Ольга Фёдоровна Берггольц

Презентация учениц 8 «А» класса школы №210 Паниной Дарьи

и Родиной Вероники

Жизнь Ольги Берггольц Родилась Ольга 16 мая 1910 года в Петербурге, в семье заводского врача,

жившего на рабочей окраине Петербурга в районе Невской заставы. Мать - Мария Тимофеевна

Берггольц, младшая сестра – тоже Мария. В 1924 в заводской стенгазете были опубликованы первые

стихи Ольги. В 1925 поэтесса вступила в литературную молодежную группу "Смена", а в начале 1926

познакомилась там с Борисом Петровичем Корниловым - молодым поэтом, незадолго до этого

приехавшим из приволжского городка и принятым в группу. Через некоторое время они

поженились, родилась дочка Ирочка. В 1926 Ольга и Борис стали студентами Высших государственных курсов

искусствоведения при Институте истории искусств. Борис на курсах не задержался, а Ольга несколько

лет спустя была переведена в Ленинградский университет. В 1930 Ольга Берггольц окончила

филологический факультет Ленинградского университета и по распределению уехала в

Казахстан, где стала работать разъездным корреспондентом газеты "Советская степь". В это же время

Берггольц и Корнилов развелись ("не сошлись характерами") и Ольга вышла замуж за Николая

Молчанова, с которым училась вместе в университете. Вернувшись из Алма-Аты в Ленинград, Ольга

Берггольц поселилась вместе с Николаем Молчановым на улице Рубинштейна, 7 - в доме,

называвшемся «слезой социализма»*. Тогда же была принята на должность редактора "Комсомольской

страницы" газеты завода "Электросила", с которой сотрудничала в течении трех лет. Позднее

работала в газете "Литературный Ленинград". Через несколько лет умерла младшая дочь Ольги

Берггольц - Майя, а спустя два года - Ира.

В декабре 1938 Ольгу Берггольц по ложному обвинению заключили в тюрьму, но в июне 1939

выпустили на свободу. Беременная, она полгода провела в тюрьме, где у неё родился мертвый

ребенок. В декабре 1939 года она писала в своем тщательно скрываемом дневнике: "Ощущение

тюрьмы сейчас, после пяти месяцев воли, возникает во мне острее, чем в первое время после

освобождения. Не только реально чувствую, обоняю этот тяжелый запах коридора из тюрьмы в

Большой Дом, «…» но и то смешанное состояние... обреченности, безвыходности, с которыми шла

на допросы... Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом

сунули ее обратно и говорят: "живи".    В годы блокады Ольга Берггольц находилась в осажденном фашистами

Ленинграде. В ноябре 1941 ее с тяжело больным мужем должны были эвакуировать из Ленинграда,

но Николай умер и Ольга осталась в городе. В.К.Кетлинская, руководившая тогда

Ленинградским отделением Союза писателей, вспоминала, как в первые дни войны к ней пришла Ольга

Берггольц, Оленька, как ее все тогда называли, видом - еще очень юное, чистое, доверчивое существо,

с сияющимиглазами, но теперь - взволнованная, собранная. Спросила, где и чем она

может быть полезна. Кетлинская направила Ольгу в распоряжение литературно-драматической

редакции ленинградского радио. Спустя самое недолгое время тихий голос Ольги

Берггольц стал долгожданным в застывших и темных блокадных ленинградских домах, стал

голосом самого Ленинграда. Это превращение оказалось едва ли не чудом: из автора

малоизвестных детских книжек и стихов, про которые говорилось "это мило, славно, приятно - не

больше", Ольга Берггольц в одночасье вдруг стала поэтом, олицетворяющим стойкость

Ленинграда. В Доме Радио она работала все дни блокады, почти ежедневно ведя радиопередачи,

позднее вошедшие в ее книгу "Говорит Ленинград".

Умерла Ольга Федоровна Берггольц 13 ноября 1975 в Ленинграде.

Похоронена на Литераторских мостках. Несмотря на прижизненную просьбу писательницы похоронить ее на Пискаревскоммемориальном кладбище, где высечены вкамне ее слова "Никто не забыт и ничто

не забыто", "глава" Ленинграда Романовотказал писательнице.  Среди произведений Ольги Федоровны

-поэмы, стихотворения, рассказы,

повести, пьесы, публицистика. Ольга Берггольц была награждена

орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями.

***Сейчас тебе всё кажется тобой: и треугольный парус на заливе, и стриж над пропастью, и стих чужой, и след звезды, упавшей торопливо. Всё — о тебе, всё — вызов и намек. Так полон ты самим собою, так рад, что ты, как парус, одинок, и так жесток к друзьям своим порою. О, пусть продлится время волшебства. Тебе докажет мир неотвратимо, что ты — лишь ты, без сходства, без

родства, что одиночество — невыносимо.1940

*** В бомбоубежище, в подвале, нагие лампочки горят... Быть может, нас сейчас завалит, Кругом о бомбах говорят... ...Я никогда с такою силой, как в эту осень, не жила. Я никогда такой красивой, такой влюбленной не была.

(Из блокнота сорок первого года)

*«Слеза социализма», на Рубинштейна, 7 - был домом-коммуной молодых инженеров и писателей. Быт новой советской интеллигенции постарались максимально «обобществить»: вдоль длинных коридоров тянулся ряд дверей в небольшие спаленки для семейных пар на две койки, для холостых – на четыре. Всё остальное – туалеты, душевые, вещевые и комнаты отдыха - было общим. Кухни отсутствовали, так как коммунарам приличествовало питаться вместе и одной пищей в столовой на первом этаже. Видимо, секретов друг от друга у жильцов не должно было быть, так как звукоизоляция в доме отсутствовала напрочь. От такой жизни невольно можно было пустить слезу, хоть в проекте этот дом именовался Домом радости. Практика домов-коммун была осуждена специальным постановлением «О перестройке быта» в 1930 году. Но дом на Рубинштейна продолжал жить. Его обитатели наловчились готовить на подоконниках, а позднее квартиры оснастили индивидуальными туалетами и кухнями. Правда, внешний вид оставался прежним – чересчур аскетичным,

Советская поэтесса Ольга Берггольц именовала своё жилище не иначе, как «самый нелепый дом в Ленинграде». Впрочем, в этом снисходительном прозвище скрывалась не только ирония, но и глубокая нежность. Вспоминая о строительстве «Слезы» Ольга Федоровна рассказывала: «Мы вселились в наш дом с энтузиазмом... и даже архи непривлекательный внешний вид «под Корбюзье» с массой высоких крохотных клеток-балкончиков не смущал нас: крайняя убогость его архитектуры казалась нам какой-то особой строгостью, соответствующей времени».

Спасибо за внимание.