чтобы были уступчивее.

Все так и получилось. Когда Ворошилов назвал коли­чество дивизий, которые готов выставить в состав объеди­ненных вооруженных сил Советский Союз, представители Англии и Франции промямлили жалкие, чисто символиче­ские цифры. Эффективных военных соглашений с Москвой Лондон и Париж заключать и впрямь не желали, а делегатов слали только для того, чтобы собственную общественность успокоить. Это был не Мюнхен, когда прилетел Чемберлен, и вмиг все решилось. И в ходе переговоров западных и со­ветской военных делегаций нежелание сотрудничества было продемонстрировано очень откровенно.

Кстати, односторонне обвинять Москву в двурушниче­стве и закулисной политике вообще неправомочно. Хотя бы по той причине, что и в Лондоне в это же время шли пере­говоры... с нацистами. Для Гитлера они были отвлекающим маневром, но англичане-то этого не знали. И к возможно­сти антироссийского альянса британские правящие круги отнеслись совершенно недвусмысленно. В Лондон был на­правлен полномочный представитель Геринга тайный совет­ник Вольтат. Официально — для участия в международной конференции по китобойному промыслу. А на самом деле — встречался и вел переговоры с Горацио Вильсоном, ближай­шим советником и «серым кардиналом» Чемберлена. Что самое интересное, переговоры шли по инициативе британ­ской, а не германской стороны. И Вильсон на них предста­вил Вольтату план раздела мира. План, где Германии предла­галась Восточная и Юго-Восточная Европа. Тут уж не Мюн­хеном, а «супермюнхеном» дело пахло — берите и владейте. И воюйте с русскими, а мы поможем. Активным сторонни­

205

ком дальнейших уступок Германии и антироссийского аль­янса с ней выступал и посол США в Лондоне Кеннеди.

1 августа советник германского посольства в Англии Кордт доносил в Берлин: «Великобритания изъявит готов­ность заключить с Германией соглашение о разграничении сферы интересов...» Обещает, мол, свободу рук в Восточ­ной и Юго-Восточной Европе и не исключает отказ от га­рантий, предоставленных «некоторым государствам в гер­манской сфере интересов». То есть Польше. Кроме того, Англия обещала прекратить переговоры с Москвой и на­давить на Францию, чтобы та разорвала союз с СССР. Так стоит ли удивляться, что на переговоры с советским руково­дством поехала делегация из второстепенных лиц без дос­таточных полномочий? Через свою агентуру в Лондоне Ста­лин о ведущихся там переговорах знал. И правомочно ли в таком случае огульно хаять его действия? Он ведь спе­шил, он стремился переиграть англичан в этом тройствен­ном поединке.

Как ни крути, линия руководства Англии и Франции была ничуть не менее циничной и беспринципной, чем ли­ния Кремля. А Гитлер этим пользовался, продолжал пудрить мозги Западу. 11 августа, в разгар подготовки к войне и к альянсу с Москвой, он счел нужным встретиться с верхов­ным комиссаром Лиги Наций Буркхардтом и сделал ему за­явление: «Все, что я предпринимаю, направлено против Рос­сии. Мне нужна Украина, чтобы нас не могли морить голо­дом, как в прошлую войну».

Тем временем советский пакт с Германией был согла­сован и утрясен. 19 августа Сталин неожиданно проинфор­мировал Политбюро, что намерен заключить его. А герман­ское радио передало сообщение, что рейх и русские догово­рились заключить пакт о ненападении 21 августа в 23 часа. Утром 22-го, когда Риббентроп летел в Москву, Гитлер про­вел в Оберзальцберге совещание с командующими видами вооруженных сил, где сказал: «С самого начала мы должны быть полны решимости сражаться с западными державами.

206

Конфликт с Польшей должен произойти рано или поздно. Я уже принял такое решение весной, но думал сначала вы­ступить против Запада, а потом уже против Востока. Нам нет нужды бояться блокады. Восток будет снабжать нас зер­ном, скотом, углем...» На этом же совещании он говорил и другое: «С осени 1933 года ... я решил идти вместе со Ста­линым... Сталин и я — единственные, кто смотрит только в будущее... Несчастных червей — Даладье и Чемберлена, я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы атако­вать нас. Они не смогут осуществить блокаду. Наоборот, у нас есть наша автаркия и русское сырье... В общем, господа, с Россией случится то, что я сделал с Польшей. После смер­ти Сталина, а он тяжелобольной человек, мы разобьем Со­ветскую Россию. Тогда взойдет солнце немецкого мирово­го господства».

Нам неизвестно, был ли кем-то Гитлер дезинформиро­ван насчет болезни Сталина или сам верил в то, во что ему хотелось верить (это с ним бывало), или просто очередной раз блефовал перед подчиненными (что за ним тоже води­лось). Но отсюда видно, что стратегический план, о коем он говорил еще в 1932—1933 гг., сначала покончить с Западом, а потом напасть на Россию, оставался в силе. По сути, это был вариант старого плана Шлиффена, который немцы пы­тались использовать в Первую мировую. Но план Шлиффе­на основывался на разнице сроков мобилизации Германии и России и расчетах пропускной способности железных до­рог. Пока русские будут сосредотачивать свои дивизии, бы­стренько разгромить Францию, а потом быстренько пере­бросить все силы на восток. Гитлер же основал свой план не на таких технических (и в реальности невыполнимых) тон­костях, а на более надежных методах. Дипломатических.

Так что сближение с СССР было для фюрера в этот мо­мент жизненно необходимо. Накладывался еще один фак­тор. Дело в том, что средства для экономического скачка в Германии, чудес «четырехлетнего плана», милитаризации промышленности, создания армии, авиации и флота были

207

добыты нацистскими «финансовыми гениями» за счет гран­диозных афер и авантюр. Вся мощь Третьего рейха базиро­валась на «финансовых пирамидах», которые вот-вот грози­ли рухнуть. Германия очутилась на грани чудовищного де­фолта — он мог обрушить ее обратно в состояние кризиса и похоронить все достигнутое. Поэтому Гитлеру, как в свое время Вильгельму II, требовались уже не только территори­альные приобретения, но и война сама по себе, как таковая. Война, которая спишет все долги и перечеркнет все пробле­мы. «Новый Мюнхен» за счет Польши, если бы таковой и состоялся, был фюреру абсолютно не нужен, даже опасен. Он боялся вмешательства в последний момент каких-ни­будь очередных «миротворцев». Стало быть, и надобность в поддержании «дружбы» с Западом отпала. А для войны Гитлер мог найти «друзей» только на Востоке.

Англо-французская делегация в Москве узнала обо всем последней. Она 22 августа никак не могла разыскать Ворошилова. Советский маршал появился только после обе­да и огорошил иностранцев заявлением: «Вопрос о военном сотрудничестве с Францией висит в воздухе уже несколь­ко лет, но так и не был разрешен... Французское и англий­ское правительства теперь слишком затянули политические и военные переговоры. Ввиду этого не исключена возмож­ность некоторых политических событий...» Вечером приле­тел Риббентроп, и пакт был подписан. В дополнение к нему были оформлены секретные приложения, отдававшие Со­ветскому Союзу Западную Украину, Западную Белоруссию и Прибалтику.

В Германии, между прочим, многие восприняли дого­вор с СССР с радостью. Россия показала себя надежным и бескорыстным (внешне) другом немцев в самые тяжелые времена после Версаля, сотрудничество с нею продолжа­лось полтора десятилетия. А разрыв длился меньше 6 лет. Люди восприняли это как благоразумный возврат к про­шлым, проверенным связям. «Догадывались» — вот, мол, ка­

208

кой умница наш фюрер! Подурачил Запад, чтобы добиться усиления Германии и округления ее земель, а потом восста­новил прежний альянс.

Но так думали не все. Как уже говорилось, в верхах го­сударства, а особенно генералитета, сохранялось недоверие к Гитлеру, боязнь, что его политика приведет к катастрофе. Подобная «оппозиция» брала начало еще в 1933—1934 гг., когда в тех же кругах жила уверенность, что удел фюрера — роль «мусорщика» и «ассенизатора» Германии. Призванного, чтобы навести порядок в стране, после чего он должен уйти и уступить власть более «достойным» по происхождению и положению в обществе. Именно здесь лежали корни «ге­неральской оппозиции». Она активизировалась всякий раз перед очередными внешнеполитическими бросками Гитле­ра, предрекая, что уж этот шаг точно обернется бедой. Но все сходило гладко, и «оппозиция» успокаивалась. Посколь­ку рисковать получаемыми от фюрера чинами, должностя­ми, наградами тоже не желала (из-за этого я и беру слово «оппозиция» в кавычки).

Приближение войны с Польшей стало новым катализа­тором фронды. И особенно союз со Сталиным. Пророссий- ское крыло генералитета во главе с Бломбергом уже сошло со сцены. А среди аристократов и интеллигенции, состав­лявших костяк командования, господствовали прозападные настроения, подкрепленные «мюнхенской политикой». На­чали говорить, что Гитлер «опозорил себя», связавшись с большевиками. Собственное «карканье» перед вступлени­ем в Рур, Австрию и Чехословакию эти господа быстро за­были. И теперь, задним числом, им казалось, что прошлые- то шаги были оправданными. Но сейчас фюрер отрезал себе пути для мирного сговора с англичанами и французами, а значит — быть беде.

Спецслужбы рейха вели подготовку к войне не менее долгую и тщательную, чем дипломаты. Потому что для на­падения требовался мало-мальски благовидный повод. Для

209

этого еще в мае была задумана операция «Гиммлер» — по нападению на немецкую радиостанцию в Гляйвице, совер­шенное якобы поляками. Руководить операцией было по­ручено Гейдриху, который привлек к ней Небе и Мюллера. От армии по приказу Кейтеля участвовал Канарис. Возгла­вить непосредственную акцию Гейдрих поручил было сво­ему помощнику по созданию СД, Мельхорну, но тот давно был с шефом в плохих отношениях (он был слишком неза­висимым и самостоятельным работником, а Гейдрих этого не любил). Мельхорн заподозрил, что его подставят, впутав в слишком грязную историю (а потом, глядишь, вообще уст­ранят), и отказался. Что ж, Гейдриха и это удовлетворило — стало хорошим предлогом откомандировать Мельхорна в распоряжение Министерства внутренних дел.

А исполнителем 10 мая был определен руководитель подсекции внешней разведки СД Науйокс. Он отобрал 6 на­дежных людей из СД, которые и должны были изображать поляков. На Небе возлагались связи с Канарисом — по при­казу Кейтеля абвер выделил нужное количество комплек­тов настоящего польского обмундирования, оружия и до­кументов. А Мюллер участвовал в операции по двум пунк­там. Он отвечал за соответствующее поведение германских пограничников. И должен был поставить «консервы» — осу­жденных на смерть заключенных, которые тоже будут оде­ты в польскую форму, и их тела послужат вещественными доказательствами нападения.

В августе провели последнюю секретную рекогносци­ровку в Гляйвице. Мюллер доложил, что готов предоста­вить 12—13 осужденных преступников. Вторжение плани­ровалось 25 августа, но Гитлер перенес его на неделю из- за колебаний Италии. Назначил на 1 сентября. И сценарий провокации в Гляйвице в последний момент тоже подпра­вили — сочли, что хватит не нескольких смертников, а од­ного трупа. 31 августа Науйокс получил от Гейдриха услов­ный сигнал, позвонил Мюллеру, и гестаповцы поблизости от радиостанции передали ему обреченного — врач, при­

210

сланный Гейдрихом, уже сделал ему укол яда. Погранични­ков поблизости, как и предусматривалось, не было. В 20 ча­сов люди Науйокса с пальбой напали на радиостанцию, вы­крикнули по-польски в эфир обращение, что «пробил час германо-польской войны», что «сплотившиеся поляки со­крушат всякое сопротивление немцев» — и смылись, оста­вив труп. 1 сентября Гитлер и Риббентроп обнародовали ноту о «польском нападении», и дивизии вермахта рину­лись через границу.

Гиммлер воспользовался подготовкой к войне в соб­ственных целях — он давно мечтал иметь «свою» армию. И к началу польской кампании добился формирования пер­вых боевых частей СС: пехотных и моторизованных пол­ков, частей противотанковой обороны, пулеметных и раз­ведывательных батальонов, одного артиллерийского полка. И если в Чехословакии следом за вермахтом была направ­лена айнзатцкоманда, то в Польше — первая айнзатцгруп- па, состоящая из нескольких айнзатцкоманд. Задача ей ста­вилась — капитальная «чистка» занимаемой территории. Предписывалось изолировать или сразу уничтожать евре­ев, представителей польской аристократии и интеллиген­ции, влиятельное католическое духовенство. На совещании в Оберзальцберге Гитлер сразу предупредил своих генера­лов, что в Польше «начнут твориться дела, которые вам мо­гут не понравиться» — но приказал не вмешиваться.

И в данном случае «генеральская оппозиция» ничего не возразила. Когда же эти самые «дела» начались, несколько обеспокоилась и выдвинула условие, записанное в дневнике Гальдера от 19 сентября: «Требование армии: «чистку» на­чать после вывода войск и передачи управления постоян­ной гражданской администрации, то есть в начале декаб­ря». Словом, делайте, что хотите, но не у нас на глазах. Да и это было скорее не требование, а скромное пожелание. Фюрер к нему прислушаться не захотел, ну и ладно, гене­ралы не настаивали.

211

РОЖДЕНИЕ РСХАРазумеется, разгрому Польши способствовал не толь­

ко альянс Гитлера со Сталиным. Но и, в не меньшей степе­ни, попустительство демократических держав. В западных источниках его пристойно объясняют «пацифизмом». Хотя в прошлой главе уже приводились факты, что англичане и французы были не против перенацелить агрессию немцев на восток. И какой уж тут пацифизм, если гремят пушки и бомбы сыплются на города? Однако та же политика про­должалась и с началом войны. Британский посол в Берлине Гендерсон несколько дней носился с идеей очередного пре­дательства младшего союзника. Сообщал в Лондон, что пер­вым условием для «спасения мира» должно стать «объяв­ление маршалом Рыдз-Смиглы о его готовности немедлен­но прибыть в Берлин в качестве военного и полномочного представителя и обсудить все вопросы с фельдмаршалом Ге­рингом». Да еще и жаловался, что «поляки саботируют мир­ное решение» — это когда их давили германские танки!

Чемберлен колебался, лавировал, тянул время. Подтолк­нул его к действиям только скандал в палате представите­лей, поскольку вся его политика «умиротворения» позорно провалилась. Гитлер Лондону в рожу плевал, а ему все еще улыбочки строили. И лидер оппозиции А. Эмери резонно заявлял: «Доколе мы будем заниматься пустой болтовней, когда Британия и все, что ей дорого, и сама цивилизация находятся под угрозой?... Наш долг — выступить вместе с французами». Кабинет Чемберлена повис на волоске, и ему пришлось согласиться, что, конечно же, «вместе с францу­зами» выступить придется.

Но в том-то и дело, что еще труднее было заставить вы­ступить самих французов. Великобритания на своих ост­ровах могла позволить себе бушевать и возмущаться, даже объявлять войны, а непосредственные боевые действия в основном легли бы на долю Франции. И начинать их она

212

совершенно не хотела. Между Парижем и Лондоном по­шли долгие споры насчет ультиматума немцам: стоит ли его предъявлять, когда предъявлять, какой срок давать на вы­полнение требований? В результате Англия и Франция объ­явили Германии войну лишь 3 сентября, когда вооруженные силы Польши были основательно разгромлены.

Но и это вызвало в Берлине весьма подавленное настрое­ние. А то и близкое к панике. Хотя Германия успела подгото­виться к кампании гораздо лучше, чем против Чехословакии, она была еще далеко не та, что в 1940—1941 гг. Чтобы сокру­шить Польшу, Гитлеру пришлось бросить против нее почти все свои силы. На Западе у него осталось всего лишь 23 ди­визии. Против 110 французских. Как свидетельствовал Кей­тель: «При наступлении французы наткнулись бы лишь на слабую завесу, а не на реальную немецкую оборону».

Все могло кончиться одним решительным ударом. И Польшу спасли бы, и агрессора уничтожили. Да только удара не последовало. Вместо этого началась «странная вой­на». Франция даже потребовала, чтобы Англия не бомбила военные и промышленные объекты внутри Германии (чего немцы тоже очень боялись в тот момент). Словом, война началась только для того, чтобы политики смогли сохра­нить лицо. Для галочки. А Польшей пожертвовали запро­сто — тем более, что за ней лежал уже Советский Союз. Так может, все-таки сцепятся? Не сцепились. 17 сентября, ко­гда разбитая польская армия практически перестала суще­ствовать, границу перешли советские дивизии. На следую­щий день они встретились с немцами, организовывались совместные «парады победы», культурно-массовые и спор­тивные мероприятия.

Отношения установились прекрасные. Часть офицерст­ва, служившая еще с догитлеровских времен, воспитывалась в духе дружбы с Россией и издавна считала ее естественным союзником, а произошедшее — торжеством здравого смысла над временными разногласиями. Шло и политическое сбли­жение. Интересно отметить, что на этом поприще нацисты

213

перенимали и коммунистический опыт. Например, при со­ставлении коммюнике по поводу оккупации Польши Сталин указал, что в немецком варианте факты изложены «слишком откровенно». И сформулировал вопрос так: дескать, целью России и Германии является «восстановление мира и по­рядка в Польше, которые были подорваны развалом поль­ского государства, и оказание помощи польскому народу в установлении новых условий для его политической жизни». Немцы от данной формулировки пришли в восторг.

Если по первоначальным советско-германским догово­ренностям после разгрома Польши на ее урезанной терри­тории предполагалось оставить слабенькое марионеточное государство, то 19 сентября Молотов намекнул на другой вариант. Мол, такое государство будет постоянным источ­ником напряженности и разногласий между СССР и Герма­нией, так зачем оно вообще нужно? 25 сентября Шуленбург доложил в Берлин, что Сталин считает ошибочным сохра­нение Польши на оставшихся после изъятия территориях и предлагает Варшавскую провинцию добавить к немецкой доле, а немцы за это откажутся от Литвы, которая изначаль­но относилась к их сфере интересов. «Если мы согласны, то Советский Союз немедленно возьмется за решение пробле­мы Прибалтийских государств в соответствии с протоко­лом от 23 августа и ожидает в этом вопросе безоговороч­ной поддержки со стороны немецкого правительства. Ста­лин выразительно указал на Эстонию, Латвию и Литву, но не упомянул Финляндию».

Немцев подобный дележ устраивал, и 27 сентября в Мо­скву снова примчался Риббентроп. На следующий день был заключен полномасштабный «Советско-германский договор о дружбе и границе», закрепляющий раздел в Восточной Ев­ропе. И по возвращении в Берлин Риббентроп восторжен­но говорил, что чувствовал себя среди сталинского окруже­ния так свободно и вольготно, «словно оказался среди то­варищей по партии».

214

Параллельно шло дальнейшее совершенствование гер­манских спецслужб. Гиммлер к этому времени в значитель­ной мере отошел от непосредственного руководства ими. У него появилось много других забот. Первые полки СС в Польше отличились, по отзыву Геринга, «образцовой храб­ростью». И жестокостью тоже образцовой, поскольку их по­сле оккупации привлекли к «чисткам» страны. Рейхсфюре­ру позволили создавать новые части, их численность воз­росла до 100 тысяч бойцов.

Заметно вырос рейтинг Гиммлера и в государственном руководстве. Теперь его начали приглашать на узкие сове­щания в непосредственном окружении фюрера, он начал выдвигаться из «второго ряда» в число главных лиц рей­ха. Наконец, он давал волю мистическим увлечениям сво­ей натуры. Еще в 1933 г. он создал под своей эгидой науч­ную группу «Анэнербе» («Наследие предков»), собирая там историков, археологов, оккультистов, геополитиков, антро­пологов, антропософов. К 1939 г. он сумел развернуть эту группу в крупный институт, придал ему официальный ста­тус и включил в СС. Тут велись и научные, и псевдонауч­ные разработки, касающиеся «германской расы», появились отделы, занимающиеся медицинскими и техническими на­правлениями — лишь бы эти направления вызвали инте­рес рейхсфюрера.

Озаботился он и воспроизводством «чистых арийцев». Ведь «жизненное пространство», которое будет завоевано, требовалось заселить! Возможно, в Гиммлере проснулись прежние навыки птицевода. И созданные им СС, куда от­бирались лучшие нордические экземпляры, он рассматри­вал в качестве некоего «банка генофонда», а то и племзавода для арийского размножения. Кроме предъявления родослов­ных, были еще введены дополнительные условия для невест эсэсовцев. Перед браком девушки должны были пройти не­сколько антропологических и медицинских осмотров, фи­зических испытаний, чтобы подтвердить способность к ро­ждению здорового потомства. (На этих осмотрах и испы­

215

таниях, где нагих девиц обмеряли, взвешивали, заставляли побегать, попрыгать, продемонстрировать мускулатуру, лю­бил присутствовать сам рейхсфюрер — якобы из научного интереса и профессионального долга. Во всяком случае, раз­глядывая анатомические подробности нордических подруг, он старательно показывал полную бесстрастность).

Были учреждены и специальные курсы, которые обя­заны были пройти после свадьбы супруги эсэсовцев. Там преподавались политические дисциплины, «идеология, вы­текающей из понятия расовой чистоты», домоводство, пра­вила ухода за детьми. Гиммлер начал создавать и систему за­ведений «лебенсборн» («источники жизни»), где отобранные по нордическим признакам девушки-патриотки занимались с эсэсовцами производством потомства без вступления в брак. Дети, рожденные в этих человекофермах, принадле­жали государству и должны были воспитываться в специ­альных детских домах.

Ну а поскольку Гиммлер постоянно утопал в огром­ном спектре подобных вопросов, руководство подчиненны­ми ему спецслужбами фактически подмял под себя Гейдрих. Он провел еще одну реорганизацию и объединил все раз­нородные структуры и ветви в единый механизм. 27 сен­тября 1939 г. это было официально оформлено законом о создании РСХА — Главного имперского управления безо­пасности. Оно трактовалось как «корпус защиты государ­ства», правительственная служба, входящая в министерство внутренних дел, но одновременно и одна из главных служб СС, подчиненная рейхсфюреру. Сотрудники обмундировы­вались в эсэсовскую форму, а на рукаве носили отличитель­ную ленту СД, даже если принадлежали к гестапо или кри- по — это просто был знак, отличающий их от прочих фор­мирований СС.

Начальником РСХА стал Гейдрих, а в состав Главного управления имперской безопасности входило семь управ­лений. Первое управление было «службой личного соста­ва», то есть управлением кадров всего РСХА. Второе веда­

216

ло административно-хозяйственными вопросами. Оба этих управления возглавил доктор Бест. Третье управление охва­тывало «внутреннюю СД», то есть занималось вопросами безопасности внутри Германии, в его ведении находилась огромная сеть осведомителей. Руководителем стал группен- фюрер СС Отто Олендорф. Четвертое управление — геста­по. Его начальником остался Мюллер. Пятое управление — крипо, уголовная полиция. Ее главой остался Небе. Шестое управление — внешняя СД, занималось зарубежной развед­кой. Начальником стал Хайнц Йост. Седьмое управление за­нималось работой с документацией, работой с публикация­ми и письменными источниками, централизацией архива.

Каждое управление подразделялось на ряд групп — по конкретным направлениям деятельности. Так, «епархия» Мюллера включала в себя шесть групп. Группа IVA зани­малась политическими партиями — марксистами, комму­нистами, либералами, ведала вопросами саботажа и мерами общей безопасности Германии. Группа IVB — религиозны­ми течениями. Католиками, протестантами, сектантами, ма­сонами, иудеями. Группа IVC занималась интернированием в концлагеря, делами партии и составлением досье, группа IVE являлась контрразведкой, группа IVF ведала погранич­ной стражей, выдачей паспортов и контролем за иностран­цами. Группы, в свою очередь, делились на подгруппы — IVA1, IVА2, IVA3 и т.д.

Численность и «вес» подразделений были совершен­но неоднозначными, в зависимости от важности решаемых задач. Например, подгруппа IVB4 Эйхмана, ведавшая «ев­рейским вопросом», формально входила в группу IVB гес­тапо, но считалась настолько важной, что представляла, по сути, самостоятельное учреждение. И хотя Эйхман являлся сотрудником Мюллера, но не только ему, а даже Гейдриху подчинялся чисто номинально. Чаще он свои вопросы док­ладывал напрямую Гиммлеру.

А с другой стороны, кроме собственных структур, IV управ­ление сразу же практически поглотило III управление, внут­

217

реннюю СД. Оно занималось сбором информации о врагах Германии внутри страны, умонастроениях и поведении на­селения, то есть было оперативно-разведывательной служ­бой. А гестапо — оперативной службой с исполнительной властью. Теоретически III управление должно было постав­лять свою информацию IV управлению, а оно — арестовы­вать врагов. В реальности это оказалось слишком сложно и надуманно. И оба управления почти слились под руко­водством более опытного и авторитетного начальника — Мюллера.

При реорганизации он был повышен в звании, стал бригаденфюрером СС. В 1939 г. Мюллер добился еще одно­го успеха. Его наконец-то приняли в партию! Помог ему не кто иной, как Мартин Борман. Это был человек весьма свое­образный. В 1920-х гг. он был связан с националистически­ми группировками, к НСДАП примкнул довольно поздно и никаких особых заслуг перед партией не имел. В лидерах не фигурировал, гауляйтеры и прочая партийная «знать» на него до поры до времени даже внимания не обращали. Бор­ман пристроился скромным чиновником в аппарате началь­ника партийной канцелярии Гесса. И оказался редкостным интриганом, даже можно сказать — талантливым. Имеющим к этому как призвание, так и чрезвычайные способности. Все его конкуренты и противники с поразительной законо­мерностью устранялись различными подсидками, подлянка­ми и прочими пакостями.

А Борман всякий раз оказывался вроде бы и ни при чем. Вроде бы никогда сам не инициировал этих подлянок. Да и вообще на вид не лез, оставался «сереньким» трудя- гой-бюрократом, пребывающим в тени начальства. В 1930 г. ему удалось взять под свое заведование нацистскую «кас­су взаимопомощи» — из нее выплачивались пособия по­страдавшим в драках, семьям погибшим и арестованных. Дело, казалось, было хлопотное и малоперспективное, кому с этим интересно возиться? Но «касса взаимопомощи» яв­лялась юридическим лицом, имела банковский счет. И ко­

218

гда на предвыборные кампании нацистов потекли деньги банкиров и промышленников, они тоже пошли через бор- манскую кассу.

А когда нацисты пришли к власти, и для германских фирм были введены отчисления на партийные нужды (5%), то и эти деньги стали проходить через Бормана. Теперь Гесс уже называл его своим «начальником штаба». Ходили слу­хи, что для упрочения своего положения Борман применил и другой способ, вступив с Гессом в гомосексуальную связь. И повязав его этой общей тайной — ведь Гитлер за «голу­бизну» не жаловал. В 1939 г. Борман еще не значился в чис­ле партийных бонз рейха, он был всего лишь канцелярской крысой при Гессе. Но уже очень и очень могущественной канцелярской крысой.

Он узнал о партийных злоключениях начальника гес­тапо, заявления которого сослуживцы по СС и СД раз за разом заворачивали назад. Конечно, понял, что для даль­нейших интриг такой человек— просто клад. Глядишь, в свою очередь поможет. Тем более что гестапо располагало досье на всех заметных лиц в партии и государстве. И Бор­ман выступил в роли покровителя и благодетеля Мюллера. Надавил где нужно, замолвил слово. В результате Мюллер перестал быть «белой вороной» среди младших по чинам, но партийных сотрудников спецслужб. Получил партийный билет № 4583199.

К осени 1939 г. относятся и весьма интенсивные контак­ты Мюллера с НКВД. Советско-германский протокол от 23 августа (приложение к пакту Молотова — Риббентро­па) одним из пунктов предусматривал совместную борьбу против «польской агитации». Поэтому политическая чистка Польши от нежелательных элементов началась общими уси­лиями гестапо и чекистов. Одних подгребали в советские лагеря, других в немецкие, и кому «повезло» больше, трудно сказать. Обе службы широко обменивались информацией, помогали друг дружке разыскивать людей, которыми инте­ресовались германские или советские «органы», если те ук­

219

рылись по другую сторону демаркационной линии. НКВД выдавал новым союзникам и немецких антифашистов, ра­нее эмигрировавших в СССР (многие из которых уже пре­бывали в системе ГУЛАГа). Всего до лета 1941 г. было пере­дано в руки гестапо около тысячи бывших германских гра­ждан (по другим данным — около 4 тыс.). Стоит отметить, что гестапо в данном отношении вело себя более дально­видно, и русских антикоммунистов на родину не выдавало. А когда они замечались в деятельности, враждебной рейху, карало их само.

Встречался ли сам Мюллер с сотрудниками НКВД? Оче­видно, да. Для того же обмена информацией, координации оперативных мероприятий, договоренностей по экстрадиции должны были иметь место какие-то совещания, переговоры. Существовала и практика контактов спецслужб для обеспе­чения безопасности высокопоставленных делегаций. Напри­мер, при визите Гитлера в Рим туда летали Мюллер и Шел- ленберг, встречались с руководством итальянской полиции, проверяя мероприятия по охране гостя. Подобное практико­валось и в советско-германских отношениях. В составе деле­гации Риббентропа в Москву ездил офицер гестапо Берг. Ко­гда в Берлин направлялся Молотов, Шелленберг встречал его в Польше, обеспечивая безопасность следования по оккупи­рованной территории. А Шелленберг в то время был подчи­ненным Мюллера, служил в группе IVE (контрразведка). Ве­роятно, мероприятия по охране делегации в Берлине согла­совывал с представителями НКВД Мюллер.

Мы знаем также, что в последующие годы он присут­ствовал на конференциях и встречах полицейских атташе различных посольств в Германии. В 1939—1941 гг. в таких мероприятиях должны были участвовать и его советские «коллеги». В общем, он имел возможность оценить личные и профессиональные качества сотрудников НКВД и, судя по всему, это впечатление было положительным.

Спецслужбы обеих стран в данный период контактиро­вали и в Прибалтике. Согласно приложениям к пакту Мо­

220

лотова — Риббентропа и последующему договору о гра­ницах, СССР предъявил требования к Эстонии, Латвии и Литве о размещении на их территориях военных баз. И на­чал там интенсивную подготовку «революционной ситуа­ции». Гитлер дальнейшую судьбу прибалтийских государств прекрасно знал и, согласно тем же договоренностям, полу­чил возможность репатриировать оттуда несколько сот ты­сяч «фольксдойче» — этнических немцев, о чем в сентябре 1939 г. отдал приказ Риббентропу.

В Прибалтике было много прогермански ориентирован­ных граждан и организаций, пропитанных нацистской аген­турой. Она подыграла советской разведке, помогая оказы­вать давление на местных политиков и общественных деяте­лей, распространять слухи и «революционизировать» народ. Конечно, не бескорыстно. При этом немцы постарались под видом «активистов» протолкнуть своих агентов на те или иные посты в будущих советских республиках. Русские в долгу не оставались, внедряя разведчиков в массу репатри­антов, едущих в Германию. Но даже и аресты выявленных обеими сторонами шпионов отношений между двумя дер­жавами не испортили. Уж такая работа, и в спецслужбах это прекрасно понимали. А кто попался — что ж, сам виноват, все равно теперь не вернешь...

Да, уж такая специфика. С одной стороны, СССР и Герма­ния старались всемерно укрепить складывающиеся отноше­ния. С другой — использовали сближение в собственных це­лях. Немцы через едущие в Москву торговые и промышлен­ные делегации, через отданные территории Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтики пытались создавать в Со­ветском Союзе новые резидентуры и сети. А курирующий стратегическую разведку Берия и подконтрольные ему служ­бы ИНО НКВД и ГРУ РККА спешно восстанавливали разва­ленную разведку в Центральной и Западной Европе.

После заключения советско-германского пакта в Бер­лин был направлен новый полпред А. Кобулов, ставленник Берии. И в состав посольства был включен один из лучших

221

разведчиков А. Коротков. Он сумел заново наладить обор­вавшиеся контакты с группами Шульце-Бойзена и Харна- ка. А гауптштурмфюрер Леман-«Брайтенбах» сам напом­нил о себе. При реорганизации РСХА он попал в управ­ление Мюллера, в группу контрразведки IVE (в подгруппу IVE2, занимавшуюся противодействием экономическому шпионажу). И подбросил письмо в советское полпредство. Коротков снесся с Москвой, получив подтверждение су­ществования и характеристику «Брайтенбаха». Организо­вал конспиративную встречу. И Леман включился в актив­ную деятельность. На связи с ним стал работать резидент Б.Н. Журавлев, и Леман передавал информацию высочайше­го класса, которая составила 14 томов в архивах Лубянки. Были восстановлены контакты и с другими агентами, дей­ствовавшими в Германии.

Но попытка создать в Берлине еще одну нелегальную резидентуру кончилась провалом. Для этого в потоке при­балтийских репатриантов были направлены Мария, Эгон и Вильгельм Фитингоф (они же Мария Шульц, Эгон Альтманн и Вильгельм Оберрайтер), от них требовалось купить не­дорогой отель, который и станет «крышей» советской раз­ведки. Подвел их чрезмерный «темперамент» руководитель­ницы, Марии. По легенде она значилась женой «старшего брата», Эгона, но сожительствовала с обоими. И когда Виль­гельм по дороге в Германию завязал роман с немкой-попут- чицей, грубо разорвала их отношения. Попутчица в поры­ве ревности заложила странную тройку, где «жена» спит с обоими «братьями». Вильгельма взяли, он раскололся. Сле­дом арестовали Марию с Эгоном.

Однако и план гестапо через перевербованного Виль­гельма подурачить русских и выйти на других агентов по­терпел неудачу. Чтобы скрыть арест, объявили, будто Ма­рию скрутил приступ аппендицита, под ее именем в боль­ницу Роберта Коха положили сотрудницу контрразведки. Для чего пришлось хотя бы в минимальном объеме про­информировать двух докторов. Но один из них, старший

222

врач больницы, состоял в группе Шульце-Бойзена, да и Ле­ман позаботился предупредить Центр. Мария, не сказавшая в гестапо ни слова, была казнена. Эгон, сломавшийся на до­просах, получил помилование и был заключен в концлагерь. А Вильгельм стал мелким агентом-провокатором гестапо в оккупированных странах.

Начавшаяся в Европе война вносила свои коррективы в работу по реставрации разведывательных сетей. Совет­ским спецслужбам приходилось спешить, идти на вынуж­денные меры, что порой оборачивалось просчетами, ошиб­ками. Иногда приходилось допускать и грубые нарушения конспирации — другого выхода не оставалось. Фирма «Фо- рин экселент тренчкоатс компани», созданная в Брюсселе Леопольдом Трейдером, с началом войны приказала долго жить — попросту вылетела в трубу, поскольку границы за­крылись или стали фронтами, морские перевозки наруши­лись и экспортная торговля одеждой стала невозможной. Прервалась связь с группами в скандинавских странах — и Центр переподчинил их резидентуре в Стокгольме. Вдо­бавок самого Треппера взяла «под колпак» бельгийская по­лиция. Как уже отмечалось, для быстрого развертывания организации он воспользовался помощью местной компар­тии. Полиция не могла не знать, что компартия так или ина­че связана с СССР. А СССР в данный период стал факти­ческим союзником Германии. То есть потенциальным про­тивником Бельгии.

Поэтому Треппер предпочел свернуть дела, для работы на старом месте оставил группы Михаила Макарова и Вик­тора Сукулова, а сам перебрался в Париж. С французской компартией он также имел контакты, но они не были «за­свечены». И во Франции он создал новую «крышу», фирму «Симэкс» по продаже стройматериалов. А чтобы упрочить положение бельгийской агентуры, организовал дочернюю компанию «Симэксо», ее директором стал Сукулов-«Кент». Фирма процветала — французы наращивали укрепления

223

линии Мажино, бельгийцы усиливали пограничную обо­рону, заказов появилось множество. И информации тоже.

Правда, как ранее отмечалось, прежнее московское на­чальство требовало от Треппера вербовки как можно бо­лее широкой сети. Теперь же Центр старался разыскать и активизировать осколки прежних, разгромленных структур. И получилось так, что на организацию Треппера, и без того уже громоздкую, замкнули еще и самостоятельную развед­группу капитана Ефремова. Кроме того, после отзыва Марии Поляковой во Франции осталась группа Генри Робинсона, а в Германии — супруги Мюллер и Агнесса Циммерман. Не­которое время они поддерживали связь с агентами в Швей­царии. Но когда начались боевые действия, это государство закрыло границы, ужесточило контроль на въезде и выез­де. И Робинсона также переподчинили Трепперу. Германских агентов передали в ведение берлинской резидентуры.

Наложился еще один фактор, сказавшийся позже роко­вым образом. В то время в советской разведке (и не только в разведке, но даже в вооруженных силах) действовала ус­тановка, что пользоваться радиосвязью можно лишь в край­нем случае из-за опасности пеленгации. Да оно, вроде бы, и не требовалось. Зачем нужна радиосвязь, если существова­ли и исправно действовали более надежные каналы пере­дачи информации — системы «почтовых ящиков», цепочки курьеров, ведущие к «легальным резидентурам» в посоль­ствах и торгпредствах. Из-за закрытия границ Швейцари­ей для обосновавшихся там разведчиков настал тот самый крайний случай. Но настал неожиданно. И группа Шандо­ра Радо, прежде передававшая материалы через парижскую резидентуру, оказалась к этому не готова. Передатчик ей за­бросить успели, можно было собрать еще несколько — Радо завербовал супругов Хаммель, владельцев радиомастерской. Но не имелось ни шифров, ни специалистов для шифрова­ния и работы на ключе.

Это как раз и был один из моментов, когда приходилось нарушать конспирацию, чтобы восстановить утраченные

224

контакты. Адрес Радо Центр передал двум агентам, имев­шим радиосвязь. Одной из них являлась Урсула Хамбур- гер («Соня»). Она потеряла мужа-разведчика, арестованно­го в Америке, жила в Швейцарии с двумя детьми и создала маленькую группу, куда, кроме нее, входили два англича­нина, бывших испанских интернационалиста: Леон Бертон («Джон») и Александр Фут («Джим»). За Бертона она вышла замуж, обоих обучила специальности радистов, и к началу Второй мировой ее передатчик оказался единственным дей­ствующим в Швейцарии. Получив приказ Центра, она свя­залась с Радо и принялась вместе со своими подчиненными тренировать чету Хаммелей в работе с передатчиком.

Координаты Радо были переданы и в Бельгию Сукуло- ву-«Кенту». О его визите щвейцарскую группу предупреди­ли через рацию «Сони». Несмотря на пограничные трудно­сти, «Кент» сумел приехать в Женеву под видом деловой командировки. Привез шифры и провел с Радо несколько уроков по кодированию текстов. Да вот только быстро дос­тавить на Запад новые шифры было затруднительно. А со­бытия торопили. Поэтому Сукулов привез свои шифры. И у резидентур Радо и Треппера они оказались общими (кроме передатчика «Сони», у нее остался другой).

Москве требовалось восстановить и разведсеть в Анг­лии. Поэтому, завершив подготовку новых радистов, Урсула- «Соня» получила предписание выехать туда. Следом за ней отправился муж-англичанин Бертон. Надо отметить, что британскую контрразведку «Соне» удалось провести мас­терски. Ведь на заметку она попала еще в юности, будучи очень левой журналисткой и вступив в компартию Герма­нии. Потом вместе с первым мужем Рудольфом работала на советскую разведку в Шанхае. Провалились, чудом сумели бежать порознь. Рудольф загремел в американскую тюрь­му... То есть след за ней тянулся «еще тот». Однако она изо­бразила, будто ее, как убежденную антифашистку, оскорбил пакт Молотова-Риббентропа, что она полностью разочаро­валась в Сталине, и именно для того переехала в Англию,8 Агенты Берии... 225

чтобы порвать с советской разведкой и мирно жить с му­жем и детьми. Все это было разыграно настолько ловко, что британцы, а позже и американцы, поверили. Настолько по­верили, что так никогда и не обнаружили ее подключения к активной деятельности...

Третий член ее группы, Фут-«Джим», вместе с пере­датчиком остался в Швейцарии и перешел в подчинение Радо. В этой стране существовал еще один осколок старой сети Поляковой — группа Рашель Дубендорфер («Сиси»). И чтобы восстановить связь с ней, оборванную два года на­зад, Центру снова пришлось идти на нарушение конспира­ции: передавать Радо по радио ее адрес. Он нашел «Сиси» и присоединил к своей организации. Вот такими способа­ми, часто через пень-колоду, реорганизовывалась погибшая в 1937—1938 гг. советская разведка. Тем не менее Берия эту задачу решил. К приближению решающих событий агентур­ные сети, хоть и слепленные часто «на живую нитку», сно­ва были боеспособны и готовы к работе.

«СТРАННАЯ ВОЙНА»7 октября 1939 г., сразу после завоевания и раздела

Польши, Гиммлер получил еще один высокий пост. Декре­том Гитлера, который подписали также Геринг и Кейтель, он был назначен «комиссаром рейха по утверждению гер­манской расы». И именно ему поручалось «германизировать Польшу». Как раз после этого он стал вхож в ближайшее окружение фюрера, оттеснив большинство министров, хотя сам еще не имел министерского портфеля. Ему вменялось в обязанность «устранять пагубное воздействие иностран­ной части населения, представляющей опасность для рейха и для сообщества германского народа», для чего ему предос­тавлялся выбор средств и полная свобода действий.

После назначения Гиммлер издал собственную дирек­тиву: «Наш долг состоит не в том, чтобы германизировать Восток в старом значении этого слова, то есть преподавать

226

тамошнему народу немецкий язык и германское право, а в том, чтобы обеспечить заселение Востока только чистокров­ными германскими народами». Территория Польши была разделена, ее западные области вошли в состав Германии, на остальных было создано «генерал-губернаторство», во главе которого был поставлен Ганс Франк. Ответственным за «германизацию» Гиммлер назначил Гейдриха. И дела на­чались такие, что перед ними померкло все, что творилось прежде в Германии, Австрии и Чехословакии.

Из западных польских областей изгонялось 1,5 миллио­на крестьян. На освободившиеся земли было переселено 500 тысяч немцев. А изгнанников суровой зимой перегоняли в генерал-губернаторство. Сколько дошло, сколько погибло, не знает никто. Остальных западных поляков отправили в Гер­манию или отдали новым хозяевам, переведя на положение рабов, женщин (500 тыс.) определяли прислугой в немецкие семьи (семьи членов НСДАП имели приоритет в получении рабынь). Инструкции для невольников и их владельцев раз­рабатывал лично Гиммлер. В них определялась продолжи­тельность рабочего дня, прислуге запрещалось посещать об­щественные места, вступать в половую связь, хозяевам пре­доставлялось право (и обязанность) осуществлять телесные наказания за мелкие проступки, а за «саботаж» или даже «вызывающее поведение» требовалось передавать провинив­шихся в гестапо. Надзирать за соблюдением этих инструк­ций также вменялось в обязанность гестапо.

Развернулась и реализация прежних программ по унич­тожению интеллигенции и «окончательному решению» ев­рейского вопроса. Интеллигенция, две партии по 3000 че­ловек, пошла под расстрелы. Для евреев создавались «ком­пактные» гетто. Было решено, что вовсе не нужно везти их в германские лагеря, проще уничтожать на месте. И в Поль­ше был создан свой, самый большой концлагерь, Освенцим. А в дополнение к нему — Майданек и Треблинка.

На Западе установилось состояние «странной войны». Чему подыгрывал сам Гитлер, усыпляя противников. Еще 25

227

сентября 1939 г. Гальдер записал в дневнике о «плане фюре­ра предпринять наступление на Западе». А назавтра Гитлер через шведского бизнесмена Далеруса заявил о готовности к миру. Накануне Далерус встретился с британским послом в Осло Форбсом, сообщившим, что и британское правитель­ство занято поисками мира, и фюрер изображал, будто ни­чего другого не желает: «Если англичане действительно хо­тят мира, они могут обрести его через две недели, и без ка- ких-либо унижений». Конечно, это были лишь маневры. 27 сентября, на следующий день после встречи с Далерусом, Гитлер собрал командующих видами вооруженных сил и со­общил о решении «наступать на Западе как можно скорее, поскольку франко-английская армия пока еще не подготов­лена». Определялась дата удара — 12 ноября.

Ну а политиков и народы западных стран Гитлер убаю­кивал миролюбивыми декларациями. 1 октября передал та­ковые через итальянского министра иностранных дел Чиа- но. 6 октября произнес речь в рейхстаге, рассыпавшись в заверениях, что Германия не имеет к Франции никаких пре­тензий, даже не будет касаться проблемы Эльзаса и Лота­рингии. А уж тем более нет причин для нарушения дружбы с Англией. Из-за чего ссориться-то? Смешно сказать, из-за какой-то «мертворожденной» Польши! Хотя ответа от за­падных держав фюрер не ждал, уже 10 октября он зачитал своим военачальникам длинный меморандум о состоянии войны и вручил им Директиву № 6 на разработку опера­ции против Франции.

Меморандум же, составленный накануне, 9 октября, четко ставил задачи: не анализировать другие возможности, а руководствоваться «необходимостью продолжения борь­бы». «Цель Германии в войне должна... состоять в том, что­бы окончательно разделаться с Западом военным путем, т.е. уничтожить силу и способность западных держав еще раз воспротивиться государственной консолидации и дальней­шему развитию германского народа в Европе».

228

Правда, и ответы Даладье и Чемберлена были отрица­тельными. Гитлеру они уже не верили. Сколько же раз мож­но на одни и те же грабли наступать? Писали, что нельзя «полагаться на обещания нынешнего правительства Герма­нии», Даладье требовал гарантий «подлинного мира и об­щей безопасности», Чемберлен тоже, указывая, что если Гер­мания хочет мира, нужны «дела, а не только слова». Что ж, для фюрера это стало хорошим пропагандистским поводом обвинить Запад в эскалации войны. Вот только наступле­ние все же пришлось отложить, но вовсе не из-за поисков мира. Выяснилось, что нужно несколько месяцев для ремон­та танков, участвовавших в польской кампании, для нако­пления запасов горючего, боеприпасов — их имелось в на­личии лишь треть боекомплекта.

Планы очередной войны, против Франции, опять акти­визировали «генеральскую оппозицию». Опять риск, и если с Польшей сошло с рук, то уж с Францией и Англией — точно кончится позором и новым унижением! Тут уж явно всплы­вал призрак Первой мировой и Версаля. Но, как совершенно справедливо отметил видный исследователь Второй мировой войны У Ширер, в действительности эта «оппозиция» яйца выеденного не стоила. И не шла дальше кулуарной болтовни и сплетен. Гальдер, Браухич, отставной Бек возмущались, вы­сказывались за то, чтобы сместить Гитлера, даже арестовать его. Однако ни в каких конкретных действиях это не выра­жалось. Потому что рисковать своими шкурами они жела­ли еще меньше, чем «шкурой» Германии.

Опять же, генералы теоретически были не против того, чтобы избавиться от фюрера и заключить мир с Западом. Но при этом хотели сохранить все прежние, уже осуще­ствленные завоевания! И сохранить полученные от фюре­ра чины и награды. Что было проблематично. Доходило до курьезов. «Оппозиция» назначила себе срок 5 ноября. В этот день планировалось предъявить Гитлеру «контрме­морандум», и если он не примет генеральских требований, начать действовать. Ну и что? Предъявили. Фюрер дал им

229

нахлобучку за нерешительные настроения. И генералы при­нялись резво выполнять его указания. Как пишет Ширер, «каждый раз, когда «заговорщики» излагали условия, при которых, они будут действовать, эти условия выполнялись... Но дальше они ничего не предпринимали».

Центров реальной оппозиции обозначилось только два. И оба встали на путь контактов с противником, то есть из­мены. Одним стал статс-секретарь МИД Вайцзекер, кото­рый направил в Берн своего эмиссара Кордта для перего­воров с британским представителем Корнуэллом-Эвансом. Другим — начальник абвера адмирал Канарис. Он строил прогнозы не на стратегических возможностях германской армии, не на моральных и политических факторах, как Гит­лер, а на чисто арифметическом соотношении ресурсов и военного потенциала немцев и западных держав (учитывая и США). Приходил к выводу о неизбежности поражения и решил загодя связаться с англичанами. Точнее, сам Канарис в игре не участвовал, но позволил вести ее своим помощни­кам Остеру и Донаньи. Через обер-лейтенанта Йозефа Мюл­лера они установили контакты в Риме с иезуитом доктором Лейбером, доверенным лицом папы Пия XII, и британским послом в Ватикане Осборном.

В общем-то, ни группировка Канариса, ни ее партне­ры по переговорам реальных сил и полномочий не имели. Дело свелось к теоретическому прощупыванию позиций на уровне дипломатов и спецслужб — на каких условиях мог бы быть заключен мир. Сходились на том, что в Германии должно смениться правительство, а немцы при этом настаи­вали на оставлении за ними уже захваченных территорий и предоставлении им свободы рук в Восточной и Централь­ной Европе. Осборн соглашался, что англичане могут пойти на оставление Германии Австрии и Судет при условиях от­странения Гитлера и того, что немцы «не предпримут ника­ких наступательных действий на Западе» (многозначитель­но умалчивая о действиях на Востоке). Да и папа римский, судя по германским источникам, готов был выступить по­

230

средником в заключении мира, который предусматривал бы «урегулирование восточного вопроса в пользу Германии».

То есть объяснять особенности «странной войны» чис­тым «пацифизмом», как это делают западные авторы, вряд ли объективно. Если Чемберлену и Даладье после мюнхен­ского надувательства даже из соображений политического престижа просто нельзя было идти на соглашение с Гитле­ром, многие влиятельные деятели и военачальники запад­ных держав (во Франции — большинство) были вовсе не против того, чтобы замириться. При условии, если Герма­ния вновь станет «предсказуемой» и (как ей и предназна­чалось), обратится против СССР. С той же целью прези­дент США направил к Гитлеру в марте 1940 г. своего лич­ного представителя Уэллеса.

Но фюрер, даже если бы и захотел, не мог в это вре­мя повернуть против русских. По той же самой причине, по которой кайзер Вильгельм II не мог в 1914 г. вести вой­ну на один фронт. Наступать на Россию, втянуться в ее ог­ромные пространства, оставив в тылу 110 французских ди­визий, было слишком рискованно. Если и не нанесут удар в спину, то могут в подходящий момент вмешаться и под уг­розой удара продиктовать условия мира, сведя на нет все усилия и плоды побед. Словом, как уже говорилось, опти­мальными представлялось последовательное сокрушение за­падных и восточных соседей, соответствующее старому пла­ну Шлиффена.

И в чисто оперативном отношении за основу брался все тот же план Шлиффена. Директива № 6 от 9 октября пред­писывала: «На северном фланге Западного фронта подгото­вить наступательные операции через люксембургско-бель­гийско-голландскую территорию. Это наступление должно быть проведено как можно более крупными силами...» То есть так же, как у Шлиффена, предусматривалось обойти французские пограничные укрепления путем нарушения нейтралитета стран Бенилюкса, прорвавшись через их гра­ницы. И германские генералы добросовестно отработали

231

именно такую операцию, повторившую план 1914г.— со­средоточение главных сил на северном фланге и прорыв, по­сле чего англо-французские армии окружаются, прижима­ются к границам Германии и Швейцарии и уничтожаются.

А удара со стороны России Гитлеру бояться не прихо­дилось. Хотя Советский Союз не объявлял войну Англии и Франции (впрочем, и Гитлер сперва не хотел настораживать их, даже запретил своим подводным лодкам топить бри­танские корабли, чтобы не нарушить выгодное ему состоя­ние «странной войны»), фактически Сталин стал союзни­ком фюрера. 31 октября 1939 г. на сессии Верховного Со­вета СССР Молотов обосновывал новую идеологическую линию: «За последние несколько месяцев такие понятия как «агрессор», «агрессия» получили новое конкретное содержа­ние... Германия находится в положении государства, стремя­щегося к скорейшему окончанию войны и миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются... Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или от­рицать, это — дело политических взглядов. Но любой чело­век поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой. По­этому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрывае­мая фальшивым флагом «борьбы за демократию»... Мы все­гда были того мнения, что сильная Германия является усло­вием прочного мира в Европе».

Коминтерн предписал коммунистам всех стран «начать широковещательную кампанию против войны и разоблачать происки Англии». И глава этой организации, прежний об­личитель нацизма Димитров, теперь провозглашал: «Леген­да о якобы справедливом характере антифашистской вой­ны должна быть разрушена». На полную катушку заработал в данном направлении советский пропагандистский аппа­рат. Очень важным фактором стало и экономическое со­трудничество. В Германию начались поставки продовольст­

232

вия, горючего, стратегического сырья. В 1939 г. немцам пре­доставили товарный кредит на 180 млн. марок, потом еще на 500 млн. Только за 12 месяцев, с февраля 1940 по январь 1941 г., СССР поставил Гитлеру 1 млн. тонн кормовых зла­ков, 900 тыс. тонн нефтепродуктов, 100 тыс. тонн хлопка, 500 тыс. тонн фосфатов, 100 тыс. тонн хромовой руды, 300 тыс. тонн железа и чугуна, 2400 кг платины, марганцевую руду, металлы, лес. Немцам разрешили пользование Север­ным морским путем, дозаправку и ремонт судов, в том чис­ле военных, в советских портах.

Конечно, столь масштабная помощь осуществлялась не бескорыстно. Германия поставляла в ответ новейшие образ­цы самолетов, станки, морские орудия и другую технику. И подыгрывала планам Сталина по присоединению к СССР бывших национальных окраин Российской империи: рес­публик Прибалтики (письма протестов, с которыми при­балтийские послы в Берлине попытались обратиться к гер­манскому правительству, были им возвращены по указанию Риббентропа), потом Бессарабии — ее вместе с Буковиной румыны отдали России под давлением Берлина.

Западные державы рассматривали Москву именно в ка­честве германского союзника. До открытого столкновения не дошло едва-едва. Лорд Горт и генерал Паунелл всерьез разрабатывали фантастический проект удара по Германии... с востока. Дескать, укрепления линии Зигфрида слишком сильны, поэтому целесообразнее наступать из Ирана через Кавказ, попутно разгромить Советский Союз — и атаковать Германию с того направления, где она защищена слабее. А в период войны с Финляндией в Шотландии был сформиро­ван экспедиционный корпус в 57 тыс. человек для отправ­ки на помощь финнам. Правда, Норвегия и Швеция 2 марта1940 г. заявили об отказе пропустить войска через свою тер­риторию, но руководство западных держав все равно под­талкивало Финляндию официально запросить у них по­мощь. Да только Маннергейм оказался умнее. Он на примере Чехословакии и Польши видел, как англичане и французы

233

«помогают» союзникам, и вместо обращения к ним финны8 марта направили делегацию в Москву и подписали мир­ный договор с уступкой требуемых территорий.

По сути, период «странной войны» превратился в пери­од закулисных политических игрищ. За что западные дер­жавы жестоко поплатились. И если мы говорим о «слепоте» Сталина в отношениях с Германией, то слепота и беспеч­ность Англии, Франции, Голландии, Бельгии, Дании, Норве­гии была еще более поразительной. От заговорщиков в абве­ре во главе с Остером они заблаговременно знали о сроках и планах немецкого наступления. В январе 1940 г., потеряв ориентировку, в Бельгии совершил вынужденную посадку самолет с картами и планами операции. В них однозначно было видно, что нейтралитет будет нарушен. Но, несмотря на это, правительства Бельгии и Голландии решили «не под­даваться на провокации», не обратились к Франции и Анг­лии о заключении союза и приглашении их войск — а обра­тились к Гитлеру с очередными мирными инициативами.

Времени для подготовки к отпору было более чем дос­таточно. Сроки наступления Гитлер переносил трижды. Сперва с ноября на январь — из-за неготовности армии. Потом с января на март — из-за упомянутой посадки са­молета. И с марта на май — из-за решения сперва захва­тить Данию и Норвегию. Эти государства Остер тоже за­благовременно предупредил. Ему не поверили. Не объявили мобилизации, не привели в готовность войска. И все разы­гралось позорнейшим для Запада образом. Генерал Химмер, командующий вторжением в Данию, и германский майор, командир десантного батальона, приехали в Копенгаген... поездом. Чтобы посмотреть обстановку и ждать свои вой­ска. 3—7 апреля мимо датского флота и мощных береговых батарей шли германские караваны военных и транспортных судов для высадки десанта в Норвегию. На это не отреаги­ровали. Один из немецких транспортов, «Рио-де-Жанейро», был потоплен британской подводной лодкой. Спасенные де­

234

сантники показали, что следовали в Норвегию. Это тоже ос­тавили без внимания.

А 9 апреля в порту Копенгагена причалило судно «Ган- зештадт Данциг» — тоже не остановленное ни береговы­ми батареями, ни флотом. И один-единственный баталь­он, встреченный своими начальниками, захватил столицу. За сопротивление высказался только датский главнокоман­дующий генерал Приор. Но король Дании и премьер-ми­нистр Торвальд Стаунинг его предложения отклонили. Ох­рана дворца вступила было в перестрелку, несколько чело­век было ранено. Однако по заявке генерала Химмера над Копенгагеном пронеслись с ревом несколько бомбардиров­щиков, и этого оказалось достаточно. Правительство сочло, что лучше принять «политическое решение». То бишь ка­питулировать.

Для захвата Норвегии предназначалось всего 5 диви­зий. Вдесятеро меньше норвежской армии. Но они нахра­пом захватили пять главных портов, в стране пошел хаос и неразбериха. Вскоре на помощь подоспели англичане и име­ли возможность не только выручить норвежцев, а вообще завершить войну — в Нарвике немецкие части Дитля были разбиты и откатились в горы, к шведской границе. А ведь через Нарвик шли поставки в Германию шведской железной руды, без которой встала бы вся военная промышленность. Но в этот момент началось сражение во Франции. Англича­не запаниковали и предали очередного союзника. В спешке начали эвакуировать свои контингенты на главный фронт. А норвежские войска под командованием полковника Руге, брошенные на произвол судьбы и деморализованные бегст­вом англичан, капитулировали.

Во Франции, как было сказано выше, немцы сперва го­товили операцию по разработкам прошлой войны. Но и англо-французское командование готовилось действовать в соответствии с прежним опытом — если неприятель пой­дет через Бельгию, бросить главные силы туда. Однако Рун- штедт и Манштейн предложили другой вариант. Прорвать

235

позицию в центре, в Арденнах. Окружить и прижать к морю ту самую вражескую группировку, которая ринется отра­жать предполагаемый удар в Бельгии. Этот план был утвер­жден еще в феврале. Через Остера он и сроки его реализа­ции также были доведены до западных держав. Тем не ме­нее для англо-французского командования и эти события стали «неожиданными».

Численного преимущества у немцев не было: каждая сторона сосредоточила на фронте по 135—136 дивизий. А превосходство в технике было у англичан и французов: 3163 танка против 2445 германских, самолетов в 1,5 раза больше. Зато западное командование раскидало технику по всему фронту, а Гитлер сосредоточил на участке прорыва кулак из 7 танковых дивизий. И все разыгралось как по пи­саному. 10 мая 1940 г. началось наступление — вторжением в Бельгию и Голландию. Противник послушно двинул глав­ные силы туда. А 14 мая при поддержке пикирующих бом­бардировщиков танковая лавина прорвалась в Арденнах и начали обходной маневр, окружая 40 британских, француз­ских и бельгийских дивизий. Обладая двойным численным превосходством, эти соединения вполне могли контратако­вать под основание клина прорыва и отрезать окружавших, но были настолько потрясены силой удара, что и не поду­мали о такой возможности.

От полного уничтожения их спасло лишь «чудо». 24 мая Гитлер вдруг остановил свои танки на подступах к Дюн­керку, что в разных исследованиях трактуется по-разному. Ряд авторов полагает, что фюрер «протягивал руку» Англии, чтобы после победы над французами примириться с ней. Хотя была и другая весомая причина. Судя по высказыва­ниям Гитлера, он все еще руководствовался опытом Первой мировой, заявив генералам: «Второй Марны я не допущу». То есть старался учесть уроки поражения на Марне, когда немецкие войска, точно так же побеждавшие, зарвались в наступлении и получили внезапный контрудар сосредото­ченных французами резервов. Фюрер и теперь ожидал ана­

236

логичного хода неприятеля. Не зная, что у французского ко­мандования резервов... нет. Подготовить и собрать их в глу­бине страны оно попросту не позаботилось.

Разгром дополнился политическими кризисами. В Бри­тании на посту премьера Чемберлена сменил Черчилль. 14 мая капитулировала Голландия, 27 мая — Бельгия. Англича­не сумели эвакуировать из Дюнкерка 340 тыс. своих и фран­цузских солдат, бросив там еще 40 тыс. французов и всю технику. И оставили Францию без авиационной поддерж­ки, оттянув все самолеты для защиты Британии. А немцы, покончив с Дюнкерком, 5 июня повернули на юг. Смяли ос­татки французского фронта и 14 июня вступили в Париж. Через два дня правительство Рейно, бежавшее из столицы, ушло в отставку, и глава нового кабинета Петэн обратил­ся к Гитлеру с просьбой о перемирии. Фюрер сполна отом­стил французам за прошлое унижение. Заставил их подпи­сать капитуляцию в Компьене, в том же вагоне, в котором в 1918 г. принял германскую капитуляцию маршал Фош... Франция была расчленена на оккупированную зону и «сво­бодную», со «столицей» в Виши.

После столь впечатляющей победы вся «генеральская оппозиция» рассеялась как дым. Тем более что Гитлер, зная натуру своих военачальников, еще и откровенно купил их. Кайзер за всю Первую мировую произвел лишь 5 генера­лов в фельдмаршалы. Фюрер, сокрушив Францию, в один день сделал фельдмаршалами 12 человек: Браухича, Кейте­ля, Рунштедта, Бока, Лееба, Листа, Клюге, Вицлебена, Райхе- нау, Мильха, Кессельринга и Шперле. И все! Никто больше и не заикался о том, чтобы его свергнуть! А Герингу, чтобы не обидеть старого товарища и не уравнять с прочими вое­начальниками, фюрер присвоил вновь придуманное персо­нальное звание рейхсмаршала.

В архивах военного командования и правительств ок­купированных стран были обнаружены следы предупреж­дений, посылавшихся на Запад заговорщиками из абвера. Гейдрих обсудил этот вопрос со своими подчиненными, од­

237

нако Мюллер сумел уклониться от участия в расследова­нии, перевалив его на Шелленберга. Вероятно, понял, что дело слишком скользкое и «дохлое». И действительно, Гит­лер подключил к следствию Канариса, который постарался все запутать и вывести из-под удара подчиненных. Тем не менее, гестапо собрало много фактов, позволяющих обви­нить начальника абвера в измене. Однако Гейдрих вынуж­ден был до поры до времени положить все материалы «под сукно». Поскольку знал, что у Канариса тоже имеется про­тив него мощное оружие. Ведь во время службы на флоте адмирал был его начальником. И знал о его еврейском про­исхождении. Таким образом, игра закончилась «вничью». Канарис свернул контакты с западными странами (да они и потеряли смысл после взятия Парижа), а Гейдрих оставил собранный компромат «про запас».

При вторжении во Францию Гиммлера и Гейдриха «оби­дели». Военные мирились с деятельностью их служб в Поль­ше, но на Западе хотели сохранить «культурное лицо», не за­маранное связями с тайной полицией. И потребовали, что­бы здесь вся оккупационная власть была передана армии. Поскольку это происходило при подготовке наступления, Гитлер не хотел раздражать лишний раз и без того сомне­вавшихся генералов и дал им такое обещание. Однако и ру­ководство РСХА с подобным положением не смирилось. Ре­шило зацепиться в Париже хотя бы чисто символически. Гейдрих послал туда зондеркоманду из 20 человек во главе со штурмбаннфюрером Кнохеном. Она была подобрана в основном из сотрудников VI управления, внешней разведки СД, двух солдат СС. И Мюллер тоже добился хотя бы сим­волического представительства, в состав зондеркоманды во­шел единственный сотрудник гестпо, штурмбаннфюрер Бе- мельбург, старый сослуживец Мюллера по баварской поли­ции и его доверенный человек.

Когда военные узнали, что в Париже обосновалось 20 сотрудников СД, они только посмеялись и махнули рукой. А Кнохена вызвали к командованию и строго предупреди­

238

ли, что здесь у него нет никакой власти. Он легко согла­сился. Но его команда действовала высокопрофессиональ­но и оперативно. Сразу же захватила архивы французской полиции, антигерманских организаций. При этом изобра­жала послушание, за пределы своих полномочий не выхо­дила — для арестов сведения передавались армейской по­левой полиции. Военное командование усыплялось демонст­ративной лояльностью, а силы РСХА во Франции исподволь наращивались. На помощь первой зондеркоманде прибыла еще одна, гауптштурмфюрера Кифера. Потом третья, унтер- штурмфюрера Нозека...

Впрочем, и армейские оккупационные власти, без всяких гестапо и СД, вели себя во Франции отнюдь не ангельски. Концлагерей не строили и до такого масштаба зверств, как в Польше, не доходили, но начали расстрелы заложников. Из расчета 50—100 человек за убитого немца. Ну и за все про­чее — за «саботаж», сопротивление, невыполнение распоря­жений комендантов. В этом германские генералы и офице­ры не видели ничего зазорного, ведь они такие методы и в Первую мировую применяли. В других странах соотношение жертв было иным. Скажем, в Дании, которая столь «циви­лизованно» сама легла под немцев, раскинув ножки, Гитлер распорядился снизить ценз и убивать «всего» по 5 человек за гибель германского солдата и прочие «враждебные акты».

Особенности взаимоотношений спецслужб и военного командования во Франции Гейдрих использовал в качест­ве предлога для кадровых перестановок в РСХА. Он давно хотел избавиться от одного из организаторов СД, доктора Беста. Он, как и Мельхорн, вел себя слишком независимо, был умным человеком, подмечал промахи и недостатки на­чальника. И Гейдрих направил его в Париж — представите­лем Главного управления имперской безопасности при ок­купационной администрации. А на освободившиеся посты начальников I и II управлений РСХА назначил бесцветных, но верных себе людей. I управление возглавил Штрекенбах,

239

«отличившийся» при репрессиях в Польше, II управление — Нокеман.

Русских большинство немцев продолжало считать на­дежными и верными союзниками. Когда после разгрома Франции советские дипломаты (и разведчики) получили за­дание проехать по местам боев и составить для Москвы об­щее впечатление, германские военные всюду пропускали их машину и встречали с исключительным радушием. Офице­ры вермахта и СС искренне поднимали тосты за дружбу и заявляли, что нацизм и коммунизм идут к одной цели, хотя и разными путями. И выражали глубокую признательность: «Если удачи нашего наступления превзошли все ожидания, то это благодаря помощи Советского Союза, который дал нам бензин для наших танков, кожу для наших сапог и за­полнил зерном наши закрома». Но эти радужные отноше­ния уже менялись...

СТАЛИН И ГИТЛЕРВ литературе до сих пор муссируется вопрос: намере­

вался ли Сталин напасть на Германию и был ли гитлеров­ский удар на восток «превентивным»? На этот вопрос мож­но ответить однозначно. Нет. Теорий и построений в дан­ном случае существует множество, одни менее логичные, другие более. Но я приведу не умозаключения, а факты, которые свидетельствуют, что Иосиф Виссарионович, в от­личие от Троцкого (и Гитлера) был политиком чрезвычай­но осторожным и всегда предпочитал «синицу в руках жу­равлю в небе».

Итак — 1923 г.: Сталин провалил попытку Троцкого раздуть общеевропейский пожар. 1925 г.: он ликвидировал военную организацию Коминтерна. 1929 г.: в ходе конфлик­та на КВЖД Особая Дальневосточная армия Блюхера за не­сколько дней вдребезги разнесла китайскую армию. Горячие головы предлагали тут же двигаться на Пекин и начинать «мировую революцию». Сталин дал «отбой» и удовлетворил­

240

ся восстановлением прежнего статус-кво на КВЖД. 1932 г.: Сталин похоронил проекты Тухачевского об ударе на Поль­шу совместно с Германией. 1935 г.: Сталин прекратил финан­сирование через Коминтерн иностранных компартий. 1939 г.: на Халхин-Голе Жуков наголову разгромил японскую армей­скую группировку. Пути в глубь Китая оказались открыты­ми, снова были предложения наступать и поднимать ки­тайцев на «революцию». Но Сталин отдал приказ границу Монголии не переходить. 1940 г.: после прорыва линии Ман- нергейма Финляндия осталась такой же беззащитной, как Чехословакия, потерявшая судетские укрепления, и Сталин имел полную возможность оккупировать ее. Но предпочел заключить мир, удовлетворившись несколькими пригранич­ными участками. 1946 г.: коммунисты Болгарии приняли ре­шение о вступлении в СССР, за ними эту идею подхватили коммунистические лидеры других стран Восточной Европы. Сталин их инициативу пресек. 1950—1953 гг.: война в Ко­рее. США направили туда свои войска — Сталин, в отличие от них, от военного вмешательства воздержался, ограничив­шись посылкой инструкторов и советников...

Вот и судите сами, насколько он бы склонен к военным захватам. Нет, он был не против приращений. Но без риска, когда само в руки шло. Что же касается теории «превентив­ного удара», то она эксплуатировалась Германией в качестве повода для агрессии неоднократно: в австро-прусской войне 1867 г., в Первой мировой, в польской кампании. И в пред­дверии 22 июня. На Нюрнбергском процессе адвокаты гер­манского генералитета как раз и пытались строить защиту на том, что удар по России был лишь упреждающим. Одна­ко факты, опровергавшие подобные аргументы, были столь убедительными (интересующиеся сами могут ознакомиться с материалами процесса), что даже в период холодной вой­ны антисоветская пропаганда теорию «превентивного уда­ра» не использовала — были слишком свежи в памяти и слишком очевидны доказательства обратного.

241

И лишь значительно позже, когда сменилось поколение и прежде очевидное стало забываться, в работах различных искателей сенсаций эта версия всплыла снова. Что же ка­сается аргументов, приводимых, например, в работах В. Су­ворова, то здесь можно отметить следующее. Случается так, что авторы ошибаются, а бывает, когда они лгут сознатель­но, подтасовывая факты. Надеюсь, читателю понятна раз­ница. От ошибок не застрахован никто. Допустим, ошиб­ся Юлиан Семенов, изобразив Мюллера на 15 лет старше, чем было на самом деле. Ну и что? Книга в целом не ста­ла от этого менее интересной. Каюсь, и вашему покорно­му слуге приходилось, доверившись тем или иным источ­никам, излагать версии, которые впоследствии оказывались неверными.

Ну а В. Суворов доказывает, что Сталин сосредотачивал войска для наступления, но держал это в чрезвычайном сек­рете, о котором знали лишь Жуков и Тимошенко. И приказ был бы отдан по окончанию сосредоточения, так что Гитлер опередил русских всего на 1—2 недели. Что ж, если бы ав­тором версии был обычный малокомпетентный журналист, я согласился бы, что он ошибся. Журналисту позволитель­но не знать, что для начала войсковой операции недоста­точно приказать «Вперед!». Что операции такого масштаба должна предшествовать подготовка и проработка в течение нескольких месяцев, причем на разных уровнях, от Геншта­ба до штабов армий, корпусов, дивизий. Иначе масса войск по команде «Вперед!» превратится в неуправляемую толпу, которая не будет знать, что ей делать, и закупорит дороги многокилометровыми «пробками». Но человек с высшим во­енным образованием, да еще и профессиональный развед­чик, такой, как В. Суворов, не знать таких «мелочей» не мог. Следовательно, он вводит читателя в заблуждение преднаме­ренно. Откуда я для себя делаю вывод о невозможности до­верять такому автору и в других вещах — «единожды сол­гав...». А будете ли доверять вы — это ваше личное дело.

242

Если бы Сталин хотел «ударить в спину» Германии, то самым удобным моментом для этого являлась кампания во Франции. Предпринимая наступление на Запад, немцы ос­тавили на Востоке всего 5 дивизий! То есть за свой тыл они были спокойны. Но уже 31 июля 1940 г., сразу после компь- енской капитуляции французов, Гитлер поставил генштабу задачу на разработку нападения на СССР с целью «уничто­жения жизненной силы России». В тексте директивы ни ма­лейшего указания на «превентивный удар» нет. Срок опе­рации определялся — весна 1941 г. Согласитесь, упреждать «вторжение русских» почти за год — выглядит более чем странно. На самом же деле, просто продолжалась реализа­ция все того же модифицированного плана Шлиффена с двумя последовательными ударами. Франция была сокру­шена — следовательно, наступила очередь России.

Правда, оставалась еще Англия, это отразилось в раз­работке операции «Зеелеве» («Морской лев») и колебаниях фюрера о ее проведении. Но он быстро пришел к выводу, что разбитая Британия без французов его тылам угрожать не будет. В ближайшем обозримом будущем она высадку на континент осуществить не сможет и не захочет. Ну а по­сле победы над русскими и Англия никуда не денется. Не­смотря на то, что гитлеровские генералы впоследствии ут­верждали, будто бы они были против нападения на СССР, У Ширер очень точно подметил, что именно в этом случае ни о какой «оппозиции» речи не было! Подготовку войны с русскими немецкие военачальники восприняли как нечто само собой разумеющееся.

Способствовала этому крайне негативная оценка гер­манским командованием боеспособности Красной Армии по результатам финской кампании — четыре месяца тяже­лых боев, 67 тыс. убитых против 23 тыс. у финнов. Правда, в общем-то, это нормальное соотношение потерь наступа­тельного боя три к одному, да и неизвестно, как выглядела бы немецкая армия, если бы ей, еще не обстрелянной и не­достаточно подготовленной, пришлось штурмовать Судеты.

243

Однако это из вида упускалось. Германские военачальники сравнивали финскую кампанию с собственными успехами в Польше, Норвегии, Франции. И за подготовку войны взялись с огромным энтузиазмом — о духе, царившем при этом в генштабе, красноречиво свидетельствует дневник Гальдера.

Уже 9 августа 1940 г. начальник оперативного управле­ния ОКБ Варлимонт выпустил первую директиву по подго­товке удара против СССР под кодовым названием «Строи­тельство на Востоке». 14 августа Геринг проинструктировал заведующего экономическим отделом ОКВ генерала Тома­са, что поставки в Россию должны рассматриваться только до весны следующего года. 26 августа начались переброски на восток дивизий из Франции. Вскоре германские контин­генты по договоренности с Румынией и Финляндией стали прибывать и в эти государства. В конце августа, в момент кризиса на Балканах, Германия надавила на Румынию, вы­нудив ее пойти на уступки Венгрии и Болгарии. А за это болгары с мадьярами также перешли в фарватер полити­ки Гитлера.

Конечно, заключение мира с Англией было все же же­лательно. Чтобы оставить СССР в изоляции, обезопасить морские перевозки. И Германия несколько раз предприни­мала попытки предложить Лондону мир на вроде бы вы­годных условиях: британцам оставляют всю их колониаль­ную империю, господство на морях — если они признают господство немцев на континенте. Однако и Черчилль был умным политиком. Он хорошо понимал, что при подобном раскладе задушить Англию не составит труда: владея побе­режьем Франции, Бельгии и Голландии, Германия со време­нем может понастроить там базы, произвести и сосредото­чить произвольное количество подводных лодок, блокиро­вать острова и диктовать Лондону любые условия. Поэтому мирные инициативы Гитлера Черчилль отвергал и заявлял о готовности сражаться до последнего. А в случае немецкого десанта готов был даже пойти на нарушение конвенций о

244

применении химического оружия и обрушить на места вы­садки германских войск тонны горчичного газа.

Черчилль пробовал навести и контакты с СССР, неод­нократно обращался с письмами к Сталину, посылал для пе­реговоров в Москву лидера лейбористов Стаффорда Крип- са. Но Иосиф Виссарионович данные шаги воспринимал как попытки вбить клин между союзниками (чем они, собст­венно, и были). Письма Черчилля, как и содержание пере­говоров с Криппсом Сталин доверительно передал послу Шуленбургу. Впрочем, не все в Англии были такими даль­новидными, как их премьер. Имелось и сильное «античер- чиллевское» крыло политиков, которое предпочло бы зами­риться с немцами. Пусть себе спокойно воюют с русскими, а дальше видно будет. И фюрер с Риббентропом налажива­ли закулисные связи с этим крылом, старались поддержать его в борьбе с премьером.

Собственную политику вела Япония. Ей хотелось бы обезопасить свои тылы для экспансии на Китай, Индоки­тай и Тихоокеанский регион. А боевую мощь Красной Ар­мии в Токио, по опыту Халхин-Гола, очень уважали. И ле­том 1940 г. японцы пришли к выводу, что для раздела и ос­воения «британского наследства» военные ресурсы СССР пришлись бы очень кстати. На совещании японского руко­водства — премьера Коноэ, министра иностранных дел Ма- цуока, Тодзио, Оикава и др., был выдвинут проект привлечь Сталина к союзу против Англии, выделив ему самостоятель­ный сектор интересов. В августе этот проект был передан германскому послу Отту. В нем предлагалось «попытать­ся заставить Советский Союз распространить свое влия­ние в таком направлении, в котором оно будет оказывать самое незначительное непосредственное влияние на инте­ресы Японии, Германии и Италии». А именно — «признать Индию для целей настоящего момента входящей в жизнен­ное пространство Советского Союза».

В Берлине проект понравился и впоследствии получил в исторической литературе название «план Риббентропа».

245

Но здесь его расценили под другим углом. Он предостав­лял возможность водить за нос Сталина, готовя нападение. Заставить его двинуть армии подальше, в Среднюю Азию. И столкнуть лбами с Англией, исключив их потенциальный альянс. 27 сентября 1940 г. в рамках предполагаемого переде­ла мира между Германией, Японией и Италией был подписан «тройственный пакт», предусматривающий создание «ново­го порядка» в Европе и Азии. А Советский Союз пригласили присоединиться к пакту в качестве четвертого члена.

И Москва в принципе выразила согласие — при усло­вии, что будет в коалиции равноправным партнером. 12 но­ября для переговоров по поводу пакта и снятия накопив­шихся спорных вопросов в Берлин прибыла делегация во главе с Молотовым. С ней приехал и новый полпред Декано- зов, личный друг Берии. Секретная директива фюрера, из­данная в этот день, сообщала, что «политические перегово­ры с целью выяснить позицию России на ближайшее вре­мя начаты». Но, независимо от результатов, предписывалось продолжать подготовку операции против СССР.

Молотову были предложены проекты заключения дого­вора с Германией, Японией и Италией сроком на 10 лет, по условиям которого стороны обязывались не присоединять­ся «ни к какой комбинации держав», направленной против кого-то из них, обещали оказывать друг другу экономиче­скую помощь и всячески «расширять существующее согла­шение». К договору прилагался секретный протокол о сфе­рах влияния. Для Японии — Восточная Азия к югу от Япон­ских островов, для Италии — Северная и Северо-Восточная Африка, для Германии — Центральная Африка и кое-что «по мелочам», вроде Индокитая, для СССР — «к югу от на­циональной территории в направлении Индийского океа­на». А окончательный территориальный передел Европы от­кладывался до завершения войны и заключения мира.

Однако Сталин отнесся к проекту крайне осторожно. По его поручению Молотов передал озабоченность появ­лением германских войск в Румынии и Финляндии. Отно­

246

сительно договора не ответил ни «да», ни «нет», испросив время для его рассмотрения и изучения. 26 ноября через посла Шуленбурга был передан советский контрпроект со­глашения. В нем излагались другие условия: вывод герман­ских войск из Финляндии; сферой интересов Москвы при­знается Болгария, с ней СССР заключает «пакт о взаимопо­мощи». На основе долгосрочной аренды Советскому Союзу предоставляется база для сухопутных и военно-морских сил в районе Босфора. Центром советских притязаний призна­ется район к югу от Кавказа, но в направлении не Индии, а Персидского залива. А Япония отказывается от своих прав на нефтяные и угольные месторождения Сахалина.

Различия очевидны. Если германский вариант нацели­вался на сталкивание СССР и Англии, то советский вбивал клинья между Германией и ее союзницами Болгарией, Япо­нией и потенциальной союзницей Турцией. При этом Ста­лин сохранял возможность маневрировать и избегать боль­шой войны. Скорее всего, запросил он «по максимуму», с возможностью для торга. Но ответа не последовало. Пред­ложения Москвы Гитлера в общем-то уже и не интересова­ли. В ноябре Паулюс завершил разработку плана вторже­ния в Россию, Геринг утвердил план развертывания ВВС для предстоящей войны. А фюрер 18 декабря 1940 г. подписал директиву № 21, получившую название «план Отто», а впо­следствии переименованную в план «Барбаросса». С февра­ля пошло основное сосредоточение германских войск на со­ветских границах.

Знал ли Сталин об этой подготовке? Да, знал. Его раз­ведка работала четко, шла информация и от группы Шуль- це-Бойзена, и от Зорге, и от Чеховой. Почему же он не реа­гировал? Однозначно на этот вопрос сейчас уже не может ответить никто. Но допустимо высказать предположение. Историю Сталин тоже хорошо знал. В том числе и исто­рию Первой мировой. Знал, как развязали ее силы «ми­ровой закулисы», натравив друг на друга и столкнув Гер­манскую, Австро-Венгерскую и Российскую империи. Знал

247

Иосиф Виссарионович и о том, как начиналась Первая ми­ровая. Царь тогда объявил мобилизацию, едва лишь понял, что война неизбежна. И именно эта мобилизация стала для немцев поводом к разрыву отношений и началу боевых дей­ствий. А Николай II заслужил многочисленные обвинения и в иностранной, и в эмигрантской, и в советской литерату­ре. За то, что Россия ввязалась в «ненужную» ей войну, за то, что ценой огромных потерь несколько раз спасала эгои­стичных западных союзников, а в итоге пришла к револю­ционной ситуации и крушению. Многократно высказыва­лись и предположения о том, что царю следовало переори­ентироваться на союз с Германией — мол, в этом случае он выиграл бы куда больше.

Поэтому в действиях Сталина можно выделить даже закономерность. В ситуации 1939—1941 гг. он всегда по­ступал противоположно Николаю И! С точностью до на­оборот. Западных союзников, столь же ненадежных, как и в 1914г., отверг, переориентировался на немцев. И до по­следнего старался «не поддаваться на провокации». С янва­ря 1941 г. начались переброски германских войск в Албанию и сосредоточение их в Болгарии для операции «Марита», против Греции. Несмотря на то, что Балканы традиционно считались советской «зоной интересов», Сталин с этим сми­рился. 22 марта 1941 г. последовало секретное распоряжение Гитлера приостановить выполнение советских заказов на за­водах Германии. И СССР удовлетворился отговорками, что задержки вызваны трудностями военного времени, а ответ­ные грузы немцам гнал даже с опережением графика, по ма­лейшим устным и телефонным пожеланиям. Генерал Томас писал: «Русские выполняли свои поставки до самого кану­на нападения, и в последние дни поставка каучука с Даль­него Востока производилась курьерскими поездами». По по­воду участка советско-германской границы от р. Игорка до Балтийского моря долгое время шли споры — но 12 апреля 1941 г. СССР безоговорочно принял немецкий вариант.

248

Николай II, как известно, вступился за дружествен­ную Сербию. Советский Союз тоже заключил с Югосла­вией 5 апреля договор о дружбе и ненападении. Но когда на эту страну двинулись германские войска, Сталин, в про­тивоположность царю, безоговорочно уступил ее немцам. А после ее оккупации выслал югославских дипломатов из Москвы. Тогда же, в апреле он озвучил предложение о рос­пуске Коминтерна. И тогда же советская дипломатия начала забрасывать удочки относительно личной встречи Сталина и Гитлера. Не исключено, что Иосиф Виссарионович счи­тал это способом снять все накопившиеся проблемы. На­верное, он учитывал силу своего воздействия на собесед­ников — все иностранные дипломаты и политики, которым приходилось встречаться со Сталиным, так или иначе попа­дали под влияние этой силы. Да и Гитлер к тем, кого поч­тил званием «персонального друга», впоследствии относил­ся подчеркнуто «по-рыцарски» — так было и с Муссолини, и с Антонеску.

7 мая 1941 г. генеральный секретарь ЦК Сталин назна­чил себя по совместительству председателем Совнаркома, то есть главой правительства. Что было расценено многи­ми политиками как демонстрация неизменности внешне­го курса. Ведь теоретически в случае отставки какого-либо другого главы кабинета могли сместиться и политические ориентиры, теперь же линия правительства и линия Стали­на подчеркнуто отождествлялись. Это отметили и многие немцы. Посол Шуленбург докладывал в Берлин: «Я убежден, что Сталин использует свое новое положение, чтобы лично принять участие в поддержании и развитии хороших отно­шений между Советами и Германией». А германский воен­но-морской атташе в Москве прямо заявлял: «Сталин — оп­лот германо-советского сотрудничества». Пост председателя Совнаркома мог облегчить и организацию предполагаемой встречи с Гитлером: оба они теперь формально были «на равных», лидерами как партий, так и государств.

249

Ясное дело, сосредоточение немецких войск на совет­ских границах становилось слишком очевидным. И Сталин тоже начал перебрасывать на запад свои дивизии. Нужно было оставаться совсем глупцом, чтобы не реагировать на угрозу. Но когда в мае у Жукова возникла идея превентив­ного удара по немцам, и в генштабе Ватутин и Василевский подготовили «Соображения по плану стратегического раз­вертывания сил Советского Союза на случай войны с Гер­манией и ее союзниками», Сталин даже не стал рассматри­вать такой проект. То есть проект самый общий, предусмат­ривающий лишь начало разработки плана наступательных действий. Поскольку такая разработка, как уже отмечалось, неизбежно затронула бы более широкий круг людей, раз­личные эшелоны штабов. А утечка информации могла стать той «провокацией», которой воспользуются в Германии сто­ронники войны.

Информации о близком нападении и впрямь было сколь­ко угодно. Слухи о нем носились и по Европе, и по Америке. Шли предупреждения разведки, дипломатов. Предупреждали и Рузвельт с Черчиллем на основании своих данных. Но... имел ли основания Сталин верить предупреждениям Анг­лии, которая еще с 1933 г. ориентировала Гитлера на войну против СССР? В описываемое время она вела себя как про­тивница Советского Союза. Британская разведка вынашива­ла планы диверсий на бакинских нефтепромыслов, а в армии прорабатывался вопрос бомбардировок Баку с территории Ирана. Сталин об этом знал. И уж поссорить «союзников», Россию и Германию, было явно в британских интересах. Да и в целом к наплыву сообщений и слухов — как раз из-за их слишком уж массового количества — Сталин относился по­дозрительно, считая, что они могут быть плодами широкой кампании дезинформации, развернутой Англией.

Иосиф Виссарионович знал и о том, что и в герман­ском руководстве с самого начала существовало сильное прозападное крыло, которое подталкивало Гитлера к агрес­сии не против Франции и Англии, а в союзе с ними про­

250

тив СССР. И рассматривал ситуацию в прежнем ключе, как борьбу двух сторон за выбор Гитлера. Надеялся все же пе­реиграть англичан и немецких «западников» в этой борьбе. И если не избежать войны, то хотя бы отсрочить ее. Отсро­чить до 1942 года — к данному времени предполагалось за­вершить перевооружение армии новыми образцами техни­ки, обучить 800 тыс. только что призванных резервистов, коих пока можно было считать солдатами лишь условно.

Наконец, стоит учитывать и особенности кампании де­зинформации, развернутой Гитлером. Она была «многослой­ной»! Советской стороне преподносилась версия, будто кон­центрация войск на востоке — это грандиозный отвлекаю­щий маневр перед вторжением в Британию. Чему и вправду поверить было трудновато. Но во «втором слое», по секрету, немецким командирам сообщалось, что их перебрасывают на восток для обороны от готовящегося нападения русских. Сообщения о «советских военных приготовлениях» появ­лялись и в германской печати. Причем делалось это очень хитро. Как вспоминает дипломат В. Бережков, сперва такие публикации появлялись в американских газетах (они инспи­рировались агентурой СД), а немцы их перепечатывали со ссылкой на американские! Сталин считал возможным, что Гитлера вводят в заблуждение. Что «дезу» запускают те же англичане с американцами или прозападные генералы. Вот и прилагались все усилия, дабы развеять это заблуждение.

Коснемся и донесений разведки. Конечно, картина, ко­торую рисует в своих произведениях, например, исследова­тель шпионажа в рейхе Льюис Килзер, годится только для наивного американского читателя: будто донесения аген­та прямехонько несут к Сталину, и он по ним принима­ет решения. В реальности в Москву стекался огромный по­ток информации от многочисленной агентуры, рассеянной по всему свету, из дипломатических представительств, кон­сульств, от военных атташе, армейской и пограничной раз­ведки. Все эти данные, многоголосые и нередко противоре­чивые, просеивались и анализировались группами квали­

251

фицированных экспертов, сопоставлялись, сравнивались с другими источниками. Учитывался и «вес» агента — поло­жение, которое он занимает за рубежом, в каких кругах вра­щается, откуда черпает сведения. Например, к информации Зорге в данное время относились с недоверием и перепро­веряли, считая, что он может быть «двойником».

И в итоге из всей мозаики складывались обобщенные разведсводки, которые и представлялись главе государства или в генштаб. Но в 1941 г. самые ценные и надежные аген­ты в Берлине, группа Харнака и Шульце-Бойзена, работав­шая в центральных учреждениях рейха и имевшая доступ к самой секретной информации, сообщала, что война против СССР и впрямь готовится — однако передавала и другое! Что войне будет предшествовать ультиматум с требова­нием к России выступить против Англии. А в залог союз­нической верности Германия при этом якобы должна была потребовать Западную Украину и Западную Белоруссию с Прибалтикой. И именно в таком виде сообщения о прибли­жающейся войне попали в главные, «сталинские» развед­сводки НКГБ (см. Воскресенская 3. «Под псевдонимом Ири­на» с коммент. полковника Э.П. Шарапова. М., 1997). Хотя на самом-то деле вариант с ультиматумом в руководстве рей­ха даже не рассматривался. Очевидно, это был третий, са­мый глубокий слой дезинформации Гитлера.

Но Сталин в июне 1941 г. ждал сперва ультиматума! И, кто знает, может, и принял бы его? Ультиматум открывал возможность дальнейших переговоров, которые, глядишь, несколько разрядили бы напряженность. Насчет «залога» можно было и поторговаться. И даже если уступить — за­падные области достались недавно, почти «даром». В кон­це концов, выигрывалось время для подготовки к схватке. А отдать приказ о приведении войск в боеготовность, каза­лось, будет еще не поздно...

Бесспорно, Сталин допустил грубейший просчет. Впро­чем, не более грубый, чем допускали правители Англии и Франции — их ведь тоже предупреждали о наступлении,

252

сроки сообщали. А ошибка советского и западных лидеров была общей. Они два десятилетия строили свою полити­ку на противопоставлении демократии и коммунизма. При­выкли к такому противопоставлению. И преувеличили его значение в глазах Гитлера. Они рассматривали картину мира в двухцветном варианте — либо за тех, либо за этих. А для фюрера одинаково не подходили ни демократия, ни ком­мунизм. Он вообще подходил к политике в другой плос­кости. Не с точки зрения всяких «измов», а с точки зрения собственного господства в Европе и завоевания «жизнен­ного пространства».

МЮЛЛЕР НАКАНУНЕ 22 ИЮНЯК войне готовились не только военные и дипломаты.

Идеолог и будущий министр восточных территорий Розен­берг вел консультации с лидерами белой эмиграции, укра­инскими, кавказскими, среднеазиатскими сепаратистами, со­ветскими невозвращенцами, стараясь выработать основы оккупационной политики. Причем сбежавшие на Запад ра­ботник секретариата Сталина Бажанов сразу высказал ему мнение, что исход схватки будет зависеть от того, какую войну поведет Германия: если антикоммунистическую, то она имеет все шансы выиграть, если же антирусскую — на­верняка проиграет. А российская эмиграция разделилась. Большинство было против сотрудничества с нацистами (ведь белые стояли за «единую и неделимую»), некоторые эмигранты в оккупированных странах вошли в движение сопротивления. Немцы, кстати, тоже Русское Зарубежье не жаловали, все эмигрантские организации в Польше, Фран­ции и других государствах были запрещены. Вместо них создавались управления по делам эмиграции при герман­ской администрации с назначаемыми руководителями.

Однако часть бывших белогвардейцев подняла лозунг «хоть с чертом, но против большевиков». Генералы фон Лампе и Бискупский обращались к главнокомандующему

253

сухопутными войсками Браухичу с просьбой использовать белогвардейцев. Выражали готовность сформировать пол­ки для участия в войне. На сотрудничество соглашались ка­зачьи генералы Краснов, Шкуро, Абрамов. Но когда Розен­берг доложил Гитлеру, что «есть два способа управлять об­ластями, занимаемыми на Востоке, первый — при помощи немецкой администрации, гауляйтеров, второй — создать русское антибольшевистское правительство, которое было бы и центром притяжения антибольшевистских сил в Рос­сии», фюрер отрезал однозначно: «Ни о каком русском пра­вительстве не может быть и речи; Россия будет немецкой колонией и будет управляться немцами». Он разрешил ис­пользовать лишь сепаратистов и казаков — да и то в про­пагандистских целях.

Вермахт союзом с белогвардейцами также не заинтере­совался. Идею фон Лампе о русских частях тормознули, и из его организации привлекли на службу лишь 52 челове­ка — в качестве переводчиков. Активизировался и НТС — Народно-трудовой союз, созданный младшим поколением русской эмиграции и ставивший целью «национальную ре­волюцию» в России. Его руководитель Георгиевский ездил в Берлин для анализа обстановки и пришел к выводу о не­возможности сотрудничества с Гитлером. Было объявлено, что гитлеризм является для НТС «не союзником, а соперни­ком», а его идеология противоречит установкам религии и духовной свободы. С другой стороны, считалось, что война создаст условия для «освободительной национальной рево­люции» силами самого российского народа, которую и сле­довало готовить.

Накануне столкновения вовсю развернулась советская разведка. Парижская «фирма» Треппера, специализировав­шаяся на стройматериалах, заключила выгодные контракты с военно-строительной организацией Тодта, сумела завербо­вать там нескольких служащих и получила, таким образом, ценные источники информации. Радиосвязь этой сети пока запрещалась — она передавала данные через «легальную»

254

советскую резидентуру при французском правительстве в Виши. Организация Радо в Швейцарии на радиосвязь уже перешла. И нашла источники информации, связанные с раз­ведкой де Голля. Голлисты уже считали русских потенциаль­ными союзниками и щедро делились добытыми сведения­ми. Но создавать запасные каналы для перехода на радио­связь внутри Германии Сталин категорически запретил. Все из тех же опасений, что это может стать «провокацией» — что запеленгованная и захваченная у агентов рация может быть использована как доказательство враждебных намере­ний СССР. Какой-то собственный канал связи имелся лишь у группы Чеховой (возможно, Берия и Судоплатов создали его на свой страх и риск). Остальные агенты по-прежнему действовали через «легальные» резидентуры.

Готовились и службы Гиммлера. Рейхсфюрер СС раз­рывался между формированием новых боевых дивизий СС, расширением своих научных учреждений, репрессив­ными кампаниями и Польше, созданием концлагерей — и планированием еще более широких кровавых акций в Рос­сии. В начале 1941 г. он провел совещание в Везельсбурге, где присутствовали Гейдрих, неизменный начальник шта­ба Гиммлера и его «альтер эго» группенфюрер Вольф, гругх- пенфюрер Бах-Зелевский и другие высокие чины. На этом совещании рейхсфюрер поставил задачу «уменьшения био­логического потенциала славянских народов». Для чего, по его оценкам, требовалось «сократить» численность русских, украинцев и белорусов на 30 миллионов.

Это только славян. Евреев и цыган требовалось не со­кращать, а подвергать «окончательному решению». Для вы­полнения данных задач и «зачисток» советских территорий от коммунистических элементов было решено создать уже испытанные формирования — айнзатцгруппы. Но не одну, как в Польше, а четыре. Состав каждой из них определялся в 1000—1200 человек. Из них 350 солдат и офицеров СС, 150 шоферов, 100 сотрудников гестапо, 80 — от вспомогатель­ной или военной полиции, 130 служащих орпо (полиция

255

порядка), 40—50 сыщиков крипо и 30—35 работников СД. Плюс несколько переводчиков, радистов, телефонистов, кан­целяристов. В каждую айнзатцгруппу решено было вклю­чать на разных должностях по 10—15 женщин, чтобы лич­ный состав не «загрубел». Общее руководство этими груп­пами было поручено Гейдриху.

Но вот что касается Мюллера, то в его работе накануне вторжения в Россию можно отметить несколько фактов, на­водящих на размышления. Скажем так, довольно странных для начальника гестапо. Один из подобных случаев отно­сится как раз к айнзатцгруппам. Гиммлер и Гейдрих реши­ли, что они должны двигаться вслед за войсками, действо­вать непосредственно в армейских тылах и взаимодейство­вать с командованием вермахта. Гитлер согласился с ними. И непосредственные переговоры с армейскими генералами были поручены Мюллеру.

Нет, в данном случае, в отличие от Франции, герман­ский генералитет не возражал против деятельности СС и гестапо и готовящихся массовых «спецакций». Военачаль­ники и сами настраивали подчиненных соответствующим образом. В марте 1941 г. штаб ОКВ разработал приказ, до­пускающий уничтожение военнопленных. 12 мая издает­ся «приказ о комиссарах» — поголовном уничтожении по­литработников Красной Армии. А 13 мая Кейтель издал директиву, где указывалось, что расправы над непокорны­ми в России должны осуществляться даже без военно-по- левых судов, по приказу любого офицера, причем военно­служащих «в отношении проступков, совершенных про­тив гражданского населения», запрещалось привлекать к ответственности. Геринг 27 мая издал приказ об ограбле­нии оккупированных территорий подчистую и вывозе всего продовольствия в Германию. При этом пояснялось, что мил­лионы русских наверняка умрут от голода, но к этому надо относиться спокойно. Предпринимать какие-либо меры для помощи голодающим запрещалось.

256

Встала лишь проблема конкретного взаимодействия айнзатцкоманд и вермахта: кому и в каком объеме будут подчиняться карательные формирования, за чей счет обес­печиваться транспортом, горючим, продовольствием. Вот в этом плане и было поручено Мюллеру провести перего­воры с генерал-квартирмейстером Вагнером и его помощ­ником фон Альтенштедтом. И начальник гестапо в течение двух месяцев завел дело в полный тупик. Цеплялся ко вся­ким мелочам, вел себя грубо, относясь к армейским партне­рам как к «прусским свиньям». Естественно, поссорился с ними. И кончилось тем, что Гейдрих Мюллера от перегово­ров отстранил и поручил их Шелленбергу. Который и смог достичь взаимоприемлемого соглашения.

Второй случай. Канарис и Риббентроп стояли за ши­рокое использование украинских националистов, бандеров- цев и мельниковцев. Противником выступил Мюллер. Ука­зал, что украинские формирования — по сути банды, что «националистические лидеры преследуют свои собствен­ные политические цели и, как правило, используют недо­пустимые методы работы», вызывая дополнительные тре­ния с польским населением. То бишь устраивают погромы и резню поляков. И идею привлечь бандеровцев Мюллер практически похоронил. Из украинцев было сформирова­но всего два батальона по 350 человек, «Роланд» и «Нахти- галь», которым отводились только разведывательно-дивер- сионные функции.

Третий случай — «дело Зорге». Дело в том, что этот раз­ведчик действительно был «двойником», начав работать на ДНБ — Немецкое Информационное Бюро, являвшееся од­ним из «филиалов» разведки СД. Кроме «журналистской» работы, Зорге вступил в «личную переписку» с главой ДНБ фон Ритгеном, причем каждое письмо по содержанию пред­ставляло собой очень толковое разведдонесение, а периоди­чески высылались и обобщенные доклады, заслужившие у экспертов самую высокую оценку. Однако на Зорге поступа­ли и доносы, касающиеся его прежних связей с Коминтер-9 Агенты Берии... 257

ном. И Ритген обратился к Шелленбергу, занимавшему то­гда должность начальника контрразведки гестапо, произве­сти проверку корреспондента.

Когда подняли досье гестапо и III управления РСХА, там нашли довольно много компромата. И Гейдрих после долгих споров и колебаний принял компромиссное реше­ние — использовать информацию Зорге можно, но подвер­гать тщательной проверке и держать его под контролем. Тем временем Зорге сблизился в Токио с военным атташе (и зуб­ром абвера) Оттом, который вскоре выдвинулся на долж­ность посла. А для надзора и контроля за «журналистом» случай подвернулся особый. Ранее уже упоминалось про по­лицейского Майзингера, который по поручению Мюллера был внедрен в подпольные нацистские организации, потом стал двойником, а после победы Гитлера пытался подсидеть шефа. «Подставленный» Мюллером в деле Фрича и удален­ный из центрального аппарата гестапо, штандартенфюрер Майзингер попал в Польшу. Занимался «спецакциями», ор­ганизацией гетто. И при этом жутко проворовался. Нахапал конфискованных ценностей, двумя руками греб взятки, де­лая поблажки тем евреям, кто был способен их дать. Сигна­лы об этом дошли до Шелленберга, он доложил Мюллеру.

Шеф гестапо провел расследование и собранные мате­риалы представил Гиммлеру таким образом, что тот, возму­тившись, принял решение: отдать Майзингера под военно- полевой суд и расстрелять. Спас его Гейдрих. Выгородил, за­молвил словечко, указав, что штандартенфюрер в прошлом был специалистом по Коминтерну. И рейсфюрер смягчился. Согласился отправить его в «ссылку», полицейским атташе в Токио. Майзингер был специально ознакомлен с делом Зорге и получил задание организовать наблюдение за ним. Одна­ко и он ничего не выявил. Мало того, «журналист» оказывал помощь и Отту, и Майзингеру, снабжая их малодоступной информацией о хитросплетениях японской политики, под­сказывал точные выводы и прогнозы. В результате Отт, Май­зингер и Зорге спелись душа в душу, их называли «посоль­

258

ской тройкой». Зорге был вхож не только в кабинеты, но и в сейфы обоих «друзей». И хотя японская контрразведка на­чала интересоваться им еще в 1940 г., посол и эмиссар гес­тапо его выгораживали, считая «своим» агентом.

Как вспоминает Шелленберг, Майзингер по телефону периодически докладывал Мюллеру, однако шеф гестапо в разговорах с ним сразу переходил на баварский диалект, ма­лопонятный для окружающих. То есть что именно сообщал ему штандартенфюрер и какие инструкции давал Мюллер ему, осталось неизвестным. Откуда можно заподозрить, что в этих докладах содержались какие-то настораживающие факты. Но отнюдь не исключено, что шеф гестапо нароч­но сгладил их — хотя бы для того, чтобы еще раз «подста­вить» предавшего его сотрудника. Тем более что официаль­но дело вел не он, а Шелленберг. И если так, то «подставил» крепко. Когда в октябре 1941 г. японцы все же арестовали Зорге, Отт и Майзингер потребовали немедленного его ос­вобождения! А после выявления фактов шпионажа разра­зился грандиозный скандал. Посол Отт в Японии был объ­явлен персоной нон грата, а в Германии разжалован и отдан под суд. А Майзингер предпочел вообще домой не возвра­щаться, доехал до Китая и сбежал.

Наконец, четвертый случай. Весной 1941 г. выявились крупные злоупотребления в VI управлении РСХА — внеш­ней разведке СД. Многие резидентуры бездействовали, лишь выдаивая из Берлина деньги. Агентами становились «мерт­вые души». Инспектирующие сотрудники из центрального аппарата смотрели на это сквозь пальцы. Надо думать, не бескорыстно. «Утекала» в неизвестном направлении часть валюты, выделенной на разведывательные операции. Рассле­дование Гейдрих поручил Мюллеру и начальнику I управле­ния РСХА Штрекенбаху. Шеф гестапо действовал «по-мед­вежьи». Учинил в провинившемся управлении грандиозную чистку. Начальник разведки Хайнц Йост был в итоге разжа­лован в рядовые и отправлен на фронт. Многие попали под суд, полетели с должностей, а оставшиеся были затеррори­

259

зированы. Перед самым началом войны внешняя разведка СД была практически разгромлена подчистую!

Правда, и тут Мюллер имел свои личные соображения. Он предложил Гейдриху, чтобы VI управление отдали под его начало так же, как перед этим он подмял III управление. Но не вышло. Гейдрих счел Мюллера недостаточно интелли­гентным и образованным для дел разведки и предложение отверг, саркастически заметив в его адрес: «Он всего лишь мелкий полицейский чиновник». И назначил Шелленберга, который был произведен в бригаденфюреры СС и генера­лы полиции. И которого Мюллер считал выскочкой. Гейдрих лишь согласился передать в ведение гестапо из VI управле­ния сектор «Идеологические противники» (занимавшийся проблемами церкви, сионизма, масонства и т.п.) Все это, не­сомненно, оскорбило Мюллера. Могли дойти до него и сло­ва о «мелком полицейском чиновнике» — уши у него были всюду. Но в любом случае после его «погрома» Шелленбер- гу пришлось восстанавливать разведку почти заново, уже в ходе боевых действий...

Как видим, каждый из приведенных четырех случаев сам по себе имел некое рациональное объяснение. Но все вместе они могут свидетельствовать и о том, что войне про­тив России Мюллер не симпатизировал. Считал ее ошиб­кой. Но оставался при этом добросовестным служакой, доб­росовестно исполнял обязанности. И мнений своих не вы­сказывал. А он их вообще никогда не высказывал, был не только «человеком в футляре», но еще и в футляре за се­мью замками. Но ведь наверняка имел свое мнение. И обя­занности можно исполнять по-разному. Иногда — отыски­вая формальные зацепки для тормоза. Иногда — с чрезмер­ным усердием.

А проявлять явно чрезмерное усердие Мюллер тоже умел. Когда это было ему нужно. Вроде случая с VI управ­лением. Или в еще одной ситуации, имевшей место в то же время. 10 мая 1941 г. в Шотландию неожиданно перелетел Гесс, «наци номер три» (после Гитлера и Геринга). История

260

его перелета наделала много шума в 1941 г. и обсуждается в исторической литературе до сих пор. И показателен тот факт, что, несмотря на действующие в Великобритании за­коны о 30-летнем сроке рассекречивания документов, дело Гесса не рассекречено до сих пор. Согласно данным совет­ской разведки, имевшей в Англии великолепные источники информации, к перелету приложили руку британские спец­службы. Они участвовали и в «дружеской переписке», ко­торую вел с доверенным лицом Гесса Хаусхофером лорд Га­мильтон, действовали и через своих агентов в окружении Гесса. В поместье Гамильтона была, вроде бы, даже построе­на посадочная полоса, но заместитель Гитлера по партий­ным делам, служивший в авиации в Первую мировую, со­временные методы навигации и ориентирования освоил недостаточно. Полосу обнаружить не сумел, выпрыгнул с парашютом, был задержан местными патрулями самообо­роны, и конфиденциальность сорвалась — сведения просо­чились в прессу.

Цель такой операции британской разведки могла быть троякой. Во-первых, как уже отмечалось, в Англии сущест­вовало сильное «античерчиллевское» крыло, сохранявшее надежду примириться с Гитлером. Во-вторых, не исключе­на цель провокационная — внести раскол в верхушку рейха. В-третьих, столь явный «англо-германский контакт» позво­лял вбить дополнительный клин между Германией и СССР. Что могло подтолкнуть фюрера к миру на западе и войне на востоке. Или Сталина к связям с Англией — пока его не опередили немцы.

Ни в какой антигитлеровской оппозиции Гесс никогда не состоял, подозревать его в этом было бы даже смешно. Он был одним из самых верных, подчеркнуто верных со­ратников фюрера. И многие потом были убеждены, что пе­релет он осуществил с разрешения вождя. Но... в подоб­ном случае необъяснимой оказывается реакция Гитлера. Он был взбешен и публично, через газеты и радио, объявил Гес­са повредившимся в уме! Чем, по сути, дезавуировал лю­

261

бые возможности его переговоров с британским правитель­ством, спецслужбами, оппозицией — с кем бы то ни было. И Гесс, насколько известно, тоже был поражен такой реак­цией главы государства и партии...

Однозначной разгадки данного «ребуса» мы, навер­ное, не узнаем никогда. Но можем выдвинуть версию. Если поставить вопрос, обычный для любого расследования — «кому выгодно?»— то сразу всплывает фигура... Борма­на. Он всегда был «тенью» своих начальников. Впоследст­вии хорошо умел подсказывать Гитлеру решения — причем так ненавязчиво и тонко, что фюрер «сам» доходил до них и даже не подозревал, что это не его решения, а Бормана. Именно Борман был главной фигурой в окружении Гесса, контролировал его связи с оккультистами, геополитиками и астрологами, чьи предсказания повлияли на идею принять на себя миссию «миротворца». Борман имел полную воз­можность внушить начальнику, что контакт с Англией яв­ляется желанием Гитлера, прокомментировав тем или иным образом высказывания фюрера. А то и взять на себя тайное «согласование» с фюрером и наврать, что он «дал добро». Ну а после перелета не кто иной как Борман подбросил Гитле­ру мысль объяснить происшествие в официальном коммю­нике сумасшествием Гесса... Устранив таким образом шефа и совершив головокружительный прыжок на вершину на­цистской иерархии!

Гитлер был разгневан чрезвычайным происшествием и приказал Гиммлеру «навести порядок в этом паршивом бар­даке», как он назвал партийную канцелярию. За дело взя­лось гестапо. И вот тут-то Мюллер не пожалел сил, было арестовано более 700 человек. И сотрудники Гесса, и аст­рологи с оккультистами. Но к самому ближайшему помощ­нику перебежчика, Борману, репрессии даже не приблизи­лись. Более того, он оказался тем, кто направлял руку Мюл­лера — кого брать, а кого нет! И в результате в канцелярии НСДАП остались на своих местах или получили повыше­ния «люди Бормана», а те, кто был их противниками или

262

просто «людьми Гесса», исчезли. Одних отправили в конц­лагеря, других потаскали по допросам и выпустили, но на прежнюю работу уже не вернули. Что ж, Мюллер помнил, как помог ему Борман. И умел быть благодарным. Особен­но если это и в будущем могло пригодиться. Словом, «рука руку моет» — разгромив с помощью гестапо всех соперни­ков и недоброжелателей, Борман стал заместителем Гитле­ра по партии.

Что же касается Сталина, то он воспринял перелет Гес­са и участие в нем английских спецслужб (о чем ему также было доложено) вовсе не в качестве стимула самому начать наводить контакты с британцами. А наоборот, как очеред­ное доказательство двурушничества Англии и ее желания помириться с Гитлером за счет перенацеливания его на вос­ток. Как нетрудно понять, это лишь усилило его недоверие к поступающей из-за рубежа информации... Раз о том же самом предупреждают «враги» — англичане, значит, надо держать ухо востро, чтобы не попасться в их ловушку. Вы­вод — «не поддаваться на провокации».

КАТАСТРОФА 1941-гоКартину Великой Отечественной войны мы с вами при­

выкли воспринимать в одном из двух вариантов: в совет­ском или немецком. Да-да, в немецком, поскольку в пери­од «холодной войны» западные авторы подхватили именно германское освещение событий на Восточном фронте. А в годы «перестроек» этот же взгляд на события хлынул и к нам, уже в качестве «демократического». Поэтому читатель фактически вынужден выбирать между двумя давно сфор­мировавшимися «историческими штампами» — какой бли­же его собственным настроениям. Хотя при этом не мешает учитывать, что оба штампа в той или иной мере пропаган­дистские. А значит, желающим докопаться до истины вместо слепого доверия лучше попробовать разобраться в фактах и поискать более объективную «третью» версию.

263

Советские источники объясняли поражения 1941 г. вне­запностью нападения и колоссальным превосходством нем­цев, особенно в технике. Германские и опирающиеся на них «демократические» авторы — полным неумением русских воевать, бездарностью советского командования, бросавше­го на танки конницу и губившего пехоту в бесплодных ло­бовых атаках, а последующий поворот в войне объясняли тем, что противника «головами закидали» и несколькими «роковыми ошибками» Гитлера, неквалифицированно взяв­шего на себя руководства войсками.

Что ж, попробуем разобраться. К июню 1941 г. воору­женные силы Германии и ее европейских сателлитов (Ита­лия, Венгрия, Финляндия, Румыния, Словакия, Болгария) достигали 8 млн. Но это все вместе: и армии, и военно-мор- ские силы, и жандармерия, и тыловые части, училища, во­енно-строительные организации. А на Восточном фронте к началу наступления немцы сосредоточили 120 дивизий — 3,3 млн. бойцов. Плюс до 40 дивизий сателлитов — 800 тыс. человек. Для наступления выделялось 3600 танков, около 2 тыс. самолетов, 42 тыс. орудий и минометов. Это, правда, без учета танков и авиации союзников (2 финские бронебрига- ды, 2 венгерские и 1 словацкая механизированные бригады, 1 румынская танковая дивизия, данные об авиации сател­литов автору найти не удалось).

Вооруженные силы СССР достигали 5 млн. Это, опять же, общая цифра. Из них 800 тыс. были призваны лишь в начале июня и оставались совершенно необученными но­вобранцами. Количество танков в Красной Армии достига­ло 10 тыс., самолетов — 17 тыс., артиллерии — 67 тыс. ство­лов. К началу войны в западных округах было сосредоточе­но 2,9 млн. бойцов, 1800 средних и тяжелых танков (из них 1200 новых образцов) — плюс 3—4 тыс. легких танков, тан­кеток и броневиков устарелых конструкций. На западе было сосредоточено до 40 тыс. орудий и минометов, 1540 новых самолетов и до 5 тыс. — старых образцов.

264

Как видим, изначально подавляющего преимущества Германия не имела, технического тоже. Потому что в соста­ве ее танковых войск, кроме средних танков T-III и T-IV, было еще много легких машин T-II, использовались даже трофейные танки, французские и английские (хотя позже новая техника поступала непрерывно, в 1941 г. германская промышленность выпустила 5,5 тыс. танков). Германская ар­тиллерия значительно уступала советской не только по ко­личеству, но и по качеству, она тоже была в значительной мере трофейной, разносистемной и разнокалиберной. Не было у немцев и безусловного авиационного превосходст­ва. Но сказались другие факторы.

Первый — всеобщая воинская обязанность была введе­на в СССР лишь в сентябре 1939 г. До этого существовала та самая система, которая внедряется в России сейчас: смешан­ная, из кадровых частей и территориальных — практически небоеспособных, это были «пиджаки»-запасники, которых периодически призывали на сборы. После перехода на во­инскую повинность накопить подготовленный и обученный резерв к лету 1941 г. армия еще не успели, а строевые час­ти наполовину состояли из солдат первого года службы и новобранцев. И почти вся армия была «не обстрелянной». А это — очень большое отличие от опытных солдат, хотя бы один раз добывавших в бою и уже преодолевших неизбеж­ное в таких случаях состояние первого шока.

Второй фактор — война застала Красную Армию в со­стоянии перевооружения. Старая техника уже выработала ресурс, была снята с производства, запчасти к ней не вы­пускались, а новую экипажи освоить еще не успели, толь­ко-только начали переучиваться летать на новых самолетах и водить новые танки.

Третий — Сталин и Генштаб допустили грубую страте­гическую ошибку, считая, что на Москву Гитлер идти не ри­скнет, а, как было в 1918 г., захочет отхватить богатую про­довольственными, сырьевыми и промышленными ресурса­

265

ми Украину. Поэтому львиная доля сил была сосредоточена не на центральном, а на южном направлении.

Четвертый — разрешение на упоминавшееся ранее вы­движение к границам дополнительных контингентов Ста­лин дал только в мае 1941 г. В результате оно осуществ­лялось в конце мая и начале июня. Получилось, что треть войск западных округов только-только прибыла на места новой дислокации, не успела осмотреться и освоиться с но­вым для них театром действий и занималась собственным устройством и расквартированием.

Пятый — оценивать мощь и боеспособность войск только по количеству пушек и танков в общем-то некор­ректно. При этом упускаются из внимания «мелочи», имею­щие в войне не меньшее значение. Например, Красная Ар­мия в 1941 г. не была моторизована. Автотранспорта она имела крайне мало. Танки-то строились, а обычными гру­зовиками обеспечить ее не успели, это оставлялось на по­том. Считалось, что по мобилизации к армии перейдет ав­тотранспорт гражданских организаций. Но своевременной мобилизации объявлено не было! А потом этот транспорт был стихийно или направленно задействован под эвакуа­цию. И войска лишились возможности подвозить куда надо боеприпасы и горючее, быстро перебрасывать на нужные участки пехоту и пушки...

Очень туго было в Красной Армии и со средствами свя­зи. Это была еще одна серьезнейшая стратегическая ошиб­ка. Не только для разведчиков, но и в войсках возможности радио недооценивались, а опасность перехвата радиограмм преувеличивалась (по опыту Первой мировой). В июне1941 г. в армии действовали инструкции, запрещавшие ис­пользование радиосвязи в боевой обстановке! Не говоря уж о полках, в дивизиях и корпусах не имелось мощных радио­станций. А радистов и шифровальщиков было крайне мало, и они были неопытными. Не хватало и простых полевых те­лефонов или проводов к ним. Не было собственных линий связи у командных пунктов фронтов и армий. Предполага­

266

лось, что в случае войны будут использованы линии Нар­комата связи, то бишь обычная телефонная сеть. Которая сразу же была выведена из строя германской агентурой, ди­версионными группами и авиацией... Осталось — узнавать обстановку и отдавать приказы через делегатов связи, что вело к задержкам, накладкам, ошибкам. И подобное поло­жение стало выправляться лишь в 1942 г.

Советская авиационная и танковая техника была от­личной, но и ее качества во многом снижались все теми же проблемами связи. Самолеты, даже новых конструкций, не были радиофицированы до 1943 г., что затрудняло и взаи­модействие между ними, и получение целеуказаний, и пре­дупреждения об опасности. На новых танках уже начали ставить рации, но сперва только на командирских. А с во­просами связи непосредственно связаны и методы управ­ления частями и соединениями. В оснащении и подготовке советских вооруженных сил существовали и другие важные «проколы». Скажем, в отношении саперного дела. На всю Красную Армию имелось лишь несколько десятков миноис­кателей. Обученных специалистов-взрывников были едини­цы. Недооценивалось применение мин (поскольку на удары врага предполагалось отвечать «ворошиловскими» контр­ударами), а запас изготовленных противотанковых и про­тивопехотных мин был ничтожным.

Фактор внезапности действительно сыграл важную роль. Но не тактической внезапности, как это иногда пред­ставляют: немцы выстрелили первыми и пошли в наступ­ление. Имела место оперативная и стратегическая внезап­ность. Никто не ожидал такой силы удара. Теоретически-то, конечно, знали. Теории массированного применения танков и авиации, их взаимодействия с десантами, разрабатыва­лись в Советской России Триандафиловым, Тухачевским. Были налицо примеры Польши и Франции. Но одно дело — знать теоретически, а совсем другое, когда в реальности та­кие удары обрушиваются на необстрелянные войска.

267

Так же, как и во Франции (где тоже немцы не имели численного перевеса, и где западные союзники теоретически готовились к их атаке) германская армия применила мас­сированные танковые клинья, но уже не один, а несколько. Клинья, хорошо знающие свои задачи, четко управляемые по радио. Удары авиации подготовили им дорогу, дезорга­низовали советский тыл, поразили склады горючего, сра­зу уничтожили на аэродромах сотни самолетов — причем первые бомбардировки и штурмовки были грамотно наце­лены на места базирования новых советских машин. Бла­годаря этому сразу же было захвачено господство в воз­духе. Дальше германская авиация могла действовать поч­ти безнаказанно.

Прорывы, бомбардировки, нарушения связи привели к тому, что управление войсками было потеряно, начался хаос и неразбериха. Красноречивую картину того, как это выгля­дело, дают, например, мемуары Симонова. Никто ничего не знает, где свои, где чужие, где командование, где подчинен­ные. С воздуха давят немецкие самолеты, постоянные бом­бежки и обстрелы. Дороги забиты, в одну сторону катятся беженцы, в другую маршируют колонны безоружных при­зывников, идут к уже несуществующим военкоматам, прямо в плен. Немецкие танки оказываются вдруг повсюду, то там, то здесь, возникая как бы из ничего... Сопротивление но­сило только очаговый характер. Советские соединения раз­вернуться к сражению не успевали. Танковые колонны с вы­работанным моторесурсом вынуждены были совершать к местам прорыва длительные марши, и машины ломались по дороге. Или застревали без горючего, а батареи замолкали без снарядов, не зная, что по соседству находятся склады. Или снаряды все же доставлялись, но не того калибра...

В течение нескольких дней основная часть войск Запад­ного и Северо-Западного фронтов очутилась в нескольких огромных «котлах». Разумеется, при существующем соотно­шении сил окружения были неплотными. По идее, вполне можно было организовать контрудары по прорвавшемуся

268

врагу с тыла, наконец, просто сражаться в кольце, приковав к себе значительное количество неприятельских соедине­ний — так позже сражалась группировка Лукина под Смо­ленском и Паулюса в Сталинграде. Но общий шок, дезорга­низация и потеря управления парализовали такой вариант. Правда, многие русские дрались отчаянно. Германские гене­ралы отмечали это уважительно. Гальдер писал, что если в Польше и Франции можно было позволить себе отступле­ния от требований боевых уставов, то в России приходит­ся воевать серьезно, расслабляться нельзя.

Тем не менее сопротивление немцы преодолевали. Если встречали упорную оборону, обходили ее и пробовали по соседству. Быстро находили участок менее стойкого соеди­нения, прорывали, а те, кто удерживал свои позиции и отра­жал атаки, попадали в ловушку. Группировки в «котлах» рас­сыпались, сдавались в плен, а если и просачивались лесами сквозь шитое на живую нитку кольцо, бросали всю технику, тяжелое вооружение, склады... Когда Гальдер 3 июля запи­сал, что война практически выиграна в течение двух недель, он в какой-то мере был близок к истине: армий, прикрывав­ших фронт в Белоруссии и Литве, больше не существовало.

Кстати, на южном фланге, на Украине и в Молдавии, где управление войсками было сохранено, дело обстояло ина­че. Там советские армии отступили, но отступили органи­зованно, нанеся противнику ряд контрударов. А на Запад­ном направлении получилась такая каша, что Сталин при­нял жестокое, но единственно возможное решение: даже не пытаться спасать соединения, погибающие в этой мешани­не, а резервы, выдвигаемые из глубины страны, использо­вать для создания нового фронта на рубежах Западной Дви­ны и Днепра. И вот теперь-то, после разгрома пригранич­ных группировок, немцы и впрямь добились численного и технического превосходства. Новый стратегический фронт, сколоченный в спешке к середине июля, уступал противо­стоящему врагу: по людям в 2 раза, по артиллерии — в 2,4 раза, по самолетам в 4 раза, хотя по танкам советская сто­

269

рона все еще превосходила в 1,3 раза (А.М. Василевский. «Дело всей жизни». М., 1974)

Но ведь и германское командование, быстро разделав­шись с главными силами Красной Армии, получило свобо­ду маневра. Произвело перегруппировку, сформировало но­вые танковые клинья, и восстановленный фронт был точ­но так же взломан и погиб в окружениях. Что и привело к окончательной утрате технического превосходства. А эва­куация заводов не позволяла его восполнить. Были потеря­ны и обученные кадры прежней, довоенной армии. Их при­ходилось заменять ополченцами, новобранцами, зелеными досрочными выпускниками училищ. А это, в свою очередь, вело к лишним потерям, неумелым действиям, ошибкам...

Наложился еще один очень важный фактор, о котором советские источники по понятным причинам умалчивают, а западные авторы не уделяют ему достаточного внимания. В 1917 г. царская армия была разрушена идеями «пролетар­ского интернационализма». А в 1920-х и начале 1930-х гг. со­ветская молодежь воспитывалась на этих же идеях и на оп­левывании патриотических ценностей. Сталин начал менять направление пропаганды только где-то с 1935 г. То есть в войну вступило как раз поколение, отравленное «интерна­циональной» идеологией. Немцы — братья по классу. И до самого 22 июня советская пропаганда внушала, что они — друзья. Так чего же с ними воевать?

А с другой стороны, народ не забыл и «красный тер­рор», раскулачивание, коллективизацию. На Украине и в Бе­лоруссии люди помнили «культурную» немецкую оккупа­цию 1918-го. Поэтому во многих местах немцев встречали как избавителей! Колокольным звоном и хлебом-солью. От­крывали заколоченные церкви, распускали колхозы, выбра­сывали портреты вождей и доставали припрятанные иконы. Как вспоминал руководитель подполья в Ровно Т.Ф. Новак, даже евреи на Западной Украине в своей массе отказыва­лись эвакуироваться. Их старики помнили о хорошем от­ношении к их народу прежних германских и австрийских

270

властей и внушали соплеменникам, чтобы те не поддава­лись на призывы уходить. А информацию о расправах со стороны нацистов заведомо отвергали как лживую пропа­ганду. Дескать, этого просто не может быть, поскольку нем­цы высококультурные люди, представители великой запад­ной цивилизации!..

Ну а советские солдаты не только массами сдавались, но нередко и переходили на сторону неприятеля. Сталин­ский приказ № 0019 от 16 июля 1941 г. констатировал: «На всех фронтах имеются многочисленные элементы, которые даже бегут навстречу противнику и при первом соприкос­новении с ним бросают оружие». И именно по этой причи­не родился печально-известный приказ № 270 от 16 августа, объявлявший добровольную сдачу в плен предательством. Только в одной операции по окружению советских войск под Белостоком на сторону немцев перешло (не просто сда­лось, а перешло) до 20 тысяч человек. Во Львове произошло восстание, взбунтовавшиеся горожане напали на тюрьму и выпустили политзаключенных. В 99-й дивизии, вышедшей на позиции, 80 человек отказалось стрелять по немцам — и сами были расстреляны. В полосе одного лишь Юго-Запад­ного фронта за неполный месяц с 22 июня по 20 июля, со­гласно докладу Мехлиса, был задержан 75 771 дезертир.

В августе 41-го командир 436-го полка майор Иван Ко­нонов перешел на сторону немцев и начал формировать из пленных «казачью» часть «Kosaken Abteilung 102». Студент Мартыновский под Лугой и лейтенант Рутченко под Порхо- вом создали антисоветские партизанские отряды. В г. Локте Брянской области еще до прихода немцев население сброси­ло советскую власть и создало самоуправляемую «республи­ку», которую возглавил инженер К.П. Воскобойников. Была сформирована даже собственная «Русская Освободительная Народная Армия» (РОНА) под командованием Б. Камин­ского. А в Белоруссии для поддержания порядка и защи­ты от коммунистических партизан стала создаваться «на­родная милиция». В немецком лагере военнопленных под

271

Тильзитом 12 тысяч человек подписали заявление, что надо превратить Отечественную войну в гражданскую... За это же агитировал эмигрантский Народно-трудовой союз. Он с началом войны направил на Восток 200 своих активистов для работы на оккупированной территории. Задача была по­ставлена: «Борьба на два фронта, с завоевателями извне и с тиранией изнутри». Члены НТС внедрялись в органы ме­стной администрации, оккупационные учреждения и вели свою агитацию — надо сказать, небезуспешно.

Это лишь несколько примеров, их было гораздо больше. Желания умирать за советскую власть не выказывали очень многие. И подобный разброд, несомненно, стал еще одной весомой причиной военной катастрофы. Сопоставим циф­ры: в 1941 г. в плен попало 3,9 млн. советских солдат и офи­церов. В первой половине 1942 г. — 650—900 тыс. И за все остальные 3 года войны столько же, 650—900 тыс. Различие настроя войск очевидно. А сотни тысяч окруженцев, не же­лая идти в плен, но и не намереваясь больше воевать, про­сто разбегались, оседая в «примаках» у белорусских и укра­инских вдов и солдаток. Никакого серьезного партизанского движения до весны 1942 г. не возникло. Даже там, где при отступлении оставлялись «зародыши» отрядов из местных коммунистов, они вынуждены были больше прятаться, чем действовать, скрываясь от немцев и от своих антисоветски настроенных сограждан.

Сталин глубину катастрофы понимал. Доходило до того, что он готов был пойти на заключение мира с Гитле­ром. В июле-августе по поручению Берии и Молотова ге­нерал П. Судоплатов попытался вести об этом переговоры через болгарского посла в Москве И. Стаменова, которому передали, что, по мнению советской стороны, еще не позд­но урегулировать конфликт мирным путем. Но Стаменов по какой-то причине не стал сообщать немцам о сделанных ему предложениях. Позже попытку повторили, передав нем­цам через нейтралов условия мира. Как вспоминал перево­дчик Сталина Бережков, мира «типа Брестского» — с пере­

272

дачей Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии, предоставлением свободного транзита германских войск че­рез советскую территорию на Ближний Восток, к Персид­скому заливу. Но Гитлер находился в эйфории от побед, и подобные условия его не удовлетворяли.

Тем не менее, несмотря ни на какую эйфорию, 21 авгу­ста фюрер издал директиву, которую принято считать его первой «роковой ошибкой». Приказал приостановить насту­пление на Москву и провести операции на флангах, в на­правлении Ленинграда и Донбасса... Что ж, теория «роко­вых ошибок» существует давно. В частности, после Первой мировой войны германские генералы представляли свои по­беды закономерными, а поражения объясняли лишь какими- то случайностями. Но оговоримся, что сами подобные тео­рии рассчитаны только на дилетантов. В войне, где действу­ют массы людей и множество непредсказуемых факторов, становятся неизбежными те или иные неувязки, неутыки, ошибки — Клаузевиц называл это «трением». А военное ис­кусство как раз в том и состоит, чтобы заметить промашки противника и воспользоваться ими. Допустим, если бы не «роковые ошибки» советского руководства, то немцы вооб­ще не очутились бы под Москвой. Но это из виду упускает­ся. А вот не взяли ее, оказывается, из-за «ошибки» Гитлера.

В действительности же многие авторитеты, как совет­ские, так и западные (Г.К. Жуков, У Ширер, Л. Килзер и др.), справедливо пришли к выводу, что никакой ошибки в дан­ном случае не было. Ошибка была заложена в самом плане «Барбаросса», который составлялся не фюрером, а его спе- циалистами-генштабистами. Согласно основным правилам военного искусства, изложенным в трудах того же Клаузеви­ца, требуется концентрация сил на главных направлениях. То есть сходящиеся удары. Но если мы посмотрим на карту, то увидим, что направления на Ленинград, Москву и Киев рас­ходятся широким веером. Военная наука допускает подобное лишь в одном-единственном случае. Если сопротивление не­приятеля полностью сломлено и требуется только побыстрее

273

занимать территорию, пока противник не организовал но­вых сил для борьбы и не укрепился на новых рубежах.

На это, собственно, и рассчитывалось. Уничтожить Красную Армию близ границ — и вперед! Так получилось во Франции. Ведь она еще могла бы сопротивляться, нем­цы заняли только север страны, у французов оставались не­малые человеческие и материальные ресурсы. Однако в ре­зультате разгрома рухнула ее политическая система, и все было кончено. Так же получилось в Дании, Норвегии. И поч­ти получилось в России. Но только— почти... Германские генштабисты недооценили прочность советской политиче­ской системы. Она ослабла, зашаталась, но все же устояла. Недооценили они и мобилизационные возможности СССР. Столь грубую ошибку обеспечил абвер. Утверждения Шел- ленберга, будто Канарис не хотел войны с Россией, исти­не не соответствуют. Адмирал был ярым «западником» и подталкивал руководство к миру с англичанами и агрессии на востоке. Поэтому, возможно, даже преднамеренно зани­жал данные об обороноспособности Советского Союза, о его промышленном потенциале, пропускной способности железных дорог.

Таким образом, запланированные победы были успеш­но одержаны, массы русских войск уничтожены. А задача не решена. Государство устояло. Фронт сохранялся. Мало того, после прорыва к Смоленску оказалось, что на германских флангах нависают крупные силы. На левом — Великолук­ская группировка, на правом — масса войск, уцелевших на Украине, и свежий Брянский фронт. В подобной ситуации продолжать движение на Москву было бы просто авантю­рой. Как пишет Г.К. Жуков, фланговые удары не заставили бы себя ждать. И решение Гитлера перед решающим бро­ском «зачистить» фланги выглядит, с военной точки зрения, не просто логичным, а единственно верным.

Но со временем быстро менялось и отношение совет­ского народа к войне. И меняли его сами немцы. Герман­ское командование (еще не айнзатцгруппы, не гестапо, а

274

вермахт) применило на оккупированных территориях те же методы, которые применялись и в Первую мировую, и во Вторую в Польше и Франции: «превентивный» террор. Сразу запугать, чтобы и мысли не возникло о враждебных акциях. Только в 1941 г. эти методы приобретали более ши­рокие масштабы, подкрепляясь расовыми и идеологически­ми теориями.

Улицы захваченных городов сразу оклеивались приказа­ми с угрозой смерти за все, от «саботажа» и нарушения ко­мендантского часа до незарегистрированных домашних жи­вотных. Сразу покатились расстрелы заложников по любому поводу. В первый день оккупации Минска казнили 100 чело­век за какой-то оборванный провод. После вступления в Ве­ликие Луки расстреляли девушек за «неисполнение распоря­жения военных властей» — они отказались идти в солдатский бордель. Под Одессой румыны забавлялись, «перевоспитывая» комсомольцев и комсомолок. Заставляли рыть себе могилы, раздеться, строили, давали залп поверх голов. Потом вели «расстреливать» в другое место, где все повторялось. После нескольких заходов отпускали, ограбив до исподнего.

Деревни в Белоруссии заполыхали, когда никаких пар­тизан еще в помине не было — просто для острастки. Или за выстрелы из леса со стороны окруженцев. Пошли чист­ки «коммунистических активистов», к коим до кучи при­числяли всяких бригадиров, агрономов, депутатов захуда­лых сельсоветов, да еще и истребляли их вместе с семьями (так, в Бахмаче сожгли в станционном складе 300 «стаха­новок» с детьми). Отправляли на расправу или в тюрьмы «семьи красных командиров» — хотя в подавляющем боль­шинстве это оказывались матери, жены и дети каких-ни­будь заурядных лейтенантов и капитанов. Покатились «ре­квизиции» с насилиями и грабежами. Хватали гражданских мужчин призывного возраста, для количества присоединяя к военнопленным.

Но пленных и без того было чересчур много. Не зна­ли, что с ними делать. И приказ ОКВ за подписью Кейтеля

275

от 8 сентября 1941 г. разрешил «как правило» применение оружия против пленных. То бишь допустил их истреблять на месте. И войска начали их уничтожать с большой охотой, чтобы не возиться. А если все же гнали в лагеря, пристрели­вали ослабевших и отставших, часто на глазах местных жи­телей, оставляя трупы на дороге. В Минске на главной улице конвой просто так, потехи ради, открыл огонь по большой колонне пленных. А тех, кто все-таки дошел до лагерей, про­чесывали айнзатцкоманды, выявляя коммунистов и евреев. И в лагерях тоже шли расстрелы. Как свидетельствовал Ро­зенберг, «при этом полностью игнорировались какие-либо политические соображения. Так, во многих лагерях пленных расстреливали, к примеру, всех «азиатов». Ну а тех, кто не попал под пули, все равно ждала смерть. Большинство лаге­рей представляли собой лишь огороженные участки откры­того поля, где люди находились на солнцепеке, дожде, холо­де, без крыши над головой и почти без еды.

Все это вместе оказывало воздействие, совершенно об­ратное тому, на которое рассчитывало нацистское руко­водство и командование. Оно не учло русского характера. Это были не датчане, дисциплинированно просидевшие всю войну под сапогом. Наоборот, террор породил ожесточение. И понимание, что речь идет о существовании не той или иной политической системы, а самого народа. Не в абст­рактном, а в прямом смысле, о жизни каждого представите­ля этого народа: себя, своих родных и близких. Людям зано­во пришлось учиться патриотизму. На собственной шкуре понять, что каким бы оно ни было, предвоенное Отечест­во, а потерять его, оказывается, еще хуже.

В это же время и Сталин перевел пропаганду с «рево­люционной» на патриотическую систему координат. Разуме­ется, она сообщала и о зверствах оккупантов. Но об этом и сами солдаты узнавали. Кто — сбежав из плена, кто — выхо­дя из окружения, другие слышали от них, третьи получали доказательства, отбивая деревни в контрнаступлениях. А в

276

результате по мере германских побед сопротивление не ос­лабевало, а нарастало. Что и сказалось в битве под Моск­вой. Очень трудной битве.

Причем тут-то с выводами о неумении русских гене­ралов воевать согласиться никак нельзя. Надо лишь учи­тывать условия, в которых им пришлось драться. Францу­зы, например, до таких условий не дотерпели, сдались. Рус­ские не сдались, но им досталось ох как круто. От прежней армии сохранились ошметки. Техника была потеряна. На­личные танки и пушки Сталин распределял поштучно! Для формирования резервов требовалось время. И даже для пе­реброски готовых соединений с Дальнего Востока — тоже. Чтобы перевезти только одну дивизию, нужно полсотни воинских эшелонов. Их требуется перегнать через перегру­женную, забитую составами железнодорожную сеть, где-то разгрузить, дивизии предстоит дойти от станций разгруз­ки к пункту сосредоточения, да плюс ее надо обеспечить всем необходимым.

А инициатива-то остается в руках противника. Фронт состоит из сплошных «дыр». И то там, то здесь следуют но­вые прорывы. При этом полная неясность, какими сила­ми они осуществлены. Нет времени ни для выяснения об­становки, ни на подготовку должных контрмероприятий. В подобных условиях было вообще невозможно действо­вать иначе, чем это делали Г.К. Жуков и другие военачаль­ники. То есть бросать на затыкание дыр не оптимальные силы и средства, а те, что есть под рукой. И те, что быстрее можно перекинуть в критическую точку: конницу, полубез- оружное ополчение, зенитчиков, курсантов. Да еще и вво­дить их в бой не планомерно, а разрозненно, по мере под­хода, что неизбежно увеличивает потери. Это, простите, не неумение воевать, это вынужденная объективная законо­мерность. А вот то, что в столь катастрофической ситуации врага все же смогли остановить — свидетельствует, напро­тив, о высоком умении воевать.

277

«КРАСНАЯ КАПЕЛЛА»Внезапное начало войны нанесло удар не только по

Красной Армии, но и по деятельности разведки — хотя, ка­залось бы, для нее события не были неожиданными. Ранее уже говорилось, что о планах нападения сообщала группа Шульце-Бойзена. Сообщала сеть Радо из Швейцарии. Вилли Леман воспользовался тем, что Канарис провел реорганиза­цию абвера, усиливая подразделение, нацеленное на Россию, и устроил туда нескольких «своих людей», а 19 июня 1941 г. передал экстренные данные о дате и точном времени насту­пления на востоке (за что получил нагоняй от Центра). Но Сталин по-прежнему не разрешал создавать в Германии за­пасные каналы связи. Контакты продолжались через рези- дентуру при посольстве...

21 июня полпред Деканозов тщетно пытался встретить­ся с Риббентропом, чтобы передать ему полученные от Мо­лотова запросы о германских военных приготовлениях. По­том пробовал выяснить в германском МИДе, почему пре­рвалась связь с Москвой. А в ночь на 22 июня Риббентроп «нашелся» сам, вызвал Деканозова и объявил о войне. При этом все телефоны полпредства были обрезаны, выставле­на охрана, и сотрудники оказались на положении интерни­рованных. Тем не менее связаться со своей агентурой рус­ским удалось. Эту операцию описывает в воспоминаниях секретарь посольства В. Бережков. Рискнули использовать начальника охраны, немолодого оберштурмфюрера СС Хай- немана. Пригласили «перекусить», и за рюмкой он сам по­шел на контакт, высказавшись, что ему не нравится эта вой­на. И намекнул о своих денежных затруднениях.

Бережков заметил, что может помочь — дескать, ско­пил денег на радиолу, а теперь все равно отберут при вы­езде, сотрудникам запрещено вывозить что-нибудь, кроме личных вещей. И «подарил» тысячу марок. Хайнеман выра­зил готовность хоть чем-нибудь отблагодарить. Сотрудни­

278

ки посольства обсудили, не провокация ли это. И решили довериться. При следующем завтраке сообщили, что один из русских влюбился в Берлине и хотел бы попрощаться со своей девушкой. Оберштурмфюрер тут же предложил вари­ант, как это можно сделать: охрана привыкла, что Бережков в сопровождении Хайнемана ездит по вызовам в МИД на Вильгельмштрассе и ничего не заподозрит в случае «лиш­него» выезда.

Так и сделали. Бережков и офицер сели на переднем си­денье, а «влюбленного» резидента советской разведки Алек­сандра Короткова спрятали на заднем. Высадили его у уни- вермана Кауфхауз дес Вестенс, а через два часа подобрали у метро «Ноллендорфплац». На следующий день выезд по­вторили, высадив Короткова у метро на Уланштрассе. Теперь ему дали больший срок для «прощания», и чтобы скоротать время, немецкий офицер и Бережков зашли в ресторан на Курфюрстендам. Где неожиданно встретили эсэсовцев, при­ятелей Хайнемана. Он представил русского как родственни­ка своей жены из Мюнхена. Выпили «за нашу победу», после чего подобрали резидента. При расставании Хайнеман дал понять, что ему был ясен смысл проведенной операции. Ска­зал: «Возможно, когда-нибудь случится так, что мне придет­ся сослаться на эту услугу, оказанную мною советскому по­сольству. Надеюсь, что это не будет забыто». Отсюда, кстати, видно, что в гестапо и СС не только Мюллеру была не сим­патична война на востоке. Ну а Коротков во время выездов сумел встретиться с членами группы Шульце-Бойзена, за­брать у них имеющиеся разведданные, договориться, чтобы они подготовили радиопередатчик и радистов. И чтобы жда­ли связных от Центра с дальнейшими инструкциями.

Французское правительство в Виши вело себя по отно­шению к Германии очень послушно. Обнародовало «Поло­жение о евреях» и приняло уполномоченных от антиеврей- ской секции под руководством Даннекера, обосновавшего­ся в Париже. Устроило пересыльные лагеря для депортации евреев в места уничтожения — и охраняли эти лагеря не

279

немцы, а французская жандармерия. В 1941 г. правительст­во Петэна — Лаваля ввело закон о смертной казни за «ан­тинациональные происки» и об образовании чрезвычайных трибуналов. А с началом войны выслало советских дипло­матов. И для организации Треппера канал связи через «ле­гальную» резидентуру тоже оборвался. Но его сеть к пере­ходу на радиосвязь была уже подготовлена. А поскольку она до 22 июня пользовалась другими способами передачи ин­формации, то «проявилась» вдруг в эфире совершенно не­ожиданно для немцев.

Однако и германская радиослужба работала хоро­шо. Первый радиоперехват был осуществлен уже 26 июня. В этот день главная станция перехвата вермахта, располо­женная близ Кенигсберга, засекла мощный передатчик, дей­ствующий в районе Москвы. Его совершенно правильно идентифицировали как станцию советского разведцентра. Принялись искать в эфире, с кем же она «ведет разговоры». И вскоре обнаружили ответные «голоса»...

Впрочем, до поры до времени руководство Германии не придавало этому значения. При том разгроме и хаосе, ко­торый царил в Красной Армии, деятельность разведки вы­глядела не опасной. Если даже и сообщит какие-то важные сведения, то советское командование все равно не сможет ими воспользоваться. СССР выглядел уже побежденным, и лидеры Третьего рейха вовсю делили шкуру «русского мед­ведя». 16 июля Гитлер провел совещание с Герингом, Кей­телем, Борманом, Розенбергом, Ламмерсом, где указал, что для подчинения русских надо «применять все необходимые меры: расстрел, перемещение лиц и т.п. ...» Фюрер поста­вил задачу: «Мы стоим сейчас перед необходимостью разре­зать пирог в соответствии с нашими потребностями, чтобы иметь возможность, во-первых, доминировать на этом жиз­ненном пространстве, во-вторых, управлять им, а в-треть- их, эксплуатировать его». Присутствующие кроили карту СССР, обсуждая, какие территории включить в состав рей­ха, какие использовать в качестве его колоний, а какие от­

280

дать финнам или румынам. Спорили о назначениях уполно­моченных в еще не завоеванные области. Для проведения в жизнь «остполитик» («восточной политики») было создано «Остминистериум» — министерство восточных территорий во главе с Розенбергом.

По результатам данного совещания 22 июля вышла ди­ректива фюрера, предписывавшая «распространение окку­пационными войсками такого террора, какой потребует­ся для искоренения любых попыток сопротивления среди гражданского населения». На Геринга возлагалась «эксплуа­тация страны и использование ее экономических возмож­ностей». И он говорил своим подчиненным: «Я намерен именно грабить, и грабить эффективно». А итальянскому министру иностранных дел Чиано Геринг сообщил: «В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов чело­век. Пожалуй, хорошо, что так случится, ибо некоторые на­роды должны быть истреблены. Но даже если они не долж­ны быть истреблены, тут ничего нельзя поделать». С ним со­глашался Борман, 23 июля он писал Розенбергу: «Славяне призваны работать на нас. Когда мы перестанем в них нуж­даться, они могут преспокойно умирать». А Кейтель 27 июля подписал директиву, согласно которой обязанность наведе­ния порядка на оккупированных территориях СССР возла­галась на Гиммлера. С правом применять любые меры и ис­пользовать «не законные процедуры судопроизводства», а «меры террора, как единственно эффективные».

Тем временем советская разведка не сидела сложа руки. Чтобы быстрее восстановить связь со столь ценными ис­точниками, как группа Шульце-Бойзена, было решено сно­ва пойти на нарушение конспирации и задействовать Су- кулова-«Кента», которому уже довелось выполнять анало­гичное поручение в отношении Радо. Раз опыт есть, то и второй раз справится. Точно так же, как для налаживания разведсети в Швейцарии, Центр направил приказ в Бельгию «Кенту» съездить в Берлин, передать германским коллегам шифры и научить их искусству кодирования. Для чего ему в

281

радиограмме сообщались три домашних адреса берлинских агентов. Сукулов поручение успешно выполнил. В качест­ве директора фирмы по продаже стройматериалов, связан­ной с организацией Тодта, сумел весьма «чисто» устроить себе командировку в германскую столицу, разыскал немец­ких товарищей. Но и им, как прежде Радо, он передал свои шифры. Те, которыми пользовалась сеть Треппера — других у «Кента» не было. И группа Шульце-Бойзена смогла вый­ти в эфир.

Руководитель советской стратегической разведки гене­рал Павел Судоплатов разработал в этот период даже опе­рацию по устранению Гитлера. И она была вполне осущест­вимой. Провести ее должна была группа Ольги Чеховой — естественно, жертвуя при этом собой. Предусматривалось, что Ольга при своих встречах с фюрером предложит позна­комить его со знаменитым боксером Миклашевским. Отре­комендует его так, чтобы вызвать интерес Гитлера. Добьется его приглашения на какой-нибудь интимный раут или вече­ринку, а когда будет представлять, Миклашевский убьет фю­рера выстрелом. Все было подготовлено, исполнители жда­ли только сигнала. Но когда Берия и Судоплатов доложили план операции Сталину, он ее проведение запретил.

Иосиф Виссарионович знал о переговорах между англи­чанами и представителями «генеральской оппозиции». Пом­нил, что британцы были не против заключить мир, но не с Гитлером. А только при условии, что в Германии сменится правительство. В это же условие упирались попытки нем­цев заключить мир после разгрома Франции — Лондон не­изменно отвечал, что с правительством Гитлера перегово­ров вести не будет. Ну а в случае убийства фюрера условие оказалось бы выполнено. И Сталин опасался, что с кем-то, кто придет на смену Гитлеру, британцы смогут найти общий язык. Таким образом, советско-германская война продол­жится, но уже без поддержки и помощи со стороны Запа­да. И операция была отменена. Группа Чеховой была вновь переключена на чисто разведывательные цели. Хотя каки­

282

ми каналами связи она пользовалась, остается тайной до сих пор — это была самая засекреченная группа, и инфор­мация от нее поступала через Судоплатова лично к Берии, минуя обычные системы НКГБ.

С началом советско-германской войны в работе РСХА произошли некоторые изменения. У Гейдриха возник­ла идея провести через «практическую» работу в айнзатц- группах на Востоке руководителей своих служб, особенно «интеллектуалов». То есть заставить их позаниматься рас­стрелами коммунистов, противников режима, евреев, цы­ган. Так, командиром айнзатцгруппы «А», в чью зону вхо­дили Прибалтика и Белоруссия, он определил начальника австрийского отделения РСХА Шталекера. А начальника III управления РСХА, человека с двумя высшими образова­ниями, доктора права и доктора экономических наук Отто Олендорфа Гейдрих сосватал на должность командира айн­затцгруппы D, предназначенной для действий в Южной Ук­раине. Хотел пристроить на аналогичный пост еще одного интеллектуала, Шелленберга, но того не отпустил Гиммлер.

Олендорф, отправившись на Восток, свой пост в РСХА сохранил — командование айнзатцгруппой счита­лось лишь временной командировкой. Но, конечно, напол­няя трупами украинские рвы, он не имел возможности од­новременно руководить внутренней контрразведкой СД. И его управление уже почти официально было перепод- чинено Мюллеру. О том, чтобы откомандировать на фронт шефа гестапо, речи не возникало. Кому-то надо было ру­ководить наведением порядка в тылах и оккупированных странах. А Мюллер в данном качестве уже зарекомендовал себя незаменимым специалистом.

К тому же изменилось служебное положение самого Гейдриха. Борман не забыл содействия, которое оказало ему РСХА после перелета Гесса. Прежде натянутые отношения между ним и Гейдрихом значительно потеплели. И при со­действии могущественного руководителя партийной канце­лярии шеф РСХА набирал все больший вес. В перспективе

283

он был готов даже перейти дорожку Гиммлеру и начинал поглядывать на кресло министра внутренних дел (на кото­рое давно претендовал рейхсфюрер СС). Но этот пост был еще прочно занят Фриком. Зато освободился другой.

Гитлер был крайне недоволен относительной мягко­стью протектора Богемии и Моравии Нейрата, который, по его мнению, либеральничал с чехами, редко применял ре­прессивные меры. И с подачи Бормана фюрер принял реше­ние назначить к нему более энергичного вице-протектора. На эту роль, при поддержке того же Бормана, выдвинулся Гейдрих. С тем, чтобы остаться одновременно и руководите­лем РСХА. Гиммлеру подобное назначение очень не понра­вилось. Он понял, что общий «вес» Гейдриха в нацистской иерархии резко увеличивается. Но против Бормана рейхс­фюрер идти не мог. Тот уже успел за несколько месяцев, используя свои таланты, стать «правой рукой» и «тенью» Гитлера, превратиться в незаменимого для него человека.

23 сентября фюрер вызвал Нейрата в Берлин и в очень сильных выражениях обвинил его в «недостатке» твердо­сти, поставив в известность, что назначает ему заместите­ля. Нейрат не согласился и подал в отставку. Гитлер ее, по своему обыкновению, не принял. Но через несколько дней отправил Нейрата «в отпуск» (в котором он и пробыл по­том два года). А Гейдрих стал формально вице-протектором, но реально получил в Чехии полную власть. 29 сентября он перебрался в Прагу, где решил проводить политику «кну­та и пряника».

В качестве «пряника» он призвал чехов к сотрудниче­ству, предлагая те же схемы, которые использовались во Франции. А для поисков контактов с чешской обществен­ностью Гейдрих привез «технического советника», бывшего второго человека в германской компартии Торглера. Что же касается «кнута», то 14 октября Гейдрих доложил Гиммлеру, что намерен поочередно перебрасывать в протекторат все батальоны войск СС, «чтобы производить здесь расстрелы и контролировать казни через повешение». Сообщал, что

284

пока, за две недели, им расстреляно 153 человека и пове­шено 38. Когда же пражские студенты организовали демон­страцию протеста, новый вице-протектор церемониться не стал, скопом отправил всех участников, 1200 человек, в За- ксенхаузен, а 9 активистов повесил.

Руководство спецслужбами Гейдрих не упускал из-под контроля. Был связан с Берлином ежедневной авиапочтой, специальными телефонными и телетайпной линиями и ра­диосвязью через особую сеть РСХА, вызывал кого нужно к себе или прилетал на совещания сам — в его распоряже­нии были два самолета, постоянно готовые к вылету. Но с переездом шефа в Прагу ответственности у начальников управлений РСХА прибавилось. Они теперь получили пра­во докладов непосредственно Гиммлеру. Особенно это спо­собствовало возвышению Шелленберга, который стал «лю­бимчиком» рейхсфюрера.

У Мюллера работы тоже хватало. Он был вдобавок к прошлым обязанностям назначен «уполномоченным по во­просам восточноевропейских стран». Был повышен и в зва­нии (возможно, Борман поспособствовал, не забыл оказан­ную услугу). 9 ноября 1941 г. Мюллер стал генерал-лейте­нантом полиции и группенфюрером СС. Но и забот у него прибавилось, круг деятельности возрос. Он руководил соз­данием сети отделений гестапо на оккупированных совет­ских территориях и ее деятельностью, отдавал приказы об «охранных» или «превентивных» арестах в самой Германии и подконтрольных ей странах.

Концлагеря и лагеря военнопленных Мюллеру не под­чинялась. Приказы о депортациях в лагеря подписывали Гиммлер или Гейдрих. Но на гестапо возлагался «полити­ческий» контроль в лагерях. Представители этой организа­ции должны были выявлять врагов рейха среди заключен­ных, изучать их личные дела, расследовать внутрилагерные преступления, вербовать осведомителей, отбирать кандида­тов на перевод в «штрафные» лагеря или для уничтожения. Так что в терроре на советских территориях Мюллер тоже

285

активно поучаствовал. Что ж, идеализировать его фигуру у нас нет оснований. Он и эти обязанности исполнял с при­сущей ему добросовестностью, основательностью и дисци­плиной. А если и протестовал, то по чисто «техническим» вопросам.

Скажем, 9 ноября издал приказ для своих подчиненных в России: «Начальники концлагерей жаловались, что от 5 до 10 % советских граждан русской национальности, пригово­ренных к смерти, прибывали в лагеря полумертвыми либо уже умершими... При этом отмечалось, что, например, при передвижении от железнодорожной станции в лагерь значи­тельное число их падало в обморок от истощения, умирало или было при смерти и их приходилось бросать на маши­ны, следовавшие за колонной. Иногда очевидцами подобных сцен становились представители местного немецкого насе­ления... С сего дня советские русские, находящиеся на гра­ни смерти и неспособные в силу этого совершить даже ко­роткий переход, должны исключаться из числа направляе­мых в концлагеря для казни».

Ну а боевые действия затягивались. Становилось ясно, что «блицкриг» не получился. И по мере этого менялось отношение нацистского руководства к мелькающим в эфи­ре позывным советских передатчиков. Их выявили уже не­сколько — в Бельгии, Голландии, Франции, Швейцарии. Осо­бую озабоченность вызвало у немцев, когда вдруг обнару­жились сигналы из ближайших окрестностей Берлина. Но запеленговать рацию не удалось — группа Шульце-Бойзена использовала «кочующий» передатчик, действовавший с ма­шины. Менялось местонахождение, и сами передачи были короткими. По характеру радиограмм и общим принципам кодирования эксперты пришли к ошибочному заключению, что в странах Центральной и Западной Европы опериру­ет одна широкомасштабная сеть, которую окрестили «Крас­ной капеллой» (хотя берлинская организация была само­стоятельной — за исключением единовременного контакта с «Кентом»). Позже из «Красной капеллы» эксперты выде­

286

лили группу из трех передатчиков Радо в Швейцарии — ее назвали «Красной тройкой».

Об обнаруженной сети было доложено Гитлеру. Он от­несся к сообщению крайне серьезно — в это время разво­рачивалась операция «Тайфун» по штурму Москвы, и утеч­ка информации, в том числе даже и из Берлина, очень его встревожила. Было созвано специальное совещание, где Гит­лер приказал немедленно пресечь деятельность разгуляв­шейся русской разведки и объединить для этого усилия аб­вера, гестапо и СД. Координация совместной операции была возложена на Гейдриха, а в штаб по ее проведению вошли Мюллер, Шелленберг, Канарис и начальник армейской служ­бы радиоперехвата и дешифровки генерал Тиле.

Подобное объединение сил быстро дало результаты. Стали искать «слабое звено» в советской сети, чтобы ухва­титься хоть за какой-нибудь кончик нити. Таковым звеном оказался передатчик Михаила Макарова («Аламо») в Брюс­селе. Уже в ноябре 1941 г. капитан Пипе из бельгийского управления абвера сумел запеленговать точное его местона­хождение вплоть до дома — группа базировалась в предме­стье города, в отдельном небольшом особнячке. За зданием установили наблюдение, которое, однако, ничего не дало.

И поскольку на приказ Гитлера надо было ответить хоть какими-то конкретными результатами, Мюллер предложил Шелленбергу и Канарису — брать. Авось получится вытря­сти из агентов сведения о других членах организации. Ру­ководители абвера и разведки СД согласились с его довода­ми, попадать под горячую руку фюреру никому не хотелось. Возможно, и Макаров заметил повышенный интерес к сво­ему дому, его рация замолчала. Это подтолкнуло гестапо к действиям — а то вдруг русские скроются. Ночью команда оперативников ворвалась в особняк, арестовав Макарова, радиста Антона Данилова, шифровальщицу Софью Познан- скую и домохозяйку-бельгийку. В тайнике нашли передат­чик, а в камине — обугленный, но сгоревший не полностью клочок бумаги с текстом ранее переданной шифровки.

287

В доме была оставлена засада. И самое любопытное, что в первый же день она захватила... самого руководиталя ор­ганизации Леопольда Треппера. Он как раз в это время за­ехал из Парижа в Брюссель и заглянул к своим подчинен­ным. А арест их был произведен так быстро и внезапно, что выставить на окне условный знак опасности они не успели. Но Треппер гестаповцев переиграл. У него оказалась нагото­ве легенда «отхода», он предъявил документы и сказал, что разыскивает германскую строительную контору, с которой вел дела. Она и впрямь располагалась поблизости, по сход­ному адресу. То бишь человек просто дом перепутал. И ему поверили, отпустили. Хотя нескольких случайных разносчи­ков, зашедших в дом, задержали.

Но допросы разносчиков, естественно, ничего не дали. А из разведчиков, столь же естественно, в засаду больше ни­кто не попался. Предупрежденный Треппером Сукулов по­кинул Брюссель, все здешние дела быстро свернули и все связи, которые вели от бельгийской группы к руководите­лям организации, оборвали.

От арестованных Макарова, Данилова и Познанской до­биться не удалось ничего. К ним подкатывались «лаской», применяли крутые меры, пытки. Но на всех допросах они упорно молчали, отказываясь давать любые показания. Как свидетельствует Шелленберг, все трое делали попытки са­моубийства. Домохозяйка к разведке отношения не имела и была готова отвечать на все вопросы — но она-то ничего не знала. И все же именно она дала следствию дальнейшую нить. Вспомнила, что ее постояльцы часто читали книги. Причем любили перечитывать одни и те же. Ее заставили вспомнить, какие именно — их набралось одиннадцать.

Показаний насчет книг от нее добились не сразу, а лишь в результате долгих допросов.

После предшествующих обысков и перетрясок в доме некоторых книг не нашли. Повели поиск по библиотекам, книжным магазинам и складам. Хозяйка была женщиной, к литературе явно не склонной, даже названий не запомнила.

288

Искали по описанию обложек и предъявляли ей для опо­знания. А тем временем служба дешифровки вермахта кро­потливо трудилась над найденным клочком донесения. Над ним работали профессора математики и лингвистики, кото­рые пришли к заключению, что шифр основан на француз­ском языке. Это сузило круг поисков книг. А потом специа­листы сумели реконструировать одно слово — «Проктор». Теперь стали искать по книгам, где встречается это слово. И через три месяца, в апреле 1942 г., ключ к шифру был най­ден. Германские спецслужбы получили возможность читать радиопереписку сети Треппера. А также организаций, имев­ших тот же самый шифр — групп Радо и Шульце-Бойзена.

ЧАШИ ВЕСОВ КОЛЕБЛЮТСЯВ качестве второй «роковой ошибки» Гитлера герман­

ские генералы-мемуаристы дружно отмечают тот факт, что в период поражения под Москвой он запрещал своим вой­скам отступать. Приказывал до последнего держаться на занятых рубежах. Отчего, мол, они несли лишние потери. И опять большинство непредвзятых исследователей схо­дится на том, что данное решение было единственно вер­ным. Да и сам фюрер разъяснял его смысл — что отступ­ление ничего не даст. Потому что запасные рубежи оборо­ны в тылу не подготовлены. Свежих резервов, чтобы занять их, не было. То есть при отходе войскам пришлось бы при­нимать бой в тех же условиях, что раньше, но еще и с по­терей техники и тяжелого вооружения.

И таким образом армия набирала бы «инерцию отсту­пления», катилась бы назад сперва «на новые рубежи», по­том уже бесконтрольно, бросая танки, машины, орудия, ут­рачивая порядок и дисциплину — и все это в условиях су­ровой зимы. Германскую армию попросту ждала бы участь наполеоновской, она вполне могла погибнуть. Как оно, в об- щем-то, и получилось на некоторых участках. Но полной ги­бели центральная группировка вермахта сумела избежать.10 Агенты Берии... 289

И избежать как раз из-за того, что она цеплялась за населен­ные пункты, отбивалась, сдерживая русских, и в таких боях удержалась от повального отступления, неминуемо обер­нувшегося бы катастрофой. Как пишет У Ширер, «вероят­но, лишь благодаря железной воле и решимости Гитлера и несомненной стойкости немецкого солдата армии Третьего рейха были спасены от окончательного разгрома».

Но поражение и без того было впечатляющим. После­довали «организационные выводы». Гитлер снял Браухича, Рунштедта, Бока, Гудериана, Гепнера, Клюге, Кюблера, Лееба, Рейхенау, 35 корпусных и дивизионных командиров, генерал Удет застрелился, Шпонек угодил под суд. А главнокоман­дующим сухопутными силами фюрер назначил себя. Что также трактуется как «роковая ошибка» — ефрейтор взял­ся командовать компетентными и образованными генера­лами! Но, по сути, ничего необычного и экстраординарно­го в этом нет. Должность верховного главнокомандующего на самом-то деле и не требует специального военного об­разования, поскольку он принимает только принципиаль­ные решения — во многих государствах этот пост занима­ли и занимают монархи или президенты.

Но поскольку уж мы коснулись некоторых лишних «со­бак», которых нередко навешивают на Гитлера, стоит упо­мянуть и об обвинениях в адрес Сталина — многие из них тоже при внимательном рассмотрении трудно признать объ­ективными. Они возникли либо на Западе в период «холод­ной войны», либо у нас во время хрущевской и горбачев­ской антисталинских «разоблачительных» кампаний. Ска­жем, обвинения в чрезмерной жестокости во время войны. В категорическом запрете отступать без приказа в 1941 и 1942 гг. В тех крутых мерах, вплоть до расстрелов, которыми останавливалось отступление. В том, что при объявлении в Москве осадного положения предписывался расстрел на месте паникеров, распространителей слухов, воров, мароде­ров, бандитов. В учреждении в 1942 г. заградотрядов. В под­держании в тылу суровой дисциплины с жестоким подавле­

290

нием малейшего инакомыслия, шатости и расхлябанности. Все это принято до кучи приплюсовывать к «сталинским преступлениям»...

Что ж, не буду распространяться о «сталинских престу­плениях» в целом. Это отдельная тема, и для ее рассмотре­ния потребовалась бы отдельная, весьма объемная и фунда­ментальная работа. Но с такими оценками действия Иосифа Виссарионовича в период войны трудно согласиться. Запре­ты отступать без приказа, в конце концов, спасли фронт — так же, как запрет Гитлера отступать под Москвой. Име­ет смысл вспомнить слова Л.Н. Толстого: «Необстрелян­ные войска не отступают — они бегут». Что и получалось сплошь и рядом в 1941 г. А крутые меры по выправлению катастроф являются вовсе не порождением «сталинской системы». Они применялись и в самых что ни на есть де­мократических государствах.

Во Франции в 1914 г., когда немцы прорвали фронт и двигались на Париж, маршал Жоффр наводил порядок именно теми мерами, которые почему-то принято считать «сталинскими». На дорогах выставлялись патрули и заград- отряды, отлавливали дезертиров, мародеров и расстрели­вали на месте без всякого суда. По воспоминаниям совре­менников, вдоль дорог тут и там валялись трупы солдат с запиской на груди — «предатель». Был случай, когда коман­дир роты лично застрелил двух командиров взводов за «по­раженчество». А Жоффр за «утрату боевого духа» посни­мал половину генералов — 2 командующих армиями, 10 ко­мандиров корпусов, 39 командиров дивизий. В Париже было объявлено осадное положение, и полиция (тоже без суда) «чистила» город, в Венсеннском лесу были расстреляны сот­ни воров, бандитов, проституток.

Аналогичные меры применялись в 1917 г., когда забун­товали и забузили французские части. Военный министр Клемансо, получив для этого диктаторские полномочия, наводил порядок репрессиями и военно-полевыми судами. В том же году рухнул итальянский фронт под Капоретто.

291

И переброшенным на помощь британским и французским дивизиям также пришлось играть роль заградотрядов, угро­зой оружия и расстрелами останавливая бегущих в панике союзников. Но ни Жоффра, ни Клемансо, ни Фоша почему- то никто к преступникам не причислял. Их действия сочли вполне оправданными. Наоборот, их объявляли спасителя­ми отечества. Заградотряды применяли и немцы, начиная с поражения под Москвой. То есть жестокие методы в дан­ном случае вовсе не являлись особенностью «сталинского режима». В критических ситуациях они порой оказывают­ся суровыми, но необходимыми. Кинорежиссер Г. Чухрай, автор «Баллады о солдате», а в войну младший лейтенант, писал в своих воспоминаниях: «А заградительные отряды... Мы о них и не думали. Мы знали, что от паники наши по­тери были большими, чем в боях. Мы были заинтересованы в заградотрядах». Потому что фронтовикам, стойко оборо­нявшим позиции, надоело, когда побежал кто-то по сосед­ству, и тоже приходится отступать.

Коснемся и широко распространенного обвинения Ста­лина в том, что Советская Россия «предала» своих плен­ных, отреклась от них, заранее объявив «врагами народа», не подписала, мол, Женевской конвенции, и из-за этого им приходилось неизмеримо хуже, чем пленным других нацио­нальностей, они не могли получать помощи через Красный Крест, а при возвращении домой их ждал только ГУЛАГ. Но в начале книги уже отмечалось, что и эта легенда родилась не в 1941 г., а в 1914, когда не было на земле ни нацизма, ни коммунизма, а воюющими странами правили не Гитлер и Сталин, а Вильгельм II и Николай И! Уже тогда содержа­ние русских пленных было гораздо хуже, чем западноевро­пейских, они не получали ни писем, ни посылок через Крас­ный Крест, их гоняли на тяжелые работы и усиленно вну­шали, будто родина от них отказалась, а при возвращении домой их ждет Сибирь.

Как видим, дело было вовсе не в Сталине, а в целена­правленной политике и пропаганде, которая была взята на

292

вооружение и в 1914, и в 1941 г. Да, приказ № 270 приравни­вал сдачу в плен к измене родине — но добровольную сдачу. А относительно того, что все, побывавшие в плену автома­тически попадали в ГУЛАГ, Солженицын, мягко говоря, «пе­регнул палку». Что ж, они и впрямь проходили проверки, иногда по несколько недель мурыжили, а то и по несколь­ко месяцев (а как же иначе — война, противник и агенту­ру таким способом засылал). Но если мы обратим внима­ние на реальные послужные списки и судьбы фронтовиков, можно увидеть, что почти все бежавшие или освобожден­ные из неволи все же возвращались в армию и продолжали сражаться. И на самом-то деле Родина от солдат, попавших в плен, вовсе не «отрекалась». В ноябре 1941 г. Молотов че­рез нейтральные страны заявил официальный дипломати­ческий протест против истребления русских военноплен­ных в немецких лагерях.

Однако германское руководство на протест, разумеет­ся, не отреагировало. И те почти 4 миллиона человек, кото­рые сдались в 1941 г., почти все вымерли от голода и холо­да в первую же зиму: без питания, на огороженных колючей проволокой участках поля под открытым небом. Спохвати­лись немцы позже. Когда стало ясно, что война принима­ет затяжной характер. Германская промышленность и сель­ское хозяйство испытывали острый дефицит рабочих рук, а тут вдруг миллионы молодых мужчин погибли впустую.28 февраля 1942 г. Розенберг писал Кейтелю: «Судьба рус­ских военнопленных в Германии — есть трагедия величай­шего масштаба. Из 3 млн. 600 тыс. пленных лишь несколь­ко сот тысяч еще работоспособны. Большинство из них ис­тощены до предела или погибли из-за ужасной погоды». Ну что ж, раз миллионы рабочих рук столь бесхозяйственно «упустили», начали выходить из положения другим спосо­бом. Угонами в рабство мирных граждан.

Заместитель начальника политического департамен­та Остминистериума Бройтингам докладывал: «Вступив на территорию Советского Союза, мы встретили население, ус­

293

тавшее от большевизма и томительно ожидавшее новых ло­зунгов, обещавших лучшее будущее для него. И долгом Гер­мании было выдвинуть эти лозунги, но это не было сдела­но. Население встречало нас с радостью, как освободителей, и отдавало себя в наше распоряжение... Обладая прису­щим восточным народам инстинктом, простые люди вско­ре обнаружили, что для Германии лозунг «Освобождение от большевизма» на деле был лишь предлогом для покоре­ния восточных народов немецкими методами... Рабочие и крестьяне быстро поняли, что Германия не рассматривает их как равноправных партнеров, а считает лишь объектом своих политических и экономических целей... Сейчас сложи­лось парадоксальное положение, когда мы вынуждены на­бирать миллионы рабочих рук из оккупированных европей­ских стран после того, как позволили, чтобы военнопленные умирали от голода, словно мухи». Молотов, кстати, в апреле 1942 г. выразил еще один дипломатический протест — про­тив использования Германией подневольного труда.

Тем не менее ни о каком смягчении оккупационной по­литики речи не было. Приказ Гитлера и Кейтеля «Нахт унд небель» («Ночь и туман»), изданный 7 декабря 1941 г. преду­сматривал режим террора на занятой территории. Причем арестованные, кроме тех случаев, когда признавались целе­сообразными публичные казни, должны были исчезать без следа — как бы в абсолютное небытие. Специалисты из ве­домства Гиммлера разработали к весне 1942 г. второй вари­ант плана «Ост» — поэтапной колонизации захваченных зе­мель. Одни территории предполагалось заселить немцами в первую очередь, другие — во вторую, третьи следовало пока оставить, чтобы черпать оттуда резерв рабов, но существо­вать они должны были под германским контролем. В целом же «неарийские» элементы подлежали «выселению». «Высе­лить» предусматривалось поляков — 80—85%, литовцев, ла­тышей и эстонцев — 50%, западных украинцев — 65%, бе­лорусов — 75 %. А куда их предстояло «выселять», видно из того, что евреи «подлежали выселению» на 100 %.

294

Кейтель с марта признал необходимость сохранять плен­ных в качестве рабочей силы. Отменил прежний приказ, раз­решавший расстреливать их. Но 20 июня 1942 г. отдал дру­гой приказ. Клеймить пленных — клеймо в виде острого угла около сантиметра длиной должно было наноситься на левую ягодицу. Зимой 1941/42 г. немцы принялись подгребать в ла­геря военнопленных и «примаков», дезертиров, осевших по украинским и белорусским деревням и считавших для себя войну законченной. И вот тогда-то, едва потеплело, народ стал отыскивать спрятанные ружья и уходить в леса. Тогда- то оно и началось, широкое партизанское движение. Посуди­те сами — ведь основу партизанских отрядов составляли от­нюдь не старики, дети и бабы, а здоровые мужчины зрелого возраста. То есть те, кто в период отступления и поражений уклонился от призыва. И бывшие окруженцы. Теперь же они поняли, что под оккупантами — это не жизнь.

Но, несмотря на все это, весна и лето 1942 г. ознамено­вались новыми победами Германии. В чем причина? Сыг­рали роль несколько факторов. Советский Союз все еще не сумел восстановить потенциал техники и вооружения, по­терянной в прошлом году. И потенциал военных кадров. Ге­нерал-лейтенант С.И. Мельников вспоминает о совещании, проходившем у Сталина 21 сентября 1942 г. с участием ко­мандующего бронетанковых войск Федоренко и командую­щих танковыми армиями. Был поднят вопрос о живучести танков. И оказалось, что средняя живучесть советского тан­к а — 1—3 атаки. А германского— 5—15 атак. Была выяв­лена и главная причина — слабая подготовка экипажей. На обучение управлению танком выделялось всего 5—10 «мо­точасов». После чего экипаж шел в бой.

Аналогичное положение было в авиации. Советский ас А.И. Покрышкин описывал случай, как их потрепанную часть отводили в тыл на переформирование, и на аэродром прибыл свежий полк из зеленых новичков. Командир по­просил Покрышкина пару раз сводить их на задание. И от второго вылета он отказался: молодежь проявила полней­

295

шее неумение действовать, в воздухе получился хаос и бес­толковщина. В некоторые частях это пытались исправить, организовывали дополнительное обучение поступающего пополнения. Но такое не всегда позволяла обстановка...

Причинами поражений стали и серьезнейшие ошиб­ки советского командования. Сталин фактически повторил просчеты Гитлера, переоценив степень разгрома немцев под Москвой и недооценив их мобилизационные ресурсы. Счел, что войну можно закончить уже в 1942 г., надо лишь «до­жать» противника, и он окончательно сломается. В результа­те резервы, накопленные к зимнему наступлению, были без толку растрепаны в весенних «частных» операциях, атакуя успевшую сорганизоваться и укрепиться германскую пози­ционную оборону.

Однако сил у Гитлера было еще много. Шло формиро­вание и обучение свежих соединений, переброски с запа­да. Фюрер все шире привлекал сателлитов. Кстати, в совет­ской и западной литературе по политическим соображени­ям было принято изображать их чуть ли не подневольными союзниками немцев, которые и сражались кое-как. Это глу­боко неверно. В Венгрии союз с Германией и вступление в войну было воспринято с общенародным ликованием. Как вспоминал писатель Й. Дарваш, «чуть ли не всех охватила лихорадка расширения границ, у торжествующей страны в хмельном угаре кружились головы — и если бы кто-нибудь осмелился в тот момент испортить праздник, поставив во­прос о том, чем же придется за все это платить, он навер­няка был бы смят и растерзан». Даже левые оппозиционе­ры критиковали правительство не за альянс с немцами, а за то, что оно продешевило — мол, нужно было требовать Хорватию, Словакию, Закарпатье, Галицию.

И сражались мадьяры на фронте ничуть не хуже нем­цев, «не за страх, а за совесть» — только техники и воору­жения у них было поменьше. Прекрасными бойцами были и финны. Объяснять их участие в войне только желани­ем восстановить «историческую справедливость» и вернуть

296

территории, утраченные в 1940 г., совершенно неправомоч­но. Финляндия раскатала губы на весь российский северо- запад, и ее армия планировала после прорыва в Карелии и под Ленинградом наступать на Вологду. Далековато от Ка­рельского перешейка, не правда ли? Румыны, итальянцы, словаки были, без сомнения, куда менее стойкими бойца­ми, чем немцы, венгры и финны. Но ведь и они стреляли не в воздух. Их артиллерия засыпала советские позиции не бумажными, а настоящими снарядами. Их пули, попадая в цель, убивали, ранили и калечили наших воинов точно так же, как немецкие. И только получив сокрушающие удары советских войск, эти германские союзники бежали, панико­вали, поднимали руки вверх. Впрочем, и в Красной Армии далеко не все дивизии были гвардейскими и героическими. Попадали на фронт и соединения, кое-как сколоченные, со­бранные с миру по нитке, рассыпавшиеся при первых уда­рах. Но их почему-то никто со счетов не сбрасывает, в от­личие от румын и итальянцев. А другие союзники Германии, Болгария и Хорватия с Россией не воевали, но действовали против югославских партизан, помогая немцам высвобож­дать оттуда свои войска.

Сателлиты, наконец, прикрывали большие участки фронта, оттягивали на себя значительные русские силы. Ру­мыны, например, осаждали Одессу, их было много в Кры­му в армии Манштейна. И когда германские генералы се­туют, что если бы не союзники, то они, без сомнения вы­играли бы войну, стоит сделать поправочку — если бы не союзники, немцы вообще не смогли бы дойти до Сталин­града. У них не хватило бы сил для прикрытия столь рас­тянутого фронта. В 1942 г. на востоке воевало 72 дивизии и ряд других частей сателлитов: 27 румынских, 20 финских, 13 венгерских, 9 итальянских, 2 словацких, 1 испанская ди­визии, голландская и бельгийская бригады. А 72 дивизии — они и в Африке 72 дивизии. Сама Германия сосредоточила для летней кампании около 170 дивизий. То есть союзники составляли почти треть сил.

297

В целом же к маю 1942 г. установилось примерное рав­новесие. Красная Армия имела на фронте 5,5 млн бойцов, 4 тыс. танков, 43 тыс. орудий и минометов, 3 тыс. самоле­тов. Германия (вместе с союзниками) — 6,2 млн. человек, 3 тыс. танков, 43 тыс. стволов артиллерии, 3,4 тыс. само­летов. Но, как уже отмечалось, численный баланс военной техники подрывался неравной подготовкой личного соста­ва. К тому же, если в прошлом году советское командова­ние собрало большую часть сил на юге, то теперь сосредо­точило львиную долю войск на центральном участке. Что, в общем-то, базировалось на здравом расчете. До Москвы немцам оставалось все еще близко, а до Кавказа и нефтя­ных месторождений — далеко. По всем прикидкам, у фюре­ра не должно было хватить войск для нового значительно­го растягивания фронта.

Но он запланировал наступление именно на юге. И окон­чательно изменить здесь баланс сил в пользу вермахта по­могли два советских поражения. Во-первых, из-за слабости командующего Крымским фронтом Козлова и дурости чле­на Военного совета Мехлиса грянула катастрофа на Керчен­ском полуострове. Во-вторых, Тимошенко и Хрущев настоя­ли на «частном наступлении» под Харьковом, с Барвенков- ского выступа, «проглядев» при этом, что на фланге у них сосредотачивается танковая армия фон Клейста. Несмот­ря на возражения Генштаба, что организовывать наступле­ние из выступа, почти готового «мешка», в любом случае опасно, оно было начато. Что и привело к очередному «кот­лу» и крушению фронта. Дальше шло по обычному сцена­рию — инициатива перешла к немцам, последовали пора­жения войск, в спешке выдвигаемых для затыкания «дыры», новые прорывы...

Германские генералы впоследствии утверждали, буд­то они говорили, что нельзя одновременно наносить уда­ры в двух направлениях, на Сталинград и Кавказ. Но сто­ит взглянуть на карту, чтобы понять бессмысленность по­добных возражений. При прорыве только на Сталинград,

298

узкой полосой, немцы получили бы фланговый удар всей советской группировки, отступившей в сторону Кавказа и скопившейся там. А при прорыве только на Кавказ левый фланг оказывался очень уязвимым со стороны Сталинграда. Двойное направление было неизбежным. И вопрос в данном случае следовало ставить по другому — начинать ли вооб­ще масштабное наступление на юге. Однако никто из гер­манского военного руководства в таком ключе вопроса не ставил. Генералы были уверены в успехе.

Они, как и фюрер, очередной раз убедили себя, что те- перь-то Красная Армия разгромлена, что крупных резервов у нее быть уже не может. И споры возникали только отно­сительно частных решений. Одно из которых задним чис­лом было потом тоже объявлено «роковой ошибкой» Гит­лера. 13 июля он передал 4-ю танковую армию из состава группы армий «Б» в группу «А», со сталинградского направ­ления на кавказское. А 23 июля вернул ее обратно. И «по­шла писать губерния» — мол, если бы не это, то и войну бы выиграли. Потому что, останься армия у Паулюса, он с ходу бы захватил Сталинград. А вернули ее поздно, ко­гда русские там нарастили силы. Автором версии стал фон Клейст, заявивший журналисту Лиддел Гарту: «4-я танко­вая армия... могла захватить Сталинград без боя в конце июля, но ее отвлекли на юг в помощь мне... а я не нуждал­ся в ее помощи».

При этом Клейст противоречит сам себе. Потому что без помощи 4-й танковой он своей задачи так и не выпол­нил, нефтяных месторождений Грозного не захватил. В чем и признавался: «Мы могли выйти к нашей цели, если бы мои силы не были отвлечены... чтобы помочь наступле­нию на Сталинград». То есть если бы не забрали 4-ю танко­вую. Гитлер понимал, что собственными наличными силами Клейст может не справиться. Был, как и он, убежден, что на сталинградском направлении сопротивление сломлено, вот и передал армию Клейсту. А когда выяснилась ошибка, ис­правил ее. Но, в конце концов, разве могло это сыграть «ро­

299

ковую» роль? Ведь даже достижение группами армий «А» и «Б» своих целей было еще отнюдь не равнозначно побе­де. Потому что нефтяные разработки Грозного уже превра­тились в пылающие факелы. Ну и захватили бы их? Ну и что? А развалины Сталинграда практически и были захва­чены, кроме нескольких клочков на берегу, германские вой­ска прорвались в Волге. И что дальше?..

А вот о настоящей «роковой ошибке», допущенной в это время, генералы-мемуаристы почему-то умалчивают. В ав­густе стало известно, что советские Ленинградский и Вол­ховский фронты готовят операцию по деблокированию Ле­нинграда, накапливают силы. Пожертвовать позициями на северном фланге ни Гитлер, ни его военачальники не сочли возможным. Тем более что при разгроме группы «Север» могла зашататься позиция Финляндии. Типпельскирх писал: «Учитывая интересы финнов, нельзя было ослаблять тесное кольцо вокруг Ленинграда... Требовалось также удержать фронт на Волхове, так как он обеспечивал фланг наступаю­щих на Ленинград войск». И 11-ю армию Манштейна, вы­свободившуюся после взятия Севастополя, не под Сталин­град или на Кавказ, а на север! Поставив ей задачу не про­сто усилить оборону, а наступать! И против этого никто из командования вермахта и генштаба не возражал. То есть действительно считали, что положение на юге серьезной уг­розы не представляет и без дополнительных сил тут можно обойтись. Хотя в результате войска Манштейна и Мерецко­ва во встречных боях измочалили друг друга, русские бло­каду не прорвали, но и 11-я армия больше не представляла реальной ударной силы.

Вальтер Шелленберг описывает в своих мемуарах, что он еще летом 1942 г., приехав в ставку Гиммлера в Житоми­ре, начал разрабатывать с рейхсфюрером планы «компро­миссного мира». В этом позволительно усомниться. Все сви­детели и соучастники его «мирных инициатив», на которых он ссылается, были ко времени написания книги заведомо мертвы. И уж во всяком случае, проекты послевоенного уст­

300

ройства Европы, якобы выработанные в Житомире Гиммле­ром и Шелленбергом — оставить немцам Австрию и Судет­скую область, а все остальное отдать, никак не могли быть озвучены в победной эйфории 1942-го! Авторов подобного плана растерзали бы не только нацистские руководители, а даже рядовые немцы — за что боролись? Наконец, как явст­вует из тех же мемуаров, никаких реальных шагов за «пла­нами мира» так и не последовало.

Хотя Советский Союз в данный период был вполне го­тов к компромиссному миру. И даже на куда более щедрых условиях, чем перечислил Шелленберг. В сентябре 1942 г., когда положение Красной Армии оставалось крайне тяже­лым, Москву посетил Черчилль. Вел он себя дружески, но на просьбы открыть в ближайшее время второй фронт ответил отказом. Сталин, оскорбленный этим и в значительной мере разуверившийся в западных союзниках, снова поручил Бе­рии и Судоплатову искать контакты с немцами. Такие связи были установлены. Бывший посол в Германии В.Г. Деканозов и его помощник И.С.Чернышев встретились в Швеции с со­ветником германского МИДа Шнурре, предлагали варианты со множеством уступок. Но Гитлера и Риббентропа подоб­ные условия примирения опять не заинтересовали.

Дальнейшее хорошо известно. Подготовка и ход Ста­линградской операции описаны многократно. Замечу лишь, что германская разведка, как абвер, так и СД, оказалась явно не на высоте. Несмотря на то, что сама конфигурация фрон­та подсказывала решение — выступ в сторону Сталингра­да с растянутыми флангами мог не увидеть только слепой. Однако сосредоточения двух мощных советских группиро­вок немцы не выявили до самого последнего момента. А вот советская разведка не бездействовала. И от агентурных се­тей шла информация, и войсковые разведгруппы усилен­но «языков» таскали. Командование хорошо знало, где сто­ят германские соединения, а где фронт прикрыт румынски­ми армиями. И пришел черед немцев впервые очутиться в «котле».

301

В связи с этим указывают еще одну «роковую ошибку Гитлера». Его запрет армии Паулюса идти на прорыв из ок­ружения. Что ж, разберем и ее. Если бы 6-я германская ар­мия и части 4-й танковой, очутившиеся в кольце, покинули развалины домов и двинулись в открытые степи междуре­чья Волги и Дона — среди зимы, при нехватке горючего, ко­гда танки и автомашины будут вязнуть в снегах, а двигатели отказывать из-за холода, это было бы очень на руку совет­ской стороне. В чистом поле при создавшемся соотношении сил наши танки, авиация и мороз уничтожили бы группи­ровку Паулюса за несколько дней. Красная Армия хлынула бы в огромную брешь, возникшую во фронте, которую нем­цы пока еще не успели закрыть. И уж конечно же, отрезали бы еще и кавказскую группу армий «А».

При том суровом решении, которое принял Гитлер — стоять до конца, группировка Паулюса смогла продержать­ся в естественных укреплениях городских развалин до пер­вых чисел февраля. Сковала значительные силы советских войск — которые в противном случае использовались бы для развития прорыва. Нанесла Красной Армии очень зна­чительные потери. А германское командование получило возможность подкреплениями с других участков кое-как сдержать русское наступление на юге, вытащить две армии с Кавказа и стабилизировать фронт. Как видим, с «роковы­ми ошибками» полная неувязка получается.

Но победе под Сталинградом помогло еще одно важ­ное обстоятельство. Успешная сверхсекретная операция че­кистов. Она остается малоизвестной до сих пор. Германские генералы о ней не вспоминали, оказавшись в роли обма­нутых. И советские источники ее обходили — она была до­вольно жестокой по отношению к собственным войскам. Об этой операции имеются лишь отдельные упоминания руко­водителей разведки, в мемуарах Василевского и, более пол­но, в трилогии В. Карпова о маршале Жукове. В руки совет­ской контрразведки попали несколько агентов абвера и СД,

302

их удалось перевербовать и начать радиоигру с противни­ком. Кроме того, германские спецслужбы сочли, что завер­бовали нескольких антисталински настроенных офицеров в Генштабе. Которых подсунул врагу НКГБ.

И по нескольким каналам противнику была заброшена стратегическая дезинформация. Внушалось, будто главный русский удар последует не на юге, а на центральном уча­стке, против Ржевско-Вяземского выступа. Там конфигура­ция фронта тоже была вроде благоприятной — почти го­товый «мешок» (но там немцы укрепляли оборону целый год). Германское командование получало подтверждения от пленных, от данных воздушного наблюдения. И поверило. И именно под Ржев и Вязьму, а не на юг, перебросило в те­чение осени 12 свежих дивизий.

Наступление там действительно готовилось. В нояб­ре, когда завершилось окружение Паулюса, Жуков был на­значен организовать операцию Калининского и Западного фронтов. Но даже и он не знал, что своя же советская раз­ведка фактически выдала планы врагу. Он готовился уда­рить всерьез, по-настоящему. Чекисты продолжали убеж­дать немцев, что на юге — это «цветочки», основная опера­ция еще впереди. И преднамеренная утечка информации о назначении Жукова стала еще одним подтверждением. В де­кабре, когда он начал наступление, германское командова­ние перебросило сюда еще 5 дивизий — 4 танковые и 1 мо­торизованную.

Операция, конечно, провалилась. Западный фронт Ко­нева прорвать германскую оборону вообще не смог. Кали­нинский, Пуркаева, сумел вклиниться в позиции врага, но немцы быстрой перегруппировкой отрезали прорвавший­ся мехкорпус, и его пришлось контратаками вызволять из окружения. Оба фронта понесли большие потери, и Жуков прекратил наступление. Но за неудачу никто из начальни­ков не был наказан, и Сталин не настаивал на возобновле­нии атак. Поскольку он-то знал, что эта операция должна

зоз

была сорваться. Зато 12 германских дивизий осенью не по­пали под Сталинград и не подкрепили румынско-итальян­скую оборону на флангах. И еще 5 бронированных диви­зий зимой не попали в контратакующую группировку Ман- штейна, брошенную на выручку Паулюсу...

Ну и, наконец, стоит еще раз коснуться «легенды о Бе­рии». За хрущевскими потоками густой грязи, которыми была залита его фигура, оказались скрыты и забыты его не­сомненные и огромные заслуги во время войны. В 1942 г., во время прорыва немцев на юге, Берия в ранге члена Госу­дарственного комитета обороны ничтожными силами, поч­ти на голом месте, организовывал оборону Кавказа и дей­ствовал куда более толково и успешно, чем Никита Сергее­вич на Украине. А версия о нем, как о «главном сталинском палаче», вообще не выдерживает критики. Потому что тогда же, в 1942 г., в связи с командировкой на Кавказ, он был пе­ремещен с поста руководителя карательных органов и боль­ше не имел к ним ни малейшего отношения.

В Политбюро на него были возложены другие обязан­ности. Во-первых, он курировал науку, производство воо­ружения и боеприпасов — и отметим, что на этом этапе войны фронт бесперебойно получал их в необходимых ко­личествах. Его усилиями в Советском Союзе был создан це­лый ряд научных и учебных заведений, обеспечивавших но­вейшие разработки в данном направлении. В частности, по инициативе Берии в 1942 г. возник Московский механиче­ский институт боеприпасов, впоследствии — знаменитый Московский инженерно-физический институт. Во-вторых, Лаврентий Павлович был назначен руководителем Специ­ального комитета, сформированного для создания ядерно- го оружия. А в-третьих, он остался главой стратегической разведки, которая с 1942 г. была отделена от НКГБ. И руко­водил ею очень даже неплохо. Во всяком случае, наша раз­ведка под началом Берии еще не раз утерла нос спецслуж­бам нацистов.

304

СРАЖЕНИЯ НА ТАЙНЫХ ФРОНТАХПадение рейтинга вермахта в связи с поражением под

Москвой, переброски многих частей с Запада, снятие с по­стов ряда генералов аукнулось и во Франции. В апреле 1942 г. Гиммлер добился, чтобы полицейские функции по наведе­нию и поддержанию порядка в этой стране были отобраны у армейских оккупационных властей и переданы РСХА. Гла­вой службы безопасности в Париже рейхсфюрер собирался назначить Шталекера. Он очень «отличился» в «стажиров­ке», которую ему устроил Гейдрих, командуя айнзатцгруп- пой, истребил в Прибалтике и Белоруссии 250 тыс. человек, но особенно угодил начальству отчетностью: присылал кар­ты с нарисованными на них диаграммами в виде гробиков. Большой гробик — общий «объем работы» в той или иной области, гробик поменьше — какая часть из этого объема уже отправлена на тот свет. Такой черный юмор Гиммлеру и Гейдриху очень понравился. Диаграммы носили показы­вать «наверх». И, соответственно, выделили самого Штале­кера. Но попасть в Париж ему было не суждено — как раз в это время его угрохали белорусские партизаны, и Гейдрих протолкнул другую кандидатуру, бригаденфюрера СС Обер- га. Начальником гестапо остался Бемельбург.

Правда, и Гейдрих намеревался «культурно» заигрывать с французами. Он прибыл в Париж, вызвал к себе началь­ника французской полиции Буске, и было подписано согла­шение «Оберга — Буске» о дружной «совместной работе»: гестапо (вроде бы) не намеревалось вмешиваться в здешние внутренние дела, и аресты врагов уступало французской по­лиции. Однако соглашение осталось чисто декларативным. Немцы вовсю принялись действовать самостоятельно, при­влекая французских «коллег» в качестве чернорабочих для слежек, засад и арестов. Страна покрылась сетью отделений гестапо. Группы агентов были направлены в неоккупиро-

305

ванную южную зону — но там гестапо и СД пока опериро­вали «нелегально».

Широкое проникновение во Францию способствова­ло более активным поискам разведчиков «Красной капел­лы». Когда немцы начали читать ее радиограммы, схвати­лись за головы. Из-за того, что несколько разведывательных структур использовали один и тот же шифр, первоначаль­ное предположение германских экспертов, что действует одна сеть, казалось бы, подтвердилось. Огромная шпионская организация существовала у них под носом, раскинувшись на несколько государств. Прочли псевдонимы руководите­лей — «Жильбер», «Кент», «Коро», «Арвид», «Вольф». При­чем информация, передаваемая от германского ответвления сети, показывала, что русские агенты работают на высоких постах в центральных учреждениях рейха и имеют доступ к важнейшим государственным и военным секретам!

И германской контрразведке удалось добиться некото­рых успехов. Служба перехвата сумела запеленговать еще один передатчик, в Голландии. Гестапо взяло группу «Гер­мана». С ней повезло больше, чем с предыдущими аресто­ванными. В дополнение к «силовым методам» и угрозам ра­дистам предъявили уже известный шифр, предъявили их расшифрованные радиограммы и добились перевербовки. Гейдрих задумал операцию «Медведь» — радиоигру с рус­скими. Рация снова вышла в эфир под немецким контролем. Таким же способом удалось «повернуть» радиста из группы Макарова. Но о других разведчиках, оставшихся на свобо­де, арестованные ничего не знали или не хотели говорить. Неуловимые радисты меняли места передач, длину волны, сокращали время пребывания в эфире, и обнаружить их не удавалось. Руководители сети оставались неизвестными. Гестапо постаралось внедрить своих людей в бельгийскую и голландскую компартии — это также оказалось бесполезно. Разведгруппы не были с ними связаны.

Впрочем, и у советской разведки в данный период шли сплошные накладки. Самое обидное было в том, что пе­

306

редатчик берлинской группы Шульце-Бойзена оказался... слишком маломощным. Его сигналы принимали и читали немцы, но не принимали в России! Получалось, что лучшая организация, самоотверженно добывавшая и передававшая самую ценную информацию, работала вхолостую! Резиден- туре в Швеции было поручено провести операцию по дос­тавке в Берлин деталей более мощного передатчика и эле­ментов питания. Однако эта операция не удалась. Человек, бравшийся провезти груз через Данию в Германию, в по­следнюю минуту осознал опасность такого предприятия и вильнул в сторону.

Еще одна операция кончилась полным провалом. Для восстановления оборвавшихся связей с гауптштурмфюре- ром Вилли Леманом-«Брайтенбахом» в Германию был за­брошен агент-парашютист Ганс Барт («Бек»). Но он попался врагу, сломался на допросе и выдал гестапо явки, куда был направлен. В результате Лемана арестовали вместе с еще се­мью агентами, с которыми должен был связаться Барт. Все они были расстреляны. Этот случай, кстати, упоминает в своих мемуарах Шелленберг — Леман долгое время был его подчиненным, и руководитель разведки СД рассказывает о провале «пожилого инспектора Л.», которого сотрудники называли «дядюшка Вилли». Но сама история его провала передается в мемуарах искаженно. Указывается, будто «дя­дюшка Вилли» был завербован русскими только в 1936 г. (а не в 1927), проигравшись на бегах. Очевидно, Леман на до­просах сумел ввести противника в заблуждение.

Ну а в мае произошло событие, перевернувшее всю жизнь РСХА. В Чехословакию из Англии были заброшены парашютисты Ян Кубис и Йозеф Габек — с заданием убить Гейдриха. Изучив обстановку, они настоятельно просили Лондон отменить операцию, поскольку она неизбежно вы­звала бы массовые репрессии против мирного населения. Но получили категорическое подтверждение — выполнять приказ. Как стало известно впоследствии, руководство бри­танских спецслужб как раз и рассчитывало спровоцировать

307

репрессии. Потому что движение сопротивления в Богемии и Моравии было весьма слабым. И в Лондоне прикидыва­ли, что нацистская кампания террора вызовет ответное оз­лобление и появятся подпольные организации, которые анг­личане надеялись взять под контроль, как польскую Армию Крайову.

29 мая утром Гейдрих ехал со своей виллы на службу в резиденцию в Градчанах. Его шофер заболел и был заме­нен новичком. На окраине Праги у крутого поворота до­роги стояли три человека. Когда машина сбавила скорость, один открыл огонь из револьвера. Неопытный шофер вме­сто того, чтобы дать газ, тормознул. И второй диверсант бросил под автомобиль бомбу. Тяжело раненный Гейдрих стал стрелять из пистолета, ранил одного из нападавших, и они скрылись на велосипедах.

Для расследования из Берлина были направлены Мюл­лер, Небе, Шелленберг. Начались аресты и облавы. Во вре­мя следствия выделился сотрудник пражского гестапо га- уптштурмфюрер Хайнц Паннвиц (Паульсен). Толковый, умный, энергичный. Очевидно, каким-то образом он про­демонстрировал и личную преданность Мюллеру. Во вся­ком случае, шеф гестапо обратил на него внимание и сде­лал своей «правой рукой». Репрессии, конечно же, не за­ставили себя ждать — людей арестовывали по малейшему подозрению. 1331 человек были расстреляны. На след пара­шютистов выйти не удавалось, но массовые облавы и обы­ски были спланированы таким образом, что людей, желаю­щих скрыться от гестапо, с нескольких сторон загоняли в ловушку. И 120 бойцов сопротивления и подпольщиков ук­рылись в церкви Карла Баррамеуса. Их осадили и штурмо­вали. Живыми они не сдались и все погибли, в том числе и участники покушения. Облавы прошли и в провинции, где захватили и казнили 657 человек.

Гейдрих умер 4 июня. Гитлер потребовал образцового отмщения. 3 тыс. евреев из лагеря Терезиенштадт отправи­ли в Освенцим для уничтожения. А в чешских тюрьмах рас­

308

стреляли около 3 тыс. человек. И была уничтожена деревня Лидице. Ее жителей, более 200 мужчин, расстреляли, столь­ко же женщин и около сотни детей отправили в концлагеря. Правда, к этой акции Мюллер отношения уже не имел, она проводилась по приказу государственного секретаря Карла Франка командой из дивизии СС «Принц Ойген» под руко­водством гауптштурмфюрера Ростока. А шеф гестапо вер­нулся в Берлин, чуть позже забрав к себе понравившегося ему Паннвица.

Как уже отмечалось, возвышение Гейдриха Гиммле­ру очень даже не нравилось, поэтому взращивать нового конкурента он не желал. И, заручившись согласием фюре­ра, на траурном совещании после похорон Гейдриха объ­явил, что преемника ему пока назначать не будет. А руко­водство РСХА временно взял на себя. Гиммлер замкнул на себя и координацию по делу «Красной капеллы». К Мюллеру он относился с прохладцей — предпочитал своего любим­чика Шелленберга. Доходило до того, что обсуждал вопросы с ним одним, бесцеремонно выпроваживая шефа гестапо из кабинета. И когда в июне-июле 1942 г. потребовалось пред­ставить доклады по борьбе с русской разведкой для Гимм­лера и Гитлера, Мюллер сам попросил Шелленберга, чтобы тот докладывал один. Говорил: «Очевидно, ваше лицо нра­вится ему больше, чем мое баварское рыло» или: «Вас встре­тят с почетом, а меня могут и выгнать». Позже Шелленберг предположил, что Мюллер это делал, уже тогда намереваясь выключиться из активной работы против русских.

Но сие более чем сомнительно. Во-первых, Шелленберг тут противоречит сам себе. Поскольку в докладе, который подсунул ему Мюллер, шеф гестапо, наоборот, «тянул одея­ло на себя», всячески преувеличивая заслуги своих органов в ущерб абверу и службе радиоперехвата. И искажение было столь явным, что Шеллерберг, представивший такой доку­мент, получил нахлобучку от Гиммлера. А во-вторых, Мюл­лер не отстранялся от работы против русских, а, напротив, всячески старался монополизировать ее. Объяснение мо­

309

жет быть трояким. Или шеф гестапо и впрямь уже заду­мал рискованную комбинацию, но на всякий случай ото­двигался «в тень». Или как раз из-за необъективности док­лада и преувеличения собственных заслуг счел, что лучше это протолкнуть через другого. Или, что вероятнее всего, «подставлял» Шелленберга. Поскольку, по большому счету, германским спецслужбам было еще нечем похвастать. Ос­новная часть агентуры русских (и, главное, берлинские ка­налы утечки стратегической информации, поисками кото­рых интересовался Гитлер), так и оставалась невыявленной. Так что докладчик рисковал навлечь на себя гнев не толь­ко рейхсфюрера СС, но и самого фюрера.

А советская разведка работала. Нацисты тоже старались развернуть свою радиоигру по плану операции «Медведь». Треппер сообщил в Центр о провалах в Бельгии и Голлан­дии. И капитан Ефремов, услышав в эфире позывные «Гер­мана», об аресте которого знал, также предупредил Москву, что тот работает под контролем. Но... по непонятным для разведчиков причинам Центр продолжал выходить на связь с «Германом». Стокгольмская резидентура в это время го­товила вторую операцию по передаче Шульце-Бойзену де­талей для мощной рации и элементов питания. Однако уже не успела это сделать. (Воскресенская 3. «Под псевдонимом Ирина», комментарии полк. Э.П. Шарапова. М., 1997).

16 июля 1942 г. в деле «Красной капеллы» произошел прорыв. Отдел дешифровки постепенно, в поисках какой- нибудь информации, которая могла бы навести на след агентов, разбирал радиограммы, записанные ранее, до того, как в руках немцев оказался шифр. И прочел вдруг старый приказ «Кенту» съездить в Берлин для налаживания связи. Где давались три адреса агентов из германской организации. За ними сразу была установлена слежка. И клубок быстро стал раскручиваться. Выяснилось, что молодые аристократы и интеллигенты, составлявшие группу, были убежденными коммунистами, но отвратительными конспираторами. Даже удивительно, как они раньше не попали на заметку гестапо.

310

Обменивались информацией и назначали встречи откры­тым текстом по телефонам, незашифрованными письмами по почте. И даже считали нужным заниматься столь несвой­ственным разведке делом, как коммунистическая агитация. Был случай, когда Шульце-Бойзен посреди улицы выхватил пистолет и угрожал расстрелом одному из подручных за не­выполнение агитационной миссии на каком-то заводе.

В поле зрения попали все руководители группы. Шуль­це-Бойзен («Коро»), его жена Либертас, советник министер­ства экономики Харнак («Вольф») с супругой Милдред, пол­ковник Беккер, секретарь МИДа фон Шелиа, пять офицеров главного штаба Люфтваффе, в том числе из отдела развед­ки, графиня Эрика фон Брокдорф из министерства труда... Слежка и прослушивание телефонов выявляли все новых и новых членов организации. И для оперативной работы по данному делу Мюллер добился создания особого подраз­деления, зондеркоманды «Роте капелле». Возглавил ее Карл Гиринг, заместителем у него стал Вилли Берг. Оба они были доверенными людьми Мюллера, оба знали русских, ранее контактировали с ними (Берг посещал Москву в свите Риб­бентропа в 1939 г). Зондеркоманда, как подразделение осо­бой важности и секретности, напрямую подчинялась на­чальнику гестапо. Вскоре под наблюдение «Роте капелле» попали уже 60 человек.

Гитлер торопил с пресечением деятельности гнезда рус­ской разведки. Ведь немцы не знали, что радиограммы из Берлина не доходят до Москвы. Считали, что утечка продол­жается — в разгар наступления на Сталинград и Кавказ. И в конце августа прошла первая волна арестов. Но некоторых членов группы Мюллер преднамеренно оставил на свобо­де. Гестапо понаблюдало, как они «замечутся», кого начнут предупреждать, с кем консультироваться. А арестованных подвергли усиленным допросам и пыткам. Одни держались стойко, другие не выдержали, дали показания. И прокати­лась вторая волна. Всего взяли 117 человек.

311

Мюллер предлагал включить и этих захваченных раз­ведчиков в радиоигру. Но Гиммлер, Канарис и другие ру­ководители операции сочли, что использование фанатич­ных коммунистов бесперспективно. И к тому же вмешал­ся Гитлер. Он однозначно решил, что все члены германской группы являются предателями, а стало быть, с ними — ни­каких игр, они должны быть казнены. Из 75 человек, обви­ненных в государственной измене, к смерти приговорили 50. Милдред Харнак и графиня Брокдорф сперва было от­делались тюремным заключением, но фюрер им приговор не утвердил, настоял на казни. Причем распорядился всех повесить. Но виселицы в Берлине не было, здесь пригово­ренных традиционно гильотинировали. Когда об этом до­ложили фюреру, он вспылил. Он считал себя знатоком ис­тории, а в Средние века в Германии обезглавливание было «почетной», дворянской казнью. По мнению Гитлера, измен­ники были недостойны такой смерти, и он начертал резо­люцию: «Повесить, как скот!»

Ее и постарались исполнить поточнее. На скотобойне были взяты мясницкие крюки для туш, их цепляли за верх­нюю перекладину гильотины. Жертвы, раздетые до пояса, подводились под эту конструкцию, на шею накидывали пет­лю из рояльной струны, перекидывали другой конец через крюк и подтягивали вверх. Смерть получалась очень му­чительной, петля врезалась в горло постепенно, удушаемые долго бились в агонии, цепляя пол пальцами ног. Но фю­рер остался доволен, и с тех пор эта казнь вошла в обиход как особо позорная, для тех, кого сочли самыми страшны­ми преступниками.

Но казнили членов группы Шульце-Бойзена уже попоз­же, в конце осени. А тем временем операция против «Крас­ной капеллы» развивалась. Успех с захватом берлинской ор­ганизации поднял престиж Мюллера. К тому же после смерти Гейдриха централизация операции стала лишь номиналь­ной — у Гиммлера хватало других дел. И шеф гестапо при­нялся помаленьку оттеснять другие спецслужбы, подгребая

312

дальнейшее расследование, как и радиоигру, под себя. То ли действительно уже прикидывал возможность наведения кон­тактов с русскими, то ли (пока еще) хотел лишь утереть нос выскочкам-интеллигентам, считавшим его «мелким полицей­ским», недостойным заниматься тонким делом разведки.

И зондеркоманда «Роте капелле» действовала четко и умело. Еще продолжались допросы и аресты в Берлине, ко­гда Мюллер перебросил часть своих специалистов на другие направления. Решил еще разок «копнуть» Бельгию и Гол­ландию. Тут новым результатам способствовал побочный фактор. Местные службы гестапо в это же время провели удачную операцию против бельгийского сопротивления. И, подключившись к расследованию, люди Гиринга и Берга, получили ценные сведения. Сказались прежние связи руко­водителей советских резидентур с компартиями. Эти связи уже давно были оборваны, но теперь они вдруг напомнили о себе. Один из арестованных бельгийцев, которого удалось перевербовать, знал раньше «Жильбера»-Треппера. Удалось узнать, что он обитает где-то в Париже, получить описание его внешности. Тогда-то и вспомнили человека, упущенного засадой из дома Макарова — сопоставили, и портрет уточ­нился. Узнали и приметы «Кента».

В Брюсселе попал в руки гестапо и курьер Нигги, ко­торый раньше поддерживал связь с агентами в Швейца­рии — с Рашель Дубендорфер («Сиси») и Анной Мюллер, входившими в группу Радо. А через французского агента СД Ива Рамо («Аспирант») узнали о самом Радо. В августе от зондеркоманды в Швейцарию были направлены Герман Ханслер и Ганс Петерс. Путем слежки вычислили молодую, 23-летнюю разведчицу Маргариту Болли («Роза»), Петерс познакомился с ней, представившись эмигрантом-коммуни- стом, и стал ее любовником. От Радо она свою связь утаила. Хотя являлась одним из трех радистов «Красной тройки».

Но в Швейцарии люди Мюллера активных действий не предпринимали, только наблюдали и копили сведения. Это было нейтральное государство, а вдобавок тут шеф геста­

313

по перешел границы «своей епархии». Работа в неоккупиро- ванных странах была подведомственна не ему, а Шелленбер- гу. Который также развернул деятельность против «Крас­ной тройки» — даже не зная об успехах агентуры гестапо. «Филиалом» внешней СД в Швейцарии являлось так на­зываемое бюро «Ф». Оно по своим каналам нащупало не­которые нити, потенциально ведущие к советской развед­ке, определило предполагаемый ряд лиц, способных быть к ней причастными. Ну а Шелленберг решил действовать через начальника швейцарской разведки и контрразведки полковника Роже Массона. В августе-сентябре прошли две их конфиденциальных встречи. Хотя Массона Шелленберг на удары по «Красной тройке» пока не настраивал, инфор­мацией о трех передатчиках, работающих со швейцарской территории, не делился. Просто закидывал удочки на пред­мет «дружеского сотрудничества» двух спецслужб.

Видимо, без особого успеха. Массон был патриотом сво­ей родины, прекрасно понимал, что в случае европейского господства Германия запросто проглотит Швейцарию. По­этому втайне подыгрывал странам антигитлеровской коа­лиции. Ценнейшим агентом швейцарской разведки был в это время Рудольф Ресслер, немецкий эмигрант-антинацист. Он создал собственную разведгруппу из каких-то высоко­поставленных друзей, оставшихся в Германии (называть их кому бы то ни было он отказывался) и снабжал генштаб Швейцарии секретнейшей информацией из известных толь­ко ему источников в рейхе. Массон смотрел сквозь пальцы, когда с началом войны Ресслер стал делиться той же ин­формацией с англичанами и американцами. Так что встречи полковника с Шелленбергом свелись к протокольным улыб­кам, тостам и заверениям.

Тем временем все высвободившиеся силы зондеркоман- ды «Роте капелле» были переброшены во Францию, Бельгию и Голландию. Кольцо вокруг организации Треппера быстро начало сжиматься. Как уже отмечалось, эта сеть была гро­моздкой, что повышало ее уязвимость. В сентябре гестапо

314

взяло группу Ефремова. Сам он на допросах вел себя герои­чески, отвечать отказался. Но его радиста сломили. И ра­цию тоже подключили к радиоигре. При зондеркоманде была создана специальная группа для подбора и составле­ния донесений для Москвы — информацию давали правди­вую, чтобы не насторожить русский Центр раньше времени. Хотя оставшиеся на свободе разведчики, услышав в эфире погибшую группу, снова предупредили руководство — 25 сентября об аресте Ефремова радировал Робинсон.

Через арестованных агентов и связных немцы узналио других разведчиках. Пошла настоящая охота за «Жиль­бером» и «Кентом», немцы называли их «Большой шеф» и «Маленький шеф». О них знали уже очень многое. Знали, что «Кент»-Сукулов разъезжает с аргентинским паспортом, не задерживаясь долго на одном месте. Что скрывается он в южной, неоккупированной зоне Франции. И один из вновь «оживших» передатчиков вблизи Марселя верно идентиви- цировали с рацией «Кента».

В южной зоне Франции вообще скопилось много под­польных и разведывательных групп, чувствовавших себя в относительной безопасности. Тут действовали и органи­зации французского сопротивления, и деголлевцы, и ком­мунисты, и англичане. И Мюллер спланировал операцию «Донар», возглавил которую штурмбаннфюрер Бемельбург. В помощь ему придавались представители абвера Дернбах и орпо (полиции порядка) Шустер. В южную зону было на­правлено 280 агентов от этих организаций — неофициаль­но, с французскими поддельными документами. Засекли ко­ординаты многочисленных передатчиков разных антинаци- стских организаций. А потом накрыли сразу, одним махом. В день облавы только в районе Лиона захватили 15 радио­станций с разведчиками и подпольщиками, еще несколько раций прихлопнули в Марселе и Тулузе.

Но рации «Красной капеллы» из-под этого удара ус­кользнули. И Сукулова не нашли. Однако оперативникам удалось выяснить, что у него есть любовница, красавица-

315

венгерка Маргарита Марсия («Блондинка»), родившая от него дочь. Рассчитали, что рано или поздно он ее навестит, и устроили засаду. Несмотря на то, что в операции «До- нар» германские спецслужбы действовали вроде бы на «су­веренной» французской территории, однако правительство Виши, конечно, и не посмело протестовать. А вскоре отме­нили последние формальные ограничения для работы гес­тапо во Франции.

7 ноября 1942 г. англо-американские войска начали вы­садку в Северной Африке. При этом, кстати, рабская пси­хология западноевропейцев проявилась в полной мере. Не­смотря на откровенный грабеж и расчленение Франции, на выкачивание из нее огромных «контрибуций» и «налогов», вывоз в Германию музейных картин и статуй, непрерывные расстрелы заложников, отправки в концлагеря «политиче­ских противников» и евреев, французские войска оказали англичанам и американцам ожесточенное сопротивление! В Алжире и Оране попытки высадить десанты были вообще отбиты. Лидеры французского правительства Петэн и Ла­валь заверяли Гитлера в преданности. А когда адмирал Дар- лан все же склонился переметнуться на сторону союзников и послал приказ командующему флотом в Тулоне адмиралу де Лаборде идти в Африку, тот отказался.

Гитлер же церемониться не стал. 10 ноября он распо­рядился о полной оккупации Франции. Мизерными сила­ми, у немцев на Западе войск было мало, ведь шла битва под Сталинградом. 11 ноября части вермахта перешли де­маркационную линию, и вот им-то сопротивления не было оказано нигде. Две трети страны заняли без единого вы­стрела. За оружие взялись лишь свободолюбивые горцы-са- войцы, создавшие несколько отрядов маки. А когда герман­цы подошли к Тулону, где с 1940 г. стоял весь французский флот — могучие линкоры, крейсера, подводные лодки, Ла­борде в Африку все равно не пошел. Но и на немцев оби­делся, приказал затопить корабли. А моряки дисциплини­рованно построились и отправились в германские лагеря

316

военнопленных. В общем, флот предпочел погибнуть глу­по и бессмысленно.

Видимо, в связи с этими событиями Сукулов обеспоко­ился за любимую женщину и ребенка и заехал к ним. 12 но­ября он попался. Перевербовали «Маленького шефа» почти сразу — пригрозили расстрелять на его глазах Маргариту и дочь. Затем аресты перекинулись и на Париж. Захваченных агентов «обрабатывали». Кого более тонкими психологиче­скими приемами, кого ставили перед фактом — нам и так все известно, кого физическими мерами. А пытать в геста­по умели хорошо. Были своеобразные специалисты этого дела. Скажем, в службе гестапо во Франции применялись такие методы, как избиения, пытка бессонницей. Или ста­вили жертву на треугольную линейку на колени и давили на плечи. Или подвешивали за отведенные назад руки. Прак­тиковались прижигания сигаретами, паяльной лампой, по­становка босиком на битое стекло — а потом на соль. Или заключенного в наручниках погружали в ледяную ванну и топили, пока не начнет захлебываться. Потом давали отды­шаться, а при отказе отвечать повторяли. Были вырывания ногтей, пытки бормашиной, электрическим током — один электрод крепили к ноге, а другой к половым органам, со­скам женщин и другим особо чувствительным местам (Ж. Деларю. «История гестапо». Смоленск, 1993).

Конечно, многие не выдерживали. От них шли нити к другим. И очередные передатчики схваченных разведчиков зондеркоманда «поворачивала», подключая к радиоигре. Но вот тут-то начинаются сплошные загадки... Как уже гово­рилось, аресты шли не единовременно, и уцелевшие ради­сты неизменно докладывали Центру о провалах. Предупре­ждали, что тот или иной засыпавшийся агент работает уже явно под контролем. Однако все такие предупреждения Мо­сква игнорировала! И продолжала регулярно выходить на связь с «повернутыми» радиоточками. Мало того, развед­чики, сообщавшие о переходе той или иной группы к ра­боте на врага, получали от Центра выговоры. А перевербо­

317

ванных радистов поощряли, информация от них неизмен­но получала самую высокую оценку руководства.

1 ноября, когда Треппер повторно предлагал Центру прекратить всякую связь с бельгийской и голландской груп­пами, однозначно работающими на немцев, его отчитали: «Вы ошибаетесь, передачи продолжаются, и мы получаем замечательный материал». Приказали не разводить пани­ку и даже выражали недоверие к благонадежности тех, кто предупреждал о провалах — не пытаются ли они предна­меренно ввести руководство в заблуждение? Подтвержде­ния арестов шли и через компартию Франции, имевшую независимые каналы связи — но и их Москва пропускала мимо ушей. И, как теперь выяснено, все агенты «Красной капеллы», очутившиеся под колпаком гестапо, не забывали сопровождать свои передачи условным сигналом провала! (см. послесловие канд. ист. наук А.И. Галагана к кн. Треппе­ра «Большая игра», М., 1990) Но даже это оставлялось без внимания.

20 ноября, вновь повторив информацию о гибели раз­ведгрупп, Треппер радировал в Москву о больших арестах в Париже. 22 ноября он отправил свою последнюю само­стоятельную радиограмму. О полном разгроме всей фран­цузской сети. Гестапо нагрянуло в его офис 24-го. И во вто­рой раз чуть не упустило. «Месье Жильбера» не оказалось на месте! Он и впрямь уже не собирался появляться в офи­се «Симэкса», намереваясь скрыться. Подвела его случай­ность. Один из оперативников, осматривая кабинет, обра­тил внимание на запись в настольком календаре — там на24 ноября был запланирован визит к стоматологу. К како­му — неизвестно. Срочно разослали наряды искать по зу­боврачебным клиникам и кабинетам дантистов. Да попро­буй найди в таком городе, как Париж!

Принялись «трясти» персонал «Симэкса». И когда нажа­ли на жену сотрудника Альфреда Корбина, пригрозив, что от ответа зависит жизнь ее мужа, она вспомнила, что «месье Жильбер» обычно ходил к доктору Малеплату. Гестаповцы

318

ворвались в последний момент, когда Треппер уже вставал с зубоврачебного кресла. «Большого шефа» взяли. А 21 де­кабря была выявлена и захвачена последняя разведгруппа — Генри Робинсона. Всего в Бельгии, Нидерландах и Франции арестовали свыше 200 человек, из них часть случайных лю­дей и 130 связанных с разведсетью Треппера. «Красная ка­пелла» прекратила существование.

Но стоит остановиться и на загадках этой истории. Экс­перты английской и французской спецслужб, изучавшие по­сле войны дело «Красной капеллы», в своем заключении от­метили: «До сих пор непонятно, почему советская разведка, которая была своевременно предупреждена о происшедших в то время арестах ее агентов, продолжала поддерживать связь с ними и давать им задания». Треппер в своих мемуа­рах пытается объяснить это «неопытностью» руководства Центра из-за гибели старых кадров в чистках 1937—1938 гг. Однако с таким предположением никак нельзя согласиться. Простите, не до такой же степени «неопытность»!

К концу 1942 г. Берия уже полностью успел восстано­вить спецслужбы и поднять их уровень на прежнюю высо­ту. В Москве снова работали великолепнейшие специалисты своего дела. В войну советская разведка ничуть не уступа­ла германской, успешно противостояла ей, а во многих от­ношениях могла дать фору. Да и сами немцы считали рус­ский шпионаж намного более эффективным и отлаженным, чем работу английской или любой иной секретной службы. Так что, пожалуй, предположение об абсолютной глупости и неопытности московского руководства критики не выдер­живает. Поэтому напрашивается одна-единственная версия. Что советский Центр, извещенный о попытках немцев на­чать радиоигру, стал специально подыгрывать им, желая по­смотреть, что из этого получится.

Наверное, тут стоит пояснить, что радиоигры сами по себе — штука тонкая и «обоюдоострая». Сторона, которая их затевает, имеет возможность узнать, какие вопросы и объекты интересуют противника. Можно сделать важные

319

выводы. Скажем, по интересу, проявленному к какому-то участку фронта, догадаться о планах. По косвенным данным можно узнать, что уже известно противнику. Иногда пре­доставляется возможность протолкнуть четко выверенную стратегическую дезинформацию. Но пичкать неприятеля од­ними лишь обманами нельзя. Если при проверке ложь от­кроется, вся игра пойдет насмарку. Поэтому основной поток сведений должен быть истинным, поддерживая безуслов­ное доверие к источнику. И чтобы иметь возможность за­пустить одну «дезу», нужно долгое время «прикармливать» врага подлинными разведданными.

Но если сторона, с которой ведут радиоигру, раску­сит это, тогда уже она получает возможность получить ог­ромные выгоды! Можно «доить» противника — пусть яко­бы для «прикормки» сообщает ценные сведения. Можно по содержанию диалогов угадывать, что известно неприятелю о собственных секретах, а что нет. И, в конце концов, даже дезинформация, которую захотят всучить, способна обер­нуться важнейшей информацией! Если быть готовым к ее получению и сделать поправку на обман. Как бы «сменить знак на противоположный».

Очевидно, советский Центр вполне оценил перспекти­вы, открывающиеся при подобном развитии событий. А мо­жет быть, и предпочел их рядовой информации, которую могли поставлять агенты Треппера, останься они на свобо­де. Много ли они могли сообщить со своими, в общем-то, ограниченными возможностями коммерсантов, коммивоя­жеров, мелких служащих в оккупационных учреждениях? Поэтому и одергивали из Москвы тех, кто давал предупреж­дения — чтобы не насторожить и не спугнуть немцев. Пусть лезут в «функшпиль»...

В целом же в результате успешных операций гестапо, СД и других нацистских спецслужб практически все струк­туры советской разведки в Германии и оккупированных ею западных странах были разгромлены. Уцелела и функцио­нировала только группа Ольги Чеховой. Впрочем, и над ней

320

сгущались тучи. Русское происхождение давно вызывало в ее отношении подозрения контразведчиков. Поступали до­носы, было установлено наблюдение, фиксирующие те или иные ее поступки, способные подтвердить обвинение. Пря­мых и весомых доказательств, что Чехова является агентом противника, не было. Но она имела доступ в высшие кру­ги германского руководства, и сочли, что терпеть подобное положение слишком опасно для государственных секретов рейха. Было решено ее взять, а там, глядишь, получится вы­жать признание или запутать на допросах.

Учитывая, что Чехова имеет очень высоких покровите­лей и ей достаточно снять телефонную трубку, чтобы опера­тивники получили нагоняй и были изгнаны прочь, аресто­вать ее взялся лично Гиммлер. Правда, такое решение могло быть связано не только с причинами служебной целесооб­разности, а еще и с тайными наклонностями рейхсфюрера СС. Стоило ли отказывать себе в удовольствии арестовать всемирно известную кинозвезду и холеную красавицу, до­просить ее, насладиться ее страхом и смятением, приказать применить «особые методы»... Но когда Гиммлер в сопро­вождении гестаповцев приехал к Чеховой, прислуга попы­талась остановить его, предупреждая, что у хозяйки гость. Естественно, рейхсфюрер и слушать не стал. Шагнул, без стука распахивая дверь в гостиную. И обомлел. У Чеховой и впрямь сидел «гость». Сам... Гитлер. Сидел и о чем-то глу­бокомысленно беседовал с ней.

Кто из друзей или доброжелателей предупредил раз­ведчицу, каким образом и через кого она сумела в нуж­ный момент зазвать такого «гостя», остается неизвестным. Но Гиммлеру, естественно, осталось только вытянуться по струнке и извиниться — мол, накладочка вышла, не знал, за­глянул с визитом вежливости. После такого конфуза он уяс­нил, что даже для него Чехова — «табу». И операция в от­ношении нее ограничилась продолжением наблюдения, пер­люстрацией писем, прослушиванием телефонов, что не дало никаких существенных зацепок.11 Агенты Берии... 321

«ПРИГЛАШЕНИЕ К ТАНЦУ»В конце 1942 г. очень усилившийся Гиммлер вдруг «спо­

ткнулся». Причем не без прямого участия Мюллера. В шко­ле СД в Бергенбруке содержался под охраной глава румын­ской фашистской организации «Железная гвардия» Хория Сима. В 1940 г., когда решался вопрос о союзе с Румыни­ей, Гейдрих организовал заговор «железногвардейцев» про­тив правителя этой страны маршала Антонеску. Путч про­валился, вызвав огромное недовольство Гитлера, но Анто­неску и без того согласился войти в альянс с немцами, и в знак дружбы выслал к ним арестованного Симу. Растро­ганный таким доверием фюрер торжественно поклялся, что путчист будет находиться у него под надзором и ни малей­ших хлопот союзнику больше не доставит. И вот в 1942 г. этот тип неожиданно сбежал, пробираясь в Италию. Мюл­лер тут же организовал поиски, однако Гиммлеру о случив­шемся не доложил. Вроде бы из-за того, что надеялся быст­ро поймать Хория Симу.

Зато через десять дней после побега о нем откуда-то узнал враг Гиммлера, Риббентроп. Узнал он даже о том, что Хория Сима в Италии. Сумел первым накапать Гитле­ру. И преподнес дело в очень невыгодном для рейсфюрера свете — будто Гиммлер и Шелленберг снова втихаря завари­вают «румынскую кашу», и вождь «железногвардейцев» бу­дет руководить очередным путчем с итальянской террито­рии. Шутить такими вещами было не время, румыны и без того приуныли после гибели под Сталинградом своих 3-й и 4-й армий. Но вызванный к фюреру Гиммлер о происше­ствии вообще не знал, чему Гитлер не поверил. Пришел в бешенство, грозил выжечь каленым железом «эту черную чуму» — указывая на форму СС. Шелленберг через четыре дня нашел беглеца, но Гиммлер очутился в опале. А Мюл­лер отделался написанием объяснительной записки. Что с него возьмешь, тупое «баварское рыло»!

322

Однако из действий по делу «Красной капеллы» хорошо видно, что уж тупым-то он не был. Это был профессионал, умный, хитрый и расчетливый, хотя и умеющий скрывать это под простоватой «мужицкой» маской. И если сопоста­вить случившееся с оскорблениями, которые рейхсфюрер летом 1942 г. допускал в адрес Мюллера, с изрядной долей вероятности можно предположить, что отсутствие докла­да Гиммлеру и странная информированность Риббентро­па были не случайными. Шеф гестапо умел мстить. Тем бо­лее что имел возможность получить защиту от сильного покровителя — удар по Гиммлеру был выгоден и Борману, которого тоже начало беспокоить усиление позиций рейхс­фюрера.

Центр хитросплетения разведслужб в это время сосре­доточился в Швейцарии. В ноябре, совершив головокру­жительный вояж по оккупированным территориям (боль­ше из жажды острых ощущений, чем по необходимости) сюда прибыл американский резидент Аллен Даллес, буду­щий шеф ЦРУ. Крупные организации британских спецслужб обосновались тут еще раньше. А после Сталинграда сюда, для установления контактов с Западом, потянулись герман­ские заговорщики всех мастей: представители Канариса, «ге­неральской оппозиции». Пожаловал и Шелленберг, связался с англичанами. И британский представитель вроде бы даже получил «добро» от Черчилля на неофициальные перегово­ры. Но Гиммлер после полученной встряски осторожничал, рискованных инициатив своего подчиненного испугался и дать благословение отказался.

Срыву контактов способствовало и то, что Шелленберг, хвастая перед англичанами своими возможностями, пообе­щал им в качестве доказательства запросто свалить Риб­бентропа. Он обработал заместителя министра иностран­ных дел Лютера, тот собрал на своего шефа всякий компро­мат и в копиях разослал по различным правительственным инстанциям. Но опальный Гиммлер опять струхнул, ввязы­ваться в придворную борьбу не захотел. Расследование было

323

поручено Мюллеру, а он обернул историю против самого Лютера. Арестовал его вместе с ближайшими сотрудниками, обвинив в неподчинении начальству, осуждении внешней политики Германии, и Лютер загремел в концлагерь. А репу­тация Шелленберга перед западными партнерами по пере­говорам была подорвана. Они разуверились в его реальных возможностях, в «оппозиционности» Гиммлера, и сочли, что им либо морочат голову, либо переговоры являются прово­кацией, чтобы испортить их отношения с СССР.

В Швейцарию в данный период сместился и центр дея­тельности советской разведки. Если организации Шульце- Бойзена и Треппера провалились, то группа Радо получила новый источник ценнейшей информации. Упоминавший­ся сотрудник швейцарской разведки Рудольф Ресслер, раз­очарованный тем, что англичане и американцы практиче­ски не используют передаваемые им стратегические сведе­ния, с августа через Христиана Шнайдера («Тейлор») начал связываться с советской разведчицей Рашель Дубендорфер («Сиси»), подбрасывая материалы «на пробу». А с декабря 1942 г. стал уже вплотную работать на русских, поставив условие, что никто не должен пытаться узнать его настоя­щее имя, и что он никому не раскроет своих информато­ров в Германии.

Центр после проверки полученных сведений и несколь­ких контрольных запросов согласился с этими условиями. Возможно, убедила именно их «нестандартность» — гер­манские спецслужбы, уж конечно, постарались бы приду­мать своим агентам достоверные имена и легенды. В кон­це концов, даже в случае «игры» Москва ничего не теряла. Она уже вела в это время одну радиоигру. И в любом слу­чае надеялась перехитрить противника. Поэтому имя Ресс- лера русские узнали много позже, после его ареста — он значился лишь как «Люци» (по созвучию с Люцерной, где жил). А его источники информации до сих пор известны лишь под псевдонимами: «Вертер», «Ольга», «Тедди», «Фер­динанд», «Штефан», «Анна» и др. Сведения они поставляли

324

действительно сверхсекретные и необычайно быстро (види­мо, используя структуры германской армейской связи и ра­диослужбу швейцарской контрразведки).

Американский писатель Льюис Килзер в своей сенса­ционной книге даже пытался отождествить таинственного «Вертера» с Борманом. Впрочем, такое предположение ни­как не может быть принято. Хотя бы по той причине, что автор не потрудился доказать свою версию. И явно перепу­тал канцелярию Гитлера с ОКВ. «Вертер» давал информацию не политического, а только военного характера — подроб­ные планы операций, сведения об их разработке, передисло­кации частей и соединений, данные разведки о Красной Ар­мии. По заключению всех экспертов, это был высококвали­фицированный военный-генштабист. Чего нельзя сказать о Бормане, никогда не служившем в армии и совершенно не­компетентном в военных вопросах.

Да и вообще псевдонимы были условными. Осталось неизвестным даже то, скрывались ли за ними физические лица или группы людей. Те же самые информаторы снаб­жали Реслера сведениями и раньше — для швейцарцев и англичан. А получили псевдонимы, когда он стал сотрудни­чать с Радо. Передаваемые материалы он снабжал пометка­ми «из ОКВ», «из ВВС», «из МИД», и именно по этим по­меткам была введена классификация, их заменяли псевдо­нимами. Из ОКВ — «Вертер» (по созвучию с вермахтом), из штаба люфтваффе — «Тедди», из управления связи — «Оль­га», из швейцарского генштаба — «Анна».

Успешно действовала и советская контрразведка. Шел­ленберг горделиво сообщает в своих мемуарах, что герман­ским спецслужбам удалось завербовать «двух офицеров в штабе маршала Рокоссовского». Что ж, эта история извест­на. «Офицеры в штабе маршала Рокоссовского» были аген­тами НКГБ, от всей души водившими немцев за нос. В ча­стности, они тоже были причастны к забросу дезинформа­ции в период Сталинградского сражения.

325

А русская разведка разворачивала работу и на других направлениях. Так, осенью 1942 г. во Франции была созда­на группа «Мориса», независимая от организации Треппера. Что косвенно свидетельствует — в Москве о провалах зна­ли и готовили резервную сеть. Еще одним свидетельством является приказ, посланный в Швейцарию для «Сиси»: сме­нить шифр — после того, как на нее вышел Ресслер, и Центр проверил истинность поставляемой им информации.

Правда, тут вышла накладка. Видимо, уровень и воз­можности германских служб радиоперехвата были совет­ским руководством недооценены. Указание о новом шиф­р е — книга «Буря над домом», издательство Эбере, 471-я страница, было передено прежним шифром. И прочита­но. Как писал контрразведчик абвера Флике, «радиограм­ма представляла собой сенсацию: впервые узнали название книги-ключа, которая давала возможность читать все ра­диограммы, зашифрованные с помощью этой книги».

Гестапо тем временем усиленно разворачивало игру по планам операции «Медведь». Как уже отмечалось, Мюллер еще с лета оттеснял «конкурентов» и постепенно прибрал операцию из совместного ведения в собственные руки. Под предлогом крайней секретности радиослужба абвера была практически отстранена от дела. Ее функции перехватила гестаповская зондеркоманда «Функшпиль», специально соз­данная для радиоигры и подчиненная руководству коман­ды «Роте капелле». Абверовцев знакомили с материалами сугубо в части касающейся — когда что-то требовалось от них. Доходило до обид: капитан Пипе, первым добившийся успеха в пеленгации, жаловался начальству, что его больше не допускают к расследованию. Местное парижское геста­по во главе со штурмбаннфюрером СС Бемельбургом, кото­рому принадлежала главная заслуга в выслеживании и аре­стах разведчиков, также было оттерто в сторону. Сотруд­ники зондеркоманды «Роте капелле» деликатно подсказали узникам, что в присутствии Бемельбурга не стоит разгла­шать какие-либо сведения.

326

А когда из Берлина прибыла группа следователей, что­бы допросить соратников Треппера об их связях с группой Радо в Швейцарии, Берг счел нужным пояснить арестован­ным, что этим следователям вовсе не обязательно выклады­вать имеющуюся информацию — поскольку они из служ­бы Шелленберга. В прошлой главе указывалось, что геста­по тоже интересовалось швейцарской группой, но помогать разведке СД отнюдь не намеревалось.

Впрочем, в деятельности зондеркоманды «Роте капелле» секретность была доведена вообще до абсолюта. Арестован­ных разведчиков даже не регистрировали в тюрьмах, а над­зиратели и тюремное начальство не то что не имели пра­ва общаться с ними, а даже видеть их лица. Их приводили в камеры и уводили, надев на головы специальные мешки. Ну а как же иначе — малейшая утечка информации мог­ла сорвать «функшпиль»! Но для перевербованных ради­стов и руководителей создавали льготные условия. Разме­щали в удобных охраняемых особняках, обеспечивали хо­рошее питание, демонстрировали гуманное и уважительное отношение. И подъезжали тонко. Трепперу после ареста Ги- ринг заявил, что в Германии есть влиятельные лица, желаю­щие заключить с СССР сепаратный мир. Поэтому, дескать, радиоигра вовсе не будет направлена во вред России, а ста­нет инструментом для наведения контактов и установления доверия между сторонами. Сперва пойдет сугубо правди­вая информация, а когда Центр поверит в искренность и дружелюбие людей, ведущих игру, последуют более серьез­ные предложения.

Впрочем, при этом пояснил и другое — что в случае отказа сотрудничать последует не только смерть Треппера, но и сообщение о его предательстве в Москву, что скажет­ся на судьбе семьи, оставшейся в СССР. И «Большой шеф» согласился. Всего из 8 передатчиков, входивших в его орга­низацию, было «повернуто» 6. Шелленберг в своих мемуа­рах преувеличил в 10 раз, называя фантастическую цифру 60. Что, разумеется, просто неправдоподобно. Доживая свой

327

век в Италии, он любил приврать и пустить пыль в гла­за. Опять же, надеялся заработать на книге, а заодно при­пугнуть западные спецслужбы масштабами советской уг­розы — шла «холодная война». Вдруг вспомнят, востребу­ют специалиста.

Но в деятельности гестапо в это время вдруг начались «странности» и загадки, ничуть не меньшие, чем те, кото­рые преподнес советский Центр. Дело в том, что радиоиг­ра и все упомянутые меры чрезвычайной секретности поч­ти сразу же... потеряли смысл. В январе 1943 г. один из пе­ревербованных радистов, Йозеф Венцель, был привезен для очередного сеанса связи на конспиративную квартиру в со­провождении двух гестаповцев. Когда они вошли в прихо­жую, Венцель заметил, что ключ остался в замке с наруж­ной стороны. Воспользовавшись секундной оплошностью агентов, снимавших пальто, он выскочил на лестницу и за­пер дверь. А пока ее выбивали изнутри, был таков. То есть произошла явная утечка информации! Правда, на самом- то деле у Венцеля связи с Центром не было, он просто «за­лег на дно» у знакомых и скрывался до ухода немцев. Но ведь гестапо не могло этого знать! Участник радиоигры бе­жал! По всем канонам ее следовало прекратить. Тем не ме­нее зондеркоманда продолжила «функшпиль», будто ниче­го не случилось. Поступить так она могла только с разре­шения Мюллера.

В это же время Треппер, обеспокоенный, что Москва никак не реагирует на сигналы о провалах и на поданный им в эфир знак работы под контролем, решил сделать соб­ственный ход. Тайком передать сообщение о подлинном со­стоянии дел. Он убедил гестаповцев, что для поддержания доверия Центра ему нужно периодически бывать в городе и появляться на «контрольных явках». Поверили ему или нет, но согласились. Под предлогом такой «контрольной явки» Треппер дважды посетил лавку Жюльетты Мусье, связанной с французской компартией, и сумел скрытно сунуть ей на­

328

писанный мелким почерком на клочке бумаги доклад о ра­боте под контролем (посоветовав скрыться и ей самой).

Однако именно в этот период, в начале 1943 года, Шел­ленберг заметил первые странности в поведении самого Мюллера. Произошло это на международном совещании полицейских атташе. Оба руководителя спецслужб изряд­но употребили на банкете и уединились, чтобы еще «полир- нуть» коньячком. В раннем варианте рукописи Шелленберга (английское издание) и позднем (немецкое издание) текст диалога сильно отличается. Из чего видно, что шеф развед­ки СД восстанавливал его в меру собственной фантазии и конъюнктуры. Но все же приведу этот отрывок (по англий­скому изданию).

Разговор завелся о стойкости на допросах агентов из группы Шульце-Бойзена — их казнили как раз незадолго до этого. И Мюллер сказал: «Они погибли, веря в возмож­ность такого решения (т.е. коммунизма). В учении нацио- нал-социализма слишком много компромиссов, и оно не в состоянии возбудить такую веру. Идеи же духовного ком­мунизма в состоянии это сделать. Коммунизму присуще твердо установленное отношение к жизни, которое отсут­ствует у большинства наших западных интеллигентов, ис­ключая, возможно, некоторых эсэсовцев... Если нам сужде­но проиграть эту войну, то причиной проигрыша будет не недостаточный военный потенциал, причиной будет духов­ная неспособность наших руководителей. У нас нет настоя­щих руководителей. Правда, у нас есть наш руководитель — фюрер, но на нем все замыкается. Возьмем толпу, находя­щуюся в его непосредственном подчинении. Кого вы там найдете? Они день и ночь проводят в непрерывных ссорах: одни стремятся заручиться расположением фюрера, другие закрепить за собой власть. Несомненно, что фюрер давно уже это видит, но, руководствуясь совершенно непонятны­ми для меня соображениями, по-видимому, предпочитает именно такой порядок вещей для того, чтобы властвовать. Вот в чем его главный недостаток...

329

Как бы я ни хотел думать иначе, но я все более склоня­юсь к выводу, что Сталин умеет делать эти вещи лучше. По­думайте только, что пришлось пережить его системе в тече­ние последних двух лет, а каким авторитетом он пользуется в глазах народа! Сталин представляется мне сейчас в совер­шенно ином свете. Он стоит невообразимо выше всех лиде­ров западных держав, и если бы мне позволено было выска­заться по этому вопросу, мы заключили бы с ним соглаше­ние в кратчайший срок. Это был бы удар для зараженного проклятым лицемерием Запада, от которого он никогда не смог бы оправиться. Видите ли, говоря с русскими, всегда ясно, как обстоят дела: или они вам снимут голову, или нач­нут вас обнимать. А эта западная свалка мусора все толку­ет о Боге и других возвышенных материях, но может замо­рить голодом целый народ, если придет к выводу, что это соответствует ее интересам... Гиммлер проявляет твердость духа лишь в тех случаях, когда чувствует поддержку фюре­ра... Борман знает, чего хочет, но он слишком мелкая лич­ность и не может думать как государственный деятель. По­смотрите на него и на Гиммлера — ведь это сцепились две змеи. Гиммлеру будет трудно забраться наверх».

«Услышав, что Мюллер высказывает подобные взгля­ды, я, — пишет Шелленберг, — был изумлен... Я нервничал, пытаясь понять, что нужно Мюллеру? Хочет ли он поймать меня в ловушку? Выпивая одну рюмку коньяка за другой, он отпускал такие выражения в адрес гнилого Запада и наших руководителей — Геринга, Геббельса, Риббентропа и Лея — что те, наверное, чувствовали себя в тот момент весьма дур­но. Мюллер был живой картотекой, ему было известно все, самые интимные эпизоды жизни каждого из них, и поэто­му он сообщил мне ряд забавных деталей. Но все омрача­ло не покидавшее меня чувство беспокойства. Чего доби­вался этот человек, которого переполняли горечь и оби­да, так внезапно начавший раскрывать передо мной свою душу? Раньше никто подобных вещей от Мюллера не слы-

ззо

шал. Для того, чтобы направить беседу по иному пути, я беспечным и шутливым тоном заявил:

— Превосходно, господин Мюллер. Давайте сразу нач­нем говорить: «Хайль Сталин», и наш маленький папа Мюл­лер станет главой НКВД.

Он посмотрел на меня, и в глазах его таилась злове­щая усмешка:

— Это было бы превосходно, — ответил он презритель­ным тоном, и его баварский акцент проявился сильнее. — Тогда бы вам и вашим твердолобым друзьям буржуа при­шлось бы качаться на виселице».

В позднем варианте рукописи мемуаров Шелленберг значительно смягчил тона. В частности, последний ответ Мюллера вместо виселиц звучит: «Вас-то уж по носу ви­дать, что вы заражены Западом». Из данного разговора Шел­ленберг делал вывод, что шеф гестапо уже переключился на работу на русских. Вот уж вряд ли. Если бы Мюллер уже работал на советскую разведку, неужто он стал бы трезво­нить об этом?

Скорее, выплеснул наболевшее. А заодно прощупал по­зицию собеседника (напомню, что по своему служебному положению Мюллер обладал уникальной в рейхе возмож­ностью говорить что угодно. Ну, мало ли — провоцировал человека). Но диалог, как и случай с побегом Венцеля, сви­детельствует о другом. Что Мюллер уже был готов пере­ключиться к работе на русских. Может, как раз и надеялся, что из продолжения игры после побега Москва поймет — шеф гестапо готов к контактам. Хотя, повторяю, Москва о побеге не узнала.

В январе 1943 г. в германских спецслужбах произош­ли важные изменения. Началось с того, что Борман прими­рился с Гиммлером. Крайне щепетильный в денежных де­лах рейхсфюрер СС испытывал финансовые затруднения, не мог построить дом для своей второй семьи. И обратил­ся к Борману, попросив из партийных сумм ссуду в 80 тыс. марок. Тот охотно помог: с этого момента Гиммлер сидел у

331

него на крючке и был больше не опасен. С подачи Борма­на Гитлер смягчился к рейхсфюреру, снял «опалу». Но слу­чай с Хория Симой объяснил тем, что Гиммлер сильно пе­регружен. А значит, надо бы найти ему заместителя — вме­сто Гейдриха, чтобы снять загрузку по РСХА.

Им неожиданно стал (очевидно, тоже при участии Бор­мана) обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер, до того занимавший пост руководителя австрийской полиции и СС. Как бы «земляк» Гитлера. Портрет его был впечатляющим. Он «был настоящим колоссом. При росте в 1 метр 90 сан­тиметров у него были широкие плечи и мощные руки со сравнительно тонкими кистями, способными, однако, раз­давить камень. Массивный корпус его венчался крупной го­ловой с твердым, тяжелым лицом, словно вытесанным из плохо отесанного обрубка дерева. Высокий и плоский лоб отнюдь не свидетельствовал о выдающемся интеллекте. Ма­ленькие темно-карие глаза жестко поблескивали в глубоких орбитах... широкий, словно вырезанный одним ударом рот с тонкими губами и огромный, квадратный, массивный, гру­бо вытесанный подбородок еще более подчеркивали тяже­лый и угрюмый характер этого человека».

Да, Кальтенбруннер был таким. Угрюмым, туповатым, высокомерным. И к тому же горьким пьяницей — квасить он начинал с утра, прямо на рабочем месте. Но Гиммлера такой заместитель устраивал — это был не Гейдрих, стать конкурентом рейхсфюреру он не мог. Устраивал такой на­чальник и Мюллера. В делах разведки и контрразведки он не понимал ничего. Да и в полицейские дела не лез. Его вполне удовлетворяла роль «начальника». Он бесконтроль­но отдал весь этот круг вопросов на откуп шефу гестапо. Мало того, у них нашлись точки соприкосновения. Каль­тенбруннер презирал интеллектуалов, сразу возненавидел «чистюлю» Шелленберга. Мюллер был ему ближе. Умел и подыграть, и выпить с ним. Хотя, в отличие от начальника, коньяк с шампанским не мешал и головы не терял. В резуль­тате возникли как бы две группировки: Гиммлер — Шел-

332

ленберг и Кальтенбруннер — Мюллер. Шеф гестапо полу­чил возможность использовать начальника РСХА в своих целях. Для прикрытия своих замыслов, а то и для каких-то действий его руками.

РСХА в это время максимально разрослось, в преж­нем комплексе зданий на Принц-Альбрехтштрассе давно уже не вмещалось. Учреждения Главного управления им­перской безопасности расползлись по Берлину, занимая 38 домов. И чтобы не исчезло «чувство локтя», Гиммлер ввел новый обычай. Руководители всех служб должны были обе­дать вместе в доме № 116 по Курфюрстенштрассе — там на­ходилось ведомство Эйхмана. Обычай был, конечно, нуд­ным и глупым, тем более что Гиммлер требовал соблюдения правил этикета. Приезжать на обеды следовало не в сапо­гах, а только в штиблетах, в белых рубашках. Словом, при­ходилось ломать график рабочего дня, переодеваться. А за нарушения этикета нагорало — в первую очередь «мужи­кам», вроде Мюллера. Зато в отсутствие Гиммлера предсе­дательствовал на обедах Кальтенбруннер. И тут-то уж шеф гестапо отыгрывался: они вдвоем начинали изводить раз­ными придирками Шелленберга.

Гестапо в начале 1943 г. добилось очередных крупных успехов. Советская разведка попыталась воссоздать новую сеть в Германии. Тут еще оставалось несколько «законсер­вированных» агентов, с которыми не было связи. В февра­ле в окрестностях Фрайбурга были выброшены парашю­тисты Генрих Кенен («Франц») и Эльза Ноффке («Инге»). «Франц» должен был поехать на север Германии, на явку к Кларе Шаббель, а «Инге» были даны явки во Фрайбурге к Генриху и Элен Мюллер и в Мюнхене — к Агнессе Цим­мерман («Микки»).

Однако Клара Шаббель уже была арестована, и прибыв­ший к ней «Франц» попался. А «Инге» при прыжке потеряла чемодан с рацией. Через супругов Мюллер и «Микки», имев­ших контакты со швейцарской организацией Радо, она суме­ла доложить о случившемся в Москву. И «Францу», уже ра-

ззз

ботавшему под контролем, Центр направил приказ доставить к «Инге» запасную рацию. Взяли всех. Кроме того, от имени супругов Мюллер гестапо послало вызов в Базель их род­ственнице Анне — дескать, Элен больна. Заманило в Герма­нию и арестовало. А Анна была связной в организации Радо. Этот успех наглядно продемонстрировал Кальтенбруннеру и Гиммлеру пользу радиоигр, позиции Мюллера упрочились. А вскоре во Франции удалось разгромить и арестовать группу «Мориса» — от которого тоже вели нити к Радо.

Новые акции против Радо предпринимал и Шеллен- берг — совместно с абвером. В приграничные со Швейцари­ей районы было переброшено несколько пеленгаторных ус­тановок, которые засекли места расположения трех передат­чиков, два в Женеве и один в Лозанне. Шелленберг провел еще несколько «дружеских» встреч с начальником контраз- ведки Швейцарии полковником Массоном и главнокоман­дующим швейцарской армией Гизаном. Предлагал «систему обмена разведсведениями», получил отказ. О передатчиках пока молчал, СД больше интересовало другое. Читая радио­граммы, немцы обнаружили утечку сверхсекретной инфор­мации по каналам Ресслера. Поэтому хотели узнать, кто же такие «Вертер», «Ольга», «Тедди» и другие.

Шелленберг предполагал, что они связаны с «генераль­ской опозицией», и попытался спровоцировать швейцарцев. Указал, что германским спецслужбам уже известно о «гене­ральском заговоре», что его участники вскоре будут аресто­ваны. Но тогда и тем, кто с ними связан, то бишь Швейца­рии, может не поздоровиться. А он, Шелленберг, хочет ока­зать услугу нейтралам и спасти участников заговора. И если Массон назовет информаторов, поможет им. Конечно, на столь дешевую удочку начальник швейцарской контрраз­ведки не попался. Миссия окончилась впустую.

А игры зондеркоманды «Роте капелле» продолжались своим чередом. От Центра поступали запросы к своим «раз­ведчикам» на ту или иную информацию военного характе­ра. Чтобы ответить на них и создать видимость работы раз-

334

ведсети, зондеркоманда направляла соответствующие тре­бования командованию Западного фронта и службе абвера. Они еще в начале «функшпиля» получили указание Кейтеля (по просьбе Гиммлера и Канариса) удовлетворять подобные требования. И в результате в Москву пошли точные сведе­ния о номерах полков и дивизий, вооружении и командном составе частей, воинских перевозках. Для «завоевания до­верия противника».

И советский Центр всячески поддерживал видимость, будто идет у немцев на поводу. Скажем, Ефремову, уже больше четырех месяцев пребывавшему в застенке, 4 фев­раля 1943 г. была направлена радиограмма: «Вашу июньскую информацию о положении «Германа» (арестованного еще раньше) считаю несерьезной, а потому вредной». Такое по­слание явно рассчитывалось на то, чтобы дополнительно ус­покоить нацистов. Пусть еще информацию дают.

Руководители зондеркоманды Гиринг и Берг всемерно старались установить с Треппером «доверительные» личные контакты. Даже усердно доказывали ему, что он не еврей, а русский. А обрезание, мол, сделал перед заброской в 20-х го­дах в Палестину по линии Коминтерна — чтобы работать под еврея. Видимо, таким образом обосновывалось «неев­рейское» отношение к нему в глазах Гиммлера и Кальтен- бруннера. И ему на всякий случай подсказывали ту же ли­нию. А порой в разговорах гестаповцы допускали вообще крамольные мысли. Например, Берг любил рассуждать: «Во времена кайзера я был полицейским, я был полицейским Веймарской республики, теперь я шпик Гитлера, завтра я с тем же успехом мог бы стать слугой режима Тельмана».

Ну а в апреле 1943 г. радисты «Красной капеллы» вдруг получили из Москвы совершенно необычную радиограмму. Им передали сводку потерь германской армии под Сталин­градом! Очень удивленным Гирингу и Бергу Треппер пояс­нил, что таким образом советский Центр иногда поддер­живает дух подчиненных. Сам же он был уверен, что его доклад, переданный через Жюльетту Мусье, дошел по назна­

335

чению. И совершенно верно понял, что сводка предназначе­на уж конечно не для разведчиков, а для немецкого руко­водства, ведущего радиоигру: посеять сомнения в победе и заставить подумать о своей собственной судьбе.

Но в одном он ошибся. На самом-то деле его запис­ку, как чрезвычайно важную, французы по радио переда­вать не стали, а отправили в подлиннике кружным путем, через конспиративные цепочки курьеров, через Скандина­вию. И дошла она до Москвы лишь 7 июня (см. послесло­вие канд. ист. наук А.И. Галагана к кн. Треппера «Большая игра»). Откуда уже однозначно следует, что Центр и без по­яснений «Жильбера» знал о захвате сети. Что предыдущие сигналы провалов учел и поддерживал радиоигру вполне сознательно.

Что же касается сведений о сталинградских потерях, они сыграли именно ту роль, на которую рассчитывались. Германское командование в своих докладах имело привыч­ку изрядно «сглаживать» картину. Такое «сглаживание» про­исходило на всех уровнях при движении донесений сни­зу вверх и их обобщениях. И к высшему руководству рей­ха доходили данные уже очень и очень искаженные. Сейчас известно, что эта сводка, полученная через «Красную ка­пеллу», вызвала в штаб-квартире Гитлера грандиозный скандалище. Гиммлер представил ее фюреру, и тот учинил страшный разнос генштабистам и командованию вермахта. Обвинил их, что все они бессовестно врут. Поскольку циф­ры потерь, представленные в их докладах, оказались сильно заниженными по сравнению с реальными.

Но учтем, что к Гиммлеру необычная радиограмма по­пала от Мюллера. И он должен был расценить ее точно так же, как Треппер. Москва предлагала руководству герман­ских спецслужб задуматься о своей судьбе. По сути, говоря разведывательным жаргоном, это было «приглашение к тан­цу». И все последующие факты свидетельствуют о том, что группенфюрер СС Мюллер «приглашение» принял.

336

РУКИ по локоть...Тут, наверное, стоит коснуться и вопроса другого по­

рядка: а могла ли советская разведка пойти на контакт с начальником гестапо? По моральным соображениям? Ну что ж, стоит напомнить, что операции спецслужб — дело жестокое, нередко грязное, в «белых перчатках» тут успеха не добьешься. А понятие морали порой отходит на второй план. Например, выше описывалась операция англичан по покушения на Гейдриха, специально нацеленная на то, что­бы вызвать массовые репрессии в Чехословакии. Где тут мо­раль? Так почему было русским спецслужбам не использо­вать Мюллера? Перспективы это сулило грандиознейшие.

Да, гестапо являлось страшным учреждением. В ходу тут были и провокации, и пытки (в официальных доку­ментах их называли «усиленные допросы»), и тайные убий­ства без суда, и отправка людей в концлагеря или Народ­ные трибуналы на уничтожение. Но ведь и до войны, и в ходе войны иностранные дипломаты отнюдь не брезгова­ли встречаться с Гиммлером, Гейдрихом, Кальтенбруннером, раскланивались с ними на официальных приемах, пожима­ли руки, которые, как принято говорить, были «по локоть в крови». И западные разведки ничуть не стеснялись наво­дить с ними «мосты». Специфика нацистских спецслужб и карательных учреждений вообще была такова, что там на­ходили свое «призвание» и выдвигались к руководству со­ответствующие персонажи, по сравнению с которыми Мюл­лер выглядит, прямо скажем, «бледновато».

Так, Гейдрих славился крайней жестокостью, о чем уже упоминалось. Причем жестокость открыто сочеталась в нем с чрезмерной сексуальностью. Он лично инспектиро­вал концлагеря, наблюдал за казнями. И не только сам лю­бил кровь, но и стремился «повязать кровью» других. Выше приводились примеры, как он отправлял подчиненных на «стажировку» в айнзатцгруппы, проводил поочередно через

337

Чехию батальоны СС для «обкатки» в экзекуциях. Именно Гейдриха предложил включать в карательные формирова­ния женщин из аппарата РСХА. И ничего, многие фрау и фройляйн привыкли, потом находили удовольствие в зре­лищах расстрелов.

Он лично придумывал и писал инструкции для айнзат- цгрупп, детализируя, как должны производиться расправы. В этих руководствах оговаривалось не только изъятие золо­та, ценностей и личных вещей, но и требовалось, чтобы пе­ред массовыми казнями жертвы раздевались донага. Соглас­но инструкциям, их одежда и обувь должны были отправ­ляться в административно-хозяйственную службу СС для передачи в финансовое управление рейха. Хотя неизвест­но, кому могло понадобиться грязное и завшивленное белье узников гетто и тюрем, но данное требование выполнялось неукоснительно. Впрочем, в плане «хозяйственности» Гейд­риха переплюнул начальник административно-хозяйствен­ной службы СС Поль, издав приказ, чтобы в концлагерях у обреченных женщин еще и обрезались волосы на стельки и тапочки для подводников и железнодорожников.

Садистом с сексуальной подоплекой был и Гиммлер. Но, в отличие от Гейдриха, не выпячивал это, а пытался скры­вать. Что у него плохо получалось. Известен случай, когда он 31 августа 1942 г., находясь в Минске, пожелал увидеть массовую экзекуцию. Местные власти тут же определили к расстрелу 100 человек из минской тюрьмы. Ради «зрелищ­ности» для столь высокого гостя отобрали женщин помо­ложе, девушек, юношей — из заложников, из задержанных за те или иные проступки, из «партизанок», захваченных по деревням вместе с детьми. Однако «зрелище» получилось вовсе не таким, на какое рассчитывал рейхсфюрер. Обыч­но айнзатцгруппы делили жертвы на небольшие партии, и их убивало несколько солдат, а то и один. Часто применяли «рационализацию», заставляя следующую партию ложиться на трупы только что умерщвленных и приканчивая очере­дью по головам. Но на этот раз, чтобы блеснуть перед на­

338

чальством, выстроили взвод эсэсовцев при полном параде и обреченных перед ними вывели всех вместе.

Точно так же, как на медосмотрах «нордических» девиц, Гиммлер пытался изображать «профессиональную бесстра­стность». С глубокомысленным видом наблюдал, как обна­женных людей ставят под дула автоматов. Но когда по те­лам хлестанул поток пуль, кромсая их в клочья, когда на земле забились раненые в муках и агонии, когда солдаты опустошили магазины, а две девушки, обливаясь кровью, все еще остались стоять и никак не падали — рейхсфюре­ру стало плохо. И он, по показаниям Бах-Зелевского, сомлел «как заурядный интеллигент». После чего очень озаботил­ся. Указывал, что многие солдаты — люди женатые, имеют детей, и подобные экзекуции могут дурно повлиять на их психику и половый функции. Отсюда родилось распоряже­ние срочно найти альтернативные способы умерщвления женщин и детей.

Для этого инженер Беккер изобрел «газенваген» — «ду­шегубку». Испытания «успешно» прошли в Таганроге — при разных режимах работы двигателя, разной загрузке кузо­ва, разной погоде, на людях разных возрастов. Результаты напрямую докладывались рейхсфюреру. Но «газенваген» не удовлетворял низкой «пропускной способностью», уничто­жал по 15—25 человек за рейс, возникала и проблема вы­грузки трупов. Иное дело — газовые камеры. Для оценки их эффективности Гиммлер в начале 1943 г. посетил концлагерь Собибор. Уже зная вкусы начальника, специально к его при­езду сюда свезли из других мест заключения 300 девушек, не успевших исхудать. Постарались привести их в «товар­ный вид» хорошим питанием, помыли. А во время визита загнали в газовую камеры. Гиммлер наблюдал через глазок за агонией и на этот раз в обморок не падал, остался до­волен, даже наградил коменданта Вагнера медалью. И по­следовало распоряжение рейсхфюрера впредь умерщвлять женщин таким способом. А если это окажется невозмож­но, если придется расстреливать на местах, привлекать для

339

казней украинскую, белорусскую, прибалтийскую полицию, формирования из русских «добровольцев».

Явно выраженные садистские наклонности проявлял и Кальтенбруннер. Осенью 1942 г., еще не будучи начальником РСХА, он посетил Маутхаузен, попросив коменданта Ци- райса показать ему работу газовой камеры. В начале 1943 г. заехал еще раз с товарищами, был в веселом настроении, шутил и смеялся, и полюбопытствовал, чтобы ему проде­монстрировали разные способы умерщвления. Как свиде­тельствовал Цирайс, отобрали «около пятнадцати человек», мужчин и женщин, и казнили тремя способами, через пове­шение, выстрелом в затылок и в газовой камере. У Кальтен- бруннера, кстати, садизм сочетался с патологической тру­состью. Он боялся, например, идти к зубному врачу. И не пошел, хотя даже Гиммлер приказывал ему привести зубы в порядок.

Но и те руководители РСХА, которые не были садиста­ми, тоже оказывались причастны к неблаговидным деяни­ям. Скажем, Шелленберг постарался изобразить себя в ме­муарах эдаким «чистым», идеальным разведчиком. Но ведь до 1941 г. и он служил в гестапо, возглавлял контрразведку. Он описывает, к примеру, как мастерски раскрутил польско­го шпиона Сосновского, который влюбил в себя работав­ших в военных учреждениях «фройляйн Н.» и «фройляйн Б.», сожительствовал с обеими и получал ценные сведения. Шелленберг представляет это дело в качестве некоего ин­теллектуального поединка, умалчивая одну «мелочь» — что­бы сломить и расколоть Сосновского, обе его любовницы были гильотинированы у него на глазах.

Исказил он и историю о том, как после начала войны с Россией были арестованы несколько сотрудников советских учреждений. А потом, дескать, они боялись возвращаться к своим, опасались гнева начальства и репрессий на родине. В реальности подчиненные Шелленберга в тот раз захвати­ли нескольких работников торгпредства и журналистов, не имевших дипломатического иммунитета. И измордовали их

340

так, что для последующего размена на немецких предста­вителей в Москве некоторых пришлось нести на носилках. Наконец, именно Шелленберг, а не Мюллер договорился с вермахтом о деятельности айнзатцгрупп на советской тер­ритории и их обеспечении (на Нюрнбергском процессе он наивно отговорился тем, будто не знал, для чего предназна­чены эти группы — ну мало ли, порядок поддерживать, ох­ранную службу нести, воришек ловить, движение на доро­гах регулировать?)

Но, между прочим, и в целом сложившееся представле­ние о том, будто преступления творила только кучка эсэсов­цев и гестаповцев, а большинство германского народа оста­лось при этом вполне «цивилизованным», очень далеко от истины. Я не зря привел в начале книги примеры из времен Первой мировой, когда не было ни нацизма, ни СС. Так чего бы немцам не вытворять то же самое во Вторую мировую, когда это вдобавок поощрялось господствующей идеологи­ей? Взять хотя бы армию. Охрану Освенцима несли не толь­ко подразделения СС, но и вермахта. Комиссаров и евреев, а часто и просто пленных расстреливали по приказам Кей­теля не эсэсовцы, а захватившие их армейские части. А в 1941—1942 гг., чтобы не отвлекать служащих вермахта, кон­воирование пленных и охрана лагерей возлагалась на сол­дат из строительной организации Тодта, куда призывались почтенные граждане старших возрастов. И именно они при­стреливали отставших, морили людей голодом и холодом в первых, самых страшных лагерях военнопленных.

Армейцы широко участвовали в карательных акциях. Многие солдаты и офицеры становились палачами очень охотно, при этом чрезвычайно любили позировать перед фотообъективами и кинокамерами, собирая целые кол­лекции свидетельств о своих «подвигах». Из-за чего и со­хранилось так много кадров, где «бравые немецкие парни» измываются над жертвами, расстреливают, вешают, жгут. Манштейн, оставивший подчеркнуто «солдатские» воспо­минания, правда, попросил Олендорфа, чья айнзатцгруппа

341

оперировала в полосе его 11-й армии, не осуществлять мас­совых расправ ближе 200 км от его штаба. Но обратился и с другой просьбой — прислать ему несколько тысяч часов, взятых у расстрелянных. Для награждения офицеров. Что ж, Олендорф обе просьбы любезно исполнил. Чего не сделаешь ради плодотворного сотрудничества? Ведь и Манштейн ему помогал, предоставлял солдат для расстрелов, машины для перевозки жертв к месту казни.

Некоторые военачальники и сами «полезную инициа­тиву» проявляли. Скажем, командование группы армий «Центр» 12 июня 1944 г. направило меморандум Розенбергу, что по предложению, выдвинутому 9-й армией, собирается захватить 40—50 тысяч подростков 10—14 лет и направить в рейх для работы учениками и подмастерьями. Поясня­лось, что «эта мера направлена не только на предотвраще­ние прямого пополнения численности армий противника, но и на сокращение его биологического потенциала». Опе­рация получила название «Сенокос».

Кстати, и некоторые германские сателлиты в данном от­ношении вели себя не лучше. Например, венгерские сол­даты Сегедского корпуса под командованием генерала Ф. Фекетхалми-Цейдлера «отличились» в январе 1942 г. мас­совыми расправами над сербами и евреями в югославской Воеводине. По селам сотни людей даже не расстреливали, а обезглавливали топорами. И учинили двухдневную бойню в городе Нови-Сад. Богатые семьи вырезали прямо в до­мах, а 3,5 тысячи человек собрали на берег Дуная, приказа­ли раздеться, выгнали на лед, расстреляли и спустили тру­пы в проруби. В 1942 г. в Будапеште вышла книга свежих фронтовых воспоминаний «Военный дневник». И один из авторов, взводный командир Шандор Криштоф, подробно расписывал, как он и его подчиненные помогали немцам в «спецакциях» в украинских селах, какое наслаждение дос­тавляло ему собственноручное убийство женщин и детей, смаковал подробности и имел наглость благодарить Бога, что смог поучаствовать в уничтожении славянской и еврей­

342

ской «заразы». Причем этой книге в Венгрии была присуж­дена конкурсная литературная премия!

О зверствах мадьяр на Черниговщине вспоминают в своих мемуарах А.Ф. Федоров, Б.Д. Полищук. Комдив Шафа- ренко описывает, как, отбив у венгров село Сторожевое под Воронежем, солдаты нашли трупы расстрелянных кресть­ян, а рядом — кучу запакованных посылок домой с награб­ленным добром. Жестокостью отличались и финны. Очеви­дец А.В. Титов, живший в войну ребенком в Починковском районе на Смоленщине, рассказывал автору, как сперва в их селе стояла германская часть и вела себя относительно при­лично. Но затем вместо нее пришел батальон финнов, и в первый же день, без всякого повода, они вывели всех муж­чин за околицу и перекололи штыками.

Не оставались в стороне от преступлений и немцы вполне «цивильные». Концлагеря неоднократно навеща­ли руководитель «Гитлерюгенда», а впоследствии гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах, министр экономики Шпеер. Тоже написавший в тюрьме очень «гуманные» мемуары. Но из­вестны его приказы о «суровых наказаниях» за «лень и са­ботаж» для рабочих из пленных и «остарбайтеров». Извест­ны и его распоряжения отсылать тех, кто уже выжат тру­дом, обратно в лагеря. То бишь, на смерть.

Добропорядочные германские промышленники, из «хо­роших семей», вовсе не возражали против использования рабского труда, наоборот, боролись, чтобы получить поболь­ше дармовой рабочей силы. На одних лишь заводах Круп- па трудились тысячи пленных, заключенных и «остарбайте­ров». Заводской врач Эйгер описывал собственный неболь­шой концлагерь, где под охраной эсэсовцев содержались 600 женщин. Они ходили босиком, единственной одеждой им служили мешки с отверстиями для рук и головы, все были истощены и больны, многие умирали. «Остарбайтеры» жили и работали тоже в жутких условиях. По свидетельствам того же Эйгера, «более других страдали татары и киргизы. Они гибли, как мухи, от плохих условий проживания, низкого

343

качества и недостаточного количества пищи, непосильной работы без отдыха». Даже снабжение водой для них иногда прекращалось на срок от 8 до 14 дней...

Аналогичное положение было и на заводах других фирм, на шахтах и рудниках. Концерн «И.Г. Фарбениндуст- ри» специально построил цеха рядом с Освенцимом, что­бы иметь резерв рабсилы под рукой. И, кстати, германских рабочих, трудившихся на тех же предприятиях, подобное положение не очень трогало. Во всяком случае, ни одного факта возмущения, протестов, забастовок и других прояв­лений «классовой солидарности» не зафиксировано. А чего им было возмущаться? Они имели на военных заводах бро­ню от фронта, получали пайки и очень хорошую зарплату (за счет использования рабов).

Против «взаимовыгодного» сотрудничества с каратель­ными органами ничуть не возражала и германская интелли­генция. В солидный и «цивилизованный» рейхсбанк посту­пали в огромных количествах вещи казненных — золотые часы, серьги, кольца, браслеты, зубные коронки. Приходова­лись они на счет под шифром «Макс Хейлигер», но это было не ахти какой тайной. Потому что с 1942 г. подобные ценно­сти Рейхсбанк стал закладывать в муниципальные ломбар­ды, чтобы обратить их в наличные. И операции приняли та­кой размах, что к началу 1944 г. Берлинский ломбард оказал­ся переполнен этими вещами, известив Рейхсбанк, что далее он их принимать не в состоянии. Однажды начальник ад­министративно-хозяйственного управления СС Поль и ди­ректор Рейхсбанка Функ устроили для служащих и финан­систов банкет, в ходе которого гости совершили экскурсию к сейфам, где им продемонстрировали те же груды сережек и зубных коронок, после чего все вернулись за столы и про­должили веселую трапезу.

Или возьмем высококвалифицированных германских инженеров, техников, конструкторов. Когда был объявлен конкурс на строительство крематориев в Освенциме, по­участвовать в нем нашлась масса желающих. Выиграла кон­

344

тракт компания «Топф и сыновья», специализирующаяся на поставках отопительной аппаратуры. По данному поводу была обнаружена обширная переписка, показывающая, что назначение конструируемых систем отнюдь не скрывалось. Так, фирма писала в Освенцим: «Содержание: О строитель­стве крематориев 2 и 3 для лагеря. Мы подтверждаем по­лучение вашего заказа на 5 тройных печей, включая 2 элек­трических подъемника для поднятия трупов и 1 запасной подъемник. Заказ включает также установку для загрузки угля и устройство для транспортировки пепла...» А другие фирмы были рады урвать контракты на строительство и оборудование газовых камер.

Словом, можете себе представить обычную атмосферу конструкторского бюро. Начальник сообщает — так и так, удалось получить хороший заказ для концлагеря. И начина­ется обычная деловая работа. Инженеры на технических со­вещаниях спорят, какой запас прочности придать каким-ни- будь штырям для подъемников. Роются в справочниках кон­струкционных материалов, советуются с технологами, как будут влиять температурные условия, насколько опасны че­ловеческий жир и пепел с точки зрения коррозии. Находят оптимальные решения. Пожилые обстоятельные чертежни­цы и вертихвостки-машинистки готовят проектную доку­ментацию, клерки пересылают ее на производство.

Специалисты фирм-изготовителей приезжали в лагеря, участвовали в монтаже и отладке своих систем, присутст­вовали при испытаниях. Уточняли режимы эксплуатации, нормы потребления расходных материалов, амортизации. Писали акты приемки и свои инженерные отчеты с ука­занием выявленных недостатков, предложениями по усо­вершенствованию на будущее. А изготовление смертонос­ного газа «Циклон-В» находилось в ведении концерна «И.Г. Фарбениндустри» (с которым благополучно поддержива­ла картельные связи американская «Стандарт ойл оф Нью- Джерси»). Патенты на производство этой отравы получи­

345

ли у концерна фирмы «Теш и Штабенов» в Гамбурге и «Де- геш» в Дессау.

И другие пытались урвать свой кусок от «пирога». Бер­линская компания «Заводы Дидье» боролась за контракт на поставку печей для сжигания трупов в Белградском лагере и писала эсэсовским заказчикам: «Для подачи трупов в печь мы предлагаем простую металлическую вилку, передвигаю­щуюся с помощью поршней. Каждая печь будет иметь ра­бочую камеру 24x18 м, поскольку гробы использоваться не будут. Для транспортировки трупов от места их сосредото­чения к печам мы предлагаем использовать легкие колес­ные тележки. Схема работы установки, выполненная в мас­штабе, прилагается». С ней соперничала фирма «С.Н. Кори», которая уже построила 4 печи для Дахау и 5 для Люблина и представляла свои предложения: «Ссылаясь на наши уст­ные переговоры относительно поставки оборудования уп­рощенной конструкции для сжигания трупов, мы настоя­щим представляем чертеж наших усовершенствованных кремационных печей, действующих на угле, которые до сих пор полностью удовлетворяли заказчиков».

Контракт на изготовление «автомобилей 3» — «душе­губок», получила автомобильная фирма «Заурер». И тоже ведь вряд ли могло быть секретом для инженеров и техни­ков, для каких целей надо делать кузов герметичным и от­водить вовнутрь трубу выхлопных газов. Несколько фаб­рик поставили на серийную конвейерную основу производ­ство дубинок для лагерных надзирателей, плетей, хлыстов. А Данцигский технологический институт занялся пробле­мами «утилизации» человеческих тел, рационального ис­пользования таких «отходов», как кожа и жир. После ряда экспериментов делались, к примеру, заключения: «Челове­ческая кожа, лишенная волосяного покрова, весьма хоро­шо поддается процессу обработки, из которой, по сравне­нию с кожей животных, можно исключить ряд дорогостоя­щих процессов». А жир рекомендовался для производства мыла. Для этого был изобретен специальный котел с элек­

346

трическим подогревом и выработан оптимальный рецепт: «12 фунтов человеческого жира, 10 кварт воды и от 8 ун­ций до фунта каустической соды... все кипятится в течение 2—3 часов и затем охлаждается... После остывания сварен­ную массу выливают в обычные, привычные публике фор­мы, и мыло готово».

Не отставали и германские врачи. Не только эсэсовские. Первую идею опытов над людьми выдвинули министр здра­воохранения Италии доктор Конти и ученый с мировым именем профессор Шиллинг, деятели Малярийной комиссии при Лиге Наций. И пошли опыты по заражению малярией в Дахау — из-за того, что рядом были медицинские кафед­ры Мюнхенского университета. Дальше спектр эксперимен­тов стал расширяться. Принялись исследовать, воздействие отравляющих веществ, заражение тифом и гепатитом, про­воцирование гангрены, пересадку костей, по заявкам Люф­тваффе в лице фельдмаршала Мильха — воздействие на ор­ганизм низкого давления в барокамерах, воздействие дли­тельного пребывания в ледяной воде. Потом — и «сухое» замораживание на холодном воздухе.

Доктор Халленворден из медицинского института в Дил- ленбурге создал огромную коллекцию мозгов убитых людей. А профессор Страсбургского университета Хирт решил со­брать коллекции черепов, скелетов и заспиртованных тру­пов мужчин и женщин, принадлежащих разным народам — евреев, славян, «азиатов». И собрал, для чего в концлагерях отобрали 115 человек, привезли в Эльзас, умертвили и пе­редали Хирту и его сотрудникам для препарирования. Кро­ме гиммлеровского фаворита Рашера и Шиллинга в опытах на людях приняли активное участие и другие видные немец­кие и австрийские медики: профессор Хольцлехнер из Киля, профессор Ярек из Инсбрука, профессор Зингер из Мюн­хена, доктора Руф, Румберг, Покорны, Замерштранг, Вельтц, Мадаус, Брак, Гебхардт, Фишер, Сивере, Бонг, Майер, началь­ник медслужбы люфтваффе Хиппке, Финке, Герта Оберхой-

347

зер, Катценелленбоген. При каждом, учтем, действовала бри­гада ассистентов и младшего медперсонала.

Правда, такие работы считались секретными, но о них знали в медицинских кругах Германии, результаты публи­ковались в специальной литературе, обсуждались на науч­ном уровне — и никаких протестов не вызывали. Наобо­рот, многие медики считали эти результаты уникальны­ми и очень ценными. Скажем, в октябре 1942 г. профессора Хольцлехнер и Финке, написав для ВВС отчет «Эксперимен­ты по замораживанию человека», провели в Нюрнберге на­учную конференцию по результатам своих работ. Присутст­вовали 95 ученых, включая знаменитости. И хотя было ясно, что для получения результатов много людей было доведено до смерти, вопросы задавались только научного плана. Ни малейших признаков возмущения не было. А в мае 1943 г. К. Гебхардт и Ф. Фишер прочли в военно-медицинской ака­демии лекцию по провоцированию газовой гангрены у за­ключенных. Их выслушали с огромным вниманием. А при­сутствовавший профессор Ф. Зауэрбрух, светило немецкой медицины, сделал единственное замечание — мол, «хирур­гия лучше сульфаниламида».

Возьмем и такой слой общества, как немецкие крестья­не. И оказывается, что некоторые концлагеря продавали пе­пел сожженных в качестве сельскохозяйственных удобре­ний. И его покупали! Существует и множество свидетельств о том, как обращались отнюдь не помещики, а обычные «бауэры», то бишь фермеры, с отданными в их распоряже­ние русскими и украинскими невольницами. Как за невы­полнение дневного «урока» пороли. Без увечий и злости, но сильно. И публично, собрав прочих рабынь и своих домаш­них. Аналогия со скотиной тут, пожалуй, неуместна. Скоти­ну бережливые и аккуратные немецкие крестьяне не били. Существуют и свидетельства, как при побегах «остарбайте- ров» фермеры устраивали коллективные облавы с собака­ми и охотничьими ружьями. (Полевой Б. Эти четыре года, т.1. М., 1974). Правда, инструкциями Гиммлера приписыва­

348

лось именно такое обращение с рабами, иначе могли нака­зать самих хозяев. Но... ведь никто же насильно не застав­лял этих хозяев брать невольниц.

Наконец, коснемся и рядовых германских обывателей. Разве многие из них не радовались, получая от служивших на востоке родных посылки с брусками сала, шмотками и прочим награбленным барахлом вплоть до детских игру­шек? А неужто были недовольны те, кто получал ордера на дефицитные в войну промтовары и покупал по сниженным ценам пальто, костюмы, платья, очки, сумки... изъятые у отправленных в газовые камеры или снятые с жертв перед расстрелами. Покупатели не знали об этом? Но ведь было видно, что вещи ношеные. Значит, в любом случае чьи-то чужие. Словом, хотя страны антигитлеровской коалиции и выдвинули лозунг, что воюют не против германского наро­да, а против нацизма, все же получается — в деяниях на­цизма участвовала (и охотно участвовала) огромная часть немецкого населения.

Что же касается группенфюрера Мюллера, то и он в этих делах, разумеется, участвовал. Играл далеко не послед­нюю скрипку. И даже самую грязную работу выполнял по- прежнему добросовестно. Так, после смерти Гейдриха и при вечной занятости Гиммлера ему было дано право подписы­вать приказы о «перемещениях» в концлагеря. Когда началь­ником РСХА стал Кальтенбруннер, это право было сохра­нено — Мюллер стал считаться его заместителем и должен был подписывать подобные приказы в случае отсутствия шефа. Он подписывал. По распоряжениям за его подпися­ми было вывезено в Освенцим и другие места уничтоже­ния 45 тыс. евреев из Голландии, 3 тыс. из Берлина, 30 тыс. из Белостока, 10 тыс. из лагеря Терезиенштадт. Сам он этих вещей не инициировал, но был человеком толстокожим, за­грубелым, хладнокровным. Допустим, приезжает порученец Эйхмана с соответствующей бумагой — Мюллер прочита­ет, нет ли формальных ошибок, и подмахнет. Или приходит распоряжение Гиммлера — дескать, по заявке Поля в конц­

349

лагеря требуется свежая рабочая сила. И Мюллер вызывает подчиненного, чтобы подготовить приказ: в такой-то срок переместить в лагеря 35 тыс. заключенных из французских тюрем. Персональная судьба каждого из этих 35 тысяч его не интересовала...

Но вот садистских наклонностей за Мюллером, в отли­чие от его начальников, не наблюдалось. Сам он в концлаге­ря не ездил никогда. При казнях не присутствовал. И нико­гда не стремился. Не бывал он и на «усиленных допросах» в собственном учреждении, оставляя это «специалистам»- костоломам. Как пишет историк гестапо Жак Деларю, это был «грубый администратор, какие встречаются почти по­всюду. Функционер до мозга костей, он жил и работал ради бумаг, статистик, докладных. Он чувствовал себя хорошо, лишь занимаясь записками, повестками дня и инструкция­ми. Главной заботой Мюллера было «продвижение». Его мало заботило то обстоятельство, что закулисная сторона его жизни состояла из гнусных доносов, анонимных писем, средневековых пыток и тайных казней. Все эти ужасы до­ходили до него лишь в типично бюрократическом виде, то есть как сухие доклады и записки».

30НДЕРК0МАНДА ВЫЗЫВАЕТ МОСКВУСталинградская победа была не единственной в зиму

1942/43 г. Пока Донской фронт добивал окруженную груп­пировку Паулюса, пока отражались попытки Манштейна прийти ей на помошь, советские войска успешно провели Ростовскую, Нальчикско-Ставропольскую, Краснодарско- Новороссийскую операции. В них тоже понесли огромные потери соединения вермахта, была наголову разгромлена 8-я итальянская армия. Затем, в Острогожско-Россошан­ской операции, попали в окружение и были уничтожены 2-я венгерская армия и итальянский альпийский корпус. Что позволило осуществить широкий прорыв фронта, и в следующей, Воронежско-Касторненской операции, разгро­

350

му подверглась 2-я германская армия. Правда, в наступле­нии советские части «зарвались», и в марте Манштейн на­нес контрудар, обержав победу под Харьковом. После чего фронт стабилизировался. Но настроение у немцев, а тем бо­лее у их союзников, упало.

Муссолини требовал заключить мир с русскими и пе­ребросить все силы против англо-американцев, вынудив­ших капитулировать отрезанную группировку итальянцев и немцев в Тунисе и явно готовившихся вторгнуться в Ита­лию. Его государство вообще зашаталось. В Милане и Тури­не прошли массовые забастовки и демонстрации рабочих. Волнения и беспорядки имели место и в других городах, люди уже в открытую высказывали возмущение, выдвига­ли лозунги «Хлеба, мира и свободы». Японцы также стояли за примирение с Советским Союзом и войну с Западом. Ан- тонеску, наоборот, взывал насчет заключения мира с США и Англией — ему ближе припекало с Востока. Призадумалась Финляндия — рядом с ее границами войска Волховского и Ленинградского фронтов одержали трудную победу и про­рвали блокаду Ленинграда. Маннергейм под предлогом ле­чения прибыл в Швейцарию, встречался с нейтралами, а че­рез них наводил связи с американцами. Начался разлад в руководстве Венгрии, хотя здесь обрисовались две группи­ровки, одна засылала эмиссаров в нейтральные страны для поиска контактов с русскими, другая — с Западом. И Хорти тоже засобирался «лечиться» в Швейцарию. А болгарский царь Борис, посетивший Берлин с какими-то предложения­ми, на обратном пути почувствовал себя плохо и вскоре скончался с признаками отравления неизвестным ядом.

В таком раскладе решение Гитлера осуществить летом наступление на Курской дуге было вынужденным. Время иг­рало уже против него. Коалиция грозила развалиться, а без союзников у Германии не хватило бы сил для обороны су­ществующего фронта. Хотя и чисто военные факторы этому не благоприятствовали. Ресурсы СССР были больше. Эва­куированные советские заводы заработали уже на полную

351

мощность, снабжая фронт техникой, оружием, боеприпаса­ми. Весенняя оперативная пауза позволяла подготовить и обучить резервы. И в итоге, несмотря на «тотальную» моби­лизацию с призывом 50-летних (и потерей качества войск) Германия к лету 1943 г. смогла собрать на Восточном фрон­те 4,8 млн. бойцов — плюс 525 тыс. союзников, 54 тыс. ору­дий и минометов, 5800 танков и штурмовых орудий, 3 тыс. самолетов. В это же время советские войска сосредоточили на фронте 6,4 млн. солдат, 99 тыс. орудий и минометов, 2200 «катюш», 9,5 тыс. танков и САУ, 8,3 тыс. самолетов.

Однако Германии, во что бы то ни было, требовалось перехватить инициативу. Доказать, что она еще может одер­живать победы, как и раньше. Сыграло роль и агитационное «самоотравление». Германская пропаганда внушала, что под Москвой и Сталинградом русским помог «генерал Мороз»: И только поэтому зимой они побеждали. Отчасти этот мас­сированный поток туфты повлиял и на само руководство рейха. Доказательства были налицо — едва потеплело, под Харьковом русским нанесли серьезное поражение. То есть возникала надежда, что летом все пойдет по прежнему сце­нарию: прорывы, «котлы», и все военно-техническое превос­ходство СССР опять пойдет прахом.

Недовольство стало проявляться уже и в самой Герма­нии. В Мюнхенском университете возникла подпольная орга­низация «Белая роза». Правда, состояла она лишь из 3 чело­век, профессора Хубера и брата и сестры Шолль, но 19 фев­раля они сумели устроить студенческую манифестацию, разбросали листовки. Активистов взяли сразу же, но случай был столь вопиющим (и уникальным для Третьего рейха), что расследование взял на себя сам Кальтенбруннер и при­влек Канариса. «Расследовали» они так круто, что Софии Шолль на допросах сломали ногу. А уже 22 февраля брата и сестру с их товарищем Пробстом осудили и в тот же день обезглавили на гильотине — девушке пришлось взбираться на эшафот на костылях. Вскоре арестовали и казнили Хубе­ра и еще двоих студентов.

352

Но с весны 1943 г. на Германию обрушилась новая на­пасть — массированные бомбардировочные удары англо- американской авиации. Что повышению «духа нации» никак не способствовало. Снова активизировались оппозиционе­ры и заговорщики. Бывший бургомистр Лейпцига Герделер в Стокгольме пытался навести связи с Лондоном через бан­киров Маркуса и Якоба Валленбергов. Там же Бонхеффер и Шенфельд, связанные с абвером, установили прямой контакт с англичанами. В Швейцарии заговорщик Гизевиус, вице-кон­сул в Цюрихе, вел переговоры с Даллесом. К американскому резиденту приезжали также Шенфельд и Тротт цу Зольц. Со своей стороны поиски контактов вел Шелленберг. Установил связи с британским генеральным консулом в Цюрихе Кейб­лом. Забрасывал удочки через американку Ханфстейнгл, вы­платив ей крупную сумму. А в Стокгольме от имени Гимм­лера и Шелленберга прощупывали западных представителей врач рейхсфюрера Керстен и доктор Лангбен.

Имеются свидетельства, что в Швеции были и контак­ты с русскими. С какими-то представителями советской раз­ведки от имени Риббентропа дважды встречался чиновник МИДа Петер Клейст. Но никаких конкретных данных об этих переговорах нет. Правда, Шелленберг в своих показа­ниях в плену утверждал, будто Сталин был недоволен, что и в 1943 г. союзники отказались открыть второй фронт, и соглашался на переговоры о мире, да Риббентроп и Гит­лер должной заинтересованности не проявили. Но согла­сие Сталина мириться выглядит сомнительным, исходя из общей обстановки. Показания Шелленберга ничем не под­тверждаются, а поскольку давались в период «холодной вой­ны», то сами по себе недорого стоят. Со стороны советских спецслужб контакты могли быть обычным «прощупывани­ем». И в любом случае эти две встречи ни к каким резуль­татам не привели.

Что же касается других переговоров, которые вели нем­цы, то англичане Шелленбергу не доверяли. В 1939 г. он уже изображал «заговорщика», однако встречи с ним кончились12 Агенты Берии... 353

захватом двух офицеров британской разведки в Венло, на германо-голландской границе. Попытка «наведения мостов» через американку Ханфстейнгл оказалась вообще «тухлой», она была просто дурой и истеричкой. Ну а по контактам с Западом со стороны абвера в это время нанес удар Мюл­лер. Один из курьеров заговорщиков, мюнхенский делец Шмидтхубер, был арестован пограничниками при попытке провезти в Швейцарию значительную сумму валюты. Это было серьезным преступлением, а пограничники подчиня­лись Мюллеру. Шмидтхубера передали гестапо.

На допросах он раскололся, признался, что является агентом абвера. Рассказал про переговоры и причастность к ним окружения Канариса — полковника Остера, Донаньи, обер-лейтенанта Йозефа Мюллера, Бонхеффера. Рассказал и о прошлых контактах через Ватикан в 1940 г., когда против­нику были выданы планы и сроки наступления во Фран­ции. И в апреле были арестованы Донаньи, Йозеф Мюллер и Бонхеффер. Остер, предупрежденный Канарисом, успел уничтожить компрометирующие документы, в отношении него достаточных доказательств не набралось. Но он был уволен в отставку и взят под домашний арест.

В преддверии Курской битвы, естественно, все совет­ские разведсети работали с полной нагрузкой. И группа Радо в Швейцарии, и группы в Германии, Польше, воссоз­данная через компартию разведка во Франции, и резиденту- ры в нейтральных странах, и войсковая, авиационная, пар­тизанская разведки. Много информации передал, например, спецотряд полковника Д.И. Медведева, обосновавшийся под Ровно — немцы сделали этот город «столицей» Украины, и направленные туда разведчики во главе с Кузнецовым, опе­рировавшим в облике обер-лейтенанта Пауля Зиберта, по­ставляли сведения первостепенной важности. С полной от­дачей трудилась и... зондеркоманда «Роте капелле».

Ее работа приняла вообще беспрецедентные формы. Из Москвы сыпались запросы один за другим. Запросы на все более важную и все более закрытую информацию. Уже даже

354

и без учета, какие из этих данных смогли бы раздобыть по своему положению реальные агенты Треппера. Если бы речь действительно шла о радиоигре, одно это должно было на­сторожить гестаповцев. Поскольку явно показывало Центру, что сеть действует не сама по себе, а под контролем, и ин­формацией ее снабжают извне. Но зондеркоманда продол­жала «функшпиль», по-прежнему передавая запросы в штаб Западного фронта и требуя точных ответов.

Сам главнокомандующий фронтом фельдмаршал Рун- штедт начал возмущаться. Указывал, что «подкормка» про­тивника далеко перешагнула пределы разумной необходи­мости. И каждый раз, передавая запрошенные сведения, на­поминал, что они строго секретны, что их раскрытие может нанести реальный и серьезный вред операциям вермахта и интересам рейха. Тем не менее эти сведения сразу же от- прявлялись в Москву — шли донесения о перебросках гер­манских соединений на восток для предстоящих сражений, их численности, оснащенности техникой, пунктах следова­ния. О переформировании на западе дивизий, отведенных в тыл после боев и степени их готовности... И тут же Центр присылал новые приказы и инструкции, что еще надо уз­нать, уточнить, проверить.

У специалистов из абвера начало складываться впечат­ление, что «завоевание доверия» Москвы превратилось чуть ли не в самоцель операции! Наконец, дошло и до открытого конфликта. 30 мая 1943 г. советский Центр передал задание раздобыть сверхсекретные данные о наличии у немцев хи­мического оружия и местоположении складов, где оно со­средоточено. Задавались вопросы о количестве химических боеприпасов, их калибрах, какие именно отравляющие ве­щества состоят на вооружении у немцев и степень их ток­сичности (подобный запрос подтверждается материалами американской разведки, полученными путем радиоперехва­та). Тут уж фронтовая служба абвера сказала: «Хватит!» Ги- рингу принялись разъяснять, что продолжение «игры» в том же духе не лезет ни в какие ворота и чревато стратегиче­

355

ским ущербом для рейха. А в Берлин доложили: «Военное командование имеет мнение, что на протяжении некоторо­го времени московское руководство задает слишком кон­кретные вопросы... Командование больше не может давать точные ответы на вопросы Москвы, касающиеся, например, количества дивизий или полков, имен командующих и т.п. Военное командование считает, что больше не может пре­доставлять подобную информацию, не сталкиваясь с серь­езными проблемами безопасности».

Впрочем, к мнению, что советская разведка давно рас­кусила обман и теперь беззастенчиво «доит» немцев, при­шел и один из заместителей Гиринга — Г. Райзер. Точно та­кое же заключение сделал и адмирал Канарис. И 5 июня зондеркоманда получила официальный ответ на свою оче­редную заявку: «Главнокомандующий Западным фронтом придерживается мнения, что противник в Москве уже раз­гадал игру, и по причинам военного характера главное ко­мандование Западного фронта уже не в состоянии переда­вать требуемый материал».

Но бдительного Райзера тут же откомандировали из зондеркоманды и перевели в другое место. На восток, с пар­тизанами воевать. Что ж делать, если человек теплое место в Париже не ценит и горит рвением с врагами бороться? А для оказания давления на фельдмаршала Рунштедта Мюл­лер предпринял экстренные меры. Доложил Кальтенбрун- неру, причем изобразил дело под углом межведомственных противоречий — вот, мол, эти армейские свиньи и чисто­плюи из СД нам палки в колеса ставят. У Кальтенбруннера взыграло, и он обратился к Борману. Представив ему, ясное дело, те материалы, которые подсунул ему Мюллер. В них целью операции изображалась заброска в Москву стратеги­ческой дезинформации. С задачей — поссорить русских и их западных союзников. То есть с одной стороны, всучить Ста­лину компромат на англичан и американцев. А с другой — установив контакт с Россией, потом «засветить» эту связь, подбросив сведения о ней Западу.

356

Борман был суперспециалистом по интригам. Но впол­не соответствовал характеристике Мюллера: «Он слишком мелкая личность и не может думать как государственный деятель». В делах разведки он понимал не больше, чем Каль­тенбруннер. Зато именно в духе интриги идея ему очень по­нравилась. Он ведь и сам плел в точности такие же штучки, когда хотел поссорить тех или иных людей. К тому же под него сама «ложилась» мощная ветвь спецслужб, и он получал дополнительный противовес Гиммлеру. Партайгеноссе согла­сился оказать покровительство Кальтенбруннеру, в удобный момент и в нужном свете подъехал к Гитлеру, и тот дал «доб­ро». 9 июля Рунштедт вдруг получил приказ из Берлина — игру продолжать, а все запросы зондеркоманды удовлетво­рять и впредь в полном объеме. Словом, получалось, что подборкой и составлением разведданных для Москвы про­фессионально занимались штаб фронта и германские спец­службы! И очень сомнительно, чтобы такой объем сведений сеть Треппера могла поставлять в Центр до провала.

Кстати, вовсе даже не исключено, что деятельность Мюл­лера и зондеркоманды «Роте капелле» оказалась связана с од­ной из блестящих операций, проведенных знаменитым разве­дывательным партизанским отрядом Д.И. Медведева на Во­лыни. В июле 1943 г., примерно в то время, когда Рунштедту приказали давать исчерпывающие ответы на запросы Пан- нвица, и военным пришлось предоставить, в том числе, сверх­секретные сведения о складах химического оружия, Медве­дев получил от Центра информацию, что один из таких скла­дов расположен в г. Луцке. Москва дала задание разузнать о нем поподробнее, а при возможности похитить образец бо- еприпаса с отравляющими веществами. Это удалось осуще­ствить. Луцкие подпольщики А.Д. Ткаченко, П.И. Савельева и партизаны сумели установить местонахождение хранили­ща, организовали наблюдение за ним, а при перебазирова­нии склада, убив часового, дерзко выкрали химический сна­ряд-баллон, он был переправлен в отряд, а оттуда в Москву (А.Ф. Федоров, «Последняя зима». М., 1981).

357

Внешняя разведка СД и абвер к лету 1943 г. предприня­ли новые усилия по налаживанию связей с Западом. Шел­ленберг предпринял поездку в Турцию и через посла в Ан­каре фон Папена вентилировал вопрос, не может ли он использовать прежние связи в Ватикане? Папен, очевид­но, тоже не доверял этой лисе и ушел в сторону от ответа. Дескать, во внешней политике наломали уже столько дров, что трудно что-либо предпринять. А Канарис стал действо­вать через своего итальянского коллегу, начальника развед­ки генерала Аме. Начальник генштаба Италии маршал Ба- дольо контакты с англичанами и американцами уже уста­новил, подспудно готовя почву для выхода своей страны из войны. А Аме при поддержке Канариса водил за нос Герма­нию. Хотя военная разведка доносила о готовящейся изме­не итальянцев, адмирал этим сведениям ходу не давал, док­ладывал Кейтелю совершенно обратное.

Разведка СД представляла куда более тревожную ин­формацию. Гитлер обратил внимание на диаметральное рас­хождение. И Кейтель, чтобы подтвердить репутацию своего ведомства, послал Канариса в Италию для встречи с Аме. Выяснить на месте действительное положение дел, а заод­но повлиять на итальянцев, чтобы поддержать их верность союзу. Конечно, адмирал в командировку поехал с радостью. Но обсуждалось не поддержание верности, а меры, кото­рые надо предпринять, чтобы Германия не смогла помешать Италии «сменить ориентацию». Что могло потом подтолк­нуть аналогичные процессы и в рейхе.

Шелленберг о содержании переговоров узнал. Шофер Аме, исполнявший и обязанности домашнего слуги, был го­мосексуалистом. А его любовник являлся агентом СД. И хо­тя Шелленберг сам занимался закулисной дипломатией в аналогичном направлении, а в мемуарах изобразил себя ис­кренним другом Канариса, он, получив доказательства изме­ны адмирала, тут же составил на него исчерпывающее досье и представил Гиммлеру. Который сказал: «Оставьте досье у меня, при случае я ознакомлю с ним фюрера». И... положил

358

под сукно. Дело в том, что он сам уже колебался между вер­ностью и изменой. Данных о заговорщиках к нему стекалось много, из гестапо, например, представили подробный отчет о встрече, происходившей у отставного фельдмаршала Бека. Но рейхсфюрер СС прикидывал: чья возьмет? Вдруг оппо­зиция окажется сильнее Гитлера? Вдруг это внесет измене­ния в международную расстановку сил? Наконец, он знал и то, что в определенных кругах заговорщиков в качестве лучшей кандидатуры на пост главы государства называют... самого Гиммлера.

Любопытно отметить, что в это же время, в июне 1943 г., Рим посетил и Мюллер. Официальной причиной его визи­та было выяснить у итальянской тайной полиции, почему в их стране до сих пор не решается «еврейский вопрос»? Во взрывоопасной обстановке, которая сложилась в Ита­лии, это было, по меньшей мере, глупо. Государство Мус­солини и без того бурлило и разваливалось по швам, что­бы добавить масла в огонь — неизбежное возмущение при арестах и вывозе в концлагеря евреев. Подобную команди­ровку шефу гестапо мог разрешить и одобрить только ту­пой и прямолинейный Кальтенбруннер. Какова же была ис­тинная цель Мюллера, нам остается только гадать. Она мог­ла быть именно провокационной. Требованием крутых мер подтолкнуть итальянцев к обратному. Могла быть и иной. Не исключено, что Мюллер создавал в Италии собственную агентуру и отлаживал с ней запасные каналы связи в ожи­дании грядущих там перемен. Или... его поездка была свя­зана с визитом Канариса и деятельностью Шелленберга — шеф гестапо мог по своим каналам разнюхивать истинную подоплеку данных мероприятий.

5 июля на советско-германском фронте загрохотало не­виданное по размаху сражение на Курской дуге. И очень бы­стро стало ясно, что все надежды фюрера и ОКВ строились на песке. Если прежде германские генералы демонстрирова­ли великолепное оперативное искусство и благодаря этому побеждали, а советское командование противопоставляло

359

им только вынужденные и навязанные противником меры, то теперь русские военачальники проявили не менее высо­кое искусство. Оно, собственно, не взялось «ниоткуда». Но ведь для действий по принципам военного искусства требу­ются соответствующие силы и средства. Советское командо­вание их уже имело. Оно как следует подготовилось к опе­рации. Другими были и духовный настрой, и выучка бой­цов. Поэтому двойной перевес советских войск и техники, обеспеченный на Курской дуге, стал не «мертвым грузом», мишенями для снарядов и толпами пленных, как в июне 1941 г., а обернулся гибелью для нападающих.

10 июля, дождавшись, когда главные силы Германии увязли в сражениях, и на восток потянулись немецкие ре­зервы, американцы и англичане произвели высадку в Си­цилии. Там у них было уже «все схвачено». Спецслужбы США давно договорились о сотрудничестве с сицилийской мафией, которой Муссолини здорово прижал хвост. И к мо­менту десанта на острове в полную силу развернулась мощ­ная «пятая колонна» мафиози.

А 12 июля, когда на южном фасе Курской дуги немцы все еще пытались прорваться, углубившись до Прохоров- ки, на северном фасе советские войска сами вдруг перешли в массированное наступление, взламывая и круша боевые порядки дивизий вермахта, повыбитых в атаках.

И Италия стала разваливаться окончательно. 17 июля Гитлер говорил о положении в этой стране: «Лишь жесто­чайшие меры, подобные тем, к которым прибегал Сталин в 1941 году или французы в 1917-м, способны спасти на­цию...» Куда там! Итальянцы предпочли переворот. Собрав­шийся в Риме Большой фашистский совет подверг резкой критике политику Муссолини, доведшую государство до ка­тастрофы. Подключились генералы и король Виктор Эмма­нуил. Он вызвал к себе дуче и арестовал. Падение Муссо­лини вызвало общее ликование. Новое правительство воз­главил маршал Бадольо.

360

Фюрер намеревался немедленно отдать приказ находив­шимся в Италии германским войскам ударить на Рим. Го­тов был захватить и Ватикан, где собралась масса диплома­тов всех стран. Грозил: «Я пойду прямо в Ватикан. Вы ду­маете, меня смутит Ватикан? ... Мы вышвырнем оттуда это стадо свиней. Позднее можно будет принести извинения». Но Гитлера остановило то, что проводить такую операцию было нечем. Части, отправленные в Италию раньше, дрались на Сицилии. Остальные были на востоке. И дополнительно удалось наскрести лишь 8 дивизий во Франции и Южной Германии — некомплектных, находящихся в стадии пере­формирования. Поэтому решено было принять заверения Бадольо, что Италия не нарушит союз и не выйдет из вой­ны. Ясное дело, он лгал. И в Берлине знали, что он лгал. Но сделали вид, будто поверили. Чтобы хоть время выиграть и подготовиться к оккупации Апеннинского полуострова по­лучше. А военную разведку в лице Канариса, допустившую столь вопиющий прокол, Кейтель все же «отмазал». «Козла­ми отпущения» стали нескольких начальников отделов, их сместили и заменили другими людьми.

В руководстве зондеркоманды «Роте капелле» в начале июля тоже произошла замена. Ее начальник Гиринг давно страдал тяжелым хроническим недугом. И под этим предло­гом (но именно в разгар Курской битвы, когда стал обозна­чаться ее результат) Мюллер отозвал его. На его место был назначен гауптштурмфюрер Хайнц Паннвиц. Тот самый, ко­торый понравился шефу гестапо в Праге. И ставший дове­ренным лицом Мюллера. Перемена была не только персо­нальной. Паннвиц прибыл в Париж полный сил и энергии. И привез новый план действий. Он сообщил Трепперу, что Гиринг был слишком осторожным и «медлительным», по­этому не сумел перевести «функшпиль» из сферы военной разведки на уровень «политический». Как вспоминал Треп- пер, гауптштурмфюрер «играл роль джентльмена, имеющего дело с политикой лишь на самом высоком уровне».

361

Суть плана состояла в том, чтобы послать в Москву эмиссара, который должен будет сообщить, «что группа влиятельных немецких военных желает вести с Советским Союзом переговоры о сепаратном мире. Этот специальный посланник будет иметь документы, подтверждающие ис­кренность этого намерения, но у него будут также и доку­менты, свидетельствующие о том, что в Германии существу­ют круги, старающиеся найти взаимопонимание с Западом». По сути — не подкопаешься. Вроде бы действительно вби­вался клин между странами антигитлеровской коалиции. И как раз в таком ключе план был воспринят Треппером. Но на самом-то деле сведения о кругах в рейхе, искавших взаимопонимание с англичанами и американцами, вовсе не были дезинформацией! А важной информацией. И Мюллер, как было показано, такой информацией действительно рас­полагал. В Центр радировали запросы на этот счет, уточня­лись возможности и маршруты поездки.

Однако Гиммлер операцию с посылкой эмиссара к рус­ским категорически запретил. Стоп! Предлагаю читателю взглянуть повнимательнее на данный момент. Мы видим перед собой то самое «уравнение», которое позволяет од­нозначно вычислить искомое «неизвестное». Из того факта, что операцию запретил Гиммлер, ясно, что человек, приду­мавший акцию по установлению связей с Москвой и осуще­ствлявший ее руководство, был по служебному положению и месту в нацистской иерархии ниже Гиммлера. То есть не Борман, как предполагает Льюис Килзер. Но, несомненно, это лицо было по рангу куда выше гауптштурмфюрера (что соответствует всего лишь капитану) Паннвица. Остается — Мюллер. Поскольку руководство зондеркомандой он полно­стью замкнул на себя и был единственным «промежуточ­ным звеном» между Паннвицем и Гиммлером. (Точнее, над Мюллером был еще Кальтенбруннер, но его по всей сово­купности личных качеств в расчет можно не брать).

После запрета поездки в Москву возник другой про­ект. Вызвать советского эмиссара для переговоров в Париж.

362

И Центр вроде бы согласился. Встреча готовилась, оговари­вались место, время и прочие детали. Но прямой контакт не состоялся. Как пишет Треппер — из-за осторожности, кото­рую проявила советская сторона. В условленном месте рус­ский представитель не появился. Хотя... действительно ли сорвалась встреча? Кто знает. Единственный источник, со­общающий об этом, — мемуары Треппера. А он в данное время содержался в особняке зондеркоманды, под охраной. И всю информацию узнавал только от Паннвица и Берга. Считали ли они нужным говорить ему всю правду?

МЮЛЛЕР И АРМИЯ ВЛАСОВАКак вспоминал Треппер, «Красная капелла» весной и ле­

том 1943 г. несколько раз получала запросы Центра относи­тельно РОА — «Русской освободительной армии» генерала Власова. Интерес Центра к этим формированиям, как и к химическому оружию, был отнюдь не случайным. Если мы вспомним историю Первой мировой, то увидим, что Герма­ния, когда стало ясно, что сломить противника обычными средствами не получается, применила отравляющие веще­ства. А потом — отраву идеологическую. Сделала ставку на развал России изнутри с помощью оппозиционных движе­ний. И если уж идти по линии аналогий, то Февральская ре­волюция после побед 1916-го в военном отношении имела такие же последствия, как если бы советский тыл взорвал­ся и рухнул где-нибудь после Сталинграда и Курской битвы. Треппер пишет, что о власовцах германское командование и абвер предоставляли сведения очень охотно, тут уж немцы ничего не скрывали и не секретничали. Но очень похоже, что запросы Центра имели и другие последствия...

Впрочем, сперва надо отметить, что проекты идеологи­ческого разрушения СССР в Германии действительно суще­ствовали. Впоследствии фон Клейст признавал: «Надежды на победу в основном опирались на мнение, что вторжение вызовет политический переворот в России... Очень боль­

363

шие надежды возлагались на то, что Сталин будет свергнут собственным народом, если потерпит тяжелое поражение. Эту веру лелеяли политические советники фюрера». И та­кие надежды имели под собой куда более реальные осно­вания, чем в Первую мировую. Ранее уже отмечалось, что в1941 г. во многих местах население встречало оккупантов с радостью. Что были случаи, когда бойцы и подразделения не просто сдавались, а переходили к противнику с оружи­ем, желая воевать против коммунистов. В Белоруссии жите­ли начали создавать «народную милицию», в г. Локте Брян­ской области возникла антисоветская «республика», сфор­мировавшая отряды «Русской освободительной народной армии» (РОНА).

Были и другие примеры. Командующий 19-й армией Михаил Федорович Лукин, герой Смоленского сражения, попавший в плен тяжелораненным и перенесший ампута­цию ноги, направил обращение к германскому командова­нию с предложением создать альтернативное русское прави­тельство, чтобы «бороться против ненавистной большеви­стской системы». Он писал: «Народ окажется перед лицом необычной ситуации: русские встали на сторону так на­зываемого врага — значит перейти к ним — не измена ро­дине, а только отход от системы... Даже видные советские деятели наверняка задумаются над этим... Вряд ли все ру­ководители — заклятые приверженцы большевизма». Пол­ковник ВВС В.И. Мальцев, успевший посидеть в 1938 г., соз­дал в Ялте 6 добровольческих отрядов, а потом был принят в Люфтваффе и организовал русскую эскадрилью. В Юго­славии из белоэмигрантов начал формироваться «Охранный корпус» под командованием служившего ранее в царской армии генерала Б.А. Штейфона. В составе корпуса создава­лись казачьи сотни для отправки на Дон и Кубань. Актив­ное участие в этом приняли белые генералы Краснов, Шку- ро, Абрамов. Шкуро, например, говорил: «Мне бы только на Кавказ приехать, там меня каждый знает. Как приеду, сразу весь Кавказ подниму против большевиков».

364

Но не тут-то было. Никакие русские «союзники» нацис­там не требовались. Германская «остполитик» предусмат­ривала не «освобождение» СССР от коммунизма, а пря­мую колонизацию и последующую «германизацию» захва­ченных территорий. А в таком случае русские вооруженные формирования становились даже опасными. Ни на какие Дон и Кубань белогвардейские сотни не поехали. Корпус Штейфона (впрочем, в него записалось лишь 2 тыс. чело­век) оставили в Югославии для борьбы с партизанами, ох­раны путей сообщения, предприятий и шахт. С существо­ванием «республики» под Брянском временно смирились, чтобы не создавать себе проблем в ближних тылах. Но рас­пространять влияние на соседние районы ей не позволили. А белорусскую «народную милицию» разогнали. Объяви­ли, что если люди хотят бороться с коммунистами и пар­тизанами, пусть идут в полицаи. То есть служат под руко­водством СС и гестапо.

Однако вскоре затяжной характер войны и трудности восточной кампании вынудили германское командование смягчить позицию. Уже к концу 1941 г. добровольцев из пе­ребежчиков и пленных стали принимать в части вермахта. Их называли «хиви» («хильфсвиллиге» — «добровольные помощники»). Сперва их использовали на тыловых, сани­тарных должностях, позже стали доверять оружие. И порой таких «хиви» насчитывалось до 10—12 на роту. Потом сто­ронники более мягкой «остполитик» и белоэмигранты уло­мали командование вермахта на эксперимент: сформиро­вать «пробное» русское соединение. И в поселке Осинторф под Оршей стала создаваться из пленных «Русская народ­ная национальная армия» (РННА). Она насчитывала 7 тыс. человек. Желающих было гораздо больше, но немцы поста­вили ограничения. Главнокомандующий сухопутными вой­сками Браухич и командующий группой армий «Центр» Клюге посетили лагерь в Осинторфе, высоко оценили со­стояние «армии», пообещали, что добьются ее расширения и что РННА сможет внести значительный вклад на Восточ­

365

ном фронте. Но вскоре Браухич и Клюге полетели со своих постов, и «армия» так и зависла на уровне эксперимента.

Однако растущие потери и недостаточность пополне­ний вызвала другое решение. Стали формироваться «Остле- гионен» и «Остгруппен» — вспомогательные части, пример­но соответствующие батальону. Командовали ими герман­ские офицеры, а советские волонтеры служили на правах немецких солдат, в немецкой форме, с немецким вооруже­нием. Был введен пост главнокомандующего «Остгруппен», им стал генерал Хайнц Гельмих. Но, скорее, он занимался не командованием, а вопросами их формирования, учета и набора пополнений. Потому что такие части не сводились воедино, а преднамеренно распылялись по разным фрон­там и соединениям. Кстати, как раз широкое использование «хиви» и «остгруппен» было одним из факторов, позволяю­щих германским начальникам в докладах наверх занижать свои потери. На места убитых и раненых солдат ставили «хиви» из обозников и санитаров. А потери среди «хиви» никого не волновали, их вообще не брали в расчет.

Кампании террора и грабежа на оккупированных тер­риториях, расправы над пленными значитально охлади­ли энтузиазм тех, кто сперва счел немцев «союзниками» в борьбе со сталинизмом. И недоверие к русским — тоже ох­ладило. Когда в «экспериментальную армию» РННА, бес­цельно проторчавшую год в лагере под Оршей, пришел при­каз перейти на общие правила для всех «Остгруппен», то есть расформировать ее на отдельные батальоны, переодеть в немецкую форму и под командой германских офицеров разослать в разные места, в первую же ночь 300 человек ушло к партизанам.

Тем не менее значительный приток в антисоветские формирования продолжался и в 1942 г. На местах создава­лись отряды украинской, белорусской, прибалтийской, рус­ской, еврейской полиции. Да, и еврейской тоже — ей пору­чали надзор за соплеменниками в гетто, поддержание там порядка и выявление «врагов». В Циттенхорсте и Вустрау

366

открылись «учебные лагеря», где из специально отобран­ных пленных предполагалось готовить административные кадры для оккупированных территорий. Изрядную под­питку добровольцев немцы получили, когда прорвались на Дон, Кубань, Северный Кавказ. Казаки не забыли свердлов­ского геноцида в период Гражданской войны, «расказачива­ния» и репрессий во время коллективизации. Распространя­лись воззвания атамана Краснова. В Новочеркасске возник Донской казачий комитет, было объявлено о формирова­нии добровольческих частей, и призыв получил довольно широкий отклик. Сначала эти части возглавлял походный атаман Павлов, потом к фактическому руководству выдви­нулся Т.И. Доманов, бывший сотник белой армии, успев­ший познакомиться с местами заключения. В составе «Ост- группен» формировались также грузинские, армянские, се­верокавказские, крымско-татарские, калмыцкие батальоны, туркестанский легион. Для агитации горцев на Северный Кавказ посылали бывшего командира Дикой дивизии Сул­тан-Гирей Клыча, в создании Туркестанского легиона уча­ствовал один из мусульманских лидеров, Каюм-хан. Эстон­ским, латвийским и литовским «легионерам» немцы дове­ряли больше. Из них начали создавать полки и дивизии, перешедщие под эгиду СС.

Независимо от немцев и примкнувших к ним бело­гвардейцев и националистов антисоветскую агитацию вел эмигрантский Народно-трудовой союз (НТС). Он мечтал о «третьем пути» и действовал под лозунгом «за Россию без немцев и большевиков». Активисты союза, просочив­шись на оккупированную территорию, создали 120 групп в 54 городах. Они старались устроиться в различные учреж­дения Остминистериума (министерства Восточных террито­рий), представителями германских фирм на Востоке, в мест­ные муниципальные органы. Центры НТС возникли в Смо­ленске, Брянске, Киеве, Виннице, Днепропетровске, Одессе. Там, где получали доступ к типографиям, печатали листов­ки. Агитаторы старались войти в контакт с партизанскими

367

отрядами и вывести их из-под контроля коммунистов, вели работу в частях «Остгруппен». Зарубежные деятели НТС су­мели внедриться в упомянутый «учебный лагерь» в Вустрау, завербовали многих преподавателей и распространяли свои идеи. Здесь же стала издаваться литература НТС, замаски­рованная под «учебные пособия».

По мере развития событий на Восточном фронте в ру­ководстве рейха боролись две тенденции. Представите­ли первой, в том числе Гитлер, Борман, Гиммлер, стояли за прежнее отношение к побежденным, видя в них лишь «ун- терменшей» и потенциальных рабов. Представители вто­рой считали необходимым смягчить «остполитик»: свер­нуть террор, расчленить территорию СССР на формально «независимые» национальные образования со своими «пра­вительствами». Но оба течения в 1942 г. сошлись в одном — для активизации антикоммунистических сил в России нуж­но «имя». Авторитетный лидер. Хотя его роль понимали по- разному. Одни соглашались, что это нужно лишь в целях пропагандистской игры для разложения Советской Армии. Другие полагали, что это поможет создать гипотетическое «национальное правительство» в противовес Москве.

Как бы то ни было, раз согласие руководства было по­лучено, начался поиск подходящей фигуры. Одной из канди­датур был Яков Джугашвили, сын Сталина — видать, немцы так представляли русскую психологию, что после отца на­род признает «законным наследником» сына — наподобие Лжедмитрия. Однако от Джугашвили был получен отказ. Вторым кандидатом стал генерал Лукин, который и сам об­ращался с подобным предложением. Но, пережив в лагерях страшную зиму 1941/42 г., когда вымерли миллионы плен­ных, Лукин понял, что о союзе с нацистами не может быть и речи, и от дальнейшего сотрудничества с ними наотрез от­казался. (Любопытно, что после освобождения Лукин был арестован МГБ, и Сталину доложили о его нелояльном по­ведении в плену. Но Иосиф Виссарионович, расмотрев все

368

факты, репрессировать его не стал и велел выпустить. Даже вернул генеральское звание.)

Третьим кандидатом стал Андрей Андреевич Власов. В литературе до сих пор дискутируется вопрос, был ли он борцом за демократию или предателем? Что ж, из этой ди­леммы надо всего лишь изъять «или». Разве мало борцов за демократию (как и за прочие «кратии» и «измы») станови­лись предателями своей страны? Взять хотя бы заговорщи­ков Первой мировой: гучковых, Милюковых, керенских, на­несших России удар в спину? А многие «перестроечники» и «демократизаторы» 1980—1990-х разве не тянут на анало­гичное определение?

Власов встретил войну командиром 4-го моторизован­ного корпуса на Украине. Сражался хорошо, но попал в ок­ружение. Организовать прорыв не сумел или не смог, вме­сто этого приказал рассредоточиться и выходить мелкими группами. Сам выходил по вражеским тылам вдвоем с лю­бовницей, военврачом Подмазенко. Причем в деревни пер­вая заходила она, хотя и была беременной, а генерал ждал в укрытии. Когда выяснялось, что опасности нет, присое­динялся к подруге. Своих достигли благополучно, и Власов был назначен командующим 20-й армией. В битве под Мо­сквой ее штаб спланировал операции и начал громить вра­га без командующего, Власов еще подлечивался после вы­хода из окружения. Тем не менее, раз его армия отличилась, то и он прославился.

Был назначен заместителем командующего Волховским фронтом. Позже комфронтом Мерецков отмечал у него вя­лость, нерешительность, отсутствие инициативы, неспособ­ность самому принимать решения. Правда, эти характери­стики давались уже постфактум, изменнику, но поведению Власова во главе РОА они вполне соответствуют. А совре­менные исследователи выявили еще один любопытный штрих к психологическому портрету Власова. Его жена и Подмазенко, отправленная в тыл и родившая ребенка, не знали о существовании друг друга. И генерал писал им оди­

369

наковые письма. То есть совершенно одинаковые, будто под копирку. Чтобы не напрягаться и не придумывать лишнее. Писал на одинаковых листах бумаги, одной и той же руч­кой, видимо, на одном и том же столе, что одной, то и дру­гой, меняя только имена...

2-я ударная армия Волховского фронта еще в январе1942 г. перешла в наступление с целью деблокировать Ле­нинград. В тяжелых боях прорвала две полосы немецких укреплений, продвинулась на 60—70 км, заняв обширный район лесов и болот. И застряла. А горловину прорыва рас­ширить не смогли, ее ширина осталась всего 13 км. Отво­дить 2-ю ударную не стали, решили вместо этого подкрепить ее — она находилась всего в 30 км от позиций 54-й армии Ленинградского фронта, наступавшей навстречу. А коман­дармом вместо заболевшего генерала Клыкова стал Власов. Подкрепить его войска не удалось из-за катастрофы на юге. И опасность, угрожавшую 2-й ударной, командующий фрон­том Хозин (весной Волховский фронт объединили с Ленин­градским) заметил поздно. Лишь 16 мая, когда выявилось сосредоточение немцев на флангах, он начал выводить части из «мешка». 21 мая на это последовало разрешение Ставки. Однако немцы отход заметили, нажали, смяли отступающие боевые порядки и к 6 июня перекрыли горловину. В коль­це оказались 7 дивизий и 6 бригад. Впрочем, далеко не ком­плектных, во всех соединениях оставалось в строю 30 ты­сяч человек

Сталин снял Хозина, воссоздал Волховский фронт во главе с Мерецковым, с ним выехал начальник генштаба Ва­силевский с целью выручить армию. Сил оказалось мало. Авиации — на весь фронт 20 истребителей. Пехоту и тан­ки «выщипывали» по батальону из разных соединений. И к 21 июня пробили узкий проход, шириной 300—400 м. Ста­ли вывозить раненых. Но операция усугубилась ошибками самого Власова. Выход он толком не сорганизовал, за ране­ными бесконтрольно потянулась пехота, державшая эту са­мую горловину, и 23 июня немцы снова замкнули кольцо.

370

Следующей ночью Василевский и Мерецков организовали новый удар извне, передав окруженным, чтобы всеми си­лами атаковали изнутри, бросив тяжелое вооружение, тех­нику и поставив в строй всех, кого можно. Под утро кори­дор пробили.

Но Власов при этом отдал подчиненным такой же при­каз, как при прошлом своем окружении — разбиться на группы и выходить самостоятельно, кто как может. Люди выходили сутки, а 25 июня кольцо замкнулось окончатель­но. Многие просачивались и позже. Всего вышло 16 тысяч, погибло при этом 6 тысяч, 8 тысяч попало в плен. Коман­дарма искали, передали об этом указание партизанам, в тыл противника заслали несколько разведгрупп. Но он бродил по лесам. Снова вдвоем с женщиной-военврачом, своей оче­редной любовницей. В деревне Пятница обратился к старос­те, попросил устроить поближе к дороге. А как только на этой дороге показался отряд немцев, вышел и сдался им.

Доставленный в штаб генерала Линдемана, он дал ис­черпывающие показания о состоянии и расположении со­ветских войск (между прочим, многие попавшие в плен германские военачальники, в том числе Паулюс, отказыва­лись это делать, ссылаясь на присягу). После этого Власов попал в лагерь высшего комсостава под Винницей. И вме­сте с командиром 41-й дивизии Боярским составил док­лад, что большинство населения и армии приветствова­ли бы свержение советского режима, если бы немцы взя­ли курс на создание в России национального государства. На Власова обратил внимание офицер отдела «Вермахт- пропаганда» Хильгер. А потом его «опекуном» стал капи­тан Штрик-Штрикфельдт из разведотдела генштаба. Он был из «русских немцев», служил еще в царской армии. Поэтому господствующих взглядов на восточную политику не разде­лял. Но искренне верил, что ее можно изменить.

Сперва операция с Власовым проходила по ведомству отдела «Вермахт-пропаганда». За подписью генерала была выпущена листовка к советским солдатам, а затем «Смо­

371

ленская декларация» о том, что в Смоленске якобы соз­дан «Русский Комитет», и началось формирование РОА — «Русской освободительной армии». Германское командова­ние дало разрешение распространять этот документ только за линией фронта, чтобы спровоцировать дезертирство. Но Штрик-Штрикфельдт, вопреки запретам, сумел договорить­ся с летчиками об «ошибке», и часть тиража рассыпали над оккупированной территорией. Капитан счел, что среди насе­ления декларация вызовет нужный эффект, а затем, поста­вив руководство перед фактом, будет проще доказать необ­ходимость изменения политики.

Отчасти так и произошло. В Смоленск, в адрес несу­ществующего «Русского Комитета», пошли письма, ходоки. Приезжали добровольцы, разыскивая, где можно записать­ся во власовскую армию. А «хиви» и солдаты «Остгруппен» оживились: теперь вроде было за что воевать. Они сами на­чали считать себя «власовцами», прикрепляли на мундиры нашивки «РОА» и ждали, что скоро их переведут в «свою» армию. Но верховное командование дало инициативе отлуп, и Кейтель строго указал отделу «Вермахт-пропаганда», что не его дело заниматься политикой.

Осенью 1942 г. в Дабендорфе под Берлином была созда­на «школа пропагандистов». Предполагалось готовить что- то вроде комиссаров для работы в частях «Остгруппен», среди пленных и «остарбайтеров», разъясняя «обманы ком­мунизма». Количество курсантов было ограничено, одновре­менно обучалось 100 человек, так что и эта акция держалась на уровне эксперимента. Официальным начальником школы стал Штрик-Штрикфельдт, но под этой крышей обосновал­ся и центр «Русского освободительного движения» (РОД). В него, кроме Власова, вошли другие генералы и офицеры из числа пленных — М.А. Зыков, Г.Н. Жиленков, В.Ф. Ма- лышкин, Ф.И. Трухин и др.

Идеология РОД была совершенно запутанной. На нее оказал сильное влияние НТС — Трухин и ряд других дея­телей попали в Дабендорф из «учебного лагеря» в Вустрау,

372

где успели вступить в эту партию. Но во многих власовских документах и программах под «борьбой с большевизмом» понималась только борьба со Сталиным, который якобы из­вратил идеалы Октябрьской революции. Когда прорабаты­вали символику РОД, двуглавого орла и бело-сине-красное знамя германское начальство запретило — сочло, что они связаны с традициями «российской державности». И для на­рукавных нашивок и эмблем «власовцев» приняли символи­ку морского, Андреевского флага — синий косой крест на белом поле. Ее немцы признали «нейтральной» и разреши­ли. Контакты с Власовым установил и Шелленберг, разре­шил РОД иметь свою разведку — с условием, что она будет делиться информацией с СД. Впрочем, «сотрудничество» больше выражалось в том, что лучшие кадры, отобранные власовцами для разведки, СД просто изымала для себя.

Кем же были все эти власовцы (в том числе называвшие себя таковыми, не будучи связанными с Власовым), краснов- цы, легионеры и т.п.? Состав их был крайне неоднороден. Были среди них убежденные антикоммунисты. Были и «ан­тирусисты» — среди прибалтов, западноукраинцев, северо- кавказцев. Определенную часть составляло откровенное от­ребье, которому было без разницы кому служить, абы погу­лять и пограбить. А для очень многих пленных вступление во вражеские формирования было лишь способом выжить, вырваться из лагерей, где внушали — Родина вас все равно бросила. Такие записывались куда угодно. Приезжал вербов­щик от казаков — объявляли себя казаками, от украинцев — «хохлами». Иногда — в самообмане, что это способ при удоб­ном случае вернуться к своим. Некоторые и впрямь перебе­гали. Другие задумывались — у своих еще неизвестно что ждет, а здесь вроде жив, сыт, одет. И «прирастали». И в боях участвовали. После чего путь к своим был отрезан. Сделали первый шаг, а дальше плыли по течению, куда вынесет.

И героями власовцы не стали. Они откололись от од­ного берега и не пристали к другому — потому что его и не было. Вторая мировая была войной не «политической»,

373

а национальной. Речь шла не об идеологии, а о судьбах са­мих народов, быть им или не быть. А в таких условиях не­важно, что у тебя в голове и каковы твои побуждения и убе­ждения. Важно лишь то, в какую сторону направлена твоя винтовка. Сталин это понял. И взял курс на народное един­ство против врага. Выдвинул на первый план не идеоло­гические, а патриотические лозунги. Распустил Коминтерн. В начале 1943 г. восстановил Московскую патриархию. От­менил институт комиссаров в армии. Даже форму изменил, вернув термин «офицер» и офицерские погоны. И казачьи части восстановил — на стороне немцев сформировалось несколько казачьих дивизий, а на советской — 16 корпусов, в которые многие старые казаки шли добровольно, сража­лись с Георгиевскими крестами на груди, полученными за прошлую войну...

Тем не менее власовские и прочие антисоветские фор­мирования, несмотря на свой разношерстный состав, весной 1943 г. представляли очень серьезную опасность для Совет­ского Союза. Поскольку подрывали и раскалывали это един­ство, вели линию на превращение Отечественной войны в новую гражданскую. Да и сами по себе эти части представ­ляли хоть и разобщенную, но внушительную силу. В соста­ве германских войск насчитывалось до 800 тысяч советских граждан! В одной лишь зенитной артиллерии ПВО служило 80 тысяч «хиви». Некоторые исследователи приводят общую цифру в 1 миллион. Возможно, если считать с полицаями.

Это, кстати, еще без учета бандеровцев. Они формально немцам не подчинялись и объявили «войну на два фронта», Бандеру немцы даже посадили в тюрьму. Но реально ук­раинские националисты с германскими войсками в бой не вступали, а резали поляков и воевали с советскими парти­занами. Даже заключали с немцами соглашения о совмест­ных операциях против них. И германские оккупационные части, в свою очередь, бандеровцев тоже не трогали.

На фронте антисоветские части сражались отчаянно. Григорий Чухрай вспоминает бои на Дону, когда под Раз-

374

дорской казаки-красновцы вырезали части 1-го гвардейско­го стрелкового корпуса, и оголился фронт. Дивизию, где он служил, послали закрыть дыру, но в Раздорской казаки пре­градили войскам путь вместе с семьями и заявили: «Умрем с бабами и детьми, но безбожников в станицу не пустим!» Комдив Утвенко докладывал командованию: «Не могу я... понимаю, что задерживаю операцию... Не могу стрелять в женщин и детей! Снимайте, но не могу!» Тогда штаб фрон­та прислал две «катюши». Шарахнули, и станицы не стало... Но когда расположились в уцелевших домах, ночью маль­чишка швырнул в окно гранату...

С немцами при отступлении ушло много жителей Се­верного Кавказа. И с Дона ушел казачий обоз в 15 тыс. че­ловек — гнали скот, везли на телегах жен и казачат. Обоз попал в окружение, но Доманов, возглавив боеспособных казаков, прорвал фронт и вывел из кольца беженцев вме­сте с немецкими частями, за что был награжден Железным крестом. Их сосредоточили под Новогрудком, сформиро­вали «Казачий Стан», нечто среднее между беженским та­бором и войсковым соединением. Возникали и новые час­ти. Под Псковом организовывалась «гвардейская бригада РОА». В Польше — еще одно казачье соединение из эмиг­рантов и казаков-пленных — добровольческая дивизия ге­нерала фон Паннвица (к гауптштурмфюреру Паннвицу он никакого родственного отношения не имел).

Относительно самого Власова Штрик-Штрикфедьдт и прочие покровители договорились с командующими груп­пами армий и организовали ему две агитационные поездки по оккупированным территориям. В феврале-марте 1943 г. — в Смоленск, Могилев и Бобруйск. В апреле-мае — в Ригу, Псков, Лугу, Гатчину. Встречали его заинтересованно. Залы, где он выступал, были переполнены, толпа прорывали по­лицейские кордоны. Власов говорил о цели своей борьбы — создании независимого национального государства. Отвечая на вопросы, часто выдавал «желаемое за действительное» — например, что немцы «в союзе с русскими» помогут сбро­

375

сить «диктатуру Сталина» так же, как русские помогли Гер­мании освободиться от Наполеона. На одном из собраний даже спросил слушателей, хотят ли они быть рабами нем­цев, и аудитория дружно кричала: «Нет!» Хотя Власов тут же пояснил, что рабами немцев русские станут, если будут за­щищать коммунизм, а, выступая против него, превратятся в друзей и союзников. (Правда, в искренности антикоммуниз­ма местного населения можно усомниться. Скорее, восторги были вызваны тем, что люди видели «своего» генерала, ко­торый обещал нечто иное, чем оккупация и грабеж).

Именно в это время «Роте капелле» стала получать за­просы Центра о РОА. И... Мюллер немедленно предпри­нял решительные действия против власовцев. Судя по все­му, приняв запросы и в качестве целеуказания. Составил доклад, выступая против использования Власова. Выска­зывал опасения о его надежности, возможности открытия фронта, если генералу позволят создать свои части. Подчер­кивал и опасность восстания внутри Германии, где скопи­лось 3 млн. советских граждан, и даже заявлял, что его ап­парат не в состоянии гарантировать спокойствие и беспе­ребойную работу тыловых предприятий, если руководство решит сделать ставку на Власова. Агентура гестапо скомпо­новала подборку «нелояльных» цитат из выступлений гене­рала на оккупированных территориях. И все это Мюллер представил Гиммлеру.

Рейхсфюреру СС цитаты тоже не понравились, он доло­жил Гитлеру. Фюрер разгневался, устроил выволочку Кей­телю. И тот отдал приказ: «Ввиду неквалифицированных бесстыдных высказываний военнопленного генерала Вла­сова во время поездки в Северную группу войск, происхо­дившей без ведома фюрера и моего, перевести его немед­ленно в лагерь для военнопленных». Покровители генерала кое-как выгородили его, добились замены лагеря домаш­ним арестом. Но 8 июня 1943 г. на совещании в Бергхофе Гитлер все расставил на свои места. Он заявил: «Мы нико­гда не создадим русской армии, это чистая химера», и рас­

376

порядился сохранить «власовское движение» только в рам­ках пропагандистской акции.

Кейтель запретил Власову набор добровольцев и поезд­ки на оккупированные территории, после чего генерал со­всем пал духом и практически на год вышел из игры. А уже сформированные русские части было решено использовать не на фронте, а в тылу, против партизан — Гиммлер при­шел к выводу, что так их легче держать под контролем, да и «лояльность» можно проверить в карательных акциях. Та­ким образом, все планы создания широкого антисоветско­го движения, собственно, оборвались.

На власовцев сыпались и удары помельче. Лучший про­пагандист РОД М.А. Зыков (он же Цезарь Вольпе, в про­шлом один из помощников Бухарина), собравшийся в аги­тационную поездку на фронт, был вдруг вместе со своим адъютантом вызван людьми в штатском и увезен в неиз­вестном направлении — гестапо уничтожило его под пред­логом, что он еврей и марксист.

С лета 1943 г. Мюллер развернул и преследования НТС. Эта организация вынашивала планы воспользоваться момен­том «междувластия», когда германские войска будут отсту­пать, а советские органы еще не утвердятся, чтобы разжечь «национальную революцию». Ее структуры активизирова­лись, выдвигая лозунги «За свободную Россию без немцев и большевиков!», «Покончим с Гитлером, возьмемся за Стали­на!», готовили открытые выступления. Гестапо прошлось по ним круто. Были разгромлены группы НТС в Минске, Смо­ленске, Молодечно, Пинске, Барановичах, Одессе, Ровно, Вар­шаве, Пскове, Борисове. 30 активистов было казнено, более 150 отправлено в концлагеря. Практически вся сеть, создан­ная на оккупированных территориях, прекратила существо­вание. Что объективно тоже играло на руку России. Пото­му что агитация НТС сбивала людей с толку, мешала обще­национальному единению против Германии.

Ну а переброска антисоветских формирований про­тив партизан дала чисто отрицательные результаты. Мно­

377

гие солдаты готовы были сражаться на фронте «против ти­рании». А в тылу они становились свидетелями зверств ок­купантов — похлеще любой «тирании». Да еще и самих их привлекали к участию в кровавых акциях. Напомню, что во избежание травмирования психики эсэсовцев Гиммлер распорядился использовать для расстрелов женщин и детей как раз «вспомогательные» части из русских. Резко подско­чило дезертирство — солдаты бежали к партизанам и по­одиночке, и группами в надежде до прихода Советской Ар­мии выслужить прощение в борьбе. Были и массовые пере­ходы. Так, разведывательно-диверсионная «СС Дружина-1» под командованием подполковника Родионова была вместе с отрядом СС отправлена на карательную акцию в одну из белорусских деревень. Когда всех жителей выгнали из до­мов, построили в колонну и повели к месту казни, «дружи­на» по приказу Родионова открыла вдруг огонь в упор, пе­ребила всех немцев и ушла в лес.

Мюллер составил подборку из ряда подобных случаев и через Кальтенбруннера в сентябре 1943 г. она была пред­ставлена Гитлеру. То бишь подтверждала прежние выводы о «ненадежности» русских. На фюрера доклад произвел со­ответствующее впечатление. Он настолько рассвирепел, что приказал расформировать все части «Остгруппен», а сол­дат разослать в работу на шахты и заводы. Но тут уж при­шел черед ужаснуться армейскому командованию — при­каз вырывал из рядов вермахта сотни тысяч бойцов! И это после огромных потерь Сталинграда и Курской дуги! Од­нако подвернулся повод, чтобы уломать фюрера смягчить решение — измена Италии. Требовалось направлять вой­ска туда, да и участки, прикрывавшиеся итальянцами, ока­зались оголенными. Поэтому Гитлера уговорили на компро­мисс — русские части не расформировывать, а просто пе­ребросить с Восточного фронта на запад.

Надо сказать, что формирования власовцев, которые по разным причинам задержались на передовой, продол­

378

жали драться в полную силу. Бригада, созданная в брян­ской «республике» под командованием Каминского, насчи­тывала 5 пехотных полков, артдивизион, танковый батальон. При летнем наступлении Советской Армии она ожесточен­но обороняла г. Дмитровск в Орловской области, один полк целиком погиб под Севском — наши солдаты изменников в плен не брали. А при отступлении от Брянска с немцами опять ушел обоз беженцев — 50 тысяч человек. Части вла­совцев стояли насмерть и на Днепре. Чухрай описывал, как они сражались с двумя десантными бригадами, выброшен­ными на правый берег, и как он нашел нескольких повешен­ных товарищей с плакатиком: «Сталинским десантникам от власовцев привет!»

Но приказ есть приказ. К январю 1944 г. все части «Ост- группен» были переброшены во Францию, на Апеннины, на Балканы. 500 батальонов! Из которых могло бы быть сформи­ровано 50 с лишним дивизий!... «Казачий Стан» отправили в Италию, казачью дивизию Паннвица — в Югославию, брига­ду Каминского в Польшу, против партизан, остальных — кого тоже в Италию, а многих во Францию, для обороны «Атлан­тического вала». А германский Восточный фронт, соответст­венно, лишился 500 батальонов. Ох как ему нужных!

В заключение зададимся вопросом — а была ли вооб­ще возможна в условиях войны «демократическая револю­ция»? Ответ напрашивается отрицательный. Ведь любая ре­волюция, под какими бы лозунгами она ни происходила, это, прежде всего, колоссальное социальное потрясение, по­литический раскол, раздрай и хаос. Можно еще раз вспом­нить Февраль 1917-го. Но в 1943 г. ситуация отличалась, те­перь Россия воевала не с кайзеровской Германией, для кото­рой было достаточно выгодного сепаратного мира. То есть даже при гипотетическом успехе «революции» выиграла бы никакая не демократия, а нацизм. И получается, что не кто иной, как Мюллер, предотвратил эту опасность. Да еще и Восточный фронт ослабил...

379

ГЕСТАПО ГРОМИТ АБВЕРПлан, представленный Мюллером для обоснования

«игры» с русскими, стал известен еще нескольким руково­дителям рейха. И Шелленберг вспоминал, как по поручению Розенберга пытался проделать то же самое, через своего агента доктора Лангбена связался в Швеции с представи­телями русских. Как он пишет, «тем самым я хотел оказать давление на западных союзников, распространяя информа­цию о таких переговорах с помощью третьей стороны. Но мои попытки не дали результатов, так как Сталин — явно не доверявший нам, чему способствовало неуклюжее вме­шательство Риббентропа,— резко изменил курс. Могло быть и так, что Сталин намеревался провести всего лишь тактический маневр, чтобы со своей стороны оказать дав­ление на западных союзников».

Поиски контактов с Западом, как и всевозможные про­екты заговоров, после разгрома под Курском, естественно, стали еще более интенсивными. Хотя серьезность этих заго­воров оставалась весьма сомнительной, и их участники ко­лебались. Так, фельдмаршал Клюге, загремев в опалу, вроде бы примкнул к оппозиции. А когда его вернули на службу, сменил тон. Вдобавок фюрер откровенно «покупал» своих военных. Тому же Клюге ко дню 60-летия переслал чек на 250 тысяч марок. И фельдмаршал растаял в благодарностях. Какая уж тут оппозиция!

Не имел оснований для недовольства и Гиммлер. 25 ав­густа 1943 г. фюрер наконец-то назначил на все еще вакант­ный пост протектора Богемии и Моравии Фрика, а рейхсфю­рер СС получил вожделенный портфель министра внутрен­них дел. А «по совместительству» стал еще и... министром здравоохранения. Поскольку это направление в Рейхе было тоже передано министру внутренних дел. Временно — но так и забыли, оставили.

380

Впрочем, в некоторых отношениях Гиммлер явно вы­глядел человеком «не от мира сего». Шел уже 1943 г., а рейхсфюрер СС, будто не видя реального положения на фронтах, самозабвенно трудился над третьим вариантом плана «Ост» — планом германского заселения советских территорий. Писал главному разработчику доктору Майе­ру: «В район заселения на Востоке следует включить Литву, Латвию, Эстонию, Белоруссию и Ингерманландию, а также весь Крым и Таврию. Таково мое первое замечание, соглас­но которому Вы сможете соответствующим образом пере­работать план... Упомянутые области должны быть тоталь­но германизированы, то есть тотально заселены...»

Причем в понятие «Белоруссия» Розенберг (тоже, ви­дать, «не от мира сего») предлагал включить территории «вплоть до Орла и Твери». А «тотальная германизация», как уже отмечалось, означала избавление от «неарийских элементов». Уже началось даже экспериментальное созда­ние военизированных германских колоний, каковые в пер­спективе должны были покрыть захваченные земли. Первую такую колонию организовывал обергруппенфюрер Глобоч- ник в районе Замостья. Для этого в марте 1943 г. было из­гнано 100 тысяч жителей из 293 деревень. Из них 17 тысяч расстреляли, 20 тысяч отправили в концлагеря, а детей ото­брали у родителей для «германизации». План «Ост» добро­совестно дорабатывался и перерабатывался вплоть до ян­варя 1944 г. А работа над планом демографического пере­устройства Европы (в три этапа— «Европа-1», «Европа-2», «Европа-3») продолжалась аж до осени 1944 г.!

Гиммлер по-прежнему увлекался своими научными раз­работками, его общество «Аненэрбе» размахнулось до 50 институтов и исследовательских центров. Причем повы­шенное внимание рейхсфюрера по-прежнему привлекала сексуальная сфера. Например, зимой 1942/43 г. доктор Ра- шер производил опыты с «сухим» замораживанием людей и разными способами их обогрева. Гиммлер лично предло­жил, чтобы испробовать отогревание женским телом. Док­

381

тор возражал — мол, вряд ли это что-то даст, но рейхсфю­рер настоял, ссылаясь на какую-то древнегерманскую ле­генду. Для экспериментов были выписаны четыре женшины из Равенсбрюка, сидевшие за проституцию. Одну Рашер ис­пользовать отказался из-за ее «нордических признаков», до­ложил — он не может допустить, чтобы арийку выставлять голой перед расово неполноценными подопытными. Но с ос­тальными начал работы. К замерзшим испытуемым подкла- дывали то одну, то двоих обнаженных женщин, заставляли то просто прижаться, то довести до полового акта. И Гимм­лер чрезвычайно интересовался результатами — хотя это происходило, когда германские армии погибали под Ста­линградом и Воронежем.

Потом терапевт Покорны предложил опыты по стери­лизации мужчин и женщин — чтобы сохранить рабочую силу побежденных народов, но не дать им размножаться. Такие эксперименты тоже начались. Стерилизацию осуще­ствляли с помощью сока какого-то южноамериканского рас­тения, рентгеновским облучением. Производились «кон­трольные» совокупления испытуемых. Ну а после этого по инициативе Гиммлера развернулась еще одна серия экспе­риментов. В Освенцим стали собирать женщин, родивших близнецов, и проводить исследования с ними — чтобы по­быстрее размножить германскую расу, и она смогла бы за­селить «германизируемые» территории. Эти «исследования» тоже продолжались до осени 1944 г., пока к Освенциму не прорвались русские танки...

Шелленберг всячески пытался вернуть шефа от его по­летов в облаках на землю, к поискам контактов с Западом. В августе через Карла Вольфа, начальника личного штаба Гиммлера, была устроена встреча рейхсфюрера СС с Лангбе- ном и одним из заговорщиков, министром финансов Прус­сии Попитцем. Который намекнул на возможность пере­ворота — дескать, хорошо бы освободить Гитлера от части возложенного на него тяжкого бремени и передать друго­му «сильному человеку», Гиммлеру. Тот сделал вид, что про­

382

пустил намек мимо ушей. Но санкционировал Шелленбер- гу дальнейшие игры с англичанами и американцами. Хотя решил — пусть связи осуществляются от лица самого Шел­ленберга, на его страх и риск. А дальше, мол, видно будет. И Лангбен отправился в Берн вести переговоры.

Дело это было весьма актуальным, поскольку Германия очутилась вдруг на грани полной катастрофы. 3 сентября1943 г. Италия подписала секретное соглашение с англича­нами и американцами о перемирии. И западные союзники начали высадку на Апеннинский полуостров. А 8 сентяб­ря правительство Бадольо объявило о разрыве с Германи­ей. Этот момент Второй мировой войны, кстати, выглядит очень некрасиво. С ним явно «не все чисто». Если бы вы­садка осуществилась на севере Италии, хотя бы в районе Рима, то расположенные на полуострове 8 дивизий Кессель- ринга оказались отрезанными и погибли. В ставке Гитлера и ОКВ это считали настолько само собой разумеющимся, что вечером 8 сентября уже заранее списали данные соедине­ния как «безвозвратно потерянные».

Кроме того, в данном случае силы антигитлеровской коалиции значительно пополнились бы, вобрав в себя италь­янскую армию. И союзники захватили бы мощную военную промышленность Северной Италии, работавшую на Герма­нию. Но... ничего этого не произошло. Несмотря на то, что генерал Маршалл и фельдмаршал Дилл действительно на­стаивали на такой операции, высадка началась на самой юж­ной оконечности полуострова, в Калабрии и районе Неаполя. К 10 сентября, когда это обозначилось со всей определенно­стью, в Берлине вздохнули с чрезвычайным облегчением.

После чего Берлин получил возможность принять от­ветные экстренные меры. Итальянские дивизии, хоть и имевшие подавляющее численное превосходство над нем­цами, да еще и находящиеся на родной земле, не получив поддержки американцев и англичан, вели себя совершен­но пассивно. Беспрепятственно позволили малочисленным частям Кессельринга оцепить себя. По требованию немцев

383

без единого выстрела сложили оружие. Покорно построи­лись в колонны во главе с офицерами и зашагали в лагеря военнопленных, откуда многим не суждено было вернуться. Столь же послушно дали себя разоружить и пленить италь­янские соединения в Югославии, Албании, Греции. А 13 сен­тября Отто Скорцени осуществил блестящую операцию, ос­вободив Муссолини — тоже без единого выстрела, охрана дуче не сопротивлялась. В Италии был воссоздан целостный фронт. И англо-американские войска в итоге ползли через весь Апеннинский полуостров более полутора лет (именно эти обстоятельства способствовали переброске «Казачье­го Стана» и еще ряда русских частей в Италию, а других — на Балканы).

В чем же была причина столь вопиющей ошибки союз­ников? Объяснения Эйзенхауэра, что для высадки на севере не доставал радиус действия истребителей, базирующихся на Сицилии, критики не выдерживают. При подавляющем превосходстве военно-морских и воздушных сил США и Англии это было не столь уж существенным препятствием. В конце концов, можно было воспользоваться аэродромами итальянских ВВС. Разгадка, по-видимому, кроется в другом. При высадке в Северной Италии страна почти полностью и практически сразу была бы занята союзниками — но в та­ком случае, чтобы восстановить фронт по Альпам, Гитлер наверняка оккупировал бы Швейцарию. С ее банками... Что ударило бы по всей мировой финансовой системе, а в част­ности, по интересам американской финансово-промышлен­ной верхушки. И было так, как было. Высадились на юге, где вдобавок опять подготовила почву итальянская мафия. На чьей совести остаются жизни итальянцев и евреев, погиб­ших в период германской оккупации, жизни американцев, англичан, французов, поляков, погибших в затяжных боях за Италию, — оставляю вопрос открытым.

Ну а всевозможных германских заговорщиков и пере­говорщиков, продолжавших поиски сепаратного соглаше­ния с Западом, не оставлял без внимания группенфюрер

384

Мюллер. Он взял «под колпак» так называемый «чайный салон фрау Зольф». Это была вдова министра колоний в правительстве кайзера Вильгельма, и на ее вечерах собира­лись гости из аристократических, дипломатических кругов. Некоторые были связаны с генералитетом и с абвером. За чашкой чая высказывались оппозиционные суждения, пе­ремывались кости фюрера, обсуждались всякие «междуна­родные расклады». В этот салон блестящая дама Елизавета фон Тадден, содержательница женской школы, 10 сентяб­ря ввела швейцарского врача Рексе, практиковавшего в од­ной из благотворительных больниц Берлина. Он, как ино­странец, вел себя совершенно свободно, вовсю критиковал нацизм и быстро стал «своим». Хотя был агентом гестапо. И к Мюллеру потекла богатейшая информация о посетите­лях салона и людях^ с которыми они связаны.

Своим ходом развивалась и операция «Медведь». Тут Мюллеру не мешал никто. Правда, Гиммлер посетил Фран­цию с инспекционной поездкой. Вероятно, как раз в пред­дверии его визита руководство «Роте капелле» вдалбливало Трепперу, что он не еврей. Но зондеркоманда рейхсфюре­ра не заинтересовала. Вместо этого он позаботился изу­чить анатомические подробности француженок и на пол­ном серьезе представил доклад фюреру, что не обнаружил у них признаков вырождения (и Гитлер замечание учел — теоретизируя по расовым вопросам и вспоминая францу­зов, стал делать оговорку: дескать, некоторые женщины у них еще сохранились от деградации).

Но затем операция «Медведь» приняла совершенно не­ожиданный поворот. 13 сентября вдруг... сбежал Треппер! Причем скрыться ему удалось удивительно легко. Готовил­ся он к побегу уже давно. Как и прежде, настаивал, что ему надо появляться в городе «во избежание подозрений». При­думал, чтобы ему «для конспирации» на время таких прогу­лок выдавали фальшивый паспорт и некоторую сумму де­нег — а то вдруг в облаву попадет или непосвященный по­лицейский захочет документы проверить и придерется. Да и13 Агенты Берии... 385

без денег человек в городе подозрение вызовет. Задержат, и «утечка» может случиться. Зондеркоманде придется раскры­ваться, объясняться насчет задержанного с посторонними.

Что ж, Паннвиц и с этим согласился. На прогулки Треп- пера вывозили на машине. Сперва в сопровождении не­скольких гестаповцев, потом с ним стал ездить один Берг. Разведчик продумал план. Он знал, что у пятидесятилетне­го Берга болит желудок. Вспомнил аптеку Белли на улице рю де Ром, где было два выхода. И наметил, что при оче­редной прогулке подскажет Бергу, будто знает очень хоро­шую аптеку, где есть лекарства от его недугов. Порекомен­дует туда зайти, а внутри собьет его с ног и удерет. Но все получилось куда проще, чем замышлялось. В день, выбран­ный для побега, Треппер показал аптеку и пригласил в нее заглянуть. А Берг... вдруг предложил ему сходить туда од­ному. А сам остался ждать в машине. И советский резидент благополучно улизнул.

Однако Паннвиц отреагировал еще более оригиналь­но. Он дал объявление о побеге Треппера! Его, с описани­ем внешности и фотографией, опубликовали в газетах, рас­клеили на столбах и тумбах в окрестностях Парижа! Полу­чается, гестапо оповестило на всю Францию, что Треппер действительно находился под арестом! Само расписалось перед советской разведкой, что вело с ней радиоигру! Ка­залось бы, уж теперь-то операция в любом случае должна была прекратиться? Как бы не так. «Функшпиль» продол­жился! Зондеркоманда открытым текстом и массовым тира­жом расшифровала свою операцию и, тем не менее, продол­жала ее осуществлять. Вывод отсюда может быть однозна­чный. Это еще одно доказательство, что «Роте капелле» и в самом деле полностью перешла к работе на русских. А о том, что эта работа велась с ведома Мюллера и под его руково­дством, говорит красноречивый факт: после столь крупно­го провала, как побег советского резидента, никто из руко­водства зондеркоманды не понес наказаний. Все сохранили свои посты. И даже серьезных взысканий не последовало.

386

Версий случившегося может быть несколько. Ранее упо­миналось, что через «Роте капелле» намечалась встреча с со­ветским эмиссаром, но сорвалась из-за осторожности рус­ских. Если это так, то побег и громогласное оповещение о нем могли стать дополнительной подсказкой для советской стороны, доказательством, что «Роте капелле» стремится к искреннему сотрудничеству. Если же такая встреча все же состоялась (без ведома Треппера), то подобный ход могла предложить Москва. Могла она предложить его и по ра­дио — не через Треппера, а через другую рацию. С целью проверки партнеров и чтобы покрепче пристегнуть их к своей упряжке.

И хотя свой побег Треппер, судя по всему, продумал и осуществил сам, гестапо очень четко подыграло ему. А ко­гда он связался с французским подпольем и попытался еще раз предупредить «непонятливый» Центр, что немцы водят его за нос, на резидента строго цыкнули, пусть и в дели­катных фразах. Мол, спасибо, все знаем, но хватит касать­ся этой темы.

А на другом участке, в Швейцарии, советская разведка понесла тяжелое поражение. Группу Радо разведка СД об­кладывала давно. Еще летом 1943 г. вокруг нее началась уси­ленная возня. Агентам шли звонки от неизвестных людей, передававших приветы от других агентов, называя их имена и псевдонимы (после оказывалось, что эти другие к звонкам отношения не имели, но из того, что их называли, получа­лось — они «засвечены»). Следовали нежданные визиты — вроде посещения Радо Ивом Рамо. О котором Радо знал, что он работает на немцев. И немцы знали, что он это знает. Че­рез радиостанцию арестованной французской группы Мо­риса германские спецслужбы передали Центру ряд просьб, и была организована встреча «курьера» с Александром Фу­том («Джимом»). При свидании «курьер» вручил ему ярко- оранжевый пакет, что позволило проследить «Джима» до дома. На Фута вывели и агентов-двойников, супругов Мар­тин. Все это дало результаты. Радо стал явно нервничать,

387

совершать ошибки. А рация «Джима» временно прекрати­ла работу — Фут уехал из Лозанны в Тессин под предло­гом лечения. Но сеть все еще работала. И осенью Шеллен­берг предпринял новые шаги.

Едва выяснилось, что фронт в Италии удержался, планы оккупации Швейцарии были Гитлером отменены. На него тоже давило окружение из-за швейцарских банков. Ведь с ними была связана и германская финансово-промышлен- ная верхушка, и Рейхсбанк, и экономика, и многие нацист­ские бонзы втихаря обеспечивали себе счета в Швейцарии. Да и поставки стратегических материалов и продукции из нейтральных стран, а то и из стран антигитлеровской коа­лиции нередко шли через ее посредничество. Поэтому фю­реру доказали, что сохранить нейтралитет Швейцарии вы­годно для самой Германии.

Однако Шелленберг ловко обыграл ситуацию. Он сно­ва встретился с руководителем швейцарской контрразвед­ки Массоном и другими должностными лицами. Блефовал отчаянно, выставляя себя доверенным лицом Гитлера. Ука­зывал, что является противником оккупации Швейцарии и что имеет возможность влиять на фюрера (хотя на сове­щаниях у Гитлера он бывал раза два в году — когда Гимм­лер его с собой брал по тому или иному вопросу). В общем, взял «на пушку», предупредив, что все его «миролюбие» мо­гут сорвать русские передатчики, действующие с террито­рии Швейцарии. И дожал.

Швейцарская полиция и контрразведка начали опера­цию против разведсети. Массон преднамеренно ударил по рациям. Решил сделать так, чтобы и требование Шелленбер- га выполнить, прекратить работу разведгруппы, и оставить в стороне собственного агента Ресслера. По приблизитель­ным координатам пеленгации, переданным немцами, пошел поиск — теперь уже швейцарскими пеленгаторными уста­новками. Когда в квартире у радистки Маргариты Болли («Розы») появился «электрик», которого она не вызывала, девушка доложила Радо. Он приказал ей отдать рацию ради­

388

стам Хаммелям («Эдуард» и «Мауд»), а самой срочно уехать к родителям в Базель. «Роза» обманула — вместо родителей переехала к любовнику Петерсу, агенту гестапо.

13 октбря взяли и Хаммелей, и Розу с Петерсом. Впро­чем, узнав, кто такой Петерс, его сразу выпустили. А у Хам­мелей нашли две рации, да еще и Радо неосторожно держал у них шифровальную книгу и «архив» донесений в Центр. Осталась одна рация — у «Джима», снова вернувшегося к работе. На нее теперь ложилась повышенная нагрузка, че­рез нее пошла вся информация от Ресслера и других цен­ных источников. В принципе, сеть можно было восстано­вить. Имелась и запасная рация, и двое молодых людей, уже изъявивших согласие стать радистами.

Но Радо запаниковал. Дошло до того, что он запросил Центр разрешить ему и «Джиму» укрыться в британской миссии и вести передачи из-под дипломатического прикры­тия англичан. Естественно, он получил строгий запрет. Но продолжал настаивать, сообщил, что уже установил «пред­варительные» контакты с англичанами. Москва охаракте­ризовала это как «беспрецедентное нарушение дисципли­ны». Требовала взять себя в руки, позаботиться о безопас­ности сети и восстановлении каналов радиосвязи. Но Радо уже мерещилась слежка, он скрылся из дома и прятался у знакомых. А 20 ноября, запелегновав передатчик в Лозанне, швейцарцы взяли «Джима».

Остальная сеть уцелела. На свободе остался помощник Радо журналист Пюнтер («Пакбо»), ценные агенты «Заль- тер» и «Лонг» — бывшие офицеры французской разведки, Рашель Дубендорфер («Сиси»), Ресслер («Люци») со свои­ми источниками в Германии. Но разные ветви организации не были связаны между собой, агенты не знали друг друга. Связь через Центр оборвалась, а Радо окончательно вдался в панику и со своей женой ушел «в подполье». Почти в пря­мом смысле этого слова. Они укрылись у одного из знако­мых в тесном чулане, где с трудом помещалась одна раскла­душка. И просидели там восемь месяцев! Не выходя нару­

389

жу, а порой и не двигаясь и почти не дыша: когда к хозяину приходила домработница делать уборку или собирались по вечерам соседи перекинуться в картишки. Хотя даже в слу­чае ареста имели бы больше удобства — швейцарская поли­ция была все же далека от гестапо. Видать, испугались, что их выдадут немцам. Или немцы придут в Швейцарию...

Швейцарцы, кстати, используя шифры Радо, тоже про­бовали вести радиоигру с Москвой. Но в Центре быстро поняли ситуацию и принялись водить их за нос, вызнавая, кто именно попался, о чем контрразведка знает, а о чем нет. Через два месяца это дошло и до швейцарцев, и они пре­рвали игру.

Ну а Шелленберг, одержав победу в Швейцарии, тут же получил увесистый удар от Мюллера. Потому что его собст­венный швейцарский переговорщик Лангбен оказался весь­ма активным. В поисках контактов на Западе он встречал­ся не только с Даллесом и англичанами, а и с представите­лями других стран. И один из них, представитель комитета «Свободная Франция», отправил в Лондон радиограмму: «Адвокат, эмиссар Гиммлера, подтверждает безнадежность для Германии военной и политической ситуации. Он при­был для поиска путей заключения мира».

Радиограмму перехватили и расшифровали службы аб­вера и гестапо. Канарис ее скрыл и предупредил об опасно­сти связанного с Лангбеном Попитца. А Мюллер доложил Кальтенбруннеру и Гиммлеру. Кальтенбруннер начал рас­следование. Гиммлер перепугался. И по его приказу Шеллен­берг отозвал Лангбена и немедленно арестовал. После чего его замучили на допросах. Измочалили пытками, а под ко­нец оторвали мужские части, отчего Лангбен скончался. На­помню, это происходило не в ведомстве Мюллера — а в ве­домстве «чистенького» Шелленберга. В гестапо-то, наоборот, отдавать посланца не хотели, чтоб там не проговорился.

Тем не менее своих планов Шелленберг не оставил. В де­кабре 1943 г. он лично отправился в Швецию, встретился там с представителем американского президента Хьюитом

390

и шведским банкиром Валленбергом, имевшим связи с бри­танскими правительственными кругами. У Хьюита он нашел полное взаимопонимание. Тот полагал, что «следует пере­местить как можно больше войск вермахта на восток, чтобы остановить русских, одновременно заключив мир с запад­ными державами». Правда, он предупредил, что не наделен достаточными полномочиями для переговоров. Но обещал слетать в Вашингтон, и если получит «добро», в течение февраля дать в стокгольмской газете «Тиднинген» объяв­ление: «Продаются ценные аквариумные золотые рыбки — 1524 кроны». Валленберг тоже пообещал предпринять со­ответствующие шаги.

Тайной дипломатией пытались заниматься не только заговорщики, но и высшее руководство рейха. Геббельс10 сентября 1943 г. записал в своем дневнике: «Я спросил фюрера, можно ли что-нибудь решить со Сталиным в бли­жайшем будущем или в перспективе. Он ответил, что в дан­ный момент нельзя... Фюрер считает, что легче иметь дело с англичанами, чем с Советами. В определенный момент, счи­тает фюрер, англичане образумятся...». 23 сентября следует другая запись: «Я спросил фюрера, готов ли он вести пере­говоры с Черчиллем...Фюрер предпочел бы переговоры со Сталиным, но не думает, что они будут успешными. Как бы ни сложились обстоятельства, сказал я фюреру, мы должны прийти к урегулированию либо с одной стороной, либо с другой. Рейх еще ни разу не выигрывал войну на два фрон­та. Поэтому нам следует подумать, как, так или иначе, по­кончить с войной на два фронта».

Планы возникали разные. Риббентроп додумался до се- вершенно фантастического проекта. Добиться созыва кон­ференции с русскими на высшем уровне. А Риббентроп при встрече со Сталиным пожертвует собой и убьет его. Точнее, не сам убьет, а возьмет с собой Шелленберга, и тот выстре­лит из микропистолета, спрятанного в авторучке. Когда он изложил это шефу разведки СД, тот ошалел, но согласился —

391

дескать, ладно, так и быть. Но вы сперва соберите такую кон­ференцию, вытащите туда Сталина, а дальше видно будет.

Шелленберг и сам предпринял несколько попыток ор­ганизовать убийство Сталина. Один раз — на Тегеранской конференции. Второй раз — забросив в Советский Союз двоих великолепно подготовленных парашютистов, муж­чину и женщину, снабженных специальным вооружением. Но советская контрразведка всякий раз оказывалась пре­дупрежденной. В Тегеране она предприняла должные меры предосторожности. А парочку парашютистов уже ждали на дороге в Москву и взяли под Вязьмой.

А Риббентроп, с ведома фюрера, все же попробовал пе­рекинуть «мостик» к западным странам. Посетил Испанию и тайно встретился там с англичанами. Но дорожку мини­стру иностранных дел перешла зондеркоманда «Роте капел­ле». После бегства Треппера ведущее место в радиообмене с Москвой занял Виктор Сукулов («Кент»). Он и раньше про­являл лояльность к гестапо, и Паннвиц признал его наибо­лее подходящей кандидатурой. Похоже, между ними даже завязалась личная дружба. Как раз через передатчик «Кен­та» пошла самая доверительная информация. Было сооб­щено, что он «поддерживает контакт с группой немцев, за­нимающих очень высокие посты, и в этих обстоятельствах имеет возможность получать и передавать сведения перво­степенной важности».

Такие сведения Сукулов и передал в январе 1944 г. Гес­тапо перехватило донесение посла одной из нейтральных стран в Лондоне о том, что «Запад встревожен быстрым про­движением Красной Армии» и о «тайной встрече для обсуж­дения складывающегося положения». Содержание перехвата немедленно попало от Мюллера в «Роте капелле» и было со­общено в Москву (эта радиограмма была принята и много позже расшифрована американскими спецслужбами, о ней пишет Д. Даллин). Советское правительство отреагировало. Газета «Правда» 17 января опубликовала статью «Из Каира сообщают». Указывалось, что по сведениям «нашего каир­

392

ского корреспондента» на Иберийском полуострове имела место встреча Риббентропа и британских представителей по поводу сепаратного мира. Отмечалось также: «Есть основа­ния считать, что эта встреча не была безрезультатной».

Англичане прекрасно знали, что никакого корреспон­дента у «Правды» в Каире нет. Но знали и то, что «Прав­да» — центральный советский официоз. То есть иниции­ровать публикацию мог только Сталин. Словом, назревал скандал, особенно в свете решений только что прошедшей Тегеранской конференции. И Черчилль письмом от 24 ян­варя поспешил заверить Сталина: «Мы и не думали о за­ключении сепаратного мира даже в тот год, когда мы были совсем одни...» Об отсутствии таких контактов отписал советскому вождю и Рузвельт. Дальнейших продолжений контакты Риббентропа не имели. Да и Шелленберг обещан­ного условного объявления о продаже золотых рыбок так и не дождался...

В это же время удар гестапо обрушился на абвер. Ми­лый «швейцарец» Рексе совсем завоевал доверие посетите­лей салона фрау Зольф. Потом сообщил, что едет в Швей­царию — не нужно ли передать какие-нибудь письма в об­ход цензуры? Ему с радостью передали целую пачку. И для западных представителей, и для своих гонцов, ведущих с ними контакты. В январе 1944 г. гестапо арестовало 75 че­ловек — всех посетителей салона и ряд их соучастников, в том числе бывшего помощника Канариса Остера. Потя­нулись нити и к другим сотрудникам абвера. В частности, к агентам абвера в Стамбуле Эриху Вермерену и его жене Элизабет фон Плеттенберг. Они успели получить предупре­ждение об опасности и переметнулись к англичанам.

Компромату на Канариса Гиммлер хода не дал. Но все рав­но очередное разоблачение связей с противником через со­трудников абвера переполнило чашу терпения Гитлера. 18 фев­раля он перевел Канариса на чисто номинальную должность «начальника управления коммерческой и экономической войны», а абвер приказал расформировать. Одна его часть,

393

«Амтсгруппе аусланд», занимавшаяся обработкой информа­ции общего характера и работавшая в контакте с министер­ством иностранных дел, передавалась в ведение оперативно­го отдела ОКВ. Другая — «Абвер Амт», составлявшая ядро секретных служб армии, отдавала все свои четыре подотде­ла РСХА. И из них было образовано новое, военное управле­ние РСХА, «Милитеришес Амт» под руководством полковни­ка Хансена. В общем заговорщики лишились самой удобной своей «крыши». Но, с другой стороны, великолепный и высо­копрофессиональный, выпестованный с кайзеровских времен мощный аппарат германской военной разведки накануне ре­шающих сражений 1944 г. оказался развален...

ОПЕРАЦИЯ «ВАЛЬКИРИЯ»Об офицерском заговоре против Гитлера написано

очень много. В исторической литературе, особенно запад­ной, ему уделяется чрезмерно повышенное внимание. Его возводят до уровня «антинацистского подполья», а то и «не­мецкого движения сопротивления». Впрочем, причина та­кого явления вполне понятна. В период «холодной войны», когда ФРГ стала членом НАТО, требовалось в обществен­ном сознании отделить Германию от нацизма. Вот и преуве­личивалось значение «немецкого сопротивления» — точно так же, как в СССР, чьей союзницей стала ГДР, преувели­чивалось значение немецкого коммунистического подпо­лья. Мюллер, кстати, отслеживал те и другие организации, и к коммунистам начал в 1944 г. засылать «долгоиграющих» агентов, которых красноречиво называл «люди победы».

Что же касается заговорщиков-военных, то стоит изу­чить их конкретные дела, чтобы понять — никакой серьез­ной оппозиции очень долгое время в общем-то и не было. В их число входили те, кто оказался обижен лично Гитле­ром, был недоволен ущемлением самостоятельности воен­ных с его стороны, считал его безграмотным военачальни­ком, был не согласен с теми или иными политическими ре­

394

шениями — например, войной на два фронта. Ну как можно говорить о политической оппозиции, если основа политики фюрера, то есть внешняя экспансия, отнюдь не бралась под сомнение. Большинство «оппозиционеров» выступало даже и не против нацизма, а только персонально против Гитле­ра. А отставной генерал Бек, считавшийся признанным ли­дером заговорщиков, прямо говорил: «Плохо не то, что де­лает Гитлер, а то, как он это делает». Повышенным гуманиз­мом многие из этих господ также «не страдали». Скажем, массовые расстрелы заложников во Франции начал заго­ворщик Штюльпнагель.

Ну и наконец, понятия «заговора», «оппозиции», «со­противления» должны выражаться в каких-то реальных де­лах. А вот их-то до июля 1944 г. практически не было. Ос­новная «деятельность» в течение долгих лет заключалась в частных разговорах друг с дружкой — дескать, а вот хоро­шо бы, если бы каким-нибудь образом — и оказаться без Гитлера... Причем существовало несколько течений. «Кру­жок Крейсау» (по названию поместья, где он собирался) во главе с графом Мольтке и графом Йорком был всего лишь подобием дискуссионного клуба молодых идеалистов. Здесь вариант свержения фюрера вообще не рассматривался, по­скольку члены кружка были принципиальными противни­ками насилия. Они только теоретизировали о неопреде­ленном будущем Германии и обсуждали радужные модели идеального государственного устройства, что-то вроде хри­стианского социализма.

Второе течение, состоявшее из офицеров, дипломатов и ряда административных работников, действовало по двум направлениям. Во-первых, шли бесконечные обсуждения за чаем или за рюмочкой списков будущего правительства и вариантов правления. Как уже отмечалось, в качестве буду­щего вождя Германии некоторые допускали даже кандида­туру Гиммлера. Другие рассматривали гипотетические ва­рианты возрождения монархии и спорили, кого из сыновей Вильгельма II стоило бы в этом случае возвести на престол.

395

А во-вторых, практическая деятельность сосредоточилась на поисках контактов с Западом. И эмиссары оппозиции толь­ко и делали, что торговались с второразрядными предста­вителями Англии и США, на каких условиях может быть заключен «мир без Гитлера». Мол, прежде чем развернуть борьбу против фюрера, надо получить твердые гарантии, что за Германией останутся ее завоевания. Тут уж, конечно, признаки заговора были налицо — но только не «движения сопротивления». Тем более, что все военные заговорщики оставались дисциплинированными служаками и приказы ОКВ и фюрера продолжали исполнять безоговорочно.

Видный американский исследователь У. Ширер отмеча­ет: «Можно только удивляться лидерам немецкого сопро­тивления, которые проявляли такую настойчивость в дос­тижении мирного соглашения с Западом и такую нереши­тельность в избавлении от Гитлера». Впрочем, несколько попыток покушения имели место. Но уж больно по-детски они выглядят. А то и вызывают сомнение в их достоверно­сти. Потому что поведали о них после войны немногие уце­левшие заговорщики, старавшиеся изобразить из себя ге­роических борцов с нацизмом. Нередко такие воспомина­ния проверке не поддаются, поскольку их авторы ссылаются только на погибших свидетелей. И иногда это смахивает на откровенную «развесистую клюкву». Взять хотя бы случай, будто генерал фон Тресков с тремя молодыми единомыш­ленниками в августе 1941-го собирался арестовать Гитлера в Борисове, когда тот прилетит в группу армий «Центр» — хотели якобы захватить его по пути с аэродрома в штаб. Но от попытки пришлось отказаться, потому что... вдруг обнаружилось, что у фюрера есть охрана. Да, вот так — ни больше ни меньше. Оказывается, не знали, что главу госу­дарства охраняют!

Потом были более реальные случаи — с бомбами. Но заговорщики сочли, что немецкие бомбы замедленного дей­ствия для покушения не годятся, они издают шипение пе­ред взрывом. Нужны, мол, только английские. Что ж, Лаху-

396

зен из абвера достал английские. И последовала операция «Вспышка». Название позаботились придумать в первую очередь. Но дальше все выглядит не столь гладко. 13 мар­та 1943 г., когда Гитлер прибыл на совещание в Смоленск, фон Тресков и Шлабрендорф решили передать ему бомбы в самолет под видом двух бутылок коньяка для берлинских друзей (как видим, груз даже не досматривался!). Подумы­вали о том, не убить ли фюрера тут же, на совещании. Но сочли, что при взрыве могли погибнуть генералы, которых (когда они «освободятся от присяги») не исключалось при­влечь на свою сторону. Простите, а пистолеты? Или автома­ты? От которых генералы, находившиеся в одной комнате с Гитлером, не погибли бы? Но нет, выбрали бомбы, передали в самолет, и они благополучно не сработали.

Еще об одном «покушении» поведал историкам пол­ковник Гернсдорф, также оставшийся в живых, в отличие от других участников описанных им событий. Дескать, он, Гернсдорф, вызвался пожертвовать собой. Фон Тресков дал ему две бомбы замедленного действия, он положил их в кар­маны шинели и 21 марта 1943 г. на выставке трофейной тех­ники должен был подойти поближе к фюреру и взорвать его вместе с собой. Но взрыватель по своей конструкции мог сработать минимум через 15—20 минут, а Гитлер со­кратил осмотр выставки до 8—10 минут, и покушение ока­залось невозможным. И это говорил военный человек! Ко­торому историки с какой-то стати поверили! Хотя, если уж офицер действительно решился пожертвовать собой и мог положить в карманы две мины, то не проще ли было вос­пользоваться обычной гранатой? Или пистолетом?

В сентябре 1943 г. пронести бомбу на совещание в Рас- тенбург взялся генерал Штифф. Но в последний момент струсил. А потом весь склад английских бомб, хранивших­ся у Штиффа, вдруг случайным образом взорвался. Тех са­мых бомб, которые в нужный момент имели привычку не взрываться. Ну а раз нет английских бомб — значит, и даль­нейшие покушения оказались невозможны... Не знаю, как у

397

других, а у меня сложилось впечатление, будто все подобные покушения очень лихо придумывались на тех же застольях. А как только доходило до дела, участники сами начинали на­кручивать себе дополнительные трудности и думать не о по­кушениях, а о причинах, позволяющих отползти в сторону.

Ну а в переговорах с представителями Запада у различ­ных групп оппозиции сквозил один и тот же мотив: мир с англичанами и американцами и продолжение войны на вос­токе. Да вдруг еще получится — в союзе с англичанами и американцами? Причем в западной литературе это почему- то подразумевается для «сопротивления» как само собой ра­зумеющееся. Хотя позволю себе заметить: даже в коммуни­стическом подполье вариантов мира Германии с СССР для продолжения войны на западе не рассматривалось. Но боль­шинство заговорщиков интересовал именно такой вариант.

О выработанном плане рассказал генерал Шпейдель, начальник штаба сосредоточенной во Франции группы ар­мий «Б» фельдмаршала Роммеля. План включал перемирие с англо-американцами, отвод немецких войск из Франции — но и западная коалиция границу не переходит. Кроме того, предусматривались арест Гитлера и предание его германско­му суду. Должно было сформироваться правительство во главе с Беком. При этом авторами планировалось продол­жение войны на востоке с сокращением линии фронта (от устья Дуная до Литвы). И подготовка с западными держа­вами «конструктивного мирного соглашения в рамках Со­единенных штатов Европы». (Поясню, Соединенные штаты Европы — это был еще кайзеровский проект, ради которо­го он начал Первую мировую. То есть под властью Германии должны были остаться все центральноевропейские страны, Польша, Балканы).

Генерал Бек тоже соглашался лишь «как минимум на продолжении войны на востоке». А в мае 1944 г. переслал в Швейцарию Аллену Даллесу вообще иждивенческий мемо­рандум. Указывалось, что западным странам надо бы ока­зать заговорщикам «маленькую» помощь. А именно: выса­

398

дить 2—3 десантные дивизии в Берлине, высадить круп­ные десанты в Гамбурге и Бремене, осуществить высадку во Франции, а уж тогда «оппозиция» сделает свою долю ра­боты — арестует Гитлера. Короче, сами можете судить, на­сколько серьезным было такое «подполье».

Ситуация изменилась лишь после того, как в ряды заго­ворщиков вступил граф фон Штауфенберг. Он, кстати, мно­гому научился у русских. Полтора года провел на Восточном фронте, занимаясь формированием частей «Остгруппен». И придумал фантастический проект о союзе с русскими ан­тисоветчиками — немцы сбросят Гитлера, а власовцы Ста­лина. Из России Штауфенберг попал в Северную Африку, при авианалете потерял руку, глаз. После чего был назначен начальником штаба Резервной армии — в нее входили во­енные училища, охранные гарнизоны на местах, формируе­мые маршевые пополнения. И штаб Резервной армии после разгрома абвера стал новой «крышей» заговорщиков. Точ­нее — Штауфенберг оказался единственным человеком, го­товым и способным не болтать, а что-то делать. Весь заго­вор осуществлялся силами одного человека!

Главным толчком к реализации путча послужили со­бытия на фронтах — высадка западных армий в Норман­дии и грандиозное наступления русских в Белоруссии, бук­вально раздавившее группу армий «Центр». Стала ясна бес­перспективность дальнейшей борьбы. А вдобавок возникла возможность переговоров с англо-американским командо­ванием! И, например, заговорщик Роммель 15 июля 1944 г. направил Гитлеру послание, что война неотвратимо идет к концу, и срочно требуются «политические решения». На­правил — и сказал приближенным: «Я дал ему последний шанс. Если он не воспользуется им, мы начнем действовать». Как нетрудно увидеть, тут уж речь шла не то что о нациз­ме, даже не о фигуре Гитлера — речь шла только о его уп­рямстве и нежелании трезво оценить ситуацию. Пусть за­ключает мир на западе или уйдет в отставку и даст заклю­чить мир своим преемникам. А если уж нет — только тогда

399

«начнем действовать». Однако самому Роммелю действовать не пришлось, он был ранен.

Были и другие факторы, заставляющие поспешить. При упоминавшихся арестах посетителей «салона фрау Зольф» нескольких участников заговора уже взяли — Кипа, Осте- ра. Другие попали под наблюдение, о чем Гиммлер преду­предил Канариса. А Штауфенберг решил установить кон­такт с коммунистами, его представители Лебер и Рейхвейн встретились с эмиссарами красного подполья Якобом, Зеф- ковым и Рамбовом. Но Рамбов оказался агентом гестапо. И остальных четверых участников встречи схватили. Воз­никла опасность, что гестапо раскрутит дело, и последуют новые аресты. Поэтому было решено приступить к опера­ции «Валькирия».

Это название, между прочим, было вполне официаль­ным, его предложил Гитлеру Канарис — план «Валькирия» предусматривал мобилизацию и действия Резервной армии, если внутри Германии восстанут миллионы «остарбайтеров» и пленных. Как раз в этом случае должны были подняться по тревоге и совместно выступить на усмирение курсанты училищ, охранные, гарнизонные, формируемые части, сол­даты и офицеры, пребывающие в отпусках, подлечившие­ся раненые. Ну а заговорщики решили использовать гото­вый план и его название в целях переворота. Но получилось так, что и в реализации плана движущей силой и исполни­телем оказался один человек, полковник Штауфенберг. Все ему пришлось делать самому, и договариваться, и связь дер­жать, и покушение собственноручно осуществлять.

Первый раз оно намечалось на 11 июля 1944 г., когда Штауфенберга вызвали в Оберзальцберг для доклада фю­реру о наличии и подготовке армейских резервов. Но на совещание не пришел Гиммлер. Когда Штауфенберг позво­нил в Берлин, взрывать ли бомбу, генералы-заговорщики со­чли: нет, не стоит, пусть все вместе соберутся — Гитлер, Ге­ринг, Гиммлер. Словом, опять готовы были отползти, найдя малейший предлог. Штауфенберг это, кажется, понял. И ре­

400

шил, что в следующий раз он будет взрывать в любом слу­чае. Однако при очередном его докладе о резервах, 15 июля, Гитлер ушел раньше времени. Для следующего доклада вы­звали в Растенбург на 20 июля...

Позиция «заговорщиков» представляется очень харак­терной. Многие из них в этот день просто не пришли на службу! Сказались больными и сидели дома, выжидая раз­вития событий. То, что произошло в Растенбурге, хорошо известно. Штауфенберг оставил на столе портфель с миной и вышел. А полковник Брандт, разглядывая карту, переста­вил портфель подальше, за тумбу стола. Что спасло Гитле­ру жизнь. Штауфенберг об этом не знал. Вместе с начальни­ком связи ставки Фельгибелем он увидел взрыв и помчал­ся на аэродром. А Фельгибель передал в Берлин условный сигнал.

Но за три часа, пока Штауфенберг летел в столицу, и 45 минут, пока он ехал с аэродрома в штаб на Бенделершт- рассе, остальные путчисты не предприняли ничего! Генера­лы Ольбрихт и Гепнер пили «за успех», другие слонялись без дела. И лишь после появления Штауфенберга дело зашеве­лилось, стали куда-то звонить, рассылать указания. Отреа­гировали на них только в одном месте. В Париже генерал Штюльпнагель по звонку из Берлина арестовал 1200 геста­повцев и эсэсовцев.

Однако представляется крайне любопытной позиция в этом деле Мюллера. Когда в Растенбурге оправились от шока, ему передали приказ арестовать участников покуше­ния. И шеф столь мощной организации отправил в штаб заговорщиков... всего трех человек. Оберштурмбаннфюре- ра Пифредера и двоих рядовых агентов. Которых, естест­венно, самих там сразу арестовали. Невольно складывается впечатление, что приказ был исполнен только «для галоч­ки». Вроде бы и какие-то меры предпринять — но при этом выждать развития событий, постраться опять сохранить за собой возможность переметнуться на сторону сильнейшего. Это, пожалуй, лишний штрих к психологическому портрету

401

Мюллера. Он был ярко выраженным приспособленцем. Лег­ко перешел от республики к нацистам. Потом переориенти­ровался на русских. А если ситуация грозила измениться, почему бы еще раз к другим хозяевам не пристроиться?

Путч, разумеется, провалился. Едва выяснилось, что Гитлер жив, большинство оппозиционеров тут же пошло на попятную, дало отбой уже переданным командам (а они и не выполнялись, переданные, никто не додумался занять телефонную станцию, занять радио — и в эфире прозвуча­ло обращение Геббельса, а потом выступление фюрера, на­глядно опровергшее информацию о его смерти). Фельдмар­шал Вицлебен, который должен был стать при переворо­те главнокомандующим, появился в штабе лишь под вечер. Пришел, констатировал, что ничего не получилось, и ушел. А часть заговорщиков мгновенно изменила и принялась ак­тивно подавлять мятеж в надежде выслужиться. Командую­щий Резервной армией Фромм и подполковники Гербер и Хайде арестовали своих коллег, Бека заставили застрелить­ся, а Штауфенберга, генерала Ольбрихта, полковника Мер- ца и лейтенанта Хефтена быстренько, без суда и следствия, расстреляли во дворе, чтобы замести следы и собственное участие в заговоре.

Немудрено, что такое «восстание» было ликвидировано одним лишь батальоном майора Ремера и горсткой эсэсов­цев Скорцени. Захватив штаб заговорщиков, он вдруг обна­ружил там и запертых гестаповцев. И Скорцени с удивлени­ем вспоминал: «Одно из двух: или путч явился таким сюр­призом для всеведущего гестапо, либо оно ошиблось, сочтя сведения об этом деле не заслуживающими внимания. Ведь для задержания вдохновителя переворота отрядили лишь двух агентов, что поистине необъяснимо».

В Париже аресты сотрудников гестапо и СС зондерко- манду «Роте капелле» чудом не зацепили. Она размещалась в отдельных особняках, и в суматохе о ней забыли. А ко­гда дошли известия, что покушение на фюрера не удалось, парижские путчисты сразу выпустили всех арестованных.

402

Мало того, устроили с освобожденными гестаповцами и эсэсовцами совместную гулянку в отеле «Рафаэль» и, назю­зюкавшись, братались с ними и пили на брудершафт. О ка­ком антинацизме тут можно говорить?

Однако ни пассивность во время выступления, ни отси- живание дома, ни брудершафты и извинения, ни даже уча­стие в подавлении и расстрел собственных товарищей ни­кого из участников и соучастников заговора не спасли. Гит­лер на этот раз не был намерен миндальничать и решил вырвать оппозицию с корнем. Гиммлеру он тоже не совсем доверял (раз тот вовремя не раскрыл это дело). Расследо­вание было поручено персонально Кальтенбруннеру. А тот создал специальную комиссию РСХА по делу заговора, и во главе ее поставил Мюллера. Покатились аресты. Вот тут уж Мюллер «отвел душу» на «интеллигенции», аристократии, военных «свиньях» (да ведь надо было и свое поведение во время путча замазать). Воспользовавшись правом командо­вать, шеф гестапо не без издевки отдал приказ Шелленбергу арестовать Канариса. Шелленберг изображает это в мемуа­рах в трагических и романтических тонах — в чем можно усомниться, вспомнив, что он и сам неоднократно доносил Гиммлеру на адмирала (и возмущался, почему рейхсфюрер не дает хода его докладам).

А Мюллер лично арестовал и допрашивал своего кол­легу Артура Небе, начальника V управления РСХА. Физи­ческих мер к нему не применял, тот ничего не скрывал. Да и что было скрывать? На дело оппозиция оказалась неспо­собна, зато бумаги исписала массу. Тут были и списки пред­полагаемых «правительств», и детально расписанные планы, и протоколы встреч и собраний. Канарис на это сокрушен­но сказал: «Эти типы из генерального штаба не могут обой­тись без писанины». Многие закладывали других в тщетной надежде спасти себя.

Да и вообще германский офицерский корпус в данной ситуации проявил себя совсем не блестяще. «Заговорщик» фон Клюге, приняв яд, писал Гитлеру: «Я всегда восхищал­

403

ся Вашим величием... Если судьба сильнее Вашей воли и Вашего гения, значит, такова воля провидения... Покажите себя столь же великим и в понимании необходимости по­ложить конец безнадежной борьбе, раз уж это стало неиз­бежно». Ну уж, знаете ли, если такое верноподданничество считать «немецким сопротивлением», то вообще трудно по­нять, кому и чему же оно «сопротивлялось». И чем же оно отличалось от нацизма?

Фельдмаршал Рунштедт, тоже считавшийся «заговор­щиком», когда запахло жареным, добровольно принял на себя обязанности председателя «офицерского суда чести», который изгонял из армии всех лиц, причастных к оппози­ции, и передавал на расправу Народному суду. В мемуарах ярым оппозиционером изобразил себя и Гудериан. Хотя и он после 20 июля стал членом «суда чести». А когда его на­значили начальником генштаба, первым делом потребовал от подчиненных публично поклясться в приверженности нацизму. Находившиеся в опале Браухич и Редер, чтобы не быть заподозренными в соучастии, выступили в печати с гневными осуждениями заговорщиков и с изъявлениями верности фюреру. Словом, германские военные вели себя ничуть не лучше, чем их советские коллеги в период ре­прессий 1937—1938 гг.

Расправа была крутой. Арестовали 7 тысяч человек, не только действительных заговорщиков или причастных к путчу, но и их близких, друзей или тех, кто просто знал, но не донес. Казнили около 5 тысяч. По распоряжению фюрера их предавали Народному суду Фрейслера. И смерть их жда­ла особо жестокая — тем способом, который был придуман для группы Шульце-Бойзена. Вешали в петле, перекинутой через мясницкий крюк. Суд над «главными виновниками» во главе с Вицлебеном и их казнь снимались на киноплен­ку. Смонтировали фильм для фюрера и его окружения. Хо­тели показывать и в армии, но отменили — сочли, что сол­даты и офицеры могут возмутиться.

404

Но стоит остановиться еще на двух моментах, напря­мую относящихся к нашей теме. К заговорщикам принадле­жал и полковник Хансен, начальник нового, военного управ­ления РСХА — того самого, что перешло к Кальтенбрунне- ру от абвера. И, воспользовавшись этим, Мюллер устроил там такую чистку, что практически доломал военную раз­ведку. То, что осталось от нее, поделили. Службы контрраз­ведки и диверсий отошли к гестапо, а сбора информации — к внешней разведке СД.

А подозрительность Гитлера после событий 20 июля усилилась. И он лично отдал приказ о прекращении радио­игры с русскими в рамках операции «Медведь». Но она и после этого не была прервана! Причем Треппер, как пра­воверный коммунист, в своих мемуарах категорически от­рицает работу Мюллера на советскую разведку. Он утвер­ждает, что Паннвиц и Берг действовали уже на свой страх и риск, видя близкий крах нацистов и переметнувшись на советскую сторону в надежде на благодарность победителей. Треппер пишет о Паннвице: «Сегодня мы располагаем дока­зательствами, что вплоть до мая 1945 г. в сотрудничестве с верным «Кентом» он ведет свою личную игру. До последних минут войны он передает военную информацию...»

Однако это, согласитесь, ни в какие ворота не лезет. Ну как мог бы какой-то гауптштурмфюрер продолжать опера­цию, запрещенную самим Гитлером? А начальство в течение девяти месяцев не знало и не интересовалось, где находит­ся подчиненный и чем он занимается? И не один подчинен­ный, а зондеркоманда. А начальником Паннвица был Мюл­лер. «Роте капелле» подчинялась только ему.

ДЕЛО ИДЕТ К РАЗВЯЗКЕПо вопросу открытия второго фронта, как и по многим

другим аспектам Второй мировой войны, в исторической ли­тературе существуют серьезные расхождения. Советские ис­точники утверждали, что союзники преднамеренно затяги­

405

вали высадку во Франции, выжидая, когда немцы и русские измочалят друг друга. Западные источники до сих пор зачас­тую повторяют, что англичане и американцы были просто не готовы к столь масштабной операции, как «Оверлорд».

Но стоит ли из чисто политических симпатий и анти­патий отрицать очевидные вещи? Наверное, пора уж от­решиться от красивых сказок и признать, что ни одна из держав, участвовавших в войне, чистым альтруизмом не занималась. Конечно, главной целью у всех стран антигит­леровской коалиции было сокрушение нацизма. Тут интере­сы сходились. Но ведь у всех партнеров были и свои част­ные интересы. И их тоже не упускали. Например, с началом Второй мировой США провозгласили во внешней торговле принцип «плати наличными». И лишь после того, как отка­чали у дружественной Британии все золотовалютные запа­сы (4,5 млрд. долларов наличными и 335 млн. в американ­ских акциях), приняли закон о ленд-лизе.

А весной 1943 г. Рузвельт направил к Сталину своего специального уполномоченного Дж. Дэвиса с конфиден­циальным письмом, где предлагал устроить «сепаратную» встречу без англичан на предмет послевоенного устройства мира. И поскольку советский лидер это предложение отверг, соответствующий разговор состоялся на Тегеранской кон­ференции, где президент США в отсутствии Черчилля от­кровенно подкатывался к Сталину с предложениями — дес­кать, после войны ослабленная Англия будет не в состоянии удержать свою огромную колониальную империю, поэтому американцам и русским стоит подумать о переделе «сфер влияния» за счет британцев. Сталин тогда отказался обсу­ждать этот вопрос.

Разумеется, частные интересы играли роль и при от­крытии второго фронта. Играли роль и сроки подготовки. Но «пришивать последнюю пуговицу к мундиру последне­го солдата» можно по-разному. Хорошо известно, что за­верения Черчилля о невозможности высадки в 1943 г. из- за подготовленной обороны немцев и значительного коли­

406

чества их войск во Франции, были ложью. Имея в своем распоряжении уникальную систему дешифровки «Энигма», британский премьер читал все германские радиограммы и прекрасно знал, что оборона на Атлантическом побережье слабая и воинских контингентов мало. Тем не менее, еще и на Тегеранской конференции он убеждал открывать второй фронт не во Франции, а на Балканах. И в мемуарах продол­жал доказывать, что это было бы выгоднее.

Советская пропаганда тоже в определенной мере пере­гибала палку. Вряд ли союзники выжидали, когда Германия и СССР взаимно выдохнутся. Подорвать советские силы до нулевого уровня было не в интересах Запада — требова­лось еще и с японцами воевать. Но разве не естественно желание начать активные операции попозже, понести по­тери поменьше, сохранить побольше жизней своих солдат? А значит, сохранить и больший вес к тому моменту, когда придет пора делить плоды побед. И из всей совокупности действующих факторов для открытия второго фронта лето 1944 г. получилось оптимальным сроком. С одной стороны, почти все германские резервы оттянулись на восток, вос­полняя понесенные ранее потери. С другой, русские уже вы­ходили к своим государственным границам, а в оккупиро­ванных странах Европы стало утверждаться мнение, что Со­ветская Армия одна побеждает немцев, и, соответственно, росли прокоммунистические симпатии.

Мог ли действительно принести выгоду план Черчил­ля о высадке на Балканах? Здесь тоже ответ напрашивает­ся однозначный. План был чисто политическим, но с воен­ной точки зрения бесполезным. Ну и ползли бы союзни­ки по Балканскому полуострову от одного горного рубежа к другому — точно так же, как ползли в Италии. И что из этого? А советские войска выходили к этому региону широ­ким фронтом, и после Ясско-Кишеневской операции Балка­ны сами «посыпались» — 20 августа 1944 г. вышла из войны Румыния, 26 августа Болгария. И немцам пришлось бросить Грецию без боя, еле-еле и с огромными потерями вытаски­

407

вая оттуда свои части (реализовался именно тот вариант, который случился бы и в Италии, если бы высадка про­изошла не на юге, а на севере).

Летние планы союзных армий были четко скоордини­рованы по времени. И тут стоит отметить еще одну «проти­воположность» между Сталиным и Николаем II. Царь про­водил весьма лояльную линию по отношению к западным союзникам. Шел навстречу их требованиям, а то и капри­зам. Сам же в случае какой-либо нужды выступал доволь­но скромным и вежливым просителем. Но приводило это к тому, что союзники откровенно наглели, часто пытались диктовать свои условия, сесть «на шею», даже позволяли себе лезть во внутренние дела русских и навязывать свои политические условия. Сталин, напротив, держался по от­ношению к западным державам твердо и независимо, руко­водствуясь лишь собственными соображениями. И считал их должниками России, а себя — вправе предъявлять им решительные требования. Наоборот, вынуждал их высту­пать скромными просителями, ежели что-то нужно. И это оказывалось гораздо эффективнее. Слушались, соглашались. Даже и не пытались заноситься, как перед царем. И автори­тет России в составе антигитлеровской коалиции был куда выше, чем в составе Антанты.

Летом 1944 г. первыми начали союзники. 6 июня тучи самолетов, армады кораблей и дивизии десантов обруши­лись на берега Франции. Хотя скрыть столь масштабную подготовку было невозможно, для германских войск опе­рация оказалась столь же неожиданной, как их собствен­ные удары во Франции в мае 1940 г. и по России в июне 1941-го. Часть офицеров поехала на выходные в тыл, неко­торые части ушли на учения, а командиры отбыли на сове­щания. Прошляпили немцы и время высадки, и место — ее ждали в районе Па-де-Кале, в самой узкой части пролива, а не в Нормандии. Разведка-то доносила обратное, но гер­манское командование считало такие сведения дезинфор­мацией. Даже когда высадка уже началась в Нормандии, а

408

не возле Кале, тем, кто докладывал об этом, приказывали не паниковать. Мол, то, что происходит у вас — отвлекаю­щий маневр.

Да и сами планы германских генералов по отражению десантов оказались никуда не годными. Они базировались на опыте Дюнкерка. На том, что высадившегося противника легко можно будет сбросить в море немедленными контр­ударами танковых и моторизованных соединений. Сразу, пока враг не закрепился. Но ведь теперь плацдармы при­крывались мощнейшим, многослойным огнем корабельной артиллерии! И контрудары танков, спешно перебрасывае­мых к местам вторжения, вводимых в бой по частям, как раз и попадали под этот огонь. А бронедивизий во Фран­ции было всего четыре... 23 июня началось и советское на­ступление в Белоруссии, операция «Багратион», Восточный фронт тоже был взломан. И с востока на запад, как и с за­пада на восток перебросить никаких подкреплений было уже нельзя...

«Атлантический вал» рухнул. И продвижение англо- американских войск пошло очень быстро. Способствовало этому еще одно немаловажное обстоятельство. Весьма зна­чительную долю германских войск во Франции составляли части «Остгруппен» — русские, туркестанские, грузинские, армянские батальоны и «легионы». На востоке, как ранее отмечалось, они сражались очень хорошо. Одни — будучи убежденными антикоммунистами и антисталинистами. Дру­гие просто из-за того, что знали — если попадутся в плен или даже перейдут фронт, их ждут крупные проблемы. Во Франции ситуация была иной. Французы «сталинистами» никак не были. И относились к бойцам «Остгруппен» со­всем иначе, чем к немцам. Охотно общались, приглашали в гости, на сельские праздники. Многие солдаты обзавелись местными подружками. А французские группы сопротивле­ния принялись усиленно разлагать русские части. Иногда — через девушек. Иногда — через соотечественников-эмигран- тов, занявших антинацистскую позицию. Одним из лучших

409

агитаторов считалась, например, «красная княгиня» Тамара Волконская, благодаря ее доверительным беседам только за один день в отряды «маки» ушло 85 человек.

Дезертирство приняло значительные масштабы — бег­лецов укрывали, передавали по конспиративным цепочкам. В результате на территории Франции возникло около 50 русско-советских партизанских отрядов: из перебежчиков «Остгруппен», бежавших пленных, эмигрантов. Ну а когда началось вторжение англичан и американцев, русские сол­даты при первых же столкновениях стали сдаваться. Ино­гда — целыми частями и подразделениями, перебив немец­ких командиров. Тут уж никаких препятствий к сдаче не было, «Смерша» н ет— не расстреляют. Да и те, что гото­вы были драться за «новую Россию», отнюдь не стремились служить «пушечным мясом» для Германии. Многие не про­сто сдавались, а стремились вступить в союзные армии в надежде выслужить гражданство и осесть после войны за границей. Всего во Франции англичане и американцы взя­ли 250 тысяч пленных, и большинство из них составляли солдаты «Остгруппен».

В августе войска союзников стали приближаться к Па­рижу. «Роте капелле» все еще продолжала свою работу. Но «повернутые» передатчики постепенно выводились из опе­рации и замолкали. Осталась только рация «Кента»-Суку- лова, выходившая в эфир под позывными «Марс». Когда на­чалась эвакуация германских учреждений из Франции и ее столицы, «Кент» запросил Москву, остаться ли ему в Пари­же и ждать освобождения города или ехать с «немецкими друзьями»? Ответ был категоричным — ехать, но не преры­вать связь с Центром.

Треппер находился в это время на свободе, он давно ус­тановил контакты с подпольем и французскими партизана­ми и разработал операцию против «Роте капелле». Настрое­ния в Париже царили панические, эвакуация превращалась в бегство, немцы спешно грузили на машины имущество, жгли документы, а многое бросали, только бы уехать самим.

410

И Треппер планировал в этой суматохе с отрядом коммуни­стов блокировать особняк, где размещалась зондеркоманда, и не дать ей удрать — захватить в полном составе и со всей документацией. Однако когда он запросил через рацию ком­партии разрешения у московского начальства, Центр ему строжайше запретил подобные действия. И ему пришлось лишь наблюдать издали, как под руководством Паннвица гестаповцы набивают в машины папки с бумагами, грузят радиооборудование группы «Функшпиль», и как колонна автомобилей покидает город.

От остальных участников радиоигры гестапо избавля­лось. Перед отступлением из Франции и Бельгии большинст­во агентов, арестованных по делу «Красной капеллы», были казнены. В это время вообще шли повальные «чистки» тю­рем. Да и Мюллер, видимо, счел, что в его деле «лишние сви­детели» не нужны. Если бы сведения о продолжавшейся игре просочились к своим же германским конкурентам или к спецслужбам западных держав, это могло нарушить контак­ты Мюллера с русскими и поставить под сомнение возмож­ность перехода к ним. Он ведь и сам несколько раз пользо­вался всевозможными информационными утечками, разру­шая контакты с Западом Шелленберга, Риббентропа, абвера. Ну а судьбы конкретных людей его не интересовали.

Число сотрудников гестапо, участвующих в работе, тоже сводилось к минимуму. Зондеркоманда с отступающи­ми германскими войсками эвакуировалась в Эльзас. И здесь была расформирована. Во исполнение приказа фюрера о прекращении операции «Медведь» — все честь по чести. Большинство сотрудников разослали по другим назначени­ям. Но главное рабочее ядрышко сохранилось — Паннвиц, Сукулов и еще несколько особо доверенных лиц. Из Эль­заса эта группа двинулась в горы Шварцвальда и, наконец, обосновалась в Брегенце на живописном берегу Боденского озера. Откуда продолжила передачи в Москву. Теперь, есте­ственно, и речи не могло быть, чтобы получать разведдан­ные от военного командования. Но оставался сам Мюллер!

411

А он был одним из наиболее информированных лиц в рей­хе. По мнению экспертов, он вообще являлся «одним из не­многих людей в Германии, кто был информирован обо всех происходящих событиях».

После разгрома заговора 20 июля, ареста Небе, Хансе­на и других причастных к оппозиции руководителей РСХА, Мюллер достиг своей максимальной высоты в структуре спецслужб. Он теперь стал непосредственным заместителем Кальтенбруннера, из других начальников управлений ощу­тимую конкуренцию ему составлял только Шелленберг. Ос­тальные — Эрлингер, Шпациль, Олендорф, Панцингер, по сравнению с Мюллером были личностями незначительны­ми и бесцветными. Сидели у него «под каблуком», а то и яв­лялись его выдвиженцами. Начальник гестапо по-прежне- му продолжал пакостить соперникам. Причем обычно это оказывалось на руку русским. Например, подрывал дове­рие к докладам шелленберговского института в Ванзее, спе­циализирующегося на изучении России. Там были собра­ны лучшие эксперты, в том числе из перебежчиков и эмиг­рантов. И Мюллер через Кальтенбруннера подвел «мину» под их информацию, обвинив экспертов, что они являют­ся «агентами НКВД».

Кроме того, в наследство от абвера Шелленбергу дос­тался очень эффективный разведцентр, организованный од­ним немецким евреем, располагавшим разветвленной аген­турной сетью и придумавшим хитрую механизированную систему обработки данных. Данные о планируемых совет­ских операциях, руководящем составе, стратегических за­мыслах поступали за 2—3 недели до событий и всегда поль­зовались высочайшей оценкой германского генштаба. Но Мюллер, когда ему в ходе разделов и переделов абвера ста­ло известно об этом разведцентре, парализовал его рабо­ту. Поднял шум относительно национальности резидента и обвинил его в работе на русских — которые, дескать, про­сто подкармливают немцев ценными сведениями, чтобы в нужный момент запустить стратегическую «дезу». Что ж,

412

по делу «Красной капеллы» начальник гестапо уже отлич­но знал, как действуют стороны в таких играх.

Летом 1944 г. Мюллер нанес новую серию ударов по НТС. Теперь эта организация пыталась вести свою пропа­ганду среди «остарбайтеров», беженцев и пленных, сея сре­ди них антисоветские настроения и проповедь «националь­ной революции». 12 июня 1944 г. гестапо разгромило центр НТС в Бреслау, захватив 44 человека. Крупные аресты про­шли в Чехословакии, Польше, Австрии. 24 июня взяли 50 человек в Берлине, в том числе председателя НТС В.М. Бай- далакова и все Исполнительное бюро. В организации был предусмотрен такой вариант, сразу же включилось в рабо­ту «запасное» Исполбюро НТС. Но 13 сентября и оно было захвачено в следующей волне арестов...

Между тем за прорывом во Франции и крушением фронта в Белоруссии на Германию сыпались новые катаст­рофы. Стала рассыпаться вся коалиция ее союзников. Как уже отмечалось, отпали от нее, а вскоре перекинулись в про­тивоположный лагерь Румыния и Болгария. Финляндия еще с весны вела тайные переговоры с русскими. Теперь Сталин не предъявлял к ней территориальных претензий, но выдви­нул условие — финны должны очистить советские земли и интернировать или изгнать находящиеся в их стране гер­манские войска. Это показалось Хельсинки неподходящим. Возникали надежды еще раз надолго отсидеться за укрепле­ниями линии Маннергейма, да и в Карелии понастроили не менее мощную линию. А там, глядишь, что-то переменится, Запад вмешается или еще что-нибудь произойдет...

Предложения отвергли. Тогда в августе ударил Ленин­градский фронт и прорвал линию Маннергейма, разгромив 100-тысячную финскую группировку. И не за четыре месяца, как в прошлую войну, а за несколько дней. А затем перешел в наступление Карельский фронт и разнес вдрызг еще одну группировку, из 140 тысяч солдат. И Финляндия 5 сентября согласилась со всеми условиями и вышла из войны. Немцев сперва изгоняли вежливо, только лишь «провожая» войска­

413

ми, пусть сами уйдут. Но «гости» повели себя по отноше­нию к хозяевам по-хамски. Отступая, стали сжигать дерев­ни. Финны озлобились, произошли вооруженные столк­новения. А советские войска вслед за Карелией ударили в Заполярье, освободили Северную Норвегию, и Германия ли­шилась поставок никеля для своей промышленности.

В антигитлеровский лагерь перешла и Турция. Она в войне участия не принимала, но ее нейтралитет не был пас­сивным. В 1941 г. она сосредоточила на советской границе 26 дивизий, и в тогдашней тяжелейшей ситуации сковала три армии, 53,47-ю и 44-ю — их пришлось вводить в Иран, что­бы турки в тыл не ударили. В критические месяцы Сталин­града и битвы за Кавказ на границе с Турцией пришлось оставить 45-ю армию, а в Иранском Азербайджане — 15-й кавкорпус со стрелковой дивизией и танковой бригадой. Ко всему прочему, для Германии были крайне важны постав­ки из Турции хромовой руды. В августе 1944 г. они прекра­тились. И министр вооружений Шпеер сообщил, что теперь вся военная промышленность через полгода начнет «голо­дать», а максимум через год остановится.

Чтобы закрыть многочисленные «дыры», возникшие из- за боевых потерь и отпадения сателлитов, в Германии пред­принимались чрезвычайные меры. На Геббельса была воз­ложена «тотальная мобилизация» — в фольксштурм при­зывали пацанов от 15 до 18 лет и мужчин от 50 до 60 лет. Отменялись льготы и брони тем, кто имел их раньше. Та­ким образом было мобилизовано 500 тысяч новобранцев. Чтобы пресечь дезертирство, Гитлер 10 сентября издал при­каз — казнить не только беглецов, но и немедленно расстре­ливать их семьи.

И в сентябре произошло то, что немецкие генералы на­звали «чудом». Наступавшие широким валом англо-амери­канские армии, выйдя к границам Германии, вдруг засто­порились и остановились. Эйзенхауэр объяснял это тем, что войска устали, проделав долгий путь, что растянулись коммуникации от морских портов и требовалось делать

414

большие концы для подвоза горючего, боеприпасов. Одна­ко существовала еще одна причина. Только здесь союзники встретили воссозданный сплошной фронт и стойкую обо­рону. Пусть и состоявшую из второсортных ополченских частей и соединений, но этого оказалось достаточно, чтобы тормознуть зарвавшихся и расслабившихся наступающих.

Гиммлер, назначенный командующим Резервной арми­ей вместо расстрелянного Фромма, и Шелленберг попытки контактов с Западом временно прервали. Сразу после по­кушения на фюрера это было слишком опасно. Поскольку о прежних их попытках знал Канарис, Гиммлер все же спас его и других абверовцев — Остера, Донаньи, от Народного суда. «Рука руку моет». Точнее — жизнь за молчание. Их уп­рятали в концлагерь. Но позже, в апреле 1945-го, все равно ликвидировали. Зато ликвидировали втихаря, уже без су­дов и допросов.

А когда волна репрессий стала спадать и период «все­властия» Кальтенбруннера и Мюллера завершился, Шел­ленберг свои игры возобновил. В Швейцарии и Швеции наведением новых контактов занялся доктор Керстен. На этот раз решили попробовать действовать через президен­та еврейского союза Жана Мари Мюзи и доктора Штерн- бруха — члена исполнительного комитета союза раввинов США. Но мюллеровская служба радиоперехвата сработала и тут. В конце лета 1944 г. она засекла радограмму об этих переговорах с упоминанием Керстена и Шелленберга. С по­дачи гестапо Кальтенбруннер начал тайное расследование. Разрабатывался план похитить Керстена и доставить в Гер­манию для допроса. Но Гиммлер сумел замять дело. Своего врача, в отличие от Лангбена, он пожалел, уничтожать не стал. Через Шелленберга предупредил его, и Керстену при­шлось скрыться.

А глава разведки СД занялся подготовкой встречи Гиммлера с Мюзи. Рейхсфюрер отчаянно трусил, уклонял­ся. Но обстановка становилась все хуже, и Шелленберг на­стоял на своем. В октябре Мюзи приехал в Германию. Дого­

415

ворились насчет спасения имиджа Гиммлера на Западе. Он отдал приказ приостановить уничтожение евреев в конц­лагерях. Сошлись на том, что евреев начнут партиями вы­возить в Швейцарию для последующей отправки в США. Но Гиммлер решил поставить дело на коммерческую осно­ву. Чтобы за это еврейские организации платили деньги, на которые будут поставляться в Германию машины, медика­менты, стратегическое сырье. Таким способом и перед фю­рером в случае чего можно было оправдаться. А чтобы на Западе не опасались, что поставляемые машины будут ис­пользованы против их армий, предлагалось оборудовать эти машины какими-нибудь специальными устройствами, по­зволяющими эксплуатацию только «на снежных просторах России». Намек на сепаратный мир более чем прозрачный. А для пущего уверения Мюзи в лучших намерениях Шел­ленберг предложил сразу же отпустить нескольких видных еврейских деятелей из концлагерей.

Когда шеф разведки СД обратился по данному вопросу к Мюллеру, тот воспротивился и послал его подальше. Од­нако Шелленберг получил от Гиммлера специальные полно­мочия и добился своего. Разумеется, начальник гестапо до­ложил Кальтенбруннеру. Но дело в том, что тот и сам в это время занялся «торговлей евреями» — венгерскими. По его поручению штандартенфюрер Бехер вел переговоры в Швей­царии с видным сионистским лидером Салли Мейером. Тоже о выкупе за выезд. В частности, владельцы концерна «Ман­фред Вайс» получили разрешение выехать в Португалию, ос­тавив все свои предприятия в собственность СС.

Только теперь, когда положение на фронтах стало ката­строфическим, германское руководство вспомнило о своих антикоммунистических «союзниках» — власовцах, краснов- цах, националистах. Их взял под опеку Гиммлер. Он входил в роль полководца и усиленно взялся наращивать собствен­ную армию, СС. То ли мечтая о роли спасителя отечества, то ли в перспективах грядущей борьбы за власть. Все преж­

416

ние критерии «расовой чистоты», элитности, «генетическо­го фонда» эсэсовцев уже были отброшены.

И появлялись такие соединения, как 13-я мусульман­ская дивизия СС«Ханшар», 20-я эстонская, 15-я и 19-я ла­тышские дивизии СС. Рейхсфюрер выпустил из тюрьмы Бан- деру, и стала развертываться 14-я дивизия СС «Галичина» (потом добавилась еще одна украинская дивизия). Из отсту­пивших с немцами французских и бельгийских полицейских, сотрудников гестапо и других оккупационных учреждений начали формировать, соответственно, французскую диви­зию СС «Шарлемань», фламандскую «Лангемарк», валлон­скую «Валлония». Появились албанская дивизия «Скандер- берг», хорватская дивизия «Кама», голландская «Лансторм Нидерланд», мадьярская кавалерийская дивизия СС.

В итоге силы СС выросли до 38 дивизий, 4 бригад, 10 ле­гионов и 35 отдельных частей, хотя боевая ценность многих из них оставалась сомнительной. В ведение СС рейхсфюрер взял и казаков, разрешил развернуть казачью дивизию ге­нерала фон Паннвица в корпус (слив ее с «Охранным кор­пусом» Штейфона). Вспомнили и о Власове, который впал в полную депрессию. Его покровители периодически вытас­кивали его на «важные встречи» с второразрядным началь­ством вроде фон Шираха и Лея. Власов даже позволил не­мецким друзьям женить себя на вдове эсэсовца Адели Би- ленберг — а вдруг поможет? Хотя за линией фронта у него остались жена и «полевая походная жена», одна получила 8 лет лагерей, другая — 5. Но наконец-то и его вызвал к себе Гиммлер. Дал «добро» на формирование русских частей и на образование Комитета Освобождения Народов России (КОНР) — что-то вроде «правительства в изгнании».

В Праге, последней «славянской» столице, еще под­контрольной немцам, торжественно прошла конференция КОНР. Собрались некоторые представители старой эмиг­рации, делегаты от сепаратистской части казаков, от на­ционалистов. На заседениях долго вырабатывали «Мани­фест КОНР» и обнародовали его. Правда, все уже пони-14 Агенты Берии... 417

мали, что Германия на ладан дышит. Но втайне от немцев рождались наполеоновские планы: объединить все анти­коммунистические силы в кулак, сформировать 20—25 ди­визий, дождаться падения Германии (которое предполага­лось где-нибудь осенью 1945 г.), проломить фронт и проры­ваться в Россию, начинать там гражданскую войну. Впрочем, даже по этим проектам видно, что участники конференции плохо представляли реальное положение дел в СССР. Ви­димо, воспринимали Советскую Армию и российский тыл по собственным впечатлениям 1941—1942 гг. Иначе, навер­ное, призадумались бы — возможно ли «кулаком» из 20—25 разношерстных дивизий «проломить» фронт могучих и по­бедоносных сталинских армий, о который крушились куда более весомые германские «кулаки»? И поддержит ли таких «освободителей» народ?

Но вскоре и эти мечты пошли прахом — немцы уточ­нили, что позволят Власову создать лишь две дивизии. При­чем даже и для них, когда формирование началось, уже не хватало оружия: германские заводы после бомбардировок лежали в развалинах или останавливались из-за отсутствия сырья и топлива. Гиммлер же проявил «союзные» отноше­ния к русским в том, что по просьбе КОНР издал приказ о запрете телесных наказаний для русских рабочих и работ­ниц. Это он расщедрился уже 26 января 1945 г. А о том, что­бы освобождать русских из концлагерей, как, например, ев­реев по договоренности с Мюзи, речи не шло.

В то время как антисоветские силы тщетно пытались сорганизоваться, напомнили о себе и остатки советских агентурных структур, уничтоженных немцами. Париж, очи­щенный от оккупантов, осенью 1944 г. превратился в между­народный дипломатический и разведывательный центр. Тут обосновалось союзное командование, британские, американ­ские миссии. Открылось и советское посольство. К нему и потянулись осколки погибших разведгрупп. К «компетент­ным товарищам» явился Треппер, все еще горя желанием сделать доклад Центру о том, что произошло с его органи­

418

зацией, и выяснить, почему столь странно вело себя москов­ское руководство при арестах. Всплыл бежавший от геста­повцев радист Венцель, переждав оккупацию «на дне».

Ну а швейцарская сеть после ареста радистов и бесслед­ного исчезновения своего руководителя Шандора Радо про­существовала в пассивном виде еще почти год. Агенты про­должали получать информацию от своих источников. Эту информацию у них не забирали. Денег для информаторов не поступало. Рашель Дубендорфер («Сиси») пыталась са­мостоятельно восстановить связь с Центром. Некогда она работала в Международной организации труда с другой со­ветской разведчицей, Эрминой Рабинович. Знала, что та по- прежнему числится в той же Международной организации труда в Монреале. И написала ей по почте, используя про­зрачные иносказания — просила передать «старшим род­ственникам», что ее «семья» жива и здорова, только очень «скучает» и нуждается в деньгах.

Но Эрмина прямой связи с Москвой в данный момент тоже не имела. Все намеки бывшей напарницы она поня­ла и постаралась их передать через советское посольство в Оттаве. Правда, сперва попала на мелкого сотрудника, ко­торый принял ее настороженно и отшил восвояси. Тогда Рабинович послала сообщение «Сиси» в посольство пись­мом — авось попадет кому надо. Но оно попало предста­вителю НКГБ — от которого разведка, напомню, была от­делена в 1942 г. И сотрудник ничего не понял. Лишь третье письмо с указанием на «Знаменку» (адрес Генштаба и Раз- ведуправления) достигло цели. Центр немедленно отреаги­ровал, перевел Рабинович деньги, запросил, какими спосо­бами она связывается с Дубендорфер, чтобы восстановить контакты. Это было 14 апреля 1944 г. И было уже поздно.

Потому что весной 1944 г. ситуация вокруг Швейцарии снова обострилась. В марте Германия оккупировала свою союзницу Венгрию, чтобы застраховаться от назревавшего там переворота. Англичане и американцы наступали в Ита­лии. А Шелленберга не удовлетворяли меры против совет­

419

ской разведки, предпринятые полковником Массоном. Он опасался, что сеть, лишившись передатчиков, но не источ­ников, реанимируется — как и могло произойти. На вол­не очередной угрозы оккупации Швейцарии шеф разведки СД опять стал шантажировать представителей этой страны. Подбросил данные на некоторых агентов. И швейцарская контрразведка 19 апреля арестовала «Сиси» и Христиана Шнайдера («Тейлор»). Вполне вероятно, что Массон просто решил оборвать ту нить, которая вела к его агенту Рессле- ру. Но на допросе Шнайдер раскололся и назвал Ресслера. В мае его тоже арестовали.

Однако международная ситуация быстро менялась. Ле­том стало ясно, что союзники одолевают, и их победа не за горами. Если швейцарцы опасались раздражать немцев, то еще меньше они хотели ссориться с победителями. Уже в июле, вскоре после высадки союзников в Нормандии, швей­царские власти выпустили под залог супругов Хаммелей, за­тем Маргариту Болли, в сентябре — Александра Фута, Ра­шель Дубендорфер и Ресслера. Вся организация снова была на свободе. Но... Радо, все еще сидевший с женой в тесном чулане, узнал что Франция освобождена. И как раз в сен­тябре через знакомых организовал свое бегство через гра­ницу. Добрался до Парижа и явился в советскую миссию, рассчитывая, что его защитят от преследований швейцар­ских властей.

А Фут («Джим») связался с Дубендорфер. Она ему ор­ганизовала встречу с Ресслером. Обсудили создавшееся по­ложение. Передатчиков у них не было. За время долгого ра­диомолчания материалов у агентов накопилось очень много. К тому же при встрече «Джим» и «Сиси» обменялись мне­ниями о предыдущей работе, сопоставили свои впечатле­ния, известные им факты и заподозрили Радо в нечестных денежных махинациях, попросту говоря, в прикарманива- нии части валюты, присылавшейся на нужды разведгруп­пы. И Фут вызвался ехать в Париж, восстановить связь и

420

обо всем доложить. Доехал он в ноябре без всяких приклю­чений — у него был британский паспорт. В советской мис­сии нашел «компетентного» представителя, передал боль­шой пакет материалов для Центра. Его доклад сильно отли­чался от донесения Радо о полном разгроме организации и ее героической гибели. И их обоих вызвали в Москву, что­бы разобраться.

В январе, едва установилось авиационное сообщение с Францией, собравшиеся в Париже разведчики были отправ­лены в Россию. Радо опять запаниковал — теперь он боял­ся, что в Советском Союзе его не погладят по головке за то, что в критической ситуации бросил руководство. Вероятно, и финансовые «нестыковочки» имели место. И при проме­жуточной посадке самолета в Каире он сбежал. Но англича­не в это время осложнять отношения с русскими абсолютно не желали и выдали его. В результате трое из четырех раз­ведчиков очутились в разных камерах на Лубянке. Треппер и Венцель — по обвинению в измене, за то, что согласились работать на немцев. Радо — за свои прегрешения и попыт­ку перекинуться к британцам.

ПАДЕНИЕ «КРЕПОСТИ ЕВРОПА»С 1943 г. история Третьего рейха неумолимо покатилась

к концу. И итог войны определялся все более однозначно. Нет, о подавляющем численном превосходстве русских, во­преки утверждениям германских мемуаристов, речи еще не было. Но небезынтересно отметить, что во многих отноше­ниях ситуация стала меняться в сторону, противоположную той, что имела место в 1941-м— начале 1942-го. А имен­но — менялось качество войск. Скажем, для восполнения потерь после Сталинграда немецкое командование изъяло значительное число солдат и офицеров из батальонов аэро­дромного обслуживания, тыловых учреждений ВВС, орга­нов их снабжения и охраны. Но Геринг отдавать «свой» лич­

421

ный состав не захотел. И вместо того, чтобы рассредоточить этот резерв по пехотным соединениям, стали формировать­ся «авиаполевые» дивизии. Не имевшие ни артиллерии, ни другого тяжелого вооружения. Не имевшие и опыта дейст­вий в качестве пехоты.

В качестве пехотных стали использоваться также ох­ранные дивизии, части полиции и жандармерии. И к мар­ту 1943 г. из общего числа 298 дивизий Германии и ее союз­ников насчитывалось 68 дивизий именно таких — авиапо- левых, полицейских, охранных. Выучка и подготовленность других соединения также значительно упала. Об этом писал, например, генерал-инспектор бронетанковых войск Гудери- ан в докладе от 9 марта 1943 г. Сперва эти процессы были еще неявными, не слишком заметными, о чем свидетельст­вует крайняя ожесточенность сражения на Курской дуге. Но они уже шли. И по мере войны углублялись.

А качество Красной Армии росло. Она теперь была спая­на единым патриотическим духом. После освобождения зна­чительных территорий и всего, что там открывалось и уз­навалось, уже и для тех, кто в душе был настроен антиком­мунистически, Сталин становился куда более «своим», чем оккупанты. Подпитка техникой, оружием и боеприпасами шла широким потоком. Войска, конечно, несли значительные потери. Но пополнялись жителями освобожденных районов, партизанами, отбитыми у неприятеля пленными — все эти категории несли в себе заряд колоссальной ненависти к вра­гу и становились отчаянными бойцами. Да и зеленая моло­дежь, призванная в советских тылах, больше не бросалась в бой абы как, по мере прибытия на фронт. Она распределя­лась по старым, «обстрелянным» частям, имеющим боевые традиции, попадала под опеку опытных сослуживцев.

И к началу 1944 г. подавляющего численного превосход­ства советская сторона все еще не имела. Германия держала на Восточном фронте 4,9 млн. человек, 54 тыс. стволов ар­тиллерии, 5,4 тыс. танков и штурмовых орудий, 3 тыс. са­

422

молетов. В частях российской действующей армии насчи­тывалось 6,1 млн человек, 89 тыс. орудий и минометов, 2 тыс. установок реактивной артиллерии, 4,9 тыс. танков и самоходных орудий и 8,5 тыс. самолетов. То есть по танкам даже уступали (поскольку в длительном наступлении часть их была выбита или вышла из строя). Однако качественное превосходство уже существовало. Да еще и в германских тылах действовало 1,5 млн. партизан.

Тут, пожалуй, стоит еще раз коснуться тенденций одно­бокого освещения войны. Либо с той, либо с другой сторо­ны, но все равно однобокой. То боевые действия описыва­лись по советской версии — как немцев ломили и громили «в одни ворота». Потом с Запада пришла германская вер­сия, и за нее ухватились наши искатели сенсаций. Советские данные и свидетельства стали отбрасываться как заведомая «коммунистическая пропаганда», а немецкие документы и мемуары гитлеровских генералов браться без проверки в качестве истин последней инстанции. Откуда и пошли рас­суждения, что воевать по-прежнему не умели, врага только «головами закидывали», назывались совершенно невероят­ные цифры советских потерь — в 40, 50, 60 миллионов.

Помилуйте, да все население СССР составляло 180 млн.! И это — по официальным данным. А реально — значитель­но меньше, поскольку как раз эти цифры являлись «пропа­гандой», сейчас доказано, что данные переписи населения 1937 г. преднамеренно завышались. Ну и рассудите сами — что сталось бы, если бы погибла треть населения? А при этом еще треть — исходя из обычного соотношения уби­тых и выбывших по ранениям — была искалечена. И еще учтем, что львиную долю погибших и инвалидов состав­ляли юноши и мужчины зрелого, трудоспособного возрас­та. Кто же у нас уцелел-то? Одни лишь женщины, старики и дети? Вот и прикиньте по обычной человеческой логике, каким образом в случае потери 40—60 млн. человек стра­на вообще смогла бы восстановить хозяйство? И не просто

423

восстановить, не ослабеть после войны, а усилиться? На­столько усилиться, что смогла несколько десятилетий со­перничать в «холодной войне» со всем западным миром? Неувязочка получается...

Хотя по германским документам именно так и выходит. Вся Красная Армия оказывается перебитой и уничтоженной несколько раз. Но следует не забывать, что и эти докумен­ты были пропагандой военного времени. Они предназна­чались для поднятия духа своих граждан, а с действитель­ностью близко не лежали. Разумеется, и советские коман­диры в своих донесениях наверх частенько подвирали. Как же без этого? И самим отличиться, и подчиненным награ­ды выхлопотать, а глядишь — какие-то средства усиления подбросят. Однако и германские военачальники подвирали не меньше. Выше приводился пример, как через «Красную капеллу» до Гитлера дошла сводка собственных потерь под Сталинградом и вызвала ужасный скандал.

К таким источникам, как военные мемуары, также стоит подходить с осторожностью. Какой бы стороне они ни при­надлежали. Потому что приукрашивать свои воспоминания свойственно отставным генералам всех времен и народов. Тем более что писались они по прошествии значительно­го времени после войны, когда невольно тянет «подлакиро­вать», сгладить «острые углы». И германские военачальни­ки в данном плане отнюдь не были исключением. Извест­но, например, что Манштейн многократно преувеличил русские силы, противостоявшие ему в Крыму. Откуда-то взял масу танков, которых там отродясь не бывало. Свои же силы преуменьшал — видимо, считая лишь немцев, но «забывая» подчиненные ему румынские дивизии. А один из неудачных штурмов Севастополя Манштейн просто выпус­тил из воспоминаний, словно его и не было.

1944 г. стал для качественного и количественного соот­ношения сторон переломным. Последовали знаменитые «де­сять сталинских ударов». Наступательные операции, разне­

424

сенные по месту и по времени. Осуществлявшиеся после­довательно, с перебросками части сил и средств на другие участки — заставляя германское командование метаться и распылять внимание и ресурсы то на один, то на другой фланг. Первый удар — Ленинградско-Новгородская опера­ция. Второй — Корсунь-Шевченковская, третий — Крым­ская. Обратим внимание, многие из них завершались для немецких войск окружениями. И Корсунь-Шевченковское сражение, и Крым стал, по сути, огромным «мешком». Осо­бенно эффективной в данном отношении стала летняя Бе­лорусская операция, когда возникло сразу несколько «кот­лов» — Витебский, два Бобруйских, Минский...

По последствиям это было примерно равнозначно гер­манским операциям 1941 г. Если из окружений и удавалось просочиться или пробиться части личного состава, то теря­лось тяжелое вооружение и техника. Терялась и значитель­ная доля старых, опытных кадров, заменяясь недоученными новобранцами. Для затыкания «дыр» приходилось вводить в бой новые, наспех сформированные части, попадавшие под удары и несшие повышенные потери. Как уже отмечалось, «посыпались» германские союзники, что вызвало дополни­тельные сложности. Прорыв в Белоруссии сделал возмож­ными удары на флангах возникшей грандиозной «дыры». Последовала блестящая Львовско-Сандомирская операция. Последовали прорывы в Прибалтике, в результате чего на Курляндском полуострове оказались «запертыми» до кон­ца войны 33 дивизии...

И если почитать впечатления самих немцев — нет, не приглаженные мемуары, а документы того времени, доне­сения, письма и дневники конца 1944—1945 гг., сохранив­шиеся в большом количестве, то они поразительно напоми­нают те же воспоминания Симонова 1941-го. Всюду, чуть ли не со всех сторон, «русские танки». В воздухе — только «русские самолеты», а своих нет как нет, русская артилле­рия устраивает «настоящий ад». А советские солдаты нача­

425

ли поговаривать, что «немец стал не тот». Хотя германские войска сопротивлялись жесточайше, дрались за каждый ру­беж, но нет, солдаты уже каким-то образом ощущали — «не тот». А советские полководцы — И.С. Конев, Г.К. Жуков и другие, отмечали ослабление оперативного искусства гер­манского командования. Дескать, куда прежнее мастерст­во подевалось? Указывали, что немцы стали действовать по шаблонам, неуверенно, то и дело допускать ошибки.

Никуда оно, конечно, не девалось, военное искусство. Германской армией руководили те же полководцы, что в на­чале войны, или многие из них. Но на них напала та же беда, что на наших начальников в 1941—1942 гг. Приходи­лось оперировать уже не по собственному разумению, а вы­нужденно. Принимать решения импровизированно, без под­готовки, без достаточной оценки обстановки. И не теми си­лами, как хотелось бы, а теми, что имеются. Это тоже не «неумение воевать», а объективная закономерность.

Стоит коснуться и «двойных стандартов», увы, бытую­щих в оценке тех или иных событий войны. Так, почему- то лишь в плоскости «тирании Сталина» делаются попыт­ки рассматривать поддержание суровой дисциплины в тылу. В той же плоскости нередко преподносятся жестокие рас­правы над всеми, кто сотрудничал с оккупантами — и был за это расстрелян, повешен или сослан в лагеря. Но авто­ры этих обвинений почему-то предпочитают забыть, что во время любой войны мобилизация тыла и дисциплина — вполне нормальные и естественные меры. В Первую миро­вую Николай II (в отличие, кстати, от англичан и францу­зов) таковых мер предпринимать не стал, при нем русский тыл продолжал жить по законам мирного времени — и что получилось?

А в годы Второй мировой не только Советский Союз, но и другие государства с лицами, угрожавшими их безопас­ности, обращались круто. Англичане без долгих разговоров вешали ирландских сепаратистов, которых немцы забрасы­

426

вали к ним для подрывной деятельности. А в 1942—1943 гг. жесточайше подавляли национальные волнения, вспыхнув­шие в Индии, без колебаний расстреливали мирные демон­страции — в военное время это расценивалось однозначно, как «удар в спину». Ну а во Франции за сотрудничество с немцами люди расплачивались не менее сурово, чем в СССР. Сразу после освобождения прокатилась целая волна крова­вых расправ — по одному лишь доносу или устному обви­нению в коллаборационизме многих линчевали самосудом, забивали насмерть, вешали. Женщин и девушек, объявлен­ных германскими «подстилками», раздевали донага, обри­вали головы и возили по улицам на потеху толпе, подвер­гая при этом побоям и истязаниям.

Если же вспомнить депортацию Сталиным целых на­родов — чеченцев, ингушей, крымских татар, то я, прошу понять меня правильно, далек от каких-либо попыток оп­равдания подобных акций. Но почему же рядом с ними не вспоминают депортацию 3 миллионов судетских немцев в1945 г.? Это куда больше, чем общее количество людей, пе­реселенных Сталиным. Причем депортированным народам СССР все же отводили места для их «спецпоселений», пре­доставляли возможность работать и получать средства к су­ществованию. А судетских немцев по одному лишь нацио­нальному признаку загоняли в поезда, не позволяя брать никаких личных вещей, и вышвыривали за границу, в Гер­манию, предоставляя там умирать от голода или кончать самоубийством — что и случилось со многими тысячами. Проводилась эта акция еще не коммунистическим, а демо­кратическим правительством Чехословакии. И не тайно, в глубине российских земель, а на виду у всей Европы, на гла­зах присутствовавших в Чехословакии американцев и анг­личан. Да и сейчас почему-то не слышно, чтобы хоть раз поднимался вопрос о восстановлении «исторической спра­ведливости» и возвращении судетских немцев на исконные места проживания...

427

В 1980-х— 1990-х, при распаде социалистической сис­темы, вовсю заговорили и о том, что вступление Красной Армии в сопредельные европейские страны было не осво­бождением, а новой оккупацией с хищными целями «ком- мунизации» этих государств. Позвольте не согласиться. По­чему-то никакой «коммунизации» не было в Австрии, хотя она была занята советскими войсками. Почему-то никаких подобных попыток советская сторона не предпринимала и в Норвегии — хотя ее северную часть освободили наши сол­даты. Что касается других стран, то дело происходило либо под влиянием местных движений, либо по договоренности с союзными державами Запада. Черчилль даже хвастает в сво­их мемуарах, как легко сумел договориться со Сталиным о разделе сфер влияния на Балканах. Дескать, пока ходили во­круг да около, ну ничего не получалось. А потом он взял и без обиняков, в открытую, написал на бумажке: в Румынии 90% влияния получает Россия, а 10% — остальные союзни­ки, Англия и США. В Греции наоборот — 90% остальные, а 10% Россия. В Югославии и Венгрии — 50:50, а в Болга­рии 75% России — 25% остальным. А Сталин бумажку по­вертел, попыхтел трубкой и галочку поставил. Мол, согла­сен. И Черчилль очень гордился тем, что сумел с ним дого­вориться таким простым образом.

Если же взять широко нашумевшую историю о том, как Сталин не пришел на помощь Варшавскому восстанию, то напрашивается вопрос: а почему, собственно, он должен был помогать? И кому помогать? Сами западные державы, кстати, не стеснялись бросать в беде союзников, если этого требовали их интересы. В 1940 г. бросили норвежскую ар­мию, в 1943 г. не пришли на помощь итальянцам. А Сталин, коли уж на то пошло, вовсе не отказал в помощи Словац­кому и Пражскому восстаниям, хотя и в этих обоих слу­чаях возглавляли выступления не коммунисты, а местные буржуазные лидеры. Они попросили о поддержке и полу­чили ее по мере возможностей. Но ведь поляки из Армии

428

Крайовой действовали наоборот! Для них как раз и важно было — захватить власть в Варшаве без Советской Армии!

Своих планов восстания они с СССР отнюдь не согла­совывали. Напротив, специально выждали момент, когда со­ветское наступление выдохнется на рубеже Вислы, чтобы русские не вмешались в их действия. Когда в ходе восста­ния к его руководителю Бур-Комаровскому были посланы для связи два советских офицера, он отказался их принять. Даже встретиться с ними не пожелал. А когда наши вой­ска все же форсировали Вислу и захватили часть набереж­ной, части Бур-Комаровского не стали пробиваться к ним на соединение. Потому что сама идея Варшавского восста­ния заведомо исключала советскую помощь. Она на том и строилась — овладеть польской столицей без такой помо­щи. Чтобы быстренько сформировать правительство и объ­явить суверенитет. Но с какой тогда стати на Сталина пе­нять, что не помог?

Кстати, если бы эдакое польское правительство возник­ло и удержалось у власти, очень сомнительно, чтобы оно разрешило проход советских армий через свою террито­рию. То есть или сорвалось бы наступление на Германию, или Москве пришлось бы воздействовать силой на новое правительство — ссорясь при этом как с поляками, так и со стоявшими за ними англичанами. Или, как это и случи­лось, реализовался третий вариант. Немцы восстание пода­вили, потопили в крови — а русские остались «крайними». Как видим, дело попахивает грандиозной и крайне грязной провокацией.

Что ни говори, а при исполнении тайных дипломати­ческих и закулисных договоренностей Сталин действовал все же честнее. Обещал Черчиллю отдать «на откуп» Гре­цию — и отдал. Не стал вмешиваться, когда англичане в конце 1944-го — начале 1945 г. жестоко подавляли там пар­тизанское движение и расстреливали активистов прокомму­нистических отрядов ЭЛАС. Обещал после победы над Япо­

429

нией уйти из Маньчжурии — и ушел. Несмотря на то, что Чан Кайши очень просил оставить советские войска, пред­почитая их «своим», китайским революционерам.

Впрочем, вернемся к развитию советского наступления на Германию. Оченью 1944 г. фюрер и его пропаганда широ­ко начали рекламировать план «крепости Европа». Призы­вали удержать рубежи по крайней мере Центральной Евро­пы и защитить «ценности цивилизации» от «орд большеви­ков». Был ли этот план реален? Вряд ли. С пропагандистской точки зрения он был слаб из-за того, что с запада наступа­ли не «большевики», а англичане, французы, американцы. Получалось, что если на Восточном фронте надо стоять на­смерть, то на Западном с «ценностями цивилизации» все в порядке, и там позволительно сдаться. И сдавались — те, кто не опасался за свои семьи.

Да и с военной точки зрения сопротивляться сколь-ни­будь долго для «крепости Европа» было проблематично. Та­кой лозунг вроде бы призывал сплотиться вокруг Германии покоренные ею народы. Но у них после прелестей оккупа­ции подобного желания не возникало. Союзники остались только одни — венгры. Вот эти до конца продолжали сра­жаться стойко и упорно. Хотя их собственная страна была фактически захвачена Германией, хотя немцы и постав­ленные ими у власти салашисты наводили порядок в ты­лах драконовскими мерами, расстреливая на месте мирных граждан за панику, за «пораженческие» слухи и настроения, за невыполнение приказов об эвакуациях и реквизициях, на фронте мадьяры оставались первоклассными бойцами. И в кровопролитных сражениях за Будапешт и у озера Балатон основную массу войск противника составляли не герман­ские, а венгерские дивизии.

Путем поголовных мобилизаций резервистов, фольк- сштурма, призыва в строй прежде освобожденных от служ­бы и части комиссованных по ранениям Третьему рейху еще удавалось восстанавливать численность вооруженных

430

сил. К началу 1945 г. в действующей армии набралось 5,3 миллиона. Но их теперь приходилось делить на несколько фронтов. И Восточный держало 3,1 миллиона человек, 28,5 тыс. орудий и минометов, 4 тыс. танков, 2 тыс. боевых само­летов... Противостоящие советские войска имели 6 миллио­нов бойцов, 91,4 тыс. стволов артиллерии, 3 тыс. «катюш», 11 тыс. танков и САУ, 14,5 тыс. самолетов. На стороне России теперь действовали и союзники — поляки, румыны, болга­ры, чехи. Еще 320 тыс. солдат, 5200 орудий, 200 танков. Как видим, вот теперь-то численное и техническое превосход­ство стало очевидным.

Правда, и линия фронта сократилась. Германия смогла уплотнить боевые порядки, опираться на многочисленные города, крепости, укрепленные полосы. Но ее промышлен­ность была уже парализована. Для вновь формируемых час­тей не хватало обычных винтовок. Технику, выходящую из строя, уже нельзя было заменить — в то время как ее про­тивники непрерывно получали новые танки, пушки, само­леты. В подобных условиях последний германский удар, в Арденнах в декабре 1944 г., лишь ускорил развязку. Задум­ка фюрера была, в общем-то, логичной. Попытаться разгро­мить более «слабое звено», вынудить к миру или временно вывести из игры, а потом все силы обратить против рус­ских. А с чисто военной точки зрения план фактически ко­пировал удачное решение 1940 г. Прорваться в Арденнах, отжать противника к морю, заставить эвакуироваться, за­хватить порты снабжения.

Но армии Гитлера были уже не те. И армии его против­ников не те. Группировка из 900 танков и миллиона солдат наделала западным державам немало бед и хлопот, прорва­лась до Мааса. Однако застряла из-за нехватки горючего и боеприпасов. Англичане и американцы опомнились от не­ожиданности. Имея господство в воздухе, пресекли подвоз по дорогам. И сконцентрировали силы для контрударов. Та­ким образом наступление лишь растрепало последние хоро­

431

шие резервы. А 12 января 1945 г., используя переброску гер­манских войск на запад и откликнувшись на просьбу Чер­чилля о помощи, перешли в атаку советские силы, начав Висло-Одерскую операцию.

В последних сражениях Гитлер, как некогда Сталин, был вынужден поштучно распределять между различными уча­стками фронта имеющиеся противотанковые пушки и зенит­ные установки. А его генералы точно так же, как советские в 1941 г., вынуждены были швырять для затыкания «дыр», под танки, все, что удалось наскрести — полубезоружных фольк- сштурмистов, зенитчиков, курсантов училищ, гитлерюгенд- цев, полицейских. По сути, роли переменились. И в битвах 1945-го очень многое напоминало битву за Москву. Но с од­ной большой разницей. В 1941-м у Советского Союза оста­вался огромный тыл, колоссальные материальные и челове­ческие ресурсы. И когда ополченцы с курсантами погибали в оборонительных боях, они помогали выиграть время для формирования и переброски свежих сил. У Германии в 1945-м тыла уже почти не было. И ресурсов тоже.

Выскребалось последнее. Как вспоминает маршал А.В. Василевский, при штурме Кенигсберга советским войскам, кроме частей вермахта и СС, противостояли всяческие сборные команды: отряды СД, штурмовиков СА, СС ФТ (охранные части), спортивного союза «Сила через радость», ФС (добровольные стражники), зипо (гестапо и криминаль­ная полиция), НСНКК (нацистская транспортная органи­зация), ГФП (тайная полевая полиция). Дрались отчаянно, многие — фанатично, до последнего патрона. Но фанатизм не заменяет профессионализма и опыта. Поэтому и потери несли соответствующие.

Приведу два примера. Один — из записок Константи­на Симонова, проследившего боевой путь произвольно вы­бранной 107-й, впоследствии 5-й Гвардейской Краснозна­менной Городокской стрелковой дивизии. В 1941 г. при взя­тии заштатного городка Ельни она уничтожила 28 танков,

432

65 орудий и 750 солдат противника. Сама потеряла убиты­ми и ранеными 4200 человек. В 1943 г., в боях за Гомель и Городок, захватила и уничтожила 44 танка и 169 орудий, потеряла 5150 убитых и раненых. Но в 1944 г., как отмеча­ет автор, наступает «решительный перелом в соотношении между потерями и результатами боев». В Белорусской опе­рации дивизия освободила 600 населенных пунктов, захва­тила 98 танков и 9300 пленных — потеряла 1500 человек. А при штурме Кенигсберга заняла 55 кварталов, пленила 15 100 вражеских солдат — сама потеряла 186 человек уби­тыми и 571 ранеными.

Второй пример — из биографии летчика-аса Николая Скоморохова. За несколько лет войны, с 1942 по ноябрь1944 г. (до взятия Будапешта) он сбил 22 вражеских самоле­та. А за оставшиеся несколько месяцев до мая 1945-го — еще 22. Хотя, с другой стороны, почти все, с кем он начинал вой­ну, погибли. То есть на первом этапе войны советскому ко­мандованию пришлось бросать в бой плохо подготовленных пилотов — а на заключительном этапе в германской авиа­ции были уже повыбиты лучшие, опытные кадры. Теперь уже немцы были вынуждены использовать неоперившуюся «зелень», и русские летчики сбивали их, как куропаток.

Как известно, общий урон СССР составил около 26,5 миллиона человеческих жизней. Но стоит учитывать, что17 миллионов из них приходится на мирное население. Это умершие от голода в блокадном Ленинграде и на оккупи­рованных территориях, жертвы бомбежек, эпидемий, рас­стрелянные с самолетов и раздавленные танками колон­ны беженцев, умершие на каторге «остарбайтеры», умер­щвленные в концлагерях, истребленные карателями (одни лишь айнзатцгруппы отправили на тот свет 750 тысяч чело­век). А на боевые потери остается, соответственно, около 8,5 миллиона. Эта цифра совпадает с данными, опубликованны­ми после рассекречивания сведений Министерства оборо­ны — 8 668 400 человек. Убитых, умерших от ран, в плену,15 Агенты Берии... 433

от болезней, несчастных случаев, казненных по приговорам трибуналов («Гриф секретности снят». М., 1993).

Но еще раз вспомним и тот факт, что в первые меся­цы войны при очень незначительном сопротивлении попа­ло в плен, сдалось и перешло к немцам почти 4 миллиона. Из которых 3 вымерло в лагерях в первую же зиму. И если вычесть их из общей цифры, то боевые потери сторон ока­зываются примерно равными. Германия потеряла 7 миллио­нов убитых. Конечно, она несла урон и на других фронтах, и от бомбежек союзной авиации. Но ведь и русские потери надо соотносить не только с немцами — а еще с румына­ми, итальянцами, венграми, финнами, с испанскими, бель­гийскими и голландскими добровольцами. А погибшие вла­совцы, красновцы, всякие «Остгруппен» и «Остлегионен», солдаты прибалтийских и украинских частей СС — это ка­кой армии потери, советской или германской?

Привожу эти данные вовсе не для того, чтобы поиграть цифрами. Цифры-то страшные. Ведь и один-единственный человек неповторим. Любой из этих миллионов представлял собой «целый мир». Но все же счел нужным представить и прокомментировать соотношение потерь, чтобы у чита­теля не было неясностей насчет «умения» или «неумения» воевать. Все, в общем-то, получается закономерно. В нача­ле войны германские армии воевали гораздо лучше — и на­много больший урон несла советская сторона. Потом все переменилось. И распропагандированная «крепость Евро­па» устоять уже никак не могла.

СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ МЮЛЛЕРАКак читатель, наверное, хорошо помнит, сюжет «Сем­

надцати мгновений весны» был закручен вокруг вопроса о попытках нацистского руководства весной 1945 г. уста­новить контакты с Западом, а основной задачей Штирли­ца было сорвать эти переговоры. Что ж, как было показа­

434

но в предшествующих главах, такие попытки неоднократ­но предпринимались и раньше. И срывал их обычно не кто иной, как Мюллер.

К концу войны подобные «миротворческие инициати­вы», естественно, активизировались. Теперь к ним подклю­чился и сам Риббентроп с ведома Гитлера. В январе 1945 г. его представитель Хессе навел было мосты для закулисно­го диалога в Стокгольме. Но сведения об этом каким-то об­разом проникли вдруг в открытую печать, разразился скан­дал, и фюрер приказал Риббентропу прекратить операцию. В том же январе сотрудник Шелленберга Хеттль, начальник СД в Вене, установил в Швейцарии контакты с руководи­телем американской разведки генералом Донованом и Ал­леном Даллесом. Обсуждались вопросы сепаратного мира, если англо-американцы ослабят натиск на рейнскую груп­пу армий и дадут возможность перебросить войска на Вос­точный фронт.

Но по данным радиоперехватов о начавшемся диалоге узнал Мюллер. Кстати, информация о переговорах предста­вителей Шелленберга с миссией Донована была в это время передана в Москву через единственный оставшийся пере­датчик «Красной капеллы». От кого могли получить ее Пан- нвиц и Сукулов, торчавшие в горном укрытии на берегу Бо­денского озера, догадаться нетрудно. А Мюллер, опираясь на Кальтенбруннера, немедленно начал расследование, и Гимм­лер, как только узнал из их докладов, что игра «засвечена», испугался и оборвал ее.

Впрочем, Шелленберг работал в данном направлении «двумя руками». Одна игра не удалась, так у него были в запасе другие. 12 января в горах Шварцвальда, в Вильба- де, он организовал вторую встречу Гиммлера с президентом еврейского союза Мюзи. Были достигнуты договоренности, что раз в две недели в Швейцарию будет отправляться по­ездом 1200 евреев, еще уцелевших в концлагерях, а за это еврейские организации будут выплачивать деньги. И, кро­

435

ме того, «должно наступить резкое изменение в тоне миро­вой пропаганды в отношении Германии». Точнее — в отно­шении Гиммлера. Организация раввинов Америки должна была организовать публикации статей о рейхсфюрере СС в крупнейших газетах США, выставляя его в лучшем свете.

Первый шаг сделали в начале февраля. «Пробный» транспорт из «привилегированного» концлагеря в Терези- енштадте доставил к швейцарской границе 1200 евреев, пе­реданных Мюзи. Другая сторона тоже выполнила условия. Через Мюзи было выплачено 5 млн. швейцарских франков. Начались оговоренные публикации в швейцарской прессе. Огромная благожелательная статья о Гиммлере появилась в «Нью-Йорк тайме». Стал готовиться к отправке второй транспорт евреев. Но дело этим не должно было ограни­читься. Следующий шаг плана Шелленберга предусматри­вал — потребовать у западных держав четырехдневное пе­ремирие на земле и в воздухе. Якобы для того, чтобы по­казать «благородные намерения Германии» и перебросить через линию фронта всех евреев и западноевропейцев, за­ключенных в немецких лагерях.

И Мюзи соглашался, что «если бы такое перемирие было предложено союзникам по официальным дипломати­ческим каналам», оно вполне могло быть принято. Ну, разу­меется, британским и американским лидерам было бы труд­но отказаться, учитывая кампанию, уже начатую в прессе. Ведь так называемое «общественное мнение» формируется именно средствами массовой информации. Хотя план был поистине дьявольским. Играя на гуманизме, расколоть ан­тигитлеровскую коалицию. Ясно, что для Гиммлера, унич­тожавшего миллионами не только евреев, но и лиц других национальностей, возможность спасения нескольких ты­сяч человек мало что значила. Но если бы западные стра­ны приняли предложение о перемирии, они тем самым на­рушили бы соглашение со Сталиным: не заключать никаких договоренностей с Германией, вести войну до ее безогово­рочной капитуляции.

436

Если бы Сталин выразил протест или возражения (от­метим — об освобождении узников из народов СССР ни­какой речи не было), то общественное мнение можно было натравить на русских — вот, мол, противятся спасению лю­дей. А четырехдневное перемирие нетрудно было продлить: заключенных и угнанных на работы в Германии было много, собрать их всех и доставить к фронту за такой срок было просто нереально. А значит, подвозя их и освобождая не­большими партиями, можно было получить на Западе мир хотя бы и не «де-юре», а «де-факто». Перебросив силы на восток. Что тоже наверняка вызвало бы недовольство Со­ветского Союза — и разрушение коалиции усиливалось бы... Как округло пишет Шелленберг, «дальнейшие перего­воры могли привести к общему компромиссу, который бы принес пользу не только непосредственно заинтересован­ным в этом странам».

Однако для реализации плана требовалось, как отме­чено выше, передать предложение по официальным кана­лам. А для Германии это было затруднительно. Надо было ломать головы, как убедить в этом Гитлера и Риббентропа. Или попытаться сместить их — но о таких мерах Гиммлер и слышать не хотел, боялся. Пример расправы над армейски­ми заговорщиками был еще слишком свежим. А пока дума­ли и прикидывали, произошли изменения. Швейцарские га­зеты стали гадать об условиях освобождения евреев, ком­ментировать их, некоторые неблагоприятно отзывались об этих условиях — надо ж, мол, до чего дошло, евреями торгу­ют! Данные публикации дошли до Кальтенбруннера и Мюл­лера. А некоторые зарубежные организации стали строить свои догадки по поводу происходящего. И один из центров де Голля в Испании передал, что Гиммлер и Шелленберг во­шли в контакт с Мюзи, дабы за освобождение евреев вы­торговать убежище в Швейцарии для 250 нацистских ру­ководителей.

Это сообщение перехватила служба армейской контр­разведки (после разгрома абвера подчиненная Мюллеру), и

437

Кальтенбруннер доложил текст Гитлеру и Риббентропу Ми­нистр иностранных дел оскорбился, что контакты идут в обход его ведомства. А фюрер осерчал и издал приказ, со­гласно которому любой, кто помог бежать еврею, англича­нину или американцу, должен быть расстрелян на месте. И о каждом таком случае предписывалось докладывать лично Гитлеру. В результате все хитрые планы и контакты сами собой сошли на нет.

Шелленберг, конечно же, не угомонился. В это время Гиммлер был назначен командующим группой армий «Вис­ла» — с одной стороны из-за того, что Гитлер уже не до­верял стойкости и верности армейских генералов. А с дру­гой — болезнь фюрера, усугубленная контузией и стрессом 20 июля, стремительно прогрессировала. Вокруг него пле­лись интриги в борьбе за место его преемника, и Борман подсуетился удалить Гиммлера из Берлина. Представите­лем рейхсфюрера при Гитлере остался обергруппенфюрер СС Фегеляйн. Бывший жокей, человек грубый и совершенно неотесанный, но он был женат на Гретель Браун, сестре Евы. И Гиммлер подсуетился приблизить столь ценного человека, обласкал и решил сделать «своим человеком» в ставке. Но ошибся, «человеком Гиммлера» Фегеляйн вовсе не стал — потому что был «человеком Бормана». А кроме того интри­говал по собственному недалекому разумению.

А главным начальником спецслужб в Берлине остался Кальтенбруннер. И Шелленберг принялся усердно обраба­тывать его, где лестью, а где другими доводами втягивая в свои игры. Не для того, чтобы на него опереться, а что­бы не мешал. Представитель Шелленберга доктор Керстен наводил в Стокгольме мосты с представителем Всемирного еврейского конгресса Гилелем Шторхом. А вдобавок решил посетить Германию и встретиться с Гиммлером граф Берна- дот, родственник шведской королевской семьи и вице-пре- зидент шведского Красного Креста. Он узнал о результатах контактов рейхсфюрера СС и Мюзи и тоже хотел предло­

438

жить посредничество в освобождении пленных. Но прибыл он по официальным каналам, через МИД.

Шелленберг счел, что через Бернадота можно начать пе­реговоры о сепаратном мире. Сумел настроить в этой струе даже Кальтенбруннера, предлагал доложить Гитлеру. Однако шеф РСХА поостерегся, решил сперва прощупать реакцию фюрера через Фегеляйна. Гитлер отнесся к проекту скепти­чески. Сказал: «С помощью такой чепухи ничего нельзя сде­лать в тотальной войне». Тем не менее, 19 февраля встреча Бернадота и Гиммлера состоялась. Закончилась она практи­чески ничем. Граф вел разговор об освобождении датских и норвежских пленных и интернированных. Шелленберг подбивал рейхсфюрера, чтобы через Бернадота связаться с Эйзенхауэром. А Гиммлер колебался, боялся и не мог сде­лать ни того ни другого. Договорились лишь, чтобы датчан и норвежцев собрать в одном лагере на севере, вблизи гра­ницы. А письмо Эйзенхауэру рейхсфюрер дать отказался. Сказал Шелленбергу — пусть, мол, Бернадот свяжется с аме­риканским главнокомандующим как бы от себя лично.

В ставке Гитлера в это же время прорабатывались и воз­можности сепаратного мира с русскими. Геббельс 4 марта1945 г. отметил в своем дневнике: «Фюрер прав, говоря, что Сталину легче всего совершить крутой поворот, посколь­ку ему не надо принимать во внимание общественное мне­ние». Министр пропаганды писал и о том, что в условиях катастрофы Гитлер «ощутил еще большую близость к Ста­лину», называл его «гениальным человеком» и указывал, что сталинские «величие и непоколебимость не знают в своей сущности ни шатаний, ни уступчивости, характерных для западных политиков». И 5 марта дневник Геббельса сооб­щает: «Фюрер думает найти возможность договориться с Советским Союзом, а затем с жесточайшей энергией про­должить войну с Англией. Ибо Англия всегда была нару­шительницей спокойствия в Европе... Советские зверства, конечно, ужасны и сильно воздействуют на концепцию фю­

439

рера. Но ведь и монголы, как и Советы сегодня, бесчинство­вали в свое время в Европе, не оказав при этом влияния на политическое разрешение тогдашних противоречий. Наше­ствия с Востока приходят и откатываются, а Европа долж­на с ними справляться».

Что ж, насчет «советских зверств» остается лишь про­комментировать — «чья бы корова мычала». Но надежды на то, что сепаратный мир с Москвой возможен, были, ко­нечно же, чистейшей утопией. Одной из «утопий бункера». За исключением критических моментов 1941 и 1942 гг. Ста­лин не согласился бы на это ни за что. Во-первых, Гитлер нападением 22 июня обманул его лично. Ситуация мира и даже союза с русскими и войны на западе уже существовала в 1939—1941 гг. И разрешилась она для России трагически. А Иосиф Виссарионович был не из тех людей, кто дважды наступает на одни и те же грабли. Во-вторых, выше приво­дились примеры, что Сталин очень строго относился к сво­им союзным обязательствам, намного строже, чем западные лидеры (а если готов был отступиться от них в 1942-м, то полагая, что они первые нарушили союз, не открыв второй фронт). А в 1945-м в союзе с англичанами и американцами при послевоенных переделах сфер влияния Сталин рассчи­тывал получить (и получил) гораздо больше, чем в гипоте­тическом альянсе с разгромленными немцами.

И наконец, после всего, что нацисты натворили на со­ветской территории, совершить новый поворот к «дружбе» было никак не возможно/Геббельс правильно отмечает на­счет того, что советской стороне не требовалось учитывать «общественное мнение». Да и многие другие авторы писа­ли об отсутствии такового в России. Забывая, что вместо «общественного мнения» в России всегда существовало не­что другое. Вера или неверие народа в своего лидера. И час­то данный фактор оказывался посильнее «общественного мнения», которое можно сформировать или скорректиро­вать потоками массовой информации. Когда народ переста­

440

вал верить Борису Годунову или Николаю И, известно, чем это кончалось. Ельцин, изначально имевший огромный кре­дит веры, но растерявший ее, вынужден был уйти сам. Ста­лин такой веры к 1941 г. не имел, но обрел ее в ходе войны. Стал уже не просто партийным, а общенародным вождем. Это не мешало ему пересажать и перестрелять еще тысячи людей — но он и сам считал их отщепенцами, «врагами» на­рода. А вот предать народ в целом, как таковой, он не мог. Да и подобного желания наверняка не имел. Не зря же он провозгласил войну не политическую, не революционную, а Отечественную.

В ставке фюрера, вероятно, это осознали. Во всяком случае, никаких реальных шагов или даже попыток по уста­новлению связей с СССР в 1945-м до смерти фюрера не за­фиксировано. Гитлер, кстати, и свои взгляды на русский на­род вынужден был изменить. Поручая Шпееру уничтожать германские заводы и фабрики, он сказал, что «в результа­те войны немецкая нация лишь докажет, что она слабее, а будущее будет принадлежать более сильной восточной на­ции». Не считаю нужным комментировать взгляды фюрера насчет «сильных» и «слабых» наций, но сам факт признания им ошибки относительно русских знаменателен...

Ну а те переговоры о сепаратном мире, которые легли в основу книги и телесериала «Семнадцать мгновений вес­ны» — между обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом и Алленом Даллесом, Юлиан Семенов, видимо, взял из-за того, что о них сведений сохранилось больше всего. Их опи­сали в своих мемуарах как Вольф, так и Даллес. Хотя автор допустил ошибку. Потому что именно к этим переговорам Шелленберг и Гиммлер имели мало отношений. Их главным покровителем был Кальтенбруннер. В остальном же вся эта история происходила на самом деле. Только из сюжета при­ходится убрать штандартенфюрера Штирлица, радистку Кэт, пастора Шлага и профессора Плейшнера. В реальности роль Штирлица в ней сыграл Генрих Мюллер, а радистки Кэт — Паннвиц и Сукулов.

441

Карл Вольф был доверенным лицом рейхсфюрера СС, долгое время являлся его начальником штаба и практиче­ски определял многие решения. К концу войны он, как и его шеф, попал на фронт. Был назначен главным уполномочен­ным СС и полиции и представителем Гиммлера при штабе группы армий «С» — оборонявшей Северную Италию. Ко­мандовал ею фельдмаршал Кессельринг. Итальянских про­мышленников отнюдь не устраивало, что Милан, Турин и прочие индустриальные центры могут превратиться в зону боев с вполне предсказуемыми последствиями для их заво­дов и фабрик. Поэтому представители этой касты Маринет­ти и Оливетти еще с ноября 1944 г. выступили посредника­ми в наведении контактов между германским и англо-аме­риканским командованием.

В штабе Кессельринга самой подходящей кандидату­рой для переговоров итальянские магнаты сочли Вольфа. Он имел сильного покровителя, мог вести себя более не­зависимо. Связи установились. Постепенно через промыш­ленников удалось выработать компромиссные условия, вро­де бы выгодные обеим сторонам. Согласно этим условиям, немцы должны были сдать Северную Италию без боя, но и без капитуляции. А американцы и англичане за уступку Се­верной Италии позволили бы германским войскам беспре­пятственно уйти за Альпы. И таким образом Германия по­лучала возможность использовать дивизии Кессельринга на Восточном фронте.

25 февраля 1945 г. камергер папы римского Л. Парилли через капитана швейцарской разведки Вайбеля сумел уви­деться с Геверницем — помощником представителя амери­канской разведки в Швейцарии Аллена Даллеса. Состоялся предварительный обмен мнениями и договоренность о пря­мой встрече Вольфа с американцами. Однако Вольф риско­вать шкурой не стремился, подставляться под возможные уда­ры начальства и конкурентов не хотел. Поэтому решил спер­ва подстраховаться и согласовать свои действия с Гитлером.

442

6 марта он прилетел в Берлин и имел беседу с Кальтернбун- нером. К этому моменту даже твердолобый шеф РСХА убе­дился, что дело идет к полному краху. Фронт на Висле рухнул, русские армии вышли к Одеру и громили фланговую герман­скую группировку в Померании. Англичане и американцы форсировали Рейн, овладели Рурским бассейном...

И Кальтенбруннер тоже вслед за Гиммлером и Шеллен- бергом ударился в закулисную дипломатию. Встречался с президентом Международного Красного Креста доктором Бурхардтом. А уполномоченному СД в Вене Хеттлю, чьи пе­реговоры с Западом он прежде провалил, Кальтенбруннер уже по своей инициативе велел возобновить их. И говорил «о своей готовности поехать в... Швейцарию и лично на­чать переговоры с американским уполномоченным» — что­бы «предотвратить тем самым дальнейшее бессмысленное кровопролитие» (из показаний Хеттля Нюрнбергскому три­буналу). Поэтому инициативу Вольфа шеф РСХА поддер­жал, устроил ему аудиенцию у Гитлера. Тот сделал доклад фюреру в присутствии Кальтенбруннера, убеждая в пользе контактов. Гитлер отнесся к идее скептически, но действо­вать разрешил. Точнее — махнул рукой. Дескать, валяйте, но все равно у вас ничего не получится.

8 марта в Цюрихе состоялась первая встреча Вольфа с Даллесом. Обе стороны первоначальных условий, выра­ботанных через промышленников и Парилли, придержи­ваться не стали. Американцы стали закидывать удочки не о выводе, а о возможности капитуляции группы армий «С». А Вольф втайне от фюрера и Кальтенбруннера повел вдруг свою собственную игру. Принялся вентилировать вопрос о сепаратном мире или даже союзе с американцами, если удастся избавиться от Гитлера. Причем своего давнего по­кровителя Гиммлера он тоже заведомо отправлял «за борт» как фигуру слишком одиозную. Даллесу идея понравилась, он ее подхватил, развил, и партнеры до такой степени ув­леклись в своих фантазиях, что даже принялись составлять

443

списки будущего германского правительства! Во главу каби­нета прочили Кессельринга, министром иностранных дел — Нейрата, а себе Вольф «скромненько» застолбил пост мини­стра внутренних дел.

Эту поездку засекло гестапо, имевшее в Швейцарии свою агентуру. И Мюллер доложил о состоявшейся встрече Каль- тенбруннеру. Тот, в общем-то, и сам был в курсе. Но считал, что Вольф работает на него. И проинформировал «своего» делегата о гестаповской слежке, предупредил, чтобы он был осторожнее. 19 марта состоялась вторая встреча Вольфа и Даллеса. На ней стороны условились, что на следующем эта­пе к переговорам должны подключиться представители во­енного командования, германского и американского.

Однако и Мюллер тем временем действовал. Он дога­дался, что Кальтенбруннер покрывает Вольфа. А уж в искус­стве интриги шефу гестапо было мастерства не занимать. И он сделал вследующий четко выверенный ход. Мгновенно переориентировался и доложил обо всем Гиммлеру. Рейхс­фюрер СС был ошеломлен такой неожиданностью. Получа­лось, что Кальтенбруннер и Вольф перешли дорогу ему са­мому и Шелленбергу! Было от чего разгневаться. Гиммлер вызвал к себе Вольфа и устроил ему крупнейший разнос — за то, что тот, «будучи дилетантом в делах разведки», полез не в свое дело. И полез без санкции Гиммлера и «компетент­ных специалистов из СД» — то есть Шелленберга. Дальней­шие контакты с американцами рейхсфюрер Вольфу запре­тил. Правда, этот приказ тот не выполнил, и связи продол­жились, но активность их резко снизилась.

Советский Союз о переговорах Вольфа — Даллеса тоже уже знал. Сообщения о них поступили по нескольким кана­лам. О них сообщила рация «Роте капелле». И к тому же эти переговоры заложили... сами американцы и англичане. На Московской конференции министров иностранных дел трех стран в октябре 1943 г. было принято соглашение «О линии поведения в случае пробных предложений мира от враж­

444

дебных стран», согласно коему союзники обязывались не­медленно информировать друг друга о подобных попыт­ках. И когда Даллес доложил о результатах первой встречи с Вольфом своему руководству, сведения дошли и до дипло­матов. Они занервничали. А вдруг Сталин окольными путя­ми пронюхает о переговорах? И рассердится? Американский Госдепартамент решил поставить в известность СССР.

11 марта посол США в Москве официально уведомил Молотова о контактах с Вольфом. И Наркомат иностран­ных дел ответил, что не будет возражать против перегово­ров. Но... при условии, что в них будет участвовать и со­ветский представитель. Тут-то союзники спохватились, что дали маху. Понимая, что если появится эмиссар из Моск­вы, он наверняка отпугнет Вольфа. И сорвется возможность без потерь занять Северную Италию... Американцы нача­ли было лихорадочно выкручиваться. 16 марта сообщили советскому НКИД, что, по сути, идут еще не переговоры, а «подготовка почвы» для переговоров, и поэтому участие в этом деле России пока преждевременно. Не тут-то было! Со­ветская сторона вцепилась накрепко. Молотов сразу встал в позу и сделал заявление: дескать, «нежелание допустить со­ветского представителя неожиданно и непонятно», а раз так, то СССР согласия на переговоры дать не может.

Госсекретарь США и военный министр попробовали снова объехать русских на округлых отговорках. Да только куда им было переспорить Москву! 23 марта и 4 апреля по­следовали два личных письма Сталина Рузвельту. Ссорить­ся с Иосифом Виссарионовичем президент США никак не хотел, особенно в свете Ялтинских договоренностей о пред­стоящем советском выступлении против Японии. И в ре­зультате 13 апреля генерал Донован вызвал в Париж Дал­леса и Геверница и объявил, что об их переговорах знают в СССР, а посему закулисные игры нужно прекращать...

Но и над Вольфом сгустились ох какие черные тучи! Мюллер взялся под него копать очень крепко. Засек, в част­

445

ности, одну из его встреч с американцами, о которой он не доложил Кальтенбруннеру. Возможно, гестапо через разго­воры в ближайшем окружении Вольфа сумело что-то разуз­нать о его персональных инициативах. А может быть, Мюл­лер сам скомпоновал и подретушировал собранные мате­риалы в нужном свете. И сумел доказать Кальтенбруннеру, что Вольф — предатель и ведет игру за спиной у руково­дства. Начальник РСХА доводам внял, разозлился, и Воль­фа опять вызвали в Берлин.

Мюллер действительно собирался арестовать его пря­мо на аэродроме, послал своих оперативников-мордоворо- тов. Но гибели любимчика не допустил Гиммлер. Вольф знал слишком много — например, о прошлых контактах рейхс­фюрера с заговорщиком Попитцем, о провалившихся пере- гворах через Лангбена. И попади он в гестапо, из него мог­ли выжать предостаточно нежелательных сведений. Поэто­му рейхсфюрер его выручил. Правда, встречать Вольфа на аэродром он отправил не Шелленберга, как в фильме, а сво­его личного доверенного врача Гебхарда. Но остальное ра­зыгралось примерно так же — Гебхард перехватил Вольфа из-под носа у гестаповцев и привез в резиденцию Гиммле­ра. Там неудавшийся «дипломат» получил от рейхсфюре­ра СС очередной крутой нагоняй, но сумел оправдаться, со­славшись на разрешение Гитлера. Предчувствуя неприятно­сти, он позаботился и о том, чтобы привезти с собой письмо к фюреру от германского посла в Италии Рана, где тот до­казывал пользу контактов с американцами. Поэтому Гимм­лер счел, что сможет «отмазать» подчиненного.

18 апреля он устроил Вольфу прием у Гитлера. Доклад состряпали вполне подходящий. И фюрер разрешил все спо­ры, дал санкцию на продолжение переговоров. Хотя и с ус­ловием, что главной их целью будет провокация — поссо­рить Запад и СССР.

Однако в данном отношении Гитлер уже утратил чувст­во реальности. 16 апреля русские войска прорвали фронт на

446

Одере. Американцы и англичане продвигались с запада поч­ти беспрепятственно — соединения, оборонявшиеся против них, откатывались без боя, разбегались или сдавались. Об­становка стала стремительно выходить из-под контроля на­цистского руководства. Следующий этап переговоров союз­ников с Вольфом все же состоялся. И, как планировалось, проходил с участием представителей военного командова­ния. Но и в присутствии советского представителя генера­ла А.П. Кисленко. И ни о каких политических комбинаци­ях и махинациях речь уже не шла. Об этом толковать было поздно. Теперь обсуждались и вырабатывались только ус­ловия капитуляции группы армий «С».

ФИНАЛ: В РЕЙХСКАНЦЕЛЯРИИ И В АЛЬПАХВесной 1945 г. по личному приказу Мюллера были со­

жжены все архивы «Роте капелле». Теперь он избавлялся от «лишних» документов, которые вот-вот должны были по­пасть в руки победителей. Впрочем, как мы вскоре увидим, уничтожено было не все. В это время и в других берлинских учреждениях шла горячка эвакуации — партийные, государ­ственные, военные архивы наспех пересматривались, час­тично уничтожались, частично вместе с ценностями, иму­ществом и сотрудниками вывозились на юг, в так называе­мый «Альпийский редут».

Которого на самом деле не было. Предполагалось, что он только еще будет создан, что в юго-восточном горном районе Германии можно построить укрепления, стянуть туда войска и держаться там еще несколько лет, пока в ми­ровой обстановке не произойдут благоприятные перемены. Но об «Альпийском редуте» лишь говорили, никто им все­рьез не занимался. Да и не было ни ресурсов для строи­тельства укреплений, ни войск наготове, чтобы удерживать их — последняя крупная боеспособная группировка под ко­мандованием Шернера держалась в Чехии и Саксонии. По

447

сути, «редут» существовал лишь в неопределенных проек­тах, в пропагандистских речах и... в донесениях англо-аме­риканской разведки, проглотившей явную туфту.

Разведсводка союзного верховного командования на полном серьезе сообщала: «Здесь под прикрытием естест­венных оборонительных препятствий, усиленных самым эффективным секретным оружием из когда-либо создан­ных человеком, уцелевшие силы руководства Германии по­ложат начало ее возрождению; здесь на заводах, располо­женных в бомбоубежищах, будет изготовляться оружие; здесь в обширных подземных нишах будет храниться про­довольствие и снаряжение, а специально сформированный корпус из молодых людей будет обучаться ведению парти­занской войны с тем, чтобы целая подпольная армия была подготовлена и направлена на освобождение Германии от оккупировавших ее сил».

Начальник штаба Эйзенхауэра Беделл Смит ломал го­лову над тем, как же брать ужасающий «Альпийский редут» и, по собственному признанию, лишь после войны понял, что имел дело лишь с «пугалом». В действительности 12 ап­реля немцам пришлось взорвать два последних пороховых завода. Отныне армии оставалось только достреливать на­личные запасы патронов и снарядов. Надо сказать, что рус­ская разведка была гораздо лучше осведомлена об истинном положении дел. Да и то сказать, группа Паннвица — Суку- лова торчала в самом сердце гипотетического «укрепрайо- на». И жила там в поистине курортных условиях — никто не мешал.

Шелленберг и Гиммлер продолжали последние лихора­дочные попытки связаться с Западом. Точнее — продолжал Шелленберг, а Гиммлер все еще никак не раскачался, боял­ся решительных шагов и спускал на тормозах инициативы подчиненного. Состоялась еще одна встреча с Мюзи — ему пообещали не эвакуировать концлагеря при приближении англо-американских войск. При условии, что он проинфор­

448

мирует о таком «миролюбии» Эйзенхауэра. Мюзи условие выполнил и сообщил, что Вашингтон «получил сообщение и реагировал на него положительно». Рейхсфюрер и шеф внешней разведки СД опять встречались с Бернадотом, по­обещали то же самое насчет концлагерей, Шелленберг го­товился сопровождать графа в поездке к Эйзенхауэру. Но Гиммлер «пока» тормознул.

Ему еще жить не надоело. А он как раз в этот пери­од опять попал в опалу — эсэсовцы на Висле и в Помера­нии потерпели несколько поражений, и Гитлер даже издал приказ, чтобы сражавшиеся у Балатона старейшая дивизия «Ляйбштандарте», как и другие — «Рейх», «Гитлерюгенд», спороли свои нарукавные нашивки (что они восприня­ли как невиданное унижение, были случаи самоубийств). А Шелленберг и Гиммлер стали искать окольные пути — предлагалось собрать врачей, лечивших фюрера, де Криниса, Мореля, Штумпфеггера, чтобы они написали и преподнес­ли Борману заключение о недееспособности Гитлера. После чего следовало сместить фюрера «по болезни». Но докто­ра тоже жить хотели и такого заключения не дали. Только 19 апреля Шелленберг свел Гиммлера с министром финан­сов Шверином фон Крозигом и министром труда Зельдте и уговорил рейхсфюрера взять на себя ответственность и на­чать действовать. А Германия уже погружалась в хаос. Лю­бые действия практически запоздали.

20 апреля, в день рождения Гитлера, вокруг него в по­следний раз собралась нацистская верхушка. Геринг, Геб­бельс, Гиммлер, Риббентроп, Борман, Дениц, Кейтель, Йодль, Кребс. Поздравили с днем рождения, рейхсфюрер «Гитлерю- генда» Аксман сделал подарок — батальон 15-летних паца­нов. Но «подарок» преподнесли и советские войска. В этот день дальнобойная артиллерия начала обстрел Берлина. Ар­мии 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов явно брали германскую столицу в «клещи», прорываясь на флан­гах и отрезая ее от остальной страны.

449

Сперва предполагалось, что после своего дня рождения Гитлер уедет в Оберзальцберг, начнет руководить страной и боевыми действиями оттуда. Но болезнь и стрессы, следую­щие один за другим, опустошили его, подорвали мораль­ные силы. Он медлил, не хотел покидать рейхсканцелярию. В итоге было решено создать два командования, на севере и на юге. На север выехали Дениц, Гиммлер. На юг — Ге­ринг. Впрочем, Гиммлер о командовании уже не думал. Он ехал по своим делам. Произошли его встречи с представи­телем Всемирного еврейского конгресса Норбертом Мазу­ром, с Бернадотом.

Мазуру он пообещал прекратить истребление евреев, не эвакуировать лагеря, долго объяснялся, что всегда был противником расовой политики. (Хотя, когда Шелленберг перед визитом Бернадота предложил в качестве очередного акта доброй воли освободить тысячу полек из Равенсбрюка, ему пришлось доказывать рейхсфюреру «высокие расовые качества поляков» — дескать, на своей жене испробовал). Бернадота Гиммлер опять просил связаться с Эйзенхауэром. Предлагал мир на западе с продолжением войны на вос­токе. Но письменные полномочия дать по-прежнему осте­регся. И граф на прощание сказал Шелленбергу: «Рейхсфю­рер не отдает себе отчета в том, каково действительное по­ложение дел. Я больше не могу ему помочь. Ему следовало бы взять в свои руки судьбу Германии сразу же после мое­го первого визита, а вы, Шелленберг, поступили бы куда ра­зумнее, если бы подумали о себе самом».

21 апреля вошедшая в прорыв танковая армия Рыбал­ко захватила германский генштаб в Цоссене — со всеми уз­лами связи, бункерами, центрами управления и планирова­ния. Кое-что впопыхах успели взорвать. При этом главный узел связи уцелел, но был засыпан, и в нем оказались по­гребены четыре немецких солдата. Сбили замок с помеще­ния буфета, нашли ящики с вином и перепились. Через не­которое время их, валявшихся в полном отрубе, случайно

450

обнаружили и откопали русские. Нашли и красноречивые ленты последних переговоров, которые вел генштаб Третье­го рейха — то бишь четыре пьяных связиста:

Эдельвейс — генералу Кребсу: Вручить немедленно. От­сутствием всякой информации вынужден ориентироваться обстановке радиопередачами англичан. Сообщите обстанов­ку. Введите курс дальнейших действий. А-19.

Ответ: Вручить не могу. Вызвать кого-либо тоже. По­гребены могиле...

Эдельвейс: Что за глупые шутки? Кто у провода? Немед­ленно вызвать старшего офицера. А-19.

Ответ: Офицер насалил пятки. Все насалили пятки. За­молчи, надоел.

Эдельвейс: Какая пьяная скотина отвечает? Немедленно позвать дежурного офицера! У провода генерал!

Ответ: Поцелуй в ... свою бабушку, вонючее дерьмо ... заткнись.

К аппарату У-16, требует М-11: Весьма срочно.Ответ: Не торопись в петлю.М-11: Не понял, повторите.Ответ: Не торопись в петлю, вонючий идиот ... Все

драпанули. Над нами ходят иваны. К тебе еще не пришли?М-11: Снова настаиваю на связи с Кребсом. Сообщите

обстановку Берлине.Ответ: В Берлине идет мелкий дождик. Отстань.М-11: Кто со мной говорит? Назовите фамилию, зва­

ние.Ответ: Подавись ... Надоел. Все удрали. Понял? Танки

Иванов над нашей головой.Подобное сумасшествие, казалось, охватывало и весь

рейх. В связи с потерей управления генералы уговаривали Гитлера покинуть Берлин. Сообщали, что последние доро­ги вот-вот могут быть перерезаны. Из города уже шло мас­совое бегство населения. Но фюрер отказался. Сказал, что

451

все его предали, и он останется до конца, лично возглавит оборону и встретит в столице свой конец. Мол, лучше уж тут, чем скитаясь где-нибудь по лесам. В бункер перебрал­ся от бомбежек Геббельс с женой и шестью детьми. Другие разъезжались.

Уехал Риббентроп, наобещав «дипломатический пере­ворот» (на самом деле засел в своем имении и стал подыс­кивать укрытие, где залечь. Тем же занимался Лей). Отбы­ли на юг Кейтель и Йодль, чтобы организовать там новое командование. В Баварию вылетел начальник штаба Гимм­лера Бергер, ему фюрер поручил эвакуацию или умерщвле­ние «именитых» пленных и заключенных, чтобы не попа­ли в руки союзников. Туда же отправился Кальтенбруннер. Мюллер по приказу Гиммлера остался в Берлине старшим начальником от РСХА — на него возлагалось общее руко­водство полицией и силами безопасности. Когда русские по­вели штурм Берлина, он тоже перебрался в бункер рейхс­канцелярии.

Но атмосфера в этом бункере все больше напоминала мрачную фантасмагорию. Сами собой рождались какие-то надежды, химеры, раздувались слухами. Нацистские руко­водители вчитывались в старые гороскопы, выискивая там утешительную информацию. Например, два из них, состав­ленных известными астрологами в 1918 и 1933 гг. (для Гит­лера, в день прихода к власти), предрекали, что хуже все­го Германии придется в апреле 1945-го, потом наступит за­тишье, а в августе снова возобновится война — и тогде же наступит мир. Потом Германии предстоят трудные года, а с 1948-го вновь пойдет возрождение. Что ж, как ни удиви­тельно, все верно. Но только самих нацистских лидеров это уже не касалось.

Каждый день ждали спасения то от собранной для флангового контрудара группы Штейнера, то от 9-й армии Буссе, то от 12-й армии Венка. Этих войск уже не суще­ствовало, они были разгромлены. Но им разными путями

452

рассылались приказы, на картах переставлялись флажки, верили слухам, что они уже в Потсдаме, уже на подходе... Потом разочарование оказывалось еще страшнее. Велись аб­солютно ирреальные разговоры. Фюрер то рассуждал, име­ет ли смысл формировать индийский легион, то приказывал взрывать все и вся, чтобы врагу ничего не досталось, кроме руин, то подавал идею о введении многоженства, чтобы по­сле войны Германия смогла восстановить численность на­селения и армии. То вдруг опять вспыхивали слухи о ско­рой победе и разгроме русских погибшими частями Штей­нера, Буссе, Венка...

В этой больной атмосфере до последнего момента пле­лись интриги. Бывший врач Гитлера Брандт переправил жену в Тюрингию, занятую американцами. Об этом узнали сестры Ева и Гретель Браун и муж Гретель Фегеляйн. Подъе­хали к Гитлеру и добились для Брандта смертного пригово­ра. Причем Фегеляйн связался с Гиммлером, скандаля, куда подевался его начальник штаба Бергер — привести приго­вор в исполнение. Почему для этого требовался именно Бер­гер, осталось загадкой, но приговор в исполнение не приве­ли, поскольку сразу после разговора с Фегеляйном Гиммлер позвонил Мюллеру и приказал вывезти Брандта в Штет­тин. Разумеется, не из гуманизма. Просто врач, коему нече­го было терять, мог дать желанное заключение о недееспо­собности фюрера.

А к Герингу прилетел генерал Коллер и сообщил о ре­шении Гитлера остаться до конца в Берлине. Уговаривал взять на себя руководство и начать переговоры с Эйзен­хауэром. Рейхсмаршал поколебался, проконсультировался с юристами, с рейхссекретарем Ламмерсом. Извлекли закон от 29 июня 1941 г., согласно которому преемником Гитлера в случае его гибели определялся Геринг. Посовещались и со­шлись, что наступило время вступления закона в силу. 23 апреля Геринг отправил Гитлеру запрос: раз уж фюрер ос­тался в Берлине и не может руководить военными и госу­

453

дарственными делами, то согласен ли он, чтобы рейхсмар­шал принял власть на себя? А если, мол, до 10 вечера ответа не последует, то «я буду считать само собой разумеющим­ся, что Вы утратили свободу действий и что возникли ус­ловия вступления в силу Вашего декрета».

Запрос был выдержан в очень верноподданнических и взвешенных выражениях, но все равно Борман преподнес его Гитлеру в качестве «ультиматума». Дескать, Геринг пре­дал. Последовала вспышка ярости фюрера. Правда, он бы­стро отошел. Сказал: «Хорошо, пусть Геринг вступает в пе­реговоры о капитуляции. В конце концов, не имеет значе­ния, кто этим займется». Но Бормана такое решение никак не удовлетворяло. Он опять «подогрел» настроение Гитлера. И родился приказ, что Геринг за «государственную измену» заслуживает смерти и лишь с учетом долгой службы на бла­го рейха он может б;ыть помилован с лишением всех званий и постов. Впрочем, Борману и этого показалось мало. Он от себя приписал штабу СС в Берхтесгадене дополненительное указание — арестовать Геринга.

В это же время наконец-то решился на активные дей­ствия Гиммлер. Счел, что оставшийся в Берлине Гитлер уже не опасен и послал Шелленберга вдогонку за Бернадотом. Шеф разведки СД очень красочно описывает, как метался туда-сюда между спецпоездом рейхсфюрера, Фленсбургом, Любеком и Данией. Метался по дорогам, забитым масса­ми беженцев и остатками отступающих германских частей, под ударами постоянно висящей в воздухе советской авиа­ции, добивающей эти части. Бернадота он все же догнал, уломал вернуться. Обратно пробивались по тем же заби­тым, кошмарным дорогам. Встреча состоялась. Гиммлер пе­редал декларацию для Эйзенхауэра — о капитуляции на за­паде и продолжении войны на востоке (Бернадот почему-то воспринял это с пониманием). Составили письмо министру иностранных дел Швеции Христиану Гюнтеру с просьбой о посредничестве в передаче декларации и в переговорах.

454

Гиммлер был уверен в успехе. Принялся вдруг обсу­ждать с Шелленбергом, как ему назвать новую правящую партию, когда он встанет во главе государства. Сошлись на названии «Партия национального единства». Рейхсфюрера СС интересовало и то, как ему правильнее себя вести при встрече с Эйзенхауэром: «Должен ли я только поклонить­ся или надо подать ему руку?» Ну а поступившее известиеоб «измене» и смещении Геринга стало «звездным часом» для Гиммлера. Он теперь рассматривал себя как единствен­но возможного преемника фюрера. Уже фактического главу правительства. Весомых соперников вроде не осталось!

Тем более, что 24 апреля кольцо вокруг Берлина сомк­нулось. Возможность выбраться оттуда осталась только по воздуху. Но господство русской авиации делало это пробле­матичным, а вскоре последние аэродромы и взлетные поло­сы были разбиты. Линии армейской радиосвязи тоже вы­шли из строя. Рейхсканцелярия поддерживала отношения с внешним миром только через уцелевшую флотскую связь. И пыталась черпать информацию о том, что происходит во­круг, ловя в эфире советские и западные «голоса». 25 апреля русские и американцы встретились на Эльбе, разрезав тер­риторию Германии надвое. В Берлине кипели уличные бои. Армии Жукова с восточной стороны, а Конева с южной не­отвратимо приближались к центру.

Последними посетителями бункера извне стали знаме­нитая летчица Ханна Райч и ее муж авиационный генерал Грейм. Ханна смогла приземлиться на маленьком спортив­ном самолете на изрытой снарядами улице, хотя над Бер­лином их подбили, Грейма ранили. В этот день, 26 апре­ля, снаряды стали падать уже и на саму рейхсканцелярию. И решил смыться Фегеляйн. 27-го фюрер заметил его от­сутствие, заподозрил неладное и приказал найти пропавше­го. Это было последнее дело, которое довелось расследовать Мюллеру. Фегеляйна он разыскал без труда. Посланная им группа эсэсовцев нашла «родственника» главы государства

455

в его собственном доме в районе Шарлоттенбурга, уже пе­реодетого в штатское. Причем этот квартал вот-вот должны были захватить русские. Фегеляйна доставили в рейхсканце­лярию, Мюллер допросил его и квалифицировал действия как обычное дезертирство. Беглеца посадили под арест.

Ханна Райч уговаривала Гитлера бежать, доказывала, что сумеет вывезти его на своем самолетике. Он отказывал­ся. То проклинал свой народ и армию — дескать, все его пре­дали. То все еще пытался узнать от Кейтеля, где армии Вен­ка, Гиммлера, Шернера, торопил их на помощь Берлину. В ра­боте Д.Е. Мельникова и Л.Б. Черной «Преступник номер 1» (М., АПН, 1981) весьма убедительно доказано, что фюре­ру напоследок изменили и те, кого принято считать самы­ми «верными» его соратниками, Геббельс и Борман. Именно они удерживали его в Берлине. Делалось это с вполне опре­деленной целью, чтобы Гитлер не попал под влияние других лидеров. Потому что у них был свой план. Они уже убеди­лись в провале нескольких попыток переговоров с Западом и решили попробовать обратный вариант — сепаратное пе­ремирие с русскими.

Автором идеи был, очевидно, Геббельс. Выше уже при­водились выдержки из его дневника о том, как он закиды­вал фюреру удочки относительно мира со Сталиным, но до­жать не мог, «вес» имел недостаточный. Сталина министр пропаганды вообще уважал. После свержения Муссолини записал, например, что дуче «не революционер, как фюрер и Сталин». В последние дни рейха в лице Бормана Геббельс нашел союзника, который практически уже вертел больным Гитлером как хотел. И двое «самых верных» удержали гла­ву государства, чтобы обеспечить преемственность власти в свою пользу. Специально удержали и начальника геншта­ба Кребса — он до войны служил военным атташе в Моск­ве, знал русских, изучал их язык. Но и предпринять шаги к миру с русскими фюрер мешал. И его стали постепенно подталкивать к самоубийству. Приводили величественные

456

примеры из германских легенд, а Геббельс и сам выражал готовность составить ему компанию в путешествии на тот свет. Однако Гитлер медлил.

Перелом произошел 28 апреля. Предложение Гиммлера к Эйзенхауэру, высказанное на обломках рейха, было на­столько глупо, что западные державы его не просто от­вергли, о них еще и раструбила на весь мир радиостан­ция Би-би-си со ссылкой на агентство Рейтер. Гитлеру до­ложили немедленно. Для него это было страшным ударом. Его «верный Генрих», «железный Генрих» тоже предал! От­дуваться пришлось Фегеляйну. Мюллеру велели еще раз до­просить его на предмет соучастия в измене. И хотя он о дей­ствиях рейхсфюрера ничегошеньки не знал, Гитлер вынес приговор — расстрелять. Что тут же, во дворе рейхсканце­лярии, проделал взвод охранников.

С линий обороны вести были плохими. Несмотря на то, что фюрер распорядился затопить берлинское метро вместе с наступающими, обороняющимися и скопившимися там горожанами, это смогло только замедлить, но не остановить продвижение русских. И разыгрался последний акт. Вечером состоялось бракосочетание Гитлера и Евы Браун. Режисси­ровал Геббельс. По мнению некоторых участников церемо­нии, он и Борман при этом внушали фюреру, что «семей­ный» уход из жизни будет достойным заключительным ак­кордом, в духе Вагнера и древних саг — мертвый вождь, верная жена, кончающая с собой рядом с ним, пышные де­корации крушения Берлина...

Ночью были составлены два завещания, политическое и личное. Своим преемником, президентом и верховным главнокомандующим Гитлер назначил гросс-адмирала Дё- ница (армия, СС и люфтваффе «предали» — остался толь­ко флот), рейхсканцлером назначался Геббельс, для Борма­на вводился новый пост «министра партии», он назначался и личным душеприказчиком фюрера. Военным министром становился Шернер, министром внутренних дел Зейсс-Ин-

45 7

кварт. В завещании указывалось: «Прежде всего, я требую, чтобы правительство и народ защищали расовые законы и беспощадно противостояли отравителю всех наций — меж­дународному еврейству». И, кроме того: «Нашей целью по- прежнему должно оставаться приобретение для германско­го народа территорий на востоке».

29 апреля командир 56-го танкового корпуса Вейд- линг — командующий обороной Берлина, доложил, что рус­ские прорвутся к рейхсканцелярии не позднее 1 мая. Он еще раз предложил попытаться прорваться из кольца. О том же просил Аксман, предлагая окружить Гитлера охраной из своего «Гитлерюгенда». Но Борман тут же подсунул другое решение — пусть кто может, пробивается и поторопит ар­мию Венка идти на выручку. Гитлер согласился. Передали с теми, кто уходил на прорыв, письмо Кейтелю. Очень гнев­ное. О Кейтеле Геббельс и Борман внушили фюреру, что он тоже предал, раз не оказал помощи. Борман отправил троих курьеров к Дёницу с копиями завещания и разослал теле­грамму с требованием наказать изменника Гиммлера. В это же утро фюрер велел улетать Ханне Райч и Грейму. Прика­зал собрать все силы Люфтваффе (которых уже не сущест­вовало) и бросить против русских. И персонально поручил им двоим найти и покарать Гиммлера.

Но и Геббельс с Борманом спешили. Завещание сущест­вовало, чего ж дальше тянуть? И фюреру доложили о судьбе Муссолини и Клары Петаччи, которых расстреляли италь­янские партизаны, а трупы на потеху толпе повесили вверх ногами в Милане. Фюрер решился. Распорядился отравить свою овчарку Блонди и застрелить еще двух собак, раздал ампулы с ядом секретаршам, прошла церемония прощания со всеми обитателями бункера. После этого фюрер удалил­ся в свои покои. А попрощавшиеся... пошли в бар пить и танцевать под патефон. Шум донесся до Гитлера, он прика­зал кончить это безобразие. Но ожидавшегося самоубийст­ва еще не произошло.

458

Утро 30 апреля началось как обычно. Обсудили воен­ное положение. Оно было неутешительным. Под германским контролем в Берлине остались лишь Тиргартен и правитель­ственный квартал, бой шел уже и в здании рейхстага. По­том был обед. Гитлер вдруг озаботился, что русские, нахо­дящиеся на Потсдамской площади, могут обстрелять рейхс­канцелярию снарядами с усыпляющим газом, чтобы взять всех живыми. Не исключено, что и эту мысль подбросили торопившие его Геббельс с Борманом. И прошла вторичная церемония прощания. Вице-адмирал Фосс утверждал, что напоследок фюрер сказал ему: «Я понял, какую непоправи­мую ошибку совершил, напав на Советский Союз». Затем он и Ева Браун опять удалились в свои покои. Она приняла яд, а Гитлер, по одной версии, застрелился, по другой, тоже от­равился. Трупы, согласно завещанию, вынесли во двор, об­лили бензином и подожгли.

Дёница Борман обманул. Отправил радиограмму не о смерти Гитлера, а лишь о том, что гросс-адмирал назначает­ся преемником фюрера вместо Геринга. Чтобы Дениц пере­шел дорожку бункерным заговорщикам собственными дей­ствиями. И Геббельс свое обещание уйти из жизни вместе с фюрером сперва не выполнил (и вряд ли намеревался вы­полнять — иначе зачем в завещании для него добились по­ста рейхсканцлера в новом правительстве?) Вице-адмирал Фосс требовал немедленно организовать прорыв оставши­мися в рейхсканцелярии силами, но Геббельс и Борман пре­секли его инициативу. Не для того они выжидали возле Гит­лера, чтобы бежать. Только теперь у них развязались руки, и они попытались реализовать собственный план. Отправили Кребса для переговоров с советским командованием.

Однако вокруг кипел жаркий бой, сыпались снаряды. Всего за время штурма по Берлину было сделано 800 тысяч артиллерийских выстрелов, выпущено 36 тысяч тонн взрыв­чатки и металла. Город превратился в развалины. Попытки связаться с русскими по радио не увенчались успехом — в

459

эфире была мешанина позывных, переговоров разных час­тей и подразделений, танков и самолетов. А пересечь линию фронта под обстрелом было невозможно. Только ночью, в темноте, когда пальба несколько угасла, офицерам Кребса удалось привлечь внимание передовых советских подраз­делений белыми флагами и криками, и он прибыл на ко­мандный пункт 8-й гвардейской армии Чуйкова 1 мая в 3 часа 50 минут.

К нему Жуков отправил на переговоры своего замести­теля Соколовского и позвонил Сталину. Дололжил о само­убийстве Гитлера и о письме Геббельса с предложением пе­ремирия. Сталин ответил: «Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым». И потребовал — никаких перего­воров, кроме безоговорочной капитуляции. Кребс упорство­вал — дескать, вопрос о капитуляции сможет решить только правительство Деница, надо дать ему возможность собрать­ся. Жуков в ответ выставил ультиматум: если до десяти утра не будет согласия на капитуляцию, «мы нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет у них охоту сопротивлять­ся». Для установления прямой связи с Геббельсом отправи­ли советских связистов с полевым телефоном.

В результате Кребс вернулся в рейхсканцелярию в 10 ча­сов утра. Но вариант безоговорочной капитуляции Геб­бельса и Бормана, конечно, не устроил. В общем, получи­лось так, что их план провалился. И все старания оказа­лись напрасными. Русских связистов отправили обратно. И целые сутки, жизненно важные для организации проры­ва, тоже были потеряны. Да и советские войска были те­перь настороже. В 10.40, не получив ответа на ультиматум, артиллерия открыла шквальный огонь по правительствен­ному кварталу.

В рейхсканцелярии после смерти Гитлера дисциплина рухнула. Некоторые офицеры и сотрудники перепивались до бесчувствия — будь что будет. Многие советовали при­нять капитуляцию. Но против выступил Борман. Сейчас он

460

стал цепляться за надежду прорваться. Он еще рассчиты­вал со своими талантами интригана пристроиться к новой власти и известил Деница, что вскоре прибудет к нему «с подробными инструкциями». То есть намеревался высту­пить в роли «доверенного лица» покойного фюрера, опять стать кем-нибудь вроде «серого кардинала». Поэтому отри­цательный ответ советскому командованию тоже дали не сразу. Тянули время — весь день оставшиеся в бункере дее­способные люди готовились к прорыву.

Только в 18 часов Геббельс и Борман выслали парла­ментера, официально отклонив требование Жукова. И со­ветское командование дало приказ на штурм... Хромому Геббельсу, отягощенному семьей, пробиваться было не под силу. И лишь теперь он принял решение о самоубийстве. По его приказу доктор Штумпфеггер сделал смертельные инъекции шестерым детям, а Геббельс с женой в 20.30 под­нялись в сад и велели дежурному эсэсовцу прикончить их выстрелами в затылок. Тела на скорую руку полили бензи­ном и подпалили. Как следует сжечь их не успели, посколь­ку уцелевшие спешили.

Все кто мог, собрались прорываться. Шеф «Гитлерю- генда» Аксман, начальник охраны Гитлера группенфюрер СС Раттенхубер, статс-секретарь Науманн, вице-адмирал Фосс, шофер фюрера Кемпка, его пилот Бауэр, адъютант Бетц, остатки охраны и «подарочного» батальона гитлерю- гендовцев — всего около 500—600 человек. Выступили, ко­гда стемнело, в 22 часа, пробираясь к месту, где еще держа­лась группа танков бигаденфюрера Монке. По незатоплен- ному тоннелю метро прошли от станции Вильгельмштрассе к Фридрихштрассе. Около трех часов ночи стали продви­гаться с танками. И на углу Фридрихштрассе попали под сильный огонь. Некоторые танки были подбиты, следую­щие за ними пешие люди рассеяны. Пытались просачивать­ся и пробиваться группами, другими улицами и переулками. И всюду натыкались на русских. Многие были убиты или

461

ранены. Аксман, блуждая в развалинах под режущими воз­дух очередями, наткнулся на тела Бормана и Штумпфегге- ра под мостом, где Инвалиденштрассе пересекает железно­дорожные пути. Контуженого Кемпку укрыли из жалости польские девушки. Раттенхубер, Фосс, Бауэр, Монке были выловлены и взяты в плен советскими войсками.

Гибель Бормана долгое время оспаривалась. Но в 1972 г. на том месте, которое указал Аксман, нашли два скелета. Экс­пертиза их сумела идентифицировать по зубным протезам, коронкам и другим признакам Это были Борман и Штумп- феггер. Между зубами Бормана обнаружили осколки стек­ла — поняв, что пройти не получится, он не захотел попасть в руки русских и разгрыз ампулу с ядом. А в 1998 г. была проведена генетическая экспертиза, сравнение ДНК с родст­венниками Бормана, подтвердившая, что это его останки.

В рейхсканцелярии после ухода на прорыв осталось все­го несколько десятков человек. Одни валялись пьяные, дру­гие, как Кребс, кончали самоубийством. А генерал Вейдлинг утром 2 мая выслал парламентеров и отдал приказ о капи­туляции остатков берлинского гарнизона. Среди тех, кто ос­тавался в рейхсканцелярии, Мюллера не было. И в попытке прорыва он тоже не участвовал. Он просто... исчез...

Ну а альпийский район Баден-Вюртемберга попал в зону оккупации французской армии Делатра де Тассиньи. То ли получив информацию, что на берегу Боденского озера укрываются неизвестные, то ли просто обследуя местность, французская военная полиция 3 мая добралась до Бреген- ца, и неподалеку, в горной избушке, обнаружила группу лю­дей. К французам вышел Сукулов и объявил, что является советским разведчиком, а Паннвица и еще нескольких че­ловек, бывших с ним, представил как участников герман­ского движения сопротивления. В качестве доказательств он предъявил передатчик, радиограммы из Центра. Пан- нвиц подтвердил, что принимал участие в операции, орга­низованной СССР — да еще и дипломатично добавил, что

462

проводилась она «совместно с Францией». Они потребова­ли доставить их в Париж, а там заявили, что хотят связать­ся с советским посольством. Объяснили — дескать, просят «чем скорее, тем лучше» отправить их в Москву.

7 июня 1945 г. они вылетели в Россию. По свидетельст­ву Треппера, встречавшегося с ними на Лубянке, гаупт- штурмфюрер Паннвиц прибыл с Сукуловым и своей секре­таршей, в целости и исправности передал радиостанцию и еще 15 чемоданов ценнейших документов. В том числе пол­ные списки гестаповской агентуры на территории СССР, ди­пломатические шифры других государств и даже сверхсек­ретный код англо-американской правительственной связи. Ясное дело, что такие материалы обычный капитан-контр­разведчик, начальник зондеркоманды, ну никак не смог бы собрать самостоятельно. Они могли попасть к нему только из Берлина. Скорее всего, когда Мюллер уничтожал и эва­куировал архивы гестапо.

ПОСЛЕ ЗАНАВЕСА...Когда завершается трагедия в театре, все ее участники

потом выходят на авансцену, вместе и поочередно, кланя­ются публике, срывают аплодисменты и вызовы на «бис». Иногда, правда, их и освистывают, но это редко — в теат­ры обычно ходят люди культурные, а уж тем более на тра­гедии... Что ж, хотя мы с вами отследили трагедию не те­атральную, а историческую, я тоже попрошу еще раз пред­стать перед вами тех, кто так или иначе фигурировал на страницах этой книги. Итак...

ГЕНРИХ ГИММЛЕР. Как уже отмечалось, после смеще­ния со всех постов Геринга он чувствовал себя без пяти ми­нут главой государства. 30 апреля Дёниц получил радио­грамму Бормана, объявляющую Гиммлера заговорщиком и требующую действовать «молниеносно и с несгибаемой

463

твердостью». Дёниц смутился: попробуй-ка действовать «с несгибаемой твердостью» в отношении рейхсфюрера СС! Во исполнение приказа он все же поехал к Гиммлеру, раз­местившему свою ставку в городе Любек. Тот даже и при­нял гросс-адмирала не сразу, для солидности помурыжил в приемной. И Дёниц ограничился лишь вежливым вопро­сом: соответствует ли действительности, что Гиммлер пы­тался через шведов связаться с Западом? Рейхсфюрер отве­тил — нет, не соответствует, и Дёниц счел за лучшее удов­летвориться.

Но уже вечером того же дня пришло сообщение, что Дёниц назначен преемником фюрера. И теперь уже он вы­звал к себе Гиммлера. Предпринял меры предосторожно­сти, окружил дом командой своих верных подводников, а на письменный стол под бумаги положил браунинг. Когда он дал прочитать рейхсфюреру телеграмму, тот побледнел, задумался... Но быстро совладал с собой, поздравил Дени- ца и спросил: «Разрешите мне быть вторым лицом в го­сударстве?» Ответ был отрицательным. Гросс-адмирал так­тично объяснил, что будет создавать «аполитичное» пра­вительство.

После того, как все его надежды на власть рухнули, Гиммлер попытался скрыться, пробраться в родную Бава­рию. Он сбрил усы, переоделся в рядового полицейского, нацепил черную повязку на глаз. Разумеется, используя не­ограниченные возможности своих служб, позаботился об­завестись безупречными документами. 21 мая на англий­ском КПП между Гамбургом и Бремерхафеном, по иронии судьбы, стояли русские солдаты, то ли из пленных, то ли из «Остгруппен», перешедшие в британскую армию. Мимо ка­тился непрерывный поток беженцев. Показывали солдатам какие-нибудь рваные бумажные справки, а у большинства документов не было вообще. И их пропускали. Гиммлер же предъявил новенькие, непотрепанные корочки. Это вызвало подозрение. Его задержали. Направили в лагерь. Может, еще

464

обошлось бы, мало ли кого задерживали на КПП? Но нер­вы у рейхсфюрера не выдержали. Он потребовал встречи с комендантом и объявил: «Я — Генрих Гиммлер, имею важ­ное сообщение для фельдмаршала Монтгомери».

Вместо Монтгомери ему пришлось общаться с сотруд­никами контрразведки. Его обыскали, переодели на всякий случай. 23 мая приехал из штаба Монтгомери полковник контразведки Мэрфи. Поинтересовался, обыскали ли у аре­стованного полость рта. Оказалось, что нет, удовлетвори­лись, найдя ампулу с ядом в кармане. Когда при повторном обыске Гиммлеру приказали открыть рот, он разгрыз спря­танную там вторую ампулу и ушел из жизни...

ЭРНСТ КАЛЬТЕНБРУННЕР. 30 апреля 1945 г., после смещения со своих постов Геринга и Гиммлера, он был на­значен главнокомандующим войсками Альпийского района. Но предусмотрительно занялся не налаживанием обороны, а организацией госпиталя в гостинице «Ам зее», куда устро­ился и сам, сменив имя и забинтовав лицо. Предполагалась пластическая операция. Однако он испугался — то ли испу­гался, что его заложит персонал, то ли самой операции, о его трусости и боязни зубных врачей уже говорилось. В па­нике он бежал в горы. Спрятался в какой-то хижине. Где и был задержан американским патрулем. По одной версии, его выдал собственный адъютант, по другой — Скорцени в об­мен на жизнь и свободу.

Кальтенбруннер был доставлен в Нюрнберг. Рыдал, впа­дал в истерики. По заключению американского тюремного психиатра Джилберта, причиной был обыкновенный страх. На этой почве Кальтенбруннера хватил мозговой удар. Не сильный, а врачи у американцев были хорошие, Кальтен­бруннера вылечили. Но на судебных заседаниях он появил­ся позже других нацистских вождей. Был осужден на смерт­ную казнь и повешен 16 октября 1946 г. вместе с Риббентро­пом, Кейтелем, Розенбергом, Франком, Фриком, Штрейхером,16 Агенты Берии... 465

Зейсс-Инквартом, Заукелем и Йодлем. Лей повесился в ка­мере до начала процесса. Геринг сумел получить через кого- то яд и отравился накануне казни.

Гесс, Редер и Функ были приговорены к пожизненному заключению, Шпеер и Ширах получили по 20 лет, Нейрат —15, Дёниц — 10. Шахта, Папена и Фриче суд оправдал. Впро­чем, многим нацистским деятелям повезло гораздо больше, чем попавшим под Нюрнбергский трибунал. Для этого тре­бовалось лишь дождаться времени, когда первая послево­енная кампания поиска и наказания преступников схлыну­ла — и сменилась «холодной войной». Тут уж и приговоры стали другими, и исполнение их менее строгим.

Так, на процессе руководителей айнзатцгрупп, осуще­ствлявших массовые казни, к смерти было приговорено 14 человек, но повесили только 4, остальным приговоры были смягчены. Один из командиров айнзатцкоманд, доктор Сикс, получил 20 лет — но уже в 1952 г. вышел на свободу. На дру­гом процессе руководитель рейхсканцелярии Ламмерс, при­частный к распоряжениям о массовых убийствах, получил тоже 20 лет — а на свободе очутился в 1951 г. По делу о рас­правах над американскими пленными к смерти приговори­ли 43 офицера СС. Не казнили ни одного. А вскоре всех и вовсе выпустили.

Смягчали меры наказания и на «процессе врачей», про­изводивших эксперименты над людьми. Доктор Покорны, предложивший программу стерилизации людей на восточ­ных территориях и проводивший опыты в данном направ­лении, и еще ряд врачей были оправданы — не нашли «со­става преступления». Альфред Крупп, содержавший на за­водах концлагерь и переморивший тысячи рабов, получил 12 лет с конфискацией имущества. По амнистии вышел на волю в 1951 г. и свой концерн сохранил.

Часть преступников выдавали «немецкому правосу­дию» — они вообще избежали суда или получали формаль­ные наказания. Фабрикант Дегеш, поставлявший для га­

466

зовых камер Освенцима «Циклон-Б», получил всего 5 лет. Жену коменданта Бухенвальда Ильзе Кох, прозванную «Бу- хенвальдской сукой» — ту, которая убивала людей, собирая коллекцию татуировок и изготовляя абажуры из человече­ской кожи, приговорили к пожизненному заключению. Вско­ре срок сократили до 4 лет. И свободу она обрела в 1951 г. Ге­нерал Фалькенхаузен был приговорен к 12 годам каторги за преступления в Бельгии — освободили через 2 недели.

Руководители гестапо во Франции Оберг и Кнохен су­мели скрыться в опасный период, и судили их в Париже в 1954 г. Приговорили к смертной казни. Но помиловали. И выпустили в 1962 г. Обергруппенфюрер Бах-Зелевский, руководивший карателями в Белоруссии (тот самый, кото­рый демонстрировал Гиммлеру «показательный» расстрел в Минске), за свои деяния в СССР наказания избежал. Суди­ли его лишь за то, что в 1934 г., в «Ночь длинных ножей», он убил активиста СА Хоберга. Получил 4 года. А в отно­шении оберштурмбаннфюрера Кристмана, командовавше­го айнзатцкомандой в Краснодаре, было начато следствие, долго тянулось и в 1974 г. было прекращено. Материалы о массовых убийствах на Кубани, представленные советской Генпрокуратурой, германские судебные органы сочли «не­достаточными». Словом, примерно так же, как оказывают­ся на Западе «недостаточными» материалы на чеченских и прочих террористов. Политика!..

ВАЛЬТЕР ШЕЛЛЕНБЕРГ. Он как раз и был одним из тех, кому повезло. В отличие от своего шефа Гиммлера, «ли­сица» Шелленберг очень ловко улавливал коньюнктуру и мог влезть без мыла куда угодно. В последние дни войны он бросил рейхсфюрера СС барахтаться, как тому вздума­ется, и сумел примазаться к правительству Дёница, очутив­шись при министерстве иностранных дел. Причем сразу же подсуетился и с полномочиями от новой власти улизнул в Швецию — якобы вести переговоры об интернировании на

467

шведской территории немецкой норвежской группировки. Но уже через день грянула общая капитуляция, подобные услуги не понадобились, и Шелленберг остался в нейтраль­ной стране «гостем» Бернадота. Однако его попытка выкру­титься оказалась тщетной. Союзники потребовали выдачи начальника разведки СД, и шведы не стали спорить ни ми­нуты. Спровадили его к англичанам. Он выступал в Нюрн­берге в качестве свидетеля. А разведкам западных стран вы­ложил все известные ему секреты. Сам он попал на ска­мью подсудимых лишь в 1948 г. вместе со второстепенными руководителями Третьего рейха — Ламмерсом, Вайцзекке- ром, фон Крозигом и другими. Формально суд учел его по­пытки помочь судьбе пленных и заключенных в конце вой­ны, независимо от мотивов. А реально учли его предельную откровенность перед англо-американскими спецслужбами. Поэтому он получил самый маленький срок, 6 лет.

Шелленберг в британской тюрьме тяжело заболел, пере­нес операцию, и поскольку срок ему зачли со времени ареста в 1945 г., в июне 1951 г. выпустили. Существовали какие-то причины, мешавшие ему вернуться в Германию (видимо, как раз из-за того, что слишком много выболтал про своих быв- щих коллег и опасался мести). И, не зная, куда ему податься, он обратился к давнему партнеру по переговорам, начальни­ку швейцарской контрразведки Роже Массону. Тот вошел в положение, пожалел и пристроил Шелленберга под Лозанной, обеспечив ему наблюдение хирурга Ланга. Но когда про гостя узнали федеральные и кантональные власти, им это очень не понравилось. Швейцария на войне изрядно погрела руки, зна­чительная доля награбленного нацистами золота и переплав­ленных зубных коронок перетекла в сейфы ее банков. А пре­доставление убежища высокопоставленному эсэсовцу могло привлечь к стране внимание общественности, породить соот­ветствующие слухи. И Шелленберга выдворили вон.

Он поселился в Италии в городке Палланца. Бедство­вал, не имея никаких источников доходов. Перебивался слу­

468

чайными подачками от прежних знакомых, от своих быв­ших агентов. Но больше всего страдал от того, что никто им не интересуется как «супершпионом». Переживал, что аме­риканцы пригласили организовывать разведку ФРГ не его, а Гелена. Считал очень обидным, что итальянская полиция даже не установила за ним наблюдения. И он отчаянно бле­фовал, окружал себя ореолом таинственности, выдумывал «слежку» за собой, изображал, будто все еще проворачивает какие-то неведомые дела. Нуждаясь в деньгах, затеял писать мемуары. Однако до их публикации не дожил. Болезнь обо­стрилась, с повторной операцией он протянул и скончался 31 марта 1952 г. в клинике Форнака в Турине.

ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ И ЕГО СОРАТНИКИ. В последние дни войны две дивизии Власова вышли из повиновения гер­манскому командованию, двинулись в Чехословакию. Неко­торые части помогли чехам во время Пражского восстания. Потом стали уходить в расположение англо-американских армий, просили предоставить им политическое убежище. Власов начал тайные переговоры с западными державами, но уйти не удалось, он был захвачен в результате спецопе- рации советских войск. Ну а всех власовцев, солдат «Ост- группен», красновцев и т.п., сумевших попасть в оккупаци­онную зону англичан и американцев, они выдали Сталину. Даже тех, кто успел послужить в частях союзников. Казаки, более сплоченные, объявили, что готовы ехать куда угодно, но если их станут выдавать, не подчинятся и будут биться насмерть. Тогда англичане их обманули. Сообщили, что за­числяют их к себе на службу, сосредоточили в лагере возле австрийского города Лиенца, поставили на довольствие, вы­дали британское обмундирование. Но оружие отобрали — мол, заменят на английское. 28 мая вызвали всех офице­ров под предлогом совещания и арестовали. А 1 июня ла­герь оцепили войсками и танками, силой загнали людей по машинам и депортировали в советскую зону. Выдавали и

469

многих из тех, кто не был советским подданным, а эмигри­ровал из России раньше и успел приобрести европейское гражданство.

В июле 1946 г. в Москве прошел процесс над власовца­ми — А.А. Власовым, Ф.В. Малышкиным, Ф.И. Трухиным, Д.Е. Закутным, А.И. Благовещенским, М.А. Меандровым, В.И. Мальцевым, С.К. Буняченко, Г.А. Зверевым, В.Д. Кор- буковым и Н.С. Шатовым. В январе 1947 г. — над лидера­ми казачества, служившими у немцев: П.Н. Красновым, А.Г Шкуро, С.Н. Красновым, Т.И. Домановым, фон Паннвицем и Султан-Гирей Клычем. Все были казнены.

А вот бандеровцев, солдат и офицеров украинских, эс­тонских, латвийских, литовских соединений СС почему-то не выдавали. Их, в отличие от русских, западные державы соглашались признавать не коллаборационистами, а воен­нопленными. Не выдавали даже тех, о ком персонально за­прашивали советские судебные органы и прокуратура как о военных преступниках, участниках массовых расправ. При­берегли на будущее. Видимо, на то будущее, которое насту­пило в 1990-х гг. и в наши дни.

ГРУППА «КРАСНАЯ ТРОЙКА». Александр Фут («Джим») получил от советской разведки новое задание. Был направ­лен в Германию, а оттуда должен был ехать в Аргентину и работать против США. Но после пребывания в Москве он в коммунистической системе разочаровался. В 1947 г. в За­падном Берлине перешел к соотечественникам-англичанам. Но его надежды стать после этого «звездой» не оправдались. Контрразведчики выжали из него все, что он знал, а потом помогли устроиться мелким клерком в министерство сель­ского хозяйства. Он написал и издал в 1949 г. воспомина­ния, «Справочник для шпиона», лелея мечту разбогатеть на этом. И опять ошибся. После войны шпионской литературы выходило полным-полно, книга успеха не имела. Фут жил в бедности, очень крепко пил и умер в больнице в 1956 г.

470

Эдмонд и Ольга Хаммель («Эдуард» и «Мауд»), Марга­рита Болли («Роза»), Отто Пюнтер («Пакбо») доживали век в Швейцарии. Там же остался Рудольф Ресслер («Люци»). В 1953 г. его еще раз арестовали — на этот раз по обвине­нию в работе на разведку Чехословакии. Он отсидел год в тюрьме. Западные спецслужбы и издания предлагали ему огромные суммы, если он расшифрует имена своих герман­ских осведомителей во время войны — «Вертера», «Ольги», «Тедди», «Фердинанда», «Анны» и др. Он отказался. И скон­чался в 1958 г., унеся свою тайну в могилу. Хотя, может, и не унес? Имена мертвых скрывать не имеет смысла. А из отка­за их назвать можно предположить, что они и в 1950-х про­должали работать на каких-нибудь других «хозяев» или «за­казчиков» информации.

Рашель Дубендорфер («Сиси») и дальше служила в со­ветской разведке. Умерла в Германской Демократической Республике в 1973 г.

Шандор Радо («Дора», «Альберт») за развал сети, гру­бые ошибки в работе и попытку бежать к англичанам по­лучил в Советском Союзе 15 лет. Но вышел на свободу по хрущевской амнистии в середине 1950-х. Уехал в родную Венгрию, работал картографом. В 1971 г. написал мемуары «Под псевдонимом Дора». Вероятно, это было сделано по инициативе и подсказке спецслужб, в ответ на сенсацион­ную книгу французских журналистов Аккоса и Кё «Война была выиграна в Швейцарии» (которую, впрочем, специа­листы оценили крайне невысоко). Радо ушел из жизни в Бу­дапеште в 1980-х.

ОЛЬГА ЧЕХОВА. В жизни и деятельности этой блестя­щей разведчицы многое до сих пор окутано тайной. Извес­тен, например, такой эпизод. Когда советские войска вошли в Германию, к Ольге явились офицеры госбезопасности и застали у нее... адъютанта Гиммлера. Но когда его задер­жали и стали сажать в машину, он раскусил ампулу с ядом.

471

Зачем он очутился у нее? Было ли это его личной попыт­кой спастись, зная, что Чехова работает на русских? Или ви­зит был связан с попыткой самого рейхсфюрера СС в по­следний момент вступить в контакт с советской стороной? Все это остается неизвестным. И Чехова не захотела, да и не имела права дать непосвященным сотрудникам спецслужб никаких объяснений.

Она была доставлена в Москву, но не арестовывалась. Тут-то у нее имелись покровители в самом высшем эшело­не советского руководства вплоть до Берии (а по некото­рым сведениям, и Сталина). После разбирательства и отче­та о своей работе Чехова вернулась в Западную Германию, где продолжила артистическую карьеру. И разведыватель­ную тоже. Но и западные спецслужбы взяли ее на замет­ку. Вероятно, какие-то материалы, позволявшие заподозрить Чехову, попали к ним с архивами нацистской контразведки. Да и тот факт, что русская эмигрантка, вхожая в ближайшее окружение Гитлера, не была репрессирована или отправле­на в лагеря, благополучно возвратившись из России за ру­беж, свидетельствовал против нее. Но достаточных доказа­тельств у западногерманских, американских и британских спецслужб не имелось и собрать их не удалось.

Что ж, тогда ей нанесли удар другим способом. Просто распространили слухи, что она работает на КГБ. В период «холодной войны» подобное обвинение было в глазах за­падных обывателей несмываемой грязью. От Чеховой отвер­нулись прежние поклонники, с ней порвали контакты мно­гочисленные друзья, ей устраивали обструкции, перестали приглашать на какие бы то ни было мероприятия, приемы, в гости. Но и в Советском Союзе ее руководители и покро­вители попали в это время в разряд «врагов народа». Это ознаменовало конец ее деятельности как в мире искусства, так и в мире разведки.

Ольга Чехова осталась в Западной Германии, жила скромной жизнью ушедшей на покой актрисы. Оставила

472

дневники, где, конечно же, вела только личные записи, не сказав ни слова об основном деле своей жизни. В этом она не открылась никогда и никому из своих близких и друзей. И умерла в Мюнхене в 1980 г.

ОРГАНИЗАЦИЯ «КРАСНАЯ КАПЕЛЛА». Оставшиеся в живых члены этой сети Леопольд Треппер («Жильбер»), Виктор Сукулов («Кент») и Йозеф Венцель схлопотали в Со­ветском Союзе по 15 лет за «измену Родине». Осужден был и гауптштурмфюрер Хайнц Паннвиц.

Впрочем, судя по воспоминаниям Треппера, сидеть ему довелось в льготных условиях, в тюрьме для высокопостав­ленных заключенных. На работы не гоняли. И он пишет, как его сокамерники-генералы, тоже обвиненные в измене, дабы скоротать время, играли в домино, сделанное из остатков хлеба. А если уж хлеб оставался несъеденным в послевоен­ной советской тюрьме, то это был, можно сказать, «курорт». Вероятно, и у других его соратников условия содержания были подобными — все они заключение пережили относи­тельно благополучно.

При послесталинских амнистиях Треппер освободился в 1954 г., Сукулов в 1956 г., Венцель тоже где-то в это вре­мя. Он уехал в Чехословакию, Сукулов поселился в Ленин­граде. А Треппер вернулся в родную Польшу. Здесь пере­нес еше одну крупную встряску — польская компартия на­чала кампанию гонений на евреев. Треппер эмигрировал в Париж. Издал во Франции книгу воспоминаний «Большая игра». Несмотря на пребывание за решеткой и последующие неприятности в Польше, он остался ортодоксальным ком­мунистом. Поэтому с политической точки зрения его ме­муары получились крайне противоречивыми. С одной сто­роны, он пытался осуждать «сталинский режим», но с дру­гой — упрямо отстаивать непогрешимость «линии партии» (причем в то же самое, сталинское время). Умер он во Фран­ции в 1982 г.

473

Хайнц Паннвиц обрел свободу в 1955 г., когда Хрущев после визита в СССР Адэнауэра решил отпустить всех гер­манских пленных, «задержавшихся» на стройках по восста­новлению разрушенного ими в войну советского хозяйства. Но Паннвиц за вынужденное пребывание в России остал­ся не в обиде. Очевидно, его тоже содержали прилично, не в обычном трудовом лагере. А если бы он находился в Ев­ропе в период послевоенной охоты на нацистских преступ­ников, его почти наверняка выдали бы чехам. Которые за работу в пражском гестапо и за участие в «чистках» после смерти Гейдриха охотно вздернули бы его рядом с капита­ном Ростоком, уничтожившим Лидице.

Ну что ж, советские спецслужбы спасли жизнь одно­му преступнику, да еще и оказавшему огромную помощь во время войны — почему бы и нет? Я специально пока­зал выше, что и на Западе укрывали многих. Тех, кого счи­тали полезными для себя. А Паннвиц вернулся в Западную Германию, устроился на приличную должность в одном из банков г. Штутгарта, жил мирно и счастливо. Время от вре­мени выполнял поручения западногерманских разведыва­тельных служб. Но были и сигналы, что он все еще рабо­тает на русских.

В 1964 г. Паннвица разыскал французский писатель Жиль Перро. На интервью отставной гауптштурмфюрер согласился, но на вопросы отвечал уклончиво. Когда Пер­ро поинтересовался, почему он в 1945 г., по сути, добро­вольно отправился в Советский Союз, Паннвиц сказал: «Возможно, я решился на это, так как чувствовал, что могу еще один, последний раз послужить Германии. Точно так же возможно, что я отправился туда потому, что на про­тяжении длительного времени достаточно искренне имел с ними контакт. На мой взгляд, лучше оставить эту пробле­му открытой...» В ходе диалога Паннвиц сделал одно весьма прозрачное признание: «Я никогда не руководил спектаклем. Прямой и открытый контакт с русскими был установлен не

474

по моей инициативе. Что я мог значить, когда все уже было сказано и сделано? Только поддерживать связь между Моск­вой и группой людей в Берлине. Я никогда не включился бы в это дело, если бы не имел поддержки и защиты». Паннвиц ушел из жизни, будучи уже на пенсии, в 1970-х гг.

СОВЕТСКИЙ «ЦЕНТР». Лаврентий Павлович Берия после войны по-прежнему руководил советской стратеги­ческой разведкой, курировал развитие науки, Спецкоми- тет по созданию атомной промышленности. Совмещение этих постов стало весьма благоприятным для успеха ядер- ных разработок. Разумеется, мы не будем повторять чепуху, будто тупые русские заимели атомную бомбу только благо­даря разведке, похитившей секреты у американцев. Но, по­лучая данные об американских исследованиях и их резуль­таты, советские ученые во главе с Курчатовым смогли избе­жать многих ошибок зарубежных коллег, обойтись без ряда промежуточных экспериментов, быстрее разобраться, какие направления разработок являются более, а какие менее пер­спективными. Все это помогло сберечь и верно направить научные силы, сэкономить для государства и народа, по­страдавших в войне, огромные средства. И создать ядерное оружие в кратчайшие сроки, лишив США монополии. Что, в свою очередь, избавило Россию от угрозы атомного шанта­жа, предотвратило новую крупномасштабную войну и обес­печило нашей стране полвека мирного развития и процве­тания. Да в общем-то, сказывается до сих пор, ведь только благодаря наличию ядерного вооружения Западу даже в ны­нешних условиях все еще приходится считаться с Россией.

После смерти Сталина Берия составил правящий «ду­умвират» с председателем Совета Министров Маленковым. Сам Лаврентий Павлович стал первым заместителем пред­седателя правительства плюс руководителем МВД, слитым с МГБ. Про замыслам Сталина, которые он начал реализо­вывать под конец жизни, как раз и предполагалось передать

475

основную власть от партийных органов государственным. Именно Берия, а не Хрущев, начал разрушение раздувшейся системы ГУЛАГа. Осуществил первую массовую амнистию, выпустив на свободу 1,2 млн. заключенных, имевших сроки от 5 лет и ниже. Строительные и производственные глав­ки, входившие в систему лагерей, были из подчинения МВД переданы отраслевым министерствам, а сам ГУЛАГ — в ве­дение министерства юстиции. Были урезаны права Особо­го совещания при МВД, прекращены многие дела, началась масштабная перетряска органов госбезопасности с уволь­нениями и арестами сотрудников, применявших незакон­ные методы.

Берией планировались крупные экономические и по­литические реформы, призванные оздоровить и упрочить Советское государство — примерно такие же, как впослед­ствии осуществил Китай. Предполагалось ослабление роли партии и перераспределение ее полномочий в пользу госу­дарственных органов. Задумывалось создание зон свобод­ного экономического развития, частичный переход от кол­хозов к фермерскому хозяйству. Располагая исчерпывающей информацией разведки, Лаврентий Павлович осознавал и пагубные последствия заведомо неравной, заведомо разо­рительной военно-технической гонки вооружений. Поэтому предполагал от «холодной войны» перейти к диалогу и нор­мализации отношений с Западом. Но реализоваться этому было не суждено. Бывший троцкист Н.С. Хрущев организо­вал переворот, Берия был свергнут и расстрелян.

Не исключено, что вместе с ним была похоронена и тай­на Мюллера. Как свидетельствует Серго Берия, сын и до­машнее «доверенное лицо» Лаврентия Павловича, его отец не регистрировал общим порядком некоторых особо цен­ных своих агентов. Например, видных зарубежных полити­ков, дипломатов, общественных деятелей. То есть таких лю­дей, информация о работе которых на Советский Союз в случае утечки вызвала бы негативный международный ре­

476

зонанс и прочие нежелательные последствия. Берия учиты­вал, что подобные утечки полностью исключить нельзя при любой степени засекречивания — сведения могут просо­читься через перебежчиков на Запад, «двойников», вербов­ку сотрудников МГБ. Поэтому на таких «особых» агентов личные дела не заводились вообще. И о них знал лишь сам Берия и несколько лиц, осуществлявших непосредственную связь с ними. Лиц, заведомо умевших держать язык за зуба­ми. Мюллер по всем пунктам вполне подходит под упомя­нутую категорию агентов. А значит, даже в сверхсекретных архивах Лубянки информации о нем может не оказаться.

Ну а Никита Сергеевич Хрущев, хотя его принято счи­тать «демократизатором» и автором «отепели» (посколь­ку он щедро прикормил десяток-другой писателей, жур­налистов и деятелей искусства, бурно взявшихся прослав­лять его правление), на самом-то деле вернулся к политике даже не Сталина, а Троцкого. Взял курс на «мировую ре­волюцию» с беспрецедентным финансированием «дружест­венных» компартий и правительств развивающихся стран. Своими выходками способствовал нагнетанию междуна­родной напряженности. Провел «вторую коллективизацию» с изъятием у колхозников приусадебных участков, скота, запретом подсобных хозяйств. Возобновил гонения на пра­вославную церковь. Затормозил на пять лет расформирова­ние ГУЛАГа. Да и началось его правление с кампании кру­тых репрессий. Точно так же, как раньше истребляли и са­жали «людей Ягоды», «людей Тухачевского», «людей Якира», «людей Ежова», Хрущев обрушился на «людей Берии».

В качестве «палачей Берии» были расстреляны Декано- зов, Кобулов — несмотря на то, что они не имели никако­го отношения к карательным органам, а занимались дипло­матией и разведкой. А вся система стратегической развед­ки, созданная Берией, была целенаправленно разгромлена. И лучшие, великолепнейшие специалисты в этой области — Райхман, Эйтингон, Судоплатов, Мешик, Милыытейн, Зару­

477

бин, Коротков, Полякова и др. попали под репрессии. Сло­вом, в то же самое время, когда реабилитировали нацист­ских преступников на Западе, в то же время, когда участники операции «Красной капеллы» вместе с другими заключен­ными и пленными выходили на свободу в СССР, арестовы­вали тех, кто руководил советской разведкой в годы войны. Одних расстреляли, других отправили за решетку, третьих разогнали по ссылкам или просто поувольняли.

Тем, кто сумел пережить эти гонения, потом пришлось долго хлопотать о реабилитациях, о восстановлении снятых званий, возвращении отнятых наград, о выслугах и пенси­ях. Относительно казненных и умерших в заключении столь же трудно, а часто и безуспешно хлопотали родственники — силясь хотя бы вернуть их доброе имя. Один из главных ру­ководителей разведки генерал Павел Судоплатов, отсидев в тюрьме, долгое время пребывал в забвении. Выпустили, но продолжали считать «опальным», как бы «прокаженным», старательно обходя стороной его фамилию и огромные за­слуги перед Родиной. Заговорили о нем только в 1990-х, ко­гда стали сниматься грифы секретности, подниматься дав­ние дела. Умер он совсем недавно, и его интервью до сих пор украшают сенсационные телефильмы о блестящих достиже­ниях наших спецслужб.

И наконец — ГЕНРИХ МЮЛЛЕР. Он и в самом деле исчез. Как в заключительных кадрах фильма «Семнадцать мгновений весны» автомобиль Штирлица уезжает в ни­куда, в неизвестность, так канул в неизвестность и Мюл­лер. Последний раз его достоверно и определенно видели в рейхсканцелярии 29 апреля 1945 г. В день, предшествующий смерти Гитлера. А о дальнейшей судьбе Мюллера в разных источниках бытуют лишь версии. Поэтому и вашему покор­ному слуге остается только привести и разобрать их.

Версия первая. Из того факта, что в попытке прорыва с Борманом Мюллер не участвовал, делается вывод, что он

478

покончил жизнь самоубийством в рейхсканцелярии. Одна­ко сразу оговоримся, что данная версия имеет ряд уязвимых сторон. Во-первых, люди кончают с собой, когда не имеют другого выхода. У Мюллера такой выход был. Стоило ли два с лишним года работать на русских и помогать им, чтобы потом предпочесть смерть встрече с ними? Во-вторых, ги­бель фюрера и крушение рейха не были для шефа гестапо такой трагедией, как для других приближенных Гитлера. Да он и не являлся приближенным. К тому же, он был умелым приспособленцем к разным властям и режимам. Ну и нако­нец, в-третьих, все трупы, оставшиеся в рейхсканцелярии, тщательно исследовались советскими спецслужбами, искав­шими нацистских руководителей. Уж наверное, начальника гестапо не пропустили бы. Но сообщений о находке его тела не было. Тем не мейее эта версия долгое время рассматрива­лась как основная. В 1958 г. на месте предполагаемого захо­ронения Мюллера (точнее, кого-то, кого сочли «может быть, Мюллером») в Западном Берлине был даже установлен па­мятник. Но проведенная в сентябре 1963 г. эксгумация ос­танков и экспертиза дала отрицательный результат. Опро­вергла, что это — Мюллер, не выявив никаких подтвержде­ний для идентификации.

Что ж, очевидно, бункер он все-таки покинул. И за не­имением фактов я рискну представить читателю некоторые психологические детали. 29 апреля — день, когда Мюллера видели в последний раз, был не только преддверием смер­ти Гитлера. Накануне, 28-го, у Мюллера был день рождения, ему исполнилось 45 лет! Разумеется, в больной атмосфере бункера никто об этом не вспомнил. 28-го все были заняты подготовкой к свадьбе фюрера и Евы Браун, а потом мрач­ной церемонией их бракосочетания. Но сам-то Мюллер о своей дате помнил. Дата достаточно «круглая». Разве пло­хой психологический повод — на следующий день после 45- летия начать «новую жизнь»?

Начальнику гестапо было это сделать проще, чем дру­гим видным нацистам. Ему не требовалось спасать Третий

479

рейх (и свое высокое положение в государстве) сепаратным миром с Западом или с русскими. Он думал только о себе. Как человек весьма трезвомыслящий, он хорошо понимал, что прежнее положение все равно сохранить не сможет. Как говорится, не до жиру. Он был одинок, не обременен ни семьей, ни богатством, ни недвижимостью. Что тоже облег­чало дальнейшие шаги. Расставаться ему было не с чем, кро­ме власти, а она все равно кончилась. И «дорожка» была уже подготовлена. Ошибки неумного Фегеляйна Мюллер навер­няка учел. Не стал спешить, как расстрелянный родствен­ник фюрера, а выждал еще пару дней.

И предположу, что он покинул рейхсканцелярию в ночь с 29 на 30 апреля. Обстановка сложилась самая подходящая. Гитлер со всеми уже распрощался в первый раз. Ждали, что в эту ночь он и уйдет в небытие. А другие обитатели бунке­ра, как отмечалось, взялись пить и плясать под патефон — и гудели до утра... Тут уж ясно было, что не хватятся. А ес­ли потом хватятся, то уже ничего сделать не смогут. Обста­новка вокруг рейхсканцелярии была еще получше, чем через двое суток, когда надумает пробиваться Борман. Вдобавок у Мюллера появилась свежая ценная информация, способ­ная заинтересовать советскую сторону — завещание Гитле­ра, его ожидаемое самоубийство... Но куда начальник геста­по подевался потом? Давайте разберем и эти варианты.

Версия вторая. Мюллер вполне мог погибнуть уже по­сле ухода из бункера. Это куда более правдоподобно. В Бер­лине кипело сражение, и человека запросто могли сразить случайные пули или осколки где-нибудь на улице или сна­ряд, обрушивший стену дома. Целые кварталы германской столицы превращались в бесформенные груды руин. Конеч­но, при бегстве Мюллер не забыл переодеться. И если он действительно пал таким образом, на улицах или под раз­валинами, то правду мы не узнаем никогда. Его не опозна­ли бы среди множества других мертвецов, военных и гра­жданских. Да и не стали бы опознавать. До того ли было,

480

когда собирали, извлекали из-под завалов и хоронили ты­сячи трупов после боев?

Версия третья. Мюллера после войны якобы несколь­ко раз видели в Чили, Аргентине, Бразилии, в общем, где- то в Южной Америке. Впрочем, «видели» так же, как Бор­мана (и, надо сказать, реже, чем Бормана). Поиски, предпри­нимавшиеся по этим свидетельствам, всякий раз выявляли ошибку.

Версия четвертая. Шелленберг в своих мемуарах ут­верждает, что Мюллер все же перешел к русским. Дескать, некоторые офицеры, побывавшие в плену, видели его в Москве в 1948 г., и вскоре после этого он умер. Но данное свидетельство при мало-мальски внимательном рассмотре­нии вообще трещит по швам. Во-первых, этих самых «не­которых офицеров» Шелленберг не называет. Во-вторых, интересно, где и как они могли видеть Мюллера? Неужто пленным дозволяли разгуливать по Москве и они вот так запросто столкнулись на улице с шефом гестапо, тоже фла­нирующим по бульвару? В-третьих, большинство герман­ских пленных вернулось из России в 1955—1956 гг., когда Шелленберга уже не было в живых. В-четвертых, если кто- то из них даже и вырвался раньше, то где он мог увидеть­ся с Шелленбергом? Побежал бы его информировать в анг­лийскую тюрьму? Или специально поехал бы его искать в Швейцарию и Италию?

Похоже, тут мы имеем дело с одним из моментов, ко­гда бывший шеф разведки СД откровенно пускал пыль в глаза, преувеличивая свою информированность. Или, что также не исключено, перепутал. До него могли дойти слу­хи о другом Мюллере. Дело в том, что фамилия Мюллер в Германии относится к весьма распространенным, и генера­лов, носивших ее, было в Третьем рейхе несколько. Гене­рал от инфантерии Мюллер руководил обороной Кенигс­берга. Еще один, генерал-лейтенант Мюллер, командовал на Восточном фронте корпусом, потом остатками 4-й армии

481

и вместе с подчиненными сдался в «котле» под Минском. Кстати, вот он-то и впрямь мог открыто разгуливать по Мо­скве, поскольку быстро «перевоспитался» и состоял в коми­тете «Свободная Германия». Правда, он не умер в 1948 г., а вернулся на родину.

Тем не менее совершенно не исключена версия пятая. Что Мюллер действительно сумел перейти к русским и до­живал век в России. Но только, конечно, без встреч в Моск­ве с «некоторыми офицерами». Почему бы советским спец­службам не приютить его и не сохранить жизнь в обмен на информацию? Так же, как англичане сберегли Шелленбер­га, а русские — Паннвица? Хотя, ясное дело, при этом но­вые хозяева позаботились бы, чтобы никто его не смог опо­знать. А это было не столь уж трудно. В Советском Союзе Мюллер не бывал никогда, в концлагерях и лагерях пленных тоже, кто его узнает? Сменить фамилию— и живи себе... А чтобы с соплеменниками и бывшими сослуживцами не встретился — так мало ли было в СССР закрытых городов и «спецпоселков», куда иностранцы на пушечный выстрел не подпускались?

В пользу данной версии может косвенно говорить одно обстоятельство. Последние обитатели рейхсканцелярии, по­павшие в плен к русским, предстали перед советским судом: начальник охраны группенфюрер СС Раттенхубер, вице-ад- мирал Фосс, пилот фюрера группенфюрер СС Бауэр, генерал Вейдлинг, бригаденфюрер СС Монке. И во всех их судеб­ных показаниях среди лиц, находившихся в бункере, Мюл­лер не упоминается. Вообще. Например, Фосс перечисляет себя, Кребса, Бормана, Геббельса, представителя МИДа Хе- геля, адъютантов Гитлера. И завершает: «Кроме нас там на­ходился только технический и обслуживающий персонал» (Карышев М. «Последние дни бункера» / «Неотвратимое возмездие». М., 1987). Конечно, начальник гестапо не был «техническим и обслуживающим персоналом». И в рейхс­канцелярии присутствовал. Но о нем «забыли». И суд не на­

482

помнил подсудимым о еще одном действующем лице, нахо­дившемся в бункере... Может быть, наши спецслужбы пред­намеренно позаботились пропустить его имя в показаниях и протоколах? Чтобы не привлекать лишнего внимания к тайне его исчезновения? Но такое было бы целесообразно только в случае его нахождения в России...

Имеет некоторое право на существование и шестая версия. Что Мюллер попал к русским, а уже от них был пе­реправлен в Южную Америку. Не только в благодарность за прошлую работу, но и продолжая ее. Для нашей развед­ки подобный вариант мог быть выигрышным в несколких отношениях. Чтобы бывший шеф гестапо сообщал о воз­никающих там нацистских организациях, а вдобавок спла­вить его за границу и не держать в Советском Союзе та­кую фигуру.

Ну а от себя берусь предложить еще и седьмую версию. Что Мюллер не погиб, к русским не перешел, а остался в Германии. Вспомним, что он с 1944 г. начал внедрять в ком­мунистическое подполье своих людей и называл их «людь­ми победы». А какой победы? Можно было понять, что по­беды над коммунистами. Или что это зародыши будуще­го нацистского подполья на случай поражения Германии. Но можно прочитать и в самом прямом смысле. Что этих людей он засылал в предвидении грядущей победы комму­нистов. Через них Мюллер имел хорошую возможность за­благовременно создать надежную «крышу» для себя. А то и «семейный угол». Ведь о его личной жизни мы так ниче­го и не знаем.

Без сомнения, такой профессионал (и профессионал- практик, а не теоретик), не стал бы устраивать маскарад с повязкой на глазу, как Гиммлер. Или бинтовать физионо­мию, как Кальтенбруннер. Или прятаться в безлюдных го­рах, где каждый на виду. Он выглядел обычным трудягой и без труда мог смешаться с другими людьми. И еще напом­ню, что, в отличие от Гиммлера, Кальтенбруннера, даже Бор­

483

мана, редко попадавшего в объектив фотоаппарата, Мюллер не попадал в него вообще никогда. Он не присутствовал ни на парадах, ни на нацистских сборищах, ни на праздни­ках, не стоял на трибунах. Его в лицо не знал никто — кро­ме сослуживцев по РСХА и подчиненных из гестапо. А раз так, то для него было бы логично скрываться в Восточной Германии, где гестаповцев либо сразу пересажали, либо они сбежали на Запад.

При таком развитии события, конечно, возможны не­которые вариации. Допустим, Мюллер перестраховался. И Паннвиц был его «пробным шаром»: если русские его примут хорошо, он должен был подать некий условный сигнал? Но попал в заключение и не подал? Или подал, но Мюллер его не принял? Или, предположим, он рассматривал возможность перейти к русским, но потом просто переду­мал. На всякий случай, из осторожности. Уже нашел другое пристанище, без риска, а в Советском Союзе еще неизвест­но, как обернется... Или предположим вообще романтиче­ский сюжет — что он был ранен или контужен, а его подоб­рала и выходила какая-нибудь сердобольная фрау, как было с шофером Гитлера Кемпкой? Потом прижился, полюбил­ся, понравилось — стоит ли на неизвестность менять? Со­рок пять — вполне еще подходящий возраст, чтобы начать жизнь с чистого листа...

Подчеркну, что автор ни на каких из перечисленных ва­риантов не настаивает, а лишь добавляет их к уже сущест­вующим. Поскольку определенности как не было, так и нет. Только версии. И читатель волен выбрать ту из них, кото­рая кажется ему более логичной и подходящей.

В 1973 г. имя Генриха Мюллера вошло в международный список наиболее важных нацистских преступников, подле­жащих розыску. Если он еще оставался в живых. Но к тому моменту, когда вы возьмете в руки эту книгу, он, несомнен­но, давно уже предстал перед самым Высшим Судьей. Куда более высоким и куда более объективным, чем Нюрнберг­

484

ский, а уж тем более нынешний Гаагский трибунал. И этот Судья давно уже взвесил все дела, поступки, помыслы Ген­риха Мюллера и вынес свое Решение, обжаловать которое не дано никому.

Я же всего лишь изложил для читателей факты и го­ловокружительные повороты его непростой биографии и карьеры...

2004—2007 гг., п. Монино.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Агабеков Г. Секретный террор. С приложениями А. Колпа- киди. М.: Современник, 1996.

2. Андреева Е. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение. М.: Странник, 1993.

3. Артемьев В.П. Первая дивизия РОА. Лондон: Онтарио, 1974.4. Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина.

СПб.: Всемирное слово, 1992.5. Бармин А. Соколы Троцкого. М.: Современник, 1997.6. Безыменский Л.А. Разгаданные загадки Третьего рейха. М.:

АПН, 1984.7. Безыменский Л.А. Тайный фронт против второго фронта.

М.: АПН, 1987.8. Белади Л.У Краус Т. Сталин. М., 1990.9. Бережков В.М. Рядом со Сталиным. М.: Вагриус, 1999.10. Бережков В.М. С дипломатической миссией в Берлин.

1940—1941 гг. М.: АПН, 1966.11. Берия С. Мой отец — Лаврентий Берия. М.: Современ­

ник, 1994.12. Бернштейн 3. Германская революция. Берлин — Дрезден:

Восток, 1927.13. Беседовский Г. На путях к термидору. М.: Современник,

1997.14. Большая советская энциклопедия, тт. 1—30. М., 1970—

1978.15. Большевистское руководство. Переписка. 1912—1927. М.,

1996.16. Бобренев В.А.У Рязанцев В.Б. Палачи и жертвы. М.: Воен-

издат, 1993.

486

17. Борисов О.Б., Колпаков Б.Г. Советско-китайские отноше­ния. М., 1972.

18. Василевский А.М. Дело всей жизни. М.: Политиздат,1974.

19. Верт Н. История Советского государства. М.: Прогресс- академия, 1994.

20. Военная мысль в изгнании. / Сост. Домнин В.И. М.: Воен­ный университет, Русский путь, 1999.

21. Волков А.у Славин С. Адмирал Канарис — «Железный» ад­мирал. Смоленск: Русич, 1998.

22. Воскресенская 3. Под псевдонимом Ирина. / Комм. полк. Э.П. Шарапова. М.: Современник, 1997.

23. Всемирная история, тт. 20—22. Минск, 1997.24. Геббельс Й Последние записи. Смоленск: Русич, 1993.25. Герцштейн Р.Э. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск:

Русич, 1996.26. Гоффман М. Война упущенных возможностей. М.—Л.,

1925.27. Грей Я. Сталин — личность в истории. М.: Интердайж-

дест, 1995.28. Гриф секретности снят. М., 1993.29. Громыко А. А. Памятное, тт.1—2. М.: Политиздат, 1988.30. Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск: Русич,

1998.31. Даватц В.Х.У Львов Н.Н. Русская армия на чужбине. Нью-

Йорк: Посев, 1985.32. Данилов А.А.у Косулина Л.Г. История России, XX век. М.:

Просвещение, 1995.33. Дарваш Й. Город на трясине. М.: Воениздат, 1972.34. Деларю Ж. История гестапо. Смоленск: Русич, 1993.35. Джолл Д. Истоки Первой мировой войны. Р.-н.-Д.: Фе­

никс, 1998.36. Дьяков Ю .Л.у Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в

СССР. М.: Сов. Россия, 1992.37. Емец В.А. Советская историография происхождения Пер­

вой мировой войны. М., 1968.

487

38. Ершов В. Похищение генерала Кутепова. // Вечерняя Ря­зань, № 69, 1993.

39. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Тт. 1—2. М.: АПН, 1974.

40. Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энцик­лопедический словарь. М.: Вече, 2000.

41. Иванян Э.А. Белый дом: президенты и политика. М.: По­литиздат, 1979.

42. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. М.: Госполитиздат, 1949.

43. История внешней политики СССР, т.1, 1917—1945. М., 1976.

44. История военного искусства: Сборник материалов. Вып.III. М.: Воениздат, 1952.

45. История Всесоюзной коммунистической партии (больше­виков). Краткий курс. М., 1997.

46. История России, XX век. / Под ред. В.П. Дмитренко. М.: ACT, 1996.

47. Каганович Л. Памятные записки. М.: Вагриус, 1996.48. Казачество: Энциклопедия. / Под ред. А.П. Федотова. М.,

2003.49. Карпов В. Маршал Жуков. М.: Вече, 1994.50. Карпов В. Жуков на фронтах Великой войны. М.: Вече,

1996.51. Карышев М. Последние дни бункера. / Неотвратимое воз­

мездие. М.: Воениздат, 1979.52. Кемпка Э. Я сжег Адольфа Гитлера. М.: Раритет, 1991.53. Кипзер Л. Предавший Гитлера: Мартин Борман и падение

Третьего рейха, М.: Эксмо, 2002.54. Киселев К.В. Записки советского дипломата. М.: Полит­

издат, 1974.55. Колесников М. Таким был Рихард Зорге. М.: Воениздат,

1965.56. Комин В.В. Белая эмиграция и Вторая мировая война. Ка­

линин, 1979.

438

57. Конев И.С. Записки командующего фронтом. М.: Голос, 2000.

58. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Тт. 1—2. М., 1970.

59. Кредер А.А. Новейшая история зарубежных стран. М.: Центр гум. образования, 1998.

60. Кромиади КГ. За землю и волю. Сан-Франциско, 1980.61. Кулиш В.М. История второго фронта. М.: Наука, 1971.62. Кульков Е.Н.у Ржешевский О.А., Челышев И.А. Правда и

ложь о Второй мировой войне. М.: Воениздат, 1988.63. Латышев А.Г. Ленин: первоисточники. М.: Март, 1996.64. Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М.: Март, 1996.65. Леховин Д.В. Белые против красных. М.: Воскресенье,

1992.66. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. М., 1962.67. Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Силуэты: политиче­

ские портреты, М., Политиздат, 1991.68. Людвиг Э. Последний Гогенцоллерн. М.: Моск. рабочий,

1991.69. Людендорф. Мои воспоминания о войне 1914—1918 гг.,

тт. 1—2. М., 1923—1924.70. Майоров Н. Краснодарский процесс / Неотвратимое воз­

мездие. М.: Воениздат, 1979.71. Максимов С. С. История одного предательства / Неотвра­

тимое возмездие. М.: Воениздат, 1979.72. Максудов, Солодов. Начало тридцать седьмого: перепись.

/ Минувшее, т.1. М.: Прогресс, 1991.73. Малахов И.Н. «Батьки-атаманы». / Коммент. Кочетова В.Н.

// Преображение, № 6, 2004.74. Малиновский Р.Я. В большом наступлении. М.: Воениздат,

1964.75. Малиновский Р.Я. На службе военной. М.: ДОСААФ,

1971.76. Манштейн Э. Утерянные победы. М.: ACT, 2002.77. Мельников Д.Е., Черная Л.Б. Преступник номер один. На­

цистский режим и его фюрер. М.: АПН, 1981.

489

78. Мельников С.И. М аршал Рыбалко. Киев: Политиздат,

1980.79. Мерецков К.А. На служ бе народу. М.: Политиздат, 1970.

80. Мирецкий С. П реступники в фельдмарш альских м ун ди ­

рах / Н еотвратимое возм ездие. М.: Воениздат, 1979.

81. Митчем С. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы. Смоленск:

Русич, 1998.

82. Мюллер В. Я нашел подлинную родину. Записки немецко­

го генерала. М.: П рогресс, 1974.

83. Новак Т.Ф. Пароль знают немногие. М.: Воениздат, 1975.

84. Новицкий В. М ировая война 1914— 1918 гг. М., 1931.

85. НТС. Мысль и дело. М.: Посев, 1999.

86. Оболенский П. На чуж ой стороне. / / Москва, №8, 1965.

87. Оглашению подлежит: СССР — Германия, 1939— 1941. Д о­

кументы и материалы. М.: Моск. рабочий, 1991.

88. Оксфордская иллюстрированная энциклопедия, т. 4. / Под

ред. Р. Блейка. М.: «Инфра-М » — «Весь мир», 2000.

89. Орлов В.Г. Д вой ной агент: записки русского контрраз­

ведчика. / С послесл. и прилож. А. Здановича. М.: С овременник,

1998.

90. Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. СПб.:

Всемирное слово, 1991.

91. Павленко П.П. М артин Борман: «серый кардинал» III рей ­

ха. Смоленск: Русич, 1998.

92. Переписка председателя Совета М инистров СССР с п ре­

зидентом СШ А и прем ьер-м инистром Великобритании во время

Великой О течественной войны 1941— 1945 гг. в 2-х тт. М.: П олит­

издат, 1976.

93. Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск: Русич,

1993.

94. Повель Л.} Бержье Ж. Утро магов. М.: Русский раритет,1992.

95. Полевой Б. Эти четы ре года, тт.1— 2. М.: М олодая гвар­дия, 1974.

96. Поляков Г. В оенное духовенство России. М.: ТИ И Ц , 2002.

490

97. Полищук Б.Д. Вызывает «401-й». М.: И зд-во ДО СА АФ ,1979.

98. Полководцы и военачальники Великой О течественной войны. М.: Воениздат, 1971.

99. Полторак А.И. Н ю рнбергский эпилог. М.: Воениздат, 1969.

100. Попов В.И. Ж изнь в Букингэмском дворце. М.: Новина,1996.

101. Пыхалов И.В. Спецслужбы США. СПб.: Нева, 2002.102. Пятницкий В. Заговор против Сталина. М.: С оврем ен­

ник, 1998.103. Радо Ш. Под псевдонимом «Дора». М.: Воениздат, 1973.104. Раушнинг Г. Говорит Гитлер. Зверь из бездны . М.: М иф,

1993.105. Рель Д. Вильгельм II, германский император / Кайзеры.

Р.-н.-Д.: Феникс, 1997.106. Ржешевский О.А. 1939 год. Урок истории. М.: Мысль,

1991.107. Риббентроп И. Тайная дипломатия III рейха. Смоленск:

Русич, 1999.108. Рокоссовский К.К. Солдатский долг. М.: Воениздат, 1968.109. Руге В. Гинденбург. М.: Мысль, 1981.110. Руге В. Как Гитлер пришел к власти. М.: Мысль, 1985.111. Самойлов Е. От белой гвардии — к ф аш изму / Н еотвра­

тимое возм ездие. М.: Воениздат, 1979.112. Самойлов Э.В. Фюреры. Общ ая теория фаш изма. Кн. 1—

3. М.: СЭЛС, 1992.113. Семенов Ю.С. С емнадцать м гновений весны. Ташкент:

Укитувчи, 1987.114. Сергеев Ф. Тайные операции нацистской разведки. М.:

Политиздат, 1991.115. Сидоров Д.И. Э кономическое полож ение России в П ер­

вой мировой войне. М., 1973.116. Симонов К.М. Сто суток войны. Смоленск: Русич, 1999.

117. Симонов К.М. Разные дни войны. / С обр. соч. в 10 тт., т.

9. М., Худож. лит., 1983.

491

118. Скорцени О. Секретные задания РСХА. / Короли дивер­

сий. М.: П рибой, 1997.

119. С оветские полководцы и военачальники. С борник. М.:

Мол. гвардия, 1988.

120. Советский энциклопедический словарь. М.: Сов. энцик­

лопедия, 1987.

121. Соловьев Б.Г., Суходеев В.В. Полководец Сталин. М.: ЭКСМО,

2003.

122. Суворов В. Очищ ение. М.: ACT, 1998.

123. Сухомлин В. Гитлеровцы в Париже. / / Новый мир, № 11—

12, 1965.

124. Сьюард Д. Наполеон и Гитлер. Смоленск: Русич, 1995.

125. Такман Б. Августовские пушки. / Предисл. О. Касимова.

М.: Мол. гвардия, 1972.

126. Таленский Н.А. Об основны х чертах сталинского воен ­

ного искусства. / / Военная мысль, № 6, 1950.

127. Титов Ф. Клятвопреступники / Н еотвратим ое в озм ез­

дие. М.: Воениздат, 1979.

128. Токарев М. В зам кнутом круге / Н еотвратимое в озм ез­

дие. М.: Воениздат, 1979.

129. Торчинов В.А.у Леонтюк А .М . Вокруг Сталина. И стори­

ко-биографический справочник. СПб., 2000.

130. Треппер Л. Большая игра. М.: Политиздат, 1990.

131. Уткин AM . Вторая мировая война. М.: Алгоритм, 2002.

132. Уткин А.И. Первая мировая война. М.: Алгоритм, 2001.

133. Федоров А.Ф. Последняя зима. М.: Сов. писатель, 1981.

134. Филби К. Моя тайная война. М.: Воениздат, 1980.

135. Филиппов И.Ф. Записки о «Третьем рейхе». М.: М еж ду­

народные отнош ения, 1970.

136. Черчилль У. Вторая мировая война. Р.-н.-Д.: Феникс,

1997.

137. Чухрай Т.Н. Моя война. М.: Алгоритм, 2001.

138. Шамбаров В.Е. Белогвардейщина. М.: Алгоритм, 1999.

139. Шамбаров В.Е. Государство и револю ции. М.: ЭКСМ О ,2002.

492

140. Шамбаров В.Е. За веру, царя и Отечество! М.: ЭКСМ О,2004.

141. Шамбаров В.Е. Казачество. И стория вольной Руси. М.: Алгоритм, 2007.

142. Шамбаров В.Е. Настоящ им Ш тирлицем был... Мюллер //

Опасная ставка, №12, 1996.

143. Шамбаров В.Е. Оккультные корни Октябрьской револю ­

ции. М.: Алгоритм, 2006.

144. Шамбаров В.Е. Правда о великой войне / / П реображ е­

ние, № 5, 2004.

145. Шамбаров В.Е. Убийца полководцев / / Опасная ставка,

№ 2, 1998.

146. Шелленберг В. В паутине СД. М инск: Радиола-плю с,

1999.

147. Шелленберг В. Лабиринт. М.: Дом Бируни, 1991.

148. Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биогра­

фический справочник. М., 1997.

149. Ширер У Крах нацистской империи. Смоленск: Русич,

1998.

150. Шпеер А. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1992.

151. Штеменко С.М. Генеральный ш таб в годы войны. М.:

Воениздат, 1975.

152. Штрик-Штрикфельдт В. П ротив Сталина и Гитлера.

Ф ранкфурт-на-М айне: П осев, 1970.

СОДЕРЖАНИЕ

От автора. Пролог перед занавесом ........................................................... 5

Детство под барабаны ........................................................................................9

Д оброволец имперской а в и а ц и и ................................................................. 22

Первый взлет и Версальское круш ение .................................................39

Республики Веймарская и Советская ......................................................52

Гитлер в сою зе с Троцким ............................................................................. 67

«Веселая» Германия ........................................................................................... 82

Великая депрессия ............................................................................................. 97

Мюллер меняет хозяев .................................................................................. 110

Игрища внеш ней политики ...................................................................... 122

Революционная ситуация 1934-го ............................................................132

Мюллер возглавляет гестапо ......................................................................145

Агент «Фермер» и другие ............................................................................. 161

С пецслужбы бьют «по своим» ............................................................... 176

Закат Европы .................................................................................................... 188

Дипломаты, спецслужбы и начало Второй мировой .................. 199

Рождение РСХА ................................................................................................ 212

«Странная война» .............................................................................................226

Сталин и Гитлер ................................................................................................240Мюллер накануне 22 июня ......................................................................... 253

Катастрофа 1941-го ......................................................................................... 263«Красная капелла» ............................................................................................278

Чаши весов колеблются ................................................................................ 289Сражения на тайных фронтах ................................................................... 305

494

«Приглашение к танцу» .................................................................... 322Руки по локоть....................................................................................... 337Зондеркоманда вызывает М оскву .......................................................350

М юллер и армия Власова ......................................................................... 363

Гестапо громит абвер ................................................................................. 380

Операция «Валькирия» ..............................................................................394

Дело идет к развязке ................................................................................... 405

Падение «Крепости Европа» ................................................................... 421

Семнадцать мгновений Мюллера ......................................................... 434

Финал: в рейхсканцелярии и в Альпах ............................................ 447

После занавеса................................................................................................... 463

Библиография ................................................................................................. 486

Массово-политическое издание

ИСТОРИЧЕСКИЕ СЕНСАЦИИ

Шамбаров Валерий Евгеньевич

АГЕНТЫ БЕРИИ В РУКОВОДСТВЕ ГЕСТАПО

Редактор В. Манягин Художник Б. Протопопов

Художественный редактор А. Марычев Компьютерная верстка А. Кувшинников

Корректор Н. Самойлова

ООО «Алгоритм-Книга»Лицензия ИД 00368 от 29.10.99. Тел.: 617-0825

Оптовая торговля: 617-0825,-617-0952 Мелкооптовая торговля: г. Москва, СК «Олимпийский». Книжный клуб.

Торговое место № 30, 1-й эт. Тел. 8-903-519-85-41 Сайт: http://www.algoritm-kniga.ru

Электронная почта: algoritm-kniga@mail.ru Интернет-магазин: http://www.politkniga.ru

ООО «Издательство «Эксмо»127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18/5. Тел. 411-68-86, 956-39-21.

Home раде: www.eksmo.ru E-mail: lnfo@eksmo.ruОптовая торговля книгами «Эксмо»:

ООО «ТД «Эксмо». 142702, Московская обл., Ленинский р-н, г. Видное, Белокаменное ш., д. 1, многоканальный тел. 411-50-74.

E-mail: receptionQeksmo-sale.ru По вопросам приобретения книг «Эксмо» зарубежными оптовыми

покупателями обращаться в отдел зарубежных продаж ТД «Эксмо»E-mail: lnternatlonaieeksmo-sale.ru

International Sales: International wholesale customers should contact Foreign Sales Department of Trading House «Eksmo» for their orders.

intemationalOeksmo-sale. ru По вопросам заказа книг корпоративным клиентам, в том числе в специальном

оформлении, обращаться по тел. 411-68-59доб. 2115,2117,2118.E-mail: vipzakaz9ekemo.ru

Подписано в печать 24.05.2010.Формат 84x108 1/з 2- Печать офсетная. Уел. печ. л. 26,04.

Тираж 3000 экз. Заказ № 40 0235 5

Отпечатано в ОАО «Нижполиграф»603006, Нижний Новгород, ул. Варварская, 32.

ISBN 978-5-699-42699-7

Вот уже прошло время ССР.собрания в Министерстве сельского х о з я и с ые предло- Была возможность еще раз ос* ыс * ше реализоватьжения, советы, критические очередноеэти наказы товарищей1 С такой ,абогои Приш ди на заседание вновь избранного парткома его члены.

Прообразом знаменитого Штирлица из киноэпопеи «Семнадцать мгновений весны» стали многие члены руководства Третьего Рейха, завербованные советской разведкой. Известный историк Валерий Шамбаров в своей новой книге доказывает на основе фактов, что одним из информаторов всесильного Лаврентия Берии являлся сам глава гестапо, человек, отвечавший за борьбу со шпионами внутри Германии. Открытия, сделанные в этой книге, поражают воображение даже действующих сотрудников спецслужб.

исполне­на лейст- : ва за­сола реа- (становле- ководства етный пе-

рассмат- рошие ре- ы комму- 1 управ- *ыскатель- стиль ра- — П. Баг- ica, В. Ла- етрайтнса, Осуждении е, расста- кадров, об» щениях в

ISBN 978-5-699- 42699-7

суждались на двух сооравиях коммунистов, но довольно по­верхностно. И, что особенно удивляет,— ход выполнения директив партии по магист­ральному направлению сель­скохозяйственной политикибыл снят парткомом с контро­ля. Явно преждевременно!

Теперь, после собрания, члены парткома ведут обстоя-____ п - л т и п п О TO M . К а К

венности? Теперь, на заседа- аии парткома, его члены сооб­ща думают об этом. Делови­тость и оперативность, твор­ческий подход к делу — важ­нейшие качества современного организатора. Какие средства помогут развивать их v со­трудников аппарата управле­ния? Товарищи единодушны: важно не оставлять без стро­гой оценки ни один случай не-

Сотр>Д;'*‘ка!и его научн скнх учреяде много хорош* по вопросам экономики, П( редового опы в республике ми. Однако специалисты нувшись в пс ты* в так на ку, зачастую этих ре коме! по старинке, жение р отве штаба отрас отдачу nepeii жет быть, этот вопрос парторгаш< ях?

В республ онов, котор ву нродуки ют от сред) вы. По партии peci на комшек оказанию п Коммунист должны ст; водникаяи

Выступа: аом coopai нер управ ке кадров рил, что н поднявшие вращают < четы, ари1 ки. Надо ся в арнс считают *

димо, по тикой и смысл о

Идет г Подытож

* ретарь 1 Р, Валис вить пер боты на

з печиваю* ход к с; нросам.

< Каж; ского ai видеть решении зяйстве* рил на ЦК KI Бреяне ни ем главные ганши скот :