собеседник+ №1. 100 книг, которые должен прочитать каждый

100

ПО МНЕНИЮ ПИСАТЕЛЯ И ПУБЛИЦИСТА Дмитрия Быкова

КОТОРЫЕ ДОЛЖЕН ПРОЧИТАТЬ КАЖДЫЙ

СОБЕСЕДНИК

ПИ

№1, 2013

КНИГ,

СПРАШИВАЙТЕ

В КИОСКАХ И НА ПОЧТЕ

ИЗДАНИЯ

ИД «СОБЕСЕДНИК»

Этот выбор,

как любой

выбор,

субъективен.

Я ни за что не

взялся бы выбирать

100 главных

книг в истории

человечества.

Тут 100 книг,

которые больше

всего люблю я сам.

Кроме того, мне

кажется, именно

они лучше всего

помогают вырасти

человеком – в той

степени, в какой

чтение вообще

может на это

повлиять.

Даты указываются

по первой

публикации либо,

если книга долго

лежала в столе, –

по последней

авторской

редакции.Ваш

Дмитрий Быков

51 Леонид Пантелеев, Григорий Белых. Республика ШКИД ............................................ 52

52 Леонид Леонов. Вор ......................................... 53

53 Андрей Платонов. Епифанские шлюзы .......... 54

54 Юрий Тынянов. Смерть Вазир-Мухтара ......... 55

55 Уильям Фолкнер. Шум и ярость ...................... 56

56 Николай Заболоцкий. Столбцы. Стихотворения ................................. 57

57 Борис Пастернак. Спекторский. ...................... 58

58 Осип Мандельштам. Стихи. Четвертая проза ................................... 59

59 Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев. Золотой теленок ........... 60

60 Павел Антокольский. Франсуа Вийон ............. 61

61 Юрий Крымов. Танкер «Дербент» ................... 61

62 Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита .......... 62

63 Марина Цветаева. Повесть о Сонечке ........... 63

64 Михаил Шолохов. Тихий Дон ........................... 64

65 Анна Ахматова. Поэма без героя. Лирика ..... 65

66 Михаил Зощенко. Рассказы. Перед восходом солнца ................. 66

67 Иван Бунин. Темные аллеи .............................. 67

68 Тэффи. Рассказы. Воспоминания ................... 68

69 Александр Твардовский. Василий Тёркин ................................................ 69

70 Томас Манн. Доктор Фаустус .......................... 70

71 Туве Янссон. Муми-тролль и комета. Шляпа волшебника. Папа и море ................... 71

72 Трумен Капоте. Луговая арфа. Рассказы .................................. 72

73 Дафна дю Морье. Моя кузина Рейчел ............ 73

74 Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне ......... 73

75 Эрнест Хемингуэй. Пятая колонна и первые 49 рассказов. Старик и море .......... 74

76 Хуан Рульфо. Педро Парамо ........................... 75

77 Джером Дэвид Сэлинджер. Выше стропила, плотники ............................... 76

78 Евгений Шварц. Пьесы .................................... 77

79 Уильям Стайрон. И поджег этот дом .............. 78

80 Юрий Олеша. Книга прощания ....................... 79

81 Владимир Набоков. Бледный огонь ................ 80

82 Харпер Ли. Убить пересмешника .................... 81

83 Фланнери О’Коннор. Рассказы ....................... 82

84 Александр Солженицын. Раковый корпус ...... 83

85 Василь Быков. Мертвым не больно. Дожить до рассвета ...... 84

86 Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества ........................................ 85

87 А. и Б. Стругацкие. Далекая Радуга. Улитка на склоне. Пикник на обочине ............ 86

88 Виктор Астафьев. Последний поклон ............. 87

89 Валентин Катаев. Трава забвенья .................. 88

90 Иосиф Бродский. Часть речи .......................... 89

91 Булат Окуджава. Путешествие дилетантов ................................. 90

92 Василий Шукшин. Характеры ......................... 91

93 Юрий Трифонов. Московские повести ............ 92

94 Василий Аксенов. Ожог ................................... 93

95 Александр Шаров. Сказки ............................... 94

96 Александр Житинский. Потерянный дом, или Разговоры с милордом ............................. 94

97 Юрий Нагибин. Дафнис и Хлоя ....................... 95

98 Михаил Успенский. Там, где нас нет ............... 96

99 Виктор Пелевин. Жизнь насекомых. Числа ... 97

100 Людмила Петрушевская. Номер один ........... 98

Стр. Стр.Книга Книга

1 Новый Завет ....................................................... 4

2 Гомер. Одиссея .................................................... 5

3 Гораций. Оды ....................................................... 6

4 Блаженный Августин. Исповедь ........................ 6

5 Овидий. Метаморфозы ....................................... 7

6 Данте Алигьери. Божественная комедия .......... 8

7 Уильям Шекспир. Гамлет ... ................................ 9

8 Жан Батист Мольер. Тартюф ............................ 10

9 Даниель Дефо. Робинзон Крузо ...................... 11

10 Джонатан Свифт. Путешествия Гулливера .... 12

11 Эрнст Теодор Амадей Гофман. Ночные этюды ................................................... 13

12 Иоганн Вольфганг Гёте. Фауст ........................ 14

13 Александр Пушкин. Евгений Онегин .............. 15

14 Оноре де Бальзак. Отец Горио ....................... 16

15 Михаил Лермонтов. Герой нашего времени ..................................... 17

16 Николай Гоголь. Мертвые души ...................... 18

17 Эдгар Аллан По. Рассказы и повести ............. 19

18 Герман Мелвилл. Моби Дик ............................. 20

19 Александр Дюма. Королева Марго ................. 21

20 Иван Тургенев. Отцы и дети ............................ 22

21 Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в Стране чудес .............. 23

22 Шарль де Костер. Легенда об Уленшпигеле ................................. 24

23 Генрик Ибсен. Пер Гюнт ................................... 25

24 Чарльз Диккенс. Тайна Эдвина Друда ............ 26

25 Михаил Салтыков-Щедрин. История одного города .................................... 27

26 Николай Некрасов. Русские женщины ............................................. 27

27 Лев Толстой. Анна Каренина ........................... 28

28 Эмиль Золя. Карьера Ругонов ........................ 29

29 Федор Достоевский. Бесы ............................... 30

30 Марк Твен. Приключения Гекльберри Финна .................... 31

31 Антон Чехов. Дуэль. .......................................... 32

32 Ги де Мопассан. Новеллы ................................ 33

33 Роберт Стивенсон. Странная история доктора Джекила и мистера Хайда ................ 34

34 Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея ............ 35

35 Редьярд Киплинг. Книга джунглей. Стихотворения ..................... 36

36 Дмитрий Мережковский. Петр и Алексей ....... 37

37 Леонид Андреев. Жизнь человека. Черные маски ..................... 38

38 Гилберт К. Честертон. Человек, который был Четвергом ................... 39

39 Андрей Белый. Петербург ................................ 40

40 Александр Блок. Лирика .................................. 41

41 Артур Конан Дойл. Записки о Шерлоке Холмсе ............................. 42

42 Сомерсет Моэм. Луна и грош .......................... 43

43 Джеймс Джойс. Улисс ...................................... 44

44 Александр Куприн. Звезда Соломона ............ 45

45 Максим Горький. Мамаша Кемских. Заметки из дневника ........ 46

46 Владимир Маяковский. Про это ...................... 47

47 Ярослав Гашек. Похождения бравого солдата Швейка ............ 48

48 Франц Кафка. Замок. Притчи ......................... 49

49 Алексей Толстой. Похождения Невзорова, или Ибикус .............. 50

50 Исаак Бабель. Конармия ................................. 51

СОБЕСЕДНИК100 КНИГ, КОТОРЫЕ ДОЛЖЕН ПРОЧИТАТЬ КАЖДЫЙ

3

когда читать Иногда людям свойственно

забывать, зачем они здесь – на

белом свете – нужны. Так вот, читать,

чтоб вспомнить...

любопытный факт

Синайский кодекс – рукопись

на греческом языке, содержащая

почти весь текст Нового Завета,

с 1859 по 1933 г. хранилась в

России. А в 1933-м СССР продал

ее Великобритании за 100 тысяч

фунтов стерлингов.

Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них

(Мф., 18:20).

НОВЫЙ ЗАВЕТ (I ВЕК Н.Э.)

Главная книга в человеческой истории, совер-

шившая главное в ней чудо: победила религия,

основанная не на попытках ограничить худшее

в человеке, а на вере в его Божественную природу.

Главное в христианстве – даже не обещание бес-

смертия, а презрение к смерти, да и вообще ко все-

му, что превращает жизнь в пытку. Труд? Но птицы

небесные не трудятся, и Господь их питает; так вы

не лучше ли их? Страх? Но кого бояться, когда с

нами Бог? Нищета? Но что проку человеку собирать

сокровища на земле, если он при этом душу свою

утратит? Никакая власть, никакая сила ничего не

сделает с человеком, если он готов свою жизнь –

главное свое оружие – швырнуть в лицо мучителю;

если он любое зло готов превысить абсурдом, под-

ставляя другую щеку.

Свобода, ирония, насмешка над любым насилием,

жертвенность, чувство тайного братства, принад-

лежность к которому, однако, не сулит никаких пре-

имуществ, – все это высшие радости христианства.

И конечно, в истории жизни Христа содержится вся

будущая литература.

Евангелие, если честно, вообще не про офици-

альную церковь. Ветхий Завет – про то, как устроен

мир; Новый – про то, чем отличается от него человек.

Главный сюжет мира – о том, почему зло выигрыва-

ет на коротких дистанциях и всегда проигрывает на

длинных; и еще о том, почему в ситуации «один против

всех» прав обязательно один.

СОБЕСЕДНИК 100 КНИГ, КОТОРЫЕ ДОЛЖЕН ПРОЧИТАТЬ КАЖДЫЙ

4

когда читать По дороге домой, в пробке, например. Утешает.


В 2008 году ученые Национальной академии наук США

заявили, что определили точную дату возвращения Одиссея

с Троянской войны – 16 апреля 1178 года до н.э. В качестве

подсказок они использовали описания положения светил в

тексте поэмы.

Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильным

Лишь потому, что находишься в обществе низких и слабых.

Гомер ОДИССЕЯ (VIII ВЕК ДО Н.Э.)

«Одиссея» – продолжение «Илиады», поэма,

приписываемая слепому поэту Гомеру.

Главный герой Одиссей возвращается на родину после окончания Троянской

войны, переживая по пути самые разнообразные приключения и преодолевая всевоз-

можные препятствия – от коварных монстров до не менее коварных красавиц. Пока

Одиссей странствует в морях, дома его дожидается жена Пенелопа, осаждаемая жени-

хами, а повзрослевший сын Телемах сам отправляется на поиски отца.

В «Одиссее» гораздо больше, чем в «Илиаде», сказочных элементов, волшебства,

вмешательства богов – благодаря этому она увлекательней ее, богаче и разнообразней.

Здесь сошлось множество традиционных фольклорных сюжетов – но в значительно

преобразованном виде, с живыми героями и характерами, свойственными уже не сказ-

ке, а литературе более серьезного класса. Конечно, привлекательна для читателя и

сама фигура Одиссея – героя, славного не силой и храбростью (вернее, не только ими),

но умом, хитростью, умением играть.

«Одиссея» подарила нам метафоры на те случаи жизни, которых не предусмотрела

«Илиада»: мы все умеем тянуть время, как Пенелопа со сво-

ей пряжей, залепляем уши воском, завидев сирен, и, хотя

не всякий скажет, как выглядели Сцилла и Харибда, все

знают, что находиться между ними неприятно.

СОБЕСЕДНИКРЕКОМЕНДУЕТ ПИСАТЕЛЬ ДМИТРИЙ БЫКОВ

5

Собрание автобиогра-фических сочинений Августина Аврелия,

епископа Гиппонского, не столько помогает понять христианство, сколько вводит в особое состояние души, которое для этого необходимо. Сама интона-ция Августина в разговоре с Богом – горячая, довери-тельная, непосредственная до интимности – создает ощущение Божественного присутствия, в котором, кажется, и усомниться нельзя. Вот этим и прекрасен Блаженный Августин, а не полемикой с разными еретиками; если, конечно, смотреть на «Ис-поведь» как на литературу.

Вообще наиболее мучительные вопросы веры: например теоди-цея (если Он есть, то как же Он терпит?!), смысл истории (куда все катится?!), чувство богооставленности (почему я не нужен Ему?!) – этой книгой отчасти снимаются. На собственном примере Августин показывает, как искать личный, единственный ответ. А чужие, как правило, не помогают.

Первый в истории человечества настоящий лирический поэт

со всеми чертами, присущими этому типу. Квинт Гораций

Флакк видит во всем – и в мире, и в собственной судьбе – му-

зыкальный гармонический смысл. Ему присущ тот истинно поэти-

ческий взгляд на вещи, при котором все поверяется смертью: что на

ее фоне ничтожно, тому и не следует придавать значения. А вот лю-

бовь, доблесть, лирика – это да, это в ее присутствии все приобретает

особую красоту; поэтому празднуй, Левконоя,

лови день нынешний и не думай о грядущем,

которого знать не можешь. Все главные лири-

ческие темы впервые разработаны именно Го-

рацием. Хоть он в Риме и не один – рядом куда

более темпераментный Катулл, более глубокий

Вергилий, язвительный Марциал. А скольких

мы вообще не знаем! Но как-то на этом фоне

Гораций выглядит наиболее человечным, наи-

менее римским. Кроме того, это просто очень

хорошие стихи, легко обходящиеся без рифмы

благодаря изысканности строфики.

Гораций ОДЫ (I ВЕК Н.Э.)

Блаженный Августин ИСПОВЕДЬ (398)

когда читать

Бывает летом такой день перелома, когда понимаешь, что оно еще в расцвете, но скоро кончится. Вот тогда – Гораций.


Тому, кто пока не

думал о Боге, читать

необязательно. Тому,

кто не думает ни о чем

другом, – абсолютно

необходимо.

Господи, как

мне было увидеть Тебя,

когда я себя

не видел?!


6

«Метаморфозы» – пятнадцатитомная стихо-

творная энциклопедия мифов, в которых

присутствуют превращения, начиная с со-

творения мира. Поэма начинается с превращения хаоса

в небо и землю. А дальше начинается земная история –

история богов и героев. Заканчивается поэма убийством

Юлия Цезаря: в год его смерти в небе появилась комета

– и что это, если не превращение души? Многие из ми-

фов знакомы нам с детства: история Нарцисса, Арахны,

царя Мидаса, обращавшего в золото все, к чему прикос-

нется, многочисленные истории о Зевсе, соблазнявшем

девушек в разных обличьях, миф о Персее, победителе

горгоны Медузы, превращавшей взглядом в камень. В

одних мифах герой превращается для того, чтобы до-

стигнуть цели – так боги меняют обличье, являясь к

людям. В других превращение становится наказанием,

как в истории Арахны и других смертных, бросивших

вызов богам. Иногда превращение – награда, как это

было со старыми супругами Филемоном и Бавкидой,

которые попросили богов только об одном: умереть

одновременно, и были превращены в два стоящих рядом

дерева. Часто превращение – последний крик погибшего

от несправедливости, из капли крови вырастает цветок,

напоминающий о его горькой судьбе.

Но «Метаморфозы» – не просто пересказ мифов,

это философское осмысление жизни, любви, при-

роды человеческой души.

Овидий

МЕТАМОРФОЗЫ (I ВЕК Н.Э.)

Постоянного нет во вселенной, всё в ней течет –

и зыбок любой образуемый облик.


Работу над «Метаморфозами» Овидий заканчивал в

ссылке на берегу Черного моря. Истинные причины внезапной

императорской немилости неизвестны, по одной из версий, его

«Наука любви» была сочтена непристойной.

когда читать Если кажется, что всё вокруг

давно ни во что не превращается.


7

Первая и лучшая книга в жанре поэтической

космогонии – поэмы о том, как устроено миро-

здание, как выглядят незримые духовные миры

и сколько там всяких уровней, сфер и областей. Позд-

нее в этом жанре написаны визионерские трактаты

Сведенборга и «Роза мира» Даниила Андреева. Данте

первым описал Ад, Чистилище и Рай с достоверностью

потрясенного странника, который по ним бродил, с вос-

торженным ужасом человека, которому открылась вся

гармония Божественного замысла.

Мандельштам называл «Комедию» фантастическим

кристаллом с тысячами граней – и строение этой поэмы

в самом деле кристаллически строго: три части по 33

песни, в каждой песни по 33 терцины и одной дополни-

тельной строке; терцина – сложнейшая форма средне-

вековой поэзии, переплетенные рифмами трехстишия.

Политические споры, сведение счетов с клеветниками,

тоска по утраченной родине, любовные признания,

легенды, молитвы – «Комедия» описывает, конечно,

странствие Данте по кругам внутреннего ада, по чисти-

лищу собственного изгнания, по раю собственной любви.

Но увидеть в собственной душе такое богатое и логичное

мироздание до него никто не мог.

ервая и лучшая книга в жанре поэтической

космогонии – поэмы о том, как устроено миро-

здание, как выглядят незримые духовные миры

и сколько там всяких уровней, сфер и областей. Позд-

нее в этом жанре написаны визионерские трактаты

Сведенборга и «Роза мира» Даниила Андреева. Данте

первым описал Ад, Чистилище и Рай с достоверностью

потрясенного странника, который по ним бродил, с вос-

торженным ужасом человека, которому открылась вся

гармония Божественного замысла.

Мандельштам называл «Комедию» фантастическим

кристаллом с тысячами граней – и строение этой поэмы

в самом деле кристаллически строго: три части по 33

песни, в каждой песни по 33 терцины и одной дополни-

тельной строке; терцина – сложнейшая форма средне-

вековой поэзии, переплетенные рифмами трехстишия.

Политические споры, сведение счетов с клеветниками,

тоска по утраченной родине, любовные признания,

легенды, молитвы – «Комедия» описывает, конечно,

странствие Данте по кругам внутреннего ада, по чисти-

лищу собственного изгнания, по раю собственной любви.

Но увидеть в собственной душе такое богатое и логичное

мироздание до него никто не мог.

когда читать Особенно сильно действует в студенческие годы, когда

каждый начинает структурировать собственный внутренний мир.

Неплохо и в зрелости, когда кажется, что мироздание утратило

логику.


В 1951 году итальянское

правительство заказало создание

серии иллюстраций к «Божественной

комедии» Сальвадору Дали. Итальянцы,

узнав, что работу поручили испанцу,

стали протестовать, и заказ отменили.

Но Дали при поддержке друзей из

Франции сделал 100 ксилографий, и

«Божественная комедия» с ними была

отправлена в печать… В 1964 году.

И в этот день мы больше не читали.

Данте Алигьери

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ (1321)


8

«Шекспировский вопрос» – был ли он на са-

мом деле и кто скрывался под этим име-

нем? – порожден в действительности не

тем, что рукописи утрачены, а современники почти ни-

чего о Шекспире не помнят, а тем, что поверить в чело-

веческое авторство столь божественных сочинений по-

истине трудно. Особенно если читать Шекспира на фоне

даже самых талантливых его современников. «Гамлет»

– лучшая и самая знаменитая его пьеса, хотя у каждого

читателя свои фавориты; история умного, глубокого,

страстного, человечного героя в царстве всеобщей лжи,

преступления и вырождения воспринимается каждым

как личная трагедия – поскольку не такова ли и наша

участь в ужасном мире?

Гамлетовская проблема – нежелание и неспособность

просто и грубо отомстить мерзавцу – есть в сущности

главный вопрос всей христианской литературы: что де-

лать благородному человеку, когда перед ним зло? Ведь

уничтожить его – значит сравняться с ним, уподобиться

ему; а попустительствовать ему пассивностью – значит

встать на его сторону! Гамлет избирает третий путь. Он

пытается выстроить конструкцию, в которой бы зло само

себя уничтожило; и оно уничтожает, прихватив с собой

всех окружающих, включая самого принца. Невероятная

глубина и смелость поэзии, отчаяние и остроумие моно-

логов и споров, мрачное обаяние героя, страшный образ

страны, порабощенной злодеем, и королевы, опутанной

его сетями, – все делает «Гамлета» бессмертной мечтой

любого артиста и самой знаменитой пьесой мирового

репертуара. Эта вещь поистине сделана на пределе че-

ловеческих возможностей – выше еще никто не прыгнул.

експировский вопрос» – был ли он на са-

мом деле и кто скрывался под этим име-

нем? – порожден в действительности не

тем, что рукописи утрачены, а современники почти ни-

чего о Шекспире не помнят, а тем, что поверить в чело-

веческое авторство столь божественных сочинений по-

истине трудно. Особенно если читать Шекспира на фоне

даже самых талантливых его современников. «Гамлет»

– лучшая и самая знаменитая его пьеса, хотя у каждого

читателя свои фавориты; история умного, глубокого,

страстного, человечного героя в царстве всеобщей лжи,

преступления и вырождения воспринимается каждым

как личная трагедия – поскольку не такова ли и наша

участь в ужасном мире?

Гамлетовская проблема – нежелание и неспособность

просто и грубо отомстить мерзавцу – есть в сущности

главный вопрос всей христианской литературы: что де-

лать благородному человеку, когда перед ним зло? Ведь

уничтожить его – значит сравняться с ним, уподобиться

ему; а попустительствовать ему пассивностью – значит

встать на его сторону! Гамлет избирает третий путь. Он

пытается выстроить конструкцию, в которой бы зло само

себя уничтожило; и оно уничтожает, прихватив с собой

всех окружающих, включая самого принца. Невероятная

глубина и смелость поэзии, отчаяние и остроумие моно-

логов и споров, мрачное обаяние героя, страшный образ

страны, порабощенной злодеем, и королевы, опутанной

его сетями, – все делает «Гамлета» бессмертной мечтой

любого артиста и самой знаменитой пьесой мирового

репертуара. Эта вещь поистине сделана на пределе че-

ловеческих возможностей – выше еще никто не прыгнул.

когда читать Как только вскипает

чувство конца времен,

окончательного падения

человечества и категорической

неспособности хоть что-то

этому противопоставить.


«Если вдруг исчезнут все

когда-либо написанные пьесы и

чудесным образом сохранится

один «Гамлет», то все театры

мира будут спасены», – говорил

Всеволод Мейерхольд.

Век расшатался, и скверней всего,

что я рожден восстановить его.

Уильям Шекспир

ГАМЛЕТ (1601)


9

Имя Тартюфа давно стало нарицательным, так на-

зывают человека подлого и фальшивого, лицеме-

ра, прикрывающегося духовностью и моралью, –

это одна из самых отвратительных разновидностей от-

вратительных людей. Как и сейчас, эта категория была

крайне обидчива и во времена Мольера: «Тартюфа»

запретили после первого же показа (имевшего, кстати,

большой успех). Запрета добились оскорбленные члены

одного религиозного общества. Дело в том, что в первой

редакции Тартюф был не просто лицемером и ханжой,

но лицемером и ханжой в рясе, и этого ему не простили.

Именно тогда Мольер в обращении к королю написал

знаменитое «оригиналы добились запрещения копии».

Мольер дважды переделывал пьесу, Тартюф уже не

имел отношения к духовенству, зато в пьесе появился

образ мудрого и справедливого правителя, который в

конце наказывает злодея – но и это не помогло. Наконец

в 1669 году комедия была разрешена.

Хотя «Тартюф» в главном остается классической

комедией, где каждый персонаж олицетворяет собой

один тип, является портретом целого класса и лишен

разностороннего характера, в нем видны первые шаги за

рамки канона: элементы разных жанров, которые пре-

жде не пересекались в пределах одного произведения,

придают пьесе черты, приближающие ее к реализму.

Что всегда обиднее, чем высмеивание вымышленного

утрированного образа.

Жан Батист Мольер

ТАРТЮФ (1664)

В проступке нет вреда, в огласке только вред.

Смущать соблазном мир – вот грех, и чрезвычайный.

Но не грешно грешить, коль грех окутан тайной.


Сначала Мольера похоронили (в 1673 г.) на кладбище Св. Иосифа,

пользовавшемся нехорошей славой последнего приюта для самоубийц

и некрещеных детей. Во время французской революции его прах

перенесли на более почетное парижское кладбище

Пер-Лашез. Ходят, однако, разговоры, что гроб был не Мольера.

когда читать Полезно перечитать, когда кажется,

что все люди милы и искренни.


10

Даниель Дефо

РОБИНЗОН КРУЗО (1719)

Это самый известный роман Даниеля Дефо – человека крайне разностороннего и

незаурядного: дельца, активного политика, плодовитого писателя, публициста и

агента британской разведки. Считается, что на создание романа Дефо вдохновила

реальная история, произошедшая с моряком Александром Селькирком. Он славился

скверным характером. Повздорив с капитаном судна, попросил высадить его на один

из необитаемых островов Тихого океана, что команда и исполнила, надо думать, не без

облегчения. Селькирка снабдили провиантом, оружием, инструментами, семенами

нужных растений, и он провел на острове четыре года. После он вернулся в родной го-

род, где развлекал народ в пивных рассказами о своем опыте. Но его история – только

основа романа.

В отличие от реального Селькирка, Робинзон Крузо провел на острове двадцать во-

семь лет, за это время он успел там вполне обустроиться: построил жилье, выращивал

зерно и завел себе слугу-дикаря, спасенного от других дикарей. Фактически это описание

развития цивилизации на примере одного человека. Сюжет

крайне привлекательный для того времени, демонстрирую-

щий торжество белого человека над природой и цивилизации

над дикостью. Верил в это сам Дефо или нет – еще вопрос, но

читатели верили.

Впоследствии Даниель Дефо написал продолжение при-

ключений Робинзона Крузо, где герой путешествует через

Россию, но эта книга у нас почти неизвестна.

Все наши сетования по

поводу того, чего мы лишены, проистекают, мне кажется, от

недостатка благодарности за то, что мы имеем.

когда читать Когда надоест суета и шум города, чтобы завидовать

герою. Потом закрыть книгу и радоваться, что вы не на острове.


Дефо был лично знаком с прадедушкой Пушкина Абрамом

Петровичем Ганнибалом – они встречались в 1720 году в Париже.


11

Полное название тетралогии звучит так: «Пу-

тешествия в некоторые удаленные страны

мира в четырех частях: сочинение Лемюэля

Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана не-

скольких кораблей». Идея возникла у Свифта еще

в начале двадцатых – это был своеобразный ответ

скептика оптимисту Даниелю Дефо с его «Робинзо-

ном». Если пафос «Робинзона» сводится к радост-

ному: «посмотрите, что может человек!», то Свифт

отвечает ему едким: «да посмотрите вы на этого

человека!» Поначалу книги вышли без указания

авторства – Свифт вообще редко подписывался,

но обычно сомнений ни у кого не возникало, так

что и на этот раз все было понятно. Не обошлось,

само собой, без цензуры (слишком явны были не-

которые намеки, слишком узнаваемы некоторые

персонажи), но и в приглаженном виде книга заво-

евала огромную популярность, несколько раз была

переиздана в первые же месяцы, вскоре появились

переводы.

В «Путешествиях Гулливера» отразились и на-

копившееся раздражение человеческими порока-

ми, и разочарование в политической борьбе, и меч-

ты об идеальном обществе. В каждой части пороки

и добродетели представлены в концентрированной,

преувеличенной форме. В уста своих персонажей

Свифт вкладывает и прямые высказывания о том,

как должно быть устроено правильное государство,

какими должны быть в нем законы. Всем это очень

нравится, но за триста лет никто не внял.

...Всякий, кто вместо одного колоса или

одного стебля травы сумеет вырастить на том же поле два, окажет человечеству

и своей родине большую услугу, чем все политики, вместе взятые.


Придуманное Свифтом слово

lilliputian (лилипут) вошло во многие

языки мира.

когда читать Когда вы злы на всех, но слов

не хватает. Свифту слов всегда

хватало, он поделится.

Джонатан Свифт

ПУТЕШЕСТВИЯГУЛЛИВЕРА (1726)


12

Название этого сборника происходит, конечно,

не от времени суток. В новеллах, собранных в

книге, речь идет о ночной стороне человеческой

души, о теневой ее составляющей, о безумии, настига-

ющем человека, когда он пытается заглянуть за опре-

деленную грань, об искусстве и его связи с душой – и

все это тесно переплетено с мистикой, которая, как ни

парадоксально, предлагает более простое объяснение

некоторым явлениям.

Не зря Гофман так увлекался учением Франца

Месмера, наблюдал душевнобольных в госпиталях,

читал работы, посвященные психическим заболе-

ваниям и их лечению, – его описания сумасшествия

очень точны и гораздо страшнее любой дьявольщины,

как «Песочный человек» страшнее другой новеллы

из этого же сборника – «Игнаца Деннера». «Песочный

человек» не случайно открывает сборник – это вообще

самое страшное и, пожалуй, лучшее произведение

Гофмана. Детские страхи главного героя не отпускают

его с возрастом и возвращаются многократно усилен-

ными, они настолько отрывают его от мира людей, что

он, забыв о своей невесте, влюбляется в механическую

куклу... При этом читатель так и не получает внятного

ответа – просто ли герой сошел с ума или в его жизнь

в самом деле вмешался страшный Песочный человек?

когда читать Лучше всего в сумерках, когда душа особенно беззащитна.


У Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776–1822) есть

даже сайт (русский, на narod.ru), на котором можно найти чуть

ли не еженедельно обновляемый раздел «Новости».

И правда, всякий раз я слышал, как

тяжелые, мерные шаги громыхали

по лестнице; верно, то был

Песочный человек.

Эрнст Теодор Амадей Гофман

НОЧНЫЕ ЭТЮДЫ(1817)


13

Над этой книгой Гете работал десятки лет – пер-

вый отрывок был напечатан в 1790 году, первая

часть была окончена в 1806-м и вышла в свет в

1808 году. В 1825-м Гете начал работу над второй ча-

стью. В 1831 году рукопись была завершена. Гете запе-

чатал ее в конверт и наказал вскрыть только после его

смерти. Прожил он после этого меньше года, и вторая

часть «Фауста» была опубликована. Надо сказать, что

она труднее для восприятия и значительно отличается

от первой более запутанным построением и обилием

рассуждений.

В основе трагедии лежит традиционный сюжет ле-

генды о докторе Иоганне Фаусте – реально существо-

вавшем в XV–XVI веках чернокнижнике, о котором

говорили, будто он продал душу дьяволу ради тайных

знаний. У Гете в эту легенду вплетается элемент из

Книги Иова – Бог и дьявол заключают пари: сможет

ли Фауст воспротивиться искушению и спастись от

дьявола? Фауст у Гете исполнен отвращения к жизни,

ни в чем он не находит радости и вообще ощущает себя

в тупике, и когда Мефистофель предлагает в обмен на

душу избавление от тоски, Фауст легко соглашается

на сделку, потому что уверен – ничто на свете его не

порадует, а значит, черт никогда не получит его души.

Начинается долгий путь Фауста в поисках цели своего

существования, и в конце он обретает ее (или ее иллю-

зию) в созидании – вполне советская идея Сверхче-

ловека-строителя. Но есть и там какой-то подвох – во

всяком случае, остается открытым вопрос: а стоило ли

оно того?

ад этой книгой Гете работал десятки лет – пер-

вый отрывок был напечатан в 1790 году, первая

часть была окончена в 1806-м и вышла в свет в

1808 году. В 1825-м Гете начал работу над второй ча-

стью. В 1831 году рукопись была завершена. Гете запе-

чатал ее в конверт и наказал вскрыть только после его

смерти. Прожил он после этого меньше года, и вторая

часть «Фауста» была опубликована. Надо сказать, что

она труднее для восприятия и значительно отличается

от первой более запутанным построением и обилием

рассуждений.

В основе трагедии лежит традиционный сюжет ле-

генды о докторе Иоганне Фаусте – реально существо-

вавшем в XV–XVI веках чернокнижнике, о котором

говорили, будто он продал душу дьяволу ради тайных

знаний. У Гете в эту легенду вплетается элемент из

Книги Иова – Бог и дьявол заключают пари: сможет

ли Фауст воспротивиться искушению и спастись от

дьявола? Фауст у Гете исполнен отвращения к жизни,

ни в чем он не находит радости и вообще ощущает себя

в тупике, и когда Мефистофель предлагает в обмен на

душу избавление от тоски, Фауст легко соглашается

на сделку, потому что уверен – ничто на свете его не

порадует, а значит, черт никогда не получит его души.

Начинается долгий путь Фауста в поисках цели своего

существования, и в конце он обретает ее (или ее иллю-

зию) в созидании – вполне советская идея Сверхче-

ловека-строителя. Но есть и там какой-то подвох – во

всяком случае, остается открытым вопрос: а стоило ли

оно того?

Иоганн Вольфганг Гёте ФАУСТ (1790–1832)

Остановись, мгновенье, ты прекрасно.


«Марш солдат» из оперы «Фауст» французского

композитора Шарля Гуно лег в основу музыки к пионерскому

гимну «Взвейтесь кострами, синие ночи!»

когда читать Когда кажется, что вы

прозябаете в бренном и желаете

великого, полезно почитать, к чему

это может привести.


14

«Онегина» в России, кажется, правильно по-

нял один Писарев, который яростно его

разругал: конечно, никаким альтер эго

Пушкина и никаким лишним человеком, отягощен-

ным вечными вопросами, герой не является. Роман

задумывается как акт мести конкретному человеку Александру Раевскому, который

клеветал на Пушкина и распускал о нем сплетни, считая себя сверхчеловеком («Мы по-

читаем всех нулями, а единицами себя»). Но к Раевскому дело не сводится – перед нами

портрет весьма распространенного типа, который не умеет ничего делать, но отлично

умеет всех презирать; он помнит две-три цитаты, чтобы производить впечатление пре-

сыщенного умника, умеет напускать на себя вид скучающего всеведения, презирать

всякое живое чувство, унизить любую чистую и любящую душу – а ни талантов, ни

дара любви и самопожертвования, ни даже хорошего вкуса у этого светского болтуна

нет ни на грош.

Пушкин ненавидит Онегина и торжественно приводит его к заслуженному краху, а

подлинный протагонист в романе – Татьяна, наделенная главными пушкинскими чер-

тами: талантом, альтруизмом, робостью, суеверием, абсолютным приоритетом чести

и долга. Русская реальность в избытке порождает циников

и эгоцентриков – но, к счастью, она устроена так, что вечно

воспроизводится в ней и русская святость.

негина» в России, кажется, правильно по-

нял один Писарев, который яростно его

разругал: конечно, никаким альтер эго

Пушкина и никаким лишним человеком, отягощен-

ным вечными вопросами, герой не является. Роман

задумывается как акт мести конкретному человеку Александру Раевскому, который

клеветал на Пушкина и распускал о нем сплетни, считая себя сверхчеловеком («Мы по-

читаем всех нулями, а единицами себя»). Но к Раевскому дело не сводится – перед нами

портрет весьма распространенного типа, который не умеет ничего делать, но отлично

умеет всех презирать; он помнит две-три цитаты, чтобы производить впечатление пре-

сыщенного умника, умеет напускать на себя вид скучающего всеведения, презирать

всякое живое чувство, унизить любую чистую и любящую душу – а ни талантов, ни

дара любви и самопожертвования, ни даже хорошего вкуса у этого светского болтуна

нет ни на грош.

Пушкин ненавидит Онегина и торжественно приводит его к заслуженному краху, а

подлинный протагонист в романе – Татьяна, наделенная главными пушкинскими чер-

тами: талантом, альтруизмом, робостью, суеверием, абсолютным приоритетом чести

и долга. Русская реальность в избытке порождает циников

и эгоцентриков – но, к счастью, она устроена так, что вечно

воспроизводится в ней и русская святость.

Я к вам пишу, чего же боле.

Александр Пушкин

ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН

(1830)

когда читать Лучше всего читается после столкновения с реальным

Онегиным, умеющим только доминировать и ничего кроме.


«Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Владимира Набокова, изданный «Искусством-СПб»

в 1998 г., занимает 928 страниц плотного текста книги

формата 22х24 см весом более 1 кг.


15

Французские гении XIX века хотели описать все

человеческие типы, все социальные роли – на

меньшее не соглашались. Одну из самых мас-

штабных инвентаризаций человечества задумал Баль-

зак, чья «Человеческая комедия» должна была состоять

из 150 романов и повестей, но оборвалась на 96-м. «Отец

Горио» – первый из романов о Растиньяке, провинци-

але, покоряющем Париж. Здесь Растиньяк – еще наи-

вный и чистый юноша, живущий в дешевом пансионе.

На его глазах разворачивается история современного

короля Лира – разорившегося фабриканта Горио, ко-

торый был когда-то умным и опасным хищником, но

пожертвовал всем ради счастья обожаемых дочерей и

теперь доживает век в том же пансионе.

Бальзак сентиментален, но при этом жесток; в его

писательской манере есть что-то от монологов самого

обаятельного и опасного циника французской про-

зы, его собственного героя Вотрена, который в «Отце

Горио» объясняет молодому Растиньяку, как устроен

мир. Большинство романов «Человеческой комедии»

отягощены многословными описаниями – неизбежная

вещь при инвентаризации мира, но в «Отце Горио» их

почти нет, что и делает этот роман самым читаемым

из всего цикла.

ранцузские гении XIX века хотели описать все

человеческие типы, все социальные роли – на

меньшее не соглашались. Одну из самых мас-

штабных инвентаризаций человечества задумал Баль-

зак, чья «Человеческая комедия» должна была состоять

из 150 романов и повестей, но оборвалась на 96-м. «Отец

Горио» – первый из романов о Растиньяке, провинци-

але, покоряющем Париж. Здесь Растиньяк – еще наи-

вный и чистый юноша, живущий в дешевом пансионе.

На его глазах разворачивается история современного

короля Лира – разорившегося фабриканта Горио, ко-

торый был когда-то умным и опасным хищником, но

пожертвовал всем ради счастья обожаемых дочерей и

теперь доживает век в том же пансионе.

Бальзак сентиментален, но при этом жесток; в его

писательской манере есть что-то от монологов самого

обаятельного и опасного циника французской про-

зы, его собственного героя Вотрена, который в «Отце

Горио» объясняет молодому Растиньяку, как устроен

мир. Большинство романов «Человеческой комедии»

отягощены многословными описаниями – неизбежная

вещь при инвентаризации мира, но в «Отце Горио» их

почти нет, что и делает этот роман самым читаемым

из всего цикла.

когда читать В дни молодых приступов честолюбия, старческих

приступов мизантропии.


По мнению знатоков, одна

из лучших экранизаций книги

– одноименный французско-

румынско-бельгийский фильм 2004

года с Шарлем Азнавуром в главной

роли.

Я разобрался в земных делах и вижу в жизни только два пути:

тупое повиновенье или бунт. Я лично не подчиняюсь ничему…

Оноре де Бальзак

ОТЕЦ ГОРИО (1831)


16

Печорин – совсем не Онегин: это герой дей-

ствительно умный и сильный, решительно не

знающий, куда себя девать в заболоченной и

замороженной стране. Кроме кавказской войны, для

него нет никакого достойного поприща. Победы над

женщинами даются ему легко, а больше побеждать

некого: горцы ему скорее симпатичны – им есть за что

умирать, и Печорина, как и Лермонтова, привлекает

ислам с его безжалостностью и фатализмом.

Пять повестей, написанных еще небывалой, дина-

мичной, острой, желчной прозой; сочетание юноше-

ской обидчивости и страстности с рано выработав-

шимся, почти старческим пониманием чужой души.

Печорин ненавидит людей и не может без них; знает

свои способности и тяготится ими; вечно хочет люб-

ви и не может удовлетвориться ничьей любовью. Он

мучает людей, кажется, только для того, чтобы они

встали вровень с ним, – но это никогда не удается. А

душа мира – жестокая, холодная, прекрасная – не

дается ему в руки, как девушка из «Тамани». «Та-

мань» содержит тройной автопортрет: душа Лер-

монтова – это и Печорин, «странствующий офицер»,

и поющая красавица, и несчастный, одинокий, всеми

брошенный слепой, который все про всех понимает.

когда читать Лучше всего утешает после очередной любовной драмы,

когда мы понимаем, что мир нас опять отверг.


«Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасною,

благоуханною прозою», – отзывался о Лермонтове Николай

Гоголь уже после смерти поэта. При жизни они встречались лишь

однажды – в Москве весной 1841-го: Лермонтов по дороге на

Кавказ был среди прочих именитых гостей на именинах Гоголя.

Я себя презираю, а вас

ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас

зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем

нет места!

Михаил Лермонтов

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ (1841)


17

Придумав Украину («Вечера на хуторе близ

Диканьки»), да так хорошо, что она до сих пор

существует по этим лекалам, – Гоголь решил

выдумать и Россию. И почти преуспел. Его русская

«Одиссея», сочинявшаяся одновременно с работой

Жуковского над русским вариантом гомеровской по-

эмы, содержит множество параллелей с греческим

эпосом: Чичиков – Одиссей, Манилов – Сирена, Ноз-

древ – Эол, Коробочка – Цирцея, Собакевич – Поли-

фем; проблема в том, что у этого Одиссея нет Итаки,

ему некуда вернуться, и куда несется его тройка, по-

жирая русскую пустоту, – неизвестно.

Во втором томе Гоголь попытался угадать типов

новой России – и многих угадал: Обломов впервые

появляется у него – это Тентетников; есть даже тур-

геневская девушка Улинька и Левин – Костанжогло,

но дожить до нового поворота в русской истории и

увидеть этих типов наяву Гоголь не успел. Образ Рос-

сии – стремительная дорога в никуда, посреди неот-

личимых губернских городов и одинаково тоскливых

деревень – в русской прозе прижился. Почти все ее

герои куда-то едут, а приехать никуда не могут. Гого-

левское настроение тоскливого восторга, с которым

поется обычно русская песня, – тоже почти всегда

возникает при виде дождливого простора, готового

тебя то ли принять и пожалеть, то ли навеки засосать.

ридумав Украину («Вечера на хуторе близ

Диканьки»), да так хорошо, что она до сих пор

существует по этим лекалам, – Гоголь решил

выдумать и Россию. И почти преуспел. Его русская

«Одиссея», сочинявшаяся одновременно с работой

Жуковского над русским вариантом гомеровской по-

эмы, содержит множество параллелей с греческим

эпосом: Чичиков – Одиссей, Манилов – Сирена, Ноз-

древ – Эол, Коробочка – Цирцея, Собакевич – Поли-

фем; проблема в том, что у этого Одиссея нет Итаки,

ему некуда вернуться, и куда несется его тройка, по-

жирая русскую пустоту, – неизвестно.

Во втором томе Гоголь попытался угадать типов

новой России – и многих угадал: Обломов впервые

появляется у него – это Тентетников; есть даже тур-

геневская девушка Улинька и Левин – Костанжогло,

но дожить до нового поворота в русской истории и

увидеть этих типов наяву Гоголь не успел. Образ Рос-

сии – стремительная дорога в никуда, посреди неот-

личимых губернских городов и одинаково тоскливых

деревень – в русской прозе прижился. Почти все ее

герои куда-то едут, а приехать никуда не могут. Гого-

левское настроение тоскливого восторга, с которым

поется обычно русская песня, – тоже почти всегда

возникает при виде дождливого простора, готового

тебя то ли принять и пожалеть, то ли навеки засосать.

Николай Гоголь

МЕРТВЫЕ ДУШИ (1842–1852)

Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ! – Не дает ответа.


На обложке первого издания книги был рисунок,

сделанный самим Гоголем. Коляска символизировала Россию,

движущуюся вперед, а черепа вокруг нее – живых людей,

у которых мертвые души.

когда читать Идеальная книга для путешествия

по России. Хороша также в эмиграции

как концентрат такого путешествия.


18

Отец американского триллера, баллады, гротеск-

но-сатирической фантастики, предтеча нашего

Грина и американского Лавкрафта, вечный

странник, умерший при невыясненных обстоятель-

ствах от белой горячки, создатель самых причудливых

и страшных кошмаров в мировой литературе, Эдгар По

остается автором самого знаменитого американского

стихотворения «Ворон» и кумиром читающих подрост-

ков. Триллер может быть либо прекрасным, либо ника-

ким – насмешить читателя куда проще, а вот чтобы испугать, надо быть профессионалом

высокой пробы. Ожившие мертвецы, замурованные враги, таинственные бледные возлю-

бленные, которые гибнут, чтобы вечно преследовать несчастного повествователя, – таков

мир Эдгара По, в чьих новеллах традиционные темы европейской готики инструментованы

с американским размахом и американской же любовью к сильным, хорошо разработанным

спецэффектам. Как поэт был выше всех современников, как

прозаик – неизменно в десятке самых читаемых новеллистов

мира. Первым создал ученого, чья наблюдательность и эруди-

ция превращают его в непобедимого сыщика («Золотой жук»).

Такие рассказы, как «Падение дома Ашеров», «Вильям Виль-

сон» и «Маска красной смерти», и сегодня способны нагнать

ужаса на читателя любого возраста и веса.

тец американского триллера, баллады, гротеск-

но-сатирической фантастики, предтеча нашего

Грина и американского Лавкрафта, вечный

странник, умерший при невыясненных обстоятель-

ствах от белой горячки, создатель самых причудливых

и страшных кошмаров в мировой литературе, Эдгар По

остается автором самого знаменитого американского

стихотворения «Ворон» и кумиром читающих подрост-

ков. Триллер может быть либо прекрасным, либо ника-

ким – насмешить читателя куда проще, а вот чтобы испугать, надо быть профессионалом

высокой пробы. Ожившие мертвецы, замурованные враги, таинственные бледные возлю-

бленные, которые гибнут, чтобы вечно преследовать несчастного повествователя, – таков

мир Эдгара По, в чьих новеллах традиционные темы европейской готики инструментованы

с американским размахом и американской же любовью к сильным, хорошо разработанным

спецэффектам. Как поэт был выше всех современников, как

прозаик – неизменно в десятке самых читаемых новеллистов

мира. Первым создал ученого, чья наблюдательность и эруди-

ция превращают его в непобедимого сыщика («Золотой жук»).

Такие рассказы, как «Падение дома Ашеров», «Вильям Виль-

сон» и «Маска красной смерти», и сегодня способны нагнать

ужаса на читателя любого возраста и веса.

Да, меня страшит вовсе не сама опасность, а то, что она за собою влечет: чувство ужаса

(«Падение дома Ашеров»).

Эдгар Аллан По

РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ (1849)

когда читать Лучше всего в отрочестве, зимой, на ночь...


По женился в 27 лет на своей 13-летней кузине. Они

прожили вместе 11 лет. После ее смерти в 1847 г. пытался

покончить с собой, лечился от депрессии алкоголем и умер

два года спустя.


19

Роман американского моряка, путешественника

и таможенника был мало кем замечен: слава

пришла к Мелвиллу лет через двадцать после

смерти, когда страна открыла его заново. «Моби Дик»

– первый великий американский роман, каким мы его

знаем: бешеный динамичный сюжет, основанный на

погоне и преследовании; сложный синтез жанров – от

религиозной притчи до боевика, от автобиографии до

путеводителя; глубокий и таинственный смысл. «Моби

Дик» – история о том, как капитан с библейским име-

нем Ахав преследует Белого Кита – одновременно и

самое прекрасное, и самое опасное существо на свете.

Одни считают, что это роман о бунте человека про-

тив Бога; другие – что это мрачная сказка о поиске

истины; третьи – что это приключенческий морской

роман, которому только мешают библейские ассоци-

ации. Вполне можно читать его именно так, заодно по-

черпнув оттуда массу экзотических сведений о китах

и китобоях; но в действительности перед нами, конеч-

но, один из мрачнейших и таинственнейших романов

об участи человека в мире. Из «Моби Дика» выросли и

«Улисс» Джойса, и фантастические морские рассказы

Лавкрафта, и множество историй об охотах и погонях

– за зверем или за смыслом.

Герман Мелвилл

МОБИ ДИК (1851)

И кто бы только мог подумать, что все важные

леди и джентльмены станут пользоваться веществом,

которое находят в презренном брюхе больного кита!

когда читать Хорошо читается лет в тридцать или чуть позже, когда

вдруг ясно понимаешь, что все твои неудачи складываются в

единый сюжет и имеют первопричину.


Современники плохо приняли

роман Мелвилла. Писатель

печатался под псевдонимами, служил

на таможне и умер в забвении. Был

«переоткрыт» лишь в 20-е годы

XX века.


20

Романы Дюма из французской истории XVI–XVII

веков более или менее равноценны, и «Королеву

Марго» мы рекомендуем главным образом пото-

му, что «Мушкетеров» и так все читали или прочтут.

Но. Есть, однако, в этом романе нечто особенное, и

прежде всего – его мистический колорит. Екатерина

Медичи с ее роковым коварством, королевский пар-

фюмер Рене – таинственный горбун, знающий се-

креты всех ядов; история отношений блистательного

Коконнаса и палача, которому он отважился подать

руку (сразу ясно, что им еще предстоит встретиться и

что палач не забудет этого благодеяния) – всё это если

не заслоняет, то отодвигает на второй план фигуру

Генриха Четвертого, еще не верившего тогда проро-

чествам о своем восхождении на французский пре-

стол. Вообще из романов Дюма этот едва ли не самый

поэтичный, в нем тайны судьбы важней и интересней

тайн французского двора, а сам Дюма, с великолепной

наглостью нарушавший все законы литературы и

творивший новый жанр романа-фельетона, тут вдруг

вспомнил о важности символов, лейтмотивов, о кру-

жеве тонких намеков. Когда он хотел писать тонкой и

сухой кистью, а не обыч-

ным своим помелом, –

выходило и увлекатель-

но, и таинственно, и, вы

не поверите, достоверно.

Александр Дюма

КОРОЛЕВА МАРГО(1845)

Соблаговолите, сударыня, вымыть

ваши прекрасные руки вот этим

неаполитанским мылом, которое

я забыл прислать вам вместе с

опиатом и которое имею честь

принести лично.

когда читать Осмелимся рекомендовать

этот роман скорее девочкам, скорее

двенадцати-тринадцатилетним,

не столько начитанным, сколько

мечтательным.


Во Франции книга

была экранизирована

четыре раза, в России –

однажды, в сериале

1996 года. Заглавную

роль исполнила Евгения

Добровольская, Генриха

Наваррского сыграл

Дмитрий Певцов.

ы


21

«Отцы и дети», в которых впервые появилось

придуманное Тургеневым слово «ниги-

лизм» – отрицание, неверие, задорная

спесь молодости, – на самом деле, конечно, не о ниги-

листе Базарове и даже не о попытках русского рефор-

маторства в эпоху Александра II. Это роман о том, что

в русском историческом цикле так уж все устроено

– колесо проворачивается раз в двадцать – тридцать

лет, и отцы с детьми обязательно оказываются в

противофазе. Отцы – реформаторы, дети – консерва-

торы, а иногда наоборот. И когда люди все время про-

веряются историей на излом, от них требуется умение

жить вместе, искусство находить общий язык поверх

этих неизбежных идейных и бытовых разногласий.

Нигде в мире конфликт поколений не обостряется

до такой степени, нигде преемственность не разру-

шается так грубо, и детям надо очень любить отцов, а

отцам – детей, иначе мир треснет. Надо уметь жить с

людьми, без этого и самые талантливые обречены. Вот

почему главный победитель в этом романе – добрый

Николай Петрович Кирсанов, которому достается

все: и семейный лад, и любовь, и относительное благо-

состояние. А Базаров, который так умен, обаятелен

и силен, – гибнет, потому что ни любовь, ни милосер-

дие, ни простая человеческая дружба ему не даются.

В России надо быть человеком, иначе станешь либо

прахом, либо чудовищем; вот и весь роман, а сколько

отцов из-за него перессорились с детьми!

Иван Тургенев

ОТЦЫ И ДЕТИ (1861)

О друг мой Аркадий Николаевич! Об одном прошу тебя: не говори красиво.


Как свидетельствовал сам автор, он задумал роман,

находясь в Англии. Туда писатель уехал после тяжелого разрыва

с журналом «Современник», – его напугала статья Добролюбова

о «Накануне», куда более радикальная, чем сам роман.

когда читать Обязательно перечитайте эту

книгу, когда вам покажется, что

родители/дети ничего не понимают в

жизни и всё проиграли.


22

Математик Доджсон был человек со странностя-

ми: сочинял парадоксальные логические за-

дачки и абсурдистские стишки, семьи не имел,

дружил по-настоящему только с детьми. Из всего его об-

ширного литературного наследия, где есть и романы, и

статьи, и поэмы, – самую большую славу приобрела сказка, которую он как-то рассказал

дочерям своего приятеля во время воскресного путешествия в лодке, чтобы отвлечь их от

томительной жары. «Алиса» – один из главных памятников викторианской литературы с

ее духом навязчивой несвободы, тайны, строго логичного бреда; это сон в жаркий англий-

ский полдень, когда и хочешь, и не можешь проснуться, – сон, в котором сверхзначение

придается мелочам, а главного никто не помнит и не понимает.

Книга эта, несмотря на всю свою изобретательность и не-

сколько натужное веселье, оставляет впечатление странное

и тяжелое – любят ее только самые умные дети, а взрослые,

кажется, вообще ничего не понимают. Из «Алисы» получил-

ся почти весь Кафка, Хармс и отчасти даже Оруэлл – можно

представить себе, как смеялся бы Доджсон.

Льюис Кэрролл

ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛИСЫ В СТРАНЕ ЧУДЕС (1864)

– Всё страньше и страньше! – вскричала Алиса. От изумления

она совсем забыла, как нужно говорить.

когда читать Вот когда вам покажется, что весь мир вокруг – тяжелый

абсурдный сон в летнюю жару, «Алиса» будет для вас глотком

свежей воды.


Оригинальное название книги Alice’s Adventures in Wonderland, но

русские издатели часто используют короткий вариант – «Алиса в Стране

чудес». Набоков свой перевод вообще назвал «Аня в Стране чудес».


23

Единственная на весь XIX век удавшаяся попыт-

ка в одиночку написать народный эпос (разве

что некрасовское «Кому на Руси жить хорошо»

сравнится по дерзости попытки). Де Костер в сорока-

летнем возрасте создал бельгийскую и нидерланд-

скую литературы, совершил подвиг, поставивший его

в ряд с Рабле, Сервантесом и Данте. «Уленшпигель»

– самая поэтичная из национальных эпопей, вели-

колепный синтез страшной сказки, семейной саги,

романа-странствия и жесточайшей сатиры, история

нидерландской революции XVI века, увиденная гла-

зами отважного и трагического шута.

В этой книге есть всё. Изобразительная и поэти-

ческая мощь ее сравнится только с Библией. Велико-

лепны ее гротеск, ее готический колорит, ее мистика и

веселье. Уленшпигель и Ламме Гудзак – голландские

Дон Кихот и Санчо, вечная парочка «хитрец-рыцарь

и обжора-оруженосец» – навеки вошли в литератур-

ный пантеон, но, рискну сказать, книга о них написана

лучше, чем роман Сервантеса. За де Костером – опыт

раннего европейского модернизма с его интересом

к средневековым легендам и барочной пышности, с

его мастерством стилизации, с его знанием о том, чем

обернулись великие иллюзии Просвещения.

Шарль де Костер

ЛЕГЕНДА ОБ УЛЕНШПИГЕЛЕ

(1867)

Пепел Клааса стучит в мое сердце.

когда читать Впервые – лет в девять, не оглядываясь на запреты

вроде: «Ты многого не поймешь». Потом книга сама будет

напоминать о себе в нужные моменты.


Спектакль «Тиль»,

поставленный в 1974 году Марком

Захаровым по пьесе Григория

Горина, стал визитной карточкой

Ленкома, прославил Николая

Караченцова и шел в театре до

середины 1980-х.


24

Ибсен был уверен, что эту книгу поймут только

норвежцы – настолько она пропитана духом

местного фольклора, предрассудками, поли-

тическими намеками, которые и в Норвегии-то сегодня

мало кому понятны, – но оказалось, что его драматиче-

ская поэма (с уже неотделимой от нее музыкой Грига)

понятна во всем мире и читатели всех возрастов плачут

над ее финалом.

Ражий и храбрый парень Пер Гюнт, норвежский

Иванушка, уходит странствовать в поисках счастья,

покинув дома мать и невесту Сольвейг; счастья не на-

ходит, встречает всех персонажей норвежских сказок

– троллей, гномов, стерегущих драгоценности, Довр-

ского деда, – и наконец попадает в лапы таинственного

Пуговичника, который отправляет праздные души на

переплавку. От Пер Гюнта при жизни было мало тол-

ку, и в жизни будущей из него предполагается сделать

оловянную ложку. Чудом спасшись, старый Пер воз-

вращается к старой Сольвейг, которая прождала его

всю жизнь. Он засыпает под ее колыбельную.

Пьесы столь мощной, глубокой и трогательной не

было со времен Шекспира – все прочие пьесы Ибсена,

часто блестящие, на ее фоне – как домишки на фоне

дикой лесистой горы.

бсен был уверен, что эту книгу поймут только

норвежцы – настолько она пропитана духом

местного фольклора, предрассудками, поли-

тическими намеками, которые и в Норвегии-то сегодня

мало кому понятны, – но оказалось, что его драматиче-

ская поэма (с уже неотделимой от нее музыкой Грига)

понятна во всем мире и читатели всех возрастов плачут

над ее финалом.

Ражий и храбрый парень Пер Гюнт, норвежский

Иванушка, уходит странствовать в поисках счастья,

покинув дома мать и невесту Сольвейг; счастья не на-

ходит, встречает всех персонажей норвежских сказок

– троллей, гномов, стерегущих драгоценности, Довр-

ского деда, – и наконец попадает в лапы таинственного

Пуговичника, который отправляет праздные души на

переплавку. От Пер Гюнта при жизни было мало тол-

ку, и в жизни будущей из него предполагается сделать

оловянную ложку. Чудом спасшись, старый Пер воз-

вращается к старой Сольвейг, которая прождала его

всю жизнь. Он засыпает под ее колыбельную.

Пьесы столь мощной, глубокой и трогательной не

было со времен Шекспира – все прочие пьесы Ибсена,

часто блестящие, на ее фоне – как домишки на фоне

дикой лесистой горы.

когда читать Идеальное чтение для людей, которым кажется, что

жизнь растрачена и все пропало. Сразу становится ясно,

какие вещи не пропали и пропасть не могут.


Ибсен написал пьесу, находясь в Италии. Обремененный

долгами на родине, он смог уехать туда на средства

писательской стипендии от Академической коллегии для

собирания и изучения норвежского фольклора.

Спи, усни, ненаглядный

ты мой, буду сон охранять

сладкий твой!

Генрик Ибсен

ПЕР ГЮНТ (1867)


25

Если из всех романов Диккенса – истинного твор-

ца современной английской прозы – выбирать

один, то, наверное, этот, потому что его соавтором

был Господь Бог. В этой книге есть все преимущества и

фирменные приемы Диккенса: тайны, крепкий сюжет,

сентиментальность, милосердие, незабываемые герои,

язвительность, безошибочные социальные диагнозы,

мрачный колорит и вера в неизменное торжество че-

ловечности, – но нет обычного диккенсовского много-

словия и некоторой избыточности, расхлябанности,

композиционной дряблости. Диккенс решил написать

образцовый детектив – и успел написать ровно полови-

ну его, загадав все загадки и дав читателю часть ключей.

К тайне Эдвина Друда добавилась другая, куда более

волнующая тайна Чарльза Диккенса: что он все-таки

придумал, каким потрясающим финтом хотел все это

закончить?

Сам Бог отозвал Диккенса, не позволив написать

развязку, которая неизбежно разочаровала бы кого-то:

тайна сильней, значительней любой правды. Мы никог-

да не узнаем, кто такой Дэчери, жив ли Друд и какая

расплата ожидает злодея Джаспера. Но величие Дик-

кенса нигде не выступает так ярко, как в этой последней

его книге – странной, как сама жизнь, необъяснимой,

как сама смерть.

сли из всех романов Диккенса – истинного твор-

ца современной английской прозы – выбирать

один, то, наверное, этот, потому что его соавтором

был Господь Бог. В этой книге есть все преимущества и

фирменные приемы Диккенса: тайны, крепкий сюжет,

сентиментальность, милосердие, незабываемые герои,

язвительность, безошибочные социальные диагнозы,

мрачный колорит и вера в неизменное торжество че-

ловечности, – но нет обычного диккенсовского много-

словия и некоторой избыточности, расхлябанности,

композиционной дряблости. Диккенс решил написать

образцовый детектив – и успел написать ровно полови-

ну его, загадав все загадки и дав читателю часть ключей.

К тайне Эдвина Друда добавилась другая, куда более

волнующая тайна Чарльза Диккенса: что он все-таки

придумал, каким потрясающим финтом хотел все это

закончить?

Сам Бог отозвал Диккенса, не позволив написать

развязку, которая неизбежно разочаровала бы кого-то:

тайна сильней, значительней любой правды. Мы никог-

да не узнаем, кто такой Дэчери, жив ли Друд и какая

расплата ожидает злодея Джаспера. Но величие Дик-

кенса нигде не выступает так ярко, как в этой последней

его книге – странной, как сама жизнь, необъяснимой,

как сама смерть.

Чарльз Диккенс

ТАЙНА ЭДВИНА ДРУДА (1870)

Благодари Бога за то, что тебя не зовут Нэдом, потому что сейчас это нехорошее имя.


Диккенс рассказывал, что во время работы над книгой

ее персонажи находятся рядом с ним и нередко докучают ему,

мешая жить и писать. Приходилось спасаться от их общества,

гуляя по людным улицам.

когда читать Иногда человеку кажется, что все

загадки раскрыты и в мире не осталось

ничего таинственного. Вот фиг-то.


26

Первый русский роман, автору которого

удалось впихнуть всю историю от-

дельной цивилизации в летопись вы-

думанного города: впоследствии эту задачу

наиболее успешно решил Габриэль Гарсиа

Маркес, у которого вместо города Глупова –

латиноамериканская деревня Макондо. Роман

начинается, как яростная пародия на «Историю государства Россий-

ского», но, увлекаясь, автор поэтизирует и даже возвеличивает всю

эту поистине титаническую глупость, ложь и неумелость, привыч-

ку к рабству, всю эту робость перед новизной и преклонение перед

древностью. Глупов вырастает до символа России не потому, что

Щедрин с великолепной точностью подмечает особенности россий-

ских оттепелей и заморозков, – а потому, что он ужасно любит этот

город и страстно жалеет его, и другого города у него нет.

Каждое слово Щедрина приложимо к сегодняшней, да и завтраш-

ней России – но не в сатире дело, а в том, что перед нами лучший

памятник русской цивилизации. Кроме того, Щедрин – великий

утешитель: всё уже, оказывается, было, и ничего – выжили.

Михаил Салтыков-ЩедринИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА (1869)

когда читать В дни сомнений.

Лучшее средство от

презрения к родной истории,

равно как и от чрезмерного

восхищения ею.

Николай Некрасов РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ (1870)


Когда бывает чувство, что женщины – существа слабые, лживые и всегда неверные. (Бороться с таким ощущением надо не потому, что оно не политкорректно, а

потому, что это не так.)

Некрасов радикально расширил рус-

ский поэтический словарь, тематику

и жанры отечественной лирики. Он

умудрился найти верный тон и стиль для

разговора о вещах, от которых поэзия пре-

жде пугливо отдергивалась. «Русские жен-

щины» – по сути пересказ французских

записок декабристки Волконской, изданных

лишь в XX веке. Но, весьма точно пересказы-

вая их фабулы, Некрасов находит новую ин-

тонацию, необычайно трогательную, гордую

и трагическую. Сцена, в которой Волконская,

«прежде чем мужа обнять, оковы к губам

приложила», вдохновляла миллионы чита-

телей вне зависимости от того, сочувствуют они декабризму или

нет: не в декабризме дело, а в способности достойно и солидарно

противостоять зверству. Со времен Пушкина и Лермонтова рус-

ская поэма не знала такого прорыва.

екрасов радикально расширил рус-

ский поэтический словарь, тематику

и жанры отечественной лирики. Он

умудрился найти верный тон и стиль для

разговора о вещах, от которых поэзия пре-

жде пугливо отдергивалась. «Русские жен-

щины» – по сути пересказ французских

записок декабристки Волконской, изданных

лишь в XX веке. Но, весьма точно пересказы-

вая их фабулы, Некрасов находит новую ин-

тонацию, необычайно трогательную, гордую

и трагическую. Сцена, в которой Волконская,

«прежде чем мужа обнять, оковы к губам

приложила», вдохновляла миллионы чита-

телей вне зависимости от того, сочувствуют они декабризму или

нет: не в декабризме дело, а в способности достойно и солидарно

противостоять зверству. Со времен Пушкина и Лермонтова рус-

ская поэма не знала такого прорыва.


27

Вероятно, самый совершенный роман, когда-либо

написанный, – не зря Толстой тратил на него

все силы в лучшее свое время, каковым ему

представлялся период от 45 до 50 лет. Параллельная

история двух семей – созидающейся и распадающей-

ся. Панорама России семидесятых, в которой реформы

едва начались и уже увязли. История женщины, ре-

шившей выбрать другой путь и погибшей в этой безна-

дежной попытке, – и страны, в которой попытка жить

иначе закончилась таким же разочарованием и крахом.

Множество точно проведенных лейтмотивов, лучшие в

мировой прозе описания неизбежных семейных драм и

праздников: измен, родов, смертей, свадеб. Подспудное

движение могучей авторской мысли, которая, однако,

нигде не выходит на поверхность – тут Толстой вообще

обходится без авторских отступлений… Все это пре-

вращает «Анну Каренину» в литературный шедевр, в

книгу, которая утешает и гармонизирует любого чита-

теля, показывая ему его собственную жизнь с высоты

толстовского всевидящего взгляда.

А кто прав – преступная жена Анна или добрый

семьянин Левин, тоже чуть не покончивший с собой на

пике счастья, – нам судить не дано: «Мне отмщение, и

Аз воздам».

Лев Толстой

АННА КАРЕНИНА (1877)

Говорят, что других любят за их недостатки, а я ненавижу

его за его достоинства. Это не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится.

когда читать Во всяком возрасте и настроении, но лучше всего –

в состоянии дисгармонии и внутренней тревоги. Толстой

незаметно настраивает душу и улучшает Вселенную вокруг.


Внешность Анны Карениной

срисована с дочери Пушкина

Марии Гартунг, Анне досталось и ее

любимое лиловое платье, и ожерелье

крупного жемчуга.


28

Золя задумал – и осуществил – невероятное: двад-

цатитомную хронику одной семьи Ругонов – Мак-

каров, в истории которой отразились все драмы

Второй империи. Ругоны воплощают здравый смысл,

карьеризм, приспособленчество, здоровье и хитрость;

Маккары – авантюризм, преступные наклонности,

нервность, талант и наследственное безумие. Гигант-

ская сага касается решительно всего: тут есть романы

о крестьянстве, о войне, о богачах, городских низах, ху-

дожниках и проститутках, и все это описано жестоко, с

небывалой мерой откровенности (Золя считают отцом

натурализма, он не стеснялся самых грязных деталей),

но и со страстью, патетикой, со всем пылом француз-

ских «проклятых поэтов», тоже любивших воспевать

мерзость и разложение.

Золя – не фотограф, он – поэт, страсть и напор его

прозы исключительны. В «Карьере Ругонов» всё только

завязывается. Это история подростковой любви, недолго-

го счастья Сильвера и Мьетты, которые принадлежат

к числу обаятельнейших героев французской прозы.

Первые десять страниц романа – описание пустыря

св. Митра, буйного сада, разросшегося на кладбище, –

свидетельство уникального мастерства Золя: пейзаж,

а ни минуты не скучно. Смерть, страсть, грязь, одержи-

мость, безумие, инстинкт, азарт – вот Золя; «Карьера Ру-

гонов» – идеальная книга для подростка, в котором про-

сыпаются и чувственность, и чувствительность, и талант.

Эмиль Золя

КАРЬЕРА РУГОНОВ(1871)

Древние мертвецы страстно

призывали его.

когда читать Читать в отрочестве, в состоянии первой влюбленности;

ничего не пропускать – да и не захочется.


В 1898 году Золя написал президенту республики открытое

письмо «Я обвиняю», в котором поддерживал Альфреда

Дрейфуса, несправедливо обвиненного в шпионаже, и

разоблачал армейских руководителей, сфабриковавших дело.

За это он сам был осужден на год тюрьмы «за клевету» и

вынужден был скрываться в Англии до 1900 года.


29

Лучший роман Достоевского – в нем идеально

сбалансированы прогрессирующая авторская

маниакальность и тончайшее понимание законов

искусства, присущее нервным и взрывным натурам.

Стремительно развивающееся, неуловимо ускоряющее-

ся действие, великолепные портреты русских праведни-

ков и безумцев, небывалый герой – сверхчеловек Став-

рогин, в котором дремлют великие силы, а делать с ними

нечего, – все это превращает «Бесов» в феноменальный

калейдоскоп прозрений, преступлений и апокалиптиче-

ских видений.

В основе сюжета – дело об убийстве студента Иванова:

радикальный заговорщик Нечаев хотел повязать свой

кружок кровью и приказал убить отступника. В романе

жертвой заговорщиков становится Шатов – это самый

откровенный и яркий автопортрет Достоевского; про-

рочество о вожде русской революции – страшном, рас-

четливом и неутолимо злобном Петруше Верховенском

– сбылось в точности, словно Достоевский в собственных

видениях увидел Ленина. Главной же догадкой оказалась

мысль эпизодического персонажа – Шигалева: «Из без-

граничной свободы выйдет безграничный деспотизм».

Многие годы считалось, что Достоевский оклеветал

идею революции, – лишь потом стало ясно, что подпо-

лье кладет на подпольщиков неснимаемый отпечаток

и победа их оборачивается местью всему миру. Он

первым увидел и вывел тип русского разрушителя,

которого некому остановить и просветить. Что Достоев-

ский пытается противопоставить ему – каждый поймет

по-своему. Обязательно читать пропущенную главу

«У Тихона» – ее при первой публикации не пропустил

издатель, но без нее многое непонятно.

Федор Достоевский

БЕСЫ (1872)

Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?

когда читать Особенно полезно в смутные

времена. Некоторым кажется, что

причины неудач любых революций

– чисто технические. Это ошибка,

ох какая ошибка.


Альбер Камю написал по мотивам романа пьесу

«Одержимые», по которой Анджей Вайда в 1988 году снял во

Франции самый известный из своих поздних фильмов.


30

Фолкнер считал, что вся американская проза

вышла из романа Твена о Гекльберри Финне;

так ли это – вопрос, но жанр романа-путеше-

ствия, в котором написано множество американских

шедевров, пошел отсюда. Странствие маленького бро-

дяги, который сбежал от усыновительницы вместе с

ее слугой-негром, пробирающимся в свободный штат,

превращается в почти библейский путь из рабства к

свободе. Жизнь великой реки Миссисипи, по которой

шныряют пароходы, баржи, плоты, на которой в ночи

перекликаются и перемигиваются случайные по-

путчики, – лучшее воспоминание Твена, и читатель

тоже никогда не забудет сочетание воли, покоя и риска, которым дышит тут каждая

страница. Плюс ко всему это необычайно смешная книга – чего стоят герцог и дофин с

их представлением «Королевский жираф». Все главные герои американского романа –

простоватые фермеры, готовые помочь любому чужаку и до

полусмерти избить его же, пуританки-квакерши в чепцах,

бродячие авантюристы – впервые появились у Твена: в его

прозе провинциальная Америка увидела себя – и до сих пор

предпочитает смотреть на себя его глазами.

Марк Твен ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА (1884)

Герцог поднял занавес, и король выскочил из-за кулис совсем голый.

когда читать Когда вокруг ругают Америку (причем ругают обычно те,

кто при первой возможности покупает там квартиру), полезно

перечитать, чтобы вспомнить, какая она на самом деле.


В американском городе Ганнибал, где родился Марк Твен,

героям книги установлен памятник. Через плечо Гека перекинута

дохлая кошка, которую он держит за хвост.


31

Самая увлекательная, глубокая и сложная

повесть Чехова, написанная на пике мастер-

ства. Развитие вечной русской темы сверх-

человека, каковым считает себя зоолог фон Корен,

и лишнего человека, которым оказывается эгоцен-

трик и нытик Лаевский. Самый обаятельный образ

священнослужителя в русской литературе, которой

вообще-то по этой части не везет, – молодой добрый

дьякон, всех в итоге спасающий. Убийственная паро-

дия на все русские споры о смысле жизни, заканчи-

вающиеся дуэлями, и все дуэли, заканчивающиеся

ничем. Выше любых убеждений и слов оказывается

милосердие, сильнее любви – терпение.

Чехов тоже утешитель: рядом с кошмарами обы-

денности, с героями, в которых мы узнаем себя, и

всеми их бессмысленными взаимными мучитель-

ствами расположен мощный источник света – ав-

торский сострадательный и вместе с тем насмеш-

ливый взгляд. Бессмысленно все, чему мы придаем

значение, а важно только... Вот это единственное,

что важно, и составляет смысл «Дуэли», но даже

лаконичнейшему Чехову, чтобы рассказать об этом,

понадобилось 130 страниц.

амая увлекательная, глубокая и сложная

повесть Чехова, написанная на пике мастер-

ства. Развитие вечной русской темы сверх-

человека, каковым считает себя зоолог фон Корен,

и лишнего человека, которым оказывается эгоцен-

трик и нытик Лаевский. Самый обаятельный образ

священнослужителя в русской литературе, которой

вообще-то по этой части не везет, – молодой добрый

дьякон, всех в итоге спасающий. Убийственная паро-

дия на все русские споры о смысле жизни, заканчи-

вающиеся дуэлями, и все дуэли, заканчивающиеся

ничем. Выше любых убеждений и слов оказывается

милосердие, сильнее любви – терпение.

Чехов тоже утешитель: рядом с кошмарами обы-

денности, с героями, в которых мы узнаем себя, и

всеми их бессмысленными взаимными мучитель-

ствами расположен мощный источник света – ав-

торский сострадательный и вместе с тем насмеш-

ливый взгляд. Бессмысленно все, чему мы придаем

значение, а важно только... Вот это единственное,

что важно, и составляет смысл «Дуэли», но даже

лаконичнейшему Чехову, чтобы рассказать об этом,

понадобилось 130 страниц.

Антон Чехов

ДУЭЛЬ (1891)

А вот у меня есть дядька-поп, так тот так верит, что когда в засуху

идет в поле дождя просить, то берет с собой дождевой зонтик и кожаное

пальто, чтобы его на обратном пути дождик не промочил. Вот это вера!

когда читать Особенно хорошо читать, когда вам кажется, что ваша жизнь

безнадежно запуталась. Полезно также тем, кто очень сильно

ненавидит кого-либо, так ненавидит, что, кажется, сожрал бы.


Чехов легко начал писать

рассказ, но к концу устал и

испытывал страшную неуверенность

в себе: «... Какой ужас! Мне нужно

переписывать его! А не переписывать

нельзя, ибо черт знает что напутано».


32

Мопассан – гений короткой новеллы, сочетающей

смешное и страшное. Комическая сторона тра-

гедии, ужасная подоплека анекдота – его тема,

здесь ему нет равных. Издевка и сентиментальность,

умиление и проклятие у него всегда соседствуют и ча-

сто сливаются; детское изумление перед человеческой

природой, в которой высокое так неотделимо от низкого,

не покидает его никогда. Никто до Мопассана не писал

о любви так откровенно – но откровенность, конечно,

не сводится к физиологии: она в том, что Мопассан с

редкой отвагой заговорил о человеческой природе, в ко-

торой животное и божественное неотличимы и нередко

подменяют друг друга.

«Сказки дня и ночи» – название одного из лучших

сборников Мопассана – идеальное жанровое определе-

ние его новелл. Страшные сны, кровавые преступления,

извращения и предательства соседствуют у него с ве-

селыми зарисовками деревенского идиотизма и город-

ского распутства, с рассказами о триумфальной силе

простоты и верности. Вдобавок он – один из немногих,

кто умел приковывать взгляд читателя к книге: вос-

хищаешься или негодуешь, а все равно не оторвешься.

опассан – гений короткой новеллы, сочетающей

смешное и страшное. Комическая сторона тра-

гедии, ужасная подоплека анекдота – его тема,

здесь ему нет равных. Издевка и сентиментальность,

умиление и проклятие у него всегда соседствуют и ча-

сто сливаются; детское изумление перед человеческой

природой, в которой высокое так неотделимо от низкого,

не покидает его никогда. Никто до Мопассана не писал

о любви так откровенно – но откровенность, конечно,

не сводится к физиологии: она в том, что Мопассан с

редкой отвагой заговорил о человеческой природе, в ко-

торой животное и божественное неотличимы и нередко

подменяют друг друга.

«Сказки дня и ночи» – название одного из лучших

сборников Мопассана – идеальное жанровое определе-

ние его новелл. Страшные сны, кровавые преступления,

извращения и предательства соседствуют у него с ве-

селыми зарисовками деревенского идиотизма и город-

ского распутства, с рассказами о триумфальной силе

простоты и верности. Вдобавок он – один из немногих,

кто умел приковывать взгляд читателя к книге: вос-

хищаешься или негодуешь, а все равно не оторвешься.

когда читать Мопассан лучше всего усваивается во время сильной

влюбленности или во время тяжелых приступов страха

смерти; собственно, это и есть два его главных состояния.


В один из рассказов Мопассан перенес личную историю. По

сюжету один депутат хлопочет о том, чтобы мужа его любовницы

наградили орденом Почетного легиона. Сохранилась копия

письма с подобной просьбой, которое Мопассан, увлеченный

несвободной дамой, отправил на имя одного из министров.

Разве ж я знала, что от этого бывают дети!

Ги де Мопассан

НОВЕЛЛЫ (1883–1891)


33

Стивенсон (он прожил 44 года) написал очень много,

во всех жанрах, от баллады до романа ужасов, но

в последнее время короткая повесть о добром док-

торе Джекиле и его ужасном двойнике Хайде обогнала в

смысле популярности даже такие его хиты, как «Остров

сокровищ» и повести о принце Флоризеле. История о

раздвоении личности Джекила, научившегося превра-

щаться в чудовище и тем изгонять из себя тайный порок,

– экранизировалась раз тридцать. Давно служит образ-

цом литературы ужасов и при этом несет в себе столь

необычный и неожиданный смысл, что споры о ней не затихают по сей день. Прежде всего

– это очень классно придумано и написано; но кроме того – это

дерзкая попытка ответить на вечный вопрос, может ли человек

справиться с собственными демонами или их изгнание грозит

ему полным распадом личности? Джекил и Хайд связаны тес-

нее, чем думают, и не могут обходиться друг без друга. Свиде-

тели их взаимного превращения на глазах седеют, читатели

этой истории не могут спокойно уснуть.

Роберт Стивенсон

СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ДОКТОРА ДЖЕКИЛА И МИСТЕРА ХАЙДА

(1886) Моя жизнь сокрушена до самых ее

корней, сон покинул меня, дни и ночи меня стережет смертоносный ужас, и я чувствую, что дни мои сочтены и я скоро умру, и все же я умру, не веря.


Первую рукопись «Странной

истории доктора Джекила и мистера

Хайда» Роберта Стивенсона сожгла

его жена. Говорят, она посчитала

такой сюжет недостойным писателя.

Тем не менее больной туберкулезом

муж за три дня заново написал

книгу, которая стала бестселлером и

позволила расплатиться с долгами.


Если вы решили,

что можно кое в чем

сделать себе уступку,

а потом покаяться и

заслужить спокойствие

честной жизнью, –

перечитайте на всякий

пожарный.


34

Страшная сказка о безнравственном красавце,

который продал душу дьяволу: в результате

собственная его молодость и красота остались

неуязвимы для времени и порока, а старел и обретал

все черты злобного монстра его портрет, созданный

близким другом. Уайльд писал на гармоничном, ясном

и музыкальном языке, и так же гармонично и ясно

было его детски-чистое мировоззрение: художник с

репутацией порочного эстета, он был прежде всего

добр и душевно здоров.

Книга его больше всего похожа на сказки Андерсе-

на – прежде всего сочетанием доброты и жестокости;

прибавьте к этому прелестные афоризмы и парадоксы,

великолепные пейзажи

и врожденное чувство

ритма, который в прозе

еще и поважней, чем в

поэзии. Мысль уайль-

довской сказки, однако,

не так-то прозрачна и

очевидна, как кажет-

ся, и каждый прочтет

эту притчу по-своему.

Правда, чувство невы-

носимой грусти объеди-

нит всех, кто дочитает

до последней фразы: «И

только по перстням на

его руках слуги узнали

его».

трашная сказка о безнравственном красавце,

который продал душу дьяволу: в результате

собственная его молодость и красота остались

неуязвимы для времени и порока, а старел и обретал

все черты злобного монстра его портрет, созданный

близким другом. Уайльд писал на гармоничном, ясном

и музыкальном языке, и так же гармонично и ясно

было его детски-чистое мировоззрение: художник с

репутацией порочного эстета, он был прежде всего

добр и душевно здоров.

Книга его больше всего похожа на сказки Андерсе-

на – прежде всего сочетанием доброты и жестокости;

прибавьте к этому прелестные афоризмы и парадоксы,

великолепные пейзажи

и врожденное чувство

ритма, который в прозе

еще и поважней, чем в

поэзии. Мысль уайль-

довской сказки, однако,

не так-то прозрачна и

очевидна, как кажет-

ся, и каждый прочтет

эту притчу по-своему.

Правда, чувство невы-

носимой грусти объеди-

нит всех, кто дочитает

до последней фразы: «И

только по перстням на

его руках слуги узнали

его».

Оскар Уайльд

ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ

(1891)

Высокоразвитый интеллект уже сам по себе некоторая

аномалия, он нарушает гармонию лица.


Один из самых востребованных

кинематографом романов.

Его экранизировали 25 раз.

когда читать Лучшее средство

от нарциссизма в любых формах,

от восхищения своей внешностью

до уверенности в своем уме.


35

Нобелевский лауреат, самый известный и влия-

тельный британский поэт на рубеже веков, воен-

ный журналист, влюбленный в Индию колониза-

тор, создатель легенды о Маугли и сказки о любопытном

слоненке, универсально одаренный художник, прозаик,

сочинитель баллад и любовной лирики, хилый и болез-

ненный книжный мальчик, превратившийся в железно-

го воина, певец Бремени Белых и знаток тайн Востока,

– Киплинг может нравиться или не нравиться (второе,

кстати, встречается очень редко), но в плен вас берет

всегда. Вы не оторветесь от его книг и не скоро от них от-

делаетесь. Солдат Империи, которому после индийских

и афганских приключений «Мать-Отчизна не мила», он

одержим любовью-ненавистью к этим чуждым землям,

которым никто и никогда не сумеет навязать свой закон.

А уж «Книга джунглей» – цикл рассказов о мальчике,

усыновленном волчьей стаей – стала любимейшим дет-

ским чтением во всем мире: ничье детство нельзя уже

представить без Шер-Хана, Багиры и Балу.

Стихи Киплинга оказали гигантское влияние на всю

поэзию ХХ века, который непрестанно воевал: хриплые

«Казарменные баллады», солдатские и матросские

песни о подвиге, тоске и похоти породили целое литера-

турное направление – от африканских стихов Гумилева

и азиатских баллад Луговского до битловского «Клуба

одиноких сердец сержанта Пеппера».

обелевский лауреат, самый известный и влия-

тельный британский поэт на рубеже веков, воен-

ный журналист, влюбленный в Индию колониза-

тор, создатель легенды о Маугли и сказки о любопытном

слоненке, универсально одаренный художник, прозаик,

сочинитель баллад и любовной лирики, хилый и болез-

ненный книжный мальчик, превратившийся в железно-

го воина, певец Бремени Белых и знаток тайн Востока,

– Киплинг может нравиться или не нравиться (второе,

кстати, встречается очень редко), но в плен вас берет

всегда. Вы не оторветесь от его книг и не скоро от них от-

делаетесь. Солдат Империи, которому после индийских

и афганских приключений «Мать-Отчизна не мила», он

одержим любовью-ненавистью к этим чуждым землям,

которым никто и никогда не сумеет навязать свой закон.

А уж «Книга джунглей» – цикл рассказов о мальчике,

усыновленном волчьей стаей – стала любимейшим дет-

ским чтением во всем мире: ничье детство нельзя уже

представить без Шер-Хана, Багиры и Балу.

Стихи Киплинга оказали гигантское влияние на всю

поэзию ХХ века, который непрестанно воевал: хриплые

«Казарменные баллады», солдатские и матросские

песни о подвиге, тоске и похоти породили целое литера-

турное направление – от африканских стихов Гумилева

и азиатских баллад Луговского до битловского «Клуба

одиноких сердец сержанта Пеппера».

когда читать Когда потянет в дальние страны. То, что нас туда манит,

осталось только в книгах, в том числе у Киплинга.


В оригинальном произведении

«Книга джунглей» Багира – персонаж

мужского пола. Русские переводчики

поменяли Багире пол, скорее всего

потому, что слово «пантера» –

женского рода.

Мы одной крови, ты и я.

Редьярд Киплинг

КНИГА ДЖУНГЛЕЙ (1895)

СТИХОТВОРЕНИЯ (1890–1932)


36

Мережковский, вероятно, самый умный отече-

ственный прозаик рубежа веков, так называемо-

го Серебряного века, почему его и стараются не

читать: читателю он не льстит. Третья часть его трилогии

«Христос и Антихрист» – роман об императоре Петре и

его злосчастном сыне Алексее – содержит самую страш-

ную правду о русской государственности и официальной

церкви: они в своем союзе предали Христа и строят цар-

ство антихриста. Но если даже не принимать в расчет эту

концепцию Мережковского, для которого ничего не было

страшней автократического государства и официальной

духовности, – он написал превосходный исторический

роман, с живыми и убедительными героями, множеством

уникальных подробностей и замечательно точным пони-

манием русского старообрядчества.

Алексей Н. Толстой широко воспользовался этой

книгой для своего романа о Петре, но его книга превра-

тилась в набор ярких исторических картинок: плоть

истории он чувствует, а дух, который так явственно

дышит в романе Мережковского, ему недоступен. Ув-

лекательное историческое чтение, образцовый роман и

грозное предупреждение.

ережковский, вероятно, самый умный отече-

ственный прозаик рубежа веков, так называемо-

го Серебряного века, почему его и стараются не

читать: читателю он не льстит. Третья часть его трилогии

«Христос и Антихрист» – роман об императоре Петре и

его злосчастном сыне Алексее – содержит самую страш-

ную правду о русской государственности и официальной

церкви: они в своем союзе предали Христа и строят цар-

ство антихриста. Но если даже не принимать в расчет эту

концепцию Мережковского, для которого ничего не было

страшней автократического государства и официальной

духовности, – он написал превосходный исторический

роман, с живыми и убедительными героями, множеством

уникальных подробностей и замечательно точным пони-

манием русского старообрядчества.

Алексей Н. Толстой широко воспользовался этой

книгой для своего романа о Петре, но его книга превра-

тилась в набор ярких исторических картинок: плоть

истории он чувствует, а дух, который так явственно

дышит в романе Мережковского, ему недоступен. Ув-

лекательное историческое чтение, образцовый роман и

грозное предупреждение.

когда читать Когда кажется, что история – темный хаос без всякого

внутреннего закона.


Начиная с 1914 года Мережковский неоднократно

претендовал на Нобелевскую премию. И чуть не получил ее в

1933 году. Но Бунин оказался более удачливым и стал первым

русским писателем, получившим Нобеля.

Страшная легкость

и пустота были в сердце – не то

отчаянная трусость, не то отчаянная

дерзость.

Дмитрий Мережковский

ПЕТР И АЛЕКСЕЙ(1905)


37

Андреев полагал, что действие идеальной пьесы

должно разворачиваться в уме персонажа (он

называл это «панпсихическим театром»). Его

символистские драмы, где в два часа сценического

действия успевает уместиться вся жизнь человека

«с его темным началом и темным концом», – многим

казались дурновкусными, и все-таки более мощного

драматурга в русском ХХ веке не было. Да, у Андре-

ева много пафоса, и он болезненно сосредоточен на

темной стороне жизни, и герои его абстрактны, а все-

таки при чтении – не говорю уж о просмотре – «Жиз-

ни человека» у читателя часто щекочет в горле.

Что до «Черных масок» – здесь прием проведен

гениально: мы до самого конца так и не понимаем, что

черные гости на балу герцога Лоренцо – его черные

мысли, а пожар в замке – его безумие. Это здорово

придумано и сделано сильной рукой настоящего теа-

трального писателя, умело рассчитывающего эффек-

ты. Да и у кого не бывает «андреевских» настроений,

когда весь мир кажется сумасшедшим домом? После

его сочинений оглянуться вокруг бывает и приятно, и

утешительно.

ндреев полагал, что действие идеальной пьесы

должно разворачиваться в уме персонажа (он

называл это «панпсихическим театром»). Его

символистские драмы, где в два часа сценического

действия успевает уместиться вся жизнь человека

«с его темным началом и темным концом», – многим

казались дурновкусными, и все-таки более мощного

драматурга в русском ХХ веке не было. Да, у Андре-

ева много пафоса, и он болезненно сосредоточен на

темной стороне жизни, и герои его абстрактны, а все-

таки при чтении – не говорю уж о просмотре – «Жиз-

ни человека» у читателя часто щекочет в горле.

Что до «Черных масок» – здесь прием проведен

гениально: мы до самого конца так и не понимаем, что

черные гости на балу герцога Лоренцо – его черные

мысли, а пожар в замке – его безумие. Это здорово

придумано и сделано сильной рукой настоящего теа-

трального писателя, умело рассчитывающего эффек-

ты. Да и у кого не бывает «андреевских» настроений,

когда весь мир кажется сумасшедшим домом? После

его сочинений оглянуться вокруг бывает и приятно, и


Леонид Андреев

ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА (1906) ЧЕРНЫЕ МАСКИ (1908)

Весь мрак ночи превратился в живые существа, и отовсюду они идут сюда. Запирайте двери.


«Жизнь человека» Леонид Андреев посвятил памяти своей

жены Александры Михайловны. Она умерла в Берлине 28 ноября

1906 года от послеродовой горячки. Андреев так любил жену,

что был близок к самоубийству. Залечивать душевные раны он

уехал на Капри к Горькому.

когда читать Когда чувство безнадежности

и отчаяния никак не может

достигнуть верхней точки, чтобы

пойти уже на спад. Достигнет.


38

Лучший роман английского памфлетиста, фантаста,

сатирика и эссеиста, чей патер Браун остается

одним из самых очаровательных детективов в

мировой литературе «Человек, который был Четвергом»

– роман-сон, фантастический гротеск о герое, решившем

противостоять силам зла. Чувствуя, что революционеры,

анархисты и смутьяны всех мастей скоро возьмут власть

в мире, герой записывается в политическую полицию. Его

направляют в качестве полицейского агента в тайную орга-

низацию, члены которой берут имена в честь дней недели.

Он становится Четвергом и готовится разоблачать се-

мерку, но постепенно замечает, что все революционеры в кружке как-то уж очень странно

себя ведут... Пересказывать этот упоительный кошмар, всегда смешной, страшный и непред-

сказуемый (хотя о смысле всего происходящего мы начинаем догадываться почти сразу),

– бессмысленно. Эта книга – в конгениальном русском переводе Натальи Трауберг – дарит

читателю редчайший дар счастья от взаимопонимания с ум-

ным, дальновидным и гармоничным собеседником. Лучшая

проповедь в защиту традиционной морали и здравого смысла,

произнесенная в самом начале века, почти уничтожившего эти

понятия.

учший роман английского памфлетиста, фантаста,

сатирика и эссеиста, чей патер Браун остается

одним из самых очаровательных детективов в

мировой литературе «Человек, который был Четвергом»

– роман-сон, фантастический гротеск о герое, решившем

противостоять силам зла. Чувствуя, что революционеры,

анархисты и смутьяны всех мастей скоро возьмут власть

в мире, герой записывается в политическую полицию. Его

направляют в качестве полицейского агента в тайную орга-

низацию, члены которой берут имена в честь дней недели.

Он становится Четвергом и готовится разоблачать се-

мерку, но постепенно замечает, что все революционеры в кружке как-то уж очень странно

себя ведут... Пересказывать этот упоительный кошмар, всегда смешной, страшный и непред-

сказуемый (хотя о смысле всего происходящего мы начинаем догадываться почти сразу),

– бессмысленно. Эта книга – в конгениальном русском переводе Натальи Трауберг – дарит

читателю редчайший дар счастья от взаимопонимания с ум-

ным, дальновидным и гармоничным собеседником. Лучшая

проповедь в защиту традиционной морали и здравого смысла,

произнесенная в самом начале века, почти уничтожившего эти

понятия.

Бедные иногда бунтовали против плохих властей, богатые всегда

бунтовали против всяких.

Гилберт К. Честертон

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ БЫЛ ЧЕТВЕРГОМ (1908)

когда читать Когда вдруг с ужасом заметите, что готовы поверить

в теорию заговора.


Гилберт Кийт Честертон был не только журналистом,

писателем, но еще и известным христианским мыслителем.

За что был произведен в рыцари-командоры со звездой

ватиканского ордена Святого Григория Великого. Это папский

рыцарский орден.


39

Главный роман русского модернизма, единствен-

ное, что можем мы предъявить, соревнуясь с

Джойсом, Кафкой и Прустом. Белый всю жизнь

искал синтез поэзии и прозы. В «Петербурге» он по-

дошел к решению этой задачи ближе, чем когда-ли-

бо. Изложенная ритмической прозой история отца и

сына Аблеуховых – отец-сановник, сын-террорист,

дело происходит во время первой русской революции

– содержит главные пророчества о судьбах страны;

великолепно подобранные сквозные темы – красное

маскарадное домино, новые визиты Медного всадника,

переодевания и провокации – превращают роман в эн-

циклопедию местных фобий и навязчивых идей.

По существу это книга о провокаторстве, любимой

местной забаве, – обе борющиеся стороны очень уж

отвратительны, и только провокатор что-то понимает.

Но уследить за сюжетом почти невозможно – так много

у Белого кошмарных снов, горячечного бреда и наме-

ренной путаницы. Лучше читать, не особо вдумываясь,

– просто следя за проплывающими перед тобой бре-

довыми видениями: есть Петербург Адмиралтейства

и Летнего сада, пушкинский «град Петров», – а есть

столица российского мо’рока, увиденная Белым со всем

гениальным провидением историка и математика.

лавный роман русского модернизма, единствен-

ное, что можем мы предъявить, соревнуясь с

Джойсом, Кафкой и Прустом. Белый всю жизнь

искал синтез поэзии и прозы. В «Петербурге» он по-

дошел к решению этой задачи ближе, чем когда-ли-

бо. Изложенная ритмической прозой история отца и

сына Аблеуховых – отец-сановник, сын-террорист,

дело происходит во время первой русской революции

– содержит главные пророчества о судьбах страны;

великолепно подобранные сквозные темы – красное

маскарадное домино, новые визиты Медного всадника,

переодевания и провокации – превращают роман в эн-

циклопедию местных фобий и навязчивых идей.

По существу это книга о провокаторстве, любимой

местной забаве, – обе борющиеся стороны очень уж

отвратительны, и только провокатор что-то понимает.

Но уследить за сюжетом почти невозможно – так много

у Белого кошмарных снов, горячечного бреда и наме-

ренной путаницы. Лучше читать, не особо вдумываясь,

– просто следя за проплывающими перед тобой бре-

довыми видениями: есть Петербург Адмиралтейства

и Летнего сада, пушкинский «град Петров», – а есть

столица российского мо’оорока, увиденная Белым со всем ’

гениальным провидением историка и математика.

когда читать Лучше всего в Петербурге или просто в скверную погоду,

когда все кажется немного потусторонним.


Владимир Набоков считал

роман «Петербург» «лучшим

романом 20 века после «Улисса».

А Пастернак писал, что «Джеймс

Джойс – ученик Андрея Белого».

Будут, будут те темные тени

следовать по пятам незнакомца, как и сам незнакомец непосредственно

следует за сенатором; будет, будет престарелый сенатор гнаться и за

тобою, читатель, в своей черной карете: и его отныне ты не забудешь вовек!

Андрей Белый

ПЕТЕРБУРГ (1914)


40

Блок – лучший русский поэт ХХ века, что при-

знавалось практически всеми современниками:

объяснить, почему это так, почти невозможно.

Детская простота, музыкальность, бесконечное разно-

образие размеров, универсальность, небывалая пря-

мота и честность – все это ничего не говорит о Блоке,

последнем представителе древнего и славного рода,

который сочетает в себе все черты благородного и тра-

гического вырождения. Он все понимает – и ничего

не может сделать; чувствует великие перемены – но

сознает, что они станут его гибелью. Завороженность

стихией, катастрофой, проклятие миру глухих и до-

вольных – всё это тоже Блок, и тоже не главное в нем.

Блок – поэт-транслятор, вечно прислушивающийся

к музыке и голосам тех сфер, в которых и происходит

все самое главное – на земле мы видим лишь бледные

отражения тех событий; когда там наступает молчание

или звуки перестают быть слышны – он молчит или вос-

производит белый шум.

Современникам не зря казалось, что Блок понимает

все – но искать у него совета было бессмысленно. Его

стихи понятны не всегда, а лишь на великих историче-

ских переломах или в таинственное время, им предше-

ствующее. Так лунные буквы у Толкиена видны лишь

в определенной фазе луны. Блок – это не про любовь,

не про весну и не про революцию, а про то главное, при-

сутствие чего мы всегда ощущаем в мире – и никогда не

можем назвать его по имени.

лок – лучший русский поэт ХХ века, что при-

знавалось практически всеми современниками:

объяснить, почему это так, почти невозможно.

Детская простота, музыкальность, бесконечное разно-

образие размеров, универсальность, небывалая пря-

мота и честность – все это ничего не говорит о Блоке,

последнем представителе древнего и славного рода,

который сочетает в себе все черты благородного и тра-

гического вырождения. Он все понимает – и ничего

не может сделать; чувствует великие перемены – но

сознает, что они станут его гибелью. Завороженность

стихией, катастрофой, проклятие миру глухих и до-

вольных – всё это тоже Блок, и тоже не главное в нем.

Блок – поэт-транслятор, вечно прислушивающийся

к музыке и голосам тех сфер, в которых и происходит

все самое главное – на земле мы видим лишь бледные

отражения тех событий; когда там наступает молчание

или звуки перестают быть слышны – он молчит или вос-

производит белый шум.

Современникам не зря казалось, что Блок понимает

все – но искать у него совета было бессмысленно. Его

стихи понятны не всегда, а лишь на великих историче-

ских переломах или в таинственное время, им предше-

ствующее. Так лунные буквы у Толкиена видны лишь

в определенной фазе луны. Блок – это не про любовь,

не про весну и не про революцию, а про то главное, при-

сутствие чего мы всегда ощущаем в мире – и никогда не

можем назвать его по имени.

когда читать Сейчас самое время.


Всеволод Иванов вспоминал о разговоре

с адмиралом Колчаком, который говорил

писателю: «Горький и в особенности Блок –

талантливы. Очень, очень талантливы… И все же

обоих, когда возьмем Москву, придется повесить».

В белом венчике из роз –

Впереди – Исус Христос.

Александр БлокЛИРИКА (1902–1921)


41

Если считать главной заслугой писателя создание

убедительного, бессмертного литературного героя

– Дойл безусловно заслужил место в литератур-

ной элите. Он первым превратил детектив в высокую

литературу, создав Холмса – лучшего сыщика всех

времен и народов. Он первым догадался, что чем дальше

разнесены между собой приметы преступления, чем

они несовместимей – тем страшней: пять зернышек

апельсина в конверте оказываются предупреждением

об убийстве, детский рисунок на солнечных часах – ро-

ковой угрозой, пестрая лента – смертоносной змеей.

Но за всеми этими деталями и блистательными сю-

жетами, за точно рассчитанной атмосферой, за всеми

этими лондонскими глухими переулками и шотланд-

скими торфяными болотами стоит нечто гораздо более

значительное, нежели просто литературное мастер-

ство. Дойл – это еще и мировоззрение, абсолютная вера

в торжество разума, в обусловленность всего таин-

ственного конкретными и ясными причинами. Дойл и

Холмс – рыцари чести и ума, отметающие любую ложь

и приблизительность; их правда – ответственность и

знание. Тем изумительнее, что в свободное от литера-

туры время Дойл был увлеченным спиритом: видимо,

недостаток чудесного в жизни все же тяготил его.

сли считать главной заслугой писателя создание

убедительного, бессмертного литературного героя

– Дойл безусловно заслужил место в литератур-

ной элите. Он первым превратил детектив в высокую

литературу, создав Холмса – лучшего сыщика всех

времен и народов. Он первым догадался, что чем дальше

разнесены между собой приметы преступления, чем

они несовместимей – тем страшней: пять зернышек

апельсина в конверте оказываются предупреждением

об убийстве, детский рисунок на солнечных часах – ро-

ковой угрозой, пестрая лента – смертоносной змеей.

Но за всеми этими деталями и блистательными сю-

жетами, за точно рассчитанной атмосферой, за всеми

этими лондонскими глухими переулками и шотланд-

скими торфяными болотами стоит нечто гораздо более

значительное, нежели просто литературное мастер-

ство. Дойл – это еще и мировоззрение, абсолютная вера

в торжество разума, в обусловленность всего таин-

ственного конкретными и ясными причинами. Дойл и

Холмс – рыцари чести и ума, отметающие любую ложь

и приблизительность; их правда – ответственность и

знание. Тем изумительнее, что в свободное от литера-

туры время Дойл был увлеченным спиритом: видимо,

недостаток чудесного в жизни все же тяготил его.

Артур Конан Дойл

ЗАПИСКИ О ШЕРЛОКЕ ХОЛМСЕ

(1890–1914)

Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот.


Конан Дойл в рассказах о Шерлоке Холмсе описал многие

методы криминалистики, которые были еще неизвестны

полиции. Среди них сбор окурков и сигаретного пепла,

идентификация пишущих машинок, разглядывание в лупу

следов на месте происшествия.

когда читать Лучше всего, когда много

свободного времени, потому что

оторваться будет трудно.


42

Лучший роман Моэма – замаскированная био-

графия Гогена, но дело, конечно, не в Гогене,

не в импрессионизме и даже не в пресловутой проблеме художника и морали, к

которой якобы сводится авторское противопоставление луны и гроша. Это роман даже

не о бесконечном обаянии гения, перед которым ничего не стоит никакая добродетель,

– но прежде всего о том, чем расплачивается человек, соревнуясь с Богом и желая хоть

в чем-то достичь абсолютного совершенства. Подлинно симфоническая проза, особенно

на последних пятидесяти страницах, – и все это очень по-моэмовски, с блистатель-

ными трезвыми характеристиками, строгостью формы, лаконизмом повествования,

с британской скрытностью и британской же тоской по бурной и страстной жизни, ко-

торая идет где-то в тропиках под южными жестокими небесами: ее всегда пытаются

колонизировать – и всегда отступают, потому что женщине,

природе и Богу никаких правил не навяжешь.

учший роман Моэма – замаскированная био-

графия Гогена, но дело, конечно, не в Гогене,

не в импрессионизме и даже не в пресловутой проблеме художника и морали, к

которой якобы сводится авторское противопоставление луны и гроша. Это роман даже

не о бесконечном обаянии гения, перед которым ничего не стоит никакая добродетель,

– но прежде всего о том, чем расплачивается человек, соревнуясь с Богом и желая хоть

в чем-то достичь абсолютного совершенства. Подлинно симфоническая проза, особенно

на последних пятидесяти страницах, – и все это очень по-моэмовски, с блистатель-

ными трезвыми характеристиками, строгостью формы, лаконизмом повествования,

с британской скрытностью и британской же тоской по бурной и страстной жизни, ко-

торая идет где-то в тропиках под южными жестокими небесами: ее всегда пытаются

колонизировать – и всегда отступают, потому что женщине,

природе и Богу никаких правил не навяжешь.

Преимущество людей артистического склада заключается в том, что друзья дают им повод для насмешек не только своим внешним видом или характером,

но и своими трудами.

Сомерсет Моэм

ЛУНА И ГРОШ(1919)


Перечитывайте, когда задумаетесь, что можно себе

прощать за талант, а что нельзя.


Сомерсет Моэм был весьма ироничным. По легенде,

перед смертью он сказал: «Умирать – скучное и безотрадное

дело. Мой вам совет – никогда этим не занимайтесь».


43

Говорят, что это очень сложная книга, – но больше

пугают. На самом деле «Улисс» – энциклопеди-

чески подробный и полный отчет об одном дне из

жизни двух дублинцев в 1904 году. Это роман о том, как

преломляются в частной жизни сюжеты мифов, как

любой из нас каждое утро отправляется в свою еже-

дневную одиссею. Попутно – это пародия на все стили

английской прозы; попутно – портрет Дублина, родного

города Джойса, со всеми его закоулками, площадями и

кабаками; попутно – история счастливой и безнадеж-

ной супружеской любви.

Джойс свободно, с несколько безбашенной легкостью

демонстрирует владение всеми приемами прозы – от

звукоподражания до ритмизации. «Улисс» – это и по-

эма, и драма, и сатирическое обозрение, великолепная

смесь жанров и техник, но при этом перед вами еще и

ода человеку, сколь угодно мелкому и заурядному, ко-

торый ежедневно проживает великую сказку о стран-

ствии и возвращении. Точность, наблюдательность,

глубина, остроумие, сострадание – всё, чего читатель

вправе требовать от литературы. И всё это с вечной

джойсовской пьяноватой насмешкой над любыми ус-

ловностями, правилами и над собой.

оворят, что это очень сложная книга, – но больше

пугают. На самом деле «Улисс» – энциклопеди-

чески подробный и полный отчет об одном дне из

жизни двух дублинцев в 1904 году. Это роман о том, как

преломляются в частной жизни сюжеты мифов, как

любой из нас каждое утро отправляется в свою еже-

дневную одиссею. Попутно – это пародия на все стили

английской прозы; попутно – портрет Дублина, родного

города Джойса, со всеми его закоулками, площадями и

кабаками; попутно – история счастливой и безнадеж-

ной супружеской любви.

Джойс свободно, с несколько безбашенной легкостью

демонстрирует владение всеми приемами прозы – от

звукоподражания до ритмизации. «Улисс» – это и по-

эма, и драма, и сатирическое обозрение, великолепная

смесь жанров и техник, но при этом перед вами еще и

ода человеку, сколь угодно мелкому и заурядному, ко-

торый ежедневно проживает великую сказку о стран-

ствии и возвращении. Точность, наблюдательность,

глубина, остроумие, сострадание – всё, чего читатель

вправе требовать от литературы. И всё это с вечной

джойсовской пьяноватой насмешкой над любыми ус-

ловностями, правилами и над собой.

когда читать Когда вы однажды возьмете эту

книгу и внезапно поймете, что вас не

пугает ее размер.


16 июня (день, когда

происходит действие

романа) в Дублине

отмечается Bloomsday

– День Блума, одного

из героев «Улисса».

Поклонники Джойса в этот

день совершают прогулки,

повторяющие маршруты

героев.

– Милое дело получается, – говорит Гражданин. –

Приезжают к нам в Ирландию всякие и клопов тут разводят.

Джеймс Джойс

УЛИСС (1921)


44

Куприна считают реалистом, а он был сказоч-

ником, верил в «святую ложь», любил пред-

ставлять жизнь не отработкой скучных ру-

тинных обязанностей, а праздником и чудом. «Звезда

Соломона» («Каждое желание») – захватывающая

история о тихом и порядочном молодом чиновнике,

внезапно получившем ключ от всемогущества. Иван

Цвет раскрыл древнюю тайну – и теперь в его руках

абсолютная власть над миром. Как распорядится этой

властью порядочный, но скромный, тихий, заурядный

человек? Что он сделает с миром – и от чего откажет-

ся? Так ли уж много весят на мировых весах доброта,

скромность и умерен-

ность?

Куприн – счастли-

в ы й ф а н т а з е р , у н и -

кальный рассказчик,

вечный ребенок, и его

повесть, написанная в

разгар Гражданской

войны, рассказывает

о ее соблазнах больше

иного реалистического

романа, хотя великая

смута там ни словом не

упомянута. Оторваться

невозможно, и при этом

все очень непросто – на

чьей стороне автор, не

угадаешь.

уприна считают реалистом, а он был сказоч-

ником, верил в «святую ложь», любил пред-

ставлять жизнь не отработкой скучных ру-

тинных обязанностей, а праздником и чудом. «Звезда

Соломона» («Каждое желание») – захватывающая

история о тихом и порядочном молодом чиновнике,

внезапно получившем ключ от всемогущества. Иван

Цвет раскрыл древнюю тайну – и теперь в его руках

абсолютная власть над миром. Как распорядится этой

властью порядочный, но скромный, тихий, заурядный

человек? Что он сделает с миром – и от чего откажет-

ся? Так ли уж много весят на мировых весах доброта,

скромность и умерен-

ность?

Куприн – счастли-

в ы й ф а н т а з е р , у н и -

кальный рассказчик,

вечный ребенок, и его

повесть, написанная в

разгар Гражданской

войны, рассказывает

о ее соблазнах больше

иного реалистического

романа, хотя великая

смута там ни словом не

упомянута. Оторваться

невозможно, и при этом

все очень непросто – на

чьей стороне автор, не

угадаешь.

когда читать Если желания вдруг начнут

исполняться одно за другим. Просто

чтобы не огорчаться, когда это

везение закончится..


У Куприна был культ физической силы,

склонность к азарту и риску. Он опускался в

водолазном костюме на морское дно, вместе с первым

русским летчиком Уточкиным летал на воздушном

шаре. А в 43 года вдруг начал учиться стильному

плаванию у мирового рекордсмена Романенко.

И тогда же, впервые, Цвет со

стыдом и страхом подумал о том, какое кровавое

безумие охватило бы весь мир, если

бы все человеческие желания обладали

способностью мгновенно

исполняться.

Александр Куприн

ЗВЕЗДА СОЛОМОНА (1920)

т

я

я


45

Литературное мастерство и обаяние Горького –

хотя это обаяние своеобразное и довольно мрач-

ное – держится на сочетании прицельно-точной

памяти на все самое отвратительное и абсолютно идеа-

листического представления о человеке и его будущем.

Горький вечно рыдает над тем, чем человек может быть

– и чем стал из-за собственной темноты и низости; изо-

бразительная мощь его поздней прозы сравнится разве

что с толстовской – но толстовской веры в человека у

него нет, есть подозрение, что человека надо отправить

в переплавку.

«Мамаша Кемских» – едва ли не самый сильный

из коротких русских рассказов ХХ века. «Заметки из

дневника» – набор воспоминаний о самых странных и

отвратительных человеческих уродствах, с которыми

автор столкнулся в своих бесконечных странствиях; за-

мысел книги – избавить память от всего накопившегося

в ней мусора. Это поиски новой манеры – более сухой и

четкой, безэмоциональной.

Не знаю, удалось ли Горькому выбросить из своей

памяти весь этот русский провинциальный ужас, но

читателю уж точно не удастся.

итературное мастерство и обаяние Горького –

хотя это обаяние своеобразное и довольно мрач-

ное – держится на сочетании прицельно-точной

памяти на все самое отвратительное и абсолютно идеа-

листического представления о человеке и его будущем.

Горький вечно рыдает над тем, чем человек может быть

– и чем стал из-за собственной темноты и низости; изо-

бразительная мощь его поздней прозы сравнится разве

что с толстовской – но толстовской веры в человека у

него нет, есть подозрение, что человека надо отправить

в переплавку.

«Мамаша Кемских» – едва ли не самый сильный

из коротких русских рассказов ХХ века. «Заметки из

дневника» – набор воспоминаний о самых странных и

отвратительных человеческих уродствах, с которыми

автор столкнулся в своих бесконечных странствиях; за-

мысел книги – избавить память от всего накопившегося

в ней мусора. Это поиски новой манеры – более сухой и

четкой, безэмоциональной.

Не знаю, удалось ли Горькому выбросить из своей

памяти весь этот русский провинциальный ужас, но

читателю уж точно не удастся.

Максим Горький МАМАША КЕМСКИХ (1923)

ЗАМЕТКИ ИЗ ДНЕВНИКА (1923)

Л. Н. Толстой тихонько спрашивал ящерицу: – Хорошо тебе, а? [...] И, осторожно оглянувшись вокруг, большой человек мира сего

сознался ящерице: – А мне – нехорошо.


Ежеутренний завтрак Горького состоял из двух яичных

желтков с лимонным соком и солью. Он утверждал, что это

замечательно стимулирует мозг, – и, судя по результатам, не

ошибался.

когда читать Практически идеальное чтение

для всех, кто страдает алексией, то есть неспособностью читать длинные тексты. Все коротко, увлекательно, а главное – касается каждого.


46

Лучшая поэма Маяковского, написанная после

временного, но весьма травматичного раз-

рыва с Лилей Брик в феврале 1923 года. Ис-

тинная тема – ужас перед тем, что любовь неизбежно

вырождается в семью, быт, привычку; ненависть к

традиционному укладу человеческой жизни, жажда

непрерывных чудес и катастроф, лишь бы не началась

рутина. Подспудно чувствуется ужас перед омещани-

ванием революции, перед возвращением из страшных чудес времен военного коммуниз-

ма к тепловатому уютцу нэповских лет.

Лучшее, что вообще написал Маяковский, – четвертая часть, мечта о «мастерской

человечьих воскрешений», о том, как «тихий химик» победит смерть и воскресит всех,

живших когда-то. Нигде в мировой поэзии ненависть к нынешнему устройству челове-

ческой жизни и тоска по будущему, в котором не будет семьи, частной собственности и

государства, не выражена с такой отчаянной, самоубийственной силой (и неизбежность

собственного самоубийства там впервые у Маяковского осознана так прямо). С концеп-

цией можно спорить, но мощью и юношеской горячностью

нельзя не восхищаться.

учшая поэма Маяковского, написанная после

временного, но весьма травматичного раз-

рыва с Лилей Брик в феврале 1923 года. Ис-

тинная тема – ужас перед тем, что любовь неизбежно

вырождается в семью, быт, привычку; ненависть к

традиционному укладу человеческой жизни, жажда

непрерывных чудес и катастроф, лишь бы не началась

рутина. Подспудно чувствуется ужас перед омещани-

ванием революции, перед возвращением из страшных чудес времен военного коммуниз-

ма к тепловатому уютцу нэповских лет.

Лучшее, что вообще написал Маяковский, – четвертая часть, мечта о «мастерской

человечьих воскрешений», о том, как «тихий химик» победит смерть и воскресит всех,

живших когда-то. Нигде в мировой поэзии ненависть к нынешнему устройству челове-

ческой жизни и тоска по будущему, в котором не будет семьи, частной собственности и

государства, не выражена с такой отчаянной, самоубийственной силой (и неизбежность

собственного самоубийства там впервые у Маяковского осознана так прямо). С концеп-

цией можно спорить, но мощью и юношеской горячностью

нельзя не восхищаться.

Она красивая ее, наверно, воскресят.

Владимир МаяковскийПРО ЭТО (1923)

когда читать Когда по-настоящему достанет быт...

или ненависть... или любовь.


Маяковский впервые прочитал поэму Лиле Брик ночью,

в поезде на Петроград. И, дочитав, расплакался.


47

Вот если бы Рабле да скрестить с Кафкой, оно бы

самое и было. Уморительно смешная комическая

эпопея о военном абсурде, о том, что тупость на

войне, пожалуй, еще и преобладает над жестокостью;

законы мировой истории, культуры и религии, уви-

денные из казармы, с соответствующим жестоким и

тоскливым юмором.

Швейк – главный герой ХХ века, хитрый идиот,

марширующий мещанин, отчасти Тёркин, знающий

бесчисленное множество прибауток и анекдотов. Но у

Тёркина есть понятие о долге, чести, Родине; для Швей-

ка всё, кроме пива, совершенно пустой звук, – это и при-

дает ему обаяние. Швейк рискует высказать вслух все,

о чем думаем, но не рискуем проговориться мы.

«Похождения Швейка» – убийственная пародия

на военный эпос, сочиненная язвительным, толстым и

многое повидавшим чешским журналистом, имеющим

опыт окопов, русского плена и советского комиссарства.

К счастью, роман не доведен до этого самого комиссар-

ства – не то, конечно, мы увидали бы дивную картину

советского идиотизма. Правда, вряд ли бы кто-то это

прежде перевел.

от если бы Рабле да скрестить с Кафкой, оно бы

самое и было. Уморительно смешная комическая

эпопея о военном абсурде, о том, что тупость на

войне, пожалуй, еще и преобладает над жестокостью;

законы мировой истории, культуры и религии, уви-

денные из казармы, с соответствующим жестоким и

тоскливым юмором.

Швейк – главный герой ХХ века, хитрый идиот,

марширующий мещанин, отчасти Тёркин, знающий

бесчисленное множество прибауток и анекдотов. Но у

Тёркина есть понятие о долге, чести, Родине; для Швей-

ка всё, кроме пива, совершенно пустой звук, – это и при-

дает ему обаяние. Швейк рискует высказать вслух все,

о чем думаем, но не рискуем проговориться мы.

«Похождения Швейка» – убийственная пародия

на военный эпос, сочиненная язвительным, толстым и

многое повидавшим чешским журналистом, имеющим

опыт окопов, русского плена и советского комиссарства.

К счастью, роман не доведен до этого самого комиссар-

ства – не то, конечно, мы увидали бы дивную картину

советского идиотизма. Правда, вряд ли бы кто-то это

прежде перевел.

когда читать В армии эта книга до сих пор нежелательна, а так, конечно,

лучшего места для нее не найти.


Йозеф Швейк частично списан с самого Гашека. К примеру, до войны Швейк, как и автор, занимался продажей краденых собак.

Снаряд вдруг принесло,

башку оторвало, а он все заряжал и песню напевал.

Ярослав Гашек

ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА (1923)


48

Рано умерший от туберкулеза, тонкий, высокий,

деликатный, одинокий в семье, сторонящийся

любовных связей, невероятно требовательный

к себе, напечатавший при жизни три тонкие книжки, –

Кафка считается главным пророком ХХ века, предска-

завшим фашизм, полное бесправие частного человека и

нарастающий абсурд репрессивной государственности.

На самом деле Кафка, конечно, ни о каком социальном

протесте не думал: в его системе ценностей человек

всегда предельно бесправен и подвергается тотальному

давлению, всегда фигурант процесса с обвинительным

уклоном, и всё в мире лишь маскирует эту вечную, ото-

всюду глядящую опасность. Самые известные романы

Кафки «Процесс» и «Замок» построены по логике кош-

мара, где человек вечно о чем-то спрашивает – и никог-

да не получает ответа, вечно куда-то стремится – и не

может сдвинуться с места.

Самый известный его рассказ – «Превращение», о

том, как тихий служащий Грегор Замза превратился в

гигантское и отвратительное насекомое. Таким же не-

счастным, безвинным уродом чувствует себя в мире

иногда любой – но кто же

признается? Просто ХХ

век лишил человека поч-

ти всякой защиты, а так-

то Кафка зафиксировал

обычное его состояние.

ано умерший от туберкулеза, тонкий, высокий,

деликатный, одинокий в семье, сторонящийся

любовных связей, невероятно требовательный

к себе, напечатавший при жизни три тонкие книжки, –

Кафка считается главным пророком ХХ века, предска-

завшим фашизм, полное бесправие частного человека и

нарастающий абсурд репрессивной государственности.

На самом деле Кафка, конечно, ни о каком социальном

протесте не думал: в его системе ценностей человек

всегда предельно бесправен и подвергается тотальному

давлению, всегда фигурант процесса с обвинительным

уклоном, и всё в мире лишь маскирует эту вечную, ото-

всюду глядящую опасность. Самые известные романы

Кафки «Процесс» и «Замок» построены по логике кош-

мара, где человек вечно о чем-то спрашивает – и никог-

да не получает ответа, вечно куда-то стремится – и не

может сдвинуться с места.

Самый известный его рассказ – «Превращение», о

том, как тихий служащий Грегор Замза превратился в

гигантское и отвратительное насекомое. Таким же не-

счастным, безвинным уродом чувствует себя в мире

иногда любой – но кто же

признается? Просто ХХ

век лишил человека поч-

ти всякой защиты, а так-

то Кафка зафиксировал

обычное его состояние.

когда читать В России – практически всегда.


Кафка завещал уничтожить все свои неизданные рукописи. Его душеприказчик Макс Брод осмелился нарушить авторскую волю, и мир узнал гения.

– Я должен голодать,

я не могу иначе.– Скажи

пожалуйста! – заявил шталмейстер. –

Почему же это ты иначе не можешь?– Потому что я, –

голодарь приподнял высохшую голову…, – потому что я никогда

не найду пищи, которая пришлась бы

мне по вкусу.

Франц Кафка

ЗАМОК (1924)

ПРИТЧИ (1911–1924)

е


49

Гражданская война, разруха и НЭП породили новый

типаж – советского Чичикова, отважного, цинич-

ного и обаятельного авантюриста. До революции он

и не подозревал о собственных способностях. Первым в

череде этих прелестных негодяев, наиболее известным

из которых оказался, конечно, Бендер, – стал Невзоров

Алексея Толстого из повести, которую почти все совре-

менники считали главной его удачей. Там он ни на что не

претендует – ни на размах, ни на историческую досто-

верность; вот почему веселый и хулиганский «Ибикус»

получился ярче и оригинальней «Петра» и «Хождения

по мукам». Это в «Ибикусе» впервые появились кон-

стантинопольские тараканьи бега, это в нем бытовой

сюжет стал рваться, щедро пропуская инфернальное,

мистическое и символическое.

Герой Толстого не пропал и в советские времена –

как, впрочем, и его создатель, вернувшийся из эмигра-

ции. Путешествие Невзорова по революционной России

и эмигрантскому Константинополю не закончилось – о

быте и аферах русского Парижа Толстой написал на-

сквозь клеветнических, но чрезвычайно увлекатель-

ных «Эмигрантов».

ражданская война, разруха и НЭП породили новый

типаж – советского Чичикова, отважного, цинич-

ного и обаятельного авантюриста. До революции он

и не подозревал о собственных способностях. Первым в

череде этих прелестных негодяев, наиболее известным

из которых оказался, конечно, Бендер, – стал Невзоров

Алексея Толстого из повести, которую почти все совре-

менники считали главной его удачей. Там он ни на что не

претендует – ни на размах, ни на историческую досто-

верность; вот почему веселый и хулиганский «Ибикус»

получился ярче и оригинальней «Петра» и «Хождения

по мукам». Это в «Ибикусе» впервые появились кон-

стантинопольские тараканьи бега, это в нем бытовой

сюжет стал рваться, щедро пропуская инфернальное,

мистическое и символическое.

Герой Толстого не пропал и в советские времена –

как, впрочем, и его создатель, вернувшийся из эмигра-

ции. Путешествие Невзорова по революционной России

и эмигрантскому Константинополю не закончилось – о

быте и аферах русского Парижа Толстой написал на-

сквозь клеветнических, но чрезвычайно увлекатель-

ных «Эмигрантов».

Алексей Толстой

ПОХОЖДЕНИЯ НЕВЗОРОВА, ИЛИ ИБИКУС (1924)

Кто вскарабкался наверх по горе трупов?[...] Я, один я.

Позвольте представиться: Семен Невзоров, яркая личность, король жизни.


Толстой часто пересказывал друзьям свой сон 1924 года, увиденный вскоре по возвращении в Россию. По Невскому со свитой едет последний император. Толстой бросается на колени перед его лошадью, припадает к императорской руке и плачет: «Ваше Величество, что тут без вас было!»

когда читать Во время крупномасштабной

авантюры, если вы вдруг усомнитесь в своих силах, читается особенно



50

Секрет бабелевского стиля как будто на поверх-

ности – французская натуралистическая но-

велла, кровавая, увлекательная и бесстыдная, переписанная в ритме Талмуда,

с библейскими скорбными повторами. Но не в одном стиле дело: блестяще дебютировав

рассказами и очерками о родной Одессе, Бабель создал прелестный образ города, где все

друг другу свои. В «Конармии» он с той же силой показал мир, где все друг другу чужие,

где тупость и зверство заставляют отца воевать против сыновей, а братьев – пытать друг

друга.

Рассказ «Иваны», где казак Иван Акинфиев сосредоточенно и упорно пытает дьяко-

на, тоже Ивана, своего сверстника, – вероятно, самый мощный и откровенный текст о

русской Гражданской войне. Протагонист Бабеля, Кирилл Лютов, пытается оправдать

все происходящее величием эпохи, масштабом всемирной ломки – и ничего не может

сделать: «Сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло». Ненавидят друг друга

все: русские и поляки, казаки и евреи, интеллигент и народ

– пропуском в народ становится опять же зверство; Бабель

выбрал для описания и вживания предельно чуждую среду,

поставил над собой жестокий эксперимент – и результатом

его явилась предельно жестокая книга, в которой все уже по-

нятно на семьдесят лет вперед.

екрет бабелевского стиля как будто на поверх-

ности – французская натуралистическая но-

велла, кровавая, увлекательная и бесстыдная, переписанная в ритме Талмуда,

с библейскими скорбными повторами. Но не в одном стиле дело: блестяще дебютировав

рассказами и очерками о родной Одессе, Бабель создал прелестный образ города, где все

друг другу свои. В «Конармии» он с той же силой показал мир, где все друг другу чужие,

где тупость и зверство заставляют отца воевать против сыновей, а братьев – пытать друг

друга.

Рассказ «Иваны», где казак Иван Акинфиев сосредоточенно и упорно пытает дьяко-

на, тоже Ивана, своего сверстника, – вероятно, самый мощный и откровенный текст о

русской Гражданской войне. Протагонист Бабеля, Кирилл Лютов, пытается оправдать

все происходящее величием эпохи, масштабом всемирной ломки – и ничего не может

сделать: «Сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло». Ненавидят друг друга

все: русские и поляки, казаки и евреи, интеллигент и народ

– пропуском в народ становится опять же зверство; Бабель

выбрал для описания и вживания предельно чуждую среду,

поставил над собой жестокий эксперимент – и результатом

его явилась предельно жестокая книга, в которой все уже по-

нятно на семьдесят лет вперед.

Измена, говорю я вам, товарищ

следователь Бурденко, смеется нам из окошка, измена ходит, разувшись,

в нашем дому, измена закинула за спину штиблеты, чтобы не скрипели

половицы в обворовываемом дому...

Исаак Бабель

КОНАРМИЯ (1925)

когда читать Ну, евреем в конармии у нас периодически чувствует себя

любой, даже русский в либерально-демократической среде.


Герой Гражданской войны Семен Буденный назвал

Бабеля «дегенератом от литературы» – так сильно он был

возмущен описанием конармии (и, видимо, себя самого).


51

Два шестнадцатилетних беспризорника задумали

написать роман о школе-коммуне, где их героиче-

ски перевоспитывал романтичный и решительный

интеллигент Викниксор (лицо реальное, легендарный

ленинградский педагог Сорока-Росинский). Белых, вы-

веденный там под именем Черныха, – выходец из ку-

печеской еврейской семьи, Пантелеев – сын казачьего

офицера; оба познакомились в школе после трех лет ски-

таний по России, воровства и побегов из прочих коммун.

Фантастически увлекательная, смешная, издева-

тельская, благородная и благодарная, пестрящая уди-

вительными персонажами – порождениями русского

революционного ада с его смешением всех поколений и

сословий, «Республика ШКИД» стала популярнейшей

книгой двадцатых – тридцатых и переиздавалась до тех

пор, пока не арестовали Белых за сатирическую поэму

о Сталине (он умер в тюрьме от туберкулеза). Панте-

леев превратился в замечательного детского писателя,

оставил поразительную автобиографию «Я верую» – но

до уровня «ШКИДа» никогда больше не поднялся, как и

Советский Союз никогда уже не достиг вершин страш-

ных и утопических двадцатых.

ва шестнадцатилетних беспризорника задумали

написать роман о школе-коммуне, где их героиче-

ски перевоспитывал романтичный и решительный

интеллигент Викниксор (лицо реальное, легендарный

ленинградский педагог Сорока-Росинский). Белых, вы-

веденный там под именем Черныха, – выходец из ку-

печеской еврейской семьи, Пантелеев – сын казачьего

офицера; оба познакомились в школе после трех лет ски-

таний по России, воровства и побегов из прочих коммун.

Фантастически увлекательная, смешная, издева-

тельская, благородная и благодарная, пестрящая уди-

вительными персонажами – порождениями русского

революционного ада с его смешением всех поколений и

сословий, «Республика ШКИД» стала популярнейшей

книгой двадцатых – тридцатых и переиздавалась до тех

пор, пока не арестовали Белых за сатирическую поэму

о Сталине (он умер в тюрьме от туберкулеза). Панте-

леев превратился в замечательного детского писателя,

оставил поразительную автобиографию «Я верую» – но

до уровня «ШКИДа» никогда больше не поднялся, как и

Советский Союз никогда уже не достиг вершин страш-

ных и утопических двадцатых.

когда читать Трудные подростки и начинающие педагоги найдут в этой

книге ответы на все свои вопросы. Остальные могут читать

просто для удовольствия.


Максим Горький так отзывался о «Республике ШКИД»: «Преоригинальная книга, веселая, жуткая». Его усилиями Пантелеев, склонный к буйству, неоднократно спасался из милиции.

В тот же день штаб отдал

приказание начать «горячую» войну, и не одна пара воспи-

тательских брюк прогорела от подложенных на стулья углей.

Но надо отдать справедливость – держались педагоги стойко. Об уроках уже не могло быть и речи, нужно было хотя бы держать в

своих руках власть.

Леонид Пантелеев, Григорий Белых

РЕСПУБЛИКА ШКИД (1926)


52

Одна из главных книг о русской революции – и о

том, что за ней последовало: далеко не все суме-

ли вписаться в НЭП, в мирный мещанский быт,

который на глазах становится все душней и грозней.

Революция, сколь бы она ни была кровава, – это посе-

щение страны Богом; все перерастают себя, прикаса-

ются к вечности, – и вернуться в обычное человеческое

существование смогут лишь худшие. А лучшие – такие,

как леоновский герой Дмитрий Векшин – устремля-

ются на дно и становятся ворами: криминальная тема

в советской прозе двадцатых годов – одна из самых

значимых. Векшин не может простить себе зверства,

которому когда-то легко находил оправдание, и нена-

видит бывших друзей, превратившихся в чиновников

или советских начальников.

Плюс ко всему «Вор» – детектив, где следователем

выступает писатель Фирсов, леоновское альтер эго;

это замечательная картина московских низов, тайных

сходок, воровских малин – жестокое и многослойное

повествование о послереволюционной России, разоча-

ровывающейся в мечте о всемирном счастье. Образцо-

вый социальный роман, масштабный и увлекательный,

проникнутый вечным леоновским чувством тревоги и

неудовлетворенности; отдельная авторская удача – ро-

ковая Манька Вьюга, бандитка из «бывших».

дна из главных книг о русской революции – и о

том, что за ней последовало: далеко не все суме-

ли вписаться в НЭП, в мирный мещанский быт,

который на глазах становится все душней и грозней.

Революция, сколь бы она ни была кровава, – это посе-

щение страны Богом; все перерастают себя, прикаса-

ются к вечности, – и вернуться в обычное человеческое

существование смогут лишь худшие. А лучшие – такие,

как леоновский герой Дмитрий Векшин – устремля-

ются на дно и становятся ворами: криминальная тема

в советской прозе двадцатых годов – одна из самых

значимых. Векшин не может простить себе зверства,

которому когда-то легко находил оправдание, и нена-

видит бывших друзей, превратившихся в чиновников

или советских начальников.

Плюс ко всему «Вор» – детектив, где следователем

выступает писатель Фирсов, леоновское альтер эго;

это замечательная картина московских низов, тайных

сходок, воровских малин – жестокое и многослойное

повествование о послереволюционной России, разоча-

ровывающейся в мечте о всемирном счастье. Образцо-

вый социальный роман, масштабный и увлекательный,

проникнутый вечным леоновским чувством тревоги и

неудовлетворенности; отдельная авторская удача – ро-

ковая Манька Вьюга, бандитка из «бывших».

когда читать Когда вам кажется, что

ваша жизнь ушла в никуда

и все великие катаклизмы

только поманили, а потом

обманули. Утешьтесь, так

всегда.


«Вор» имел три редакции –

1927, 1959 и 1982 годов; в 1990

году Леонов дописал еще кое-

что. Редакция «оттепельных»

времен, публикуемая

чаще всего, заканчивается

пророческой фразой: «Но уже

ничего больше не содержалось

во встречном ветерке, кроме

того молодящего и напрасного,

чем пахнет всякая оттепель».

Не кровь, пролитая в нашем деле, вредней

всего, а понятие: нельзя никому открывать, как это легко и нестрашно.

Леонид ЛеоновВОР (1927)


53

Первая настоящая писательская удача Андрея

Платонова – книга, где еще нет гениального

безумия «Чевенгура» и «Счастливой Москвы»,

но уже есть все, что мы называем платоновским ми-

ровоззрением и стилем. Британский инженер Перри

строит по приказу Петра шлюзы – Петр щедро жалует

удачников и безжалостно карает тех, чьи проекты не

удаются. Перри при строительстве пробивает слой

глины, удерживающей воду в каналах, и каналы полу-

чаются мелкими, несудоходными. За это его подверга-

ют казни столь страшной, что язык не поворачивается

пересказывать.

Платонов рано догадался, что дно русской жизни

пробито, что вода обречена уходить в песок – и вместо

обещанного бурного развития будет сплошная имита-

ция да зверство. Автору не было и тридцати, но «Епи-

фанские шлюзы» – удивительно зрелая вещь, в которой

эпическая высота взгляда еще сочетается с мучитель-

ной платоновской жалостью к человеку. Советские Пер-

ри прочли ее и всё поняли, но сбежать им было некуда.

ервая настоящая писательская удача Андрея

Платонова – книга, где еще нет гениального

безумия «Чевенгура» и «Счастливой Москвы»,

но уже есть все, что мы называем платоновским ми-

ровоззрением и стилем. Британский инженер Перри

строит по приказу Петра шлюзы – Петр щедро жалует

удачников и безжалостно карает тех, чьи проекты не

удаются. Перри при строительстве пробивает слой

глины, удерживающей воду в каналах, и каналы полу-

чаются мелкими, несудоходными. За это его подверга-

ют казни столь страшной, что язык не поворачивается

пересказывать.

Платонов рано догадался, что дно русской жизни

пробито, что вода обречена уходить в песок – и вместо

обещанного бурного развития будет сплошная имита-

ция да зверство. Автору не было и тридцати, но «Епи-

фанские шлюзы» – удивительно зрелая вещь, в которой

эпическая высота взгляда еще сочетается с мучитель-

ной платоновской жалостью к человеку. Советские Пер-

ри прочли ее и всё поняли, но сбежать им было некуда.

Андрей Платонов

ЕПИФАНСКИЕ ШЛЮЗЫ (1927)

Я без топора с тобой управлюсь!


Андрей Платонов был женат

на Маше Кашинцевой, с которой

познакомился в отделении

пролетписателей, где она служила.

Он называл ее «Вечная Мария»

и музой. Ей, как ни странно, и

посвятил «Епифанские шлюзы».

когда читать Хорошо читается в ситуациях

одиночества и бессмысленного

ожидания, например, на вокзале

или в очереди за справкой.


54

Автобиографический роман и даже, пожалуй, авто-

эпитафия, замаскированная под книгу о последнем

годе Грибоедова. Как историческая хроника она,

конечно, тоже бесценна – Тынянов был великим фило-

логом и прекрасным знатоком эпохи. Но главная цен-

ность книги в том, что она повествует о начале реакции, об

исторических переломах от великих ожиданий к великим

страхам. Говоря о том, как «исчезли люди двадцатых го-

дов с их прыгающей походкой», Тынянов пишет о судьбе

собственного поколения – о создателях новой науки, веривших в торжество небывалого строя.

Что делать умному, сильному, гениально одаренному человеку, который не нужен

своей стране, хотя всем сердцем желал бы служить ей? Что делать государственнику

без государства, патриоту без родины, литератору без литературы?

Образ Грибоедова – один из самых обаятельных в русской прозе; телеграфный,

словно задыхающийся стиль, где вычурность сочетается

с почти грубой насмешкой, а восточная витиеватость – с

вынужденным лаконизмом, лакунами недоговоренностей,

темными намеками, – все это сделало «Вазир-Мухтара» лю-

бимой книгой советской интеллигенции. За границей ее тоже

чтут, но в силу разных причин плохо понимают. Впрочем, и

те, кто ничего не поймет, прочтут с увлечением – Тынянов

умел рассказывать.

втобиографический роман и даже, пожалуй, авто-

эпитафия, замаскированная под книгу о последнем

годе Грибоедова. Как историческая хроника она,

конечно, тоже бесценна – Тынянов был великим фило-

логом и прекрасным знатоком эпохи. Но главная цен-

ность книги в том, что она повествует о начале реакции, об

исторических переломах от великих ожиданий к великим

страхам. Говоря о том, как «исчезли люди двадцатых го-

дов с их прыгающей походкой», Тынянов пишет о судьбе

собственного поколения – о создателях новой науки, веривших в торжество небывалого строя.

Что делать умному, сильному, гениально одаренному человеку, который не нужен

своей стране, хотя всем сердцем желал бы служить ей? Что делать государственнику

без государства, патриоту без родины, литератору без литературы?

Образ Грибоедова – один из самых обаятельных в русской прозе; телеграфный,

словно задыхающийся стиль, где вычурность сочетается

с почти грубой насмешкой, а восточная витиеватость – с

вынужденным лаконизмом, лакунами недоговоренностей,

темными намеками, – все это сделало «Вазир-Мухтара» лю-

бимой книгой советской интеллигенции. За границей ее тоже

чтут, но в силу разных причин плохо понимают. Впрочем, и

те, кто ничего не поймет, прочтут с увлечением – Тынянов

умел рассказывать.

Благо было тем, кто псами лег в двадцатые годы, молодыми

и гордыми псами, со звонкими рыжими баками!

Юрий Тынянов

СМЕРТЬ ВАЗИР-МУХТАРА

(1929)

когда читать Когда одолевают пресыщенность, усталость, неприязнь

к большинству приятелей и коллег.


С 1929 года Тынянов болел рассеянным склерозом, но

продолжал писать, преодолевая болезнь.


55

Один читатель признался Фолкнеру, что трижды

прочел «Шум и ярость» и ничего не понял; Фол-

кнер посоветовал прочитать в четвертый. На са-

мом деле подробный автокомментарий снимает все во-

просы: с детских лет Фолкнера волнует, как наважде-

ние, воспоминание об одном дне на американском Юге.

В старой аристократической семье, обедневшей и вы-

родившейся, умирает бабушка, и в день ее смерти детей

высылают из дома. Они играют в лесу – красавица-дочь,

тайно влюбленный в нее брат и слабоумный младший

ребенок. Чтобы рассказать историю этого дня и даль-

нейшую жизнь героев, Фолкнеру потребовалось четыре

монолога: тот день, каким его увидел слабоумный Бен-

джи, лишенный чувства времени; предсмертная испо-

ведь брата-самоубийцы; история красавицы Кэдди – и,

наконец, авторская версия событий, не оставляющая

никаких тайн. Восстановить хронологию происходя-

щего в этой двойной стереоскопии не так уж трудно,

трудней вынести фолкнеровский взгляд на вещи, при

котором жизнь человеческая в самом деле предстает, по

словам Макбета, повестью, которую пересказал дурак:

в ней много шума и ярости, а смысла нет.

Невероятно густая проза, полная звуков, запахов,

теней, бликов, страдания и страха; поистине античная

трагедия рока, в которой нет виноватых.

дин читатель признался Фолкнеру, что трижды

прочел «Шум и ярость» и ничего не понял; Фол-

кнер посоветовал прочитать в четвертый. На са-

мом деле подробный автокомментарий снимает все во-

просы: с детских лет Фолкнера волнует, как наважде-

ние, воспоминание об одном дне на американском Юге.

В старой аристократической семье, обедневшей и вы-

родившейся, умирает бабушка, и в день ее смерти детей

высылают из дома. Они играют в лесу – красавица-дочь,

тайно влюбленный в нее брат и слабоумный младший

ребенок. Чтобы рассказать историю этого дня и даль-

нейшую жизнь героев, Фолкнеру потребовалось четыре

монолога: тот день, каким его увидел слабоумный Бен-

джи, лишенный чувства времени; предсмертная испо-

ведь брата-самоубийцы; история красавицы Кэдди – и,

наконец, авторская версия событий, не оставляющая

никаких тайн. Восстановить хронологию происходя-

щего в этой двойной стереоскопии не так уж трудно,

трудней вынести фолкнеровский взгляд на вещи, при

котором жизнь человеческая в самом деле предстает, по

словам Макбета, повестью, которую пересказал дурак:

в ней много шума и ярости, а смысла нет.

Невероятно густая проза, полная звуков, запахов,

теней, бликов, страдания и страха; поистине античная

трагедия рока, в которой нет виноватых.

когда читать Когда усиливается ощущение власти рока над собственной

судьбой, чувство слепой силы, которая с детства тобой вертит.


В Книгу рекордов Гиннесса

Фолкнер попал как автор самого

длинного предложения в 1288 слов –

из романа «Авессалом! Авессалом!»

Тут не Россия, где нацепил бляху – и на него

уже управы нет.

Уильям Фолкнер

ШУМ И ЯРОСТЬ (1929)


56

Во второй половине двадцатых русская поэзия

замолчала – кто ушел в переводы, кто в газету, а

кто попросту погиб. Одна группа ленинградских

абсурдистов – обэриуты – умудрялась дышать в этом

безвоздушном пространстве. «Столбцы» Заболоцкого

стали литературной сенсацией: это была, несомненно,

лирика – трагическая, исповедальная, желчная, – но

пользовалась она арсеналом записных графоманов:

смешивала стили, пародировала классику, нарочито

снижала пафос.

А между тем эпоха нового мещанства искала свой

язык и свое литературное воплощение: в прозе это

сделал Зощенко, в поэзии – Заболоцкий. Надо лишь

помнить, что, выражаясь языком отупевшей и само-

влюбленной улицы, Заболоцкий остается глубоким

трагическим поэтом, мыслителем, продолжателем

Хлебникова, мечтавшего о новом всемирном братстве

и новом языке. Сквозь бред и пошлость «Ивановых»

и «Обводного канала», свадеб и культурных пивных

прорывается удивительно чистый и скорбный голос

– каким поздний Заболоцкий заговорил в своих «по-

нятных», традиционных лирических стихах. Такой

слёзной тоски, такой странной гармонии, такой глу-

бины и новизны не было ни у кого из его сверстников

– потому-то «Столбцы» и поздняя лирика Заболоцкого

так таинственно выглядят на фоне прочей тогдашней

литературы, даже вполне достойной.

о второй половине двадцатых русская поэзия

замолчала – кто ушел в переводы, кто в газету, а

кто попросту погиб. Одна группа ленинградских

абсурдистов – обэриуты – умудрялась дышать в этом

безвоздушном пространстве. «Столбцы» Заболоцкого

стали литературной сенсацией: это была, несомненно,

лирика – трагическая, исповедальная, желчная, – но

пользовалась она арсеналом записных графоманов:

смешивала стили, пародировала классику, нарочито

снижала пафос.

А между тем эпоха нового мещанства искала свой

язык и свое литературное воплощение: в прозе это

сделал Зощенко, в поэзии – Заболоцкий. Надо лишь

помнить, что, выражаясь языком отупевшей и само-

влюбленной улицы, Заболоцкий остается глубоким

трагическим поэтом, мыслителем, продолжателем

Хлебникова, мечтавшего о новом всемирном братстве

и новом языке. Сквозь бред и пошлость «Ивановых»

и «Обводного канала», свадеб и культурных пивных

прорывается удивительно чистый и скорбный голос

– каким поздний Заболоцкий заговорил в своих «по-

нятных», традиционных лирических стихах. Такой

слёзной тоски, такой странной гармонии, такой глу-

бины и новизны не было ни у кого из его сверстников

– потому-то «Столбцы» и поздняя лирика Заболоцкого

так таинственно выглядят на фоне прочей тогдашней

литературы, даже вполне достойной.

когда читать Когда ужасная тоска,

не находящая выхода.


Николай Заболоцкий был

крупнейшим переводчиком

грузинских поэтов. Он, кстати,

перевел и поэму Шота Руставели

«Витязь в тигровой шкуре».

Прямые лысые мужья сидят,

как выстрел из ружья.

Николай ЗаболоцкийСТОЛБЦЫ СТИХОТВОРЕНИЯ

(1929–1958)


57

«Спекторский» – роман в стихах, опыт лири-

ческой, но притом сюжетной поэмы со всеми

признаками большой повествовательной

формы. Это история студента Сережи Спекторского,

который незадолго до революции на новогодней вече-

ринке влюбился в чужую жену и оказался вовлечен в

короткий легкомысленный роман с ней; а в начале двад-

цатых встретил давнюю возлюбленную и поразился

происшедшей перемене. Перед ним была комиссарша,

наводившая в свое время ужас на всю Сибирь, а сегодня

– бескомпромиссная, жестокая, идеально укорененная

в новых временах.

Путь от изломанной девушки Серебряного века в

комиссарши описан многократно – взять хоть «Опти-

мистическую трагедию», прототипом героини которой

была Лариса Рейснер. Для Пастернака же это – мета-

фора всей русской революции, которая была сначала

романтичной возлюбленной интеллигентов, а после с

маузером явилась им мстить за тогдашние иллюзии.

Революция для Пастернака вообще – бунт поруганной

женственности, месть всех униженных и оскорбленных

(а унижена в прежнем страшном мире была прежде

всего женщина); может быть, так ему легче было полю-

бить эту бурю. Но вне зависимости от смысла, сюжета и

пафоса – это самые совершенные стихи Пастернака, где

он впервые владеет всеми своими способностями, ни на

секунду не срываясь в знаменитое метафорическое кос-

ноязычие. Всё ясно, строго, грустно, точно – и изложено,

грех сказать, лучше, чем в «Докторе Живаго».

пекторский» – роман в стихах, опыт лири-

ческой, но притом сюжетной поэмы со всеми

признаками большой повествовательной

формы. Это история студента Сережи Спекторского,

который незадолго до революции на новогодней вече-

ринке влюбился в чужую жену и оказался вовлечен в

короткий легкомысленный роман с ней; а в начале двад-

цатых встретил давнюю возлюбленную и поразился

происшедшей перемене. Перед ним была комиссарша,

наводившая в свое время ужас на всю Сибирь, а сегодня

– бескомпромиссная, жестокая, идеально укорененная

в новых временах.

Путь от изломанной девушки Серебряного века в

комиссарши описан многократно – взять хоть «Опти-

мистическую трагедию», прототипом героини которой

была Лариса Рейснер. Для Пастернака же это – мета-

фора всей русской революции, которая была сначала

романтичной возлюбленной интеллигентов, а после с

маузером явилась им мстить за тогдашние иллюзии.

Революция для Пастернака вообще – бунт поруганной

женственности, месть всех униженных и оскорбленных

(а унижена в прежнем страшном мире была прежде

всего женщина); может быть, так ему легче было полю-

бить эту бурю. Но вне зависимости от смысла, сюжета и

пафоса – это самые совершенные стихи Пастернака, где

он впервые владеет всеми своими способностями, ни на

секунду не срываясь в знаменитое метафорическое кос-

ноязычие. Всё ясно, строго, грустно, точно – и изложено,

грех сказать, лучше, чем в «Докторе Живаго».

Борис Пастернак СПЕКТОРСКИЙ (1931)

История не в том, что мы носили,

А в том, как нас пускали нагишом.


В1930 году, когда цензура ужесточилась, роман не хотели

выпускать отдельной книгой. Жертвуя гонораром, Пастернак

отказывался вносить изменения – и добился-таки публикации.

когда читать Хорошо читать в августе,

в дождь, после тридцати.


58

Сегодня Мандельштам – самый популярный в

мире русский поэт, потому, вероятно, что его

поиски находятся в русле развития западной

поэтики: поиск наибольшей концентрации мысли,

стремительности ее развития. От ранней лирики:

принципиально ясной, формально совершенной, евро-

пейски-культурной – Мандельштам проделал путь к

алогичности и хаосу поздних стихов, все глубже погру-

жаясь в себя, отказываясь от любых опор и покровов.

Современному читателю – даже подростку – впол-

не понятны стихи Мандельштама, которые казались

темными и заумными его первым читателям: мы уже

привыкли мыслить на такой скорости, и даже таин-

ственная оратория «Стихи о неизвестном солдате» с ее темными и гнетущими образами

великой и последней мировой войны сегодня почти не требует комментария. Мандель-

штам – голос свободы, человечности, благородства среди лозунгов, доносов, маршей,

хриплых криков и воинственных речей; его лирика – воплощенный протест против до-

минирующей, тотальной простоты, узости, корысти.

Поздние стихи Мандельштама – пузыри кислорода в

безвоздушном пространстве советской культуры времен

террора; звуковое богатство, прихотливость построения, не-

предсказуемость мысли и безупречное владение огромным

поэтическим инструментарием превращают его в символ

литературного сопротивления и победы. Набоков называл его

«светоносным» – а он мало кого хвалил.

егодня Мандельштам – самый популярный в

мире русский поэт, потому, вероятно, что его

поиски находятся в русле развития западной

поэтики: поиск наибольшей концентрации мысли,

стремительности ее развития. От ранней лирики:

принципиально ясной, формально совершенной, евро-

пейски-культурной – Мандельштам проделал путь к

алогичности и хаосу поздних стихов, все глубже погру-

жаясь в себя, отказываясь от любых опор и покровов.

Современному читателю – даже подростку – впол-

не понятны стихи Мандельштама, которые казались

темными и заумными его первым читателям: мы уже

привыкли мыслить на такой скорости, и даже таин-

ственная оратория «Стихи о неизвестном солдате» с ее темными и гнетущими образами

великой и последней мировой войны сегодня почти не требует комментария. Мандель-

штам – голос свободы, человечности, благородства среди лозунгов, доносов, маршей,

хриплых криков и воинственных речей; его лирика – воплощенный протест против до-

минирующей, тотальной простоты, узости, корысти.

Поздние стихи Мандельштама – пузыри кислорода в

безвоздушном пространстве советской культуры времен

террора; звуковое богатство, прихотливость построения, не-

предсказуемость мысли и безупречное владение огромным

поэтическим инструментарием превращают его в символ

литературного сопротивления и победы. Набоков называл его

«светоносным» – а он мало кого хвалил.

Мы живем, под собою не чуя страны.

Осип Мандельштам

СТИХИ. ЧЕТВЕРТАЯ ПРОЗА (1917–1934)

когда читать Когда почувствуете, что все звуки прекратились и

настала всемирная глухота; когда кажется, что никаких стихов

уже не будет – и не надо.


Когда молодой поэт пожаловался Мандельштаму, что его

не печатают, – Мандельштам спустил его с лестницы, крича

вслед: «А Гомера печатали? А Иисуса Христа печатали?»


59

Два самых популярных советских романа разо-

шлись на цитаты сразу после публикации. Брат

Валентина Катаева – молодой московский жур-

налист (в прошлом сотрудник Одесского угрозыска)

Евгений подружился в редакции «Гудка» с фельето-

нистом Ильей Файнзильбергом, остряком, скептиком,

сочинителем стихотворений в прозе.

Катаев предложил им написать роман о поисках со-

кровищ, спрятанных в один из двенадцати стульев гамб-

совского гарнитура. Соавторы взяли псевдонимы – Ильф

и Петров – и принялись вдвоем сочинять сатирическую

эпопею, лучший из русских плутовских романов. Бендер,

задуманный как авантюрист и проходимец, неожиданно

оказался поэтом, обличителем мещанства и вообще вен-

цом всех добродетелей.

«Золотой теленок», с трудом пробившийся в печать,

был уже глубоко трагическим романом о всепобеждаю-

щем типе Корейко – сквалыги, которому при советской

власти так же комфортно воровать, предавать и при-

спосабливаться, как при любом другом строе. «Ирония

была нашим ответом на крах всех ценностей», – вспоми-

нал Петров в незаконченной книге об Ильфе. Жизнера-

достная, гротескная, увлекательная дилогия – главный

шедевр «южной школы» – благополучно пережила все

пертурбации ХХ века и продолжает триумфальное

шествие по ридерам и айфонам.

ва самых популярных советских романа разо-

шлись на цитаты сразу после публикации. Брат

Валентина Катаева – молодой московский жур-

налист (в прошлом сотрудник Одесского угрозыска)

Евгений подружился в редакции «Гудка» с фельето-

нистом Ильей Файнзильбергом, остряком, скептиком,

сочинителем стихотворений в прозе.

Катаев предложил им написать роман о поисках со-

кровищ, спрятанных в один из двенадцати стульев гамб-

совского гарнитура. Соавторы взяли псевдонимы – Ильф

и Петров – и принялись вдвоем сочинять сатирическую

эпопею, лучший из русских плутовских романов. Бендер,

задуманный как авантюрист и проходимец, неожиданно

оказался поэтом, обличителем мещанства и вообще вен-

цом всех добродетелей.

«Золотой теленок», с трудом пробившийся в печать,

был уже глубоко трагическим романом о всепобеждаю-

щем типе Корейко – сквалыги, которому при советской

власти так же комфортно воровать, предавать и при-

спосабливаться, как при любом другом строе. «Ирония

была нашим ответом на крах всех ценностей», – вспоми-

нал Петров в незаконченной книге об Ильфе. Жизнера-

достная, гротескная, увлекательная дилогия – главный

шедевр «южной школы» – благополучно пережила все

пертурбации ХХ века и продолжает триумфальное

шествие по ридерам и айфонам.

когда читать Абсолютно всегда, особенно целебно во время болезни.


Илья Файнзильберг был шестью

годами старше Евгения Катаева,

соавторы никогда так и не перешли

на «ты».

Нет, это не Рио-де-Жанейро.

Илья Ильф,Евгений Петров

ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ (1928) ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕНОК (1931)


60

Советский производственный роман

динамичней иного триллера – если,

конечно, за дело берется настоящий

писатель, каким и был погибший на войне

инженер Юрий Крымов. По сути, перед нами

сценарий фильма-катастрофы о горящем тан-

кере, который удается спасти вопреки двум

страшным стихиям: пожару и раздолбайству,

выдаваемому в духе времени за вредитель-

ство. Совершенно живые герои, великолепно

организованное повествование, сотни узнава-

емых деталей – все это превращает «Танкер

«Дербент» в уникальный памятник тем советским временам, когда,

казалось бы, всеми должен был владеть только страх. Но оказыва-

ется, что – не только.

Крымов вообще – одна из самых притягательных фигур в совет-

ской прозе: он безусловно был бы в числе классиков, если бы, кроме

этой вещи и более поздней повести «Подвиг», успел написать еще

хоть что-то. Впрочем, для статуса классика достаточно было бы и

одного его последнего письма жене, залитого кровью в последнем

бою и чудом расшифрованного лишь двадцать лет спустя.

Драматическая поэма – или пьеса в стихах, исключительно

сценичная, мгновенно запоминающаяся, музыкальная, раз-

говорная, романтическая, площадная, воскрешающая мрач-

ный и высокий дух средневекового Парижа, –

единственный достоверный портрет Франсуа

Вийона, когда-либо удавшийся позднейшим

его интерпретаторам.

Эта поэма – лучшее сочинение темпера-

ментного и неистощимо изобретательного

мастера. Мало где в русской поэзии так от-

четлив голос свободного и безграничного

пространства – это, кстати, пространство не

только географическое, но и культурное. Бо-

лее театральной и притом чеканной поэзии в

тридцатые годы, пожалуй, не было.

Павел Антокольский

ФРАНСУА ВИЙОН (1934)


Лень, праздность,

упадок сил – вот тогда

и нужна эта инъекция

здоровой активности.

Юрий Крымов ТАНКЕР «ДЕРБЕНТ» (1937)

Спи крепко, молодость моя! Я всё

сказал. А ты?


61

Вероятно, самый известный, цитируемый и обсуж-

даемый русский роман ХХ века – весьма неодно-

значный, как все шедевры, и не до конца ясный

самому автору, бесконечно перерабатывавшему его.

История нашествия Сатаны в Москву середины

тридцатых, переплетенная с романом о казни Иисуса и

предательстве Пилата, – изумительно точная картина

тогдашней России, в которой без адских сил наверняка

не обошлось. Роман писался по большому счету для од-

ного читателя – для Сталина, который выведен в образе

Пилата и отчасти в образе Воланда. Авторское посла-

ние довольно отчетливо: уничтожай всю эту мразь, она

другого не заслуживает, с бюрократами, приспособлен-

цами и ворами иначе нельзя, – но храни художника,

защищай человека искусства. Тогда ты станешь силой,

что, желая зла, творит добро. Двусмысленность этой

морали была очевидна самому Булгакову, который хоть

и считал Сталина самым умным и сильным человеком

во всей верхушке (а может, и в стране), но сталинистом,

разумеется, не был. Никогда ничего не просите у тех,

кто сильнее вас, придут и сами всё дадут – тут спорить

не с чем; но так и тянет добавить: «Впрочем, и тогда

не берите». Для миллионов читателей роман оказался

страшным соблазном, оправданием того самого зла,

которое оборачивается добром; чтобы окончательно

развенчать эту соблазнительную идею, понадобился

постскриптум в виде смерти самого автора, навеки ра-

зочаровавшегося в адских силах, чего бы они ни сулили

и как бы эффектно ни фокусничали.

ероятно, самый известный, цитируемый и обсуж-

даемый русский роман ХХ века – весьма неодно-

значный, как все шедевры, и не до конца ясный

самому автору, бесконечно перерабатывавшему его.

История нашествия Сатаны в Москву середины

тридцатых, переплетенная с романом о казни Иисуса и

предательстве Пилата, – изумительно точная картина

тогдашней России, в которой без адских сил наверняка

не обошлось. Роман писался по большому счету для од-

ного читателя – для Сталина, который выведен в образе

Пилата и отчасти в образе Воланда. Авторское посла-

ние довольно отчетливо: уничтожай всю эту мразь, она

другого не заслуживает, с бюрократами, приспособлен-

цами и ворами иначе нельзя, – но храни художника,

защищай человека искусства. Тогда ты станешь силой,

что, желая зла, творит добро. Двусмысленность этой

морали была очевидна самому Булгакову, который хоть

и считал Сталина самым умным и сильным человеком

во всей верхушке (а может, и в стране), но сталинистом,

разумеется, не был. Никогда ничего не просите у тех,

кто сильнее вас, придут и сами всё дадут – тут спорить

не с чем; но так и тянет добавить: «Впрочем, и тогда

не берите». Для миллионов читателей роман оказался

страшным соблазном, оправданием того самого зла,

которое оборачивается добром; чтобы окончательно

развенчать эту соблазнительную идею, понадобился

постскриптум в виде смерти самого автора, навеки ра-

зочаровавшегося в адских силах, чего бы они ни сулили

и как бы эффектно ни фокусничали.

Михаил Булгаков МАСТЕР И МАРГАРИТА (1928–1940)

Сижу, никого не трогаю, примус починяю.


Как писала вдова писателя Елена Сергеевна, последними

словами Булгакова о романе «Мастер и Маргарита» перед

смертью были: «Чтобы знали… Чтобы знали».

когда читать Лучшее время для этой книги –

класс эдак седьмой, когда ее чудеса

еще не выглядят метафорой.


62

Лучшая проза Марины Цветаевой о лучших

двух годах ее жизни: ведь лучшие – не те, ког-

да мы особенно благополучны, а тогда, когда

равны себе. Москва 1918 года, нищая и романтическая

молодежь (в том числе Антокольский, будущий автор

«Вийона»); Цветаева с трудом выживает на чердаке

собственного дома, без всяких известий от мужа, сражающегося в рядах белой армии.

Сонечка Голлидэй – ее любимая, а может, и единственная подруга, молодая и пре-

лестная, гордая и беспомощная студийка Вахтангова, в которой Цветаева видит идеаль-

ную романтическую героиню, мечту Казановы, грёзу всех великих любовников. Голод,

холод, аресты, поиски службы и пайка, влюбленности, ревность, ночные разговоры,

стихи, театр… И все это время Цветаева пытается спасти

двух вечно голодных и больных дочерей – гениальную Алю и

слабоумную Ирину; «старшую из тьмы выхватывая, младшей

не уберегла». Русская революция потом убила всех этих пре-

лестных, отважных мальчиков и девочек, способных перено-

сить любые невзгоды и рыдать из-за испорченного костюма.

Но прежде чем их убить, она их все-таки создала.

учшая проза Марины Цветаевой о лучших

двух годах ее жизни: ведь лучшие – не те, ког-

да мы особенно благополучны, а тогда, когда

равны себе. Москва 1918 года, нищая и романтическая

молодежь (в том числе Антокольский, будущий автор

«Вийона»); Цветаева с трудом выживает на чердаке

собственного дома, без всяких известий от мужа, сражающегося в рядах белой армии.

Сонечка Голлидэй – ее любимая, а может, и единственная подруга, молодая и пре-

лестная, гордая и беспомощная студийка Вахтангова, в которой Цветаева видит идеаль-

ную романтическую героиню, мечту Казановы, грёзу всех великих любовников. Голод,

холод, аресты, поиски службы и пайка, влюбленности, ревность, ночные разговоры,

стихи, театр… И все это время Цветаева пытается спасти

двух вечно голодных и больных дочерей – гениальную Алю и

слабоумную Ирину; «старшую из тьмы выхватывая, младшей

не уберегла». Русская революция потом убила всех этих пре-

лестных, отважных мальчиков и девочек, способных перено-

сить любые невзгоды и рыдать из-за испорченного костюма.

Но прежде чем их убить, она их все-таки создала.

У меня внутри – все задрожало, живьем задрожало, вы будете смеяться – весь живот и весь пищевод, все те – самые

таинственные внутренности, которых никто никогда не видел, – точно у меня

внутри – от горла и вниз до колен – сплошь жемчуга, и они вдруг – все – ожили.

Марина Цветаева

ПОВЕСТЬ О СОНЕЧКЕ (1938)

когда читать Лучше прочесть эту книгу лет в семнадцать, чтобы ее

ценности стали вашими.


Анастасия Цветаева в воспоминаниях приводит цитату из

дневника их матери: «Четырехлетняя моя Муся ходит вокруг меня

и все складывает слова в рифмы, может быть, будет поэт?»


63

Кто бы ни был подлинным автором этой четырех-

томной эпопеи (а я все-таки склоняюсь к мысли,

что написал ее именно Шолохов, только биогра-

фия и возраст у него несколько отличаются от офици-

ально принятых), это самое масштабное и горькое раз-

мышление о путях русского народа, какое знал ХХ век.

Не осталось ни правил, ни скреп, ни веры, ни запретов

– только темная стихия рода, да и она не всегда защитит

от взаимного истребления.

Герой мечется между женой и любовницей, между

красными и белыми – прием прост и очевиден (его исполь-

зование делает книгу особенно похожей на другой вели-

кий южный роман о Гражданской войне – «Унесенные ве-

тром»). Шолохову нет равных в описании агоний – должно

быть, он немало их повидал, – и еще ему хорошо удаются

любовные сцены; случаются также замечательные пей-

зажи. В общем, всё в пределах опыта молодого участника

Гражданской войны на Дону. В чем смысл книги – вероят-

но, не до конца понимал и сам автор; наверное, в том, что от

России ничего не осталось, кроме самых древних и непо-

бедимых связей – любви к детям, например, или к жене.

Остался жестокий зов вечно возрождающейся жизни,

которой теперь на пепелищах предстоит заново учиться

всему: и работе, и вере, и закону. Если это вообще полу-

чится после всего, что было.

А в общем, не в мыслях там вся сила – их нет, – а в

чувстве всепобеждающей витальной мощи: течет Дон,

а куда – не знает. Написано неровно, местами учениче-

ски, но тем ярче блещут лучшие куски.

то бы ни был подлинным автором этой четырех-

томной эпопеи (а я все-таки склоняюсь к мысли,

что написал ее именно Шолохов, только биогра-

фия и возраст у него несколько отличаются от офици-

ально принятых), это самое масштабное и горькое раз-

мышление о путях русского народа, какое знал ХХ век.

Не осталось ни правил, ни скреп, ни веры, ни запретов

– только темная стихия рода, да и она не всегда защитит

от взаимного истребления.

Герой мечется между женой и любовницей, между

красными и белыми – прием прост и очевиден (его исполь-

зование делает книгу особенно похожей на другой вели-

кий южный роман о Гражданской войне – «Унесенные ве-

тром»). Шолохову нет равных в описании агоний – должно

быть, он немало их повидал, – и еще ему хорошо удаются

любовные сцены; случаются также замечательные пей-

зажи. В общем, всё в пределах опыта молодого участника

Гражданской войны на Дону. В чем смысл книги – вероят-

но, не до конца понимал и сам автор; наверное, в том, что от

России ничего не осталось, кроме самых древних и непо-

бедимых связей – любви к детям, например, или к жене.

Остался жестокий зов вечно возрождающейся жизни,

которой теперь на пепелищах предстоит заново учиться

всему: и работе, и вере, и закону. Если это вообще полу-

чится после всего, что было.

А в общем, не в мыслях там вся сила – их нет, – а в

чувстве всепобеждающей витальной мощи: течет Дон,

а куда – не знает. Написано неровно, местами учениче-

ски, но тем ярче блещут лучшие куски.

Михаил Шолохов

ТИХИЙ ДОН (1925–1940)

Умная у тебя голова, да дураку досталась!


На церемонии вручения Нобелевской премии Шолохов

совершил неслыханную дерзость: не поклонился шведскому

королю. То ли из принципа, то ли просто по незнанию

этикета – неизвестно.

когда читать Лучше всего читается в

молодости, особенно в ситуации

метания, неважно даже, между кем.


64

«Поэма без героя» была начата в 1940 году, она

о сугубо частной драме 1913 года; обе даты

объединены предвоенностью, ощущением

кануна. Поэма – как почти вся лирика Ахматовой – о кошмарных предчувствиях, о том, как

весь мир расплачивается за частные грехи и забвение простейших норм. Ахматовой при-

вычно было ощущать себя грешницей, последней из последних – почему она одна и смогла

написать стихи о 1937 годе, об унижении, рабстве, растоптанности – для лирического поэта

характерны все же другие авторские позиции, он не рискует признаться в столь тотальном

поражении. Ахматова – рисковала. «Это недостаточно бесстыдно, чтобы быть поэзией», –

сказала она об одной книге Пастернака; сама она всегда исходит из поражения, из ощущения

собственной вины, и только эта откровенность самоосуждения дает ей ту интонацию грозной

правоты, которая слышна в поздней лирике.

«Поэма без героя» – история любовного треугольника, из

которого – как кажется автору – вырастут потом все кошма-

ры ХХ века. Третья часть триптиха, посвященная уже раз-

разившейся войне, написана в 1943 году в ташкентской эва-

куации и принадлежит к лучшим образцам военной лирики.

Загадочность и темнота поэмы – мнимые: для тех, кто знает

исходную фабулу и авторскую биографию, никаких шифров

там нет.

оэма без героя» была начата в 1940 году, она

о сугубо частной драме 1913 года; обе даты

объединены предвоенностью, ощущением

кануна. Поэма – как почти вся лирика Ахматовой – о кошмарных предчувствиях, о том, как

весь мир расплачивается за частные грехи и забвение простейших норм. Ахматовой при-

вычно было ощущать себя грешницей, последней из последних – почему она одна и смогла

написать стихи о 1937 годе, об унижении, рабстве, растоптанности – для лирического поэта

характерны все же другие авторские позиции, он не рискует признаться в столь тотальном

поражении. Ахматова – рисковала. «Это недостаточно бесстыдно, чтобы быть поэзией», –

сказала она об одной книге Пастернака; сама она всегда исходит из поражения, из ощущения

собственной вины, и только эта откровенность самоосуждения дает ей ту интонацию грозной

правоты, которая слышна в поздней лирике.

«Поэма без героя» – история любовного треугольника, из

которого – как кажется автору – вырастут потом все кошма-

ры ХХ века. Третья часть триптиха, посвященная уже раз-

разившейся войне, написана в 1943 году в ташкентской эва-

куации и принадлежит к лучшим образцам военной лирики.

Загадочность и темнота поэмы – мнимые: для тех, кто знает

исходную фабулу и авторскую биографию, никаких шифров

там нет.

Но сознаюсь, что применила симпатические чернила,

я зеркальным письмом пишу.

Анна Ахматова

ПОЭМА БЕЗ ГЕРОЯ (1940–1962)

ЛИРИКА

когда читать Если одолевают муки совести.


Когда Ахматовой рассказали, что поэта Луговского

видели в Ташкенте пьяным, валяющимся в канаве, она

заявила: «Место поэта – в канаве. Без этого не будет взлета».


65

Самые сильные рассказы Зощенко, вопреки обще-

му мнению, – не сатирические, а мемуарные: в

них он не воспроизводит речь городского обыва-

теля с ее невыносимой смесью канцелярита, декрета и

рынка, но говорит собственным ясным, чистым, силь-

ным голосом.

«Перед восходом солнца» – почти эксгибиционист-

ская попытка разобраться в причинах собственной

многолетней депрессии. Первая же половина книги,

напечатанная в журнале, вызвала такой шквал пар-

тийной критики, что вторая оставалась неопубликован-

ной 30 лет. Рассказы Зощенко из этой книги содержат

бесценный материал его духовной биографии, но дело,

конечно, не в авторской депрессии и попытках от нее

избавиться. Перед нами практически идеальная, лако-

ничная, музыкальная проза с убийственными подроб-

ностями, панорама самых ярких и трагических воспо-

минаний человека, прошедшего через две войны, смуту,

травлю. Нигде Зощенко не был так откровенен и бес-

пощаден – а уж замечать за собой и близкими смешное

и страшное он умел как никто. Разумеется, все это не

умаляет достоинств его ранней прозы, где он виртуозно

воспроизвел речь и взгляды приплюснутого, унылого,

завистливого обывателя – нового хозяина России.

амые сильные рассказы Зощенко, вопреки обще-

му мнению, – не сатирические, а мемуарные: в

них он не воспроизводит речь городского обыва-

теля с ее невыносимой смесью канцелярита, декрета и

рынка, но говорит собственным ясным, чистым, силь-

ным голосом.

«Перед восходом солнца» – почти эксгибиционист-

ская попытка разобраться в причинах собственной

многолетней депрессии. Первая же половина книги,

напечатанная в журнале, вызвала такой шквал пар-

тийной критики, что вторая оставалась неопубликован-

ной 30 лет. Рассказы Зощенко из этой книги содержат

бесценный материал его духовной биографии, но дело,

конечно, не в авторской депрессии и попытках от нее

избавиться. Перед нами практически идеальная, лако-

ничная, музыкальная проза с убийственными подроб-

ностями, панорама самых ярких и трагических воспо-

минаний человека, прошедшего через две войны, смуту,

травлю. Нигде Зощенко не был так откровенен и бес-

пощаден – а уж замечать за собой и близкими смешное

и страшное он умел как никто. Разумеется, все это не

умаляет достоинств его ранней прозы, где он виртуозно

воспроизвел речь и взгляды приплюснутого, унылого,

завистливого обывателя – нового хозяина России.

когда читать Появилось желание разобраться в собственных темных

страхах и привычках – тут Зощенко отличный советчик.


Мандельштам считал Зощенко

крупнейшим писателем своего

времени: «Я требую памятников

для Зощенко по всем городам и

местечкам Советского Союза!»

Собранный материал летел со мной на

самолете через немецкий фронт из окруженного Ленинграда.

Михаил Зощенко

РАССКАЗЫ (1921–1931)

ПЕРЕД ВОСХОДОМ СОЛНЦА (1943)


66

Сборник невероятно откровенных, коротких – поч-

ти как стихотворения в прозе, безысходных рас-

сказов о трагической любви. Книга, написанная

в эмиграции, в самые страшные годы Европы, перед

триумфальным входом немцев во Францию. Отчаянный

голос словно из небытия, говорящий только о том, что

утрачено навеки: Родина, молодость, любовь, надежда.

Вот уж подлинно литература, написанная «на послед-

нем берегу». Сколь бы ни были обаятельны героини этой

прозы: Руся, Муза, Ида; сколь бы ни был ярок и притя-

гателен мир той, навсегда исчезнувшей России – на всем

печать гибели, обреченности. Отсюда и почти невыноси-

мая яркость каждой черты. Объемность, пластичность

изображения доведены у Бунина до тех пределов, что,

кажется, и Толстой позавидовал бы: он сам – и мы с ним

с такой четкостью видим мокрый русский лес с желтой

закатной водой в колеях, или базарную площадь степного

города, или коридор московской гостиницы с его выцвет-

шими коврами, что, кажется, начинаем физически ощу-

щать запахи, свежесть или затхлость воздуха, гулкость

или приглушенность каждого звука.

Но так можно видеть только то, что покидаешь на-

веки, – и потому писать такую прозу может только тот,

кто уже ничего не ждет.

борник невероятно откровенных, коротких – поч-

ти как стихотворения в прозе, безысходных рас-

сказов о трагической любви. Книга, написанная

в эмиграции, в самые страшные годы Европы, перед

триумфальным входом немцев во Францию. Отчаянный

голос словно из небытия, говорящий только о том, что

утрачено навеки: Родина, молодость, любовь, надежда.

Вот уж подлинно литература, написанная «на послед-

нем берегу». Сколь бы ни были обаятельны героини этой

прозы: Руся, Муза, Ида; сколь бы ни был ярок и притя-

гателен мир той, навсегда исчезнувшей России – на всем

печать гибели, обреченности. Отсюда и почти невыноси-

мая яркость каждой черты. Объемность, пластичность

изображения доведены у Бунина до тех пределов, что,

кажется, и Толстой позавидовал бы: он сам – и мы с ним

с такой четкостью видим мокрый русский лес с желтой

закатной водой в колеях, или базарную площадь степного

города, или коридор московской гостиницы с его выцвет-

шими коврами, что, кажется, начинаем физически ощу-

щать запахи, свежесть или затхлость воздуха, гулкость

или приглушенность каждого звука.

Но так можно видеть только то, что покидаешь на-

веки, – и потому писать такую прозу может только тот,

кто уже ничего не ждет.

когда читать При расставании с чем-нибудь навсегда, в

идеале – с Родиной или женщиной. Впрочем, таких

расставаний в наше время всегда несколько.


На сегодняшний день только по рассказам

создано 13 театральных постановок,

10 экранизаций и 16 радиопостановок,

не считая зарубежных.

– А плед зачем?

– Глупый. Нам же будет холодно.

Иван Бунин

ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ(1937–1944)


67

Добрый ангел русской литературы, сочинитель-

ница прелестных юморесок и трогательных дет-

ских историй, неутомимая разоблачительница

дураков и пошляков – Надежда Бучинская, избравшая

несерьезный псевдоним Тэффи, была значительным

и глубоким писателем. Только очень уж она стесня-

лась собственной серьезности и грусти – почему и за-

помнилась прежде всего остроумнейшей «Всеобщей

историей, обработанной «Сатириконом», где ее часть –

античная – самая смешная. Да еще, конечно, все помнят

ранние рассказы, превратившие ее, между прочим, в

любимого автора императорской семьи.

Между тем ее «Воспоминания», «Авантюрный ро-

ман», последние рассказы – наряду с неизменно бле-

стящими юмористическими характеристиками и под-

черкнуто несерьезным отношением к себе – открывают

читателю такой источник тихой детской грусти, такое

бесконечное пространство тоски и нежности, что никто

из русских прозаиков (по крайней мере женских) не вы-

держивает конкуренции с милосердной и насмешливой

Тэффи. Мало у нас прозы, про которую сразу было бы

понятно, что ее пишет Очень Хороший Человек. И ко-

нечно, мало кто так владеет «тайной смеющихся слов»,

по выражению Саши Черного, как эта красивая, кокет-

ливая, всегда радостная на людях женщина с долгой и

тяжкой жизнью, со счастливой посмертной судьбой.

обрый ангел русской литературы, сочинитель-

ница прелестных юморесок и трогательных дет-

ских историй, неутомимая разоблачительница

дураков и пошляков – Надежда Бучинская, избравшая

несерьезный псевдоним Тэффи, была значительным

и глубоким писателем. Только очень уж она стесня-

лась собственной серьезности и грусти – почему и за-

помнилась прежде всего остроумнейшей «Всеобщей

историей, обработанной «Сатириконом», где ее часть –

античная – самая смешная. Да еще, конечно, все помнят

ранние рассказы, превратившие ее, между прочим, в

любимого автора императорской семьи.

Между тем ее «Воспоминания», «Авантюрный ро-

ман», последние рассказы – наряду с неизменно бле-

стящими юмористическими характеристиками и под-

черкнуто несерьезным отношением к себе – открывают

читателю такой источник тихой детской грусти, такое

бесконечное пространство тоски и нежности, что никто

из русских прозаиков (по крайней мере женских) не вы-

держивает конкуренции с милосердной и насмешливой

Тэффи. Мало у нас прозы, про которую сразу было бы

понятно, что ее пишет Очень Хороший Человек. И ко-

нечно, мало кто так владеет «тайной смеющихся слов»,

по выражению Саши Черного, как эта красивая, кокет-

ливая, всегда радостная на людях женщина с долгой и

тяжкой жизнью, со счастливой посмертной судьбой.

Тэффи РАССКАЗЫ ВОСПОМИНАНИЯ (1945)

Твои глаза порой похожи на снившийся во сне топаз. Ни на одной знакомой роже я не видал подобных глаз.


Григорий Распутин при случайной встрече влюбился в

Тэффи и зазывал ее в гости, но осторожность в ней оказалась

сильнее любопытства.

когда читать В любом настроении, но лучше

всего тогда, когда мир кажется пустым

или враждебным, а подступающее

безумие – непобедимым.


68

«Это книга про бойца. Без начала, без конца»

– главный советский военный эпос, воз-

никший случайно, как почти все великое:

Твардовский писал для фронтовой газеты веселые

баллады о неунывающем солдате, и постепенно они

сложились в хронику фронтовой жизни, буднично-

страшной и неожиданно человечной.

Война, понятая как трудная крестьянская работа,

без громкого пафоса, с вечной русской способностью

подшутить и подмигнуть посреди кромешного ада,

запечатлена в «Тёркине» с необыкновенной ритми-

ческой точностью. Стих передает и ужас бомбежки, и

сосредоточенность общего усилия при выталкивании увязшей пушки из колеи, и тайную

молитву-заговор, которую шепчешь себе, вжимаясь в землю под обстрелом. Пот, порох,

махорка, взрытая земля, сырая листва, солдатская каша – вот запахи «Тёркина»; пальба,

мат, окопная песня – его музыка.

Твардовский доказал, что поэзия может говорить о чем

угодно – и оставаться поэзией, даже когда она максимально

точна, достоверна, детальна. Газеты с «Тёркиным» на фронте

никогда не раскуривали – это наивысшая оценка.

то книга про бойца. Без начала, без конца»

– главный советский военный эпос, воз-

никший случайно, как почти все великое:

Твардовский писал для фронтовой газеты веселые

баллады о неунывающем солдате, и постепенно они

сложились в хронику фронтовой жизни, буднично-

страшной и неожиданно человечной.

Война, понятая как трудная крестьянская работа,

без громкого пафоса, с вечной русской способностью

подшутить и подмигнуть посреди кромешного ада,

запечатлена в «Тёркине» с необыкновенной ритми-

ческой точностью. Стих передает и ужас бомбежки, и

сосредоточенность общего усилия при выталкивании увязшей пушки из колеи, и тайную

молитву-заговор, которую шепчешь себе, вжимаясь в землю под обстрелом. Пот, порох,

махорка, взрытая земля, сырая листва, солдатская каша – вот запахи «Тёркина»; пальба,

мат, окопная песня – его музыка.

Твардовский доказал, что поэзия может говорить о чем

угодно – и оставаться поэзией, даже когда она максимально

точна, достоверна, детальна. Газеты с «Тёркиным» на фронте

никогда не раскуривали – это наивысшая оценка.

Пусть ты черт, да наши черти

всех чертей в сто раз чертей!

Александр Твардовский

ВАСИЛИЙ ТЁРКИН (1941–1945)

когда читать Хорошо читается (про себя, наизусть) во время трудной и

опасной работы или в долгом походе.


Одна из достопримечательностей Смоленска – памятник,

установленный в 1995 году: Александр Твардовский запечатлен

вместе с Василием Тёркиным.


69

Роман, итожащий первую половину ХХ века, – да

и вторая мало что к нему добавила; история о

главном соблазне столетия – дьявольском иммо-

рализме, забвении всех правил, о разрешении себе чего

угодно под предлогом собственного богоравенства; тра-

гедия художника, прельщенного величием бесчеловеч-

ных утопий. Адриан Леверкюн, выдуманный Манном

и воплощающий в себе черты множества крупнейших

художников столетия, от Шенберга до Лени Рифен-

шталь, – подобно Ивану Карамазову, встречается с чер-

том и подписывает с ним договор. Именно Карамазов, а

не Фауст служит здесь предметом переосмысления и

полемики. Леверкюн отвергает старинный европейский

гуманизм во имя нового искусства и нового строя; в его

судьбе – метафора немецкой истории, свернувшей с

христианского пути на тевтонский.

Роман Манна – суровая и гневная книга, ставящая

безжалостный диагноз собственной родине и ее интел-

лектуалам, вечное противоядие от сверхчеловечности,

лучшее исследование природы фашизма в послевоен-

ной прозе.

оман, итожащий первую половину ХХ века, – да

и вторая мало что к нему добавила; история о

главном соблазне столетия – дьявольском иммо-

рализме, забвении всех правил, о разрешении себе чего

угодно под предлогом собственного богоравенства; тра-

гедия художника, прельщенного величием бесчеловеч-

ных утопий. Адриан Леверкюн, выдуманный Манном

и воплощающий в себе черты множества крупнейших

художников столетия, от Шенберга до Лени Рифен-

шталь, – подобно Ивану Карамазову, встречается с чер-

том и подписывает с ним договор. Именно Карамазов, а

не Фауст служит здесь предметом переосмысления и

полемики. Леверкюн отвергает старинный европейский

гуманизм во имя нового искусства и нового строя; в его

судьбе – метафора немецкой истории, свернувшей с

христианского пути на тевтонский.

Роман Манна – суровая и гневная книга, ставящая

безжалостный диагноз собственной родине и ее интел-

лектуалам, вечное противоядие от сверхчеловечности,

лучшее исследование природы фашизма в послевоен-

ной прозе.

когда читать Когда вас по-настоящему достанет вечная склонность

человечества к фашизму, все-таки задумайтесь, с чего бы это.


Роман Манна – в огромной

степени борьба с его собственными

демонами. В книге 1918 года

«Размышления аполитичного», куда

вошла его публицистика времен

Первой мировой, он наговорил

такого, что куда Леверкюну.

Действительно счастливое,

неистовое, несомненное вдохновение [...] – оно не от Бога, слишком уж много оперирующего разумом, оно от черта,

истинного владыки энтузиазма.

Томас Манн

ДОКТОР ФАУСТУС (1946)


70

С этой книжки вообще хорошо начинать самостоя-

тельное чтение, потому что уютный мир Муми-до-

ла – с мамой, которая все умеет, папой, который все

понимает, с вечно желанными и бесконечно разнообраз-

ными гостями, с грозными, но только усиливающими уют

чудесами, может стать отличной матрицей для вашей

собственной жизни. Лучше строить ее именно по этому

образцу.

Туве Янссон – финка, писавшая по-шведски – созда-

ла изумительный северный эпос об одиноких скалах, пу-

стынном туманном море, по которому странствуют зага-

дочные безмолвные хатифнатты, похожие на вертикаль-

ных червей. И о плодородной солнечной Муми-долине,

откуда ее жители, засыпающие на зиму, каждой весной

отправляются за новыми приключениями. Ребенку не

надо объяснять, кто такой Муми-тролль и почему он по-

хож на бегемотика, кто такой Снифф и почему он похож

на кенгуру, – он принимает их такими, каковы они есть.

Сказки Янссон глубже, человечней, поэтичней почти

всего, что есть в детской и подростковой литературе ХХ

века. При всей своей домашности они учат ни к чему осо-

бенно не привязываться и ничего особенно не бояться,

в них есть благородный дух северного скитальчества,

уважения к тайне мира, к чужому одиночеству и чужому

выбору. Сказка о комете, написанная сразу после Второй

мировой войны, – лучшая ее метафора, какую знала ев-

ропейская проза. Читать лучше в переводах В. Смирнова.

этой книжки вообще хорошо начинать самостоя-

тельное чтение, потому что уютный мир Муми-до-

ла – с мамой, которая все умеет, папой, который все

понимает, с вечно желанными и бесконечно разнообраз-

ными гостями, с грозными, но только усиливающими уют

чудесами, может стать отличной матрицей для вашей

собственной жизни. Лучше строить ее именно по этому

образцу.

Туве Янссон – финка, писавшая по-шведски – созда-

ла изумительный северный эпос об одиноких скалах, пу-

стынном туманном море, по которому странствуют зага-

дочные безмолвные хатифнатты, похожие на вертикаль-

ных червей. И о плодородной солнечной Муми-долине,

откуда ее жители, засыпающие на зиму, каждой весной

отправляются за новыми приключениями. Ребенку не

надо объяснять, кто такой Муми-тролль и почему он по-

хож на бегемотика, кто такой Снифф и почему он похож

на кенгуру, – он принимает их такими, каковы они есть.

Сказки Янссон глубже, человечней, поэтичней почти

всего, что есть в детской и подростковой литературе ХХ

века. При всей своей домашности они учат ни к чему осо-

бенно не привязываться и ничего особенно не бояться,

в них есть благородный дух северного скитальчества,

уважения к тайне мира, к чужому одиночеству и чужому

выбору. Сказка о комете, написанная сразу после Второй

мировой войны, – лучшая ее метафора, какую знала ев-

ропейская проза. Читать лучше в переводах В. Смирнова.


Чтение, что

называется, для всех

возрастов, но лучше

успеть прочесть

в младших классах

школы.


На острове Кайло в юго-

западной Финляндии есть уникальное

местечко Moomin World – летний

Муми-парк, посвященный героям

книг Туве Янссон. Артисты в

костюмах героев книг развлекают

детей, устраивают шоу, также есть

«говорящие деревья», лабиринт и т.д.

– Ты прав, не следует слишком

привязываться к вещам, – сказал

Снусмумрик.

Туве ЯнссонМУМИ-ТРОЛЛЬ И КОМЕТА ШЛЯПА ВОЛШЕБНИКА ПАПА И МОРЕ (1947–1965)


71

Повесть о том, как мальчик и две старухи сбежали

из дома, где их тиранили, и поселились в огром-

ном дупле старого дерева, – первая в череде от-

личных американских вещей о неудавшихся побегах,

но прелесть ее не в том. Капоте – если не лучший аме-

риканский писатель вообще, то уж точно лучший про-

заик американского Юга с его мрачными традициями,

непробиваемым консерватизмом, толстыми черными

кухарками и одинокими белыми мечтательницами;

проза нищего аристократизма, обветшавшей роскоши,

так и не прощенного поражения.

Капоте пишет просто, почти воздушно, несмотря на

прекрасную густоту и пестроту деталей; больше всего

он похож на Уайльда – та же нежность, гордость, со-

страдательность, пристрастие к готической сказке и

французскому лаконизму, тот же цинизм, маскирую-

щий детскую душу. Но у Капоте гораздо больше запа-

хов, живых примет. А какие герои, какие прекрасные

одинокие сумасшедшие, маньяки, бродяги! Фантасти-

чески точное воспроизводство самого духа времени!

Если вы прочли «Самодельные гробики» и можете хо-

дить, не оглядываясь, – у вас либо очень крепкие нервы,

либо очень плохой вкус.

овесть о том, как мальчик и две старухи сбежали

из дома, где их тиранили, и поселились в огром-

ном дупле старого дерева, – первая в череде от-

личных американских вещей о неудавшихся побегах,

но прелесть ее не в том. Капоте – если не лучший аме-

риканский писатель вообще, то уж точно лучший про-

заик американского Юга с его мрачными традициями,

непробиваемым консерватизмом, толстыми черными

кухарками и одинокими белыми мечтательницами;

проза нищего аристократизма, обветшавшей роскоши,

так и не прощенного поражения.

Капоте пишет просто, почти воздушно, несмотря на

прекрасную густоту и пестроту деталей; больше всего

он похож на Уайльда – та же нежность, гордость, со-

страдательность, пристрастие к готической сказке и

французскому лаконизму, тот же цинизм, маскирую-

щий детскую душу. Но у Капоте гораздо больше запа-

хов, живых примет. А какие герои, какие прекрасные

одинокие сумасшедшие, маньяки, бродяги! Фантасти-

чески точное воспроизводство самого духа времени!

Если вы прочли «Самодельные гробики» и можете хо-

дить, не оглядываясь, – у вас либо очень крепкие нервы,

либо очень плохой вкус.

Трумен Капоте

ЛУГОВАЯ АРФА (1951)

РАССКАЗЫ

В общем, сидели мы на веранде, и «тутти-фрутти» таяло у нас на тарелочках, и только нам всем подумалось – а хорошо бы сейчас произошло что-нибудь необычайное, –

как оно и произошло…


Капоте стал пионером одного из самых популярных американских жанров – документального романа-расследования. Первая его работа в этом жанре – отчет «Музы слышны» (1956) о путешествии в СССР с американской театральной труппой, вторая – прославивший его роман «Хладнокровное убийство» (1965).

когда читать Когда угодно, но, конечно, где-

нибудь на юге или хотя бы на даче.


72

Пожалуй, самый

взрослый из ро-

манов Ремарка –

вообще-то писателя под-

росткового, с чрезмерной

любовью к обреченным

красавицам и красиво

пьющим красавцам. Ге-

рой «Ночи в Лиссабоне»,

рассказывающий автору

всю свою жизнь, бежит из

фашистской Германии, а

потом тайно пробирает-

ся в нее, тайком живет у собственной жены – и оба они друг для

друга совершенно новые люди: наблюдение жестокое и точное.

Почти детективный сюжет, мрачные картины предвоенной Евро-

пы, ощущение тотальной опасности и всеобщего бегства – все это

делает «Ночь в Лиссабоне» одной из лучших книг о «европейской

ночи», как назвал период между мировыми войнами Ходасевич.

Ремарк здесь – не беллетрист, вечно разрабатывающий сюжеты

про обреченную любовь, но именно писатель того класса, который

был обещан еще его дебютным «Западным фронтом».

Дю Морье – любимый писатель Хичкока, лучший британ-

ский мастер рассказа о таинственном, ужасном и непо-

стижимом, хотя мистики в ее сочинениях чаще всего нет,

а ужас коренится в самой человеческой

природе. Думаю, самый совершенный бри-

танский роман прошлого столетия – «Моя

кузина Рейчел», головоломка вроде эшеров-

ской, в которой читателю никогда не дано

окончательно ответить на вопрос, была ли

героиня святой – или, напротив, коварней-

шей преступницей. Дю Морье – неутомимая

разоблачительница суеверий и соблазнов,

общедоступных истин и мистических по-

шлостей. Нет тайны, кроме человека, нет

чуда, кроме его души, – и нет защиты, кроме

честности и мастерства.

Дафна дю Морье РАССКАЗЫ (1935–1987) МОЯ КУЗИНА РЕЙЧЕЛ (1951)

Ночной клуб

оказался типичным

русским эмигрантским

увеселительным заведением [...]. Те же аристократы

в качестве кельнеров, те же хоры из бывших

гвардейских офицеров, такие

же высокие цены и та же меланхолия.


Сырым туманным

вечером в сентябре

и чтобы при этом

семейный кризис.

Эрих Мария Ремарк НОЧЬ В ЛИССАБОНЕ (1961)


73

Хемингуэю лучше всего удавались рассказы – в

романах его метод, пожалуй, утомителен, там

вылезают и повторы, и нескрываемое самолю-

бование. Но на пространстве короткого рассказа с глу-

боким подтекстом, с короткими диалогами, за которыми

угадываются бездны отчаяния и отчуждения, – ему в

двадцатые и тридцатые не было равных. У него были

учителя – скажем, Шервуд Андерсон – и последова-

тели по обе стороны океана, и все-таки его убедитель-

ности, лаконизма, мощи не достиг никто. В сущности,

Хемингуэй создал жанр короткого рассказа ХХ века

– в нем ничего не названо напрямую, все спрятано, все

пронизано стыдом, неловкостью за собственное суще-

ствование, за неизбежное поражение человека в мире.

Именно это поражение стало сквозной темой Хемингу-

эя, а название сборника «Победитель не получает ниче-

го» можно, пожалуй, считать его девизом.

«Старик и море» – короткая повесть или большой

рассказ, принесший ему Нобелевскую премию – тоже

об этом, но никогда еще это поражение не выглядело у

Хемингуэя так триумфально. Он вообще любимый пи-

сатель одиноких и сильных неудачников, каковыми в

душе считают себя если не все, то по крайней мере поло-

вина читателей; вдобавок мало на свете таких знатоков

охоты, рыбалки, морского дела, умеющих рассказать об

этом кратко, просто и азартно.

емингуэю лучше всего удавались рассказы – в

романах его метод, пожалуй, утомителен, там

вылезают и повторы, и нескрываемое самолю-

бование. Но на пространстве короткого рассказа с глу-

боким подтекстом, с короткими диалогами, за которыми

угадываются бездны отчаяния и отчуждения, – ему в

двадцатые и тридцатые не было равных. У него были

учителя – скажем, Шервуд Андерсон – и последова-

тели по обе стороны океана, и все-таки его убедитель-

ности, лаконизма, мощи не достиг никто. В сущности,

Хемингуэй создал жанр короткого рассказа ХХ века

– в нем ничего не названо напрямую, все спрятано, все

пронизано стыдом, неловкостью за собственное суще-

ствование, за неизбежное поражение человека в мире.

Именно это поражение стало сквозной темой Хемингу-

эя, а название сборника «Победитель не получает ниче-

го» можно, пожалуй, считать его девизом.

«Старик и море» – короткая повесть или большой

рассказ, принесший ему Нобелевскую премию – тоже

об этом, но никогда еще это поражение не выглядело у

Хемингуэя так триумфально. Он вообще любимый пи-

сатель одиноких и сильных неудачников, каковыми в

душе считают себя если не все, то по крайней мере поло-

вина читателей; вдобавок мало на свете таких знатоков

охоты, рыбалки, морского дела, умеющих рассказать об

этом кратко, просто и азартно.

когда читать Если брать чисто прагматический аспект – наверное,

хорошо идет после неудачной рыбалки.


Проигрывая в боксерских

поединках, Хемингуэй плевал кровью

в лицо сопернику и говорил, что таков

национальный обычай боксеров Кубы.

– Рыба, – позвал старик тихонько, – я с тобой не расстанусь, пока не умру.

Эрнест Хэмингуэй ПЯТАЯ КОЛОННА И ПЕРВЫЕ 49 РАССКАЗОВ

(1939)

СТАРИК И МОРЕ (1952)


74

Хорошо, что классикой иногда – и довольно

часто – становятся очень странные книги, в

которых нет ничего бестселлерного. «Педро Парамо» – единственный роман оди-

нокого и задумчивого мексиканца. Весь сюжет – поиски загадочного человека, который

приходится главному герою вроде как роднёй. Выясняется, что Педро Парамо – вроде

как и не человек даже, а призрак, что-то вроде посредника между мирами живых и

мертвых. И некоторые деревни, которые встречаются герою, тоже вроде как мертвые. И

происходит все вроде как во сне. Вся поэтика латиноамериканской прозы, пережившей

столь бурный взлет в шестидесятые – семидесятые, – заложена в этом коротком романе

(хотя и Борхес постарался, и Кортасар многое придумал сам).

Есть в этой книге что-то от психоделического путешествия с опытным шаманом, от

поедания кактуса с умелым спутником-кактусоедом, – но если вы странствовали когда-

нибудь по латиноамериканской провинции, то признаете, что лучшей книги не написал

никто. А если не странствовали, то вам и необязательно: вот

роман, читайте. Он таинственен, точен, а главное – в нем есть

крайне убедительная догадка о том, что граница между ми-

ром мертвых и живых подвижна и щеляста.

орошо, что классикой иногда – и довольно

часто – становятся очень странные книги, в

которых нет ничего бестселлерного. «Педро Парамо» – единственный роман оди-

нокого и задумчивого мексиканца. Весь сюжет – поиски загадочного человека, который

приходится главному герою вроде как роднёй. Выясняется, что Педро Парамо – вроде

как и не человек даже, а призрак, что-то вроде посредника между мирами живых и

мертвых. И некоторые деревни, которые встречаются герою, тоже вроде как мертвые. И

происходит все вроде как во сне. Вся поэтика латиноамериканской прозы, пережившей

столь бурный взлет в шестидесятые – семидесятые, – заложена в этом коротком романе

(хотя и Борхес постарался, и Кортасар многое придумал сам).

Есть в этой книге что-то от психоделического путешествия с опытным шаманом, от

поедания кактуса с умелым спутником-кактусоедом, – но если вы странствовали когда-

нибудь по латиноамериканской провинции, то признаете, что лучшей книги не написал

никто. А если не странствовали, то вам и необязательно: вот

роман, читайте. Он таинственен, точен, а главное – в нем есть

крайне убедительная догадка о том, что граница между ми-

ром мертвых и живых подвижна и щеляста.

– Только бы это не было началом ночи, новой, вечной ночи, –

думал Педро Парамо.

Хуан РульфоПЕДРО ПАРАМО

(1955)

когда читать Если возникла охота к перемене мест и образа жизни.


В 1978 году в Мексике

экранизировали этот единственный

роман Рульфо. Музыку к фильму

написал Эннио Морриконе.


75

Не самая известная (где уж конкурировать с ро-

маном «Над пропастью во ржи»!), но самая глу-

бокая и смелая повесть Сэлинджера, история

женитьбы его любимого героя, мудреца и мечтателя Си-

мора Гласса, на пустой и кукольно-прелестной девушке

Мюриэль из совершенно чуждой ему среды.

Повествование ведется от лица младшего брата Си-

мора – ему-то все ясно, да и Симору тоже, но любовь,

куда денешься. Много насмешек над молодым и гордым

высокомерием, над книжностью и розовым идеализ-

мом, но куда страшней цинизм и хамство богатеньких

хозяев жизни. Редко где у Сэлинджера встретим мы

такое воздержание от авторских навязчивых подсказок

– все показано и ничто не названо. Беспомощность без-

алаберных, книжных, дружных Глассов перед миром

людей, четко понимающих правила игры, глассовские

самоирония, талант, взаимопонимание – всё это на фоне

точно и жестоко выписанной Америки конца войны

превращает «Стропила» в маленький шедевр, утеша-

ющий вот уже несколько поколений меланхоличных

одиночек.

е самая известная (где уж конкурировать с ро-

маном «Над пропастью во ржи»!), но самая глу-

бокая и смелая повесть Сэлинджера, история

женитьбы его любимого героя, мудреца и мечтателя Си-

мора Гласса, на пустой и кукольно-прелестной девушке

Мюриэль из совершенно чуждой ему среды.

Повествование ведется от лица младшего брата Си-

мора – ему-то все ясно, да и Симору тоже, но любовь,

куда денешься. Много насмешек над молодым и гордым

высокомерием, над книжностью и розовым идеализ-

мом, но куда страшней цинизм и хамство богатеньких

хозяев жизни. Редко где у Сэлинджера встретим мы

такое воздержание от авторских навязчивых подсказок

– все показано и ничто не названо. Беспомощность без-

алаберных, книжных, дружных Глассов перед миром

людей, четко понимающих правила игры, глассовские

самоирония, талант, взаимопонимание – всё это на фоне

точно и жестоко выписанной Америки конца войны

превращает «Стропила» в маленький шедевр, утеша-

ющий вот уже несколько поколений меланхоличных

одиночек.

когда читать Хорошо читается перед свадьбой, когда еще не поздно

передумать.


Название повести – цитата

из эпиталамы (свадебной песни)

древнегреческой поэтессы Сапфо:

«Выше стропила, плотники, входит

жених выше самых высоких мужей».

Господи, если я и вправду какой-то клинический случай, то, наверно, я параноик наоборот. Я подозреваю,

что люди вступают в сговор, чтобы сделать меня счастливым.

Джером ДэвидСэлинджер

ВЫШЕ СТРОПИЛА, ПЛОТНИКИ (1955)


76

Создатель «Дракона» и «Обыкновенного чуда»,

сценарист «Золушки» и «Дон Кихота», застен-

чивый и непреклонный, вежливый и отважный

Шварц – едва ли не самая обаятельная фигура во всей

советской драматургии. Над его сказками нельзя не

смеяться и не плакать: в них есть то, что друг Швар-

ца Хармс называл «чистотой порядка», имея в виду

абсолютную цельность, идеальный вкус, неизменную

авторскую верность себе.

Сказки Шварца глубже любых толкований: «Дра-

кон» – не только о фашизме, «Тень» – не только о госу-

дарственной лжи и о хитрой, ко всему приспосабливаю-

щейся бездарности. Шварц универсален и многозначен,

как Андерсен, но в его сказках меньше жестокости,

больше праздничной непосредственности. Непонят-

но, какому обыкновенному чуду обязаны мы тем, что

в железном веке, в страшном советском мире расцвел

этот оазис уюта, любви, рыцарства. Догадка о том, что

убить дракона мало, что он теперь равномерно раство-

рен во всех жителях освобожденного города, – много-

кратно подтвердилась. Шварц никогда не относился к

себе серьезно, всю жизнь мечтал написать настоящую

большую прозу, как взрослый, и, судя по дневникам,

никогда не понимал, что самая настоящая классика им

уже написана.

оздатель «Дракона» и «Обыкновенного чуда»,

сценарист «Золушки» и «Дон Кихота», застен-

чивый и непреклонный, вежливый и отважный

Шварц – едва ли не самая обаятельная фигура во всей

советской драматургии. Над его сказками нельзя не

смеяться и не плакать: в них есть то, что друг Швар-

ца Хармс называл «чистотой порядка», имея в виду

абсолютную цельность, идеальный вкус, неизменную

авторскую верность себе.

Сказки Шварца глубже любых толкований: «Дра-

кон» – не только о фашизме, «Тень» – не только о госу-

дарственной лжи и о хитрой, ко всему приспосабливаю-

щейся бездарности. Шварц универсален и многозначен,

как Андерсен, но в его сказках меньше жестокости,

больше праздничной непосредственности. Непонят-

но, какому обыкновенному чуду обязаны мы тем, что

в железном веке, в страшном советском мире расцвел

этот оазис уюта, любви, рыцарства. Догадка о том, что

убить дракона мало, что он теперь равномерно раство-

рен во всех жителях освобожденного города, – много-

кратно подтвердилась. Шварц никогда не относился к

себе серьезно, всю жизнь мечтал написать настоящую

большую прозу, как взрослый, и, судя по дневникам,

никогда не понимал, что самая настоящая классика им

уже написана.

когда читать Особенно хорошо читается при утрате веры в человечество.


В Санкт-Петербурге на улице Малая

Посадская, д. 8 есть мемориальная доска, на

которой написано «Доброму сказочнику Евгению

Шварцу, жившему в этом доме». И ниже: «…У нас

такие тайны – обхохочешься».

Куда вы пойдете, туда и я пойду.

Когда вы умрете, тогда и я умру.

Евгений ШварцПЬЕСЫ (1944–1958)


77

Один из самых серьезных американских проза-

иков второй половины ХХ века строил большин-

ство своих романов как систему разоблачений:

с истины снимается покров за покровом, пока она не

покажется во всем своем почти невыносимом ужасе и

величии.

Апофеоз метода – «И поджег этот дом», где расска-

зывается несколько версий одного убийства в нищем

итальянском городке. Убит богатый американец, раз-

вратник и циник. Его вдобавок подозревают в зверском

изнасиловании местной красавицы, в которую влюблен

главный герой, спивающийся художник. Этот-то ху-

дожник и кажется главным подозреваемым, отомстив-

шим за смерть возлюбленной, – пока в финале не вы-

ясняется, что виновником всего был грязный местный

идиот да слепой случай. Мы все ищем романтические

схемы и нравоучительные сюжеты, а миром правят

идиоты или рок, это уж как угодно читателю.

Увлекательная, поэтичная, депрессивная книга, но

мрачность ее компенсируется читательской радостью

от разговора с умным и чутким собеседником, с автором,

раньше нас побывавшим в безднах тоски и одиночества.

дин из самых серьезных американских проза-

иков второй половины ХХ века строил большин-

ство своих романов как систему разоблачений:

с истины снимается покров за покровом, пока она не

покажется во всем своем почти невыносимом ужасе и

величии.

Апофеоз метода – «И поджег этот дом», где расска-

зывается несколько версий одного убийства в нищем

итальянском городке. Убит богатый американец, раз-

вратник и циник. Его вдобавок подозревают в зверском

изнасиловании местной красавицы, в которую влюблен

главный герой, спивающийся художник. Этот-то ху-

дожник и кажется главным подозреваемым, отомстив-

шим за смерть возлюбленной, – пока в финале не вы-

ясняется, что виновником всего был грязный местный

идиот да слепой случай. Мы все ищем романтические

схемы и нравоучительные сюжеты, а миром правят

идиоты или рок, это уж как угодно читателю.

Увлекательная, поэтичная, депрессивная книга, но

мрачность ее компенсируется читательской радостью

от разговора с умным и чутким собеседником, с автором,

раньше нас побывавшим в безднах тоски и одиночества.

Уильям Стайрон И ПОДЖЕГ ЭТОТ ДОМ (1960)

За 2 года я капли пива в рот не взял. Это очень облегчает чтение Софокла, а сейчас я уже

начал продираться через Шекспира.


Стайрон страдал от многолетней клинической депрессии

и в 1990 году написал о ней самую откровенную свою повесть

«Зримая тьма» (после курса лечения в психиатрической

клинике).

когда читать Когда вы вдруг с ужасом

убеждаетесь, что ваши друзья – совсем

не те, кем казались. Необязательно хуже:

может, и лучше. Но совсем другие.


78

Олеша очень рано почувствовал исчерпанность

традиционных литературных жанров – напи-

сал один первоклассный роман («Зависть»), одну сказку («Три толстяка»), одну

пьесу («Список благодеяний»), а дальше писал главным образом о том, как не может

больше писать.

«Книга прощания» – это разрозненные заметки, дневниковые записи, планы не-

осуществленных романов, письма давно умершим друзьям, литературные портреты

классиков и современников. Они составили главную его книгу принципиально нового

жанра, представленного сегодня в блогосфере необычайно широко. Это литература по-

вседневного опыта, живого мгновенного наблюдения, отрывка – литература, у которой

нет времени на долгие вступления и отступления; предчувствие дневника как главного

жанра нового века. Все способности автора – наблюдательность, афористичность, не-

ожиданность и точность метафор – при нем, но все литературные условия игнорируют-

ся с великолепной легкостью падения (Олеша считал себя

безнадежно падшим – алкоголиком, разучившимся писать).

Каждый прочитает эту книгу, как личный дневник, найдя

здесь десятки собственных мыслей, страхов и автопортретов,

но написанных несравненно лучше, чем могли бы мы.

леша очень рано почувствовал исчерпанность

традиционных литературных жанров – напи-

сал один первоклассный роман («Зависть»), одну сказку («Три толстяка»), одну

пьесу («Список благодеяний»), а дальше писал главным образом о том, как не может

больше писать.

«Книга прощания» – это разрозненные заметки, дневниковые записи, планы не-

осуществленных романов, письма давно умершим друзьям, литературные портреты

классиков и современников. Они составили главную его книгу принципиально нового

жанра, представленного сегодня в блогосфере необычайно широко. Это литература по-

вседневного опыта, живого мгновенного наблюдения, отрывка – литература, у которой

нет времени на долгие вступления и отступления; предчувствие дневника как главного

жанра нового века. Все способности автора – наблюдательность, афористичность, не-

ожиданность и точность метафор – при нем, но все литературные условия игнорируют-

ся с великолепной легкостью падения (Олеша считал себя

безнадежно падшим – алкоголиком, разучившимся писать).

Каждый прочитает эту книгу, как личный дневник, найдя

здесь десятки собственных мыслей, страхов и автопортретов,

но написанных несравненно лучше, чем могли бы мы.

Пюре. Нужно питаться одним пюре. Если я скажу: я хочу есть пюре –

засмеются и скажут: так и ешьте, кто же вам мешает.

Юрий Олеша

КНИГА ПРОЩАНИЯ

(1960)

когда читать Когда похмелье, творческий кризис, желание все

бросить и сорваться в город детства


Однажды, выходя из ресторана, Олеша обратился к стоящему рядом человеку в форме:

– Швейцар, помогите, пожалуйста, достать такси.

– Я не швейцар, а адмирал.

– Тогда катер.


79

Да, вот так: не «Лолита», а куда менее известный,

любимый главным образом в академических

кругах роман о таинственном убийстве тихого

американского профессора и о сумасшедшем русском

эмигранте, уверенном, что вся каша заварилась из-за

него. Как всегда, версия сумасшедшего и убедитель-

ней, и логичней скучной реальности. Набоков приду-

мал фантастически изощренную форму этого романа,

работая над бесконечным тысячестраничным коммен-

тарием к «Евгению Онегину»: «Бледный огонь» состоит

из превосходной поэмы, над которой до последнего дня

работал профессор, и развернутого комментария к ней,

который пишет его безумный русский сосед Боткин.

Боткин в своей мономании уверен, что поэма на-

писана о нем, о его таинственном прошлом, которое

он, нищий эмигрант, себе выдумал (волшебная страна

Зембла, в которой он – единственный наследник, принц

сказочного королевства). Убедительность и прорабо-

танность этого бреда такова, что в конце читатель не

поручится, что Боткин и в самом деле просто надоедли-

вый безумец, а его земблянские фантазии – компенса-

ция эмигрантской травмы. Юмор, сентиментальность,

богатство фантазии, абсолютное композиционное но-

ваторство и непредсказуемость разгадки делают этот

роман значительно интересней «Лолиты», да простят

меня все Лолиты и Гумберты наших дней.

а, вот так: не «Лолита», а куда менее известный,

любимый главным образом в академических

кругах роман о таинственном убийстве тихого

американского профессора и о сумасшедшем русском

эмигранте, уверенном, что вся каша заварилась из-за

него. Как всегда, версия сумасшедшего и убедитель-

ней, и логичней скучной реальности. Набоков приду-

мал фантастически изощренную форму этого романа,

работая над бесконечным тысячестраничным коммен-

тарием к «Евгению Онегину»: «Бледный огонь» состоит

из превосходной поэмы, над которой до последнего дня

работал профессор, и развернутого комментария к ней,

который пишет его безумный русский сосед Боткин.

Боткин в своей мономании уверен, что поэма на-

писана о нем, о его таинственном прошлом, которое

он, нищий эмигрант, себе выдумал (волшебная страна

Зембла, в которой он – единственный наследник, принц

сказочного королевства). Убедительность и прорабо-

танность этого бреда такова, что в конце читатель не

поручится, что Боткин и в самом деле просто надоедли-

вый безумец, а его земблянские фантазии – компенса-

ция эмигрантской травмы. Юмор, сентиментальность,

богатство фантазии, абсолютное композиционное но-

ваторство и непредсказуемость разгадки делают этот

роман значительно интересней «Лолиты», да простят

меня все Лолиты и Гумберты наших дней.

когда читать Зимой, на ночь, в уединенном доме, лучше бы в чужой стране.


Литературоведы не исключают,

что название романа взято из пьесы

Шекспира «Тимон Афинский»: «Луна –

это наглый вор, и свой бледный огонь

она крадет у солнца».

Я завораживал его, я пропитывал его

моим видением, я навязывал ему с бесшабашной щедростью пьяницы

все то, что сам не мог передать в стихах.

Владимир Набоков

БЛЕДНЫЙ ОГОНЬ (1961)


80

Абсолютная американская классика, один из

самых продаваемых романов всех времен и

народов, неуловимо напоминающий трилогию

Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль»: тоже

девочка, тоже в провинции, тоже умный и добрый папа,

тоже дикие нравы вокруг и отчаянная борьба за права

бедных и хороших. Правда, у Ли всё серьезней, чем про-

сто угнетение: там, в лучших американских традициях,

разыгрывается судебная драма. Негра обвиняют в изна-

силовании и хотят линчевать. Очаровательнейшая по-

вествовательница во всей подростковой американской

прозе – Глазастик Джин; есть и непременная южная

готика – заброшенный дом, в котором обитает Страши-

ла (в конце он, конечно, появится).

«Пересмешник», как и положено одноименной птице,

похож на всё сразу: на подростковые романы Твена, на

дебютный и тоже южноготический роман Капоте «Дру-

гие голоса, другие комнаты», на «Вино из одуванчиков»

Брэдбери – словом, на все великие романы о детях,

проводящих лето в глухой, ароматной, старомодной

провинции с ее тайными зверствами и скелетами в рас-

сыхающихся шкафах; но есть в нем обаяние прямоты и

душевной бодрости, которого нет больше нигде.

бсолютная американская классика, один из

самых продаваемых романов всех времен и

народов, неуловимо напоминающий трилогию

Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль»: тоже

девочка, тоже в провинции, тоже умный и добрый папа,

тоже дикие нравы вокруг и отчаянная борьба за права

бедных и хороших. Правда, у Ли всё серьезней, чем про-

сто угнетение: там, в лучших американских традициях,

разыгрывается судебная драма. Негра обвиняют в изна-

силовании и хотят линчевать. Очаровательнейшая по-

вествовательница во всей подростковой американской

прозе – Глазастик Джин; есть и непременная южная

готика – заброшенный дом, в котором обитает Страши-

ла (в конце он, конечно, появится).

«Пересмешник», как и положено одноименной птице,

похож на всё сразу: на подростковые романы Твена, на

дебютный и тоже южноготический роман Капоте «Дру-

гие голоса, другие комнаты», на «Вино из одуванчиков»

Брэдбери – словом, на все великие романы о детях,

проводящих лето в глухой, ароматной, старомодной

провинции с ее тайными зверствами и скелетами в рас-

сыхающихся шкафах; но есть в нем обаяние прямоты и

душевной бодрости, которого нет больше нигде.

Харпер Ли

УБИТЬ ПЕРЕСМЕШНИКА

(1960)

– Куда ты целишься? – В попку мисс Моди.

Аттикус с сомнением уставился на мою обширную мишень.


Роман изучается в 80% американских школ. В последние

годы неоднократно признавался на Западе лучшей книгой

всех времен.

когда читать Лучше всего читать летом на

даче, лет в 12.


81

Самая мрачная, жестокая, рано умершая от

мучительной болезни американская писа-

тельница, чьи рассказы «Береги чужую жизнь

– спасешь свою», «Хромые внидут первыми» и «Хо-

рошего человека найти нелегко» являют пример

беспросветной мизантропии, свойственной иногда

глубоко верующим людям (О’Коннор была страст-

ной католичкой). Мир этого автора так мрачен, так

полон калек и маньяков, зло в нем так непобедимо

и, как бы это выразиться, изначально, так укоре-

нено в мире и природе, – что взгляду отдохнуть не

на чем. Пишет она сильно, в лучших образцах – по-

сильнее Хемингуэя; изобразительность – не самая

сильная ее сторона, но глубины отчаяния, ненави-

сти, подозрительности – тут ей равных нет. Вообще

так честно, слишком честно глядеть в глаза миру –

несомненный признак величия, но и патологии.

Судя по опубликованным письмам, О’Коннор была

деликатнейшим и вообще милым человеком – вот тут

и разбирайся, откуда берется такая литература. Ее

роман «Мудрая кровь» – про типичного американ-

ского сектанта-маньяка, очередного мессию-пропо-

ведника – тоже очень хорош, но вообще она мастер

новеллы, потому что слишком долго выдерживать ее

взгляд на вещи не сможет ни один поклонник.

амая мрачная, жестокая, рано умершая от

мучительной болезни американская писа-

тельница, чьи рассказы «Береги чужую жизнь

– спасешь свою», «Хромые внидут первыми» и «Хо-

рошего человека найти нелегко» являют пример

беспросветной мизантропии, свойственной иногда

глубоко верующим людям (О’Коннор была страст-

ной католичкой). Мир этого автора так мрачен, так

полон калек и маньяков, зло в нем так непобедимо

и, как бы это выразиться, изначально, так укоре-

нено в мире и природе, – что взгляду отдохнуть не

на чем. Пишет она сильно, в лучших образцах – по-

сильнее Хемингуэя; изобразительность – не самая

сильная ее сторона, но глубины отчаяния, ненави-

сти, подозрительности – тут ей равных нет. Вообще

так честно, слишком честно глядеть в глаза миру –

несомненный признак величия, но и патологии.

Судя по опубликованным письмам, О’Коннор была

деликатнейшим и вообще милым человеком – вот тут

и разбирайся, откуда берется такая литература. Ее

роман «Мудрая кровь» – про типичного американ-

ского сектанта-маньяка, очередного мессию-пропо-

ведника – тоже очень хорош, но вообще она мастер

новеллы, потому что слишком долго выдерживать ее

взгляд на вещи не сможет ни один поклонник.


Ну не знаю. Надо быть очень

уж затравленным подростком, чтобы

читать такую прозу ради удовольствия.


Небольшие рассказы О’Коннор настолько полюбились

американцам, что в США ежегодно стали вручать премию ее

имени за лучший короткий рассказ. Победители получают приз –

1 тыс. долларов.

Хорошая. Совсем была б хорошая, если б расстреливать ее раза три в час.

Фланнери О’Коннор

РАССКАЗЫ (1964)


82

Как известно, масштаб врага сильно влияет и на наш собственный: борясь с систе-

мой – мы герои, борясь со смертью – мы полубоги. Солженицын – отважный и

опытный борец с коммунистической властью и американским интеллектуальным

истеблишментом, но подлинно великим писателем он становится, когда рассказывает о

собственной борьбе со смертельной болезнью.

«Раковый корпус» – повесть о чудесном выздоровлении ссыльного Костоглотова, о со-

ветском человеке перед угрозой смерти, о том, что никакая идейность и никакая отвага не

позволят сохранить человеческое достоинство перед лицом мучительного и унизитель-

ного недуга. Нужно что-то большее, назвать его только верой или только совестью было

бы недостаточно; нужно еще чувство изначальной справедли-

вости и гармоничности мира, которое посещает Костоглотова

в финале, – но там оно просто выходит на поверхность, а на

самом деле всегда ему присуще. Оно-то и не дало ему ссучить-

ся в лагерях и сломаться потом, когда, едва перейдя на поло-

жение ссыльного, он обнаружил у себя признаки смертельной

болезни. Костоглотов потому и спасен, что есть для него вещи

поважнее жизни и смерти.

ак известно, масштаб врага сильно влияет и на наш собственный: борясь с систе-

мой – мы герои, борясь со смертью – мы полубоги. Солженицын – отважный и

опытный борец с коммунистической властью и американским интеллектуальным

истеблишментом, но подлинно великим писателем он становится, когда рассказывает о

собственной борьбе со смертельной болезнью.

«Раковый корпус» – повесть о чудесном выздоровлении ссыльного Костоглотова, о со-

ветском человеке перед угрозой смерти, о том, что никакая идейность и никакая отвага не

позволят сохранить человеческое достоинство перед лицом мучительного и унизитель-

ного недуга. Нужно что-то большее, назвать его только верой или только совестью было

бы недостаточно; нужно еще чувство изначальной справедли-

вости и гармоничности мира, которое посещает Костоглотова

в финале, – но там оно просто выходит на поверхность, а на

самом деле всегда ему присуще. Оно-то и не дало ему ссучить-

ся в лагерях и сломаться потом, когда, едва перейдя на поло-

жение ссыльного, он обнаружил у себя признаки смертельной

болезни. Костоглотов потому и спасен, что есть для него вещи

поважнее жизни и смерти.

Этим языком он себе выговаривал

плату там, где не заработал. Клялся в том, чего не делал. Распинался, чему

не верил. И кричал на начальство. И обкладывал рабочих. И укрючливо

матюгался, подцепляя, что там святей да дороже, и наслаждался

коленами многими, как соловей.

когда читать В припадках ипохондрии.


В 1967 году редакция «Нового мира» под руководством

Александра Твардовского попыталась опубликовать «Раковый

корпус» и даже отправила повесть в набор, однако по

распоряжению отдела пропаганды ЦК КПСС набор был рассыпан.

Александр Солженицын

РАКОВЫЙ КОРПУС (1965)


83

Быков прошел всю войну, но пишет, собственно, не

про войну. Она лишь обеспечивает его набором

экстремальных ситуаций, в которых человек

проверяется на пределе своих возможностей.

«Мертвым не больно» – об изначальной советской

бесчеловечности, о том, как начальство превращает

людей в расходный материал, о том, как никто никого

не жалеет, как хрупка оказывается даже солидарность

обреченных. «Дожить до рассвета», как и большинство

поздних вещей Быкова, – о бессмысленном подвиге,

о том, что жертвовать собой надо не во имя Победы

(твой вклад в нее чаще всего остается незамеченным,

а то и вклада никакого нет), а только во имя того, чтобы

остаться человеком. Проза довольно-таки самурайская,

без единого счастливого финала, – о том, что в ситуации

выбора всегда надо выбирать смерть и вообще действо-

вать так, словно ты уже умер.

Быкова называют главным экзистенциалистом со-

ветской прозы (и безусловным лидером прозы бело-

русской) – в обоих определениях есть резон. И еще

интересно, что самыми сильными оказываются у него

слабые, а умельцы, укорененные в жизни и уверенные,

обязательно предают. Видимо, без опыта затравленно-

сти никакая воля невозможна.

ыков прошел всю войну, но пишет, собственно, не

про войну. Она лишь обеспечивает его набором

экстремальных ситуаций, в которых человек

проверяется на пределе своих возможностей.

«Мертвым не больно» – об изначальной советской

бесчеловечности, о том, как начальство превращает

людей в расходный материал, о том, как никто никого

не жалеет, как хрупка оказывается даже солидарность

обреченных. «Дожить до рассвета», как и большинство

поздних вещей Быкова, – о бессмысленном подвиге,

о том, что жертвовать собой надо не во имя Победы

(твой вклад в нее чаще всего остается незамеченным,

а то и вклада никакого нет), а только во имя того, чтобы

остаться человеком. Проза довольно-таки самурайская,

без единого счастливого финала, – о том, что в ситуации

выбора всегда надо выбирать смерть и вообще действо-

вать так, словно ты уже умер.

Быкова называют главным экзистенциалистом со-

ветской прозы (и безусловным лидером прозы бело-

русской) – в обоих определениях есть резон. И еще

интересно, что самыми сильными оказываются у него

слабые, а умельцы, укорененные в жизни и уверенные,

обязательно предают. Видимо, без опыта затравленно-

сти никакая воля невозможна.

когда читать Читать при нравственных колебаниях.


Едва ли не на следующий день

после публикации повести в окнах

квартиры писателя в Гродно били

стекла, его жену – учительницу –

закидали помидорами и вызвали

на «собеседование» в местное

отделение КГБ, с самим Быковым не

здоровались вчерашние знакомые.

Вообще война беспощадна ко всякому,

но первым на фронте погибает трус – именно тот, кто больше всех

дорожит своей жизнью. Впрочем, достаточно гибнет и храбрых.

Василь Быков

МЕРТВЫМ НЕ БОЛЬНО (1965)

ДОЖИТЬ ДО РАССВЕТА (1971)


84

В один прекрасный день колумбийский журна-

лист Маркес, автор нескольких хороших по-

вестей и рассказов, бросил работу, заложил

машину, перевел семью на иждивение жены и засел

писать шедевр. Он писал его полгода, и когда настала

пора отправлять рукопись в издательство, в доме не

было денег даже на почтовые марки. Жена заложила

серебряные ложки и сказала: «Не хватало еще, чтобы

твой роман оказался плохим». Но он оказался очень

хорошим – может быть, лучшим во всей латиноамериканской прозе. Поэтическая сага

о жизни колумбийской (впрочем, только ли?) деревни, о нескольких поколениях Буэн-

диа, населяющих ее, воспринимается как одно огромное стихотворение о бесконечной

человеческой храбрости и глупости.

Дух Южной Америки нигде не чувствуется с такой полнотой и силой: тут и темные

предания о вечных скитальцах, о кораблях-призраках, о

католических чудесах, тут и не менее темные индейские по-

верья, и вполне себе социальный пафос – борьба с хищными

американцами-угнетателями. И все это сварено в таком гу-

стом пряном супе, что любая другая проза после Маркеса не

катит. Разве что его собственная «Осень патриарха», которая

совершенней, но и тяжеловесней.

один прекрасный день колумбийский журна-

лист Маркес, автор нескольких хороших по-

вестей и рассказов, бросил работу, заложил

машину, перевел семью на иждивение жены и засел

писать шедевр. Он писал его полгода, и когда настала

пора отправлять рукопись в издательство, в доме не

было денег даже на почтовые марки. Жена заложила

серебряные ложки и сказала: «Не хватало еще, чтобы

твой роман оказался плохим». Но он оказался очень

хорошим – может быть, лучшим во всей латиноамериканской прозе. Поэтическая сага

о жизни колумбийской (впрочем, только ли?) деревни, о нескольких поколениях Буэн-

диа, населяющих ее, воспринимается как одно огромное стихотворение о бесконечной

человеческой храбрости и глупости.

Дух Южной Америки нигде не чувствуется с такой полнотой и силой: тут и темные

предания о вечных скитальцах, о кораблях-призраках, о

католических чудесах, тут и не менее темные индейские по-

верья, и вполне себе социальный пафос – борьба с хищными

американцами-угнетателями. И все это сварено в таком гу-

стом пряном супе, что любая другая проза после Маркеса не

катит. Разве что его собственная «Осень патриарха», которая

совершенней, но и тяжеловесней.

Мир был еще таким новым, что многие вещи не имели

названия и на них приходилось показывать пальцем.

Габриэль Гарсиа Маркес

СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА (1967)

когда читать Лучше всего перед путешествием в Латинскую Америку.

Или во время. Или вместо.


Первый тираж книги был напечатан в Буэнос-Айресе

в 1967 году и составил 8 тыс. экземпляров. На сегодняшний день

продано более 30 млн экземпляров, роман переведен

на 35 языков мира.


85

Стругацкие – лучшие советские, а впоследствии

российские фантасты – оценивали «Далекую Ра-

дугу» скромно. Куда выше ценили они, например,

«Улитку на склоне» с ее описанием советского социума,

расколотого на бюрократический Институт и дикий Лес,

словно приснившийся в кошмаре писателю-деревенщику.

А между тем «Радуга», как оказалось, – самое поэтическое

и в некотором смысле исповедальное их сочинение.

Волна, накрывающая маленькую далекую планету-

академгородок в результате неосторожного научного

эксперимента, наступает быстрей, чем прибывают спаса-

тели. С планеты успевают эвакуировать только женщин

и детей. Некоторые женщины, впрочем, остаются. И вот

чувство последнего отдыха и облегчения, которое вдруг

накрывает всех, когда можно уже ни за что не бороться

и ни о чем не беспокоиться, – передано у Стругацких так,

что «Радуга» осталась едва ли не самым жизнеутвержда-

ющим текстом, который вообще был написан в шестидеся-

тые. Не говоря уж о редкостно обаятельных героях Мира

Полдня – прежде всего Горбовском, – и напряжении,

созданном столь мастерски, что оторваться от этих ста

страничек не сможет даже читатель, принципиально не

признающий фантастику.

тругацкие – лучшие советские, а впоследствии

российские фантасты – оценивали «Далекую Ра-

дугу» скромно. Куда выше ценили они, например,

«Улитку на склоне» с ее описанием советского социума,

расколотого на бюрократический Институт и дикий Лес,

словно приснившийся в кошмаре писателю-деревенщику.

А между тем «Радуга», как оказалось, – самое поэтическое

и в некотором смысле исповедальное их сочинение.

Волна, накрывающая маленькую далекую планету-

академгородок в результате неосторожного научного

эксперимента, наступает быстрей, чем прибывают спаса-

тели. С планеты успевают эвакуировать только женщин

и детей. Некоторые женщины, впрочем, остаются. И вот

чувство последнего отдыха и облегчения, которое вдруг

накрывает всех, когда можно уже ни за что не бороться

и ни о чем не беспокоиться, – передано у Стругацких так,

что «Радуга» осталась едва ли не самым жизнеутвержда-

ющим текстом, который вообще был написан в шестидеся-

тые. Не говоря уж о редкостно обаятельных героях Мира

Полдня – прежде всего Горбовском, – и напряжении,

созданном столь мастерски, что оторваться от этих ста

страничек не сможет даже читатель, принципиально не

признающий фантастику.

Аркадий и Борис Стругацкие

ДАЛЕКАЯ РАДУГА УЛИТКА НА СКЛОНЕ ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

(1962–1972)

Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным! («Пикник на обочине»)


На написание «Далекой Радуги» Стругацких вдохновил просмотр фильма

Крамера «На берегу» – о последних днях человечества, умирающего после

ядерной катастрофы. Этот сеанс состоялся в рамках первого совещания

советских писателей и критиков, работающих в жанре научной фантастики.


Практически

в любом настроении.


86

Астафьев прославился повествованием в рас-

сказах «Царь-рыба» и страшнейшим романом

о войне «Прокляты и убиты», но «Последний

поклон», цикл рассказов о детстве, навсегда оставался

его любимейшей книгой, самой светлой и гармоничной

на фоне других, трагических и гневных. Детство у него

было суровое, полунищее, сиротское (отец сидел, мать

утонула, воспитывался сначала у деда с бабкой, потом

попал в детдом), но «Последний поклон» – книга рай-

ская, музыкальная, полная такой любви, доверия и до-

бра, что несколько читательских поколений учились на

ней восторженной благодарности к миру.

Астафьев двумя-тремя фразами рисует навеки

запоминающиеся портреты, с необычным для него

умилением описывает скудные праздники детства,

и за каждой его строкой стоит несгибаемая, истинно

народная сила жизни, терпения и мужественной на-

смешки над обстоятельствами. По нему – особенно по

этой вещи – можно понять, как Россия выдерживает все

и выживает, не сдаваясь и не меняясь. Язык Астафье-

ва, точность описаний

и реплик, волшебные

енисейские и таежные

пейзажи превращают

«Последний поклон» в

образец русской прозы

и, чего уж там, истинно

русского характера.

стафьев прославился повествованием в рас-

сказах «Царь-рыба» и страшнейшим романом

о войне «Прокляты и убиты», но «Последний

поклон», цикл рассказов о детстве, навсегда оставался

его любимейшей книгой, самой светлой и гармоничной

на фоне других, трагических и гневных. Детство у него

было суровое, полунищее, сиротское (отец сидел, мать

утонула, воспитывался сначала у деда с бабкой, потом

попал в детдом), но «Последний поклон» – книга рай-

ская, музыкальная, полная такой любви, доверия и до-

бра, что несколько читательских поколений учились на

ней восторженной благодарности к миру.

Астафьев двумя-тремя фразами рисует навеки

запоминающиеся портреты, с необычным для него

умилением описывает скудные праздники детства,

и за каждой его строкой стоит несгибаемая, истинно

народная сила жизни, терпения и мужественной на-

смешки над обстоятельствами. По нему – особенно по

этой вещи – можно понять, как Россия выдерживает все

и выживает, не сдаваясь и не меняясь. Язык Астафье-

ва, точность описаний

и реплик, волшебные

енисейские и таежные

пейзажи превращают

«Последний поклон» в

образец русской прозы

и, чего уж там, истинно

русского характера.

когда читать Лучше всего в отрочестве, но

хорошо в любом возрасте, особенно

тогда, когда люди кажутся безнадежно

испортившимися, а страна –

безнадежно потерявшей себя.


Медаль «За отвагу»

девятнадцатилетний

связист Астафьев получил

за то, что четыре раза

восстанавливал связь под

огнем, в четвертый раз –

после тяжелой контузии.

Я пришел в мир добрый, родной и

любил его безмерно. Ухожу из мира

чужого, злобного, порочного. Мне

нечего сказать вам на прощанье.

Виктор АстафьевПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН (1968)

в

ы

о


87

Поздний Катаев, к тому времени советский клас-

сик, освоил новую литературную манеру, кото-

рую назвал мовизмом (от французского mauvais

– плохо). То есть он разрешил себе писать плохо, без

оглядки на литературные законы, как его друг Олеша,

но вышло очень хорошо, гораздо лучше, чем до того.

Поздняя проза Катаева строфична, то есть раз-

бита на отдельные абзацы, похожие на стихотворные

строфы; в нее вкраплены стихотворные цитаты, запи-

санные в строчку; она свободно движется во времени и

пространстве – как сама мысль, подхваченная потоком

вроде бы ничем не связанных ассоциаций. Но это лишь

первое впечатление – в действительности эта проза не

просто дневник человека, измученного наплывом вос-

поминаний и борьбой с ними. Это безупречно, как сти-

хи, сбалансированный, жестко выстроенный рассказ:

Катаев несколько раз пересказывал одну и ту же по-

трясшую его одесскую историю. Это история о том, как

молодой поэт-заговорщик в 1919 году, когда Одесса бес-

конечно переходила из рук в руки, влюбился в девушку

из совпартшколы, а она его предала. Вроде и любила, а

все равно предала, и вся ее дальнейшая жизнь превра-

тилась в угрюмое доживание, и даже сознание своей

правоты не спасает. Воспоминания о Бунине и Маяков-

ском, в обрамлении которых рассказывается этот сю-

жет, – не более чем фон, хотя и там масса интересного.

Никто острей Катаева, кажется, не чувствовал ужаса

стремительно проходящего времени – и никто лучше

его не умел описать революционную Одессу, пустые

осенние побережья, остро пахнущее зеленое море, оз-

ноб молодости, любви, смерти, а может, и бессмертия.

оздний Катаев, к тому времени советский клас-

сик, освоил новую литературную манеру, кото-

рую назвал мовизмом (от французского mauvais

– плохо). То есть он разрешил себе писать плохо, без

оглядки на литературные законы, как его друг Олеша,

но вышло очень хорошо, гораздо лучше, чем до того.

Поздняя проза Катаева строфична, то есть раз-

бита на отдельные абзацы, похожие на стихотворные

строфы; в нее вкраплены стихотворные цитаты, запи-

санные в строчку; она свободно движется во времени и

пространстве – как сама мысль, подхваченная потоком

вроде бы ничем не связанных ассоциаций. Но это лишь

первое впечатление – в действительности эта проза не

просто дневник человека, измученного наплывом вос-

поминаний и борьбой с ними. Это безупречно, как сти-

хи, сбалансированный, жестко выстроенный рассказ:

Катаев несколько раз пересказывал одну и ту же по-

трясшую его одесскую историю. Это история о том, как

молодой поэт-заговорщик в 1919 году, когда Одесса бес-

конечно переходила из рук в руки, влюбился в девушку

из совпартшколы, а она его предала. Вроде и любила, а

все равно предала, и вся ее дальнейшая жизнь превра-

тилась в угрюмое доживание, и даже сознание своей

правоты не спасает. Воспоминания о Бунине и Маяков-

ском, в обрамлении которых рассказывается этот сю-

жет, – не более чем фон, хотя и там масса интересного.

Никто острей Катаева, кажется, не чувствовал ужаса

стремительно проходящего времени – и никто лучше

его не умел описать революционную Одессу, пустые

осенние побережья, остро пахнущее зеленое море, оз-

ноб молодости, любви, смерти, а может, и бессмертия.

когда читать Лучше всего, конечно, неспешно,

когда есть время, на юге, опять же

у моря.


Произведение появилось вскоре

после подписанного Катаевым

письма Брежневу о недопустимости

«частичной или косвенной

реабилитации И. В. Сталина».

На Маяке легкая музыка. Неужели всему конец?!

Валентин Катаев

ТРАВА ЗАБВЕНЬЯ (1967)( )


88

Несмотря на раздражающий культ Бродского

в филологической и эмигрантской среде, не-

смотря на его утомительных эпигонов и скуч-

ных апологетов, совершенно уже задолбавших проза-

изированными стишками о том, как все в мире неотли-

чимо, – сам Бродский был все-таки поэтом первого ряда,

и «Часть речи» – самый сильный и ровный его сборник.

Вошли туда главным образом стихи, написанные почти

сразу после эмиграции или непосредственно перед отъ-

ездом; главный цикл, давший книге название, состоит из

коротких – три строфы – рифмованных стихов, написан-

ных дольником. До того как окончательно обрести спокой-

ствие, Бродский был поэтом бурных страстей – ревности,

отчаяния, – и вот «Часть речи» как раз состоит из таких

воплей, больше всего похожих на панический крик во сне.

Сардонический юмор (особенно в цикле «Двадцать со-

нетов к Марии Стюарт»), умеренное, но язвительное же-

ноненавистничество, воспоминания о родине – главным

образом мрачные, без всякой примиренности, – и вообще

много здоровой злости, которая как раз и делает Брод-

ского подлинно бесстыдным и великим, как завещала его

учительница Ахматова.

Вырвавшись за границы родины и традиционного

стихотворного метра, лирический герой с воем носится в

ледяной пустоте; впечатление очень сильное. Потом это

отчасти превратилось в прием, и Бродский, не переста-

вая развиваться, выбрал более спокойную интонацию,

отчасти даже вернувшись к классическим размерам

(шедевры получались и тут – например «Колыбельная»).

есмотря на раздражающий культ Бродского

в филологической и эмигрантской среде, не-

смотря на его утомительных эпигонов и скуч-

ных апологетов, совершенно уже задолбавших проза-

изированными стишками о том, как все в мире неотли-

чимо, – сам Бродский был все-таки поэтом первого ряда,

и «Часть речи» – самый сильный и ровный его сборник.

Вошли туда главным образом стихи, написанные почти

сразу после эмиграции или непосредственно перед отъ-

ездом; главный цикл, давший книге название, состоит из

коротких – три строфы – рифмованных стихов, написан-

ных дольником. До того как окончательно обрести спокой-

ствие, Бродский был поэтом бурных страстей – ревности,

отчаяния, – и вот «Часть речи» как раз состоит из таких

воплей, больше всего похожих на панический крик во сне.

Сардонический юмор (особенно в цикле «Двадцать со-

нетов к Марии Стюарт»), умеренное, но язвительное же-

ноненавистничество, воспоминания о родине – главным

образом мрачные, без всякой примиренности, – и вообще

много здоровой злости, которая как раз и делает Брод-

ского подлинно бесстыдным и великим, как завещала его

учительница Ахматова.

Вырвавшись за границы родины и традиционного

стихотворного метра, лирический герой с воем носится в

ледяной пустоте; впечатление очень сильное. Потом это

отчасти превратилось в прием, и Бродский, не переста-

вая развиваться, выбрал более спокойную интонацию,

отчасти даже вернувшись к классическим размерам

(шедевры получались и тут – например «Колыбельная»).

когда читать Хорошо читать после разрыва

с родиной или

с возлюбленной, здорово

поднимает самооценку.


Стихотворение «Ниоткуда

с любовью» дало название

одному из последних фильмов,

в котором снялся Александр

Абдулов. В картине «Ниоткуда

с любовью, или Веселые

похороны» актер сыграл Алика,

умирающего от рака.

Ниоткуда с любовью, надцатое мартобря, дорогой, уважаемый, милая,

но неважно.

Иосиф Бродский

ЧАСТЬ РЕЧИ (1972–1976)


89

В начале семидесятых Окуджава, по собственному

признанию, надоел себе в качестве лирического

героя и взялся за большой, двухтомный роман

(до того писал только повести). Историческое повество-

вание охватывало последнее, «мрачное» семилетие

николаевского правления, наблюдалась масса аналогий

с советским застоем, но Окуджаву это интересовало в

последнюю очередь.

Сюжетом послужила история беззаконной любви

князя Сергея Трубецкого (в романе – Мятлева) к молодой

красавице-полячке Лавинии Жадимировской (в рома-

не – Ладимировской). Душераздирающая эта история,

изложенная у Окуджавы с печальной восточной вити-

еватостью, песенными рефренами и неизбывной тоской

по благословенной, гостеприимной Грузии, – вопиет, в

сущности, об одном: что вы все пристали к человеку, дай-

те ему дышать, просто дышать, в конце концов! Монолог

Лавинии в миг их насильственного водворения в поли-

цейскую карету – «Что вы все сходите с ума из-за двух

влюбленных, пся крев!» – замечателен сочетанием об-

реченности и польской спеси; Грузия и Польша – два лю-

бимых пристанища Окуджавы, два символа обреченного

сопротивления, и весь роман о нем же. Несмотря на всю

авторскую самоиронию и многословную стилизацию,

вещь вышла столь печальная и пронзительная, что по

силе воздействия вполне может соперничать с песнями

того же автора.

начале семидесятых Окуджава, по собственному

признанию, надоел себе в качестве лирического

героя и взялся за большой, двухтомный роман

(до того писал только повести). Историческое повество-

вание охватывало последнее, «мрачное» семилетие

николаевского правления, наблюдалась масса аналогий

с советским застоем, но Окуджаву это интересовало в

последнюю очередь.

Сюжетом послужила история беззаконной любви

князя Сергея Трубецкого (в романе – Мятлева) к молодой

красавице-полячке Лавинии Жадимировской (в рома-

не – Ладимировской). Душераздирающая эта история,

изложенная у Окуджавы с печальной восточной вити-

еватостью, песенными рефренами и неизбывной тоской

по благословенной, гостеприимной Грузии, – вопиет, в

сущности, об одном: что вы все пристали к человеку, дай-

те ему дышать, просто дышать, в конце концов! Монолог

Лавинии в миг их насильственного водворения в поли-

цейскую карету – «Что вы все сходите с ума из-за двух

влюбленных, пся крев!» – замечателен сочетанием об-

реченности и польской спеси; Грузия и Польша – два лю-

бимых пристанища Окуджавы, два символа обреченного

сопротивления, и весь роман о нем же. Несмотря на всю

авторскую самоиронию и многословную стилизацию,

вещь вышла столь печальная и пронзительная, что по

силе воздействия вполне может соперничать с песнями

того же автора.

Булат Окуджава

ПУТЕШЕСТВИЕ ДИЛЕТАНТОВ (1974)

Однако господин ван Шонховен, по-видимому, продолжает пересекать заснеженные пространства, оставляя нам

в назидание свои следы. Вот так, господа.


После разгромной и клеветнической статьи критика-патриота Владимира Бушина о романе Окуджава написал в анкете: «Теперь я понял, что стою на правильном пути».

когда читать В состоянии счастливой, но

преследуемой любви или в крайней

усталости от чужой благодетельной

слежки.


90

Шукшина нельзя причислить ни к «горожанам», ни к «деревенщикам», посколь-

ку он сам и его герои как раз и зависли между умирающей русской деревней

и стремительно растущим, но так и не находящим себя городом. Шоферы,

строители, слесари, механизаторы, командированные, население окраин, завсегдатаи

чайных и закусочных, чудики и крепкие хозяева, жилистые сельские философы, ищу-

щие дилетантские ответы на мировые вопросы, – вот мир Шукшина, в котором всё не на

месте, всё сорвалось с основ и понеслось в непонятное.

Почти все герои Шукшина, как и он сам, – язвительные, злые, дотошные, и все томят-

ся сознанием вины, потому что ни у кого нет своего места. Отсюда их желание допросить

приезжего, или попа, или первого встречного – как жить? – и обязательно срезать, по-

тому что никакой ответ их не устраивает. Шукшин, сценарист и режиссер, в одной фразе

дает пейзаж, в двух-трех репликах – характер. Россия до сих

пор узнает себя в его коротких рассказах шестидесятых – се-

мидесятых – разве что ярости стало меньше: кто-то привык,

кто-то наелся.

укшина нельзя причислить ни к «горожанам», ни к «деревенщикам», посколь-

ку он сам и его герои как раз и зависли между умирающей русской деревней

и стремительно растущим, но так и не находящим себя городом. Шоферы,

строители, слесари, механизаторы, командированные, население окраин, завсегдатаи

чайных и закусочных, чудики и крепкие хозяева, жилистые сельские философы, ищу-

щие дилетантские ответы на мировые вопросы, – вот мир Шукшина, в котором всё не на

месте, всё сорвалось с основ и понеслось в непонятное.

Почти все герои Шукшина, как и он сам, – язвительные, злые, дотошные, и все томят-

ся сознанием вины, потому что ни у кого нет своего места. Отсюда их желание допросить

приезжего, или попа, или первого встречного – как жить? – и обязательно срезать, по-

тому что никакой ответ их не устраивает. Шукшин, сценарист и режиссер, в одной фразе

дает пейзаж, в двух-трех репликах – характер. Россия до сих

пор узнает себя в его коротких рассказах шестидесятых – се-

мидесятых – разве что ярости стало меньше: кто-то привык,

кто-то наелся.

Оба, поп и Максим, плясали с такой с какой-то злостью, с таким

остервенением, что не казалось и странным, что они пляшут. Тут

или плясать, или уж рвать на груди рубаху и плакать и скрипеть зубами.

Василий ШукшинХАРАКТЕРЫ (1974)

когда читать Когда настроение примерно такое, как в цитате.


Шукшин умер, снимаясь в качестве актера в фильме Сергея

Бондарчука «Они сражались за Родину». Участие в этой картине

было условием запуска его собственного фильма о Степане

Разине «Я пришел дать вам волю», который он считал главной

своей киноработой.


91

Рано начав писать, Трифонов нашел себя срав-

нительно поздно, после сорока, когда выработал

свой фирменный стиль, чрезвычайно плотный,

с длинными фразами, упоминанием десятков побоч-

ных обстоятельств, примет времени, слухов и намеков.

Каждая такая фраза, как невод, тащит улов, который

не во всяком романе найдешь: Трифонов лучше всех

запечатлел позднесоветский мир, но не быт, конечно,

составлял главный его интерес.

Тема Трифонова – вырождение общества, в кото-

ром не осталось ни мечты, ни правды, ни страсти; сын

крупного репрессированного военачальника, про-

живший первые школьные годы в легендарном «Доме

на набережной», который стали так называть во всем

мире именно после его повести, – Трифонов относился

к родительским идеалам с бесконечным уважением. Он

любил не марксизм и не социальную революцию, конеч-

но, – ему нравились люди, которые знали, зачем живут,

люди великого социального проекта. А во что превра-

щается жизнь без такого проекта, жизнь без стержня

и смысла, «Другая жизнь», – он и показал с жестокой

ясностью. Впрочем, те, кто не разделяет взглядов Три-

фонова, могут наслаждаться его стилем, где в иной при-

частный оборот уложено больше деталей и мыслей, чем

во многие сегодняшние книги.

ано начав писать, Трифонов нашел себя срав-

нительно поздно, после сорока, когда выработал

свой фирменный стиль, чрезвычайно плотный,

с длинными фразами, упоминанием десятков побоч-

ных обстоятельств, примет времени, слухов и намеков.

Каждая такая фраза, как невод, тащит улов, который

не во всяком романе найдешь: Трифонов лучше всех

запечатлел позднесоветский мир, но не быт, конечно,

составлял главный его интерес.

Тема Трифонова – вырождение общества, в кото-

ром не осталось ни мечты, ни правды, ни страсти; сын

крупного репрессированного военачальника, про-

живший первые школьные годы в легендарном «Доме

на набережной», который стали так называть во всем

мире именно после его повести, – Трифонов относился

к родительским идеалам с бесконечным уважением. Он

любил не марксизм и не социальную революцию, конеч-

но, – ему нравились люди, которые знали, зачем живут,

люди великого социального проекта. А во что превра-

щается жизнь без такого проекта, жизнь без стержня

и смысла, «Другая жизнь», – он и показал с жестокой

ясностью. Впрочем, те, кто не разделяет взглядов Три-

фонова, могут наслаждаться его стилем, где в иной при-

частный оборот уложено больше деталей и мыслей, чем

во многие сегодняшние книги.

когда читать Когда вас всерьез начнет занимать вопрос о месте

советского в русском.


Главным комплиментом в

своей жизни Трифонов считал слова

Твардовского: «Какой-то вы тугой».

И если бы эти другие люди встретили бы каким-нибудь колдовским образом

тех, исчезнувших, в бумазейных рубашонках, в полотняных туфлях на резиновом ходу, они не знали бы, о чем с ними говорить. Боюсь, не догадались бы даже, что встретили самих себя.

Юрий Трифонов

МОСКОВСКИЕ ПОВЕСТИ

(1975)


92

Написано еще в СССР, но уже без всякой на-

дежды на публикацию; издано в Штатах, после

чего отъезд Аксенова стал вопросом месяцев.

Книга широко ходила по рукам в так называемом

самиздате – как до американской публикации, так и

после. Аксенов называл «Ожог» книгой истерической

и даже недолюбливал – потому, вероятно, что это со-

чинение заслонило почти все прочие. Полифоническая,

многоголосая, почти джазовая композиция, в которой

авторское «я» разбивается на пять ипостасей, а потом,

как в джазе, снова пытается сыграться воедино.

Воспоминания о магаданском детстве и ленин-

градской молодости; политические фантазии и кос-

мополитические странствия; множество любовниц и

единственная золотоволосая возлюбленная; лавино-

образные поэтические импровизации и вообще сти-

листическая роскошь, чувство безоглядной свободы

и презрения к любым запретам. Вся мощь Аксенова,

весь его счастливый сюрреализм – и пьяно-мрачный

дух московского шестидесятнического безвреме-

нья, среди которого хмуро развлекается и тоскливо

похмеляется богема. И за всем этим – страдания и

ненависть магаданского мальчика фон Штейнбока,

который так и не излечился от ожога своего детства; в

сущности «Ожог» – не столько даже название, сколь-

ко жанр.

аписано еще в СССР, но уже без всякой на-

дежды на публикацию; издано в Штатах, после

чего отъезд Аксенова стал вопросом месяцев.

Книга широко ходила по рукам в так называемом

самиздате – как до американской публикации, так и

после. Аксенов называл «Ожог» книгой истерической

и даже недолюбливал – потому, вероятно, что это со-

чинение заслонило почти все прочие. Полифоническая,

многоголосая, почти джазовая композиция, в которой

авторское «я» разбивается на пять ипостасей, а потом,

как в джазе, снова пытается сыграться воедино.

Воспоминания о магаданском детстве и ленин-

градской молодости; политические фантазии и кос-

мополитические странствия; множество любовниц и

единственная золотоволосая возлюбленная; лавино-

образные поэтические импровизации и вообще сти-

листическая роскошь, чувство безоглядной свободы

и презрения к любым запретам. Вся мощь Аксенова,

весь его счастливый сюрреализм – и пьяно-мрачный

дух московского шестидесятнического безвреме-

нья, среди которого хмуро развлекается и тоскливо

похмеляется богема. И за всем этим – страдания и

ненависть магаданского мальчика фон Штейнбока,

который так и не излечился от ожога своего детства; в

сущности «Ожог» – не столько даже название, сколь-

ко жанр.

когда читать После сорока – практически в любом состоянии.


В последней сцене романа,

по утверждению Аксенова, изображено

второе пришествие Христа, но этого

не понял ни один читатель.

Всю ночь шептались

стукачи и стукоту писали, а я таинственный

в ночи бродил по магистрали.

Василий Аксёнов

ОЖОГ (1975)


93

По к а а р х и т е к т о р Д е м и л л е , п о т о -мок обрусевшего

француза, ночевал у лю-бовницы, его дом вместе с женой и детьми улетел: просто снялся с места и перелетел в дру-гой район Ленинграда. Демилле ночует у случайных знакомых, тщетно пытаясь вновь обрести свое жилище. Под конец архитек-тор попадает в собственный дом и живет там в подсобке, так и не замечая этого. Триумф и воссоединение происходят, как всегда у Житинского, на крыше. Лучший роман во всей ленинградской фантастике позднесоветского времени – огромная эпопея тог-дашней, а отчасти и нынешней жизни; предсказан распад СССР, последующая стагнация, диктатура и чудесное спасение, и все это в мягкой, насмешливой, умной манере Житинского, писате-ля, проза которого ненавязчиво и при этом властно воспитывает читателя.

Великий советский сказочник, почти забытый, но сейчас возвращающийся. «Мальчик Одуванчик и три ключика», «Приключения Ёженьки и нарисованных человечков»,

«Остров Пирроу» – сказки Шарова для детей и подростков от-чаянно печальны. Шаров – блистательный, изобретательный

выдумщик, серьезный фантаст, творец ёмких и богатых метафор, но главное в его сказках – ощущение невыносимой грусти, какая бывает только летом, в городе, в спальном окраинном районе; чувство безза-щитности, уязвимости всего в мире. Шаров пишет о родительской любви так, что самый отвязный циник начинает понимать ее абсо-лютную ценность.

Александр Шаров СКАЗКИ (1984)

Александр Житинский ПОТЕРЯННЫЙ ДОМ

(1987)

Каким-то ты вернешься домой, мой мальчик?


Читать вслух всем

детям без исключения.


Иногда бывает

чувство, что у себя

дома ты давно уже не

дома.

Вот тогда и читайте.

Ведь я сам

привязывал его к местности!

Плохо привязал, вот

он и улетел.


94

Нагибин долго был хорошим советским писателем, но лучшие вещи написал в старости, когда почувствовал, так сказать, «конец всех ограничений». Невероятно откровенная, мизантропическая – в духе его любимого Селина, поразившего его в молодости, –

страстная, обидчивая, непримиренная исповедь, история первой большой любви и первого брака, с массой физиологических подробностей, никогда, впрочем, не чрезмерных, и с огром-ным запасом так и не преодоленной ревности. Нагибин вообще не стесняется, когда речь идет о личных обидах и травмах, – мало в России писателей, которые бы так распахивались, – но пишет, конечно, не для избавления от назойливых воспоминаний и даже не для сведения счетов. Ему важно показать – и понять, – каким образом люди проходят сквозь ад эпохи и не перестают быть людьми, и умудряются любить среди моря ненависти, и бывают правдивы

среди моря лжи. Особая беззащитность этой исповеди, ее невероятный на-

кал, стилистический напор, свет коктебельских и чистопруд-ных воспоминаний делают ее подлинно бесценной для всех, кто жил в этих местах и знал этих людей. И не только для них, конечно.

агибин долго был хорошим советским писателем, но лучшие вещи написал в старости, когда почувствовал, так сказать, «конец всех ограничений». Невероятно откровенная, мизантропическая – в духе его любимого Селина, поразившего его в молодости, –

страстная, обидчивая, непримиренная исповедь, история первой большой любви и первого брака, с массой физиологических подробностей, никогда, впрочем, не чрезмерных, и с огром-ным запасом так и не преодоленной ревности. Нагибин вообще не стесняется, когда речь идет о личных обидах и травмах, – мало в России писателей, которые бы так распахивались, – но пишет, конечно, не для избавления от назойливых воспоминаний и даже не для сведения счетов. Ему важно показать – и понять, – каким образом люди проходят сквозь ад эпохи и не перестают быть людьми, и умудряются любить среди моря ненависти, и бывают правдивы

среди моря лжи. Особая беззащитность этой исповеди, ее невероятный на-

кал, стилистический напор, свет коктебельских и чистопруд-ных воспоминаний делают ее подлинно бесценной для всех, кто жил в этих местах и знал этих людей. И не только для них, конечно.


Хорошо читать в крайнем раздражении, в злобе

на весь свет и на женщин особенно.


Нагибин был шесть раз женат, в том числе на

Белле Ахмадулиной. С последней супругой Аллой жил

с 1968 года до своей смерти в 1994-м.

Фашизм – прекрасный строй для

уцелевших в кровавой бойне, он снимает с души ответственность,

освобождает от мук совести и от самой совести, он всю

ответственность берет на себя.

Юрий Нагибин

ДАФНИС И ХЛОЯ (1994)


95

Красноярский фантаст сочинил трилогию о богатыре Жихаре, проживающем в деревне Столенграде и попадающем в опалу к злобному местному князю. Дальше начинаются странствия Жихаря и его названого брата принца Яр-Тура (к ним

присоединяется еще и Колобок) в поисках то артефактов, то жизни, то смерти, и все это среди такого пиршества каламбуров, скрытых цитат и рискованных шуточек, какое не снилось ни одному современнику нашего автора. Успенский невероятно богат и столь же расточителен: его гомерически смешные книги – настоящая энциклопедия русского фольклора, но при этом и жестокая сатира на жизнь нынешней России, ежечасно пре-дающей себя.

Главное же – это сочинение очень русское, с фирмен-ными переходами разгульного веселья в черную мелан-холию, а мрачных предчувствий – в безбашенный пьяный карнавал. Успенский – первый, кому удалось создать чисто русское фэнтези на местных фольклорных мотивах: удача, сопоставимая с толкиеновской, – но, конечно, без толкие-новских красивостей.

расноярский фантаст сочинил трилогию о богатыре Жихаре, проживающем в деревне Столенграде и попадающем в опалу к злобному местному князю. Дальше начинаются странствия Жихаря и его названого брата принца Яр-Тура (к ним

присоединяется еще и Колобок) в поисках то артефактов, то жизни, то смерти, и все это среди такого пиршества каламбуров, скрытых цитат и рискованных шуточек, какое не снилось ни одному современнику нашего автора. Успенский невероятно богат и столь же расточителен: его гомерически смешные книги – настоящая энциклопедия русского фольклора, но при этом и жестокая сатира на жизнь нынешней России, ежечасно пре-дающей себя.

Главное же – это сочинение очень русское, с фирмен-ными переходами разгульного веселья в черную мелан-холию, а мрачных предчувствий – в безбашенный пьяныйкарнавал. Успенский – первый, кому удалось создать чисто русское фэнтези на местных фольклорных мотивах: удача, сопоставимая с толкиеновской, – но, конечно, без толкие-новских красивостей.

В запретной для обычного человека «Книге о вымышленных существах» высокоученейшего Коркиса-Боркиса даже буквы одна страшнее другой, а уж

складываются они в такие ужасные слова, что и не придумаешь.

когда читать Практически в любое время. Но особенно хорошо бодрит с

похмелья.


Роман удостоен главного приза фантастического

фестиваля «Странник» и премии «Золотой Остап» в номинации

«Самая смешная книга года».

Михаил УспенскийТАМ, ГДЕ НАС НЕТ

(2000)

й


96

Пелевина считают злым сатириком, а он ведь в первую очередь сказочник, сентиментальный, как его любимый Леонард Коэн, и веселый, как

подросток, хотя и не лишенный некоторой подростковой жестокости. «Жизнь насекомых» – отличная повесть о быте курортного города, где отдыхающие неотличимы от комаров, навозных жуков и конопляных вшей. Сует-ность, мелочность, непрерывная рисовка не лишают их обаяния; и все эти мухи, жаждущие выйти замуж за иностранцев, и философствующие мотыльки-наркома-ны необычайно трогательны.

История жука-навозника, который всю жизнь лепит огромный навозный шар, называя его своим Йа, выше всяких похвал. Изобретательность, нежность, прекрас-ное знание постсоветских реалий и умение вплести их в сказочный контекст делают Пелевина безусловным лидером своего литературного поколения – особенно ценно его презрение к тщеславию, борьбе самолюбий, к самоутверждению и любым механизмам власти.

елевина считают злым сатириком, а он ведь в первую очередь сказочник, сентиментальный, как его любимый Леонард Коэн, и веселый, как

подросток, хотя и не лишенный некоторой подростковой жестокости. «Жизнь насекомых» – отличная повесть о быте курортного города, где отдыхающие неотличимы от комаров, навозных жуков и конопляных вшей. Сует-ность, мелочность, непрерывная рисовка не лишают их обаяния; и все эти мухи, жаждущие выйти замуж за иностранцев, и философствующие мотыльки-наркома-ны необычайно трогательны.

История жука-навозника, который всю жизнь лепит огромный навозный шар, называя его своим Йа, выше всяких похвал. Изобретательность, нежность, прекрас-ное знание постсоветских реалий и умение вплести их в сказочный контекст делают Пелевина безусловным лидером своего литературного поколения – особенно ценно его презрение к тщеславию, борьбе самолюбий, к самоутверждению и любым механизмам власти.

когда читать После утомительного

трудового дня, когда все

задолбали.


Пелевин – самый скрытный

из современных российских

писателей. Он дает интервью

раз в год, при выходе новой

книги, всегда заочно, а когда

во время фотосессии в Японии

корреспондент попросил его

снять темные очки, молниеносно

ответил: «Только если вы

снимете штаны»

– Ты веришь, – спрашивал он, –

что нас ждет свет в конце тоннеля?

Виктор ПелевинЖИЗНЬ НАСЕКОМЫХ (1993)

ЧИСЛА (2003)


97

Дикое племя энтти, обитающее на русском Край-

нем Севере, владеет навыком переселения душ и

может при необходимости вселять собственную

душу в чужое тело. Исследователь и друг энтти, нищий

этнолог, вовлекается наглым бизнесменом, присланным

директорствовать в его научный институт, в бессовест-

ную разводку, но успевает подселить свою душу в тело

бандита и отправить этого бандита с деньгами к соб-

ственной жене и больному ребенку (это же Петрушев-

ская, что вы хотите). Потрясающая, виртуозно написан-

ная сцена борьбы души интеллигента с телом бандита.

Тело бандита, естественно, побеждает – интеллигент

в чужой плоти насилует собственную жену и избивает

сына. Там еще много очень жутких сцен, гениальная до-

гадка о глубоко языческой природе нынешней России

(с отсылкой к Пелевину) и фантастический, открытый,

непонятный финал. Называя свой роман «Номер один»,

Петрушевская явно намекала на свой статус в русской

литературе. И судя по этой книге, не ошиблась.

икое племя энтти, обитающее на русском Край-

нем Севере, владеет навыком переселения душ и

может при необходимости вселять собственную

душу в чужое тело. Исследователь и друг энтти, нищий

этнолог, вовлекается наглым бизнесменом, присланным

директорствовать в его научный институт, в бессовест-

ную разводку, но успевает подселить свою душу в тело

бандита и отправить этого бандита с деньгами к соб-

ственной жене и больному ребенку (это же Петрушев-

ская, что вы хотите). Потрясающая, виртуозно написан-

ная сцена борьбы души интеллигента с телом бандита.

Тело бандита, естественно, побеждает – интеллигент

в чужой плоти насилует собственную жену и избивает

сына. Там еще много очень жутких сцен, гениальная до-

гадка о глубоко языческой природе нынешней России

(с отсылкой к Пелевину) и фантастический, открытый,

непонятный финал. Называя свой роман «Номер один»,

Петрушевская явно намекала на свой статус в русской

литературе. И судя по этой книге, не ошиблась.

Людмила Петрушевская

НОМЕР ОДИН (2004)

Странно, что голова-то работает и все чувствуешь... Не может быть, чтобы это было после смерти, ясное сознание. Так называемый ужас вечности. Мог бы ее провести как-то получше, сообразно заслугам. Вот и получил. Праведней надо было жить!


В 2009 году Петрушевская получила в США Всемирную

премию фэнтези (World Fantasy Award) за сборник рассказов.

когда читать Петрушевская вышибает клин клином, так что хорошо

выручает во время депрессии.


98

Собеседник +Ежемесячный журнал.

Приложение к «Еженедельной газете «Собеседник»

№1’2013 (01)

Выход в свет: 28.08.2013 г.

Главный редактор Юрий Пилипенко.

Автор Дмитрий Быков

Редакторы: В. Жарова, М. Дмуховский.

Над выпуском работали:

Фото: «Собеседник», ИТАР-ТАСС.

Учредитель и издатель ООО «Собеседник-Медиа»

(105318, г. Москва, ул. Зверинецкая, д. 13)

Издается с августа 2013 г.

Свидетельство о регистрации ПИ № ФС 77-54342 от 29 мая

2013 г. в ФС по надзору в сфере связи, инф. технологий и

массовых коммуникаций.

Служба рекламы: (495) 685-28-45, (495) 685-79-87.

Служба подписки: (495) 685-76-45.

Служба распространения: [email protected]; тел. (495) 685-08-80,

(499) 251-59-17.

Служба маркетинга и общественных связей:

(495) 685-19-62.

Служба спецпроектов: (495) 685-48-45.

Использование материалов без согласия редакции запрещено.

По вопросам использования материалов звоните

по тел.: (495) 685-48-45.

Тираж 75000 экз.

Отпечатано в ОАО «Московская газетная

типография»: 123995, г. Москва, ул. 1905 года, д. 7, стр.1.

Подписано в печать 13.08.2013 г. По графику – 17.00, фактически – 17.00

Заказ № 2399За содержание рекламных

материалов редакция ответственности не несет.

© «Собеседник».

Телефон для справок: (495) 685-56-65.

Факс: (499) 973-20-54. E-mail: [email protected].

Наш адрес в Internet: www.sobesednik.ru

Цена в розницу – договорная.

100 МЕСТ. Которые нужно бы посетить. И не обязательно иметь за-гранпаспорт – это в России. Выйдет в конце сентября 2013 г.

100 ФИЛЬМОВ. Посмотреть кото-рые не то чтобы совершенно необходи-мо. Но не помешало бы. Купить их, как правило, нетрудно (№3, октябрь).

Затем выйдут. 100 БЛЮД. Если раз в неделю, например, готовить что-нибудь из нашей энциклопедии, то для того, чтобы попробовать их все, пона-добится всего лишь два года. 100 ОТКРЫТИЙ. Не за всю историю цивилизации, а за последние 100 лет. Интересно же! Плюс 100 ИМЁН ВЕЛИКИХ РОССИЯН. Их нужно знать хотя бы для того, чтобы не сму-титься, когда сын или дочка спросят про Королёва, Плисецкую или Харла-мова.

100 КНИГ. Эту энциклопедию вы держите в руках и по ней можете судить, что будет дальше.

Мы задумали к 30-летию «Собесед-ника» выпустить серию таких журна-лов-энциклопедий. Пока точно наме-тили шесть тем. Если у вас есть свои пожелания, предложения по поводу новых тем для новых выпусков, можете написать по адресу: 127055, Москва, Новослободская ул., д. 73, «Собесед-ник». На конверте обязательно сделай-те пометку «100».

Если вы хотите гарантированно получить несколько выпусков или все первые шесть, тоже напишите нам. Мы свяжемся с вами, чтобы уточнить за-каз, способ доставки, сообщить о цене.Нет желания писать? Пришлите со-общение с вашим именем на мобильный редакционный номер +7 926 295 53 19. И мы отзвонимся. Можно также на сай-те www.sobesednik.ru заполнить специ-альную форму. В общем – всё для вас. Хорошего чтения. Интересных путе-шествий. Приятного аппетита.

Ваш «Собеседник».

От редакции

Энциклопедии «Собеседника» –больше, чем просто почитать

БЛАГОДАРНОСТЬИздательства, в разные годы выпустившие эти замечательные книги: «Альфа-книга»,

«Азбука», «Азбука-классика», АСТ, «Астрель», «Вагриус», «Время», Детгиз, «Детская литература», «Захаров», «Зебра Е», «Известия», Издательство Сретенского монастыря, «Клуб семейного досуга», «Комсомольская правда», Лениздат, «Литература», «Локид Премиум», «Махаон», «Мир Искателя», «Мир книги», «Мастацкая лiтаратура», «Народная асвета», «Пан пресс», «Правда», «Прометей», «Проспект», Пушкинский фонд, «Рипол Классик», «Слово», «Советский писатель», «Советская Россия»,

«Современник», «Студиа биографика», «Флюид», «Фолио», «Художественная литература», ЭКСМО.

Спасибо!

РЕКЛАМА

И. Акимова А. Алешкин К. Баканов А. Бондарева Н. ВанденкоЮ. Горюнова Т. Зайцева Г. ЗлатогоровЗ. Игумнова А. Казакова Т. Ляшенко

Т. ЛадыженскаяН. Маслова А. Мордовин О. Сабурова М. Слипченко А. Струнин Ю. Трусевич Р. Фарзутдинов С. ХрусталеваН. ШалискоА. Шпаковский.


99

ISSN 1608 3709–

9 771608 370000 >

10031

Lifestyle

собеседник+ №1. 100 книг, которые должен прочитать каждый